ХОРИСТЫ править
I. править
Нѣсколько лѣтъ назадъ жилъ я въ одномъ уѣздномъ городкѣ. По совѣсти не могу сказать чтобъ была у меня охота обличать, что считается обязательнымъ, когда говорится о русскомъ уѣздномъ городѣ. Не могу скрыть что я встрѣтилъ тамъ и хорошихъ, и радушныхъ людей, и сохранилъ о городкѣ добрую память. Буду радъ если члены маленькаго нашего тогдашняго общества теперь меня когда-нибудь вспомнятъ добромъ.
Въ тотъ годъ общество городка увеличилось пріѣздомъ нѣсколькихъ «пришлыхъ» лицъ, которыя тотчасъ заняли нѣкоторое, правда странное, положеніе въ вашей средѣ. Было что-то неловкое въ мысли что вотъ мы всѣ живемъ здѣсь-себѣ, и вдругъ къ намъ пріѣхать жить можетъ считаться для кого-нибудь наказаніемъ. Лица эти несомнѣнно не принадлежатъ къ «историческимъ». Они не убили ни одного студента, не пользовались защитой ни одного знаменитаго адвоката, не носило на лицахъ слѣдовъ особой скорби, обнаружили тотчасъ самыя мирныя наклонности и, по ихъ увѣренію, всѣ были присланы сюда «по ошибкѣ». Долженъ сказать что приняты они были нашимъ добродушнымъ и нѣсколько скучающимъ обществомъ даже не безъ удовольствія.
Однажды лѣтнимъ утромъ дверь въ мой маленькій кабинетъ отворилась изъ корридора. Полагая что это вошелъ кучеръ Иванъ, я обернулся спросить что ему надо, когда увидѣлъ совершенно незнакомаго человѣка, лѣтъ за тридцать, съ усами, въ чамаркѣ и красной рубахѣ. Человѣкъ этотъ полуотворилъ дверь, и просунувъ впередъ голову, съ улыбкой заискивающею и покорною, началъ кланяться частыми поклонами.
— Что вамъ угодно? Какъ вы прошли сюда, не позвонили….
— А Боже жь мой, я не смѣлъ безпокоить васъ, звонить, а черезъ кухню, началъ онъ скоро и все кланяясь, съ нѣкоторымъ польскимъ акцентомъ въ своей рѣчи.
— Войдите сюда, да садитесь, что вы все тамъ.
Онъ сѣлъ, тотчасъ перемѣнилъ выраженіе своего подвижнаго лица, и вмѣсто заискиванія изобразилъ почтительную вѣжливость любезнаго гостя.
— Отъ-то судьба, судьба! началъ онъ, поглаживая усы, — надо жить въ такомъ захолустьи. Вы человѣкъ образованный можете уразумѣть каково этое есть жить тутъ! медвѣди!
— Вотъ какъ! можетъ-быть какъ по необходимости поживете здѣсь, перемѣните мнѣніе.
— О, конечно! тотчасъ согласился онъ, безпокойно бѣгая глазами и какъ бы наблюдая для чего-то за мною, — необходимость! отъ-то вы истинно сказали! этто наше правительство! фыркнулъ онъ, — вы какъ человѣкъ образованный, конечно, имѣете сочувствіе къ моему мнѣнію….
— Я не имѣю никакихъ причинъ сочувствовать вашимъ взглядамъ….
— А какіе-жь мои взгляды, быстро и съ убѣдительностью подхватилъ онъ, изображая на лицѣ разсудительную и довѣрчивую откровенность, — какіе-жь мои взгляды? а мои взгляды что какъ же однакоже надо дѣлать правительству, когда столько сумасбродныхъ головъ начинаютъ шумѣть и когда такіе безпорядки, и они хватаютъ, и бьютъ — и какъ ему разобрать: и гдѣ же тутъ правые, и гдѣ же виноватые? и Боже-жь мой! и я вамъ говору, продолжалъ онъ, вставая, съ выраженіемъ одушевленнаго убѣжденія въ лицѣ, и я вамъ говору — хотя я и имѣю неудовольствіе, но никакъ не на наше правительство — да! а у меня есть неудовольствіе на тыи сумасбродніи головы! я сижу дома, у меня есть свой огродокъ, свой прудокъ, свои занятія агрономичныя, и вдругъ этое начинается волненье, начинается глупство! я иду на сходки, я уговариваю, желаю убѣдить, какъ бы перестали — и вдругъ меня хватаютъ. Нно! что же дѣлать правительству! а, и что же дѣлать? вотъ-то мои взгляды!
— Да, но что же вамъ отъ меня угодно?
— А я прошу о позволеньи посѣщать — газеты почитать, имѣть свѣдѣніе отъ цивилизованнаго міру, — съ товарищескою любезностью пояснилъ онъ, — и нѣтъ ли у васъ роялю?
— Какъ, рояли? нѣтъ.
— Роялю? Жалко — жалко! музыка — отъ отъ-то наилюбимѣйшая моя вещь! да! не имѣете ли вы также для меня — какихъ занятій, просительно склонился онъ ко мнѣ. — Хочу поработать…. Что же, ужитки мои отняли у меня….
— Какія-жь — музыкой? уроки?
— Агрономичныя, серіозно пояснилъ онъ, склоняя голову на бокъ, какой-нибудь огродокъ или тамъ какое-такое занятіе. Въ моемъ имѣнью, съ грустью воспоминанія, какъ-то мечтательно добавилъ онъ, — я бывало весь день копаюсь съ лопаточкой — читаю различны такія книжки, сочиненья — и Боже-жь мой — и чего-жь мнѣ больше надо?
— Нѣтъ, такихъ занятій въ городѣ нѣтъ, а за городъ васъ не пустятъ.
— Такъ, такъ! справедливо вотъ вы зволили выразить, истинно! и если встрѣтятся такія занятія, прошу, прошу! любезно кланяясь и вставая говорилъ онъ, прошу о позволеньи бывать у васъ…. Янецкій…. прошу о позволеньи….
Я выпустилъ его уже въ другую дверь, и самъ онъ уже не стремился черезъ кухню….
Янецкій не появлялся. Но я о немъ слышалъ. У насъ всѣ немножко сплетничали — но что дѣлать — это было уѣздное простое общество, а не какой-нибудь столичный или литературный кружокъ, гдѣ, какъ говорятъ, сплетни не допускаются. Мнѣ разказывали что Янецкій давно уже свой человѣкъ у нашихъ добрѣйшихъ старухъ Уткиныхъ — и днюетъ тамъ и ночуетъ. Злые языки прибавляли что будто двѣ старушки-дѣвицы влюбились въ молодцеватаго Янецкаго, но нечего и говорить что тутъ играло роль единственно крайнее добродушіе.
Посѣтивъ однажды нашихъ старушекъ, я долго и тщетно стучался въ подъѣздъ, и наконецъ старикъ кучеръ ихъ, вышедшій весь въ клейстерѣ и въ мѣлу, провелъ меня чернымъ ходомъ. Въ домѣ слышался стукъ молотковъ и голоса.
— Что у васъ такое? спросилъ я.
— А весь домъ передѣлываемъ, такая-то хлопотня! и меня на старости лѣтъ всего перепачкали….
— Что у васъ такое, Марья Ивановна?
— Ахъ, не говорите! вотъ вздумалось получше да покрасивѣе намъ сдѣлать, нѣсколько путаясь и краснѣя, начала младшая старушка, обойщики тутъ у насъ, клейстеръ….
— Откуда же вы достали обойщиковъ?
— А вотъ Янецкій и еще ихъ два-три человѣка…. И знаете: очень недорого, поспѣшила прибавить старушка.
— Да у васъ было хорошо. Развѣ Янецкій обойщикъ?
— Какъ же? да вотъ поглядите, какъ будетъ. О, у Янецкаго столько вкусу! онъ все намъ устроитъ…. Онъ все устроитъ!…
Зала была загромождена козлами, рогожами, кусками обоевъ, горшками съ клейстеромъ. Подъ самымъ потолкомъ, въ фартукѣ и съ засученными рукавами, стоялъ и командовалъ Янецкій. Мы его застали въ полномъ разгарѣ дѣятельности. Помощниковъ поляковъ было у него не два и не три, а цѣлыхъ пять, гораздо больше чѣмъ было надо. Они мазали бумагу, рѣзали, подавали и кричали на старика-кучера. Я понялъ что достойныя старушки, безъ всякой нужды для себя, открыли, по добротѣ, для Янецкаго съ товарищами національныя мастерскія.
— Здравствуйте, Янецкій, крикнулъ я къ потолку, — что, ужъ вы не агрономіей занимаетесь?
— А, и вы здѣсь! безъ особеннаго удовольствія замѣтилъ онъ сверху, не отвѣчая на мой вопросъ, — звыните, не могу отъ клейстера руку подать вамъ.
— Что же вы не зайдете ко мнѣ почитать извѣстія въ газетахъ?
— Не имѣю время, сухо отвѣтилъ онъ, пришлепывая ладонью листъ обоевъ — а ну-бо Стасю! прижмай же-жь рувнѣй!…
Въ другой разъ я встрѣтилъ Янецкаго на улицѣ, къ моему удивленію — верхомъ, на короткошеемъ гнѣдомъ домашнемъ выкормышѣ. Онъ молодцовато закрутилъ и даже припомадилъ усы, выпятилъ грудь, выставилъ впередъ ноги и немилосердно стянулъ ржавымъ мундштукомъ немундштучную шею недоумѣвающаго выкормыша. Его и затягивалъ всадникъ и въ то же время шпорилъ, и уныло распустивъ уши, лошадь то осаживала, то прыгала впередъ.
— Что это вы такое дѣлаете? спросилъ я, здороваясь.
— А то чортова кобыла, сказалъ съ досадой Янецкій, — акцизный повѣрилъ ее мнѣ кабъ я обмуштровалъ та объѣздилъ ее….
— А развѣ вы умѣете объѣзжать лошадей?
Янецкій взглянулъ на меня съ сѣдла съ нѣкоторою важностью.
— А какъ же-жъ? Въ моемъ имѣнью я имѣлъ цалый заводъ конскій, и я что день, то объѣзжалъ коней…. И сверхъ того я жъ служилъ въ уланахъ….
— Въ уланахъ? Ну, прощайте, пѣшій конному не товарищъ…. Когда же вы съ лопаточкой успѣвали на огородѣ?
Янецкій сморщился съ неудовольствіемъ на секунду, но потомъ любезно поклонился и поскакалъ, тяжело при этомъ стянувъ лошади голову на бокъ.
Послѣ этой встрѣчи я вскорѣ долженъ былъ уѣхать изъ городка и за новою жизнью и новыми лицами забылъ конечно о Янецкомъ.
II. править
Мѣсяца за три до послѣдней войны мнѣ случилось быть въ Женевѣ. Однажды, яснымъ утромъ, идя цѣлымъ обществомъ по красивой набережной des Bergues, мы любовались на сверкающую, прелестную картину голубой Роны, изумрудно-яснаго озера, синѣющихъ вдали горъ и тихую группу деревьевъ островка Руссо, на которомъ современность устроила уже буфетъ и скверный оркестръ. Впереди насъ, предъ роскошнымъ и безумно дорогимъ отелемъ des Bergues, стояла цѣлая толпа народа, глазѣя на окна отеля, и среди толпы молодой Англичанинъ верхомъ на своей кровной, поджарой лошади, совершенно такая фигура какую привыкаешь видѣть на каррикатурахъ. Толпа, весьма разнообразная, шумѣла и оживленно говорила Предъ подъѣздомъ отеля стояли двѣ коляски, залряженныя неуклюжими и вялыми, какъ бы возовыми, лошадьми въ шорахъ. Кучера въ ливреяхъ съ пелеринками, недвижно уставивъ вверхъ бичи, равнодушно оборачивали къ толпѣ свои обритыя лица. И опираясь одною рукой на ручку дверцы стоялъ важный и невозмутимый Нѣмецъ лакей, въ жакеткѣ и шелковомъ цилиндрѣ, въ ожиданіи кого-то. Черезъ нѣсколько минутъ вышелъ кельнеръ въ бѣломъ жилетѣ и что-то сказалъ лакею, и одновременно съ этимъ чуть-чуть приподнялось и стукнуло одно изъ таинственно спущенныхъ жалюзи надъ подъѣздомъ. Коляски повернули и объѣхавъ отель остановились у другаго подъѣзда. Толпа съ хохотомъ и гикомъ бросилась за колясками и окружила ихъ опять. Блузники, нахально заламывая фуражки и шляпы на затылокъ, гоготали и волновались цѣлою толпой, среди которой опять очутился невозмутимый Англичанинъ верхомъ.
— Что это такое? спросилъ я.
— Keine de Portugale! со смѣхомъ отвѣтилъ мнѣ кривлявшійся мальчишка, съ желтымъ, морщинистымъ уже какимъ-то лицомъ.
— Такъ что же?
— А она не хочетъ чтобы на нее такъ смотрѣли, а мы хотимъ…. Здѣсь не Португалія, продолжалъ мальчишка.
Но какъ же я удивился, когда среди гогочущей толпы различилъ усы и конфедератку пана Янецкаго. Онъ волновался, жестикулировалъ и кричалъ, глядя на окна, «го-го-го!»
— Здравствуйте, панъ Янецкій, что это вы, протестуете?
— А! имѣю удовольствіе…. довольно милостиво промолвилъ онъ, оборачиваясь, — вы какъ здѣсь?
— Я-то что, а вотъ вы какъ здѣсь?
— За меня ручались многіе, и что жь, наконецъ, я такого ничего не сдѣлалъ…. А теперь здѣсь я по нѣкоторымъ интересамъ….
— Что же у васъ за интересы, разкажите?
— А того жь я не имѣю права вамъ сказать, бо то у насъ зокретъ…. Ну, а видѣли какъ вездѣ по дорогѣ войско и все такіе манэвры…. и не думаете вы что этакое что-небудь такое готовится?
Я долженъ былъ подтвердить справедливость послѣдняго замѣчанія.
Въ эту минуту и изъ втораго подъѣзда вышелъ кельнеръ, и коляски поѣхали уже во дворъ отеля и за ними затворились ворота. Толпа съ хохотомъ и гикомъ опять бросилась за ними и начала даже полушуточно полусеріозно борьбу съ привратникомъ. Англичанинъ верхомъ тоже для чего-то подъѣхалъ къ воротамъ.
— Го-го-го! кричалъ Янецкій.
— Послушайте, зачѣмъ вы кричите?
— А такъ же жь ихъ и надо! Здѣсь-то не гдѣ-небудь…. Здѣсь свободна страна…. Здѣсь свои привыллэгіи есть!…
— Неужели жь имъ дѣлать нечего какъ гоготать здѣсь?
— А что жь такое? съ негодованіемъ отвѣтилъ Янецкій черезъ плечо, — когда жь протэстацья не есть дѣло? Боже жь мой! Го-го-го! снова крикнулъ онъ. — А то такъ же жь имъ и надо, продолжалъ Янецкій, — и вы и всѣ тутъ это ничего не знаете, и что тамъ такое готовится? Скоро все-то это вже будетъ — фить!
— Будто бы? И какъ скоро?
— А такъ же скоро что ворочайтесь поскорѣй-жь до дому — вотъ что! И наконецъ нашимъ дѣламъ конецъ положутъ…
— Какимъ, кто?
И тутъ полилась рѣчь Янецкаго о какомъ-то обществѣ, о Польшѣ, о заботахъ Наполеона о ея возстановленіи, весь этотъ бредъ такъ знакомый нашему обществу изъ брошюръ и листковъ польской справы.
— Такъ у васъ все и готово?
— А когда жь нѣтъ? У насъ общество имѣетъ отдѣленье здѣсь…. Здѣсь городъ революційный отъ всего свѣта…. У насъ завтра собранье….
— Нельзя ли посмотрѣть?
— О, нѣтъ, какже жь можно. Мы не можемъ допустить; а вотъ на сегодня хочете? Въ пивной у Бейера у насъ предварительное совѣщанье. Я скажу когда, то васъ допустятъ. Да, конечно, когда я скажу, то васъ допустятъ, повторялъ онъ, очевидно желая похвастать предо мной своимъ вліяніемъ въ обществѣ.
— Очень буду благодаренъ; когда же и гдѣ мы съ вами встрѣтимся? спросилъ я, въ самомъ дѣлѣ заинтересованный.
Но это оказалось вовсе не просто. Онъ назначилъ мнѣ съ нимъ встрѣтиться, когда будетъ темно, на островкѣ Руссо, и что онъ обо мнѣ предупредитъ.
— Неужели вы и здѣсь все опасаетесь? спросилъ я.
— А какже жь нѣтъ? грустно пожалъ онъ плечами, — вездѣ надо свое опасенье имѣть….
Вечеромъ на островѣ Руссо, на деревянной и еще тогда неокрашенной эстрадѣ, игралъ плохой оркестръ и горѣли не слишкомъ частыя и не слишкомъ яркія плошки на деревьяхъ и рѣшеткахъ садика. Англичане сидѣли, слушали съ удовольствіемъ, повидимому, оркестръ г. директора «Казимержа», также Полячка, объявлявшаго въ аршинныхъ красныхъ афишахъ что онъ будетъ держаться исключительно «классической» музыки, разумѣя, какъ оказалось, подъ этимъ и Оффенбаха и Блюменталя. Въ одинъ изъ антрактовъ я увидѣлъ Янецкаго, который, имѣя безпечный видъ гуляющаго фланера, помахивая тросточкой, направлялся ко мнѣ. Онъ меня давно видѣлъ, но прямо не подошелъ, а сначала поболталъ съ дѣвушкой-буфетчицей, потомъ послушалъ музыку.
— Ну что же, идемъ? Да чего вы все боитесь?
— А, могутъ быть шпіоны. Такое жь маленькое государство — и вдругъ спугается, и вдругъ выдастъ! И что же тогда? Боже жъ мой! Ну пойдемте, же-жъ не очень долго побудьте, а то у насъ не любятъ когда этое чужіе ходятъ. Для того мы имѣемъ офиціальныя сходки. А тутъ у васъ имѣются и свои сэкрэтные интересы. И для того всѣмъ невозможно….
Онъ говорилъ и велъ меня по темнымъ улицамъ. Мы перешли мостъ, долго тянулись по набережной шумящей Роны и близь почтовой гостиницы начали путаться по узкимъ и мрачнымъ улицамъ Старой Женевы. Мнѣ невольно пришло въ голову, не принадлежитъ ли панъ Янецкій просто къ международному, космополитическому обществу какихъ-нибудь господъ проводящихъ въ жизнь идеи о непризнаніи чужой собственности. Но потомъ устыдился этой мысли и къ тому же самъ назвался на посѣщеніе. Въ концѣ одной темной улицы оказалась пивная, обширная и грязная. Въ первой комнатѣ сидѣли какіе-то солдаты и тихо разговаривали, а изъ второй комнаты доносился шумъ и говоръ многихъ голосовъ.
Когда вдругъ отворилась дверь, то среди шума, польскаго, сквернаго французскаго говора, табачнаго дыма, трудно было разобрать что-нибудь. Янецкій очевидно не пользовался тутъ никакимъ авторитетомъ, ибо такъ съёжился, сталъ такимъ заискивающимъ и ласковымъ что далъ самъ понять это. На меня нѣсколько лицъ съ неудовольствіемъ оглянулись и тотчасъ уткнулись въ свои пивныя кружки. Янецкій сталъ бѣгать по обширной, грязной, накуренной комнатѣ, отзывалъ зачѣмъ-то прислужницу, отзывалъ въ уголъ какихъ-то двухъ-трехъ человѣкъ съ бородками, суетился и наконецъ подошелъ ко мнѣ.
— Звыните Бога ради, но что же дѣлать? Говорятъ всѣ — и на сейчасъ невозможно, у насъ тутъ совѣщанье…. Окропней важности, совѣщанье…. ну то есть, а ни-ни! а ни Боже мой — а ни какимъ способомъ невозможно! Идите вже пожалуста, почти толкалъ онъ меня.
Я оглянулъ залу: тутъ было человѣкъ съ пятнадцать въ разнообразнѣйшихъ костюмахъ. Нѣсколько человѣкъ прилично одѣтыхъ заломили почему-то шляпы на затылки. Другіе въ грязныхъ блузахъ, чамаркахъ, съ остроконечными усами и острыми бородками. Шумъ и говоръ, утихшій нѣсколько при моемъ появленіи, опять возрасталъ и усиливался, когда я вышелъ въ двери и уже вдыхалъ теплый воздухъ темносиней и звѣздной ночи.
Женева громоздилась предо мною. Безчисленные огни отражались, мелькая и колеблясь въ темныхъ волнахъ быстробѣгущей Роны. За мной щелкнулъ бичъ и прогремѣли колеса одноконной калясочки. Съ озера слышался свистъ парохода. И что-то гудѣло. Гудѣла вся эта тревожная, странная, сбродная жизнь гостиницы-города.
Я шелъ по набережной, глядя въ темную воду, и мнѣ вдругъ стало какъ-то жаль эдихъ хористовъ — Янецкихъ. Кто его знаетъ — можетъ-быть это человѣкъ волной событій дѣйствительно отмытый отъ своего «огродка» и «прудка» — такія на нихъ потертыя чамарки, такія поношенныя лица, — лица на которыхъ кажется читаешь всю неотрадную, неестественную, нелѣпую жизнь ихъ…. Въ Женевѣ видно не оказалось добродушныхъ уѣздныхъ старушекъ нашихъ….