№ 14.
БИБЛІОТЕКА ПИСАТЕЛЕЙ и МЫСЛИТЕЛЕЙ
СТЕНДАЛЬ
ИТАЛЬЯНСКІЯ ХРОНИКИ:
Витторія Аккорамбони. — Ченчи. — Герцогиня Пальяно. — Ванина Ванини. — Санъ-Франческо-а-Рипа.
править
Типографія газеты «Новости», Мойка, д. № 90.
ЧЕHЧИ.
1599 г.
править
Мольеровскій Донъ-Жуанъ, конечно, волокита, но, главнымъ образомъ, онъ человѣкъ порядочнаго общества; прежде, чѣмъ предаться непреодолимому влеченію къ хорошенькимъ женщинамъ, онъ старается подладиться подъ извѣстный идеальный образецъ, хочетъ быть человѣкомъ, восхищающимъ весь дворъ короля любезнаго и остроумнаго.
Донъ-Жуанъ Моцарта уже ближе къ природѣ; онъ менѣе французъ, менѣе думаетъ о чужомъ мнѣніи, его главная забота не казаться, parestre, какъ говоритъ баронъ де-Фенестъ, де-д’Обинье. У насъ сохранилось только два портрета итальянскаго Донъ-Жуана, какимъ онъ долженъ былъ-бы казаться въ этой прекрасной странѣ въ XVI вѣкѣ, на зарѣ возрождающейся цивилизаціи.
Съ однимъ изъ этихъ двухъ портретовъ я никакъ не могу познакомить читателя — наше время слишкомъ для этого чопорно; надо помнить великія слова, столько разъ слышанныя мною отъ лорда Байрона: This age of cant. Это скучное Лицемѣріе, никого не обманывающее, обладаетъ однимъ громаднымъ преимуществомъ: давать пищу дуракамъ: ихъ скандализируетъ смѣлость то-то сказать, насмѣяться надъ тѣмъ-то и т. д. Его вредъ заключается въ томъ, что оно безконечно сокращаетъ область исторіи.
Если читатель тонкаго вкуса мнѣ позволитъ, то я, съ должною скромностью, представлю ему историческую замѣтку о второмъ изъ Донъ-Жуановъ, о которомъ возможно говорить въ 1837 году; имя его Франческо Ченчи.
Для того, чтобы Донъ-Жуанъ былъ возможенъ, въ обществѣ необходимо лицемѣріе. Въ древнемъ мірѣ Донъ-Жуанъ былъ-бы слѣдствіемъ безъ причины; религія была праздникомъ, она побуждала людей къ удовольствію, какъ-же бы она могла карать личность, которая всю свою дѣятельность ограничиваетъ только нѣкоторымъ наслажденіемъ? Одно лишь правительство говорило о воздержаніи; оно запрещало то, что могло вредить родинѣ, т. е. интересамъ всѣхъ, а не то, что вредило личности дѣйствующей.
Всякій, кто въ Аѳинахъ любилъ женщинъ и былъ богатъ, могъ, значитъ, быть Донъ-Жуаномъ; никто не находилъ въ этомъ ничего предосудительнаго; никто не думалъ, что земная жизнь — долина слезъ и что весьма похвально заставлять себя страдать.
Я не думаю, чтобы аѳинскій Донъ-Жуанъ могъ также быстро дойдти до преступленія, какъ Донъ-Жуанъ современныхъ монархій; самое большое удовольствіе этого послѣдняго заключается въ презрѣніи къ общественному мнѣнію и въ молодости онъ началъ съ того, что вообразилъ, будто презираетъ одно лицемѣріе.
Нарушать законы монархіи, подобной монархіи Людовика XIV, стрѣлять изъ ружья въ кровельщика и заставлять его кувыркаться съ крыши, — не служило-ли это лучшимъ доказательствомъ того, что находишься въ свитѣ принца, что принадлежишь къ лучшему обществу и что издѣваешься надъ судьей, который не болѣе, какъ буржуа? Издѣваться надъ судьей — не первый-ли это опытъ всякаго начинающаго Донъ-Жуана?
У насъ женщины не въ модѣ, оттого и Донъ-Жуаны рѣдки; но, когда они еще водились, то начинали всегда съ стремленія къ наслажденіямъ весьма естественнымъ, при чемъ крайне гордились своимъ презрѣніемъ къ религіознымъ идеямъ своихъ современниковъ! идеямъ, какъ имъ казалось, не основаннымъ на разумѣ. Только позже, когда Донъ-Жуанъ начинаетъ уже падать, онъ, съ особеннымъ удовольствіемъ, издѣвается надъ сомнѣніями, которыя ему самому кажутся справедливыми и разумными.
Этотъ переходъ долженъ быть весьма труденъ у древнихъ и только при римскихъ императорахъ, послѣ Тиверія и Капреи, начинаютъ встрѣчаться люди, любящіе развратъ изъ-за разврата, т. е. изъ удовольствія выказывать презрѣніе къ благоразумнымъ убѣжденіямъ своихъ современниковъ.
И такъ, я приписываю католичеству возникновеніе сатанинской роли Донъ-Жуана. Эта религія, безъ сомнѣнія, внушила міру, что душа бѣднаго раба, гладіатора, по способностямъ и достоинству, равна душѣ самого Цезаря. Ее слѣдуетъ благодарить за появленіе болѣе тонкихъ чувствъ; впрочемъ, я не сомнѣваюсь, что, рано или поздно, эти чувства проявились-бы. Энеида уже нѣжнѣе Иліады.
Ученіе Іисуса было ученіемъ современныхъ ему арабскихъ философовъ; единственная новая вещь, явившаяся вслѣдствіе принциповъ, проповѣдуемыхъ св. Павломъ, была корпорація священниковъ, совершенно отдѣленная отъ остальныхъ гражданъ и даже имѣющая совсѣмъ противоположные интересы[1].
Эта корпорація занималась только развитіемъ и укрѣпленіемъ религіознаго чувства; она ввела обычаи и изобрѣла обряды для вліянія надъ умами всѣхъ классовъ общества, начиная съ невѣжественнаго пастуха до стараго, разочарованнаго придворнаго; она съумѣла связать память о себѣ съ самыми очаровательными впечатлѣніями, ранняго дѣтства; она не упускала ни чумы, ни всякаго другаго несчастія, чтобы не воспользоваться имъ для увеличенія страха и религіознаго чувства или, по крайней мѣрѣ, для постройки прекраснаго храма, какъ, напримѣръ, Salute въ Венеціи.
Благодаря этой корпораціи, совершилась слѣдующая восхитительная вещь: папа св. Левъ безъ физической силы устоялъ противъ свирѣпаго Аттилы и его варварскихъ полчищъ, наведшихъ ужасъ на Китай, Персію и обѣ Галліи.
И такъ, религія, вмѣстѣ съ абсолютной монархіей, умѣряемой пѣснями и называемой монархіей французской, породила необыкновенныя вещи, которыя міръ, быть можетъ, не увидалъ-бы, если-бы былъ лишенъ этихъ двухъ учрежденій.
Къ этимъ вещамъ, хорошимъ или дурнымъ, но всегда страннымъ и любопытнымъ, которыя-бы весьма удивили Аристотеля, Полибія, Августа и другихъ представителей древности, я, не колеблясь, причисляю новѣйшій характеръ Донъ-Жуана. По моему мнѣнію, это продуктъ аскетическихъ учрежденій папъ, жившихъ послѣ Лютера, потому что Левъ X и его дворъ (1606 г.) почти придерживались принциповъ аѳинской религіи.
Донъ-Жуанъ Мольера давался въ началѣ царствованія Людовика XIV, 15 февраля 1665 г.; король тогда еще не былъ ханжей, а между тѣмъ духовная цензура велѣла вычеркнуть сцену нищаго въ лѣсу.
Чтобы показать свою власть, она убѣдила этого молодаго короля, столь чудовищно-невѣжественнаго, что слово янсенистъ — синонимъ республиканца[2].
Оригиналъ принадлежитъ испанцу, Тирсо де-Молина[3], итальянская труппа давала передѣлку его пьесы въ Парижѣ; около 1664 г., и производила фуроръ. Эта-то, вѣроятно, комедія и представлялась чаще всего. Дѣло въ томъ, что въ ней есть дьяволъ и любовь, страхъ ада и восторженная любовь къ женщинѣ, т. е. все, что есть самаго ужаснаго и, самаго пріятнаго для всѣхъ людей, если только они вышли изъ дикаго состоянія.
Нѣтъ ничего удивительнаго, что портретъ Донъ-Жуана былъ введенъ въ литературу поэтомъ испанскимъ. Любовь занимаеть важное мѣсто въ жизни этого народа; тамъ, это страсть серьезная и для которой приносятся въ жертву всѣ другія и даже, кто бы повѣрилъ? тщеславіе! Тоже самое въ Германіи и Италіи. Собственно говоря, одна Франція совершенно лишена этой страсти, заставляющей дѣлать столько безумствъ не французовъ: напримѣръ, жениться на бѣдной дѣвушкѣ, изъ-за того, что она хорошенькая и что любишь ее. Дѣвушки, лишенныя красоты, не лишены обожателей во Франціи; мы люди разсудительные. Въ другихъ странахъ онѣ принуждены поступать въ монахини и вотъ отчего монастыри необходимы въ Испаніи. Тамъ у дѣвушекъ нѣтъ приданаго и этотъ-то законъ удержалъ торжество любви. Не пріютилась-ли любовь во Франціи въ пятый этажъ, т. е., къ дѣвушкамъ, невыходящимъ замужъ при посредствѣ семейнаго нотаріуса?
Не станемъ говорить о Донъ-Жуанѣ лорда Байрона; это только Фобласъ, красивый молодой человѣкъ весьма незначительный, на котораго падаютъ всякаго рода несбыточныя блага.
И такъ, только въ Италіи и въ шестнадцатомъ вѣкѣ долженъ былъ въ первый разъ появиться этотъ странный характеръ. Въ этой самой Италіи, въ семнадцатомъ вѣкѣ, одна принцесса, кушая съ наслажденіемъ мороженое вечеромъ жаркаго дня, говорила: Какъ жалко, что это не грѣхъ!
По моему мнѣнію, это чувство составляетъ основаніе характера донъ-Жуана и, очевидно, католическая религія ему необходима.
Одинъ неаполитанскій писатель воскликнулъ: «Развѣ ничего не значитъ идти противъ неба и вѣрить, что въ эту же минуту оно можетъ превратить васъ въ пепелъ? Отсюда — необыкновенное наслажденіе, говорятъ, доставляетъ любовница монахиня, да еще монахиня чрезвычайно набожная, прекрасно знающая, что поступаетъ дурно, и молящая у Бога прощенія съ такою же страстностью, съ какого совершаетъ грѣхъ»[4].
Возьмите, напримѣръ, католика, чрезвычайно испорченнаго, родившагося въ Римѣ въ то время, когда строгій Пій V ввелъ съ моду или выдумалъ кучу мелочныхъ обрядовъ, совершенно чуждыхъ той простой нравственности, которая называетъ добродѣтелью только то, что полезно людямъ. Инквизиція безпощадная, и до такой степени безпощадная, что только короткое время могла просуществовать въ Италіи, а потомъ принуждена была искать убѣжища въ Испаніи, только что была усилена[5] и наводила страхъ на всѣхъ.
Впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ строго наказывалось неисполненіе и пренебреженіе этими мелочными обрядами, возведенными на степень самыхъ священныхъ религіозныхъ обязанностей; испорченный римлянинъ, о которомъ мы говоримъ, пожалъ бы плечами, видя, что всѣ граждане трепещутъ передъ страшными законами инквизиціи.
«Ну что же! сказалъ бы онъ, я самый богатый человѣкъ въ Римѣ, этой всемірной столицѣ; я буду также и самымъ храбрымъ; я публично стану смѣяться надъ всѣмъ, что уважаютъ эти господа, и что такъ мало походитъ на то, что должно быть уважаемо».
Вѣдь для того, чтобы быть Донъ-Жуаномъ, надо имѣть сердце и умъ живой и ясный, который бы хорошо понималъ мотивы человѣческихъ поступковъ.
Франческо Ченчи сказалъ бы: «Какими краснорѣчивыми поступками мнѣ, римлянину, родившемуся въ Римѣ въ 1527 г. именно въ тѣ шесть мѣсяцевъ, когда лютеранскіе солдаты коннетабля Бурбона совершали самыя ужасныя святотатства надъ священными предметами, — какими поступками могу я выказать мое мужество и какъ можно больше потѣшиться своимъ презрѣніемъ къ общественному мнѣнію? Какъ бы мнѣ удивить своихъ глупыхъ современниковъ? Какъ бы мнѣ доставить себѣ удовольствіе почувствовать себя не похожимъ на нихъ?»
Римлянину, да еще средневѣковому римлянину, не могло придти въ голову ограничиться одними словами. Нѣтъ страны, гдѣ бы смѣлыя слова презирались болѣе, чѣмъ въ Италіи.
Человѣкъ, который могъ себѣ все это сказать, былъ Франческо Ченчи; онъ былъ убитъ на глазахъ жены и дочери 15 сентября 1598 г. Никакого пріятнаго воспоминанія не осталось у насъ отъ этого Донъ-Жуана, характеръ его не былъ смягченъ и укрощенъ мыслью быть, главнымъ образомъ, человѣкомъ порядочнаго общества, какъ Донъ-Жуанъ Мольера. Онъ думалъ о другихъ людяхъ за только, чтобы выказать свое превосходство надъ ними, пользоваться ими для своихъ цѣлей или ихъ ненавидѣть. Донъ-Жуанъ никогда не можетъ найдти удовольствіе ни въ симпатіяхъ, ни въ пріятныхъ мечтахъ, ни въ иллюзіяхъ нѣжнаго сердца. Ему необходимы удовольствія, которыя были бы также и торжествомъ, которыя могли бы быть видимы другими и не могли бы быть отвергаемы; ему нуженъ списокъ, развернутый дерзкимъ Лепорелло передъ глазами печальной Эльвиры.
Римскій Донъ-Жуанъ никогда не сдѣлалъ бы ужаснаго промаха — дать ключъ къ своему характеру и откровенничать съ лакеемъ, подобно тому, какъ это дѣлаетъ Донъ-Жуанъ Мольера, онъ жилъ безъ повѣренныхъ, и говорилъ только то, что ему было полезно и выгодно. Никому не удалось подмѣтить въ немъ тѣхъ минутъ искренней нѣжности и очаровательной веселости, которая заставляютъ, насъ все прощать Донъ-Жуану Моцарта; однимъ словомъ, лицо, мною выводимое, ужасно.
По своей охотѣ, я бы никогда не разсказалъ объ этомъ характерѣ и ограничился бы однимъ его изученіемъ, такъ какъ онъ не столько интересенъ, сколько ужасенъ; но признаюсь, меня просили сдѣлать это путевые товарищи, которымъ я не могу ни въ чемъ отказать. Въ 1823 г. я имѣлъ счастіе проѣхаться по Италіи съ людьми очаровательными, которыхъ никогда не забуду; я не менѣе ихъ былъ очарованъ портретомъ Беатриче Ченчи, находящимся въ Римѣ, во дворцѣ Барберини.
Галлерея этого дворца состоитъ теперь всего изъ семи или восьми картинъ, но четыре изъ нихъ — произведенія образцовыя: во первыхъ портретъ знаменитой Форнарини, возлюбленной Рафаэля, кисти самого Рафаэля. Этотъ портретъ, въ подлинности котораго не можетъ быть никакого сомнѣнія, такъ какъ существуютъ современныя ему копіи, совершенно не похожъ на находящійся во Флорентинской галлереѣ, выдаваемый за ея портретъ и выгравированный подъ этимъ именемъ Моргеномъ. Флорентинскій портретъ писанъ даже не Рафаэлемъ. Надѣюсь, что ради этого великаго имени читатель проститъ мнѣ это маленькое отступленіе.
Второй драгоцѣнный портретъ Барберинской галлереи принадлежитъ кисти Гвидо; это портретъ Беатриче Ченчи, съ котораго снято такое множество дурныхъ гравюръ. Этотъ великій художникъ драпировалъ шею Беатриче небольшимъ кускомъ матеріи, а на голову ея надѣлъ тюрбанъ: онъ, вѣроятно, боялся довести правду до ужаса, если-бы въ точности воспроизвелъ одежду, въ которой она явилась на казнь, и всклокоченные волосы пятнадцати-лѣтней дѣвушки, предавшейся отчаянію. Голова нѣжна и прекрасна, взглядъ очень мягокъ, а глаза чрезвычайно велики: въ нихъ читается удивленіе человѣка, застигнутаго во время горькихъ слезъ. Волосы бѣлокуры и очень хороши. Въ этой головкѣ не видно ни римской гордости, ни сознанія своихъ собственныхъ силъ, которыя часто замѣчаются во взглядѣ дочери Тибра, di una figlia del Tevere, какъ гордо называютъ онѣ самихъ себя. Къ несчастью, полу-тоны этого портрета перешли въ красно-кирпичный цвѣтъ, во время длиннаго промежутка въ двѣсти тридцать восемь лѣтъ, отдѣляющаго насъ отъ катастрофы, о которой мы собираемся говорятъ.
Третій портретъ Барберинской галлереи — это портретъ Лукреціи Петрони, мачихи Беатриче, казненной вмѣстѣ съ нею. Это типъ римской матроны въ ея природной красотѣ и гордости[6]. Черты благородны и кожа ослѣпительной бѣлизны, брови черны и очень обозначены, взглядъ повелительный и, въ то же время, полонъ сладострастія. Это составляетъ прекрасный контрастъ съ лицомъ кроткимъ, простымъ, почти нѣмецкимъ, ея дочери.
Четвертый портретъ, блещущій правдою и яркостью красокъ, одна изъ лучшихъ вещей Тиціана; это греческая невольница, возлюбленная знаменитаго дожа Барбариго.
Почти всѣ иностранцы, пріѣзжающіе въ Римъ, прежде всего приказываютъ вести себя въ галлерею Барберини; ихъ влекутъ туда, особенно женщинъ, портреты Беатриче Ченчи и ея мачихи. Я раздѣлилъ общее любопытство; затѣмъ, какъ и всѣ, я постарался прочесть протоколы этого знаменитаго процесса. Если и у васъ есть подобный кредитъ, то вы, я думаю, весьма удивитесь, не найдя объясненія самихъ фактовъ въ этихъ протоколахъ, сплошь написанныхъ по латыни, за исключеніемъ отвѣтовъ обвиняемыхъ. Дѣло въ томъ, что въ Римѣ въ 1599 г. факты всѣмъ были извѣстны. Я купилъ позволеніе списать современный разсказъ и счелъ возможнымъ представить его переводъ, не рискуя оскорбить никакихъ приличій; по крайней мѣрѣ, этотъ переводъ громко читался при дамахъ въ 1823 г. Само собою разумѣется, что переводчикъ перестаетъ быть точнымъ, когда это дѣлается для него невозможнымъ: любопытство легко-бы замѣнилось ужасомъ. Печальная роль истиннаго Донъ-Жуана (который не старается сообразоваться ни съ какимъ идеаломъ и думаетъ объ общественномъ мнѣніи только для того, чтобы его оскорблять) изложена здѣсь во всемъ ея ужасѣ. Чрезмѣрность его преступленій принуждаетъ двухъ несчастныхъ женщинъ убить его на своихъ глазахъ; эти двѣ женщины были, одна его супруга, а другая — его дочь и читатель не осмѣлится осудить ихъ. Ихъ современники находили, что онѣ не должны были погибнуть.
Я увѣренъ, что трагедія Galeoto Manfredi (убитаго своей женою, сюжетъ, разработанный великимъ поэтомъ Монти) и столько другихъ семейныхъ трагедій пятнадцатаго столѣтія, менѣе извѣстныхъ и едва упоминаемыхъ въ частныхъ исторіяхъ итальянскихъ городовъ, кончаются такою же сценою, какая произошла во дворцѣ Петрелла. Вотъ переводъ современнаго разсказа, онъ на римско-итальянскомъ языкѣ и написанъ 14 сентября 1999 г.
Смерти Джакомо и Беатри Ченчи и Лукреціи Петрони Ченчи, ихъ мачихи, казненныхъ за отцеубійство, въ прошедшую субботу 11 сентября 1599 г. въ царствованіе нашего святаго отца, папы Клемента VIII, Альдобрандини.
Отвратительная жизнь, которую всегда велъ Франческо Ченчи, родившійся въ Римѣ и одинъ изъ нашихъ самыхъ богатыхъ согражданъ, привела его, наконецъ, къ гибели. Онъ увлекъ къ преждевременной смерти своихъ сыновей, молодыхъ людей сильныхъ и храбрыхъ и свою дочь Беатриче, которая была казнена, имѣя едва шестнадцать лѣтъ отъ роду (четыре дня тому назадъ), но уже прослыла за одну изъ самыхъ красивыхъ дѣвушекъ папскихъ владѣній и всей Италіи. Распространяется слухъ, будто синьоръ Гвидо Рени, одинъ изъ учениковъ восхитительной Болонской школы, хотѣлъ написать портретъ бѣдной Беатриче въ прошедшую пятницу, т. е. наканунѣ самаго дня казни. Если этотъ великій художникъ исполнилъ этотъ трудъ такъ, какъ исполнялъ другія картины въ этой столицѣ, то потомство можетъ составить себѣ понятіе о красотѣ этой прелестной дѣвушки. Пусть оно сохранитъ также воспоминаніе и объ ея безпримѣрныхъ несчастіяхъ и объ удивительномъ мужествѣ, съ которымъ боролась съ ними эта истинно-римская душа; для этого я рѣшился написать все, что узналъ о поступкѣ, приведшемъ ее къ смерти и что я видѣлъ въ день ея славной трагедіи.
Лица, снабдившія меня всѣми свѣдѣніями, имѣли возможность знать самыя секретныя обстоятельства, неизвѣстныя въ Римѣ даже теперь, хотя вотъ уже пять недѣль, какъ не говорятъ ни о чемъ, кромѣ процесса Ченчи. Я буду писать съ нѣкоторою свободой, будучи увѣренъ въ возможности отдать свой комментарій на храненіе въ одинъ изъ уважаемыхъ архивовъ, откуда его вынутъ, конечно, только послѣ моей смерти. Мое единственное горе состоитъ въ томъ, что я долженъ, какъ того требуетъ истина, отрицать невинность этой несчастной Беатриче Ченчи, также обожаемой и уважаемой всѣми, ее знавшими, какъ ея ужасный отецъ былъ ненавидимъ и презираемъ.
Этотъ человѣкъ, безспорно, въ высшей степени одаренный небомъ проницательностью и оригинальностью, былъ сынъ монсиньора Чеичи, который, при Піѣ V (Гизліери) возвысился до поста казначея (министра финансовъ). Этотъ святой папа, весь занятый, какъ извѣстно, своей справедливой ненавистью къ ереси и возстановленіемъ прекрасной инквизиціи, съ презрѣніемъ относился къ свѣтскому управленію своего государства, такъ что монсиньоръ Ченчи, бывшій казначеемъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, до 1561 года нашелъ возможность оставить этому ужасному человѣку, своему сыну и отцу Беатриче, ежегодный доходъ въ сто шестьдесятъ тысячъ піастровъ (около двухъ милліоновъ пятисотъ тысячъ франковъ по нынѣшней цѣнѣ).
Кромѣ этого богатства Франческо Ченчи былъ еще извѣстенъ своею храбростью и предусмотрительностью, которыми во время его молодости, никто не могъ съ нимъ сравняться; эта репутація доставляла ему тѣмъ большій почетъ при дворѣ папы и среди народа, что преступленія, въ которыхъ его начинали обвинять, принадлежали къ тѣмъ, какія прощаются всего легче. Многіе римляне еще съ горечью вспоминаютъ о свободѣ мысли и дѣйствія, которыми всѣ пользовались при папѣ Львѣ X, похищенномъ у насъ въ 1513 г., и при Павлѣ III, умершемъ въ 1549 г. Уже при этомъ послѣднемъ папѣ начали поговаривать о молодомъ Франческо Ченчи по случаю его странныхъ любовныхъ похожденій, имѣвшихъ благопріятный исходъ, благодаря его болѣе страннымъ средствамъ.
При Павлѣ III, когда еще возможно было говорить съ нѣкоторой свободой, многіе разсказывали, будто Франческо Ченчи болѣе всего гонялся за странными приключеніями, которыя-бы могли дать ему peripezie di nuova іdeа, ощущенія новыя и тревожныя; при чемъ ссылаются на его счетныя книги, въ которыхъ читаемъ:
«3а приключенія и peripezie съ Тосканеллой, три тысячи пятьсотъ піастровъ (около 60,000 фр.) е non fu caro (и это не дорого)».
Другимъ городамъ Италіи быть можетъ неизвѣстно, что наша судьба въ Римѣ и наша манера держать себя мѣняются съ характеромъ царствующаго папы. И такъ, въ теченіи тринадцати лѣтъ, при добромъ папѣ Григоріи XIII (Буонкомпаньи), въ Римѣ все было позволено; желающій могъ зарѣзать своего врага и его не преслѣдовали, если только онъ скромно велъ себя. За этой крайней снисходительностью послѣдовала крайняя строгость въ пятилѣтнее царствованіе великаго Сикста Пятаго, о которомъ говорили, какъ объ императорѣ Августѣ, что ему слѣдовало или вовсе не вступать на престолъ, или никогда не оставлять его. Тогда вдругъ начали казнить несчастныхъ за убійства или отравленія, уже десять лѣтъ забытыя, но, въ которыхъ несчастные признавались на исповѣди кардиналу Монтальто, впослѣдствіи папѣ Сиксту-Пятому.
Говорить о Франческо Ченчи начали особенно при Григоріи XIII; онъ женился на женщинѣ очень богатой и совсѣмъ подходящей къ столь знатному синьору; она умерла, оставивъ ему семерыхъ дѣтей. Вскорѣ послѣ ея смерти онъ вторично женился на Лукреціи Петрони, женщинѣ рѣдкой красоты и въ особенности извѣстной своей яркой бѣлизной, но нѣсколько полной, что составляетъ общій недостатокъ нашихъ римлянокъ. Отъ Лукреціи у него не было дѣтей.
Самый маловажный порокъ, приписываемый Франческо Ченчи, была его страсть къ позорной любви; самый важный — невѣріе въ Бога. Никто никогда не видѣлъ, чтобы онъ, хотя разъ въ жизни, вошелъ въ церковь.
Три раза сидя въ тюрьмѣ по обвиненію въ позорной любви, онъ всякій разъ добивался свободы, благодаря двумъ стамъ тысячамъ піастровъ, розданныхъ людямъ, бывшимъ въ милости у двѣнадцати папъ, при которыхъ онъ жилъ. (Двѣсти тысячъ піастровъ составляли около пяти милліоновъ франковъ).
Я видѣлъ Фраическо Ченчи, когда у него были уже сѣдоватые волосы, при папѣ Буонкомпаньи; тогда для человѣка смѣлаго не существовало ничего запрещеннаго. Это былъ человѣкъ ростомъ около пяти футовъ и четырехъ дюймовъ, очень хорошо сложенный, хотя слишкомъ худощавый; онъ слылъ за чрезвычайнаго силача, быть можетъ самъ распускалъ про себя этотъ слухъ; глаза у него были большіе и выразительные, но верхнее вѣко было слишкомъ опущено; большой носъ его слишкомъ выдавался; губы тонкія и улыбка очаровательная. Она становилась страшной, когда онъ приковывалъ взоры къ одному изъ своихъ враговъ. Я видалъ его въ моей молодости, при папѣ Буонкомпаньи, ѣдущимъ верхомъ изъ Рима въ Неаполь, для какой нибудь любовной исторіи; конечно, онъ проѣзжалъ по лѣсамъ Сенъ-Жермано и Фанола, ни мало не заботясь о разбойникахъ и, какъ говорятъ, проѣзжая это пространство менѣе чѣмъ въ двадцать часовъ. Онъ путешествовалъ всегда одинъ, никого не предупреждая; когда первая лошадь изнемогала, онъ покупалъ или воровалъ другую. При малѣйшемъ затрудненіи, онъ нисколько не задумывался пускать въ ходъ свою шпагу. Но, по правдѣ сказать, въ дни моей молодости, т. е. когда ему было лѣтъ сорокъ восемь или пятьдесятъ, ни у кого не хватало столько смѣлости, чтобы ему противиться. Для него не было большаго удовольствія, какъ бравировать своихъ враговъ.
Его прекрасно знали на всѣхъ дорогахъ владѣній его святѣйшества; платилъ онъ щедро, но зато былъ способенъ два или три мѣсяца послѣ причиненной ему обиды приказать одному изъ своихъ наемниковъ убить оскорбившую его личность.
Единственный добродѣтельный поступокъ, сдѣланный имъ въ продолженіи всей жизни, состоялъ въ постройкѣ церкви во дворѣ его обширнаго дворца близъ Тибра, церкви, посвященной св. Ѳомѣ; построить эту церковь побудило его странное желаніе имѣть у себя на глазахъ гробницы всѣхъ своихъ дѣтей[7], къ которымъ онъ питалъ необыкновенную и противоестественную ненависть, даже въ ихъ раннемъ дѣтствѣ, когда они ничѣмъ не могли оскорбить его.
Туда я хочу ихъ всѣхъ положить, часто говорилъ онъ, саркастически улыбаясь, работникамъ, строившимъ ему эту церковь. Трехъ старшихъ: Джакомо, Христофора и Роха онъ отправилъ учиться въ Саламанкскій университетъ, въ Испанію. Разъ, что они очутились въ этой далекой странѣ, онъ съ особеннымъ злымъ удовольствіемъ оставлялъ ихъ безъ всякихъ средствъ, такъ что бѣдные молодые люди, послѣ безполезныхъ писемъ къ своему отцу, остававшихся безъ отвѣта, принуждены были вернуться на родину, по немногу занимая или выпрашивая милостыню во все время пути.
Въ Римѣ они нашли отца еще болѣе строгимъ и суровымъ, болѣе жестокимъ, чѣмъ когда-либо; не смотря на свои громадныя богатства, онъ не хотѣлъ ни одѣвать ихъ, ни давать имъ средствъ для самой грубой пищи. Несчастные должны были обратиться къ папѣ, который заставилъ Франческо Ченчи выдавать имъ небольшую пенсію, послѣ чего они съ нимъ и разстались.
Вскорѣ послѣ этого, Франческо Ченчи былъ въ третій и послѣдній разъ посаженъ въ тюрьму за свои позорныя любовныя похожденія; три брата отправились просить аудіенціи у нашего святаго отца, нынѣ царствующаго, и просили казнить Франческо Ченчи, ихъ отца, позорящаго ихъ семью. Клементу VIII очень хотѣлось это сдѣлать, но онъ принужденъ былъ отказаться отъ своей мысли, чтобы не исполнить желанія этихъ безчувственныхъ дѣтей, и съ позоромъ выгналъ ихъ.
Какъ выше уже было сказано, отецъ вышелъ изъ тюрьмы, давъ большую сумму денегъ кому слѣдовало. Легко можно понять, что странная выходка его трехъ сыновей могла только увеличить постоянную его ненависть къ нимъ. Онъ ежеминутно проклиналъ ихъ всѣхъ, большихъ и маленькихъ, билъ палками своихъ двухъ несчастныхъ дочерей, жившихъ съ нимъ во дворцѣ.
Старшей, хотя и бывшей подъ сильнымъ надзоромъ, удалось-таки подать прошеніе папѣ; она умоляла его святѣйшество выдать ее замужъ или отдать въ монастырь. Клементъ VIII сжалился надъ ея несчастіями и выдалъ ее за Карла Габріелли, изъ самой благородной фамиліи Губбіо; его святѣйшество заставилъ отца дать ей большое приданое.
Этотъ неожиданный ударъ разозлилъ Франческо Ченчи: до крайности; чтобы Беатриче не вздумала впослѣдствіи послѣдовать примѣру своей сестры, онъ заперъ ее въ одной изъ комнатъ своего громаднаго дворца. Туда никто не допускался къ бѣдной дѣвушкѣ, которой едва исполнилось четырнадцать лѣтъ и бывшей въ полномъ блескѣ своей удивительной красоты. Беатриче, въ особенности, отличалась веселостью, искренностью и такимъ юморомъ, какой я встрѣчалъ только у нея. Франческо Ченчи самъ носилъ ей пищу. Тогда-то, вѣроятно, это чудовище влюбилось въ нее или представилось, что влюбилось, чтобы помучить свою несчастную дочь. Онъ часто говорилъ ей о коварномъ поступкѣ ея старшей сестры и, приходя въ ярость отъ своихъ собственныхъ словъ, начиналъ осыпать ударами Беатриче.
Въ это время, сынъ его, Рохъ Ченчи, былъ убитъ однимъ колбасникомъ, а въ слѣдующемъ году Христофоръ Ченчи былъ убитъ Паоло Корсо ди Мосса. Тутъ Франческо выказалъ все свое нечестіе: при похоронахъ своихъ сыновей, онъ не истратилъ ни баіока на свѣчи. Узнавъ о смерти своего сына Христофора, онъ воскликнулъ, что тогда только для него будетъ возможна какая-нибудь радость, когда всѣ его дѣти будутъ въ землѣ, а послѣ смерти послѣдняго онъ зажжетъ свой дворецъ, чтобы этимъ отпраздновать свое счастье. Подобныя слова удивили Римъ, но всего можно было ждать отъ человѣка, тщеславіе котораго заключалось въ выказываніи презрѣнія всѣмъ и даже самому папѣ.
(Здѣсь дѣлается совершенно невозможнымъ слѣдовать за римскимъ повѣствователемъ въ разсказѣ странныхъ вещей, которыми Франческо Чеичи хотѣлъ удивить своихъ современниковъ. Его жена и несчастная дочь были, повидимому, жертвами его отвратительныхъ замысловъ).
Всего этого ему былой мало; угрозами и силою онъ пробовалъ изнасиловать свою дочь Беатриче, сдѣлавшуюся; уже взрослой и красивой; онъ не постыдился лечь въ ея постель, не имѣя на себѣ никакой одежды. Онъ прогуливался съ нею по комнатамъ своего дворца, будучи совсѣмъ нагъ; потомъ онъ положилъ ее на кровать своей жены, чтобы, при свѣтѣ лампъ несчастная Лукреція могла видѣть, что онъ дѣлаетъ съ Беатриче.
Онъ внушалъ этой бѣдной дѣвушкѣ чудовищную ересь, которую я едва осмѣливаюсь передать, ересь, состоящую въ томъ, что если отецъ имѣетъ дѣтей отъ своей дочери, то эти дѣти непремѣнно святые, и что всѣ самые великіе святые, чтимые церковью, родились такимъ образомъ, т. е. ихъ дѣдъ со стороны матери былъ также и ихъ отцемъ.
Когда Беатриче противилась его отвратительнымъ желаніямъ, онъ осыпалъ ее самыми жестокими ударами, такъ что бѣдная дѣвушка не въ состояніи была болѣе выносить такую жизнь и вздумала послѣдовать примѣру своей сестры. Она обратилась къ нашему св. отцу папѣ съ очень подробной просьбой; но, вѣроятно, Франческо Ченчи принялъ своя предосторожности, такъ какъ не видно, чтобы эта просьба дошла до рукъ его святѣйшества; по крайней мѣрѣ, ее невозможно было отыскать въ хранилищѣ Mémorialі, когда Беатриче была въ тюрьмѣ и ея защитнику нужна была эта бумага; она могла-бы доказать, какія неслыханныя безобразія дѣлались въ замкѣ Петрелла. Не очевидно-ли бы сдѣлалось для всѣхъ, что Беатриче Ченчи вынуждена была къ законной защитѣ? Эта записка говоритъ также и въ пользу Лукреціи, мачихи Беатриче.
Франческо Ченчи узналъ объ этой попыткѣ, и можете себѣ представить, съ какою злостью онъ усилилъ дурное обращеніе съ этими несчастными женщинами.
Жизнь для нихъ сдѣлалась совсѣмъ невыносимой; и, видя, что имъ нечего ждать отъ справедливости государя, приближенные котораго были подкуплены богатыми подарками Франческо, онѣ рѣшили принять крайнія мѣры, ихъ хотя и погубившія, но, все-таки, положившія конецъ ихъ страданіямъ въ этомъ мірѣ.
Надобно знать, что знаменитый монсиньоръ Гуэрра часто бывалъ во дворцѣ Ченчи; онъ былъ высокаго роста, очень красивъ и получилъ отъ природы особый даръ, съ помощью котораго, за что-бы ни брался, все, выполнялъ съ ему лишь свойственной граціей. Полагали, что онъ любилъ Беатриче и намѣревался сбросить съ себя manteletto и на ней жениться[8], какъ старательно ни скрывалъ онъ своихъ чувствъ, но не ускользнулъ отъ ненависти Франческо Ченчи, упрекавшаго его за дружбу со всѣми его дѣтьми. Когда монсиньоръ Гуэрра узнавалъ, что синьоръ Ченчи отлучился изъ дому, онъ сейчасъ-же пробирался въ комнаты женщинъ, проводилъ съ ними цѣлые часы въ разговорахъ и выслушиваніи ихъ жалобъ на невѣроятное обращеніе, которому онѣ обѣ подвергались. Кажется, что Беатриче первая осмѣлилась сказать монсиньору Гуэрра объ ихъ намѣреніи. Впослѣдствіи онъ помогъ имъ и, по неоднократнымъ убѣдительнымъ просьбамъ Беатриче, согласился, наконецъ, сообщить этотъ странный проектъ Джакомо Ченчи, безъ позволенія котораго ничего нельзя было сдѣлать, такъ какъ онъ былъ старшій братъ и глава дома послѣ Франческо.
Онъ чрезвычайно легко позволилъ себя вовлечь въ заговоръ; онъ много вытерпѣлъ отъ отца, не оказывавшаго ему никакой помощи, что для Джакомо Ченчи было тѣмъ чувствительнѣе, что онъ былъ женатъ и имѣлъ шестерыхъ дѣтей. Для сборовъ и совѣщаній о средствахъ убить Франческо Ченчи, выбрали квартиру монсиньора Гуэрра. Дѣло велось со всѣми формальностями и на все спрашивали согласія мачихи и молодой дѣвушки. Когда все было рѣшено, выбрали двухъ вассаловъ Франческо Ченчи, питавшихъ къ нему смертельную ненависть. Одинъ изъ нихъ Марціо, былъ человѣкъ съ сердцемъ, сильно привязанный къ несчастнымъ дѣтямъ Франческо, и, чтобы сдѣлать имъ, пріятное, согласился принять участіе въ отцеубійствѣ. Второй, Олимпіо, былъ сдѣланъ кастеляномъ крѣпости Петрелла, принцемъ Коллонна въ Неаполитанскомъ королевствѣ, но, благодаря своему всемогущему кредиту у принца, Франческо Ченчи заставилъ его выгнать.
Все было условлено съ ними; Франческо Ченчи объявилъ, что на лѣто намѣренъ уѣхать отъ дурнаго римскаго воздуха въ крѣпость Петрелла; заговорщики рѣшили собрать дюжину неаполитанскихъ разбойниковъ, которыхъ Олимпіо взялся доставить. Рѣшили спрятать ихъ въ лѣсахъ, сосѣднихъ съ Петрелла, дать имъ знать о времени выѣзда Франческо Ченчи, котораго они должны будутъ схватить на дорогѣ и объявить семьѣ, что выдадутъ его за большой выкупъ. Тогда дѣти должны будутъ вернуться въ Римъ, чтобы доставать сумму, требуемую разбойниками; они должны представиться, что не могутъ скоро найдти ее и разбойники, не видя денегъ, приведутъ свою угрозу въ исполненіе. Такимъ образомъ, никто не могъ-бы заподозрить настоящихъ виновниковъ этого убійства.
Но лѣтомъ, когда Франческо Ченчи отправился изъ Рима въ Петрелла, шпіонъ, который долженъ былъ дать знать объ его выѣздѣ, слишкомъ поздно увѣдомилъ разбойниковъ, ждавшихъ въ лѣсу, и они не успѣли выйдти на большую дорогу. Ченчи благополучно пріѣхалъ въ Петрелла; вскорѣ разбойникамъ надоѣло выжидать сомнительную жертву и они отправились въ другое мѣсто воровать на свой собственный рискъ.
Съ своей стороны Ченчи, старикъ умный и подозрительный, никогда не осмѣливался одинъ выходить изъ крѣпости. Такъ какъ его дурное расположеніе духа увеличивалось съ старческими немощами, то и несчастныя женщины подвергались все худшему съ его стороны обращенію. Ему казалось, что онѣ радуются его слабости.
Беатриче, доведенная до крайности всѣмъ, что она должна была выносить, призвала къ стѣнамъ Марціо и Олимпіо. Ночью, когда ея отецъ спалъ, она поговорила съ ними черезъ. окно и бросила письма къ монсиньору Гуэрра. Этими письмами было условлено, что монсиньоръ Гуэрра обѣщаетъ Марціо и Олимціо тысячу піастровъ, если они согласятся сами убить Франческо Ченчи. Треть суммы должна была быть выплачена въ Ринѣ, до преступленія, монсиньоромъ Гуэрра, а двѣ другія Лукреціей и Беатриче, когда, по окончаніи дѣла, онѣ сдѣлаются распорядительницами денежнаго сундука Чеичи.
Кромѣ того, было условлено, что все дѣло произойдетъ въ день Рождества Богородицы, для чего они оба были ловко впущены въ крѣпость. На Лукреція остановилась передъ уваженіемъ къ празднику Мадонны и убѣдила Беатриче отложить преступленіе еще на день, чтобы не совершать двойнаго грѣха.
Такимъ образомъ, 9 сентября 1598 г. вечеромъ, мать и дочь очень ловко дали дозу опіума Фраическо, котораго весьма трудно было обмануть, и онъ впалъ въ глубокій сонъ.
Около полуночи, Беатриче сама ввела въ крѣпость Марціо и Олимпіо; Лукреція и Беатриче проводили ихъ въ комнату старика, крѣпко спавшаго. Тамъ онѣ ихъ оставили для совершенія условленнаго дѣла, а сами удалились въ сосѣднюю комнату. Вдругъ онѣ увидали этихъ двухъ человѣкъ, блѣдныхъ, какъ полотно и точно внѣ себя.
— Что такое? — вскричали женщины..
— Да то, что подло и позорно убивать бѣднаго спящаго старика! — отвѣчали они, — жалость не допустила насъ дѣйствовать.
— Итакъ, у васъ, мужчинъ, хорошо подготовленныхъ къ подобнымъ поступкамъ, не хватаетъ мужества убить спящаго старика![9] Тѣмъ менѣе осмѣлитесь вы посмотрѣть ему въ лицо, когда онъ не спитъ! И за это вы смѣете еще брать деньги! Хороши же вы! если вы такъ подлы, то я сама убью отца, а что касается васъ, то вы не долго проживете!
Воодушевленные этими немногими жгучими словами и боясь уменьшенія условленной платы, убійцы смѣло вошли въ комнату въ сопровожденіи женщинъ. У одного изъ нихъ былъ большой гвоздь, который онъ приставилъ къ глазу спящаго старика; другой, имѣвшій молотокъ, вколотилъ этотъ гвоздь въ голову. Точно также вколотили большой гвоздь въ горло, такъ что эта несчастная душа, обремененная столькими грѣхами, попала въ руки дьяволовъ; тѣло сопротивлялось, но тщетно.
Когда дѣло было покончено, молодая дѣвушка дала Олимпіо большой кошелекъ, полный денегъ: Марціо она дала большой суконный плащъ, обшитый золотымъ галуномъ, принадлежавшій ея отцу, и отправила ихъ.
Оставшись однѣ, женщины прежде всего вытащили гвозди изъ головы и горла; затѣмъ, завернувъ тѣло въ простыню, онѣ потащили его черезъ длинный рядъ комнатъ до галлереи. выходившей на маленькій, заброшенный садъ. Оттуда, онѣ бросили его на большой кустъ бузины, росшій въ этомъ уединенномъ мѣстѣ. На концѣ этой маленькой галлереи помѣщалось отхожее мѣсто, почему онѣ надѣялись; что когда на другой день:тѣло старика найдется упавшимъ на вѣтки бузины, то всѣ подумаютъ, что онъ поскользнулся и упалъ, идя туда.
Все случилось такъ, какъ онѣ предполагали. Утромъ, когда трупъ былъ найденъ, въ крѣпости поднялся страшный шумъ; онѣ тоже громко кричали и оплакивали такую несчастную смерть отца и супруга. Оскорбленная стыдливость внушила молодой Беатриче много мужества, но не наградила ее осторожностью, необходимою въ жизни; рано утромъ она дала вымыть простыню, запачканную кровью, одной изъ женщинъ, мывшихъ бѣлье въ крѣпости, прося ее не удивляться такому обилію крови, такъ какъ всю ночь она мучилась ея потерею, такъ что, въ данную минуту, все обошлось благополучно.
Франческо Ченчи сдѣлали пышные похороны и женщины вернулись въ Римъ наслаждаться спокойствіемъ, котораго онѣ напрасно такъ долго ждали. Онѣ уже считали себя на вѣки счастливыми, такъ какъ не знали, что дѣлается въ Неаполѣ.
Божественная справедливость, не желавшая допустить, чтобы такое ужасное отцеубійство осталось безнаказаннымъ, распорядилась такъ, что, когда въ этой столицѣ узнали о случившемся въ крѣпости Петрелла, у главнаго судьи явились подозрѣнія и онъ послалъ королевскаго комиссара освидѣтельствовать тѣло и арестовать лицъ заподозрѣнныхъ.
Королевскій комиссаръ арестовалъ всѣхъ, жившихъ въ крѣпости; всѣ они въ цѣпяхъ были приведены въ Неаполь; въ показаніяхъ ничего не обнаружилось подозрительнаго, за исключеніемъ показаній прачки, объявившей, что она получила отъ Беатриче окровавленныя простыни или простыни. Ее спросили, не старалась-ли Беатриче какъ-нибудь объяснить эти кровяныя пятна; та отвѣчала, что Беатриче сослалась на обыкновенную болѣзнь. Ее спросили, могли-ли отъ этой болѣзни явиться такія большія пятна; она отвѣчала, что нѣтъ и что пятна на простынѣ были слишкомъ красны.
Сейчасъ объ этомъ увѣдомили римскую юстицію, а между тѣмъ, прошло нѣсколько мѣсяцевъ, прежде чѣмъ у насъ вздумали арестовать дѣтей Франческо Ченчи. Лукреція, Беатриче и Джакомо тысячу разъ могли-бы убѣжать, или отправясь во Флоренцію, подъ предлогомъ богомолья, или въ Чивикка-Векію, но Богъ не послалъ имъ этого спасительнаго внушенія.
Монсиньоръ Гуэрра, узнавъ о происходившемъ въ Неаполѣ, сейчасъ-же нанялъ людей для убійства Марціо и Олимпіо, но одинъ Олимпіо был убитъ въ Терни. Неаполитанская юстиція, арестовавъ Марціо, сейчасъ-же препроводила его въ Неаполь, гдѣ онъ во всемъ сознался.
Его страшное показаніе, было сейчасъ-же отправлено въ Римъ, гдѣ, наконецъ, рѣшились арестовать и отвести въ тюрьму Corte Savella Джакомо и Бернардо Ченчи, единственныхъ сыновей Франческо, оставшихся въ живыхъ, а также и Лукрецію, его вдову. Беатриче осталась во дворцѣ своего отца, охраняемая большимъ отрядомъ сбировъ. Марціо былъ приведенъ изъ Неаполя и тоже посаженъ въ тюрьму Савелла; тамъ его свели на очную ставку съ двумя женщинами, которыя упорно все отрицали, а въ особенности Беатриче, ни за что не хотѣла признать плащъ съ галунами, данный ею Марціо. Этотъ разбойникъ, вдругъ охваченный восторгомъ къ восхитительной красотѣ и удивительному краснорѣчію молодой дѣвушки, отвѣчавшей судьбѣ, отказался отъ всего, что говорилъ въ Неаполѣ. Его начали пытать; онъ ни въ чемъ не сознался и предпочелъ умереть среди пытокъ; справедливая дань уваженія красотѣ Беатриче!
Послѣ его смерти, фактъ преступленія остался недоказаннымъ и судьи не нашли достаточныхъ поводовъ для пытанія двухъ сыновей Ченчи, или двухъ женщинъ. Всѣхъ ихъ перевели во дворецъ Сантъ-Анджело, гдѣ они спокойно провели нѣсколько мѣсяцевъ.
Все казалось оконченнымъ и никто въ Римѣ не сомнѣвался, что это молодая дѣвушка, столь прекрасная, мужественная и возбудившая къ себѣ такое живое участіе, вскорѣ будетъ выпущена на свободу; но, къ несчастью, былъ арестованъ разбойникъ, убившій Олимпіо въ Терни; приведенный въ Римъ, онъ во всемъ сознался.
Монсиньоръ Гуэрра, такъ странно скомпрометированный показаніемъ разбойника, былъ приглашенъ немедленно явиться въ судъ; ему угрожала тюрьма, а быть можетъ, и смерть. Но этотъ превосходный человѣкъ, обладавшій даромъ все хорошо умѣть дѣлать, успѣлъ спастись, и чуть-ли не чудомъ. Онъ слылъ за самаго красиваго человѣка при папскомъ дворѣ и былъ слишкомъ хорошо извѣстенъ въ Римѣ, чтобы надѣяться на бѣгство; къ тому-же, всѣ выходы были хорошо оберегаемы и, вѣроятно, съ минуты его приглашенія въ судъ, къ дому его былъ приставленъ строгій надзоръ. Необходимо прибавить, что онъ былъ очень высокаго роста, чрезвычайно бѣлъ, имѣлъ прекрасную бѣлокурую бороду и бѣлокурые отличные волосы.
Съ непонятной быстротой онъ подкупилъ одного угольщика, взявъ его одежду, выкрасилъ лицо, обрилъ голову и бороду, купилъ двухъ ословъ и принялся ходить по улицамъ Рима и, прихрамывая, продавать уголь. Онъ отлично съумѣлъ принять глупый и грубый видъ и шелъ, выкрикивая свой уголь, съ ртомъ, полнымъ хлѣба и лука, между тѣмъ, какъ сотни сбировъ искали его не только въ Римѣ, но и по всѣмъ дорогамъ. Наконецъ, когда лицо его сдѣлалось достаточно извѣстнымъ большинству сбировъ, онъ осмѣлился выйдти изъ Рима, гоня передъ собою своихъ двухъ ословъ, нагруженныхъ углемъ. Онъ встрѣтилъ нѣсколько отрядовъ сбировъ, не подумавшихъ остановить его. Впослѣдствіи, отъ него получено было всего одно письмо: его мать послала ему деньги въ Марсель, и полагаютъ, что онъ воюетъ во Франціи, въ качествѣ солдата.
Исповѣдь тернисскаго разбойника и бѣгство монсиньора Гуэрра, произведшее удивительное впечатлѣніе въ Римѣ, до такой степени возбудили подозрѣнія и даже улики противъ семьи Ченчи, что ихъ перевели изъ замка Сантъ-Анджело въ тюрьму Савелла.
Братья, подвергнутые пыткѣ, далеко не высказали душевнаго величія-разбойника Марціо; они имѣли малодушіе во всемъ сознаться.
Синьора Лукреція такъ привыкла къ нѣгѣ и къ удобствамъ величайшей роскоши, и къ тому-же, она была такъ полна, что не могла выдержать пытки посредствомъ веревки; она сказала все, что знала.
Но не такъ поступила Беатриче, молодая дѣвушка, полная жизни и мужества. Ни ласковыя слова, ни угрозы судьи Москати на нее не дѣйствовали. Она вынесла пытку веревкой безъ малѣйшей потери силъ и съ полнымъ мужествомъ. Судья никакъ не могъ заставить ее сказать что-нибудь для нея компрометирующее; и даже болѣе, своею живостью, полною ума, она совсѣмъ смутила этого знаменитаго Улисса Москати, судью, ее допрашивавшаго. Онъ такъ былъ пораженъ поступками этой молодой дѣвушки, что счелъ себя обязаннымъ доложить о всемъ его святѣйшеству, папѣ Клементу VIII, благополучно царствующему.
Его святѣйшество захотѣлъ просмотрѣть и изучить дѣло. Онъ опасался, чтобы судья Улиссъ Маскати, столь знаменитый своей глубокой ученостью и высокой проницательностью своего ума, не поддался обаянію красоты Беатриче и не сталъ щадить ее при допросахъ. Вслѣдствіе этого его святѣйшество отнялъ у него руководство этимъ процессомъ и отдалъ другому судьѣ, болѣе строгому. Дѣйствительно, у этого варвара хватило смѣлости безжалостно пытать столь прекрасное тѣло ad torturam capillorum (т. е. Беатриче была повѣшена за волосы)[10].
Въ то время, какъ она была привязана къ веревкѣ, новый судья привелъ къ ней мачиху и братьевъ. Увидя ее, Джакомо и синьора Лукреція воскликнули:
— Грѣхъ совершенъ; надо покаяться, а не допускать разрывать тѣло напраснымъ упорствомъ.
— Вы, значитъ, хотите покрыть позоромъ нашъ домъ и подло умереть? — отвѣчала молодая дѣвушка. Вы такъ поступаете совершенно напрасно, но если вы этого желаете, пусть будетъ по вашему.
И, обернувшись къ сбирамъ, сказала:
— Отвяжите меня и пусть прочтутъ мнѣ допросъ моей матери, я одобрю то, что, должно быть одобрено и отвергну то, что должно быть отвергнуто.
Такъ и было сдѣлано; она созналась во всемъ.[11] Сейчасъ же со всѣхъ были сняты оковы и, такъ какъ прошло пять мѣсяцевъ, какъ она не видалась съ братьями, то захотѣла съ ними обѣдать и они всѣ четверо провели очень веселый день.
Но на слѣдующій день ихъ снова разлучили; братья были отведены въ тюрьму Тардинона, а женщины остались въ тюрьмѣ Савелла. Нашъ св. отецъ, когда прочиталъ подлинный документъ съ показаніями братьевъ Беатриче, приказалъ немедленно привязать ихъ къ хвосту необузданныхъ лошадей и такимъ образомъ предать ихъ смерти.
Весь Римъ затрепеталъ, узнавъ объ этомъ жестокомъ приговорѣ. Множество кардиналовъ и князей упали на колѣни къ ногамъ папы, умоляя его позволить этимъ несчастнымъ сказать что-нибудь въ свою защиту.
— А они дали своему старому отцу время представить свою защиту? — отвѣчалъ папа съ негодованіемъ.
Наконецъ, по особенной милости, онъ согласился дать двадцать пять дней отсрочки. Сейчасъ же первые римскіе адвокаты принялись писать объ этомъ дѣлѣ, наполнившемъ городъ — тревогой и состраданіемъ. На двадцать пятый день они всѣ явились къ его святѣйшеству. Николо д’Ангалисъ говорилъ первый; но едва прочиталъ онъ двѣ строчки своей рѣчи, какъ Клементъ VIII его перебилъ:
— И такъ, въ Римѣ, — вскричалъ онъ, — встрѣчаются люди, убивающіе своего отца и затѣмъ адвокаты, ихъ защищающіе.
Всѣ молчали, но Фариначи осмѣлился возвысить голосъ.
— Святѣйшій отецъ, — сказалъ онъ, — мы здѣсь не для того, чтобы оправдывать преступленіе, но чтобы доказать, если сможемъ, что одинъ или нѣсколько изъ этихъ несчастныхъ невиновны въ немъ.
Папа сдѣлалъ ему знакъ говорить и онъ говорилъ цѣлыхъ три часа, послѣ чего папа взялъ ихъ рукописи и отпустилъ ихъ; когда они уходили, Альтьери шелъ послѣднимъ; онъ испугался, что скомпрометировалъ себя, и, вставъ на колѣни передъ папой, сказалъ:
— Я никакъ не могъ отказаться отъ этого дѣла, потому что я адвокатъ бѣдныхъ.
На что папа отвѣчалъ:
— Не вы насъ удивляете, но другіе.
Папа не захотѣлъ лечь спать и всю ночь провелъ за чтеніемъ защиты адвокатовъ, взявъ себѣ въ помощники одного кардинала.
Его святѣйшество казался такъ растроганъ, что многіе начали надѣяться на спасеніе жизни этихъ несчастныхъ. Для спасенія сыновей адвокаты сваливали всю вину на Беатриче. Такъ какъ въ процессѣ было доказано, что отецъ ея нѣсколько разъ употреблялъ насиліе съ преступною цѣлію, то они надѣялись, что убійство будетъ прощено ей, какъ законно защищавшейся; еслибы случилось, что главная виновница преступленія получила бы прощеніе, то какъ же братья, ею соблазненные, могли бы быть казнены?
Послѣ этой ночи, проведенной за судейскими обязанностями, Клементъ VIII приказалъ перевести обвиненныхъ въ тюрьму и посадить въ секретное отдѣленіе. Это обстоятельство возбудило большія надежды въ Римѣ, видѣвшемъ въ этомъ дѣлѣ одну Беатриче. Было доказано, что она любила монсиньора Гуэрра, но никогда не переходила за предѣлы самой строгой добродѣтели: по всей справедливости невозможно было вмѣнять ей въ преступленіе смерть чудовища и наказывать за то, что она воспользовалась правомъ защиты. Что бы сдѣлали, если бы она поддалась ему? Неужели человѣческая справедливость захочетъ увеличить несчастіе дѣвушки столь прелестной, столь достойной состраданія и уже столь несчастной? Послѣ такой печальной жизни, обременившей ее всякаго рода несчастіями еще до шестнадцати лѣтъ, неужели не имѣла она права на нѣсколько дней менѣе ужасныхъ? Казалось, что каждый римлянинъ готовъ защищать ее. Не получила ли бы она прощенія, если бы заколола Франческо Ченчи, когда онъ въ первый разъ покусился на преступленіе?
Папа Клементъ VIII былъ добръ и милостивъ. Мы начали надѣяться, что нѣсколько сконфуженной вспышкой которой онъ перебилъ защиту адвокатовъ, онъ проститъ той, которая отразила силу силой, не въ моментъ перваго преступленія, правда, но при новой попыткѣ. Весь Римъ былъ въ нетерпѣніи, когда папа получилъ извѣстіе о насильственной смерти маркизы Санта-Кроче. Ея сынъ Паоло Санта-Крочо пронзилъ шпагою эту шестидесятилѣтнюю даму за то, что она не согласилась сдѣлать его наслѣдникомъ всѣхъ своихъ богатствъ. Въ отчетѣ прибавлялось, что Санта-Кроче бѣжалъ и что нѣтъ надежды задержать его. Папа вспомнилъ о братоубійствѣ Массини, совершенномъ незадолго передъ этимъ. Огорченный такими частыми убійствами близкихъ родственниковъ, его святѣйшество не счелъ себя вправѣ прощать. Когда пришло это роковое извѣстіе о Санта-Кроче, папа находился во дворцѣ Монте Канолло, гдѣ онъ провелъ 6 сентября, чтобы быть ближе къ церкви Santa-Maria del Angelli въ которой на слѣдующее утро онъ долженъ былъ посвящать въ епископы нѣмецкаго кардинала.
Въ пятницу, въ 22-й часъ (4 часа вечера) онъ призвалъ Ферранте-Таверна[12], римскаго губернатора, и сказалъ ему:
— Поручаемъ вамъ дѣло Ченчи чтобы правосудіе было исполнено и безъ всякой отсрочки.
Губернаторъ вернулся: въ свой дворецъ очень взволнованный полученнымъ имъ приказаніемъ; онъ сейчасъ-же отправилъ смертный приговоръ и собралъ конгрегацію для обсужденія способа казни.
Въ субботу, утромъ, 11-го сентября 1599 г. первые римскіе сановники, члены братства confortatori, отправились въ обѣ тюрьмы въ Corte-Savella, гдѣ была Беатриче съ мачихой, и въ Tardinona, гдѣ находились Джакомо и Бернардь Ченчи. Цѣлую ночь съ пятницы на субботу, римскіе сановники, знавшіе о всемъ происходившемъ, ходили изъ дворца Монте-Кавалло къ главнымъ кардиналамъ, желая добиться, чтобы по крайней мѣрѣ женщины были казнены въ тюрьмѣ, а не на позорномъ эшафотѣ, и чтобы помиловали молодаго Бернардо Ченчи, имѣвшаго едва пятнадцать лѣтъ и не могшаго быть допущеннымъ ни къ какимъ совѣщаніямъ. Благородный кардиналъ Сфорца выказалъ особенное рвеніе въ эту роковую ночь, но, не смотря на все свое вліяніе, ничего не добился. Поступокъ Санта-Кроче былъ преступленіемъ низкимъ, совершеннымъ изъ-за денегъ, а, преступленіе Беатриче было совершено для спасенія чести.
Между тѣмъ, какъ самые могущественные кардиналы дѣлали столько безполезныхъ усилій, Фариначчи, нашъ великій юрисконсультъ, осмѣлился проникнуть къ самому папѣ; придя къ его святѣйшеству, этотъ удивительный человѣкъ съумѣлъ задѣть его совѣсть и, наконецъ, своими приставаніями спасъ жизнь Бернардо Ченчи.
Когда папа промолвилъ это великое слово, могло быть четыре часа утра (суббота 11-го сентября). На площади Сантъ-Анджело всю ночь работали надъ приготовленіемъ этой ужасной трагедіи. Между тѣмъ, всѣ необходимыя копіи смертнаго приговора могли быть окончены только къ пяти часамъ утра, такъ что только въ шесть часовъ можно было идти сообщить роковую вѣсть несчастнымъ, спокойно спавшимъ.
Молодая дѣвушка въ первыя минуты не могла даже собраться съ силами, чтобы одѣться. Она пронзительно вскрикивала и предавалась самому ужасному отчаянію.
— Какъ это возможно, о Боже! — восклицала она, — чтобы, я должна умереть такъ внезапно?
Лукреція Петрони, наоборотъ, говорила только вещи, самыя приличныя; сначала она молилась на колѣняхъ, потомъ начала упрашивать дочь идти съ нею въ часовню, гдѣ обѣ должны были приготовиться къ великому переходу отъ жизни къ смерти.
Эти слова возвратили полное спокойствіе Беатриче; насколько прежде она выказывала возбужденія и гнѣва, настолько потомъ сдѣлалась благоразумна и спокойна, какъ только мачиха помогла ея великой душѣ придти въ себя. Съ этой минуты она сдѣлалась образцомъ твердости, и ею восхищался весь Римъ.
Она потребовала нотаріуса для составленія своего завѣщанія, что было ей позволено. Она распорядилась, чтобы тѣло ея было погребено въ церкви святаго Петра in Montorfo; оставила триста тысячъ франковъ монахинямъ св. Франческо (эта сумма должна была служить для приданаго пятидесяти бѣдныхъ дѣвушекъ). Ея примѣръ тронулъ синьору Лукрецію; она тоже сдѣлала свое завѣщаніе и приказала, чтобы тѣло ея были отнесено въ церковь святаго Георгія. Она оставила пятьсотъ тысячъ франковъ этой церкви и еще на другія богоугодныя дѣла.
Въ восемь часовъ онѣ исповѣдались, прослушали обѣдню и получили святое причастіе. Но, прежде чѣмъ идти къ обѣднѣ, синьора Беатриче замѣтила, что неприлично явиться на эшафотъ передъ глазами всего народа въ такомъ богатомъ платьѣ. Она заказала два платья, одно для себя, другое для мачихи. Эти платья были сдѣланы на манеръ монашескихъ, безъ украшеній на груди и плечахъ и только съ широкими рукавами. Платье матери было изъ чернаго бумажнаго полотна, а платье молодой дѣвушки — изъ голубой тафты съ толстымъ шнуркомъ, вмѣсто пояса.
Когда принесли платья, синьора Беатриче, молившаяся на колѣняхъ, встала и сказала синьорѣ Лукреціи.
— Сударыня матушка, часъ нашихъ страданій приближается; надо намъ приготовиться и надѣть эти платья и въ послѣдній разъ оказать другъ другу взаимную услугу при одѣваньи.
На площади Сантъ-Анджело былъ поставленъ высокій эшафотъ съ колодками и съ mannaja (нѣчто вродѣ гильотины). Въ тринадцать часовъ (8 часовъ утра), братство милосердія принесло къ двумъ тюрьмамъ самое большое Распятіе. Джакомо Ченчи первый вышелъ изъ тюрьмы; на порогѣ онъ набожно всталъ на колѣни, помолился и приложился къ святымъ ранамъ креста. За нимъ слѣдовалъ Бернардо Ченчи, его молодой братъ, тоже съ связанными руками и маленькой доской передъ глазами. Толпа была громадна, въ ней произошло большое смятеніе изъ-за кувшина, упавшаго изъ окна, чуть не на голову одному изъ кающихся, стоявшему съ зажженнымъ факеломъ подлѣ знамени.
Всѣ смотрѣли на двухъ братьевъ, когда внезапно подошелъ римскій фискалъ со словами:
— Синьоръ Бернѣрдо, Господь даруетъ вамъ жизнь; подчинитесь приказанію сопровождать вашихъ родственниковъ и молитесь за нихъ Богу.
Въ ту же минуту два confortatori сняли дощечку, бывшую передъ его глазами. Палачъ уже усаживалъ на телѣжку Джакомо Ченчи и снималъ съ него платье, чтобы схватить его клещами. Подойдя къ Бернардо, палачъ провѣрилъ подпись его прощенія, развязалъ ему руки, снялъ оковы, а такъ какъ онъ былъ безъ платья, то палачъ, посадивъ его на телѣжку, обернулъ богатымъ плащемъ съ золотымъ галуномъ. (Говорили, что это тотъ самый плащъ, который Беатриче дала Марціо послѣ убійства въ крѣпости Петрелла). Громадная толпа, бывшая на улицѣ, у оконъ и на крышахъ сильно заволновалась; послышался глухой и глубокій шумъ; передавали другъ другу, что этотъ ребенокъ былъ помилованъ.
Началось пѣніе псалмовъ и процессія медленно направилась съ площади Навонне къ тюрьмѣ Савелла. Дойдя до тюрьмы, знамя остановилось, двѣ женщины вышли, преклонились предъ Распятіемъ и пошли пѣшкомъ одна вслѣдъ за другою. Одѣты онѣ были, какъ уже сказано, cъ головой, покрытой большимъ тафтянымъ покрываломъ, доходившимъ почти до пояса.
У синьоры Лукреціи, какъ вдовы, вуаль былъ черный и согласно обычаю черныя бархатныя туфли безъ каблуковъ.
Вуаль молодой дѣвушки былъ изъ голубой тафты, какъ и платье; кромѣ того, у нея еще былъ большой серебряный вуаль на плечахъ, юбка изъ фіолетоваго сукна и бѣлые бархатные туфли, изящно зашнурованныя и завязанныя красными шнурками. Этотъ костюмъ придавалъ ей особенную грацію и слезы навертывались на глаза по мѣрѣ того, какъ она медленно подвигалась въ послѣднихъ рядахъ процессіи.
У обѣихъ женщинъ кисти рукъ были свободны, но руки привязаны къ туловищу, такъ что онѣ могли нести по распятію, которое держали у самыхъ глазъ. Рукава ихъ платьевъ были очень широки, такъ что можно было видѣть ихъ руки, обтянутые рубашкой съуженной у кисти, по мѣстному обычаю.
Синьора Лукреція, съ сердцемъ менѣе твердымъ, почти постоянно плакала, напротивъ того; молодая Беатриче выказывала большое мужество; когда процессія проходила мимо церкви, она всякій разъ становилась на минуту на колѣни и твердымъ голосомъ говорила: Adoramus te, Christe!
Въ это время бѣднаго Джакомо пытали клещами на телѣжкѣ и онъ выказывалъ большое мужество.
Процессія едва могла пройти конецъ площади моста Сантъ-Анджело, такъ много было людей и экипажей. Сейчасъ же провели женщинъ въ приготовленную часовню, куда привели также и Джакомо Ченчи.
Молодой Бернардо; въ своемъ плащѣ съ галунами, былъ прямо проведенъ на эшафотъ, тогда всѣ подумали, что онъ долженъ умереть и что не получилъ прощенія. Этотъ бѣдный ребенокъ такъ испугался, что упалъ въ обморокъ при второмъ шагѣ на эшафотъ. Его привели въ чувство, опрыскивая свѣжей водой и посадили противъ mannaja.
Палачъ отправился за синьорой Дукреціей Петрони; руки ея были завязаны за спину и вуаль снятъ съ плечъ, Она показалась на площади, въ сопровожденіи знамени, съ чернымъ вуалемъ на головѣ; тамъ она примирилась съ Богомъ и облобызала святыя раны. Туфли ей велѣли оставить на мостовой; такъ какъ она была очень толста, то поднималась къ эшафоту съ большимъ трудомъ. На верху съ нея сняли черное тафтяное покрывало, что заставило ее сильно страдать, такъ какъ она очутилась съ открытою грудью и плечами. Она взглянула на себя, потомъ на mannaja и, въ знакъ покорности, медленно подняла плечи; слезы выступили на ея глазахъ, она сказала: О! Боже!.. А вы, братья, молитесь за мою душу.
Не зная, что ей надо дѣлать, она обратилась съ вопросомъ къ Александру, первому палачу. Онъ велѣлъ ей сѣсть верхомъ на доску. Это движеніе ей показалось очень неприличнымъ и она не скоро его сдѣлала. (Слѣдующія за этимъ подробности возможны только для итальянской публики, желающей все знать съ послѣдней точностью; французскому читателю достаточно знать, что стыдливость заставила эту бѣдную женщину ранить себѣ грудь; палачъ показалъ народу голову и завернулъ ее въ черное тафтяное покрывало).
Въ то время, какъ приводили въ порядоуъ mannaja для молодой дѣвушки, упали подмостки, покрытые любопытными и много людей было убито. Такимъ образомъ они предстали передъ Богомъ ранѣе Беатриче.
Когда Беатриче увидала знамя, возвращающееся къ часовнѣ за нею, она воскликнула:
— Матушка уже скончалась?
Ей отвѣчали утвердительно; она упала на колѣни передъ распятіемъ и горячо молилась за ея душу. Затѣмъ она громко и долго говорила:
— Господи, ты приходилъ для меня и я охотно послѣдую за тобою, не отчаяваясь въ твоемъ милосердіи къ моему безграничному грѣху и т. д.
Она прочла затѣмъ нѣсколько псалмовъ и молитвъ, прославляющихъ Бога. Когда, наконецъ, палачъ предсталъ передъ нею съ веревкой, она сказала:
— Свяжи это тѣло, заслуживающее кары и развяжи душу, которая должна достигнуть безсмертія и вѣчной славы.
Затѣмъ она встала; помолилась, оставила свои туфли внизу лѣстницы и, взойдя на подмостки, проворно перешагнула одной ногой черезъ доску, положила шею подъ mannaja и такъ устроилась, чтобы палачъ не могъ къ ней прикоснуться. Благодаря быстротѣ ея движеній, публика не могла видѣть ея плечъ и груди, когда было снято съ нея покрывало. Удара пришлось ждать долго, вслѣдствіе случившагося затрудненія. Въ это время, она громко призывала Іисуса Христа и Святую Дѣву[13]. Тѣло сильно зашевелилось въ роковую минуту. Бѣдный Бернардо Ченчи, все время сидѣвшій на эшафотѣ, снова упалъ въ обморокъ и потребовалось болѣе получаса confortatori, чтобы привести его въ чувство. Тогда на эшафотѣ появился Джакомо Ченчи; но здѣсь снова приходится выпускать отвратительныя подробности. Джакомо Ченчи былъ mazzolato.
Бернардо сейчасъ-же отвели въ тюрьму; онъ былъ въ сильной лихорадкѣ и ему пустили кровь.
Что касается бѣдныхъ женщинъ, то, положивъ каждую въ отдѣльный гробъ, ихъ поставили въ нѣсколькихъ шагахъ отъ эшафота, подлѣ статуи св. Павла, стоящей первой, на правой сторонѣ моста Сантъ-Анджело. Онѣ оставались тамъ до четырехъ съ четвертью часовъ послѣ полудня. Вокругъ каждаго гроба горѣли четыре свѣчи изъ бѣлаго воска.
Наконецъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, что оставалось отъ Джакомо Ченчи, онѣ были перенесены во дворецъ флорентинскаго консула. Въ четверть десятаго вечеромъ[14], тѣло молодой дѣвушки, покрытое ея одеждою и множествомъ цвѣтовъ, было отнесено, въ церковь св. Петра, in Montorio. Она была плѣнительной красоты и точно спала. Ее похоронили передъ главнымъ алтаремъ и, Преображеніемъ Рафаэля д’Урбино. Ее окружали пятьдесятъ толстыхъ зажженныхъ восковыхъ. свѣчей и всѣ францисканскіе монахи Рима.
Въ десять часовъ вечера Лукреція Петрони была отнесена въ церковь св. Георгія. Во время этой трагедіи публики было громадное множество: на сколько могъ простираться взоръ, видны были экипажи и народъ, подмостки, окна и крыши, покрытыя любопытными. Солнце такъ жгло, что многія лишались сознанія. Безчисленное, множество заболѣло лихорадкой; когда все было кончено, въ 19 часовъ (безъ четверти два), и толпа начала, paзходиться, многіе были задушены, другіе раздавлены лошадьми. Число мертвыхъ было очень значительно.
Синьора Лукреція Петрони была скорѣе малаго, чѣмъ высокаго роста, и, не смотря на свои пятьдесятъ лѣтъ, еще очень хороша. У нея были очень красивыя черты, маленькій носъ, кожа бѣлая и прекрасный цвѣтъ лица; волосы ея были довольно жидкіе и каштановые.
Беатриче Ченчи, оставившей по себѣ вѣчныя сожалѣнія, только-что исполнилось шестнадцать лѣтъ; роста она была маленькаго, пропорціональной полноты, съ ямками на щекахъ, такъ что мертвая и окруженная цвѣтами, точно спала и даже смѣялась, что съ нею часто случалось при жизни. У нея былъ маленькій ротикъ, бѣлокурые, вьющіеся волосы падали ей на глаза, что придавало ей нѣкоторую грацію и внушало состраданіе.
Джакомо Ченчи былъ небольшаго роста, полный, съ бѣлымъ лицомъ и черной бородой; ему было около двадцати-пяти лѣтъ.
Бернардо Ченчи былъ очень похожъ на сестру, и такъ какъ носилъ такіе же длинные волосы, какъ и она, то, когда онъ взошелъ на эшафотъ, многіе приняли его за сестру.
Солнце такъ жгло, что многіе зрители этой трагедіи умерли въ ту-же ночь и, между прочими, Убальдино Убальдини, молодой человѣкъ, рѣдкой красоты и пользовавшійся совершеннымъ здоровьемъ. Онъ былъ братъ синьора Ренци, столь извѣстнаго въ Римѣ. И такъ, тѣни Ченчи отошли въ большой компаніи.
Вчера, во вторникъ, 14 сентября 1599 г., по случаю праздника св. Креста, кающіеся Санъ-Марчело воспользовались своей привилегіей для освобожденія изъ тюрьмы синьора Бернардо Ченчи, обязавшагося черезъ годъ заплатить четыреста тысячъ франковъ святой Троицѣ Сикстинскаго моста.
Отъ этого Бернардо происходятъ нынѣ живущіе Франческо и Бернардо Ченчи.
Знаменитый Фариначчи, своей настойчивостью спасшій жизнь молодому Чеичи, напечаталъ свою защитительную рѣчь. Онъ даетъ только отрывокъ рѣчи подъ № 66, произнесенной имъ передъ папой Клементомъ VIII за Ченчи. Эта рѣчь, написанная по-латыни, заняла-бы шесть большихъ страницъ, и я, къ сожалѣнію, не могу ее здѣсь помѣстить; она рисуетъ образъ мыслей 1599 г. и, мнѣ кажется, весьма разумный. Много лѣтъ послѣ 1699 г., посылая свои рѣчи въ печать, Фариначчи прибавилъ слѣдующее къ защитѣ семьи Ченчи. Omnes fuerunt ultimo supplicio effecti, excepto Bernardo qui ad triremes cum bonorum confiscatione condemnatus fuit, ac etiam ad interessendum aliorum morti prout interfuit. Конецъ этой латинской замѣтки очень трогателенъ, но я полагаю, что читатель утомленъ такой длинной исторіей.
- ↑ См. Монтескье, Politique des Romains dans la religion.
- ↑ Сенъ-Симонъ, Мемуары аббата Блаша.
- ↑ Это былъ псевдонимъ монаха, fray Gabriel Telles, человѣка очень умнаго. Онъ принадлежалъ къ ордину Милосердія и оставилъ послѣ себя нѣсколько пьесъ, въ которыхъ попадаются геніальныя сцены, между прочимъ «Робкій при дворѣ». Теллецъ написалъ триста комедій, изъ которыхъ шестьдесять или восемьдесятъ еще существуютъ. Онъ умеръ около 1810 г.
- ↑ D. Domiaico Poglietta.
- ↑ Св. Пій V Гизнери, пьемонтецъ, худощавая и строгая фигура котораго виднѣется на гробницѣ Сикста V, въ Santa-Maria Magiore, былъ великимъ инквизиторомъ, когда его выбрали на престолъ св. Петра въ 1566 г. Онъ управлялъ церковью шесть лѣтъ и двадцать четыре дня. См. его переписку, напечатанную г. Поттеромъ, единственнымъ человѣкомъ, знающимъ эту часть исторіи. Трудъ г. Поттера, обширное сборище фактовъ, есть плодъ четырнадцатилѣтней добросовѣстной работы въ библіотекахъ Флоренціи, Венеціи и Рима.
- ↑ Эта гордость происходить не отъ положенія въ свѣтѣ, какъ на портретахъ Ванъ Дайка.
- ↑ Въ Римѣ хоронятъ подъ церквами.
- ↑ Большинство monsignori не принадлежатъ къ священнымъ орденамъ и могутъ жениться.
- ↑ Всѣ эти подробности доказаны на процессѣ.
- ↑ См. трактатъ Suppliciis знаменитаго Фариначчи, современнаго юрисконсульта. Въ немъ есть ужасныя подробности, чтеніе которыхъ невыносимо для вашей чувствительности девятнадцатаго вѣка, но эти ужасы прекрасно вынесла молодая, пятнадцатилѣтняя римлянка, покинутая своимъ возлюбленнымъ.
- ↑ У Фариначчи находимъ нѣсколько отрывковъ признаній Беатриче; они трогательны по своей простотѣ.
- ↑ Потомъ кардинала по такой странной причинѣ (замѣч. въ рукописи.).
- ↑ Современный авторъ разсказываетъ, что Клементъ VIII сильно безпокоился о спасеніи души Беатриче; зная, что она несправедливо осуждена, онъ боялся съ ея стороны выраженія нетерпѣнія. Въ ту минуту, какъ она положила голову на плаху, съ крѣпости св. Ангела, откуда эшафотъ былъ видѣнъ, раздался пушечный выстрѣлъ. Папа, молившійся въ Манте Ковалло, услыша выстрѣлъ, далъ молодой дѣвушкѣ папское высшее отпущеніе in articulo mortis. Вотъ причина задержки въ эту страшную минуту, о которой упоминаетъ хроникеръ.
- ↑ Это часъ княжескихъ похоронъ въ Римѣ. Похороны мѣщанъ совершаются при закатѣ солнца; мелкихъ дворянъ относятъ въ церковь въ часъ ночи, кардиналовъ и князей въ два съ половиною часа ночи, что 11-го сентября соотвѣтствовало четверти десятаго.