Чаладиди.
Разсказъ изъ кавказскихъ воспоминаній.
править
I.
правитьПрокофію Семенову нужно было жениться. Ему необходимо было жениться. А между тѣмъ это его крайне затрудняло: онъ не зналъ, какъ ему взяться за дѣло, не зналъ даже, на комъ ему жениться. Дѣло было въ томъ, что Семенову предложили мѣсто будочника на Поти-Тифлисской желѣзной дорогѣ. На это мѣсто холостыхъ не берутъ, и онъ могъ занять его, только будучи женатымъ. Когда начальникъ дистанціи его спросилъ, женатъ-ли онъ, то изъ боязни потерять мѣсто Семеновъ совралъ, что имѣетъ уже невѣсту и послѣ свадьбы немедленно явится съ женою на мѣсто новаго своего назначенія. Это обстоятельство ставило его теперь въ безвыходное положеніе. Съ одной стороны, не жениться, все равно что отказаться отъ мѣста, а этого онъ не могъ никакъ допустить, такъ-какъ второй разъ въ жизни такого благополучія не дождешься; съ другой стороны, онъ положительно не зналъ, какъ жениться.
Личность Прокофія Семенова была незамысловатая, исторія его жизни не сложная. Такіе люди часто встрѣчаются на Кавказѣ. Оторванные отъ своей почвы, они живутъ однообразною жизнью, которую, повидимому, не стоило-бы разсказывать, въ особенности принимая въ расчетъ, что Семеновъ былъ очень недалекій малый. Но если вглядѣться внимательнѣе въ жизнь этихъ людей, то подъ наружною ничтожностью можно замѣтить кое что, достойное вниманія.
Семеновъ былъ крестьянинъ, родомъ изъ К. губерніи. Дома у него былъ женатый старшій братъ, домохозяинъ и глаза въ домѣ и въ полѣ. Этотъ братъ былъ умнѣй и смѣтливѣй его, поэтому, въ силу жизненныхъ условій, Прокофій превратился въ безотвѣтнаго работника на семью брата. Прокофій былъ тихій и исполнительный малый, никогда не перечилъ брату и не ссорился съ нимъ. Любить его никто не любилъ, но и не обижалъ. Никакихъ привязанностей ни къ семьѣ брата, ни къ другимъ лицамъ въ деревнѣ онъ не имѣлъ; любилъ онъ только маленькаго двухлѣтняго племянника, съ которымъ игралъ и возился въ праздничное и свободное время. Въ 1876 году онъ долженъ былъ идти въ солдаты. Перемѣну въ своей жизни онъ перенесъ самымъ хладнокровнымъ образомъ. Прокофія Семенова отправили въ Закавказье, въ пѣхотный Ч--скій полкъ.
Первое время служба показалась ему нестерпимо тяжелой. Неуклюжій и неловкій отъ природы, онъ долженъ былъ дѣлать гимнастику, шагистику и учиться грамотѣ. Отъ гимнастики у него страшно болѣли всѣ члены, но, несмотря на это, онъ долженъ былъ ежедневно дѣлать присѣданія, сгибать колѣни и прыгать впередъ. Онъ падалъ, испытывалъ физическія страданія, а фельдфебель зачастую давалъ ему въ зубы. Обученіе грамотѣ шло не лучше. Послѣ долгихъ ученій прапорщикъ Кучкинъ обучилъ его слогамъ, но одолѣть сложеніе слоговъ въ одно слово онъ никакъ не могъ. Такъ, напримѣръ, когда являлось въ азбукѣ слово во-ро-на, то соглашаясь вполнѣ съ прапорщикомъ Кучкинымъ, что в-о будетъ во, что р-о — ро, н-а — на, Семеновъ долго думалъ, пыхтѣлъ, сопѣлъ и все-таки произносилъ вмѣсто слова «ворона» — «птица». Вначалѣ прапорщикъ Кучкинъ былъ терпѣливъ, говорилъ даже: «да пойми, мой другъ (фамильярность допускалась только при обученіи грамотѣ), что это будетъ такъ и такъ». Семеновъ начиналъ вновь складывать слово, но голова его переставала совершенно работать. Темные и красные круги вертѣлись у него передъ глазами, онъ забывалъ все и послѣ долгихъ усилій отвѣчалъ вновь: «птица». Прапорщикъ Кучкинъ, бывало, не вытерпитъ, плюнетъ и уйдетъ; кругомъ всѣ засмѣются, а фельдфебель Фроловъ, съ утра немного выпившій, подойдетъ и, проговоривъ: «экая скотина безмозглая», дастъ ему затрещину. Тѣмъ и кончался урокъ. Такимъ образомъ мытарства Прокофія продолжались цѣлый годъ, пока, наконецъ, между ротнымъ командиромъ и фельдфебелемъ не было рѣшено окончательно, что обучить этого болвана чему-нибудь путному невозможно. Рѣшено было ставить Семенова дневальнымъ къ ротнымъ воротамъ да на кухню, заставлять чистить казармы, дворъ и проч. и никогда не пускать ни на одинъ смотръ. Какъ ни обидно было такое положеніе по существу, но Прокофію стало легче. Онъ ожилъ, колѣни его перестали болѣть отъ гимнастики, исчезъ и постоянный страхъ и идіотское затмѣніе, которые онъ ощущалъ при обученіи его грамотѣ Прокофій старательно работалъ все, что только ему поручалось и въ этомъ смыслѣ оказался вполнѣ полезнымъ человѣкомъ, даже фельдфебель не всегда называлъ его скотиной и болваномъ, а иногда называлъ его и Семеновымъ.
Наступило время турецкой кампаніи въ 1877 году. Ч--скій полкъ долженъ былъ сдѣлать большое передвиженіе и поступить въ составъ Приріонскаго отряда. Семеновъ попалъ опять во фронтъ. Но теперь ему не нужно было ни грамоты, ни гимнастики, все отступило на задній планъ; теперь требовалось терпѣливо переносить походъ, не отставать отъ строя, держать въ исправности ранецъ, одежду, чистить свое ружье и т. п. На привалѣ или дневкѣ Семеновъ первый былъ на мѣстѣ, устанавливалъ палатку ротному, пособлялъ въ обозѣ, однимъ словомъ, былъ вполнѣ полезенъ ротѣ.
Въ началѣ войны дѣла Приріонскаго отряда шли довольно оживленно. Въ іюлѣ мѣсяцѣ предполагалось движеніе на старую крѣпость Цихиндзири, въ томъ разсужденіи, что если эта позиція и приморскій городокъ Нобулеты будутъ заняты, то войска наши легко займутъ и самый городъ Батумъ. Но время атаки было пропущено, и турки, благодаря англійскимъ инженерамъ, успѣли отлично укрѣпить впереди лежащія высоты. Кромѣ того, гористая и покрытая лѣсами мѣстность оказалась положительно неприступною. Атака была отбита турками съ большимъ урономъ для насъ, и движеніе впередъ было пріостановлено; часть войскъ Приріонскаго отряда была оттянута къ Карскому отряду, а остальной отрядъ отступилъ обратно на Мухозетатскія высоты, какъ на болѣе удобную позицію; отрядъ оборонялъ только свои позиціи и оставался такъ до объявленія перемирія.
Ч--скій полкъ не покидалъ своего отряда и, послѣ заключенія мирнаго трактата, вступилъ вмѣстѣ съ отрядомъ въ городъ Батумъ и занялъ его безъ военныхъ дѣйствій.
Прокофій оставался все время во фронтѣ. Съ товарищами онъ не особенно сходился, а былъ всегда занятъ какою-нибудь мелкою работой. Но вотъ однажды фельдфебель Фроловъ объявляетъ ему, что онъ зачисленъ деньщикомъ къ батальонному командиру, майору Теръ-Асанурову. Это обстоятельство его смутило: онъ зналъ батальоннаго за человѣка суроваго и неспокойнаго. Однако, разсужденій и протеста быть не могло. Черезъ часъ времени онъ очутился въ деньщичьей палаткѣ батальоннаго командира, перенесъ туда свои пожитки и размѣстился тамъ съ батальоннымъ горнистомъ и барабанщикомъ.
Майоръ, Мирзабекъ Абрамовичъ Теръ-Асануровъ, былъ изъ армянъ. Повидимому очень взыскательный и грубый человѣкъ, въ сущности онъ былъ скорѣе добръ, чѣмъ золъ. Его смуглая физіономія и черная голова наводили панику на Прокофія, неловкость и плохая сообразительность котораго часто приводили майора въ ярость. По свойственной ему грубости майоръ никогда не называлъ Семенова по фамиліи. Давая ему порученія, отдавая приказанія, онъ обращался къ нему съ такими словами: «Что ты тамъ, скотина, заснулъ что-ли?» Отдавая ему чистить платье, онъ непремѣнно прибавлялъ: «да ты не измажь мнѣ своими лапами воротника».
Изъ палатки майора Прокофій выходилъ всегда подавленный и весь въ поту отъ страха и волненія.
II.
правитьПослѣ вступленія полка въ Батумъ, майоръ Теръ-Асануровъ былъ назначенъ окружнымъ начальникомъ. Мирзабекъ Абрамовичъ былъ совершенно счастливъ этимъ назначеніемъ. Онъ почувствовалъ себя начальникомъ края. Манеры его немного смягчились. Грубыя выраженія и слова онъ сохранилъ только для одного Прокофія и то наединѣ. Занявъ довольно удобную квартиру, онъ передѣлалъ турецкое помѣщеніе на европейскій образецъ. Батумъ въ это время былъ объявленъ порто-франко. На пароходахъ французскихъ, австрійскихъ и турецкихъ привозили самые разнообразные товары. Предметы роскоши и комнатнаго убранства можно было пріобрѣтать весьма дешево. Пользуясь своими сбереженіями за военное время, Мирзабекъ Абрамовичъ накупилъ мебели, всякихъ занавѣсочекъ, салфеточекъ, лампъ, подсвѣчниковъ, посуды и всего, что нужно было для хозяйства и приличной обстановки начальника.
Потомъ Теръ-Асануровъ нанялъ себѣ повара изъ Кутаиси, имеретина, Бохву Хотерія, который готовилъ ему, кромѣ обыкновенныхъ блюдъ, еще грузинскія и армянскія.
Теръ-Асануровъ жилъ на холостую ногу и не ожидалъ скораго пріѣзда своей семьи, остававшейся въ Тифлисѣ. Къ обѣду онъ всегда приглашалъ кого-нибудь изъ подчиненныхъ — наиболѣе часто своего помощника, грузинскаго князя Амирамиби, человѣка бывалаго. Князь прежде долго жилъ въ Петербургѣ, былъ женатъ на русской и много понималъ во всемъ, что касалось приличной обстановки дома, вслѣдствіе чего-былъ полезенъ Теръ-Асанурову въ описываемое время.
Однажды, сидя съ княземъ Амирамиби послѣ хорошаго обѣда и попивая дешевые марсельскіе ликеры, Мирзабекъ Абрамовичъ подумалъ, что, имѣя такую прекрасную домашнюю обстановку, онъ могъ-бы легко задать обѣдъ своимъ знакомымъ. Эту мысль онъ поспѣшилъ сообщить Амирамиби, который ухватился за нее, сталъ развивать идею майора, утверждать, что на немъ, какъ на лицѣ оффиціальномъ, лежитъ прямая обязанность заботиться о сближеніи и объединеніи общества. Обѣдъ было рѣшено устроить черезъ недѣлю. Составили меню, списокъ приглашенныхъ: командиръ полка съ женою, три батальонныхъ, изъ нихъ двое съ женами, управляющій таможнею, агентъ общества нароходства, участковый начальникъ Аваловъ съ женою, за которою майоръ, въ качествѣ начальника, немного пріударялъ. Всѣхъ приглашенныхъ насчитывалось до четырнадцати человѣкъ. Губернатора рѣшили не приглашать, хотя Амирамиби доказывалъ, что было-бы очень умѣстно и хорошо пригласить и что онъ такой-же человѣкъ, какъ и всѣ; майоръ робѣлъ и не рѣшался увидѣть у себя за обѣдомъ такую особу.
На другой день майоръ въ новомъ сюртукѣ съ густыми эполетами ходилъ по городу и дѣлалъ приглашенія къ обѣду. Всѣ приготовленія, покупка провизіи дѣлались княземъ. Онъ пересталъ даже ходить на службу въ Окружное Управленіе, бѣгалъ по магазинамъ, искалъ цвѣтную капусту изъ Константинополя, заказывалъ необыкновенной величины ростбифъ и суфле-банке у кондитера, выбиралъ разные привозные консервы для закуски и салатъ. Работа кипѣла.
Наконецъ, ожидаемый съ такимъ волненіемъ день насталъ. Самъ майоръ не пошелъ въ окружное управленіе и вмѣстѣ съ княземъ Амирамиби и съ лакеемъ князя ставилъ и пригонялъ столы, взятые имъ изъ канцеляріи, накрывалъ ихъ скатертями и разставлялъ приборы. Теперь болѣе всѣхъ доставалось Прокофію. Самъ князь училъ его, какъ подавать блюдо съ лѣвой стороны персоны. Рѣшено было, что онъ будетъ разносить только блюдо съ ростбифомъ, потому что съ подносомъ, гдѣ будетъ разставлена подливка, горчица и соль, ему не совладать. Нѣсколько разъ Прокофій долженъ былъ продѣлывать маневръ съ пустымъ блюдомъ, поднося его съ лѣвой стороны князя. Наконецъ, когда онъ преодолѣлъ эту премудрость, ему приказали надѣть новый мундиръ и напялить на лапы нитяныя перчатки. Когда онъ пришелъ показаться, князя смутили его торчащіе вихры на головѣ, и онъ приказалъ примочить и пригладить ихъ, что Прокофій и попытался сдѣлать посредствомъ сапожной щетки. Наконецъ, было рѣшено между княземъ и майоромъ, что Прокофій ничего — сойдетъ. Все было установлено и закуска разставлена на особомъ столѣ. Князь побѣжалъ на короткое время домой, чтобы переодѣться, и вернулся одѣтымъ во фракъ. Этотъ костюмъ очень удивилъ Прокофія: ему еще не случалось видѣть фрака. Но еще болѣе его поразила какая-то складная высокая шапка, которую князь держалъ подъ мышкою. Фигура оттопыреннаго локтя лѣвой руки со шляпою подъ мышкой напоминала ему фигуру цыплятъ, которыхъ Бохва жарилъ на кухнѣ, вставивъ имъ подъ оттопыренное крылышко пупки.
Между тѣмъ майоръ поминутно выскакивалъ безъ сюртука въ столовую и съ волненіемъ слѣдилъ за княземъ, который собственноручно подправлялъ кое-что въ сервировкѣ. Майору необыкновенно пріятно было видѣть у себя такой торжественный столъ, онъ понималъ, что у него все такъ же, какъ у другихъ… быть можетъ даже лучше, думалось ему. Салфетки, совсѣмъ новыя, торчали, какъ за обѣдомъ у новобрачныхъ; цвѣты, вазы, фрукты и красиво разставленная закуска приводили его въ восторгъ; къ довершенію всего, полковой командиръ прислалъ ему хоръ музыкантовъ, которыхъ размѣстили подъ окнами въ саду.
— Благодарю, очень благодарю васъ, князь, за ваши труды и хлопоты, сказалъ Теръ-Асануровъ, пожимая руку князя.
— Помилуйте, Мирзабекъ Абрамовичъ, я такъ радъ быть вамъ полезнымъ, — отвѣтилъ князь и заговорилъ что-то скороговоркою по грузински, указывая на Прокофія. Майоръ засмѣялся; оба перешли въ кабинетъ и закурили папиросы въ ожиданіи пріѣзда гостей.
Первыми пріѣхали супруги Аваловы. Гости стали постепенно съѣзжаться. Послѣдними пріѣхали командиръ полка съ женою. Пока они раздѣвались и оправлялись, вышли имъ навстрѣчу, музыка заиграла полковой маршъ и командиръ съ женою вошли. Хозяинъ привѣтливо пригласилъ всѣхъ къ закускѣ. Князь безпрерывно выбѣгалъ смотрѣть, какъ разливаютъ супъ. Пирожки обнесли благополучно и майоръ таялъ отъ удовольствія.
Наконецъ, показался Прокофій съ громаднымъ блюдомъ ростбифа, вокругъ котораго были разложены картофель и каштаны; хрѣнъ завитками красиво бѣлѣлъ съ боку. Прокофій держалъ почему-то вилку въ правой рукѣ. Какъ училъ его князь, онъ поднесъ блюдо съ лѣвой стороны командирши полка. Но тутъ произошло нѣчто необычайное и совершенно непредвидѣнное. Прокофій самъ взялъ вилкой кусокъ ростбифа и положилъ командиршѣ на тарелку. Всѣ посмотрѣли съ удивленіемъ на Прокофія. У майора даже усы взъерошились и поднялись кверху, а глаза смотрѣли звѣремъ. Командирша съ недоумѣніемъ посмотрѣла на Прокофія. Произошла нѣмая сцена. Прокофій растерялся и почувствовалъ, что сдѣлалъ что-то не то, и чтобы поправить свою неловкость, спросилъ командиршу: «картошки и хрѣна хочешь?». Всѣ разразились хохотомъ…
Этому необыкновенному случаю на обѣдѣ майора Теръ-Асанурова суждено было имѣть серьезное значеніе въ жизни Прокофія. Майоръ понялъ, что онъ не могъ ограничиться такою прислугою; ему нуженъ былъ кто нибудь, кто могъ бы завѣдывать хозяйствомъ и ввелъ бы въ домѣ порядокъ. Майоръ рѣшилъ нанять подходящую женскую прислугу.
III.
правитьВсякій спѣшилъ пріѣхать въ Батумъ послѣ того, какъ онъ былъ занятъ русскими войсками. Пароходы, приходившіе изъ портовыхъ городовъ Чернаго моря, привозили съ собою толпы разнообразнаго народа. Батумъ не похожъ былъ на другіе русскіе города, гдѣ все было уже устроено и занято, гдѣ на всякую должность готовъ свой кандидатъ, гдѣ торговля взята уже въ руки кѣмъ-либо изъ купцовъ съ его наслѣдниками, гдѣ всякій клочекъ земли закрѣпленъ документами и т. д. Все должно было организоваться заново. Толпа искателей приключеній, съ желаніемъ захватить землю, пріобрѣсти служебную должность или найти торговую сдѣлку, наводняла возникающій русскій городъ. Всякій, кто потерпѣлъ какую-либо неудачу у себя дома, отъ какихъ-либо причинъ, даже отъ пьянства и любви, стремился въ Батумъ, лаская себя надеждою устроиться тамъ. Паспорта требовались таможнею только отъ прибывающихъ изъ за-границы; всѣ же остальные могли не стѣсняться видами на жительство, да и некому было ихъ провѣрять, — полиція не была еще вполнѣ сформирована. Плохіе домики Батума не могли вмѣщать въ себѣ все пребывающую толпу и масса простонародія всякой націи помѣщалась въ бухтѣ на фелюгахъ и баркасахъ.
Среди этой многолюдной толпы пріѣхала въ Батумъ одна дѣвушка, полька, по имени Полонія Ержевецкая; она была двадцати лѣтъ отъ роду, не дурна собою. Лицо ея было круглое, блѣдное, съ нѣсколько усталымъ выраженіемъ; ея синіе глаза смотрѣли необыкновенно кротко и привлекательно. Одѣта она была болѣе чѣмъ просто: изношенное шерстяное платье и платокъ, который покрывалъ ея голову и плечи, составляли весь ея туалетъ, а маленькій узелокъ заключалъ въ себѣ весь ея багажъ. Ѣхала она изъ Одессы; что она дѣлала тамъ, и какія неудачи и приключенія направили ее въ Батумъ, осталось тайной для всѣхъ, даже и впослѣдствіи. Изъ документа ея видно было, что она уроженка Радомской губерніи, дочь одного шляхтича. Образованія почти не получила и по-русски хотя и говорила, но съ большимъ акцентомъ.
Подъѣхавъ на пароходѣ къ Батуму, Полонія не знала, что ей дѣлать; никого изъ знакомыхъ у нея тамъ не было. На маленькой фелюгѣ она высадилась на берегъ. Денегъ у нея почти не было.
Было раннее утро въ мартѣ мѣсяцѣ. Весна была въ полной своей красотѣ и все въ полномъ цвѣту. Скаты горъ, окаймляющіе городъ Батумъ, были покрыты цвѣтущими фруктовыми деревьями. Воздухъ былъ совсѣмъ прозрачный и весь главный хребетъ, покрытый сверху снѣгомъ, блестѣлъ на солнцѣ. Тихая спокойная бухта съ зеркальною поверхностью довершала красоту картины. Фелюги, ловко направляемыя турками въ фескахъ, лавировали по всѣмъ направленіямъ бухты, спѣша высадить пріѣзжихъ пассажировъ. На берегу тѣснилась толпа разноплеменнаго народа. Пріѣзжій свѣжій пассажиръ могъ легко потеряться въ этой праздной толпѣ, которая неизвѣстно зачѣмъ кричала и ругалась. Въ такомъ положеніи очутилась и Полонія. Вступивъ на берегъ, она не знала, какъ ей пробраться сквозь толпу. Она слышала вокругъ себя говоръ и крики на неизвѣстномъ ей языкѣ и не знала, куда ей направиться и кого ей спросить. Съ трудомъ добралась она до магазина на берегу бухты, чтобы добиться какихъ-нибудь указаній, гдѣ ей остановиться. Ее направили въ гостинницу или, лучше сказать, простой деревянный баракъ. Комната, которую она заняла, походила скорѣй на карцеръ. Полонія достала подушку и прилегла отдохнуть. Но спать ей не хотѣлось, и она долго сидѣла, не шевелясь, глядя куда-то вдаль растеряннымъ и болѣзненно тоскливымъ взглядомъ. О чемъ она думала и что ее тревожило — осталось навсегда темнымъ и тайнымъ для всѣхъ.
Къ полудню солнце довольно сильно припекало на дворѣ. Полонія встала, умылась, оправила волосы, накинула платокъ на голову и пошла на поиски.
Пароходъ, который привезъ ее, стоялъ спокойно на рейдѣ, притянутый цѣпью къ баку. На берегу толпы уже не было. Входя въ нѣкоторые магазины и лавки, она справлялась, не проживаетъ-ли въ городѣ кто-нибудь изъ ея земляковъ. Ей указали на сапожника-поляка, къ которому она тотчасъ-же и направилась. Сапожникъ жилъ у самаго выѣзда изъ города. Ей пришлось проходить черезъ пустыя, не застроенныя улицы, или вѣрнѣе дороги, посреди которыхъ стояли палатки съ нашими войсками. Идя дальше, она зашла въ такую странную мѣстность, что положительно не могла дать себѣ отчета, куда она попала. Простыя лачужки и землянки, гдѣ жили абхазцы, рьяные мусульмане со своими работниками-неграми. Наконецъ, проходящіе солдатики указали ей домикъ, гдѣ проживалъ полякъ-сапожникъ. Очевидно, землякъ принялъ ее радушно и привѣтливо. Отъ него она узнала, что въ Батумѣ большой недостатокъ въ женской прислугѣ, что жалованье она можетъ получить хорошее и что въ такой прислугѣ нуждается самъ окружной начальникъ Теръ-Асануровъ, которому онъ шилъ сапоги.
Наговорившись вдоволь на своемъ родномъ польскомъ языкѣ съ сапожникомъ и его женою, Полонія поспѣшила идти къ окружному начальнику. Ей недолго пришлось разыскивать его. На дворѣ его дома она увидала небольшую кухню, куда она и вошла. Въ кухнѣ она нашла молодого имеретина, который, задравши ноги, лежалъ на своей койкѣ и курилъ. Это и былъ поваръ начальника — Бохва Хотерій, который только-что успѣлъ вымыть и убрать посуду и теперь наслаждался отдыхомъ. Увидѣвъ вошедшую молодую дѣвушку, онъ лѣниво привсталъ и спросилъ, что ей нужно. Полонія немного пріостановилась, — такихъ лицъ, какъ Бохва, она до сихъ поръ не видѣла. Красота его внѣшности ее невольно поразила. Бохва вторично спросилъ, что ей нужно. И когда, путаясь немного въ словахъ, она объяснила причину своего посѣщенія, Бохва просилъ ее обождать, потому что начальника не было дома. Полонія осталась обождать въ кухнѣ.
Бохва Хотерій былъ родомъ изъ Имеретіи, Кутаисской губерніи. Ему было всего двадцать два года, и онъ былъ дѣйствительно необыкновенно красивъ. Молодая, черная бородка и густые, волнистые, черные волосы окаймляли правильный овалъ лица. Цвѣтъ его былъ нѣжный, чистый, но немного смугловатый, съ ровнымъ румянцемъ во всю щеку; носъ прямой и тонкій. Но что въ особенности было въ немъ привлекательно, такъ это черные глаза и бѣлые зубы. Когда онъ смѣялся, ротъ его какъ-то наивно дѣтски раскрывался, и бѣлые зубы ярко свѣтились, а глаза получали особенный блескъ и нѣкоторую непривычную для насъ дикость выраженія. Полонія нѣсколько разъ взглядывала на него, и всякій разъ ее поражало это красивое лицо. Бохва былъ уже одѣтъ, чтобы идти шататься по набережной бухты. На немъ былъ черный бешметъ и сѣраго сукна черкеска съ серебряными хозырями. Онъ былъ граціозно и ловко подпоясанъ ремневымъ поясомъ съ серебряными украшеніями, на которомъ спереди висѣлъ кинжалъ. На головѣ была надѣта шапка изъ мелкой мерлушки. Этотъ красивый національный костюмъ какъ нельзя болѣе шелъ къ нему. Въ жестахъ и въ движеніяхъ его замѣтна была азіатская лѣнь. Округленность и грація его лѣнивыхъ движеній вполнѣ соотвѣтствовали его характерной фигурѣ. Полонія, сидя въ его комнатѣ, невольно любовалась имъ и рѣшительно не знала, съ чего начать разговоръ. Бохва развалился довольно небрежно на табуреткѣ, вынулъ папиросу и сталъ курить, приглядываясь въ свою очередь къ привлекательному молодому лицу Полоніи.
— Позвольте узнать, — спросила робко Полонія, правда-ли, что господину начальнику нужна женская прислуга?
— Не знаю, вѣдь жены у него тутъ нѣтъ, можетъ быть ему на время и другая «батона» нужна.
Полонія не знала, что «батона» значитъ по-грузински — госпожа или барыня, и поэтому не могла понять намека Бохвы. Но самъ онъ былъ очень доволенъ отвѣтомъ и сталъ улыбаться своею дѣтскою красивою улыбкою, показывая рядъ чудныхъ зубовъ. Полонія еще разъ взглянула на него и уже не могла оторваться отъ этого наивнаго красиваго лица. Бохва въ своемъ нарядѣ, видимо, передъ ней важничалъ. Въ его туземныя привычки не входило любезничать и ухаживать за женщинами. Онъ понималъ дѣло иначе, — такъ, что женщины должны ухаживать за мужчиною, а онъ могъ только дарить и поощрять ихъ своимъ вниманіемъ. Ему казалось унизительнымъ для достоинства мужчины позволять себѣ какую-нибудь нѣжность. Женщина была для него существомъ, стоящимъ гораздо ниже мужчины. Такъ смотрѣли на женщину у него на родинѣ, гдѣ рожденіе мальчика составляетъ всегда радость и гордость матери, рожденіе-же дѣвочки — стыдъ и горе, гдѣ мужчина съ дѣтства получаетъ превосходство надъ женщиною, которая съ дѣтства старается угождать и нравиться ему. Бохва совершенно безсознательно, по привычкѣ, думалъ, что не онъ, а женщина должна за нимъ ухаживать.
Съ такимъ дикаремъ; съ такимъ красивымъ дикаремъ судьба свела теперь Полонію. Она любовалась имъ, но еще не понимала его. Вообще все, что она видѣла за послѣдніе дни, было для нея ново, красиво, но непонятно и жутко.
Въ домѣ зашумѣли. Бохва догадался, что это вернулся его хозяинъ и поспѣшилъ проводить къ нему Полонію.
Майоръ, приглядѣвшись немного къ Полоніи, рѣшилъ про себя, что это экземпляръ не вредный и сталъ ласковымъ голосомъ разспрашивать ее: зачѣмъ она пріѣхала, откуда она родомъ, умѣетъ-ли служить, а также и на счетъ условій найма. Одно, что ему не понравилось, это маленькая неряшливость ея изношеннаго платья.
— Ну да ничего, — думалъ майоръ, — откормится тутъ, каналья, и будетъ, какъ слѣдуетъ. Въ условіяхъ найма они сошлись; майоръ указалъ ей небольшую порожнюю комнату и самъ даже принялъ участіе въ снабженіи ея необходимой обстановкой.
IV.
правитьНа другой-же день Полонія вступила въ отправленіе своихъ обязанностей, съ ревностью и стараніемъ. Она указывала Прокофію, что и какъ ему нужно дѣлать; прибрала буфетный шкафъ и посуду, сложила и сосчитала всѣ салфетки и скатерти, прибрала къ мѣсту все платье и бѣлье барина, установила и вычистила его комнату. О всякой тяжелой работѣ, ей не по силамъ, какъ напр. перестановка мебели и проч., которую исполнялъ за нее Прокофій, она ласково его просила и всегда потомъ благодарила за это. Непривычный къ ласковому обращенію, Прокофій исполнялъ ея желанія съ необыкновенною легкостью на душѣ и удовольствіемъ; ему даже съ непривычки неловко было, что его благодарятъ и просятъ. Теръ-Асануровъ самъ удивлялся, увидя, какъ въ нѣсколько дней его квартира приняла совсѣмъ другой видъ; онъ не понималъ, что случилось съ его болваномъ, который сохраняя все ту-же медвѣжью неловкость, исполнялъ, однако, все аккуратно и чисто. Полонія нравилась Теръ-Асанурову, онъ сталъ даже пріударять за нею. Но, къ счастію Полоніи, это продолжалось недолго, онъ самъ бросилъ свои преслѣдованія. Отчего такъ посчастливилось Полоніи — неизвѣстно; говорили въ Батумѣ, что ухаживанія майора за супругою г-на Авалова увѣнчались нѣкоторымъ успѣхомъ. Впрочемъ, вѣрить этому вполнѣ — трудно, потому что Батумъ уже началъ принимать нравы провинціальныхъ городовъ и уже начиналъ немного сплетничать. Однимъ словомъ, майоръ пользовался лишь умными услугами этой способной и аккуратной польки, но не болѣе.
Любимымъ для Полоніи развлеченіемъ было придти къ Бохвѣ на кухню и помочь ему въ его работѣ. Послѣ обѣда, убравъ со стола, она спѣшила туда, мыла, убирала и все дѣлала за Бохву. Въ короткое время Бохва такъ къ этому привыкъ, что сталъ принимать это за должное. Не стѣсняясь тѣмъ, что Полонія за него работала, онъ лежалъ на своей койкѣ или, сидя на ней, преважно курилъ. Правда, Полонію тянуло туда, ей нравилась близость Бохвы, она любила его наивную болтовню и его красивую улыбку. Бохва это видѣлъ и важничалъ; взамѣнъ ея труда онъ дарилъ ее своимъ вниманіемъ, немилосердно вралъ и хвастался, поддерживая этимъ свой авторитетъ и свое превосходство. Онъ не ухаживалъ за ней и не трогалъ ее, несмотря на то, что она ему немного нравилась. Иногда, когда ему надоѣдало врать, онъ бывало, встанетъ, чтобы идти гулять, и, проходя мимо, потреплетъ ее по плечу или по груди, подмигнетъ глазомъ и кивнетъ головою, какъ-бы говоря этимъ: «вотъ, молъ, какъ я тебя подарилъ своимъ вниманіемъ». И этотъ наивный жестъ, и все нравилось въ немъ Полоніи. Она чувствовала, что въ головѣ у нея творилось что-то неладное. Она удивлялась иногда несообразности и странности его разсказовъ, но вѣрила имъ и видѣла во всемъ что-то особенное и красивое, хотя и не совсѣмъ понятное для себя.
Когда Бохва уходилъ и баринъ не оставался дома, Полонія проводила вечеръ съ Прокофіемъ — ласково разспрашивая его обо всемъ. Часто она жалѣла Прокофія, ее возмущали обращеніе съ нимъ майора и, въ большинствѣ случаевъ, несправедливыя притѣсненія. Она утѣшала его, называя его «мой бѣдный Прокоша». Иногда она оставляла Прокофію остатки отъ обѣда и ей пріятно было видѣть, какъ ея Прокоша съ благодарностью уплеталъ эти остатки.
Вообще надо сказать, что присутствіе Полоніи въ домѣ измѣнило обыденную домашнюю жизнь всѣхъ, и всѣ по своему полюбили ее. Странно было смотрѣть на разноплеменность всѣхъ обитателей этого дома. Самъ баринъ — армянинъ, два его конвойныхъ — аджарцы, деньщикъ — русскій, поваръ — имеретинъ, горничная — юлька; но въ совмѣстной жизни этихъ людей никогда не возбуждался національный антагонизмъ: всѣ они жили интересами и чувствами общечеловѣческими и обыденными.
Такимъ образомъ прошелъ мѣсяцъ. Однажды Прокофій узналъ въ ротѣ, куда забѣгалъ иногда къ своимъ товарищамъ, что пришелъ приказъ объ увольненіи въ безсрочный отпускъ рекрутовъ 1876 года. Прежде онъ отнесся-бы къ этому равнодушно, но теперь онъ очень обрадовался и мечталъ, какъ онъ заведетъ себѣ лошадку и дроги и на Батумской пристани займется извозомъ товаровъ съ пароходовъ. Домой ѣхать онъ и не предполагалъ, считая работу здѣсь выгодной. Мечталъ жениться, обзавестись домкомъ и т. д. Полонія ему сочувствовала, онъ чистосердечно посвящалъ ее во всѣ свои мечты и планы будущаго. Никогда Прокофію такъ легко не дышалось, такъ хорошо не жилось, какъ теперь.
V.
правитьНа дворѣ былъ жаркій майскій день; воздухъ былъ влажный, оранжерейный и поры на тѣлѣ какъ-бы разбухли отъ жары и влаги.
Послѣ обѣда Полонія поспѣшила по своему обыкновенію на кухню, чтобы помочь Бохвѣ убраться. Онъ, какъ и всегда, лежалъ на своей койкѣ и курилъ. Полонія молча дѣлала свое дѣло. Бохва тоже молчалъ и смотрѣлъ на нее какимъ-то особенно страннымъ, непривычнымъ взглядомъ, какъ будто что-то замышляя; наконецъ, онъ всталъ и, подойдя къ ней, слегка обнялъ ее. Полонія продолжала мыть кострюли и, граціозно повернувшись въ его сторону, улыбнулась ему. Бохва обнялъ ее крѣпче, сильнымъ движеніемъ привлекъ къ себѣ и посадилъ возлѣ себя на койку…
— Какой ты странный сегодня, — сказала ему Полонія, — ты такъ странно на меня смотришь.
Бохва ничего не отвѣтилъ, онъ охватывалъ, обнималъ и нетерпѣливыми движеніями рвалъ верхъ ея платья.
Полонія испугалась и рванулась отъ него назадъ, Бохва вцѣпился въ нее сильнѣе.
Полонія чувствовала, какъ его руки и пальцы превратились въ стальныя клещи, какъ всякое прикосновеніе ихъ причиняло ей сильную боль; она видѣла, какъ его красивое лицо безсознательно съ дикимъ взглядомъ и звѣрскимъ выраженіемъ глазъ скользило по ея груди и плечамъ и слышала какой-то ласковый, но непонятный ей говоръ на чужомъ языкѣ…
Когда она пришла въ себя, то увидѣла, что въ кухнѣ никого нѣтъ. Бохва ушелъ, ускользнулъ отъ нея, какъ будто устыдился за оказанную ей, по его понятіямъ, ласку и нѣжность.
Полонія съ ужасомъ замѣтила, что все платье ея было изодрано.
Она вскочила и побѣжала въ свою комнату, боясь попасться кому-нибудь на глаза, но въ дверяхъ дома наткнулась на Прокофія.
— Полася? что съ тобою? — крикнулъ онъ ей.
— Не спрашивай, ради Бога, — могла она только отвѣтить и быстро скрылась въ свою комнату.
Прокофій сразу ничего не понялъ и пошелъ въ кухню, откуда, онъ видѣлъ, выскочила Полонія. Что-то больно кольнуло его внутри; этого чувства боли онъ еще никогда не испытывалъ. Съ непривычною для него быстротою онъ вбѣжалъ въ кухню и, не сознавая ничего, блуждалъ по ней глазами. Вдругъ онъ все понялъ; онъ почувствовалъ, какъ будто его кто-то сильно ударилъ, и этотъ ударъ его ошеломилъ. Что-то грызло его внутри. Онъ медленно поплелся въ свою каморку, улегся на свои нары и долго ворочался, скрипя досками. Какой-то неопредѣленный хрипъ, сморканіе и сопѣніе доносилось въ этотъ вечеръ до комнаты Полоніи.
VI.
правитьВремя незамѣтно двигалось впередъ. Прошло еще четыре мѣсяца, и въ Батумѣ наступила прекрасная осень, лучшее время въ году, когда нѣтъ палящей жары; въ садахъ и поляхъ обиліе фруктовъ, вина и хлѣба, и во всѣхъ уголкахъ виденъ созрѣвшій виноградъ. Въ торговлѣ замѣтно оживленіе, всѣ заняты, всѣ веселы.
Въ домѣ Теръ-Асанурова не произошло ничего особеннаго — всѣ жили, какъ и прежде, обыденною своею жизнью. Прокофій получилъ свой безсрочный отпускъ и только временно доживалъ и дослуживалъ у майора.
Только съ Полоніею произошла большая перемѣна; она была неузнаваема; трудно было узнать въ ней прежнюю красивую свѣжую дѣвушку: кругленькія щечки ея впали, глаза сдѣлались мутными, безпокойными. Стройная талія ея настолько увеличилась въ объемѣ, что положеніе ея стало слишкомъ очевиднымъ. Въ головѣ ея все мутилось, и едва-ли она сознавала тотъ путь, по которому шла, привязавшись къ такому человѣку, какъ Бохва. Часто она думала о немъ. Теперь она узнала его вполнѣ, но чѣмъ болѣе бранила его и возмущалась въ душѣ, тѣмъ болѣе ее тянуло къ нему.
Часто она жаловалась ему на свое положеніе, указывая на невозможность оставаться въ домѣ, упрекала его за холодность и равнодушіе къ ней и къ ея положенію, но, несмотря на самые грубые отвѣты Бохвы, на его равнодушіе, а иногда и дерзкое обращеніе, она не могла отъ него отвязаться. Случалось, что Бохва послѣ горькихъ слезъ и докучливыхъ жалобъ вытолкнетъ ее дерзко изъ кухни, и самъ, припѣвая мотивъ лезгинки, пойдетъ себѣ шляться по городу. Вся эта исторія и связь начинали серьезно надоѣдать Бохвѣ, и онъ помышлялъ, какъ-бы отвязаться отъ Полоніи.
Однажды, когда Полонія въ порывѣ отчаянія осыпала его упреками и, вцѣпившись въ его черкеску, не выпускала идти гулять, онъ сильнымъ толчкомъ вышвырнулъ ее изъ кухни.
На другой день, покупая провизію на базарѣ, онъ купилъ хорошую черкескую нагайку и повѣсилъ ее у себя въ кухнѣ на видномъ мѣстѣ: «Этихъ маладрахли учить надо, — думалъ онъ, — а не то нашему брату жрать не дадутъ: нѣдь, какъ она вцѣпилась, сволочь, — какъ кошка! — Кто просилъ ее, сама на шею вѣшалась, а теперь лѣзетъ, не знаетъ сама, чего хочетъ. Только попробуй еще разъ, такъ я тебя такъ угощу, что своихъ не узнаешь. — Кто я? — не польская какая-нибудь крыса, а имеретинъ» — такъ разсуждалъ про себя Бохва — приготовляя обѣдъ и посматривая на свое пріобрѣтеніе, которое висѣло у него на глазахъ. Послѣ обѣда вошла Полонія. Бохва лежалъ и курилъ, выпуская громадныя облака дыма. Оба молчали. Полонія прибирала посуду, а по лицу ея ручьемъ лились слезы.
— Послушай, Бохва, за что ты меня мучаешь? за то. что я, какъ дура, полюбила тебя? Вѣдь у насъ скоро ребенокъ будетъ, сказала она кротко и тихо.
Похва молчалъ.
— Да неужели-же въ тебѣ даже и жалости нѣтъ. Да ты посмотри на меня, — куда-же я дѣнусь? Я ничего отъ тебя не прошу, будь хоть ласковъ со мною. Не звѣрь-же ты.
— Ну, ну не ругаться, мамадзахли, а не то я тебѣ покажу, кто я! закричалъ Бохва, указывая на нагайку. — Всю шкуру съ тебя сдеру. У насъ, ты знаешь, какъ учатъ такихъ, какъ ты?
Полонія посмотрѣла на стѣну и остолбенѣла отъ ужаса и стыда. Она взглянула на Бохву и, увидѣвъ его хищное и наглое лицо, молча выбѣжала изъ кухни.
Въ это время въ окно кухни смотрѣлъ Прокофій, который въ послѣднее время безпокойно и зорко слѣдилъ за Полоніей. Онъ слышалъ, какъ Бохва угрожалъ Полоніи нагайкою, и вся душа его кипѣла отъ негодованія.
VII.
правитьВечеромъ къ майору зашелъ князь Амирамиби, одѣтый во фракъ и со шляпою подъ мышкою. Майоръ тоже одѣвался въ эполеты, — они собирались къ губернатору на вечеринку. Уходя, майоръ приказалъ его ждать вечеромъ съ самоваромъ. Онъ любилъ, придя домой, какъ слѣдуетъ напиться чаю.
Проводивъ барина, Прокофій пошелъ и прилегъ въ своей каморкѣ.
Прежде онъ воспользовался-бы вечеромъ, чтобы заснуть, но теперь ему не спалось и онъ вертѣлся съ боку на бокъ. Онъ думалъ о томъ, что вскорѣ его ожидаетъ полная свобода, такъ какъ онъ долженъ идти въ запасъ. Ему въ голову не приходило идти обратно въ деревню, въ работники къ брату. Онъ мечталъ, что на свои маленькія сбереженія, источникомъ которыхъ были проценты, получаемые имъ съ лавочника и булочника за забранные у нихъ для барина товары, онъ купитъ лошадь и дроги, чтобы заняться извозомъ, и другія мечты шевелились въ его воображеніи. Онъ чувствовалъ, что готовъ былъ-бы всѣмъ на свѣтѣ пожертвовать, если-бы Полонія пошла за него замужъ. Его не стѣснило-бы и то положеніе, въ которомъ она теперь находилась. Онъ помирился-бы съ этимъ, онъ могъ-бы любить ее и работать для общаго счастія. Правда, его мучила мысль: зачѣмъ она занята этимъ негодяемъ? Неужели она не видитъ, какой онъ скверный человѣкъ? Но мечта о счастьѣ, боролась въ немъ съ этими тяжелыми чувствами, и ему все казалось, что дѣло какъ-нибудь само-собою обойдется и устроится. Ему вспоминался его маленькій племянникъ, съ которымъ онъ игралъ дома, вспоминалось, какъ онъ цапалъ его маленькими рученками и какъ онъ самъ на четверинкахъ изображалъ ему собаку или страшнаго волчищу. Ему самому захотѣлось имѣть такого мальчишку и возиться съ нимъ, тогда онъ устроится домомъ и будетъ самъ по себѣ свободенъ, работать и трудиться на себя и на свою будущую семью… Мечты росли, расплывались и переходили въ крѣпкій сонъ.
Вдругъ Прокопій съ ужасомъ проснулся отъ жалкаго, пронзительнаго человѣческаго крика. Онъ вскочилъ и, не помня себя, побѣжалъ на этотъ крикъ въ кухню. То, что онъ увидѣлъ тамъ совершенно помутило его разсудокъ: Бохва, съ налившимися кровью глазами, билъ нагайкой Полонію, которая дрожа и корчась, жалась лицомъ къ стѣнѣ. Прокофій вбѣжалъ и, весь блѣдный отъ напряженія, схватилъ Бохву за горло. Полонія едва успѣла выскочить. Прокофій самъ не зналъ до сихъ поръ своей физической силы. Растерявшійся Бохва безсильно задыхался подъ его желѣзными пальцами. Лицо его вдругъ посинѣло. Прокофію стадо жутко. Ему показалось, что Бохва умираетъ. Онъ раздраженно отшвырнулъ его отъ себя и выбѣжалъ изъ комнаты. Онъ спѣшилъ въ комнату Полоніи, чтобы узнать, что съ ней. Онъ засталъ ее, всю блѣдную, за тревожною и спѣшною работой: она собирала въ узелъ свои пожитки.
— Что ты дѣлаешь, Полося? — безпокойно спросилъ онъ.
— Ухожу — видишь…
— Подожди, милая ты моя… Посмотри, какъ этотъ анаѳема тебя исполосовалъ, куда ты такая пойдешь? дай хоть провожу тебя…
— Не надо, не надо, Прокоша. — говорила она, — только приведи мнѣ скорѣе дроги; ноги дрожатъ, идти не могу, говорила Полонія заливаясь слезами.
Прокофій самъ едва могъ удерживаться. Онъ чувствовалъ какой-то приливъ къ глазамъ, вѣки его дрожали, и сердце замирало.
Дроги онъ привелъ и положилъ на нихъ пожитки Полоніи. Волненіе душило его, и онъ молча смотрѣлъ на дрожащую Полонію.
Полонія подошла къ нему и обняла его: — «Прощай, Прокоша, будь счастливъ, никогда не забуду твоей доброты… Если что нужно будетъ, скажи барину, что я буду у сапожника. А здѣсь — самъ видишь»…
Дроги тронулись и Полонія уѣхала.
Когда майоръ вернулся домой, Прокофій доложилъ ему объ отъѣздѣ Полоніи и о поведеніи Бохвы; майоръ не на шутку разсердился и на другое-же утро расчиталъ и выгналъ Бохву. Прокофій сталъ настоятельно просить майора отпустить и его.
— Куда тебѣ, дураку, одному жить? — говорилъ майоръ, подожди я мѣсто тебѣ найду.
Но Прокофій настаивалъ на своемъ; жизнь въ этомъ домѣ одному стала ему тяжела. Черезъ недѣлю онъ получилъ свой билетъ и сталъ свободнымъ работникомъ въ Батумѣ.
Нѣсколько разъ Прокофій посѣщалъ сапожника, чтобы узнать, что дѣлаетъ Полонія, но видѣть ее не могъ, ему говорили, что она очень больна. Въ послѣдній разъ, когда Прокофій пришелъ освѣдомиться о ней, ему сказали, что она уѣхала неизвѣстно куда: это извѣстіе совсѣмъ поразило Прокофія, и онъ долго не могъ придти въ себя.
VIII.
правитьБатумъ быстро застраивался домами и не по днямъ, а по часамъ превращался въ большой торговый портовый городъ. Производились уже работы по постройкѣ желѣзной дороги для соединенія съ Поти-Тифлисской линіей. На пристани всегда было большое оживленіе. Какъ въ порто-франко, туда свозился даже строительный матеріалъ изъ за-границы. Всѣ склады, сараи и пустопорожнія мѣста были завалены иностранными матеріалами и произведеніями. Мелкій каботажъ работаетъ усиленно, перевозя въ Мингрелію и Гурію контрабанду, а оттуда перевозилась контрабанда и въ большіе города Закавказья. Кордонная цѣпь, разставленная по берегу Чернаго моря до Поти, не могла бороться съ наплывомъ привозимой контрабанды; стычки и убійства на постахъ были случаями заурядными.
Стоялъ октябрь. Природа предвѣщала зиму, нѣкоторыя деревья уже начинали терять свой листъ. Дни стояли прекрасные, не ощущалось ни жары, ни холоду, хоть дожди набѣгали болѣе часто.
Въ ожиданіи работы, на пристани сидѣло много людей, называемыхъ нуши или носильщики; ихъ нанимали и поденно и задѣльно для выгрузки товара съ приходящихъ судовъ. Въ числѣ этихъ рабочихъ находился и нашъ Прокофій; онъ былъ хорошій рабочій и вырабатывалъ иногда болѣе рубля въ день; конечно, этихъ денегъ онъ не проживалъ на себя и дѣлалъ маленькія сбереженія. — Жизнь его была тяжелая рабочая и суровая, но свободная, а онъ не жаловался. Около мѣсяца онъ занимался своимъ дѣломъ и съ ранняго утра приходилъ на пристань. Все старое, прожитое въ домѣ Теръ-Асанурова, вспоминалось ему иногда, но все рѣже и рѣже.
Про судьбу Полоніи онъ ничего не зналъ. Послѣ того, какъ сапожникъ объявилъ ему, что она уѣхала неизвѣстно куда, онъ былъ увѣренъ, что ея въ городѣ нѣтъ, а слѣдовательно для него не было никакой надежды ее увидѣть. Всѣ мечты его лопнули, какъ мыльный пузырь. Онъ и не помышлялъ теперь пріобрѣтать на свои денежныя сбереженія лошадь и дроги, особенно стараться теперь было не для кого и не для чего.
Масса народу суетилась на пристани около пришедшаго парохода. Носильщики толпились, ругались и безъ церемоніи сбивали съ ногъ того, кто подвертывался имъ на пути. Прокофій несъ товаръ на спинѣ, пересѣкая набережную; вдругъ онъ замѣтилъ на берегу нѣкоторую суету, и народъ разступался, освобождая кому-то дорогу. Онъ увидалъ окружнаго начальника Теръ-Асанурова, который шелъ по набережной, прямо навстрѣчу ему, сопровождаемый своими двумя конвойными аджарцами.
— Вотъ, дуракъ, чѣмъ занимается, — крикнулъ онъ ему. — Ну что ты, дурень! развѣ чище работы не нашелъ?
— Здравіе желаю, ваше высокоблагородіе! — закричалъ Прокофій, увидѣвъ майора
— Здравствуй! ну что ты, болванъ, спину себѣ ломаешь?
— Ничего не подѣлаешь, ваше высокоблагородіе! надоть работать, не сидѣть-же не жравши.
— Не про это, тебѣ дураку, толкуютъ. Конечно не такъ тебѣ сидѣть, да зачѣмъ работу-то такую подлую себѣ выбралъ. — Сказавъ это, майоръ немного задумался и спросилъ:
— А ты къ вечеру свободенъ?
— Такъ точно, ваше высокоблагородіе!
Уходя майоръ продолжалъ добродушно ругаться.
Къ вечеру Прокофій пріодѣлся и отправился на квартиру къ майору.
Его позвали въ кабинетъ; тамъ онъ увидалъ другого инженернаго полковника, съ которымъ майоръ пилъ чай и разговаривалъ.
— Ну вотъ тотъ дурень, о которомъ я тебѣ говорилъ, — обратился майоръ къ полковнику. — Хоть я его и ругаю, но онъ себѣ ничего, добрый малый и, если можешь, то пристрой его какъ-нибудь.
— Хорошо, съ удовольствіемъ. Я могу его помѣстить будочникомъ на желѣзной дорогѣ. Не знаю только, женатъ-ли онъ, — вѣдь холостыхъ, одинокихъ, у насъ на эти мѣста не берутъ, — сказалъ инженерный полковникъ.
— Ну сдѣлай что-нибудь, пристрой его куда-нибудь. Да что-жъ ты, свинья этакая, не женился до сихъ поръ? видишь, счастіе свое проморгаешь? — обратился онъ къ Прокофію.
У Прокофія даже подъ колѣнами тряслось отъ волненія; онъ едва вѣрилъ тому, что слышалъ. Быть будочникомъ, имѣть свой домикъ, свое хозяйство, это казалось ему чѣмъ-то несбыточно прекраснымъ, и сознаніе, что это счастье можетъ сейчасъ-же ускользнуть отъ него, совершенно отуманило его мозгъ..
— Ваше высокоблагородіе, у меня невѣста есть, я женюсь, — вдругъ, неожиданно для себя, совралъ Прокофій.
— Видишь-ли, какъ не глупъ, а дѣло знаетъ! Такая морда, а тоже женится! Ну и прекрасно, — смѣялся майоръ.
— Хорошо! какъ женишься, приходи ко мнѣ въ полкъ и тогда я тебя помѣщу на мѣсто будочника, — обѣщалъ полковникъ.
— Ну, а теперь благодари полковника и проваливай къ чорту.
— Покорнѣйше благодарю, — крикнулъ весело Прокофій. Не чувствуя ногъ подъ собою, выскочилъ онъ изъ кабинета майора.
Но придя домой, Прокофій вспомнилъ, однако, что радоваться ему было еще нечего. Насчетъ невѣсты онъ совралъ, а между тѣмъ не найти жены, значило оказаться въ самомъ невозможномъ положеніи передъ майоромъ и полковникомъ и лишиться обѣщаннаго благополучія.
Именно въ этомъ тяжеломъ, безвыходномъ положеніи застаетъ его начало нашего разсказа.
IX.
правитьДня три проходилъ Прокофій въ этомъ тяжеломъ раздумьѣ. Даже работа у него не клеилась; онъ безпрестанно садился, отдыхалъ и задумывался, какъ быть.
Рано утромъ онъ пришелъ на пристань, усѣлся на рядъ сложенныхъ досокъ и ожидалъ найма на работу. Солнце едва показалось изъ-за горъ. Тишина была полная, оживленное портовое движеніе еще не началось; эта тишина нарушалась иногда плескомъ веселъ проходящихъ фелюгъ и шумнымъ кувырканьемъ дельфиновъ на морской поверхности.
Къ нему подошли два рабочихъ звать его на выгрузку лѣсного матеріала съ греческаго паруснаго судна; онъ лѣниво отвѣтилъ, что сейчасъ придетъ, а самъ остался все-таки сидѣть.
— Нѣтъ, придется идти въ Поти, — рѣшилъ онъ, — и сказать полковнику, что невѣсты у меня нѣтъ, придется тогда одному оставаться тутъ и ломать свою спину, таскать грузы, — думалъ Прокофій и собирался уже идти къ греческому судну.
Вдругъ глаза его случайно упали на фигуру проходившей мимо женщины, при видѣ которой что-то вдругъ зашевелилось у него въ сердцѣ.
Когда женщина подошла ближе, для Прокофія не оставалось болѣе никакого сомнѣнія и онъ громко крикнулъ: «Полося!»
Дѣйствительно это была Полонія. Она быстро обратилась къ нему: — Прокоша, это ты? — спросила она радостно.
— Да развѣ ты не уѣхала? Да развѣ ты тутъ? Какъ тебѣ не стыдно, что ты мнѣ этого не сказала?.. Посмотрика-съ, какая ты дохлая стала, да больная.
Дѣйствительно на Полоніи лица не было, она была худа и блѣдна, какъ смерть. Глаза ея ушли куда-то совсѣмъ внутрь, и подъ глазами образовались темныя пятна. По всему замѣтно было, что она прошла чрезъ тяжелую болѣзнь.
Полонія сѣла рядомъ съ Прокофіемъ и понемногу съ нимъ разговорилась. Нѣсколько разъ приходили рабочіе и звали Прокофія на выгрузку товара, но оторвать его теперь отъ Полоси не представлялось возможнымъ.
— Ну, а какъ-же ребенокъ у тебя есть?
— Нѣту, нѣтъ. Не спрашивай, Прокоша, надо все это забыть, — прервала его быстро Полонія. — Мнѣ тяжело, стыдно обо всемъ этомъ вспоминать и говорить. Поэтому я и просила сапожничиху сказать и тебѣ и другимъ, что я уѣхала и меня въ городѣ нѣтъ.
— Что ты, Полося, чего тебѣ меня стыдиться? я объ тебѣ измучился совсѣмъ.
— Ну а ты мнѣ разскажи про себя: когда ты ушелъ отъ Мирзабекъ Абрамовича? — спросила Полонія.
Прокофій разсказалъ, какъ онъ отпросился уйти отъ майора, сталъ работать на пристани и какъ встрѣтился впослѣдствіи съ майоромъ, устроившемъ ему мѣсто будочника, котораго онъ не могъ принять, не будучи женатымъ.
Полонія слушала его со вниманіемъ, грустно и задумчиво.
Нѣсколько разъ Прокофій принимался говорить что-то путанное, но ничего понятнаго изъ его рѣчи не выходило.
Полонія молча размышляла.
Наконецъ Прокофій собрался съ духомъ и разомъ спросилъ:
— Полося, ну а ты что про это скажешь — ты-бъ за меня не пошла?
— На что тебѣ нужна такая дохлая жена, какъ я? — сказала съ грустью Полонія.
— Да ты только скажи, что хочешь, а тамъ видно будетъ, какъ дѣло.
— Прокоша, ты добрый, ты хорошій, съ тобою жить я могу. Мнѣ бы только уѣхать, никого-бы тутъ не видѣть. Душа моя вся изныла и измучилась. Хоть съ тобою въ жизни отдохну. Я согласна, Прокоша, только скорѣе уѣдемъ отсюда.
— Да это — небось. Попу завтра скажемъ насчетъ свадьбы, а тамъ съ первымъ пароходомъ въ Поти уѣдемъ. Ты, Полося, небось! все дѣло обдѣлаемъ начисто, — заговорилъ весело Прокофій. — Знаешь, какъ явлюсь къ начальнику въ Поти, да объявлюсь женатымъ, такъ меня сейчасъ на мѣсто зачислятъ и будку укажутъ.
На другой день, безъ всякихъ затѣй, состоялась свадьба Прокофія и Полоніи въ греческой церкви, потому что русской въ Батумѣ еще не было. На третій день они уже шли на пароходъ въ Поти. Черезъ короткое время исполнилась завѣтная мечта Прокофія; онъ получилъ мѣсто будочника около станціи Чаладиди на Поти-Тифлисской желѣзной дорогѣ.
X.
правитьПрошло три года мирной и благополучной жизни Прокофія съ женой. У нихъ былъ сынишка двухъ лѣтъ, Николка. Все свое время и сердце Полонія отдавала этому ребенку. Теперь жизнь ея была спокойна и полна. Рожденье ребенка окончательно примирило ее съ судьбою. Прокофій былъ болѣе чѣмъ счастливъ и доволенъ своимъ существованіемъ.
Сторожевая будка Прокофія, расположенная въ верстѣ отъ станціи Чаладиди, стояла въ мертвой глуши. За него разстилались безбрежные, великолѣпные лѣса, перемежающіеся болотами. Глубокая тишина нарушалась только гуломъ и грохотомъ проносившихся поѣздовъ, далекимъ свистомъ локомотива. Самая будка, въ которой они жили, была довольно удобно расположена. У входной двери былъ навѣсъ вродѣ балкона. Затѣмъ шла довольно помѣстительная комната съ печью посрединѣ. Изъ этой комнаты шла дверь въ довольно обширную кладовую безъ дверей и оконъ. Тамъ помѣщались широкія нары, на которыхъ была послана чистая постель, гдѣ спали всѣ трое.
День шелъ за днемъ, не принося съ собою ничего особенно новаго. Время свое Прокофій съ женою считали по поѣздамъ, которые проходили мимо и которые они встрѣчали исправно съ флагами и фонаремъ.
Одно только значительное событіе нарушило за все это время мирную жизнь будочника. Однажды вечеромъ Прокофій вышелъ съ фонаремъ, чтобы встрѣтить проходящій товарный поѣздъ и сталъ на свою позицію. На открытыхъ платформахъ везли изъ Поти на линію шпалы. Изъ средины положенныхъ въ порядкѣ шпалъ одна постепенно высовывалась отъ тряски. По несчастной случайности, она пришлась какъ разъ на такой высотѣ, что, проѣзжая мимо, ударила съ страшною силою Прокофія по головѣ. Онъ замертво упалъ на землю.
Долго проболѣлъ Прокофій, лежа въ кутаисской больницѣ. У него были большія поврежденія наружныхъ покрововъ головы и верхнихъ наслоеній черенныхъ костей. Полонія съ ребенкомъ помѣстилась въ Кутаисѣ близъ больницы и во все время болѣзни мужа не покидала его. Когда Прокофій уже сталъ выздоравливать, начальникъ дистанціи посѣтилъ его въ больницѣ и сказалъ ему, чтобы онъ не смѣлъ заявлять и подавать какія либо прошенія по поводу того, что съ нимъ случилось, — иначе онъ потеряетъ свое мѣсто. Полковникъ убѣдилъ Прокофія, что онъ круглый дуракъ: считаетъ воронъ въ то время, когда проходитъ поѣздъ и потому не могъ замѣтить, какъ шпала высунулась наружу! Однимъ словомъ, полковникъ порядочно выругалъ Прокофія, но потомъ смилостивился и даже обѣщалъ выдать ему вознагражденіе въ пятьдесятъ рублей и жалованье за прогульный мѣсяцъ. Прокофій не только успокоился, но и страшно обрадовался; шутка сказать — пятьдесятъ рублей награды!
Черезъ нѣкоторое время, ему дѣйствительно выдали пятьдесятъ рублей. Прокофій не зналъ, что могъ искать съ управленія дороги за увѣчье судебнымъ порядкомъ, что ему могли-бы присудить довольно значительную сумму или пожизненную пенсію. Онъ забылъ всѣ свои страданія и мучительную болѣзнь и, какъ ребенокъ, обрадовался этимъ деньгамъ, мечтая о томъ, что у нихъ вмѣстѣ съ прежнимъ сбереженіемъ образуется цѣлый капиталъ — около ста рублей. Почти каждый вечеръ Полонія открывала свой сундучекъ и повѣряла деньги и потомъ бережно складывала ихъ на мѣсто.
Вся радость, всѣ мечты Полоніи сосредоточивались въ сынѣ. Это былъ единственный свѣтъ ея жизни. Она мечтала воспитать его и вывести изъ той среды, въ которой ей самой суждено было проводить свою дальнѣйшую жизнь. Но для этого нужны были средства и вотъ эти средства она копила и берегла пуще глаза. Потерять эти деньги значило для нея потерять все свое будущее.
Дѣйствительно, миловидный мальчикъ своего наружностью напоминалъ немного мать: въ немъ видна была нѣкоторая изнѣженность, черты лица были тонки, кожа прозрачна. Онъ напоминалъ Полоніи дѣтей ея дорогой родины, Польши, и это еще болѣе привязывало Полонію къ сыну. Прокофій любилъ сына страстно и посвящалъ ему все свободное время, но онъ скорѣе имѣлъ видъ дядьки, приставленнаго къ барчуку, чѣмъ отца. Иногда, сидя за обѣдомъ и выпивая рюмку сивухи, онъ нарочно, шутя, подносилъ къ носу ребенка свою рюмку, и когда тотъ дѣлалъ гримасу, морщился, Прокофій приходилъ въ восторгъ и съ гордостью говорилъ женѣ: — «Вотъ сейчасъ видно, что барчукъ, вишь его какъ отъ нашей сивухи-то коробитъ!» — Полонія смѣялась, ласково смотрѣла на ребенка и еще крѣпче прижимала его къ себѣ.
XI.
правитьОднажды, въ теплый лѣтній вечеръ, къ Прокофію зашелъ товарищъ и сосѣдъ его по сторожевой будкѣ — грузинъ Арчилъ Лолуа, чтобы вмѣстѣ идти смотрѣть на оплакиванье умершаго князя Коченидзе. Князья Коченидзе были богатые уважаемые въ округѣ помѣщики, и «оплакиванье» стараго князя, по мѣстному обычаю, должно было представлять зрѣлище довольно рѣдкое и очень любопытное. Прокофій и Лолуа, съ которымъ онъ былъ въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ, весело пустились въ путь, передавъ свои обязанности женамъ.
Все, что Прокофій увидѣлъ за этотъ день, было для него такъ ново и такъ удивительно, что онъ чувствовалъ себя, какъ во снѣ. Толпы народа на дворѣ, духовенство вокругъ гроба, стоявшаго въ полутемной комнатѣ, женщины въ оригинальныхъ траурныхъ уборахъ и подъѣзжающія кавалькады князей и дворянъ-сосѣдей со свитами, плачъ и громкое причитаніе вдовы при встрѣчѣ гостей, высокопарные рѣчи надъ гробомъ — все это казалось Прокофію сказочно-интереснымъ и занимательнымъ. Онъ долго шатался между пріѣзжими, то робко заглядывая въ княжескіе покои, то приставая къ кучкамъ народа, толпившагося на дворѣ.
Уже смеркалось, когда Прокофій съ своимъ товарищемъ, наглядѣвшись вдоволь на князей и дворянъ, пошли осматривать приготовленія, которыя дѣлались для обѣда всему прибывшему на отпѣваніе народу.
По всему двору были поставлены наскоро сдѣланные столы и скамейки. На задней половинѣ двора стояли котлы, гдѣ варилось мясо и были приспособлены треножники, чтобы вертѣть и жарить шашлыки изъ мяса, баранины и разныхъ птицъ. Нѣсколько поваровъ суетились и приготовляли роскошный обѣдъ для князей и болѣе простую пищу для народа. Нѣсколько бурдюковъ съ винами лежало тутъ-же на землѣ.
— Эге! никакъ — Прокофій! — крикнулъ вдругъ кто-то за спиною Прокофія.
Онъ обернулся и увидѣлъ въ числѣ поваровъ Бохву Хотерія.
Время, очевидно, изгладило всякое недоразумѣніе между ними и Прокофій добродушно подошелъ къ Бохвѣ.
— Здравствуй, дружище! Ну какъ поживаешь? Что ты тутъ дѣлаешь? — спрашивалъ Прокофій.
— Да вотъ, пригласили готовить на оплакиванія, нарочно даже изъ Кутаиси меня выписали, — отвѣтилъ Бохва. — А ты какъ сюда попалъ?
Прокофій разсказалъ, что служитъ тутъ будочникомъ на желѣзной дорогѣ, что женатъ на Полоніи и имѣетъ сына.
— Я слышалъ, тебѣ поѣздомъ расшибло голову и ты былъ сильно боленъ. Ну, а теперь какъ? ничего? — спрашивалъ Бохва, глядя на Прокофія своими большими, прищуренными глазами.
— Ничего-то ничего! но когда треснуло меня по башкѣ, такъ не думалъ, что когда-нибудь на ноги встану, всю голову проломило. Меня ужъ лѣчили, лѣчили въ больницѣ, просто смерть, одно наказаніе. Да вотъ спасибо, что заплатили за рану мою.
— Какъ заплатили? — спросилъ Бохва.
— Да такъ, по-благородному. Какъ всталъ на ноги, такъ и выложили пятьдесятъ рублей! Раньше не давали, извѣстно думали, что умру, а тогда деньги, вѣдь, даромъ-бы пропали.
— А ты, я думаю, какъ деньги получилъ, такъ ихъ и расшвырялъ сейчасъ? — спросилъ Бохва.
— Ну, нѣтъ. Полоса у меня не такая, — съ гордостью сказалъ Прокофій, — она деньги каждый день считаетъ и въ сундучекъ къ старымъ деньгамъ прячетъ. Нѣтъ, она не потеряетъ, она у меня не такая, — разболтался добродушно Прокофій.
— Разсказывай! — подзадоривалъ его Бохва, — ну, какъ тамъ прятать деньги, долго-ли сундучекъ украсть.
— Этого никакъ нельзя, — настаивалъ наивно Прокофій. — Ну, какъ ихъ взять, посуди самъ: за комнатою у насъ кладовая, тамъ мы и спимъ, а подъ нарами сундучекъ прячемъ; днемъ кладовая заперта крѣпко, да Полося моя никуда и не отлучается, развѣ только поѣздъ встрѣтить.
Бохва задумался, и оба замолчали.
— Ну, прощай, Бохва, мнѣ пора домой.
— Прощай, прощай, Прокофій; смотри, собирай побольше денегъ, дѣло хорошее, богачемъ будешь, — смѣялся Бохва, скаля бѣлые зубы, Они подали другъ другу руки и дружески разстались.
Бохва, видимо, остался доволенъ свѣдѣніями, полученными отъ Прокофія. Опредѣленнаго мѣста онъ не имѣлъ въ Кутаисѣ, а зарабатывалъ кое-что по приглашеніямъ и въ городѣ и за городомъ; на свадьбахъ, на оплакиваніяхъ и другихъ торжествахъ. У князей Коченидзе на оплакиваніи нужно было три дня кормить гостей и народъ и поэтому ему приходилось оставаться тутъ еще нѣсколько дней. Бохва былъ все такъ-же лѣнивъ, какъ и прежде и поэтому предпочиталъ гулять изъ одного дома въ другой, чѣмъ служить на одномъ мѣстѣ. Послѣ оплакиванія онъ собирался пошляться у знакомыхъ въ Мингреліи и уже потомъ вернуться въ Кутаисъ.
Разговоръ съ Прокофіемъ вдругъ зародилъ въ немъ безпокойную и неотвязчивую мысль. Ему досадно было, что этотъ дуракъ могъ такъ глупо благодушествовать въ своемъ счастіи вмѣстѣ съ Полоніей, да еще копить деньги. И зачѣмъ этимъ мамадзахли деньги, думаетъ онъ, они и проживать ихъ не умѣютъ, а тутъ сиди у огня три дня, да еще хорошо если пять рублей заплатятъ. Каковъ дурень, вспомнилъ онъ про себя, говоритъ, что около ста рублей накопилъ! А эта дура, — продолжалъ онъ размышлять, — я былъ такъ глупъ, еще любилъ и ласкалъ ее, а она мнѣ цѣлую исторію сдѣлала; стоила она того, чтобы ей такое вниманіе оказывать.
Такъ думалъ Бохва, лежа на дворѣ, подъ орѣховымъ деревомъ и завертываясь въ бурку. Сонъ не приходилъ къ нему, — его замыселъ все болѣе и болѣе волновалъ и безпокоилъ его.
Вернувшись домой, Прокофій разсказалъ своей женѣ попорядку все, что видѣлъ на оплакиваніи. Разсказывая о встрѣчѣ съ Бохвою, онъ добродушно ухмылялся — точно дѣло шло о встрѣчѣ съ старымъ пріятелемъ. Но Полонія, услышавъ имя Бохвы, вдругъ поблѣднѣла, и сердце ея забилось сильно и тревожно. Все прошлое встало въ ея воображеніи. Но она промолчала. Ей не хотѣлось мучить мужа своими тревогами, да къ тому-же это было-бы безполезно — при всей своей любви къ ней, онъ никогда не способенъ былъ понять того, что творилось въ ея болѣе сложной и тонкой душѣ.
Вечеромъ, Полонія нѣсколько разъ подходила къ ребенку, нѣсколько разъ цѣловала его и съ грустью и тяжестью на сердцѣ легла спать. Красивое лицо Бохвы неотвязчиво преслѣдовало ее. Одна сцена за другой изъ жизни ея въ Батумѣ назойливо смѣнялись въ ея памяти, и сонъ бѣжалъ онъ нея.
XII.
правитьПрошло нѣсколько дней, Полонія вошла въ обычную колею. Она выбѣгала по временамъ встрѣтить поѣздъ, занималась домомъ и ребенкомъ; дѣла всегда было много и задумываться и скучать было некогда.
Однажды, вечеромъ, Прокофій ушелъ на осмотръ пути, вооружившись всѣми нужными инструментами и фонаремъ. Въ одномъ мѣстѣ производились ночныя поправки, — поэтому онъ не могъ рано вернуться домой. Былъ уже десятый часъ вечера. Полонія уложила спать ребенка въ кладовой и сама, пріотворя немного дверь, чтобы слѣдить за нимъ, стала у открытой входной двери. Уставъ отъ дневной работы, она немного задумалась. Мертвая тишина царила кругомъ. Вечеръ былъ теплый, тихій, — небо заволокло, какъ передъ дождемъ. Тишина во время сумерекъ, когда и глазъ не можетъ провѣрить все окружающее, какъ-то особенно нервно настраиваетъ воображеніе и располагаетъ къ безотчетному страху. Въ этомъ состояніи духа сидѣла теперь Полонія. Чтобы развлечь себя, она нѣсколько разъ подходила къ тихо спавшему ребенку, потомъ она вспомнила, что въ десять часовъ долженъ придти пассажирскій поѣздъ, и пошла зажечь фонарь, съ которымъ должна была выйти на путь. Фонарь тускло горѣлъ среди окружающаго мрака. До прихода поѣзда оставалось мало времени, послѣ проѣзда его она разсчитывала запереться и заснуть. Вдругъ, взглянувъ на входную дверь, Полонія увидѣла передъ собой какую-то странную фигуру. Это былъ человѣкъ, у котораго вся голова и лицо были завязаны башлыкомъ; черезъ маленькое отверстіе блестѣлъ большой черный глазъ. Полонія вскочила, какъ ужаленная, и откинулась къ стѣнѣ, холодная дрожь пробѣжала по всему ея тѣлу, языкъ онѣмѣлъ.
Сначала она подумала, что все это создало ея разстроенное воображеніе, но человѣкъ все стоялъ, осторожно оглядывался и, наконецъ, быстрымъ прыжкомъ подскочилъ къ ней и, схвативъ ее за воротъ, хриплымъ шепотомъ спросилъ:
— Гдѣ деньги, показывай сейчасъ!
— Ради Бога! — едва могла выговорить Полонія.
— Гдѣ деньги? или я тебѣ всѣ кишки выпущу…
Полонія потеряла всякую силу, у нея подкосились ноги… но вдругъ чувство самосохраненія сказалось въ ней, она позабыла въ эту минуту все, что было связано въ ея представленіи съ драгоцѣнными деньгами и, отдернувъ руку разбойника, указала ему дверь въ кладовую:
— Тамъ, подъ постелью все лежитъ, — иди, — проговорила она.
Разбойникъ рванулся къ двери и шмыгнулъ въ кладовую.
Едва онъ вошелъ туда, какъ Полонія, подъ вліяніемъ того-же чувства самосохраненія, быстро закрыла за нимъ дверь и задвинула здоровый желѣзный запоръ. Разбойникъ попался въ ловушку: ни дверей, ни оконъ въ кладовой не было и выскочить оттуда не было возможности.
— Ахѣ, мамадзахли! отворяй сейчасъ-же, польская крыса! — закричалъ разбойникъ.
Полонія застыла отъ ужаса: этотъ голосъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ ей.
— Бохва! Господи Боже мой… — слабо проговорила она.
— Отворяй, я тебѣ говорю, отворяй, негодная! я тебя какъ собаку зарѣжу! — кричалъ онъ задыхающимся голосомъ и колотилъ въ дверь рукояткою кинжала.
Полонія, помертвѣвъ отъ ужаса, неподвижно стояла передъ дверью.
Вдругъ, вмѣстѣ съ грубымъ крикомъ разбойника, раздался плачъ ребенка.
— Ага! это твое поганое отродіе! подожди, мамадзахли! — отворяй сейчасъ или я этому щенку буду руку рѣзать… — кричалъ Бохва.
Но Полонія едва понимала, что онъ кричитъ ей. Одна мысль работала въ ея мозгу: дождаться людей, призвать кого-нибудь на помощь. Вдругъ раздался гулъ приближающагося поѣзда. «Остановить его…» — подумала Полонія, и схвативъ фонарь, быстро выдвинула красное сигнальное стекло.
— Слышишь ты, что я тебѣ говорю, мамадзахли!.. — кричалъ Бохва, заглушая испуганный визгъ ребенка.
Полонія почти теряла сознаніе отъ ужаса. Шумъ и гулъ приближающагося поѣзда усиливался. Еще одна минута, — и онъ могъ пронестись мимо. Не помня себя, она рванулась къ выходу. Нечеловѣческій, страшный крикъ раздался ей вслѣдъ, но она безъ оглядки бѣжала къ полотну желѣзной дороги, судорожно сжимая въ рукѣ ручку сигнальнаго фонаря. Послышался усиленный свистъ локомотива: — знакъ тревоги. Локомотивъ страшно и сильно шипѣлъ, давая задній ходъ и останавливая поѣздъ. Казалось, это было какое-то трехглазое чудовище, которое пыхтѣло, съ громадною силой выпуская пары…
Поѣздъ остановился на короткомъ разстояніи отъ будки, въ темнотѣ видно было, какъ люди выскакивали изъ вагоновъ. Фонарики мелькали по всѣмъ направленіямъ. Полонія бѣжала имъ навстрѣчу.
Кондукторы съ фонарями и толпы пассажировъ шли быстро къ будкѣ.
— Помогите! помогите! — кричала Полонія.
— Что случилось? — кричали всѣ разомъ.
— Рѣжутъ! рѣжутъ!.. — стонала Полонія.
— Кто рѣжетъ? Говори толкомъ! — строго сказалъ оберъ-кондукторъ.
— Разбойникъ рѣжетъ, я заперла его въ будкѣ, — говорила, вся дрожа, Полонія.
Кондукторы и пассажиры немного пріостановились и стали обсуждать положеніе. Нѣсколько человѣкъ говорили между собою по-грузински. Какая-то русская пассажирка въ буркѣ и папахѣ подошла къ оберъ-кондуктору и предложила свой заряженный револьверъ.
Нѣсколько туземцевъ въ національномъ вооруженіи вызвались тоже идти вмѣстѣ, чтобы взять разбойника изъ его ловушки.
Комната разомъ наполнилась народомъ и освѣтилась фонарями.
Оберъ-кондукторъ приказалъ Бохвѣ отдать свое оружіе, потомъ отперъ дверь и пріоткрылъ ее, чтобы Бохва могъ просунуть свой кинжалъ. Всѣ невольно вскрикнули: кинжалъ былъ измазанъ кровью… Оберъ-кондукторъ отворилъ дверь въ кладовую: свѣтъ фонарей разомъ проникъ въ эту комнату и глазамъ присутствующихъ представилась потрясающая картина. Бохва стоялъ не трогаясь съ мѣста: руки и платье его были залиты кровью; красивое лицо его было блѣдно. На постелѣ лежалъ трупъ мальчика, одна рука и нога висѣли наполовину отрѣзанныя отъ туловища; все было такъ измазано и облито кровью, что трудно было что-нибудь различить…
Полонія рванулась съ крикомъ черезъ толпу, бросилась къ своему ребенку и схватила его на руки.
Въ это время вошелъ въ будку Прокофій. Онъ услышалъ на пути тревожный свистотъ локомотива и поспѣшилъ по направленію къ будкѣ. Ничего не понимая, онъ вошелъ въ комнату и наткнулся на всю эту сцену. Онъ увидѣлъ обезображенный трупъ ребенка, увидѣлъ жену свою, которая металась, какъ сумасшедшая изъ стороны въ сторону съ окровавленнымъ трупомъ. Въ головѣ его все помутилось.
Замѣтивъ Прокофія, Полонія кинулась къ нему:
— Да спасай-же, наконецъ, его отъ этого злодѣя! — кричала она — Да что-же ты стоишь, не трогаешься съ мѣста? Развѣ ты не видишь, что онъ рѣжетъ его…
Рѣчь Полоніи стала путаться, никто не понималъ, что она говоритъ и чего она хочетъ. Ясно было, что она теряла разсудокъ.
Оберъ-кондукторъ распорядился связать руки Бохвѣ, который упорно молчалъ и не оказывалъ никакого сопротивленія.
Рѣшено было взять на поѣздъ Бохву, безумную Полонію и трупъ ребенка, для передачи ихъ въ руки властямъ. Прокофія оставили при будкѣ, обѣщая немедленно прислать ему на смѣну со станціи Чаладиди другого человѣка.
Большихъ усилій стоило вырвать изъ рукъ Полоніи трупъ ребенка: она кричала, просила у всѣхъ защиты, бросалась на колѣни, рыдала надрывающими душу рыданіями… Наконецъ, всѣ пассажиры размѣстились по своимъ вагонамъ. Поѣздъ засвистѣлъ и тронулся дальше… И мѣсто это, гдѣ было сейчасъ такъ людно, гдѣ шумѣла, говорила и волновалась толпа и гдѣ только-что разыгралась такая потрясающая драма, разомъ, въ одну минуту, опустѣло и затихло.
Прокофій остался одинъ. Онъ сидѣлъ и ждалъ человѣка, котораго должны были прислать ему на смѣну со станціи Чаладиди. Онъ сидѣлъ неподвижно и молча. Что онъ думалъ и что дѣлалось у него на душѣ въ эту минуту — трудно сказать.