Фридрихъ Готлибъ Клопштокъ.
правитьКлопштокъ, первый, единственный и величайшій пѣснопѣвецъ Германіи, родился 2 Іюля въ Кведлинбургѣ. Имѣя пятерыхъ братьевъ и столькожъ сестеръ, онъ былъ всѣхъ старше. Отецъ его, человѣкъ впрочемъ весьма добрый, честный и рѣшительный, любилъ вѣрить своимъ предчувствіямъ, которыя всегда, какъ онъ говорилъ, сбывались, и явленію превращающихся въ разные виды бѣсовъ, съ которыми по ночамъ храбро сражался.
Не смотря на сіи странности отца, душевныя и тѣлесныя силы молодаго Клопштока созрѣвали при хорошемъ воспитаніи. Онъ провелъ счастливыя лѣта отрочества въ Фридебургской волости, гдѣ учился первымъ началамъ словесности. По возвращеніи съ отцомъ своимъ въ Кведлинбургъ, ходилъ въ тамошнюю гимназію, и почитался первымъ ученикомъ въ числѣ своихъ товарищей, хотя преимущества сего по видимому отнюдь не добивался. На шестьнадцатомъ году Клопштокъ перешелъ въ Пфортскую школу, и здѣсь-то образовался въ немъ человѣкъ и стихотворецъ, Клопштокъ прилѣжно занялся древними языками, старался подробно узнавать достоинства классическихъ сочиненій, замѣтилъ, что они суть истинные образцы изящества, и рѣшительно захотѣлъ подражать имъ. Онъ писалъ для упражненія стихи и прозу, и между прочими опытами сочинялъ пастушескія стихотворенія, которыя въ то время были въ особливомъ уваженіи у молодыхъ Нѣмецкихъ поэтовъ. Клопштокъ не читалъ много книгъ; но самыя лучшія, избранныя читалъ съ великимъ прилѣжаніемъ и внимательностію. Всего же больше любилъ онъ заниматься разсматриваніемъ человѣка въ различныхъ его отношеніяхъ.
Еще будучи въ школѣ Клопштокъ вознамѣрился писать большую эпическую поэму. Высокое мнѣніе о достоинствѣ Энеиды Виргиліевой; пріятная мысль о пріобрѣтеніи равной славы; любовь къ отечеству, возбудившая непреодолимое желаніе произвести нѣчто такое, чѣмъ бы Германія не уступала прочимъ государствамъ Европы; негодованіе, родившееся при чтеніи одной Французской книги, въ которой написано было, будто Нѣмцы не имѣютъ творческаго дара; увѣренность въ силѣ собственнаго ума своего и способностей: вотъ что принудило юнаго Клопштока отважиться на столь великое дѣло. Долго искалъ онъ героя;. хотѣлъ было прославлять Императора Генриха, но раздумалъ, и наконецъ рѣшился воспѣть Мессію. Клопштокъ тогда еще не былъ знакомъ съ Мильтоновымъ Потеряннымъ Раемъ, которымъ занимался потомъ долгое время и весьма прилѣжно.
Въ 1745 году Клопштокъ приѣхалъ въ университетъ Енскій. Тамъ посвятивъ себя Ѳеологіи, сочинилъ три первыя пѣсни Мессіады прозою; ибо ямбы и трохеи показались ему неудобными. Скоро почувствовалъ онъ, что въ гармоніи далеко отсталъ отъ Гомера и Виргилія; выдумывалъ способы удалить сей недостатокъ, и рѣшился въ трудномъ семъ дѣлъ подражать великимъ образцамъ древности. Для опыта написавши одну страницу гекзаметрами, вознамѣрился дать всей поэмѣ такую же наружность. Клопштокъ показалъ примѣръ Нѣмцамъ сочинять гекзаметры на природномъ своемъ языкъ.
Въ слѣдующемъ году поэтъ нашъ отправился въ Лейпцигъ. Здѣсь познакомился онъ съ молодыми любителями стихотворства, которые, составивъ изъ себя ученое общество, читали свои сочиненія, дѣлали на нихъ критическія замѣчанія, и печатали въ Бременскомъ изданіи, гдѣ въ первой разъ явились нѣкоторыя хорошія оды Клопштоковы и три пѣсни Мессіады. Членами сего общества были: Гершнеръ, Крамеръ, Шлегель, Рабенеръ, Захаріе, Гизеке и другіе. Нѣмецкой вкусъ тогда еще былъ не образованъ, и народъ не приготовленъ чувствовать красоты въ твореніяхъ великаго пѣснопѣвца; однажожь нашлись люди, умѣвшіе цѣнить ихъ по достоинству.
Изъ Лейпцига въ 1748 году Клопштокъ поѣхалъ въ Лангенсальцу, гдѣ взялъ на себя должность учителя въ домѣ одного своего родственника. Тамъ плѣнился онъ сестрою Шмидта, съ которою прежде еще имѣлъ переписку, и которую потомъ прославилъ подъ именемъ Фанни въ своихъ одахъ. Неудачная любовь, а можетъ быть всегдашнее прилѣжаніе и размышленіе о таинственныхъ предметахъ погрузили его въ уныніе, коего слѣды видны въ тогдашнихъ его сочиненіяхъ, и которое мало по малу исчезло, но не прежде какъ по долголѣтномъ путешестиіи и разныхъ перемѣнахъ обстоятельствъ.
Мессіада въ короткое время возбудила всеобщее вниманіе; повсюду явилось множество друзей и враговъ, хвалящихъ и порицающихъ. Благочестивые люди полюбили сію поэму особливо по то, что преподавая разуму правила вѣры, она вмѣстѣ трогала и сердце. Молодые проповѣдники читали ее на своихъ каѳедрахъ, и Клопштоково имя произносили послѣ священныхъ именъ пророческихъ; но пожилые Ѳеологи думали, что вымыслы въ сей поэмѣ находящіеся неприличны святости вѣры, что въ ней священная исторія смѣшана съ баснями, и что она опасна для православія. Одинъ сельской священникъ нарочно приходилъ къ поэту именемъ Божіимъ просить его, чтобы отпадшаго ангела Абадонну не вздумалъ въ послѣдующихъ пѣсняхъ изобразить блаженнымъ. Критики неутомимо писали въ журналахъ и въ особыхъ книгахъ о новой эпопеѣ, ругали ее и защищали; но всѣ ихъ сочиненія о Мессіадѣ, выключая Лессингово, Гессово и немногихъ другихъ, никуда не годятся. Послѣдователи Готшеда, крича изо всей силы, старались унизить поэму; Швейцарскіе критики, непріятели Саксонскихъ, защищали ее и хвалили. Бодмеръ, почитатель и переводчикъ Мильтона, горячо вступился за Нѣмецкую эпопею; сего-то знаменитаго критика голосъ разпространилъ славу Мессіады. Клопштокъ спокойно пользовался разными сужденіями, казался ничего незамѣчающимъ, и немѣшался въ споры.
По приглашенію Бодмера и друзей его 1760 года Клопштокъ отравился въ Цирихъ, вмѣстѣ съ философомъ Сульцеромъ. Поэтъ жилъ въ домъ Бодмера, которой смотрѣлъ на гостя своего не иначе какъ на священнаго пѣснопѣвца, или на ветхозавѣтнаго пророка. Слава разгласила объ его имени даже за высокими горами швейцарскими, и двѣ дѣвушки изъ Гларуса приѣзжали въ Цирихъ единственно для того, чтобъ увидѣть творца Мессіады. Клопштокъ путешествовалъ по разнымъ кантонамъ. На Швейцарской землѣ родились въ немъ возвышенныя мысли объ Отечествѣ, свободѣ и о Германнѣ, храбромъ ихъ защитникѣ. Онъ полюбилъ Швейцарію, и едва-было не остался навсегда ея гражданиномъ.
Берншторфенъ, Датскій посланникъ въ Парижѣ, прочитавъ три пѣсни Мессіады, и узнавши о состояніи пѣснопѣвца писалъ въ Копенгагенъ къ Министру Шулину, а по возвращеніи своемъ изъ Парижа лично просилъ Оберъ-Гофмаршала Молтке, своего друга и Королевскаго любимца, чтобы Клопштока призвали въ Данію. Сіи Министры писали къ поэту, обѣщая исходатайствовать ему достаточное жалованье, которымъ довольствуясь онъ могъ бы всего себя посвятить своей Музъ. Клопштокъ поѣхалъ въ Данію весною 1761 года. Проѣзжая черезъ Гамбургъ познакомился съ весьма умною дѣвицею, извѣстною Цидли[1], страстною почитательницею Мессіады. Знакомство сіе скоро превратилось въ нѣжную любовь, которую Клопштокъ воспѣлъ въ своихъ одахъ.
Поэтъ жилъ въ Копенгагенѣ уединенно, питая духъ свой твореніями Юнга и Ричардсона. Постоянная переписка между имъ и нѣжною Цидли укрѣпляла узы взаимной страсти. Молтке часто представлялъ Клопштока Королю, которой отлично уважалъ его, не внимая воплямъ враговъ Мессіады. Въ 1752 году, когда Король предпринялъ путешествіе въ Голстинію, Клопштокъ воспользовался симъ случаемъ побывать въ Гамбургѣ. Тамъ провелъ онъ цѣлое лѣто подлъ своей Цидли. Счастливое время сіе, любви и Музамъ посвященное, можно почитать самымъ лучшимъ и обильнѣйшимъ въ жизни пѣснопѣвца; ибо тогда сочинилъ онъ прекраснѣйшіе стихи лирическіе, слѣдующій годъ весь провелъ онъ въ Даніи. Лѣтомъ 1754-го опять посѣтилъ Гамбургъ, и женился на своей возлюбленной. Не долго наслаждался Клопштокъ своимъ счастіемъ; смерть лишила его нѣжной супруги. До поздней старости Клопштокъ хранилъ ее въ своей памяти, часто посѣщалъ могилу ея въ Оттенсенѣ недалеко отъ Гамбурга, и назначилъ мѣсто для себя подлѣ ея гроба.
До 1771 года Клопштокъ обыкновенно жилъ въ Копенгагенѣ; потомъ переселился въ Гамбургъ, и носилъ на себѣ званіе Совѣтника Датскаго посольства. Онъ имѣлъ сверхъ того чинъ Надворнаго Совѣтника, пожалованный ему нынѣшнимъ Гроссъ-Герцогомъ Баденскимъ Фридрихомъ, по приглашенію коего Клопштокъ въ 1775 году прожилъ нѣсколько мѣсяцовъ въ Карлсруге.
Сколько глубокъ и важенъ Клопштокъ въ своихъ сочиненіяхъ, столько былъ веселъ въ обществѣ. Аттическая соль безпрестанно лилась изъ устъ его., Онъ любилъ забавлять пріятными шутками; выражалъ мысли свои какъ стихотворецъ, богатымъ воображеніемъ одаренный; колко не шутилъ; спорилъ осторожно, и терпѣливо слушалъ противорѣчія. По прямодушію своему удалялся отъ знакомства со знатными; уважалъ породу и чины, но еще болѣе уважалъ человѣка. Зимнее время, когда катаются по льду на конькахъ, было для него самымъ пріятнѣйшимъ; сію забаву защищалъ онъ и распространять старался съ неутолимою ревностію.
До маститой старости пѣснопѣвецъ не лишался вдохновенія, и священные звуки лиры его раздавались. Нравъ его и мнѣнія, на правилахъ вѣры основанныя, остались непремѣнными до самой смерти. Твердое упованіе на Бога укрѣпляло душу его, и сообщало ей ненарушимое спокойствіе; утѣшительныя мысли о разлукѣ съ міромъ, о смерти и безсмертіи были постоянными спутницами его до гроба. До самой зимы 1802 года наслаждался онъ блаженною тишиною. Тогда слабость овладѣла тѣлеснымъ его составомъ. По вечерамъ охотно принималъ онъ друзей своихъ, и пенялъ имъ, ежели рѣдко его навѣщали. Въ сіе послѣднее время жизни, читая свою Мессіаду, онъ говаривалъ: ,,не думайте, будто я пересматриваю свое сочиненіе какъ стихотворецъ; нѣтъ, я занимаюсь мыслями, которыя здѣсь написаны." Когда боль отъ геморроидальныхъ припадковъ уменьшалась, онъ забывалъ о своемъ состояніи и забавлялъ шутками гостей своихъ, и потчивалъ ихъ вкуснымъ старымъ виномъ, которымъ лѣчился. Замѣчено, что Клопштокъ избѣгалъ случаевъ говорить о тогдашнихъ безпокойствахъ въ Европѣ; напротивъ того всегда склонялъ рѣчь къ приключеніямъ своей молодости, и къ тому, что имѣло къ нимъ отношеніе въ старыхъ лѣтахъ.
Въ послѣднія недѣли жизни своей онъ совершенно уединился, часто посылалъ къ друзьямъ ласковыя привѣтствія; но уже ни съ кѣмъ не видался. Благочестивыя мысли о жизни и смерти были тогда единственнымъ его упражненіемъ. Тотъ же величественный призракъ Ангела смерти, тотъ же утѣшительный образъ могилы, тѣ же восхитительныя картины другой, лучшей жизни, въ минуты восторга нѣкогда оживотворявшіе младаго пѣснопѣвца, и нынѣ передъ отверзтымъ уже гробомъ носились надъ главою вдохновеннаго старца. Въ послѣднее время тягостной борьбы съ увеличивающимся страданіемъ, Клопштокъ поднялся на одрѣ своемъ, сложилъ руки, возвелъ къ небу взоры, и преисполненный совершеннымъ упованіемъ произнесъ достопамятныя слова Священнаго Писанія, въ одной изъ одъ его помѣщенныя: «забудетъ ли жена о младенцѣ своемъ, и не сжалится надъ чадомъ своея плоти? Еслибъ она и забыла, я не забуду о немъ. Зря, се имя его на рукахъ моихъ написано. Такъ, друзья мои! прибавилъ Клопштокъ, смотря на окружающихъ его домашнихъ взоромъ любви и утѣшенія: всѣ мы на рукъ Господней написаны.» Онъ скончался 14 Марта 180З года. Ни одинъ изъ Нѣмецкихъ ученыхъ мужей не удостоился такого почтительнаго и великолѣпнаго погребенія.
Трудно описать отличительныя черты Клопштоковой Музы. Ни съ кѣмъ изъ великихъ пѣснопѣвцовъ сравнивать его не можно: онъ одинъ, и только самъ на себя походитъ. Все что ни написалъ Клопштокъ, велико, возвышенно, сильно; все имѣетъ на себѣ признаки ума творческаго; вездѣ богатство пылкаго воображенія и полнота сердца; и въ духовныхъ гимнахъ, и въ пѣсняхъ на образецъ древнихъ бардовъ, и въ одахъ любовь къ отечеству и дружбу изображающихъ, пареніе ума его недостигаемо. Въ Мессіядѣ Клопштокъ изумляетъ языкомъ Херувимскимъ; въ трагическихъ сочиненіяхъ потрясаетъ душу изображеніемъ страстей человѣческихъ. Онъ жилъ въ неизмѣримомъ царствѣ фантазіи, и что видѣлъ тамъ своими умственными очами, то выразилъ на языкъ человѣческомъ, однакожъ не на томъ какимъ говорятъ обыкновенные люди. Добродѣтели и пороки представлялись ему въ увеличенномъ видъ. Добродѣтельный человѣкъ здѣшняго міра никогда не достигнетъ той степени благодушія, на которую указываетъ ему Клопштокъ; злодѣй видитъ, что онъ только ученикъ, и никогда самаго себя не узнаетъ въ лицахъ, Клопштокомъ изображенныхъ. Вотъ что послужило поводомъ ко многимъ недоразумѣніямъ; вотъ почему Клопштока назвали невразумительнымъ, тогда какъ онъ говорилъ очень ясно.
Мессіада на всегда пребудетъ памятникомъ славы. Она состоитъ изъ двадцати пѣсней, и содержитъ въ себѣ исторію искупленія человѣческаго рода. Сыны Германіи могутъ хвалиться, что ни одному изъ новыхъ народовъ неуступаютъ въ высокой эпической поэмъ, и что нѣкоторыхъ еще превзошли въ сей трудной части словесности. О достоинствъ одъ Клопштоковыхъ никто несомнѣвается, онъ вылились изъ души мудреца, которой воспѣвалъ истины полезныя и необходимыя для человѣка благомыслящаго, какую степень и мѣсто ни занималъ бы онъ въ обществѣ. Духовныя пѣсни его преисполнены благочестіемъ, вѣрою и любовію. Слогъ ихъ простъ и легокъ.
Имѣя въ виду великія преимущества сего эпическаго поэта, забываютъ о драматическихъ его сочиненіяхъ, которыя однакожъ достойны уваженія. Въ нихъ есть много пищи и для сердца, и для разума, и для воображенія. Кто знакомъ съ великими образцами театра Греческаго и Бриттанскаго, тотъ найдетъ чему удивляться и въ Клопштоковыхъ трагедіяхъ, хотя онъ писаны безъ подражанія, и ни съ какими другими не сходны. Послѣ первой его небольшой трагедіи Смерть Адамова, весьма удачно переложенной въ стихи Глеймомъ, изданы другія двѣ, ямбами писанныя: Соломонъ и Давидъ; потомъ еще три, изъ коихъ послѣднія служатъ продолженіемъ первой: Германнова битва, Германнъ и Князья, и Смерть Германнова. Въ сихъ трехъ сочиненіяхъ драматическихъ изображены подвиги и кончина Арминія или Германна, славнаго нождя Херусковъ, котораго помнитъ Германія за храброе сопротивленіе Римлянамъ.
Клопштокъ, великій Поэтъ, былъ и великимъ Грамматикомъ. Съ неутомимымъ прилѣжаніемъ онъ читалъ все что писано было о языкѣ; сравнивалъ и пользовался. Критическія замѣчанія его о гармоніи и мѣрѣ слоговъ, Грамматическіе разговоры и другія подобныя сочиненія заслужили общее вниманіе. Выписывая примѣры изъ Греческихъ и Римскихъ сочинителей и переводя ихъ на свой отечественной языкъ, онъ старался доказывать, что сей языкъ неуступитъ древнимъ въ краткости, силѣ, выспренности и благозвучіи. Такое усердіе къ чести и славѣ природнаго языка достойно подражанія.