H. М. СОКОЛОВСКІЙ
правитьОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ
правитьЧАПУРИНЪ.
правитьЕще до поступленія моего въ слѣдователи я уже многое слышалъ о Чапуринѣ, и съ нетерпѣніемъ выжидалъ случая повидаться съ нимъ. Двадцати-лѣтній юноша, судящійся за убійство нѣсколькихъ человѣкъ, — согласитесь, личность такого рода, что можетъ заинтересовать собой человѣка самаго не любопытнаго.
Въ острогѣ случился какой-то незначительный скандалъ: между прочими мнѣ нужно было спросить Чапурина. Я производилъ слѣдствіе въ конторѣ тюремнаго замка; со мной былъ депутатъ съ военной стороны.
— Надо убрать вотъ эти штуки-то! сказалъ офицеръ, взявши со стола огромныя ножницы.
— А что?
— Да вѣдь вы позвали Чапурина?
— Чапурина.
— То-то! Вѣдь это я вамъ доложу звѣрь, ему ничего не стоитъ сгубить христіанскую душу.
— За что же онъ насъ съ вами сгубитъ, вѣдь онъ противъ насъ ничего не имѣетъ, слѣдствіе до него почти не касается, стало быть у него нѣтъ и причины пырнуть котораго нибудь изъ насъ.
— Какая у него причина!… Онъ отца родного ни за грошъ хватитъ.
Въ это время на дворѣ тюремнаго замка раздалось брянчаніе цѣпей; офицеръ поспѣшно сунулъ подъ кипу бумагъ ножницы, такъ что ихъ вовсе нельзя было запримѣтить и взялъ въ руки перочинный ножикъ. Въ контору съ двумя конвойными ввели Чапурина.
— Терещенко! сказъ офицеръ одному изъ конвойныхъ, оставшемуся за рѣшеткой, встань здѣсь.
Часовой вошолъ въ самую контору и неподвижно всталъ у шкапа.
Чапуринъ посмотрѣлъ въ сторону депутата; едва замѣтная улыбка показалась у него на губахъ.
Чапуринъ былъ молодой человѣкъ, бѣлокурый, съ едва замѣтной, только что начинающей прорѣзываться рѣдкой бородой. Лицо Чапурина было изъ числа тѣхъ лицъ, на которыхъ не останавливаются съ перваго раза: въ толпѣ вы не обратили бы на него вниманія, но за то разъ остановившись, вы ужь никогда не забудете его. Я много видѣлъ на своемъ вѣку антипатичныхъ физіономій, но ни одна изъ нихъ не производила на меня такого отталкивающаго впечатлѣнія. Впрочемъ Чапуринъ никакъ не походилъ на тѣхъ героевъ, которыми мы привыкли угощаться во французскихъ мелодрамахъ. Лба у Чапурина почти не было, волосы начинали рости надъ самыми бровями, губы тоже не бросались въ глаза, но за то страшное развитіе челюстей напоминало кровожаднаго звѣря. Во все время спроса я хотѣлъ вглядѣться въ цвѣтъ глазъ Чапурина, въ ихъ выраженіе, но не могъ: впадины были такъ глубоки, что скрывали почти глазное яблоко. Только потомъ, при дальнѣйшемъ знакомствѣ съ Чапуринымъ, я увидалъ, что глаза его не имѣли своего цвѣта, по-крайней-мѣрѣ, обыкновенно сѣрые, они иногда какъ то чернѣли и искрились. Какъ у всѣхъ долго сидѣвшихъ въ тюремномъ замкѣ, лицо Чапурина было зелено-грязноватое, и это еще болѣе усиливало общее впечатлѣніе, произведенное физіономіей. Но что особенно было поразительно при лицѣ Чапурина, такъ это голосъ: я никакъ неожидалъ услыхать такой мягкости, почти нѣжности въ его тонѣ. Во все время какъ этого спроса, такъ и послѣдующихъ Чапуринъ говорилъ тихо, нисколько не расчитывая на эфектъ (какъ это дѣлалъ другой мой острожный знакомый Залѣскій), улыбка никогда почти не сходила съ его широкаго рта. Невидавши лица и незная смысла кровавыхъ расказовъ, вы бы никакъ не думали, что этотъ мягкій голосъ принадлежитъ такой личности, каковъ былъ Чапуринъ; но увидавши это лицо и услыхавши этотъ голосъ, первой мыслью, промелькнувшей въ вашей головѣ, я увѣренъ было бы: «вотъ не дай богъ съ кѣмъ встрѣтиться въ темномъ лѣсу съ глазу на глазъ!» Въ самомъ дѣлѣ не дай богъ: пощады ждатъ нечего, — рука Чапурина дрогнуть не можетъ.
Я только разъ видѣлъ какъ измѣнилось лицо Чапурина (объ этомъ развѣ мы скажемъ впослѣдствіи)… признаюсь откровенно, невольная дрожь пробѣжала у меня по тѣлу, я едва не отскочилъ отъ Чапурина: такъ страшно было въ это время выраженіе его лица. Красная краска выступила пятнами у него на лицѣ, въ глубокихъ впадинахъ глазъ засвѣтился странный огонь. Я думаю, когда Чупаринъ совершалъ первыя убійства, такъ у него было такое же лицо, и такіе же глаза.
Между прочими вопросами я спросилъ Чапурина за что онъ находится подъ судомъ.
— За убивство.
— Чтоже, за одно?
— Когда за одно! лѣниво отвѣтилъ Чапуринъ: — чай вы слышали.
— Нѣтъ ничего не слыхалъ, да и притомъ еслибы я и слышалъ, такъ отъ постороннихъ, а мнѣ нужно это отъ тебя слышать, чтобы записать.
— Коли нужно, такъ извольте: за убивство трехъ человѣкъ на чувашинскомъ затонѣ, за солдата, за бабу…
Чапуринъ остановился какъ бы припоминая.
— Ну.
— Дальше забылъ, ваше благородіе, съ улыбкой отвѣчалъ Чапуринъ.
— Развѣ можно забывать такія вещи?
— Видно можно, коли забылъ.
— Давно ли ты содержишься въ тюремномъ замкѣ?
— Да вотъ ужь съ Покрова четвертый годъ пошолъ.
Замѣтьте, что Чапуринъ сидитъ въ осторгѣ четвертый годъ: стало быть всѣ убійства совершены имъ двадцати-одного года.
— Что же, ты двадцати лѣтъ такъ накуралѣсилъ?
— Должно полагать что такъ.
— А что, скучно сидѣть въ осторгѣ?
— Оченно скучно, непріятностей много. Все лучше, какъ рѣшенье выдетъ.
— Ну, не больно будетъ весело, какъ и выдетъ.
— Извѣстно дѣло не весело какъ Иванъ Захарычъ (имя палача) въ гости позоветъ, а все лучше, покрайности рѣшенье есть. Отваляли значитъ на оба бока, сколько душѣ ихъ угодно, да и въ сторону… съ прежней улыбкой, своимъ ровнымъ голосомъ говорилъ Чапуринъ.
Чапуринъ былъ сынъ очень зажиточнаго верховаго крестьянина-лѣсопромышленника. Незадолго передъ моимъ спросомъ отецъ Чапурина нарочно пріѣзжалъ въ нашъ городъ и видѣлся съ сыномъ. Старикъ заливался слезами; сынъ оставался все тѣмъ же тихимъ, ровнымъ, улыбка не сходила съ его губъ.
— У тебя отецъ былъ недавно? спросилъ я Чапурина…
— Прѣзжалъ старикъ, калачей мнѣ привезъ.
— Жалко тебѣ чай старика-то было?
— Чего мнѣ его жалѣть-то, не въ каменномъ мѣшкѣ сидитъ, — по своей волѣ гуляетъ.
— Да, онъ, говорятъ все плакалъ, какъ съ тобой свидѣлся!
— А низамай его плачетъ, коли охота на то пришла. Нестоль бы заплакалъ, колибъ вотъ въ эвдакихъ чертогахъ побывалъ.
— Ну а мать у тебя есть?
— Коли не бывать. У всякаго почитай мать есть, улыбаясь острился Чапуринъ. И у меня была — да сплыла.
— Какъ сплыла?
— На мазарки значитъ стащили.
Спросъ Чапурина былъ на этотъ разъ незначительный. По обыкновенію всѣхъ арестантовъ, искусившихся въ практикѣ жизни, Чапуринъ на все отвѣчалъ уклончиво, избѣгая прямыхъ, положительныхъ отвѣтовъ.
— Кто же за тебя руку-то приложитъ? спросилъ я у Чапурина.
Военный депутатъ, погруженный во все время моихъ опросовъ въ душеспасительное чтеніе какого-то московскаго романа, очнулся отъ своего занятія.
— Какъ приложитъ? Да вѣдь ты Чапуринъ грамотѣ учился?
— Учусь-то учусь! Да какіе мы грамотные.
— Ну все же подписать хоть кое-какъ свою фамилію умѣешь? спросилъ я.
— Кое-какъ-то пожалуй что и съумѣемъ. Да все же мы какіе грамотные.
— Ну если умѣешь кое-какъ, такъ кое-какъ и подписывай.
— По мнѣ пожалуй, отчего не подписать, сказалъ Чапуринъ, взявъ отъ меня перо и очень бойко подписывая свою фамилію.
— Гдѣ это ты такъ навострился?
— Здѣсь, ваше, благородіе. Въ острогѣ скучно ужь значитъ очинно, вотъ и ходишь учиться…
Спросъ Чапурина кончился, его увели обратно внутрь острога. Чапурина замѣнилъ мѣстный мѣщанинъ, извѣстный конокрадъ. Покуда письмоводитель писалъ заголовку новаго протокола, я обратился къ военному депутату.
— Вы здѣсь бываете въ караулѣ?
— Какъ не назначали въ депутаты, такъ каждую недѣлю по два раза бывалъ.
— Скажите пожалуста, чѣмъ занимается Чапуринъ?
— Чѣмъ ему заниматься Дмитрій Иванычъ, вмѣшался въ нашъ разговоръ вновь приведенный мѣщанинъ. Пѣсни все поетъ къ арестантамъ лѣзетъ. А то голубей ловитъ, да дворянамъ продаетъ.
— Неужели его прошедшее никогда не мучаетъ?
— Что ему мучиться, — кабы у него семья была, другое дѣло, а то онъ одиношный… Смѣется все, «надо бы, баитъ, десятокъ спустить.»
Конокрадъ, какъ видно, тоже имѣлъ довольно своеобразный взглядъ на совѣсть.
— Развѣ Чапуринъ сидитъ въ общей камерѣ?
— А гдѣ ему сидѣть-то? Знамо что въ общей, съ другимъ вмѣстѣ, съ шляхтой.
— Кто это шляхта?
— Залѣскій.
Мнѣ приходилось имѣть дѣло чуть ли не каждый день съ арестантами и нерѣдко съ самымъ Чапуринымъ; до послѣдняго нашего столкновенія, Чапуринъ былъ со мной довольно откровененъ: онъ не рисовался своими подвигами, но онъ и не молчалъ объ нихъ, покрайней мѣрѣ не молчалъ объ тѣхъ, которые были открыты предъидущими слѣдствіями. Изъ этихъ-то расказовъ самаго Чапурина и другихъ арестантовъ, и также изъ слѣдственнаго объ немъ дѣла (которое все цѣликомъ было въ моихъ рукахъ) и изъ свѣдѣній, собранныхъ мною отъ слѣдователей я постараюсь познакомить васъ по-крайней-мѣрѣ съ крупными чертами, которыми бы могла характеризоваться рельефная личность Чапурина.
I.
РОДНАЯ СЕМЬЯ.
править
Чапуринъ, какъ я уже сказалъ, былъ сынъ верховаго крестьянина. Въ довольно зажиточномъ домѣ семьи Чапуриныхъ властелиномъ былъ восьмидесятилѣтній дѣдъ, старикъ суровый, державшій всѣхъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Отецъ Чапурина, которому самому стукнуло за шестьдесятъ, и тотъ не смѣлъ сказать лишняго слова предъ домашнимъ патріархомъ, и тотъ только молча исполнялъ его приказанія. Родъ Чапуриныхъ жилъ въ одномъ домѣ; суровый дѣдъ и слышать не хотѣлъ объ выдѣлѣ котораго нибудь изъ внуковъ: около него групировалась семья, простиравшаяся чуть ли не до сорока человѣкъ. Село, гдѣ жили Чапурины, лежало на сплавной рѣкѣ, и большая часть жителей его, или въ качествѣ хозяевъ, или въ качествѣ работниковъ занималась гонкой лѣса и лѣсныхъ произведеній въ низовыя губерніи. Максимъ Чапуринъ (герой моего расказа) съ семнадцати лѣтъ началъ знакомство съ привольной бурлацкой жизнью. То какъ работникъ на отцовскомъ суднѣ, то какъ бурлакъ на чужихъ разшивахъ онъ видѣлъ и Самару, и Саратовъ, и Астрахань, и Казань. Вездѣ въ ватагѣ другихъ бурлаковъ (особливо, когда плылъ на чужихъ разшивахъ) Максимъ ставилъ ребромъ потомъ и кровью нажитой бурлацкій грошъ; набережные кабаки нерѣдко слышали въ своихъ стѣнахъ его бурлацкія пѣсни, дешовыя красавицы нерѣдко заставляли раскошеливать его убогую казну. Тяжела была для Максима бурлацкая жизнь, какъ приходилось супротивъ вѣтра по острымъ камнямъ тянуть лямку на нѣсколько верстъ, но зато разгульна была она на иномъ привалѣ. Тяжелѣй бурлачества было Максиму, окончивъ путину, возвращаться въ родное село: съ первымъ же расчетомъ, начинали тамъ дѣдовскій посохъ, да отцовскій кулакъ учить уму-разуму молодаго дурня. Что сурова была школа, въ которой приходилось брать первые уроки Максиму, то подтвердили односельцы Чапурина, когда онъ сталъ уже главнымъ героемъ кровавыхъ драмъ: «Точно, говорили односельцы подъ присягой, отецъ Максима, Кузьма, да дѣдъ Андрей подвергали его жестокимъ наказаніямъ, но не для чего иного, а для исправленія Максима, чтобъ онъ былъ хорошимъ человѣкомъ».
Но какъ видно тяжолая школа выправки вовсе не имѣетъ за собой столько данностей для исправленія, сколько думали найти въ ней Андрей и Кузьма. Бурлацкія замашки не оставляли Максима на родинѣ. Да и трудно впрочемъ было отстать отъ нихъ: село, гдѣ жилъ Чапуринъ, было богатое; народъ все проходимецъ, какъ и Максимъ, видавшій много видовъ на своемъ вѣку; дѣвки все податливыя, были бы только платки да кольца. Правда, въ деревнѣ, да еще подъ зоркимъ наблюденіемъ отца и дѣда, нелегко было Максиму честнымъ образомъ сколотить деньгу на гульбу, но и Максимъ не принадлежавъ къ числу людей останавливающихся на средствахъ. Долго быть-можетъ неизвѣстны были бы намъ первыя похожденія Максима и способы, которыми онъ добывалъ себѣ деньги, еслибы не случилось слѣдующаго произшествія: Чапурина по окружности всѣ знали какъ за сына зажиточнаго крестьянина. Разъ Максиму крѣпко захотѣлось гульнуть. Не думая долго, онъ отправился въ ближайшее село.
— Робя! старики возчиковъ послали меня искать.
— Чаво вести-то?
— Кульё.
— До кѣхъ мѣстъ?
— До Царева.
Робя по обыкновенію отвѣчали небольшой паузой и чесаніемъ въ затылкахъ.
— Можно!..
— По жеребью чтоли ходите?
— Зпамо по жеребью… Лохматый! кличь робятъ на кругъ жеребья бросать.
Собрались остальные ребята, подрядились въ цѣнѣ на шесть подводъ, бросили жеребій. Максимъ собралъ задатки съ крестьянъ, которымъ выпалъ жребій, у одного, вмѣсто нехватившихъ денегъ, взялъ кафтанъ, сказалъ, чтобы къ завтрашнему дню всѣ были готовы, а самъ отправился въ ближайшій уѣздный городъ. Подряжонные ребята напрасно ждали Максима три дня: Максимъ не являлся, объ кульяхъ и слуху не было. Увидавъ, что дѣло выходитъ не совсѣмъ чистое, возчики отправились по указанію Максима въ уѣздный городъ, гдѣ и получили свѣдѣнія, что Максимъ точно былъ въ городѣ, пьянствовалъ два дня, и потомъ ушолъ изъ города неизвѣстно куда. Обманутые возчики пришли съ жалобой къ отцу Максима.
Послѣдняя продѣлка Максима вывела стариковъ изъ себя. Увидавъ что домашними расправами, потасовками и кулаками исправленія не достигнешь, старики думали испробовать еще мѣру: въ мѣстное сельское управленіе отъ имени отца Максима подается объявленіе такого рода:
«Родной сынъ мой Максимъ Чапуринъ, постоянно занимаясь распутствомъ и пьянствомъ, въ разное время учинилъ разныя кражи, а именно: у родной матери Аграфены Кондратьевой холста укралъ на двадцать рублей, у дѣда своего Андрея Александрова небѣленаго холста двѣсти-десять аршинъ, мелкіе гири, кадку меду, поясья, платки; у проходящаго нищаго муки на семдесятъ-пять копѣекъ серебромъ; у сестры Прасковьи два сарафана и т. д. (мы не высчитываемъ всѣхъ мелкихъ кражъ) да кромѣ того безъ позволенья моего нанялъ возчиковъ подъ кулье до Царева и взялъ съ нихъ задатку девять рублей серебромъ, кои и прогулялъ неизвѣстно гдѣ, а потому прошу роднаго сына моего Максима за распутство, неповиновеніе и разныя кражи заключить подъ стражу и наказать».
Это было первое дѣло о Чапуринѣ; при разслѣдованіи его всѣ показали согласно объявленію отцовскому, только мать Максима отвѣчала, «что она претензіи на сына не имѣетъ и оную оставляетъ»; самъ же Максимъ въ кражахъ не сознавался, исключая только материнскихъ холстовъ, а про возчиковъ говорилъ, что нанималъ по отцовскому приказанію. Кромѣ того при опросахъ, Максимъ показывалъ, «что отецъ его Кузьма Андреевъ и дѣдъ Андрей Александровъ обращаются съ нимъ жестоко, причиняютъ ему побои чѣмъ ни попало, и изъ нихъ первый даже прошибъ ему голову, отчего и имѣется у него знакъ.»
Максимъ впрочемъ не дождался окончанія перваго дѣла: онъ «учинилъ побѣгъ». И съ этихъ поръ начинается длинный перечень кровавыхъ похожденій этого страшнаго звѣря.
Какъ и слѣдовало ждать, Максимъ бѣжалъ на тѣ привольныя мѣста, гдѣ нынѣ все рѣже и рѣже начинаетъ раздаваться «стонъ безконечный» бурлацкая пѣсня, — на Волгу. На ней совершилъ Максимъ свои первые подвиги.
II.
ДОЩЕНИКЪ.
править
Въ городъ С. присталъ въ послѣднихъ числахъ іюля 18.. года дощеникъ (т. е. небольшое судно), нагружонный глиняной посудой. Изъ накладной видно было, что хозяиномъ дощеника состоялъ вятской губерніи крестьянинъ Зиновій Чубовъ. На дощеникѣ кромѣ хозяина находились внукъ его, четырнадцати лѣтній мальчикъ и работникъ, ихъ односелецъ, тоже несовершеннолѣтній Александръ Забиринъ. Кромѣ глиняной посуды и необходимой рухляди, въ углу кладнушки стоялъ небольшой сундукъ, деревянный, обитый желѣзными полосами. За сильными вѣтрами и за недостаткомъ хлѣба Зиновій Чубовъ, присталъ съ своей посудой къ С., гдѣ переночевавъ и купивъ чего надо, хотѣлъ уже сниматься съ якоря, чтобы плыть дальше, какъ къ дощенику подошолъ какой-то человѣкъ въ жолтомъ кафтанѣ, въ кожаной шапкѣ и сталъ рядить Чубова свезти его до Хвалыни. Дѣло скоро уладилось за тридцать копѣекъ.
— Ты изъ кѣхъ мѣстъ-то? спросилъ только Чубовъ вновь прибывшаго.
— Изъ верховыхъ.
— Да изъ кѣхъ?
— Изъ Макарья.
— А какъ прозываешься?
— Архипъ Николаевъ.
— Въ бурлаки штоли идешь?
— Знамо въ бурлаки.
— Ладно.
Не успѣлъ отплыть дощеникъ отъ С. сорока верстъ, какъ поднялся страшный вѣтеръ съ луговой стороны. Какъ ни работалъ Чубовъ со своими мальчуганами, но дощеникъ не могъ устоять противъ вѣтра: его прибило къ чувашинской косѣ. Такъ какъ дѣлать было нечего, то Зиновій Чубовъ вмѣстѣ съ внукомъ своимъ и Архипомъ Николаевымъ вышли на берегъ, набрали сухого валежника, развели огонь и легли около него; мальчикъ оставался спящимъ на дощеникѣ.
— Вотъ я лежу около костра-то, какъ мнѣ потомъ разсказывалъ Чапуринъ, онъ же Макарьевскій бурлакъ Архипъ Николаевъ: — да все думаю: толста видно мошна у старика, вонъ какой сундучище въ углу стоитъ.
— А, у тебя были въ ту пору деньги?
— Каки у бурлака деньги! путина была малая, до Василья только, что на харчахъ проѣлъ, что съ ребятами прогулялъ.
— Какже тебя принимали на суда? Вѣдь ты былъ безпашпортный?
— Вона!.. Тамъ нашего брата судариковъ залетныхъ косыми десятками считай. — Вотъ я лежу да и думаю, какъ бы отъ старика казну получить. Какъ есть всю дорогу продумалъ, не токмо что у костра. Да какъ ее получить? трое въ шестеро глазъ на тебя смотрятъ, а ты одинъ.
— Парень! говорю я старикову мальчугашкѣ: — ай да въ лѣсъ.
— Пошто?
— Ягодъ голова нонѣ баютъ много.
— Пошли мы съ парнишкомъ въ лѣсъ, а лѣсъ-то отъ косы былъ недалече. Вотъ какъ мы взошли въ чащу-то, я его по эфтому мѣсту (Чапуринъ показалъ на високъ) кулакомъ и ударилъ. Знамо, много ли нужно мальчугашкѣ, — снопомъ на землю и повалился.
— Такъ до смерти сразу и убилъ?
— Когда до-смерти. Я опосля этого по затылку его ногой два раза ударилъ, значитъ какъ показалась кровь, такъ ему тутъ и духъ вонъ. Обождавъ малое время, пошолъ я къ костру: старикъ лежитъ выпучивъ глаза.
— А гдѣ, баитъ, Сергунька? Я молъ, видно онъ заблудился, пошли въ лѣсъ вмѣстѣ, да поотсталъ онъ отъ меня, я его изъ видовъ потерялъ; пойдемъ, молъ, искать, неровенъ часъ…
— Поднялся старикъ съ мѣста; я смекаю, что съ этимъ такимъ манеромъ не управишься; далъ ему впередъ уйти, а самъ къ костру вернулся, топоръ взялъ.
— Ну!
— Что ну, нагналъ его, да по головѣ и окрестилъ, и эфтотъ видно со смѣху по сырой землѣ покатился. — Послѣ этого пошолъ я къ кладнушкѣ, застучалъ штоли, только работникъ проснулся. «Гдѣ, баитъ, хозяева?» — Знамо, говорю, гдѣ, на землѣ, у костра грѣются. Парнишка съ моихъ словъ завернулся въ полушубокъ, да опять захрапѣлъ. Ну и этому карачуна задалъ.
— Вѣдь онъ спалъ; чего ты его не пожалѣлъ?
— Чего жалѣть, крѣпче спать будетъ! улыбаясь отвѣчалъ мнѣ Чапуринъ.
«Пришла мнѣ на пути — такъ записано со словъ Чапурина у слѣдователя объ этомъ происшествіи, — въ голову мысль сдѣлать преступленіе, убить хозяина дощеника и двухъ малаго роста мужчинъ, бывшихъ съ нимъ, — эту мысль я, Чапуринъ, всѣми силами старался отклонить, но сего сдѣлать былъ не въ состояніи и рѣшился быть убійцею, да и притомъ, прибавляетъ Чапуринъ, во все сіе время я былъ въ горячности, раздраженіи и пьяномъ видѣ.»
Совершивъ преступленіе, Чапуринъ разбилъ сундукъ, взялъ имѣвшіяся въ немъ деньги, счетомъ девяносто-пять рублей асигнаціями, кафтанъ черный, фабричнаго сукна, кожаную сумку, отвязалъ отъ кладнушки лодку и, переправясь на ней черезъ Волгу, пошолъ въ близлежащее село Шамонино къ знакомому ему крестьянину.
На другой день нѣсколько крестьянъ изъ села, ближайшаго къ мѣсту совершенія преступленія, случайно пристали къ острову и открыли страшную истину. Старикъ Чубовъ и его внукъ были мертвы, малолѣтняго работника крестьяне успѣли привести въ чувство.
Началось слѣдствіе.
Чапуринъ однакожъ неудачно зашолъ къ знакомому крестьянину въ село Шамонино. Несмотря на всю боязнь суда и слѣдствія, тотъ самъ безъ вызова явился къ слѣдователямъ и далъ имъ нить, гдѣ и въ какомъ мѣстѣ искать настоящаго убійцу.
Вотъ что показалъ крестьянинъ Даниловъ (фамилія знакомаго Чапурина).
«22 іюля, бывши въ городѣ С., встрѣтился Даниловъ (на берегу Волги) съ знакомымъ по бурлачеству крестьяниномъ Максимомъ Кузьминымъ Чапуринымъ, который на спросъ, зачѣмъ онъ въ С., сказалъ, что онъ, Чапуринъ, вмѣстѣ съ двоюроднымъ братомъ ѣздилъ внизъ для продажи выдѣланныхъ лодокъ; 23-же іюля Даниловъ видѣлъ, какъ тотъ Чапуринъ садился на дощеникъ, на коемъ было три неизвѣстныхъ крестьянина, изъ коихъ, одного доподлинно призналъ за Заборина, и видалъ, какъ они поплыли внизъ по рѣкѣ Волгѣ, а 25 іюня, послѣ солнечнаго заката, Чапуринъ, подошедши къ окну моего дома, сказалъ женѣ, что онъ, Чапуринъ, оставилъ на берегу Волги лодку, которую просилъ поберечь, а если будутъ покупатели, то продать ее за одинъ рубль серебромъ, обѣщаясь за деньгами заѣхать въ будущемъ году.»
Показанная Заборину лодка была имъ признана за принадлежащую Чубову; по описанію Данилова Чапуринъ былъ совершенно схожъ съ бурлакомъ Архипомъ Николаевымъ. Слѣдъ убійцы былъ найденъ, сообщено было въ мѣсто жительства о высылкѣ Максима Чапурина за надлежащимъ конвоемъ.
III.
ЛОШАДЬ.
править
— Зачѣмъ же ты въ жительство пришоль, когда зналъ за собой такое дѣло? Да наконецъ вѣдь ты и дома былъ подъ судомъ, ты и оттуда убѣжалъ? спросилъ однажды я у Чапурина.
— Молодо зелено значитъ было, школу не произошолъ всю, теперь знамо ефтого не сдѣлаю.
— Ну, да теперь не придется сдѣлать! замѣтилъ смотритель острога: — въ каменныхъ палатахъ сидишь, на волю незачѣмъ идти.
— Почемъ знать, — старуха баютъ на двое ворожила: либо дождикъ либо снѣгъ, либо ведро либо нѣтъ! съ своей обыкновенной улыбкой отвѣчалъ Чапуринъ.
По совершеніи убійства Чубовыхъ, Чапуринъ отправился на родину. Въ самомъ дѣлѣ богъ вѣсть что его влекло туда. При самомъ въѣздѣ въ родное село, Чапурина встрѣтили караульщики, изъ которыхъ одного онъ послалъ за водкой и пропьянствовалъ съ ними всю ночь. Напившись пьянымъ, Чапуринъ стрѣлялъ изъ пистолета, ругался скверными словами, и похвалялся, что въ мірѣ онъ никого не испужается, а что его всякіе люди и звѣри будутъ бояться. Впрочемъ на этотъ разъ Максимъ бражничалъ недолго, дома уже ждала его бумага о заарестованіи и высылкѣ куда слѣдуетъ. Въ мѣстномъ сельскомъ управленіи Чапурина спросили только гдѣ онъ былъ и откуда взята имъ лошадь? На такіе вопросы Чапуринъ отвѣчалъ: «а изъ жительства своего я отлучился въ городъ Хвалынь безъ письменнаго вида, для бурлацкой работы; возвращаясь же оттуда, купилъ въ селѣ Уржумскѣ на заработанныя деньги у неизвѣстнаго мнѣ крестьянина означенную лошадь, гнѣдую кобылу съ роспискою, которая въ городѣ М., во время пьянства въ гостиницѣ мною затеряна.»
Но не такъ отвѣчалъ Чапуринъ, когда спрашивали его неофиціальныя лица откуда взялась у него гнѣдая кобыла. Чапуринъ любилъ остриться.
— Подъ березой, сударики, нашолъ; вижу, лошадка добрая, — сѣлъ на нее верхомъ, да и покатилъ.
— Да вѣдь ты въ телѣгѣ приѣхалъ?
— Въ телѣгѣ? ну и телѣгу нашолъ. Ужь такое видно мое счастье.
На сколько дѣйствительно помогло счастье Чапурину въ отысканіи лошади и телѣги, показываетъ слѣдующее:
Въ августѣ мѣсяцѣ, то-есть вскорѣ послѣ убійства Чубовыхъ обывателями деревни Федюлиной привезенъ былъ въ контору крестьянскій мальчикъ, — найденный ими въ лѣсу въ безчувственномъ состояніи. Прійдя ненадолго въ дознаніе этотъ мальчикъ сказалъ: что онъ крестьянскій сынъ Загуляевъ, былъ посланъ отцомъ своимъ на ихъ гнѣдой кобылѣ съ неизвѣстнымъ пасажиромъ до села Мамина, но на дорогѣ при въѣздѣ въ лѣсъ, тотъ пасажиръ, имѣя въ рукахъ пистолетъ, сталъ требовать идти съ нимъ вмѣстѣ въ лѣсъ стрѣлять птицъ. Когда же онъ не послушался, то пасажиръ потащилъ его насильно, испугавшись чего, Загуляевъ сталъ кричать, потомъ вырвавшись побѣжалъ по дорогѣ, но пасажиръ нагнавъ, ударилъ его по головѣ. Что было послѣ того Загуляевъ не помнилъ.
Но Максиму и на этотъ разъ не посчастливилось: — хотя отецъ убитаго Загуляева незналъ кто былъ пасажиръ, съ которымъ онъ отправилъ своего сына до села Мамина, точно также незналъ по имени и отечеству его односелецъ Загуляева, Губинъ, къ которому обратился сперва Максимъ за наймомъ лошади, и который привелъ его къ Загуляеву, но дѣло въ томъ, что уѣздъ, гдѣ было совершено Максимомъ послѣднее преступленіе, приходился рядомъ съ уѣздомъ роднаго села Чапурина. Въ народѣ пошла молва, что въ деревнѣ Жигуляхъ убитъ мальчикъ Загуляевъ, что у него отнята гнѣдая кобыла. Лошадь, на которой возвратился въ свое село Максимъ приводила всѣхъ въ сомнѣніе своимъ сходствомъ съ отнятой у убитаго. Молва стала прямо называть Максима убійцей Загуляева.
Къ счастью на этотъ разъ мѣстное начальство неосталось глухо къ народной молвѣ. Хотя Максимъ уже былъ препровожденъ въ то время на мѣсто убійства Чубовыхъ, но отобранная отъ него лошадь отправлена была для показанія въ деревню Загуляева. Всѣ жители подъ присягой сказали, что лошадь и сбруя принадлежатъ Загуляеву.
— Бога ты небоишься Максимъ, говорилъ потомъ отецъ убитаго Загуляева на очной ставкѣ Чапурину: — за что ты сгубилъ неповинную душу? что тебѣ сдѣлалъ мой сынишка?
— Что ты ко мнѣ лѣзешь, отвѣчалъ на это Чапуринъ: — я и тебя-то въ первый разъ вижу, не токма что твоего сына.
— Да чтоже, клевету чтоли я на тебя возвожу; тать, чтоли я церковная, что гублю тебя понапрасну?
— Извѣстное дѣло понапрасну. Ты вишь — человѣкъ въ несчастіи, беззащитный значитъ.
— А лошадь-то къ тебѣ какъ моя попала. Али не моя? Стало опять клевету наношу.
— Я ужь вотъ сказывалъ ихъ благородію, что лошадь во Уржумскѣ купилъ. Почемъ я знаю, можетъ сна и твоя, да только-что куплена она на собственныя денежки.
— Душегубецъ ты, Максимъ, отдашь отвѣтъ Богу. Максимъ улыбнулся.
— Знамо отдамъ, коли спроситъ, — все же не тебѣ.
— Эй Максимъ, покайся, уговаривалъ и слѣдователь со своей стороны: — уликъ много противъ тебя, легче будетъ какъ правду скажешь.
— Да что вы, ваше благородіе, ихъ сторону держите; я жаловаться по начальству буду, притѣсненіе чините.
Напрасны были улики матери убитаго, Губина и еще крестьянина, видѣвшаго какъ Максимъ выѣзжалъ изъ деревни съ убитымъ Загуляевымъ: Максимъ на все отвѣчалъ, что онъ знать ничего не знаетъ, вѣдать не вѣдаетъ, что онъ нетолько у Загуляевыхъ не ночевалъ, съ ихъ мальчикомъ нсотправлялся, но что онъ и въ ихъ деревнѣ отродясь небывалъ.
— Скажите пожалуста, какъ вы достигли того, что вамъ такъ откровенно сознался Чапуринъ въ убійствѣ Чубовыхъ? спросилъ я у одного изъ слѣдователей.
— Развѣ мы мало съ нимъ бились: стоитъ на одномъ, что ничего незнаетъ, на улики свидѣтелей отвѣчаетъ, что они клевету говорятъ, Данилова упрекаетъ, что онъ присягу ложно принялъ, изъ-за того что разъ въ кабакѣ съ нимъ поссорился. Къ счастію, Чапуринъ не приготовился увидать Заборина, храбрости не хватило посмотрѣть мальчику прямо въ лицо: вѣдь Максимъ думалъ, что въ живыхъ-го никого не осталось. Неповѣрите, затресся весь, какъ увидалъ Заборина. Что, говорю, Чапуринъ, твое дѣло? Виноватъ, говоритъ, ваше благородіе. Ну говори же какъ было? Такъ и такъ говоритъ.
IV.
ТЕМНОЕ ДѢЛО.
править
Дѣла о преступленіяхъ Чапурина начинали приходить къ концу; милостиваго рѣшенія ждать конечно было нечего: плети и каторга лежали впереди. Много замышлялъ Максимъ способовъ избѣжать наказанія, но всѣ изобрѣтенные имъ способы оказывались неудачными въ приложеніи къ практикѣ; оставалось одно — надѣяться на будущее. Но какъ затянуть дѣло? Какъ отдалить время рѣшенія?
Чувствуя сердечное раскаяніе и угрызенія совѣсти въ совершенныхъ мною преступленіяхъ, я желаю быть вызваннымъ въ присутствіе уѣзднаго суда, дабы тамъ передъ зерцаломъ и праведными судьями открыть новое мое преступленіе и воспринять за оное достойное наказаніе! пишетъ между-прочимъ Максимъ въ своемъ прошеніи къ прокурору.
И вотъ Максимъ стоитъ передъ праведными судьями и приноситъ сердечное раскаяніе:
— Въ 18.. году, недѣли за четыре до праздника рождества христова, такъ кается Максимъ: — былъ я въ городѣ З. въ питейномъ домѣ съ знакомымъ государственнымъ крестьяниномъ села Сѣчиной, по имени Кириломъ, по отечеству мнѣ неизвѣстнымъ; отъ роду ему, Кирилѣ, двадцать-два года, волосы у него на головѣ и бородѣ темнорусые, росту онъ двухъ аршинъ и восьми вершковъ, особыхъ примѣтъ не имѣетъ. Во время пьянства моего съ Кириломъ, въ питейный домъ вошолъ мордвинъ Исай, про коего Кирилъ мнѣ сказывалъ, что онъ человѣкъ богатый, торгуетъ кульями, для чего часто ѣздитъ въ городъ З. Послѣ того, я Максимъ Чапуринъ, незамышляя ничего злонамѣреннаго возвратился въ свое мѣсто жительства… Недѣли черезъ полторы вышеозначенный Кирилъ, приѣхавши къ намъ въ село, и свидѣвшись со мною на берегу рѣки Имжи, передалъ мнѣ сначала, что мордвинъ Исай отправился въ городъ З. съ кульями, а потомъ сталъ прельщать и уговаривать меня ѣхать въ тотъ же городъ, чтобы на пути ограбить Исая и раздѣлить его деньги. Согласившись на такое преступное намѣреніе, отправился я съ Кириломъ на его лошади въ г. М., гдѣ и остановились у питейнаго дома. Въ кабакѣ мы застали Исая; впрочемъ при насъ пробылъ онъ тамъ недолго и, выпивъ косушку вина, отправился домой; мы же, вознамѣрившись исполнить задуманное прежде злодѣйское намѣреніе, отправились въ слѣдъ за нимъ. Отъѣхавши отъ города З. верстъ семь, нагнали мы мордвина Исая въ имжинскихъ поемныхъ лугахъ, идущаго за лошадью. Кирилъ, остановивъ Исая, силился повалить его на землю, но Исай, сбросивъ съ себя тулупъ, побѣжалъ по дорогѣ, а лошадь его ускакала впередъ. Кирилъ видя это, побѣжалъ за мордвиномъ Исаеемъ, догналъ его, схватилъ за горло и, задушивъ, положилъ лицомъ въ снѣгъ; я же Чапуринъ, слѣзши съ лошади и помогши Кирилу справиться съ Исаемъ, хотѣлъ взять имѣющіяся у него деньги; но увидавъ ѣдущихъ по дорогѣ на трехъ лошадяхъ неизвѣстныхъ крестьянъ, сѣлъ съ Кириломъ на лошадь и ускакалъ…
Открывая передъ праведными судьями свое новое преступленіе. Чапуринъ между-прочимъ прибавилъ, что если Кирилъ въ сообщничествѣ съ нимъ будетъ запираться, то онъ надѣется «уличить его и привести къ чистосердечному раскаянію.»
Началось новое слѣдствіе. Солоно пришлось оно сѣченцамъ, не вкуснѣе было и мордвамъ, — односельцамъ Исая. Всякій кто звался Кириломъ былъ тянутъ на становую квартиру, всѣмъ чинили допросы: и старымъ, и молодымъ, и высокимъ, и низкимъ, и блондинамъ, и брюнетамъ. Несчастные Кирилы незнали что дѣлать съ своимъ именемъ. Смятеніе по деревнѣ пошло великое; въ дремучій лѣсъ Кирилы побѣги стали чинить.
Но несмотря на всю объемистость слѣдствія, преступнаго Кирилу немогли никакъ найти: тотъ ростомъ не выходилъ, у того волосы чернѣе оказывались; тотъ старъ, тотъ малъ… Сколько ни тянуло временное отдѣленіе народу предъ свои ясныя очи, сколько ни расточалось краснорѣчія предъ Кирилами, а дѣло все впередъ неподвигалось.
А случай былъ въ самомъ дѣлѣ очень темный… Хотя въ з-скихъ присутственныхъ мѣстахъ и не было дѣла «объ убійствѣ мордвина Исая», но зато была другое къ нему подходящее: «о найденномъ въ поемныхъ лугахъ рѣки Имжи мертвомъ тѣлѣ мордвина деревни новой Тукмачи, Исая, и объ утаенныхъ при свидѣтельствѣ его деньгахъ старшиною Пахомовымъ и засѣдателемъ Дружининымъ».
Внимательно просматривая дѣло о «мертвомъ тѣлѣ Исая» вы только восклицали: «темна вода въ облацѣхъ небесныхъ!» Весь экстрактъ этого дѣла заключался вотъ въ чемъ: крестьянинъ Фадѣевъ, бывши въ поемныхъ лугахъ, усмотрѣлъ неизвѣстно кому принадлежащіе сани, въ которыхъ лежали онучи, и новые лапти, и невдалекѣ отъ нихъ шапку и тулупъ, и все это представилъ по начальству; другой крестьянинъ Пантелѣй Кобылинъ объявилъ, что имъ въ поемныхъ лугахъ найдено мертвое тѣло человѣка, лежащее внизъ лицомъ. Человѣкъ этотъ оказался вышеозначеннымъ Исаемъ, а кафтанъ и онучи ему принадлежащими. Земская полиція спросила родственниковъ Исая, спросила (по-крайней-мѣрѣ въ дѣлѣ такъ значится) односельцевъ его: — всѣ показали, что Исай ѣздилъ въ З. для продажи кулья, и возвращаясь оттуда домой вѣроятно по случаю бывшей мятели сбился съ дороги, заѣхалъ потомъ въ полынью и вылѣзши оттуда, хотя дорогу нашолъ, по выбившись изъ силъ, замерзъ. Врачъ, какъ слѣдуетъ, рѣзалъ Исая и ученымъ образомъ, съ подтвержденіемъ авторитета врачебной управы, доказалъ: «что причина смерти Исая былъ кровяной апоплектическій ударъ головнаго мозга и легкихъ, и этотъ ударъ произошолъ отъ замерзанія».
Слѣдователь по дѣлу о замерзаніи Исая, какъ видно, любилъ лаконизмъ, — что можно видѣть изъ того, что другихъ свѣдѣній кромѣ вышесказанныхъ никакихъ въ дѣлѣ не имѣется. Какъ попалъ Исай въ одну сторону, а его кафтанъ и шапка въ другую, гдѣ его лошадь, какъ она могла выйти изъ оглобель: все это покрыто мракомъ неизвѣстности.
Перебравъ всѣхъ имѣющихся на лицо Кириловъ, временное отдѣленіе осѣнилось новой мыслей: вызвать самого Чапурина на мѣсто изслѣдованія и заставить его показать, который нее изъ Кириловъ его соучастникъ въ убійствѣ Исая. Вызвали Чапурина.
Но опять, удивительное дѣло! лишь только Максимъ прибылъ на мѣсто, какъ затянулъ совсѣмъ другую пѣсню:
— Никакого Кирила изъ деревни Сѣчиной, показывалъ на этотъ разъ Чапуринъ, я незнаю, а мордвина Исая никогда и ни съ кѣмъ не душилъ и ограбить его намѣренія не имѣлъ, да и въ то время, какъ найденъ былъ Исай въ имжинскихъ поемныхъ лугахъ, я, Чапуринъ находился самъ въ разныхъ мѣстахъ въ отлучкѣ, занимаясь пьянствомъ, и только отъ неизвѣстныхъ людей слышалъ о томъ, что Исай найденъ мертвымъ; принялъ же я, Максимъ Чапуринъ на себя новое преступленіе совершенно безвинно, по совѣту одного неизвѣстнаго мнѣ арестанта, для того чтобы меня переслали въ М. тюремный замокъ, а дѣло бы мое рѣшили въ тѣхъ присутственныхъ мѣстахъ".
Тѣмъ дѣло объ Исаѣ и покончилось. Умеръ ли въ самомъ дѣлѣ Исай отъ «замерзанія», какъ значилось въ протоколѣ врача, или еще новое преступленіе лежитъ на душѣ Максима, богъ-вѣсть.
Максимъ обыкновенно только улыбался, когда впослѣдствіи я спрашивалъ его объ Исаѣ.
V.
ПОБѢГЪ И НОВЫЯ ПРЕСТУПЛЕНІЯ.
править
Въ селѣ Радищевѣ около удѣльнаго приказа собралась толпа народа. Изъ шума, маханья рукъ, оживленныхъ лицъ можно было заключить, что совершилось что-то важное; изъ говора толпы вырывались только отдѣльныя фразы.
— Глянь-ка, глянь-ка, пострѣломъ его положь.
— Эка бѣда кака стряслась!
— Бѣжалъ!
— Подь-ка, поди — ты больно зудкой — нашолъ!
— Да какъ эфто Микитка-то проштрафился!
— Загубятъ сердешныхъ!
— Али тебѣ животы-то надоѣли! Сунься!
— Онъ-тѣ косы-то зѣнки вышибитъ!
Народъ волновался, шумѣлъ. Посреди приказа стояли два крестьянина, — на нихъ не было лица.
— Повезли, знашь, мы его мимо проселку-то. Онъ окаянный и бѣжалъ. Какъ есть бѣжалъ. Пропали наши головушки! говорили только мужики.
— Наглохтились знать… съ крѣпкимъ словомъ и съ зуботычинами приставало къ мужикамъ начальство.
— Пошто наглохтиться, — маковой росинки не было во рту. Вотъ-те Христосъ не было. Разрази на семъ мѣстѣ.
Сбитая деревня, вооружонная дреколіями, отправилась по приказу начальства въ лѣсъ, искать бѣглеца… но увы! Бѣглеца простылъ и слѣдъ. Ктоже бѣжалъ? спросите вы, Да все онъ же, Максимъ Чапуринъ.
Максимъ не даромъ затягивалъ слѣдствія и выжидалъ случая. Случай дѣйствительно представился: при новомъ пересмотрѣ дѣла оказалось нужнымъ дать Максиму очную ставку съ какимъ-то крестьяниномъ, для чего потребовалось переслать его въ мѣстный земскій судъ, который распорядился съ двумя крестьянами отправить его въ становую квартиру. Впрочемъ мы лучше послушаемъ, какъ самъ Чапуринъ будетъ разсказывать о своемъ побѣгѣ.
Изъ дѣлъ, производящихся о Чапуринѣ не видно, гдѣ скрывался и что дѣлалъ онъ впродолженіи двухъ или трехъ мѣсяцевъ со дня совершенія побѣга. Но потомъ имя Максима снова является, сопровождаемое такими же страшными, какъ и прежде расказами.
Верстахъ въ десяти отъ села Дроздихи, изъ поемныхъ луговъ съ сѣномъ тащатся два крестьянина…
— К-а-р-а-у-л-ъ! раздается въ глубинѣ оврага.
Крестьяне стали прислушиваться: крикъ повторился въ другой разъ; они соскочили съ возовъ и бросились на крикъ. Въ глубинѣ оврага, у родника лежалъ крестьянинъ и громко стоналъ. Около него находился огромный камень, завернутый въ мѣшокъ. Прибѣжавшіе крестьяне стали спрашивать стонавшаго что съ нимъ.
— Шолъ я, говоритъ стонавшій: — изъ деревни Гусихи, гдѣ въ батракахъ служилъ, домой; у Знаменской межи повстрѣчался со мной бурлакъ штоли какой. Знашь дѣло-то на дорогѣ было, мы и пошли вмѣстѣ. Калякаемъ: ты молъ откѣлева? баитъ; — въ бурлакахъ на расшивѣ купца Поднакозова ходилъ. Изъ кѣхъ мѣстъ-то? Изъ верховыхъ, вольный, Максимъ Чапуринъ прозываюсь. Каки заработки-то были? А ты, знашь онъ-то баитъ мнѣ: — откѣлева? Я, моль, въ работникахъ былъ, домой иду. Такимъ манеромъ идемъ мимо Грязнухи… Зайдемъ, баитъ, въ питейный? Зайдемъ… Какъ зашли мы въ питейный, выпили значитъ тамъ, я какъ деньги цѣловальнику отдавалъ, мошну и покажи ему свою — красненькая тамъ у меня была. Вотъ какъ вышли изъ кабака, идемъ мимо оврага. «Сойдемъ, онъ баитъ мнѣ: — родникъ тамъ есть, загорѣлось у меня нутро больно: — полежимъ маленько», сошли туда… Я напимшись, ничкомъ, вотъ эвдакимъ манеромъ легъ; онъ сгребъ камень, положилъ его въ мѣшокъ, да меня вдоль спины и огрѣлъ… Свѣтика, братцы, не взвидѣлъ! Какъ заору благимъ матомъ, а онъ меня вдругорядъ. По головѣ имъ хотѣлъ ударить, да маху далъ. Я вдругорядъ заоралъ. Онъ вражій сынъ и бѣжалъ.
Новое преступленіе Максиму Чапурину неудалось совершить: привычная рука измѣнила ему, кистень оказался менѣе благонадежнымъ орудіемъ, чѣмъ топоръ.
Послѣ покушенія на жизнь батрака, мы встрѣчаемся съ Максимомъ въ совершенно противоположной сторонѣ… Но куда бы ни шолъ этотъ страшный человѣкъ, кровь повсюду сопутствуетъ ему.
Недѣли черезъ три, послѣ описаннаго мною происшествія въ оврагѣ, по проселочной дорогѣ, часу въ седьмомъ вечера, шли два человѣка: одинъ въ солдатской шинели, другой въ крестьянскомъ кафтанѣ и лаптяхъ съ толстой палкой въ рукѣ. Оба путника были на веселѣ…
— Я кавалеръ! значитъ могу, — приставала шинель къ кафтану.
— Отстань, я-те говорю, сказано не лѣзь.
— Службу я почитаю, начальство въ уваженіи имѣю. Ихъ благородіе говоритъ: «Ты у меня что не есть первый.»
— Подь-ка, нужда мнѣ какая, что ты первый: меня самаго Акулька дома ждетъ, тоже у ней и я первой.
— То значитъ баба… Тьфу! какъ есть баба… Я царской слуга, а ты бѣглый.
— А коли я бѣглый, что жъ ты ловить что ли меня вздумалъ, по начальству представлять?
— И представлю, награду получу…
— Рыломъ еще не вышелъ. Руки не доросли поймать меня, обшибу…
При послѣднихъ словахъ въ мягкомъ голосѣ кафтана послышалась угрожающая нота… Но солдатъ не унимался съ своей ревностью къ начальству: — онъ не зналъ съ какимъ человѣкомъ имѣетъ дѣло. Чѣмъ дальше шли путники, тѣмъ разговоръ ихъ становился все горячѣе и горячѣе.
— Я тебѣ говорю давай пашпортъ? Крикнулъ солдатъ схватывая за шиворотъ кафтанъ.
Дальше Максимъ (это былъ онъ) не выдержалъ, ударомъ кулака онъ сшибъ съ ногъ солдатика.
Въ тотъ же день обыватели деревни Задировки, возвращаясь съ базара, нашли на своемъ полѣ, саженяхъ, въ шести отъ дороги, обезображенный трупъ солдата. Трупъ былъ страшно изуродованъ. Случай скоро открылъ настоящаго убійцу…
Въ то время какъ шолъ по дорогѣ Максимъ Чапуринъ съ рядовымъ Михайловымъ, по той же дорогѣ проѣзжалъ въ село Щестаково (находящееся въ десяти верстахъ отъ Задировки) становой приставъ. Почему-то онъ обратилъ вниманіе на идущихъ и замѣтилъ ихъ лица и одежду. Лишь только дано было знать о найденомъ мертвомъ тѣлѣ солдата, у становаго пристава тотчасъ же явилось подозрѣніе въ убійствѣ его на человѣка, бывшаго съ нимъ спутникомъ.
Верстахъ въ тридцати отъ Задировки находится городокъ Л., служащій однимъ изъ пунктовъ найма рабочихъ на суда. Такъ какъ солдатъ и Максимъ Чапуринъ шли по направленью къ этому городу и нѣкоторые признаки въ костюмѣ указывали, что Максимъ занимается бурлачествомъ, то становой приставъ не медля отправился прямо въ Л., гдѣ послѣ небольшихъ розысковъ Максимъ былъ найденъ въ одномъ изъ городскихъ кабаковъ.
Незнаю что за причина, скорое ли приближеніе зимы, во время которой бродяжничать очень неудобно, краткость ли времени отъ совершенія преступленія, или что другое, только на этотъ разъ Максимъ недолго запирался.
— А бѣжалъ я, Максимъ Андреевъ Чапуринъ, съ дороги, когда пересылали къ становому приставу для очныхъ ставокъ, учинивъ сіе при пособіи крестьянина, меня сопровождавшаго. Получивъ свободу, намѣревался я пробраться къ киргизамъ; бродяжничая же по разнымъ мѣстамъ, на перевозѣ чрезъ рѣку Волгу въ деревнѣ Поднакозной сошолся я съ неизвѣстнымъ солдатомъ, оказавшимся нынѣ рядовымъ Михайловымъ, съ которымъ вмѣстѣ и отправился по дорогѣ къ городу Л. По приходѣ въ село Мачурино зашли въ питейный домъ, гдѣ выпили вина: Михайловъ три шкалика, а я, Чапуринъ, косушку; по дорогѣ же солдатъ Михайловъ сталъ приставать ко мнѣ, Чапурину, и спрашивать кто я и откуда, и потомъ схвативъ меня сталъ требовать пашпортъ; опасаясь, чтобы онъ, Михайловъ, не удержалъ меня, сталъ я, Чапуринъ, отталкивать отъ себя его, Михайлова, и потомъ, поваливъ на землю, рѣшился убить его.
Максима опять повезли (только на этотъ разъ съ большими предосторожностями) въ село Родищево, чтобы тамъ онъ указалъ на того изъ провожатыхъ, которому далъ пять рублей серебромъ, за способствованіе въ побѣгѣ. Но по прибытіи на мѣсто, Максимъ по обыкновенію отказался отъ своихъ показаній.
— Бѣжалъ же я съ дороги, такъ говорилъ Максимъ: — безо всякой чужой помощи, вытянувъ самъ внутренность замка дубовымъ прутикомъ. Показалъ же я прежде, что далъ за побѣгъ провожавшему меня крестьянину пять рублей серебромъ — ложно, оттого единственно, что во время допроса былъ пьянъ.
VI.
ПОКУШЕНІЕ КЪ ПОБѢГУ И НОВОЕ ТЕМНОЕ ДѢЛО.
править
Новыя преступленія Максима затянули опять на долго исходъ дѣла; снова пошло гулять оно отъ одного слѣдователя къ другому, изъ одной судебной инстанціи въ другую: тамъ не даны очныя ставки, тамъ не вынесены справки изъ метрикъ, тамъ забыли спросить свидѣтелей: словомъ поигрываютъ себѣ судьи и слѣдователи дѣломъ Чапурина какъ мячикомъ.
Максимъ опять очутился въ знакомомъ уже ему острогѣ. Но на этотъ разъ Максима заперли въ отдѣльную камеру. Скучно Максиму, никакого общества, никакой компаніи нѣтъ для него; онъ сидитъ одинъ въ камерѣ, еле-еле освѣщенной маленькимъ окномъ, сидитъ безо всякой работы, съ своими кровавыми воспоминаніями.
У Максима былъ дьявольски-упрямый отъ природы характеръ; постоянное заключеніе еще болѣе развило въ немъ упрямство. Понятно, что во время одиночнаго заключенія всѣ мысли Максима устремлялись на одинъ предметъ: вырваться изъ каменныхъ палатъ, погулять опять по своей волѣ; понятно, что весь характеръ его пошолъ на то, чтобы привести любимую мысль въ исполненіе. Первымъ дѣломъ Максима, по заключеніи въ отдѣльную камеру, было произвести тщательную рекогносцировку жилища…
Повидимому камера Максима не представляла большихъ удобствъ къ побѣгу: окно было маленькое, отъ полу пробито очень высоко и выходило на внутренній дворъ острога: стѣны были толстыя. Вообще работа надъ окномъ или стѣнами была невозможна: камеры осматривались каждый день при смѣнѣ караула, но Максимъ не отчаивался; его привычный глазъ замѣтилъ тотчасъ же то, мимо чего проходили неостанавливаясь караульные, смотрители, архитекторы. Осматривая полъ камеры, Максимъ увидалъ, что двѣ половицы его лежатъ не такъ близко другъ къ другу, какъ бы слѣдовало и что плинтусъ находится больше для красоты, чѣмъ для удержанія ихъ: при первомъ прикосновеніи Максима плинтусъ очень легко поднялся и далъ полную возможность приподнять обѣ половицы…
Неизвѣстно кто облегчилъ Максиму предварительную работу: безчисленное множество архитекторовъ, или такой же арестантъ, какъ и Максимъ, мучимый жаждой свободы.
Конечно подъ приподнятыми половицами находилось второе препятствіе — каменный полъ, залитый известью, но устранить вторую преграду было тоже не невозможно: при первомъ же свиданіи съ своимъ пріятелемъ Залѣскимъ, Максимъ получилъ гвоздь, и съ нимъ принялся за работу. Изъ коридора, въ которомъ находилась камера Чапурина, въ двери просверлено было небольшое окошко, чтобы часовой могъ наблюдать за всѣмъ происходившимъ въ комнатѣ, по скольку разъ ни заглядывалъ часовой въ камеру, онъ видѣлъ только одно, что Чапуринъ покоится крѣпкимъ сномъ на нарахъ. Максимъ точно спалъ, и спалъ крѣпко цѣлые дни, но зато ночью онъ, какъ кротъ, принимался за работу и безъ устали работалъ и работалъ, покуда снова дневной свѣтъ не заглядывалъ черезъ желѣзныя рѣшетки мрачнаго жилища.
Работа шла довольно успѣшно: недѣли въ двѣ Максимъ успѣлъ нетолько выбить кирпичи, но и вывести свою мину на поларшина глубины. Каждый день осматривали его камеру, его самаго, но вѣчно ровный, вѣчно мягкій, Максимъ малѣйшимъ движеніемъ лица неизмѣнялъ своей тайнѣ.
Максимъ выносилъ землю и кирпичи въ то время, какъ его выпускали изъ камеры и кидалъ ихъ въ отхожее мѣсто. Я говорю, недѣли двѣ все шло успѣшно, но разъ во внутреннемъ дворѣ острога стоялъ часовой опытный, намѣчавшійся на всѣ арестантскія штуки; онъ примѣтилъ, что Маскимъ что-то несетъ съ собой подъ мышкой, сталъ слѣдить за нимъ и въ щель увидалъ, какъ Максимъ выбросилъ камень и землю. Часовой донесъ начальству, сдѣлали осмотръ въ камерѣ Максима, подняли половицы и увидали истину. Началось новое слѣдствіе.
— Намѣренія учинить побѣгъ, отвѣчалъ Максимъ слѣдователю: — я не имѣлъ, а напротивъ того съ терпѣніемъ и раскаяніемъ жду наказанія за содѣланныя мною преступленія; кто же рылъ подкопъ въ моей каморѣ то мнѣ неизвѣстно, если же рядовой Степановъ и сказываетъ, что видѣлъ какъ я бросалъ въ ретирадное мѣсто камни, то не изъ-за чего другаго, какъ изъ-за вражды ко мнѣ, ибо, какъ извѣстно мнѣ, весь караулъ питаетъ ко мнѣ злобу и ненависть.
Слѣдователь спросилъ другихъ арестантовъ не знали ли что они объ умыслѣ Максима бѣжать, но отъ всѣхъ получилъ одинъ отвѣтъ: «Знать ничего не знаемъ, вѣдать ничего не вѣдаемъ.»
Максиму неудалась первая попытка бѣжать изъ острога, надо было опять тянуть дѣло до болѣе удобнаго случая.
— Желаю быть въ судъ вызваннымъ, ваше благородіе, рапортовалъ Максимъ пріѣхавшему въ острогъ стряпчему.
— Зачѣмъ?
— Немогу сказать, ваше благородіе, открою токмо что передъ судьями.
Снова привели Максима передъ судей, и снова ровнымъ голосомъ началъ Максимъ одинъ изъ своихъ обычныхъ, кровавыхъ расказовъ.
— Опозналъ я въ арестантѣ Сивовѣ, такъ говоритъ Максимъ: — человѣка, допрежде прозывавшагося крестьяниномъ Оконишниковымъ, съ которымъ и учинилъ въ 18.. году преступленіе.
— Какое же преступленіе? спрашиваютъ судьи…
— Назадъ тому года три приплылъ я въ городъ А. вмѣстѣ съ отцомъ моимъ для продажи лодокъ; черезъ недѣлю послѣ нашего прихода туда, случилась сильная буря, оторвавшая и унесшая по Волгѣ пять принадлежавшихъ намъ лодокъ, почему отецъ мой отправилъ меня отыскивать тѣ лодки. Найдя лодки въ волжинскихъ камышахъ, я, вмѣсто того, чтобы возвратиться къ отцу, продалъ ихъ повстрѣчавшемуся со мной крестьянину Акиму Оконишникову, нынѣ прозывающемуся арестантомъ Сивовымъ, но такъ какъ для расплаты со мной на ту пору у Сивова не было денегъ, то онъ и повелъ меня въ городъ А. къ знакомому ему человѣку, прозывавшемуся казакомъ Никитой. Получивши отъ казака Никиты деньги, Сивовъ передалъ ихъ мнѣ, но я, не выходя изъ дома, пропилъ ихъ вмѣстѣ съ Сивовымъ, Никитой, и еще человѣкомъ, прозывавшимся Нарфеномъ,
Максимъ до тонкостей описалъ затѣмъ примѣты всѣхъ лицъ, а также и мѣсто, гдѣ стоялъ домъ Никиты.
— На другой день къ вечеру, продолжалъ Максимъ: — казакъ Никита, вмѣстѣ съ Сивовымъ и Парфеномъ стали уговаривать меня идти ограбить одну, неизвѣстную мнѣ, но по ихъ словамъ богатую женщину. Я сначала нетолько не соглашался на такое преступленіе, но ихъ уговаривалъ отказаться отъ своего намѣренія, но по неотступнымъ просьбамъ, присталъ къ нимъ. Когда совсѣмъ смерклось, отправились мы черезъ сады къ дому той женщины; по приходѣ на мѣсто Парфенъ сталъ карауломъ, а казакъ Никита, взлѣзши на домъ, проломалъ въ крышѣ дыру, черезъ которую сначала спустился онъ, а за нимъ послѣдовалъ и я съ Сивовымъ. Когда мы взошли въ комнату женщины, она спала; казакъ Никита подошедши къ ней ударилъ ее кистенемъ, но сразу не убилъ ее, потому что женщина проснувшись вскочила съ постели и стала кричать караулъ. Боясь, чтобы по этому крику не пришолъ кто на помощь, я схватилъ лежащее на лавкѣ большое долото и ударилъ женщину въ голову, послѣ чего надо полагать она умерла, потому что больше не кричала и лежала безъ движенія.
«Убивъ женщину, мы спрятали ее въ подполье, а потомъ разбили сундуки, взяли оттуда платье и денегъ двѣсти рублей ассигнаціями. Все награбленное мы раздѣлили поровну въ домѣ казака Никиты, у котораго снова принялись пьянствовать. Пропьянствовавъ три дня, я, несмотря на уговоры казака Никиты остаться у него, возвратился къ отцу.»
Вслѣдствіе показанія Максима вызвали въ судъ арестанта Сивова.
Арестантъ Сивовъ былъ человѣкъ подъ-сорокъ, съ черной съ просѣдью бородой, съ благообразнымъ, нѣсколько плутоватымъ лицомъ.
— Какъ ты прозываешься? спросили Сивова.
— Въ настоящее время прозываюсь Сивовымъ…
— А прежде какъ?
— До-прежде же звали меня Акимомъ Павловымъ Оконишниковымъ.
— Изъ какихъ ты?
— Изъ барскихъ.
— Какихъ господъ?
— Господина полковника Туруктаева…
— Какой губерніи?
Сивовъ назвалъ губернію, уѣздъ и село.
— Стало-быть ты бродяга?
— Бродяга.
— Что же тебя заставило бродяжничать?…
— Ничто иное какъ нестерпимое притѣсненіе господина моего.
Судьи даже не полюбопытствовали узнать что это за нестерпимое притѣсненіе.
— Ты знаешь арестанта Чапурина, Максима?
— Знаю.
— Что же, ты узналъ его въ острогѣ?
— Никакъ нѣтъ, гораздо допрежде.
— Гдѣ же ты съ нимъ познакомился?
— Въ городѣ А.
Судьи навострили уши.
— Какъ же это ты съ нимъ тамъ познакомился?
— Разъ на берегу Волги подошолъ ко мнѣ какой-то человѣкъ, и сталъ предлагать мнѣ купить у него лодки, называемыя душегубками.
— Что же, ты купилъ у него ихъ?
— Купилъ за шесть рублей серебромъ; послѣ того пошли мы съ нимъ въ питейный домъ, гдѣ и роспили магарычу два полштофа; за виномъ тотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, что прозывается онъ Максимомъ Чапуринымъ, и приплылъ въ А. вмѣстѣ съ отцомъ.
— Ну что же дальше?
— А дальше ничего, выпили да и разстались, а послѣ того я съ нимъ больше не встрѣчался.
На томъ показанія Сивова, относительно знакомства его съ Чапуринымъ, и кончились; вызвали Максима и поставили его очи на очи.
— Съ нимъ было совершено убійство женщины въ А.? спросили Максима праведные судьи, указывая на Сивова.
— Я уже докладывалъ вашей милости, что съ нимъ.
— Слышишь Оконишниковъ.
— Слышу, ваше благородіе.
— Ну, уличай же его Чапуринъ.
— Ты ужь говори Акимъ, обратился съ улыбкой Чапуринъ: — что скрываться-то. Я все ихъ милости расказалъ.
— Полно ты пустая голова, молоть-то, самъ въ каторгу лѣзешь, такъ и другихъ туда тянешь; Бога-то видно въ тебѣ нѣтъ, что ты эфдакой поклепъ несешь. Мало ли ты накуралесилъ, ништо я съ тобой вездѣ былъ… отвѣчалъ Максиму Сивовъ.
Максимъ не особенно краснорѣчиво защищалъ на очныхъ ставкахъ свой оговоръ на Сивова, но тѣмъ не менѣе отъ него не отказывался.
Судьи, отобравъ показаніе отъ Максима и Сивова отправили эти показанія въ а--кую городскую полицію для изслѣдованія на мѣстѣ ихъ справедливости; а--кая же городская полиція, внесши справку въ своемъ архивѣ, отослала дѣло Максима и Сивова обратно, отписывая, что въ такомъ-то году никакой женщины въ городѣ А--нѣ не убито и слѣдствіе о томъ не производилось.
Вслѣдствіе полученія такого отвѣта снова выслали Максима передъ судей.
— Свое показаніе объ убитой нами женщинѣ я подтверждаю, говорилъ и на этотъ разъ Максимъ: — и если бы былъ я въ городѣ А., то преступленіе сіе и виновниковъ его раскрылъ бы вполнѣ; казакъ Никита запираться не могъ бы, потому что я оставилъ въ домѣ его три фальшивыхъ печати для пачпортовъ, и если бы сказалъ мнѣ Никита, что меня не знаетъ, то я, вынувъ печати тѣ изъ секретнаго мѣста, уличилъ бы его въ запирательствѣ.
— Гдѣ же это секретное мѣсто, въ которое спряталъ ты печати?
— Здѣсь я о томъ сказать не могу, ибо казаку Никитѣ могутъ передать мой отвѣтъ.
— Неможешь ли представить другихъ доказательствъ убійства? приставали судьи къ Максиму.
— Другихъ доказательствъ я не имѣю, но когда разслѣдуете дѣло объ убитой а — ской женщинѣ, то и открою мои иныя преступленія…
Напуганные бѣгствомъ Чапурина судьи, не препроводили его въ А., но заключили, что такъ какъ показаніе Максима Чапурина не подтвердилось, то на томъ основаніи, что Максимъ содержится болѣе полгода въ острогѣ; оставить начатое дѣло безъ послѣдствій…
VII.
УБІЙСТВО КУЛАКОВОЙ.
править
У Максима было много матеріаловъ, чтобъ затянуть дѣло: неудалось одно, удастся другое.
Въ 18.. году, въ канавѣ большой дороги, между селеніями Короваевымъ и Шикулинымъ, найдена была мертвая женщина, съ проломанной въ нѣсколькихъ мѣстахъ головой; около нея валялся окровавленный сердешникъ. Стали наводить справки объ убитой, — оказалось, что она государственная крестьянка села Вязова-ключа — Прасковья Кулакова.
«Поѣхала Прасковья — показывали ея семейные — въ среду въ городъ, взявъ съ собой денегъ двадцать-семь рублей серебромъ, чтобы купить разнаго товару, и послѣ того уже не возвращалась.»
— Кого вы подозрѣваете въ убійствѣ? спрашивали слѣдователи.
— Прямаго подозрѣнія никакого изъявить мы не можемъ, а полагаемъ, что преступленіе-то совершилъ пріѣзжавшій къ намъ въ тотъ день человѣкъ.
— Кто же этотъ человѣкъ?
— Имя и отечества, а также мѣста жительства его — мы не знаемъ, только роста онъ средняго, борода темнорусая, а на лѣвой рукѣ нѣтъ средняго пальца; пріѣзжалъ же онъ къ намъ, чтобы размѣнять бумажку въ три рубля серебромъ, причемъ Прасковья вынимала изъ сундука деньги и говорила, что поѣдетъ въ городъ за товаромъ.
— Одинъ чтоли былъ тотъ человѣкъ?
— Съ нимъ былъ еще товарищъ, который оставался въ телѣгѣ, а въ избу не входилъ, — примѣтъ того человѣка мы незапомнимъ.
Дальше этихъ фактовъ слѣдователи ничего не разъяснили; много было съѣдено, много было выпито въ Вязовомъ-ключѣ, но «судьба и воля божія» опять-таки порѣшили, что виновныхъ въ убійствѣ Кулаковой открыть въ настоящее время невозможно.
Со времени убійства Кулаковой прошло около двухъ лѣтъ, Максимъ въ это время посиживалъ въ острогѣ, занимался грамотой и ловлей голубей; прежній смотритель былъ смѣненъ, новый находилъ, что Чапурину полезно сидѣть въ общей каморѣ; окруженный почтеніемъ, онъ довольно пріятно проводилъ время, но до него снова дошло свѣдѣніе, что дѣло приближается къ концу, рѣшеніе выходитъ.
— Преступленіе новое желаю открыть, показаніе принести! взываетъ прежнимъ манеромъ Максимъ изъ своего заключенія.
Снова окружонный солдатами, идетъ Максимъ въ судъ по базарной площади, весело поглядывая на толпящійся около него народъ, да порой дѣлая остроумныя замѣчанія насчетъ котораго-нибудь изъ зрителей.
"Назадъ тому два года, совершивши побѣгъ въ ртишевской лѣсной дачѣ, — показываетъ Максимъ, — шолъ я передъ самымъ солнечнымъ закатомъ, какъ помнится мнѣ, въ воскресенье, близь села Вязова-ключа; недоходя верстъ двухъ до Прислонищинскаго оврага повстрѣчался со мной крестьянинъ, пригласившій къ себѣ на телѣгу; разговорившись дорогой съ крестьяниномъ я узналъ, что его зовутъ Степаномъ, и что онъ изъ Вязова-ключа. Пріѣхали въ Вязовъ-ключъ ночью, и я попросился переночевать у Степана въ избѣ, на что тотъ и согласился. Утромъ къ Степану пришолъ односелецъ его, называвшійся Ефимомъ, изъ себя черный, росту небольшаго, годовъ сорока, — и послали за водкой; выпивши ее не мало, стали они спрашивать мое имя и званіе; я назвался имъ своимъ настоящимъ именемъ, прибавивъ, что теперь я безначпортный бродяга. Послѣ того Ефимъ передалъ намъ, что нынѣ ѣдетъ въ городъ крестьянка Прасковья Кулакова и везетъ съ собой много денегъ; а Степанъ сказалъ отъ себя, что хорошо было бы ту крестьянку ограбить, и что онъ давно даже добирается, на это согласился и Ефимъ, но я, какъ ни приставали они оба ко мнѣ идти вмѣстѣ, до той поры противился тому всѣми силами, пока не принесли еще водки, и я не напился пьянъ. Согласившись какъ лучше повести дѣло, Ефимъ ушолъ домой и возвратился черезъ малое время съ сердешникомъ, говоря, «что эта штука пригодится». Выѣхавъ около полудня изъ Вязова-ключа, засѣли мы съ Степаномъ подъ мостъ, что на рѣчкѣ Грязнухѣ, и Ефимъ съ лошадью отправился въ сторону, чтобъ не была запримѣтна лошадь. Сидѣли мы со Степаномъ подъ мостомъ болѣе часу, дождались Прасковьи, но вреда ей никакого не нанесли, потому что помѣху встрѣтили въ показавшемся обозѣ. Когда мы возвратились къ Ефиму, и разсказали о своей неудачѣ, то онъ отвѣтилъ намъ, что унывать нельзя, и что Прасковью можно встрѣтить на дорогѣ во второй разъ, а потому сѣвши на лошадей, мы поѣхали на встрѣчу Кулаковой окольной дорогой. Верстъ за восемь шла рѣчка Грязнуха; снова попалась намъ Прасковья, и такъ какъ на дорогѣ никого не было видно, то Степанъ схватилъ лошадь подъ уздцы, а я, взявши сердешникъ, подошолъ къ Прасковьѣ, и сталъ отъ нея требовать денегъ, но та, обозвавъ меня воромъ и разбойникомъ, стала кричать кираулъ, отчего, пришедъ въ крайнее негодованіе, я такимъ образомъ ударилъ Прасковью сердешникомъ, что она, свалившись съ телѣги, тотчасъ же умерла. Взявши у Кулаковой двадцать-семь рублей серебромъ деньгами и, оттащивши трупъ въ канаву, мы возвратились обратно въ домъ къ Степану, гдѣ довольно пьянствовавъ, я снова пошолъ бродяжничать.
Неизвѣстно какими путями, но только вѣсть объ оговорѣ Максима достигла Вязова-ключа раньше, чѣмъ прибыло туда временное отдѣленіе. Трудно себѣ представить ужасъ, охватившій при этомъ извѣстіи нетолько Степановъ и Ефимовъ, но и весь вязово-ключинскій міръ; неопредѣленность максимовскихъ показаній заставляла содрогаться самыхъ безстрашныхъ: всѣ чувствовала себя небезопасными, надо всѣми висѣлъ домокловъ мечъ; сегодня будутъ тянуть Степановъ и Ефимовъ, а завтра примутся за Сидоровъ и Захаровъ, острогъ и разореніе стали мерещиться всѣмъ.
— Хоть бы обиду отъ насъ какую видѣлъ, али иное что, а то и слыхомъ-то не слыхали, что есть на свѣтѣ такой человѣкъ. Прогнѣвали мы знать царя-небеснаго, напускаетъ онъ на насъ лиходѣя, понуривъ голову говорили деревенскіе люди въ ожиданіи погрома.
Въ одно прекрасное утро въ Вязовый-ключъ влетѣло нѣсколько ухорскихъ троекъ, вслѣдъ за ними на подводѣ привезли и Максима. Улыбаючись сидѣлъ Чапуринъ на телѣгѣ; словно отъ чумы сторонились и бѣжали отъ него попадавшіеся на встрѣчу деревенскіе люди.
— На станъ! на станъ! чуть-свѣтъ раздалось на другой день подъ окнами многихъ.
Крѣпко ёкнуло сердце тѣхъ, подъ чьими окнами раздался этотъ стукъ: почуялъ вѣщунъ, что идетъ гроза неминучая.
Всѣхъ Степановъ и Ефимовъ «нарядили», присоединили къ нимъ десятка три Карповъ, Петровъ, Захаровъ, и выставили передъ становой квартирой. Въ толпѣ крестьянъ слышно было какъ пролетитъ муха. «На кого-то покажитъ?» съ ужасомъ думалъ каждый. Сермяги въ ожиданіи стояли долго, пока члены временнаго отдѣленія услаждали животы свои водками и закусками, а балагуръ стряпчій потѣшалъ публику разными курьозами.
— Ну, господа, по послѣдней, да и пойдемъ травить краснаго звѣря! сказалъ пузатый исправникъ, отправляя въ себя рюмку настойки.
Компанія послѣдовала его примѣру.
— Привести Максима Чапурина!
Привели Максима.
— Ну, Максимъ, показывай участниковъ!
Временное отдѣленіе тронулось изъ комнаты, впереди его шолъ Максимъ, попрежнему смирный, улыбающійся; рядъ сермягъ вздрогнулъ, многіе стали бѣлѣе полотна. Замѣтивъ произведенный эфектъ, Максимъ наслаждаясь имъ два раза молча прошолъ передъ рядами, останавливаясь то у одного, то у другого крестьянина. Бѣдняги совсѣмъ терялись отъ этихъ змѣиныхъ, пристально смотрящихъ глазъ.
— Узналъ, что ли?
— Вотъ эфтотъ! сказалъ Максимъ, указывая на однаго крестьянина.
Показаннаго крестьянина стала бить лихорадка, ноги подкосились, зато у остальныхъ разомъ вырвался вздохъ, словно легче стало. Выхваченный крестьянинъ оказался точно Степаномъ и притомъ очень богатымъ.
— Ну, теперь показывай другаго.
Снова началось прохаживанье Максима по рядамъ, снова сперлось дыханіе у стоящихъ.
— Вотъ и эфтотъ былъ! сказалъ опять Максимъ, указывая на высокаго, плечистаго крестьянина.
Силача вывели изъ рядовъ полуживаго.
— Какъ тебя зовутъ? спросилъ грозный воевода.
— А-p-т-а-м-онъ Па-н-т-ѣ-лѣевъ, заикаясь, едва слышно, проговорилъ взятый.
— Какъ же ты, Максимъ, показывалъ, что втораго участника твоего зовутъ Ефимомъ?
— Ошибся ваше в--діе, не на того показалъ, тотъ сходствіе большое имѣетъ съ энтимъ. За давностью запамитствовалъ.
На этотъ разъ опытъ травли Ефима былъ неудаченъ: на кого ни показывалъ Максимъ, все навертывались то Никиты, то Васильи, то Трифоны и, какъ на зло, ни одного Ефима. Наконецъ Максимъ догадался, что ощупью ничего не найдешь.
— Теперь показать не могу, потому что головокруженіе въ себѣ чувствую, сказалъ Максимъ послѣ послѣдней неудачи.
Вечеромъ въ тотъ же день кто-то въ цивилизованномъ костюмѣ тихо прокрадывался въ арестантскую, гдѣ сидѣлъ Чапуринъ.
— Облегченіе почувствовалъ, указать могу и Ефима, заявилъ на другой день Максимъ передъ временнымъ отдѣленіемъ.
Составился протоколъ, всѣ присутствующіе приложили къ нему руку, подписался къ нему и Максимъ; подъ крестьянскими окнами снова раздалось постукиванье и снова поплелись сермяги. На этотъ разъ опыты Максима были удачнѣе: по первому абцугу онъ попалъ на Ефима.
Потянули и Ефима къ суду. Міръ только руками разводилъ.
— Гляди-ка, гляди-ка, и показать то на кого зналъ, что нинаесть на селѣ самые смирные; малые ребятишки отъ нихъ обиды чай никогда не видали. Напуститъ Господь злаго человѣка, что съ нимъ будешь дѣлать. Въ разорь разорятъ окаянные, чтобъ имъ пусто было, плакались крестьяне надъ судьбой взятыхъ Степановъ и Ефимовъ.
Женское поколѣніе взятыхъ подъ стражу голосило и причитало на всю деревню, словно надъ покойниками; противъ него оказалось безсильнымъ даже обѣщаніе воеводское запороть насмерть протестующихъ.
Каждый день стали таскать Степана и Ефима на слѣдствіе; съ улыбкой на губахъ уличалъ ихъ Максимъ въ соучастіи, то съ крѣпкимъ словомъ налетали на нихъ слѣдователи, то убѣждалъ ихъ священникъ, но мужики стояли на одномъ.
— Чтобы дѣтей нашихъ не видѣть, когда-бъ мы эфдакую мысль имѣли; міра всего спросите, что мы за люди, кому обиды чинили. Ворогъ видно попуталъ его показать на насъ, — какіе мы душегубцы!
Міръ точно одобрилъ оговариваемыхъ, ручаясь, что за ними и слыхомъ неслыхать худаго дѣла; семейство убитой Кулаковой всѣми святыми клялось, что поклепъ на нихъ напрасный. Полѣзли Степаны и Ефимы за голенищи, повели ихъ коровъ и лошадей со двора, стали пустѣть и совсѣмъ опустѣли ихъ, дотолѣ полные, анбары. Долго прохлаждались и благодушествовали слѣдователи въ Вязовомъ-ключѣ: много было выпито водки, съѣдено куръ, барановъ, тянули не однихъ Степановъ и Ефимовъ, а будутъ помнить ихъ и Андреи и Митрофаны и др.
Максимъ во все пребываніе въ Вязовомъ-ключѣ катался какъ сыръ въ маслѣ; кому лежала дорога мимо арестантской, тотъ несмѣлъ пройти, не снявши шапки.
Но все имѣетъ конецъ.
— А показывалъ я, такъ закончилъ Максимъ дѣло о Кулаковой, на другихъ напрасно по своему слабоумью. Точно мы убили Кулакову вдвоемъ, да только съ бродягой, звавшимся Иваномъ; повстрѣчался я съ нимъ въ лѣсу, а послѣ убійства тотчасъ же и разошолся въ разныя стороны. Гдѣ пребываетъ тотъ Иванъ — я неизвѣстенъ.
Тѣмъ и закончилось слѣдствіе.
VIII.
ПОДКОПЪ.
править
Въ острогѣ, вслѣдствіе доноса однаго изъ арестантовъ, открыли подкопъ: поднялась страшная суматоха. Мнѣ должно было произвести слѣдствіе.
Вмѣстѣ съ караульнымъ офицеромъ и смотрителемъ мы пошли осматривать подкопъ. Подкопъ былъ почти поконченъ: его оставалось вести небольше поларшина; онъ начинался подъ ретирадами, бѣжать условлено было дня черезъ два, во время всенощной. Трудно было догадаться, какъ можно вести подкопъ на совершенно открытомъ мѣстѣ, но за то и принялись за него не простые люди а арестанты. Между поломъ ретирадъ и землей было пустое пространство, ничѣмъ не засыпанное; одна половица изъ пола приподнималась, подъ нее подлѣзалъ арестантъ и, снова прикрытый, начиналъ свою подземную работу. Подкопъ шолъ сначала аршина на полтора почти перпендикулярно, съ небольшимъ отвѣсомъ, такъ какъ надо было подойдти подъ полъ ретирады и стѣну острога, а потомъ уже принималъ горизонтальное направленіе. Рылъ подкопъ, какъ оказалось впослѣдствіи, одинъ Чапуринъ, и рылъ его желѣзнымъ обломкомъ, меньше чѣмъ въ два пальца шириною. Трудно себѣ представить, сколько нечеловѣческихъ усилій, сколько дьявольскаго терпѣнья надо было положить, чтобы подвести почти гвоздемъ эту мину, больше чѣмъ въ двѣ сажени длиной.
Да, потолкавшись по острогамъ, поймешь, какъ дорога человѣку воля, какія жертвы въ состояніи принести онъ, чтобъ получить ее.
На мой вопросъ, кто можетъ быть заподозренъ въ прорытіи подкопа, смотритель прямо указалъ мнѣ на Чапурина: я просилъ его указать мнѣ, какими онъ данными руководствуется въ своемъ подозрѣніи.
— Мнѣ донесъ объ ихъ работѣ Федоровскій; по его словамъ, онъ давно уже замѣчалъ, что Чапуринъ какъ ни пойдетъ въ ретирады, такъ тамъ и пропадетъ, часа по полтора сидитъ. Федоровскій и сказалъ мнѣ, чтобъ я осторожнѣе былъ, а пуще всего ретирады осмотрѣлъ.
Федоровскій былъ арестантъ изъ чиновниковъ, ненавидимый всѣми другими арестантами, какъ правая рука смотрителя. Конечно, чтобы открыть истину, было бы всего лучше обратиться за распросами къ самому Федоровскому; но въ этомъ случаѣ надо было дѣйствовать съ крайнею осторожностью. Навѣрное полъ острога знало о существованіи подкопа, и намѣревалось черезъ него выйти на божій свѣтъ. Еслибы арестанты провѣдали главнаго виновника открытія подкопа, то съ нимъ они покончили бы такъ, что въ другой разъ ему неудалось бы быть доносчикомъ на товарищей. Судъ арестантовъ въ этомъ случаѣ скоръ и страшенъ.
Получивъ нѣкоторыя свѣдѣнія отъ смотрителя, я велѣлъ вызвать къ себѣ Максима. Максимъ явился какъ ни въ чемъ не бывало, съ своей постоянной улыбкой.
— Посмотри-ка, Максимъ, какую мину здѣсь сочинили, сказалъ я ему послѣ предварительныхъ привѣтствій. Я нарочно не спускалъ глазъ съ Максима, но онъ ни на волосъ не измѣнилъ себѣ.
— Смотри-ка въ самомъ дѣлѣ, какую механику подвели. Эка шустрый видно парень-то. Ну мастеръ, мастеръ, быть видно ему анженеромъ, сказалъ Максимъ, внимательно осматривая дыру подкопа,
— А знаешь ли, Максимъ, кого я подозрѣваю.
— Почемъ мнѣ знать, что у вашей милости на умѣ.
— Тебя.
Максимъ какъ-будто удивился. Улыбка приподняла углы его рта.
— Куда-ста намъ, ваше благородіе, эфдакими дѣлами заниматься: не нашему мужицкому уму-разуму подстать они.
— Ну что ты, Максимъ, дурачкомъ притворяешься, вѣдь я вѣрно знаю, что подкопъ твоя работа.
— А отъ кого эфто ваше благородіе узнали?
— Ну ужь это мое дѣло.
— Для чего твое; коли то показывалъ правдивый человѣкъ, такъ пусть въ глаза мнѣ скажетъ и уличитъ.
Я очень хорошо зналъ, къ чему клонится рѣчь Максима. Выдай я Максиму Федоровскаго, и судьба его рѣшилась бы. Желая добиться отъ Максима признанія другими путями, помимо уликъ Федоровскаго, я напалъ на счастливую мысль.
— Покажи-ка мнѣ свои руки, Максимъ. Максима нѣсколько передернуло.
— На что вамъ мои руки, — руки какъ руки.
На рукахъ Максима оказались огромныя, кровавыя мозоли отъ недавней работы.
— Отчего это у тебя Максимъ такія мозоли.
Максимъ не вдругъ собрался съ отвѣтомъ.
— Воду качалъ.
— Съ кѣмъ же?
Опять небольшая пауза.
— Съ Николаемъ Маевскимъ.
— Много ты выкачалъ?
— Бадей двадцать.
— Когда?
— Непомню когда, кажись вчера.
— Ну-ка раздѣнься, Максимъ.
Максима еще болѣе передернуло.
— Чево раздѣваться-то, али на мнѣ узоры какіе выписаны!
— А ты раздѣвайся, когда тебѣ говорятъ, можетъ и узоры.
Максимъ раздѣлся.
На колѣнкахъ Максима, на животѣ и плечахъ были огромныя пятна, образовавшіяся отъ тренія; пятна были покрыты грязью. Максимъ работалъ въ подкопѣ безъ рубашки.
— Это что за пятна на тебѣ, Максимъ?
Максимъ поблѣднѣлъ и закусилъ губы.
— Пятна… Пятна-то… Чесотка со мной…
— А грязь-то откуда туда набилась?
— Грязь-то… это не грязь… табакъ, я натирался имъ.
— Когда же ты натирался?
— И вчерась натирался.
Въ это время мнѣ сказали, что въ острогъ пріѣхалъ уѣздный врачъ: я послалъ пригласить его въ контору и просилъ освидѣтельствовать Чапурина.
Врачъ внимательно осмотрѣлъ Максима. Максимъ во все это время стоялъ блѣдный: улыбка давно исчезла у него съ лица.
— Отчегоже произошли у Максима пятна? спросилъ я врача.
— Пятна. Да отъ простаго механическаго тренія, — организмъ арестанта совершенно здоровъ.
— Чесотки съ нимъ нѣтъ?
— Нѣтъ, и никогда не было.
— Слышишь, Максимъ, что лекарь говоритъ… Максимъ поднялъ на меня глаза.
— Что говорить-то, да слова попустому тратить. Пишите: мое дѣло, я рылъ подкопъ. Небольно весело сидѣть въ каменномъ мѣшкѣ, выжидаючи, покуда спину тебѣ всчешутъ, поневолѣ погулять по своей охотѣ хочется.
— Кто же у тебя соучастниками были?
— Никого не было, одинъ механику подводилъ.
— Не можетъ этого быть.
— Ну коли не можетъ, такъ ищите, а меня объ этомъ не спрашивайте.
Впрочемъ несмотря на нежеланіе открыть соучастниковъ, Максимъ очень обстоятельно разсказалъ, какъ онъ рылъ подкопъ, когда рылъ, когда хотѣлъ бѣжать; согласно его показанію и составили подробный протоколъ, который Максимъ зарукоприкладствовалъ.
Неудавшаяся попытка бѣжать въ первую минуту чрезвычайно сильно подѣйствовала на Максима. Когда былъ открытъ подкопъ и Максиму сказали объ этомъ, такъ онъ, не имѣя возможности на комъ-нибудь вымѣстить сердца, искусалъ себѣ руки. Впрочемъ можно представить, что чувствовалъ этотъ человѣкъ, когда увидѣлъ, что плоды его нечеловѣческихъ усилій разрушены въ то время, какъ готовы были осуществиться его любимыя надежды, когда плѣть да каторгу готова была замѣнить привольная бурлацкая жизнь.
На другой день послѣ допроса я опять пріѣхалъ въ острогъ. Старшій унтеръ-офицеръ сказалъ мнѣ, что Максимъ желаетъ со мной видѣться; я велѣлъ позвать его къ себѣ.
— Что тебѣ надо Максимъ?
— Да вотъ вчера я признался, вашему благородію, что подкопъ рылъ, — это я напрасный поклепъ на себя взвелъ.
Я пристально взглянулъ на Максима, но онъ очень спокойно выдержалъ мой взглядъ, — ни малѣйшее движеніе не измѣнило ему.
— Какъ поклепъ?
— Не въ своемъ разумѣ значитъ былъ, болѣзнь ощущалъ, ну на себя и наговорилъ. Такъ и запишите: самъ, дескать, въ подкопѣ невиноватъ, да и другихъ никого не знаю, а что если и показалъ вчера иное, такъ единственно изъ слабости, не помня себя. Языкъ мало ли что болтаетъ сдуру.
Я сталъ уговаривать Максима, что его отказъ отъ прежнихъ словъ ни къ чему не послужитъ, что показаніе, имъ самимъ подписанное, составляетъ полное доказательство, но Максимъ оставался на своемъ «напрасномъ поклепѣ». Я впрочемъ дѣйствительно не понималъ, что за причина была, побудившая Максима взять назадъ свои слова.
— Ну, а пятны-то?
— Пятны-то? Да вѣдь я говорилъ вчерась, что чесотка со мной.
— Послушай, Максимъ, еслибы я только сталъ говорить, что это не чесотка, такъ мнѣ могли бы не повѣрить, потому что я не лѣкарь и въ этихъ дѣлахъ несвѣдущъ, а вѣдь вчера тебя свидѣтельствовалъ докторъ и нашолъ, что у тебя чесотки никогда не было, а пятна ты просто натеръ, рывши подкопъ.
— А развѣ лекарь врать-то не умѣетъ, — чай онъ тоже человѣкъ.
— Вретъ или нѣтъ онъ, но во всткомъ случаѣ ему повѣрятъ больше, чѣмъ тебѣ, и его бумага будетъ противъ тебя сильнымъ доказательствомъ.
Максимъ выпрямился во весь ростъ, на рукахъ его глухо звякнули кандалы.
— Вотъ что, ваше благородіе! Дуракъ я былъ вчерась, что башку лекарю кандалами не разбилъ, пересталъ бы бумаги писать, проговорилъ онъ задыхаясь..
Трудно себѣ представить перемѣну, совершившуюся въ это время въ Чапуринѣ: едвали только не тутъ можно было понять, что это былъ за страшный человѣкъ: въ глубокихъ впадинахъ его глазъ блеснулъ какой-то демонскій огонь, лицо покрылось синебагровыми пятнами, онъ словно выросъ, — весь переродился. Словомъ предо мной во всей мощи стоялъ Максимъ Чапуринъ, убійца Чубовыхъ, Зарубина, Сидорова, Кулаковой.
Чрезъ нѣсколько мгновеній все кончилось, и снова передо мной былъ прежній, нѣсколько сгорбленный, улыбающійся Максимъ, порой ввертывая шуточку въ свои показанія,
Допросъ о подкопѣ была моя послѣдняя встрѣча съ Максимомъ: онъ и до сихъ поръ еще сидитъ въ К. острогѣ. Что предприметъ и повѣдаетъ еще Максимъ — богъ-вѣсть, только положительно можно сказать, что въ запасѣ у него найдется много матерьяловъ, чтобъ протянуть свое дѣло. Недолго жилъ этотъ страшный юноша на свободѣ, зато длинный перечень кровавыхъ преступленій оставилъ онъ за собой.