ФЮСТЕЛЬ ДЕ-КУЛАНЖЪ.
править- ) Рефератъ, читанный въ засѣданіи моск. юридич. общества 6 ноября 1889 г.
Въ лицѣ недавно умершаго Фюстель де-Куланжа Европа лишилась одного изъ крупнѣйшихъ своихъ историковъ. Съ тремя именами связано представительство Франціи въ современной, исторической наукѣ: Жизнь Іисуса Ренана, Происхожденіе современной Франціи Тэна и Гражданская община древняго міра Куланжа извѣстны болѣе или менѣе всѣмъ образованнымъ людямъ. Успѣхъ послѣдней книги можетъ быть и наиболѣе достоинъ замѣчанія. Она стоитъ вдали отъ жгучихъ вопросовъ настоящаго, и, тѣмъ не менѣе, вызвала интересъ среди обширной публики и существенно повліяла на ея взгляды. Тайна успѣха не во внѣшнихъ достоинствахъ только; изящество, ясность изложенія, стройность аргументаціи сами по себѣ недостаточны для того, чтобы объяснить эту выходящую изъ ряда и весьма прочную популярность: преимущества формы тѣсно связаны въ данномъ случаѣ съ богатствомъ содержанія.
Для того, чтобы судить объ этомъ содержаніи, нельзя, конечно, ограничиться самою видной изъ работъ Куланжа, его Cité antique. Рядомъ съ этою книгой стоятъ нѣсколько сочиненій, менѣе извѣстныхъ большой публикѣ, но не менѣе заслужившихъ вниманіе ученаго міра. Собственно по древней исторіи изъ-подъ пера Куланжа вышла еще только одна статья — О землевладѣніи съ Спартѣ 1); за то онъ оставилъ много трудовъ по исторіи среднихъ вѣковъ и тѣсно связанной съ ними Римской имперіи: два тома Исторіи французскихъ учрежденій2), томъ этюдовъ по, отдѣльнымъ вопросамъ изъ только что указанной эпохи (Recherches sur quelques problèmes d’histoire), наконецъ, цѣлый рядъ статей въ историческихъ, юридическихъ и литературныхъ журналахъ3), — статей, имѣвшихъ цѣлью подготовить почву для послѣдующихъ томовъ Исторіи учрежденій. Всѣ эти работы при своемъ появленіи вызывали обыкновенно ожесточенные протесты и критику, но противники всегда признавали выдающійся талантъ и обширную ученость автора. Въ постепенномъ ходѣ обсужденія все болѣе выяснялось, что нашъ авторъ, во всякомъ случаѣ, является историкомъ не въ тѣсномъ, а въ широкомъ смыслѣ слова. Его изученіе прошедшаго всегда задавалось цѣлью не разрѣшить тѣ или другіе частные вопросы, а объяснить руководящіе принципы цѣлыхъ періодовъ человѣческаго развитія; при этомъ внѣшнія историческія событія, смѣна царствованій, подробности войны и дипломатіи совершенно стушевываются, все вниманіе сосредоточивается на внутреннемъ строѣ: вѣрованія, нравственный складъ, право, хозяйство, учрежденія — вотъ что составляетъ содержаніе работъ Фюстель де-Куланжа. Мнѣ кажется, что въ такой постановкѣ дѣла коренится одно изъ главныхъ условій, объясняющихъ успѣхъ Куланжа въ обширномъ кругѣ образованныхъ людей. Ни одному писателю не удалось въ такой степени отстранить случайное и внѣшнее въ историческомъ матеріалѣ, указать съ такою силой внутреннюю связь между различными отраслями народной жизни и зависимость подробностей отъ немногочисленныхъ основныхъ идей; ни одинъ писатель не удовлетворяетъ въ такой степени потребности современнаго общества понимать исторію не какъ капризное сплетеніе разнокалиберныхъ событій, а какъ проявленіе строгой внутренней необходимости. Остается разсмотрѣть, насколько выдерживаютъ научную критику эти интересныя построенія.
Полнота оцѣнки требовала бы, конечно, какъ изложенія главныхъ результатовъ, такъ и критики каждаго отдѣльнаго изъ нихъ. Разрѣшеніе подобной задачи, однако, едва ли возможно даже въ предѣлахъ цѣлой книги, а не только статьи. Въ настоящей же статьѣ я обращу вниманіе, во-первыхъ, на главнѣйшіе выводы, къ которымъ пришелъ нашъ авторъ въ своей многолѣтней работѣ; во-вторыхъ, на взгляды, высказанные имъ относительно пріемовъ изученія, и, въ-третьихъ, на практическое примѣненіе, которое самъ Куланжъ дѣлалъ изъ намѣченныхъ имъ методическихъ взглядовъ. Критика общихъ пріемовъ косвенно установитъ точки зрѣнія на самые результаты.
О Гражданской общинѣ древняго міра даже какъ то неловко говорить. Всѣмъ извѣстно, что книга эта задается цѣлью выяснить основанія, поражающихъ насъ противорѣчій между античнымъ и современнымъ міросозерцаніями. Помимо разницъ въ племенномъ составѣ, внѣшнемъ строѣ государства, въ количествѣ и направленіи знаній, въ формахъ хозяйственной дѣятельности, чувствуется какое то коренное различіе въ пониманіи всѣхъ отношеній. Ни одно изъ условій, на которыя обыкновенно указываютъ, не даетъ достаточнаго объясненія. Ограниченіе государства городскою областью, рабство — факты, конечно, важные, но не достаточно общіе. Глубже захватываетъ противорѣчіе между разъединеніемъ религіозной и политической жизни въ новомъ мірѣ и единствомъ обѣихъ этихъ сферъ въ древнемъ. Это характерное античное сліяніе религіи и политики осуществляется въ непосредственной теократіи культа предковъ, изъ котораго вытекаютъ отдѣльныя положенія какъ сакральнаго, такъ и гражданскаго права; отсюда замкнутость родоваго союза, члены котораго объединены культомъ и рѣзко противуполагаются всѣмъ тѣмъ, кто не пріобщенъ къ культу; отсюда федеративный характеръ государства, которое является формой производной, искусственной, долгое время второстепенной сравнительно съ родовымъ, богослужебнымъ союзомъ; отсюда пониманіе международныхъ отношеній, какъ борьбы и соглашенія боговъ — родоначальниковъ и покровителей; отсюда сословная противуположность между патриціями или эвпатридами, обладающими культомъ, съ одной стороны, плебеями или демотами, обдѣленными въ религіозномъ отношеніи, — съ другой; отсюда право землевладѣнія и наслѣдованія, подчиняющее отдѣльное лицо интересамъ родоваго союза, закрѣпленнымъ культомъ: не первоначальный коммунизмъ или соціализмъ сказывается въ этихъ ограниченіяхъ личнаго права, а единственно вліяніе родовой теократіи. Въ общемъ всѣ отношенія проникаются религіозною санкціей, безъ которой они теряютъ смыслъ и жизненность.
Отъ характеристики античныхъ началъ Куланжъ прямо перешелъ къ зачаткамъ новой цивилизаціи во Франціи. Несмотря на рѣзкую противуположность въ результатахъ, одна форма смѣнялась другою чрезвычайно постепенно. Ничто не можетъ быть неправильнѣе, чѣмъ представленіе о какомъ-то переворотѣ, оторвавшемъ средневѣковый міръ отъ древняго. Древній міръ, въ лицѣ Римской имперіи, не умеръ въ концѣ V вѣка, потому что не умиралъ до этого времени. Обычныя разсужденія объ упадкѣ Римской имперіи, о развращающемъ деспотизмѣ ея, знаменующемъ отсутствіе живыхъ силъ и водвореніе механической дисциплины, не находятъ подтвержденія въ источникахъ. Извѣстные взгляды составились въ этомъ направленіи отчасти вслѣдствіе неосмотрительнаго изученія сатириковъ и моралистовъ, которые бичуютъ пороки высшихъ классовъ и населенія города Рима. Провинціи, т.-е. главная масса имперіи, были здоровы и нравственны. Въ частности, онѣ были благодарны императорскому строю, который далъ имъ благодѣянія мира, твердой власти, юридическаго порядка и искусной администраціи. Борьба имперіи съ христіанствомъ внесла раздоръ и несчастіе въ это общество, но она окончилась въ IV в. и, во всякомъ случаѣ, не затронула главныхъ устоевъ римскаго строя, который оставался живымъ и сильнымъ во всѣхъ своихъ главныхъ частяхъ въ тотъ моментъ, когда въ него проникли новые народы германскаго племени. Легенда о паденіи Римской имперіи должна быть вычеркнута изъ исторіи 4).
Новые народы, тупые умственно, грубые, слабые своею разрозненностью, не въ состояніи были мѣриться съ искусною и могущественною организаціей Рима, и они никогда не завоевывали его. То, что носитъ названіе переселенія народовъ, есть только поглощеніе новыхъ племенныхъ элементовъ римскимъ міромъ. Составъ, конечно, измѣняется, хотя и не такъ значительно, какъ обыкновенно думаютъ. Происходятъ крупные безпорядки въ политической области, единство управленія разрушается, падаетъ правительственная техника, но не можетъ быть рѣчи о замѣнѣ стараго новыми началами. Варвары не имѣли положительныхъ началъ, которыя могли бы вступить въ борьбу съ великими силами древности, объединившимися въ цивилизацію Римской имперіи. Нельзя противуполагать ихъ свободы римскому деспотизму. Римскій деспотизмъ былъ, во всякомъ случаѣ, законно и ясно выраженною политическою организаціей, а свобода германцевъ, которую нѣкоторые ученые хотѣли возвести на степень принципа индивидуальной свободы вообще, была совершенно отрицательнымъ свойствомъ, сводилась на отсутствіе учрежденій, господствующихъ надъ личнымъ произволомъ, и законовъ, стѣснявшихъ своеволіе, на неумѣнье повиноваться даже немногимъ сколько-нибудь признаннымъ авторитетамъ, на слабость всякой власти. Нельзя сказать, была ли республика или монархія у германцевъ. Въ нашемъ смыслѣ, не было ни того, ни другого, — власть предводителя и власть вѣча и совмѣщались, и противу полагались, и переходили одна въ другую5). Еще менѣе принадлежала германцамъ организація суда на началѣ коллегіальности и народнаго участія. Источники римской эпохи показываютъ, что судятъ старѣйшины; источники эпохи, послѣдовавшей за переселеніемъ, свидѣтельствуютъ о всемогуществѣ единичнаго областнаго судьи — графа у франковъ 6).
Всего болѣе говорилось въ наукѣ о сельской общинѣ, какъ объ организаціи, внесенной въ римскій міръ германцами. Этому учрежденію приписывали какъ совершенно общее значеніе, такъ и спеціальное. Его находили въ различныхъ формахъ у разныхъ, чуть ли не у всѣхъ народовъ: и у грековъ, и у кельтовъ, и у славянъ, и у германцевъ, и у римлянъ въ архаическую эпоху, и у всевозможныхъ дикихъ и цивилизованныхъ племенъ съ менѣе громкими именами. Въ частности доказывали, что индивидуальное право собственности, выработанное Римомъ, было оттѣснено въ средніе вѣка общиннымъ союзомъ, господствовавшимъ въ земельномъ правѣ германцевъ. Отсюда будто бы пошли порядки средневѣковаго владѣнія, столь отличнаго отъ римскаго, главное — отличнаго въ томъ, что оно подчиняетъ право пользованія отдѣльнаго лица высшему dominium общины и вытекающимъ изъ него хозяйственнымъ и юридическимъ распорядкамъ. Ученія эти ложны во всѣхъ отношеніяхъ. Какъ только у германцевъ прекращаются передвиженія, какъ только наступаетъ осѣдлость, земледѣліе и землевладѣніе, такъ у нихъ устанавливается право собственности отдѣльнаго хозяина на землю. Есть слѣды того, что первоначальными собственниками были родовые старшины, но общинный союзъ нигдѣ не проявляетъ своего дѣйствія и уже во время Тацита земля находится въ рукахъ отдѣльныхъ семей. Знакомство съ римскимъ правомъ и порядками привело никакъ не къ борьбѣ съ ними въ пользу общиннаго начала, а къ подчиненію болѣе точной классификаціи, терминологіи и опредѣленію отношеній.
Вообще не можетъ быть рѣчи о естественномъ происхожденіи самостоятельнаго права общиннаго землевладѣнія. Исторія знаетъ два порядка построенія общества и связанной съ нимъ земельной собственности. Кочевые и бродячіе народы дѣйствительно не знаютъ частной собственности на землю, но они не знаютъ и общинной собственности въ юридическомъ и точномъ смыслѣ слова. У народовъ осѣдлыхъ земледѣліе является приложеніемъ въ землѣ труда отдѣльнаго лица и небольшихъ семейныхъ группъ и потому земельная собственность конструируется на началѣ личности или семейности. Позднѣйшія, извѣстныя намъ въ средневѣковомъ быту и подобныя имъ формы развиваются на почвѣ никакъ не собственности, а зависимаго владѣнія. Ограниченіе правъ отдѣльнаго хозяина, соединеніе нѣсколькихъ хозяевъ въ группы вытекаетъ при этомъ не изъ самостоятельнаго существованія общиннаго союза, а изъ подчиненія и лица, и земли высшему праву и власти дѣйствительнаго собственника. Это результаты организаціи рабскаго или крѣпостнаго пользованія и связанныхъ съ нимъ повинностей 7).
Истинное пониманіе средневѣковой жизни, а вмѣстѣ образованія устоевъ всего совремеднаго строя — невозможно, если искать руководящей нити въ неопредѣленныхъ привычкахъ и невыработанныхъ учрежденіяхъ Германіи. Вліянія этого элемента отрицать нельзя, но оно второстепенное. Активное, опредѣляющее начало этой эпохи — начало римское, и не только въ области религіи и церкви, гдѣ оно всѣми признается, но не менѣе того въ области государства, матеріальныхъ интересовъ и соціальнаго строя, гдѣ хотятъ во что бы то ни стало выдвинуть вліяніе новой расы. Исторія новыхъ народовъ Запада начинается не съ переселенія германцевъ, не съ такъ называемаго завоеванія, а съ перевода отъ разрушенія городскихъ республикъ къ государственной системѣ Римской имперіи. Первые вѣка нашей эры во всѣхъ отношеніяхъ могутъ быть названы первыми вѣками новой цивилизаціи. Зарождается и распространяется христіанство, зарождается и крѣпнетъ политическая власть, которая сдѣлалась источникомъ и образцомъ всякой политической власти на долгое время, — остатками ея живутъ короли въ возникшихъ на развалинахъ имперіи варварскихъ государствахъ и остатковъ этихъ достаточно, чтобы послужить основаніемъ для неограниченной монархіи.
Весь политическій строй меровингскаго государства объясняется господствомъ монархическаго принципа и наслѣдія Рима. Нѣтъ никакихъ слѣдовъ правъ народныхъ въ законодательной или правительственной областяхъ. Тацитово вѣче исчезло вмѣстѣ съ переходомъ племенъ на римскую почву; неясныя преданія объ участіи народа въ составленіи «Правдъ» не могутъ перевѣсить совершенно опредѣленныхъ указаній на законодательное полновластіе королей. Центральное управленіе связано съ дворцомъ (palatium), который слагается еще въ римское время. Въ области всемогущъ графъ, который получаетъ свои полномочія исключительно отъ короля. Большая часть ученыхъ признаетъ, что судъ меровингскаго общества былъ народный, причемъ мнѣнія расходятся только въ томъ отношеніи, что одни признаютъ широкое участіе въ немъ свободныхъ франковъ, а другіе сводятъ его къ организаціи выборнаго засѣдательства рахимбурговъ. Фюстель деКуланжъ, напротивъ, настаиваетъ на томъ, что судъ былъ единоличный — судъ короля и графа, какъ его намѣстника, а роль рахимбурговъ была совершенно вспомогательная; избирались они графомъ для помощи и заняли просто мѣсто римскихъ ассесоровъ. Въ соціальномъ отношеніи опредѣляющая родъ римскаго элемента замѣтна не менѣе, нежели въ политическомъ. Уже имперія послѣднихъ вѣковъ скрывала подъ формами абсолютной монархіи господство могущественной землевладѣльческой аристократіи. Масса населенія находится отъ нея въ зависимости на различныхъ началахъ. Къ ней тянутъ рабы, вольноотпущенные, обязанные услугами и сдерживаемые патронатомъ, свободные, попавшіе въ зависимость по землѣ. Само государство признаетъ оффиціально эту новую сложившуюся въ немъ силу, обращаясь къ крупному землевладѣнію для организаціи важнѣйшихъ повинностей. Распредѣленіе военной и податной тягости, которое первоначально было дѣломъ городскихъ обществъ, попало, такимъ образомъ, въ руки землевладѣльцевъ 8). Нѣтъ надобности въ особыхъ усиліяхъ воображенія, чтобы увидать, что римская аристократія IV и V вв. представляетъ уже зачатки господствующаго землевладѣльческаго сословія феодальной эпохи. Точно также въ римскихъ порядкахъ приходится искать объясненія для крѣпостнаго быта среднихъ вѣковъ. Римскій колонатъ, который незамѣтно развивается изъ задолженія свободныхъ, съ одной стороны, закрѣпленія временнаго, прекарнаго занятія — съ другой, перемѣщенія рабовъ на самостоятельную обработку мелкихъ участковъ земли — съ третьей, — римскій колонатъ является первообразомъ послѣдующихъ крестьянскихъ отношеній, открывшихъ міровую эру средневѣковаго крѣпостничества и замѣнившихъ античное рабство. Въ общемъ, именно римская культура создаетъ главный аграрный и соціальный фактъ западно-европейскаго общественнаго строя — союзъ между крупною собственностью и мелкою культурой. Имѣніе имперской и средневѣковой эпохи составлено изъ двухъ, взаимно обусловливающихъ и уравновѣшивающихъ другъ друга частей — барскаго центра и зависимыхъ крестьянскихъ хозяйствъ, питающихъ центръ своею работой и оброками. Всѣ явленія, которыя современные изслѣдователи школы Маурера пытались конструировать изъ принципа свободной общины, отлично объясняются до мелочей именно вліяніемъ римскаго крупнаго землевладѣнія и его распорядковъ. Разверстка надѣловъ, общественные выгоны, пользованіе лѣсомъ, распредѣленіе повинностей, — все это вытекаетъ изъ хозяйственнаго и соціальнаго устройства римскаго имѣнія 9).
Отдѣльныя научныя положенія Фюстель де-Куланжа смыкаются въ тѣсныя группы и проникнуты нѣсколькими основными идеями, которымъ подчинено все остальное. Родовой культъ, опредѣляющее вліяніе римской культуры, безсиліе германскаго племени — вотъ капитальныя стропила зданія; къ нимъ примыкаютъ и отъ нихъ расходятся всѣ второстепенные выводы, хотя каждый изъ этихъ выводовъ опирается на факты и цитаты изъ источниковъ. Того, кто прочелъ хоть одну страницу Фюстель де-Куланжа, поражаетъ тонкость наблюденія надъ отдѣльными данными и остроумное толкованіе отдѣльныхъ свидѣтельствъ; тотъ, кто знакомъ съ цѣлыми книгами нашего автора, навѣрное, оцѣнитъ стройность цѣлаго, гармоническое соединеніе частей. Если цѣлое, дѣйствительно, выростаетъ въ такой правильности и гармоніи въ силу присущихъ фактамъ взаимныхъ отношеній, безъ искусственнаго прилаживанія въ систему условій разнородныхъ и противорѣчивыхъ, то надо будетъ признать, что работа Фюстель де-Куланжа представляетъ образецъ исторической комбинаціи, какъ бы создающей литературный организмъ въ соотвѣтствіе давно исчезнувшей дѣйствительной организаціи. Если такъ, то особенно важно разсмотрѣть, какими общими условіями, помимо индивидуальнаго таланта, объясняется блестящій результатъ. Если не такъ, если формальная красота построенія зависитъ не отъ естественныхъ отношеній между самыми предметами, а отъ обманчивой и насильственной группировки, поучительно опредѣлить, въ чемъ заключается и какъ достигается иллюзія, какія вліянія исказили научные результаты. Конечно, какъ я уже сказалъ, вполнѣ прочное основаніе для сужденія можетъ дать только обстоятельный разборъ частностей аргументаціи по всѣмъ или, по крайней мѣрѣ, по главнымъ пунктамъ изложенія. Но даже, если не ставить себѣ такой задачи, разрѣшимой только при большомъ количествѣ времени, многое выясняется, если, въ общемъ, удастся опредѣлить и подвергнуть оцѣнкѣ особенности самыхъ пріемовъ изслѣдованія, методическую его сторону.
Задача наша была бы проста, еслибъ можно было въ данномъ случаѣ воспользоваться безъ оговорокъ и сомнѣній собственными заявленіями автора. Фюстель де-Куланжъ не одинъ разъ высказывается по этому поводу; уже въ первыхъ его книгахъ у него характерны нѣкоторые намеки, а въ послѣднихъ его работахъ на каждомъ шагу, и въ текстѣ, и въ примѣчаніяхъ, онъ разъясняетъ свое отношеніе къ исторіи вообще, къ источникамъ, къ пріемамъ работы. Противорѣчія между его выводами и главными положеніями другихъ ученыхъ весьма замѣтны. Протесты и критика со стороны этихъ ученыхъ заставляли Куланжа все болѣе и болѣе сознательно относиться къ условіямъ и причинамъ раскола, искать оправданія своимъ особенностямъ. Бѣда въ томъ, что его методологическая profession de foi и слагалась, и высказывалась подъ вліяніемъ крайняго раздраженія Въ обличеніяхъ нашего автора сказывается не просто полемическій задоръ и не наивное самомнѣніе, а какъ бы оскорбленное нравственное чувство человѣка, гонимаго за то, что онъ указалъ истинный путь. Онъ глубоко убѣжденъ, что между нимъ и его противниками лежитъ цѣлая пропасть, что они держатся совершенно иныхъ и совершенно неправильныхъ взглядовъ на характеръ и цѣли исторической работы. Къ чему же, по его мнѣнію, сводится эта разница?
Въ нѣсколькихъ пунктахъ отмѣчаетъ онъ эту разницу, и между всѣми этими пунктами есть внутреннее сродство.
1) Современные ученые злоупотребляютъ синтезомъ въ исторіи, тогда какъ дорогу къ синтезу пролегаетъ анализъ. На нѣсколько дней синтетическаго изученія должны приходиться годы анализа, нѣсколькимъ страницамъ синтетическаго изложенія должны соотвѣтствовать томы аналитическихъ. изысканій 10). Это требованіе означаетъ, что, прежде чѣмъ давать картину извѣстнаго общества въ его совокупности и опредѣлять ходъ развитія въ его послѣдовательности, прежде чѣмъ говорить, какъ будто нѣтъ пробѣловъ и всѣ отдѣльные факты установлены, прежде чѣмъ судить о сложныхъ комбинаціяхъ, — необходимо разсмотрѣть наличный матеріалъ, отмѣтить его несовершенства, пополнить ихъ на основаніи косвенныхъ указаній, въ самомъ матеріалѣ находящихся, разсмотрѣть отдѣльно каждое учрежденіе, каждое крупное событіе и уже затѣмъ переходить къ вопросу о цѣломъ, о связи его частей, обусловленности его состояній. Примѣръ злоупотребленія синтетическимъ пріемомъ представляетъ обычное изученіе римской имперіи. Общую характеристику періода поспѣшили установить ранѣе изученія его подробностей. Соображеніе, что этотъ періодъ, отдѣляющій античную цивилизацію отъ средневѣковой, есть періодъ упадка для первой, общая характеристика предполагаемаго нравственнаго безобразія римскаго общества не научно перемѣшиваются съ частными фактами и наблюденіями. Если бы шли отъ непредубѣжденнаго изученія фактовъ къ общимъ выводамъ, то увидали бы, что ни упадка, ни особенной безнравственности не было, что Римская имперія есть одна изъ плодотворнѣйшихъ эпохъ человѣческаго развитія 11).
2) Такъ какъ современные ученые не различаютъ строго между синтетическою и аналитической работой, то постоянно случается, что они вставляютъ въ свое изложеніе необоснованные на матеріалѣ собственные предположенія, понятія, принципы, а затѣмъ оперируютъ этими вставками, какъ бы забывая объ ихъ происхожденіи, дѣлая видъ, что вставки эти одного характера и достоинства съ подлинными фактами, завѣренными въ свидѣтельствахъ. Единственнымъ опорнымъ пунктомъ для историка должны служить тексты, и только тексты. Если бы всякую теорію старались свести на тексты и не перемѣшивали бы ихъ съ привнесенными предположеніями, то не возникло бы, напримѣръ, ученія о германскомъ завоеваніи и его глубокихъ послѣдствіяхъ, въ политическомъ и соціальномъ быту. Ниспроверженіе римской, военной силы, неравенство гражданское между побѣдителями и побѣжденными, глубокій раздоръ между ними, раздѣлъ завоеванныхъ земель и т. п., — все это недоказанныя предположенія, которыя внесены въ науку, хотя ихъ нѣтъ въ научномъ матеріалѣ 12).
3) Самое пользованіе текстами должно подчиняться правиламъ, чтобы быть плодотворнымъ. Прежде чѣмъ приводить фразу изъ источника, надо установить ея смыслъ въ контекстѣ, въ общей связи, откуда она берется; отрывочная ссылка можетъ подсказать мысль совершенно противуположную той, которую имѣлъ въ виду сообщить свидѣтель13). Какъ нельзя вырвать фразу изъ контекста, такъ нельзя вырывать фактъ изъ совокупности однородныхъ фактовъ. Нельзя придавать значенія эксцентрическимъ уклоненіямъ одной грамоты, одного параграфа какой-нибудь «Правды», если вся масса грамотъ, все множество параграфовъ законовъ направлены въ другую сторону 14). Далѣе, свидѣтельства и факты имѣютъ силу только по отношенію къ періоду, къ которому относятся: заключенія отъ позднѣйшаго матеріала къ древнѣйшимъ состояніямъ не могутъ быть допущены15). Примѣровъ уклоненій отъ этихъ правилъ множество. Въ отрѣзанныхъ отъ контекста фразахъ Цезаря и Тацита думали найти оправданіи ученію о коллективномъ владѣніи землею у древнихъ германцевъ. На двухъ-трехъ постановленіяхъ Салической Правды, изолированныхъ отъ другихъ источниковъ, отъ лѣтописей, житій, грамотъ и формулъ, построили обширную и фантастическую теорію народнаго суда у франковъ. Съ помощью перенесенія свидѣтельствъ о порядкахъ поздней и зависимой средневѣковой общины въ древнюю эпоху подкрѣпляется ученіе о маркѣ, какъ основной формѣ германскаго землевладѣнія.
4) Задавшись мыслью объ изученіи, тѣсно привязанномъ къ тексту, если можно такъ выразиться, Куланжъ въ принципѣ отвергаетъ пріемъ, который обыкновенно называется юридическою конструкціей и который онъ называетъ пріемомъ логическаго построенія. Сведеніе правоваго института или даже системы къ общимъ принципамъ, изъ которыхъ можно было бы дедуцировать всѣ частныя правила и положенія, заполненіе случайныхъ пробѣловъ матеріала выводами изъ разъ установленныхъ общихъ принциповъ вызываютъ его энергическій протестъ. Исторія — наука наблюденія, а не разсужденія, смѣло объявляетъ онъ. Можетъ быть, современный ученый дѣлаетъ очень логично дедукціи изъ сохранившихся фактовъ, но почемъ мы знаемъ, что люди изучаемаго времени руководствовались какъ разъ подобными соображеніями логики? Въ дѣйствительности на ряду съ логичнымъ живетъ противорѣчивое и нескладное; то, что нелѣпо для насъ, сплошь и рядомъ было закономъ для нашихъ предковъ. Во всемъ ряду ученыхъ, которыхъ Куланжъ избралъ своими противниками, нѣтъ болѣе для него ненавистнаго, нежели Зомъ, великій мастеръ устанавливать сбщіе, рѣзко очерченные принципы и на діалектической разработкѣ ихъ строить исторію 17). Общепринятыя мнѣнія о вергельдѣ, о сотнѣ, о соприсяжничествѣ представляютъ, по мнѣнію Куланжа, хорошіе примѣры логическихъ конструкцій, которыя или опровергаются источниками, или висятъ въ воздухѣ безъ достаточнаго оправданія.
5) Не безъ критики относится нашъ ученый къ сравнительному пріему, хотя въ данномъ случаѣ высказывается умѣреннѣе и даже признаетъ и примѣняетъ въ извѣстной степени этотъ пріемъ. Злоупотребляли имъ въ двухъ отношеніяхъ: думали, что фактъ, принесенный со стороны, можетъ замѣнить отсутствіе свидѣтельствъ изъ изучаемой среды или стать равноправнымъ основаніемъ для выводовъ; предполагали, что можно сравнивать безъ дальнѣйшихъ оговорокъ поверхностно изученные факты изъ исторіи самыхъ разнообразныхъ племенъ и эпохъ. Сравнительный методъ можетъ примѣняться съ пользою для окончательныхъ и самыхъ общихъ выводовъ, для провѣрки уже произведеннаго раздѣльнаго изученія, но никакимъ образомъ не можетъ предшествовать послѣднему или замѣнять его. Между тѣмъ, общинная теорія въ значительной степени развилась именно благо даря неразборчивому и верхоглядному сравненію наскоро собранныхъ фак товъ при недостаточномъ знакомствѣ съ каждою отдѣльною сферой наблюденія и некритическомъ сближеніи состояній и процессовъ, взаимное отношеніе которыхъ не было предварительно установлено 18).
6) Всѣ эти злоупотребленія и уклоненія отъ истиннаго пути сводятся къ одной главной неправильности. Изслѣдователи приступали къ предмету руководствуясь субъективными, а не объективными соображеніями. Ош изучали и писали не просто ради научной истины, а въ виду различныхъ постороннихъ наукѣ политическихъ, правовыхъ, экономическихъ теорій и идей. Этотъ субъективный методъ исказилъ французскую исторіографія внесеніемъ въ нее всякаго рода предубѣжденій въ угоду политическимъ партіямъ настоящаго времени. Нѣмцы искажали по-своему, изъ патріотическихъ побужденій, во славу германской расы 19). И тѣ, и другіе искажали потому, что искали не истины, а пользы. Такъ возникли легенды о политической и индивидуальной свободѣ древней Германіи, о позорномъ и тлетворномъ деспотизмѣ Рима, о первоначальномъ коммунизмѣ земледѣльческихъ народовъ.
Таковы основы методологической критики, на которыхъ постоянно настаиваетъ Фюстель де-Куланжъ. Многое можно было бы сказать по ихъ поводу. Легко видѣть, что нѣкоторыя изъ его положеній признаются всѣми и не составляютъ нисколько особенности изслѣдованій нашего автора. Едва ли кто станетъ оспаривать мысли, что надо исходить отъ текстовъ и не выдавать предположенія за факты, что всякій ученый обязанъ относиться безпристрастно къ своему дѣлу и по возможности не вносить въ него постороннихъ политическихъ или патріотическихъ предрасположеній, что для успѣшнаго примѣненія научнаго сравненія необходимо точное изслѣдованіе сравниваемыхъ объектовъ въ отдѣльности. Если ошибки и встрѣчаются въ этихъ направленіяхъ, то происходятъ онѣ не отъ того, что правила не признаются, а потому, что въ отдѣльныхъ случаяхъ ученые отклоняются отъ нихъ сознательно или безсознательно. Съ другой сторону нѣкоторыя замѣчанія Куланжа бьютъ дальше цѣли и требуютъ нежелательныхъ стѣсненій. Не слѣдуетъ ставить діалектику вмѣсто исторіи, но сами простой анализъ историческихъ фактовъ требуетъ нѣкоторой діалектики уже хотя бы потому, что нельзя ограничиться прямымъ смысломъ случайно дошедшихъ до насъ свидѣтельствъ, которыя и отрывочны, и говорятъ часто не о томъ, что насъ интересуетъ и что дѣйствительно для насъ важно. Приходится искать косвеннаго смысла, поворачивать свидѣтельство не тою стороной, которою оно обращено къ намъ въ повѣствованіи источника. А разъ дѣло идетъ о такой аналитической перестановкѣ, нельзя обойтись безъ логическихъ построеній и діалектическаго развитія положенія противуположностей и примиреній.
Слѣдуетъ избѣгать некритическаго смѣшенія эпохъ, но относительно древнѣйшихъ періодовъ позднѣйшее время даетъ сплошь и рядомъ самыя цѣнныя указанія въ формѣ засѣвшихъ въ немъ переживаній и аномалій, неладящихъ съ началами позднѣйшей жизни и получающихъ смыслъ только въ Связи съ прошедшимъ. Случается также, что можно свести однохарактерные факты на общую основу у разсѣянныхъ въ позднѣйшую эпоху частей одного первоначальнаго племени.
Наконецъ, нельзя не протестовать противъ слишкомъ рѣзкаго разграниченія между аналитическою и синтетическою работой въ исторіи. Нельзя ждать разбора всѣхъ частныхъ фактовъ и отдѣльныхъ институтовъ для установленія выводовъ. Въ двухъ отношеніяхъ синтетическій пріемъ сможетъ оказать великія услуги изученію даже ранѣе, чѣмъ исчерпанъ анализъ наличныхъ данныхъ. Добытые по извѣстному вопросу результаты не могутъ игнорироваться при изученіи слѣдующаго вопроса; они войдутъ важною составною частью въ это изученіе, наравнѣ съ прямо относящимися къ нему фактами и текстами, хотя сами являются не текстами и не первоначальными фактами, а выводами, привнесенными со стороны на основаніи увѣренности въ неразрывной, живой связи цѣлаго. И понятно, что направленіе дальнѣйшей работы въ значительной степени будетъ зависѣть отъ освѣщенія предмета какъ разъ со стороны добытыхъ такимъ образомъ общихъ соображеній.
Во-вторыхъ, въ исторіи болѣе чѣмъ въ какой-либо наукѣ играютъ роль гипотезы, которыя сами по себѣ, конечно, не доказательны и не добыты путемъ точнаго вывода, а представляютъ предварительныя синтетическія комбинаціи; провѣряются онѣ всѣмъ наличнымъ матеріаломъ, но вытекаютъ не изъ его всесторонняго разслѣдованія, а изъ общихъ соображеній, отдѣльныхъ наблюденій, инстинктивной или глазомѣрной оцѣнки. Такого рода гипотезы пролагаютъ путь къ величайшимъ открытіямъ даже въ области болѣе точныхъ наукъ. Въ исторіи, при непримѣнимости количественныхъ измѣреній и экспериментальныхъ методовъ, при отрывочности матеріала и чрезвычайной сложности задачъ, устранить такія гипотезы значило бы отказаться отъ самаго изученія. При всякой характеристикѣ цѣлаго, взаимодѣйствій его частей, процесса какъ взаимнаго отношенія причинъ и слѣдствій, приходится выставлять такія предварительны^ гипотезы и сосредоточивать всю строгость методологическихъ требованій не на стѣсненіи этого необходимаго фазиса изученія, а на тщательной провѣркѣ предложенныхъ комбинацій наличностью имѣющихся въ распоряженіи данныхъ. Въ сущности, и Фюстель де-Куланжъ не избѣжалъ въ данномъ случаѣ общей участи, хотя и ратуетъ такъ сильно противъ злоупотребленія синтезомъ. Замѣчаніе это приводитъ насъ къ наиболѣе существеннымъ изъ вопросовъ, возникающихъ изъ разбора методическихъ теорій нашего автора: въ какой степени самъ онъ дѣйствительно практикуетъ эти теоріи? Соотвѣтствуетъ ли его работа тѣмъ, во всякомъ случаѣ, высокимъ и строгимъ требованіямъ, которыя онъ ставитъ для другихъ? Самъ онъ твердо и вполнѣ убѣжденъ, что его изслѣдованія подвигаются исключительно путемъ объективнаго, текстуальнаго анализа. Вѣрить на слово въ данномъ случаѣ не приходится. Я полагаю, что разсмотрѣніе практическихъ пріемовъ нашего автора покажетъ намъ, какъ, съ одной стороны, онъ самъ отступаетъ иногда отъ высказанныхъ имъ положешй, какъ, съ другой, положенія эти, все-таки, остаются весьма характерными для его работы и объясняютъ многое въ его успѣхахъ и въ его односторонностяхъ.
Первое, что, казалось, слѣдовало бы ожидать отъ такого приверженца текстуальнаго изученія, какъ Фюстель де-Куланжъ, это — внимательное изслѣдованіе источниковъ, критика ихъ достовѣрности и относительной важности. Тексты текстамъ рознь! Если имѣетъ значеніе количественное отношеніе между свидѣтельствами, то еще болѣе важны качественныя различія. Между тѣмъ, Фюстель де-Куланжъ, въ общемъ, весьма мало обращаетъ вниманія на предварительную критику памятниковъ. Равнодушіе его въ этомъ отношеніи шло очень далеко. Не одинъ разъ ссылался онъ въ своихъ первыхъ работахъ на дурныя изданія, приводилъ искаженныя чтенія, пользовался завѣдомо подложными памятниками20). Противники научили его быть осмотрительнѣе въ подробностяхъ, хотя онъ не былъ имъ благодаренъ за уроки. Общее же. отношеніе его къ такъ называемой критикѣ источниковъ осталось неизмѣннымъ.
Правда, во II томѣ Institutions есть глава, озаглавленная «les documents» и посвященная оцѣнкѣ писателей, правдъ и грамотъ, но оцѣнка эта весьма общая и мало сообщаетъ интереснаго: Единственная крупная критическая заслуга Куланжа состоитъ въ томъ, что онъ съ особою силой выдвинулъ значеніе лѣтописныхъ памятниковъ для исторіи права, въ противуположность одностороннему предпочтенію, которое изслѣдователи оказывали правдамъ. Но и въ этомъ случаѣ остаются въ тѣни нѣкоторые капитальные вопросы, не разрѣшаются несомнѣнныя противорѣчія между извѣстіями. Различіе угла зрѣнія, интереса, эпохи не опредѣляется точно, извѣстія трактуются какъ однородныя и равноправныя.
Присматриваясь внимательнѣе, можно замѣтить, что какъ разъ эта слабая сторона Куланжа — отсутствіе внѣшней критики памятниковъ — зависитъ отъ его исконной боязни субъективныхъ примѣсей со стороны современнаго изслѣдователя. Всякая предварительная критика разлагаетъ матеріалъ, устраняетъ часть его, выдвигаетъ впередъ другія и своими общими результатами поэтому предрѣшаетъ до извѣстной степени дальнѣйшія задачи изслѣдованія и толкованія; Фюстель де-Куланжъ не довѣряетъ этой критикѣ. Онъ спокойно говоритъ въ Cité antique о царствованіяхъ римскихъ царей, какъ будто не существуемъ работъ Нибура, Рубино, Момзена21). Какъ ни велики эти современныя имена и какъ ни вѣски ихъ отрицательные аргументы, вашъ авторъ предпочитаетъ ссылаться безъ дальнѣйшихъ оговорокъ на Тита Ливія и Діонисія Галикарнасскаго. Въ Monarchie Franque онъ настаиваетъ на правѣ изслѣдователя пользоваться подложными и искаженными грамотами и житіями, если дѣло идетъ не о событіяхъ, которыя важно было исказить, а о фактахъ безразличныхъ для фальсификаціи. Почва, конечно, скользкая и трудно во всѣхъ этихъ отношеніяхъ согласиться съ Куланжемъ, но интересно уже на первой этой ступени отмѣтить его стремленіе отдѣлаться отъ посредства современныхъ истолкователей.
Отношеніе Куланжа къ внѣшней критикѣ принесло бы особенно вредные плоды, если бы его работы были историческими сочиненіями въ обычномъ смыслѣ слова, — сочиненіями, посвященными общему разсказу о судьбѣ народовъ и государствъ въ различныхъ ея проявленіяхъ, какъ во внѣшнемъ теченія событій, такъ и во внутреннемъ бытѣ. Но Куланжъ, какъ извѣстно, иначе ставитъ свои цѣли. Его изслѣдованія сосредоточиваются исключительно на внутреннемъ строѣ. Внѣшнія событія затрогиваются изрѣдка, и только если они иллюстрируютъ внутреннія состоянія. Право, учрежденія, хозяйство и нравы — вотъ что подлежитъ изученію, а для такого изученія вопросы внѣшней критики дѣйствительно не играютъ такой первенствующей роли, какъ для изложенія перипетій общей исторіи съ ея войнами, крупными дѣятелями и партіями. Есть еще одно существенное ограниченіе, которому также соотвѣтствуетъ безразличіе Куланжа въ отношеніи критики памятниковъ. Ограниченіе это капитальное и заслуживаетъ особеннаго вниманія со стороны изучающихъ нашего автора.
Въ сущности, вся его работа статическая, а не динамическая; онъ характеризуетъ состояніе, а не процессъ. Въ Cité antique на одинъ планъ сведены черты родоваго быта и городскаго порядка, относящіяся къ весьма различнымъ эпохамъ античнаго развитія. Цѣль — отмѣтить коренные принципы, дѣйствовавшіе какъ въ X, такъ и въ V вѣкѣ до P. X. Задача взята настолько широко, что не приходится даже различать между греческими и римскими формами. Не сравнительный, а соединительный методъ руководитъ въ данномъ случаѣ Куланжемъ. Его пользованіе фактами какъ римской, такъ и греческой культуры такъ же мало имѣетъ отношенія къ сравненію, какъ характеристика общихъ свойствъ греческаго племени или греческаго города, отвлекающаяся отъ различій между дорянами и іонянами, между Аѳинами, Спартой, Ѳивами и т. п. При такой широтѣ постановки элементъ развитія отходитъ, естественно, на задній планъ, временныя комбинація стушевываются подобно мѣстнымъ. Тотъ же стаѣическій пріемъ господствуетъ въ работахъ по французскому строю, хотя работы эти прямо носятъ Названіе исторіи. Онѣ представляютъ рядъ картинъ, рядъ слѣдующихъ другъ за другомъ состояній: Галлія до римскаго завоеванія, Римская имперія, германцы до переселенія, государство франковъ. Нѣкоторыя изъ этихъ картинъ составлены изъ мозаики, матеріалы которой собраны въ совершенно разнородныхъ эпохахъ. Общая характеристика Римской имперіи не останавливается на оттѣнкахъ, представляемыхъ первоначальнымъ принципатомъ и позднѣйшимъ христіанскимъ самодержавіемъ. Тацитъ и Сальвіанъ, надписи первыхъ вѣковъ и кодексъ Іустиніана стонъ рядомъ въ качествѣ однородныхъ источниковъ изученія. Нечего говорить, что такія общія характеристики очень опасны какъ разъ въ одномъ изъ отношеній, отмѣченныхъ самимъ Куланжемъ: приходится перемѣшивать свидѣтельства разныхъ временъ, относить позднѣйшее къ болѣе раннему, древнее къ послѣдующему. Главное, какъ это ни странно сказать, въ работахъ Фюстель де-Куланжа мы, въ сущности, почти не видимъ попытокъ опредѣлить причинную зависимость историческихъ колебаній. Много потрачено силъ на доказательство того, что римское населеніе было здорово въ IV и V вѣкахъ и что германцы были разбиты и безсильны. Ясно ли кому-либо изъ читателей, почему эти германцы, все-таки, водворились въ имперіи и разстроили ея порядки? Фюстель де-Куланжъ слѣдитъ иногда за развитіемъ какого-нибудь института, напр., колоната, иммунитета, но и тогда отношеніе его остается довольно одностороннимъ. Онъ отмѣчаетъ по источникамъ слѣды перваго зарожденія извѣстной формы, затѣмъ рядъ видоизмѣненій ея по періодамъ. Это чрезвычайно важная сторона дѣла и ч какъ разъ разборъ колоната въ этомъ отношеніи представляетъ обращикъ научнаго изслѣдованія. По вопросу, о которомъ спорили десятки ученыхъ, и, притомъ, самыхъ авторитетныхъ, Куланжу удалось сказать если не -ч послѣднее, то главное слово. Но и въ этомъ случаѣ причины совершающихся видоизмѣненій едва затронуты. Чѣмъ вызванъ переходъ отъ крупной культуры къ мелкой, которая такъ существенно обусловливаетъ развитіе колоната? Какая сила выдвинула на имѣнія массы свободныхъ арендаторовъ, которыхъ первоначально тамъ не было? Конечно, чтобы рѣшить эти вопросы, необходимо уже переходить за предѣлы прямыхъ показаній въ текстахъ, необходимо комбинировать самостоятельные ряды наблюденій, вводить въ разсчетъ общія положенія экономическаго свойства, — однимъ словомъ, дѣйствовать синтезомъ. А именно этого и не хочетъ Куланжъ.
Центръ тяжести лежитъ для него въ аналитической работѣ, и всякій внимательный и непредубѣжденный читатель признаетъ, что авторъ дѣйствительно обнаружилъ въ этомъ отношеніи громадное дарованіе и достигъ замѣчательныхъ результатовъ. Толкованіе текстовъ всегда интензни, мое и остроумное, наблюденія надъ словоупотребленіемъ источниковъ, объясненія ихъ общей связи всегда заслуживаютъ вниманія. Анализъ высшаго порядка — разборъ цѣлыхъ институтовъ и вопросовъ — точно также отличается обыкновенно оригинальностью, тонкостью и глубиной мысля. По цѣлому ряду истерзанныхъ изслѣдователями темъ удалось обновить изученіе. Работа надъ родовымъ строемъ античнаго міра, надъ соціально-экономическими явленіями Римской имперіи, надъ судебною организаціей варваровъ, конечно, оставитъ самые глубокіе слѣды въ наукѣ. И, въ то же время, всякому, изучавшему сочиненія нашего автора, извѣстно, сколько произвола и софизмовъ какъ разъ въ этой аналитической работѣ. Каждый испытывалъ, навѣрное, смѣшанное чувство удивленія и досады, наблюдая за адвокатскою ловкостью, съ которой Куланжъ устраняетъ самыя очевидныя толкованія, подрубаетъ тексты, вкладываетъ ихъ въ красивые ряды своихъ умозаключеній. Откуда это? Въ угоду чему строгій аналитикъ, поклонникъ факта и текста, прибѣгаетъ къ натяжкамъ, искусственно и насильственно обращается съ источниками?22). Не ради шаблоннаго проведенія равновѣсія между «хотя» и «однако» настаиваю я на этихъ чертахъ: противорѣчіе существенное и поучительное, — оно даетъ ключъ къ пониманію всей ученой личности Куланжа. По пословицѣ: «природа, изгнанная въ дверь, возвращается въ окно», — синтетическое начало, противъ котораго принято столько предосторожностей, проникаетъ, въ сущности, всю работу нашего автора и подчиняетъ себѣ аналитическія соображенія въ гораздо большей степени, чѣмъ у всѣхъ, кто наивно или сознательно признавалъ его роль въ предварительной, а не только въ окончательной работѣ. Развѣ не давитъ идея культа предковъ на частныя толкованія и построенія Cité antique! Развѣ не принесены въ жертву этой идеѣ, ради цѣлостности системы и гармоніи частей, и многообразіе миѳологическихъ вліяній, солярныхъ, этическихъ, и самостоятельныя теченія правоваго и экономическаго развитія? А сколько жертвъ въ подробностяхъ, сколько отрѣзанныхъ отъ контекста свидѣтельствъ, сколько умолчаній и насильственныхъ толкованій! Вѣрно наблюденная и, конечно, капитальная черта становится пунктомъ кристаллизаціи именно для такой объединяющей, тиранической конструкціи, на которыя такъ горячо нападаетъ Куланжъ у юристовъ. Подобную же роль играетъ положеніе о преобладаніи римской культуры въ началѣ среднихъ вѣковъ, — только тутъ еще труднѣе справиться съ матеріаломъ и приходится допустить извѣстныя ограниченія.
Остается спросить, чѣмъ внушены Фюстель де-Куланжу его преобладающія идеи? Конечно, онѣ найдены въ самыхъ источникахъ, а не просто внесены со стороны, но едва ли объясняется простою случайностью, что нашлись именно эти начала въ источникахъ, что подчинилось имъ все остальное. Процессъ образованія мнѣній нашего ученаго раскрытъ болѣе въ его средневѣковыхъ изслѣдованіяхъ, чѣмъ въ книгѣ, посвященной античной цивилизаціи, и съ этой стороны лучше всего присмотрѣться къ нему. Фюстель де-Куланжъ стоитъ изолированно среди европейской исторической литературы, и изолированность эта сознательная. Онъ отдѣлился отъ собратій по ремеслу и не хочетъ примкнуть прямо ни къ какой группѣ и школѣ, потому что главнымъ стимуломъ для образованія группъ и школъ считаетъ не научныя политическія вліянія. Благодаря этимъ вліяніямъ, изученіе давно прошедшихъ временъ прониклось тенденціей и фальшью, и задачей жизни Куланжъ поставилъ именно разсѣяніе этой тенденціи и фальши. Первоначальное развитіе Куланжъ получилъ во время господства либеральныхъ теченій. Главные представители ихъ во французской исторіографіи, Тьери и Гизо, раскрывали въ исторіи: одинъ — глубокую противуположность классовъ, вытекающую изъ племеннаго антагонизма норманновъ и саксовъ, римлянъ и галловъ, другой — историческія основанія современныхъ, свободныхъ учрежденій; послѣдній клеймилъ развращающій деспотизмъ Рима, пріурочивалъ къ появленію германцевъ обновляющій принципъ индивидуальной свободы28). Куланжъ выступилъ противъ и того, и другаго; историческая живопись О. Тьери кажется ему произвольнымъ искаженіемъ данныхъ, рѣзкой противоположности національностей не было, борь-1 ба классовъ, которую искали въ меровингскихъ источникахъ, привнесена въ нихъ изъ современныхъ раздоровъ. Еще систематичнѣе проводится антагонизмъ противъ взглядовъ Гизо: величіе Римской имперіи, ея здоровая нравственность, отсутствіе свободы въ нашемъ смыслѣ у германцевъ, --: все это, въ изложеніи Куланжа, пункты капитальные и общеизвѣстные 24).
По мѣрѣ того, какъ успѣхъ Куланжа возрасталъ и ученый кругозоръ расширялся, нашему ученому все болѣе и болѣе приходилось считаться съ нѣмецкою наукой, которою онъ сначала почти совершенно пренебрегалъ. Въ рѣзкой противуположности патріотическимъ увлеченіемъ нѣмцевъ, Куланжъ разбилъ большую часть общепринятыхъ мнѣній по вопросамъ о началѣ среднихъ вѣковъ. Германцы оказались ничтожнымъ, постоянно побиваемымъ племенемъ, которое ничего не внесло въ европейскую культуру, кромѣ безпорядка, и пассивно подчинялось могучему вліянію Рима.
Загадка феодализма остановила Куланжа въ послѣдній періодъ его дѣятельности и опять онъ встрѣтился съ злокозненнымъ, постороннимъ, субъективнымъ вліяніемъ. Ученіе о свободной сельской общинѣ вытекаемъ въ его глазахъ изъ радикальной идеи; Руссо вложилъ ее въ умы людей и она не осталась въ предѣлахъ практической политики, а захватила и исказила исторію25). Мауреръ, Лавеле, Віолле, Arbis de Jubainville, всѣ ученые, развивавшіе ученіе о свободной общинѣ и ея вліяніи на соціальный строй, по мнѣнію Куланжа, служатъ сознательно или безсознательно тенденціи современнаго соціализма.
Вернемся теперь нѣсколько назадъ и посмотримъ, что доказываетъ Cité antique? Не есть ли эта книга въ своемъ родѣ протестъ про; типъ республиканской легенды, которая играла такую существенную роль, въ исторіи европейскаго либерализма и радикализма? Esprit classique, въ, которомъ Тэнъ видитъ одинъ изъ элементовъ революціоннаго духа, коренится какъ разъ въ непосредственномъ сближеніи между движеніями на, стоящаго и предполагаемыми формами классическаго міра, съ его республикой, идеей гражданства, вѣчемъ, законодательнымъ воздѣйствіемъ государства на гражданъ. Не въ этихъ фактахъ дѣло, — говоритъ Фюстель де-Куланжъ. — Всѣ эти понятія и институты сами по себѣ не похожи на то, что существуетъ и предлагается современностью. Между новымъ временемъ и древностью лежитъ пропасть, потому что всѣ политическіе и правовые институты древности были проникнуты своеобразнымъ религіознымъ началомъ, теперь безслѣдно исчезнувшимъ26).
И такъ, противъ всякаго рода тенденціозности борется нашъ ученый, но его контръ-тенденція, вѣдь, тоже видъ тенденціи и, какъ оказывается, одинъ изъ очень опасныхъ.
Надо прибавить, однако, что направленіе Фюстель де-Куланжа не просто-критическое. Черезъ всѣ его попытки разбить предвзятыя идеи и пристрастныя теоріи проходитъ одна общая и положительная мысль — о своеобразности историческаго момента. Каждая эпоха имѣетъ свои самостоятельныя цѣли и характеризуется особенностями, которыя не допускаютъ простаго перенесенія ея началъ въ другую среду или, наоборотъ, сужденія о ней по началамъ другой среды. Цѣль исторіи не въ томъ, чтобы обезличить многообразныя политическія и культурныя формы, а какъ разъ въ томъ, чтобы указать основанія для ихъ отличій. Фюстель де-Куланжу особенно дороги тѣ случаи, въ которыхъ рѣзко высказывается разница пониманія однихъ и тѣхъ же отношеній различными эпохами; онъ особенно подчеркиваетъ въ древнемъ или средневѣковомъ быту факты, по-нашему, нелѣпые 27). Все дѣло въ томъ, что мы не имѣемъ права судить «по-нашему», а должны перенестись въ пониманіе той эпохи, о которой судимъ. Только при такомъ усиліи изученія раскрывается смыслъ древней идеи гражданства, древней организаціи брака, родовой собственности, преклоненія, передъ императорскою властью, доходившаго до обожанія ея носителя, сословныхъ учрежденій среднихъ вѣковъ и т. п.
При разборѣ отдѣльныхъ положеній легко показать, насколько преувеличенной является идея, которой служитъ нашъ авторъ. Своеобразность историческаго момента совершенно закрываетъ для него общечеловѣческое однообразіе въ исторіи; но въ этомъ главномъ фактѣ, какъ и въ отдѣльныхъ выводахъ, преувеличенія Куланжа только ограничиваютъ, но никакъ не уничтожаютъ его заслугу. По своей натурѣ онъ былъ не способенъ спокойно и безразлично относиться къ занимавшимъ его научнымъ задачамъ. Страстное увлеченіе идеей вызывало его на борьбу и односторонность. Если ему не удалось поэтому создать уравновѣшенныхъ теорій, которыя каждому явленію отдавали бы должную оцѣнку и мѣсто, то въ общемъ развитіи науки его крайніе взгляды оказали весьма существенное вліяніе. Его мысль освятила прошедшее только въ извѣстныхъ пунктахъ, но на эти пункты она бросила яркій и сосредоточенный свѣтъ. Задача противниковъ и преемниковъ будетъ заключаться въ расширеніи области наблюденій, въ указаніи ряда условій, оставшихся для Куланжа во тьмѣ, но то, что онъ видѣлъ, то показалъ съ полною силой. Не трудно выяснить, что античная религія развивалась подъ вліяніемъ не только культа предковъ, но и другихъ культовъ, что античная политика сводится на гораздо болѣе разнообразные элементы, чѣмъ тѣ, которые указаны въ Cité antique, и, все-таки, для характеристики родоваго союза и его вліянія въ древности книга Куланжа остается классической. Не трудно замѣтить, что сознательно или безсознательно Фюстель де-Куланжъ присоединился въ средневѣковой исторіи къ такъ называемымъ романистамъ и что все направленіе этого рода весьма односторонне представляетъ возникновеніе западно-европейской цивилизаціи; и, все-таки, каждый, желающій дать себѣ отчетъ о томъ, какъ усвоивалось и перерабатывалось наслѣдіе Рима новыми поколѣніями германо-римской Европы, ни у кого не найдетъ болѣе драгоцѣнныхъ указаній, нежели у Фюстель де-Куланжа.
ПРИМѢЧАНІЯ.
править1) Comptes rendus des séances de l’Académie des Sciences morales et politiques, 1879—1880.
2) Надняхъ вышелъ посмертный, третій томъ, посвященный землевладѣнію эпохи Меровинговъ.
3) Я упомяну о главнѣйшихъ при изложеніи результатовъ, къ которымъ пришелъ Фюстель де-Куланжъ, по отдѣльнымъ вопросамъ. Здѣсь обращу вниманіе только на статьи, посвященныя образованію феодализма. Главная — по вопросу объ иммунитетѣ въ Revue historique, XXII и XXIII. Этюды, помѣщенные въ Revue des Deux Mondes за 1878 г., представляютъ первые наброски, которымъ нельзя придавать значенія.
4) Обо всемъ этомъ трактуетъ отдѣлъ подъ заглавіемъ: «La monarchie romaine», въ первомъ томѣ Исторіи французскихъ учрежденій.
5) Institutions politiques de la France, I, livre III: l’invasion germanique.
6) «Recherches sur quelques problèmes d’histoire; de l’organisation judiciaire». Institutions politiques, II, chap. 13.
7) «Recherches etc.; du régime des terres en Germanie, de la marche germanique. Le problème des origines de la propriété foncière» въ Revue des questions historiques, 90 livraison (1 avril 1889). Etude sur le titre de la loi Salique de migrantibus, въ Revue générale de droit, 1886, pp. 5 и ci. Относящіеся сюда, взгляды Фюстель де-Куланжа вызвали не одно возраженіе. См.: М. Ковалевскій, въ Юридическомъ Вѣстники, 1886, № 4; И. Бѣляевъ, тамъ же, 1887, № 8; К. Lamprecht, въ Moyen Age, 1889, juin. Ср. D’Arbois de Jubainville, "La propriété foncière en Gaule въ Comptes rendus de l’Académie des inscriptions et belles lettres, juin 1887.
8) La monarchie franque (II томъ Institutions). Для критики положеній Куланжа по этимъ вопросамъ полезно обратиться къ только что вышедшему сочиненію, Поля Віолле: Histoire des institutions politiques et administratives de la France, I, livre III.
9) «Recherches sur quelques problèmes, le colonat romain». Статьи «Le domaine rural chez les romains» въ Revue des Deux Mondes за 1886 годъ. Въ нашей литературѣ сочувственное изложеніе и разборъ этюда о колонатѣ въ статьяхъ И. Гревса въ журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія, ноябрь и декабрь 1886 г.
10) Institutions politiques, 1,4: L’histoire n’est pas une science facile; l’objet qu’elle étudie est infiniment complexe; une société humaine est un corps dont on ne peut saisir l’harmonie et l’unité qu'à la condition d’avoir examiné successivement et de trèsprès chacun des organes qui le composent et qui en font la vie. Une longue et scrupuleuse observation du détail est donc la seule voie qui puisse conduire à quelque vue d’ensemble. Pour un jour de synthèse il faut des années d’analise. — Recherches etc., préface: En histoire, au moins autant qu’en toute autre science, on n’arrive à quelque synthèse qu'à force d’analyse. Mais le travail est plus long pour le régime féodal qu’il n'était pour les anciences cités. Celles-si étaient des organismes relativement simples où tous les éléments à une certaine époque avaient concordé. La réalité s’у montrait aisément, à la seule conditition qn’on ne transportât pas dans ces vieux âges nos idées modernes. Quand j’eus étudié séparément une trentaine d’institutions, il arriva que ces trente études d’analyse, mises bout à bout, avaient un lien visible; je n’eus qu'à réduire chacune d’elles à la forme la plus brève et le livre se trouva fait. Il n’en serait déjà plus de même pour l’empire romain qui fut, sous une apparence d’unité qui af fait illusion à quelques historiens, l’une des sociétés les plus diverses qui aient existé. Cp. 359.
11) Revue des Deux Mondes. Tome 77 (1886), p. 867. Faut-il croire les documents? Ils nous disent que les femmes étaient chastes et les hommes ordinairement honnêtes. Je ne sais pas où les historiens modernes ont trouvé que ces générations étaient entièrement corrompues et foncièrement vicieuses. Il s’у est trouvé des hommes vicieux, et les sennonnaires ne sont pas gênés pour le dire en leur langage. Maisque la société fut tout entière corrompue, c’est ce que dementent toutes ces lettres écrites au jour le jour et qui racontent la vie et les moeurs du temps. — Institutions. I, p. 311. Il est facile de répéter que les moeurs étaient corrompues dans l’empire romain; il est moins facile de trouver dans les documents la preuve de cette corruption. Quelques satires et quelques épigrammes ne démontrent rien. H serait aussi contraire à la bonne méthode historique de juger cette époque sur deux ou trois fantaisies littéraires que de juger la société athénienne d’après les comédies d’Aristophane ou notre siècle d’après nos romans.
12) Monarchie franque, p. 30, — L’historien doit être en état de dire en toute sûreté, non seulement quelles choses sont dans les textes, mais encore quelles choses n’у sont pas; et c’est surtout cette seconde obligation qui le force à avoir tout étudié. Nous recentrerons dans le cours de ces études plusieurs opinions modernes qui ne s’appuient pas sur les documents; nous devons être en état d’affirmer qu’elles ne sont conformes à aucun texte, et pour cette raison nous ne nous croirons pas le droit d’у adhérer. Cp. 808.
13) Revue des questions historiques. 90 livraison, p. 358. Maurer а commis là cette inadvertance qui consiste à isoler deux mots d’une phrase au lieu de lire la phrase entière.
14) Ib., p. 367. Au moins aurait-il été loyal d’avertir les recteurs que les actes qu’il citait n'ètaient qu’une impercetible minorité--dix-huit ou vingt sur environ dix mille. Les lecteur? n’ont pas toujours tes recuèils sans là main et ce qui leur manque encore plus, c’est la pensée même de vérifier. Si vous leur présentez vingt textes, ils croiront tout de suite que ce sont là tous les textes qu’on а. Il fallait les prévenir qu’il existe dix mille autres actes, qui soiit de même nature, qui ont été écrits dans le même temps, qui sont rédigés d’après les mêmes formules; il fallait leur avouer que ces dix mille actes disent exactement le contraire de ces vingt que vous allez citer: il ne fallait pas les laissez ignorer que ces milliers de donations, de testaments, de ventes ou d'échanges de terres sont la démonstration irréfutable d’un régime de propriété privée. Ft c’est alors seulement qu’on pouvait leur dire qu’il s’у trouve peut-être dix-huit ou vingt actes dans lesquels ou croit voir quelque indice de communauté. Maurer n’а pas fait cet aveu; ses disciples, en Allemagne et en France, se sont gardés de le faire. Tous invoquent imperturblement ces recueils de Traditiones, comme si ces quinze gros recueils n'étaient pas la réfutation écrasante de leur système.
15) Ibid., p. 438. U se gardera de présenter des faits relativement modernes pour prouver une institution antique et soi-disant primordiale, comme on а fait pour le mark germanique, pour File de Java et pour le mir russe.
16) Monarchie franque, p. 278. Tout cela est à peu près conforme à la logique absolue. Mais l’histoire n’est pas une science de raisonnement, elle est une science de faits. Il n’importe pas de savoir si les Francs ont dû être exemts d’impôts, mais s’ils l’ont été. Or cela ne peut se tirer que de l’observation des documents. Cp. 194, t09. Revue des questions, p. 405. Ici М-r Viollet laisse voir trop naivement sa méthode. Puur lui, l’histoirien qui aperèoit un fait ou une institution, doit deviner un autre fait ou une autre institution, pour peu qu’il у ait quelque analogie apparente; par là, la logique supplée aux textes, et l’esprit peut bâtir tous les systèmes qu’il veut. Je n’ai pas tant de hardiesse; je ne vois pas dans l’histoire ce que je veux у voir, mais seulement ce qui y est. Je me garde bien d’у ajouter ce que je n’у vois pas… L’histoire n’est pas une science de raisonnement, elle est une science d’observation.
17) Monarchie franque, p. 411. Nous n’avons pas à citer ici l’ouvrage de Sohm sur La procédure de la Loi sali que, puisque l’auteur prétend у décrire un état de choses anterieur à la naissance de l'État Franc. Ce n’est pas ici le lieu de discuter ce livre très ingénieux et très systématique, mais ou tout est à vérifier.
18) Revue des questions, p. 425. Il faut d’ailleurs s’entendre snr ce que c’est que la méthode comparative. Je vois que depuis une quinzaine d’années il s’est fait sur elle un étrange malentendu. Quelques-uns ont dit et professé que rapprocher quelques faits et n' importe quels faits c’est faire de la méthode comparative… La méthode comparative ne consiste pas à chercher chez quinze peuples divers quinze petite faits qui, interprétés d’une, certaine faèon, concourent à faire un système; elle consiste à; étudier plusieurs peuples dans leur droit, dans leurs idées, dans tous leurs faits sociaux, el à dégager ce qu’ils ont de commun, ce qu’ils ont de différent. Je crains fort que cette méthode comparative, lorsqu’elle sera serieusement pratiquée, ne donne sur le sujet qui nous occupe des résultats fort différents de ceux que MM. Viollet et de Laveleye ont cru pouvoir déduire de la méthode comparative telle qu’ils l’ont entendue.
19) Monarchie franque, pp. 30, 31. La lecture même des documents ne servirait à rien si on la faisait avec des idées préconèues, et voilà et mal le plus ordinaire de notre époque. C’est particulièrement sur cette partie de l’histoire, c’est-à-dire sur les origines de la France, que les idées préconèues et les parties pris se sont donné carrière… Il y a surtout une idée qui depuis cent cinquante aus s’est insensiblement enracinée i dans les esprits et a faussé l’histoire: c’est celle qui représente l’empire romain comme un despotisme pur et la vieille Germanie comme la pure liberté. De ces deux propositions, la première est à moitié inexacte, la seconde n’а jamais été démontrée. Toutes les deux ont pourtout la force d’axiomes et sont maîtresses des esprits… Ainsi, pendant que les érudits franèais portaient sur tout dans cette histoire leur esprit de parti, les Allemands у ont surtout porté leur amour de leur patrie et de leur race ce qui vaut peut-être mieux moralement, mais ce qui altère autant la vérité. Le patriotisme est une vertu, l’histoire est une science; il ne faut pas les confondre. Revue des questions, p. 439. Pas de fausse érudition. C’est l’intérêt de la science historique qui me touche ici. Le danger est que, par amour pour une théorie, on ne fasse entrer de force dans l’histoire une série d’erreurs. Ce qui m’effraie, ce n’est pas la théorie elle-même, elle ne modifiera par la marche des faits humains, mais c’est la méthode dont on se sert pour la faire passer. Je redoute cet usage que l’on prétend faire de l'érudition, cette manière de faire dire au documents le contraire de ce qu’ils disent.
20) См., nanp., G. Wait? въ Historische Zeitschrift, XXXVII, 49 (1877).
21) Cité antique, 291, 341.
22) См., напр., разсужденія о составѣ франкскаго суда въ Monarchie franque, особенно стр. 366 и 375. Къ нимъ приложимы самыя строгія замѣчанія Куланжа относительно недоказанныхъ предположеній и произвольной діалектики.,
23) Cp. Ernest Desjardins. Géographie historique et administrative de la Gaule Romaine. Tome I. 8—10. Les histoires d’Amédée Thierry, d’Henri Martin et de Guizot lui même nous ont laissé dans l’esprit cette salutaire impression que rien n'était aussi regrettable "que la perte des libertés républicaines à Borne et cette de l’indépendance nationale dans les Gaules; rien de plus haïssable que la tyrannie des Césars oppresseurs de l’Italie et des provinces; rien de plus funeste à la société d’alors que la déchéance de la petite propriété et la condition misérable des propriétaires responsables de l’impôt vis-à-vis du fisc et des violences de l’Etat vis-à-vis des contribuables pressurés. Ajoutez à cela la persécution religieuse, cet attentat d’un gouvernement absolu sur le plus inviolable des droits — celui de la conscience. Cela dit on détourne ses regards de ce douloureux spectacle pour les reporter, sinon avec amour, du moins avec les plus consolantes espérances, vers cette société nouvelle, rude et barbare d’abord, qui, après les lentes et douloureuses épreuves du moyen âge, nous laisse voir les lueurs, de siècle en siècle plus vives, de la civilisation moderne et annonce l’aurore de la Bévolution franèaise. Telle а été pour nous tous à peu près, l'éducation historique que nos livres et nos mâitres — qui ne les comprenaient pas toujours — nous ont donnée…. On noue а enseigné au collège а déplorer (et en cela on а bien fait) la corruption des moeurs causée par l’excès même des prospérités, l’oubli des «maximes anciennes», l’indifference pour ces libertés publiques qui sont la plus puissante garantie du partiotisme… Les vices de Tibère, les folies sanguinaires de Caligula, la faiblesse de Claude, les crimes inouïs de Néron, n’ont fait que confirmer notre haine pour ce régime de tyrannie et d’abaissement qui, grâce à la mâle et concise éloquence de Tacite, aux cyniques"et lugubres anecdotes de Suétone, aux vigoureuses invectives de Jurénal nous avait dérobé le reste de l’Empire pour ne mettre sons nos yeux que le palais de Césars, dont les abominables excès remplissaient seuls la scène du monde.
24) Monarchie franque, 305. Cette opinion est chère à beaucoup d’esprits. Non seulement elle s’accorde bien avec toute la doctrine germaniste, mais encore elle plait aux esprits libéraux et généreux qifi souhaiteraient de trouver la liberté et la démocratie dans les origines de la France.
25) Revue des questions historiques. 90-e livraison, 437, 438. Nous ne prétendons pas qu’il soit interdit de croire à une communauté primitive. Ce que nous disons, c’est qu’on а fait une tentative malheureuse en voulant appuyer cette théorie sur des textes historiques. C’est ce vêtement d'érudition fausse que nous rejetons. Pour la théorie elle même, il y a une nature d’esprits qui у croira toujours. Parmi les idées couvantes qui sont maîtresses du cerveau humain, il en est une que J. J. Rousseau у а mise, à savoir que la propriété est contre nature, et que ce qui est naturel est la communauté. Cette idée règne même chez des érudits qui lui obéissent sans s’en apercevoir.
26) Cité antique, 1, 2. On s’attachera surtout à faire ressortir les différences radicales et. essentielles qui distinguent à tout jamais ces peuples anciens des sociétés modernes. Notre système d'éducation, qui nous а fait vivre dès l’enfance au milieu des Grecs et des Romains, nous habitue à les comparer sans cesse à nous, à juger leur histoire d’après la nôtre et à éxpliquer nos révolutions par les leurs….
Nous ne manquons guère de nous tromper sur ces peuples anciens quand nous les regardons à travers les opinions et les faits de notre temps. Or les erreurs en cette matière ne sont pas sans danger. L’idée que l’on s’est faite de la Grèce et de Rome а souvent troublé nos générations. Pour avoir mal observé les institutions de la cité ancienne, ou а imaginé de les faire revivre chez nous. On s’est fait illusion sur la liberté chez les anciens, et pour cela seul la liberté chez les modernes а été mise en péril. Nos quatre vingts dernières années ont montré clairement que l’une des grandes difficultés qui s’opposent à la marche de la société moderne, est l’habitude qu’elle а prise d’avoir toujours l’antiquité grecque et romaine devant les yeux.
27) Institutions, 150, 151, 105. Il est vrai que les régies de ce temps — là paraissent étranges aux hommes de notre siècle; mais cela tient apparemment à ce que notre manière de penser en matière de gouvernement n’est plus la même qu'à cette époque. Aux yeux des générations actuelles, tout privilège est une faveur tandis que dans presque tous les siècles de l’histoire les privilèges ont été des obligations…. Notre siècle diffère aussi de ceux dont nous parlons par la manière dout il conèoit la liberté…… Ces générations ne subirent pas la monarchie, elles la voulurent. Le seniment qu’elles professèrent à son égard ne fut ni la résignation ni la crainte, ce fut la piété. Elles eurent le fanatisme du pouvoir d’un seul comme d’autres générations ont eu le fanatisme des institutions républicaines. Il est naturel à l’homme de se faire une religion de toute idée qui remplit son âme. А certaines époques il voue un culte à la liberté; en d’autres temps, c’est le principe d’autorité qu’il adore.