ЦИВИЛИЗАЦІЯ ДИКАРЕЙ.
правитьОтношеніе насъ, русскихъ, къ инородческому вопросу и инородческой судьбѣ, не разъ характиризовалось въ «Восточномъ Обозрѣніи». Съ одной стороны, мы весьма воспріимчивы оказались къ теоріи исторической неизбѣжности въ вопросѣ вымиранія инородца, и готовы оправдать этотъ фактъ велѣніемъ судебъ, историческою необходимостью, причемъ виновниками всего готовы признать самихъ же инородцевъ, не имѣющихъ силы отстоять себя. Во вторыхъ, въ качествѣ расы высшей мы привыкли уже весьма развязно и безцеремонно относиться ко всѣмъ практическимъ сторонамъ инородческой жизни. Вопросъ у насъ ставится иногда весьма крутовато: «сдавайся, обращайся, становись осѣдлымъ, перенимай нашъ образъ жизни, или капутъ тебѣ. то есть теорія вымиранія!»
Я не говорю здѣсь объ отношеніи къ инородцамъ и другимъ народностямъ государства и всего народа, напротивъ на почвѣ законодательной и исторической, мы найдемъ не мало доказательствъ терпимости и равноправности, нѣтъ! мы хотимъ сказать нѣсколько словъ объ упрощенныхъ пріемахъ нашихъ піонеровъ и quasi-цивилизаторовъ. По воззрѣнію людей, зарѣшившихъ сразу вопросъ о расахъ, племенахъ и національностяхъ, всматриваться въ жизнь, въ культуру, вѣрованія разныхъ племенъ рѣшительно не стоить, а надо дѣйствовать только съ энергіей и сознаніемъ собственнаго преимущества. Что за важность, что предъ нами цѣлые мильоны, какъ непроницаемый слой разныхъ племенъ и нарѣчій, которыхъ мы незнаемъ; насъ не смущаетъ ихъ замкнутость, вѣковая жизнь, особая культура. Другихъ одинъ Туркестанъ съ его вѣковой тюркской, мусульманской цивилизаціей могъ озадачить, но мы не задумываемся надъ привычками жизни номадовъ, надъ экономическою жизнью инородца, его оригинальной культурой, его умственнымъ складомъ, не пробуемъ достигнуть взаимнаго пониманія, это вещи для насъ или второстепенныя или легко достижимыя. Съ этой стороны я только дивлюсь иногда находчивости нашихъ путешественниковъ, пезатрудняющихся иногда сразу покончить съ инородческими племенами словомъ «необразованная орда», какъ и находчивости нашихъ окраинныхъ цивилизаторовъ ташкентцевъ, которые отлично усвоили на какую потребу сія орда создана. По испытывая гордость, я все таки иногда смущаюсь, когда при разрѣшеніи инородческаго вопроса не практическаго, а научнаго и теоретическаго, при всѣхъ сознанныхъ нами преимуществахъ и непогрѣшимости, мы испытываемъ нѣкоторый конфузъ, или, говоря словами гоголевской дамы, «неожиданный пассажъ».
Такое чувство испыталъ я, прочтя на дняхъ опубликованный на весь свѣтъ въ « Новостяхъ» разсказъ одного изъ россійскихъ образованныхъ людей, путешествовавшаго на югъ Россіи и, столкнувшись съ инородцами, вздумавшаго просвѣтить ихъ, а засимъ и сообщить въ газетахъ плоды своихъ знаній и размышленій. Вотъ сущность этого разсказа.
Нѣкій туристъ путешествуетъ до Астрахани съ ученою или цивилизаторскою цѣлью — неизвѣстно. Подъѣзжая къ этому городу, онъ видитъ на правомъ берегу Волги калмыцкій «курулъ» (хурулъ?), храмъ, по его объясненію, вокругъ котораго небольшой поселокъ. Китайскій вкусъ постройки, очень походилъ, по мнѣнію путешественника на сельскую церковь, (?!) но безъ креста. Путешественникъ сидѣлъ усталый въ каютѣ, когда ему сообщили, что на палубѣ калмыки, и предложили повидать ихъ.
"Группа инородцевъ въ семь человѣкъ пріютилась въ носовой части палубы, пишетъ онъ. Одни сидѣли на корточкахъ, другіе стояли, прислонившись къ борту или массѣ канатовъ, лежавшихъ здѣсь же. Изрѣдка перебрасывались они словцомъ-другимъ, а больше сосредоточенно-серьезно молчали. Кроваво-красная хламида, золотая парчевая шапка, рѣзко выдѣляли гилюнга[1] изъ этой группы. Не менѣе рѣзко выдѣлялся и другой калмыкъ. Онъ одѣтъ былъ въ европейское платье, — очень хорошо говорилъ по-русски, чрезвычайно развязно держалъ себя; но обликъ его былъ совершенно азіатскій. Общемонгольскій складъ лица бросался въ глаза оттопыренными ушами, рѣзко угловатыми скулами и черными, какъ смоль, волосами. Подъ чернетью природнаго загара, все лицо его какъ будто, облито было какимъ-то густымъ жировикомъ. Оно блестѣло на солнцѣ; блестѣли и черные азіатскіе глаза его… Это былъ Дикъ Бадмаевъ. Онъ гораздо болѣе гилюнга заинтересовалъ туриста.
— Какъ это вы такъ хорошо говорите по-русски? спрашиваетъ онъ.
— «Да какъ же? я долго учился».
— Гдѣ?
— «Въ классической гимназіи и уже окончилъ курсъ».
Подошли и другіе пассажиры. Всѣ начали по немногу разспрашивать-ученаго дикаря о жизни его въ городѣ, объ ученіи, о семействѣ его. Онъ вѣжливо отвѣчалъ на предлагавшіеся ему вопросы, довольно бойко разсказывалъ обо всемъ. Собраты его слушали внимательно, но участья въ разговорѣ принять не могли по незнанью русскаго языка.
По разговору Бадмаева, по всей внѣшности его, видно было, что молодой человѣкъ глубоко черпнулъ изъ колодезя школьной премудрости, многое узналъ и надъ многимъ уже задумывался,
Бросивъ пассивную роль молчаливаго слушателя, я принялъ участіе въ разговоръ, говоритъ путешественникъ.
— "Скажите, пожалуйста, — вы православный? — спросилъ я его по-и росту.
Бадмаевъ внимательно вглядѣлся въ меня и съ оттѣнкомъ не то гордости, не то какой-то досады, или же сознанія всей важности предложеннаго вопроса, — рѣзко отвѣчалъ мнѣ:
— «Нѣтъ, я — язычникъ и поклоняюсь идоламъ».
Никто изъ слушателей не ожидалъ такого отвѣта. Это былъ сюрпризъ, какъ видно, и для самаго туриста. Какъ и что за идолы нашъ путешественникъ въ разспросы не вошолъ, а прямо обратился къ обращенію инородца на путь истины.
— Странно: неужто, получивъ такое образованіе, вы можете оставаться при прежнихъ вашихъ религіозныхъ убѣжденіяхъ? стыдилъ онъ его, но къ удовольствію получилъ, представьте, слѣдующій отвѣтъ.
«Одинъ ученый грекъ на такой вопросъ давно уже далъ очень умный и категорическій отвѣтъ. Часто и я повторяю его. Долгъ гражданина, прежде всего, повиноваться законамъ своего отечества. Я повинуюсь имъ и — спокоенъ: больше для меня ничего не нужно».
— Да, но взгляните на вопросъ съ другой стороны: у каждаго же есть стремленіе къ истинѣ.
— «Мало имѣю я данныхъ для самостоятельныхъ выводовъ, боюсь рѣшать, боюсь, что не справлюсь»… отвѣчаетъ дикарь.
Очевидно, рѣчь была не по душѣ калмыку. Она свелась на разговоръ о калмыкѣ-офицерѣ Золотой роты,[2] о калмыкѣ-докторѣ: Бадмаевъ слышалъ про нихъ, немного знаетъ ихъ.
Чрезъ нѣсколько времени разговоръ возобновился, и, какъ путешественникъ увѣряетъ болѣе откровенно, началась у насъ бесѣда нѣсколько другаго рода. Мнѣ хотѣлось узнать, что онъ за человѣкъ въ смыслѣ общаго развитія? Умственный горизонтъ его сложился по общему шаблону классической гимназіи. Заваленный по горло класными занятіями, онъ — самъ сознается — мало читалъ. Скудость начитанности такъ и бросается въ глаза. Теперь онъ разсчитываетъ совсѣмъ погрузиться въ чтеніе. Мы перебрали почти всѣ учебные предметы гимназіи, поговорили о каждомъ изъ нихъ, хотя очень бѣгло, поверхностно. Не буду занимать вниманіе читателей этимъ разговоромъ. Скажу прямо: Бадмаевъ далеко ушелъ отъ собратій своихъ, ѣхавшихъ вмѣстѣ съ нимъ, далеко — и отъ того калмыченка, который учился въ начальной школѣ, и несравненно дальше еще отъ тѣхъ, которые и въ наши дни первобытно кочуютъ еще но приволжскому раздолью, грабятъ, рѣжутъ другъ друга и упорно противодѣйствуютъ всякимъ попыткамъ цивилизаціи вліять на ихъ міровоззрѣніе. Онъ хорошо сознаетъ всю несостоятельность ордынскаго управленія, ненормальность положенія и притязаній зайсанговъ[3]. Унылыми стонами своими, хватающими за сердце, трогаетъ его пѣсня кочеваго калмыка, но трогаетъ, какъ памятникъ отжившей народности, — не болѣе; мало онъ придаетъ значенья прошедшей славѣ — отголоску минувшихъ вѣковъ, который звучитъ иногда въ пѣснѣ, и еще менѣе — надеждамъ на будущее величіе…
— Такъ неужто вы можете съ такими взглядами на жизнь имѣть три, четыре… семь женъ? убѣждалъ путешественникъ.
— «Конечно, нѣтъ: довольно и одной».
— Вотъ вамъ одна изъ несообразностей вашей религіи. Поищите внимательно и найдете новыя. Гилюнги ваши разсказываютъ какъ-нибудь о сотвореніи міра?
— «Да, и очень похоже на ваши библейскія сказанья. Я часто бывалъ на урокахъ закона Божія у священника и знаю богослуженье православныхъ, священную исторію».
— Ну, вотъ и можете сравнить эти разсказы съ вашими. Разницу увидите ясно.
Въ концѣ этого убѣжденія нашего цивилизатора инородецъ, однако, отвѣтилъ слѣдующее:
— «Мнѣ надо много поработать, чтобы сдѣлать окончательный выводъ. Чтобы сдѣлаться православнымъ, надо и жить по-христіански. А многіе изъ васъ живутъ хуже насъ, которыхъ называютъ язычниками. Это-то и отталкиваетъ многихъ отъ христіанства. Священники ваши называютъ гилюнговъ грабителями; но мы хорошо знаемъ, что и они не изъ однѣхъ добродѣтелей сшиты. У насъ встрѣчаются иногда миссіонеры, но и о нихъ лучше не говорить…»
Далѣе путешественникъ, будто бы со словъ образованнаго калмыка сообщаетъ слѣдующія новости объ этомъ народѣ.
Самые закоснѣлые, самые упорные язычники, по словамъ моего собесѣдника, — гилюнги. Это — усердные сожигатели жертвъ и толкователи воли боговъ, какъ сказалъ бы старый Гомеръ; они же единственные доктора у калмыковъ. Пользуясь нѣкоторымъ умственнымъ превосходствомъ своимъ, они. дѣйствительно, могутъ «драть шкуру» съ простодушныхъ дикарей. Я видѣлъ только одного гилюнга и онъ мнѣ очень не понравился: совершенно разбойничья рожа. Само собой разумѣется, что по-русски онъ ни слова.
Языкъ калмыковъ очень скуденъ; литературы онъ не имѣетъ. Переводъ на него Евангелія вышелъ, по словамъБадмаева, уродливымъ. Трудно, говоритъ онъ, понять смыслъ книги на этомъ языкѣ европейскихъ дикарей-послѣдышей; трудно это даже тѣмъ, которые знаютъ оба языка, а о массѣ и говорить нечего. Гилюнги охотно занимаются языкомъ тибетскимъ и въ немъ, пожалуй, сильны. Гилюнгу не трудно поспорить съ профессоромъ этого языка. Понятно, что гилюнгъ не уступитъ въ спорѣ, какъ не уступитъ раскольничій начетчикъ въ спорѣ о двуперстномъ сложеніи, хожденіи но-солонь ит. п. Бадмаева интересуетъ этотъ языкъ. Ему хочется съѣздить современемъ въ глубь Азіи, побывать въ буддійскихъ обителяхъ ея, вглядѣться внимательно въ догматику язычества, одну изъ отраслей котораго составляетъ калмыцкая религіозная обрядность и подѣлиться своими наблюденіями со своимъ народомъ. Молодой человѣкъ уже пробовалъ свои силы въ переводахъ ни калмыцкій языкъ. Онъ остановился на литературныхъ произведеніяхъ, блещущихъ богатѣйшими образами восточной фантазіи. «Паль и Дамаянти», въ переводѣ Жуковскаго, «Рустемъ и Зорабъ», подходятъ къ его вкусу.
Передавая эту бесѣду съ «цивилизованнымъ дикаремъ», нашъ путешественникъ удивляется, какъ до сихъ поръ не проникло къ нимъ христіанство. Бесѣда съ калмыкомъ, уже получившимъ образованіе, и отвѣты его, какъ видно, убѣдили его въ легкости этого обращенія. Въ заключеніе, этотъ поразительный фактъ язычества калмыковъ заставляетъ его придти къ слѣдующему выводу:
Русскихъ часто обвиняютъ во многихъ неправдахъ по отношенію къ инородцу. Особенно ихъ часто обвиняютъ въ религіозной нетерпимости. Но всѣ эти обвиненія оказываются напрасны. Вотъ доказательства.
Портреты калмычатъ-язычниковъ, учащихся въ классической гимназіи красовались на русскомъ педагогическомъ отдѣлѣ на послѣдней всемірной выставкѣ въ Парижѣ, причемъ европейцы чрезвычайно интересовались ими, такъ какъ это былъ, если не единственный, то рѣдкій примѣръ язычества въ среднеучебныхъ заведеніяхъ Европы. Иностранцы дивились, какъ въ предѣлахъ Европы, въ одномъ изъ лучшихъ уголковъ ея (Астраханской губерніи?), существуетъ еще язычество и русскіе гуманно терпятъ его.
Прочтя все это, я признаться самъ поразился этимъ фактомъ и задумался. Мнѣ пріятно было слышать отъ указаннаго туриста о нашей гуманности и терпимости, а съ другой вмѣстѣ съ этимъ цивилизаторомъ мнѣ ужасно захотѣлось искоренить это язычество. Кой чортъ! у нихъ эти гилюнги «съ разбойничьими рожами всѣмъ заправляютъ», — думалъ я. Какъ разъ въ то время, когда я находился подъ впечатлѣніемъ прочитаннаго, зашелъ ко мнѣ одинъ монголистъ, хорошо знавшій монгольскую и калмыцкую народность.
— Скажите пожалуйста, — сказалъ я: — отчего мы язычниковъ въ Астраханской губерніи не обратили въ христіанство, заправляютъ тамъ какіе то гилюнги?
— Да гдѣ же вы узнали, что въ Астраханской губерніи язычники? Ихъ тамъ нѣтъ.
— Какъ нѣтъ! Неугодно ли прочесть?
Знакомый мой прочелъ.
— Что же? — отвѣтилъ онъ: — приходится пожалѣть опознаніяхъ автора и его невѣжествѣ. Гилюнги это — ламы. Разговаривалъ проѣзжій не съ язычникомъ, а съ буддистомъ. Буддистовъ съ опредѣленной философіей, весьма высокой и древней, едва ли возможно смѣшивать съ первобытными религіями идолопоклонства, послѣднія есть шаманизмъ. Авторъ видимо смѣшалъ этэ. Зная буддизмъ и высоту этого ученія, понятно, почему христіанство встрѣчаетъ препятствіе въ философіи и буддистской литературѣ.
— Позвольте, здѣсь написано, что литературы у нихъ нѣтъ.
Мой знакомый расхохотался. Нѣтъ у буддистовъ литературы! Кто же этому повѣритъ? Не только есть, да еще какая литература!
— Но вѣдь у нихъ по семи женъ — воскликнулъ я въ видѣ аргумента! — припомнивъ прочитанное.
Я услышалъ новый смѣхъ.
— Шигемуни, основатель буддизма, вовсе запрещаетъ бракъ своимъ послѣдователямъ. Зовхава, преобразователь буддизма и основатель той секты, которую исповѣдуютъ калмыки, сдѣлалъ уступку народной слабости, дозволивъ бракъ, какъ сожитіе мужчины съ женщиной, но не положилъ для сего никакихъ церковныхъ обрядовъ. Калмыки никогда не имѣютъ у себя даже двухъ женъ. Все это здѣсь наврано.
— Однако, какъ же это наблюдатель то введенъ былъ въ заблужденіе?
— Очень просто, надъ нимъ подсмѣялись. Развѣ вы не видите изъ отвѣтовъ, данныхъ ему?
— Можетъ ли быть! воскликнулъ я, это низшая то раса подшутила? Но вѣдь мы портреты язычниковъ посылали на всемірную выставку и тамъ дивились.
— Очень немудрено. Если бы мы сказали, что это буддисты, значительная доля удивленія исчезла бы. Въ Индіи, у англичанъ, масса буддистовъ получаетъ воспитаніе даже въ университетахъ, что же тутъ удивительнаго!
— Хорошо, положимъ въ Индіи, но и у насъ гуманная терпимость хоть къ тому же буддизму. Надѣюсь, вы предоставите намъ хоть этимъ гордиться?
— О терпимости мы не будемъ говорить. У насъ на Востокѣ есть факты различные. Множество инородцевъ-шаманистовъ преслѣдуются. Шаманы ихъ гонятся, но отъ этого мы мало выигрываемъ, ибо прежде всего дикарь боязливъ и бѣжитъ отъ насъ. Мы не умѣли еще расположить къ себѣ населеніе.
— Но пусть пропадаетъ язычество, когда мы распространяемъ христіанство! сказазалъ я.
— Да, если бы такъ, сказалъ мнѣ знакомый, во знаете ли вы, что въ прошломъ столѣтіи на югѣ Сибири буддизмъ былъ почти не развитъ, это было для насъ поприще изъ язычества бурятъ обратить въ христіанство. По незнанію нашему инородческаго быта, мы допустили ламъ, которые и обратили нашихъ бурятъ въ буддизмъ на нашихъ глазахъ. Вывали буряты начальники и депутаты, которые, принимая присягу на своемъ языкѣ, клялись распространять буддизмъ. Буддизмъ распространялся такъ быстро, что когда мы владѣли бурятами въ 1741 г., то у нихъ было всего 11 доцановъ (приходовъ) и 150 ламъ (жрецовъ). Число это было утверждено комплектнымъ, но въ 1831 г. оказалось у насъ буддистовъ 85,000 и ламъ 3,514, въ 1831 г. было уже буддистовъ125,000 и 4,546 ламъ. Въ 1835 г. правительство пробовало, правда, положить предѣлъ распространенію буддизма, но ужъ было поздно. Замѣчательно, что то евангеліе, о которомъ здѣсь говорится, прекрасно переведено, но не было признано по случайности Его, переведенное на монгольскій литературный языкъ, послали когда то въ Иркутскую губернію для опыта къ бурятамъ, дѣйствительно язычникамъ, т. е. шаманистамъ, и понятно, что тѣ, не обладая грамотностью, не поняли ничего. До буддистовъ же бурятъ евангеліе не дошло. Вышло прискорбное недоразумѣніе. Далѣе, вотъ любопытный фактъ, который представляетъ исторія. Въ 20-хъ годахъ нынѣшняго столѣтія около Селенгинска явились англійскіе миссіонеры, они жили 20 лѣтъ, основали библіотеку, монгольскую типографію, сдѣлали превосходный переводъ библіи на монгольскій языкъ, обучали бурятъ ремесламъ и обратили около 3,000 въ христіанство. Къ сожалѣнію, въ началѣ 40-хъ годовъ, они были высланы изъ Забайкалья, одинъ изъ нихъ перенесъ свою дѣятельность на Зондскіе острова[4]. Буддизмъ, между тѣмъ, дѣйствовалъ энергично, произошло ли это отъ вѣротерпимости и гуманности или отъ чего Другаго я не берусь рѣшать. Мнѣ кажется, что все это происходитъ оттого, что мы, толкуя о своей расовой высотѣ, не знаемъ вовсе ни инородцевъ, ни ихъ вѣрованій, и даже не умѣемъ подступить къ нимъ.
— Но позвольте, какъ же вы объясните то, что мы прочли въ газетахъ?
— Да тѣмъ, вѣроятно, что газета желала показать этимъ разсказомъ какое невѣжество по отношенію къ инородцамъ существуетъ у нашихъ образованныхъ людей.
— Признаюсь, не ожидалъ!
- ↑ «Гилюнгъ жрецъ. Выбираются они изъ калмыковъ, самыхъ застарѣлыхъ въ обрядностяхъ и обычаяхъ. Гилюнгъ почти никогда не знаетъ русскаго языка», дѣлаетъ здѣсь путешественникъ ученый комментарій….
- ↑ Надо замѣтить, что въ золотой ротѣ никакого калмыка нѣтъ, а есть въ казакахъ. Ред.
- ↑ Зайсангъ — благородный. Это потомки старинныхъ владѣтельныхъ семей, по прежнему управляющіе народомъ, собирающіе съ него «дань».
- ↑ См. Сибирскіе инородцы въ XIX ст. Шашкова Историч. Этюды кн. II, ст. 238 и Записки Восточн. Сибири. Отдѣлъ Географич. Общества 1878 г.