Царь Голод (Андреев)/Картина третья
← Картина вторая | Царь Голод — Картина третья | Картина четвёртая → |
Дата создания: 1908, опубл.: впервые — отдельное издание (с иллюстрациями Е. Е. Лансере). СПб., «Шиповник», 1908.. |
Картина третья
Царь Голод. Милостивые государыни и государи! Позвольте приветствовать вас в зале правосудия. По вашему желанию, которое для нас закон…
— Закон.
— Закон.
— Закон.
Царь Голод (продолжает). …которое для нас закон, мы собрались сюда, чтобы судить голодных. Для этого мы надели мантию и парики, поставили стол, влезли на возвышение и внизу посадили секретаря с большим гусиным пером.
Он служит по вольному найму, и хотя голоса в решении не имеет, но совершает в протоколах ошибки. Иногда эти ошибки являются источником неприятностей, иногда же — ибо все в этой жизни неисповедимо…
…служат источником нового действующего права. Что это значит, сударыни, вам объяснит господин профессор, которого я имею честь лицезреть в вашей уважаемой среде. Теперь же приступим к суду. (Усаживаются.) Введите первого голодного.
Разговор зрителей
— Как торжественно!
— Мантии и парики придают им такой строгий вид. Их даже трудно узнать…
— Так нужно. Необходимо, чтобы суд внушал к себе уважение.
— Мамочка, а зачем на столе череп и виселица?
Профессор. Это, дитя мое, символы. В Англии…
— Посмотрите, какой нос у того судьи, совсем как кончик собачьего хвоста. Ну, честное слово, он облизнул его языком.
— Как вы насмешливы. Вы так молоды, вы должны уважать суд.
— Да я его, честное слово, уважаю. Но ведь у него такой смешной нос!
— Это неважно, какой нос у судьи. Важно, чтобы судья был справедлив и не щадил голодных.
— Иначе мы возьмем других. Они это знают.
— Суд надо уважать.
— Суд — это мы. Суд надо уважать.
— Как интересно! Это похоже на театр.
Толстый (просыпается). Которого судят?
— Еще не начинали, ваше сиятельство.
— Что же это они!
— Ведут! — Ведут! — Как это интересно! Какая рожа! — Мамочка, он не кусается? — Не бойтесь, дитя мое, на нем довольно крепкий намордник. — Слушайте! Слушайте! — Ах, как интересно!
Царь Голод. Снимите с голодного намордник. Ты что сделал, голодный?
Старик (говорит разбитым голосом). Украл.
Царь Голод. Сколько украл?
Старик. Я украл пятифунтовый хлеб, но у меня его отняли. Я успел откусить только кусочек. Простите меня, я больше не буду.
Царь Голод. Ты что же — получил наследство? Или есть больше не хочешь?
Старик. Нет, хочу. У меня его отняли. Я откусил только кусочек…
Царь Голод. Так как же ты не будешь воровать? Почему ты не работал?
Старик. Нет работы.
Разговор зрителей
— И этого несчастного судят! Душа моя кипит негодованием и презрением к человечеству…
— Оставь, разве тебе не все равно.
— Но пойми же!
— Ты волосы завиваешь или они вьются от природы?
— Слегка.
— А у меня начинается лысина. Это в двадцать четыре года!
Профессор. …Уголовное право, сударыня, разделяется на две части: на первую часть и на вторую часть. В первой части говорится о преступлениях вообще, и я должен признаться, сударыня, что это наиболее слабо разработанная часть.
— Ах, как жаль! Почему же ее не разработают?
— Ибо сама сущность преступления остается не вполне разгаданной наукой. Зато вторая часть, где говорится о преступлениях в частности и соответствующих наказаниях…
Царь Голод. А где же твои дети, голодный? Почему они не кормят тебя?
Старик. Они умерли с голоду.
Царь Голод. Почему же ты не захотел умереть с голоду, как дети?
Старик. Не знаю. Захотелось жить.
Царь Голод. А зачем тебе жизнь, голодный?
Голоса. Действительно, зачем они живут? Я этого не понимаю.
— Чтобы работать.
— Но когда работа кончается? Не можем же мы вечно доставлять им работу!
— Чтобы славить господа и укрепляться в сознании, что жизнь…
— Ну, не думаю, чтобы они очень Его славили.
— Было бы лучше, если бы он умер.
— Довольно скучный старикашка, И какой фасон брюк!
— Слушайте! Слушайте!
Царь Голод (встает, громко). Теперь, милостивые государи, мы сделаем вид, что размышляем. Господа судьи, прошу вас принять вид размышляющих.
(Согнувшись.) Что изволит сказать…
Смерть (быстро встает, сердито стучит кулаком по столу и говорит скрипучим голосом). Осужден — во имя дьявола! (Так же быстро садится и замирает в злой неподвижности. Судьи садятся также.)
Царь Голод. Голодный, ты осужден.
Старик. Пожалейте!
Царь Голод. Наденьте на него намордник. Введите следующего голодного.
— Зачем ему жить?
— Лучше умереть.
— Скажите ему.
— Умри, старик, умри.
— Умри, старик, умри.
— Умри, старик, умри. Умри, старик, умри. Умри, умри, умри!..
— Ведут! Ведут!
— Какой зверь!
— Да, это не меньше убийства!
— Посмотрите на его лоб.
— Как страшно!
— Вы очень нежны, дитя мое.
— Тише.
Царь Голод. Ты что сделал, голодный?
— Я изнасиловал барышню в лесу.
— Какой ужас!
— Вот зверь!
— Это и меня захватывает.
— Позор для человечества такие люди.
— Которого?
Царь Голод. Почему ты это сделал?
— Замуж за меня она ведь не пошла бы. А мне очень ее захотелось.
— Почему ты не удовольствовался женщинами, какие есть у вас, голодный?
— Наши женщины грубы и некрасивы от голода и работы. А эта была нежная и тонкая, с белыми руками. А ребенок у нее будет?
— Нет, мы приняли искусственные меры и удалили зародыш.
Голодный (угрюмо). Хитрые.
— Что можешь ты сказать в свое оправдание, голодный?
— …Преступления посягательства на женскую честь делятся на…
— Ах, погодите, господин профессор, так интересно.
— В оправдание? Что, если бы я мог, я изнасиловал бы вон ту, и вон ту, и вон ту. Старуху в красном не стал бы, пусть остается вам.
— Какой ужас! Это настоящий зверь!
— И меня! Вы заметили, он показал на меня. Он согласен меня изнасиловать!
— Вы ошибаетесь. Он показал на меня.
— А почему ты думаешь, что она не вышла бы за тебя замуж? Я бы вышла, быть может.
Голодный (угрюмо). Посмотри получше.
— Ты прав: не вышла бы. Ты слишком груб.
— Вот то-то. А я бы тебя изнасиловал.
— Нет, скорее убил бы.
— Да — и убил бы.
Царь Голод. Господа судьи, прошу принять вид размышляющих.
Смерть (вскакивает, стучит кулаком по столу). Осужден—во имя дьявола!
Голодный (Девушке). В лес не ходи одна.
Царь Голод. Наденьте намордник. Введите следующего голодного.
— Ты что сделала, голодная?
— Убила своего ребенка.
— Какой ужас! Эти женщины совершенно лишены материнского чувства.
— Чего же вы от них хотите? Вы меня удивляете.
— Как она прекрасна. В ней есть что-то трагическое.
— Женись!
— …Преступление детоубийства в древности не считалось таковым и рассматривалось как естественное право родителей. И только с введением в нравы гуманизма…
— Ах, погодите же, господин профессор!
— Но наука, дитя мое…
Царь Голод. Расскажи, голодная, как ты сделала это.
— Я с моей девочкой шла ночью через реку по очень длинному мосту. И так как я уже раньше решила это, то, выйдя на середину, где река глубока и быстра, я сказала: посмотри, дочечка, как шумит внизу вода. Она ответила: я не достану, мамочка, перила очень высоки. Я сказала: дай я подниму тебя, дочечка. И когда она стала смотреть вниз, в черную глубину, я перекинула ее туда. Всё.
— Она цеплялась?
— Нет.
— Кричала?
— Да, раз вскрикнула.
— Как ее звали?
— Дочечка.
— Нет, имя. Как ее звали?
— Дочечка.
Царь Голод (закрывает руками лицо и говорит несколько дрожащим, глухим голосом). Господа судьи, прошу принять вид размышляющих.
Смерть. Осуждена — во имя дьявола!.
Царь Голод (встает и говорит громко, протягивая руки к женщине, точно покрывая ее невидимым черным покровом). Ты осуждена, женщина, слышишь? Ты пойдешь на смерть. Ты пойдешь в ад и там будешь гореть на вечном, на неугасимом огне! Твое сердце будут рвать дьяволы железными когтями! В твой мозг вопьются ядовитейшие змеи подземные и будут жалить его, и будут жалить, и никто не услышит твоего крика, потому что ты будешь молчать. Да будет вечная ночь над тобою. Ты слышишь, голодная?
— Слышу.
— Наденьте ей намордник.
— Погодите!
— Дай твою руку, несчастная.
— Не дам. Я презираю тебя.
— Меня?
— Да, тебя. Ты будешь в раю.
— Ты презираешь меня? Ты, убийца? (Остается с протянутой рукой. Закидывает голову и кричит гневно, в неистовстве.) Так ведите же ее в ад!
— В ад ее! В ад! В ад!
— Тешьтесь над нею, дьяволы!
— В ад!
— Рвите ей сердце железными когтями!
— Душите ее, змеи!
— Жальте! Жальте! Впейтесь в мозг! Рвите ей сердце!
— Ага-го-го-го-го!
Царь Голод (властно). Тише! (И кротко, к неподвижно стоящей женщине.) Ступай, дочь моя.
Царь Голод (обращается к Зрителям очень веселым и открытым голосом). А теперь, милостивые государи, я предложил бы сделать перерыв и покушать. Правосудие — вещь утомительная, и нужно подкрепить силы. (Галантно.) Особенно прекрасным дамам и девицам. Прошу!
Радостные возгласы. Кушать! Кушать!
— Пора!
— Мамочка, где конфеты?
— А ты все только конфеты!
— Которого?
— Кушать зовут, ваше сиятельство.
— Ага! Почему же меня раньше не разбудили?
— Не поможете ли, господин профессор?
— С радостью, ваше сиятельство.
— А вы, господин судья?
— Хотя я кушать не хочу, но, если позволите…
— Быть может, и мне будет дозволено… (Скромно говорит Аббат, глотая слюни.)
Тяжелый разговор набитыми пищей ртами. Чавканье.
— Пожалуйста, еще кусочек. Очень вкусно.
— Как на пикнике. Великолепный парень — этот Голод.
— Хорошо мы ее, однако!
— А все-таки она прекрасна.
— Ростбиф необходимо кушать с кровью. Это…
— Мамочка, почему их не судят всех разом?
— Не знаю, деточка, спроси у профессора.
— Господин профессор!
— Гм?
— Господин профессор!
— Гм!
— Черт возьми, где же моя салфетка?
— Господа, совершилось преступление кражи: у советник? украли вставные зубы.
Рабочий. Как жрут! Зачем ты с ними, Царь? Я ничего не понимаю. Ты изменяешь нам? Смотри!
Хулиган. И это твой суд. Отец? (Гневно.) Ты хочешь, чтобы я тут же перерезал тебе глотку?
Царь Голод. Вы слепы оба. Это не мой суд. Это суд над моими детьми.
— Но ты же председатель!
— Разве вы не понимаете, что я делаю? Ведь каждый, побывавший здесь, навеки становится их врагом. Я развращаю их и учу делать мерзость. Я въедаюсь в самую сердцевину их жизни, наполняю ее гнилью и разрушаю ее. Они уже перестали понимать, что такое правда, — а ведь это начало смерти. Ты понимаешь это?
— Но ты делаешь это как лакей!
Царь Голод (гневно). Тише, сын мой! Не оскорбляй того, кто несчастен. (Сдерживаясь.) Подумай, разве оттого, что мы судим, меньше становится краж, убийств, насилий? Их больше. Спроси вон у их профессора…
— Я этого не понимаю. Я вижу только, как мои братья…
— У тебя же нет своих!
— Отец, правда та женщина пойдет в ад?
— Да. И ты также.
— Ты плачешь? Ты, сын мой, плачешь?
— Отец, Отец. У меня есть только нож. Кого же мне зарезать?
Рабочий. Не нужно резать. Надо работать, работать.
— Отец, ты говоришь: и мне ад. Пусть — но как бы мне спасти ее? Я уже вижу дьяволов, которые подходят к ней. Отец, верни мне жизнь, скажи: ее можно спасти?
— Нет.
— Ты лжешь, старик!
Голоса. Однако и вчетвером мы ее не съели!
— Очень велика, ваше сиятельство!
Царь Голод. Уходите. Необходимо кончать. И слушайте меня: завтра…
— Завтра? Завтра?
— Тише! Ударит колокол!
— Завтра?
— Тише! Тише!
— О-о-о!
— На улицы! В дома!
— Тише!
— Завтра! Завтра! Завтра!
— Господин профессор, у вас на бороде осталась косточка.
— Ах, боже мой, где же это?
— Хотите конфету?
— Когда подумаешь, что у какого-то верблюда три желудка, а я, царь природы, принужден обходиться одним…
Царь Голод (говорит с возвышения). Очень жалею, но принужден вас обеспокоить, господа. Прошу занять места. Суд продолжается.
— Простите, уважаемый коллега, но вы взяли мой парик.
— Ах, извините, ради бога. То-то я чувствую…
— Как, еще не кончено?
— Это невозможно. Мне нужно в театр! Сколько их там!
— Вы очень легкомысленны, молодой человек. Не забывайте, что мы пришли сюда не для удовольствия, что мы выполняем общественную обязанность, возложенную на нас нашим званием сытых и честных людей…
— Но честное слово!..
— Позвольте. Не забудьте, что каждый день…
— Исключая праздники.
— Конечно, исключая праздники, когда мы ходим в церковь и театр, — каждый день во всех местах нашей земли, где есть только культура, заседает суд и судит, и все-таки не может всех осудить…
— Кого надо.
— Конечно, кого надо. Подумайте, что произойдет, если только хотя на время суд приостановит свои действия…
— Но честное слово…
Царь Голод. Секретарь просит сообщить, что он сделал четыре ошибки, но не может найти — где. Ошибки, впрочем, таковы, по его словам, что могут послужить источником действующего права.
Царь Голод. Введите следующего голодного.
Ты что сделал, голодный?
— Позвольте, почему она без намордника?
Тюремщик. Это мать обвиняемого. Она хочет говорить за него.
— Раз она хочет говорить, значит, и ей надо надеть намордник. Делаю вам замечание. Секретарь, запишите.
— Что же ты сделал, голодный?
Женщина (падает на колени и молитвенно поднимает руки). Пожалейте! Ведь он для меня украл яблоко, судья. Я больна была, он подумал: дай принесу ей яблоко. Пожалейте его! Скажи им, что больше не будешь, ну! Да говори же!
Голодный. Я больше не буду.
Женщина. Уж я сама наказывала его… Пожалейте его молодость, не режьте у корня его красные денечки!
— Конечно, пожалеешь одного, а там готов и другой. Нужно в корне пресекать…
— Нужно иметь мужество быть безжалостным.
— Это лучше и для них.
— Сейчас он мальчик, а вырастет…
— Мамочка, мне жаль бедную женщину. Можно послать ей милостыньку?
— А у тебя есть мелочь?
— Прелестное дитя! Какое сердце!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
— Голодный, ты осужден.
— Так будьте же прокляты! Пусть так же погибнут ваши дети! Пусть искусают их бешеные волки!
— Намордник! Скорее намордник!
— Пусть высохнет их сердце! Пусть в камень претворится их душа! Пусть…
— Отец! Ты видишь, как они жалеют наших детей. До завтра!
— До завтра!
— Тише!
— Вижу, сын мой!
— Тише! Кто это?
— Тише!
Царь Голод. Введите следующего голодного.
— Ты что сделал, голодный?
— Я не знаю. Я не сделал ничего. Я надеюсь, что суд освободит меня. Я всегда был покорен и делал то, что мне приказывали.
Царь Голод (перешептывается с Судьями и обращается к Зрителям). Я вижу, господа, что для вас не совсем ясна вина этого человека. Но она велика, и вы сейчас поймете это. Он раб — и для раба он слишком силен и честен. Уже одним этим он оскорбляет нас, как людей утонченной культуры и, следовательно, не сильных. Затем: сегодня он послушен, но кто поручится за завтрашний день? И тогда в его силе и честности мы найдем жестокого и опасного врага. Несомненно, он достоин смерти — во имя справедливости.
Суждение зрителей
— Это совершенно справедливо. Сильные рабы опасны, даже когда они послушны.
— Да. Я нахожу, что Царь Голод наш истинный друг.
— Какое возмутительное тело. Раб — и такие прямые ноги!
— В цепи его!
— Он разорвет цепи. Смерть ему! Смерть!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
— Осужден — во имя дьявола!
Разговор зрителей
— Да это горилла!
— Боже мой! Неужели мы будем судить еще целый зоологический сад! У меня театр!
— Нет, это человек.
— Да нет, горилла! Вы посмотрите на его голову.
— На руки!
— Не нужно снимать намордника. Оно, быть может, кусается!
— Оно кланяется!
— Оно человек!
— Да нет же! Оно дрессированное. Что это?
— Нужен каталог! В этих случаях нельзя без каталога! Как же мы будем судить, не зная, как оно называется!
— Какой странный фасон. Интересно познакомиться с его портным.
Царь Голод. Так как здесь возникли сомнения, то прежде всего скажи нам: кто ты, голодный?
— Оно не понимает!
— Ну, конечно, горилла!
Царь Голод. Кто ты, голодный? Отвечай. Ты понимаешь человеческую речь?
Голодный (отвечает глухим, заскорузлым голосом). Мы крестьяне.
— Я же говорил, что человек!
— Отчего милостивые господа хохочут?
— Это не твое дело, голодный. Ты этого не поймешь. Ты что сделал, голодный?
— Мы убили дьявола.
— Слушайте! Слушайте!
— Но ведь это прелесть!
— Какая наивность!
Царь Голод. Это был человек, которого вы сожгли.
— Нет. Это был дьявол. Это сказал нам кюре, и тогда мы сожгли его.
— Что такое?
— Он лжет. Этого не может быть.
Профессор. Вот вредное влияние церкви на развитие народных масс. Преступления, вызываемые суеверием…
Аббат (одною стороною лица с ненавистью глядя на Профессора, другою приятно улыбаясь Зрителям). Он, очевидно, не понял, сударыня. Почтенный наставник желал только внушить им веру в существование добрых и злых сил — но, конечно, не убивать. Религия, сударыня, запрещает убивать.
— Ну да, — это другое дело!
— Совсем другое дело. При чем тут кюре, если он так глуп?
— Скажите, пожалуйста: вид гориллы, а лжет, как человек!
— Обвиняет почтенных людей.
— Негодяй!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
— Осужден — во имя дьявола! дьявола! дьявола!
Царь Голод (встает). Успокойтесь, уважаемая…
— Дьявола! дьявола! дьявола!
— Дьявола! дьявола!
Царь Голод (тихо). Ничего особенного, господа. По-видимому, легкая усталость. Прошу садиться. Уведите голодного.
(Перешептывается с Судьями и заявляет весело.) Поздравляю вас, господа. На сегодняшний день окончен наш нелегкий и неблагодарный труд. Но, во исполнение древнего обычая, имеющего символическое значение, мы, судьи, должны выпить по стакану этой жидкости. Налейте, господин судья. Не пугайтесь, господа, это не кровь, хотя по окраске несколько похожа на нее — так, к сожалению, требует обычай, — это только вино.
В заключение, также согласно обычаю, позволю себе коротенькую речь, цель которой показать — насколько мы лучше, справедливее и выше всех других людей. Господа!.. Сегодня вы присутствовали при высокопоучительном зрелище. Вечное небесное правосудие в лице нас, судей, ставленников ваших, нашло себе блестящее отражение на земле. Подчиняясь только законам вечной справедливости, чуждые преступной жалости, равнодушные к мольбам и проклятиям, слушаясь только голоса совести нашей — мы озарили землю светом человеческого разума и великой, святой правды. Ни на одну минуту не забывая, что основа жизни — справедливость, мы в свое время распяли Иисуса и с тех пор и до сего дня не перестаем украшать Голгофу новыми крестами. Но, конечно, только разбойников, только разбойников. Мы бога не пощадили — во имя законов вечной справедливости, — станем ли мы смущаться воем этой голодной, бессильной сволочи, ее проклятиями и гневом! Пусть проклинают, — нас благословит сама жизнь, своим покровом оденет нас великая, святая правда, и самый суд истории не будет справедливее нашего суда.
Что сделали они проклятиями своими? Что? Они — там, а мы — здесь. Они в тюрьмах, на галерах, на крестах, а мы пойдем в театр. Они дохнут — а мы будем их кушать — кушать — кушать!..
— Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи! Ху-ху-ху!