Философские взгляды и научная деятельность Н. Я. Грота (Соколов)/ДО

Философские взгляды и научная деятельность Н. Я. Грота
авторъ Павел Петрович Соколов

Опубл.: 1911. Источникъ: az.lib.ru

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°), Фонтанка, 117. 1911.

Философскіе взгляды и научная дѣятельность Н. Я. Грота ¹).

Очеркъ П. П. Соколова.

¹) Въ основѣ настоящаго очерка, напечатаннаго въ первый разъ въ кн. «Н. Я. Гротъ. Общія задачи Философіи», Спб. 1904, лежитъ рѣчь «Н. Я. Гротъ, какъ мыслитель», произнесенная авторомъ въ публичномъ засѣданіи Московскаго Психологическаго Общества 6 ноября 1899 года и напечатанная въ 51 кн. Вопросовъ Философіи и психологіи. Болѣе подробный критическій обзоръ трудовъ Грота читатель можетъ найти въ статьѣ автора «Философскій скиталецъ. Памяти Н. Я. Грота», Богословскій Вѣстникъ, 1899 г., іюнь-іюль, ноябрь-декабрь.

Существуетъ два типа мыслящихъ людей. Одни скоро находятъ свою истину и, счастливые этою находкой, всю жизнь развиваютъ одну и ту же систему идей, или перепѣваютъ одну и ту же старую пѣсню, не зная внутреннихъ противорѣчій и вмѣстѣ съ тѣмъ не вѣдая сомнѣній и душевныхъ терзаній. Другіе только ищутъ истины, но не находятъ ея: колеблясь и сомнѣваясь, измѣняя свои взгляды и часто противорѣча себѣ, они тревожно стремятся къ идеальной цѣли познанія, а эта цѣль ускользаетъ отъ нихъ какъ мечта. Николай Яковлевичъ Гротъ принадлежалъ къ послѣднему типу. Впечатлительный и увлекающійся, онъ никогда не могъ вполнѣ остановиться на какой-нибудь одной точкѣ зрѣнія, и его короткая жизнь была длинною исторіей философскихъ исканій. Его живой и дѣятельный умъ постоянно выдвигалъ предъ нимъ новыя проблемы; постороннія вліянія и его собственныя внутреннія потребности неудержимо влекли его въ міръ новыхъ замысловъ. Это былъ многодумъ, какъ назвалъ его покойный Вл. С. Соловьевъ, въ противоположность его старшему коллегѣ по Московскому университету, однодуму Троицкому^[1]. Какія же проблемы занимали Грота и какъ рѣшала ихъ его тревожная мысль? Чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, намъ нужно прослѣдить постепенный ходъ его философскаго развитія въ связи съ тѣми сложными логическими и психологическими мотивами, которыми опредѣлялась смѣна его взглядовъ.

I.

Въ философскомъ развитіи Н. Я. Грота, можно различить три главныхъ періода, которые гегельянецъ могъ бы подвести подъ извѣстную схему тезиса, антитезиса и синтезиса: періодъ позитивизма, періодъ метафизическаго идеализма и періодъ примиренія позитивизма и идеализма въ духѣ современной научной философіи. Первый изъ этихъ періодовъ онъ пережилъ сполна, второй онъ оборвалъ самъ, третій прервала въ самомъ началѣ его преждевременная смерть. Эти три эпохи его философской жизни существенно различаются по своимъ основнымъ принципамъ и имѣютъ опредѣленныя хронологическія границы; но въ предѣлахъ каждой изъ нихъ можно въ свою очередь наблюдать смѣну различныхъ идей и настроеній. Онѣ представляютъ собой только общую канву, на которой мы могли бы разсмотрѣть узоры довольно различныхъ рисунковъ и стилей.

Первоначальное философское міросозерцаніе Н. Я. Грота сложилось подъ вліяніемъ четырехъ умственныхъ теченій: позитивизма Конта, натуралистической философіи Спенсера, «философіи дѣйствительности» Дюринга и отчасти критическаго идеализма Альберта Ланге. Онъ вступилъ на свою профессорскую каѳедру съ страстной вѣрой въ положительную науку и съ такою же страстной враждой къ метафизикѣ. Все существующее раздѣлилось для него на два міра: міръ дѣйствительности, непосредственно очевидной и понятной, и міръ мечты, прекрасной, но неуловимой и непостижимой. Дѣйствительность — это природа и наше сознаніе, внѣшній и внутренній опытъ; мечта — это тѣ понятія и идеалы, при помощи которыхъ человѣчество вѣчно пытается разрѣшить проблемы, лежащія за предѣлами опыта, уяснить сущность сознанія и природы. Если дѣйствительность принадлежитъ наукѣ и познается разумомъ на основаніи объективныхъ воспріятій, то метафизикѣ остается только мечта, опирающаяся на наше субъективное чувство и понятная лишь для этого чувства. Конечно, каждый вправѣ грезить о сверхчувственныхъ и сверхъопытныхъ идеалахъ, если онъ не можетъ обойтись безъ нихъ: по для мыслящаго наблюдателя такія грезы могутъ имѣть значеніе только болѣе или менѣе интереснаго психологическаго явленія. Всѣ философскія проблемы въ основѣ суть психологическія проблемы. Ихъ ставитъ наше неугомонное сердце, вѣчно недовольное дѣйствительностью и вѣчно увлекающее насъ въ заоблачную даль; ихъ рѣшаютъ наши склонности и чувства, невольно подчиняющія себѣ умъ и заставляющія насъ вѣрить въ то, чего мы желаемъ. Чувство, это — источникъ нашего счастія и нашихъ страданій, нашихъ запросовъ и нашихъ убѣжденій. Но что же такое оно, это чувство? Научное изслѣдованіе показываетъ, что чувство есть только субъективное выраженіе физіологическихъ измѣненій въ нашемъ тѣлѣ, — родъ внутренняго рефлекса, въ которомъ роковымъ образомъ отражается всякое столкновеніе организма съ окружающею средой. Оно возникаетъ и исчезаетъ, какъ волна, среди круговорота остальныхъ психическихъ и физическихъ явленій и ничего не говоритъ намъ о существѣ вещей. Если философія возможна, то она не можетъ быть ни наукой, ни метафизикой, ни познаніемъ опытной дѣйствительности, ни познаніемъ сверхъопытныхъ сущностей. Научная дѣйствительность не имѣетъ ничего общаго съ интуиціями личнаго чувства, а метафизическія сущности суть лишь продукты досужей фантазіи самихъ метафизиковъ. Философія есть такой же результатъ субъективнаго творчества, какъ искусство; она имѣетъ общій съ нимъ психологическій корень въ эмоціональной природѣ человѣка, и потому по справедливости должна быть названа вѣтвью искусства. Философія — это своеобразная поэзія, Ideendichtung, какъ говорятъ нѣмцы. Подобно поэзіи, она лишена объективной или реальной цѣны и имѣетъ лишь идеальную цѣнность. Она не есть познаніе міра и путь къ достиженію истины; она есть только субъективная оцѣнка міровыхъ явленій и средство для удовлетворенія субъективныхъ запросовъ сердца и ума. А такъ какъ субъективное есть то же, что личное, то философская оцѣнка дѣйствительности имѣетъ значеніе, строго говоря, только для той личности, которая создаетъ ее себѣ и которой она служитъ принципомъ міропониманія и жизнедѣятельности. Если философіи можно приписывать общее или общественное значеніе, то лишь настолько, насколько его можно усвоятъ и искусству^[2].

Вотъ міросозерцаніе, къ которому пришелъ Гротъ въ первомъ періодѣ своего философскаго развитія. Въ духѣ этого позитивнаго міросозерцанія написана его магистерская диссертація — Психологія чувствованій, — одна изъ наиболѣе цѣнныхъ его работъ, до сихъ поръ изумляющая читателя богатствомъ знаній, стройностью изложенія, остроуміемъ и блескомъ идейныхъ комбинацій. Тѣми же взглядами проникнутъ другой выдающійся его трудъ — его докторская диссертація — Къ вопросу о реформѣ логики. Наконецъ, тѣ же идеи лежатъ въ основѣ всѣхъ его статей и лекцій по теоріи познанія, этикѣ, соціологіи и исторіи философіи до 1885 г. Въ психологіи Н. Я. Гротъ стоитъ преимущественно на точкѣ зрѣнія Спенсера, разсматривая душевную жизнь, какъ «одинъ изъ видовъ взаимодѣйствія организма съ окружающею средою съ цѣлью приспособленія внутреннихъ отношеній къ внѣшнимъ». Подъ вліяніемъ біологическихъ идей Спенсера и психологическихъ концепцій Горвича онъ создаетъ свою теорію «психическаго оборота», по которой душевные процессы представляются такимъ же цикломъ автоматическихъ реакцій, какъ обмѣнъ веществъ въ организмѣ: начинаясь внѣшними впечатлѣніями и «ихъ осложненіями въ сферѣ ума», они превращаются во внутреннія впечатлѣнія или чувства и, пройдя чрезъ стадію вызванныхъ чувствами внутреннихъ же волевыхъ стремленій, вновь разрѣшаются во внѣшнихъ движеніяхъ или дѣйствіяхъ. Наконецъ, въ связи съ этими схемами, онъ вырабатываетъ, подъ сильнымъ вліяніемъ Дюмона, свое физіологическое ученіе о чувствованіяхъ, какъ «субъективной оцѣнкѣ внутренней гармоніи или дисгармоніи между тратой веществъ въ нашемъ организмѣ и ихъ накопленіемъ», опредѣляетъ отсюда законы ихъ генезиса и осложненій и устанавливаетъ принципы ихъ классификаціи. Наблюдая, какъ измѣняются эмоціи при переходѣ отъ потребностей къ ихъ удовлетворенію и отъ удовлетворенія къ истощенію и отдыху, онъ находитъ, что въ ихъ ритмической смѣнѣ повторяется съ извѣстными особенностями общій типъ «психическаго оборота»: каждое чувствованіе начинается отрицательнымъ страданіемъ, переходитъ въ положительное удовольствіе, затѣмъ превращается въ положительное страданіе и заканчивается отрицательнымъ удовольствіемъ, получая ту или иную спеціальную форму въ зависимости отъ различныхъ органическихъ и психическихъ состояній, которыми оно обусловливается^[3]. Въ логикѣ Гротъ примѣняетъ тѣ же біологическіе принципы Спенсера и ту же теорію «психическихъ оборотовъ» къ явленіямъ умственной жизни. Разсматривая логическіе процессы какъ способъ превращенія внѣшнихъ «впечатлѣній» во внутреннія «движенія» мысли, онъ старается доказать, что въ своемъ развитіи они проходятъ четыре главныхъ стадіи: изъ безсознательно-непроизвольныхъ они становятся сначала сознательно-непроизвольными, потомъ сознательно-произвольными и, наконецъ, произвольно-методическими. Это та умственная эволюція, путемъ которой наши ощущенія преобразуются въ представленія, представленія въ конкретныя и абстрактныя понятія, а понятія въ научныя идеи. По своей природѣ всѣ умственные процессы суть не что иное, какъ рядъ болѣе или менѣе сложныхъ ассоціацій. Однѣ изъ этихъ ассоціацій имѣютъ механическій характеръ и состоятъ въ простомъ соединеніи, раздѣленіи или разъединеніи «сихическихъ элементовъ, въ „ассоціаціи“, „диссоціаціи“ и „дизассоціаціи“ ихъ; другія имѣютъ характеръ органическій и выраяшотся въ образованіи, разложеніи и расчлененіи болѣе сложныхъ умственныхъ продуктовъ, т. е. совпадаютъ съ явленіями „интеграціи“, „дезинтеграціи“ и „дифференціаціи“. Къ этимъ шести видамъ ассоціацій сводятся, по мнѣнію Грота, не только всѣ формы сужденій и умозаключеній, но и самые законы мышленія^[4]. Въ теоріи познанія Гротъ защищаетъ ^наивный реализмъ», ищетъ объективнаго критерія истины и находитъ этотъ критерій въ законѣ однообразія природы^[5]. Въ этикѣ онъ отвергаетъ идею свободы воли, для доказательства которой ему пришлось впослѣдствіи потратить такъ много усилій, и понимаетъ подъ свободою личности лишь освобожденіе ея отъ власти среды и организма для новаго подчиненія власти идей; отрицаетъ оптимизмъ и пессимизмъ, какъ метафизическія проблемы, и признаетъ за ними только значеніе одинаково необходимыхъ и законныхъ практическихъ міросозерцаніи, отдавая въ жизни преимущество пессимизму; разсматриваетъ въ теоріи эгоизмъ и альтруизмъ, какъ два полюса нравственныхъ отношеній, не допускающіе одинаковой этической оцѣнки, но считаетъ ихъ на практикѣ одинаково законными и необходимыми факторами общественнаго развитія^[6]. Въ соціологіи онъ слѣдуетъ формуламъ Спенсера и отвергаетъ субъективный методъ въ построеніи теоріи прогресса, но ставитъ для прогресса субъективную цѣль, — счастіе человѣчества и всего живого міра^[7]. Наконецъ, въ исторіи философіи онъ держится взгляда, что различныя философскія системы суть лишь удовлетворенія субъективныхъ потребностей ума отдѣльныхъ личностей, имѣющія одинаковую психологическую цѣнность и смѣняющія другъ друга по законамъ психологическаго развитія^[8]. Къ метафизикѣ онъ относится безусловно отрицательно, считаетъ ее источникомъ всѣхъ пагубныхъ заблужденій человѣческаго ума, объясняетъ ея господство въ прошломъ только инерціей человѣческой мысли и видитъ задачу мыслителя въ томъ, чтобы очистить знаніе отъ метафизическаго сора. И въ стремленіи къ этому «очищенію» онъ доходитъ до такой наивной крайности, что въ своихъ психологическихъ и логическихъ изслѣдованіяхъ избѣгаетъ даже употреблять слова: «душа» и «сознаніе», замѣняя ихъ болѣе «научнымъ» терминомъ: «сензоріумъ». Единственный путь къ правильному рѣшенію высшихъ проблемъ мысли и жизни онъ видитъ въ натуралистической психологіи, основанной на біологіи и физіологіи и освобожденной отъ всякихъ метафизическихъ элементовъ. Его увлекаетъ идея психической эволюціи, и онъ примѣняетъ эволюціонныя схемы ко всѣмъ явленіямъ человѣческаго духа. Въ этихъ схемахъ нѣтъ мѣста для творческой свободы и самостоятельной дѣятельности моральныхъ факторовъ: въ нихъ все сведено къ механизму и, въ концѣ концовъ, къ простой игрѣ біологическихъ силъ. Механически создаются этими силами тѣ «психическіе обороты», изъ которыхъ слагается наша душевная жизнь и возникаютъ формы нашей мысли; механически идетъ развитіе человѣческой жизни и смѣна человѣческихъ идеаловъ. Въ подробностяхъ теоретическихъ операцій Н. Я. Грота немало недочетовъ и противорѣчій. Выясняя генезисъ душевныхъ явленій, онъ не всегда даетъ намъ возможность прослѣдить ихъ истинную связь и часто замѣняетъ психологическія наблюденія и анализъ фактовъ искусственною діалектикой и отвлеченными построеніями. Сближая въ своихъ схемахъ акты воли и мысли съ матеріальными движеніями, онъ доводитъ эту аналогію почти до отождествленія и впадаетъ въ невольные софизмы. Пытаясь свести логическія формы и отношенія къ простымъ ассоціативнымъ процессамъ, онъ не замѣчаетъ, что идеей «органическихъ» ассоціацій онъ вводитъ въ свою теорію новый принципъ, не совпадающій съ ея исходною точкой. Отстаивая объективные методы въ теоріи познанія и въ соціологіи, онъ незамѣтно для себя самого прибѣгаетъ здѣсь къ субъективнымъ критеріямъ и цѣлямъ. Но каковы бы ни были колебанія его мысли, они не касаются его основной точки зрѣнія на дѣйствительность. При всѣхъ частныхъ противорѣчіяхъ, его міровоззрѣніе проникнуто одною общею мыслью, однимъ убѣжденіемъ, что познаніе существа вещей невозможно, что сверхчувственные идеалы только мечты, что философія, за предѣлами психологіи и связанныхъ съ нею проблемъ, есть только идейное творчество, не лишенное поэтической прелести, но не приближающее насъ ни на шагъ къ недоступному царству истины. Въ этотъ періодъ умственнаго броженія и позитивныхъ увлеченій Гротъ, подобно Ренану, считалъ философію только приправой, безъ которой, быть можетъ, всѣ блюда безвкусны, но которая сама по себѣ не составляетъ пищи. Это былъ философъ, отрицавшій философію.

II.

Рѣшительный поворотъ въ міросозерцаніи Н. Я. Грота совершается въ 1885 и 1886 годахъ, которые служатъ хронологическимъ рубежомъ второго періода его философскаго развитія, метафизическаго періода. Былъ ли этотъ поворотъ неожиданнымъ? Логически — да, но психологически — нѣтъ. Онъ былъ подготовленъ смѣною настроеній и чувствъ, сначала неясныхъ, но очень глубокихъ; онъ возникъ изъ этическихъ потребностей и мотивовъ, которые всегда оказываютъ вліяніе на человѣческую мысль и съ особенною силой пробиваются наружу въ моменты умственныхъ кризисовъ. Придя къ убѣжденію, что сверхчувственные идеалы только иллюзія, Гротъ почувствовалъ себя на краю нравственной пропасти. Вѣдь эти идеалы не пустые капризы нашего недовольнаго сердца и безпокойнаго ума. Съ ними связаны самые важные моральные интересы нашего существованія, наши представленія о смыслѣ жизни человѣка и вселенной, наши понятія о добрѣ и злѣ, о нравственномъ я безнравственномъ, наша вѣра въ святость долга, въ возможность счастія и въ торжество справедливости. Что же станется съ этими лучшими убѣжденіями человѣчества, если они лишены реальной основы, если идеалы истины, добра и красоты, о которыхъ всегда мечтали люди, только субъективные призраки, если идеи Бога, души, свободы воли, безсмертія суть пустыя суевѣрныя слова? Не превратится ли тогда наша жизнь въ нелѣпый хаосъ, въ безумную и жалкую комедію, въ шумную суету безъ смысла, безъ цѣли и безъ надежды? Сверхчувственные идеалы рождаются изъ нѣдръ нашего субъективнаго чувства, — это, безъ сомнѣнія, правда; но слѣдуетъ ли отсюда, что они лишены объективнаго значенія и имѣютъ только личную цѣнность? Неужели природа дала намъ идеальныя стремленія лишь затѣмъ, чтобы сдѣлать насъ жертвами вѣчнаго самообмана и иллюзій? Вѣдь чувство, это — наше самосознаніе, нашъ внутренній опытъ. Почему же мы не вправѣ вѣрить его голосу точно такъ же, какъ мы вѣримъ внѣшнему опыту, нашимъ глазамъ и ушамъ? Не служитъ ли чувство, какъ и вся наша личность, обнаруженіемъ всеобщихъ и вѣчныхъ законовъ природы и не говоритъ ли въ немъ та же дѣйствительность, которая открываетъ часть своихъ тайнъ нашему уму? Насъ смущаетъ субъективный характеръ сужденій чувства; но что значитъ этотъ субъективный характеръ? Субъективное не то же, что личное, субъективное есть внутреннее — въ насъ самихъ и въ вещахъ. И если чувство показываетъ намъ идеальныя основы нашей субъективной жизни, то не обнаруживаетъ ли оно этимъ самымъ реальныя основы внутренней жизни цѣлой вселенной? Философія есть видъ искусства, идейное творчество, — это также правда; но можно ли заключать отсюда, что она не имѣетъ реальной цѣны и ничего не даетъ для познанія міра? Не воплощается ли въ ея творческихъ построеніяхъ то, что вѣчно творитъ сама природа? Не отражается ли въ ея мечтахъ объ истинѣ, добрѣ и красотѣ дѣйствительная сущность и цѣль міровой жизни? Вѣдь, искусство даетъ намъ не только произведенія, имѣющія относительную цѣнность, но и такія созданія, красота которыхъ никѣмъ не оспаривается и никогда не исчезаетъ. Значитъ, при всей субъективности художественнаго творчества и при всей условности эстетической оцѣнки, въ этихъ созданіяхъ есть какой-то объективный, безусловный и вѣчный элементъ; значитъ, есть красота и внѣ чувства красоты. Не слѣдуетъ ли отсюда, что и въ произведеніяхъ философскаго творчества можетъ заключаться такой же объективный и вѣчный элементъ, что существуютъ объективное добро и объективная истина за предѣлами нашихъ личныхъ чувствъ и представленій? Не въ правѣ ли мы думать, что философія, творчески возсоздающая эти идеалы, угадываетъ въ нихъ дѣйствительность, что она есть не только субъективная оцѣнка вещей, но и познаніе ихъ дѣйствительной природы? Мы привыкли считать дѣйствительностью только то, что мы видимъ и осязаемъ, и все, недоступное внѣшнему воспріятію, кажется намъ призрачнымъ явленіемъ. Но такъ ли это на самомъ дѣлѣ? Не есть ли этотъ видимый и осязаемый нами міръ только сумма нашихъ собственныхъ зрительныхъ и осязательныхъ ощущеній? Не есть ли онъ, именно онъ, призрачное явленіе, субъективная греза, красивый, но обманчивый миражъ? Не лежитъ ли дѣйствительность скорѣе тамъ, за предѣлами этого миража, тамъ, гдѣ заложены вѣчные устои мірозданія, гдѣ сіяетъ вѣчный свѣтъ истины, добра и красоты? Философія, какъ познаніе сверхчувственной дѣйствительности, называется презрительнымъ именемъ метафизики и противополагается наукѣ, какъ опытному познанію чувственныхъ явленій. Но заслуживаетъ ли метафизика того пренебреженія, какимъ она пользуется въ нашъ позитивный вѣкъ? Развѣ она не основывается также на опытѣ, на внутреннемъ опытѣ нашего чувства? Развѣ науки внѣшняго опыта представляютъ единственный типъ научнаго знанія? Возьмите математику: она не основывается на внѣшнемъ опытѣ, и ни одна ея аксіома не выводима изъ природы чувственныхъ явленій. Подобно метафизикѣ, она построяется нашимъ мышленіемъ и коренится въ его внутреннихъ апріорныхъ законахъ. Между тѣмъ, это самая точная изъ наукъ, и ея апріорныя формулы количественныхъ отношеній обязательны для всякаго опыта, какъ внутренняго, такъ и внѣшняго, какъ настоящаго, такъ и будущаго. Почему же не должна быть наукой и метафизика, эта теорія качественныхъ отношеній дѣйствительности? Почему ея апріорныя категоріи не должны имѣть такой же очевидности и такой же обязательности для всякаго опыта? Развѣ метафизическое положеніе: «нѣтъ объекта безъ субъекта», менѣе очевидно, чѣмъ математическая истина, что «дважды-два — четыре»? Развѣ метафизическій законъ: «нѣтъ явленія безъ причины», менѣе обязателенъ для внѣшняго опыта, чѣмъ математическая аксіома, что «прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками?» Да, философія, какъ познаніе сверхчувственной дѣйствительности, есть метафизика, и, какъ метафизика, она есть наука. Это «наука о качественныхъ отношеніяхъ явленій внутренняго и внѣшняго опыта, абсолютно достовѣрныхъ и обязательныхъ не только для нашего ума, но и для объективной дѣйствительности, не только идеальныхъ, но и реальныхъ, — наука о формахъ и нормахъ мышленія, дѣйствованія и самаго бытія всего, что существуетъ».

Вотъ длинная цѣпь тѣхъ «психологическихъ размышленій» и логическихъ доводовъ, которые привели Грота къ новому міросозерцанію и которые онъ съ полною ясностью формулировалъ лишь позднѣе, послѣ многихъ сомнѣній и колебаній^[9]. Мы видимъ, какой радикальный переворотъ произошелъ теперь въ его идеяхъ. То, что прежде было для него только мечтою, онъ признаетъ теперь высшею дѣйствительностью, а то, что онъ считалъ дѣйствительностью, онъ готовъ назвать простою мечтой. Если ранѣе онъ видѣлъ въ чувствѣ только источникъ субъективныхъ иллюзій, то теперь онъ видитъ въ немъ средство къ постиженію объективной истины. Если ранѣе онъ считалъ философію только идейнымъ творчествомъ, аналогичнымъ искусству, то теперь онъ признаетъ ее познаніемъ существа вещей. Если ранѣе онъ утверждалъ, что философія не есть ни метафизика, ни наука, то теперь онъ объявляетъ, что она есть и метафизика и наука. И еще прежде, чѣмъ эти идеи вполнѣ скристаллизовались въ его умѣ, онъ смѣло пускается въ тотъ волшебный міръ «метафизическихъ грезъ», который раньше казался ему такимъ гибельнымъ обманомъ, а теперь представляется истинною дѣйствительностью.

Изъ всѣхъ метафизическихъ идей, которыя когда-либо привлекали къ себѣ человѣческій умъ и волновали человѣческое сердце, самыми важными являются идеи Бога, души, свободы, долга и безсмертія. Убѣдиться въ реальности этихъ идей значитъ создать незыблемыя основы для мысли и жизни, и Гротъ ставитъ философское оправданіе ихъ своею задачей. Философскій опытъ тысячелѣтій приходитъ къ нему на помощь: идеалистическія системы Платона, Джордано Бруно, Канта, Шопенгауэра освѣщаютъ ему путь и даютъ элементы для его философскихъ построеній.

Съ тѣхъ поръ, какъ человѣчество стало сознательно мыслить, предъ его взоромъ раскрылись два міра, вѣчно различныхъ и вѣчно враждебныхъ, — міръ духа и міръ матеріи. Какъ понять эти противорѣчія дѣйствительности? Какъ примирить ихъ? Вотъ метафизическая проблема, съ которою связаны всѣ другія, и которая прежде всего привлекла къ себѣ вниманіе Грота. Существуютъ двѣ философскихъ доктрины, пытающіяся разрѣшить эту вѣчную проблему, — доктрины монизма и дуализма. Первая сливаетъ міръ духа и міръ матеріи въ одномъ всеобъемлющемъ началѣ, въ которомъ оба они исчезаютъ безслѣдно; вторая раздѣляетъ ихъ, какъ два субстанціально различныхъ принципа, совершенно несоединимыхъ и непримиримыхъ другъ съ другомъ. Не есть ли это призрачныя и ложныя рѣшенія? Нашу мысль можетъ удовлетворить только такая философская теорія, которая примиряетъ противоположности бытія, не уничтожая ихъ; наши сомнѣнія можетъ разрѣшить только синтезъ монизма и дуализма, — «монодуализмъ». Чтобы понять вселенную, мы должны допустить въ ней единое, вѣчное и личное начало; которое объединяетъ двѣ стороны существующаго своею безконечною мыслью и волей, которое объемлетъ все бытіе и управляетъ имъ, не отожествляясь съ его явленіями. Это-то вѣчное начало, о которомъ училъ Платонъ, какъ о высшемъ благѣ, идеѣ идей и міровой душѣ, о которомъ мечталъ восторженный пантеистъ-мученикъ XVI вѣка, Джордано Бруно, какъ о безконечномъ сознаніи вселенной, и которое исповѣдуется всѣмъ человѣчествомъ, какъ Божество. Объ этомъ безконечномъ Божественномъ началѣ говоритъ наше внутреннее чувство и весь строй мірозданія; оно проповѣдуется религіями и предполагается наукой, которая за міромъ извѣстныхъ явленій оставляетъ высшій міръ неизвѣстнаго. Это вѣчное начало проникаетъ весь организмъ природы, подобно тому, какъ наша душа проникаетъ нашъ тѣлесный организмъ. Оно есть сознаніе вселенной, обнаруживающееся въ разумности ея законовъ и въ гармоніи ея явленій такъ же ясно, какъ наше собственное сознаніе обнаруживается въ нашихъ разумныхъ мысляхъ и дѣйствіяхъ. Это личное сознаніе вселенной обладаетъ безконечною мыслью, чувствомъ и волей, которыя живутъ въ нашей конечной мысли, волѣ и чувствѣ; оно является безконечною силой, которая отражается въ конечныхъ силахъ природы^[10].

Вопросъ о существованіи Божественнаго Духа во вселенной стоитъ въ тѣсной логической связи съ вопросомъ о существованіи духовнаго начала въ человѣкѣ. Но существуетъ ли человѣческая душа? Вотъ вторая метафизическая проблема, надъ которой задумался Гротъ. Современный матеріализмъ сводитъ понятіе души къ понятію силы, которую онъ разсматриваетъ, какъ продуктъ матеріи. Но знаемъ ли мы, что такое сила по своей природѣ? Внѣшній опытъ не даетъ намъ никакого отвѣта на этотъ вопросъ. Изъ внѣшняго опыта мы знаемъ не сущность силы, а только ея энергію, ея работу, ея физическія дѣйствія или проявленія. Единственнымъ средствомъ для выясненія этой идеи служитъ наше самосознаніе, нашъ внутренній опытъ. Все. что намъ извѣстно о свойствахъ активной силы, заимствовано изъ этого именно источника. Мы сами — активная сила, причина движеній, и чрезъ самосознаніе мы узнаемъ сущность этой активной силы, какъ причины движеній, жизни и сознанія. Но если такъ, то не природа силы должна объяснить намъ природу души, а наоборотъ, природа души природу силы. Душа, это — самое извѣстное намъ, самое очевидное и самое реальное бытіе во вселенной, и если правиломъ научнаго объясненія должно быть выведеніе неизвѣстнаго изъ извѣстнаго, то всѣ физическія силы, насколько онѣ сходны съ нашею душой, должны быть также духовны. Основной законъ современнаго естествознанія, законъ «сохраненія энергіи» гласитъ, что всѣ модификаціи естественныхъ силъ состоятъ лишь въ переходѣ ихъ изъ скрытаго состоянія въ дѣятельное. Не видимъ ли мы тѣхъ же превращеній и въ душевномъ мірѣ человѣка? Не являются ли всѣ эти трансформаціи силъ только освобожденіемъ духовныхъ энергій въ природѣ и постепеннымъ преобразованіемъ ихъ въ высшія формы психической активности? Даже самая матерія, при всей ея эмпирической противоположности духу, можетъ быть, имѣетъ въ основѣ ту же духовную природу. Она открывается намъ въ опытѣ лишь какъ сила сопротивленія и инерціи; поэтому она отличается отъ активной силы духа только какъ пассивная сила. Такимъ образомъ, если идея Бога является монодуалистическимъ принципомъ примиренія духа и матеріи, то идея человѣческой души служитъ такимъ же монодуалистическимъ принципомъ примиренія матеріи и силы^[11].

Одно изъ основныхъ убѣжденій человѣчества состоитъ въ томъ, что наша душа обладаетъ свободною волей. Но эта свободная воля, не есть ли она только иллюзія? Таковъ былъ третій метафизическій вопросъ, стоявшій въ философской программѣ Грота. Противники ученія о свободѣ воли убѣждены въ томъ, что наши волевыя дѣйствія опредѣляются тѣмъ же неумолимымъ закономъ причинности, которому подчинены всѣ явленія міра. Но откуда возникъ самый этотъ законъ? Ботъ вопросъ, который они должны разрѣшить прежде всего. Законъ причинности, подобно закону достаточнаго основанія, есть законъ нашего мышленія, т.-е. субъективный законъ, и если мы попытаемся изслѣдовать его субъективное происхожденіе, то мы найдемъ, что его источникомъ служитъ не что иное, какъ воля. Понятіе необходимой причины есть лишь понятіе о волѣ, необходимо «причиняющей» или производящей изъ себя дѣйствіе актомъ хотѣнія. Если же воля сама является основой закона причинности, то можетъ ли она подчиняться ему? Въ самомъ дѣлѣ, что могло бы служить причиной волевыхъ дѣйствій, кромѣ самой воли? Окружающій насъ внѣшній міръ? Но онъ есть для насъ лишь совокупность нашихъ воспріятій. Наши воспріятія? Но они лишь состоянія нашей психической энергіи, т.-е. продукты воли, обусловленные особенностями нашей физической организаціи. Наша физическая организація? Но она создана наслѣдственностью, въ которой консолидировались результаты волевыхъ привычекъ и волевыхъ усилій нашихъ предковъ, т.-е. въ концѣ концовъ является также продуктомъ воли. Эмпирическій дуализмъ необходимости и свободы состоитъ въ томъ, что въ нашей душѣ борются два враждебныхъ стремленія: индивидуальное стремленіе къ самосохраненію и универсальное стремленіе въ идеалу, жъ вѣчности, къ внѣиндивидуальному бытію. Первое стремленіе служитъ условіемъ нашей личной жизни въ предѣлахъ пространства и времени, и потому представляется необходимымъ; второе — противорѣчивъ интересамъ личнаго эгоистическаго существованія и потому является свободнымъ. Но въ основѣ этихъ двухъ противоположныхъ волевыхъ стремленій лежитъ одно свободное міровое начало, избравшее нашу личность сосудомъ своей жизни и средствомъ для достиженія своихъ вѣчныхъ цѣлей. Это начало — міровая воля къ жизни, — не слѣпая, злая и роковая воля Шопенгауэра, а разумная, добрая и свободная воля. Эта міровая воля вложила въ насъ свою свободу, какъ высшій даръ, который долженъ вести насъ путемъ длиннаго процесса духовнаго развитія къ побѣдѣ надъ ограничивающими ее силами природы. Она сама свободнымъ актомъ вдвинула себя въ индивидуальныя рамки нашего физическаго существованія, для того, чтобы новымъ свободнымъ актомъ сбросить съ себя это добровольное ярмо и возвратиться къ своему безконечному бытію въ идеальныхъ стремленіяхъ человѣчества^[12]. Идея міровой воли, вскрывающая передъ нами глубочайшіе корни человѣческой свободы, даетъ Гроту рѣшеніе и четвертой поставленной имъ метафизической проблемы, — проблемы нравственнаго долга. Всѣ попытки обосновать идею долга на почвѣ эмпирическихъ началъ удовольствія и пользы неудачны и полны недоразумѣній. Между тѣмъ, эта идея становится совершенно понятной съ точки зрѣнія метафизической теоріи міровой воли. Вѣдь, если міровая воля къ жизни сдѣлала человѣческую личность орудіемъ своего освобожденія отъ индивидуальныхъ ограниченій и возвращенія въ царство вѣчности, то величайшая нравственная задача человѣка въ томъ именно и состоитъ, чтобы всѣми силами трудиться для достиженія этой цѣли. Бороться съ своею эгоистическою индивидуальностью и жить для вѣчнаго идеала добра, погасить въ своей душѣ пламень корыстныхъ страстей и зажечь въ ней яркій свѣточъ добра и безкорыстной любви къ людямъ, отречься отъ всѣхъ интересовъ личнаго существованія и всецѣло посвятить себя созиданію и развитію высшей, духовной жизни въ себѣ самомъ и во вселенной, — вотъ нравственный долгъ человѣка, свободный и вмѣстѣ съ тѣмъ обязательный долгъ. Этотъ долгъ ставитъ намъ міровая воля къ жизни, и она же неудержимо влечетъ насъ къ его исполненію. Среди всѣхъ превратностей нашего существованія, среди всѣхъ моральныхъ коллизій, ошибокъ и паденій она указываетъ намъ нравственный идеалъ и приковываетъ къ нему нашу мысль и сердце. Она говоритъ въ нашемъ чувствѣ, какъ міровая любовь, и открывается въ нашемъ сознаніи, какъ міровая идея обязанности^[13].

Человѣчество вѣритъ, что душа не только свободна и призвана къ нравственному долгу, но и безсмертна. Эта вѣра въ безсмертіе живетъ въ томъ или иномъ видѣ почти въ каждомъ человѣческомъ сердцѣ; она утѣшаетъ людей среди страданій жизни и окрыляетъ мечты мыслителей и поэтовъ; но можетъ ли она найти себѣ философское оправданіе? Приступая къ рѣшенію этой пятой метафизической проблемы, Гротъ встрѣтилъ на первыхъ же шагахъ почти непреодолимое затрудненіе. Идея безсмертія есть идея вѣчнаго или, по его мнѣнію, внѣвременнаго существованія нашего духа; между тѣмъ, мысль о возможности душевной жизни внѣ времени противорѣчитъ самымъ основнымъ принципамъ современной психологіи и теоріи познанія. Современная психологія признаетъ душевныя состоянія явленіями во времени и на этой аксіомѣ основываются всѣ ея методы и всѣ ея результаты; теорія познанія еще устами Канта провозгласила, что время есть форма внутренняго опыта, т.-е. неизбѣжное условіе нашей психической жизни, и этотъ взглядъ сталъ съ тѣхъ поръ непоколебимымъ догматомъ. Такимъ образомъ, чтобы прійти къ философскому убѣжденію въ безсмертіи души, нужно расчистить почти непроходимый путь: нужно, съ одной стороны, въ.корнѣ реформировать всю современную психологію, съ другой — опровергнуть Кантовское ученіе о времени, господствующее въ современной теоріи познанія. И Гротъ рѣшается на это смѣлое и трудное предпріятіе. Онъ обрушивается на современную психологію съ безпощадною и страстною критикой. Если когда-то, въ началѣ своей философской карьеры, онъ считалъ эту науку единственнымъ клюнемъ ко всѣмъ проблемамъ знанія и жизни, то теперь онъ отрицаетъ за нею почти всякое значеніе. Ни эмпирическая, ни физіологическая, ни экспериментальная психологія нашего времени не проливаютъ, по его мнѣнію, ни малѣйшаго свѣта на сущность душевной жизни и ея истинные законы; ни одно изъ этихъ направленій не даетъ намъ ничего для разрѣшенія нашихъ важнѣйшихъ жизненныхъ задачъ. Пріемы и методы современныхъ психологическихъ изслѣдованій такъ же химеричны и безплодны, какъ и ихъ результаты. Любое великое произведеніе художественной литературы можетъ дать намъ больше знаній о человѣческой душѣ, чѣмъ всѣ схоластическія формулы и схемы, съ которыми оперируетъ психологія. И причиной такого печальнаго состоянія этой науки служитъ тотъ самый теоретическій предразсудокъ, который заставляетъ современныхъ психологовъ считать душевныя состоянія «явленіями» во времени. Только этотъ близорукій психологическій феноменизмъ мѣшаетъ имъ разглядѣть за психическими явленіями психическую сущность и понять законы душевной жизни такъ же ясно и просто, какъ ихъ понимали всѣ великіе практическіе сердцевѣды и знатоки человѣческой души^[14].

Современная идея явленія и современный взглядъ на природу времени составляютъ философское наслѣдіе Канта, и Гротъ обращаетъ свое критическое оружіе противъ этого великаго мыслителя. Изслѣдуя его ученіе о времени и пространствѣ, онъ находитъ въ немъ цѣлый рядъ вопіющихъ логическихъ противорѣчій и недоразумѣній. Кантъ называетъ пространство и время «воззрѣніями» и формами нашего опыта, но онъ опредѣляетъ ихъ какъ «понятія», какъ простые логическіе элементы нашей мысли. Онъ считаетъ эти интуиціи только субъективными представленіями нашего разума, и въ то же время объктивируетъ ихъ въ области внѣшняго и внутренняго міра. Онъ признаетъ время формою внутреннихъ, душевныхъ процессовъ, пространство формою внѣшнихъ, матеріальныхъ явленій; но онъ забываетъ, что все, существующее во времени, существуетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и въ пространствѣ, и наоборотъ. Такимъ образомъ, Кантъ невольно ставитъ себя въ тиски такой неразрѣшимой для него дилеммы: если психическія явленія совершаются во времени, то они пространственны; если же они непространственны, то они не могутъ совершаться во времени. Между тѣмъ, выходъ изъ этой роковой дилеммы можетъ быть только одинъ. Непространственность душевныхъ процессовъ есть очевиднѣйшій фактъ нашего опыта, и нѣтъ такихъ аргументовъ, которые могли бы опровергнуть этотъ несомнѣнный фактъ; отсюда становится такимъ же очевиднымъ фактомъ и ихъ безвременность. Идея времени, какъ и идея пространства, есть наше субъективное представленіе, и если для нея существуетъ извѣстный объективный коррелятъ, то не въ области внутренняго опыта, а во внѣшнемъ, пространственномъ мірѣ: мы представляемъ въ формѣ времени только послѣдовательную смѣну физическихъ движеній и физіологическихъ процессовъ, связанныхъ съ нашими душевными состояніями. Что же касается нашей внутренней, психической жизни, то она протекаетъ безусловно за предѣлами времени, и, различая въ ней временные моменты, мы только искусственно переносимъ сюда эту форму внѣшняго опыта по тому же психологическому закону, по которому мы переносимъ во внѣшній міръ наши собственныя душевныя состоянія и свойства. Время и пространство психическихъ процессовъ не дѣйствительныя, а только кажущіяся: это — «псевдо-время» и, псевдо-пространство^[15].

Таковы были выводы Н. Я. Грота, и можно было ожидать, что, опираясь на нихъ, онъ создастъ теорію безсмертія въ духѣ тѣхъ метафизическихъ идей, которыя положены имъ въ основу его изслѣдованій о душѣ и свободѣ воли. Можно было даже думать, что онъ объединитъ интересовавшія его проблемы метафизики и переработаетъ свои построенія въ цѣльную идеалистическую систему. Но этимъ ожиданіямъ не суждено было оправдаться. Въ ту минуту, когда Гроту оставалось сдѣлать послѣдніе, рѣшительные и, можетъ быть, самые трудные шаги за предѣлами опыта, его отвлекли другія идеи и интересы, давшіе совсѣмъ иное направленіе его мысли. Несмотря на то, что проблема безсмертія не переставала занимать его до конца жизни, онъ пережилъ эпоху своихъ метафизическихъ увлеченій, и его метафизика осталась недопѣтою пѣсней. Вмѣсто цѣльной метафизической доктрины получился лишь рядъ философскихъ эскизовъ, очень интересныхъ, часто глубокихъ и въ основѣ не лишенныхъ принципіальнаго единства, но не законченныхъ и не приведенныхъ въ систему.

III.

Два факта останавливаютъ на себѣ наше невольное вниманіе въ философскихъ произведеніяхъ второго періода дѣятельности Грота: настойчивая тенденція къ примиренію самыхъ различныхъ метафизическихъ гипотезъ и почти непримиримая враждебность къ тѣмъ позитивнымъ кумирамъ, которымъ онъ самъ когда-то приносилъ свои жертвы. Желая создать возможно болѣе широкій метафизическій синтезъ дѣйствительности, Гротъ включаетъ въ него такія точки зрѣнія, которыя иногда кажутся несовмѣстимыми. Въ каждомъ рѣшеніи метафизическихъ проблемъ онъ стремится найти долю истины и пытается согласить ихъ даже въ томъ случаѣ, когда эта цѣль можетъ быть достижима только при помощи чисто вербальныхъ формулъ. Чтобы разрѣшить коренное противорѣчіе природы и духа, онъ хочетъ быть одновременно и монистомъ, и дуалистомъ, связывая эти два противоположныхъ міровоззрѣнія однимъ магическимъ словомъ: «монодуализмъ». Чтобы уяснить себѣ идею Божества, онъ старается соединить пантеизмъ Джордано Бруно съ представленіемъ личнаго Бога и называетъ Божество «личнымъ сознаніемъ вселенной». Онъ идетъ по прямому пути къ абсолютному идеализму, пытаясь превратить всѣ силы матеріальной природы въ духовныя энергіи; но въ то же время онъ не считаетъ возможнымъ пожертвовать реальностью матеріи и примиряетъ ее съ идеей души посредствомъ теоріи «активныхъ» и «пассивныхъ» силъ. Онъ полагаетъ въ основу мірового процесса «міровую волю къ жизни» и видитъ въ ней источникъ всякаго бытія и развитія; но она, по его представленіямъ, не безконечный принципъ, а скорѣе конечная сила, созданная Божественною волей и вложенная ею въ нѣдра природы. Онъ называетъ міровую волю единой и, въ противоположность Шопенгауэру, надѣляетъ ее свойствами разумности и добра; но въ предѣлахъ этой единой, разумной и доброй міровой стихіи у него царитъ вѣчный раздоръ двухъ противоположныхъ стремленій: ирраціональнаго стремленія къ личному эгоистическому существованію и разумнаго тяготѣнія къ идеалу вѣчнаго универсальнаго бытія. Онъ усвояетъ міровой волѣ всю полноту свободы и жизни, оставляя на долю человѣка скромную роль быть фатальнымъ исполнителемъ ея велѣній; человѣческая личность съ его точки зрѣнія есть только временная оболочка или временный этапъ этой вѣчной силы, и весь смыслъ ея существованія можетъ состоять лишь въ томъ, чтобы въ концѣ концовъ исчезнуть, растворившись въ океанѣ безконечности. Но для него слишкомъ дороги идеалы личной свободы и личнаго безсмертія и. чтобы спасти ихъ, онъ прибѣгаетъ ко всевозможнымъ компромиссамъ: міровая воля не поглощаетъ собою нашей личной жизни, а напротивъ сама становится въ насъ личною волей; она не отнимаетъ у насъ нашей свободы, а наоборотъ уступаетъ намъ свою, какъ высшій «даръ», который мы должны развить и осуществить путемъ нашихъ личныхъ усилій; она не обрекаетъ нашу личность на временное существованіе, а открываетъ ей путь къ вѣчности, вложивъ въ нее часть своей безвременной природы. Всѣ метафизическія построенія Н. Я. Грота проникнуты динамическимъ воззрѣніемъ на вселенную: сила, какъ основа міровой жизни, — вотъ та центральная идея, вокругъ которой вращаются его интересы и которая служитъ объединяющимъ принципомъ всѣхъ его философскихъ этюдовъ. Безконечное «сознаніе вселенной», съ которымъ онъ отожествляетъ понятіе Божества, есть безконечная сила, управляющая движеніями природы и соединяющая ея элементы въ цѣльный живой организмъ; «міровая воля» есть міровая сила, изъ которой, какъ изъ общаго резервуара, вытекаютъ всѣ потоки жизни; человѣческая душа есть также сила, по образцу которой мы должны объяснить себѣ всю систему физическихъ силъ. Прежній біологическій и психологическій эволюціонизмъ съ его принципомъ механическаго взаимодѣйствія явленій замѣняется у него философскою идеей развитія, съ точки зрѣнія которой жизнь вселенной представляется ему постепеннымъ освобожденіемъ активнаго начала вещей отъ узъ пассивной матеріи и непрерывнымъ процессомъ реализаціи духа и свободы. Но съ этимъ динамическимъ міровоззрѣніемъ онъ стремится примирить также идеи онтологической метафизики. На ряду съ понятіемъ измѣнчивой и непрестанно развивающейся «силы» въ его теоріяхъ играетъ почти такую же роль понятіе неизмѣнно и вѣчно пребывающей «сущности». На ряду съ Аристотелевской идеей «развитія» его увлекаетъ идеалъ Платоновскаго «бытія», въ которомъ уже отъ вѣчности осуществлены всѣ цѣли вселенной, и бываютъ минуты, когда сложныя движенія міровой эволюціи кажутся ему лишь какой-то призрачной игрой на фонѣ вѣчнаго покоя.

И вотъ, въ то время, какъ Н. Я. Гротъ принимаетъ съ распростертыми объятіями почти всѣ направленія метафизической мысли, онъ относится съ нескрываемою враждебностью не только къ своему прежнему позитивизму, но и вообще къ научной философіи. Тѣ три основныхъ принципа, на которыхъ покоится современное позитивно-научное міросозерцаніе, — феноменизмъ, эмпиризмъ и механизмъ, — представляются ему теоретическими суевѣріями, столько же ложными, какъ и вредными. Ограничивать область изслѣдованій міромъ явленій и признать напередъ невозможною всякую попытку проникнуть въ сущность вещей, значитъ, по его мнѣнію, намѣренно отказаться отъ истинныхъ задачъ познанія и составить себѣ совершенно фантастическое представленіе о дѣйствительности. Сосредоточить вниманіе исключительно на фактахъ опыта, предавъ забвенію вѣчные вопросы о нашей свободѣ, о нашемъ происхожденіи и нашей будущей судьбѣ, значить пожертвовать ради незначительной и въ сущности недостижимой цѣли тѣмъ, что для насъ единственно цѣнно и дорого, — высшими нравственными интересами человѣческой жизни. Превратить живой духъ и живую природу въ механическое сцѣпленіе роковыхъ причинъ, значитъ не понимать ни духа, ни природы. Мы видѣли, какимъ ожесточеннымъ нападкамъ подвергши Гротъ современную психологію, усвоившую себѣ эти принципы. Онъ находитъ въ ней почти одни только «схоластическія и поверхностныя умствованія», «наносный схоластическій хламъ», «искусственныя хитросплетенія тенденціозныхъ и произвольныхъ теорій», систему словъ, замысловатыхъ терминовъ и безсодержательныхъ схемъ. Онъ убѣжденъ, что Платонъ и Аристотель сдѣлали гораздо больше для познанія нашего духа, чѣмъ всѣ новѣйшіе психологи-эмпирики; онъ готовъ предпочесть любой романъ Достоевскаго всѣмъ психологическимъ теоріямъ Спенсера, — того самаго Спенсера, который былъ властителемъ его думъ въ молодые годы.

Нѣтъ надобности говорить, какъ много справедливаго и законнаго было въ этомъ страстномъ протестѣ Н. Я. Грота противъ крайностей современнаго научно-позитивнаго міровоззрѣнія. Этотъ протестъ вытекалъ не изъ случайныхъ настроеній увлекавшагося писателя: онъ основывался на глубокихъ запросахъ мысли и нравственнаго чувства. Но вооружаясь противъ крайностей своихъ противниковъ, не впадалъ ли самъ Гротъ въ противоположную крайность? Отвергая ложь позитивизма, не забылъ ли онъ его правды? Пусть область познанія не ограничивается міромъ явленій или эмпирическихъ фактовъ, но отдѣленіе эмпирическихъ фактовъ отъ метафизическихъ сущностей не есть ли необходимое условіе всякаго плодотворнаго научнаго метода? Пусть за предѣлами опыта лежитъ царство сверхъ-опытныхъ идеаловъ и цѣлей; но какъ мы найдемъ дорогу въ это царство, если намъ не укажетъ ее опытъ? Пусть ошибочны и безплодны усилія позитивистовъ изгнать изъ вселенной скрытую въ ней свободу и внутренній ея разумъ; но развѣ открытая нашему наблюденію поверхность природы и духа не подвластна господству механизма и не закована въ рабскія цѣпи причинности? Нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что съ вопросами о нашей свободѣ, о нашемъ происхожденіи и о нашей будущей судьбѣ связаны самые важные моральные интересы нашего существованія; но значитъ ли это, что проблемы эмпирической дѣйствительности такъ безконечно ничтожны въ сравненіи съ ними и такъ безразличны для нашихъ нравственныхъ задачъ? Если эмпирическое изслѣдованіе не даетъ намъ средствъ проникнуть въ таинственную сущность вещей, то оно открываетъ намъ ихъ законы, — вѣчные законы природы, духа и безконечно развивающейся человѣческой жизни, — а знаніе этихъ законовъ не поможетъ ли намъ въ концѣ концовъ уяснить смыслъ нашего бытія и понять наше высшее назначеніе? Въ настоящее время мы, конечно, очень далеки отъ полнаго знанія законовъ дѣйствительности; не только наука о духѣ, но даже науки о природѣ достигли весьма неполныхъ результатовъ и располагаютъ весьма несовершенными средствами; современныя естественнонаучныя и психологическія теоріи дѣйствительно заключаютъ въ себѣ немало ошибокъ, немало недоразумѣній и, — зачѣмъ скрывать правду? — немало «поверхностныхъ умствованій», «схоластическаго хлама», «тенденціозныхъ хитросплетеній», безсодержательныхъ словъ и формулъ, которыя часто лишь усыпляютъ мысль и заставляютъ ее. по выраженію Лейбница, «prendre la paille des termes pour le grain des choses». Ho, при всемъ томъ, можно ли все таки серьёзно утверждать, что эмпирическое изслѣдованіе и основанныя на немъ теоріи нисколько не приближаютъ насъ къ идеальной цѣли познанія? Развѣ недостатки современной психологіи даютъ намъ право отвергать ея заслуги? Развѣ они позволяютъ забыть о тѣхъ превосходныхъ наблюденіяхъ, глубокихъ анализахъ и плодотворныхъ идеяхъ, какими обогатило насъ въ новѣйшее время опытное изученіе душевной жизни? Эмпирическіе факты и метафизическія гипотезы, опытное изслѣдованіе и философское умозрѣніе имѣютъ одинаково законныя права, и мыслитель долженъ стремиться только къ тому, чтобы устранить ихъ противорѣчія и понять ихъ истинное взаимное отношеніе. Если возможенъ высшій философскій синтезъ дѣйствительности, то развѣ ограничиваются его задичи однимъ примиреніемъ различныхъ метафизическихъ идей? Не ставитъ ли онъ намъ еще болѣе широкую цѣль, — примирить область опыта съ областью умозрѣнія? Не обязываетъ ли онъ насъ выработать такое философское міросозерцаніе, въ которомъ эмпирическое изслѣдованіе служило бы опорой для метафизическихъ обобщеній, а метафизическіе выводы покоились бы на широкомъ эмпирическомъ фундаментѣ? Вотъ вопросы, надъ которыми рано или поздно не могъ не задуматься Гротъ; а задумавшись надъ ними, онъ не могъ не почувствовать односторонности своихъ взглядовъ. Тѣ крайности и преувеличенія, къ какимъ привела его критика позитивно-научныхъ теорій и эмпирическихъ методовъ познанія, уже заключали въ себѣ зародышъ реакціи и подготовляли будущій поворотъ въ сторону этихъ самыхъ теорій и методовъ. Понявъ ошибочность позитивныхъ увлеченій своей молодости, онъ пришелъ когда-то къ метафизическому идеализму; понявъ одностороннее направленіе своей метафизики, онъ долженъ былъ прійти теперь къ сближенію съ позитивными теченіями мысли.

Этотъ новый поворотъ въ настроеніи и миросозерцаніи Н. Я. Грота произошелъ въ 1895 году. Послѣ десятилѣтняго странствованія по волшебной странѣ метафизическихъ идеаловъ и грёзъ, Гротъ вновь возвращается въ міръ эмпирическихъ явленій и вновь находитъ въ немъ ту дѣйствительность, которая когда-то такъ глубоко разочаровала его умъ и сердце. Въ этой эмпирической дѣйствительности онъ не видитъ теперь обманчивыхъ миражей и неразрѣшимыхъ загадокъ; но она не кажется ему и такимъ очевиднымъ фактомъ, который былъ бы понятенъ самъ собою. Она озаряется для него свѣтомъ идей, которыя онъ такъ долго созерцалъ въ царствѣ сверхчувственныхъ сущностей; она сплетается у него съ идеалистическою мечтой, въ которую онъ хотѣлъ бы вѣрить, какъ во вторую дѣйствительность. У него еще нѣтъ опредѣленной теоріи, которая могла бы согласить эти двѣ сферы бытія и познанія; но у него уже есть формула, способная выразить ихъ взаимныя отношенія. Метафизическіе идеалы онъ называетъ оцѣнкой и познаніемъ дѣйствительности съ точки зрѣнія внутренняго опыта, а эмпирическое изслѣдованіе явленій признаетъ оцѣнкой и познаніемъ этой дѣйствительности съ точки зрѣнія внѣшнихъ воспріятій^[16]. Въ этомъ синтетическомъ воззрѣніи выражается основная идея послѣдняго періода его философскаго развитія, — періода примиренія позитивизма и идеализма.

Толчокъ къ этому новому умственному кризису дала та самая наука, противъ которой Н. Я. Гротъ недавно велъ такую ожесточенную борьбу, — психологія. Изучая современную психологію въ критическихъ и метафизическихъ цѣляхъ, Гротъ невольно убѣдился, что ея пріемы и результаты далеко не такъ безплодны, какъ это показалось ему въ полемическую минуту Онъ увидѣлъ, что современная психологія, не ограничиваясь тѣми безполезными біологическими аксессуарами, въ которыхъ онъ когда-то искалъ гарантіи ея научности, стремится стать на почву дѣйствительно объективнаго изслѣдованія и усвоиваетъ новые методы, обѣщающіе ей, быть можетъ, блестящую будущность. Онъ нашелъ, что она уже теперь сдѣлала такія открытія, которыя способны измѣнить многія изъ нашихъ научныхъ представленій. Но что было для него всего важнѣе, онъ пришелъ къ выводу, что она нисколько не противорѣчитъ тѣмъ философскимъ задачамъ, которыя онъ себѣ ставилъ. Гротъ упрекалъ современныхъ психологовъ въ томъ, что они изучаютъ только душевныя явленія и не хотятъ разгадать намъ психическую сущность; но былъ ли справедливъ этотъ упрекъ? Въ душевномъ мірѣ нѣтъ границъ между сущностью и явленіемъ. То, что мы называемъ психическими «явленіями» и психическою «сущностью», суть лишь двѣ стороны одного и того же психическаго факта: это двѣ стороны нашего сознанія, — внѣшняя и внутренняя, эмпирическая и метафизическая. Изучите этотъ живой, конкретный психическій фактъ, и вамъ можетъ открыться широкій кругозоръ въ обѣ стороны: вамъ могутъ стать понятны и эмпирическія соотношенія въ мірѣ сознательныхъ явленій, и ихъ метафизическая природа. Такой именно взглядъ на задачи психологіи Гротъ нашелъ у представителей новѣйшаго, — экспериментальнаго направленія этой науки. Экспериментальная психологія, по его мнѣнію, занимаетъ нейтральную зону между метафизикой и феноменизмомъ. Она имѣетъ дѣло не съ «субстанціями» и не съ «явленіями»: она изслѣдуетъ реальныя событія душевной жизни, одинаково доступныя и эмпирическому наблюденію, и метафизической оцѣнкѣ^[17]. Подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ выводовъ и соображеній Гротъ незамѣтно для себя самого очутился въ плѣну у того врага, котораго онъ считалъ побѣжденнымъ: изъ ожесточеннаго противника экспериментальной психологіи онъ превращается въ самаго горячаго ея сторонника. Вмѣсто того, чтобы продолжать разгромъ этой науки, онъ ставитъ теперь своею задачею уяснить ея методы и создать для нея новыя теоретическія основы. Вмѣсто того, чтобы строить на ея развалинахъ зданіе метафизическихъ идей, онъ хочетъ теперь примѣнить ея принципы къ рѣшенію соціологическихъ вопросовъ.

Экспериментальная психологія еще очень молодая наука. Она заимствовала свои методы у естествознанія, но она еще не успѣла дать имъ полной теоретической разработки. Что такое психологическій экспериментъ и съ какой мѣрѣ онъ возможенъ, — вотъ вопросъ, съ котораго принужденъ начинать современный психологъ. Въ настоящее время психологическій экспериментъ часто противополагается старому самонаблюденію и отожествляется съ методами психофизіологіи и и психофизики. Гротъ протестуетъ противъ этихъ недоразумѣній. Онъ соглашается съ тѣми психологами, по мнѣнію которыхъ психологическій экспериментъ есть форма само.наблюденія; только это самонаблюденіе не индивидуальное, а коллективное, не случайное, а методическое, не предвзятое и сомнительное, а обставленное всѣми научными гарантіями достовѣрности. Психофизику и психофизіологію онъ считаетъ необходимыми средствами научнаго изслѣдованія душевной жизни; но онъ не думаетъ, чтобы ими исчерпывалось понятіе экспериментальной психологіи въ широкомъ смыслѣ этого слова. Можетъ существовать чисто психологическій экспериментъ, и его возможность уже доказана практикой жизни и наукой. Имъ пользуются педагоги, юристы и врачи для своихъ профессіональныхъ цѣлей; имъ пользуемся на каждомъ шагу всѣ мы, когда намъ приходится искусственно и намѣренно вызывать у себя или другихъ новыя душевныя состоянія; имъ начинаютъ, наконецъ, пользоваться въ послѣднее время и сами психологи. Задача науки состоитъ лишь въ томъ, чтобы дать этому могущественному орудію возможно болѣе точное и плодотворное примѣненіе, и въ этихъ видахъ Гротъ признаетъ настоятельно необходимымъ учрежденіе при русскихъ университетахъ психологическихъ лабораторій, существующихъ уже всюду, въ Европѣ и въ Америкѣ^[18].

Но достаточно ли для экспериментальной психологіи выработать точные методы изслѣдованія? Ей нужно еще имѣть общій теоретическій принципъ, который могъ бы связать ее съ остальными точными науками и далъ бы психологу путеводную нить въ лабиринтѣ измѣнчивыхъ психическихъ явленій. Такимъ принципомъ можетъ быть лишь тотъ великій законъ, на которомъ зиждется все современное естествознаніе, — законъ сохраненія энергіи. До сихъ поръ большинство психологовъ и натуралистовъ было убѣждено, что распространеніе этого закона на душевную жизнь невозможно. Природа душевныхъ явленій и ихъ взаимныя отношенія такъ своеобразны и такъ глубоко различны отъ процессовъ матеріальнаго міра, что ввести ихъ въ круговоротъ матеріальнаго движенія и подчинить механическимъ аксіомомъ естествознанія казалось напередъ неразрѣшимой задачей. Однако, какъ бы то ни было, съ этой задачей, повидимому, связана вся научная будущность психологіи, и Н. Я. Гротъ смѣло берется за ея разрѣшеніе. Его прежнія метафизическія гипотезы облегчаютъ ему это предпріятіе, а новѣйшія теченія научно-философской мысли идутъ навстрѣчу его замысламъ. Какъ мы видѣли, онъ уже ранѣе вводилъ законъ сохраненія энергіи въ сферу своихъ философскихъ умозрѣній; теперь онъ находитъ новую опору для своихъ взглядовъ въ энергетическихъ теоріяхъ Оствальда и Ласвица. Примыкая къ этимъ теоріямъ и отчасти исправляя ихъ, онъ доказываетъ, что понятіе психической энергіи такъ же законно и реально, какъ и понятіе физическихъ энергій. Онъ отстаиваетъ тезисъ, что психическія энергіи могутъ переходить въ физическіе процессы, а физическіе процессы могутъ превращаться въ психическую работу. Наконецъ, онъ старается обосновать гипотезу, что количество психической энергіи во всѣхъ этихъ превращеніяхъ остается такимъ же постояннымъ, какъ и количество физической энергіи въ ея метаморфозахъ. Въ каждомъ нормальномъ человѣкѣ существуетъ количественный балансъ психическихъ энергій. Эти энергіи могутъ существовать въ видѣ потенціальныхъ дарованій или въ видѣ актуальной творческой дѣятельности; онѣ могутъ колебаться между извѣстнымъ максимумомъ и минимумомъ, принимать различныя формы и развиваться однѣ въ ущербъ другимъ, — но въ цѣломъ онѣ представляютъ для даннаго индивидуума приблизительно одну и ту же постоянную величину. Такой же количественный балансъ долженъ существовать и при переходѣ психическихъ энергій въ физическія или обратно. Въ какихъ бы явленіяхъ ни выражалась работа извѣстнаго дѣятеля, — въ физическихъ или психическихъ, — она всегда остается равной себѣ, и всѣ ея формы эквивалентны другъ другу. Человѣкъ получаетъ отъ своего организма и среды столько же психической энергіи, сколько отдаетъ имъ, и отдаетъ столько же, сколько получаетъ. Вмѣстѣ съ организмомъ и окружающею средой онъ составляетъ психофизическую систему, въ которой общая сумма психическихъ и физическихъ энергій при всѣхъ возможныхъ превращеніяхъ ихъ другъ въ друга сохраняется неизмѣнной. Вотъ методологическая гипотеза, которая должна лечь въ основу экспериментальной психологіи. Правда, эта гипотеза пока еще не можетъ быть названа научнымъ закономъ. Мы слишкомъ мало знаемъ механическіе эквиваленты психической работы а совсѣмъ не можемъ выразить ихъ въ точныхъ математическихъ величинахъ. Но будущее разрѣшитъ и эту проблему^[19].

Н. Я. Грота упрекали въ томъ, что, допуская превращеніе физическихъ энергій въ психическія, онъ впадаетъ въ грубый матеріализмъ и ставитъ крестъ надъ тѣми идеями души и безсмертія, для доказательства которыхъ онъ потратилъ ранѣе такъ много труда. Но онъ отвергаетъ этотъ упрекъ, и, какъ мнѣ кажется, справедливо. Его можно было бы назвать матеріалистомъ, если бы онъ въ своей теоріи психической энергіи рѣшалъ метафизическій вопросъ объ отношеніи духа и матеріи. Но онъ не касается этой проблемы и хочетъ остаться въ предѣлахъ чисто эмпирическаго изслѣдованія. Подъ именемъ физическихъ и психическихъ энергій онъ разумѣетъ не сущности или силы, а только работу или дѣятельность этихъ предполагаемыхъ силъ. Поэтому, допуская возможность перехода физическихъ энергій въ психическія и обратно, онъ признаетъ возможными всѣ метафизическія гипотезы о природѣ дѣйствующихъ въ нихъ агентовъ. Могутъ, конечно, спросить, какова же должна быть его собственная гипотеза? Въ отвѣтъ на этотъ вопросъ Гротъ ссылается на свои прежніе взгляды; и если мы попытаемся согласить эти взгляды съ его психологическою энергетикой, то мы найдемъ, что онъ, несмотря на всѣ свои противорѣчія, скорѣе абсолютный идеалистъ, чѣмъ матеріалистъ. Съ его точки зрѣнія будетъ логичнѣе приписать духовную природу физическимъ силамъ, чѣмъ усвоять психическимъ энергіямъ матеріальный характеръ. Гротъ находитъ возможнымъ оправдать на почвѣ своей энергетики даже идею безсмертія. По его мнѣнію, наша психическая энергія послѣ смерти тѣла можетъ быть цѣликомъ перенесена въ другую систему элементовъ, въ которой она можетъ вѣчно существовать. Такою системой онъ считаетъ эѳирную среду, которая, можетъ быть, является носительницей этой энергіи и въ нашемъ организмѣ. Мы не обязаны, конечно придавать особенно серьёзное значеніе этой гипотезѣ «эѳирнаго безсмертія», напоминающей намъ фантастическіе романы Камилла Фламаріона; но не служитъ ли она блестящимъ доказательствомъ того, какъ гибкая человѣческая мысль можетъ связать всякую научную теорію съ тѣми идеалами, которыхъ жаждетъ человѣческое сердце?

Если общее количество физической и психической энергіи въ каждой системѣ элементовъ и, слѣдовательно, въ цѣлой вселенной сохраняется неизмѣннымъ, то значитъ ли это, что остается неизмѣннымъ и ея качество? Такой взглядъ противорѣчилъ бы фактамъ. Закономъ жизни человѣчества и вселенной является духовный прогрессъ, который есть не что иное, какъ непрерывное возрастаніе психической энергіи въ мірѣ. Чѣмъ далѣе идетъ исторія, тѣмъ сложнѣе и богаче развивается умственная и нравственная дѣятельность людей, тѣмъ яснѣе и глубже становится ихъ сознаніе и самосознаніе, тѣмъ высшую нравственную цѣнность получаетъ ихъ жизнь. Этотъ ростъ психической энергіи въ мірѣ возможенъ лишь на счетъ физическихъ энергій подъ условіемъ ихъ качественнаго измѣненія. Такимъ образомъ, при количественномъ постоянствѣ энергіи вообще, во вселенной происходитъ непрерывный процессъ качественнаго превращенія ея изъ низшихъ, физическихъ формъ въ высшія, психическія, и это-то превращеніе служитъ основой мірового прогресса. Вотъ идея, съ точки зрѣнія которой Н. Я. Гротъ хочетъ разрѣшить одну изъ важнѣйшихъ философскихъ и соціологическихъ проблемъ нашего времени, — послѣднюю проблему, какую ему удалось поставить.

Вопросъ о прогрессѣ занималъ его, какъ мы видѣли, еще въ 1888 г. Въ то время Гротъ отвергалъ субъективный методъ въ построеніи этого понятія и пытался создать для него чисто объективную формулу, опредѣливъ прогрессъ въ духѣ соціологіи Спенсера, какъ «экономизацію энергій природы». Но онъ незамѣтно для себя самого внесъ въ эту формулу субъективный элементъ, признавъ цѣлью прогресса увеличеніе удовольствія и счастія на землѣ. Теперь Гротъ измѣняетъ свой взглядъ. Онъ подчиняетъ жизнь вселенной высшимъ нравственнымъ цѣлимъ и, опираясь на свое ученіе о превращеніи энергій, хочетъ выработать такую формулу прогресса, которая объединяла бы всѣ опредѣленія этого понятія, какъ субъективныя, такъ и объективныя. По его мнѣнію, цѣлью прогресса является увеличеніе нравственной цѣнности жизни на землѣ, а ближайшимъ средствомъ для этой цѣли служитъ ростъ сознанія и самосознанія во вселенной, для которыхъ только и можетъ быть понятна эта цѣнность. Но въ свою очередь ростъ сознанія и самосознанія въ мірѣ всецѣло обусловливается превращеніемъ физическихъ формъ энергіи въ психическія путемъ ихъ экономизаціи въ природѣ и накопленія ихъ свободныхъ запасовъ въ организмѣ. Такимъ образомъ въ цѣломъ прогрессъ есть: « увеличеніе нравственной цѣнности жизни во вселенной, происходящее отъ роста въ ней сознанія и самосознанія, который зависитъ отъ превращенія міровыхъ энергій изъ низшихъ формъ въ высшія чрезъ ихъ экономизацію и накопленіе». Первая половина этой формулы субъективная, а вторая — объективная; въ первой выражается телеологическая сторона прогресса, а во второй — механическая^[20].

Н. Я. Гротъ считалъ вопросъ о прогрессѣ тѣмъ узломъ, въ которомъ сходятся всѣ нити философскаго міросозерцанія человѣка, такъ какъ, по его мнѣнію, это въ сущности вопросъ о нравственномъ назначеніи и смыслѣ всей нашей человѣческой и міровой жизни. Поэтому онъ намѣревался посвятить ему нѣсколько философскихъ статей. Онъ хотѣлъ всесторонне выяснить и обосновать свои взгляды; онъ хотѣлъ разработать ихъ психологическія, этическія и метафизическія предпосылки и показать ихъ философскія слѣдствія; онъ хотѣлъ защитить ихъ отъ всѣхъ возраженій, какія онъ слышалъ или предполагалъ. Но въ минуту этихъ замысловъ безпощадная смерть погасила его неугомонную мысль, и вмѣсто новыхъ идей и остроумныхъ построеній намъ остались только глубокія сожалѣнія объ ихъ утратѣ…

Къ чему привелъ бы Н. Я. Грота дальнѣйшій ходъ его философскаго развитія, этотъ вопросъ долженъ остаться безъ отвѣта. Но его послѣднія произведенія показываютъ, какъ расширились его интересы и усложнились его задачи. Попытка объяснить всю душевную жизнь и все развитіе человѣчества на почвѣ научнаго принципа сохраненія и превращенія энергіи поражаетъ широтою и смѣлостью замысла. Если мы сравнимъ эту попытку съ его прежними философскими теоріями, то, безъ сомнѣнія, мы найдемъ между ними тѣсную идейную связь. Понятіе силы, ея развитія и ея метаморфозъ было, какъ намъ извѣстно, основною идеей его метафизическихъ концепцій: элементы для новой теоріи прогресса отчасти уже содержались въ работахъ его перваго, позитивнаго періода; проблема психической эволюціи не переставала такъ или иначе занимать его впродолженіе обѣихъ предшествовавшихъ эпохъ. И тѣмъ не менѣе предпринятая имъ задача не укладывается въ старыя рамки. Мы видимъ теперь у него иную постановку вопросовъ, иныя стремленія и иные взгляды. Его мысль пробиваетъ себѣ новое русло среди двухъ прежнихъ теченій, стараясь захватить отчасти и то, и другое.

Въ самомъ дѣлѣ, до сихъ поръ Гротъ придавалъ идеѣ силы почти исключительно метафизическій смыслъ: онъ видѣлъ въ ней внутреннюю сущность вещей и облекалъ ее то въ форму «абсолютнаго сознанія вселенной», то въ форму «міровой воли къ жизни». Если естественно-научный законъ сохраненія энергіи и входилъ въ сферу его интересовъ, то лишь въ качествѣ подспорья для чисто метафизическихъ построеній. Теперь онъ стремится спустить эту идею изъ заоблачныхъ высей философскаго умозрѣнія на уровень эмпирической дѣйствительности. Несмотря на нѣкоторыя колебанія и противорѣчія, онъ хочетъ свести понятіе силы къ научной формулѣ «энергіи» и разумѣетъ подъ нею, какъ уже замѣчено выше, не сущность, а работу, не скрытаго агента, а простой актъ. Онъ хочетъ понять психическую жизнь и человѣческій прогрессъ какъ непрерывный процессъ качественнаго замѣщенія низшихъ, физическихъ формъ дѣятельности высшими, духовными формами, при неизмѣнномъ сохраненіи ихъ общаго количества. Принципъ субстанціальности замѣняется у него принципомъ актуальности; метафизическій динамизмъ переходитъ въ научно-философскую энергетику. Включая въ свою новую теорію прогресса старыя эволюціонныя формулы, онъ сближается съ своимъ прежнимъ позитивизмомъ; но ему уже тѣсно въ этихъ формулахъ, и прежній механическій взглядъ на человѣческое развитіе не можетъ вполнѣ его удовлетворить. На ряду съ механическою стороной прогресса онъ признаетъ телеологическую; на ряду съ слѣпымъ взаимодѣйствіемъ физическихъ силъ онъ открываетъ широкій просторъ для самостоятельной дѣятельности нравственныхъ факторовъ. Въ природѣ онъ видитъ только пьедесталъ духа; біологическая эволюція представляется ему лишь необходимымъ средствомъ для той реализаціи разума и свободы, которая была предметомъ его метафизическихъ грезъ. Въ своихъ новыхъ концепціяхъ онъ не рѣшаетъ послѣднихъ вопросовъ; но онъ не только не отвергаетъ возможности ихъ рѣшенія, а прямо предполагаетъ его необходимость. Ему даже кажется, что эти вопросы вполнѣ исчерпаны въ его метафизическихъ трудахъ. Словомъ, онъ стремится къ возможно болѣе полному философскому синтезу, пытаясь объединить въ немъ элементы научнаго опыта съ результатами метафизическаго умозрѣнія.

Разумѣется, Гротъ намѣтилъ лишь путь къ разрѣшенію этой гигантской задачи. Его метафизика, какъ мы видѣли, не получила послѣдовательныхъ и законченныхъ формъ; его энергетика представляетъ не столько настоящую научную теорію мірового процесса, сколько простую мечту о ней- При дальнѣйшей разработкѣ этой теоріи онъ, безъ сомнѣнія, встрѣтилъ бы массу философскихъ и научныхъ затрудненій. Въ области философскихъ проблемъ ему пришлось бы прежде всего поставить себя въ болѣе опредѣленное отношеніе къ идеѣ матеріи, которая во всѣхъ его работахъ играетъ очень двусмысленную роль. Въ области научныхъ вопросовъ ему пришлось бы столкнуться съ современнымъ пониманіемъ закона сохраненія энергіи, который находитъ свое научное оправданіе исключительно въ явленіяхъ физическаго міра и считается безусловно неприложимымъ къ процессамъ душевной жизни. Но можно ли признать непобѣдимыми всѣ эти трудности? Не есть ли понятіе матеріи ненужный балластъ философскихъ и научныхъ теорій? Не видимъ ли мы, какъ Оствальдъ пробиваетъ своими блестящими гипотезами брешь въ общепринятыхъ представленіяхъ о законѣ сохраненія энергіи? И не дастъ ли будущая наука подтвержденій догадкамъ нѣмецкаго химика и мечтѣ русскаго философа?..

IV.

Вотъ краткая и, можетъ быть, немножко схематичная исторія этого богатаго и разнообразнаго ума. Мы видимъ, какую смѣну идей и настроеній онъ пережилъ, какіе логическіе и психологическіе мотивы имъ руководили. Онъ началъ позитивизмомъ, чтобы перейти къ идеалистической метафизикѣ, и покинулъ метафизику, чтобы отчасти снова возвратиться въ прежнему позитивизму. Онъ шелъ въ своемъ развитіи не по прямой линіи, а по окружности и, пройдя эту окружность, дважды сдѣлался своимъ собственнымъ антиподомъ. Эта своеобразная философская эволюція навлекла на Н. Я. Грота не мало упрековъ и обвиненій. Его упрекали въ томъ, что онъ мѣнялъ свои философскіе взгляды подъ вліяніемъ духа времени и смѣны общественныхъ настроеній; его обвиняли въ неустойчивости мысли и въ отсутствіи искреннихъ и твердыхъ убѣжденій; его считали даже философскимъ хамелеономъ, готовымъ приспособить свой символъ вѣры къ любому умственному теченію. Какъ много ложнаго и несправедливаго въ этихъ суровыхъ приговорахъ! Безъ сомнѣнія, всѣ мы находимся подъ вліяніемъ той умственной атмосферы, въ которой мы живемъ и которою мы дышемъ. Духъ времени налагаетъ неизгладимую печать на наше міросозерцаніе; господствующія умственныя теченія, борьба идей и смѣна впечатлѣній невольно отражаются на нашей мысли и незамѣтно увлекаютъ ее за собою. Но если мыслитель подчиняется этому роковому закону, то развѣ это значитъ, что у него нѣтъ искреннихъ убѣжденій и все его духовное развитіе есть только процессъ идейнаго приспособленія? Въ дѣйствительности трудно было бы найти человѣка болѣе искренняго и болѣе беззавѣтнаго въ своихъ философскихъ увлеченіяхъ, ошибкахъ и мечтахъ, чѣмъ Гротъ. Онъ былъ неподдѣльно убѣжденъ въ правильности всѣхъ своихъ идей и, измѣняя свои взгляды, упрямо думалъ, что онъ лишь точнѣе формулируетъ и дополняетъ ихъ. Онъ честно мыслилъ и среди всѣхъ своихъ философскихъ метаморфозъ сохранилъ эту честность мысли. Общественныя настроенія и новыя идеи глубоко вліяли на его впечатлительный и отзывчивый умъ; но они вліяли на него только потому, что проходили чрезъ его собственную душу и претворялись въ его личные настроенія и запросы. Гротъ стремился къ познанію дѣйствительности; онъ хотѣлъ разгадать тѣ тайны бытія, которыя насъ окружаютъ; но онъ жилъ не только разсудкомъ, по и сердцемъ, и въ борьбѣ этихъ-то двухъ стихій нужно искать истинную причину его измѣнчивыхъ міросозерцаній. Смотря по тому, въ какую сторону склонялись его душевные вѣсы, онъ или выходилъ на позитивную дорогу опытнаго изслѣдованія, о которомъ говорилъ ему холодный разсудокъ, или рвался въ область метафизическихъ идеаловъ, которыхъ просило его сердце. Въ его философскомъ развитіи вполнѣ осуществился тотъ законъ, при помощи котораго онъ когда-то хотѣлъ понять исторію человѣческой мысли: философскія проблемы были для него психологическими проблемами. Его идеи были подсказаны не только научными стремленіями, но и сложными моральными запросами; его работы представляютъ не только логическія построенія, но и «психологическіе документы». Нѣтъ, это не былъ философскій хамелеонъ: это былъ философскій скиталецъ, искавшій себѣ во вселенной уголка, гдѣ могли бы отдохнуть его мысль и чувство. Онъ шелъ, какъ странникъ, по пустынѣ міра навстрѣчу мерцавшему впереди свѣту истины; и когда, подходя, онъ убѣждался, что этотъ свѣтъ былъ только блуждающимъ огонькомъ его собственной мечты, онъ поворачивалъ въ другую сторону, чтобы снова стремиться и искать. Гротъ пережилъ много увлеченій и много разочарованій. Но эти разочарованія не ослабляли его энергіи и не уменьшали его увѣренности въ себѣ и въ своихъ цѣляхъ. Въ самыхъ своихъ заблужденіяхъ онъ открывалъ долю истины, и минувшія неудачи были для него только ступенями на пути къ успѣху. Онъ горячо вѣрилъ въ достижимость идеала истиннаго знанія, и эта вѣра вселяла въ него бодрость, окрыляла его воображеніе и дѣлала его способнымъ къ неистощимой творческой работѣ.

Читатель спроситъ: но каковы же результаты этой работы? Быть можетъ, тѣ вопросы, которые рѣшалъ Гротъ, были неразрѣшимы: быть можетъ, тѣ отвѣты, которые онъ давалъ на нихъ, были ложны; быть можетъ, тѣ философскія видѣнія, которыя предъ нимъ проносились, были только миражи. Не потратилъ ли онъ свои богатыя духовныя силы только на погоню за призраками? Вопросы, которые рѣшалъ Гротъ, суть величайшія загадки дѣйствительное ги, и человѣчество не можетъ отказаться отъ нихъ, пока оно будетъ жить соснательною жизнью. Въ нихъ блаженство и мука, проклятіе и искупленіе человѣческой мысли. Въ тотъ мигъ, когда гордый человѣческій умъ поставилъ себѣ эти вопросы, онъ, — пусть позволятъ мнѣ употребить прекрасную метафору Фихте, — лишилъ себя рая своей первобытной невинности; они раскрыли ему его наготу, и онъ понялъ, что только въ рѣшеніи ихъ заключается его спасеніе. Посвятить свою жизнь этимъ проблемамъ — благородная задача; сдѣлать что-нибудь для ихъ разрѣшенія — большая заслуга. Правда, большинство этихъ вопросовъ не можетъ быть рѣшено чисто научнымъ путемъ, но научный путь есть ли единственная дорога въ заколдованное царство истины? Тамъ, гдѣ факты не хотятъ объяснить самихъ себя, возможны гипотезы, которыя ихъ объясняютъ, и эти гипотезы могутъ быть вѣроятны для мысли и убѣдительны для сердца. Гротъ оставилъ намъ цѣлый рядъ такихъ философскихъ гипотезъ, разнообразныхъ, какъ его интересы, блестящихъ, какъ его собственная мысль. Однѣ изъ этихъ гипотезъ основываются на элементахъ опыта, другія выходятъ за его предѣлы; однѣ изъ нихъ стоятъ въ согласіи съ остальными, другія противорѣчатъ имъ; однѣ дополняютъ другъ друга, другія устраняютъ и замѣняютъ своихъ предшественницъ. Философскія идеи не находятъ себѣ всеобщаго признанія, и гипотезы Грота, безъ сомнѣнія, раздѣлятъ ту же участь; но, можетъ быть, найдется немало людей, которымъ онѣ прольютъ новый свѣтъ на міровыя тайны и будутъ служить источникомъ нравственнаго удовлетворенія. Такіе люди почерпнутъ въ нихъ живую силу пытливой мысли и благородныхъ настроеній; они будутъ такъ же вѣрить въ познаніе истины и дѣйствительности, какъ вѣрилъ самъ Гротъ, и кто могъ бы сказать, что они будутъ неправы? Благородныя вѣрованія не заключаютъ ли въ себѣ самихъ гарантіи своей истинности? Міръ вѣчныхъ идеаловъ, не есть ли онъ вѣчная дѣйствительность, живая, прекрасная, властно царствующая надъ окружающимъ насъ міромъ измѣнчивыхъ вещей и явленій?..

Впрочемъ, какъ бы мы ни относились къ философскимъ гипотезамъ Н. Я. Грота, мы не можемъ отказать имъ въ одномъ выдающемся качествѣ: онѣ были остроумны и оригинальны. Грота нельзя назвать простымъ популяризаторомъ чужихъ философскихъ доктринъ: онъ обладалъ творческимъ умомъ и былъ мыслителемъ въ дѣйствительномъ значеніи этого слова. Какихъ бы вопросовъ онъ ни касался въ своихъ работахъ, онъ почти всюду умѣлъ сказать новое слово или бросить плодотворную мысль. Ему принадлежалъ даръ ткать изъ себя тонкую паутину идей и создавать изъ нихъ теоретическія построенія, можетъ быть, не всегда прочныя по своему выполненію, но всегда своеобразныя, смѣлыя и красивыя по своему замыслу. Даже въ томъ случаѣ, когда онъ заимствовалъ чужія мысли, онъ налагалъ на нихъ печать своей индивидуальности и таланта; даже тамъ, гдѣ онъ повторялъ старыя пѣсни, онъ вносилъ въ нихъ новые мотивы, иногда совершенно измѣнявшіе ихъ характеръ. Чужіе идеи онъ умѣлъ поставить въ иную связь и приспособить къ своимъ собственнымъ схемамъ; старые вопросы онъ освѣщалъ съ новой точки зрѣнія. Его гибкій умъ былъ почти одинаково способенъ какъ къ аналитической, такъ и къ синтетической философской работѣ и находилъ выходъ изъ самыхъ рискованныхъ теоретическихъ положеній, а его талантливое перо могло облевать наиболѣе трудныя вещи въ простую, ясную и привлекательную форму. Если онъ чувствовалъ у себя подъ ногами твердую фактическую или идейную почву, онъ шелъ къ своей дѣли съ неуклонною логическою послѣдовательностью, и ему принадлежитъ очень милый афоризмъ: «бояться логики логически мыслящему существу по меньшей мѣрѣ не логично»^[21]. Если же логика и факты не могли оказать ему своихъ услугъ, онъ не боялся также парадоксовъ и — противорѣчій. Ему не всегда удавалось быть убѣдительнымъ, но онъ почти всегда умѣлъ быть интереснымъ. Вотъ почему его сочиненія возбуждали такъ много споровъ; и вотъ почему они привлекали къ себѣ вниманіе не только среди спеціалистовъ, но и въ болѣе широкомъ интеллигентномъ кругу.

Когда-то Н. Я. Гротъ мечталъ о возможности національной русской философіи. По его проекту, мы, русскіе, призваны выдвинуть на первый планъ нравственные интересы жизни и дать новый синтезъ дѣйствительности подъ этическимъ угломъ зрѣнія: наша философія должна быть ни больше, ни меньше, какъ «философіей спасенія міра отъ зла» {

Вступительная статья къ первой книжкѣ «Вопросовъ философіи и психологіи», О задачахъ журнала. Сравн. Что такое метафизика?}. Гротъ не создалъ этой «національной» русской философіи, и самая мысль о ней была лишь кратковременнымъ эпизодомъ въ исторіи его философскихъ увлеченій. Но мы нисколько не преувеличимъ, если скажемъ, что никто не содѣйствовалъ въ такой мѣрѣ успѣхамъ философіи въ Россіи, какъ онъ.

Его значеніе состоитъ не только въ томъ, что онъ былъ талантливый и разнообразный философскій писатель, но и въ томъ, что онъ былъ энергичный и отзывчивый дѣятель. Чтобы понять его заслуги, достаточно вспомнить, что съ его именемъ тѣсно связана исторія перваго русскаго философскаго Общества и что ему же принадлежитъ честь основанія единственнаго русскаго философскаго журнала. Московское Психологическое Общество, возникшее въ 1885 году по иниціативѣ проф. М. М. Троицкаго, въ первые годы существовало такъ-же, какъ существуетъ большинство русскихъ университетскихъ Обществъ: его собранія были рѣдки, его дѣятельность не отличалась оживленіемъ и не привлекала къ себѣ особеннаго вниманія. Но оно совершенно преобразилось, когда три года спустя во главѣ его сталъ Гротъ. Изъ незамѣтнаго и малолюднаго кружка оно быстро превратилось въ одинъ изъ самыхъ живыхъ и интересныхъ умственныхъ центровъ Москвы. Въ немъ сходились люди самыхъ различныхъ убѣжденій и профессій, — метафизики и позитивисты, философы и врачи, психологи и математики, натуралисты и историки, юристы и педагоги, ученые и писатели. На его собраніяхъ обсуждались вопросы и спеціальнаго и общаго характера, сближались родственныя точки зрѣнія и примирялись враждебные взгляды, затрогивались живыя темы, о которыхъ иногда говорила потомъ вся интеллигентная Москва. Въ его изданіяхъ и журналѣ нашли себѣ мѣсто и превосходные переводы выдающихся произведеній европейской мысли, и самостоятельныя работы русскихъ авторовъ. Дѣятельность Московскаго Психологическаго Общества не пройдетъ безслѣдно для русской философской мысли, и будущій историкъ оцѣнитъ, въ какой степени оно обязано своимъ значеніемъ Гроту. Лишь такой энергичный, многосторонній и горячо преданный своей задачѣ человѣкъ, какъ онъ, могъ привлечь столько разнородныхъ силъ къ дружной и плодотворной совмѣстной работѣ; лишь такой прирожденный организаторъ могъ сгладить ихъ противорѣчія и связать въ живое цѣлое эти membra disjecta. Та «энергія», въ которой онъ видѣлъ источникъ всѣхъ явленій и качествъ, была его собственнымъ качествомъ; то стремленіе къ синтезу, которое побуждало его искать примиренія враждебныхъ философскихъ идей, проявилось и въ его отношеніяхъ къ людямъ. Въ настоящее время, когда журналъ Вопросы философіи и психологіи существуетъ уже второй десятокъ лѣтъ, его основаніе можетъ показаться очень простымъ и естественнымъ дѣломъ. Но не такимъ оно представлялось въ самомъ началѣ. Философскіе журналы нигдѣ не пользуются особеннымъ процвѣтаніемъ; даже заграницей они нерѣдко переживаютъ тяжелые кризисы и не всегда могутъ существовать безъ посторонней поддержки. Тѣмъ болѣе нужно было ожидать этого у насъ въ Россіи. Кругъ людей, занимающихся философіей или по крайней мѣрѣ серьёзно интересующихся ею, у насъ незначителенъ. Условія русской печати всего менѣе благопріятствуютъ свободному развитію философской мысли, а русское общество слишкомъ мало образовано или слишкомъ поглощено другими, практическими задачами, чтобы понимать смыслъ отвлеченныхъ проблемъ. Если философія у насъ и привлекаетъ къ себѣ общественное вниманіе, то въ большинствѣ случаевъ лишь тогда, когда она откликается на существенные запросы русской жизни или стоитъ въ какой-нибудь связи съ случайными злобами дня. Вотъ почему А. А. Козловъ, предпринявшій въ 18S5 году изданіе своего Философскаго Трехмѣсячника, не нашелъ себѣ ни сотрудниковъ, ни читателей: его журналъ поневолѣ сдѣлался простымъ сборникомъ его собственныхъ статей и самъ собой прекратился послѣ четырехъ выпусковъ. Когда Н. Я. Гротъ задумалъ издавать Вопросы философіи и психологіи, нѣкоторыя газеты прямо называли его намѣреніе химерой и пророчили ему неминуемую неудачу. Нуженъ былъ большой запасъ мужества и энергіи, чтобы рѣшиться при подобныхъ, условіяхъ на такое трудное предпріятіе, и нужно было много умѣнья и любви къ дѣлу, чтобы благополучно осуществить его. И дѣйствительно, если Вопросы философіи и психологіи возникли, имѣли успѣхъ и достигли теперешняго сравнительно прочнаго положенія, то мы обязаны этимъ прежде всего личной энергіи Грота, его способности привлечь къ журналу въ первые трудные дни безкорыстнаго и просвѣщеннаго издателя, его усиліямъ объединить сотрудниковъ всѣхъ направленій и заинтересовать публику, его терпимости къ чужимъ взглядамъ и умѣнью ладить съ людьми, его готовности жертвовать для общаго дѣла своимъ временемъ, своимъ трудомъ, даже своимъ самолюбіемъ. Этихъ его заслугъ исторія русской философіи не забудетъ.

Н. Я. Гротъ оставилъ намъ цѣнное литературное наслѣдство, и можно надѣяться, что мысль издать настоящее собраніе его статей встрѣтитъ сочувствіе у всѣхъ, кому дороги интересы русской философіи. Его труды принадлежатъ не только прошедшему, но и будущему. Прошлое оставило въ нихъ слѣды минувшей борьбы идей, былыхъ сомнѣній, увлеченій и разочарованій; будущее найдетъ въ нихъ поучительный опытъ идейныхъ исканій, критику отжившихъ точекъ зрѣнія и элементы для новыхъ философскихъ построеній.

---

1. Вл. Соловьевъ, Три характеристики, Вѣстникъ Европы, 1900, январь.
2. Сравн. Критическій очеркъ о философскихъ этюдахъ А. А. Козлова, 1877. Философіи какъ вѣтвь искусства, 1880. Отношеніе философіи къ наукѣ и искусству, 1883.
3. Психологія чувствованій въ ея исторіи и главныхъ основахъ, 1880. Essai sur les principes d' une nouvelle classification des sentiments, 1878. — Въ числѣ условій, опредѣляющихъ возникновеніе чувствованій, Н. Я. Гротъ между прочимъ выдвигаетъ на первый планъ процессы кровообращенія, дыханія, пищеваренія и выдѣленія. Съ этой стороны его теорія имѣетъ нѣкоторыя точки соприкосновенія съ модною въ настоящее время- физіологическою теоріей эмоцій Ланге-Джемса.
4. Къ вопросу о реформѣ логики. Опытъ новой теоріи умственныхъ процессовъ, 1882.
5. Къ вопросу о критеріяхъ истины, 1883.
6. Къ вопросу о свободѣ воли, 1884. О научномъ значеніи пессимизма и оптимизма, какъ міросозерцаніи, 1884. Эгоизмъ и альтруизмъ предъ судомъ здраваго смысла, 1884. О нравственной отвѣтственности и юридической вмѣняемости, 1885.
7. Опытъ новаго опредѣленія понятія прогресса, 1883. Прогрессъ и наука, 1883. О субъективизмѣ въ соціологіи, 1884 г.
8. Основные типы философскихъ построеній въ разныя эпохи, 1884.
9. О направленія и задачахъ моей философіи (Отвѣтъ архіепископу Никанору), 1886. Значеніе чувства въ познаніи и дѣятельности человѣка, 1889. Что такое метафизика? 1890.
10. Дж. Бруно и пантеизмъ, 1885. Задачи философіи въ связи съ ученіемъ Дж. Бруно, 1885.
11. О душѣ въ связи съ современнымъ ученіемъ о силѣ, 1886.
12. Критика понятія свободы воли въ связи съ понятіемъ причинности, 1889.
13. Основаніе нравственнаго долга, 1892. Устои нравственной жизни и дѣятельности, 1895.
14. Жизненныя задачи психологіи, 1890. La causalité et la conservation de l'énergie dans le domaine de l’activité psychique, 1890. Къ вопросу о значеніи идеи параллелизма въ психологіи, 1894.
15. О времени, 1894.
16. Понятія души и психической энергіи въ психологіи. Сравн. Критика понятія прогресса.
17. Не трудно догадаться, кѣмъ внушены были Н. Я. Гроту эти мысли: онъ, очевидно, почерпнулъ ихъ въ ученіи Вундта о единствѣ опыта и въ его теоріи «психической актуальности».
18. Основанія экспериментальной психологіи, 1895.
19. Понятіе души и психической энергіи въ психологіи. 1897.
20. Критика понятія прогресса, 1898.
21. Критика понятія прогресса.