Церковь и государство вплоть до установления государственной церкви (Гарнак)

Церковь и государство вплоть до установления государственной церкви
автор Адольф фон Гарнак, пер. С. Свиридова

Оригинал: нем. Kirche und Staat bis zur Gründung der Staatskirche. — Перевод созд.: 1900 год, опубл: русский перевод 1908. Источник: «Раннее христианство», Москва, издательство АСТ, ISBN 5-17-003288-9 (репринт дореволюционного издания в новой орфографии).

Введение

Христианство, как религия в собственном смысле слова, не заключало в себе ничего, что должно было бы казаться недопустимым для Римского государства. Напротив, после того как государство выработало себе известный образ жизни по отношению к иудейской религии, представлялось, по-видимому, нетрудным найти таковой же по отношению к религии христианской, так как последней не были присущи многие из элементов, по преимуществу восстановлявших государство против иудейства.

Исключительность христианской религии и ее организация в форме церкви не являлись сами по себе чем-либо недопустимым. Они сделались недопустимы вследствие того, что христианство предъявило свои права на все население римского мира и соответственно этому стремилось охватить всю империю своею церковною организациею. Лишь когда к этой организации и к исключительности присоединился универсализм, христиане представились и с точки зрения римской государственности действительно сделались врагами государства.

Мирное соглашение на почве античного и национального государства было невозможно; т. е. это государство не могло, оставаясь самим собою, признать церковь. Но в III столетии с ним, совершенно независимо от разрушительной работы церкви, совершилось превращение: оно утратило последние остававшиеся в нем национальные элементы и на деле перестало быть Римским государством. Церковь же в течение III века выработала действительно универсальную организацию. Однако в этом не было еще прочного залога ее успеха, так как церковь не может существовать без поддержки. Она может держаться во враждебном ей государстве, но не в государстве распавшемся.

Даже враждебное государство дает ей необходимую поддержку; упадок государства влечет за собою ее падение, потому что главным образом из государства черпает она силы для своей универсальной организации.

Диоклетиан нашел государство в состоянии распада. Он создал его заново; хотя это было не прежнее, но тем не менее настоящее, централизованное государство. Это новое государство походило на церковь в том отношении, что подобно ей уравнивало население, не будучи связано отныне с единою господствующею народностью. За созданием этого государства должно было последовать уничтожение церкви. Гонения Диоклетиана, Максимиана, Галерия и Максимина Дазы являются наиболее ревностными и длительными из всех, перенесенных церковью; но последняя выказала в этой борьбе свое превосходство. Можно сказать, что она вышла из борьбы не ослабленною. Новое вненациональное государство так же не смогло справиться с теократией церкви, как прежнее полунациональное. Такое положение застал Константин и сделал единственное, что возможно было сделать: соединил вместе Диоклетианов-скую империю и церковь. Последняя была слишком могущественна, чтобы соединение могло осуществиться в форме ее подчинения государству. Являлась, по-видимому, неизбежною сложная система взаимного подчинения и преобладания; такая система и имеется на деле не только в создании Гратиана и Феодосия, но уже и в том, что сделано Константином. В целом ряде областей общественной жизни церковь является подчиненною государству, но в ряде других она оказывается господствующим и руководящим элементом. Необходимо было установить равновесие, и надо думать, что до известной степени оно было достигнуто и удержано. Но при таком порядке, в силу самой природы вещей, постоянно существует для государства — не для церкви — опасность лишиться авторитета и подвергнуться распадению. Признавая божественную миссию церкви в области общественного строя, государство тем самым уже отрекается от власти. Все, что оно может в таком случае противопоставить «божественному» праву церкви, окажется слишком слабо и недействительно. Разбитое на почве идеи, отстаивая свое суверенное право путем вымученной софистики, государство не имеет другой опоры, Кроме полиции и армии. Господствовать над церковью может только такой властитель, которому удастся не формально, а фактически стать во главе ее. Но тут дело возвращается к исходному пункту: церковь исчезает как самостоятельная величина. Можно сказать, что так же исчезает и государство; место обоих занимает своего рода теократия, которую можно по желанию назвать оцерковленным государством или огосударствленною церковью. Весь христианский Восток, то есть все области, принадлежащие Восточной церкви, находятся в таком положении, и последнее лишь упрочено было вторжением и водворением ислама. Самостоятельные государственные и национальные точки зрения там до такой степени заглушены, что вопросы исповедания являются определяющими и решающими. Перемена веры равносильна там перемене национальности; человек является прежде всего не турком, греком, армянином — но или мусульманином, или православным, или членом армянской церкви. Только вследствие исключительного обаяния римского апостольского престола роль церкви на Западе кажется более значительною; в действительности ее власть гораздо слабее. На Западе снова развилась независимая государственная власть, и национальности как таковые — независимо от исповедания — получили значение могущественных факторов. Теократический строй установился только на Востоке; на Западе политическая жизнь слагается в значительной степени из взаимоотношений между церковью, с одной стороны, и элементами государственности и народности — с другой.

Но эти фазы развития лежат за пределами настоящего изложения. Оно должно ограничиться рассмотрением тех трех столетий, завершением которых является константиновская система обоюдостороннего подчинения государству церкви и государства церкви, господствовавшая в течение последующих веков.

I Возникновение правового развития церкви

Время возникновения правовых норм церкви. Вступить в столкновение с государством церковь может только в том случае, если она нарушает правовые установления государства или вырабатывает собственные, идущие вразрез с установленными государством. С какого времени началось правовое развитие церкви? Как религия в строгом смысле слова, христианство, в силу своего чисто духовного, внутреннего, всемирового характера, не могло породить никаких правовых норм, или могло создать только нормы чисто сакральные. Тем не менее, уже в очень раннюю пору являются в нем правовые элементы. Как они возникли?

Иисус. Происхождение их, по-видимому, невозможно свести к одному источнику и совершенно несостоятельно было бы выдвигать, как исходный пункт, какое-либо предписание Иисуса — даже если бы те изречения, на которые обыкновенно ссылаются, оказались более надежными, чем они есть на самом деле. Приводимые чаще всего места: Мф., 16, 18 и 18, 17 — единственные, где в устах Иисуса встречается слово «Церковь» — не могут быть признаны подлинными. Если даже признать подлинными слова Мф., 16,18, из них нельзя вывести ничего, что можно было бы рассматривать как начатки правового развития церкви, так как слова эти относятся исключительно к личности Петра и притом совершенно не касаются области права, какое бы широкое значение ни придавать этому понятию. Приблизительно то же самое надо сказать о тексте Иоан., 21, 15—17. И здесь дело касается только Петра, и ничто не указывает на то, чтобы обещанное ему впоследствии должно было распространиться на других. Да и ему не дается никаких прав, а лишь возлагается на него обязанность, из которой, конечно, можно вывести различные права, но без всяких оснований. Слова Мф., 18, 17 несомненно приписывают церкви, т. е. собранию верующих, известную дисциплинарную власть вплоть до права отлучения. Но, как указано, они исходят не от Иисуса, а от собрания верующих. Остаются только по существу тождественные места Мф., 16,19,18, 18 и Иоан., 20, 23. Здесь предоставляется апостолам, в частности Петру, власть вязать и разрешать грехи. Эти места также заподозрены критикой; но и подлинность их возможна. Однако отпущение грехов, в силу внутренней сущности своей, не имеет ничего общего с областью права; чтобы придать ему правовой характер, необходимо привхождение извне правовых элементов. Следовательно, и эти слова не пригодны к тому, чтобы послужить исходным пунктом правового развития церкви.

Действительные исходные пункты правового развития церкви. Действительные исходные пункты нужно искать в складе древних христианских общин. Обратившись к этой области, приходится сделать то же наблюдение, что и относительно множества начатков других церковных установлений. Почти с первого момента они являются крайне сложными вследствие того, во-первых, что церковь не представляет собою чего-либо во всех отношениях нового, но оказывается отчасти перерождением древнейших образований; во-вторых, потому, что она с самого начала охватывает жизнь во всем ее объеме, налагая на нее свой отпечаток; наконец, вследствие того, что она выступила в эпоху высокой культуры, продукты которой частью были ей противны и враждебны, частью полезны и желанны.

Церковь была порождением иудейской церкви и синагоги; этим объясняется как самое стремление к выработке известных правовых норм, так и выработанные ею формы. Создавая рамки для всей совокупности жизни и мысли верующих, равно как и для их общественных взаимоотношений, она стремилась установить во всем строгий порядок; для этого было необходимо создание правовых норм. Церковь оказалась лицом к лицу с высококультурным государством и с самого начала не могла занять определенного положения по отношению к праву этого государства. Если бы она просто признала это право, ее собственное правовое развитие имело бы место лишь в очень ограниченных пределах; наоборот, подвергнув это право огульному отрицанию, она была бы им раздавлена. Правовое развитие в самой церкви оказалось возможным только благодаря сложности ее отношений к государству, только в силу того, что она одновременно подчинялась ему и боролась с ним, отвергала его и брала с него пример.

Таким образом, вскрыты три основные корня будущего церковного права; спрашивается, как относятся они к отдельным областям права? Распределяются ли они по этим областям определенно и ограниченно? Вопрос этот приходится решить отрицательно. Указанные начала действовали скорее всего параллельно, взаимно усиливая др друга.

Церковь можно упрекнуть в том, что ее правовые установления ослабляли государство по мере того, как распространялась ее власть. Но не следует забывать того, что дала церковь государству, ограничивая его. Союз христианской церкви и государства поднял человечество на высшую ступень развития. Этот союз впервые признал в человеке человека и открыл историческому развитию те цели, к которым оно теперь стремится. Истинный космополитизм, идеи духовной свободы, равенства и братства на этой почве впервые получили силу, и христианская идея Бога явилась неприметно, но могущественно действующим двигателем, определившим ход истории и обеспечившим за человеческою личностью ее духовное достоинство и вместе ответственность.

На последующих страницах я попытаюсь показать, как в течение трех первых столетий церковь и государство постепенно приближались друг к другу, пока не сошлись окончательно. Отношения между ними в это время принято рассматривать исключительно с точки зрения борьбы. Но такое воззрение недопустимо для исследователя всеобщей истории. Для того, что совершилось при Константине и благодаря Константину, потребовалась долгая подготовка; и должно оказаться возможным проследить ее стадии. В истории ничто прочное не может появиться экспромтом. Но, разумеется, необходимо уметь читать между строк; наблюдатели-современники в данном случае — как и всегда — не знают ничего о том, что подготовляется. Они лишь видят и слышат бури, проносящиеся над землею; но что эти бури возвещают наступление новой весны, этого они не замечают.

II Отношение церкви в первом веке (30-130) к государству и культуре

Отрицательное отношение к государству. Христиане первого столетия отказывались от своего земного гражданства, если и не отбрасывали его от себя вполне. Они чувствовали себя чужими в мире и поэтому чужими в государстве.

Они поверили небесной власти, гласившей, что они граждане царства небесного, что земной мир скоро прекратит свое существование и начнется новое царствование, видимое владычество Бога на земле. Какие интересы могли еще их связывать с миром и государством? Но последнее не являлось для них только безразличным. Защищая идолопоклонников и поддерживая идолопоклонство, оно очевидно действовало под влиянием демонов; являясь опорой многобожия, оно явно оказывалось главным средоточием могущества диавола. Если мир «во зле лежит», то и государство тоже. Между церковью и государством, между Христом и Велиаром не может быть никакого общения. В этом направлении написано, напр., «Откровение» Иоанна.

Признание государства. Но наряду с этим воззрением существовали и с неотразимою силою действовали другие, совершенно иначе направлявшие умы. Разве это государство, с императором во главе, не объединило народы земные, не даровало мир миру, исполнив таким образом божественные предначертания? Разве оно не карает злых и не препятствует беззаконию? Не оно ли во многих случаях защищало христиан от диких страстей народных и прежде всего от ненависти богоотверженного племени, не принявшего своего Мессию? Не осуществило ли оно пророчества Христа, произведя суд над народом Израиля, разрушив храм, сравняв с землею город и рассеяв самое племя по земле? Наконец, не предписал ли сам Христос повиноваться римлянам, говоря: «воздайте кесарево кесарю», и не учил ли величайший из его апостолов; «всякая душа да будет покорна властям, которые над нею»? Христианам предписывалось не только повиновение государству; они обязаны были молиться за него и за его главу, императора. И христиане действительно молились за них на каждом богослужении.

Complexio oppositorum. Complexio oppositorum, перед которою мы преклоняемся и к которой относимся критически в современном католицизме, восходит в своем происхождении к древнейшему христианству. Она проявлялась во всех областях жизни нового учения, следовательно, и в политической. Престол сатаны воздвигнут в Риме, и диавол выглядывает из-за каждого императорского изображения; все государство идет навстречу погибели, и адский огонь готовится поглотить его. Но это же самое государство осуществляет божественную миссию, и земная власть объединившего мир и правящего им монарха является отражением божественной власти в небесной монархии. Могут ли оба эти представления мириться в одной душе, укладываться в одной голове? Вопрос праздный! Несомненно, что люди так думали и чувствовали, и каждое из двух представлений попеременно господствовало над ними. Не хорошо только, если оба смешивались, порождая неизбежно сомнительную благожелательность к государству, подозрительную и мало искреннюю.

Отрицательное отношение к философии. Государство теснейшим образом переплетается с культурою. Правда, оно давно перестало быть основанием, опорным пунктом и целью всякой духовной деятельности. «Философия» открыла себе неизмеримое поприще помимо него и давно про-лагала самостоятельные пути к собственным целям. Но единство политической, религиозной и духовной области все еще существовало, хотя и клонилось к распадению. Именно поэтому молодое христианство видело в языческой культуре нечто враждебное и предосудительное. Вся она была пропитана «идолопоклонством»; к тому же всякое «исследование» должно было казаться ненужным и дерзновенным для тех, которые считали себя обладателями единственного нужного знания, в божественном откровении заключающегося. Лозунг их должен был гласить: «да не введет вас во искушение философия». Бог в Евангелии посрамил разум мудрецов!

Признание философии. Но такой лозунг возможен был только в разгаре борьбы. Когда пыл ее ослабел, соображения другого рода неизбежно вступали в свои права. Разве многому из того, чему учит философия, не наставляет и сама вера? Не дошла ли философия до представления о едином, духовном Божестве? Не признала ли она, что добро является в мире сильнейшим и лучшим? Не существовал ли ряд философов, отвергавших заблуждения черни и становившихся в оппозицию против мнений века? Не на-шелся ли среди них и такой, который умер за свои убеждения? Далее: разве христианство не примыкает к разуму и свободе человека, созданных Богом? Разве каждая душа не есть по природе христианка? Если же это так, то можно ли пренебрегать тем, о чем она свидетельствует? А что же такое философия, как не речь души и духа человеческого? И как же возможно проповедовать и вносить в души христианство, не примыкая к тому святому благу, которым так прочно владеет дух?

Complexio oppositorum. И здесь, следовательно, оказывается complexio oppositorum! Именно философия, в соединении своем с идолопоклонством, представляющая нечто диавольское, оказывается включающею в себя все начальные истины, отражающею луч истины в самом мраке смерти. Как ни отпугивал мрак, нельзя было не замечать света. Религия, исповедующая Бога, властителя неба и земли, претендующая на положение мировой, а не племенной религии, не может сохранять чисто отрицательного отношения к истории человечества и ко всему выработанному ею. Она не может ограничить и своей собственной истории предшествующими судьбами одного небольшого племени или нескольких пророков. Уже в «Деяниях апостольских» Петру вложены в уста слова: «Теперь я узнаю воистину, что Бог не смотрит на лица, но во всяком народе угоден ему боящийся его и творящий правду». И великий апостол язычников Павел учил, что Бог всюду открывает Свое бытие и Свою волю. В минуты высшего вдохновения и радости он мог говорить своей небольшой пастве обращенных: «Все ваше».

Прочные церковные установления. Тесная взаимная связь христиан между собою, обособление от «неверных», основы благочестивой жизни и пример синагог, давших начало церквам — все это с внутреннею необходимостью должно было породить рад особых установлений, уже придававших церкви характер государства в государстве. Существеннее шие из этих установлений следующие: 1) строгое правило культа, обязывающее верующих к ежедневным молитвенным собраниям; 2) общая касса (отдельно для каждой общины), из которой совершались вспомоществования бедным и нуждающимся; 3) администрация общины, на которой лежало частью дисциплинарное наблюдение за нравами, частью заботы о благосостоянии и культе; 4) строгие установления относительно брака и семейной жизни, далеко выходившие за пределы постановлений государства; 5) начало собственной системы суда — христианам запрещалось прибегать к суду языческому по возникавшим в их среде гражданским делам; наряду с этим находится в силе система наказаний, от увещания и предостережения до отлучения, являвшегося церковного смертью приговоренного; 6) начала междуцерковных установлений, связывавших различные, на широком пространстве рассеянные, общины друг с другом при помощи соборов и посланий, обязывавших к гостеприимству и доставлению работы по отношению к странствующим членам общины и долженствовавших обеспечить общность развития во всех существенных вопросах. Профессиональные миссионеры также поддерживали связь между отдельными общинами.

Единого центра, подобного тому, каким для иудейства был Иерусалим до разрушения храма, христианство вначале не имело; но у него было несколько центров, среди которых мировая столица скоро стала важнейшим.

Привлечение внимания римской власти. Римская власть рано должна была обратить внимание на это движение. Пора, когда церковь представлялась ей местным явлением в среде иудейства, продолжалась недолго. Как только она отбросила это заблуждение, в ней принципиально уже создалось убеждение в противогосударственном характере христианской общины: члены ее представлялись ей атеистами, отказывались поклоняться изображениям императора, составляли, с точки зрения закона, тайное сообщество. Но это принципиальное убеждение не привело непосредственно к тому, чтобы государство стало разыскивать христиан для их искоренения. Из этого можно заключить, что оно еще не придавало большого значения опасности, могущей на деле угрожать государству со стороны христиан. Отдельные случаи кровавой репрессии против последних происходили больше под давлением общественного мнения и черни, сильно враждебных новой религии, и на почве доносов и наветов со стороны иудеев. Но при этом государство нисколько не оставляло под сомнением для христиан, что все они, виновные в оскорблении величества, заслужили смерть, и что на почве закона над ними в любое время может быть произведена беспощадная расправа.

III Отношение церкви во втором веке (около 130—230) к государству и культуре

За второе столетие существования христианских общин (приблизительно с 130 по 230 г.) они проявляют во всех направлениях развитие, идущее против государства и общества. Это движение может быть прослежено в устройстве общин и их быте, в жизни и литературе, в благочестии и культе, наконец, в оценке государства и в возникавших правовых установлениях.

Устройство общин. 1) Устройство общин уже в первом веке претерпело множество изменений, достигая быстрого совершенствования. Первоначально устройство различных общин, на почве религиозного равенства членов, слагалось, вероятно, весьма разнообразно (одни опирались более на синагоги, другие — на строй свободных культовых союзов, третьи — на выдающуюся личность данного выдающегося покровителя или евангелиста и т. д.), но постепенно в разраставшихся общинах одинаковые потребности порождали одинаковую организацию. Наряду с миссионерами и носителями Святого Духа образовался совет старейших, вскоре превратившийся в выборную коллегию пресвитеров; выступили также должностные лица для нужд экономической жизни, благотворительности и культа. Среди этих должностных лиц, уже в раннюю пору, руководящую роль получает один, положение которого упрочивается тем, что он имеет голос и место в коллегии пресвитеров, наблюдающей за порядком и нравами общины. Когда стали становиться все реже лица, по призванию являвшиеся проповедниками, пророками и учителями и миссионерская организация церкви превратилась в строго местную, эта сакральная должность стала также учительскою должностью. Таким образом было достигнуто и определено монархическое положение епископа. Выработалось оно, по всей вероятности, сперва в Сирии и Малой Азии, но около 150 г., по-видимому, успело водвориться во всех церквах. Рядом с епископом стояла коллегия пресвитеров; подчиненными его в делах культа и благотворения являлись диаконы.

Духовенство как стоящий над общиною класс. Как только эта организация была достигнута, она сейчас же развилась в стоявший над общиною класс. Это исходило из самой природы вещей. Правда, служители выбирались общиною, но процесс избрания фактически скоро оказался в руках самих служителей, главным образом, епископа, а за общинами осталось довольно малоценное право утверждения или неутверждения. «Почитаемые» члены всегда имелись в общинах. Первоначально это были носители Духа и аскетические подвижники. Перемена, в силу которой служители выдвинулись на первый план как «почитаемые», не должна была почувствоваться особенно резко, хотя осуществилась и не без сопротивления. Более всего она была поддержана тем фактом, что все возрастало число таких христиан, которые своею индифферентностью сами устраняли себя от руководства общиною. Пренебрегая своими обязанностями, они теряли свои права — этим путем всегда двигалось превращение демократии в аристократию. Таким образом, из союза, управлявшегося первоначально исключительно «Духом» и братскою любовью, развилось юридически организованное аристократически—монархическое сообщество, установления которого во многом совпадали с установлениями городского управления, во многом — с порядками философских школ, и должностные лица которого (с епископом во главе) были могущественнее в своей сфере, чем городские магистраты в своей.

Объединение общин. Провинциальные церкви. Развитие церковного устройства не ограничилось организацией отдельных общин; применение к гражданским и государственным порядкам должно было пойти дальше. Это коренилось как во внешних условиях, так и в природе христианской религии, имевшей в виду более обширный братский союз и стремившейся активно осуществить его. Уже древнейшие проповедники шли не только в города, но и в провинции, т. е. применялись в своей деятельности к тем подразделениям, которые имелись на открывавшемся для них поле действия. Коринф стал центром проповеди для Ахайи, Ефес — для Малой Азии, подобно тому как еще раньше Иерусалим — для Иудеи, Антиохия — для Сирии и Киликии. В течение II века общины каждой провинции сплотились еще теснее, образовав крупный союз, хотя и не жертвуя при этом самостоятельностью отдельных общин. Важнейшим орудием этого объединения послужили провинциальные синоды, раньше всего собиравшееся в Азии и Фригии — по образцу местных земских собраний, — но вскоре распространившиеся повсюду. Эти провинциальные синоды явились почвой для возникновения сана митрополита, т. е. архиепископа (нормально это был епископ главного города провинции), получившего право известного верховного надзора над христианами, включая служителей церкви, во всей провинции, а главное — влияние на назначение епископов провинции. Провинциальная организация превратила церковь из почти необозримого множества отдельных общин в систему провинциальных церквей. Этим значительно увеличилась ее сила как политического фактора.

Крупная противогностическая конфедерация. Однако и это объединение еще не могло быть окончательным. Идеальное представление нового рода, нового единого человечества должно было повести дальше; и в римском orbis terra rum был уже указан путь и дана форма будущего объединения. Несомненно, однако, что ближайшее объединение всех церквей между собою значительно затянулось бы, если бы их не сплотила общая борьба. Элементы христианства принимали во втором веке весьма различные образы и стремились сблизиться с разнообразнейшими учениями и таинствами. Из этого стремления возникли культовые союзы и школы, которые хотя и оставались верны исповеданию Христа как высшему Откровению, но в остальном сильно удалялись от старого священного предания. Епископам и большинству верующих эти «гностические» течения казались в высшей степени опасными, да и на самом деле здесь угрожала опасность новой религии раствориться в представлениях эпохи. Поэтому приняты были строгие меры, чтобы оградиться от этого «ложного» христианства. В конце второго столетия и первой половине третьего значительное число восточных и западных общин заключили между собою союз. В основу его легли «алоетольский символ веры», составленный на основании предания, «апостольский канон» (Новый Завет), составленный из наиболее распространенных и надежных христианских творений, и признание апостольского чина епископов. Было объявлено, что истинными христианами будут считаться только принадлежащие к союзу и подчиняющиеся его правилам. Около 220 года существовало уже не только идейное, духовное единство церкви — рассеянных по земле сынов Божиих, граждан небесного сообщества, ожидающих откровения Царствия Христова, — но существовала видимая, простиравшаяся от Евфрата до Испании, церковь, покоившаяся на твердых установлениях и законах, бывшая, следовательно, политическим организмом. Признанного средоточия эта церковь не имела, но великий союз осуществился под руководством римской общины. В ее среде выработались впервые новые мерки новой церковности; проникнутые отпечатком римского духа, и ею эти мерки были переданы другим общинам. У нее было, таким образом, известное нравственное первенство и, следовательно, почти что первенство политическое. Начиная с конца III века, римская церковь начала определенно сознавать это и претендовала на известный авторитет сравнительно с другими церквами. Это развитие на крупный шаг приблизило церковь к государству; правда, в первые моменты в качестве соперницы, но соперники стоят на общей им обоим почве. Новизна заключалась в том, что из многих церквей получилась единая церковь, облекшаяся во внешние, т. е. политические формы, отождествлявшиеся для нее с ее обладанием спасения. Идеальная единая небесная церковь превратилась в реальную, земную церковь.

Жизнь христианина; ее отношение к миру. Жизнь христианина должна быть «не запятнана от мира». Большинство христиан первых времен понимало это в том смысле, что они должны возможно меньше или вовсе не иметь дела с «миром». Это было для них и не трудно, так как огромное их большинство состояло из незначительных людей, чья жизнь «обществом» не контролировалась, и которые даже и «миру» почти что не были причастны. К «обществу» принадлежали лишь немногие из них, и ему было безразлично поэтому, какую религию они исповедуют и какую жизнь ведут. Кому было дело до жизни ремесленников, рабочих в гавани, крестьян и рабов — если только они усердно и молчаливо исполняли свой долг? Но постепенно положение изменилось: проповедь привлекла в церковь людей всех сословий. Уже во времена Антонинов существовали христиане во всех классах, среди ученых и чиновников, среди богатых и знатных. Вопрос об отношении к миру, до сих пор являвшийся тяжелою проблемой лишь для того или другого в отдельности, становился все более и более насущным вопросом для всех. К этому прибавилось и то, что внимание полиции, государства, а также общества и особенно черни было теперь гораздо больше обращено на христиан; открытое объявление себя христианином влекло за собою большую опасность, даже угрожало смертью. В больших городах ни один христианин временами не был защищен от оскорблений, ударов камнями, а то и хуже. Что же делать церкви? Должна ли она объявить верующим: «Вы обязаны исповедовать свою веру при всяких обстоятельствах и избегать какого бы то ни было, даже самого поверхностного, соприкосновения c идолопоклонством»? Вывод был ясен: солдат в таком случае должен был оставить знамя, снабженное языческим изображением; чиновник должен был сложить с себя должность, так как не мог, будучи чиновником, отвергать культ императора; учитель должен был оставить преподавание, неизбежно связанное с мифологическим материалом; кровельщик должен был бросить свое ремесло, чтобы не участвовать в постройке языческих храмов; ювелир, столяр, торговец — все подвергались опасности так или иначе оказать услугу идолопоклонству. Непримиримые члены общин действительно требовали, чтобы каждый христианин оставил свою профессию, если она угрожала ему хотя бы отдаленнейшим соприкосновением с языческим культом. Тертуллиан определенно высказал это требование в своем сочинении «De idololatria». Он не смущался тем, что ему возражали: «Мы умрем с голоду», и отвечал на это возражение: «Да кто же вам обещал, что вы должны жить?» Христианин должен отрицать современный общественный строй, в чаянии близкого суда, появления новой земли и нового неба. Крупное течение — известное под названием учения монтанистов — стремилось порвать всякую связь между христианством и «миром». Организовывались даже предприятия, которые должны были вывести христиан из всех гражданских отношений: в пустыне должны были они ожидать пришествия Христа.

Относительное сближение с миром. Однако огромное большинство христиан, и прежде всего сами руководители, решили иначе: достаточно носить Бога в сердце своем и исповедовать его лишь в том случае, когда открытое исповедание перед властями оказывается безусловно неизбежным. Достаточно избегать настоящего идолопоклонства; что до остального, то христианин может исполнять всякое честное ремесло, хотя бы приводящее его внешним образом в соприкосновение с язычеством, и должен вести себя умно и осторожно, стремясь к тому, чтобы ничем не запятнать себя, но и не навлечь на себя и на других гонения. Таково было повсюду поведение церкви с начала III века; государство приобрело благодаря этому множество мирных, усердных и добросовестных граждан, не только не доставлявших ему затруднений, а наоборот, способствовавших поддержанию общественного порядка и спокойствия. Что христиане отличались высокою нравственностью, это уже во время Марка Аврелия признавал знаменитый врач Fa-лен. Отказавшись от своего чисто отрицательного отношения к государству, церковь развилась в благотворную для государства силу, служившую его поддержанию и улучшению. Если можно употребить здесь сравнение, заимствованное из современности, придется сказать: убегавшие от мира фанатики, чаявшие будущего небесного града, превратились в ревизионистов существующего строя жизни.

Христианское учение. 2) Христианское учение не заключало в себе никаких элементов, которые должны были бы казаться опасными или хотя бы только нежелательными в глазах государства. Правда, можно было призадуматься над откровением о «Царе», «Христе» — его называли также «императором», но скоро убедились, что откровение это не имело революционного и политического значения. Подозрение в том, что христианское учение побуждает к безнравственным действиям, державшееся в народе в течение целого столетия, по-видимому, лишь в редких случаях кон* сталировалось перед судом. Предубеждение против христианства вызывалось не отталкивающим, но чуждым и непривычным характером этого учения. Догмат воскресения плоти, ожидания гибели мира посредством огня, проповедь о воплощении Сына Божия и рождения Его от Девы, о воскресении и вознесении распятого еврейского «софиста» — все это были «чужеземные мифы и басни», недостойные внимания и, в конце концов, непозволительные, раз они начинали проникать из мастерских ремесленников в порядочное общество. Но христианское учение состояло не только из этого откровения. На первом плане стояла проповедь единого Бога, духа по природе, проповедь единства мира, божественного творения и попечения о мире, единства и достоинства рода человеческого, разума и свободы, бессмертия и вечной жизни. Поскольку оно состояло из этих представлений, христианство являлось философией, и философией возвышенной, родственной духовной культуре государства. Между тем, именно эта сторона христианского учения была выдвинута на первый план апологетами, выступающими со времени Адриана и Антонина Пия. Они стремились доказать разумность христианства, отводя исторической части в своем учении второстепенное место или вводя ее в число своих доказательств. Прежде всего, они старались оправдать поклонение Христу тем, что смотрели на его личность как на телесное проявление Логоса, от века являющегося творческим началом мира и проникающего его как божественный Разум и Премудрость. За ними последовали учители церкви, к концу II столетия упрочившие и разработавшие христианскую догму в борьбе с гностицизмом; таким образом, эта догма навсегда оказалась насажденной на почву идеалистической, эллинской философии или, по крайней мере, тесно связанною с нею. Первая крупная церковная школа— вероисповедная школа в Александрии — сознательно и успешно разрабатывала христианское учение в этом направлении. Этим была разрушена преграда, отделявшая «язычество» от христианства, хотя эллинская философия и оставалась для учителей церкви лишь преддверием истины, лишь ступенью, ведущею к ней. Климент Александрийский мог поспорить с любым из эллинских учителей его времени всеобъемлющими знаниями, свободой духа и ясностью религиозно-философского познания, а Ориген всех превосходил своею широкой ученостью, тонкостью филологической критики и творческою силою спекулятивного мышления. Порфирий определенно подчеркивал, что Ориген мыслит о Боге и мире как эллин, и прибавлял, что он вводит в это познание чуждые вымыслы. Когда мы слышим, что тот же самый Ориген приглашен был провинциальным наместником для чтения ему лекций о религии, что императрица-мать Маммея призывала его для наставления ее в учении о бессмертии, что множество не-христиан посещало его учительские чтения; когда мы узнаем о переписке императрицы с римским учителем Ипполитом, о том, что, по заслуживающему доверия преданию, император Александр Север причислял Христа к величайшим героям человечества и относился к его словам с величайшим одобрением, — мы должны во всем этом видеть ясные доказательства того, что христианское учение, какие бы пункты преткновения оно в отдельных случаях ни представляло, начало обращаться в связующее звено, тесно объединяющее между собою эллинизм и христианство. А это не могло не оказать влияния на взаимные отношения между церковью и государством, так как последнее не могло длительно сохранять враждебное положение по отношению к духовному течению, пользовавшемуся уважением в широких кругах его граждане.

Христианская литература. Сказанное о христианском учении применимо и к христианской литературе. Пока христиане располагали лишь Евангелиями, несколькими посланиями и откровениями (апокалипсами), они оставались вне литературного движения. Ветхий Завет, производивший в некоторых отношениях на эллинов внушительное впечатление, заключал в себе слишком много непонятного, мелочного и отталкивающего, чтобы это впечатление могло быть чисто положительным. К тому же представлялось спорным, имеют ли христиане вообще право ссылаться на эту книгу как на свой кодекс. Наконец, от большинства христиан обыкновенного типа постоянно приходилось слышать, что вся литература от лукавого и что всякого чтения следует избегать. Это положение не изменилось и тогда, когда выдающиеся учители из среды христиан-гностиков овладели, при Антонинах, формами греческой литературы и почти разом создали литературу христианскую (научную монографию, ученый комментарий, систематическое изложение, научный диалог, наставительное послание, роман, оду, гимн и т. д.). Эта литература, быстро сошедшая со сцены, имела и в свое время лишь ограниченное влияние. Отвергаемая господствующею церковью, она оставалась неизвестною и господствующему литературному миру и ничем не повлияла на представление о христианстве как о явлении, чуждом литературе и, следовательно, просвещению. Но именно этим гностическим движением господствующее христианство было вынуждено начать с ним борьбу тем же оружием. Осторожно и постепенно стало оно усваивать себе новые приемы борьбы, один за другим. И здесь на первом месте стоят апологеты, хотя уже Лука в своих «Деяниях апостолов» (заглавие вряд ли принадлежит самому автору) дал образец настоящего исторического труда, который смело можно было сравнивать с историческими сочинениями язычников. Апологеты внесли в каноническое христианское творчество научный «Трактат» и «Диалог». Иустин, Мелитон (ок. 170 г.), Ириней и Климент написали первые научные христианские монографии, Юлий Африкан и Ипполит, в начале третьего века, — первые исторические сочинения, Ориген — первую «Систему». Возникшие около 180 г. «Деяния Павла» явились первым нравоучительным историческим романом; не было недостатка и в христианских стихотворениях различного рода. Наиболее же важным фактом являлась утвердившаяся в Александрии библейская наука, вобравшая в себя наследие трудов эллинистического еврейства и, с помощью научного аппарата эллинизма, дававшая блестящие результаты. К исходу второго века существования христианства владевший греческим языком христианский мир имел свою литературу, выделявшуюся рядом с приходившим в упадок современным писательством и лишь в немногом ощущавшую еще недостаток. В области латинской речи достояние христианства было, правда, еще скудное. Конечно, латинская церковь могла похвалиться в высшей степени самобытным и энергичным писателем: Тертуллианом. Его «Apologeticum» — создание, проникнутое духовною мощью. Но даже для своих единоверцев Тертуллиан являлся слишком узким фанатиком; на большую публику его книги не могли поэтому оказывать влияния. Латинская церковь оставалась церковью с очень ограниченною литературою. В то время как в восточной половине империи возникало духовное взаимодействие между христианством и мировою литературою, Запад отставал. Следствием этого было то, зато знатные римляне реже переходили в христианство, нежели знатные греки, и что мир римских властей долго и упорно продолжал смотреть на церковь как на пролетарское движение, В конце концов, подействовала здесь на власть имущих и заставила их призадуматься не столько духовная мощь христианства, сколько его организованность и дисциплина.

Благочестие и культ. 3) Своего рода мостом, соединявшим христианство с миром, постепенно сделались также само христианское благочестие и своеобразная постановка христианского культа. Правда, это благочестие являлось чем-то чуждым и непонятным по сравнению с патриотическим благочестием античного мира; культ, первоначально ограничивавшийся молитвой, пением, чтением и проповедью, не имел ничего общего с господствующим жертвенным служением. Этот чисто духовный склад христианского богослужения казался массе настолько зага-дочным и подозрительным, что за ним предполагали грубейшее и отвратительнейшее распутство и вскоре начали определеннейшим образом утверждать, что под прикрытии ем тайны христиане совершают в своих собраниях гнуснейшие дела, предаются необузданнейшему разврату, даже пожирают младенцев; предполагалось также скрытое существование каких-нибудь идолов, непристойных или карикатурных. Но на широком пространстве тогдашнего мира уже давно создалась почва, наряду со старыми, и для новых форм культа; запросы и характер благочестия изменились. Из упадка политического культа и из синкретизма развилась, под влиянием философии и нового представления о мире^ склонность к монотеизму. Религия стала тесно связываться с индивидуальною нравственностью. Облагораживание человека: идея моральной личности, совести, чистоты, духовного богопочитания — все эти основные черты резко выступили на первый план. Получили значение раскаянье и искупление, внутренняя связь с божеством, жажда откровения, жажда беспечальной вечной жизни по ту сторону земного бытия (превращение в божество). Перед этим гря-душим существованием земная жизнь исчезала как мираж. Христианское благочестие широко шло навстречу всем этим взаимно связанным между собою настроениям, давало им опору и уверенность; оно даже приспособлялось к ним, изменяя свои собственные основные черты и содержание сообразно их требованиям. Возвышеннейшая и одухотво-реннейшая религиозность того времени искала мистерий, таинственных средств для усвоения и настоящего сближения с божеством; христианская религия сумела считаться с этой потребностью века и удовлетворять ее. С самого начала в ней существовали два священнодействия, напрашивавшиеся на то, чтобы их понимали и исполняли как таинства: крещение и торжественная трапеза любви в воспоминание Тайной Вечери. Действительно, именно такое понимание и исполнение того и другого (по схеме мистерии), зародившееся уже в самое раннее время, вполне осуществилось и выработалось во втором столетии. Духовный характер священных действий должен был строго сохраняться, но его тесно и прочно связали с чувственным рядом посредствующих звеньев. В смысле впечатления на верующих эти таинства вряд ли уступали другим мистериям. Крещение, с глубокой осмысленностью производившееся через погружение, означало и как бы проявляло на деле полное очищение от грехов, т. е. вполне реальное искупление; причащение давало под видом вина и хлеба небесную пищу и небесное питие, элементы божественного бытия, имевшие силу превратить бренное тело из смертного в бессмертное. Это было понятно людям того времени, и чем ближе они узнавали христианское богослужение в его духовных элементах (как поучение, пение и молитвы) и в его торжественных таинствах, тем выше они начинали его ценить. Христианское богопочитание, бывшее и казавшееся прежде столь чудным, проявляло теперь особенную притягательную силу.

Но христианство шло навстречу настроениям эпохи не только превращением в таинства обрядов крещения и трапезы любви; скоро явились другие связующие звенья. Во-первых, оно к концу второго века образовало в связи с исполнением таинства причащения особый класс священнослужителей, которых назвало именем иереев (жрецов). Во-вторых, оно проповедовало понимание таинства причащения как жертвы и устроило из него торжественное жертвоприношение — sacrificium. Далее, со времени Септитимия Севера, если не раньше, богослужение было перенесено из частных жилищ в особые предназначенные для культа помещения и, наконец, начали допускаться многочисленные символы, священные предметы и обряды (крест и обычай креститься уже в очень раннюю пору считались одаренными действительною божественною силою), понемногу заставлявшие забывать, что христианство не допускало поклонения никаким изображениям божества. Эта эволюция делала христианское благочестие все более и более доступным для окружающего мира; или, вернее, оно само воспринимало не столько сознательно, сколько бессознательно, характер чувствований и способы проявлений этих чувств окружающей среды. Когда все это получило, наконец, свою полную обработку в торжественном и строгом ритуале, христианство могло поспорить в этом отношении с любым культом, сохраняя над ним превосходство серьезности, богатства и силы своих духовных элементов. Эти изменения, в свою очередь, также должны были оказать влияние на взаимоотношение церкви и государства. Положение, занятое христианскою религиею, беспредельно расширяло теперь сферу ее влияния; при этом до известной степени смягчалась ее исключительность, которую она, однако, все еще твердо желала сохранять за собой.

Оценка христианством государства и правовых установлений. 4) Оценка государства со стороны христиан, со времени написания Послания к римлянам и Откровения Иоанна и до дней Александра Севера, испытала значительные колебания; но в общем она стала благосклоннее. Подозрение, даже утверждение, что Римское государство есть царство диавола, а император — антихрист, возвращалось время от времени, но все больше оттеснялось на задний план. Апологеты Иустин и Тертуллиан считали возможным видеть в «хороших» государях друзей и даже защитников истинной веры; на исходе второго столетия было широко распространено мнение, что Траян, Адриан и оба Антонина не предпринимали лично от себя ничего враждебного христианству. Разумеется, во времена гонений ненависть к государству и императору неизбежно прорывалась от времени до времени, и христианский писатель Ипполит писал против них в духе Откровения Иоанна, хотя и в более скрытой форме. В универсализме Римской империи он видел диавольскую пародию на вселенское небесное царство Христа. Но мероприятия императоров к восстановлению добрых нравов находили свое признание со стороны христиан; и иному христианину самое государство, заботящееся о мире и благосостоянии, представлялось ценным благом. Некоторые апологеты стремились выставить христианство в глазах императорского правительства как полезную для государства силу. Дальше всего в этом направлении пошел апологет епископ Сард-Мелитон (ок. 176 г.) в своем апологетическом сочинении, преподнесенном им императору Марку Аврелию. Его слова заслуживают того, чтобы быть приведенными здесь. «Хотя эта наша философия, — пишет он, — пустила впервые ростки среди чуждого народа, но когда затем, при могущественном правлении предшественника твоего Августа, она начала расцветать в провинциях твоего государства, то принесла твоему государству, особенным образом, щедрые блага. Ибо с того времени непрестанно возрастали могущество и блеск Римского государства, для которого ты являешься и будешь желанным повелителем вместе с твоим сыном, если станешь защищать эту возникшую при Августе и одновременно с государством взращенную философию, пользовавшуюся, наряду с другими религиями, почетом и со стороны твоих предшественников. Лучшим доказательством того, что наша вера процветала одновременно со столь счастливо начавшеюся монархиею и на благо ей, служит то обстоятельство, что со времени правления Августа ни одно несчастье не постигло эту монархию, а, напротив, все, согласно общему желанию, лишь умножало ее великолепие и славу. Единственными императорами, которые, будучи соблазнены злонамеренными людьми, стремились ввести в худую славу нашу веру, были Нерон и Домициан; и от них пошедшая ложь, чернившая христиан, распространилась дальше, согласно обыкновению народа, без того, чтобы проверена была справедливость молвы». Эта своеобразная философия истории являлась как бы пророчеством для будущего. Евсевий повторяет ее в эпоху Константина: «Как только Искупитель явился среди людей, случилось также, что возросла власть римлян, так как в то время Август впервые стал единым властителем многих народов. Ибо с того времени и до наших дней разрушено царство Египетское, пребывавшее от века и, можно сказать, от первого семени рода человеческого. С того же времени стал подданным Рима народ иудеев, и народ сирийцев, и каппадонийцев, и македонцев, и вифинцев, и греков, и, выражая все единым словом, все прочие, подпавшие под римскую власть. Кто же откажется признать, что не помимо воли Божией все это совпало со временем учения нашего Искупителя, если подумать, что нелегко было ученикам его путешествовать в чужих странах, когда все народы были отторжены друг от друга и между ними не было сношений из-за многих сатрапов в каждом месте и в каждом городе. Вследствие же их уничтожения ученики Христа скоро совершали то, что поведено было им, в мире и без страха».

Замечательно также, насколько язык Мелитона связан с терминологией азиатского культа императора. Императора называли в Азии «богом», «спасителем», «миротворцем»; о его появлении говорили как об эпифании Божества. Недавно открытая в Приене надпись от 9 года до Рождества Христова, составленная местною куриею в память введения юлианского календаря и для прославления императора Августа, знакомит нас с языком малоазиатского культа императора. Вместе с тем, она с величайшею ясностью свидетельствует о влиянии, какое рано стал оказывать этот язык на церковную терминологию поклонения и почитания. Наиболее существенные места надписи гласят: «Этот день придал иной вид всему миру; мир погиб бы, если бы в родившемся ныне не воссияло для всех людей новое, всеобщее счастие. — Тот судит правильно, кто в дне этого рождения видит и для себя начало жизни и всех жизненных сил; лишь отныне, наконец, миновало время, когда надо было раскаиваться в том, что родился. — Ни от какого иного дня не испытывают столько блага каждый в отдельности и все вместе, как от этого, для всех равно счастливого, дня рождения. Невозможно подобающим образом выразить благодарность за все великие благодеяния, принесенные этим днем. — Провидение, властвующее надо всем живущим, преисполнило, на благо людей, Этого Мужа такими дарами, что Он ниспослан, как Спаситель, нам и будущим поколениям; всякому междоусобию наступит конец, и все получит великолепное устройство. В Его появлении осуществились чаянья предков; Он не только превзошел всех прежних благодетелей человечества вместе взятых, но и невозможно, чтобы когда-либо явился более великий, чем Он. День рождения Бога принес миру связанную с ним Благую Весть (Евангелие). — От Его рождения должен начаться новый счет времени». Из таких воззрений черпал Мелитон свой вывод, что между императором и Христом должна существовать своего рода «предустановленная гармония», раз они прославляются тем же самым языком и с такими же самыми предикатами.

Наконец, церковь приближало к государству еще и то, что она видела себя вынужденною вырабатывать все более прочные и исчерпывающие правовые установления. Лишь кажущимся образом, вернее, лишь на время приводило это к известному обострению отношений между ними. На самом деле усиление церкви как правового организма подготовляло ее слияние с государством, несмотря на могущие предшествовать этому слиянию резкие столкновения.

Правда, церкви вряд ли удалось достичь того, чтобы ее члены всегда уклонялись от гражданских процессов в светских судах, но она сама вмешалась в целом ряде пунктов в область гражданского права и принуждала верующих подчиняться своему церковному праву. Прежде всего она установила компетенции своих епископов и клириков с точки зрения «iura» (право) и выработала их полномочия в деле отпущения и отлучения в виде «ius». В связи с этим она выработала начала церковного процесса и установила свои наказания также и для таких проступков, которые наказывались самим государством. Затем она стала создавать правовые установления по отношению к браку и семье, отчасти противоречившие римскому праву: римский епископ Калликст считал законными браки между благородными римлянками-христианками и рабами-христианами. Наконец, отдельные общины стали приобретать недвижимую собственность и достигли того, что государство — быть может, удовлетворяясь наличностью подставных лиц в качестве собственников — фактически признало их юридическими личностями. Таким образом, церковь, вплоть до времени Александра Севера (222—235), по всем пунктам сближалась с государством; но, как правовые организмы, оба стояли еще очень далеко друг от друга. Государство твердо стояло на том, что терпимость по отношению к нетерпимой христианской религии в принципе недопустима, — хотя многие наместники и некоторые императоры безмолвно допускали ее, — и для церкви далеко еще не настала пора действительно серьезно считаться с мыслью, высказанною Мелитоном. Только в одном основном пункте она никогда не колебалась: как во время еще не упрочившегося государственного развития монархии она ни разу не проявляла республиканских симпатий, так и впоследствии она всегда сочувствовала правящему властителю и, со своей стороны, способствовала превращению монархии в деспотию. Ее религиозное мировоззрение, по существу строго монархическое, обусловливало и упрочивало в ней монархическую точку зрения в области политики.

IV Отношение церкви в третьем веке (прибл. 230—311) к государству и культуре

В промежуток времени 70—80 лет, лежащий между смертью Александра Севера и началом деятельности Константина, не замечается нигде движения назад в развитии отношений церкви к государству. Напротив, церковь во всех отношениях идет навстречу сближению.

Правовой строй церкви. 1) В дальнейшем развитии правового строя церкви должно обратить внимание на следующее. Во-первых, в это время завершилось развитие церкви как церкви епископской, т. е. епископы являлись отныне — главным образом, на Западе — истинным ядром христианского мира. Киприан выражает это так: «Не только епископ в церкви, но и церковь — в епископе». Этим созидался живой, индивидуальный авторитет с почти непререкаемым могуществом; отдельные общины находились почти безусловно в распоряжении своих епископов.

Во-вторых, последние еще теснее сплотились между собою и при этом расширили пределы своей конфедерации. Для разрешения важных вопросов собирались не только провинциальные синоды, но рассылались приглашения на соборы, охватывавшие епископов нескольких провинций. В средине III столетия в Антиохии заседали соборы, в которых приняли участие епископы из Армении, Каппа-докии, Сирии, Финикии, Палестины и Египта. На римские соборы съезжались епископы со всей Италии. Важные церковные вопросы, до решения их, предварительно обсуждались в переписке епископов. Над выработкой правил церковного покаяния трудились великие епископы Рима, Карфагена, Александрии и Антиохии, действуя совместно, в постоянном общении. Во время спора о крещении еретиков, возникшего на Западе, Киприан, епископ Карфагена, обращался за советом к епископу Цезареи Каппадокий-ской. Общины Испании и Галлии в моменты внутренних кризисов обращались к Риму или к Карфагену; общины Пентаполиса прибегали также к Риму в столкновениях со своим верховным владыкой, епископом Александрии. Политическое вселенское единство церкви стало фактом в то самое время, как государству грозило распадение на части; там падала власть, здесь поднималась новая, особенно могущественная благодаря своей божественности; и эта власть соединяла прочною связью почти все части церкви. Правившая общинами епископская конфедерация сделалась международным государством в государстве. Она стала на место централизующего римского военного элемента. Милитаризм не только оказался непригодным — распадаясь, он сделался главным источником падения государства: легионы были постоянными очагами революции, а их полководцы — естественными претендентами. Государство отлично поняло опасность такого развития церкви; она была опасностью для государства, пока церковь оставалась враждебной ему. Уже Максимин Фракиец выпустил рескрипт, направленный исключительно против епископов и имевший целью их искоренение; Децию приписывается утверждение, что он скорее согласится терпеть в Риме другого императора, чем христианского епископа. Гонения Валериана и Диоклетиана имели в виду прежде всего епископов.

В-третьих, к этому времени общины сильно увеличили число своих служителей, соответственно своему быстрому росту; наряду с классом высшего духовенства образовался класс низшего духовенства, служивший подготовительной школой для первого и поддерживавший сношения епископа с низшим населением. Сверх того, основывались епископаты и приходы вне городов, и сеть церковной организации становилась все более и более частой. В некоторых и, вдобавок, наиболее значительных (восточных) провинциях, христиане настолько умножились численно, что их религия около 300 г. являлась там наиболее могучею и распространенною из всех. Далее, для единства всего церковного организма имело значение выдающееся положение, все более и более достигаемое римскою церковью и римским епископом; главным образом при их посредстве осуществлялись сношения и обмен между общинами; практика римской церкви все более становилась образцом для остальных; и хотя догматически ее первенство не провозглашалось и ни в коем случае не было бы признано, — фактически cathedra Petri получила перевес над другими.

Жизнь христиан. Жизнь христианина во второй половине III столетия, помимо обрядовой стороны, мало чем отличалась от жизни обыкновенного сына мира. Уже около 200 года Тертуллиан констатировал наличность христиан всевозможных профессий, но в своем сочинении «Deidololatria» он дал христианам предписание, как вести себя представителям этих профессий, почти равнявшееся запрещению заниматься ими. Теперь сгладилось едва ли не всякое отличие. Даже духовенство, до епископов включительно, занимало высокие служебные должности в государстве и муниципиях, и поведение их мало чем разнилось от поведения их сослуживцев-язычников. Христиане оказывались и в среде купцов и торговцев. При появлении гонения массовое отступничество показывало, что большая часть христиан не была расположена жертвовать жизнью за веру; лишь когда гонение оказывалось длительным, снова развивалось мученическое подвижничество, как во времена отцов. В мирное время увещания строгих пастырей, мероприятия синодов по отношению к нравам и наказания за безнравственные поступки свидетельствовали, что наставление в нравственном поведении, когда-то предшествовавшее принятию в христианскую общину, теперь нередко начиналось только со времени крещения. «Сообществом святых» эти церкви не были уже ни в каком отношении. Кто хотел быть святым, становился «аскетом», и такие аскеты уже начинали удаляться не только от мира, Но и от мирской церкви и уходили в пустыню. Только в одном христианство высоко подымалось над уровнем окружающей среды: это дух единения общины и ее забота о слабых и нищих, о вдовах и сиротах. Каждая община не только проявляла попечение о бедных; она представляла собою специальное учреждение для такого попечения. Христианство сохранило свою исключительность лишь в области веры, не в области жизни; христиане являлись, в общем, более добросовестными и надежными гражданами, чем остальные; именно поэтому они ни в каком направлении не нарушали строя и публичных функций общественного существования.

Христианская вера и вероучение. 2) Даже самая вера, поскольку она проявлялась в вероучении, утратила во многом свою исключительность. По-прежнему господствовало учение о Христе, Сыне Божием, но оно принимало все более спекулятивный характер и облекалось в формы религиозно-философской системы. Последняя, имевшая своим творцом Оригена и носителями его учеников, соперничала с системой неоплатоников, в которой античная философия сказала в то время свое последнее слово. Отныне являлось невозможным оценивать христианство как религию ремесленников, рабов и старых женщин. Возбуждавшая такую антипатию «мифология» христианства, правда, не изменилась, но получила, благодаря внесению аллегорических толкований, более духовный характер и сделана была более доступною путем введения в нее элементов «языческой» мифологии, при помощи легких изменений и переименований. Что религия состоит из двух слоев: «мифа» и «Логоса», что первый должен быть одухотворяем возвышенным толкованием, что часто само Божество прибегает к мифу, чтобы открыть доступ к Логосу, — все это были ходячие представления того времени. По этой схеме стала рассматриваться самая личность и жизнь Иисуса Христа, в то самое время как в антиохийской школе часть последователей Оригена признавала Его лишь полубожественным существом. От высшего Божества Он отделялся так резко, что этим открывался даже известный простор склонности к политеизму. В сущности только в трех пунктах христианская философия продолжала расходиться с системой неоплатоников: первая проповедовала сотворение мира во времени, вочеловечение Логоса и воскресение плоти; вторая отвергала все это. При этом, однако, многие из последователей Оригена так истолковывали эти теологические положения, что толкование почти равнялось отрицанию, а сами они мало чем отличались от неоплатоников. Тем не менее неоплатоники, в лице своего великого вождя Порфирия, ревностно боролись против христианства. Порфирий (как, вероятно, уже и Плотин) обратил свое внимание на различные направления внутри христианства и на различные стадии его развития. Противопоставляя одни другим, он опирался на Христа в оспаривании христианства, на Павла и Иоанна против синоптиков, на древнюю церковь против новой, и т. д. Но в одной существенной области он поддержал дело церкви: как и она, он энергично оспаривал христианских гностиков, чье пессимистическое, отрицательное отношение ко вселенной представлялось ему дерзким и безбожным. Христианские богословы и философы-неоплатоники рука об руку отстаивали взаимную связь между Богом и вселенной. В этой солидарности сказывалась глубокая общность, существовавшая между противниками, в остальном столь враждебными друг другу. Христианская литература тоже продолжала развиваться в направлении, наметившемся в предшествующие эпохи. Многочисленные истории апостолов и мучеников, благочестивые новеллы сочинялись при помощи приемов старой беллетристики. Об их христианском происхождении свидетельствовали лишь вставки библейских текстов и аскетические тенденции. Не пренебрегали даже языческими повествованиями о богах и героях; их обрабатывали на христианский лад, а языческие описания путешествий служили материалом для истории распространителей христианства. Формы литературного и письменного общения ничем более не отличались от обычных.

Приняты были все формулы античного литературного церемониала. Давно перестали думать о предписании не называть никого учителем и господином. Школьная мудрость усваивалась христианами совершенно так же, как и язычниками; христианские учителя проявляли себя исключительно только в формах этой школьной мудрости. Старая христианская литература была теперь так же чужда самим христианам, как и их противникам; но вследствие этого почтение к ней, поскольку это еще было возможно, только возрастало. Она казалась явившеюся из другого мира и носила печать своего божественного происхождения в своей суровой строгости и неудобопонятности.

Благочестие и культ. 3) В эпоху двух последних поколений, предшествовавших Константину, христианское благочестие и культ насквозь прониклись эллинизмом. Уклонение «в духе и истине» и «разумное» богослужение получили декоративное обличие. Ритуал каждого священного действия сделался еще торжественнее и таинственнее; молитвы стали искусственнее, риторичнее: все более нагромождались символы и символические действия. Особенно явственно проявлялось стремление идти навстречу склонности к политеизму. Ангелы, патриархи, апостолы и мученики возведены были в роль «ходатаев» перед Богом, и начинал возникать особый культ, посвященный им. Места жизни, кончины или погребения подвижников стали священными местами, где совершались чудеса. Их кости и реликвии получили особенное значение. На этих священных местах проводили ночь. Появилось поминание умерших и поминальные трапезы. Не было уже недостатка и в заклинаниях и амулетах. На природу и судьбу пытались влиять при помощи священных имен, библейских изречений и формул. Кислому вину можно придать сладость, положив в бочку яблоко с нацарапанными на нем словами: «Вкусите и зрите, сколь милостив Господь». Стихами из псалмов можно защитить поля и виноградники от вреда, причиняемого дикими животными. Мало того; не надо уничтожать местные (языческие) торжества и праздники, надо только превратить их в «христианские». Древний культ природы можно сохранить, преобразовав его в поклонение святым. Епископы следовали в этом отношении не только потребностям «христианской» массы. Поведение епископа Григория Чудотворца, одного из спиритуалистов школы Оригена, в восточном Понте показывает, что наиболее выдающиеся представители христианства сознательно способствовали этому развитию. Христианство восприняло почти все составные части старого культа, кроме кровавого жертвоприношения; но место последнего заступало таинство Евхаристии, как ее теперь понимали, а в некоторых отдаленных восточных областях, по-видимому, было действительно введено кровавое жертвоприношение или сохранено от времен язычества. Многое из воспринятого возможно было после принятия оправдать при посредстве Ветхого Завета; иногда изобретали апостольские указания, которые должны были удостоверить их рецепцию. Около 300 г. христианское богопочитание и христианский культ уже не представлялись преградою между христианством и миром. В сущности, отталкивало только христианское поклонение умершим и мертвым костям; но именно оно было не столько христианским явлением, сколько последним продуктом упадка античного мира.

Оценка государства. 4) Изменение в оценке государства сказалось в различных пунктах. Во время распри, возникшей в Антиохии между двумя партиями христианской общины по поводу того, которой из двух принадлежит церковное строение, за решением спора обратились к императору Аврелиану. Что сказал бы пятьдесят лет тому назад, услышав об этом, Тертуллиан? Этот самый Тертуллиан иронически восклицал в своем «Apologeticum»: «Разве что императоры были бы христианами!» Теперь то и дело с полною верою передавали слухи, что тот или другой император был втайне христианином. В сообщении епископа Дионисия Александрийского (около 260 г.), будто Александр Север и Филипп Араб в душе исповедовали христианскую веру, а последний даже нес церковное покаяние, выражено только широко распространенное убеждение. Дионисий решается даже применить к императору Галлиену благоприятное ветхозаветное пророчество, после того как он отменил эдикт против христиан, изданный его отцом Валерианом. При этом он называет его «наш священный и богоугодный император» — точно христианам уже ничего не остается желать, точно дело происходит в христианском государстве. Впрочем, уже Ориген при Филиппе Арабе высказывал в заключении своего сочинения против Цельса взгляд, что путем христианской проповеди римское государство постепенно будет превращено в христианское. Для древнейших христиан, наоборот, ничто не было несомненнее ожидаемого суда и победы грядущего Спасителя над римским государством. Теперь это чаянье пало и заменилось более мирным упованием на будущее сближение и взаимное объединение исторических судеб христианства и государства. Развитие правового строя церкви за эти семьдесят лет временно закончилось Во-первых, было прочно выработано церковное сословное право: были строго определены права и обязанности епископов, пресвитеров, диаконов и мирян. Во-вторых, со времени великого гонения при Де-ции, по окончании которого установлена была ВОЗМОЖность отпущения даже для величайших грехов, получила полное развитие процедура церковного суда. Были установлены сложные и тонко разграниченные положения по отношению к многообразию преступлений. Из судебного процесса и вместе с ним развилось церковное уголовное право. В-третьих, христианская традиция учения (regulae fidei et doctrinae — правила веры и учения), равно как и церковный канон, были разработаны в целях дисциплины и санкционированы авторитетом апостолов. Далее, Восточная церковь начала приспособляться к новому, диоклети-ановскому строю Римской империи. Можно сказать, что она отчасти даже предупредила его в том, что в ее организации Александрия и Антиохия приобрели особо выдающееся значение, и давно уже появилось соединение нескольких провинций в одну корпорацию; в силу этого церкви было нетрудно целиком провести в своем строе Диоклетианову реформу.

Церковь была во всех отношениях подготовлена, имела все необходимое; как невеста с богатым приданым, ожидала она, наполовину бессознательно, но нетерпеливо, своего жениха — государство. Она была ему ровней; ее божественный авторитет и духовное воинство служителей давали ей такое же могущество, как ему — войска. Она была могущественнее его; но ее внешнее положение не соответствовало еще ее значению. Константин первый усмотрел ее и протянул ей руку для будущего союза.

Это не было бы возможно, если бы не существовало предшествующей подготовки и со стороны государства.

V Развитие государства в сторону сближения с церковью

Окончательное слияние церкви и государства при Константине не могло бы осуществиться, если бы образ действий и развитие государства не способствовали заранее тому, чтобы сблизить его с церковью. Необходимо обратить внимание на следующие явления.

1) Утрата римским государством национального характера. На первом плане следует отметить утрату Римским государством национального характера во II и III веках. Как известно, империя в это время все более утрачивала римское обличие и становилась всемирною монархиею. Это выразилось уже в предоставлении эдиктом Каракаллы (212) права римского гражданства всем жителям провинции, что равнялось, конечно, нейтрализации этого права. Римская империя подпала под власть провинции. Уже в третьем столетии у нее оказалось несколько столиц, и Рим не был главною из них. При Диоклетиане это вполне выяснилось. Раз государство переставало быть национальным и утрачивало национально-отечественное самосознание, последнее должно было замениться другим. А такою заменою могло стать только самосознание универсально-религиозное: tertium non datur. Христианство здесь оказывалось наготове.

2) Государственная религия. Эволюция, которой подвергалась в течение трех первых веков греко-римская религия, была параллельна развитию государства, поскольку и в ней, как и в этом развитии, осуществлялась постепенная утрата национального элемента. Новое направление религии — в сторону трансцендентального и потустороннего и, вместе с тем, индивидуального, ее обращение вовнутрь и спири-туализация должны были иметь непременным последствием совлечение национального облика; а взаимодействие религий между собою, в особенности приток религий Востока, благоприятствовало этому явлению. Государство пыталось, правда, удержать в религии универсальный национально-политический элемент созданием культа императора, но этот культ, бедный содержанием, все менее и менее соответствовал нарождавшимся религиозным запросам. Было еще и другое средство: принятие чуждых религий, торжественное водворение их из провинций в Рим и слияние их культа с государственным культом римских богов; но результатом этого было лишь разложение религиозного начала и невозможность служащей поддержанию государства религиозной политики. Такое положение дела уже в последнем столетии до Константина побуждало отдельных императоров на религиозные эксперименты. Ге-лиогабал стремился насильственно подчинить все религии своему сирийскому богу и даже римских национальных богов поставить под его главенство. Опыт окончился полной неудачей. Его двоюродный брат Александр Север пытался, напротив, вложить в различные религии сознание их внутренней тождественности и объединить их взаимным признанием. Разумеется, и эти философские стремления не увенчались успехом. Но в обоих случаях виден ясно монотеистический мотив, и заключается определенное указание на то, что должно было случиться. В высшей степени интересно предприятие Максимина Дазы: административно объединить в каждой провинции все религии и культы под высшим наблюдением государственного верховного жреца, установить по отношению к жрецам контроль государства и тем поднять все сословие. Предполагалось образовать своего рода языческую государственную церковь, весь строй которой являлся совершенно явственно сколком с христианского церковного строя. Повсюду выступает здесь настоятельная потребность в общей для всех религии и церкви, могущей сплотить граждан и служить опорою государству. Правда, Диоклетиан попробовал еще раз обойтись теми римскими религиозными элементами, которые продолжали еще существовать после введения им нового порядка вещей, хотя и сильно видоизмененными под влиянием культа Митры и Солнца. Но при установлении им совершенно новых основ политической администрации и правления империею, при создании на месте старого государства нового с системою управления восточной деспотии — реакционность его религиозной политики явилась непонятным промахом, пригодным лишь к тому, чтобы доказать ad oculos ее несостоятельность. Она потерпела полнейшее поражение. Новое государство никоим образом не могло опираться на скудные основы древнего культа, вдобавок фактически разрушенные деспотическим ориентализмом; и Константин, свидетель-очевидец этого разрушения, правильно почерпнул из виденного единственно верные выводы. То, к чему стремилась эпоха и государство, была универсальная монотеистическая религия, построенная пирамидально, т. е. с широким основанием и единою строго определенною вершиною; религия философская и сакраментальная в то же время. Такую религию не было надобности отыскивать или выдумывать, она имелась налицо. Это было христианство, обладавшее всем этим в большей мере, нежели все то, что изобретали Гелиогабал, Александр Север и Максимин Даза, — обладавшее, сверх того, могущественным классом служителей, которые могли предоставить надежные силы в руки государства. Таким образом, религиозная эволюция внутри государства приводила непосредственно к христианству.

3) Религиозная политика государства по отношению к христианству. И специально относящаяся к христианству религиозная политика государства в третьем веке говорит о сближении. Правда, систематические гонения начались только с эпохи Деция; но они не представляются характерным явлением для всей эпохи; они происходили редко и вспышками. Характерно то, что предписание Траяна «chris-tiani conquirendi поп sunt» (не нужно выискивать христиан) в общем применялось в форме полной фактической терпимости. Христиан не беспокоили, не мешали им развивать свой строй и иерархию, регулярно созывать синоды, приобретать недвижимость, строить церкви и капеллы и занимать, как упомянуто выше, многочисленные должности в гражданском управлении и в войске. Отдельные императоры и наместники распространяли терпимость еще дальше; они интересовались христианским учением, у них даже существовали сношения с церковью, как если бы она была узаконенною корпорациею. Галлиен особым указом известил малоазиатских епископов об отмене им эдикта своего отца против христиан, а Аврелиан (см. выше) принял на себя роль посредника в споре антиохийских христианских партий. Он решил дело в пользу той партии, которая находилась в общении с епископами Рима и Италии; т. е. он стремился усилить римское влияние в Сирии при помощи поддержки дружественной Риму церковной партии Антиохии. Разве этим он не предвосхитил уже политику Константина? Не было ли его решение признанием вригодности церкви как политического орудия и целесообразности употребления ее в качестве такового? Насколько бессмысленно было при таком положении вещей преследовать эту корпорацию, вместо того чтобы пользоваться ею для целей государства! Диоклетиан и его соправители (исключая Констанция Хлора) были настолько слепы, что не видели того, что было перед глазами; Константин увидел и действовал сообразно этому.

4) Правовое развитие государства. Развитие государства в направлении сближения с христианством следует видеть не только в утрате им национального характера и в тех явлениях, которые можно назвать пролетаризацией и ори-ентализацией государства, не только в складе его внутреннего религиозного развития; соединение с церковью бесспорно было подготовлено и его правовою эволюцией. Под влиянием стоицизма и вослед великим юристам, оно стало гуманнее и в области гражданского, и в области уголовного права. Вырабатывались «права человека»; идея равно-правия начала пробиваться в противовес классовому правосудию; человеколюбие стало являться руководящею точкою зрения по отношению к правовым мероприятиям; общественная и индивидуальная мораль приобрели сильное влияние на законодательство. И здесь наблюдается эмансипация от национального и патриотического элемента; их место заступал моральный космополитизм, не страдавший слабостью и развинченностью, но привносивший и вырабатывавший новые силы. Подкладкою этого морального космополитизма была монотеистическая, связанная с совестью, религиозность. В этом смысле последняя была родственна по духу не культу Митры или подобным ему, а христианству и, следовательно, служила подготовкой к нему. Церковь — значительно, впрочем, понизившая свои морально-общественные требования — могла прямо принять многие отделы римского права, как оно сложилось ко времени 300 г.

VI Заключительный обзор: от Константина до Грациана и Феодосия (306—395). — Завершение развития государственной церкви

Константин (306—337 г.). Константин вначале не сделал ничего другого, как только признал христианскую религию и церковь. Но признание их со всеми предъявляемыми ими требованиями и с имевшеюся у них организациею равнялось дарованию им привилегированного положения. В последние же годы своей жизни Константин пошел еще дальше: он объявил прочие религии и культы ложными; он под всевозможными предлогами издавал запрещения жертвоприношений, закрывал многие храмы, дарил церкви их конфискованное имущество и недвижимость и открыто притеснял «язычество». Никто в империи не мог сомневаться в истинной цели политики императора: всеобщая веротерпимость должна была, не изменяя своего названия; уступить место единовластному господству церкви.

Если бы даже он не хотел этого и имел гораздо меньше внутреннего касательства к происходившему, чем оно, очевидно, было на деле, — он не мог бы действовать иначе. Не только свойства признанной им церкви вынуждали его к этой политике; она еще больше вытекала из верховного права надзора и руководства по отношению к этой церкви, на которое он теперь, естественно, должен был претендовать в качестве императора. Хотя он не называл себя христианским «sacerdos» или «pontifex maximus» — этого церковное предание не могло допустить, — но скоро найден был титул, выражавший новое объединение Imperium и sacerdotium. Он стал называться «епископом внешних»; Титул имел двуличную окраску, но совершенно ясно, что он должен был означать: император принимает участие в управлении церковью. В этом смысле издавал он законы против христианских еретиков, в этом смысле созвал великий Никейский собор и писал Афанасию: «Ввиду того, что ты теперь знаешь мою волю, то предоставь всем желающим вступить в церковь свободный доступ в нее. Если же я узнаю, что ты некоторым воспрепятствовал принадлежать к церкви или преградил доступ в нее, — то пошлю тотчас же чиновника, который тебя по моему приказу низложит и переместит на другое место».

Констанций (337—361 г.). Завещание Константина своим сыновьям гласило: «управлять церковью». Из них Констанций (сперва на Востоке, затем во всем государстве) сознательно и энергично продолжал политику своего отца. Формула «всеобщая веротерпимость» не была изменена, но единовластие церкви получало дальнейшее развитие, и воля императора руководила этою церковью. Монарх вообще обязан заботиться о мире среди своих подданных, тем более в области религии. Констанций был первосвященником церкви, хотя и не называл себя так. Против этого «цезаре-папизма» протестовали притесняемые им церковные группы, но только они одни. В то время как глава донатистских епископов восклицал: «Какое дело императору до церкви», а Люцифер из Кальяри выпускал свои сардские памфлеты против монарха, им приходилось слышать со стороны других епископов, что император делает только то, что составляет его право: он преемник Давида и Соломона, и не государство в церкви, а церковь в государстве. Епископы поразительно быстро освоились с новым положением вещей. Правда, они признавали его лишь до тех пор, пока императорская политика пользовалась их сочувствием. В противном случае они немедленно объединялись в оппозиционную партию. Императорская теократия и «центр» в один и тот же час родились на свет: это близнецы-враги.

Грациан (375—383 г.) и Феодосии (379—395 г.) При Юлиане наступил короткий перерыв в этой эволюции; Иовиан и Валентиниан I также задержали ее ход не на долгое время, строго держась за всеобщую веротерпимость миланского эдикта. Завершителями эволюции явились молодой Грациан, воспитанный духовенством, и возведенный им в соправители Феодосии. Они постановили наказуемость законом как еретического христианского культа, так и языческого, во всех городах, и предоставили гражданские права в государстве исключительно христианам, притом исключительно православным. Год 380-й — год рождения христианской государственной церкви.

Действительного внутреннего распорядка в правовом смысле отношение церкви к государству (императору) не получило. Система обоюдного подчинения каждой из двух сил была лишь фактом. Самая природа обоих исключала возможность принципиального обоснования и разграничения. В действительности же лишь отныне появился неограниченный повелитель (нового) Римского мира, распоряжающийся не только телами и имуществом своих подданных, но также их душами и совестью. У политической центральной власти явилось небывалое по силе подспорье. Одно оно даровало ему возможность продержаться более тысячелетия и замедлить процесс отпадения провинции. Правда, теократические идеалы оттеснили на второй план политическую идею государства и патриотизм. На эти теократические идеалы приходилось, в случае недостаточности военных сил, опираться императорам при попытке подавления в отдаленнейших провинциях центробежных начал вновь пробуждавшегося национализма. Но эти начала, в свою очередь, находили возможным соединяться с программою церкви и ее учением и выдвигать их в борьбе против византийской теократии.

С политической стороны объединение государства и церкви принесло последней выгоды и невыгоды; но выгод было больше. Даже в случаях победы государства и императора над церковью — в течение последующих столетий — церковь втайне оказывалась победительницей. Император-осой теократии не раз приходилось слагать оружие перед «societe anonyme» (анонимным товариществом), называвшим себя церковью и сумевшим гораздо более убедительно доказать свою божественную миссию, нежели император. Но без поддержки государства ей никогда не удалось бы сделаться и остаться великою, единою церковью. Ущерб, нанесенный ей несторианами, монофизитами и, главным образом, исламом на Востоке представляется нам значительным, да и на деле таков; но что осталось бы и от того единства, которое она сохраняет поныне, если бы ее не поддержали и не продолжали поддерживать равноапостольный Константин и его преемники до русских царей включительно?

Литература

Критическое исследование и общее историческое обозрение развития древней церкви начато было во второй половине XVIII века. Но около 1800 года ученые не могли соперничать познаниями с учеными XVII века; и точка зрения, какою руководились в тогдашних исторических трудах, была хотя и в высшей степени просветительною («естественная» история), но абстрактною и бедною содержанием. Для восприятия действительной исторической жизни со всем богатством ее явлений у ученых того времени еще не развилось необходимого органа. Выработка этого органа, которым историческая наука обязана романтикам и послекантовским философам, досталась ей в начале XIX столетия дорогой ценой: она на первых порах пожертвовала ценными приобретениями XVIII века. Фердинанд Христиан Бауэр и его школа не принесли этой жертвы; поэтому их исследование и изложение получили руководящее значение. Они первые достигли духовного проникновения в исторический материал, удержали всемирно-историческую точку зрения и ввели идею развития, не профанируя высокого значения истории. Но краеугольными в полном смысле слова их труды все же не могут считаться вследствие того, что философия Гегеля приводила их к в высшей степени одностороннему взгляду на религию, побуждала закрывать глаза на существенное различие между философией и религией и навязывала им схему исторического развития, частью исключавшую, частью нейтрализировавшую значительную долю исторического материала и не отдававшую должного значению личности. Исправление этой односторонности достигнуто не столько гениальными попытками отдельных ученых, — хотя следует здесь вспомнить о Роте, Ритчле, Ренане и Овербеке, несмотря на их индивидуальное различие, — сколько беззаветным и беспристрастным изучением материала с точек зрения, обусловленных самой природой материала, изучением, постепенно делающим расширение и углубление исторического понимания всеобщим достоянием. Исследование истории церкви в течение трех первых веков сделало за последние десятилетия такие успехи, что возникшая до этого времени литература частью уже почти совершенно устарела. Тем не менее то, что сделано, все еще весьма незначительно по сравнению с тем, что остается сделать, не говоря уже о силе предубеждений, препятствующих признанию добытых результатов.

• Источники
  • Латинские сочинения Отцов Церкви изданы Венскою Академиею, древнейшие из греческих — Берлинскою Академиею.
  • «Texte und Untersuchungen zur altchristlichen Literaturgeschichte», herausgegeben von O. v. Gebhardt und A. Harnack. 1-25 (1883).
• Источниковедение
  • A. Harnack, «Die Ueberlieferung und der Bestand der altchristlichen Literatur bis Eusebius». 2. 1893.
• Хронология
  • A. Harnack, «Die Chronologie der altchristlichen Literatur bis Eusebius». 2 (1897; 1904).
• История литературы
  • Общей истории литературы пока не имеется. См. многочисленные отдельные исследования, преимущественно: Bonwetsch, Funk, Haussleiter, Hilgenfeld, Lightfoot, Lipsius, Over-beck Zahn и др.
• Критические обзоры:
  • A. Ehrhard, «Die altchristliche Literatur und ihre Erforschung seit 1880» (1894).
  • O. Bardenhewer, «Geschichte der altchristlichen Literatur (bis Eusebius)». 2 (1902, 1903).
  • G. Krüger, «Geschichte der altchristlichen Literatur in den ersten drei Jahrhunderten» (1895. Nachtrдge 1897).
  • K. Overbeck, «Ueber die Anfange der patristischen Literatur», Historische Ztschr. 48, N. F. 12, 417 сл. (1882).
• Распространение христианства
  • A. J. Harnack, «Die Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten» (2 изд. в двух томах).
• Церковь и государство
  • К. J. Neumann, «Der rцmische Staat und die allgemeine Kirche bis, auf Diocletian». 1 (1890).

Труды Моммзена; особенно «История Рима», т. V. Аиbе, Allard, Overbeck.

• Общая история церкви
  • Renan, «Histoire des origines du Christianisme», особенно т. V—VII (1877—1882). Karl Mьller (№ 2). Mцller v. Schubert (1902).
  • O. Pfleiderer, «Das Urchristentum, seine Schriften und Lehren». 27, 2-е изд. (1902).

P. Wende, «Die Anfange unserer Religion». 2-е изд. (1903).

• История церковной организации и права
  • Е. Hatch, «The organization of the early Christian churches» (1881); по-немецки, с добавлениями A. Harnack (1883). К этому труду примыкает ряд монографий, особенно со времени открытия «Апостольского символа веры». R. Sohm, «Kirchenrecht». 1. (1892).
• История догматов
  • Учебники: Fr.-Chr.-Baur und A. Harnack. 37,3 изд. (1894—1897).

Более краткое изложение у F. Loofs и R. Seeberg.

• • H. Gunkel, «Zum religionsgeschichtlichen Verstдndnis des Neuen Testament» (1903).
• История культа
• L. Duchesne, «Origines du culte chretien» (1889). Исчерпывающего труда еще не имеется; основательное исследование предпринято V. Drews.
• Социальные отношения
  • G. Uhlhorn, «Die christliche Liebestдtigkeit in der alten Kirche». 1882.

К cт. 244. — Исходные пункты правового развития: А. Натаску «Jus ecclesiasticum. Eine Untersuchung ьber den Ursprung des Begriffs» (Sitzungsber. d. K. Preuss. Ak. d. Wissensch,: 26 Febr. 1903).
К ст. 250. — Руководящее положение римской общины. А. Harnack, «Lehrbuch der Dogmengeschichte». 13, 439—454, отдел «Katholisch und Römisch».
К ст. 251. — Гален о нравственности христиан: Abulfeda, «Historia Anteislamitica», p. 109 (ed. Fleischer).
К ст. 252. — «Распятый софист»: Лукиан, «Peregrinus Proteus», с. 13. «Чужеземные мифы»: «Porphyrius» (Eusebius, «Historia ecclesiastica», VI, 19). Там же об эллинизме Оригена. Вообще об Оригене, Евсевий, книга VI.
К ст. 252. — См. заглавие одного сочинения Ипполита, от которого еще уцелели отрывки. Об Александре Севере см. биографию Лампридия.
К ст. 253. — Лактанций свидетельствует, что на Западе христиане образованным людям представлялись невежественною сектою.
К ст. 255. — Ипполит: см. его книгу об Антихристе и комментарий к пророку Даниилу.
К ст. 255. — Мелитон, см. Eusebius, о. с. IV, 26. К ст. 256. — Евсевий: его Theophania, V, 52.
К ст. 256. — Приенская надпись: «Mitteilungen dea kaiserlich Deutschen Archдologischen Instituts». (Athen. Abteil.) 23,275.
К ст. 257. — Калликст: у Ипполита, «Philosophumena» IX, с. 12.
К ст. 258. — Киприан: «Epistolae». 46, 1; 66, 8 («ecclesia in episcopo est»).
К ст. 259. — Слова Деция: у Киприана, о. с. 55, 9.
К ст. 260. — О борьбе неоплатоников против гностиков, см. Karl Schmidt, «Texten und Untersuchungen zur altchristlichen Literaturgeschichte», 20, 4 (1900).
К ст. 261. — О Григории Чудотворце: его биография у Григория Нисского.
К ст. 261. — Рассказы заимствованы у Евсевия, книга VII.