Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ № 2.
Холера.
Современныя сцены.
править
Въ будни. править
На углу …ской улицы стоитъ каменный, трехъэтажный съ подвалами домъ. Такъ какъ онъ стоитъ на углу и выходитъ на двѣ улицы, то въ немъ двое воротъ, выходящихъ на двѣ улицы. Съ виду онъ имѣетъ желтый видъ и разнообразится окнами, т. е. разными занавѣсками въ окнахъ, разными вывѣсками надъ окнами нижняго этажа и особенно длинною вывѣскою «Гостиница Столица» и разукрашенными разными заманчивыми картинками на половинкахъ дверей. Вывѣски, кромѣ гостиницы, гласятъ, что въ домѣ живутъ: портной, сапожникъ, часовой мастеръ, колбасная, есть двѣ овощныя, два кабачка въ подвалахъ и одинъ булочникъ. Если поглядѣть на этотъ домъ съ другой стороны улицы, то домъ ничѣмъ не отличается отъ другихъ домовъ: въ лавкахъ, въ окнахъ виднѣются различныя вещи, у часового мастера часы, въ гостиницѣ бѣгаютъ служителя съ полотенцами и щетками, а въ черной половинѣ пьютъ чай какіе-то люди. Домъ какъ домъ, приклеившійся къ другимъ домамъ, такъ что можно новичку въ Питерѣ и пройти, не замѣтивъ его.
Но такъ какъ теперь десятый часъ утра, то можно сказать, что въ этомъ домѣ, какъ и въ другихъ, жизнь уже давно началась: въ овощныхъ лавкахъ, въ кабакахъ въ отворенныя двери то-и-дѣло снуютъ люди: въ первыя — женщины, бѣдно одѣтыя, въ послѣднія — мужчины, бѣдно одѣтые; двери въ гостиницу отпираются тоже часто. Одно только странно, если припомнить прошлое время, ну хоть май мѣсяцъ нынѣшняго года: въ кабакахъ ни стукнетъ, ни крякнетъ; нѣтъ пляски, пѣсенъ, а въ самомъ домѣ всѣ окна заперты, даже много окопъ совсѣмъ закрыто занавѣсками. Мало этого, не только въ другихъ мѣстахъ, даже въ гостиницѣ народъ сидитъ поодаль. И этого мало — изъ лавокъ идутъ торопливо, озираясь; по улицѣ идутъ тоже скоро, съ какою-то боязнью, точно хотятъ сказать: Господи, спаси помилуй!..
Даже около воротъ, не только этого, но и другихъ домовъ, не толкается народъ, какъ прежде. А вонъ только дворникъ подчищаетъ метлой соръ у воротъ и, нехотя, что-то отвѣчаетъ городовому.
Но вотъ выходитъ изъ воротъ женщина съ узелкомъ.
— Куда тѣ? — спрашиваетъ ее дворникъ и загораживаетъ ей дорогу метлой.
— Извѣстно въ баню.
— Дура! холера!
— Что мнѣ холера!.. Самъ ты холера, чумазой чортъ!
— Въ бани ходить не велѣно, баба, потому значитъ вода. — Продолжаетъ дворникъ тономъ ученаго.
— Ты разсказывай, а мнѣ тутъ съ вами тарантить есть время-то? и баба идетъ въ баню. Но немного погодя, ворочается.
— Ну что, воротилась? — спрашиваетъ ее дворникъ.
— Отстань!… Мыло забыла.
Входитъ она въ овощную лавку. Хозяинъ съ подручнымъ отпускаютъ двумъ кухаркамъ по книжкамъ.
— Куда ты, Марья Алексѣевна? — спрашиваетъ вошедшую женщину подручный.
— Да вотъ, Николай Степанычъ, пошла я въ маскерадъ, а дворникъ стращаетъ.
— Что ты??
— Холера, говоритъ, ужь по банямъ ходитъ.
Женщина ушла, а одна изъ кухарокъ, которая
помоложе, въ красномъ полушалкѣ, стала продолжать прерванную рѣчь…
— Вотъ теперь какое у нея житье: жильцамъ говядины э сколько (показываетъ мизинцемъ), бульону пригоршинку; а котлетовъ съ чайную ложечку… Провалиться! (крестится)… Я имъ, говоритъ, уваженье хочу сдѣлать, потому холера… Теперь молодой жилецъ, что еще третьеводни къ вамъ за гильзами ходилъ, славный такой… такъ онъ и спрашиваетъ это хозяйку: за что ему убыль такая въ пищахъ вышла… Да и говоритъ: я вѣдь-де не кошка!.. Ахъ, говоритъ, хозяйка (качаетъ головой), и рада бы я вамъ, голубчикъ, сослужить, да бумага такая у меня есь. Холера теперь. А какъ да вы, спаси Богъ, захвораете? Кто Богу отвѣтъ дастъ? Да такъ пошла костить его, онъ и присмирѣлъ… Ну что бы ты думалъ: парня холера схватила…
— Что ты?!
Оба лавочника и другая кухарка рты разинули.
— Ей-Богу! провалиться на семъ мѣстѣ… Чаю не захотѣлъ пить — холера! За дохтуромъ послали. Хозяйка хочетъ полицію призывать: это, говоритъ, лавочникъ капусту дрянную пустилъ.
— Что она вретъ-то!.. Я хоть цѣлую кадку раздамъ даромъ, если моя капуста въ заразѣ. Капуста не свинина, да и въ свининѣ моей сами доктора нашли самое первое достоинство. Она пусть и не беретъ, не-то, отъ одной ея не обѣдняю.
— Ну ужъ не знаю.
Въ лавку вошелъ чей-то лакей, кухарки ушли.
Женщина подошла къ воротамъ. На стѣнахъ, по бокамъ воротъ, прибиты бумажки, извѣщающія проходящихъ о пустыхъ комнатахъ, и въ рамкѣ большое объявленіе: предосторожности на случай холеры.
Женщина перекрестилась, вздохнула и пошла во дворъ. Дворъ узкій, грязный, но замѣтно, что политъ сегодня утромъ ждановской жидкостью. Но все-таки отъ стѣнъ несется зловоніе. На трехъ крылечкахъ вывѣски: направо сапожника и красильщика, налѣво портного, внизу, еще лѣвѣе, почти въ самомъ углу, противъ чердака, изъ котораго вышелъ дворникъ съ дровами, живетъ лудильщикъ.
У оконъ сидятъ, налѣво во второмъ, направо во второмъ и третьемъ этажѣ, рабочіе въ синихъ, ночерпѣлыхъ отъ времени рубахахъ, въ фартукахъ. Окна отворены. Кое-кто насвистываетъ, кое-кто напѣваетъ вполголоса.
Но въ сравненіи съ прежними днями и здѣсь какъ-то мрачно, невесело. Такъ и показывается прямо, что бѣднымъ людямъ тяжело отчего-то. Прежде рабочіе, по крайней мѣрѣ, кричали, орали, звонко переклинивались съ кухарками и горничными, а теперь вонъ на кухарку, вышедшую съ юбкой во дворъ, и прошедшую въ другое крыльцо горничную никто и вниманія не обратилъ. Или ужъ часъ такой выдался? А во дворѣ не жарко, потому-что погода стоитъ то сырая, то дождливая.
Вотъ вошелъ во дворъ фельдшеръ.
— Лѣкарь! — крикнули въ двухъ окнахъ.
Фельдшеръ вошелъ въ лѣвое крыльцо. И во дворѣ настала гробовая тишина, изрѣдка прерываемая трескомъ отъ мостовыхъ.
Старшій дворникъ Степанъ Никитичъ, увидавшій изъ дворницкой фельдшера, надѣвъ на себя поверхъ рубашки жилетку и схвативъ какую-то книжку съ окна, побѣжалъ на дворъ, держа книжку подъ лѣвой мышкой.
— Марья Васильевна, съ 18 No, воды требоваетъ…-- окликнулъ его другой дворникъ, вынося изъ лѣваго подъѣзда ведра съ помоями.
— Ну!.. Да смотри, выливай акуратно: шнырятъ топерь вездѣ… А дѣ лѣкарь?
— Къ портному, въ восьмой.
Старшій дворникъ, кряхтя отъ полноты, поплелся по лѣстницѣ. Отворилъ онъ 8 No и вошелъ. Сначала, какъ водится, кухня. Изъ кухни проходныя комнаты съ большими столами, за которыми работаютъ портные. Налѣво ширмочки: тамъ комнаты собственно для подмастерьевъ, только двѣ хозяйскихъ комнаты не имѣютъ ширмъ: онѣ просторны, чисты, свѣтлы, а въ этихъ душно, пахнетъ махоркой.
Фельдшеръ смотрѣлъ языкъ одного подмастерья; дворникъ смиренно стоялъ у дверей въ первой комнатѣ; подмастерья глядѣли на фельдшера то съ испугомъ, то съ любопытствомъ. Хозяинъ въ сюртукѣ стоялъ поодаль фельдшера; въ двери сосѣдней комнаты выглядывала молодая женщина въ ситцевомъ платьѣ; изъ кухни изъ-за плечъ дворника глядѣла кухарка.
— Языкъ хоть и бѣловатъ, но это пройдетъ. Нанизъ сколько разъ ходилъ? — спрашивалъ фельдшеръ.
— А не ходилъ…
— Нѣтъ, это онъ вретъ!.. Я самъ вѣдь тебя, Николка, засталъ, — проговорилъ, хохоча, другой подмастерье.
— Ты молчи, не тебя спрашиваютъ сюда. — Крикнулъ хозяинъ.
— Значитъ ты здоровъ?
— Вотъ тѣ Христосъ! — сказалъ подмастерье.
— Да они у меня никогда не хворали.
— Значитъ, всѣ здоровы?
— Всѣ. — Отвѣчалъ хозяинъ. Чайку не хотите ли?
— Чашечку, пожалуй.
— А вонъ съ Яшкой холера: ужъ его драло, драло!.. — проговорилъ, смѣясь, осмотрѣнный.
— Ты молчи… Съ этой холерой просто бѣда: убытку одного почесть не сочтешь, — говорилъ хозяинъ фельдшеру.
— Это такъ!.. Смучился я совсѣмъ.
— Ну!.. Водочки выпьемъ.
Немного погодя, фельдшеръ толковалъ съ старшимъ дворникомъ на площадкѣ лѣстницы.
— Такъ всѣ здоровы?
— Всѣ, окромя чиновника.
— Только смотри вѣрнѣе: теперь бѣда!
— Что и говорить, страсть! Измаялся весь!
Дворникъ повелъ фельдшера въ комнату чиновника, о которомъ говорила лавочникамъ кухарка.
Но чиновника уже не было дома: онъ ушелъ на службу, какъ сказала хозяйка. Въ самомъ же дѣлѣ, чиновникъ былъ дома и уговорилъ хозяйку не сказывать его дома, потому-что у него болитъ голова только съ похмѣлья. Хозяйка, не желая связываться, была рада этому и даже принесла ему косушку водки по уходѣ фельдшера.
По уходѣ фельдшера во дворъ вошелъ городовой, поглядѣлъ на дворъ, на стѣны, сказалъ старшему дворнику: чище, чище чтобъ все было; надзиратель скоро самъ будетъ!! — И ушелъ.
Пріѣхалъ докторъ, позвонилъ. Вышелъ дворникъ.
— А гдѣ здѣсь больные?
— Никакихъ-съ не имѣется, вашескородіе, — отвѣчалъ съ испугомъ дворникъ.
— А у васъ бываетъ очередной докторъ?
— Какъ же-съ ежедневно.
— Однако здѣсь живетъ генеральша М.?
— Здѣсь-съ.
И дворникъ побѣжалъ указывать подъѣздъ съ другой улицы.
Черезъ часъ по всему дому распространилось, что въ домѣ генеральша захворала холерой.
— Эво куды пошла! Гляди, доберется и до лавокъ! — смѣялись рабочіе.
Къ вечеру рабочіе мужчины и женщины вымылись въ банѣ; а вечеромъ кабачки этого дома были полны. Разговоры шли о холерѣ. На лѣвой половинѣ говорили:
— И взаправду холера въ Питерѣ?
— Дурень: кабы не было, стали бы разѣ столько хлопотъ объ нашемъ братѣ заводить.
— А я читалъ: огурцовъ нельзя исть, а водку передъ обѣдомъ можно.
— Ей давай-ко сюды осьмуху…
— Огурцы можно въ препорцію. Право! Я завсягды по шести огурцовъ съѣдаю, да не хвораю-же. — Говорилъ кабатчикъ.
— Слышите?.. Вали огурцовъ.
— Что жъ, братцы, водочки? — говоритъ гостямъ кабатчикъ.
— Ладно… Коли попереску дашь, и то ладно.
— А водочки-перцовочки?
Всѣ толкуютъ о хозяевахъ. Молодой маляръ наигрываетъ на гармоникѣ:
Ахъ желѣзная дорожка! шириною два аршинъ!!
По ней бѣгаетъ машинъ — настоящій соловей!
Ни качаетъ, ни трясетъ, словомъ вихоремъ несетъ!
Сама скачетъ, сама пляшетъ, — сама пѣсенки поетъ!..
Знай нашихъ… Елеха воха?
Входитъ городовой.
— По домамъ!! — говоритъ онъ.
Черезъ четверть часа кабаки запираются, за ними запираются ворота. Воздухъ дѣлается чище, свѣжѣе; въ домахъ, кое-гдѣ, отворены окна; во многихъ домахъ свѣтятся огоньки.
Воскресенье. править
У воротъ того же дома стоятъ рабочіе. Кто въ рубахахъ, кто въ зипунахъ, кто въ поддевкахъ.
Молодой парень въ красной ситцевой рубахѣ (обращаясь налѣво къ четыремъ подмастерьямъ). Надо бы Илюху-то провѣдать?.
Голоса. Надо! надо! Всѣ мы подъ Богомъ ходимъ!
Мужчина въ поддевкѣ. Слава Христу! Поменѣ, говорятъ, помиратъ.
Мужчина въ халатѣ. Зналъ, не пошелъ бы нонѣ на заработки.
Голосъ въ другой кучкѣ. А я слышалъ: бабъ да приказныхъ больше хворатъ, потому нутро у нихъ иное.
Другой голосъ. Что ни говори, а скверно… Вотъ бы выпить, а кабаки заперты.
Третій голосъ. Ужъ ты не одново раза сидѣлъ въ фарталѣ: какъ въ кабакъ, такъ и выводятъ на дорогу. Это все съ того началось, слышно — что холера. А мнѣ сказывали совсѣмъ кабаки уничтожить хотятъ?
Голоса. Этого не будетъ!
Изъ воротъ выходитъ рабочій въ рубахѣ. Здорово!.. Аль не выпили?
Голоса. То-то, видно, ты выпилъ?
Рабочій (смѣясь). Я? Э, хватились… Гляди (кажетъ луковицу и закусываетъ). Со двора! право. Со двора можно.
Человѣкъ пять уходятъ во дворъ.
Изъ подваловъ, гдѣ кабаки, слышится гулъ.
Изъ воротъ выходитъ молодая прачка. Молодой подмастерье подходитъ къ ней и, кланяясь, говоритъ любезно: съ ангеломъ, Марья Савишна.
Прачка смѣется, подмастерье схватываетъ ее за рукавъ и тоже смѣется.
— По закупки али провѣтриться?
Народъ хохочетъ. Прачка улыбается и убѣгаетъ.
Подмастерье (толпѣ). А славная дѣвка, одно скверно: табаку много куритъ и сахару много жретъ.
Народъ хохочетъ.
Другой подмастерье (первому). Ты того и стоишь.
Третій подмастерье (хлопая по плечу второго). Жениться, братъ, надо, авось дѣла пойдутъ какъ по маслу.
Рабочій. Женишься-наплачешься, коли ѣсть нечего.
У часового мастера. править
Мастеръ въ сюртукѣ сидитъ у стола въ магазинѣ, около него, слѣва, стоитъ лудильщикъ въ халатѣ.
Магазинъ запертъ.
Лудильщикъ (слезно). Право слово, деньги до зарѣзу нужны.
Мастеръ. Ну, а если спросятъ: чьи часы?
Лудильщикъ. И!!, самъ я былъ по часовому-то мастерству ходокъ, да сбился. Эвто дѣло шуточное.
Мастери.. Десять бери (встаетъ).
Лудильщикъ. Не обидьте — пятнадцать хошь.
Мастеръ. Я сказалъ (хочетъ итти).
Лудильщикъ (слезно). Ну, хошь двѣнадцать?
Мастеръ (отпираетъ конторку). Такъ это вѣрно, что съ холернаго?
Лудильщикъ (крестясь). Убей Богъ! Онъ у меня работалъ, ну и промыслилъ эти часы; а какъ захворалъ, и говоритъ: Иванъ Панкратовъ, можетъ, говоритъ, я помру въ холерѣ, такъ ты помяни мою душу…
Мастеръ. А номеръ ли онъ?
Лудильщикъ (крестясь). Въ газетахъ было писано: въ тотъ день тридцать семь померло… Самъ на Волково провожалъ, — на рукахъ четверо несли — провалиться!
Мастеръ отдаетъ деньги лудильщику. Лудильщикъ уходитъ.
Мастеръ (смотритъ часы). Золотые!.. Кажись, у меня были?.. Да! тринадцать камней. Рублей сорокъ выручу… А кладъ мнѣ этотъ народъ: главное, не продастъ, не выручитъ.
Во второмъ часу. править
Изъ кабаковъ слышатся пѣсни. Половина рабочихъ подгуляла, половина сидитъ вокругъ грамотѣя, который держитъ «Сынъ Отечества».
1-й рабочій. Ты читай о холерѣ, косушку поставимъ.
2-й рабочій. То само мѣсто читай, гдѣ сказано: какъ ея зачало, какъ ея опасаться должно.
1-й рабочій. Не то: по всему свѣту она ходитъ, али какъ?.. Вѣдь тоже у меня, у него семьи… Мы здѣсь, а они какъ?
Грамотей. Про это дохтуровъ, чать, надо спросить.
3-й рабочій. А тутъ не показано?
Грамотей. Нѣ.
1-й рабочій. Наплевать!.. Ужъ я не хотѣлъ было пить, да видно надо. Хватимъ? (товарищамъ). Бросай ее (газету бросаютъ подъ столъ).
Подходятъ къ стойкѣ и берутъ двѣ косушки. Выпивши, закусываютъ сухарями и свѣжепросольнымъ огурцомъ.
По выходѣ изъ кабака они совѣтуются: какъ бы имъ пообѣдать. Одинъ совѣтуетъ итти въ харчевню.
2-й рабочій. Претитъ, чтобъ имъ околѣть всѣмъ этимъ харчевнямъ!..
Грамотей. Купимте осердія, да и въ кабакъ… Кабы дома?.
1-й рабочій (вздыхая). И не говори!.. Совсѣмъ сбили, чтобъ имъ…
Въ квартирѣ портного. править
Четверо малолѣтковъ, два закройщика и трое подмастерьевъ сидятъ вокругъ большого стола, покрытаго скатертью. На столѣ ковриги чернаго хлѣба, деревянныя чашки, ложки, вилки, большой ножъ. Всѣ уже подвыпили и разсуждаютъ про закройщика Никифора, какъ онъ заболѣлъ холерой, и какъ потомъ Карлъ Ивановичъ сѣтовалъ объ немъ.
Входитъ хозяинъ, фамилія нѣмецкая и выговоръ нѣмецкій, но родился въ Петербургѣ. Въ рукѣ у него бутылка. Самъ онъ выпивши.
— Ну, ребята, кушайте шнабсъ! Потому многа нельзя, — мала по стаканчику мощна.
Работники встаютъ и благодарятъ хозяина: кто наклоненіемъ головы, кто просто отряхиваетъ волосы.
Хозяинъ. Ну, выпивайтъ, кто старшъ!.. Иванъ?
Рабочіе выпили но стакану, кромѣ подростковъ.
Хозяинъ (указывая на хлѣбъ). Закусивайтъ. (Работники рижутъ хлѣбъ, ломаютъ и ѣдятъ).
Хозяинъ. Ну, теперь будетъ сюда докторъ… Комнатъ свѣжъ? (Нюхаетъ). Та!! Штаповска шиткость!.. А штопъ ей холеръ сдохнуть… (уходитъ).
1-й подмастерье. Подлецъ! Такъ бы и пырнулъ тебя вилкой… Какъ холера, и жидкость появилась…
2-й подмастерье. И кормить по праздникамъ лучше сталъ…
1-й закройщикъ. Зато за починку платьевъ себѣ деньги беретъ.
2-й подростокъ. Вчера меня хлесталъ-хлесталъ за то, что я тебѣ пальтишко заштопывалъ.
Кухарка приноситъ щей. За ней входитъ хозяинъ съ докторомъ.
Докторъ (нюхая воздухъ). Отлично! Почаще только нужно помахивать флагомъ.
Хозяинъ (потирая руки). О! Я… всегда… Я плагородна шеловѣкъ!.. Неугодно ли поглядайтъ (подводитъ доктора къ щамъ).
Докторъ. Да, недурно вы кормите…
На улицахъ меньше зимняго народу. Народъ этотъ идетъ больше рабочій, чиновный, служилый; и другихъ тоже не очень много. Однако, не смотря на холеру, многіе идутъ веселые, попадаются и пошатывающіеся. Изъ кабаковъ слышатся пѣсни; оттуда выходятъ немного выпившіе и, пройдя немного, заходятъ въ другіе кабачки.
Везутъ покойника. Мужички скидываютъ шапки и фуражки и съ благоговѣніемъ молятся, остальные прохожіе, не снимая фуражекъ и шляпъ, проходятъ мимо и вздыхаютъ… Прошли дроги, скрылись, — и печальное настроеніе загладилось другими разнообразными впечатлѣніями, которыя всякому извѣстны въ Петербургѣ.
Съ пяти часовъ еще крѣпче закутилъ русскій народъ и забылъ совсѣмъ о холерѣ. Пошатываетъ пьяныхъ по улицамъ, шатаются пьяные въ Александровскомъ паркѣ; а въ десять часовъ, когда возвращается домой съ гуляній полупьяная и пьяная состоятельная публика, уже спитъ русскій рабочій народъ, только кое-гдѣ въ кабачкахъ и на улицахъ, по Обводному каналу и на Петербургской сторонѣ, идетъ ругань ихъ собратій изъ-за чего-нибудь.
А завтра? Завтра что будетъ, то Богъ дастъ… Его Божья воля!