Современное искусство.
правитьСамымъ лучшимъ изъ нашихъ художественныхъ выставокъ — передвижнымъ выставкамъ товарищества даровитѣйшихъ художниковъ русскихъ — суждено не только въ предѣлахъ имперіи, но и въ предѣлахъ самого Петербурга, быть передвижными. Нѣтъ у нихъ, у бѣдныхъ, своего угла и передвигаетъ ихъ случай полученія того или другого пріюта изъ стороны въ сторону. Одинъ годъ онѣ пріютятся въ весьма подобающихъ наукѣ, но мало свойственныхъ искусствамъ, суровыхъ стѣнахъ «де-сіянсъ-академіи», другой — въ какомъ-нибудь опустѣломъ клубѣ или въ покинутыхъ залахъ высшихъ женскихъ курсовъ. Случайность опустѣнія послѣднихъ только и помогла на этотъ разъ состояться съ грѣхомъ пополамъ передвижной выставкѣ, — не по содержанію съ грѣхомъ пополамъ: она богаче многихъ, вообще богатыхъ содержаніемъ выставокъ товарищества, — а по содержащему. Мудрено было бы безъ этого богатства привлечь равнодушныхъ обывателей и праздношатающихся изъ оживленныхъ частей столицы въ ту отчужденную отъ общаго движенія улицу, куда загнала судьба роскошное собраніе такого размѣра холстовъ, какихъ не бываетъ обыкновенно на выставкахъ товарищества, и такой силы портретовъ (составляющихъ, какъ извѣстно, постоянную силу этихъ выставокъ), какія гг. Крамской и Рѣпинъ представили нынѣшній годъ. Общее число нумеровъ по всѣмъ родамъ живописи достигаетъ 150! Однѣ стѣны академіи художествъ въ состояніи были бы достойнымъ образомъ принять столь многочисленное и избранное общество произведеній искусства. Помѣщеніе частнаго дома, со скуднымъ освѣщеніемъ не особенно большихъ оконъ, не соотвѣтствуетъ размѣру большинства картинъ и способно показывать ихъ въ невыгодномъ свѣтѣ. Но двери академіи, носящія надпись: «свободнымъ художествамъ», для свободныхъ художниковъ товарищества носятъ и другую надпись: «laschiate ogni speranza!»
Уже первая при входѣ большая картина г. Полѣнова: Христосъ и грѣшница страдаетъ отъ помѣщенія: занимая всю поперечную стѣну залы, она упирается однимъ угломъ въ окно и на половину блеститъ скользящимъ свѣтомъ, изъ-за котораго ничего ясно различить нельзя. Вы подходите справа, слѣва, прилаживаетесь всячески и, все-таки, видите картину не разомъ, во всей ея цѣлости, а только по частямъ. Между тѣмъ, произведеніе г. Полѣнова — трудъ серьезный и добросовѣстный, почти ученый въ этнографическомъ отношеніи я по многому прекрасный въ художественномъ. Произведеніе это, прежде всего, очень своеобразно, даже черезъ-чуръ своеобразно: такъ еще не трактовались эпизоды изъ жизни Христа. Это вполнѣ бытовая картина (жанръ) огромныхъ размѣровъ, чуждая малѣйшаго намека на общепринятый способъ трактованія евангельскихъ сюжетовъ. Можетъ быть, оттого-то, не зная заранѣе содержанія картины, угадать сразу, что она такое, такъ же трудно, какъ всякую загадку. Никакой установившейся условности исторической, вѣрно или нѣтъ, другое дѣло, но установившейся, для распознаванія типа главнаго лица картины, тутъ не соблюдено. Съ другой стороны, вѣрность фактической обстановки поразительна. Говорятъ, художникъ изучилъ и нанесъ на холстъ на мѣстѣ фигуры, одежду, мѣстность и прочія бытовыя особенности страны, гдѣ происходилъ случай, имъ изображенный. И въ этомъ нельзя усомниться: достаточно взглянуть на пейзажъ, зданія, на охваченные горячимъ солнцемъ кипарисы, колоннады, уличную толпу, вообще на весь фонъ, превосходный и, можно сказать, еще небывалый на историческихъ картинахъ. Ивановъ, по обстоятельствамъ не отъ него зависѣвшимъ, долженъ былъ довольствоваться окрестностями Рима для составленія пейзажа на Іорданѣ къ своей картинѣ. У г. Рѣпина фонъ на Иванѣ Грозномъ не играетъ никакой роли; можетъ быть, фоны Семирадскаго близки къ фону г. Полѣнова по красотѣ красокъ, но по вѣрности мѣсту они едва ли могутъ съ нимъ тягаться. И все же одной этой стороны, какъ она ни совершенна, оказалось недостаточно для разрѣшенія загадки. Осталась та сторона, которую списать съ натуры было невозможно и которую надо было создать въ своемъ воображеніи, подчинивъ созданіе предѣламъ, установленнымъ преданіемъ. Другой провѣрки ихъ подлинности, вѣдь, не существуетъ. Допустимъ, наконецъ, что и безъ внѣшнихъ признаковъ долженъ и можетъ быть узнанъ Христосъ, — хотя невозможно отвергнуть признанныхъ и существенныхъ особенностей этого лица, — но уже никакъ нельзя не придать ему въ извѣстномъ случаѣ извѣстнаго выраженія, указываемаго свойствами его натуры. Невозможно, напримѣръ, изобразить его безпощаднымъ, когда проявилось его милосердіе. Если вы напишете человѣка (притомъ, въ возрастѣ болѣе чѣмъ мужественномъ), съ строгимъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ взирающаго на женщину, которую къ нему тащатъ, которая упирается изо всѣхъ силъ и съ неописаннымъ ужасомъ ждетъ наказанія, — вы, конечно, подумаете, что это карающій, а не милующій судья. Когда вы, вдобавокъ, всмотритесь въ эту какъ слѣдуетъ обутую, застегнутую, закутанную до подбородка въ самыя цѣломудренныя, хотя и убогія одежды женщину, вы никакъ не повѣрите, что эта женщина «взята въ прелюбодѣяніи», какъ передаетъ евангелистъ. Намъ могутъ возразить, что художникъ, списавшій на мѣстѣ всѣ фигуры и костюмы, безъ сомнѣнія, руководствовался при изображеніи своей грѣшницы (блудницы) привычками и обычаями подобныхъ женщинъ, а, слѣдовательно, знаетъ лучше насъ, какъ ихъ изобразить. Но еслибъ это было такъ, если на Востокѣ женщины ни при какихъ обстоятельствахъ не раздѣваются, то искусству образному, какъ живопись, остается одно: обходить подобные сюжеты. Въ искусствѣ наглядномъ наружные признаки должны помогать уясненію передаваемаго, а не затемнять его. У г. Полѣнова видимъ какъ-разъ противное: сосредоточенно смотрящаго строгаго человѣка на тщательно одѣтую, съ жестоко-перепуганнымъ лицомъ, женщину. Она могла бы быть также точно взята въ воровствѣ, а онъ — представлять полицейскую власть. И потому-то съ перваго же взгляда содержаніе картины является загадкою.
Но вотъ каталогъ успѣлъ пріучить васъ къ тому, что вамъ показываютъ блудницу передъ Христомъ. Какая же это минута? Та, которая предшествуетъ рѣшенію Христа, то-есть пока Онъ еще не успѣлъ узнать, въ чемъ дѣло. Иначе Онъ не смотрѣлъ бы на эту женщину. Вѣдь, по сказанію, услышавъ слова: «учитель, эта женщина взята въ прелюбодѣяніи», Онъ «наклонился низко» и началъ писать перстомъ на землѣ. Онъ даже не поднялъ глазъ на такую срамную грѣшницу и произнесъ ей прощеніе лишь по неисчерпаемой своей снисходительности къ слабости человѣческой. Вотъ эта минута, вотъ это выраженіе въ лицѣ Христа могли быть переданы кистью и сдѣлать содержаніе картины понятнымъ и помимо внѣшнихъ признаковъ главнаго лица, если художнику непремѣнно хотѣлось обойти ихъ. Не физическій страхъ блудницы передъ ожидающею ее расправой, а выраженіе стыда безграничнаго передъ этою кроткою чистотой, прощающею ее за грѣхъ, должно было объяснить, кто она и почему даже такую грѣшницу нельзя было не простить. И не одежда, всю ее (кромѣ рукъ) покрывающая съ ногъ до головы включительно, а кое-какіе признаки одежды, которыми она старалась бы какъ-нибудь, хоть нѣсколько, закрыть выставляемую всенародно грѣшную наготу ея тѣла, — вотъ что дополнило бы толкованіе сюжета и выраженія лица согрѣшившей. Мы не очутились бы, какъ теперь, передъ загадкою, разрѣшаемою не полотномъ художника, а каталогомъ выставки.
Однако, скажутъ намъ, г. Полѣновъ не зря и не сплеча написалъ свою картину. Онъ надъ нею думалъ, онъ для нея ѣздилъ въ Палестину, онъ много изучалъ и, разумѣется, обсуждалъ, прежде чѣмъ начать разрѣшать свою задачу. Онъ художникъ серьезный и человѣкъ, какъ слышно, развитой; онъ не могъ увлечься пустымъ желаніемъ написать превосходный фонъ и между чудесными пятнами свѣта и тѣни разбросать группы очень характерныхъ евреевъ съ совсѣмъ живымъ, лѣзущимъ изъ картины осломъ на первомъ планѣ. Иначе пришлось бы ограничиться признаніемъ, что задача разрѣшена отлично, такъ какъ все это дѣйствительно передано мастерски. Но когда художникъ все это употребилъ только какъ оправу и, повторяемъ, достойную всякихъ похвалъ, къ тому, что должно составлять суть и содержаніе картины, то приходится признать за оправой большее преимущество передъ содержаніемъ. Загадка только усложняется: что руководило художникомъ при такомъ выборѣ момента изъ евангельскаго происшествія и такимъ изображеніемъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ? Вѣдь, не одно желаніе во что бы ни стало трактовать сюжетъ такъ, какъ его не трактовалъ никто. Нашелъ же онъ обязательнымъ для себя снять портретъ съ мѣстности и всѣхъ особенностей тамошняго быта; почему же вдался онъ въ другую крайность — отвергнулъ даже тѣ неполныя данныя, по которымъ можно было приблизиться къ вѣрной передачѣ главнаго лица и происшествія, гдѣ это лицо является главнымъ?
Переходя къ исполненію техническому, нельзя отозваться иначе, какъ съ полнымъ одобреніемъ объ этой сторонѣ произведенія: по краскамъ, по письму, по рисунку оно превосходно. Типы своеобразны и выразительны всѣ, кромѣ двухъ главныхъ — Христа и блудницы. Невозможно же допустить, глядя на этого странствующаго рабочаго, съ заскорузлыми руками, что это пророкъ, который, «обходя моря и земли, глаголомъ жегъ сердца людей». Вѣдь, должно же было въ немъ во всемъ отражаться то, чѣмъ онъ могъ жечь сердца. А этотъ ли грубоватый, очень зрѣлый человѣкъ, съ лицомъ самымъ обыденнымъ, умнымъ и мужественнымъ, но нисколько не «отмѣченнымъ божественнымъ перстомъ», могъ это дѣлать? Сокровища духа всегда пробьются наружу — если не чертами особенной красоты, то ужь непремѣнно особенною красотой ихъ выраженія. И если Аполлонъ Бельведерскій есть воплощеніе высшей красоты плоти, то Христосъ не можетъ не быть воплощеніемъ высшей красоты духа.
Выводъ изъ всего сказаннаго, кажется, является самъ собою: дарованіе г. Полѣнова.у себя дома — тамъ, гдѣ дѣйствительность представляетъ данныя для ихъ вѣрнаго воспроизведенія. За предѣлами того, гдѣ не можетъ быть сдѣланъ этюдъ съ натуры, оно теряется и идетъ нетвердою стопой. А потому художникъ, навѣрное, сдѣлаетъ гораздо болѣе по части чисто -бытовыхъ картинъ, нежели въ менѣе свойственной ему области историческихъ преданій и легендъ. Забывши о сюжетѣ его теперешней картины, но разсматривая ее какъ картину бытовую, какъ вседневный случай, происходящій на площади подъ лучами яркаго солнца востока, нельзя достаточно налюбоваться прелестью передачи быта и типовъ этой толпы. Не ищите только между этими типами Христа и блудницы — и вы останетесь картиною вполнѣ довольны.
Полную противуположность работѣ г. Полѣнова представляетъ — такихъ же громадныхъ размѣровъ — холстъ г. Сурикова: насколько у перваго сюжетъ не выраженъ и непонятенъ, настолько у втораго онъ сразу бьетъ въ глаза; насколько у перваго техника искусна и изящна, настолько у втораго она груба и первобытна. У г. Сурикова талантъ идетъ прямо на приступъ и беретъ неумолимымъ натискомъ молодыхъ, черезъ край бьющихъ силъ недостижимыя искусству трудности. Его холстъ передъ картиною г. Полѣнова — декорація, но декорація высоко-даровитая, кричащая жизнью, — тою жизнью дикости, изувѣрства и стихійныхъ движеній темной толпы, которая наполняетъ и объясняетъ эту декорацію. Конечно, не малую долю увлеченія грубостью слѣдуетъ отнести къ молодости и неопытности художника. Давно ли онъ выступилъ на свое широкое поприще, и какъ выступилъ — прямо Казнью стрѣльцовъ при Петрѣ; за нею далъ Меньшикова въ Березовѣ, и вотъ теперь даетъ Боярыню Морозову. Почти дѣтская нетвердость рисунка первыхъ его работъ, особенно второй, гдѣ сидящій на скамейкѣ Меньшиковъ, превосходный по типу, выраженію и обстановкѣ ссыльной избы, съ обмерзлымъ окномъ, въ валенкахъ и съ дорогими жалованными перстнями на пальцахъ, долженъ былъ бы пробить головою потолокъ этой избы, если бы вздумалъ стать на ноги, — эта слабость рисунка почти исчезла въ послѣдней работѣ. Да при такихъ положеніяхъ, при той свалкѣ и общей напряженности, при той стремительности всѣхъ и всего, что движется, влечется, идетъ, стоитъ и дѣйствуетъ на этомъ удивительномъ холстѣ, рисунокъ и не можетъ выдержать строгости; это было бы въ ущербъ подмывающему и увлекающему общему увлеченію. Типы, выраженія, жизнь, съ ея фанатическими порывами, — вотъ что оправдываетъ и рисунокъ, и грубую кисть. Нельзя оправдать только отсутствія воздушной перспективы, которую достигнуть было бы немудрено, затеревъ нѣсколько фигуры вторыхъ плановъ, безъ ущерба для ихъ выразительности. А то картина, вмѣстившая въ себѣ болѣе сотни человѣкъ, не имѣетъ глубины, — этимъ людямъ мало мѣста. Таковъ именно правый край картины.
Сочиненіе просто, смѣло и выкладываетъ цѣликомъ сюжетъ. Посерединѣ картины, въ простыхъ мужицкихъ розвальняхъ, которыя выдавливаютъ за собою двѣ широкія полосы въ рыхломъ снѣгу, везутъ завзятую изувѣрку стараго закона, боярыню Морозову. Ее везутъ на пытку. По она, восторженно-изступленная и блѣдная, — не отъ страха, а отъ фанатическаго изступленія, — высоко поднимаетъ надъ головою свои два перста, какъ хоругвь той истинной старой вѣры, отъ которой она и подъ пыткой не отречется. Это двуперстіе — для нея символъ креста, поруганнаго трехперстнымъ крестомъ никоновцевъ, и за него она готова хоть смерть принять, — это своего рода «е pur si muove» Галилея. Рядомъ и слѣдомъ за санями толпятся фанатическіе ея послѣдователи. Теперь она уже не только боярыня Морозова, увлекавшая ихъ на сопротивленіе церковнымъ новшествамъ, — теперь она мученица и святая, передъ которою женщины колѣнопреклоняются на снѣгу, прося ея благословенія, — валитъ толпа, умиленная и благоговѣйная, съ огнемъ раздутаго фанатизма въ глазахъ. Даже юродивый, сидящій по колѣна въ снѣгу съ голыми полу ознобленными ногами и дырою на плечѣ, и тотъ тянется за другими съ поднятымъ двуперстіемъ въ воздухѣ… Такова правая сторона картины. По лѣвую сторону, у самыхъ саней, бѣжитъ косолапый мужичонка въ полушубкѣ съ болтающимся спущеннымъ рукавомъ лѣвой руки и со вставками на спинѣ (но бѣжитъ буквально — такъ ноги и мелькаютъ), а другой, на облучкѣ, погоняетъ рукавицею клячу, которая съ напряженіемъ волочетъ въ гору розвальни съ боярыней. Нѣсколько группъ, въ томъ числѣ насмѣхающійся надъ шествіемъ православный попикъ въ шубѣ, смотрятъ съ разнообразными выраженіями постороннихъ зрителей на это любопытное представленіе. Вдали — въ морозномъ инеѣ мелькаютъ золотыя маковки церквей…
Дѣлается какъ-то безвыходно-жутко подъ впечатлѣніемъ этой оцѣпеняющей картины. Власть тьмы, только что написанная великимъ перомъ писателя, является написанною кистью художника, полною самыхъ богатыхъ силъ и задатковъ. Можно положительно сказать, что между Иваномъ Грознымъ г. Рѣпина и картиною г. Сурикова не было промежуточнаго произведенія, но одна явилась преемственно послѣ другой. За вполнѣ сложившимся и выросшимъ во весь ростъ г. Рѣпинымъ идетъ начавшій быстро рости г. Суриковъ.
За громадными холстами выставки идутъ холсты не малыхъ размѣровъ и такихъ же достоинствъ: это работы гг. Мясоѣдова, Прянишникова и Волкова. Первый изъ нихъ, послѣ долголѣтнихъ скитаній по сухопутнымъ и морскимъ мытарствамъ живописи, послѣ мелодрамы бомбъ, врывающихся въ окна мирныхъ жителей (гдѣ-то происходила въ то время война) и разрывающихся надъ ихъ головой, — вернулся, наконецъ, какъ блудный сынъ, къ родному порогу, къ чисто-русскому мотиву хлѣбородныхъ мѣстъ, съ мужичками, — къ точкѣ отправленія, которою была его картина: Чтеніе на гумнѣ манифеста объ освобожденіи крестьянъ. Такъ же счастливо и просто, если не болѣе, затѣялъ и выполнилъ онъ этотъ свой новый простой и счастливый мотивъ. Его Страдная пора, въ самомъ дѣлѣ, горитъ и дышетъ деревенскою страдой, съ золотымъ колосомъ ржи, синими васильками во ржи, опаленными солнцемъ лицами работающихъ косцовъ и этою тяжелою атмосферой устоявшагося, ровнаго, сильнаго русскаго зноя… Ухъ, какъ жарко! Хоть бы вѣтромъ пахнуло… Послѣдняя полоса докашивается и фигура здороваго косаря, идущаго прямо на васъ изъ картины, уже сквозитъ изъ-за ржи ниже пояса. Махнетъ онъ разъ десятокъ косою — и солнце не успѣетъ спуститься къ заклубившимся круглымъ облакамъ, какъ и дождика не будетъ страшно. А дождикъ набѣжитъ къ ночи, — ужь и вѣтеръ дунулъ и замялъ на сторону колосья недокошенной полосы.
Прелестна картина г. Мясоѣдова. Отъ нея не отошелъ бы, и стоишь долго, охваченный русскимъ лѣтомъ, русскимъ полемъ… Фигуры и пейзажъ одинаково хороши. Можно только пожелать повторенія и развитія такихъ же мотивовъ художникомъ, показавшимъ, что онъ блуждалъ и искалъ не даромъ. Онъ нашелъ, чего искалъ. Пусть только работаетъ ладъ драгоцѣнною находкой. Его нынѣшняя работа — одно изъ украшеній богатой выставки товарищества.
По-своему не менѣе охватываетъ зрителя и Вечерняя тишина г. Волкова. Только тутъ полное отсутствіе и людей, и движенія, — одинъ блаженный покой природы. Вечерняя заря задумалась и кроткимъ румянцемъ разлилась по краю неба, которое глядитъ въ зеркало утихшаго, уснувшаго и неподвижнаго пруда, можетъ быть, рѣчки. Зеленые берега и деревья повторились отчетливо опрокинутыми въ этомъ зеркалѣ. Ничто не шелохнется. Невольно замолчишь, подойдя къ картинѣ, — не спугнуть бы все заполонившей тишины. Это — очаровательная вечерняя элегія въ краскахъ. Такой поэтическій пейзажъ не часто выливается на полотно и у первоклассныхъ мастеровъ пейзажа.
Хорошъ очень Цвѣтущій лугъ того же художника, — по техникѣ, пожалуй, даже лучше, но обаяніе Тишины полнѣе. Фигурки неудачны.
Г. Волкову удаются вообще мотивы несложные, не блистающіе красотою видовъ и красокъ, чаще (кромѣ этого раза) малыхъ размѣровъ. Вкусъ, чувство мѣры и внимательное наблюденіе природы, безъ погони за эффектомъ, — вотъ тѣ надежные задатки, какими отличается нашъ талантливый художникъ. Въ этомъ отношеніи онъ достойный членъ товарищества передвижныхъ выставокъ, которое поголовно служитъ здоровому реализму и чистой правдѣ въ искусствѣ.
Обращикомъ благотворнаго направленія, царствующаго въ товариществѣ, могутъ, между прочимъ, служить работы г. Брюллова. Какъ все въ нихъ высмотрѣно, все безхитростно и правдиво! Мотивы самые неблагодарные: какая-то дача съ цвѣтникомъ, съ фигурками на террасѣ, или пустая скамья въ аллеѣ, задѣтая свѣтомъ. Но эта дача, эта скамья и эти фигуры стоятъ въ воздухѣ, онѣ глядятъ на васъ живымъ отрывкомъ изъ природы; свѣтъ, скользящій по скамьѣ и легшій по дорожкѣ, въ самомъ дѣлѣ свѣтъ, какой въ самомъ дѣлѣ свѣтитъ въ нашихъ сѣверныхъ уголкахъ лѣтнихъ пріютовъ… Этотъ художникъ замѣчательно тонко наблюдаетъ и передаетъ совсѣмъ незамѣтные для равнодушнаго наблюдателя будничные эффекты. Иногда ему удается подмѣтить и передать съ такою же прочувствованною правдой и красивые мотивы юга, что онъ доказалъ два года назадъ своимъ Утреннимъ купаньемъ при восхитительныхъ эффектахъ природы южнаго берега Крыма.
Говорить о правдѣ, силѣ и мастерствѣ пейзажей г. Шишкина ужь даже и не приходится. Кто же этого не знаетъ? Его дубы, прошлогодніе и теперешніе, его пески съ соснами, которыя онъ если не создалъ, но съ которыми положительно сроднился, никѣмъ и никогда еще у насъ такъ не передавались. Тутъ мастерство и полное овладѣніе предметомъ достигли предѣловъ возможнаго. Далѣе идти нельзя и болѣе сказать о г. Шишкинѣ нечего. Его нынѣшнія работы, если хотите, большіе этюды. Оттого-то онѣ и смотрятъ живыми отрывками изъ природы. Ничего нѣтъ сочиненнаго, — одна самая чистая правда.
Большой холстъ г. Прянишникова Спасовъ день на сѣверѣ, съ крестнымъ ходомъ и толпою, косякомъ спускающеюся, какъ стая птицъ, съ поля къ рѣкѣ, съ крестьянскими лошадками въ этой рѣкѣ и самыми разнообразными всадниками, мальчуганами, парнями и со всѣми мужиками, всадницами-бабами на этихъ лошадкахъ, — полонъ праздничнаго движенія, простоты и правды. Какіе высмотрѣнные типы людей и животныхъ, какой поперекъ стоящій, грудью и головою изъ картины, недоумѣвающій жеребенокъ — прелесть! Г. Прянишниковъ, пріостановившійся было одно время, пошелъ снова и идетъ вѣрно взятымъ курсомъ. Хорошъ также его Охотникъ на болотѣ. Былъ уже охотникъ у него, въ томъ же родѣ; но тогда онъ только что еще подмѣтилъ птицу на деревѣ и брался за ружье; теперь онъ ее подстрѣлилъ, она въ зубахъ у собаки и онъ, нагнувшись впередъ, ждетъ, надлежаще ли благовоспитанною покажетъ себя собака? А та виляетъ хвостомъ и вопросительно смотритъ въ глаза охотнику. Кажется, аттестатъ зрѣлости еще не вполнѣ заслуженъ
Г. Маковскій (В. Е.) не сдѣлалъ къ нынѣшней выставкѣ работъ выдающихся. Разумѣется, онъ всегда напишетъ хорошія вещи, но новое онъ не всегда скажетъ. Его, напримѣръ, потребители въ трактирѣ и въ харчевнѣ очень типичны, по мы ихъ уже знаемъ, хотя, быть можетъ, собственно не этихъ самыхъ, но знаемъ отъ того же г. Маковскаго. Новѣе прочаго На бульварѣ, — не по содержанію, но по тому, какъ сюжетъ трактованъ. Сидитъ чета рабочихъ на скамейкѣ; онъ раздвигаетъ свою гармонію, она кормитъ ребенка. Забубенность его и пришибленность ея чувствуются и чувствуется невзрачная семейная жизнь городскихъ рабочихъ. Сидятъ же этд люди дѣйствительно на бульварѣ, совсѣмъ внѣ картины: кругомъ воздухъ, свѣтъ и пространство настоящаго, не написаннаго московскаго бульвара. Съ этой только стороны картина и даетъ кое-что новенькое. Впрочемъ, г. Маковскій успѣлъ въ свое время дать столько новаго, что ему простительно не каждый разъ дарить новинками выставки. А вотъ тѣмъ молодымъ художникамъ, которыхъ въ прошломъ году нельзя было не привѣтствовать, какъ плеяду зацвѣтающихъ свѣжихъ силъ, оно непростительно. Гг. Ендогуровъ и Дубовскій, отчасти г. Холодовскій и даже г. Кузнецовъ, проявивъ несомнѣнно тѣ же дарованія, не проявили такого же прилежанія и представили работы, заставляющія вспоминать о прошлогоднихъ. Мужской: портретъ г. Кузнецова написанъ бойко и талантливо, но онъ не ровня бывшему въ прошломъ году превосходному портрету профессора Мечникова;, женская фигура Ключницы очень жива, написана свѣжо и сочно, однако, и она не заставляетъ забыть тѣхъ работъ, какія представила въ прошломъ году кисть художника.
Вотъ гг. Крамской и Рѣпинъ — такъ тѣ не устаютъ изъ года въ годъ доводить все до совершенства. Налицо ихъ портреты. Да и портреты ли это, или живые люди, перенесенные на холсты въ обстановкѣ ихъ жизни и занятій, или это картины современныхъ типовъ человѣка въ его разнообразныхъ выраженіяхъ — опредѣлить трудно. Каждый портретъ этихъ замѣчательныхъ мастеровъ живописи есть капитальное пріобрѣтеніе въ области искусства. Человѣкъ внутренній въ нихъ переданъ съ тѣмъ же поражающимъ сходствомъ и съ тѣми же подробностями изгибовъ духовной его жизни, какъ и внѣшнія черты и обстановка. Это такія характеристики, каждая написанная кистью на одномъ холстѣ, какихъ не написать перу и на множествѣ листовъ…
И. Н. Крамской давно болѣетъ. Но его талантъ и искусство здоровѣе прежняго. Можно даже сказать, что болѣзненное напряженіе организма какъ бы раздуваетъ огонь творчества въ строгомъ и сдержанномъ по школѣ и убѣжденіямъ знаменитомъ художникѣ. Работы послѣдняго времени его словно помолодѣли. Никогда въ нихъ колоритность и свѣжесть письма не проявлялись въ такомъ постоянствѣ. О безукоризненности рисунка, сходствѣ, доведенномъ до иллюзіи, о выразительности лицъ, цѣликомъ передающей всего человѣка, каковъ онъ есть, и говорить нечего, когда говоришь о портретахъ г. Крамского. Слѣдовало бы выражаться: живые люди г. Крамского — это было бы точнѣе.
Ботъ вамъ человѣкъ на предсѣдательскомъ мѣстѣ, у стола засѣданій, благосклонною улыбкой какъ бы смягчающій жестокія слова: «милостивые государи, мы не созрѣли!» Вотъ другой, у письменнаго стола, покойно расположился въ креслахъ и загнутая книга, которую онъ сейчасъ только разрѣзывалъ деревяннымъ ножомъ, отложена въ сторону; третій — со сложенными спокойно кистями рукъ на животѣ, весь въ свѣту, блаженно отдыхающій отъ своихъ научныхъ работъ; по лицу видно, что онъ на седьмомъ небѣ; а вотъ молодая, красивая, нарядно одѣтая женщина, полная жизни и счастливаго довольства на симпатичномъ лицѣ, — прелестная, колоритная картина! И вамъ не надо справляться съ каталогомъ, кто всѣ они? Если вы съ ними хоть нѣсколько знакомы, васъ поразятъ они, какъ двойники; если вы ихъ не знаете, вы съ ними познакомитесь черезъ г. Крамского, и очень скоро, гораздо скорѣе, чѣмъ если бы познакомились сами. Онъ даетъ вамъ ихъ совершенно готовыми, — съ ихъ свойствами и качествами. Иному, пожалуй, не мѣшаетъ подумать, прежде чѣмъ заказывать портретъ такому неумолимому психологу.
На выставку не попалъ еще крайне интересный портретъ А. Г. Рубинштейна, написанный г. Крамскимъ для консерваторіи. Великій пьянистъ, такъ сказать, на самомъ полѣ битвы, покоряющій переполненную и ярко освѣщенную залу петербургскаго дворянскаго собранія. Руки его лежатъ на клавишахъ, ноги прижимаютъ покорныя имъ педали и глаза, какъ бы отуманенные вдохновеніемъ, неопредѣленно смотрятъ куда-то, мимо толпы, которая громоздится рядами головъ, все выше и выше, мельче и мельче, по мѣрѣ удаленія… Вотъ, эта-то толпа, съ первыми рядами типовъ (конечно, въ однихъ намекахъ), самыхъ завзятыхъ и неизбѣжныхъ посѣтителей концертовъ Рубинштейна, не совсѣмъ кончена, за множествомъ новыхъ предпринятыхъ нашимъ славнымъ художникомъ работъ, имѣющихъ украсить собою выставку будущаго года.
Посмотрите также, что далъ г. Рѣпинъ: цѣлую галлерею живыхъ людей, которые преслѣдуютъ васъ со своихъ холстовъ, куда бы вы отъ нихъ ни уходили. Посмотрите на этого полуживаго В. В. Самойлова, продолжающаго хриплымъ голосомъ свои неисчерпаемые разсказы, прерываемые короткимъ дыханіемъ. Почти потухшіе глаза глядятъ на васъ неотразимо и сухія губы шевелятся. Остановитесь передъ другимъ: это человѣкъ во всемъ цвѣтѣ возраста и здоровья, спокойно покручивающій кончикъ бороды… Далѣе, оторвавшись отъ работы за письменнымъ столомъ, повернулъ къ вамъ голову другой человѣкъ, еще молодой, и съ какою-то внутреннею лихорадкой въ глазахъ на васъ смотритъ. Вы этихъ людей никогда не видѣли, но теперь ужь вы ихъ никогда не забудете. Вотъ милая, свѣжая фигурка дѣвочки-подростка; вотъ, наконецъ, созданные почти воображеніемъ портреты М. И. Глинки и Листа. Данными для перваго служили убогія литографіи, современные рисунки-каррикатуры пріятеля великаго композитора — Степанова, да указанія уцѣлѣвшихъ близкихъ знакомыхъ и родной сестры Михаила Ивановича. Изъ этой-то смѣси противурѣчивыхъ, какъ это всегда бываетъ, указаній и данныхъ умѣлъ извлечь художникъ подлиннаго Глинку, въ которомъ и сестра, и пріятели покойнаго единогласно признали воскрешеннаго кистью творца Руслана. Онъ изображенъ въ халатѣ, лѣниво валяющимся на постелѣ и набрасывающимъ безсмертныя ноты этой оперы. Въ такомъ характерномъ для него видѣ онъ перейдетъ въ галлерею г. Третьякова и сохранится для потомства. Листъ, огромныхъ размѣровъ, стоитъ, напротивъ, во весь ростъ, съ энергическимъ поворотомъ чудесной своей головы въ профиль, спиной къ. закрытому роялю и съ церковною книжечкой католическаго аббата въ рукѣ, — книжечкой, заложенной указательнымъ пальцемъ листа на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ читалъ. Одежда — черная, длиннополая аббатская одежда. Передъ великимъ виртуозомъ и смѣлымъ композиторомъ проходятъ какъ бы въ видѣніи образы его главныхъ музыкальныхъ созданій поры доаббатской, когда онъ грѣшилъ още сюжетами далеко не духовными. На фонѣ картины смутно движется погребальная процессія, танцуютъ скелеты и /надъ адскими огнями рисуется обликъ несчастной Франчески де-Римини. Можетъ быть, эта сторона работы г. Рѣпина не лучшая: изобразить на фонѣ все, что характеризуетъ извѣстныя сочиненія Листа, невозможно, передать же только нѣкоторыя, хотя и самыя извѣстныя, недостаточно. Да и вѣчные огни ада требуютъ иныхъ условій передачи, чтобъ они не показались плошками. Эти мелочи не умаляютъ, однако, значенія грандіознаго произведенія нашего славнаго художника. Скажемъ болѣе, выразительность лица и позы Листа до того передаютъ всего Листа, какъ композитора, виртуоза и человѣка, что всякія образности фона, какъ бы онѣ превосходно ни были переданы, ничего уже не въ состояніи прибавить и оказываются лишними. Думается даже, что они навѣяны кѣмъ-либо Постороннимъ, а самъ художникъ ихъ не употребила бы въ дѣло. И вдругъ, послѣ такой работы, вы натыкаетесь на самыя легкія и свѣтлыя картинки того же г. Рѣпина, для таланта котораго нѣтъ заповѣднаго предѣла, — онъ вездѣ дома.
Взгляните на это Собираніе букета на лугу дѣтьми, — вѣдь, это идиллія, самая невинная и нѣжная, на Прогулку съ проводникомъ на южномъ берегу Крыма — мимолетное впечатлѣніе недавней поѣздки художника.
Какъ отъ этого берега вѣетъ югомъ, солнцемъ и тепломъ, какое это ласковое синѣетъ море внизу, и какъ опьяненная этимъ солнцемъ и моремъ, и тепломъ поощрительно улыбается бѣлокурая, озябшая на своемъ сѣверѣ, амазонка этому расшитому какими-то позументами на кафтанѣ, съ животнымъ самодовольствомъ и съ наглою увѣренностью усѣвшемуся на сѣдлѣ, отогрѣтому и обожженному этимъ югомъ татарину-проводнику. Бѣдная женщина сочинила себѣ дешевый романъ на нѣсколько мѣсяцевъ праздничнаго отпуска изъ тумановъ холоднаго Петербурга, гдѣ электрическое освѣщеніе замѣняетъ солнечное. Она даже не чувствуетъ, какой скверный романъ она сочинила. Съ сороковыхъ годовъ, когда одна извѣстная поэтесса объявила печатно, что она «въ горахъ встрѣтила черкеса и отдалась ему душой», произошелъ видимый упадокъ (вмѣстѣ съ курсомъ рубля) до татарина.
Одна и та же кисть, написавшая Ивана Грознаго и Листа, пишетъ такія картинки-пустячки, — пустячки, впрочемъ, которыхъ было бы достаточно, чтобы сдѣлать имя иному художнику…
Вотъ, когда видишь такихъ столповъ искусства, какъ гг. Крамской и Рѣпинъ, тогда понимаешь, гдѣ настоящая академія художествъ и гдѣ надо учиться свободнымъ художествамъ. Пусть званія и титулы остаются въ величественномъ зданіи на Васильевскомъ островѣ, — академія, все-таки, перебралась въ товарищество передвижныхъ выставокъ.
Останавливаться передъ всѣмъ, что заслуживаетъ вниманія на настоящей выставкѣ, невозможно. Едва ли десятый процентъ выставленнаго не стоитъ того, чтобы передъ нимъ остановиться. Не стоятъ этого, напримѣръ, портреты г. Ярошенко, написанные точно грязью съ петербургскихъ улицъ) и г. Бодаревскаго, который за то на своей картинкѣ Въ ожиданіи, гдѣ въ лѣсу или въ паркѣ молодая наѣздница сошла съ лошади и напряженно смотритъ вдаль, хорошо написалъ лошадь и пейзажъ, особенно одинъ его уголъ — стоячая вода. Недуренъ и совсѣмъ пейзажный нумеръ того же художника.
Барону М. Клодту, который давно чего-то ищетъ и что-то хочетъ выразить, не посчастливилось ни найти, ни выразить ничего въ Концѣ Мертвыхъ душъ и въ Пушкинѣ у Гоголя. Въ первой картинѣ великій писатель жжетъ свою рукопись, во второй — смѣшитъ великаго поэта своимъ чтеніемъ. Но трагическое тамъ, какъ и комическое здѣсь, вышли гримасами, и только. Особенно гримасничаетъ Пушкинъ, чтобы смѣяться. А онъ ли не хохоталъ искренно, слушая Гоголя? Проще и безъ затѣй удалась барону болѣе Хохлушка, притаившаяся (притулившаяся) у косяка окошечка отъ парубка, который заглядываетъ со двора въ это окошечко и ищетъ ее. Парубку очень хочется отыскать и увидѣть дивчину, и она это знаетъ, и только дразнитъ, прячется, а самой тоже очень хочется, чтобъ онъ отыскалъ ее и увидѣлъ. Мило, хотя и могло бы быть колоритнѣе. Въ подобныхъ «пустякахъ» условія красокъ значатъ очень много. Какъ прелестна въ этомъ отношеніи Золотая осень г. Остроухова! Въ ней золото листьевъ клена — дѣйствительно золото, и весь золотой мотивъ этюда горитъ красками дѣйствительно золотой осенней рощи. Утро — малороссійскія хатки на холмѣ и степь, какъ сухое море внизу — тоже прочувствовано вѣрно и написано очень мило. Имя художника, г. Вжещъ, вовсе неизвѣстно. У г. Ендогурова Заброшенный проселокъ и Дорога, у г. Холодовскаго Полдень очень хороши. Но послѣ прошлогоднихъ работъ эти художники дали право ждать отъ нихъ большаго. Парижанка и двѣ женскія головки въ профиль г. Лемана писаны въ чисто-французскомъ современномъ родѣ, что уже само говоритъ въ пользу ихъ письма. Есть хорошія, по обыкновенію, работы талантливыхъ художниковъ: гг. Боголюбова, Бронникова и неминуемые спуски кораблей г. Бегрова. Наконецъ, А. П. Соколовъ выставилъ два прелестные акварельные женскіе портрета, какіе умѣетъ дѣлать этотъ изящный художникъ, когда чувствуетъ себя въ ударѣ. Послѣднее должно быть отнесено въ особенности къ портрету меньшаго размѣра, трактованному въ той же легкой, прозрачной манерѣ, какъ и прошлогодній мужской портретъ (лучшій изъ всѣхъ выставленныхъ тогда), въ бѣломъ кителѣ, доктора Трахтенберга. Тутъ акварель является во всей привлекательности, почти женственной, своихъ нѣжныхъ тоновъ и красокъ. Другой портретъ сильнѣе, но въ немъ пріемъ акварельный уже вступаетъ какъ бы въ состязаніе съ пріемомъ масляной живописи, стараясь быть мужественною. Этого и достигаетъ, насколько оно возможно при средствахъ водяной краски, г. Соколовъ.
Въ стѣнахъ академіи художествъ сложено художественнаго капитала на нарицательную сумму, почти двойную противъ залъ передвижной выставки (до 400 нумеровъ); реализація же доставитъ едва одну десятую часть, да и то при нѣкоторой снисходительности. Отношеніе хорошаго въ плохому здѣсь обратно пропорціонально выставкѣ товарищества передвижниковъ. Сорокъ хорошихъ произведеній изъ четырехсотъ, удостоенныхъ одобрительнаго приговора патентованнаго ареопага высшей художественной инстанціи, — согласитесь, это немного. За то много званныхъ И тѣсно, какъ на свадьбѣ. Даже и свадебный генералъ есть — г. Семирадскій. Но если это художественный бракъ въ Баннѣ Галилейской, то, опять-таки, въ обратномъ смыслѣ: тамъ вода превращена была въ вино, а здѣсь и вино-то, какое успѣли раздобыть, превращается въ воду. Лучшія картины съ необыкновеннымъ искусствомъ размѣщены именно такъ, чтобы, выдвинуть всѣ ихъ недостатки и скрыть достоинства. Не говоря о томъ, что все скучено — рама въ упоръ къ рамѣ, крошечныя картинки, цвѣты, этюдики втиснуты между большими картинами, раздавлены и уничтожены; но и помимо этой толкотни и давки, расположеніе поражаетъ странностями: картины, писанныя особенно сильно или широко, разсчитанныя на разстояніе, повѣшены совсѣмъ низко и ихъ разсматривать можно только въ упоръ; картины послабѣе или очень оконченныя прибиты высоко; крупныя близко, мелкія далеко; требующія освѣщенія справа — освѣщены слѣва и наоборотъ; нѣкоторыя и справа, и слѣва, и на этомъ перекрестномъ свѣтѣ, разстрѣливаемыя съ двухъ фланговъ, теряютъ всякую глубину и всякій колоритъ. За что такое жестокое обращеніе съ произведеніями людей, даже неповинныхъ ни въ какой продерзости противъ академіи? Будь это работы отщепенцевъ передвижной выставки — другое дѣло, а то, вѣдь, онѣ своихъ, правовѣрныхъ. Простому уму даже но понять такой премудрости. Или это новый обличительный пріемъ распорядителей выставки? Въ такомъ случаѣ, казалось бы, можно ограничиться тѣмъ обличеніемъ, какое представили 9/10 принятыхъ холстовъ и холостяковъ, достаточно громко заявляющихъ, что такъ писать, а тѣмъ болѣе выставлять такія писанія, не слѣдуетъ. Въ своемъ самообличеніи выставочный ареопагъ дошелъ до того, что не пощадилъ и собственныхъ профессоровъ, описавшихся картинами, за которыя слѣдовало пожурить ученика. Что такое показываетъ, напримѣръ, г. Якобій, художникъ, когда-то стоявшій въ первомъ ряду молодыхъ дарованій академіи? Онъ и теперь не настолько старъ, чтобы проявлять такую немощь рисовальщика и колориста, какую проявилъ въ выставленныхъ картинахъ. Почтенный профессоръ, какъ извѣстно, былъ долго болѣнъ. Можетъ быть, силы его еще не возвратились; но, въ такомъ случаѣ, было бы лучше подождать, когда онѣ вернутся, а не являться на свѣтъ въ прискорбномъ ихъ истощеніи. Привыкшимъ любить и цѣнить прежняго г. Якобія просто не хочется признать, за его теперешними безвкусными, ложными по всему работами, умнаго наблюдателя-живописца, иллюстрировавшаго своею проницательною кистью характерные эпизоды изъ царствованія императрицы Анны Іоанновны. Авось, это не болѣе, какъ временное ослабленіе. Отъ всей души можно пожелать ого.
Вотъ если другой профессоръ, г. Венигъ, иллюстрируя Шекспира (не взыщите!), въ состояніи былъ проявить одно умѣнье написать на платьѣ Джильеты бѣлый, да и то дешевый, скорѣе московскій, чѣмъ веціанскій, атласъ и подбить канаусомъ бархатный плащикъ Ромео, такъ то и быть не могло иначе. Онъ, по крайней, мѣрѣ, не вызываетъ сожаленій о прошломъ. У такихъ художниковъ, какъ онъ, нѣтъ ни настоящаго, ни прошлаго и ужь нисколько будущаго. А г. Якобія жаль.
Совсѣмъ не жаль и профессора Клевера, когда онъ вступаетъ въ состязаніе съ Гёте и пытается довершить своею кистью его Лѣснаго царя. Тутъ только можетъ быть смѣшно. На большомъ холстѣ убогая профессорская фантазія съумѣла натыкать всего какихъ-то два-три деревца, и въ такомъ-то лѣсномъ царствѣ распростереть огромную бѣлую образину старика (это-то и есть царь) съ длинными ручищами, тянущагося во слѣдъ всадника, который улепетываетъ во всѣ лопатки. Даже всадникъ уже успѣлъ вовсе улепетнуть въ чистое поле и загребистыя руки лѣснаго владыки переступили «сферу своего вліянія», какъ теперь говорятъ. А мѣсяцъ такой бѣлый-пребѣлый и вся картина такая свѣтлая-пресвѣтлая, что самаго глупаго ребенка не напугать этимъ, да еще до смерти. Престранное сочиненіе: лѣсной царь безъ лѣсу, ночь безъ всякихъ признаковъ ночи и фантастическое безъ единой крупицы фантазіи. Въ газетахъ что-то сообщалось о рукавѣ сторожа, затершаго картину еще совсѣмъ сырую (такъ спѣшилъ художникъ осчастливить ею человѣчество), при переноскѣ на одну изъ выставокъ. Г. Клеверъ имѣетъ обыкновеніе дѣлать обходъ выставокъ своими произведеніями. Ужь не на томъ ли нескромномъ рукавѣ остался лѣсъ и не сторожу ли принадлежитъ похищеніе фантастичности и ночной темноты съ картины? А какой сюжетъ для крупнаго таланта и какихъ ужасовъ въ образахъ можно наѣхать изъ бѣлаго лѣснаго тумана въ лунную таинственную ночь! Гораздо лучше справился нашъ пейзажистъ съ болѣе посильными ему работами. Его Поздняя осень, съ прекрасно, очень реально написанною слякотью и мглистымъ воздухомъ, была бы даже совершенно хороша, если бы лѣвая сторона картины — строенія и камни — не была, въ противуположность правой, скучна и дурно написана.
Держась все той же обличительной методы размѣщенія картинъ, академія постаралась тѣхъ профессоровъ своихъ, которые прислали работы получше, пристроить какъ можно хуже. Прекрасно написанная г. Кошелевымъ типичная фигурка Мѣнялы, одного изъ тѣхъ двуперстниковъ, которые свою вѣру полагаютъ въ вожделѣніи выгоднаго промѣна и лишаютъ себя добровольно всякихъ иныхъ вожделѣній, затерта въ самомъ потаенномъ углу невозможной сутолоки послѣднихъ залъ, которыя слѣдовало бы назвать salons des refusés и гдѣ можно видѣть, между множествомъ сонерничающихъ негодностью работъ, комнату съ превосходящимъ все прочее собраніемъ портретовъ г. Журавлева. Другая, серьезно трактованная большая картина того же профессора Кошелева: Божій человѣкъ предана разстрѣлянію перекрестнымъ свѣтомъ съ двухъ фланговъ, и надо всмотрѣться въ нее, чтобы найти достоинства, которыхъ сразу вовсе не видно. Сразу это какое-то плоское произведеніе съ тусклымъ колоритомъ, изъ котораго только выглядываютъ приковывающіе къ себѣ глаза блѣднаго мистика, простаго, худо, одѣтаго, но дѣйствительно Божьяго человѣка. По мѣрѣ того, какъ вы овладѣете нарушенными дурнымъ помѣщеніемъ условіями выполненія картины, вы увидите и хорошую компановку, и разнообразное выраженіе лицъ, окружившихъ этого Божьяго человѣка. Тутъ цѣлая семья старой Руси, съ искренно-набожными, умиленными старушками, съ восторженными святошами-приживалками, которыя приторно молятся на святаго странника и ждутъ спасенія своихъ грѣшныхъ душъ отъ его заступничества; тутъ и красивая, нарядная боярыня, приближающая ребенка къ благословенному Богомъ человѣку, и любопытная прислуга позади… А самъ онъ, на полу, какъ живой образъ древнихъ живописцевъ-монаховъ, кистью которыхъ водилъ одинъ пламенный восторгъ вѣры, смотритъ вдохновенно-лихорадочно передъ собою. Онъ даже врядъ ли кого и замѣчаетъ. Покойный Достоевскій смотрѣлъ въ этомъ родѣ. Право, можно бы пощадить такую работу почтеннаго профессора, также точно, какъ не вѣшать въ полномъ свѣту его маленькую картинку--пейзажъ, всю выдержанную въ сѣроватыхъ тонахъ набѣжавшаго дождливаго шквалика на рѣчку, по которой плыветъ лодка съ катающимися. Этотъ набѣгъ шквала, положеніе фигуръ, закрывшихся зонтиками отъ косого дождя, и завитыя отъ ударовъ вѣтра прибрежныя деревца выражены очень счастливо. Повѣшенная какъ слѣдуетъ, картинка эта можетъ смотрѣться съ удовольствіемъ. Но ее почему-то, надо было повѣсть такъ, чтобъ она удовольствія не доставляла.
Безтолково, если не злостно, повѣшены и пейзажи г. Сергѣева, особенно два изъ нихъ, названные іюлемъ и августомъ. Поразительная сила-работъ, притомъ же большихъ размѣровъ, этого художника требуетъ, извѣстнаго разстоянія для глаза, а ихъ заставляютъ разсматривать совсѣмъ близко, какъ миніатюры. Разсматриваніе такое безспорно очень-любопытно. Тутъ видно все, что сдѣлалъ художникъ, безъ утайки, и только произведенія, полныя такой правды и реальности, переданныхъ такъ превосходно, въ состояніи выдержать подобный анализъ. Вы ихъ такъ сказать, разсѣкаете на части, убѣждаетесь въ неукоризненности каждой части, но общее уловляете съ трудомъ.
Г. Сергѣевъ находится еще въ той счастливой порѣ артистической; дѣятельности, когда художникъ служитъ природѣ, въ ней одной видятъ идеалъ всего, чего достигнуть надо, а не въ умѣлой манерѣ и ловкомъ подборѣ красокъ и тоновъ. Поэтому-то у него нѣтъ тѣхъ частей пейзажа, которыми онъ жертвовалъ бы, чтобы выиграли другія части: у него, какъ въ природѣ, все одинаково окончено. Можетъ быть, теперь холсты его кажутся большими этюдами или собраніемъ небольшихъ этюдовъ въ большія картины; вѣроятно, онъ непосредственно за теперешнимъ пріемомъ войдетъ въ другой, при которомъ, безъ ущерба правдѣ и реальности, работы его перейдутъ изъ этюдовъ въ картины, гдѣ впечатлѣніе общаго не будетъ разбиваться частностями; несомнѣнно даже, что сила, достигнутая въ работахъ, остановится на томъ, чего она достигла, и не перейдетъ предѣла, далѣе котораго начинаются декоративность и грубость. Все это въ рукахъ такого крупнаго художника, какъ г. Сергѣевъ. Что онъ можетъ поступаться своими увлеченіями для успѣха дѣла, это онъ доказалъ, бросивши писать пейзажи безъ воздуха (безъ неба). Уже и теперь одна изъ выставленныхъ картинъ--іюнь, залитая цвѣтами на первомъ планѣ и лѣтнимъ малороссійскимъ солнцемъ вся сплошь, --хуторокъ, поля, воздухъ, --притомъ же и повѣшенная лучше, --представляетъ собою полное достиженіе превосходнаго реальнаго пейзажа. Вообще г. Сергѣевъ выдвигается своими работами изъ ряда вонъ между пейзажами выставки. Смѣлость, многимъ представляющаяся дерзостью, съ которою этотъ самобытный художникъ беретъ для перваго плана такіе почитаемые некартинными предметы, какъ гряды качанной капусты, или кучи яблокъ въ саду, свидѣтельствуетъ о достойномъ похвалы одинаковомъ уваженіи г. Сергѣева ко всѣмъ проявленіямъ природы, считаются ли они картинными, или нѣтъ, и объ убѣжденіи съ его стороны, что все въ природѣ можетъ быть картинно, если только передать его такимъ, какъ оно есть. Конечно, злоупотребленіе и тутъ не годится. Есть предметы, которые и въ природѣ не хороши. Но на то и дано художнику эстетическое чутье.
Вотъ г. Крачковскій--тотъ слишкомъ рано разрываетъ связь съ природою. Едва начавши достигать успѣха близкою передачей нѣкоторыхъ простыхъ и хорошо высмотрѣнныхъ мотивовъ изъ этой природы, онъ уже неблагодарно отворачивается отъ своей учительницы и принимается писать отъ себя. Ищетъ и онъ силы, да только не той, какую умѣетъ находить г. Сергѣевъ, черпая ее изъ покорнаго преклоненія передъ указаніями своей великой учительницы, а ищетъ ея въ сочетаніи красокъ и сочиненіи эффектовъ. Получается не сила, а жесткость и грубость краски.
Г. Орловскій ужь какой мастеръ, да и тотъ какъ только, послѣ многихъ лѣтъ служенія природѣ, началъ было удаляться отъ нея, только что чуть-чуть вдался было въ манеру, какъ не позволилъ себѣ идти далѣе по этому пути, и вотъ ищетъ новаго, учится новымъ мотивамъ у той же природы. За то онѣ небольшой художникъ, а г. Крачковскій рискуетъ такъ и остаться небольшимъ, если во-время не спохватится и не вернется съ покаяніемъ. къ. своей учительницѣ. Дѣйствительно, новые труды г. Орловскаго, пробующаго свои испытанныя въ пейзажѣ богатырскія силы на новомъ поприщѣ — маринѣ, заслуживаютъ уваженія. Можетъ быть, на первый разъ они далеки отъ полнаго достиженія, но и то, что достигнуто уже, обличаетъ въ художникѣ будущаго первостепеннаго мариниста. Пріемомъ и отношеніемъ своимъ къ морю, если нужны сравненія, онъ болѣе всего блинокъ къ Судковскому, а это показываетъ, что онъ близокъ къ настоящей правдѣ. Силы въ новыхъ работахъ г. Орловскаго такъ же много, какъ было и въ старыхъ. Есть пока нѣкоторая неподвижность въ волнѣ, когда она съ разбѣга поднялась стѣною и ломается, разбиваясь въ брызги. Но это пройдетъ при настойчивости; по крайней мѣрѣ, хочется вѣрить, что пройдетъ. За то на картинѣ Дѣти на берегу даль бѣлесовато-зеленой воды, эта зыбь, насыщенный морскою сыростью горизонтъ и прибрежный песокъ, на которомъ разстилается мыльною рябью разбившаяся волна, — прелестны. На другой картинѣ — Унесенный баркасъ — волна опята ломается. Здѣсь она заливаетъ баркасъ; здѣсь уже почти буря. Все мрачно и тревожно… Но тутъ-то именно недостаточная подвижность волнъ и заставляетъ желать большей стремительности.
Пріятно занести въ лѣтопись выставки скромныя, но достойныя самаго горячаго поощренія работы молодаго пейзажиста г. Писемскаго, который поданныя имъ надежды въ прошломъ году значительно оправдалъ въ нынѣшнемъ. Его картинки-этюды Въ тѣни и Въ крутыхъ берегахъ дышатъ такою свѣжестью, правдою и такимъ эстетическимъ пріемомъ, что милые кусочки природы: тутъ — старые стволы тѣнистыхъ деревьевъ на переданномъ мягко и колоритно прохладномъ, берегу пруда или рѣчки, тамъ — бѣлая береза на лѣсномъ глинистомъ пригоркѣ, съ обнаженными потокомъ корнями, — стоятъ совсѣмъ живьемъ. Пусть только продолжаетъ идти по своему вѣрно избранному пути г. Писемскій, и онъ далеко уйдетъ.
Нельзя не похвалить и г. Крыжицкаго за его пейзажи, особенно за Зеленую улицу, Сыпучіе пески и Паркъ осенью. Молодой художникъ прекрасно видитъ краски, очень искусно пишетъ землю и пески (воздухъ нѣсколько хуже; онъ у него тяжеловатъ), а мотивамъ выразительнымъ (Паркъ осенью) умѣетъ придавать задумчивость и поэтичность. Отъ этого художника можно ожидать и требовать многаго.
Таковы молодыя силы академической выставки, изъ самыхъ симпатичныхъ. Если къ нимъ присоединить г. Платонова, съ его Дѣвочкою съ пѣтухомъ, написанною живо, свѣжо и колоритно, премило скалящею чудесные бѣлые, какъ миндалинки, зубки, крѣпко прижимающеюся загорѣлою щечкой къ пестрому пѣтуху, да еще указать на два весьма законченные хорошіе портрета г. Бруни: одинъ — женщины въ черномъ платьѣ, опершейся головою на ладонь, а другой — мужчины въ очкахъ (третій портретъ, старика, сухъ), то можно и покончить собственно съ надеждами академической выставки. Какъ видите, онѣ не особенно обильны.
Изъ художниковъ немолодыхъ, академикъ Боткинъ выставилъ прекрасный этюдъ Старика за книгою. По бородѣ бреющагося, какъ видно, по праздникамъ, стараго человѣка уже «пошли писать лѣса», и бритвѣ будетъ-таки работа на праздникъ. Онъ углубленъ въ чтеніе, очевидно, душеспасительное. По обыкновенію, этюдъ написанъ очень хорошо, дѣльно и выразительно. Это настоящее дѣло почтеннаго академика. Профессоръ Ковалевскій показалъ опять своихъ чудесныхъ лошадей во всевозможныхъ поворотахъ и движеніяхъ, скачущихъ какъ вихорь въ степи подъ козаками, брыкающихся отъ метлы садовника, которая ихъ гонитъ изъ господскаго палисадника, вздыбившихся подъ конокрадами, которыхъ постигла кулачная расправа мужичковъ, и т. д. Одно жаль: тусклость красокъ не покидаетъ этого замѣчательнаго въ своей отрасли художника, даже какъ будто еще усиливается, составляя единственную буквально темную сторону совершенныхъ по всему прочему работъ г. Ковалевскаго.
Излишне было бы продолжать перечисленіе другихъ извѣстныхъ именъ ежегодныхъ академическихъ выставокъ и ихъ произведеній, не менѣе извѣстныхъ, тѣмъ болѣе, что остается еще сказать о почетномъ гостѣ настоящаго художественнаго празднества, г. Семирадскомъ, и его картинѣ Христосъ у Маріи и Марѳы.
Новое произведеніе бывшаго талантливаго ученика академіи прислано изъ-за границы, гдѣ знаменитый*нынѣ мастеръ навсегда поселился и сдѣлался иностранцемъ для Россія. Оно составляетъ гордость, такъ сказать, устойчивость выставки, которая безъ него могла бы оказаться до нѣкоторой степени безъ вѣса. Дѣйствительно, картина составляетъ исключеніе изъ всего, что представили соединенныя кисти исторической и бытовой живописи всѣхъ вмѣстѣ взятыхъ профессоровъ нашего высшаго казеннаго учрежденія по части художествъ. Въ роскошномъ южномъ пейзажѣ, написанномъ красиво и изящно, какъ умѣетъ писать г. Семирадскій, въ саду съ виноградною лозой, заплетшею сѣткой жерди чисто-итальянскаго (вѣроятно, также и палестинскаго) навѣса, съ золотымъ кружевомъ солнечныхъ пятенъ отъ этой сѣтки на мраморныхъ плитахъ и ярко озаренной стѣнѣ дома, хлопочетъ гостепріимная хозяйка Марѳа, въ то время, какъ подъ мягкою тѣнью вѣковой оливы Марія слушаетъ слово Іисуса. Онъ присѣлъ на каменной скамьѣ, она у ногъ его, на землѣ, и, сложивъ на колѣняхъ руки, умиленно блаженствуетъ отъ произносимаго Имъ слова. Вся фигура Маріи, ея поза, простая и покойная, которая какъ будто говоритъ: какъ теперь мнѣ хорошо! — движеніе головы ея немного вверхъ, благородная красота этой головы въ профиль и особенно выраженіе полнаго отдыха всего существа молодой женщины, унесеннаго новымъ тихимъ упоеніемъ куда-то выше испытанныхъ ею до сихъ поръ упоеній, — все это можетъ быть названо полнымъ достиженіемъ, какое возможно въ искусствѣ. По обыкновенію, далеко отъ такого достиженія то, что относится къ Іисусу. Обликъ и фигура этого Христа хотя и гораздо родственнѣе Христу, нами воображаемому, чѣмъ тѣ, которые намъ далъ художникъ передвижной выставки, однако, удовлетворить и они не могутъ. Особенно несогласно съ представленіемъ о простомъ величіи Учителя то вычурное, женски-кокетливое положеніе рукъ, какое придалъ ему живописецъ. Марія сложила свои руки такъ естественно и просто, — значитъ, можетъ же придавать естественныя и простыя позы г. Семирадскій, когда хочетъ. Почему же онъ не захотѣлъ сдѣлать того же для Христа? Или онъ полагаетъ, что Маріи, какъ простой смертной, это позволительно, а Христу, какъ сыну Божію, нельзя ничего дѣлать не спроста? Странное заблужденіе! Фигурка Марѳы (она совсѣмъ на заднемъ планѣ и представляется уже малыхъ размѣровъ, тогда какъ первыя двѣ фигуры въ натуральную величину) прелестно дѣлится на фонѣ садика и дома, но недостаточно выражаетъ собою мелочную вседневную хлопотливость, про-тивуположную отвлеченному созерцанію сестры. Вообще же картина прекрасна, занимаетъ по праву почетное мѣсто на выставкѣ и не даромъ составляетъ ея гордость. Подобныя произведенія кисти вполнѣ мастерской посѣщаютъ только въ качествѣ рѣдкихъ гостей залы академіи, гдѣ всегда много званныхъ, но…