МЕЛЬМОТЪ-СКИТАЛЕЦЪ
правитьИзданіе М. К. Ремезовой.
ЧАРЛЬЗЪ Р. МАТЮРЕНЪ.
правитьI.
Біографическія свѣдѣнія.
Время и мѣсто рожденія. — Предки, — Школьные годы. — Женитьба. — Первыя произведенія. — «Бертрамъ». — Участіе Вальтеръ Скотта и Байрона. — Сценическія неудачи. — Романы. — Ранняя смерть. — Характеръ. — Странности.
править
Чарльзъ Робертъ Матюренъ родился въ 1782 году въ Дублинѣ. Онъ былъ французскаго происхожденія: предки его выселились въ Ирландію послѣ уничтоженія Нантскаго эдикта. И прадѣдъ, и дѣдъ его принадлежали къ духовному званію; первый, Петеръ Матюренъ былъ деканомъ въ Киллалѣ, въ самомъ началѣ XVIII вѣка, а второй, Габріэль Джесперъ Матюренъ наслѣдовалъ каѳедру Свифта въ деканствѣ св. Патрика въ 1745 г. отецъ писателя, Джесперъ Матюренъ занималъ въ Дублинѣ видное служебное положеніе, дававшее ему возможность вполнѣ обезпеченнаго существованія. О немъ извѣстно, что онъ обладалъ склонностью къ литературѣ и даже пытался выступить на литературное поприще, но не имѣлъ успѣха, за отсутствіемъ необходимаго, въ то время, литературнаго покровительства. Онъ подвергся обвиненію въ противузаконныхъ поступкахъ и лишился мѣста, хотя впослѣдствіи ему удалось оправдать себя и получить новое назначеніе отъ правительства.
Какъ видно изъ этихъ краткихъ свѣдѣній, предки Чарльза Роберта Матюрена были людьми достойными уваженія, и потомкамъ ихъ не было причины стыдиться своей родословной. Тѣмъ не менѣе, вѣроятно, она казалась, Чарльзу Роберту слишкомъ ординарной, и онъ придумалъ для себя другую, болѣе соотвѣтствовавшую его причудливому и своеобразному характеру. Онъ объяснялъ происхожденіе своей необычной въ Ирландіи фамиліи слѣдующею легендой: «За нѣсколько лѣтъ до французской революціи, одной дамой, близкой ко двору, былъ найденъ въ Парижѣ на Rue des Mathurines оставленный безъ помощи ребенокъ, роскошная одежда котораго указывала на принадлежность къ высшему классу. Эта дама взяла къ себѣ и усыновила его, давъ ему фамилію Матюренъ, по имени улицы, гдѣ онъ былъ найденъ. Онъ былъ, безъ сомнѣнія, „дитя любви“, и, по обычаю того времени, предназначался для духовнаго званія. Въ соотвѣтственномъ возрастѣ, его отправили въ монастырь для подготовленія къ предстоявшему ему поприщу. Однако, его безпокойная и нервная натура возставала противъ такого призванія и, вмѣсто того, чтобы добиваться посвященія, онъ вернулся въ міръ. Едва успѣлъ онъ это сдѣлать, какъ былъ посаженъ въ Бастилію, за какое-то нарушеніе порядка. Тогда ему было двадцать лѣтъ. Онъ вскорѣ бѣжалъ въ Ирландію, гдѣ принялъ протестантство. Онъ всегда оставался въ убѣжденіи, что его покровительница была его матерью и придумала исторію о томъ, будто нашла его, чтобы спасти свою честь». Отъ этого-то найденыша авторъ «Мельмота» и велъ свое происхожденіе. Хотя этой исторіи многіе вѣрили, и семья Чарльза ее не опровергала, но едва ли можно сомнѣваться, что она — ничто иное, какъ одинъ изъ вымысловъ знаменитаго автора фантастическихъ романовъ.
Чарльзъ Робертъ былъ любимцемъ семьи. Дѣтство его протекло въ полномъ довольствѣ, и тѣмъ чувствительнѣе должна была быть для него бѣдность, какую ему приходилось испытывать въ послѣдующей жизни. Даровитость его обозначилась еще въ школѣ, но онъ не прилагалъ ея къ учебнымъ занятіямъ. Еще въ очень раннемъ возрастѣ, онъ посылалъ стихи въ газеты и писалъ пьесы для своихъ товарищей, которыя разыгрывалъ вмѣстѣ съ ними. Его эксцентричность и тогда уже выражалась въ странностяхъ одежды. Какъ только родители уѣзжали изъ дома, онъ превращалъ пріемныя комнаты въ театральную залу, одѣвалъ своихъ братьевъ и сестеръ въ самые яркіе костюмы, какіе только можно было достать, и разыгрывалъ съ ними «Александра» Натаніеля Ли.
Пятнадцати лѣтъ Матюренъ поступилъ въ коллегію св. Троицы въ Дублинѣ и получилъ стипендію. Онъ тамъ прекрасно изучилъ классическіе языки и получалъ награды за сочиненія и декламацію въ богословскомъ классѣ и даже былъ удостоенъ золотой медали отъ Историческаго общества. Онъ получилъ степень бакалавра, но не продолжалъ далѣе своихъ ученыхъ занятій. Повидимому, и въ коллегіи его талантливость менѣе обращала на себя вниманія, чѣмъ небрежное отношеніе къ занятіямъ и наклонность къ меланхоліи.
Двадцати лѣтъ, еще до окончанія курса, Матюренъ женился на миссъ Генріэтѣ Кингсбери, братъ которой былъ тогда деканомъ Киллалы. Жена Матюрена и обѣ сестры ея обладали замѣчательной красотой, а мистрисъ Матюренъ, кромѣ того, — прекраснымъ голосомъ. Она была ученицей Каталани и, какъ говорили, даже превосходила свою учительницу. При всѣхъ неровностяхъ и странностяхъ своего характера, Матюренъ былъ нѣжнымъ, преданнымъ мужемъ, и до самой смерти страстно любилъ свою жену.
Ради пріобрѣтенія опредѣленныхъ средствъ къ жизни, Матюренъ рѣшился тогда вступить въ духовное званіе. Это былъ рискованный и неудачный шагъ въ его жизни, такъ какъ духовная профессія не соотвѣтствовала его характеру. Правда, онъ былъ превосходнымъ проповѣдникомъ и съ величайшею тщательностью исполнялъ свои обязанности приходскаго священника, но никогда не переставалъ чувствовать несовмѣстимость призванія священника съ работой беллетриста.
Отдаленный приходъ Лауфри былъ первымъ мѣстомъ, на которое былъ назначенъ Матюренъ. Уединенная жизнь въ этомъ приходѣ должна была еще болѣе содѣйствовать развитію меланхоліи, всегда замѣчавшейся у него. Къ счастью, однако, онъ вскорѣ былъ перемѣщенъ въ церковь св. Петра въ Дублинѣ. По пріѣздѣ въ Дублинъ, онъ поселился вмѣстѣ съ отцомъ, который тогда уже лишился мѣста. Скромнаго дохода въ 80 или 90 фунтовъ стерлинговъ не доставало на содержаніе большой семьи, и Матюренъ долженъ былъ изыскивать дополнительныя средства къ жизни. Онъ рѣшился испробовать себя на педагогическомъ поприщѣ и заняться подготовленіемъ молодыхъ людей къ университету. Съ этою цѣлью былъ нанятъ просторный домъ, и дѣло пошло, какъ нельзя лучше.
Къ тому же времени относится и начало литературной дѣятельности Матюрена. Первымъ произведеніемъ его былъ романъ «Монторіо», изданный имъ самимъ, подъ псевдонимомъ Денниса Джеспера Мёрфи; подъ тѣмъ же именемъ были изданы и два другіе романа его: «Необузданный молодой ирландецъ» («The Wild Irish Boy») и «Милетскій вождь». За «Милетскаго вождя» онъ получилъ отъ издателя Кобёрна 80 фунтовъ стерлинговъ. Этому роману Матюренъ обязанъ своимъ первымъ крупнымъ успѣхомъ: онъ получалъ за него привѣтствія въ стихахъ отъ читателей и удостоился многихъ похвальныхъ отзывовъ критики.
Въ 1813 г. Матюренъ написалъ трагедію «Бертрамъ» и отдалъ ее дирекціи Краустритскаго театра въ Дублинѣ, но получилъ отказъ. Въ это время, вслѣдствіе излишней доброты и довѣрчивости, его постигло большое денежное несчастіе. По просьбѣ одного изъ родственниковъ, онъ поручился за него на значительную сумму. Родственникъ вскорѣ оказался несостоятельнымъ, и вся тяжесть уплаты легла на Матюрена. Ради удовлетворенія требованій кредитора, Матюренъ долженъ былъ отказаться отъ выгоднаго дѣла, какимъ былъ для него пансіонъ и, такимъ образомъ, не только лишиться обезпеченнаго дохода, но и остаться съ большимъ долгомъ.
Въ этомъ затруднительномъ положеніи ему пришла въ голову мысль, имѣвшая для него весьма удачныя послѣдствія. Онъ рѣшился послать рукопись «Бертрама» къ Вальтеръ Скотту, который, по дошедшимъ до него слухамъ, одобрительно относился къ его «Монторіо». Вотъ отзывъ Вальтеръ Скотта о «Бертрамѣ», сохранившійся въ письмѣ его къ Даніэлю Терри: «Я далъ совѣтъ Джону Кемблю (хотя, смѣю сказать, вовсе не ожидая удачи) воспользоваться рукописной трагедіей Матюрена, автора „Монторіо“: это одна изъ тѣхъ вещей, которыя или будутъ имѣть большой успѣхъ, или провалятся торжественно, такъ какъ достоинства ея опредѣленны, глубоки и поразительны, а ошибки очевидны до смѣшного. Авторъ вывелъ нашего стараго пріятеля Сатану на сцену самолично. Я думаю, что самъ я изгналъ бы злого духа, потому что, хотя въ чтеніи онъ очень страшенъ, но я опасаюсь за его пріемъ въ публикѣ. Послѣдній актъ дурно задуманъ… Тѣмъ не менѣе, въ этой пьесѣ много величія и силы; языкъ ея чрезвычайно оживленъ и поэтиченъ, а характеры очерчены съ мастерскимъ энтузіазмомъ». (Письмо къ Терри, отъ 10-го ноября 1814 г.).
Джонъ Кембль дѣйствительно отвергъ пьесу Матюрена, и Вальтеръ Скоттъ, всегда старавшійся помочь молодымъ писателямъ, написалъ объ авторѣ «Бертрама» Байрону. Байронъ, состоявшій тогда членомъ комитета Друриленскаго театра, который, очевидно, нуждался въ пьесахъ, пишетъ о Матюренѣ въ своихъ «Отрывочныхъ мысляхъ»: «Матюренъ былъ очень дружески рекомендованъ мнѣ Вальтеръ Скоттомъ, къ которому я обратился прежде всего, въ надеждѣ, что онъ самъ что-нибудь сдѣлаетъ для насъ, или укажетъ намъ какого-нибудь молодого (или стараго), обѣщающаго писателя. Матюренъ прислалъ своего „Бертрама“ и письмо безъ адреса, такъ что въ первое время я не могъ дать ему никакого отвѣта. Когда я, наконецъ, узналъ объ его мѣстопребываніи, я послалъ ему благопріятный отвѣтъ и нѣчто болѣе существенное. Его пьеса имѣла успѣхъ, но въ то время меня не было въ Англіи». («Замѣтки о жизни Лорда Байрона», Томаса Мура, 1816 г.).
Съ рекомендаціями Байрона и Вальтеръ Скотта, «Бертрамъ» былъ посланъ Кину, чтобы заручиться одобреніемъ великаго трагика, такъ какъ дирекція все еще не высказывалась окончательно за принятіе пьесы. Послѣ нѣкотораго колебанія, Кинъ призналъ, что главная роль «вполнѣ подходитъ къ его силамъ», какъ разсказываетъ объ этомъ Барри Корнуоллъ. Пьеса не только прошла съ блестящимъ успѣхомъ, но, будучи напечатана, выдержала семь изданій въ теченіе одного года и принесла Матюрену тысячу фунтовъ стерлинговъ.
«Бертрамъ» былъ поставленъ безъ имени автора и нашлись лица, которыя приписывали его себѣ. Это обстоятельство заставило Матюрена пріѣхать въ Кондонъ, объявить себя авторомъ пьесы и впослѣдствіи писать не иначе, какъ подъ своимъ именемъ. Нѣкоторое время онъ привлекалъ къ себѣ въ Лондонѣ общее вниманіе и былъ принятъ какъ нельзя лучше въ литературныхъ кружкахъ, въ которые покровительство Байрона и В. Скотта открывало ему свободный доступъ. Издатель Джонъ Мёррей, который издавалъ сочиненія всѣхъ корифеевъ тогдашней литературы, былъ съ нимъ особенно любезенъ и даже предложилъ ему свое гостепріимство. Тѣмъ не менѣе, Матюренъ остался не совсѣмъ доволенъ пріемомъ, оказаннымъ ему въ Лондонѣ.
Двѣ слѣдующія пьесы Матюрена не имѣли успѣха. Неудачи, постигавшія его на драматическомъ поприщѣ, были еще усилены ожесточенной критикой, направленной противъ «Бертрама». Все это вмѣстѣ взятое, заставило Матюрена отказаться отъ работы для сцены и исключительно посвятить себя роману.
Въ этотъ послѣдній періодъ его жизни были написаны его лучшія произведенія: романы «Женщины», «Мельмотъ-Скиталецъ» и «Альбигойцы», изъ которыхъ каждый имѣетъ звоихъ поклонниковъ, готовыхъ признать его chef d’oeuvre’омъ Матюрена, хотя, по общему мнѣнію, первое мѣсто между ними отводится "Мельмоту ".
Матюренъ до конца жизни занималъ каѳедру церкви св. Петра, продолжая привлекать множество слушателей своими живыми и краснорѣчивыми проповѣдями. Онъ умеръ 30-го октября 1824 г. въ нестаромъ возрастѣ 43 лѣтъ, какъ говорятъ, оттого, что ночью проглотилъ по ошибкѣ какое-то наружное лѣкарство вмѣсто внутренняго.
Жизнь Матюрена вообще была небогата внѣшними событіями и заключалась, главнымъ образомъ, въ борьбѣ съ бѣдностью, которую не многимъ облегчалъ успѣхъ его произведеній. Помимо обременявшаго его чужого долга, онъ и самъ лишенъ былъ способности расчетливаго обращенія съ деньгами, что никогда не позволяло ему выйти изъ затруднительнаго положенія. Когда получались имъ сколько-нибудь значительныя суммы, онъ давалъ обѣды и балы или заново отдѣлывалъ свой домъ. Онъ страстно любилъ танцы и гордился тѣмъ, что онъ лучшій танцоръ изъ всѣхъ членовъ государственной церкви. Кромѣ того, онъ былъ искуснымъ пѣвцомъ, прекраснымъ чтецомъ и отличался умѣньемъ пріятно и изящно говорить въ обществѣ; поэтому онъ былъ очень популяренъ во всемъ Дублинѣ и появлялся въ самыхъ аристократическихъ салонахъ. Его танцовальные вечера, на которыхъ онъ самъ и его жена были чрезвычайно любезными хозяевами, славились въ Дублинѣ. Его жена всегда была одѣта по модѣ и должна была румяниться по требованію мужа. Самъ Матюренъ былъ высокъ ростомъ, строенъ и прекрасно сложенъ. Онъ очень заботился о своемъ костюмѣ и обыкновенно носилъ «хорошо сшитый черный сюртукъ, узкіе панталоны свѣтлаго цвѣта, а зимой, кромѣ того, чрезвычайно широкій плащъ».
Сохранилось много разсказовъ объ его щедрости, обаятельности и эксцентричности. Несмотря на постоянную нужду въ деньгахъ, онъ подарилъ одному бывшему воспитаннику свою поэму «Ватерлоо», написанную на премію коллегіи Троицы и разошедшуюся впослѣдствіи въ огромномъ количествѣ экземпляровъ. Онъ такъ любилъ общество, что не могъ быть одинъ, даже тогда, когда писалъ, и очень любилъ, чтобы въ его комнатѣ сидѣли его жена и которая-нибудь изъ ея замужнихъ сестеръ, къ которымъ онъ также былъ искренно привязанъ. По свидѣтельству Аларика Уоттса, «за исключеніемъ нѣсколькихъ невинныхъ странностей, въ частной жизни онъ не оставлялъ желать ничего лучшаго».
Эти странности составляли всегдашнюю принадлежность Матюрена и встрѣчали къ себѣ различное отношеніе у тѣхъ, которые оставили намъ болѣе подробное описаніе личности его. Повидимому, онѣ исходили изъ его нервной, своеобразной натуры, искавшей, между прочимъ, проявить себя бъ необычности внѣшняго вида и поступковъ. Такъ о Матюренѣ существуетъ разсказъ, что одно важное духовное лицо пригласило его къ себѣ, чтобы предложить ему повышеніе. Матюренъ заставилъ ждать себя и наконецъ явился въ фантастической одеждѣ, декламируя отрывки изъ «Бертрама», котораго писалъ, и съ гусиными перьями за ушами. Хозяинъ былъ такъ пораженъ его видомъ, что тотчасъ же удалился, принявъ его за человѣка не въ здравомъ умѣ. Съ тѣхъ поръ Матюренъ долженъ былъ оставить всякую надежду на повышеніе. Едвали можно предположить, чтобы, крѣпко держась за свою профессію и постоянно нуждаясь въ деньгахъ, Матюренъ намѣренно разыгралъ такую сцену и по собственному желанію навсегда закрылъ для себя дальнѣйшіе выгоды, какія могло принести ему его званіе. Тѣмъ не менѣе, его необычный костюмъ и оригинальная манера держать себя многимъ казались чѣмъ-то напускнымъ, аффектированнымъ. Байрону онъ показался щеголемъ дурного тона. Одинъ французскій писатель рисуетъ слѣдующій портретъ его: «Можно написать цѣлый томъ о странностяхъ Матюрена. Красивый танцоръ и мрачный романистъ, пишущій однимъ взмахомъ пера свои необычайныя фантазіи, умирающій съ голоду и появляющійся на балахъ, свѣтскій человѣкъ и театралъ, фатоватый, гордый, влюбленный въ кадриль, въ игорный столъ, въ рыбную ловлю, — таковъ Матюренъ, котораго мы встрѣтили въ октяорѣ на берегу озера, вооруженнаго огромной удочкой, одѣтаго, какъ бальный кавалеръ Лондона или Дублина, въ легкихъ башмакахъ и въ шелковыхъ ажурныхъ чулкахъ». Другой писатель даетъ нѣсколько иной портретъ Матюрена во время занятія рыбной ловлей: онъ видѣлъ его одѣтымъ въ старое, черное платье, съ непокрытою головой и шеей.
О немъ разсказываютъ еще, что онъ любилъ праздное препровожденіе времени и болтовню, и былъ неразборчивъ въ людяхъ, съ которыми проводилъ время; нѣкоторые даже упрекали его за то, что онъ ослаблялъ свои умственныя силы въ обществѣ людей весьма невысокаго уровня. Но возможно, что этотъ упрекъ лишь усиливаетъ и обобщаетъ склонность Матюрена къ общенію съ людьми. На самомъ дѣлѣ, онъ не только много писалъ, но и много читалъ, и чтеніе его было весьма разнообразно. Любимыми прозаическими писателями его были Локкъ, Аттербёри и отчасти сродные ему по фантастичоскому направленію Монкъ Льюисъ и мистрисъ Радклифъ. Изъ поэтовъ онъ выше другихъ цѣнилъ Попа и Крабба, а изъ своихъ современниковъ Скотта и Мура, но не любилъ Байрона.
Послѣ него осталось нѣсколько ненапечатанныхъ произведеній, которыя, однако, погибли для потомства. Вскорѣ послѣ его смерти, Вальтеръ Скоттъ, всегда принимавшій въ немъ участіе, предложилъ его вдовѣ издать то, что уцѣлѣло въ его бумагахъ, и между прочимъ романъ «Осада Салерно», но собственныя денежныя и домашнія затрудненія не дали возможности Вальтеръ Скотту исполнить это обѣщаніе.
Впослѣдствіи одинъ изъ сыновей Матюрена, Уильямъ, желая уничтожить всякое воспоминаніе о томъ, что отецъ его нѣкогда близко стоялъ къ театру, истребилъ всѣ его не изданныя рукописи и переписку. Это обстоятельство всего болѣе объясняетъ недостатокъ дошедшихъ до насъ подробностей о личности писателя, принадлежащаго къ числу самыхъ интересныхъ въ исторіи литературы. Вѣроятно, другой сынъ его, Эдуардъ, авторъ «Монтесумы» и др. романовъ, иначе отнесся бы къ памяти отца, но въ то время онъ находился въ Америкѣ. Дочь Матюрена, въ настоящее время мистрисъ Уокеръ, послѣ смерти отца осталась малолѣтней, и потому на нее не можетъ падать отвѣтственности за уничтоженіе его бумагъ.
Черты автора Мельмота сохранились въ художественномъ бюстѣ, составляющемъ собственность леди Уильдъ, племянницы жены Матюрена. Это — или бюстъ, исполненный, по просьбѣ Вальтеръ Скотта и хранившійся сперва въ его замкѣ, или же воспроизведеніе маски, снятой съ умершаго. Хотя бюстъ изображаетъ человѣка уже пожилого, но годы лишь незначительно измѣнили его лицо, если сравнить его съ юношескимъ портретомъ, появившимся въ «New Monthly Magazine» и воспроизведеннымъ въ настоящемъ изданіи.
II.
Произведенія Матюрена и оцѣнка ихъ.
Мнѣніе Вальтеръ Скотта о «Монторіо», — Достоинства и недостатки «Молодого ирландца» и «Милетскаго вождя». — «Альбигойцы». — «Женщины». — Значеніе Матюрена въ англійской и французской литературѣ. — Вліяніе его на Виктора Гюго и Бальзака. — «Мельмотъ» съ точки зрѣнія Бальзака, Бодлера, Теккерея и Пушкина.
править
Матюрена обыкновенно считаютъ послѣдователемъ школы Анны Радклифъ. Такъ смотрѣлъ на него и А. В. Дружининъ, ставя его въ одинъ рядъ съ названной писательницей и Монкъ Льюисомъ. Начало такого воззрѣнія на Матюрена слѣдуетъ искать въ совпаденіи времени появленія его первыхъ произведеній съ эпохою громкой извѣстности фантастической школы Радклифъ, хотя тогда уже начинавшей склониться къ упадку. Такими глазами взглянулъ Вальтеръ Скоттъ на первое произведеніе Матюрена «Семья Монторіо», которому издатель придалъ еще другое, болѣе заманчивое названіе «Роковая месть». Вальтеръ Скоттъ въ своемъ критическомъ отзывѣ объ этомъ романѣ говоритъ: «Среди многихъ плоскихъ подражаній „Удольфскаго замка“[1], мы напали неожиданно на произведеніе, которому посвящаемъ настоящую статью; несмотря на то, что это произведеніе дурного вкуса, мы чувствовали себя незамѣтно охваченными имъ и повременамъ не могли не относиться съ особымъ уваженіемъ къ способностямъ автора, мы никогда не желали въ такой степени помочь заблудившемуся путнику, какъ этому молодому человѣку, вкусъ котораго гораздо ниже его способности воображенія; мы никогда не видали болѣе замѣчательнаго примѣра генія, ослабленнаго качествомъ работы, къ которой онъ примѣняетъ себя… Мистеръ Мёрфи[2] обладаетъ сильною и могучею фантазіей и большимъ умѣньемъ владѣть языкомъ. Въ сюжетѣ замѣчается вліяніе другихъ писателей, и этотъ недостатокъ оригинальности можно присоединить къ указаннымъ уже несовершенствамъ. Но авторъ чувствуетъ и понимаетъ характеры по своему, и это умѣнье позволяетъ намъ судить объ его способностяхъ».
Это первое произведеніе Матюрена, несомнѣнно уступающее многимъ послѣдующимъ, и въ позднѣйшее время высоко цѣнилось нѣкоторыми критиками. Такъ, литературный обозрѣватель Blackwood’s Magazine 1820 г., разбирая «Мельмота», находитъ, что, при всѣхъ достоинствахъ романа, авторъ «невыполнилъ въ немъ обѣщаній, какія позволялъ ожидать отъ него „Монторіо“… остающійся несомнѣнно лучшимъ изъ его произведеній». И Томасъ Муръ, въ примѣчаніяхъ къ сочиненіямъ Байрона, въ 1832 г., говоритъ, что «Монторіо» Матюрена — единственное изъ его произведеній, пережившее его. Мы отмѣчаемъ эти похвалы, воздававшіяся первому, наименѣе зрѣлому произведенію Матюрена, только чтобы указать впечатлѣніе его на современниковъ, такъ какъ на самомъ дѣлѣ не можетъ быть рѣчи о превосходствѣ «Монторіо» надъ «Мельмотомъ» и «Женщинами».
Даже «Молодой ирландецъ», который, по своему построенію, долженъ быть названъ худшимъ изъ сочиненій Матюрена, уже въ позднѣйшую эпоху, въ 1852 г., авторомъ статьи въ «The Irish Quarterly Review» признается "столь же блестящимъ по мысли, какъ «Монторіо», и столь же глубокимъ по страстности чувства, какъ «Вертеръ». Однако, французскій критикъ произведеній Матюрена, Густавъ Плантъ, находя слогъ этого романа «болѣе чистымъ и сдержаннымъ, въ сравненіи съ другими его романами», высказываетъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что композиція его совершенно лишена порядка и послѣдовательности. Правда, въ названномъ романѣ, почти непонятнымъ образомъ, соединяется чрезвычайно тонкое пониманіе человѣческаго сердца, съ самыми наивными описаніями, выказывающими въ авторѣ полное незнаніе той жизни, какую онъ изображаетъ. Такъ, находящаяся тамъ исповѣдь старой умирающей женщины о томъ, какъ она инстинктивно открыла убійцу, написана съ несравненной силой и драматизмомъ. Тамъ же встрѣчается лицо — миссъ С. Клеръ, которая, не появляясь на сценѣ, необыкновенно живо рисуетъ себя въ своихъ письмахъ и т. п. Въ то же время тамъ выводится жизнь аристократки въ такомъ странномъ видѣ, что авторъ, очевидно, этой жизни совершенно не зналъ.
Подобное же сочетаніе поразительныхъ достоинствъ съ вопіющими недостатками встрѣчается и въ «Милетскомъ вождѣ». Сюжетомъ этого романа служитъ легенда, будто отрядъ милетцевъ нѣкогда основалъ колонію въ Ирландіи. Тэльфортъ говоритъ объ этомъ романѣ: «Онъ проникнутъ холоднымъ и туманнымъ величіемъ, которое, несмотря на его яркіе недостатки, оставляетъ неизгладимый слѣдъ въ душѣ. Но никогда, быть можетъ, не существовало произведенія болѣе неровнаго; въ немъ чередуются самый грубый плагіатъ съ самой смѣлой оригинальностью». Съ «Милетскимъ вождемъ» связаны два замѣчательные случая литературныхъ совпаденій, изъ которыхъ первое, вѣроятно, было случайнымъ, а послѣднее — преднамѣреннымъ. Первое изъ нихъ заключается въ сходствѣ нѣкоторыхъ мѣстъ «Милетскаго вождя» съ начальными глазами «Ламермурской невѣсты», авторъ которой едвали сознательно заимствовалъ ихъ у Матюрена. Иное можно сказать о подобномъ же сходствѣ съ «Милетскимъ вождемъ» нѣкоторыхъ эпизодовъ «Mademoiselle de Maupin», извѣстнаго романа Теофиля Готье, если принять во вниманіе, что «Милетскій вождь» былъ переведенъ на французскій языкъ графиней де Молле въ 1828 г.
Резюмируя свое мнѣніе о трехъ названныхъ романахъ и о позднѣйшемъ романѣ «Альбигойцы», Густавъ Планшъ говоритъ: «Изъ этихъ четырехъ книгъ ни одна не могла бы быть написана посредственнымъ писателемъ. Тѣмъ не менѣе, если бы Матюренъ не написалъ ничего другого, его имени едвали бы удалось спастись отъ забвенія».
«Альбигойцы», послѣдній изъ напечатанныхъ романовъ Матюрена заслужилъ тѣ же похвалы и тѣ же порицанія, какъ и названные выше. Онъ посвященъ эпохѣ Крестовыхъ походовъ и написанъ, очевидно, подъ вліяніемъ Вальтеръ Скотта. О немъ критикъ Blackwood Magazine говоритъ: «Онъ содержитъ достаточное количество обычныхъ ошибокъ автора, но и не меньшее количество блеска, разнообразія и сильныхъ описаній. Читателю часто приходитъ желаніе, чтобы автору было знакомо рѣдкое искусство исправленія своихъ произведеній, и чтобы это искусство было приложено къ послѣднему и лучшему изъ нихъ». Даже въ современной критикѣ можно встрѣтить мнѣніе, что «Альбигойцы», при всѣхъ очевидныхъ недостаткахъ, обладаютъ качествами, отсутствующими даже въ «Мельмотѣ», а именно — высокою и нѣжною поэтичностью нѣкоторыхъ сценъ.
Несмотря на неоспоримыя достоинства названныхъ выше четырехъ романовъ, заставляющія прощать многія ихъ недостатки, слава Матюрена основывается на романахъ «Женщины» и, въ особенности, «Мельмотъ — Скиталецъ». О первомъ изъ нихъ Густавъ Планшъ говоритъ: «Въ „Женщинахъ“ выказывается необычайно тонкое изящество, котораго трудно было ожидать отъ автора „Монторіо“; чистая фигура Евы выдѣляется съ нѣжностью лучшихъ фигуръ религіозныхъ живописцевъ, и во всемъ этомъ романѣ болѣе реальнаго наблюденія, чѣмъ въ другихъ произведеніяхъ Матюрена; онъ всѣхъ ихъ умнѣе и трезвѣе, и потому на его долю выпалъ болѣе единодушный успѣхъ». Слѣдуетъ замѣтить, что Матюренъ болѣе тщательно отнесся къ построенію его, чѣмъ онъ дѣлалъ это обыкновенно.
Недостатки Матюрена до такой степени бросаются въ глаза, что не нуждаются въ особомъ указаніи ихъ. При его поразительномъ талантѣ, замѣчательной способности проникновенія въ сущность человѣческой личности и несравненной живости описаній, не поддаются объясненію или оправданію, ни напыщенность его стиля, ни пренебреженіе самыми элементарными правилами литературной архитектоники. Несправедливо было бы, однако, ради этихъ несомнѣнныхъ недостатковъ, умалять литературное значеніе Матюрена. Въ дѣйствительности, это — недостатки техники, внѣшняго литературнаго искусства, которое пріобрѣтается трудомъ и временемъ; они не должны затмѣвать въ нашихъ глазахъ творческихъ достоинствъ Матюрена, которыя, въ своемъ родѣ, являются безпримѣрными. Правда, трудно назвать другого писателя, у котораго форма такъ мало соотвѣтствовала бы размѣрамъ его таланта, или который болѣе вредилъ бы возвышенности и тонкости своего замысла огромными недостатками выраженія его. Но, съ другой стороны, знакомясь съ Матюреномъ, трудно не согласиться съ Амеде Пишо, сказавшимъ про него: «Если бы Матюренъ не былъ самымъ эксцентричнымъ изъ писателей, онъ былъ бы величайшимъ геніемъ англійской литературы». Если бы Матюренъ могъ приводить въ порядокъ свой матеріалъ и исправлять свой слогъ, онъ, безъ сомнѣнія, занималъ бы высокое мѣсто среди англійскихъ классиковъ. Однако, этотъ необузданный, бурный талантъ не былъ лишенъ ни склонности къ отдѣлкѣ стиля, ни способности къ искусному построенію, какъ это можно видѣть по нѣкоторымъ отдѣльнымъ мѣстамъ даже болѣе слабыхъ его произведеній. Корень его недостатковъ лежитъ не въ природномъ несовершенствѣ его таланта, а въ неустойчивости его характера и въ неблагопріятныхъ внѣшнихъ обстоятельствахъ.
При всей спѣшности и небрежности работы, сочиненія Матюрена переполнены идеями, оригинальность, сила и тонкость которыхъ выдвигаютъ его далеко впередъ той эпохи, когда онъ писалъ. Если начало его дѣятельности примыкаетъ къ школѣ Радклифъ, и отклики этой школы замѣчаются и въ позднѣйшихъ его произведеніяхъ, то все-таки его идеи и характеры всегда остаются вполнѣ оригинальными. Они тѣснятся въ его мозгу и рвутся оттуда съ такою силою и съ такимъ изобиліемъ, что его перо какъ будто хватаетъ первые попадающіеся подъ него слова и образы, чтобы какъ-нибудь воплотить эти мысли. Поэтому его сочиненія полны сыраго матеріала, который, при болѣе тщательной обработкѣ, превратился бы въ эпизоды, навсегда остающіеся въ литературѣ. На сколько даже такія, вовсе не обработанныя мѣста проникнуты «духомъ времени» мы видимъ изъ того, что въ нихъ заключаются идеи, которыя, въ болѣе развитомъ видѣ, служили основою безсмертныхъ произведеній. Авторовъ послѣднихъ никто не упрекнетъ въ позаимствованіяхъ у Матюрена; тѣмъ не менѣе, несправедливо было бы отрицать знаменательность факта, что не только «Ламермурская невѣста» имѣетъ сходство съ «Милетскимъ вождемъ», но и въ основной мысли «Манфреда» Байрона есть много общаго съ главной идеей «Бертрама», написаннаго раньше.
Хотя нельзя сказать, чтобы англійскіе критики были несправедливы къ оригинальнымъ произведеніямъ своего соотечественника и чтобы интересъ къ нему угасъ въ англійской публикѣ, но права Матюрена на неувядаемую славу были установлены по преимуществу во французской литературѣ. Въ этой послѣдней замѣтнѣе выступаетъ высокое литературное значеніе Матюрена, какъ предтечи романтической школы, которое и опредѣляетъ должнымъ образомъ мѣсто его въ исторіи литературы нашего вѣка. Вліяніе его во французской литературѣ обширно и глубоко. Каждое изъ его произведеній, тотчасъ же по его появленіи, переводилось на французскій языкъ; «Мельмотъ» вышелъ даже въ двухъ переводахъ. Баронъ Тэйлоръ и Шарль Нодье приспособили «Бертрама» къ французской сценѣ, и Густавъ Планшъ написалъ наиболѣе подробный и сочувственный разборъ всѣхъ сочиненій Матюрена. Вліяніе Матюрена отражается особенно ярко въ первыхъ произведеніяхъ Виктора Гюго; такъ, въ «Han d’Islande» шесть главъ снабжены эпиграфами изъ «Бертрама». Авторъ перваго критическаго отзыва о названномъ романѣ, Шарль Нодье сравнивалъ Гюго именно съ Матюреномъ.
Вліяніе Матюрена на французскую литературу не ограничилось романтиками: оно простирается и на послѣдующую школу, аналитическую, представителемъ которой является Бальзакъ. Бальзакъ былъ еще болѣе страстнымъ почитателемъ и пропагандистомъ выдающагося литературнаго значенія Матюрена, чѣмъ романтики, повидимому, болѣе родственные послѣднему. Онъ посвятилъ «Мельмоту» цѣлый этюдъ въ «Comédie humaine», назвавъ его: «Мельмотъ, примиренный съ церковью».
Поклоненіе Бальзака «Мельмоту» выдвинуло этотъ романъ на то мѣсто, какого онъ заслуживаетъ среди безсмертныхъ произведеній нашего вѣка. Извѣстно, что Бальзакъ не былъ щедръ на похвалы и не былъ склоненъ восторгаться чужими произведеніями; поэтому мнѣніе его о «Мельмотѣ», какъ «о величайшемъ твореніи одного изъ величайшихъ геніевъ Европы» не можетъ считаться случайнымъ риторическимъ выраженіемъ. Разсматривая Мельмота по сравненію съ другими знаменитыми образами литературы XIX вѣка, мы не можемъ не признать, что необычайная, обаятельная личность безпокойнаго и безжалостнаго скитальца, дѣйствительно, могла быть порожденіемъ только геніальнаго таланта. Естественность въ ней соединяется съ неестественностью, отталкивающія стороны — съ привлекательными, возвышенныя — съ демоническими; пусть все это неуравновѣшено, но, даже и въ такомъ видѣ, фигура, созданная Матюреномъ, не имѣетъ себѣ подобной; мы напрасно стали бы искать другое созданіе, напоминающее ее, даже у писателей, прославившихся силой своего воображенія и своими демоническими лицами, каковы Гёте, Байронъ; Кальдеронъ, Марлоу, Гофманъ и Казотъ. Кромѣ необычайной силы и яркости творчества, проявляемыхъ въ главной фигурѣ романа, Матюренъ отличается отъ названныхъ авторовъ еще тѣмъ, что не преклоняется передъ ней, какъ предъ олицетвореніемъ высшей самостоятельной силы, и симпатіи его всегда остаются на сторонѣ тѣхъ, кто умѣютъ «сопротивляться злому началу».
Бальзакъ ставилъ Мельмота на ряду съ великими классическими образами Донъ Жуана Мольера, Фауста Гёте и Манфреда Байрона. Бодлеръ называлъ Мельмота «великимъ сатаническимъ созданіемъ достопочтеннаго Матюрена»; онъ прибавлялъ: «Можетъ ли быть что-нибудь выше и могущественнѣе, по сравненію съ бѣднымъ человѣчествомъ, чѣмъ этотъ блѣдный, скучающій Мельмотъ?» Тэккерей вспоминаетъ уже подъ старость о томъ впечатлѣніи, какое въ юности производило на него описаніе мрачнаго блеска глазъ Мельмота. Пушкинъ, заставляя Татьяну восхищаться, между прочимъ, «Мельмотомъ, бродягой мрачнымъ», называетъ въ примѣчаніи романъ Матюрена «геніальнымъ произведеніемъ».
«Мельмотъ» былъ переведенъ въ двадцатыхъ годахъ на русскій языкъ, въ шести небольшихъ томахъ, подъ заглавіемъ «Мельмотъ — Скиталецъ». На намять объ этомъ переводѣ, мы оставляемъ это названіе, хотя правильнѣе было бы перевести «Мельмотъ — Странникъ».