Хроника парижской жизни
правитьI.
правитьВъ послѣдней моей корреспонденціи я писалъ вамъ о столкновеніи, происшедшемъ между Полемъ де-Кассаньякомъ и помощникомъ государственнаго секретаря Гоблэ изъ-за того, что послѣдній назвалъ «позорными» выходки «Pays» противъ правительства. При отправленіи моего письма дѣло это не было еще окончено; было извѣстно только, что противники отправили другъ къ другу секундантовъ, и дуэль между ними казалась неизбѣжной. Дуэли этой, однакоже, не произошло, и все дѣло ограничилось составленіемъ секундантами протокола, гласившаго, что, такъ какъ изъ стенографическаго отчета «Оффиціальнаго журнала» явствуетъ, что все, что могло быть принято за личное оскорбленіе въ вышеупомянутомъ выраженіи, было взято назадъ лицомъ, высказавшимъ его, то для дуэли не остается никакого повода. И отлично.
Академическій скандалъ изъ-за Оливье тоже разрѣшился. Торжественный пріемъ Анри Мартена въ академію на нѣкоторое время отложенъ, и, вмѣсто того, академики назначили частное собраніе для обсужденія какъ имъ поступить въ этомъ случаѣ. На этомъ собраніи химикъ Дюма предложилъ отложить рѣшеніе этого вопроса до 29-го ноября и встрѣтилъ горячую поддержку своему предложенію со стороны академиковъ де-Фаллу, д’Осонвиля и Каро. Напрасно гг. Легуве и Минье, Кювилье-Флёри, Жюль Симонъ и Жюль Фавръ настаивали на немедленномъ рѣшеніи вопроса, они оказались въ меньшинствѣ при голосованіи (изъ 27-ми голосовавшихъ 15 было за отсрочку). По мнѣнію дефаллу и его единомышленниковъ, немедленное отстраненіе Эмиля Оливье отъ участія при пріемѣ Анри Мартена было бы ничѣмъ инымъ, какъ «академическимъ 18-мъ фруктидоромъ». Несмотря на всю нелѣпость этого мнѣнія, оно восторжествовало въ академія, и какъ пріемъ Аири Мартена, такъ и произнесеніе похвальной рѣчи въ честь памяти Тьера были бы отложены Богъ вѣсть на какой долгій срокъ, еслибы Эмиль Оливье, тщеславіе и наглость котораго безграничны, самъ не испортилъ своего дѣла, позволивъ себѣ написать, «съ легкимъ сердцемъ», благодарственное письмо академіи за это голосованіе. «Любезные мои сотоварищи, говорится въ этомъ письмѣ: — вы поступили отлично. Лжеистолкованіе моихъ словъ отразилось бы самыми пагубными послѣдствіями на обществѣ… Повсюду индивидуальный починъ стѣсненъ нетерпимостью большинства. Оставайтесь неприкосновеннымъ убѣжищемъ свободной мысли и свободнаго слова. Не подчиняйтесь никогда капризамъ такъ-называемаго общественнаго мнѣнія, измѣняющагося всякую минуту и остающагося всегда одинаково тираническимъ». Дерзость такого письма превосходила всякое вѣроятіе, такъ что даже олимпійски спокойная академія оскорбилась и назначила на пятое іюня новое общее собраніе. На этомъ собраніи академикъ Мезьеръ предложилъ принятіе слѣдующей резолюціи: «такъ какъ всякая надежда достигнуть какого-либо соглашенія между г. Эмилемъ Оливье и академіей потеряна, то пріемъ г. Анри Мартена долженъ быть порученъ не ему, а стоящему за нимъ по очереди академику г. Мармье». Принятію такой революціи противится бывшій при Наполеонѣ, товарищъ министра изящныхъ искусствъ, Камиль Дусэ, и настаиваетъ на принятіи рѣшенія, предположеннаго на прошломъ засѣданія. Это вызываетъ пренія, продолжающіяся 2Уи часа, на которыхъ безсмертные, въ изысканной формѣ, высказываютъ другъ другу не мало колкостей, и дѣло кончается тѣмъ, что резолюція Мезьера принимается большинствомъ 13-ти голосовъ противъ 12-ти, при чемъ академики Мармье и Дюма (химикъ) отстраняются отъ голосованія. Здравый смыслъ побѣждаетъ на этотъ разъ въ академіи интригу, Эмиль Оливье лишается возможности высказывать отъ ея имени публично и торжественно свои непристойныя инсинуаціи и является, такимъ образомъ, въ средѣ академіи въ томъ же непріятномъ положеніи, въ какое нѣкогда былъ поставленъ покойный Дюпанлу.
Чтобы отмстить академіи, Оливье рѣшается напечатать цѣликомъ свою рѣчь, произнесеніе которой для него стало невозможнымъ, и она является, конечно, въ «Фигаро». Позволяю себѣ привести оттуда все то мѣсто, которымъ былъ вызванъ академическій скандалъ.
«Но еще ранѣе, говорится въ ней: — тѣхъ дней, когда совершилось уничтоженіе коммуны и освобожденіе территоріи, судьба предоставляла господину Тьеру выказать величіе, еще большее достигнутаго имъ. Для этого стоило бы ему только 9-го августа, при первомъ извѣстіи о нашихъ пораженіяхъ, столько же страшныхъ, какъ и неожиданныхъ, прибѣгнуть къ тому же способу сужденія, какимъ онъ руководствовался 4-го сентября въ пользу людей, наводнившихъ законодательное собраніе, и сказать: „врагъ приближается; не станемъ же раздѣляться и остережемся отъ внутреннихъ раздоровъ и революцій! Пожертвуемъ всѣ нашими личными чувствами и стремленіями, въ видахъ избѣжанія общихъ бѣдствій“. Тогда, силою вещей, но волѣ собранія и по общему согласію, онъ тотчасъ же всталъ бы во главѣ общественныхъ дѣлъ въ такое время, когда ничего еще не было потеряно, такимъ образомъ, спасъ бы дѣйствительно свое отечество и воспрепятствовалъ бы самому возникновенію тѣхъ бѣдствій, какія впослѣдствіи ему удалось только облегчить».
«Но, несмотря на весь свой патріотизмъ, г. Тьеръ не съумѣлъ такимъ образомъ понять своего долга. Между тѣмъ, нашелся человѣкъ, который, не обладая ни его авторитетомъ, ни его глубокимъ просвѣщеніемъ, простымъ движеніемъ сердца достигъ большей степени ясновидѣнія: это былъ благородный генералъ Шангарнье. Вдохновись примѣромъ Карно, онъ забылъ свое тюремное заключеніе, свое продолжительное изгнаніе и разрушенную карьеру и, не имѣя возможности проповѣдывать самоотверженіе съ трибуны, отправился въ главную квартиру для свиданія съ императоромъ, а затѣмъ заперся въ Медѣ, чтобы, несмотря на, свой преклонный возрастъ, бороться и страдать вмѣстѣ съ своими старыми товарищами! Вотъ великодушный образъ дѣйствій, который можно выставить, какъ достойный удивленія въ наши дни, такъ какъ что съ нами станется, если никто изъ васъ, нуждающихся такъ много во взаимномъ снисхожденіи и пощадѣ, не съумѣетъ возвыситься до показанія примѣра великодушнаго забвенія?».
На этотъ разъ, судьба спасла память Тьера отъ подобной похвальной рѣчи, въ которой онъ, какъ видятъ читатели, выставляется чуть не измѣнникомъ съ бонапартистской точки зрѣнія.
Отъ Тьера мнѣ приходится переходить къ Бланки, и переходъ этотъ не затруднителенъ, такъ какъ, если Бланки до сихъ поръ томился въ заключеніи, то виною этого былъ Тьеръ. Правительство народной обороны во время осады Парижа вообще не нарушало своего обѣщанія амнистіи лицамъ, участвовавшимъ въ возстаніи 31-го октября 1870 года. Манифестація 22-го января 1871 г., для прекращенія которой пришлось прибѣгать къ оружію, что обусловило погибель несчастнаго Шодэ, казненнаго но приказанію Рауля Риго, хотя и привела къ тому, что военные суды начали преслѣдованіе участниковъ обѣихъ этихъ попытовъ, но Бланки, хотя и подлежавшій суду, не былъ взяты подъ стражу, и такъ какъ не былъ выбранъ Парижемъ въ депутаты на февральскихъ выборахъ, то и могъ свободно удалиться черезъ Бордо въ помѣстье къ одной изъ своихъ сестеръ. Онъ и находился у нея до 17-го марта, когда былъ арестованъ по приказанію правительства Тьера. Читатели, можетъ быть, не забыли, что коммуна, членомъ которой былъ выбранъ и Бланкѣ, предлагала, взамѣнъ его освобожденія, освобожденіе своего заложника, парижскаго архіепископа, но Тьеръ этому воспротивился. Никакихъ, однако, особенныхъ преступленій, за время коммуны, за Бланкѣ не оказалось, и онъ былъ арестованъ только въ видахъ государственной предосторожности, въ качествѣ вліятельнаго агитатора. Къ военному суду онъ вызывался дважды уже въ 1872 г. и былъ присужденъ къ депортаціи съ заключеніемъ въ крѣпость за участіе въ октябрьскихъ событіяхъ. Еслибы правительства, послѣдовавшія послѣ преэиденства Тьера, не смотрѣли на Бланкѣ главами Тьера, считавшаго Бланкѣ «мономаномъ конспирацій», опаснымъ по тому вліянію, какое онъ можетъ имѣть на другихъ, то онъ долженъ былъ бы, по праву, однимъ изъ первыхъ воспользоваться амнистіей; но ему придано было какое-то преувеличенное значеніе, дѣлавшее его страшнымъ въ глазахъ робкихъ и заставившее само правительство прибѣгать относительно его къ исключительнымъ мѣрамъ. Послѣ двухъ неудавшихся ходатайствъ за него, марсельскаго и руанскаго, было бы весьма благоразумномъ политическимъ актомъ или изгнаніе его изъ Франціи, или высылка на родину, куда-нибудь въ окрестности Ниццы, такъ какъ въ настоящее время Бланкѣ — дряхлый старикъ, едва передвигающій ноги и питающійся однимъ только молокомъ. Но ни Мак-Магонъ, ни Греви не догадались этого сдѣлать, чѣмъ и вызвали какъ послѣднюю бордоскую манифестацію, такъ и то, что Бланкѣ, котораго все-таки пришлось освободить, сдѣлался поневолѣ и вполнѣ «несвоевременно» весьма вліятельною политическою личностью.
Вопросъ о провѣркѣ выбора Бланкѣ первымъ бордоскимъ округомъ получилъ бы чрезвычайно важныя осложненія при обсужденіи его въ палатѣ, еслибы крайняя лѣвая не рѣшилась заблаговременно отступить отъ предположеннаго ею образа дѣйствій, замѣтивъ, какъ горячо ее возбуждаютъ къ этому реакціонеры. Локруа во время догадался, какую неурядицу вызвала бы его попытка, и взялъ назадъ свой запросъ. Произошло это такъ: Клемансъ, прилагая къ Бланкѣ парламентскіе обычаи, потребовалъ, чтобы узнику было позволено явиться въ бюро, разсматривавшее бордоскій выборъ. Министерство этому воспротивилось, но побѣдило съ трудомъ въ этомъ вопросѣ при публичномъ голосованіи, такъ какъ меньшинство, голосовавшее за предложеніе Клемансъ, было весьма значительно при оказанной ему поддержкѣ 77 голосовъ реакціонеровъ. Это голосованіе и побудило Локруа молчать, а избирательное бюро заключило въ своемъ докладѣ о незаконности выбора въ депутаты лица, находящагося въ заключеніи, не беря въ разсчетъ личности Бланкѣ. Въ засѣданіи 9-го іюня, Клемансъ произнесъ съ большимъ талантомъ рѣчь исключительно объ одномъ Бланкй, а отвѣчавшій ему докладчикъ комиссіи, Лакавъ, уже съ гораздо меньшимъ талантомъ поддерживалъ общій тезисъ о необходимости безусловнаго подчиненія законамъ. Министръ юстиціи сталъ поддерживать докладчика и вмѣстѣ съ тѣмъ нападать на правыхъ, которые, передъ тѣмъ, въ видахъ затрудненія министерства и республиканскаго большинства, поручили герцогу де-Ларошфуко-Биззачіа заявить съ трибуны, что между министерствомъ и республиканцами существуетъ якобы предварительное соглашеніе въ томъ, чтобы выбора Бланкй не признавать, а самого его амнистировать. Министръ Ле-Ройэ нѣсколько вспыльчивъ, и легитимистскобонапартистская выходка вывела его изъ себя. Въ самомъ началѣ своей рѣчи онъ назвалъ преступленіемъ такой способъ дѣйствій, при которомъ «необходимо нарушить законность, чтобы возстановить право!» — извѣстное выраженіе Луи-Бонапарта, объяснявшаго народу значеніе переворота 2-го декабря. Тотчасъ вслѣдъ за произнесеніемъ этой фразы, по знаку Поля де Кассаньяка, правые затѣяли невыразимый шумъ и крикъ. Гамбетта, видя, что его призывы къ порядку ни къ чему не ведутъ, вынужденъ былъ прибѣгнуть, по согласію съ ¾ членовъ собранія, къ примѣненію правилъ парламентской цензуры относительно главнаго виновника безпорядка, Кассаньяка. Подвергаемый такой цензурѣ (выговору) имѣетъ право слова для своего оправданія передъ выслушаніемъ порицанія; но Кассаньякъ и этимъ своимъ правомъ злоупотребилъ, ухудшивъ только свое положеніе, такъ что къ нему едва не пришлось примѣнить права, предоставленнаго президенту палаты регламентомъ 1877 года — удаленія изъ залы собранія при пособіи силы.
Когда порядокъ и молчаніе были такимъ образомъ возстановлены, взволнованный министръ едва могъ окончить свою рѣчь, которой почти никто не слушалъ. По ея окончаніи, другой бонапартистскій скандалистъ Робертъ Митчелъ попытался снова повторить выходку де Ларошфуко, но возбудилъ лишь всеобщій хохотъ палаты, чѣмъ и привелъ депутатовъ въ хорошее расположеніе духа. Это было очень кстати, такъ какъ имъ предстояло выслушать блистательную рѣчь, одну изъ тѣхъ, какими можетъ гордиться французскій парламентаризмъ. Произнесъ ее старый Мадье де-Монжо, которому, несмотря на всѣ достоинства еге прежнихъ рѣчей, никогда еще не удавалось достигать такой ораторской высоты. Началъ онъ съ заявленія растроганнымъ голосомъ о томъ, какъ ему тяжело высказывать взгляды" противорѣчащіе взглядамъ его вѣрнаго товарища по радикальнымъ убѣжденіямъ, Клемансо. Но, объяснялъ онъ, если палата депутатовъ, считая себя единственнымъ судьею въ дѣлѣ допущенія новыхъ членовъ въ свою среду, ставитъ себя такимъ образомъ выше избирательнаго закона, для измѣненія котораго необходимо согласіе обѣихъ палатъ, то кто помѣшаетъ, чтобы въ дверь, такимъ образомъ неправильно открытую для республиканца Бланки, не проскользнулъ и какой-нибудь авантюристъ изъ бонапартовъ или бурбоновъ? Затѣмъ онъ напомнилъ, имъ пагубно отозвалось во Франціи неправильное допущеніе въ парламентъ Луи-Бонапарта въ 1848 году и членовъ орлеанскаго дома въ 1871 г. Первое дало возможность увлеченному народу назначить президентомъ республики человѣка, ставшаго потомъ преступнымъ узурпаторомъ императорской власти; второе заставило третью республику пережить 24-ое мая, 16 ое мая и долгіе, тяжелые годы всевозможныхъ монархическихъ конспирацій. Съ непобѣдимой энергіей ораторъ доказалъ потомъ всю нелѣпость ультра-радикальнаго положенія: будто желанія одного какого-либо избирательнаго округа должны быть признаваемы за выраженіе самодержавной воли народа, хотя бы они были высказаны при условіяхъ, нарушающихъ правила, обязательныя для всего избирательнаго состава. «Это вѣдь будетъ, вскричалъ онъ: — не что иное, какъ абсолютизмъ, котораго ни для кого и никогда нельзя допускать… Законъ или существуетъ, или не существуетъ. Если онъ неудобенъ — измѣняйте и отмѣняйте его. Но ни мы, ни министры не можемъ и не должны играть законодательствомъ, какъ мячикомъ, и въ отвѣтъ на нарушеніе закона одной стороной бросать ей въ лицо другое подобное же нарушеніе. Подумайте, какую неурядицу и хаосъ произвело бы это? При республикѣ не должно быть ничего подобнаго, мы не хотимъ этого и не допустимъ никогда, никогда». Замѣтивъ дружное одобреніе своихъ товарищей крайней лѣвой, ораторъ еще болѣе воодушевился и продолжалъ такъ: «Законъ, это — щитъ, законъ, это — мечъ оппозиціи… при существованіи закона, можно до нѣкоторой степени укрыться даже отъ такихъ бѣдствій, какъ второе декабря, а надъ 24-мъ маемъ, надъ 16-мъ маемъ можно даже восторжествовать… Имѣя въ рукахъ мечъ закона, можно поразить и низвергнуть министровъ, если они нарушаютъ законность или не умѣютъ заставить всѣхъ ей подчиняться. Можемъ ли мы, и должны ли мы такимъ образомъ сами бросать нашъ щитъ и ломать нашъ мечъ!»
Послѣ этихъ словъ, при всеобщемъ энтузіазмѣ палаты, 354 депутата подали свои голоса за непризнаніе бордоскихъ выборовъ и только 33 за признаніе ихъ, да и въ этомъ числѣ непримиримыхъ оказалось только 25-ть; остальные голоса принадлежали Кассаньякамъ, Кюнео д’Орнано и ихъ приснымъ, хорошо понимавшимъ, какъ было бы выгодно для нихъ и пагубно для республики, если бы палата допустила явное нарушеніе избирательнаго закона.
Напомнивъ палатѣ ея важнѣйшій долгъ быть строгою охранительницею существующихъ законовъ страны, Мадье де-Мошко своею рѣчью указалъ министерству на тотъ путь относительно вопроса Бланки, на которомъ оно всего удобнѣе и скорѣе"могло бы прекратить печальный конфликтъ, возникшій между самодержавіемъ народнымъ и бордоскаго избирательнаго округа: «Я твердо убѣжденъ, сказалъ онъ при громкихъ рукоплесканіяхъ трехъ четвертей своихъ слушателей: — что правительство, воспользовавшись урокомъ, вытекающимъ изъ недавнихъ событій, поступитъ именно такъ, чтобы не ставить болѣе палаты въ печальную необходимость борьбы съ результатомъ всеобщаго голосованія», т. е., другими словами, амнистируетъ Бланки и сдѣлаетъ этимъ то, что если бы въ Бордо снова избрали его, то такое дѣйствіе произошло бы въ границахъ законности. Большинство депутатовъ и думало, что Бланки на другой же день, 4-го, будетъ освобожденъ и воспользуется такимъ образомъ амнистіей въ числѣ нѣсколькихъ другихъ коммунаровъ. Но послѣдній срокъ амнистіи, 5-го іюня, прошелъ, а Бланки былъ освобожденъ только 9 го, т. е. былъ прощенъ, а не амнистированъ. Такимъ образомъ, онъ остается лишеннымъ политическихъ правъ, и если въ Бордо его снова выберутъ, то конфликтъ, на необходимость избѣжанія котораго указывалъ де-Монжо, снова возникнетъ.
Такимъ образомъ, Бланки оставилъ свою тюрьму въ Клерво больнымъ, измученнымъ, ожесточеннымъ и озлобленнымъ, и, разумѣется, при такомъ его состояніи на него не могли повліять всевозможныя увѣщанія благоразумнѣйшихъ изъ его друзей, что ему, какъ для блага республики, такъ и для личнаго успокоенія, слѣдовало бы отстраниться отъ политической дѣятельности. Въ самомъ дѣлѣ, при настоящихъ обстоятельствахъ, никто лучше самого Бланкй не могъ бы поправить бордоскаго дѣла, или отказавшись отъ кандидатуры, или, въ случаѣ избранія самоотверженно отклонивъ его во имя необходимости уваженія закона при существованіи республики. Но такъ какъ прощеніе должно было тяжело оскорбить его самолюбіе, то едва ли можно ожидать, что онъ такъ поступитъ. Возвратился въ Парижъ онъ 10-го вечеромъ и остановился у одного изъ своихъ друзей въ улицѣ Риволи. Уже одно то обстоятельство, что онъ вернулся позднимъ вечеромъ, показываетъ, что онъ не желаетъ возбуждать народныхъ овацій. Точно также съ пріѣзда онъ старается отдѣлываться отъ многочисленныхъ посѣщеній, сказываясь больнымъ. Первый выходъ его былъ въ редакцію газеты «La Révolution franèaise» для того, чтобы лично отблагодарить за сочувственныя объ немъ статьи ея сотрудниковъ, которымъ, по его выраженію, «онъ обязанъ своимъ освобожденіемъ гораздо болѣе, нежели правительству». Отчетъ объ этомъ посѣщеніи долженъ былъ появиться въ 15-мъ No этой газеты, но No этотъ не былъ допущенъ къ продажѣ, не за свое содержаніе и не за политическій характеръ изданія, а только потому, что издателями не могли быть внесены въ срокъ штрафы, къ которымъ газета присуждена различными процессами, достигшіе общей суммы въ 10,000 ф?. — послѣ чего, по существующимъ законамъ, изданіе теряетъ право на существованіе. Послѣднее обстоятельство весьма раздражило бланкистовъ, и они тѣмъ съ большею настойчивостію стали поддерживать кандидатуру прощеннаго узника, лишеннаго по закону права избранія. Будь Бланкй амнистированъ, вѣроятно, выборъ его, какъ человѣка стараго и безсильнаго, не состоялся бы. Чувство справедливости избирателей было бы удовлетворено его амнистіей, и его легко могъ побѣдить сколько-нибудь порядочный кандидатъ-оппортюнистъ. Конечно, послѣ торжественнаго заявленія въ палатѣ де-Монжо, правительство при повѣркѣ голосовъ можетъ не признавать голосовъ, поданныхъ за Бланки — но вопросъ о кандидатѣ меньшинства, который могъ бы получить достаточное число голосовъ — вопросъ весьма трудный и щекотливый! И это — одинъ только изъ случаевъ, къ какимъ привела замѣна амнистіи вновь изобрѣтенными «помилованіями», и подобныхъ случаевъ впереди, вѣроятно, будетъ еще не мало, и если они не представятъ собой особенной опасности для существованія республики, то во всякомъ случаѣ будутъ производить нежелательное броженіе въ общественномъ мнѣніи.
Съ немалымъ прискорбіемъ я долженъ занести въ настоящую свою хронику предположеніе, что правительство и нынѣ, кажется, не желаетъ, воспользоваться возможностью сдѣлать во Франціи печать настолько же свободною, насколько она свободна въ Англіи, Италіи, Бельгіи и Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ Въ самомъ дѣлѣ, не обидно ли видѣть, что газеты, какъ «Révolution», должны прекращаться подъ тяжестью неоплатныхъ штрафовъ, между тѣмъ, какъ «Pays» Кассаньяка, равныя «Univers», «Union», «Фигаро», и т. д. благоденствуютъ подъ покровомъ относительной безнаказанности? Одно начало преслѣдованій Поля Кассаньяка и его газеты, о которомъ я буду говорить далѣе, еще не возстановляетъ нарушенной справедливости. Всѣ изданія въ равной мѣрѣ должны подвергаться наказаніямъ и запрещеніямъ, или всѣмъ имъ должна быть предоставлена одинаковая свобода таковы требованія логики и здраваго смысла. Анатоль де-ла Форжъ въ своемъ докладѣ о состояніи печати во Франціи совершенно справедливо сказалъ, что республика не должна признавать ни проступковъ, ни преступленій печати, и его выходъ въ отставку, въ виду послѣднихъ распоряженій министерства и подготовленія новыхъ законовъ о печати, несогласныхъ съ заключеніемъ, высказаннымъ въ его докладѣ — поступокъ вполнѣ логическій и заслуживающій всякаго уваженія. Новый законопроектъ о печати, состоящій изъ 71 статьи и явившійся результатомъ продолжительныхъ трудовъ особой комиссіи подъ предсѣдательствомъ Эмиля де-Жирардена, безспорно внесетъ нѣкоторыя облегченія въ эту область, но, говоря вообще, онъ весьма мало соотвѣтствуетъ республиканскому идеалу и той практикѣ, какая выработалась въ дѣлѣ печати, напр., въ Англіи или Швейцаріи. Конечно, при обсужденіи въ палатѣ, законопроектъ этотъ весьма значительно измѣнится въ смыслѣ свободы, но увы! самое его обсужденіе произойдетъ не въ настоящую, а въ будущую сессію. До тѣхъ поръ все останется по старому, такъ какъ въ правительственной и парламентской сферахъ получила преобладаніе мысль, что народныя массы, политическое воспитаніе которыхъ все еще въ будущемъ, испорченныя вѣковой опекой, способны убѣдиться въ могуществѣ республики, только видя, что она въ состояніи также безпощадно преслѣдовать своихъ враговъ, какъ предшествовавшія правительства безпощадно преслѣдовали республиканцевъ. Кромѣ того, многіе изъ членовъ республиканскаго большинства думаютъ, что, въ виду назойливости и дерзости реакціонеровъ, излишнее великодушіе противъ старыхъ партій было бы неразумною ошибкою, что, реакціонеровъ, хотя на нѣкоторое время по крайнёй мѣрѣ, небезполезно подвергнуть тѣмъ строгостямъ и стѣсненіямъ, какія ими же изобрѣтены. По моему мнѣнію, такой взглядъ не достоинъ ни республики, ни республиканцевъ. Для чего, въ самомъ дѣлѣ, безъ надобности тянуть переходное время, вмѣсто быстраго, приступа къ практикѣ свободнаго демократизма?…
II.
править9-го іюня начались пренія о парламентскомъ разрѣшеніи преслѣдованій Поля-де-Кассаньяка. Герой этого дня, ежедневно печатающій въ своей газетѣ «Рауз» всевозможную брань на республику и явно проповѣдующій необходимость ея разрушенія, но истинѣ съ гасконскою безцеремонностью и узколобіемъ явился въ качествѣ представителя всевозможныхъ противо-правительственныхъ оппозицій и, въ частности, преданнымъ защитникомъ якобы преслѣдуемой католической вѣры. Онъ прочиталъ съ трибуны отъ строки до строки всѣ свои статьи, подавшія поводъ къ начатію противъ него преслѣдованія. Потомъ онъ самонадѣянно сравнилъ себя съ Рошфоромъ и разсказалъ подробно всѣ преслѣдованія, жертвою которыхъ былъ при имперіи издатель «фонаря» — такой-же депутатъ, какъ и онъ. Послѣднее онъ сдѣлалъ для того, чтобы выказать противорѣчіе между взглядами Ферри, Гамбетты и Греви въ 1869—70-хъ годахъ, когда они были депутатами, и мнѣніями ихъ въ настоящее время, когда Ферри и Греви попали въ правители, а Гамбетта — въ президенты палаты. Кромѣ того, ему хотѣлось доказать, что республиканцы не должны поступать относительно имперіалиста такъ, какъ имперіалисты поступали противъ столькихъ республиканцевъ.
Опровергалъ его докладчикъ Лавернъ, цитируя подлинна слова Кассаньяка-отца и десятка депутатовъ, нянѣ сидящихъ на правой сторонѣ. «Но въ такомъ случаѣ, возразилъ Каесаньякъ: — стоило ли низвергать имперію, если вы хотите являться теперь въ ея костюмахъ?» Членъ крайней лѣвой, Таландье, высказался за полную свободу печати и за оставленіе въ совершенномъ пренебреженіи и самихъ выходокъ бонапартистовъ, которые, по его выраженію, «на смѣхъ всему міру» стали выдавать себя въ «Pays» за какихъ то «Отцовъ церкви». Послѣ этого, многіе изъ республиканцевъ стали требовать закрытіи преній, но Поль де Кассаньякъ, взошло въ третій разъ на трибуну, сталъ самымъ наглымъ образомъ требовать вмѣшательства въ пренія Ле-Ройи: «я требую, кричали они, указывая рукою на министерскую скамью: — чтобы хранитель печати не прятался отъ настоящихъ преній, какъ нѣкогда онъ бѣжалъ отъ ліонскихъ коммунаровъ!» Такая дерзость раздражила большинство, и оно тѣмъ настоятельнѣе начало требовать закрытія преній. Гамбетта вынужденъ былъ пустить вопросъ о закрытіи на голоса.
Между тѣмъ, какъ урны двигались между депутатскихъ скамеекъ, вокругъ Пола де Кассаньяка, остановившагося близь министерской скамьи, собрались его единомышленники и подняли страшный шумъ, среди котораго можно было, однако, ясно разслушать дважды повторенную фразу кондомскаго депутата «я утверждаю, что большинство выказало нетерпимость, а министрь — трусость». Гамбетта не успѣлъ еще прибѣгнуть къ строгостямъ регламента противъ нарушители порядка, какъ толпа, все ростущая, съ угрозами и ругательствами наступила на министровъ, чуть не вызывая ихъ на рукопашную. Республиканцы, внѣ себя отъ. гнѣва, тоже оставили свои мѣста и сбѣжались толпою къ министерской скамьѣ. Съ обѣихъ сторонъ слышался обмѣнъ угрозъ и ругательствъ, еловомъ, происходила настоящіе сцена изъ «Assomoir»'а, и, только благодаря энергіи нѣкоторыхъ молодыхъ депутатовъ, членовъ бюро, дѣло не перешло въ общую свалку. Парламентскіе пристава во всемъ составѣ выстраиваются у одной изъ внутреннихъ дверей залы, чтобы, по первому знаку президента, приступить къ исполненію его приказаній. Гамбетта, поднявшись; съ мѣста, звонитъ изо всей мочи и умоляетъ депутатовъ придти въ себя, но увы! какъ ни громокъ его голосъ, его не слышно среди шума! Ему оставалось одно — надѣть шляпу и такимъ образамъ сдѣлать засѣданіе закрытымъ; но онъ очень хорошо понимаетъ, что это можетъ послужить какъ бы сигналомъ къ начатію настоящей драки и превратить такимъ образомъ и безъ того уже прискорбное дѣло въ важное событіе, которое легко будетъ эксплуатировать во вредъ парламентскому управленію. Онъ догадывается, что этого-то и добиваются бонапартисты, и, едва сдерживаясь и рис куя публично выказать свою слабость, стремится только къ одному, чтобы такой планъ не осуществился. Онъ зорко слѣдитъ за всѣмъ происходящимъ, чутко прислушивается къ безпорядочному шуму и все возвышаетъ и возвышаетъ свой голосъ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ невообразимаго гвалта, усилившагося еще тѣмъ, что вся публика, наполняющая трибуны, съ шумомъ поднялась съ своихъ мѣстъ, чтобы лучше разсмотрѣть происходящее въ залѣ, онъ достигъ того, что къ его голосу начинаютъ прислушиваться, и шумъ начинаетъ нѣсколько стихать. Тогда, собравъ всѣ свои силы, онъ заявляетъ, что онъ хочетъ предложить палатѣ вопросъ: слѣдуетъ ли примѣнить въ Полю де Кассаньяку парламентскую цензуру? но что прежде этого, по парламентскимъ правиламъ, депутату, которому угрожаетъ примѣненіе къ нему цензурной строгости должна быть дана возможность для объясненія.
Тогда Кассаньякъ самъ начинаетъ успокоивать своихъ друзей, которые возвращаются на свои мѣста, и самъ заявляетъ свою готовность взять назадъ тѣ выраженія, которыя навлекли на него недовольство президента. Гамбетта принимаетъ это извиненіе, которымъ какъ-бы возстановляется его власть. Кромѣ того, онъ предлагаетъ палатѣ подождать съ заключеніемъ преній, такъ какъ депутатъ, которому угрожаютъ преслѣдованія, имѣетъ право послѣдняго слова передъ тѣмъ, какъ начнется обсужденіе его участи. Мало этого, онъ отдаетъ громко приказаніе стенографамъ и проситъ секретарей редакціи вычеркнуть изъ ихъ отчетовъ о засѣданіи все, относящееся къ прискорбной, только что разъигравшейся сценѣ, которая такимъ образомъ какъ бы признается нравственно непроисходившею.
Усталый Кассаньякъ проситъ временнаго прекращенія засѣданія. Черезъ полчаса оно возобновляется, но уже при отсутствіи министра юстиціи. Между тѣмъ, Кассаньякъ въ своей рѣчи имѣлъ въ виду преимущественно отвѣтъ на правительственный взглядъ касательно его дѣла; онъ, очевидно, не понималъ, что вступаться въ дѣла такого рода исполнительная власть не имѣетъ никакой надобности. Сущность такихъ дѣлъ состоитъ въ томъ, что юстиція желаетъ начать преслѣдованіе противъ лица, пользующагося правомъ неприкосновенности въ качествѣ народнаго представителя. Власть удержать за нимъ или лишить его этого права принадлежитъ исключительно палатѣ. Правительство можетъ вмѣшаться въ это дѣло только для передачи требованія юстиціи или сообщенія ей рѣшенія палаты. Правые обвинили правительство въ трусости за то, что министръ молчалъ, но они же обвинили бы его въ незаконномъ и насильственномъ давленіи на мнѣніе палаты, если бы онъ сталъ говорить. Кромѣ того, къ какимъ бы печальнымъ послѣдствіямъ повело, если бы министръ какимъ либо неосторожнымъ словомъ способствовалъ усиленію сцены, только-что мною описанной; этимъ онъ втянулъ бы, такъ сказать, въ своемъ лицѣ все правительство въ эту недостойную свалку, столь коварно задуманную и такъ безстыдно осуществленную клерикала-бонапартистскими консерваторами.
Палата молча выслушала рѣчь Кассаньяка, послѣ чего произошло голосованіе.
Преслѣдованія Кассаньяка были разрѣшены 292 голосами противъ 178 (правые и крайніе лѣвые).
Въ своей защитительной рѣчи, какъ и вообще во всѣхъ своихъ рѣчахъ въ палатѣ за послѣднее время, Кассаньякъ старался выказать себя глубоко религіознымъ человѣкомъ. Въ «Pays» точно также съ нѣкотораго времени обсужденію религіозныхъ вопросовъ отводится весьма значительное мѣсто. Вообще, въ этой газетѣ стала усердно проводиться мысль, что для истиннаго бонапартиста религіозные интересы должны быть дороже всего. Роль ханжи и святоши такъ не пристала къ Кассаньяку, этому несдержанному и готовому на всяческія циническія выходки бретёру, что многіе полагали, будто онъ надѣлъ на себя клерикальную маску ради одного только шутовства. Но люди, знавшіе, что послѣднимъ лозунгомъ іезуитовъ было соединеніе всѣхъ остатковъ монархическихъ партій и подчиненіе ихъ своему вліянію, хорошо понимали, что за непризнаніемъ полномочій въ палатѣ драгуна-апостола де-Мёна, іезуиты возложили свои упованія на Кассаньяка, которому, такимъ образомъ, выпало на долю замѣнить хотя нѣсколько де-Мёна въ дѣлѣ защиты католическихъ интересовъ. Это сдѣлалось особенно яснымъ въ засѣданіи палаты 16-го іюня, на которомъ начались пренія о законопроектѣ Ферри. На этомъ засѣданіи іезуитамъ во что бы то ни стало хотѣлось вызвать скандалъ, о чемъ многіе говорили даже открыто. Мнѣ самому пришлось наканунѣ случайно слышать, какъ на гуляньѣ въ Булонскомъ Лѣсу какіе-то гаидены приглашали великосвѣтскихъ кокотокъ на слѣдующій день въ засѣданіе палаты въ такихъ выраженіяхъ: «смотрите-же, не опоздайте къ самому началу засѣданія: „потасовка“ (le boucan) произойдетъ съ самаго его открытія».
При этомъ открытіи, однакоже, все было мирно, такъ какъ палата занималась обсужденіемъ вопросовъ, не имѣвшихъ политическаго значенія. Только въ половинѣ второго Гамбетта, не безъ нѣкоторой торжественности, объявилъ, что, на основаніи очереднаго порядка, открываются общія пренія по поводу законопроэкта о свободѣ высшаго образованія. Первымъ записался говорить одинъ изъ клерикальныхъ депутатовъ, котораго почему-то въ засѣданіи не оказалось. Послѣ него наступила очередь Поля де Кассаньяка.
Пресловутый ораторъ взбирается на трибуну съ цѣлымъ ворохомъ какихъ то бумагъ. Потомъ, принявъ самую живописную позу" онъ ироническимъ тономъ прочитываетъ отрывки изъ рѣчи, произнесенной Жюлемъ Ферри въ Эпиналѣ. Рѣчь эту онъ называетъ «предварительными комментаріями министра народнаго просвѣщенія на свой законъ» и характеризуетъ ихъ названіемъ «насильственныхъ и ненавистныхъ». "Вы можете называть ихъ насильственными, прерываетъ его Гамбетта: — но не имѣете права называть «ненавистными». «Пожалуй, отвѣчаетъ Кассаньякъ: — я готовъ признать рѣчь министра даже исполненной свободы и религіознаго чувства, но мнѣ не нравится, напримѣръ, обвиненіе г. Ферри противъ какихъ-то систематическихъ клеветъ, распространяемыхъ будто бы людьми, готовыми къ превратному толкованію его стремленій, и которые не останавливаются даже передъ поддѣлкою документовъ… Кто же это поддѣлываетъ документы? кричитъ онъ, обращаясь прямо къ Ферри и другимъ министрамъ: — это вы сами ихъ поддѣлываете». Гамбетта снова его прерываетъ словами: «приступая къ такимъ важнымъ преніямъ, нельзя позволять себѣ такія непарламентскія выраженія». — Кассаньякъ отвѣчаетъ, что онъ согласенъ подчиниться президенту, какъ парламентской власти, но тотчасъ же снова начинаетъ говорить о поддѣлкѣ документовъ, обвиняя въ ней всю республиканскую партію вообще и министерство въ частности. «Правительство, восклицаетъ онъ: — въ средѣ котораго находится г. Жиреръ, не имѣетъ права протестовать». Въ словахъ этихъ заключается намекъ на бумагу, нѣкогда найденную Жареромъ въ вагонѣ желѣзной дороги, копію съ подлинника, который бонапартистамъ удалось уничтожить; на основаніи этой копіи, при Тьерѣ, Леонъ Рено, бывшій тогда полицейскимъ префектомъ, могъ начать извѣстное слѣдствіе о бонапартистской организаціи.
Повтореніе Кассаньякомъ обвиненія министровъ въ поддѣлкахъ и радость, выказанная при этомъ правыми, заставляютъ Гамбетту прибѣгнуть относительно оратора, еще такъ недавно подвергавшагося парламентской цензурѣ, къ новому ея къ нему примѣненію, на этотъ разъ съ временнымъ удаленіемъ изъ среды депутатовъ. Но едва Гамбетта заявляетъ объ этомъ, какъ на скамьяхъ реакціонеровъ поднимается невообразимый шумъ, они соскакиваютъ со своихъ мѣстъ и собираются толпою въ то полукружіе, гдѣ находились и при недавнемъ скандалѣ. Поднимается отчаянный гвалтъ, среди котораго можно различить только слово депутата д’Ариста: «трусость», которымъ онъ оканчиваетъ какую то угрозу Гамбеттѣ, о чемъ можно заключить по его неприличному жесту, обращенному къ предсѣдателю палаты. Министръ Тираръ, при которомъ Жиреръ состоитъ въ качествѣ помощника государственнаго секретаря, врывается въ толпу реакціонеровъ, выражая словами и жестами всю степень своего къ нимъ презрѣнія; изъ бюро секретарей появляется жерскій депутатъ Жакъ Давидъ и начинаетъ личную перебранку съ д’Аристомъ. Общая свалка и толкотня. Тирара буквально схватываютъ за горло; напрасно раздается, какъ набатъ, безъ умолку, президентскій колокольчикъ. Тогда Гамбетта надѣваетъ шляпу и, объявивъ собраніе закрытымъ на часъ, предлагаетъ депутатамъ немедленно собраться въ ихъ бюро.
Очищеніе валы и трибунъ для публики происходитъ медленно, но, по крайней мѣрѣ, безъ дальнѣйшихъ случайностей. Суматоха переносится въ залу Потерянныхъ Шаговъ, гдѣ депутатовъ окружаютъ журналисты и торопливо обмѣниваются съ ними своими впечатлѣніями. Въ одной группѣ реакціонеръ накидывается на республиканскаго депутата, обвиняя большинство въ приложеніи къ меньшинству такихъ мѣръ, какими послѣднее, конечно, само не побрезгало бы, еслибы сила была на его сторонѣ. Въ другой — старый бонапартистъ, испугавшись оборота, какой приняли обстоятельства, умоляетъ всѣхъ сторонниковъ партіи обращенія къ народу сговориться о согласномъ образѣ дѣйствій. Бонапартисты и сами замѣчаютъ, что ихъ дѣло плохо, и бросаются цѣлой гурьбою въ первую же дверь, но имъ не везетъ: они попадаютъ въ помѣщеніе, отведенное для бюджетной комиссіи, куда, вслѣдъ за ними, появляется ея президентъ Бриссонъ съ своими товарищами. Квесторъ де-Маги проситъ бонапартистовъ очистить помѣщеніе, но друзья Кассаньяка пробуютъ сопротивляться и отвѣчаютъ на его требованіе смѣхомъ. Квесторъ, на обязанности котораго лежитъ поддержаніе порядка въ зданіи парламента, не смущается этимъ смѣхомъ и твердымъ голосомъ отдаетъ приказаніе одному изъ парламентскихъ приставовъ привести стражу: «Пора, говоритъ онъ, обращаясь къ бонапартистамъ: — прекратятъ насиліе и безпорядки, сценой которыхъ сдѣлалась палата. Если для этого нужно вмѣшательство силы, мы и въ ней прибѣгнемъ». Руэръ старается успокоить наиболѣе ярыхъ изъ своихъ единомышленниковъ и объясняетъ де Маги, что собраніе имѣетъ цѣлію именно достиженіе примиренія, но квесторъ поддерживаетъ права бюджетной комиссіи, и Руэръ уводитъ бонапартистовъ въ другое свободное помѣщеніе. Во время своего перехода, бонапартисты видятъ взводъ жандармовъ, готовый дѣйствовать противъ нихъ, при чемъ командующій ими полковникъ, обыкновенно носящій партикулярное платье, на этотъ разъ въ полной формѣ. "Вы погубите всю нашу партію, говоритъ экс-вице-императоръ Кассаньяку и предпринимаетъ въ сопровожденіи гг. Мако, Буржуа и герцога де-Паду ходатайство передъ президентомъ палаты, въ видахъ освобожденія Кассаньяка отъ строгости регламента. Гамбетта, выслушавъ въ своемъ кабинетѣ объясненія Руэра, заявляетъ, что въ этомъ дѣлѣ ничего отъ него не зависитъ, такъ какъ онъ обязанъ только исполнять волю большинства.
Большинство же это, черезъ посредство делегатовъ отъ своихъ одиннадцати бюро, заявляетъ, что оно находитъ необходимымъ немедленное прекращеніе очевиднаго заговора меньшинства противъ парламентскаго порядка, чести и достоинства республиканскаго правительства. Омо единодушно рѣшило требовать немедленнаго удаленія дерзкаго буяна изъ палаты на трое сутокъ, якъ какъ высшаго наказанія въ настоящемъ регламентѣ не существуетъ, и намѣрено внести дополненіе къ регламенту о примѣненіи болѣе строгихъ наказаній на случай организованныхъ Попытокъ съ цѣлью нанесенія безчестія парламентскому управленію. Нѣкоторые предлагаютъ исключеніе депутата на срокъ отъ 15-ти дней до 6-ти мѣсяцевъ, другіе — отправленіе депутата къ его избирателямъ, а если и это не поможетъ, то штрафъ, тюремное заключеніе съ лишеніемъ политическихъ правъ. Многіе полагаютъ, что начавшійся скандалъ не слѣдуетъ продолжать предъ глазами публики, и дѣло Кассаньяка должно быть рѣшено въ секретномъ комитетѣ. Противъ этого энергически возстаетъ Гамбетта, утверждая, что онъ съ умѣетъ справиться со всевозможнымъ скандаломъ, подобная-же мѣра нарушаетъ основное право каждаго представителя, какъ бы онъ ни былъ не годенъ. Рѣшаютъ на томъ, что при открытіи засѣданія Кассаньякъ будетъ допущенъ до объясненій, но что право слова будетъ отъ него отнято при малѣйшей дерзкой выходкѣ съ его стороны, и что, какія бы извиненія онъ ни представлялъ, они не будутъ приняты во вниманіе, такъ какъ имъ нанесено регламенту такое оскорбленіе, что никакія смягченія въ приложеніи къ Касданьяку высшей мѣры допускаемыхъ имъ наказаній — немыслимы.
Засѣданіе открывается снова, съ допущеніемъ на трибуну публики и представителей печати, въ 20 минутъ 5-го ч. Занимая свое предсѣдательское кресло, Гамбетта предлагаетъ собранію сохранять возможное спокойствіе и проситъ депутатовъ не оставлять своихъ мѣстъ. Онъ предоставляетъ Кассаньяку слово для объясненій. Послѣдній бормочетъ, прося о томъ, чтобы къ нему была приложена 123-я ст. регламента, а не 124-я, болѣе строгая. Гамбетта любезно готовъ пустить это на голоса, но, такъ какъ правые начинаютъ роптать, а Бодри д’Ассонъ, съ обыкновенною безтактностью реакціонеровъ, утверждаетъ, что вопросы регламента должны рѣшаться самимъ президентомъ, то Гамбетта заявляетъ, что онъ вынужденъ высказаться за приложеніе цензуры съ трое-суточнымъ исключеніемъ виновнаго изъ палаты.
Тогда растерявшійся Кассаньякъ чисто ребячески утверждаетъ, что фраза, поднявшая бурю, была невѣрно разслышана, и представляетъ смягченный ея варіантъ. Гамбетта представляетъ собранію корректуру отчета о происходившемъ въ засѣданіи, гдѣ слова Кассаньяка уже набраны курсивомъ. Руэръ считаетъ необходимымъ вмѣшаться, какъ для прикрытія неблаговиднаго отступленія Кассаньяка, такъ и для того, чтобы расположить Гамбетту къ снисходительности. Заступничество бывшаго перваго министра противупарламентской имперіи за права трибуны, нѣкогда ею низвергнутой, заставляетъ лѣвыхъ высказать нѣсколько знаковъ негодованія, хотя ими и было рѣшено ничѣмъ не нарушать своего молчанія. Гамбетта самымъ спокойнымъ образомъ опровергаетъ доводы Руэра и, прежде вотированія вопроса, еще разъ предоставляетъ Кассаньяку право объясненія. Но Кассаньякъ только жалуется на невѣрность стенографическаго отчета и на желаніе большинства лишить его возможности произнесенія рѣчи, въ виду предугадываемаго ими ея значенія — «защиты религіи». Это вызываетъ невольный смѣхъ лѣвыхъ, такъ какъ всѣ очень хорошо понимаютъ, что еслибы Кассаньякъ имѣлъ возможность привести противъ законопроекта Ферри какіе-либо дѣйствительно вѣскіе аргументы, то никакъ не сталъ бы деревами выходками лишать себя возможности ихъ высказать.
Видя, что никакія риторическія словоизвитія ему не помогутъ, Кассаньявъ принявъ на себя самый серьёзный видъ, заявляетъ, что онъ готовъ отказаться отъ всякихъ рѣзкостей, которыя не нравятся палатѣ или ея президенту, ради… религіи! Послѣ этого вопросъ рѣшается вставаніемъ и сидѣніемъ. Три четверти депутатовъ за цензуру съ запрещеніемъ появленія Кассаньяка на трехъ засѣданіяхъ и только четверть противъ. Гамбетта приглашаетъ Кассаньяка немедленно сойти съ трибуны и оставить зало засѣданія. Видя, что послѣдній колеблется исполнять это, Гамбетта предостерегаетъ его словами: «Съ настоящей минуты, всѣ слова, какія произнесетъ г. Поль де-Кассаньякъ, составятъ нарушеніе общаго права и будутъ подлежать вѣдѣнію генеральнаго прокурора», надѣваетъ шляпу и объявляетъ засѣданіе пріостановленнымъ на четверть часа.
На этомъ обрывается, по распоряженію бюро, оффиціальный отчетъ о засѣданіи; но присутствовавшіе разсказываютъ, что Кассаньякъ, не сходя съ трибуны, сжалъ кулаки и вскричалъ: «я отношу ко всему правительству слова, сказанныя мной противъ Жирера, и нахожу, что все правительство безчестно!»
Когда члены бюро и депутаты стали выходить въ залу Потерянныхъ Шаговъ, Кассаньякъ добрался до своей скамьи и сѣлъ, какъ бы ожидая жандармовъ. Но жандармы не пришли, и Руэру удалось уговорить его мирно удалиться, чтобы не навлечь на себя за послѣднія слова судебной отвѣтственности, тюремнаго заключенія и лишенія политическихъ правъ, а также не повредить своимъ упорствомъ дѣлу своей партіи. Эти слова Руэра подѣйствовали, и Кассаньякъ, уже ни при возобновленіи засѣданія, ни на слѣдующій день, болѣе въ палату не явился.
При открытіи засѣданія, 18-го, министръ Тираръ спросилъ у президента: почему въ отчетѣ прошлаго засѣданія въ «Оффиціальномъ журналѣ» не помѣщены слова Кассаньяка, слышанныя многими и которыя составляютъ оскорбленіе правительства? Гамбетта отвѣчалъ, что исключены они потому, что были произнесены тогда, когда сказавшій ихъ не имѣлъ права слова. «Для преслѣдованія же ихъ не было ни парламентской санкціи, ни санкціи общаго права». Такое объясненіе вызывало недовольство многихъ лѣвыхъ, а депутатъ Гюишаръ поставилъ такую дилемму: «произнося эти слова, Касаньяхъ или былъ еще депутатомъ, и тогда они должны находиться въ отчетѣ, или уже не пользовался депутатскою неприкосновенностью, и тогда на него должно смотрѣть, какъ на простаго бунтовщика». Гамбетта объяснилъ ему, что подобный случай не предусмотрѣнъ мы парламентскимъ регламентомъ, ни общимъ законодательствомъ, что и подаетъ поводъ къ необходимости внесенія въ регламентъ новыхъ репрессивныхъ мѣръ. Депутатъ Аленъ Таржэ поддержалъ мысль о недостаточности регламента. Тогда правительство, въ лицѣ Тирара и ле-Рейэ, заявило, что оно удовлетворится въ этомъ вопросѣ простымъ переходомъ къ очередному порядку, но президентъ палаты объявилъ, что онъ выйдетъ въ отставку, если очередной переходъ не будетъ сопровождаться одобреніемъ его образа дѣйствій. Тогда всѣмъ республиканскимъ большинствомъ одобряется слѣдующій очередной переходъ, составленный депутатами Фреминэ, Франкъ Шово и Пино: «палата, довѣряя твердости своего президента и бюро, рѣшила составить регламентарныя мѣры, которыя были бы достаточны для поддержанія уваженія къ правительству и къ достоинству палаты, и. переходитъ въ очередному порядку».
Наканунѣ, при возобновленіи засѣданія послѣ изгнанія Кассаньяка, герцогъ де-ла-Рошфукс-Бизаччіа требовалъ съ трибуны отсрочки преній по законопроэкту Ферри подъ предлогомъ того, что палата находится въ слишкомъ возбужденномъ состояніи. Требованіе это было, разумѣется, отвергнуто, и 17-го одинъ изъ членовъ правой, Фердинандъ Бойэ, получилъ возможность говорить рѣчь, исполненную всевозможныхъ нападокъ противъ законопроэкта, почти передъ пустыми скамьями. 18-го Поль де-Кассаньякъ наполнилъ цѣлый нумеръ своего «Pays» рѣчью, которую ему не удалось произнести въ палатѣ. Въ ней очень много цитатъ и статистическихъ цифръ, очевидно, доставленныхъ ему іезуитами, но очень мало доказательности и серьёзныхъ доводовъ.
Такъ мизерно окончился новый іезуитско-бонапартистскій скандалъ, затѣянный противъ республики, очевидно, въ самыхъ широкихъ размѣрахъ.
III.
правитьВъ субботу 14-го іюня, въ сенатѣ былъ поднятъ, наконецъ, вопросъ о перенесеніи палатъ въ Парижъ, такъ долго остававшійся безъ разрѣшенія. Пренія были довольно эффектны. Право слова принадлежало прежде всѣхъ Толэну, но онъ, не безъ нѣкотораго ехидства, отказался говорить и этимъ поставилъ въ весьма комическое положеніе слѣдовавшаго по очереди оратора де-Кердреля, говорившаго противъ возвращенія, вся рѣчь котораго, заранѣе написанная, состояла изъ опроверженій доводовъ, которыя онъ, конечно, ожидалъ встрѣтить въ рѣчи Толэна. Потомъ Баддингтонъ прочелъ заявленіе отъ всего правительства за возвращеніе, а Леонъ Сэ въ своей рѣчи опровергъ всѣ тѣ страхи и ужасы, какіе правые связываютъ съ этимъ возвращеніемъ. Но вотъ, послѣ него взбирается на трибуну старый де-Ластейри и, по поводу выбора Бланки, воскрешаетъ передъ сенатомъ призракъ 15-го мая 1848 года. Великъ за нимъ говоритъ докладчикъ комиссіи, нѣкогда столь остроумный Лабулэ, ставящій весьма неосновательную дилемму: «Палаты въ Парижѣ будутъ означать, что Парижъ господствуетъ надъ Франціей; палаты въ Версалѣ означаютъ, что Франція остается господиномъ своей страны». Министръ общественныхъ работъ де-Фрейсинэ доказываетъ, съ одной стороны, всю неосновательность опасеній, что будущій конгрессъ, созванный для отмѣны одной только статьи конституціи, займется общимъ ея пересмотромъ, съ другой — что безопасность парламентскихъ засѣданій настолько же гарантирована въ Парижѣ, какъ и въ Версалѣ. Наконецъ, онъ говоритъ, что, послѣ заявленія палаты о возвращеніи Франціи настоящей столицы, сенатъ, выразивъ такое же мнѣніе, скрѣпитъ этимъ гармонію общественныхъ властей и тѣмъ только усилитъ значеніе настоящаго правительства. Затѣмъ, «отецъ конституціи» Валлонъ вяло повторяетъ доводы Лабулэ и угрожаетъ Франціи всякими ужасами въ близкомъ и отдаленномъ будущемъ, еслибы кто-либо затѣялъ малѣйшее измѣненіе въ конституціи. Жюль Симонъ, пользуясь х случаемъ возстановить свою репутацію, краснорѣчиво опровергаетъ поочередно всѣ уже представленныя или могущія быть представленными опроверженія противъ возвращенія. «Послѣ того, заключаетъ онъ: — какъ все министерство въ полномъ своемъ составѣ и съ общаго согласія заявило намъ здѣсь, что Парижъ ожидаетъ насъ и что намъ не предстоитъ тамъ никакихъ опасностей, мы должны послѣдовать примѣру правительства и возвратить собраніе Парижу, утвердивъ такимъ образомъ окончательный и неразрывный союзъ Парижа съ Франціей». Не убѣждается, однако, никакими доказательствами герцогъ д’Одиффре-Пакье и послѣ Жюль Симона считаетъ необходимымъ повтореніе доводовъ Лабулэ и Валлона: «День, въ который собраніе, говоритъ онъ; — возвратится въ Парижъ, скомпрометируетъ нетолько будущность республики, но и то, что для насъ гораздо любезнѣе — парламентское управленіе, миръ и свободу страны». Вопросъ о томъ — подвергать ли преніямъ проектъ измѣненія 9-го параграфа конституціи? — сенатъ рѣшаетъ большинствомъ 153-хъ голосовъ противъ 133-хъ утвердительно, но тѣмъ не менѣе, тотчасъ же, безъ всякихъ преній, вторымъ голосованіемъ постановляетъ измѣнить параграфъ при большинствѣ 149 голосовъ противъ 130. На основаніи такого рѣшенія, сенаторы и депутаты должны собраться въ конгрессъ или ревизіонное національное собраніе, и, несмотря на скандалъ съ Кассаньякомъ, происшедшій 16-го, открытіе этого конгресса назначается на утро 19-го іюня.
Для того, чтобы на этотъ разъ размѣстить болѣе удобно многочисленныхъ членовъ конгресса, чѣмъ это было на конгрессѣ, избравшемъ Греви, была снята баллюстрада, окружающая скамьи депутатовъ, что дало возможность за скамьями поставить еще два ряда стульевъ. Депутаты гостепріимно уступили сенаторамъ всѣ переднія скамьи. Члены сенатскаго бюро, обратившагося въ бюро конгресса, равно какъ и ихъ президентъ Мартель, явились въ черныхъ фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ. Сенатскіе пристава были въ парадной формѣ. Почетную стражу конгресса составляли 400 жандармовъ, разставленныхъ шпалерами вдоль дворца при входѣ въ «аду и при выходѣ изъ нея президента конгресса и членовъ его бюро. Вообще, конгрессъ имѣлъ торжественный характеръ, и только поведеніе правыхъ, какъ мы это сейчасъ увидимъ, было нѣсколько въ разрѣзъ съ этой торжественностью.
По открытіи засѣданія, президентъ Мартель прежде всего предложилъ примѣнить къ конгрессу регламентъ національнаго собранія 1871 года съ однимъ только конституціоннымъ добавленіемъ, что при рѣшеніи вопросовъ необходимо абсолютное большинство голосовъ. Это, разумѣется, было тотчасъ же принято. Потомъ хранитель печати заявилъ, что единственнымъ предметомъ обсужденія на конгрессѣ должна быть отмѣна IX статьи конституціи, которою роялистъ Равинель, изъ ненависти къ Парижу, думалъ увѣковѣчить пребываніе парламента внѣ Парижа. Затѣмъ правые тотчасъ же принялись за свое дѣло — строить всякія затрудненія конгрессу. Первымъ выступилъ заклятый бретонскій католикъ изъ Морбигана — Френэ, выражая желаніе, чтобы бюро конгресса были организованы совершенно тѣмъ же порядкомъ, какъ они организовались въ собраніи на годичный срокъ, чтобы потомъ изъ ихъ членовъ была образована комиссія, выборъ каждаго участника въ которую обсуждался и голосовался отдѣльно; однимъ словомъ, онъ предложилъ такую процедуру, на которую пришлось бы конгрессу безъ надобности употребить цѣлый день. Онъ встрѣтилъ поддержку со стороны всѣхъ правыхъ, а Бюффе формулировалъ его мысль въ предложеніе, которое, однакоже, провалилось. При громадной поддержкѣ лѣвыхъ, сената и палаты прошло совершенно обратное предложеніе Тестелена о сокращенномъ порядкѣ организованія бюро и комиссіи. На основаніи этого предложенія, члены бюро были выбраны по жребію, а имъ уже поручено было выбрать посписочно 15 членовъ комиссіи, такъ что для всей этой процедуры потребовалось менѣе 4½ часовъ: началась она въ сорокъ минутъ 12-го, а окончилась въ пять минутъ 5-го.
Едва прочелъ президентъ принятый списокъ, начинавшійся именами Гамбетты и Пейра (505 голосовъ) и оканчивавшійся именемъ Жюля Симона (499) и въ который вошли республиканцы всѣхъ оттѣнковъ, какъ бонапартистъ Дреолль заявилъ, что при организаціи комиссіи былъ нарушенъ регламентъ, такъ какъ выборамъ членовъ не предшествовали пренія. Въ слѣдъ за нимъ пресловутый Шенлонъ, обратившійся изъ продавца свиней въ новѣйшаго „отца церкви“, настаивалъ на томъ, что при организаціи комиссіи было нарушено право меньшинства, изъ котораго никто не вошелъ въ члены комиссіи. Обоимъ имъ вмѣстѣ возражалъ Пелльтанъ, доказывавшій, что списочное избирательство было необходимо для сокращенія работы бюро; если же, замѣтилъ онъ, члены меньшинства и не попали въ комиссію, то настоящее большинство только заплатило меньшинству тою же самою монетою, какую прежде отъ него не однажды получало. На это Шенлонъ возразилъ, что собраніе 1871 года во всѣхъ большихъ комиссіяхъ оставляло мѣсто и для лѣвыхъ. Республиканцы, не желая терять времени, не сочли нужнымъ доказывать, какъ фиктивно было подобное допущеніе обыкновенно одного республиканца на 5 или на 6 реакціонеровъ. Весьма жаль, однакоже, что никто не принялъ на себя труда высказать реакціонерамъ прямо, что въ установившейся республикѣ смѣшно и нелѣпо было бы приглашать къ участію въ чисто-республиканскихъ вопросахъ отъявленныхъ ея враговъ, которые поторопились бы выбрать въ члены комиссіи противниковъ возвращеніи палатъ въ Парижъ на перекоръ двойному рѣшенію палаты и сената. Вслѣдъ за Шенлономъ, Френо сталъ настаивать на очередномъ порядкѣ Дреолля, съ требованіемъ соблюденія правилъ регламента, и предложеніе это было бы пущено на голоса, еслибы лѣвые единодушно не потребовали признанія его несвоевременности, чѣмъ въ самомъ корнѣ воспрепятствовали ребяческой попыткѣ оппозиціи правыхъ, имѣвшихъ цѣлью только затянутъ время.
Во время второго перерыва засѣданія отъ пяти до шести часовъ, многіе республиканцы потеряли надежду, что конгрессъ исполнитъ свою миссію въ одинъ день, другіе же, какъ напримѣръ Эмиль де-Жирарденъ, находили даже, что было бы хорошо отложить пренія до слѣдующаго дна, такъ какъ они находили, что Парижъ недостаточно горячо относится къ вопросу о возвращеніи палатъ, и лишній день битвы былъ бы не безполезенъ для большей торжественности побѣды. Правда, что въ нѣкоторыхъ газетахъ парижане приглашались къ празднованію иллюминаціями и фейерверками благопріятнаго для нихъ разрѣшенія вопроса, но можно было предвидѣть, заранѣе, что на этотъ разъ уже не произойдетъ такой манифестаціи, какой ознаменовалось 31-ое мая прошлаго года.
Между тѣмъ, комиссія въ самомъ скоромъ времени организовалась, избравъ Гамбетту предсѣдателемъ, а Жюля Симона докладчикомъ, и также скоро обсудила вопросъ и составила докладъ. Республиканцевъ нѣсколько пугало присутствіе въ одной комиссіи этихъ враждующихъ между собою вліятельныхъ лицъ, и нѣкоторые опасались, чтобы между ними не возникло несогласія. Но они цоняли, что, въ виду поведенія реакціонеровъ, имъ слѣдуетъ быть единодушными, такъ что, при открытіи засѣданія конгресса послѣ его второй пріостановки, Гамбетта помѣстился тотчасъ за Жюль Симономъ съ явнымъ намѣреніемъ поддерживать его. Жюль Симонъ составилъ докладъ, отличавшійся ясностью и вмѣстѣ съ тѣмъ тацитовскою сжатостью. Вотъ егозаключеніе: „Отмѣнивъ IX ст. конституціоннаго закона 25 февраля 1875 года, вы возвратите Франціи ея вѣковую и естественную столицу; вы въ одномъ городѣ помѣстите снова власть исполнительную и законодательную. Это необходимо, какъ для достоинства правительства республики, для быстраго теченія дѣлъ, такъ и для спокойствія и благоденствія страны“. По прочтеніи этого доклада, коварный Бюффе прибѣгаетъ къ послѣднему средству для замедленія рѣшенія конгресса. Онъ заявляетъ, что у него заготовлена большая рѣчь, но такъ какъ наступаетъ уже вечеръ, то онъ проситъ отложить засѣданіе до слѣдующаго дня. Видя, что это возбуждаетъ ропотъ, онъ прибавляетъ, что если его хотятъ заставить говорить тотчасъ-же, то это равносильно заявленію нежеланія конгресса поднимать серьёзныя пренія, и онъ въ такомъ случаѣ отказывается отъ слова. Жюль Симонъ повторяетъ, что, по мнѣнію комиссіи, пренія должны быть начаты немедленно. Большинство его единодушно поддерживаетъ, Бюффе пораженъ голосованіемъ и пренія начинаются.
Тогда происходитъ нѣчто весьма комическое: правые, еще такъ недавно единодушно стремившіеся къ раздраженію республиканцевъ, начинаютъ дѣйствовать въ разбродъ, кто въ лѣсъ, кто по дрова. Люсьенъ Брёнъ отъ лица легитимистовъ заявляетъ, что они намѣрены голосовать противъ возвращенія, помня хорошо день 6-го октября 1789 года: „Господа, заканчиваетъ онъ: — вы властны дѣйствовать какъ вамъ будетъ угодно; поступите-же такъ, чтобы Господь спасъ Францію!“ Бонапартистъ Робертъ Митчелъ напротивъ высказывается за возвращеніе, необходимое но его мнѣнію для того, чтобы парижскій муниципальный сопѣть не злоупотреблялъ своей властью. Другой имперіалистъ, добродушный Ларошъ Жуберъ, торопится заявить, что онъ способствовалъ поднятію вопроса о мѣстопребываніи палатъ. Но вотъ, на трибунѣ появляется знаменитый Кассаньякъ, отстраненный отъ возможности присутствовать при засѣданіяхъ палаты» на воспрепятствовать появленію котораго на конгрессѣ было нельзя. Тогда Мартель весьма находчиво дважды звонитъ въ колокольчикъ и заявляетъ самымъ спокойнымъ и серьёзнымъ тономъ слѣдующее: «господа, я рекомендую вамъ глубокое молчаніе, чтобы мы не потеряли ни одного слова оратора». Это замѣтно смущаетъ Кассаньяка, и онъ ограничивается слѣдующими словами, произнесенными глухимъ голосомъ: «я подамъ голосъ за возвращеніе въ Парижъ… такъ какъ въ этомъ возвращеніи заключается паденіе и близкая гибель республики, чего я ей и желаю». Правые рукоплещутъ, лѣвые пожимаютъ плевами.
Голосованіе даетъ, при 775 присутствующихъ, 526 голосовъ за и 249 противъ возвращенія. Предсѣдатель объявляетъ знаменитую статью Равинеля — отмѣненною. Начинается чтеніе протокола засѣданія, члены конгресса расходятся, но неунимающійся легитимистъ де Бизаччіа и бонапартистъ Робертъ Митчель все-таки продолжаютъ протестовать передъ почти пустыми скамьями, ла-Рошфуко позволяетъ себѣ, между прочимъ, назвать даже все происшедшее «передержкой». Нѣсколько лѣвыхъ протестуютъ, но Мартель, вмѣсто призыва герцога къ порядку, произносить: «я знаю слишкомъ хорошо оратора, чтобы допустить, что онъ, высказавъ неосторожную фразу, моѣ бы имѣть при этомъ какую-нибудь особенную мысль».
Легкость, съ которую конгрессъ уже дважды, при избраніи президента и при отмѣнѣ статьи конституціи, исполнилъ свою миссію, какъ нельзя яснѣе доказываетъ, что конституція 1875 года, составленная врагами республики, не можетъ служить помѣхою для дальнѣйшаго развитія демократіи въ консервативно-прогрессивномъ смыслѣ. Нелѣпо было бы предполагать, что націямъ, желающимъ идти впередъ, можно было бы противопоставлять какіе-либо незыблемые устои. Самыя устойчивыя изъ учрежденій суть именно тѣ, которыя всего легче поддаются преобразованіямъ, разумѣется, не подъ вліяніемъ случайнаго возбужденія, а вслѣдствіе естественнаго широкаго теченія общественной мысли, выслушанной, обсужденной и удовлетворенной.
Не успѣло еще общественное мнѣніе освоиться съ этимъ парламентскимъ событіемъ, какъ оно было внезапно отвлечено въ другую сторону извѣстіемъ, сообщеннымъ палатѣ комиссаромъ англійскаго военнаго министра Стэнли, о смерти сына Наполеона III отъ копій зулусовъ. Еще болѣе несчастный, чѣмъ Наполеонъ И, Наполеонъ IV погибъ въ 23 года безслѣдно, ничего не прибавивъ въ легендѣ Наполеонидовъ и способствуя только распаденію бонапартистской партіи. Провидѣніе поступило жестоко съ крестникомъ папы и именно въ ту минуту, когда партія, стремившаяся къ возведенію его на пре столъ, почти вся примкнула къ клерикализму. Между тѣмъ, по сенатскому рѣшенію, при Наполеонѣ первомъ, о престолонаслѣдіи, подтвержденному Наполеономъ III при его восшествіи на престолъ, за смертію Наполеона IV, Наполеономъ V имѣетъ право быть только одинъ изъ 363 республиканцевъ 1877 года, антиклерикалъ принцъ Жеромъ-Наполеонъ! Всѣмъ извѣстно, сколько усилій употребляла при второй имперіи императорская камарилья, чтобы сдѣлать ненавистною для всѣхъ эту личность, въ настоящее время случайно сдѣлавшуюся главой наполеоновской династіи. Еще два года тому назадъ, изъ-за ненависти къ нему экс-императрицы, Руэра и Кассаньяковъ — отца и сына, онъ потерялъ сразу депутатство въ палатѣ и членство въ генералѣпомъ совѣтѣ Корсики. Первою мыслью оффиціальныхъ представителей бонапартистской партіи, собравшихся у Руэра 21 то іюня, было изысканіе какого либо благовиднаго способа избавленія отъ этого «демагога». Развязный Поль де-Кассаньякъ, съ невысохшими отъ слезъ глазами, поторопился немедленно въ «Pays» выставить кандидатуру на престолъ старшаго сына принца Жерома, принца Наполеона-Виктора, ученика коллегіи Шарлемань, которому въ настоящемъ году предстоитъ экзаменъ для перехода въ Сен-Сирскую военную школу. Этому юношѣ только 17 лѣтъ и, какъ несовершеннолѣтній, онъ не имѣетъ права ни на что рѣшаться безъ согласія своего отца, да сверхъ того, по слухамъ, рѣшительно не желаетъ быть претендентомъ. Между тѣмъ, при первомъ извѣстіи о смерти прямого наслѣдника Наполеона III, русскій и англійскій посланники оставили свои визитныя карточки у принца Наполеона и этимъ какъ бы признали его главою низвергнутой династіи. Такимъ образомъ, Жеромъ Бонапартъ, изъ народныхъ представителей 1848 года партіи «горы» сдѣлавшійся уже однажды императорскимъ высочествомъ, переселившимся въ Пале-Рояль, можетъ и теперь также легко, наперекоръ всякой логикѣ, изъ среды 363-хъ республиканскихъ кандидатовъ, превратиться въ императора… ожидающаго своего трона. Но если онъ не отстранится отъ этой платонической роли, если онъ согласится позировать Наполеономъ V въ ожиданіи, пока народъ не призоветъ его къ власти, если онъ откажется рѣшительно отъ тѣхъ принциповъ, какіе дважды публично заявлялъ при второй и третьей республикѣ, то ему все-таки едва ли удастся сдѣлать своими сторонниками какъ вліятельнѣйшихъ коноводовъ партіи, такъ и тѣ населенія, которыя до сихъ поръ остались вѣрны бонапартизму. Правда, депутаты и сенаторы партіи «возванія къ народу» поспѣшили обнародовать свое заявленіе, гласящее такъ: «Вопросъ о престолонаслѣдіи не представляетъ для насъ особенныхъ трудностей. Представляя собою незыблемый принципъ, партія имперіалистовъ остается на-сторожѣ, какъ всегда, дружной, единодушной, вѣрной и преданной. Имперія будетъ жить». Но никто, однакоже, ни во Франціи, ни за границей не вѣритъ подобному хвастовству, а лица, подписавшія заявленіе, конечно, менѣе всѣхъ другихъ. Удары 17 копій зулусовъ, убившіе Наполеона-Эжена, поразили на смерть и его партію. За принцемъ Наполеономъ слишкомъ много прошедшаго, чтобы онъ могъ имѣть будущее. Много, много, если онъ можетъ еще встать во главѣ демагогическаго цезаризма. Современные сторонники имперіи, большая часть которыхъ открыто ему враждебна, не пойдутъ за нимъ, и ему пришлось бы организовать новую партію съ Эмилемъ Оливье для приманки буржуазіи и Жюлемъ Амигомъ для уловленія рабочихъ. Для крестьянъ, вѣрныхъ наполеонизму по невѣжеству, ему даже и выставить некого, и такъ какъ сами же бонапартистскіе депутаты и сенаторы нѣсколько разъ выставляли принца Наполеона, какъ "невѣрующаго «въ Бога» и «врага папы и собственности», то они, конечно, скорѣе присоединятся къ республикѣ, чѣмъ послѣдуютъ за «краснымъ Цезаремъ».
Оставляю до будущаго мѣсяца, т. е. до времени, когда вопросъ этотъ больше объяснится, обсужденіе того: разрушится ли окончательно бонапартистская партія и какія измѣненія въ другихъ партіяхъ произведетъ событіе смерти Наполеона IV? Пока ограничусь тѣмъ, что смерть эта не вызвала особенной скорби во Франціи. Новость въ первые дни выслушивалась съ любопытствомъ, а потомъ личная судьба принца отошла на задній планъ, и общественное мнѣніе просвѣщенныхъ классовъ пока сдѣлало изъ этого событія только два серьёзные вывода: во-первыхъ, что смерть, покончившая съ серьёзнымъ претендентомъ, весьма благопріятна для республики, и во вторыхъ, что уничтоженіе бонапартистской партіи можетъ послужить въ пользу орлеанизма.
Всѣмъ извѣстно, что послѣ появленія въ Лондонѣ «Писемъ объ исторіи Франціи», между герцогомъ Омальскимъ и принцемъ Наполеономъ должна была произойти дуэль, до сихъ поръ, однако, не состоявшаяся. Остряки находятъ, что теперь наступила самая благопріятная минута для такой дуэли, подъ непремѣннымъ, однако, условіемъ, чтобы секундантомъ одного изъ бойцовъ былъ легитимистъ, а другого — республиканецъ.
Говоря серьёзно, для принца Наполеона — если онъ захочетъ поддержать свою репутацію демократа и свободнаго мыслителя, а не выставится на общее посмѣшище жонглеромъ принципами — остается одинъ только путь: онъ долженъ патріотически закончить наполеоновскую эру, отказавшись отъ наслѣдства съ Ватерлоо и Седаномъ, и искренно подчиниться народному самодержавію въ то время, когда вся Франція призвала для себя единственнымъ возможнымъ, законнымъ и логическимъ образомъ правленія — у становившуюся республику.
<Шассен Ш.-Л.
Париж, 23-го іюня 1879 года.