Евстафій Егоровичъ Колеръ, отставной военный, лѣтъ за сорокъ.
Любовь Михайловна, жена его, годомъ старше мужа.
Ольга Васильевна Левшина, крестница ея, молодая вдова.
Сеня Сивохинъ, двоюродный племянникъ Любови Михайловны, юноша.
Парменъ Никитичъ Шкураковъ, землевладѣлецъ изъ купцовъ, сосѣдъ Колера.
Арина Степановна, по прозвищу Рогачиха, изъ мѣщанокъ, видная женщина среднихъ лѣтъ.
Макаръ, садовникъ, изъ бывшихъ крѣпостныхъ Любови Михайловны.
Степка, мальчишка.
Варя, горничная Левшиной.
Рогачиха [разстилаетъ скатерть] и Степка.
правитьРОГАЧИХА [въ отворенную заднюю дверь]. Степка, неси же тарелки! Чего тамъ застрялъ!
СТЕПКА [входитъ съ тарелками и салфетками сверху]. За водой бѣгалъ, Арина Степановна, пріѣзжей барынѣ умыться.
РОГАЧИХА. Видите что! А баринъ съ поля вернется — столъ не накрытъ? Знаешь, что будетъ за это?
СТЕПКА. Какъ не знать! На своемъ горбѣ, да на вискахъ испробовалъ, Арина Степановна. Потому, коли баринъ голоденъ, да не сейчасъ ему кушать подать — обходи дальше. Лютъ!
РОГАЧИХА. Дуракъ! Голодъ — не тетка и душа — не сосѣдъ. Смирные и тѣ съ голоду злѣютъ.
СТЕПКА [разставляя тарелки]. Значитъ, теперь надо четвертый приборъ, для пріѣзжей для барыни… Пожалуйте салфетку, Арина Степановна.
РОГАЧИХА. Какъ же, такъ и пошла я тебѣ чистую салфетку доставать! Вынь изъ сундука грязную.
СТЕПКА. А баринъ увидитъ — неравно забранится?
РОГАЧИХА. Ну, кинь ее нашей воронѣ. За эту не забранится небойсь.
СТЕПКА. Ххи! Этой что хошь… Арина Степановна, а кто эта барыня, что нынче пріѣхала? Сказываютъ, сродственница?
РОГАЧИХА. Нашей вороны крестная дочь.
СТЕПКА. А веселая она, хорошая…
РОГАЧИХА [даетъ ему подзатыльникъ]. Пшелъ, знай свое дѣло, дуракъ! [Степка уходитъ]. Хорошая!.. За коимъ-те принесло-то?.. У меня не загостишься, шалишь!.. [Заглядываетъ въ боковую дверь]. Ишь охорашивается! Фря! [Поспѣшно отходитъ отъ двери].
Рогачиха, Левшина и Любовь Михайловна.
правитьЛЕВШИНА [поправляетъ бантъ галстучка]. Ну вотъ, я и совсѣмъ! Представьте, мама, всю дорогу отъ станціи я буквально ѣхала въ облакахъ пыли. Нечѣмъ было дышать. Вѣрно у васъ давно дождя не было?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, другъ мой, другой мѣсяцъ ни капли! Евстафій Егорычъ просто въ отчаяніи. Ну, вотъ, какая ты у меня хорошенькая! [Беретъ ее за талію и съ любовью осматриваетъ]. Птичка моя! Встряхнулась, вычистила свѣтлыя перышки…
ЛЕВШИНА. И станетъ вамъ щебетать. Ребенкомъ вы всегда меня птичкой называли. Помните? Мнѣ такъ нравилось это.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Да. И какая ты была щебетутка, вертушка, проказница! [Цѣлуетъ ее]. Какъ же я рада тебѣ, голубка моя! Богъ ужъ спасибо, что вспомнила крестную!.. Надѣюсь, ты подольше у насъ погостишь?
РОГАЧИХА [выразительно]. Кха!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, Арина Степановна!.. Все ли готово?.. Пожалуйста!.. Скоро баринъ пріѣдетъ.
РОГАЧИХА [грубо]. Безъ васъ знаютъ! [Уходитъ].
ЛЕВШИНА [удивленно взглянула на Любовь Михайловну, опустившую голову] Отвѣтъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [желая замять]. Такъ рада, такъ рада!..
ЛЕВШИНА. Я давно къ вамъ рвалась… Вы вѣдь моя милая, любимая! Мы еще съ Колей къ вамъ собирались. Онъ такъ хотѣлъ познакомиться съ вами… Но вы знаете…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, знаю, Оля, знаю!.. Бѣдная ты моя! Каково тебѣ было перенести такую потерю! Только что вышла замужъ, и вдругъ… Ты вѣдь недолго была замужемъ?
ЛЕВШИНА. Всего три мѣсяца… Послѣ нашей свадьбы мѣсяца не прошло, какъ стали звать докторовъ… Ихъ столько погибло въ эту ужасную войну!.. Ну, мой Коля былъ не таковъ, чтобы сидѣть дома, когда умираютъ другіе. Ахъ, мама, какой прекрасный, какой благородный былъ мой бѣдненькій Коля! [Со слезами]. «Прощай, женушка!» И уѣхалъ.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [утирая слезы]. И женушка отпустила?
ЛЕВШИНА. Какъ же было не отпустить? Что бы я такое была, съ своими мольбами и ласками передъ его геройскимъ самоотверженіемъ, мама? Поплакали и разстались. Онъ поѣхалъ въ Карсъ. И какъ же онъ работалъ тамъ, мама! Какъ любили, боготворили моего Колю!.. Я была счастлива, сіяла, гордилась имъ и… молилась, молилась такъ много, такъ горячо! И, однако… Кончилась война. Коля пишетъ, что ѣдетъ. Вы понимаете, какъ я ждала. Дни, ночи напролетъ онъ былъ въ каждой мысли, въ каждомъ біеніи моего сердца… Вдругъ… телеграмма… Коля заболѣлъ тифомъ. Лечу туда. Пріѣзжаю. «Гдѣ же, гдѣ онъ? — Солдатикъ одинъ и говоритъ мнѣ: „отецъ-то нашъ, Николай Александрычъ?“ и такъ посмотрѣлъ!.. Сердце у меня сжалось, упало… „Супруга что-ль будете?.. Поминалъ все… Матушка ты моя!“ и заплакалъ… Не помню, что было потомъ… Ну, а вы, мама, счастливы?.. Другой годъ, какъ вы замужемъ, а я ничего не знаю: какъ у васъ, что?..
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Да, голубушка, я счастлива. Славу Богу.
ЛЕВШИНА. Когда же у счастья бываетъ такой грустный голосъ, дорогая моя!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Вотъ уже я грустный, ха-ха!
ЛЕВШИНА. Право. Я вашего мужа никогда не видала и съ нетерпѣніемъ жду познакомиться…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Въ самомъ дѣлѣ, ты его вовсе не знаешь… Онъ будетъ радъ… Онъ добрый… Только не спорь съ нимъ, Оля, пожалуйста! Онъ не любитъ этого, не выноситъ. Будь съ нимъ поласковѣй. Да? Хорошо?
ЛЕВШИНА. Конечно…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, Боже мой, что-жъ это ничего не подаютъ до сихъ поръ! Ни хлѣба, ни графиновъ, ни водки!.. Степа! [Впопыхахъ уходитъ въ заднюю дверь].
Левшина, Любовь Михайловна, Степка и Рогачиха.
правитьЛЕВШИНА. Буду ласкова, если онъ того стоитъ. Едва ли!.. Мама глядитъ запуганной и грустна. Плохая рекомендація для ея мужа… Выходить замужъ въ мамины годы я притомъ за человѣка, который моложе ея — рискъ не малый!..
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [входитъ въ сопровожденіи Степки, вносящаго подносикъ съ водкой и корзину хлѣба]. Ахъ, Степа, можно ли такъ копаться! Ставь скорѣй и бѣги взглянуть — не ѣдетъ ли баринъ. Нѣтъ, постой! Сбѣгай на кухню.
СТЕПКА [грубо]. То туда, то сюда! Говорили бъ ужъ толкомъ!
РОГАЧИХА [входя изъ задней двери]. Чего захотѣлъ! [Бросаетъ на одинъ изъ приборовъ грязную салфетку].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [кротко, переставляя водку]. Сбѣгай, голубчикъ, въ кухню, скажи кухаркѣ, чтобы жареное не перешло. Поскорѣй! [Степка уходитъ].
РОГАЧИХА. Куда водку-то ткнули? Здѣсь мѣсто ей, что ли? [Со стукомъ переставляетъ водку на другое мѣсто].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Въ самомъ дѣлѣ, Арина Степановна… Спасибо — замѣтили.
РОГАЧИХА. Говори не говори, у васъ все дуромъ. Ужъ не брались бы! А то залотошите, залотошите…
ЛИВШИНА. То есть какъ это „дуромъ“?
РОГАЧИХА. Шиворотъ навыворотъ, значитъ. Вотъ какъ. [Уходя]. Еще втачивается! [Ушла].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, оставь, Оля, что тебѣ за охота!
ЛЕВШИНА. Но, мама, какъ же она смѣетъ?.. Кто эта женщина?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Оставь прошу, перестанемъ! [Подбѣгая къ окну]. Не видно еще Евстафія Егорыча… Ну, какъ жареное подгоритъ! [Схватывается на голову]. Ахъ!
ЛЕВШИНА. Что съ вами?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Перепела… Олечка, перепела! Вотъ бѣда-то!
ЛЕВШИНА. Какая?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Я было забыла съ тобою, успокоилась, какъ ни въ чемъ…
ЛЕВШИНА. Но что, что такое?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Видишь ли: Евстафій Егорычъ купилъ перепеловъ и велѣлъ ихъ сегодня зажарить. [Со слезами въ голосѣ]. А ихъ съѣла кошка.
ЛЕВШИНА. Что за бѣда? Есть вѣдь жареное вмѣсто перепеловъ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Есть-то есть, да ты не знаешь… Ахъ, ты не знаешь, Олечка, какое это мнѣ горе! [Глядитъ въ окно]. Нѣтъ еще… [Отходя]. Оля, ты не смѣешься, дружокъ, что твоя крестная такая суетня, волнуется изъ пустяковъ?
ЛЕВШИНА. Я чувствую совсѣмъ другое, милая мама. Успокойтесь! Ну, стоитъ ли…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Не могу, не могу! Прости ты меня… [Заглядываетъ въ окно]. Ѣдетъ, ѣдетъ! [Въ сильномъ волненіи].
ЛЕВШИНА. Евстафій Егорычъ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Онъ, онъ, онъ!.. Ты, Оля, выйди пока… Надо предупредить… Если увидитъ вдругъ, не зная, кто ты и что, это можетъ ему не понравиться. А мы потовъ, потомъ, голубка моя… Хорошо? Я скажу и тогда… Вотъ сюда, въ мою комнату… Поскорѣй, поскорѣй!.. Ты не сердишься?
ЛЕВШИНА. Богъ съ вами! [Уходитъ].
СТЕПКА [входитъ съ суповою мискою]. Баринъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ставь, ставь скорѣе!.. Господи, все ли?.. А селедка?.. Степа, что ты со мной дѣлаешь!? Ахъ, Боже мой! Бѣги скорѣе къ Аринѣ Степановнѣ… Въ буфетѣ… Проворнѣй! [Степка уходитъ].
Любовь Михайловна, Колеръ, Сеня и потомъ Рогачиха.
правитьКОЛЕРЪ [красный отъ волненія, быстро входитъ и швыряетъ фуражку]. Это непремѣнно Макарка! Его штуки! [Женѣ]. Вотъ ты, сударыня, заступаешься, горой за Макарку, а онъ — мошенникъ, воръ, негодяй!
СЕНЯ. И какой грубіянъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [въ испугѣ и недоумѣніи]. Что такое?.. Я ничего… Въ чемъ дѣло, Евстафій Егорычъ?
КОЛЕРЪ. А въ томъ дѣло, что у меня пять копенъ сѣна украли. Слышишь ты: пять копенъ!
СЕНЯ. И самаго лучшаго.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. При чемъ же Макаръ?
КОЛЕРЪ. Ха-ха! При чемъ Макаръ! Это мнѣ нравится! При томъ твой Макарка, сударыня, что это его штуки. Я къ мировому его, въ тюрьму его, негодяя!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ну, Евстафій Егорычъ, какъ хочешь, а не можетъ этого быть.
КОЛЕРЪ. Какъ… какъ не можетъ быть, если я говорю, что это такъ?!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Макаръ не такой человѣкъ. Я съ мальчиковъ знаю его. Онъ крошки чужой не возьметъ. Головою ручаюсь. Ты не любишь его, и что у насъ ни случилось бы, во всемъ виноватъ Макаръ…
КОЛЕРЪ. Если я говорю — виноватъ, значитъ виноватъ. Чтобъ духу его не было! Нынче съ двора долой!
СЕНЯ. И давно пора! Вы, тетенька, напрасно вступаетесь, гнѣвите дяденьку. Это ему нездорово-съ.
Любовь михайловна. Замолчи, пожалуйста, Сеня! Не твое дѣло. Угодно Евстафію Егорычу прогнать Макара… [Плачеть].
КОЛЕРЪ. Угодно-съ! Хоть ревмя-реви, выгоню!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [утирая глаза]. Какъ хочешь дружокъ. Хоть и жаль мнѣ его… но ты полный хозяинъ. Твоя воля. [Входитъ Рогачиха съ селедкой. Колеръ, выпившій передъ этимъ залпомъ двѣ рюмки, закусываетъ].
СЕНЯ. Вотъ и Арина Степановна скажетъ, что Макарка мошенникъ. [Взявшись за водку]. Дяденька можно-съ?
КОЛЕРЪ. Пей.
РОГАЧИХА. Макарка? Воряга отмѣнный. Да какъ и не красть, коли барыня покрываетъ! Любимчикъ. На людяхъ взыскъ, на людяхъ спросъ, а Макару Сергѣичу все съ рукъ сходитъ. Слова не смѣй сказать! Барина ругаетъ-ругательски, на весь дворъ… А барыня сидитъ у окошечка, слушаетъ и хоть-бы словечко! Ухмыляется, знай!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [всплеснула руками]. Ахъ, Арина Степановна! Можно ли такъ безсовѣстно лгать?!
КОЛЕРЪ (кричитъ, наступая на жену]. Что-о? Такъ вотъ какъ? Ругать меня вмѣстѣ съ Макаркой?!.
Тѣ же, Левшина и потомъ Степка.
правитьЛЕВШИНА [входя]. Мама, голубушка, а про меня и забыли? Слышу смѣхъ, веселье у васъ… А гдѣ весело, тамъ я всегда.
КОЛЕРЪ [отступая въ изумленіи]. Кто это?.. Что значитъ?..
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, Оля!.. Евстафій Егорычъ, забыла сказать… Рекомендую тебѣ мою милую, дорогую Олю, мою крестную дочку… Она пріѣхала, пока ты былъ въ полѣ.
КОЛЕРЪ [сухо киваетъ Левшиной, не замѣчая протянутой ему руки, идетъ и садится за столъ]. Щи остыли-съ… [Олѣ, швыряя рукою на стулъ]. Прошу-съ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. А это — Сеня, племянникъ мой, покойницы Вареньки сынъ.
KOЛЕРЪ [энергически засовываетъ за воротъ уголъ салфетки]. Балбесъ, выгнанный изъ гимназіи за нерадѣніе и лѣность, надо прибавить. Не порютъ. Гуманное время! [Рогачихѣ]. Крышку! [Рогачиха снимаетъ крышку съ суповой чаши].
ЛЕВШИНА. Надѣюсь, хоть вы, молодой человѣкъ, удостоите меня чести пожать вашу руку. [Пожимаетъ руку сковфужиннаго Севи].
КОЛЕРЪ [ударяя по столу]. Кха! Щи остыли-съ! Любовь Михайловна, довольно зѣвать!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [торопливо берется разливать]. Сію минуту, дружокъ. Извини! [Левшина и Сеня садятся].
КОЛЕРЪ [принимая налитую тарелку]. Отчего не полную? Сколько разъ говорено — наливать до краевъ? Сеня, говорено?
СЕНЯ. Много разъ, дяденька.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Виновата, Евстафій Егорычъ. Позволь, долью. [Тянется за тарелкой].
КОЛЕРЪ. „Долью!“ И безъ васъ сумѣютъ долить [вырываетъ у жены разливную ложку и доливаетъ]. А ты не берись, если ничего не можешь сдѣлать, какъ слѣдуетъ. Арина, съ завтрашняго дня ты разливаешь горячее. [Громко ѣстъ, уткнувшись въ тарелку].
РОГАЧИХА. Давно бы такъ! [Уходитъ].
ЛЕВШИНА. Евстафій Егорычъ…
КОЛЕРЪ. Что-съ? [Бросилъ ложеу и уставился на Олю].
ЛЕВШИНА. Ха-ха! Вопросъ имѣлъ быть самый невинный, а вы смотрите на меня такъ, что въ пору умереть со страха. Предупреждаю, что я большая трусиха.
КОЛЕРЪ. Мнѣ все равно. Что за вопросъ?
ЛЕВШИНА. Вы, кажется, въ военной службѣ служили?
КОЛЕРЪ. Служилъ. Ну-съ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Командовалъ ротой и былъ первый ротный въ полку. Всѣ его обожали, офицеры, солдаты…
КОЛЕРЪ [останавливая жену нетерпѣливымъ жестомъ]. Позвольте!.. [Олѣ]. Служилъ. Такъ что же-съ?
ЛЕВШИНА. Теперь мнѣ понятно, откуда у васъ эта рѣшительность, энергія, эта мужественная откровенность и простота…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [тревожно перебивая]. Евстафій Егорычъ, взгляни, дружокъ, кажется тучка заходитъ. Похоже на дождь. [Олѣ, тихо]. Оля, ради самого Бога!..
КОЛЕРЪ [дохлебывая]. Вздоръ, никакого дождя не будетъ. Степка, убирай! [Вбѣгаетъ Степка, собираетъ тарелки и уноситъ ихъ съ миской].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Право, похоже. И вѣтеръ поднялся. По деревьямъ замѣтно.
КОЛЕРЪ. А я говорю, что не будетъ дождя. Довольно-съ? Сеня, какъ?
СЕНЯ [взаглянувъ въ окно]. Конечно, дяденька. И не похоже-съ. Вы всегда угадаете. Тетенька вчера говорила, что будетъ дождь, а вышло по-вашему: ни капли.
РОГАЧИХА [вошедшая съ блюдомъ жаркого]. Ужъ барыня что ни скажетъ, всегда навыворотъ!
ЛЕВШИНА. Вотъ какъ, мама! Такъ и знать будемъ. Вы говорили, что Евстафій Егорычъ милый, добрый, хорошій… Неужели и это „навыворотъ?“ Неужели я должна понимать совершенно наоборотъ? Не хочу. [Колеру]. Позвольте думать, что на этотъ разъ мама права?
КОЛЕРЪ. Я-съ… какъ угодно. [Рогачихѣ, подающей ему блюдо]. Это что?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Утка.
КОЛЕРЪ. А перепела?.. Перепела, говорю?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Евстафій Егорычъ, они…
КОЛЕРЪ. Что они? Въ горлѣ у тебя застряли?
РОГАЧИХА. Ха-ха-ха!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ихъ…
КОЛЕРЪ. Ну-съ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ихъ… ихъ нѣтъ. колеръ. Вижу, что нѣтъ; но почему нѣтъ? Если я приказалъ сегодня зажарить, то по-че-му нѣ-ѣтъ? [Стучитъ ножомъ].
ЛЕВШИНА. Бѣда случилось, Евстафій Егорычъ: вашихъ перепеловъ съѣла кошка.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [въ страхѣ]. Ахъ, Оля!
КОЛЕРЪ. Ка-акъ? Это что за порядки? Я покупая, плачу пятіалтынный, приказываю, жду, хочу ѣсть перепеловъ, а ихъ кошкар!… [Отталкиваетъ блюдо, которое Рогачиха ставитъ на столъ].
СЕНЯ. Недосмотръ! Дяденька покупали, утруждали себя…
ЛЕВШИНА. Вы, молодой человѣкъ, больше себя утруждали въ гимназіи и другихъ утруждали собою, и кошка тутъ не при чемъ, однакожъ изъ всего этого ничего ровно не вышло. А у насъ, если не перепела, то есть утка, которую и вы станете кушать. Не правда ли? И что за утка, восторгъ! Евстафій Егорычъ, неужели не удостоите скушать кусочекъ?
КОЛЕРЪ. Не хочу-съ.
ЛЕВШИНА. А какой я вамъ выбрала. Взгляните-ка! [Поднимаетъ на вилкѣ]. Филейчикъ, поджаристый, жирненькій! [Бросаетъ кусокъ къ нему на тарелку. Колеръ смотритъ въ сторону]. Подливки прикажете? [Наливаетъ подливки]. Вотъ такъ. Ну, теперь берите вашъ ножикъ [беретъ его руку и вкладываетъ въ нее ножъ], вилку [также и вилку] и кушайте, милый, хорошій Евстафій Егорычъ. А кошка — дура. [Колеръ хмурится, но разрѣзываетъ свой кусокъ].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [съ сіяющимъ лицомъ]. Кушай, дружокъ. Утка отличная.
КОЛЕРЪ. Ффу! [Громко бросаетъ вилку и ножъ].
ЛЕВШИНА. Ахъ, мама, можно ли подговаривать подъруку! Я опять должна вооружать храбрыя руки Евстафія Егорыча.
РОГАЧИХА [Олѣ]. Что онъ маленькій, что ли? Самъ ножика взять не сумѣетъ? Пристали!
КОЛЕРЪ [Ѣстъ. Рогачихѣ], Молчи!
ЛЕВШИНА [Рогачихѣ, съ плутовскою усмѣшкой]. Ага!
РОГАЧИХА. Тьфу! [Повернулась и ушла. Любовь Михайловна боязливо на нее посмотрѣла].
КОЛЕРЪ [насупился, съѣлъ кусокъ-два и бросаетъ ножъ съ вилкой]. Арина!
СТЕПКА [вывертываясь въ дверь]. Чиго-съ?
КОЛЕРЪ. Арину зовутъ, не тебя, болванъ!
СТЕПКА [отступая за дверь, говоритъ вправо]. Арина Степановна, васъ кличутъ. Пожалуйте! [Уходить]
РОГАЧИХА [засценой]. Слышу.
КОЛЕРЪ [громче сердито]. А-ри-на!
РОГАЧИХА [входитъ]. Ну, вотъ я. Чего вамъ?
КОЛЕРЪ. Тарелку возьми. Не хочу утки. Гадость, мерзость! Взять!
РОГАЧИХА [взяла тарелку и блюдо съ жаркимъ. Глядя черезъ плечо на Колера и Олю]. То-то! [Уходитъ съ торжествующимъ видомъ].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [потерянно]. Оля, дружокъ, ты не кушаешь. Будешь голодна.
ЛЕВШИНА. Я? Да я никогда еще съ такимъ удовольствіемъ не ѣла, какъ теперь, мама. Пріятное настроеніе нашего общества, въ которомъ всѣ такъ любятъ другъ друга; веселые, любезные разговоры, — что можетъ быть лучше для аппетита?
КОЛЕРЪ. Кха!.. Кажется, сударыня, сегодня я… вовсе не въ такомъ настроеніи… Безтолковщина, вздоры…
ЛЕВШИНА. Кошка и перепела. Значитъ, Евстафій Егорычъ, вы бываете еще милѣй и любезнѣй!.. [Рогачиха входить съ блюдомъ вафлей и кувшиномъ сливокъ]. А, вафли! Если Арина Степановна сама положитъ ихъ вамъ на тарелку, собственными нѣжными ручками, то онѣ, конечно, будутъ вкуснѣй, нежели моя „гадкая“ утка.
РОГАЧИХА [про себя, злобно глядя на Олю]. Ишь ты музычитъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [дергая Олю, тихонько]. Оля, побойся ты Бога!
СЕНЯ [Левшиной]. А ужъ мнѣ изъ вашихъ ручекъ позвольте.
ЛЕВШИНА [перевертывая его тарелку]. Вы вовсе безъ вафлей.
СЕНЯ. За что же-съ? И тарелку перевернули…
ЛЕВШИНА. Вы слишкомъ молоды, чтобы блажить. Вотъ за что! Евстафій Егорычъ — дѣло другое. Онъ въ такихъ лѣтахъ [Колеръ справляется, зачесана ли его лысина], что ему можно класть на тарелку, рѣзать кусочки и утирать губы. Ему позволительно и брюзжать, и засматривать въ глаза Аринѣ Степановнѣ…
КОЛЕРЪ. Д-довольно-съ! [Рогачихѣ]. Ставь блюдо.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Богъ съ тобой, Оля! Какой же Евстафій Егорычъ старикъ!
ЛЕВШИНА. Я не говорю про наружность, рро нравъ. А на видъ… Дайте-ка на васъ поглядѣть. [Нагибается]. Я близорука… О-о, хоть куда!
СЕНЯ [фыркнулъ и струсилъ].
КОЛЕРЪ [на него, гнѣвно]. Ты чего? Вонъ!
ЛЕВШИНА. Ну, что за строгости! Сидите, молодой человѣкъ, и учитесь смѣяться во время. А вы, Арина Степановна, успокойте Евстафія Егорыча.
КОЛЕРЪ [кричитъ на Рогачиху]. Ставь блюдо, тебѣ говорятъ! Чего бѣльмы-то выпучила!
РОГАЧИХА. А, такъ вотъ какъ! [Швырнула блюдо на столъ]. Хорошо! [Уходитъ].
СЕНЯ [всталъ и цѣлуетъ руку у тетки]. Покорно благодарю, тетенька.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Садись, дружокъ! Кушай!
СЕНЯ [съ видомъ оскорбленнаго достоинства]. Ни хочу-съ.
КОЛЕРЪ [значительно]. Се-ня!.. Садись! [Кладетъ себѣ вафли].
СЕНЯ [съ злой усмѣшкой]. Благодарю. Сытъ. [Колеръ окинулъ его сердитымъ взглядомъ].
ЛЕВШИНА. Въ такомъ случаѣ, будьте любезны, подайте мнѣ блюдо.
СЕНЯ. Ахъ, съ удовольствіемъ! [Подаетъ].
ЛЕВШИНА. И сливки.
СЕНЯ [наклоняя кувшинъ надъ ея тарелкой]. Прикажете?
ЛЕВШИНА. Пожалуйста. Merci! А кто же подастъ мнѣ сахарницу? [Выразительно смотритъ на Колера].
СЕНЯ. Сію минуту! [схватился было за сахарницу, но Колеръ отталкиваетъ его руку, беретъ сахарницу самъ и конфузливо, глядя въ сторону, пододвигаетъ ее Левшиной].
ЛЕВШИНА. А теперь я вафлей не хочу. [Колеръ выпучилъ на нее глаза]. Позвольте, мамочка, встать. [Встаетъ и цѣлуетъ Любовь Михайловну]. Merci. Благодарю, Евстафій Егорычъ.
КОЛЕРЪ [всталъ, протянулъ ей руку, но Оля отвернулась, будто не видитъ. Срываетъ салфетку и гнѣвно уходитъ, хлопнувъ дверью]. Чертъ знаетъ что!
ЛЕВШИНА [ему вслѣдъ]. Долгъ платежемъ красенъ.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [вставая съ обиженнымъ видомъ]. Ну, обѣдъ! Сеня, вели пожалуйста убирать.
СЕНЯ. Сейчасъ, тетенька. [Уходитъ въ заднюю дверь].
ЛЕВШИНА. Ха-ха-ха! Вотъ такъ умора!
Любовь Михайловна, Левшина и Степка
правитьЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Тебѣ смѣшно, Оля. А каково мнѣ?
ЛЕВШИНА. Да, голубушка, вамъ тяжело, вамъ хуже, нежели можно себѣ представить. Я оскорблена, возмущена за васъ. Я никогда ничего подобнаго не видала. Мнѣ и во снѣ не снилось, чтобы моя милая, умная мама могла покориться такому унизительному положенію. О, если бъ я знала, еслибъ вы словомъ, намекомъ дали понять мнѣ какъ вамъ живется, я въ ту же минуту полетѣла-бы къ вамъ! Скажите, у Евстафія Егорыча есть состояніе?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Пенсія… Но къ чему этотъ вопросъ?
ЛЕВШИНА. Вопросъ важный. Евстафій Егорычъ тѣмъ больше виноватъ передъ вами, чѣмъ меньше имѣетъ. И такъ, только пенсія, какіе-нибудь 400—500 рублей?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Послушай, Оля, мнѣ непріятно… обидно за мужа говорить о деньгахъ, о средствахъ. Все, что мое — его. Онъ полный хозяинъ.
ЛЕВШИНА. Не всегда это хорошо, мама.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Вотъ ты какъ разсуждаешь! А я никогда не позволю себѣ заикнуться передъ мужемъ, что онъ распоряжается не своимъ. Какая пошлость! Или ты вовсе не знаешь меня, если думаешь, что я способна на это: или, прости меня, ты заразилась духомъ нашего гадкаго времени. Теперь все въ продажѣ и куплѣ. Мнѣ жалко васъ, торгашей, и сердцемъ я отъ васъ далека. Мнѣ за сорокъ, Оля. Въ мое время людей цѣнили иначе и на все смотрѣли не такъ, какъ теперь. Передѣлывать себя не могу, другъ мой, и не стану.
ЛЕВШИНА. Мамочка, но за что же я-то въ торгаши попала, дорогая моя?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Нѣтъ, Оля, меня возмущаетъ, я не могу…
ЛЕВШИНА. Ну, хорошо. Пока оставимъ объ этомъ. Бѣда не въ томъ, какъ вы смотрите, а въ томъ, что Евстафій Егорычъ смотритъ, повидимому, наоборотъ.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Но почемъ ты знаешь?.. Какъ позволять себѣ?.. Слушай, Оля: мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты не говорила про Евстафія Егорыча ничего такого, что оскорбляетъ меня за него. Я хочу, чтобъ ты уважала его… да, уважала, а не смѣялась, какъ сейчасъ за обѣдомъ.
ЛЕВШИНА. Ну, простите, простите [цѣлуетъ ее] и успокойтесь, пожалуйста! [Отходя къ окну]. Если я хочу быть больше полезной вамъ, чѣмъ пріятной, то…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Оля!
ЛЕВШИНА. Довольно. Оставимъ. [Глядитъ въ окно]. Арина Степановна въ горячей бесѣдѣ съ Евстафіемъ Егорычемъ… У, какая сердитая!.. Прошла въ кладовую и захлопнула дверь, какъ разъ у него передъ носомъ. [Съ живостью оборачиваясь]. Ну, это, напримѣръ… Какъ позволять у себя на глазахъ?.. Какъ смѣетъ эта грубая тварь третировать васъ, хозяйку, какъ послѣднюю въ домѣ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Что-жъ я могу?.. Заводить исторіи, сцены — унизительно. Лучше закрыть глаза… [Съ принужденнымъ смѣхомъ]. Вѣдь мужчины, Оля, такой ужъ народъ… Да это неважно.
ЛЕВШИНА. Неважно? Ну, нѣтъ, мама. Напротивъ. Знаете, чѣмъ это кончится? Васъ заклюютъ, сгонятъ въ кухню, въ скотную избу, могутъ даже убить…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Оля, ужъ это изъ рукъ вонъ! Какъ ты смѣешь такъ говорить про моего мужа? Вотъ что, дружокъ: я очень рада тебѣ, очень тебя люблю, но, прости, лучше не оставайся у насъ, уѣзжай, если такъ.
ЛЕВШИНА. Не буду, не буду, не буду! Слышите? Какъ разгнѣвалась, а!.. Перестаньте же, разгладьте свой лобикъ и не смотрите такъ на свою „птичку“. Теперь я узнала все, что мнѣ нужно, и буду щебетать, щебетать. Кому отъ этого худо? Вѣдь такъ? Положитесь во всемъ на вашу „птичку“ и поцѣлуйте меня. [Цѣлуются].
Тѣ же и Колеръ.
правитьЛЕВШИНА [Любови Михайловнѣ]. А развѣ Евстафій Егорычъ не ложится отдыхать послѣ обѣда? [Ему]. Евстафій Егорычъ?
КОЛЕРЪ [садясь въ кресло]. Нѣтъ-съ.
ЛЕВШИНА. А хорошо бы, гдѣ-нибудь въ холодкѣ, гдѣ нѣтъ мухъ и… въ кладовой, напримѣръ?
КОЛЕРЪ [досадливо]. Кха!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [тихо]. Олечка!.. [Громко]. Онъ рѣдко почиваетъ днемъ, развѣ когда по хозяйству очень устанетъ. [Льстивой. Вѣдь онъ большой хлопотунъ и какой хозяинъ! Ахъ, Оля, если бъ ты знала, въ какомъ все у него порядкѣ… какъ…
КОЛЕРЪ [прерывая съ досадою]. Ну что ты смыслишь въ хозяйствѣ! Терпѣть не могу….
ЛЕВШИНА [прерываетъ]. Когда васъ хвалятъ? Слышите, мама? Евстафій Егорычъ выше похвалъ. Это и видно, потому что онъ еще больше надулся. Вы не достигаете цѣли, мама. И это вовсе не дурно, потому что самая цѣль… какъ бы сказать?.. ну, унизительна для васъ, что ли…
КОЛЕРЪ [съ большей досадой]. Я хочу сказать, что терпѣть не могу, когда суютъ носъ не въ свое дѣло-съ. Вотъ что хочу я сказать!
ЛЕВШИНА. Это насчетъ мамы и хозяйства?
КОЛЕРЪ. Да-съ… и вообще, если угодно.
ЛЕВШИНА. „Вообще“ неугодно. Значитъ, хозяйка не смѣетъ жить въ интересахъ своего хозяйства, рыба не смѣетъ плавать въ водѣ, а птица летать въ воздухѣ. Такъ и запишемъ. [Любовь Михайловна уходитъ въ лѣвую дверь, безнадежно махнувъ рукою. [Молчаніе]. Чего вы надулись, какъ мышь на крупу? [Заходитъ сзади и наклоняется надъ нимъ, облокотившись на спинку кресла].
КОЛЕРЪ. Сравненіе! [Бросилъ на все сердитый взглядъ и отвернулся. Молчаніе].
ЛЕВШИНА [плутовски]. Не мѣшаю? [Колеръ молча заглаживаетъ лысину]. А у васъ прекрасные волосы: мягкіе, нѣжные… Видно, что добрый человѣкъ. [Гладитъ ихъ противъ зачеса, взъерошивая и обнажая лысину]. Правда, рѣденьки…
КОЛЕРЪ [уклоняется]. Позвольте-съ! [Гнѣвно заглаживаетъ волосы и порывается встать].
ЛЕВШИНА [удерживаетъ, кладя руки на его плечи]. Сидѣть! [Онъ дѣлаетъ видъ, что сердится, грызетъ и дергаетъ усы. Молчаніе. Опять порывается встать. Его удерживаютъ попрежнему]. Сидѣть и не бунтоваться! [Колеръ поднимаетъ на нее глаза. Она хохочетъ. Отвертывается и самъ слегка фыркаетъ. Молчаніе]. Ну-съ? [Колеръ бросаетъ на нее уже игривый взглядъ и отвертывается снова. Его разбираетъ смѣхъ]. А вы…
КОЛЕРЪ. [Опять глядя на нее]. Что?
ЛЕВШИНА [грозится} Плутишка! Ха-ха-ха!
КОЛЕРЪ [разражается хохотомъ самъ].
Левшина, Колеръ и Рогачиха.
правитьРОГАЧИХА [въ дверяхъ злобно]. Такъ!
ЛЕВШИНА [не измѣняя положенія, спокойно и холодно смотритъ на нее черезъ плечо]. Васъ звали? Подите вонъ!
РОГАЧИХА. Да вы кто такая, чтобы гнить-то меня? [подступая]. Съ чего взяла?
КОЛЕРЪ [вставъ]. Какъ ты смѣешь!..
РОГАЧИХА. Я-то? Ого! Не то что ей, я и тебѣ такую отпою, что чертямъ тошно станетъ!
ЛЕВШИНА [отходя, въ сторону]. Умна!
КОЛЕРЪ. Ка-акъ?!
РОГАЧИХА. Да такъ! Я смирна, смирна, а расхожусь — удержу нѣтъ! Не подступись! И диви, Господи! Я здѣсь живу, усердствую, ублажаю и — на! Влетѣла ворона въ наши хоромы, носъ тебѣ рветъ — и извольте молчать!
Тѣ же и Любовь Михайловна.
правитьЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [испуганная, входитъ слѣва, съ колодою картъ въ рукахъ]. Что здѣсь?.. Арина Степановна…
ЛЕВШИНА. Эта женщина, мама, имѣетъ дерзость фамильярничать, скандализировать вашего мужа. Я не хочу думать, чтобы она имѣла на это права. Она или рехнулась, или пьяна.
РОГЛЧИХА. Я…
КОЛЕРЪ [зажимаетъ ей ротъ]. Ни слова!
ЛЕВШИНА. Чтобы сносить это, надо быть тряпкой, мокрою курицей, но никакъ не человѣкомъ съ умомъ и энергіей Евстафія Егоровича.
РОГАЧИХА. А я вамъ скажу…
КОЛЕРЪ [выталкивеетъ ее вонъ]. Ничего ты не скажешь! [За дверью, куда Колеръ вышелъ за Рогачихой, слышны ея голосъ и покрывающіе его возгласы Колера: „молчать“, „убирайся!“]
Левшина, Любовь Михайловна и Колеръ.
правитьЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ничего но понимаю. Изъ-за чего у васъ?..
ЛЕВШИНА. Начинается очищеніе воздуха и ваши фонды поднимаются, мама. Не волнуйтесь, дорогая моя. [Входящему Колеру]. Вотъ теперь вижу, что вы настоящій мужчина. Мама, зачѣмъ у васъ карты? Пасьянсъ хотите раскладывать?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Евстафій Егорычъ любитъ иногда поиграть. Я думала…
ЛЕВШИНА. Любитъ? Отлично. Давайте, давайте! [Усаживается у стола въ кресло]. Во что же? Садитесь, Евстафій Егорычъ со мной vis-à-vis. [Колеръ садится на кресло же]. Вотъ такъ. Во что же мы будемъ играть?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [садясь на диванъ, мужу]. Во что, дружокъ? [Олѣ]. Мы играемъ въ преферансъ, дурачки…
КОЛЕРЪ [самодовольно]. И она изъ дуръ у меня не выходитъ.
ЛЕВШИНА. Въ самомъ дѣлѣ? Постойте, будетъ и на ея улицѣ праздникъ. Давайте въ фофаны, господа. Евстафій Егорычъ?
КОЛЕРЪ. Готовъ.
ЛЕВШИНА. Ну-съ, я сдаю. [Раздаетъ всѣ карты, исключая одной, которую прячетъ въ карманъ]. Фофана прячу. Снимайте пары. (Сбрасываютъ пары]. Шестерки… валеты… десятки… Господа, у меня остается три карты. У васъ, мама?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Пять.
ЛЕВШИНЪ. А у васъ, кажется, одна, Евстафій Егорычъ?
КОЛЕРЪ. Одна-съ. [Съ торжествующимъ видомъ кладетъ ее на столъ кверху сорочкой].
ЛЕВШИНА. Ой, фофанъ! Мама, дайте ему карточку. Да не открывайте, не показывайте своихъ! [Колеру]. А вы не смѣйте засматривать! Ишь какой! [Любовь Михайловна даетъ мужу свои карты закрытыми]. Берите. [Колеръ взялъ срыву]. Пара?.. нѣтъ? Ха-ха-ха! Давайте мнѣ.
КОЛЕРЪ [съ ужимками перемѣшиваетъ карты нѣсколько разъ и съ вывертомъ подаетъ ихъ Левшиной]. Извольте-съ.
ЛЕВШИНА [взявъ карту]. Пара. [Сбрасываетъ]. Берите, мама. [Та беретъ и также сбрасываетъ двѣ карты]. И у васъ пара. Ну-ка, Евстафій Егорычъ! [Онъ беретъ карту у жены и нахмурился]. Опять нѣтъ? Прекрасно. Давайте! [Беретъ карту у Колера и сбрасываетъ съ нее свою послѣднюю]. Вышла. Посмотримъ, посмотримъ, кто фофанъ! Вдругъ Евстафій Егорычъ. Вотъ срамъ-то! [Колеръ выдергиваетъ у жены карту]. Нѣтъ? Ха-ха! [Достаетъ изъ кармана фофана]. Берите, мама.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [взяла карту, боязливо взглянула на мужа, робко, какъ бы извиняясь]. Пара, Евстафій Егорычъ…
ЛЕВШИНА [Колеру]. У васъ тузъ? Ну, и фофанъ — тузъ. Значитъ вы фо-фанъ! Ха-ха-ха! [Колеръ съ трескомъ встаетъ и уходитъ. Хлопая въ ладоши]. Фофанъ, фофанъ, ха-ха!..
Левшина [сидитъ подъ липками со сложеннымъ зонтикомъ] и Maкаръ *) [поодаль возится съ ножомъ около присадка].
править- ) Макаръ вида суроваго, съ грубымъ голосомъ, медленными, неуклюжими движеніями. Густо обросъ бородой. Онъ въ бѣлой рубахѣ и пестрядиныхъ штанахъ въ голенища.
ЛЕВШИНА. Макаръ!
МАКАРЪ. Чего?
ЛЕВШИНА. Что ты тамъ дѣлаешь? Поди сюда!
МАКАРЪ. Дички съ лѣтошняго прививка счищалъ. [Показываетъ срѣзанную вѣтвь]. Ишь, какой выгнало! Соковъ забралъ страсть. Коли бы не срѣзать, глазокъ бы задушилъ, проклятый, въ отдѣлку.
ЛЕВШИНА. Иди, потолкуемъ. Мы вѣдь старые пріятели съ тобою, друзья.
МАКАРЪ. И то! [Подходитъ]. Мало вамъ отъ меня доставалось? [Складываетъ садовый ножъ и кладетъ его въ карманъ].
ЛЕВШИНА. Ха-ха! „Козой“ меня называлъ. [Подражая его голосу]. „Эй-ты, коза! Что у парниковъ прыгаешь, плети по мнешь!“ Ха-ха-ха!
МАКАРЪ. За вами не догляди, бывало, такихъ бѣдъ натворите! И дурашлива-жъ была!
ЛЕВШИНА. А кто, бывало, чуть поспѣетъ земляника, малина, нарветъ на лопухъ первыя ягодки и зоветъ [опять подражаетъ Макару]: „Эй, коза, скачи сюда!.. Ѣшь!“ Или прибѣжишь къ тебѣ въ садъ. [Дѣтскимъ голоскомъ]. „Макаръ, голубчикъ, мнѣ яблочка хочется“. [Грубо]. „Че-го?.. Проваливай!“ Смотришь такъ, будто съѣсть собираешься, а у самого въ карманѣ припасено про меня, что позрѣлѣй до послаще. Запустишь въ него рученку, ну выгружать! Ты — ничего, отвернешься и рычишь себѣ подъ носъ: ишь, коза!.. ишь, быстроглазая? „Макаръ, миленькій, спасибо тебѣ, голубчикъ!“ Бросишься цѣловать. Ты отворачиваешься, пресердитый-сердитый, будто надоѣла тебѣ, а самъ радъ-радехонекъ.
МАКАРЪ. Ребенокъ, конечно… Ребенку отчего и не дать. Ему и до Спаса яблоки ѣсть дозволяется.
ЛЕВШИНА. Полно! Сознайся-ка лучше, что любилъ ты меня и былъ первый баловникъ. Помню, голубчикъ, все помню и сама тебя крѣпко люблю. [Обняла и крѣпко поцѣловала]. Вотъ тебя какъ!
МАКАРЪ [отворачивается, сконфуженный и тронутый]. Ну, что… что о пустякахъ говорить!
ЛЕВШИНА [задумчиво]. Да, хорошо мнѣ жилось у васъ въ Юшинѣ! Свѣтлые дѣтскіе годы!
МАКАРЪ. Прежде ништо! Таперь-то житья у насъ нѣтъ, какъ взяли этого… Астафья Егорыча.
ЛЕВШИНА. Ахъ, да! Правда, что онъ тебя разсчиталъ, увольняетъ?
МАКАРЪ. А пущай. Ему не впервой. Не пойду, хоть онъ тресни! Сколько времени жалованья не даетъ. Пущай. Я все-таки не пойду, потому не онъ здѣсь хозяинъ, а барыня, даромъ что все въ лапы забралъ. По барынѣ я живу. Онъ какъ женился, всѣхъ людей разогналъ, прежнихъ-то. Потому тѣ барынѣ угождали, а ему нужно ее со свѣту сжить. Вотъ и понаймалъ своихъ, сволочь… Рогачиха, Арина Степановна — хороша?
ЛЕВШИНА [со вздохомъ]. Да, много горя видѣла мама-отъ этой Арины Степановны!
МАКАРЪ. Чтобъ ее разорвало, проклятую! И терпитъ же барыня! Обоихъ бы въ зашей прогнать: и Аришку, и самого… этого барина…
ЛЕВШИНА [въ сторону]. Это бы лучше всего! [Задумывается].
МАКАРЪ. Да право! И съ чего барыня за него пошла — дивлюсь! Дурь одолѣла. Ничто, какъ дурь! Вѣрите ли, Ольга Васильевна, какъ повезли ее въ церковь вѣнчать, у насъ вой во дворѣ пошелъ, словно бы по покойнику. Хуже, сердечная, не нашла, видно! А были люди, сватались, какъ помоложе была. Къ примѣру, Подгоренковъ баринъ, въ Сутяжномъ живетъ, чѣмъ не женихъ! Не шла. Этотъ же, Астафій Егорычъ, ни кожи, ни рожи, въ башкѣ дупло — обошелъ! И плачься таперь. Ишь, отъѣлся на чужихъ харчахъ, что твой боровъ! Все сгребъ. Въ городъ поѣдетъ — деньгами швырь-швырь, а барыня гроша ни видитъ.
ЛЕВШИНА. Ужъ будто бы такъ?
МАКАРЪ. О, Господи! Платьишка не на что справить отъ своихъ же достатковъ, вонъ до чего. На молочномъ скопѣ если выручимъ что, только и есть. Да и то тайкомъ отъ Астафья Егорыча. Рогачиха хоть знаетъ — молчитъ, потому — искалѣчу, боится.
ЛЕВШИНА. Это изъ рукъ вонъ!
МАКАРЪ. На что хуже! Вотъ каковъ этотъ Астафій Егорычъ. Давно-бъ сшелъ отъ него, еслибъ не барыня, да садъ мнѣ жалко еще. Кто садилъ, кто ростилъ? Все я. Голо было, какъ у Астафья Егорыча на плѣши; а теперь видите что? [Указываетъ на деревья]. А то бы черта-ль мнѣ тутъ!.. Таперь своя земля есть; усадьбу купилъ. Эхъ, купить-то купилъ, да и не знаю, какъ быть, Ольга Васильевна!
ЛЕВШИНА. А что?
МАКАРЪ. Да купчую у меня теленокъ сожралъ.
ЛЕВШИНА. Теленокъ? Ха-ха! Это какимъ образомъ?
МАКАРЪ [скрещивая на груди руки]. А видите… Какъ, значитъ, выправилъ я купчую въ городѣ, сунулъ ее за пазуху и зашелъ вспрыснуть покупку въ трактиръ. Ну, выпили. Грѣшнымъ дѣломъ, маленечко захмелѣлъ. Пріѣхамши домой, какъ былъ въ кафтанѣ, легъ подъ сарай спать. Шутъ ее знаетъ, выпала она, что ли, купчая-то, только проснулся я, глядь, а теленокъ жуетъ-жуетъ ее, подлый. Такъ всю и сожралъ, одна печать осталась… [Глядя вправо]. Эй, ты, фитюлька! Что тамъ цвѣты-то бузуешь!.. [Идя вправо]. Не трожь, говорятъ! [Уходитъ].
Левшина, Сеня [выскакиваетъ справа, съ букетомъ цвѣтовъ] и въ концѣ Колеръ.
правитьСЕНЯ [въ сторону своего выхода]. Грубіянъ! мужланъ!
МАКАРЪ [за сценой]. Разговаривай у меня!
СЕНЯ. Ну, погоди! [Замѣтивъ Левшину]. Ахъ, Ольга Васильевна! Съ добрымъ утромъ-съ!.. Позвольте предложитъ вамъ этотъ букетъ, столь же свѣжій и прекрасный, какъ вы… [Оля, скрестивъ руки, насмѣшливо смотритъ на него]. Примите-съ!.. [Молчаніе]. Вы такъ неодобрительно смотрите…
ЛЕВШИНА. Скажите, молодой человѣкъ, какъ вамъ не стыдно поддакивать, когда къ мамѣ придираются и дѣлаютъ ей непріятности? Ужъ потому одному это гадко, что она вамъ родня, а не Евстафій Егорычъ.
СЕНЯ [играя букетомъ]. Еслибъ я заикнулся за тетеньку, дяденька выгналъ бы меня. Пользы ей все равно я бы не оказалъ никакой. Дѣйствуя благоразумно, разсуждая какъ лучше…
ЛЕВШИНА [съ живостью]. Для васъ? Какъ вамъ выгоднѣй? Превосходно! А не приходило вамъ въ голову, что поступая такъ, вы играете гнусную роль, отъ которой юноша честный отвернулся бы съ омерзѣніемъ?
СЕНЯ [съ ироніей]. Какой же толкъ въ честности и всѣхъ этихъ порываніяхъ, когда изъ нихъ, кромѣ ерунды и вреда для себя, ровно ничего произойти не можетъ? Вы странно судите, Ольга Васильевна. Кромѣ того-съ, никто, полагаю, не въ правѣ требовать, чтобы я поступалъ во вредъ своимъ интересамъ.
ЛЕВШИНА [вставая]. А, такъ-то вы разсуждаете! [Видитъ Колера, который входитъ нагнувшись и рветъ цвѣты. Въ сторону]. И этотъ съ цвѣтами! [Садясь и принимая кокетливый тонъ]. Ну что же букетъ?.. Давайте! [Колеръ поднялъ глаза и вытаращился на присутствующихъ].
СЕНЯ [надутый]. Изволь-съ.
ЛЕВШИНА. Прелесть какая! Merci, merci… [Протягиваетъ ему обѣ руки]. Очень мило, что вспомнили обо мнѣ, очень… За это стоитъ вамъ дать изъ букета самый лучшій цвѣтокъ. Хотите?
СЕНЯ. Конечно… Сохраню навсегда, на сердцѣ…
ЛЕВШИНА [вынимая имъ букета]. Вотъ эту розу. Нагнитесь. [Сеня становится на колѣни]. Ближе, ближе… [Прикалываетъ цвѣтокъ]. Вотъ такъ! [Сеня цѣлуетъ ей руки]. Довольно, довольно… [Встаетъ]. Ахъ какой! [Шутя дернула его на чубъ и идетъ прямо на Колера, продолжая смотрѣть на Сеню]. Ахъ!.. Евстафій Егорычъ! Вотъ не ждала! Какъ вы тихо подкрались!.. И вы съ цвѣтами? Ха-ха! [Колеръ прячетъ руки назадъ]. Да покажите, ну что скрывать! [Перевертываетъ его и вырываетъ цвѣты]. Такъ И есть! Ха-ха-ха! [Разсыпаетъ цвѣты по землѣ и съ хохотомъ убѣгаетъ за липки].
Сеня и Колеръ
правитьКОЛЕРЪ. Ну, любезный, можешь собирать пожитки и убираться.
СЕНЯ. Какъ?.. За что же, дяденька, помилуйте! За мою къ вамъ преданность и любовь!..
КОЛЕРЪ. Для пользы твоей, Сеня, для пользы. Я давно собирался. Пора за дѣло, любезный. Молодому человѣку нельзя бить баклуши.
СЕНЯ. Помилуйте, дяденька, да я всегда стараюсь быть вамъ полезнымъ, по хозяйству, во всемъ-съ…
КОЛЕРЪ. Не возражать! Мозолишь глаза, вотъ и вся польза. Скажи — приготовить разгонныхъ. Послѣ обѣда тебя отвезутъ въ городъ
СЕНЯ. Но, дяденька, какъ же такъ… вдругъ!.. И за что-съ?
КОЛЕРЪ. Опять! Да будь ты мой сынъ, я-бъ тебя выдралъ давно. Чѣмъ занимаешься? Вихры расчесывать [ерошитъ его волосы], модничать, да галстучки это… Скажите, красавчикъ какой! Мальчишка!
СЕНЯ. Я не модничаю-съ, а изъ приличія, при посторонней особѣ нельзя же… Вотъ и вы напомадились, дяденька, даже очень авантажны сегодня.
КОЛЕРЪ. Безъ разговоровъ! Собирайся — и маршъ!
СЕНЯ. Дяденька, вы, можетъ быть, потому изволите гнѣваться, что я съ Ольгой Васильевной разговаривалъ и букетъ-съ… Такъ впередъ я не стану, даже смотрѣть на нее не стану.
КОЛЕРЪ. Что ты разсказываешь? Къ чему?!
СЕНЯ. Къ тому, дяденька, что противъ вашихъ намѣреній я, какъ истинно-преданный, никогда не позволю себѣ пойти.
колеръ. А какія у меня намѣренія, что за намѣренія? Какъ смѣть разсуждать!
СЕНЯ. Разсужденія мои тѣмъ справедливѣе, чѣмъ больше изволите гнѣваться, такъ какъ вспыльчивостью прикрываете тотъ пылъ къ Ольгѣ Васильевнѣ…
КОЛЕРЪ. Молчать!
СЕНЯ. Напрасно такъ, дяденька. Я даже могу вамъ содѣйствовать и оказать въ этомъ отношеніи не малую пользу.
КОЛЕРЪ [громче]. Молчать!!
СЕНЯ [съ улыбкой] А если, не взирая на мои обѣщанія, скромность и преданность, вы все-таки сердитесь, не принимая резоновъ, то, очевидно, существуетъ другая причина-съ. Она-то и изрыгаетъ эти: „молчать, молчать!“
КОЛЕРЪ. Что за причина? Говори, сію минуту говори, не то я…
СЕНЯ [нахально]. Ха-ха! Причина весьма курьезная. Если взять зеркало и поднести его поочередно къ вамъ и ко мнѣ, то сначала въ немъ отразится изображеніе, лишенное всякой привлекательности для прекраснаго пола, а потомъ оно дастъ отраженіе свѣжести, юности…
КОЛЕРЪ. Такъ ты вотъ какъ, любезный! Вонъ!
СЕНЯ. Но, почтеннѣйшій Евстафій Егорычъ, вы съ моимъ удаленіемъ не пріобрѣтаете на успѣхъ никакихъ шансовъ. [Уходя влѣво, заложилъ руки въ карманы и нахально посмѣивается]. Такъ какъ мнѣ терять нечего, то съ удовольствіемъ могу доложить вамъ, что вы не что иное, какъ ощипанный, брюзглый индюкъ! [Уходить. Колеръ взбѣшенный бросается за нимъ].
Левшина и потомъ Любовь Михайловна [изъ дома].
правитьЛЕВШИНА [прыгая и хлопая въ ладоши]. Ха-ха-ха! Ничего, воздухъ понемногу очищается… Мама! [Бѣжитъ на балконъ къ Любови Михайловнѣ, обнимаетъ и цѣлуетъ ее]. Добраго утра! Вы заспались что-то сегодня.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Заспалась. А ты, ранняя птичка, встала давно?
ЛЕВШИНА. Давно. Въ домѣ всѣ еще спали. Обѣгала всѣ мѣста, дорогія по дѣтскимъ воспоминаніямъ, мама. Была въ лѣсу, про который покойница-няня разсказывала такія страсти. Бывало забѣжишь въ него, спрячешься за дерево, кустъ, и ждешь: вотъ-вотъ изъ чащи вылѣзетъ лѣшій, косматый ли страшный! Сердчишко тукъ-тукъ, — и страшно и сладко. Лѣшій нейдетъ. А кругомъ чириканье, свистъ! Звуки такъ полны и веселы! Заслушаешься, куда и страхъ дѣлся! И я ужъ не робкая дѣвочка, а лѣсная царевна, волшебница. Хожу важно, степенно, рву цвѣты и плету изъ нихъ діадему. Вдругъ бабочка промелькнула, желтенькая, хорошенькая. За ней! Набѣжала на кустъ земляники — ѣсть! И пошла прыгать, пѣть, хохотать, объѣдаться ягодами, пока не услышишь: „О-ли! гдѣ ты?.. О-лечка!..“ Помните, мама? [Ласкается къ ней].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Какъ не помнить! Ты была моею отрадою, утѣшеніемъ моимъ, Оля.
ЛЕВШИНА. Да, много воспоминаній, много свѣтлыхъ картинъ!.. И давно ли все это? А сколько ужъ прожито, сколько горя!.. Много я передумала нынче, всю жизнь перебрала, вплоть… до сиротливой могилки подъ Карсомъ.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Что дѣлать, Олечка! Такъ Богу угодно.
ЛЕВШИНА. А зачѣмъ столько горя? Зачѣмъ люди такъ много страдаютъ? Кому это нужно и чѣмъ все это искупится, мама? Возьмемъ васъ… [Весело]. Впрочемъ, что касается моей голубушки мамы, то-о…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Что, дружокъ?
ЛЕВШИНА. Все будетъ отлично. Я вамъ порукой. Вы бодрѣе и смотрите лучше. Я ужъ не вижу у васъ того робкаго взгляда, отъ котораго у меня сердце щемило, моя дорогая; я не могла его выносить. А теперь вы молодцомъ, мама. Евстафій Егорычъ мягче, вѣжливѣй съ вами? Не правда ли?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Да, дружокъ. Merci. Я очень тебѣ обязана. При тебѣ онъ другой.
ЛЕВШИНА. Значитъ, былъ хуже, вовсе былъ нехорошій?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Д-да… то-есть…
ЛЕВШИНА. Да ужъ такъ, такъ! Я въ восторгѣ, что вы это сознали. Значитъ, въ васъ просыпаются чувства, которыя чуть-чуть не заглохли.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [съ волненіемъ, тихо]. Евстафій Егорычъ.
Левшина, Любовь Михайловна и Колеръ
правитьЛЕВШИНА. Батюшки, надутый какой, да дурной! [Колеръ идетъ впередъ, не обращая вниманія].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [тихъ]. Оставь, Олечка, онъ не въ духѣ.
ЛЕВШИНА [громко]. Смѣетъ онъ быть не въ духѣ при мнѣ! [Быстро подходитъ и беретъ его подъ руку. Колеръ смотритъ передъ собою, сохраняя прежнее выраженіе]. Мама, вы не замѣчали, что Евстафій Егорычъ, когда надуется, очень напоминаетъ бульдога?
КОЛЕРЪ [стараясь высвободитъ руки]. Сударыня это… это…
ЛЕВШИНА [удерживая его]. Вѣрное сравненіе, не больше. Когда вы милы, любезны, я любуюсь вами и говорю вамъ это въ глаза; когда вы злой, нехорошій — говорю точно также.
КОЛЕРЪ. А интересно, кого напоминаетъ вамъ тотъ мальчишка…
ЛЕВШИНА. Не Сеня ли?
КОЛЕРЪ. Да-съ.
ЛЕВШИНА. Ужа, ящерицу, — словомъ, гада.
КОЛЕРЪ [ядовито]. Котораго украшаютъ цвѣтами, ха-ха! Боюсь, сударыня, что вамъ безъ него будетъ скучненько.
ЛЕВШИНА. А развѣ онъ уѣзжаетъ? [Отходитъ къ Любови Михайловнѣ].
КОЛЕРЪ. Къ вашему несчастію, да-съ!
ЛЕВШИНА [тихо Любови Михайловнѣ]. Поздравляю, однимъ врагомъ меньше. [Колеру]. Напротивъ, я очень рада. Сеня ужасно мнѣ надоѣлъ. Представьте, вздумалъ ухаживать! Это было-бъ досадно, еслибъ не было глупо. [Срываетъ розу]. Сегодня присталъ, чтобъ я приколола ему цвѣтокъ. [Прикалываетъ розу къ сюртуку Колера]. Конечно, это имѣетъ значеніе, когда дѣлается охотно, безъ просьбъ, приставаній… Ну вотъ, теперь вы меньше походите на бульдога. Не правда ли, мама?.. Ахъ, да! Вѣдь вы еще не видались сегодня?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Нѣтъ.
ЛЕВШИНА. Евстафій Егорычъ, какъ же вы такъ… никакого вниманія къ мамѣ! Невѣжливо!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [подходя къ мужу]. Добраго утра, дружокъ.
КОЛЕРЪ [рѣзко]. Хорошо. Здравствуй…
ЛЕВШИНА. Ха, ха, ха! Да поцѣлуйте же руку у мамы. Евстафій Егорычъ!
КОЛЕРЪ [отходя]. Кхмъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [застѣнчиво]. Ахъ, Оля, зачѣмъ!
ЛЕВШИНА [настойчиво]. Евстафій Егорычъ, подите сюда! Ну-съ! [Колеръ подходитъ].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Мы лучше вотъ какъ. [Беретъ и пожимаетъ руку Евстафія].
ЛЕВШИНА [еще настойчивѣе]. Евстафій Егорычъ!.. Слышали, что я сказала? [Колеръ неловко и быстро поцѣловалъ руку жены и отходитъ, отдуваясь красный какъ ракъ]. А вы, мама, зардѣлись какъ дѣвочка! И слезы на глазахъ! Бѣдная моя [Любовь Михайловна торопливо уходитъ въ домъ]. Что, подвигъ совершилъ, а?
КОЛЕРЪ. Не понимаю, къ чему эта комедія!
ЛИВШИНА. Слушайте! [Раздѣльно и серьезно]. Если хотите мнѣ нравиться, вы должны оказывать мамѣ полное уваженіе, быть съ нею вѣжливымъ, предупредительнымъ, а не такимъ злымъ и вздорнымъ, какъ я застала васъ по пріѣздѣ. Иначе не смѣйте ко мнѣ подходить. [Отходитъ].
КОЛЕРЪ [слѣдуя на ней]. Позвольте, позвольте! [Остановилась]. Но я… я сдалъ… смягченъ…не такъ раздражаюсь, потому что…
ЛЕВШИНА [беретъ его подъ руку и засматриваетъ въ лицо]. По-че-му?
КОЛЕРЪ. Не то-съ… не тѣ чувства…
ЛЕВШИНА. Продолжайте. Мнѣ очень пріятно…
КОЛЕРЪ. Я чувствую… ожилъ, согрѣтъ… Вотъ берешь эту ручку [беретъ] и чувствуешь… какъ бы сказать?
ЛЕВШИНА. Говорите же, что?
КОЛЕРЪ. Сладость и… и…
ЛЕВШИНА. И, вѣроятно, томленіе?
КОЛЕРЪ. Именно, ха, ха, ха! [Цѣлуетъ ея руку].
ЛЕВШИНА. Боже, какъ нѣжно!.. Однако, сядемъ. Вы такъ краснорѣчивы, что я устала стоять. [Садятся. Онъ опять цѣлуетъ ея руку]. Какъ, опять?.. И еще? [Колеръ не отрывается]. Ну-съ, а Арина Степановна?
КОЛЕРЪ. Сгоню. Прикажите. Когда угодно.
ЛЕВШИНА. То-то! Сегодня чтобъ не было!
КОЛЕРЪ. Всенепремѣнно! [Опять впивается въ ея руку].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [выходя изъ дома, въ сторону]. Однако у нихъ… [Громко]. Евстафій Егорычъ!
КОЛЕРЪ [сорвался съ мѣста, съ досадой]. Что-съ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Прикащикъ пришелъ…
КОЛЕРЪ. Велите ему на гумно… Приду-съ. [Любовь Михайловна повернулась уйти]. Да вотъ что… Любовь Михайловна!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Что, дружокъ?
КОЛЕРЪ. Когда вы поѣдете въ Липовку?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Въ Липовку?.. Я вовсе не собиралась.
КОЛЕРЪ. Слѣдуетъ. Поѣзжайте сегодня. Давно не были у Лизаветы Филппповны. Родственница и больна. Невниманіе.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Но, другъ мой, она уже третій годъ, какъ лежитъ въ параличѣ. Почему же мнѣ именно ѣхать сегодня?
КОЛЕРЪ [удивленно]. Вы… вы, кажется, возражаете мнѣ?!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Но мнѣ вовсе не хочется въ Липовку.
КОЛЕРЪ [выразительно, не возвышая голоса]. Когда я нахожу нужнымъ, чтобъ вы поѣхали!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Помилуй, Евстафій Егорычъ, по дорогѣ грязь и тащиться до Липовки цѣлыхъ сорокъ верстъ! Лошадей уморишь.
ЛЕВШИНА [Любови Михайловнѣ]. Разумѣется, не ѣздите.
КОЛЕРЪ. Кха!.. Такъ вотъ что-съ… я бы просилъ съѣздить къ Шкураковымъ, въ Скородное. Недалеко. По дѣлу-съ. Я дамъ вамъ письмо къ Пармену Никитичу. Самому мнѣ нельзя: судья обѣщался заѣхать… Кха!.. Такъ пожалуйста. Нужное дѣло-съ. Вамъ будутъ рады, станутъ удерживать. Не торопитесь, даже ночуйте. Люди нужные. Надо почтить.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [глядя черезъ рѣшетку во дворъ]. Да вонъ самъ Парменъ Никитичъ во дворъ.
КОЛЕРЪ [съ досадой]. А, чертъ возьми!.. [Быстро уходитъ въ калитку, откалывая и пряча розу въ карманъ].
ЛЕВШИНА. Ха, ха, ха!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Что это значитъ? Зачѣмъ ему нужно меня спровадить?
ЛЕВШИНА. Конечно затѣмъ, чтобъ остаться со мною наединѣ. Развѣ вамъ непонятно?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Я, можетъ быть, понимаю, но… мнѣ не хочется вѣрить, чтобы ты, Оля…
ЛЕВШИНА. Я, мама?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Не могу. Оставимъ! Это такъ дурно, такъ… на тебя не похоже.
ЛЕВШИНА [обнимая ее за талію]. Мама, мама! Вы, кажется, вздумали меня ревновать? Ай-ай, стыдъ какой! Будьте благоразумны, радость моя, и не мѣшайте мнѣ дѣлать, что нужно. Шкураковъ… Кто это такой? [Про себя]. Не можетъ ли онъ быть мнѣ полезенъ? [Громко]. Кто онъ? [Уходитъ вправо обнявшись].
Шкураковъ и Колеръ
правитьКОЛЕРЪ. Въ домъ пойдемъ, или здѣсь будемъ сидѣть?
ШКУРАКОВЪ. Нѣтъ, въ домѣ жара, мухи. Вонъ подъ липками. Разлюбезное дѣло. Да велѣлъ бы, дружище, пивка холодненькаго подать. [Идетъ подъ липки].
КОЛЕРЪ [обернувшись во дворъ]. Степка! Пива подать. Проворнѣй! Слышно, Парменъ Никитичъ, ты былъ въ отъѣздѣ?
ШКУРАКОВЪ. Былъ, братецъ, былъ. Въ Оптиной пустыни былъ, хе-хе! Видишь, какъ эта линія вышла. Заѣхали мы съ пріятелемъ въ Щигры на ярмарку. Ну, сдѣламши дѣло, стали съ нимъ путаться. Путались-путались, надоѣло. Онъ и говоритъ мнѣ, пріятель-то: „вотъ что, Парменъ Никитичъ, исчезни она, эта ярмарка. Ѣдемъ въ Оптину!“ — Ѣдемъ. И махнули. Вчера домой отыскался.
КОЛЕРЪ. Иль грѣхи замаливалъ?
ШКУРАКОВЪ. Грѣхи! На мнѣ коли есть грѣхи, такъ не мои, а чужіе, налетные, братецъ. Не тревожь меня — не согрѣшу; не искушай, въ соблазнъ не вводи — не осквернюсь, ни дѣломъ, ниже помышленіемъ. А самъ я, то-есть отъ себя, ни Боже мой! Потому нѣтъ хуже, какъ вляпаться въ лужу, и нѣтъ, другъ мой, гаже, какъ пачкаться въ сажѣ, хе-хе!.. Ну, какъ живешь-можешь? Слышно, сѣно сволокли у тебя? Много?
КОЛЕРЪ. Копенъ съ пять украли.
ШКУРАКОВЪ. Мало, мало! Хорошенько бы тебя поучить.
КОЛЕРЪ. За что учить-то?
ШКУРАКОВЪ. А за то, что больно горячъ ты не въ мѣру. Съ мужикомъ не умѣешь какъ ладить. Палишь безъ толку, безъ смыслу… Шапку чтобъ передъ тобой ломали. Схватился! Изъ гривны кипишь, а сотни теряешь. Лѣтошній годъ ригу у тебя спалили, изъ амбара въ подполье пшенички четвертей, знать, съ десятокъ выцѣдили, ась? Учатъ, братъ, учатъ! ха-ха! а тебѣ все не въ прокъ. Меня вотъ не сожгутъ нѣ-ѣтъ! А если случается, горитъ что у насъ, такъ горятъ, братецъ, предметы такіе, что надлежащимъ образомъ застрахованы.
КОЛЕРЪ. Амбаръ, съ затхлой мукою, ха-ха!
ШКУРАКОВЪ. А ты нюхалъ ее, муку-то? Нѣтъ? Ну, я молчи. [Закуриваетъ сигару]. Да-съ, спокойно спимъ, не по-вашему, даромъ что всѣ на меня работники и спуску — ни-ни! Вотъ ты баринъ, помѣщикъ, а захочу — волкомъ взвоешь, хлѣбъ будетъ некѣмъ убрать. Я вотъ задатками у сосѣдей всѣхъ людей посманилъ. Что скажешь? Гляди, барщина какая вывалитъ — страсть! Мигомъ уберутъ. За водку одну, да за выпуски того наработаютъ — ахнешь! Вотъ у насъ какъ. А вы потерпите, сосѣди любезные, покамѣстъ у Пармена Никитича скирды повершатъ, ха-ха-ха! Да это что, свое дѣло, домашнее. Нѣтъ, выше поднимай. Къ примѣру гласные. Кого захочу, того выберу. По тремъ волостямъ мое слово — законъ. „Ребята, такого-то!“ — „Слушаемъ, Парменъ Никитичъ“. Да! И ссадить захочу, такъ ссажу. Вонъ Фисенковъ, членъ управы, не уважилъ, сгрубилъ, на вороныхъ и проѣхалъ, свищетъ теперь въ кулакъ. А что же пиво-то? Или въ городъ послали?
Тѣ же, Степка, Рогачиха и потомъ Макаръ.
правитьКОЛЕРЪ [торопливо идетъ къ воротцамъ]. Чертъ знаетъ что они тамъ! [Входящему Степкѣ]. Что-жъ ты, оселъ? Пива, сказано. Слышалъ!
СТЕПКА. Да я сказывалъ Аринѣ Степановнѣ…
КОЛЕРЪ. Ну?
СТЕПКА. „Какъ же, такъ и пойду!“ говоритъ…
ШКУРАКОВЪ. О-го!
КОЛЕРЪ. Какъ?! Позвать, позвать ее!
РОГАЧИХА [выходя изъ воротъ]. Нечего звать-то. Сама тутъ.
КОЛЕРЪ. Тебѣ говорили?.. Слышала?.. Пива!
РОГАЧИХА. Слышала. Ну?
КОЛЕРЪ. Какъ „ну“, если я… какъ же ты смѣешь?..
РОГАЧИХА. Чего смѣть-то! Страшенъ больно. Испужалась я, какъ же! [Снимаетъ съ пояса ключи и швыряетъ ихъ наземь]. На, сахъ доставай, а я тебѣ не слуга. Обидчику, каковъ ты есть, не слуга. Пусть кто другой угодить на тебя! Посмотримъ! [Сложила руки и отвернулась съ достоинствомъ].
ШКУРАКОВЪ. Да никакъ у тебя бабы бунтуютъ, Астафій Егорычъ, хе-хе! [Рогачиха смѣрида его строгимъ взглядомъ].
КОЛЕРЪ [Степкѣ, съ держаннымъ гнѣвомъ]. Подними ключи, отдай барынѣ и скажи, чтобы распорядилась пива прислать.
СТЕПКА. Слушаю-съ! [Поднялъ ключи и уходитъ въ домъ].
КОЛЕРЪ [Рогачихѣ, стараясь на нее не смотрѣть]. А ты, голубушка, можешь идти. Мы потомъ потолкуемъ. Ступай! [Арина ни съ мѣста]. Ступай, тебѣ говорятъ!
РОГАЧИХА [укоризненно покачивая головою]. Безстыдникъ!.. Безсовѣстный!.. [Колеръ отходитъ. Со слезами]. Обидчикъ!.. Измѣнщикъ! [Реветъ].
КОЛЕРЪ. Ахъ, наказанье какое!
ШКУРАКОВЪ. Ха-ха-ха!
РОГАЧИXА [съ ревомъ и всхлипываніями]. Измѣнщикъ и впрямь!.. Я-ль ни старалась, я-ль ни ублажала тебя… вотъ какъ, кажется всѣмъ…
КОЛЕРЪ. Да уберешься ли ты?! Макаръ!
МАКАРЪ [входя справа, Аривѣ]. Чего ревешь-то, экъ курятникъ открыла!
КОЛЕРЪ. Сейчасъ запряги каураго, свези ее въ городъ.
РОГАЧИХА [мгновенно переходитъ отъ рева къ бранчливому крику]. Такъ вотъ какъ! Постой! Я на тебя справу найду и законъ найду! Погоди! Я къ мировому… Все разскажу, какъ и что… Какъ улестилъ меня, все… Я чести своей заступку сыщу! Не таковская я! Погоди!
ШКУРАКОВЪ. Ай-да баба, ха-ха-ха!
РОГАЧИХА. Значитъ, будетъ съ тебя взыскъ. По гробъ жисти моей пой ты меня и корми, по положенію, какъ захочу…
ШКУРАКОВЪ. Жги его, жги! Ха-ха-ха!
КОЛЕРЪ [Макару]. Тащи ее!
МАКАРЪ. Аль тебя прорвало! [Тащитъ].
РОГАЧИХА [отбиваясь]. Пусти, чертъ! [Колеру]. Мало того: осрамлю! На весь городъ стану кричать, каковъ ты есть варваръ, измѣнщикъ! Потому у меня сердце, карахтеръ, а не то чтобы какъ… [Макару, который выволокъ ее за ворота]. Да пусти! Облапилъ, медвѣдь!
МАКАРЪ. Не рвись! Въ городъ сволоку, ступай куда хошь! [Утаскиваетъ Рогачиху, издающую громкіе вопли. Шкураковъ заливается хохотомъ. Колеръ, взбѣшенный, сконфуженный, посмотрѣлъ на него въ нерѣшительности, махнулъ рукой и уходитъ во дворъ].
ШКУРАКОВЪ. Ха-ха-ха!.. Охъ, уморили, чтобъ васъ!.. [Утираетъ выступившія отъ хохота слезы].
Шкураковъ и Сеня
правитьСЕНЯ. Мое почтеніе, Парменъ Никитичъ!
ШКУРАКОВЪ. Здорово, братъ. Скажи на милость, что у васъ нынче подѣялось? Рогачиха бунтуетъ, Астафій Егорычъ со двора ее вонъ… Что за новшества?
СЕНЯ. Перемѣны большія, Парменъ Никитичъ. Съ пріѣзда тетенькиной крестницы, Ольги Васильевны… Все отъ нея-съ.
ШКУРАКОВЪ. Да. Что же такое?
СЕНЯ. А то, что дяденька… хи-хи! втюрился въ нее.
ШКУРАКОВЪ. Те-те-те! Значитъ механика-то ваша въ разстрой пошла? Такъ-съ! То-то примѣтно мнѣ, въ Астафьѣ Егорычѣ лютости будто поменьшило. Анъ вотъ оно что!
СЕНЯ. Голову потерялъ, до смѣшного-съ. А я, Парменъ Никитичъ, къ вамъ съ покорнѣйшей просьбой.
ШКУРАКОВЪ. Что за просьба такая?
СИНЯ. Нельзя ли мѣстечка у васъ? Будьте милостивы!
ШКУРАКОВЪ. Те-бѣ?.. Аль у вагъ реформы такія пошли, что я тебѣ неспособно жить стало?
СЕНЯ. Н-нѣтъ-съ, а предусмотрѣлъ я, что лучше мнѣ къ вамъ-съ…
ШКУРАКОВЪ. Не въ мѣру ты, парень, предусмотрителенъ. Мѣстечка не дамъ. Не гожъ.
СЕНЯ. Почему же, Парменъ Никитичъ? Я бы со всякимъ стараніемъ…
ШКУРАКОВЪ. И не толкуй! Негожъ говорю. Ты хоть изъ позднихъ, да ранній, хе-хе! Отчего вотъ въ глаза не смотришь? Эге! Я, братъ, такихъ не люблю.
СЕНЯ. Парменъ Никитичъ…
ШКУРАКОВЪ. Э, полно! полно, сказалъ. По нашему дѣлу требуется, чтобы все къ рукѣ, сомнѣній бы насчетъ человѣка никакихъ не имѣть. Коли я нутро твое знаю и опаски никакой не имѣю, тогда вотъ ты гдѣ у меня [сжимаетъ кулакъ]. А ты выскользнешь, братъ. До тонкости понимаю тебя. Значитъ, нечего намъ и бобы разводить. [Встаетъ].
СЕНЯ. Что дѣлать! Если такъ, нельзя ли, Парменъ Никитичъ, попросить за меня станового? Я подъ его бы начальствомъ, въ урядники… Сдѣлайте милость!
ШКУРАКОВЪ. Это вотъ по тебѣ. Ладно, скажу становому, Только, приметъ если тебя, такъ ты того… подальше отъ насъ.
СЕНЯ. А что-съ? Я именно въ вашихъ палестинахъ хотѣлъ, блюсти ваше спокойствіе.
ШКУРАКОВЪ. Сдѣлай милость, оставь! Пока, благодареніе Господу, спокойствіе мое и безъ блюстительства нерушимо. Станового, изволь, попрошу. Только къ намъ чтобы тебя не пускать, Подъ тебя подковыру не подведешь, если, къ примѣру, по шапкѣ желательно. Самъ угораздишься. А по-нашему, чтобы нужный человѣкъ вотъ былъ гдѣ [показываетъ кулакъ]. Тогда чертовщина не снится, бумажникъ не ёрзаетъ и безъ опаски насчетъ всего. А мнѣ безпокойствіе — вредъ. Доктора вонъ говорятъ — жила у меня коротка. Не ровенъ часъ вскипишь — лопнетъ, что тогда? Н-нда! [Съ разваловъ идетъ къ дому].
Шкураковъ, Сеня [поодаль ощипываетъ кустъ], Любовь Михайловна [изъ дома] и потомъ Левшина.
правитьШКУРАКОВЪ. А-а! Все ли въ добромъ здоровьи, Любовь Михайловна?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Слава Богу. [Рукопожатіе]. Какъ вы?
ШКУРАКОВЪ. Живемъ — хлѣбъ жуемъ помаленьку-съ. А я было къ вамъ, Макара попросить, отпустили-бъ ко мнѣ на предметъ колировки. [Изъ дома входитъ Левшина съ подносомъ, на которомъ стаканы и двѣ бутылки пива]. Ловокъ онъ на эти дѣла… Никакъ и пиво пріѣхало! [Тихо, указывая главами на Левшину]. Крестница ваша будетъ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Позвольте васъ познакомить: Ольга Васильевна Левшина, моя крестная дочь.
ШКУРАКОВЪ [кланяется, заложивъ руки въ карманы панталонъ и умильно склонивъ голову на бокъ]. Пріятно-съ! А такъ какъ сегодня Макара угнали, вашу Рогачиху въ городъ везти… [Дамы выразительно переглянулись]. Увольняете?
ЛЕВШИНА. Увольняется. [Откупориваетъ бутылку и наливаетъ стаканъ].
ШКУРАКОВЪ [лукаво взглянувъ на Олю]. Такъ-съ! [Любови Михайловнѣ]. Нельзя ли въ такомъ случаѣ заполучить его на завтрашній день?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [въ волненіи]. Хорошо… Скажите Евстафію Егорычу… Сеня, пойди ко мнѣ дружокъ. Извините, Парменъ Никитичъ, мнѣ на два слова…
ШКУРАКОВЪ. Сдѣлайте милость, пожалуйста!..
СЕНЯ. Что прикажете, тетенька? [Уходить за нею въ домъ съ видомъ огорченія и покорности].
Шкураковъ и Левшина.
правитьЛЕВШИНА [поднося ему стаканъ пива]. По русскому обычаю, дорогому гостю съ поклономъ. [Низко кланяется]. Просимъ покорно откушать, Парменъ Никитичъ!
ШКУРАКОВЪ [удивленно]. В-вотъ!.. Люблю! вотъ это люблю! [Беретъ стаканъ]. А еще въ старину такъ бывало: приметъ гость отъ хозяюшки стопу меду сыченаго аль вина, приметъ и… подсластитъ, хе-хе-хе! Добрый обычай, хозяюшка!
ЛИВШИНА. Вдовая я, государь милостивый. Вдовѣ ли сластить! и не гоже.
ШКУРАКОВЪ. Да вдова-то ужъ больно пригожа, ха-ха!
ЛЕВШИНА. Если мной, сиротою, не брезгаете… [Подставляетъ ему щеку].
ШКУРАКОВЪ [сочно чмокнулъ). Вотъ такъ такъ! [Выпилъ, крякнулъ и громко поставилъ стаканъ]. Благодаримъ покорно.
ЛЕВШИНА. На здоровье, гость дорогой. Ну-съ, сядемъ, потолкуемъ теперь.
ШКУРАКОВЪ. Сядемъ, матушка, сядемъ.
ЛЕВШИНА. Вы сосѣдъ? Земля ваша рядомъ съ маминой?
ШКУРАКОВЪ. Вплоть къ межѣ.
ЛЕВШИНА. Что бы вамъ Юшино взять на аренду?
ШКУРАКОВЪ [вытаращивъ глаза]. То-есть какъ это?.. Развѣ Астафій Егорычъ…
ЛЕВШИНА. Тсъ! [Закрываетъ ему рукою ротъ]. Какое вамъ дѣло до Евстафія Егорыча, если имѣніе мамино? Понимаете?
ШКУРАКОВЪ. Э-ге-ге!.. Такъ вы… ха-ха-ха! бабій бунтъ значитъ? — Сказать, сказать!
ЛЕВШИНА. Какъ умно! [Наливаетъ и пододвигаетъ ему стаканъ].
ШКУРАКОВЪ. Помилуйте, да гдѣ-жъ это показано, чтобы бабамъ надъ нами верхъ брать?
ЛЕВШИНА. „Надъ нами“! Себя-то не приплетайте, пожалуйста! [Шкураковъ самодовольно усмѣхнулся]. Выбирайте, что выгоднѣй: взять-ли Юшино на аренду, или шумъ изъ пустяковъ поднимать?
ШКУРАКОВЪ. Ха-ха-ха! Ну и вострецъ же ты, барынька! [Выпивъ пиво]. Ей-ей! А все-жъ-таки попалась ты мнѣ, вотъ гдѣ сидишь. [Вытягиваетъ на столъ сжатый кулакъ].
ЛЕВШИНА [дотрогивается до него пальчикомъ]. Здѣ-ѣсь?
ШКУРАКОВЪ. Да, въ этомъ самомъ мѣстѣ, матушка, тутъ. Юшино-то я теперь дешевенько возьму. Неподходящую цѣну заломите — все дѣло въ прахъ, потому сейчасъ: „Эй, Астафій Егорычъ“! Ха-ха! За секретъ, за проворство и за вашъ бабій бунтъ скидка будетъ не малая.
ЛЕВШИНА. Прижмете?
ШКУРАКОВЪ. Ого! Въ нуждѣ и прижать. А то какъ же?
ЛЕВШИНА. Хорошо что сказали. [Беретъ ее руку и складываетъ въ кулакъ]. Авось какъ-нибудь выполземъ изъ „этого мѣста“, ха-ха!
ШКУРАКОВЪ. Э, нѣтъ! Потому, чуть что --„Астафій Егорычъ“!..
Тѣ же и Колеръ [изъ дома].
правитьКОЛЕРЪ. Здѣсь!.. [Левшина и Шкураковъ переглянулись и дружно захохотали]. Что у васъ, господа, За веселье? [Левшина отвернулась, сдерживая смѣхъ, Шкураковъ прыснулъ]. Скажите!
ЛЕВШИНА. Лучше не спрашивайте, Евстафій Егорычъ!
ШКУРАКОВЪ. Да, да! Лучше ни-ни! Ха-ха-ха!
КОЛЕРЪ. Но почему же-съ?.. Я хочу знать!
ЛЕВШИНА. Охъ, не надо! А то будете… будете…
КОЛЕРЪ. Чѣмъ-съ?
ЛЕВШИНА. Фофаномъ! [Шкураковъ хохочетъ].
Колеръ и потомъ Варя.
правитьКОЛЕРЪ [задумчиво сидитъ у окна и сильно дымитъ папиросой. Послѣ краткаго молчанія, нервно проводитъ рукой по лицу]. Д-да!.. тянетъ, удивительно какъ! Гдѣ она, все бы туда и смотрѣлъ… Войдетъ — озаритъ! А не вижу — тревожно и мысли объ ней… Искра у ней эта въ глазахъ… Съ другими — нѣтъ; а на меня какъ взглянула — пыхъ! загорѣлась… Искра и эта улыбочка… плутовская… Занозисто, чертъ возьми, да! [Изъ задней двери входитъ Варя съ узломъ и проходитъ къ лѣвой] Стой, стой, Варя!
ВАРЯ [сухо]. Что вамъ угодно?
КОЛЕРЪ. Гдѣ, душенька, барыня твоя?..
ВАРЯ. Ольга Васильевна у себя, заняты. [Хочетъ уйти].
КОЛЕРЪ [вспыльчиво]. Да постой!.. Чѣмъ занята?
ВАРЯ. Своимъ дѣломъ. [Уходитъ].
КОЛЕРЪ. Тьфу! [Быстро подошелъ въ двери, въ нее]. Послушай! Скажи… Ушла. [Отходитъ]. Тварь!.. А съ Любовью Михайловной чи-чи-чи!.. Дрянь!.. Любовь Михайловна!.. Не выношу, вида не выношу!.. И молчишь. Прежде — накричалъ, оборвалъ и шабашъ. Теперь накипитъ, царапнетъ вотъ гдѣ [ударяетъ себя въ грудь], — вида не подаешь. Наружу не бьетъ, глухо… [Садится, закуриваетъ другую папиросу и дымитъ больше прежняго]. Мысли, планы, мечтанія… какъ бы сны на яву. Любовь Михайловна… устраняется. Ну, болѣзнь тамъ и прочее. Быстро… А Оля — картины, картины… разныхъ положеній и видовъ — восторгъ!.. Вчера къ Шкураковымъ ѣздила въ гости. Прифрантилась, тутъ вырѣзъ! [Показываетъ на грудь]. Шейка, бюстъ, формы!.. [Зажмурившись, сладко потягивается всѣмъ тѣломъ и нервно встаетъ]. А еслибъ уѣхала и все бы какъ прежде, ну ужъ не знаю!.. представить себѣ не могу!.. кажется, звѣремъ бы сталъ! (Быстро прошелся].
Колеръ и Левшина.
правитьКОЛЕРЪ. Вотъ вы наконецъ! Не вижу цѣлое утро.
ЛЕВШИНА. Укладывалась.
КОЛЕРЪ. Какъ?! Это зачѣмъ?!
ЛЕВШИНА. Уѣзжать собираюсь. Пора.
КОЛЕРЪ. Ни-ни! Ни за что! Лучше не говорите! Да я… я не знаю что… Невозможно! Сейчасъ только думалъ… Мысль одна о вашемъ отъѣздѣ и… душитъ, понимаете, душитъ!
ЛЕВШИНА. Что дѣлать, Евстафій Егорычъ! И самой не хотѣлось бы. Надо.
КОЛЕРЪ. Зачѣмъ?.. [Нѣжно беретъ ея руки]. Повремените, останьтесь!.. голубушка!
ЛЕВШИНА [не отнимая рукъ]. Нельзя, голубчикъ, нельзя! Вы слишкомъ несдержаны… Это ставитъ меня передъ мамой въ неловкое положеніе.
КОЛЕРЪ [оставляя ея руку, вспыльчиво]. Слѣдитъ, ревнуетъ, вынюхиваетъ?!
ЛЕВШИНА. Не кипятитесь. Пока ни того, ни другого. Но съ вашей стороны слишкомъ много поводовъ къ ревности, милый мой. Оставайся я дольше, конечно, мама замѣтитъ и… будетъ въ правѣ попросить меня удалиться. Я этого не хочу и потому, какъ ни жаль, а надо разстаться.
КОЛЕРЪ. Но, Ольга Васильевна, я… какъ хотите… я не могу! Чувства мои… вотъ до чего… сладу нѣтъ. Рвутся, горятъ!.. И если уѣдете, я… я надѣлаю чертъ знаетъ чего! [Сѣдъ съ мрачнымъ видомъ и подперся рукою].
ЛЕВШИНА [кладя руку ему на плечо]. А.. очень вамъ хочется, чтобъ я осталась?
КОЛЕРЪ. Ахъ! [Схватываетъ и цѣлуетъ ея руки].
ЛЕВШИНА. Довольно, довольно! [Оглядывается]. Увидятъ. Какъ вы неосторожны!.. Такъ очень. Прекрасно. Это возможно, но въ томъ только случаѣ, если насъ оставятъ вдвоемъ.
КОЛЕРЪ [вскакиваетъ]. То-есть, какъ это?
ЛЕВШИНА. То-есть если мама уѣдетъ… въ Москву, напримѣръ, и оставитъ меня хозяйничать съ вами… Ахъ, что я сказала!.. Какая я гадкая! [Закрывается платкомъ, будто плачетъ, и отходитъ, чтобы скрыть смѣхъ].
КОЛЕРЪ. Но, Оля, ангелъ мой! Дорогая! Зачѣмъ же слезы, зачѣмъ! [Впивается въ ея руки]. О, еслибъ такъ, еслибъ!.. Но упрется.
ЛЕВШИНА. А хотите пари, что поѣдетъ? Пишите паспортъ.
КОЛЕРЪ. Ничѣмъ не спровадишь!
ЛЕВШИНА. Увидимъ! Вотъ бумага, чернила… Пишите. Если захочу сдѣлать по-своему, мнѣ ли не сдѣлать! Пишите.
КОЛЕРЪ. Написать — пожалуй, но вѣдь это напрасно.
ЛЕВШИНА. Увидимъ! Пишите. [Диктуетъ. Колеръ пишетъ]. „Дано это свидѣтельство женѣ моей, Любови Михайловнѣ…“ Есть?
КОЛЕРЪ [утвердительно мотнулъ годовою]. Бумагомаранье!
ЛЕВШИНА. Увидимъ, увидимъ! Пишите: „на свободный проѣздъ и проживательство повсемѣстно…“ [Глядя на бумагу черезъ его плечо]. „Повсемѣстно“ — ять. Грамотей! Срокъ назначить на недѣльку, я думаю, или дней на десять, а?
КОЛЕРЪ. Какъ на десять! Много ли это?
ЛЕВШИНА. Да, нѣсколько дней пролетятъ съ вами такъ быстро…
КОЛЕРЪ [кладетъ перо]. Если дѣйствительно есть надежда спровадить, такъ ужъ…
ЛЕВШИНА. Навсегда? Ха-ха-ха! Ну, срока не надо. Остается проставить годъ, число и затѣмъ вашу подпись. [Обмакиваетъ и подаетъ ему перо. Колеръ взялъ и задумчиво дергаетъ усы]. Что же вы?.. Въ васъ нерѣшительность, нѣчто вродѣ борьбы?
КОЛЕРЪ. А я… я… нѣкоторыя соображенія…
ЛЕВШИНА. О чемъ?
КОЛЕРЪ. Сколько ей на проѣздъ, прожитье… Если сосчитать все — расходно…
ЛЕВШИНА [презрительно]. Какъ вы ска-за-ли?
КОЛЕРЪ [смѣшался]. Я… я такъ между прочимъ… Кха!.. Да это вздоръ, пустяки…
ЛЕВШИНА [дѣлая видъ, что уходить]. Взвѣсьте же сначала, что перетянетъ: пригоршня ли мѣдяковъ, или всѣ сокровища вашего сердца.
КОЛЕРЪ [заступаетъ ей дорогу, сконфуженный]. Но, Ольга Васильевна, я же такъ. Простите! Умоляю, простите меня!
ЛЕВШИНА [сухо]. Прощаю. [Указываетъ на паспортъ]. Кончайте. [Въ сторону]. Ну, мама, только для тебя выношу!
КОЛЕРЪ [подписалъ]. Готово. Вотъ-съ!
ЛЕВШИНА [беретъ паспортъ, тщательно складываетъ и кладетъ въ карманъ. Тономъ, недопускающимъ возраженій]. Теперь велите приготовить на всякій случай экипажъ и лошадей, а сами ступайте куда-нибудь на бѣговыхъ дрожкахъ, хоть къ мировому судьѣ. Зачѣмъ-то вы собирались?
КОЛЕРЪ. Заявить о порубкѣ. Да это успѣется!
ЛЕВШИНА. Поѣзжайте сейчасъ. Мама какъ разъ въ такомъ настроеніи, что можно уговорить ее на отъѣздъ; а при васъ это трудно. Надо, чтобъ она не видала насъ вмѣстѣ, иначе подозрѣнія… Поняли?
КОЛЕРЪ. Понялъ, понялъ, ха-ха! [Бросается цѣловать ея руки].
ЛЕВШИНА [съ худо скрытымъ отвращеніемъ]. Довольно вамъ!.. Будетъ время. Отправляйтесь!
КОЛЕРЪ. Иду. [Въ дверяхъ посылаетъ ей воздушный поцѣлуй]. М-мамочка! [Уходитъ].
ЛЕВШИНА. Нѣтъ, ужъ слишкомъ противенъ. Поскорѣй бы раздѣлаться!
Левшина и Варя [изъ боковой двери].
правитьЛЕВШИНА. Ну что, Варя, готово?
ВАРЯ. Все наше уложено, барыня.
ЛЕВШИНА. Отлично. Остается уложить мамины вещи. Въ спальной на комодѣ найдешь все, что ей нужно съ собою. Голубушка моя и не подозрѣваетъ, для чего я съ такимъ любопытствомъ рылась въ ея гардеробѣ! Вотъ же что, Варя: только мы съ мамой выйдемъ сюда, втащи ея чемоданъ, уложи и чтобы все было готово.
ВАРЯ. Будьте покойны.
ЛЕВШИНА. То-то-же! Если намъ уѣхать сегодня [значительно], то мѣшкать нельзя!.. [Смотрить на часы]. Не опоздалъ бы Парменъ Никитичъ! Вотъ будетъ досада! [Уходя]. Да узнай, велѣлъ ли Евстафій Егорычъ закладывать лошадей. [Уходитъ въ боковую дверь].
Варя и Макаръ.
правитьВАРЯ [въ окно]. Макаръ Сергѣичъ!.. а Макаръ Сергѣичъ! [Машетъ подойти]. Готовятъ ли лошадей, не слыхали?
МАКАРЪ [выставился въ окно]. Велѣно. Овса задали. Иль уѣзжать собрались?
ВАРЯ. Уѣзжаемъ. Прощайте-съ! И Любовь Михайловна съ нами.
МАКАРЪ. Барыня?!
ВАРЯ. Съ нами въ Москву.
МАКАРЪ. Пустое.
ВАРЯ. Не вѣрите? Право. И надолго. А вы оставайтесь съ Евстафіемъ Егорычемъ.
МАКАРЪ. Че-го!.. Ну, это даромъ!
ВАРЯ. Хи-хи-хи! А что?
МАКАРЪ. Больно хорошъ. Глянуть на него — нутро воротитъ, а не то что валандаться съ нимъ. Въ свинопасы сходнѣе пойти…
ВАРЯ [оглянувшись на дверь, дѣлаетъ ему жестъ замолчать. Тихо]. Идутъ. Помогите, Макаръ Сергѣичъ, чемоданъ достать изъ чулана. Я вамъ кое-что разскажу. [Уходитъ въ заднюю дверь. Макаръ скрывается].
Любовь Михайловна и Левшина
правитьЛЕВШИНА. Почему онъ сталъ мягче, вѣжливѣй съ вами? Чтобы нравиться мнѣ и ухаживать съ большимъ успѣхомъ. Вотъ причина. А къ вамъ чувства его не измѣнились нисколько. Пожалуйста не обманывайтесь. Это не больше, какъ маска, и тѣмъ болѣе отвратительная, что за нею пошлая цѣль. И по-моему, перемѣна въ Евстафьѣ Егорычѣ для васъ оскорбительнѣй прежняго его обращенія. То было хоть откровенно.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Если такъ, Оля, то, конечно… Это очень грустно, дружокъ.
ЛЕВШИНА. Ахъ, разумѣется, такъ! Уѣзжай я сегодня, у васъ все пойдетъ по-старому. Хуже: вамъ будетъ несноснѣй, — Евстафій Егорычъ станетъ срывать на васъ злость за неуспѣхъ своего волокитства.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Да, да, пожалуй!
ЛЕВШИНА. Непремѣнно такъ, мама. Стоитъ улетѣть вашей „птичкѣ“ — и сюда мигомъ слетятся хищники: Арины Степановны, Сени etc. Каково же вамъ будетъ?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Да, страшно подумать. Я отдохнула съ тобою, отвыкла плакать… Жить, какъ прежде, будетъ теперь тяжелѣй. Но что дѣлать, дружокъ! Покорюсь, буду молиться…
ЛЕВШИНА. Какъ? Это прекрасно! Для чего же я сносила пошлости Евстафія Егорыча, воевала съ Ариной, Сеней? Чтобы кончить ничѣмъ? Нѣтъ, мама, это было бы непростительно глупо. Мы поступимъ не такъ. Теперь вы оправились. Я для того и поощряла ухаживанія Евстафія Егорыча, чтобы измѣнить его къ вамъ и тѣмъ дать вамъ подняться, окрѣпнуть. Слава Богу, это достигнуто. Вы не раба больше, вы судья его, хотя и слишкомъ снисходительный, правда…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Оля, но все-таки… онъ дорогъ же мнѣ. Я не могу быть совсѣмъ равнодушной. Пойми!
ЛЕВШИНА. Вотъ и надо такъ сдѣлать, чтобы онъ былъ хоть капельку достоинъ вашего добраго, нѣжнаго сердца. Такъ и поступимъ. Только чуръ не барахтаться, мама! Слушайте… Да не пугайтесь, ха-ха! Что за трусиха!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Я ничего, дружокъ. Что же такое?
ЛЕВШИНА. Сейчасъ пріѣдетъ Парменъ Никитичъ, чтобы покончить съ арендою вашего Юшина, и вы подпишите контрактъ. Пока это тайна отъ Евстафія Егорыча.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, Олечка, можно ли дѣлать такія вещи!? Да ни за что!.. Какъ не стыдно вводить меня въ сдѣлку потихоньку отъ мужа!
ЛЕВШИНА [настойчиво]. Контрактъ вы подпишите.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ни за какія сокровища!
ЛЕВШИНА. Подпишите; и такъ какъ потомъ оставаться здѣсь неудобно, то вы сейчасъ же уѣдете со мною въ Москву. Вотъ и паспортъ, которымъ Евстафій Егорычъ собственноручно увольняетъ васъ на всѣ стороны. [Отдаетъ бумагу].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [потеряно]. Паспортъ?.. Мнѣ?.. Евстафій Егорычъ?.. [Пробѣжала паспортъ, заплакала, стараясь сдержаться, и потомъ время отъ времени утираетъ слезы].
ЛЕВШИНА. Да, мама. Какъ видите, онъ не очень-то дорожитъ вашимъ присутствіемъ. Ѣхать и жить вамъ будетъ на что: Шкураковъ платитъ за полгода впередъ. Евстафій Егорычъ временно сядетъ на пенсію. Попоститься ему не мѣшаеть: скорѣе покается! И знаете что? — разъ деньги очутятся въ вашемъ карманѣ, Евстафій Егорычъ почувствуетъ къ вамъ уваженіе и станетъ любезнымъ и ласковымъ мужемъ. Повѣрьте, моя дорогая! И такъ, сдѣлаемъ по-моему, иначе все пропало.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ты меня закружила, съ толку сбила совсѣмъ… Все-таки, Оля, я такъ не могу. Это его оскорбитъ…
ЛЕВШИНА. Вовсе нѣтъ. Вы докажете ему, что у васъ есть характеръ и заставите себя уважать. Противъ насилія — сила. Другого выхода нѣтъ… [Любовь Михайловна горько заплакала]. О чемъ же вы плачете, мама? Богъ съ вами! Вдумайтесь — и увидите, что я совершенно права. [Обнимая ее]. Ну, полно вамъ, перестаньте!.. Мнѣ же скажете потомъ: ай да птичка, ай да крестная дочка! Значитъ любитъ меня, если»…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Вѣрю, дружокъ, вѣрю!.. Я цѣню, понимаю… но мнѣ горько, Олечка. [Обняла Олю и снова залилась слезами]. Прости… я пойду выплакатеся… [Уходя, остановилась у двери, конфузливо]. Оля!
ЛЕВШИНА. Что, моя дорогая, что?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. А онъ… не возненавидитъ меня за это?
ЛЕВШИНА. Ручаюсь, чѣмъ хотите, что по первому вашему зову прилетитъ, какъ влюбленный.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ, Богъ знаетъ!.. Ужъ и не знаю, какъ быть! [Уходитъ въ боковую].
ЛЕВШИНА. Дорого тебя увезти и вырвать у Евстафія Егорыча Юшино. А тамъ авось убѣдишься, что его и на глаза-то не стоитъ пускать.
Левшина и Шкураковъ.
правитьШКУРАКОВЪ [входя]. Вотъ и мы! [Пожимаетъ ея руку]. Почетъ!
ЛЕВШИНА. Насилу дождалась! Контрактъ съ вами?
ШКУРАКОВЪ. Привезъ. [Достаетъ сложенный листъ бумага. Щелкнувъ по немъ пальцами]. Документъ сей возбудилъ во мнѣ нѣкоторыя размышленія, служа какъ бы доказательствомъ въ подтвержденіе ихъ.
ЛЕВШИНА [беретъ контрактъ]. Вотъ какъ! Что же онъ «подтверждаетъ»?
ШКУРАКОВЪ. А то, что женщинѣ дано это прельщеніе, которое… какъ бы сказать… какъ дурманъ…
ЛЕВШИНА. Ха-ха, любезно! [Внимательно начинаетъ читать контрактъ].
ШКУРАКОВЪ. Нѣтъ, позвольте-съ! Примѣрно, у меня дѣловой разговоръ. Теченіе мыслей обходитъ предметъ съ надлежащею зоркостью, безъ спѣшки и упустительства въ разсужденіи выгодъ, потому нѣтъ хуже, какъ вляпаться въ лужу, и нѣтъ гаже, какъ пачкаться въ сажѣ. Такимъ же манеромъ происходило у меня въ мысляхъ, когда мы съ вами насчетъ арендательства толковали. Однако, я сдалъ, съ цѣны своей сшелъ. Какая тому причина?
ЛЕВШИНА. Еще бы, вы что давали-то! На смѣхъ! И теперь съ десятины рубля по четыре кладете въ карманъ, если не больше. [Продолжаетъ читать контрактъ].
ШКУРАКОВЪ. И больше бы положилъ. На этотъ предметъ у кого мѣста не хватитъ! А вы на всякія условія мои дали-бъ согласіе, потому дѣло и наскоряхъ и въ секретѣ, — словомъ сказать, податься вамъ некуда. Все это понималъ я достаточно, а все-жъ-таки сдалъ.
ЛЕВШИНА [лукаво]. Значитъ вы добрый, не захотѣли маму обидѣть. [Перевернула страницу, продолжая читать].
ШКУРАКОВЪ. Какая тутъ доброта! Добротой изъ меня развѣ грошъ выжмешь, да и тотъ кину, души во спасеніе, нищему тамъ иль убогому. Нѣтъ, матушка, тутъ музыка похитрѣй.
ЛЕВШИНА. «Прельщеніе и дурманъ» [Опять углубляется въ чтеніе].
ШКУРАКОВЪ. Вотъ-вотъ, оно самое! Коли чувствую, что обходятъ меня, денежки выщелушиваютъ, чувствую и даюсь? Рѣчь заведете будто не къ дѣлу, а выйдетъ на то, что оглоблями прямо въ аренду упремся. — Надбавь! Тамъ опять то-се, смѣшно и забавно, размякъ — надбавь-ка еще! Чуешь всю плутню до тонкости, а сдаешь, потому выходитъ это въ свое удовольствіе. И глядѣть хорошо: нарядецъ на васъ и все прочее какъ не надо быть лучше, хе-хе! Ну и слушать занятно, потому такое все говорите, что чувства пріятныя возбуждаются. Опять и то сказать: стоитъ денегъ и на Астафья Егорыча поглядѣть, какъ его, друга сердечнаго, околпачутъ, хе-хе! За одно это четвертную накинулъ. [Левшина дочитала контрактъ]. Все въ аккуратѣ?
ЛЕВШИНА. Все такъ. [Зоветъ въ боковую]. Мама! [Шкуракову]. А деньги?
ШКУРАКОВЪ. Какъ же, съ собой!
Тѣ же и Любовь Михайловна.
правитьЛЕВШИНА. Мама!.. поскорѣй, поскорѣй! [Беретъ за талію входящую Любовь Михайловну и шаловливо, чуть не галопируя, подводитъ ее къ Шкуракову]. Честь имѣю рекомендовать: вашъ арендаторъ. [Подбѣгая къ боковой двери]. Варя, скорѣй, запрягать!
ШКУРАКОВЪ [съ рукопожатіемъ]. Дѣло надумали, Любовь Михайловна, дѣло-съ. Конечно, мужъ, какъ глава, въ дѣйствіяхъ своихъ первенствуетъ; но все-жъ жену долженъ онъ чтить, какъ хозяйку, Господомъ данную на прохожденіе жизни сей вкупѣ. А не въ мѣру забезобразилъ — надлежитъ и въ резонъ принести, матушка, да-съ.
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [съ разстроеннымъ видомъ]. Я право не знаю… Все Оля затѣяла… Мнѣ бы и въ голову никогда не пришло…
ШКУРАКОВЪ. Ужъ Ольга Васильевна — что говорить! — вострецъ барынька. Дѣльце въ наилучшемъ видѣ обдѣлала. Вѣрьте слову, Любовь Михайловна: никому-бъ отъ меня той цѣны не видать, какую онѣ вотъ за Юшино стяпали.
ЛЕВШИНА. Я, мама, «прельщеніемъ», ха-ха-ха! Вотъ вамъ контрактъ. Въ немъ все, какъ я обусловила. Можете подписать, не читая. [Подвигаетъ ей кресло и даетъ перо].
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [сѣла, закрыла лицо руками и, помолчавъ, отняла ихъ. Со вздохомъ]. Не могу, Олечка, рука не наляжетъ. Прости ты меня!
ЛЕВШИНА [сурово]. Какъ знаете! Если такъ, сію минуту ѣду одна. А вы, Парменъ Никитичъ, надѣюсь, извините меня? [Съ горечью]. За всѣ хлопоты, за страстное желаніе быть мамѣ полезной, я передъ вами въ глупомъ положеніи суетни и вертушки.
ШКУРАКОВЪ [разводя руками]. Не отъ васъ. Что будешь дѣлать!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [подходя и ласкаясь]. Ахъ, Оля, зачѣмъ такъ?.. Еслибъ ты знала, какъ я благодарна тебѣ!.. Господа, вы хоть немножко дали бы мнѣ подумать! Право, я голову потеряла… Такой шагъ, не сказавши ни слова Евстафію Егорычу…
ШКУРАТОВЪ [Левшиной, перебивая]. А баринъ-то дома?
ЛЕВШИНА. Разумѣется, нѣтъ.
ШКУРАКОВЪ. Усланъ, хе-хе! Предусмотрительно! Какъ заблагоразсудите, Любовь Михайловна, не нужу-съ. [Достаетъ бумажникъ]. А я было и денежки захватилъ за полгода…
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Оля! не сердись же на меня, ради Бога!
ЛЕВШИНА. Удивительно, право! Мало втолковать пользу, уяснить какъ выйти изъ несноснаго положенія и къ чему оно поведетъ; нѣтъ, тащи изъ него силой. И тутъ упираются!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА [заискивающимъ-тономъ]. Ну, хорошо, я подпишу, Олечка, подпишу… Я вотъ какъ: схожу на минутку къ себѣ, подумаю, помолюсь…
шкураковъ [глядя въ окно]. А-а! Рогачиха пріѣхала!.. Съ узелками!.. [Любовь Михайловна подошла къ окну]. Изволите видѣть? Надо быть, опять къ вамъ на жительство припожаловала хе-хе-хе!
ЛЕВШИНА. Такъ я и знала! [Въ дверь]. Варя, тальму мнѣ, шляпку и выносить мои вещи. [Любови Михайловнѣ]. Вспыхнули? Непріятно вамъ, мама?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Дерзкая тварь! [Садится къ столу].
ЛЕВШИНА [вкладываетъ перо въ ея руку]. А чтобы избавиться отъ нея, одно средство: немедленно подписать контрактъ.
ШКУРАКОВЪ. Э, была — не была! Валяйте, Любовь Михайловна!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Гдѣ писать? [Левшина отошла съ сіяющимъ лицомъ и неслышно апплодируетъ].
ШКУРАКОВЪ. А вотъ тутъ, послѣ моего рукоприкладства, въ строчку-съ. [Диктуетъ, Любовь Михайловна пишетъ]. «Къ сему условію жена капитана Любовь Михайловна Колеръ руку приложила». Только всего-съ. [Засыпая подпись пескомъ]. Ай да Рогачиха, во-время ее принесло! [Прячетъ контрактъ].
ЛЕВШИНА [бросилась цѣловать Любовь Михайловну, которая встала] Мамочка, душечка! какъ же я рада! какая вы умница!..
Тѣ; же и Варя.
правитьВАРЯ [впопыхахъ, со шляпкой и тальмой]. Евстафій Егорычъ пріѣхалъ!
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. Ахъ! [Отпускается въ кресло].
ЛЕВШИНА. А-а, постой же, голубчикъ, мы вотъ какъ! (Запираетъ на ключъ заднюю дверь]. Господа, голоса не подавать, что вы здѣсь. А ты, Варя скажи — выносить мамины вещи и поскорѣй подавать. [Варя уходитъ]. Помните-жъ, господа: ни звука!
Левшина, Шкураковъ, Любовь Михайловна и Колеръ
правитьКОЛЕРЪ [силится отворить дверь]. Заперто! Что это значитъ? Кто тамъ?
ЛЕВШИНА. Я.
КОЛЕРЪ. Ахъ, вы!.. Зачѣмъ же вы заперлись?
ЛЕВШИНА [тихо Шкуракову]. Деньги. [Взяла и передаетъ пачку Любови Михайловнѣ]. Считайте. Должно быть 900.
КОЛЕРЪ [стучится]. Ольга Васильевна!
ЛЕВШИНА. Что?
КОЛЕРЪ. Зачѣмъ заперлись?
ЛЕВШИНА. Отъ васъ. [Тихо Любови Михайловнѣ]. Что же вы, мама?
ЛЮБОВЬ МИХАЙЛОВНА. [Тихо]. Не могу… руки дрожатъ… [Съ умоляющимъ видомъ]. Оля, оставимъ эти деньги ему! [Колеръ стучится}
ЛЕВШИНА [тихо]. Евстафію Егорычу? Стоитъ того! [Считаетъ деньги сама].
КОЛЕРЪ [продолжая стучаться]. Ольга Васильевна!
ЛЕВШИНА. Ну?
КОЛЕРЪ. Отоприте! Запираться… что за идея?
ЛЕВШИНА. Сказала — отъ васъ. Я одна въ цѣломъ домѣ. Боюсь! [Прячетъ деньги].
КОЛЕРЪ. Развѣ боятся любви? Чѣмъ мое обожаніе васъ устрашаетъ?
ЛЕВШИНА [тихо присутствующимъ]. Хорошъ?
ШКУРАКОВЪ [тихо]. Хе-хе-хе! [Любови Михайловнѣ]. Расписочку-съ.
ЛЕВШИНА. Мама, пишите. [Любовь Михайловна пишетъ при участіи Шкуракова].
КОЛЕРЪ [стучится]. Ольга Васильевна!
ЛЕВШИНА. Ну что?
КОЛЕРЪ. Отопритесь пожалуйста!
ЛЕВШИНА. А я маму уговорила: соглашается, ѣдетъ.
КОЛЕРЪ. Ужли? Ха-ха, вотъ чудесно! Гора съ плечъ! Страсть опостылѣла!.. [Любовь Михайловна, кончившая расписку, встаетъ и подноситъ платокъ къ глазамъ|.
ЛЕВШИНА. О, нѣжный супругъ! [Тихо]. Полно, мама. Онъ слезинки вашей не стоитъ. [Подводитъ ее къ боковой двери]. Одѣвайтесь скорѣе и ѣдемъ. [Любовь Михайловна уходитъ въ слезахъ].
КОЛЕРЪ [стучится]. Съ кѣмъ вы тамъ?.. Разговоръ!
ЛЕВШИНА [надѣвая шляпку и тальму]. Одна одинешенька, потому и держу васъ за дверью. Вы меня любите, я тоже… А при этомъ такъ трудно собою владѣть… Вотъ и боюсь. [Слышны бубенчики].
ШКУРАКОВЪ [едва сдерживаясь]. Ха-ха-ха!
КОЛЕРЪ. Тѣмъ лучше. Полно же мучить! Жестоко! Оленька, обожаемая, восторгъ мой! впустите! Горю!
ЛЕВШИНА. Охъ, сгораю сама!
ШКУРАКОВЪ. Ахъ, шутъ васъ возьми! [Не выдержалъ и разразился громкимъ хохотомъ].
КОЛЕРЪ. Это что значитъ?! [Сильно напираетъ на дверь]. Отпереть!
ЛЕВШИНА [Шкуракову]. Отоприте ему. [Отпираютъ].
Левшина, Шкураковъ, Колеръ и Макаръ.
правитьКОЛЕРЪ [ворвался и опѣшилъ]. Парменъ Никитичъ?!. Это какъ же, Ольга Васильевна? Какъ понять вашъ поступокъ?
ШКУРАКОВЪ. Что теперь толковать! Околпачили тебя, Астафій Егорычъ, ха-ха-ха!
МАКАРЪ [входитъ изъ боковой двери съ чемоданомъ на плечахъ и сакомъ въ рукѣ].
КОЛЕРЪ. Господинъ Шкураковъ!.. не забываться, прошу-съ!
ШКУРАКОВЪ. Да ужъ околпачили, хе-хе-хе! Вотъ у меня бумага. Видишь? [Прячетъ ее]. А чуешь ли ты, что это такое? Этою, братецъ, бумагой ты изъ помѣщиковъ въ прежнее званіе обращаешься. Сельцо же Юшино съ сего часу принадлежитъ на правахъ арендательства мнѣ, что Любовь Михайловна подписомъ своимъ утвердила и носъ тебѣ наклеила, хе-хе! [Колеръ пораженъ].
МАКАРЪ. Пуля! Давно бы такъ! Не дери глазъ на чужой квасъ, xa-ха! [Уходитъ въ заднюю дверь].
КОЛЕРЪ [потерянно]. Но какъ-съ!.. Въ толкъ не возьму!.. Можетъ ли быть!?.
ЛЕВШИНА. Увы, можетъ!
КОЛЕРЪ. Позвольте!.. Какъ же я-съ?.. Я-то что же теперь?
ЛЕВШИНА. Вы? — Фофанъ! [Со смѣхомъ уходитъ. Шкураковъ хохочетъ до коликъ. Колеръ отъ бѣшенства не можетъ вымолвить слова. Слышны бубенчики и стукъ отъѣзжающаго экипажа].