ХМѢЛЬНИЦКІЕ
или
ПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.
править
съ тѣмъ, чтобы, по отпечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва. Іюля 13 дня, 1834 года.
ХМѢЛЬНИЦКІЕ
правитьЖе презь шаблю маемъ права!
ЧАСТЬ I.
правитьГЛАВА VIII.
правитьА не въ одинъ гужъ всѣ тягнуть,
Той на право, той на лѣво --
А все братья: то-то диво!
Барабашъ сидѣлъ по прежнему на томъ же мѣстѣ и съ такою же пріятностію проводилъ драгоцѣнное время, съ тою только разницею, что теперь онъ часто посматривалъ на кресла, кои обыкновенно занималъ Виговскій, и изрѣдка восклицалъ:
— «По всѣмъ видимостямъ, Панъ Виговскій стало занимается нашими дѣлами у Хмѣльницкаго, заключаю, что оно должно быть такъ, а не иначе.»
— «А съ Паномъ Виговскимъ, надѣюсь, ничего непріятнаго не можетъ случиться; онъ какъ вьюнъ: какъ его не сжимай; онъ все выползетъ съ бѣды, да еще и съ пользою!» — сказалъ одинъ изъ чиновниковъ.
— «Гмъ! гмъ! Однако заключаю, что эту пользу не худо бы, да и пора уже предъявить намъ. Но мы за благо заключили, поразмыслить о семъ обстоятельствѣ на досугѣ» — прибавилъ Барабашъ, и, уставясь въ землю лбомъ, предался, по видимому, разнымъ размышленіямъ и умозаключеніямъ; но на самомъ дѣлѣ маленькіе, смежившіе глаза его обнаруживали наклонность и позывъ ко сну; а посему онъ и наслаждался изрѣдка сладостною дремотою, какъ тучный Астраханскій котъ, жеманный баловень служанки.
Внезапное и нечаянное появленіе Виговскаго съ Зиновіемъ потрясло все его дородное существо до основанія; блѣдный, съ искаженною и жалкою улыбкою, соединенною вмѣстѣ съ боязнію, неподвижно смотрѣлъ онъ на Зиновія, который, по его мнѣнію, въ образѣ неумолимаго мстителя пришелъ наказать его за оплошность и слабость.
— «Именемъ Бога, чего вы отъ меня хотите?» — вопіялъ онъ жалостно. — «По всѣмъ видимостямъ я ни чуть не виновенъ; заключите, что мнѣ нѣчего было дѣлать.»
— «Вельможный Гетманъ! есть пословица, что съ воза пало, то пропало, но я хочу говорить съ вами совсѣмъ о другомъ предметѣ, который не требуетъ свидѣтелей.»
Барабашъ съ ужасомъ взглянулъ на Виговскаго и на чиновниковъ; но догадливый Ляхъ уже далъ знать товарищамъ и они удалились.
— «Ну, Кумъ, не надѣялся я отъ тебя такой обиды!» — сказалъ со вздохомъ Зиновій.
— «Что жъ дѣлать, милый, дорогой Зиновіи; по всѣмъ видимостямъ сила солому ломитъ.»
-- "Это правда, но если силѣ противупоставить силу и власть, дарованную тебѣ отъ Короля, тогда бѣдное мое семейство не пришло бы въ нищенское состояніе, за то, что предокъ ихъ заслужилъ имъ достояніе цѣною своей крови."
— «По всѣмъ видимостямъ мнѣ очень жаль тебя, добрый Кумъ;» — сказалъ прослезившійся Барабашъ — «но повторяю, что жъ дѣлать намъ, когда по заключенію это должно быть такъ, а не иначе?»
— "Гетманъ! ужъ не воротить мнѣ покамѣстъ потеряннаго, и напрасно ты будешь извиняться предо мною въ томъ, что меня сдѣлалъ несчастнымъ злобный, мстительный Ляхъ; я знаю, ты никогда не возсталъ бы противъ преданнаго тебѣ Хмѣльницкаго: въ этомъ надо винишь обстоятельства и, прибавлю, твою простоту. Кумъ! Признайся, неужели тебѣ легко носишь бремя власти какого нибудь ничтожнаго подстаросты въ то время, когда бы ты самъ могъ предписывать ему законы; неужели внутреннее чувство не напоминаетъ тебѣ о томъ, что думаютъ о поступкахъ твоихъ Козаки, тѣ самые, которымъ ты долженъ быть отцомъ, защитникомъ, покровителемъ! И будто ты не въ силахъ отвратить бѣдствіе народное? будто власть и званіе твои такъ ничтожны, чтобъ всякій Ляхъ могъ пренебречь оными! Но Барабашъ, знай, что ты представитель цѣлаго народа, и поступками своими можешь обезславить, погубить своихъ.
— «Я понимаю и чувствую, что все это должно быть такъ, а не иначе; но заключаю, что поступать несообразно съ волею властей и стараться отвратить какія-то бѣдствія, и того еще гибельнѣе.»
Хмѣльницкій съ презрѣніемъ улыбнулся, покачалъ головою и взглянулъ на Виговскаго.
— «Вельможный Гетманъ отшучивается;» — сказалъ сей послѣдній — «онъ не таковъ, чтобъ позволить Ляхамъ позабавиться собою, какъ игрушкой, для того, чтобъ послѣ быть заброшеннымъ, осмѣяннымъ и поруганнымъ; при случаѣ и онъ обнаружитъ свое вліяніе на Государственныя дѣла, и за пользу ввѣреннаго народа пожертвуетъ всѣмъ возможнымъ; о! онъ не таковъ, чтобъ могъ быть орудіемъ другихъ!»
— «Чортъ возьми! По всѣмъ видимостямъ не таковъ!» воскликнулъ оживившійся Барабашъ.
— "А надо признаться, " — прибавилъ Зиновіи — «что теперешній твой поступокъ доказалъ противное; ибо ты, зная, что достояніе отца моего есть именно заслуженное, согласился на отнятіе онаго. — Богъ тебѣ Судья! Однакожъ разсуди здраво: если Подстароста поступилъ со многими такъ несправедливо, то что помѣшаешь ему и съ тобою сдѣлать тоже?»
— «Я что-то самъ не свой на счетъ этого предмета; какъ заключаете, Панъ Виговскій?»
— «Панъ Хмѣльницкій говоритъ отъ части правду, и нѣчего таить, по истинѣ и теперь уже отнята у всѣхъ почти вся власть; сидимъ сложа руки и только обязаны исполнять предписанное. А кто поручится за Козаковъ, ожесточенныхъ нашимъ бездѣйствіемъ и слабостію? кто поручится за самую даже жизнь, которая въ большой опасности?»
— «Бога ради не говорите этого!» вскричалъ трепещущій Барабашъ. — «По всѣмъ видимостямъ это Гетманство на бѣду мнѣ дано.»
— «Не льзя сказать, чтобъ на радость!» отвѣчалъ Хмѣльницкій. «Но, любезный кумъ, есть средство избѣгнуть отъ такого горя и мы пришли предложить тебѣ оное.»
— «Дѣлайте что хотите! Если Панъ Виговскій нашелъ что нибудь полезнымъ, то заключаю и я, что это должно быть такъ, а не иначе.»
— «И такъ выслушайте!» началъ съ важностію Виговскій. «Малороссіяне приведены теперь до самой крайней степени бѣдствія; власть Гетмана унижена, презрѣна; мы дѣлали все что могли, повиновались, раболѣпствовали, исполняли всѣ прихоти, тиранствовали по волѣ другихъ и, не дорожа драгоцѣнною жизнію, приносили на жертву все своимъ богамъ; но мѣра терпѣнія должна истощиться, чаша горестей испита уже, надобно поправить испорченное, и это не такъ страшно и невозможно, какъ съ перваго разу кажется.»
— «Но какъ произвесть все это въ надлежащее дѣйствіе и порядокъ, я ничего не понимаю Пожалуйста, нельзя ли меня отстранить отъ этого запутаннаго дѣла.»
— «Именно мы и стараемся оставить Гетмана въ сторонѣ,» — отвѣчалъ Хмѣльницкій. — «И такъ замѣть: поелику ты поставленъ намъ въ начальники отъ Короля и обязанъ исполнять велѣнія единственно только одного его, то не въ правѣ ли ты жаловаться на своевольство тѣхъ, кои дерзнули повелѣвать тобою?»
— «Это по всѣмъ видимостямъ должно быть такъ; но я рѣшительно не имѣю охоты приносить жалобы какого бы то ни было рода.»
— «Вы говорите какъ человѣкъ, одаренный добрымъ сердцемъ;» --перебилъ Виговскій; — «но не Гетманъ, а народъ приноситъ жалобу Королю; и чрезъ кого можетъ онъ сдѣлать сіе, какъ не чрезъ васъ, своего покровителя?»
— «Теперь понимаешь ли, что ты, добрый кумъ, совершенно въ сторонѣ?»
— «А! что сказалъ Панъ Виговскій, это, заключаю, совсѣмъ другое дѣло, и я согласенъ исполнить требованіе народа.»
— «Тѣмъ безопаснѣе бы можете это сдѣлать;» — подхватилъ Виговскій — «что Панъ Зиновій будетъ гонцомъ и представителемъ Малороссія, и всю бѣду, еслибъ она могла случиться, беретъ на себя.»
— «Это прекрасно! безподобно!» восклицалъ обрадованный Барабашъ. — «Теперь я готовъ подписать просьбу народа.»
— "Къ стати она ужъ и готова, « сказалъ хитрый Ляхъ улыбаясь и подавая оную Зиновію, который, пробѣжавши ее глазами, пожалъ ему руку съ благодарностію и передалъ Гетману; сей, не читая и не смотря даже, усердно подписалъ.»
— «Ну теперь по всѣмъ видимостямъ все кончено!» возвалъ Барабашъ — «и мнѣ дозвольте уже успокоиться.»
— «Прощай, Гетманъ! будь счастливъ и благоразуменъ!» воскликнулъ Хмѣльницкій, прижимая бумагу къ сердцу своему; «теперь, надѣюсь, я буду отмщенъ; Украйна, быть можетъ, чрезъ меня получитъ льготы и права. О! какъ восхитительно мыслить объ этомъ; я отдалъ бы половину жизни за доставленіе имъ такого блаженства.»
— «Позвольте обнадежить васъ, Панъ Хмѣльницкій, что все будетъ къ лучшему, и старанія наши увѣнчаются желаннымъ успѣхомъ!» — произнесъ съ таинственнымъ видомъ Виговскій.
— «По всѣмъ видимостямъ должно быть такъ, а не иначе.»
— «Какъ я буду обязанъ вамъ, добрый товарищъ!» продолжалъ Хмѣльницкій съ чувствомъ, пожимая руку Виговскаго.
— «Намъ нѣчего распространяться въ подобныхъ изъясненіяхъ; мы понимаемъ другъ друга и время обнаружитъ послѣдствія; не ослабѣвайте только и шествуйте впередъ.»
— «Въ этомъ могу васъ увѣришь, и такъ прощайте до будущаго свиданія. Въ Варшаву! въ Варшаву! и да погибнутъ враги моего народа!»
Не нужно описывать тѣхъ слезъ, сѣтованіи и отчаянія, которыя бываютъ обыкновенными спутниками при разлукѣ людей, связанныхъ священными узами родства, дружбы и любви; только два лица не предавались, по видимому, общей горести: это были Тимоѳеи и Лудвига. Первый, казалось, не чувствовалъ своей потери, напротивъ, на лицѣ его мелькала по временамъ дикая улыбка какого-то внутренняго удовольствія, и онъ равнодушно и мрачно смотрѣлъ на терзаніе и непритворную горесть своей сестры, съ жадностію лобызающей руки отца. Лудвига же задумчиво, опершись на спинку креселъ, ожидала своей очереди проститься; медленно, робко подошла она къ нему и запечатлѣла стыдливый поцѣлуй на загорѣвшемъ челѣ воина; Хмѣльницкій съ жаромъ прижалъ ее къ груди своей и, схватя маленькаго Юрія, со слезами на глазахъ поднесъ къ ней. — "Добрая Лудвига! воскликнулъ онъ, будь ему второю матерью! "Онъ не могъ больше ничего сказать.
— «Маменька! я буду тебя любить!» сказало съ невинною простотою дитя, протягивая къ ней свои рученки.
Тронутая такою неожиданною сценою, Лудвига невольно прослезилась и, прижавши Юрія, осыпала его поцѣлуями.
— «Да, любезное дитя!» — продолжалъ Зиновій въ забытіи; "она будетъ твоею матерью! Дѣти мои, « — прибавилъ онъ, обращаясь къ прочимъ — „уважайте, любите Лудвигу: кто знаетъ, чѣмъ она для васъ будетъ!“
Сіи незначущія почти слова произвели сильное дѣйствіе на многихъ. Катерина остолбенѣла отъ удивленія, взоръ Тимоѳея еще болѣе отуманился, и Лудвига то краснѣла, то блѣднѣла и не смѣла взглянуть на окружавшихъ ее. Общее смущеніе прервано было прибытіемъ Янка и Виговскаго.
— „Теперь все готово;“ — сказалъ сей послѣдній — „но для лучшаго хода дѣлъ не безполезно будетъ вамъ вручить сіе письмо Воеводѣ Киселю, онъ Грекороссійскаго исповѣданія и можетъ быть намъ во многомъ полезнымъ.“
— „Я и самъ имѣю счастіе быть знаему благороднѣйшимъ Воеводою, и надѣюсь, что онъ не оставитъ меня своимъ ходатайствомъ у престола.“
— „Однако предполагаю, что и письмо не будешь излишнимъ; ибо оно докажешь., что не только вы, но и весь народъ требуешь помощи!“ — проворчалъ сквозь зубы обманувшійся въ своей надеждѣ Виговскій.»
— «О, я никогда не посмѣлъ бы отвергнуть руку помощи отъ кого бы то ни было, а тѣмъ болѣе отъ искренняго доброжелателя!» — отвѣчалъ догадливый Зиновій. «Вы меня очень обяжете. — Увы! я и такъ буду слишкомъ облагодѣтельствованъ вами — какъ покровителемъ моего несчастнаго семейства.»
— «По крайней мѣрѣ не на этотъ разъ» — перебилъ Янко — «потому, что было бы вамъ извѣстно: Чаплицкій, по его словамъ, снисходитъ къ положенію вашему и позволяетъ остаться въ семъ домѣ, который и будетъ почитаться вашею собственностію.»
— «Проклятое снисхожденіе!» вскричалъ съ бѣшенствомъ Тимоѳей. — «И въ хищномъ Ляхѣ ошибкою нашлось великодушіе; но да погибну я отъ руки своей, ежели воспользуюсь этою преступною, презрительною и ложною милостію.»
— «Въ самомъ дѣлѣ это что-то не похоже на благонамѣренность» — сказалъ Радакъ, наблюдавшій доселѣ глубокое молчаніе — «и мнѣ кажется, не прелестная ли Лудвига причиною такой беневоленцій.»
— «Любезный другъ, ты оскорбляешь невинность ея» — возразилъ Зиновій, подозрительно впрочемъ посмотря на смѣшавшуюся дѣву."
— «Что жъ дѣлать, товарищъ; я настоящій недовѣрокъ.»
— "А чтобъ разувѣрить васъ и доказать противное, " — перебилъ Янко съ лукавою улыбкою — «то да будетъ вѣдомо всѣмъ, что изъ этой милости именно изключена только одна Лудвига, и по сему она не можетъ долѣе оставаться здѣсь! По словамъ Чаплицкаго, за презрѣніе отплачивается презрѣніемъ.»
— «И я слишкомъ унизилась бы, еслибъ могла оскорбишься онымъ!» — возразила съ негодованіемъ Лудвига. «Я еще могу приобрѣсши насущный хлѣбъ трудами рукъ своихъ и лучше соглашусь быть рабою самаго ничтожнаго человѣка, чѣмъ пресмыкаться предъ рабомъ страстей своихъ.»
— «Съ такими чувствами и душою можно ли не любить ея!» — воскликнулъ восторженный Зиновій. «Я самъ отвергаю подлое предложеніе тиранна, но мои дѣти, дѣти мои» прибавилъ онъ печально и закрылъ лице руками.
— «Позвольте успокоить васъ на всякой счетъ» — сказалъ съ привѣтливою ласкою Виговскій. «Я готовъ превозносить до небесъ чувства ваши;» — прибавилъ онъ обращаясь къ Лудвигѣ — «но чтобъ быть рабою, это не возможно! это несообразно ни съ вашимъ умомъ, ни съ вашими достоинствами, какъ внутренними, такъ и наружными; но если бы я смѣлъ ласкать себя плѣнительною надеждою, что услуги мои не будутъ презрѣны, я бы съ восхищеніемъ постарался сдержать слово, данное Пану Хмѣдьницкому, и предложилъ бы вамъ покамѣстъ все, что я имѣю.»
— «Ахъ! какъ бы вы меня одолжили!» вскричалъ Зиновій, принимая его въ свои объятія. — "Такое сокровище должно быть цѣнимо не варварами и тираннами, не безчувственными и хладными обольстителями…
— «Перестаньте! и прервала Лудвига, удерживая рыданія. — „Я рѣшилась на все то, что угодно моему благодѣтелю, и теперь же готова оставить домъ, въ которомъ я провела нѣсколько спокойныхъ, счастливыхъ и незабвенныхъ дней!“ — прибавила она, умильно посмотрѣвъ на Катерину».
— «И такъ теперь я съ полнымъ спокойствіемъ духа буду дѣйствовать на пользу общую;» --сказалъ обрадованный Хмѣльницкій — "ибо увѣренъ, любезный Раданъ, — прибавилъ онъ обращаясь къ сему послѣднему — «что и ты не забудешь старой пріязни нашей и заступишь въ домѣ моемъ мѣсто отца и покровителя дѣтямъ; будь имъ защитникомъ отъ житейскихъ бурь, а въ случаѣ чего донеси обо всемъ мнѣ.»
— «Воля твоя будетъ исполнена, какъ нельзя точнѣе, и — отвѣчалъ Радамъ — столько я не отвѣчаю за геройскій духъ твоего сына; онъ, какъ видно, хочетъ оставишь насъ.»
— «Козакъ найдетъ вездѣ себѣ мѣсто» — отвѣчалъ онъ — «и мнѣ не въ первый разъ оставлять прибѣжище моего отца.»
— «Я надѣюсь и — присовокупилъ Зиновій, заботливо посмотрѣвши на сына — „что Тимоѳей, одаренный здравымъ разсудкомъ, не посрамитъ своего имени и оправдаетъ ту любовь, которую я къ нему питаю.“
— „Вы объ этомъ услышите скорѣе, нежели предполагаете, батюшка.“
— „И такъ прощайте, друзья и лѣта мои; благословите меня на путь и молите Создателя, дабы Онъ не оставилъ въ могущественной и святой своей помощи.“
Раданъ взялъ хлѣбъ и соль и, утирая градомъ катившіяся слезы, благословилъ подошедшаго къ нему Зиновія[1], который перецѣловалъ еще нѣсколько разъ друзей и родныхъ. Съ какимъ то предчувствіемъ не хотѣлъ освободишься изъ объятій Лудвиги; но потомъ, какъ бы вспомня должность, призывавшую его, насильно вырвался, палъ предъ образомъ, излилъ свои чувствованія въ слезахъ и внутренней молитвѣ, призвалъ благословеніе Его на дѣтей и на весь домъ, пожалъ руку товарищамъ, вспрыгнулъ на коня и исчезъ съ глазъ опечаленныхъ и неутѣшныхъ свидѣтелей сего приключенія. Немного спустя, когда всѣ, давъ волю своимъ чувствамъ, наконецъ успокоились, Лудвига также изъявила согласіе простишься и предашь себя попеченіямъ Виговскаго. Трогательно было прощаніе двухъ дѣвъ, связанныхъ уже нѣжнѣйшими узами дружбы; ихъ насильно отвлекли, опасаясь дурныхъ послѣдствіи, и двѣ подруги разлучились, можетъ быть на вѣки.
Тимоѳеи, отправившись на слѣдующее утро по обыкновенію на охоту, не возвращался, и домъ, бывши прежде вмѣстилищемъ радости и безмятежной жизни, содѣлался обителью плача и неутѣшной скорби. Такъ-то все превратно и скоропреходяще въ мірѣ семъ; но послѣ бурь и ненастья солнце свѣтитъ яснѣе, и природа дѣлается еще привлекательнѣе.
ГЛАВА IX.
правитьЯкъ очи заплющу.
Лудвига и въ новомъ своемъ убѣжищѣ же могла оторвать змію, впустившую далеко ядовитое жало въ сердце: вѣроломство и подлый обманъ Чаплицкаго безпрерывно занимали ея душу и не давали покоя. Возможно ли, думала она, чтобъ подъ такою счастливою наружностію скрывались столь низкія чувства и столь гнусная душа; а я съ такою довѣрчивостію и простосердечіемъ добровольно предавалась на жертву алчному крокодилу…. не предпочтительнѣе ли любовь благороднѣйшаго изъ смертныхъ, какъ по честности, уму и добротѣ сердца, такъ и по способности питать высокія, священныя чувства; но увы я только могу заплатить ему неблагодарностію; до гроба я не престану уважать Зиновія, но любить его…. нѣтъ, не властна! сердце мое не мнѣ уже принадлежитъ; пусть оно превратится въ прахъ, въ ничтожество, но я не могу располагать онымъ. Чудовище пріобрѣло на него полное право, и это чудовище еще очень драгоцѣнно и мило; — мнѣ ли забыть его!…» Вздохи и рыданія прерывали ея думы и она, дабы облегчить себя, не рѣдко удалялась въ образную и тамъ предъ сердцевѣдцемъ старалась успокоить и подкрѣпить себя.
Въ одно изъ таковыхъ занятій, слухъ ея былъ пораженъ прерывистымъ и по временамъ жаркимъ разговоромъ, происходившимъ за противоположною стѣною.
— «Наконецъ все, кажется, уладилось, какъ нельзя лучше!» — произнесъ одинъ голосъ, проникнувшій до самыхъ потаенныхъ изгибовъ сердца Лудвиги — «Чаплицкій давно уже порывается сюда, но я его покамѣстъ отвлекаю; надобно, чтобъ страсть и нетерпѣніе его возрасли до невозможной степени и уподобились бурномъ потоку, не знающему никакихъ преградъ; тогда то настанетъ самая лучшая пора моему мщенію. О! какъ я благодаренъ тебѣ, Виговскій!»
— «Послушай же, Янко!» — отозвался другой голосъ — «я исполнилъ твое желаніе. Лудвига въ нашихъ рукахъ, предоставляю тебѣ право и всѣ способы мстишь Пода старостѣ; но, пожалуйста, держи меня какъ можно далѣе отъ этого дѣла и не вмѣшивай ни во что; потому… ты знаешь, я трусливъ, какъ заяцъ, остороженъ и чертовски ненавижу запутанностей на мой счетъ.»
— «Ты хочешь, дружище, представлять иль себя дурака предо мною, да не на того напалъ. Какъ будто ты не постигаешь, что погибель Чаплицкаго въ теперешнихъ обстоятельствахъ будешь причтена самому Гетману; а развѣ ты не мѣтишь на его мѣсто?»
— «Оно такъ, а все таки лучше сидѣть у моря, да ждать погоды.»
— «Сиди сколько хочешь, никто ни помѣха, только замѣть, что колы вовка лякатѣся, то и по грыбы не ходыть. Перестанемъ объ этомъ толковать, а будемъ лучше удивляться, какъ не могъ Хмѣльницкій возымѣть подозрѣнія.»
— «Что шутъ удивительнаго? мы съ Чаплицкимъ разочли, что оставить Лудвигу и Зиновія будетъ и опасно и не возможно продолжать любовныя похожденія: а я прибавилъ въ умѣ, что и планамъ твоимъ не сбыться тамъ; а во вторыхъ, оставя семейство Хмѣльницкаго на мѣстѣ, и оказавши призрѣніе Лудвигѣ, можно отклонить всякое подозрѣніе, могущее возникнуть со стороны ревниваго Козака.»
— «Это превосходно выдумано!» — подхватилъ Янко — «тутъ-то я наслажусь медленнымъ страданіемъ Чаплицкаго, когда онъ встрѣтитъ холодность и сопротивленіе отъ Лудвиги, и наконецъ…. Тутъ сказано было что-то шопотомъ.»
— "Но отъ чего такая немилость? скажи, пожалуй.
— «На это есть много причинъ, товарищь, и вотъ главныя…. Тутъ опять голосъ Янка перемѣнился и ничего не льзя было услышать.»
— "А! эти поступки достойны ужасной мести и я признаю тебя за благороднаго человѣка, нѣжнаго сына, добраго роднаго и твердаго въ своемъ словѣ и правилахъ Запорожца. Браво, Янко, какъ не льзя лучше! Чаплицкій, во чтобы ни стало, долженъ погибнуть, и для этого именно надо употребить орудіемъ Лудвигу.
— «О, сколько случаевъ имѣлъ я пронзить его кинжаломъ, упоеннымъ самымъ убійственнымъ ядомъ; но ты постигаешь удовольствіе дальновидной, постепенной, точной и утѣшительной мести, отъ извѣстныхъ лицъ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ и способахъ.»
— «Прелестно! я самъ готовъ раздѣлить съ тобою эти чувства, и на развалинахъ власти его основать свое могущество.»
— «И съ завтрашняго даже дня, пора вывести его на сцену, а теперь покамѣстъ прощай.»
Какъ оглушенная громомъ, вперя смутныя взоръ на стѣну, стояла неподвижно блѣдная, обезображенная Лудвига, не смѣя сдѣлать никакого движенія.
— «Боже мой! воскликнула она наконецъ, какъ люди злы и какъ я обманута; но во чтобы то ни стало, я спасу его отъ когтей этихъ злодѣевъ и съ нетерпѣніемъ буду ожидать завтрашняго дня.»
Чаплицкій съ своей стороны считалъ дни и минуты, когда случай доставишь ему ни съ чѣмъ несравненное удовольствіе увидѣть предметъ своего обожанія, прижатъ ее къ біющемуся сердцу и услышать еще разъ обворожительное люблю изъ устъ милой прелестной Лудвиги. Сколько мыслей пролетѣло въ его головѣ, сколько картинъ, одна другой обольстительнѣе, смѣшались въ его разгоряченномъ воображеніи, и сколько надеждъ, непреодолимыхъ желаній столпились въ сердцѣ; ночь и сонъ украсили оныя своею обворожительною фантасмагоріею. Для Лудвиги все сіе было въ разительной противоположности. Вечерняя и утренняя заря застали и оставили ее въ слезахъ; она съ трепетомъ и боязнію ожидала Чаплицкаго, не выходя даже изъ своей комнаты, и онъ наконецъ явился.
— "Извините, сударыня, « — сказалъ онъ съ почтительною робостію — что я своимъ безпременнымъ посѣщеніемъ обезпокоилъ васъ; а хотѣлъ было оправдаться въ своемъ поступкѣ, который навлекъ на меня ваше негодованіе, изъяснить, что причиною тому была моя невинная, пламенная любовь и желаніе лишить Хмѣльницкаго неизъяснимаго блаженства наслаждаться вашимъ присутствіемъ и ласками ихъ! Вы конечно не пожелаете быть причиною моей погибели» — прибавилъ онъ, ставши на одно колѣно — «и удостоите проститъ человѣка, до гроба преданнаго вамъ.»
— Встаньте, Вельможный Подстароста! — произнесла съ печальною вѣжливостію Лудвига — «я чувствую, что любовь ваша ко мнѣ гибельна для многихъ.»
— «Что это значитъ? я васъ не понимаю!» — спросилъ съ удивленіемъ Чаплицкій.
— «Никогда не причинила бы я несчастія благородному семейству Хмѣльницкаго, а можетъ быть и вамъ самимъ. Знайте, что Зиновій отправился въ Варшаву повергнуться предъ трономъ Короля и просить объ удовлетвореніи.»
— «О, на этотъ счетъ будьте покойны, милая Лудвига!» — возразилъ съ наглою улыбкою Подстароста — «я тамъ имѣю такъ много друзей, что рѣшительно не опасаюсь никакой мести незначительнаго мужика.»
— «Не отзывайтесь такъ о человѣкѣ, который изобильно одаренъ достоинствами; вы сдѣлали величайшую ошибку, разлучивъ меня съ этимъ домомъ. Подъ покровомъ его я провела бы много безмятежныхъ дней.»
— «А.!» — вскричалъ поблѣднѣвшій Чаплицкій — "такъ меня не обманули въ любви твоей къ нему. Измѣнница! и ты предпочла низкаго раба человѣку, который пожертвовалъ бы жизнію за одинъ твой ласковый взглядъ; и ты смѣялась вмѣстѣ съ моимъ злѣйшимъ врагомъ надъ посрамленіемъ Чаплицкаго. Вѣроломная! и ты, обманувши мою довѣрчивость своимъ ложнымъ признаніемъ, теперь спокойно можешь смотрѣть на мое бѣшенство, отчаяніе и стыдъ, и ты….
— «Удержись, любезный другъ!» — воскликнула Лудвига, бросясь въ его объятія — «клянусь всѣмъ Священнымъ, что сердце мое не принадлежало и не будетъ принадлежать никому, выключая тебя. Но, милый мой, ты окруженъ неблагодарными людьми, которые ищутъ погибели твоей на мой счетъ. Умоляю тебя, будь менѣе довѣрчивъ и болѣе остороженъ въ выборѣ друзей.»
— «Я желалъ бы знать, кто эти дерзновенные, которые безъ ужаса отваживаются замышлять что либо противъ меня?»
— «Это покрыто завѣсою неизвѣстности для насъ обоихъ; но заклинаю тебя забудь меня, по крайней мѣрѣ до лучшаго для насъ времени; оставь свои посѣщенія, пускай одна я буду осуждена на страданіе — моя такая доля.»
— «Тебя забыть и въ то время, когда ты только возвращена мнѣ!» — воскликнулъ съ жаромъ Чаплицкій, сильно прижавъ ее къ груди — «Нѣтъ! ты меня не знаешь… И на краю могилы, когда померкъ бы взоръ мой и оставили послѣднія силы, и тогда, имѣя тебя въ одной рукѣ, другою силился бы я подавить злобу, ненависть, зависть, всѣ чудовища земныя я бы старался побѣдить и саму іо смерть. Оставить тебя тогда, какъ едва лишь началось настоящее мое блаженство? нѣтъ это выше силъ и понятій моихъ!» —
Тронутая и упоенная любовію Людвига забыла всѣ будущія опасности и предалась волѣ своего идола. Всѣ подозрѣнія и совѣты ея были отринуты, и только положено было наблюдать съ обѣихъ сторонъ тончайшую осторожность и благоразумную предусмотрительность. Чаплицкій замѣчалъ поступки всѣхъ окружающихъ его. Одна улыбка или мрачный взглядъ кого-либо опредѣляли несчастному неизбѣжное наказаніе. Даже самъ Виговскій казался для Подстаросты подозрительнымъ; но его угодливость, готовность выполнишь самомалѣйшія прихоти, и невозможность взять отъ него Лудвигу, не навлеча на себя нареканія, удерживали еще вельможу отъ гнѣва. Одинъ только Янко, при всѣхъ испытаніяхъ, вышелъ невредимъ, по прежнему казался глупъ, робокъ, преданъ до невѣроятности волѣ своего Пана, и ко всему рѣшительно холоденъ и равнодушенъ, а по сему, по мнѣнію Подстаросты, могъ ли онъ быть для него опасенъ?
Однажды Чаплицкій пришелъ радостнѣе прежняго; всѣ черты лица его обнаруживали удовлетворенное удовольствіе; нестройныя движенія, странный и безпрерывный хохотъ и потираніе рукъ дѣлала его близкимъ къ сумашествію.
— «Ну, Янко, „ — воскликнулъ онъ, бѣгая по комнатѣ, — поздравь меня, я рѣшительно счастливъ. О, какъ обворожительны утѣхи любви!… я вполнѣ насладился ими.“ — Янко поблѣднѣлъ, затрепеталъ всѣмъ тѣломъ; улыбка, показавшаяся было на его устахъ, исказила и обезобразила всѣ черты лица; взоръ его уподоблялся взору василиска. Задыхаясь отъ внутренняго волненія, онъ не могъ ничего произнести, но машинально поднятыя верхъ руки выразили его ужасъ, удивленіе и бѣшенство.»
— «Чему жъ тутъ удивляться, мой простенькій Янко?» — продолжалъ Чаплицкій съ самодовольнымъ и насмѣшливымъ видомъ. — «Я сказывалъ тебѣ прежде, что подозрѣнія твои, на счетъ любви Людвиги къ Хмѣльницкому, никуда не годятся; любовь сильна и неизмѣняема, доказательство тому моя удовлетворенная страсть; но ахъ! я чувствую теперь, что безъ Лудвиги долѣе не могу существовать.»
— «Быть можетъ я ошибся на счетъ сего предмета;» — отозвался Янко — «но Наияснѣйшій Панъ извинитъ моему усердію къ его службѣ.»
— "И полно, дорогой Янко! — «я ни чуть не сержусь на тебя и нынѣшній день расположенъ дѣлать всякому добро; проси у меня что тебѣ угодно, я все исполню; ты того заслуживаешь.»
— «Мнѣ ничего не остается просить, какъ только позволенія раздѣлять съ Наияснѣйшимъ его радости; а если Ваць Панъ расположенъ въ самомъ дѣлѣ на добро, то окажите оное сему нищему, который такъ пристально смотришь въ окно!» — прибавилъ Янко, указывая на какого-то человѣка, угрюмаго вида, стоявшаго точно предъ окномъ. — «Вѣроятно слуги Паньскіе отгоняютъ его, и онъ ищетъ глазами Господина, который бы подалъ ему помощь и и спасъ можетъ быть какъ его, такъ и самое семейство отъ погибели.»
Чаплицкій взглянулъ въ окно и нахмурился.
— «Признаюсь, — сказалъ онъ, — „разбойничій видъ этого человѣка, его неподвижный, подозрительный взглядъ отвращаютъ меня отъ благодѣянія, и я точно велѣлъ слугамъ отогнать его; но такъ и быть, можетъ статься лице бѣдняка выражаетъ гнѣвъ за мою нечувствительность къ его несчастнымъ; удовлетворяю твоему желанію; вели впустить его.“ — Приказаніе Чаплицкаго было выполнено, и въ непродолжительномъ времени явился странный незнакомецъ. Высокій ростъ, излишняя худощавость и блѣдность, черная, торчащая въ безпорядкѣ борода, недавно, но видимому, отрощенная и закрывавшая большую половину лица, лохмотья, покрывавшія его, и дикій взоръ поселили невольный ужасъ и недовѣрчивость къ нему.
— „Тебѣ нужны деньги, любезнѣйшій?“ — сказалъ Чаплицкій, подавая ему кошелекъ — „но прошу тебя, не являйся больше предъ моимъ окномъ.“
— „Мнѣ не нужны твои деньги!“ — возразилъ незнакомецъ, машинально отклоняя предлагаемый подарокъ.
— „Чего же ты отъ меня требуешь?“
— Удовлетворенія за непростительную я жестокую обиду.»
— «Въ чемъ оная состоитъ?»
— «Что ты думаешь о такомъ человѣкѣ, который, по одной своей прихоти, дѣлаетъ несчастными цѣлыя семейства бѣдныхъ Козаковъ, лишенныхъ помощи, даже состраданія, выключая своей мести? что ты думаешь о томъ, кто, по одной только ненасытной алчности, убиваетъ, грабитъ невинныхъ и разстроиваетъ ихъ благо въ сей жизни?»
— «Что? онъ подобенъ волку, который по праву сильнаго можетъ удушить всякую попавшуюся ему немощную овцу.»
— «Лжешь, негодяй!» — вскричалъ съ бѣшенствомъ незнакомецъ — «Онъ подобенъ гнусному оводу, который сосетъ кровь, хотя мощныхъ, но до времени терпѣливыхъ созданій! Одна смерть изглаживаетъ его преступленіе; а дабы доказать тебѣ это, подлый тираннъ, то познай во мнѣ сына Хмѣльницкаго, который умѣетъ подтверждать сказанное на самомъ дѣлѣ. Защищайся, если можешь!» — присовокупилъ онъ, выхвати изъ подъ полы убійственную шашку — «намъ не въ первый разъ съ тобою перевѣдываться. Пускай же не напрасно скитался я по лѣсамъ, обезобразилъ свое лице и покрылъ себя рубищами, смерть твоя вознаградитъ мои потери. Защищайся! — Но ты неподвиженъ, робкая тварь; и такъ не постыжусь же и я раздавишь негоднаго червя, который не въ состояніи мнѣ противиться!» — Съ сими словами Тимоѳей съ остервенѣніемъ бросился на Чаплипкаго, занесъ роковое орудіе, но свершеніе удара было при остановлено мощною рукою Запорожца. Шашка отлетѣла назадъ и трепещущій отъ ярости Хмѣльницкій устремилъ удивленный взглядъ на Запорожца.
— «Какъ, и ты противъ меня!» — воскликнулъ онъ гробовымъ голосомъ — «Недовольно ли и того, что стихіи, вся природа, все человѣчество возстало противъ несчастныхъ, и ты лучшій изъ друзей измѣнилъ мнѣ, мнѣ оставленному, забытому всѣми. Спасъ изверга, но погубилъ Козака, друга, брата! Злодѣя уже нѣтъ; ускользнулъ ненавистный!» — прибавилъ онъ, скрежеща зубами и посмотря вокругъ себя.
— «Тимоѳей!» — произнесъ Янко, — «если останавливающій безразсудные порывы достоинъ осужденія и нареканія, то я виновенъ предъ тобою; но размысли: не подвергалъ ли ты совершенной погибели отца, сестру, брата, друга и самаго себя? Неужели ты не былъ увѣренъ, что а совершу надъ врагомъ моимъ казнь примѣрную, неслыханную?… Но мнѣ кажется идутъ» — прибавилъ онъ и бросился замереть дверь — «Бѣги, любезный другъ, пока есть время; спасай себя!» — Все это было сказано въ скоромъ времени.
— «Мнѣ бѣжать…. нѣтъ, лучше погибну, но съ честію и съ оружіемъ въ рукахъ!»
— «Бѣги! повторяю тебѣ; не будь причиною гибели невинныхъ родственниковъ и проклятій отца.»
— «Ахъ, ты правъ, любезный другъ! Но побѣгомъ своимъ я погублю тебя.»
— «Обо мнѣ не безпокойся, бѣги!»
Въ это время раздался стукъ и звукъ оружія. Любовь къ жизни воскресла въ душѣ Тимоѳея, и онъ, не размышляя далѣе, прижалъ своего друга къ сердцу и выскочилъ въ окно.
Блѣдный, съ измѣнившимся лицемъ, бросился Янко на полъ, пронзительно за стоналъ и какъ будто лишился чувствъ.
Крикъ, стукъ и смятеніе возрастали и усиливался страхъ Янка за друга.
— «Ломайте дверь, Гицли!» — раздался звонкій голосъ Чаплицкаго — "цѣною жизни своей вы заплатите за упущеніе злодѣя.
Устрашенные гайдуки принялись еще ревностнѣе, и крѣпкая дверь уступила соединеннымъ ихъ усиліямъ.
— «Гдѣ онъ! гдѣ этотъ подлый мститель! я обмою свое оскорбленіе гнусною его кровію!» — кричалъ изступленный Чаплицкій, вбѣжавъ вмѣстѣ съ смѣшавшимися гайдуками
— «Но что я вижу? Янко, любезный, вѣрный товарищъ, неужели ты заплатилъ жизнію за спасеніе своего Господина? Онъ неподвиженъ, бездыханенъ, мертвъ — такъ клянусь же небомъ и землею, водою и огнемъ, что каждый волосокъ главы твоей окупится тысячью смертями. Хлопцы, тысячу злотыхъ, кто приведетъ живаго изверга и тысячу батоговъ, кто мертваго. Слышите ли? слово мое да будетъ вамъ закономъ!» — Гайдуки спѣшили исполнишь повелѣніе своего Пана; но движеніе, производимое рукою Янки, остановило ихъ неумѣстную ревность; всѣ съ испугомъ смотрѣли на его судорожныя движенія, трепетали, слыша ею могильные, потрясающіе душу вздохи, и не смѣли пошевелиться; у самаго Чаплицкаго волосы стали дыбомъ и лице покрылось смертною блѣдностію. — «Не оставляйте меня одного!» — сказалъ онъ,
— «Быть можетъ надобно будетъ пособіе Запорожцу.»
Наконецъ Янко открылъ мутный взоръ и медленно обвелъ оный вокругъ.
— «Вы живы, Наияснѣйшій Пане?» — простоналъ онъ едва внятнымъ тономъ и радость просіяла на его лицѣ. — «Слава Богу!» — прибавилъ онъ — «моя жизнь такъ не значительна, что я радуюсь пожертвовавъ оною за ваше спасеніе.»
— «Нѣтъ, живи, мой вѣрный Янко!» — воскликнулъ съ чувствомъ Подстароста,
— «Живи по крайней мѣрѣ до того дня, когда я отмщу за тебя и ты насладишься казнею нашего врага. Гей, хлопцы, исполняйте мое приказаніе!»
— «Остановитесь!» — вскричалъ съ живостію Янко, — «и не подвергайтесь явной опасности!»
— «Его сила намъ не страшна, почтенный сотоварищъ» — сказалъ одинъ молодцоватый гайдукъ — «мы и на медвѣдя хаживали, а этого мезинцемъ задавимъ.»
— «И вѣстимо!» — подхватили прочіе — «что за невидаль такая Хмѣльницкій, подавай его сюда.» — Янко покачалъ головою и горько улыбнулся.
— «Приподымите меня, друзья мои!» — сказалъ онъ, и по исполненіи его желанія обратился къ Чаплицкому.
— «Позвольте мнѣ доказать этому молодцу, что онъ обо мнѣ худыхъ мыслей.»
— «По къ чему это, помилуй? только время уходитъ; при томъ-же ты и такъ почти убитъ.»
— "Минутное дѣло, Наияснѣйшій; впрочемъ я чувствую себя легче; отъ удара я только пообезпамятовалъ. Нутка, Кайтанъ, " — присовокупилъ онъ, обращаясь къ сему послѣднему — «какъ ты на медвѣдя выходилъ?»
— «А вотъ посмотримъ, Янко; только жаль тебя; ты и такъ какъ мертвый.»
— «Увидимъ!» — отвѣчалъ Запорожецъ, обвивши руки вокругъ его. Они сдѣлали нѣсколько круговъ по комнатѣ, Кайтанъ напрягалъ всѣ свои силы, чтобъ свергнуть противника; но Запорожецъ, какъ дубъ, пребывалъ неподвиженъ и у луча время, вдругъ поднялъ на воздухъ бѣднаго Гайдука и поставилъ на полъ такъ, что несчастный пронзительно закричалъ отъ треска, произшедшаго въ костяхъ, и повалился на полъ.
— «Я помѣшалъ тебѣ получить 1000 червонныхъ, Кайтанъ; но не жалѣй объ этомъ.»
— «Что это все значитъ, Янко? я тебя не понимаю!» — спросилъ Чаплицкій.
— «А то, Наияснѣйшій, что я и самъ съумѣлъ бы сладить съ Хмѣльницкимъ, еслибъ онъ не быль скаженный[2].
-- "Скаженный!" -- воскликнули всѣ въ испугѣ.
— „Вздоръ, одна мечта, или неуспокоенное разстройство твоего ума!“ — вскричалъ съ негодованіемъ Подстароста. — „Хлопцы 2000, кто доставитъ его даже мертваго! Если онъ и скаженный, то по крайней мѣрѣ смертенъ; но какъ бы я радъ былъ, если бы вы, сохраняя примѣрную вѣрность Янки, отбросили всякое подозрѣніе и представили мнѣ его хотя полуживымъ; о какъ бы я наградилъ того усерднаго слугу!!“»
— «Коли это угодно Вашей Вельможности, то я не пощажу и на этотъ разъ себя!» отозвался Янко. Гей, товарищи, за мною! Многіе послѣдовали примѣру Янки и мгновенно разсыпались въ разныя стороны, оставивъ Запорожца одного съ его мыслями, удовольствіемъ и намѣреніями.
— «Благодареніе Вышнему!» — воскликнулъ онъ, ставши на колѣна и воздѣвши руки къ небу — «я спасъ его; но кто знаетъ на долго ли. Боже! сохрани его и не допусти, варварамъ торжествовать надъ преданными тебѣ; вразуми и настави меня, какъ дѣйствовать на пользу его!» Послѣ сего онъ всталъ, отеръ слезу, невольно выкатившуюся на черный усъ, и поспѣшилъ къ дому Хмѣльницкаго. Прелестная Катерина печально сидѣла у окна и вслухъ читала Псалтырь. Казалось, она хотѣла почерпнуть изъ божественныхъ словъ Пророка спасительную силу, могущую успокоить волненіе ея души; но крупныя слезы, безпрерывно падавшія на бумагу, измѣняли ей и приводили въ смущеніе и жалость добраго Радана, со вниманіемъ ее слушавшаго.
— «Перестань, милая Катя! — говорилъ онъ съ участіемъ — „я не знаю когда будетъ конецъ твоей скорби; пора бы успокоиться. — Упованіе на Бога никогда не остается безъ награды.“
— „Ахъ, я это сама чувствую; но, добрый дядюшка, сколько ліанъ съ твердостію я переносила удары рока: лишилась милой матери, оставалась безъ отца, безъ путеводителя! Одной отрадой моей была бесѣда съ любезнымъ братомъ и другомъ, и съ тѣмъ судьба разлучила меня. Увы, не постигаю, можно ли быть еще несчастнѣе меня! — Я даже лишена послѣдняго удовольствія, знать о мѣстопребываніи Тимоѳея.“
— „Какъ храбрый Козакъ, онъ не останется безъ дѣла, и вѣроятно вознамѣрился шествовать по слѣдамъ своего отца.“
— „По мнѣ лучше бы онъ предоставилъ дѣйствовать другимъ; съ его пылкимъ характеромъ можно многое испортить, а и того хуже, если онъ предприметъ что нибудь самъ по себѣ.“
— „Онъ навѣрно бы сдѣлалъ насъ участниками своей тайны.“
— „Вотъ что и убиваетъ меня; я знаю Тимоѳея, тайны его сокрыты отъ самыхъ близкихъ къ его сердцу.“
— „Въ такомъ случаѣ намъ ничего не остается дѣлать, какъ только ожидать послѣдствій, которыхъ мы не въ силахъ, по видимому, отвратить.“
— „Далъ бы Богъ, чтобъ эти послѣдствія не навлекли ему гибели!“ — прибавила со вздохомъ Катерина, и, перевернувши нѣсколько листовъ, начала было читать: На рѣкахъ Вавилонскихъ тамо сѣдохомъ, и плакахомъ, внегда помянути намъ Сіона; вдругъ что-то мелькнувшее предъ окномъ поразило ее; она испустила пронзительный крикъ, уронила книгу и съ ужасомъ смотрѣла на дверь, въ ожиданіи какого нибудь страшнаго явленія. Самъ Раданъ смирился, схватилъ пистолетъ, бывшій всегда при немъ, вынулъ саблю и всталъ въ оборонительномъ положеніи передъ трепещущею дѣвою.»
— «Кто тамъ? взойди!» — воззвалъ онъ твердымъ голосомъ. — Дверь потихоньку отворилась и изумленнымъ глазамъ ихъ представилась страшная фигура Тимоѳея, на увядшемъ лицѣ коего выражалось стыдъ, раскаяніе и скорбь казалось, онъ не хотѣлъ нарушать спокойствія милой своей сестры и въ нерѣшимости стоялъ на одномъ мѣстѣ.
— «Возможно ли? это ты, любезный Тимоѳей!» — воскликнула наконецъ Катерина. оправившись отъ нерва то смущенія — «и я могла не узнать тебя?» — прибавила она, бросясь въ его объятія и окропляя открытую грудь его слезами — «Но какая перемѣна! ты похожъ на мученика.»
— «Тсъ! молчите, ради Бога!» — прошепталъ невнятно Тимоѳей — «я хуже нежели мученикъ; я преступникъ, я губитель моего семейства! Замолчите! повторяю; меня окружаютъ убійцы, злодѣи, шпіоны; но я не запятнаю имени Хмѣльницкихъ; лучше умру, но съ честію…. Нѣтъ, для блага вашего я долженъ сдѣлаться бѣглецомъ… Прощай, добрая Катя, и вспомни нѣкогда о своемъ братѣ.»
— «Что съ тобою, мой ангелъ?» — спросила изумленная Катерина — «къ чему относятся твои слова? Ахъ, ты ужасенъ; слова твои отрывисты и непонятны… не смотри ни меня такъ дико…. Боже мой, неужели разсудокъ твои помрачился?» —
— «Я было потерялъ его; но благодаря дружбѣ и любви Нечая, возвратилъ обратно, увидѣлъ неизмѣримую, страшную бездну, въ которую, по горячности своей, готовъ былъ ввергнуть всѣхъ васъ и приостановился. Теперь гроза прошла;» — прибавилъ онъ съ мрачною улыбкою --« но я долженъ укрыться отъ будущей, которая должна быть ужаснѣе первой. — Не за себя страшусь я оной, за васъ, дражайшіе сердцу моему. Скажите батюшкѣ, что мы увидимся еще на полѣ ратномъ, и не иначе, какъ подъ знаменами родной страны. Прощайте, не спрашивайте меня болѣе ни о чемъ. Нечай объяснитъ вамъ все.»
— "Любезный Тимоѳей, " — отозвался Раданъ — «если какая опасность угрожаетъ тебѣ, то неужели общими силами не можно отвратить оной?»
— «Не теперь, добрый другъ моего отца; я къ сожалѣнію началъ тѣмь, чѣмъ надо было окончить; но рѣшимость не рѣдко бываетъ полезна; постараемся увѣриться въ этомъ, и приступимъ къ тому, что будетъ вскорѣ необходимостію.»
— «И такъ ты рѣшился оставишь насъ?» — спросила задумчиво Катерина.
— «Этого не льзя ни чѣмъ отвратить, хотя разлука съ вами очень тягостна для моего сердца.»
— «Но, любезный братъ, помнишь ли первый нашъ разговоръ при такомъ же обстоятельствѣ; неужели ты перемѣнился послѣ того, и любовь твоя къ намъ охладѣла? Неужели родныя поля и нивы не привлекаютъ болѣе тебя, соотечественники не занимаютъ высокихъ твоихъ думъ, и бѣдствіе наше не трогаетъ нѣжныхъ чувствъ? Что же скажешь о престарѣломъ отцѣ, котораго убьетъ вѣсть о добровольномъ твоемъ изгнаніи, о сестрѣ, которая не будетъ имѣть ни одной спокойной ночи, представляя тебя въ нищетѣ, горестяхъ, несчастіяхъ и опасностяхъ!… Но нѣтъ, ты не оставишь насъ! сверкнувшія слезы на очахъ твоихъ служатъ въ томъ лучшею для меня порукою.»
— «Нѣтъ! не говори этого!» — воскликнулъ съ живостію Тимоѳей — «намѣреніе мое рѣшительно и необходимо. Развѣ не слышишь ты неистовыхъ криковъ моихъ преслѣдователей!» — прибавилъ онъ схватись за рукоять сабли.
— «Успокойся, Тимоѳей;» — возразилъ Раданъ — это происходитъ отъ разстроеннаго твоего воображенія.
— «Но этотъ шорохъ, шопотъ…. слышите ли сюда идутъ…. спасайтесь, умоляю васъ… Я дешево не предамся въ руки изверговъ.»
Въ сіе время вбѣжалъ Янко и съ удивленіемъ отскочилъ назадъ.
— «Какъ? и ты еще здѣсь!» — воскликнулъ онъ почти съ неудовольствіемъ — «Спасайся, любезный другъ; тебя вездѣ ищуть и даже» — прибавилъ онъ шопотомъ — «здѣсь около дома я замѣтилъ одного изъ ревностныхъ исполнителей воли Чаплицкаго. Теперь всѣ мои пособія будутъ безполезны; ибо это мой противникъ, котораго еще сего дня я унизилъ.»
— «Слышишь ли, сестра? теперь я не могу долѣе оставаться. Прощай, быть можетъ, на вѣки!»
— «Увы! я вижу необходимость разстаться съ тобою, милый братъ;» — произнесла съ твердостію Катерина — «И такъ да будешь надъ тобой благословеніе Вышняго!»
Тимоѳей схватилъ ее въ свои объятія, слился, такъ сказать, въ одно существо и только слово Янка спасайся, оторвало его отъ нѣжной сестры. Онъ еще разъ съ отчаяніемъ взглянулъ на нее, лишенную почти чувствъ, простился съ Раданомъ и стремительно оставилъ домъ, въ которомъ гнѣздилось столько радостей и поселившихся надеждъ.
— «Боже мой, что съ нимъ будетъ!» воскликнула отчаянная Катерина, ломая руки.
— «Ничего если успѣетъ спастись;» — отвѣчалъ Янко — «но въ противномъ случаѣ…. я безпокоюсь объ общей участіи»
— «Что же онъ сдѣлалъ такое?» — спросилъ Раданъ.
— «Всякой благородный человѣкъ и Запорожецъ сдѣлалъ бы тоже;» — отвѣчалъ Янко — «но Тимоѳей не сообразился съ обстоятельствами; онъ покусился на жизнь Чаплицкаго…»
— «Вы ничего не слышите?» — прервала вдругъ поблѣднѣвшая Катерина…. «Этотъ звукъ и крики суть вѣстники смерти….. ахъ! поспѣшайте спасти моего брата.»
Въ самомъ дѣлѣ пронзительные вопли, возраставшіе часъ отъ часу, привели въ содроганіе сердца бесѣдовавшихъ.
— «Онъ погибъ и невозвратно!» вскричалъ съ ужасомъ Янко — «надо отвратить гибель.»
— "Я готовъ пожертвовать жизнію за спасеніе любимаго сына моего друга, пойдемъ…
— "Такъ мнѣ ли оставаться въ бездѣйствіи, « — воскликнула геройски Катерина — „въ то время, когда чужіе принимаютъ участіе въ судьбѣ моего брата! Не посрамлю же и я имени моего отца, поспѣшу къ нему, буду пресмыкаться у трона, у ногъ вельможъ, постараюсь тронуть ихъ окаменѣлыя сердца, и увѣрена, что надежнѣе успѣю. Увы! друзья не спасутъ Тимоѳея; онъ вѣроятно уже въ рукахъ злодѣевъ! — Боже! будь мнѣ помощникъ и покровитель.“
Едва лишь Козаки наши оставили домъ Хмѣльницкаго, какъ ужасное зрѣлище представилось ихъ взорамъ; окровавленный Тимоѳей между толпами народа махалъ саблею и отгонялъ еще дерзновенныхъ, изъ коихъ никто не осмѣливался подступить; народъ болѣе и болѣе стекался и даже начиналъ роптать на такое насиліе, причиняемое ихъ собрату; но вдругъ появился цѣлый отрядъ дюжихъ Гайдуковъ и Козаковъ; стоявшій ближе всѣхъ къ Тимоѳею бросился неожиданно къ нему подъ ноги, опровергнулъ на землю, и хохотъ и рукоплесканіе были наградою его успѣха. Козаки также подняли крикъ, засучили рукава и намѣревались вступишь въ неравный бой, но нагайки, обнаженныя сабли и пистолеты отклонили ихъ отъ сего намѣренія.»
— «Увы! мы уже поздно пришли!» — сказалъ шопотомъ Янко, указывая на связаннаго Тимоѳея, котораго яростный взглядъ, скрежетъ зубовъ и кровавая пѣна на устахъ выражали лютость, неудачу и отчаяніе."
— «Ни чуть не поздно!» — возразилъ съ досадою Раданъ — «развѣ мы не можемъ пожертвовать жизнію за него?»
— «Напрасный трудъ; ибо, погубившя себя, мы все таки не сдѣлаемъ ничего лучшаго, тѣмъ болѣе, что Козаки уже всѣ разогнаны и Тимоѳея уводятъ; надо предпринять что нибудь надежнѣе. Поспѣшайте ради Бога къ Зиновію и старайтесь отвратить грозу.»
Въ сіе время пронеслась около нихъ лошадь съ всадникомъ и Раданъ невольно уронилъ саблю.
— «Этого только недоставало;» — вскричалъ онъ съ горестію — «и Катерина оставляетъ насъ.»
— «Поспѣшайте за ней! умоляю васъ; она вѣроятно спѣшитъ къ отцу; будьте ей покровителемъ!» —
Радамъ, не размышляя болѣе ни о чемъ, вскочилъ на лошадь и, подобію вихрю, понесся вслѣдъ за Катериною.
— «Нѣтъ, они такимъ образомъ не спасутъ его!» — воззвалъ съ горестію Янко, «Покамѣстъ Варшава узнаетъ о насиліяхъ и самовластіи Подстаросты, бѣдный Тимоѳей заплатитъ, можетъ быть, жизнію, если я не пособлю ему. Несчастный Янко! не ты ли причиною такого бѣдствія благороднаго и невиннаго семейства; но га!»… присовокупилъ онъ съ яростію — «мы знаемъ надежнѣйшее средство какъ отвратить бурю. Теперь, Чаплицкій, насталъ твой часъ; пора за старые долги расплатиться. И безъ того честь Лудвиги и безразсудство ея требовали отмщенія: оно настала, и я не Запорожецъ, если не свершу его съ успѣхомъ и со славою.
Съ такимъ ужаснымъ намѣреніемъ Янко отправился къ Виговскому. Лудвига задумчиво сидѣла въ своей комнатѣ, облокотись на маленькій столикъ, на которомъ разбросаны были разныя дорогія вещицы. Смущеніе, робость и стыдъ, а можетъ быть раскаяніе, изображались въ ея отуманенномъ взорѣ, и тяжко воздымавшаяся грудь означала душевное волненіе.»
— «До чего доводитъ любовь и необдуманность!» — сказала она наконецъ. «Какъ сладостно упоеніе любви и сколь ужасно пробужденіе Ахъ! если Чаплицкій полагаетъ, что эти бездѣлицы, которыя онъ мнѣ прислалъ, вознаградятъ меня за потерю неоцѣненнаго сокровища, моей невинности…. но нѣтъ, онъ не таковъ; я на опытѣ увѣрилась въ его неопреодолимомъ влеченіи ко мнѣ, простирающемся даже до самопожертвованія; его доброта, благородство и непритворное чистосердечіе, вотъ надежные поруки его благонамѣренности. Онъ будетъ мой! Я имѣю на него священное право, и кто осмѣлится похитишь у меня Чаплицкаго!…
— „Я!“ — сказалъ Янко, стремительно взойдя въ комнату. — „Ты напрасно, Лудвига, обольщаешь себя пустыми надеждами, которыя никогда не сбудутся; надобно знать характеръ Подстаросты, его наклонность обольщать подобныхъ тебѣ, дабы послѣ наслаждаться своими побѣдами и злополучіемъ безразсудной жертвы.“
— „Несчастный! что ты говоришь? чего отъ меня требуешь?“ — вскричала съ ужасомъ Лудвига.
— „Твоего мщенія, примѣрнаго, заслуженнаго мщенія за обиду, причиненную твоей чести, и за подлый обманъ, чрезъ который такъ искусно достигъ своей цѣли Чаплицкій.“
— „Нѣтъ! не говори этого, ты не знаешь намѣреніи его и шои страстной, пламенной любви, которую онъ питаетъ ко мнѣ, тѣхъ обѣтовъ и клятвъ, которыя произнесены имъ предъ образомъ Предвѣчнаго и скрѣпили нашъ союзъ на вѣки.“
— „А между прочимъ знаю твое посрамленіе, о которомъ Чаплицкій прожужжалъ уши всѣмъ, чего не дѣлаютъ люди, питающіе чистую, святую любовь и скрывающіе въ сердцѣ своемъ послѣдствія оной! Ахъ, какъ ты обманута и достойна всякой жалости, а статься можетъ, отъ другихъ и отъ самаго Чаплицкаго презрѣнія, поруганія и безславія.“
— „Ты такъ думаешь?“ — спросила поблѣднѣвшая Лудвига.
— „Я въ этомъ увѣренъ.“
— „Боже мой! это ужасно, непостижимо! Янко, какой злой духъ внушилъ тебѣ такія адскія подозрѣнія… Но ахъ… ты все знаешь и кто, кромѣ его, могъ открыть мой стыдъ и черноту души обольстителя. Онъ поругался надо мной, надъ природою, надъ добродѣтелью и надъ самою даже Святынею. Безчеловѣчный! и онъ позавидовалъ моему блаженству, могъ прямо взирать на небеса, произноситъ роковыя клятвы, проливать слезы, трепетать въ моихъ объятіяхъ, выражать такія нѣжныя чувства, такую благородную душу… а громы не поразили изверга!….“
— „Они молчатъ для того, чтобъ доставить случай обиженному исполнить заповѣдь природы: месть за месть, кровъ за кровь, стыдъ за стыдъ и смерть за смерть!…. Понимаешь ли меня, Лудвига?…“
— Понимаю!…. и постараюсь выполнишь сказанное тобою…. Но нѣтъ, нѣтъ, не подавай мнѣ убійственнаго оружія, не подходи ко мнѣ съ такимъ звѣрствомъ, нѣтъ!… я не могу преодолѣть себя — Вѣроломный, онъ дороже мнѣ самаго спокойствія, самой жизни.»
— «А чести?» — спросилъ съ злобною улыбкою Запорожецъ — «чести твоей, будущаго младенца, чести моего отца, всего рода, и чести цѣлой націи, что ты на это скажешь?»
— "Не искушай меня, закаленный въ преступленіяхъ и обрызганный кровію подобныхъ себѣ! И безъ тебя муки ада терзаютъ мою внутренность!…. И что побуждаешь тебя на такое предпріятіе? на измѣну своему господину? — не алчность ли упиться кровію? — ты можешь исполнишь сіе на мнѣ. Ахъ! умоляю тебя, ужасный человѣкъ, « — прибавила Лудвига, сжимая его руки — „будь мстителемъ за честь націи; а виновна во всемъ и должна быть наказана; вотъ грудь моя, погрузи этотъ кинжалъ въ сердце, заклейменное позоромъ, и цѣль твоя будетъ достигнута. Но ты неподвиженъ? окончи мое страданіе, заклинаю тебя!“
— „Ты меня не поняла, Лудвига;“ — отвѣчалъ Янко, озлобленный такимъ выраженіемъ страсти — „ мнѣ надобна кровь того, кто свелъ во гробъ твоего отца, лишилъ дѣтей его покрова, имущества, славы, заслугъ и наконецъ даже самой жизни; мнѣ надобна кровь Чаплицкаго. Преступная!“ — прибавилъ онъ, устреми яростный взглядъ на трепещущую, лишенную почти чувствъ Лудвигу! — ч неужели ты не чувствовала, что змія, ядовитая, смертоносная змія, обвившись вокругъ твоего сердца, высасываетъ и послѣднюю кровь славнаго Буцая? Неужели не знала ты, что тотъ, которому ты осмѣлилась жертвовать своею жизнію, есть убійца, грабитель твоего престарѣлаго отца, завѣщавшаго своему роду — затаить, подъ клятвою, въ сердцѣ безпредѣльную месть къ губителю. Ты преступила клятву — Богъ наказалъ тебя; но еще есть время исправиться. Нынѣшнюю же ночь, когда Чаплицкій, забывши все земное, будетъ упиваться восторгами въ объятіяхъ твоихъ, вмѣсто поцѣлуя — вонзи этотъ кинжалъ въ сердце преступника, и честь рода Буцая до омоется кровію тирана.»
— «Довольно! — дай мнѣ орудіе смерти; кто бы ты ни былъ, я исполню твою волю и обѣтъ, данный на смертномъ одрѣ моему отцу; но удались, присутствіе твое ужасаетъ, убиваетъ меня; я могу охладѣть. Удались!»
— «Повинуюсь; но замѣть, Людвига, я самъ буду тайно присутствовать при совершеніи казни; если рука твоя дрогнетъ, призови на помощь Янка; мои удары вѣрнѣе!… И не забудь» что если сердце твое побѣдитъ разсудокъ, месть моя падетъ на васъ обоихъ… Я твердъ въ своемъ словѣ, что могу доказать на самомъ дѣлѣ. Прощай, укрѣпись духомъ, будь рѣшительна, мужественна и непоколебима въ своемъ предпріятіи; приучайся мстить и проливать кровь нашихъ варваровъ; можетъ быть, придется неоднократно подвизаться въ такомъ дѣлѣ…. Уже сумерки, скоро наступить роковая минута. Лудвига, повторяю, не посрами имени Козацкаго! Прощай!«
Долго стояла Лудвига на одномъ мѣстѣ, закрывши глаза и пребывая въ безчувственномъ положеніи.
— „Не дьяволъ ли въ человѣческомъ образѣ искусилъ меня? не сонь это, или мечта, привидѣніе, картина разстроеннаго воображенія?“ — прошептала она, потирая лобъ, отброса назадъ черные локоны, въ безпорядкѣ разсыпавшіеся на обнаженной груди, и обводя дикій взоръ вокругъ себя. Наконецъ, остановивши оный на кинжалѣ, затряслась всѣмъ тѣломъ и отскочила въ судорожномъ движеніи назадъ. — „Нѣтъ! это не мечта!“ — воскликнула она въ изступленіи — „отъ меня требуютъ крови моего друга и отца будущему дитятѣ. Судьба, неумолимая судьба! и ты поставила меня въ такое положеніе! Природа, и ты не предупредила меня, изобличивши злодѣя, губителя моего рода? Ты украсила его всѣми изящными своими дарами, тою обольстительною прелестію, тою улыбкою, выражающею доброту и невинность, такимъ невыразимымъ огнемъ очей и такимъ обворожительнымъ умѣньемъ изъяснять свои чувства, расточать живые, губительные поцѣлуи…. Увы! зачѣмъ не положила ты на челѣ его печати отверженія и порока? я бы ненавидѣла его и не принуждена бъ была мстить за безчестіе и бѣдствіе моего рода! Но ктожъ увѣритъ меня“ — прибавила она послѣ нѣкотораго размышленія — „кто докажетъ; что обожаемый мною есть дѣйствительно убійца моего родителя! кто подтвердитъ, что любовь Чаплицкаго притворна, обманчива, преступна?… Развѣ мало враговъ, имѣющихъ свои виды…. Развѣ не могъ Янко, этотъ злодѣй, по одной уже наружности, подслушать мои жалобы?… Боже мои!…. и не я ли слышала ихъ заговоръ съ Виговскимъ…. Га!…. какъ я вновь обманута?… Подкрѣпите меня, всѣ силы небесныя; я должна спасти его…. какъ?…. своею жизнію? къ тому есть и удобный случай. Это орудіе могло бы отвратить много бѣдъ и погребсти со мной всѣ мученія мои; но развѣ изверги пощадятъ его? О милый, безцѣнный другъ, какъ ты дорогъ моему сердцу! Если ты и убійца моего отца, то я одна виновна, заслуживаю проклятіе, будучи безсильна преодолѣть ту силу чувствъ, которыми я полна къ тебѣ. Да! ты будешь спасенъ, во чтобы то ни стало. Убійцы будутъ сторожить насъ у дверей и у оконъ; я благодарна Янку и за то, что онъ оставилъ мнѣ кинжалъ. Къ этой стѣнѣ примыкаетъ садъ; пророю ходъ туда, и Чаплицкій будетъ внѣ опасности.“ — Съ сими словами обрадованная Лудвига принялась рыть землю орудіемъ; крупный потъ, смѣшавшись съ слезами, орошалъ оную и облегчалъ тяжкій трудъ, который продолжался до самой ночи. Наконецъ дверь скрыпнула и съ привѣтливою улыбкою явился пригожій Чаплицкій.»
— «Что это значитъ!» — спросилъ онъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
Лудвига приложила палецъ къ губамъ, съ сильнымъ движеніемъ схватила его руку, прижала къ біющемуея сердцу, принудила стать на колѣна и обратить взоръ къ небесамъ.
— «Любишь ли ты меня?» — спросила она шопотомъ.
— «Болѣе жизни, чести, болѣе всего на свѣтѣ! Этого мало, болѣе будущаго своего предназначенія, какъ въ семъ, такъ и въ будущемъ вѣкѣ.»
— «И такъ слѣдуй за мною.»
Чаплицкій невольно повиновался своей прелестной путеводительницѣ."
Пробѣжавши садъ и нѣсколько улицъ, она остановилась предъ костеломъ.
— «Слава Богу! теперь ты спасенъ!» —
воскликнула она. — «Знай, что Янко, преданнѣйшій тебѣ, вручилъ мнѣ сей кинжалъ, дабы поразить тебя. Ты убійца нашего рода я дочь Буцая….»
— "Неужели…. Боже мой! " — вскричалъ Чаплицкій…. «Ахъ! — это правда, я погубилъ его.»
— «Несчастный! ты долженъ бы заплатить жизнію за свое безразсудство; но ахъ, любовь моя слишкомъ сильна; она преодолѣваешь клятву, данную мною отцу.»
— «Лудвига, безцѣнная, милая Лудвига, исполняй волю твоего отца, жизнь моя въ твоихъ рукахъ, клятвы должны быть исполняемы….»
— «Какъ, слѣдовательно и ты, любезный другъ, не преступилъ своей и не измѣнилъ мнѣ?»
— «Кто? я? да поразитъ меня Всевышній, если когда нибудь и мысль объ этомъ мелькнетъ въ моемъ умѣ. я
— „Ахъ, какъ я счастлива! прими же поцѣлуй любви и вѣчной до могильной вѣрности. По послушай, не предавайся излишнимъ восторгамъ; спасеніе твоей жизни зависишь отъ потери моей. Спаси же и ты меня, умоляю тебя; намъ нельзя теперь вмѣстѣ жить, не запятнай своей и моей чести и не подвергнувъ себя опасности. Вотъ храмъ Господень, сочетайся со мной законнымъ бракомъ и тогда… что Богъ соединяетъ, человѣкъ не разлучаетъ.“
— Прелестный другъ, ты предупредила мое желаніе, я самъ пришелъ къ тебѣ за тѣмъ, чтобъ предложить свою руку.»
— «Довольно! я понимаю, что мы созданы одинъ для другаго, слѣдовательно пойдемъ къ Ксёндзу, пошли за своими людьми и соединеніе наше безопасно совершится.»
Всѣ знали Подстаросту Чаплицкаго и воля его не рѣдко для иныхъ была закономъ; а потому Ксёндзъ ни мало не противился его желанію, и при явленіи луны, свидѣтельницы клятвъ и слезъ двухъ любовниковъ, совершилось ихъ вѣчное соединеніе, по обрядамъ Римской церкви.
Между тѣмъ Янко, трепещущій отъ гнѣва и радости скораго отмщенія, стоялъ у дверей спальни Лудвиги и съ нетерпѣніемъ ожидалъ минуты, въ которую призовутъ его, или воззрѣнія на совершившуюся казнь, или на поданіе помощи; но не видя ни того, ни другаго, и истощивши всякое терпѣніе, онъ выхватилъ саблю, отбилъ дверь и съ бѣшенствомъ, подобно духу истребителю, вбѣжалъ въ пустую комнату.
При взглядѣ на дорогу, спасшую преступниковъ, ярость Янки дошла до невѣроятной степени; онъ рвалъ на себѣ волосы, царапалъ лице, грызъ руки, разбилъ стекла, столъ, изорвалъ все украшеніе комнаты и наконецъ рѣшился преслѣдовать убѣжавшихъ. Свѣжіе слѣды довели его до храма; какъ Фурія, онъ подбѣжавъ къ окну, увидѣлъ увѣнчанныхъ супруговъ, и стражу, ихъ окружавшую, услышалъ радостные напѣвы и гармоническій звукъ органа, ударилъ себя съ отчаяніемъ въ грудь и неистово воззвалъ: — «Погибло все: и честь, и гласъ природы, и благоденствіе отчизны! погибъ и несчастный Тимоѳей!» и въ безсиліи, лишась чувствъ, упалъ на хладный камень."
ГЛАВА X.
правитьЩо Хмѣльницкій думае, гадае!
Що не вкупѣ мае сыны.
Между тѣмъ Зиновій прибылъ въ Варшаву и началъ свои дѣйствія тѣмъ, что явился къ Адаму Киселю, Воеводѣ Кіевскому, своему единовѣрцу, подъ знаменами коего онъ нѣкогда служилъ и посему былъ ему извѣстенъ.
— «Будьте великодушнымъ моимъ покровителемъ» — сказалъ Хмѣльницкій, объявляя причину своего прибытія — «и наставьте, какъ поступить въ семъ случаѣ.»
— "Увы! любезный Зиновій, « — отвѣчалъ Кисель — „званіе мое такъ незначительно и заслуги отечеству такъ маловажны, что я не въ силахъ ничего сдѣлать въ твою пользу; конечно поступокъ Чаплицкаго явно противозаконенъ и подверженъ строгому наказанію, поелику онъ вреденъ равно и для Полыни; но Паны иначе смотрятъ на дѣла такого рода и по безразсудной неосмотрительности позволяютъ своимъ соотечественникамъ дѣлать все что имъ угодно; я даже увѣренъ, что большая часть изъ нихъ знаютъ уже обо всемъ и приготовлены на рѣшительный отказъ твоей просьбѣ“
— „Такъ чтожъ, по этому бѣдные Козаки за свою преданность, пожертвованія и неоцѣненные подвиги и не въ правѣ требовать покровительства законовъ? поэтому нѣтъ уже власти свыше этихъ дерзновенныхъ магнатовъ, и всякій ничтожный Ляхъ можетъ грабить, разорять, раполагать жизнію и честію каждаго Малоросса.“
— „Къ сожалѣнію эта язва покамѣстъ еще неисцѣлима; самъ Король лишенъ правъ дѣйствовать по своей волѣ, или но силѣ законовъ; единовѣрцы мои гибнутъ и никто не въ силахъ отвратить сего зла. Впрочемъ, быть можешь, для тебя будетъ исключеніе; явись завтра на Сеймъ, я между тѣмъ переговорю съ Канцлеромъ Осолинскимъ, единственнымъ только человѣкомъ въ Польшѣ, при такихъ несчастныхъ обстоятельствахъ, который имѣетъ здравый разсудокъ, обширный умъ, благородное сердце и великую душу. Онъ не рѣдко старался вразумишь нашихъ Пановъ, что, угнетая Малороссію, они чрезъ-то приготовляютъ бѣдствія самой Польши, что видно было на самомъ опытѣ; ибо хотя Козаки и усмирены, но сколько зла причинено отечеству, сколько убытковъ, крови, истощенія силъ, и потеря того мнѣнія, которое имѣли о насъ сосѣдственныя Государства. И еще кто знаетъ, быть можетъ и теперь явится возвышенный духомъ и умомъ изъ среды Козаковъ человѣкъ, который, постигнувти какъ физическое, такъ и нравственное разслабленіе Польши, можетъ нанести ей, если не роковой, то по крайней мѣрѣ рѣшительный, сильный ударъ.“
— „Клянусь Богомъ это можетъ статься!“ — воскликнулъ съ жаромъ Зиновій до сихъ поръ съ жадностію внимавшій Киселю. И неужели Паны такъ не дальновидны, что не ожидаютъ этого? значитъ, они почитаютъ насъ безсмысленными тварями, которыя равнодушно могутъ вытягивать шею подъ ярмо, и съ терпѣніемъ нести возложенную противъ силы тягость. О! вскорѣ мы докажемъ противное сему; тогда Магнаты увѣрятся, да можетъ быть поздно, что одною кротостію, милосердіемъ и справедливостію можно привлечь къ себѣ подвластныхъ, но не жестокостію и насиліемъ; напрасно они думаютъ, что, дабы заставить коня повиноваться волѣ Господина, слѣдуетъ держать его въ уздѣ, но забываютъ, что если этотъ Господинъ безъ нужды будетъ терзать, мучить его, тогда и самый небуйный конь свергнетъ своего тирана и на бокахъ его оставитъ знаки своей силы, непокорности и свободы.»
— "Мой совѣтъ тебѣ не мыслить въ слухъ, " — сказалъ съ улыбкою Кисель, — «потому что у насъ и стѣны имѣютъ уши.»
— "По крайней мѣрѣ не въ томъ домѣ, который занимаетъ Ясновельможный Воевода, "
— «Нельзя ни за что ручаться, добрый мой товарищъ, равно какъ и за успѣхъ твоего дѣла; но увидимъ. Явись же завтра; мы съ Канцлеромъ также будемъ но возможности противорѣчить наглымъ крикамъ нѣкоторыхъ Пановъ, и если успѣемъ, твое счастіе. До свиданія.»
На другой день Зиновій предсталъ на Сеймѣ и съ нетерпѣніемъ ожидалъ окончанія участи своего семейства. Съ негодованіемъ видѣлъ онъ проходящихъ мимо Пановъ съ величавою спѣсью, не иначе обращавшихъ на него свой повелительный и и высокій взглядъ, какъ съ презрительнымъ отвращеніемъ и отвергавшимъ велерѣчивыя уста свои, для произношенія наглыхъ ругательствъ и насмѣшекъ. Въ ушахъ его безпрерывно отдавалось: еще одна собака осмѣливается надоѣдать намъ! когда мы успѣемъ отдѣлаться отъ нихъ и передушить до послѣдней! Скрѣпя сердце, Зиновіи сносилъ подобныя выходки; наконецъ явился и Кисель, слѣдуя за мужемъ истинно благородной и важной наружности, съ кротостію выражавшеюся въ его улыбкѣ, во взорѣ, во всемъ лицѣ, и съ отпечатками возвышеннаго ума на его морщиноватомъ челѣ. По этимъ признакамъ Хмѣльницкій узналъ Канцлера и вѣжливо поклонился. Взглянувши внимательно на него, Осолинскій отвѣтствовалъ подобнымъ привѣтствіемъ и благосклоннымъ выраженіемъ лица. Совѣщаніе началось, и чтожъ? какъ предсказывалъ Кисель, такъ и сбылось: ни рѣзкія доказательства его невинности, ни предложенія и предстательство Канцлера, ни убѣжденія Киселя, ничто не помогло Хмѣльницкому. Примасъ опредѣлилъ, что для одного человѣка не должно перемѣнять суда, произведеннаго уже въ Чигиринѣ Старостою; а въ добавокъ Кисель признанъ безпрерывно ходатайствующимъ за своихъ единовѣрцевъ безъ всякаго разбора и разсужденія; Канцлеръ охотникомъ противорѣчить на всякомъ шагу благоразумнымъ постановленіямъ Сейма и заступаться за всякаго встрѣчнаго и поперечнаго возмутителя. На семь опредѣленіи Сеймъ основался, и просьбѣ Зиновія рѣшительно и на всегда было отказано. Оскорбленный Канцлеръ оставилъ собраніе и взявъ за руку Хмѣльницкаго, увлекъ за собою.
— «Храбрый, но несчастный Козакъ!» — сказалъ онъ — «чувствую всю справедливость твоихъ притязаніи и оскорбленій правь цѣлаго Козацкаго войска, и постараюсь, сколько силъ моихъ достанетъ, вспомоществовать тебѣ. Я иду къ доброму нашему Королю, и будь увѣренъ, что просьба твоя не останется безъ удовлетворенія.»
— «Справедливость, воздаваемая Наияснѣйшимъ Канцлеромъ моему отечеству, внушаетъ мнѣ смѣлость повергнуть чрезъ него къ ногамъ милостиваго нашего Короля всеподданнѣйшее прошеніе отъ всѣхъ Козаковъ. Несчастіе одного лица не должно быть общимъ, по крайней мѣрѣ я льщу себя надеждою, что тяжкія бѣдствія моего отечества будутъ отвращены чрезъ ваше высокое предстательство. Они изложены въ этомъ письмѣ» — прибавилъ Хмѣльницкій, подавая оное.
— «Если отечество твое почтило меня своею довѣренностію, то я употреблю всю возможность содѣлаться достойнымъ оной; сего дня же доложу Королю и доставлю тебѣ случай видѣть лицемъ къ лицу Его Величество, и самому подробнѣе объяснишь всѣ обстоятельства сего важнаго для цѣлой Польши дѣла.»
Успокоенный и обнадеженный Хмѣльницкій спѣшилъ на квартиру, дабы въ тайнѣ предашься своей радости и сообщить оную своему хозяину, доброму и чувствительному Киселю, принимавшему къ нимъ живѣйшее участіе; но тамъ ожидало его новое горе, новое несчастное извѣстіе.
Еще издали увидѣлъ онъ стоявшаго у ворошь Козака, покрытаго пылью и потомъ, который, по приближеніи его, со слезами бросился въ его объятія.
— «Это ты, любезный Радамъ!» — воскликнулъ удивленный Хмѣльницкій — «что привело тебя сюда? Не новое ли бѣдствіе?»
— «Укрѣпись духомъ, несчастный другъ; ибо то, что я скажу тебѣ, требуетъ невѣроятной твердости и твоего только мужества.»
— «Говори смѣло; я привыкъ къ потерямъ и горестямъ.»
— «И такъ знай, что Тимоѳей, послѣ твоего отъѣзда, покусился на жизнь Чаплицкаго и теперь находится подъ судомъ; если ты не успѣешь помочь ему, онъ погибнетъ.»
— «Я исторгну его изъ челюстей ада!» — вскричалъ изступленный Зиновій — "но за то ввергну туда своего ненавистнаго противника, это неминуемо, неизбѣжно. Чаплицкій узнаетъ съ кѣмъ имѣетъ дѣло…. я докажу ему, что никто, выключая верховной власти, не имѣетъ права судить мой родъ и причинять ему наивозможныя оскорбленія…. Но сынъ мой!… неосторожный! до чего онъ довелъ себя!….
— «Этого мало. Отчаянная дочь твоя, видя, что нѣтъ возможности отвратить собравшуюся грозу, отправилась, какъ по оставленному письму я узналъ, къ тебѣ. Я послѣдовалъ было за нею, но вспомнивши, что Юрій останется безъ покрова, возвратился, дабы отдать его на попеченіе Виговскому и Янкѣ, и къ несчастію послѣ не могъ уже догнать Катерины; участь ея и до сихъ поръ мнѣ не извѣстна, если ты самъ не знаешь объ ней.»
— «Еще что? говори все, доливай полнѣе чашу горести, дабы я разомъ могъ испитъ весь убійственный ядъ оной!» — сказалъ Зиновій, вперя дикій взоръ на вѣстника злополучія.
— "Довольно и этого кажется, " — отвѣчалъ Раданъ — «а въ добавокъ къ твоему несчастію скажу, что я, отъѣзжая, просилъ Янка написать мнѣ, что случится, и вотъ письмо, въ которомъ говорилъ онъ о бракосочетаніи Чаплицкаго съ Лудвигой.»
— "Боже мой! этого еще недоставало! о — простоналъ отчаянно Зиновіи и, закрывъ лице руками, пребывалъ въ молчаніи. — «Но что же я дѣлаю?» — вскричалъ онъ наконецъ — «слезы ничего не помогутъ; надобно дѣйствовать и дѣйствовать поспѣшнѣе, рѣшительнѣе, дабы дождаться той минуты, когда я обагрю руки кровію своего варвара, когда утѣшусь его терзаніями, просьбами, моленіями, послѣдними вздохами. О, съ какою радостію исторгну я преступное сердце изверга, пронжу его тысячью ударами и брошу алчнымъ псамъ на съѣденіе! Пора приступить къ дѣлу; мои несчастія ничтожны еще въ сравненіи съ общими; пора ошарашить, уничтожить гибель и спасти милую, дражайшую родину отъ тяжкаго бремени, которое она не въ состояніи уже перенести. Нашимъ просьбамъ не будешь конца, и развращенной волѣ, притѣсненіямъ, жестокостямъ, безчеловѣчію Ляховъ — перемѣны. Начнемъ дѣло великое и славное; Богъ да будетъ между нами судьею; но обождемъ, что скажетъ Король.»
Между тѣмъ Осолинскій спѣшилъ къ Владиславу и отправился прямо въ садъ, гдѣ, сказали ему, находился Король; но какимъ былъ пораженъ удивленіемъ, когда увидѣлъ распростертую дѣву у ногъ Короля, силившагося ее приподнять и утѣшить.
— «Поспѣшай ко мнѣ, любезный Канцлеръ!» — воскликнулъ Король, утирая слезы — "и пособи успокоить это невинное и жалости достойное существо. Можетъ быть тебя удивляетъ такая сцена, " — прибавилъ Король сжимая его руку — «но я разскажу вкратцѣ происхожденіе оной. Уже нѣсколько дней замѣчалъ я, что въ этотъ самый часъ, когда я выходилъ прогуливаться, встрѣчалась мнѣ эта прелестная дѣвица; неоднократное явленіе такое удивило меня и заставило повелѣть представить ее и объяснить чего она желает.» — Во время разсказа Короля просительница встала, оправила черныя локоны, устремила внимательный и умоляющій взглядъ, и сложа крестообразно на грудь руки, ожидала рѣшенія своей участи. — «Но представь въ чемъ заключается ея просьба: какой-то Подстароста Чаплицкій, разоривши все ея семейство, захватилъ брата и думаетъ самоправно наказывать его; но я не допущу такихъ безпорядковъ, разстраивающихъ общественное благо.»
— «И превосходно сдѣлаете, Ваше Величество! Объ этомъ Чаплицкомъ я также слышалъ и вотъ вамъ нота, заключающая доказательство его противузаконныхъ дѣйствій» — прибавилъ Канцлеръ, подавая ему бумагу — «и вотъ жалоба отъ лица цѣлаго народа.»
Король бѣгло посмотрѣлъ и то и другое, перемѣнился нѣсколько разъ въ лицѣ, закусилъ губы и, горько улыбнувшись, покачалъ головою и обратился къ Осолинскому.
— «Ну добрый мой Канцлеръ, если Панамъ не дѣлаетъ никто зла и отечеству бѣдствія, то они сими стараются навлечь оныя; опять ропотъ народа и притѣсненія, которыя Богъ знаетъ чѣмъ могутъ окончиться.»
— "Вторичнымъ возстаніемъ Козаковъ, " — отвѣчалъ Осолинскій — «которое при теперешнихъ обстоятельствахъ будетъ очень ощутительно для насъ. Опытъ вразумилъ Малороссіянъ, кто нибудь наставитъ, а ослабленіе наше довершитъ несчастіе Польши. Магнаты объ этомъ не безпокоятся; корысть заглушаетъ въ нихъ любовь къ отечеству.»
— «Но я забочусь объ ономъ и постараюсь удовлетворить справедливому требованію Малороссіянъ, отыму у Пановъ ихъ помѣстья и возвращу Козакамъ всѣ ихъ права и преимущества.»
— «И начните съ перваго Хмѣльницкаго, у котораго беззаконно отнято достояніе отца, пожалованное отъ Короны.»
— «Но кто этотъ Хмѣльницкій?»
— «Ахъ! это мой отецъ!» — воскликнула дѣва, упавши опять предъ Королемъ. — «Будьте защитникомъ его правъ! служа всегда на ратномъ полѣ противъ непріятелей Польши, проливая съ радостію за нее кровь свою, онъ едва пользовался я малымъ достаткомъ съ своимъ семействомъ; но и послѣдній кусокъ хлѣба насильно исторгнутъ у насъ вмѣстѣ съ спокойствіемъ и самою даже честію.»
— «Это примѣрный Козакъ, Ваше Величество» — прибавилъ удивленный и тронутый словами Катерины Осолинскій. — «Всѣ, съ кѣмъ служилъ онъ, отзываются объ немъ, какъ о человѣкѣ, одаренномъ удивительнымъ мужествомъ, обширнымъ умомъ и рѣшительнымъ, твердымъ характеромъ. И что же? я самъ защищалъ на Сеймѣ его дѣло и Магнаты отказали несчастному!»
— «И ты его дочь!» — спросилъ Король быстро взглянувъ на смутившуюся Катерину — «что же заставило тебя безъ позволенія отца искать моего покровительства?»
— "Онъ не зналъ объ участи моего брата, но еслибъ и постигъ мое намѣреніе, не дозволилъ бы безпокоить Ваше Величество; ибо онъ не дорожитъ бѣдствіемъ одного человѣка, но старается о перемѣнѣ участи цѣлой отчизны; личность не входитъ въ составъ его дѣйствій.
— "И такихъ-то людей лишаютъ Магнаты покровительства законовъ! Но я Король и долженъ имѣть власть надъ своими подданными. Я открою имъ глаза, покажу ту бездну, въ которую они хотятъ ввергнуть отечество и возвращу, милая, " — прибавилъ онъ относясь къ Катеринѣ — "твоему семейству прежнія права собственности. — Теперь еще Сеймъ не разошелся, поспѣшимъ туда, Осолинскій, и увидимъ, какъ они осмѣлятся противорѣчить Королю,!
— «Но, Наияснѣйшій Король, до тѣхъ поръ мой братъ можетъ погибнуть….
— „О нѣтъ, этого не должно быть, я сей часъ дамъ тебѣ предписаніе, и если ты не застанешь въ живыхъ брата, то получишь трупъ врага его.“
— „Обожди здѣсь!“ — шепнулъ Канцлеръ удаляясь за Королемъ.
Въ упоеніи радости Катерина бросилась на колѣна, воздѣла руки къ небесамъ и слезами благодарила милосердаго Бога за счастливое окончаніе ея подвига.
Въ непродолжительномъ времени возвратаился и Осолинскій. — „Вотъ представленіе Короля;“ — сказалъ онъ — а поспѣшай, ты можешь еще спасши брата, но прежде явись къ отцу, котораго ты найдешь въ домѣ Киселя, Воеводы Кіевскаго; обрадуй его и скажи, чтобъ онъ ожидалъ повелѣній Короля и отвѣта на письмо Гетмана; мы идемъ ходатайствовать за него.»
— «Да продлитъ Создатель драгоцѣнные дни добраго Короля и ваши, благодѣтеля и покровителя невинныхъ!» — воскликнула съ чувствомъ Катерина.
— «Будь и надъ тобой Его благословеніе, милое дитя!» — сказалъ Канцлеръ, поцѣловавъ ее въ лобъ — Не забудь же моего совѣта. Прощай!«
Не чувствуя себя отъ такого неожиданнаго счастія, Катерина летѣла въ объятія отца, и нашла его бесѣдовавшаго еще въ Рада немъ.
— „Добрыя вѣсти, добрыя вѣсти, батюшка!“ — воскликнула она, бросясь въ объятія изумленнаго Хмѣльницкаго.»
— «И такъ ты мнѣ возвращена, дражайшая дочь!» — произнесъ Зиновій, прижимая ее къ сердцу — «По гдѣ и какимъ образомъ обрѣталась ты доселѣ?»
— «Ахъ, да здѣсь и дядюшка, по этому вы знаете уже причину моего сюда прибытія. Я старалась всѣми силами увидѣть Короля и испросишь у него милости Тимоѳею; наконецъ мнѣ удалось и вотъ его повелѣніе.»
— «Добрый Король!» — воскликнулъ Зиновій, цѣлуя печать Владислава — «о если бы Магнаты имѣли подобныя сердца и умъ, отечество мое не бѣдствовало бы. Но неужели ты не знала о моемъ пребываніи здѣсь, жестокая?» — прибавилъ онъ, обращаясь къ дочери — «за чѣмъ лишала ты меня такъ долго удовольствія обнять тебя и раздѣлить наше горе?»
— «Я нѣсколько разъ видѣла васъ. О! какъ сильно билось тогда мое сердце; какъ бы желала я упасть въ ваши объятія, открыть участь, постигшую Тимоѳея, и соединишь свои слезы и старанія съ вашими, но мысль, что вы можете возвратиться въ отечество не оконча дѣлъ своихъ здѣсь, или запретите мнѣ прибѣгнуть къ Королю, заставляла меня скрываться, и съ терпѣніемъ выжидать случая представиться Королю. Ахъ! какъ онъ великодушенъ и уменъ.»
— «Достойная дочь, ты вполнѣ заслуживаешь мою любовь; но какимъ же образомъ ты могла убѣдишь Короля?»
— «Въ этомъ споспѣшествовалъ мнѣ случившійся тогда Канцлеръ Осолинскій; онъ просилъ за васъ, говорилъ о справедливости требованія Козаковъ и о безуміи Пановъ; Король разгнѣвался на Магнатовъ и отправился ходатайствовать за насъ на Сеймѣ. Канцлеръ препоручилъ мнѣ сказать вамъ, чтобъ вы ожидали повелѣній Короля, а мнѣ совѣтывалъ немедленно предпринять обратный путь, дабы можно было спасти Тимоѳея. Итакъ я пришла простишься съ вами, батюшка.»
— «Хотя мнѣ и тяжело разстаться съ тобою, любезная Катя, едва увидясь; но не простительно бъ было и удерживать благородный твой порывъ. Спѣши, дочь моя, и возврати мнѣ сына моего; но на сей разъ я не пущу тебя одну: Раданъ будешь твоимъ сопутникомъ.»
— "Тѣмъ приятнѣе для меня. "
— "А для меня въ десятеро, " — отвѣчалъ Раданъ — «потому что отсутствіе твое дорого стоило моему сердцу; но въ самомъ дѣлѣ нѣчего мѣшкать. Прощай, Зиновій, до радостнаго свиданія; дай Богъ, чтобъ дѣла наши приняли лучшій оборотъ.»
— «Прощайте, друзья мои; Богъ вамъ сопутникъ!» — сказалъ печально Зиновіи, горячо прижавши обоихъ, и, по удаленіи ихъ, предался обыкновенной своей думѣ и грусти.
— "Вотъ до какихъ мѣръ принуждаютъ насъ Поляки! Придется поднять оружіе противъ добрѣйшаго изъ Королей; но онъ ли причиною сему, и не злобные ли Магнаты управляютъ Королевствомъ, предписываютъ законы, налагаютъ подати, грабятъ подвластныхъ народовъ, тиранствуютъ надъ ними подъ видомъ распространенія Вѣры и ослабляютъ сами чрезъ то свое отечество, возстановляя противъ него своихъ же подданныхъ? — Насъ назовутъ бунтовщиками, возмутителями, непокорными, своевольными, но свидѣтельствуюсь Богомъ, кто изъ Малороссіянъ возставалъ, или противился благонамѣреннымъ постановленіямъ властителей до тѣхъ поръ, пока угнетеніе за Вѣру, и попраніе священныхъ правъ не пробудили въ нихъ уснувшее чувство старинной вольности, бывшей подъ лучшимъ правленіемъ. Но гласъ Вѣры силенъ; его трудно заглушить. Безразсудны и несчастны тѣ, кои возстаютъ противъ мудрыхъ правителей, подъ установленіями коихъ они благоденствуютъ; но недостойны названія человѣка тѣ, кои, соображаясь съ волею своего владыки, будутъ жертвовать религіею, честію и служить жалкимъ орудіемъ ихъ страстей. Нѣтъ, не предосудительно свергнуть такое бремя и подчинишь себя правителямъ благоразумнымъ, милосердымъ и вѣротерпимымъ, или же въ случаѣ крайности, содѣлаться самостоятельными. Нидерландцы служатъ тому разительнымъ примѣромъ; самыя Испанцы не осудили ихъ, и надѣюсь, что и Поляки воздадутъ намъ должную справедливость.
— «Размышленія сіи прерваны были приходомъ Киселя, коего печальный видъ не предвѣщалъ ничего благоприятнаго.
— „Ну, любезный Хмѣльницкій, теперь надежды наши рѣшительно рушились; но ты не можешь вообразишь, до какой степени возрасла власть Магнатовъ, и до какого униженія и невѣроятности ихъ дерзость. Самъ Король былъ на Сеймѣ и предложилъ на разсмотрѣніе твое дѣло и воззваніе всѣхъ Козаковъ, старался доказать имъ необходимость возстановить ихъ права и возвратить привиллегіи, вмѣстѣ съ совершенною свободою богослуженія и съ возвращеніемъ отнятыхъ Панами имуществъ. Доказательства его были сильны, убѣдительны и справедливы. Канцлеръ и нѣкоторые другіе поддерживали его сторону и увы! все кончено. Примасъ, поддерживаемый знатнѣйшими и многочисленнѣйшими сановниками, которые всѣ имѣли свои помѣстья въ Малороссіи, рѣшительно отвергнули его представленія и не согласились перемѣнить ни одной статьи въ своемъ правленіи. Король разгорячился и хотѣлъ было обнаружить свою власть; но ему сказано, что онъ: dziś kvót aj litrem drugy; а посему напрасно и не вмѣшивался бы ни въ свое дѣло. Владиславъ говорилъ, что онъ самъ готовъ покровительствовать Козакамъ, на что отвѣтствовано, что онъ наравнѣ съ ними, и раздѣлитъ или сомнительныя лавры, или возможность неудачъ и прочаго.“
Едва убѣдили приверженцы Владислава оставишь этотъ нечестивый совѣтъ и не подать повода къ грубѣйшимъ дерзостямъ. Пылая негодованіемъ, Король поклялся отмстить Панамъ, а Примасъ унизить ею власть. Изъ всего этого предвижу величайшія несчастія для бѣдной Польши, но я забылъ сказать, что Король желаетъ видѣть тебя.»
— «Слѣдовательно дѣло рѣшеное!» — произнесъ съ мрачною улыбкою Зиновій. — «Я предвижу, къ чему это все клонится, но не намъ роптать; быть можетъ это предопредѣленіе свыше; кто постигнешь тайны Предвѣчнаго? Увидимъ, что скажетъ Король; но я не намѣренъ долѣе оставаться въ Варшавѣ; тутъ нѣчего надѣяться.»
Блѣдный, съ мрачнымъ взоромъ, съ трясущимися губами, заложа руки за поясъ, ходилъ Король большими шагами по залѣ и безпрерывно останавливался предъ Канцлеромъ, не говоря ни слова. «Ну, Осолинскій!» — вскричалъ онъ наконецъ — «ты не видалъ подобнаго времени, подобныхъ неустройствъ, безначалія, и такой власти подданнаго надъ своимъ Государемъ; обожди, мы доживемъ еще до худшаго.»
— «Это невѣроятно, непостижимо!» — восклицалъ горестно Канцлеръ — «на ли принять свои мѣры, Ваше Величество.»
— «Мы ихъ приняли и теперь же приведемъ въ исполненіе. Что! не явился еще Хмѣльницкій?»
— «Онъ ожидаетъ уже повелѣній Вашего Величества.»
— «Пусть взойдетъ.»
Хмѣльницкій пораженъ былъ величавымъ видомъ и умомъ, выражавшимся въ глазахъ Короля Онъ былъ не много толстъ; но имѣлъ лице открытое, черты благородныя и означавшія его высокій санъ. Зиновій съ благоговѣйнымъ трепетомъ палъ къ ногамъ его и облобызалъ руку, окропляя ее непритворными слезами
— «Добрый, Великій Король!» — восклицалъ онъ — «Отецъ моей страны! мы готовы жертвовать жизнію за твое благо; будь намъ покровителемъ, полюби преданный тебѣ народъ!»
— «Вѣрные мои Козаки!» — сказалъ съ чувствомъ Владиславъ — «Вы одни достойны имѣть Короля; я испыталъ ваше благородство и привязанность къ престолу; на васъ моя надежда; вы возвратите мнѣ мою власть, утвердите оную и ваше отечество найдетъ во мнѣ своего благодѣтеля.»
— «Наияснѣйшій Король! располагай нашею участью, мы всѣ въ твоей колѣ, но прежде всего намъ надо возвратить потерянныя свои права; кто намъ будетъ помощникомъ въ этомъ великомъ дѣлѣ?»
— «О мои дѣти! я самъ! надобно доказать этимъ Панамъ, что они слишкомъ безразсудны и нерасчетливы. Вы воины храбрые, саблю и силу имѣете, кто же воспретитъ вамъ возстать за себя? — И ты также, добрый мой Зиновій, въ правѣ употребишь противъ Чаплицкаго такія же средства, какъ и онъ противъ тебя. Совѣтую и всѣмъ тоже сдѣлать. — Такова, мой отвѣть всѣмъ Козакамъ; онъ заключается также и въ этомъ письмѣ, которое ты отдай Гетману.»
Немногія эти слова имѣли великое дѣйствіе, какъ въ послѣдствіи времени мы это увидимъ. Зиновій еще разъ обнялъ колѣна Короля и пылая мщеніемъ и дикою радостію поспѣшилъ на родину.
ГЛАВА XI.
правитьПо Вкраинѣ и той тужить;
Маты моя старенькая,
Чимъ ты вельми слабенькая!
Хиба тилько заволаю.
Хотятъ тебе вбиты.
— «Самаго себя вини, пріятель! Еслибъ ты было открылъ мнѣ свой умыселъ, Чаплицкому бъ не избѣгнуть смерти. Есть пословица: умъ хорошо, а два лучше; тогда удовлетворилась бы твоя месть, спасся Тимоѳеи и омыта честь Лудвиги. Дѣлать нѣчего; терпи Козакъ, атаманъ будешь! — Такъ говорилъ Виговскій въ утѣшеніе печальному Янкі, сидѣвшему противъ него, съ поникшею головою и съ видомъ совершеннаго отчаянія. — а Но тѣмъ лучше, дорогой Янко;» — продолжалъ Виговскій — а наказаніе Хмѣльницкаго падетъ также на Гетмана, мы восторжествуемъ и тогда можемъ надежнѣе отмстить Чаплицкому."
— «Чортъ возьми всѣхъ ихъ съ тобою!» — вскричалъ съ гнѣвомъ Янко — а теперь не о томъ дѣло; надо спасти Тимоѳеа, котораго я самъ ввергнулъ въ пучину золъ."
— «Въ этомъ была твоя воля; теперь поправить не возможно. Ты знаешь, что надъ Тимоѳеемъ произведенъ уже судъ, и презрительное, поносное наказаніе должно совершиться сего же дня»
— «Знаю все, не раздражай меня своею убійственною холодностію; я покажу тебѣ, коли ты самъ не хочешь мнѣ помочь, что еще можно отвратить казнь.»
— «А какимъ-бы-то образомъ, если смѣю спросить?»
— Надобно произвести мятежъ, только съ осторожностію и твердою рѣшительностію; въ такомъ случаѣ подозрѣніе лучше падетъ на Барабаша, и ты надежнѣе можешь достигнуть своей цѣли."
— «А что ты думаешь, это въ самомъ дѣлѣ прекрасно! По рукамъ Янко; послушай же! Спѣши ты самъ разстроивать чернь, увѣрь ихъ, что Гетманъ принимаетъ живѣйшее участіе въ этомъ дѣлѣ, и что онъ не преминетъ своею особою явиться на мѣсто казни: это да будетъ сигналомъ къ ихъ возстанію; а я между тѣмъ представлю убѣдительные доводы, что Барабашъ долженъ присутствовать при совершеніи наказанія; пожалуй, случишься можетъ, что въ происшедшемъ бунтѣ можетъ кто нибудь невзначай задѣть неосторожно Гетмана… Понимаешь ли меня, товарищъ?…
— „Понимаю; тогда, Янъ, откроется тебѣ дорога на Гетманской престолъ. И такъ приступимъ къ дѣлу. Чу! слышишь ли набатъ? Хорошее предзнаменованіе; значитъ, предпріятіе наше совершится съ успѣхомъ; но нѣчего медлить, поспѣшимъ!“
Площадь, на которой съ наглою спѣсью и свирѣпымъ, кровожаднымъ видомъ прохаживался профостъ[3], мало по малу начала покрываться народомъ, шептавшимъ между собою и по временамъ бросавшимъ яростные взгляды на окружавшую мѣсто казни стражу. Наконецъ появился и Янко. Пробираясь между толпами народа, съ равнодушнымъ видомъ онъ внимательно прислушивался къ разговорамъ Козаковъ, и наконецъ остановился около двухъ запорожцевъ.
— „Экая проклятая спѣсь у этихъ Ляховъ!“ — промолвилъ одинъ, подбоченясь и закручивая усы — давно пора свернуть бы имъ головы; не попадутся они въ нашу сѣчь, тамъ далъ бы имъ карачунъ да и концы въ воду.»
— «Хорошо тебѣ говорить, Небаба, на просторѣ;» — отозвался другой — «а каково бѣдному Хмѣльницкому; право жаль его. Объ отцѣ его я такъ наслышанъ, славный Козакъ; бѣда, что нѣтъ его здѣсь, а то бъ онъ не допустилъ такой невзгоды!»
— Вѣдь я не попусту говорю. Знаешь ли что, Подкова? у меня такъ вотъ руки и зудятъ, что еслибъ насъ по больше, не дали бъ мы Хмѣльницкаго въ руки этимъ крысамъ, и
— Зачѣмъ же дѣло стало!" — возразилъ Янко — «развѣ вы не замѣчаете, что всѣ настроились на тотъ же ладъ, только ждутъ случая?»
— «Ой ли? Право, это по нашенски, да и пора проучить подлецовъ.»
— «Вѣстимо пора;» — прибавилъ еще одинъ подошедшій Козакъ, — «да вишъ наши всѣ зѣваютъ.»
— "Ну хоть и не всѣ, развѣ такіе трусы, какъ ты, пріятель? — "сказалъ съ ироническою улыбкою Янко.
— «Не на такомъ мы мѣстѣ, товарищъ, а то бъ я показалъ тебѣ свою трусость!» — возразилъ оскорбленный Козакъ — «Да что мы сдѣлали бы трое?» — прибавилъ онъ, указывая на подошедшихъ еще двухъ товарищей.
— «Какъ что? да развѣ насъ мало? только скажи слово, такъ всѣ съ руками оторвутъ!» — продолжалъ Янко. — «Вѣдь знаете ли, чудаки, самъ Гетманъ со многими старшинами возсталъ противъ такого злоупотребленія, и вы увидите его: онъ выѣдетъ съ цѣлымъ отрядомъ при* верженцовъ; тогда кому же стыдно, какъ не намъ, что мы, сложа руки, спокойно смотрѣли на казнь своего собрата?»
— "Какъ бы не такъ! и — возразили многіе и въ томъ числѣ нѣсколько вновь подошедшихъ — «ужъ коли Гетманъ взялъ нашу сторону, такъ намъ ли оставаться безъ дѣла. Передушимъ изверговъ, не вѣкъ намъ рабствовать.»
Слухъ о семъ разнесся по рядамъ; толпа сдѣлалась гуще и многолюднѣе, всѣ на перерывъ старались выказать свое мужество и готовность пожертвовать жизнію за спасеніе Тимоѳея. Замѣтя такое расположеніе умовъ своихъ соотечественниковь, Янко совѣтовалъ имъ разойтись по разнымъ сторонамъ, дабы не подать подозрѣнія, и по данному отъ него сигналу, когда явится Гетманъ, напасть на хищниковъ и отмстить примѣрнымъ образомъ.
Совѣтъ его былъ уваженъ и ропщущіе Козаки разсыпались по площади въ ожиданіи развязки сего неожиданнаго произшествія. Наконецъ трубный звукъ вторично раздался и Тимоѳей съ пасмурнымъ, но спокойнымъ видомъ, окруженный немалочисленною стражею, выведенъ былъ на площадь. Всѣ ахнули отъ изумленія, видя лучшій цвѣтокъ своего юношества, предаваемый посрамленію. Хмѣльницкій твердою ногою ступилъ на мѣсто казни, обвелъ мутными глазами все собраніе, потомъ съ презрительною улыбкою взглянулъ на приготовлявшаго кнутъ пророста и, сдѣлавши рукою знакъ молчанія, разительнымъ тономъ воскликнулъ:
— «Козаки! если вы можете бытъ хладнокровными свидѣтелями унижающей человѣчество казни надъ вашимъ сотоварищемъ, то я совѣтывалъ бы вамъ лучше разойтися по домамъ, дабы не зрѣть посрамленіе цѣлой націи, котораго вы не омоете кровію нашихъ притѣснителей.»
— «Нѣтъ; мы не допустимъ такого безславія!» — вскричали Козаки, обнажа своя, сабли. — «Впередъ товарищи, Гойда! къ чорту профостовъ и Ляховъ; да здравствуетъ Козацкая вольность!» —
Бунтъ готовъ былъ вспыхнуть; уже полетѣло нѣсколько шляхетскихъ шапокъ на воздухъ и кнутъ приласкалъ спину самаго профоста, ускользнувшаго при семъ неблагопріятномъ для него началѣ; но вдругъ съ крикомъ и воплемъ сквозь толпу народную прорвалась блѣдная и усталая Катерина и упала въ объятія Тимоѳея! — «Успокойтесь!» — произнесла она удивленнымъ Козакамъ — «мой братъ спасенъ; Гетманъ объявитъ вамъ Королевское прощеніе. — Въ сіе же время появился и Барабашъ въ сопровожденіи Радава, Виговскаго и другихъ чиновниковъ.»
— «По всѣмъ видимостямъ вы напрасно горячитесь, друзья;» — сказалъ онъ съ недовольнымъ видомъ, обращаясь къ Казакамъ — «можно было обождать поведенія Короля.»
— "Развѣ оное имѣется? — спросилъ начальникъ стражи, съ боязнію приближаясь къ Гетману.
— «Вошь оно, читайте, если угодно;» — сказалъ Барабашъ подавая оное — «но но всѣмъ видимостямъ здѣсь строжайше запрещено чинить какой либо вредъ сыну Хмѣльницкаго съ опасностію подвергнуть личность самаго Подстаросты истязанію; да и то предоставлено Зиновію вѣдаться съ нимъ. Слѣдовательно заключаю, что Тимоѳей Хмѣльницкій, Козацкій Хорунжій, совершенно свободенъ отъ всякихъ притязаній и наказанія, и это должно быть такъ, а не иначе.»
— «Да здравствуетъ нашъ справедливый Король!» — воскликнули единодушно Козаки, и съ радостными криками проводили Тимоѳея до самаго дома; послѣ чего съ разными угрозами и ругательствами противъ Ляховъ разошлась, и вскорѣ все успокоилось.
— «Ахъ какъ я рада!» — воскликнула Катерина, не выпуская Тимоѳея изъ своихъ объятіи — «какъ я рада, что успѣла спасти тебя отъ посрамленія!»
— «Я обязанъ тебѣ болѣе нежели жизнію, любезная сестра, и вамъ также, любезный Раданъ; вы спасли честь всего нашего дома, но что касается до меня, то и намѣреніе въ глазахъ моихъ тоже, что наказаніе; а посему я не могу долѣе оставаться въ Чигиринѣ, и теперь принимаю рѣшительное, твердое и непремѣнное желаніе отправиться въ страну чуждую, гдѣ я съ пользою употреблю тягостную жизнь свою и незначительныя способности; при удобномъ случаѣ я извѣщу батюшку о себѣ и, можетъ быть, буду надобенъ со временемъ и ему.»
— «Боже мой! и такъ едва лишь возвратила я тебя къ моему сердцу, ты опять лишаешь насъ удовольствія наслаждаться твоимъ присутствіемъ?»
— «По крайней мѣрѣ обождалъ бы приѣзда Зиновія;» — отозвался Раданъ — «ты опять причинишь ему безпокойство.»
— "Нѣтъ! я не снесу его благороднаго вида и сострадательнаго взгляда; онъ также не долженъ видѣть печати посрамленіи на моемъ челѣ. До времени намъ должно разстаться. "
— «Любезный Тимоѳей, я привелъ къ тебѣ моихъ прежнихъ сослуживцевъ; они рады познакомиться съ тобою и предложить тебѣ свои услуги.»
— «Я очень радъ этому обстоятельству, и если я въ самомъ дѣлѣ такъ счастливъ, что товарищи твои желаютъ быть мнѣ полезными, то я обременю ихъ просьбою быть мнѣ сопутниками въ Запорожскую сѣчь.»
— «Неужели ты хочешь оставить насъ.»
— «И Нечай спрашиваетъ меня объ этомъ?»,
— «Твоя правда, милый другъ! О! какъ бы и я желалъ послѣдовать за тобою, но меня связываетъ клятва…. такъ и быть… прибавилъ онъ утирая слезы — „мы еще увидимся; эта надежда утѣшительна и несомнѣнна.“
— „Утѣшься, добрая Катя;“ — сказалъ Тимоѳей — „я оставляю на мѣсто свое Нечая; пускай онъ замѣнитъ тебѣ брата и друга. Что таиться, я знаю, вы любите другъ друга.“
— „Ахъ братецъ!“ — воскликнула Катерина, скрывши лице свое на его груди — а какъ ты жестокъ!….
— „Другъ мой, что ты сказалъ? доверши мое благополучіе. Могу ли обольщать себя чарующею надеждою быть любимымъ отъ твоей сестры?“ — вскричалъ Янко, сжимая его руку.
— „Подтверди, Катю, мои слова и избавь меня отъ названія лжеца.“
— „Братецъ, любезный Тимоѳей! ты знаешь тайны моего сердца!“ — произнесла Катерина, не перемѣняя своего положенія, но Тимоѳей передалъ ее въ объявшія восторженнаго Лика!» — Я надѣюсь, « — сказалъ онъ — „что батюшка благословитъ вашъ союзъ, основанный на долговременной и слышанной любви. Ахъ! еслибъ и я былъ такъ счастливъ; но пойду искать своего предназначенія; теперь спокойно разлучаюсь съ вами, дражайшими сердцу моему; но да будетъ надъ вами благословеніе Вышняго. Вы, другъ отца моего, благословите меня вмѣсто его, постарайтесь извинить поступокъ мои въ глазахъ родителя и пусть Нечай заступитъ мѣсто мое въ сердцѣ его. — Между прочимъ вручи ему это письмо: оно объяснитъ мои образъ мыслей, намѣренія, планы и дальнѣйшія дѣйствія, на которое я буду ожидать отвѣта и его велѣній въ сѣчѣ.“ —
Общая горесть при разставаніи была безпредѣльна, но Катерина утѣшалась тою мыслію, что братъ ея спасенъ, и душа полна новыхъ, непонятныхъ^пылкихъ чувствъ. Мечай былъ также въ одинакомъ съ нею положеніи. Чаплицкій во весь день не могъ успокоишься, пропусти такой драгоцѣнной случай отмстить и нанести рѣшительный ударъ гордынѣ Хмѣльницкаго; но съ другой стороны и безпокойство, смѣшанное съ боязнію, закралось въ его сердце, и, подобно червяку, начало точишь оное. Ему казалось непонятнымъ, отъ чего Король принимаетъ участіе въ ничтожномъ Козакѣ; ужъ не скрытныя ли какія козни противъ него? не провѣдалъ-ли Владиславъ о его противозаконныхъ поступкахъ? не позавидовали ли Паны его такъ скоро приобрѣтенному богатству? Послѣ этого, нѣчего было хорошаго ожидать; притомъ же повелѣніе Короля поступить Зиновію съ нимъ такъ, какъ онъ, ужасало его болѣе всего; за честь сына Хмѣльницкій не преминетъ воздать ему по заслугамъ, лишить отнятаго несправедливо имѣнія и даже простретъ и на будущее непріязненныя дѣйствія. Онъ-mo, полагалъ Чаплицкій, пружина такого неблаготворнаго вниманія Короля, и пока онъ будетъ существовать, благополучіе мое не можетъ утвердишься на прочномъ основаніи. А посему Нодстароста положилъ въ мысляхъ, во что бы ни стало, оградить свою мочную безопасность погибелью Хмѣльницкихъ.
Въ сіе время взошла Лудвига и, не сказавъ ни слова, сѣла на кресла, подперлась рукою и задумалась; частые вздохи и ея безмолвіе обратили вниманіе Чаплицкаго; съ участіемъ онъ подошелъ къ ней, взялъ за руку, поцѣловалъ въ лобъ и, смотря въ глаза, казалось, хотѣлъ узнать причину ея грусти.»
— «Ты, мой другъ, съ недавняго времени сама на себя не похожа;» — сказалъ онъ — «къ чему всѣ эти слезы и вздохи; мнѣ кажется, нѣтъ особенной причины скрывать отъ меня свои тайны.»
— «Я не имѣю никакихъ тайнъ, мой ангелъ» — отвѣчала съ нѣжностію Лудвига — «причина же невеселаго расположенія моего тебѣ кажется извѣстна; сколько разъ просила я тебя пощадишь Тимоѳея.»
— «А! это старая пѣсня на новый ладъ;» — проворчалъ сквозь зубы Чаплицкій — «но пожалуйста, прошу не наскучать мнѣ подобными просьбами. Я не понимаю, отъ чего вы принимаете такое участіе, сударыня, во врагѣ своего мужа?»
— «Ты, кажется, расположенъ сердиться, Даніель; тебѣ все кажется подозрительнымъ.»
— «Какъ же прикажете назвать ваши страданія, слезы, вздохи, безсонница и пр. и пр. и 4000 прочаго приношенія въ жертву преступному мужику, котораго судьба для васъ, повидимому, очень дорога.»
— «Слѣдовательно я почитаю за безполезное и разувѣрять васъ въ этомъ, сударь. Если ша жертва, которую принесла я вамъ, забывъ свое состояніе, долгъ и честь…. ахъ….. Даніель, какъ ты жестокъ.»
— «Не такъ, какъ вы изволите полагать, сударыня;» — возразилъ съ гордостію Чаплицкій — "доказательствомъ тому служитъ благосклонное принятіе вашей жертвы. Я даже хотѣлъ бы знать, чья жертва важнѣе въ глазахъ свѣта: ваша ли, что вы промѣняли романическаго любовника Козака на законнаго супруга вельможу, или моя….
— «Боже мой! я потеряла тебя на вѣки; но, жестокосердый! развѣ ты не знаешь моей невинности, которой такъ безчеловѣчно лишилъ, и за какія блага въ мірѣ рѣшилась бы я обмануть тебя. Ахъ! еслибъ жизнь твоя не была тогда въ опасности, я бы продолжала жалкое существованіе въ одиночествѣ, будучи презираема отъ всѣхъ, но не требовала бы твоей руки въ вознагражденіе за твой поступокъ.»
— «Мнѣ что-то и эта статья сомнительна» — ворчалъ Чаплицкій, бѣгая по комнатѣ. — «Не можетъ быть, чтобъ Янко, тотъ, который въ глазахъ моихъ спасъ мнѣ жизнь, обезоруживъ злодѣя, вами любимаго, могъ покуситься тайно отнять оную. О! какъ бы онъ теперь нуженъ былъ мнѣ. Да, я виноватъ; въ порывѣ старавши и упоенія, забывши и долгъ и честь, я повергъ было васъ въ погибель, и вы въ правѣ были, сударыня, всякими средствами возвратить оную.»
— «Несчастная!» — возопила отчаянно Лудвига, залившись слезами — "Ахъ! не говори такъ со мною, Даніель. Мы можемъ загладишь свою ошибку и разстаться на вѣки. Да, « — прибавила она съ твердостію, — „я не хочу быть въ тягость тому, за котораго бы охотно я пожертвовала жизнію; но, милый, Даніель не будь неблагодарнымъ и не называй меня преступною, обманчивою; не предавай презрѣнію, а вспомни, что послѣ заговора Янка, онъ больше не являлся къ тебѣ, равно какъ и Виговскій. Кто знаетъ, какія козни готовятъ они въ тайнѣ; но да сохранитъ тебя Всевышній! Прощайте, сударь, кромѣ высокаго уваженія, я не должна осмѣлиться питать къ вамъ другихъ нѣжнѣйшихъ чувствъ. Прощайте!….“
— „Остановись, милая Лудвига!“ — вскричалъ опомнившійся Чаплицкій — „Къ бѣдствіямъ моимъ ты еще хочешь присовокупить новыя, роковыя, убійственныя! Я не переживу разлуки съ тобой, да и кто можетъ лишишь меня такого блага на землѣ?“ — прибавилъ онъ, крѣпко прижавши ее къ груди своей — „Ахъ! прости меня, милая, безцѣнная Лудвига, мои ангелъ, душа моя!…“ продолжалъ онъ осыпая поцѣлуями растроганную супругу, которая отвѣчала ему еще съ большею пылкостію, нѣжностію и расточительностію. — „Я тебя жестоко обидѣлъ; меня ошеломило твое участіе, принимаемое въ этомъ ненавистномъ человѣкѣ, который есть смертельный, непримиримый и опасный врагъ для насъ.“
— „И потому-то я принимаю участіе въ немъ, Даніель. Ты не знаешь утонченной адской хитрости мстителей! Янко, спасая тебѣ жизнь, отвращалъ тѣмъ погибель, которая разразилась бы надъ всѣмъ родомъ Хмѣльницкихъ, а уготовлялъ тебѣ смерть тайную, ужасную и безотвѣтственную. Теперь безчестіе Тимоѳея будетъ роковымъ приговоромъ для тебя, и ты никакимъ средствомъ не избѣгнулъ бы смерти. Неужели не замѣтилъ ты охлажденія усердія къ тебѣ служителей, общаго ропота народа, таинственности окружающей насъ, мертвой тишины предъ ужасною бурею? — Ахъ, на колѣняхъ умоляю тебя, постарайся исправишь ошибку; повели освободить Тимоѳея.“
— Увы! онъ уже свободенъ!» — произнесъ съ тяжкимъ вздохомъ Подстароста.
— «Какъ я рада! какъ я рада! мои дорогой, коханый, пшіемный Даніель!» — восклицала восторженная Лудвига, осыпая его поцѣлуями.
— «Умѣрь свои восторги, Лудвига!» — сказалъ съ мрачнымъ видомъ Подстароста, уклоняясь отъ ея ласкъ — "причиною освобожденія его не я, а самъ Король: вотъ прочти эту бумагу, ты узнаешь обо всемъ, " — прибавилъ онъ подавая приказъ Короля, который до сихъ поръ еще держалъ онъ въ рукахъ.
— «Боже мой!» — воскликнула поблѣднѣвшая Лудвига — «какую ужасную грозу собрали мы надъ своими головами; теперь погибель наша неизбѣжна!»
— «Постараемся отвратишь оную» — возразилъ съ ироническою улыбкою Подана роста — «Ты права, я самъ замѣтилъ всеобщее къ себѣ нерасположеніе; теперь когда Зиновій Хмѣльницкій усилился, онъ не преминетъ мнѣ отмстить за сына, за похищеніе тебя, и за отнятіе собственности; а посему надо принять всевозможныя мѣры къ истребленію своихъ враговъ. Тимоѳей уже уѣхалъ, слѣдовательно не опасенъ, а отца мы съумѣемъ отправить на берега Стикса; тогда, тогда только я буду вполнѣ счастливъ.»
— «И вотъ представляется бъ тому удобный для тебя случай!» — воззвалъ громовымъ голосомъ Зиновій, неожиданно войдя вдругъ въ комнату. Лудвига вскрикнула и хотѣла было бѣжать.
— «Остановитесь, сударыня, вы должны быть свидѣтельницею нашего разговора.»
— «Чего вы отъ меня хотите, Панъ Хмѣльницкій!» — спросилъ гордо, но съ примѣтною робостію Чаплицкій — «Я позову людей и ваша жизнь въ опасности.»
— «Подстароста можетъ объ этомъ не безпокоишься, потому что моя смерть будетъ сей часъ же извѣстна городу; ибо друзья мои знаютъ куда я пошелъ; при томъ же я не намѣренъ сдѣлать ничего подлаго, предосудительнаго и преступнаго, а прошу васъ выслушать меня.»
— «Говорите, я буду имѣть терпѣніе; но не забывайте! что оно въ случаѣ можетъ истощиться.»
— «И такъ слушайте! Вы лишили меня самымъ несправедливымъ и постыднымъ образомъ всего имѣнія, чести и жены! Да, неблагодарная!» — прибавилъ онъ, обращаясь къ Лудвигѣ — «я давно старался образовать тебя, изгладить изъ памяти твоей тѣ удары, кои нанесены были отъ Чаплицкаго твоему семейству, любилъ тебя болѣе всего въ мірѣ, даже, можетъ быть, наравнѣ съ своимъ отечествомъ, и ты забыла мои благодѣянія, презрѣла любовь старца и отдалась во власть убійцѣ, кровожадному извергу, подлецу!…
— „Это уже слишкомъ!“ — вскричалъ съ бѣшенствомъ Подстароста, поддерживая лишившуюся чувствъ Лудвигу. — Знаешь ли, Вацъ-Панъ, что такія обиды и слова искуплаюшся только кровію?»
— «Знаю и очень увѣренъ; а посему, какъ благородный человѣкъ, не желающій унизить себя низкимъ поступкомъ, предлагаю вашему Шляхетству дуель, основанный на правилахъ чести. Жизнь ваша теперь въ моихъ рукахъ; но я надѣюсь, что въ душѣ вашей, можетъ быть, осталась еще искра совѣсти, въ сердцѣ любви къ благородству, а въ умѣ понятія о чести.»
— «Этого довольно. Часъ, мѣсто и орудіе!»
— «Въ 40 часовъ по полудни, въ Черномъ лѣсу, на сабляхъ; я буду ожидать Вацъ-Пана безъ секундантовъ, чего и отъ васъ надѣюсь.»
— «Verbum nobile, вотъ вамъ моя рука. Прощайте.» —
По удаленіи Хмѣльницкаго, Подстароста старался привесть въ чувство Лудвигу, и наконецъ успѣлъ въ томъ; она открыла глаза, обвела ихъ кругомъ, собирала мысли, хотѣла припомнить бывшее. — «Гдѣ онъ?» — спросила она вдругъ, устремя дикій взоръ на Чаплицкаго — «что онъ говорилъ? какой ужасной жертвы онъ отъ меня требуетъ?…. еще ли страданія мои не значительны…. еще ли несчастіе и участь моя не трогаетъ холодныхъ каменныхъ сердецъ?… Но ахъ, ты правъ! отецъ мой…. клятвы, благодѣянія…. измѣны… Ахъ это ужасно. Пощадите меня, безчеловѣчные, избавьте меня отъ этихъ ненасытныхъ кровопійцъ и мстителей; я не могу подавить сердечныя чувства, я уже произнесла други клятвы, другіе обѣты…»
— «Успокойся, кохана Кобито!» — сказалъ Чаплицкій, усаживая ее на диванъ — "ты разстроилась, тебѣ нуженъ покой… и будь увѣрена, " — прибавилъ онъ съ злобною улыбкою — «что я избавлю тебя отъ несноснаго этого забіяки.» — Онъ вышелъ, захлопалъ въ ладоши, отдалъ какія-то приказанія людямъ; послѣ чего все въ домѣ засуетилось и Чаплицкій съ двумя дѣвушками взошелъ опять въ комнату. — Лудвига неутѣшно рыдала, закрывъ лице руками.
— «Ты меня убиваешь, Лудвига!» — сказалъ почти съ неудовольствіемъ Подстароста — «Неужели пустыя слова этого сорванца, могли такъ сильно подѣйствовать на тебя? Поди на свою половину; тебѣ нуженъ покой; ты больна, мой ангелъ.»
— "Но гдѣ онъ? скажи мнѣ, не угрожаетъ ли опасность? — Эта суета въ домѣ, эти приготовленія….
«Все это ничего не значитъ, а только лишь дѣйствуетъ на твои слабые нервы. — Хмѣльницкій рѣшительно, наговоривши мнѣ разныхъ грубостей, уѣхалъ въ слѣдъ за своимъ сыномъ и мы, можетъ быть, на всегда избавимся его присутствія. А я забылъ сказать тебѣ, что нынче я получилъ отъ Старосты приглашеніе поохотиться, такъ я велѣлъ слугамъ быть готовыми. Поди же успокойся, душенька; всякіе пустяки тебя тревожатъ.»
"Не подозрѣвая ничего и чувствуя въ самомъ дѣлѣ излишнюю слабость, Лудвига повиновалась мужу и, поддерживаемая служанками, удалилась. Чаплицкій предался своему бѣшенству, скрежеталъ зубами, рвалъ на себѣ волосы, дико хохоталъ, потиралъ руки и по временамъ посвистывалъ.
— "Лошадь ваша готова, Ясновельможный, " — сказалъ вошедшій Каптанъ.
— «Очень хорошо; все ли въ исправности?»
— «Положитесь на меня, Наияснѣйшій.»
— «Будьте же въ готовности; мы сей часъ отправимся.
Ясная и превосходная ночь осѣнила окрестность Чичирина своимъ таинственнымъ покровомъ: блѣдная луна выплыла на голубой горизонтъ и по временамъ, ныряя въ мимо летѣвшія облака, наводила какое-то уныніе и тоску: Порывистый вѣтеръ шумѣлъ на верхахъ высокихъ пихтъ и елей, и своимъ завываніемъ умножалъ сѣтованіе отцвѣтавшей природы. Опершись на грудь своего коня, Хмѣльницкій давно уже былъ на назначенномъ мѣстѣ, и черныя думы рисовались на его возвышенномъ челѣ. Лошадь, какъ бы что нибудь предчувствуя, махала волнистою гривою и хвостомъ, рыла копытомъ землю и по временамъ лизала опустившуюся руку хозяина; казалось, слезы градомъ текли изъ очей добраго животнаго; но Зиновій не замѣчалъ этого и погрузился въ свою задумчивость.
— „Не безразсуденъ ли такой поступокъ съ моей стороны?“ — сказалъ онъ наконецъ — „Что мнѣ пользы, если я задавлю ничтожнаго червяка? Но судьбы Вѣчнаго неисповѣдимы; статься можетъ и я содѣлаюсь жертвой рока, тогда что будетъ съ моимъ семействомъ, друзьями, отечествомъ, бѣдною, несчастною родиною! Не я ли мысленно поклялся спасти ее, и теперь довѣряюсь человѣку, не понимающему никакихъ нравственныхъ правилъ, въ которомъ подавлены, что я говорю? истреблены благородныя, возвышенныя чувства, который можетъ окружить меня гнусными убійцами! а я даже не сказалъ и друзьямъ объ своихъ намѣреніяхъ. Но такъ и быть; я оградилъ себя орудіями, которыя могутъ противустоять ничтожнымъ, робкимъ и безсильнымъ рабамъ, возложилъ упованіе на Бога и не буду жалѣть о томъ, чего уже воротить не возможно.“
— „И поздно“ — раздался позади его голосъ, сопровождаемый сабельнымъ ударомъ. Зиновій оборотился и, увидя предъ собою пылающаго гнѣвомъ Чаплицкаго, выхватилъ саблю и началъ было поражать дерзкаго; но вдругъ съ дикими криками бросилась на него разъяренная толпа Гайдуковъ и оглушила частыми ударами. Хмѣльницкій призвалъ всѣ силы на помощь и перваго изъ нихъ повергъ на землю; но удары сдѣлались чаще и гибельнѣе; наконецъ вся толпа бросилась на Зиновія, обезоружила и повергла бездыханно на окровавленную мураву. Вдругъ раздались шопотъ и ржаніе коней.
— „На коней!“ — закричалъ Чаплицкій — „убитаго съ собой! Спасайтесь, я слышу приближающихся враговъ!“ — И въ минуту убійцы съ несчастною жертвою унеслись подобно вихрю.
— „Ахъ, не оставляйте меня!“ — простоналъ убитый Гайдукъ, но голосъ его повторился лишь воемъ усилившагося вѣтра и замеръ въ пустомъ пространствѣ.
Между тѣмъ Янко и Радань долго ожидали возвращенія куда-то уѣхавшаго друга, и не видя его уже за полночь, начали безпокоиться; сообщили другъ другу свои подозрѣнія на счетъ личной безопасности Зиновія, начали было совѣтываться что предпринять въ подобномъ случаѣ, какъ вдругъ лошадь на всемъ скаку остановилась у воротъ, необыкновенно и нѣсколько заржала и начала бить ногами въ затворенныя ворота.
— „Это что ни будь не даромъ!“ — воззвалъ Янко — „Слѣдуй за мною, Раданъ.“ — Но увидя одну лошадь безъ сѣдока, онъ всплеснулъ руками.»
— "Нашъ другъ вѣроятно погибъ, " — возопилъ отчаянно Раданъ — «и конь требуетъ нашей помощи.»
— «Ахъ! еслибъ это была неправда!» — сказалъ печально Янко — «Но мѣшкать нѣчего; садись на свою лошадь, я сяду на коня Хмѣльницкаго: разумное животное навѣрно привезетъ насъ къ мѣсту погибели. Не размышляя долѣе, Козаки исполнили свое намѣреніе и мы уже видѣли, что приближеніе ихъ разсѣяло подлыхъ убійцъ. Прибѣжавши къ тому мѣсту, гдѣ погибъ Зиновій, конь пребылъ неподвиженъ и всѣ чувства, казалось, въ немъ замерли.»
— «Боже мой! И такъ нѣтъ у насъ друга, онъ погибъ и невозвратно!» — воскликнулъ горестно Раданъ.
— «Молчи, товарищъ!» — шепнулъ Янко — «я слышу чей-то стонъ; по одеждѣ заключаю, что это не Козакъ. Подержи лошадь, я все узнаю.» — И съ сими словами онъ подбѣжалъ къ умирающему. — «Что я вижу! это Кайтанъ!»
— «И такъ Зиновій сдѣлался жертвою ненависти Чаплицкаго?» — подхватилъ Раданъ.
— «Постой! я не вижу его трупа; онъ гдѣ нибудь скрылся, или еще сражается.»
— «Ахъ! умертвите меня, добрые люди» — едва внятно простоналъ Кайтанъ — «мученія мои нестерпимы.»
— «Онъ живъ!» — воскликнулъ радостно Янко — «мы можемъ еще узнать о судьбѣ нашего друга. Кайтанъ!» — воззвалъ онъ грозно — «мы можемъ прекратить твои мученія, но скажи, живъ ли Хмѣльницкій и гдѣ онъ?»
— «Это ты, Янко?» — прошипѣлъ Кайтанъ, стараясь приподняться — «проклятіе на главу твою! нѣтъ, вы болѣе не увидите его. Тайна эта пусть умретъ со мною.»
— «А если я начну разрывать твои члены по составамъ и усиливать мученія смерти самымъ ужаснымъ образомъ?» — спросилъ Янко.
— «Они не могутъ быть ужаснѣе теперешняго.»
— «Но знаешь ли, что они не могутъ прекратиться со смертію? — За гробомъ ожидаютъ тебя муки ада, которыхъ ты испытываешь только тысячную долю.»
— «Ахъ не говори такъ, это сверхъ естественно.»
— «Признаніемъ своимъ ты хотя нѣсколько можешь смягчить справедливый гнѣвъ милосердаго Бога. Кайтанъ! минуты коротки, говори пока смерть не лишила тебя этого блага.»
— "Ты правь, Янко, « — сказалъ Каптанъ приподнявшисъ — „надобно уменьшить число мукъ хоть однимъ добрымъ дѣломъ. Хмѣльницкій, полагаю, не убитъ, но только оглушенъ ударомъ, потому что а замѣтилъ на немъ шлемъ и латы, а иначе онъ бы погибъ отъ моихъ ударовъ. Предъ вашимъ проѣздомъ они увезли его…. ахъ…. довольно…. не спрашивайте болѣе…. свѣтъ померкъ въ моихъ очахъ…. я вижу всѣ страшилища ада…. я ничего не вижу…. прощайте….“ Съ сими словами онъ еще сдѣлалъ усиліе, чтобъ перекреститься; но рука его застыла и нераскаянный злодѣй погибъ, какъ и всѣ ему подобные.
— „Раданъ, теперь спасеніе Хмѣльницкаго зависитъ отъ искусства; постараемся воспользоваться онымъ. Клянись исполнить мои совѣты!“
— „Какъ честный Козакъ; вотъ тебѣ рука моя.“
— „Начнется тѣмъ, что Катерина не должна знать ни о чемъ — это ее убьетъ; скажемъ, что онъ отозванъ на нѣсколько дней въ Кіевъ, а дальше что Богъ дастъ!“
ГЛАВА XII.
правитьИ дожчу не буде;
Мы съ тобою розыйдемосъ
Коханья не буде!
Мы позабыли давишняго знакомца нашего Грицая, который съ такою славою сражался съ Тимоѳеемъ и заплатилъ было жизнію; теперь, по завладѣніи Чаплицкимъ Суботовымъ, онъ принадлежалъ ему своею особою, но не сердцемъ. Склона печально голову, медленными шагами онъ пробирался къ дому сего послѣдняго и, противъ всякаго чаянія, повстрѣчался съ Янкомъ.
— „Здорово, пріятель!“ — воскликнулъ сей послѣдній, — „ого! да какъ же ты, братъ, похудѣлъ!“
— „Не отъ чего и потолстѣть;“ — отвѣчалъ Грицай, тяжело вздохнувши — „съ тѣхъ поръ, какъ мы лишились добраго своего Пана, намъ не житье, а каторга. — Чтобъ этому Чаплицкому, ни дна ни покрышки; сгубилъ онъ наши души, проклятый!“
— „А что, я чай, вспомнишь, пожалуешь о Хмѣльницкомъ?“
— „Какая дьявольская разница! — То былъ не Панъ, а отецъ своимъ дѣтямъ! какъ подумаешь, такъ сердце и подворотитъ; за него я и теперь готовь хоть въ воду и огонь.“
— „Я знаю доброе твое сердце, Грицай; ты быль душею и тѣломъ приверженъ Хмѣльницкимъ, посуди же, какъ теперь должно быть больно для тебя, когда узнаешь, что Зиновій погибъ безвозвратно.“
— „Боже сохрани! отъ чего и какъ?“ — спросилъ съ безпокойствомъ Грицай. Упокой, Господи, его душу; онъ будетъ праведникомъ.»
— «Покамѣстъ онъ живъ еще, мои добрый Грицай; но жизнь эта хуже смерти.»
— "Что же съ нимъ сдѣлалось? нельзя ли какъ помочь ему? "
— «Послушай, Грицай, я буду съ тобою откровененъ. Ты, и вижу, идешь на Панскій дворъ, скажи, раза b тебѣ тамъ кто нибудь знакомъ и часто ли тамъ бываешь?»
— «Моя сестра въ горничныхъ у Госпожи. Пани завтра имянинница, такъ посылали Мавру отыскать цымбалиста; она поручила мнѣ это дѣло, я его отыскалъ и теперь иду сказать ей объ этомъ.»
— «Прекрасный случай» — воскликнулъ вдругъ оживившійся Янко. — «Грицай, хочешь ли ты спасти Хмѣльинцкаго?»
— «Даже и тогда, если бъ это сопряжено было съ потерею моей жизни, которая мнѣ теперь почти что въ тягость.»
— «И такъ знай, что благодѣтель твой въ злодѣйскихъ рукахъ Чаплицкаго; надобно только знать, гдѣ онъ находится и какимъ образомъ можно его спасти Ты не знакомъ съ людьми Подстаросты?»
— «Почти ни съ кѣмъ, но все равно, за сестрой волочится одинъ изъ нихъ.»
— «Тѣмъ лучше; но можно ли на нее положишься?»
— «Какъ на меня самаго. У насъ течетъ одинакая кровь, и мы лежали подъ однимъ сердцемъ.»
— «Постарайся же убѣдить ее быть на случай поблагосклоннѣе къ своему любовнику, и внуши ей мысль узнать объ участи Зиновія поосновательнѣе, и цымбалисту своему откажи, а вмѣсто его рекомендуй меня.
— „Но тебя знаютъ всѣ и, какъ говорятъ, желаютъ и ищутъ твоей тайной, или явной смерти.“
— „Объ этомъ не безпокойся, Грицай; на что я рѣшился, то не можетъ быть опасно не для кого изъ насъ. Ну, теперь ступай; завтра я ожидаю отвѣта, а о будущихъ дѣйствіяхъ еще условимся. Смотри, не дай въ кашу наплевать.“
— „Я употреблю всѣ свои силы для пользы Хмѣльницкаго. Завтра ожидая меня на этомъ же мѣстѣ.“
Янко съ нетерпѣніемъ ожидалъ на другой день роковаго отвѣта. Наконецъ Грицай появился; но съ пасмурнымъ и ничего добраго не предвѣщающимъ лицемъ лѣниво подходилъ къ Янкѣ.»
— «Ну что, товарищъ?» — спросилъ сей послѣдній, устремя испытующій, любопытный взглядъ на вѣстника — «что ты узналъ?»
— «Почти ничего, только къ большому горю увѣрился, что почтенный мой Панъ (ибо это никто иной долженъ быть, какъ онъ) точно заключенъ въ подземномъ ліоху (Погребъ, подвалъ.) Чаплицкаго. Сестра употребила всю власть и вліяніе свое надъ любовникомъ, но не узнала ничего, выключая сказаннаго мною, потому что любовникъ и самъ мало знаетъ; ибо ключи отъ ліоха находится у самаго Подстаросты. Послѣ твоей измѣны онъ сталъ недовѣрчивъ ко всѣмъ.»
— «Этого только и надобно для меня. Радуйсь, Грицай, дѣло нате пойдетъ, какъ нельзя лучше. И такъ ты меня нынче представляешь какъ цимбалиста.»
— «Я говорилъ объ этомъ; почему же ты обрадовался?»
— «Тому, что Хмѣльницкій, съ помощію Божіею, будетъ свободенъ, а иначе я не Запорожецъ! Только повтори мнѣ клятву быть вѣрнымъ Зиновію.»
— «Я никогда не клянусь; но теперь готовъ сказать: Богъ да будетъ свидѣтелемъ моей готовности помочь ему.»
— «И твоя помощь очень необходима; ты можешь ли ночевать на Панскомъ дворѣ?»
— «Я прежде это часто дѣлывалъ, и проводилъ ночи на сѣнной, дабы по чаще видѣться съ сестрою.»
— «Нынѣшнюю ночь ты долженъ непремѣнно быть тамъ, и въ самое то время, когда всѣ уже на порядкѣ подопьютъ, зажечь сѣнникъ и ожидать меня около саду. Этимъ только мы можемъ спасти Хмѣльницкаго, и ты освободишься отъ рабства Подстаросты.»
— «Не мое дѣло разсуждать въ такомъ случаѣ, когда дѣло идетъ о жизни моего благодѣтеля и о возможности опять соединишься съ нимъ. Я исполню твой приказъ.»
— «По рукамъ, храбрый Козакъ! я въ тебѣ не обманулся. Теперь будемъ готовишься къ вечеру и ты меня представишь сестрѣ. Кончено. Прощай!»
Чаплицкій суетился въ приготовленіяхъ къ празднику, который намѣревался дать къ вечеру; онъ былъ чрезвычайно веселъ и заботливъ; весь домъ сталъ на ногахъ; во всемъ стараніе, поспѣшность, усердіе и веселье; самъ Подстароста помогалъ своей супругѣ въ туалетныхъ трудахъ, къ коимъ она еще не привыкла и не совсѣмъ умѣла.
— «Надобно, душенька!» — сказалъ онъ — «чтобъ ты затьмила всѣхъ своею красотою, любезностію, умомъ и талантами. Хозяйка должна быть предметомъ всеобщаго вниманія; ужъ это такъ водится.»
— «А признаюсь, мнѣ это не слишкомъ нравится; я нахожу одно удовольствіе быть предметомъ твоего лишь вниманія, расточать одному тебѣ свои ласки и любовь, а о другихъ мало нуждаюсь. И къ чему эти всѣ уборы, обременяющіе тѣло и ни чушь не возвышающіе душу? я право не привыкла къ подобнаго рода занятіямъ.»
— "Научайся привыкать, ангелъ мой; это законъ необходимости въ свѣтской жизни; я даже буду просить тебя объ этомъ. Нельзя же намъ вдвоемъ только проводить всю жизнь; для услажденія оной нужны общества, а они имѣютъ свои требованія, свои необходимости, свои правила, которымъ впрочемъ подчинивши себя безъ труда однажды, будемъ находить послѣ неизъяснимое удовольствіе.
— «Если тебѣ это пріятно, то я долгомъ почту себѣ соображаться съ твоею волею»
— «Долгомъ, долгомъ!» — перебилъ Чаплицкій, шуточно передразнивая Лудвигу. — "Ты все объ одномъ твердишь, милая. Не хмурься только, а посмотри въ зеркало самой полюбится. «При чемъ онъ подвелъ ее къ стоявшему противъ во весь ростъ зеркалу, и началъ поворачивать въ разныя стороны. Въ самомъ дѣлѣ стянутая натуго по верхъ бѣлаго платья пурпуровая шелковая юпанечка, обозначавшая всѣ округлости стройнаго стана Лудвиги, широкія фижмы, подъ которыми воздымалась полная роскошная грудь, украшенная висѣвшимъ на золотой цѣпочкѣ бриліантовымъ крестикомъ, и подобранные вверхъ волосы, убранные жемчужною подвязкою, и открывавшіе вполнѣ всю прелесть ея лица, сдѣлали пріятное впечатлѣніе надъ сердцемъ женщины, и улыбка самодовольствія была слѣдствіемъ сего, а жаркій продолжительный поцѣлуй мужу, благодарностію за его попеченія объ ней.»
— "Все это недурно, « — сказала она наконецъ — „и я перестану, какъ ты говоришь, хмуриться; но смѣю спросить, хотя впрочемъ это и пріятно для меня, отъ чего, коханый Даніель, ты такъ радостенъ, бывши до сихъ поръ угрюмъ. И отъ чего, любя общество, прежде не давалъ ты никакихъ праздниковъ?“
— „Ахъ Боже мой, какой странной вопросъ?“ — возразилъ нѣсколько смущенный Полета роста — „Причиною тому обстоятельства, политическія смуты; занятія по службѣ; да мало ли причинъ? Теперь же день твоего рожденія, моя жизнь, моя миленькая, лучшая половина моей души, чѣмъ же ознаменовать этотъ день, какъ не радостію, въ которой я хочу, чтобъ приняли участіе и другіе; при томъ же теперь самый лучшій случай ввести тебя въ свѣтъ. Имянинницы имѣютъ много на своей сторонѣ; самые даже недостатки ихъ будутъ прелестны въ глазахъ пресыщающихся удовольствіями гостей; въ радости есть нѣчто симпатическое: если мы преисполнены оною, то расположены видѣть во всемъ хорошее. Теперь довольно покамѣстъ для тебя этого нравоученія, прибавилъ онъ, подавая ей руку. Гости начинаютъ съѣзжаться, поспѣшимъ встрѣтить ихъ прилично достоинствамъ каждаго. Быть можетъ найдутся здѣсь люди знакомые тебѣ, или непріятные но чему нибудь, даже подозрительные, не смущайся, и не обращай никакого вниманія; но обходись со всѣми съ радушіемъ и одинакимъ участіемъ.“
— „Боже мой, да за чѣмъ же приглашать такихъ людей, которые намъ въ тягость, налагать на себя трудную обязанность притворствовать.“
Чаплицкій улыбнулся. Ты еще не знаешь, другъ мои, свѣтскихъ отношеній. Сколько смертельныхъ враговъ съ восторгомъ, съ жадностію пьютъ за здоровье угостителя, и въ тайнѣ изощряютъ кинжалъ; но ихъ связи, необходимость скрывать чувства, питаемыя къ нимъ, для отвращенія какихъ нибудь непріятностей, и доказательство, что не дорожатъ ихъ кознями, не обращаютъ вниманія, или не знаютъ будто объ образѣ мыслей, дабы тѣмъ удобнѣе можно сразить неосторожныхъ, заставляютъ нерѣдко казаться истинными друзьями, или по крайней мѣрѣ доброжелателями.»
Лудвига вздрогнула, вспомня характеръ Малороссіянъ, ихъ обычаи, откровенность и прямодушіе, и хотѣла было что-то сказать; но тутъ дверь съ шумомъ распахнулась, и съ важностію явился свѣжія, бодрый, съ воинственнымъ видомъ, строгимъ взглядомъ, означавшимъ привычку повелѣвать, въ пышной одеждѣ, высокій, стройный мужчина: это былъ Александръ Конецпольскій, Староста Чигиринскій.
— «Vivat! Панъ Чаплицкій, якъ cѣ машъ?» — сказалъ онъ протягивая фамиліарно руку.
— «Ахъ Наинснѣйшій Панъ Староста, якѣ сченсцѣ! чи здрувъ Вацъ-Панъ, чи веселъ?» — восклицалъ Чаплицкій, съ жаромъ обнимая его и разсыпаясь въ поклонахъ. — "Я уже началъ отчаиваться, что вы не обрадуете насъ своимъ посѣщеніемъ. Ахъ! какъ я вамъ обязанъ и благодаренъ! какое счастіе! теперь-то ужъ мы вполнѣ повеселимся. Да здравствуетъ нашъ благородный и храбрый Староста; много лѣтъ желаемъ дорогому гостю! (тутъ невидимыя трубы и литавры загремѣли). Позвольте представить, Вельможный Панъ Староста, мою жену; извините, если мы не въ состояніи и не въ силахъ будемъ принять васъ какъ должно и не съ такимъ неподражаемымъ умѣньемъ, какъ Наияснѣйшій; это особенный даръ неба и Фортуны, которымъ не всякому предоставлено воспользоваться[4].
При взглядѣ на Лудвигу строгое начальническое лице Конецпольскаго прояснилось и отразило въ себѣ всю любезность его въ обхожденіи.
— "Вельможна Пани, " — сказалъ онъ подходя къ ея рукѣ — «за счастіе почту отдать себя подъ покровительство Царицѣ прелестей нашего края и женѣ моего товарища; не отвергните одного изъ преданнѣйшихъ, неизмѣнныхъ и страстныхъ почитателей вашего нѣжнаго пола. При чемъ позвольте пожелать вамъ безконечныхъ лѣтъ и неограниченной долгой власти надъ бѣдными сердцами мужчинъ, неувядаемой красоты и всевозможнаго счастія.»
— «Очень благодарна, Пану Александрови (У многихъ Поляковъ обычай называть знакомыхъ просто, однимъ именемъ или чиномъ.); но я опасаюсь за сердце Старосты, если такія прелести, какъ мои, обращаютъ на себя его вниманіе.»
— «Ужъ это въ крови Поляковъ, кохана Пани, и въ особенности сродно моему характеру; но я твердо увѣренъ, что личныя достоинства Вашей Мосьци смягчили бы сердце даже Русскаго.»
— «А посему не мѣшаетъ поздравить Лудвигу съ оными» — прибавилъ Чаплицкій, поднося большой серебряной бокалъ съ Венгерскимъ — «и пожелать ей на долго благосклоннаго расположенія Вельможнаго Пана Старосты.» — При чемъ онъ осушилъ бокалъ и наливши, передалъ Конетюльскому.
— «Нѣхъ жіе!….» — воскликнулъ Староста и, ставши на одно колѣно, выпилъ сладостную влагу, погладилъ усы и осшашками брызнувъ въ потолокъ, поцѣловалъ ея руку. Лудвига помогла ему привстать и отблагодарила въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ. Въ слѣдъ за Старостою явился Барабашъ съ женою, Виговски.мъ и другими подвластными ему чиновниками, и долженъ былъ испытать туже участь, выполнить подобный же обрядъ, только съ нѣкоторою разницею; во 1-хъ онъ не могъ стать на колѣна, по причинѣ своего неспособнаго къ тому тѣлосложенія и потому, какъ оцъ выразился, что по всѣмъ видимостямъ прошли уже его прежнія лѣта, когда съ ловкостію моіъ исполнить этотъ пріятный и истинно молодецкій обрядъ. Во 2-хъ къ общей фразѣ поздравленія, прибавилъ относясь къ Лудвигъ: «да здравствуетъ и толстѣешь со всѣхъ сторонъ!» и, самодовольно захохотавъ отъ сказанной остроты, заключилъ, что это будетъ такъ, а не иначе. А въ 3-хъ, онъ забылъ брызнуть остатками, потому что таки и не любилъ сего пункта, да и вино искусило его до того, что пилъ оное какъ забывчивыя воды Леты.
При взглядѣ на Виговскаго, лице Лудвиги вспыхнуло и готово было выразить удивленіе, негодованіе и презрѣніе; но вспомня совѣты мужа, она, не дослушавъ его что-то слишкомъ длиннаго привѣтствія, постаралась поскорѣе отрекомендовать себя женѣ Барабаша и заняться ею.
Между тѣмъ гости съ женами постепенно умножались, Лудвига должна была каждому, желающему представиться, подносить вино, знакомиться съ женами, бытъ неусыпною, внимательною, привѣтливою, словоохотливою и любезною, чтобъ никому не наскучить, каждаго занять, разсѣять, понравишься, не показать и тѣни усталости, или безпокойства и, надобно отдать честь Лудвигѣ, она со славою выдержала трудную свою обязанность. Смотря на ея обращеніе, всякъ забывалъ кто она была и что теперь есть; такъ она умѣла всѣмъ угодить и принаровиться къ капризамъ и характеру каждаго. — Чаплицкій занималъ мужчинъ и также со славою выдержалъ свой постъ. Пошли разсужденія и мнѣнія относительно политики; споры, противорѣчія, шумъ, крикъ сопровождались за каждымъ словомъ, но ходатайство Чаплицкаго и, что лучше и вѣрнѣе всего, поднесенныя разныя вина, настойки, наливки, (чѣмъ такъ славятся Малороссіяне и Поляки) опять примиряли всѣхъ; враги обнимались, лобызались и клялись въ вѣчной дружбѣ, согласіи и почтеніи. Наконецъ Чаплицкій, замѣтя, что упоеніе дорогихъ собесѣдниковъ въ самомъ уже развалѣ, и что для усиленія и оживленія онаго нужно что нибудь новое:
— "Я намѣренъ, Панове, « — сказалъ онъ — „повеселиьь васъ самымъ невиннымъ и пріятнымъ образомъ. Гей! позовите-ка цымбалиста: лихой музыкантъ и еще къ тому же чудно поетъ.“
— „Тѣмъ лучше, онъ насъ поутѣшитъ родными пѣснями. Подавай его сюда!“
Мгновенно въ два прыжка очутился посреди залы высокій, въ дугу согбенный съ взъерошенною бородою и длинными пейсами потомокъ Израиля и, оборотивши за спиною висѣвшіе цымбалы, дрожащими руками взялъ крючки и, ожидая повелѣнія, устремилъ быстрые, огненные и плутовскіе глаза на все собраніе.»
— «Чтожъ, Мовша, начинай!» — вскричалъ Чаплицкій — «Я нынче слышалъ уже его, смотри жъ, не оробѣй!»
— «А лезь яку приказсте, Найяснѣйсый?» — отвѣчалъ Жидъ, извлекши нѣсколько гармоническихъ аккордовъ, приведшихъ въ удивленіе слушателей — «понѣвазь Евреи скаче, якъ Панъ рачы.»
— «Нѣхъ его даблы везмо!» — воскликнулъ кто-то, — «проклятый славно играетъ.»
— «Не мозно статься, азе бы Евреи не играли на праотцовскомъ инструменцѣ. Панамъ сабля, Панамъ слава, а бѣдному Зыдови плаць Іереміи, а инколы, цого цорный рокъ не робышь — дукаты, пшіемны дукаты.»
— «А, такъ вижу ты охотникъ до нихъ Хамово отродье!» — сказалъ Конецпольскій.
— «А сцозъ робышь, Ясневельмозный; вамъ ныцого не треба, мусыте купаться въ золотѣ, якъ шень сыръ въ маслѣ, а у несцастнаго Еврея — зинка, маленьки дѣтки, нузда, голодъ, короста, парсы, этцетера….» —
— "Ну, ну, хорошо; ваша братья всегда найдетъ причину. Сыграйка, да получше, я не пожалѣю килька дукатовъ.
Мовша приосанился, расправилъ, округлилъ руки, кашлянулъ и разразился на цимбалахъ….
— "Ой вай миръ, ой вай миръ, сцо зыду робыты,
Дерутъ его и мордуютъ, и зыдокъ забытый;
Туды зыда, сюди зыда, Еврей хлопецъ вшиcmкимъ
За тезъ іого якъ собаку и назвалы бзыдкимъ.
— «Чортъ ли мнѣ въ твоей жидовщинѣ!» — воскликнулъ Конецпольскій — "сыграй намъ что нибудь по лучше.
— «Мовша славно поетъ Козацкія пѣсни;» — сказалъ Виговскій, подойдя къ нему. — "сыграйка что нибудь. — "Ну, Янко, « — шепнулъ онъ — „чортъ тебя умудрилъ; здѣсь что нибудь скрывается; лучше убираться по добру по здорову.“
— „И лучше сдѣлаешь!“ — сказалъ мнимый Мовша и опять заигралъ.
Ишовъ Козакъ, Запорожецъ.
Да напавь на Ляха,
Скрутивъ его, звершивъ его
Якъ той шулякь птаха
Така пѣсня не по Ляху;
Крикнувъ винъ галасу!
Дай бувъ такій, дай Богъ ноги
Добраться до лясу…
— „Мовша!“ — закричалъ съ негодованіемъ Конецпольскій — „ты вѣрно пробуешь, крѣпка ли у тебя голова? наши, за эдакія пѣсни, полосуютъ спины.“
— „Жидъ! играй Польскій“ — подхватилъ Чаплицкій, боясь суматохи въ домѣ — „а мы между прочимъ“ — прибавилъ онъ, подводя жену къ Старостѣ — „немного пройдемся.“ — Самъ же пригласилъ жену Барабаша, который видя, что по всѣмъ видимостямъ и онъ не долженъ безъ дѣла оставаться, когда одна половина его уже занята, также предложилъ руку каконшо, одинакаго, съ его особою, сложенія го» спожѣ и, переваливаясь со стороны на сторону, пошелъ въ слѣдъ за другими.
Мовша между тѣмъ успѣлъ оправишься и загладить свою ошибку. Воспламенясь новымъ жаромъ, онъ съ чувствомъ заигралъ и запѣлъ извѣстный Польскій:
Nie est Rycerzem, a ni ènotlywv!
Niechay wolilosci stwierdzaią zdanie,
Bronce oyczyzny, póki krwi staie.
Pokażiny dawnych przodków swych męstwo
Nie wstąpię s placu oprucz zwycięstwa.
Na bok wenery! gdy czas do boiu
żołnierz swą bawi miłość pokoiu;
Zos tańce wszysci dziewczenty zdrowie,
Zacznicie sobie kochac iuż nowe.
A gdy poginein mocą oręża,
Sczęsłiwym będzie, kto nas zwycicnżc!
Niech potym, o tym kuli swistaią,
Dźwięk pałaszami, z harmaty daią!
Nuż dali, wiara nawszystkie strony,
Król i oyczyzna są do obrony.
Nie est Rycerzem, a ni ènotlywvrn!
Niechay wolilosci stwierjzaią zdanie,
Bronce oyczyzny, póki krwi staie.
Pokażiny dawnych przodków swych męstwo
Nie wstąpię s placu oprucz zwycięstwa.
Na bok wenery ! gdy czas do boiu
żołnierz swą bawi miłość pokotu;
Zos tańce wszysci dziewczenty zdrowie,
Zacznicie sobie kochac iuż nowe.
A gdy poginein mocą oręża,
Sczęsłiwym będzie, kto nas zwycicnżc!
Niech potym, o tym kuli swistarą,
Dźwięk pałaszami, z harmaty daią!
Nuż dali, wiara nawszystkie strony,
Król i oyczyzna są do obrony.
Всѣ, такъ сказать, ошеломѣли отъ упоенія и восторга, произведенныхъ удивительною игрою цымбалиста и искусствомъ его пѣнія.
— «Браво, знатно, do skonalie!» — восклицалъ безпрерывно Конецпольскій, и всѣ Поляки повторяли за нимъ сіи восклицанія.
Чаплицкій былъ внѣ себя отъ радости, угодивши такимъ образомъ своимъ гостямъ. По удовольствіе его мгновенно исчезло, когда онъ нечаянно взглянулъ въ окно.
Черный дымъ клубомъ валился прямо на дворъ, и огонь, подобно зміѣ, вился въ отверстіе сарая; разсыпавшіяся искры сверкали въ безпредѣльномъ пространствѣ, подобно звѣздамъ, метеорамъ или, проще сказать, чуднымъ ракетамъ. Видъ былъ величественный, прекрасный, но вмѣстѣ съ тѣмъ мрачный, вселяющій ужасъ. Подстароста стоялъ, какъ окаменѣлый и не зналъ что подумать и на что рѣшишься; испуганные гости съ любопытствомъ окружили его; но вдругъ ударъ, подобный грому, разверзшійся предъ глазами зрителей, произвелъ всеобщій крикъ и испугъ; женщины бросились бѣжать съ воплемъ, мужчины старались подать имъ помощь, всѣ уходили сами не зная куда, сбивали пьяныхъ слугъ, били сосуды, наступали на ноги моськамъ, испускавшимъ пронзительный визгъ; трескъ, шумъ, стукъ, вопли ляскотня отъ пощечинъ слугамъ, завыванія животныхъ, громъ подаваемыхъ экипажей, всеобщая суматоха и даже какой-то дикій хохотъ замѣнили мѣсто веселія.
— "Я заключалъ, " — прикрикивалъ огичаянный Барабашъ, не успѣвшій слѣдовать за другими — «я заключалъ, что это и будетъ такъ, а не иначе. По всѣмъ видимостямъ давно пора убираться домой.»
— «Убирайтесь вы хоть къ чорту!» — ворчалъ раздосадованный Конецпольскій, толкая его въ бокъ — этолько позвольте, Ясневельможный, какъ нибудь пробраться около вашей крѣпости. Гей, кто со много? надо тушить пожаръ!….
Чаплицкій давно уже бѣгалъ, какъ ошеломленный, билъ слугъ, которые не въ состояніи были даже двинуться съ мѣста; прочіе слѣдовали его примѣру и вскорѣ зала очистилась отъ гостей; осталась только Лудвига и Жидъ.
Сей послѣдній съ невыразимою радостію и злобою глядѣлъ на происходившее, и наконецъ остановилъ дикій взоръ на безчувственной Лудвигѣ, до сихъ поръ не могшей собраться съ мыслями.
— «Это только часть той мести, которую заслуживаетъ твой недостойный супругъ!» — сказалъ наконецъ мнимый Жидъ; — «но погибель ваша будетъ ужаснѣе во сто кратъ, если ты не отвратишь оной.»
— «Боже мой! кто ты и чего отъ меня требуешь?» — спросила съ ужасомъ Лудвига.
— «Я думаю пора бы тебѣ узнать Янка!» — отвѣчалъ онъ, сброся Жидовскія принадлежности.
— «Ахъ, несчастная!…. Гей… люди…»
— «Не безпокойся, милая; если и самъ супругъ твой явится, у меня есть отпоръ всѣмъ» — сказалъ онъ, показывая губительный кинжалъ и пистолеты. — «Но послушай! я былъ бы очень глупъ, если бы хотѣлъ мстить тебѣ или супругу! что прошло невозвратно; онъ загладилъ обиду, причиненную тебѣ, и покамѣстъ довольно. Я могъ бы и теперь вонзить ему роковое орудіе въ сердце; но это не надо: дѣло идетъ о спасеніи васъ обоихъ. Ты не слыхала ли, Лудвига» — прибавилъ онъ, взявъ ея трепетущую руку — «ты не слыхала ль въ ночной тиши какихъ нибудь стоновъ, рыданій, звука цѣпей, не зрѣла ль ты призрака смерти, чаши, наполненной ядомъ или саблей, поднятыхъ надъ главою страдальца?»
— «Ахъ ужасно! не говори такъ со мною; оканчивай! Чего ты хочешь?»
— «Такъ, значитъ, ты не знала, что благодѣтель твой, тотъ, кто заступалъ мѣсто отца, воспиталъ, взлелѣялъ тебя, не щадилъ жизни за спасеніе твоей чести, словомъ, что Хмѣльницкій, обремененный оковами, томится въ подземельи этого дома, лишенный куска хлѣба, капли воды, надежды, отрады, свѣта? Кто же заключилъ его? — твой вѣроломный супругъ — чудовище, какого міръ не производилъ!»
— «Какъ!» — вскричала въ изступленіи Лудвига — «и я не знала этого до сихъ поръ…. такъ вотъ причина его радости. Увы! ожидала ли я найти такое звѣрское сердце! Ахъ, какъ я несчастна!»
— «Повторяю, что прошло невозвратно, но я зналъ свойство Лудвиги и рѣшился, пренебрегая жизнію, прибѣгнуть къ тебѣ. — Спаси его.»
— «Да! во что бы ни стало я избавлю его отъ тирана. Пойдемъ, Янко, пойдемъ, разорвемъ поносныя цѣпи благороднѣйшаго изъ смертнымъ…. Но какимъ же образомъ?» — спросила она вдругъ остановясь.
— «Все уже придумано мной; ключи отъ ліоха въ кабинетѣ твоего супруга; ты найдешь около сада незамѣтную почти въ землѣ дверь: это входъ къ несчастному. Бѣги, спасай его; въ теперешней суматохѣ тебя никто не замѣтитъ, а я пойду постараюсь еще болѣе увеличитъ оную и буду ожидать тебя съ плѣнникомъ у садовой калитки.»
Сказать, рѣшиться, исполнить было минутное дѣло, и уже Лудвига трепещущею рукою вложила ключъ въ роковую дверь, крючья заскрипѣли и могильный холодъ повѣялъ на героиню; невольно приостановялась она, но оградивъ себя крестомъ, пошла осторожно по ступенямъ лѣстницы и вдругъ при свѣтѣ фонаря увидѣла привидѣніе, прикованное за руки и за ноги къ каменной стѣнѣ. Дрожь пробѣжала по всѣмъ членамъ Лудвиги; она не могла повѣрить, чтобъ это былъ Зиновій.
— «Изверги!» — простоналъ сей послѣдній — «за чѣмъ и доселѣ не лишите меня тягостной жизни? Увы! можетъ ли человѣкъ наслаждаться подобнымъ зрѣлищемъ? Но нѣтъ!…. это не чудовища, это не гнусные исполнители замысловъ Чаплицкаго, это не служители ада…. какъ, это ты, милая Лудвига? Ахъ, если ты пришла прекратить мои страданія, то умоляю, заклинаю тебя, позволь мнѣ прежде промочишь изсохшій языкъ; ты мнѣ доставишь сіе послѣднее удовольствіе за все то, что я прежде сдѣлалъ для тебя, безцѣнная!….»
— «Не смерти, спасенія твоего ищу я, великій мужъ!» — вскричала Лудвига бросясь къ его ногамъ и орошая его слезами.
— «Какой восторгъ влила ты въ мое существо, милое дитя! Итакъ въ тебѣ не погасла еще искра благородства, въ тебѣ течетъ кровь Козацкая и я узнаю дочь Буцая.»
— "Ахъ! благодѣтель мой, чувства, которыя питаю къ вамъ, сойдутъ со мною въ могилу; нѣтъ, они безпредѣльны какъ вѣчность; сердце мое принадлежитъ другому, но имя Хмѣльницкаго кровавыми буквами врѣзано тамъ, и мнѣ ли позабыть виновника моего счастія. Клянусь вольностію родины, вы будете властелинъ моей судьбы….
— «Ради Бога поспѣшайте, насъ могутъ открыть и тогда все погибло!» — вскричалъ вбѣжавшій Янко, задыхаясь отъ усталости.
Въ минуту цѣпи были отперты и Хмѣльницкій бросился въ объятія избавителей
— "Дѣти мои, " — воскликнулъ онъ торжественно — «Богъ да наградитъ васъ за доброе дѣло! Сдѣлавши пользу мнѣ, вы, можетъ быть, осчастливите многихъ.»
Поддерживаемый ими, онъ вышелъ опять на свѣтъ, съ жадностію вдыхалъ въ себя свѣжій воздухъ и изумился, увидя багровое зарево, объявшее домъ съ разныхъ сторонъ.
— «Неужели такою цѣною искуплена мнѣ свобода?» — спросилъ онъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ Янка.
— "Иначе ты не существовалъ бы. — Но поспѣшимъ, Грицай насъ ожидаетъ съ лошадьми, минута упущенія и мы можемъ всѣ погибнуть, я
— «Прощай, милая Лудвига!» — сказалъ Зиновій, опять прижавши ее; — «быть можетъ это свиданіе послѣднее въ нашей жизни; но этотъ день будетъ незабвенъ въ памяти моей. Да, я тебя не забуду.»
— «И я васъ никогда, никогда, Богъ въ томъ свидѣтель!»
— «Лудвига!» — прибавилъ Янко — "оставь звѣроподобнаго мужа; онъ будетъ нѣкогда причиною твоей погибели; я прошу тебя объ этомъ какъ человѣкъ, принимающій участіе въ судьбѣ другихъ; я требую какъ…
— «Нѣтъ! мнѣ измѣнить супругу!» — воскликнула съ живостію Лудвига. — «Ахъ! я ею люблю болѣе жизни; я буду уважать, боготворить васъ, вѣчно помнить, проливать слезы и молить Бога о вашемъ благѣ; но нѣтъ! я не способна къ вѣроломству, — я безсильна побѣдить чувство, сердце и голосъ любви. Нѣтъ, нѣтъ, это не возможно, прощайте! Лечу въ его объятія, обагренныя, быть можетъ, кровію моихъ соотчичей; но въ нихъ я нахожу приютъ отъ бурь житейскихъ, невыразимое блаженство, рай земной, спокойствіе души и сладостную нѣгу любви; нѣтъ, я не измѣню своему идолу. Прощайте и вспомните нѣкогда съ жалостію о бѣдной Лудвигѣ.»
— «Безумная!» — вскричалъ съ негодованіемъ Янко.
— "Несчастная, " — повторилъ Зиновій — «достойная жалости, но примѣрная жена! о! какъ я много теряю въ ней.»
Ржаніе лошадей напомнило друзьямъ о ихъ необходимосьи, и Хмѣльницкій, заключивши въ объятія вѣрнаго Грицая, полетѣлъ обрадовать Радана и посовѣтываться о дальнѣйшихъ предпріятіяхъ. — Они застали его и Виговскаго, которые съ нетерпѣніемъ и безпокойствіемъ, хотя по различнымъ причинамъ ихъ ожидали. Послѣ взаимныхъ знаковъ радости и поздравленій съ счастливымъ окончаніемъ такого важнаго дѣла:
— "Видишь, " — сказалъ Вимовскій обращаясь къ Янкѣ — "что и я также не безъ хитрости. Переодѣтый Янко не да. ромъ, подумалъ я, въ домѣ Чаплицкаго, и поелику вся жизнь твоя, какъ видно, посвящена Зиновію, то я и поспѣшилъ сюда узнать, что случилось и увы!… могъ ли кто предвидѣть подобную грозу? Боже мой!…
— "Теперь не о томъ надо думать, " — возразилъ Янко — «а посовѣтуемся общими силами что предпринять. Оставаться здѣсь намъ обоимъ невозможно, да и не должно.»
— «Да, пора возстановить права нашего народа!» — произнесъ торжественно Зиновій — «долго стенала родина подъ тяжкимъ игомъ иноплеменниковъ, пора возвратишь ее въ объятія матери Россіи. Не намъ пресмыкаться предъ своенравными хищниками; для нихъ мученья наши — отрада, вопли и взыванія — пища самолюбію, нищета — тріумфъ, и рабство — ихъ слава. Не постыдимъ же и мы себя; и если умремъ, то по крайней мѣрѣ свободны. Идемъ въ сѣчь, тамъ сердца Запорожцевъ еще преисполнены любовію къ бранной славь, геройскій духъ не подавленъ рабствомъ; они поймутъ насъ и оцѣнятъ наши намѣренія.»
— «Ты также, Виговскій, будешь намъ полезенъ;» — прибавилъ Янко, — "посѣвай раздоръ между Ляхами, возбуждай Козаковъ поднять оружіе и мы достигнемъ своей цѣли, о
— «Мои намѣренія и цѣль основаны на одномъ началѣ съ вашими, такъ мнѣ ли не содѣйствовать общему благу? Вотъ рука моя, мы скоро увидимся. Что произойдетъ послѣ васъ, я не премину увѣдомить; но поспѣшайте, дабы планъ вашъ не растроился.»
— «Свобода вѣры и присоединеніе Малороссіи къ царству Русскому, или славная смерть на полѣ брани, но не на плахѣ подъ сѣкирою Варшавскаго палача, отнынѣ да будетъ нашимъ девизомъ!» — воскликнулъ Зиновій — «а Запорожская сѣчь началомъ благородныхъ подвиговъ! Идемъ туда, друзья; тамъ ожидаетъ насъ слава!» — И новые Римляне но духу оставили шумный Чигиринъ, быть можетъ, на долго. Но обратимся опять къ Чанлицкому.
Искра, произведшая сперва дымъ, потомъ постепенный незначительный огонь, теперь превратилась въ бурный, всепожирающій пламень, который освѣтилъ весь Чигиринъ. Испуганные зрители въ разныхъ положеніяхъ бѣгали по улицамъ, воображая опять нашествіе Татаръ, Ляховъ или что нибудь подобное. Шумная толпа окружала домъ Чаплицкаго и, заложа руки за поясъ, хладнокровно смотрѣло на сію величественную и прекрасную картину, не мало не располагаясь перемѣнишь оную.
— "А погляды, погляды лышь Вакула!-- сказалъ одинъ Козакъ, толкая подъ бокъ товарища — «ище одна хоромына занялась, го, го!… якъ пыше, да pвe!….»
— «А въ правду!» — отвѣчалъ другой приложа руку къ глазамъ, дабы удобнѣе разсмотрѣть — «воно бь то бачъ и тее…. да колы бъ лишень… а то… катъ ихъ батька зна, що воны робятъ, отъ що я тебѣ скажу. Имъ-бы чужими руками жаръ загребать.»
— "Говорижъ ты, " — подхватилъ еще одинъ Козакъ — «вражы Ляхи умѣютъ палытъ, а не гасыть, ну щобъ стоило по бильше воды… а то орютъ, якъ навиженные бачь… бачь? увва, яка оголедиця поднялась.»
— "Ну пропалъ нашъ Подстароста, " — прервалъ еще одинъ, — «теперь не збудуе уже такихъ будынокъ, доновыхъ виныкивъ.»
— "Чого? врагъ его не взявъ, съ насъ же здере, да злупытъ. Эге, не братыще, не зъ нашихъ; да що-жъ тутъ и за погыбелъ? только сараи и пошли огнемъ да поломьемъ, а першій будынокъ и въ усъ не дуе, нще покуда-то черга и до его дойде.
— «А отъ побачымъ, да колыбъ и самаго Чаплицкаго не чиста сыла взяла, не ухнулы бь: собацѣ такая и смерть.»
— «Что вы тутъ розини стоите! провалъ бы васъ взялъ!» — закричалъ подъѣхавшій Гайдукъ — «рукъ нѣту что ли, Хамово отродье? По васъ хоть весь свѣть гинь огнемъ. Что жъ стали, впередъ, а не то нагайкой!»
— «Чы вжето!» — возразилъ Вакула съ презрѣніемъ — «ишь якій выскочка, трясьцабъ его матери, не бачыли Гайдука !… а на твои спыни, хиба неокошитыця, отгрызетесь и сами якъ собаки.»
Озлобленный Гайдукъ началъ уже было подымать владычицу спинъ, хребтовъ и проч., но замѣтя себя одного посреди Козаковъ, онъ опустилъ оную на спину измученнаго коня.
— "Добрый ты человѣкъ, Вакула, " — сказалъ онъ ласково — «а такую чепуху городишь, что право уши вянутъ. Посмотри Староста не намъ чета, а весь въ огнѣ, какъ чертъ; будемъ каяться да поздно — грѣхъ на душу падетъ.»
— «Давже жъ що буде, то буде!» — возразилъ Вакула, гордо переваливаясь, — «а мы таки по своему поставимъ. Старосты бачъ не огонь, не вода не бере, такъ ему въ саму пору погрѣться.»
— «А мабуть и поджаритьця,» — прервалъ другой, — «погляды мышь, якъ его кидае, мовъ родымецъ напавъ.»
И точно, въ самомъ ужасномъ пламени, какъ ангелъ истребитель, вездѣ показывался неустрашимый Конецпольскій, приказывалъ, увѣщевалъ, грозилъ, самъ дѣйствовалъ, но все было тщетно: выключая сараевъ, анбаровъ и проч. уже самыя флигеля начали загораться, ничто не могло принудить Козаковъ тронуться съ мѣста; но одно обстоятельство разрѣшило и сіе бездѣйствіе: къ неумолимымъ показался Виговскій.
— «Гай, гай, товарищи!» — вскричалъ онъ со смѣхомъ — «какіе жъ вы трутни; кто по умнѣе, давно уже руки нагрѣлъ, а вы стоите, да зѣваете, по васъ хоть трава не рости.»
— «А що таке, Вельможный писарь?» — спросило вдругъ нѣсколько голосовъ.
— "Да какъ же? передъ вашими глазами пожива, а вы не съ мѣста прочь; гдѣ же и поживиться, какъ не у Чаплицкаго? Впрочемъ мнѣ какая нужда, я такъ любя васъ хотѣлъ было посовѣтовать; а пожалуй, чужимъ-же достанется — а скарбу-то сколько, разной збруи, сабель, серебра!….
— «Що жъ мы дурни распотякались? гей, гей до роботы, хлопци; а ну за мною!» — закричалъ Викула. — И цѣлая толпа, возбужденная призывомъ къ корысти, хлынула за первымъ рѣшившимся на отважный поступокъ.
Дѣло мгновенно приняло другой оборотъ, и хотя, правду сказать, болѣе было крику и шуму, нежели дѣйствія; но все таки удальцы успѣли истребишь огонь, иные поживиться, другіе Поссориться за добычу, нѣкоторые наконецъ съ пустыми руками, проклиная Лиховъ, такъ отправиться во свояси; но не менѣе того спокойствіе было возстановлено и оставшіеся гости защитники на минуту возвратились опять къ Чаплицкому.
Мраченъ и отчаянъ былъ Подстароста, и, казалось, ничто не могло утѣшитъ его. Съ блѣднымъ, искаженнымъ лицемъ, изъ подлобья подозрительно посматривалъ онъ на гостей и иногда откланивался, какъ бы благодаря за поздравленія и старанія своихъ гостей.
— «А пожаръ, нѣчего сказать, былъ ужасный;» — произнесъ одинъ изъ нихъ — «ужъ какъ я ни старался, какихъ ни дѣлалъ, признательно сказать, чудесъ, и все изъ рукъ вонъ; да что и говорить, ужъ коли и Староста, при сверхъестественныхъ своихъ дѣйствіяхъ, едва могъ успѣть; такъ что нашей мѣлкой шляхтѣ говорить!»
— "Мнѣ что-то мнится какъ будто а не примѣтилъ вашего геройства, " — отозвался другой — «а правду сказать, дѣло было жаркое. Вы замѣтили ли, какъ я, схватясь за бревно, повисъ было на воздухѣ, весь въ пламени, и если бы не Староста оторвалъ его, можетъ быть а не успѣлъ-бы того сдѣлать что удалось.»
«Чуть ли и Панъ Ясинскій не наводить туманъ на глаза;» — проворчалъ третій — "вотъ, что на нашъ пай досталось, съ Паномъ Паціевскимъ, такъ ужъ досталось! Въ память-ли Вацъ-Пану, " — прибавилъ онъ, подмигивая глазами — «какъ мы оба сошлись было около самой трубы, изъ конторой исходило пламя — и вцѣпились было другъ другу въ волоса» — подхватилъ Паціевскій — «полагая, что мы терзаемъ трубу. Да, если бы появившійся среди насъ Староста не прекратилъ этого дѣйствія, Богъ знаетъ, чѣмъ бы все это окончилось.»
Всѣ на перерывъ старались выказать свои небывалые подвиги въ такомъ-же видѣ, оканчивая всегда появленіемъ Старосты; наконецъ, истощившись, устремили свои глаза на Конецпольскаго, который съ презрительною улыбкою глядѣлъ на глупыя ихъ фарсы.
— "Да, благодаря вашей неустрашимости, господа, « — сказалъ онъ — „пожаръ прекращенъ; теперь, поблагодаря хозяина, пора бы отправляться во свояси.“
— Не приписывайте намъ неустрашимости Ясновельможный!» — воскликнули многіе, — «безъ васъ, что бы могли сдѣлать.»
— «Прибавьте лучше безъ Виговскаго!»
— «Безъ Виговскаго!» — перебилъ вдругъ Чаплицкій — «развѣ онъ былъ на пожарѣ?»
Именно. И если бы не усовѣстилъ этихъ холодныхъ сердецъ Козацкихъ, мало бы мы въ чемъ успѣли."
— «Странная вещь!» — примолвилъ Чаплицкій, отведя въ сторону Старосту — «знаете ли, мнѣ казалось, что онъ былъ причиною этого пожара?»
— «Что это вы? полноте вамъ; съ чего вы это взяли?» — спросилъ съ удивленіемъ Староста.
— «Я имѣю много причинъ думать такъ; онъ тайный врагъ мнѣ, я это испыталъ.»
— «Его можно доѣхать, но все это не доказательство, и мнѣ кажется еще болѣе дѣлаетъ ему чести.»
— «Но замѣтили ли вы, что онъ среди самаго пиршества ушелъ, не сказавшись никому, и вдругъ послѣ того я увидѣлъ огонь?»
— «Удивительно, если это правда, но его поступокъ что-то не соотвѣтственъ. Эхъ полноте смущаться и подозрѣвать безъ причины; обѣщаю вамъ узнать объ этомъ по обстоятельнѣе и не премину порядочно притѣснить преступника.»
— «Очень вамъ благодаренъ; по крайней мѣрѣ для меня осталось бы хотя одно утѣшеніе — месть!»
— «Будьте увѣрены, что я не премину доставить вамъ случай къ тому. Но теперь желательно бы узнать о здоровьѣ и положеніи вашей супруги, да и пора бы до лясу. Ахъ, къ стати, о словѣ до лясу; гдѣ же дѣвался подозрительный для меня Жидокъ, который такъ невѣжливо отправлялъ всѣхъ Ляховъ до лясу?» — Чаплицкій быстро взглянулъ на мѣсто подвиговъ Янка и остолбенѣлъ, увидя халатъ и бороду, имъ оставленные. — «Такъ, все объясняется!» — вскричалъ онъ въ иступленіи — «теперь я узнаю своего врага! Гдѣ Жидъ…. гдѣ замаскированный злодѣй, убійца, зажигатель, гдѣ онъ?… я растерзаю его на части!» — кричалъ съ бѣшенствомъ Чаплицкій, бѣгая по залѣ. Въ сіе время взошла Лудвига.
— «Гдѣ цимбалистъ?» — спросилъ ее Чаплицкій — «гдѣ этотъ вампиръ, который прельщаетъ свою жертву, дабы высосать изъ нея кровь?»
— «Этотъ вопросъ я могла бы тебѣ сдѣлать» — произнесла значительно Лудвига. — "Благодарю васъ, господа, « — прибавила она обращалась къ прочимъ — „вы спасли намъ болѣе нежели жизнь.“
— „За. которую мы готовы жертвовать всегда своею!“ — отвѣчалъ Староста. — „Мы очень рады, видя васъ въ безопасности“ — прибавилъ онъ замѣтя затруднительное положеніе хозяевъ — „и просимъ позволенія пожелать вамъ спокойнаго провожденія остальной ночи. До забоченя, любезный Чаплицкій!“ — Но сей послѣдній не внималъ уже ничему; двусмысленный и колкій отвѣтъ Лудвиги разстроилъ его совершенно.
— „Кто этотъ Жидъ?“ — спросилъ онъ по уходѣ гостей — „что за змія, или адскій духъ? отвѣчай, открой мнѣ все, не щади меня, я перенесу несчастіе; ну говори, продолжай, не запинайся; изъ взоровъ твоихъ вижу, что ты знаешь злодѣя; отвѣчай же, не мучь меня, кто онъ такой?“
— „Запорожецъ Янко.“
— „Янко!“ — вскричалъ испуганный Подстароста — „за чѣмъ онъ приходилъ, чего онъ отъ меня хотѣлъ, что думалъ со мной сдѣлать?… Боже мой!… быть можетъ, злодѣй и теперь здѣсь…. Варвары, они ищутъ моей смерти. Жестокая!“ — прибавилъ онъ замѣтя странную улыбку Лудвиги, — „измѣнница! и ты была въ заговорѣ.“
— „Не унижай меня, и не сравнивай съ низкими душами тайныхъ злодѣевъ!“ — возразила съ гордостію Лудвига — „пожаръ не отъ меня зависѣлъ.“
— „Не отъ тебя!“ — прошепталъ Чаплицкій, утирая холодный потъ, проступившій у него на челѣ — „не отъ тебя значитъ и отъ тебя… и отъ васъ что нибудь зависѣло.“
— „Спасеніе Хмѣльницкаго, котораго ты противозаконнымъ, гнуснымъ, жестокимъ образомъ хотѣлъ лишить возможности вредить тебѣ.“
— „Какъ, Хмѣльницкій свободенъ!“ — возопилъ отчаянно Подстароста, вперя неподвижный взглядъ на Лудвигу — „вѣроломная, ты спасла врага моего отечества, непримиримаго мучителя, ужаснаго человѣка, ты спасла изверга и погубила мужа? Это ли та пылкая, неизяснимая любовь, о которой ты безпрерывно твердила мнѣ, неблагодарная? Ахъ! я согрѣлъ около сердца своего лютую змію, дабы она удобнѣе впустила смертоносное жало въ него? И послѣ этого ты можешь не краснѣя увѣрять меня, что не была въ заговорѣ съ моими ненавистными врагами?“
— „И теперь клянусь тебѣ въ этомъ, безцѣнный, любезный Даніель; но умоляю тебя, допусти къ сердцу своему чувство благородства, чести и справедливости, и отвѣчай мнѣ не запинаясь, какъ называется тотъ, кто обманомъ обезоруживаетъ врага, старается прекратить жизнь его томительнымъ голодомъ и адскими мученіями, кто веселился такому варварскому отмщенію, и скажи, что должна была дѣлать я, обязанная всѣмъ своему благодѣтелю?“
— „Умертвить его, безразсудная, да, умертвить и набавить меня на всегда отъ его преслѣдованій. Но нѣтъ, что я говорю, ты обязана ему всѣмъ, даже любовью, жизнію, блаженствомъ въ будущей жизни, добродѣтелью такою высокою, такою безпримѣрною…. ха, ха, ха…. И я глупецъ, я чего искалъ въ ней?… могилы хладной, безчувственной могилы, ко всѣмъ моимъ ласкамъ, просьбамъ, ко всей моей чувствительности, пламенной, бурной, глупой любви. Несчастный! чего я требовалъ? я хотѣлъ вдохнуть въ ея душу тотъ огонь, который вмѣсто крови течетъ въ моихъ жилахъ, перелить тѣ непобѣдимыя чувства, которыя питалъ во всей силѣ, и что же она? — безчувственна какъ духъ злобы, мертва какъ камень; она безъ жалости, вмѣсто поцѣлуя чистой, искренней любви, поднесла мнѣ полную чашу яду, вонзая кинжалъ въ грудь, вмѣсто того, чтобъ бросишься въ объятія. Нѣтъ и того ужаснѣе предать меня въ жертву мстительнаго врага. — Но я умѣю отвратить отъ себя погибель и доставить тебѣ полную свободу насладиться плодами своего подвига; отнынѣ вы, сударыня, не принадлежите мнѣ. Разрывъ неизмѣнный и вѣчный! Я отправляюсь въ Варшаву искать защиты и убѣжища у своихъ друзей.“
— „Что ты сказалъ, Даніель? ахъ, отрекись, откажись отъ своихъ словъ!“ — воскликнула изумленная Лудвига, схватя его за руку — „забудь ихъ, или ты произнесъ ужасный приговоръ. Мнѣ разлучиться съ тобою! нѣтъ, никакія силы ада не могутъ исторгнуть меня изъ объятій того, кому я предъ алтаремъ Творца вселенной клялась въ вѣчной, неизмѣнной любви, кому я посвятила жизнь свою, пожертвовала честію и добродѣтелью. Нѣтъ, Даніель, ты не въ состояніи сдѣлать меня несчастною, или я гдѣ бы ты не былъ, чтобы не предпринялъ, буду насильно участницею и сопутницею.“
— „А развѣ а не имѣю средства избавиться отъ этого собесѣдничества?“ — возразилъ Чаплицкій указывая на пистолетъ.
— „Ахъ! съ какою радостію умру я отъ твоей руки!“ — вскричала Лудвига, бросясь на колѣни — а Поражай, милый Даніель; но вспомни нѣкогда, что, любя добродѣтель и желая содѣлаться тебя достойною, я пожертвовала ничтожною жизнію своею; вспомни, что я нѣкогда питала къ тебѣ чувства, которыя, можетъ быть, были противны блаженству; ибо, признаюсь, я любила тебя подобно ему. Теперь довершай свое благодѣяніе, рази беззащитную грудь женщины и вмѣстѣ съ поцѣлуемъ исторгни душу, преданную тебѣ и за предѣлами гроба. Рази!»
— "Эхидна въ образѣ женщины! она и теперь хочетъ обмануть меня! Лѣтъ, не обольщай моего слуха; прошла пора власти красныхъ словъ твоихъ, они осѣкаются теперь объ окаменѣвтееся сердце. Измѣнница, какъ я любилъ тебя нѣкогда!…. какъ еще и теперь…. но нѣтъ, бѣги отъ меня, Лудвига; я въ самомъ дѣлѣ сдѣлаюсь убійцей: никакія увѣренія не оправдаютъ тебя въ моихъ глазахъ, не хочу вѣрить ни чему, быть можетъ злодѣи окружаютъ меня, острятъ кинжалы, смѣются моему заблужденію, моему ничтожеству, безсилію, быть можетъ ты сама…. О! это ужасно! прочь съ глазъ моихъ! вѣчная преграда между нами! вѣчное забвеніе прошедшаго, и непримиримая вражда въ будущемъ…. или я выскажу тебѣ все мое презрѣніе и….
— «Остановись! этого довольно, Даніель; ты рѣшился предать меня забвенію и мнѣ ничего не остается, какъ только примиришься съ своею судьбою и съ терпѣніемъ перенести роковой ударъ. Я буду въ тайнѣ лить слезы, но слѣды оныхъ будутъ сокрыты отъ всѣхъ; раны сердца моего не заживутъ до гробовой доски, но только червь могильный откроетъ, узнаетъ ихъ. Твои тайны священны для меня; онѣ также погребутся въ глубинѣ души моей; но будь остороженъ: одно слово твое, сказанное неблагопріятно на мой счетъ, можетъ послужишь къ твоей погибели, во мнѣ течетъ кровь Запорожцевъ — ты меня понимаешь. Теперь прощай на вѣки! — Я пришла къ тебѣ безъ ничего и такъ же удалюсь!» --прибавила она и брося послѣдній взглядъ на идола своей любви, залилась слезами и оставила Чаплицкаго, который не удостоилъ ея даже взглядомъ.
— "Очень понимаю тебя, « — произнесъ онъ скрежеща зубами — „больше нежели ты думаешь; но мнѣ очень понятенъ вашъ заговоръ, вы всѣ готовы вырвать у меня сердце, дабы послѣ насладиться его трепетаніемъ! — Ошибаетесь; я предупрежду васъ. — Но какимъ образомъ она узнала о заключеніи Хмѣльницкаго? какъ могъ Янко развѣдать объ этомъ?… ахъ, можетъ быть Лудвига не такъ виновата; сердце мое что-то говоритъ въ ея пользу; быть можетъ одна только глупая чувствительность, дѣтское понятіе о благодарности, о чести, возмутили ея духъ; о еслибъ это было правда! По не менѣе того я все таки долженъ опасаться вѣрной мести Хмѣльницкаго. Такъ! рѣшено, ѣду въ Варшаву, объясню свои потери и потребую удовлетворенія; а Лудвига? она будетъ несчастна, надобно обезпечить ея состояніе и оставить въ домѣ. Отсутствіе обоихъ насъ можетъ навлечь на самаго меня подозрѣніе въ зажигательствѣ; притомъ же увы! какъ она дорога для моего сердца. Эй, кто нибудь!“
— „Что прикажете, Вельможный Панъ?“ — сказалъ вошедшій слуга.
— „Отдай это письмо госпожѣ, какъ я уѣду.“
— „Слушаю, ладамъ до ногъ Паньскихъ.“
— „Прощай, Чигиринъ! не скоро можетъ быть я тебя увижу;“ — сказалъ Чаплицкій; но по крайней мѣрѣ достигну своей цѣли. И такъ въ Варшаву, къ друзьямъ, къ покровителямъ!»
Между тѣмъ, какъ робкій Воевода рѣшился на безполезное и безнужное предпріятіе, какъ мы это увидимъ въ слѣдующей главѣ, пора обратиться къ нашимъ героямъ.