РОМАНЪ ДЖОРДЖА ЭЛІОТА,
АВТОРА
«АДАМА БИДА»
править
ВВЕДЕНІЕ.
правитьЛѣтъ тридцать пять тому назадъ, старыя почтовыя дороги были еще въ полной славѣ: гостинницы блистали рядами тщательно вычищенныхъ пивныхъ кружекъ, хорошенькими прислужницами за выручкой и весельчаками трактирщиками; почтовыя кареты возвѣщали о своемъ появленіи веселыми звуками трубы; поселянинъ, подстригавшій изгородь или метавшій стогъ невдалекѣ отъ дороги, могъ безошибочно опредѣлять время по неизмѣнному, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ метеорическому появленію свѣтлозеленаго или желтаго дилижанса; почтенный старый джентельменъ, тащившійся въ колясочкѣ на парѣ маленькихъ лошадокъ не безъ нѣкотораго нервнаго безпокойства спѣшилъ уступить дорогу катившей ему на встрѣчу громадѣ, замѣчая, какъ измѣнились времена съ тѣхъ поръ, какъ на этой самой дорогѣ можно было встрѣтить вьючныхъ лошадей съ колокольчиками.
Въ то время существовали гнилыя мѣстечки съ представителями и рядомъ съ ними Бирмингамы, лишенные представительства въ парламентѣ и вынужденные дѣлать энергическія демонстраціи внѣ его; въ то время отправка письма стоила три шиллинга шесть пенсовъ, — то было время процвѣтанія хлѣбныхъ законовъ и могучаго плодовитаго пауперизма и многихъ другихъ уже минувшихъ золъ; но за то минуло невозвратно и многое такое, что можно помянуть добромъ. Не всѣмъ ваше время взяло, о юноши! и у старика есть свои пріятныя воспоминанія и не послѣднее мѣсто занимаетъ въ нихъ воспоминаніе о длинномъ путешествіи въ прекрасный лѣтній или осенній день на открытомъ мѣстѣ почтовой кареты. Быть можетъ, наше потомство будутъ выстрѣливать, какъ пули, изъ Винчестера въ Ньюкастлъ черезъ трубы посредствомъ атмосферическаго давленія — это очень пріятная надежда въ будущемъ; но въ прошломъ, какъ воспоминаніе, старинный способъ передвиженія изъ края въ край страны имѣетъ свои достоинства. Путешествіе въ трубѣ не дастъ матеріала ни карандашу, ни перу, оно также мало говоритъ сердцу и уму, какъ пустое восклицаніе: о! Между тѣмъ счастливый путешественникъ, въ былое время, сидя съ зари до зари на козлахъ дилижанса, могъ набраться разсказовъ объ англійскомъ житьѣ-бытьѣ, о трудовой жизни въ городахъ и селахъ, могъ наглядѣться видовъ земли и неба въ количествѣ достаточномъ для современной Одиссеи.
Представимъ себѣ, что его путь пролегаетъ черезъ срединную равнину, омываемую на одномъ краю Авеномъ, на другомъ Трентомъ. Первые лучи зари освѣтили передъ его глазами зеленѣющіе луга съ длинными рядами раскидистыхъ ивъ, означающихъ направленіе безчисленныхъ ручейковъ; они озолотили скирды хлѣба, собранные но близости какой нибудь фермы стараго покроя съ остроконечной крышей, а на встрѣчу идетъ стадо, которое загоняютъ домой для утренняго удоя. За стадомъ идетъ пастухъ главный работникъ на фермѣ, а за нимъ его овчарка, и съ безпечнымъ, нисколько не офиціальнымъ, видомъ, словно частное лицо, какой нибудь педель въ партикулярномъ платьѣ. Пастухъ идетъ медленно, переваливаясь съ ноги на ногу, принаравливаясь къ шагу скотины, мирно пощипывающей дорогой траву. Онъ нехотя сворачиваетъ въ сторону, бросая своему стаду какой-то односторонній намекъ; его взоръ, привыкшій скользить по землѣ, повидимому съ трудомъ переносится на кучера. Дилижансъ въ его понятіяхъ относится къ таинственному отдаленному порядку вещей, извѣстному подъ общимъ именемъ «правительства» — и какое бы оно тамъ ни было это правительство, ему до него было также мало дѣла, какъ до самого отдаленнаго туманнаго пятна или звѣзды-мухи въ южномъ полушаріи; его солнечная система ограничивалась приходомъ. Нравъ хозяина да случайности составляли всѣ его жизненныя невзгоды. Онъ справлялся съ своимъ хлѣбомъ и вѣтчиной при помощи карманнаго ножа и не горевалъ ни о чемъ, кромѣ развѣ о горемычной долѣ иныхъ изъ своей братьи нищихъ работниковъ, — о дурной погодѣ, да о падежѣ на скотъ. Но вотъ и онъ и его скотъ остались позади, миновала и ферма съ ея прудомъ, окруженнымъ кустами бузины, ея некрасивымъ огородомъ, ея бесѣдкой, осѣненной коническимъ тиссомъ. Уже повсюду тянутся изгороди, отнимающія пространство у полей и луговъ; они придаютъ столько прелести, осѣняя ихъ сережчатымъ орѣшникомъ и ежевикой, далеко простирающей свои цѣпкія плети. Быть можетъ, онѣ бѣлѣютъ маемъ или испещрены розовыми цвѣтами шиповника; быть можетъ, ребятишки собираютъ тамъ, за ними орѣхи или дикіе яблоки. Стоило право прокатиться хоть для того только, чтобъ полюбоваться этими изгородями, убѣжищами неподражаемой красоты, — тутъ и пасленъ съ своими фіолетовыми цвѣтами и красными ягодами и вьющаяся повилика, сплетающая цѣлыя стебли свѣтло-зеленыхъ сердечекъ и бѣлыхъ трубочекъ и жимолость, напояющая воздухъ своимъ тонкимъ ароматомъ. Даже зимой изгороди щеголяютъ по своему въ кораловомъ нарядѣ изъ ярко-красныхъ ягодъ шиповника и боярышника и запоздавшей пестрой листвы, осыпанной алмазнымъ огнемъ. Порою кусты почти также высоки какъ маленькія хижины рабочихъ, то стоящія одиноко на концѣ аллеи, то столпившіяся въ кучку, и своими тусклыми окнами, словно помутившимися глазами, свидѣтельствующія о мракѣ царящемъ внутри. Путешественникъ, сидѣвшій на козлахъ, видѣлъ только крыши домовъ этихъ мѣстечекъ, да и тѣ, по всей вѣроятности, лежали задами къ дорогѣ, какъ бы не желая ничего знать кромѣ своею клочка земли и неба, избѣгая всякого сношенія съ внѣшнимъ міромъ, кромѣ развѣ какого нибудь случайно зашедшаго бродяги. Впрочемъ и лицевая ихъ сторона вѣроятно не отличалась опрятностью, но эта грязь была протестантская грязь — и плечистые, нахальные, отзывающіеся водкой бродяги были протестантскіе бродяги.
Съ другой стороны жители этихъ мѣстечекъ были спасены отъ крайностей протестантизма незнаніемъ грамоты; отсутствіе ткацкихъ станковъ и коней избавило ихъ отъ бездны раскола; они при всеобщей переписи могли отличаться крупнымъ чернымъ знакомъ, какъ вѣрные сыны господствующей церкви.
Но встрѣчались и опрятныя хорошенькія деревушки съ позеленѣвшей отъ вѣтхости церковью, красивымъ пасторскимъ домомъ; тамъ слышались пріятные звуки кузнечнаго молота, фермерскія телѣги стояли въ ожиданіи у дверей кузницы, торговецъ плетеными корзинами на солнышкѣ чистилъ ивовые прутья, экипажный мастеръ кончалъ окраску голубого кабріолета на красномъ ходу; тамъ и сямъ виднѣлись домики съ блестящими прозрачными окнами, выставлявшими на показъ горшки бальзаминовъ и герани и хорошенькими садиками съ клумбами иванъ-да-марій и маргаритокъ; у колодезя красиво, опрятно одѣтыя женщины суетились съ ушатами воды на коромыслѣ, — а около школы весело собирались юные Бриты, пересчитывая марбельзы[1] въ карманахъ своихъ незаплатаныхъ, украшенныхъ мѣдными пуговками, панталончиковъ. Окрестная почва жирна и плодородна; на дворахъ около фермъ стоятъ высокія скирды хлѣба, — поджигатели скирдъ еще не нашли сюда дороги и зажиточные фермеры, владѣльцы этихъ домовъ, или вовсе не платящіе ренты или пользующіеся рѣдкимъ преимуществомъ держать свой хлѣбъ пока не возвысятся цѣны. Дилижансъ навѣрное повстрѣчалъ бы нѣсколькихъ изъ нихъ, скачущихъ на отдаленное поле или въ городъ въ базарный день, верхомъ на акуратно вычищенной лошади, или на оливково-зеленомъ гигѣ[2]. Они вѣроятно относились къ дилижансу не безъ нѣкотораго презрѣнія, какъ къ перевозочному средству людей, не имѣющихъ собственныхъ гиговъ, или принадлежащихъ къ подвижному, менѣе степенному сословію купечества и принужденному таскаться по такимъ отдаленнымъ мѣстамъ, какъ Лондонъ и прочіе крупные города. Путешественникъ съ высоты своихъ козелъ могъ угадать, что это страна крайнихъ оптимистовъ, твердо убѣжденныхъ, что добрая старая Англія идеалъ государства и что если и существуетъ на свѣтѣ что нибудь такое, о чемъ они по имѣютъ понятія, то оно и не заслуживаетъ вниманія: страна чистенькихъ маленькихъ городковъ съ еженедѣльными базарными днями, безъ мануфактуръ, но съ доходными синекурами, аристократическимъ духовенствомъ и ничтожнымъ налогомъ въ пользу бѣдныхъ. Но когда солнце склонялось къ вечеру, картина уже была не та; — земля чернѣла угольными копями; изъ мѣстечекъ и деревушекъ долетало жужжаніе ткацкихъ станковъ. Тутъ попадались плечистые молодцы съ какими то странно-искривленными ногами отъ постоянной привычки ходить скорчившись въ подземныхъ галлереяхъ; они торопились домой, чтобы не умывшись, какъ есть въ почернѣлой отъ угля рубашкѣ, броситься на убогую постель, проспать до половины слѣдующаго дня, и потомъ встать чтобы пропить большую часть своего трудоваго жалованья въ кабакѣ, съ своими товарищами по «клубу взаимнаго вспомоществованія»; тутъ можно было встрѣтить блѣдныя, тревожныя лица ткачей и ткачицъ, изнуренныя отъ поздняго сидѣнія, чтобы поспѣть съ недѣльной работой едва только начатой въ среду. Дома грязны, дѣти неопрятны, потому что ихъ вялыя матери отдаютъ всѣ свои силы ткацкому станку. Остроконечныя готическія кровли диссентерскихъ молитвенныхъ домовъ наглядно свидѣтельствовали о религіозномъ духѣ населенія. Если порою случалось увидѣть двухъ старыхъ вѣдьмъ, сцѣпившихся въ дракѣ, то это только служило успокоительнымъ признакомъ, что хотя онѣ и не принадлежатъ господствующей церкви, за то по крайней мѣрѣ свободны отъ ереси Волунтаріизма. Атмосфера мануфактурнаго города, туманнаго днемъ, освѣщеннаго унылымъ заревомъ по ночамъ, распространялась и на всю окрестную страну, заражая воздухъ какимъ-то гнетущимъ чувствомъ безпокойства. Здѣсь жило населеніе не вполнѣ убѣжденное, что добрая старая Англія образцовая во всѣхъ отношеніяхъ страна. Здѣсь были и старинныя готическія церкви, кладбища съ зелеными насыпями и надгробными плитами, залитыми теплыми лучами солнца; здѣсь были и широко раскинувшіяся поля и фермы и почтенные старые лѣса на скатѣ холма или на краю дороги, а въ просвѣтахъ этихъ густыхъ лѣсовъ и парковъ мелькали дачи и замки, тщательно прятавшіеся отъ этого трудоваго, будничнаго міра. Путешествующій по средней Англіи быстро переходилъ отъ одной фазы англійской жизни къ другой; только-что оставивъ за собою деревеньку, почернѣвшую отъ угольной пыли, шумную отъ жужжанія ткацкихъ станковъ, онъ въѣзжалъ въ приходъ весь подъ полями, высокими изгородями и каменными дорогами; только-что дилижансъ прогремѣлъ по мостовой мануфактурнаго городка, театра рабочихъ стачекъ, какъ уже онъ катилъ по совершенно сельскому округу, гдѣ сосѣдство города ощущалось только выгодными цѣнами на хлѣбъ, сыръ и сѣно, и гдѣ люди съ почтеннымъ состояніемъ имѣли привычку говорить, что «они никогда сами не вмѣшиваются въ политику». Суета и шумъ ревущей печи, шахтъ и блоковъ, образовали какъ бы болѣе тѣсно-населенныя гнѣзда, среди простора медленно текущей жизни фермъ, отдаленныхъ хижинъ и осѣненныхъ столѣтними дубами парковъ. При видѣ этихъ жилищъ, разсѣянныхъ по лѣсистой равнинѣ или по вспаханнымъ склонамъ холмовъ, при видѣ этого вѣчно сѣраго нависшаго неба, своею неизмѣнностью возбуждавшаго подозрѣніе, что здѣсь самое время летитъ не какъ въ другихъ мѣстахъ, а спокойно стоитъ, — путешественникъ могъ убѣдиться, что деревня и городъ не имѣли между собою ничего общаго; что до движенія въ пользу католиковъ въ 29-мъ году сельскіе обыватели Англіи знали такъ же мало о католикахъ, какъ и объ ископаемыхъ млекопитающихъ, что въ ихъ понятіяхъ реформа была какою-то комбинаціею поджоговъ, рабочихъ ассоціацій, ноттингамскихъ безпорядковъ и вообще всего такого, что дѣлаетъ необходимымъ сознаніе народной милиціи. Еще легче было увидѣть, что они по большей части противились многопольному хозяйству и крѣпко держались трехпольнаго: кучеръ могъ бы разсказать, какъ одного фермера, начавшаго было толковать о Гумфрей Деви, чуть было не выгнали изъ прихода, словно какого нибудь окаяннаго; — или какъ одинъ пасторъ, взявъ текстомъ для проповѣди слова: «не орите залежи души вашей», возбудилъ въ прихожанахъ подозрѣніе, что онъ самъ сочинилъ этотъ текстъ, иначе бы онъ не былъ такъ «къ дѣлу». На другой день съ пасторомъ сдѣлался ударъ; это совпаденіе такъ подѣйствовало на умы прихожанъ и такъ предубѣдило ихъ противъ дерзкаго фермера и его сѣвооборота, что онъ не могъ долѣе оставаться въ этихъ краяхъ.
Кучеръ былъ превосходный дорожный спутникъ и коментаторъ постоянно смѣнявшагося ландшафта; онъ могъ сообщить имена мѣстъ и лицъ, равно какъ и значеніе той или другой кучки, того или другого сборища, не хуже тѣни Виргилія въ другомъ болѣе знаменательномъ странствіи; у него въ запасѣ была куча разсказовъ о цѣлыхъ приходахъ и объ отдѣльныхъ лицахъ; онъ первоначально смотрѣлъ на жизнь весьма добродушно и благосклонно, какъ и подобало человѣку, которому тепло и снутри и снаружи, авторитетъ котораго ничѣмъ не оспаривается, но введеніе желѣзной дороги ожесточило его; передъ его глазами постоянно рисовалась мрачная картина раззоренной страны, усѣянной изуродованными трупами; по его мнѣнію смерть мистера Гускиссона есть признакъ божьяго гнѣва на Стефенсона. «Да послѣ этого всѣ гостинницы закроются!», и при этихъ словахъ онъ устремлялъ тревожный взоръ въ неопредѣленное пространство, словно онъ выѣхалъ съ своей каретой на край вселенной и его переднія лошади летятъ стремглавъ въ бездну. Но и тутъ онъ легко переходилъ отъ пророческаго тона къ простому повѣствовательному. Онъ всегда зналъ, на чьей землѣ онъ ѣдетъ, какой знатный землевладѣлецъ разорился отъ картъ, у кого были знатные доходы, кто былъ въ раздорѣ съ своимъ старшимъ сыномъ. Онъ знавалъ отцевъ современныхъ баронетовъ и любилъ разсказывать объ ихъ расточительности и скупости, о томъ, на комъ они переженились, кого наказали въ порывѣ негодованія, какъ они дорожили своего дичью, или какія они имѣли дѣла съ компаніями, проводившими каналы. О каждомъ современномъ землевладѣльцѣ онъ могъ сказать, стоитъ ли онъ за или противъ реформы. Это различіе появилось на свѣтъ только въ позднѣйшія времена, а вмѣстѣ съ нимъ полнился и непонятный для него парадоксъ, что существовали люди знатнаго рода и крупные владѣльцы, подававшіе голосъ въ пользу билля. Онъ рѣшительно не могъ справиться съ этимъ парадоксомъ и потому, съ тактомъ опытнаго богослова или ученаго схоластика, обходилъ его и останавливалъ свое вниманіе и кончикъ своего кнута на предметахъ, не возбуждавшихъ сомнѣнія.
Никакой парадоксъ, напримѣръ, не смущалъ нашего возничаго, когда, миновавъ городокъ Большой Треби, проѣхавъ съ милю между двухъ высокихъ изгородей и переправившись черезъ оригинальный длинный мостъ на рѣкѣ Лаппъ, онъ пускалъ своихъ лошадей вскачь въ гору мимо приземистой деревушки Малый Треби, пока наконецъ не выбирался на прекрасную ровную дорогу, осѣненную лиственницами, дубами и вязами, въ промежуткахъ между которыми виднѣлся отличный паркъ.
Сколько разъ въ году, проѣзжая мимо запущенныхъ, полуразвалившихся сторожевыхъ домиковъ, прерывавшихъ рядъ деревьевъ и открывавшихъ видъ на извивавшуюся лентой рѣку и прекрасный старинный домъ, сколько разъ поровнявшись съ этимъ мѣстомъ, онъ отвѣчалъ и даже самъ замѣчалъ обычной фразой: Это? — это Трансомъ-кортъ — помѣстье, надѣлавшее не мало шуму въ судахъ. Нѣсколько столѣтій тому назадъ наслѣдникъ имени Трансомовъ продалъ это имѣнье Дурфейямъ, дальнимъ своимъ родственникамъ, принявшимъ имя Трансомъ вслѣдствіе пріобрѣтенія ими имѣнія. Но право Дурфейовъ на имѣніе было неоднократно оспариваемо и кучеръ скорѣе упалъ бы мертвымъ на мѣстѣ, чѣмъ упустить этотъ удобный случай, чтобы замѣтить, что собственность не всегда попадала въ настоящія законныя руки. Однако юристы находили въ этомъ свою выгоду и люди, наслѣдовавшіе помѣстья съ процессами, жили въ нихъ также незавидно, какъ мышь въ выѣденномъ сырѣ, — такъ случилось и съ этими Дурфей или Трансомами, какъ они себя называли. Самъ мистеръ Трансомъ былъ полуумный, но она была настоящимъ хозяиномъ, она происходила отъ знатнаго рода и была съ характеромъ; это можно было замѣтить по ея глазамъ и по тому, какъ она сидѣла на лошади. Старшій сынъ былъ совсѣмъ въ отца, только еще похуже — какой-то порченый, да еще попавшій въ дурное общество. Разсказывали, что мать ненавидитъ его, только и ждетъ его смерти, потому что у нея есть другой сынъ совсѣмъ инаго разбора, онъ еще мальчикомъ уѣхалъ въ чужіе края и мать хотѣла оставить своего любимца наслѣдникомъ. Былъ еще тутъ какой-то адвокатъ Джерминъ; имѣлъ ли онъ какое право на наслѣдство или нѣтъ — неизвѣстно, но всѣмъ завѣдомо, что онъ запустилъ свою лапу въ это имѣнье. Каждая дверь въ его большомъ домѣ была сдѣлана изъ стараго дуба трансомскаго парка. Никому не запрещалось думать, что онъ платилъ за это дерево. Однако этотъ самый адвокатъ Джерминъ не разъ сиживалъ на этомъ самомъ мѣстѣ на козлахъ. Онъ составлялъ духовныя завѣщанія для большинства смертныхъ въ этомъ околодкѣ, и кучеръ никогда не сказалъ бы, что не желаетъ поручить ему и свое завѣщаніе; адвокату и нельзя быть черезъ мѣру честнымъ, иначе ему будутъ не подъ силу чужія продѣлки. Что же касается до дѣла Трансомовъ, то оно претерпѣло столько превратностей судьбы, что никакъ нельзя было составить себѣ яснаго о немъ понятія. При этомъ мистеръ Самсонъ (каждый человѣкъ въ сѣверномъ Ломширѣ зналъ карету Самсона) корчилъ гримасу, выражавшую полнѣйшую нейтральность и наровилъ попасть кнутомъ въ одну опредѣленную точку на спинѣ лошади. Если пассажиръ разспрашивалъ о дальнѣйшихъ подробностяхъ трансомскаго дѣла, Самсонъ моталъ головою и прибавлялъ, что много ходило про нихъ хорошихъ исторій, но въ чемъ именно заключались эти исторіи, онъ никогда не снисходилъ объяснять. Одни приписывали это благоразумному сомнѣнію въ истинѣ разсказываемаго, другіе недостатку памяти, третьи просто незнанію. Но Самсонъ былъ по крайней мѣрѣ на столько правъ, что исторіи эти были дѣйствительно хорошія, — разумѣя подъ этимъ иронически, такія, которыя не дѣлали чести сторонамъ въ нихъ заинтересованнымъ.
Но подобныя исторіи частенько оказываются хорошими и не въ одномъ ироническомъ, презрительномъ смыслѣ. Рѣдко случается, чтобы преступное дѣяніе не влекло за собою сокрушенія тѣхъ самыхъ надеждъ, которыя въ тайнѣ лелѣялъ преступникъ, рѣдко случается, чтобы плодъ поспѣшно удовлетворенной безпорядочной страсти не призывалъ проклятія на голову виновниковъ своего позора. Но эти стороны дѣла часто остаются тайной; много на свѣтѣ безмолвныхъ страданій; звуки, возбуждающіе сердечную агонію, частенько бываютъ заглушены въ общемъ хорѣ стремглавъ летящей жизни; взгляды ненависти, поражающіе въ самое сердце, не вызываютъ воплей о помощи, — есть воровства, лишающія человѣка навѣки спокойствія и веселья и однако тщательно хранимыя въ тайнѣ самимъ пострадавшимъ, — эти страданія не выливаются въ другихъ звукахъ, кромѣ ночного стона, не выражаются другими письменами, кромѣ тѣхъ, которыя запечатлѣютъ на челѣ страдальца длинные мѣсяцы затаеннаго отчаянія и подавленныхъ слезъ. Не одно наслѣдованное горе, разбившее свѣтлыя надежды молодой жизни, осталось на вѣки тайной, неповѣданной человѣческому слуху.
Поэты описывали очарованный лѣсъ, въ которомъ каждый иглистый кустъ терновника, каждый древесный стволъ таитъ въ себѣ повѣсть человѣческой жизни; отъ этихъ повидимому безстрастныхъ сучьевъ несутся беззвучные стоны, темная кровь питаетъ трепещущій нервъ и постоянно будитъ неусыпную память. Все это только присказка.
I.
править1-го Сентября, въ достопамятный 1832 г., кого-то ожидали въ Трансомъ-Кортѣ. Уже съ двухъ часовъ пополудни старикъ привратникъ отворилъ ворота, позеленѣвшія отъ времени, какъ пни старыхъ деревъ. Уже въ деревнѣ Малый Треби, лежавшей на скатѣ крутой горы, не вдалекѣ отъ воротъ, — пожилыя женщины сидѣли въ своихъ праздничныхъ платьяхъ передъ дверьми тѣхъ немногихъ домиковъ, которые окаймляли дорогу; онѣ готовы были вскочить и низко присѣсть, какъ только завидится издали дорожный экипажъ; а у въѣзда въ деревню, нѣсколько мальчишекъ стояли на сторожѣ, намѣреваясь бѣгомъ сопровождать экипажъ до старой, походившей на амбаръ, церкви, гдѣ пономарь ждалъ на колокольнѣ, чтобъ въ данную минуту огласить воздухъ радостнымъ звономъ единственнаго въ Треби колокола.
Старикъ привратникъ отворилъ ворота и оставилъ ихъ на попеченіе своей хромой жены, такъ какъ онъ самъ былъ необходимъ въ домѣ, чтобъ вымести дорожки сада и помочь на конюшнѣ. Хотя Трансомъ-Кортъ былъ большой замокъ, выстроенный въ царствованіе королевы Анны, съ парками и землями, не уступавшими ни одному помѣстью въ Ломширѣ, — въ немъ было очень мало слугъ. Особливо, казалось, былъ недостатокъ въ садовникахъ, ибо исключая террасы передъ домомъ, окруженной каменнымъ парапетомъ и съ красивымъ хорошо содержаннымъ палисадникомъ, вездѣ дорожки и куртины поросли травой. Во многихъ окошкахъ были закрыты ставки и передъ двумя изъ нихъ, на маленькомъ каменномъ балконѣ, лежали груды иглъ, опадавшихъ годами съ большой шотландской елки, возвышавшейся у одного изъ угловъ дома. Со всѣхъ сторонъ, и близко и далеко, виднѣлись высокія деревья, неподвижно стоявшія при яркомъ солнечномъ освѣщеніи, и подобно всѣмъ неподвижнымъ вещамъ на свѣтѣ, увеличивавшія тишину и безмолвіе. Тамъ и сямъ листья кружились въ воздухѣ, лепестки цвѣтовъ падали на землю безмолвнымъ дождемъ; ночныя бабочки тяжело летали, и еще тяжелѣе опускались на вѣтки; маленькія птички прыгали на свободѣ по дорожкамъ; даже какой-то застрявшій кроликъ спокойно сидѣлъ на зеленой лужайкѣ и щипалъ листья, приходившіеся ему по вкусу, съ такимъ видомъ, который казался слишкомъ дерзкимъ въ этомъ застѣнчивомъ созданіи. Все было безмолвно; не слышно было ничего, кромѣ соннаго дыханія природы и нѣжнаго журчанья ручейковъ, стремившихся къ рѣкѣ, перерѣзывавшей паркъ. Стоя на южной или восточной сторонѣ дома, вы никогда не догадались бы что въ домѣ кого-то ожидали.
На западной сторонѣ, откуда подъѣзжали къ дому, большія каменныя ворота были отворены, также какъ и двойныя двери въ сѣни, чрезъ которыя виднѣлись красивыя колонны, мраморныя статуи и широкая каменная лѣстница съ соломенными поношенными ковриками. Самое же большое доказательство, что дѣйствительно кого-то ожидали, было появленіе отъ времени до времени въ сѣняхъ какой-то женщины, которая пройдя, легкой поступью по гладкому полу, останавливалась на площадкѣ ступенекъ и долго смотрѣла въ даль и прислушивалась. Ступала она легко, потому что вся ея фигура была статная, хорошо сложенная, не смотря на ея пятьдесятъ, шестьдесятъ лѣтъ. Она была высокаго роста, съ густыми, сѣдыми волосами и темными глазами и бровями; лицо ея было гордо и хотя имѣло въ себѣ что-то орлиное, но въ немъ не было недостатка въ женственности. Черное платье, плотно охватывавшее ея талью, было очень поношено; дорогія кружева на рукавахъ, воротничкѣ и маленькомъ вуалѣ, ниспадавшемъ съ гребня на затылокъ, были во многихъ мѣстахъ заштопаны, но великолѣпные, драгоцѣнные камни блистали на ея рукахъ, которыя покоились на черномъ шелку, словно художественно граненые ониксовые камни.
Много разъ подходила мистриссъ Трансомъ, къ наружнымъ дверямъ, всматриваясь въ даль и вслушиваясь. И каждый разъ возвращалась она въ туже самую комнату. Ого была небольшая уютная комната, съ низенькими полками для книгъ изъ краснаго дерева; она составляла преддверіе большой библіотеки, которая виднѣлась черезъ отворенную дверь, полузакрытую опущенной портьерой. Стѣны и мебель этой комнаты очень потемнѣли отъ времени; позолота почернѣла, но картины, висѣвшія надъ полками, были яркія и веселыя: портреты пастелью блѣдныхъ напудреныхъ красавицъ, въ платьяхъ съ открытыми воротами; великолѣпный портретъ масляными красками, одного изъ Трансомовъ, въ роскошной одеждѣ временъ Реставраціи, другой портретъ другого Трансома ребенкомъ, держащимъ подъ уздцы маленькаго коня, наконецъ батальная картина фламандской школы, на которой война казалась только пестрой случайностью, разнообразящей необъятную солнечную равнину земли и неба. Эти веселыя картины вѣроятно были нарочно выбраны; эта комната была любимой комнатой мистриссъ Трансомъ; по этой же причинѣ конечно надъ кресломъ, въ которое она садилась при каждомъ входѣ въ комнату, висѣлъ портретъ молодаго человѣка очень походившаго на нее; лице его было юное, безбородое, но уже мужественное; роскошные каштановые волоса ниспадали спереди на его лобъ, а съ боковъ на щеки и бѣлый галстухъ. Подлѣ этого кресла находился письменный столъ, съ расходными книжками въ пергаментныхъ переплетахъ, съ ящикомъ, въ которомъ она держала лекарства, рабочей корзинкой, томомъ архитектурныхъ картинъ, служившихъ ей узорами, нумеромъ Сѣверо-Ломширскаго Глашатая, и подушкой для ея жирной собачонки, которая была слишкомъ стара и сонлива, чтобъ замѣтить безпокойство своей госпожи. Дѣйствительно мистриссъ Трансомъ была въ такомъ тревожномъ состояніи, что всѣ ея обычныя занятія потеряли для нея всякій интересъ и ей нечѣмъ было сократить скучные часы этого дня. Ея голова была полна воспоминаній прошедшаго и предположеній будущаго и, исключая тѣ минуты, когда она подходила къ дверямъ, она все время сидѣла неподвижно скрестивъ руки на груди и посматривая изрѣдка на портретъ, висѣвшій подлѣ нея. И каждый разъ, какъ глаза ея встрѣчались съ карими глазами молодаго человѣка, она отвертывалась съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ рѣшимости и колебанія.
Наконецъ побуждаемая неожиданной мыслью или звукомъ, она встала и пошла въ библіотеку. Она остановилась у самой двери, словно желая только посмотрѣть, все ли тамъ благополучно. Старикъ лѣтъ шестидесяти или семидесяти стоялъ подлѣ большаго стола и сортировалъ на немъ ящики съ минералогическими экземплярами и препаратами насѣкомыхъ. Его блѣдные кроткіе глаза, вдающаяся нижняя челюсть и болѣзненная наружность никогда не могли выражать много энергіи физической или умственной, теперь же его неровная поступь и слабыя тѣлодвиженія доказывали еще, что онъ былъ разбитъ параличемъ. Его полуизношенныя платья были чисто вычищены; сѣдые волосы тщательно причесаны и вообще во всей его фигурѣ не было видно старческой небрежности. Подлѣ него сидѣла прекрасная чорная собака, столь же старая, какъ и ея господинъ, пристально слѣдившая за всѣми его движеніями. Когда мистриссъ Трансомъ показалась въ дверяхъ, мужъ ея тотчасъ прекратилъ свои занятія и вздрогнулъ какъ дикій, боязливый звѣрь въ клѣткѣ подъ взглядами чужаго человѣка. Онъ, казалось, сознавалъ, что занимался дѣломъ, за которое прежде его всегда бранили — т. е. приводилъ въ безпорядокъ свою коллекцію съ намѣреніемъ ввести новую систему.
Черезъ нѣсколько минутъ, впродолженіи которыхъ жена его стояла неподвижно, молча смотря на него, онъ сталъ поспѣшно вкладывать ящики въ низенькіе шкафики, устроенные подъ книжными полками въ одномъ углу библіотеки. Когда всѣ они были поставлены на мѣсто, мистриссъ Трансомъ повернулась и вышла изъ комнаты, а испуганный старикъ усѣлся съ своей собакой Нимвродъ на оттоманъ. Выглянувъ снова спустя нѣсколько минутъ, мистриссъ Трансомъ увидѣла, что мужъ ея, обнявъ Нимврода, бесѣдовалъ съ нимъ полушопотомъ, какъ маленькія дѣти разговариваютъ со всякими неодушевленными предметами, когда онѣ думаютъ, что никто за ними не наблюдаетъ.
Наконецъ звонъ церковныхъ колоколовъ долетѣлъ до мистриссъ Трансомъ и она знала по этому сигналу, что вскорѣ раздастся шумъ приближающагося экипажа; но она не вдругъ вскочила, не побѣжала стремглавъ къ дверямъ. Она сидѣла неподвижно, дрожа всѣмъ тѣломъ, прислушиваясь; губы ея поблѣднѣли, руки похолодѣли. Неужели ея сынъ возвращался? Ей было теперь за пятьдесятъ лѣтъ и со времени первыхъ радостей, доставленныхъ ей рожденіемъ этого любимаго сына, она мало видѣла утѣхъ въ жизни. Неужели теперь, когда ея волосы посѣдѣли, когда смотрѣть ей было въ тягость, когда ея юныя прелести казались столь же безобразными, какъ слова романсовъ и звуки фортепьянъ, которыми она когда-то плѣняла, — неужели теперь ей предстояла богатая жатва неизсякаемыхъ радостей? Неужели она будетъ чувствовать, что сомнительные поступки ея жизни оправданы уже результатомъ, ибо Провидѣніе освятило ихъ своимъ милосердіемъ? Неужели ее болѣе не будутъ сожалѣть сосѣди за то, что она бѣдна, за то что мужъ ея идіотъ, а старшій сынъ развратный гуляка? Неужели вмѣсто всѣхъ этихъ униженій она будетъ имѣть богатаго, умнаго, и, можетъ быть, нѣжнаго сына? Да, все это могло быть; но вѣдь они были въ разлукѣ пятнадцать лѣтъ и въ это долгое время сколько случилось событій, которыя могли стушевать въ ея сынѣ любовь и память о ней. Однако развѣ не было примѣровъ, что сыновняя любовь возрастала съ годами, съ опытомъ жизни, особенно, когда дѣти дѣлались въ свою очередь родителями? Все же, еслибъ мистриссъ Трансомъ ожидала одного сына, она бы не такъ дрожала; она ждала еще и маленькаго внука; а были причины, почему она не была въ восторгѣ, когда сынъ написалъ ей наканунѣ своего отъѣзда въ Англію, что у него уже былъ наслѣдникъ.
Нo съ фактами, какіе бы они ни были, надо мириться, и къ тому же не самое ли важное, что сынъ ея вернулся? Вся гордость, вся любовь, всѣ надежды, доступныя ей, теперь, на пятьдесятъ шестомъ году, должны были сосредоточиться на одномъ предметѣ — на ея сынѣ. Еще разъ она взглянула на портретъ. Юные, каріе глаза, казалось, улыбались ей, но она отвернулась отъ нихъ съ нетерпѣніемъ и воскликнула: — конечно онъ измѣнился! Съ этими словами она какъ бы неохотно встала и гораздо медленнѣе прежняго пошла къ наружной двери.
Шумъ колесъ подъѣзжающаго экипажа уже громко раздавался подлѣ самаго дома. Минутное удивленіе мистриссъ Трансомъ, при одномъ видѣ почтовой брички безъ слуги и большихъ чемодановъ, смѣнилось тотчасъ смутнымъ сознаніемъ, что какое-то загорѣлое лицо смотрѣло на нее изъ окошка экипажа. Она другого ничего не видала, она даже не замѣтила, какъ вокругъ нея собралась ея немногочисленная прислуга и какъ старый дворецкій Таксъ подошелъ къ экипажу, чтобъ открыть дверцы. Она слышала, что кто-то ее назвалъ: «матушка!», чувствовала что кто-то ее поцѣловалъ въ обѣ щеки, но сильнѣе всѣхъ этихъ ощущеній было сознаніе, къ которому не могли ее подготовить никакія мысли, сознаніе, что этотъ сынъ, который теперь къ ней возвратился, былъ ей совершенно чужимъ. За три минуты передъ тѣмъ она мечтала, что не смотря на всѣ перемѣны, произведенныя пятнадцатилѣтней разлукой, она также пламенно прижметъ сына къ своей груди, какъ прижимала его на прощаньи. Но въ ту минуту, когда глаза ихъ встрѣтились, сознаніе, что онъ ей чужой, поразило ее какъ громомъ. Но трудно было замѣтить ея сильное волненіе, и потому сынъ провелъ ее черезъ сѣни въ гостиную и затворилъ за собой двери. Тогда онъ обернулся и сказалъ съ улыбкой: — Вы бы меня не узнали, матушка?
Это, можетъ быть, была правда. Еслибъ она встрѣтила его въ толпѣ, то пожалуй бы и не узнала, но все же остановилась бы пораженная изумленіемъ, ибо хотя онъ болѣе не походилъ на нее, но съ годами въ немъ родилось другое сходство, которое не могло ее не поразить. Прежде чѣмъ она отвѣчала, его глаза окинули всю комнату проницательнымъ безпокойнымъ взглядомъ, составлявшимъ рѣзкій контрастъ съ мягкимъ, томнымъ взглядомъ портрета.
— Все измѣнилось. Гарольдъ. Я старуха, ты видишь!
— Но гораздо пріятнѣе и статнѣе многихъ молодыхъ, отвѣчалъ Гарольдъ, хотя онъ внутренно сознавалъ, что годы сдѣлали лице его матери очень рѣзкимъ и полнымъ заботъ: — всѣ женщины въ Смирнѣ подъ старость дѣлаются словно мѣшки. Вы совсѣмъ не опустились и не обрюзгли. Я право не знаю, почему это я такъ пожирѣлъ? (тутъ Гарольдъ протянулъ матери свою пухлую руку). Я вѣдь помню, отецъ былъ худъ, какъ селедка. А что онъ, какъ его здоровье, гдѣ онъ?
Мистриссъ Трансомъ молча показала на дверь полуприкрытую портьерой и оставила сына идти одного въ библіотеку. Она не была слезливаго десятка, но теперь подъ вліяніемъ сильныхъ чувствъ, которымъ не было другого исхода, слезы градомъ потекли по ея щекамъ. Она конечно озаботилась, чтобъ эти слезы были безмолвныя и, прежде чѣмъ Гарольдъ возвратился въ комнату, она ихъ осушила. Мистриссъ Трансомъ не имѣла женской привычки искать власти посредствомъ пафоса; она привыкла повелѣвать въ силу всѣми признаннаго превосходства. Мысль, что ей надо было познакомиться съ сыномъ и что близкое знаніе девятнадцатилѣтняго юноши, мало поможетъ ей къ уразумѣнію тридцати-четырехъ-лѣтняго мужчины, легла свинцомъ на ея душу; но въ этомъ новомъ ихъ знакомствѣ всего важнѣе для нея было, чтобы сынъ, видѣвшій столько чужого на свѣтѣ, почувствовалъ, что онъ воротился домой къ своей матери, съ которой необходимо о всемъ совѣтоваться и которая могла пополнить ему недостатокъ мѣстныхъ свѣденій. Ея роль въ жизни была роль умнаго грѣшника и она вполнѣ усвоила себѣ мнѣнія и привычки этой роли; жизнь потеряла бы для нея всякое значеніе, еслибъ ее теперь устранили отъ всякаго дѣла, какъ слабую, безпомощную старуху. И кромѣ того еще были тайны, которыя ея сынъ не долженъ былъ никогда узнать. Поэтому, когда Гарольдъ снова возвратился въ комнату, слѣды слезъ уже исчезли и замѣтилъ бы ихъ только самый пытливый наблюдатель. Онъ не посмотрѣлъ пристально на свою мать, глаза его промелькнули мимо и остановились на Сѣверо-Ломширскомъ Глашатаѣ, лежавшемъ на столѣ.
— Господи, какою развалиною сталъ бѣдный отецъ, сказалъ онъ, взявъ въ руки газету: — вѣрно параличъ, а? Онъ ужасно опустился и ослабъ; но все по старому возится съ своими книгами и жуками. Чтожъ, это тихая, медленная смерть. Но вѣдь ему не болѣе шестидесяти пяти лѣтъ, не правда ли?
— Шестьдесятъ семь, считая по годамъ; но я думаю, твой отецъ родился ужь старикомъ, отвѣчала мистриссъ Трансомъ, съ твердой рѣшимостью не выказывать ненужной, ни кѣмъ не прошенной нѣжности.
Сынъ этого не замѣтилъ. Во все время разговора, онъ глазами пробѣгалъ столбцы газеты.
— Но твой мальчикъ, Гарольдъ, гдѣ онъ? Какъ же онъ не съ тобой?
— О! я его оставилъ въ городѣ, сказалъ Гарольдъ не спуская глазъ съ газеты: — мой человѣкъ Доминикъ привезетъ его вмѣстѣ съ остальнымъ багажомъ. Ага! я вижу молодой Дебари, а не мой старый другъ сэръ Максимъ выступаетъ кандидатомъ на представительство Сѣвернаго Ломшира.
— Да, ты мнѣ ничего не отвѣчалъ, когда я тебѣ писала въ Лондонъ о твоемъ кандидатствѣ. Ничего! Другого дорійскаго кандидата покуда нѣтъ и тебя бы поддержали Дебари.
— Наврядъ ли? сказалъ значительно Гарольдъ.
— Отчего же нѣтъ? Джерминъ говоритъ, что торійскій кандидатъ не можетъ восторжествовать безъ поддержки Дебари.
— Но я не буду дорійскимъ кандидатомъ.
Мистриссъ Трансомъ вздрогнула, словно прикоснулась къ электрической машинѣ.
— Чѣмъ же ты будешь? сказала она рѣзко: — Неужели ты назовешь себя вигомъ?
— Боже избави! Я радикалъ.
Ноги мистриссъ Трансомъ подкосились; она опустилась въ кресла. Слова ея сына подтверждали, какъ нельзя болѣе ея смутное сознаніе, что сынъ ей чужой; онѣ обнаруживали нѣчто, съ чѣмъ такъ же мало могли помириться ея надежды и понятія, какъ еслибъ онъ объявилъ, что принялъ магометанскую вѣру въ Смирнѣ и имѣлъ четырехъ женъ, вмѣсто одного сына, котораго везъ Доминикъ. Теперь ей казалось, что ни къ чему вдругъ улыбнулось ей счастье, что ни къ чему умеръ нелюбимый, недостойный Дурфи и возвратился Гарольдъ съ огромнымъ состояніемъ. Она конечно знала, что были богатые радикалы, точно также какъ были богатые жиды и дисонтеры, но она никогда не думала о нихъ, какъ о равныхъ ей людяхъ. Сэра Франсиса Бюрдета всѣ считали за съумасшедшаго. Но что же было дѣлать? всего лучше не задавать никакихъ вопросовъ и молча приготовиться ко всему, что могло послѣдовать дальше.
— Но пойдешь ли ты теперь Гарольдъ въ свои комнаты? сказала она спокойно: — можетъ быть, потребуются въ нихъ какія нибудь перестановки.
— Да, пойдемте, отвѣчалъ Гарольдъ, бросая газету, въ которой онъ прочелъ все, даже объявленія, пока въ душѣ его матери происходила такая страшная борьба; — дядя Дингонъ, я вижу, все еще судья, прибавилъ онъ проходя черезъ сѣни. — Здѣсь ли онъ? Придетъ онъ сегодня вечеромъ къ намъ?
— Нѣтъ, онъ сказалъ, чтобъ ты къ нему пришелъ, когда захочешь его видѣть. Ты не долженъ забывать, Гарольдъ, что ты возвратился въ семейство съ старыми понятіями. Твой дядя думалъ, что я захочу съ тобой остаться въ первое время съ глазу на глазъ. Онъ помнилъ, что я не видала своего сына пятнадцать лѣтъ.
— Господи! пятнадцать лѣтъ! а вѣдь это правда, сказалъ Гарольдъ, предлагая свою руку матери, ибо онъ понялъ, что послѣднія ея слова были сказаны съ упрекомъ: — а вы, все еще прямы, какъ стрѣла; какъ отлично будутъ на васъ сидѣть шали, которыя я вамъ привезъ.
Они молча взошли на лѣстницу. Пораженная неожиданнымъ открытіемъ, что ея сынъ радикалъ, м-съ Трансомъ не имѣла охоты ни о чемъ говорить; такъ человѣкъ, которому только-что заклеймили чело горячимъ желѣзомъ, не въ состояніи думать ни о чемъ. Гарольдъ съ своей стороны не имѣлъ ни малѣйшаго желанія оскорблять свою мать, но его дѣятельный, энергичный умъ не привыкъ обращать вниманіе на чувства женщинъ и даже еслибъ онъ созналъ то, что чувствовала въ эту минуту его мать, то и это даже не остановило бы его и онъ продолжалъ бы мыслить и дѣйствовать по своему обыкновенію.
— Я приготовила тебѣ южные комнаты, Гарольдъ, сказала мистриссъ Трансомъ входя въ длинный, освѣщенный сверху корридоръ, по стѣнамъ котораго развѣшаны были старинные портреты: — я думала, что онѣ тебѣ будутъ всего удобнѣе, такъ, какъ онѣ всѣ сообщаются между собою и средняя изъ нихъ будетъ славной просторной гостиной.
— Э! мебель-то въ плохомъ положеніи, замѣтилъ Гарольдъ, когда они вошли въ эту комнату. — Въ коврахъ и занавѣсяхъ, кажется, завелась моль.
— Я могла, только выбирать между молью и отдачей комнатъ въ наемъ, сказала мистриссъ Трансомъ. Мы были слишкомъ бѣдны чтобы держать лишнихъ слугъ для необитаемыхъ покоевъ.
— Такъ вы были въ очень стѣснительныхъ обстоятельствахъ, а?
— Какъ мы теперь живемъ, такъ жили впродолженіи послѣднихъ двѣнадцати лѣтъ.
— Да, васъ тяготили столько же долги Дурфи, какъ и процессы. Чертъ бы ихъ совсѣмъ побралъ! Уплата всѣхъ долговъ по имѣнію порядочно порастрясетъ мои шестьдесятъ тысячъ фунтовъ. Впрочемъ онъ умеръ, бѣдный, и вѣроятно я истратилъ бы еще болѣе денегъ на покупку когда нибудь въ Англіи новаго помѣстья. Я всегда намѣревался быть англичаниномъ и побить того или другого лорда, которые меня били въ Итонѣ.
— Я бы никогда этого не думала, Гарольдъ, зная, что ты женился на иностранкѣ.
— А вы бы хотѣли чтобъ я ждалъ счастія жениться на чахоточной Англичанкѣ, которая навязала бы мнѣ на шею цѣлый табунъ родственниковъ? Я ненавижу англійскихъ женъ, онѣ всегда суются во всѣ дѣла мужа и преслѣдуютъ васъ не нужными совѣтами. Нѣтъ я болѣе никогда не женюсь.
Мистриссъ Трансомъ закусила губу и отвернулась, чтобы поднять штору. Она не хотѣла отвѣчать на слова сына, въ которыхъ такъ ясно выразилось, какъ мало она сама и ея чувства входили въ его соображенія.
Помолчавъ съ минуту она обернулась къ нему и сказала: — Ты, я думаю, привыкъ къ роскоши, эти комнаты тебѣ кажутся жалкими, но вѣдь ты можешь сдѣлать какія угодно передѣлки.
— Конечно, мнѣ нужно особую пріемную въ нижнемъ этажѣ. Остальныя комнаты вѣрно спальни, продолжалъ онъ, отворяя одну боковую дверь. — Да я могу провести здѣсь ночь, другую. Помнится мнѣ внизу была еще спальня съ комнатой при ней; это было бы хорошо для моего мальчика и для Доминика. Я бы желалъ ее имѣть.
— Твой отецъ спитъ въ ней вотъ уже который годъ. Если ты нарушишь его привычки, онъ не будетъ знать, куда дѣться.
— Жаль, жаль. Я терпѣть не могу лазить по лѣстницамъ.
— Тамъ есть еще комната дворецкаго, она не занята, ее можно бы превратить въ спальню. Я не могу предложить тебѣ свою комнату потому, что я сплю на верху (языкъ мистриссъ Трансомъ могъ быть при случаѣ острымъ ножемъ, но ударъ упалъ на нечувствительное мѣсто).
— Нѣтъ, я ни за что не буду спать на верху. Завтра же посмотримъ комнату дворецкаго, а для Доминика найдется какой нибудь чуланъ. А вотъ и старая рѣка, въ которой я удилъ. Какъ часто я мечталъ въ Смирнѣ, что хорошо было бы купить паркъ съ рѣкой точь въ точь какъ эта Лапнъ. Богъ мой, какіе славные дубы на томъ берегу. Однако нѣкоторые надо бы срубить.
— Я тебѣ ужь говорила. Гарольдъ, что я берегла каждое деревцо какъ святыню. Я надѣялась, что имѣніе когда нибудь попадетъ въ твои руки и ты выкупишь его, потому и рѣшилась сохранить его въ такомъ видѣ, чтобы стоило его выкупить. Паркъ безъ хорошаго лѣса все равно что красота безъ волосъ и зубовъ.
— Браво, матушка! сказалъ Гарольдъ, положивъ руку ей на плечо. — Вамъ пришлось возиться совсѣмъ не съ женскимъ дѣломъ, благодаря слабости отца. Но погодите, мы все уладимъ. Вы теперь будете отдыхать на атласныхъ подушкахъ, какъ подобаетъ бабушкѣ.
— Ну ужь отъ этого уволь! Атласныя подушки не по моей части. Я привыкла, быть главнымъ управителемъ и сидѣть въ сѣдлѣ часа по два, по три въ день. Вѣдь кромѣ мызы, у насъ еще двѣ фермы на рукахъ.
— Пш! Значитъ Джерминъ плохо устроилъ имѣніе. Все это должно измѣниться подъ моимъ правленіемъ, небрежно замѣтилъ Гарольдъ, повертываясь на каблукахъ и ощупывая въ карманѣ ключи отъ чемодановъ, которые только-что внесли въ комнату.
— Можетъ быть, когда ты поживешь въ Англіи, сказала мистриссъ Трансомъ, покраснѣвъ какъ дѣвчонка, — ты убѣдишься, какъ мудрено найти наемщика для фермы.
— О, я очень понимаю трудность этого дѣла, матушка. Для того нужно имѣть толкъ, чтобы съумѣть заманить наемщика. Надо имѣть всегда на готовѣ запасъ толку, достаточный, чтобы удовлетворить всѣмъ требованіямъ — одна изъ самыхъ мудреныхъ торговыхъ операцій. Если я теперь позвоню, найдется кто нибудь въ домѣ, чтобы мнѣ прислуживать?
— У насъ всего двое, ключникъ Гиксъ и лакей Джебезъ, они оба были еще при тебѣ.
— Помню, помню Джебеза — только вѣдь онъ всегда былъ олухъ. Нѣтъ я ужь лучше возьму стараго Гикса. Онъ былъ такой акуратный маленькій человѣчекъ и отчеканивалъ слова какъ какая нибудь машина. Но теперь эта машина должна быть очень старая.
— Какъ ты хорошо помнишь нѣкоторыя вещи, Гарольдъ.
— Я никогда не забываю мѣста и людей — всегда помню, на что они похожи и какую можно извлечь изъ нихъ пользу. Весь околодокъ у меня въ головѣ, какъ на ладони. Чертовски красивый уголокъ, за-то народъ какая то безсмысленная куча виговъ и торіевъ. Я думаю они все тѣ же.
— Я, по крайней мѣрѣ, не измѣнилась, Гарольдъ. Ты первый въ семьѣ вздумалъ быть радикаломъ. Плохо я думала, для чего берегла эти чудные старые дубы. Дома радикаловъ обыкновенно обсажены какими-то несчастными, вчера только насаженными голыми розгами.
— Ваша правда, матушка, только розги радикаловъ разростутся, а ваши торійскіе дубы на половину сгнили, съ шутливой небрежностью замѣтилъ Гарольдъ. Вы предложили Джермину явиться завтра пораньше.
— Онъ будетъ къ завтраку, къ девяти часамъ. Я оставлю тебя теперь съ Гиксомъ; мы обѣдаемъ черезъ часъ.
Мистриссъ Трансомъ ушла и заперлась въ своей комнатѣ. Сбылось это давно желаемое свиданіе съ сыномъ, котораго она ожидала съ такимъ нетерпѣніемъ, котораго она ждала съ такою страстью прежде его рожденія, ради котораго она согрѣшила, дли пользы котораго она рѣшилась ни тяжкую разлуку, возвращеніе котораго было единственной свѣтлой надеждой ея жалкаго существованія. Минута настала, но она не принесла съ собою ни восторговъ, ни даже радостей. И вотъ не прошло и получасу, не успѣла она обмѣняться нѣсколькими словами, какъ уже съ быстротою предвидѣнія, свойственною женщинамъ, привыкшимъ опасаться за послѣдствія своихъ дѣйствій, мистриссъ Трансомъ угадала, что возвращеніе сына не сдѣлаетъ ее ни на волосъ счастливѣе.
Она стояла передъ большимъ трюмо, почти прильнувъ лицомъ къ стеклу, и вглядываясь въ эти черты, словно онѣ были ей незнакомы. Никакое старое лицо не можетъ выиграть отъ такого близкаго изслѣдованія; каждый маленькій недостатокъ бросается въ глаза, а общее впечатлѣніе совершенно пропадаетъ. Она увидѣла сухую старческую кожу и глубокія морщины около рта, выражавшіе горечь и недовольство.
— Я старая вѣдьма! сказала она постоявъ (она имѣла привычку выражать свои мысли въ энергической формѣ), безобразная старая женщина и по волѣ судьбы его мать. Вотъ все, что онъ видитъ во мнѣ, точно также, какъ я вижу въ немъ совершенно чужого мнѣ человѣка. Я буду нуль. Да и глупо было разсчитывать на что нибудь лучшее.
Она отвернулась отъ зеркала и стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
— А какое сходство! проговорила она глухимъ шепотомъ; впрочемъ врядъ ли кто кромѣ меня это замѣтитъ.
Она бросилась въ кресла, устремивъ взоръ куда-то въ неопредѣленную даль, она не видѣла того, что было у нея передъ глазами, за то съ какою ясностью видѣла она давно минувшую картину: маленькое пухленькое существо стоитъ облокотившись на ея колѣни, шаловливо играя ножкой, и съ серебристымъ смѣхомъ заглядывая ей въ глаза. Она думала въ эти дни, что это существо возстановитъ разстроенную гармонію ея существованія, сообщитъ единство ея жизни, будетъ утѣшеніемъ ея на закатѣ жизни. Но ничто не вышло такъ, какъ она расчитывала. Долго длились страстные восторги матери, даже это святое чувство отравлялось мрачнымъ желаніемъ, чтобы ея старшій, уродливый, слабоумный ребенокъ поскорѣе умеръ и уступилъ мѣсто ея любимцу и красавчику, которымъ она такъ гордилась. Подобныя желанія превращаютъ жизнь въ безобразную лоттерею, въ которой каждый день можетъ принести неудачу, въ которой люди спящіе на пуховикахъ и наслаждающіеся самымъ утонченнымъ столомъ, люди широко пользующіеся тѣмъ небомъ и землею, ничтожный клочокъ которыхъ составилъ бы счастье многихъ, эти люди становятся, какъ всякій игрокъ, исхудалыми и блѣдными, раздражительными и безспокойными. День за днемъ, годъ за годомъ приносилъ съ собой неудачу, новыя заботы возбуждали новыя желанія, удовлетворить которымъ было не въ ея власти, приходилось болѣе и болѣе надѣяться на лоттерею; — а между тѣмъ пухленькій красавчикъ выросъ въ виднаго юношу, цѣнившаго свою свободу гораздо болѣе материнскихъ ласкъ; — яйцо ящерицы, эта хорошенькая кругленькая игрушка превратилась въ быструю увертливую ящерицу. Материнская любовь вначалѣ бываетъ такъ всеобъемлюща, что она заглушаетъ, притупляетъ всѣ другія чувства; это какъ бы продолженіе одной жизни въ другой, расширеніе собственнаго я. Но съ теченіемъ времени и материнская любовь можетъ оставаться источникомъ радостей подъ тѣмъ только условіемъ какъ и всякая другая любовь — подъ условіемъ значительной доли самоотреченія и способности жить чужою жизнью. Мистриссъ Трансомъ смутно сознавала непреложность этого неизмѣннаго факта. Но она съ отчаяніемъ ухватилась за мысль, что только ради этого сына, ей и стоило жить, безъ этой надежды намять прошлаго не давала бы ей покоя. Когда нибудь какими бы то ни было путями это имѣніе, которое она съ такой энергіей отстаивала отъ притязаній закона, будетъ принадлежать Гарольду. Такъ или иначе она когда нибудь да избавится отъ этого ненавистнаго Дурфи, своего полоумнаго первенца, съ такимъ упорствомъ отказывавшагося разстаться съ своей презрѣнной жизнью, — можетъ быть, развратъ наконецъ убьетъ его. А между тѣмъ долги на имѣніи росли, а наслѣдникамъ, кто бы они тамъ ни были, представлялась весьма непривлекательная перспектива. Гарольдъ долженъ самъ себѣ пробить карьеру, и онъ самъ твердо рѣшился на это съ удивительной проницательностью относительно средствъ и условій, при которыхъ онъ могъ надѣяться на успѣхъ въ свѣтѣ. Какъ большая часть энергическихъ людей, онъ имѣлъ твердую вѣру въ свой успѣхъ, онъ былъ веселъ при разставаніи, обѣщая возвратиться съ большимъ состояніемъ, и это обѣщаніе, не смотря на всѣ испытанныя ею неудачи, служило его матери единственнымъ основаніемъ для надеждъ на будущее. Счастье повезло ему и однако ничего не вышло такъ, какъ она ожидала. Вся ея жизнь походила на неудавшійся пикникъ, послѣ котораго остается усталость и общее чувство неудовольствія. Гарольдъ отправился съ посольствомъ въ Константинополь подъ покровительствомъ знатнаго родственника, двоюроднаго брата его матери. Ему предстояла дипломатическая карьера. Но судьба его приняла совсѣмъ иной оборотъ; онъ спасъ жизнь одному армянскому банкиру, который изъ благодарности сдѣлалъ ему выгодное предложеніе, которое практическій молодой человѣкъ предпочелъ и протекціи сановитыхъ родственниковъ, и сомнительнымъ успѣхамъ на дипломатическомъ поприщѣ. Гарольдъ сдѣлался купцемъ и банкиромъ въ Смирнѣ; года летѣли, а онъ и не искалъ случая посѣтить свое отечество и не заботился сообщать матери извѣстій о своихъ успѣхахъ; онъ просилъ, чтобы ему писали поболѣе изъ Англіи, но самъ мало писалъ. Мистриссъ Трансомъ по привычкѣ постоянно переписывалась съ сыномъ, но столько лѣтъ безплодныхъ ожиданій и постоянныя тревоги но денежнымъ дѣламъ до того убили въ ней всѣ надежды, что она болѣе была приготовлена получать новыя дурныя вѣсти отъ своего распутнаго сына, чѣмъ хорошія отъ Гарольда. Вся жизнь ея теперь расходовалась на мелочныя ежедневныя заботы и какъ всѣ женщины съ характеромъ, достигшія старости безъ какой нибудь руководящей сильной страсти или привязанности, она пріобрѣла свой особенный неизмѣнный образъ думать и дѣйствовать; она имѣла свои привычки, свои «порядки», которымъ никто не долженъ смѣть перечить. Мало-по-малу она привыкла восполнять страшную пустоту своей жизни приказаніями арендаторамъ, насильственнымъ теченіемъ своими средствами больныхъ поселянъ, удовольствіемъ выторговать или съэкономить какую нибудь копѣйку, или наслажденіемъ отвѣтить ядовитой эпиграммой на колкія выходки леди Дебари. Въ этихъ мирныхъ занятіяхъ протекала ея жизнь, но съ годъ тому назадъ исполнилось наконецъ страстное желаніе когда-то молодой цвѣтущей матери — теперь сѣдой морщинистой старухи, на лицѣ которой тревожная, безотрадная жизнь оставила неизгладимую печать. Съ Джерсея пришли извѣстія что Дурфи, ея полуумный сынъ умеръ. Теперь Гарольдъ былъ наслѣдникъ имѣнія, теперь накопленныя имъ богатства могли очистить имѣніе отъ тяготѣвшихъ на немъ долговъ, теперь онъ самъ захочетъ возвратиться. Наконецъ-то ея жизнь измѣнится; отрадно будетъ увидѣть солнечный лучь, пробивающійся сквозь вечернія тучи, хотя это солнце и было не далеко отъ заката. Любовь, надежда, самыя свѣтлыя стороны ея воспоминаній проснулись въ ней отъ своей зимней спячки и снова ей показалось, что второй ея сынъ былъ единственнымъ благомъ, дарованнымъ ей въ жизни.
Но и на этотъ разъ ея свѣтлыя надежды отуманились. Когда радостныя извѣстія достигли Гарольда и онъ увѣдомилъ мать, что пріѣдетъ въ Англію, какъ скоро уладитъ свои дѣла, онъ въ первый разъ объявилъ ей, что былъ женатъ, что жена его, гречанка, не была болѣе въ живыхъ, но что онъ везетъ домой мальчика сына, самого лучшаго наслѣдника и внука, какого себѣ можно вообразить. Гарольдъ, сидя у себя въ Смирнѣ, полагалъ, что вполнѣ понимаетъ настоящее положеніе дѣлъ въ своей семьѣ въ Англіи, онъ представлялъ себѣ мать почтенной старушкой, которая будетъ во всякомъ случаѣ въ восторгѣ имѣть здороваго и хорошенького внучка, и не обратитъ особаго вниманія на подробности такъ давно хранимаго въ тайнѣ брака.
Мистриссъ Трансомъ въ порывѣ негодованія изорвала письмо. Но въ теченіи тѣхъ длинныхъ мѣсяцевъ, которые протекли пока Гарольдъ могъ исполнить свое намѣреніе, она успѣла подавить въ себѣ желаніе надѣлать упрековъ сыну — упрековъ, которые могли бы огорчить сына и произвести охлажденіе. Она все еще съ нетерпѣніемъ ожидала пріѣзда, надѣясь, что любовь и удовлетворенная гордость согрѣютъ ея послѣдніе годы. Она не знала, какія перемѣны произошли въ Гарольдѣ, и конечно онъ могъ во многомъ измѣниться, но, какъ ни старалась она себя въ этомъ убѣдить, все же старый знакомый образъ, столь дорогой сердцу, невольно возникалъ передъ ея глазами, застилая собою всѣ предположенія и сомнѣнія холоднаго разсудка.
Даже когда она поспѣшила къ нему на встрѣчу, она была увѣрена, что снова прижметъ къ своей груди своего сына и почувствуетъ, что онъ тотъ же, какимъ былъ, когда сидѣлъ на колѣняхъ, своей молодой матери. Въ одинъ мигъ все измѣнилось. Надежды женщины сотканы изъ солнечныхъ лучей, мимолѣтная тѣнь ихъ уничтожаетъ. Тѣнь, упавшая на мистриссъ Трансомъ въ этомъ первомъ ея свиданіи съ сыномъ, заключалась въ предчувствіи невозможности властвовать надъ нимъ. Она чувствовала, что еслибъ дѣла не пошли на ладъ, еслибъ Гарольдъ обнаружилъ какое нибудь стремленіе, несогласное съ ея мнѣніями, ея слова были бы безсильны его остановить. Чуткость ея опасеній послужила къ быстрѣйшему разоблаченію нрава Гарольда; его рѣзкость, неуступчивость, его пренебреженіе къ мнѣніямъ, другихъ, если только эти мнѣнія не могли ему помочь или повредить, дали себя почувствовать съ первыхъ же словъ.
Холодомъ обдали эти невеселыя мысли мистриссъ Трансомъ: она невольно вздрогнула. Эта физическая реакція вывела ее изъ забытья, которое препятствовало ей до сихъ поръ слышать, что кто-то стучался въ дверь. Не смотря на свою дѣятельную натуру и на малочисленность прислуги, она никогда не одѣвалась безъ горничной, да и эта акуратная, до утонченности опрятная, маленькая женщина, стоявшая теперь передъ нею, никогда не допустила бы ее до подобной жертвы. Эта маленькая старушка была мистриссъ Гиксъ, жена ключника, исполнявшая должность экономки, горничной и главной надзирательницы надъ кухней, этой громадной каменной службой, въ которой производилась ничтожная стряпня. Сорокъ лѣтъ тому назадъ она поступала на службу мистриссъ Трансомъ, тогда еще прекрасной миссъ Линтонъ, и ея хозяйка до сихъ поръ называла ее по старой памяти Деннеръ.
— Неужели я не слышала колокольчика, Деннеръ? спросила мистриссъ Трансомъ вставая.
— Точно такъ сударыня, отвѣтила Деннеръ, вынимая изъ гардероба старое черное бархатное платье, обшитое заштопаннымъ во многихъ мѣстахъ кружевомъ. Въ этомъ платьѣ мистриссъ Трансомъ являлась по вечерамъ настоящей королевой.
У Деннеръ были еще здоровые глаза, она была изъ числа тѣхъ близорукихъ, которые отлично видятъ въ малѣйшую щель между вѣкъ. Физическій контрастъ между высокой черноглазой женщиной съ орлинымъ взоромъ и ея блѣдной круглолицей щурящейся горничной, по всей вѣроятности, имѣлъ вліяніе на чувства, которыя послѣдняя питала къ своей барынѣ — они относились къ тому роду поклоненія, которое не считаетъ нравственность въ числѣ необходимыхъ атрибутовъ богини. Есть разного разбора люди — таково было исповѣданіе Деннеръ, — и она не того же разбора, какъ ея барыня. Умъ ея былъ остръ какъ игла и она сейчасъ замѣтила бы комическія притязанія обыкновенной служанки, которая не покорялась бы покорно судьбѣ, давшей ей господъ. Она назвала бы это кривляніями червя, вздумавшаго ходить на хвостѣ. Между ними существовало нѣмое соглашеніе и симпатія. Деннеръ знала всѣ тайны своей барыни и потому разговоръ ея былъ простъ и нельстивъ, и однако, благодаря какому-то тонкому инстинкту, она никогда не говорила ничего такого, чтобы могло оскорбить мистриссъ Трансомъ, какъ фамиліарность слуги, слишкомъ много знающей о своей барынѣ. Это было маленькое существо, но съ характеромъ, на который можно было полагаться, какъ на каменную гору.
Взглянувъ въ лице мистриссъ Трансомъ, она ясно прочла на немъ, что эта встрѣча была разочарованіемъ. Она заговорила глухимъ, торопливымъ, монотоннымъ голосомъ съ утонченнымъ акцентомъ.
— Мистеръ Гарольдъ уже одѣлся; онъ пожалъ мнѣ руку въ корридорѣ и былъ очень любезенъ.
— Какая перемѣна, Деннеръ! Онъ нисколько теперь не похожъ на меня.
— А все же красивъ, не смотря на то, что такъ загорѣлъ и потолстѣлъ. Въ немъ есть что-то благородное. Помните, сударыня, вы говаривали, что существуютъ люди, которыхъ присутствіе чувствуется, хотя бы они стояли за угломъ, а другіе, на которыхъ можно набѣжать и все же не замѣтить. Это правда истинная. А что же касается до сходства, то между тридцатью пятью и шестидесятые годами существуетъ такая разница, что развѣ только старые люди могутъ ее замѣтить.
Мистриссъ Трансомъ видѣла, что Деннеръ поняла ея мысли.
— Я не знаю, какъ дѣла пойдутъ, только наврядъ ли хорошо. Я ужь боюсь и надѣяться на что ни будь хорошее.
— Это только слабость, сударыня. Вещи не случаются только потому, что они хороши или дурны, иначе изъ дюжины яицъ высиживалось бы по большей мѣрѣ только шесть. На свѣтѣ существуетъ удача и неудача, на долю каждаго выпадаетъ и то и другое.
— Что ты за женщина, Деннеръ! Ты болтаешь какъ какой нибудь французскій безбожникъ. Тебѣ все ни почемъ. А я всю свою жизнь провела въ вѣчномъ страхѣ и постоянно боюсь еще новыхъ золъ.
— Ну, сударыня, смотрите на все это повеселѣе, а то вы въ самомъ дѣлѣ заставите и другихъ подмѣчать. Вотъ вашъ сынъ пріѣхалъ богачемъ, онъ уплатитъ всѣ долги, а у васъ же и здоровье такое цвѣтущее, катаетесь себѣ верхомъ ни почемъ, да изъ себя-то вы такіе видные, что всякій ломитъ передъ вами шапку, — позвольте я приколю повыше вашъ вуаль: нѣтъ вамъ много еще предстоитъ удовольствія въ жизни.
— Вздоръ! какое удовольствіе можетъ старуха находить въ жизни, развѣ что мучить другихъ. Какія у тебя удовольствія въ жизни, Деннеръ, кромѣ удовольствія быть моей служанкой.
— О да ужь одно удовольствіе знать, что ты не такая дура, какъ половина людей, которыхъ видишь вокругъ себя. А потомъ удовольствіе командовать своимъ мужемъ и хорошо исполнять свои обязанности. Да еслибъ мнѣ только и было дѣла, что варить варенье, такъ я и то не желала бы умереть, не покончивъ его какъ слѣдуетъ. Потомъ же люблю иной разъ погрѣться на солнышкѣ, какъ кошка; я смотрю на жизнь какъ на игру въ вистъ, въ которую мы иной разъ поигрываемъ съ Банксомъ и его женой. Я не очень люблю игру, но если я уже сѣла, я люблю разыграть свои карты, какъ слѣдуетъ, и посмотрѣть, что изъ этого выйдетъ. И мнѣ хочется, чтобы вы сыграли свою игру какъ можно лучше, потому что ваша участь тѣсно связана съ моею вотъ уже сорокъ лѣтъ. Но мнѣ надо посмотрѣть, какъ Катя подастъ обѣдъ, если у васъ нѣтъ другихъ приказаній?
— Нѣтъ, Деннеръ, я сейчасъ иду внизъ.
Величественная фигура мистриссъ Трансомъ, сходившей съ широкой лѣстницы, въ своемъ черномъ бархатномъ съ кружевами платьѣ, видимо заслуживала недавняго комплимента Деннеръ. Она поражала тѣмъ врожденно-аристократическимъ повелительнымъ тономъ, который отмѣтилъ бы ее какъ предметъ особой ненависти и презрѣнія для возмутившейся черни. Ея личность слишкомъ наглядно напоминала о сословныхъ перегородкахъ и различіяхъ, чтобы ее можно было пройдти не замѣтивъ. И однако заботы и занятія мистриссъ Трансомъ были далеко не аристократическаго свойства, впродолженіи пяти лѣтъ вела она однообразную узкую жизнь, выпадавшую на долю большей части нашей бѣдной сельской аристократіи, никогда не ѣздившей въ городъ и даже обыкновенно незнакомой и съ половиной ближайшихъ своихъ сосѣдей. Въ молодости она слыла очень умною и образованною дѣвушкой; она очень гордилась этой славой, читала тайкомъ самыхъ легкомысленныхъ французскихъ авторовъ — но въ обществѣ съ большимъ умѣньемъ разсуждала о слогѣ Бёрка, и краснорѣчіи Шатобріана — надсмѣхалась надъ лирическими балладами и восхищалась Талиба Соути. Она внутренно сознавалась, что упомянутые французскіе писатели были вредны и что читать ихъ грѣшно; но многое грѣшное ей нравилось, а многое такое, что она считала похвальнымъ, казалось ей пустымъ и скучнымъ. Она находила удовольствіе въ романахъ, въ которыхъ описывались преступныя страсти, но она все время была убѣждена, что истинное спасенье заключается въ такомъ воззрѣніи на жизнь, которое бы сохранило неизмѣннымъ существующій строй англійскаго общества и спасло его отъ назойливости невоспитанной и нисшей части общества. Она знала что исторію народа Іудейскаго должно предпочитать исторіи языческой древности. Но эти язычники хотя и погрязли въ грѣхахъ ихъ религіи, все же принесли намъ пользу — отъ нихъ мы наслѣдовали классическія знанія. Греки славились скульптурой, итальянцы живописью, средніе вѣка были невѣжественны и заражены папизмомъ, но теперь христіанство шло объ руку съ цивилизаціей и ихъ успѣхи, неясно и смутно выражавшіеся въ другихъ государствахъ, въ нашей благословенной странѣ открыто проявлялись въ основныхъ началахъ нравственности торіевъ и господствующей церкви. Гувернантка миссъ Линтонъ утверждала, что порядочная женщина должна умѣть написать толковое письмо и говорить съ знаніемъ дѣла объ общихъ предметахъ. Это воспитаніе придало особенный блескъ молодой дѣвушкѣ красивой собою, ловко сидѣвшей на лошади, немножко игравшей и пѣвшей, рисовавшей акварелью, умѣвшей съ плутовскимъ огнемъ въ глазахъ привести кстати смѣлую цитату или съ достоинствомъ цитировать что-нибудь изъ своего запаса нравственныхъ изрѣченій. Подобныя идеи могутъ производить впечатлѣніе только въ блестящемъ обществѣ, особенно подъ прикрытіемъ цвѣтущей красоты. Но убѣжденія, что все, что истинно и полезно для большинства человѣчества не болѣе какъ скучныя дрязги, не можетъ послужить прочной основой для жизни, полной испытаній и соблазна. Мистриссъ Трансомъ была въ апогеѣ своей славы въ исходѣ прошлаго столѣтія, но съ годами, то, что она привыкла считать своимъ знаніемъ и талантами, стало никуда негодно, какъ какое нибудь старое украшеніе изъ фольги, матеріалъ котораго никогда не имѣлъ цѣны, а форма вышла изъ моды. Униженія, денежныя заботы, сознаніе своей виновности, совершенно измѣнили теченіе ея жизни; восходъ солнца приносилъ съ собою заботы, привѣтствія знакомыхъ были проникнуты злобнымъ торжествомъ или обиднымъ участіемъ; времена года смѣняясь только увеличивали длинный списокъ лѣтъ и все болѣе и болѣе съуживали горизонтъ будущаго. И что могло скрасить послѣдніе дни такой ненасытной ничѣмъ, недовольной эгоистической личности, какова была мистриссъ Трансомъ? Всякое существо, изнемогая подъ бездной золъ, избираетъ одно изъ нихъ сравнительно болѣе сносное, но даже и тогда, когда вся жизнь кажется сотканной изъ однихъ страданій, найдется одно изъ нихъ, которое сдѣлается предметомъ желаній. Господствующая страсть мистриссъ Трансомъ, страсть повелѣвать, безсильная устранить тѣ крупныя невзгоды, которыя отравляли ея существованіе, нашла себѣ исходъ на болѣе низкомъ поприщѣ. Она не была жестока и не наслаждалась тѣмъ, что она называла старушечьимъ наслажденіемъ мучить другихъ, но она не упускала ни малѣйшаго случая проявить свою власть. Она любила, чтобъ арендаторъ почтительно стоялъ передъ ней безъ шапки, когда она, не сходя съ лошади, отдавала ему приказанія. Она любила заставлять людей передѣлать всю работу, начатую безъ ея приказанія. Она любила пробираться черезъ молельную церкви къ своему мѣсту когда всѣ, направо и налѣво отъ нея, почтительно кланялись ей. Она любила выбросить за окно лекарство, предписанное докторомъ ея работнику, и замѣнить его другимъ по собственному усмотрѣнію. Не будь она такъ величественна, всякій подумалъ бы, что это сварливая тираническая вѣдьма съ языкомъ, острымъ какъ ножъ. Никто этого не сказалъ бы о ней, да никто, по правдѣ сказать, и не говорилъ всей правды о ней, а, можетъ быть, и не подозрѣвалъ, что подъ этой внѣшней наружностью скрывалось тревожное чувствительное женское сердце; таилось оно подъ пошлыми условными привычками и узкими правилами подобно тому, какъ живое существо, съ блестящими быстрыми глазами и бьющимся сердцемъ, можетъ скрываться подъ кучей стараго мусора. Ожидаемый пріѣздъ сына еще болѣе увеличилъ эту тревогу, эту чувственность и теперь, когда это давно ожидаемое свиданіе сбылось, она съ горечью говорила себѣ: «Счастливъ тотъ угорь, съ котораго не содрали шкуру. Я только избавилась отъ худшаго изъ золъ — вотъ и все мое счастье!»
II.
правитьГарольдъ Трансомъ не захотѣлъ провести цѣлаго вечера съ матерью, онъ имѣлъ привычку разговаривать очень коротко и сжато, быстро задавая вопросы, на которые онъ желалъ получать отвѣты и никогда не разводя свои рѣчи излишними повтореніями, или ни къ чему ненужными длиннотами. Такъ и теперь онъ самъ не вызывался разсказывать различныя подробности о себѣ и о своемъ житьѣ въ Смирнѣ, но отвѣчалъ очень любезно, хотя и коротко, на тѣ вопросы, которые ему задавала мать. Обѣдомъ онъ очевидно былъ недоволенъ, прибавлялъ ко всякому кушанью краснаго перцу и спрашивалъ: нѣтъ ли въ домѣ какихъ нибудь сой? Когда же Гиксъ подалъ нѣсколько домашнихъ изготовленій, то Гарольдъ, попробовавъ ихъ, долженъ былъ съ отчаяніемъ отказаться вовсе отъ ѣды. Однако онъ сохранилъ свое хорошее расположеніе духа, заговаривая по временамъ съ отцомъ и смотря на него съ сожалѣніемъ, когда Гиксъ рѣзала ему подаваемыя кушанья. Мистриссъ Трансомъ думала съ горечью, что Гарольдъ выказывалъ болѣе сочувствія ея слабому мужу, который никогда не заботился о немъ, чѣмъ ей, которая всегда окружала его самой пламенной материнской любовью. Черезъ часъ послѣ обѣда Гарольдъ, перелистывая счетныя книжки матери, вдругъ сказалъ:
— Я пойду теперь въ пасторскій домъ къ дядѣ Линтону.
— Хорошо. Онъ лучше меня отвѣтитъ на всѣ твои вопросы.
— Да, отвѣчалъ Гарольдъ, не замѣчая колкости, заключавшейся въ словахъ его матери и принимая ихъ за простое заявленіе факта, — я хочу узнать, какая здѣсь водится дичь и всѣ подробности о сѣверо-ломширской охотѣ. Я очень люблю охоту и много охотился въ Смирнѣ; это мнѣ очень полезно, какъ средство противъ тучности.
Достопочтенный Джонъ Линтонъ охотно разговорился послѣ второй бутылки портвейна, осушенной въ честь пріѣзда племянника. Онъ не любопытствовалъ узнать подробности объ обычаяхъ въ Смирнѣ или о прошедшей жизни самаго Гарольда, но самъ откровенно излилъ свою душу передъ племянникомъ: объяснилъ, что онъ любитъ и не любитъ охоту, назвалъ по имени тѣхъ фермеровъ, какихъ онъ подозрѣвалъ въ стрѣляньи лисицъ въ заповѣдныхъ лѣсахъ; пересчиталъ дичь, застрѣленную имъ въ то утро, указалъ на самое удобное мѣсто для охоты и наконецъ распространился о недостаткѣ интереса всѣхъ современныхъ охотъ въ сравненіи съ пѣтушинымъ боемъ, при существованіи котораго Англія пользовалась такимъ благоденствіемъ и славой, тогда какъ, по его мнѣнію, она ничего не выиграла, уничтоживъ обычай, который развивалъ способности человѣка, удовлетворялъ инстинктамъ животнаго и способствовалъ видамъ самого провидѣнія, давая работу пѣтушинымъ бойцамъ, столь предусмотрительно созданнымъ небомъ. Отъ этихъ главныхъ предметовъ разговора, къ которымъ онъ безпрестанно возвращался, пасторъ при всякомъ замѣчаніи или вопросѣ племянника легко переходилъ и къ другимъ; такъ что Гарольдъ хотя и возвратился домой поздно, но былъ очень доволенъ своимъ визитомъ, ибо изъ торжественной и пустой болтовни дяди, онъ почерпнулъ много практическихъ важныхъ для него свѣденій. Между предметами, къ которымъ питалъ нерасположеніе пасторъ, былъ мистеръ Матью Джерминъ.
— Это толсторукій, говорливый болтунъ съ надушеннымъ кембриковымъ платкомъ, одинъ изъ образованныхъ грубыхъ простолюдиновъ, найденышъ, даромъ обученный латыни въ воспитательномъ домѣ, одинъ изъ тѣхъ выскочекъ средняго класса, которые хотя и считаются джентельменами, полагаютъ, что для этого достаточно надѣть лайковыя перчатки и завести модную мебель.
Однако, такъ какъ Гарольдъ желалъ быть избраннымъ въ члены парламента отъ своего графства, то мистеръ Линтонъ также торжественно настаивалъ на необходимости быть въ хорошихъ отношеніяхъ и не ссориться съ Джерминомъ до окончанія выборовъ. Джерминъ долженъ быть агентомъ Гарольда и послѣднему необходимо потворствовать во всемъ хитрому стряпчему, пока онъ не будетъ выбранъ; и тогда даже было бы лучше отдѣлаться отъ Джермина мирно, безъ всякаго скандала. Онъ самъ, Линтонъ, никогда не ссорился съ этимъ человѣкомъ, такъ какъ духовному лицу не подобаетъ враждовать, почему онъ поставилъ себѣ за правило быть всегда въ состояніи чокнуться стаканомъ вина со всѣми, съ кѣмъ онъ встрѣчался за обѣдами въ обществѣ. Что же касается до трансомскихъ помѣстій и излишней довѣренности его сестры къ Джермину, то онъ ни во что не вмѣшивался.
Неожиданное открытіе, что Гарольдъ намѣренъ стать на сторону либераловъ, мало того, онъ смѣло объявлялъ себя радикаломъ, поразило нѣсколько старика, но его веселое настроеніе, поддерживаемое портвейномъ, не могло быть нарушено ничѣмъ, что прямо не препятствовало его пріятному препровожденію времени. Вскорѣ, не болѣе какъ черезъ полчаса, онъ уже дошелъ до торжественнаго заявленія, что торизмъ въ Англіи, т. е. достойный этого названія, совершенно исчезъ со времени эмансипаціи католиковъ Велингтономъ и сэръ Робертомъ Пилемъ; что вигизмъ съ его теоріей правъ человѣка, ограниченныхъ десяти фунтовымъ цензомъ и его политикой, воображающей укротить дикаго звѣря, давъ ему только понюхать пищу — просто безсмысленная нелѣпость; что наконецъ, такъ какъ честный человѣкъ не можетъ себя назвать тори, ибо это было бы все равно, что теперь вооружиться за права стараго претендента, тѣмъ менѣе сдѣлаться вигомъ, этимъ отвратительнымъ чудовищемъ, то ему оставался открытымъ только одинъ путь: «вотъ видишь, любезный, еслибъ вся земля вдругъ превратилась въ болото, то и думаю, мы сняли бы чулки и башмаки и стали бы ходить какъ журавли.» Отсюда ясно вытекало, что въ настоящее несчастное время, ничего другого не оставалось людямъ умнымъ, наслѣдникамъ древнихъ родовъ, какъ удержать націю отъ погибели, объявивъ себя радикалами. Такимъ путемъ они вырывали изъ рукъ нищихъ демагоговъ и богатыхъ лавочниковъ возможность измѣнить по своему все въ странѣ. Составить это убѣжденіе конечно помогли ректору слова и замѣчанія Гарольда, но, однажды признавъ эту цѣпь доводовъ, старикъ съ жаромъ сталъ проповѣдывать вытекающія изъ нихъ заключенія.
— Если чернь нельзя разогнать, то наслѣдникъ древняго рода долженъ стараться стать въ ея головѣ, спасти хоть нѣсколько семействъ отъ раззореніи и держать сколь возможно далѣе свое отечество отъ погибели. А ты принадлежишь къ древнему роду, мой милый! ты, Линтонъ, чтобы тамъ не говорили, и я всегда поддержу тебя. Я не имѣю большаго вліянія, я бѣдный пасторъ. Я даже принужденъ былъ отказаться отъ охоты за звѣремъ; лягавыя собаки и стаканъ хорошаго вина, вотъ вся роскошь, которую я могу себѣ позволить. Мнѣ не надо измѣнять свои убѣжденія и переходить со стороны на сторону. Я родился тори и никогда не буду епископомъ. Но если кто мнѣ скажетъ, что ты поступаешь дурно, я ему отвѣчу: — Мой племянникъ правъ, онъ сдѣлался радикаломъ, чтобъ спасти отечество. Еслибъ Вильямъ Питтъ дожилъ до нашего времени, онъ бы сдѣлалъ тоже, потому что онъ сказалъ умирая: не — "о Боже спаси мою партію, " но: — «о Боже спаси мое отечество!» Вотъ чѣмъ прожужжали намъ всѣ уши, а теперь я обращу эти слова противъ нихъ же самихъ. Я поражу ихъ ихъ же собственнымъ орулсіемъ. Да, да, я тебя поддержу.
Гарольдъ ни мало не былъ увѣренъ, чтобъ его дядя также благоразумно разсуждалъ въневдохновенные часы утра, но во всякомъ случаѣ очевидно было, что старикъ легко помирится съ совершившимся фактомъ и съ этой стороны нечего было бояться семейныхъ раздоровъ. Гарольдъ былъ этому очень радъ. Его нельзя было совратить съ пути, который онъ однажды себѣ избралъ, но онъ очень не любилъ ссоръ, какъ непріятную трату энергіи, неприносящую никакого практическаго результата. Онъ въ одно и тоже время былъ дѣятеленъ и любилъ чтобы ему оказывали сочувствіе; онъ хотѣлъ господствовать надъ всѣми, но добродушно желалъ, чтобъ это господство нравилось; не обращая большаго вниманія на мнѣнія другихъ и готовый презирать ихъ, какъ дураковъ, если они думали не такъ какъ онъ, Гарольдъ очень заботился о томъ, чтобъ они не имѣли причины дурно думать о немъ. И дураковъ необходимо заставить уважать себя. Поэтому, предвидя, что всѣ его сосѣди въ графствѣ возстанутъ противъ него за его политическія мнѣнія, онъ желалъ выказаться имъ съ хорошей стороны, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ. Онъ поведетъ хозяйство самымъ благоразумнымъ образомъ, роскошно устроитъ свой домъ, будетъ уважительно обходиться со всѣми родственниками, избѣгая всякихъ скандаловъ. Онъ зналъ, что во время его юности въ семействѣ было много непріятностей, что у нихъ были неблаговидные процессы, что его братъ, своей развратной жизнію, много способствовалъ униженію честнаго имени ихъ семейства. Все это надо было загладить теперь, когда событія сдѣлали его, Гарольда, главою рода Трансомовъ.
Содѣйствіе Джермина въ дѣлѣ выборовъ было необходимо, а послѣ того надо будетъ отъ него отдѣлаться, какъ можно болѣе мирно, тихо, такъ, какъ совѣтовалъ старикъ Линтонъ. Но предчувствіе Гарольда, что онъ впослѣдствіи захочетъ отдѣлаться отъ Джермина, было основано на другихъ причинахъ, а не на кембриковомъ платкѣ стряпчаго и его даровой латыни.
Если Джерминъ разсчитывалъ на невѣденье мистриссъ Трансомъ, какъ женщины, и на развратную жизнь старшаго ея сына, то Гарольдъ докажетъ ему, что его разсчеты были слишкомъ смѣлы. Кромѣ этого, Гарольдъ ничего не имѣлъ противъ него. Въ юности онъ часто видалъ Джермина въ Трансомъ-Кортѣ, но смотрѣлъ на него съ тѣмъ невниманіемъ, съ которымъ всѣ дѣти смотрятъ на тѣхъ, кто не доставляетъ имъ ни удовольствія, ни непріятностей. Джерминъ всегда ему улыбался и разговаривалъ съ нимъ очень милостиво; но Гарольдъ частью изъ гордости, частью изъ застѣнчивости избѣгалъ сколько могъ подобнаго покровительства; онъ зналъ, что Джерминъ былъ стряпчій, и что его отецъ, дядя и сэръ Максимъ Дебари не считали Джермина джентельменомъ и равнымъ себѣ. Гарольдъ ничего не зналъ дурного объ этомъ человѣкѣ, но онъ теперь видѣлъ, что если Джерминъ былъ дѣйствительно корыстолюбивой выскочкой, то управленіе трансомскими дѣлами представляло для неоо великій соблазнъ. А помѣстья очевидно находились къ очень дурномъ положеніи.
Когда на другое утро мистеръ Джерминъ пошелъ въ столовую, Гарольдъ съ удивленіемъ увидѣлъ, что онъ почти не измѣнился въ эти послѣдніе пятнадцать лѣтъ. Онъ посѣдѣлъ, но все еще былъ замѣчательно хорошъ собой; онъ очень потолстѣлъ, но его высокій ростъ скрывалъ тучность столь унизительную для человѣческаго достоинства. Одѣтъ онъ былъ такъ изысканно, какъ будто ему было двадцать пять лѣтъ, а не шестьдесятъ. Онъ всегда одѣвался въ черное и оказывалъ особенное предпочтеніе чернымъ атласнымъ жилетамъ, которые какъ нельзя лучше подходили къ его гладкой, блестящей наружности; его одежда вмѣстѣ съ бѣлыми пухлыми, но изящными руками, которыя, входя въ комнату, онъ обыкновенно потиралъ — придавала ему видъ дамскаго доктора. Гарольдъ вспомнилъ съ улыбкой непріязнь своего дяди къ замѣчательнымъ рукамъ стряпчаго; но такъ какъ его собственныя руки были тоже нѣжны и пухлы и онъ тоже имѣлъ невинную привычку ихъ потирать, то наружность мистера Джермина еще ни въ чемъ не подкрѣпила подозрѣнія Гарольда.
— Поздравляю васъ, мистриссъ Трансомъ, сказалъ онъ съ нѣжной и почтительной улыбкой, — тѣмъ болѣе, прибавилъ онъ обращаясь къ Гарольду, — что я имѣю теперь удовольствіе видѣть въ очію вашего сына. Я очень радъ, что климатъ востока не имѣлъ на него дурного вліянія.
— Нѣтъ, сказалъ Гарольдъ, небрежно пожимая руку Джермина и говоря, болѣе чѣмъ съ обыкновенной быстротой и рѣзкостью: — вопросъ въ томъ, уживусь ли я въ англійскомъ климатѣ? Тутъ чертовски холодно и вѣтрено; чтожъ касается до пищи, то право было бы величайшимъ счастіемъ для Англіи, еслибъ южные повара перемѣнили вѣру, подверглись бы за это гоненію и бѣжали бы къ намъ сюда, какъ въ стариру ткачи.
— Здѣсь много иностранныхъ поваровъ для тѣхъ, кто довольно богатъ, чтобъ имъ платить, но они народъ очень безпокойный и ихъ непріятно держать въ домѣ.
— Пустяки, сказалъ Гарольдъ.
— Старые слуги всегда съ ними ссорятся.
— Это до меня не касается. Старые слуги должны будутъ поладить съ моимъ человѣкомъ Доминикомъ, который научитъ ихъ стряпать и многому чему другому, что имъ покажется скачала очень удивительнымъ.
— Старые люди не такъ легко измѣняютъ свои привычки, Гарольдъ.
— Ну такъ они должны уступить мѣсто молодымъ и смотрѣть, какъ тѣ будутъ дѣйствовать, сказалъ Гарольдъ, думая въ эту минуту только о старой мистриссъ Гиксъ и Доминикѣ; но его мать думала не о нихъ однихъ.
— У васъ должно быть отличный слуга, сказалъ Джерминъ, который понималъ мистриссъ Трансомъ лучше, чѣмъ ея сынъ и желалъ измѣнить разговоръ.
— О! да, это одинъ изъ тѣхъ удивительныхъ южныхъ жителей, которые право дѣлаютъ вамъ жизнь легче. Онъ, собственно, не принадлежитъ ни къ какому народу. Я не знаю, что онъ больше жидъ или грекъ, итальянецъ или испанецъ. Онъ говоритъ хорошо и свободно на пяти или шести языкахъ; онъ поваръ, камердинеръ, лакей, секретарь, маіордомъ, все, что вы хотите — и что важнѣе всего, онъ очень преданный мнѣ человѣкъ. Я могу вполнѣ довѣриться его привязанности. Подобный видъ человѣческаго рода не встрѣчается въ Англіи, я полагаю. Скверно было бы мнѣ, еслибъ я не могъ съ собою привезти Доминика.
Они сѣли за завтракъ и продолжали тотъ же легкій, ничего незначущій разговоръ. Каждый изъ собесѣдниковъ былъ чѣмъ-то озабоченъ и о чемъ-то безпокоился. Гарольдъ обдумывалъ, какія, по всей вѣроятности, онъ найдетъ злоупотребленія въ дѣлахъ, благодаря управленію Джермина, и сколько понадобится ему силы воли, чтобъ удержаться отъ всякаго разрыва съ этимъ человѣкомъ, покуда онъ будетъ ему необходимъ. Джерминъ очень пристально разсматривалъ Гарольда и съ неудовольствіемъ замѣчалъ въ его лицѣ выраженіе ума и твердости, которое могло сдѣлать его опаснымъ врагомъ. Онъ теперь конечно желалъ бы, чтобы не было втораго наслѣдника рода Трансомовъ и чтобъ онъ не возвращался неожиданно съ востока.
Мистриссъ Трансомъ не смотрѣла на обоихъ мужчинъ, ихъ присутствіе заставляло ее внутренно содрагаться и руки ея холодѣли; она, казалось, слышала и видѣла въ одно и то же время, что говорилось и дѣлалось много лѣтъ тому назадъ. Къ этому еще примѣшивался мрачный страхъ будущаго. Жалко чувствительна была порою эта поблекшая красавица, которая тридцать четыре года тому назадъ во всемъ блескѣ своей красоты, гордо, свысока обходилась съ однимъ изъ присутствующихъ здѣсь мужчинъ и пламенно прижимала къ груди другого, тогда еще ребенка. Теперь же она знала, что и тотъ и другой одинаково о ней мало думаютъ и заботятся.
— Ну, а что слышно о выборахъ? спросилъ Гарольдъ къ концу завтрака: — кандидатами вѣдь явятся два вига и одинъ консерваторъ. Какъ ваше мнѣніе, кто изъ нихъ имѣетъ болѣе надежды на успѣхъ?
Мистеръ Джерминъ, разговаривая, никогда не искалъ словъ и напротивъ часто перефразировалъ свои рѣчи, но онъ имѣлъ привычку часто останавливаться какъ бы заикаясь, что вмѣстѣ съ постоянно неподвижнымъ, почти безчувственнымъ выраженіемъ лица, измѣнявшимся только когда онъ улыбался женщинѣ, или когда были возбуждены его дикія страсти, — приносило, но его мнѣнію, много ему пользы, особливо въ дѣловыхъ сношеніяхъ. Благодаря этой привычкѣ, никто никогда не могъ замѣтить, что онъ былъ озабоченъ или чего нибудь боялся.
— Мое мнѣніе, отвѣчалъ онъ, — въ настоящую минуту еще не сформировалось. Этотъ округъ нашего графства заключаетъ въ себѣ одинъ большой мануфактурный городъ и нѣсколько меньшихъ. Вліяніе мануфактурныхъ центровъ широко распространено по всей окрестности и… и можно предположить, можно склониться въ пользу успѣха либеральныхъ кандидатовъ. Однако, съ другой стороны, при благоразумно веденномъ избирательномъ движеніи въ селахъ, окружающихъ Треби-Магна… я полагаю… что нечего отчаиваться въ успѣхѣ консерватору. Если же явится четвертый кандидатъ съ хорошимъ именемъ и вступитъ въ союзъ съ мистеромъ Дебари… то… то…
Тутъ мистеръ Джерминъ остановился немного долѣе и Гарольдъ воскликнулъ:
— Я такъ не поступлю, поэтому нечего объ этомъ и говорить. Если я выступлю на арену, то не иначе, какъ радикаломъ; и я полагаю, что тамъ, гдѣ намѣрены избирать виговъ, найдется много людей, которыхъ можетъ переманить на свою сторону радикалъ, подающій надежды, что онъ будетъ имъ полезенъ.
Лицо Джермина слегка измѣнилось; какая-то едва замѣтная тѣнь пробѣжала по немъ. Однако онъ продолжалъ сидѣть въ томъ же положеніи какъ и прежде, устремивъ глаза на бумажное украшеніе окорока и играя вилкой. Онъ не тотчасъ отвѣтилъ, но когда отвѣчалъ, то спокойно взглянулъ прямо въ глаза Гарольда.
— Я очень радъ видѣть, что вы такъ хорошо слѣдили изъ дали за внутренней англійской политикой.
— Еще бы! возразилъ Гарольдъ съ нетерпѣніемъ, я очень хорошо знаю все, что дѣлалось въ это время въ Англіи, ибо всегда расчитывалъ возвратиться. Я конечно знаю положеніе дѣлъ въ Европѣ не хуже, чѣмъ, если бы жилъ послѣдніе пятнадцать лѣтъ въ Маломъ-Треби. Здѣсь полагаютъ, что человѣкъ, уѣхавшій на востокъ, обращается въ нѣчто похожее на одноглазаго Календаря тысячи одной ночи.
— Однако, я думаю, есть вещи, которымъ могли бы тебя научить люди вѣчно жившіе въ Маломъ-Треби, сказала мистриссъ Трансомъ, — не велика важность, что ты былъ радикаломъ въ Смирнѣ, но ты, кажется, не понимаешь, какъ твои радикальныя убѣжденія унизятъ здѣсь какъ твое собственное положеніе, такъ и всего твоего семейства. никто не станетъ съ тобой знаться. И потомъ, подумай, какой народъ тебя будетъ поддерживать! Ты не можешь себѣ представить, какое грустное впечатлѣніе производятъ твои слова: «я радикалъ!» Нѣтъ ни одного человѣка равнаго намъ по положенію въ свѣтѣ, который бы не сказалъ, что ты унизилъ себя.
— Фуй! воскликнулъ Гарольдъ, и вставъ началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
Но мистриссъ Трансомъ продолжала съ большимъ и большимъ раздраженіемъ въ голосѣ, — мнѣ кажется, что рожденіе и положеніе въ свѣтѣ налагаютъ на человѣка нѣкоторыя обязанности и онъ не имѣетъ права провозглашать тѣ или другія мнѣнія, какъ ему вздумается; тѣмъ менѣе содѣйствовать паденію того класса, къ которому онъ принадлежитъ. Вотъ что всѣ говорили о лордѣ Греѣ, а мой родъ кажется не менѣе знатенъ, чѣмъ родъ лорда Грея. Ты теперь богатъ и могъ бы достичь великихъ почестей въ странѣ, и еслибъ ты былъ вѣренъ своему званію джентельмена, то тѣмъ легче достигъ бы этаго въ настоящее время, столь несчастное для насъ. Всѣ Дебари и лордъ Штернъ тѣмъ горячѣе бы взялись за твое дѣло и поддержали бы тебя. Что касается до меня, то я рѣшительно не могу понять, какую пользу ты ожидаешь отъ перемѣны твоихъ мнѣній. Я прошу тебя серьезно подумать прежде, чѣмъ сдѣлать такой рѣшительный шагъ.
— Матушка, сказалъ Гарольдъ безъ всякой злобы и не возвышая голосъ, но поспѣшно, нетерпѣливо, словно онъ хотѣлъ поскорѣе отдѣлаться отъ непріятной сцены, — очень естественно что вы такъ думаете. Женщины, и это очень похвально, не перемѣняютъ своихъ мнѣній, но держатся тѣхъ, въ которыхъ онѣ воспитаны. Все равно — что бы онѣ не думали, онѣ не призваны рѣшать и дѣйствовать. Вы должны оставить меня поступать такъ, какъ я хочу въ этихъ дѣлахъ, ибо это чисто мужское дѣло. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, я исполню каждое ваше малѣйшее желаніе, извольте только выразить. У васъ будетъ, собственно для васъ, новый экипажъ и пара гнѣдыхъ лошадей; я отдѣлаю домъ самымъ изящнымъ образомъ и все это для васъ, ибо и не намѣренъ жениться. Но знайте однажды навсегда, что я не желаю имѣть болѣе столкновеній съ вами по поводу тѣхъ дѣлъ, въ которыхъ я хочу быть и буду полнымъ господиномъ своихъ дѣйствій.
— И ты этимъ переполнишь чашу горя, которое я перенесла въ своей жизни, Гарольдъ. Я право не знаю, какая бы женщина захотѣла быть матерью, еслибъ она знала, что подъ старость сынъ не будетъ считать ее ни въ грошъ.
Съ этими словами мистриссъ Трансомъ вышла изъ комнаты. Мистеръ Джерминъ также поднялся съ мѣста и стоялъ облокотившись на спинку стула. Онъ былъ совершенно спокоенъ; не впервые приходилось ему видѣть вспышки гнѣва; но теперь онъ впервые думалъ, что подобная вспышка будетъ ему полезна. Она же, бѣдная женщина, знала очень хорошо, что поступила неблагоразумно и совершенно напрасно вооружила противъ себя Гарольда. Но женщины избѣгли бы половины горя, испытываемаго ими въ жизни, еслибъ онѣ могли удержаться отъ словъ, въ неблагоразуміи которыхъ онѣ вполнѣ увѣрены, мало того, которыхъ онѣ рѣшались ни за что на произносить. Гарольдъ продолжалъ ходить по комнатѣ еще нѣсколько минутъ, потомъ обратился къ Джермину:
— Вы курите?
— Нѣтъ. Я всегда сообразуюсь со вкусами дамъ, а мистриссъ Джерминъ очень нѣжная особа и не можетъ выносить запаха табаку.
Гарольдъ не смотря на свои либеральныя тенденціи, былъ чрезвычайно гордъ и надмененъ: — Чортъ бы его побралъ съ мистриссъ Джерминъ! неужели онъ думаетъ, что мы на такой дружеской съ нимъ ногѣ, что я стану слушать его болтовню о женѣ.
— Ну, я уже выкурилъ свой кальянъ передъ завтракомъ, сказалъ онъ вслухъ, — и потому если вамъ все равно, мы бы пошли въ библіотеку. Мой отецъ только встаетъ въ полдень и тамъ мы будемъ наединѣ.
— Сдѣлайте одолженіе садитесь, сказалъ Гарольдъ, когда они вошли въ красивую, просторную библіотеку. Но онъ самъ остался стоя и снявъ съ полки карту графства развернулъ ее на столѣ. — Во первыхъ м. Джерминъ позвольте мнѣ васъ спросить теперь, когда вы знаете мои намѣренія, возьметесь ли вы быть моимъ агентомъ въ дѣлѣ выборовъ, чтобъ оказать мнѣ всяческое содѣйствіе? Времени нечего терять, я не хочу пропустить случая, который, можетъ быть, не представится мнѣ прежде семи лѣтъ. — Мнѣ извѣстно, продолжалъ онъ, бросивъ проницательный взглядъ на Джермина, что вы не заявили публично ни какихъ опредѣленныхъ политическихъ мнѣній; я также знаю, что Лабронъ агентъ Дебари…
— О… любезный сэръ, каждый человѣкъ имѣетъ свои политическія убѣжденія, но какая польза стряпчему… съ нѣкоторымъ образованіемъ… толковать о своихъ убѣжденіяхъ въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ. Въ подобныхъ городкахъ не имѣютъ никакого понятія объ общественныхъ вопросахъ. Здѣсь, напримѣръ, вовсе не было ни какихъ партій и всѣ спали до движенія къ пользу эмансипаціи католиковъ. Правда, я вмѣстѣ съ нашимъ пасторомъ, хлопоталъ о составленіи петиціи противъ биля о реформѣ, но и не объяснилъ причинъ, почему я такъ поступилъ. Слабыя стороны въ билѣ… гм… слишкомъ очевидны и я полагаю, что въ этомъ отношеніи мы не разойдемся съ вами во мнѣніяхъ. Дѣло въ томъ, что когда я узналъ о вашемъ возвращеніи, я рѣшился держать себя въ резервѣ, хотя меня очень уговаривали друзья сэра Джемса Клемента, министерскаго кандидата, который…
— Ну, какъ бы то ни было, вы будете дѣйствовать въ мою пользу. Это рѣшено? сказалъ Гарольдъ.
— Конечно, отвѣчалъ Джерминъ, внутренно недовольный тѣмъ, что Гарольдъ его такъ дерзко перебилъ.
— Который изъ двухъ либеральныхъ кандидатовъ, какъ они себя называютъ, имѣетъ болѣе надеждъ. А?
— Я только-что хотѣлъ замѣтить, что сэръ Джемсъ Клементъ не имѣетъ столько надеждъ на успѣхъ какъ мистеръ Гарегинъ, если предположить, что явится еще третій либеральный кандидатъ. Для кандидата на выборахъ мало быть либеральнымъ, надо быть еще щедрымъ (тутъ мистеръ Джерминъ улыбнулся). А сэръ Джемсъ Клементъ бѣдный баронетъ, надѣющійся получить правительственное мѣсто и потому нельзя ожидать, чтобъ онъ былъ щедръ; а безъ этаго нельзя снискать расположенія большинства.
— Какъ бы я желалъ, чтобъ этотъ человѣкъ поменьше говорилъ, онъ совсѣмъ изведетъ меня. — Мы посмотримъ продолжалъ онъ вслухъ: — какія можно будетъ принять мѣры. Я приду къ вамъ въ контору послѣ часа, если вамъ будетъ свободно.
— Да, милости просимъ.
— Вы потрудитесь приготовить къ тому времени всѣ нужныя бумаги и собрать свѣденія. Мнѣ нужно будетъ дать обѣдъ своимъ арендаторамъ, и мы можемъ пригласить еще кого нибудь кромѣ нихъ. Теперь же я сейчасъ отправляюсь на одну изъ фермъ, которая у насъ на рукахъ. Да, кстати, какое несчастье имѣть три фермы, не отданныя въ аренду. Отчего это произошло, а?
— Я именно и хотѣлъ поговорить съ вами объ этомъ. Мы уже замѣтили, какъ близко къ сердцу принимаетъ иныя вещи мистриссъ Трансомъ. Вы знаете сколько горькихъ испытаній она перенесла въ жизни. Слабое здоровье мистера Трансома, поведеніе мистера Дурфи… и…
— Да, да.
— Эта женщина, которую я естественно глубоко уважаю, и которая почти не видала радостей въ послѣдніе долгіе годы, кромѣ сознанія, что она сама по своей волѣ управляетъ всѣми дѣлами. Она противится всякимъ перемѣнамъ; она не хочетъ имѣть новыхъ арендаторовъ, а любитъ фермеровъ стараго покроя, которые сами доятъ коровъ и отдаютъ дочерей въ услуженіе. Все это мѣшаетъ планамъ извлекать изъ помѣстій тѣ выгоды, которыя онѣ могли бы дать. Я очень хорошо знаю, что дѣла не идутъ какъ бы слѣдовало; я самъ принимаю большое участіе въ новѣйшихъ усовершенствованіяхъ сельскаго хозяйства и ферма, которую я у васъ арендую, находится въ гораздо лучшемъ состояніи, чѣмъ всѣ остальныя земли. Но такъ какъ мистриссъ Трансомъ женщина очень чувствительная, то я совѣтовалъ бы вамъ, любезный сэръ, сдѣлать какъ можно менѣе для нея непріятными тѣ перемѣны, настоять на которыхъ вы имѣете право, чего я не имѣлъ.
— Я знаю, что дѣлать, не безпокойтесь; сказалъ Гарольдъ, сильно оскорбленный словами стряпчаго.
— Вы я надѣюсь извините меня за мою, быть можетъ, излишнюю смѣлость давать вамъ совѣты, но я старикъ и такъ долго и близко знакомъ со всѣми вашими семейными дѣлами… и… я никогда не считалъ свои отношенія къ вашему семейству чисто служебными.
— Чортъ возьми! я скоро ему покажу, за кого я его считаю, подумалъ Гарольдъ. Но чѣмъ непріятнѣе находилъ онъ обращеніе Джермина, тѣмъ болѣе онъ чувствовалъ необходимость сдерживать себя. Онъ презиралъ всѣхъ людей, которые губили свое дѣло, поддаваясь минутному увлеченію.
— Я понимаю, понимаю, сказалъ онъ вслухъ, — вамъ пришлось имѣть болѣе непріятныхъ дѣлъ, чѣмъ обыкновенно выпадаетъ на долю семейнаго стряпчаго. Мы все поправимъ мало по малу. Теперь возвратимся къ выборамъ. Я вошелъ въ сношеніе съ однимъ человѣкомъ въ Лондонѣ, который отлично понимаетъ эти дѣла; онъ конечно стряпчій и говорятъ провелъ множество людей въ парламентъ. Я приглашу его въ Дуфильдъ для встрѣчи съ вами. Какой день вамъ удобнѣе?
Послѣ этаго разговоръ шелъ очень плавно, безъ малѣйшихъ зазубринъ и окончился повидимому самымъ дружескимъ образомъ. Когда Гарольдъ часа два спустя встрѣтилъ въ паркѣ своего дядю съ ружьемъ на плечѣ и двумя гончими собаками, тотъ спросилъ его:
— Ну, малый, какъ идутъ дѣла съ Джерминомъ?
— О! я не думаю, чтобъ я его очень полюбилъ. Это нѣчто въ родѣ стараго кляузника по семейнымъ дѣламъ. Но я долженъ воспользоваться его услугами и сколько бы пользы я изъ него не извлекъ, все же мы никогда не будемъ квиты: такъ много онъ поживился на нашъ счотъ.
— Да, да, убей птицу его ружьемъ, а потомъ пришиби вора прикладомъ, сказалъ Линтонъ, котораго рослая, мускулистая фигура съ краснымъ орлинымъ лицомъ, еще рѣзче обрисовывалась плисовой курткой и кожаными щиблетами, — это будетъ, и умно, и справедливо, и пріятно, я говорю это между нами, какъ дядя племяннику. Но знаешь, Гарольдъ, я хотѣлъ тебѣ сказать, что, обдумавъ хорошенько, я полагаю ты затѣялъ очень скверную штуку, объявивъ себя радикаломъ. Я серьезно обдумывалъ послѣобѣденныя рѣчи, въ которыхъ мнѣ придется говорить объ этомъ, но какъ то все не клеѣтся. У насъ къ подобнымъ вещамъ не привыкли, и надо пустить въ ходъ очень много латинскихъ фразъ, чтобъ сдѣлать сносной такую рѣчь. А во время сессій меня совершенно закидаютъ вопросами и доводами, ловкаго отвѣта на которые я никакъ не могу придумать, вотъ во всѣ эти дни.
— Пустяки, дядя, я очень хорошо помню, какія вы говорите отличныя рѣчи, вы никогда не полѣзете за словомъ въ карманъ. Вамъ надо только еще подумать нѣсколько вечеровъ и все пойдетъ прекрасно.
— Но ты не возстанешь противъ церкви и основныхъ учрежденій страны, ты не пойдешь такъ далеко? Ты будешь защищать наши оплоты, не такъ ли?
— Да, и не буду возставать противъ церкви, но противъ громадныхъ доходовъ епископовъ, для того, можетъ быть, чтобъ сокративъ ихъ, увеличили скудное содержаніе бѣдныхъ пасторовъ.
— Ну, ну противъ этого я ничего не имѣю сказать. Никто здѣсь не любитъ нашего епископа; онъ знаетъ только двѣ вещи на свѣтѣ: греческій языкъ, да хорошій обѣдъ; онъ до того гордъ и надмененъ, что не позволяетъ родному отцу обѣдать съ собой. Да, ты можешь свободно нападать на епископовъ, но ты будешь уважать конституцію, будешь поддерживать престолъ короля, да благословитъ его Богъ, не такъ ли?
— Конечно, конечно. Я радикалъ только въ томъ отношеніи, что хочу истребить всѣ злоупотребленія.
— Вотъ оно слово, то, котораго я добивался! воскликнулъ пасторъ, ударяя Гарольда по колѣнкѣ. — Вотъ блистательное окончаніе для рѣчи. Злоупотребленія, — лучше нѣтъ слова… и если кто нибудь обидится, то на ворѣ и шапка горитъ.
— Я поддерживаю наши древніе оплоты и только хочу замѣнить сгнившія бревна свѣжимъ дубомъ; вотъ и все; отвѣчалъ Гарольдъ, котораго очень забавляло одушевленіе старика.
— Хорошо, мальчикъ! клянусь великимъ Георгомъ, ты будешь великимъ ораторомъ. По помни одно, что безъ латыни нельзя сдѣлать и шагу. Я надѣюсь, что ты помнишь кое-что изъ того, чему учился. Вотъ молодой Дебари такъ собаку съѣлъ въ классикахъ; это его конекъ. Онъ одинъ изъ новыхъ консерваторовъ и сэръ Максимъ даже не понимаетъ его.
— Это на выборахъ не годится, сказалъ Гарольдъ, — его легко сшибутъ съ конька.
— Боже мой! Право удивительно, какъ ты хорошо знаешь наше дѣло. Но все же заучи нѣсколько фразъ, чтобъ показать Дебари, какимъ хорошимъ классикомъ ты могъ бы быть, еслибъ захотѣлъ. Однако ты ѣдешь куда то?
— Да, меня ждутъ въ Треби. Прощайте.
— Умный мальчишка, пробормоталъ сквозь зубы пасторъ, когда Гарольдъ отъѣхалъ отъ него: — Пускай поживетъ немного въ Англіи и пооботрется, навѣрное станетъ опять Линтономъ какъ бывало. Однако мнѣ надо извѣстить Арабеллу и посмотрѣть, какъ она переноситъ то, что ея сынъ радикалъ. Все это дѣло ставитъ меня въ неловкое положеніе; но пасторъ долженъ поддерживать миръ въ семействахъ. Чортъ возьми! Вѣдь я необязался любить торіевъ больше своей собственной плоти и крови. Я не язычникъ, не Брутъ и развѣ Провидѣніе не можетъ спасти мое отечество безъ того, чтобы я ссорился съ сыномъ моей сестры.
III.
правитьВъ началѣ текущаго столѣтія Большой Треби былъ типичный старый базарный городъ среди зеленыхъ пастбищъ, по которымъ лентой извивалась рѣчка, скрываясь въ камышахъ. Благодаря билю о реформѣ, Треби пріобрѣлъ значеніе избирательнаго города. На главной его улицѣ красовалось нѣсколько разнокалиберныхъ каменныхъ домовъ съ большими окнами и садами, окруженными оградой; въ концѣ улицы, гдѣ она постепенно переходила въ базарную площадь, возвышалась грубо оштукатуренная, но привѣтливой наружности, гостинница «Маркизъ Гранби», гдѣ сосѣдніе фермеры оставляли свои телѣги не только въ базарные и ярмарочные дни, но и по торжественнымъ воскреснымъ днямъ, когда они являлись къ обѣднѣ въ городскую церковь. Церковь эта была красивое зданіе, въ настоящемъ англійскомъ стилѣ съ башней и шпилемъ, гордо возвышавшимся надъ красными крышами домовъ. Стоило свернуть съ дороги и заѣхать въ Треби нарочно, чтобъ взглянуть на его церковь, на просторномъ погостѣ, окруженномъ величественнымъ рядомъ тиссовыхъ деревьевъ. Помѣщеніе внутри церкви было не велико и далеко недостаточно для всѣхъ, довольно отдаленныхъ деревень, считавшихся въ ея приходѣ; но по счастію прихожане были люди благоразумные — никогда не пробовали являться къ обѣднѣ всѣ сполна и даже не жаловались на то, что цѣлый боковой придѣлъ былъ отгороженъ красивою желѣзною рѣшеткою подъ гробницы рода Дебари. Когда черные бенедиктинцы перестали молиться въ церкви, семейство Дебари естественно заняло мѣсто прежнихъ владыкъ. Далеко до того времени жилъ нѣкій сэръ Максимъ Дебари, который участвовалъ въ постройкѣ городского замка. Полуразвалившіяся стѣны этой твердыни служили теперь отмѣнною оградою для скотнаго двора и свинарника Несъ и К°, производителей пива и портера, которымъ славился Треби. Несъ и К° была далеко не единственная цвѣтущая фирма въ городѣ, не говоря уже о зажиточныхъ обывателяхъ, удалившихся отъ дѣлъ. Дѣйствительно въ рѣдкомъ городкѣ такого размѣра можно было найти въ семейныхъ поставцахъ такой великолѣпный фарфоръ безъ ручекъ, съ наслѣдственною пуншевою чашею и серебряною разливною ложкою временъ королевы Анны.
Этотъ зажиточный народъ постоянно пилъ чаи и ужиналъ другъ у друга; а какъ большая часть торговаго и промышленнаго люда въ Треби находилась въ дѣловыхъ, если не въ родственныхъ, связяхъ съ сосѣдними фермерами, то болѣе крупные изъ нихъ также частенько обмѣнивались приглашеніями, играми въ вистъ, ѣли и пили вдоволь, похваливали войну, какъ средство къ поддержкѣ хорошихъ цѣнъ, заботились о степени благосостоянія каждаго изъ сосѣдей, распространяясь съ такимъ же наслажденіемъ о своихъ выгодныхъ дѣлишкахъ, какъ порой скромныя барышни о своихъ тайныхъ предметахъ. Ректоромъ былъ всегда членъ семейства Дебари; онъ водился только съ сельскимъ населеніемъ и пользовался большимъ уваженіемъ за свою привѣтливость; ректоръ, который выпилъ бы чашку чаю съ горожанами, показался бы весьма подозрительнымъ въ глазахъ его паствы.
Таково было старосвѣтское житье-бытье въ Треби; варилъ онъ себѣ пиво, откармливалъ скотину, приготовлялъ сыръ, набивалъ шерсть въ тюки до тѣхъ поръ, пока новыя обстоятельства не усложнили отношеній городка къ внѣшнему міру, не пробудили въ немъ высшую сознательность, не вызвали новыя потребности, неминуемо связанныя съ новымъ горемъ. Прежде всего появился каналъ; потомъ началась разработка угольной копи въ Спрокстонѣ, въ двухъ миляхъ отъ города, и наконецъ, въ третьихъ, открытъ соляной источникъ, что породило блистательную мысль обратить Треби въ модныя минеральныя воды. Столь предпріимчивый планъ зародился не въ головѣ туземнаго жителя, а занесенъ былъ изъ дали молодымъ законникомъ, чьимъ-то незаконнымъ потомкомъ. Мысль эта, хотя обѣщала увеличить благосостояніе города, была сначала принята съ недоброжелательствомъ; дамы протестовали противъ неминуемаго катанья по городу инвалидовъ въ ручныхъ колясочкахъ; мѣстный докторъ предвидѣлъ наплывъ подозрительныхъ эскулаповъ и соглашался съ большинствомъ мелочныхъ торговцевъ, что новыя затѣи бываютъ обыкновенно въ пользу новымъ людямъ. Въ видѣ всесокрушающаго аргумента приводилось то обстоятельство, что Треби благоденствовалъ и безъ минеральныхъ водъ, а будетъ ли онъ благоденствовать съ ними — неизвѣстно. Даже сэръ Максимъ Дебари, заинтересованный въ дѣлѣ, такъ какъ ему предстояло устроить ванны и гостинницы, и слѣдовательно пользоваться съ нихъ доходомъ, держался довольно долго въ сторонѣ. Но краснорѣчивое пророчество молодого законника, м-ра Матью Джермина, при благовременномъ открытіи по близости каменоломенъ, наконецъ одержали верхъ: воздвигнуты великолѣпныя зданія, изданъ превосходный путеводитель съ картами, планами и виньетками и жители большой Треби впервые узнали нѣкоторые факты изъ своей исторіи, о которыхъ они и не подозрѣвали.
Но все тщетно. По какимъ-то непонятнымъ причинамъ это импровизированное Спа не удалось. Кто приписывалъ неудачу сосѣдству угольныхъ копей и канала, кто миру, разорившему землевладѣльцевъ, а кто изъ личнаго недоброжелательства къ Джермину и безумію проэкта. Въ числѣ послѣднихъ былъ и самъ сэръ Максимусъ, который никогда не простилъ слишкомъ краснорѣчивому адвокату. Благодаря этой неудачѣ Джермина, сэръ Максимусъ не только совершенно напрасно выстроилъ отель, но и будучи въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ долженъ былъ отдать зданіе съ прилежащимъ участкомъ земли въ аренду на долгій срокъ: первоначально завели здѣсь человѣколюбивую школу, но потомъ, къ стыду и горю этого джентельмена, представителя одного изъ древнѣйшихъ домовъ Англіи, на его землѣ завели тесемочную фабрику.
Такимъ-то образомъ большое Треби изъ простаго почтеннаго базарнаго городка, сердца значительнаго сельскаго округа, превратился въ представителя болѣе суетливой жизни, усложняемой конями и мануфактурами, представителя той общей системы, которая развѣтляется по всему государству, оттѣняя собою болѣе мелкія мѣстныя системы. Вмѣстѣ съ этими перемѣнами измѣнился и характеръ требіанскаго раскола. Прежде онъ отличался полнѣйшимъ квіетизмомъ, выражаясь только въ архитектурныхъ формахъ маленькихъ темныхъ молитвенныхъ домовъ, а поборники его и не помышляли о другой религіозной свободѣ, кромѣ свободы еженедѣльно по воскресеньямъ подремать на скамьяхъ своей церкви. Но когда, благодаря каменоломнямъ и угольнымъ копямъ, въ окрестностяхъ Треби возникли деревушки, грозившія со временемъ слиться съ самимъ городомъ, когда появились тесемочныя фабрики съ своими грамотными, читающими газеты, инспекторами и конторщиками, диссентерская часовня начала наполняться мужчинами и женщинами, считавшими себя единственными вмѣстилищами религіозной истины. Эти люди примирялись съ ничтожной ролью, которую они играли въ этомъ мірѣ. Теперь можно было найдти въ Треби диссентеровъ, на которыхъ приверженцы Высокой церкви уже не могли смотрѣть какъ на хорошихъ сосѣдей, которымъ по наслѣдству досталась привычка ходить не въ церковь, а въ свою особую часовню диссентеровъ, которые открыто называли высокообразованнаго ректора слѣпцомъ, ведущимъ слѣпцовъ. Но время измѣнило и не одинъ расколъ — цѣны упали, налогъ на бѣдныхъ возвысился, рента и десятина были не то, что въ былыя времена, — и фермеръ сталъ задумываться надъ причиной этихъ перемѣнъ, возводя всѣ бѣды къ таинственному исчезновенію фунтовыхъ бумажекъ. Такимъ-то образомъ, когда политическое движеніе, пробѣжавшее звучной волной изъ края въ край страны, достигло большого Треби, оно застало его готовымъ отозваться на ея вибраціи. Билль о равноправности католиковъ открылъ глаза мирнымъ жителямъ Треби, показавъ, какъ несправедливы они были другъ къ другу и какъ равнодушны къ интересамъ человѣчества. Мистеръ Тильотъ, виноторговецъ и членъ господствующей церкви, теперь понималъ, что мистеръ Нутвудъ, предупредительный торговецъ колоніальными товарами, былъ имъ числа тѣхъ Диссентеровъ, Деистовъ, Социніанцевъ, Папистовъ и Радикаловъ, которые поклялись погубить конституцію. Одинъ пожилой лондонскій купецъ, по общему мнѣнію смыслившій въ политикѣ, утверждалъ, что всѣ мыслящіе люди должны бы желать, чтобы Георгъ третій былъ теперь на престолѣ во всемъ блескѣ умственныхъ способностей, характеризовавшемъ его молодые годы; даже фермеры стали менѣе матеріалистичны въ своихъ догадкахъ о причинахъ явленій и значительную долю участіи приписывали дьяволу и этимъ папистамъ ирландцамъ. Гекторъ, достопочтенный Аугустусъ Дебари, прекрасный образецъ старомоднаго аристократическаго духовнаго, умѣвшаго говорить короткія проповѣди, толковаго въ дѣлахъ, не притѣснявшаго прихожанъ своей десятиной, никогда еще въ жизни не приходилъ въ столкновеніе съ диссентерами; но теперь онъ началъ убѣждаться, что они были вредны для его паствы, что его братъ сэръ Максимусъ долженъ остерегаться, чтобы они не купили себѣ земли для постройки церкви, и что недурно было бы, если бъ законъ облекъ его властью запрещать этимъ диссентерамъ говорить свои политическія проповѣди, въ своемъ родѣ столь же вредные источники опьяненія, какъ и кабаки. Съ своей стороны диссентеры съ жаромъ старались отклонить отъ себя обвиненія въ религіозномъ равнодушіи, торжественно протестуя, что они не соглашаются, что католики будутъ спасены, но даже не совсѣмъ увѣрены — спасуться-ли тѣ протестанты, которые держатся господствующей церкви. Такимъ образомъ, Большой Треби, мирно прожившій тревожное время французской революціи и наполеоновскихъ войнъ, нисколько несмущенный принципами, проповѣдываомыми въ "Declaration des droits de l’homme, " ничего не видѣвшій въ Каббатовомъ «Еженедѣльномъ регистрѣ», ничего, кромѣ страннаго мнѣнія о картофелѣ, почуялъ муки пробужденія смутно сознаваемыхъ политическихъ мнѣній. Ее временемъ движеніе по поводу билля о реформѣ значительно содѣйствовало развитію этого сознанія. Правда, слова тори, вигъ, радикалъ и не получили болѣе опредѣленнаго смысла въ ихъ взаимныхъ понятіяхъ, но эти слова получили такую несомнѣнную печать почета или позора, что всякія опредѣленія только ослабили бы впечатлѣніе. Что же касается до простѣйшаго и кратчайшаго способа судить о мнѣніяхъ по личностямъ, которые ихъ раздѣляютъ, то онъ былъ едва ли примѣнимъ въ Треби. Случалось, что въ этомъ городѣ не всѣ защитники реформы были великодушные патріоты и жаркіе поборники справедливости, одинъ изъ нихъ въ жару самого движенія былъ уличенъ въ употребленіи фальшивыхъ вѣсовъ, причемъ многіе тори не преминули разгласить этотъ фактъ какъ наглядное доказательство, что всѣ эти стремленія къ измѣненію представительной системы были только мошеннической уловкой. Къ тому же не всѣ тори были угнетателями, стремившимися привести рабочій классъ въ рабское состояніе, и безспорно надзиратель на тесемочной фабрикѣ, который такъ краснорѣчиво ораторствовалъ о расширеніи избирательныхъ правъ, былъ гораздо болѣе тиранъ, чѣмъ откровенный мистеръ Несъ, котораго всѣ политическія мнѣнія сосредоточивались на томъ, что нелѣпо давать право голоса тѣмъ людямъ, которые не имѣютъ въ странѣ ни кола, ни двора.
Партія реформы восторжествовала. Ясно было, что колеса государственной машины катились въ ту сторону, куда они тянули, а реформисты пылали энергіею. Но если они направляли страну къ погибели, то тѣмъ болѣе являлась необходимость для другихъ тормозить колеса и, если возможно, совершенно ихъ остановить. Въ Треби, какъ и въ другихъ мѣстахъ, народу постоянно повторяли, что ему необходимо сомкнуться къ предстоящимъ выборамъ; но было огромное количество колеблющихся людей, съ практическимъ, гибкимъ умомъ, которые не были достаточно односторонними, чтобъ принять то или другое мнѣніе, когда противъ него приводились вполнѣ доказательные доводы; нѣкоторые же изъ нихъ считали, что всего лучше по долгу сосѣдства поддерживать слегка и другую сторону; что же касается до самой подачи голосовъ, то они еще не рѣшили даже, пойдутъ ли они на выборы или нѣтъ. Имъ казалось, что подло было подавать голосъ за одного джентльмена, а не за другого.
Всѣ эти перемѣны въ требійскомъ приходѣ относятся, говоря сравнительно, къ общественнымъ дѣламъ, а этотъ разсказъ занимается главнымъ образомъ частной судьбой нѣсколькихъ мужчинъ и женщинъ; но нѣтъ такой частной жизни, которая бы не опредѣлялась общественной, да никогда и не было, начиная съ того времени, когда первобытная молочница должна была странствовать съ своимъ кочевымъ скарбомъ только потому, что корова, которую она доила, принадлежала къ стаду, обнажившему всѣ пастбища страны. Даже въ тепличной жизни, гдѣ по красивой камеліи вздыхаетъ благородный ананасъ и гдѣ ни той, ни другому нѣтъ дѣла до мороза и дождя, есть трубы съ горячей водой, которыя могутъ остыть отъ воли садовника или недостатка угля. Жизни же тѣхъ людей, къ которымъ мы тотчасъ возвратимся, не принадлежатъ къ тепличнымъ видамъ; онѣ глубокими корнями приросли къ общей матери землѣ и переносятъ всѣ обычныя случайности прошедшихъ и настоящихъ непогодъ. Что же касается до атмосферы въ 1832 году, то календарь предсказывалъ, что наэлектризованное состояніе тучъ, заволакивавшихъ политическій небосклонъ, произведетъ неимовѣрные перевороты въ органической жизни и, быть можетъ, исполненіе этого замѣчательнаго пророчества можно видѣть во взаимномъ вліяніи совершенно различныхъ судебъ, которое мы обрисуемъ въ дальнѣйшемъ развитіи нашего разсказа.
Благодаря этому столкновенію разнородныхъ элементовъ, одинъ молодой человѣкъ по имени Феликсъ Гольтъ возъимѣлъ значительное вліяніе на жизнь Гарольда Трансома, хотя по происхожденію и состоянію судьба ихъ казалось должна была течь по совершенно различнымъ не соприкасающимся русламъ. Феликсъ былъ наслѣдникомъ ни болѣе ни менѣе какъ нѣсколькихъ шарлатанскихъ лекарствъ. Мать его жила въ одномъ изъ дальнихъ переулковъ Треби и ея гостиная была украшена старымъ чайнымъ подносомъ и нѣсколькими свидѣтельствами о неимовѣрной пользѣ гольтовыхъ лепешокъ противъ катара и гольтовскаго подкрѣпляющаго элексира. Кажется, не могло быть положенія, которое бы такъ отличалось отъ положенія Гарольда Трансома, какъ положеніе этого сына шарлатана, исключая только бездѣльныхъ фактовъ, что онъ называлъ себя радикаломъ, былъ единственнымъ сыномъ своей матери и недавно возвратился домой съ такими намѣреніями, которыя очень обезпокоивали его мать.
Но мистриссъ Гольтъ, въ противоположность мистриссъ Трансомъ, любила раздѣлять свое горе съ другими и имѣла добраго совѣтника, которому могла изливать всѣ свои печали. Такимъ образомъ 2-го сентября, когда мистеръ Гарольдъ Трансомъ впервые видѣлся съ Джерминомъ и стряпчій возвратился въ свою контору съ новыми планами въ головѣ насчетъ предстоящихъ выборовъ, мистриссъ Гольтъ въ девять часовъ утра надѣла свою старую шляпку и отправилась къ достопочтенному Руфусу Дайону, пастору часовни индепендентовъ, попросту называемой «Солодовеннымъ подворьемъ».
IV.
правитьМистеръ Лайонъ жилъ въ маленькомъ домикѣ, подлѣ входа въ часовню. Распространеніе и благосостояніе диссентеровъ въ Треби привели къ увеличенію часовни, на что были израсходованы всѣ имѣющіеся капиталы и потому ничего не осталось для увеличенія содержанія пастора. Домикъ его былъ такимъ образомъ гораздо менѣе и хуже, чѣмъ жилище приходскаго дьячка. Въ это утро онъ сидѣлъ, какъ обыкновенно, въ низенькой комнатѣ въ верхнемъ этажѣ, называемой его кабинетомъ; подлѣ нея былъ маленькій чуланчикъ, въ которомъ стояла его кровать, такъ что эта комната была вмѣстѣ и спальной. Полки по стѣнамъ были недостаточны, чтобъ совмѣстить все множество его старыхъ книгъ, которыя были разложены по комнатѣ въ кипахъ, такъ что между ними оставались узенькіе проходы. Пасторъ очень любилъ ходить взадъ и впередъ, когда онъ думалъ, а для его маленькихъ ногъ, необремененныхъ другой драпировкой, кромѣ шелковыхъ чулокъ, не нужно было много пространства. Онъ и въ настоящую минуту ходилъ взадъ и впередъ, заложивъ руки за спину, поза, въ которой его тѣло имѣло такое же отношеніе къ его головѣ, какъ нижняя часть каменнаго Гермеса къ высѣченному изображенію на его верхушкѣ. Лицо его было изнурено, старо, но пряди волосъ, падавшіе на шею съ его плѣшивой макушки, были еще каштановые, а его большіе, каріе, близорукіе глаза блестѣли почти прежнимъ юношескимъ огнемъ. При первомъ взглядѣ всякій почелъ бы его за очень страннаго, смѣшного старика; мальчишки часто его преслѣдовали своими насмѣшками, а въ глазахъ многихъ вѣрныхъ приверженцевъ господствующей церкви маленькія ножки и большая голова стараго Лайона дѣлали диссентеризмъ еще безобразнѣе и нелѣпѣе. Но онъ былъ слишкомъ близорукъ, чтобъ замѣтить тѣхъ, которые издѣвались надъ нимъ, слишкомъ разсѣянъ, чтобъ обратить вниманіе на мелочи и дрязги того міра, въ которомъ обращались люди, презиравшіе его; занятый борьбой съ самимъ дьяволомъ по самымъ важнымъ жизненнымъ вопросамъ и вѣчно обдумывая тексты своихъ проповѣдей, ему никогда и не приходило въ голову, какое впечатлѣніе производитъ его маленькая фигура на окружающихъ. Эгоизмъ и злоба были также знакомы доброму Руфусу, но они существовали въ немъ лишь какъ пламенный источникъ, придававшій силу его ученію. Онъ былъ жаркій сторонникъ первобытнаго учрежденія въ христіанской церкви званія дьяконовъ, и его маленькая нервная фигура дрожала съ головы до ногъ, когда онъ слышалъ аргументъ, котораго онъ не могъ опровергнуть. Однимъ словомъ, только въ тѣ минуты чувствовалъ онъ, что у него есть тѣло, когда онъ волновался подъ вліяніемъ какой нибудь тревожной мысли.
Онъ теперь обдумывалъ текстъ своей будущей воскресной проповѣди. Текстъ этотъ походилъ на зерно горчичное; сначала онъ подраздѣлялся только на двѣ части — «Что было сказано и кто сказалъ», но потомъ эти подраздѣленія разрослись въ громадную, многовѣтвистую рѣчь. Глаза проповѣдника разгорѣлись, улыбка появилась на устахъ и какъ всегда бывало въ тѣ минуты, когда онъ чувствовалъ себя вдохновеннымъ, онъ началъ выражать свои мысли вслухъ, быстро переходя отъ шопота къ громкому, торжественному rallentando.
— Братіе! Неужели вы думаете, что когда нибудь будетъ поднятъ одинъ великій крикъ за правду, крикъ цѣлаго народа, какъ одного человѣка, подобно голосу архангела, собравшаго во едино всѣхъ жителей неба и земли? — Неужели вы думаете, что это осуществится, если каждый христіанинъ будетъ искоса поглядывать на то, что дѣлаетъ его сосѣдъ, одѣтый лучше, чѣмъ онъ или будетъ закрывать лице шляпой, чтобъ быть въ состояніи крикнуть, но такъ, чтобъ его никто не слыхалъ. Вы всѣ такъ поступаете. Когда служитель Господа встаетъ, чтобъ возгласить то, что ему вдохнуто свыше, простираете ли вы ваши сердца передъ Словомъ, подобно тому, какъ вы ставите цвѣты подъ падающій дождь? Нѣтъ, одинъ изъ васъ смотритъ во всѣ стороны и нанимаетъ свою душу мелочными вопросами: — «что думаетъ брать А..?» — «Довольно ли возвышенно это ученіе для брата Б.?» — Согласятся ли съ этимъ члены церкви? А другой….
Въ эту минуту дверь отворилась и старая Лиди, служанка пастора, высунулась изъ дверей и прошептала тономъ отчаянія и съ тяжелымъ вздохомъ: — Мистриссъ Гольтъ желаетъ васъ видѣть; она извиняется, что пришла не во время, но она въ сильномъ горѣ.
— Лиди, сказалъ мистеръ Лайонъ спокойнымъ разговорнымъ тономъ: — если тебя испытываетъ злой духъ, то позволь мнѣ попросить тебя, чтобъ ты болѣе не вздыхала. Эта привычка очень поражаетъ и оскорбляетъ мою дочь; она вчера не хотѣла ѣсть супь, ибо увѣряла, что ты надъ нимъ плакала. Такимъ образомъ, ты заставляешь ее легкомысленно относиться къ истинѣ и радуешь врага рода человѣческаго. Если твоя нервная боль въ лицѣ доставляетъ побѣду дьяволу, то выпивай за обѣдомъ немного теплаго элю. — Я не пожалѣю денегъ.
— Еслибъ я думала, что, выпивая за обѣдомъ немного теплаго эля, я помѣшала бы милой миссъ Естеръ относиться легкомысленно къ….. но она ненавидитъ запахъ эля.
— Не отвѣчай мнѣ Лиди, пойди и позови мистриссъ Гольтъ.
Лиди тотчасъ же затворила дверь.
— У меня не достаетъ благодати, чтобъ обращаться съ этими слабыми сестрами, сказалъ пасторъ, принимаясь снова ходить по комнатѣ и думать вслухъ: ихъ потребности слишкомъ чужды постоянному теченію моихъ мыслей и часто поражаютъ меня своею неожиданностью. Мистрисъ Гольтъ одна изъ такихъ сестеръ, которыя омрачаютъ даваемый имъ совѣтъ своими безсмысленными словами и возбуждаютъ злобу, скрывающуюся въ глубинѣ всякаго человѣка. Боже, дай мнѣ терпѣнья! Мои грѣхи было тяжело переносить, чѣмъ безуміе этой женщины. Войдите, мистрисъ Гольтъ, войдите.
Онъ поспѣшно опросталъ одинъ стулъ изъ подъ «Коментарій Матью Генри» и просилъ присѣсть свою посѣтительницу. Это была пожилая женщина, высокаго роста, въ черномъ платьѣ, съ загорѣлымъ лицомъ и съ черной повязкой на лбу. Она пододвинула стулъ и торжественно усѣлась, пристально вперивъ взоръ въ протівуположную стѣну съ оскорбленнымъ и вызывающимъ выраженіемъ лица. Мистеръ Лайонъ сѣлъ на свое мѣсто передъ конторкой и молча ждалъ съ твердой покорностью паціента, который ожидаетъ операціи. Но его посѣтительница не открывала рта.
— У васъ есть что-то на сердцѣ, мистрисъ Гольтъ, сказалъ онъ наконецъ.
— Конечно сэръ, иначе я бы не была здѣсь.
— Говорите смѣло.
— Вамъ очень хорошо извѣстно, мистеръ Лайонъ, что мой мужъ мистеръ Гольтъ пріѣхалъ сюда съ сѣвера и былъ членомъ нашей часовни за долго до того времени какъ вы сдѣлались ея пасторомъ, чему было ровно семь лѣтъ въ Михайловъ день. Мы знаете, что я говорю истину, мистеръ Лайонъ. И я бы не стала говорить, если бъ это не была истина.
— Конечно это правда.
— И если бъ мой мужъ былъ живъ, когда вы пріѣхали говорить вашу пробную проповѣдь, то онъ былъ бы такимъ же хорошимъ судьей въ вашихъ способностяхъ, какъ мистеръ Нутвудъ или мистеръ Мускатъ, хотя я право не могу сказать, раздѣлялъ ли бы онъ мнѣніе тѣхъ, которые находятъ ваше ученіе не довольно возвышеннымъ. Что касается до меня, то я имѣю свое собственное мнѣніе о высокихъ доктринахъ.
— Такъ вы пришли ко мнѣ поговорить о моихъ проповѣдяхъ? спросилъ поспѣшно пасторъ.
— Нѣтъ, мистеръ Лайонъ, я не такая женщина, Но вотъ что я вамъ скажу, ибо мой мужъ умеръ до васъ — онъ имѣлъ вдохловенную благодать къ молитвѣ; это подтвердятъ всѣ старые члены церкви, если кто нибудь, не повѣривъ мнѣ, обратится къ нимъ. И онъ вѣрилъ, что рецептъ "излеченіе рака, " которое я рассылала въ бутылкахъ до прошедшаго апрѣля и которое еще теперь находится у меня, — онъ вѣрилъ, что этотъ рецептъ былъ снизпосланъ ему свыше въ отвѣтъ на его молитвы; и этого никто не можетъ порицать, ибо онъ усердно молился.
Мистрисъ Гольтъ тутъ остановилась, полагая повидимому, что мистеръ Лайонъ разбитъ на всѣхъ пунктахъ и что онъ долженъ убѣдиться въ истинѣ ея словъ.
— Развѣ кто нибудь сомнѣвался въ достоинствахъ вашего мужа? спросилъ мистеръ Лайонъ, едва удержавшись отъ того, за что онъ еще такъ недавно выговаривалъ Лиди — отъ тяжелаго вздоха.
— Сэръ, они не смѣютъ, потому что хотя мой мужъ и былъ человѣкъ молитвы, но онъ не былъ лишенъ ни способности, ни знанія; я всегда это твердила моимъ друзьямъ, когда они удивлялись, что я вышла замужъ за Ланкаширца безъ состоянія и ремесла, а съ одной только головой. Но языкъ моего мужа составилъ бы состояніе всякаго человѣка и многіе говорили, что разговоръ его часто дѣйствовалъ также благотворно, какъ и лекарство; впрочемъ онъ попался въ бѣду въ Ланкаширѣ за свой языкъ, но не смотря на это онъ всегда говорилъ, что въ случаѣ крайности, онъ можетъ отправиться проповѣдывать неграмъ. Но онъ поступилъ лучше этого, мистеръ Лайонъ, онъ женился на мнѣ и я скажу вамъ, что въ отношеніи лѣтъ, поведенія и умѣнья вести хозяйство…
— Мистриссъ Гольтъ, перебилъ ее пасторъ: — говорить о такихъ вещахъ вовсе не назидательно. Позвольте мнѣ просить васъ быть какъ можно короче. Мое время принадлежитъ не мнѣ.
— Однако, мистеръ Лайонъ, я имѣю право говорить о себѣ; я принадлежу къ вашему приходу, хотя и не членъ вашей церкви, такъ какъ я родилась въ Баптистскомъ общеніи. Чтоже касается до того, что человѣкъ можетъ спастись безъ дѣлъ, то вѣроятно есть люди, которые не могутъ жить безъ этой доктрины. Я всегда исполняла свой долгъ и болѣе того, если ужь пошла рѣчь объ этомъ, ибо я часто отказывала себѣ въ кускѣ мяса, чтобы сварить супъ больному сосѣду; и если только кто нибудь изъ членовъ церкви скажетъ, что онъ дѣлалъ тоже самое, то я спрошу, чувствовалъ ли онъ тогда такія судороги, какія я чувствовала, ибо я всегда стремилась дѣлать то, что слѣдуетъ и даже болѣе того, ибо я всегда была добра; не думала я, чтобы уважаемая всѣми, дожила я до того, что меня будетъ упрекать мой родной сынъ. И мужъ мой умирая сказалъ мнѣ: «Мери, сказалъ онъ: эликсиръ, пилюли и излеченіе рака будутъ служить тебѣ поддержкой, ибо они пользуются доброй славой во всемъ околоткѣ;» по моему, говорить, что эти лекарства не хороши, когда ихъ брали на пятьдесятъ миль въ окружности богатые и бѣдные, знатные и простолюдины и никто не отзывался о нихъ дурно кромѣ доктора Лукина — это вызовъ самому небу, ибо если было дурно принимать эти лекарства, то неужели Всемогущій Господь не могъ этому положить конецъ?
Мистриссъ Гольтъ не была слезлива; ее поддерживали сознаніе своей безупречности и страсть къ аргументаціи, которая всегда задерживаетъ слишкомъ быстрыя движенія въ слезной железкѣ; теперь же однако глаза ея были влажны, пальцы сжимались судорожно, дергая себя за платье, она наконецъ вырвала изъ него небольшой кусокъ. Мистеръ Лайонъ между тѣмъ слушая се внимательно, началъ догадываться о причинѣ ея волненія.
— Если я не ошибаюсь, мистрисъ Гольтъ, то изъ вашихъ словъ выходитъ, что вашъ сынъ воспротивился какимъ нибудь образомъ продажѣ лекарствъ вашего покойнаго мужа?
— Мистеръ Лайонъ, онъ властолюбивъ до крайности и говоритъ болѣе, чѣмъ его отецъ говорилъ. У меня есть собственный разумъ, мистеръ Лайонъ, и если кто нибудь говоритъ дѣло, то я могу его всегда понять; но Феликсъ говоритъ страшно дико и всегда противорѣчитъ своей матери. И что вы думаете сказалъ мнѣ послѣ того, какъ бросивъ свои занятія здѣсь, отправился учиться въ Гласго и прожилъ всѣ деньги, которыя отецъ сберегъ на его воспитаніе? Къ чему вы думаете привело все это ученіе? Онъ сказалъ мнѣ, что мнѣ бы лучше никогда не слушать вашихъ проповѣдей, ибо это для меня такой же ядъ, какъ пилюли, для половины людей, которые ихъ глотаютъ. Вы никому этого не скажете, мистеръ Лайонъ — я не довольно дурного мнѣнія о васъ, чтобъ считать васъ сплетникомъ. А я думаю, что всякій христіанинъ можетъ понимать проповѣдь и не учась въ Гласго, и есть множество текстовъ о помазаніи елеемъ и вообще о лекарствахъ, одинъ же изъ нихъ точно нарочно написанъ для моего мужа, онъ точно кажется загадкой, а Гольтовъ элексиръ разрѣшеніемъ ея.
— Вашъ сынъ выражается слишкомъ рѣзко, сказалъ пасторъ: — но совершенно справедливо, что мы можемъ заблуждаться, истолковывая писаніе слишкомъ узко и лично. Религія должна, удовлетворять главнѣйшимъ нуждамъ народа, какъ солнце и дождь, которые не можетъ же каждый человѣкъ считать нарочно созданными для него одного. Не полезно ли было бы для вашего спокойствія, еслибъ я повидалъ его и поговорилъ съ нимъ обо всемъ этомъ? Я видѣлъ его ужь въ часовнѣ и, по всей вѣроятности, буду его пасторомъ.
— Я именно объ этомъ хотѣла васъ просить, мистеръ Лайонъ; ибо, быть можетъ, онъ послушаетъ васъ и не заговоритъ, какъ заговариваетъ свою бѣдную мать. Послѣ того, что онъ побывалъ въ часовнѣ, онъ отзывался объ васъ лучше, чѣмъ онъ обыкновенно отзывается о людяхъ; онъ сказалъ, что вы славный старикъ и старомодный пуританинъ — онъ всегда такъ странно выражается, мистеръ Лайонъ, но я видѣла, что несмотря на это, онъ не былъ дурного объ васъ мнѣнія. Онъ доказываетъ, что большинство людей не понимаетъ религіи и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ иногда говоритъ мнѣ, что я должна чувствовать себя грѣшницей и исполнять волю божію, а не свою; такъ что я полагаю, что онъ прежде говоритъ одно, а потомъ другое, только, чтобъ не грубить матери. Иначе онъ просто сходитъ съ ума и его надо послать въ сумашедшій домъ. Но если онъ прежде того напишетъ въ Сѣверо-Ломпшрскомъ Глашатаѣ, что мои лекарства ни на что негодны, то чѣмъ я стану поддерживать себя и его?
— Скажите ему, что я сочту за честь, если онъ пожалуетъ ко мнѣ сегодня вечеромъ, сказалъ мистеръ Лайонъ, видимо склоняясь въ пользу молодого человѣка, отзывъ котораго о проповѣдникѣ въ Солодовенномъ подворьѣ не казался ему очень страннымъ: — между тѣмъ, другъ мой, я бы совѣтывалъ вамъ проникнуться духомъ смиренія и покорности, дабы онъ указалъ вамъ прямой путь въ этомъ дѣлѣ и не далъ бы злымъ чувствамъ гордости и упорству овладѣть вами. Объ этомъ мы поговоримъ послѣ того, какъ я увижу вашего сына.
— Я не горда и не упряма, мистеръ Лайонъ. Я никогда не думала, чтобъ я была дурной женщиной и хуже всѣхъ и никогда не буду этого думать. Зачѣмъ же именно на меня, а не на кого другого свалилось такое горе — ибо я еще не все вамъ сказала. Онъ поступилъ поденщикомъ къ мистеру Проду, часовщику — и это послѣ всего его ученья — и онъ говоритъ, что съ большимъ удовольствіемъ будетъ ходить съ заплатами, что же касается до ребятишекъ, которыхъ онъ учитъ грамотѣ, то они только полы грязнятъ и болѣе ничего. Если это сумашествіе съ его стороны, то вамъ съ нимъ нечего и говорить.
— Мы увидимъ, можетъ быть, это даже благодать дѣйствуетъ въ немъ таинственными путями. Мы не должны судить объ этомъ такъ опрометчиво. Многіе великіе подвижники были ведены подобными же странными путями.
— Такъ я очень сожалѣю ихъ матерей, вотъ и все, мистеръ Лайонъ; и тѣмъ болѣе, если онѣ пользовались хорошей репутаціей; ибо никто, даже мой злѣйшій врагъ, не скажетъ, если онъ захочетъ сказать правду, чтобъ я заслужила эту напасть. И когда всѣ получатъ по своимъ заслугамъ и дѣла людей будутъ провозглашены съ кровель, какъ сказано въ библіи, тогда узнаютъ, что я перенесла съ этими лекарствами! Надо было ихъ толочь, и отстаивать, и процѣживать, и взвѣшивать — рано вставать и поздно ложиться — никто всего этого не знаетъ, кромѣ того, кто достоинъ это знать. А еще сколько я возилась, чтобы приклеивать афиши вверхъ ногами, чтобы привлечь вниманіе публики. Мало женщинъ выдержали бы, что я, и совершенно благоразумно думать, что мнѣ за это воздастся, ибо если есть блаженство обѣщанное и достигаемое дѣлами; то ужь я, кажется, заслужила его, особливо теперешнимъ испытаніемъ. Увѣряю васъ, что если сына моего Феликса не скрутятъ и не посадятъ въ сумасшедшій домъ, то онъ поставитъ на своемъ, но я болѣе ничего не скажу. Желаю вамъ добраго утра, мистеръ Лайонъ, и благодарствуйте, хотя я очень хорошо знаю, что вашъ долгъ повелѣваетъ вамъ такъ поступить, и я никогда не безпокоила васъ для той собственной души, какъ дѣлаютъ нѣкоторые, смотрящіе на меня искоса за то, что я не членъ церкви.
— Прощайте, мистрисъ Гольтъ, прощайте. Молю Бога, чтобъ болѣе мудрый проповѣдникъ наставилъ васъ.
Дверь закрылась за мистрисъ Гольдъ и бѣдный Руфусъ заходилъ по комнатѣ, тяжело вздыхая.
— Эта женщина всю свою жизнь слушала проповѣди, сказалъ онъ вслухъ: — и однако она слѣпа какъ язычникъ и горда какъ фарисей; а все же это одна изъ душъ, печься о которыхъ я обязанъ, ктому же вѣдь и Сара, избранная матерь народа божьяго, выказывала духъ невѣрія и быть можетъ, себялюбивой злобы. Это-то и должно удерживать человѣка отъ презрѣнія, къ которому онъ былъ бы слишкомъ падокъ.
V.
правитьВечеромъ того же дня мистеръ Лайонъ, въ ожиданіи посѣщенія Феликса Гольта, сидѣлъ на своемъ жесткомъ креслѣ въ гостинной и перелистывалъ при свѣтѣ одной свѣчи отчетъ какой-то миссіи, роняя отъ времени до времени невнятное "Гм-м, " выражавшее скорѣе критику, чѣмъ одобреніе.
Комната была очень бѣдно убрана, всѣ ея украшенія ограничивались этажеркой для книгъ, картой святой земли, литографированнымъ портретомъ доктора Додриджа и чернымъ бюстомъ, съ раскрашеннымъ лицомъ, неизвѣстно по какой причинѣ завѣшеннымъ зеленымъ газомъ. Однако внимательный человѣкъ, войдя въ комнату, тотчасъ былъ бы пораженъ нѣкоторыми подробностями не вполнѣ согласными съ общей угрюмой обстановкой, свидѣтельствовавшей о нуждахъ и лишеніяхъ. Въ комнатѣ слышался тонкій ароматъ сушеныхъ розовыхъ листьевъ, — свѣча, при которой читалъ пасторъ была восковая въ бѣломъ глиняномъ подсвѣчникѣ, а на столѣ по другую сторону камина стояла изящная дамская рабочая корзинка, обшитая голубой атласной лентой.
Феликсъ Гольтъ былъ не въ такомъ настроеніи, чтобы примѣтить всѣ эти подробности и когда онъ сѣлъ по приглашенію пастора у сгола, на которомъ стояла корзинка, взглядъ его упалъ на восковую свѣчу, но безъ всякаго сознанія ея дисгармоніи съ остальной обстановкой дома. Однако же щекотливая совѣстливость пастора дала другое объясненіе этому взгляду. Догадавшись, скорѣе чѣмъ примѣтивъ что нибудь и опасаясь, чтобы непріятное впечатлѣніе, произведенное этой неумѣстной роскошью, не помѣшало благодѣтельному вліянію, которое онъ могъ имѣть на Гольта, добрый старикъ поспѣшилъ замѣтить:
— Мой юный другъ, вы вѣроятно удивляетесь, что я жгу восковыя свѣчи, но эта непозволительная роскошь оплачивается заработками моей дочери, деликатная натура которой не можетъ сносить запаха сала.
— Я не обращаю вниманія на свѣчу, сэръ. Благодаря небу, я не одаренъ мышинымъ чутьемъ, чтобы различить воскъ отъ сала.
Рѣзкій громкій голосъ заставилъ старика слегка вздрогнуть. Онъ спокойно поглаживалъ свой подбородокъ, соображая, что ему надобно быть весьма обдуманнымъ и осторожнымъ съ этимъ эксцентрическимъ молодымъ человѣкомъ, затѣмъ онъ совершенно машинально вынулъ изъ кармана очки; это была его обыкновенная привычка, когда онъ хотѣлъ разсмотрѣть поближе своего собесѣдника.
— Мнѣ также совершенно все равно, сказалъ онъ надѣвая очки — лишь бы было довольно свѣтло, чтобъ читать. — И онъ проницательно посмотрѣлъ на Гольта.
— Васъ занимаетъ достоинство страницы, которую вы читаете, а не свѣчи, сказалъ Феликсъ съ пріятной улыбкой. — И вотъ вы думаете, какая неряшливо напечатанная страница лежитъ теперь передъ вами.
Это была правда. Пасторъ, привыкшій къ почтенной наружности провинціальныхъ торговцевъ и въ особенности къ лоснящимся тщательно остриженнымъ физіономіямъ своихъ прихожанъ, былъ нѣсколько озадаченъ, когда, надѣвъ очки, онъ увидѣлъ оригинальную фигуру этого сомнительнаго молодого человѣка съ всклокоченными волосами, огромными глазами, могучимъ складомъ, безъ жилета и безъ галстуха. Но возможность предположить, что въ немъ таинственнымъ образомъ дѣйствуетъ благодать, возможность, подкрѣпленная нѣкоторыми замѣчаніями мистриссъ Гольтъ, такъ горько сѣтовавшей на своего сына, удержала пастора отъ всякаго поспѣшнаго заключенія.
— Я не сужу по одной наружности, отвѣтилъ онъ съ обычной простотой. — Я на себѣ замѣчалъ, что когда духъ витаетъ въ высшихъ сферахъ, мудрено помнить о галстухахъ и шнурочкахъ и другихъ подробностяхъ одежды, которые тѣмъ не менѣе требуются приличіемъ, пока мы живемъ въ этомъ грѣшномъ тѣлѣ.
— И вы также, мой юный другъ, на сколько и могъ понять изъ несвязнаго разсказа вашей матери, страдаете подъ гнетомъ тяжелой умственной работы. Вы, я надѣюсь, не имѣете ничего противъ того, чтобы раскрыть свою душу передъ старикомъ пасторомъ, который самъ на опытѣ позналъ, что такое внутренняя борьба и не разъ испыталъ муки сомнѣнія.
— О сомнѣніи нѣтъ и рѣчи, отвѣтилъ Феликсъ громко и рѣзко какъ и прежде, — я подозрѣваю, что дѣло идетъ о тѣхъ нелѣпыхъ лекарствахъ и шарлатанскихъ объявленіяхъ, которыми пробавлялась моя матушка; мои убѣжденія о нихъ также вполнѣ составлены, какъ и объ воровствѣ платковъ изъ кармановь. Я знаю, что можно дойдти до того, что усумнишься въ предосудительности воровства, но я не изъ числа этихъ мудрецовъ, что смотрятъ на свѣтъ вверхъ ногами. Еслибъ я допустилъ мою мать жить доходами отъ торговли этими лекарствами, тогда какъ я самъ въ состояніи прокормить ее честнымъ трудомъ, я бы нисколько не усумнился назвать себя подлецомъ.
— Я бы желалъ узнать пообстоятельнѣе, почему вы отрицаете пользу этихъ локарствъ, серіозно замѣтилъ мистеръ Лайонъ.
Онъ такъ мало привыкъ слышать начала высочайшей нравственности, высказываться простымъ языкомъ, лишеннымъ всякой сенаторской фразеологіи, что при всей своей добросовѣстности и самобытности не встрѣтилъ ихъ съ тѣмъ полнымъ сочувствіемъ, которое онъ не могъ не питать къ нимъ.
— Я знаю, что они пользовались доброй славой и знаю также, что многіе мудрые люди употребляли лекарства, по волѣ Провидѣнія открытыя людьми простыми, неучеными, и находили облегченіе своимъ страданіямъ. Я могу упомянуть знаменитаго мистера Вееля, который, хотя я и не согласенъ съ его арминіанскимъ ученьемъ и установленіями, все же былъ человѣкъ угодный Богу. Писанія многихъ достойныхъ христіанъ могутъ быть приведены въ опору этого мнѣнія. Къ тому же вашъ отецъ, составлявшій эти лекарства и завѣщавшій ихъ вашей матери, былъ, какъ слышно, человѣкъ ходившій въ путяхъ господнихъ.
— Мой отецъ былъ неучъ, рѣзко отвѣтилъ Феликсъ. — Онъ ничего не зналъ о человѣческомъ организмѣ и о дѣйствіи на него лекарствъ. Невѣжество не такъ вредно, какъ шарлатанство, но когда оно берется лечить, оно можетъ принести большой вредъ. Я смыслю немного въ этомъ дѣлѣ. Я пять лѣтъ пробылъ въ ученіи у какой-то невѣжественной скотины — сельскаго аптекаря — отецъ оставилъ на то средства и полагалъ, что ничего лучшаго не могъ для меня придумать. Ну, да не въ томъ дѣло, я знаю, что эти пилюли очень энергическое средство, которое для большинства принимающихъ вреднѣе яда; элексиръ, безобразная смѣсь десятка самыхъ противоположныхъ средствъ, а лекарство отъ рака можно безъ вреда замѣнить грязной водой изъ канавы.
Мистеръ Лайонъ всталъ и прошелся по комнатѣ. Его простодушіе было не безъ значительной примѣси смѣтливости и сектаторскихъ предразсудковъ; онъ не сразу полагался на прямоту столь рѣзко высказывающуюся. — Быть можетъ, сатана только облекся въ привлекательную форму? — Онъ торопливо спросилъ; А какъ давно вы это узнали, молодой человѣкъ?
— Ловко сказано, отвѣтилъ Феликсъ. — Гораздо раньше, чѣмъ началъ дѣйствовать на основаніи этого убѣжденія.
— Это обыкновенная участь нашихъ убѣжденій. Но вы, я надѣюсь, вѣрите въ возможность обращенія къ лучшей жизни.
— Разумѣется, вѣрю. Я обратился на путь истинный вслѣдствіе шести недѣльной распутной жизни.
Пасторъ вздрогнулъ. Онъ подошелъ совсѣмъ близко къ Гольту и, положивъ руку ему на плечо, оказалъ: молодой человѣкъ, не говори такъ легкомысленно и воздерживайся отъ неумѣстныхъ шутокъ.
— Я нисколько не легкомысленно отношусь къ этому дѣлу, возразилъ Феликсъ. — Еслибъ я не увидѣлъ во время какая я былъ тогда свинья, я бы и до сихъ поръ довольствовался помоями жизни и не взглянулъ бы ей прямо въ лицо, какъ теперь. Какъ посмотрѣлъ я на себя, молодца съ продранными пятками и двумя шилингами въ карманѣ, на чердакѣ, въ обществѣ пьяныхъ вѣдьмъ — такъ и стало мнѣ смѣшно, съ чего это я взялъ, что моя жизнь должна протекать среди беззаботныхъ радостей. Тогда я задумался: что жъ иное могу я сдѣлать изъ этой жизни? Положимъ мало путнаго. Для многихъ на этомъ свѣтѣ незавидное житье. Но я рѣшился употребить всѣ силы, чтобы она была наименѣе скверна для меня. Пускай себѣ говорятъ, что я не передѣлаю весь свѣтъ, что всегда были и будутъ на свѣтѣ лентяи и мошенники, и если я не буду лежать на боку, такъ другіе будутъ. Пусть себѣ и лежатъ, но я то не намѣренъ. Вотъ вамъ и исходная точка моего обращенія, мистеръ Лайонъ, если ужь вамъ было угодно знать.
Мистеръ Лайонъ снова прошелся но комнатѣ. — Слушали ли вы какого нибудь пастора въ Гласго, молодой человѣкъ?
— Нѣтъ, я никогда не слушаю ихъ больше одного раза, съ меня и того довольно.
Добрый Руфусъ не могъ не почувствовать нѣкоторое неудовольствіе на молодаго человѣка за его недостатокъ уваженія къ проповѣдникамъ. Неизвѣстно, захотѣлъ ли бы онъ услышать въ другой разъ проповѣдника въ Солодовенномъ Подворьѣ? Но всякое чувство неудовольствія было сдержано пасторомъ, ибо съ душой въ подобномъ положеніи, надо обходиться очень нѣжно.
— Теперь позвольте васъ спросить, сказалъ онъ: — что вы намѣрены дѣлать, мѣшая вашей матери приготовлять и продавать эти лекарства? Я не говорю ничего въ пользу ихъ послѣ вашихъ объясненій. Боже избави, чтобъ я сталъ вамъ мѣшать стремиться къ тому, что честно и благородно. Но ваша мать въ преклонныхъ годахъ, она нуждается въ различныхъ удобствахъ въ жизни; вы, вѣроятно, подумали какъ вознаградить ее за потерю. Я не хочу предположить, чтобъ вы, столь совѣстливые въ отношеніи чужихъ, не позаботились о своей матери. Конечно есть люди, принявшіе на себя высокія обязанности, которые должны поневолѣ оставить свой домъ на попеченіе Провидѣнія и болѣе смиренныхъ братій; но въ подобныхъ случаяхъ высокое призваніе должно быть ясно, безспорно.
— Я буду содержать свою мать, такъ же хорошо, — нѣтъ, еще лучше, — чѣмъ она жила до сихъ поръ. Она всегда отличалась умѣренностью. Занимаясь чисткой и передѣлкой часовъ и обученіемъ двухъ-трехъ ребятъ, которые ходятъ ко мнѣ, я буду выработывать достаточно денегъ. Чтожъ касается до меня, то я могу жить на похлебкѣ изъ отрубей. У меня желудокъ носорога.
— Но для такого образованнаго человѣка, какъ вы, который конечно имѣетъ хорошій почеркъ и умѣетъ вести книги, не лучше ли было бы искать болѣе выгоднаго мѣста прикащика или помощника на конторѣ? Я бы могъ поговорить съ братомъ Мускатомъ объ этомъ, онъ знаетъ о всѣхъ открывающихся вакансіяхъ. На конторѣ Пендреля есть много хорошихъ мѣстъ, но я боюсь, что тамъ не примутъ никого, кто не принадлежитъ къ господствующій церкви. Прежде принимали всѣхъ, но въ прошломъ году отставили брата Водкина, хотя онъ былъ очень дѣльный и работящій человѣкъ. Но все же можно постараться найдти что нибудь. Во всѣхъ занятіяхъ человѣка есть степени и классы и тѣ, которые могутъ занимать высшую степень, не должны измѣнять произвольно, что опредѣлено свыше. Ваша бѣдная мать не совсѣмъ…
— Извините меня, мистеръ Лайонъ, я ужь объ этомъ говорилъ досыта съ моей матерью и могу избавить васъ отъ излишнихъ словъ; знайте, что рѣшимость моя въ этомъ отношеніи давно уже созрѣла и я никогда ей не измѣню. Я не возьму никакого мѣста, которое бы обязывало меня уродовать горло высокимъ галстукомъ, носить штрипки и проводить день деньской между товарищами, которые спускаютъ всѣ свои деньги на запонки. Подобное занятіе право ниже многихъ родовъ мастерства; оно кажется лучше только потому, что жалованье платятъ несоразмѣрно большое. Вотъ почему я и принялся за изученіе часового мастерства. Мой отецъ былъ сначала простой ткачъ и лучше бы было для него, еслибъ онъ и остался ткачомъ. Я возвратился домой, черезъ Ланкаширъ и видѣлъ одного дядю, который до сихъ поръ еще ткачъ. Я намѣренъ оставаться въ томъ классѣ, которому я принадлежу и который не гоняется за модами.
Мистеръ Лайонъ молчалъ впродолженіи нѣсколькихъ минутъ. Этотъ разговоръ для него былъ плаваніемъ по неизвѣстному морю; онъ не былъ увѣренъ ни въ широтѣ, ни въ долготѣ. Еслибъ хулитель гласговскихъ проповѣдниковъ сталъ бы защищать чинъ, то путь мистера Лайона былъ бы гораздо вѣрнѣе.
— Ну, ну, сказалъ онъ наконецъ: — и святой Павелъ занимался дѣланіемъ палатокъ, хотя онъ былъ наученъ всей премудрости раввиновъ.
— Святой Павелъ былъ умный человѣкъ, сказалъ Феликсъ: зачѣмъ мнѣ стараться попасть съ средній классъ потому только, что я имѣю кой-какое образованіе? Большинство людей средняго класса такіе же невѣжи, какъ рабочій народъ, во всемъ, что не касается ихъ собственной узкой дѣятельности. Вотъ такимъ-то образомъ рабочій классъ постоянно обезсиливается, ухудшается; лучшія головы бросаютъ своихъ товарищей ради роскошнаго дома съ высокимъ крыльцомъ и бронзоваго колокольчика.
Мистеръ Лайонъ провелъ рукой по своему рту и подбородку потому, быть можетъ, что онъ желалъ улыбнуться, а не хорошо было бы улыбнуться на то, что казалось далеко не благочестивою теоріей. Напротивъ того забѣгать далеко за границы обычной тактики заключало въ себѣ, быть можетъ, опасную западню.
— Однако, сказалъ онъ серьозно: — подобное повышеніе дало возможность многимъ принести пользу дѣлу свободы и общественнаго благосостоянія. Перстень и одежда Іосифа не были предметомъ достойнымъ честолюбія хорошаго человѣка, но они были внѣшними знаками того уваженія, которое онъ снискалъ своими вдохновенными знаніями и которое дало ему возможность сдѣлаться спасителемъ своихъ братьевъ.
— Охъ! ужь эти мнѣ надушенные, разряженные простолюдины! Я не хочу быть однимъ изъ нихъ. Пускай только человѣкъ стянетъ свою шею атласнымъ галстухомъ и онъ тотчасъ почувствуетъ новыя нужды, новыя побужденія. Превращеніе начнется съ банта его галстуха и дойдетъ до измѣненія его вкусовъ и мнѣній; послѣднее измѣненіе послѣдуетъ за первымъ, какъ ноги голодной собаки за ея чутьемъ. Я не отличаюсь прикащичьимъ лоскомъ. Я бы могъ собрать мало-по-малу порядочную сумму денегъ изъ грошей бѣдныхъ людей и купить себѣ новую одежду и роскошный обѣдъ; все это подъ предлогомъ, что я служу бѣднымъ людямъ. Нѣтъ, я скорѣе захотѣлъ бы быть жирнымъ голубемъ сосѣда Палея, чѣмъ демагогомъ, который только и думаетъ какъ бы погромче покричать и побольше поѣсть.
— Такъ вы принимаете живое участіе въ великихъ политическихъ движеніяхъ нашего времени? сказалъ мистеръ Лайонъ, съ неожиданнымъ блескомъ въ глазахъ.
— Еще бы; я презираю всякаго человѣка, который не принимаетъ въ нихъ участія и не старается возбудить это участіе въ другихъ.
— Хорошо, мой юный другъ, хорошо, сказалъ пасторъ нѣжнымъ, дружескимъ тономъ. — Его умъ былъ невольно отвлеченъ отъ разсмотрѣнія духовныхъ сторонъ Феликса Гольта возможностью найдти въ постороннемъ человѣкѣ сочувствіе къ своимъ собственнымъ политическимъ мнѣніямъ. Въ тѣ дни столько людей въ борьбѣ за духовную и политическую свободу держались такихъ вѣрованій, которыя, увы, были совершенно ложны и не могли привести къ блаженству! — "Я держусь совершенно того же взгляда, не смотря на сопротивленіе, которое оказываютъ нѣкоторые братья, увѣряющіе, что участіе въ общественныхъ движеніяхъ только помѣха моимъ занятіямъ, и церковная каѳедра не есть мѣсто для проповѣдыванья людямъ объ ихъ обязанностяхъ, какъ членовъ общества. Меня сильно укоряли за то, что я произнесъ въ церкви имена Брума и Велингтона. Отъ чего жъ не говорить о Велингтонѣ, точно также какъ и о Рабшакѣ, или о Брумѣ точно также, какъ о Валаамѣ? Развѣ Богу менѣе извѣстны люди, живущіе въ наше время, чѣмъ тѣ, которые жили во времена Езекія и Моисея? Развѣ десница Его укоротилась, или міръ сталъ слишкомъ обширенъ для Его промысла? Но они говоритъ, что не должно касаться политики и…
— Ну, отчасти они, можетъ быть, и правы, сказалъ Феликсъ съ своей обычной безцеремонностью.
— Какъ! вы принадлежите къ тѣмъ людямъ, которые утверждаютъ. что христіанскій проповѣдникъ не долженъ затрогивать съ каѳедры общественные вопросы? сказалъ мистеръ Лайонъ, вспыхнувъ: — я готовъ спорить объ этомъ сколько угодно.
— Нѣтъ сэръ, отвѣчалъ Феликсъ; я напротивъ говорю, учите правдѣ сколько можете, но правдѣ и только правдѣ, откуда бы ее не брали. И то ужь довольно трудно усвоить себѣ правду безъ всякихъ прикрасъ, а еще труднѣе вбить ее въ мозги грошовому лавочничьсму поколѣнію, которое по большей части наполняетъ ваши часовни.
— Молодой человѣкъ! сказалъ мистеръ Лайонъ, останавливаясь передъ Феликсомъ. Онъ говорилъ скоро, какъ всегда, исключая тѣхъ случаевъ, въ которые онъ былъ очень взволнованъ; умъ его былъ переполненъ тѣмъ, что онъ хотѣлъ высказать и мысли его, какъ бы рождались, облеченныя въ слово: — Я говорю не въ свою пользу, ибо я не только не желаю, чтобы люди думали обо мнѣ лучше, чѣмъ я имъ кажусь, но я сознаю столько въ себѣ дурного, что терпѣливо перенесу даже неуваженіе людей, основанное на первомъ поверхностномъ взглядѣ. Я говорю не для того, чтобъ требовать уваженія къ своимъ лѣтамъ и званію — не для того, чтобъ укорять васъ, но чтобъ васъ предостеречь. Очень хорошо, что вы говорите просто, откровенно и я не изъ тѣхъ, которые хотятъ заставить молодежь смиренно молчать до тѣхъ поръ, какъ она, сдѣлавшись старостью, получитъ право говорить вдоволь; вѣдь самый юный изъ друзей Іова упрекалъ его, а сколько мудрости было въ этомъ упрекѣ, а престарѣлый Илій былъ наученъ кѣмъ? — ребенкомъ Самуиломъ. Говоря объ этомъ, я долженъ себя очень строго сдерживать, ибо мысли въ моей головѣ клокочутъ огнемъ, а слова такъ и рвутся съ языка. Сознавая всю вредность этой страсти — говорить безъ умолку, я молю небо ниспослать мнѣ способность слушать, которую я считаю величайшею благодатью. Несмотря на это, мой юный другъ, и обязанъ, какъ уже сказалъ, предупредить васъ. Соблазны, которые все чаще одолѣваютъ людей съ большими способностями и умомъ — это гордость и презрѣніе къ тѣмъ слабымъ орудіямъ Промысла, которые избраны для пораженія сильныхъ и могучихъ. Презрѣнно надутыя ноздри и высоко поднятая голова не вдыхаютъ въ себя благоуханій, усѣевающихъ путь правды. Умъ всегда готовый презирать и осуждать…
Въ эту минуту дверь отворилась и мистеръ Лайонъ остановился, чтобъ посмотрѣть, кто вошелъ, но у видавъ, что это была только Лиди съ чайнымъ приборомъ, продолжалъ:
— Такой умъ, — по моему есть сжатый кулакъ, который можетъ наносить удары, но не въ состояніи ни взять, ни удержать ничего драгоцѣннаго, хотя бы это была небесная манна.
— Я васъ понимаю сэръ, сказалъ Феликсъ, добродушно протягивая руку старику, который, произнося послѣднія слова съ неожиданною торжественностью, подошелъ совсѣмъ близко къ нему, — но я ни мало не желаю поднять кулака на васъ.
— Ну, ну, сказалъ мистеръ Лайонъ, пожимая протянутую ему руку: — мы, я надѣюсь, покороче познакомимся и извлечемъ обоюдную пользу изъ этого общенія. Вы останетесь у насъ и выпьете чашку чаю; мы пьемъ чай по середамъ позже обыкновеннаго, потому что моя дочь въ этотъ день даетъ французскій урокъ, но теперь она уже вѣрно возвратилась и вскорѣ придетъ дѣлать чай.
— Благодарствуйте, я останусь, сказалъ Феликсъ побуждаемый не любопытствомъ увидѣть дочь пастора, но удовольствіемъ, которое доставляло ему общество самого пастора, потому что его странныя манеры и прозрачность рѣчей придавали какую то прелесть даже его слабости. Дочь его вѣрно была какая нибудь жеманная миссъ, опрятная, чувствительная, но все въ мелочной женской рамкѣ, что конечно также мало интересовало Феликса, какъ біографіи набожныхъ женщинъ и вышиванье, на сколько онѣ допускаются съ серьезнымъ характеромъ Нонконформистокъ.
— Я, быть можетъ, слишкомъ рѣзко люблю выражаться, продолжалъ Феликсъ: френологъ въ Гласго сказалъ, что у меня есть шишка уваженія къ людямъ, одинъ же изъ присутствующихъ, знавшій меня коротко, громко засмѣялся и сказалъ, что я самый безпощадный обличитель на свѣтѣ. Это потому, отвѣчалъ мой френологъ, что шишка идеальности чрезвычайно развитая, мѣшаетъ ему найдти что нибудь достаточно совершенное, достойное уваженія. Я конечно опустилъ уши и замоталъ хвостомъ при этой ласкѣ.
— Да, да, я также подвергалъ свою голову изслѣдованіямъ и получилъ почти такіе же результаты. Я боюсь, что это пустое тщеславное исполненіе языческой доктрины «познай себя» слишкомъ часто доводитъ до самоувѣренности, которая будетъ существовать даже при отсутствіи плодовъ, по которымъ только можно судить о достоинствѣ дерева. Однако… Эстеръ, моя милая, это мистеръ Гольтъ, знакомство съ которымъ мнѣ уже доставило много удовольствія. Онъ будетъ у насъ пить чай.
Эстеръ слегка поклонилась и, пройдя черезъ комнату, взяла свѣчку и поставила ее подлѣ подноса. Феликсъ всталъ и также поклонился съ видомъ равнодушія, которое, быть можетъ, было преувеличено, благодаря тому, что онъ внутренно былъ очень удивленъ. Дочь пастора была вовсе не тѣмъ созданіемъ, какимъ онъ ее себѣ представлялъ. Она совершенно противорѣчила его понятію о пасторскихъ дочеряхъ вообще и хотя онъ ожидалъ встрѣтить нѣчто очень непривлекательное, все же это противорѣчіе факта съ его идеей непріятно его поразило. Очень нѣжное благоуханіе, напоминавшее слегка садъ полный цвѣтовъ, распространялось ею по комнатѣ. Онъ рѣшался не замѣчать ее, но онъ какъ-то чувствовалъ легкіе шаги маленькихъ ножекъ, длинную гордую шею и роскошные волосы, ниспадавшіе блестящими прядями и вьющимися локонами. Все это указывало ему, что передъ нимъ свѣтская дама и онъ еще тверже рѣшался обращать на нее какъ можно менѣе вниманія. Свѣтская дама казалась ему всегда непривлекательнымъ существомъ, но свѣтская дама, въ видѣ дочери стараго пуританина, была для него особенно непріятна.
— Однако, продолжалъ мистеръ Лайонъ, который никогда не оставлялъ свою рѣчь не оконченной: — френологія не противорѣчитъ безусловно религіи, и безъ всякаго сомнѣнія мы имѣемъ нѣкоторыя врожденныя наклонности, которыя и самая благодать не въ состояніи уничтожить. Я самъ съ юности слишкомъ склоненъ къ сомнѣнію, къ изслѣдованію всякой доктрины — я склоненъ скорѣе подвергать анализу лекарство души, чѣмъ просто съ вѣрой принимать ого.
— Если ваша доктрина — такое же лекарство какъ Гольтовы пилюли и элексиръ, то чѣмъ менѣе вы его принимаете, тѣмъ лучше, сказалъ Феликсъ; — но продавцы доктрины и продавцы лекарствъ всегда совѣтуютъ какъ можно болѣе принимать то, что они предписываютъ. Когда человѣкъ видитъ свое пропитаніе въ пилюляхъ или въ доктринѣ, то конечно ему пріятнѣе заказы на его товаръ, чѣмъ любознательное изслѣдованіе.
Эти слова могли быть очень грубы, еслибъ онѣ не были произнесены съ рѣзкой откровенностью, которая ясно указывала на отсутствіе всякаго намѣренія оскорбить стараго пастора. При этомъ впервые дочь мистера Лайона взглянула на Феликса; она очень живо окинула взглядомъ необыкновеннаго посѣтителя и избавила отца отъ необходимости отвѣчать, сказавъ: — Чай готовъ, батюшка.
Это былъ сигналъ для мистера Лайона и онъ, подойдя къ столу, поднялъ правую руку и произнесъ молитву, достаточно длинную, чтобъ дать возможность Эстеръ снова бросить взглядъ на новаго знакомаго. Нечего было опасаться, чтобъ ихъ взоры встрѣтились, ибо онъ пристально смотрѣлъ на ея отца. Она теперь имѣла время замѣтить, что его наружность была странная, но не тривіальная — послѣднее качество въ глазахъ женщинъ всегда губитъ человѣка. Онъ былъ рослый, массивный человѣкъ. Особенно выдающіяся черты въ его лицѣ были свѣтлыя сѣрыя глаза и пухлыя губы.
— Не угодно ли вамъ пододвинуться къ столу, мистеръ Гольтъ? сказалъ пасторъ.
Вставая съ мѣста, Феликсъ слишкомъ сильно оттолкнулъ стулъ и тотъ ударился о маленькій рабочій столикъ, находившійся позади. Съ шумомъ полетѣла на полъ рабочая корзинка съ голубыми лентами и изъ нея посыпались катушки нитокъ, иголка, кисея, маленькій флакончикъ съ розовой водой и что-то еще тяжелое — небольшая книга.
— О небо! воскликнулъ Феликсъ: простите меня! — Эсторъ однако уже успѣла вскочить и подобрать съ необыкновенной быстротой половину вещей, пока Феликсъ подымалъ корзинку и книгу. Эта послѣдняя была открыта и страницы ея немного измялись при паденіи; потому съ усердіемъ библіомана онъ тотчасъ принялся сглаживать уголки.
— Поэмы Байрона! произнесъ онъ тономъ презрѣнія, пока Эстеръ продолжала подбирать остальныя вещи: «Сонъ»… лучше бы онъ спалъ себѣ спокойно и храпѣлъ бы во все горло. Какъ! Вы забиваете себѣ голову Байрономъ, миссъ Лайонъ?
Теперь Феликсъ съ своей стороны пришелъ наконецъ къ тому, что взглянулъ прямо въ глаза Эстеръ, но это было сдѣлано съ обличительной педагогической цѣлью. Конечно онъ увидѣлъ еще яснѣе, что она была свѣтская красавица.
Она покраснѣла, гордо вытянула свою прелестную длинную шейку и сказала, садясь на свое прежнее мѣсто.
— Я очень люблю Байрона.
Мистеръ Лайонъ между тѣмъ остановился и смотрѣлъ на эту сцену съ недоумѣвающей улыбкой. Эстеръ не желала бы, чтобъ онъ узналъ о существованіи въ ея рукахъ сочиненій Байрона, но она была слишкомъ горда, чтобъ выразить какое нибудь безпокойство или смущеніе.
— Это, я боюсь, свѣтской пустой авторъ, сказалъ мистеръ Лайонъ. Онъ въ сущности почти ничего не зналъ о поэтѣ, въ сочиненіяхъ котораго воплощались вѣра и мнѣнія столькихъ молодыхъ мужчинъ и женщинъ того времени.
— Это развратный мизантропъ, сказалъ Феликсъ, подымая одной рукой стулъ, а въ другой держа открытую книгу, — который предполагалъ, что всякій герой долженъ непремѣнно разстроить себѣ желудокъ и ненавидѣть человѣчество. Его Корсары, Ренегаты, Манфреды болѣе ничего, какъ глупыя маріонетки, которыхъ приводятъ въ движеніе тщеславіе и сладострастіе автора.
— Дайте мнѣ книжку, сказалъ мистеръ Лайонъ.
— Позвольте мнѣ васъ попросить, батюшка, чтобъ вы отложили ее въ сторону до окончанія чая, сказала Эстеръ; какъ бы дурна не была она, по мнѣнію мистера Гольта, конечно она не сдѣлается лучше, если вы ее запачкаете масломъ.
— Это правда, моя милая, сказалъ мистеръ Лайонъ, кладя книгу на маленькій столикъ, стоявшій за нимъ. Онъ видѣлъ ясно, что дочь его разсердилась.
— Эге! подумалъ Феликсъ: старикъ-то боится ее. Какимъ это образомъ уродилась у него такая гордая, длинношейная пава! Но я ей докажу, что я ее не боюсь. И онъ сказалъ вслухъ: — я бы желалъ знать, какъ вы, миссъ Лайонъ, оправдаете свое пристрастіе къ такому писателю?
— Я и не стану трудиться оправдывать себя передъ вами, мистеръ Гольтъ, сказала Эстеръ, вы выражаетесь такъ рѣзко, что невольно самый слабый вашъ аргументъ покажется неопровержимымъ. Если бъ я когда нибудь встрѣтила чудовище Корморана, то я бы заранѣе согласилась со всѣми его литературными мнѣніями.
Эстеръ обладала въ высшей степени тѣмъ особымъ качествомъ женщинъ, которое придаетъ имъ такую прелесть, — мягкимъ, нѣжнымъ голосомъ. Надутыя губки дѣлали ее еще очаровательнѣе, ибо она не принимала на себя никакой отталкивающей торжественности и выражала свое неудовольствіе только граціознымъ мотаніемъ головы.
Феликсъ при ея словахъ разсмѣялся съ юношескимъ чистосердечіемъ.
— Дочь моя — тонкій критикъ словъ, сказалъ пасторъ, добродушно улыбаясь: — она часто поправляетъ меня касательно этихъ тонкостей, которыя, признаюсь, для меня также темны, какъ еслибы онѣ относились къ шестому чувству, котораго я не имѣю. Я пламенно стремлюсь къ опредѣлительности въ выраженіяхъ и никогда не могу найдти словъ довольно гибкихъ, чтобъ выслѣдить всѣ изгибы человѣческаго сердца, по я право не знаю зачѣмъ преслѣдовать, какъ преступника, круглое, красивое словцо, означающее какой нибудь предметъ, созданный и благословленный Создателемъ.
— Охъ! ужь эти мнѣ тонкости! онѣ мнѣ коротко извѣстны, сказалъ Феликсъ своимъ обычнымъ fortissimo: всѣ онѣ основаны на системѣ надувательства. «Мерзость» должна означать что-нибудь непріятное, но неужели вы лучше скажете "сахарный пряникъ, " или что нибудь въ этомъ родѣ, какъ можно далѣе отстоящее отъ самого факта, если самый фактъ остается въ сущности мерзкимъ. Наши круглыя, красивыя слова дѣлаютъ только то, что подлость кажется честностью и вмѣсто того, чтобъ стрѣлять ядрами, онѣ стрѣляютъ варенымъ горохомъ. Я ненавижу прилизанныхъ приличныхъ джентельменовъ-ораторовъ.
— Такъ вѣрно вамъ не понравился бы мистеръ Джерминъ, сказала Эстеръ: ахъ! да, батюшка, кстати, когда я сегодня давала урокъ миссъ Луизѣ Джерминъ, то ея отецъ вошелъ въ комнату и очень любезно сталъ со мной разговаривать, спрашивая, въ какое время онъ можетъ васъ застать дома, такъ какъ онъ, очень желалъ поближе съ вами познакомиться и посовѣтываться о нѣкоторыхъ важныхъ дѣлахъ. Прежде онъ никогда не обращалъ на меня вниманія и потому мнѣ бы хотѣлось знать причину этой неожиданной перемѣны. Не можете ли вы отгадать?
— Нѣтъ, дитя мое, сказалъ пасторъ задумчиво.
— Конечно политика, замѣтилъ Феликсъ: онъ состоитъ въ какомъ нибудь комитетѣ; приближаются выборы, объявленъ всеобщій миръ и лисицы имѣютъ прямой интересъ продлить жизнь бѣдныхъ куръ, ихъ бѣдныхъ жертвъ. А, мистеръ Лайонъ, не такъ ли?
— Нѣтъ, не такъ. Онъ сторонникъ семейства Трансомовъ, которые всѣ слѣпые наслѣдственные тори, какъ Дебари, и непремѣнно погонятъ своихъ фермеровъ на выборы словно барановъ. Даже говорили, что наслѣдникъ этого семейства, который долженъ надняхъ пріѣхать съ востока, будетъ другимъ торійскимъ кандидатомъ и вступитъ въ союзъ съ молодымъ Дебари. Разсказываютъ, что онъ имѣетъ огромное состояніе и можетъ купить всѣ продажные голоса въ графствѣ.
— Онъ пріѣхалъ, сказала Эстеръ: я слышала, какъ миссъ Джерминъ говорила своей сестрѣ, что она его видѣла, когда, онъ выходилъ изъ кабинета мистера Джермина.
— Это странно, сказалъ мистеръ Лайонъ.
— Должно быть случилось что нибудь очень необыкновенное, если мистеръ Джерминъ вздумалъ за нами ухаживать, продолжала Эстеръ. Еще недавно миссъ Джерминъ говорила мнѣ, что она рѣшительно не можетъ понять, какъ я сдѣлалась такой приличной и образованной. Она всегда полагала, что диссентеры, — народъ грубый и невѣжественный. Я отвѣчала, что они дѣйствительно по большей части были таковы, но что и церковные прихожане въ маленькихъ городкахъ не лучше ихъ. Она считаетъ себя судьей во всемъ, что касается приличій, а въ сущности она олицетворенная вульгарность, съ огромными ногами, отвратительно надушеннымъ платкомъ и такой шляпкой, что на ней кажется написано большими золотыми буквами: «послѣднія моды.»
— Всѣ сорты свѣтскихъ дамъ одинаковы, сказалъ Феликсъ.
— Нѣтъ, извините, отвѣчала Эстеръ: истинно порядочная, свѣтская женщина не носитъ платьевъ, бросающихся въ глаза, не употребляетъ духовъ безъ мѣры и не шумитъ накрахмаленными юбками; она напротивъ нѣчто граціозное, очаровательное, изящное.
— О! да, сказалъ Феликсъ презрительно: и она зачитывается Байрономъ и восхищается Чайльдъ-Гарольдомъ, примѣрными джентельменами, которыхъ преслѣдуютъ удары судьбы и которые въ тоже время серьезно смотрятся въ зеркало.
Эстеръ покраснѣла и слегка покачала годовой. Феликсъ съ торжествомъ продолжалъ:
— Свѣтская дама — это легкомысленное созданіе, подобно бѣлкѣ, у ней и умъ мелкій, и понятія мелкія столь же примѣнимыя къ дѣлу жизни, какъ ножницы примѣнимы къ очисткѣ лѣса. Спросите вашего отца, что бы сдѣлали старинные всѣми преслѣдуемые эмигранты Пуритане, еслибъ у нихъ жены и дочери были свѣтскія дамы?
— О! нечего бояться такихъ mésalliances, сказала Эстеръ: люди, общество которыхъ непріятно и которые дѣлаютъ изъ себя чудовищъ, найдутъ конечно себѣ женъ къ нимъ подходящихъ.
— Милая Эстеръ, сказалъ мистеръ Лайонъ, не позволяй своему веселому легкомыслію увлекать тебя слишкомъ далеко, не позволяй себѣ неуважительно отзываться о тѣхъ почтенныхъ пилигримахъ. Они боролись и страдали ради того, чтобъ сохранить и вновь насадить сѣмена истины и чистой нравственности.
— Да, я знаю, сказала насмѣшливо Эстеръ, боясь, что отецъ ея пустится въ длинныя разсужденія о пилигримахъ.
— О! это былъ отвратительный народъ, воскликнулъ Феликсъ съ ироніей, такъ неожиданно, что мистеръ Лайонъ вздрогнулъ: Миссъ Медора ничего бы не сказала, еслибъ ихъ всѣхъ привязали къ позорному столбу и отрѣзали бы имъ уши. Она бы только подумала: правда ихъ уши ужасно торчали. А ужь это бюстъ не одного ли изъ нихъ? прибавилъ Феликсъ, кивая головой на черный бюстъ, покрытый газомъ.
— Нѣтъ, сказалъ мистеръ Лайонъ: — это бюстъ великаго Георга Витфильда, который, какъ вы сами знаете, былъ одаренъ такимъ краснорѣчіемъ, что, казалось, на него снизошелъ огненный языкъ, упоминаемый въ священномъ писаніи. Но природа (вѣроятно съ какой нибудь мудрой цѣлью, по отношенію къ внутреннему человѣку, ибо я не хочу входить въ слишкомъ близкія изслѣдованія подробностей, которыя объясняются столькими различными образами, что не одинъ изъ нихъ нельзя назвать безспорнымъ) природа, говорю я, устроила такъ, что этотъ добрый человѣкъ косилъ глазами; моя же дочь еще не научилась мириться съ этимъ недостаткомъ.
— Такъ она прикрыла бюстъ. А еслибъ вы сами косили, тогда что? сказалъ Феликсъ, взглянувъ на Эстеръ.
— Тогда, вѣроятно, вы обходились бы со мной учтивѣе, мистеръ Гольтъ, отвѣчала Эстеръ вставая и усаживаясь за свой рабочій столикъ: — вы, кажется, предпочитаете все необыкновенное и уродливое.
— Экой пѣтухъ! подумалъ Феликсъ: — мнѣ бы хотѣлось приходить сюда и бранить ее каждый день такъ, чтобъ она плакала и рвала въ отчаяньи свои чудные волосы.
— Я не буду болѣе злоупотреблять драгоцѣннымъ для васъ временемъ, мистеръ Лайонъ сказалъ онъ вслухъ, приготовляясь уйдти: — я знаю, что у насъ немного свободныхъ вечеровъ.
— Это правда, юный другъ мой; и теперь ѣзжу каждую недѣлю на одинъ вечеръ въ Спрокстонъ. Я не отчаиваюсь устроить тамъ когда нибудь часовню, хотя до сихъ поръ число слушателей не увеличивается, исключая женщинъ, да къ тому же я еще не началъ проповѣди между самими рудокопами. Я былъ бы очень радъ пойдти туда завтра съ вами въ пять часовъ, то есть если васъ интересуетъ посмотрѣть, какъ быстро возрасло народонаселеніе въ послѣдніе года.
— О! я уже былъ нѣсколько разъ въ Спрокстонѣ, а въ прошлое воскресенье вечеромъ у меня тамъ даже была маленькая конгрегація.
— Какъ! вы проповѣдуете? сказалъ мистеръ Лайонъ, неожиданно просіявъ.
— Нѣтъ, не то, чтобы именно проповѣдывалъ. Я ходилъ въ кабакъ.
Мистеръ Лайонъ вздрогнулъ: — я надѣюсь, молодой человѣкъ, что вы предлагаете мнѣ загадку, какъ Самсонъ своимъ товарищамъ. Изъ того, что вы только-что говорили нельзя предположить, чтобъ вы были преданы пьянству.
— О! я не много пью. Я спрашиваю кружку пива и вступаю въ разговоръ съ сосѣдями. Долженъ же кто-нибудь научить ихъ-уму разуму, хоть этимъ путемъ, иначе откуда имъ взять его? Я стремлюсь къ образованію неизбирателей и потому предлагаю свои услуги будущимъ ученикамъ тамъ, гдѣ могу ихъ встрѣтить; такимъ образомъ кабакъ — моя академія. Я съ большимъ удовольствіемъ пойду завтра туда съ вами.
— Сдѣлайте одолженіе, сдѣлайте одолженіе, сказалъ мистеръ Лайонъ, пожимая руку своему новому знакомому: — я не сомнѣваюсь, что мы современемъ близко съ вами сойдемся.
— Желаю вамъ добраго вечера, мистеръ Лайонъ.
Эстеръ поклонилась, но слегка и молча.
— Это удивительный молодой человѣкъ, Эстеръ, сказалъ пасторъ, когда Феликсъ ушелъ: — Я замѣчаю въ немъ пламенную любовь ко всему, что честно и благородно, а это я полагаю есть задатокъ для дальнѣйшаго осѣненій его благодатной мудростью. Правда, что, подобно тому, какъ странника въ пустынѣ сбиваютъ съ настоящаго пути обманчивые призраки воды и оазисовъ, такъ и злой духъ пользуется естественнымъ стремленіемъ къ добру, чтобъ смутить душу тщеславной вѣрой въ призрачную добродѣтель. Но я надѣюсь, что этого не будетъ съ Гольтомъ. Я чувствую, что его общество возвышаетъ мой умъ, не смотря на нѣкоторую рѣзкость въ его выраженіяхъ, которую я постараюсь уничтожить.
— Онъ, кажется, ужасно грубый человѣкъ, сказала Эстеръ съ неудовольствіемъ: — но онъ говоритъ по англійски лучше, чѣмъ всѣ, кто къ намъ приходитъ. Чѣмъ онъ занимается?
— Починкой часовъ вмѣстѣ съ уроками; онъ надѣется, если я не ошибаюсь, поддерживать свою мать, ибо онъ находитъ, что нехорошо ей жить отъ продажи лекарствъ, въ пользѣ которыхъ онъ сомнѣвается. Это рѣдкая совѣстливость.
— Неужели, а я думала, что онъ что нибудь гораздо повыше, сказала Эстеръ, очевидно разочарованная.
Феликсъ съ своей стороны возвращаясь домой думалъ: какой непонятной цѣпью случайностей этотъ странный старикъ, какой тонкой игрой плоти и духа этотъ человѣкъ родилъ дочь, такъ мало на него похожую? Вѣрно онъ глупо женился. Я никогда не женюсь, хотя бы пришлось жить на сырой рекѣ, чтобъ сдержать свою плоть. "Я имѣлъ великую цѣль, хотѣлъ сохранить свои руки чистыми и душу незапятнанною, хотѣлъ всегда смотрѣть правдѣ въ глаза, но извините — у меня жена и дѣти, я долженъ лгать и подличать, иначе они умрутъ съ голоду, " или «жена моя деликатная дама, ей необходимъ хлѣбъ съ масломъ и ея сердце содрогнется, если у нея не будетъ приличнаго платья.» Вотъ какую судьбу готовитъ кому нибудь миссъ Эстеръ. Я не могу видѣть, не скрежеща зубами, такихъ себялюбивыхъ куколъ, которыя думаютъ, что онѣ могутъ учить всѣхъ, а сами какъ не натуживаются, не могутъ сравниться умомъ даже съ любой блохой. Я бы желалъ посмотрѣть, можно ли ее заставить устыдиться себя и покраснѣть.
VI.
правитьПочти всѣ жители Треби, при мысли о мистерѣ Лайонѣ и его дочери, чувствовали тоже удивленіе въ отношеніи Эстеръ, какъ и Феликсъ. Ее не очень любили въ приходѣ отца. Люди не вполнѣ серьезные замѣчали, что она слишкомъ кокетлива и слишкомъ задираетъ носъ; самые же строгіе полагали, что мистеръ Лайонъ поступилъ неосторожно, не отдавъ свою дочь на воспитаніе богобоязливымъ людямъ, а, увлеченный роковымъ тщеславіемъ доставить ей блестящее образованіе, помѣстилъ ее въ французскую школу. Послѣ этого онъ позволилъ ей, что еще было хуже, поступить въ гувернантки въ нѣкоторые дома, гдѣ она набралась понятій, которыя но только не согласовались съ ея положеніемъ въ свѣтѣ, но, по своей чрезмѣрной свѣтскости, грозили опасностію всякому человѣку, въ какомъ бы онъ положеніи не находился. Но никто не зналъ, какого рода женщина была ея мать, потому что мистеръ Лайонъ никогда не говорилъ о своей прошедшей жизни. Когда онъ былъ избранъ насторомъ въ Треби, въ 1825 году, онъ, какъ всѣмъ было извѣстно, былъ уже нѣсколько лѣтъ вдовымъ и жилъ одинъ съ единственной прислугой, слезливой Лиди; дочь его тогда была еще въ школѣ. Только два года тому назадъ Эстеръ возвратилась домой, чтобы постоянно жить съ отцомъ и давать уроки въ городѣ. Въ этотъ промежутокъ времени она возбудила пламенную страсть въ двухъ молодыхъ диссентерскихъ сердцахъ, облеченныхъ въ самые модные жилеты, дававшіе знать какъ о безукоризненномъ качествѣ самой матеріи, такъ и о высокомъ вкусѣ ихъ обладателей; съ тѣмъ вмѣстѣ она снискала восторженное уваженіе къ своему уму въ дѣвочкахъ, своихъ ученицахъ; дѣйствительно, по общему мнѣнію, ея знаніе французскаго языка придавало Треби большее значеніе въ сравненіи съ другими подобными же ярмарочными городками. Но какъ мы уже сказали, въ людяхъ пожилыхъ она пріобрѣла мало сочувствія. Благоразумныя диссентерскіи матроны питали къ ней злобу изъ боязни, чтобы ихъ сыновья не захотѣли на ней жениться и изъ мести за то, что она обходилась съ этими, вполнѣ достойными молодыми людьми съ такимъ презрѣніемъ, котораго нельзя было допустить въ дочери пастора, не только потому, что ея родственныя связи обязывали ее выказывать въ высшей степени смиреніе, но и потому, что съ свѣтской точки зрѣнія бѣдный пасторъ долженъ быть ниже достаточныхъ гражданъ, которые его содержатъ. Въ тѣ времена прихожане смотрѣли на проповѣдника, которому платили по подпискѣ, съ такими же смѣшанными чувствами уваженія и недовѣрія, какъ и на духовное лицо господствующей церкви, которое все еще пользовалось десятиной. Его способностями восхищались, проливали слезы на его проповѣдяхъ, но слабый чай по общему мнѣнію былъ для него достаточно хорошъ и даже, когда онъ отправлялся въ сосѣдній городъ сказать проповѣдь въ пользу какого нибудь благотворительнаго учрежденія, его подчивали домашнимъ виномъ и отводили ему самую маленькую каморку. Подобно тому, какъ уваженіе церковныхъ прихожанъ къ ихъ пасторамъ сопровождалось ворчаньемъ и относилось большою частью къ отвлеченной личности, такъ и добрые диссентеры часто примѣшивали къ своему одобренію пасторскихъ проповѣдей порицаніе того человѣческаго сосуда, который вмѣщалъ въ себѣ уважаемый ими даръ духовнаго краснорѣчія. М-ссъ Мускатъ и м-ссъ Нутвудъ, примѣняя на практикѣ принципъ пуританскаго равенства, замѣчали, что мистеръ Лайонъ имѣлъ свои странности и что ему не слѣдовало позволять дочери дѣлать такіе неприличные, большіе расходы на перчатки, башмаки и духи, даже если она употребляла на это свои заработанныя деньги. Что же касается до церковныхъ прихожанъ, приглашавшихъ миссъ Лайонъ давать уроки своимъ дочерямъ, то они были совершенно поражены нелѣпымъ, невозможнымъ въ ихъ глазахъ, соединеніемъ въ одномъ лицѣ диссентерства и блестящихъ способностей; еженедѣльнаго присутствія на молитвенныхъ бесѣдахъ и короткаго знакомства съ такимъ легкомысленнымъ и свѣтскимъ языкомъ, какъ французскій. Эстеръ отчасти сознавала совершенное несогласіе между ея наклонностями и ея положеніемъ. Она знала, что на диссентеровъ смотрѣли свысока тѣ классы, которые она считала самыми образованными; ея любимыя подруги во Франціи и въ англійской школѣ, гдѣ она была учительницей, смѣялись надъ тѣмъ, что ея отецъ былъ диссентерскимъ пасторомъ; когда же одна изъ ея товарокъ убѣдила своихъ родителей взять Эстеръ въ гувернантки къ младшимъ дѣтямъ, всѣ ея природныя наклонности къ роскоши, брезгливости и презрѣнію къ фальшивой чопорности только окрѣпли вслѣдствіе всего, что она видѣла и слышала въ богатой и знатной семьѣ. Но то рабство было для нея тяжело, она съ радостью возвратилась домой къ отцу; хотя сначала она желала избѣжать этой необходимости, однако же послѣдующій опытъ жизни научилъ ее отдать преимущество сравнительной независимости ея новаго положенія. Но она не была довольна своей жизнію; все окружающее казалось ей низкимъ и неинтереснымъ; выхода же ей не было никакого, ибо еслибъ она и захотѣла нанести страшное горе отцу и, отвернувшись отъ диссентеровъ, стала бы ходить въ требійскую церковь, то это не принесло бы ей рѣшительно никакого удовлетворенія. Не религіозныя, а общественныя условія тяготили Эстеръ, и общество Кэсовъ не болѣе удовлетворило бы ея честолюбивому вкусу, чѣмъ общество Мускатовъ. Кэсы говорили неправильно по англійски и играли въ вистъ; Мускаты говорили тѣмъ же языкомъ и подписывались на «Евангелическій Магазинъ». Эстеръ не нравилось ни то, ни другое препровожденіе времени. Она имѣла одну изъ тѣхъ особенныхъ организацій, живыхъ и чувствительныхъ, которыя въ то же время нисколько не болѣзненны; она понимала всѣ тончайшіе оттѣнки въ манерахъ и разговорѣ; у ней былъ свой собственный кодексъ для всего, что касалось свѣта, духовъ, матерій и обращенія и по этому-то кодексу она обвиняла и оправдывала всѣхъ людей. Она была очень довольна собой, особенно за свой слишкомъ разборчивый вкусъ и никогда не сомнѣвалась, что ея мѣрило было самое высшее. Она очень гордилась тѣмъ, что самыя хорошенькія и знатныя дѣвочки въ школѣ всегда называли ее образцомъ природной леди. Сознаніе, что у нея хорошенькая ножка, обутая въ шелковый чулокъ и тоненькую кожаную ботинку, безукоризненные ногти и прелестныя ручки, — доставляло ой много удовольствія; она чувствовала, что именно ея превосходство надъ другими не позволяло ей глядѣть безъ отвращенія на кембриковые платки и на заштопанныя перчатки. Всѣ ея деньги шли на удовлетвореніе ея деликатнаго вкуса и она ничего не откладывала. Я не могу сказать, чтобъ она въ этомъ отношеніи чувствовала укоры совѣсти, она была вполнѣ увѣрена въ своей щедрости; она ненавидѣла всякую низость, съ готовностью опорожняла свой кошелекъ, когда чувство жалости было въ ней неожиданно затронуто и съ радостію дѣлала отцу сюрпризъ, когда узнавала случайно, что онъ въ чемъ нибудь нуждался. Но добрый старикъ очень рѣдко въ чемъ нибудь нуждался; что-же касается до его желаній, то онъ имѣлъ только одно, которому она никогда не могла удовлетворить: желаніе увидѣть свою дочь истинно вѣрующей и достойной сдѣлаться членомъ его церкви.
Однако мистеръ Лайонъ любилъ свою нераскаянную и не хотѣвшую исправиться дочь, восхищался ею, даже боялся ее болѣе чѣмъ приличествовало отцу и пастору; онъ горячо томился наединѣ въ своей комнатѣ, пламенно упрекалъ себя въ ея недостаткахъ и просилъ небо помиловать ее; и послѣ такихъ-то молитвъ онъ сходилъ внизъ и смиренно подчинялся всѣмъ ея малѣйшимъ желаніямъ, ибо онъ боялся строгостью испортить дѣло ея исправленія, къ которому онъ постоянно стремился. Царицы всегда были и будутъ, не смотря на Салическіе и другіе законы; и тутъ въ маленькомъ, скромномъ домикѣ пастора Солодовеннаго Подворья была граціозная, сладкозвучная царица Эстеръ.
Сильный всегда будетъ повелѣвать, говорятъ иные съ увѣренностью, похожей на риторику адвокатовъ, не знающую ни исключеній, ни добавленій. Но что такое сила? Слѣпой ли это произволъ, который не видитъ ни ужасовъ, ни многообразныхъ послѣдствій, ни ранъ, ни увѣчья тѣхъ, которыхъ онъ давитъ? Узкость ли это ума, который не можетъ сознать другихъ нуждъ, кромѣ своихъ собственныхъ, который не смотритъ на послѣдствія, а лишь на минутные интересы и для котораго великая сила пожертвованія кажется глупой слабостью? Есть особый родъ подчиненія другому, который составляетъ удѣлъ лишь большаго ума и пламенной любви; и сила — часто только другое названіе добровольнаго, рабскаго подчиненія, неисправимой слабости.
Эстеръ любила своего отца; она сознавала необыкновенную чистоту его характера, силу умственныхъ его способностей, которыя вполнѣ соотвѣтствовали ея собственной живости. Но его старое изношенное платье пахло дымомъ и она не любила гулять съ нимъ по улицамъ, потому что, при встрѣчѣ съ знакомыми, вмѣсто того, чтобъ поздороваться, сказать два слова о погодѣ и пройдти далѣе, онъ всегда пускался въ длинныя разсужденія и споры на теологическія темы или разсказывалъ какое нибудь событіе изъ жизни знаменитаго Ричарда Бакстера. Эстеръ боялась болѣе всего на свѣтѣ показаться смѣшной даже въ глазахъ грубыхъ требійцевъ. Она воображала, что могла бы болѣе любить свою мать, чѣмъ любила отца и очень жалѣла, что такъ смутно помнила ее.
Она какъ бы въ туманѣ вспомнила то время, когда ей еще не было пяти лѣтъ, когда слово всего чище ею произносимое было «мама,» когда тихій голосъ ласкалъ ее, произнося французскія нѣжныя слова, которыя она въ свою очередь повторяла своей куклѣ; когда очень маленькая бѣлая ручка гладила ее по головкѣ, причесывала, одѣвала и когда наконецъ она сидѣла съ куклой на постелѣ, гдѣ мама лежала, сидѣла до той минуты, какъ отецъ уносилъ ее изъ комнаты. Когда воспоминаніе дѣлалось яснѣе, то уже исчезъ и тихій, сладкій голосъ и маленькая ручка. Она знала, что ея мать была француженка, что она когда-то находилась въ большемъ горѣ и нищетѣ и что ея дѣвичье имя было Анета Ледрю. Это было все, что говорилъ ей отецъ о покойной матери; и когда однажды, въ дѣтствѣ, она спросила у него что-то о мамѣ, онъ отвѣчалъ: — Эстеръ, пока ты не выростешь и не сдѣлаешься женщиной, мы будемъ только думать о твоей матери, когда же ты будешь выходить замужъ, то мы поговоримъ съ тобой о ней, я отдамъ тебѣ ея кольцо и все, что осталось послѣ нея; но безъ крайней необходимости я не могу терзать свое сердце разговоромъ о томъ, что было и чего уже нѣтъ. — Эстеръ никогда не забывала этихъ словъ и чѣмъ она становилась старше, тѣмъ невозможнѣе казалось ей разспрашивать отца о прошедшемъ.
Его неохота говорить ей объ этомъ прошедшемъ основывалась на многихъ причинахъ. Частію это происходило отъ тайны, которую онъ старательно скрывалъ до сихъ поръ. онъ не имѣлъ довольно мужества, чтобъ сказать Эстеръ, что онъ ей не отецъ; онъ не имѣлъ довольно твердости, чтобъ отказаться отъ той любви, которую онъ, какъ отецъ, долженъ былъ ей внушить; онъ не рѣшался подвергнуться непріязни, которую она могла почувствовать къ нему за этотъ долгій постоянный обманъ. Но было кое-что другое, о чемъ нельзя было говорить — глубокое горе, тяготѣвшее надъ нимъ, какъ надъ христіанскимъ служителемъ алтаря.
Двадцать два года передъ тѣмъ, когда Руфусу Лайону было тридцать шесть лѣтъ отъ роду, онъ былъ всѣми уважаемымъ пасторомъ бывшей конгрегаціи индепендентовь въ одномъ изъ южныхъ портовъ Англіи; онъ былъ не женатъ и на всѣ совѣты друзой, которые убѣждали его, что епископъ т. е. глаза Индепендентской церкви и конгрегаціи долженъ быть мужемъ одной жены, онъ отвѣчалъ, что слова эти были сказаны въ смыслѣ ограниченія, а не приказанія, что пастору позволялось имѣть одну жену, но что онъ Руфусъ Лайонъ не хотѣлъ воспользоваться этимъ позволеніемъ, находя, что его занятія слишкомъ поглощали его время и что женамъ израильскимъ было довольно мужей и безъ тѣхъ, кто были призваны на важнѣйшее дѣло. Его единовѣрцы и прихожане гордились имъ; къ нему посылались издалека депутаціи, и онъ ѣздилъ въ различные города проповѣдывать на праздники. Гдѣ ни заходила рѣчь о замѣчательныхъ проповѣдникахъ, имя Руфуса Лайона всегда было упоминаемо, какъ пастора, который дѣлалъ честь всѣмъ индепендентамъ; его проповѣди, по общему мнѣнію, были полны ученаго знанія и пламеннаго краснорѣчія; выказывая болѣе человѣческаго знанія, чѣмъ многіе изъ его братій пасторовъ, онъ въ тоже время былъ въ высшей степени осѣненъ вдохновенной благодатію. Но неожиданно, этотъ лучезарный свѣточъ потухъ; мистеръ Лайонъ добровольно отказался отъ мѣста пастора и уѣхалъ изъ своего города.
Ужасный кризисъ насталъ въ его жизни: приблизилась минута, когда религіозныя сомнѣнія и внезапно пробудившіяся страсти хлынули однимъ общимъ потокомъ и парализировали его вдохновеніе. До тѣхъ поръ, въ продолженіи тридцати шости лѣтъ, вся его жизнь была посвящена религіи и научнымъ занятіямъ; страсть, пылавшая въ его сердцѣ, была страсть къ религіознымъ теоріямъ, къ преніямъ и борьбѣ словомъ за истину; грѣхи, за которые ему приходилось вымаливать прощеніе, были честолюбіе, (въ такой формѣ, какую честолюбіе можетъ принять въ умѣ человѣка, посвятившаго себя поприщу проповѣдника индепендентской церкви) и слишкомъ живой умъ, который постоянно задавалъ себѣ новые вопросы. Даже въ то время, когда сравнительно онъ еще былъ молодъ, его отчужденіе отъ свѣта и простота то есть во всемъ что касалось мелочей, въ крупныхъ же дѣлахъ міра сего онъ принималъ большое участіе) придавали его манерамъ и наружности что-то странное; и хотя его умное лице было очень красиво, вся его фигура, казалось, такъ мало согласовалась со всѣми свѣтскими понятіями, что прилично одѣтые леди и джентельмены постоянно надъ нимъ смѣялись, подобно тому какъ смѣялись надъ Джономъ Мильтономъ. Руфусъ Лайонъ самымъ страннымъ невзврачнымъ проповѣдникомъ собранія улицы Шкиперовъ. Вѣроятно ли было, чтобы въ жизни такого господина могло случиться что нибудь романтическое? Можетъ быть, и нѣтъ; но все таки случилось съ нимъ преоригинальное происшествіе.
Однажды, въ зимній вечоръ 1812 года, мистеръ Лайонъ возвращался съ проповѣди въ сосѣднемъ селеніи. Онъ шелъ по обыкновенію очень скоро и былъ погруженъ въ глубокую думу; онъ вовсе не обращалъ вниманія на дорогу, окаймленную кустарниками и полуосвѣщенную блѣднымъ луннымъ свѣтомъ; вдругъ ему пришло на мысль, не оставилъ ли онъ своей памятной книжки, въ которой онъ записывалъ пожертвованія прихожанъ. Онъ остановился, растегнулъ свое пальто, пошарилъ во всѣхъ карманахъ и потомъ, снявъ шляпу, осмотрѣлъ всю ея внутренность. Книжка нигдѣ не находилась и онъ уже хотѣлъ продолжать свой путь, какъ неожиданно услышалъ тихій нѣжный голосъ, говорившій съ сильнымъ иностраннымъ выговоромъ: — Сжальтесь надо мною, сударь!
Устремивъ глаза въ темноту, онъ увидѣлъ какую-то черную массу на краю дороги и, подойдя ближе, убѣдился, что это была молодая женщина съ ребенкомъ на рукахъ. Она снова произнесла, но голосомъ гораздо слабѣе: — Я умираю съ голода; возьмите Христа ради ребенка!
Невозможно было подозрѣвать въ чемъ-либо дурномъ это блѣдное лицо, этотъ нѣжный голосъ. Не задумавшись ни на секунду, мистеръ Лайонъ взялъ ребенка на руки и сказалъ: — Можете-ли вы идти рядомъ со мною, молодая женщина?
Она встала, но, казалось, едва могла передвигать ноги. — Облокотитесь на меня, сказалъ мистеръ Лайонъ. И такимъ образомъ они пошли по дорогѣ. Пасторъ въ первый разъ въ жизни несъ ребенка на рукахъ.
Онъ не придумалъ ничего лучшаго, какъ отвести эту женщину съ ребенкомъ къ себѣ домой; это былъ простѣйшій способъ подать ей немедленно помощь и тѣмъ временемъ обдумать, какъ впослѣдствіи устроить ея судьбу; поэтому онъ и остановился на этой мысли, не думая ни о чемъ другомъ. Женщина была слишкомъ слаба, чтобъ говорить; и они оба молчали до тѣхъ поръ, пока онъ не усадилъ се передъ своимъ пылающимъ каминомъ. Его старую служанку не могли удивить ни какія добрыя дѣла ея господина, и она, какъ ни въ чемъ не бывало, взяла на руки ребенка, пока мистеръ Лайонъ снималъ съ бѣдной женщины мокрую шляпку и шаль. Послѣ этого онъ далъ ей выпить теплаго и, дожидаясь пока она совершенно очнется, онъ, отъ нечего дѣлать, какъ бы невольно сталъ смотрѣть на ея прелестное лице, которое ему казалось ангельскимъ, и небесное спокойствіе, которое было очаровательнѣе всякой улыбки. Мало-по-малу она стала приходить въ себя, заслонила своей нѣжной рукой глаза отъ свѣта и взглянула съ любовью на ребенка, который, лежа на рукахъ старой служанки, съ видимымъ удовольствіемъ всасывалъ въ себя теплое питье и протягивалъ къ огню свои голыя ноженки. Когда сознаніе совершенно возвратилось къ ней, она подняла глаза на мистера Лайона, стоявшаго подлѣ нея и произнесла своимъ прелестнымъ отрывочнымъ голосомъ:
— Когда вы сняли шляпу, я тотчасъ узнала, что вы добрый человѣкъ.
Въ благодарномъ взглядѣ этихъ голубовато-сѣрыхъ глазъ, осѣненныхъ густыми рѣсницами, было что-то совершенно новое для Руфуса Лайона; ему казалось, что въ первый разъ въ жизни ему пришлось встрѣтиться съ такимъ взглядомъ женщины, но тутъ же онъ подумалъ, что это бѣдное созданіе очевидно было заблуждающейся католичкой и очень нѣжнаго сложенія, судя по рукамъ. Онъ былъ въ какомъ-то странномъ волненіи; онъ чувствовалъ, что было бы грубо теперь со разстраивать, и удовольствовался тѣмъ, что предложилъ ей поѣсть. Она согласилась съ видимой радостью и принялась за ѣду, постоянно поглядывая на ребенка. Потомъ подъ вліяніемъ новаго порыва благодарности она схватила руку служанки и промолвила: — О! какъ вы добры! — Черезъ секунду она снова взглянула на мистера Лайона и, указывая на ребенка, воскликнула: Не правда ли, нѣтъ на свѣтѣ лучше этого малютки?
Вечеръ прошелъ; для странной женщины постлали постель, и мистеръ Лайонъ не спросилъ даже объ ея имени. Онъ самъ не ложился цѣлую ночь. Онъ провелъ ее въ волненіи, въ страданіяхъ; дьяволъ подвергалъ его страшнымъ искушеніямъ. Ему казалось, что онъ находился въ какомъ-то бѣшеномъ изступленіи. Дикія видѣнія невозможнаго будущаго тѣснились въ его головѣ. Онъ боялся, чтобъ эта женщина не была замужемъ; онъ жаждалъ назвать ее своею и боготворить ея красоту, онъ жаждалъ, чтобъ она его любила и осыпала ласками. И то, что для большинства людей было бы одной изъ многихъ очень извинительныхъ глупостей, минутнымъ видѣніемъ, разсѣеваемымъ дневнымъ свѣтомъ и столкновеніемъ съ тѣми обыденными фактами жизни, которыхъ отраженіемъ служитъ здравый смыслъ — было для него духовнымъ преображеніемъ. Онъ походилъ на съумасшедшаго, который знаетъ, что онъ съумасшедшій. Его безумныя желанія не соотвѣтствовали тому, чѣмъ онъ былъ и долженъ былъ быть, какъ служитель христіанской церкви; болѣе того, проникая въ его душу, какъ тропическій зной проникаетъ въ тѣло человѣка и измѣняетъ его зрѣніе и обоняніе, онѣ были непримиримы съ тѣмъ представленіемъ о мірѣ, которое составляло неотъемлемую часть его ума. Всѣ сомнѣнія, которыя до тѣхъ поръ кружились прозрачными тѣнями вокругъ его убѣжденія, твердой незыблемою силою нравственныхъ началъ, теперь облеклись въ кровь и плоть. Вопрошающій духъ сомнѣнія сталъ вдругъ смѣлымъ; онъ уже болѣе не подстрекалъ къ скептицизму, а прямо вызывалъ на бой; это не былъ болѣе голосъ любознательной мысли, но голосъ страсти. Однако онъ ни на минуту не забывался и постоянно помнилъ, что это былъ голосъ страсти; убѣжденія, бывшія закономъ всей его жизни, стали въ немъ какъ бы его совѣстью.
Борьба этой ночи была только образцомъ той долгой постоянной душевной борьбы, которую суждено было ему перенести; ибо пламенныя души переживаютъ въ первую минуту, когда онѣ сознали свое положеніе, все то, что случится впослѣдствіи или можетъ лишь случиться.
На другое утро странная гостья разсказала мистеру Лайону свою исторію. Она была дочерью французскаго офицера, убитаго въ русскую компанію, и бѣжала изъ Франціи въ Англію, чтобъ соединиться съ мужемъ, молодымъ англичаниномъ, съ которымъ она познакомилась въ Везули, гдѣ онъ содержался военно-плѣннымъ и за котораго вышла замужъ противъ желанія своего семейства. Мужъ ея служилъ въ ганноверской арміи и, взявъ отпускъ, отправился въ Англію по дѣламъ, когда былъ задержанъ на дорогѣ французскими властями, подозрѣвавшими въ немъ шпіона. Вскорѣ послѣ ихъ сватьбы онъ, съ нѣкоторыми другими товарищами плѣнными, былъ переведенъ въ другой городъ поближе къ берегу и она долго оставалась въ неизвѣстности на счетъ его судьбы, пока наконецъ получила отъ него письмо, въ которомъ онъ извѣщалъ, что послѣ размѣна плѣнныхъ, онъ возвратился въ Англію, гдѣ и ждетъ ее. При этомъ онъ умолялъ со пріѣхать какъ можно скорѣе и извѣстить по приложенному адресу, когда она выйдетъ на англійскій берегъ. Боясь, что родственники ее не отпустятъ, она отправилась тайно отъ всѣхъ и съ очень небольшой суммой денегъ; испытавъ много трудностей и горя въ дорогѣ, она наконецъ достала себѣ мѣсто на маленькомъ коммерческомъ кораблѣ и прибыла въ Соутгэмптонъ совершенно больная. Прежде чѣмъ могла написать мужу, она родила и для прокормленія ребенка должна была заложить почти все, что было у нея цѣннаго. Въ отвѣтъ на ея увѣдомленіе о случившемся, мужъ отвѣчалъ, что онъ находится въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ и не можетъ пріѣхать къ ней, а ждетъ ее въ Лондонѣ въ трактирѣ «Belle Sauvage», откуда они при первой возможности уѣдутъ въ Америку. Прибывъ въ «Belle Sauvage», несчастная женщина тщетно прождала мужа три дня, и на четвертый получила, письмо отъ какого-то неизвѣстнаго ей человѣка, извѣщавшее о кончинѣ ея мужа, который въ послѣднія минуты своей жизни просилъ, чтобы ее извѣстили объ его смерти и посовѣтывали возвратиться къ родственникамъ во Францію. Ей дѣйствительно не оставалось ничего другого дѣлать, но ей пришлось идти пѣшкомъ, чтобъ сохранить грошъ на кусокъ хлѣба. Въ тотъ вечеръ, когда она обратилась къ мистеру Лайону, она заложила послѣднюю вещь, съ которой могла разстаться. При ней остались только: вѣнчальное кольцо и медальонъ съ именемъ и волосами ея мужа, которые она рѣшилась не отдавать до послѣдней крайности. Медальонъ походилъ, какъ двѣ капли воды, на тотъ, который носилъ ея мужъ на часовой цѣпочкѣ, съ тою только разницею, что его медальонъ былъ съ ея именемъ и съ ея волосами. Драгоцѣнность эта висѣла на ея шеѣ на простомъ снуркѣ, потому что она продала принадлежавшую ему золотую цѣпочку.
Единственное доказательство истинности ея разсказа, кромѣ чистосердечной искренности, блестѣвшей въ ея глазахъ, заключалось въ кипѣ бумагъ, которую она вынула изъ кармана. Это были письма ея мужа, увѣдомленіе объ его смерти и свидѣтельство о свадьбѣ. Конечно исторія эта была не очень обыкновенна и не совсѣмъ вѣроятна, но мистеръ Лайонъ ни на минуту не сомнѣвался въ ея истинѣ. Ему казалось невозможнымъ подозрѣвать женщину съ такимъ ангельскимъ лицемъ, но онъ возъимѣлъ сильное подозрѣніе на счетъ дѣйствительной смерти ея мужа. Онъ былъ очень радъ, что она потеряла адресъ, присланный ей мужемъ, ибо это отнимало всякую возможность навести о немъ справки. Но за то можно было справиться о ней самой въ Везулѣ, куда слѣдовало обратиться къ ея роднымъ. Совѣсть, не совершенно въ немъ усыпленная, громко говорила, что это былъ единственный путь оказать помощь несчастной женщинѣ; но это стоило бы ему сильной борьбы съ самимъ собой; къ его удовольствію, отъ этой необходимости избавило его нежеланіе самой Анеты — такъ звали молодую женщину — возвратиться къ родственникамъ, если только можно было обойтись безъ этого.
Онъ страшился, и это чувство превозмогло всѣ другія, — чтобъ она какъ нибудь не покинула его и чтобы такимъ образомъ не возникли между ними преграды, которыя отнимутъ отъ нея всякую возможность полюбить его и когда нибудь выдти за него замужъ. Однако онъ видѣлъ совершенно ясно, что если онъ не вырветъ съ корнемъ эту страсть, то миръ въ его сердцѣ будетъ на вѣки нарушенъ. Женщина эта была неисправимая католичка; довольно было наслушаться ея болтовни, чтобъ въ этомъ убѣдиться; но еслибъ даже ея положеніе было не столь двусмысленно, то все же жениться на такой женщинѣ будетъ паденіемъ съ духовной точки зрѣнія. Онъ уже и то низко палъ, сожалѣя, что его удерживалъ долгъ отъ бѣгства въ уединенныя мѣста, гдѣ никто не могъ бы упрекнуть его, и гдѣ онъ могъ жить счастливо съ этой женщиной. Эти нѣжныя, страстныя чувства, которыя обыкновенно бушуютъ въ сердцахъ молодыхъ людей, вдругъ заговорили въ душѣ мистера Лайона подобно тому, какъ у иныхъ людей геній просыпается очень поздно, благодаря особому стеченію обстоятельствъ. Его любовь была первою любовью свѣжаго, юнаго сердца, полнаго изумленія и обожанія къ предмету своей любви. Но то, что для одного человѣка есть добродѣтель, для другого путь къ потерѣ его духовнаго вѣнца.
Кончилось тѣмъ, что Анета осталась въ его домѣ. Онъ до того боролся самъ съ собою, что представилъ все дѣло на разсужденіе нѣсколькимъ изъ самыхъ важныхъ своихъ прихожанокъ, моля Бога и въ тоже время боясь, чтобъ онѣ взяли ее на свое попеченіе и тѣмъ заставили бы его разстаться съ нею, на что онъ самъ никакъ не могъ рѣшиться. Но онѣ взглянули на дѣло очень хладнокровно; несчастная женщина была для нихъ бродягой и онѣ находили, что ревность мистера Лайона въ этомъ случаѣ была слабостью и доходила даже до неприличія; эта молодая француженка, не умѣвшая сказать хорошенько двухъ словъ по-англійски, была въ глазахъ почтенныхъ матронъ и ихъ мужей, также не интересна, какъ всѣ двусмысленныя, красивыя созданія. Онѣ были готовы пожертвовать ей нѣсколько денегъ на дальнѣйшее ея странствіе или, если она найметъ себѣ въ городкѣ квартиру, онѣ согласны давать ей работу и употребятъ всѣ старанія, чтобъ обратить ее изъ католичества. Однако, если она дѣйствительно была приличной особой, то единственный достойный путь былъ — возвратиться какъ можно скорѣе къ ея роднымъ. Мистеръ Лайонъ вопреки своей волѣ былъ внѣ себя отъ восторга. Теперь была причина удержать Анету у себя. Онъ полагалъ, что не сдѣлаетъ ей никакой дѣйствительной пользы, если найметъ особую квартиру и тамъ будетъ содержать ее, между тѣмъ это разстроитъ его небольшія средства. Она же сама была по видимому такъ безпомощна, что было бы безуміемъ предполагать, что она можетъ прокормить себя работой или чѣмъ нибудь заниматься, кромѣ ухаживанія за ребенкомъ.
Но ею рѣшимость не разставаться съ своей странною гостьею была очень строго осуждаема его прихожанами. Были явные признаки, что пасторъ находился подъ какимъ-то злымъ вліяніемъ; въ его проповѣдяхъ не доставило прежняго вдохновеннаго пламени; онъ, казалось, избѣгалъ общества братьевъ и самыя мрачныя подозрѣнія возникли противъ него. Наконецъ ему было сдѣлано формальное замѣчаніе, но онъ принялъ его такъ, какъ будто давно уже къ этому приготовился. Онъ призналъ, что внѣшнія обстоятельства вмѣстѣ съ особеннымъ настроеніемъ его ума, по всей вѣроятности, мѣшали ему съ пользою исполнять обязанности пастора и потому онъ отказался отъ своего званія. Многіе сожалѣли, многіе возражали, но онъ рѣшительно объявилъ, что не можетъ объясниться подробнѣе въ настоящую минуту; онъ только желалъ заявить торжественно, что хотя Анета Ледрю была слѣпа въ духовномъ отношеніи, но въ свѣтскомъ это была чистѣйшая, добродѣтельнѣйшая женщина. Нечего было болѣе говорить, и онъ уѣхалъ въ какой-то отдаленный городъ. Тамъ онъ содержалъ себя и Анету съ ребенкомъ на остатки своей стипендіи и тѣмъ скуднымъ жалованьемъ, которое онъ получалъ какъ типографскій корректоръ. Анета была одна изъ тѣхъ ангельскихъ, безпомощныхъ женщинъ, которыя принимаютъ все, какъ манну небесную; ей казалось, что небо благословило ея пребываніе у мистера Лайона и она болѣе ничего не желала. Однако въ продолженіи цѣлаго года мистеръ Лайонъ не осмѣлился сказать Анетѣ, что онъ ее любитъ; онъ дрожалъ передъ этой женщиной; онъ ясно видѣлъ, что ей и въ голову не приходила мысль о томъ, что онъ можетъ ее любить и что ей не слѣдуетъ жить съ нимъ. Она никогда не знала, никогда не спрашивала о причинѣ его отказа отъ званія пастора. Она, казалось, также мало заботилась о странномъ мірѣ, въ которомъ она жила, какъ птичка въ своемъ гнѣздѣ; ея прошедшее было уничтожено обрушившейся лавиною, но она была невредима, жила сыто и тепло, а ребенокъ ея процвѣталъ какъ нельзя лучше. Она даже не выказывала желанія видѣться съ патеромъ или крестить свою дочь. Мистеръ Лайонъ такъ же не рѣшался говорить съ нею о религіи, какъ о своей любви. Онъ боялся всего, что могло возбудить въ ней непріязненное къ нему чувство. Онъ боялся нарушить благодарность и сочувствіе, которыя она къ нему питала.
Но пришло время и Анета узнала тайну мистера Лайона. У ея ребенка прорѣзывался зубъ и такъ какъ онъ былъ уже довольно рослый и здоровый, она съ трудомъ могла съ нимъ справиться. Мистеръ Лайонъ, возвратясь съ работы, взялъ тотчасъ ребенка на руки и началъ его убаюкивать, не смотря на то, что послѣ неусыпныхъ трудовъ нуждался въ отдыхѣ. Ребенокъ почувствовалъ себя въ мощныхъ рукахъ Лайона и, слыша его нѣжный голосъ, вскорѣ успокоился и заснулъ. Добрый Руфусъ, боясь его обезпокоить какимъ нибудь движеніемъ, осторожно опустился на стулъ и терпѣливо ждалъ, пока малютка не проснется.
— Мы отлично ухаживаете за дѣтьми, сказала Анета съ нѣжнымъ одобреніемъ, — хотя, какъ я думаю, вы не занимались этимъ до тѣхъ поръ, пока я не поселилась у васъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Лайонъ: — у меня не было ни братьевъ, ни сестеръ.
— Отчего вы не женились? спросила неожиданно Анета, которой до сихъ поръ никогда не приходило въ голову задать ему такой вопросъ.
— Потому что до сихъ поръ и не любилъ ни одной женщины. Я думалъ, что я никогда не женюсь. Теперь же я желаю жениться.
Анета вздрогнула. Она съ разу не поняла, что онъ именно на ней хотѣлъ жениться; ее только поразила мысль, что въ жизни мистера Лайона можетъ произойдти большая перемѣна. Словно молнія освѣтила мракъ, застилавшій ея душу, и она какъ бы очнулась отъ тяжелаго сна.
— Вы думаете, что мнѣ глупо желать жениться, Анета?
— Я не ожидала этого. Я не знала, что вы объ этомъ думаете.
— Вы знаете, на комъ я хочу жениться?
— Я знаю? произнесла она вопросительно и яркій румянецъ покрылъ ея щеки.
— Я говорю о васъ, Анета; о васъ, которую я полюбилъ болѣе моего долга, болѣе моего призванія. Я все бросилъ ради васъ.
Мистеръ Лайонъ остановился; ему казалось низкимъ требовать того, въ чемъ ему не могли отказать послѣ всѣхъ его благодѣяній.
— Можете ли вы полюбить меня, Анета? согласны ли вы быть моей женой?
Молодая женщина снова вздрогнула и бросила на него умоляющій взглядъ.
— Не говорите… забудьте мои слова… воскликнулъ мистеръ Лайонъ, неожиданно вскакивая съ мѣста: — нѣтъ, я этого не хочу, я этого не желаю.
Слова эти были произнесены такъ громко и съ такой энергіей, что ребенокъ на его рукахъ проснулся и онъ, передавъ его матери, вышелъ изъ комнаты.
На другой день мистеръ Лайонъ очень рано отправился на работу и возвратился домой очень поздно; на третій день было то же самое, такъ что имъ не было случая говорить между собой. На четвертый мистеръ Лайонъ занемогъ. Его натура была совершенно надломлена неусыпными трудами, недостаткомъ хорошей пищи и разсѣяніемъ той надежды, которой онъ до сихъ поръ себя поддерживалъ. Они были слишкомъ бѣдны, чтобъ имѣть постоянную служанку и только нанимали старуху топить печи и готовить обѣдъ; такимъ образомъ Анета, по необходимости, должна была сдѣлаться сидѣлкой при больномъ. Эта неожиданная потребность въ ея помощи заставила ее нѣсколько выйдти изъ своего оцѣпенѣнія. Болѣзнь мистера Лайона была серьезная и однажды докторъ, слыша какъ онъ въ бреду произносилъ цитату за цитатой изъ библіи, неожиданно взглянулъ съ любопытствомъ на Анету и спросилъ: жена ли она, или родственница больнаго?
— Нѣтъ, не родственница, сказала Анета качая головой: — онъ былъ очень добръ ко мнѣ.
— Давно ли вы съ нимъ живете?
— Болѣе года.
— Онъ былъ нѣкогда проповѣдникомъ?
— Да.
— Когда онъ пересталъ проповѣдывать?
— Вскорѣ послѣ того, какъ онъ принялъ меня къ себѣ.
— Это его ребенокъ?
— Сэръ! отвѣчала Анета покраснѣвъ отъ негодованія, — я вдова.
Ей показалось, что докторъ бросилъ на нее очень странный взглядъ, но болѣе ни о чемъ не разспрашивалъ.
Когда больной сталъ поправляться, онъ, однажды, съ наслажденіемъ принимая пищу выздоравливающаго, пристально устремилъ глаза на Анету, которая стояла подлѣ него; его невольно поразило какое-то новое выраженіе въ ея лицѣ, рѣзко отличавшееся отъ прежней пассивной нѣжности, которая составляла главную ея черту. Взгляды ихъ встрѣтились и она сказала, положивъ свою руку на его: — Я стала гораздо умнѣе; я продала нѣсколько книгъ — меня научилъ докторъ — и взяла работу изъ модныхъ магазиновъ, и намъ будетъ чѣмъ жить. А когда вы совсѣмъ выздоровѣете, мы пойдемъ въ церковь и обвѣнчаемся, не правда ли? Малютка (у ней еще не было другою имени) будетъ называть васъ папой — и мы никогда не разстанемся.
Мистеръ Лайонъ вздрогнулъ. Его болѣзнь, или быть можетъ что другое, сдѣлала великую перемѣну въ Анетѣ. Чрезъ двѣ недѣли послѣ этого разговора они обвѣнчались. Наканунѣ онъ спросилъ — сильно ли она придерживается своей религіи несли нѣтъ, то не согласится ли она окрестить и воспитать малютку въ протестантской вѣрѣ. Она покачала головой и отвѣчала очень просто: — Мнѣ все равно; если бы я была во Франціи, то этого бы я не сказала, но теперь все измѣнилось. Я никогда не была очень привязана къ католической религіи, но понимала, что слѣдуетъ быть набожной. J’aimais les fleurs, les bals, la musique, et mon mari, qui était beau. Но все это прошло. Въ этой странѣ нѣтъ и слѣдовъ моей религіи. Но Богъ долженъ быть вездѣ потому что вы такой добрый, хорошій. Дѣлайте какъ знаете; я полагаюсь во всемъ на васъ.
Ясно было, что Анета смотрѣла на настоящую свою жизнь какъ на отреченіе отъ міра, — она была словно мертвая или выброшенная бурею на необитаемый островъ.
Она была слишкомъ умственно лѣнива и хладнокровна ко всему окружающему, чтобы стараться узнать всѣ тайны острова. Чувства энергіи и живаго сознанія и сочувствія, пробужденныя въ ней болѣзнью мистера Лайона, вскорѣ уступили мѣсто прежней апатіи ко всему, исключая ея ребенка. Она блекла, какъ цвѣтокъ, въ чуждомъ для него климатѣ и три года, которые она прожила послѣ своей свадьбы, были только медленной, тихой смертью. Въ эти три года мистеръ Лайонъ всецѣло жилъ въ другомъ существѣ и для другого. Подобную жизнь испытываютъ рѣдкіе люди. Странно сказать, что страсть къ этой женщинѣ, которая, онъ чувствовалъ, свела его съ прямаго пути, — ибо для него прямой путь и истина были лишь то, что онъ считалъ лучшимъ и возвышеннѣйшимъ, — страсть къ существу, которое не могло даже постигнуть его мыслей, повлекла за собою столь полное отреченіе отъ самого себя, на какое онъ не былъ способенъ во времена всецѣлаго служенія своему долгу. Никто теперь не питалъ его гордаго честолюбія — ни онъ самъ, ни свѣтъ; онъ созналъ, что палъ низко и что его свѣтъ забылъ его или презиралъ его память. Единственное удовлетвореніе, которое онъ находилъ — это было удовлетвореніе его нѣжныхъ чувствъ, а нѣжность его означала неусыпный трудъ, несокрушимое терпѣніе и благодарную бдительность за каждымъ безмолвнымъ знакомъ привязанности въ томъ существѣ, которое ему было дороже всего на свѣтѣ.
Наконецъ насталъ день послѣдняго прости и онъ остался одинъ съ маленькой Эстеръ, бывшей единственнымъ видимымъ знакомъ этого четырехлѣтняго перерыва въ его жизни. Спустя годъ, онъ снова сдѣлался пасторомъ и жилъ очень скромно, сберегая все, что могъ, на воспитаніе Эстеръ, которой онъ хотѣлъ доставить всѣ средства, чтобъ жить самостоятельнымъ трудомъ послѣ его смерти. Легкость, съ которой она научилась французскому языку, естественно дала ему мысль послать ее во французскую школу, что должно было увеличить ея будущія достоинства, какъ гувернантки. Это была протестантская школа и французскій протестантизмъ имѣлъ то огромное преимущество въ глазахъ Лайона, что не имѣлъ никакихъ епископальныхъ тенденцій. Поэтому онъ надѣялся, что Эстеръ не пропитается никакими католическими предразсудками. Его надежда совершенно исполнилась, но, какъ мы видѣли, она напиталась многими некатоличеекими суетными мечтами.
Слава мистера Лайона, какъ краснорѣчиваго проповѣдника и преданнаго своему дѣлу пастора, возникла съ новымъ блескомъ, но лѣтъ черезъ десять его конгрегація неожиданно выказала нѣкоторое неудовольствіе къ его слишкомъ легкому, по ихъ мнѣнію, взгляду на нѣкоторые пункты диссентерскаго ученія. Тогда мистеръ Лайонъ нашелъ лучшимъ удалиться и принялъ предложеніе быть пасторомъ въ гораздо меньшей церкви Индепендентовъ, въ большомъ Треби. И съ тѣхъ поръ въ продолженіи семи лѣтъ онъ жилъ, какъ мы видѣли, въ скромномъ пасторскомъ домикѣ Солодовеннаго подворья.
Вотъ исторія Руфуса Лайона, въ то время никому неизвѣстная, исключая его одного. Мы, быть можетъ, въ состояніи отгадать, какія воспоминанія заставляли его ослабить строгость диссентерской доктрины.
VII.
правитьКромѣ достопочтеннаго Руфуса Лайона, такъ мало интересовавшагося возвращеніемъ богатаго наслѣдника Трансомовъ и пребываніемъ его въ Треби, были другіе люди, которые имѣли причины принять это событіе близко къ сердцу. Вѣроятно, благодаря этому обстоятельству въ одинъ прекрасный день, въ три часа по полудни, къ Трансомъ-Корту подъѣзжала великолѣпная карета нарой съ кучеромъ и лакеемъ одѣтыми въ красныя ливреи. Внутри сидѣлъ здоровый старикъ лѣтъ шестидесяти, опиравшійся съ весьма добродушнымъ видомъ на толстую сучковатую палку; подлѣ него помѣщалась полная дама среднихъ лѣтъ съ правильными чертами и голубыми глазами, представлявшая собою цѣлую гору атласа, кружевъ и батистовыхъ вышивокъ. Они оба имѣли весьма обыкновенную наружность, но большинству жителей Треби казались людьми необыкновенными и были извѣстны всѣмъ и каждому. При встрѣчѣ съ ними, если съ вами идетъ требіецъ, онъ навѣрно сниметъ шляпу и скажетъ: — «Видѣли, сэръ Максимъ и его жена». Онъ ни за что не прибавитъ фамиліи, находя это совершенно излишнимъ.
— Полагаю, она теперь сіяетъ отъ восторга, говорила леди Дебари, подъѣзжая къ Трансомъ-Корту: — она такъ долго была въ тѣни.
— Ахъ! бѣдная, сказалъ сэръ Максимъ, — а какая она была красавица въ свое время. Я помню, какъ на первомъ балѣ, на которомъ она появилась, мы всѣ готовы были драться изъ за чести танцовать съ нею. Съ тѣхъ поръ, я почувствовалъ къ ней слабость и никогда не вѣрилъ ея скандальной исторіи.
— Если намъ нужно быть коротко съ ней знакомымъ, отвѣчала леди Дебари, то пожалуйста не дѣлайте подобныхъ намековъ, сэръ Максимъ. Я бы не желала, чтобъ Селина и Гаріетъ ихъ слышали.
— Да я бы давно забылъ объ этомъ скандалѣ, еслибъ вы не напоминали мнѣ о немъ такъ часто, отвѣтилъ баронетъ съ улыбкой, вынимая табакерку.
— Подобное неожиданное счастье часто бываетъ очень вредно нервнымъ людямъ, сказала лэди Дебари, не желая обращать вниманіе на колкое замѣчаніе своего мужа. — Помните, у бѣдной леди Алиціи Метзерстъ сдѣлалась болѣзнь сердца отъ неожиданнаго счастья, — полученія наслѣдства послѣ дяди. Еслибъ м-съ Трансомъ была дѣйствительно умной и разсудительной женщиной, то она отправилась бы въ городъ, — теперь ей средства позволяютъ — и посовѣтовалась бы съ докторомъ Трунчономъ. Я увѣрена, что онъ прописалъ бы ей digitalis; я часто отгадываю докторскіе рецепты. Но, конечно она этого не сдѣлаетъ, она всегда думала, что знаетъ медицину лучше всѣхъ докторовъ.
— Да то она очень здоровая женщина; посмотрите, какъ она держится, и верхомъ ѣздитъ точно молоденькая дѣвушка.
— Она такъ худощава, что нельзя смотрѣть на нее безъ содраганія.
— Нѣтъ; она статна; она жива во всѣхъ движеніяхъ, и я смѣю думать, что женщинъ цѣнятъ вовсе не по вѣсу.
— Пожалуйста, не выражайтесь такъ грубо.
Сэръ Максимъ засмѣялся и выказалъ рядъ отлично сохранившихся зубовъ, что очень шло къ нему. Между тѣмъ экипажъ остановился и они вошли въ гостиную м-съ Трансомъ, которая сидѣла за пяльцами. Вышиванье было однимъ изъ постоянныхъ элементовъ жизни м-съ Трансомъ: это мирное, пріятное занятіе работать вещи, которыя никому не нужны, было въ то время большимъ утѣшеніемъ для знатныхъ, но несчастныхъ женщинъ.
Очень спокойно выслушала она горячія поздравленія гостей и пожала протянутыя руки; но она поблѣднѣла и руки ея похолодѣли: Дебари еще не знала, какой партіи въ политикѣ намѣренъ былъ придерживаться Гарольдъ.
— Нашъ молодчикъ пріѣхалъ какъ разъ кстати, сказалъ сэръ Максимъ, — если онъ выйдетъ на арену, то, конечно, вмѣстѣ съ Филиппомъ они забьютъ обоихъ виговъ-кандидатовъ.
— Это просто счастіе, что онъ теперь возвратился, сказала леди Дебари, — однако я всегда, надѣялась, что случится нѣчто такое, что помѣшаетъ моему сыну имѣть своимъ товарищемъ Гарстина.
— Я называю моего друга Гарольда молодчикомъ, сказалъ сэръ Максимъ: — потому что я его помню такимъ мальчуганомъ, какимъ онъ представленъ на этомъ портретѣ.
— Это счастливое время уже далеко, отвѣчала м-съ Трансомъ, — мой сынъ очень измѣнился, какъ вы это можете легко себѣ представить.
Во время этого разговора въ сосѣдней библіотекѣ смутно слышались какіе-то голоса. М-съ Трансомъ но видимому не хотѣла обращать вниманія на этотъ шумъ, но ея блѣдное лице снова покрылось яркимъ румянцемъ.
— Да, да, разумѣется по наружности, продолжалъ сэръ Максимъ: — но онъ былъ молодецъ и я всегда его любилъ. Еслибъ кто нибудь спросилъ меня, чего я больше всего желаю для блага моей страны, то я право не могъ бы придумать лучшаго, какъ пожелать, чтобы молодой Трансомъ сдѣлался нашимъ сосѣдомъ и принялъ дѣятельное участіе въ политикѣ. Трансомъ и Дебари всегда ратовали подъ одними знаменами. Конечно онъ явится кандидатомъ. Неправда ли, это уже рѣшено?
Необходимость отвѣчать на такой затруднительный вопросъ была отсрочена неопредѣленными звуками, неожиданно раздавшимися въ библіотекѣ, — лаемъ собаки, — и появленіемъ въ дверяхъ стараго мистера Трансома, разыгрывавшаго роль собачки для маленькаго черноглазаго мальчика лѣтъ трехъ, который подгонялъ его громкими криками и ударами палки.
Старикъ остановился на порогѣ и съ добродушной улыбкой взглянулъ на баронета, который поспѣшно подошелъ къ нему. Нимвродъ обнюхалъ ноги своего господина, какъ бы желая удостовѣриться, что онъ не потерпѣлъ никакого вреда; а маленькій мальчикъ, увидя новыя лица, бросилъ веревку, накинутую на шею старика и, выйдя впередъ, остановился въ воинственной позѣ, устремивъ свои чорные глаза на леди Дебари.
— Ахъ! какой прелестный ребенокъ, миссъ Трансомъ! вѣдь это — Не можетъ быть, неужели вы имѣете счастіе быть бабушкой?
— Да, это ребенокъ моего сына.
— Неужели! сказала леди Дебари съ удивленіемъ! Я никогда не слыхала, чтобы онъ былъ женатъ. Такъ онъ привезъ вамъ невѣстку?
— Нѣтъ, сказала м-съ Трансомъ холодно, — она умерла.
— А… а… а… сказала леди Дебари тономъ, колебавшимся между сочувствіемъ и удовольствіемъ. — Какъ странно однако, что я никогда не слыхала о женитьбѣ м-ра Гарольда. Но, что за прелестный ребенокъ! Поди ко мнѣ краснощекій херувимъ.
Черные глаза ребенка были но прежнему устремлены, какъ-бы очарованные, на лицо леди Дебари и онъ не обратилъ никакого вниманія на ея любезное приглашеніе. Наконецъ, вытянувъ шею и надувъ губки, херувимъ пробормоталъ что-то непонятное, быть можетъ, какое-нибудь непріятное замѣчаніе на счетъ леди Дебари. Потомъ онъ обернулся и дернулъ за хвостъ старую болонку; та со злости завизжала.
— Полно Гарри, оставь стараго Пуфа, онъ тебя укуситъ, сказала м-съ Трансомъ, чтобы защитить свою любимую собачку.
Слова ея были слишкомъ внушительны для маленькаго Гарри и онъ захотѣлъ ихъ тотчасъ же примѣнить: нагнувшись къ рукѣ м-съ Трансомъ, онъ впился въ нее зубами. По счастію рукавъ послужилъ не малымъ препятствіемъ, но все же м-съ Трансомъ вскрикнула отъ боли, а сэръ Максимъ, возвращавшійся теперь къ своему мѣсту, оторвалъ плутишку отъ своей жертвы, послѣ чего тотъ поспѣшно убѣжалъ въ библіотеку.
— Вы вѣроятно ранены, сказала леди Дебари съ сочувствіемъ. — Ахъ! какой дикій мальчишка! Дайте я перевяжу вамъ руку… Пожалуйста, не церемоньтесь и не обращайте на насъ никакого вниманія.
— Благодарю, это пустяки, сказала м-съ Трансомъ, кусая губы и черезъ силу улыбаясь: — это скоро пройдетъ. Вотъ вы видите, какое удовольствіе быть бабушкой. Ребенокъ просто меня возненавидѣлъ, но за то онъ возродилъ къ новой жизни м-ра Трансома; они какъ будто вѣчно были товарищами.
— Однако, какъ хотите, трудно думать, что Гарольдъ такъ давно женатъ, сказалъ сэръ Максимъ; я былъ увѣренъ, что онъ холостякъ. Какой же я послѣ этого, старикъ! А на комъ онъ женатъ? Я надѣюсь, что мы скоро будемъ имѣть удовольствіе познакомиться съ м-съ Гарольдъ Трансомъ.
Сэръ Максимъ, разговаривая съ старикомъ Трансомомъ, не слыхалъ предъидущаго разговора о томъ же предметѣ.
— Она умерла, поспѣшно замѣтила леди Дебари, — но мы не должны мѣшать м-съ Трансомъ перевязывать ея рану. Я увѣрена, что ей очень больно. Ну, ну, не возражайте, милая м-съ Трансомъ…. мы съ вами скоро увидимся… Пріѣзжайте въ четвергъ къ намъ обѣдать съ мистеромъ Гарольдомъ. Сэръ Максимъ очень желаетъ его видѣть и Филиппъ тоже пріѣдетъ.
— Да, да, сказалъ сэръ Максимъ: — онъ долженъ поскорѣе познакомиться съ Филиппомъ. Скажите ему, что Филиппъ отличный малый; онъ получилъ всѣ награды въ Оксфордѣ. И вашъ сынъ долженъ быть избранъ депутатомъ сѣвернаго Ломшира вмѣстѣ съ нимъ. Вы, кажется, сказали, что онъ рѣшился явиться на выборы?
— Я вамъ напишу, если Гарольдъ можетъ пріѣхать въ четвергъ, сказала м-съ Трансомъ, уклоняясь отъ прямаго отвѣта.
— Если не въ четвергъ, то въ какой угодно день, только поскорѣе.
Гости уѣхали и м-съ Трансомъ была почти рада тому, что маленькій Гарри ее укусилъ; этимъ она избавилась отъ дальнѣйшихъ распросовъ о политическихъ мнѣніяхъ Гарольда. — "Это послѣдній ихъ визитъ, они больше ко мнѣ не пріѣдутъ, " подумала она, когда дверь за ними затворилась.
— Бѣдная женщина! она несчастлива, сказала леди Дебари, садясь въ карсту, — она вѣроятно безпокоится о своемъ сынѣ. Я надѣюсь, что у нихъ нѣтъ никакой бѣды. Я увѣрена что или онъ до сихъ поръ скрывалъ свою женитьбу, или она стыдилась своей невѣстки. Ему однако должно быть тридцать четыре года. Онъ такъ долго жилъ на востокѣ, что можетъ быть сталъ человѣкомъ, съ которымъ порядочнымъ людямъ не слѣдуетъ и знаться. Этотъ дикій ребенокъ не похожъ на сына порядочной женщины.
— Фуй, моя милая, сказалъ сэръ Максимъ, — только женщины всегда заботятся о такихъ мелочахъ. Въ теперешнемъ состояніи страны наша обязанность обращать вниманіе только на положеніе человѣка и на его политическія мнѣнія. И Филиппъ, и мой братъ держатся одинаково этого мнѣнія, а я полагаю, что они должны знать дѣло. Мы обязаны смотрѣть на каждаго человѣка нашей партіи, какъ на общественное орудіе и тянуть всѣ въ одну сторону. Трансомы всегда были хорошимъ торійскимъ семействомъ. А этотъ молодой человѣкъ, возвратившійся домой съ большимъ состояніемъ, чистая прибыль для графства; онъ конечно нуждается въ руководствѣ; онъ такъ давно не былъ въ Англіи; пусть Филиппъ приберетъ его къ рукамъ. Все, что мы должны спрашивать человѣка, это — тори-ли онъ и намѣренъ ли стоять за пользу родины? И потому я прошу васъ отложить всѣ глупые предразсудки и стараться, какъ слѣдуетъ умной женщинѣ, свести людей, которые могутъ быть полезны другъ для друга.
Тутъ сэръ Максимъ кашлянулъ и вынулъ табакерку; слова, сказанныя имъ, были серьезнымъ супружескимъ замѣчаніемъ, на что онъ рѣшался только въ крайнихъ случаяхъ, когда того требовала его совѣсть и, по его мнѣнію, благо его родины. А сдѣланное имъ опредѣленіе обязанностей тори было для него вопросомъ чести, голосомъ совѣсти. Мало ли что писалъ естественный врагъ ихъ партіи «Дуффильдскій-Стражъ», говоря о заговорѣ торіевъ, будто бы имѣвшихъ въ виду только себялюбивыя безнравственныя цѣли, о заговорѣ, противъ котораго должны были вооружиться всѣ друзья истины и свободы, подъ знаменами тогдашняго правительства! Лордъ Дебари хорошо зналъ свои обязанности!
— Конечно сэръ Максимъ, отвѣчала леди Дебари, — вы не замѣтили, чтобы я холодно обходилась съ м-съ Трансомъ.
— Нѣтъ, моя милая, но я это говорю для того, чтобы вы остерегались. Все равно, чтобы онъ тамъ не дѣлалъ въ Смирнѣ, и какое намъ дѣло, сидитъ ли Трансомъ какъ всѣ люди или по турецки скрестивъ ноги. Мы конечно можемъ смотрѣть сквозь пальцы на нѣкоторыя вещи ради общественнаго блага. Еслибъ мы этого не дѣлали, то я право не знаю, чтобы сталось съ нашей страной — никакое правительство не удержалось бы и много славныхъ битвъ было бы проиграно. Вотъ благоразумный философскій взглядъ на этотъ вопросъ.
Добрый сэръ Максимъ снова кашлянулъ и понюхалъ табаку, подумавъ притомъ, что если бы онъ не былъ такъ лѣнивъ, то навѣрное имѣлъ бы такое же значеніе, какъ его сынъ Филиппъ.
Въ эту самую минуту экипажъ, направлявшійся въ Большое Треби, поравнялся съ хорошо одѣтымъ человѣкомъ, который, снявъ шляпу передъ сэромъ Максимомъ, крикнулъ кучеру, чтобъ тотъ остановился.
— Извините, сэръ Максимъ, сказалъ онъ, подходя съ открытой головой къ дверцѣ кареты, — но я узналъ въ Треби такую новость, съ которою полагаю вамъ будетъ полезно познакомиться, какъ можно скорѣе.
— Что такое? опять что нибудь о Гарстинѣ или Клементѣ, сказалъ сэръ Максимъ, видя, что говорившій съ нимъ вынимаетъ изъ кармана большое объявленіе.
— Нѣтъ, похуже. Явился новый кандидатъ — радикалъ. Я досталъ это объявленіе хитростію отъ наборщиковъ. Оно еще нигдѣ не вывѣшено.
— Радикалъ! сказалъ сэръ Максимъ тономъ недовѣрчиваго презрѣнія, — вотъ дуракъ-то, у него нѣтъ никакихъ шансовъ.
— Говорятъ, что онъ богаче Гарстина.
— Гарольдъ Трансомъ! воскликнулъ сэръ Максимъ, развернувъ объявленіе и прочитавъ это имя, напечатанное крупными буквами; — я не вѣрю… это шутка… это подлогъ. Какъ же… мы только-что были у него… это невозможно! Говорите скорѣе все, что вы знаете.
— Не горячитесь такъ сэръ Максимъ, сказала леди Дебари.
— Я боюсь, что въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія сэръ, сказалъ Христіанъ. — Доставъ это объявленіе, я встрѣтилъ клерка отъ м-ра Лаброна и онъ мнѣ сказалъ, что слышалъ всю исторію отъ клерка м-ра Джермина. Уже нанятъ трактиръ «Баранъ» и составляется комитетъ. Клеркъ говоритъ, что Джерминъ, когда захочетъ, работаетъ, какъ паровая машина, не смотря на то, что говоритъ очень длинныя рѣчи.
— Проклятый, двуличный мерзавецъ этотъ Джерминъ! Скажите Митчелю, чтобъ онъ ѣхалъ, а сами садитесь на козлы. Нечего тутъ больше толковать, а дома вы мнѣ понадобитесь.
— Вы видите, я была права, сэръ Максимъ, сказала жена баронета. — Я инстинктивно чувствовала, что онъ окажется непріятнымъ человѣкомъ.
— Пустяки! Если у васъ такое тонкое чутье, такъ зачѣмъ же вы позволили намъ ѣхать въ Трансомъ-Кортъ и играть роль дураковъ?
— А развѣ бы вы меня послушали? Но конечно вы теперь не пустите его къ себѣ обѣдать?
— Обѣдать! еще бы. Я теперь вижу въ чемъ дѣло. Онъ пожилъ съ магометанами и сдѣлался совершенной скотиной. У него нѣтъ ни религіи, ни нравственности. Но онъ совсѣмъ не знаетъ Англіи и скоро сломитъ себѣ шею. Во всякомъ случаѣ въ парламентъ ему не попасть; онъ только даромъ просадитъ деньги.
— Я боюсь, что онъ очень развратный человѣкъ, сказала леди Дебари, — теперь мы знаемъ причину, почему его мать казалась такой безпокойной. Ей есть о чемъ призадуматься, бѣдной женщинѣ.
— Экая гадость, что мы не встрѣтили Христіана на дорогѣ туда; но все таки лучше теперь, чѣмъ позже. Этотъ factotum Филиппа удивительно ловкій и полезный человѣкъ. Я бы желалъ чтобы Филь взялъ моего повѣреннаго, а отдалъ бы мнѣ Христіана. Я бы сдѣлалъ его управителемъ; и онъ посократилъ бы мнѣ расходы.
Быть можетъ, сэръ Максимъ не былъ бы такаго хорошаго мнѣнія объ экономическихъ способностяхъ м-ра Христіана, если бы онъ видѣлъ этого джентельмена въ тотъ же день вечеромъ въ блестящемъ обществѣ слугъ замка и гостей управляющаго. Но человѣкъ съ такимъ положеніемъ въ свѣтѣ, какъ сэръ Максимъ походитъ на допотопныхъ звѣрей, которымъ было суждено влачить такое громадное тѣло, что имъ не было возможности видѣть свой хвостъ; ихъ паразиты, конечно, были этимъ очень довольны и часто благоденствовали въ то время, какъ ихъ кормилецъ чувствовалъ себя очень дурно. Замокъ Треби, если считать отъ парадной залы до самаго отдаленнаго чердака, равнялся по величинѣ посредственному селенію, и конечно въ немъ по вечерамъ горѣло болѣе свѣчей, выпивалось болѣе вина, пива и водки, было болѣе веселья и шума, чѣмъ въ нѣкоторыхъ большихъ селахъ. Былъ шумный пиръ въ комнатѣ управителя и тихая попойка въ комнатѣ шотландца-конторщика; были вистъ, наряды и комплименты въ комнатѣ экономки и тоже самое, но въ нисшей степени, въ общей людской; былъ изящный олимпійскій банкетъ въ собственной комнатѣ кухарки, которая была болѣе важная особа, чѣмъ сама миледи и носила множество драгоцѣнныхъ украшеній, представлявшихъ цѣну проданнаго ею сала; въ конюшнѣ шла крупная игра, а въ сбруйномъ чуланѣ, кучеръ, самый невинный членъ всего учрежденія, предавался чарочкѣ въ торжественномъ уединеніи. Сэръ Максимъ по общему мнѣнію былъ настоящій джентельменъ, не унижался до мелкихъ распросовъ; встрѣчаясь съ своими старшими слугами, всегда имъ говорилъ: здраствуйте, господа; и только смиренно ворчалъ себѣ подъ носъ, разсматривая счеты. Онъ былъ готовъ перенести много личныхъ неудовольствій, лишь бы только поддержать старинныя учрежденія страны, свой прародительскій домъ и тѣмъ исполнить свою обязанность.
Самое блестящее средоточіе въ замкѣ Треби было въ тотъ вечеръ, не въ столовой, гдѣ сэръ Максимъ угрюмо попивалъ свой портвейнъ, разговаривая съ своимъ братомъ, достопочтеннымъ Августомъ о томъ, что наслѣдникъ одного изъ стариннѣйшихъ родовъ графства перешелъ на сторону враговъ отечества; не было оно и въ гостинной гдѣ обѣ миссъ Дебари, блестя въ своихъ роскошныхъ платьяхъ, зѣвали отъ скуки, окончивъ только-что романъ Бульвера Евгеній Арамъ, а сама леди Дебари дремала на диванѣ. Нѣтъ, центръ шумныхъ разговоровъ, центръ веселья былъ въ комнатѣ управителя, гдѣ самъ м-ръ Скэльсъ, исправлявшій должность и управителя и дворецкаго, джентельменъ съ безукоризненными бакенбардами, воротничками и галстукомъ, подчивалъ сигарами, коньякомъ и водкой своихъ товарищей и гостей, громко разговаривающихъ о разныхъ предположеніяхъ и политическихъ мнѣніяхъ, и, какъ истые британцы, гордящихся своею свободою, какъ исключительною привилегіею ихъ расы, недоступною другимъ народамъ. Впрочемъ разговоръ больше вертѣлся на тему о вѣроятной цифрѣ громаднаго состоянія Гарольда Трансома, достигшаго неимовѣрныхъ размѣровъ въ устахъ молвы.
Главной особой въ этомъ собраніи былъ безъ сомнѣнія м-ръ Христіанъ, хотя онъ до сихъ поръ больше молчалъ; но онъ съ такой граціей занималъ два стула, сидя на одномъ и положивъ ноги на другой; онъ съ такой небрежностью держалъ сигару и посѣдѣвшіе волосы его были такъ изящно прекрасны, что всякій опытный наблюдатель призналъ бы его за первое лице, а самого великаго Скэльса за второстепенную особу.
— Ну, сказалъ м-ръ Краудеръ, старый почтенный арендаторъ, — хотя никогда неплатящій во время свою ренту, — который часто удостаивалъ управителя своимъ посѣщеніемъ ради веселаго разговора и дружеской попойки, — надо думать, на востокѣ шибко наживаютъ деньги; вѣдь этотъ Трансомъ пожалуй имѣетъ сотенку тысячъ.
— Сотенку тысячъ, сэръ! какъ бы не такъ, безъ числа сотенка тысячъ, сказалъ м-ръ Скэльзъ съ презрѣніемъ, которое было очень трудно перенести скромному человѣку.
— Ну ужь, можетъ быть, и не столько, отвѣчалъ Краудеръ испытывая жестокія страданія отъ надменныхъ взглядовъ всезнающаго управителя.
— Не столько, сэръ! я вамъ говорю, что сотня тысячъ, — это просто bagatelle.
— Я знаю, что это большая сумма, отвѣчалъ Краудеръ съ отчаяніемъ. Такъ чтожъ изъ этого?
Слова эти — возбудили громкій смѣхъ.
— Багатель, по французски значитъ бездѣлица, сказалъ м-ръ Христіанъ, — вамъ не слѣдуетъ такъ выражаться Скэльсъ. Я скоро и самъ перестану васъ понимать.
— Ужь это слишкомъ, произнесъ старшій садовникъ, большой поклонникъ Христіана, я бы желалъ знать, чего бы вы не поняли?
— Онъ молодецъ на колкости, сказалъ м-ръ Скэльсъ нѣсколько обиженнымъ тономъ.
— Не ворчите. Я позвоню и прикажу подать лимоновъ, чтобы сдѣлать пуншъ. Вотъ лучшее средство заставить людей говорить на неизвѣстныхъ языкахъ, сказалъ м-ръ Христіанъ вставая и ударяя Скэльса по плечу.
— Я хочу сказать, м-ръ Краудеръ, вотъ что… Тутъ м-ръ Скэльсъ остановился, обдернулъ свой жилетъ и глотнулъ вина. Онъ имѣлъ привычку давать своимъ слушателямъ время на размышленіе.
— Ну такъ говорите просто по-англійски, я не прочь поучиться, отвѣчалъ разсудительный Краудеръ.
— Я хочу сказать, что въ большихъ торговыхъ дѣлахъ человѣкъ обращаетъ свой капиталъ также живо, какъ самого себя. А я слава Богу, знаю кое-что объ этихъ дѣлахъ. Не такъ ли, Брентъ?
— Конечно; рѣдкіе люди знаютъ столько, замѣтилъ садовникъ.
— Не то, чтобы я имѣлъ какія нибудь дѣла съ купеческими семействами. Нѣтъ, ужь у меня такія чувства, что я забочусь не объ однихъ выгодахъ. Но, я не стану утверждать, чтобы я не былъ хорошо знакомъ съ людьми, которые не такъ совѣстливы, какъ я. И зная то, что я знаю, я бы нисколько не удивился, если бъ у Трансома было пятьсотъ тысячь. Помилуйте, сэръ, люди наживающіе деньги земледѣліемъ, выработаютъ пять фунтовъ въ то время, какъ купецъ сто.
— Это однако не хорошее дѣло, сказалъ м-ръ Краудеръ задумчиво. — Впрочемъ, продолжалъ онъ удаляясь отъ труднаго вопроса, — такъ или не такъ, но Трансомы довольно долго бѣдствовали. Мой братъ арендаторомъ у нихъ и я долженъ кое-что знать.
— Они совсѣмъ не поддерживали дома, все пришло въ упадокъ, сказалъ м-ръ Скэльсъ съ презрѣніемъ, они отдавали въ аренду даже свой огородъ. Я полагаю всему этому причиной страсть къ игрѣ старшаго сына. Я видывалъ кое-что въ этомъ родѣ. Человѣкъ, который всегда жилъ въ знатныхъ семействахъ, долженъ знать это хорошо.
— Э! главная причина была не игра, сказалъ м-ръ Краудеръ съ улыбкой, чувствуя, что пришла его очередь торжествовать, — новые пришельцы не знаютъ, что дѣлалось въ этой странѣ, лѣтъ двадцать или тридцать тому назадъ. Мнѣ ужь стукнуло пятьдесятъ лѣтъ, а отецъ мой жилъ еще при отцѣ сэра Максима. Но если кто нибудь изъ лондонскихъ можетъ разсказать болѣе, чѣмъ я знаю, то я очень радъ послушать.
— Такъ чтожь, если не игра, возразилъ м-ръ Скэльсъ съ нетерпѣніемъ, — я и не претендую на всезнаніе.
— Процессы… процессы — вотъ что, хотя Трансомы всегда выигрывали.
— И вмѣстѣ съ тѣмъ всегда теряли, отвѣчалъ поспѣшно Скэльсъ, — да, да, мы всѣ знаемъ, что такое процессъ.
— Всего болѣе шуму надѣлалъ послѣдній изъ ихъ процессовъ, продолжалъ м-ръ Краудеръ, но онъ не здѣсь разбирался. Тогда говорили, что много было ложныхъ свидѣтельствъ и показаній. Какой-то молодой человѣкъ представлялъ свои притязанія на наслѣдство… Позвольте… какъ бишь его звали… у него было два имени. Онъ клялся, что онъ одинъ человѣкъ, а они клялись, что другой. Однако стряпчій Джерминъ выигралъ дѣло, онъ, говорятъ, обдуетъ самаго черта — и молодецъ оказался бродягой. Погодите, его звали Скадонъ… Да. Генри Скадонъ.
Тутъ м-ръ Христіанъ уронилъ кусокъ лимона въ чашку съ пуншемъ и лица окружающихъ были вспрыснуты драгоцѣннымъ нектаромъ.
— Ай, ай! какой я неловкій! воскликнулъ онъ, стараясь показаться очень удивленнымъ, ну, продолжайте вашъ разсказъ, м-ръ Краудеръ; — такъ онъ оказался бродягой, по имени Генри Скадонъ?
— Вотъ въ чемъ дѣло. Его съ тѣхъ поръ никто и не видывалъ. Въ то время объ немъ очень много говорили; я не разъ слышалъ объ этомъ происшествіи, причемъ мой отецъ всегда качалъ головой; тоже онъ дѣлалъ, когда упоминали о м-съ Трансомъ, и всегда говорилъ, что эта барыня нѣкогда держала всѣхъ въ ежевыхъ рукавицахъ и гордо задирала носъ. Но, Господи! это вѣдь все было до Ватерлооскаго сраженія… и я притомъ плохо разсказывало. Я не вижу впрочемъ большой пользы въ болтовнѣ… вотъ еслибъ кто нибудь указалъ мнѣ средство для излеченія овечьихъ шелудей, то я бы его поблагодарилъ.
Тутъ м-ръ Краудеръ снова предался молчанію нѣсколько обиженный, что свѣденія, отъ которыхъ онъ разрѣшился съ такимъ трудомъ, оказались не важными и нисколько не интересными.
— Что прошло, то прошло; почти во всѣхъ семействахъ есть какая нибудь тайна, замѣтилъ м-ръ Скэльсъ, подмигивая, — и если бы молодой Трансомъ, возвратившійся домой съ большимъ состояніемъ, повелъ дѣла, какъ слѣдуетъ джентльмену, то все было бы отлично. Но теперь, сдѣлавшись безумнымъ радикаломъ, онъ совсѣмъ погубилъ себя. Я слышалъ, какъ сэръ Максимъ говорилъ за обѣдомъ, что его экскомунитируютъ; а это сильное слово, я полагаю.
— А что оно значитъ Скэльссъ? сказалъ м-ръ Христіанъ, очень любившій помучить людей.
— Да, что оно значитъ? повторилъ м-ръ Краудеръ, поощренный незнаніемъ Христіана.
— Ну, это юридическій терминъ… это фигуральное выраженіе, а значитъ оно, что радикалъ не джентльменъ.
— Можетъ быть это объясняется тѣмъ, что онъ такъ живо нажилъ деньги на чужой сторонѣ, замѣтилъ м-ръ Краудеръ: — послѣ этого естественна его вражда къ странѣ и къ ея учрежденіямъ. Не правда-ли, Сиркомъ?
Сиркомъ былъ достаточный мельникъ, имѣвшій большія дѣла съ замкомъ и постоянно платившій мистеру Скэльссу хорошій процентъ съ годовыхъ счетовъ. Онъ былъ весьма почтенный и честный торговецъ, но какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ отношеніяхъ слѣпо подчинялся старинѣ; ибо, какъ замѣчалъ онъ, знатные дома должны имѣть знатныхъ дворецкихъ. Онъ отвѣчалъ своему другу Краудеру торжественнымъ тономъ:
— Я ничего не говорю. Прежде чѣмъ выносить слова на рынокъ, я бы желалъ, чтобы онѣ цѣнились дороже. У насъ есть земля и торговля — вотъ я и стою за нихъ. Я плыву по теченію.
— Ого! м-ръ Сиркомъ, это радикальный принципъ, сказалъ м-ръ Христіанъ, который зналъ, что послѣднія слова м-ра Сиркома были любимой его формулой: — я бы вамъ совѣтовалъ бросить подобныя идеи, а то онѣ испортятъ добрыя качества вашего мучнаго товара.
— Радикальный принципъ! сказалъ м-ръ Сиркомъ съ удивленіемъ и гнѣвомъ, — я бы желалъ слышать, какъ вы это докажете. впрочемъ, что не говорите, а принципъ этотъ также старъ, какъ мой дѣдъ.
— Я докажу это въ одну минуту, отвѣчалъ ловкій Христіанъ, — вы знаете, что реформа введена волею большинства, то есть черни; а всѣ разумные и почтенные люди страны, составляющіе однако меньшинство, боятся, чтобы реформа не пошла слишкомъ шибко. Такимъ образомъ теченіе стремится къ реформѣ и къ радикализму; и если вы плывете съ теченіемъ, м-ръ Сиркомъ, то вы реформаторъ и радикалъ. А изъ этого прямо слѣдуетъ, что ваша мука неблаговидная и что въ ней нѣтъ настоящаго вѣса, какъ тотчасъ и найдетъ при провѣркѣ Скэльсъ.
Слова эти были встрѣчены общимъ хохотомъ. Колкость на счетъ Скэльса была вполнѣ оцѣнена всѣми, исключая его самого и мельника. Оскорбленный дворецкій задергалъ свою жилетку и широко раскрылъ глаза, какъ бы отъ удивленія; онъ вообще считалъ остроты м-ра Христіана очень плоскими.
— Что вы за человѣкъ, Христіанъ? замѣтилъ садовникъ, — я полагаю, что нѣтъ на свѣтѣ ничего такого, чего вы помогли бы осмѣять.
— Этотъ комплиментъ вы бы могли сдѣлать самому черту, сказалъ м-ръ Сиркомъ, который чувствовалъ себя въ горькомъ положеніи человѣка, лишеннаго своей формулы.
— Да, да, сказалъ м-ръ Скэльсъ, я самъ не дуракъ и могъ бы срѣзать за колкость колкостью, но я бы не хотѣлъ, чтобъ обо мнѣ говорили, какъ о человѣкѣ вѣтронномъ. Я придерживаюсь нѣкоторыхъ принциповъ, если позволите.
— Конечно, сказалъ Христіанъ, разливая пуншъ, — что было бы съ справедливостью безъ вѣсовъ[3].
Смѣхъ, возбужденный этой выходкой, былъ не такъ оживленъ какъ прежде. Эта слишкомъ умная острота казалась немного сатанинской.
— Шутка шуткѣ рознь, возразилъ дворецкій, выходя изъ себя, — я думаю ужь довольно острили надъ моимъ именемъ. Но если уже пошелъ разговоръ объ именахъ, то я знаю людей, которыхъ зовутъ христіанами, а они далеко не христіане.
— Ну, ужь это не шутка, сказалъ помощникъ фельдшера; перестаньте, Скэльсъ.
— Конечно, это не шутка. Я не паяцъ, чтобъ все шутить. Я оставляю это другимъ христіанамъ, которые могутъ сдѣлать все, и бывали вездѣ, быть можетъ и въ рабочихъ домахъ, которые пришли богъ знаетъ откуда и стараются вкрасться въ милость господъ, помимо людей, гораздо болѣе достойныхъ.
Въ гнѣвномъ краснорѣчіи м-ра Скэльса было болѣе логической послѣдовательности, чѣмъ казалось съ перваго взгляда, ибо нѣкоторыя звѣнья изъ цѣпи доводовъ остались въ глубинѣ его души, какъ часто случается въ пламенныхъ рѣчахъ. Все общество съ нетерпѣніемъ ожидало развязки этой стычки. Очевидно, должно было случиться нѣчто вполнѣ достойное общаго вниманія. При совершенномъ упадкѣ старыхъ британскихъ боевъ, ссора между двумя джентльменами была тѣмъ любопытнѣе, и хотя никто не желалъ бы самъ вступить въ драку съ Скэльсомъ, но всѣ охотно присутствовали бы при его пораженіи. Но къ общему удивленію, Христіанъ не былъ нисколько затронутъ дерзостью Скэльса. Онъ прехладнокровно вынулъ платокъ, вытеръ себѣ губы и послѣ минутнаго молчанія, спокойно сказалъ:
— Я не хочу ссориться съ вами, Скэльссъ. Подобные разговоры не приносятъ никакой пользы. Отъ нихъ у васъ лицо багровѣетъ, а вы и то склонны къ удару. При томъ, это совершенно уничтожаетъ всякое веселье. Поэтому, лучше поносите меня за глаза, это и насъ не такъ разстроитъ, да и мнѣ сдѣлаетъ болѣе вреда. Прощайте, предоставляю вамъ полную свободу, а я пойду поиграть съ дамами въ вистъ.
Когда дверь затворилась за Христіаномъ, м-ръ Скэльсъ былъ такъ разстроенъ, что не могъ сказать ни слова. Всѣ остальные были также болѣе или менѣе смущены.
— Удивительный человѣкъ! сказалъ м-ръ Краудеръ въ полголоса своему сосѣду, садовнику. М-ръ Филиппъ, кажется, взялъ его изъ чужихъ краевъ. Не такъ ли?
— Онъ былъ курьеромъ, отвѣчалъ садовникъ: — и понатерся таки знатно. Судя по его словамъ, а онъ иногда со мною бываетъ очень откровененъ, онъ нѣкогда находился въ такомъ общественномъ положеніи, что даже дрался на дуэли.
— Ага, вотъ отчего онъ такой хладнокровный, замѣтилъ м-ръ Краудеръ.
— Онъ то, что я называю нахаломъ, сказалъ м-ръ Сиркомъ, въ полголоса м-ру Фильмору, помощнику фельдшера, — онъ всегда готовъ васъ заговорить всякими пустяками, не имѣющими смысла; по моему онъ ужъ слишкомъ рѣчистъ.
— Я знаю только одно, что онъ отлично играетъ въ карты, сказалъ м-ръ Фильморъ, у котораго особенно выдавались изящные бакенбарды и драгоцѣнная булавка въ галстукѣ: — я бы желалъ играть такъ въ экарте, какъ онъ; просто пріятно смотрѣть издали. Только съ нимъ бѣда, онъ слишкомъ скоро выворачиваетъ карманы.
— Это не говоритъ въ его пользу, замѣтилъ м-ръ Сиркомъ.
Такимъ образомъ, общій разговоръ перешелъ въ частный tête à tête и прежняя веселость совершенно исчезла. Все же пуншу было выпито значительное количество и счеты по дому сэра Максима Дебари увеличились на большую сумму. За то этотъ домъ содержался, не смотря на реформу новаго времени, въ старинномъ наслѣдственномъ духѣ гордыхъ Британцевъ.
VIII.
правитьСтоустая молва, которую ради требованій искуства изображаютъ въ видѣ крылатой юной дѣвы съ развивающимися одеждами, съ изящно-изогнутой трубой, имѣющей назначеніе передавать міру громовыя вѣсти, на самомъ дѣлѣ вовсе не такая красивая фигура; ее гораздо вѣрнѣе изображать въ видѣ старой дѣвы, строющей кислыя рожи и, при тускломъ свѣтѣ очага, нашептывающей плохую догадку или закулисный разсказъ какой нибудь сплетницѣ, своей подругѣ по ремеслу; все же остальное, составляющее дальнѣйшее развитіе, уже не принадлежащее къ ея прямой дѣятельности, дополняется при помощи тѣхъ страстей, о побораніи которыхъ столько хлопочатъ добродѣтельныя люди, и того неистощимаго запаса тупоумія, отъ котораго едва ли можно чѣмъ отмолиться.
Если потребность во что бы то ни стало обратить на себя вниманіе побудила м-ра Скэльса оцѣнить состояніе Гарольда Трансома, по меньшей мѣрѣ, въ пять сотъ тысячъ, безо всякихъ на это данныхъ, кромѣ сознанія обширности своихъ свѣденій и вѣроятной непогрѣшимости, то не благородно было взваливать отвѣтственность въ этомъ случаѣ на молву, — она извѣстила Скэльса, что состояніе значительно, но не болѣе того. Опять же если м-ръ Сиркомъ нашелъ случай упомянуть въ Треби о пяти стахъ тысячахъ, какъ о всѣмъ извѣстномъ фактѣ, — это превращеніе м-ра Скэльса во «всѣхъ» было исключительно дѣломъ привычки м-ра Сиркома, предпочитавшаго употреблять въ разговорѣ общія и уклончивыя выраженія. Такимъ-то не хитрымъ путемъ слухъ о состояніи Трансома облетѣлъ весь околодокъ, увеличивая блескъ его имени въ глазахъ либераловъ и придавая ему болѣе вѣроятія на успѣхъ даже въ глазахъ его противниковъ. Какой-то глубокій туземный мыслитель замѣтилъ, что имущество — баластъ. Когда эта мѣткая метафора была оцѣнена всѣми по достоинству, стало ясно, что человѣкъ, не имѣющій приличнаго запаса этого баласта, не можетъ пускаться въ бурное море политики, а это заключеніе привело къ строго-логическому слѣдствію, что всякое повышеніе избирательныхъ расходовъ, служа ручательствомъ за состояніе избираемыхъ, должно быть разсматриваемо какъ благодѣяніе для страны.
Между тѣмъ это состояніе, постоянно возраставшее въ чужихъ глазахъ, напротивъ уменьшалось въ глазахъ самого владѣльца. Его можно было оцѣнить едва только въ полтораста тысячъ; оно было заложено и требовало большихъ затратъ на поправку фермы, на дренажъ, на скидки будущимъ фермерамъ, безъ чего невозможно было ожидать наемщиковъ въ такое тяжелое для сельскихъ хозяевъ время. Фермеры, которыхъ онъ нашелъ, слѣдовали по стопамъ своихъ отцевъ, бѣднѣя изъ года въ годъ; земля также истощалась; возрастали только недоимки. Исхудалые, изнуренные работами, эти фермеры были окружены толпой нищихъ работниковъ, живущихъ при тѣхъ условіяхъ, результатомъ которыхъ бываетъ по большей части внесеніе въ списокъ приходскихъ бѣдныхъ, существующихъ на общественный счетъ. Мистеръ Гоффъ никогда не слыхалъ, что по правиламъ раціональнаго хозяйства землю, не приносящую обыкновеннаго процента, не стоитъ воздѣлывать; только благодаря этому незнанію, а не вслѣдствіе какого нибудь неудержимаго титаническаго влеченія къ борьбѣ, онъ такъ упрямо держался своего клочка земли; онъ частенько говаривалъ, потирая подъ бровями рукавомъ своего сюртука, что «не знаетъ какъ ему и быть», но конечно онъ еще менѣе зналъ бы, куда ему дѣться, если бъ покинулъ свой уголокъ съ цѣлымъ возомъ мебели и посуды, пачкой рецептовъ, женой, пятерыми дѣтьми и собакой, стерегшей его стадо.
Немного времени потребовалось Гарольду Трансому, чтобы замѣтить настоящее положеніе дѣла, а также и то обстоятельство, что лѣсъ остался въ неприкосновенности только вокругъ самого дома. Старый лѣсъ порѣдѣлъ, а новаго было мало подсажено. Онъ не успѣлъ еще просмотрѣть вполнѣ книги, которыя велись его матерью, Джерминомъ и Банксомъ, но ужо начиналъ подозрѣвать нѣчто таинственное въ исчезновеніи огромныхъ суммъ, которыя должны были поступить за срубленный лѣсъ. Онъ замѣтилъ, что ферма, арендуемая Джерминомъ, была въ превосходномъ порядкѣ, что много было затрачено на постройки, а между тѣмъ аренда уплачивалась неисправно. М-съ Трансомъ нашла случай замѣтить, что нѣкоторыя закладныя были переведены на имя Джермина и что онъ платилъ проценты за невнесенную аренду. Гарольдъ возразилъ на это своимъ обиднымъ, небрежнымъ, но рѣшительнымъ образомъ.
— Чортъ бы его-побралъ этого Джермина! Я думаю, еслибъ Дурфи не умеръ и не опросталъ бы мѣсто для меня, Джерминъ наконецъ перебрался бы сюда, а васъ загналъ бы въ сторожку отворять ему ворота. Но я съ нимъ расчитаюсь, и не останусь у него въ долгу. — М-съ Трансомъ закусила губу. Гарольдъ не распространялся съ нею о дѣлахъ. Онъ зналъ, что не смотря на ея дѣятельное управленіе, ея постоянные разѣзды, завѣдываніе неснятыми фермами, дѣла шли прескверно и приписывалъ все это общей несостоятельности женщинъ, берущихся за мужскія дѣла. Онъ не желалъ обидѣть ее, но рѣшился дать ей понять самымъ мирнымъ образомъ, что она сдѣлала бы гораздо лучше, еслибы перестала вмѣшиваться въ дѣла.
М-съ Трансомъ понимала это и избѣгала дѣловыхъ разговоровъ, но чувство оскорбленной гордости еще боролось въ ней съ болѣе могучимъ чувствомъ ужаса. А на рѣзкое замѣчаніе Гарольда относительно нищенскаго состоянія фермеровъ, она замѣтила, что, при такомъ, обремененномъ долгами имѣніи, легче переносить убытки отъ недоимокъ, чѣмъ тратиться на улучшенія и уступки, неизбѣжныя при передачѣ аренды въ новыя руки.
— Право, я умѣла это расчитать, Гарольдъ, закончила она свою рѣчь съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ горечи, — кажется такъ легко управиться съ фермерами, пока читаешь о нихъ въ книгахъ, но не такъ-то легко, когда приходится жить между ними. Посмотри только, какъ ведутъ дѣла у сэра Максима и увидишь тоже самое. Времена были тяжелыя, а старинные роды любятъ держать старыхъ арендаторовъ. Впрочемъ это все торійскія понятія.
— Хорошая же чепуха — эти ваши торійскія понятія. Впрочемъ жаль, что вы не удержали хоть еще трехъ старыхъ арендаторовъ, тогда у меня было бы тремя пягидесятью-фунтовыми избирателями больше. Когда борьба оживлена, важенъ и одинъ голосъ. — Однако, продолжалъ Гарольдъ съ улыбкой и подавая ей клубокъ шерсти, который она уронила — женщина должна быть тори: тогда она и хороша и привлекательна, какъ вы. Я ненавидѣлъ бы женщину, которая заразилась бы моимъ образомъ мыслей. Вы знаете — я восточный человѣкъ. Такъ какъ же матушка мы обобьемъ эту комнату: — розовымъ? этотъ цвѣтъ идетъ къ вашимъ сѣдымъ волосамъ.
Гарольдъ считалъ весьма естественнымъ, что его мать находилась въ извѣстномъ подчиненіи Джермину, вслѣдствіе неловкаго положенія ихъ семейства. Женщины и вообще всѣ слабые умы считаютъ невозможнымъ, измѣнить разъ установленные порядки и потому естественно, что ссора съ человѣкомъ, навѣдывавшимъ семейными дѣлами, должна была считаться чѣмъ-то немыслимымъ. Гарольдъ самъ принимался за дѣло съ большой осмотрительностью, не желая узнать за разъ слишкомъ много, изъ опасенія увлечься личной антипатіей къ Джермину, который могъ еще быть ему полезенъ. Гарольдъ почувствовалъ бы презрѣніе къ самому себѣ, еслибъ, давъ волю своему горячему праву, онъ повредилъ этимъ своимъ цѣлямъ. А главною его цѣлью теперь было попасть въ парламентъ, отличиться тамъ въ качествѣ представителя либеральной партіи и получить значеніе въ Сѣверномъ Ломширѣ.
Какими судьбами Гарольдъ, вопреки всѣмъ преданіямъ своего рода, очутился либераломъ, — вопросъ этотъ, по своей утонченности, не могъ остановить на себѣ вниманіе практическаго представителя рода Трансомовъ. Газеты взяли на себя трудъ объяснить это обстоятельство. «Сѣверо-Ломширскій Геральдъ» замѣтилъ съ грустью и презрѣніемъ, безъ сомнѣнія раздѣляемыми всѣми истинными сынами отечества, это отпаденіе наслѣдника одного изъ старинныхъ родовъ, служившихъ всегда вѣрной опорой государства и церкви. Эта же газета указывала на Гарольда Трансома, какъ на новое доказательство того обще извѣстнаго факта, что люди, проведшіе значительную часть своей жизни за предѣлами нашей благословенной страны, становятся не только равнодушны къ протестантизму, но къ этому атеизму присоединяли еще легкомысленное отношеніе къ тѣмъ вѣковымъ учрежденіямъ, благодаря которымъ Великобританіи достигла своего первенства между народами. Эти люди, зараженные иноземными обычаями, опьяненные честолюбіемъ, гоняющіеся за минутной властью, потворствуя страстямъ толпы, безстрашны потому, что безбожны, либералы потому, что чужды англійскаго духа; эти люди всегда готовы подрывать основанія величественнаго зданія народной славы, пока но доведутъ его до разрушенія. Съ своей стороны, «Дуффильдскій Стражъ» видѣлъ въ этомъ замѣчательномъ примѣрѣ освобожденія изъ сѣтей національныхъ заблужденій залогъ необыкновенныхъ умственныхъ способностей, соединенныхъ съ чуткимъ сознаніемъ человѣческихъ правъ; сознаніемъ, пробившимся на свѣтъ сквозь заглушавшую его грубую оболочку сословныхъ предразсудковъ и своекорыстныхъ интересовъ касты.
Но эти мудрые вожаки общественнаго мнѣнія разсуждали на основаніи данныхъ, болѣе общихъ, чѣмъ тѣ, которыя можно было почерпнуть при изученіи этого частнаго случая. Гарольдъ Трансомъ такъ же мало походилъ на распущеннаго космополита, какимъ старался выставить его «Сѣверо-Ломширскій Геральдъ», какъ и на умственнаго и нравственнаго гиганта, какимъ онъ представлялся либеральному воображенію «Стража». Двадцать лѣтъ тому назадъ, это былъ живой, блестящій мальчикъ, съ отличнымъ характеромъ, выразительнымъ бойкимъ взглядомъ и честными цѣлями; онъ находилъ удовольствіе въ успѣхѣ и превосходствѣ, но не вздыхалъ о невозможномъ первенствѣ и не становился желченъ и ожесточенъ, потому только, что это первенство было ему не подъ силу. Онъ игралъ лишь въ тѣ игры, въ которыхъ былъ силенъ и обыкновенно выигрывалъ; всѣ другія игры онъ оставлялъ въ покоѣ, считая ихъ недостойными вниманія. Дома и въ Итонѣ онъ воспитывался вмѣстѣ съ своимъ старшимъ братомъ Дурфи, идіотомъ, котораго онъ презиралъ и съ раннихъ лѣтъ понялъ, что такъ какъ Этотъ маленькій Калибанъ старше его, то ему прійдется самому проложить себѣ путь въ свѣтѣ. Это было непріятно и вообще ему казалось, что свѣтъ устроенъ не совсѣмъ такъ, какъ бы слѣдовало, особенно же въ Итонѣ, гдѣ, по многимъ причинамъ, онъ не могъ играть видной роли. Онъ не сожалѣлъ, что не хватало средствъ послать его въ Оксфордъ; онъ впрочемъ не замѣчалъ ничего особенно хорошаго въ Оксфордѣ. Не смотря на свою юность, онъ понималъ, что не все то хорошо, что считается часто по привычкѣ или по предразсудкамъ, хорошимъ. Онъ безъ особеннаго сожалѣнія покинулъ родной домъ, не смотря на то, что очень любилъ мать и старый Трансомъ-Кортъ и рѣчку, въ которой удилъ рыбу, но онъ сказалъ себѣ, выѣзжая за ворота: «я разбогатѣю и куплю себѣ имѣніе, въ которомъ буду самъ себѣ хозяинъ». Эта рѣшимость идти прямо къ цѣли не легкой, но достижимой, вполнѣ характеризовала Гарольда; онъ обладалъ замѣчательной энергіей воли и мускуловъ, самоувѣренностью, смѣтливостью и мало развитымъ воображеніемъ, словомъ, всѣми качествами; которыя разумѣются подъ общимъ названіемъ практическаго ума.
Съ тѣхъ поръ его характеръ созрѣлъ, благодаря многосторонней опытности и разностороннимъ знаніямъ, пріобрѣтеннымъ имъ съ полнымъ сознаніемъ ихъ цѣнности. Но взрослый человѣкъ былъ только развитіе мальчика, исправленное и дополненное изданіе съ обширными комментаріями. Года воспитали въ немъ стремленіе къ оппозиціи на столько, на сколько это было нужно для того, чтобы обезпечить за нимъ положеніе въ обществѣ, но не на столько, чтобы для ея дѣла лишиться выгодъ занимаемаго имъ по рожденію и богатству положенія. Эта-то склонность помогла ему выработать себѣ образъ мыслей въ одно и то же время полный новизны и умѣренности. Онъ былъ въ одно и то же время преданъ реформѣ и старинѣ и только при очень близкомъ личномъ знакомствѣ можно было предугадать, до чего дойдетъ его приверженность къ стариннымъ порядкамъ. Эта граница не была опредѣлена теоретически, но тянулась нравильнмми зигзагами, очертанія которыхъ опредѣлялись склонностями и обстоятельствами его раннихъ лѣтъ, а также твердымъ намѣреніемъ стать въ одинъ день истиннымъ англичаниномъ, и это намѣреніе породило въ немъ привычку разсматривать все съ точки зрѣнія англійской политики и англійской общественной жизни.
Онъ рѣшился отстаивать всякую реформу, которую экономическое состояніе страны сдѣлало бы необходимой, и питалъ глубокое презрѣніе къ людямъ съ гербами на экипажахъ, но съ ограниченными умственными способностями, препятствовавшими имъ уступать во время и слѣдовательно придавать настоящее значеніе необходимости. Онъ гораздо болѣе уважалъ людей, хотя лишенныхъ гербовъ, но умѣвшихъ способствовать осуществленію такихъ мѣръ, которыхъ требовалъ здравый смыслъ націи и голосъ большинства. Онъ могъ и самъ быть такимъ человѣкомъ.
Словомъ Гарольдъ Трансомъ былъ умный, откровенный, добродушный эгоистъ, строго послѣдовательный, но безъ всякой склонности къ двуличности, гордый, но личными, а не родовыми заслугами, врагъ отвлеченностей, врагъ всякой чувствительности, несимпатичный, охотникъ до чувственныхъ наслажденій, но не склонный къ пороку, и, поборникъ нравственности, но однако же такой, которая не отвергаетъ извѣстной свободы. Всякій характеръ кажется ничтожнымъ при подобныхъ качествахъ. Какъ ничтожно кажется ваше помѣстье, изображенное на планѣ, а между тѣмъ очень пріятно имѣть его, жить и гулять въ немъ. Почти также, еслибы Гарольдъ Трансомъ былъ вашимъ знакомымъ и вы не видѣли бы его иначе какъ сквозь призму его привлекательной внѣшности, его ясной улыбки, очаровательной развязности, даже самой чувственности, лишенной грубости, сквозь призму тѣхъ обстоятельствъ, въ которыхъ онъ успѣлъ бы вамъ быть пріятенъ или полезенъ, — то вы конечно признали бы его за славнаго малаго, весьма пріятнаго въ качествѣ гостя, товарища или зятя. Но многія ли матери пожелали бы имѣть его сыномъ — это другой вопросъ.
Немногіе, кажется, достаточно сознаютъ фактъ, что забота о дѣтяхъ не исчерпываетъ всей дѣятельности матерей, и что когда ихъ сынки подростутъ и отправятся въ школу или выйдутъ въ житейское море, у нихъ остается много досуга, — помимо того времени, которое посвящается мыслямъ объ этихъ ненаглядныхъ дѣтушкахъ, — на перечитываніе ихъ писемъ и вздыханіе, что не родная, а чужая рука нашиваетъ имъ теперь пуговки на рубашки. М-съ Трансомъ уже конечно не была изъ числа этихъ обожающихъ своихъ дѣтей нѣжныхъ слезливыхъ матерей. Раздѣляя общее всѣмъ матерямъ заблужденіе, что рожденіе прекраснаго мальчика наполняетъ чашу земныхъ радостей, она провела значительную часть этой жизни вдали отъ сына, а теперь когда онъ былъ съ нею, она боялась его, она не могла справиться съ нимъ, она не могла разгадать его чувствъ. И однако Гарольдъ былъ любящій сынъ; онъ цѣловалъ ее въ лобъ, подавалъ ей руку, представлялъ на ея вкусъ и выборъ все въ домѣ и въ саду, совѣтовался съ нею о масти лошадей для ея новой кареты; словомъ заботился доставить ей обстановку приличную ея званію и положенію въ обществѣ. Эта доброта, эти ласки заставляли ее дрожатъ; они не могли удовлетворить ее и однако она боялась, чтобы они не уступили мѣсто иному чувству, потому что она не была увѣрена, каково будетъ это новое чувство. Тончайшія волокна, невидимые для глазъ, могутъ связывать крѣпче всякихъ оковъ, если они держатся за чувствительное мѣсто, такъ что малѣйшій разрывъ сопровождается ужасными страданіями. М-съ Трансомъ чувствовала опутывавшія со роковыя волокна, и горечь безсилія отравляла великолѣпіе столовой и гостиной и всѣхъ другихъ передѣлокъ и украшеній, возникавшихъ, съ магической быстротой, по распоряженію Гарольда. Ничто не пошло такъ, какъ она ожидала. Еслибъ Гарольдъ дорожилъ ея обществомъ, еслибъ она могла представить его въ своемъ кружкѣ такимъ, какимъ она себѣ его представляла, еслибъ прошлое было забыто, — она могла бы быть еще счастлива. Но всѣ эти если были невозможны и она съ сожалѣніемъ вспоминала о тѣхъ дняхъ, которыя она провела одна въ пустыхъ полинявшихъ комнатахъ, но съ надеждою на что-то въ будущемъ. Однако же кромѣ случайнаго желчнаго замѣчанія или глубокаго вздоха, не слышныхъ ни для кого, кромѣ Деннеръ, ея тоска не обнаруживалась ни въ какихъ другихъ внѣшнихъ проявленіяхъ. Встрѣтивъ ее въ ясный осенній день въ саду или въ паркѣ, со вниманіемъ слѣдящую за производившимися передѣлками, никто бы не догадался, что было у нея на душѣ. Однажды, впрочемъ, когда она находилась среди этихъ занятій, подвернулось обстоятельство, которое она сочла удобнымъ для того, чтобы излить хотя часть точившаго ее горя.
Она стояла на широкой песчаной дорожкѣ. Солнце уже садилось, деревья въ желтомъ и красномъ осеннемъ нарядѣ освѣщаяясь его послѣдними лучами, бросали длинныя тѣни на газонъ. Садовники хлопотали за своимъ дѣломъ, въ воздухѣ носился пріятный запахъ свѣжей зелени; маленькій Гарри игралъ съ Нимвродомъ около м-ра Трансома, спокойно сидѣвшаго въ низенькомъ садовомъ креслѣ. Вся эта, сцена могла бы послужить предметомъ для картины англійской семейкой жизни, въ особенности же красивая, величавая, сѣдая женщина (очевидно бабушка) служила бы предметомъ восхищенія. Но художникъ непремѣнно обратилъ бы ее лицомъ къ мужу и внуку и придалъ бы ей пріятное выраженіе, которое останавливало бы на себѣ вниманіе зрителя наравнѣ съ мастерски-отдѣланною индѣйскою шалью. Но лицо м-съ Трансомъ было обращено въ другую сторону. И по этой только причинѣ, услышавъ шорохъ шаговъ, не видавъ того, кто приближался, она вздрогнула; — это не могли быть шаги ея сына, онъ ходитъ гораздо скорѣе и къ тому же онъ въ Дуффильдѣ. Это была походка м-ра Джермина.
Приблизившись къ м-съ Трансомъ Матью Джерминъ снялъ шляпу и улыбнулся. Она не улыбнулась ему въ отвѣтъ, а только сказала:
— Вы знали, что Гарольда нѣтъ дома?
— Да, я пришелъ узнать, не желаете ли вы сдѣлать какія нибудь распоряженія, такъ какъ я не имѣлъ случая посовѣтоваться съ вами послѣ его возвращенія.
— Пройдемся къ птичнику.
Они повернулись и пошли. М-ръ Джерминъ продолжалъ держать шляпу въ рукѣ за спиною; впрочемъ было такъ тепло, что и м-съ Трансомъ не имѣла на головѣ ничего, кромѣ вуаля.
Они шли молча, пока скрылись изъ виду, войдя въ тѣнистую аллею, гдѣ ихъ шаги замерли на густомъ коврѣ опавшей листвы. Джерминъ любопытствовалъ узнать, не обнаружились ли въ чемъ нибудь чувства, которыя питалъ къ нему Гарольдъ; онъ уже подозрѣвалъ, что они не должны быть дружественны. Нельзя сказать, чтобы Джерминъ имѣлъ каменное сердце: двадцати пяти лѣтъ онъ писалъ стихи и даже разъ промокъ до костей, чтобы не обмануть черноокую красавицу, любовью которой онъ гордился; но семейный человѣкъ съ взрослыми сыновьями и дочерьми, человѣкъ съ извѣстнымъ положеніемъ въ свѣтѣ и дѣлами, на столько запутанными, что трудно было бы опредѣлить настоящее отношеніе имущества къ долговымъ обязательствамъ, — такой человѣкъ естественно долженъ былъ думать о себѣ и грозившихъ ему обстоятельствахъ.
— Гарольдъ замѣчательно проницателенъ и уменъ, началъ онъ, видя, что м-съ Трансомъ молчитъ. — Если онъ попадетъ въ парламентъ, онъ навѣрное отличится. У него много сметливости въ дѣлахъ.
— Мнѣ отъ этого не легче, сказала м-съ Трансомъ. Въ этотъ день она была какъ-то особенно чутка къ тому непріятному впечатлѣнію, которое всегда внушало ей присутствіе Джермина, но которое она старалась подавить. А старалась она подавить его потому, что она не могла перенести мысли, чтобы униженіе, которое, какъ она внутренно сознавала, могло проявиться въ ея словѣ или дѣлѣ, отразилось въ его взглядахъ или намекахъ. Уже много лѣтъ не заикались они другъ другу о прошломъ; она потому, что это прошлое было слишкомъ ей памятно, онъ потому, что болѣе и болѣе забывалъ его.
— Я надѣюсь — онъ добръ и почтителенъ съ вами. Я знаю, васъ огорчаютъ его убѣжденія, но, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, онъ кажется примѣрный сынъ.
— Какъ же, какъ же — примѣрный, какъ всѣ мужчины, которые доставляютъ женщинамъ покойные экипажи и мягкія подушки, — совѣтуютъ имъ веселиться и полагаютъ, что онѣ могутъ быть довольны своей судьбой, не смотря на все презрѣніе и пренебреженіе къ нимъ, которое и не стараются скрывать. Я не имѣю никакой власти надъ нимъ; понимаете ли — никакой!
Джерминъ обернулся, чтобы взглянуть на нее: давно уже не видалъ онъ ее въ такомъ раздраженіи; она очевидно начинала терять надъ собою власть.
— Развѣ онъ дѣлалъ какія нибудь непріятныя замѣчанія о вашемъ управленіи дѣлами.
— Моемъ управленіи дѣлами! повторила м-съ Трансомъ съ бѣшенствомъ и бросая злобный взглядъ на Джермина. Но она удержалась, она почувствовала, что сама зажигаетъ факелъ, чтобы освѣтить мракъ своею прошлаго, полнаго безумія и страданій. Рѣшимость никогда не ссориться съ этимъ человѣкомъ, никогда не сказать ему открыто въ глаза свое о немъ мнѣніе стали у нея привычкой. Она сохранила неизмѣнными свою женскую гордость и щекотливость. Она задрожала и снова замолчала.
Джермину стало неловко — и только. Въ его жизни не было ничего подобнаго тому запутанному сплетенію тонкихъ чувствительныхъ струнъ, которое мучило м-съ Трансомъ. Онъ былъ далеко не глупъ и однако онъ дѣлалъ промахи всегда, когда желалъ быть деликатнымъ и великодушнымъ; онъ всегда старался утѣшать другихъ, расхваливая себя самого. Нравственная необтесанность не покидала его, какъ наслѣдіе предковъ. И на этотъ разъ онъ сдѣлалъ тотъ же промахъ.
— Дорогая м-съ Трансомъ, началъ онъ весьма ласковымъ голосомъ: — вы взволнованы, вы, кажется, сердиты на меня. Однако, если вы посмотрите на дѣло хладнокровнѣе, вы обвините развѣ обычный порядокъ жизни. Я всегда готовъ былъ удовлетворять вашимъ желаніямъ, какъ въ хорошихъ, такъ и въ дурныхъ обстоятельствахъ. Я и теперь готовъ сдѣлать для васъ все, что въ моей власти.
Каждая фраза была для нея острый ножъ. Любовь и нѣжность нѣкоторыхъ людей бѣсятъ и оскорбляютъ болѣе чѣмъ презрѣніе другихъ, но жалкая женщина, однажды довѣрившаяся человѣку, стоящему несравненно ниже ея, должна переносить эти оскорбленія подъ страхомъ еще худшаго. Грубое участіе все же лучше грубаго гнѣва, и во всѣхъ частныхъ ссорахъ болѣе тупая натура всегда остается въ выигрышѣ именно благодаря своей тупости. М-съ Трансомъ очень хорошо понимала, что тѣ обстоятельства, которые заставляли ее молчать о продѣлкахъ Джермина по части управленія, служили ему ручательствомъ за ихъ безнаказанность. Она знала, что сама должна была терпѣть лишенія, благодаря его безчестному эгоизму. И вотъ теперь возвращеніе Гарольда, его проницательность, его дѣятельность, его рѣшимость нее забрать въ свои руки грозили все обнаружить. Въ виду этой грозящей бѣды, навлеченной на нее Джерминомъ, чего онъ и самъ не могъ не сознавать, она рѣшилась излить на него накипѣвшее въ ней негодованіе, заклеймить его поступки ихъ настоящими именами. Эта рѣшимость окрѣпла въ ней еще болѣе послѣ его нахальнаго состраданія и участія къ ней. Но не успѣли еще возникнуть въ ея мысляхъ слова: — «Это все вы навлекли на меня!» какъ какой-то внутренній голосъ отвѣтилъ ей — «сама ты на себя навлекла.» — Ни за что въ мірѣ не желала бы она услышать эти слова отъ другого человѣка. Что же она сдѣлала? Помолчавъ съ минуту, она проговорила слабымъ дрожащимъ голосомъ, какъ-то странно звучавшимъ послѣ этого внутренняго взрыва негодованія.
— Дайте мнѣ вашу руку.
Онъ тотчасъ же подалъ ей руку и надѣлъ шляпу, внутренно удивляясь, что бы это могло значить. Вотъ уже болѣе двадцати лѣтъ какъ м-съ Трансомъ не опиралась на его руку.
— У меня до васъ одна просьба, обѣщайте мнѣ ее исполнить.
— Какая же?
— Обѣщайте никогда не ссориться съ Гарольдомъ.
— Но вы, я полагаю, сами знаете, что я не желаю съ нимъ ссориться.
— Дайте слово, постарайтесь убѣдить себя, что это вещь невозможная. Стерпите все отъ него, но не ссорьтесь съ нимъ.
— Человѣкъ не можетъ дать слова, что не поссорится, отвѣтилъ Джерминъ, раздраженный уже однимъ намекомъ на возможность рѣзкаго обращенія со стороны Гарольда. — Человѣкъ не можетъ за себя ручаться. Я ничего не намѣренъ стерпѣть.
— Боже мой! воскликнула м-съ Трансомъ, отдергивая руку. — Неужели вы не можете постичь, какъ было бы это ужасно?
Рука Джермина повисла; онъ поспѣшилъ заложить обѣ руки въ карманы и, пожавъ плечами, сказалъ: — Я буду съ нимъ обходиться, какъ онъ со мной.
Джерминъ обнаружилъ всю грубость и дикость своего характера; о прежней нѣжности не было и помину. Этого-то всегда втайнѣ опасалась м-съ Трансомъ. Этотъ человѣкъ, прослывшій у всѣхъ ея знакомыхъ за облагодѣтсльствованнаго ею покорнаго слугу, могъ вдругъ позволить себѣ неслыханныя дерзости. Она была съ нимъ также безсильна, какъ и съ сыномъ.
Эта женщина, любившая повелѣвать, не смѣла теперь даже убѣждать. Молча вышли они на солнце. Въ глубинѣ своей души они оба — даже мать, — испытывали не вполнѣ сознаваемое желаніе, чтобы Гарольдъ никогда не родился на свѣтъ.
— Мы очень хлопочемъ о выборахъ, началъ Джерминъ оправившись, когда они вышли на солнечную аллею. — Я думаю намъ удасться его провести, и тогда онъ будетъ въ отличномъ расположеніи духа. Все уладится лучше, чѣмъ вы ожидаете. Вы должны убѣдить себя, продолжалъ онъ улыбаясь, — что человѣку съ его способностями лучше быть въ парламентѣ, хотя бы на дурной сторонѣ, чѣмъ не быть вовсе въ немъ.
— Никогда, возразила м-съ Трансомъ, я слишкомъ стара, чтобы привыкать называть горькое сладкимъ, а сладкое горькимъ. Но мои мнѣнія и чувства теперь никому не нужны. Я теперь такъ же безполезна, какъ каминное украшеніе..
И съ этимъ они разстались при той же прелестной обстановкѣ, при которой встрѣтились. М-съ Трансомъ дрожала вездѣ, гдѣ прежде для нея былъ свѣтъ и тепло; она только видѣла холодную зиму, даже солнце, казалось ей, было тускло и угрюмо.
Мистеръ Джерминъ возвращаясь домой, верхомъ, размышлялъ о возможности непріятностей между нимъ и Гарольдомъ Трансомомъ, послѣдствіемъ которыхъ была бы необходимость занимать деньги, а можетъ быть даже и публичный скандалъ, который также привелъ бы къ финансовому кризису. Человѣкъ шестидесяти лѣтъ, имѣвшій жену съ приличнымъ кругомъ знакомыхъ, семейство, заключавшее взрослыхъ дочерей, хозяйство, требовавшее большихъ расходовъ, обширную практику — такой человѣкъ естественно долженъ былъ болѣе печься о себѣ, какъ объ единственной опорѣ всего этого зданія, чѣмъ о какихъ то отвлеченныхъ чувствахъ и понятіяхъ. Стеченіе несчастныхъ обстоятельствъ поставило его въ неловкое положеніе; онъ имѣлъ право думать, что самъ онъ въ томъ вовсе не виноватъ, и еслибъ не внезапный оборотъ дѣла, то никто и не имѣлъ бы основанія жаловаться на него. Онъ смѣло вызывалъ, чтобы ему указали кому онъ причинилъ этимъ вредъ; онъ всегда въ состояніи уплатить, замѣстить недостающія суммы, если ихъ только рѣшатся потребовать. Конечно пусть лучше ихъ не требуютъ.
Одинъ нѣмецкій поэтъ получилъ порученіе свезти въ Парижъ какую то особенно хорошую колбасу. На дорогѣ онъ почуялъ запахъ колбасы, къ тому же онъ проголодался, соблазнъ былъ не по силамъ, онъ отрѣзалъ кусочикъ, потомъ другой, третій и такъ далѣе, пока отъ колбасы не осталось и слѣда. Преступленіе не было предумышленное. Поэтъ презиралъ воровство, но онъ любилъ колбасу и результатъ оказался крайне неловкій.
Такъ было и съ Матью Джерминомъ. Онъ всегда презиралъ эту безобразную отвлеченность — мошенничество, но онъ любилъ много другихъ вещей, для добыванія которыхъ приходилось пускаться на всякіе продѣлки. И въ жизни и въ судебной практикѣ ему приходилось дѣлать много такихъ дѣлъ, которыя бы въ отвлеченномъ смыслѣ онъ осудилъ. Но въ томъ было и горе, что соблазнъ никогда не являлся въ общей отвлеченной формѣ. Онъ грѣшилъ ради совершенно частныхъ и конкретныхъ выгодъ и отсюда проистекли также совершенно частныя и конкретныя послѣдствія.
Онъ былъ рѣшительный человѣкъ и, разъ избравъ себѣ путь среди затруднительныхъ обстоятельствъ, шелъ безъ оглядки. Гарольдъ долженъ быть выбранъ; онъ будетъ счастливъ и занятъ и дастъ время Джермину приготовиться къ какому бы то ни было кризису.
Онъ былъ въ отличномъ расположеніи духа въ этотъ вечеръ. Это быль день рожденія его старшей дочери и молодежь танцовала. Папа приводилъ всѣхъ въ восторгъ — онъ танцовалъ кадриль, разсказывалъ анекдоты за ужиномъ, такъ и сыпалъ цитатами изъ книгъ, читанныхъ имъ въ молодости; если цитаты были по латыни онъ извинялся и тутъ же переводилъ ихъ для дамъ, такъ что одна глухая дама изъ Дуффильда не отнимала своего рожка отъ уха и нѣсколько разъ выражала сожалѣніе, что не привезла съ собой свою племянницу, которая молода и имѣетъ такую славную память.
Однако общество было малочисленнѣе обыкновеннаго, потому что нѣкоторыя семейства изъ Треби перестали ѣздить къ Джермину, узнавъ, что онъ содѣйствуетъ выборамъ радикальнаго кандидата.
X.
правитьОднажды въ воскресенье Феликсъ Гольтъ постучался въ двери м-ра Лайона, хотя онъ могъ явственно разслышать голосъ пастора, проповѣдывавшаго въ часовнѣ. Феликсъ стоялъ у дверей съ книжкой подъ мышкой, съ очевидной увѣренностію, что въ домѣ есть кто нибудь и ему отворятъ. Дѣйствительно Эстеръ никогда не ходила къ вечерней службѣ, отговариваясь головной болью, будто бы случающейся всегда въ это время.
Въ теченіи нѣсколькихъ послѣднихъ недѣль Феликсъ довольно близко познакомился съ мистеромъ Лайономъ. Они были одинаковыхъ политическихъ убѣжденій, и хотя вся роль либераловъ, невнесенныхъ въ цензъ, ограничивалась однимъ «глазѣніемъ», однако и они могли по поводу выборовъ наговориться вдоволь, если нельзя было ничего дѣлать. Быть можетъ, самые лучшіе пріятели тѣ, которые во многомъ соглашаются, обо многомъ спорятъ, но питаютъ чисто личное влеченіе другъ къ другу, и потому появленіе въ Треби энергическаго, вѣчно противорѣчащаго, но добраго и любящаго Феликса было настоящей находкой для пастора. Разговаривать съ молодымъ человѣкомъ, отличавшимся особеннымъ складомъ ума, который многіе не обинуясь называли «ересью», но который м-ръ Лайонъ упорно называлъ истиннымъ религіознымъ чувствомъ, — разговаривать съ такимъ человѣкомъ было также пріятно, какъ здоровыми зубами, отвыкшими отъ твердой пищи, пожевать что нибудь оказывающее сопротивленіе. Искать общества Феликса съ цѣлію обратить его на истинный путь было очень похвально, но м-ръ Лайонъ самъ, безъ сомнѣнія, нашелъ бы его менѣе занимательнымъ, если-бъ цѣль была скоро достигнута.
Эстеръ знала ихъ новаго знакомца гораздо менѣе, чѣмъ ея отецъ. Но она находила его занимательнымъ, а женская страсть къ побѣдамъ нѣсколько раздражалась его независимымъ отношеніемъ къ ней. Онъ всегда противорѣчилъ ей и осуждалъ ее, смотрѣлъ на нее, какъ на беззубую старуху въ чепцѣ. Она была убѣждена, что онъ ни разу не обратилъ вниманія на ея прелестныя ручки, на ея лебяжью шейку, на ея граціозныя движенія, заслужившія ей отъ ея школьныхъ подругъ прозвище Калипсо (вѣроятно вслѣдствіе ихъ близкаго знакомства съ «Телемакомъ»). Феликсу слѣдовало бы быть немножко влюбленнымъ въ нее, чтобы щекотать ея самолюбіе и хоть показывать видъ, что онъ способенъ поддаваться какому нибудь вліянію. Но было ясно, что онъ не только не сознавалъ себя слабымъ; напротивъ, онъ не сомнѣвался въ своемъ превосходствѣ надъ нею, и что всего хуже, Эстеръ сама имѣла смутное сознаніе, что онъ былъ правъ. Еще болѣе бѣсило ее подозрѣніе, что онъ былъ очень не высокаго о ней мнѣнія; ей хотѣлось отыскать и въ немъ поболѣе слабыхъ сторонъ, найдти средство не восхищаться умной, оживленной игрой его физіономіи, его чистосердечнымъ смѣхомъ, всегда болѣе громкимъ, если предметомъ насмѣшки былъ онъ самъ. Сверхъ того ея любопытство было возбуждено странной несообразностью его умственнаго развитія и положенія въ обществѣ, и потому, однажды, къ крайнему удивленію отца и къ своему собственному, она вызвалась сопровождать отца въ одномъ изъ ею вечернихъ посѣщеній м-съ Гольтъ, предпринимаемыхъ съ цѣлью успокоить ее на счетъ сына.
— Что за женщина его мать! разсуждала она сама съ собою на возвратномъ пути. — Но какъ онъ не грубъ и не страненъ, въ немъ нѣтъ ничего неприличнаго. И однако, — я не знаю, — такъ ли бы онъ мнѣ нравился, еслибъ я увидала его рядомъ съ настоящимъ джентельменомъ. Эстеръ невольно пожелала имѣть такого джентельмена въ числѣ своихъ знакомыхъ; онъ конечно восхищался бы ею и показалъ бы ей недостатки Феликса.
Въ то воскресенье утромъ, о которомъ теперь идетъ рѣчь, она сидѣла въ кухнѣ, въ углу, между каминомъ и окномъ, и читала «Réné». Въ своемъ отлично-сшитомъ голубомъ платьѣ, — она всегда оказывала предпочтеніе голубому или синему цвѣту, — въ изящныхъ башмачкахъ на протянутыхъ къ огню хорошенькихъ ножкахъ, съ маленькими золотыми часами, стоившими ей четверть ея годоваго жалованья, играя своими чудными каштановыми волосами, заплетенными вокругъ головы въ видѣ вѣнца, она напоминала собою Сандрильону. Услышавъ стукъ въ дверь, она, въ первую минуту, хотѣла закрыть книгу и положить ее за собою на подоконникъ, но потомъ оставила книгу на столѣ раскрытой, и пошла къ наружной двери. На ея лицѣ сіяла лукавая улыбка, ударъ былъ сильный, онъ долженъ былъ происходить отъ мужского кулака.
— Здравствуйте, миссъ Лайонъ, заговорилъ Феликсъ, снимая фуражку. Къ ужасу своей матери онъ рѣшительно отказывался расходоваться на безобразную черную шляпу.
— Ахъ это вы, м-ръ Гольтъ! Я боюсь, не пришлось бы вамъ долго дожидаться прихода отца. Еще и проповѣдь не окончилась, а послѣ нея будетъ гимнъ и молитва, а, можетъ быть, еще что нибудь.
— Ну, такъ позвольте мнѣ обождать его въ кухнѣ. Я не намѣренъ вамъ мѣшать.
— О, я въ этомъ увѣрена, смѣясь отвѣтила Эстеръ. Я уже давно замѣтила за вами это похвальное свойство. Пожалуйста посидите, если вы можете ждать. Я сидѣла въ кухнѣ, котелокъ тамъ такъ славно поетъ. По мнѣ тамъ гораздо лучше, чѣмъ въ гостиной, — по крайней мѣрѣ не такъ безобразно.
— Вотъ въ этомъ я вполнѣ съ вами согласенъ.
— Удивляюсь! Впрочемъ, если вы предпочитаете кухню, но не желаете моего общества, я могу уйдти въ гостиную.
— Я нарочно пришелъ, чтобы посидѣть съ вами, рѣзко отвѣтилъ Феликсъ, — но я думалъ, что вамъ непріятно будетъ меня видѣть. Я желалъ бы съ вами поговорить, но я не имѣю ничего пріятнаго вамъ сказать. Я не привыкъ, какъ сказалъ бы вашъ батюшка, проповѣдовать самоуслажденіе, то есть ложь.
— Я понимаю, сказала Эстеръ, садясь на свое мѣсто. — Садитесь пожалуйста. Вы думали, что я осталась сегодня безъ проповѣди, и пришли вознаградить меня за эту потерю.
— Да, сказалъ Феликсъ, садясь на стулъ бокомъ и облокотившись на спинку. — И предметомъ своей проповѣди я выбралъ ваши же слова, продолжалъ онъ, вперяя въ нее свои большіе, свѣтлые сѣрые глаза. — Вы сказали, что вамъ дѣла нѣтъ до убѣжденій людей, лишь бы у нихъ былъ развитъ изящный вкусъ. Я хотѣлъ бы вамъ показать, какая это чепуха.
— А я въ этомъ не могу сомнѣваться, если это ваше убѣжденіе. Вы всегда правы въ своихъ сужденіяхъ.
— Но вѣдь подъ убѣжденіями вы разумѣете мнѣнія людей о важныхъ предметахъ, подъ вкусами — ихъ мнѣнія о предметахъ мелочныхъ — объ одеждѣ, обращеніи, удовольствіяхъ.
— Да, именно, — или скорѣе ихъ представленія объ этихъ предметахъ.
— Это все равно; понятія, мнѣнія, убѣжденія — ничто иное, какъ представленія, возбуждаемыя въ насъ предметами или идеями. Если я понимаю геометрическую задачу, то потому только, что въ моей головѣ сложилось ясное представленіе о соотношеніи линій и фигуръ, и я только хочу доказать вамъ, что существо, которое имѣетъ ясныя представленія о томъ, что вы называете изящнымъ вкусомъ, а не о томъ, что вы называете убѣжденіями, есть существо низшаго разряда, — пустое, мелкое существо, — букашка, которая замѣчаетъ, когда трясется столъ, но не замѣчаетъ грома.
— Положимъ, я эта самая букашка, — однако слышу, какъ вы гремите противъ меня.
— Нѣтъ, вы не букашка. И вотъ почему меня бѣситъ, когда вы хвастаетесь своею мелочностью. Вы слишкомъ умны, чтобы не понимать этого, и потому грѣхъ вамъ примыкать къ толпѣ тѣхъ пустыхъ женщинъ, которыя заставляютъ мужчинъ забывать о болѣе высокихъ задачахъ жизни.
Эстеръ покраснѣла, она оскорбилась его словами, однако же они ей нравились болѣе, чѣмъ многое, что она слышала отъ Феликса.
— Въ чемъ же заключается мое преступленіе? — спросила она поднимаясь съ мѣста и становясь передъ каминомъ одной ногой на рѣшеткѣ и не спуская глазъ съ огня. Еслибъ это былъ кто другой, а не Феликсъ, ей, можетъ быть, пришло бы на умъ, что эта поза особенно граціозна, но она сознавала, что Феликсъ совершенно равнодушенъ къ тому, чѣмъ она восхищала другихъ.
— Ну, зачѣмъ, напримѣръ, читаете вы такую ерунду — и еще въ воскресенье? сказалъ онъ хватаясь за «Рене» и пробѣгая глазами открытыя страницы.
— А зачѣмъ вы, м-ръ Гольтъ, не читаете «Храмъ душевный» Гоу, не обратитесь въ лоно высокой церкви?
— Въ томъ и разница между нами; — я знаю, почему я этого не дѣлаю. У меня свои принципы и я только уронилъ бы себя, дѣлая не то, что я считаю для себя нужнымъ.
— Я понимаю, возразила Эстеръ, стараясь быть равнодушной, но смотря на горечь, которую она чувствовала. — Я и безъ того существо падшее и мнѣ трудно еще уронить себя.
— Но вы не унизились бы, если-бъ раздѣляли образъ мыслей вашего отца. Если женщина чувствуетъ себя существомъ низшимъ, она должна подчиниться, она должна слѣдовать образу мыслей отца или мужа. Если же она этого не хочетъ, пусть покажетъ, способна ли она на что нибудь лучшее. Вы должны знать, что принципы вашего отца выше, достойнѣе тѣхъ правилъ, которыми вы руководствуетесь въ жизни. У васъ нѣтъ другихъ побужденій отказываться отъ его ученія, кромѣ эгоизма и наклонности къ досужему фантазированію — такимъ образомъ вы тратите свою жизнь на мелочи.
— Все это очень любезно съ вашей стороны, но мнѣ не помнится, чтобы я когда нибудь сообщала вамъ о побужденіяхъ, которыми я руководствуюсь въ жизни.
— Ну, скажите на милость — какія разумныя побужденія можетъ имѣть человѣкъ, чтобы терять время на эту чепуху. Безнравственное сумасбродство, подкрашенное да подмазанное, съ прибавкой сомнительнаго ученья, — какъ въ трактирахъ кладутъ въ блюдо заячью лапку, чтобы убѣдить, что это не кошачье мясо. Ну, взгляните-ка сюда! Est-ce ma faute, si je trouve partout les bornes, si ce qui est fini, n’а pour moi aucune valeur? Да, сударь, виноваты вы, а не кто другой, потому что вы оселъ. Болванъ, который не умѣетъ сдѣлать сложенія всегда любитъ безконечность. А знаете ли сударь, что такое ромбоидъ? Нѣтъ, я презираю все, что имѣетъ границы. Cependant j’aime la monotonie des sentiments de la vie et si j’avais encore la folie de croire au bonheur….
— М-ръ Гольтъ, сдѣлайте одолженіе — перестаньте читать съ такимъ отвратительнымъ выговоромъ, просто дрожь беретъ. Эстеръ, изнемогавшая подъ его ударами, обрадовалась возможности сдѣлать диверсію.
— Вотъ, вотъ, такъ и зналъ, воскликнулъ Феликсъ, бросая книгу на столъ и вскакивая, чтобы пройдтись по комнатѣ. — Вы только и счастливы, когда можете привязаться къ какимъ нибудь пустякамъ, чтобы свернуть разговоръ и отдѣлаться отъ опаснаго довода.
— Я полагаю, я довольно наслушалась болтовни.
— Нѣтъ, еще мало, миссъ Лайонъ. Вы еще не все выслушали, что я хотѣлъ вамъ сказать. Я хочу, чтобъ вы измѣнились. Конечно, я дикарь, что говорю вамъ это. Я бы долженъ сказать — вы совершенство; другой бы на моемъ мѣстѣ навѣрное сказалъ это; но я говорю: я хочу, чтобъ вы измѣнились.
— А чѣмъ могу я вамъ угодить? Прикажете мнѣ примкнуть къ господствующей церкви?
— Нѣтъ, но я бы желалъ, чтобы вы когда нибудь задали себѣ вопросъ: дѣйствительно ли жизнь такое важное, такое торжественное дѣло, какъ думаетъ вашъ отецъ — чтобъ вы когда нибудь подумали, что отъ васъ зависитъ быть благословеніемъ или проклятіемъ для многихъ. Вамъ это никогда и въ голову не приходило. Вы живете себѣ какъ птичка, распуская блестящія перышки и поклевывая на право и на лѣво, что вамъ понравится. Вы недовольны свѣтомъ, потому что вамъ не удается имѣть изящныя бездѣлушки, которыми вы дорожите, а не потому, что въ немъ милліоны людей задавлены и опозорены нищетой, неправдой и невѣжествомъ.
Эстеръ чувствовала, что у нея на сердцѣ накипала какая-то смѣсь негодованія на эту непрошенную смѣлость Феликса, оскорбленной гордости и горькаго сознанія, что онъ правъ. Онъ былъ неприлично, непростительно грубъ, но она чувствовала, что не могла ему это замѣтить, не уронивъ себя, не доказавъ тѣмъ молочности. Сверхъ того, сквозь ея оскорбленныя чувства, сквозь сознаніе своего униженія, въ ней пробивалось еще смутное сознаніе, что въ этомъ негодованіи Феликса было что-то болѣе лестное для нея, чѣмъ все, что она до сихъ поръ отъ него слышала? Она на столько обладала собою, что могла проговорить своимъ обычнымъ серебристымъ голосомъ:
— Пожалуйста продолжайте, м-ръ Гольтъ. Излейте весь потокъ этихъ жгучихъ истинъ. Я думаю — очень тяжело носить ихъ при себѣ.
— Да, тяжело, началъ Феликсъ, помолчавъ съ минуту и останавливаясь не вдалекѣ отъ нея. — Я видѣть не могу, что вы идете по стопамъ тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя портятъ жизнь мужчинамъ. Мужчины не могутъ не любить ихъ и дѣлаются рабами мелочныхъ прихотей этихъ пустыхъ созданій. И такъ-то жизнь расходуется на пустяки, — всякій высокій порывъ подавляется, — мозгъ и силы тратятся на предметы также мало имѣющіе общаго съ честной, мужественной дѣятельностью, какъ сладкіе пирожки и конфокты. Вотъ что дѣлаютъ изъ-за женщинъ — жизнь губится, чтобы удовлетворить ихъ мелочности. Вотъ почему я не намѣренъ любить, если это отъ меня зависитъ, а если и полюблю, то совладаю съ собой и никогда не женюсь.
Сумятица чувствъ, возбужденная въ умѣ Эстеръ, — униженіе, негодованіе, сознаніе страшной власти, которою обладалъ надъ нею Феликсъ, когда его гнѣвная рѣчь пронизывала все ея существо, — начали брать верхъ надъ ея самообладаніемъ. Она чувствовала, что губы ея дрожали, но она всего болѣе боялась выдать себя, обнаружить свое волненіе, и эта гордость помогла ей сдѣлать отчаянное усиліе надъ собою. Она ущипнула себя за руку, чтобы превозмочь волненіе и сказала презрительнымъ голосомъ.
— Я должна быть очень благодарна вамъ за то, что вы съ такою довѣрчивостью раскрываете мнѣ свои сердечныя тайны.
— Ага, вотъ вы и обидѣлись. Я вамъ теперь противенъ. Я такъ и зналъ. Женщины не любятъ мужчинъ, которые говорятъ имъ правду.
— Я думаю, — вы уже слишкомъ хвастаете своей правдивостью, м-ръ Гольтъ, не выдержала наконецъ Эстеръ. — Эта добродѣтель очень легка, когда она обрушивается на другихъ, а не на самого себя. Говорить правду иногда значитъ — другими словами — позволять себѣ непростительныя вольности.
— Да, вы также назвали бы непростительною вольностію, еслибъ я не далъ вамъ упасть въ яму, удержавъ за юбку.
— Знаете что, вы бы основали секту. Ваше призваніе быть проповѣдникомъ. А то жаль тратить столько краснорѣчія на одного человѣка.
— Я теперь вижу, какой я дуракъ. Я думалъ найдти въ васъ болѣе чувства, я надѣялся пробудить въ васъ честное самолюбіе. Но я разжегъ ваше тщеславіе — и только. Я ухожу. Прощайте.
— Прощайте, отвѣтила Эстеръ не взглянувъ на него. Но онъ не тотчасъ пошелъ къ двери, онъ замѣшкался съ своей фуражкой, то надѣвая, то снимая ее. Эстеръ желала бы набросить на него арканъ и удержать, пока она выскажетъ ему, что ей хотѣлось. Ея гнѣвъ дѣлался отъ этого поспѣшнаго ухода еще раздражительнѣе, тѣмъ болѣе что послѣднее слово было за нимъ и какое обидное слово. Но защелка поднялась и дверь притворилась за нимъ. Она убѣжала на верхъ въ свою спальню и залилась слезами. Бѣдная дѣвушка! Какая странная смѣсь побужденій боролась въ ея сердцѣ. Она хотѣла, чтобъ Феликсъ уважалъ ее, но она не хотѣла преклониться предъ его обличеніями. Она возмущалась противъ власти, которую онъ хотѣлъ взять надъ нею и однакоже чувствовала свое подчиненіе. Онъ дурно воспитанъ, онъ грубъ, онъ позволилъ себѣ непростительныя вольности, но въ его гнѣвныхъ рѣчахъ звучала похвала ей; онъ думалъ, что стоитъ труда заняться съ нею; она не то, что другія пустыя женщины, на которыхъ онъ не обращалъ вниманія. Онъ былъ крайне дерзокъ, говоря, что не намѣренъ любить, не намѣренъ жениться, — какое ей до этого дѣло, и неужели онъ думаетъ, что какая нибудь женщина пойдетъ за него послѣ подобныхъ выходокъ. Ужь не воображаетъ ли онъ, что она смотритъ на него, какъ на человѣка, который могъ бы любить ее?.. Но, можетъ быть, онъ ее любитъ и вотъ почему онъ желалъ бы, чтобы она измѣнялась. Съ этой точки зрѣнія его вольности сердили ее менѣе, хотя она была увѣрена, что нисколько не любитъ его и никогда не можетъ любить человѣка съ такими замашками педагога, ужь не говоря ничего о его странностяхъ. Но онъ хочетъ, чтобы она измѣнилась. Въ первый разъ въ жизни потрясено было ея самодовольство. Она теперь знала, что есть человѣкъ, который находитъ ее пустой, односторонней, эгоистичной. Каждое слово Феликса врѣзалось въ ея памяти. Она чувствовала, что теперь вѣчно будетъ осуждать свое поведеніе, что тѣ маленькія прихоти, которыя она такъ цѣнила, не будутъ ей даваться безъ внутренней борьбы. Желаніе отца, чтобы она обратилась на путь истинный, никогда не трогало ее; она видѣла, что онъ не переставалъ ее любить, что онъ не дѣлалъ ей выговоровъ, а только скорбѣлъ о томъ, что она мало религіозна. Но ни это послѣднее обстоятельство, ни нравственныя поученія добраго старика отца, котораго образъ мыслей и понятія казались ей чѣмъ-то сухимъ и черствымъ, никогда не задѣвали ея самоуваженія и самодовольства. Но теперь она была потрясена, даже отецъ представился ей въ иномъ свѣтѣ. Дѣйствительно ли его жизнь была гораздо достойнѣе ея жизни? Она видѣла, что Феликсъ былъ правъ, сомнѣваясь въ ея способности отозваться на всякія честныя, благородныя чувства.
Она услышала шаги отца. Она осушила свои слезы, постаралась оправиться и поспѣшила къ нему на встрѣчу.
— Хотите чаю, папа; какой у васъ горячій лобъ, прибавила она, поцѣловавъ его лобъ и потомъ приложивъ къ нему свою холодную руку.
М-ръ Лайонъ удивился; онъ не привыкъ видѣть столько нѣжности въ своей дочери. Она напомнила ему ея мать.
— Дитя мое, сказалъ онъ, и въ голосѣ его звучала благодарность. Онъ невольно подумалъ: какія сокровища благодати еще сокрыты въ нашей падшей природѣ.
Въ воскресенье вечеромъ, Феликсъ Гольтъ отправился въ Спрокстонъ. Онъ очень любилъ такую прогулку; кратчайшій путь въ эту заброшенную деревушку лежалъ сначала паркомъ сэра Максима Дебари, затѣмъ по общественному выгону, пересѣкаемому здѣсь и тамъ межами, поросшими дикимъ терновникомъ и наконецъ до самого Спрокстона по берегу канала. Воскресный покой, о которомъ свидѣтельствовала безмолвная окрестность, только изрѣдка нарушался одинокой лошадью, которая плелась по бичевнику, да баркой, тихо скользившей слѣдомъ за ней по гладкой поверхности канала, выпуская изъ своей узенькой трубы струйки синеватаго дыма. Феликсъ еще живо помнилъ свои дѣтскія впечатлѣнія, когда каждый день, проведенный въ лодкѣ на каналѣ, казался ему праздникомъ.
Каналъ этотъ былъ небольшая вѣтвь другого большаго канала и оканчивался у сосѣднихъ угольныхъ копей. Миновавъ цѣлую сѣть почернѣвшихъ рельсовъ, Феликсъ достигъ цѣли своего путешествія, — извѣстнаго общественнаго учрежденія въ Спрокстонѣ, офиціальное названіе котораго было «Сахарная голова» или «Новыя копи». Это послѣднее названіе было заимствовано отъ позднѣйшаго и болѣе оживленнаго центра этой разбросанной деревушки. Впрочемъ, у обычныхъ посѣтителей онъ никогда не слылъ подъ этимъ именемъ; направляясь туда или зазывая пріятеля, они по просту говорили: «а пойду-ка я къ Тшубу» или «зайдемъ къ Тшубу». Другой центръ населенія также имѣлъ подобное «учрежденіе», именуемое «Старыя копи», но оно представляло грустную картину покинутой столицы, а третій конкурентъ, «Голубая корова», былъ убѣжищемъ менѣе избраннаго общества, т. е. общества такихъ людей, которые, не отставая отъ остального человѣчества въ способности поглощать спиртные напитки, уступали ему въ способности платить за нихъ.
Феликсъ засталъ великаго Тшуба въ дверяхъ его заведенія. Это была замѣчательная личность. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ веселыхъ, краснощекихъ, вѣчно острящихъ толстяковъ, изъ которыхъ составился литературный типъ трактирщика. Напротивъ, онъ былъ худъ и блѣденъ и, по единогласному свидѣтельству своихъ гостей, могъ пить, какъ губка, — вино не имѣло на него никакого дѣйствія: онъ не становился ни скучнѣе, ни веселѣе. Какъ у солдатъ бывають повѣрья, что ихъ военачальникъ неуязвимъ, потому только, что у него есть такое слово, такъ и у посѣтителей Тшуба было глубокое убѣжденіе, что м-ръ Тшубъ обладаетъ какою-то чудодѣйственною трезвостью, что не смотря ни на какіе наркотическіе пріемы, онъ сохраняетъ способность неукоснительно слѣдить за своими интересами. Даже въ его снахъ, какъ онъ увѣрялъ, была какая-то систематичность, какой-то методъ, недоступный другимъ людямъ и на яву. Всѣ исторически извѣстные сны, по его словамъ, были ничто въ сравненіи съ его снами, и потому эти послѣдніе служили прекраснымъ предметомъ для безконечныхъ разсказовъ въ долгіе воскресные вечера, когда сосѣдніе угольщики, умытые и въ праздничныхъ платьяхъ, внимали ему съ торжественнымъ, сосредоточеннымъ вниманіемъ. М-ръ Тшубь рѣшился снять «Сахарную голову», на основаніи самыхъ строгихъ экономическихъ разсчетовъ. Обладая бойкими способностями и питая глубокое отвращеніе къ физическому труду, онъ долго соображалъ, какое ремесло могло бы принести ему возможно болѣе барышей, при возможно малыхъ усиліяхъ съ его стороны, и пришелъ къ заключенію, что открыть «заведеніе» близь угольныхъ копей, гдѣ рудокопы получали большее жалованье, было бы на первый случай очень выгодно. Результаты оправдали его ожиданія; вскорѣ отъ сдѣлался уже землевладѣльцемъ, обладающимъ голосомъ въ графствѣ. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ простоватыхъ людей, которые какъ-то стѣснялись пользоваться своимъ правомъ и были не прочь вовсе отъ него отдѣлаться, напротивъ, м-ръ Тшубъ смотрѣлъ на свой избирательный голосъ, какъ на часть пріобрѣтеннаго капитала и намѣревался извлечь изъ него возможную выгоду. Онъ всегда говорилъ о себѣ, что онъ человѣкъ прямой и, при удобныхъ случаяхъ, открыто развивалъ свои политическія воззрѣнія; впрочемъ, у него всѣ мнѣнія подходили подъ двѣ категоріи- «мое мнѣніе» и «вздоръ».
Когда Феликсъ подошелъ къ дому, м-ръ Тшубъ стоялъ, по обыкновенію, на порогѣ, нервно перебирая руками въ карманахъ, озирая проницательнымъ взоромъ грустную, однообразную окрестность и шевеля своимъ стиснутымъ, безгубымъ ртомъ. При поверхностномъ взглядѣ, такая безпокойная, нервная личность, казалась здѣсь вполнѣ неумѣстною, но на дѣлѣ выходило иначе — она только подстрекала пить. Какъ пронзительный голосъ сварливой жены, эта фигура подмывала «хватить немножечко», чтобы притупить свои чувства.
Не смотря на то, что Феликсъ очень мало пилъ, м-ръ Тшубъ обходился съ нимъ весьма учтиво. Наступавшіе выборы представляли ему прекрасный случай примѣнять свои политическія «мнѣнія», а эти мнѣнія можно было выразить въ двухъ словахъ: «общество существуетъ для личности, а эту личность зовутъ Тшубъ». Но, по стеченію нелѣпыхъ обстоятельствъ, кандидаты, домогавшіеся голосовъ, обращали очень мало вниманія на Спрокстонъ. Директоромъ общества, разработывавшаго угольныя копи, былъ м-ръ Литеръ Гарстинъ, а то же общество отдавало въ аренду «Сахарную голову». Такимъ образомъ никто не могъ надѣлать м-ру Тшубу столько непріятностей и причинить ему столько убытковъ, какъ м-ръ Гарстинъ. Понятно, что этотъ м-ръ Гарстинъ, и никто другой, былъ кандидатъ, за котораго подавалъ голосъ м-ръ Тшубъ. Но эта рѣшимость торжественно и открыто, по великобританскому обычаю, услужить человѣку въ день выборовъ, нисколько не мѣшаетъ при случаѣ поломаться передъ нимъ, прикинуться колеблющимся или даже сторонникомъ противной партіи. Но, къ сожалѣнію, за послѣднее время не представилось къ тому удобнаго случая. Во всемъ околодкѣ, умственнымъ и нравственнымъ центромъ котораго былъ Спрокстонъ, было всего три сомнительные голоса; рудокопы, само собою разумѣется, не имѣли голосовъ, и потому не нуждались въ задабриваніи. Вслѣдствіе этого кандидаты соблюдали интересы Спрокстона тайно, въ глубинѣ своихъ сердецъ. Но какъ только разнесся слухъ, что радикалы выставили кандидата, что вслѣдствіе того м-ръ Дебари соединился съ м-ромъ Гарстиномъ, а сэръ Джемсъ Клементъ, бѣдный баронетъ, вовсе уклонился отъ выборовъ, м-ръ Тшубъ началъ раскидывать своимъ умомъ, какъ бы извлечь изъ этихъ обстоятельствъ поболѣе существенной пользы для «Сахарной головы».
У него былъ братъ въ сосѣднемъ графствѣ, также содержатель кабака, но на болѣе широкую ногу и въ довольно крупномъ мѣстечкѣ; отъ него-то м-ръ Тшубъ набрался тѣхъ политическихъ свѣденій, которыхъ не могли сообщить ему мѣстныя ломширскія газеты. Онъ теперь зналъ, какое содѣйствіе могутъ оказать въ день выборовъ безгласные рудокопы и работники. Этотъ способъ вполнѣ согласовался съ «его мнѣніемъ», онъ одобрялъ его, онъ, пожалуй, былъ бы не прочь распространить избирательное право и на этотъ классъ, по крайней мѣрѣ, въ Спрокстонѣ. Еслибъ кто-нибудь замѣтилъ ему, что нужно же гдѣ-нибудь положить границу для избирательныхъ правъ, онъ не запинаясь отвѣтилъ бы — на разстояніи двухъ миль отъ его выручки.
Съ перваго же воскреснаго вечера, когда Феликсъ появился въ «Сахарной головѣ», м-ръ Тшубъ рѣшилъ, что этотъ тонкій человѣкъ, никогда не пьющій лишняго, долженъ быть агентъ одного изъ кандидатовъ. Что онъ нанятъ съ какою нибудь цѣлію, въ томъ нѣтъ сомнѣнія; человѣкъ не пьющій не сталъ бы даромъ приходить сюда. Онъ долженъ питать какіе нибудь глубокіе замыслы, когда самъ Тшубъ ихъ не можетъ проникнуть. Это убѣжденіе такъ вкоренилось въ умѣ Тшуба, что онъ въ послѣдній разъ даже намекнулъ своему таинственному посѣтителю, что не мѣшало бы угостить компанію — такъ, между прочимъ. Феликсъ раскусилъ его и позаботился скрыть отъ него до времени, что настоящая цѣль его посѣщеній была сойтись съ самыми толковыми рабочими и подговорить ихъ собраться къ нему въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ въ сборную комнату, въ которой м-ръ Лайонъ или одинъ изъ его діаконовъ проповѣдывалъ по средамъ. На эти проповѣди являлись только женщины и дѣти, два-три старичка, поденьщикъ, портной, да какой-то чахоточный юноша. Эти проповѣди не отвлекли ни одного рудокопа отъ добраго пива «Сахарной головы», даже ни одного работника отъ мутной бурды «Голубой коровы». Феликсъ питалъ большія надежды на успѣхъ, не даромъ увидѣлъ онъ нѣсколько честныхъ лицъ, умытыхъ въ воскресенье, онъ надѣялся научить ихъ затрачивать свои деньги съ большею пользою. Но всякомъ случаѣ, онъ хотѣлъ попытаться, онъ разсчитывалъ на свое краснорѣчіе, на умѣнье убѣждать и, дѣйствительно, гдѣ бы онъ ни говорилъ, онъ привлекалъ всеобщее вниманіе. Въ деревушкѣ была жалкая маленькая школа, которую содержала одна женщина. Феликсъ полагалъ, что еслибъ онъ успѣлъ уговорить отцевъ семействъ, — которыхъ почернѣвшія отъ угля лица и замасляныя фуражки внушали ему болѣе уваженія, чѣмъ всякія кургузыя франтовскія одежды, — удѣлять часть тѣхъ денегъ, которыя они теперь пропивали, на наемъ учителя для ихъ дѣтей, то этимъ принесъ бы имъ гораздо болѣе пользы, чѣмъ еслибъ убѣдилъ м-ра Гарстина и компанію основать для нихъ школу.
— Я затрону отцовскую любовь, говорилъ Феликсъ, — я поставлю посреди ихъ одного изъ ихъ дѣтей. До тѣхъ поръ, пока они не покажутъ, что могутъ любить что нибудь болѣе водки, до тѣхъ поръ распространеніе избирательныхъ правъ будетъ только распространеніемъ пьянства. Надобно же съ чего-нибудь начать: я начну съ того, что у меня подъ носомъ. Я начну съ Спрокстона.
Феликсъ Гольтъ увлекался, какъ и всякій молодой человѣкъ, слишкомъ полагающійся на свои силы, хотя это увлеченіе имѣло самобытный характеръ, это не была самоувѣренность франта, знающаго, какое впечатлѣніе производитъ на окружающихъ его умѣнье одѣваться, его мастерская посадка на лошади; это не было даже увлеченіе художника, полагающаго, что ему стоитъ только дать волю своему таланту, чтобы расквитаться съ своими должниками. Выборъ его палъ на нѣкоего Майка Бриндля, т. е. рябого (это была его кличка: всѣ рудокопы имѣли свои клички), онъ хотѣлъ пригласить его пройдтись вмѣстѣ въ этотъ же вечеръ и подбить его — привести съ собою въ будущую субботу нѣсколько товарищей. Бриндль былъ одинъ изъ первыхъ работниковъ; онъ отличался смышленымъ, открытымъ, добродушнымъ лицомъ и съ особеннымъ вниманіемъ смотрѣлъ на опыты съ магнитомъ, которые Феликсъ какъ-то разъ имъ показывалъ.
М-ръ Тшубъ, который, съ своей стороны, также увлекался, милостиво улыбнулся, когда его загадочный посѣтитель подошелъ къ дверямъ.
— Такъ и зналъ, сэръ, воскресенье вашъ день. Какъ только воскресенье, я ужь высматриваю васъ.
— Да, я человѣкъ рабочій; воскресенье мой праздникъ, — отвѣтилъ Феликсъ и остановился въ дверяхъ, примѣчая очевидное желаніе трактирщика удержать его и завязать съ нимъ разговоръ.
— Эхъ, сэръ, работа работѣ, рознь. На мой взглядъ, вы изъ тѣхъ, что работаютъ мозгами. Вотъ хоть бы и я, напримѣръ.
— Можно и мозгами работать, не все же сидѣть сложа руки.
— Эхъ, сэръ, — продолжалъ м-ръ Тшубъ съ оттѣнкомъ горечи въ улыбкѣ: — у меня ужь такая голова, что я не разъ сожалѣлъ, зачѣмъ я не поглупѣе. Я слишкомъ проницателенъ, я все вижу напередъ. Я, такъ сказать, обѣдаю прежде завтрака. Потому я и не курю. Только возьму трубку въ зубы, какъ и пошелъ дымить, глядишь, ужь и докурилъ, а другіе только еще закурили. Ну и что же тутъ хорошаго. Словно бы и вовсе не. курилъ. Нѣтъ не хорошо быть слишкомъ умнымъ. Да впрочемъ, сами изволите знать.
— Ну, не скажу, — отвѣчалъ Феликсъ, дѣлая гримасу и почесывая въ затылкѣ. — Я скорѣе думаю, что я туповатъ. Свѣтъ великъ и я еще далеко не все въ немъ произошелъ.
— Это по глубокомыслію вашему. Я вижу, что мы понимаемъ другъ друга. Вотъ хоть бы къ слову объ этихъ выборахъ, я готовъ поручиться, что мы одинаковаго съ вами мнѣнія.
— Ну! — сказалъ Феликсъ.
— Вы не тори, сэръ, не правда ли? Вы не дадите вашего голоса за Дебари. Я это съ перваго раза сказалъ, Говорю я: нѣтъ, это не тори. Что жь, вѣдь я правъ сэръ?
— Разумѣется не тори….
— Ни, ни, ужь не ошибусь. Ну-съ, промежъ насъ будь сказано, а этихъ Дебари ни въ грошъ не ставлю. Живу я не на ихъ землѣ и денегъ ихъ не видалъ — ни одной бутылки не продалъ имъ съ тѣхъ поръ, какъ живу здѣсь. Я ихъ не боюсь, я свободный человѣкъ; такого свободнаго человѣка, какъ я — поискать. Я за того, кто дастъ мнѣ больше, за того, кто ведетъ себя, какъ настоящій джентльменъ, — вотъ мое мнѣніе. И дураки тѣ, кто мной пренебрегаютъ.
Какъ жалки, какъ неудачны бываютъ иногда наши попытки рисоваться. Мы можемъ быть глубоко убѣждены въ своихъ достоинствахъ и, однако, какъ мало мы подозрѣваемъ впечатлѣніе, которое производимъ на зрителя. Татуированные, по самымъ изящнымъ образцамъ, мы можемъ вертѣться и выказывать себя со всѣхъ сторонъ и, однако, не возбуждать ожидаемаго восторга. Такъ было и съ Тшубомъ.
— Да, — сухо отвѣтилъ Феликсъ: — есть дѣла, на которыя вы очень пригодны.
— Ну, вотъ, не правъ ли я? Я вижу, что мы понимаемъ другъ друга. Мы съ вами не тори. Будь у меня хоть четыре руки, я бы не поднялъ ни одной за Дебари въ день выборовъ. По моему мнѣнію, они напрасно пихаютъ вездѣ, гдѣ ихъ о томъ не просятъ, всякіе гербы да памятники въ Треби. И какой толкъ въ ихъ гербахъ! Вывѣски, за которыми нѣтъ товара. Вотъ какъ выходитъ по моему. Ни одна живая душа въ Треби не объяснитъ вамъ, что они значатъ.
Эти философствованія Тшуба о значеніи историческаго элемента въ обществѣ были прерваны появленіемъ новыхъ гостей, приближавшихся въ двухъ отдѣльныхъ группахъ. Передняя группа состояла изъ знакомыхъ рудокоповъ, въ ихъ праздничныхъ мѣховыхъ шапкахъ и пестрыхъ шейныхъ платкахъ съ развивающимися по вѣтру концами. Вторая группа представляла невиданное дотолѣ зрѣлище. М-ръ Тшубъ стиснулъ губы болѣе обыкновеннаго и какъ-то нервно задергалъ личными мускулами.
Впереди ѣхалъ франтовски одѣтый человѣкъ; его распахнутый сюртукъ обнаруживалъ обширный, безукоризненно бѣлый передъ его рубашки и вышитый атласный галстухъ, а вся его плотная, плечистая фигура бросалась въ глаза массой толстаго сукна, которое было на ней надѣто. Дикая мысль блеснула въ головѣ м-ра Тшуба: «ужь не самъ ли это Гарольдъ Трансомъ?» Но не осуждайте его: двоюродный братъ, просвѣщавшій его по части политическихъ извѣстій, писалъ ему, что въ одномъ мѣстѣ кандидатъ радикальной партіи доходилъ въ своемъ заискиваніи до того, что ѣлъ хлѣбъ съ патокой съ дѣтьми одного честнаго работника, увѣряя, что предпочитаетъ это простое лакомство всякимъ изысканнымъ сластямъ. По понятіямъ м-ра Тшуба, радикалъ былъ ничто иное, какъ новый и весьма пріятный видъ кандидатовъ, которые ухаживали не за богатыми, а за бѣдными, и потому увеличивали практику содержателей кабаковъ. Допустивъ эти посылки, должно согласиться, что заключеніе, къ которому онъ пришелъ, было совершенно вѣрно.
Человѣка верхомъ сопровождали нѣсколько взрослыхъ людей, очень бѣдно одѣтыхъ, и толпа спрокстонскихъ мальчишекъ, любопытство которыхъ было возбуждено неслыханною щедростію. Незнакомый человѣкъ верхомъ, бросающій ребятишкамъ мелкія деньги — да это было небывалое явленіе, которое нельзя было и предвидѣть. Самые маленькіе изъ его свиты въ тюленьихъ шапкахъ были вполнѣ убѣждены, что на землѣ начался совершенно иной порядокъ вещей.
Никто не осмѣливался войти, ожидая, пока незнакомецъ сойдетъ съ лошади, а м-ръ Тшубъ выступалъ впередъ, чтобы подержать лошадь за узду.
— Ну-съ, м-ръ Тшубъ, — молвилъ великій человѣкъ, очутившись на землѣ, — я наслышался о вашемъ пивѣ и пріѣхалъ къ вамъ отвѣдать его.
— Милости просимъ, милости просимъ, — отвѣчалъ м-ръ Тшубъ, передавая лошадь мальчику при конюшнѣ. — За честь почту угостить васъ. Если мое пиво похвалили, оно постоит за себя.
Всѣ вошли вслѣдъ за незнакомцемъ. Ребятишки прильнули къ окнамъ.
— Не угодно ли вамъ пожаловать въ гостиную — предложилъ Тшубъ, стараяясь подслужиться.
— Нѣтъ, нѣтъ, я сяду здѣсь. Вотъ что мнѣ любо видѣть, — возразилъ незнакомецъ, окидывая взоромъ рудокоповъ, которые робко на него посматривали; — яркій огонь, вокругъ котораго честные работники собрались повеселиться. Однако, я выйду на минутку въ ту комнату, чтобъ сказать вамъ нѣсколько словъ.
М-ръ Тшубъ отворилъ настежь двери въ гостиную и потомъ, отступивъ на одинъ шагъ, уловчился спросить шопотомъ у Феликса:
— Знаете ли вы этого джентльмена?
— Нѣтъ.
Съ этой минуты Феликсъ упалъ во мнѣніи м-ра Тшуба. Дверь въ гостиную затворилась, но никто не рѣшался сѣсть или потребовать пива.
— Слушай-ка, господинъ, — сказалъ Майкъ Бриндль, подходя къ Феликсу, — вѣдь это никакъ одинъ изъ выборныхъ.
— Очень можетъ быть.
— Я слыхалъ отъ одного парня, что они всюду стали рыскать, — продолжалъ Бриндль, — теперь, говорятъ, будто можно угоститься на ихъ счетъ, только не глазѣй.
— Это все реформа, — замѣтилъ плечистый работникъ, съ рыжими бакенбардами, но прозванію Дрсдлсъ. — Какъ началась реформа, тутъ и пошли выборы да попойки.
— Ну ужь не бывать реформѣ въ Спрокстонѣ, — вступился сѣдоватый, но еще могучій человѣкъ, по прозванію Старый Слекъ. — Не вѣрю я ничему, что о ней болтаютъ. Ни, ни.
— Будто ужь и не вѣришь? съ нѣкоторымъ презрѣніемъ отозвался Бриндль. — А я вотъ вѣрю. Есть люди, которые не видятъ дальше своего носа. И не вобьешь имъ ничего въ голову, хоть тресни. Я слыхалъ отъ одного молодца, изъ извощиковъ, что ему дали и денегъ, и водки, чтобы онъ только кричалъ. А что вы, господинъ, на это скажете? добавилъ онъ, обращаясь съ нѣкоторымъ почтеніемъ къ Феликсу.
— Хотите вы узнать все о реформѣ, — отвѣтилъ Феликсъ, хватаясь за удобный случай. — Если хотите, я вамъ все разскажу.
— Еще бы, еще бы! спасибо, разскажи, — разомъ заговорили нѣсколько голосовъ.
— Только на это нужно время и не нужно шумѣть. Ктотизъ васъ потолковѣе, пусть соберутся ко мнѣ въ будущее воскресенье, часовъ въ семь, послѣ сумерекъ, въ домъ Пегги Леттонъ. А ты, Бриндль, приведи съ собой своего сынишку; и всякій изъ васъ, у кого есть мальчикъ — такой маленькій, что не понимаетъ, что говорятъ, пусть приведетъ его съ собой. Только не болтайте объ этомъ. Намъ не нужно дураковъ. Всякій, кто меня слышалъ, пусть приходитъ; я буду у Пегги Леттонъ.
— Я приведу своего Джэка къ Пегги въ воскресенье. Мать вымоетъ его. Ему всего четыре года, а онъ такой у меня бѣдовый, выпучитъ на меня глаза и начинаетъ ругаться, коли я только примусь за него.
— Ну, пошолъ молоть! — замѣтить Бриндль тономъ дружескаго замѣчанія.
Этотъ разговоръ, начинавшій переходить на почву личностей, былъ прерванъ появленіемъ въ дверяхъ торжественнаго незнакомца и м-ра Тшуба, лице котораго какъ-то необыкновенно сіяло.
— Присядьте вотъ сюда, м-ръ Джонсонъ, сказалъ Тшубъ, пододвигая кресло. — Этотъ джентельменъ угощаетъ все общество, продолжалъ онъ, озираясь, — и болѣе того, онъ хочетъ самъ распить кружку пива съ вами, и я думаю, что всякій изъ васъ понимаетъ, какая это честь.
Но общество не имѣло понятія о принятомъ въ подобныхъ обстоятельствахъ восклицаніи: «слушайте, слушайте», что однако не мѣшало имъ тѣмъ живѣе ощущать нетерпѣливое ожиданіе, не находившее исхода въ словахъ. Всѣ сознавали, что туманная, призрачная реформа была теперь въ плоти среди ихъ. Феликсъ отказался отъ угощенія, но остался, чтобы послушать и допить свою обычную пинту.
— Знатное пиво, знатное пиво! — заговорилъ м-ръ Джонсонъ мягкой, плавной скороговоркой. — И мнѣ весьма пріятно встрѣтить подобное почтенное заведеніе близь рудниковъ, продолжалъ онъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ, поглядывая на м-ра Тшуба, помѣстившагося прямо противъ него, — потому что какой прокъ рабочему человѣку въ большомъ жалованьи, если онъ не можетъ достать ничего хорошаго за свои деньги. Право, господа, — и онъ окинулъ взоромъ собраніе, — я видалъ заведенія, въ которыя честные работники несли свои трудовыя деньги за пиво, которымъ я и свиней-то своихъ не сталъ бы поить!
При этихъ словахъ м-ръ Джонсонъ тряхнулъ головой, подался всѣмъ туловищемъ впередъ, упираясь обѣими руками въ колѣни и растопыривъ локти.
— Все равно, какъ у «Голубой коровы», — густымъ басомъ отозвался неугомонный Дреджъ, но онъ тотчасъ же былъ остановленъ строгимъ взоромъ со стороны Бриндли.
— Ну вотъ, вотъ, сами знаете, сказалъ м-ръ Джонсонъ, взглянувъ на Дреджа. — Но этому скоро положатъ конецъ. Дурное пиво, какъ всякій дурной товаръ, будетъ строго преслѣдоваться. Торговля будетъ процвѣтать, — а что торговля безъ пару? А что паръ безъ угля? А замѣтьте, господа, ни одинъ человѣкъ, какой онъ ни будь важный, ни одно правительство не можетъ сдѣлать угля.
Единодушное «такъ, такъ»! облетѣвшее толпу, показало, что этотъ фактъ былъ оцѣненъ по достоинству.
— И плиты также, замѣтилъ сухопарый, широкоротый человѣкъ, по имени Динльсъ, ремесломъ каменотесъ.
— Конечно, и плиты также, иначе бы честнымъ работникамъ англійскаго населенія не пришлось бы ползать на корячкахъ въ потѣ лица шесть дней въ недѣлю. Нѣтъ, господа, чѣмъ болѣе страна процвѣтаетъ, тѣмъ болѣе она нуждается въ васъ. Она можетъ обойдтись безъ ничего не дѣлающихъ лѣнивыхъ дармоѣдовъ, но плохо было бы ей безъ честныхъ, трудящихся рудокоповъ. А наша страна должна и будетъ процвѣтать, и всякій человѣкъ будетъ имѣть свою долю въ барышахъ и будетъ побрякивать денежками въ карманѣ, стоитъ намъ только постараться, чтобы въ парламентѣ сидѣли настоящіе люди, — люди, которые бы стояли за рудокопа и за каменотеса, и за… (м-ръ Джонсонъ при этомъ благосклонно помахивалъ рукою) и не допускали бы никакихъ пустяковъ. Теперь наступилъ кризисъ, и мы должны постараться. Мы уже добились реформы, — остается пустить ее въ ходъ, извлечь изъ нея выгоды. Я вамъ говорю, это кризизъ — вотъ вамъ слово, что кризисъ.
М-ръ Джонсонъ откинулся на спинку кресла, какъ бы потрясенный могучимъ словомъ. Онъ не сомнѣвался, что ни одинъ изъ присутствующихъ не понималъ, что такое кризисъ, но онъ зналъ изъ опыта силу непонятнаго слова. И на этотъ разъ, какъ и всегда, онъ успѣлъ вселить въ своихъ слушателей смутно сознаваемое, но твердое убѣжденіе, логическимъ слѣдствіемъ котораго была необходимость «потасовки» или какой нибудь подобной послѣдовательной выходки въ день выборовъ.
Феликсъ на силу сдерживалъ себя. Онъ боялся прійдти въ бѣшенство. Едва ли какія муки могутъ сравняться съ тѣми нравственными истязаніями, которыя испытываетъ человѣкъ, слыша свои глубоко-продуманныя мысли, свои завѣтныя убѣжденія изуродованными, обезображенными въ устахъ шарлатана или продажнаго негодяя. Онъ уже ощупывалъ острый край своей пивной кружки, его такъ и подмывало швырнуть ею въ оратора.
М-ръ Джонсонъ рѣшительно обладалъ ораторскими способностями. Послѣ этой эффектной остановки онъ снова подался всѣмъ туловищемъ впередъ и проговорилъ, понизивъ голосъ и озираясь вокругъ:
— До насъ, конечно, дошли хорошія вѣсти?
Въ публикѣ замѣтно было движеніе: кто переступилъ съ ноги на ногу, кто двинулъ кресломъ, но отвѣта не было.
— Я разумѣю вѣсть о томъ, что отличный человѣкъ м-ръ Трансомъ изъ Трансомъ-Корта предлагаетъ быть вашимъ представителемъ въ парламентѣ. Я говорю вашимъ представителемъ, потому что ему наиболѣе дороги интересы рабочихъ — всѣхъ честныхъ молодцевъ, владѣющихъ киркою, молотомъ или пилой. Онъ богатъ — побогаче Гарстина, — только онъ не хочетъ одинъ пользоваться своими богатствами. Онъ хочетъ употребить ихъ съ пользою. Онъ возвратился изъ чужихъ краевъ съ карманами, набитыми золотомъ. Онъ бы могъ купить всѣхъ этихъ Дебари, еслибъ захотѣлъ, но онъ этого не захочетъ, — найдетъ лучшее употребленіе для своихъ денегъ. Онъ хочетъ употребить ихъ на пользу рабочаго люда въ этомъ околодкѣ. Я знаю, бываютъ люди, которые, желая попасть въ парламентъ, говорятъ медовыя рѣчи. Они говорятъ, напримѣръ, что хотятъ облагодѣтельствовать рудокоповъ. Но я бы задалъ имъ одинъ вопросъ, я бы спросилъ ихъ: «Какихъ рудокоповъ? Есть рудокопы вверхъ до Ньюкастля, и есть рудокопы внизъ до Валлиса. Развѣ честному человѣку, голодающему въ Спрокстонѣ, легче отъ того, что Джонъ въ Ньюкастлѣ набиваегъ себѣ брюхо говядиной и пудингомъ?»
— Должно быть легче, вмѣшался Феликсъ своимъ громкимъ, отрывистымъ голосомъ, образовавшимъ такой рѣзкій контрастъ съ ровнымъ текучимъ голоскомъ Джонсона. — Если онъ самъ испыталъ, какъ тяжело голодать, онъ долженъ радоваться, услыхавъ, что другой такой же труженикъ не страждетъ, какъ онъ.
Всѣ были поражены этою смѣлостію. Слушатели были поражены величіемъ знанія и могуществомъ м-ра Джонсона. Его блистательныя обѣщанія подтверждали всеобщее убѣжденіе, что реформа наконецъ добралась и до Спрокстона, а если отъ нея можно ждать какой нибудь прокъ, то, конечно, въ томъ только случаѣ, если она проявится въ надбавкѣ жалованья, — или, другими словами, въ избыткѣ пива и нѣсколькихъ прогульныхъ дняхъ въ недѣлю. Эти «честные» спрокстонцы любили Феликса, какъ своего же брата рабочаго, только болѣе образованнаго, видѣвшаго много на своемъ вѣку, но считали его бѣднякомъ, такъ какъ онъ никогда не пилъ болѣе одной пинты. Они были готовы слушать его во всякое другое время, но теперь они были раздражены его вмѣшательствомъ. М-ра Джонсона очевидно покоробило, но онъ продолжалъ прежнимъ спокойнымъ голосомъ съ небольшимъ оттѣнкомъ презрѣнія.
— Я нахожу мелочнымъ и глупымъ ловить людей на словахъ и перетолковывать ихъ по своему. Всякій понимаетъ, что я хотѣлъ этимъ сказать: я желалъ этимъ сказать, что человѣкъ не можетъ спастись отъ голода, глядя, какъ другой человѣкъ ѣстъ. Я думаю, что это ясно, какъ день. Не такъ ли, господа?
Въ толпѣ пробѣжало одобрительное: «такъ, такъ!» Слышать и понимать слышанное было такою умственною роскошью въ этомъ обществѣ, что самъ м-ръ Тшубъ часто хлопалъ глазами. Онъ бросилъ на Феликса подозрительный змѣиный взглядъ; тотъ почувствовалъ, что остался въ дуракахъ за всѣ свои труды.
— Ну-съ, добавилъ Джонсонъ: — я полагаю, что я могу продолжать. А впрочемъ, если между вами есть люди свѣдущѣе меня, я готовъ уступить. Я готовъ уступить.
— Сэръ, началъ м-ръ Тшубъ, тономъ предержащей власти, — никакой человѣкъ въ этомъ домѣ не перебьетъ вашей рѣчи. — И, глядя почти въ упоръ на Феликса, добавилъ: публика, не имѣющая болѣе требованій и мѣшающая остальной компаніи, лучше бы очистила свое мѣсто. Любовь и согласіе — девизъ «Сахарной головы» Вильяма Тшуба. Люди, съ нимъ несогласные, могутъ искать другое заведеніе.
— Очень хорошо, сказалъ Феликсъ, выкладывая на выручку деньги и взявшись за фуражку. — Я ухожу.
Онъ ясно видѣлъ, что скажи онъ еще нѣсколько словъ, то неминуемо произойдетъ безпорядокъ, послѣдствія котораго не могли быть пріятны.
Когда онъ исчезъ за дверью, м-ръ Джонсонъ спросилъ окружающихъ:
— Какъ зовутъ этого человѣка?
— Знаетъ ли кто его? съ своей стороны спросилъ м-ръ Тшубъ.
Въ публикѣ послышалось нѣсколько: «нѣтъ.»
— Онъ говоритъ за реформу, я нѣсколько разъ слыхалъ, иначе бы я построже за нимъ присматривалъ. Да вы сами видите, въ немъ нѣтъ ничего особеннаго.
— Что-то подозрительно, что его никто не знаетъ, сказалъ Джонсонъ. — Это, вѣроятно, тори — шпіонъ. Остерегайтесь, господа, людей, которые говорятъ, что они радикалы, а сами ничего для васъ не дѣлаютъ. Они наговорятъ вамъ съ три короба — на слова они не скупы, но что такое слова? — вѣтеръ. А такой человѣкъ, какъ Трансомъ, прямо говоритъ всѣмъ рабочимъ: "Вотъ я, смотрите на меня, я готовъ служить вамъ и говорить за васъ въ парламентѣ и стараться, чтобы законы писались въ вашу пользу; а пока, если кто изъ васъ, мой сосѣдъ, хочетъ погулять въ будни или распить кружку-другую съ пріятелемъ, или получить портретъ короля на память, — я готовъ къ его услугамъ. Я не ходячая афиша, въ которой только одни слова, а не дѣла, — у меня также не одна только тема. У меня есть и земли, есть и мѣшки съ золотомъ. Я полагаю, вы знаете, что я разумѣю подъ королевскимъ портретомъ?
И, говоря это, м-ръ Джонсомъ вынулъ изъ кармана полъсоверена и повернулъ его груднымъ изображеніемъ короля къ публикѣ.
— Ну-съ, господа, я вамъ скажу, что на свѣтѣ слишкомъ много людей, которые любятъ беречь эти бездѣлки про себя. Не знаю, правъ ли я, но случалось слышать, что даже здѣсь, совсѣмъ не вдалекѣ, живетъ одинъ такой человѣкъ. Кажется, онъ управляетъ какими-то копями и зовутъ его Спратъ.
— Спратъ, Спратъ и есть! отозвалось вдругъ нѣсколько голосовъ, нетерпѣливый аккомпаниментъ толстыхъ подошвъ и передвигаемыхъ стульевъ.
— Жила! радъ кровь высосать изъ человѣка. Такой человѣкъ, что готовъ заставить цѣлый день работать и не заплатить за то ни гроша. Я думаю, не найдется ни одного честнаго человѣка, который бы не желалъ сдѣлать пакость этому негодяю.
Въ толпѣ произошло движеніе и глухой ропотъ, который м-ръ Тшубъ пояснилъ такъ: «Ужъ я за нихъ поручусь».
— Ну, слушайте же. Вотъ, положимъ, Гарстинъ, онъ одинъ изъ компанейскихъ, у которыхъ вы работаете. Что онъ вамъ? Кто его когда видитъ? а если и увидитъ его, такъ не на что посмотрѣть, — худой, мизерный человѣчишка, который постоянно держится за свой карманъ. Онъ вигъ только на словахъ; онъ готовъ подавать голоса съ тори и навѣрно пойдетъ вмѣстѣ съ Дебари. Я, господа, имѣю голосъ и если бы кто-нибудь спросилъ меня, за кого я подамъ его, я не задумываясь отвѣчалъ бы: «за Трансома». Вы не имѣете голосовъ, — это стыдъ и срамъ. Но у васъ будутъ голоса, если вы позаботитесь, чтобъ въ парламентѣ были такіе люди, какъ Трансомъ, и тогда вы будете наравнѣ съ первыми джентельменами въ странѣ; а если они захотятъ попасть въ парламентъ, они придутъ къ вамъ и низко поклонятся, чтобъ вы имъ позволили. Но пока у васъ нѣтъ голосовъ, вы можете дружно гаркнуть въ день выборовъ за того, кто вамъ любъ, а Трансомъ не чета Гарстину: если вы потеряете дневное жалованье, онъ васъ вознаградитъ. Вотъ такимъ-то манеромъ, человѣкъ, не имѣющій голоса, можетъ сослужить службу себѣ и своей родинѣ — онъ только подниметъ руку и крикнетъ: «Трансома хотимъ ура, Трансомъ!» Пускай только всѣ рабочіе люди — рудокопы, каменотесы, которые, межъ нами будь сказано, имѣютъ незавидную долю при теперешнихъ порядкахъ, — пускай, говорю, они сомкнутся, подадутъ другъ другу руку и крикнутъ за кого слѣдуетъ, тогда напляшутся всѣ эти важные господа. И помните, что когда вы кричите за Трансома, вы кричите за прибавку жалованья, за новыя права, за избавленіе отъ всякихъ Спратовъ и подобныхъ имъ мелкихъ людишекъ, которые только орудіе въ рукахъ богатыхъ для того, чтобы пользоваться трудомъ бѣднаго.
— Пусть бы отвѣдалъ онъ моего кулака! отозвался Дреджъ, обладавшій особымъ дарованіемъ говорить прямо къ дѣлу.
— Нѣтъ, нѣтъ, любезный другъ, въ этомъ ты не правъ. Не слѣдуетъ бить, не слѣдуетъ драться. Тогда придется вѣдаться съ закономъ и съ полиціей. А такъ только примѣрно шапку сбить или покатать въ грязи, или хоть залѣпить въ рожу чѣмъ нибудь мягкимъ — это ничего, только потѣха. Коли человѣкъ хочетъ говорить, а тебѣ это не нравится, совершенно справедливо поподчивать его чѣмъ нибудь такимъ, что ему не понравится, или, точно такъ же, если онъ имѣетъ голосъ и не употребляетъ его на пользу страны, я не вижу, почему бы, не говоря дурного слова, не оборвать ему фалдочки его сюртука. Если человѣкъ не знаетъ, что справедливо, что нѣтъ, его надо учить. А драться не слѣдуетъ; зачѣмъ драться; нѣтъ нужды драться.
— А вѣдь лихая была бы потѣха, коли бы пошло на то, замѣтилъ старый Олекъ, позволяя себѣ это мысленное удовольствіе.
— По мнѣ ужь и того довольно, если какой-нибудь Спратъ хочетъ, чтобы вы кричали: «Гарстинъ»! а вы будете кричать: «Трансомъ»! Я вотъ какъ смотрю на дѣло. Васъ много народу, такой дружной, сомкнутой кучки поискать, да поискать; а по моему мнѣнію, всѣ честные люди, неимѣющіе голосовъ, не должны пропускать случая показываться толпами на выборахъ. Вы знаете, господа, что на каждаго тори, имѣющаго голосъ, приходится пятьдесятъ пять человѣкъ, которые должны молчать да ушами хлопать. А я говорю, пусть они его освищутъ, пусть они ему не дадутъ слова выговорить, вотъ ему и станетъ стыдно. Люди, имѣющіе голоса, не умѣютъ ими пользоваться. Сколько ихъ есть дураковъ, что даже не знаютъ, за кого подавать голосъ: за Дебари, за Гарстина или за Трансома: куда пахнетъ вѣтромъ, туда и онъ. Пусть же онъ знаетъ, чего вы хотите, если ужь онъ не знаетъ, чего самъ хочетъ. Отчего Дебари всегда выбираются? Оттого, что ихъ боятся. А вамъ что до того? Какое вамъ дѣло до Дебари? Если люди боятся торіевъ, мы повернемъ дѣло и запугаемъ самихъ торіевъ. Мы вѣдь знаете, что такое тори: это люди, которые хотятъ обходиться съ рабочими, какъ со скотомъ. А виги не лучше, они всѣ похожи на Гарстина. Они хотятъ свернуть шею всѣмъ торіямъ, чтобы самимъ забрать въ руки плетку — вотъ и все. Но Трансомъ ни вигъ, ни тори: онъ другъ работника, другъ рудокопа, другъ каменотеса, и если только онъ попадетъ въ парламентъ — ваша взяла. Я не говорю, что отъ этого будетъ лучше всякимъ Спратамъ и тому подобной твари, но зато будетъ лучше всякому честному человѣку, пьющему свою кружку пива въ «Сахарной головѣ».
Похвальныя заботы Джонсона о политическомъ развитіи, спрокстонцевъ этимъ и ограничились, и это было тѣмъ болѣе безкорыстно съ его стороны, что онъ не предполагалъ когда-нибудь съ ними встрѣтиться. Онъ могъ только пустить въ ходъ маленькую организацію, которая должна была преподавать его политическій катихизисъ въ его отсутствіи. И въ этомъ онъ имѣлъ полный успѣхъ. Въ эту минуту къ обществу присоединился человѣчекъ, извѣстный между рудокопами подъ именемъ Пакъ и о которомъ Тшубъ уже упоминалъ. Онъ былъ принятъ Джонсономъ въ частной аудіенціи и поставленъ имъ пастыремъ этой новой паствы.
— Вотъ такъ настоящій джентельменъ, замѣтилъ Пакъ, помѣщаясь на вакантное мѣсто уѣхавшаго оратора.
— А какое его ремесло, какъ скажете? спросилъ Джильсъ каменотесъ.
— Ремесло? отвѣтилъ м-ръ Тшубъ. — Онъ изъ тѣхъ, что ворочаютъ всѣмъ въ государствѣ, — изъ тѣхъ, что головой работаютъ. Самъ по лицу видишь.
— А не закурить ли трубочку, замѣтилъ старый Слокъ. — Я уморился, слушая его.
— И я также, подхватилъ Дроджъ. — Это не легкая работа. Даже во рту пересохнетъ. Я бы не совсѣмъ въ толкъ взялъ, колибъ не угощеніе.
XII.
правитьВоскресный вечеръ, обѣщавшій сдѣлаться столь памятнымъ для спрокстонскихъ рудокоповъ, разыгрался цѣлой драмой и въ жилищѣ тѣхъ людей, которые столь непріятно поражали нравственное чувство м-ра Джонсона, — въ семействѣ Дебари. Въ Большомъ Треби произошли обстоятельства, причинившія такое сильное волненіе въ замкѣ, что оно распространилось отъ столовой до конюшень; но въ цѣломъ домѣ никто не испыталъ столь сильного волненія и такихъ рѣзкихъ перемѣнъ въ настроеніи духа, какъ м-ръ Скэльсъ. Въ 6 часовъ по полудни фигура главнаго дворецкаго сіяла торжествомъ отъ радости, что ему удалось сыграть славную шутку съ своимъ соперникомъ, Христіаномъ. Но уже часа два спустя, онъ имѣлъ видъ испуганный, печальный и даже кроткій: онъ былъ готовъ къ унизительному признанію; щеки м-ра Скэльса приняли почти багровый оттѣнокъ; волосы сдѣлались совсѣмъ лежачими по недостатку должнаго вниманія къ нимъ со стороны пальцевъ своего обладателя, а прекрасные клубки бакенбардъ, слишкомъ твердые для такой уступки, представляли собою однакожъ только лишь грустное воспоминаніе о прошломъ блескѣ красоты своей. Такое печальное настроеніе м-ра Скэльса произошло по слѣдующему поводу.
Въ воскресенье утромъ, послѣ богослуженія, м-ръ Филиппъ Дебари отправилъ прочихъ членовъ своею семейства въ каретѣ домой, а самъ остался въ ректорскомъ домѣ, чтобы позавтракать съ своимъ дядей Аугустомъ, съ которымъ къ тому же хотѣлъ посовѣтоваться относительно нѣкоторыхъ писемъ, — важнаго содержанія. Послѣ завтрака онъ спряталъ эти письма обратно въ свой бумажникъ, но забылъ его опустить въ карманъ и уѣхавъ, м-ръ Филиппъ оставилъ на письменномъ столѣ дяди пачку разныхъ бумагъ и банковыхъ билетовъ. По возвращеніи домой, онъ вспомнилъ о своемъ недосмотрѣ и сейчасъ же отправилъ Христіана съ запиской, въ которой просилъ дядю запечатать бумажникъ и прислать его съ тѣмъ же посланнымъ. Порученіе это, данное между тремя и четырьмя часами, было очень непріятно для этого послѣдняго. Дѣло въ томъ что м-ръ Христіанъ, всегда отличавшійся умѣньемъ прилаживаться къ обстоятельствамъ, — умѣньемъ, которое даетъ возможность человѣку благополучно выходить изъ затрудненій въ самыхъ запутанныхъ случаяхъ, — не былъ однакожь свободенъ отъ тѣлесныхъ недуговъ, составляющихъ, какъ извѣстно, обстоятельство такого рода, къ которому до сихъ поръ еще не открыто способа примѣняться такъ, чтобы можно было при немъ оставаться совершенно спокойнымъ или сваливать его на чужія плечи. Христіанъ дѣлалъ все, что могъ: въ припадкахъ нервныхъ болей онъ принималъ опіумъ, а въ отношеніи возможныхъ въ будущемъ случайностей, утѣшалъ себя тою мыслью, что при чрезмѣрномъ усиленіи боли, ей можно будетъ положить конецъ значительнымъ увеличеніемъ пріема лскарства. Онъ не былъ ни Катономъ, ни Гамлетомъ, и хотя когда-то въ пансіонѣ училъ ихъ монологи, но, вѣроятно, и безъ заучиванія принималъ бы опіумъ еще въ большомъ количествѣ. Послѣ самой болѣзни, ему больше всего не нравилось, чтобы кто-нибудь зналъ о ней: плохое здоровье уменьшало значеніе человѣка, какъ торговой цѣнности, къ тому же Христіанъ не любилъ быть предметомъ состраданія, какое онъ, случалось, и самъ оказывалъ любому бѣдняку, обезображенному или совсѣмъ сломленному болѣзнью.
Такъ и въ это воскресенье, въ полдень, онъ принялъ маленькую дозу опіума и еще не совсѣмъ оправился къ тому времени, когда нужно было идти къ ректору. Возвращаясь назадъ съ драгоцѣнной ношей, — бережно спрятанной въ задній карманъ сюртука, Христіанъ почувствовалъ, что болѣзненное состояніе его усиливается, и хватилъ второй пріемъ опіума. Сознавая вполнѣ, что по наружности онъ смотритъ нѣсколько жалкимъ, и желая избѣгнуть встрѣчи съ слугами, которые по воскресеньямъ часто гуляли въ паркѣ, — Христіанъ счелъ за лучшее подойдти къ дому не по большой дорогѣ, а рѣшился сдѣлать обходъ, незамѣтно войти въ домъ, передать посылку м-ру Дебари и за тѣмъ запереться у себя, пока не пройдетъ полчаса времени. Но достигнувъ по пути скамейки подъ нѣсколькими фиговыми деревьями, онъ почувствовалъ себя такъ дурно, что уступилъ искушенію прилечь на нее, надѣясь отдохнуть немного. Карманные часы его показывали пять; до сихъ поръ порученіе исполнено было скоро, а притомъ же самъ м-ръ Дебари не требовалъ особенной быстроты. Но менѣе, чѣмъ чрезъ десять минутъ Христіанъ погрузился въ глубокій сонъ. Но нѣкоторымъ особымъ условіямъ его организма, дѣйствіе опіума было сильнѣе, чѣмъ бываетъ обыкновенно.
Какъ онъ и предполагалъ, слуги дѣйствительно гуляли по парку, но не всѣ изъ нихъ выбирали для этаго наиболѣе посѣщаемую часть его М-ръ Скэльсъ, ухаживавшій за горничной леди, предпочелъ для прогулки съ этой привлекательной особой болѣе отдаленную тропинку. Случилось, что именно эта пара, изъ всѣхъ прочихъ, попала на спящаго Христіана; при видѣ его, м-ръ Скэльсъ въ первую минуту ощутилъ сильное удовольствіе, потому что подобная встрѣча доставляла ему случай показать свою изобрѣтательность. Вообще, если возможно было сыграть съ кѣмъ-нибудь штуку, — если удавалось выставить того или другого изъ окружавшихъ его въ глупомъ видѣ, то это въ нижнихъ кругахъ обитателей замка Треби считалось верхомъ остроумія и постоянно замѣняло собою театральныя представленія: а если для какого-нибудь фарса требовалась еще болѣе или менѣе замысловатая костюмировка, то насмѣшка считалась еще болѣе колкою, и тѣмъ большій возбуждала смѣхъ. И вотъ, этотъ обидчикъ, этотъ невыносимо-гордый и надменный Христіанъ попадается въ такомъ положеніи, которое можно назвать сравнительно беззащитнымъ; голова его опустилась на плечо, задній конецъ сюртука съ какой-то тяжестью вывѣшивается изъ подъ угла скамейки. Этотъ-то конецъ сюртука и вдохновилъ изобрѣтательность м-ра Скэльса. Онъ приложилъ палецъ къ губамъ въ предостереженіе м-съ Черри, и, прошептавъ ей: "тише, будьте спокойны, — мнѣ пришла на умъ отличная штука, « вынулъ изъ кармана ножикъ, прокрался за спину спящаго Христіана и быстро отрѣзалъ висячую полу его сюртука. Скэльсъ ничего не зналъ о порученіи, данномъ Христіану, и, замѣтивъ, что въ карманѣ было нѣчто, подумалъ, что это, вѣроятно, большая сигарочница. Тѣмъ лучше — ему медлить было некогда. Онъ бросилъ отрѣзанную фалду какъ можно дальше, замѣтивъ притомъ, что она упала между тѣми вязами, подъ которыми они гуляли. Потомъ, сдѣлавъ знакъ м-съ Черри слѣдовать за собой, онъ поспѣшилъ съ нею въ болѣе открытую часть парка, не рѣшаясь разразиться смѣхомъ, пока это было не вполнѣ безопасно, въ случаѣ пробужденія спящаго. А затѣмъ перспектива возвращенія къ домъ граціознаго, изящнаго Христіана, который всегда насмѣхался надъ самимъ Скэдьсомъ, — возвращеніи съ одной только фалдой у сюртука, была для дворецкаго источникомъ такого наслажденія, что прекрасная Черри стала даже ревновать его къ этой шуткѣ; однакожъ она соглашалась, что это въ самомъ дѣлѣ забавно, по временамъ хихикала и обѣщала хранить все дѣло въ секретѣ. М-ръ Скэльсъ объяснилъ ей, что Христіанъ постарается пробраться домой незамѣченнымъ, но что этому должно помѣшать, и просилъ ее представить себѣ, какъ его фигура будетъ передергиваться, при вопросахъ встрѣчныхъ о томъ, что случилось. „Эй! Христіанъ, гдѣ же задняя часть вашего сюртука“ подобныя слова обратятся въ Большомъ Треби въ пословицу, такъ какъ тамъ вообще хорошо запоминаются шутки, даже не особенно острыя; и пѣтушиный гребешокъ м-ра Христіана будетъ срѣзанъ такъ славно, что пройдетъ много времени пока онъ снова выростетъ. Скэльсъ шелъ, смѣясь, а между тѣмъ самому ему суждено было, представить собою прекрасный примѣръ жестокой насмѣшки, какія иногда судьба разыгрываетъ надъ людьми.
Христіанъ, проснувшись, былъ пораженъ, видя что наступили уже сумерки. Онъ вскочилъ, отряхнулся, — увидѣлъ, что у него чего-то недостаетъ и скоро вспомнилъ, чего именно. Но сомнѣваясь, что его обокрали, онъ сразу понялъ, что послѣдствія будутъ въ высшей степени дурныя. Какъ ни объясняй причину этого происшествія, но м-ръ Филиппъ Дебарри неизбѣжно будетъ смотрѣть на своего, до сихъ поръ безупречнаго, фактотума съ новой, неблагопріятной точки зрѣнія, и хотя м-ръ Христіанъ не считалъ свое настоящее положеніе особенно блестящимъ, но все-таки до времени ничего лучшаго не могъ ожидать. Человѣкъ, которому уже около 30 лѣтъ и который не всегда бываетъ здоровъ, рѣдко поддается радужнымъ надеждамъ; онъ знаетъ, что часто и дѣйствительныя достоинства остаются на свѣтѣ неоцѣненными. Какъ только мысль, что онъ обокраденъ, овладѣла умомъ Христіана, — то уже всякій осмотръ окрестной мѣстности и поиски въ темнотѣ, — даже еслибы подобное намѣреніе и могло придти ему въ голову, — очевидно показались бы ему напрасной тратой времени и силъ. Онъ зналъ, что въ бумажникѣ м-ра Дебари, весьма вѣроятно, могли заключаться важные и цѣнные предметы, и что промедленіемъ въ объявленіи несчастнаго происшествія онъ только увеличитъ свою вину. Онъ поспѣшно пошелъ въ домъ, избавленный наступившею темнотою отъ того удара для своего самолюбія, на который разсчитывалъ дворецкій. Между тѣмъ, уже и самому Скэльсу дѣло стало казаться менѣе шуточнымъ, чѣмъ онъ ожидалъ. Дворецкій замѣтилъ, что м-ръ Дебари былъ нѣсколько встревоженъ неявкою Христіана до обѣда, — а сверхъ того м-ръ Скэльсъ узналъ, что послѣдняго посылали въ ректорскій домъ съ порученіемъ. Скэльсъ самъ слышалъ, какъ м-ръ Филиппъ говорилъ: „должно быть, дядя задержалъ его по какой-нибудь причинѣ, но это странно. Еслибы я зналъ этого человѣка за менѣе надежнаго при исполненіи порученій или замѣчалъ, что онъ много пьетъ, то это бы сильно меня безпокоило“. По всякомъ случаѣ дѣло принимало не тотъ оборотъ, какой предполагалъ м-ръ Скэльсъ. Наконецъ, когда обѣдъ былъ уже убранъ и главныя обязанности дворецкаго исполнены, — сдѣлалось извѣстно, что Христіанъ вернулся очень серьезный и даже взволнованный, безъ задней полы своего сюртука, что онъ немедленно просилъ позволенія говорить съ м-ромъ Дебари, и что даже теперь онъ еще ведетъ переговоры съ господами въ столовой. Скэльсъ былъ въ крайней тревогѣ: очевидно, что въ отрѣзанномъ карманѣ должна была заключаться вещь, принадлежавшая м-ру Дебари. Онъ взялъ фонарь, велѣлъ груму съ другимъ фонаремъ проводить себя и со всевозможною скоростью отправился на роковое мѣсто въ паркѣ. Онъ искалъ подъ вязами, въ той увѣренности, что отрѣзанный карманъ упалъ тамъ, и дѣйствительно нашелъ этотъ карманъ, но уже пустой; поиски того, что въ немъ находилось, остались тщетны, хотя дворецкій сначала и утѣшалъ себя той мыслью, что положенная туда вещь выпала изъ кармана и лежитъ гдѣ нибудь недалеко. Онъ вернулся съ фонарями, держа въ рукахъ фалду сюртюка и чувствуя весьма непріятное ощущеніе въ той части своего тѣла, въ которой сосредоточивалась большая часть ощущеній дворецкаго — въ желудкѣ. Лишь только онъ вошелъ въ домъ, какъ встрѣтился съ бѣдной и встревоженной миссъ Черри; она отозвала его въ сторону и объявила, что если онъ ничего не намѣренъ говорить господамъ, то она скажетъ, — что уже послали за констеблемъ, что въ отрѣзанномъ Скэльсомъ карманѣ, Христіанъ несъ бумажникъ м-ра Дебари, а въ этомъ бумажникѣ было безчисленное множество банковыхъ билетовъ и другихъ вещей, что послали за ректоромъ, что констебль придетъ и всѣ они будутъ повѣшены. Собственный разумъ м-ра Скэльса не бросалъ никакого свѣта насчетъ возможнаго исхода дѣла. Оробѣлый, держа въ рукахъ отрѣзанный кусокъ сюртука, какъ доказательство своей невинности въ чемъ бы то ни было другомъ, кромѣ простой шутки, онъ пошелъ и признался во всемъ. Его разсказъ облегчилъ немного Христіана, но не принесъ облегченія м-ру Дебарри, встревоженному главнымъ образомъ не столько потерей банковыхъ билетовъ, сколько утратой писемъ и возможностью такой случайности, что они попадутся въ руки человѣка, который вздумаетъ извлечь изъ нихъ личную выгоду. Но теперь ничего нельзя было сдѣлать, кромѣ того только, что ректоръ, — который вмѣстѣ съ тѣмъ былъ и судьей, далъ должныя инструкціи констеблямъ, и что мѣстность въ паркѣ, указанная Скэльсомъ, была вновь тщательно обыскана. Однакожь, всѣ эти мѣры остались безуспѣшны, и мирный сонъ многихъ обитателей большаго Треби былъ сильно потревоженъ въ эту ночь.
ГЛАВА XIII.
правитьМежду тѣмъ Феликсъ Гольтъ возвращался назадъ изъ Спрокстона въ Треби, нѣсколько раздраженный и въ дурномъ расположеніи духа. Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ онъ даже гулялъ вдоль большой дороги, надѣясь, что м-ръ Джонсонъ его обгонитъ и что тогда онъ, Феликсъ Гольтъ, будетъ имѣть удовольствіе побраниться съ этимъ господиномъ, сказать ему въ глаза свое мнѣніе о тѣхъ намѣреніяхъ, съ какими онъ пріѣзжалъ въ „Сахарную Голову“. Но вскорѣ Феликсъ самъ удержался отъ такого неблагоразумнаго поступка и опять повернулъ на прежнюю дорогу, чтобъ въ увлеченіи не поддаться гнѣву, неимѣющему никакой цѣли.
— Что хорошаго, думалъ онъ, заниматься такимъ запутаннымъ дѣломъ, какъ эти избирательныя плутни? Пока три четверти населенія нашей страны не видятъ въ выборахъ ничего другого, кромѣ собственнаго личнаго интереса, а этотъ интересъ понимаютъ въ смыслѣ какой-то хищности, — до тѣхъ поръ стараться исправить настоящій порядокъ будетъ все равно, что, задавшись мыслью объ исправленіи образа дѣйствій рыбъ, сказать какой-нибудь прожорливой трескѣ: „Добрый другъ мой, воздержись: не таращь такъ своихъ глазъ, не показывай своего глупаго, прожорливаго рыла, и не думай, чтобъ маленькія рыбы не имѣли другого достоинства, кромѣ того, какимъ они обладаютъ для твоего собственнаго желудка“. Подобное созданіе не будетъ признавать никакого аргумента, кромѣ силы. Я дошелъ бы до неистовства въ спорѣ съ этимъ господиномъ и, быть можетъ, закончилъ бы тѣмъ, что побилъ бы его. Разсудокъ не покидаетъ меня только до тѣхъ поръ, пока я сдерживаю свой характеръ, но подъ вліяніемъ горячности я пьянѣю, хотя и безъ вина. Не будетъ ничего удивительнаго если, при помощи углекоповъ, этотъ человѣкъ опрокинетъ всѣ мои планы. Очевидно, что онъ сталъ угощать ихъ, чтобы доставить популярность при выборахъ своему патрону, увлекая притомъ толпу своими словоизверженіями. Эти люди будутъ пить вдвое больше прежняго и никогда уже не придутъ ко мнѣ провести воскресный вечеръ, Я не знаю, что за человѣкъ этотъ Трансомъ. Безполезно, разумѣется, было бы говорить кому-нибудь другому, но еслибъ я могъ убѣдить его самого, то онъ могъ бы положить конецъ подобнымъ гадостямъ. Впрочемъ, если людямъ уже понадавали обѣщаній и пустили ихъ въ ходъ, то весьма вѣроятно, что зло непоправимо. Повѣсить бы этого лжелиберала! Я не толковалъ бы много, еслибы еще онъ былъ тори!» Феликсъ продолжалъ идти впередъ уже среди наступавшаго мрака, раздраженный такой житейской путаницей: между тѣмъ, подобная путаница, навѣрное, значительно бы упростилась, еслибы порочныя дѣйствія постоянно выдавали собою дурной образъ мыслей ихъ владѣльцевъ. Когда онъ миновалъ выгонъ и вошелъ въ паркъ, то темнота до такой степени усилилась отъ широкихъ вѣтвей деревьевъ, что безполезно было употреблять старанія, чтобы не сбиться съ маленькой глухой тропинки, по которой онъ шелъ; Феликсъ старался, поэтому, только о томъ, чтобы тѣмъ или другимъ путемъ направлять шаги къ воротамъ парка. Онъ быстро шелъ, насвистывая пѣсню, акомпанировавшую его сужденіямъ съ самимъ собою, какъ вдругъ нога его запнулась за что-то гладкое и мягкое; это произвело въ молодомъ человѣкѣ какое-то непріятно-пугливое ощущеніе, и онъ долженъ былъ остановиться, чтобъ разсмотрѣть предметъ, на который наступилъ. Это былъ большой кожаный бумажникъ, туго набитый и плотно завязанный лентой, вмѣсто застежки. Наклонившись, онъ увидѣлъ, что на аршинъ разстоянія отъ бумажника лежитъ на томной травѣ еще какая-то бѣловатая, четырехъ-угольная вещь. Это была изящная записная книжка изъ свѣтлой кожи, съ золотыми украшеніями. Повидимому, она прорвалась при паденіи на землю и изъ кармана, образуемаго ея переплетомъ высовывалась, маленькая золотая цѣпочка, длиною дюйма въ четыре, съ различными печатями и другими бездѣлушками, прикрѣпленными кольцомъ къ ея концу. Феликсъ всунулъ цѣпочку назадъ и увидѣвъ, что застежка у записной книжки была сломана, закрылъ ее и положилъ въ свои боковой карманъ; затѣмъ продолжалъ онъ свой путь съ нѣкоторой досадой, что судьба доставила ему находку, принадлежащую, по всей вѣроятности, кому-нибудь изъ обитателей требійскаго замка. Гордость дѣлала для Феликса непріятнымъ всякое сношеніе съ аристократами, а разговоръ съ ихъ прислугой былъ для него еще болѣе невыносимъ. Надо было изобрѣсти какой-нибудь планъ, чтобы избѣжать необходимости самому нести эти вещи въ замокъ: сначала Феликсъ намѣревался оставить ихъ у швейцара, но потомъ впалъ въ сомнѣніе, — вправѣ ли онъ оставлять въ рукахъ неизвѣстныхъ ему людей предметы, принадлежность которыхъ все-таки была съ достовѣрностью неизвѣстна. Было очень возможно, что большой бумажникъ заключалъ въ себѣ весьма важныя бумаги и что, тѣмъ не менѣе, онъ не принадлежалъ никому изъ семейства Дебари. Наконецъ Феликсъ рѣшился снести свою находку къ м-ру Лайону, который будетъ конечно такъ добръ, что избавитъ его отъ необходимости вступать въ личныя сношенія съ обитателями замка, и приметъ эту обязанность на себя. Съ такимъ намѣреніемъ онъ отправился прямо въ Солодовенное подворье и подождалъ около церкви, пока присутствовавшіе въ ней разошлись: затѣмъ прошелъ прямо въ ризницу, чтобы поговорить съ пасторомъ наединѣ.
Но когда Феликсъ вошелъ, м-ръ Лайонъ былъ не одинъ. М-ръ Нутвудъ, бакалейный торговецъ, исполнявшій обязанности дьякона, жаловался ему на упрямство пѣвчихъ, которые не соглашались перемѣнить напѣвъ сообразно перемѣнѣ въ выборѣ гимновъ и растянули короткій размѣръ въ долгій изъ одного лишь упорства и своенравія, прилаживая, безъ всякаго должнаго уваженія, самыя священныя слова ко множеству переливающихся трелей, составленныхъ, какъ можно опасаться, какимъ-нибудь музыкантомъ, руководимый болѣе своей фантазіей, чѣмъ истиннымъ духомъ псалмопѣнія.
— Пойдите, другъ мой, сказалъ м-ръ Лайонъ, улыбаясь Феликсу, а затѣмъ продолжалъ, понизивъ голосъ и утирая потъ на лбу и на своей лысой головѣ: — братъ Нутвудъ, мы должны безропотно переносить тѣ тернія, какія намъ попадаются, такъ какъ нужды нашего недостаточно развитаго организма требуютъ, чтобы существовалъ отдѣльный хоръ, спеціальная обязанность котораго состоитъ въ церковномъ пѣніи, не потому, конечно, чтобы эти люди были болѣе настроены къ набожному славословію, но по той причинѣ, что они одарены лучшими вокальными органами и достигли большаго знанія музыкальнаго искусства. Всякая отдѣльная обязанность, составляющая часть цѣлой службы, внушаетъ своимъ исполнителямъ, — если только они не обладаютъ необыкновенно добрымъ сердцемъ, — желаніе смотрѣть на себя до нѣкоторой степени, какъ на центръ всего служебнаго огранизма. Пѣвчіе, спеціально носящіе это званіе, составляютъ, должно признаться, аномалію между нами, такъ какъ мы стараемся возвратить церковь къ ея первобытной простотѣ, отмѣнивъ все, что можетъ препятствовать непосредственному взаимному общенію духа вѣрующихъ,
— Они такъ упорны, сказалъ м-ръ Нутвудъ грустно-смущеннымъ тономъ, — что еслибы мы поступали съ ними съ меньшою осторожностью, то они отдѣлились бы отъ насъ, — даже теперь, когда мы увеличили свою церковь. Въ такомъ случаѣ къ нимъ присоединился бы братъ Кемпъ и увлекъ бы за собой половину нашихъ прихожанъ. Впрочемъ я не вижу ничего хорошаго въ томъ, когда проповѣдникъ обладаетъ басомъ, подобнымъ голосу брата Кемпа. Такой голосъ внушаетъ человѣку желаніе, чтобы люди его слышали; но для ушей Всевышняго можетъ имѣть гораздо болѣе силы слабая пѣснь человѣка смиреннаго
Феликсъ готовъ былъ возразить на эту тираду, но замѣтивъ, что вѣжливый бакалейщикъ уже заранѣе былъ подготовленъ къ тому, чтобъ оскорбиться всѣмъ, что дѣлалъ и говорилъ Гольтъ, — только махнулъ рукой.
Не смотря на то, бакалейщикъ счелъ, что возраженіе уже сдѣлано, почему сказалъ:
— Пусть уже м-ръ Лайонъ говоритъ съ вами, сэръ. Онъ, повидимому, любитъ ваши разсужденія. Что касается до меня, то вы слишкомъ надменны человѣческой мудростью. Я не слѣдую за новѣйшимъ просвѣщеніемъ.
— Такъ слѣдуйте за старымъ, сказалъ Феликсъ, злобно относясь къ лицемѣрному торговцу. — Слѣдуйте порядку старинныхъ пресвитеріанъ, гимны которыхъ я слышалъ въ Глазго. Проповѣдникъ провозглашаетъ псаломъ и затѣмъ каждый изъ присутствующихъ поетъ на свой ладъ, какъ ему кажется удобнѣе. Но когда одинъ кто нибудь устанавливаетъ извѣстный напѣвъ и ожидаетъ, чтобы всѣ другіе ему слѣдовали, — то это уже составляетъ признакъ желанія проявлять свою власть, это значитъ отрицать свободу частнаго сужденія.
— Тише, тише, мой юный другъ, сказалъ ему м-ръ Лайонъ, возмущенный опрометчивостью, которая обнаруживалась какъ въ немъ, такъ и въ дьяконѣ. — Не должно шутить парадоксами. Можетъ случиться, что тотъ ѣдкій составъ, который вы употребляете противъ другихъ, — уязвитъ ваши собственные пальцы и отниметъ у нихъ способность различать качество предметовъ. Вообще на поприщѣ жизни мы съ немалымъ трудомъ видимъ спой путь и нелегко намъ твердо держать свой факелъ въ этомъ тускломъ лабиринтѣ: поэтому, одного лишь сожалѣнія заслуживаетъ та смѣлость, которая побуждаетъ человѣка махать факеломъ, чтобъ на минуту ослѣпить взоры своихъ спутниковъ. Такимъ образомъ можно остаться въ совершенной темнотѣ. Вы сами любите свободу и смѣло возмущаетесь противъ несправедливаго захвата власти. Но право на такой протестъ заключается въ желаніи добиться лучшаго порядка, а не въ простомъ блужданіи, при отсутствіи всякой законности. Поэтому, я умоляю васъ, оставьте такія рѣчи, которыя внушаютъ мысль, что свобода но что иное, какъ своеволіе. И хотя я не одаренъ слухомъ, способнымъ уловить ту земную гармонію, которая нѣкоторымъ благочестивымъ людямъ кажется какъ-бы отрывочнымъ эхомъ небеснаго хора, но боюсь, что и въ самой музыкѣ есть законъ, неподчиненіе которому низводитъ наше пѣніе до крика сумасшедшихъ или рева звѣрей; и уже изъ этого мы научаемся, что истинная свобода составляетъ не что иное, какъ простой переходъ отъ подчиненія волѣ одного или нѣсколькихъ людей къ повиновенію той волѣ, которая представляетъ собою верховный законъ для всѣхъ людей. Хотя такой переходъ повиновенія можетъ быть иногда ошибоченъ, какъ плодъ невѣрно направленныхъ стремленій къ лучшему, но сами по себѣ эти стремленія разумны и необходимы для того, чтобъ наконецъ найти желаемое. Какъ въ музыкальномъ исполненіи всѣ члены хора повинуются одному направленію и содѣйствуютъ другъ другу въ стремленіи къ одной цѣли; — какъ въ этомъ случаѣ каждый исполнитель радостно способствуетъ воспроизведенію цѣлаго, которое ему самому доставляетъ несказанное удовольствіе; — такъ будетъ и въ то вожделѣнное время тысячелѣтняго царствія, когда исполнится наша ежедневная молитва, — когда одинъ законъ будетъ написанъ во всѣхъ сердцахъ и будетъ служить мѣриломъ всякой мысли и основаніемъ всякаго дѣйствія.
Какъ ни былъ пасторъ утомленъ и даже истощенъ при входѣ Феликса Гольта, но чрезмѣрное напряженіе, съ какимъ онъ произносилъ эти слова, придавало болѣе и болѣе энергіи его голосу и выраженію; продолжая говорить, онъ ходилъ, съ небольшими разстановками, отъ стола къ столу ризницы, — и закончилъ свою рѣчь громкимъ и плавнымъ тономъ, сложивъ руки за спиною; а можду тѣмъ черные глаза пастора блестѣли огнемъ юности и энтузіазмомъ мысли и любви. Но при всемъ томъ каждому, кто не раздѣлялъ энергіи, одушевлявшей его маленькое тѣло, онъ показался бы довольно страннымъ. Кончивъ свою пламенную рѣчь, пасторъ протянулъ руку дьякону и сказалъ своимъ прежнимъ, лѣнивымъ, усталымъ голосомъ:
— Да будетъ съ вами Господь, братъ мой. Завтра мы увидимся и посмотримъ, что можно сдѣлать, чтобъ привести къ послушанію эти строптивые умы.
По уходѣ дьякона, Феликсъ сказалъ: «Простите меня, м-ръ Лайонъ; я былъ виноватъ, а вы совершенно правы».
— Да, да, мой другъ; это прекрасная черта, что вы съ готовностью признаете справедливость сдѣланнаго вамъ возраженія. Садитесь, — вы пришли по дѣлу, у васъ какой-то пакетъ.
Они сѣли на краю маленькаго стола и Феликсъ, вынувъ изъ кармана записную книжку вмѣстѣ съ бумажникомъ, сказалъ:
— Я имѣлъ непріятность найти эти вещи въ паркѣ Дебари. По всей вѣроятности, онѣ принадлежатъ кому нибудь изъ членовъ этого семейства или какой нибудь знатной особѣ, которая тамъ живетъ. Я терпѣть не могу имѣть какія бы то ни было отношенія съ подобными людьми. Они сочтутъ меня за жалкаго бродягу и предложатъ мнѣ денегъ. Васъ тамъ знаютъ, и я надѣюсь, что вы будете такъ добры, освободите меня отъ этой обузы, возьмете эти вещи на свое попеченіе и напишете къ Дебари, не упоминая ничего обо мнѣ, чтобы онъ прислалъ кого нибудь за ними. Я нашелъ ихъ нынче вечеромъ около половины осьмого, на травѣ, въ томъ углу парка, который нужно проходить по дорогѣ въ Спрокстонъ.
— Погодите, сказалъ м-ръ Лайонъ, — эта маленькая книжка открыта; мы можемъ взглянуть, нѣтъ ли тамъ имени владѣльца этихъ вещей. Кромѣ Дебари, они могутъ принадлежать и другимъ лицамъ, — которыя могли проходить по этому концу парка.
Когда пасторъ поднесъ записную книжку къ глазамъ, цѣпочка опять выскользнула изъ нея. Онъ взялъ ее въ руку и держалъ, разсматривая между тѣмъ какое-то имя, написанное на внутренней сторонѣ кожи. Онъ смотрѣлъ долго, какъ-бы стараясь разобрать что-то, уже частію стершееся, и руки его начали замѣтно дрожать. Въ волненіи, пасторъ сдѣлалъ движеніе, какъ-бы намѣреваясь ближе разсмотрѣть цѣпочку и печати, которыя находились у него въ рукахъ. По онъ остановился, снова опустилъ руку и положилъ ее на столъ, а другой рукой продолжалъ сжимать наружныя стороны записной книжки.
Феликсъ замѣтилъ смущеніе старика и былъ очень удивленъ, но съ тою деликатностью, которая была ему вообще свойственна, несмотря на видимую порывистость обращенія, сказалъ: «Вы очень утомлены, сэръ; съ моей стороны было необдуманно обременять васъ подобнымъ дѣломъ послѣ цѣлаго воскреснаго дня, въ который вамъ приходится говорить три проповѣди».
М-ръ Лайонъ, послѣ минутнаго молчанія, сказалъ: «Это правда. Я ослабѣлъ. Я увидѣлъ тутъ имя, которое оживило во мнѣ прошлую скорбь. Не бойтесь. Я сдѣлаю, что нужно, съ этими вещами. Вы можете ихъ мнѣ довѣрить».
Дрожащими пальцами онъ положилъ цѣпочку на мѣсто и связалъ вмѣстѣ своимъ платкомъ бумажникъ и записную книжку. Очевидно, пасторъ дѣлалъ надъ собой большое усиліе; захвативъ узелъ илатка въ руку, онъ сказалъ:
— Проводите меня до дверей, мой другъ. Я чувствую себя дурно. Безъ сомнѣнія, я слишкомъ утомился.
Дверь была уже отперта, и Лидди поджидала возвращенія своего господина. Феликсъ пожелалъ доброй ночи и ушелъ, увѣренный, что это будетъ лучше всего для м-ра Лайона. Ужинъ пастора, состоявшій изъ теплого супа, готовился въ кухнѣ; тутъ, у огня, пасторъ всегда въ воскресенье вечеромъ ужиналъ и потомъ выкуривалъ на широкомъ каминѣ свою еженедѣльную трубку — единственное значительное удовольствіе, какое онъ себѣ позволялъ. Куреніе, по его мнѣнію, было развлеченіемъ для работающаго ума, — и притомъ развлеченіемъ такого рода, которое, если ему сильно предаться, могло привязать насъ къ здѣшнему міру недостойными узами грубаго чувственнаго удовольствія. И ежедневное куреніе могло быть вполнѣ законно, но неудобно. Такому взгляду слѣдовала и Эстеръ съ педантическою строгостью, столь ей несродною. Обыкновенно по воскресеньямъ, она имѣла привычку уходить въ свою комнату очень рано, — вслѣдъ за возвращеніемъ изъ церкви, — именно съ тою цѣлью, чтобы избѣгнуть запаха трубки своего отца. Но въ этотъ вечеръ она осталась на мѣстѣ, потому что была несовсѣмъ здорова; услышавъ шаги отца, она выбѣжала изъ гостиной ему на встрѣчу.
— Папа, вы больны, сказала она, видя, какъ онъ, шатаясь, добрелъ до ивоваго кресла, а Лидди стояла подлѣ, качая головой.
— Нѣтъ, моя милая, изнеможенно отвѣчалъ онъ, когда она взяла у него шляпу и вопросительно посмотрѣла ему въ глаза; — я только очень ослабѣлъ.
— Дайте, я положу эти вещи, сказала Эстеръ, взявъ завязанный въ платкѣ узелъ.
— Нѣтъ, тутъ есть предметы, которые я еще долженъ разсмотрѣть, отвѣчалъ онъ, положивъ ихъ на столъ и закрывъ рукой. — Идите спать, Лидди.
— Нѣтъ, не пойду, сэръ. Если когда нибудь человѣкъ имѣлъ такой видъ, какъ будто бы борется со смертью, такъ это, вотъ именно вы теперь.
— Глупости, Лидди, строго сказала Эстеръ. — Идите спать, когда папа желаетъ этого. Я останусь съ нимъ.
Лидди не могла придти въ себя отъ удивленія при такомъ неожиданномъ образѣ дѣйствій со стороны миссъ Эстеръ. Она молча взяла свѣчку и ушла.
— Иди и ты также, моя милая, сказалъ м-ръ Лайонъ, нѣжно протлгивая руку дочери по уходѣ Лидди. — Ты привыкла уходить рано. Отчего ты не легла спать?
— Позвольте мнѣ подать вамъ супъ и остаться съ вами, папа. Вы считаете меня такимъ злымъ существомъ, что будто бы ужь я и сдѣлать ничего не хочу для васъ, сказала Эстеръ, грустно улыбаясь ему.
— Дитя мое, что съ тобой случилось? ты сдѣлалась сегодня вечеромъ живымъ подобіемъ твоей матери, сказалъ пасторъ громкимъ шопотомъ. Навернувшіяся у него слезы облегчили старика; между тѣмъ Эстеръ, наклонившаяся къ каминной рѣшеткѣ, чтобъ достать супъ, встала на одно колѣно и посмотрѣла на него.
— Она была очень добра къ вамъ? спросила Эстеръ съ нѣжностью.
— Да, моя милая. Она не отвергала моей привязанности. Она не думала пренебрегать моей любовью. Она отъ всего сердца простила бы меня, еслибы я былъ въ чемъ неправъ передъ нею. Простила-ли бы меня ты, дитя мое?
— Папа, до сихъ поръ я не была добра къ вамъ, но теперь я буду, буду доброй, — сказала Эстеръ, положивъ свою голову на его колѣна.
Онъ поцѣловалъ ее. — «Иди спать, моя дорогая. Я хочу быть одинъ».
Лежа въ постели эту ночь, Эстеръ чувствовала, что маленькій размѣнъ объясненій между нею и отцомъ въ это воскресенье — составилъ эпоху въ ея жизни. Самыя ничтожныя, повидимому, слова и дѣла могутъ имѣть таинственное значеніе, если только мы, когда говоримъ и дѣлаемъ ихъ, — въ состояніи откинуть въ сторону свой эгоизмъ. Справедливо, поэтому, было вѣрованіе, укоренившееся въ теченіе многихъ вѣковъ, — что начало упрековъ совѣсти въ человѣкѣ служитъ вмѣстѣ съ тѣмъ для него началомъ новой жизни, что человѣкъ который считаетъ себя безукоризненнымъ, можетъ быть названъ закоснѣлымъ во грѣхахъ; — такой человѣкъ виновенъ въ оскорбленіи любви другихъ людей, въ пренебреженіи къ ихъ слабостямъ и въ неисполненіи всѣхъ тѣхъ великихъ требованій, которыя служатъ отраженіемъ нашихъ собственныхъ нуждъ.
Но Эстеръ упорно старалась увѣрить себя, что она не подлежала никакому осужденію со стороны Феликса. Она была чрезвычайно сердита за его грубость, а особенно за его слишкомъ суровое мнѣніе о ея характерѣ и потому рѣшилась отдаляться отъ него сколько можно болѣе.
ГЛАВА XIV.
правитьНа слѣдующее утро, когда семейство Дебари, — считая въ томъ числѣ и ректора, пріѣхавшаго въ замокъ очень рано, — сидѣло за завтракомъ, вошелъ Христіанъ съ письмомъ, говоря, что его принесъ человѣкъ, служащій при часовнѣ «Солодовеннаго подворья», и что посланному приказано было пасторомъ передать это письмо какъ можно скорѣе и аккуратнѣе.
Письмо было адресовано на имя сэра Максима.
— Погодите, Христіанъ, можетъ быть, оно имѣетъ отношеніе къ потерѣ бумажника, сказалъ Филиппъ Дебари, который начиналъ чувствовать нѣкоторую жалость къ своему повѣренному, — естественную реакцію вчерашнихъ подозрѣній и негодованія.
Сэръ Максимъ, распечатавъ письмо, сталъ было искать свои очки, но потомъ сказалъ: «прочти-ка его, Филиппъ; письмо написано почеркомъ, похожимъ на мелкую печать.»
Филиппъ бросилъ взглядъ ни письмо и сталъ читать вслухъ тономъ, выражавшимъ удовольствіе:
"Сэръ, я увѣдомляю васъ, что въ моихъ рукахъ находятся теперь нѣкоторые предметы, найденные вчера вечеромъ, около половины осьмаго часа, на тропѣ въ западной части вашего парка. Предметы эти слѣдующіе: 1) туго-набитый бумажникъ изъ черной кожи, перевязанный черной лентой и запечатанный краснымъ сургучемъ; 2) маленькая записная книжка, переплетенная въ позолоченный пергаментъ; на ней лопнула застежка, вслѣдствіе чего извнутри высунулась маленькая золотая цѣпочка съ прикрѣпленными къ ней печатками и медальономъ, на задней сторонѣ котораго находится эмблематическое изображеніе, а вокругъ передней части написано женское имя.
"Поэтому, я обращаюсь къ вамъ съ просьбою помочь мнѣ вручить названные предметы кому слѣдуетъ, — увѣдомивъ меня, не заявляетъ-ли правъ на принадлежность ихъ кто-либо изъ обитателей вашего дома, и пославъ эту особу ко мнѣ (если она окажется); я не иначе выпущу эти вещи изъ своихъ рукъ, какъ передавъ въ руки такого лица, которое признаетъ ихъ своею собственностью, и притомъ скажетъ мнѣ, какое изображеніе находится на печати, а также назоветъ эмблему и имя, вырѣзанныя на медальонѣ.
Остаюсь, сэръ,
Солодовенное подворье, октября 3, 1832 г.
— Молодецъ старый Лайонъ, — сказалъ ректоръ; кажется, ни одно изъ ею сочиненій не доставляло мнѣ такого удовольствія, какъ это письмо.
— Старая лисица! сказалъ сэръ Максимъ. Отчего онъ не прислалъ ко мнѣ вещей вмѣстѣ съ письмомъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, Максъ; осторожность его вполнѣ справедлива, сказалъ ректоръ, составлявшій подобіе своего брата, только въ болѣе утонченномъ и вмѣстѣ съ тѣмъ въ болѣе рѣзкомъ видѣ; притомъ въ головѣ его звучала рѣшительность и неустрашимость, пугавшая всѣхъ слабодушныхъ людей и непослушныхъ дѣтей. «Что вы намѣрены дѣлать, Филиппъ?» прибавилъ онъ, видя, что племянникъ всталъ.
— Писать ему, конечно. Другіе предметы, о которыхъ упоминаетъ пасторъ, вѣроятно ваши? сказалъ м-ръ Дебари, смотря на Христіана.
— Да, сэръ.
— Я пошлю васъ съ письмомъ къ пастору. Вы можете описать ему то, что принадлежитъ вамъ. А на печати, дядя, былъ изображенъ вашъ гербъ?
— Нѣтъ, голова Ахиллеса. Она же находится и на моемъ перстнѣ; снесите его, Христіанъ, для удостовѣренія, но не потеряйте, потому что онъ составляетъ нашу фамильную древность. Я хотѣлъ бы выразить пастору вмѣстѣ съ тѣмъ мое привѣтствіе, продолжалъ ректоръ, смотря на брата, — и попросить, чтобы онъ, обладая такимъ благоразуміемъ и отважностью, удѣлилъ небольшую часть этихъ качествъ и на болѣе важныя дѣла, вмѣсто того, чтобы быть руководителемъ безпокойныхъ людей въ моемъ приходѣ, и внушать разнымъ лавочникамъ и ткачамъ, что они могутъ учить людей гораздо выше ихъ поставленныхъ.
— Дядя, какимъ образомъ появились диссентеры, методисты, квакеры и тому подобные люди? спросила миссъ Селина, прекрасная двадцатилѣтняя дѣвушка, удѣлявшая много свободнаго времени игрѣ на арфѣ.
— Милая Селина, сказала ея старшая сестра, Гарріетъ, отличительной чертой которой была энциклопедичность познаній; — развѣ ты не помнишь Вудстока? Эти люди были во времена Кромвеля.
— А, Гольдневъ и его послѣдователи? Да; но они проповѣдывали въ церквяхъ; у нихъ не было часовень. Разскажите мнѣ это, дядя Аугустъ; мнѣ хочется быть свѣдущей, сказала Селина, смотря въ лицо дяди, которое съ какою-то суровою благосклонностью улыбалось ей. — Филиппъ все называетъ меня манной кашкой.
— Сѣмена раскола въ нашей церкви были посѣяны во время реформаціи, моя милая, когда нѣсколько упрямыхъ людей возбудили сомнѣніе относительно нѣкоторыхъ частей церковной одежды, а также о томъ, гдѣ долженъ стоять въ церкви престолъ и о другихъ тому подобныхъ мелочахъ. Но квакеры появились при Кромвелѣ, а методисты только въ прошломъ столѣтіи. Первые методисты были сами сначала хорошими духовными лицами, что особенно заслуживаетъ сожалѣнія.
— Но почему же правительство не положило конецъ этому злу?
— Разумѣется, слѣдовало бы, — вмѣшался сэръ Максимъ, голосомъ, выражавшимъ искреннее подтвержденіе.
— Потому что заблужденіе часто бываетъ сильно, а правительство — слабо, моя милая. Ну, Филиппъ, кончили вы ваше письмо?
— Да, я прочту его вамъ, сказалъ Филиппъ, оборачиваясь и прислоняясь къ спинкѣ своего кресла съ письмомъ въ рукахъ.
Портретъ м-ра Филиппа Дебари еще до сихъ поръ можно видѣть въ замкѣ Треби, а прекрасный бюстъ его находится въ Римѣ, гдѣ Дебари умеръ, пятнадцать лѣтъ спустя, обратившись въ католицизмъ. Его лицо носило бы на себѣ отпечатокъ прямодушія, если бы не проницательный взглядъ каштановыхъ глазъ, производившій впечатлѣніе испуга даже на домовыхъ собакъ. Прочія черты лица, — вообще мелкія и неправильныя, — были однакожъ, свободны отъ тривіальнаго выраженія, потому что и въ нихъ, и въ цѣлой осанкѣ Филиппа Дебари виднѣлся отпечатокъ важности и умственныхъ трудовъ. Когда онъ читалъ вслухъ, то голосъ его былъ бы совершенно похожъ на голосъ дяди, еслибы только въ звукѣ этого голоса не слышался свойственный сэру Максиму отпечатокъ физической слабости здоровья и сознаніе какой-то неувѣренности въ себѣ.
— "Сэръ, въ отвѣтъ на письмо, которымъ вы удостоили меня нынче утромъ, я могу удостовѣрить, что описываемыя вами вещи были выронены изъ карма на моимъ слугой, который доставитъ вамъ это письмо и предъявитъ свои права на записную книжку изъ пергамента и золотую цѣпочку. Большой кожаный бумажникъ принадлежитъ мнѣ, фигура на печати изображаетъ увѣнчанную шлемомъ голову Ахиллеса, — и самое письмо было запечатано моимъ дядей, достопочтеннымъ Аугустомъ Дебари, который позволилъ мнѣ послать вамъ свою фамильную печать въ доказательство справедливости предъявляемаго мною права.
"Я чувствую себя глубоко обязаннымъ вамъ, сэръ, за заботливость и хлопоты, принятыя вами на себя съ цѣлью возвратить законному владѣльцу его собственность, которая именно представляетъ для меня особую важность. И я буду вдвойнѣ счастливъ, если вы когда-нибудь доставите мнѣ средство быть намъ полезнымъ и такимъ образомъ выразить благодарность за тотъ утѣшительный исходъ дѣла, которымъ я обязанъ вашему любезному содѣйствію.
Остаюсь, сэръ, вашимъ преданнымъ и покорнымъ слугой,
— Конечно, ты знаешь самъ, Филиппъ, какъ лучше дѣлать, сказалъ сэръ Максимъ, отодвигая отъ себя тарелку, въ знакъ возраженія… Но мнѣ кажется, что ты до послѣдней крайности преувеличиваешь каждую ничтожную услугу, которую человѣку пришлось оказать тебѣ. Зачѣмъ дѣлать ему подобное общее предложеніе? Почему ты знаешь, что именно онъ попроситъ тебя сдѣлать? По моему мнѣнію это глупо и безсмысленно! Гораздо лучше сказать Вилли, чтобы пастору послали нѣсколько головъ дичи. Ты бы долженъ былъ дважды подумать прежде, чѣмъ давать открытый листъ подобнаго рода кому бы то ни было изъ этихъ пронырливыхъ радикаловъ, которые всегда любятъ вмѣшиваться не въ свое дѣло.
— Вы боитесь, что я себя предалъ, какъ это говорится, ненасытной алчности такого человѣка, который… и такъ далѣе, сказалъ Филиппъ, улыбаясь и складывая письмо. — Но на мой взглядъ я не сдѣлалъ ничего дурнаго; во всякомъ случаѣ, я не желалъ бы сказать менѣе того, что сказано. И мнѣ кажется, что если ему теперь послать въ подарокъ дичь, какъ вы говорите, то, онъ сочтетъ это за оскорбленіе. Я на его мѣстѣ взглянулъ бы на это такимъ же образомъ.
— Ну да, да, ты таковъ, но ты не ставишь себя мѣркой для диссентерскихъ проповѣдниковъ, надѣюсь, сказалъ сэръ Максимъ нѣсколько сердито. — Что вы на это скажите?
— Филиппъ правъ, сказалъ ректоръ, тономъ, недопускавшимъ возраженія. — Я, конечно, не сталъ бы имѣть какое-нибудь дѣло съ диссентеромъ или доставлять выгоду радикалу, если я могу ее доставить доброму сыну церкви и мирному гражданину, но если бы величайшій бездѣльникъ на свѣтѣ оказалъ мнѣ заслугу, то я поблагодарилъ бы его. Такъ бы вы и сами сдѣлали, Максъ.
— Фуй, я вовсе не хотѣлъ сказать, что не должно вести себя въ этомъ дѣлѣ, какъ прилично джентльмену, сказалъ сэръ Максимъ съ нѣкоторой досадой. Онъ очень гордился превосходствомъ своего сына, надъ кѣмъ бы то ни было, хотя бы даже надъ самимъ собою, но не совсѣмъ любилъ видѣть свое мнѣніе побѣжденнымъ, что случалось постоянно, и не вполнѣ довѣрялъ тѣмъ неопредѣленнымъ взглядамъ, которые высказывались въ новыхъ словахъ и новыхъ мнѣніяхъ Филиппа. Поэтому сэру Максиму оставалось только молча покориться, и письмо было передано Христіану съ приказаніемъ немедленно отправляться въ Солодовенное подворье.
Между тѣмъ въ этой, отчасти пустынной, мѣстности съ лихорадочнымъ безпокойствомъ ожидали претендента на записную книжку и цѣпочку и терялись въ догадкахъ, кто бы онъ могъ быть. Мистеръ Лайонъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ съ угрюмымъ лицомъ, носившимъ на себѣ слѣды безсонной ночи. Онъ такъ боялся, чтобы душевное волненіе не лишило его присутствія духа, необходимаго для должнаго вниманія ко всѣмъ подробностямъ предстоящаго свиданія, что продолжалъ занимать свое зрѣніе и осязаніе предметами, которые вызвали изъ глубины прошедшаго, не только воспоминанія, но и чувства живѣйшаго страха. Еще разъ онъ отперъ небольшой ящикъ, стоявшій позади письменнаго стола, и взявъ оттуда маленькій овальный медальонъ, сравнилъ этотъ послѣдній съ тѣмъ, который висѣлъ, вмѣстѣ съ печатями, на найденной золотой цѣпочкѣ. На оборотной сторонѣ того и другого медальона, на финифти, было одно и тоже эмблематическое изображеніе: сложенныя руки, окруженныя голубыми цвѣтами. Вокругъ передней стороны обоихъ медальоновъ были написаны золотымъ курсивомъ на голубомъ фонѣ имена: на медальонѣ, взятомъ изъ ящика, находилось имя Морицъ, а на томъ, который висѣлъ на цѣпочкѣ, Анета; въ кругѣ, образуемомъ этимъ послѣднимъ, находилось воспоминаніе любви — свертокъ свѣтло-кофейныхъ волосъ, соотвѣтствовавшій локону, который лежалъ въ ящикѣ. Волосы на медальонѣ, носившемъ имя Морица, были самаго темнаго цвѣта и прежде, чѣмъ положить ихъ обратно въ ящикъ, м-ръ Лайонъ, болѣе тщательно, чѣмъ когда-нибудь, замѣтилъ цвѣтъ и качество этихъ волосъ; затѣмъ онъ обратился къ записной книжкѣ: безъ сомнѣнія, тамъ было что-нибудь, — быть можетъ, еще третье имя, кромѣ двухъ именъ Морицъ — Христіанъ, стершихся и слегка замаранныхъ; какъ бы случайно, когда м-ръ Лайонъ въ первый разъ разсматривалъ эти вещи въ ризницѣ, — онъ не могъ удержаться, чтобъ мысленно не перенести еще третье имя на едва замѣтныя строки, начертанныя на потертой кожѣ. Листы записной книжки казались вставленными недавно; они были изъ непомятой бѣлой бумаги и носили на себѣ только нѣкоторыя сокращенныя слова, написанныя карандашомъ, вмѣстѣ съ цифрами маленькихъ суммъ. Изъ сравненія того, что было написано въ книжкѣ, съ пожелтѣлымъ письмомъ, которое лежало въ ящикѣ нельзя было вывести никакого заключенія: замаранное имя въ книжкѣ было тщательно выведено вновь, и такимъ образомъ не сохранило на себѣ никакого сходства съ почеркомъ того письма; что же касается до замѣтокъ карандашомъ и цифръ, то они были сдѣланы слишкомъ на скоро, чтобъ можно было по нимъ судить о почеркѣ. «Я попрошу его написать мнѣ — написать описаніе медальона» — приходило, между прочимъ, на умъ мистеру Лайону; но онъ колебался въ такомъ намѣреніи Возможность исполнить это будетъ зависѣть отъ того, что онъ увидитъ въ посѣтителѣ, прихода котораго пасторъ страшился уже въ то самое время, когда требовалъ этого въ письмѣ къ Дебари. Выражая такое требованіе, онъ повиновался суровому голосу совѣсти, который никогда совершенно не оставлялъ старика въ покоѣ за его единственный обманъ, состоявшій въ томъ, что онъ скрылъ отъ Эстеръ истину, что не онъ былъ ея отцемъ по рожденію, и что предъявлялъ на нее ложныя права. "Пусть же мой путь будетъ прямымъ съ этихъ поръ, " говорилъ онъ самъ себѣ въ терзаніяхъ этой ночи; «я долженъ постараться узнать, что это такое и, если можно, объявить все.» Еслибы онъ въ самомъ дѣлѣ очутился лицомъ къ лицу съ человѣкомъ, который былъ мужемъ Анеты и отцомъ Эстеръ, — если бы прежній его проступокъ повлекъ наконецъ за собою кару за затаенное святотатство, — результатъ сознательно совершеннаго грѣха, — то онъ готовъ бы былъ умолять о томъ, чтобы принять всѣ послѣдствія наказанія на себя самого. Но пасторъ предвидѣлъ возможность другихъ случайностей относительно лица, которое предъявитъ требованіе на книгу и цѣпочку. Невѣденіе и различныя предположенія пастора относительно исторіи и характера мужа Анеты, дѣлали не лишеннымъ вѣроятности и то, что послѣдній самъ составилъ планъ убѣдить ее въ своей смерти, какъ средство освободиться отъ тягостныхъ узъ; равно вѣроятнымъ казалось и другое предположеніе, что этотъ человѣкъ дѣйствительно умеръ, и что эти предметы достались по завѣщанію, или въ уплату долга, или просто проданы — настоящему ихъ обладателю. Въ самомъ дѣлѣ, неизвѣстно чрезъ сколько рукъ могли перейти во всѣ эти года подобныя красивыя бездѣлки. И наконецъ, лицо, которое предъявитъ на нихъ права, можетъ не имѣть никакихъ отношеній къ семейству Дебари, этотъ человѣкъ можетъ и не придти ни сегодня, ни завтра. Тѣмъ больше времени останется для размышленія и для молитвы.
Всѣ эти случайности, представлявшія надежду отдалить тяжелую необходимость того дѣла, которое ставило пастора въ затрудненіе, м-ръ Лайонъ только представлялъ себѣ, но самъ, въ сущности, имъ не вѣрилъ; его увѣренность была неразрывна съ преобладающимъ чувствомъ, а такимъ чувствомъ въ эти минуты былъ страхъ. Пасторъ трепеталъ при мысли о томъ бремени, которое казалось уже прибавленнымъ къ его прежнему мученію; онъ уже чувствовалъ себя поставленнымъ лицомъ къ лицу съ мужемъ Анеты и отцомъ Эстеръ. Быть можетъ, отцомъ ея былъ джентльменъ, находящійся въ гостяхъ у Дебари. Не было предѣловъ выраженію той муки, съ которой старикъ сказалъ самъ себѣ:
— Дитя не будетъ печалиться, оставляя мое убогое жилище; я останусь виновнымъ въ ея глазахъ.
Онъ расхаживалъ по комнатѣ между рядами книгъ, когда послышался громкій стукъ въ наружную дверь. Этимъ стукомъ пасторъ былъ такъ потрясенъ, что упалъ въ свое кресло, почти совершенно лишась силъ. Вошла Лидди,
— Изъ замка пришелъ какой-то хорошо одѣтый человѣкъ, хочетъ васъ видѣть, сэръ. Боже мой! что съ вами? не сказать-ли ему, что вы больны, что но можете его принять?
— Попросите этого господина войти, сказалъ м-ръ Лайонъ, дѣлая усиліе оправиться. Когда Христіанъ показался, пасторъ приподнялся, опираясь на ручку кресла, и сказалъ: «садитесь, сэръ»; онъ не видѣлъ въ эту минуту ничего, кромѣ того, что въ комнату вошелъ человѣкъ высокаго роста.
— Я принесъ вамъ письмо отъ мистера Дебари, поспѣшно сказалъ Христіанъ. Этотъ захирѣлый маленькій человѣкъ, въ своей мрачной комнатѣ, показался новому Улиссу достойнымъ сожалѣнія и рѣдкимъ экземпляромъ людской породы, съ которымъ человѣкъ свѣтскій долженъ говорить нѣсколько возвышая голосъ, примѣнительно къ эксцентричности старика, которая къ тому же вѣроятно, соединена и съ глухотою. Одинъ и тотъ же человѣкъ не можетъ достигнуть совершенства во всемъ; и если бы м-ръ Христіанъ употребилъ свои дарованія на ученье, которое дало бы ему возможность усвоивать себѣ тѣ или друrie высшіе взгляды, — то онъ, конечно, носилъ бы дурную пару сапогъ, и менѣе имѣлъ бы возможности успѣшно играть въ экарте, — выигрывать пари или одерживать верхъ при какомъ-нибудь другомъ состязаніи, приличномъ человѣку его свойствъ.
Когда Христіанъ сѣлъ, м-ръ Лайонъ распечаталъ письмо и сталъ читать, держа бумагу у самыхъ глазъ, такъ что лице пастора было закрыто. Но при словѣ «слуга» онъ не могъ не вздрогнуть и не посмотрѣть изъ-за письма на его подателя. Христіанъ, знавшій содержаніе письма, отнесъ изумленіе старика къ тому, что столь приличный съ виду джентльменъ былъ не болѣе, какъ слуга; онъ наклонился впередъ, опершись локтями на колѣни, — покачивалъ на пальцахъ свою палку и началъ тихонько насвистывать. Пасторъ пересталъ смотрѣть на него, дочиталъ письмо, и тогда медленно и нервно надѣлъ очки, чтобъ хорошенько разсмотрѣть этого человѣка, судьба котораго могла придти въ страшное столкновеніе съ его собственною. Слово «слуга» было для него новымъ предостереженіемъ. Онъ не долженъ былъ ничего дѣлать опромотчиво. Дѣло слишкомъ сильно касалось участи Эстеръ.
— Вотъ печать, упоминаемая въ письмѣ, сказалъ Христіанъ.
М-ръ Лайонъ досталъ изъ своего бюро бумажникъ, и сравнивъ принесенную печать съ изображеніемъ, находившимся, на бумажникѣ, сказалъ: «совершенно вѣрно, сэръ: и передаю вамъ бумажникъ».
Онъ отдалъ бумажникъ вмѣстѣ съ печатью; Христіанъ, вставъ, чтобъ взять эти вещи, сказалъ небрежно: «Прочія вещи — цѣпочка и маленькая книжка — мои».
— Какъ ваше имя?
— Морицъ — Христіанъ.
Мистера Лайона схватили судороги. Но, можетъ быть, оставалась още возможность, что онъ ослышался, что было произнесено другое имя; тогда бы онъ освободился отъ худшей половины своего безпокойства. Послѣдующія слова пастора были не вполнѣ благоразумны, но онъ произнесъ ихъ именно подъ вліяніемъ этой мысли.
— И у васъ нѣтъ другого имени?
— Что вы хотите этимъ сказать? рѣзко сказалъ Христіанъ.
— Садитесь пожалуйста, опять; будьте такъ добры.
Христіанъ не соглашался. «Я тороплюсь, сэръ», сказалъ онъ. овладѣвъ собой. «Я буду очень радъ, если вамъ угодно возвратить мнѣ эти вещицы; но я лучше согласенъ оставить ихъ на время здѣсь, чѣмъ испытать задержку». Онъ подумалъ, что пасторъ — просто пунктуальный, скучный старикашка. Другого значенія не можетъ имѣть подобный вопросъ. Но м-ръ Лайонъ уже приготовился къ тяжелой обязанности добиться, если возможно, тѣмъ или другимъ путемъ, былъ-ли этотъ человѣкъ мужемъ Анеты или нѣтъ. Какъ онъ могъ предстать предъ Богомъ имѣя на совѣсти грѣхъ, что не употребилъ всѣхъ усилій узнать истину?
— Нѣтъ, сэръ, я задерживаю васъ не безъ причины, сказалъ онъ болѣе твердымъ тономъ. — Давно-ли принадлежатъ вамъ эти предметы?
— О, болѣе двадцати лѣтъ, нехотя отвѣчалъ Христіанъ. Ему была не совсѣмъ пріятна такая настойчивость пастора, но именно но этой причинѣ онъ не выказывалъ болѣе нетерпѣнія.
— Вы были во Франціи и въ Германіи?
— Я былъ въ большей части государствъ материка.
— Будьте такъ добры, напишите мнѣ ваше имя, сказалъ м-ръ Лайонъ, обмакнувъ перо въ чернильницу и протягивая его посѣтителю съ лоскуткомъ бумаги.
Христіанъ былъ очень удивленъ, но теперь уже не сильно безпокоился. Быстро перебирая въ умѣ причины любопытства пастора, онъ остановился на одной, которая скорѣе могла принести ему выгоду, чѣмъ неудобство. Но онъ рѣшился не дѣлать ни шагу далѣе.
— Прежде чѣмъ я исполню ваше желаніе, сэръ, сказалъ онъ, кладя перо и смотря прямо въ глаза м-ру Лайону, — я долженъ обстоятельно знать причины, побуждающія васъ предлагать мнѣ эти вопросы. Вы мнѣ незнакомы, — конечно, вы превосходный человѣкъ, — но я не имѣю до насъ никакого другого дѣла, кромѣ порученія взять отсюда эти вещи. Развѣ вы еще сомнѣваетесь, что они дѣйствительно мои? Вы желали, кажется, чтобъ я описалъ вамъ медальонъ. На немъ изображены: двѣ руки и голубые цвѣты съ одной стороны, и имя «Анета» вокругъ волосъ — съ другой. Вотъ все, что я могу сказать. Если вы хотите узнать отъ меня еще что нибудь, то не угодно-ли будетъ вамъ сказать мнѣ, зачѣмъ вамъ это нужно. И такъ, сэръ, какое у васъ есть дѣло до меня?
Холодный взглядъ, сопровождавшій эти слова, суровый, вызывающій тонъ, которымъ они были произнесены, — произвели на м-ра Лайона тяжелое и вмѣстѣ съ тѣмъ леденящее впечатлѣніе. Онъ опять опустился въ свое кресло съ крайне-нерѣшительнымъ и безсильнымъ видомъ. Возможно-ли было разсказать прямо все грустное и дорогое прошлое въ отвѣтъ на подобный вызовъ? Страхъ, съ которымъ онъ ждалъ прихода этого человѣка, — сильно укоренившееся подозрѣніе, что послѣдній дѣйствительно былъ мужемъ Анеты, — усилили антипатію, внушенную его жестами и взглядами. Впечатлительный маленькій пасторъ инстинктивно былъ увѣренъ, что слова, которыя будутъ стоить ему страшно-тяжелыхъ усилій, произведутъ на этого человѣка впечатлѣніе не сильнѣе того отпечатка, какой нѣжные пальцы могутъ оставить на мѣдной перчаткѣ. А Эстеръ — если этотъ человѣкъ — ея отецъ? каждое лишнее слово можетъ повлечь для нея безвозвратныя, быть можетъ, жестокія послѣдствія. Густой туманъ опять заградилъ м-ру Лайону путь, на который онъ намѣревался вступить, побуждаемый чувствомъ долга. Затруднительный вопросъ — въ какой мѣрѣ слѣдовало заботиться о послѣдствіяхъ стремленія къ истинѣ и гласнаго признанія ея, — этотъ вопросъ казалось ему, снова покрылся мракомъ. Всѣ эти мысли, казавшіяся грознымъ предвѣріемъ грядущаго несчастія, мелькнули въ головѣ м-ра Лайона въ минуту сознанія. Но во всякомъ случаѣ теперь же ничего нельзя было сдѣлать; слѣдовало все опять отложить. Онъ отвѣчалъ Христіану слабымъ, оправдывающимся тономъ:
— Это правда, сэръ; вы сказали мнѣ все, чего я могъ требовать. Я не имѣю болѣе достаточнаго повода задерживать ваши вещи.
Онъ передалъ записную книжку и цѣпочку Христіану. Тотъ вовсе это время пристально смотрѣлъ на него и потомъ произнесъ хладнокровно, кладя вещи въ карманъ.
— Очень хорошо, сэръ. Желаю вамъ добраго утра.
— Доброе утро, сказалъ м-ръ Лайонъ, ощущая, по уходѣ своего гостя, ту смѣсь недовольства и облегченія, которую всякое промедленіе затруднительнаго положенія производитъ въ людяхъ, способныхъ къ рѣшительнымъ замысламъ. Дѣло было еще впереди. М-ру Лайону предстоялъ трудъ узнать все, что только было возможно, насчетъ отношеній этого человѣка къ самому себѣ и къ Эстеръ.
Христіанъ, идя назадъ, изъ Солодовеннаго подворья, думалъ: «Этотъ старикъ знаетъ какую-то тайну. Невѣроятно, чтобъ онъ могъ знать что-либо обо мнѣ; развѣ только о Байклиффѣ; но Байклиффъ былъ джентльменъ; какъ онъ могъ имѣть когда бы ни было и какое бы то ни было дѣло съ подобнымъ поношеннымъ старымъ риторомъ?»
XV.
правитьПо уходѣ Христіана, первымъ желаніемъ м-ра Лайона было видѣться съ Феликсомъ и сказать ему, что онъ исполнилъ порученіе. Пасторскія обязанности нѣсколько отвлекли его въ теченіи остального дня отъ тревожныхъ размышленій. Возвратившись въ понедѣльникъ съ вечерняго молитвеннаго собранія, онъ такъ усталъ, что тотчасъ же легъ въ постель. Но на слѣдующее утро тревога возобновилась. М-ръ Лайонъ сталъ опять перечитывать письмо Филиппа Дебари; теперь онъ обратилъ особенное вниманіе на ту часть письма, которая наканунѣ его нисколько не занимала. «Я буду вдвойнѣ счастливъ, писалъ Филиппъ, если вы укажете мнѣ средство быть вамъ полезнымъ и такимъ образомъ выразить благодарность за тотъ утѣшительный исходъ дѣла, которымъ я обязанъ вашему любезному содѣйствію».
Для уясненія вліянія, которое произвели эти строки на пастора въ настоящую минуту, мы должны вспомнить, что въ теченіи многихъ лѣтъ м-ръ Лайонъ чувствовалъ угрызеніе совѣсти за временную небрежность въ своихъ обязанностяхъ. Въ человѣкѣ съ благороднымъ сердцемъ нарушеніе ихъ, хотя одинъ разъ, влечетъ за собою самое строгое исполненіе ихъ на будущее время, или, по крайней мѣрѣ, стремленіе оградить себя самымъ тщательнымъ образомъ отъ вторичнаго ихъ нарушенія. Тоже самое случилось съ сильнымъ духомъ, хотя слабымъ физически Руфусомъ Лайономъ. Разъ въ своей жизни онъ былъ ослѣпленъ, увлеченъ мятежнымъ побужденіемъ; онъ впалъ въ заблужденіе, отступилъ отъ своихъ обязанностей. Какъ человѣкъ истинно кающійся, ненавидящій свое безумное заблужденіе, ищетъ въ предстоящей еще ему жизни, вмѣсто наслажденія ею, одного исполненія лежащихъ на немъ общественныхъ и частныхъ обязанностей, такъ и Руфусъ постоянно былъ на сторожѣ, чтобы снова не пожертвовать частной привязанности общественнымъ долгомъ.
Теперь же именно представлялся такой случай, вслѣдствіе той непредвидѣнной комбинаціи, на которую можно смотрѣть, какъ на внушеніе свыше, — случай, которымъ часто желалъ воспользоваться Руфусъ, какъ средствомъ доставить торжество истинѣ и поразить порокъ.
Нашему доброму пастору, имѣвшему недостатокъ скорѣе въ противникахъ и слушателяхъ, чѣмъ въ аргументахъ, представлялся весьма грустнымъ тотъ фактъ, что въ королевствѣ были тысячи тысячъ кафедръ въ великолѣпныхъ зданіяхъ, съ прекраснымъ резонансомъ, далеко превосходившихъ размѣрами часовню Солодовеннаго подворья, и что многіе изъ этихъ кафедръ занимались людьми вовсе неприготовленными къ великому дѣлу, за которое взялись, — людьми получившими весьма плохое воспитаніе.
Къ числу отличительныхъ чертъ человѣка, доведеннаго до отчаянія, принадлежитъ между прочимъ свойство все болѣе и болѣе сосредоточиваться на какомъ нибудь одномъ изъ наиболѣе выпуклыхъ фактовъ, послужившихъ поводомъ къ отчаянію. Непритворная антипатія собаки къ кошкѣ вообще, проявляется особенно сильно при видѣ кошки сосѣда, съ которой ежедневно приходится встрѣчаться; между тѣмъ какъ лай на воображаемыхъ кошекъ, хотя и принадлежитъ къ числу частыхъ упражненій собачьей породы, но все-таки бываетъ сравнительно слабъ. Сарказмъ м-ра Лайона былъ довольно силенъ, когда онъ говорилъ вообще о модномъ воспитаніи, получаемомъ проповѣдниками, но его любимымъ конькомъ былъ особенный образецъ этой дурной системы, являвшійся въ ректорѣ большаго Треби. Про достопочтеннаго Аугуста Дебари ничего нельзя было сказать положительно дурного; его образа, жизни, если заслуживалъ порицанія, то только по своимъ отрицательнымъ сторонамъ. И добрый Руфусъ былъ слишкомъ чистъ душой, чтобы не радоваться этому. Онъ не находилъ никакого удовольствія въ порочныхъ свойствахъ противника, подрывающихъ уваженіе къ послѣднему; онъ не любилъ останавливаться на изображеніяхъ жестокости и грубости, и его негодованіе вызывалось только тѣми нравственными и умственными заблужденіями, которыя чернятъ душу, но не унижаютъ тѣло. Еслибы ректоръ менѣе заслуживалъ почтенія самъ-по-себѣ, то Руфусъ или совсѣмъ бы не избралъ его предметомъ своего обличенія или если бы пришлось это сдѣлать по неволѣ, то набралъ бы его съ полнымъ неудовольствіемъ. Но достопочтеннаго Дебари нельзя было обвинить, какъ человѣка порочнаго, почему Руфусъ Лайонъ считалъ возможнымъ съ нимъ состязаться равнымъ оружіемъ и искалъ только случая совершить это благое дѣло.
Теперь представлялся желанный случай. Со стороны Филиппа Дебари выражено сильное желаніе быть полезнымъ Руфусу Лайону. Какъ поступилъ м-ръ Энсуортъ, человѣкъ богоугодный и примѣрный индепендентскій пасторъ, когда тоже самое случилось съ нимъ въ Амстердамѣ? Онъ думалъ только объ успѣхѣ болѣе великаго дѣла, и вмѣсто награды пожелалъ публичнаго диспута съ іудеемъ о главныхъ таинствахъ вѣры. Вотъ примѣръ для подражанія! Здѣсь очевидно было указаніе свыше, и онъ, Руфусъ Лайонъ, долженъ воспользоваться случаемъ и потребовать публичныхъ преній съ ректоромъ объ устройствѣ истинной церкви.
Но что, если въ этомъ дѣлѣ его внутреннимъ двигателемъ являются только личныя нужды и обстоятельства? Это опасеніе вращаться въ узкихъ границахъ своего собственнаго я — только побуждало пастора еще сильнѣе стремиться къ болѣе высокой цѣли. И такъ было рѣшено. Прежде чѣмъ сойти внизъ къ завтраку, онъ написалъ слѣдующее письмо къ Филиппу Дебари;
"Сэръ, — въ вашемъ вчерашнемъ письмѣ находятся слѣдующія строки: «Я буду считать себя вдвойнѣ счастливымъ, если вы когда либо укажете мнѣ средство быть вамъ полезнымъ и такимъ образомъ выразить вамъ благодарность за тотъ утѣшительный исходъ дѣла, которымъ я обязанъ вашему любезному содѣйствію». Я знаю, сэръ, что въ свѣтѣ произносятся такъ называемыя слова вѣжливости, которыя по мнѣнію людей, въ средѣ коихъ онѣ употребляются, не имѣютъ никакого особеннаго значенія и ни къ чему не обязываютъ. Я не буду теперь распространяться о подобномъ злоупотребленіи словами. Я убѣжденъ, что вы написали ихъ обдуманно, искренно и съ похвальнымъ намѣреніемъ доказать ихъ значеніе на самомъ дѣлѣ, если къ тому представится случай. Всякое другое предположеніе съ моей стороны не соотвѣтствовало бы вашему характеру молодого человѣка, имѣющаго въ виду (хотя ошибочно) привить самые драгоцѣнные плоды общественной добродѣтели къ вѣрѣ и учрежденіямъ, въ которыхъ болѣе человѣческаго эгоизма, чѣмъ вѣчной истины.
"Вслѣдствіе этого я рѣшаюсь дѣйствовать на основаніи твердой увѣренности въ искренности вашихъ словъ, и прошу васъ доставить мнѣ возможность (такъ какъ это, безъ сомнѣнія, въ вашей власти) имѣть публичный диспутъ съ вашимъ близкимъ родственникомъ, ректоромъ здѣшняго прихода, достопочтеннымъ Аугустомъ Дебари; мѣстомъ диспута можно избрать обширную залу свободной школы или залу маркиза Гренби, такъ какъ это самыя помѣстительныя помѣщенія изъ находящихся въ вашемъ распоряженіи. Просьба моя о помѣщеніи для диспута вызвана тѣмъ обстоятельствомъ, что вашъ дядя, какъ я полагаю, не позволитъ мнѣ говорить въ своей церкви, и не согласится также говорить въ моей часовнѣ; а бесѣдовать на открытомъ воздухѣ не позволяетъ намъ наступающее неблагопріятное время года. Предметами диспута я желалъ бы избрать, — во первыхъ, устройство истинной церкви и, во вторыхъ, вопросъ о вліяніи на нее англійской реформаціи. Въ полной увѣренности, что вы согласитесь на мою просьбу, вызванную выраженнымъ вами желаніемъ, остаюсь уважающій васъ
«Солодовенное подворье».
Написавъ письмо, добрый Руфусъ почувствовалъ въ душѣ ту ясность и спокойствіе, которыя всегда доставляетъ стремленіе къ достиженію высшихъ цѣлей. Уже онъ началъ рисовать въ своемъ воображеніи главныя черты предстоящаго диспута; мысли его до того были поглощены этимъ диспутомъ, что онъ машинально сошелъ внизъ и сѣлъ за письменный столъ, совершенно забывъ о завтракѣ; но голосъ и прикосновеніе Эстеръ напомнили ему внутреннюю борьбу другого рода, въ которой онъ чувствовалъ себя гораздо слабѣе. Снова передъ нимъ возсталъ образъ холоднаго, съ суровымъ взглядомъ, хорошо одѣтаго человѣка, можетъ быть, отца этого дорогого дитяти, права котораго были тяжело оскорблены имъ самимъ. Всякій разъ какъ являлся м-ру Лайону этотъ образъ, сердце его молило о руководителѣ въ этомъ дѣлѣ, но молитвы его были напрасны. Не руководитель, а искуситель говорилъ: «пусть все остается по прежнему: не старайся узнать болѣе». Воспоминаніе о томъ, что въ былое время онъ умышленно оставался въ невѣденіи фактовъ, изслѣдовать которыя представлялась ему возможность, еще болѣе утверждало въ немъ мысль, что его прямой долгъ будетъ собрать всѣ свѣденія, какія только можно объ этомъ дѣлѣ. Результатомъ изслѣдованія могъ быть блаженный покой и устраненіе всѣхъ его подозрѣній. Но чѣмъ живѣе представлялись пастору всѣ обстоятельства, тѣмъ болѣе онъ чувствовалъ себя неспособнымъ предпринять какія либо изслѣдованія относительно человѣка, называвшаго себя Морицомъ Христіаномъ. Между «братьями» онъ не могъ найти довѣреннаго лица или помощника; онъ долженъ былъ сознаться, что не легко было бесѣдовать о самыхъ глубокихъ тайнахъ своего дѣла съ членами единовѣрной ему церкви, и что еще труднѣе было ожидать отъ нихъ указанія на самый разумный образъ дѣйствія въ щекотливомъ дѣлѣ съ пустымъ человѣкомъ, носившимъ тщательно завитыя бакенбарды и одѣтымъ по послѣдней картинкѣ модъ. Въ первый разъ въ жизни пасторъ долженъ былъ сознаться, что онъ нуждается въ человѣкѣ, болѣе опытномъ въ дѣлахъ мірскихъ, чѣмъ духовныхъ, и что принципы его не пострадаютъ, если онъ обратится за совѣтомъ къ человѣку, изучившему человѣческіе законы. Но мысли эти были такого рода, что требовали болѣе зрѣлаго обсужденія, а не мгновеннаго исполненія.
Эстеръ замѣтила, что ея отецъ былъ сильно занятъ посторонними мыслями, что онъ совершенно безсознательно глоталъ свой кофе, и по временамъ издавалъ глухіе горловые звуки, что обыкновенно случалось съ нимъ, когда онъ былъ занятъ внутреннею борьбою. Она не мѣшала ему вопросами и только боялась, не случилось-ли чего либо необыкновеннаго въ воскресенье вечеромъ. Наконецъ она нашла нужнымъ сказать: «вы помните, папа, что я вамъ говорила вчера?»
— Нѣтъ, дитя мое; что такое? спросилъ м-ръ Лайонъ, вставая съ мѣста.
— М-ръ Джерминъ спрашивалъ меня, будете ли вы сегодня утромъ дома.
Эстеръ удивилась, что ея отецъ вздрогнулъ и перемѣнился въ лицѣ, прежде чѣмъ отвѣчалъ.
— Разумѣется; я не намѣренъ сегодня выходить изъ кабинета. — Мнѣ нужно только передать это письмо Захарію.
— Сказать Лидди, чтобы она провела его къ вамъ въ кабинетъ, когда онъ придетъ?
— Да, моя милая, проведите его ко мнѣ на верхъ; но съ нимъ можетъ придти другой человѣкъ для переговоровъ по дѣлу предстоящихъ выборовъ; тогда мнѣ неудобно будетъ принять обоихъ посѣтителей у себя на верху.
Въ то время, какъ м-ръ Лайонъ вышелъ отдать письмо Захарію, которому теперь приходилось второй разъ отправляться по этой надобности въ замокъ, Эстеръ давала инструкцію Лидди, что если придетъ одинъ джентльменъ, то надо провести на верхъ, — а если два, то оставить ихъ въ гостиной. Но ей нужно было рѣшить множество разнообразныхъ вопросовъ прежде чѣмъ Лидди ясно поняла, чего отъ нея требуютъ; вопросы были въ родѣ слѣдующихъ: "если придетъ джентльменъ, бывшій въ четвергъ въ жакеткѣ цвѣта «соли съ перцемъ», то провести его на верхъ? А вчерашній джентльменъ изъ Треби, насвистывавшій себѣ что-то при уходѣ — слышали о немъ миссъ Эсторъ?
— Съ тѣхъ поръ какъ заговорили о выборахъ, бездна народу стала шляться въ Солодовенное подворье; но большая часть изъ нихъ должны быть бѣдные, погибшіе люди, добавила неугомоннная болтунья Лидди, затѣмъ покачала головой и вздохнула, подъ вліяніемъ назидательнаго состраданія къ будущей участи джентльменовъ-посѣтителей.
Эстеръ не любила распрашивать Лидди, которая вмѣсто прямого отвѣта разражалась цѣлымъ потокомъ разныхъ разностей. Но все, даже болтовня Лидди, ясно показывало, что съ пасторомъ случилось что нибудь необыкновенное, и что оно непосредственно связано съ визитомъ джентльмена изъ Треби, о которомъ отецъ ничего ей не сказалъ.
Она усѣлась въ темной гостиной и принялась за вязанье; съ воскресенья она не въ состояніи была читать, оставаясь одна, потому что мысли ея невольно были обращены къ Феликсу Гольту: — ее занималъ вопросъ, какія качества желалъ бы видѣть въ ней Гольтъ и какъ онъ надѣялся сдѣлать жизнь пріятною безъ всякаго изящества, роскоши, веселья или романа. Подумалъ ли онъ, однако, какъ грубо обошелся съ нею въ воскресенье? Можетъ быть, нѣтъ. Можетъ быть онъ съ презрѣніемъ оставилъ всякую мысль о ней. И при этой мысли сердце Эстеръ болѣзненно сжималось. Вмѣстѣ съ мыслью о равнодушіи и презрѣніи Феликса Гольта, ей рисовался туманный образъ кого-то другого, кто будетъ восхищаться красотою ея ручекъ и ножекъ, съ наслажденіемъ смотрѣть на нихъ — и стремиться, подъ уздой боязни, къ поцѣлую. Жизнь была бы гораздо пріятнѣе при такой любви. Но Феликсъ именно и упрекалъ ее за постоянные помыслы о своемъ собственномъ удовольствіи. Не требовалъ ли онъ отъ нея героизма? Но героизмъ могъ явиться только въ особенно важномъ случаѣ. Мысли ея какъ и самая жизнь представляли груду отрывковъ; чтобы связать ихъ — необходима была особенная энергія. Такимъ образомъ Эстеръ сама произносила приговоръ надъ своими умственными и критическими способностями; чувство собственнаго превосходства должно было исчезнуть, когда она почувствовала необходимость положиться на человѣка, кругозоръ котораго былъ шире и самый характеръ чище и сильнѣе ея собственнаго. Но въ такомъ случаѣ, подумала она про себя, онъ долженъ былъ дѣйствовать мягко, а не грубо и деспотически. Человѣкъ, имѣвшій сколько нибудь рыцарскаго чувства, не могъ обратиться съ бранью къ женщинѣ, — т. е. къ прекрасной женщинѣ. Но въ Феликсѣ не было никакого рыцарскаго чувства. Онъ слишкомъ былъ занятъ науками и политикой, чтобы полюбить какую нибудь женщину.
Такимъ образомъ Эстеръ старалась увѣрить себя, что Феликсъ былъ совершенно неправъ — по крайней мѣрѣ, если онъ не придетъ нарочно затѣмъ, чтобы сознаться въ своей винѣ.
XVI.
правитьОжидаемый ударъ въ дверь послышался около полудня, и Эстеръ догадалась, что явилось двое посѣтителей. Дверь въ гостиную тотчасъ же отворилась и вмѣсто косматой фигуры Феликса Гольта безъ галстуха, показалась совершенно противоположная ему личность, имя которой она угадала прежде, чѣмъ произнесъ его Джерминъ. Безукоризненный утренній костюмъ того времени много отличался отъ нашего современнаго идеала; воротнички, высоко подпиравшіе подбородокъ, шикарный жилетъ, особенное расположеніе пуговицъ, которое вызвало бы теперь всеобщую улыбку прозрѣнія, — считались тогда необходимыми принадлежностями моднаго туалета.
Какъ бы то ни было, но Гарольдъ Трансомъ въ тридцать четыре года былъ замѣчательно красивый джентльменъ. Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, какъ замѣтила Деннеръ, къ присутствію которыхъ вы не можете оставаться равнодушны; если вы не ненавидите или не боитесь ихъ, то должны находить пріятнымъ хоть прикосновеніе ихъ рукъ.
Эстеръ почувствовала совершенно новаго рода удовольствіе при видѣ его прекраснаго смуглаго лица и большихъ блестящихъ глазъ, обращенныхъ къ ней съ тѣмъ видомъ уваженія, который нравится свѣтской женщинѣ, не совершенно чуждой тщеславія. Гарольдъ Трансомъ смотрѣлъ на женщинъ какъ на легкое развлеченіе, которому любилъ предаваться только въ минуту, свободную отъ занятій и однимъ изъ главныхъ правилъ жизни считалъ искусство отводить этимъ пріятнымъ развлеченіямъ такія границы, чтобы онѣ не мѣшали серьезному честолюбію. Эстеръ ясно почувствовала, что онъ былъ удивленъ и восхищенъ ея наружностью и манерами. Да и какъ могло быть иначе? Она была убѣждена, что въ глазахъ хорошо образованнаго человѣка ни одна леди въ Треби не могла соперничать съ нею; она чувствовала необыкновенное удовольствіе при мысли, что онъ смотритъ на нее.
— Папа васъ ждалъ, сказала она м-ру Джермину. — Я вчера передала ему ваше письмо. Онъ сейчасъ сойдетъ внизъ.
Она встала и свернула свою работу.
— Надѣюсь, что мы не помѣшали вамъ, сказалъ Гарольдъ, замѣтивъ ея движеніе. — Мы пришли потолковать о выборахъ, и особенно желаемъ заинтересовать въ этомъ вопросѣ и дамъ.
— Я не интересуюсь тѣми, кто не принадлежитъ къ правой сторонѣ, сказала Эстеръ, улыбаясь.
— Я счастливъ по крайней мѣрѣ тѣмъ, что вижу на васъ либеральные цвѣта,
— Къ сожалѣнію я должна сознаться, что ношу ихъ скорѣе изъ любви къ голубому цвѣту, чѣмъ къ либерализму. Эстеръ говорила съ обыкновенною пріятною плавностію, но едва она произнесла эти слова, какъ подумала, какое непріятное впечатлѣніе онѣ должны были произвести на Феликса.
— Если мое дѣло должно искать адвоката въ моемъ цвѣтѣ, то я увѣренъ, что нося его на себѣ, вы дѣйствуете въ моихъ интересахъ.
Эстеръ встала, чтобы выйдти изъ комнаты.
— Вы въ самомъ дѣлѣ хотите удалиться? сказалъ Гарольдъ, готовясь отворить ей дверь.
— Да, у меня есть урокъ въ половинѣ двѣнадцатаго, отвѣчала Эстеръ, кланяясь и ускользая изъ комнаты, подобно Наядѣ въ голубой одеждѣ. Проходя въ дверь она сильно покраснѣла.
«Какъ жаль, думалъ Гарольдъ Трансомъ, что комната такъ мала: этой дѣвушкѣ нужны большія залы и корридоры». Но вскорѣ онъ оставилъ свое минутное увлеченіе. Вошелъ м-ръ Лайонъ и Гарольдъ все свое вниманіе сосредоточилъ на предметѣ своего визита. Пасторъ, хотя не былъ самъ избирателемъ, но имѣлъ значительное вліяніе на либеральныхъ избирателей и пріобрѣсти сочувствіе такого лица было нелишнимъ для кандидата въ депутаты. Гарстинъ былъ грубый господинъ и вполнѣ оправдывалъ прозвище, данное вигамъ (слово вигъ по шотландски значитъ сыворотка); а потому интересы радикализма могли значительно выиграть, если представитель ихъ былъ личностію болѣе обходительною. Для Гарольда былъ любопытной загадкой вопросъ: чѣмъ пріобрѣсти къ себѣ расположеніе человѣчка, вошедшаго теперь въ комнату. Но при собираніи голосовъ джентльмену приходится знакомиться со многими странными животными, а слѣдовательно и пріобрѣтается искусство ловить ихъ и дѣлать ручными. Такимъ-то путемъ распространяются въ нашей аристократіи и богатой буржуазіи естественно-научныя познанія.
— Я очень радъ случаю лично съ вами познакомиться, м-ръ Лайонъ, сказалъ Гарольдъ, пожимая руку пастору. — Я долженъ завтра обратиться съ рѣчью къ здѣшнимъ избирателямъ, и очень жалѣлъ бы, еслибы мнѣ не представился случай видѣться наединѣ съ моими главными друзьями, такъ какъ могутъ быть вещи, относительно которыхъ они желали бы получить отъ меня личныя объясненія.
— Это очень любезно и благоразумно съ вашей стороны, отвѣчалъ м-ръ Лайонъ, окидывая его неопредѣленнымъ близорукимъ взглядомъ, которымъ не могъ, разумѣется, хорошенько разсмотрѣть посѣтителя. — Пожалуйста, садитесь, господа. У меня же привычка говорить стоя.
Онъ помѣстился съ своими посѣтителями въ правомъ углу гостинной; его усталый взглядъ — результатъ умственной тревоги, слабое тѣлосложеніе и поношенный нарядъ, составляли странный контрастъ съ ихъ цвѣтущими лицами, безукоризненнымъ костюмомъ и комфортабельною свободою движеній, доказывавшею спокойствіе духа и полное самообладаніе. Они представляли прекрасную типическую картину, выражавшую различіе между людьми, одушевленными идеями, и людьми, думавшими о примѣненіи этихъ идей. М-ръ Лайонъ вынулъ очки и началъ протирать ихъ фалдой своего сюртука. Внутренно онъ заботился о самообладаніи — объ устраненіи мысли о личныхъ нуждахъ, о которыхъ напоминало присутствіе Джермина; самообладаніе было необходимо для выполненія важныхъ обязанностей, налагавшихся на него настоящимъ случаемъ.
— Я знаю, м-ръ Джерминъ говорилъ мнѣ, началъ Гарольдъ, — что вы, м-ръ Лайонъ, оказали уже мнѣ большую услугу. Дѣло въ томъ, что я особенно нуждаюсь въ человѣкѣ съ вашимъ умомъ. Я веду борьбу собственно только съ Гарстиномъ, который называетъ себя либераломъ, но не понимаетъ ничего и не заботится ни о чемъ, развѣ только объ интересахъ богатыхъ торговцевъ. Вы съумѣли объяснить различіе между такимъ либераломъ и настоящимъ либераломъ, которое, сколько я знаю, бываетъ также значительно какъ между одной рыбой и другой рыбой.
— Ваше сравненіе удачно, сэръ, отвѣчалъ м-ръ Лайонъ, все еще держа въ рукѣ очки, — въ настоящую эпоху, когда все вниманіе націи устремлено на одинъ предметъ; когда требуется сдвинуть съ мѣста большую тяжесть, лошадиныя силы нужнѣе, чѣмъ какіе либо отборные изящные инструменты. Но неизбѣжное зло этихъ огромныхъ подвиговъ состоитъ въ томъ, что они поощряютъ въ людяхъ грубую неразборчивость, препятствующую достиженію болѣе совершенныхъ результатовъ и порождаютъ преувеличенныя ожиданія, несообразныя съ нашимъ затруднительнымъ положеніемъ. Я не говорю, что компромиссъ вовсе излишенъ; я говорю только, что онъ составляетъ зло, неизбѣжное при нашихъ недостаткахъ, и я убѣдительно просилъ бы каждаго замѣтить, что чѣмъ болѣе дается простора подобнымъ сдѣлкамъ, тѣмъ менѣе мѣста остается для разума и совѣсти. Поэтому я поставилъ себѣ цѣлью показать нашему народу, что многіе изъ тѣхъ людей, которые помогали везти колесницу реформы, преслѣдуютъ въ этомъ дѣлѣ только свои личные виды и не покидаютъ нечестиваго принципа своекорыстныхъ связей; они готовы, еслибы было нужно, поставить Сирію на мѣсто Египта, лишь бы только не пропала ихъ собственная доля въ ожидаемой выгодѣ.
— Именно такъ, сказалъ Гарольдъ, который легко освоивался со всякою новою рѣчью и еще быстрѣе умѣлъ согласовать чужія слова съ своими личными, непосредственными цѣлями, — это люди, которые совершенно удовлетворяются, если только могутъ втереться въ плутократію, и накупивъ себѣ земель, прицѣпить старинные гербы къ новымъ воротамъ своихъ домовъ. Практическій способъ для защиты отъ этихъ фальшивыхъ либераловъ состоитъ теперь въ томъ, чтобы наши избиратели не раздѣляли своихъ голосовъ. Если, какъ кажется съ виду, многіе избиратели Дебари готовы раздѣлить свои голоса въ пользу Гарегина, то ближайшимъ слѣдствіемъ этого будетъ то, что мои избиратели меня надуютъ. Если голоса такимъ образомъ раздѣлятся, то Дебари все-таки удержится, а я буду выключенъ. Я беру смѣлость просить васъ, м-ръ Лайонъ, употребить въ виду этого свое вліяніе въ мою пользу. Мы, кандидаты, должны выхвалять себя больше, чѣмъ слѣдуетъ обыкновенно; вы знаете, что хотя я по рожденію и принадлежу къ тѣмъ классамъ, которые придерживаются прежнихъ правилъ стараго времени, но опытность заставила меня слѣдовать за тѣми, кто самъ себѣ составляетъ карьеру, — и надѣяться болѣе на людей молодыхъ, чѣмъ на старыхъ. На моей сторонѣ то преимущество, что я наблюдалъ народный бытъ при различныхъ обстоятельствахъ; мои взгляды болѣе широки, чѣмъ взгляды хлопчато-бумажнаго фабриканта. По вопросамъ, относящимся къ религіозной свободѣ, я нс остановлюсь ни на какой другой мѣрѣ, кромѣ радикальной.
— Надѣюсь, что нѣтъ, сэръ, надѣюсь, что нѣтъ, сказалъ м-ръ Лайонъ съ важностью, окончательно надѣвъ очки и разсматривая физіономію кандидата, котораго онъ намѣревался подвергнуть надлежащему экзамену. Добрый Руфусъ, сознавая свою политическую важность, какъ органа убѣжденія, считалъ своимъ долгомъ прочесть кандидату нѣсколько наставленій, чтобы съ своей стороны запечатлѣть въ будущемъ законодателѣ чувство его отвѣтственности. Но послѣдняя часть этой обязанности отчасти препятствовала назиданію, потому что умъ пастора былъ такъ занятъ соображеніями, которыя онъ считалъ опаснымъ упустить изъ виду, что слова его не соотвѣтствовали первоначальному широкому плану этого назиданія. Такъ невозможно было пропустить вопросъ о церковной подати, не указавъ причинъ ея несправедливости и не перечисливъ вкратцѣ также и тѣхъ основаній, по которымъ м-ръ Лайонъ, съ своей стороны, не выказывалъ того пассивнаго сопротивленія установленному налогу, какое было усвоено такъ называемыми «друзьями» (героизмъ которыхъ въ этомъ отношеніи былъ однакоже достоинъ всякаго уваженія).
Люди догадливые, видя, что слушатели не выказываютъ къ нимъ особаго вниманія, обыкновенно умѣютъ прекращать разговоръ подъ благовиднымъ предлогомъ, но, говоря искренно, мы должны признаться, что наибольшая сдержанность въ разговорю по большей части происходитъ отъ недостатка матеріала для него. Разговоръ часто бываетъ безплоденъ, но и молчаніе также не изобильно результатами.
Гарольдъ Трансомъ не обладалъ особымъ терпѣніемъ, но въ дѣлахъ имѣвшихъ особый интересъ, онъ умѣлъ поступать, какъ требовали обстоятельства, а въ настоящемъ случаѣ, быть можетъ, даже легче было слушать, чѣмъ отвѣчать на вопросы. Но Джерминъ, у котораго было еще много дѣла на рукахъ, воспользовался случаемъ, чтобъ встать и сказалъ, смотря на часы:
— Черезъ пять минутъ я долженъ быть въ конторѣ. Вы найдете меня тамъ м-ръ Трансомъ; вамъ, вѣроятно, еще многое нужно сказать м-ру Лайону.
— Я убѣдительно прошу васъ, сэръ, — сказалъ пасторъ, перемѣняя тонъ и быстро взявъ за руку Джермина, — прошу васъ почтить меня свиданіемъ для переговоровъ по нѣкоторымъ частнымъ дѣламъ, — если можно сегодня вечеромъ.
М-ръ Лайонъ, какъ и вообще люди, имѣющіе болѣе дѣла съ неодушевленными и отвлеченными предметами, чѣмъ съ живыми существами, имѣлъ склонность къ подобному порывистому образу дѣйствій. Онъ брался за встрѣчавшіяся въ жизни мелочи такъ горячо, какъ будто бы боялся, что въ противномъ случаѣ совершенно упуститъ ихъ изъ виду. Вслѣдствіе этихъ судорожныхъ скачковъ изъ области абстрактной въ область дѣйствительной жизни, постоянно случалось, что пасторъ внезапно принималъ такое рѣшеніе, которое всегда было для него предметомъ сомнѣнія и на которое онъ не отважился бы иначе, какъ послѣ продолжительнаго размышленія. Такъ и въ настоящемъ случаѣ, если бы Джерминъ не испугалъ его угрозой уйти именно въ то время, когда онъ погрузился въ политическія разсужденія, то онъ никакъ не могъ бы себя заставить довѣриться въ своемъ дѣлѣ стряпчему.
Джерминъ былъ удивленъ такою горячностью маленькаго человѣчка. — Съ полною готовностью, отвѣчалъ онъ, вѣжливо кланяясь. — Можете-ли вы придти въ мою контору часовъ въ восемь?
— По разнымъ причинамъ, и просилъ бы васъ придти ко мнѣ.
— О, очень хорошо. Я пойду гулять и увижусь съ вами нынче вечеромъ, если будетъ можно. Мнѣ доставитъ большое удовольствіе быть вамъ полезнымъ въ чемъ бы то ни было. Джерминъ зналъ, что посредствомъ такого спроса на его услуги, онъ будетъ имѣть болѣе цѣны въ глазахъ Гарольда. По уходѣ его, м-ръ Лайонъ опять углубился въ политику; это было тѣмъ легче, что онъ попалъ на свой любимый конекъ, который составлялъ предметъ постоянныхъ споровъ пастора съ единомыслящими ему либералами.
Въ то время, когда вѣра въ прочность политической реформы одушевляла ревностныхъ ея приверженцевъ, многія мѣры, не смѣло обсуждавшіяся приверженцами той и другой стороны, служили предметомъ толковъ и предположеній, подобно тому, какъ это бываетъ въ виду ожидаемаго наслѣдства. Нужно было вести борьбу и низложить различныя вопіющія злоупотребленія, препятствовавшія людямъ быть мудрыми и счастливыми. Такое время есть время надежды. Потомъ уже, когда трупы этихъ чудовищъ будутъ выставлены на всеобщее удивленіе и отвращеніе, а мудрость и благополучіе все-таки не появятся, а напротивъ глупость и несчастія примутъ еще большіе размѣры, тогда наступитъ время сомнѣнія и унынія. Но въ великую эпоху реформы надежда была сильна; перспектива этой реформы производила на избирателей опьяняющее дѣйствіе. Ораторы на реформистскихъ банкетахъ сыпали поздравленіями и обѣщаніями. Либеральныя духовныя лица господствующей церкви пили за здоровье либераловъ изъ среды католическаго духовенства, забывъ о своей враждѣ къ ихъ пурпуровымъ мантіямъ; послѣдніе отвѣчали подобною же предупредительностью. Нѣкоторые настаивали на уничтоженіи всѣхъ злоупотребленій и вообще домогались вѣчнаго (мірскаго) блаженства, другіе, которыхъ воображеніе было менѣе воспламенено зарей реформы, настаивали преимущественно на закрытой баллотировкѣ.
Вотъ относительно этого вопроса о баллотировкѣ пасторъ горячо придерживался противнаго взгляда. Нашими любимыми мнѣніями обыкновенно бываютъ тѣ, которыя ставятъ насъ въ меньшинство изъ меньшинства среди нашей собственной партіи, — и это еще хорошо, иначе какъ могли бы продлить свое существованіе эти несчастныя мнѣнія, зародившіяся при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ? Такъ было и съ м-ромъ Лайономъ и съ его сопротивленіемъ закрытой баллотировкѣ. Но онъ произнесъ замѣчаніе по этому предмету, не совсѣмъ ясное его собесѣднику, который истолковалъ его сообразно тому, что, по его разсчетамъ, казалось болѣе вѣроятнымъ.
— Я не имѣю возраженій противъ баллотировки, сказалъ Гарольдъ, но думаю, что теперь намъ нужно заниматься не ею. Мы не должны браться за нее, потому что есть другіе вопросы, не терпящіе отлагательства.
— Такъ вы, сэръ, подали бы голосъ за баллотировку? сказалъ м-ръ Лайонъ, поглаживая свой подбородокъ.
— Конечно, если бы дѣло коснулось этого предмета. Я питаю слишкомъ большое уваженіе къ свободѣ избирателей, чтобы противиться какому бы то ни было случаю сдѣлать эту свободу болѣе полною.
М-ръ Лайонъ взглянулъ на своего собесѣдника съ улыбкой состраданія и отвѣчалъ сдержаннымъ «гм», которое Гарольдъ принялъ за знакъ одобренія. Онъ скоро долженъ былъ разочароваться.
— Вы огорчаете меня, сэръ, вы меня сильно огорчаете. Я прошу васъ вновь обсудить этотъ вопросъ, потому что онъ приведетъ васъ, но моему мнѣнію, къ самому основанію политической нравственности. Я берусь доказать каждому безпристрастному человѣку, должнымъ образомъ вооруженному принципами публичной и частной честности, что баллотировка гибельна, и что еслибы она не была гибельна, то по меньшей мѣрѣ была бы безплодна. Я доказалъ бы, во-первыхъ, что, какъ предохранительное средство противъ подкупа и разныхъ незаконныхъ вліяніи, она не достигаетъ цѣли, — и во-вторыхъ, что она въ высшей степени вредна, потому что преграждаетъ путь тѣмъ вліяніямъ, посредствомъ которыхъ духъ человѣка и характеръ гражданина должнымъ образомъ приготовляются къ своимъ высокимъ обязанностямъ. Извините, что я васъ задерживаю, сэръ. Дѣло само по себѣ стоитъ, чтобы на него потратить время.
— Чортъ бы побралъ этого старика, подумалъ Гарольдъ. Я никогда больше не явлюсь съ подобнымъ визитомъ, если только онъ по какому нибудь случаю не охрипнетъ. Онъ намѣревался извиниться предъ пасторомъ, насколько могъ приличнѣе, и отложить разговоръ до завтра, пригласивъ м-ра Лайона зайти въ залу коммиссіи, предъ тѣмъ временемъ, когда кандидату нужно будетъ произносить публичную рѣчь, но Гарольда выручила Лидди, явившаяся въ комнату.
— Съ вашего позволенія сэръ, сказала она, м-ръ Гольтъ спрашиваетъ, можетъ ли онъ войти и поговорить съ этимъ джентльменомъ. Онъ проситъ у васъ извиненія, и если вы этого не желаете, то можно отказать.
— Нѣтъ, попроси его войти сейчасъ же, Лиддн. — Это такого рода молодой человѣкъ, продолжалъ м-ръ Лайонъ, обращаясь къ Гарольду, — котораго представителю непремѣнно нужно знать; онъ не избиратель, но человѣкъ мыслящій и развитой.
— Я буду очень радъ его видѣть, — сказалъ Гарольдъ довольно искренно, хотя и мало видѣлъ интереса въ человѣкѣ мыслящемъ, но не имѣющемъ голоса; такая личность могла быть полезна, развѣ только какъ диверсія противъ разговора о баллотировкѣ.
— М-ръ Гольтъ, сэръ, — мой юный другъ, сказалъ пасторъ, при входѣ Феликса, — и хотя по нѣкоторымъ предметамъ мнѣ желательно бы было видѣть мнѣнія его измѣненными, но то рвеніе къ общественной правдѣ, которое въ немъ проявляется, надѣюсь, никогда не исчезнетъ.
— Я радъ видѣть м-ра Гольта, сказалъ Гарольдъ, кланяясь. Изъ того выраженія, съ какимъ Феликсъ поклонился ему и потомъ отошелъ въ самый дальній уголъ комнаты, Гарольдъ понялъ, что пожатіе кандидатской руки будетъ здѣсь принято не особенно любезно.
— Это ужасный господинъ, подумалъ онъ, — это человѣкъ, способный завтра же взойти на трибуну и подвергнуть меня перекрестному допросу, если въ моихъ словахъ что нибудь ему не понравится.
— М-ръ Лайонъ, сказалъ Феликсъ, — я позволилъ себѣ спросить м-ра Трансома въ то время, когда онъ быль занятъ съ вами. Но мнѣ нужно говорить съ нимъ о такомъ предметѣ, который и не намѣренъ теперь разглашать, и въ которомъ, и увѣренъ, вы окажете мнѣ поддержку. Я узналъ, что м-ръ Трансомъ здѣсь и потому рѣшился придти. Надѣюсь, что вы оба извините меня, такъ какъ мое дѣло касается нѣкоторыхъ избирательныхъ дѣйствій, предпринятыхъ агентами м-ра Трансома.
— Прошу васъ продолжать, — сказалъ Гарольдъ, ожидая чего-то непріятнаго.
— Я не имѣю намѣренія говорить противъ угощенія избирателей, сказалъ Феликсъ, — по моему мнѣнію, такое угощеніе является необходимымъ зломъ при выборѣ нашихъ представителей. Но я хочу спросить васъ, м-ръ Трансомъ, съ вашего ли вѣдома, агенты ваши подкупаютъ простыхъ, грубыхъ людей, неимѣющихъ голоса, спроктонскихъ рудокоповъ, спаивая ихъ, — для того, чтобы они могли произвести демонстрацію въ вашу пользу при подачѣ голосовъ?
— Разумѣется нѣтъ, — отвѣчалъ Гарольдъ. — Вы знаете, мой дорогой сэръ, что кандидатъ находится въ большой зависимости отъ своихъ агентовъ въ отношеніи средствъ, которыми нужно дѣйствовать, особенно когда многолѣтнее отсутствіе сдѣлало его незнакомымъ съ тѣми людьми, которые заправляютъ дѣломъ. Но увѣрены ли вы въ справедливости тѣхъ фактовъ, о которыхъ говорите?
— Настолько же, насколько могутъ доставить мнѣ такую увѣренность мои собственныя чувства, сказалъ Феликсъ и затѣмъ въ краткихъ словахъ разсказалъ случившееся въ воскресенье. — Я предполагалъ, что вы не знали этого ничего, м-ръ Трансомъ, заключилъ онъ, — и потому-то подумалъ, что лучше будетъ сказать объ этомъ вамъ. Въ противномъ случаѣ я былъ бы того мнѣнія, что подобные поступки наносятъ безчестіе радикальной партіи. Я самъ радикалъ и намѣренъ всю жизнь бороться противъ привиллегій, монополій и притѣсненій всякаго рода. Но я лучше соглашусь быть ливрейнымъ лакеемъ, гордымъ знатностью своего господина, нежели дѣлать общее съ виду дѣло съ подлецами, которые обращаютъ лучшія человѣческія надежды въ посмѣшище для лицемѣрія и безчестія.
— Вашъ энергическій протестъ здѣсь неумѣстенъ, сэръ, — сказалъ Гарольдъ, оскорбленный тономъ, въ которомъ звучала угроза. На самомъ дѣлѣ, такое поведеніе Феликса проистекало изъ антипатіи, — которая была взаимною. Постояннымъ источникомъ раздраженія для него служило то обстоятельство, что общественные дѣятели его партіи, говоря вообще, но были лучше людей противной стороны; что духъ нововведеній, который для него самого составлялъ какъ бы часть религіи, — для многихъ имѣлъ такое значеніе, но въ большей мѣрѣ, какъ и вѣра въ гнилыя мѣстечки; такимъ образомъ, Феликсъ былъ уже расположенъ не довѣрять Гарольду Трансому. Гарольду, въ свою очередь не нравились непрактичныя понятія о возвышенномъ и чистомъ, не нравился всякій энтузіазмъ, и ему казалось, что наиболѣе безпокойное, наиболѣе сильное олицетвореніе этого безсмыслія онъ нашелъ въ Феликсѣ. Но все таки съ его стороны было бы неблагоразумно раздражать послѣдняго какимъ бы то ни было образомъ.
— Если вамъ угодно пойдти со мной въ контору Джермина, — продолжалъ онъ, — то дѣло будетъ разслѣдовано въ вашемъ же присутствіи. Я думаю, вы согласитесь со мною, м-ръ Лайонъ, что это будетъ самое лучшее?
— Безъ сомнѣнія, — сказалъ пасторъ, который очень полюбилъ кандидата, — и я хотѣлъ бы предостеречь моего юнаго друга противъ слишкомъ большой поспѣшности въ словахъ и дѣйствіяхъ. Борьба Давида противъ Саула была правою, но не смотря на то, не всѣ послѣдователи Давида были сами людьми благочестивыми.
— Тѣмъ болѣе это было достойно сожалѣнія, сэръ, сказалъ Феликсъ. — особенно, еслибы онъ потакалъ ихъ беззаконнымъ дѣламъ.
М-ръ Лайонъ улыбнулся, покачалъ головой и съ умоляющимъ взоромъ взялъ за руку своего любимца.
— Было бы слишкомъ много для одного человѣка брать на себя нравственную отвѣтственность за всю свою партію, — сказалъ Гарольдъ. — Если бы вы пожили на востокѣ, какъ я, въ васъ было бы болѣе терпимости. Болѣе терпимости, напримѣръ, по отношенію къ дѣятельному трудолюбивому эгоизму, — подобный которому мы видимъ здѣсь, — хотя онъ бываетъ и не всегда особенно разборчивъ на средства: вы увидѣли бы тогда, насколько онъ выше простаго празднаго эгоизма. Такъ, напримѣръ, мостъ вещь хорошая, стоитъ того, чтобъ его починяли, а между тѣмъ половина людей, работавшихъ его, могутъ быть мошенники.
— О да! замѣтилъ съ презрѣніемъ Гольтъ, — съ помощію подобныхъ общихъ и неопредѣленныхъ фразъ можно оправдать кого и что угодно. Я молчу только о такихъ злоупотребленіяхъ. противъ которыхъ ничего не могу подѣлать; а теперь идетъ вопросъ не о всевозможныхъ злоупотребленіяхъ въ мірѣ, а объ особенномъ злоупотребленіи, которое у насъ подъ носомъ.
— Въ такомъ случаѣ лучше всего, по моему мнѣнію, прекратить споръ, и отправиться теперь же къ Джермину, сказалъ Гарольдъ, — Позвольте мнѣ теперь проститься съ вами, м-ръ Лайонъ.
— Я желалъ бы, отвѣчалъ пасторъ съ видимымъ безпокойствомъ, — я желалъ бы еще разъ поговорить съ вами о баллотировкѣ. Вопросъ этотъ необходимо разсмотрѣть обстоятельнѣе, чтобы избѣжать пробѣловъ.
— Не безпокойтесь, сэръ, мы еще увидимся съ вами, сказалъ Гарольдъ, пожимая руку пастора. — Не встрѣчу ли я васъ завтра въ комитетѣ.
— Едва ли, отвѣчалъ м-ръ Лаойнъ, потирая лобъ, и безпокоясь печальнымъ воспоминаніемъ о своемъ собственномъ дѣлѣ.
— Ну, такъ если позволите, я пришлю вамъ письмо, въ которомъ выскажу свой взглядъ на этотъ вопросъ.
— И прекрасно. До свиданія.
Гарольдъ и Феликсъ вышли вмѣстѣ; а пасторъ, отправившись наверхъ, задалъ самому себѣ вопросъ, выполнилъ-ли онъ добросовѣстно въ настоящемъ случаѣ свои обязанности!
Найдутся люди, которые станутъ смѣяться надъ иллюзіями маленькаго пастора, придававшаго такое огромное значеніе своимъ словамъ, между тѣмъ какъ на дѣлѣ онѣ не произвели никакого впечатлѣнія. Но я долженъ сознаться, что, не смотря на мой скептицизмъ относительно возможности произвести впечатлѣніе на кандидата въ депутаты горячею и честною рѣчью, если я и смѣялся иногда надъ увлеченіями энергическаго м-ра Лайона, то я всегда потомъ раскаявался и тотчасъ же проникался уваженіемъ къ нему. То, что мы называемъ иллюзіями, часто ничто иное, въ сущности, какъ большой кругозоръ относительно прошедшаго и настоящаго, стремленіе къ болѣе вѣрной цѣли, чѣмъ случайности нашей настоящей жизни. Мы видимъ, что героизмъ, проявляясь въ единицѣ, даетъ незначительный результатъ, и говоримъ — эта единица сдѣлала очень немного; лучше бы было и не приниматься за дѣло. Но мы можемъ разбить и большую армію на единицы и солнечный свѣтъ раздѣлить на безконечно-малыя величины, и на этомъ основаніи думать, что и большая армія и солнце не имѣютъ никакого значенія. Лучше воздвигнемъ памятникъ воинамъ, которые не уступили непріятелю ни шагу и пали славной смертію, — воздвигнемъ памятникъ честнымъ, хотя и не знаменитымъ людямъ, которые столь же драгоцѣнны, какъ и солнечные лучи, хотя существованіе многихъ изъ нихъ незамѣтно и безслѣдно.
Припоминая теперь этотъ день въ Треби, мнѣ кажется, что Гарольдъ Трансомъ питалъ болѣе грустную иллюзію, полагаясь съ такою увѣренностію на свое искусство устроить себѣ будущее.
ГЛАВА XVII.
правитьДжермину было очень непріятно, что Гарольду Трансому помѣшали сдѣлать еще нѣсколько дѣловыхъ визитовъ тотчасъ же послѣ посѣщенія м-ра Лайона, и такимъ образомъ заставили его вернуться въ контору ранѣе, чѣмъ онъ предполагалъ. Онъ тотчасъ же догадался, что это было дѣла Феликса Гольта; послѣдняго, на основаніи носившейся въ Треба молвы, онъ зналъ за молодаго человѣка, обладавшаго такими ничтожными данными для вступленія въ свѣтъ и для успѣха въ немъ, что ему, особѣ разсудительной и уважаемой, не представлялось никакихъ основаній для сближенія съ подобною личностью.
Гарольду Трансому, съ другой стороны, было весьма непріятно вмѣшательство Феликса въ частности, касавшіяся выборовъ. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ, при видѣ необходимости оправдываться передъ человѣкомъ съ безпокойнымъ языкомъ. Чувство, испытываемое имъ было подобно ощущенію фабриканта, который затратилъ капиталъ на выдѣлку бочекъ изъ числѣ сдѣланныхъ уже — нашелъ одну бочку съ фальшивымъ дномъ. Практическій человѣкъ долженъ стремиться къ цѣли только доступнымъ ему путемъ, т. е. если ему нужно попасть въ парламентъ, то онъ не долженъ быть слишкомъ разборчивъ на средства. Не быть ни донъ-Кихотомъ, ни теоретикомъ, стремящимся къ исправленію нравовъ вселенной, вообще не считается безчестнымъ; но Гарольдъ питалъ отвращеніе ко всему, что было дѣйствительно безчестно, или считалось такимъ. Въ такомъ настроеніи духа, онъ не говорилъ ни слова дорогою, и прямо войдя въ контору, въ которой Джерминъ былъ не одинъ, надменно сказалъ.
— Возникъ вопросъ объ избирательныхъ интригахъ въ Спрокстонѣ. Можете вы дать теперь же объясненіе по этому предмету? Со мной м-ръ Гольтъ, который хочетъ знать какъ было дѣло.
— Да, конечно, отвѣчалъ Джерминъ, который, по обыкновенію становился тѣмъ хладнокровнѣе и разсудительнѣе, чѣмъ непріятнѣе было его положеніе. Онъ произнесъ эти слова стоя и когда повернулся лицомъ къ посѣтителямъ, то его широкая фигура закрыла собой другого человѣка, который писалъ за конторкой.
— Мистеръ Гольтъ — и — безъ сомнѣнія — и — знаетъ какъ дорого время у дѣловаго человѣка. Вы можете теперь же объясниться. Джентльменъ этотъ… — здѣсь Джерминъ сдѣлалъ легкое движеніе головою назадъ — одинъ изъ нашихъ.
— Я жалуюсь просто на то, сказалъ Феликсъ, что одинъ изъ вашихъ агентовъ посланъ былъ для подкупа людей въ Спрокстонѣ — цѣль подкупа вамъ должна быть лучше извѣстна, чѣмъ мнѣ. М-ру Трансому, по видимому, было неизвѣстно это и онъ не одобряетъ такого образа дѣйствій.
Пока Феликсъ говорилъ, Джерминъ не спускалъ съ него серьезнаго и пристальнаго взгляда; въ тоже время онъ вынулъ изъ кармана небольшую пачку бумагъ и, повернувъ медленно голову къ Гарольду, опустилъ руку въ карманъ за карандашемъ.
— Я вовсе этого не одобряю, сказалъ Гарольдъ, ненавидѣвшій разсчитанную медленность Джермина и увѣренность въ своей собственной непроницаемости. — Пожалуйста не дѣлайте этого болѣе.
— Я знаю, что м-ръ Гольтъ превосходный либералъ, сказалъ Джерминъ, отвѣчая Гарольду наклоненіемъ головы, и затѣмъ продолжалъ, неперемѣнно то глядя на Феликса, то дѣлая замѣтки на вынутыхъ изъ кармана бумагахъ; — но онъ можетъ быть человѣкъ неопытный и не знаетъ, что нельзя попасть въ члены парламента, не подготовивъ выборы посредствомъ ловкаго и надежнаго человѣка, которому нужно предоставить уже полную свободу въ дѣйствіяхъ. Что же касается до возможности отказаться отъ подобнаго образа дѣйствій впредь, то это вещь условная. Еслибы вы держали когда-либо возжей въ рукахъ, какъ я въ былое время, то знали бы, что не всегда легко остановиться.
— Я имѣю весьма слабое понятіе объ умѣньѣ держать въ рукахъ возжи, отвѣчалъ Феликсъ, — но понялъ съ разу, что подобный образъ дѣйствій приноситъ больше вреда, чѣмъ пользы. Еслибы дѣло велось прямодушно, то не зачѣмъ было бы прибѣгать къ угощенію и заставлять людей толпой дѣлать демонстрацію, которая можетъ кончиться очень худо.
— Конечно можно помѣшать демонстраціи въ нашу пользу, сказалъ улыбаясь Джерминъ. — Это совершенно справедливо, но если тѣже люди будутъ употреблены для демонстраціи противной стороной — развѣ вамъ будетъ легче отъ этого, сэръ.
Все время разговора Гольта съ Джерминомъ, Гарольдъ находился въ раздраженномъ состояніи духа. Онъ предпочиталъ заставить говорить вмѣсто себя стряпчаго, хотя вообще старался всегда избавить себя отъ его толковъ.
— Я могу только сказать, отвѣчалъ Гольтъ, что если вы пускаете въ дѣло подобныхъ людей, напоивъ ихъ пьяными, то вы принимаете на себя большую отвѣтственность. Подкупать толпу рудокоповъ и заставлять ихъ кричать и шумѣть тоже самое, что сгонять въ одну кучу быковъ и ревомъ ихъ производить демонстрацію въ свою пользу.
— Вашему дару слова позавидовалъ бы любой адвокатъ, сказалъ Джерминъ, положивъ снова въ карманъ бумаги и карандашъ, но онъ не остался бы доволенъ точностью вашихъ выраженій. Вы неправильно употребляете слово «подкупъ». — Ничего, подобнаго подкупу, не было въ Спрокстонѣ, за это я отвѣчаю. Присутствіе дюжихъ молодцовъ на либеральной сторонѣ послужитъ къ сохраненію порядка; потому что намъ извѣстно, что члены общества взаимнаго вспоможенія Пичлейскаго округа будутъ стоять за Дебари. Повѣрьте, что джентльменъ, руководившій спрокстонскимъ дѣломъ опытенъ въ парламентскихъ дѣлахъ и не вышелъ бы изъ границъ благоразумія,
— Какъ вы говорите про Джонсона? спросилъ Гольтъ съ видомъ презрѣнія.
Прежде чѣмъ Джерминъ успѣлъ отвѣтить, Гарольдъ поспѣшилъ сказать рѣшительнымъ тономъ: — однимъ словомъ, вотъ что, м-ръ Гольтъ: я желаю и настою, чтобы сдѣлано было все, что можетъ исправить дѣло. Довольно съ васъ этого? Вы видите теперь, съ какими трудностями долженъ бороться кандидатъ, прибавилъ Гарольдъ, улыбаясь Гольту самымъ пріятнымъ образомъ
— Мнѣ слѣдуетъ удовольствоваться вашими словами, отвѣчалъ Гольтъ, не совсѣмъ удовлетворенный. — До свиданія, господа.
Когда онъ вышелъ и заперъ за собой дверь, Гарольдъ обернулся и, бросая, вопреки желанію, сердитый взглядъ на Джермина, сказалъ ему:
— А кто такой этотъ Джонсонъ? вѣрно какой нибудь пройдоха. Вы кажется очень любите пользоваться такими людьми.
Джерминъ замѣтно поблѣднѣлъ, но онъ предвидѣлъ, что ему не избѣгнуть непріятностей отъ Гарольда и потому не удивился. Онъ спокойно повернулся и только дотронулся до плеча человѣка, сидѣвшаго за конторкой, который при этомъ всталъ.
— Напротивъ, отвѣчалъ Джерминъ, Джонсонъ, о которомъ идетъ рѣчь, вотъ этотъ самый джентельменъ — одинъ изъ самыхъ дѣятельныхъ моихъ помощниковъ по выборамъ. Я сравнительно новичекъ въ этомъ дѣлѣ. Но онъ участвовалъ вмѣстѣ съ Джемсомъ Путти въ двухъ весьма трудныхъ выборахъ, и подобное начало много рекомендуетъ его. Путти одинъ изъ первыхъ людей въ государствѣ, какъ агентъ съ либеральной стороны: не такъ ли, Джонсонъ? Я думаю, что Мэкинсъ не совсѣмъ пара ему, и не совсѣмъ того калибра въ отношеніи тактики и опытности?
— Мэкинсъ такой же удивительный человѣкъ, какъ Путти, отвѣчалъ словоохотливый Джонсонъ, который радъ была, случаю поговорить, хотя выбранная имъ минута была не совсѣмъ благопріятна: — Мэкинсъ по своимъ планамъ, Путти по своему умѣнью вести дѣло. Путти знаетъ людей, сэръ, продолжалъ онъ обращаясь къ Гарольду; — какъ жаль, что вы не воспользовались для своего дѣла его талантами. Никто такъ не умѣетъ беречь деньги кандидата — половину дѣла онъ дѣлаетъ языкомъ. Путти понимаетъ эти вещи. Онъ мнѣ сказалъ: помни, Джонсонъ, что слушателямъ можно всегда угодить двумя путями: первый, говорить имъ о томъ, чего они не понимаютъ, второй, говорить имъ то, къ чему они привыкли. Я всегда скажу, что я многимъ обязанъ Путти. Хорошо, что на мугамскихъ выборахъ въ прошедшемъ году Путти былъ не на сторонѣ торійской партіи. На его рукахъ были женщины, а нужно сказать вамъ, сэръ, что четвертая доля мущинъ не участвовали бы въ выборахъ, еслибы не понуждали ихъ къ тому жены, изъ желанія добра своимъ семьямъ. А что до умѣнья говорить, такъ въ нашихъ лондонскихъ кружкахъ ходитъ слухъ, что Путти пишетъ постоянно въ «Times». Словомъ, никто не можетъ стать выше его. Я самъ кое-что смыслю въ этомъ дѣлѣ; но когда м-ръ Джерминъ предложилъ мнѣ устроить выборы въ сѣверномъ Ломширѣ — говоря это Джонсонъ игралъ брелоками своихъ часовъ и покачивался на носкахъ — первымъ моимъ словомъ было сказать: «на сторонѣ Гарстина находится Путти! ни одинъ вигъ не устоитъ противъ вига, имѣющаго на своей сторонѣ Путти.» Я ни скажу, чтобы вообще при выборахъ мнѣнія играли большую роль; многое зависитъ отъ того, противъ кого вамъ нужно вести борьбу и отъ искусства вашихъ агентовъ. Но какъ радикалъ и радикалъ съ деньгами, вы находитесь въ прекрасномъ положеніи; и дѣйствуя съ умомъ и осторожностію…
Перебить рѣчь Джонсона до этого времени было бы чрезвычайно невѣжливо — и потому Гарольдъ съ презрительною покорностію помѣстился въ креслѣ, снялъ перчатку и занялся созерцаніемъ своей руки. Но когда Джонсонъ остановился на послѣднихъ словахъ, Гарольдъ взглянулъ на небо и перебилъ его рѣчь.
— Все это хорошо, м-ръ Джонсонъ, мнѣ будетъ очень пріятно, если вы употребите вашъ умъ и осторожность, для того, чтобы покончить тѣмъ или другимъ путемъ это спрокстонское дѣло; иначе выйдетъ скверная исторія.
— Извините, сэръ, и васъ попрошу взглянуть ближе на это дѣло. Вы увидите, что въ спрокстонской исторіи нельзя сдѣлать ни шагу назадъ. Необходимо было расположить въ свою пользу жителей Спрокстона; иначе, какъ мнѣ положительно извѣстно, противная сторона привлекла бы ихъ на свою сторону; теперь же я разстроилъ партію Гарстина. Они тоже не будутъ дремать, но я ихъ уже предупредилъ. Еслиже, по вашему приказанію, я или м-ръ Джерминъ, не сдержимъ обѣщаній, данныхъ честнымъ молодцамъ, и оскорбимъ Тшуба, то дѣло повернется къ намъ задомъ. Тшубъ сдѣлаетъ все, чтобы повредить вамъ; онъ вооружитъ противъ васъ своихъ посѣтителей; рудокопы будутъ противъ васъ; и вмѣсто того, чтобы путемъ добродушной шутки ослабить вліяніе Дебари и Гарстина, вы его усилите. Я говорю вамъ чистымъ англійскимъ языкомъ, сэръ Трансомъ, — хотя питаю къ вамъ величайшее уваженіе какъ къ джентльмену съ большими талантами и съ знатнымъ положеніемъ въ свѣтѣ; — но чтобы судить о подобныхъ вещахъ, сэръ нужно знать англійскихъ избирателей и англійскихъ трактирщиковъ. Было бы грустно — при этомъ голосъ Джонсона принялъ выраженіе и горечи, и торжественности вмѣстѣ — еслибы подобный вамъ джентльменъ, послѣ всѣхъ усилій и хлопотъ, все таки не попалъ бы въ члены парламента. Не нужно останавливаться на полдорогѣ
Аргументы м-ра Джонсона были изъ числа довольно убѣдительныхъ, — Гарольдъ нѣсколько минутъ мрачно молчалъ, смотря въ полъ, положивъ одну руку на колѣни, а другую на шляпу, какъ бы собираясь уходить.
— Что же касается до того, чтобы отказаться отъ сдѣланнаго уже мною — прибавилъ Джонсонъ, то въ этомъ отношеніи я умываю руки, сэръ. Я не могу сознательно дѣйствовать противъ вашихъ интересовъ. Надѣюсь, что вы не придаете никакого значенія молодому человѣку, съ которымъ вы пришли. Тшубъ, содержатель кабака, ненавидитъ его. Онъ пойметъ въ чемъ дѣло, и ему нетрудно будетъ подговорить полдюжины рудокоповъ, которые могутъ пожалуй заставить его, ну хоть, нырнуть подъ воду или проломать по ошибкѣ голову. Я опытный человѣкъ, сэръ. Надѣюсь, что я сказалъ все, что нужно.
— Разумѣется, ваши слова достойны предмета, который вы взялись защищать, отвѣтилъ съ презрѣніемъ Гарольдъ, отвращеніе котораго къ личности Джонсона усиливалось вслѣдствіе причинъ, понятныхъ Джермину. — Вы затѣяли съ м-ромъ Джерминомъ скверное дѣло. Мнѣ не остается ничего больше вамъ сказать.
— Въ такомъ случаѣ сэръ, вамъ не нужны болѣе мои услуги. Имѣю честь откланяться, сэръ, сказалъ Джонсонъ, поспѣшно выходя изъ комнаты.
Гарольдъ зналъ, что онъ поступаетъ опрометчиво, и онъ безъ сомнѣнія остановился бы, еслибы придавалъ большее значеніе настоящему случаю. Но онъ начиналъ терять осторожность и самообладаніе при видѣ хладнокровія Джермина, въ глубокомъ убѣжденіи, что стряпчій имѣетъ весьма основательный поводъ бояться его; всякое же дѣйствіе, враждебное интересамъ Трансома, только усиливало этотъ поводъ. Что же касается до негодяевъ, подобныхъ Джонсону, то имъ нужно только платить, а не стараться располагать ихъ въ свою пользу. Гарольдъ умѣлъ улыбаться, когда этого требовали обстоятельства, но не желалъ улыбаться, когда не считалъ этого ни нужнымъ, ни пріятнымъ; онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые не прочь при случаѣ выказать гнѣвъ, ненависть и презрѣніе, хотя они слишкомъ пользуются здоровьемъ слишкомъ довольны собой, чтобы въ нихъ зарождались эти чувства безъ внѣшней причины. А въ отношеніи Джермина искушеніе было слишкомъ сильно.
— И — извините м-ръ Гарольдъ, сказалъ Джерминъ лишь только вышелъ Джонсонъ — но мнѣ очень жаль, что вы — вы — обошлись нелюбезно съ человѣкомъ, который могъ вамъ оказать большую услугу — отъ котораго многое зависитъ. Я допускаю, что — что — nemo mortaluim omnibus horis sapit, какъ мы говоримъ — и —
— Оставьте лучше про себя ваши латинскія пословицы; я не говорю ими и нахожу, что англійскій языкъ лучше выражаетъ мое мнѣніе.
— А на чистомъ англійскомъ языкѣ, сэръ, — проговорилъ Джерминъ, умѣвшій обойтись и безъ латинскихъ фразъ, когда онъ былъ задѣтъ за живое, — это значитъ, что кандидатъ долженъ пользоваться всѣмъ, пока не сдѣлается членомъ парламента, а Джонсонъ такого рода человѣкъ, что….
— Когда мнѣ понадобится, я узнаю, что это за человѣкъ. А теперь мнѣ нельзя терять время; я долженъ ѣхать къ Гаукинсамъ на фабрику.
По уходѣ Гарольда, красивое лицо Джермина приняло очень непріятное выраженіе. Онъ никогда почти не принималъ его въ присутствіи другихъ и рѣдко когда оставался одинъ, потому что онъ привыкъ вѣрить въ свою звѣзду. Новыя обстоятельства могли измѣнить шансы, и если бы непріятности съ Гарольдомъ приняли слишкомъ угрожающій характеръ, — то онъ надѣялся найти вѣрное средство избавиться отъ бѣды.
— Онъ думаетъ, что все видитъ, все знаетъ, въ этомъ нельзя сомнѣваться, — проговорилъ про себя Джерминъ. — Правда, онъ наслѣдовалъ чертовскую способность къ дѣлу — противъ этого нельзя спорить. Но я выскажу ему, чѣмъ мнѣ обязано его семейство: не знаю, что бы было съ ними безъ меня; и если дѣло дойдетъ до кризиса, то я знаю, въ какую сторону благодарность перетянетъ вѣсы. Не то чтобы онъ могъ почувствовать ее — но онъ можетъ почувствовать что нибудь иное; а если бы вздумалъ показать мнѣ когти, тогда я самъ проучу его. Люди, носящіе имя Трансомовъ, болѣе обязаны мнѣ, чѣмъ я имъ.
ГЛАВА XVIII.
правитьДжерминъ не забылъ отдать визитъ пастору въ тотъ же вечеръ въ Солодовенномъ Подворьѣ. Смѣшанное чувство раздраженія, страха и нетерпѣнія, которое онъ питалъ къ Гарольду Трансому днемъ, проистекало отъ слишкомъ многихъ и глубоко-коренившихся причинъ, чтобъ могло быть разсѣяно въ теченіе восьми часовъ; но, оставивъ домъ м-ра Лайона, стряпчій находился въ сравнительно-торжествующемъ настроеніи, — вслѣдствіе той увѣренности, что онъ и только одинъ онъ, — располагалъ теперь такими фактами, которые, будучи сгруппированы, составляли тайну, дававшую ему новую власть надъ Гарольдомъ.
М-ръ Лайонъ, нуждаясь въ помощи такого человѣка, который обладалъ змѣиною мудростью, которая, однако, рѣдко соединяется съ голубиной невинностью, въ разговорѣ постепенно быль доведенъ до того, что высказалъ стряпчему всѣ основанія, заставлявшія его добиваться истины относительно человѣка, который называлъ себя Морицъ Христіанъ: пасторъ показалъ всѣ свои драгоцѣнности, медальонъ, письма и брачное свидѣтельство. Джерминъ утѣшалъ его, смѣло обѣщавъ узнать, безъ скандала и преждевременной огласки, дѣйствительно-ли этотъ человѣкъ была, мужъ Анеты, Морицъ-Христіанъ Бликлиффъ.
Джерминъ не особенно спѣшилъ давать это обѣщаніе: онъ имѣлъ основательныя причины думать, что уже пришелъ къ правильному взгляду на предметъ. Стряпчій желалъ самъ собрать поболѣе свѣденій относительно человѣка, о которомъ шла рѣчь, и вмѣстѣ съ тѣмъ держать м-ра Лайона въ невѣденіи, — предосторожность вовсе не затруднительная относительно дѣла, разговора, о которомъ былъ для пастора такъ тягостенъ. Удобный случай увидѣться съ Христіаномъ, нѣтъ сомнѣній, представится въ непродолжительномъ времени, — можетъ быть, даже завтра. Джерминъ видалъ этого человѣка нѣсколько разъ, но до сихъ поръ не имѣлъ причины обращать на него особаго вниманія; онъ слышалъ, что курьеръ Филиппа Дебари бывалъ часто занятъ въ городѣ, и въ особенности, какъ оказывалось, его видали тамъ въ тѣ дни, когда шли толки о политикѣ и когда появлялся новый кандидатъ.
Тому міру, центромъ котораго былъ большой Треби, было, конечно, интересно видѣть молодаго Трансома, который пріѣхалъ съ востока, былъ богатъ, какъ жидъ, и называлъ себя радикаломъ; впрочемъ, названія партій были всѣ равно неопредѣленны въ умахъ разныхъ превосходныхъ гражданъ-плательщиковъ податей, ѣздившихъ на рынокъ въ таксированныхъ повозкахъ или въ наслѣдственныхъ одноколкахъ. Удобныя мѣста въ окнахъ были уже заблаговременно заняты нѣсколькими шляпками, но вообще радикальный кандидатъ не привлекалъ къ себѣ горячихъ приверженцевъ между женщинами, даже изъ числа диссентеровъ въ Треби, еслибы такіе были среди благоденствующаго и осѣдлаго класса жителей. Нѣкоторыя набожныя леди любили вспоминать, что «ихъ семьей была Церковь»; другія порицали политику за то, что она будто бы развратила старое окрестное населеніе и раздѣлила друзей, которые до тѣхъ поръ имѣли одинаковыя мнѣнія, третьи, болѣе меланхолическаго темперамента, говорили, что было бы лучше, еслибъ люди менѣе думали о парламентской реформѣ, а больше объ угожденіи Богу. Безупречныя диссентерскія матроны, въ родѣ мистриссъ Мускатъ, — которыя въ юности не занимались излишне своимъ, туалетомъ, — никогда не одушевлялись борьбой за свободу и имѣли боязливое подозрѣніе, что самая религія терпѣла поруганіе, будучи прилагаема къ дѣламъ міра сего. Съ того времени, какъ м-ръ Лайонъ поселился въ Солодовенномъ подворьѣ, тамъ стали слишкомъ часто смѣшивать политику съ религіей; но какъ бы то ни было, чти леди никогда еще не слыхали рѣчей, произносимыхъ на площади, и не намѣрены были привыкать къ этому.
Эстеръ, однакожъ, слышала, какъ нѣкоторыя изъ ея знакомыхъ говорили, что онѣ намѣрены сидѣть въ верхнемъ окнѣ у москательщика; она хотѣла спросить отца, можно ли ему достать хорошее мѣсто, съ котораго она также могла бы все видѣть и слышать. Двѣ разнородныя причины побуждали ее къ этому. Она знала, что Феликсъ принималъ ревностное участіе во всѣхъ общественныхъ вопросахъ и думала, что онъ считалъ въ ней недостаткомъ равнодушіе къ этимъ вопросамъ: она хотѣла попытаться узнать тайну того рвенія, которое было въ немъ такъ сильно, что одушевляло самый скучный, по ея мнѣнію, родъ жизни. Она была не такъ глупа, чтобъ не открыть этотъ секретъ. Но мотивъ самоисправленія быль скоро вытѣсненъ въ ея головѣ другимъ, совершенно различнаго рода. Въ ея однообразной жизни служила не лишеннымъ пріятности разнообразіемъ встрѣча съ человѣкомъ, подобнымъ Гарольду Трансому, который обладалъ изящной наружностью и утонченными манерами; она была бы непрочь увидать его опять: этотъ человѣкъ указывалъ ей ту блестящую и болѣе роскошную жизнь, на которой ея воображеніе могло останавливаться безъ тягостныхъ усилій, — въ родѣ тѣхъ, какія были нужны, чтобъ достигнуть умственнаго состоянія, которое могло бы внушить ей полную симпатію къ Феликсу Гольту. Въ такомъ-то настроеніи она ожидала прихода своего отца къ завтраку. Зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, она будетъ много безпокоиться о Феликсѣ?
М-ръ Лайонъ, — значительно успокоившійся съ того времени, какъ повѣдалъ стряпчему свою тревогу и получилъ обѣщаніе помощи, уже до такой степени погрузился въ полемическія размышленія, въ ожиданіи отвѣта Филиппа Дебари на его вызовъ, что занявшись записываніемъ нѣкоторыхъ счастливо пришедшихъ въ голову мыслей изъ боязни, чтобъ онѣ не испарились, онъ забылъ сойти къ завтраку. Эстеръ, догадавшись, чѣмъ увлекся отецъ, пошла въ его кабинетъ; онъ сидѣлъ у письменнаго стола и взглянулъ на нее, удивленный, что она прервала его занятія.
— Папа, вы забыли о вашемъ завтракѣ.
— Да, да, это правда, дитя мое; я приду, — отвѣчалъ онъ медленно, чтобъ дописать еще нѣсколько словъ.
— О, вы упрямый папа, — сказала Эстеръ, когда онъ вставилъ съ кресла, у васъ загнулся воротникъ сюртука, жилетъ худо застегнутъ, волосы непричесаны. Садитесь, я причешу васъ опять, какъ вчера.
Онъ послушно сѣлъ, а Эстеръ взяла полотенце, накинула его на плечи отца и причесала частую, длинную бахраму нѣжныхъ каштановыхъ волосъ. Это пустое, повидимому, дѣло, которое она въ первый разъ исполнила наканунѣ, имѣло важное значеніе въ скромной исторіи Эстеръ. До тѣхъ поръ она предоставляла починку платья своего отца Лидди, она не любила даже прикасаться къ его старой одеждѣ, еще менѣе приходило ей желанія заниматься приведеніемъ въ порядокъ его туалета и уборкой его волосъ. Но сдѣлавъ это разъ, подъ вліяніемъ сознанія своей неизвинительной небрежности, она почувствовала такой приливъ усердія, — особенно когда увидѣла всю нѣжность къ ной отца, что сильно желала снова заняться тѣмъ же дѣломъ. Когда въ это утро старикъ сидѣлъ, предоставивъ свою голову въ ея распоряженіе, лице его носило на себѣ отпечатокъ такого спокойнаго наслажденія, что Эстеръ но могла удержаться, чтобъ не поцѣловать его лысую голову; а потомъ, когда они сидѣли за завтракомъ, она сказала весело:
— Папа, я понемногу сдѣлаю изъ васъ щеголя; ваши волосы становятся такъ хороши и шелковисты, когда вычесаны, какъ слѣдуетъ.
— Нѣтъ, дитя мое, я надѣюсь, что если и оставлю дурную привычку быть забывчивымъ и неопрятнымъ въ своемъ костюмѣ, — то все-таки никогда не дойду до противоположной крайности. Хотя въ платьѣ и есть что-то нравящееся взору, и я не отрицаю, что стремленіе имѣть красивый нарядъ, какъ и всякое стремленіе къ совершенству, составляющему что-то недостижимое, но вѣчно къ себѣ манящее, хорошо въ извѣстной мѣрѣ; но несмотря на то, краткость нашей жизни, суматоха, и волненія той великой борьбы, которую мы ведемъ съ грѣхомъ и порокомъ, часто заставляютъ насъ умышленно оставлять безъ вниманія то что менѣе важно. Таковъ, я думаю, принципъ дѣйствій и моего друга Феликса Гольта; и я думаю, также, что тутъ свѣтъ идетъ изъ настоящаго источника, хотя и долженъ преодолѣвать преграды на своемъ пути.
— Вы не видѣли м-ра Гольта съ воскресенья, папа?
— Видѣлъ; онъ былъ здѣсь вчера. Онъ искалъ м-ра Трансома, съ которымъ ему нужно было поговорить о важномъ дѣлѣ. Потомъ я видѣлъ его на улицѣ, и тамъ мы условились, что я зайду къ нему нынче утромъ, идя на площадь. Онъ хочетъ, продолжалъ м-ръ Лайонъ, улыбаясь, чтобы я не ходилъ въ толпѣ безъ него, — хочетъ быть моимъ тѣлохранителемъ.
Эстеръ досадовала на самое себф за то, что ея сердце забилось съ необыкновенною быстротою, и что ея недавняя рѣшимость не заботиться о томъ, что думаетъ Феликсъ, превратилась съ магическою скоростью въ чувство обиды уязвленнаго самолюбія: очевидно было, что Феликсъ Гольтъ избѣгалъ приходить къ нимъ, когда она была дома, хотя все-таки бывалъ у нихъ по каждому малѣйшему поводу. Онъ зналъ, что въ торговые дни она всегда бывала дома до полудня; вотъ почему онъ не посѣщалъ въ это время ея отца. Однимъ словомъ, Гольтъ ей приписывалъ такую мелочность, что не предполагалъ съ ея стороны никакого другого чувства, кромѣ непріязни за его отзывъ о ней. Подобное недовѣріе къ чему бы то ни было доброму въ другихъ людяхъ, подобная надменность своимъ неизмѣримымъ превосходствомъ — были въ высшей степени невеликодушны. Спустя нѣсколько минутъ, Эстеръ сказала.
— Я хотѣла бы слышать, какъ будетъ говорить м-ръ Трансомъ, но думаю, что теперь уже поздно достать мѣсто.
— Не знаю навѣрное; я желалъ бы, чтобы ты пошла слушать, если хочешь, моя милая, сказалъ м-ръ Лайонъ, не позволявшій себѣ отказать Эстеръ ни въ какомъ законномъ ея желаніи. — Пойдемъ со мной къ м-съ Гольтъ, тамъ мы спросимъ у Феликса, который уже конечно будетъ это знать, можетъ-ли онъ безопасно провести тебя въ домъ Ламбера.
Эстеръ была рада этому предложенію, потому что, если оно и не вело ни къ какой другой цѣли, то все-таки служило легкимъ средствомъ заставить Феликса увидѣть ее, а вмѣстѣ съ тѣмъ и показать ему, что она не помнитъ обиды. Но позже, въ тоже утро отправляясь съ отцомъ къ жилищу м-съ Гольтъ, они встрѣтили Джермина, который, остановивъ ихъ, спросилъ самымъ вѣжливымъ образомъ, не желаетъ ли миссъ Лайонъ слышатъ рѣчь кандидата и достала-ли она себѣ приличное мѣсто? Въ заключеніе онъ вѣжливо настаивалъ, чтобы его дочери, которыя должны скоро пріѣхать въ открытомъ экипажѣ, заѣхали за ней, если она имъ это позволитъ. На такое любезное предложеніе трудно было отвѣчать отказомъ, и Эстеръ вернулась назадъ, ожидать коляску, довольная тѣмъ, что увидитъ и услышитъ все, но жалѣя о прежнемъ планѣ. Ей предстоялъ еще день для размышленій о Феликсѣ съ чувствомъ неудовлетворенной непріязни, смѣшанной съ нѣкоторымъ желаніемъ получше узнать другъ друга; во время молодости умъ нашъ незамѣтно развивается съ каждымъ днемъ, подобно тому, какъ маленькія былинки, находясь еще въ землѣ, дѣлаются мало-помалу готовы пробить наружную оболочку почвы и выступить на свѣтъ.
XIX.
правитьБазарная площадь Большаго Треби представляла въ этотъ ясный осенній день такую оживленную картину, какую можно было бы увидѣть развѣ только во время лѣтнихъ ярмарокъ. На каждомъ шагу попадались синія кокарды или развѣвающіяся ленты, во всѣхъ окнахъ виднѣлись любопытныя лица, а вокругъ избирательныхъ подмостокъ, возвышавшихся противъ «гостинницы Барана», толпилась густая жужжащая толпа. Наискось отъ этого плебейскаго убѣжища виднѣлась болѣе внушающая вывѣска аристократическаго «Маркиза Грэнби». По временамъ въ этой толпѣ пробѣгали крики негодованія или, подобно шумящему водопаду, сыпались аплодисменты или, наконецъ, раздавалась одинокая пронзительная нотка грошеваго свистка. Но всѣ эти мелкіе отрывочные звуки покрывались густыми, дрожащими въ воздухѣ, тонами, которые посылалъ изъ-за задка, каждые четверть часа, съ высоты величайшей старинной церковной башни ея большой колоколъ — «благовѣрная королева Гессъ»
Хотя населеніе Большаго Треби не играло особенно видной роли въ политической жизни страны, однако оно твердо и заранѣе рѣшило кого слушать, кого нѣтъ. Никому, кромѣ Гарольда Трансома и его дяди Линтона, ректора малаго Треби, не позволила толпа говорить съ платформы, хотя до ихъ появленія не одинъ либералъ пытался обращаться къ народу съ рѣчью. Въ числѣ потерпѣвшихъ неудачу и встрѣтившихъ самый энергическій отпоръ, былъ Руфусъ Лайонъ, диссидентскій проповѣдникъ. Это пожалуй можно было принять за косвенный намекъ духовному лицу, которое, не довольствуясь церковной каѳедрой, желаетъ еще съ политической платформы поучать своихъ слушателей; но подобное объясненіе было невозможно, въ виду шумнаго и дружественнаго пріема, котораго удостоился пасторъ Линтонъ.
Ректоръ Малаго Треби былъ съ начала столѣтія любимцемъ всего околодка. Онъ въ своихъ взглядахъ, въ своихъ привычкахъ имѣлъ очень мало духовнаго; онъ былъ весельчакъ, добродушный человѣкъ. Его звали по просту Джекъ Линтонъ, или пасторъ Джекъ, а въ доброе старое и веселое время — «Джекъ пѣтушиный боецъ». Онъ не прочь былъ кстати побожиться, когда того требовала шутка, носилъ цвѣтной галстухъ и высокіе кожаные штиблеты, говорилъ простымъ, понятнымъ для народа, языкомъ, умѣлъ смѣшить, а главное не страдалъ тѣмъ общимъ всѣмъ духовнымъ лицамъ недугомъ — спѣсью, которую обыкновенно называютъ достоинствомъ. Словомъ, это была пріятная личность. Никого не удивила внезапная перемѣна его политическихъ мнѣній, она, казалось, была въ порядкѣ вещей, составляя часть этой эксцентричной личности, называемой пасторъ Джекъ. Когда его красная орлиная физіономія и развѣвающіеся сѣдые волосы показались на платформѣ, диссиденты весьма холодно привѣтствовали этого весьма сомнительнаго новообращеннаго радикала; за то старые его сторонники, торійскіе фермеры, встрѣтили его дружественнымъ ура? — "Послушаемъ, что-то намъ скажетъ про себя старый Джекъ, « — было господствующее впечатлѣніе въ толпѣ. — Ужь вѣрно посмѣшитъ; готовъ побиться объ закладъ.»
Одни только молодые помощники адвоката Лаброна, пріѣхавшіе изъ Лондона, на время выборовъ, и ихъ сторонники, были на столько глухи къ требіанскимъ преданіямъ, что встрѣтили пастора рѣзкими междометіями, въ родѣ орѣховыхъ скорлупъ и протяжныхъ «ку-ка-ре-ку»!
— Слушайте, ребята, что я вамъ скажу, — началъ онъ полнымъ, торжественнымъ, но веселымъ голосомъ, запуская руки въ оттопыренные карманы своего пальто, — я вѣдь пасторъ. Я долженъ платить добромъ за зло. Нате-жь вамъ орѣшки въ обмѣнъ на вашу скорлупку, — щелкайте на здоровье.
Единодушный взрывъ хохота и рукоплесканій былъ отвѣтомъ пастору, когда онъ началъ швырять въ толпу пригоршнями орѣховъ.
— Ну, слушайте же. Вы скажете, что я вѣкъ свой былъ тори и многіе изъ васъ, которыхъ лица знакомы мнѣ какъ набалдашникъ моей палки, пожалуй, прибавятъ, что потому только я и порядочный человѣкъ. Такъ вотъ что я вамъ скажу. Именно потому что я былъ тори и есть порядочный человѣкъ, потому самому я стою за того, вонъ моего племянника, который завзятый либералъ. Или можетъ кто изъ васъ скажетъ: «человѣкъ не долженъ вилять, а идти одной дорогой?» Да нѣтъ, такого олуха между вами не найдется. Что хорошо въ одно время, никуда негодно въ другое. Если кто въ этомъ сомнѣвается, пусть поѣстъ соленой вѣтчины, когда ему захочется пить, или выкупается въ Лаппѣ, когда на ней плаваютъ ледяныя иглы. И вотъ почему самые лучшіе либералы тѣ, которые были прежде самыми лучшими тори. Дрянная та лошадь, которая пятится и кружится и встаетъ на дыбы, когда передъ ней лежитъ одна только прямая дорога.
— А этотъ вонъ мой племянникъ кровный тори, сами знаете — ужь я за Линтоновъ отвѣчаю. Въ былое время ни одинъ щенокъ, принадлежавшій Линтонамъ, не могъ слышать и духу Линтоновъ, чтобъ не приняться выть. Кровь Линтоновъ — добрая старая торійская кровь — все равно, что густое хорошее молоко. И вотъ почему, когда пришло время, она дала такія славныя либеральныя сливки. Первый сортъ тори даетъ первый сортъ радикаловъ. А между радикалами есть много пѣнокъ, — берегитесь этихъ пѣнокъ, лучше держитесь сливокъ. Вотъ мой племянникъ — онъ-ли не сливки, не какой-нибудь вигъ, не росписанная на декораціи вода, которая словно и течетъ, а на дѣлѣ не двигается съ мѣста; не какой-нибудь фабрикантъ, наживающійся ткацкими станками. Джентльменъ, но на всякое дѣло мастеръ. Я и самъ не дуракъ. Я принужденъ иной разъ и сморгнуть, чтобъ не увидать лишняго: чтобъ ужиться съ людьми, нужно иной разъ позволить себя и за носъ провести. Я не выѣзжалъ изъ страны, а знаю меньше его. Да что тутъ говорить, довольно взглянуть на нею, чтобы видѣть, какой онъ человѣкъ. Есть одинъ сортъ, который не видитъ ничего дальше своего носа, а другой опять видитъ только изнанку луны. Но мой племянникъ, Гарольдъ, не изъ такихъ: онъ видитъ все, до чего можно достать и ужь промаху не дастъ. Здоровенный молодецъ, въ самой порѣ! Не молокососъ, и не старый сморчокъ, который захочетъ говорить вамъ, да спохватится, что забылъ дома свои зубы. Гарольдъ постоитъ за васъ, не ударитъ въ грязь. Когда вамъ скажутъ, что радикалы негодяи, нищіе, мошенники, которые хотятъ распоряжаться чужою собственностью, вы отвѣтьте: «посмотрите на представителя сѣвернаго Ломшира». Слушайте только, что онъ намѣренъ сдѣлать. Онъ хочетъ искоренить всѣ злоупотребленія, — онъ хочетъ реформы во всемъ, въ законахъ о бѣдныхъ, въ общественной благотворительности, въ церкви, во всемъ. Но, можетъ быть, вы скажете: «Каковъ этотъ Линтонъ — самъ пасторъ, самъ принадлежитъ къ высокой церкви, а туда же толкуетъ о реформѣ въ церкви». Погодите немного, и вы услышите, что старый пасторъ Линтонъ совсѣмъ измѣнился — пересталъ стрѣлять, пересталъ острить, выпилъ послѣднюю бутылку; собаки, старые понтеры, пожалуй, загрустить и вы услышите, что въ Маломъ Треби ужь новый пасторъ. Вотъ какая реформа ждетъ вскорѣ нашу церковь. И такъ, вотъ вамъ еще орѣшковъ, я уступлю мѣсто вашему кандидату. Вотъ онъ самъ — крикните-ка ему дружное ура. Я начну: «Уррра»!
Гарольдъ сначала сомнѣвался, произведетъ ли рѣчь дяди желаемое впечатлѣніе, но вскорѣ ободрился. Тори стараго покроя, столпившіеся у «Маркиза Грэнби», не отличались ожесточеннымъ духомъ партіи, а потому рѣчь пастора Джека возбудила въ нихъ самое добродушное настроеніе. Гарольдъ встрѣтилъ единственное препятствіе со стороны своей же партіи. Велерѣчивый дьячокъ диссидентской часовни, считая себя трибуномъ диссидентовъ, вздумалъ-было допрашивать Гарольда, что поставило бы послѣдняго въ большое затрудненіе; но счастью, его рѣзкій пронзительный голосъ такъ непріятно поражалъ рядомъ съ сильнымъ, полнымъ голосомъ Трансома, что публика нетерпѣливымъ крикомъ прервала этотъ вопросъ. Рѣчь Трансома удалась, она не была изъ числа тѣхъ пустыхъ и отдѣланныхъ, а также и не изъ числа тѣхъ тяжелыхъ, безсвязныхъ, какими обыкновенно угощаютъ слушателей кандидаты; выражался онъ свободно, не пріискивалъ выраженій, другими словами, его рѣчь выходила изъ ряда обыкновенныхъ британскихъ рѣчей. Появившись на слѣдующій день въ газетахъ, она показалась бы водянистой и неубѣдительной, и это только служило доказательствомъ, что въ ней не было никакихъ чрезвычайныхъ достоинствъ. Какъ бы то ни было, рукоплесканія, ко всеобщему удовольствію, заглушили оппозицію.
Но едва ли не самая пріятная минута, какую можетъ доставить публичное говореніе, это та, когда ораторъ кончилъ и слушатели могутъ предаться критикѣ и комментаріямъ. Иной разъ одна рѣчь, произнесенная подъ отвѣтственностію и страхомъ града метательныхъ снарядовъ и другихъ, болѣе или менѣе важныхъ послѣдствій, давала пищу двадцати ораторамъ, не несшимъ уже никакой отвѣтственности. Даже во дни процвѣтанія дуэлей, человѣка не вызывали за то только, что онъ докучливъ, что онъ надоѣдаетъ, а въ нашъ просвѣщенный вѣкъ, это качество не лишаетъ человѣка даже приглашеній на обѣды, эти наиболѣе отвѣтственныя общественныя служенія.
Безъ сомнѣнія и толпа, покрывавшая базарную площадь Малаго Треби, вполнѣ наслаждалась этимъ удовольствіемъ, когда рѣчи съ платформы замолкли. Не менѣе трехъ ораторовъ за-разъ обратились къ ней съ высоты первыхъ попавшихся экипажей, что впрочемъ нисколько не мѣшало оживленной бесѣдѣ между простыми смертными, не занимавшими такихъ возвышенныхъ постовъ. Всѣ слушатели были въ отличномъ расположеніи духа, потому что «королева Бессъ» звонила безъ четверти два, а пріятный запахъ, долетавшій изъ кухни гостинницы, напоминалъ имъ, что ораторы только помогали имъ пріятно убить время до обѣда.
Двѣ или три кучки партизанокъ Гарольда разговаривали между собою. Джерминъ поспѣвалъ вездѣ; вездѣ раздавался его то вкрадчивый, то внушительный голосъ. Наконецъ онъ вспомнилъ, что время распорядиться лошадьми, почему отправился къ экипажамъ, чтобы отдать необходимыя приказанія кучерамъ. Шелъ онъ быстро и уже готовился крикнуть зычнымъ голосомъ возницу Трансома, но встрѣтилось одно обстоятельство, побудившее хитраго стряпчаго дѣйствовать самымъ таинственнымъ образомъ. Его заинтересовалъ м-ръ Христіанъ, высунувшійся изъ окна трактира «Маркизъ Грэнби» и разговаривающій съ Доминикомъ. Джерминъ могъ извлечь изъ случайно-подслушаннаго разговора новыя, необходимыя для него свѣденія.
Христіанъ говорилъ:
— Вы совсѣмъ не перемѣнились, нисколько не постарѣли, вы почти тотъ же, какимъ были шестнадцать лѣтъ тому на задъ. Сѣдина васъ не коснулась. А л?… Ничего нѣтъ удивительнаго, что вы меня не узнали, я побѣлѣлъ какъ высушенная кость.
— Не совсѣмъ такъ, отвѣчалъ Доминикъ съ явнымъ иностраннымъ акцентомъ въ произношеніи. — Правда, я задумался сперва, но всмотрѣвшись внимательно, тотчасъ же узналъ, что вижу предъ собой м-ра Христіана, того самого, съ которымъ встрѣчался въ Неаполѣ. И такъ вы живете теперь въ замкѣ, а я поселился въ Трансомъ-Кортѣ.
— Пообѣдаемъ сегодня вмѣстѣ въ «Маркизѣ», сказалъ Христіанъ. — Вы согласны, но правда-ли? прибавилъ онъ робко, какъ бы не вѣря, что получитъ согласіе.
— Благодарю васъ, но я не могу оставить мальчика. Гэй, Арри, не бей бѣднаго Моро.
Пока говорилъ Доминикъ, его собесѣдникъ осмотрѣлся вокругъ себя и глаза его внезапно остановились на Эстеръ, пристально разглядывающей сынишку м-ра Гарольда Трансома. Встрѣтивъ съ своей стороны пристальный взглядъ Христіана, миссъ Лайонъ покраснѣла и отвернулась.
— Кто такія эти барыни, быстро спросилъ Христіанъ, обращаясь къ Доминику.
— Это дочери м-ра Джермина, отвѣтилъ Доминикъ, который мало зналъ семейство стряпчаго и не подозрѣвалъ, что въ ихъ экипажѣ, вмѣстѣ съ ними, помѣстилась посторонняя особа.
Христіанъ еще минуту или двѣ разсматривалъ занявшую его дѣвушку.
— До свиданія, сказалъ онъ, кивая головой Доминику и цѣлуя концы своихъ пальцевъ, когда кучеръ, слѣдуя приказанію Джермина, тронулъ лошадей.
«Вѣроятно, онъ нашелъ сходство въ дѣвушкѣ, подумалъ Джерминъ — Хорошо, что я пригласилъ ее въ свой экипажъ».
XX.
правитьТрактирный столъ «Маркиза Гренби» по базарнымъ днямъ — славился какъ въ самомъ Треби, такъ и въ окрестностяхъ. Потребители этого обѣда, заплативъ за него 3 или 6 пенсовъ, любили при случаѣ намекнуть, гдѣ они обѣдаютъ, подобно тому, какъ вообще въ разговорѣ люди стараются вставлять такое обстоятельство, которое придаетъ имъ значеніе, показывая близкія сношенія съ лицами, имѣющими вѣсъ. Посѣтителями трактира были не только деревенскіе жители, пріѣзжавшіе на рынокъ, но и нѣкоторые изъ самыхъ солидныхъ горожанъ; эти почтенные люди въ такихъ случаяхъ всегда увѣряли своихъ женъ, что только дѣла заставляютъ ихъ жертвовать одинъ разъ въ каждую недѣлю удовольствіемъ обѣдать дома. Болѣе бѣдные фермеры, принужденные останавливаться въ гостинницѣ «Барана» или «Семи звѣздъ», — гдѣ столъ былъ хуже, сознавали всю невыгоду своего положенія и подчинялись ей смиренно или съ горечью, смотря по обстоятельствамъ. Хотя «Маркизъ» носилъ торійскій характеръ и преданъ былъ, слѣдовательно, интересамъ Дебари, но при всемъ томъ трудно было ожидать, чтобъ тѣ изъ фермеровъ Трансома, которые привыкли тамъ постоянно обѣдать, согласились ѣсть худшій обѣдъ и сидѣть въ худшемъ обществѣ изъ за того только, что ихъ пропріетеромъ вдругъ очутился радикалъ, политическій противникъ сэра Максима. Поэтому послѣдніе политическіе раздоры не имѣли вліянія на количество обычныхъ посѣтителей превосходнаго обѣденнаго стола въ «Маркизѣ Гренби», и длинная градація обѣдающихъ, — начиная отъ м-ра Уэса пивовара до богатаго мясника изъ Ликъ-Мольтона, скромно избиравшаго себѣ всегда низшее мѣсто, за что, однакожь, онъ не вознаграждался предложеніемъ пышнаго, — эта градація не потерпѣла никакого сокращенія своихъ членовъ.
Сегодня тамъ накрытъ былъ экстренный столъ для сверхъ-комплектныхъ посѣтителей; за этимъ-то столомъ помѣстился Христіанъ съ нѣсколькими молодыми фермерами, находившими нѣкоторое развлеченіе въ разговорѣ съ человѣкомъ, значеніе котораго въ обществѣ было сомнительно и образъ мыслей совершенно неизвѣстенъ. Компанія была въ хорошемъ настроеніи духа, кромѣ того, присутствіе тутъ же меньшинства, обязаннаго подавать голосъ за Трансома, служило поводомъ къ шуткамъ, которые увеличивали веселость главныхъ участниковъ разговора. Положеніе какого нибудь почтеннаго, стараго джентльмена, очутившагося, независимо отъ собственнаго желанія, радикаломъ, возбуждало тутъ веселость, даже еще болѣе задушевную, чѣмъ какая могла имѣть мѣсто въ томъ случаѣ, еслибы, напримѣръ, жена осчастливила того джентльмена рожденіемъ двухъ паръ близнецовъ. Настоящіе тори большаго Греби были слишкомъ хорошими людьми, чтобъ возстать на подобныхъ старыхъ друзей и не сдѣлать различія между ними и какими нибудь радикалами, диссентерами, папистами, деистами, съ которыми эти почтенные люди ни въ какомъ случаѣ не стали бы обѣдать и которыхъ, по всей вѣроятности, нигдѣ не видали кромѣ собственнаго воображенія. Но сначала бесѣда все-таки была еще, но необходимости, сдержанною, — до тѣхъ поръ, пока не пришло къ концу болѣе серьезное занятіе — самый обѣдъ, и пока подъ вліяніемъ вина, общаго оживленія и хорошихъ сигаръ простое чувство удовольствія не достигло до степени наслажденія.
Въ числѣ частыхъ, хотя и не постоянныхъ посѣтителей, которыхъ каждый радъ былъ видѣть, находился м-ръ Ноленъ, бывшій лондонскій чулочникъ, коренастый старый джентльменъ, лѣтъ на семьдесятъ; его квадратный суровый лобъ, обрамленный прядями сѣдыхъ волосъ, густыя брови, проницательный взглядъ черныхъ глазъ и выдающійся, крючковатый посъ, сообщали его физіономіи лестное отличіе въ ряду обыкновенныхъ сельскихъ личностей. Онъ женился на миссъ Пендрелль очень давно, когда еще былъ молодымъ, небогатымъ жителемъ Лондона, — хотя семейство его жены смотрѣло на этотъ союзъ, какъ на партію, очень незавидную; пятнадцать лѣтъ спустя м-ръ Ноленъ имѣлъ удовольствіе поселиться съ женой среди тѣхъ же ея родныхъ и друзей, и уже получилъ лучшій пріемъ, какъ родственникъ, оставившій прежнія свои занятія, обладающій несмѣтными тысячами капитала и вообще, какъ пріятный собесѣдникъ въ обществѣ. Не возбуждалось никакого вопроса ни по отношенію къ крючковатости носа м-ра Нолена, ни по поводу того, что имя его было Борухъ. Еврейскія имена проникали въ самыя лучшія саксонскія семейства; достаточнымъ объясненіемъ такого факта служитъ то, что имена эти находятся въ Библіи, и никто изъ окрестныхъ обитателей не былъ заподозрѣнъ въ восточномъ происхожденіи, если только не появлялся подъ видомъ разнощика съ ларцомъ, наполненнымъ драгоцѣнными вещами. Но во всякомъ случаѣ, каковы бы ни были результаты генеалогическихъ изысканій, — достопочтенный Борухъ Ноленъ былъ такъ свободенъ отъ всякихъ рѣзкихъ проявленій религіознаго убѣжденія, — посѣщалъ церковь съ такою обычною неакуратностью и такъ часто ворчалъ во время проповѣди, — что не было рѣшительно никакого основанія выдѣлять его изъ среды благочестивыхъ прихожанъ Большаго Треби. Его считали вообще хорошимъ старымъ джентльменомъ, а нѣкоторая истомленность его наружности приписывалась жизни въ столицѣ, гдѣ тѣснота помѣщенія производитъ тоже самое дѣйствіе на людей, какое бываетъ съ густо-посаженными деревьями. М-ръ Ноленъ постоянно спрашивалъ себѣ пинту портвейна, которая, послѣ нѣсколькихъ глотковъ, оживляла его воспоминанія о королевской фамиліи и о членахъ различныхъ министерствъ, современныхъ различнымъ степенямъ благосостоянія разскащика. Его всегда слушали со вниманіемъ; въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, который родился въ самый годъ вступленія на престолъ добраго стараго короля Георга, — который имѣлъ случай ознакомиться съ поведеніемъ принца регента и таинственно намекалъ по разнымъ поводамъ, что принцесса Шарлотта не должна была умереть, — подобный человѣкъ, конечно, обладалъ столь же интереснымъ для слушателей матеріаломъ для разговора, какимъ могъ бы располагать Марко Поло, по возвращеніи изъ путешествія по Азіи.
— Мой добрый сэръ, сказалъ Ноленъ м-ру Уэсу, скрестивъ колѣна и разостлавъ на нихъ свой шелковый платокъ, — возвратился-ли Трансомъ или не возвратился, — это составляетъ важный вопросъ для сѣвернаго Ломшира, для цѣлого же королевства это безразлично. Я вовсе не намѣренъ говорить такихъ вещей, которыя могутъ лишить молодыхъ людей хорошаго расположенія духа, но я думаю, что наша страна уже пережила свое лучшее время, — я увѣренъ въ этомъ.
— Мнѣ очень прискорбно слышать это отъ человѣка съ вашей опытностью, м-ръ Ноленъ, — сказалъ пивоваръ, толстый, цвѣтущій здоровьемъ человѣкъ, — что касается до меня, то я бы не мало поборолся, прежде чѣмъ оставилъ бы своимъ дѣтямъ положеніе дѣлъ въ худшемъ видѣ, чѣмъ въ какомъ засталъ его самъ. Нѣтъ большаго удовольствія, какъ садить, строить, затрачивать деньги на обработку нѣсколькихъ хорошихъ акровъ земли, но подъ условіемъ, чтобъ это шло на пользу тутъ же, — на пользу той земли, которую вы знали съ малыхъ лѣтъ. Досадно, что эти радикалы будутъ вертѣть дѣлами такъ, что ничего нельзя разсчитать заранѣе. Каждому это непріятно какъ за себя, такъ и за своихъ сосѣдей. Во всякомъ случаѣ я увѣренъ, что такъ не должно быть: если мы до сихъ поръ не могли положиться на правительство, то намъ остаются еще Провидѣніе и здравый смыслъ страны; правда еще существуетъ на свѣтѣ, — я всегда говорилъ это: правда существуетъ на свѣтѣ. Тяжесть сама собою должна скатиться внизъ. И если церковь, и король, и каждый человѣкъ, увѣренный въ себѣ, послужитъ на благо своей странѣ, то Богъ не оставитъ ихъ.
— Да, этого не должно быть, мой дорогой сэръ, сказалъ м-ръ Ноленъ, — не должно быть. Когда Пиль съ герцогомъ въ 1829 г. порѣшили съ дѣломъ о католикахъ, я увидѣлъ, что все для насъ миновало. Мы не должны полагаться ни на кого изъ министровъ. Нужно было, по ихъ словамъ, предотвратить мятежъ, — а я говорю, что просто имъ хотѣлось удержать свои мѣста. Они оба страшные охотники до министерскихъ портфелей, — это я очень хорошо знаю. — Тутъ м-ръ Ноленъ перемѣнилъ положеніе ногъ и громко кашлянулъ, сознавая, что сказалъ остроту; затѣмъ продолжалъ: — намъ нужно прежде всего доброжелательное правительство. Если бы такое было у насъ, то мы не слыхали бы того, что теперь пришлось слышать. Съ этой стороны реформа никогда не могла бы придти. Когда нашъ добрый старый король Георгъ третій услышалъ, что его министры заговорили объ эмансипаціи католиковъ, онъ расправился съ ними. Славный человѣкъ! Онъ въ самомъ дѣлѣ сдѣлалъ это, джентльмены, заключилъ м-ръ Ноленъ, заливаясь восторженнымъ смѣхомъ.
— Да, вотъ это такъ король, сказалъ м-ръ Краудеръ, слушавшій съ величайшимъ вниманіемъ.
— Однако же какъ это случилось? Я плохо понимаю, сказалъ м-ръ Тимотей Розъ, — джентльменъ-фермеръ изъ Ликъ-Мольтона, человѣкъ, который, не смотря на свое независимое положеніе, по доброй волѣ держалъ себя подобострастно въ отношеніи къ собесѣдникамъ. Огромныя свиныя щеки, прищуренные глаза и постоянно вертящіеся большіе пальцы рукъ показывали въ этомъ человѣкѣ напряженное усиліе, чтобъ какъ-нибудь не попасть въ затруднительное положеніе, чтобъ говорить каждому подъ ладъ, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда можно было говорить, не обращая на себя вниманія.
— Что! Вы хотите возражать? сказалъ молодой Джойсъ. — Возражать противъ этого могутъ только радикалы. Они хотятъ, чтобы нами управляли депутаты отъ торговыхъ союзовъ, которые будутъ давать всякому свои предписанія и дѣлать все по своему произволу.
— Хороша шайка, эти депутаты, — сказалъ м-ръ Уэсъ съ видомъ отвращенія, — я слышалъ разъ, какъ двое изъ нихъ декламировали. Подобныхъ людей я не взялъ бы къ себѣ ни въ пивоварню, ни на какую другую работу. Видалъ я ихъ много разъ. Если человѣкъ предался работѣ языкомъ, то для него ничто другое не существуетъ. «Все худо», говоритъ онъ. Это громкая фраза. Но хотѣлъ-ли бы онъ все дурное сдѣлать хорошимъ? нѣтъ: тогда ему пришлось бы разстаться съ своей фразой. «Мы хотимъ добра каждому человѣку», говорятъ эти люди. А вѣдь они даже не знаютъ еще, что именно составляетъ добро для человѣка. И какъ они могутъ знать? Каждый долженъ работать для своего прокормленія, а не жить на чужой счетъ.
— Конечно, конечно сказалъ съ полною искренностью молодой Джойсъ. — Я хотѣлъ бы только, чтобы всѣ депутаты въ странѣ собрались и вошли бы сами въ число нашихъ земледѣльцевъ. Они увидали бы, въ чемъ состоитъ сила старой Англіи. Каково-же для страны возлагать надежды на торговлю, когда она производитъ такихъ жидкихъ малыхъ, какъ эти.
— Торговля тутъ не виновата, мой добрый сэръ, возразилъ м-ръ Ноленъ, на котораго нѣсколько непріятно дѣйствовала иногда провинціальная необразованность. — Если торговлей заниматься какъ должно, то всякій убѣдится, что она составляетъ благо для общества. Я могъ бы показать вамъ, въ мое время, ткачей, которые въ семьдесятъ лѣтъ обладали всѣми способностями, по остротѣ своей неуступавшими перочинному ножу, — даже работали безъ очковъ. Порицанія заслуживаетъ только новая система торговли, а самая торговля, если только ее вести, какъ слѣдуетъ, никогда не можетъ быть бременемъ для страны. Много добрыхъ торіевъ посредствомъ торговли нажили свое состояніе. Вы слышали о Калибутѣ и К°, всякій знаетъ Калибута. Ну такъ вотъ, сэръ, стараго м-ра Калибута я зналъ также хорошо, какъ знаю васъ. Онъ былъ когда-то моимъ товарищемъ по занятіямъ въ городской кладовой, а теперь, я ручаюсь, что доходы его больше, чѣмъ у лорда Уайверна. Вы вспомните-ка только то, что цифра его пожертвованій на благотворительныя цѣли составила бы хорошій доходъ для любого сквайра. Между тѣмъ онъ такой же добрый тори, какъ я самъ. А его городской домъ — какъ вы думаете, сколько масла тамъ потребляется ежегодно?
Тутъ м-ръ Ноленъ остановился на минуту, прежде, чѣмъ отвѣчать на свой вопросъ, при чемъ лице его сіяло торжествомъ.
— Да, джентельмены, продолжалъ онъ, не менѣе двухъ тысячъ фунтовъ масла — въ теченіе тѣхъ немногихъ мѣсяцевъ, когда его семейство живетъ въ городѣ. Торговлей пріобрѣтается собственность, мой добрый сэръ, а собственность — представляетъ собой начало консервативное, какъ теперь говорятъ. Зять того же Калибута — лордъ Фортинбрасъ. Онъ, послѣ своей свадьбы, сейчасъ же уплатилъ мнѣ большую сумму, которую былъ долженъ. Все это одна и таже паутина, сэръ. Благоденствіе цѣлой страны — это вездѣ одна и таже паутина.
— Разумѣется, сказалъ Христіанъ, курившій сигару, сидя задомъ къ столу, и готовый сдѣлаться пріятнымъ собесѣдникомъ. — Безъ лордовъ мы не можемъ обойтись. Посмотрите на Францію. Только что тамъ уничтожили старую аристократію, какъ уже должны были создать новую.
— Правда, совершенная правда, сказалъ м-ръ Ноленъ, который хотя и считалъ Христіана, слишкомъ уже свѣдущимъ для его положенія, но все-таки не могъ противиться рѣдкому подарку, какимъ представлялся для него только-что приведенный примѣръ. — Французская революція корень всему злу; у насъ тоже было въ концѣ прошлаго столѣтія, да война ее тогда сдержала, — м-ръ Питтъ насъ спасъ. Я зналъ м-ра Питта. Я имѣлъ даже съ нимъ разъ частное свиданіе. Онъ шутилъ со мной при этомъ случаѣ. «М-ръ Ноленъ, сказалъ онъ, есть много людей, имя которыхъ также начинается съ Н., которые рады бы были знать то, что вы знаете?» Когда онъ умеръ, бѣдняжка, — мнѣ совѣтовали напечатать описаніе этого разговора въ газетахъ, но я не охотникъ выставлять себя на показъ подобнымъ образомъ. — Тутъ м-ръ Ноленъ, очень естественно, довольный такою скромностью съ своей стороны, покачалъ верхней ногой и зажалъ свою губу между большимъ и указательнымъ пальцами.
— Ну, конечно, совершенно справедливо, сказалъ м-ръ Уэсъ, тономъ задушевности. — Но вы никогда не высказывали болѣе вѣрнаго мнѣнія, чѣмъ то, которое сейчасъ выразили относительно собственности. Когда человѣкъ пріобрѣлъ себѣ частицу собственности, да извѣстные интересы въ странѣ, то ему уже нужно, чтобы дѣла шли прочно; гдѣ Джекъ не безопасенъ, тамъ и Томъ въ опасности. Но особенно скверно то, что такой человѣкъ, какъ Трансомъ, связался съ этими радикалами. По моему мнѣнію, онъ дѣлаетъ такъ, только для того, чтобы попасть въ парламентъ. Попадетъ туда — перемѣнится. — Ну, Диббсъ, одна штука тутъ развеселитъ васъ, прибавилъ м-ръ Уэсъ, нѣсколько возвышая голосъ и смотря на одного изъ гостей, сидѣвшихъ ниже. — Вы должны однимъ концомъ рта подавать голосъ за радикала, а другимъ — корчить гримасу. — Но ничего, онъ постепенно перемѣнится. Въ немъ течетъ хорошая кровь, какъ говорить Парсонъ Джекъ.
— Большая мнѣ забота — за кого я подаю голосъ, — отвѣчалъ Диббсъ грубо. — Я вовсе не намѣренъ корчить гримасу. Здравый разсудокъ говоритъ, что я долженъ подавать голосъ за своего помѣщика. Моя ферма въ хорошемъ положеніи, у меня же самое лучшее пастбище въ цѣломъ помѣстьѣ. Гнили въ моихъ запасахъ никогда нѣтъ. Пусть себѣ тамъ толкуютъ, что хотятъ.
— Я хотѣлъ бы знать, однакожь, возьмется-ли Джерминъ дать ему ходъ, сказалъ м-ръ Сиркомъ, богатый мельникъ. Это человѣкъ необыкновенный въ отношеніи искусства обдѣлывать дѣла. Вотъ мнѣ онъ доставилъ положеніе, приличное моему значенію. Правда, что это стоило мнѣ хорошихъ денегъ, но все-таки онъ меня устроилъ.
— Это славная пилюля для него, однакожь, — сказалъ м-ръ Уэсъ, — устроить дѣло для радикала. Слышно было, что онъ разсчитывалъ близко сойтись съ сэромъ Максимомъ, въ случаѣ еслибы этотъ молодой человѣкъ, по возвращеніи на родину, соединился съ партіей м-ра Филиппа Дебари.
— Но я держу пари, что Джерминъ, проложитъ дорогу Трансому, сказалъ м-ръ Сиркомъ. — Говорятъ, что за него въ нашихъ мѣстахъ не очень-то много голосовъ; но около Дуффильда и вездѣ, гдѣ много радикаловъ, — тамъ всѣ за него. Что, м-pъ Христіанъ? Вы вѣдь у самаго источника свѣденій. Какъ поговариваютъ теперь объ этомъ въ замкѣ Треби?
Когда на Христіана обратилось общее вниманіе, молодой Джойсъ взглянулъ на свои собственныя ноги и поправилъ волосы, какъ бы соображая, насколько онъ самъ близокъ къ этому настоящему экземпляру джентльмена. М-ръ Уэсъ повернулъ голову, чтобы слышать отвѣтъ Христіана съ тѣмъ снисходительнымъ видомъ, какой прилично вообще принимать въ общественномъ мѣстѣ солиднымъ людямъ, въ отношеніи къ лицамъ низшимъ.
— Тамъ думаютъ, что будетъ большая стычка между Трансомомъ и Гарстиномъ, сказалъ Христіанъ. — Можно надѣяться, что Трансомъ останется въ дуракахъ.
— Ну, я знаю только то, что не буду мѣнять свой голосъ для Гарстина, сказалъ м-ръ Уэсъ. — Было бы безсмысленно, еслибы избиратели Дебари стали раздѣляться изъ-за вига. Каждый человѣкъ долженъ быть или тори или не тори.
— Справедливѣе бы казалось, чтобы раздѣлилось поровну на каждую сторону, сказалъ м-ръ Тимотей Розъ. — Зачѣмъ оказывать предпочтеніе тѣмъ или другимъ. Если одна сторона, не можетъ понизить подать съ бѣдныхъ и отмѣнить десятину, такъ пусть другая попытается.
— Но вотъ въ чемъ дѣло, Уэсъ, сказалъ м-ръ Сиркомъ. — Я не совсѣмъ противъ виговъ. Они не идутъ такъ далеко, какъ радикалы, а когда видятъ, что зашли хоть немного дальше, чѣмъ слѣдовало, такъ тѣмъ болѣе упираются во всемъ остальномъ. Теперь же виги пріобрѣли силу, и нѣтъ никакой пользы плыть противъ теченія. Я придерживаюсь того мнѣнія, что…
М-ръ Сиркомъ остановился, украдкою взглянулъ на Христіана, и чтобы избѣгнуть критики, заключилъ: — а какъ вы думаете, м-ръ Ноленъ?
— Между вигами были превосходные люди, сэръ. М-ръ Фоксъ былъ вигъ, — сказалъ м-ръ Ноленъ. — М-ръ Фоксъ былъ великій ораторъ. Онъ игралъ большую игру. Онъ былъ очень близокъ съ принцемъ валлійскимъ. Я видѣлъ, какъ онъ и герцогъ Іоркскій также, — возвращались однажды домой днемъ въ измятыхъ шляпахъ. М-ръ Фоксъ былъ великій вождь оппозиціи: у правительства должна быть оппозиція. Виги всегда должны находиться въ рядахъ оппозиціи, а тори на министерской сторонѣ. Вотъ къ чему привыкла страна. Виги за соль съ горчицей, тори за мясо, какъ говаривалъ мнѣ м-ръ Готлибъ, банкиръ. Это былъ почтенный человѣкъ.
Затѣмъ слѣдовалъ анекдотъ о банкирѣ, принятый слушателями съ большимъ вниманіемъ, но м-ръ Сиркомъ все-таки вернулся опять къ прежнему вопросу.
— Такъ вотъ видите, Уэсъ, — но справедливости должны существовать и виги и тори. Питтъ и Фоксъ, я слышалъ, всегда ходили вмѣстѣ.
— Ну, мнѣ не нравится Гарстинъ, сказалъ пивоваръ. — Я не одобрялъ его поступковъ въ вопросѣ о товариществѣ канала. Изъ нихъ двухъ я предпочитаю Трансома. Если лошадь, на которой мнѣ приходится ѣхать, должна меня сбить, то пусть же, по крайней мѣрѣ, она будетъ хорошей породы.
— Что касается до породы, Уэсъ, — сказалъ м-ръ Сольтъ, торговецъ шерстью, желчный господинъ, участвовавшій въ разговорѣ только тогда, когда была возможность противорѣчить, — что касается до породы, то объ этомъ спросите моего зятя, Лаброна. Эти Трансомы вовсе не древняго происхожденія.
— Во всякомъ случаѣ они древнѣе остальныхъ, я полагаю, — сказалъ м-ръ Уэсъ, смѣясь. — Развѣ только вы увѣрены въ старомъ сумасшедшемъ Томми Траунсемѣ. Я хотѣлъ бы знать, гдѣ теперь этотъ старый браконьеръ.
— Я видѣлъ его, полупьянаго, на дняхъ, сказалъ молодой Джойсъ. — Онъ несъ на плечахъ корзину съ афишами.
— Я думалъ, что старикашка уже умеръ, — сказалъ м-ръ Уэсъ. — А, Джерминъ, продолжалъ онъ весело, увидя входящаго адвоката, — вы, радикалъ! какъ вы осмѣливаетесь показываться въ этомъ торійскомъ домѣ? Это ужь слишкомъ. Мы и забыли о старомъ Гарри, который ведетъ всѣ наши тяжбы — это его дѣло съ незапамятныхъ временъ, но…
— Но… сказалъ Джерминъ, улыбаясь, всегда готовый продолжать шутку, которой самая медленность его произношенія придавала необыкновенную соль; — если онъ вмѣшивается въ политику, то долженъ быть тори.
Джерминъ не боялся показываться въ Треби гдѣ бы то ни было. Онъ зналъ, что многіе его не совсѣмъ любили, но человѣкъ, котораго обстоятельства хороши, можетъ не обращать на это вниманія. Въ тѣ времена провинціальный адвокатъ столь же мало могъ дорожить уваженіемъ отдѣльныхъ лицъ, какъ еслибы онъ былъ лордъ-канцлеръ.
Въ верхнемъ концѣ комнаты раздался одобрительный смѣхъ, когда Джерминъ усѣлся почти на равномъ разстояніи между мистеромъ Уэсомъ и Христіаномъ.
— Мы говорили о старомъ Томми Траунсемѣ; вы его помните? говорятъ, что онъ опять нашелся, сказалъ мистеръ Уэсъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Джерминъ равнодушно. — Но, м-ръ Уэсъ, я сегодня очень занятъ, но все-таки хотѣлъ васъ видѣть, чтобы поговорить о той полоскѣ вашей земли, что на краю стручковаго конца. У меня есть для васъ прекрасное предложеніе, — я не уполномоченъ сказать, отъ кого именно, — но предложеніе такого рода, что должно бы васъ соблазнить.
— Оно меня не соблазнитъ, сказалъ м-ръ Уэсъ, рѣшительнымъ тономъ, — если я уже владѣю кускомъ земли, то и удержу его за собою. Въ здѣшнихъ мѣстахъ пріобрѣтать землю довольно трудно.
— Такъ я долженъ считать это за отказъ съ вашей стороны отъ всякихъ переговоровъ? сказалъ Джерминъ, который спросилъ, между тѣмъ, стаканъ хересу и, прихлебывая его, медленно смотрѣлъ вокругъ себя, пока наконецъ глаза его не остановились на Христіанѣ, какъ будто бы на незнакомой личности, хотя онъ уже видѣлъ его при входѣ въ комнату.
— Развѣ только если чрезъ этотъ участокъ пройдетъ одна изъ проклятыхъ желѣзныхъ дорогъ. Но и тогда я буду стоять крѣпко и пущу имъ за него кровь, какъ слѣдуетъ.
Въ комнатѣ раздался одобрительный говоръ, желѣзныя дороги считались въ Треби общественнымъ зломъ и подвергались сильнымъ нападкамъ.
— А м-ръ Филиппъ Дебари теперь въ замкѣ? внезапно обратился Джерминъ къ Христіану, принимая надменный тонъ, который онъ часто употреблялъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Христіанъ, его ожидаютъ завтра утромъ.
— А! — Джерминъ остановился на минуту и потомъ прибавилъ, — вы, конечно, на столько пользуетесь его довѣренностью, что можете передать отъ меня одно извѣстіе и вручить небольшой документикъ?
— М-ръ Дебари часто оказывалъ мнѣ довѣріе такого рода, сказалъ Христіанъ очень холодно, — но если порученіе собственно ваше, то вы, вѣроятно, могли бы найти какого-нибудь другого, болѣе вамъ извѣстнаго, человѣка для передачи.
Тѣ изъ членовъ компаніи, которые слышали этотъ отвѣтъ, скорчили гримасы.
— Э — конечно — э, сказалъ Джерминъ, не выказывая себя нисколько оскорбленнымъ — если вы отказываетесь. Но мнѣ кажется, что еслибы вы сдѣлали мнѣ одолженіе, зашли на обратномъ пути ко мнѣ и узнали бы, въ чемъ состоитъ порученіе, то предпочли бы исполнить его сами. Ко мнѣ на квартиру, замѣтьте, не въ контору.
— Очень хорошо, сказалъ Христіанъ, — мнѣ будетъ очень пріятно. — Христіанъ никогда не позволялъ никому обращаться съ собой какъ со слугой, за исключеніемъ своего господина, который со своими слугами обходился съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ съ равными себѣ.
— Можете-ли вы быть часовъ въ пять? или какое другое время мы назначимъ? спросилъ Джерминъ.
Христіанъ, взглянувъ на часы, отвѣчалъ: «около пяти я могу быть у васъ; ей, ей.»
— Очень хорошо, сказалъ Джерминъ, допивая свой хересъ.
— Ну такъ — э — Уэсъ — э, вы ничего и слышать не хотите о стручковомъ концѣ?
— Ни подъ какимъ видомъ.
— Простая полоска земли, не стоитъ даже, чтобъ изъ нея божиться. — Тутъ лице Джермина изобразило на себѣ улыбку.
— И не говорите. Она моя отъ самыхъ нѣдръ земли до небесъ. Я могу выстроить на ней вавилонскую башню, если захочу. Не правда-ли, м-ръ Ноленъ?
— Это значило бы дурно помѣстить капиталъ, мой добрый сэръ, — сказалъ м-ръ Ноленъ, услаждаясь букетомъ вольнодумства, вложеннымъ въ этомъ остромъ отвѣтѣ и внутренно смѣясь по этому поводу.
— Какъ же не дальновидны вы, тори, сказалъ Джерминъ, вставая съ мѣста; — еслибы я былъ вашимъ стряпчимъ, я бы вамъ доставилъ новаго избирателя при помощи этого участка, и именно вовремя настоящихъ выборовъ. Но — э — verbum sapientibus является тутъ уже нѣсколько поздно.
Сказавъ это, Джерминъ пошелъ къ выходу. М-ръ Уэсъ закричалъ ему вслѣдъ: «мы не уклоняемся злоумышленно отъ подачи голосовъ, какъ вы дѣлаете; мы только хотимъ имѣть доброкачественные надежные голоса, которые могли бы выдержать какую угодно ревизію. Дебари долженъ стоять во главѣ избирательнаго списка!»
Стряпчій уже вышелъ изъ комнаты.
XXI.
правитьКрасивый домъ м-ра Джермина, находившійся почти за городомъ, былъ окруженъ садомъ, лужайкой и рощей тѣнистыхъ деревьевъ. Христіанъ, приближаясь къ этому домику, былъ совершенно спокоенъ: дѣло, по которому онъ шелъ, — не входило, правда, въ кругъ его обязанностей, но онъ вообще былъ радъ каждому случаю показать себя м-ру Филипу Дебари человѣкомъ необходимымъ. Взглянувъ на длинную стѣну и на желѣзную рѣшетку дома Джермина, онъ сказалъ: «эти стряпчіе умѣютъ пробивать себѣ дорогу въ свѣтѣ, почти не расходуясь на вѣжливость. Обладая этимъ своимъ ловкимъ заколдованнымъ секретаремъ, называемымъ „законъ“, они думаютъ, что каждый ихъ боится. У милорда Джермина, кажется, и дерзости и сладкія рѣчи одинаково всегда на гоговѣ. Онъ сладокъ съ виду, какъ крыса, и подобно крысѣ же, обладаетъ злыми зубами. Я хорошо знаю эту сволочь. Съ моею помощью откормились одинъ или двое подобныхъ людей.» Сохраняя такое самоувѣренно-презрительное расположеніе духа, Христіанъ былъ введенъ лакеемъ въ кабинетъ Джермина, гдѣ стряпчій сидѣлъ, окруженный массивными дубовыми книжными шкафами и соотвѣтственной этому мебелью, отъ толстоногаго стола для книгъ до ручного календаря и бумажнаго станка. Это была такого рода комната, какую человѣкъ устраиваетъ себѣ, когда увѣренъ, что ему предстоитъ будущность долгая и уважаемая. Онъ сидѣлъ, опершись на спинку своего кожанаго кресла, у широкаго окна, которое выходило на лугъ, и только что снялъ очки, спустивъ вмѣстѣ съ тѣмъ на колѣни газету, такъ какъ за наступавшимъ мракомъ читать уже было нельзя.
Когда лакей отворилъ дверь и произнесъ: «м-ръ Христіанъ», Джерминъ сказалъ: «добрый вечеръ, м-ръ Христіанъ; садитесь», и указалъ ему на кресло, стоявшее противъ себя и противъ окна. «Зажгите свѣчи на полкѣ, Джонъ, не трогайте только экрана».
Больше Джерминъ ничего не говорилъ до ухода слуги; онъ, казалось, разсматривалъ какую-то бумагу, лежавшую передъ нимъ на столѣ. Когда дверь за вышедшимъ слугой затворилась, онъ всталъ, потирая руки, и обратился къ посѣтителю, который, казалось, не обращалъ вниманія на то, что весь свѣтъ падалъ на него, между тѣмъ какъ стряпчій оставался въ тѣни. — Э — ваше имя — э — Генри Скаддонъ?
По всему тѣлу Христіана пробѣжалъ трепетъ, который онъ быстро, почти въ тоже мгновеніе, постарался скрыть, показавъ видъ, что перемѣняетъ свою позицію на креслѣ. Онъ выпрямилъ ноги и растегнулъ сюртукъ. Но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ что-нибудь вымолвить, Джерминъ продолжалъ медленно и выразительно.
— Вы родились 16 декабря 1782 г. въ Блэкгетѣ. Отецъ вашъ торговалъ сукномъ въ Лондонѣ: онъ умеръ, когда вы только что достигли совершеннолѣтія, и оставилъ послѣ себя обширное заведеніе, вы промотали большую часть состоянія, не достигнувъ еще и 28-лѣтняго возраста и сверхъ того, вслѣдствіе попытки обмануть кредиторовъ, даже ваша личная неприкосновенность подверглась опасности. Потомъ вы сдѣлали подложную чеку на имя старшаго брата вашего отца, предполагавшаго сдѣлать васъ своимъ наслѣдникомъ.
Тутъ Джерминъ остановился на минуту и взялся за документъ, который лежалъ на столѣ. Христіанъ молчалъ.
— Въ 1808 г. вы признали за лучшее оставить эту страну, переодѣвшись военнымъ, и были взяты въ плѣнъ французами. При размѣнѣ плѣнныхъ, вамъ представлялся случай вернуться въ отечество и даже въ нѣдра вашего собственнаго семейства. Вы были, однакожъ, такъ великодушны, что пожертвовали этою возможностью въ пользу одного своего товарища по плѣну, человѣка одинаковыхъ съ вами лѣтъ и наружности, который имѣлъ болѣе настоятельныя, чѣмъ вы, причины домогаться возвращенія на эту сторону пролива. Вы обмѣнялись другъ съ другомъ платьемъ, поклажей и именами, и онъ явился, вмѣсто васъ, въ Англію, подъ именемъ Генри Скаддона. Почти сейчасъ нее послѣ того, вы убѣжали изъ заточенія, притворившись сначала больнымъ, чѣмъ и удержали въ тайнѣ размѣнъ именъ; носился слухъ, что вы, т. е. вы, подъ именемъ своего товарища, потонули въ маленькой лодкѣ, стараясь догнать неаполитанскій корабль, ѣхавшій въ Мальту. И за всѣмъ тѣмъ я могу васъ поздравить, что этотъ слухъ ложенъ, а достовѣрно лишь то, что теперь, по истеченіи болѣе двадцати лѣтъ съ того времени, вы находитесь здѣсь въ совершенной безопасности.
Здѣсь Джерминъ сдѣлалъ длинную паузу, очевидно ожидая отвѣта. Наконецъ Христіанъ угрюмо возразилъ:
— Э, сэръ, слыхалъ я исторіи, еще болѣе длинныя и еще торжественнѣе разсказанныя, хотя при всемъ томъ въ нихъ не было ни слова правды. Предположите, что я отвергаю ту подпорку на которой вы строите весь вашъ разсказъ. Положимъ, я говорю, что я вовсе не Гонри Скаддонъ.
— Э — въ такомъ случаѣ — э, сказалъ Джерминъ безстрастно, — вы потеряли бы тѣ выгоды, которыя — э — могутъ соединяться съ именемъ Генри Скаддона. Вмѣстѣ съ тѣмъ, еслибы для васъ было — э — неудобно допустить въ вашемъ лицѣ признаніе Генри Скаддона, то все-таки, несмотря на ваше отрицаніе, я удержу при себѣ всѣ свѣденія и документы, какіе уже собраны мною; ваше отрицаніе можетъ только прекратить настоящій нашъ разговоръ.
— Хорошо, сэръ, еслибы мы допустили на минуту, что сдѣланное вами изложеніе дѣла вѣрно, какую выгоду можетъ изъ этого извлечь человѣкъ, называемый Генри Скаддонъ?
— Выгода эта — э — существуетъ еще только въ предположеніи, но она можетъ быть значительна. Она можетъ избавить васъ отъ необходимости быть курьеромъ, или — э — лакеемъ, или вообще занимать такую должность, которая лишаетъ васъ возможности быть самому себѣ господиномъ. Съ другой стороны, тотъ фактъ, что я обладаю вашей тайной, вовсе не составляетъ неизбѣжнаго зла для васъ. Говоря проще, я не намѣренъ, э — не имѣя въ виду никакой выгоды, — наносить вамъ вредъ, а могу еще оказать значительную услугу.
— За которую я долженъ заплатить тѣмъ или другимъ способомъ? — сказалъ Христіанъ. — Вы предлагаете мнѣ билетъ въ лотерею?
— Именно. Дѣло, о которомъ идетъ рѣчь, не имѣетъ для васъ никакого интереса, кромѣ — э — того только, что оно можетъ доставить вамъ выгоду. Намъ, адвокатамъ, приходится имѣть дѣло съ запутанными вопросами, съ такими — э — юридическими тонкостями, которыя никогда — э — вполнѣ не бываютъ извѣстны даже сторонамъ, непосредственно заинтересованнымъ въ дѣлѣ, а тѣмъ менѣе постороннимъ. Еслибы мы условились, напримѣръ, чтобы вы продолжали удерживать двѣ трети имени, пріобрѣтеннаго по размѣну, и что вмѣстѣ съ тѣмъ согласились бы сдѣлать мнѣ одолженіе, давъ отвѣтъ на нѣкоторые вопросы по предметамъ, извѣстнымъ Генри Скаддону?
— Очень хорошо. Продолжайте.
— Какія вещи, изъ числа принадлежавшихъ вашему товарищу по плѣну, Морицу Христіану Байклифу, находятся еще у васъ?
— Вотъ это кольцо, сказалъ Христіанъ, вертя около пальца изящный перстень съ печатью, — его часы вмѣстѣ съ висѣвшими на нихъ бездѣлками, и ящикъ съ бумагами. Золотую табакерку я сбылъ, когда находился въ трудныхъ обстоятельствахъ. Платье все пошло въ ходъ, разумѣется. Мы обмѣнялись рѣшительно всѣмъ, къ тому же, нужно было дѣлать это на-скоро. Байклифъ думалъ, что мы вскорѣ опять встрѣтимся въ Англіи, онъ до неистовства хотѣлъ туда попасть. Но это было невозможно, — я хочу сказать — невозможно, чтобы мы скоро увидѣлись. Я не знаю, что съ нимъ потомъ сдѣлалось, а то я бы ему возвратилъ его бумаги, часы и прочее, — хотя, вы знаете, — я ему оказалъ услугу, и онъ это чувствовалъ.
— Вы были вмѣстѣ въ Весулѣ до отправленія въ Бердюнь?..
— Да.
— Что еще вы знаете о Байклифѣ?
— О, ничего особеннаго, сказалъ Христіанъ, послѣ минутнаго молчанія, постукивая тростью по своимъ сапогамъ. — Онъ служилъ въ ганноверской арміи, — былъ человѣкъ съ характеромъ, все принималъ къ сердцу, хорошимъ здоровьемъ не отличался. Онъ сдѣлалъ глупость, женившись въ Весулѣ; еще была чертовская возня съ родственниками дѣвушки; а когда плѣнниковъ отправили, — имъ нужно было разстаться. Встрѣчались-ли они еще когда-нибудь, — этого я не знаю.
— Такъ бракъ былъ законный?
— О, все — какъ слѣдуетъ — гражданское бракосочетаніе, церковное, — все было. Байклифъ былъ глупецъ, — добродушный, гордый, упрямый человѣкъ.
— Долго-ли продолжался ихъ бракъ до вашего отъѣзда изъ Весуля.
— Около трехъ мѣсяцевъ. Я былъ свидѣтелемъ на свадьбѣ.
— А относительно жены вы больше ничего не знаете?
— Послѣ отъѣзда ничего. Я хорошо зналъ ее прежде; хорошенькая Анета! — имя ея было Анета Лодрю. Она происходила изъ хорошаго семейства, и родные готовили ей прекрасную партію. Но она была изъ числа тѣхъ кроткихъ, но дьявольски-упорныхъ созданій, которыя поставятъ на своемъ хотя разъ въ жизни — въ выборѣ своего обладателя.
— Байклифъ не былъ съ вами откровененъ относительно другихъ своихъ дѣлъ?
— О, нѣтъ, это былъ человѣкъ, которому вы не рѣшились бы сдѣлать лишній вопросъ. Другіе ему все разсказывали, но онъ не платилъ за это взаимностью. Еслибы мадамъ Анета когда-нибудь нашла его опять, она нашла бы своего мужа и господина; но она сама была, что называется, порядочная болонка. Какъ бы то ни было, семейство Анеты заперло ее, какъ плѣнницу, чтобы не допустить ее до побѣга.
— А, хорошо. Многое изъ того, что вы такъ обязательно разсказали, ненужно для моихъ цѣлей; я, собственно говоря, имѣю дѣло только съ заплесневѣлымъ юридическимъ казусомъ, который, быть-можетъ, придется когда-нибудь провѣтрить. Безъ сомнѣнія вы, въ своихъ собственныхъ интересахъ, будете сохранять полное молчаніе о томъ, что произошло между нами, а при надлежащемъ соблюденіи этого условія — э — возможно, что — э — лотерея, въ которой, по вашему же выраженію, вы приняли участіе, — можетъ доставить вамъ выиграшъ.
— И такъ, въ этомъ состоитъ все дѣло, которое вы имѣли до меня? спросилъ Христіанъ, вставая.
— Все. Вы, разумѣется, тщательно сохраните всѣ бумаги и другіе предметы, съ которыми связано такъ много — э — воспоминаній.
— О да. Еслибы была какая-нибудь вѣроятность, что Байклифъ вернется, то мнѣ было бы очень жаль, что я разстался съ табакеркой, но въ Неаполѣ обстоятельства были очень трудны. Какъ видите, я долженъ былъ наконецъ сдѣлаться курьеромъ.
— Чрезвычайно пріятная жизнь для человѣка, обладающаго — э — дарованіями и — э — не имѣющаго дохода, сказалъ Джерминъ, вставая и доставая свѣчу, поставленную на бюро.
Христіанъ зналъ, что это означало, что его ухода ожидали, но все-таки медлилъ, положивъ руку на спинку кресла. Наконецъ онъ сказалъ, нѣсколько угрюмо:
— Я думаю, вы достаточно проницательны, м-ръ Джорминъ, чтобы понять, что изъ меня нельзя дѣлать дурака?
— Ну-э — еще лучшей гарантіей для васъ можетъ быть, сказалъ Джерминъ, улыбаясь, — что я не вижу пользы въ посягательствѣ на эту — э — метаморфозу.
— Старый джентльменъ, который никогда не долженъ былъ чувствовать себя оскорбленнымъ мною, теперь умеръ, и я не боюсь кредиторовъ по истеченіи болѣе 20 лѣтъ.
— Конечно нѣтъ; — э — могутъ только быть притязанія, не подкрѣпляемыя — э — юридическими доказательствами, но безпокойныя для человѣка, дорожащаго своей репутаціей. Но быть-можетъ вы, по счастію, свободны отъ подобныхъ опасеній.
Джерминъ подвинулъ свое кресло къ бюро, и Христіанъ, видя что настойчивость безполезна, сказалъ: «прощайте», и вышелъ изъ комнаты.
Джерминъ нѣсколько минутъ размышлялъ, опершись на спинку кресла, потомъ написалъ слѣдующее письмо:
"Любезный Джонсонъ! Изъ письма вашего, полученнаго сегодня утромъ, я узналъ, что вы намѣрены въ субботу возвратиться въ городъ.
"Пока вы еще тамъ, будьте такъ добры, повидайтесь съ Медвиномъ, который обыкновенно велъ дѣла съ Баттомъ и Коулеемъ, и между разговоромъ о другихъ предметахъ, косвеннымъ путемъ, разузнайте отъ него, относительно того старого дѣла 1810—11 г., подавалъ-ли Скаддонъ-alias Байклйфъ, или Байклифъ-alias Скаддонъ, до своего заключенія въ тюрьму, — Батту и Коулею какого-нибудь повода думать, что онъ былъ женатъ и ожидалъ ребенка. Вопросъ, какъ вы знаете, не имѣетъ никакой практической важности, но я желаю написать извлеченіе изъ дѣла Байклифа; мнѣ нужно знать точное положеніе, въ какомъ оно находилось предъ прекращеніемъ тяжбы вслѣдствіе смерти истца, съ тою цѣлью, чтобъ м-ръ Гарольдъ Трансомъ мотъ, если желаетъ, убѣдиться, въ какой степени права Дурфи Трансома упрочены вслѣдствіе неудачи послѣдняго иска, а также и въ томъ, остается-ли хотя тѣнь вѣроятности на предъявленіе другого иска.
"Разумѣется, подобной вѣроятности нѣтъ и тѣни. Потому что еслибы даже Баттъ и Коулей и предполагали, что нашли какого-нибудь остающагося еще въ живыхъ представителя Байклифовъ, то имъ не пришло бы въ голову предъявлять новый искъ, съ тѣхъ поръ, какъ они представили доказательство, что послѣдняя жизнь, сохранявшаяся въ потомкѣ Байклифовъ, угасла до прекращенія иска, добрыхъ двадцать лѣтъ назадъ.
"Но все-таки, я считаю нужнымъ показать настоящему наслѣднику Дурфи-Трансомовъ точное положеніе фамильныхъ правъ на помѣстья. Поэтому, доставьте мнѣ отвѣтъ Медвина по вышеприведенному пункту.
«Я увижу васъ на будущей недѣлѣ въ Дуффильдѣ. Къ тому времени Трансомъ долженъ вернуться. Не обращая вниманія на то, что онъ былъ нѣсколько грубъ на дняхъ, продолжайте дѣлать, что признаете нужнымъ для его интересовъ. Его интересъ — вмѣстѣ съ тѣмъ и мой, — а мой, — нѣтъ надобности повторять, — нераздѣленъ съ интересомъ Джона Джонсона.
Маттью Джерминъ."
Запечатавъ это письмо и откинувшись опять на спинку своего кресла, стряпчій сказалъ самъ себѣ:
— Теперь, м-ръ Гарольдъ, я запру это дѣло въ потаенный ящикъ, до тѣхъ поръ, пока вамъ не будетъ угодно принять какія-нибудь чрезвычайныя мѣры, которыя заставятъ меня выдвинуть его. Дѣло совершенно находится въ моей власти. Никто, кромѣ стараго Лайона, не знаетъ тайны рожденія дѣвушки. Никто, кромѣ Скаддона, не можетъ привести свѣденія относительно Байклифа, а Скаддона я держу въ рукахъ. Ни одна душа, кромѣ меня самого и Джонсона, который составляетъ часть меня самого, не знаетъ, что есть еще одно полумертвое существо, которое можетъ вскорѣ оставить дѣвушкѣ новыя права на наслѣдство Байклифа. Чрезъ Метурста я удостовѣрюсь, зналъ-ли Баттъ Коулей отъ Байклифа о прибытіи этой женщины въ Англію. Всѣ нити будутъ соединены въ моихъ рукахъ. Въ моей власти употребить факты въ дѣло или не дать имъ никакого хода.
— И такъ, если м-ръ Гарольдъ доведетъ меня до крайности и станетъ угрожать мнѣ судомъ и раззореніемъ, у меня будетъ на готовѣ другая угроза, которая или спасетъ меня или обратится въ орудіе кары для него самого.
Стряпчій поднялся съ кресла, погасилъ свѣчи и всталъ спиной къ камину, смотря на сумрачный лугъ, обрамленный черной бахромой кустарниковъ, и все еще размышляя. Мысли его быстро пронеслись чрезъ прошлыя тридцать пять лѣтъ, наполненныя планами, болѣе или менѣе искусными, болѣе или менѣе пригодными къ обнаруженію. Даже тѣ изъ этихъ проектовъ, которые не боялись свѣта, не всегда можно было назвать невинными; каковы же были тѣ, которые признавалось болѣе благоразумнымъ скрыть. Можетъ-ли совѣсть человѣка не нуждаться въ бальзамѣ утѣшенія, когда человѣкъ этотъ принадлежитъ къ такой профессіи, въ которой многія дѣла, сами-по-себѣ вредныя, могутъ совершаться безъ опасенія безчестія; и когда обстоятельства заставили этого человѣка переступить ту черту, за которой съ открытіемъ его поступковъ, готово начаться даже безчестіе, — что не безъизвѣстно ему самому, благодаря спеціальнымъ его познаніямъ.
Что касается до дѣлъ Трансомовъ, то это семейство крайне нуждалось въ деньгахъ, и на него, Джермина, возложена была обязанность доставать ихъ. Можно-ли было ожидать, что онъ не приметъ въ соображеніе своей собственной выгоды, когда онъ уже оказалъ услуги, никогда вполнѣ невознаградимыя? Еслибы дѣло пришло къ вопросу не о законѣ, а просто о правдѣ и неправдѣ, то наименѣе подлежащія оправданію дѣла совершены были имъ для тѣхъ же Трансомовъ. Чертовски непріятнымъ для него дѣломъ было — арестовать и заключить въ тюрьму Байклифа, подъ именемъ Генри Скаддона, можетъ быть такимъ путемъ ускорилась и самая смерть этого человѣка. Но еслибъ это не было сдѣлано, благодаря усиліямъ и ловкости его, Джермина, — онъ хотѣлъ бы знать, въ какомъ положеніи находились бы теперь Дурфи-Трансомы. А что касается до правды или неправды, то истина могла бы обнаружить, что и самымъ помѣстьемъ Дурфи, Трансомы обладали по милости юридической уловки, имѣвшей мѣсто сто лѣтъ назадъ, когда предокъ ихъ, старый Дурфи пріобрѣлъ свое неважное помѣстье.
Но сокровенный доводъ этого рода теперь, какъ и постоянно, соединялся у Джермина съ гнѣвомъ, съ раздраженіемъ по поводу того, что Гарольдъ, именно Гарольдъ Трансомъ, являлся вѣроятнымъ орудіемъ грядущаго испытанія, которое можно было считать неудачей, несчастіемъ, но никакъ не правосудіемъ, какое же правосудіе можетъ быть тамъ, гдѣ девяносто девять человѣкъ изъ сотни отъ него ускользаютъ? Стряпчій чувствокалъ, что начинаетъ ненавидѣть Гарольда, какъ никогда еще не ненавидѣлъ.
Въ это время третья дочь Джермина, высокая, стройная дѣвушка, завернувшись въ бѣлую шерстяную шаль, накинутую въ видѣ одѣяла, пробѣжала по лугу въ направленіи къ оранжереѣ, чтобы сорвать цвѣтокъ. Джерминъ былъ пораженъ страхомъ, не различивъ пробѣжавшей фигуры или, лучше сказать, смѣшавъ ее невольно съ другой, тоже высокой и закутанной въ бѣлое, которая иногда заставляла сильно биться его сердце болѣе тридцати лѣтъ тому назадъ. На мгновеніе онъ всецѣло вернулся къ тѣмъ отдаленнымъ годамъ, когда самъ онъ и другая особа, съ сіяющимъ взоромъ, не видѣли причинъ, почему бы имъ не дать волю своей страсти и своему тщеславію, и составляли планы жизни, полной наслажденія, вопреки всѣмъ неизмѣннымъ внѣшнимъ условіямъ. Причины тѣ постепенно раскрывались съ того времени въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ, превратившихъ красиваго, стройнаго молодаго Джермина, (обладавшаго долей чувства) въ толстаго шестидесятилѣтняго стряпчаго, для котораго жизнь обратилась въ средство поддерживать себя среди своихъ собратій по профессіи и вести, какъ должно, дѣла, — которые его обратили въ сѣдовласаго супруга и отца.
ГЛАВА XXII.
правитьВечеръ базарнаго дня прошелъ, но Феликсъ не приходилъ въ Солодовенное подворье, чтобы поговорить съ м-ромъ Лайономъ объ общественныхъ дѣлахъ. Когда Эстеръ одѣвалась на слѣдующее утро, желаніе видѣть Феликса достигло въ ней степени нервнаго раздраженія, подъ вліяніемъ котораго она стала строить различные планы достиженія этой цѣли какимъ-нибудь до того мудренымъ способомъ, чтобы онъ казался совершенно натуральнымъ. Часы ея давно уже испортились; вѣроятно, ихъ нужно почистить. Феликсъ можетъ сейчасъ же сказать ей, нужно-ли ихъ исправить или только почистить, тогда какъ м-ръ Праудъ только продержитъ часы у себя безъ всякой надобности, и тѣмъ заставитъ ее, Эстеръ, пробыть долгое время безъ часовъ. Или развѣ ей не надобно посовѣтоваться съ м-ссъ Гольтъ относительно приготовленія домашняго хлѣба, который у нихъ дома почти столько же „неудовлетворителенъ“, какъ сама Лидди? Или, напримѣръ, когда она будетъ возвращаться домой въ двѣнадцать часовъ, — Феликсъ въ тоже время можетъ также выйти изъ дома, она его встрѣтитъ и тогда ей не будетъ надобности заходить къ нимъ самой. Или — но всѣ подобные поступки были бы слишкомъ недостойны ея. Часы ея испортились уже два мѣсяца назадъ — почему бы имъ не остаться въ такомъ видѣ еще нѣсколько времени? Ей не слѣдовало и думать о какихъ бы то ни было подобныхъ планахъ, прозрачныхъ до того, что они становились уже неблаговидными. Тѣмъ болѣе, что самъ Феликсъ избралъ образъ жизни, не допускающій никого смотрѣть на него такъ, какъ бы слѣдовало по его воспитанію и умственнымъ способностямъ, — „которыя, навѣрно, очень высоки“, говорила Эстеръ сама себѣ, краснѣя, какъ бы въ отвѣтъ на какой-то противоположный доводъ, — „иначе я не придавала бы его мнѣніямъ никакой важности“. Но все-таки она пришла къ тому заключенію, что ей, по всей вѣроятности, нельзя будетъ зайти къ м-ссъ Гольтъ.
Случилось однако не совсѣмъ такъ какъ предполагала Эстеръ. Она повернула за уголъ чтобы идти домой, но не прошло минуты и она стучалась уже у двери жилища м-ссъ Гольтъ.
— Вы ли это, миссъ Лайонъ! Кто бы могъ ожидать васъ въ такое время? Не боленъ-ли пасторъ? Мнѣ казалось, что онъ смотритъ такимъ хилымъ. Если нужна моя помощь, я сейчасъ одѣнусь.
— Не держите же миссъ Лайонъ въ дверяхъ, мать; попросите ее войти, — произнесъ звучный голосъ Феликса, покрывая собою слышавшійся извнутри шумъ и лепетъ нѣсколькихъ голосовъ.
— Разумѣется, я того и желаю, чтобы она вошла, — сказала м-ссъ Гольтъ посторонясь; — но вѣдь что же она у насъ найдетъ? Полъ въ нашемъ домѣ грязнѣе, чѣмъ въ любой харчевнѣ. Тѣмъ не менѣе прошу васъ войдти миссъ. Если мнѣ пришлось снять коврики и замѣнить стулья, скамейками, то я все-же не вижу причины, почему я не могу принимать у себя добрыхъ гостей?
— Я пришла только попросить м-ра Гольта поправить мои часы, сказала Эстеръ, входя и сильно краснѣя.
— Это онъ скоро сдѣлаетъ, — сказала м-ссъ Гольтъ выразительно. Это дѣло изъ числа такихъ, которыми онъ любитъ заниматься.
— Извините, что я не всталъ, миссъ Лайонъ, сказалъ Феликсъ; я перевязываю палецъ у Джоба.
Джобъ былъ маленькое пятилѣтнее существо, съ длиннымъ носомъ, большими круглыми голубыми глазами и красными волосами, которые курчавились у самой его головы, какъ шерсть на спинѣ маленькаго ягненка. Видно было, что онъ только что кричалъ; углы его рта еще сохраняли плачевное выраженіе. Феликсъ держалъ малютку на колѣняхъ и очень искусно перевязывалъ его крошечный пальчикъ. Прямо передъ Феликсомъ, близь окна стоялъ столъ, на которомъ были разложены принадлежности часоваго мастерства и нѣсколько раскрытыхъ книгъ. На усыпанномъ пескомъ полу стояли подъ прямымъ угломъ двѣ скамейки, — и шесть или семь мальчиковъ, — различнаго возраста до двѣнадцати лѣтъ включительно, — взявшись за шапки, собирались идти домой. Шумная толпа эта затихла при входѣ Эстеръ. Феликсъ не могъ поднять головы, пока не кончилъ свою операцію, но все-таки продолжалъ говорить.
— Это герой, миссъ Лайонъ. Это Джобъ Хеджъ, отважный британецъ, который хотя и терпитъ боль въ пальцѣ, но вовсе не намѣренъ кричать. До свиданія, дѣти. Не теряйте времени. Ступайте на воздухъ.
Эстеръ сѣла на край скамейки близь Феликса, очень довольная тѣмъ, что Джобъ служилъ непосредственнымъ предметомъ его вниманія; между тѣмъ другіе мальчики бросились изъ комнаты съ крикомъ: „до свиданія!“
— Видѣли-ли вы когда нибудь сказала м-ссъ Гольтъ, разглядывая занятіе сына, — какъ удивительно Феликсъ своими огромными пальцами дѣлаетъ такую мелкую работу? Не по недостатку умѣнія онъ смотритъ такимъ бѣднякомъ, миссъ Лайонъ. Я ужь рѣшилась больше не говорить объ этомъ, а то сказала бы, что держать себя такъ — и грѣшно и стыдно.
— Мать, сказалъ Феликсъ, который часто забавлялся и поддерживалъ въ себѣ хорошее расположеніе духа, давая матери отвѣты, ей непонятные, — ваша ловкость въ цицероновскихъ антифразахъ изумительна, особенно если принять въ соображеніе, что вы никогда не изучали ораторскаго искусства. Ну, Джобъ, — истинно терпѣливый человѣкъ, — сиди смирно если хочешь, а мы теперь можемъ взглянуть на миссъ Лайонъ.
Эстеръ вынула свои часы и держала ихъ въ рукѣ. Онъ смотрѣлъ ей въ лицо или, лучше сказать, — въ глаза, говоря: — вы желаете, чтобъ я починилъ ваши часы?
Выраженіе лица Эстеръ было сначала умоляющее и боязливое, какого у нея никогда не бывало прежде въ присутствіи Феликса; но когда она замѣтила въ его свѣтло-сѣрыхъ глазахъ полное спокойствіе, показавшееся ей холодностью, — спокойствіе, изъ котораго можно было заключить, что онъ не видитъ причины придавать какое бы-то ни было значеніе этому выраженію, — мгновенное ощущеніе тоски, какъ электрическій ударъ, прошло по ной. Съ ея стороны было глупо думать такъ много объ этомъ свиданіи. Ей казалось, что самое превосходство Феликса надъ нею создавало между ними пропасть. Она не могла сразу вооружиться своею прежнею гордостью, самообладаніемъ, но потомъ, бросивъ взоръ на часы, сказала нѣсколько дрожащимъ голосомъ: „Они невѣрно ходятъ. Это очень досадно. Они испортились уже давно“.
Феликсъ взялъ часы изъ ея рукъ; потомъ, увидя, что мать вышла изъ комнаты, сказалъ съ нѣжностью:
— Вы, кажется, чѣмъ-то встревожены, миссъ Лайонъ. Надѣюсь, что у васъ дома ничего дурного не случилось. (Феликсъ думалъ о взволнованномъ состояніи пастора въ прошедшее воскресенье). Но, быть можетъ, я виноватъ, что сказалъ такъ много.
Бѣдная Эстеръ была совершенно безпомощна. Огорченіе, нанесшее рану самой чувствительной сторонѣ ея души, и притомъ въ ту минуту, когда она находилась въ возбужденномъ состояніи, требовало хотя какого нибудь облегченія. Глаза ея внезапно сдѣлались влажны; уронивъ крупную слезу, Эстеръ произнесла громкимъ шопотомъ, столь же невольнымъ, какъ и самыя слезы:
— Я хотѣла сказать вамъ, что тогда я нисколько не была обижена, и что я не лишена вовсе великодушія; мнѣ казалось, что вы могли подумать такъ, но я надѣюсь вы не думали объ этомъ?
Были-ли сказаны когда нибудь слова, болѣе неловкія? Можно-ли было вообразить себѣ поступокъ, менѣе похожій на ту граціозную, полную самообладанія миссъ Лайонъ, фразы которой обыкновенно были такъ изящно составлены, а отвѣты такъ быстры?
Съ минуту продолжалось молчаніе. Эстеръ положила на столъ свои двѣ маленькія ручки, сложенныя вмѣстѣ и изящно обутыя въ перчатки. Черезъ минуту она почувствовала, что обѣ эти руки накрыты и крѣпко сжаты рукою Феликса; но онъ ничего не говорилъ. Слезы показались теперь на обѣихъ ея щекахъ, и она могла уже взглянуть на него. Въ его глазахъ видно было выраженіе грусти, совершенно дли нея новое. Вдругъ маленькій Джобъ, который при этомъ случаѣ пустилъ въ ходъ свои умственныя способности, воскликнулъ нетерпѣливо:
— Она тоже порѣзала себѣ палецъ!
Феликсъ и Эстеръ улыбнулись и розняли свои руки. Эстеръ, взявъ, платокъ чтобъ отереть слезы на щекахъ, сказала:
— Видишь, Джобъ, какая я упрямая трусиха. Я не могу удержаться, чтобы не плакать, когда ушиблась.
— Плакать не надо, произнесъ энергично Джобъ, подъ сильнымъ впечатлѣніемъ этого нравственнаго правила, усвоеннаго, впрочемъ, уже послѣ продолжительнаго нарушенія его.
— Джобъ похожъ на меня, сказалъ Феликсъ, больше любитъ проповѣдывать другимъ, чѣмъ самъ исполнять свои поученія. Но посмотримъ эти часы, — продолжалъ онъ, открывая и разсматривая ихъ. — Эти маленькія женевскія игрушки имѣютъ такую прекрасную конструкцію, что мало подвержены поврежденію. Но если вы будете ихъ заводить аккуратно и устанавливать какъ слѣдуетъ, то будете знать, по крайней мѣрѣ, что когда стрѣлка показываетъ вотъ сюда, тогда не можетъ быть полдень.
Феликсъ нарочно болталъ для того, чтобъ дать Эстеръ время оправиться; но тутъ вернулась м-ссъ Гольтъ и начала извиняться.
— Я знаю, что вы простите мою отлучку, миссъ Лайонъ. Нужно было присмотрѣть за яблочными тортами: я люблю дѣлать исправно каждую малость, которая лежитъ на моей обязанности. Къ тому же мнѣ теперь больше приходится хлопотать о чистотѣ, чѣмъ прежде, какъ вы сами можете согласиться, взглянувъ на этотъ полъ. Но если человѣкъ привыкъ заниматься извѣстнымъ дѣломъ, и вдругъ оно оказалось ненужнымъ, то подобная перемѣна для этого человѣка будетъ столь же тяжела, какъ еслибы у него отрубили руки, которыми онъ работалъ; онъ точно также почувствуетъ, что пальцы на нихъ не приносятъ уже больше никакой пользы.
— Славная картина, мать, сказалъ Феликсъ, закрывая часы и передавая ихъ Эстеръ, — я еще никогда не слыхалъ, чтобы вы прежде такъ живописно говорили.
— Да, я знаю, что ты всегда найдешь что нибудь по такъ въ словахъ своей матери. Но если когда нибудь была женщина, которая могла бы безстрашно говорить предъ раскрытой Библіей, такъ это именно я. Я никогда не говорила неправду, и никогда не буду говорить, хотя и знаю, что это дѣлается, миссъ Лайонъ, — и дѣлается даже членами церкви, когда имъ нужно, напримѣръ, продавать свѣчи, — этому я могу привести вамъ доказательство. Но я никогда не была изъ такихъ: пусть Феликсъ говоритъ, что хочетъ о моихъ врачебныхъ средствахъ. Отецъ его искренно вѣрилъ въ ихъ правдивость, и было бы слишкомъ заносчиво утверждать противное. Въ дѣлѣ леченія, можетъ-ли ктобы-то ни было знать достовѣрно, которое лучше? Физическаго леченія не можетъ быть безъ благодати, а съ помощью этой благодати, я сама видѣла, какъ напримѣръ, горчичникъ оказывалъ дѣйствіе, когда въ самой горчицѣ не столько было запаха и остроты, сколько муки. Какая причина этого? вѣдь никто не знаетъ, сколько времени горчица лежала въ бумагѣ; — предоставляю вамъ самимъ догадаться.
М-ссъ Гольтъ съ силою открыла окно и издала небольшой, невнятный звукъ презрѣнія.
Феликсъ прислонился къ стѣнкѣ своего стула съ сдержанной улыбкой и теребилъ Джоба за уши.
Эстеръ же машинально произнесла: „я думаю, что теперь мнѣ можно идти.“ Она не знала что сказать другое, но и не хотѣла уходить тотчасъ же, чтобы не показать вида, что бѣжитъ отъ м-ссъ Гольтъ. Она хорошо поняла, какое мученіе тутъ должно быть для Феликса. А еще она сама часто была недовольна своимъ отцомъ и называла его скучнымъ.
— Гдѣ живетъ Джобъ Тоддсъ? спросила она, все еще сидя и смотря на смѣшную маленькую фигурку, облеченную въ оборванную курточку, задъ которой дюйма на два выдавался къ верху.
— У Джоба два жилища, сказалъ Феликсъ. — Большею частію онъ обитаетъ здѣсь, но у него есть и другой домъ, гдѣ живетъ его дѣдъ, м-ръ Тоджъ каменщикъ. Моя мать очень добра къ Джобу, миссъ Лайонъ. Она сдѣлала ему маленькую постель у шкафа и даетъ ему сладкій супъ.
Необыкновенная кротость, отражавшаяся въ этихъ словахъ, тѣмъ болѣе поразила Эстеръ, что разговоръ Феликса, какъ ей было извѣстно, отличался вообще колкостью и задоромъ. Взглянувъ на м-ссъ Гольтъ, она увидѣла, что изъ глазъ послѣдней исчезло прежнее холодное выраженіе, и что они смотрѣли съ какою-то мягкостью на маленькаго Джоба, который повернулся къ ней, опираясь своей головкой на Феликса.
— Ну, почему бы я не должна быть нѣжной къ ребенку, миссъ Лайонъ, — сказала м-ссъ Гольтъ, сильно развитыя состязательныя способности которой искали хотя бы даже воображаемаго противорѣчія, за неимѣніемъ подъ рукой дѣйствительнаго. — Я никогда не была жестокосердою и никогда не буду такою. Конечно, самъ Феликсъ призрѣлъ ребенка и взялъ его къ себѣ, потому что онъ всегда самъ господинъ въ своемъ домѣ, но изъ-за этогь не стану же я дурно съ нимъ обращаться, къ тому же я очень люблю дѣтей, а между тѣмъ изъ моихъ только одинъ остался живъ. У меня было трое малютокъ, миссъ Лайонъ, и Богу угодно было сохранить изъ нихъ только одною Феликса, самаго непокорнаго и угрюмаго. Но я исполнила свою обязанность въ отношеніи къ нему; я говорила ему, что онъ долженъ учиться больше своего отца, долженъ сдѣлаться докторомъ и взять себѣ жену съ деньгами, какъ я сама была, со всякимъ обзаведеніемъ, — а у меня на рукахъ были бы внучата и я стала бы ѣздить иногда въ кабріолетѣ, какъ старая м-ссъ Люкинъ. Между тѣмъ вы видите миссъ Лайонъ, что изъ всего этого вышло! Феликсъ сдѣлалъ изъ себя простолюдина и говоритъ, что никогда не женится; это самое безразсудное дѣло и для него самого вовсе не легкое, но когда у него на колѣняхъ будетъ ребенокъ, или когда…
— Постойте, постойте мать; вскричалъ Феликсъ, — пожалуйста не приводите болѣе своего прежняго избитаго довода, что человѣкъ долженъ вступать въ бракъ потому, что любитъ дѣтей. Это скорѣе можетъ заставить человѣка не жениться. У холостяка тоже есть дѣти: они всегда малолѣтны; они не могутъ вымирать, какъ дѣти обыкновенныя; они постоянно только лепечутъ, они совершенно безпомощны и легко могутъ сбиться съ добраго пути.
— Одинъ только Богъ знаетъ что ты хочешь сказать! А развѣ всякія другія дѣти не имѣютъ также возможности сбиться съ добраго пути.
— О, они сбиваются тотчасъ же, какъ только выростають. Вотъ хотя бы и Джобъ Тоджъ, сказалъ Феликсъ, поворачивая малютку на своихъ колѣняхъ, и придерживая его затылокъ, — всѣ члены Джоба сдѣлаются тощими; этотъ маленькій кулакъ, похожій теперь съ виду на грибъ и не вмѣщающій въ себѣ больше одной ягоды крыжовника, сдѣлается большимъ, костистымъ и, можетъ быть вздумаетъ захватывать себѣ больше, чѣмъ слѣдуетъ. Эти широкіе голубые глаза, которые говорятъ мнѣ теперь больше правды, чѣмъ сколько ея извѣстно самому Джобу, — будутъ дѣлаться все уже и уже и постараются скрыть ту истину, что Джобъ былъ лучше во время своей невинности; этотъ маленькій, отрицающій носъ сдѣлается длиннымъ и самоувѣреннымъ, а этотъ крошечный языкъ — высунь твой языкъ, Джобъ, (Джобъ, пораженный страхомъ при такой церемоніи, высунулъ боязливо маленькій красный язычекъ), этотъ языкъ, — который теперь едва-ли больше лепестка розы, сдѣлается широкимъ и толстымъ, будетъ болтать не во время, дѣлать зло, — будетъ хвастаться и лицемѣрить изъ-за прибыли или тщеславія, и язвить такъ жестоко за всякую неловкость, какъ будто бы онъ былъ наточеннымъ клинкомъ. Толстый Джобъ будетъ можетъ быть упрямымъ… Когда Феликсъ, говоря по своему обычаю громко и выразительно произнесъ это страшное и вмѣстѣ съ тѣмъ знакомое Джобу слово, мистификація сдѣлалась ужн слишкомъ тягостной для малютки: онъ скорчилъ губки и разразился плачемъ.
— Ну посмотри, — сказала м-ссъ Гольтъ, — ты пугаешь невиннаго ребенка такимъ разговоромъ, — а немудрено напугать тѣхъ, кто считаетъ себя въ полной безопасности.
— Посмотри сюда, Джобъ, мой мальчикъ, сказалъ Феликсъ, ставя ребенка на полъ и поворачивая его къ Эстеръ, — иди къ миссъ Лайонъ, попроси ее улыбнуться тебѣ, и эта улыбка, подобно солнечному лучу, осушитъ твои слезы.
Джобъ положилъ свои оба смуглые кулачка на колѣни Эстеръ, которая нагнулась, чтобы поцаловать его. Потомъ, держа его личико въ своихъ рукахъ, она сказала: — Скажи м-ру Гольту, Джобъ, что мы вовсе не намѣрены быть упрямыми. Онъ долженъ лучше думать о насъ. Однакожь теперь мнѣ въ самомъ дѣлѣ пора домой.
Эстеръ встала и протянула руку м-ссъ Гольтъ, которая, отвѣчая, держала ее все время въ своей рукѣ, что нѣсколько смутило Эстеръ.
— Я очень рада, если вамъ иногда вздумается зайти сюда, миссъ Лайонъ. Я знаю, что васъ считаютъ гордой, но я говорю о людяхъ такъ, какъ сама нахожу ихъ. А я увѣрена, кто дѣйствительно скроменъ, тотъ приходитъ и туда, гдѣ полъ подобенъ нашему, я даже спрятала мои лучшіе чайные подносы, — они теперь слишкомъ несоотвѣтствуютъ общему виду цѣлаго, — мнѣ остается теперь ожидать утѣшенія развѣ только отъ Неба, но все-таки не говорю, чтобъ я уже была недостойна лучшей участи.
Феликсъ всталъ и направился къ двери, чтобъ отворить ее и вмѣстѣ съ тѣмъ защитить Эстеръ отъ дальнѣйшихъ словоизверженій его матери.
— Прощайте, м-ръ Гольтъ.
— Какъ вы думаете, будетъ-ли пріятно м-ру Лайону, если я приду посидѣть съ нимъ съ часъ времени вечеромъ?
— Отчего же нѣтъ? Онъ всегда радъ васъ видѣть.
— Такъ я приду. Прощайте.
— Она очень привлекательная особа, — сказала м-ссъ Гольтъ: — Какъ она держитъ себя! Но я боюсь, что въ той молвѣ, которая про нее ходитъ, есть частица правды. Если она не имѣетъ видовъ на молодаго Муската, такъ тѣмъ лучше для него. Кто женится на ней, — у того долженъ быть толстый карманъ.
— Это правда, мать, — сказалъ Феликсъ, садясь и проворно подхватывая маленькаго Джоба, чтобы дать исходъ какому-то невыразимому чувству которое начинало его мучить.
Возвращаясь домой, Эстеръ была отчасти задумчива, но вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовала себя счастливѣе, чѣмъ за нѣсколько дней предъ тѣмъ. „Меня вовсе не безпокоитъ“, думала она, что я выказала такую тревогу изъ-за его мнѣнія обо мнѣ. Онъ слишкомъ проницателенъ, чтобъ ошибаться въ нашемъ взаимномъ положеніи; онъ стоитъ такъ высоко, что не можетъ ложно истолковать мой поступокъ; сверхъ того, онъ совсѣмъ обо мнѣ не думаетъ — я это видѣла очень ясно. Однакожъ онъ былъ очень добръ. Въ немъ есть что-то болѣе высокое и честное, чѣмъ я предполагала. Его поведеніе сегодня — и въ отношеніи къ матери и ко мнѣ — я назвала бы высшей степенью порядочности, только, кажется, въ немъ это не то, а что-то высшее. Онъ себѣ избралъ невыносимую жизнь, хотя мнѣ кажется, что еслибы по уму я была ему равна, и еслибы онъ меня сильно любилъ, то я выбрала бы себѣ туже самую жизнь.»
Эстеръ чувствовала, что предпосланное ею такому результату «если» было невозможностью. Но теперь, когда она узнала Феликса, прежнія понятія ея о томъ, чѣмъ должна быть счастливая любовь, сдѣлались какъ бы туманной картиной фантасмагоріи, въ которой фигуры, еще за минуту передъ тѣмъ ясныя, постепенно приняли новыя формы и новыя краски. Ея любимые байроническіе герои предстали передъ ней почти въ томъ же самомъ видѣ, въ какомъ вечернія фейерверочныя декораціи являются при отрезвляющемъ дневномъ свѣтѣ. Такъ быстро овладѣваетъ нами незначительная, повидимому, закваска новыхъ взглядовъ — такъ неизмѣримо вліяніе одной личности на другую. Исходной точкой всѣхъ мыслей Эстеръ было предположеніе, что если Феликсъ Гольтъ полюбитъ ее, ея жизнь дополнится чѣмъ-то совершенно новымъ и высокимъ, какимъ-то трудно понимаемымъ блаженствомъ; подобное блаженство можно себѣ представить только въ тѣхъ людяхъ, которые обладаютъ сознаніемъ, что неутомимо стремившись къ развитію, они наконецъ усовершенствовали свои способности.
Совершенно справедливо, что Феликсъ и не думалъ дурно объ Эстеръ по поводу того свиданія въ воскресенье вечеромъ, которое потрясло все ея существо. Онъ избѣгалъ безпокоить м-ра Лайона безъ особенной надобности, потому что считалъ пастора озабоченнымъ какимъ-то частнымъ дѣломъ. Феликсъ много размышлялъ объ Эстеръ, — и при этомъ сильное порицаніе ее соединялось съ сильнымъ влеченіемъ къ ней же; результатомъ такихъ ощущеній было чувство, совершенно противоположное равнодушію; но онъ не дошелъ еще до того, чтобы допустить какое бы ни было вліяніе съ ея стороны на свою жизнь. Еслибы у него и не было твердо опредѣленной рѣшимости, то онъ все-таки остался бы при мнѣніи, что она будетъ питать къ нему полное пренебреженіе въ другихъ отношеніяхъ, кромѣ простого знакомства; и сомнѣніе, высказанное ею сегодня, не измѣнило такого убѣжденія. Но все-таки Феликсъ былъ глубоко тронутъ этимъ проявленіемъ ея лучшихъ качествъ и чувствовалъ, что къ связывавшей ихъ дружбѣ прибавилась новая нить. Вотъ что въ краткихъ словахъ могъ сказать самъ онъ о своихъ отношеніяхъ къ Эстеръ, а онъ привыкъ наблюдать за собой.
Феликсъ засталъ м-ра Лайона въ полномъ ударѣ поговорить. Пасторъ еще не облегчилъ себя откровеннымъ разсказомъ о послѣднемъ своемъ письмѣ къ м-ру Филиппу Дебари, почему онъ очень обрадовался посѣщенію Феликса и немедленно сообщилъ ему о своей попыткѣ.
— Я не вижу, какимъ образомъ онъ можетъ исполнить вашу просьбу, если самъ ректоръ откажется, сказалъ Феликсъ, считая за лучшее нѣсколько умѣрить твердую увѣренность маленькаго человѣчка.
— Ректоръ такой человѣкъ, который не любитъ вообще возбуждать какія бы то ни было затрудненія въ свѣтскихъ дѣлахъ, онъ не можетъ отказать въ томъ, что необходимо для честнаго исполненія обязательства его племянника, сказалъ м-ръ Лайонъ. — Молодой другъ мой въ настоящемъ случаѣ дѣло направляется къ желанному мною исходу, такимъ прекраснымъ, удобнымъ путемъ, что я считалъ бы себя окончательно измѣнившимъ своей обязанности, еслибы оставилъ безъ вниманія это очевидное указаніе свыше.
ГЛАВА XXIII.
правитьФилипъ Дебари, возвратившись въ это утро домой и прочитавъ письма, которыя не были отосланы къ нему, искренно расхохотался при чтеніи письма м-ра Лайона и рѣшился немедленно сообщить его дядѣ.
Ректорскій домъ находился на другой сторонѣ рѣки, у самой церкви, которой онъ служилъ приличнымъ компаньономъ: это былъ хорошій старый каменный домъ; одно его окно со сводомъ выходило изъ библіотеки на густой покрытый дерномъ лугъ; у каменныхъ дверей спалъ толстый песъ; другой такой же песъ разгуливалъ по песку; осеннія листья носились не воздуху, какъ обыкновенно; высокія деревья то наклонялись, то подымались въ живописномъ безпорядкѣ, и виргинскія ползучія растенія превращали маленькую деревенскую лачугу въ яркокрасную бесѣдку. Это былъ одинъ изъ тѣхъ пасторскихъ домовъ, которые должно поставить въ число предметовъ, служащихъ оплотомъ нашихъ почтенныхъ учрежденій, которые, составляютъ какъ бы двойную ограду и противъ папизма и противъ диссентерства и привлекаютъ къ себѣ инстинктъ и уваженіе женщинъ, какъ средство, подкрѣпляющее религіозность мужчинъ.
— Отчего ты смотришь такимъ веселымъ, Филь? спросилъ ректоръ, когда племянникъ вошелъ въ уютную библіотеку.
— По причинѣ, отчасти касающейся васъ, сказалъ Филипъ, вынимая письмо. — Духовное состязаніе. Намъ представляется удобный случай вступить въ соперничество съ богословами четырнадцатаго столѣтія и выдержать теологическую дуель. Прочтите это письмо.
— Какой отвѣтъ послалъ ты этому сумасшедшему старикашкѣ? спросилъ ректоръ, держа письмо въ рукѣ и перечитывая его но нѣскольку разъ, причемъ брови его нахмурились, хотя въ выраженіи глазъ не было замѣтно никакого раздраженія.
— О, я еще ничего не отвѣчалъ. Я ждалъ вашего отвѣта.
— Моего! сказалъ ректоръ, бросая письмо на столъ. — Ты не думаешь конечно, чтобъ я сталъ входить въ публичныя пренія съ подобнаго рода отщепенцами? Послѣ этого какой нибудь невѣрный башмачникъ потребуетъ отъ меня объясненія на разные бредни, разсѣянныя въ ихъ нелѣпыхъ книгахъ.
— Но вы видите, какъ онъ убѣдительно пишетъ, сказалъ Филипъ. При всей своей природной важности онъ не могъ удержаться, чтобъ не наускивать дядю на состязаніе, и дѣлалъ это съ примѣсью небольшаго злорадства, впрочемъ, при томъ играло роль и серьезное чувство — нежеланіе показать себя неисполнившимъ свое обѣщаніе. — Если вы откажетесь, то я долженъ буду самъ вызваться участвовать въ диспутѣ.
— Что за пустяки! Скажи ему, что съ его стороны безчестно перетолковывать твои слова, въ смыслѣ обязательства на выполненіе всякой нелѣпости, какая придетъ ему въ голову. Предположи, что онъ попросилъ бы тебя дать ему участокъ земли для постройки часовни; разумѣется, это было бы для него приличное удовлетвореніе. Человѣкъ который придаетъ обѣщанію неестественный, извращенный смыслъ, ничѣмъ не лучше простого вора.
— Однакожъ онъ вовсе не просилъ земли. Мнѣ кажется даже, онъ думаетъ, что вы не будете противиться его предложенію. Признаюсь, мнѣ даже нѣсколько нравится то простодушіе и причудливость, котрыя проглядываютъ въ письмѣ.
— Позволь замѣтить тебѣ, Филь, что онъ просто сумасшедшій маленькій вольнодумецъ, который причиняетъ много вреда въ моемъ приходѣ. Онъ внушаетъ диссентерамъ мысли о необходимости заниматься политикой. Да нѣтъ и конца злу, причиняемому подобными суетливыми болтунами. Невѣжественную толпу они дѣлаютъ рѣшительницей обширнѣйшихъ политическихъ и религіозныхъ вопросовъ, такъ что скоро у насъ не останется ни одного учрежденія, которое не находилось бы на уровнѣ познаній какого-нибудь торгаша или извощика. Ничто не можетъ быть болѣе отсталымъ, болѣе несообразнымъ со всѣми плодами цивилизаціи, со всѣми уроками Провидѣнія; это все равно что внезапно опустить тяжелый воротъ, на поднятіе котораго положенъ трудъ нѣсколькихъ поколѣній. Если людямъ образованнымъ не долженъ принадлежать рѣшающій голосъ вмѣсто необразованныхъ, такъ пусть же какой-нибудь Дикъ Стоббсъ примется составлять намъ календари, а президентъ королевскаго общества будетъ избранъ посредствомъ всеобщей подачи голосовъ….
Ректоръ всталъ, помѣстился спиной къ камину и опустилъ руки въ карманы, совершенно готовый развивать далѣе этотъ пространный тезисъ. Филипъ сидѣлъ, покачивая ногой и почтительно слушая, какъ онъ всегда дѣлалъ, хотя часто прислушивался только къ звучному эху своихъ собственныхъ мыслей, которыя такъ хорошо соотвѣтствовали взглядамъ его дяди, что послѣднихъ онъ не различалъ отъ своихъ личныхъ понятій.
— Это правда, сказалъ Филипъ, — но въ исключительныхъ случаяхъ мы имѣемъ дѣло и съ исключительными условіями. Вы знаете, что я вообще защищаю казуистовъ. Вѣдь можетъ случиться и такъ, что для чести прихода Треби и отчасти также для моей собственной чести, — обстоятельства потребуютъ уступки даже нѣкоторымъ понятіямъ диссентерскаго проповѣдника.
— Совсѣмъ нѣтъ. Это значило бы, что я долженъ играть такую роль, которую мои духовныя собратія могутъ принять за оскорбленіе себѣ. Достоинство господствущей церкви уже довольно потерпѣло отъ евангелической секты, съ ее безсвязными импровизаціями и коптильнымъ благочестіемъ. Да вотъ, напримѣръ, Уимиль, человѣкъ, состоящій викаріемъ въ Шетльтонѣ; еслибы не его мантія и пасторскіе отвороты, каждый принялъ бы его за бакалейщика носящаго трауръ.
— Въ такомъ случаѣ мнѣ придется играть еще худшую роль, да и вамъ также въ диссентерскихъ журналахъ и газетахъ. Они обойдутъ все королевство. Тамъ будетъ статья, озаглавленная: «Дорійское вѣроломство и клерикальная трусость» или такъ: «Низость аристократа и неспособность пастора господствующей церкви.»
— Если я соглашусь на диспутъ, то тамъ будетъ статья еще хуже этого. Скажутъ, что я былъ совершенно побѣжденъ и что теперь, въ Большомъ Треби, дѣло дошло уже до того, что высокой церкви не на что опереться. Сверхъ того, — продолжалъ ректоръ, нахмуриваясь и вмѣстѣ улыбаясь, — тебѣ хорошо говорить, Филь, но для человѣка, которому за шестьдесятъ лѣтъ, этотъ диспутъ дѣло не легкое. Все сказанное или написанное каждымъ изъ насъ должно быть вѣрно и даже носить на себѣ отпечатокъ учености; а еще, кромѣ того, маленькій Лайонъ будетъ жужжать, какъ оса, — будетъ дѣлать перекрестный допросъ, возражать. Такую говорящую машину, какъ Лайонъ, ничто на свѣтѣ не можетъ утомить.
— Такъ вы рѣшительно отказываетесь?
— Да, отказываюсь.
— Вы помните, что когда я писалъ свое благодарственное письмо Лайону, вы сами одобрили мое предложеніе оказать ему услугу, если будетъ возможно.
— Конечно помню. Но представь себѣ что онъ попросилъ бы тебя подать голосъ за гражданскій бракъ, или слушать его проповѣдь каждое воскресенье?
— Однакожъ онъ этого не просилъ.
— Все равно, предъявилъ другую просьбу, столь же безразсудную.
— Ну, сказалъ Филипъ взявъ письмо м-ра Лайона и принимая на себя важный, даже встревоженный видъ. — Для меня это нѣсколько непріятно. Я въ самомъ дѣлѣ чувствую себя ему обязаннымъ. Мнѣ кажется что въ этомъ человѣкѣ есть сознаніе достоинства, которое ставитъ его самого выше его званія. Какова бы ни была причина такого оборота дѣла, но я все-таки обману ожиданія старика, вмѣсто того, чтобъ оказать услугу, предложенную мною самимъ.
— Чтожь дѣлать, очень жаль; но помочь этому мы не къ состояніи.
— Самое худшее тутъ то, что я оскорблю его, сказавъ: «все другое могу сдѣлать, кромѣ одного только того, что вамъ нужно.» Онъ очевидно считаетъ себя послѣдователемъ Лютера, и Цвингли, и Кальвина, а наши письма въ его глазахъ составятъ страницу въ исторіи протестантизма.
— Да, да. Я знаю, что это отчасти непріятная штука, Филь. Ты знаешь, что я на все готовъ, чтобы только не допустить тебя сдѣлаться здѣсь непопулярнымъ. Твою репутацію я считаю достояніемъ всего нашего семейства.
— Мнѣ кажется, что я сейчасъ же долженъ къ нему заѣхать, — объясниться и извиниться.
— Нѣтъ, погоди; мнѣ пришла въ голову мысль, сказалъ ректоръ, внезапно оживляясь. — Сейчасъ я видѣлъ Шерлока. Онъ будетъ сегодня у меня завтракать. Для него будетъ не худо выдержать диспутъ; викарій и молодой человѣкъ, чрезъ это онъ даже выиграетъ; а тебя, Филь, это выручитъ изъ неловкаго положенія. Шерлокъ недолго здѣсь останется, какъ тебѣ извѣстно; онъ скоро получитъ себѣ назначеніе; на него я и взвалю это дѣло. Онъ не будетъ противиться, если только я того хочу. Славная мысль. Будетъ полезно и Шерлоку. Онъ человѣкъ свѣдущій, только недостаетъ ему смѣлости.
Филиппъ не успѣлъ возразить, какъ явился и самъ м-ръ Шерлокъ, молодой богословъ, — человѣкъ благообразный собою и хорошаго происхожденія, застѣнчиво-ловкій и обладавшій гемороидальнымъ цвѣтомъ лица.
— Шерлокъ, вы пришли какъ нельзя больше кстати, сказалъ ректоръ. Въ моемъ приходѣ случилось такое обстоятельство, въ которомъ вы можете принести огромную пользу. Я знаю, вы сами ищете случая быть полезнымъ, съ тѣхъ поръ, какъ находитесь со мной. Но я такъ много занимаюсь, что для вашей дѣятельности до сихъ поръ не было простора. Вы человѣкъ старательный, я знаю; предполагаю даже, что у васъ уже есть все необходимое для предстоящаго дѣла, — если не на бумагѣ, то готово перейти на бумагу съ оконечностей вашихъ пальцевъ я увѣренъ въ этомъ.
М-ръ Шерлокъ изобразилъ на своемъ лицѣ улыбку: онъ желалъ отличиться, но надѣялся, что ректоръ намекалъ только на одно изъ его богословскихъ разсужденіи или на какую-нибудь другую брошюру, соотвѣтствующую цѣлямъ общества христіанскаго знанія. Но по мѣрѣ того, какъ ректоръ излагалъ обстоятельства, по которымъ требовалась налагаемая на викарія важная услуга, онъ дѣлался тревожнѣе и тревожнѣе.
— Вы меня очень много обяжете Шерлокъ, — заключилъ ректоръ, — если усердно приметесь за это дѣло. Можете-ли вы теперь опредѣлить, сколько времени вамъ потребуется для этого? это необходимо знать, потому что намъ предоставлено будетъ назначить день.
— Я былъ бы очень радъ оказать вамъ услугу, м-ръ Дебари, но право мнѣ кажется, что я недовольно приготовленъ для…
— Вы все скромничаете Шерлокъ. Не говорите мнѣ больше объ этомъ. Я слышалъ какъ Фильморъ Корпусъ говорилъ, что вы могли бы быть однимъ изъ самыхъ первыхъ ученыхъ богослововъ, еслибы только не ослабляло васъ недовѣріе къ своимъ способностямъ. Вѣдь вы знаете, что по каждому сомнительному предмету можете обратиться ко мнѣ. Ну, такъ не теряя времени, принимайтесь за дѣло. А ты Филь, сообщи тому проповѣднику, чтобы онъ прислалъ программу диспута съ обозначеніемъ всѣхъ пунктовъ разногласія; кромѣ того онъ долженъ обязаться ни подъ какимъ видомъ не выходить изъ предѣловъ программы. Садись къ моему бюро и напиши ему письмо; Томасъ снесетъ его.
Филипъ сѣлъ писать письмо, а ректоръ, своимъ твердымъ звучнымъ голосомъ продолжалъ спокойно давать указанія своему взволнованному викарію.
— Вы можете начать сейчасъ же, приготовивъ основательные, сильные ясные доводы, обсудивъ вѣроятные пункты нападенія. Вы можете заглянуть въ сочиненія Джюеля, Галля, Гукера, Уайтольфта и другихъ: всѣхъ ихъ вы найдете здѣсь. Въ моей библіотекѣ нѣтъ недостатка по части англійскихъ богословскихъ сочиненій. Укажите слабость основанія, на которомъ стоятъ Ушеръ и его послѣдователи, но употребите всю силу чтобъ опредѣлительно изложить истинное ученіе высокой церкви. Изложите несчастныя ухищренія нонконформистовъ, шумливую пустоту вообще всѣхъ отщепенцевъ. Я дамъ вамъ статью Борка о диссентерахъ и нѣсколько хорошихъ цитатъ, приведенныхъ въ двухъ моихъ собственныхъ рѣчахъ о положеніи, занимаемомъ англійскою церковью въ средѣ христіанскаго міра. Сколько времени, по вашему мнѣнію, нужно будетъ, чтобъ развить основныя положенія? Потомъ вы можете облечь ихъвъ форму «Опыта», можно будетъ ихъ напечатать; это выставитъ васъ съ хорошей стороны предъ епископомъ.
При всей робости м-ра Шерлока, въ этомъ отличіи для него было что-то заманчивое. Онъ размыслилъ, что напившись кофе, можетъ долго заниматься и можетъ быть произведетъ что нибудь довольно хорошее. Быть можетъ, это первый шагъ къ той извѣстности, стремленіе къ которой составляло его долгъ. М-ръ Шерлокъ былъ не нечувствителенъ къ удовольствію, доставляемому удачнымъ построеніемъ рѣчи, а притомъ это удовольствіе еще нерѣдко соединялось и съ повышеніемъ. Человѣкъ недовѣрчивый вообще лелѣетъ мысль создать какое-нибудь замѣчательное произведеніе, которое породило бы въ немъ увѣренность въ себѣ, хотя бы оно собственно говоря и неотличалось особымъ блескомъ. Когда знаменитость стыдлива, тиха, то она кажется гѣмъ прелестнѣе. Такимъ образомъ м-ръ Шерлокъ по неволѣ долженъ былъ согласиться на предложеніе; все это время, онъ пламенно желалъ, чтобы его «Опытъ» былъ уже въ печати.
— Я думаю, что едва-ли буду готовъ ранѣе двухъ недѣль.
— Очень хорошо. Такъ и напиши, Филь, проповѣднику, да прибавь, чтобы онъ назначилъ опредѣленный день и мѣсто. А затѣмъ пойдемте завтракать.
Ректоръ былъ совершенно доволенъ. Онъ пришелъ къ той мысли, что не худо бы было дать Шерлоку нѣсколько полезныхъ совѣтовъ, заглянуть въ свои собственныя прежнія проповѣди, и, наконецъ, когда аргументы будутъ уже сгруппированы какъ слѣдуетъ, не отказать викарію въ своей критикѣ. Онъ былъ человѣкъ здравомыслящій, но это вовсе еще не было причиной, чтобы оставаться нечувствительнымъ къ фиміаму авторства; подобное ощущеніе свойственно почти каждому человѣку, не надѣющемуся быть писателемъ; — особенно пріятна та форма авторства, которая называется «внушеніемъ» и состоитъ въ простомъ сообщеніи другому лицу, что этотъ послѣдній можетъ сдѣлать многое съ даннымъ предметомъ, если употребитъ на него достаточное количество познаній, сужденій и здраваго смысла.
Филипъ чувствовалъ бы нѣкоторыя угрызенія совѣсти по отношенію къ викарію, еслибы не догадывался, что честь, доставшаяся этому послѣднему, была ему не совсѣмъ непріятна. Церковь, быть можетъ, пріобрѣтала себѣ такимъ образомъ сильнаго бойца; но что касается до него самого, то онъ сдѣлалъ, что долженъ былъ сдѣлать: употребилъ всѣ усилія, чтобы выполнить желаніе м-ра Лайона.
ГЛАВА XXIV.
правитьРуфусъ Лаонъ чувствовалъ себя очень счастливымъ въ то ясное ноябрское утро, когда въ просторной комнатѣ училища для бѣдныхъ, было назначено знаменитое преніе между нимъ самимъ и достопочтеннымъ Теодоромъ Шерлокомъ. Горечь обманутой надежды на состязаніе съ самимъ ректоромъ, — которая сначала была очень сильна — постепенно распускалась въ положительномъ наслажденіи, что представился случай къ диспуту на какихъ бы то ни было условіяхъ. Въ подобныхъ случаяхъ, у м-ра Лайона были два главные повода къ удовольствію: увѣренность въ правотѣ своего дѣла и увѣренность въ своихъ собственныхъ адвокатскихъ способностяхъ. Нельзя сказать, — употребляя собственное выраженіе пастора, — чтобы онъ тщеславился этимъ; самая рѣчь и изложеніе пояснительныхъ доводовъ были для него легки, а если нападенія его на противника и отличались рѣзкостью, то, по его мнѣнію, причиною было то, что и самая истина отличалась тѣми же свойствами. Онъ вовсе не гордился способностью легко двигаться въ своей сферѣ. Человѣкъ, свободно дѣйствуя въ водѣ своими членами, считаетъ себя искуснымъ пловцомъ; но рыба плаваетъ гораздо лучше его, и за всѣмъ тѣмъ для нея это дѣло не особенно-важное.
Былъ-ли м-ръ Шерлокъ подобенъ такому человѣку, который можетъ держаться на водѣ и поздравлять самого себя съ этимъ успѣхомъ, это осталось тайной. Филипъ Дебари, сильно занятый своими избирательными дѣлами, только разъ имѣлъ случай спросить у дяди, хорошо-ли приготовляется Шерлокъ. Ректоръ отвѣчалъ на это коротко: «я думаю, что хорошо. Я снабдилъ его достаточнымъ количествомъ пособій. Я совѣтую ему на диспутѣ только читать, отклоняя отъ себя всѣ другія формы состязанія какъ выходящія изъ программы. Лайонъ договоритъ до извѣстнаго пункта, а потомъ Шерлокъ прочтетъ: будетъ что слушать; вмѣстѣ съ тѣмъ это будетъ разнообразнѣе.» Но въ самое утро диспута безотлагательныя дѣла, относящіяся къ судейскимъ обязанностямъ, заставили ректора отлучиться. Были разосланы надлежащія повѣстки, и женская половина населенія Большаго Треби гораздо болѣе волновалась вслѣдствіе ожиданіи предстоявшаго диспута, чѣмъ по поводу рѣчи какого бы то ни было кандидата. М-ссъ Пендрелль, м-ссъ Тиліотъ и вообще леди, принадлежащія къ господствующей церкви, считали своею обязанностію послушать викарія, который былъ извѣстенъ, — по аналогіи, конечно съ качествами викаріевъ вообще, — за весьма свѣдущаго молодаго человѣка; онъ покажетъ имъ, какою ученостью располагаетъ правая сторона. Одна или двѣ диссентерскіе леди не могли удержать своего волненія при мысли, что сидя на переднихъ скамейкахъ, онѣ будутъ слишкомъ близко къ стариннымъ своимъ пріятельницамъ по церкви, и что должны будутъ оказывать имъ болѣе продолжительныя привѣтствія при встрѣчѣ, чѣмъ какія дѣлались во взаимныхъ сношеніяхъ этихъ особъ со времени эмансипаціи католиковъ. М-ссъ Мускатъ, которая была красавицей и казалась столь же милою въ своемъ модномъ нарядѣ, какъ каждая леди въ Треби, изъ числа принадлежащихъ къ господствующей церкви, — разсудила, что ей должно надѣть самый лучшій большой вышитый воротничокъ и спросить м-ссъ Тиліотъ, гдѣ именно въ Дуффильдѣ она пріобрѣла свои постельныя занавѣсы, такъ превосходно выкрашенныя. Когда м-ссъ Тиліотъ называлась еще просто Мери Сальтъ, обѣ лэди были закадычными друзьями; но м-ръ Тиліотъ смотрѣлъ все надменнѣе и надменнѣе, съ тѣхъ поръ, какъ его можжевеловая водка получила громкую извѣстность; а въ 29 году онъ, въ присутствіи м-ра Муската, отзывался о диссентерахъ, какъ о подлецахъ, — дерзость, которую нельзя было оставить безъ вниманія.
Диспутъ долженъ былъ начаться въ одинадцать часовъ, ректоръ не согласился, чтобы для этой цѣли былъ избранъ вечеръ, потому что тогда пришлось бы допустить на него лицъ изъ нисшаго класса народа, а также дѣтей. Уже по одной этой причинѣ женская половина публики значительно превосходила численностью мужскую. При всемъ томъ на диспутѣ были нѣкоторыя первенствующія лица изъ жителей Треби; были даже люди, подобные м-ру Пендреллю и м-ру Уэсу, средства которыхъ дѣлали ихъ независимыми отъ всякихъ теоретическихъ взглядовъ. Эти лица ободряли себя тою мыслью, что они присутствовали не при богослуженіи и не были обязаны, поэтому, оставаться тамъ дольше, чѣмъ сколько хотѣли. Тутъ было полное собраніе всѣхъ диссентеровъ, которые только могли располагать своимъ утреннимъ временемъ, а на заднихъ скамьяхъ видны были всѣ пожилыя прихожанки, смиренно заботившіяся, чтобы не пропустить ничего церковнаго или имѣющаго отношеніе къ стремленію къ лучшему.
Въ одинадцать часовъ приливъ слушателей, казалась прекратился. М-ръ Лайонъ сидѣлъ на училищной кафедрѣ за особымъ круглымъ столомъ; другой круглый столъ съ кресломъ ожидалъ викарія, съ высокимъ положеніемъ котораго было совершенно сообразно — не приходить первымъ на состязаніе. Далѣе позади поставлена была пара креселъ, и уже не одну важную особу просили быть президентомъ преній; но никто изъ прихожанъ не хотѣлъ поставить себя въ положеніе столь двусмысленное по отношенію къ своему внѣшнему достоинству и столь недвусмысленное въ отношеніи обязанности высидѣть весь диспутъ; между тѣмъ ректоръ заблаговременно запретилъ быть предсѣдателемъ кому бы то ни было изъ диссентеровъ. М-ръ Лайонъ терпѣливо сидѣлъ, погруженный въ размышленія, смотря, казалось, на публику, но не видя ее; его замѣтки лежали передъ нимъ въ мелко исписанной рукописи. Всѣ были довольны этимъ промежуткомъ времени, въ которое можно было немного поболтать съ сосѣдями.
Эстеръ въ особенности была счастлива, она сидѣла на боковой скамьѣ, близь отцовской кафѳедры, а Феликсъ находился непосредственно позади ея, такъ что ей стоило только повернуть голову, чтобы говорить съ нимъ. Съ того утра, въ которое она была въ его домѣ, онъ сдѣлался очень добръ къ ней, сталъ болѣе расположенъ снисходительно слушать ея слова и менѣе нечувствителенъ къ ея взорамъ и движеніямъ. Еслибы онъ никогда не относился къ ней жестко или объявилъ бы, что не имѣетъ и повода къ ея обвиненію, то она мало придавала бы значенія тому вниманію, которое онъ ей оказывалъ, но теперь надежда видѣть его, казалось, освѣщала ея жизнь и разсѣивала прежнюю печаль. Сегодня Эстеръ была особенно очаровательна, уже вслѣдствіе того, что не имѣла живаго сознанія ни о чемъ другомъ, кромѣ сознанія близости къ себѣ существа, которое требовало, чтобы она сдѣлалась лучшею, чѣмъ была въ дѣйствительности. Отпечатокъ чувства собственнаго превосходства по отношенію къ людямъ, окружавшимъ ее, исчезъ и втеченіе немногихъ послѣднихъ недѣль глазамъ ея сообщилось кроткое выраженіе, а всѣмъ манерамъ — болѣе женственной нерѣшительности и сдержанности. Быть-можетъ, на мѣстѣ прежняго презрѣнія къ окружающимъ — возникъ новый видъ его — презрѣніе къ взгляду жителей Треби на Феликса Гольта.
— Какая прелестная молодая дѣвушка дочь вашего священника! сказала м-ссъ Тиліотъ вполголоса, обращаясь къ м-ссъ Мускатъ, отыскавшей, какъ она и ожидала, мѣсто близь своей бывшей подруги, — она настоящая леди.
— Даже ужь слишкомъ прелестна для своего положенія, отвѣчала м-ссъ Мускатъ. — Она считается гордою, а это нехорошо въ дѣвушкѣ, даже еслибы и въ самомъ дѣлѣ было чѣмъ гордиться. Теперь она, кажется, занята ободреніемъ этого молодаго Гольта, который все осмѣиваетъ, какъ видно но ею лицу. До сихъ поръ она пренебрегала его достоинствами; но я предоставляю вамъ самимъ судить, — можетъ-ли молодой человѣкъ, достающій себѣ пропитаніе такими незавидными способами, — можетъ-ли онъ платить за тонкіе кембриковые платки и изящныя лайковыя перчатки.
М-ссъ Мускатъ опустила свои бѣлокурыя рѣсницы и покачала красивой головкой, едва замѣтно, изъ стороны въ сторону, — выражая тѣмъ искреннее желаніе быть умѣренной въ выраженіяхъ, несмотря на непріятное ощущеніе, какое производятъ на нее окружающія явленія.
— Милочка, милочка, — сказала м-ссъ Тиліотъ. — Какъ! этотъ молодой Гольтъ, что наклонился впередъ, безъ галстука? До сихъ поръ я никогда его не видала, но слышала, какъ говорилъ объ немъ Тиліотъ. Говорятъ, что это опасный человѣкъ, что онъ волнуетъ спрокстонскихъ рабочихъ. И ужь конечно, такіе огромные глаза и большая косматая голова могутъ испугать каждаго. Что она въ немъ находитъ? Онъ гораздо ниже ея.
— Да, тѣмъ больше, что она приготовлялась быть гувернанткой, сказала м-ссъ Мускатъ, — вы не сомнѣваетесь, конечно, что она лучше знаетъ кого избрать себѣ. Но очень жаль, что пасторъ далъ ей возможность забрать верхъ. Это достойно сожалѣнія въ служителѣ божіемъ, — я не отрицаю, что онъ дѣйствительно таковъ.
— Ну, жаль, сказала м-ссъ Тиліотъ, — я хотѣла было пригласить ее давать уроки моимъ дочорямъ, когда они возвращаются изъ школы.
Между тѣмъ м-ръ Уэсъ и м-ръ Пендрелль стояли и обозрѣвали публику, кивая головою своимъ согражданамъ съ привѣтливостью, какая прилична людямъ ихъ положенія въ свѣтѣ.
— Однакожь ему уже время бы придти, сказалъ м-ръ Уэсъ, смотря на свои часы и сравнивая съ класными. — Этотъ диспутъ — новоизобрѣтенная штука, ректоръ ни за что не согласился бы на него, еслибы тутъ не было основательныхъ причинъ. Ноленъ говорилъ, что онъ не придетъ. По его словамъ, этотъ диспутъ — безбожное дѣло, атеисты охотники до подобныхъ вещей. Какъ бы то ни было, но отъ м-ра Шерлока мы услышимъ только хорошее. Онъ скажетъ славную проповѣдь — такой ужь молодой человѣкъ.
— Да, нашъ долгъ — поддержать его, не оставлять его одного среди диссентеровъ, скаталъ м-ръ Пендрелль. — Однакожъ, не всѣ сознаютъ это. Если Люкинъ не пришелъ, то Лабронъ долженъ бы былъ показаться. Я самъ могъ бы, пожалуй, сослаться на занятія, еслибы счелъ это приличнымъ.
— Вотъ, кажется, онъ идетъ, сказалъ м-ръ Уэсъ, замѣтивъ движеніе близь маленькой двери на одномъ уровнѣ съ платформой.
— Клянусь св. Георгіемъ! это м-ръ Дебари. Вотъ отлично!
М-ръ Уэсъ и м-ръ Пендрелль подали знакъ къ аплодисментамъ и этому примѣру послѣдовала даже большая часть диссентеровъ. Филиппъ зналъ, что онъ совершалъ популярное дѣло, являясь на диспутъ, и притомъ дѣло такого рода, къ которому старшіе Дебари не пріучили жителей Треби; впрочемъ, его появленіе не было заранѣе приготовлено. Онъ ѣздилъ изъ города на нѣкоторое разстояніе по дѣлу, но посѣтивъ контору Лаброна, нашелъ, что дѣло, которое требовало его присутствія, было отложено, тогда онъ отправился въ школу. Христіанъ сопровождалъ его.
М-ръ Лайонъ пробудился отъ своихъ размышленій, и сойдя съ небольшаго возвышенія, на которомъ сидѣлъ, просилъ м-ра Дебари принять на себя роль руководителя нреній или президента.
— Охотно, отвѣчалъ Филиппъ. — Но м-ръ Шерлокъ, кажется, еще не пришелъ?
— Онъ слишкомъ уже медлитъ, сказалъ м-ръ Лайонъ. — Но, конечно, этому есть причина, которой мы не знаемъ. А между тѣмъ не лучше-ли будетъ мнѣ подготовить вниманіе собраніи къ предстоящей бесѣдѣ посредствомъ краткаго вступительнаго привѣтствія?
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, сказалъ м-ръ Уэсъ, терпѣніе котораго готово было лопнуть. — М-ръ Шерлокъ навѣрно будетъ здѣсь чрезъ минуту или двѣ.
— Христіанъ, сказалъ Филиппъ Дебари, котораго брало уже легкое предчувствіе чего-то недобраго, — будьте такъ добры останьтесь здѣсь, я отправлюсь самъ. Извините меня, джентльмены, я съѣзжу на квартиру къ м-ру Шерлоку. Можетъ быть, онъ ошибся во времени. Люди занимающіеся бываютъ иногда нѣсколько разсѣянны. Вамъ не нужно идти со мной, Христіанъ.
По уходѣ м-ра Дебари, Руфусъ Лайонъ опять взошелъ на кафедру въ нѣсколько безпокойномъ расположеніи духа. Ему приходили на умъ мысли о томъ, какъ хорошо было бы съ пользою занять публику, чтобъ изъ непредвидѣнной отсрочки преній извлечь какое-нибудь назиданіе. Но по своей врожденной деликатности онъ понялъ, что въ этомъ собраніи прихожане господствующей церкви могли съ полнымъ основаніемъ отклонить всякое такое утѣшеніе съ его стороны, выходившее за предѣлы программы сегодняшнихъ преній, — тѣмъ болѣе, что и отрицаніе м-ра Уэса было очень энергично. Маленькій человѣкъ страдалъ отъ накопленія невысказанныхъ идей, испытывая такое же безпокойство, какъ скаковая лошадь, находящаяся въ заключеніи.
Многіе изъ публики стояли, всѣ были заняты болтовней, за исключеніемъ старыхъ прихожанокъ на заднихъ скамьяхъ и нѣсколькихъ набожныхъ диссентеровъ, которые, закрывъ глаза, придали тѣлу легкое колеблющееся движеніе.
— Вашъ отецъ чѣмъ-то озабоченъ, сказалъ Феликсъ, обращаясь къ Эстеръ.
— Да, и теперь, я думаю, ему нужны очки. Я надѣюсь, что онъ не оставилъ ихъ дома: безъ нихъ онъ не въ состояніи будетъ разсмотрѣть что бы то ни было на разстояніи двухъ аршинъ передъ собою, это, кромѣ того, отнимаетъ у него возможность знать, чего другіе желаютъ или ожидаютъ.
— Я пойду, спрошу — взялъ-ли онъ ихъ съ собой, сказалъ Феликсъ, перешагивая черезъ переднюю скамейку и приближаясь къ м-ру Лайону, на лицѣ котораго блеснуло удовольствіе при видѣ возможности выйти изъ прежняго созерцательнаго уединенія.
— Миссъ Лайонъ боится, что вы потеряли свои очки, сэръ, сказалъ Феликсъ.
— Мой милый молодой другъ, сказалъ м-ръ Лайонъ, взявъ Феликса Гольта за переднюю часть руки, приходившуюся почти въ уровень съ плечомъ пастора, вотъ великая истина, — истина для меня самого, правда, по обстоятельствамъ настоящей минуты, нѣсколько и тягостная, но за то служащая какъ бы противовѣсомъ краткости нашей земной жизни (въ этой жизни, какъ я понимаю, мы развиваемъ свои способности не только для передачи ихъ нашимъ наслѣдникамъ въ усовершенствованномъ видѣ, какъ вы доказываете, но также и для того, чтобы имѣть доступъ къ высшему посвященію въ божественныя предначертанія), — эта великая истина, я говорю, заключается въ томъ, что даже въ такъ называемыя безплодныя минуты нашей жизни, — какъ, напримѣръ, въ минуты ожиданія, — духъ можетъ воспарять и витать подобно тому, какъ онъ витаетъ въ нѣкоторыхъ нашихъ сновидѣніяхъ, которые столь же скоротечны, какъ изломанная радуга, а между тѣмъ совмѣщаютъ въ себѣ, повидимому, долгую исторію ужаса или радости. И сверхъ того, каждая минута можетъ служить источникомъ новой духовной энергіи; нашъ пульсъ служитъ, безъ сомнѣнія, лишь грубымъ выраженіемъ перехода отъ того, чего не было, къ тому, что существуетъ, даже въ самыхъ утонченныхъ процесахъ вещественнаго міра, — и насколько болѣе…
Эстеръ наблюдала за своимъ отцомъ и Феликсомъ, и хотя она не слышала того, что говорилось, но догадывалась о дѣйствительномъ положеніи дѣла, — догадывалась, что вопросъ объ очкахъ оставленъ безъ вниманія, и что ея отецъ углубился самъ и запуталъ Феликса въ ученыя разсужденія. Такъ какъ кругомъ нея не было такой тишины, которая сдѣлала бы слишкомъ замѣтнымъ всякое движеніе съ ея стороны, то Эстеръ, подъ вліяніемъ волновавшей ее тревоги, рѣшилась приблизиться къ каѳедрѣ и подошла къ отцу, который остановился, нѣсколько испуганный.
— Посмотрите, пожалуйста, папа, не забыли-ли вы взять свои очки. Если забыли, — такъ я сейчасъ же пойду домой и поищу ихъ.
М-ръ Лайопъ машинально повиновался дочери и сталъ торопливо ощупывать свои карманы.
— Отчего это миссъ Джерминъ въ такихъ дружескихъ отношеніяхъ съ диссентерскимъ пасторомъ? спросилъ Христіанъ у своего задушевнаго друга, Кворлена, торійскаго типографщика. — Вѣдь не можетъ же быть, чтобъ это гордое семейство Джермановъ принадлежало къ числу диссентеровъ?
— Какая миссъ Джерминъ?
— Развѣ вы не видите, — эта прекрасная дѣвушка, которая говоритъ съ нимъ.
— Миссъ Джерминъ! Какое, это дочь маленькаго пастора.
— Его дочь! — Христіанъ легонько свиснулъ, чѣмъ естественно выражалось удивленіе, что у ржаваго стараго ритора есть такая красавица-дочь.
Между тѣмъ поиски очковъ оказались тщетны. «Это все отъ моей прискорбной небрежности, моя милая», сказалъ смиренно маленькій человѣчекъ; — я чрезъ это становлюсь для тебя непріятнымъ бременемъ.
— Я сейчасъ же пойду, — сказала Эстеръ, не допуская Феликса идти вмѣсто нея. Но лишь только она сошла съ каѳедры, какъ м-ръ Дебари вернулся въ собраніе, и отъ этого произошло въ публикѣ волненіе, заставившее ее подождать. Поговоривъ вполголоса съ м-ромъ Пендреллемъ и м-ромъ Уэсомъ, Филиппъ Дебари подошелъ къ каѳедрѣ и, держа въ рукахъ шляпу, сказалъ съ печальнымъ и встревоженнымъ видомъ.
— Мнѣ очень непріятно объявить вамъ, леди и джентльмены, что м-ръ Шерлокъ отлучился изъ своего дома, и до сихъ поръ не отысканъ. Безъ всякаго сомнѣнія, это произошло по какой-нибудь случайной причинѣ, которая я увѣренъ, скоро разъяснится и не будетъ заключать въ себѣ ничего серьезнаго. Онъ вышелъ, какъ объяснила мнѣ его хозяйка, рано, чтобъ освѣжиться прогулкой въ это прекрасное утро, — что, по ея словамъ, онъ всегда дѣлалъ, когда приходилось долго заниматься, — и не возвратился. Но не будемъ слишкомъ тревожиться. Я распоряжусь, чтобъ произведены были розыски въ томъ направленіи, въ которомъ онъ пошелъ. Легко можно себѣ представить много неимѣющихъ важнаго характера случайностей, которыми онъ могъ быть задержанъ противъ своей воли. По этимъ обстоятельствамъ, м-ръ Лайонъ, — продолжалъ Филиппъ, обращаясь къ пастору, — мнѣ кажется, что диспутъ долженъ быть отложевъ.
— Диспутъ, безъ сомнѣнія, должно отложить, — началъ м-ръ Лайонъ; но дальнѣйшія его слова были заглушены шумомъ встававшихъ съ своихъ мѣстъ прихожанъ; многіе изъ нихъ притомъ подумали, что если причина отсрочки диспута и была плачевна, то самая отсрочка уже вовсе не можетъ быть названа непріятною.
— Боже милостивый! — сказала м-ссъ Тиліотъ, взявъ подъ руку своего супруга, — я надѣюсь, что бѣдный молодой человѣкъ не упалъ въ рѣку и не сломалъ себѣ ногу.
Нѣкоторые изъ болѣе желчныхъ диссентеровъ, которыхъ нравъ не былъ сдерживаемъ привычкою вести дѣла по мелочи, начали свистать, давая тѣмъ понять, что по ихъ мнѣнію отсутствіе викарія не имѣло никакого отношенія къ опасности его жизни или здоровья.
— Вѣрнѣе всего, что онъ далъ тягу, сказалъ м-ръ Мускатъ стоявшему позади его сосѣду, — поднимая брови и плечи и изображая на лицѣ такую улыбку, которая показывала, что хотя онъ состоялъ діакономъ, но все-таки смотрѣлъ на дѣло съ совершенно свѣтской точки зрѣнія.
М-ссъ Мускатъ думала, что было бы вполнѣ справедливо прочистить дно всѣхъ окрестныхъ рѣкъ и ручьевъ чтобъ отыскать викарія; и въ этомъ отношеніи съ ней соглашалось большинство леди, принадлежавшихъ къ господствующей церкви.
— Я искренно сожалѣю, м-ръ Лайонъ, сказалъ Филиппъ Дебари, вѣжливо обращаясь къ пастору, — что долженъ проститься съ вами, не будучи въ состояніи теперь же сдѣлать вамъ угодное, какъ я желалъ.
— Зачѣмъ извиненія, сэръ, отвѣчалъ пасторъ унылымъ голосомъ. — Я не сомневаюсь, что вы сами вполнѣ добросовѣстно дѣйствовали. Равнымъ образомъ я не допускаю и такихъ толкованій, которыя, подъ вліяніемъ гнѣва, могутъ имѣть видъ основательности, но при раскрытіи истины, окажутся ошибочными и злобными выдумками. Желаю вамъ добраго утра, сэръ.
Когда приверженцы господствующей церкви оставили комнату, м-ръ Лайонъ пожелалъ укрѣпить свой собственный духъ, а также и духъ своей паствы нѣсколькими разсужденіями, которыя должны были предшествовать прощальной молитвѣ. Но эта попытка встрѣчена была общимъ сопротивленіемъ. Слушатели собрались вокругъ пастора и объявили, что, по ихъ мнѣнію, все это дѣло наносило безчестіе церкви. Одни изъ нихъ говорили, что отсутствіе викарія было заранѣе придумано. Другіе дѣлали слишкомъ прозрачные намеки, что со стороны м-ра Лайона было глупо приниматься за какое бы-то-ни было дѣло сообща съ торіями и мѣстнымъ духовенствомъ, которые, если бы хотя сколько-нибудь подражали въ важности диссентерамъ, то никогда не позволили бы себѣ смѣяться надъ ними изъ-подъ руки. Братъ Кемпъ своимъ густымъ басомъ настаивалъ, чтобы м-ръ Лайонъ, не теряя времени, послалъ отчетъ обо всемъ этомъ дѣлѣ въ «Патріотъ», а братъ Гаукинсъ высокимъ теноромъ замѣтилъ, что при настоящемъ случаѣ очень кстати можно бы было высказать высокоцерковникамъ нѣсколько язвительныхъ вещей. Выслушиваніе разноголоснаго выговора отъ членовъ своей церкви уже не было новостью для м-ра Лайона; но теперь онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, обманутымъ и отчаивался въ собственныхъ силахъ. Феликсъ, стоявшій подлѣ него и видѣвшій страданія этого впечатлительнаго человѣка отъ крика говоруновъ, которымъ ничего не стоили ихъ шумныя поверхностныя сужденія, пришелъ въ раздраженіе. «Мнѣ кажется, господа, разразился онъ, покрывая всѣхъ своимъ голосомъ, что до сихъ поръ на долю м-ра Лайона выпадала самая трудная часть дѣла, тогда какъ вашему собранію оставалась одна только легкая. Бичуйте духовенство прихода, если вамъ это нравится, — оно само о себѣ можетъ заботиться. Но не карайте вашего собственнаго пастора. Быть можетъ, это не мое дѣло, — по крайней мѣрѣ, но болѣе того, на сколько честный поступокъ есть дѣло каждаго; но мнѣ кажется, что уже время попросить м-ра Лайона отдохнуть немного, вмѣсто того, чтобъ бросаться на него, подобно стаѣ осъ».
Этими словами Феликсъ возбудилъ неудовольствіе, которое обрушилось сколько на пастора, столько же и на него самаго; но все-таки достигъ своей непосредственной цѣли. Послѣ нѣкоторыхъ признаковъ сопротивленія, говоруны отхлынули, и м-ръ Лайонъ оставилъ поле несостоявшагося сраженія, сопровождаемый маленькой кучкой менѣе повелительныхъ изъ числа своихъ друзей, которымъ сообщилъ свое намѣреніе изложить вполнѣ свои доводы письменно и послать къ какому нибудь безпристрастному издателю.
— Но по отношенію къ личностямъ, прибавилъ онъ, — я не намѣренъ дѣлать того-же. Сказать, что этотъ молодой человѣкъ струсилъ? Но плохи были бы мои доводы, когда бы я хотя на минуту принялъ за точку опоры такой скудный и несообразный съ здравымъ смысломъ силлогизмъ, что если одинъ викарій неудовлетворителенъ, то лживъ и весь епископатъ. Если кого и слѣдовало бы выставить на заслуженный позоръ, то это именно хороню извѣстнаго главу нашего прихода, который, именуя себя однимъ изъ борцовъ церкви, посылаетъ вмѣсто себя на борьбу молодаго, слабосильнаго человѣка.
М-ръ Филиппъ Дебари дѣйствительно произвелъ тщательное разслѣдованіе обстоятельствъ, задержавшихъ достопочтеннаго Теодора Шерлока на его утренней прогулкѣ. Этого благонамѣреннаго молодаго богослова болѣе не видали въ большомъ Треби. Но въ рѣкѣ не дѣлали поисковъ, потому что съ вечернимъ дилижансомъ ректоръ получилъ объяснительное письмо. Волненіе достопочтеннаго Теодора возрасло до такой степени въ теченіе его прогулки, что ѣхавшій мимо дилижансъ послужилъ заманчивымъ средствомъ спасенія, которому невозможно было противиться; и именно въ одинадцатомъ часу (время пренія) молодой человѣкъ радостно укатилъ, увозя съ собою въ карманѣ и честь своего диспута.
Вслѣдъ за тѣмъ ректоръ имѣлъ удовольствіе получить тщательно обдуманное произведеніе м-ра Шерлока въ напечатанномъ видѣ, съ посвященіемъ достопочтенному Аугустусу Дебари, съ девизомъ и съ другими приложеніями, плодомъ зрѣлаго размышленія въ досужее время. Ректоръ былъ «опечаленъ за бѣднаго Шерлока, у котораго не хватило смѣлости», но сохранилъ убѣжденіе, что съ своей стороны, далъ дѣлу такой оборотъ, который при настоящихъ обстоятельствахъ наименѣе былъ неблагопріятенъ для церкви. А сэръ Максимъ замѣчалъ брату и сыну, что онъ былъ правъ, а они неправы относительно опасности, какую представляютъ чрезмѣрныя выраженія благодарности диссентерскому проповѣднику, и потомъ, при всякомъ разногласіи съ ними въ мнѣніяхъ, онъ рѣдко упускалъ случай напомнить имъ объ этомъ обстоятельствѣ.
XXV.
правитьХристіану нечего было жалѣть о времени, потраченномъ на тщетное ожиданіе интереснаго диспута: время проведенное имъ въ школѣ, не пропало для него даромъ; онъ узналъ, что дѣвушка, обратившая на себя его вниманіе во время представленія радикальнаго кандидата, была дочерью этого чудака диссентерскаго пастора. Обогатившись такимъ открытіемъ, онъ однакожъ почувствовалъ себя въ положеніи человѣка, не посвященнаго въ таинства шахматной игры, который разсматривая прихотливое расположеніе шахматъ, думаетъ, что и онъ могъ бы дать матъ, еслибы проникъ въ таинство распоряжаться этой неодушевленной арміей. Съ самаго дня свиданія своего съ Джерминомъ умъ его постоянно былъ занятъ разрѣшеніемъ мудреной загадки, заданной ему хитрымъ стряпчимъ. Какія причины побудили стряпчаго выказывать свое сочувствіе къ незнакомому человѣку и какая связь могла существовать между нимъ и Морицомъ-Христіаномъ Байклифомъ? Очевидно, здѣсь была какая-то тайна; а тайны иногда служатъ источникомъ хорошаго барыша, который притомъ можно получить безъ особеннаго труда. Джерминъ намекнулъ, что можно поживиться, слѣдуя его совѣтамъ, но вѣдь Христіанъ не такой простакъ, чтобы въ самомъ дѣлѣ взялъ да и повѣрилъ сразу пройдохѣ-законнику. Нельзя-ли устроить такимъ образомъ, чтобы, ничего не платя авдокату, самому воспользоваться всѣмъ барышомъ, который вѣроятно поможетъ ему, Христіану, поправить разстроенныя финансовыя обстоятельства и зажить бариномъ. Хотя Христіанъ какъ расчетливый, солидный человѣкъ успѣлъ убѣдить себя, что ему не остается ничего болѣе желать, какъ только приличной пенсіи за услуги знатному дому; — но онъ былъ настолько уменъ, чтобы не упустить случая устроить свое положеніе гораздо комфортабельнѣе. Теперь въ его рукахъ много нитей; надобно ихъ удержать и терпѣливо ожидать хорошихъ результатовъ. Главное — осторожность. Онъ не забылъ того впечатлѣнія, которое произвели на него два слова м-ра Краудера о нѣкоемъ негодяѣ, Генри Скаддонѣ, предъявившемъ искъ на имѣніе Трансомовъ. Зачѣмъ было волноваться и ронять ложку изъ пуншевой чаши? Джерминъ — стряпчій фамиліи Трансомовъ; ему извѣстенъ обмѣнъ именами между Скаддономъ и Байклифомъ! Какую сумму пожелаетъ онъ взять за всю эту исторію? Почему м-ру Лайону такъ хотѣлось видѣть почеркъ руки Морица-Христіана? Какая во всемъ этомъ общая связь и существуетъ ли она?
Открытіе, что Эстеръ дочь м-ра Лайона освѣтило запутанныя обстоятельства. Не даромъ черты ея лица произвели съ перваго взгляда такое сильное впечатлѣніе на м-ра Христіана. Въ нихъ онъ увидѣлъ живое подобіе чертъ Байклифа. Ктоже она? Уже-ли дочь товарища Генри Скадона по заключенію? Очень можетъ быть, что ее подкинули добродушному пастору; можетъ быть, онъ принялъ ее къ себѣ, получивъ извѣстіе о смерти ея отца? Все быть можетъ! «Полагаю, старый пасторъ крѣпко перепугается, если узнаетъ о реальномъ существованіи Байклифа?» сказалъ самъ себѣ Христіанъ. «Надо переговорить съ старикомъ. Его нечего бояться, онъ очень простъ…. Я раскрою истину насчетъ этой дочери. Пожалуй хорошенькая Анета сочеталась бракомъ съ этимъ маленькимъ уродцемъ. Женщина чего не сдѣлаетъ!» Положительныхъ результатовъ трудно было ожидать отъ этого свиданія, однакоже оно могло принести пользу для дальнѣйшей дѣятельности опытнаго пройдохи.
М-ръ Лайонъ получилъ отъ Джермина положительное увѣреніе, что курьеръ м-ра Дебари никогда не былъ мужемъ Анеты. Это его нѣсколько успокоило, но за то тревожило другое открытіе, что Джерминъ до сихъ поръ еще не могъ получить вѣрныхъ свѣденій, умеръ-ли или находится еще въ живыхъ, дѣйствительный мужъ Анеты, Морицъ-Христіанъ Байклифъ. Послѣднее обстоятельство побуждало почтеннаго пастора частенько навѣдываться къ стряпчему. Возвращаясь разъ изъ этой экспедиціи, онъ повстрѣчался съ Христіаномъ. Послѣдній повидимому имѣлъ твердое намѣреніе вступить съ нимъ въ разговоръ. Подъ вліяніемъ тяготившихъ его мыслей, м-ръ Лайонъ, на привѣтствіе Христіана, отвѣчалъ:
— Если у васъ есть какое нибудь дѣло ко мнѣ, прошу васъ обратитесь къ м-ру Джермину, онъ имѣетъ отъ меня законное полномочіе.
— Напротивъ, сэръ, замѣтилъ Христіанъ, — важныя извѣстія, которыя я намѣренъ передать вамъ, не должны быть извѣстны именно вашему стряпчему.
Эти слова произвели то впечатлѣніе, какого добивался Христіанъ. М-ръ Лайонъ былъ сильно смущенъ, онъ видѣлъ, что нельзя отдѣлаться отъ непріятнаго свиданія и что было бы непростительной небрежностью тотчасъ-же не воспользоваться предложеніемъ курьера. М-ръ Лайонъ охотно пригласилъ его отправиться въ Солодовенное подворье, гдѣ никто не помѣшаетъ ихъ разговору наединѣ.
Придя въ кабинетъ пастора, м-ръ Христіанъ напомнилъ о ихъ первомъ свиданіи, которое подало ему поводъ предполагать, что м-ръ Лайонъ былъ нѣсколько знакомъ съ Морицомъ Христіаномъ Байклифомъ, — это онъ могъ заключить изъ распросовъ пастора и изъ его волненія.
— Байклифъ былъ моимъ товарищемъ по плѣну во Франціи и помогъ мнѣ освободиться изъ заключенія, замѣтилъ Христіанъ. — Байклифъ и есть настоящій владѣтель тѣхъ бездѣлушекъ, которыя вы видѣли и которыя такъ заняли ваше вниманіе.
Затѣмъ Христіанъ поспѣшилъ добавить, что со времени освобожденія своего изъ плѣна, онъ не видѣлъ Байклифа и не имѣетъ о немъ никакихъ свѣденій. Ему была извѣстна женитьба Байклифа на Анетѣ Ледрю, съ которой онъ также былъ знакомъ. Онъ очень любилъ Байклифа и былъ бы радъ узнать что нибудь о его житьѣ-бытьѣ.
Здѣсь Христіанъ остановился. М-ръ Лайонъ сидѣлъ дрожащій и сильно перемѣнился въ лицѣ. Тонъ разговора и самое присутствіе Христіана возбуждали въ немъ негодованіе и вызывали самыя горькія воспоминанія. Онъ никакъ не могъ собраться съ духомъ, чтобы отвѣчать на длинную рѣчь своего собесѣдника.
— Mory-ли я спросить васъ, знаете-ли вы друга моего Байклифа? сказалъ Христіанъ, рѣшаясь дѣйствовать наступательно.
— Нѣтъ, сэръ; я его никогда не видѣлъ.
— Значитъ вы видѣли и часто видите поразительно-схожій портретъ его. Когда я увидѣлъ миссъ Лайонъ въ первый разъ, я могъ поклясться, что я вижу предъ собой дочь Байклифа.
— Сэръ, глухимъ голосомъ сказалъ м-ръ Лайонъ, нѣсколько приподнимаясь и держась за ручку кресла, — о такихъ предметахъ надобно говорить осторожнѣе; легкомысліе здѣсь не у мѣста. Я считаю нужнымъ напомнить вамъ, что я не потерплю никакой лжи, никакихъ оскорбительныхъ намековъ относительно этой особы. Говорить утвердительно можно только о томъ, о чемъ имѣются вѣрныя свѣденія.
— Совершенно такъ, сэръ. Теперь мы, кажется, начинаемъ понимать другъ друга. Мое предположеніе слѣдовательно вѣрно и молодая леди, носящая имя миссъ Лайонъ, дѣйствительно дочь Байклифа?
М-ръ Лайонъ молчалъ.
— Я полагаю также, что для нея было бы весьма не дурно, если бы судъ зналъ, кто ея отецъ!
— Сэръ! вскричалъ м-ръ Лайонъ теряя терпѣніе. — Я бы не совѣтовалъ вамъ этого. Она вѣритъ, что она моя дочь. Но я готовъ отказаться отъ всего, лишь бы не лишать ее правъ. Я надѣюсь, что у васъ есть хоть капля жалости, и потому прошу васъ не становиться между мной и ею и предоставить мнѣ самому открыть ей всю истину.
— Все хорошо въ свое время, сказалъ Христіанъ. — Намъ нечего торопиться. И такъ, миссъ Лайонъ — дочь Анеты.
Пасторъ вздрогнулъ, какъ будто по его рукѣ провели лезвеемъ ножа. Тонъ этого вопроса, хотя и усиливалъ антипатію его къ Христіану, однакоже заставилъ его собраться съ духомъ и не откладывать труднаго признанія. Послѣ минутнаго молчанія, онъ хладнокровію отвѣчалъ:
— Правда, сэръ. Мать ея стала моей женою. Заботы о дочери стали моей обязанностію и никто по вправѣ вмѣшиваться въ мои дѣла.
— Мнѣ остается сказать вамъ только одно: если въ признаніи истинныхъ правъ дочери Байклифа существуетъ для нея выгода, то я нисколько не ошибусь, если скажу, что какой нибудь стряпчій уже сторожитъ добычу, которая достанется ему за распутываніе этого мудренаго дѣла. Этимъ дѣломъ, т. е. отыскиваніемъ правъ вашей дочери, вѣрнѣе падчерицы, интересуется стряпчій, имя которому Джерминъ. И такъ, мой добрый сэръ, если вы выбрали м-ра Джермина своимъ повѣреннымъ, вы взяли лисицу, желая избавить себя отъ пакостей ласки. Но меня удивляетъ, что, принимая такое дѣятельное участіе въ дѣлѣ Байклифа, вы до сей поры не поручили Джермину навести обо мнѣ вѣрныя справки. Что, не правду я говорю? Вы и не подумали еще обо мнѣ?
— Я не отрицаю этого.
— А! Вы сдѣлаете очень хорошо, если займетесь этимъ; я убѣжденъ, что Джерминъ владѣетъ нѣкоторыми документами, касающимися Байклифа, которые онъ намѣревается уничтожить. А ихъ въ вашихъ интересахъ не мѣшаетъ сохранить. Теперь, сэръ, если вы желаете быть справедливымъ къ вашей дочери, вѣрнѣе падчерицѣ, я посовѣтовалъ бы вамъ не особенно довѣряться Джермину, и если вы имѣете какія-либо бумаги, или другія какія доказательства, или можете имѣть ихъ, и они попадутся въ руки мошенниковъ-стрипчихъ, изъ ихъ же числа Джерминъ, то гораздо благоразумнѣе бросить ихъ въ каминъ. Достаточно-ли я высказался?
— Я вовсе не имѣю намѣренія поддерживать дальнѣйшія сношенія съ Джерминомъ по этому дѣлу. Къ тому же я ничего не сообщалъ ему, кромѣ факта, касающагося рожденія моей дочери, и мнѣ нечего опасаться его.
— Я надѣюсь, что этотъ разговоръ останется между нами. Полагаю, что это не безполезно для вашей дочери.
— Сэръ, я буду молчать, сказалъ м-ръ Лайонъ съ холодной важностью. — Исключая, прибавилъ онъ желчно, — исключая развѣ того случая, когда я буду призванъ въ судъ, и гдѣ я обязанъ буду раскрыть всю истину.
Христіанъ ушелъ довольный тѣмъ, что ему удалось выпытать отъ диссентерскаго пастора все, что было можно. Болѣе точныхъ вопросовъ онъ ему не смѣлъ предлагать; но и того, что онъ узналъ было довольно. Для лучшаго еще разъясненія дѣла, ему слѣдовало бы расшевелить воспоминанія м-ра Краудера. Но страшно рѣшиться на такой шагъ; — съ Джерминомъ шутить опасно!
Долго не могъ освободиться отъ тягостныхъ впечатлѣній м-ръ Лайонъ, ходившій взадъ и впередъ по комнатѣ и размышлявшій въ слухъ. «Я не буду дожидаться крайней необходимости, — повторялъ онъ нѣсколько разъ, — я все скажу дитяти. Тогда мнѣ уже нечего бояться. Въ послѣднее время она стала такъ нѣжна ко мнѣ. Она проститъ мнѣ.»
XXVI.
правитьНа слѣдующій день, предназначенный м-ромъ Лайономъ для открытія Эстеръ тяготившей его тайны, онъ, прежде чѣмъ сойдти внизъ, долго молился, чтобы пріобрѣсти необходимыя для такого важнаго дѣла — твердость и мужество. Впередъ онъ не могъ опредѣлить, въ который именно часъ дня рѣшится его судьба: все зависѣло отъ распредѣленія ихъ занятій. Можетъ быть, придется ожидать времени, когда Лидди уйдетъ спать и они останутся одни. За завтракомъ Эстеръ сказала:
— Сегодня праздникъ батюшка; всѣ мои ученики ушли въ Дугфильдъ, чтобы побывать въ звѣринцѣ. Что вы намѣрены дѣлать сегодня? Что вы не завтракаете? О Лидди, Лидди, яйца опять сварены круто. Я желала бы, чтобы до завтрака вы не читали «Путь печалей»; эта книга доводитъ васъ до слезъ и заставляетъ забывать яйца.
— Они круты, это правда, но ваше сердце еще круче, миссъ Эсторъ.
— Сомнѣваюсь, сказала Эстеръ, — въ одномъ не могу сомнѣваться, въ томъ, что эти яйца могутъ служить подобіемъ развѣ только сердца какого нибудь закоснѣлаго жида, дрожащаго надъ своимъ золотомъ. Ихъ очень удобно употреблить вмѣсто мячика. Я бы совѣтовала вамъ подарить одно изъ нихъ Захарію, который воспользуется имъ съ этой цѣлію въ своихъ играхъ.
— Зачѣмъ вы такъ вспыльчивы, моя милая. Мы люди смертные и можемъ умереть внезапно и предстать на судъ не успѣвъ покаяться — замѣтила, грустно покачивая головою неугомонная Лидди.
— Не въ пору болтаете вы, моя любезная Лидди, сказалъ м-ръ Лайонъ усталымъ голосомъ, — не лучше-ли отправиться вамъ въ кухню.
— Что вы намѣрены дѣлать сегодня, батюшка? опять спросила Эстеръ. — Я буду сегодня праздновать.
М-ръ Лайонъ смутился отъ этого обыкновеннаго вопроса. Его тяготила необходимость признанія, между тѣмъ онъ чувствовалъ, что надо какъ можно скорѣе покончить съ труднымъ объясненіемъ.
— Мнѣ нужно поговорить съ тобой объ очень важномъ дѣлѣ и я попросилъ бы тебя придти ко мнѣ на верхъ, сказалъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
Эстеръ удивило это предложеніе, она не могла сообразить, что-же такое, по мнѣнію ея отца, могло быть важнѣйшимъ его обычныхъ утреннихъ занятій?
Она скоро узнала. Неподвижно, но въ страшномъ волненіи, слушала она исторію своей матери и грустный разсказъ объ испытаніяхъ, такъ долго мучившихъ ея отчима…..
Для м-ра Лайона разсказъ этотъ былъ исповѣдью предъ любимой дочерью въ его грѣхахъ и слабостяхъ. На Эстеръ онъ произвелъ благопріятное впечатлѣніе; мысль ея какъ будто развилась отъ изображенія страданій, борьбы, счастія и горя, которыя до сихъ поръ были для нея темною загадкой. Открытіе, что пасторъ ей не отецъ, но что онъ всячески старался любить и лелѣять ее, какъ родную дочь, послужило только къ тому, что этотъ странный, утомленный жизнью, съ угловатыми манерами человѣкъ сталъ предметомъ ея еще большей, горячей привязанности. Быть можетъ, эта честная исповѣдь не такъ бы сильно на нее подѣйствовала, если бы въ ней не произошла, въ теченіе послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ, глубокая нравственная перемѣна, благодаря знакомству ея съ Феликсомъ Гольтомъ, который пріучилъ ее не слишкомъ быть увѣренной въ непогрѣшимости ея собственныхъ дѣйствій,
Эстеръ сидѣла напротивъ отца и во все время его разсказа не пошевельнулась. Окончивъ свою длинную исповѣдь, м-ръ Лайонъ остановился на время и потомъ робко прибавилъ:
— Это — позднее раскаяніе въ прошлыхъ заблужденіяхъ, Эстеръ! Для меня нѣтъ оправданія и теперь мы должны стараться, чтобы наша привязанность укрѣпилась вѣрой. Притомъ же ты…..
Эстеръ встала и опустилась на деревянный стулъ, стоявшій подлѣ кресла отца, — сюда, обыкновенно, онъ клалъ свои книги. Она хотѣла говорить, но слезы мѣшали ей. Обнявъ старика, она наконецъ проговорила сквозь рыданія: «Батюшка, батюшка, я недостаточно васъ любила, — простите! я буду — буду!»
Изумленіе и радость старика были до того велики, что онъ совсѣмъ растерялся. Онъ былъ готовъ просить прощенія у той, которая просила его для себя.
Такъ сидѣли они, не говоря другъ другу ни слова. Наконецъ Эстеръ пришла въ себя; поднявъ голову, она спокойно посмотрѣла на пастора; потомъ, взявъ своею маленькою ручкой его руку, промолвила:
— Вы были честный труженикъ батюшка и были очень бѣдны. Матушка же была леди, привыкшая къ роскоши.
— Правда моя милая, и я могъ предложить ей только жизнь бѣдняка.
Хотя м-ръ Лайонъ выражался довольно темно, но Эстеръ всегда хорошо понимала его. Теперь же она поняла его еще лучше. По почтенный старикъ, не замѣчая перемѣны, происшедшей въ ней въ послѣднее время, не совсѣмъ вѣрно понималъ ея характеръ. Подвергая частому анализу ея убѣжденія, бывшія нерѣдко причиною его безмолвной горести, онъ полагалъ, что его открытіе произведетъ на нее тяжелое впечатлѣніе; она будетъ недовольна замѣной знатнаго отца бѣднякомъ-отчимомъ. Но вышло совсѣмъ иначе, и честный Лайонъ бранилъ теперь въ душѣ самого себя за поспѣшное и поверхностное мнѣніе о качествахъ его дочери и ждалъ новаго объясненія. Его милая дочь возрасла въ его глазахъ до идеальной высоты.
— Однако, это хорошая была жизнь, батюшка, сказала Эстеръ, поспѣшно вставая, — блѣдныя щеки ея покрылись румянцемъ, умное вдохновеніе блистало въ ея глазахъ. — Да, хорошая была это жизнь!
— Какая жизнь, дитя мое?
— Та, которая выпала на вашу долю, и которой долженъ слѣдовать всякій честный человѣкъ, во имя честной высокой идеи.
Немного погодя, она спокойно спросила:
— Матушка ничего вамъ не говорила о моемъ первомъ отцѣ?
— Говорила, моя милая, но очень немного. Она описывала его прекрасные глаза. Разсказывала, что онъ былъ добръ, благороденъ, происходилъ изъ знатной фамиліи….. Возьми эту шкатулку, въ ней ты найдешь письмо, кольцо и медальонъ. Это все, что осталось бѣдной женщинѣ на память о любимомъ ею человѣкѣ. Пересмотри ихъ, когда останешься одна, а теперь, ничего не скрывая, я разскажу тебѣ, имѣющія связь съ этими вещами послѣднія происшествія, — хотя онѣ кажутся мнѣ крайне запутанными и сомнительными.
Онъ разсказалъ Эстеръ все, что произошло между нимъ и Христіаномъ. Надежда, что ея родной отецъ можетъ быть еще живъ, была для нея новымъ ударомъ. Она ничего не сказала объ этомъ теперь нѣжно-любимому отчиму, но многое перечувствовала, оставшись наединѣ.
— Пожалуй, я отчасти повѣрилъ показаніямъ этого человѣка, заключилъ м-ръ Лайонъ. — Но признаюсь, его присутствіе и тонъ его рѣчей дѣйствовали на меня крайне непріятно. На лицѣ его какъ будто отпечатано убѣжденіе, что для него никогда ничего не существовало болѣе священнаго, какъ удовольствія и роскошь. Онъ намекнулъ, что ты можешь получить наслѣдство, и таинственно замѣтилъ о какихъ-то намѣреніяхъ Джермина. Все это можетъ статься имѣетъ какія нибудь основанія, но я не намѣренъ вмѣшиваться въ это запутанное дѣло.
— Конечно не надобно, горячо сказало Эстеръ.
Немного времени тому назадъ, извѣстіе о наслѣдствѣ, можетъ быть, побудило бы ее предаться пріятнымъ мечтаніямъ, но теперь, но нѣкоторымъ причинамъ, которыя она не могла высказать, оно заставило ее сильно тревожиться.
XXVII.
правитьЧрезъ нѣсколько часовъ послѣ открытія своей тайны, м-ръ Лайонъ отправился извѣстить больныхъ своей паствы; Эстеръ же, цѣлое утро продумавшая о своихъ родителяхъ, оставалась одна въ гостиной, гдѣ носился непріятный для ощущенія запахъ отъ кухни. Эстеръ никогда не могла свыкнуться съ нимъ; сегодня же, принимая во вниманіе нервное ея раздраженіе, онъ надоѣлъ ей болѣе обыкновеннаго. Почему же, не пошла она, какъ обыкновенно тго дѣлала, на чистый воздухъ? День былъ однимъ изъ лучшихъ ноябрскихъ дней; лучи солнца освѣщали бурые листья молоденькихъ дубовъ; свѣжій вѣтерокъ стряхивалъ послѣднія желтые листья вязовъ. Но Эстеръ, блѣдная, съ покраснѣвшими вѣками, неподвижно сидѣла на софѣ; прекрасные ея локоны были небрежно откинуты назадъ, локоть покоился на черной волосяной спинкѣ дивана; а глаза были устремлены на скучную улицу. Вошла Лидди. «Вы выглядите такъ грустно, миссъ, сказала она, и если не можете идти гулять, то пошли бы немного полежать. Вы вѣрно больны?» Упрямая миссъ только покачала головой.
Эстеръ повидимому чего-то ожидала, и это-то ожиданіе, вѣроятно, побуждало ее терпѣливо сносить непріятный запахъ. Но вотъ она начала приходить въ себя, перемѣнила положеніе, поднялась было съ мѣста, но опять опустилась и стала внимательно прислушиваться. «Что если Лидди его не приметъ, не можетъ-ли она, Эстеръ, ныйдти и воротить его? Почему же нѣтъ? При такихъ особыхъ обстоятельствахъ все позволительно.»
Отворилась дверь и вошла Лидди. «Пришелъ м-ръ Гольтъ, миссъ, сказала она. Позволите ему войдти.»
— О да, Лидди, просите его.
— Вы какъ будто больны, сказалъ Феликсъ пожимая руку молодой хозяйки, — лучше сказать, сильно разстроены.
Онъ говорилъ нѣжно и смотрѣлъ на нее гораздо пристальнѣе; его видимо удивляла ея безпорядочная прическа.
— Вы правы, я не больна, но нынѣшнее утро я была сильно взволнована. Батюшка разсказалъ мнѣ о моей матери многое, чего я прежде не знала. Она умерла, когда я была еще очень маленькой.
— Значитъ это не новыя горести для васъ и для м-ра Лайона. Узнавъ ихъ, я, вѣроятно, не въ состояніи буду ничѣмъ помочь вамъ.
Эстеръ провела рукою по лбу и отвѣчала:
— Не знаю я, горе это, или счастье. Но оно показало мнѣ, какъ я была слѣпа до сихъ поръ въ отношеніи отца.
Сказавъ это, она взглянула на Феликса; глаза его были серьезны.
— Сегодня великолѣпная погода, сказалъ онъ, вамъ не мѣшало бы немного пройдтись. Если хотите, пойдемте берегомъ, вдоль рѣки, къ малому Треби.
— Сейчасъ, я только шляпу надѣну, отвѣчала Эстеръ.
Чтобы выидти въ поле, имъ пришлось пройдти нѣсколько улицъ.
Когда Эстеръ встрѣчала знакомыхъ, ей приходило на мысль, что прогулка ея съ Феликсомъ непремѣнно будетъ замѣчена; — тѣмъ болѣе, что онъ шелъ въ фуражкѣ, безъ галстука, въ заплатанныхъ сапогахъ и съ толстой палкой. Надо правду сказать — Эстеръ этимъ немного смущалась. Такъ течетъ наша жизнь: мы еще не знаемъ гдѣ кончится рѣка, а уже вступили въ море и нѣтъ возможности выскочить на берегъ.
Когда они шли по улицамъ, Эстеръ упорно молчала. Феликсъ же, стараясь развлечь ее, разсказывалъ ей обо всемъ, что приходило ему на умъ: и о Джобѣ Теджѣ, о неудачно-окончившемся предпріятіи — вечернихъ классовъ въ Спрокстонѣ и о многомъ другомъ, болѣе или менѣе интересномъ.
Наконецъ они подошли къ рѣкѣ и вышли на дорогу въ малый Треби.
— Вотъ и пришли къ цѣли, сказалъ Феликсъ, когда, перейдя деревянный мостъ, они вступили подъ сѣнь вязовъ. — Здѣсь великолѣпно. Люблю ясные осенніе дни. Въ это время я чувствую себя менѣе несчастнымъ!
— Менѣе несчастнымъ! Вотъ какъ! съ обычной насмѣшливостію начала Эстеръ. — Вы противорѣчите себѣ. Я слышала, какъ вы возставали противъ меланхоліи. И еслибъ то, что сказали вы сейчасъ, сказала я, вы прочли бы мнѣ длинную лекцію и послали бы домой раздумывать надъ тройнымъ правиломъ.
— Очень можетъ быть, отвѣчалъ Феликсъ ударяя по травѣ палкой. — Но моя меланхолія другого сорта, она не напускная, не меланхолія разныхъ свѣтскихъ геройчиковъ. Я все-таки убѣжденъ, что я болѣе способенъ къ полезной дѣятельности, чѣмъ къ манфредовскимъ страданіямъ. Ими пусть забавляются ваши байроническіе желчные герои.
— Я вовсе не признаю ихъ за моихъ любимыхъ героевъ.
— Вы защищали ихъ; вы стояли за господъ, подобныхъ Рене, ищущихъ чего-то безконечнаго, мечтающихъ о чемъ-то недосягаемомъ, презирающихъ все житейское, реальное….
— Постойте, постойте, не забѣгайте далеко. Сперва отвѣчайте на обвиненіе васъ къ меланхоліи.
— Да, пожавъ плечами и опуская лѣвую руку въ карманъ, отвѣчалъ Феликсъ, — не мало есть у меня качествъ, которыми я не имѣю права гордиться; пришлось бы долго ихъ описывать, еслибы я вздумалъ исповѣдываться предъ вами. Дѣло въ томъ, что на выборъ человѣка предоставлено много различныхъ путей для дѣятельности; иными изъ нихъ можно идти безъ всякаго труда; но я не завидую тѣмъ, кто ихъ избралъ. Я взялъ на себя другую задачу. Мнѣ предстоитъ бороться съ различными затрудненіями, которыя часто предвидѣть трудно. Описывать ихъ слишкомъ долго, да и не стоитъ, мало интереснаго. Лучшіе люди, по моему убѣжденію, тѣ, которые живутъ между умственными и матеріальными бѣдняками и считаютъ своей прямой обязанностію отыскивать тѣхъ, кому надо помочь. Но такой человѣкъ долженъ отличаться сильнѣйшимъ самообладаніемъ и не быть излишне самолюбивымъ. Къ несчастію, я не могу подняться до этого высокаго уровня. Я слишкомъ часто выхожу изъ себя.
— Но зачѣмъ же вы такъ устроили свою жизнь? сказала Эстеръ, нѣсколько испугавшись своего вопроса. — Сдѣлать ее тяжелѣе или легче, совершенно зависѣло отъ васъ самихъ.
— Не совсѣмъ, отвѣчалъ Феликсъ послѣ краткаго размышленія. — Цѣль моей жизни была для меня слишкомъ опредѣленна. Я видѣлъ ее яснѣе, чѣмъ вижу вотъ теперь эту изгородь. Это трудная преграда, прибавилъ онъ, перешагнувъ ее. — Помочь вамъ?
— Благодарю, я обойдусь безъ помощи.
— Выбора для меня не было, продолжалъ Феликсъ. — Если я желалъ прекратить продажу шарлатанскихъ лекарствъ, я долженъ былъ позаботиться о содержаніи матери, — чѣмъ же ей жить; — въ ея лѣта тяжело ей покинуть мѣсто, къ которому она привыкла. Никакихъ другихъ, дѣйствительно полезныхъ занятій, кромѣ ремесленныхъ, я не могъ найти въ этой трущобѣ. Вотъ почему я избралъ себѣ вовсе не такъ называемыя джентльменскія занятія.
— Полагаю, всякій хорошій человѣкъ дѣлаетъ тоже, что и вы дѣлаете. Но я не понимаю, почему же нельзя жить также честно, пользуясь извѣстнымъ комфортомъ и избравъ себѣ жизнь, сообразную полученному воспитанію?
— Потому что вы не знаете моего нрава и незнакомы со всей моей жизнью. Такая жизнь хороша для меня, для другихъ она, разумѣется, не годится. Я не порицаю ихъ, этихъ другихъ; не думаю, что я лучше ихъ; ихъ положеніе иное. Я не могъ бы уклоняться отъ труда и несенія общаго бремени человѣчества; я не могъ бы разсчитывать сколотить себѣ капиталецъ, чтобы пріобрѣсти выгодное положеніе въ свѣтѣ. Каждый вправѣ, можетъ быть, назвать меня безумцемъ и сказать, что только путемъ стремленія къ пріобрѣтенію и оборотомъ капитала, родъ человѣческій пользуется благосостояніемъ, что такое стремленіе принесетъ богатые плоды въ будущемъ и осчастливитъ весь народъ. Но я вижу бѣдствія народа въ настоящее время, и не хочу знать, какія блага прольются для него въ будущемъ, отдаленномъ отъ насъ времени. Однимъ словомъ, я предпочитаю раздѣлить участь несчастныхъ, а не счастливцевъ.
Эстеръ ничего не отвѣчала и нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе, пока они не вошли въ небольшой лѣсокъ, столъ рѣдкій, что солнечные лучи, то здѣсь, то тамъ освѣщали мшистыя пространства.
— Посмотрите, какъ хороши эти вѣтви березъ при солнечномъ освѣщеніи! сказалъ Феликсъ. — Не хотите-ли присѣсть немного, вотъ на этомъ пнѣ.
Эстеръ усѣлась на пнѣ и сняла свою шляпку. Феликсъ, бросивъ фуражку и палку, легъ на землю.
— Мнѣ кажется вы слишкомъ мало заботились о самомъ себѣ, замѣтила Эстеръ.
— Вы положительно ошибаетесь, сказалъ Феликсъ. Я самолюбивъ, слишкомъ требователенъ и потому счелъ лучшимъ отказаться отъ всего, что вообще такъ нравится людямъ. Я пришелъ къ такому рѣшенію, имѣя разумныя основанія. Все зависитъ отъ того, какія убѣжденія имѣетъ человѣкъ, каковъ составленный имъ идеалъ жизни. Я прежде всего постарался сознательно представить себѣ тотъ образъ дѣйствія, которымъ я долженъ гнушаться. Я положилъ себѣ за правило никогда не дѣлать своей физіономіи ни глупо-улыбающейся, ни торжественно-важной, какія бы выгоды не предстояли отъ такого невиннаго занятія; никогда не входить въ предпріятія, ради успѣха которыхъ я долженъ потворствовать подлости, и оправдывать плутовскую систему собственно потому, что я не въ силахъ измѣнить ее. Выходъ тутъ одинъ: если я желаю подобнымъ образомъ дѣйствій достигнуть успѣха, я непремѣнно долженъ буду защищать зло, а защищая зло, я самъ необходимо дѣлаю его и становлюсь тѣмъ, что я, въ своемъ жизненномъ идеалѣ, называлъ гнуснымъ. Я положилъ себѣ за правило, что смѣшно и глупо дѣлать то, что дѣлаютъ ежедневно очень многіе люди изъ какой нибудь мелочной выгоды, ради какихъ нибудь двухъ лишнихъ комнатъ, или руководясь желаніемъ успокоить жену и кучу ребятъ.
Эстеръ слушала и тяжело становилось ей на сердцѣ. Она чувствовала себя далеко ниже своего собесѣдника.
— Другое, что подобно эху отзывается въ моей душѣ, началъ Феликсъ послѣ нѣкотораго молчанія, — это жизнь несчастныхъ, — жизнь порожденная порокомъ и нищетой. Тяжела и грустна она!
Опять наступило молчаніе. Щеки Эстеръ пылали, не смотря на вѣтеръ, игравшій ея кудрями. Когда Феликсъ предложилъ ей идти гулять, онъ казался такимъ нѣжнымъ, ласковымъ, но теперь, послѣ своихъ горячихъ рѣчей, онъ, повидимому, опять сосредоточился въ себѣ и лицо его приняло обычное холодное выраженіе. Устремивъ пристальный взглядъ на вѣтви березъ, Эстеръ молчала. Она не замѣтила, что Феликсъ перемѣнилъ положеніе и облокотясь на пень, теперь разсматриваетъ ее.
— Какъ вы прекрасны, сказалъ онъ своимъ обычнымъ тономъ.
Она вздрогнула и посмотрѣла на него, желая объяснить себѣ смыслъ этой новой рѣчи. Онъ смотрѣлъ совершенно спокойно. Эстеръ почувствовала неудовольствіе, ей показалось, что онъ намѣренъ упрекать ее.
— Какая сила, продолжалъ онъ, — можетъ сравниться съ силой, находящейся въ распоряженіи женщины одинаково умной, какъ и прекрасной! Какъ легко такой женщинѣ помочь честному мужчинѣ не уклоняться съ пути, которымъ онъ стремится къ великой и благородной цѣли.
Эстеръ вспыхнула, глаза ея загорѣлись; она отвернулась и сказала съ горечью:
— Можетъ-ли женщина, увѣренная, что ее презираютъ, не сомнѣваться въ правдивости описаній ея прекрасныхъ качествъ?
— Нѣтъ, милая Эстеръ, — въ первый разъ Феликсъ назвалъ ее такимъ образомъ, и крѣпко сжалъ своею широкою ладонью ея маленькія ручки. — Вы не должны думать, что я васъ презираю. Когда я увидѣлъ васъ въ первый разъ…
— Знаю, знаю, поспѣшно и глядя въ сторону, прервала его Эстеръ. — Тогда вы сдѣлали обо мнѣ слишкомъ поспѣшное заключеніе. Но судя людей по первому впечатлѣнію, вы, по моему мнѣнію, поступаете опрометчиво. Моя жизнь сложилась совсѣмъ иначе, чѣмъ ваша. Я знаю, во мнѣ есть много недостатковъ. Я слишкомъ самолюбива, но я не совсѣмъ безчувственна и съумѣю отличить хорошее отъ дурного.
— Но я пересталъ быть къ вамъ несправедливымъ съ той поры, какъ я узналъ васъ короче, сказалъ Феликсъ ласково.
— Да, узнали, отвѣчала Эстеръ, оборотясь къ нему и улыбаясь сквозь слезы. — Вы, говорящій со мной тономъ педагога, вы сами всегда были мудры? Вспомните время, когда и вы дѣлали глупости и поступали опрометчиво.
— Это было еще очень недавно.
— Не пора-ли идти домой, сказала Эстеръ, послѣ нѣкотораго молчанія.
— Нѣтъ, отвѣтилъ онъ, — врядъ-ли придется намъ опять гулять вмѣстѣ и сидѣть здѣсь.
— Почему же такъ?
— Потому что я человѣкъ, не позволяющій себѣ увлекаться мечтами.
— Тогда, остается мнѣ увлекаться ими, сказала Эстеръ улыбаясь и стараясь казаться веселой, хотя ей далеко было не весело.
— Вотъ этого-то я и желаю, отвѣчалъ Феликсъ, пристально смотря на нее. — Не отворачивайтесь. Смотрите на меня, и тогда я буду знать, могу-ли я продолжать. Я вѣрю въ васъ, но я желаю, чтобы ваши мечты о будущемъ не произвели въ васъ перемѣны къ худшему, я желаю, чтобы навсегда при васъ остались лучшія ваши качества. Если вы сохраните ихъ, то изъ васъ выйдетъ такая женщина, о которой я упоминалъ. Мнѣ врядъ-ли прійдется увидѣть васъ тогда!
— Почему же вы такъ предполагаете?
— Какъ только будетъ возможно, я отправлюсь въ какой нибудь большой городъ, сказалъ Феликсъ своимъ обычнымъ тономъ, — въ такой, гдѣ больше нищеты и безобразія. Я желаю идти честно къ своей цѣли; я буду говорить бѣднякамъ и невѣждамъ, какъ они слѣпы и безумны, я буду учить ихъ тому, что я считаю честнымъ и хорошимъ. Въ моихъ жилахъ течетъ кровь ремесленника и я докажу, что въ такой долѣ легче употребить на пользу лучшія человѣческія качества, чѣмъ въ другомъ положеніи, въ которомъ приходится считать вѣнцомъ желаній — стать богаче своихъ сосѣдей.
— Но предположимъ, что тѣмъ или другимъ честнымъ путемъ вы разбогатѣете, — женитьбой, напримѣръ, или другимъ неожиданнымъ образомъ, — развѣ вы не измѣните образа своей жизни?
— Нѣтъ, рѣшительно сказалъ Феликсъ, — я не желаю богатства. Я не считаю его за особенное достоинство. Нѣкоторые поступаютъ, можетъ быть, хорошо, не отказываясь отъ него; но такой образъ дѣйствій не въ моихъ правилахъ. Я не имѣю общихъ интересовъ съ классомъ богачей, — ихъ обычаи мнѣ вовсе не нравятся. Я избралъ бѣдность потому, что при ней мнѣ легче выполнить свою задачу: попытаться, на столько, на сколько будетъ въ моихъ силахъ, устроить жизнь менѣе тяжкой для людей бѣдныхъ.
— Тяжелую, но великую задачу взяли вы на вашу долю, сказала Эстеръ и поднялась, чтобы идти.
— Слѣдовательно, вы не считаете меня за сумасшедшаго, сказалъ Феликсъ шумно вставая.
— Развѣ вы подозрѣваете меня въ этомъ?
— Очень рѣдкія женщины не сочтутъ подобнаго образа дѣйствія чистымъ безуміемъ.
— Это потому, что женщина не можетъ сама избрать подобный путь дѣйствія. Она находится въ зависимости отъ очень многихъ обстоятельствъ.
— Ну, а вы, могли-ли бы вы представить себѣ, что трудъ есть самое благороднѣйшее назначеніе человѣка?
— Да, могла бы, отвѣчала она покраснѣвъ по уши.
Молча возвращались они назадъ по той же самой дорогѣ.
Въ Феликсѣ, какъ въ человѣкѣ съ твердой волей происходила борьба — вѣрить или не вѣрить послѣднему слову Эстеръ. Она же была сильно взволнована и чувствовала досаду. Каждый изъ нихъ сознавалъ необходимость молчанія и потому оно прервалось только тогда, какъ они вошли въ Солодовенный переулокъ и были въ пяти шагахъ отъ дому.
— Становится темно, сказалъ Феликсъ, — м-ръ Лайонъ, вѣроятно, безпокоится о васъ.
— Не думаю. Лидди, вѣрно, сказала ему, что я пошла съ вами, и что вы запаслись толстою палкою, отвѣчала Эстеръ съ легкимъ смѣхомъ.
Феликсъ зашелъ къ нимъ напиться чаю. М-ръ Лайонъ завладѣлъ имъ и разговоръ все время вертѣлся на интересующей всѣхъ темѣ — выборахъ. Заговорили о необычайномъ количествѣ развѣшенныхъ объявленій отъ кандидатовъ вообще, потомъ перешли къ Трансому въ частности. Феликсъ объявилъ, что ему рѣшительно все равно — кого бы не выбрали. Завязался горячій споръ.
— Вы отдѣлываетесь парадоксами, мой другъ, — замѣтилъ пасторъ, — вѣдь вы не можете отвергать, что гордитесь именемъ радикала.
— Это правда, отвѣчалъ Феликсъ, — но не менѣе справедливо и то, что я требую отъ радикаловъ такихъ качествъ, какія они должны имѣть, если захотятъ, чтобы ихъ убѣжденія получили разумныя, практическій смыслъ. А гдѣ у насъ такой кандидатъ!
Эстеръ не вмѣшивалась въ разговоръ. Она думала о Феликсѣ Гольтѣ. Не отъ него-ли впервые она узнала о многихъ вещахъ, о которыхъ прежде едва догадывалась? Не онъ-ли научилъ ее строже анализировать свои поступки и побужденія? Не его-ли пылкіе рѣчи о назначеніи человѣка и объ истинныхъ нравственныхъ, человѣческихъ качествахъ такъ глубоко запали ей въ душу? Не его-ли слова заставляли ее такъ часто задумываться? Не онъ-ли поддерживалъ въ ней энергію? Ничего нѣтъ удивительнаго, если она думала, что потеря такого человѣка будетъ для нея ничѣмъ невознаградимой потерей.
Но зачѣмъ терять его? Она никакъ не повѣритъ, чтобы онъ былъ къ ней совсѣмъ равнодушенъ.
Распространеніе печатныхъ объявленій необычнаго свойства, замѣченное м-ромъ Лайономъ и Феликсомъ, было однимъ изъ признаковъ приближенія времени выборовъ. Прибытіе въ Треби ревизующаго барристера не только доставляло случай людямъ, не имѣвшимъ особыхъ занятій, выказать свое рвеніе къ безукоризненности избирательныхъ списковъ, но также давало возможность соединить выполненіе этого общественнаго долга съ нѣкоторыми частными удовольствіями, какъ напр. съ блужданіемъ по улицамъ и съ ротозѣйничаньемъ въ дверяхъ домовъ.
Составить себѣ опредѣленный взглядъ на упомянутое событіе было дѣломъ не легкимъ для жителей Треби; уже одного появленія должностного лица съ малоизвѣстнымъ названіемъ было достаточно, чтобы повергнуть ихъ въ глубокое раздумье. Возьмемъ напр. м-ра Пинка, сѣдельника: пока ревизія не давала ему ни выгоды, ни невыгоды до тѣхъ поръ она была для него явленіемъ, столь же необычнымъ, какъ молодой жирафъ, котораго впослѣдствіи привезли въ эти мѣста, т. с. явленіемъ, которое признавалось возможнымъ только созерцать, но отнюдь не критиковать. М-ръ Пинка, былъ самый закоренѣлый тори: онъ признавалъ отыскиваніе погрѣшностей въ избирательныхъ спискахъ дѣломъ радикальнымъ и отчасти нечестивымъ, потому что оно мѣшало торговлѣ, и во всякомъ случаѣ могло оскорбить тѣхъ или другихъ лицъ, да и при томъ въ самомъ существѣ предмета скрывалась какая-то Немезида, дѣлавшая возраженіе противъ правильности списковъ небезопаснымъ; съ этой точки зрѣнія даже билль о реформѣ принималъ видъ какъ бы электрическаго угря, котораго благоразумному торговцу лучше оставить въ покоѣ. Одни только паписты жили довольно далеко, такъ что объ нихъ можно было говорить безъ всякаго стѣсненія.
Но м-ръ Пинкъ былъ охотникъ до новостей: онъ тщательно собиралъ ихъ и потомъ самъ передавалъ съ полнымъ безпристрастіемъ, обращая вниманіе только на факты и отбрасывая всякія къ нимъ толкованія. Поэтому онъ былъ очень доволенъ, что его мастерская сдѣлалась постояннымъ сборнымъ мѣстомъ всѣхъ окрестныхъ болтуновъ; привычка собираться у м-ра Пинка достигла такой степени, что у многихъ жителей Треби мысль о пріятности болтовни съ сосѣдями неразрывно соединялась съ ощущеніемъ запаха кожи. М-ру Пинку, было это тѣмъ удобнѣе, что онъ могъ продолжать свои обычныя занятія, удерживая притомъ за дѣломъ и своихъ рабочихъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ имѣлъ удовольствіе слушать разсказы посѣтителей о томъ, чьи голоса при ревизіи были признаны сомнительными, какъ авдокатъ Джерминъ много занимался вмѣсто адвоката Лаброна по дѣлу о дачахъ Тодда, и о томъ, что по мнѣнію нѣкоторыхъ обывателей, опредѣленіе стоимости народнаго имущества съ тою цѣлію, чтобы какъ нибудь оцѣнить его ниже настоящей цифры — было низкимъ, инквизиторскимъ дѣломъ; другіе замѣчали, что придираться къ нѣсколькимъ фунтамъ — безсмысленно, что ревизующіе должны бы были прямо оцѣнивать имущество въ высокую сумму и уже больше не заботиться о поправкахъ, если качества самого избирателя приблизительно соотвѣтствовали этой цифрѣ. М-ръ Симсъ, аукціонный оцѣнщикъ, былъ того мнѣнія, что вся эта процедура дѣлалась только для выгодъ стряпчихъ. М-ръ Пинкъ, сохраняя безпристрастіе, возражалъ, что вѣдь и стряпчіе должны же чѣмъ нибудь жить; но м-ръ Симсъ, у котораго всегда былъ въ запасѣ своеобразный юморъ, замѣтилъ, что до сихъ поръ ему не случалось видѣть, чтобы многіе изъ этихъ людей терпѣли нужду; онъ не видалъ также и того, чтобы въ числѣ стряпчихъ были новорожденные младенцы, которые, безъ сомнѣнія, нуждаются въ средствахъ къ жизни. М-ръ Пинкъ понималъ, впрочемъ, что возможность основательнаго разсужденія объ этомъ предметѣ со стороны, усложнялась получаемыми имъ заказами женскихъ сѣделъ для адвокатскихъ дочерей, и потому, возвращаясь на твердую почву дѣйствительности, напомнилъ, что уже наступили сумерки.
Черезъ минуту сумерки, казалось, еще усилились, потому что входныя двери загородила рослая фигура, при видѣ которой м-ръ Пинкъ, потирая руки, сталъ улыбаться и раскланиваться, видимо стараясь оказать почетъ тамъ, гдѣ его слѣдовало оказывать; при этомъ онъ сказалъ:
— М-ръ Христіанъ, сэръ, какъ вы поживаете, сэръ?
Христіанъ отвѣчалъ съ снисходительною фамильярностью человѣка, занимающаго высшее общественное положеніе: «Очень худо, я вамъ скажу, и все изъ-за этихъ проклятыхъ ремней, которые вы такъ отлично сдѣлали. Посмотрите-ка, они опять лопнули.»
— Очень жаль, сэръ. Вы можете ихъ оставить мнѣ?
— Да, оставлю. Ну, что новаго? сказалъ Христіанъ, присаживаясь на высокую скамейку и постукивая хлыстомъ по своимъ сапогамъ.
— Мы сами ждемъ, сэръ, не раскажите-ли вы намъ чего нибудь, сказалъ м-ръ Пинкъ съ прежней улыбкой. — Вѣдь вы находитесь у самого источника новостей, не правда-ли, сэръ? Это самое я сказалъ на дняхъ м-ру Скэльсу. Онъ пришелъ сюда взять нѣсколько ремней и сдѣлалъ тотъ же вопросъ, какъ и вы, сэръ, именно въ тѣхъ же самыхъ выраженіяхъ, и я ему отвѣчалъ, какъ говорю теперь. Это впрочемъ нисколько не означаетъ непочтеніе къ вамъ, сэръ, а только такъ пришлось сказать къ слову.
— Это все пустяки, Пинкъ, — сказалъ Христіанъ. Вы все знаете. Вы даже можете сказать мнѣ, напр. кто нанятъ для наклеиванія на стѣны избирательныхъ афишъ Трансома?
— Что вы объ этомъ скажете, м-ръ Симсъ? спросилъ Пинкъ, смотря на оцѣнщика.
— Да вѣдь это хорошо извѣстно и мнѣ, и вамъ. Это Томми Траунсемъ — полуумный, увѣчный старикашка. Всѣ почти знаютъ Томми. Я самъ подавалъ ему милостыню.
— Гдѣ его можно найти? — спросилъ Христіанъ.
— Вѣрнѣе всего, въ гостинницѣ "Криваго ключа, " на Оленьемъ концѣ, — сказалъ м-ръ Симсъ. Впрочемъ я не знаю, гдѣ онъ бываетъ, когда находится не въ трактирѣ.
— Пятнадцать лѣтъ тому назадъ, когда Томми еще занимался выдѣлкою горшковъ, онъ былъ дюжій малый, замѣтилъ м-ръ Пинкъ.
— Да, и въ свое время отлично ловилъ зайцевъ, сказалъ м-ръ Симсъ. — Но онъ и тогда былъ уже какимъ-то сумасбродомъ. Да вотъ напр., онъ всегда божился, что имѣетъ права на помѣстье Трансомовъ.
— Вотъ какъ, что же внушило ему такія мысли? сказалъ Христіанъ узнавшій больше, чѣмъ ожидалъ.
— Тяжбы, сэръ, — постоянныя тяжбы изъ-за этого помѣстья. Лѣтъ двадцать тому назадъ ихъ было множество. Томми случилось тогда быть въ нашихъ мѣстахъ; это былъ толстый, сильный малый, относившійся непочтительно ко всякому.
— О, онъ и не думалъ дѣлать ничего дурного, сказалъ м-ръ Симсъ.
— Онъ любилъ иногда выпить, да не совсѣмъ вѣрно выговаривалъ слова, — потому и не могъ понять разницы между Траунсемомъ и Трансомомъ. Такое ужь странное произношеніе у жителей той мѣстности, гдѣ онъ родился — нѣсколько къ сѣверу отъ насъ. Вы и теперь услышите отъ него тоже, если поговорите съ нимъ.
— Такъ я могу его найти въ «Кривомъ ключѣ?» спросилъ Христіанъ, вставая съ своего мѣста. — Прощайте, Пинкъ, прощайте.
Прямо отъ сѣдельника Христіанъ пошелъ къ Кворлену, торійскому типографщику, съ которымъ за-одно замышлялъ выкинуть политическую штучку. Кнорленъ въ Треби былъ человѣкъ новый; онъ до того сократилъ сроимъ появленіемъ дѣла у прежняго наслѣдственнаго требійскаго типографщика, Доу, что этотъ послѣдній ударился въ вигизмъ и радикализмъ и вообще занялся политическими дѣлами, насколько такія воззрѣнія могли отражаться въ маленькой кучкѣ шрифта. Кнорленъ занесъ въ Треби свое дуффильдское остроуміе и доказывалъ, что шутка хорошее, сподручное средство для политики; слѣдуя такому принципу, онъ и Христіанъ, какъ приверженцы Дебари, вознамѣрились воспользоваться ею для выгодъ своего патрона. Шутка, о которой теперь шло дѣло, была шуткой практической. Христіанъ, войдя въ мастерскую своего пріятеля, ограничился словами: «я его нашелъ, — дайте мнѣ ваши листки;» потомъ, взявъ подъ мышку толстый плоскій узелъ, завернутый въ черный глянцевитый мѣшокъ, вышелъ опять, среди наступавшаго мрака, на улицу.
"Легко можетъ быть, говорилъ онъ самъ себѣ, идя дальше, что у этого стараго мошенника есть какая нибудь тайна, которую надо выпытать, — или какія нибудь свѣденія, которыя, столько же, какъ и настоящая тайна, могутъ быть полезны людямъ, умѣющимъ пустить ихъ въ дѣло. Смѣлость тогда была бы вознаграждена. Но я боюсь, что старый пьяница не на многое будетъ годенъ. Истина, говорятъ, находится въ винѣ, — значитъ частица ея можетъ заключаться и въ джинѣ, и въ грязномъ пивѣ. Не стоитъ-ли эта истина того, чтобъ я ее добивался — это другой вопросъ. Мнѣ случалось выслушивать много признаній отъ людей полупьяныхъ, но никогда не добился я ничего такого, что имѣло бы для меня цѣну хотя на шесть пенсовъ.
«Кривой ключъ» былъ настоящимъ старомоднымъ, «заведеніемъ.» Чтобы составить себѣ понятіе о бѣдности британскихъ мизораблей, надобно посмотрѣть на ихъ удовольствія. У «Криваго ключа» былъ грибообразный хозяинъ и желтая, хилая хозяйка съ салфеткой, повязанной вокругъ головы. Заведеніе это обладало также лекарственнымъ элемъ, запахомъ дурного табаку и замѣчательно острымъ сыромъ. Правда, что богиня Астрея, вернувшись опять къ намъ, не признала бы удовлетворительнымъ подобный храмъ наслажденія для разумныхъ существъ. Но тамъ, у очага, было удобное мѣстечко для усталыхъ собесѣдниковъ, было достаточно простора любому изъ нихъ протянуть ноги; притомъ же посѣтитель не испытывалъ непріятнаго ощущенія отъ бѣлой стѣны, находившейся отъ него на разстояніи аршина, потому что огонь въ каминѣ, превращаясь въ пепелъ, не бросалъ безпощадно-яркаго свѣта на окружающую невзрачную обстановку. Сравнительно съ нѣкоторыми другими портерными заведеніями того времени, «Кривой ключъ» доставлялъ посѣтителямъ высокую степень удовольствія.
Хотя это достопочтенное «заведеніе» не замедлило принять участіе въ послѣднихъ политическихъ дѣлахъ, возбуждавшихъ къ пьянству, но подобнаго удовольствія въ такой ранній вечерній часъ еще не требовала собравшаяся теперь въ «Кривомъ ключѣ» компанія. Передъ каминомъ курились только три или четыре трубки, когда вошелъ Христіанъ, но этого было для него достаточно, потому что въ числѣ курильщиковъ находился и старый наклейщикъ избирательныхъ афишъ; широкая, плоская корзина его, набитая афишами, тутъ же была прислонена къ скамейкѣ. Появленіе такой величественной фигуры, какъ Христіанъ, произвело не малое изумленіе между посѣтителями «Кривого ключа;» всѣ обратили взоръ на пришельца въ молчаливомъ ожиданіи; Христіанъ быль совершенно неизвѣстенъ въ Оленьемъ концѣ, и потому неудивительно, что его сочли за какого нибудь путешественника высшаго полета, особенно когда онъ объявилъ, что чувствуетъ чертовскую жажду, а потомъ велѣлъ принести себѣ полушиллинговаго джину съ большимъ кувшиномъ воды, и, наливъ нѣсколько капель напитка въ свой стаканъ, пригласилъ сидѣвшаго рядомъ Томми Траунсема раздѣлить съ нимъ угощеніе. Томми принялъ приглашеніе съ такою поспѣшностью, какую только допускала его дрожащая рука. Это былъ рослый широкоплечій старикъ, когда-то казавшійся молодцомъ; но теперь его щеки и грудь были впалы, а члены тряслись.
— У насъ тамъ, кажется, афиши? спросилъ Христіанъ, показывая на корзину. — Не будетъ-ли какого-нибудь аукціона?
— Аукціона? нѣтъ, отвѣчалъ Томми, съ какою-то сердитою сиплостью въ голосѣ, служившею единственнымъ воспоминаніемъ прежняго славнаго баса; произношеніе его замѣтно различалось отъ того, которое вообще свойственно было Треби. — Я не имѣю никакихъ дѣлъ съ аукціонами, а занимаюсь политическими дѣлами. Я-то теперь и провожу Траунсема въ парламентъ.
— Онъ сказалъ Траунсема, замѣтилъ трактирщикъ, тихонько смѣясь и вынимая изо рта трубку. — Это онъ говоритъ о Трансомѣ, сэръ. Вы, быть можетъ, и не принадлежите къ его партіи. Этотъ кандидатъ больше всякаго другого сдѣлаетъ добра рабочимъ, онъ уже доказалъ это своею щедростью и доброжелательностью. Если-бъ у меня было двадцать голосовъ, такъ я по задумался бы подать ихъ за Трансома, не смотря ни на кого.
На грибообразномъ лицѣ трактирщика выразилась увѣренность, что высокая цифра — двадцать — нѣсколько возвысила предполагаемое значеніе его голоса.
— Спилькинсъ, произнесъ Томми, махая рукой трактирщику, дадите-ли вы наконецъ одному джентльмену свободно говорить съ другимъ? Этотъ джентльменъ хочетъ знать, что заключается въ моихъ афишахъ. Хочетъ или не хочетъ онъ этого?
— Чтожь такое? Я сказалъ только къ слову, отвѣчалъ трактирщикъ, продолжая, хотя и мягко, стоить на своемъ.
— Вы всѣ люди хорошіе, Спилькинсъ, возразилъ Томми, — но моего дѣла не понимаете. Я знаю, что такое значитъ эти афиши, это — дѣло публичное. Я не изъ числа вашихъ обыкновенныхъ наклеивателей объявленій. Объявленія о десяти гинеяхъ вознагражденія за поимку овечьяго вора и другую подобную дрянь, я давно уже бросилъ. Это избирательныя афиши Траунсема, а я самъ изъ хорошей фамиліи и потому старалось ему помочь. Я самъ Траунсемъ, и Траунсемомъ умру, а если старый Никъ вздумаетъ схватить меня за кражу, и скажу ему: "вы считаетесь за законовѣда, старый Никъ, и должны знать, что каждый заяцъ и фазанъ на траунсемской землѣ мой, а все что служитъ къ повышенію цѣлой фамиліи, возвышаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и стараго Томми; вотъ мы пробираемся въ парламентъ, это штука хорошая, джентльмены. А я глава фамиліи, и наклеиваю афиши объ этомъ событіи. Есть много разныхъ Джонсоновъ и Томсоновъ, и Джаксоновъ и Япльсоновъ, но я — одинъ Траунсемъ. Что вы на это скажете, джентльмены?
Этотъ возгласъ, сопровождавшійся ударомъ кулака по столу со стороны оратора и подмигиваньемъ на него трактирщика остальной компаніи, — обращенъ былъ болѣе къ Христіану, который отвѣчалъ солиднымъ и важнымъ тономъ:
— Я скажу, что нѣтъ другого занятія, болѣе почетнаго, какъ прибиваніе избирательныхъ афишъ.
— Не въ томъ дѣло, сказалъ Томми, тряся отрицательно головой. — Я ожидалъ, что вы поймете меня. Я такъ и думалъ, что вы, если знаете дѣло, не будете мнѣ противорѣчить. Но я хочу пожать вашу руку; я вовсе не намѣренъ никому причинять вредъ. Я человѣкъ хорошій, — крѣпкая посуда; — старинная фамилія держится моими правами. Я получше всякаго стараго Ника.
Такъ какъ изъ этихъ словъ можно было заключить, что излишнее количество джину уже начинало сказываться въ старомъ афишерѣ, то Христіанъ долженъ былъ, не теряя времени, овладѣть его вниманіемъ. Онъ положилъ руку на шею Томми и выразительно сказалъ:
— А вотъ что, мнѣ кажется, вы, наклеиватели объявленій, упускаете изъ виду. Мы должны наблюдать, когда партія Дебари наклеитъ новыя избирательныя афиши, вы тотчасъ же сверхъ ихъ обязаны приклеить свои. Я знаю, гдѣ наклеены воззванія Дебари. Пойдемте со мной, я покажу вамъ ихъ. Мы приклеимъ свои наверхъ, а потомъ возвратимся назадъ и угостимъ всю компанію.
— Ура! закричалъ Томми. Такъ пойдемъ-же.
Это былъ одинъ изъ самыхъ закоренѣлыхъ, отъ природы крѣпкихъ пьяницъ, которые отъ вина не скоро лишаются употребленія умственныхъ способностей, или свободнаго движенія членовъ, и не скоро начинаютъ путаться въ словахъ. Люди, незнавшіе Томми, думали, что онъ уже пьянъ, когда старикъ хватилъ всего, говоря его собственными словами, «одну благословенную пинту»; — онъ пріобрѣталъ только вслѣдствіе того изумительное довольство собой и безропотность передъ несчастіемъ, которыя трезвому британцу вообще несвойственны. Томми выколотилъ пепелъ своей трубки, схватилъ горшокъ съ клеемъ и корзину съ афишами, и приготовился бѣжать съ самодовольнымъ сознаніемъ человѣка, который знаетъ, что дѣлаетъ.
Трактирщикъ и нѣкоторые другіе изъ присутствовавшей компаніи съ увѣренностью заключили, что теперь уже имъ совершенно извѣстно, что такой Христіанъ. Это человѣкъ изъ свиты Трансома и, въ интересахъ послѣдняго, наблюдаетъ за наклеиваніемъ его избирательныхъ воззваній. Трактирщикъ брюзгливо велѣлъ своей женѣ отворить джентльмену дверь, надѣясь вскорѣ снова его увидѣть.
— Наша гостинница предана Трансомамъ, сэръ, замѣтилъ онъ, — я говорю это въ томъ смыслѣ, что сюда постоянно собираются посѣтители, принадлежащіе къ этой партіи. Конечно, я, такъ содержатель гостинницы, исполняю свою обязанность, которая, сколько мнѣ извѣстно, состоитъ въ томъ, чтобъ не упускать денегъ отъ какого бы-то ни было джентльмена; то есть, я хочу сказать, — что долженъ давать возможность мѣнять здѣсь свои деньги каждому, будетъ-ли онъ членъ парламента или нѣтъ, — и чѣмъ больше, тѣмъ лучше. А хотя иные и говорятъ, что съ насъ довольно двухъ парламентскихъ кандидатовъ, но я все-таки скажу, что для торговли было бы лучше, еслибы ихъ было не два, а шесть, съ соотвѣтственнымъ увеличеніемъ и числа избирателей.
— Конечно, конечно, сказалъ Христіанъ, — вы человѣкъ умный, хозяинъ. Такъ вы, разумѣется, не будете подавать голосъ за Дебари, а?
— Нѣтъ, ни подъ какимъ видомъ, сказалъ трактирщикъ, думая, что чѣмъ отборнѣе будутъ его отрицанія, тѣмъ съ большимъ удовольствіемъ они будутъ выслушаны.
Какъ только дверь затворилась за Христіаномъ и его новымъ спутникомъ, Томми сказалъ:
— Теперь, господинъ, если вы ужь взялись быть моимъ фонаремъ, такъ не превратитесь же въ блудящій огонь, какъ я называю каждаго, кто ведетъ меня по ложному пути. Я вамъ говорю, что если ужь вамъ случилось встрѣтиться съ Томми Траунсемомъ, такъ не оставляйте его?
— Нѣтъ, нѣтъ, будьте увѣрены, отвѣчалъ Христіанъ. — Ступайте сюда. Сперва мы пойдемъ, посмотримъ на стѣны задней пивоварни.
— Только не покидайте меня. Дайте мнѣ когда-нибудь шиллингъ, и я разскажу вамъ столько, что отъ Спилькинса вы не услышите и въ недѣлю. Немного есть людей похожихъ на меня. Въ теченіе пятнадцати лѣтъ, я занимался, отъ времени до времени, выдѣлкой горшковъ; что вы объ этомъ думаете? что вы думаете о человѣкѣ, который могъ бы жить по своему вкусу тамъ, въ траунсемскомъ паркѣ, и ловить свою собственную дичь. А это я дѣлалъ, — сказалъ Томми, кивая головой Христіану среди непроницаемой темноты. — Никто изъ вашихъ не стрѣлялъ въ меня, да и можно держать два противъ одного, что не попадетъ. А стараться захватить просто въ сѣти — все равно, что поймать рыбу на крючокъ. Вы дѣлаете на крючкѣ приманку, и если ни одна рыба сама собой не пойдетъ на нее, то рыболову ничего и но достанется. Тоже самое, говорю я, и съ сѣтями…
— Но если вы въ самомъ дѣлѣ имѣли право на трансомское помѣстье, какъ же могло случиться, что васъ изъ него выгнали, дружище? Вѣрно какимъ-нибудь гнуснымъ путемъ, а?
— Законъ такъ прилаженъ — вотъ и все. Вы хорошій человѣкъ, я спокойно могу сказать вамъ это. Есть люди, которымъ собственность принадлежитъ по рожденію, и есть люди, захватывающіе ее потомъ сами; а законъ для нихъ и сдѣланъ, чтобъ лучше было захватывать. Я довольно хитеръ и вижу гораздо дальше чѣмъ Спилькинсъ. Разнощикъ Недъ Пэчъ всегда говорилъ мнѣ: «вы едва умѣете читать, Томми.» "Нѣтъ, благодарю васъ, " говорилъ я, «я вовсе не намѣренъ ломать себѣ голову, чтобы сдѣлаться такимъ же толстымъ глупцомъ, какъ вы.» Я люблю Неда. Мы много горшковъ сдѣлали вмѣстѣ.
— Теперь я хорошо вижу, что вы-таки хитры, Томми; какъ вы могли узнать, что по рожденію имѣете права на собственность?
— Да вѣдь въ спискѣ, — приходскомъ спискѣ, — сказалъ Томми съ прежнимъ кивкомъ головы, — показано, въ какомъ званіи кто родился. Мнѣ всегда казалось, что я непростой человѣкъ, да и другіе думали обо мнѣ тоже; такъ вотъ однажды въ Литтльшо, когда я показывалъ африканскихъ хорьковъ, отыскалъ меня какой-то хорошо-одѣтый человѣкъ и осыпалъ распросами. Я узналъ отъ писца, что этотъ человѣкъ справлялся въ приходскомъ спискѣ, а когда я далъ тому же писцу горшокъ или два, такъ онъ узналъ отъ нашего пастора, что имя Траунсемовъ было знаменитымъ именемъ въ здѣшнихъ мѣстахъ. Я ждалъ было, что тотъ же хорошій человѣкъ придетъ опять. Думалъ, что какъ только потребуется законный владѣлецъ, имѣнія такъ меня и позовутъ; тогда я не зналъ законовъ. Я ждалъ, ждалъ, пока наконецъ увидѣлъ, что ждать нечего. Такъ я и разстался съ своими хорьками, жена моя тогда умерла и мнѣ особаго бремени не было. А потомъ я надумалъ перебраться въ здѣшній край.
— А, вотъ мы и пришли къ задней пивоварнѣ. Положите теперь на землю клей и корзину, я вамъ пособлю. Вы наклеивайте, я буду подавать вамъ афиши, а потомъ вы опять можете идти въ свою компанію.
Томми машинально повиновался; онъ былъ весь поглощенъ рѣдкимъ случаемъ, который помогъ ему найти новаго слушателя, и горѣлъ желаніемъ продолжать свой разсказъ. Лишь только онъ повернулся, нагнувшись къ своему горшку съ клеемъ, Христіанъ ловко всунулъ — вмѣсто объявленій, лежавшихъ въ корзинѣ Томми, — другія, находившіяся у него самого въ мѣшкѣ; Объявленія, принесенныя Христіаномъ, не были печатаны въ Треби, и только-что присланы въ тотъ самый день изъ Дуффильда въ цѣлой кипѣ. "Это вещи очень желчныя, " такъ сказалъ объ нихъ Кворленъ, «и вышли изъ подъ пера, опытнаго въ такихъ дѣлахъ.» Христіанъ прочиталъ только первый листъ изъ цѣлой кипы и предположилъ, что всѣ остальные одинаковы. Передавая листокъ Томми, онъ сказалъ:
— Ну, старикашка, наклеивайте его на другіе. Такъ, когда вы пришли въ нашъ край, что же стали дѣлать?
— Что? Да я остановился въ хорошемъ заведеніи и спрашивалъ себѣ все лучшее, потому что у меня тогда были деньжонки. Я тутъ и сдѣлалъ розыски по своему прежнему дѣлу; какъ это касалось Траунсема, то мнѣ посовѣтовали обратиться къ адвокату Джермину. Я пошелъ и думалъ, идя туда, не тотъ-ли это нарядно одѣтый человѣкъ, который прежде меня выспрашивалъ? Но ничего похожаго не было. Я вамъ скажу, что это такое адвокатъ Джерминъ. Онъ поставитъ васъ, да такъ и держитъ передъ собой аршина на три разстоянія, точно на балансерномъ шестѣ. Таращитъ на васъ глаза и ничего не говоритъ, пока наконецъ вы не почувствуете себя совершеннымъ глупцомъ, потомъ станетъ грозить, что отдастъ васъ подъ судъ, а потомъ начнетъ жалѣть васъ, дастъ денегъ, скажетъ наставленіе, — скажетъ, что вы человѣкъ бѣдный и онъ хочетъ дать вамъ добрый совѣтъ — не вмѣшиваться въ дѣла, которыя не касаются васъ, — и что, въ противномъ случаѣ, васъ схватятъ и отправятъ куда слѣдуетъ. Послѣ всего этого меня пронялъ холодный потъ и, выходя отъ адвоката Джермина, я искренно желалъ никогда не попадаться больше ему на глаза. Но онъ еще сказалъ, что если я останусь въ здѣшнихъ мѣстахъ, то долженъ вести себя хорошо и тогда онъ будетъ мнѣ покровительствовать. Хоть я и смѣтливъ, но въ смѣтливости мало толку, когда человѣкъ не знаетъ законовъ. А бываютъ времена, что и самаго хитраго человѣка можно запутать какъ нельзя хуже.
— Да, да. Вотъ тутъ! Ну, теперь другую афишу. Такъ это и все?
— Все? повторилъ Томми, оборачиваясь и держа на воздухѣ кисть съ клеемъ. — Очень ужь вы проворны. Вотъ я и думаю, — не буду больше вмѣшиваться въ это дѣло. Деньжонокъ у меня есть немного, куплю себѣ корзину и стану наклеивать объявленія. Это веселая жизнь. Буду себѣ ходить по портернымъ, смотрѣть на народъ, подбирать знакомыхъ и постоянно имѣть расходныя деньги. Но когда разъ я зашелъ въ гостинницу «Краснаго Льва» и разогрѣлся глоткомъ горячаго, что-то опять и запало въ голову. Думаю я: Томми, славно ты съ собой сдѣлалъ; ты бѣглецъ, оставившій свою родину, чтобъ пуститься въ дальнюю дорогу и выставить себя на показъ. А потомъ опять лѣзутъ въ голову такія мысли: когда-то были у меня два хорька, разъ они передрались, и маленькій загрызъ большого. Я и говорю хозяйкѣ гостинницы: "миссисъ, не можете-ли вы указать мнѣ стряпчаго, " — говорю — «не изъ самыхъ крупныхъ, а второстепенной величины, — такъ, примѣрно, въ родѣ мелкаго картофеля?» "Это могу, " она говоритъ; «есть и теперь одинъ изъ такихъ у насъ въ гостинницѣ.» "Будьте такъ добры, сводите меня съ нимъ, " говорю. Она какъ крикнетъ: «м-ръ Джонсонъ»! Мнѣ кажется, что я и теперь слышу этотъ крикъ. И чтожь бы вы думали?
Въ этотъ критическій, въ разсказѣ Томми, моментъ, облака, постепенно рѣдѣвшія, внезапно пропустили лучъ луннаго свѣта, освѣтившаго его бѣдную истасканную старую фигуру, на лицѣ которой, и вообще во всей осанкѣ, отражалась увѣренность разскащика, что онъ производитъ впечатлѣніе на своего слушателя; весь его корпусъ и шея перегнулись нѣсколько на одну сторону, а кисть, которою онъ мазалъ, вытянулась, какъ бы угрожая коснуться въ удобную минуту рукава пальто его слушателя. Христіанъ отступилъ на безопасное разстояніе и сказалъ:
— Это удивительно. Не знаю, что и подумать.
— Такъ вотъ никогда не должно пренебрегать словами стараго Ника, — произнесъ Томми торжественно. — Я въ него больше сталъ вѣрить съ тѣхъ поръ. Кто былъ Джонсонъ? Джонсонъ былъ тотъ самый человѣкъ, который, помните, отыскалъ меня и распрашивалъ. Какъ мы съ нимъ опять сошлись, онъ мнѣ и говоритъ такъ вѣжливо: "пойдемте со мной, старый знакомый, « и поразсказалъ мнѣ многое о законѣ. Онъ говорилъ, что Томми Траунсемъ я, или нѣтъ, для меня мало отъ этого проку; польза тутъ есть только для тѣхъ, кто завладѣлъ моей собственностью. Еслибы вы были, говоритъ, и двадцать разъ Томми Траунсемомъ, то все-таки ничего бы не вышло, потому что законъ не призналъ ваши права; да и жизнь-то ваша, говоритъ, значитъ что нибудь развѣ только для тѣхъ, кто держитъ въ своихъ рукахъ имѣніе, чѣмъ дольше вы живете, тѣмъ для нихъ это выгоднѣе. Не то, чтобы они въ васъ нуждались, отъ васъ нѣтъ пользы ни для кого; вы можете быть постоянно, какъ голодный песъ, и законъ не будетъ даже ничего знать о васъ. Потомъ Джонсонъ говоритъ, что можетъ мнѣ хорошее дѣло сдѣлать и всему научить. Потому что все дѣло въ законѣ, а если, молъ, вамъ надо узнать законъ, такъ спросите Джонсона. Я потомъ слышалъ, что онъ подчиненный Джермина. Я никогда не забывалъ этого съ тѣхъ поръ. Но я хорошо видѣлъ, что еслибы законъ не былъ протинъ меня, то траунсемское помѣстье было бы мое. Да вѣдь здѣсь народъ все глупый, я пересталъ и говорить. Чѣмъ больше вы говорите имъ правду, тѣмъ меньше они вѣрятъ. Я и пошелъ, купилъ себѣ корзину и горшки, и…
— Ну же, продолжайте, сказалъ Христіанъ. — Вотъ еще афиша.
— У меня ужь въ горлѣ пересохло.
— Ну, такъ торопитесь и тѣмъ скорѣе промочите его. — Томми опять принялся за работу, а Христіанъ продолжая помогать ему, сказалъ: „когда м-ръ Джерминъ нанималъ васъ для работы?“
— О, на это не было особаго времени — какъ случалось; вотъ недѣлю или двѣ тому назадъ, онъ видѣлъ меня на улицѣ, говорилъ со мной очень любезно и велѣлъ зайти къ нему въ контору, обѣщалъ дать мнѣ занятіе. А я никакъ не хотѣлъ наклеивать кандидатскія афиши и тѣмъ проложить дорогу этому семейству въ парламентъ. Потому что нѣтъ такого человѣка, который бы могъ идти противъ закона. А фамилія все-таки остается той же фамиліей, стану-ли я опять, по прежнему, дѣлать горшки или нѣтъ. Сэръ, я ужасно хочу пить, голова идетъ кругомъ; это оттого, что очень долго говорилъ.
Непривычное возбужденіе воспоминаній бѣднаго Томми произвело реакцію.
— Ну, Томми, сказалъ Христіанъ, который только-что сдѣлалъ между афишами открытіе, измѣнившее его намѣренія, — теперь вы можете идти назадъ въ „Кривой ключъ“, если хотите; вотъ вамъ полкроны, можно будетъ хорошо угоститься. Самъ я туда не могу теперь идти. Но вы можете засвидѣтельствовать мое почтеніе Спилькинсу, да не забудьте, что остальныя афиши вамъ нужно приклеить завтра рано утромъ.
— Конечно, конечно. Но вы не слишкомъ довѣряйтесь Спилькинсу, сказалъ Томми, кладя въ карманъ полкроны и выражая свою благодарность этимъ совѣтомъ, — онъ вреда хотя и не сдѣлаетъ, но все-таки человѣкъ слабый. Онъ думаетъ, что уже знаетъ все до тонкости, потому что всматривался въ васъ. Впрочемъ я вовсе не желаю ему зла. Томми Траунсемъ человѣкъ хорошій, и если когда вамъ опять вздумается дать мнѣ полкроны, я снова разскажу вамъ ту же самую исторію. Только не теперь; пить хочется. Ну-ка, помогите мнѣ сложить все это, вы помоложе меня. Такъ я скажу Спилькинсу, что вы еще зайдете когда нибудь.»
Лунный свѣтъ, освѣтившій ораторскую позу бѣднаго Томми, далъ возможность Христіану ближе разсмотрѣть то, что напечатано было въ объявленіяхъ. Онъ зналъ, что не всѣ экземпляры одинаковы и потому прежде чѣмъ передавать листки наклейщику, онъ самъ открывалъ ихъ въ различныхъ мѣстахъ связки и мелькомъ просматривалъ. Вдругъ болѣе яркій лучъ свѣта далъ ему возможность разобрать на одномъ изъ листковъ имя, интересное для него, особенно въ эту минуту, — интересное потому, что встрѣтилось на афишѣ, цѣль которой была отклонить избирателей сѣвернаго Ломшира отъ подачи голосовъ за наслѣдника Трансомовъ. Онъ поспѣшно вытащилъ изъ связки не только этотъ экземпляръ, но и предъидущіе и послѣдующіе листы того же образца, потому что было благоразумнѣе съ его стороны не способствовать оглашенію такихъ объявленій, которыя содержали въ себѣ намеки на отношенія Байклифа къ Трансому. Такихъ экземпляровъ было около дюжины; онъ смялъ ихъ и сунулъ къ себѣ въ карманъ, а все остальное положилъ обратно въ корзину Томми. Конечно, унести только эту дюжину не значило вовсе воспрепятствовать присылкѣ подобныхъ листковъ другимъ путемъ, но Христіанъ имѣлъ основаніе думать, что тѣ, которые присланы изъ Дуффильда въ Треби, были всѣ по одному образцу и, слѣдовательно, не разойдутся мимо его рукъ.
Интересъ, который Христіанъ чувствовалъ къ своей практической шуткѣ, поблѣднѣлъ подобно пламени ночника при дневномъ свѣтѣ. Кромѣ открытія на афишахъ, самый разсказъ стараго Томми заключалъ въ себѣ нѣсколько такихъ указаній, которыя не мѣшало хорошенько взвѣсить. Гдѣ теперь былъ этотъ всевѣдущій Джонсонъ? Оставался-ли онъ еще подчиненнымъ Джермина или нѣтъ?
ГЛАВА XXIX.
правитьПредставьте себѣ, чѣмъ могла бы сдѣлаться игра въ шахматы, еслибы всѣ шахматныя фигуры обладали человѣческими страстями и разумомъ, соединенными съ большею или меньшею степенью хитрости: еслибы вы не только оставались въ невѣденіи относительно ходовъ шахматныхъ фигуръ своего партнера, но отчасти также неувѣрены бы были и въ своихъ собственныхъ; еслибы вашъ шахматный конь могъ украдкою перемѣститься на другой квадратъ доски; еслибы слонъ, на зло вашей ладьѣ, могъ сманить пѣшки съ ихъ позицій, а пѣшки, ненавидя васъ за то, что они пѣшки, могли бы убѣжать съ назначенныхъ имъ мѣстъ, для того, чтобы вы не сдѣлали вдругъ шахъ и матъ. Вы можете обладать всѣми силами выводной логики и все-таки будете побѣждены своими собственными пѣшками. И особенно тогда будетъ большая вѣроятность ихъ побѣды надъ вами, когда вы, горделиво полагаясь на свои математическія способности, будете смотрѣть на эти маленькія страстныя фигурки съ презрѣніемъ.
Такую воображаемую шахматную игру можно сравнить съ той игрой, которую человѣку приходится вести своими собственными средствами, за одно съ нѣкоторыми изъ подобныхъ себѣ людей противъ другихъ такихъ же людей. Онъ считаетъ себя проницательнымъ, быть можетъ, потому, что не признаетъ никакихъ другихъ обязанностей, кромѣ тѣхъ, какія указываются ему собственными выгодами; но это исключительное служеніе собственнымъ выгодамъ, на которое онъ только и полагается съ увѣренностью, — ясно видно и тому человѣку, надъ которымъ первый намѣревается господствовать, или изъ котораго желаетъ извлекать пользу. Всегда-ли такой проницательный человѣкъ сознаетъ это?
Матью Джерминъ не предчувствовалъ ничего дурного относительно вѣрности Джонсона. Онъ «вывелъ въ свѣтъ» Джонсона, а это многимъ людямъ кажется достаточной причиной, чтобы ожидать къ себѣ преданности отъ своихъ же креатуръ. Джонсонъ былъ самымъ услужливымъ подчиненнымъ. Стремясь къ внѣшней порядочности, — будучи отцомъ семейства, онъ подписывался на изданія съ портретами политическихъ знаменитостей и жалалъ, чтобы его дѣти были болѣе неоспоримо порядочными людьми, чѣмъ ихъ отецъ, — онъ предусматривалъ все болѣе и болѣе многочисленныя причины, по которымъ умный начальникъ могъ забрать его въ свои руки. Но такой практичный взглядъ на порядочность имѣлъ свое неудобство въ отношеніи къ начальнику: взглядъ этотъ служилъ признакомъ нѣкотораго тщеславія и гордости, которыя, — пока не поставлены въ должныя границы, — легко могутъ сдѣлать человѣка суровымъ и слишкомъ требовательнымъ. Джерминъ зналъ слабости Джонсона и, по его мнѣнію, достаточно потворствовалъ имъ. Но такова уже человѣческая натура, что мы легко ошибаемся въ распознаваніи того мгновенія, когда становимся непріятны для другого лица. Джерминъ часто, и самъ того не сознавая, былъ непріятенъ Джонсону, не говоря уже о томъ постоянномъ оскорбленіи, которое заключалось въ самомъ его надменно-покровивительственномъ видѣ. Онъ никогда не приглашалъ Джонсона обѣдать съ своей женой и дочерьми; онъ ни разу самъ пообѣдалъ въ домѣ Джоисона, когда былъ въ городѣ и пр. Джерминъ былъ человѣкъ на столько способный и хитрый, что могъ обезпечить себѣ, съ помощью этихъ качествъ, большіе успѣхи въ жизни, — но не могъ удержаться, чтобъ не быть самодовольнымъ и надменнымъ, притомъ любилъ, чтобъ мнѣнія его выслушивались молча, не расположенъ былъ ни къ какому сближенію, держалъ себя холодно и сдержанно въ отношеніи къ мужчинамъ и, въ тоже время, былъ влюбчивъ и вкрадчивъ относительно женщинъ. Быть можетъ, нѣкоторые найдутъ страннымъ, что авдокатъ, и такой ловкій человѣкъ, могъ заслужить то отвращеніе, которое онъ возбуждалъ; но вѣдь очень часто возражаютъ именно противъ того, что справедливо. Съ британской точки зрѣнія взглядъ на мужскую красоту имѣетъ большое сходство съ взглядомъ на драпировку вообще, — она хороша только въ области, граничащей съ воображеніемъ, — хороша для знатной молодежи, для артистовъ, поэтовъ и духовенства. Если кто, подобно м-ру Линтону, хотѣлъ разбранить Джермина (можетъ быть такимъ человѣкомъ былъ сэръ Максимъ), тотъ называлъ его «проклятымъ, изворотливымъ, красивымъ, скучнымъ и надменнымъ льстецомъ»; эти эпитеты выражали, хотя и нѣсколько смутно, смѣшанный характеръ отвращенія, которое онъ возбуждалъ. А услужливый Джонъ Джонсонъ, самъ обладавшій такою же изворотливостью и всегда заботившійся о своемъ костюмѣ и батистовыхъ воротничкахъ, имѣлъ въ себѣ достаточно, какъ онъ думалъ, «присутствія духа» чувствовать, какъ отвращеніе къ Джермину постепенно усиливалось подъ вліяніемъ многолѣтнихъ отношеній признательности и подчиненія, пока наконецъ оно не сдѣлалось силой, которая побуждала Джонсона пользоваться удобнымъ случаемъ, а можетъ быть, даже и искать его.
Однакожь не столько этой причиной, сколько единственно ходомъ дѣлъ объясняется та двуличная роль, которую разыгрывалъ Джонсонъ въ качествѣ избирательнаго агента. То, что люди дѣлаютъ при выборахъ, нельзя имъ вмѣнять ни въ грѣхъ, ни въ заслугу. Какъ бы-то ни было, но сознаніе оскорбленій, наносимыхъ Джерминомъ, было еще новой причиной, побуждавшей отыскивать все чаще и чаще новыя дѣла, какія велъ Джонсонъ независимо отъ своего патрона. Обида, нанесенная Джонсону Гарольдомъ Трансомомъ, въ конторѣ Джермина, придала, быть можетъ, болѣе всего силы перу Джонсона, когда онъ составлялъ афишу въ пользу Гарстина и его несравненнаго агента Путти, — наполненную нападокъ на Гарольда Трансома, какъ потомка Дурфи-Трансомовъ. Человѣку естественно поздравлять самого себя, когда какія нибудь особенныя свѣденія, добытыя, съ давняго времени, безъ всякой предвзятой цѣли, вдругъ неожиданно оказываются пригодными для будущаго; такъ и Джонсонъ ощущалъ полное удовольствіе въ сознаніи, что онъ одинъ въ цѣломъ свѣтѣ, кромѣ самого Джермина, знаетъ самыя интимныя подробности о дѣлахъ Трансомовъ. Даже еще лучше: нѣкоторыя изъ этихъ дѣлъ составляли тайну для самого Джермина. Если, находясь въ нелюбезномъ настроеніи духа, Джонсонъ называлъ Джермина «ничтожнымъ человѣкомъ», то ему все-таки пріятно было знать, что незначительность другого чевѣка, называемаго Джонсономъ, ограничивалась только его ролью въ ежегодныхъ текущихъ дѣлахъ, и что, во всемъ остальномъ, онъ имѣлъ твердую опору, и могъ быстро припомнить то, что было нужно, для его удовольствія и пользы.
Такимъ-то образомъ случилось, что Христіанъ держалъ въ рукахъ афишу, содержавшую въ себѣ игривый намекъ на Джермина, подъ именемъ м-ра Германа Козена, который обдѣлывалъ свои дѣла посредствомъ искуснаго вилянья и неблаговидныхъ безсовѣстныхъ продѣлокъ; — вслѣдъ затѣмъ напоминалось о темныхъ отношеніяхъ семейства Дурфи къ Байклифу, а потомъ слѣдовалъ выводъ, что такъ-называемый глава Трансомовъ былъ не что иное, какъ отродье семейства Дурфи, и что, по мнѣнію нѣкоторыхъ, Дурфи вымираютъ и оставятъ свое гнѣздо пустымъ, если только оно не предназначается Герману Козену.
Джонсонъ не осмѣлился привести тутъ никакихъ другихъ свѣденій, кромѣ тѣхъ, какія могли быть извѣстны и всякому другому. Въ дѣйствительности, никому, кромѣ его самого, не было надобности припоминать эти давнишнія дрязги; но все-таки оставалось еще довольно вѣроятности, что, можетъ быть, подъ вліяніемъ избирательной горячки, будутъ нарочно выдвинуты даже и подобныя гадости, — а этимъ съ Джонсона уже снималось всякое подозрѣніе.
Христіанъ могъ сдѣлать только самыя туманныя заключенія изъ этой плоской ироніи и тяжелыхъ шутокъ; но одно главное обстоятельство для него уяснилось. Онъ былъ правъ, предполагая, что участіе, принимаемое Джерминомъ во всемъ, что касалось Байклифа, проистекало изъ какихъ нибудь правъ Байклифа на имѣніе Трансома. А тутъ еще этотъ разсказъ стараго наклейщика афишъ, изъ внимательнаго соображенія словъ котораго можно было заключить, что права настоящихъ Трансомовъ зависятъ, или по крайней мѣрѣ зависѣли отъ продолжительности жизни какихъ-то другихъ людей. Христіанъ въ свое время собралъ довольно юридическихъ познаній, чтобы знать, что обладаніе однимъ лицомъ собственностью иногда зависитъ отъ жизни другого лица; что человѣкъ можетъ продать свою собственную часть владѣнія имуществомъ и часть своихъ наслѣдниковъ, между тѣмъ какъ право на это имущество все-таки остается принадлежностью еще кого-нибудь другого, кромѣ покупателя, особенно тогда, когда наслѣдники продавшаго лица вымираютъ, и что, слѣдовательно, та часть собственности, которая имъ принадлежала и которую они продали, была близка къ своему исчезновенію настолько, насколько они близки къ смерти. Но при какихъ условіяхъ право могло быть дѣйствительнымъ или недѣйствительнымъ въ каждомъ частномъ случаѣ, это Христіану извѣстно не было. Предположивъ даже, что Байклифъ имѣлъ какое-нибудь подобное право на помѣстье Трансомовъ, — какъ могъ Христіанъ знать, стоило-ли, въ настоящую минуту, это право сколько нибудь больше простого лоскутка гнилаго пергамента? Старый Томми Траунсемъ сказалъ, что Джонсонъ зналъ все это. Но даже если Джонсонъ еще существовалъ, — а всѣ Джонсоны смертны, — то онъ могъ продолжать служить подъ начальствомъ Джермина, а въ этомъ случаѣ его познанія были бы совершенно противоположны цѣлямъ Генри Скаддона. Слѣдовательно, этому послѣднему должно прежде всего разузнать, что только можно, о Джонсонѣ. Онъ бранилъ себя, что не выспросилъ еще чего-нибудь у Томми, пока имѣлъ его въ своемъ распоряженіи; — впрочемъ, въ этомъ отношеніи наклеиватель афишъ едва-ли могъ знать болѣе всякого другого, менѣе хилаго, изъ числа обывателей Треби.
Случилось такъ, что въ то самое время, когда Христіанъ работалъ надъ разрѣшеніемъ загадки объ интересѣ, который связываетъ Джермина съ дѣлами, касающимися Байклифа, — умъ Джонсона былъ также до нѣкоторой степени занятъ различными подозрѣніями и предположеніями, по поводу новыхъ свѣденій о старыхъ байклифскихъ притязаніяхъ, которыя Джерминъ хотѣлъ скрыть отъ него. Письмо, которое, послѣ свиданія съ Христіаномъ, Джерминъ писалъ, вполнѣ полагаясь на своего преданнаго союзника Джонсона, было, какъ мы знаемъ, адресовано къ тому Джонсону, который призналъ свое самолюбіе несовмѣстнымъ съ этою преданностью. Все, что патронъ считалъ неумѣстнымъ сообщать своему признательному другу и подручнику, становилось, по этой самой причинѣ, предметомъ особаго любопытства со стороны послѣдняго. Этотъ признательный другъ и подручникъ втайнѣ радовался затрудненію своего патрона, зная, что самъ не будетъ раздѣлять его.
Юридическая смѣтливость Джонсона, — снабженная гораздо большими свѣденіями, чѣмъ какія были у Христіана, — немедленно привела въ ясность всѣ условія, при которыхъ можетъ возникнуть новый искъ на трансомскія помѣстья. Джонсону была извѣстна вся исторія о томъ, какъ сто лѣтъ назадъ Джонъ Джустусъ Трансомъ перевелъ эти помѣстья, продолжая самъ владѣть ими, на имя своего сына Томаса и его наслѣдниковъ мужескаго пола съ предоставленіемъ Байклифамъ права возврата на тоже имѣніе. Онъ зналъ, что Томасъ, расточительный сынъ Джона Джустуса, продалъ, безъ вѣдома своего отца, владѣльца имѣнія, свои собственныя права, а равно и права своихъ наслѣдниковъ своему двоюродному брату — стряпчему, именемъ Дурфи; и что, поэтому, прозваніе Дурфи-Трансомовъ, не смотря на всѣ уловки стараго Дурфи съ цѣлью доказать противное, основывалось только на покупкѣ этого «незаконнаго помѣстья», такимъ образомъ созданнаго Томасомъ Трансомомъ; и что Байклифы именно были тѣ люди, которые, въ «силу права возврата», могли съ полнымъ основаніемъ выгнать Дурфи-Трансомовъ изъ помѣстья, какъ только прямая линія распутнаго Томаса совершенно прекратится, и перестанетъ представлять собою права, неправильно отнятыя отъ нея этимъ предкомъ. Джонсонъ, какъ подчиненный Джермина, хорошо зналъ всѣ подробности, касающіяся иска, начатаго наслѣдниками Байклифовъ, послѣднимъ изъ которыхъ былъ Морицъ-Христіанъ Байклифъ, начатаго на томъ основаніи, что пресѣченіе линіи Томаса Трансома въ дѣйствительности уже совершилось; это былъ скучный процессъ, который поглотилъ достаточно имущества у обоихъ семействъ, и утучнилъ только червяковъ-законовѣдовъ. Процессъ закончился смертью Морица-Христіана Байклифа въ тюрьмѣ; но предъ его смертью Джермину удалось достать доказательства что потомство линіи Томаса Трансома, оставалось еще въ живыхъ и тѣмъ обезпечивались права Дурфи, — удалось открыть Томаса Трансома въ Литтльшо, въ Стонпширѣ, который и былъ представителемъ обѣднѣвшихъ наслѣдниковъ. Смерть Морица сдѣлала это открытіе безполезнымъ, — заставивъ думать, что будетъ гораздо лучше ничего не говорить о немъ; и самое открытіе осталось тайной, извѣстной только Джермину и Джонсону. Никакого другаго Байклифа не знали, и не подозрѣвали даже самаго его существованія; поэтому Дурфи-Трансомы могли считаться совершенно огражденными противъ какого бы то ни было оспариванія ихъ правъ, исключая только тотъ случай, когда наслѣдникъ или наслѣдница Байклифовъ, — если таковые оказались бы существующими, — предъявятъ новый и основательный искъ, удостовѣрившись сперва, что несчастный старикъ Томми Траунсемъ, наклеиватель афишъ, влача свою пьяную жизнь на краю могилы, былъ въ самомъ дѣлѣ послѣднимъ отпрыскомъ, остающимся въ живыхъ, отъ того безпутнаго Томаса, который, сто лѣтъ тому назадъ, съигралъ роль Исава. Пока бѣдный старый наклейщикъ афишъ еще дышалъ, до тѣхъ поръ Дурфи-Трансомы могли законно владѣть своимъ имѣніемъ, хотя бы въ самомъ дѣлѣ явился настоящій Байклифъ; но дѣло будетъ другое, когда старика похоронятъ.
Но все-таки, понимать условія, поставленныя закономъ — это одна сторона дѣла, а видѣть хотя какую-нибудь возможность къ доказательству ихъ существованія — другая и совершенно самостоятельная. Джонсону не представлялось теперь даже и проблеска такой возможности, и даже еслибы когда нибудь лучъ свѣта мелькнулъ ему въ этомъ отношеніи, то онъ не былъ бы увѣренъ, что сдѣлаетъ изъ такого свѣта употребленіе. Розыски Медвина, во исполненіе письма Джермина, выяснили только то, что у адвокатовъ Байклифа нѣтъ никакихъ свѣденій относительно его брака, и что они не ожидаютъ появленія потомства съ его стороны. Джонсонъ не мало мучился отъ любопытства узнать, что такое открыто Джерминомъ: впрочемъ, онъ былъ увѣренъ, что открытіе это относилось къ возможному появленію Байклифа. При этомъ онъ съ удовольствіемъ думалъ, что Джерминъ не могъ ему воспрепятствовать узнать то, что онъ уже зналъ о потомствѣ Томаса Трансома. Но можетъ случиться много такого, что измѣнитъ его виды и дастъ новое значеніе фактамъ. Развѣ ужь Джерминъ всегда долженъ быть также неизмѣнно счастливъ, какъ былъ до сихъ поръ?
Когда жадность и безсовѣстность проявляются на великой исторической аренѣ, и когда дѣло идетъ о мирѣ или войнѣ или о полюбовномъ раздѣлѣ, часто случается, что люди съ большими дипломатическими талантами, направляютъ свои способности на одинъ и тотъ же предметъ, но разсматриваютъ его съ различныхъ точекъ зрѣнія. Каждый изъ нихъ, можетъ быть, помышляетъ объ извѣстной провинціи, въ намѣреніи прибрать ее себѣ такимъ способомъ, который наиболѣе соотвѣтствуетъ цѣлямъ человѣка съ высокими дипломатическими талантами и въ которомъ каждый изъ нихъ, въ частности, заинтересованъ. Но эти избранные умы, при отправленіи своей высокой обязанности, никогда не могутъ промахнуться въ стремленіи къ цѣли, именно вслѣдствіе невѣденія о существованіи другъ друга или по какой нибудь тому подобной причинѣ. Ихъ высокіе титулы могутъ узнать даже простые смертные изъ каждаго карманнаго календаря.
Но въ отношеніи къ меньшимъ дипломатамъ, меньшаго размѣра, которые могли бы оказывать взаимную помощь, подобное невѣденіе часто бываетъ пагубно. М-ръ Джонъ Джонсонъ и м-ръ Христіанъ, другими словами — Генри Скаддонъ, могли стремиться къ одной цѣли и выказывать искуство въ построеніи различныхъ плановъ, искуство, которое доставило бы имъ видную роль даже при участіи въ раздѣленіи Европы на части, и однакожъ эти люди могли никогда не встрѣтиться по той простой причинѣ, что Джонсонъ ничего не зналъ о Христіанѣ, а Христіанъ не зналъ, гдѣ найти Джонсона.
XXX.
правитьСовершенно непредвидѣнная случайность помогла Христіану отыскать тайственнаго Джонсона, бывшаго предметомъ его тщетныхъ поисковъ. Феликсъ Гольтъ былъ невольной причиной, побудившей достойныхъ джентльменовъ вступить во взаимныя сношенія другъ съ другомъ.
М-ръ Лайонъ уговорилъ Феликса отправиться въ Дуффильдъ 10 декабря, день провозглашенія тамъ кандидатовъ за сѣверный Ломширъ.
— Мнѣ бы очень не хотѣлось идти туда, сказалъ Феликсъ, — я не имѣю никакого дѣла въ Дуффильдѣ; къ тому же тамъ придется встрѣтиться съ такими вещами, которыя самаго хладнокровнаго человѣка способны вывести изъ себя. Однакожъ, такъ и быть — я пойду. Можетъ быть, наблюденіе за безумствомъ людей послужитъ хорошой школой для моего терпѣнія.
Феликсъ, не смотря на развитое въ немъ самообладаніе, не всегда могъ удержаться отъ выраженія негодованія и гнѣва. Его желѣзное здоровье, отреченіе отъ обычныхъ наслажденій, умъ, вѣчно занятый изслѣдованіями, постоянная работа надъ различными предположеніями къ улучшенію общественнаго быта, — все это помогало Феликсу воздерживаться отъ раздражительности. Но онъ постоянно страдалъ отъ неразвитія своей матери, которая своими ежедневными стенаніями и упреками доводила его до невольнаго раздраженія. Онъ сдерживалъ себя, онъ старался быть терпѣливымъ до крайней степени; онъ работалъ надъ собой и, благодаря силѣ своего характера и твердости убѣжденій, достигъ до того, что въ 26 лѣтъ могъ воздерживаться отъ гнѣва, исключая развѣ того случая, когда какое нибудь слишкомъ уже крайнее безобразіе, поднимало въ немъ жолчь и онъ тогда разражался сильнѣйшимъ негодованіемъ. Феликсъ зналъ себя очень хорошо, и потому несовсѣмъ охотно отправлялся въ Дуффильдъ. Рѣчь Джонсона къ спрокстонскимъ рабочимъ была у него въ памяти.
День назначенія кандидата былъ великой эпохой удачныхъ происковъ, или, говоря парламентскимъ, языкомъ, воинскихъ хитростей со стороны искусныхъ избирательныхъ агентовъ. И м-ръ Джонсонъ имѣлъ полное основаніе внутренно улыбаться, какъ человѣкъ, довольный своею дѣятельностію и ожидающій знаменитости и богатства въ будущемъ. Пользоваться всѣми удовольствіями и славой ловкаго дѣльца по выборамъ и получать за это плату, не безпокоясь о томъ, приведетъ-ли эта ловкость къ желаемому результату, весьма пріятно; такая слава внушаетъ избраннымъ людямъ самодовольное сознаніе своего превосходства надъ остальными, безполезно суетящимися смертными, — сознаніе, которое можно поставить рядомъ съ благороднымъ ощущеніемъ человѣка, вѣдающаго, подобно лорду Бэкону, что онъ одинъ владѣетъ истиной и одинъ стоитъ на высокой сухой почвѣ, тогда какъ всему міру грозитъ погибель отъ набѣгающихъ волнъ.
Однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ успѣховъ м-ра Джонсона, была слѣдующая ловкая штука, которая должна была одурачить самого Путти, знаменитаго лондонскаго агента Гарстина. М-ръ Спратъ, ненавистный управляющій спрокстонской рудокопни, увѣренный, что всѣ рудокопы и другіе подвластные ему рабочіе, будутъ слѣпо повиноваться его приказаніямъ, отправилъ въ Дуффильдъ на этотъ день нѣсколько возовъ такихъ предполагаемыхъ сторонниковъ Гарстина; ихъ старались убѣдить, что Гарстинъ, какъ капиталистъ, достоинъ, уваженія, ибо онъ служитъ прямой причиной существованія рабочихъ. На этомъ основаніи, м-ръ Спратъ полагалъ ненужнымъ угощать своихъ людей, но онъ не сообразилъ, что всякое нравственное побужденіе, которое надо доказать аргументомъ или свидѣтельствомъ истины, не можетъ такъ сильно вліять на людей, какъ видимое, осязательное побужденіе, въ формѣ, напримѣръ, пива. Кромѣ того, еслибъ даже между рудокопами и существовала любовь къ далеко стоящему отъ нихъ Гарстину, то надъ нею взяли всегда бы верхъ ненависть къ слишкомъ близкому къ нимъ Спрату. Поэтому, расчетъ Джонсона, сдѣланный имъ, вмѣстѣ съ мудрымъ кабачникомъ Тшубомъ, былъ какъ нельзя болѣе основателенъ, и онъ принялъ всѣ необходимыя мѣры для роскошнаго угощенія рабочихъ въ Дуффильдѣ отъ имени Трансома.
Въ слѣдствіе этого, какъ въ поднятіи рукъ, такъ и въ крикахъ, свисткахъ, давкѣ, толчкахъ, метаньи различныхъ снарядовъ въ лица противниковъ, и оглушеніи ихъ ругательствами и колкими шутками — не было недостатка въ партіи Трансома; подобныя демонстраціи съ его стороны не уступали ни въ силѣ, ни въ количествѣ демонстраціямъ со стороны Гарстина, не смотря на то, что послѣдняго поддерживала вся партія Дебари. Къ тому же, самое присутствіе Спрата было удалено, при самомъ открытіи военныхъ дѣйствій, ловкими маневрами Джонсона; несчастный управляющій былъ случайно сшибленъ съ ногъ и почти растоптанъ толпою, такъ что, съ тяжелой раной и сильнымъ прихрамываніемъ, онъ долженъ былъ удалиться съ поля сраженія. М-ръ Тшубъ не стѣснялъ своей совѣсти никакими печальными соображеніями, потому что его внутреннее сознаніе говорило ему, что его высокая добродѣтель блистательно выкажется всему міру въ день избранія, когда онъ, по чувству долга, подастъ голосъ въ пользу Гарстина.
Изо всей толпы, безсознательно смотрѣвшей на продѣлки и интриги борющихся между собою партій, одинъ только Феликсъ Гольтъ зналъ съ самаго начала всю исторію подкупа спрокстонскихъ рудокоповъ. Онъ имѣлъ достовѣрныя свѣденія, что, во все это время, угощенія продолжались въ кабачкѣ Тшуба, и что обѣщаніе, данное ему, прекратить низкіе проимки Джонсона и его агентовъ, не имѣло никакого практическаго результата. Феликсъ допускалъ, что Трансомъ могъ желать, но, съ его понятіями объ успѣхѣ, не былъ въ состояніи исполнить своего обѣщанія, и потому онъ питалъ скорѣе презрительную жалость, чѣмъ злобу къ человѣку, который закладывалъ свою честь для достиженія благъ міра сего. Но когда онъ увидѣлъ толстаго, краснощекаго Джонсона, энергично распоряжавшагося въ толпѣ, онъ почувствовалъ такое же гнѣвное раздраженіе, какъ въ первое ихъ свиданіе въ Спрокстонѣ. Ему было ненавистно видѣть успѣхъ, покупаемый грубой силой, грубыми обманами, поддерживаемый деньгами общественнаго дѣятеля и личиной либерализма, реформы и справедливости къ обиженнымъ и нуждающимся. Онъ чувствовалъ, что его терпѣніе можетъ наконецъ лопнуть, и потому поспѣшно удалился отъ возмущавшихъ его сценъ. Миновавъ шумныя, многолюдныя улицы, онъ вышелъ за городъ, въ поле и тамъ, шагая взадъ и впередъ, мало-по-малу успокоился, придя къ тому убѣжденію, что гнѣвная поспѣшность только вредитъ въ подобныхъ дѣлахъ, гдѣ зло можетъ быть уничтожено однимъ медленнымъ осторожнымъ путемъ.
«Не терять даромъ своей энергіи, выказывать свою силу только тамъ, гдѣ она можетъ приносить пользу, дѣлать то дѣло, хотя и мелкое, но которое находится подъ рукой, не дожидаясь идеальнаго случая выказать свое геройство, а напротивъ, подготовляя этотъ случай» — вотъ правила жизни, которыхъ онъ придерживался, на сколько было возможно. Но что за польза побить подлеца, который можетъ прибѣгнуть къ помощи закона и арники?" Послѣ такого отрезвляющаго размышленія, Феликсъ почувствовалъ себя довольно хладнокровнымъ, чтобы снова возвратиться въ городъ. Отказавшись отъ всякихъ насильственныхъ дѣйствій, онъ, однако, позволялъ себѣ удовольствіе наговорить колкостей, если къ тому представится случай.
Случай не заставилъ себя ждать. Улицы Дуффильда уже далеко не представляли прежняго оживленія; толпа рѣдѣла, большинство избирателей разошлось по гостинницамъ, въ которыхъ каждая партія приготовила роскошное угощеніе своимъ сторонникамъ; грубая чернь, принимавшая самое жаркое участіе въ недавнихъ шумныхъ безпорядочныхъ сценахъ, также разсѣялась — кто отправился въ кабакъ, кто домой. Вообще городъ представлялъ странную картину тишины, и только въ одномъ мѣстѣ, именно передъ трактиромъ, гдѣ собиралась ультра-либеральная партія Трансома, виднѣлась довольно большая группа людей, слушавшихъ со вниманіемъ какого-то оратора въ красной шерстяной рубашкѣ. Феликсъ подошелъ въ этой группѣ и сталъ прислушиваться къ словамъ оратора, который, не смотря на блѣдный цвѣтъ лица, очевидно обнаруживавшій въ немъ человѣка, проводящаго всю свою жизнь передъ топкой паровыхъ машинъ, казался, по громкому тону его голоса и по краснорѣчивымъ оборотамъ рѣчи, опытнымъ проповѣдникомъ или публичнымъ чтецомъ.
— «Это грѣхъ всѣхъ монополистовъ, говорилъ онъ, — мы знаемъ, что такое монополисты: люди, которые хотятъ сосредоточить въ своихъ рукахъ всю торговлю, подъ предлогомъ, что они представятъ обществу лучшій товаръ. Мы знаемъ, что изъ этого выходитъ: бѣдный человѣкъ не можетъ себѣ позволить роскоши — купить щепотку продукта, находящагося въ рукахъ монополиста, тогда какъ въ противномъ случаѣ этотъ самый продуктъ доставался бы ему почти даромъ. Вотъ какую пользу приносятъ монополисты человѣчеству, и эти-то люди говорятъ намъ, чтобы мы не заботились о политикѣ, что они будутъ управлять нами лучше, если мы ничего но будемъ знать объ этомъ. Мы должны думать только о своихъ дѣлахъ, мы дураки, невѣжды; намъ не время изучать великіе общественные вопросы. Вотъ что они говорятъ! но я имъ скажу, что величайшій вопросъ въ свѣтѣ — доставить каждому человѣку человѣческую долю участія въ томъ, что дѣлается на свѣтѣ….
— Слушайте, слушайте! воскликнулъ Феликсъ своимъ громогласнымъ голосомъ, который, казалось, придалъ еще болѣе важности словамъ оратора. Всѣ окружающіе обернулись, взглянули съ удивленіемъ на Гольта; открытое, честное лицо его и умное выраженіе, ясно обнаруживавшее образованнаго человѣка, представляли странный контрастъ съ его одеждою, уступавшей даже праздничной одеждѣ рабочихъ.
— Не свинячью долю, — продолжалъ ораторъ, — не лошадиную, не долю машины, которую кормятъ масломъ, только для того, чтобы она работала… Человѣческая доля не можетъ заключаться только въ томъ, чтобы заботиться о выдутьѣ стекла или приготовленіи булавокъ; никакъ не человѣческая доля воспитывать свое семейство до того дурно, что сыновья будутъ вѣчно такими же невѣждами, какъ и ихъ отцы, безъ всякой надежды на лучшее. Это доля невольника; мы хотимъ доли свободнаго человѣка, то есть думать, говорить и дѣйствовать касательно всего, что до насъ относится; хотимъ видѣть, дѣлаютъ-ли въ нашу пользу все, что можно, тѣ наши сограждане, которые берутся нами управлять. Они имѣютъ знанія, говорятъ намъ. Хорошо, а мы имѣемъ нужды. Многіе изъ насъ лѣнились бы, еслибы не чувствовали, что голодъ заставляетъ работать. Есть басня, въ которой богатые представлены чревомъ, а бѣдные членами. Но я измѣню басню. Я говорю, что мы чрево, мы кормимъ и мы заставимъ-таки тѣхъ господъ, которые называютъ себя мозгомъ народа, работать лучше и успѣшнѣе, для удовлетворенія нашихъ нуждъ. Они, конечно, стараются управлять нами для своей пользы; но какъ намъ увѣриться, что они будутъ стараться управлять въ нашу пользу? За ними надо присматривать, какъ за всякими другими работниками. Мы должны имѣть надзирателей, которые бы смотрѣли, что работа хорошо исполнена и въ нашу пользу. Мы хотимъ посылать такихъ надзирателей въ парламентъ. Но, скажутъ намъ, у васъ есть биль о реформѣ, чего-жь вамъ еще нужно? — посылайте своихъ надзирателей. Но я говорю, что биль о реформѣ — обманъ; это только учрежденіе новыхъ особенныхъ чиновниковъ, для большаго еще огражденія монополіи; это подкупъ правомъ голоса нѣкоторыхъ, чтобъ они молчали о распространеніи этого права на остальныхъ. Я говорю, что если человѣкъ не проситъ милостыни и не крадетъ, но работаетъ для своего пропитанія, то чѣмъ онъ бѣднѣе и несчастнѣе, тѣмъ болѣе нуждается въ правѣ голоса, въ правѣ послать надзирателя въ парламентъ; иначе человѣка, которому хуже всего на свѣтѣ, легко забудутъ, а я говорю, что о такомъ человѣкѣ всего нужнѣе вспоминать. Кромѣ того, мы должны имѣть парламентъ, избираемый на одинъ годъ, чтобъ мы имѣли возможность мѣнять своихъ представителей, если они не дѣлаютъ, чего мы хотимъ; и еще необходимо раздѣлить страну такъ, чтобы мѣстные монополисты не могли дѣлать, что хотятъ, а чтобъ ихъ смѣшали въ одинъ мѣшокъ съ нами. Я говорю, что если намъ суждено когда-нибудь имѣть долю, достойную человѣка, то мы должны добиться общей подачи голосовъ и тайной балотировки, ежегодныхъ парламентовъ и избирательныхъ округовъ.
— Нѣтъ! еще кое-чего другого прежде, — воскликнулъ Гольтъ, перебивая оратора и обращая снова на себя всеобщее вниманіе. Но ораторъ въ красной рубашкѣ холодно взглянулъ на него и продолжалъ:
— Вотъ за что стоялъ сэръ Фрэнсисъ Бердегъ, пятнадцать лѣтъ тому назадъ, и вотъ что намъ нужно, хотя бы за это же стоялъ самый безмозглый дуракъ. Мы должны пользоваться тѣми орудіями, которыя у насъ подъ рукой. Я не очень вѣрю въ либеральныхъ аристократовъ; но если какая-нибудь рѣзная палка съ золотымъ набалдашникомъ сдѣлается помеломъ, то я, не теряя ни минуты, схвачусь за нее и стану мести. И такъ, вотъ что я думаю о Трансомѣ. Если вы имѣете знакомыхъ между избирателями, то шепните, чтобъ они избирали Трансома.
Съ этими словами ораторъ соскочилъ съ камня, на которомъ стоялъ, и поспѣшно удалился, какъ человѣкъ, который торопится по какому-нибудь важному дѣлу. Но онъ внушилъ своимъ слушателямъ вкусъ къ рѣчамъ, и одинъ изъ нихъ, выражая общее чувство, обернулся къ Гольту, говоря: „Ну, сэръ, что вы скажете?“
Феликсъ, хотѣвшій говорить и безъ приглашенія, тотчасъ всталъ на камень и снялъ шапку, съ тѣмъ инстинктивнымъ побужденіемъ, которое всегда заставляло его говорить съ открытою головою. Впечатлѣніе, произведенное его фигурою, рельефно выдававшеюся на темномъ фонѣ стѣны, къ которой онъ прислонился, было совершенію иное, чѣмъ впечатлѣніе, сдѣланное на слушателей предъидущимъ ораторомъ. Гольтъ былъ гораздо выше, голова и шея его были грубѣе, а выраженіе его рта и глазъ совершенно отличались отъ простаго, хотя и умнаго, вызывающаго лица работника. Напротивъ, лицо Феликса Гольта выражало то задумчивое презрѣніе ко всѣмъ предметамъ личнаго честолюбія или страсти, которое составляетъ особенную печать образованія. Даже львы и собаки знаютъ различіе человѣческихъ взоровъ, и, вѣроятно, окружающая Гольта толпа, ожидавшая съ такимъ нетерпѣніемъ, что онъ скажетъ, находилась подъ вліяніемъ спокойнаго, яснаго взгляда его сѣрыхъ глазъ и величественнаго выраженія его полнаго, но дышавшаго рѣшимостью рта, чего они не привыкли встрѣчать въ соединеніи съ изношенною плисовою курткою и отсутствіемъ всякаго галстуха. Когда онъ началъ говорить, то контрастъ между нимъ и первымъ ораторомъ сталъ еще болѣе видѣнъ. Человѣка въ красной рубашкѣ слушала только окружавшая его группа людей, но Гольтъ съ первыхъ словъ привлекъ на себя вниманіе всѣхъ бывшихъ на улицѣ, даже въ нѣкоторомъ разстояніи.
— По-моему, — началъ онъ, — справедливое слово сказалъ вашъ другъ, что величайшій вопросъ тотъ, какъ доставить человѣку человѣческую долю въ дѣлахъ жизни. Но я думаю, что онъ ожидаетъ слишкомъ много отъ права голоса. Я хочу, чтобы рабочій человѣкъ имѣлъ силу. Я самъ работникъ и не хочу быть ничѣмъ другимъ. Но есть два рода силы. Есть сила дѣлать зло, портить то, что уже существуетъ и стоило большихъ трудовъ, разорять, уничтожать, жестоко обходиться съ слабыми, лгать и ссориться, проповѣдывать вредный и ядовитый вздоръ. Вотъ сила, которою обладаетъ невѣжественное большинство. Эта сила никогда не срубила забора или не посѣяла картофель. Неужели вы думаете, что эта сила можетъ сдѣлать многое въ управленіи страной? Неужели она можетъ дать намъ мудрые законы и доставить пищу, кровъ и одежду милліонамъ людей? Невѣжественная сила приводитъ, въ концѣ концовъ, къ тому же, къ чему приводитъ и сила зла — къ горю, къ несчастью. Нѣтъ, я хочу, чтобы рабочій человѣкъ имѣлъ другого рода силу, — силу, къ достиженію которой мало сдѣлаетъ въ настоящую минуту всеобщая подача голосовъ. Я надѣюсь, что мы, или дѣти наши, получимъ когда-нибудь большую политическую силу. Я прямо говорю, я надѣюсь, что будутъ великія перемѣны, и придетъ время — доживемъ мы до него или нѣтъ — когда люди будутъ стыдиться того, чѣмъ теперь гордятся. Но я желалъ бы убѣдить васъ въ томъ, что право голоса никогда не доставитъ вамъ такой политической власти, которую стоило бы имѣть, пока вы находитесь въ теперешнемъ положеніи, и что если вы возьметесь за дѣло какъ слѣдуетъ, то скорѣе достигнете силы безъ права голоса. Быть можетъ, вы всѣ, которые теперь меня слушаете, — люди трезвые, желающіе научиться сколь возможно болѣе сущности вещей и быть сколь возможно менѣе дураками. Дуракъ или идіотъ тотъ, кто ожидаетъ невозможнаго; онъ вливаетъ молоко въ кадку безъ дна, и ожидаетъ что молоко удержится въ ней. Чѣмъ болѣе подобныхъ пустыхъ надеждъ питаетъ человѣкъ, тѣмъ болѣе онъ дуракъ и идіотъ. И если какой-нибудь работникъ ожидаетъ, что право голоса доставитъ ему такія блага, которыхъ оно не можетъ доставить, то онъ дуракъ, если еще не болѣе. Кажется, это ясно?
— Слушайте, слушайте! произнесло нѣсколько голосовъ, но не изъ первоначальной группы, а изъ рядовъ новыхъ слушателей, по преимуществу тори, которыхъ привлекъ громкій, внушительный тонъ гольтовой рѣчи. Кромѣ сторонниковъ Трансома, начали мало-по-малу примыкать въ толпѣ и сторонники Дебари. Феликсъ, чувствуя то удовольствіе, которое доставляетъ человѣку большое количество слушателей, продолжалъ все съ большимъ и большимъ увлеченіемъ:
— Способъ отдѣлаться отъ глупости — это отдѣлаться отъ пустыхъ надеждъ и отъ мыслей, которыя не согласуются съ сущностью вещей. Люди, которые здраво думали о водѣ, и о томъ, какое дѣйствіе она можетъ произвести, когда ее превратятъ въ пары, пріобрѣли себѣ великую силу во всемъ мірѣ; они заставили вертѣться колеса тѣхъ машинъ, которыя измѣнятъ многое на свѣтѣ. Но не было бы этихъ машинъ, еслибы люди, изобрѣтшіе ихъ, имѣли ложныя понятія о дѣйствіи воды. Теперь я вотъ что скажу вамъ: всѣ планы общей подачи голосовъ, избирательныхъ округовъ, ежегодныхъ парламентовъ и т. д. — это машины, а вода, или пары, т. е. сила, которая приведетъ ихъ въ дѣйствіе, должна быть почерпнута изъ природы человѣка, изъ его чувствъ, желаній, страстей. Будутъ-ли машины дѣйствовать хорошо или худо, принесутъ-ли онѣ пользу или нѣтъ — зависитъ отъ этихъ причинъ; и если мы не понимаемъ характеровъ людей и безосновательно надѣемся на нихъ, то походимъ на человѣка, который выливаетъ молоко въ бездонную кадку. По-моему, мысль о пользѣ, которую можетъ принести одна подача голосовъ, принадлежитъ именно къ такому роду понятій.
— Все это очень хорошо! съ злобнымъ смѣхомъ воскликнулъ одинъ изъ слушателей, въ грязной курткѣ, — но какъ намъ добиться силы безъ права голоса?
— Я вамъ скажу, какая сила величайшая на свѣтѣ, — продолжалъ Феликсъ, — это общественное мнѣніе, т. е. господствующее въ обществѣ сознаніе добра и зла, сознаніе того, что честно и что подло. Вотъ паръ, который приведетъ въ дѣйствіе машину. Какъ можетъ сдѣлать насъ лучшими людьми политическая свобода, или религія, если мы не вѣримъ въ нихъ, если мы смѣемся и подмигиваемъ, видя, какъ издѣваются надъ этой свободой, надъ этой религіей и злоупотребляютъ ими? Пока общественное мнѣніе таково, какъ оно теперь; пока люди не имѣютъ лучшихъ понятій объ общественномъ дѣлѣ; пока подкупъ и развратъ не считаются низкимъ безчестіемъ; пока люди не стыдятся въ парламентѣ и внѣ его, дѣлать изъ общественныхъ вопросовъ, касающихся благосостоянія милліоновъ, ширмы, для прикрытія своихъ мелкихъ личныхъ происковъ, — пока все это существуетъ, говорю я, никакая новая избирательная система не улучшитъ нашего положенія. Ибо возьмемъ всѣхъ насъ, разнородныхъ рабочихъ: положимъ, что изъ всякой сотни, имѣющей право голоса, наберется тридцать человѣкъ трезвыхъ, имѣющихъ довольно ума, чтобы выбирать себѣ представителей, и довольно честности, чтобы желать добра не однимъ себѣ, а всѣмъ. И положимъ, что изъ семидесяти половина людей нетрезвые, неимѣющіе достаточно ума для обсужденія политическихъ вопросовъ, и до того безчестные, что пропиваютъ деньги, на которыя должны бы были кормить и одѣвать своихъ женъ и дѣтей; другая же половина, хотя и не пьющая, но такъ невѣжественна, глупа или подла, что не видятъ лучшей пользы для себя, какъ взять грошъ, когда его предлагаютъ. Гдѣ-же тогда сила тридцати трезвыхъ людей? Сила будетъ въ рукахъ семидесяти пьяныхъ и безчестныхъ дураковъ; и я вамъ скажу, какого рода люди заберутъ всю власть, какого рода люди будутъ посылать въ парламентъ, кого они захотятъ».
Гольтъ до сихъ поръ видѣлъ ясно передъ собою всѣхъ своихъ слушателей и даже замѣчалъ каждое новое лицо, прибавлявшееся къ толпѣ, но теперь онъ смотрѣлъ прямо передъ собою, не останавливая взгляда ни на комъ въ особенности. Не смотря на свои недавнія, отрезвляющія разсужденія, пульсъ его сталъ биться сильнѣе, и наконецъ страстное желаніе поразить хоть словами то, что онъ ненавидѣлъ, восторжествовало надъ его осторожностью. Голосъ его сдѣлался громче, рѣчь пламеннѣе и язвительнѣе.
— Всю власть захватили бы люди, которые взялись бы провести любого кандидата; люди, которые не имѣя собственнаго мнѣнія, повторяютъ слова всѣхъ партій и пользуются ими для собственной корыстной цѣли; люди, которые ищутъ грязной работы для достиженія богатства, ибо грязная работа не требуетъ способности, а только безсовѣстности; люди, которые знаютъ всѣ тонкости подкупа, ибо нѣтъ такого закоулка въ ихъ собственной душѣ, куда бы не могъ пробраться подкупъ. Подобные люди будутъ всегда господами тамъ, гдѣ большинство избирателей думаютъ болѣе о деньгахъ, о водкѣ или о своихъ собственныхъ мелкихъ интересахъ, чѣмъ о добрѣ и справедливости. Ибо возьмемъ, напримѣръ, избирателя, по имени Джэка, у котораго семеро дѣтей, а жалованье двѣнадцать шиллинговъ въ недѣлю, а можетъ и менѣе. Джэкъ не умѣетъ читать; я не говорю, чья это вина, но онъ никогда не имѣлъ случая научиться грамотѣ; онъ знаетъ такъ мало, что думаетъ, быть можетъ, что Богъ создалъ законы и о бѣдныхъ, и еслибы кто-нибудь сталъ увѣрять, что планъ рабочихъ домовъ находится въ священномъ писаніи, то онъ не могъ бы опровергнуть это показаніе. Что дѣлаетъ бѣдный Джэкъ, когда встрѣтится съ человѣкомъ изъ того рода людей, которые будутъ управлять нами, пока общественное мнѣніе не уничтожитъ ихъ? Этотъ незнакомецъ, положимъ будетъ средняго роста, толстый, въ отличномъ пальто и сюртукѣ, изъ подъ которыхъ виднѣется золотая цѣпочка, лицо у него не мрачное, не подозрительное, а розовое, добродушное, невинное; волоса свѣтлорусые, — однимъ словомъ, человѣкъ, самой уважительной наружности и называющій себя звонкой общеизвѣстной англійской фамиліей, какъ Гринъ или Бэкеръ, или Нильсонъ, или скажемъ Джонсонъ
Слова Феликса были тутъ заглушены взрывомъ общаго хохота всѣхъ слушателей. Съ самаго начала послѣдняго періода рѣчи Гольта, взоры нѣкоторыхъ были устремлены на подошедшаго Джонсона; потомъ же, мало-по-малу, къ нимъ присоединились всѣ остальные, такъ что когда Феликсъ назвалъ его по имени, и тѣ, которые знали лично стряпчаго, громко засмѣялись, то тайна открылась для всѣхъ и удовольствіе стало общимъ. Джонсонъ, который до сихъ поръ упорно стоялъ не вдалекѣ отъ Феликса, теперь, услышавъ свое имя, поспѣшно отвернулся и отошелъ въ сторону быстрыми шагами, то блѣднѣя, то краснѣя.
Всѣ хорошо одѣтые слушатели также удалились, полагая, что, они слышали самое лучшее въ рѣчи Гольта, именно, колкую выходку противъ Джонсона.
— Кто такой этотъ Джонсонъ? спросилъ Христіанъ обращалсь къ молодому человѣку, стоявшему подлѣ него.
— Джонсонъ — лондонскій стряпчій. Онъ работаетъ для Трансома. Этотъ ораторъ принадлежитъ къ числу самыхъ ярыхъ радикаловъ и вѣрно Джонсонъ чѣмъ нибудь оскорбилъ его, иначе съ какой же стати онъ сталъ бы говорить противъ члена своей партіи.
— Я слышалъ, что одинъ Джонсонъ былъ въ числѣ помощниковъ Джермина, сказалъ Христіанъ.
— Да, это тотъ самый. Но онъ изъ Лондона, и тамъ имѣетъ свою контору. Это очень искусный малый.
Христіанъ, замѣтивъ, что Джерминъ прогуливается въ толпѣ, отправился отыскивать Джонсона. Скоро онъ успѣлъ съ нимъ свидѣться и еще до отъѣзда изъ Дуффильда разузналъ все, что ему было нужно. Онъ узналъ, какая связь существуетъ между бѣднымъ забитымъ Томми Траунсемомъ и фамиліей гордаго богача-радикала Трансома; между этой фамиліей и прекрасной Эстеръ, уже не миссъ Лайонъ, а миссъ Байклифъ.
XXXI.
правитьНаконецъ наступила знаменательная эпоха выборовъ въ сѣверномъ Ломширѣ. Дороги, ведущія въ Треби, были покрыты большимъ числомъ повозокъ, ѣздоковъ, простыхъ пѣшеходовъ, чѣмъ даже это бывало ежегодно въ ярмарочную пору. Въ Треби должны были вноситься въ списки многіе избиратели, самыя физіономіи которыхъ были совершенно неизвѣстны городу; всеобщее вниманіе до того было обращено на выборы, что тѣ личности, которые хотя и занимались дѣлами, имѣющими связь съ выборами, но сами не приходили записываться въ списокъ избирателей, уже не возбуждали къ себѣ со стороны обитателей Треби ни подозрѣнія, ни особаго любопытства. Извѣстно было, что никогда въ графствѣ не помнили такого полнаго раздробленія голосовъ, какое было теперь, и знали также, что будетъ жаркая борьба между Гарстиномъ и Трансомомъ. Главная квартира м-ра Джонсона была въ Дуффильдѣ; но несмотря на это, онъ постоянно повторялъ правило знаменитаго Путти, — что способный избирательный агентъ долженъ быть вездѣсущъ; и независимо отъ всякаго соглашенія между нимъ и Джерминомъ, присутствіе м-ра Джонсона имѣло вообще сильное вліяніе на ходъ дѣлъ въ этотъ декабрскій день въ большомъ Треби.
Мелкій дождь, моросившій съ ранняго утра и замѣченный нѣкоторыми тори, которые выглядывали изъ оконъ своихъ спаленъ еще до шести часовъ, подавалъ имъ надежду, что въ концѣ концовъ наступающій день, можетъ быть, пройдетъ благополучнѣе, чѣмъ ожидали пессимисты. Дождь считался, нѣкоторымъ образомъ, на сторонѣ спокойствія и консерватизма; но вскорѣ разсѣявшіяся облака и мелкіе лучи декабрскаго солнца возобновили прежнія опасенія. Такъ какъ при реформированныхъ выборахъ уже были примѣры безпорядковъ и какъ при томъ прежнее довѣріе жителей требинскаго округа къ естественному ходу вещей отчасти было потрясено тѣмъ, что вновь пріѣхавшій сквайръ, носящій древнюю фамилію, явился радикальнымъ кандидатомъ, — то на выборы многіе смотрѣли съ неопредѣленнымъ опасеніемъ, въ которомъ сказывалось, — какъ бы эти выборы не послужили чѣмъ нибудь въ родѣ зажженнаго фитиля, потому что тутъ соберутся, вѣроятно, разныя вредныя личности, произойдутъ столкновенія, а вслѣдствіе того — и тревога для людей почтенныхъ, которымъ ничего болѣе не оставалось, какъ только принять немного джина, въ видѣ средства предохранительнаго передъ выборами, и укрѣпляющаго — послѣ нихъ. Арендаторы трансомскихъ земель были сравнительно-спокойны: м-ръ Гоффъ, изъ кроличьяго конца, человѣкъ бѣдный, доказывалъ, что «все одинъ молотъ» и что выборы были нисколько не хуже падежа овецъ; между тѣмъ м-ръ Доббсъ, имѣвшій, въ качествѣ человѣка богатаго, болѣе свѣтлый взглядъ на жизнь, разсуждалъ, что если радикалы опасны, то безопаснѣе будетъ взять ихъ сторону. Избиратели Дебари и Гарстина говорили, что одни только они имѣютъ право считать себя щитомъ противъ злокозненныхъ людей; а м-ръ Краудеръ, такъ только былъ въ состояніи привести въ порядокъ свои мысли, предлагалъ собрать всю фермерскую прислугу, вооруживъ ее вилами. Но люди, болѣе храбрые, даже отчасти радовались тому, что — если будутъ угрожать насиліемъ, такъ они и сами могутъ воздать обидчикамъ тѣмъ же.
М-ръ Кроу, высшая полицейская особа въ Треби, секретно заучивалъ уже краткое воззваніе къ мятежной толпѣ на случай, еслибы оно понадобилось: ректоръ предупредилъ его, что первымъ долгомъ въ подобныхъ обстоятельствахъ должны быть мѣры не только противъ открытаго бунта, но и противъ подстрекательствъ къ нему. Ректоръ и его товарищъ судья думали, что было бы не худо на такой случай увеличить составъ полиціи нѣсколькими чрезвычайными констеблями, но потомъ убѣдились, что присутствіе на выборахъ людей, хотя и не требовавшихся безусловно для самой процедуры выборовъ, но преданныхъ, не можетъ быть признано возбужденіемъ мятежнаго духа. Благотворительные клубы изъ разныхъ концовъ города прислали своихъ представителей: одни изъ нихъ носили на себѣ оранжевыя повязки и шли съ знаменемъ торійскаго кандидата, другіе были украшены вигскимъ цвѣтомъ. Оранжевыя и темно-синія повязки шли съ пѣніемъ, наиболѣе приличнымъ настоящему случаю и эмблематически выражавшимъ ихъ убѣжденія. Не было только ни одного клуба съ радикальнымъ голубымъ цвѣтомъ: члены спрокстонскаго клуба надѣли темно-синій, а м-ръ Тшубъ украсился этимъ цвѣтомъ въ такихъ размѣрахъ, что издали былъ очень похожъ на какой-то огромный синій цвѣтокъ. Вообще казалось, что «эти славные ребята», представители прекраснаго учрежденія благотворительныхъ клубовъ, выставившіе девизу «будемъ продолжать братскую любовь», — составляли гражданское войско, цѣль котораго была воодушевить избирателей двухъ здравомыслящихъ партій и поддержать въ нихъ мужество. Но съ другой стороны значительное число людей, неукрашенныхъ никакими повязками, углекоповъ и каменьщиковъ, которые въ качествѣ британскихъ подданныхъ, воспользовались своимъ правомъ быть въ Треби при настоящемъ случаѣ — также имѣло видъ силы, только вѣроятно менѣе вѣжливой, чѣмъ гражданское войско клубовъ. Политическія мнѣнія этихъ людей оставались въ неизвѣстности, до тѣхъ поръ, пока само собой не уяснилось, кого они хвалили и на кого ворчали.
Такимъ образомъ дорога до самыхъ шалашей, гдѣ совершалось записываніе избирателей, была покрыта разнохарактернымъ народомъ; люди, которые тамъ были, къ какой бы партіи ни принадлежали, пользовались привилегіей выслушивать отъ противоположной партіи замѣчанія на счетъ самыхъ крупныхъ недостатковъ или излишествъ въ своемъ костюмѣ; въ этотъ день жители Треби, — не подозрѣвая того, что имѣли за себя авторитетъ Цицерона, — придерживались того мнѣнія, что тѣлесные недостатки противника служатъ законнымъ поводомъ къ насмѣшкѣ надъ нимъ; если притомъ еще замѣчали, что избиратель истощалъ все свое остроуміе, чтобъ сдѣлать свою наружность болѣе привлекательною, то брань и насмѣшки сыпавшіяся на него, выражались формулой, въ которой прилагательнымъ служили слова: тори, вигъ или радикалъ, смотря по надобности, а для существительнаго оставлялся пробѣлъ, наполнять который предоставлялось личному вкусу говорившаго.
Нѣкоторые изъ болѣе боязливыхъ людей предпочли вынести это испытаніе сколько можно раньше утромъ. Однимъ изъ самыхъ раннихъ былъ м-ръ Тимотей Розъ, джентльменъ фермеръ изъ Ликъ-Мольтона. Выходя изъ дому, онъ уже имѣлъ нѣкоторыя зловѣщія предчувствія и потому завернулъ самыя нѣжныя части своего тѣла въ фланель и надѣлъ два сюртука, въ видѣ брони, хотя и слабой. Но вспомнивъ съ нѣкоторымъ трепетомъ, что не было никакого средства защитить, какъ слѣдуетъ, голову, онъ еще разъ поколебался въ своемъ намѣреніи ѣхать на выборы; онъ еще разъ замѣтилъ м-ръ Розъ, что наступили тяжелыя времена, когда человѣкъ, владѣющій независимымъ состояніемъ, долженъ былъ подавать голосъ «волей-неволей»; наконецъ, побуждаемый тою мыслью, что, въ «такія времена», своимъ непоявленіемъ онъ можетъ бросить на себя дурной свѣтъ, м-ръ Розъ сѣлъ въ свою одноколку, взявъ съ собой рослаго кучера, которому приказалъ не терять себя изъ виду, на пути къ избирательнымъ спискамъ. Едва-ли было болѣе девяти часовъ, когда м-ръ Розъ, покончивъ свои обязанности и подвеселивъ себя глоткомъ вишневой водки въ «Маркизѣ-Гренби», отправился назадъ уже въ гораздо болѣе бодромъ расположенія духа и заѣхалъ къ м-ру Полэу, жившему при самомъ выѣздѣ изъ города. «Бывшій лондонскій житель, думалъ Розъ, человѣкъ опытный, онъ оцѣнитъ по достоинству разсудительность поступковъ его, м-ра Роза, и даже можетъ сообщить о томъ другимъ.» М-ръ Полэъ наблюдалъ за пересадкой деревьевъ въ своемъ саду, когда вошелъ м-ръ Розъ.
— Ну, м-ръ Полэнъ, сказалъ Розъ, бросая самодовольный взглядъ на свои красныя выпуклыя щеки, — что, вы ходили уже подавать свой голосъ?
— Нѣтъ; еще будетъ время, я скоро пойду.
— Я такъ не потерялъ ни одного часа, не потерялъ минуты. Я сказалъ самъ себѣ, что если ужь дѣлать удовольствіе джентльменамъ, такъ дѣлать его сразу. Вы знаете, что я живу не у землевладѣльца, Полэъ, — я поставленъ въ такое общественное положеніе, что могу считать себя независимымъ.
— Именно такъ, мой дорогой сэръ, — сказалъ Полэнъ, зажавъ нижнюю губу между большимъ и указательнымъ пальцами и дѣлая одинъ изъ тѣхъ невыразимыхъ жестовъ, которыми онъ, казалось, удерживалъ свое платье отъ поползновенія разсыпаться.
— Пойдите, повидайтесь съ м-ссъ Полэнъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ. М-ссъ Розъ ждетъ меня домой.
— И такъ, повторяю, я человѣкъ независимый и думаю, что не мое дѣло показывать расположеніе къ однимъ больше, чѣмъ къ другимъ; потому мнѣ, кажется, слѣдуетъ вести дѣло сколько можно ровнѣе. Еслибы я былъ чей-нибудь арендаторъ, — тогда, конечно, я долженъ бы былъ подавать голосъ за своего землевладѣльца, — это понятно. Но теперь я всѣмъ желаю добра; и если одинъ кандидатъ въ парламентъ получитъ въ окончательномъ результатѣ перевѣсъ передъ другимъ, то никто не вправѣ сказать, что этому я причиной; потому что когда вы подаете голосъ за обоихъ, вы только уравниваете дѣло. Такъ и я далъ одинъ голосъ Дебари и одинъ Трансому, да и Гарстину я вовсе не желаю зла, только не могу пособлять нечетному кандидату; къ тому же говорятъ, что онъ зависитъ отъ Дебари.
— Боже меня сохрани, сэръ, отъ подобнаго поступка, — сказалъ м-ръ Полэнъ, закашливаясь отъ смѣху, — развѣ вы не понимаете, что нисколько не хуже бы сдѣлали, оставаясь дома и вовсе не подавая голосъ, чѣмъ посылать въ парламентъ радикала, котораго предпочли благоразумному вигу!
— Ну, мнѣ очень жаль, что вы возражаете противъ моего поступка, Полэнъ, — сказалъ м-ръ Розъ, нѣсколько сконфуженный, не смотря на внутреннюю теплоту отъ спиртуознаго подкрѣпленія. — Я думалъ, что вы согласитесь со мной, потому что вы человѣкъ разсудительный. По моему мнѣнію, самое большее, что можетъ сдѣлать независимый избиратель, — это стараться понравиться всѣмъ партіямъ, а если не удастся, такъ остается пожелать, чтобы удалось въ другой разъ, прибавилъ м-ръ Розъ, торопливо пожимая руку Полэну и садясь опять въ свою одноколку.
Въ то время, когда м-ръ Тимотей Розъ оставилъ городъ, — на Королевской улицѣ и на базарной площади, гдѣ стояли шалаши со списками избирателей, — волновалась толпа. Избирателей до сихъ поръ еще было мало, и тѣ бравые ребята, которые въ это утро пришли издалека или наканунѣ долго просидѣли за виномъ, нуждались еще въ подкрѣпленіи своихъ физическихъ и нравственныхъ силъ. Каждое общественное заведеніе въ Треби, не исключая и почтеннаго, хотя мрачнаго «Кривого ключа», кипѣло многочисленной, безпрестанно приливающей и отливающей толпой посѣтителей. И не то, чтобъ при этомъ были какіе-нибудь кутежи: продолжать ихъ послѣ того какъ разъ уже попали въ печать, казалось совѣстно; впрочемъ пьянство шло успѣшно, хотя и подъ другимъ названіемъ.
Бѣдный Томми Траунсемъ, завтракая здѣсь громаднымъ количествомъ хлѣба и запивая его какою-то жидкостью, которую только изъ приличія можно было назвать «виномъ», болѣе чѣмъ когда нибудь пренебрегалъ житейскими невзгодами и чувствовалъ себя героемъ дня. На его шляпѣ былъ приколотъ громадный свѣтло-голубой бантъ; нѣсколько серебряныхъ денегъ лежало въ грязномъ маленькомъ холстяномъ мѣшкѣ, который самъ казалось, удивлялся такому изобилію. По какой-то причинѣ, непонятной для самого Томми, за наклеиваніе афишъ ему заплатили въ конторѣ Джермина необыкновенно щедро, не смотря даже на то, что поддавшись ловкому обману, онъ потерялъ свои афиши и вмѣсто нихъ наклеилъ принадлежавшія Дебари; впрочемъ Томми догадался, что такая щедрость, была простымъ признаніемъ его достоинства, кдкъ "старшаго члена фамиліи, лишеннаго своихъ правъ, " а вмѣстѣ съ тѣмъ служила и оцѣнкою его помощи, въ дѣлѣ достиженія этой фамиліей мѣста въ парламентѣ. При такихъ обстоятельствахъ Томми, безъ сомнѣнія, долженъ былъ держаться на первомъ планѣ всякій разъ, какъ шла рѣчь объ этомъ предметѣ, и придавать своимъ присутствіемъ особое значеніе каждому голосу, который подавался за Трансома. Усвоивъ себѣ такой взглядъ, онъ купилъ полпииты той жидкости, которую мы назвали особаго рода "виномъ, " и поспѣшилъ опять на площадь, чувствуя себя расположеннымъ благосклонно, и даже нѣсколько въ покровительственномъ тонѣ, ко всѣмъ политическимъ партіямъ; — небольшая доля предпочтенія партіи Трансома не шла далѣе того, насколько это требовалось отъ Томми, сознаніемъ его сомойныхъ узъ.
Между тѣмъ среди постоянно-увеличиваншейся толпы не вездѣ замѣтно было стремленіе группироваться на той оконечности Королевской улицы, которая выходитъ на базарную площадь.
Для нѣкоторыхъ центромъ притяженія служилъ другой конецъ той же улицы, близь гостинницы «Семи звѣздъ». Эта гостинница была мѣстомъ сбора приверженцевъ Гарстина и вмѣстѣ съ тѣмъ такимъ пунктомъ, мимо котораго непремѣнно нужно было проходить многимъ избирателямъ, входившимъ въ городъ съ восточной стороны. Естественно, здѣсь виднѣлся исключительно темно-синій цвѣтъ, и Пэкъ, рослый спрокстоноцъ, ходилъ туда и сюда, гдѣ только была возможность привлечь избирателей къ джентльмену, которому принадлежала главная доля въ спрокстонскихъ рудникахъ. Боковые переулки и выходы изъ Королевской улицы были достаточно многочисленны, чтобы предотвратить всякую давку, въ случаѣ еслибы встрѣтилась надобность очистить дорогу. Переулки эти имѣли отличную репутацію. Два изъ нихъ издавали запахъ вина; изъ одного былъ боковой входъ въ винные и водочные погреба м-ра Тиліота; у другого часто выгружались кипы сыра м-ра Муската, а нѣкоторые изъ переулковъ имѣли тотъ пріятный видъ довольства, который составлялъ одну изъ характеристическихъ особенностей Треби.
Между десятью и одинадцатью часами избиратели стали прибывать быстрѣе, и вскорѣ вся эта мѣстность оживилась. Восклицанія, сарказмы и божба, которыя для многихъ изъ публики, казалось, имѣли ароматъ остроумія, стали подкрѣпляться болѣе практическими доводами, шутливость которыхъ была уже сомнительна. Въ толпѣ замѣтна была наклонность заграждать дорогу избирателямъ, въ которую бы сторону они ни шли, до тѣхъ поръ, пока послѣдніе не уплачивали чего-то въ родѣ пошлины. Трудно было замѣтить, кто первый подалъ примѣрь перехода отъ словъ къ дѣлу. По мнѣнію нѣкоторыхъ, это былъ Джакобъ Куффъ, торійскій нищій, извѣстный посѣтитель кабаковъ, употреблявшій свои досуги на изобрѣтеніе какихъ нибудь забавныхъ затѣй; но извѣстно вообще, что во время общаго волненія едва-ли можно ставить вопросъ кто былъ зачинщикомъ движенія. Да и притомъ нѣтъ необходимости, чтобъ въ житейскихъ дѣлахъ былъ всегда именно одинъ зачинщикъ. Вѣрно впрочемъ одно, что м-ръ Тшубъ, который желалъ сдѣлать для всѣхъ замѣтнымъ, что онъ подавалъ голосъ только за Гарстина, былъ въ числѣ первыхъ, сдѣлавшихся замѣтными даже нѣсколько сверхъ своего желанія: шляпа его была сброшена и измята въ интересѣ Дебари торіями, враждебными коалиціи. Съ другой стороны, нѣкоторые говорили, что въ это самое время м-ръ Цинкъ, сѣдельникъ, остановленный на дорогѣ и вынужденный объявить, что шелъ подавать голоса за Дебари, увидѣлъ все свое платье выпачканнымъ мѣломъ, и самъ былъ втиснутъ въ боковой переулокъ, а такъ какъ изъ него не было задняго выхода, то м-ръ Пинкъ и долженъ быль оставаться тамъ все время плѣнникомъ, трепеща отъ страха, и въ этотъ день уже вовсе не ходилъ подавать голосъ.
Другая торійская шутка отличалась большимъ вкусомъ. Большинство трансомскихъ арендаторовъ явились всѣ вмѣстѣ изъ гостинницы "Барана, " имѣя во главѣ мѣстнаго судью, м-ра Бенкса. Бѣдный Гоффъ шелъ самымъ послѣднимъ, и его истомленный, меланхолическій взоръ и походка, туловищемъ впередъ, внушили шутнику Куфу мысль, что съ фермеромъ можно съиграть штуку. М-ра Гоффа отдѣлили отъ его товарищей и загородили дорогу; спрашивали у самаго его уха, сколько у него лошадей, коровъ, жирныхъ свиней; потомъ стали перетаскивать бѣдняка отъ одного человѣка къ другому, и, сложивъ руки въ видѣ трубокъ, оглушали несчастнаго криками, чтобъ онъ подавалъ голосъ за Дебари. Такимъ образомъ меланхолическаго Гоффа продолжали подгонять, пока онъ не достигъ наконецъ избирательныхъ списковъ, окончательно смущенный; непосредственной причиной его тревоги было то, что на обратномъ пути придется еще больше вытерпѣть. Пришедши къ избирательнымъ спискамъ послѣ другихъ фермеровъ, отъ которыхъ онъ отсталъ, Гоффъ удивилъ всѣхъ присутствующихъ, знавшихъ его за фермера Трансомовъ, сказавъ: «Дебари» и былъ вытолкнутъ назадъ среди криковъ и хохота.
Вслѣдствіе подобныхъ сценъ, шутки становились все крупнѣе и угрожали принять серьезный характеръ. Тори начали сознавать, что на ихъ шутки отвѣчаютъ шутками болѣе тяжелаго свойства и что большая часть толпы не показывала расположенія къ здоровымъ политическимъ мнѣніямъ, а скорѣе предпочитала раздавать по сторонамъ здоровые удары и пинки. Замѣтно увеличилось число рабочихъ, пильщиковъ и другихъ въ домашнемъ костюмѣ, безъ сомнѣнія, не принадлежавшихъ къ партіи порядка. Вскорѣ они поспѣшили оказать вниманіе окружающимъ лавкамъ; вниманіе это выразилось въ видѣ шутливаго метанія въ эти лавки различныхъ предметовъ; властямъ, смотрѣвшимъ на толпу изъ большаго окна "Маркиза Гренби, " принесли извѣстіе, что у одного джентльмена, ѣхавшаго верхомъ на другой конецъ улицы, чтобъ вотировать за Гарстина, поворотили лошадь и спугнувъ ее, пустили галопомъ опять по прежнему направленію.
М-ръ Кроу и его подчиненные, а равно и всѣ чрезвычайные констебли чувствовали, что необходимо было принять какую нибудь энергическую мѣру, что, въ противномъ случаѣ, напугаютъ всѣхъ избирателей и подачу голосовъ придется отложить.
Ректоръ рѣшился выѣхать верхомъ въ толпу въ сопровожденіи констеблей, и послалъ къ м-ру Линтону, который находился въ гостинницѣ Барана, приглашеніе сдѣлать тоже самое. «Джекъ-охотникъ» былъ увѣренъ, что добрые ребята не замышляютъ ничего дурного, но все-таки имѣлъ мужество пойти на встрѣчу всякимъ тѣлеснымъ непріятностямъ и выѣхалъ въ своихъ черныхъ штиблетахъ съ цвѣтными отворотами, обращаясь къ толпѣ съ увѣщаніями.
Было около двѣнадцати часовъ, когда послѣдовала эта поѣздка констебли и гражданскія власти испытали самыя примирительныя мѣры, которыя, казалось, увѣнчались успѣхомъ. Толпа быстро стала рѣдѣть: самыя буйныя лица исчезли или казались исчезнувшими, потому что сдѣлались спокойны; метательные снаряды болѣе не летали, и вдоль Королевской улицы очищенъ былъ довольно свободный проходъ для избирателей. Гражданскія начальства вернулись въ свои жилища, а констебли заняли приличные наблюдательные посты. М-ръ Уэсъ, принадлежавшій къ партіи Дебари, заявилъ ректору, что было бы благоразумнѣе послать въ Дуффильдъ за отрядомъ войска съ тѣмъ, чтобъ оно остановилось въ Гэзеркотѣ, въ трехъ миляхъ отъ Треби: въ городѣ было такъ много предметовъ собственности, что не мѣшаетъ оградитъ ее отъ опасности. Но ректоръ зналъ, что къ такимъ средствамъ осторожный и умный начальникъ не долженъ прибѣгать, пока признаки серьезныхъ безпорядковъ не возобновились. Онъ былъ человѣкъ смѣлый и охотно вѣрилъ, что его собственнаго авторитета совершенно достаточно для поддержанія повсемѣстнаго спокойствія въ Треби.
ГЛАВА XXXII.
правитьФеликсъ Гольтъ одинъ сидѣлъ за работой; его питомцы отпросились сходить на праздникъ, предполагая, что деревянные шалаши (для избирательныхъ списковъ) обѣщаютъ что-то очень привлекательное; часовъ въ одинадцать Феликсъ замѣтилъ, что крики достигавшіе до его ушей съ главной улицы, становятся болѣе и болѣе шумными. Онъ давно уже видѣлъ дурныя предзнаменованія для предстоящихъ выборовъ, но — подобно всѣмъ людямъ, боящимся пророческаго дара, потому что онъ ведетъ прямо къ желанію, чтобъ дурное предсказаніе исполнилось, — Феликсъ останавливался на той мысли, что если и есть много условій, дѣлающихъ возможными сцены насилія, то съ другой стороны было много и такихъ обстоятельствъ, которыя могутъ предотвратить эти сцены. Легко можетъ быть, что и не случится никакого другого зла, кромѣ того, которое было уже извѣстно. Съ такими мыслями онъ спокойно сѣлъ за работу, намѣреваясь вовсе не выходить изъ дому, чтобъ не раздражаться при видѣ настоящаго положенія такихъ дѣлъ, которыя онъ непремѣнно повелъ бы иначе, еслибы могъ. Но даже и подъ вліяніемъ страданій, причиняемыхъ видомъ неисправимаго зла, Феликсъ не впадалъ въ апатію, потому что въ его существѣ была жилка, которая билась слишкомъ сильнымъ участіемъ къ окружающей жизни. По мѣрѣ того, какъ шумъ на улицѣ становился все сильнѣе и сильнѣе, мысли Феликса все больше и больше обращались къ этому предмету, такъ что онъ долженъ былъ наконецъ оставить свою тонкую часовую работу. Мать его пришла изъ кухни, гдѣ въ обществѣ маленькаго Джоба, чистила рѣпу, — и замѣтила что должно быть на Большей улицѣ убиваютъ всѣхъ и каждаго, и что выборы, которыхъ прежде никогда ни бывало въ Треби, безъ сомнѣнія, служатъ предвѣстіемъ страшнаго суда, — что наступило такое своеволіе, какого и не ожидали, и что она благодаритъ Бога за то, что Онъ, въ своей премудрости, назначилъ ей жить на задней улицѣ.
Феликсъ схватилъ свою шапку и бросился на улицу. Но когда онъ достигъ поворота, который выходитъ на базарную площадь, власти сидѣли уже на лошадяхъ, констебли ходили между народомъ, и Феликсъ вовсе незамѣтилъ въ толпѣ намѣренія сильно сопротивляться имъ. Онъ довольно долго смотрѣлъ, какъ толпы по немногу разсѣивались и возстановилось относительное спокойствіе; потомъ вернулся къ м-ссъ Гольтъ, сказавъ ей, что теперь уже бояться нечего; онъ пойдетъ опять, и она не должна нисколько тревожиться по поводу его отсутствія Обѣдъ она можетъ ему оставить.
Феликсъ подумалъ объ Эстеръ и о ея вѣроятной тревогѣ по поводу этого шума, который ей была, болѣе слышенъ, нежели ему, потому что Солодовенное подворье находилось невдалекѣ отъ главной улицы. Къ тому же м-ра Лайона не было дома: его пригласили сказать нѣсколько проповѣдей о милосердіи и посѣтить религіозные митинги въ городѣ, довольно далеко отстоящемъ отъ Треби; Эстеръ, въ обществѣ одной только боязливой Лидди, находилась не въ особенно пріятномъ положеніи. Феликсъ не видалъ ее съ самаго отъѣзда пастора, но сегодня онъ поддался особымъ побужденіямъ.
— Миссъ Эстеръ была на чердакѣ, сказала Лидди, — хотѣла посмотрѣть что дѣлается. Но прежде чѣмъ она успѣла въ этомъ, сильный стукъ въ дверь, потрясшій все маленькое жилище, заставилъ ее быстро сбѣжать съ лѣстницы.
— Я такъ рада, что вижу васъ, сказала Эстеръ протягивая руку Феликсу. — Пожалуйста, войдите.
Когда дверь гостинной за ними затворилась, Феликсъ заговорилъ: «я опасался, чтобъ шумъ на улицѣ васъ не напугалъ. Я пришелъ сказать вамъ, что теперь все утихло. Впрочемъ, вы и сами это уже слышите».
— Я была испугана, сказала Эстеръ. — Крики и вопли этихъ буяновъ такъ страшны. Меня еще успокоиваетъ, что отца нѣтъ дома, что онъ внѣ опасности, которой могъ бы подвергнуться, еслибы былъ здѣсь. Но на ваши слова въ особенности можно положиться, потому что вы сами были среди опасности, прибавила она съ улыбкой, рѣшившись болѣе не выказывать своихъ чувствъ. — Садитесь и раскажите мнѣ, что случилось.
Они сѣли по краямъ стараго дивана, и Феликсъ началъ:
— Сказать вамъ правду, я самъ сидѣлъ запершись дома и старался быть также равнодушнымъ къ выборамъ, какъ равнодушна къ нимъ рыба, запертая въ садкѣ, пока, наконецъ шумъ не сдѣлался слишкомъ силенъ. Но я засталъ уже только конецъ безпорядковъ. Кажется, что эти шумливые простяки сейчасъ же и уступили породъ судьями и констеблями. Надѣюсь, что никто не былъ серьезно раненъ. Надобно бояться только, чтобы буяны снова не появились; такая быстрая покорность съ ихъ стороны — не совсѣмъ хорошій признакъ. Въ городѣ мною буйныхъ людей. Если только они побольше напьются, такъ послѣднее можетъ сдѣлать хуже перваго. Однакожь…
Тутъ Феликсъ вдругъ прервалъ свою рѣчь, какъ будто бы слова эти показались ему вовсе ненужными; потомъ сложилъ руки за головой и, отогнувшись назадъ, взглянулъ на Эстеръ, которая также смотрѣла на него.
— Mory-ли я пробыть здѣсь нѣсколько времени? спросилъ онъ, спустя минуту, которая показалась имъ очень длинною.
— Прошу васъ объ этомъ, сказала Эстеръ, покраснѣвъ. Чтобы выйти изъ неловкаго положенія, она взяла какую-то работу и наклонила голову надъ шитьемъ. Въ сущности присутствіе Феликса было для нея источникомъ какого-то блаженства, но вмѣстѣ съ тѣмъ она не была слѣпа и къ оборотной сторонѣ дѣла, — она видѣла, что скоро онъ уйдетъ и что, сверхъ того, они вообще должны быть ближе къ разлукѣ, чѣмъ къ сближенію. Его воля была непреклонна. Онъ былъ подобенъ скалѣ, а она для него была не болѣе, какъ легкое туманное облачко.
— Мнѣ хотѣлось бы быть увѣреннымъ, что вы смотрите на вещи также, какъ я, сказалъ онъ вдругъ, послѣ минутнаго молчанія.
— А я увѣрена, что ваши взгляды гораздо умнѣе моихъ, сказала Эстеръ, почти съ колкостью, не поднимая глазъ.
— Есть люди, которые должны желать справедливо судить другъ о другѣ. Не желать этого — было бы жестоко. Я знаю, что, по вашему мнѣнію, я человѣкъ, неспособный къ чувству, или, по крайней мѣрѣ, неспособный къ сильной привязанности. Вы думаете, что я не могу ничего любить, кромѣ своихъ собственныхъ идей.
— Предположите, что я отвѣчаю вамъ такимъ же самымъ вопросомъ, сказала Эстеръ, немного поднявъ голову.
— Какъ?
— Да, что вы считаете меня пустой женщиной, неспособной понять то, что есть въ васъ лучшаго, — женщиной, которая старается понизить до уровня своего пониманія и по своему исправлять все, что для нея слишкомъ высоко.
— Не уклоняйтесь отъ моего вопроса. Отвѣчайте прямо. — Въ звукѣ этихъ словъ Феликса слышно было выраженіе мучительной мольбы. Работа, выпущенная изъ рукъ Эстеръ, упала на ея колѣни. Молодая дѣвушка смотрѣла на него, но не въ состояніи была говорить.
— Я хотѣлъ бы только, чтобъ вы сказали мнѣ, — хотя разъ, — что вы знаете, какъ охотно я предпочелъ бы позволить себѣ любить и самому быть любимому, какъ и всѣ другіе люди дѣлаютъ, когда могутъ, чѣмъ…
Этотъ перерывъ въ словахъ былъ у Феликса совершенно новымъ явленіемъ. Въ первый разъ онъ потерялъ самообладаніе и отвернулся. Онъ былъ въ разладѣ съ самимъ собою. Онъ хорошо зналъ, что началъ то, чего кончать не слѣдовало.
Эстеръ, какъ и всякая женщина по натурѣ, — женщина, которая ждетъ любви, но сама ее никогда не попроситъ, — ощутила радость при такихъ видимыхъ признакахъ своего вліянія, но эти признаки вызвали у нея только проявленіе благородства, а не сдержанности, какъ непремѣнно было бы, еслибы натура дѣвушки была болѣе мелкою. Съ глубокою, но робкою серьезностью она сказала:
— То, что вы предпочли дѣлать, только убѣдило меня, что ваша любовь должна имѣть болѣе достойный себя предметъ.
Вся лучшая сторона натуры Эстеръ сказалась въ этихъ словахъ; быть справедливымъ въ великія памятныя въ жизни минуты, это такое качество, обладать которымъ должно составлять верхъ человѣческихъ желаній.
Феликсъ, столь же быстрый, сколько и пламенный въ своихъ поступкахъ, — опять повернулъ къ ней голову и, наклонившись впередъ, взялъ ея прелестную ручку и нѣсколько минутъ прижималъ къ губамъ, потомъ, оторвавшись отъ нея, поднялъ голову.
— Тѣмъ лучше мы всегда будемъ думать другъ о другѣ, — сказалъ онъ, облокотясь на стѣнку дивана и смотря на Эстеръ съ спокойною грустью. — Въ другой разъ этого со мной не случится. Это — ребячество. Оно всегда дорого обходится.
Онъ улыбнулся ей, но она сидѣла, закусивъ губы и сложивъ руки. Она хотѣла быть достойною тѣхъ сторонъ Феликса, которыя сама уважала въ немъ, но неизбѣжное отреченіе отъ своихъ надеждъ для нея было слишкомъ тягостно. Она уже видѣла себя въ будущемъ слабою и покинутою. Прежняя чарующая смѣлость исчезла съ лица Эстеръ, но слѣды этого выраженія остались и дѣлали тѣмъ болѣе трогательною ея дѣтскую скорбь.
— Скажите мнѣ, чтобы вы… проронилъ Феликсъ, наклоняясь ближе къ ней; но сейчасъ же потомъ вскочилъ, подошелъ къ столу, взялъ фуражку и остановился передъ Эстеръ.
— Прощайте, — сказалъ онъ съ нѣжностью, но не осмѣливаясь протянуть ей руку. Эстеръ, вмѣсто отвѣта, протянула ему свою. Онъ пожалъ ее и вышелъ.
Она слышала, какъ двери за нимъ затворились и, живо почувствовавъ свое несчастіе, горько заплакала. Если бы она сдѣлалась женой Феликса Гольта, то могла бы быть хорошей женщиной. Безъ него она не могла надѣяться быть такой.
Феликсъ упрекалъ себя: гораздо бы лучше было ему не говорить съ ней подобнымъ образомъ. Впрочемъ главнымъ его побужденіемъ было показать Эстеръ, какъ высоко цѣнитъ онъ ея чувства. Феликсъ не могъ не видѣть, что сдѣлался для нея необходимымъ; но онъ былъ такъ прямъ и искрененъ, что не могъ принять на себя но этому случаю видъ смиренія, которое нисколько не принесло бы ему пользы. Подобное притворство обращаетъ только нашу жизнь въ печальную драму. Феликсъ желалъ, чтобъ Эстеръ знала, что ея любовь дорога ему, какъ дорого бездыханное тѣло любимаго человѣка. Онъ зналъ, что имъ нельзя быть мужемъ и женой, — что они только погубили бы жизнь другъ у друга. Но онъ хотѣлъ также, чтобъ ей было извѣстно, что его рѣшимость навсегда разлучиться съ ней была не предпочтеніемъ ей чего-нибудь другого, а настоящимъ самоотверженіемъ. Въ отношеніи къ ней онъ поступалъ совершенно благородно, и все-таки, когда теперь, подъ вліяніемъ какого-то таинственнаго соединенія собственнаго порыва съ внѣшними обстоятельствами, ему пришлось заговорить съ ней объ этомъ, онъ сомнѣвался, благоразумно-ли поступилъ.
ГЛАВА XXXIII.
правитьОставивъ Эстеръ, Феликсъ не могъ сейчасъ же вернуться домой. Онъ вышелъ за городъ, походилъ тамъ немного, любуясь декабрскою тишиною полей, и возвратился въ городъ по большей улицѣ, которая вела на базарную площадь.
Было около половины втораго; Феликсъ замѣтилъ, что улица была наполнена народомъ больше, чѣмъ прежде. Все время, пока онъ шелъ до избирательныхъ шалашей, давка въ толпѣ была такъ сильна, что возвратиться назадъ оказывалось совершенно невозможнымъ; онъ шелъ почти поневолѣ, хотя высокій ростъ и сильное сложеніе Феликса выходили изъ ряда обыкновенныхъ даже въ толпѣ, гдѣ было много дюжихъ рабочихъ, привыкшихъ управляться съ тяжелыми инструментами. Тутъ находились почти всѣ, самые бѣдные и неприглядные съ вида жители Треби. Феликсъ, увлекаемый все болѣе и болѣе впередъ движеніемъ толпы, замѣтилъ въ разныхъ мѣстахъ людей, наружность которыхъ носила на себѣ тотъ рѣзкій отпечатокъ, который свойственъ только мануфактурнымъ городамъ.
Однакожъ признаковъ какихъ-нибудь опредѣленныхъ дурныхъ намѣреній въ толпѣ еще не было. Очевидно было только, что большая часть этой толпы разгорячена виномъ, и что поступки подобныхъ людей едва-ли могутъ быть болѣе обдуманны, чѣмъ, напримѣръ, поступки быковъ или свиней, собранныхъ въ кучу и сбитыхъ съ толку крикомъ и толчками. Смѣшанные, оглушительные крики, случайныя стычки, удары и даже драка, казалось увеличивались каждую минуту. Констебли, находившіеся въ толпѣ, были совершенно безсильны. Оффиціальная особа, которая виднѣлась иногда въ толпѣ двигаясь вмѣстѣ съ ней, столь же мало могла сдерживать послѣднюю, какъ вѣха, поставленная на водѣ, можетъ дѣйствовать на расходившіеся валы. Безъ сомнѣнія, дѣло не обошлось безъ множества ушибовъ и даже ранъ, а сколько оскорбленій разнаго рода разсѣяно было въ тоже время — этого никто и опредѣлить не можетъ.
Очевидно было, что подача голосовъ болѣе продолжаться не можетъ, и потому эту церемонію пришлось отложить. Вѣроятность серьезныхъ безпорядковъ возросла такъ сильно, что даже поколебала сопротивленіе ректора предложенію послать за войскомъ; когда Феликсъ возвращался въ городъ, нарочный съ этой цѣлью уже былъ отправленъ въ Дуффильдъ. Ректоръ хотѣлъ опять выѣхать къ толпѣ и прочитать законъ о мятежахъ съ такого пункта, откуда его можно бы было лучше разслышать, чѣмъ изъ окна «Маркиза Гренби»; но м-ръ Кроу, старшій констебль, только что вернувшійся съ мѣста и ближе наблюдавшій положеніе дѣлъ, утверждалъ, что рискъ былъ бы слишкомъ великъ. Привели къ присягѣ нѣсколько новыхъ констеблей; впрочемъ м-ръ Кроу пророчески выразился, что если разъ безпорядки начнутся, то толпа уже не будетъ заботиться ни о какихъ констебляхъ.
Однакожь когда ректоръ, обладавшій сильнымъ и звучнымъ голосомъ, показался на балконѣ и прочиталъ слова закона, повелѣвающія всѣмъ и каждому расходиться по домамъ или приниматься за обыкновенныя дозволенныя занятія, то это произвело на толпу сильное, хотя и преходящее дѣйствіе. Всѣ, стоявшіе ближе, слушали чтеніе и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ послѣ заключительныхъ словъ, продолжалась сравнительная тишина. Но потомъ народъ опять началъ волноваться, снова поднялся говоръ, который, постепенно возрастая, обратился въ крики и ревъ, какъ прежде. Движеніе это было подобно потоку, который пытаются остановить и который все увлекаетъ въ своемъ стремленіи. Расположена-ли была толпа повиноваться приказанію разойтись въ теченіе часа — это оставалось подвержено сомнѣнію, которое все болѣе и болѣе дѣлалось похожимъ на отрицаніе.
Въ это время м-ръ Кроу, считавшій себя человѣкомъ дальновиднымъ, предпринялъ шагъ, значительно ускорившій исполненіе собственнаго его пророчества. Этотъ констебль, вмѣстѣ съ судьями, прибылъ, по заднимъ улицамъ, въ гостинницу Семи Звѣздъ, и здѣсь законъ о, мятежахъ опять былъ прочитанъ изъ окна съ тѣмъ же результатомъ, какъ и въ первый разъ. Ректоръ возвратился прежнимъ путемъ въ гостинницу «Маркиза Гренби», какъ такое мѣсто, которое наиболѣе прилично для пребыванія администраціи, а м-ръ Кроу остался на другомъ концѣ Королевской улицы, гдѣ также присутствіе какого-нибудь начальственнаго лица было, безъ сомнѣнія, необходимо. Видя, что срокъ, данный народу на возвращеніе по домамъ уже истекъ, и голосъ закона оказался безсильнымъ, Кроу самъ показался въ верхнемъ окнѣ гостинницы и, обратившись къ толпѣ, объяснилъ ей, что уже послали за войскомъ и что если народъ не разойдется, то, вмѣсто констеблей, будетъ имѣть дѣло съ кавалеріей.
М-ръ Кроу, подобно нѣкоторымъ другимъ прославленнымъ въ исторіи полицейскимъ властямъ, "пользовался дурной репутаціей, " то-есть, позволялъ себѣ такіе поступки, которые испортили его репутацію; онъ не имѣлъ ни малѣйшей популярности въ Треби. Весьма вѣроятно, что даже и другое сообщеніе, болѣе пріятнаго свойства, сказанное имъ, много потеряло бы въ глазахъ слушателей, именно по этой причинѣ, а слова, которыя онъ теперь произнесъ, были сами по себѣ такъ неутѣшительны, что, вмѣсто вразумленія толпы, казалось, только раздражили ее. Кто-то изъ числа окружавшихъ гостинницу схватилъ изъ стоявшаго по близости, въ зеленной лавкѣ, куля, сырую картофелину, бросилъ ею въ констебля и попалъ ему въ ротъ. Немедленно затѣмъ картофель и рѣпа въ большомъ количествѣ полетѣли въ окна «Семи звѣздъ» и перебили въ нихъ стекла. Феликсъ, находившійся въ это время на половинѣ своего пути по главной улицѣ, слышалъ, какъ крики слились въ дикій ревъ, и видѣлъ, какъ масса народа бросилась въ лавки гдѣ можно было найти болѣе приличные метательные снаряды, чѣмъ картофель и рѣпа. Раздался крикъ, что тори послали за солдатами, и что если въ народѣ находятся люди, которые, называясь торіями, будутъ — добровольно или какъ нибудь иначе — тянуть торійскую сторону, то такихъ должно считать главными виновниками безпорядковъ.
Въ толпѣ видны были такія явленія, которыя показывали, что преобладающее настроеніе ея обращалось противъ приверженцевъ Дебари и въ пользу Трансома. Нѣсколько лавокъ было попорчено и всѣ они были «торійскія лавки.» Торговцы, которые только могли, заперли у себя двори и загородили извнутри окна. Паническій страхъ распространился между домовладѣльцами этого до сихъ поръ мирнаго города; съ тревогой ждали прибытія военной силы. Ректоръ находился въ мучительномъ безпокойствѣ по поводу этого обстоятельства: онъ послалъ уже, подъ величайшимъ секретомъ, въ Гэсеркотъ двухъ гонцовъ съ приказаніемъ, чтобъ солдаты ѣхали прямо въ городъ, но боялся, — не перехвачены-ли посланные.
Было три часа: протекло ужо болѣе часу со времени чтенія закона о мятежахъ. Ректоръ большого Треби отправилъ исполненное негодованія посланіе въ гостинницу Барана, къ м-ру Линтону, ректору малаго Треби, — говоря, что въ толпѣ очевидно господствуетъ радикальный духъ, и что особенная отвѣтственность за это должна пасть на партію м-ра Трансома. Гдѣ былъ м-ръ Джерминъ?
М-ръ Линтонъ отвѣчалъ, что онъ самъ ходилъ по направленію къ Дуффильду, — посмотрѣть, не идутъ-ли солдаты? Что касается до Джермина, то онъ, пасторъ Линтонъ, не можетъ отвѣчать за этого стряпчаго: онъ думалъ, что Джерминъ отправился куда-нибудь по дѣлу — доставать избирательные голоса.
Теперь должно было сдѣлать серьезное усиліе къ прекращенію волненія, нужно было употребить въ дѣло всѣ силы, какія находились въ распоряженіи гражданской власти. Декабрскій день скоро долженъ былъ склониться къ вечеру, а въ темнотѣ всякій безпорядокъ усиливается. Тутъ ужасы, подобные пожару, также легко могли случиться, какъ всякое другое меньшее несчаетіе. Констебли, которые могли, вооружались карабинами и саблями: всѣ достопочтенные обыватели, обладавшіе хотя какой-нибудь долей мужества, приготовились вступить въ борьбу на защиту порядка, многіе изъ нихъ, какъ, напримѣръ, м-ръ Уасъ и м-ръ Тиліотъ выразили убѣжденіе, что главнѣйшею обязанностью ихъ было защищать пивоварни, а также водочные и винные погреба, такъ какъ находящіеся въ этихъ мѣстахъ предметы собственности скорѣе всего могли подвергнуться грабежу и самое нападеніе на нихъ, по своимъ послѣдствіямъ, было опаснѣе нападенія на всякое другое мѣсто. Ректоръ, полный твердой рѣшимости, сѣлъ опять на коня, такъ какъ это казалось лучшимъ способомъ предводительствовать констеблями, чтобы послѣдніе могли дѣйствовать сомкнутой массой. По его приказанію, отрядъ вооруженныхъ людей, миновавъ большую улицу, проѣхалъ по заднимъ улицамъ города и занялъ два главныхъ переулка, изъ которыхъ былъ ходъ въ винные погреба и пивоварню; эти пункты признавалось особенно необходимымъ стеречь, чтобъ изъ нихъ, какъ изъ узкихъ отверстій, можно было поражать толпу.
Между тѣмъ Феликсу Гольту досталось довольно серьезное дѣло на Королевской улицѣ. Какъ только нѣсколько стеколъ въ гостинницѣ «Семи Звѣздъ», было разбито, то это уже послужило достаточнымъ поводомъ къ тому, чтобъ разбивать ее до послѣдней возможности. Духъ разрушенія имѣетъ свойство возрастать по мѣрѣ своихъ успѣховъ; предметъ, который уже подвергся разрушенію или хотя только поврежденію, съ равною охотою осуждается на окончательное потребленіе и взрослыми людьми и безразсудными мальчиками. Кромѣ того, гостинница «Семи Звѣздъ» прикрывала собой Спратта; а на нѣкоторыхъ спрокстонцевъ, стоявшихъ прямо передъ зданіемъ, раздражительно дѣйствовало сознаніе, что Спраттъ оставался здравъ и невредимъ въ такой день, когда за ударами вообще не гнались и когда можно бы было воздать ему должное. Теперь желаніе попасть во внутренность гостинницы сдѣлалось всеобщимъ.
Феликсъ, наконецъ, добровольно поспѣшилъ къ гостинницѣ. До тѣхъ поръ, влекомый толпою, онъ могъ развѣ защищаться отъ толчковъ да удерживаться на ногахъ; онъ предвидѣлъ, что народъ ворвется въ гостинницу; уже слышны были крики: «Спратта! Вывести его сюда! Мы его выбросимъ изъ окошка! Бить его!» При такомъ положеніи дѣла не было ничего невѣроятнаго, что человѣческая жизнь пострадаетъ, а для Феликса было невыносимо присутствовать при слѣпомъ неистовствѣ разъяренной толпы и не попытаться противодѣйствовать ей. Усилія, направленныя къ этой цѣли, хотя бы даже и тщетно, все-таки доставили бы ему больше удовольствія, чѣмъ простое зрѣлище этого буйства. Въ стѣнахъ гостинницы онъ все-таки могъ кого нибудь спасти. Феликсъ вошелъ туда вмѣстѣ съ разнородной толпой, которая сейчасъ же разсѣялась по зданію съ различными цѣлями: нѣкоторые направились въ столовую въ намѣреніи пробраться въ погребъ; другіе поднимались на лѣстницу, ища по всѣмъ комнатамъ Спратта или кого нибудь другаго, кто бы могъ до времени, вмѣсто него, послужить козломъ отпущеніи. Заслышавъ женскій крикъ, Феликсъ пошелъ по тому направленію откуда онъ слышался, и наконецъ достигъ верхняго корридора на лѣстницѣ, гдѣ жена хозяина гостинницы съ нѣсколькими служанками, въ безпомощномъ ужасѣ, старалась спастись отъ двухъ или трехъ полупьяныхъ людей, опорожнившихъ стоявшій внизу графинъ съ водкой. Принявъ на себя тонъ предводителя толпы, Феликсъ закричалъ; «сюда, ребята, здѣсь штука будетъ лучше, ступайте за мной!» и увлекъ этихъ людей съ собой назадъ по корридору. Они достигли нижняго крыльца въ то самое время, когда несчастнаго Спратта тащили съ лѣстницы; онъ былъ безъ сюртука и испускалъ жалобные вопли. Однакожь пока еще никто не надѣлялъ его ни ударами, ни пинками; казалось, жертву нарочно берегли, чтобъ наказать на болѣе просторномъ мѣстѣ, гдѣ притомъ и большое число желающихъ могли бы принять участіе въ этомъ удовольствіи. Феликсъ слѣдовалъ за ними, рѣшившись освободить, если можно, какъ напавшихъ, такъ и жертву нападенія отъ худшихъ послѣдствій. Его умъ былъ занятъ обдумываніемъ различныхъ проектовъ, имѣвшихъ эту цѣль.
Спратта протащили съ лѣстницы и далѣе, вдоль двора, черезъ ворота, какъ простую кучу холста и лоскутьевъ. За воротами онъ встрѣченъ былъ оглушительными криками и свистомъ толпы, хотя многіе въ ней не питали къ Спратту никакой непріязни и только догадывались, что другіе ее имѣютъ. Это была довольно узкая часть улицы, — далѣе улица становилась шире, и Спратта потащили туда, при крикахъ его враговъ: «мы хотимъ прогуляться съ нимъ, посмотримъ, дѣйствительно-ли онъ такъ перепуганъ, какъ кажется!»
— Отколотить его да и бросить, раздалось около Феликса. — Пойдемте-ка въ погреба Тиліота, — тамъ теперь много джину.
Въ этихъ словахъ заключались двѣ страшныя угрозы. Влача Спратта далѣе, толпа была уже очень близка къ переулку, въ которомъ находился погребъ Тиліота. Феликсъ старался держаться какъ можно ближе къ несчастной жертвѣ. Онъ бросилъ свою собственную палку и несъ дубину, выпавшую изъ рукъ у одного изъ нападавшихъ на гостинницу «Семи Звѣздъ;» голова Феликса была обнажена и вообще, съ перваго взгляда, онъ казался предводителемъ толпы. Въ такомъ положеніи Феликса замѣтили разныя лица, смотрѣвшія съ тревогой на всю эту свалку изъ оконъ верхнихъ этажей, — замѣтили именно, что онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы протѣсниться сколько можно ближе къ человѣку, котораго тащили.
Между тѣмъ первые изъ констеблей, достигшіе задними путями переулка около дома м-ра Тиліота, разглядѣли, что въ толпѣ находится жертва. Одинъ изъ настоящихъ констеблей, ретивый малый, по имени Тукеръ, — видя, что нельзя терять времени на размышленіе, пригласилъ своего сосѣда слѣдовать за собой и, схвативъ случившуюся у него саблю, быстро прорвался туда, гдѣ его не ожидали. Въ эту минуту Спраттъ былъ брошенъ, полумертвый отъ страха, на уличныхъ каменьяхъ и окружавшіе его люди немного отступили, какъ бы для того, чтобъ потѣшиться такимъ зрѣлищемъ. Феликсъ воспользовался случаемъ, и, замѣтивъ первое движеніе толпы къ тому мѣсту, на которомъ лежалъ Спраттъ, сдѣлалъ скачокъ впередъ, чтобы можно было защитить несчастнаго. Въ эту минуту Тукеръ загородилъ ему дорогу и думая, что Феликсъ предназначался быть палачомъ Спрятта, — способность различать предметы находилась у Тукера болѣе въ мускулахъ, чѣмъ въ глазахъ, — онъ бросился на Феликса, намѣреваясь схватить его за воротъ и повалить. Но Феликсъ, обладавшій быстротою соображенія, понялъ въ чемъ дѣло и выбралъ изъ двухъ золъ, казалось ему, меньшее. Проворный, какъ молнія, онъ увернулся отъ констебля, самъ напалъ на него и попытался овладѣть его оружіемъ. Эти борьба, въ которой окружающіе были простыми зрителями, кончилась тѣмъ, что констебль упалъ на землю, а Феликсъ овладѣлъ его саблей. Онъ выпрямился, держа ее въ рукахъ. Толпа заревѣла «ура!» предполагая, что побѣдитель въ самомъ дѣлѣ былъ на ея сторонѣ и чистосердечно сразился съ констеблемъ. Тукеръ, однакожъ, не вставалъ съ мостовой;
Феликсъ впрочемъ не предполагалъ, чтобы констебль получилъ сильное поврежденіе.
— Не трогайте его! сказалъ Феликсъ. — Пусть онъ идетъ. Сюда несите Спратта и слѣдуйте за мной!
Феликсъ хорошо понималъ, что впутался въ опасное дѣло. Но въ его воображеніи все еще носились ужасы, которые могли бы произойти, еслибы ему не удалось удержать окружавшую его массу хаотическихъ стремленій и порывовъ отъ всякихъ дальнѣйшихъ нападеній на тѣ мѣста, гдѣ эти порывы, подъ вліяніемъ одуряющихъ и разгорячающихъ веществъ, могли обратиться въ пламя. Въ такую минуту человѣкъ, подобный Феликсу, не въ состояніи былъ разсчитывать, каковы будутъ для него самого слѣдствія недоразумѣнія относительно той роли, которую онъ игралъ въ сегодняшнемъ бунтѣ. Природа никогда не производитъ такихъ людей, которые обладали бы въ одно время и энергическою симпатіею къ людямъ и мелочною разсчетливостью. Феликсъ увѣренъ былъ, что имѣетъ достаточную власть надъ умами окружающихъ и потому рѣшился постараться отвлечь раздраженную толпу отъ совершенія какого нибудь преступленія, до того времени, пока она не будетъ окончательно усмирена войскомъ, которое, — какъ онъ полагалъ на основаніи словъ м-ра Кроу, сказанныхъ уже довольно давно, — должно было скоро прибыть.
За Феликсомъ послѣдовала толпа тѣмъ охотнѣе, что переулокъ Тиліота защищался констеблями, часть которыхъ имѣла огнестрѣльное оружіе; притомъ же людямъ ограниченнымъ вообще нравится всякая возможность совершить что нибудь, стоящее внѣ заранѣе назначенной программы дѣйствій, особенно если нѣтъ никакого противоположнаго порыванія. Многимъ изъ спрокстонцевъ, которые теперь видѣли Феликса, онъ уже прежде былъ извѣстенъ лично; о немъ составилось понятіе какъ о такомъ человѣкѣ, который проповѣдываетъ многія странныя вещи, — вовсе необычнаго свойства. Когда онъ двинулся впередъ, какъ предводитель, съ саблей въ рукѣ, и велѣлъ поднять Спратта, то самый тонъ его голоса казался достаточной причиной, чтобы слѣдовать за нимъ. Человѣкъ твердый и энергическій всегда можетъ увлечь и соединить въ одно цѣлое тѣ неразумныя единицы, которыя находятся вмѣстѣ съ нимъ въ толпѣ. Феликсъ рискнулъ расчитывать именно на подобное вліяніе въ средѣ окружающихъ людей, умственное состояніе которыхъ представляло простую смѣсь различныхъ неопредѣленныхъ представленіи съ духомъ хищности. Онъ торопилъ ихъ идти далѣе и вмѣстѣ съ тѣмъ распорядился, чтобъ они подняли Спратта и несли, а не тащили; стоявшіе назади послѣдовали за Феликсомъ съ возрастающимъ убѣжденіемъ, что у него былъ какой нибудь ловкій замыселъ, — а тѣ, которые находились впереди, отчасти руководились той же самой мыслью, отчасти были принуждены двигаться вслѣдствіе натиска заднихъ рядовъ, хотя не знали причины движенія послѣднихъ. Короче, произошла такая же путанница, какая бываетъ въ большей части человѣческихъ дѣлъ: одни подвигались впередъ сами, а другіе были безсознательно увлекаемы движеніемъ первыхъ.
Въ дѣйствительности, Феликсъ намѣревался вывести толпу ближайшимъ путемъ за городъ и обогнуть сѣверную его сторону, въ тоже время поддерживая въ этихъ людяхъ убѣжденіе, что онъ ведетъ ихъ сообразно заранѣе обдуманному плану, по исполненіи котораго имъ можно будетъ неожиданно напасть на то, что стоитъ нападенія, а вмѣстѣ съ тѣмъ и обмануть констеблей, сторожившихъ переулки. Между тѣмъ онъ надѣялся, что явятся солдаты и тогда нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта толпа, не одушевляемая никакою политическою страстью и не питавшая ни къ кому особенной вражды, а шумящая просто вслѣдствіе винныхъ паровъ, разгуливавшихъ въ головахъ, не будетъ сопротивляться военной силѣ. Пятидесяти солдатъ, вѣроятно, будетъ довольно, чтобъ разогнать эти сотни недовольныхъ. Численности толпы никто не зналъ: впрочемъ потомъ многіе обыватели готовы были присягнуть, что она должніа была состоять, по крайней мѣрѣ, изъ двухъ тысячъ человѣкъ. Феликсъ зналъ, что самъ онъ подвергался большой опасности: но «кровь у него воспламенилась»: въ обыкновенной жизни мы неохотно допускаемъ вліяніе на свои дѣла такого пламеннаго, страстнаго энтузіазма, а между тѣмъ съ помощью этого антузізма, при другихъ условіяхъ, совершаются подиніи, имѣющіе всемірное значеніе.
Феликсъ достигъ мѣста, гдѣ улица раздѣлалась на двѣ вѣтви; одна оканчивалась узкимъ проходомъ между плетнями и изгородями, въ глубинѣ другой виднѣлась мрачная пустота оленьяго конца. При раздвоеніи улицы была довольно широкая площадка, въ центрѣ которой находилась маленькая каменная платформа съ тремя ступенями; на ней стоялъ позеленѣвшій отъ времени столбъ. Феликсъ пошелъ прямо къ этой платформѣ и, взойдя на нее, громко закричалъ шедшимъ спереди и сзади людямъ: «стой!» и тутъ же велѣлъ привести къ себѣ Спратта. Взоры остановившейся толпы обратились на платформу и, быть можетъ, тутъ въ первый разъ у находившихся въ толпѣ людей явилось опредѣленное сознаніе, что этотъ человѣкъ съ саблей въ рукѣ былъ ихъ начальникъ!
— Теперь, сказалъ Феликсъ, когда блѣднаго и трепещущаго Спратта привели на каменную платформу, есть-ли у кого нибудь веревка? если нѣтъ веревки, такъ дайте маѣ нѣсколько связанныхъ платковъ.
Онъ вынулъ свой платокъ, — собрали еще два или три и передали ему. Онъ велѣлъ связать ихъ всѣ вмѣстѣ: глаза присутствующихъ были устремлены на него. Не хотѣлъ-ли онъ повѣсить Спратта? Феликсъ оперся на свою саблю и отдавалъ приказанія окружающимъ:
— Теперь обвяжите нашу веревку около него, стяните руки немного назадъ — вотъ такъ! а другой конецъ привяжите покрѣпче къ столбу.
Когда это было сдѣлано, Феликсъ сказалъ повелительнымъ тономъ:
— Оставьте его тутъ — мы еще вернемся сюда, а теперь надо спѣшить; впередъ, ребята! Въ улицу парка, а потомъ въ Гобсонъ пероулокъ!..
Это было самымъ лучшимъ способомъ, какой только Феликсъ могъ придумать, чтобъ спасти Спратта. И онъ не ошибся. Удовольствія видѣть беззащитнаго человѣка связаннымъ было достаточно на нѣкоторое время даже для тѣхъ, кто дѣйствительно имѣлъ жестокость разсчитывать, что можно будетъ опять придти помучить несчастнаго. Никому не пришло и въ голову, что когда Спраттъ останется одинъ, то изъ сосѣднихъ домовъ можетъ кто-нибудь придти и развязать его.
Шумящая толпа устремилась по улицѣ парка быстрымъ потокомъ, держа Феликса все еще въ среднихъ рядахъ, хотя онъ и употреблялъ всѣ усилія, чтобъ проложить себѣ дорогу впередъ. Онъ хотѣлъ направить толпу по боковой улицѣ, называемой Гобсовымъ переулкомъ, которая вела къ другой — Дуффильдской части города. Феликсъ заставилъ нѣсколькихъ людей, окружавшихъ его (одинъ изъ нихъ былъ нашъ старый спрокстонскій знакомый, толстый Дреджъ), пробиться впередъ и увѣрилъ ихъ, что всѣ ребята направятся вдоль по переулку, что въ противномъ случаѣ все дѣло будетъ испорчено. До сихъ поръ Феликсу все удавалось, и онъ продолжалъ путь безпрепятственно. Но вскорѣ случилось обстоятельство, поразившее его, подобно громовому удару; оно доказало, что весь его планъ столько же неоснователенъ, какъ неосновательны кажутся всѣ смѣлые проэкты, когда они терпятъ неудачу.
Въ толпѣ, на ряду съ ограниченными и полупьяныными субъектами, находились и люди дальновидные, которые любили безпорядокъ по нѣкоторымъ другимъ причинамъ, независимымъ отъ цѣли его самого; они несчитали себя достаточно вознагражденными за тотъ трудъ, который они на себя взяли, прибывъ въ Треби на выборы; къ этому труду они были побуждены нѣкоторыми слухами, собранными въ Дуффильдѣ — слухами, которые давали возможность надѣяться, что положеніе дѣлъ въ Треби благопріятно смутамъ, составлявшимъ для подобныхъ людей время жатвы. Нѣкоторымъ изъ этихъ предусмотрительныхъ личностой было извѣстно, что улица парка ведетъ къ большому дому требійскаго замка, который для ихъ спеціальныхъ цѣлей оказывался столь же пригоденъ, какъ настоящій банкъ, или даже еще лучше пока Феликсъ пламенно стремился къ своей цѣли эти сыны Адама также неуклонно преслѣдовали свою цѣль (какъ мы видѣли совершенно особаго свойства), Феликсъ имѣлъ уже минуты торжества своего вліянія надъ толпой: настали другія минуты, когда и на долю этихъ людей также выпадалъ тріумфъ въ томъ смыслѣ, какъ они его понимали.
Въ переднихъ рядахъ, шедшихъ задомъ къ Феликсу, раздался новый вызовъ, новаго свойства предложеніе.
— Пойдемъ въ замокъ Треби!
Съ этой минуты Феликсъ былъ безсиленъ; его неопредѣленное вліяніе на толпу было побѣждено новымъ, совершенно опредѣлительнымъ указаніемъ предположенной цѣли. Толпа бросилась не по Гобсову переулку, какъ хотѣлъ Феликсъ, а мимо его. Феликсъ былъ также увлеченъ общимъ потокомъ. Онъ не зналъ какъ добиться противнаго. Какъ только толпа вышла на дорогу, ведущую за городъ, гдѣ было сообщеніе съ полемъ, и кромѣ того, подъ рукой, находился обширный паркъ, то для Феликса было уже нетрудно высвободиться изъ толпы. Сначала онъ думалъ, что это будетъ лучше всего, и поэтому намѣренъ былъ какъ можно скорѣе вернуться въ городъ въ надеждѣ найти тамъ войско и съ отрядомъ его спасти замокъ. Но потомъ Феликсъ сообразилъ, что толпа стремилась къ замку на виду у всѣхъ, и что въ той самой улицѣ, по которой они шли, находилось много народа, который могъ принести вѣсть объ этомъ въ городъ скорѣе, чѣмъ онъ самъ. Болѣе необходимымъ казалось теперь Феликсу самому явиться въ замокъ, и этимъ путемъ обезпечить, сколько можно, личную безопасность его обитателей. Конечно, Дебари принадлежали къ числу такихъ людей, о которыхъ Феликсъ вообще не привыкъ много безпокоиться; но въ настоящемъ случаѣ онъ понималъ, что если это семейство подвергнется какой бы то ни было опасности, то обвиненіе въ томъ падетъ на него. Въ эти минуты, минуты горькой досады и разочарованія, Феликсу пришло на мысль, что, независимо отъ внутренняго недовольства, ему угрожаютъ еще другія, совершенно инаго свойства, но также очень непріятныя послѣдствія сегодняшней исторіи; стараться избѣгнуть ихъ теперь было безполезно. Когда Феликсъ, вмѣстѣ съ толпой, подвигался впередъ по требійскому парку, то ему пришло на мысль, что это движеніе составляетъ лишь одно звено въ цѣпи роковыхъ случайностей цѣлаго дня, въ которомъ мелкія, злобно эгоистическія стремленія толпы, не направленныя ни къ какой болѣе широкой цѣли, выразились въ зловредномъ дѣлѣ, угрожавшимъ принять страшные размѣры.
Наступали сумерки; изъ многихъ оконъ замка видны были огни. Уже передняя часть толпы ворвалась во флигеля замка, и ловкіе люди занимались въ надлежащихъ мѣстахъ отыскиваніемъ столоваго серебра, а другихъ побуждали найти дворецкаго и заставить его отпееть погреба; Феликсъ только-что успѣлъ проложить себѣ дорогу къ главной террассѣ, надѣясь пройти въ комнаты, встрѣтить тамъ обитательницъ дома и успокоить ихъ, сказавъ, что скоро прибудутъ на выручку солдаты, какъ стукъ лошадиныхъ копытъ убѣдилъ его, что избавленіе ближе, чѣмъ онъ самъ думалъ. Какъ только онъ услыхалъ приближеніе этихъ защитниковъ, сейчасъ же подошелъ къ большому окну комнаты, гдѣ яркій свѣтъ, падавшій съ потолка, освѣщалъ группу женщинъ, собравшихся вмѣстѣ въ невыразимомъ ужасѣ. Нѣсколько человѣкъ изъ толпы достигли уже ступеней террасы и песчаной насыпи, ведущей къ ней. Заслышавъ лошадиный топотъ, Феликсъ сталъ у окна и, махая саблей, кричалъ наступавшимъ: «назадъ! ѣдутъ солдаты». Одни, вслѣдствіе этихъ словъ, бросились назадъ и другіе машинально остановились.
Между тѣмъ равномѣрный стукъ копытъ уже смѣнился громкими криками. «Держи! Пали! Бей! Бей! Бей!» Восклицанія эти оглушали людей, стоявшихъ на террасѣ.
Прежде чѣмъ послѣдніе имѣли время собраться съ духомъ, двинуться съ мѣста, оглушительный крикъ раздался уже подлѣ нихъ, пуля просвистѣла и пронизала плечо Феликса Гольта, плечо у той самой руки, которая держала обнаженную сабло, блестѣвшую при свѣтѣ, падавшемъ изъ окна.
Феликсъ упалъ. Толпа обратилась въ безпорядочное бѣгство, какъ перепуганное стадо барановъ.
Ректоръ, его товарищъ судья и нѣсколько другихъ джентльменовъ, пріѣхавшіе верхомъ вмѣстѣ съ солдатами, вскочили на террасу и поспѣшили успокоить дамъ.
Вскорѣ группа людей окружила Феликса, который былъ въ обморокѣ и оправившись немного, снова потерялъ сознаніе. Въ теченій цѣлаго дня онъ очень мало ѣлъ и потому пришелъ въ совершенное изнеможеніе. Два человѣка изъ этой группы были въ гражданскомъ платьѣ, но только одинъ изъ нихъ зналъ лично Феликса, другой былъ судья, который но жилъ постоянно въ Треби. Первый, знавшій Феликса, былъ не кто иной, какъ м-ръ Джонъ Джонсонъ, котораго рвеніе къ общественному спокойствію побудило отправиться изъ Дуффильда въ Треби тотчасъ, какъ только онъ узналъ, что туда требовали солдатъ.
— Я очень хорошо знаю этого человѣка, сказалъ Джонсонъ. Это опасная личность, это настоящій революціонеръ.
Прошла невыносимая ночь, а на слѣдующій день Феликсъ, рану котораго признали маловажною, былъ помѣщенъ въ лонфордскую тюрьму. Его обвиняли въ трехъ преступленіяхъ: въ нападеніи на констебля, въ смертоубійствѣ (Тукеръ умеръ отъ ушиба спиннаго мозга) и въ предводительствованіи нападеніемъ на обитаемый домъ.
Четверо другихъ людей также были схвачены: одинъ за покражу золотой чаши съ гербомъ Дебари, а остальные трое, въ томъ числѣ углекопъ Дреджъ, за буйство и насиліе,
Въ это утро городокъ Треби уже болѣе не былъ въ тревогѣ; онъ имѣлъ только печальный видъ. Люди, гораздо болѣе невинные, чѣмъ ненавистный Спраттъ, получили въ свалкѣ серьезные ушибы. Трупъ бѣднаго Тукера былъ не единственный, который пришлось убрать съ мостовой. Правда, что о другомъ трупѣ никто много по жалѣлъ, если не считать сожалѣніемъ слова: «Бѣдный старикъ!» Его задавили, безъ сомнѣнія пьянаго, близь входа въ гостинницу «Семи звѣздъ». Этотъ второй трупъ былъ старый Томми Траунсемъ, наклейщикъ избирательныхъ афишъ, или другими словами, Томасъ Трансомъ, послѣдній представитель старинной фамиліи.
Черезъ недѣлю послѣ безпорядковъ въ Треби, Гарольдъ Трансомъ находился въ Трансомъ-Кортѣ. Онъ возвратился изъ города, чтобы провести рождественскіе праздники въ этомъ прелестномъ замкѣ, но былъ не въ очень веселомъ расположеніи духа. Онъ потерпѣлъ пораженіе на выборахъ; но еслибъ только одна эта непріятность поразила его, онъ былъ бы довольно благоразуменъ, чтобы перенести ее терпѣливо и безъ особенной горечи заплатить восемь или девять тысячъ за то, что онъ не будетъ сидѣть въ парламентѣ будущую сессію. Гарольдъ не очень горевалъ бы и о небольшихъ безпорядкахъ въ Треби, да же еслибъ они повлекли за собой большія издержки для графства; но направленіе, которое приняли эти безпорядки, служило для него предметомъ горькихъ думъ. Какъ бы безпорядки эти не произошли и какія бы обстоятельства ихъ не усилили, но они бросали тѣнь на радикальную партію, т. е. на Трансона и ею агентовъ. Такимъ образомъ, его кандидатура послужила въ порицанію его имени, т. е. результатъ всѣхъ его усилій былъ вполнѣ противоположенъ тому, чего онъ такъ добивался.
Но этого мало; совѣсть Гарольда упрекала его и къ томъ, что случилось съ Феликсомъ Гольтомъ. Въ его памяти, всегда отличной, живо впчатлѣлась жалоба Феликса Гольта на угощеніе спрокстонскихъ рудокоповъ и послѣдующая за этимъ непріятная сцена въ конторѣ Джермина, когда Джонсонъ развивалъ передъ нимъ теорію о невозможности измѣнить однажды начатую избирательную агитацію и повернуть экипажъ назадъ, когда онъ катится съ горы. Вспоминая гнѣвныя слова Феликса Гольта, предостерегавшаго его о подкупѣ рудокоповъ водкой, подкупѣ для того, чтобъ они надѣлали шума въ день избранія, — вспоминая это, Гарольдъ былъ увѣренъ, что предосудительные поступки Феликса, за которые онъ былъ брошенъ въ тюрьму, не происходили отъ добровольнаго сообщничества его самого, но вѣроятно отъ неудачныхъ попытокъ остановить безпорядки. Эта увѣренность, мало-по-малу, совершенно овладѣла его умомъ; она-то и производила на него особенно непріятное впечатлѣніе; онъ не могъ не сознавать, что имѣлъ въ рукахъ улику, которая могла оправдать Феликса, выставивъ настоящихъ виновниковъ — его самого и его агентовъ. Конечно и кто нибудь другой могъ свидѣтельствовать въ пользу Феликса, напр. болтливый диссентерскій пасторъ. Но какъ бы тамъ ни было, а дѣломъ о подкупѣ спрокстонскихъ рабочихъ непремѣнно воспользуются его политическіе противники…
Въ этомъ несчастномъ дѣлѣ Гарольдъ чувствовалъ себя невинной жертвой. Могъ-ли онъ помѣшать интригамъ своихъ агентовъ? Онъ даже старался положить имъ преграду, но старался совершенно тщетно, Онъ не любилъ съ самаго начала своихъ агентовъ, а теперь онъ чистосердечно ихъ ненавидѣлъ. Джерминъ, съ его Джономъ Джонсономъ, прибавилъ эту грязную исторію о требійскихъ выборахъ къ длинному ряду непріятностей и оскорбленій, за которые Гарольдъ рѣшился ему отомстить. Гарольдъ самъ читалъ въ какихъ-то афишахъ роковые намеки на не совсѣмъ честныя одолженія, оказываемыя Джерминомъ, фамиліи Трансомовъ. Если подобныя мнѣнія существовали въ обществѣ, и это не была только избирательная клевета, то тѣмъ болѣе онъ имѣлъ причины показать свѣту, какъ строго будетъ наказанъ Джерминъ за злоупотребленія, которыя онъ позволилъ себѣ въ отношеніи семейныхъ дѣлъ Трансомовъ. И конечно, свѣтъ это увидитъ, безъ малѣйшаго замедленія. Холодный, самоувѣренный, дерзкій Джерминъ дорого заплатитъ за всѣ свои оскорбленія и обиды и, отомстивъ ему хорошенько за все, Гарольдъ прекратитъ съ нимъ всякія сношенія. Теперь, по окончаніи выборовъ, Гарольдъ рѣшился посвятить себя частнымъ дѣламъ, пока не приведетъ все въ должный порядокъ.
Въ это утро онъ сидѣлъ, какъ обыкновенно, въ своей роскошно отдѣланной комнатѣ. Былъ третій день первыхъ рождественскихъ праздниковъ, проведенныхъ имъ дома въ Англіи, послѣ пятнадцати лѣтъ отсутствія. И старый домъ теперь дѣйствительно представлялъ удобное, пріятное жилище. Бѣлый иней покрывалъ широкій лужокъ, растилавшійся передъ окнами, разновидные листья кустарниковъ и гигантскія деревья виднѣвшіяся вдали. Дубовыя сухія дрова пылали въ каминѣ; толстый, мягкій коверъ разстилался словно мохъ подъ его ногами; онъ только-что вкусно позавтракалъ и ему предстояли въ это утро интересныя занятія богатаго землевладѣльца. По всему дому не слышно было шаговъ, ибо всюду были разостланы ковры или тонкія плетенки; вездѣ было тепло, даже въ сѣняхъ и корридорахъ; слугъ было вдоволь, такъ что все дѣлалось хорошо и во время. Ловкій Доминикъ былъ всегда подъ рукою, чтобъ исполнять всѣ малѣйшія приказанія своего господина, и одного его присутствія было достаточно, чтобъ весь домъ повеселѣлъ; его постоянная улыбка вселила въ тяжелые англійскіе умы убѣжденіе, что легко жить на свѣтѣ и сдѣлала его дѣйствительную власть надъ всѣми столь мягкою и нѣжною, какъ пуховая подушка. Старый м-ръ Трансомъ набрался новыхъ силъ и смѣлости съ тѣхъ поръ, какъ явились маленькій Гарри и Доминикъ, и Гарольдъ настоялъ, чтобъ его ежедневно катали. Одна м-съ Трансомъ, при новой роскошной обстановкѣ, казалась недовольною, но Гарольдъ или не замѣчалъ этого, или не обращалъ вниманія, какъ на необходимую слабость старухи, жизнь которой была до сихъ поръ полна скуки и лишеній. «Нашъ умъ, какъ и тѣло, легко усвоиваетъ то положеніе, въ которомъ долго пребываетъ, думалъ Гарольдъ, и съ годами перемѣна невозможна. Бѣдная матушка! сознаюсь, я бы самъ не желалъ быть старухой. Я бы желалъ, чтобъ она болѣе занималась маленькимъ Гарри. Вѣроятно она подозрѣваетъ, кто его мать, а она въ этихъ вещахъ также строга, какъ въ своемъ торизмѣ. Впрочемъ я дѣлаю все, что могу; трудно сказать, чего ей еще не достаетъ: такою роскошью я окружаю ее въ вознагражденіе прежней полной лишеній жизни».
И дѣйствительно Трансомъ-Кортъ былъ такимъ жилищемъ, которому позавидовали бы многія женщины. Однако, Гарольду, чтобъ быть совершенно довольнымъ посреди всей роскоши, его окружавшей, необходима была еще твердая увѣренность въ близкомъ мщеніи. Онъ не былъ теперь такъ веселъ, какъ всегда, и его мать мало по-малу убѣдилась, изъ различныхъ намековъ, что собиралась гроза надъ Джерминомъ. Она не смѣла раскрашивать, но не могла себѣ отказать въ удовольствіи сдѣлать нѣсколько горькихъ замѣчаній на счетъ неудачъ Гарольда, какъ радикальнаго кандидата, на выборахъ. Но этимъ она только подлила масла въ огонь.
Сверхъ обыкновенія въ это утро Гарольдъ приказалъ принести полученныя письма въ столовую, гдѣ и сталъ разбирать ихъ. Его мать могла замѣтить, что онъ съ жадностью набросился на какія-то дѣловыя письма изъ Лондона. Она тѣмъ болѣе обратила на это вниманіе, что наканунѣ изъ конторы Джермина принесли письмо, въ которомъ стряпчій просилъ у Гарольда свиданія въ одинадцать часовъ этого дня. Она видѣла, какъ Гарольдъ поспѣшно проглотилъ свой кофе и оттолкнулъ свою тарелку, ничего не попробовавъ, что совершенно противорѣчило его обыкновеннымъ привычкамъ. М-съ Трансомъ сама ничего не ѣла, и чашка чая казалось ее очень взволновала, ибо щеки ея запылали, а руки были холодны, какъ ледъ. Она еще была молода и пламенна въ своемъ страхѣ: боязнь воскрешала въ ней всѣ страсти, обуревавшія ее нѣкогда.
Когда Гарольдъ вышелъ изъ за стола, она отправилась въ свою гостиную, откуда могла услышать, какъ Джерминъ войдетъ въ комнату Гарольда, находившуюся рядомъ. Тутъ она стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ; великая исторія міра, теперь съузилась для нея въ мелкую повѣсть ея собственной жизни; все передъ ней было мрачно, свѣтъ только падалъ блестящимъ лучомъ на тропинку ея собственной судьбы, тропинку, едва достаточную для одного женскаго горя. Наконецъ она услышала давно ожидаемый звонокъ, шаги и шумъ отворяющихся и затворяющихся дверей. Будучи не въ состояніи болѣе ходить, она опустилась въ большое низенькое кресло.
XXXV.
правитьКогда Джерминъ вошелъ въ комнату, Гарольдъ, сидя за своимъ письменнымъ столомъ, спиною къ свѣту, холодно кивнулъ ему головой. Джерминъ въ отвѣтъ пробормоталъ довольно нелюбезно: «здравствуйте». На его красивомъ лицѣ было замѣтно черное облако самой упорной вызывающей рѣшимости, которая нѣсколько удивила Гарольда, полагавшаго, что сила характера будетъ на его сторонѣ. Едва-ли можно было ожидать встрѣтить подобное выраженіе на лицѣ Джермина, такъ мало оно походило на его обычную холодную непроницаемость, во время его ежедневныхъ занятій, и на добродушіе, которымъ дышало его лицо въ веселыя минуты.
Самъ Гарольдъ не представлялъ собою теперь типа любезнаго джентльмена; на его лицѣ выражался гнѣвъ, но гнѣвъ былъ такого рода, который ищетъ себѣ исхода во что бы то ни стало, не дожидаясь удобнаго случая нанести смертельный ударъ; это былъ гнѣвъ болѣе сложной натуры, чѣмъ натура Джеермина, не столь физически могучей, не столь упорной въ эгоизмѣ, но гораздо болѣе гордой. Гарольдъ смотрѣлъ на Джермина съ отвращеніемъ и изумленіемъ.
— Садитесь, сказалъ онъ рѣзко.
Джерминъ молча сѣлъ, расгегнуѣъ сюртукъ, и вынулъ изъ боноваго кармана нѣсколько бумагъ.
— Я писалъ къ Мекнису, сказалъ Гарольдъ, — и просилъ его принять на себя всѣ расчеты, по избирательнымъ издержкамъ. Такъ вы потрудитесь передать ему всѣ счеты.
— Хорошо. Но и пришелъ сегодня по совершенно другому дѣлу.
— Если это объ арестованныхъ, то объявляю вамъ, что не соглашусь ни на какія комбинаціи. Если меня позовутъ въ судъ, я скажу все, что знаю о Гольтѣ. Пускай, выведутъ на чистую поду проклятые происки Джонсона и ваши.
— Я пришелъ не по этому дѣлу. Я совершенно съ вами согласенъ, что это второстепенный вопросъ (когда чело Джермина омрачалось чернымъ облакомъ, то онъ никогда не запинался, не останавливался и не приводилъ латинскихъ цитатъ).
— Будьте такъ добры, объясните съ разу въ чемъ дѣло, сказалъ Гарольдъ величественнымъ тономъ.
— Я именно и намѣренъ это сдѣлать. Я получилъ извѣстіе отъ моего лондонскаго корреспондента, что вы хотите начать противъ меня дѣло.
Говоря это, Джерминъ положилъ руку на свои бумаги и посмотрѣлъ прямо на Гарольда.
— Въ такомъ случаѣ, вамъ слѣдуетъ рѣшитъ вопросъ: на сколько ваши поступки, въ качествѣ нашего семейнаго стряпчаго, вынесутъ строгое изслѣдованіе. Но этотъ вопросъ вы можете обдумать и рѣшить наединѣ.
— Безъ сомнѣнія. Но прежде этого есть еще вопросъ, который мы должны раньше обдумать вмѣстѣ.
Тонъ, которымъ Джерминъ произнесъ эти слова, непріятно поразилъ Гарольда. Неужели его оружіе вырвали у него изъ рукъ?
— Я и безъ васъ обдумаю этотъ вопросъ, отвѣчалъ онъ также гордо, какъ всегда, — если вы объясните въ чемъ онъ заключается.
— Просто на просто: хотите вы сохранить родовыя помѣстья, или хотите, чтобъ у васъ ихъ законнымъ образомъ отобрали
— Вѣроятно, вы намекаете на какой нибудь хитрый планъ своего изобрѣтенія, въ родѣ тѣхъ рентъ, которыми вы отъ имени Джонсона столько высосали изъ насъ денегъ, сказалъ Гарольдъ, — если такъ, то лучше объясните вашъ планъ моимъ стряпчимъ Димоку и Галивелю.
— Нѣтъ. Я полагаю для насъ будетъ лучше, если я скажу намъ съ глазу на глазъ; — отъ этого зависитъ, чтобъ вы остались значительнымъ землевладѣльцемъ Ломшира, или чтобы вы удалились изъ графства съ остатками того состоянія, которое вы нажили торговлей.
Джерминъ остановился, какъ бы для того, чтобъ дать время Гарольду раскусить сказанное.
— Что вы хотите сказать? произнесъ Гарольдъ рѣзко.
— Это не хитрый планъ моего изобрѣтенія, а фактъ, прямое слѣдствіе акта 1729 года, опредѣлившаго владѣніе этимъ помѣстьемъ, по которому право нашего отца и ваше на родовыя помѣстья теряетъ всякую силу, какъ только настоящій истецъ будетъ увѣдомленъ о своемъ правѣ.
— И вы намѣрены его объ этомъ увѣдомить?
— Это зависитъ отъ обстоятельствъ. Я единственный человѣкъ, который имѣетъ всѣ необходимыя свѣденія. Намъ предстоитъ рѣшить, употреблю ли я эти свѣденія противъ, или за васъ, уничтожая то доказательство, которое могло бы лишить васъ владѣній, не смотря на всѣ ваши документы.
Джерминъ снова остановился. Онъ произнесъ эти слова медленно, но безъ малѣйшаго колебанія и съ рѣзкимъ удареніемъ на каждомъ словѣ. Прошло минуты двѣ прежде, чѣмъ Гарольдъ отвѣчалъ отрывисто:
— Я вамъ не вѣрю.
— Я полагалъ, что вы болѣе проницательны, сказалъ Джерминъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ — и поймете, что я, какъ опытный человѣкъ, не стану терять время и разсказывать сказки тому, кто желаетъ быть моимъ смертельнымъ врагомъ.
— Такъ скажите съ разу, какія у васъ есть доказательства, произнесъ Гарольдъ, невольно вздрагивая и чувствуя какое-то нервное потрясеніе.
— Я не желаю говорить много и объясню все въ двухъ словахъ. Я узналъ, только нѣсколько недѣль тому назадъ, что существуетъ наслѣдникъ Байклифовъ, старинныхъ соперниковъ вашего семейства. Еще страшнѣе то, что только нѣсколько дней тому назадъ, именно въ день послѣднихъ выборовъ, притязанія Байклифовъ сдѣлались законными и, слѣдовательно, права вышеупомянутаго ихъ наслѣдника не подлежатъ никакому сомнѣнію.
— Какимъ это образомъ? спросилъ Гарольдъ вставая съ мѣста и начиная ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Джерминъ всталъ также и слѣдилъ за движеніями Гарольда.
— Смертью одного старика, который напился пьянъ и былъ затоптанъ толпою. Онъ былъ послѣдній представитель той линіи Томаса Трансома, покупкою правъ котораго ваше семейство вступило во владѣніе помѣстьями. Наши права умерли вмѣстѣ съ нимъ. Уже давно предполагали, что эта линія прекратилась, и на этомъ предположеніи старые Байклифы основали свои притязанія. Но я нашелъ этого человѣка, именно въ то время, когда разбирался послѣдній процессъ по этому дѣлу. Его смерть не имѣла бы для васъ никакого значенія, если бы не существовалъ наслѣдникъ Байклифовъ, но я положительно знаю, что такой дѣйствительно существуетъ, и это можно доказать законнымъ порядкомъ.
Въ продолженіи двухъ или трехъ минутъ, Гарольдъ ничего не отвѣчалъ, но по прежнему ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, а Джерминъ, стоя у камина, смотрѣлъ ему въ слѣдъ. Наконецъ Гарольдъ произнесъ съ другого конца комнаты презрительнымъ тономъ:
— Это очень страшно. Но ваши слова еще не послѣднее доказательство.
— Конечно. У меня здѣсь есть документъ съ копіею, который подтвердитъ мои слова. Это мнѣніе о дѣлѣ, произнесенное двадцать лѣтъ тому назадъ и подписанное тогдашними — генеральнымъ стряпчимъ и старшимъ нотаріусомъ.
Джерминъ взялъ бумаги, положенныя имъ на столъ и, медленно открывая ихъ, продолжалъ говорить:
— Вы можете себѣ представить, что мы не жалѣли никакихъ усилій, чтобъ удостовѣриться въ настоящемъ положеніи дѣла во время послѣдняго процесса съ Морицомъ Христіаномъ Байклифомъ, когда намъ приходилось очень жутко. Этотъ документъ результатъ консультаціи; въ немъ приведено мнѣніе, которое должно быть принято за окончательное. Вы можете прочесть если хотите, я подожду. Или лучше, вы можете прочесть только вотъ это заключеніе.
Джерминъ при этомъ подалъ Гарольду бумагу и указалъ ему на послѣдній параграфъ.
Гарольдъ взялъ ее съ нетерпѣливымъ движеніемъ. Онъ не хотѣлъ повиноваться указаніямъ Джермина и довольствоваться прочтеніемъ одного заключенія. Онъ пробѣжалъ весь документъ. Но въ дѣйствительности онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобъ слѣдить за всѣми подробностями и скорѣе пробѣгалъ глазами, чѣмъ читалъ. Онъ наконецъ опустился въ кресло и сосредоточилъ все свое вниманіе на томъ параграфѣ, на который ему указывалъ Джерминъ. Стряпчій пристально слѣдилъ за нимъ, пока онъ прочелъ и дважды перечиталъ слѣдующее: — «Въ заключеніе… мы того мнѣнія, что права нынѣшнихъ владѣльцевъ на трансомскія помѣстья основаны единственно на наслѣдственномъ ленѣ, созданномъ первоначальнымъ актомъ 1729 г., дѣйствительны до тѣхъ поръ, пока существуютъ наслѣдники того содержателя леннаго помѣстья, который учредилъ наслѣдственный ленъ. Мы убѣждены представленными доказательствами, что подобный наслѣдникъ существуетъ въ лицѣ Томаса Трансома, иначе Траунсема изъ Литльшо. Но по его смерти безъ потомства, мы того мнѣнія, что возобновляются права байклифскаго рода, которыя права не могутъ быть уничтожены никакою давностью.»
Когда глаза Гарольда остановились въ третій разъ на подписяхъ этого документа, Джерминъ сказалъ:
— Такъ какъ смерть истца прекратила дѣло, то мы не имѣли никакой надобности представлять Томаса Трансома, который именно былъ тотъ старикъ, о которомъ я упоминалъ. Слухъ о нашихъ хлопотахъ по собиранію о немъ нужныхъ свѣденій дошелъ до него, и когда уже дѣло было окончено, онъ явился сюда, полагая извлечь изъ этого себѣ пользу. Вотъ, если желаете, и записка о немъ. Повторяю, что онъ умеръ во время выборовъ. Доказательства всѣ на лицо. Повторяю еще, что я знаю, и одинъ только я, о существованіи наслѣдника Байклифовъ, и могу, если понадобится, доказать этотъ фактъ
Гарольдъ снова всталъ и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. У него не было готоваго оружія, чтобъ отразить такое неожиданное нападеніе.
— А гдѣ онъ, этотъ Байклифъ? сказалъ онъ наконецъ, останавливаясь и смотря прямо въ лицо Джермина.
— Я не скажу ни слова болѣе, пока вы мнѣ не обѣщаете пріостановить ваше дѣло противъ меня.
Гарольдъ снова отвернулся и въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ смотрѣлъ молча въ окно. Въ умѣ его происходила борьба чрезвычайно сложная. Наконецъ онъ произнесъ:
— Эта особа не знаетъ своихъ правъ?
— Нѣтъ.
— Онъ воспитанъ въ низшемъ классѣ?
— Да, отвѣчалъ Джерминъ, отчасти догадываясь, что происходило въ умѣ Гарольда, — оставляя его въ невѣдѣніи, мы не наносимъ ему никакого вреда. Это вопросъ чисто юридическій. И какъ я сказалъ сначала, и одинъ знаю это дѣло и въ моихъ рукахъ находятся всѣ доказательства. Я могу навсегда уничтожить этотъ фактъ, я же могу и обратить его противъ васъ. Вамъ предстоитъ выбирать то, или другое.
— Мнѣ надо время, чтобъ обсудить это, сказалъ Гарольдъ, сознавая всю грозившую ему опасность.
— Я не могу вамъ дать времени иначе, какъ подъ условіемъ, чтобъ вы пріостановили дѣло противъ меня.
— И въ такомъ случаѣ, вы представите мнѣ всѣ подробности.
— Нѣтъ, прежде намъ надо придти къ совершенному соглашенію. Если я обязуюсь не употреблять противъ васъ извѣстные мнѣ факты, то вы должны мнѣ дать письменное обязательство, что вы, вполнѣ удовлетворенные моими объясненіями, прекращаете всѣ враждебныя противъ меня дѣйствія и никогда не начнете противъ меня новаго иска, по какому бы то ни было прошедшему дѣлу, относящемуся до моихъ распоряженій по управленію вашими семейными дѣлами.
— Мнѣ надо время, — сказалъ Гарольдъ. У него явилось желаніе побить хорошенько стряпчаго, но онъ чувствовалъ себя связаннымъ по рукамъ и по ногамъ, такими узлами, которыхъ ему, быть можетъ, никогда не удастся развязать.
— Значитъ вы прикажете пріостановить искъ, сказалъ Джерминъ съ мрачнымъ упорствомъ.
Гарольдъ снова остановился. Онъ былъ внѣ себя отъ гнѣва, но его смущала, пугала необходимость немедленно избрать одинъ изъ двухъ путей, одинаково ему ненавистныхъ. Съ трудомъ могъ онъ заставить себя произнееть рѣшительныя слова. Онъ отошелъ какъ можно далѣе отъ Джермина, на противоположный конецъ комнаты, потомъ снова возвратился и бросился въ свое кресло. Наконецъ онъ сказалъ, не глядя на Джермина:
— Я согласенъ, мнѣ нужно время.
— Хорошо. Значитъ дѣло порѣшено.
— Мнѣ нужно время, и я вамъ даю время, вотъ и все, произнесъ поспѣшно Гарольдъ, бросая гнѣвный взглядъ на Джермина.
— Конечно. Вамъ нужно время, чтобъ рѣшить: стоитъ ли за удовольствіе погубить меня, которому вы дѣйствительно многимъ обязаны, пожертвовать трансомскими помѣстьями. — Желаю вамъ добраго утра.
Гарольдъ не сказалъ ни слова и даже не посмотрѣлъ на него, и Джерминъ молча вышелъ изъ комнаты. Затворяя за собою дверь, онъ увидѣлъ, что м-съ Трансомъ высунулъ свое блѣдное лицо изъ другой двери, находившейся въ той же стѣнѣ, такъ что Джерминъ могъ не замѣтить ее. Воспользовавшись этимъ случаемъ, онъ прошелъ черезъ сѣни не останавливаясь, какъ бы не зная, что за нимъ слѣдятъ. Онъ не хотѣлъ встрѣтиться теперь съ м-съ Трансомъ; и одного непріятнаго разговора было для него достаточно.
Она видѣла, что онъ избѣгалъ ее и была слишкомъ горда, чтобъ остановить его. Она теперь одинаково ничего не значила, какъ въ его глазахъ, такъ и въ глазахъ ея сына. "Въ сердцахъ людей нѣтъ памяти, " сказала она сама себѣ съ горечью. Повернувшись, она пошла въ свою гостиную и по дорогѣ услышала голосъ м-ра Трансома, игравшаго съ маленькимъ Гарри. Она дорого бы дала въ эту минуту, чтобъ ея слабый мужъ, вмѣсто вѣчной боязни, питалъ бы къ ней до сихъ поръ любовь. Она чувствовала, что никто ее не любилъ и если она значила что либо на свѣтѣ, то развѣ только для своей старой горничной Деннеръ.
XXXVI.
правитьБольшинство людей почувствовало бы тоже, что почувствовалъ Гарольдъ Трансомъ, еслибъ заправляя, почти что владѣя, великолѣпнымъ помѣстьемъ, съ которымъ соединено древнее имя и значительное общественное положеніе, они вдругъ узнали, что существуетъ человѣкъ, который имѣетъ законное право лишить ихъ этихъ преимуществъ, право ему самому неизвѣстное. Обыкновенно болѣе кратковременный срокъ владѣнія, чѣмъ въ настоящемъ случаѣ, доставляетъ по закону неотчуждамое право собственности и если, въ рѣдкихъ случаяхъ, законъ дозволяетъ въ силу старинныхъ, темныхъ актовъ, передачу имѣнія въ другіе руки, то нравственныя причины для узаконенія давностью долговременнаго владѣнія, остаются во всей своей силѣ. Можно смѣло утверждать, что очень немногіе будутъ того мнѣнія, что Гарольдъ обязанъ отыіскать неизвѣстнаго наслѣдника и навязать ему его права; напротивъ, большинство осмѣяло бы подобный поступокъ и почло бы Гарольда за сумасшедшаго. По мнѣнію ихъ, настоящій владѣтель, не имѣвшій никакого понятія о своихъ правахъ, вѣроятно, гораздо счастливѣе въ своей средѣ и ему несравненно лучше въ ней и оставаться. И Гарольду вѣрно никогда бы не пришлось заботиться о его существованіи, еслибъ извѣстіе о немъ не было облечено въ форму угрозы тѣмъ, кто могъ дѣйствительно исполнить эту угрозу.
Въ самомъ дѣлѣ то, что онъ сдѣлалъ бы при другихъ обстоятельствахъ, было для него гораздо яснѣе, чѣмъ то, что онъ чувствовалъ себя обязаннымъ сдѣлать при настоящемъ критическомъ положеніи. По мнѣнію свѣта, съ его стороны вовсе не было бы безчестіемъ, еслибы, защищаясь отъ своихъ противниковъ, онъ нанялъ ловкихъ адвокатовъ, чтобъ обойдти какимъ-нибудь юридическимъ крючкомъ законныя права своихъ противниковъ. Быть можетъ, этотъ неожиданный наслѣдникъ походилъ на того пьянаго старика, который убитъ во время бунта. Весь свѣтъ счелъ бы Трансома въ правѣ бороться до послѣдней крайности со всѣми, хотя и законными притязаніями на его владѣнія. Пораженіе обусловливало и другія потери кромѣ помѣстья. Такихъ потерь Трансомы и то ужь слишкомъ много понесли.
Но отчего, если не было ничего дурнаго въ сопротивленіи новымъ притязаніямъ на его родовыя помѣстья, онъ чувствовалъ какое-то нежеланіе устранить эти притязанія, уничтоженіемъ всѣхъ доказательствъ? Для него было смертельнымъ разочарованіемъ, невыносимой жертвой отказаться отъ мести. Но еслибъ онъ и рѣшился на это, какъ на самое разумное дѣло, ему вссже было противно войдти, какъ бы въ сообщничество съ Джерминомъ; онъ все же съ ужасомъ отворачивался отъ тайнаго уничтоженія справедливыхъ законныхъ правъ. Еслибъ онъ только зналъ всѣ подробности, еслибъ онъ зналъ, кто былъ этотъ наслѣдникъ, онъ могъ бы найдти средство выйдти изъ этого затруднительнаго положенія, средство, которое не противорѣчіи о бы ни его благородству, ни его достоинству. Но Джерминъ былъ слишкомъ хитеръ, чтобъ дать какія нибудь подробности Гарольду; онъ даже очень осторожно говорилъ объ этомъ наслѣдникѣ въ мужскомъ родѣ. Онъ былъ увѣренъ, что никто, кромѣ него, не могъ объяснить Гарольду эту тайну. Онъ возвратился домой убѣжденный, что между этимъ свиданіемъ и слѣдующимъ, Гарольдъ обреченъ на тягостную внутреннюю борьбу, исключительно основанную на тѣхъ свѣденіяхъ, которыя онъ ему сообщилъ. И онъ ни мало не сомнѣвался, что результатъ этой борьбы будетъ такой, какого онъ желалъ; Гарольдъ былъ не дуракъ; и было много вещей на свѣтѣ, которыя онъ любилъ болѣе, чѣмъ неблагоразумную месть.
Дѣйствительно написавъ въ Лондонъ, какъ онъ обѣщалъ, Гарольдъ провелъ много часовъ во внутренней борьбѣ, которая немногимъ отличалась отъ предполагаемой Джерминомъ. Эта борьба нигдѣ его не оставляла, ходилъ ли онъ пѣшкомъ, ѣздилъ ли онъ верхомъ, даже ночью во время сна безпокойныя мысли тревожили его. Онъ по природѣ не былъ склоненъ къ подобной борьбѣ и никогда до сихъ поръ не бывалъ такъ долго въ нерѣшительности, какъ ему дѣйствовать. Это необычное дли него состояніе ума было такъ тягостно, что онъ теперь въ десять разъ болѣе ненавидѣлъ Джермина. Такимъ образомъ, чѣмъ болѣе и болѣе его соблазняла возможность отдѣлаться отъ всякаго риска потерять свои помѣстья, тѣмъ сообщничество съ Джерминомъ казалось ему немыслимѣе, неисполнимѣе.
Но пока Гарольдъ терзался своей зависимостію отъ Джермина относительно свѣденій объ этомъ таинственномъ наслѣдникѣ, независимыя свѣденія изъ другого источника были уже на дорогѣ къ нему. Везъ ихъ Христіанъ, который послѣ основательнаго взвѣшиванья всѣхъ вѣроятностей, пришелъ къ убѣжденію, что самое, полезное для него примѣненіе данныхъ свѣденій о Байклифѣ и его дочери, было передача ихъ въ руки Гарольда Трансома. Онъ боялся Джермина и не довѣрялъ Джонсону, но ему казалось, что онъ могъ вполнѣ надѣяться на Гарольда Трансома, котораго интересы были всего болѣе затронуты въ этомъ дѣлѣ; и изъ всѣхъ результатовъ онъ болѣе всего предпочиталъ уѣхать изъ Англіи съ большой суммой денегъ, которая, по крайней мѣрѣ, на время, дастъ ему возможность жить припѣваючи.
Дня черезъ три послѣ посѣщенія Джермина, Доминикъ отворилъ дверь въ гостиную Гарольда и сказалъ, что "мистеръ Христіанъ, " курьеръ м-ра Филиппа Дебари и старый знакомый Доминика, по Неаполю, желаетъ видѣть Гарольда по важному дѣлу. Гарольдъ тотчасъ подумалъ, что, вѣроятно, дѣло касалось политики, хотя было довольно странно, чтобы слуга игралъ роль посредника въ подобныхъ дѣлахъ. Онъ велѣлъ его впустить и ожидалъ какихъ нибудь непріятныхъ объясненій.
Христіанъ въ это утро отличался тѣмъ смиреннымъ, но не низкопоклоннымъ видомъ, который онъ всегда принималъ, когда имѣлъ дѣло съ людьми, стоящими выше его. М-ръ Дебари, предпочитавшій имѣть около себя человѣка, какъ можно менѣе похожаго на обыкновеннаго лакея, имѣлъ особое пристрастіе къ ловкому, смирному Христіану и онъ очень-бы удивился, еслибъ увидѣлъ, какъ дерзко умѣлъ обходиться Христіанъ съ людьми, подобными м-ру Лайону, которые не имѣютъ никакого значенія въ обществѣ. Христіанъ хорошо зналъ свѣтъ, т. е. онъ зналъ прейсъ-курантъ почти всѣхъ вещей.
Видя, что его принимаютъ за посланнаго, онъ, стоя у дверей съ шляпой въ рукахъ, сказалъ, съ почтительною развязностью.
— Вы вѣрно удивитесь, сэръ, что я пришелъ къ вамъ по собственному дѣлу и дѣйствительно, я бы никогда на это не рѣшился, еслибъ мое дѣло не касалось лично васъ.
— Такъ вы присланы не м-ромъ Дебари, сказалъ Гарольдъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
— Нѣтъ, сэръ, мое дѣло тайна и если вы позволите, оно должно остаться таковымъ.
— Вы отъ меня, кажется, требуете обязательства, спросилъ Гарольдъ нѣсколько сомнительно.
— Да, сэръ, я долженъ просить васъ, чтобъ вы обязались, не разсказывать м-ру Джермину того, что произойдетъ между нами.
— Съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ Гарольдъ и лицо его просіяло, — но какого рода дѣла вы имѣли съ Джерминомъ.
— Такъ онъ вамъ ничего не говорилъ обо мнѣ, сэръ?
— Нѣтъ, ничего.
Христіанъ подумалъ про себя: «ага, м-ръ Джерминъ, вы отлично сохраняете тайну.» Потомъ сказалъ вслухъ:
— Такъ м-ръ Джерминъ никогда не говорилъ вамъ, сэръ, о дѣлѣ, которое я знаю, именно объ опасности для васъ, чтобъ наслѣдникъ Байклифовъ представилъ свои права на ваши помѣстья.
— Ахъ! воскликнулъ Гарольдъ быстро вскакивая и прислоняясь къ камину. Его поразилъ тотъ источникъ, изъ котораго эти свѣденія исходили. Всякая тѣнь страха стушевывалась передъ мыслью, блеснувшей подобно молніи въ его головѣ, что онъ будетъ въ состояніи дѣйствовать независимо отъ Джермина; подъ вліяніемъ подобнаго наплыва чувствъ, онъ не могъ произнести ничего кромѣ междометія. Христіанъ изъ этого вывелъ, что Гарольдъ никогда прежде не слыхивалъ о неожиданномъ наслѣдникѣ Байклифовъ.
— Я именно и пришелъ, сэръ, чтобъ передать вамъ этотъ фактъ.
— Вѣроятно, съ какой нибудь другой цѣлью, а не изъ любезности ко мнѣ?
— Конечно, отвѣчалъ Христіанъ, также покойно, какъ будто онъ говорилъ о вчерашней погодѣ, — я не такъ глупъ, чтобъ играть съ вами комедію, м-ръ Трансомъ. Я потерялъ въ юности большое состояніе и теперь получаю небольшое жалованье. Въ дѣлѣ, о которомъ я только-что упомянулъ, я могу представить такія свидѣтельства, которыя обратятъ вѣсы правосудія противъ васъ. Но я ни мало не желаю этого сдѣлать, если только вы дадите мнѣ возможность уѣхать изъ этой страны.
Гарольдъ слушалъ его, словно онъ самъ былъ герой легендъ, преслѣдуемый соблазнами и кознями врага рода человѣческаго. Соблазнъ, теперь представлявшійся ему, сопровождался радостной надеждой обойти Джермина. Но желаніе выиграть время помогло ему устоять противъ соблазна.
— Вы знаете, сказалъ онъ очень холодно, — что молчаніе покупается въ такомъ только случаѣ, если оно сопровождается чѣмъ нибудь положительнымъ. Много людей, вѣроятно, желали-бы чтобъ я заплатилъ ихъ путевыя издержки, но врядъ ли они могли бы доказать, что это принесло бы мнѣ пользу.
— Вы желаете, чтобъ я вамъ объяснилъ все, что знаю?
— Да, это необходимое условіе для дальнѣйшей бесѣды между нами.
— Я полагаю, м-ръ Трансомъ, вы согласны со мною, что свѣденія, которыя я имѣю вамъ сообщить, имѣютъ цѣну сами по себѣ совершенно отдѣльно отъ того, явлюсь-ли я, впослѣдствіи, свидѣтелемъ противъ васъ или нѣтъ. Я долженъ заботиться о своемъ интересѣ, и если вы, по какой нибудь причинѣ, не пожелаете вознаградить меня за удаленіе важнаго свидѣтеля противъ васъ, вы должны хоть заплатить мнѣ за доставленныя вамъ свѣденія.
— Можете мы мнѣ сказать, кто такой и гдѣ находится этотъ Байклифъ?
— Могу.
— И вы можете доставить полныя свѣденія о моемъ дѣлѣ?
— Да. Я говорилъ со стряпчимъ, не Джерминомъ, который знаетъ все, что касается до этого дѣла.
— Вы по должны расчитывать на мое желаніе уничтожить какое нибудь доказательство законныхъ правъ или удалить важнаго свидѣтели, но назначьте цѣну за свѣденія, которыя вы можете мнѣ дать.
— Я назначаю — двѣ тысячи фунтовъ.
— Двѣ тысячи чертей! воскликнулъ Гарольдъ, бросаясь снова въ кресло и отворачивая голову отъ Христіана. Новыя мысли тѣснились въ его головѣ. «Этому молодцу, можетъ быть, надобно бѣжать изъ Англіи по какой нибудь причинѣ, сказалъ онъ самъ себѣ, — очевидно не одинъ Джерминъ, а многіе знаютъ о существованіи Байклифа. Если дѣло это обнаружится, то оно можетъ бросить на меня мрачную тѣнь. Всѣ будутъ увѣрены, что я подкупилъ этого человѣка и заставилъ его убѣжать.»
— Я не дамъ вамъ ни гроша за ваши свѣденія, сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ, — до тѣхъ поръ пока, время не докажетъ, что вы не намѣрены бѣжать, но явитесь свидѣтелемъ, когда васъ потребуютъ. На такихъ условіяхъ я согласенъ дать вамъ записку, въ которой приму на себя обязательство, что по окончаніи процесса, или по окончаніи всего дѣла безъ процесса, я заплачу вамъ нѣкоторую сумму денегъ за тѣ свѣденія, которыя вы теперь доставите мнѣ.
Христіанъ чувствовалъ, что онъ попался. Сначала, онъ былъ убѣжденъ, что Гарольдъ приметъ съ удовольствіемъ его предложеніе удалиться изъ Англіи; когда же изъ нѣсколькихъ словъ Гарольда онъ понялъ, что ошибся, то онъ внутренно рѣшился все же уѣхать на континентъ, хочетъ-ли этого Гарольдъ или нѣтъ, если только ему удастся получить достаточную сумму денегъ. Онъ не отвѣчалъ тотчасъ же и думалъ, что если онъ останется въ Англіи и будетъ рисковать тѣмъ, что въ немъ публично узнаютъ Генри Скаддона, то, по крайней мѣрѣ, было бы благоразумно обезпечить себѣ нѣкоторую сумму денегъ отъ Гарольда Трансома, этого страннаго человѣка, рѣшающагося остаться идеально-честнымъ, не смотря на ущербъ его интересамъ. Не думалъ-ли онъ вступить въ сдѣлку съ своимъ противникомъ? Если такъ, то онъ могъ спокойно ждать пока, тѣмъ или другимъ способомъ, тайна для него откроется. Христіанъ начиналъ бояться, что онъ рѣшительно ничего не выиграетъ отъ своего умнаго плана прямо обратиться къ Гарольду. Наконецъ онъ сказалъ:
— Я полагаю сэръ, что двѣ тысячи умѣренная цѣна при такихъ условіяхъ.
— Я не дамъ двухъ тысячъ.
— Позвольте мнѣ вамъ сказать, сэръ, что никто не скажетъ вамъ столько, какъ я, даже, еслибъ кто и зналъ не менѣе моего. Вы видите, м-ръ Джерминъ, которому извѣстно все, не нашелъ нужнымъ васъ объ этомъ увѣдомить…
— Ну?
— Я полагаю, въ подобныхъ обстоятельствахъ, джентельменъ не долженъ жалѣть денегъ, а я рѣшительно не могу взять меньше тысячи фунтовъ. Право, не стоитъ брать меньшую сумму. Еслибъ м-ръ Джерминъ узналъ, что я далъ вамъ эти свѣденія, то онъ сталъ бы меня преслѣдовать.
— Я вамъ дамъ тысячу, сказалъ Гарольдъ поспѣшно, ибо Христіанъ безсознательно затронулъ его слабую струну. По крайней мѣрѣ, я вамъ дамъ такую записку, какую обѣщалъ.
Онъ написалъ ее и отдалъ Христіану.
— Теперь разсказывайте покороче, сказалъ онъ, — выкажется одарены дѣловымъ краснорѣчіемъ. Кто и гдѣ этотъ Байклифъ?
— Вы удивитесь, сэръ, узнавъ, что этотъ наслѣдникъ — всѣми воображаемая дочь стараго проповѣдника Лайона на Солодовенномъ подворьѣ.
— Господи! какимъ это образомъ? произнесъ Гарольдъ и въ ту же минуту, передъ его глазами встала сцена, когда онъ впервые увидѣлъ Эстеръ — маленькая темная гостиная, граціозная молоденькая дѣвушка, вся въ голубомъ, съ удивительно-аристократичнымъ видомъ и манерами.
— Вотъ какимъ: старикъ Лайонъ женился по какому-то странному стеченію обстоятельствъ на вдовѣ Байклифа, когда эта дѣвочка была еще ребенкомъ. Проповѣдникъ не хотѣлъ, чтобъ она знала, что онъ не настоящій ея отецъ; онъ мнѣ самъ это сказалъ. Но она портретъ Байклифа, котораго я зналъ хорошо — и замѣчательно красивая дѣвушка, съ поступью королевы.
— Я ее видалъ, сказалъ Гарольдъ, болѣе чѣмъ когда довольный, что онъ купилъ такія драгоцѣнныя свѣденія, — но продолжайте.
Христіанъ разсказалъ все, что онъ зналъ, въ томъ числѣ передалъ и разговоръ свой съ Джерминомъ, исключая конечно того, что не говорило въ его пользу.
— Такъ вы увѣрены, сказалъ Гарольдъ, когда разсказъ Христіана, казалось, пришелъ къ концу, — что м-ръ Лайонъ не имѣетъ никакого понятія о правахъ, которыя она имѣетъ по своему рожденію на наши помѣстья?
— Я увѣренъ. Но мнѣ нечего вамъ говорить, что когда въ дѣло замѣшанъ стряпчій, то ни за что нельзя поручиться. Я долженъ вамъ напомнить, сэръ, что вы обѣщали защитить меня отъ враждебныхъ дѣйствій м-ра Джермина и сохранить отъ него въ тайнѣ мои сношенія съ вами.
— Не бойтесь. Вы можете быть увѣрены, что я ничего не скажу м-ру Джермину.
Послѣ этого Христіанъ удалился, получивъ учтивое: «прощайте» и пока онъ вспоминалъ старину съ Доминикомъ, Гарольдъ, сидя въ своемъ креслѣ, обдумывалъ только-что полученныя новыя свѣденія. Эти свѣденія оказались совсѣмъ не такія горькія, какъ онъ ожидалъ.
Съ самаго начала, послѣ своего разговора съ Джерминомъ, отвращеніе Гарольда заглушить въ тайнѣ законныя права побуждало его пойдти на сдѣлку. Быть можетъ, какой нибудь средній путь былъ возможенъ, путь, который былъ бы меньшее зло, чѣмъ дорогой процессъ или совершенное отреченіе отъ своихъ правъ на помѣстье. А теперь онъ узналъ, что этотъ новый истецъ была женщина, молодая и воспитанная въ такой обстановкѣ, что четверть трансомскаго состоянія показались бы ей громаднымъ состояніемъ. И полъ, и общественное положеніе истца подвергали его многимъ смягчающимъ вліяніямъ. Имѣвъ случай однажды видѣть Эстеръ, Гарольдъ, очень естественно, между прочими пріятными и непріятными планами, думалъ о возможности соединиться съ нею бракомъ.
Гарольдъ, какъ онъ часто говорилъ своей матери, «не годился въ женихи» и не намѣревался привезти жену въ Трансомъ-Кортъ. Имѣя своимъ наслѣдникомъ маленькаго Гарри, онъ предпочиталъ остаться свободнымъ. Западныя женщины были не по его вкусу; онѣ выражали переходъ отъ слабаго творенія къ думающему существу, что было очень скучно и тягостно. Гарольдъ предпочиталъ простоватую, безмолвную, страстную женщину съ большими глазами и съ густыми черными волосами, вѣсившими гораздо болѣе, чѣмъ ея мозгъ. Онъ не видалъ подобной женщины въ Англіи.
Такимъ образомъ, Гарольдъ не думалъ жениться иначе, какъ если представится къ тому какой нибудь необыкновенный случай. Теперь подобный случай представился. Женитьба на Эстеръ была для него выгоднымъ планомъ. Но онъ не намѣревался направить всѣ свои дѣйствія исключительно для достиженія этой цѣли. Онъ рѣшился поступить съ Эстеръ открыто, честно, какъ подобаетъ джентльмену, что должно было снискать ея расположеніе и побудить ее спасти насколько возможно интересы его семейства. Рѣшиться на эту систему дѣйствій много помогло ему чувство удовольствія при мысли, что хитрость Джермина не поможетъ ему отдѣлаться отъ заслуженнаго наказанія. Онъ надѣялся, что въ очень скоромъ времени, онъ не только заключитъ удовлетворительную сдѣлку съ Эстеръ, но докажетъ Джермину, въ формѣ очень непріятнаго для него заявленія, что Гарольдъ Трансомъ его болѣе не боится, — Джерминъ тогда будетъ грызть себѣ ногти.
Размышляя такимъ образомъ, онъ чувствовалъ себя довольнымъ и на душѣ у него стало легко. Онъ отказался отъ двухъ безчестныхъ предложеній и намѣревался дѣйствовать честно. Но ему нужна была помощь матери и для этого надо было довѣриться ей и уговорить ее.
Черезъ два часа, послѣ ухода Христіана, Гарольдъ попросилъ свою мать къ себѣ, въ комнату, и передалъ ей всю странную, поразительную исторію, опуская однако тѣ подробности, которыя могли обнаружить, что онъ получилъ эти свѣденія отъ Христіана. Гарольдъ чувствовалъ, что данное имъ обѣщаніе обусловливало молчаніе, насчетъ этого предмета; поэтому, онъ сказалъ своей матери, что онъ былъ обязанъ скрыть источникъ, изъ котораго онъ почерпнулъ свѣденія независимо отъ Джермина.
M-съ Трансомъ почти ничего не говорила во все время разсказа Гарольда; она не выразила никакого удивленія, но слушала съ большимъ вниманіемъ и многіе вопросы, которые она сдѣлала, поразили Гарольда своею основательностью. Когда онъ показалъ ей копію мнѣній юристовъ, оставленную Джерминомъ, она сказала, что знаетъ со очень хорошо и уже имѣетъ у себя. Всѣ подробности послѣдняго процесса были слишкомъ свѣжи въ ея памяти; онъ случился въ такое время, когда было некому замѣнить ее и она была фактически головою всего семейства. Она была потому хорошо подготовлена и могла понять, какимъ образомъ ихъ состояніе находилось въ опасности; но ничто не подготовило ее къ страннымъ подробностямъ дѣла, къ тому стеченію обстоятельствъ, которое обнаружило существованіе новаго истца, особливо, къ той роли, которую Джерминъ игралъ во всемъ этомъ. М-съ Трансомъ смотрѣла на случившееся съ особой точки зрѣнія, обусловливаемой ея личными чувствами и потому все это для нея принимало видъ давно ожиданнаго возмездія. Гарольдъ замѣтилъ, что она была очень взволнована, что она дрожала и ея блѣдныя губы едва произносили слова. Но онъ долженъ былъ этого ожидать. Ему самому не очень понравилась эта вѣсть, когда она впервые дошла до него.
Но онъ не догадывался, что всего болѣе, въ его разсказѣ, поразило его мать. А это нѣчто отодвинуло на второй планъ въ ея глазахъ опасность, грозившую ихъ состоянію. Теперь впервые она услышала о процессѣ съ Джерминомъ.
Гарольдъ разсказалъ все, какъ Джерминъ намѣревался обойти его, и какъ теперь онъ, Гарольдъ, имѣетъ возможность подорвать весь его планъ.
— Я бы желалъ матушка, сказалъ Гарольдъ въ видѣ заключенія, — то есть, если вы согласны со мною, я бы желалъ, чтобы мы отправилась вмѣстѣ къ этой молодой дѣвушкѣ въ Солодовенномъ подворьѣ. Я объясню ей все дѣло; повидимому она еще ничего не знаетъ; и вы пригласите ее тотчасъ же пріѣхать къ намъ, чтобъ такимъ образомъ избѣгнуть всякаго скандала, всякаго процесса и окончить дѣло миролюбиво.
— Это невѣроятно… удивительно… дѣвушка въ ея положеніи… произнесла м-съ Трансомъ съ трудомъ. Это показалось бы ей самымъ горькимъ униженіемъ, еслибъ другого рода муки не заняли совершенно ея сердце.
— Увѣряю васъ, она совершенная леди, я видѣлъ ее, когда хлопоталъ по выборамъ. Она васъ совершенно поразитъ. Право, вамъ не унизительно пригласить ее къ себѣ.
— О! отвѣчала м-съ Трансомъ съ горечью, — я должна покоряться всему. Когда мы поѣдемъ?
— Теперь еще нѣтъ двухъ часовъ, сказалъ Гарольдъ смотря на часы, — мы можемъ поѣхать сегодня, послѣ вашего завтрака. Лучше не терять ни минуты. Я прикажу закладывать экипажъ.
— Погоди, произнесла м-съ Трансомъ съ неимовѣрнымъ усиліемъ, — времени еще много. Я не буду завтракать. Я имѣю кое-что тебѣ сказать.
Гарольдъ отдернулъ руку отъ звонка и, прислонившись къ камину, приготовился слушать.
— Ты видишь, Гарольдъ, что я съ разу исполняю твое желаніе?
— Да, матушка, и я вамъ очень благодаренъ за то, что вы не представили никакихъ преградъ.
— Ты долженъ въ свою очередь меня выслушать.
— Сдѣлайте милость говорите, сказалъ Гарольдъ, ожидая какой нибудь непріятности.
— Какая польза тягаться съ Джерминомъ.
— Правда? Вотъ какая! Этотъ человѣкъ обременилъ наши помѣстья различными обязательствами, по которымъ уплачивается въ годъ до трехъ тысячь фунтовъ; я убѣжденъ, что большая часть этихъ обязательствъ совершены имъ самимъ подъ чужимъ именемъ. Вся сумма данная имъ и годовой процентъ съ которой представляютъ эти три тысячи, не была болѣе двадцати тысячь. Конечно, онъ обошелъ васъ, а отецъ мой никогда не занимался подобными дѣлами. Джерминъ позволилъ себѣ всякаго рода мошенничества, не разсчитывая, что я пріѣду изъ Смирны занять мѣсто бѣднаго Дурфи. Онъ почувствуетъ, какая разница между мной и братомъ. Польза, о которой вы спрашиваете, будетъ та, что отцу не придется платить огромныхъ процентовъ во время своей жизни, а онъ еще можетъ прожить десять лѣтъ, потомъ я, можетъ быть, еще оттягаю порядочную сумму денегъ и, наконецъ, я накажу мошенника. Вотъ какая будетъ польза.
— Онъ будетъ разоренъ!
— Я этого и желаю, рѣзко отвѣчалъ Гарольдъ.
— Онъ очень энергично дѣйствовалъ въ нашу пользу во время старыхъ процессовъ; всѣ говорили, что онъ выказалъ удивительную дѣятельность и искуство, сказала м-съ Трансомъ съ большимъ жаромъ и смѣлостью. Она начинала горячиться.
— Все что онъ дѣлалъ, онъ дѣлалъ для себя повѣрьте мнѣ, произнесъ Гарольдъ съ презрительнымъ смѣхомъ.
— Въ послѣднемъ процессѣ было много тягостныхъ подробностей. Ты, кажется, очень заботишься о молодой дѣвушкѣ только для того, чтобъ избѣгнуть новаго скандала и новаго процесса. Отчего ты не хочешь также поступить и въ этомъ дѣлѣ? Джерминъ, быть можетъ, согласился бы миролюбиво покончить дѣло… возвратить что нибудь… если онъ дѣйствительно дурно поступалъ.
— Я не хочу идти съ нимъ на мировую, сказалъ рѣшительно Гарольдъ, — если онъ сдѣлалъ что нибудь скандальное въ качествѣ нашего агента, то пускай онъ и несетъ за это отвѣтственность. Самый лучшій способъ взвалить на его голову все безчестье, именно и заключается въ томъ, чтобъ показать всему свѣту, что онъ насъ ограбилъ и что я намѣренъ его наказать. Зачѣмъ вы защищаете, матушка, такого человѣка? Вѣдь, большею частью, по его милости вамъ пришлось вести такую несчастную, нищенскую жизнь, вамъ, которая нѣкогда разыгрывала блестящую роль, какой только можетъ пожелать женщина.
М-съ Трансомъ ощутила теперь какое-то страшное чувство, словно она замахнулась и хотѣла ударить нѣчто мягкое, теплое, живое, какъ она сама; а вмѣсто того руку ея отстраняло что-то холодное, крѣпкое, безчувственное. Она ничего не отвѣчала Гарольду, но встала, точно не хотѣла далѣе продолжать спора.
— Женщины всего боятся, я знаю, сказалъ Гарольдъ добродушно, чувствуя, что онъ былъ слишкомъ рѣзокъ къ своей матери, особенно послѣ того, какъ она такъ живо согласилась съ его желаніемъ, — а вы столько лѣтъ привыкли считать Джермина за какой-то незыблемый законъ природы. Ну, ну, не унывайте, прибавилъ онъ, смотря на нее съ улыбкой и положа ей руки на плечи. — Мы благополучно минемъ всѣ эти затрудненія. А эта молодая дѣвушка, я увѣренъ, окажется очень пріятной для васъ гостьей. Вы уже давно не имѣли около себя веселой молодежи. Кто знаетъ, она быть можетъ въ меня влюбится и я буду принужденъ на ней жениться.
Онъ говорилъ шутя, желая только развеселить мать. Но она пристально на него посмотрѣла и сказала: — Ты говоришь серьезно, Гарольдъ?
— А развѣ я не могу побѣдить женскаго сердца? кажется я не слишкомъ еще толстъ, а красивый, полный, тридцати-четырехъ лѣтній молодецъ?
Она устремила глаза на сіяющее лицо, наклоненное надъ нею. Отчего она не могла быть счастлива этимъ сыномъ, о будущности котораго она нѣкогда мечтала, и судьба котораго теперь превышала всѣ ея надежды? Слезы выступили на ея глазахъ и сдѣлали ихъ столь же большими и блестящими, какъ нѣкогда, въ юности, они бывали безъ слезъ.
— Ну вотъ, сказалъ Гарольдъ ласково, — не бойтесь. У васъ не будетъ невѣстки иной, какъ жемчужины. Однако намъ пора и ѣхать.
Черезъ полчаса м-съ Трансомъ сошла внизъ торжественною поступью вся въ бархатѣ и соболяхъ. Она приготовилась достойно розыграть свою роль въ отношеніи «молодой дѣвушки въ Солодовенномъ подворьѣ».
Гарольдъ приказалъ кучеру ѣхать окольными путями, чтобъ не обратить на себя слишкомъ большаго вниманія. Впрочемъ, недавніе выборы могли служить предлогомъ неудачному радикальному кандидату для посѣщенія м-ра Лайона.
XXXVII.
правитьСъ тѣхъ поръ, какъ Эстеръ разсталась съ Феликсомъ Гольтомъ, въ день требійскихъ происшествій, она перенесла столько сильныхъ ощущеній, что была готова принять, съ сравнительнымъ равнодушіемъ, всякую необыкновенную вѣсть.
Когда м-ръ Лайонъ возвратился домой изъ своей проповѣднической экспедиціи, Феликса уже везли въ ломфордскую тюрьму. Пасторъ былъ сильно пораженъ этой вѣстью. Онъ не могъ вѣрно объяснить себѣ поступокъ Феликса Гольта; всѣ разсказы о томъ, которые слышала Эстеръ, противорѣчили одинъ другому. М-ръ Лайонъ былъ убѣжденъ, что Феликсъ не. подстрекалъ народъ, не возбуждалъ безпорядки; онъ боялся только, что въ роковой борьбѣ съ Тукеромъ, онъ слишкомъ поддался своему пламенному характеру, несдержанному смиреніемъ.
— Мой бѣдный юный другъ тяжелымъ опытомъ научится, какъ преступно быть слишкомъ самонадѣнннымъ; это таинственный, строгій урокъ Провидѣнія, сказалъ онъ, сидя противъ Эстеръ и грустно разговаривая о несчастномъ происшествіи.
— Вы поѣдете его навѣстить, батюшка?
— Конечно, я поѣду. Но теперь я долженъ сейчасъ отправиться къ его бѣдной, огорченной матери; въ этомъ горѣ, душа ея вѣрно носится, какъ въ вихрѣ, раздираемая противуположными вѣтрами.
Съ этими словами м-ръ Лайонъ всталъ и поспѣшно надѣлъ свою шляпу, готовый выдти изъ комнаты; распахнутое пальто грозило подвергнуть его маленькую фигурку вліянію холоднаго воздуха.
— Нѣтъ, батюшка, не уходите, хоть закусите что нибудь прежде, сказала Эстеръ останавливая его за руку, — вы очень утомлены и устали.
— Дитя мое, я не могу медлить ни минуты. Я не могу ни вкусить хлѣба, ни выпить воды, прежде чѣмъ узнаю всѣ подробности о поступкѣ этого молодаго человѣка, прежде чѣмъ узнаю, что можетъ и что не можетъ быть доказано противъ него. Я боюсь что въ городѣ нѣтъ никого, кто бы постоялъ за него; даже друзья нашей церкви часто попрекали меня за пристрастіе къ нему. Но Эстеръ, мое милое дитя…
Тутъ м-ръ Лайонъ схватилъ ее за руку; онъ чувствовалъ необходимость высказаться, и забылъ, что за минуту передъ тѣмъ торопился уйти.
— Я знаю, что Господь вѣдаетъ все, но мы — мы часто должны судить по невѣрнымъ признакамъ, чтобы, этимъ путемъ, научиться питать вѣру другъ въ друга. Наша великая вѣра, Эстеръ, вѣра мучениковъ; я не отвернусь отъ человѣка, какихъ бы религіозныхъ убѣжденій онъ не былъ, который терпитъ за то, что не хочетъ лгать; нѣтъ, хотя я и ненамѣренъ своевольно избирать себѣ священные догматы, но я не могу не вѣрить, что значеніе божественнаго искупленія гораздо шире, чѣмъ самое крайнее наше человѣколюбіе и милосердіе. Нѣкогда я думалъ иначе, но теперь это мое убѣжденіе.
Проповѣдникъ остановился и, казалось, мысли его витали въ прошедшемъ; мысли всегда уносили его далеко отъ настоящаго, даже, когда ему предстояло спѣшное дѣло. Эстеръ воспользовалась этимъ случаемъ и настояла на томъ, чтобъ онъ подкрѣпилъ свои ослабѣвшія силы бульономъ, прежде чѣмъ отправится для собиранія вѣрныхъ, опредѣленныхъ свѣденій изъ устъ различныхъ свидѣтелей, начиная съ бѣдной м-съ Гольтъ, которая могла отуманить голову любаго адвоката.
Смотря на все горе, причиняемое ей Феликсомъ, лишь какъ на исполненіе своихъ предсказаній, м-съ Гольтъ съ горячностію искала въ этой несчастной исторіи какое-то таинственное значеніе. Она, повидимому, совсѣмъ забывала тотъ важный фактъ, чти Феликсъ сидѣлъ за работой до одинадцати часовъ, словно глухой, что онъ выбѣжалъ изъ дому внѣ себя отъ изумленія и ужаса, возвратился съ радостнымъ извѣстіемъ, что все спокойно и попросилъ оставить ему что нибудь поѣсть — факты, которые могли служить свидѣтельствомъ, что Феликсъ не принималъ участія ни въ какихъ подготовленіяхъ возстанія и былъ напротивъ враждебенъ ему. Всѣ эти подробности были объяснены ею, какъ бы не нарочно, словно онѣ не имѣли ничего общаго съ дѣломъ; но она считала самымъ важнымъ въ этомъ дѣлѣ свое предсказаніе, сдѣланное ею задолго до Михайловаго дня, когда, разсердившись на Феликса, она сказала ему: «Ты подвергнешься большему несчастію за твою самонадѣянность въ отношеніи пилюль и элексира».
— Вотъ видите, м-ръ Лайонъ, сказала бѣдная женщина, надѣвшая нарочно старое, уже давно брошенное платье, измятую манишку и неглаженный чепецъ, — вотъ видите мои слова исполнились скорѣе, чѣмъ я думала. Феликсъ можетъ, если хочетъ, противорѣчить мнѣ; но вотъ онъ въ тюрьмѣ, а я здѣсь одна и всего на все имѣю на прожитіе пол-кроны въ недѣлю изъ тѣхъ денегъ, которыя я сберегла на черный день, да еще этотъ домъ, за который я должна платить ренту. Не я виновата во всемъ этомъ м-ръ Лайонъ, никто про меня но можетъ этого сказать — этотъ бѣдный сиротка (и она указала рукой на маленькаго Джоба, сидѣвшаго у нея на колѣняхъ), столь же мало вѣдаетъ, какъ и я, о бунтахъ, убійствахъ и прочемъ злѣ, Но когда у тебя сынъ, такой умный и повелительный, что запрещаетъ лекарства, которыя продавали повсюду люди гораздо лучше его, прежде чѣмъ онъ родился — не зачѣмъ и быть добродѣтельной на семъ свѣтѣ. Но вѣдь онъ былъ ребенкомъ, м-ръ Лайонъ, и я его кормила своимъ молокомъ (тутъ материнская любовь м-съ Гольтъ взяла верхъ надъ всѣми ея разглагольствованіями и она продолжала уже всхлипывая), и подумать, что его сошлютъ, обрѣютъ голову, заставятъ работать, какъ каторжнаго. Охъ, охъ!
При видѣ слезъ м-съ Гольтъ, маленькій Джобъ, который хотя и смутно, но понималъ, что случилось горе, и что Феликса обидѣли и увезли, также поднялъ жалобный ревъ.
— Нѣтъ, м-съ Гольтъ, сказалъ проповѣдникъ, желая ее утѣшить, — не преувеличивайте своего горя неосновательными опасеніями. Я твердо надѣюсь, что мой юный другъ, вашъ сынъ, вскорѣ освободится отъ всякихъ тяжелыхъ послѣдствій этого дѣла, кромѣ того нравственнаго гнета, который смерть Тукера наложитъ на него навсегда. Я убѣжденъ, что присяжные, его соотечественники, съумѣютъ отличить несчастье, или пожалуй заблужденіе, отъ злого намѣренія и потому не признаютъ его виновнымъ ни въ какомъ важномъ преступленіи.
— Онъ никогда въ жизни ничего не укралъ, м-ръ Лайонъ, сказала м-съ Гольтъ съ жаромъ, — никто не можетъ мнѣ сказать, чтобъ мой сынъ укралъ деньги, какъ молодой человѣкъ въ банкѣ, хотя онъ на взглядъ, особливо по воскресеньямъ, былъ гораздо представительнѣе и почтеннѣе моего Феликса. Я знаю, очень не хорошо драться съ констэблями; но говорятъ, что вдовѣ Тукера будетъ гораздо лучше жить теперь, чѣмъ прежде; важные люди дадутъ ей пенсіонъ, ее пристроятъ въ богадѣльню, дѣтей въ школу и т. д. Горе легко переносить, когда всякій поможетъ; и если судья и присяжные захотятъ справедливо поступить съ Феликсомъ, то они подумаютъ о его бѣдной матери, у которой изо рта вырвали кусокъ хлѣба и оставили только пол-кроны въ недѣлю и мебель — конечно, она хорошая, я сама ее покупала; — и еще мнѣ надо содержать этого сиротку, котораго Феликсъ самъ принесъ мнѣ. Я могла бы отослать его назадъ къ его старому дѣду, котораго содержитъ приходъ, но я не такая женщина, м-ръ Лайонъ; у меня нѣжное сердце. Вотъ посмотрите, какія у него маленькія ножки, точно мраморныя (тутъ м-съ Гольтъ сняла съ Джоба башмакъ и чулокъ и показала его чисто вымытую ножку); вы, быть можетъ, скажете отчего я не возьму жильца; но вѣдь это легко говорить; не всякій человѣкъ нуждается въ комнатѣ; а если что нибудь случится съ Феликсомъ, то я могу прямо идти въ тюрьму и никто меня оттуда не выкупитъ; право, ужасно, какъ всѣ члены нашей церкви нападаютъ на моего сына. Но я полагаю, они бы лучше предоставили его матери судить о немъ; какъ бы онъ тамъ ни былъ страненъ и повелителенъ, какъ бы онъ не противорѣчилъ священному писанію касательно лекарствъ, но все же онъ очень уменъ — это я скажу — и онъ законный сынъ своего отца и меня, своей матери, урожденной Мери Уолъ, которая родилась тридцать лѣтъ прежде, чѣмъ вышла за его отца (Тутъ м-съ Гольтъ заплакала и сквозь слезы прибавила); и если его сошлютъ, то я бы желала пойти къ нему, въ тюрьму, и понести этого сиротку; онъ очень любилъ держать его на рукахъ и говорилъ, что никогда не женится; и вотъ помимо его воли исполняется его желаніе.
М-ръ Лайонъ выслушалъ ее до конца, тяжело по временамъ вздыхая, и потомъ, чтобъ ее успокоить, сказалъ, что, онъ самъ отправится въ Ломфордъ, какъ только будетъ возможно, и не дастъ себѣ покоя, пока не сдѣлаетъ для Феликса всего, что отъ него зависитъ.
Въ одномъ только отношеніи жалобы м-съ Гольтъ согласовались съ его собственными опасеніями и онъ вскорѣ нашелъ, что онѣ были совершенно справедливы; общее мнѣніе въ Треби между либеральными диссентерами было не въ пользу Феликса. Никто, изъ видѣвшихъ изъ окна его дѣйствія на улицѣ, не замѣтилъ ничего, что могло бы ему служить извиненіемъ, а объ его собственномъ объясненіи своего поступка, при допросѣ, говорили, неодобрительно качая головами: «еслибъ онъ не считалъ себя умнѣе всѣхъ, то ему никогда бы и въ голову не вошелъ такой дикій планъ. Онъ считаетъ себя чѣмъ-то необыкновеннымъ и дурно отзывается о почтенныхъ торговцахъ. Въ дѣлѣ лекарствъ, онъ не только поступилъ противъ общепринятыхъ правилъ купли и продажи, но и выказалъ недостаточное довѣріе къ тому, что можетъ сдѣлать Провидѣніе во внутренности человѣка, черезъ посредство лекарствъ, быть можетъ и вредныхъ для желудка, съ свѣтской точки зрѣнія. Результатъ этого былъ такой, какой и слѣдовало ожидать. Феликсъ довелъ свою мать до нищеты и самъ попалъ въ бѣду. И ради чего? Онъ не принесъ никакой пользы нашему дѣлу, еслибъ онъ боролся противъ церковныхъ податей, или пострадалъ въ открытомъ бою, какъ смѣлый борецъ за либерализмъ и диссентеровъ, то можно было бы открыть подписку и собрать золота, серебра и мѣди для найма хорошаго ему защитника; о немъ можно было бы произносить проповѣди и имя его стало бы извѣстнымъ отъ Нью-Кестля до Дорчестера». Но въ томъ, что приключилось съ Феликсомъ не было ничего назидательнаго. «Безпорядки въ Треби, съ какой стороны на нихъ не взглянешь, говорилъ м-ръ Мускатъ, не принесли никакой пользы и не сдѣлали чести либераламъ; и то, что м-ръ Лайонъ свидѣтельствовалъ въ пользу поведенія Феликса Гольта въ дѣлѣ спрокстонскихъ рудокоповъ, доказывало только, что защита Феликса должна быть обвиненіемъ его партіи». «Все это дѣло, замѣчалъ м-ръ Нутвудъ, было какое-то темное, необъяснимое и вообще не такое, въ которомъ вмѣшательство служителей божьихъ могло быть во славу Того, кому подобаетъ слава. То обстоятельство, что имя кандидата, въ пользу котораго подали голоса самые знатные члены церкви, замѣшано въ дѣлѣ поощренія народа къ пьянству, грабежу и безпорядкамъ, можетъ послужить причиною къ разглагольствованію ихъ враговъ, языки которыхъ нельзя было бы остановить ходатайствами въ пользу безразсуднаго молодаго человѣка, который своимъ вмѣшательствомъ, — только еще болѣе испортилъ дѣло». Всѣ знатнѣйшіе диссентеры предостерегали м-ра Лайона, чтобъ его человѣческія пристрастія не ослѣпили его относительно интересовъ истины.
Все слышанное терзало душу Лайона; онъ самъ вполнѣ сознавалъ, что въ этомъ сложномъ дѣлѣ были замѣшаны и общественные и частные интересы; ему было очень прискорбно, что тори торжествуютъ, ибо, за исключеніемъ нападеній на гостинницу «Семь Звѣздъ», считавшуюся домомъ виговъ, всѣ матеріальныя потери во время безпорядковъ были понесены торіями. Пасторъ очень дорожилъ своими мнѣніями и желалъ, чтобъ самые факты говорили въ пользу этихъ мнѣній. И хотя въ дѣлѣ Феликса они не говорили въ его пользу, однако же Лайонъ, какъ мы видѣли, побуждаемый гуманностію и добрыми чувствами рѣшился позаботиться о Феликсѣ Гольтѣ. Онъ зналъ, что Гольта не поддерживала никакая большая партія и онъ, въ своей защитѣ, стоялъ одинокимъ. Душа маленькаго пастора была геройская; онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ либераловъ, которые, заботой о дѣлѣ либерализма, прикрываютъ свою трусость и измѣну.
Онъ былъ увѣренъ, что кромѣ него, только Джерминъ, Джонсонъ и Гарольдъ Трансомъ могли явиться свидѣтелями, что Феликсъ возставалъ противъ угощеній спрокстонскихъ рудокоповъ. Хотя онъ имѣлъ очень смутныя понятія о томъ, какъ слѣдовало поступить въ подобномъ случаѣ, — онъ полагалъ, что м-ръ Трансомъ сдѣлаетъ все, что отъ него зависитъ, хотя бы только изъ желанія загладить свою вину, — но онъ не смѣлъ ничего предпринять не посовѣтовавшись съ Феликсомъ, который, вѣроятно, уже рѣшилъ какую помощь онъ приметъ и какую не приметъ,
Это послѣднее предположеніе исполнилось. М-ръ Лайонъ возвратился къ Эстеръ изъ своей поѣздки въ Ломфордъ, гораздо менѣе смущенный и взволнованный; теперь, по крайней мѣрѣ, ему былъ указанъ опредѣленный путь дѣйствій. Феликсъ объявилъ, что онъ не приметъ никакой помощи отъ Гарольда Трансома, исключая той, которую онъ можетъ принести въ качествѣ честнаго свидѣтеля. Онъ не нуждался ни въ чемъ, и все, что можно было для него сдѣлать, заключалось въ самомъ простомъ и прямомъ исполненіи своего долга всѣми, кто былъ хоть какимъ нибудь образомъ причастенъ къ дѣлу. Объясненіе его поступка было самое простое, и потому онъ не нуждался ни въ какихъ юридическихъ уловкахъ. Онъ согласился однако принять услуги одного почтеннаго стряпчаго въ Ломфордѣ, который предложилъ вести его дѣло безплатно. Дѣло это было очень просто и легко по словамъ Феликса. Надо было отъискать нѣсколькихъ свидѣтелей, бывшихъ въ состояніи показать, что Феликсъ пытался повести толпу въ Гобъ-Лэнъ и что она, вопреки ему, устремилась на замокъ.
— Такъ онъ не такъ упалъ духомъ, какъ вы опасались батюшка? сказала Эстеръ.
— Нѣтъ, дитя мое; однако онъ очень блѣденъ и чрезвычайно перемѣнился, особенно для такого здоровеннаго молодца. Онъ говоритъ, что горюетъ только о бѣдномъ Тукерѣ и о своей матери. Мы говорили съ нимъ много о грустныхъ послѣдствіяхъ этого дѣла, для его матери, и о томъ затруднительномъ положеніи человѣка, при которомъ даже доброе дѣло приноситъ злые плоды, если мы смотримъ на все только съ точки зрѣнія нашей собственной краткой жизни, а не руководствуясь болѣе высокимъ правиломъ, по которому мы только слуги и исполнители воли Провидѣнія, а не творцы нашихъ личныхъ успѣховъ.
— Онъ ничего не говорилъ обо мнѣ батюшка? спросила Эстеръ дрожащимъ голосомъ, не имѣя силы долѣе сдерживать своего эгоистическаго чувства.
— Да, онъ спросилъ о твоемъ здоровьѣ и велѣлъ тебѣ кланяться. Нѣтъ, погоди, онъ просилъ меня, тебѣ что-то передать, повидимому относящееся къ одному изъ вашихъ разговоровъ безъ меня. «Передайте ей, сказалъ онъ, что къ чему бы меня не приговорили, меня никогда не могутъ лишить моего призванія; она это знаетъ. Съ моей невѣстой — нищетой и съ моимъ ремесломъ — педагогіей и проповѣдничествомъ, я всегда буду жить припѣваючи». При этомъ онъ засмѣялся, вѣроятно вспомнивъ какую нибудь шутку.
Лицо Эстеръ омрачилось и приняло грустное выраженіе. Ея красота была не дѣтская, и когда глаза ея не сверкали остроуміемъ, хитростію и суетой, то въ нихъ виднѣлось такое глубокое отвлеченное чувство горя, что вы были бы удивлены, какъ улыбка могла скрывать такое возвышенное, величественное выраженіе. Ея перемѣнчивое лицо было вѣрнымъ символомъ ея сложной легко увлекающейся натуры, для которой борьба была неизбѣжна, а что восторжествуетъ, добро или зло, было неизвѣстно.
На отношенія свои къ Феликсу Гольту она смотрѣла съ весьма серьезной точки зрѣнія и не считала ихъ совершенно окончившимися. Ея постоянныя думы и заботы о немъ, вѣчныя повторенія въ ея памяти всего прошлаго — невольно привели ее къ убѣжденію, что онъ былъ единственной причиной ея новой жизни. Его благородныя наставленія глубоко запечатлѣлись въ ея памяти и не могла она безпрестанно не думать объ источникѣ ея лучшихъ жизненныхъ наслажденій.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ послѣднее ихъ свиданіе причинило ей большое горе, которое было еще такъ свѣжо, и это горе было все еще ея, а не общее съ Феликсомъ Гольтомъ. Теперь онъ въ бѣдѣ, но она не смѣетъ сожалѣть его, онъ выше всякаго сожалѣнія. Онъ избѣжалъ его, избравъ своей долей лишеніе и нищету. Лучшая часть любви женщины, это поклоненіе тому, кого она любитъ; но горько ей, когда отвергнутъ ея драгоцѣнное мѵро и оттолкнутъ ея роскошныя пряди волосъ, готовыя отереть утомленныя ноги.
Пока все это происходило въ душѣ Эстеръ, январскіе дни проходили съ ихъ обычнымъ зимнимъ однообразіемъ; тори торжествовали и угощенія шли за угощеніями, а между диссентерами упрямство ихъ пастора производило невиданный скандалъ. Онъ смѣло произнесъ имя Феликса Гольта на своей вечерней проповѣди и молился о немъ, называя его по имени, а не какъ о юномъ измаильтянинѣ, «возвращеніе котораго изъ степи въ то же лоно, гдѣ обитаютъ сыны Іуды и Беньямина мы привѣтствовали бы съ радостью.» Бѣдная м-съ Гольтъ посреди своего горя ощущала горделивое сознаніе что она, хотя и не членъ ихъ церкви, однакоже сдѣлалась предметомъ церковныхъ проповѣдей и вниманія духовной паствы. Сознавая, что она сама нѣчто свѣтлое, незапятнанное, нѣчто, рельефно выдающееся на мрачномъ фонѣ горя и страданій, что она фактическое противорѣчіе той крайней доктринѣ человѣческаго нечестія, котораго она никогда не раздѣляла, — она естественно находила утѣшеніе въ томъ, что на нее обратили вниманіе, и считала это признаніемъ еи достоинствъ. Но болѣе вліятельные слушатели были того мнѣнія, что м-ру Лайону, умѣвшему выражаться длинными фразами и прибѣгавшему къ постояннымъ вставкамъ и скобкамъ, употребленіе простаго, не библейскаго имени въ молитвѣ къ Богу, было неприлично и недостойно. Подобныя мелочи можно было бы простить необразованному мѣстному проповѣднику уэслеянскаго толка, но извѣстнаго рода торжественный тонъ былъ необходимъ для индепендентовъ, самой образованной общины между диссентерами. М-ръ Лайонъ считалъ подобныя мнѣнія нечестивыми, и на другое утро объявилъ Эстеръ свою твердую рѣшимость бороться съ ними и не считать ничего нечистымъ и недостойнымъ молитвы. Пока онъ разсуждалъ такимъ образомъ, случилось нѣчто совершенно измѣнившее теченіе его мысли и до того поразившее, какъ его, такъ и Эстеръ, что они долго смотрѣли другъ на друга въ безмолвномъ удивленіи.
Причиной этого изумленія было письмо привезенное нарочнымъ изъ Дуфильди, письмо большое, тяжелое, адресованное на имя Эстеръ. Почеркъ этого адреса былъ совершенно необычайной новинкой въ ея корреспонденціи. А содержаніе самого письма было еще изумительнѣе его внѣшности; оно начиналась слѣдующимъ образомъ:
«Милостивая государыня! честь имѣемъ при семъ препроводить къ вамъ краткое извлеченіе изъ свѣденій дошедшихъ до насъ о томъ, что всѣ права, которыя нисходящая линія Эдварда Байклифа имѣетъ на помѣстія, переданныя въ наслѣдственный ленъ Джономъ Джустисомъ Трансомомь въ 1729 г., теперь впервые сосредоточиваются въ вашемъ лицѣ, какъ единственномъ и законномъ наслѣдникѣ Мориса Христіана Байклифа. Мы вполнѣ убѣждены, что вашъ искъ увѣнчается успѣхомъ и вы получите въ собственность помѣстье по малости въ пять или шесть тысячъ содоваго дохода…»
На этомъ мѣстѣ Эстеръ прервала свое чтеніе вслухъ, опустила руку, въ которой держала письмо и съ тревожно-бьющимся сердцемъ взглянула на отца. Лайонъ смотрѣлъ на нее также безмолвно, и это продолжалось минуты двѣ или три. Оба были подъ вліяніемъ какого-то ужаса, хотя мысли, не дававшія имъ возможности промолвить ни одного слова, были различны.
М-ръ Лайонъ заговорилъ первый.
— Такъ вотъ о чемъ намекалъ человѣкъ, называющій себя Христіаномъ. Я не вѣрилъ ему, а оказывается, что онъ говорилъ правду.
— Но, возразила Эстеръ, воображеніе которой быстро перенеслось на богатство, которое она умѣла оцѣнить, — означаетъ-ли это письмо, что Трансомы будутъ изгнаны изъ Трансомъ-Корта, и я буду жить тамъ вмѣсто ихъ? Это кажется немыслимо.
— Я не знаю, дитя мое. Я въ этихъ дѣлахъ ничего не смыслю, и мысль о свѣтскомъ величіи для тебя, скорѣй путаетъ меня, чѣмъ радуетъ. Однако мы должны все обсудить обстоятельно и не считать то, что выпало на нашу долю простымъ фактомъ, но долгомъ, который мы должны свято исполнить. Пойдемъ въ мою комнату и прочтемъ хорошенько это письмо.
Тотъ фактъ, что это объявленіе было прислано не старыми стряпчими Байклифовъ, Битомъ и Кауле — былъ естественнымъ слѣдствіемъ разсказанныхъ нами событій. Таинственный творецъ этого чуда, былъ м-ръ Джонсонъ. Онъ вступилъ въ сношенія съ другой фирмой для обоюднаго дѣйствія въ пользу доказательства правъ Эстеръ Байклифъ на трансомскія помѣстья; отъ этого дѣла она. ожидалъ получить значительныя выгоды.
Звѣзда Джермина повидимому клонилась къ западу и Джонсонъ не чувствовалъ при этомъ большаго горя. Кромѣ непріятнаго оглашенія его участія въ нѣкоторыхъ дѣлахъ, веденныхъ вмѣстѣ съ Джерминомъ, Джонсонъ не видѣлъ ничего опаснаго для себя въ процессѣ, который грозилъ Джермину. Ему не предстояло разоренія оттого, что Джерминъ разорится. Онъ не былъ высоко парящей въ небесахъ птицей; но мелкой, земной и онъ могъ существовать, могъ доставать себѣ пропитаніе, хотя бы крылья у него и были немного урѣзаны. Между тѣмъ ему предстояло извлечь нѣкоторую выгоду изъ байклифскаго дѣла, которое Джерминъ намѣревался эксплоатировать исключительно для себя. Наконецъ этимъ дѣломъ можно было причинить много неудовольствій м-ру Гарольду Трансому, обращеніе котораго съ порядочными, почтенными агентами не могло не возбудить гнѣва въ человѣкѣ сознающемъ свое достоинство.
Подъ вліяніемъ подобныхъ сложныхъ побужденій много дѣлъ совершалось на свѣтѣ, хорошо одѣтыми и, въ 1833 году, чисто выбритыми людьми, имена которыхъ встрѣчаются во всѣхъ спискахъ благотворительныхъ обществъ и которые сами непонимаютъ, что они низкіе негодяи. Никакая система религіозная или политическая, я полагаю, не проповѣдывала принципа, чтобъ всѣ люди были одинаково добродѣтельны или чтобъ всѣ люди, платящіе восемьдесятъ фун. стерл. за. свою квартиру, дѣлали одинаковую честь своей странѣ.
XXXVIII.
правитьБудущность, открывавшаяся Эстеръ по письму стряпчихъ, сдѣлала на нее впечатлѣніе совершенно иное, чѣмъ то, которое, какъ она воображала въ своихъ частыхъ мечтаніяхъ, произвело бы на нее неожиданное возвышеніе и богатство. Ея умъ обыкновенно останавливался на внѣшнихъ признакахъ роскоши, окружающей важную барыню, роскоши, которую она вполнѣ могла оцѣнить. Она видѣла вередъ собою тотъ самый коврикъ, который будетъ лежать въ ея каретѣ; она благоухала запахъ сушеныхъ розовыхъ листьевъ въ корридорахъ своего дома, чувствовала пушистые ковры подъ своими хорошенькими ножками и видѣла себя въ большемъ зеркалѣ, отражавшемъ богатую гостиную, съ ея роскошными тепличными цвѣтами и картинами красавицъ на стѣнахъ, которыя однако не затмѣвали ея очаровательной красоты; она ступала по каменистымъ дорожкамъ своего сада и по мягкой густой муравѣ своего лужка; она видѣла передъ собою слугъ, благоговѣвшихъ передъ нею за ея доброту и прелестную граціозность; вокругъ нея увивались красивые, образованные, талантливые кавалеры, жаждавшіе получить ея руку — одного изъ нихъ очень знатнаго происхожденія, съ громадными талантами и черными густыми бровями, она въ тайнѣ предпочитала всѣмъ, но ихъ обоюдная гордость мѣшала признанію въ любви и тѣмъ порождала неизвѣстность, полную прелести и интереса. То что она видѣла въ краткій періодъ своей жизни, когда она была гувернанткой, вмѣстѣ съ ея пылкимъ воображеніемъ, давало достаточно матеріаловъ ея розовымъ грезамъ. Но теперь, когда воображаемое сдѣлалось дѣйствительнымъ и невозможное возможнымъ, Эстеръ стали безпокоить совершенно противоположныя заботы; ее волновали и смущали тѣ способы, которыми она могла достигнуть этого высокаго положенія. Ея неопытный умъ тревожно поражала эта странная исторія о спорномъ наслѣдствѣ, о послѣднемъ представителѣ древняго гордаго рода, старомъ Томасѣ Трансомѣ, наклеивавшемъ на дома афиши и особенно о громадной потерѣ, предстоявшей тѣмъ, которые теперь пользовались и думали всегда пользоваться, высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ и богатствомъ, неожиданно оказавшимися ея собственностью. Все это составляло картину, которая не могла вселять одной ничѣмъ неомрачаемой радости, особливо въ умѣ Эстеръ съ ея вкусами и мечтаніями; она видѣла въ этой картинѣ униженіе и разореніе другихъ людей, происходящія именно отъ ея неожиданнаго возвышенія и богатства. Даже въ самыя свои эгоистическія минуты, она отворачивалась отъ всею неблагороднаго, неделикатнаго, а живой образъ Гарольда Трансома съ его черноглазымъ ребенкомъ, такъ глубоко врѣзавшійся въ ея памяти, придавалъ новую горечь мысли, что если она вступитъ въ Трансомъ-Кортъ, то имъ придется его оставить. О старикахъ Трансомахъ она имѣла болѣе смутное сознаніе и они находились на заднемъ планѣ въ отношеніи ея сочувствія.
Эстеръ и ея отецъ, изучая письмо стряпчихъ, сидѣли безмолвно, крѣпко сжавъ другъ другу руки, точно слушая торжественный голосъ древняго оракула, открывавшаго имъ тайну не вѣдомаго родства и законнаго наслѣдства. Не то чтобъ въ голову Эстеръ входила мысль отказаться отъ открывавшейся передъ нею счастливой будущности; она была не въ состояніи въ эти первыя минуты изумленія сосредоточить свои смутныя мысли и чувства, на какомъ нибудь опредѣленномъ планѣ; къ тому же повидимому ей не предстояло дѣйствовать съ особенной поспѣшностью. Она только сознавала, что такъ называемая ея счастливая звѣзда какъ то странно ее пугала; и этотъ страхъ мѣшалъ ей думать объ отреченіи отъ счастія или чрезмѣрно радоваться ему. Ея первый отецъ, она теперь узнала, умеръ въ горѣ и въ несправедливомъ заточеніи, поэтому смутное сознаніе Немезиды казалось отчасти освящало неожиданное наслѣдство и стушевывало ею, кажущуюся произвольность.
Во всѣхъ этихъ размышленіяхъ Феликсъ Гольтъ былъ присущъ ея уму; ее занимало, что онъ скажетъ, услыхавъ удивительную нѣсть, и она мысленно вкладывала въ его уста то тѣ, то другія слова; чаще же всего она представляла себѣ, что онъ говорилъ ей: — «Ясно, ваша судьба быть аристократкой и богатой. Я всегда видѣлъ что наши доли не одинаковы. Мы неспособны переносить нищету и тяжелый трудъ. Вспомните, что я вамъ однажды сказалъ о предвидѣньи послѣдствій; берегитесь! Куда приведетъ васъ ваша счастливая судьба».
Отецъ ея не произнесъ ни слова послѣ тщательнаго изученія письма и обсужденія его. Въ это изслѣдованіе Лайонъ углубился съ своею обычною энергіею; но онъ такъ привыкъ къ безличному изученію повѣствованія, что даже теперь пятидесятилѣтняя рутина взяла верхъ надъ самыми естественными чувствами, и онъ казалось по временамъ не различалъ дѣло о наслѣдствѣ Эстеръ, отъ ветхозавѣтной исторіи. Наконецъ какая то мелкая подробность заставила его очнуться и возбудила въ немъ сознаніе, что большая, очень большая перемѣна могла произойти въ жизни столь дорогою для него созданія. Онъ впалъ тогда въ совершенное безмолвіе и, въ продолженіи долгаго времени, Эстеръ не прерывала его. Онъ откинулся на спинку кресла и, не выпуская своихъ рукъ изъ ея, предался размышленію.
Неизвѣстно какъ долго они просидѣли бы такимъ образомъ, еслибъ Лиди не напомнила имъ объ обѣдѣ.
— Да, Лиди, мы сейчасъ идемъ, отвѣчала Эстеръ, потомъ повернувшись къ Лайону, она сказала — Не дадите ли вы мнѣ какого нибудь совѣта батюшка.
Чувство страха все болѣе и болѣе овладѣвало Эстеръ. Ея любимая жизнь не происходила уже болѣе въ грозахъ, въ которыхъ она могла устроивать все по своему произволу, нѣтъ, теперь она жила въ мірѣ, въ которомъ ей приходилось бороться съ мощными силами.
— Нѣтъ, не теперь, милая моя, исключая того желанія, чтобы ты искала особеннаго просвѣтленія, прежде чѣмъ рѣшишься на что нибудь въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ, а главное, чтобъ ты не дала своему сердцу возгордиться тѣмъ, что, при строгомъ обсужденіи, оказывается только увеличеніемъ твоихъ обязанностей и твоей отвѣтственности; тебѣ предстоитъ идти по такому пути, который очарователенъ для плоти, но опасенъ для души.
— Вѣдь вы всегда будете жить со мною батюшка?
Эстеръ произнесла эти слова, столько же подъ вліяніемъ истинной привязанности, сколько и побуждаемая необходимостью ухватиться за какую нибудь нравственную поддержку. Но не успѣла она произнесть ихъ, какъ въ головѣ ея, съ быстротою молніи, возникла цѣлая картина, ясно обнаруживавшая всю несообразность ея прошедшаго, заключавшаго въ себѣ все, что у ноя было святаго, дорогаго, съ будущимъ, открывшимся ей…. Предъ нею возсталъ образъ маленькаго пастора, единственная роскошь котораго, была выкурить трубку въ воскресенье, въ кухнѣ, теперь неожиданно окруженнаго богатствомъ….. но нѣтъ! ея отецъ, съ величественной печатью на челѣ прошедшаго горя и долгихъ неустанныхъ трудовъ, не могъ отречься отъ своего призванія и начать прозаичную, ни мало не подходящую ему жизнь….. Лицо Эстеръ пылало при этихъ мысляхъ, которыя пять мѣсяцевъ тому назадъ никогда не вошли бы ей въ голову. Ея слова къ отцу казались теперь насмѣшкой; ей стало стыдно. Старикъ же Лайонъ отвѣчалъ очень тихо:
— Не прикасайся еще теперь до этой струны, дитя мое. Я долженъ научиться смотрѣть на твою судьбу, какъ повелѣваетъ Провидѣніе. Мы не будемъ на время говорить объ этомъ предметѣ; и я буду искать успокоенія въ исполненіи своихъ обычныхъ обязанностей.
На другое утро ничего не было говорено о случившемся. М-ръ Лайонъ былъ совершенно поглощенъ въ составленіе проповѣди, такъ какъ уже подходилъ конецъ недѣли, а Эстеръ надо было заняться своими ученицами. Къ обѣду явилась м-съ Гольтъ съ маленькимъ Джобомъ, приглашенная раздѣлить кусокъ жаренаго мяса. Послѣ многихъ, по словамъ пастора, безполезныхъ разглагольствованій, она уже вышла изъ дому, какъ вдругъ возвратилась съ удивительной вѣстью, что какой-то экипажъ остановился у воротъ Солодовеннаго подворья, и что въ немъ, кромѣ ливрейнаго лакея, сидѣли мужчина и дама. М-ръ Лайонъ и Эстеръ, уже изумленные необычайнымъ шумомъ и трескомъ на мостовой, молча взглянули другъ на друга; въ головахъ обоихъ промелькнуло одно и тоже имя.
— Если это м-ръ Трансомъ, или кто нибудь такой же знатный, продолжала м-съ Гольтъ, — то вы м-ръ Лайонъ не забудете моего сына и скажете, что у него есть мать, репутація которой незапятнана; они могутъ справляться сколько хотятъ. И не обращайте вниманія на слова Феликса; онъ такой упрямый, что готовъ остаться въ тюрьмѣ и пойти въ ссылку, только чтобы сдѣлать по своему. Нечего и говорить, что знатные могли бы его освободить еслибъ захотѣли; тяжело и горько думать, что зная всѣ тексты книги Притчей и Соломоновъ судъ….
Въ эту минуту м-ръ Лайонъ съ отчаяніемъ замахалъ рукой, и м-съ Гольтъ ретировалась въ кухню; въ тоже время въ наружныя двери показался Доминикъ и громко спросилъ: дома-ли м-ръ и миссъ Лайонъ и могутъ ли они принять м-съ Трансомъ и м-ра Гарольда Трансома. Пока Доминикъ возвращался къ экипажу, м-съ Гольтъ скрылась со своимъ маленькимъ Джобомъ къ Захаріи, церковному служителю, объяснивъ мимоходомъ Лиди, что она не такая женщина, какъ другія, и не будетъ оставаться тамъ, гдѣ ее не нужно; въ отвѣтъ на это Лиди, фундаментально расходясь съ нею во мнѣніяхъ, замѣтила ей въ слѣдъ, что очень хорошо было бы, еслибъ она это сознавала; это же самое замѣчаніе безмолвно примѣнила она и къ входившимъ, — къ величественной м-съ Трансомъ въ черномъ бархатѣ и соболяхъ и красивому джентльмену, который своими роскошными, вьющимися волосами, темнымъ цвѣтомъ лица, богатымъ перстнемъ на рукѣ и вообще блестящимъ свѣтскимъ видомъ, неимѣвшимъ ничего общаго съ людьми посѣщавшими часовню, воскрешалъ въ умѣ Лиди страшный образъ Ирода, Понтія Пилата и столь часто приводимаго въ проповѣдяхъ Галліона.
Гарольдъ Трансомъ, любезно поздоровавшись съ Эстеръ, представилъ ей свою мать, орлиный взглядъ которой, устремленный на молодую дѣвушку, съ первой минуты какъ она вошла въ комнату, казалось пронзилъ на сквозь ея сердце. М-съ Трансомъ едва обратила вниманіе на м-ра Лайона, не отъ напускной гордости, но отъ совершенной умственной невозможности его замѣтить — такъ человѣкъ не знающій естественныхъ наукъ не въ состояніи взглянуть на полипа иначе, какъ на живое растеніе, негодное къ столу. Но Гарольдъ видѣлъ, что Эстеръ очень пріятно поразила его мать, дѣйствительно она была особенно прелестна въ эту минуту. Ее ни мало не взяли въ расплохъ и она держала себя съ спокойнымъ достоинствомъ; но то, что она знала и передумала о возможной потерѣ Трансомами ихъ состоянія, по ея милости, возбудило въ ея душѣ какое то нѣжное къ нимъ чувство, придававшее особенную прелесть ея манерамъ.
Гарольдъ очень учтиво обошелся съ пасторомъ, давая понять, что ему предстояла значительная роль въ томъ важномъ дѣлѣ, по которому они пріѣхали. Послѣ первыхъ привѣтствій всѣ усѣлись подлѣ окна; м-съ Трансомъ и Эстеръ на диванѣ.
— Мы должно быть очень удивлены нашимъ посѣщеніемъ, начала м-ссъ Трансомъ, — я рѣдко бываю въ большомъ Треби. Меня привело сюда очень серьезное дѣло, которое вамъ объяснитъ мой сынъ.
— Я долженъ начать съ того, что вѣсть, которую я вамъ сообщу не будетъ для васъ непріятна, сказалъ Гарольдъ съ любезной развязностью, — я не полагаю чтобы, по мнѣнію свѣта, эта вѣсть была пріятна для меня; но побѣжденный кандидатъ, м-ръ Лайонъ, прибавилъ Гарольдъ, учтиво обращаясь къ пастору, — привыкаетъ къ потерямъ и несчастіямъ.
— Да, сэръ, сказалъ Лайонъ съ грустной торжественностью, вашъ намекъ напоминаетъ мнѣ чрезвычайно грустное обстоятельство, но не я буду задерживать васъ дальнѣйшими замѣчаніями по этому предмету.
— Мы никогда не отгадаете, что я вамъ пришелъ объявить, сказалъ Гарольдъ, снова обращая свой взоръ на Эстеръ, — то есть если вы не получили свѣденій, какимъ нибудь другимъ путемъ.
— Не имѣетъ-ли это чего нибудь общаго съ закономъ и наслѣдствомъ? сказала Эстеръ съ улыбкой. Она уже просіяла отъ любезнаго обращенія Гарольда. Неожиданная вѣсть казалось переставала ее пугать, а напротивъ сулила ей веселую, пріятную, интересную жизнь.
— Такъ вы уже слышали объ этомъ? сказалъ Гарольдъ, внутренно недовольный, но достаточно приготовленный ко всему, чтобъ не высказать своего разочарованія.
— Только вчера, объяснила Эстеръ очень простодушно, — я получила письмо отъ какихъ-то стряпчихъ, которые объявляютъ мнѣ много удивительныхъ новостей и доказываютъ, что я богатая наслѣдница (тутъ она обернулась очень любезно къ м-ссъ Трансомъ), чѣмъ я, конечно, всего менѣе могла себя считать.
— Милая моя, сказала м-ссъ Трансомъ торжественно дотрогиваясь своей рукой до руки Эстеръ, — вы какъ нельзя болѣе достойны вашей новой судьбы.
Эстеръ покраснѣла и смѣясь отвѣчала: — Я знаю на что употребить пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, но какъ можно прожить сумму гораздо болѣе этой, и понятія не имѣю.
М-ръ Лайонъ во все это время смотрѣлъ на нее сквозь свои очки, медленно проводя рукою по своему подбородку. Ей самой казалось непонятнымъ, какъ она теперь принимала такъ легко то самое, что наканунѣ такъ глубоко со волновало.
— Такъ вы вѣроятно, сказалъ Гарольдъ, лучше и подробнѣе знаете дѣло, чѣмъ я. Слѣдовательно моей матери и мнѣ предстоитъ вамъ сказать только то, чего никто другой не можетъ вамъ открыть, именно, что мы чувствуемъ и желаемъ сдѣлать въ этихъ новыхъ и неожиданныхъ обстоятельствахъ.
— Меня именно это и смущаетъ, сказала Эстеръ устремляя на м-ссъ Трансомъ взглядъ, полный сочувствія и уваженія, — меня это очень тревожитъ. Не зная какъ вы смотрите на прошедшее, я сама недоумѣвала, радоваться-ли мнѣ, или нѣтъ?
Взглядъ м-ссъ Трансомъ значительно смягчился. Ей было какъ-то отрадно видѣть, что Эстеръ смотрѣла на нее,
— Мы всего болѣе желали бы, сказала м-ссъ Трансомъ, — избѣгнуть всякой борьбы, всякихъ ненужныхъ издержекъ. Конечно, мы уступимъ все, на что вы будете имѣть законное право.
— Матушка вполнѣ выражаетъ наши чувства и желанія, миссъ Лайонъ, сказалъ Гарольдъ, — и я увѣренъ, м-ръ Лайонъ, что вы поймете наши намѣренія.
— Конечно сэръ. Я бы во всякомъ случаѣ посовѣтовалъ моей дочери порѣшить дѣло мирно, не прибѣгая къ тяжбѣ. Мы стремимся сэръ, въ нашей общинѣ, придерживаться тому апостольскому правилу, что христіанинъ не долженъ судиться съ своимъ братомъ по вѣрѣ; а что до меня касается, то я бы распространилъ это правило на всѣхъ людей, особенно взявъ въ разсужденіе, что дѣйствія нашихъ судовъ не всегда согласуются съ простотою и правдою во Христѣ.
— Если это только зависитъ отъ меня, сказала Эстеръ, — то ничто не было бы мнѣ такъ противно, какъ ссора и тяжба въ подобномъ дѣлѣ. Но не могутъ-ли стряпчіе сдѣлать, что они хотятъ, вопреки моей воли? Они кажется на это даже и намекаютъ.
— Нѣтъ, не совсѣмъ, возразилъ Гарольдъ съ улыбкой, — конечно они живутъ тяжбами, которыхъ вы не любите, но мы можемъ имъ помѣшать, рѣшившись не ссориться…. Намъ нужно вмѣстѣ обдумать это дѣло хорошенько, потомъ поручить его честнымъ стряпчимъ. Увѣряю васъ, что мы, Трансомы, не будемъ тягаться за то, что не наше.
— Я нарочно пріѣхала, для того, прибавила м-ссъ Трансомъ, — чтобы просить васъ посѣтить Трансомъ-Кортъ, гдѣ мы на досугѣ порѣшили бы всѣ дѣла. Пожалуйста, исполните мою просьбу; и не бойтесь, старуха не будетъ вамъ надоѣдать болѣе, чѣмъ вы сами пожелаете; вы будете дѣлать все, что хотите и познакомитесь съ вашимъ будущимъ жилищемъ, такъ какъ ему суждено принадлежать вамъ. Я могу научить васъ многому, въ чемъ вы будете теперь нуждаться, а между тѣмъ дѣло пойдетъ своимъ чередомъ.
— Не откажите, прибавилъ Гарольдъ, съ обворожительнымъ лаконизмомъ.
Эстеръ была взволнована и глаза ея блестѣли. Она не могла не чувствовать, что это предложеніе было такимъ соблазнительнымъ шагомъ къ перемѣнѣ ея положенія, о которомъ она и не думала. Она забыла, что находилась въ затруднительномъ положеніи, что въ ней происходила борьба. Она молча посмотрѣла на своего отца, который проводилъ рукой но подбородку, какъ онъ всегда дѣлалъ въ раздумьи и сомнѣніи.
— Я надѣюсь, что вы не имѣете ничего противъ того, чтобъ миссъ Лайонъ, сдѣлала намъ эту честь? сказалъ Гарольдъ обращаясь къ пастору.
— Я ничего не имѣю противъ, сэръ, если только моя дочь видитъ ясно, какого пути она должна держаться при этихъ обстоятельствахъ.
— Вы поѣдете съ нами теперь, сейчасъ же, сказала м-ссъ Трансомъ убѣдительномъ тономъ, — мы васъ увеземъ въ своемъ экипажѣ.
Гарольдъ былъ очень доволенъ своей матерью. Съ тѣхъ поръ какъ онъ возвратился домой, онъ никогда не видалъ ее въ такомъ блестящемъ свѣтѣ, съ такимъ любезнымъ выраженіемъ лица. Тайна этого лежала въ очаровательной прелести нѣжнаго, почтительнаго обращенія Эстеръ, чего до сихъ поръ м-ссъ Трансомъ не видала въ своей старости. Надо сознаться однако, что милое обращеніе Эстеръ не происходило исключительно изъ возвышенныхъ, нравственныхъ источниковъ; ее гораздо болѣе побуждало къ этому то удовольствіе, которое она испытывала отъ пріятнаго разговора съ м-ссъ Трансомъ, отъ аристократическихъ ея манеръ и роскошной ея одежды. Она всегда думала, что жизнь должна быть очень легкой и веселой, если ее проводить между образованными и изящными людьми. Поэтому неудивительно, что ей очень хотѣлось поѣхать въ Трансомъ-Кортъ.
— Если батюшка не имѣетъ ничего противъ, сказала она, — и вы приглашаете меня такъ любезно, то я не могу отказать. Но я должна попросить минутку времени, чтобъ уложить свои вещи.
— Сдѣлайте одолженіе, отвѣтила м-ссъ Трансомъ, — мы не торопимся.
Когда Эстеръ вышла изъ комнаты, Гарольдъ сказалъ:
— Кромѣ главной причины, приведшей насъ къ вамъ м-ръ Лайонъ, я еще желалъ переговорить съ вами о несчастныхъ послѣдствіяхъ избирательной борьбы. До сихъ поръ я не могъ никакъ къ вамъ собраться, такъ былъ занятъ частными дѣлами.
— Вы справедливо сказали сэръ, что эти послѣдствія несчастны. И еслибъ я не надѣялся на нѣчто болѣе непогрѣшимое, чѣмъ человѣческіе расчеты, то я не знаю, чтобы я больше оплакивалъ: безчестье-ли, навлеченное преступными поступками на справедливые принципы, или роковую ловушку разставленную ими юношѣ, который очень дорогъ моему сердцу. Изрѣченіе, «одинъ сѣетъ, а другой жнетъ», также справедливо въ злыхъ дѣлахъ, какъ и въ добрыхъ.
— Вы говорите о Феликсѣ Гольтѣ. Я принялъ необходимыя мѣры, чтобъ обезпечить подсудимымъ самую лучшую защиту, я пригласилъ отличныхъ адвокатовъ, но я получилъ извѣстіе, что Гольтъ отказывается отъ меня принять какую бы то ни было помощь. Я надѣюсь, онъ не будетъ говорить въ свою защиту слишкомъ неосторожно и безъ наставленія знающихъ людей. Страшное пятно на нашемъ законѣ, что оно не дозволяетъ обвиненнымъ въ извѣстныхъ уголовныхъ преступленіяхъ прибѣгать къ помощи адвоката[4]. Ловкая рѣчь можетъ сдѣлать человѣку въ судѣ столько же зла, сколько и добра. Гольтъ хочетъ представить великолѣпную картину въ своей рѣчи, но это излишне и можетъ только повредить.
— Сэръ вы его не знаете, сказалъ маленькій пасторъ голосомъ, полнымъ чувства, — онъ не приметъ никакой защиты, даже еслибъ ему ее предложили — въ которой истина была бы скрыта; — онъ такъ поступилъ бы не изъ пустаго хвастовства, — онъ одаренъ чрезвычайной простотой и чистосердечіемъ, — но изъ презрѣнія къ ремеслу, занимаясь которымъ человѣкъ безъ всякаго стыда старается изъ за денегъ оправдать дурной поступокъ.
— Жаль, очень жаль, что такой молодецъ можетъ повредить себѣ подобными фанатичными мыслями. Я бы могъ по крайней мѣрѣ доставить ему возможность посовѣтоваться съ первостепенными юристами. Онъ мнѣ не казался такимъ мечтателемъ.
— Онъ вовсе не мечтатель и если чѣмъ грѣшитъ, то скорѣе излишнею практичностью.
— Но я надѣюсь, что вы не будете его поощрять въ этомъ нераціональномъ поведеніи; вопросъ состоитъ не въ томъ, извратятъ-ли, или нѣтъ, истину, но въ томъ, чтобъ выставить фактъ въ такомъ свѣтѣ, чтобы придать ему видъ доказательства въ пользу. Развѣ вы этого не понимаете?
— Я понимаю, но я не сомнѣваюсь въ томъ, что Феликсъ Гольтъ лучше всѣхъ понимаетъ свое собственное дѣло. Онъ основывается не на пустыхъ вещахъ и не питаетъ никакихъ обманчивыхъ надеждъ; напротивъ, онъ слишкомъ сомнѣвается во многихъ предметахъ, къ которымъ я бы желалъ, чтобъ онъ питалъ дѣтскую вѣру. Но онъ не можетъ имѣть никакого убѣжденія, не примѣняя его къ дѣлу; такъ, возвратившись сюда, на свою родину, въ столь роковое для него время, онъ рѣшился воспрепятствовать продажѣ нѣкоторыхъ лекарствъ, составлявшихъ единственный источникъ пропитанія его матери, которыя, по его мнѣнію, были вредны людямъ принимавшимъ ихъ. Онъ взялся содержать ее собственнымъ трудомъ, но, сэръ, прошу васъ замѣтить — какъ я ни старъ, но долженъ сознаться, что этотъ молодой человѣкъ меня многому научитъ; — прошу васъ замѣтить, какое ядовитое стеченіе добра и зла происходитъ отъ злыхъ дѣйствій. Благодаря недостойнымъ избирательнымъ интригамъ, — упрекаю васъ только за то, что вы играли роль человѣка, который умываетъ руки, предоставивъ другимъ исполнять нечестивыя намѣренія, — Феликсъ, я скажу съ полною увѣренностью, сдѣлался невинною жертвою безпорядковъ, и этотъ высоко честный поступокъ, въ силу котораго онъ взялъ на себя пропитаніе своей матери, повидимому лишилъ ее куска хлѣба и даже служитъ поводомъ къ многочисленнымъ упрекамъ, направленнымъ противъ него.
— Я почелъ бы за счастье обезпечить ее и сдѣлать все, чтобы сочтете нужнымъ, сказалъ Гарольдъ, не находя очень пріятнымъ наставленіе пастора.
— Я попрошу васъ переговорить объ этомъ съ моею дочерью, которая, повидимому и будетъ имѣть возможность, и конечно, пожелаетъ помочь м-съ Гольтъ самымъ дружескимъ и деликатнымъ образомъ. Въ настоящую же минуту я могу только принять на себя обязанность позаботиться о томъ, чтобъ они не нуждались въ кускѣ хлѣба.
Пока м-ръ Лайонъ говорилъ, Эстеръ воротилась совершенно готовая къ поѣздкѣ. Положивъ руку на плечо отца, она сказала: — Вы тотчасъ же увѣдомите моихъ учениковъ, не правда-ли батюшка?
— Конечно, моя милая, отвѣчалъ старикъ, вздрагивая при мысли, что отъѣздъ Эстеръ будетъ кризисомъ въ жизни ихъ обоихъ. Съ этой минуты все измѣнится, ничего не останется по старому. Но онъ боялся, что въ душѣ его говоритъ слишкомъ громко себялюбіе, и потому старался сдерживать себя и казаться спокойнымъ.
М-съ Трансомъ и Гарольдъ, оба встали съ мѣста.
— Если вы совсѣмъ готовы, миссъ Лайонъ, сказалъ Гарольдъ, угадывая, что отецъ и дочь желали бы остаться на единѣ, — я провожу матушку къ экипажу и потомъ возвращусь за вами.
Оставшись одна съ отцемъ, Эстеръ обвила руками его шею и поцѣловала.
— Я надѣюсь, это не причинитъ вамъ горя батюшка? Вы вѣдь желаете, чтобъ я ѣхала?
— Дитя мое, я слабъ; но едва ли былъ бы способенъ на радость, даже внѣ всѣхъ случайностей моего долговременнаго земнаго существованія, которое теперь лишь мелкій, почти пересохшій источникъ, тогда какъ для воспріимчивой души потокъ жизни никогда не останавливается и не умаляется.
— Вы можетъ быть увидите опять Феликса Гольта; разскажите ему все.
— Передать ли ему, что нибудь отъ тебя?
— Ахъ, нѣтъ! только скажите, что маленькій Джобъ получилъ фланелевую рубашку и коробку съ лепешечками, сказала Эстеръ улыбаясь, — но я слышу, что м-ръ Трансомъ возвращается, а мнѣ еще надо проститься съ Лиди, а то она будетъ плакать о моемъ жестокосердіи.
Не смотря на всѣ серьезныя мысли безпокоившія недавно Эстеръ, она нашла, что было очень пріятно идти съ Гарольдомъ подъ руку до экипажа, усѣсться на мягкихъ подушкахъ и быстро нестись на кровныхъ коняхъ, видя передъ собою человѣка, черезвычайно пріятнаго, смотрѣвшаго съ восторгомъ ей прямо въ глаза и обходившагося съ самою утонченною любезностью. Къ какой будущности мчалъ ее этотъ экипажъ? Ея юная, веселая натура была нѣсколько утомлена однообразіемъ грустной скуки, которая въ послѣднія недѣли еще болѣе увеличилась и омрачила ея жизнь какъ холодный, бѣловатый туманъ, безнадежно затмѣваетъ только что зародившійся день. Ея судьба становилась достойной названія счастливой. Она переступила черезъ новый рубежъ на пути жизни.
XXXIX.
правитьНѣсколько дней послѣ прибытія Эстеръ въ Трансомъ-Кортъ, Денверъ вошла въ комнату м-съ Трансомъ, чтобы одѣть ее къ обѣду — любезное дѣло, для котораго она имѣла теперь много свободнаго времени, — она нашла свою госпожу въ креслахъ, съ тѣмъ безчувственнымъ выраженіемъ на лицѣ сосредоточеннаго въ себѣ горя, которое въ продолженіи послѣдней недѣли горничная почти постоянно замѣчала у ней.
М-съ Трансомъ въ тепломъ, темномъ капотѣ, сидѣла передъ большимъ зеркаломъ. Комната была ярко освѣщена пылающимъ огнемъ въ каминѣ и блескомъ восковыхъ свѣчей. По какой-то причинѣ, вопреки постояннымъ привычкамъ, м-съ Трансомъ сама распустила свои густые, сѣдые волосы. Она сидѣла передъ зеркаломъ и, повидимому, смотрѣлась въ него; ея брови были нахмурены въ тяжелой думѣ, и руки, покрытыя драгоцѣнными браслетами, лежали на колѣняхъ. Но она не видѣла своего отраженія въ зеркалѣ и глаза ея выражали тотъ пристальный неопредѣленный взглядъ, который означаетъ не наблюденіе, а мечтаніе.
Деннеръ, не смотря на всю свою врожденную, систематическую осторожность, не удержалась, чтобъ не выказать знаками свое изумленіе, когда, своими полузакрытыми глазами, она увидѣла неподвижное положеніе м-съ Трансомъ. Скрипъ двери при ея входѣ въ комнату не вывелъ изъ забытья ея госпожи, которую присутствіе Деннеръ также мало безпокоило, какъ присутствіе любимой кошки. Но восклицаніе удивленія и изумленное лицо, отразившееся въ зеркалѣ, были до того необыкновенны, что они обратили на себя вниманіе м-съ Трансомъ; она повела глазами, откинулась на спинку кресла и сказала:
— Такъ вы наконецъ пришли, Деннеръ?
— Да, сударыня; еще не поздно. Я очень сожалѣю, что вы сами распустили свои волосы.
— Я сдѣлала это, чтобъ посмотрѣть какая я стала старая вѣдьма. Всѣ эти прекрасныя тряпки, которыя вы на меня надѣваете, Деннеръ, служатъ для меня только красивымъ саваномъ.
— Пожалуйста не говорите такъ сударыня. Если кто нибудь не находитъ удовольствія смотрѣть на васъ, то тѣмъ хуже для него. Что касается до меня, то я не видала молодыхъ, которые были бы достойны нести хвостъ вашего платья. Посмотрите на вашъ портретъ, который виситъ внизу и хотя вы теперь старше… Но что же это значитъ? Я бы не хотѣла быть на мѣстѣ судомойки Лети только потому, что у нея красныя щеки. Она можетъ быть не знаетъ, что она дрянь, да я знаю, и мнѣ этого довольно. Я знаю какая она будетъ отвратительная черезъ десять лѣтъ. Нѣтъ, я бы не помѣнялась ролями ни съ кѣмъ сударыня, и еслибъ горе продавалось на рынкѣ, то я скорѣй бы купила старое, чѣмъ новое. Вѣдь что нибудь да значитъ сознаніе, что уже видѣлъ въ жизни самое худшее.
— Женщина никогда не можетъ сказать, что она видѣла худшее въ жизни, пока не состарѣется, Деннеръ, сказала м-съ Трансомъ съ горечью.
Прозорливая, хитрая горничная не знала опредѣлительно почему ея госпожа находилась теперь не въ духѣ еще болѣе, чѣмъ обыкновенно; но она рѣдко рѣшалась на распросы, когда м-съ Трансомъ сама не вызывала, ихъ, пускаясь на откровенность. Дворецкій Банксъ и другіе слуги качали головами и много толковали о томъ, что м-ръ Гарольдъ не очень-то долюбливаетъ Джермина, но м-съ Трансомъ никогда не рѣшалась говорить объ этомъ съ Деннеръ, и потому та ничего не знала опредѣленно. Кромѣ этого она была почти увѣрена, что какая-то важная тайна скрывалась въ присутствіи Эстеръ въ замкѣ; она подозрѣвала, что скрытный Доминикъ зналъ эту тайну, и что ему болѣе довѣряли, чѣмъ ей, не смотря на ея сорокалѣтнюю службу; но всякій упрекъ своей госпожѣ или неудовольствіе на нее не согласовалось съ понятіями и убѣжденіями Деннеръ. Она думала, что вѣроятно Эстеръ была причиною покой горечи ея госпожи.
— Если вамъ грозитъ что нибудь дурное, сударыня, то я желала бы знать въ чемъ оно заключается? сказала она послѣ минутнаго молчанія, говоря также поспѣшно вполголоса и не прерывая своей работы.
— Я увѣрена, что вы болѣе всѣхъ на свѣтѣ меня любите, Деннеръ, и однако вы никогда не поймете, какъ я страдаю. Вамъ не стоитъ объ этомъ и говорить. У васъ сердце не бьется и вы никогда не знали, что такое безуміе. Вы просто желѣзная. Вы никогда не испытывали никакого горя.
— Какъ же, сударыня, я раздѣляла съ вами горе?
— Да, доброе вы созданіе. Но вы, какъ сидѣлка при больныхъ, сами не схватили горячки, у васъ никогда не было ребенка.
— Я могу сочувствовать и тому, чего сама никогда не испытывала. Я очень сожалѣла въ молодости бѣдную французскую королеву; я бы съ радостью переносила холодъ, только чтобъ ей было тепло. Я знаю, что люди имѣютъ чувства, согласныя своему рожденію и положенію въ свѣтѣ. Вы всегда сударыня брали все къ сердцу болѣе, чѣмъ кто либо другой. Но я надѣюсь, что не случилось ничего новаго, прибавившаго еще новое горе?
— Да, Деннеръ, есть новое… есть новое, сказала м-съ Трансомъ глухимъ, отчаяннымъ голосомъ, пока горничная надѣвала ей чепецъ.
— Это не молодая барышня?
— А что вы о ней думаете Деннеръ? спросила м-съ Трансомъ болѣе одушевленнымъ тономъ. Ей было очень любопытно знать, что скажетъ ея старая служанка.
— Я не отрицаю, что она очень граціозна, что у ней прелестная улыбка и хорошія манеры; право все это удивительно, когда послушаешь, что Банксъ говоритъ объ ея отцѣ. Я сама никого не знаю изъ жителей Треби, но это меня сильно изумляетъ. Я очень люблю м-ра Гарольда и всегда его буду любить. Онъ родился на моихъ глазахъ и я перемѣнюсь къ нему, только тогда, если онъ поступитъ дурно въ отношеніи къ вамъ. Но всѣ слуги говорятъ, что онъ влюбленъ въ миссъ Лайонъ.
— Я бы желала, чтобъ это была правда, Деннеръ, сказала м-съ Трансомъ съ жаромъ, — я бы желала, чтобъ онъ такъ былъ влюбленъ въ нее, чтобы она совершенно завладѣла имъ и дѣлала бы изъ него, что хотѣла.
— Такъ это неправда — что они говорятъ?
— Нѣтъ, она никогда не возьметъ его въ руки, не будетъ управлять имъ. Никакой женщинѣ это не удастся. Онъ самъ влюбитъ ее въ себя и заставитъ ее себя бояться. Вотъ этого, Деннеръ, вы никогда не испытывали. Любовь женщины всегда обращается въ страхъ. Она жаждетъ всего и не увѣрена ни въ чемъ. Эта молодая дѣвушка одарена великолѣпной натурой — она умна, пылка и горда. Мужчины любятъ такихъ рабынь, какъ они любятъ лошадей, которыя грызутъ удила и бьютъ копытомъ о землю; они гордятся приручивъ къ себѣ такое гордое созданіе. Какая польза женщинѣ имѣть твердую волю? Если она старается поставить на своемъ, и ей не удается, то она перестаетъ любить. Богъ въ минуту гнѣва сотворилъ женщину.
Деннеръ привыкла къ подобнымъ вспышкамъ. Реторика ея госпожи вполнѣ согласовалась съ ея характеромъ, высокимъ положеніемъ, величественной фигурой и проницательными черными глазами. М-съ Трансомъ сознавала, что ея слова дышали невѣріемъ, но въ минуту безпощадной злобы, это невѣріе казалось ей очень соблазнительнымъ. Деннеръ не питала того религіознаго страха, который могъ бы быть возбужденъ подобными словами; священная купина была для нея простымъ кустомъ.
— Пожалуй, не очень радостно быть женщиной, сказала она, — но вѣдь начинаешь съ дѣтства и потому привыкаешь къ этому. Я не желала бы быть мужчиной, я бы не желала кашлять такъ громко, стоять раскорячивъ ноги передъ каминомъ, въ дурную погоду, и такъ много ѣсть и пить. Нѣтъ, я полагаю ихъ доля очень грубая. Такъ значитъ нечего безпокоиться объ этой молодой дѣвушкѣ, прибавила она, послѣ нѣкотораго молчанія.
— Да, Деннеръ, нечего безпокоиться. Она мнѣ нравится. И еслибъ въ этомъ все заключалось, то я желала бы, чтобъ Гарольдъ женился на ней. Это было бы всего лучше. Если правда узнается, а она узнается скоро, то помѣстья наши будутъ ея по закону, каковъ бы онъ тамъ ни былъ. Это странная исторія, но она дѣйствительно наслѣдница Байклифа.
Деннеръ не выразила никакого удивленія, но продолжала спокойно одѣвать свою госпожу.
— Я была увѣрена, сударыня, сказала она, — что тутъ кроется что нибудь удивительное. Возобновляя въ памяти ваши старые процессы и все прошлое, я пришла къ тому убѣжденію, что вѣроятно тутъ дѣло идетъ снова о законѣ. Такъ она значитъ природная леди?
— Да, въ ея жилахъ течетъ хорошая кровь.
— Мы говорили съ экономкой о томъ, какая у ней рука, какая походка, какъ она держитъ голову; почти какъ вы, сударыня. Только по моему свѣтлый цвѣтъ лица портитъ ее. И Доминикъ говорилъ, что м-ръ Гарольдъ никогда не восхищался подобными женщинами. Нѣтъ ничего, чего бы не зналъ этотъ человѣкъ; онъ уже знаетъ отвѣтъ на загадку, прежде чѣмъ ему зададутъ ее. Однако онъ умѣетъ держать языкъ за зубами, я это всегда скажу. И я умѣю молчать, сударыня.
— Да, да вы не будете говорить объ этомъ, покуда другіе не заговорятъ.
— Такимъ образомъ если м-ръ Гарольдъ женится на ней, то этимъ самымъ будетъ избѣгнутъ всякій скандалъ.
— Да, это уладило-бы дѣло о нашихъ помѣстьяхъ.
— Онъ, кажется, поддается на это, а она конечно не откажетъ ему. Вамъ этотъ планъ нравится сударыня, слѣдовательно все устраивается къ лучшему, къ вашему спокойствію.
Съ этими словами Деннеръ окончила туалетъ м-съ Трансомъ, набросивъ на ея плечи индѣйскую шаль. Поразителенъ былъ контрастъ между величественной, роскошно-одѣтой леди стоявшей теперь передъ зеркаломъ и мрачной Гекубой съ распущенными волосами, неподвижно сидѣвшей въ креслахъ за полчаса передъ тѣмъ.
— Я не спокойна, сказала м-съ Трансомъ, тихо, но явственно, и отойдя отъ зеркала, она приблизилась къ окну, гдѣ стора не была спущена и изъ котораго виднѣлась хладная снѣжная картина и отдаленныя звѣзды.
Деннеръ, которую горе ея госпожи болѣе волновало, чѣмъ все остальное на свѣтѣ, взяла золотой флаконъ со спиртомъ, который м-съ Трансомъ любила имѣть при себѣ и съ нѣжнымъ сочувствіемъ положила его въ ея руку. М-съ Трансомъ крѣпко сжала руку маленькой служанки и долго не выпускала ее.
— Деннеръ, сказала она вполголоса, — еслибъ я могла теперь измѣнить судьбу, то я бы желала, чтобъ Гарольдъ никогда не родился.
— Нѣтъ, дорогая моя (Деннеръ до сихъ поръ, только однажды въ жизни назвала свою госпожу дорогая моя), вѣдь это тогда было для васъ большое счастіе.
— Я не думаю, чтобъ я ощущала тогда такое же счастіе, какъ теперь ощущаю горе. Только дураки говорятъ, что люди не могутъ сильно чувствовать, когда состарятся. Быть можетъ они не могутъ такъ чувствовать удовольствіе, потому что мало его и бываетъ. Но старые люди могутъ чувствовать, что они брошены, покинуты. Каждая фибра во мнѣ, кажется воскрешаетъ воспоминаніе, поражающее меня въ самое сердце. Старые люди могутъ чувствовать, что всѣ, кто нѣкогда ихъ любилъ, теперь ненавидятъ ихъ, презираютъ.
— Только не я, сударыня, не я. Чтобы не случилось, я бы желала одного — жить какъ можно долѣе для васъ, изъ одной боязни, что вамъ никто такъ не услужитъ, какъ я.
— О, такъ ты счастливая женщина, Деннеръ; то созданіе, которое ты любила въ продолженіи сорока лѣтъ — теперь старое, слабое, и не можетъ безъ тебя жить.
Въ эту минуту внизу раздался колоколъ, призывавшій къ обѣду и м-съ Трансомъ выпустила вѣрную руку своей преданной горипчной.
XL.
правитьЕсли Деннеръ подозрѣвала, что пребываніе Эстеръ въ Трансомъ-Кортѣ не было пріятно ея госпожѣ, то невозможно было питать подобнаго подозрѣнія относительно другихъ членовъ семейства. Она и маленькій Гарри производили другъ на друга какое то взаимное очарованіе. Это маленькое созданіе съ пухлыми загорѣлыми щечками, низкимъ лбомъ, большими черными глазами, съ маленькимъ, но рѣзко обозначеннымъ носомъ, вѣчно разыгрывавшее непріятныя шутки съ людьми, которыхъ оно не любило и не отстававшее отъ того, кто ему нравился — было образцемъ человѣческой породы, какого Эстеръ никогда еще не видывала. Она, въ свою очередь, казалась тоже большой новинкой для Гарри. Съ перваго взгляда ея свѣтлый цвѣтъ лица, голубое платье, веселая улыбка и руки, протянутыя къ нему, сдѣлали на него впечатлѣніе, какъ будто передъ нимъ находилась новаго рода птичка; онъ отскочилъ къ своему дѣдкѣ, какъ онъ называлъ м-ра Трансома, и глядѣлъ на новую гостью во всѣ глаза, какъ удивленный дикій звѣрекъ. Но не успѣла она сѣсть на диванъ въ библіотекѣ, какъ онъ влѣзъ къ ней на колѣни и началъ подвергать ее подробному изслѣдованію, какъ любопытный предметъ изъ естественной исторіи. Онъ дергалъ ея роскошные волосы, и открывъ, что подъ ними было маленькое ушко, сталъ его щипать и дуть въ него; потомъ онъ ухватился за ея косу и съ удовольствіемъ открылъ, что она не приросла къ макушкѣ и могла быть совершенно распущена. Наконецъ видя, что она смѣется, играетъ съ нимъ, цѣлуетъ его и въ шутку отгрызается, однимъ словомъ, что она звѣрекъ понимающій шутку, онъ быстро выбѣжалъ изъ комнаты и заставилъ Доминика принесть для знакомства съ новой гостьей весь его звѣринецъ, состоявшій изъ бѣлой мышки, кроликовъ, птицъ и черной собаченки Моро. Кого любилъ Гарри, того естественно долженъ былъ любить и м-ръ Трансомъ; дѣдка, вмѣстѣ съ большой собакой Нимвродомъ, составляли тоже часть его звѣринца и, быть можетъ, болѣе всѣхъ другихъ онъ ихъ мучилъ и дергалъ. Видя, что Эстеръ весело сносила, какъ мальчикъ трепалъ ее за волосы и что она охотно позволяла бить себя и щипать, старикъ началъ разсказывать ей, своимъ слабымъ дрожащимъ голосомъ, замѣчательные подвиги Гарри: какъ онъ однажды, когда дѣдка спалъ, снялъ съ булавокъ цѣлую коллекцію жуковъ, чтобы посмотрѣть, не полетятъ ли они и потомъ разсерженный ихъ глупостью, собирался ихъ бросить на полъ и растоптать, когда Доминикъ вошелъ въ комнату и спасъ драгоцѣнные образцы; какъ другой разъ подсмотрѣвъ, что м-съ Трансомъ оставила открытымъ свое бюро, въ которомъ она держала лекарства, онъ выдвинулъ всѣ ящики, и почти всѣ лекарства разбросалъ по полу. Но что старый м-ръ Трансомъ считалъ самымъ удивительнымъ доказательствомъ почти сверхестественныхъ способностей маленькаго Гарри, такъ это то, что онъ рѣдко ясно говорилъ, а предпочиталъ издавать какіе то невнятные звуки и соединять по своему безчисленные слоги.
— Онъ можетъ порядочно говорить, если захочетъ, замѣтилъ м-ръ Трансомъ, полагая очевидно, что Гарри, подобно обезьянамъ, имѣлъ какую нибудь глубокомысленную причину не выражаться по человѣчески.
— Вы обратите на него вниманіе, прибавилъ онъ, подмигивая Эстеръ и смѣясь въ полголоса, — вы увидите, что онъ знаетъ настоящее слово для всякаго предмета, но любитъ все называть по своему. Онъ и вамъ скоро дастъ особое названіе.
Когда Гарри казалось положилъ въ своемъ умѣ, что Эстеръ звала Бу, м-ръ Трансомъ моргнулъ ей съ торжествомъ и потомъ шепнулъ, осторожно осматриваясь по сторонамъ, что Гарри никогда не называлъ м-съ Трансомъ, бабушкой, но всегда кусъ-кусъ.
— Право удивительно, прибавилъ онъ, лукаво ухмыляясь.
Старикъ казалось теперь былъ счастливъ въ новомъ мірѣ, созданномъ для него Доминикомъ и Гарри. Онъ не сидѣлъ болѣе въ заперти въ своей библіотекѣ, но ковылялъ изъ комнаты въ комнату, останавливаясь вездѣ, гдѣ не встрѣчалъ м-съ Трансомъ наединѣ и смотрѣлъ на все съ любопытствомъ.
Безпомощное состояніе м-ра Трансома казалось жалкимъ для Эстеръ привыкшей видѣть въ отцѣ своемъ старость при полной умственной физической дѣятельности. Мысли ея уносились въ прошедшую жизнь м-ра и м-съ Трансомъ, четы столь странно несходной. Могли ли они когда сойдтись, и были ли когда нибудь ихъ отношенія другъ къ другу болѣе дружественны и болѣе разумны? Врядъ-ли. М-ръ Трансомъ по крайней мѣрѣ утѣшался всегда своими жуками, но м-съ Трансомъ?
Эстеръ чувствовала себя совершенно дома въ обществѣ м-съ Трансомъ; она съ удовольствіемъ сознавала, то м-съ Трансомъ восхищалась ею и смотрѣла на нее съ одобреніемъ. Но когда онѣ сидѣли вмѣстѣ въ первые дни ея пребыванія въ Трансомъ-Кортѣ, разговоръ большею частью вертѣлся на томъ, что происходило во время юности хозяйки; она разсказывала въ какомъ платьѣ представлялась ко двору, кто были самыя знатныя и прекрасныя дамы въ то время; она знакомила Эстеръ съ тѣми эмигрантами, которыхъ она знавала, и съ исторію различныхъ титулованныхъ особъ приходившихся съ родни фамиліѣ Лингоновъ, которая, но ея мнѣнію, была гораздо лучше даже старшей линіи Трансомовъ. Бѣдная м-съ Трансомъ, съ ея вѣчно затаеннымъ страхомъ и горечью, все же находила, какую-то прелесть въ подобной гордости, несмотря на то, что нѣкоторыя дѣйствія ея собственной жизни роковымъ образомъ противорѣчили этому чувству. Къ тому же генеалогія входила въ разрядъ доступныхъ для нея понятій и она постоянно толковала объ этомъ предметѣ, подобно тому какъ коноплянка или дроздъ тянетъ всегда одну и гу же ноту. Она не умѣла анализировать предметы, которые выходили изъ круга аристократическихъ семействъ Героновъ изъ Феншора или Баджеровъ изъ Тильбюри. Она никогда, не выглядывала изъ за дымки затмѣвавшей ея жизнь. Во мракѣ, на заднемъ планѣ, виднѣлась въ ея глазахъ огненная гора и скрижали закона; на первомъ планѣ виднѣлась леди Дебари по секрету сплетничавшая объ ней, леди Вивернъ, рѣшавшаяся не приглашать ее болѣе на обѣды. Свѣденія о лингонской геральдикѣ казались Эстеръ сначала довольно интересными; но ей приходило на умъ, что когда она познакомится достаточно съ этимъ предметомъ, то онъ перестанетъ быть пріятной темой для разговоровъ и размышленій; чтоже касается самой м-съ Трансомъ, то зная все это давно, она очевидно должна была чувствовать мрачную пустоту и во время этихъ бесѣдъ.
Несмотря на это, Эстеръ было теперь очень пріятно сидѣть на мягкой мебели, съ работою въ рукахъ, и слушать, какъ м-съ Трансомъ разсказывала своимъ обычнымъ, изысканно великосвѣтскимъ тономъ, семейныя исторіи, казавшіяся Эстеръ настоящими романами. Изъ этихъ разсказовъ, она узнавала какіе бриліанты находились въ семействѣ лорда, двоюроднаго брата м-съ Трансомъ; какъ мужъ бѣдной леди Сары, обезумѣвъ отъ ревности, черезъ мѣсяцъ послѣ свадьбы оттаскалъ за косу это нѣжное, голубоокое созданіе: какъ блестящая Фанни, выйдя за мужъ за провинціальнаго пастора, до того унизилась, что выпрашивала свѣжія яйца у женъ фермеровъ, хотя она очень хорошо помѣстила всѣхъ своихъ шестерыхъ сыновей, пользуясь протекціею вліятельныхъ родственниковъ.
М-съ Трансомъ не касалась никогда своихъ лишеній и горя, своихъ непріятностей съ старшимъ сыномъ, и вообще всего, что было близко ея сердцу. Разговаривая съ Эстеръ, она также разыгрывала роль хозяйки, какъ совершала свой туалетъ, какъ работала въ пяльцахъ; всѣ свѣтскія приличія надо исполнить, счастливъ-ли человѣкъ или несчастливъ. Неопытность Эстеръ мѣшала ей отгадать многое въ жизни этой величественной, сѣдовласой барыни, которая, она не могла не видѣть, стояла совершенно отдѣльно въ своемъ семействѣ, словно была какая нибудь причина, изолировавшая ее, какъ внутри, такъ и внѣ ея дома. Для юнаго сердца Эстеръ была какая-то особенная прелесть въ м-съ Трансомъ. Пожилая женщина, которой величественная красота, положеніе въ свѣтѣ, и любезное, добродушное обращеніе, вызывали сами собою чувства уваженія и привязанности — была совершенно новымъ, невѣдомымъ для Эстеръ видомъ человѣческой породы. Молодая дѣвушка съ ея обычной легкой подвижностью, была всегда готова предупредить малѣйшія желанія м-съ Трансомъ; ея-же быстрая сообразительность и серебристый голосокъ были всегда готовы оживлять веселымъ замѣчаніемъ разговоръ или нравоученіе м-съ Трансомъ, хотя бы они касались медицинскихъ рецептовъ. Должно быть она вела себя очаровательно, если однажды, когда она перешла черезъ комнату, чтобъ заставить экраномъ свѣтъ камина, безпокоившій м-съ Трансомъ, та схватила ее за руку и сказала: — милая моя, смотря на васъ, я начинаю сожалѣть, что не имѣю дочери.
Это признаніе было очень пріятно Эстеръ; точно также было пріятно, когда м-съ Трансомъ собственными руками надѣвала на нее бирюзовый уборъ, который великолѣпно шелъ къ ней въ ея бѣломъ кашемировомъ платьѣ, также подарокъ м-съ Трансомъ. Эстеръ никогда не думала о томъ, что во всѣхъ любезностяхъ, которыми ее окружали, скрывался простой расчетъ. Она также не подозрѣвала, что сквозь всю любезность м-съ Трансомъ, сквозь всѣ ея изысканныя манеры, просвѣчивало смутное, затаенное безпокойство о чемъ-то, гораздо болѣе терзавшемъ ея сердце, чѣмъ мысль о потерѣ имущества, о чемъ она говорила часто, совершенно слегка, лишь какъ о предлогѣ для сообщенія Эстеръ какихъ нибудь полезныхъ свѣденій. Невозможно было ошибиться и принять ее за счастливую женщину; а юныя мысли всегда обращаются съ интересомъ на человѣка, недовольнаго жизнью безъ очевидной къ тому причины.
Гарольдъ Трансомъ былъ сообщительнѣе своей матери относительно послѣднихъ лѣтъ исторіи ихъ семейства. Онъ считалъ полезнымъ, чтобъ Эстеръ узнала, какъ много денегъ высосали у нихъ судебные процессы, ошибочно начатые ея родственниками; онъ распространялся объ одинокой жизни матери, объ стѣсненныхъ ея обстоятельствахъ въ продолженіи многихъ лѣтъ, о горѣ, вынесенномъ ею отъ старшаго сына и о привычкѣ, взятой ею въ слѣдствіе этихъ обстоятельствъ, смотрѣть на все въ черномъ свѣтѣ. Онъ далъ понять Эстеръ, что м-съ Трансомъ привыкла повелѣвать всѣмъ домомъ; наконецъ, что его политическія мнѣнія мучили ее до сихъ поръ.
Эстеръ слушала его съ любопытствомъ и принимала все къ сердцу. Права свои на состояніе которыми пользовались другіе, получали все болѣе и болѣе опредѣленное и неожиданное значеніе для нея. Съ каждымъ днемъ, она яснѣе понимала, что она должна оставить, покидая свое теперешнее положеніе, и что она получитъ въ замѣнъ; яснѣе сознавала, что значитъ нарушить долговременное пользованье состояніемъ и какъ трудно найти точку, въ которой это нарушеніе было-бы вмѣстѣ и дѣйствительно и не слишкомъ жестоко.
Мысли Гарольда Трансома было заняты тѣмъ же предметомъ; но онъ размышлялъ о немъ съ иными чувствами и съ гораздо болѣе опредѣленными намѣреніями. Онъ видѣлъ отличное средство помирить всѣ затрудненія, средство, которое ему тѣмъ болѣе улыбалось, чѣмъ чаще онъ смотрѣлъ на Эстеръ. Не прожила она въ Трансомъ-Кортѣ и недѣли, какъ онъ уже твердо рѣшилъ въ своемъ умѣ жениться на ней; и никогда въ этомъ умѣ, не блеснула мысль о томъ, что принятое имъ рѣшеніе не зависѣло отъ одной его любви къ Эстеръ. Не то, чтобъ онъ думалъ слегка объ ея требованіяхъ; нѣтъ, онъ ясно видѣлъ, что необходимо было имѣть значительныя достоинства, чтобъ ей понравиться и что придется превозмочь много трудностей. Она была очевидно дѣвушка, сердце которой, надо было побѣдить; но Гарольдъ не отчаивался въ себѣ, а трудности придавали еще болѣе интереса ухаживанью. Когда онъ говорилъ, что не женится на англичанкѣ, онъ въ умѣ своемъ дѣлалъ исключеніе въ пользу особыхъ обстоятельствъ; а теперь именно и появились эти особыя обстоятельства. Любовь глубокая, пламенная, была катастрофой, которая едва-ли могла случиться съ нимъ; но онъ всегда готовъ былъ влюбиться. Никакая женщина не была въ состояніи сдѣлать его несчастнымъ, но онъ не былъ хладнокровенъ къ женщинамъ и былъ чрезвычайно нѣженъ съ ними, не съ заучеными грамотами записнаго любезника, но съ свѣтлой улыбкой и добродушіемъ чистосердечнаго человѣка. Чѣмъ болѣе онъ видѣлъ Эстеръ, тѣмъ разрушеніе всѣхъ затрудненій, свадьбой, казалось ему лучшимъ средствомъ.
Гарольдъ не былъ такой человѣкъ, который не достигаетъ своей цѣли отъ недостатка постоянства. Посвятивъ утромъ часа два занятіямъ по хозяйству, онъ отправлялся отыскивать Эстеръ и если не находилъ ее играющей съ Гарри и съ старымъ м-ромъ Трансомомъ или бесѣдующей съ его матерью, то прямо шелъ въ гостииную, гдѣ она обыкновенно сидѣла съ книжкой на колѣняхъ и устремивъ глаза въ окно, или задумчиво стояла передъ однимъ изъ большихъ фамильныхъ портретовъ, висѣвшихъ на стѣнахъ. Эстеръ чувствовала теперь совершенную невозможность читать; ея жизнь казалась ей книгой, которую она училась разбирать по складамъ, стремясь угадать въ неясныхъ для нея знакахъ свою судьбу.
Дѣятельный Гарольдъ умѣлъ разнообразить препровожденіе времени; онъ гулялъ съ Эстеръ, осматривая помѣстье; училъ ее ѣздить верхомъ; игралъ съ ней на бильярдѣ, и пр.
Такимъ образомъ, въ извѣстное время, каждое утро Эстеръ привыкла его ожидать. Пускай каждый, кто ухаживаетъ за женщиной, заставляетъ себя ждать; этимъ способомъ онъ можетъ добиться успѣха, но конечно для этого надобно время. Однажды утромъ Гарольдъ нашелъ ее въ гостиной, — она стояла облокотившись на столъ и устремивъ глаза на портретъ во весь ростъ леди Бэтси Трансомъ, жившей полтораста лѣтъ тому назадъ и обладавшей обычной красотой знатныхъ барынь во вкусѣ сэра Питера Лели.
— Пожалуйста, не трогайтесь съ мѣста, сказалъ онъ входя въ комнату, — вы точно позируете для собственнаго портрета.
— Я принимаю это за обиду, сказала Эстеръ, смѣясь и подходя къ своему обычному мѣсту на диванѣ, подлѣ камина, — такъ какъ почти на всѣхъ портретахъ позы всѣ неестественны и афектированы. Вотъ этой красавицѣ леди Бэтси, кажется насильно навязали эту позу.
— Она придаетъ неимовѣрный блескъ всей стѣнѣ своимъ длиннымъ атласнымъ шлейфомъ, замѣтилъ Гарольдъ, слѣдуя за Эстеръ, — но живая, она вѣроятно не была такъ блистательна и мила.
— Да, правда, она очень блеститъ, точно ее только что развернули изъ серебряной бумаги. О, какой вы любезный рыцарь, прибавила Эстеръ, когда Гарольдъ преклонивъ одно колѣно подалъ ей шелковое стремя, въ которое во время работы она продѣвала свою маленькую ножку. Она часто рисовала въ своемъ воображеніи очаровательныя сцены, въ которыхъ ей оказывали подобную любезность; и теперь на яву оно не могло ей не быть пріятнымъ, но странно сказать, что въ эту самую минуту она почувствовала какую-то горечь при воспоминаніи о томъ, который никогда не обращалъ вниманія на ея хорошенькія ножки. Щечки ея покрылись легкимъ румянцемъ, который часто появлялся на нихъ и также часто исчезалъ; съ минуту она молчала. Гарольдъ естественно полагалъ, что онъ былъ предметомъ ея размышленій. Ему очень хотѣлось сѣсть на диванъ рядомъ съ Эстеръ и повести себя, какъ подобаетъ настоящему вздыхателю, но онъ взялъ стулъ и помѣстился противъ нея въ приличномъ разстояніи. Онъ не смѣлъ поступить иначе. Рядомъ со своей очаровательною веселостью, Эстеръ поражала своимъ гордымъ, величественнымъ видомъ, который внушалъ Гарольду опасеніе, что, при ихъ обоюдномъ деликатномъ положеніи, онъ могъ легко сдѣлать ложный шагъ и оскорбить ее. Женщины вообще очень довѣрчивы въ отношеніи воздаваемаго имъ поклоненія и всегда готовы приписать это своимъ личнымъ достоинствамъ; но Эстеръ была слишкомъ прозорлива и умъ ея былъ слишкомъ критически развитъ, чтобъ не раскусить малѣйшей его неловкости, которая могла бы показаться намѣреніемъ съ его стороны жениться на ней изъ личныхъ выгодъ.
— Я бы желала знать, сказала Эстеръ, прорывая молчаніе своимъ обычнымъ серебристымъ голоскомъ, — я бы желала знать, заботились-ли о чемъ нибудь женщины, походившія на этотъ портретъ. На верху, въ бильярдной комнатѣ, я видѣла еще двухъ такихъ барынь; въ нихъ, кромѣ жира, рѣшительно нѣтъ ничего, а выраженіе лицъ тоже самое.
— Женщина никогда не должна мучить себя работой. Она должна всегда имѣть мужчину, который предохранялъ бы ее отъ всего (Гарольдъ Трансомъ былъ человѣкъ и потому погрѣшимъ; онъ неосторожно принялся въ это утро ухаживать за прелестной дѣвушкой, болтая о всякихъ пустякахъ и, не смотря на свой умъ и опытъ, впалъ въ нелѣпости).
— Но предположимъ, что съ этимъ самымъ мужчиной случилась бы какая нибудъ бѣда. Или, прибавила Эстеръ неожиданно съ улыбкой взглянувъ на Гарольда, — если этотъ мужчина будетъ ей слишкомъ, надоѣдать
— О, вы не должны судить по тому, что только могло бы случиться. Большинство мужчинъ совершенство, возьмите меня въ примѣръ.
— Мы отличный знатокъ въ соусахъ, отвѣчала Эстеръ, которая торжествовала, когда ой удавалось доказать Гарольду, что она умѣетъ наблюдать.
— Это первое достоинство. Пожалуйста, продолжайте.
— О, каталогъ ихъ слишкомъ длиненъ, я устала бы говорить, прежде чѣмъ дошла бы до вашего великолѣпнаго перстня съ рубиномъ и вашихъ перчатокъ всегда именно такого цвѣта, какого слѣдуетъ.
— Еслибъ вы позволили мнѣ пересчитать всѣ ваши совершенства, такъ я бы никогда не усталъ.
— Это пебольшой комплиментъ; значитъ немного у меня достоинствъ.
— Нѣтъ, это значитъ, что на нихъ пріятно останавливаться.
— Пожалуйста не начинайте, сказала Эстеръ, мило качая головой, — это пожалуй испортило бы наши добрыя съ вамъ отношенія. Человѣкъ, котораго я предпочитала всѣмъ другимъ, никогда не говорилъ мнѣ любезностей, но только бранилъ меня и указывалъ на мои недостатки.
Говоря это Эстеръ хотѣла сдѣлать темный, непонятный намекъ, чувствуя какое-то шаловливое желаніе пококетничать и не дать Гарольду насладиться своими комплиментами. Но не успѣли ея уста, произнести послѣднія слова, какъ она съ ужасомъ увидѣла, что они походили на признаніе. Яркій румянецъ покрылъ мгновенно ея лицо и шею, и сознаніе, что она покраснѣла, еще болѣе увеличило ея смущеніе. Гарольдъ впервые почувствовалъ, что могло быть обстоятельство, о которомъ онъ никогда не помышлялъ. Это удивленіе произвело довольно продолжительное молчаніе, во время котораго Эстеръ немилосердно сердилась ни себя.
— Вы говорите въ прошедшемъ времени, наконецъ произнесъ Гарольдъ, — но я все же ревную этого человѣка. Мнѣ никогда не удастся такимъ образомъ снискать ваше расположеніе. Скажите, это кто нибудь изъ жителей Треби? въ такомъ случаѣ я могу навести у него справки насчетъ вашихъ недостатковъ.
— О, вы знаете я всегда жила между серьезными людьми, отвѣчала Эстеръ, собравшись теперь съ силами, — прежде чѣмъ я воротилось домой къ моему отцу, я была сначала ученицей, а потомъ учительницей. Въ такой житейской обстановкѣ трудно слышать комплименты, но вѣдь можно различно находить въ людяхъ недостатки. Въ парижской школѣ, изъ всѣхъ учителей, я болѣе всего любила одного старика, который постоянно кричалъ на меня, когда я читала Расина, но ясно выказывалъ, что гордился мною.
Эстеръ теперь оправилась отъ своего смущенія, но Гарольдъ не былъ вполнѣ доволенъ; если ему грозила какая нибудь преграда, то онъ хотѣлъ знать въ чемъ именно она состояла.
— Ваша жизнь въ Треби должно быть была очень несчастна, сказалъ онъ, — вы такая образованная, одаренная личность.
— Я была по временамъ очень недовольна, сказала Эстеръ, повидимому занятая ошибкой, сдѣланной въ работѣ, — но я по немногу привыкала. У меня было достаточно времени, чтобъ поумнѣть, вѣдь мнѣ ужъ двадцать два года.
— Да, произнесъ Гарольдъ, вставая и расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ, — вы совершеннолѣтняя и можете неограничено распоряжаться судьбою своей и судьбой другихъ.
— Къ сожалѣнію я не могу утвердительно сказать, что съумѣю распорядиться своею независимостью, отвѣчала Эстеръ, роняя работу и откидываясь на спинку дивана.
— Во всякомъ случаѣ я надѣюсь, сказалъ Гарольдъ, останавливаясь противъ нея и говоря очень серьезнымъ тономъ, — что вы будете со мною откровенны и довѣрите мнѣ всѣ свои намѣренія. Я надѣюсь, что вы считаете меня способнымъ охранить ваши интересы, еслибъ даже они были противоположны моимъ.
— Конечно, я имѣю причины быть увѣренной въ этомъ, серьезно сказала Эстеръ, протягивая руку Гарольду. Она знала, что ему два раза предлагали сдѣлку, по которой можно было уничтожить всѣ ея права, но онъ съ презрѣніемъ отказался участвовать въ безчестномъ дѣлѣ.
Гарольдъ поднесъ ея руку къ своимъ губамъ, но не смѣлъ къ ней прикоснуться болѣе, чѣмъ на секунду. Однако нѣжное довѣріе къ нему, выражавшееся во всемъ обращеніи Эстеръ, неудержимо подстрекало ею дѣйствовать смѣлѣе. Постоявъ съ минуты двѣ, онъ тихонько усѣлся на диванъ подлѣ нея и сталъ смотрѣть на ея хорошенькія ручки.
— Вы я вижу надѣлали много ошибокъ, сказалъ онъ, нагибаясь къ ней еще ближе, ибо онъ видѣлъ, что она сознавала его присутствіе, но не сердилась.
— Пустяки, вы ничего не понимаете, отвѣчала Эстеръ смѣясь и сжимая въ рукахъ тонкія шелковинки, — эти ошибки сдѣланы по рисунку.
Она обернулась и увидала близко, очень близко отъ себя прекрасное лицо. Гарольдъ казался въ эту минуту, какъ онъ и дѣйствительно былъ, пламенно влюбленнымъ въ прелестную дѣвушку, красота которой однако вовсе не соотвѣтствовала его обычному вкусу. Но онъ пересилилъ себя и, не дѣлая никакихъ безразсудствъ, только посмотрѣлъ на нее, говоря: — я размышляю, есть-ли у васъ какія нибудь желанія и тайны, которыхъ я не могу отгадать.
— Пожалуйста, не говорите о моихъ желаніяхъ, сказала Эстеръ совершенно побѣжденная этимъ новымъ и повидимому невольнымъ обнаруженіемъ чувствъ Гарольда, — я-бы не могла теперь сказать вамъ ни одного своего желанія… я полагаю, что онѣ уже никогда не возродятся во мнѣ. Ахъ да, прибавила она поспѣшно, стараясь оправиться отъ неожиданнаго смущенія, — я имѣю одно опредѣленное желаніе. Я хочу поѣхать къ отцу. Онъ пишетъ, что все у него обстоитъ благополучно, но мнѣ хочется взглянуть на него.
— Вы поѣдете, когда вамъ будетъ угодно.
— Могу я ѣхать сейчасъ?.. то есть, когда вамъ будетъ удобно дать мнѣ экипажъ? сказала Эстеръ вставая.
— Я тотчасъ прикажу закладывать, если вы желаете, отвѣчалъ Гарольдъ, понимая, что аудіенція кончилась.
XLI.
правитьЭстеръ не въѣхала въ экипажѣ въ Солодовенную улицу, но оставила его за городомъ; войдя въ домъ она сдѣлала рукою знакъ Лиди и быстро побѣжала по лѣстницѣ, желая сдѣлать сюрпризъ своему отцу. Въ эту минуту маленькая фигурка пастора была почти закрыта грудами книгъ, изъ-за которыхъ виднѣлась только его голова. М-ръ Лайонъ старательно изучалъ по всѣмъ этимъ книгамъ, многочисленные коментаріи на книгу Даніила, которые уже теперь давно сданы въ архивъ заблуждавшейся критики; и когда Эстеръ тихонько отворила дверь, то услышала, какъ онъ читалъ вслухъ отрывокъ изъ своей туманной проповѣди.
— Вы не захотите, чтобъ я васъ перебила, батюшка, произнесла Эстеръ съ лукавой улыбкой.
— Ахъ дитя мое милое, воскликнулъ Лайонъ, опрокидывая цѣлую груду книгъ и такимъ образомъ дѣлая брешъ въ окружившей его стѣнѣ, черезъ которую Эстеръ могла достичь до него и поцѣловать, — твое посѣщеніе такая для меня радость. Я думалъ о тебѣ, какъ слѣпые думаютъ о свѣтѣ, о которомъ конечно можно радоваться, какъ о всякомъ добрѣ, хотя мы и не видимъ его.
— Правда-ли, что вы такъ хорошо и покойно живете, какъ вы писали въ письмахъ, сказала Эстеръ, усаживаясь противъ отца и положивъ ему руку на плечо.
— Я писалъ, моя милая, то, что чувствовалъ въ то время. Но для такой старой памяти, какъ моя, настоящіе дни, все равно, что капля воды для океана. Мнѣ кажется, что все въ моей жизни было какъ прежде, исключая моихъ занятій, которыя довольно странно сосредоточились на пророчествахъ. Но я боюсь, ты побранишь меня за мою небрежную одежду, прибавилъ онъ, чувствуя себя передъ блестящей Эстеръ, въ положеніи летучей мыши, застигнутой свѣтлымъ утромъ.
— Это вина Лиди; она цѣлый день плачетъ о недостаткѣ въ себѣ христіанскаго чувства вмѣсто того, чтобы чистить ваше платье и подавать вамъ выглаженные галстухи. Она всегда говоритъ, что ея добродѣтель — грязная тряпица, и право я думаю, что это не слишкомъ сильное выраженіе. Какъ бы то ни было, ея добродѣтель выражается въ нечищенномъ платьѣ и пыльной мебели.
— Нѣтъ, моя милая, ты своими шутками слишкомъ строго судишь нашу преданную Лиди. Вѣроятно я самъ виноватъ, что не помогаю ея слабой памяти частыми напоминаніями. Но разскажи мнѣ то, чего я не знаю о тебѣ изъ писемъ. Твое сердце очень привязалось къ этому семейству — къ старику и ребенку, которыхъ я вовсе не бралъ въ расчетъ?
— Да, батюшка, чѣмъ болѣе я съ ними живу, тѣмъ мнѣ кажется труднѣе нарушить ихъ спокойствіе.
— Конечно, надо будетъ что нибудь придумать для облегченія потери и неожиданной перемѣны старику отцу и матери. Я бы желалъ, чтобы во всякомъ случаѣ ты постаралась уменьшить для нихъ несчастіе, которое однако ясно произошло по волѣ Провидѣнія и не должно быть вполнѣ устранено.
— Полагаете-ли вы, батюшка, увѣрены-ли вы, что случайное наслѣдство, подобное моему, есть дѣйствіе Провидѣнія и имѣетъ характеръ небеснаго повелѣнія?
— Я такъ понимаю, сказалъ м-ръ Лайонъ торжественно, — сколько я не думалъ, я остаюсь при этомъ мнѣніи. Ты должна разсудить, моя милая, что Провидѣніе вело тебя по особому, исключительному пути, что оно подвергло тебя испытаніямъ, которыя рѣдко выпадаютъ на долю высоко поставленныхъ лицъ, то, что я замѣчалъ тебѣ уже въ письмахъ по этому поводу, я бы желалъ при первыхъ случаяхъ развить подробнѣе.
Эстеръ молчала въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ. Она видѣла, что отецъ не могъ помочь ей. Теорія предопредѣляемой судьбы ни мало не указывала ей пути для дальнѣйшихъ дѣйствій. Наконецъ она сказала неожиданно (хотя мысль объ этомъ вовсе не явилась въ ея головѣ случайно):
— Ѣздили вы опять къ Феликсу Гольту, батюшка? — вы ничего не упоминали о немъ въ вашихъ письмахъ
— Я ѣздилъ къ нему послѣ моего послѣдняго письма, дитя мое, и бралъ съ собою его мать, которая, я боюсь, очень огорчила его своими постоянными жалобами. Потомъ я отвелъ ее въ домъ одного собрата, проповѣдника въ Ломфордѣ, и возвратился къ Феликсу, — тогда мы съ нимъ долго бесѣдовали.
— Сказали вы ему о всемъ случившемся… т. е. обо мнѣ… о Трансомахъ.
— Конечно я разсказалъ ему все и онъ слушалъ меня съ изумленіемъ; вѣдь онъ не зналъ ничего о твоемъ рожденіи и о томъ, что ты имѣла другого отца, кромѣ Руфуса Лайона. Этотъ разсказъ, я надеюсь, мнѣ не придется повторить никому другому; но я не безъ удовольствія открылъ всю истину этому молодому человѣку, который какъ-то странно снискалъ мою дружбу, — я надѣюсь, что это принесетъ пользу и исправитъ его легкомысленную жизнь, когда я уже болѣе не буду на этомъ свѣтѣ.
— И вы сказали ему, что Трансомы пріѣзжали къ намъ и что я теперь гощу въ Трансомъ-Кортѣ?
— Да, я все разсказалъ ему, конечно останавливаясь преимущественно, какъ всегда, на тѣхъ мысляхъ и чувствахъ, которыя эти событія внушили мнѣ.
— Что-же сказалъ Феликсъ?
— Право, моя милая, онъ ничего не сказалъ, чтобы стоило передать, произнесъ м-ръ Лайонъ, проводя рукою по лбу.
— Милый батюшка, онъ что нибудь да сказалъ, а вы всегда помните, что люди говорятъ; пожалуйста, скажите мнѣ, я хочу знать.
— Онъ только сказалъ нѣсколько словъ и тѣ кажется не были обдуманы, а такъ сорвались съ его языка. Онъ сказалъ: «такъ она выйдетъ замужъ за Трансома? вотъ на что Трансомъ бьетъ.»
— Это все? спросила Эстеръ, поблѣднѣвъ и кусая себѣ губы, съ твердою рѣшимостью не заплакать.
— Да, мы далѣе не разсуждали объ этомъ предметѣ. Я полагаю, что нѣтъ никакого основанія для его предположенія и я не былъ бы покоенъ, если бы думалъ иначе. Я долженъ сознаться, что при твоемъ неожиданномъ возвышеніи и богатствѣ, я надѣюсь, ты останешься въ лонѣ той общины диссентеровъ, которая, я убѣжденъ, сохранила самую чистую, первобытную христіанскую вѣру. Такимъ образомъ твое воспитаніе и первоначальная исторія, вмѣстѣ съ длиннымъ рядомъ странныхъ событій, послужитъ къ тому, чтобъ это громадное состояніе возвеличило и прославило отрасль христіанской вѣры, гораздо возвышеннѣе той, которая, увы, пріобрѣла первенство въ этой странѣ. Я говорю такъ, дитя мое, въ твердой надеждѣ и увѣренности, что ты останешься въ нашей церкви; а этому задушевному желанію, объ исполненіи котораго я вѣчно молю Бога, помѣшалъ бы твой бракъ съ человѣкомъ, который наврядъ-ли присоединился бы къ намъ.
Еслибъ Эстеръ не была такъ взволнована, то она вѣроятно улыбнулась бы предположенію, что Гарольдъ Трансомъ присоединится къ церкви въ Солодовенномъ подворьѣ. Но она теперь была слишкомъ серьезно занята словами Феликса, двояко ее кольнувшими, что было чрезвычайно знаменательно. Во первыхъ, она сердилась на него, что онъ смѣлъ положительно сказать. что она выйдетъ замужъ; во вторыхъ, она сердилась за обвиненіе Гарольда Трансома въ преднамѣренномъ, разсчитанномъ планѣ жениться на ней. Она была увѣрена въ его благородствѣ и откровенности. Немудрено, если при ежедневныхъ ихъ свиданіяхъ, онъ могъ влюбиться въ нее и пожелалъ на ней жениться, но преднамѣренности она никакъ не подозрѣвала. Ни чѣмъ нельзя такъ оскорбить молодую женщину, какъ сомнѣніемъ въ ея способности оцѣнить человѣка, который въ нее влюбленъ. А благородная натура Эстеръ съ радостью вѣрила въ благородство другихъ. Всѣ эти мысли носились въ ея головѣ, пока пасторъ распространялся о блескѣ, который ея счастливая судьба могла бросить на диссентеровъ. Она слышала, что онъ говорилъ, и впослѣдствіи вспомнила объ этомъ, но теперь она не отвѣчала и предпочла искать щетку — поступокъ, который ея отцу казался совершенно естественнымъ для нея. Это было обычное средство прерывать его рѣчь, если она казалась Эстеръ уже слишкомъ длинной.
— Говорила-ли ты съ м-ромъ Трансомомъ о м-съ Гольтъ, моя милая, сказалъ онъ, пока Эстеръ бѣгала по комнатѣ, — я замѣтилъ ему, что ты лучше всего могла рѣшить, какую помощь слѣдуетъ оказать бѣдной женщинѣ.
— Нѣтъ, батюшка, мы еще не касались этого предмета. М-ръ Трансомъ можетъ быть забылъ объ этомъ, а я по нѣкоторымъ причинамъ не желала бы говорить съ нимъ теперь о денежныхъ дѣлахъ. Мнѣ должны вѣдь еще Лукинсы и Пендрили.
— Они уже заплатили, сказалъ м-ръ Лайонъ, открывая свою конторку. — Вотъ деньги.
— Оставьте ихъ у себя, батюшка, и употребите для м-съ Гольтъ. Мы должны теперь обдумать всѣ свѣтскія дѣла, прибавила Эстеръ, накидывая на плечи отца полотенце и начиная причесывать его волосы, — все невѣрно на этомъ свѣтѣ — мало-ли, что можетъ случиться съ Феликсомъ и со всѣми нами. Ахъ, воскликнула она неожиданно, перемѣняя грустный тонъ на веселый смѣхъ, — я начинаю говорить какъ Лиди.
— Истинно, замѣтилъ Лайонъ съ улыбкой, — шаткость всего земнаго слишкомъ обширный и очевидный текстъ для плодотворнаго его развитія; и разсуждать объ этомъ все равно, что закупорить бутылку съ воздухомъ и подарить ее тому, кто уже дышитъ имъ въ полѣ.
— Какъ вы полагаете, спросила Эстеръ нѣсколько погодя, — что говорятъ въ Треби о моемъ пребываніи въ Трансомъ-Кортѣ?
— Я не имѣю объ этомъ никакихъ свѣденій, притомъ, кажется, нѣтъ никого, кто бы зналъ твою исторію. Человѣкъ, называющій себя Христіаномъ, уѣхалъ въ Лондонъ съ Дебари, такъ какъ парламентская сессія уже началась; а м-ръ Джерминъ, конечно, уважитъ довѣріе къ нему Трансомовъ. Я его не видалъ въ послѣднее время и ничего не знаю о его дѣйствіяхъ. Что же касается до меня, то я отдалъ самыя строгія приказанія Лиди и самъ хранилъ молчаніе на счетъ того, что ты поѣхала въ Трансомъ-Кортъ въ экипажѣ. Но все же вѣсть разнеслась повсюду, что ты гостишь у Трансомовъ, и много дѣлается различныхъ предположеній о твоемъ тамъ пребываніи; общее-же мнѣніе повидимому полагаетъ, что ты поступила компаньонкой къ м-съ Трансомъ, ибо многіе изъ нашихъ друзей упрекали меня, что я позволилъ тебѣ принять такое мѣсто, которое едва-ли послужитъ къ укрѣпленію твоего духовнаго состоянія.
— Ну, батюшка, и думаю, мнѣ и пора бѣжать отъ васъ, чтобъ не слишкомъ долго задерживать экипажъ, сказала Эстеръ, когда она окончательно привела въ порядокъ туалетъ пастора, — вотъ вы теперь прелестны. Прежде отъѣзда, мнѣ надо дать еще нѣсколько наставленій Лиди.
— Да, да, милая, я не буду задерживать тебя, ибо мой долгъ призываетъ меня къ занятіямъ. Но возьми съ собой вотъ эту книгу, которую я нарочно отложилъ для тебя. Въ ней развиты всѣ главнѣйшіе, спорные вопросы между нами и установленною церковью, — вопросы церковной власти, дисциплины и государственной поддержки. Теперь самое время, чтобы ты обратила болѣе серьезное вниманіе на эту полемику, иначе тебя можетъ увлечь близкое столкновеніе съ господствующей церковью.
Эстеръ предпочла смиренно взять книгу, вмѣсто того, чтобъ сознаться, что въ настоящую минуту она не была въ состояніи серьезно заняться вопросами о первобытныхъ обязанностяхъ епископа и и сравнительныхъ достоинствахъ тѣхъ или другихъ догматовъ. Во время поѣздки не привелось ей читать эти назидательныя разсужденіи; ея мысли всецѣло были заняты предсказаніемъ Феликса Гольта о ея свадьбѣ съ Гарольдомъ Трансомомъ.
XLII.
правитьСлучилось такъ, что въ тотъ день, когда Эстеръ поѣхала извѣстить отца, Джерминъ еще не зналъ о ея пребываніи въ Трансомъ-Кортѣ. Онъ оставался въ этомъ невѣденіи благодаря своей поѣздкѣ на югъ Англіи. Уѣзжая, онъ написалъ Гарольду и по возвращеніи точно также увѣдомилъ его, но тотъ ничего не отвѣчалъ. Дни проходили, и до Джермина не долетали слухи объ Эстеръ, толки объ ея отъѣздѣ происходили исключительно между прихожанами м-ра Лайона; ея же остальныя ученицы, въ томъ числѣ Луиза Джерминъ, довольствовались письмомъ старика Лайона, въ которомъ онъ извѣщалъ, что его дочь уѣхала на неопредѣленное время къ знакомымъ. Но въ день поѣздки Эстеръ въ Солодовенное подворье, дочери Джермина, гуляя, видѣли, какъ она садилась въ трансомскій экипажъ, который, какъ онѣ замѣтили, уже давно дожидался ея за городомъ и который теперь покатился къ малому Треби. Разумѣется о своемъ открытіи онѣ сообщили отцу.
Совершенно не зная тѣхъ обстоятельствъ, которыя мало по малу помогли Христіану узнать болѣе, чѣмъ это нужно было для Джермина, не зная также тѣхъ побужденій, которыя заставили дѣйствовать противъ него Джонсона, столькимъ ему обязаннаго, — Джерминъ не могъ сразу понять какъ узналъ Гарольдъ о томъ, что Эстеръ наслѣдница Байклифовъ. Его дочери очень естественно, подобно всѣмъ другимъ, пришли къ заключенію, что Трансомы взяли Эстеръ въ качествѣ гувернантки къ маленькому Гарри и замѣтили при этомъ, что вѣроятно ей дали очень большое жалованье, иначе она бы не согласилась возиться съ такимъ маленькимъ ребенкомъ, хотя конечно для Трансомовъ было очень важно, чтобъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ мальчикъ научился хорошо говорить по англійски и но французски. Слыша подобное предположеніе, Джерминъ возъимѣлъ минутную надежду, что оно было справедливо и что Гарольдъ еще не зналъ, что подъ однимъ кровомъ съ нимъ животъ законная владѣтельница его родовыхъ помѣстій.
Но если Гарольду все извѣстно, тогда онъ не только не будетъ бояться его, Джермина, но женившись на Эстеръ (а Джерминъ былъ убѣжденъ въ этомъ), онъ побѣдоносно освободится отъ всѣхъ непріятныхъ послѣдствій и будетъ въ состояніи доставить себѣ удовольствіе окончательно разорить Матью Джермина. Предположеніе о побѣдѣ ненавистнаго врага во всякомъ случаѣ тягостно; но тутъ были причины, которыя еще болѣе приводили въ отчаяніе Джермина. Человѣкъ шестидесяти лѣтъ, съ ничего неподозрѣвающими женой и дочерьми, которыя при неожиданномъ обнаруженіи несчастья упали бы въ обморокъ и каждый день упрекали бы его за свое униженіе, человѣкъ, котораго умъ и привычка съ годами совершенно загрубѣли и который не понималъ другого существованія, какъ повелѣвать всѣми и благоденствовать въ смыслѣ разбогатѣвшихъ выскочекъ средняго класса — такой человѣкъ очень естественно видѣлъ въ грозившемъ ему разореніи достаточную причину для принятія самыхъ, хотя и непріятныхъ мѣръ, но лишь бы онѣ спасли его отъ погибели. Всякое тайное униженіе, которое только спасетъ его отъ публичнаго позора или оставитъ деньги въ его карманѣ, онъ предпочтетъ всѣмъ лишеніямъ и трудностямъ новаго порабощенія на старости лѣтъ. Но хотя человѣкъ желалъ бы спастись въ иныхъ случаяхъ, даже чрезъ сточную трубу, подобная труба, съ выходомъ на чистый воздухъ, не всегда бываетъ подъ рукой. Бѣгство, повидимому, представляетъ хорошій, современный суррогатъ древнему праву укрывательства въ храмахъ, но при ближайшемъ разсмотрѣніи, это средство часто оказывается неудобнымъ и даже невозможнымъ.
Обсудивъ основательно свое положеніе, Джерминъ рѣшился дѣйствовать немедля. Онъ написалъ и-съ Трансомъ прося ее, назначить часъ, когда онъ можетъ ее видѣть наединѣ. Напечатавъ письмо онъ предался еще разъ слабой надеждѣ, что, посѣтивъ Трансомъ-Кортъ, онъ убѣдится, что тамъ еще ничего неизвѣстно о происхожденіи Эстеръ. Въ самомъ дурномъ случаѣ онъ разсчитывалъ на помощь м-съ Трансомъ. И вотъ какую пользу могутъ приносить нѣжныя отношенія, когда мнѣ перестаютъ быть нѣжными!
Чрезъ два дня послѣ отправки письма, Джерминъ входилъ въ маленькую гостинную Трансомъ-Корта. Это была прехорошенькая, изящно-меблированная комнатка: ее украшали два прелестныхъ шкапика съ инкрустаціей, большія фарфоровыя вазы съ цвѣтами распространявшими нѣжное благоуханіе, обои съ прекрасными букетами въ овальныхъ рамкахъ, и большой портретъ м-ссъ Трансомъ въ бальномъ костюмѣ по модѣ 1800 года. Эта юная, блестящая красавица взглянула съ улыбкой на Джермина при его входѣ; ея взглядъ былъ единственный, который онъ встрѣтилъ въ комнатѣ. Онъ не могъ не отвѣчать на этотъ взглядъ, стоя передъ каминомъ съ шляпой въ рукахъ и дожидаясь появленія хозяйки; онъ не могъ, смотря на это прелестное лицо, не вспомнить многаго прекраснаго прошлаго. Много путей въ жизни было открыто передъ нимъ, когда онъ былъ молодымъ человѣкомъ; быть можетъ, еслибъ онъ не поддался желанію избрать тотъ путь, который онъ избралъ, то ему лично было бы гораздо лучше… Во всякомъ случаѣ, ему теперь предстояло испить самую горькую чашу и онъ вполнѣ былъ убѣжденъ, что имѣлъ болѣе всѣхъ причинъ жаловаться на свою судьбу. Счастливый Язонъ, мы знаемъ изъ Эврипида, набожно воздалъ хвалу богинѣ и ясно видѣлъ, что онъ ничѣмъ не обязанх Медеѣ; Джерминъ, быть можетъ, не зналъ объ этомъ прецедентѣ, но самъ лично также легко, какъ Язонъ дошелъ до убѣжденія, что онъ не былъ, въ отношеніи другихъ, ничѣмъ обязанъ, а другіе напротивъ были обязаны въ отношеніи его.
Минуты три спустя, словно по какому-то чуду, блестящая улыбающаяся красавица, виднѣвшаяся надъ каминомъ, показалась въ дверяхъ, поблекшая, охладѣвшая отъ многочисленныхъ зимъ, пронесшихся надъ ея головой. Джерминъ подошелъ къ ней и они молча пожали другъ другу руку, не проронивъ ни одного слова привѣтствія. М-ссъ Трансомъ сѣла и указала Джермину на стулъ противъ нея.
— Гарольдъ поѣхалъ въ Ломфордъ, сказала она очень тихо, — вы имѣете нѣчто особенное мнѣ сообщить?
— Да, отвѣчалъ Джерминъ своимъ мягкимъ, почтительнымъ тономъ, — въ послѣдній ризъ, какъ я здѣсь былъ, я не могъ найти случая переговорить съ вами. Но меня очень безпокоитъ все, что произошло между мною и Гарольдомъ.
— Да, онъ мнѣ все сказалъ.
— И о процессѣ, который онъ началъ противъ меня и о причинахъ, по которымъ онъ пріостановилъ его.
— Да; вы получили извѣстіе, что онъ опять возобновилъ его?
— Нѣтъ, сказалъ Джерминъ съ непріятнымъ чувствомъ.
— Конечно онъ теперь возобновитъ, прибавила м-съ Трансомъ.
— Такъ онъ рѣшился рисковать своимъ состояніемъ?
— Нѣтъ, онъ теперь ничего не боится въ этомъ отношеніи. А еслибъ и была опасность, то она зависитъ не отъ васъ. Всего вѣроятнѣе, что онъ женится на этой дѣвчонкѣ.
— Такъ онъ все знаетъ? произнесъ Джерминъ дрожащимъ голосомъ.
— Все. Вамъ нечего и думать забрать его въ руки; вы не можете этого сдѣлать. Я желала, чтобъ Гарольдъ былъ счастливъ, онъ и дѣйствительно счастливъ, прибавила м-съ Трансомъ съ неизъяснимою горечью, — онъ не наслѣдовалъ моей несчастной звѣзды.
— Вы можете сказать мнѣ, какъ онъ узналъ о происхожденіи этой молодой дѣвушки?
— Нѣтъ, но она знала объ этомъ прежде, чѣмъ мы ей сказали. Это вовсе не тайна.
Джерминъ былъ пораженъ окончательно. Онъ никакъ не могъ понять, какъ это произошло; мысль о Христіанѣ конечно вошла ему въ голову, но она не проливала никакого свѣта; однако, какъ бы то ни было, одно было для него ясно, что онъ не владѣлъ болѣе тайной, которая могла оказать ему такую громадную услугу.
— Вы знаете, что этотъ процессъ можетъ меня раззорить?
— Да, онъ мнѣ говорилъ. Нo если вы полагаете, что и могу тутъ что нибудь сдѣлать, то сильно ошибаетесь. Я сказала ему такъ ясно, какъ только смѣла, что мнѣ было бы пріятно, еслибъ онъ не затѣвалъ съ вами ссоры и покончилъ дѣло мирнымъ путемъ. Но онъ не хочетъ меня слушать и не обращаетъ никакого вниманія на мои чувства. Онъ думаетъ болѣе о м-рѣ Трансомѣ, чѣмъ обо мнѣ.
— Это очень жестоко, сказалъ Джерминъ, тономъ упрека.
— Я просила васъ три мѣсяца тому назадъ лучше вытерпѣть все, но не ссориться съ нимъ.
— Я и не ссорился. Онъ всегда искалъ причины къ ссорѣ. Я много стерпѣлъ, болѣе чѣмъ кто нибудь, онъ съ самаго начала скалилъ на меня зубы.
— Онъ видѣлъ вещи, который ему не нравились, а мужчины, не то что женщины, сказала м-съ Трансомъ съ ядовитымъ удареніемъ.
— Я знаю только, что это очень жестоко, повторилъ Джерминъ. — Я, въ былое время, много понесъ тяжелыхъ жертвъ Я отказался отъ многихъ отличныхъ дѣлъ ради вашихъ семейныхъ процессовъ, которые, еслибъ не я, совершенно васъ разорили.
Онъ всталъ, прошелся взадъ и впередъ по комнатѣ, и остановился противъ м-съ Трансомъ, заложивъ руки въ карманъ. Она сидѣла неподвижно и блѣдная какъ мраморъ. Руки ея были сложены на колѣняхъ. Этотъ самый человѣкъ, нѣкогда юный, стройный, граціозный, стоялъ на колѣняхъ передъ ней и страстно цѣловалъ эти самыя руки; и она тогда думала, что въ этой страсти было болѣе поэзіи, чѣмъ можно было встрѣтить въ обычной, ежедневной жизни.
— Мы знаете, что я насиловалъ свою совѣсть въ дѣлѣ Байклифовъ. Я говорилъ вамъ тогда, какъ было опасно засадить Байклифа въ тюрьму. Я знаю, это самое черное дѣло, въ которомъ можно было бы меня упрекнуть, еслибъ жизнь мои была извѣстна отъ начала до конца; я бы никогда этого не сдѣлалъ, еслибъ не находился подъ взіяніемъ такого ослѣпленія, которое побуждаетъ человѣка на все. Что мнѣ значило проиграть дѣло? Я былъ молодъ и весь свѣтъ былъ передо мной.
— Да, сказала м-съ Трансомъ глухимъ голосомъ: — жаль, что вы не избрали другого пути.
— А чтобы сдѣлалось съ вами? отвѣчалъ Джерминъ, почти не сознавая, что онъ говоритъ, и только побуждаемый желаніемъ защищать себя, — мнѣ надо было подумать о васъ. Вы тогда не пожелали бы, чтобъ я избралъ себѣ другой путь.
— Ясно, что большая ошибка была съ моей стороны, произнесла м-съ Трансомъ съ неимовѣрною горечью.
Джерминъ понялъ ѣдкую колкость послѣднихъ словъ м-съ Трансомъ, и онѣ еще болѣе ожесточили его.
— Я не вижу этого, отвѣчалъ онъ съ презрительнымъ смѣхомъ, — вамъ предстояло спасти свое состояніе и положеніе въ свѣтѣ, чтобъ не ходить далѣе. Я помню очень хорошо, что вы мнѣ тогда сказали. «Умный стряпчій можетъ все сдѣлать; невозможное онъ дѣлаетъ возможнымъ. И вѣдь навѣрно все состояніе перейдетъ когда нибудь къ Гарольду». Онъ былъ тогда еще ребенкомъ.
— Я все помню, быть можетъ слишкомъ хорошо; вы бы лучше прямо сказали, съ какой цѣлью вы возбуждаете эти воспоминанія.
— Съ цѣлью, которая ничто иное, какъ справедливость. Находясь въ тѣхъ отношеніяхъ, въ которыхъ я находился, я не считалъ себя обязаннымъ соблюдать всѣ формальности, необходимыя для постороннихъ, чужихъ людей. Часто было очень затруднительно занимать деньги для уплаты прежнихъ долговъ и продолженія своихъ дѣлъ; я, какъ уже сказалъ, пренебрегъ всѣми открывавшимися передо мною путями къ славѣ и богатству, чтобъ только остаться здѣсь. Всякій, кто узнаетъ всѣ обстоятельства, признаетъ что преслѣдовать меня и губить за мои прошедшія распоряженія по вашимъ семейнымъ дѣламъ, страшно несправедливо и противоестественно.
Джерминъ остановился съ минуту и потомъ прибавилъ: — Въ мои лѣта… съ большимъ семействомъ… и послѣ всего, что произошло… я думалъ, что вы не будете имѣть большей заботы на свѣтѣ, какъ не допустить такого дѣла.
— Это и составляетъ мою горькую заботу. Но въ моей власти только страдать.
— Нѣтъ, въ вашей власти гораздо болѣе. Вы могли бы меня спасти, еслибъ захотѣли. Нельзя предположить, чтобъ Гарольдъ пошелъ противъ меня… еслибъ онъ зналъ всю правду.
Джерминъ сѣлъ на стулъ прежде чѣмъ произнесъ послѣднія слова. Онъ понизилъ нѣсколько свой голосъ и въ эту минуту походилъ на человѣка, который полагаетъ, что онъ подготовилъ путь къ сдѣлкѣ.
Когда онъ, снова садясь и облокачиваясь на колѣни, произнесъ свои послѣднія слова: — «еслибъ онъ узналъ всю правду» — какая-то дрожь пробѣжала по всему дотолѣ неподвижному тѣлу м-съ Трансомъ и глаза ея неожиданно заблестѣли, какъ у звѣря бросающагося на свою жертву.
— И вы надѣетесь, что я скажу ему? произнесла она не громко, но звучнымъ металлическимъ голосомъ.
— Не слѣдовало-ли бы ему знать всю правду? сказалъ Джерминъ болѣе рѣзкимъ и убѣдительнымъ тономъ.
— Я никогда ему не скажу! воскликнула м-съ Трансомъ, вскакивая съ мѣста и вся дрожа отъ гнѣвной страсти, которая снова дѣлала ее молодою. Руки ея были крѣпко сжаты, глаза и губы болѣе не выражали безпомощнаго, горькаго недовольства, но казалось пылали энергіею. — Вы считаете жертвы, принесенныя вами для меня; вы ихъ отлично запомнили и хорошо сдѣлали; многихъ изъ нихъ никто другой не могъ бы знать и отгадать. Но вы приносили эти жертвы когда онѣ вамъ казались пріятными; когда вы говорили мнѣ, что это составляетъ ваше счастье; когда вы говорили, что я унижалась до васъ, что я осыпала насъ милостями.
Джерминъ также всталъ и положилъ руку на спинку стула. Онъ видимо поблѣднѣлъ, но хотѣлъ отвѣчать
— Не говорите! произнесла м-съ Трансомъ повелительнымъ тономъ, — не открывайте рта. Вы довольно говорили; я теперь скажу свое. Я также приносила жертвы, но тогда, когда я знала, что онѣ не составляли моего счастья, Это было послѣ того, какъ я увидѣла, что я унизилась, что ваша нѣжность превратилась въ расчетъ, что вы только пеклись о себѣ, а не обо мнѣ. Я слышала всѣ ваши объясненія — о вашихъ обязанностяхъ въ жизни — о нашей обоюдной репутаціи — о нравственной молодой дѣвушкѣ, горячо привязанной къ вамъ. Я все перенесла, я всему дозволила идти своимъ чередомъ, я закрыла глаза; я скорѣе допустила бы, чтобъ меня заморили голодомъ, чѣмъ ссориться съ человѣкомъ, котораго я когда-то любила, чѣмъ обвинять его открыто въ томъ, что онъ превращалъ мою любовь въ выгодную для себя операцію. — М-съ Трансомъ произнесла послѣднія слова нѣсколько дрожащимъ голосомъ; затѣмъ она остановилась на минуту; но когда снова заговорила, то казалось голосъ ее совершенно замерзъ такъ онъ былъ ледяно-холоденъ. — Я не скажу, чтобъ я васъ никогда не боялась; я дѣйствительно васъ боялась и теперь знаю, что была права.
— М-съ Трансомъ, отвѣчалъ Джерминъ, поблѣднѣвъ до самыхъ губъ, — нечего говорить болѣе. Я беру назадъ слова, оскорбившія васъ.
— Вы не можете ихъ взять назадъ. Можетъ-ли человѣкъ извиняться въ томъ, что онъ трусъ?.. такъ… я заставила васъ насиловать свою совѣсть?.. Я осквернила вашу чистоту? Я полагаю демоны благороднѣе — они не такъ дерзки и нахальны. Я не промѣняю несчастія быть женщиной на низость быть мужчиной. Надо только быть мужчиной, чтобъ, во-первыхъ, сказать женщинѣ, что ея любовь сдѣлала ее вашей должницею и потомъ требовать, чтобъ она уплатила этотъ долгъ разорвавъ послѣднія узы, связующія ее съ сыномъ.
— Я этою не прошу, сказалъ Джерминъ, съ нѣкоторымъ раздраженіемъ. Онъ начиналъ чувствовать, что его положеніе невыносимо. Въ немъ просыпалась простая грубая сила мужчины, и ему словно хотѣлось сжать горло этой женщины и не дать ей болѣе произнеси ни одного слова.
— Вы этого просите и желаете. Я боялась, чтобъ съ вами не случилось несчастья. Съ самаго начала, какъ только Гарольдъ вернулся домой, меня мучило это ужасное опасеніе. Мнѣ казалось, что между вами могло произойти убійство. Я чувствовала весь ужасъ, что онъ не зналъ всей правды. Быть можетъ я кончила бы тѣмъ что побуждаемая своими собственными чувствами своими собственными воспоминаніями сказала бы ему все и сдѣлала бы его такимъ же несчастнымъ, какъ я сама, чтобъ только спасти васъ.
Снова ея голосъ какъ бы задрожалъ при воспоминаніи о женской нѣжности, сожалѣніи; но чрезъ мгновеніе она продолжала:
— Но теперь, когда вы меня просили, я никогда ему не скажу! Будьте разорены…. нѣтъ сдѣлайте что нибудь еще болѣе подлое для своего спасенія. Если я согрѣшила, то впередъ уже была наказана тѣмъ, что я согрѣшила ради такого человѣка, какъ вы.
Съ этими словами м-съ Трансомъ поспѣшно вышла изъ комнаты. Дверь тихо, безъ всякаго шума, закрылась за нею и Джерминъ остался одинъ въ маленькой гостиной.
Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ стоялъ неподвижно. Человѣкъ въ минуту страстныхъ упрековъ, особливо когда его гнѣвъ возбужденъ личнымъ оскорбленіемъ, никогда не бываетъ совершенно правъ и тотъ, на кого изливается гнѣвъ, всегда имѣетъ возможность протестовать противъ неблагоразумія и несправедливости этой вспышки. Если Джерминъ былъ въ состояніи почувствовать, что вполнѣ заслужилъ нанесенный ему ударъ, онъ не произнесъ бы словъ навлекшихъ на него такую непріятность. Люди не раскаяваются и не презираютъ себя, чувствуя на спинѣ удары кнута, нѣтъ, они ненавидятъ кнутъ. Что чувствовалъ Джерминъ послѣ неожиданнаго исчезновенія м-съ Трансомъ? Что она была страшно горячая женщина и не хотѣла сдѣлать того, что онъ желалъ. Относительно же своей правоты, онъ повторялъ внутренно сказанное громко м-съ Трансомъ: — «Слѣдовало Гарольду знать всю правду». Онъ не бралъ въ расчетъ гнѣвъ и отвращеніе, возбужденные его дерзостью призывать въ свою пользу справедливость. Малѣйшая тѣнь благородства заставила бы Джермина почувствовать, что онъ потерялъ всякое гражданское право взывать къ справедливости, тѣмъ болѣе, что его оправданіе передъ м-съ Трансомъ только клеймило его же самаго. Но и самыя простыя истины иногда кажутся смутными и темными даже для образованнаго человѣка, когда его чувство себялюбія затронуто грозящею опасностью. Если человѣкъ въ подобныхъ случаяхъ сравниваетъ свое положеніе съ положеніями другихъ людей, то онъ дѣлаетъ это только для того, чтобъ доказать, какъ много разнится его положеніе отъ всѣхъ другихъ, почему его нельзя совершенно обвинить.
Такъ было и съ Матью Джерминомъ. По уходѣ м-съ Трансомъ, онъ съ эгоизмомъ, присущимъ намъ всѣмъ, спрашивалъ себя: не нелѣпо-ли выходить изъ себя отъ такихъ вещей, которыя ему казались вовсе не поразительными? Она обошлась съ нимъ самымъ неблагоразумнымъ образомъ. Ей слѣдовало сдѣлать то, на что только онъ намекнулъ, въ самой легкой, вопросительной формѣ. Но какъ бы то ни было, ясный и крайне неприглядный результатъ ихъ бесѣды былъ тотъ, что совершенно справедливое дѣло, на которое онъ такъ расчитывалъ, уже конечно м-съ Трансомъ не сдѣлаетъ для него.
Послѣ довольно долгаго раздумья Джерминъ снялъ руку со спинки стула взялъ шляпу, хотѣлъ выйти изъ комнаты, какъ вдругъ въ сѣняхъ раздался шумъ и крики; дверь маленькой гостинной отворилась настежь и старый м-ръ Трансомъ показался на порогѣ, разъигрывая съ улыбкой роль лошади для потѣхи маленькаго Гарри, который, съ громкими криками и хохотомъ, стегалъ его кнутомъ по спипѣ; позади бѣжалъ Моро, лая и хватая ихъ за икры. Но увидѣвъ Джермина, Трансомъ оснановился точно не зная, можно-ли войти въ комнату. Большая часть мыслей старика были только смутными воспоминаніями прошедшаго. Стряпчій подошелъ очень учтиво, чтобъ пожать руку старику, но тотъ произнесъ съ смущеніемъ и нерѣшительностію:
— М-ръ Джерминъ?… Но, но гдѣ же м-съ Трансомъ?
Джерминъ молча, съ улыбкою, прошелъ мимо неожиданно явившейся группы, а маленькій Гарри не упустилъ счастливаго случая и на прощаніе хлестнулъ его кнутомъ по поламъ фрака.
XLIII.
правитьПослѣ того утра, въ которое Эстеръ неожиданно покраснѣла и смутилась, намекнувъ на Феликса Гольта, она почувствовала совершенную невозможность говорить о немъ съ Гарольдомъ. Она была увѣрена, что не могла разсуждать объ этомъ предметѣ безъ нѣкотораго волненія, а по многимъ причинамъ она не желала, чтобъ Гарольдъ отгадалъ ея чувства въ этомъ отношеніи. Эти причины состояли не только въ дѣвственной гордости и застѣнчивой скромности въ отношеніи человѣка, который, хотя гораздо старше ея и опытнѣе, начиналъ очевидно разъигрывать роль влюбленнаго въ нее, но и въ другого рода щекотливомъ чувствѣ, которое теперешнія обстоятельства лишь усиливали, хотя она смотрѣла на это чувство не какъ на возвышенное, а скорѣе, какъ на мелочное въ сравненіи съ тѣмъ умомъ, который она привыкла уважать. Она хорошо знала, что для Гарольда Трансома, Феликсъ Гольтъ былъ одинъ изъ тѣхъ простыхъ людей, на которыхъ можно обратить вниманіе исключительно съ общественной точки зрѣнія. Она видѣла, по врожденному чутью, что различіе между классами и степенями возбуждаетъ такія-же враждебныя чувства, какъ различіе расы и цвѣта; и она слишкомъ хорошо вспоминала свои собственныя впечатлѣнія, чтобъ не предчувствовать, какъ сильно поразитъ Гарольда Трансома вѣсть о томъ, что было нѣчто въ родѣ любви между нею и молодымъ человѣкомъ, который въ его глазахъ былъ ничѣмъ не выше другихъ смышленныхъ представителей рабочаго класса; — «ему такъ покажется, думала Эстеръ, ибо онъ не имѣлъ такихъ сношеній съ Феликсомъ Гольтомъ въ которыхъ развитая натура Феликса могла бы выказать все свое превосходство». Посреди ея колебаній по этому вопросу, умъ ея часто протестовалъ, громко заявляя, что каковы-бы ни были понятія Гарольда, была точка зрѣнія, съ которой онъ казался грубымъ, необразованнымъ въ сравненіи съ Феликсомъ. Феликсъ руководствовался такими мыслями и побужденіями, которыхъ, она была твердо увѣрена, Гарольдъ не могъ даже и постигнуть. Кромѣ всего этого, было еще одно доказательство: находясь въ обществѣ Гарольда Трансома, она нисколько не чувствовала собственнаго ничтожества и необходимости подчиниться ему; у него были даже черты, которыя пробуждали въ ней не гнѣвъ, а улыбку презрѣнія; напротивъ, находясь въ обществѣ Феликса, она всегда ощущала какое-то чувство подчиненія, ощущала какое-то просвѣтленіе въ своихъ мысляхъ. Въ его большихъ, серьезныхъ, сѣрыхъ глазахъ, любовь казалась чѣмъ-то возвышеннымъ, чѣмъ-то восторженнымъ, чѣмъ-то такимъ, которое теперь можетъ быть дли нея на вѣки закрыто.
Между тѣмъ ухаживаніе за ней Гарольда продолжалось; нѣжныя изліянія его, оскорбительныя, еслибъ онѣ явились ранѣе, теперь были только лестны, какъ слѣдствіе болѣе близкаго знакомства и ежедневныхъ столкновеніи. Въ сколькихъ формахъ является въ нашей жизни сознаніе, что есть нѣчто возвышенное, благородное, въ достиженіи котораго мы должны отчаиваться, и нѣчто легко достижимое, предлагающее намъ тотчасъ веселое, беззаботное житье! И какъ ложно притязаніе, что любовь женщины лежитъ внѣ области такихъ соблазновъ.
День за днемъ, Эстеръ опиралась на предлагаемую ей руку, видѣла, какъ пламенные взоры устремлялись на нее, имѣла постоянно случай для легкой свѣтской болтовни, въ которой она вполнѣ сознавала свою очаровательность, и съ удовольствіемъ замѣчала на каждомъ шагу практическій умъ Гарольда, ту удивительную легкость, съ которой онъ управлялъ всѣмъ и всѣми въ домѣ безъ малѣйшей рѣзкости и съ добродушіемъ, не граничившей однако съ слабостью. На заднемъ планѣ также всегда являлось въ ея мысляхъ соображеніе, что если Гарольдъ Трансомъ желалъ бы на ней жениться и она приняла бы его предложеніе, то задача ея жизни была бы всего легче разрѣшена. И однако жизнь въ Трансомъ-Кортѣ не была той жизнью, которую она рисовала себѣ въ своихъ грезахъ; скука уже виднѣлась въ ея роскошной обстановкѣ и невольно чувствовалось отсутствіе всякихъ возвышенныхъ стремленій; она не могла не сознавать, хотя и смутно, что любовь этого человѣка, хотя конечно нелишеннаго привлекательности, придавала всѣмъ ея мыслямъ о будущемъ какую-то нравственную мелочность. Она быть можетъ не была въ состояніи ясно опредѣлить то впечатлѣніе, которое производило на нее все окружающее, но ей невольно казалось, что неожиданное счастье, улыбнувшееся ей, должно было на вѣки уничтожить тѣ высшія стремленія, которыя мало по мало начинали пробуждаться въ ней. Вся жизнь какъ бы размѣнялась на мелкую монету; такъ чувствуетъ себя юный студентъ, который полагая, что для полученія учоной степени необходимо написать диссертацію и выказать всѣ свои способности, вдругъ узнаетъ, что профессоръ ожидаетъ не учоной диссертаціи, а двадцать семь фунтовъ, десять шиллинговъ и шесть пенсовъ на англійскія деньги
Однако, при всемъ этомъ, она была женщина и не могла сама создавать своей судьбы, какъ она однажды сказала Феликсу: «женщина должна избирать болѣе низкое существованіе, ибо таковое ей только и предлагаютъ.» Ея судьба создается тою любовью, которую она принимаетъ. И Эстеръ начинала думать, что ея судьба была дѣйствительно создана тою любовью, которая окружала ее, какъ бы благоуханіями великолѣпнаго сада въ свѣтлое лѣтнее утро.
Гарольдъ, съ своей стороны, сознавалъ, что его ухаживанье не пропадало даромъ. Онъ начиналъ считать свой успѣхъ побѣдой, которую не одержать было бы горько, даже еслибъ прелестная Нимфа не имѣла никакихъ правь на его родовыя помѣстья. Онъ желалъ и вмѣстѣ не желалъ, чтобъ исчезла послѣдняя слабая тѣнь сомнѣнія, относительно его успѣха. Было что-то въ Эстеръ, чего онъ не могъ совершенно понять. Она ясно была женщина, которою можно было управлять. Она была слишкомъ очаровательна, чтобъ когда нибудь сдѣлаться упрямой, докучливой. И однако, отъ времени до времени, въ ея глазахъ блестѣлъ какой-то опасный свѣтъ.
Въ одинъ прекрасный февральскій день, когда уже на терассу были вынесены золотистые, пурпурные крокусы, изъ Трансомъ-Корта вышло погулять очень разнообразное общество, въ которомъ находились и Эстеръ и Гарольдъ. Они не пошли, какъ всегда, въ садъ, ибо м-ръ Линтонъ, находясь въ числѣ другихъ, направлялся домой, а его дорога лежала чрезъ каменныя ворота, ведущія въ паркъ.
Дядя Линтонъ, не любившій грустныхъ откровенностей и предпочитавшій знать обо всѣхъ одно хорошее, не выразилъ однако никакихъ препятствій, чтобъ его посвятили въ тайну, касавшуюся Эстеръ, и тотчасъ же объявилъ, что, по его мнѣнію, все это дѣло не только не горе, но замѣчательно счастливое обстоятельство. Что касается до него самого, то хотя онъ не имѣетъ притязанія быть судьею женщинъ, но, по его мнѣнію, Эстеръ имѣла всѣ «статьи» и вела себя также хорошо, какъ Арабелла, что было уже много. Первое впечатлѣніе для честнаго Джака Линтона скоро превращалось въ преданіе, которое никакое послѣдующее событіе не могло измѣнить. Онъ очень любилъ свою сестру и повидимому никогда не сознавалъ, чтобъ въ ней произошла какая нибудь перемѣна, съ тѣхъ поръ, какъ онъ ее помнилъ. Онъ считалъ скотиной того человѣка, который говорилъ что нибудь непріятное о людяхъ, дорогихъ для него; но это не значило, чтобъ онъ закрывалъ глаза, нежелая видѣть что нибудь непріятное; нѣтъ, онъ смотрѣлъ всегда прямо на все, но имѣлъ счастливую привычку видѣть только то, что хотѣлъ. Гарольдъ, въ его глазахъ, былъ добрый малый, замѣчательнаго ума и бракъ его съ Эстеръ при настоящихъ обстоятельствахъ былъ удивительно выгоденъ со всѣхъ точекъ зрѣнія; это напоминало ему какую-то исторію изъ классической древности, хотя онъ не могъ припомнить какую именно. Эстеръ всегда была рада, когда, старый ректоръ пріѣзжалъ въ Трансомъ-Кортъ. Съ страннымъ противорѣчіемъ ея прежнимъ утонченнымъ вкусамъ, она любила его грубую одежду и небрежную, откровенную рѣчь; онѣ, казалось, соединили асизнь Трансомъ-Корта съ той болѣе грубой жизнью простаго міра, въ которомъ она жила до сихъ поръ.
Она и Гарольдъ шли нѣсколько впереди другихъ, которые отставали но различнымъ причинамъ. Старый м-ръ Трансомъ, завернувшись въ длинную теплую шинель на собольемъ мѣху и въ мѣховой шапкѣ, ковылялъ нетвердой поступью. Маленькій Гарри тащилъ за собою игрушечный экипажъ, въ которомъ сидѣлъ привязанный Моро, закутанный въ красную драпировку, придававшую ему видъ варвара на колесницѣ. Нимвродъ слѣдовалъ за своимъ старымъ господиномъ: подлѣ нихъ шелъ Доминикъ и одинаково заботился о безопасности, какъ старыхъ, такъ и молодыхъ. М-съ Трансомъ не было въ этомъ обществѣ.
Обернувшись и видя, что они очень далеко ушли впередъ, Эстеръ и Гарольдъ остановились.
— Какъ вы думаете, не порасчистить-ли немного, вонъ ту рощу, сказалъ Гарольдъ, указывая палкой, — я полагаю, что еслибъ нѣсколько деревьевъ вырубить, то видъ сталъ бы гораздо лучше и обширнѣе.
— Я полагаю, что это было бы большимъ улучшеніемъ. Главное для вида ширь, но я никогда не слыхала, чтобъ вы выражались такъ неопредѣленно, прибавила Эстеръ смотря на него съ лукавой улыбкой, — вы всегда такъ ясно все видите и такъ убѣждены во всемъ, что говорите, что я потеряю всякую тѣнь увѣренности, если и вы станете колебаться. Пожалуйста, не питайте сомнѣнія; это такъ прилипчиво.
— Вы считаете меня слишкомъ самоувѣреннымъ, сказалъ Гарольдъ?
— Нисколько. Человѣку очень полезно знать, чего онъ хочетъ, когда онъ рѣшился все сдѣлать по своему.
— Но положимъ, что я не могу все сдѣлать по своему, не смотря на все мое желаніе? сказалъ Гарольдъ, съ сверкающими глазами.
— О, тогда, вы перенесли бы эту непріятность также спокойно, какъ перенесли неудачу на выборахъ, отвѣчала Эстеръ, небрежно повертывая голову и устремляя взглядъ на отдаленныя березы, — вы бы знали, что вы поставите на своемъ въ другой разъ, или получите въ замѣнъ что нибудь не хуже.
— Дѣло въ томъ, что вы считаете меня за жирнаго, самодовольнаго фата, сказалъ Гарольдъ, прибавляя шагу, точно не желая, чтобъ остальная компанія ихъ нагнала.
— Во всемъ есть степени, отвѣчала Эстеръ съ серебристымъ смѣхомъ, — вы владѣете этими качествами на столько, на сколько они придаютъ интереса человѣку. Есть различные роды людей. Вы совершенство въ своемъ родѣ.
— Но я подозрѣваю, что вы предпочитаете другой родъ людей, которые поклонялись бы вамъ съ большимъ смиреніемъ, съ религіознымъ страхомъ и со слезами на глазахъ.
— Вы совершенно ошибаетесь, произнесла Эстеръ, такимъ же шутливымъ тономъ, — я нахожу, что я очень легкомысленна и упряма. Когда мнѣ что нибудь предлагаютъ, хотя бы пасть ницъ предо мною, мнѣ кажется, что я это менѣе цѣню и тотчасъ отвергаю.
Этотъ отвѣтъ былъ весьма колкій, но Гарольдъ все же былъ убѣжденъ, что Эстеръ не находила противнымъ то поклоненіе, которымъ онъ ее окружалъ.
— Я часто читала, что это основное качество въ человѣческой природѣ, продолжала она, — но я удивляюсь встрѣчая его въ себѣ. Это вѣроятно оттого, прибавила она съ улыбкой — что я не думаю о себѣ, какъ о человѣческой природѣ.
— Нѣтъ, я невиновенъ въ такихъ капризахъ, сказалъ Гарольдъ, — я очень люблю то, что могу достать, и никогда не желалъ очень пламенно того, что внѣ моей власти. Когда я увѣренъ, что могу достичь до чего нибудь, то этотъ предметъ дѣлается для меня тѣмъ болѣе дорогимъ. Есть различныя человѣческія природы. Одни питаютъ постоянно недовольство и стремятся къ чему-то недостижимому, другія стараются удержать то, что возмоікно и наслаждаться. Позвольте мнѣ вамъ замѣтить, что ничѣмъ недовольное стремленіе къ чему-то несуществующему дѣлаетъ жизнь очень непріятной.
Говоря это Гарольдъ взглянулъ на Эстеръ съ знаменательной улыбкой.
— О повѣрьте мнѣ, я давно отказалась отъ этихъ теорій, отвѣчала она съ такой же улыбкой.
Она невольно вспомнила, какъ бранилъ ее Феликсъ за пристрастіе къ байроновскимъ героямъ и внутренно прибавляла третій родъ человѣческой природы, къ двумъ видамъ, которые поименовалъ Гарольдъ. Онъ же между тѣмъ очень естественно предположилъ, что Эстеръ отреклась отъ своихъ прежнихъ понятій ради него, и лицо его просіяло. Дѣйствительно это лицо было очень пріятное, вообще Гарольдъ не могъ не нравиться молодой дѣвушкѣ, хотя слишкомъ много заботился о винахъ, кушаньяхъ, соусахъ, и имѣлъ привычку оцѣнивать каждый предметъ согласно тому удовольствію, которое онъ ему приносилъ. Самая его доброта не была симпатична, онъ всегда устроивалъ счастье людей по своему собственному произволу не испрашивая на то ихъ согласія и совѣта. Невольно сравнивая его съ другимъ человѣкомъ, вѣчно присущимъ въ ея мысляхъ, Эстеръ находила тоже самое качество и въ политическихъ мнѣніяхъ Гарольда; правило всегда пользоваться, какъ можно болѣе личными преимуществами, было амальгамой спаявшей его родовою гордость, съ преданностью къ реформамъ, которыя должны были уничтожить всѣ преданія и превратить золотыя графскія короны въ позолоченныя ложки для народа. Страшенъ проницательный взглядъ блестящихъ женскихъ глазъ, если они когда нибудь останавливались съ восторгомъ на строгой истинѣ; но строгая истина конечно рѣдко является передъ глазами женщины. Эстеръ однако дѣйствительно видала лицомъ къ лицу истину, и Гарольдъ, хотя не совершенно ясно постигая, въ чемъ дѣло, видѣлъ слѣдствіе такого удивительнаго просвѣтленія и былъ осторожнѣе, чѣмъ когда либо въ своей жизни. Эта осторожность помѣшала бы ему продолжать разговоръ и спросить Эстеръ съ какимъ человѣкомъ, изъ двухъ приведенныхъ видовъ, было бы пріятнѣе жить, по ея мнѣнію, даже еслибъ дядя Линтонъ не присоединился къ нимъ въ эту минуту и не сталъ говорить о хозяйственныхъ распоряженіяхъ. Онъ объявилъ, что тотчасъ свернетъ въ сторону и пойдетъ черезъ траву на ферму, чтобъ посмотрѣть на тѣ улучшенія, которыя Гарольдъ производилъ съ такою невиданною поспѣшностью.
— Но знаешь, Гарольдъ, сказалъ ректоръ, когда они остановились передъ разставаньемъ, всего нельзя дѣлать наскоро. Пшеница требуетъ времени, чтобъ вырости, хотя бы ваши реформы и изжили съ лица земли насъ всѣхъ, старыхъ тори. Теперь, выборы кончились, и я снова старый тори. Ты видишь, Гарольдъ, что радикалъ не годится для нашего графства. На слѣдующихъ выборахъ ты долженъ искать себѣ округа, гдѣ ищутъ аристократической крови. Я бы очень желалъ, чтобъ ты былъ представителемъ нашего графства, а радикалъ изъ хорошаго семейства какъ разъ будетъ подъ пару новомодному тори, въ родѣ молодого Дебари; но эти безпорядки — дѣло скверное. Мнѣ за это по крайней мѣрѣ съ годъ будутъ голову мыть на сессіяхъ. Но что это за женщина съ ребенкомъ? Это не изъ моихъ прихожанъ.
Гарольдъ и Эстеръ обернулись и увидѣли подходившую къ нимъ пожилую женщину, съ худенькимъ, рыженькимъ мальчикомъ, плохо прикрытымъ курткой, не достигавшей тальи; но за то шея его была очень тепло закутана въ синій, шерстяной шарфъ. Эстеръ тотчасъ узнала обоихъ и почувствовала себя какъ-то неловко. Мы всѣ такія жалкія существа, такъ падки подчиняться всякаго рода гордости, даже тѣмъ самымъ суетнымъ чувствамъ, отъ которыхъ мы практически отрѣшаемся! Поэтому, не смотря на почти священныя воспоминанія, соединенныя въ умѣ Эстеръ съ образомъ м-съ Гольтъ, она невольно вздрогнула при одной мысли о тѣхъ глупостяхъ, которыя наговоритъ эта женщина; ей прискорбно было, что Феликсъ въ какомъ бы то ни было отношеніи будетъ имѣть своимъ представителемъ эту старуху.
Когда м-съ Гольтъ подошла достаточно близко, чтобы ее можно было подробно разсмотрѣть, то оказалось, что она не была одѣта, съ цѣлью прельстить глаза суетнаго человѣка, но скорѣе поразить его выраженіемъ скорби, на сколько можно выразить ее измятымъ платьемъ и торчащими во всѣ стороны фальшивыми волосами. Все же она не могла потерять сознаніе собственнаго достоинства, какъ бы ея положеніе не было несчастно; напротивъ, въ настоящемъ случаѣ, во всей ея фигурѣ выражалась полная увѣренность въ силѣ своей репутаціи и ума, чтобы тамъ не говорили м-ръ Лайонъ или упрямый Феликсъ. Она присѣла всей компаніи, потомъ подошла къ Эстеръ, которая, не смотря на все свое нежеланіе, выдернула свою руку изъ руки Гарольда и, погладивъ по головкѣ маленькаго Джоба, сказала очень любезно: «здравствуйте м-съ Гольтъ.»
— Да, вы его знаете миссъ Лайонъ, сказала м-съ Гольтъ такимъ тономъ, который подразумѣвалъ, что ея слова должны быть назидательными для всей компаніи, — вы знаете маленькаго сиротку, котораго сынъ мои Феликсъ принесъ домой, чтобъ я о немъ пеклась. Я это и дѣлала, и никто бы не поступилъ такъ, какъ я, хотя одно горе — моя награда.
Эстеръ молча стояла передъ говорливой старухой, въ безпомощной рѣшимости перенесть все, что могло случиться. Между тѣмъ, маленькій Гарри, пораженный появленіемъ Джобби Теджа подошелъ съ своею тѣлежкой къ мальчику, котораго онъ превосходилъ ростомъ, толщиной и здоровымъ, смуглымъ цвѣтомъ лица. Онъ посмотрѣлъ прямо въ глаза Джобу, потомъ повернулъ его, дернулъ за кончикъ куртки и наконецъ, снявъ его маленькую суконную фуражку, сталъ разглядывать съ любопытствомъ его рыжія кудри. Джобъ вытаращилъ свои глаза, съ удивленіемъ, при этомъ осмотрѣ; наконецъ Гарри, чисто въ видѣ опыта, вынулъ конфекту изъ сумки, висѣвшей у него черезъ плечо и приложилъ ее къ губамъ Джоба. Результатъ испытанія оказался удовлетворительнымъ для обоихъ. Всѣ присутствующіе слѣдили съ любопытствомъ за этой маленькой комедіей, а когда Джобъ сталъ сосать конфекту, и Гарри, посмотрѣвъ на него вопросительно, погладилъ его по спинѣ, всѣ громко разсмѣялись, конечно исключая м-съ Гольтъ, которая, тихо качая головой, ударяла одной рукой по ладони другой, съ мрачнымъ терпѣніемъ трагика, который обязанъ вынести юмористическій эпизодъ вставленный въ трагедію для развлеченія публики.
— Я надѣюсь, что кашель Джоба гораздо лучше, произнесла наконецъ Эстеръ, не зная хорошенько, что сказать.
— Вѣроятно вы питаете эту надежду, миссъ Лайонъ, сказала м-съ Гольтъ устремляя глаза въ пространство, — я не имѣю никакой причины сомнѣваться въ вашемъ участіи къ этому сироткѣ, Феликсу и мнѣ. Конечно, никто не имѣлъ никогда причины желать мнѣ зла. Моя репутація выдержитъ всякіе распросы. Вотъ что я сказала сама себѣ, когда рѣшилась придти сюда повидаться съ вами и просить, чтобъ вы дали мнѣ случай переговорить съ м-ромъ Трансомомъ. Я сказала себѣ, что какова бы не сдѣлалась теперь миссъ Лайонъ отъ своего неожиданнаго возвышенія, она все же дочь нашего проповѣдника, все же приходила ко мнѣ въ домъ и гуляла съ моимъ Феликсомъ…
Тутъ м-съ Гольтъ остановилась на минуту, какъ бы поражеиная воспоминаніями.
Гарольдъ взглянулъ на Эстеръ и видя, что лицо ея вспыхнуло, былъ достаточно любезенъ, чтобъ обратиться къ м-съ Гольтъ вмѣсто нея.
— Такъ вы мать этого несчастнаго человѣка, заключеннаго въ тюрьму?
— Да, сэръ, произнесла м-съ Гольтъ, чувствуя, что сосредоточила теперь на себѣ общее вниманіе, — я бы не стала говорить, что онъ мой сынъ, еслибъ онъ дѣйствительно не былъ моимъ; хотя онъ никогда не дѣйствовалъ, сэръ, но моей волѣ, или но моему совѣту. Еслибъ всѣ сыновья слушались своихъ матерей, то свѣтъ былъ бы совершенно иной. Мой сынъ не хуже сыновей другихъ женщинъ въ Треби, какъ онѣ не хвались, что ихъ дѣти не сидятъ въ тюрьмѣ; что же касается до того, что онъ не захотѣлъ быть докторомъ и остановилъ продажу отцовскихъ лекарствъ, то я знаю, что это дурно, — я это знаю, но я одна отъ этого страдала, и потому король и парламентъ должны взять это въ соображеніе, если они хотятъ поступить справедливо. Относительно же бунта и убійства полицейскаго, — мой сынъ сказалъ мнѣ прямо, что онъ никогда не имѣлъ намѣренія сдѣлать ни то, ни другое; и во все время безпорядковъ его кусокъ пирога стоялъ на огнѣ и я его дожидалась ни мало неподозрѣвая, что случится. Я полагаю, что если знатные люди дѣлаютъ выборы, чтобъ попасть въ парламентъ, и отъ этого происходитъ бунтъ и убійство, то они должны позаботиться, чтобъ вдова и сынъ вдовы не пострадали отъ этого. Я хорошо знаю свой долгъ и читала Библію и знаю, что тамъ, въ посланіяхъ Іуды, сказано: не возставай противъ выше тебя поставленныхъ; я и не намѣрена возставать; но я только говорю, что если трое м-ровъ Трансомовъ слушаютъ меня вмѣсто одного, то они должны идти къ королю и побудить его дать свободу моему Феликсу.
Эта рѣчь въ главныхъ своихъ чертахъ была задолго подготовлена. М-съ Гольтъ, зная свой долгъ, рѣшилась указать знатнымъ людямъ, въ чемъ состояли ихъ обязанности; ея смѣлый, вызывающій тонъ происходилъ отъ сознанія, что она не только говорила при знатныхъ людяхъ, но что на основаніи своего собственнаго мнѣнія, она шла прямо противъ желаній своего сына. Ея предложеніе ходатайствовать за него, было отклонено Феликсомъ и м-ромъ Лайономъ; но она была убѣждена, что если ей удастся поговорить съ кѣмъ слѣдуетъ, то дѣла совершенно измѣнятся. Выходка ея на счетъ трехъ м-ровъ Трансомовъ была возбуждена движеніемъ стараго м-ра Трансома, выдвинувшагося на первый планъ, наравнѣ съ Линтономъ и Гарольдомъ; его необыкновенная мѣховая одежда казалось выражала какое-то таинственное достоинство и потому она не могла не обратиться къ нему наравнѣ съ другими.
По причинамъ, которыхъ никто но могъ предвидѣть, внушеніе м-съ Гольтъ возъимѣло тотчасъ свое дѣйствіе. Пока м-ръ Трансомъ смотрѣлъ въ пространство безчувственно, словно восковая кукла, а Линтонъ, привыкшій къ жалобамъ своихъ прихожанокъ, добродушно улыбался, Гарольдъ произнесъ очень любезно:
— Я полагаю, вы совершенно правы, м-съ Гольтъ, — и, съ моей стороны, я сдѣлаю все, что только могу для вашего сына, какъ на скамьѣ свидѣтелей, такъ и вездѣ. Успокойтесь, если нужно будетъ мы подадимъ апеляцію королю. Будьте увѣрены, что я всегда буду объ васъ помнить, какъ о матери Феликса Гольта.
Гарольдъ быстро сообразилъ, что подобнымъ поведеніемъ онъ лучше всего могъ заслужить расположеніе Эстеръ.
— Хорошо сэръ, отвѣчала м-съ Гольтъ, которая нисколько не была склонна къ выраженію излишней благодарности, --я рада слышать, что вы говорите такъ достойно; и если бы вы были самъ король, то я все же бы сказала вамъ прямо свое мнѣніе; ибо Библія говоритъ, что милость царя награждаетъ мудраго слугу; а слѣдуетъ думать, что онъ болѣе обратитъ вниманіе на тѣхъ, которые никогда ему не служили и никогда не брали жалованья, какъ я напримѣръ, и мой сынъ; его отецъ оставилъ довольно денегъ, и еслибъ не его упрямство онъ непремѣнно былъ бы докторомъ и имѣлъ бы свою лошадь и не сидѣлъ бы въ тюрьмѣ.
— Какъ, развѣ онъ учился и приготовлялся быть докторомъ? спросилъ м-ръ Ллигонъ.
— Да, сэръ, онъ отлично учился, какъ и его отецъ, но потомъ сбился съ толку. Однако могу васъ завѣрить, что Феликсъ никогда не желалъ зла никому, кромѣ себѣ и своей матери; конечно, большое зло было, что онъ сдѣлалъ изъ себя низкаго работника, сталъ носить грубую одежду и помѣшалъ мнѣ жить джентльменскимъ образомъ, на вырученныя деньги отъ пилюль, которыя, вы можете быть увѣрены, помогали всѣмъ принимавшимъ ихъ. А то, что люди просятъ, вы имѣете полное право продавать. Есть много текстовъ, подтверждающихъ это; если справедливо: «просите и дасться вамъ», и то, я полагаю еще справедливѣе продавать то, что охотно покупаютъ.
Тутъ м-ръ Линтонъ не выдержалъ и разсмѣялся, Гарольдъ послѣдовалъ его примѣру. М-съ Гольтъ еще пристальнѣе устремила глаза въ пространство и снова стала бить одной рукою по ладони другой; быть можетъ, думала она, истина производила именно такое странное, смѣхотворное дѣйствіе на людей знатныхъ и свѣтскихъ, которые не принадлежали ни къ индепендентамъ, ни къ баптистамъ.
— Я увѣрена, вы устали отъ длинной прогулки и маленькій Джобъ также, сказала Эстеръ, стараясь прекратить неловкую сцену, — не правда-ли Джобъ, сказала она, нагибаясь, чтобъ приласкать ребенка, который застѣнчиво отказывался отъ предложеній Гарри повозить его тележку; Гарри при этомъ полагалъ, что Джобъ будетъ для него отличною лошадью и будетъ гораздо скорѣе бѣгать, чѣмъ дѣдка.
— Очень похвально, что вы чувствуете за маленькаго сиротку, миссъ Лайонъ, сказала м-съ Гольтъ, предпочитая уклончивый отвѣтъ признанію въ усталости передъ джентльменами, которые, казалось, обходились съ нею слишкомъ слегка, — я была увѣрена, что вы поступите со мною любезно, какъ всегда, хотя всѣ говорятъ, что вы очень горды. Но я знаю, вы никогда не вели себя гордо съ Феликсомъ, ибо вы позволяли ему сидѣть рядомъ съ собою передъ всѣмъ городомъ въ школѣ, а у него на шеѣ никогда и галстуха не бывало. Это доказываетъ, что вы видѣли въ немъ то, что дѣйствительно стоитъ вниманія — и было бы вполнѣ справедливо, если бы вы, зная, что все сказанное мною — истина, замолвили бы за него слово этимъ джентльменамъ.
— Увѣряю васъ, м-съ Гольтъ, сказалъ Гарольдъ, спѣша на помощь къ Эстеръ — увѣряю васъ, что сказаннаго совершенно довольно, я сдѣлаю все, что только будетъ возможно для вашего сына. А теперь, сдѣлайте одолженіе, пойдите въ домъ съ вашимъ мальчикомъ и отдохните немножко. Доминикъ, проводите м-съ Гольтъ, и скажите м-съ Гипсъ, чтобъ она хорошенько ее угостила и потомъ отправила обратно въ Треби, въ экипажѣ.
— Я пойду съ м-съ Гольтъ, сказала Эстеръ, дѣлая надъ собою усиліе.
— Нѣтъ, пожалуйста, возразилъ Гарольдъ, тѣмъ тономъ мольбы, который въ сущности почти приказаніе, — дайте м-съ Гольтъ время отдохнуть, а вы всегда успѣете ее увидѣть передъ отъѣздомъ. И такъ, до свиданія, м-съ Гольтъ.
Бѣдная женщина была очень рада предложенію отдохнуть и поѣсть, особливо для маленькаго сиротки, о которомъ она дѣйствительно нѣжно пеклась. Когда она увидѣла, что Доминикъ взялъ на руки Джоба, чтобъ поближе съ нимъ познакомиться, она взглянула на него съ такимъ одобреніемъ, какого, она полагала, никогда не можетъ удостоиться иностранецъ. Такъ какъ Доминикъ уходилъ, то Гарри и старый м-ръ Трансомъ захотѣли слѣдовать за нимъ. Дядя же Линтонъ пожалъ всѣмъ руку и пошелъ, какъ сказалъ, черезъ поля; такимъ образомъ Эстеръ осталась одна съ Гарольдомъ.
Быстрый на соображеніе, Гарольдъ не могъ тотчасъ не замѣтить всего, что только могло вліять на его отношенія къ Эстеръ. Нѣсколько времени передъ тѣмъ въ немъ пробудилась ревность при мысли, что она могла, прежде чѣмъ узнала ого, серьезно интересоваться кѣмъ нибудь другимъ. Ревность всякаго рода, возбужденная любовью или честолюбіемъ, всегда падка на различныя комбинаціи, которыя часто идутъ гораздо далѣе самаго факта. А смущеніе Эстеръ, вмѣстѣ съ ея прежнимъ постояннымъ молчаніемъ о Феликсѣ, теперь впервые бросившееся ему въ глаза, — были Гарольду достаточной причиной не только для подозрѣнія, но и для окончательнаго заключенія.
Вліяніе на него этого открытія было однако совершенно иное, чѣмъ ожидала Эстеръ. Феликсъ казался ему самымъ неопаснымъ человѣкомъ, на которомъ могло бы сосредоточиваться вниманіе Эстеръ до ея знакомства съ нимъ. Молодой работникъ, посаженный въ тюрьму за уличную драку, какую бы прелесть онъ не имѣлъ для молодой дѣвушки въ романтичную эпоху и посреди грустнаго, скучнаго общества требійскихъ диссентеровъ, — едва ли могъ казаться Гарольду серьезнымъ соперникамъ. Эстеръ была слишкомъ умной женщиной, вкусъ у ней былъ слишкомъ развитъ, чтобъ сдѣлать себя героиней баллады и бросить свою красоту, и свое состояніе къ ногамъ такого человѣка. Къ тому же Гарольдъ питалъ надежду, что въ настоящее время Эстеръ благоразумно склонялась къ тому, чтобы наградить этими сокровищами человѣка во всѣхъ отношеніяхъ достойнаго. Но его любопытство были затронуто, и онъ пожелалъ узнать въ какихъ отношеніяхъ находилась Эстеръ съ Феликсомъ. Въ то же время ему не хотѣлось дать какой бы то ни было поводъ предположить, что онъ считаетъ Феликса своимъ соперникомъ.
Естественно, когда они остались одни, Гарольдъ первый заговорилъ: — я полагаю, что въ этомъ молодомъ человѣкѣ, въ этомъ Гольтѣ, есть много хорошаго, не смотря на его ошибки. Онъ пожалуй немножко страненъ и слишкомъ много думаетъ о себѣ, но вѣдь это всегда бываетъ съ людьми его класса, когда они сознаютъ свое превосходство надъ всѣми ихъ окружающими.
— Феликсъ Гольтъ высоко образованный человѣкъ, сказала Эстеръ, — но онъ вовсе не высокомѣренъ.
Совершенно противуположныя чувства гордости теперь боролись въ ея умѣ. Она сознавала, что выдала себя.
— А, отвѣчалъ Гарольдъ, которому не очень понравился тонъ Эстеръ, — такъ эта странность, эта эксцентричность нѣкотораго рода. Фанатизмъ? Такъ онъ отказался отъ докторства и взялся за… за часовое дѣло, если не ошибаюсь, изъ фанатизма?
— Если быть выше другихъ, значитъ быть эксцентричнымъ, то конечно онъ эксцентриченъ, отвѣчала Эстеръ и также фанатикъ, если фанатизмъ заключается въ томъ, чтобъ отказаться отъ всѣхъ мелкихъ цѣлей, ради одной великой, безкорыстной цѣли. Прежде чѣмъ я узнала Феликса Гольта, я не знала, что такое настоящее благородство.
Эстеръ казалось, что въ порывѣ энтузіазма, ея собственныя слова были ей какимъ-то высшимъ откровеніемъ.
— Боже мой! сказалъ Гарольдъ тономъ удивленія, но въ которомъ слышалось полное довѣріе къ словамъ Эстеръ. — Отчего вы мнѣ этого не говорили прежде?
Эстеръ въ эту минуту была по истинѣ великолѣпна, и красота еи дышала какимъ-то особымъ выраженіемъ, котораго Гарольдъ никогда еще не видывалъ. Все ея смущеніе, происходившее отъ личныхъ чувствъ, уступило теперь мѣсто сознанію, что она должна говорить истину о человѣкѣ, котораго она чистосердечно считала совершенствомъ.
— Мнѣ кажется, я не понимала ничего хорошаго, я не знала даже цѣны моему отцу, до тѣхъ поръ, пока не научилась немного добру слушая Феликса, и видя, что его жизнь вполнѣ согласовалась съ его словами.
Гарольдъ смотрѣлъ на нее и слушалъ; онъ чувствовалъ, что ея слова не усиливали, а напротивъ уменьшали недавно возродившееся въ немъ чувство ревности. "Это не похоже на любовь, " сказалъ онъ самъ себѣ съ самодовольствомъ.
— Такъ онъ просто святой, сказалъ онъ наконецъ вслухъ совершенно спокойнымъ тономъ, — хотя наружность его не показываетъ этого, но я очень мало его знаю, а въ тюрьмѣ онъ не захотѣлъ меня видѣть. Я полагаю, что онъ не очень ко мнѣ расположенъ. Но вы вѣроятно его видали часто и много; а вашего свидѣтельства для меня совершенно достаточно, прибавллъ Гарольдъ, придавая своему голосу нѣкоторую нѣжность, — теперь, зная наше мнѣніе о немъ, я конечно не пожалѣю никакихъ усилій, чтобъ помочь этому молодому человѣку. Въ сущности, я уже и прежде рѣшился на это, но наше желаніе сдѣлаетъ легкимъ всякую трудность.
Послѣ энергичной рѣчи Эстеръ, какъ часто случается, слезы выступили на ея глазахъ. Тутъ не было ничего удивительнаго; этого можно было ожидать отъ всякой женщины съ нѣжнымъ сердцемъ, и слезы только сдѣлали еще прелестнѣе ея взглядъ, устремленный на Гарольда. Она была довольна имъ, довольна тѣмъ, что онъ говорилъ о Феликсѣ съ такой добротой; ее радовала также мысль, что она имѣла такую власть надъ нимъ, что могла заставить его сдѣлать все, что хотѣла.
Послѣ непродолжительнаго молчанія, Гарольдъ снова началъ нѣжнымъ тономъ:
— А чтобы мы могли сдѣлать для этого молодаго человѣка, если его выпустятъ? Я завтра пошлю старухѣ пятьдесятъ фунтовъ; мнѣ бы слѣдовало сдѣлать это уже давно; но право, все позабывалъ, такъ страшно я былъ занятъ въ послѣднее время. Но какъ вы думаете, чтобы намъ сдѣлать для него? Его надо поставить въ такое положеніе, въ которомъ онъ могъ бы вполнѣ высказать свои достоинства.
Веселость Эстеръ возвращалась къ ней мало по малу; ее забавляло заблужденіе Гарольда на счетъ Феликса, которому онъ думалъ покровительствовать.
— Вы очень ошибаетесь, сказала она съ легкимъ смѣхомъ и качая головой, — что можете вы предложить Феликсу Гольту? Мѣсто акцизнаго чиновника? Или что другое? Но Феликсъ уже избралъ себѣ долю. Онъ намѣренъ всегда быть бѣднымъ человѣкомъ.
— Намѣренъ? сказалъ Гарольдъ, нѣсколько обиженнымъ тономъ, — но намѣреніе человѣка зависитъ отъ обстоятельствъ. Вотъ я намѣренъ быть депутатомъ; но вѣдь можетъ же представиться мѣсто въ верхней палатѣ, при такихъ обстоятельствахъ, что я его приму.
— О! Феликсъ совсѣмъ иное дѣло, замѣтила Эстеръ тѣмъ же веселымъ тономъ, — онъ никогда не принялъ бы мѣсто, какое бы вы ему по предложили.
— Вы вѣрно предполагаете, что онъ достоинъ всякаго мѣста, даже перваго въ графствѣ.
— Нѣтъ, отвѣчала Эстерь, качая головой, — я полагаю, что онъ слишкомъ высокъ для этого.
— Однако я вижу, вы очень пламенны въ своемъ энтузіазмѣ.
— Да, это мое шампанское, вы знаете, что я другого не люблю.
— Въ такомъ случаѣ очень пріятно сдѣлаться предметомъ вашего энтузіазма, сказалъ Гарольдъ, помогая ей взойдти на террасу, съ которой открывался великолѣпный видъ на паркъ и рѣку.
— А не все-ли равно было бы восхищаться вами, вмѣсто того, чтобъ быть предметомъ вашего восхищенія, сказалъ Гарольдъ, переводя свой взглядъ съ пейзажа на лицо Эстеръ.
— Чтожь, съ этимъ можно было бы помириться, сказала Эстеръ плутовски улыбаясь, — но вы не находитесь въ такомъ отчаянномъ положеніи.
— Я сознаюсь, что не имѣю тѣхъ строгихъ добродѣтелей, которыя вы только что расхваливали.
— Это правда, вы совершенно въ другомъ жанрѣ.
— Никакая женщина ни сочла бы меня за трагическаго героя.
— О! нѣтъ, они должны приготовиться къ приличной комедіи, гдѣ самая патетическая сцена состояла бы въ учетѣ большаго векселя.
— Ахъ, вы не хорошая волшебница, сказалъ Гарольдъ, крѣпче сжимая ея руки и увлекая внизъ по лѣстницѣ на лужокъ, — сознайтесь, что я вамъ противенъ отъ недостатка романтичности.
— Я не могу въ этомъ сознаться, но что вы не романтичная фигура, это правда.
— Я слишкомъ толстъ.
— Для героя, да. Во всякомъ случаѣ, вамъ надо такъ устроить, чтобъ вы болѣе не толстѣли.
— И у меня не довольно томный видъ.
— О! нѣтъ, слишкомъ томный, когда у васъ во рту хорошая сигара.
— И нѣтъ опасности, чтобъ я совершилъ самоубійство?
— Нѣтъ, вы вдовецъ.
Гарольдъ не тотчасъ отвѣчалъ на послѣднее замѣчаніе Эстеръ. Она произнесла эти слова совершенно легкомысленно, безъ всякой цѣли, но тотъ фактъ, что Гарольдъ былъ нѣкогда женатъ, сильно вліялъ на впечатлѣніе, которое онъ производилъ на нее. Присутствіе Гарри постоянно ей напоминало объ этомъ фактѣ. Гарольдъ принялъ намекъ Эстеръ, какъ ясное доказательство, что его положеніе вдовца говорило противъ него въ ея глазахъ; и послѣ короткаго молчанія онъ сказалъ, совершенно другимъ серьезнымъ тономъ.
— Вы не предполагаете, я надѣюсь, чтобъ какая нибудь женщина могла занимать когда либо въ моей жизни то мѣсто, которое вы могли бы занять.
Эстеръ вздрогнула, какъ всегда съ ней бывало, когда ихъ разговоръ серьезно касался любви.
— Какъ такъ? спросила она рѣзко.
— Мать Гарри была невольница, я ее купилъ.
Гарольдъ никакъ не могъ предчувствовать какое вліяніе произведутъ его слова на Эстеръ. Его вѣчное неумѣнье угадывать чувства молодой дѣвушки, теперь еще увеличивалось отъ исключительнаго стремленія къ одной цѣли — именно доказать, что мѣсто Эстеръ въ его сердцѣ, никогда, никѣмъ не было занято и принадлежало ей одной. До сихъ поръ все знакомство Эстеръ съ восточной любовью было исключительно заимствовано изъ байроновскихъ поэмъ, и этого было недостаточно, чтобъ создать въ ея воображеніи новую поэму, въ которой Гяуръ велъ бы ее подъ руку Она не могла произнесть ни слова, а онъ продолжалъ:
— Хотя мнѣ скоро минетъ тридцать-пять лѣтъ, и никогда не встрѣчалъ такой женщины, какъ вы. Въ жизни есть новыя эры, которыя равняются юности. Я никогда не любилъ прежде, чѣмъ увидѣлъ васъ.
Эстеръ все продолжала молчать.
— Я не смѣю даже въ этомъ признаться, ибо я не такой самодовольный человѣкъ, какъ вы думаете. Я нахожусь въ самомъ горькомъ положеніи для человѣка, который умѣетъ чувствовать.
Тутъ наконецъ Гарольдъ коснулся слабой струны молодой дѣвушки. Ея благородное сердце тотчасъ поняло, что онъ подразумѣвалъ подъ послѣдними словами. Она имѣла тонкое чутье угадывать, гдѣ слѣдовало остановить ухаживаніе мужчины; она теперь смотрѣла на него, блѣдная, обуреваемая чувствами, и которыхъ она не могла себѣ дать опредѣленнаго отчета.
— Не будемъ говорить о такихъ вещахъ, сказала она серьезно, — я въ послѣднее время перенеслась въ новый міръ, должна переучивать жизнь за-ново. Пойдемте домой. Мнѣ надо еще повидать м-съ Гольтъ и моего маленькаго друга Джоба.
Она остановилась у стеклянной двери, выходившей на террасу, и вошла въ комнату, а Гарольдъ пошелъ кругомъ въ конюшни.
Взойдя на верхъ, и потомъ снова сойдя внизъ, въ парадныя сѣни, она увидѣла тамъ не одни статуи, а цѣлое собраніе живыхъ людей. Такъ какъ Гарри настаивалъ непремѣнно еще разъ поиграть съ Джобомъ, то м-съ Гольтъ и сиротка, послѣ обѣда, явились въ сѣни, гдѣ и происходила теперь слѣдующая сцена: — м-съ Гольтъ сидѣла на стулѣ, Доминикъ и Доннеръ помѣщались подлѣ нея и старались ее занять. Гарри, же въ своей блестящей, красной курткѣ, игралъ въ прятки съ Джобомъ, который очень ловко прятался за колонами и пьедесталами; какъ бы въ перегонку съ ними, двѣ ученыя бѣлки лазили по статуямъ и карнизамъ. М-съ Гольтъ держала въ рукахъ корзинку полную лакомствъ для Джоба; она казалось была очень довольна пріятнымъ обществомъ и роскошнымъ угощеніемъ. Эстеръ, сойдя тихонько и незамѣтно съ лѣстницы, остановилась и, опершись на каменную балюстраду, смотрѣла на эту сцену въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ.
Въ это же время въ сѣняхъ появился старый м-ръ Трансомъ, который, выспавшись въ кабинетѣ послѣ прогулки, вышелъ теперь поискать Гарри. На немъ былъ тиковой халатъ и такая же шапка. Ложась спать онъ снялъ мѣховое пальто и шапку и набросилъ на плечи длинный шарфъ, привезенный ему Гарольдомъ съ востока; этотъ шарфъ и теперь красовался на немъ, ниспадая до колѣнъ.
Это странное появленіе пришлось какъ нельзя болѣе кстати для м-съ Гольтъ. По ея понятіямъ было очень естественно, что умы джентльменовъ нѣсколько странны; такъ какъ имъ ненужно было наживать себѣ хлѣбъ, то милосердый Господь изъ экономіи и не далъ имъ того здраваго смысла, въ которомъ работящіе люди такъ нуждаются. М-съ Гольтъ тотчасъ встала и присѣла съ такимъ уваженіемъ, какъ еслибъ м-ръ Трансомъ казался такимъ же мудрецомъ, какъ лордъ Берлей.
— Я надѣюсь, сэръ, что вы это не сочтете съ моей стороны за вольность, сказала она, пока старикъ смотрѣлъ на нее какимъ-то слабымъ, безчувственнымъ взглядомъ, — я не такая женщина, чтобы сѣла въ чужомъ домѣ безъ приглашенія. Но меня люди сюда привели, потому что молодой джентльменъ желалъ поиграть съ сироткой.
— Очень радъ, любезная… садитесь… садитесь… сказалъ м-ръ Трансомъ улыбаясь и кивая головой, — славный мальчикъ вашъ внукъ?
— Нѣтъ сэръ, отвѣчала м-съ Гольтъ, продолжая стоять столько же изъ страха къ м-ру Трансому, сколько и отъ сознанія, что неприлично сѣсть въ такую патетическую минуту, — не мнѣ имѣть внука, хотя я бы и была итого достойна. Мой сынъ говоритъ, что онъ никогда не женится, да еще онъ теперь въ тюрьмѣ — да еще говорятъ его сошлютъ вы можете сами видѣть, хотя вы и джентельменъ, что у меня мало шансовъ имѣть своихъ собственныхъ внучатъ. Этотъ мальчикъ внукъ стараго м-ра Тэджа, и его взялъ изъ состраданія мой Феликсъ; и я не противилась, потому что у меня доброе сердце. Я сама вѣдь вдова, и сынъ мой Феликсъ, хотя и большой, все же сирота; я знаю поэтому свой долгъ. А желательно бы было сэръ, чтобъ свой долгъ знали и другіе, которые поважнѣй, да повліятельнѣе и живутъ въ большихъ домахъ, да ѣздятъ въ экипажахъ, когда имъ вздумается. Если вы здѣсь главный джентельменъ, а невѣроятно, чтобъ вы стали уступать сыну, какъ должна бѣдная вдова, то вамъ подобаетъ принять сторону тѣхъ, которые этого заслуживаютъ, ибо Священное писаніе говоритъ: — да глаголятъ власа сѣдые.
— Да, да…. бѣдная женщина…. чтожь я скажу? отвѣчалъ м-ръ Трансомъ, чувствуя, что его бранятъ и желая какъ всегда смягчить гнѣвъ.
— Сэръ, я васъ живо научу, что сказать, ибо сама бы это сказала, еслибъ могла говорить съ королемъ. Я спрашивала людей знающихъ и всѣ говорятъ, что, по истинѣ библейской и житейской, король можетъ прощать кого хочетъ и за что хочетъ. Судя же по его изображенію на новыхъ монетахъ и по тѣмъ слухамъ, которые выдаютъ его за друга народа, какъ говорилъ намъ пасторъ съ кафедры, — онъ сдѣлаетъ мнѣ и моему сыну, что подобаетъ, если его попросятъ какъ слѣдуетъ.
— Да онъ очень хорошій человѣкъ…. онъ сдѣлаетъ все, что подобаетъ отвѣчалъ м-ръ Трансомъ, котораго понятія о королѣ были очень смутны и состояли преимущественно изъ отрывочныхъ воспоминаній о Георгѣ III. — Я спрошу его все, что вамъ угодно, прибавилъ онъ желая удовлетворить м-съ Гольтъ, которая начинала его нѣсколько пугать.
— Ну такъ, сэръ, если вы поѣдете въ своемъ экипажѣ и скажете королю: «Этотъ молодой человѣкъ, Феликсъ Гольтъ, котораго отецъ извѣстенъ во всей странѣ, а мать чрезвычайно почтенная женщина, — никогда не желалъ зла никому и не только драться и проливать кровь, но съ охотою отдалъ бы свой послѣдній кусокъ хлѣба тому, кто нуждается» — если вы это сдѣлаете и подговорите другихъ джентльменовъ сказать тоже самое, то конечно король велитъ выпустить изъ тюрьмы моего сына.
М-съ Гольтъ, подобно всѣмъ ораторамъ, чѣмъ болѣе говорила, тѣмъ слова ея становились громче и энергичнѣе; уже не она руководила своимъ краснорѣчіемъ, а краснорѣчіе руководило ею. Бѣдный старый Трансомъ такъ былъ испуганъ, что стоялъ, какъ бы прикованный къ мѣсту, совершенно забывъ, что онъ могъ уйти, когда хотѣлъ.
Маленькій Гарри быстро понимавшій все, что касалось дѣдки, остановился въ своей игрѣ и, подмѣтивъ враждебную наружность этой злой, черной старухи, подбѣжала къ ней и сначала сталъ бить ее по платью своимъ хлыстикомъ, а потомъ подозрѣвая, что платье не имѣетъ чувства, онъ впился зубами въ ея руку. Пока Доминикъ старался его успокоить и оторвать отъ старухи, Нимвродъ поднялъ жалобный вой, сцена приняла такой безпокойный воинственный характеръ, что даже бѣлки испугались и забились куда то, какъ можно далѣо.
Эстеръ, дожидавшая до сихъ поръ удобной минуты для своего появленія на театръ дѣйствія, теперь подошла къ м-съ Гольтъ и сказала ей нѣсколько ласковыхъ словъ; старикъ Трансомъ, видя, что достаточный щитъ прикрылъ его отъ опаснаго врага, собрался наконецъ съ силами и, обернувшись, заковылялъ въ свою библіотеку, съ необыкновенной быстротой.
— Милая м-съ Гольтъ, сказала Эстеръ, — не безпокойтесь. Я увѣряю васъ, вы сдѣлали все, что только могли вашими словами. Ваше посѣщеніе не пропало даромъ. Посмотрите, какъ дѣти были рады поиграть вмѣстѣ! Я видѣла какъ Джобъ громко смѣялся, а этого съ нимъ прежде не бывало.
Произнеся эти слова она обернулась къ Доминику и прибавила: — Развѣ экипажъ подадутъ къ этому подъѣзду?
Этою намека было достаточно, и Доминикъ пошелъ посмотрѣть, готовъ ли экипажъ, а Деннеръ замѣтивъ, что м-съ Гольтъ вѣроятно пожелаетъ лучше отправиться изъ внутренняго двора, увела ее снова въ комнату экономки. Одинъ Гарри воспротивился удаленію Джоба, который ему показался неоцѣненнымъ прибавленіемъ къ его звѣринцу; это сопротивленіе было такъ дѣйствительно, такъ много времени потребовалось, чтобъ его унять, что вся компанія едва удалилась, когда на лѣстницѣ показался Гарольдъ. Эстеръ была очень рада, что такимъ образомъ изчезла всякая возможность новой встрѣчи между нимъ и матерью Феликса.
XLIV.
правитьВскорѣ послѣ страннаго появленія м-съ Гольтъ въ Трансомъ-Кортѣ, Эстеръ посѣтила вторично своего отца. Ломфордскіе ассизы приближались; судъ надъ Феликсомъ Гольтомъ долженъ былъ начаться черезъ десять дней и, по нѣкоторымъ намекамъ въ письмахъ отца, Эстеръ видѣла, что онъ не надѣялся на хорошій исходъ дѣла. Гарольдъ Трансомъ, говоря раза два или три объ этомъ предметѣ, выразилъ надежду, что молодой человѣкъ легко выпутается изъ затруднительнаго своего положенія, но эти слова не могли уменьшить ея безпокойства, а она не хотѣла продолжать разговора о Феликсѣ Гольтѣ и спрашивать Гарольда на чемъ онъ основывалъ свои надежды. Со времени ихъ объясненій на террасѣ, Гарольдъ все дѣлался болѣе и болѣе нѣжнымъ, умоляющимъ, влюбленнымъ; а Эстеръ, подъ вліяніемъ мыслей смущавшихъ и терзавшихъ ее, мыслей, которыя казалось колебали ея увѣренность, что жизнь была не простая сдѣлка съ тѣмъ, что противорѣчитъ идеально-нравственному образцу, — принимала теперь гораздо пассивнѣе его ухаживанье, начиная яснѣе понимать, что, выйдя замужъ за Гарольда Трансома, она оставляла на вѣки за собою вольный воздухъ вершинъ и свѣтлую искренность истинной любви, и должна была довольствоваться жизнью, полной мелочнымъ удовольствій и лѣниваго, безцѣльнаго довольства, въ которой поэзія заключалась только въ книгахъ и возвышенныя идеи надо было снимать съ полокъ книжныхъ шкаповъ, когда мужъ обращался къ нимъ спиною. Но повидимому, всѣ внѣшнія условія, вмѣстѣ съ ея благороднымъ сочувствіемъ къ Трансомамъ, и съ тѣми природными стремленіями, противъ которыхъ она однажды начала бороться, дѣлали эту мелочную жизнь лучшей долей, ей выпадающей. Въ подобномъ-то полугрустномъ, полудовольномъ смиреніи передъ тѣмъ, что называется свѣтскимъ благоразуміемъ, находилась Эстеръ, когда она поѣхала во второй разъ къ отцу.
Маленькій пасторъ былъ очень встревоженъ и никакъ не могъ смиренно покориться мысли, начинавшей его преслѣдовать и днемъ и ночью, что Феликсъ могъ подвергнуться позорному наказанію — ссылкѣ за убійство, фактъ котораго не могло опровергнуть никакое свидѣтельство, представленное въ его пользу.
— Меня нѣсколько успокоивали увѣренія людей знающихъ, сказалъ м-ръ Лайонъ, — что если даже онъ будетъ признанъ виновнымъ въ томъ дѣлѣ, въ которое онъ былъ роковымъ образомъ вовлеченъ, все же наказаніе могло быть смягчено добрымъ, хорошо расположеннымъ судьей, обращающимъ вниманіе на невидимую дѣятельность души, ибо дѣйствія, кажущіяся одинаковыми по внѣшнимъ признакамъ и слѣдствіямъ, также глубоко разнятся другъ отъ друга, какъ разнятся ударъ ножа рукою доктора, отъ подобнаго же удара рукою разбойника. Но теперь говорятъ, что назначенный судья человѣкъ строгій, и питаетъ предразсудокъ противъ всѣхъ новыхъ умовъ, не придерживающихся старой рутинѣ.
— Я буду присутствовать въ судѣ батюшка, сказала Эстеръ, не рѣшаясь прямо, даже отцу, выразить своего затаеннаго желанія — Я замѣтила м-съ Трансомъ, что мнѣ хотѣлось бы поѣхать въ Ломфордъ, она отвѣчала что сама, въ былыя времена, всегда посѣщала ассизы и что съ удовольствіемъ повезетъ меня. Вы будете тамъ батюшка?
— Конечно; меня пригласили быть свидѣтелемъ въ пользу Феликса, на счетъ его характера и прошедшей жизни. Я представлю доказательства, что онъ всегда былъ врагомъ бунтовъ и насилія, и что онъ заранѣе предупреждалъ объ опасности. Для насъ, знающихъ его, кажется страннымъ, чтобъ объ немъ можно было быть противоположнаго мнѣнія, но мало людей, которые скажутъ слово за него, хотя я много надѣюсь на свидѣтельство м-ра Гарольда Трансома, если, какъ ты говоришь, онъ намѣренъ отложить въ сторону всѣ мелкія соображенія и сказать всю истину.
— Онъ очень добръ и способенъ на всякое благородное дѣло, сказала Эстеръ.
— Это хорошо; я твердо убѣжденъ, что злые люди стараются повредить Феликсу. «Дуфильдскій стражъ» постоянно пишетъ о немъ, какъ объ одномъ изъ тѣхъ вредныхъ людей, которые стремятся возвысить себя безчестіемъ своей партіи, и которые не настоящіе друзья народа, но стараются только обратить на себя вниманіе своими громкими криками. Вотъ это именно меня и терзаетъ: мрачная судьба этого молодаго человѣка — крестъ, который я ношу и днемъ, и ночью.
— Батюшка, начала Эстеръ, застѣнчиво и въ глазахъ ея блеснули слезы, — я желала бы его видѣть передъ судомъ. Могу я? Спросите вы его? Возьмете меня съ собою?
Лайонъ поднялъ на нее свои влажные глаза и молча смотрѣлъ на нее въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ. Новая мысль блеснула въ его головѣ, но природная деликатность не допустила его даже внутренно удовлетворить своему любопытству, которое казалось нарушеніемъ священной тайны.
— Я не вижу ничего, что помѣшало бы исполниться твоему желанію, милое дитя мое, если ты пріѣдешь довольно рано и попросишь м-съ Трансомъ выпустить тебя гдѣ нибудь въ приличномъ мѣстѣ — положимъ у дома индепендентскаго проповѣдника, гдѣ я тебя буду ждать и провожу въ тюрьму. Я скажу заранѣе объ этомъ Феликсу и онъ, конечно, обрадуется увидѣть твое лицо еще разъ; онъ можетъ быть уѣдетъ далеко и будетъ для тебя какъ бы мервымъ, хотя бы….
Этого было слишкомъ много для Эстеръ. Она обвила руками шею отца и начала всхлипывать какъ ребенокъ. Слезы были несказаннымъ облегченіемъ для нея, послѣ столь долгой внутренней борьбы, неимѣвшей никакого внѣшняго исхода. Старикъ былъ также глубоко тронутъ и, крѣпко сжавъ своего дорогаго ребенка, безмолвно молился.
Ни одинъ изъ нихъ не произнесъ ни слова въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ; наконецъ Эстеръ подняла голову, отерла свои слезы и игривымъ движеніемъ, хотя на лицѣ ея не видно было и тѣни улыбки, прижала свой платокъ къ щекамъ отца. Тогда взявъ ее за руку старикъ торжественно произнесъ:
— Великій и таинственный даръ, моя Эстеръ, — сродство душъ, благодаря которому мнѣ часто казалось, что въ самую горькую минуту страданія, наши души какъ бы предвкушаютъ небесное блаженство. Я говорю такъ, не на вѣтеръ, но какъ перенесшій это на опытѣ. И странная истина, что только въ горечи разставанія мы познаемъ всю глубину любви.
На этомъ свиданіе ихъ кончилось, и м-ръ Лайонъ не спросилъ ни слова о томъ, какъ Эстеръ полагала устроить свои дѣла съ Трансомами.
Послѣ этой бесѣды, ясно показавшей ему, что случившееся съ Феликсомъ болѣе трогало Эстеръ чѣмъ онъ полагалъ, пасторъ не чувствовалъ никакого желанія вызывать образы ея будущаго, столь отличнаго отъ судьбы, предстоявшей Феликсу. И Эстеръ впрочемъ была бы не въ состояніи отвѣчать на подобные вопросы. Быстро промелькнувшія недѣли не возбудили въ ея умѣ болѣе яснаго, опредѣленнаго взгляда на ея будущую судьбу, она только чувствовала то грустное разочарованіе, которое всегда слѣдуетъ за фактическимъ знакомствомъ съ тѣми предметами, которыхъ мы въ воображеніи рисовали себѣ столь обворожительными. Но замѣчательно, что она почти вовсе не думала о возможности сдѣлки, которая доставила бы ей большую часть состоянія и вмѣстѣ съ тѣмъ удовлетворила бы ея желаніе оставить Трансомамъ ихъ родной кровъ. Близкое знакомство съ этимъ семействомъ выдвинуло его на первый планъ въ ея размышленіяхъ о будущемъ; постепенное, неуклонное ухаживаніе за нею Гарольда вліяло на нее такъ, что стушевало всѣ остальные неопредѣленные туманные планы; а одинокое богатство, съ которымъ внѣ утопіи она не знала что и дѣлать, казалось ей столь же мрачнымъ, хладнымъ и непривлекательнымъ, какъ предложеніе почестей въ чужой, невѣдомой странѣ.
Эстеръ не любила одинокой жизни. Въ ея характерѣ было смѣшеніе многихъ добрыхъ качествъ, которыхъ совершенное развитіе лежало въ бракѣ. Она чувствовала, что теперь представлявшійся ей выборъ судьбы былъ окончательнымъ. Ея юное, свѣжее сердце обуреваемое сильными чувствами, терзаемое фактически существующими предметами, никогда не задумывалось о будущихъ возможныхъ явленіяхъ. Ей казалось, что она, въ эту минуту, стояла на первомъ и послѣднемъ перекресткѣ двухъ противоположныхъ путей, по одному изъ которыхъ суждено было идти ея жизни. Въ одномъ отношеніи она была совершенно права. Только въ свѣжей юности возможенъ выборъ того пути, который придаетъ единство всей жизни и дѣлаетъ память храмомъ, въ которомъ всѣ приношеніи и жертвы, всѣ изліянія радости и горя, составляютъ неразрывную повѣсть, освященную одной вѣрой, однимъ поклоненіемъ.
XLV.
правитьВслѣдствіе своего свиданія съ отцемъ, Эстеръ въ одно сѣроватое мартовское утро сѣла съ м-съ Трансомъ въ экипажъ, чтобъ ѣхать на ломфордскіе ассизы. Послѣдняя, во время пути, не безпокоила ее пустой болтовней. Въ послѣднее время Эстеръ замѣчала въ ней большую перемѣну, обнаруживавшуюся во многихъ мелочахъ, которыя замѣтны лишь для глаза женщины. Разговоръ казался непріятнымъ усиліемъ для м-съ Трансомъ, и хотя она одѣвалась какъ обыкновенно, сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ, возилась съ своими лекарствами, занималась рукодѣльемъ и обходилась съ Эстеръ съ тою же изящною учтивостію, которую нѣкоторые люди принимаютъ за признакъ привязанности; все же Эстеръ замѣчала во всѣхъ ея движеніяхъ какое-то странное безпокойство. Иногда она, въ продолженіи четверти часа, безмолвно и съ необыкновенной быстротой дѣлала стежокъ за стежкомъ, словно отъ этого зависѣло ея освобожденіе изъ неволи; потомъ, бывало ея руки вдругъ упадутъ на колѣни и она устремитъ пристальный, безчувственный взглядъ на столъ передъ собою; въ такомъ положеніи она сидѣла какъ статуя, очевидно не сознавая присутствія Эстеръ, до тѣхъ поръ, пока внезапно блеснувшая мысль не пробудитъ ее изъ этого забытья и она очнется, безпокойно оглядываясь по сторонамъ, какъ человѣкъ стыдящійся того, что онъ заснулъ. Эстеръ, тронутая признаками горя, которые были новостью для нея, старалась всѣми силами не показать, что она замѣчаетъ эту перемѣну и окружала бѣдную женщину еще большимъ вниманіемъ и нѣжностью. Но однажды утромъ м-съ Трансомъ сказала ей, послѣ довольно продолжительнаго молчанія:
— Я дѣлаю ваше пребываніе здѣсь очень скучнымъ, моя милая. Вы сидите со мной, точно олицетворенное терпѣнье. Я просто невыносима и начинаю впадать въ мрачную глупость. Безпокойная, постоянно тревожащаяся старуха, какъ я, такое же непріятное зрѣлище, какъ птица безъ крыла. Но не обращайте на меня вниманія, мое сокровище. Убѣгайте, когда вамъ вздумается, безъ всякой церемоніи. Вы видите, что всѣ это дѣлаютъ. Я часть здѣшней старой мебели съ новой покрышкой.
— Милая м-съ Трансомъ, произнесла Эстеръ садясь подлѣ нея на низенькій диванъ, — развѣ вы не любите, чтобъ я была съ вами.
— Только ради васъ, моя прелестная, отвѣчала м-съ Трансомъ съ слабой улыбкой и нѣжно взявъ Эстеръ за подбородокъ, — развѣ вамъ пріятно на меня смотрѣть?
— Зачѣмъ вы произносите такія злыя вещи? сказала Эстеръ нѣжно, — еслибъ у васъ была дочь, то она конечно, желала бы оставаться съ вами въ тѣ минуты, когда вы всего болѣе нуждаетесь въ развлеченіи. А каждая молодая дѣвушка чувствуетъ какъ бы дочернюю любовь къ старшимъ, которыя добры до нея.
— Я желала бы чтобъ вы дѣйствительно были моею дочерью, сказала м-съ Трансомъ, значительно просіявъ, — это все, на что еще можетъ надѣяться старуха.
Эстеръ покраснѣла; она не предвидѣла результата своихъ словъ, внушенныхъ ей однимъ нѣжнымъ сожалѣніемъ. Чтобъ перемѣнить предметъ разговора, она объявила, что имѣетъ просьбу къ м-съ Трансомъ.
— Вы такъ добры, сказала она, что я попрошу васъ побаловать меня. Поѣдемте, какъ можно ранѣе въ Ломфордъ, въ среду, и завезите меня прежде суда въ одинъ домъ, гдѣ меня будетъ ждать отецъ. У насъ съ нимъ есть маленькое частное дѣло, о которомъ я бы желала, если возможно, чтобъ никто не зналъ. Онъ приведетъ меня назадъ, куда вы назначите.
Такимъ образомъ Эстеръ достигла своей цѣли, не имѣя надобности открыть въ чемъ она состояла; ея положеніе было тѣмъ безопаснѣе, что Гарольдъ уже находился въ Ломфордѣ.
Домъ индепендентскаго проповѣдника, передъ которымъ она остановилась и гдѣ ждалъ ее отецъ, находился въ уединенной улицѣ не вдалекѣ отъ тюрьмы. Эстеръ накинула на себя темный салопъ сверхъ красиваго платья, которое, по словамъ Деннеръ, было необходимо для того, чтобы присутствовать въ судѣ; и такъ какъ дамскія шляпки того времени ни выставляли рельефно лица, а скорѣе показывали его въ перспективѣ, то, съ помощью вуаля, она могла надѣяться пройти никѣмъ незамѣченная.
— Я все устроилъ моя милая, сказалъ м-ръ Лайонъ, — и Феликсъ насъ ждетъ. Намъ только не слѣдуетъ терять времени.
Они тотчасъ отправились, и Эстеръ шла молча ничего не распрашивая, не замѣчая даже дороги. Впослѣдствіи она припоминала только, что, послѣ непродолжительной ходьбы, они миновали какія то высокія стѣны и, пройдя нѣсколько длинныхъ корридоровъ, очутились въ комнатѣ, большей чѣмъ она ожидала.
— Здѣсь намъ позволено видѣться съ Феликсомъ, Эстеръ, сказалъ ея отецъ — онъ тотчасъ придетъ.
Эстеръ машинально сняла перчатки и шляпу, точно она вернулась домой съ прогулки. Она ничего не сознавала кромѣ того, что скоро увидитъ Феликса. Дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. Ей казалось, что онъ также измѣнился отъ ея новой жизни; ей казалось что самое прошедше для нея измѣнится и не будетъ болѣе опредѣленнымъ воспоминаніемъ, но чѣмъ-то, насчетъ котораго она также ошибалась, какъ она ошибалась нѣкогда насчетъ своей новой жизни. Быть можетъ, она выходила изъ той эпохи дѣтства, вовремя которой самые обыкновенные предметы кажутся диковиной и все принимаетъ грандіозные образы. Быть можетъ, съ этого времени весь міръ станетъ казаться ей гораздо мельче. Страхъ, который она чуть сознавала въ эти минуты, былъ ужаснѣе всего, что она когда либо испытала.
Вскорѣ дверь тихонько пріотворилась; кто то просунулъ голову; потомъ дверь отворилась во всю ширину и Феликсъ Гольтъ показался на порогѣ.
— Миссъ Лайонъ… Эстеръ!
И ея рука очутилась въ его рукѣ.
Онъ былъ тотъ же самый, какъ прежде; — нѣтъ какъ, то неизъяснимо лучше отъ долгой разлуки и тѣхъ особыхъ явленій въ ея жизни, благодаря которымъ онъ казался возвращеніемъ свѣтлаго утра послѣ туманной ночи.
— Не обращайте на меня вниманія дѣти, сказалъ Лайонъ — мнѣ надо кое-что записать, а время у меня очень дорого. Мы можемъ тутъ остаться только четверть часа.
И старикъ сѣлъ къ окошку, повернувшись спиною къ нимъ и, нагнувъ голову къ самой бумагѣ, началъ поспѣшно писать.
— Вы очень блѣдны, вы нездоровы, сказала Эстеръ. Она отдернула свою руку, но они все еще стояли близко другъ отъ друга и она не сводила съ него глазъ.
— Дѣло въ томъ, что я не очень люблю тюрьму, сказалъ Феликсъ улыбаясь, — но самое лучшее, что можетъ для меня случиться, это, — еще долго пробыть въ ея стѣнахъ.
— Полагаютъ, что въ самомъ дурномъ случаѣ, можно испросить помилованіе, отвѣчала Эстеръ, избѣгая называть Гарольда Трансома.
— Я на это не надѣюсь, прибавилъ Феликсъ качая головой, всего благоразумнѣе въ моемъ положеніи приготовиться къ самому нелѣпому наказанію и тогда все, что случится, мнѣ покажется легкимъ. Вѣдь вы знаете, прибавилъ онъ съ свѣтлой улыбкой, — я никогда не имѣлъ притязаній на изящное общество и на мягкую мебель. Въ этомъ отношеніи меня не можетъ ждать очень тяжелое разочарованіе.
— Что вы смотрите на все также, какъ и прежде? сказала Эстеръ блѣднѣя при этихъ словахъ, — то есть я хочу сказать на счетъ бѣдности и тѣхъ людей, между которыми вы намѣреваетесь жить. Всѣ недоразумѣнія и несчастныя обстоятельства оставили васъ все такимъ же упрямымъ?
Она старалась улыбнуться, но не могла.
— Вы спрашиваете о той жизни, которую бы я повелъ, еслибъ меня выпустили на свободу? сказалъ Феликсъ.
— Да. Я не могу не безпокоиться о васъ, послѣ того, что случилось. Смотрите какъ вы можете ошибаться. Эстеръ произнесла эти слова очень нерѣшительно, застѣнчиво. Она видѣла, какъ въ глазахъ его блеснула хорошо ей знакомая улыбка. — Ахъ! вѣрно, я сказала, какую нибудь глупость, прибавила она жалобнымъ тономъ.
— Нѣтъ, вы произнесли страшно вдохновенныя слова, отвѣчалъ Феликсъ, — когда злому соблазнителю надоѣстъ нашептывать человѣку, что онъ ошибается, онъ посылаетъ птичку небесную пропѣть тоже роковое слово. Посмотрите, какой вы вѣстникъ мрака!
Онъ улыбнулся и взялъ обѣ ея руки, сложенныя такъ, какъ дѣти складываютъ молясь Богу. Оба они чувствовали, что минута была слишкомъ торжественна, чтобъ имъ быть застѣнчивыми. Они смотрѣли другъ другу въ глаза, какъ ангелы смотрятъ повѣдывая истину.
— Но я не боюсь этихъ словъ: ошибка, несостоятельность, пораженіе. Я гляжу далѣе. Единственная несостоятельность, которой человѣкъ долженъ бояться, это несостоятельность своихъ стремленій къ той цѣли, которую онъ признаетъ за лучшую въ жизни. Чтоже касается результатовъ того или другого изъ его начинаній, то тутъ ничего не можетъ быть вѣрнаго; міръ не такъ сотворенъ, чтобъ его чувства всегда удовлетворялись. Пока человѣкъ сознаетъ какую нибудь добрую цѣль и онъ вѣритъ въ нее, то будетъ стремиться къ ея достиженію, чтобы тамъ не произошло. Положимъ, что результаты этихъ стремленій будутъ самые мелкіе, но я предпочитаю самые мелкіе результаты того дѣла, которое мнѣ дорого, чѣмъ самые крупные результаты дѣла, къ которому у меня не лежитъ душа. Я шага не сдѣлаю, чтобъ получить тѣ свѣтскіе блага, которыя мнѣ не по вкусу и которыя, еслибъ и были мнѣ но вкусу, сопровождаются такими условіями — пока міръ такой, каковъ онъ теперь, — что страшно подумать.
— Да, сказала Эстеръ тихо, — мнѣ кажется я понимаю теперь васъ лучше, чѣмъ прежде.
Дѣйствительно, слова Феликса какъ то странно согласовались съ тѣмъ, что она сама испытала въ послѣднее время. Но она не сказала болѣе ни слова, хотя онъ, повидимому, ждалъ чего то, пристально смотря на нее; минуты черезъ двѣ онъ продолжалъ:
— Я не намѣренъ сдѣлаться знаменитымъ, вы это знаете, я не намѣренъ начинать новой эры, иначе вы бы хорошо сдѣлали, еслибъ научили ворону каркать мнѣ на ухо слова — ошибка, несостоятельность, пораженіе. Когда великіе дѣла невозможны, то я забочусь о мелкихъ, которые никогда не будутъ извѣстны другому міру, кромѣ міра мастерскихъ и чердаковъ. Наконецъ, что касается той одной истины, въ которую я вѣрю, то, въ отношеніи ея, я наврядъ ли могу ошибиться, оказаться несостоятельнымъ или потерпѣть пораженіе. Если чему нибудь надо научить міръ, то это той истинѣ, что есть счастіе для человѣка, кромѣ перемѣны въ его положеніи. Это одна изъ тѣхъ истинъ, которой я намѣренъ посвятить всю свою жизнь. Еслибъ кто нибудь могъ мнѣ доказать, что я дуракъ, вѣря въ нее, то изъ этого не слѣдовало бы еще, что я долженъ тотчасъ занять у кого нибудь денегъ и сшить себѣ новомодное платье.
Они улыбнулись другъ другу также весело, какъ бывало прежде, во время ихъ долгихъ разговоровъ.
— Вы все тотъ же, сказала Эстеръ.
— А вы? отвѣтилъ Феликсъ: — моя судьба уже давно опредѣлилась. Но ваша… Въ ней произошла громадная перемѣна… Точно волшебникъ махнулъ своимъ магическимъ жезломъ.
— Да, сказала Эстеръ дрожащимъ голосомъ.
— Ну, продолжалъ Феликсъ очень серьезно, — это рѣдкій случай, что судьба дѣйствуетъ кстати. Когда я васъ впервые увидѣлъ, ваше рожденье для меня было непонятной загадкой. Теперь наконецъ свойственныя вамъ условія окружаютъ, васъ.
Слова эти показались Эстеръ жестокими. Но Феликсъ не могъ знать всѣхъ причинъ, по которымъ онѣ ей казались такими. Она не могла говорить; она сознавала, что тѣло ея холодѣло и сердце тревожно билось.
— Теперь всѣ ваши изящные вкусы удовлетворены, продолжалъ самымъ невиннымъ образомъ Феликсъ, — но вы не правда-ли, не забудете наставленій вашего стараго педагога?
Въ головѣ Феликса была только одна мысль: онъ былъ увѣренъ, что Эстеръ непремѣнно выйдетъ замужъ за Гарольда Трансома. Мужчины всегда готовы вѣрить подобнымъ поступкамъ со стороны женщинъ, которыя ихъ любятъ. Но онъ не могъ прямо говорить объ этомъ бракѣ. Онъ боялся для нея этой судьбы, хотя не могъ опредѣлительно доказать въ чемъ именно заключалась опасность. Ему просто казалось недостойнымъ для Эстеръ выйти замужъ за Гарольда Трансома.
— Дѣти мои, сказалъ м-ръ Лайонъ, не оборачиваясь къ нимъ, но смотря на часы, — намъ осталось ровно двѣ минуты.
И онъ продолжалъ писать.
Эстеръ не произнесла ни слова, но Феликсъ не могъ не замѣтить, что она дрожала всѣмъ тѣломъ, и что руки ея похолодѣли. Побуждаемый самыми разнородными ощущеніями, любовью, благодарностью и безпокойствомъ, онъ съ жаромъ произнесъ:
— Я перенесъ жестокую борьбу самъ съ собою, Эстеръ. Но вы видите, я былъ правъ. Васъ ожидала достойная судьба, но помните, что эта перемѣна дорого стоила кому-то, не бросайте даромъ своей жизни. Мнѣ надо знать, что вы будете пользоваться счастіемъ вполнѣ достойнымъ васъ.
Эстеръ чувствовала себя слишкомъ несчастной, чтобы заплакать. Она безмолвно, безпомощно взглянула на Феликса, потомъ выдернула свои руки изъ его рукъ и подойдя къ отцу, какъ-то безчувственно произнесла: — Батюшка, я готова, намъ болѣе нечего говорить.
Потомъ она отошла къ стулу, на которомъ лежала ея шляпка; ея лицо было такъ смертельно блѣдно, что казалось лицемъ трупа.
— Эстеръ!
Она услышала какъ Феликсъ произнесъ это слово тономъ пламенной мольбы; она обернулась и быстро подошла къ нему, какъ испуганный ребенокъ льнетъ къ своему покровителю Онъ обнялъ ее и уста ихъ встрѣтились въ первомъ поцѣлуѣ.
Она никогда потомъ не могла припомнить, что съ ней было до тѣхъ поръ, какъ она снова очутилась въ экипажѣ рядомъ съ м-съ Трансомъ.
XLVI.
правитьЭстеръ помѣстилась въ судѣ рядомъ съ м-съ Трансомъ, такъ что она могла все слышать и все видѣть. Гарольдъ встрѣтилъ ихъ въ гостинницѣ и замѣтилъ, что Эстеръ была очень разстроена и разсѣянна, но онъ приписалъ это ея безпокойству о результатѣ дѣла, въ которомъ подсудимымъ былъ ея пріятель, а ея отецъ и онъ самъ важными свидѣтелями. М-съ Трансомъ не сочла за грѣхъ имѣть небольшую тайну отъ сына и потому она не выдала Эстеръ, не разсказала объ ея свиданіи съ отцемъ. Гарольдъ въ этотъ день обходился съ молодою дѣвушкой особенно деликатно и не докучалъ ей своими любезностями; онъ сознавалъ, что своимъ поведеніемъ въ судѣ заслужитъ одобреніе Эстеръ, и притомъ, мы всегда дѣлаемся особенно граціозны въ манерахъ, когда нами руководитъ какое нибудь благородное побужденіе; ибо наши внѣшнія дѣйствія всегда вторятъ внутренней таинственной мелодіи нашего сердца.
Еслибъ Эстеръ не была совершенно углублена въ свои чувства, то замѣтила бы, что сосредоточивала на себѣ общее вниманіе. Въ обнаженной публичной залѣ не было ни однаго выдающагося угла, за которой могли бы ухватиться какая нибудь идея или догадка: не было ничего цвѣтнаго, чтобы могло занять воображеніе и единственные интересные предметы были живые люди, особливо люди высоко поставленные; поэтому неудивительно, что Эстеръ обратила на себя всеобщее вниманіе. Даже еслибъ это было простой данью ея юной красотѣ, такъ рельефно выдававшейся рядомъ съ торжественной старостью м-съ Трансомъ; но это общее вниманіе главнымъ образомъ было одолжено толкомъ о томъ, что она законная владѣтельница трансомскихъ помѣстій и будущая невѣста Гарольда Трансома. Самъ Гарольдъ, въ послѣднее время, не заботился скрывать достовѣрность одного факта и вѣроятность другого; они оба говорили только въ его пользу.
Въ судѣ было гораздо болѣе народа, чѣмъ наканунѣ, когда нашего бѣднаго пріятеля Дреджа и его двухъ товарищей рудокоповъ присудили къ годичному тюремному заключенію и каторжной работѣ, а болѣе образованнаго преступника, укравшаго дебарійское серебро — къ вѣчной ссылкѣ. Бѣдный Дреджъ плакалъ, сожалѣлъ, что до него дошла вѣсть о выборахъ и не смотря на всѣ увѣщанія тюремнаго пастора настаивалъ на томъ, что на этомъ свѣтѣ всегда Спратъ съ дьяволомъ будутъ въ выигрышѣ.
Но сегодня, конечно, любопытство было гораздо болѣе затронуто, ибо обстоятельства преступленія и самый преступникъ выдавались изъ обыкновеннаго ряда явленій. Какъ только Феликсъ появился на скамьѣ осужденныхъ, въ толпѣ послышался говоръ и онъ становился все громче и громче пока нѣсколько разъ не было объявлено, что зала будетъ очищена отъ публики, если не воцарится молчаніе. Странно сказать, теперь впервые Эстеръ гордилась Феликсомъ, просто гордилась его наружностью. Въ эту минуту, когда на немъ сосредоточивались взгляды многочисленной толпы, она чувствовала, его громадное превосходство надъ всѣми, хотя вокругъ него и находилось много настоящихъ джентельменовъ. Конечно торговки не нашли бы его прелестнымъ; не только женщины, въ родѣ м-съ Тиліотъ, но многіе умы во фракахъ и сюртукахъ полагали, что въ его обнаженномъ горлѣ и въ его большой головѣ скрывалось что-то опасное, даже быть можетъ безнравственное; а его слишкомъ массивная фигура вѣроятно вышла бы очень уродливой, еслибъ онъ одѣвался по послѣдней модѣ. Но видя какъ его большіе, сѣрые глаза глядѣли вокругъ спокойно, но не дерзко, и останавливались съ большимъ вниманіемъ на судьяхъ и стряпчихъ — Эстеръ чувствовала, что на его внѣшности была печать возвышенной натуры.
Эстеръ была очень рада услышать отъ своего отца, что Феликсъ настоялъ на томъ, чтобъ м-съ Гольтъ не явилась свидѣтельницей, и такъ какъ въ ея глазахъ не было большой разницы между появленіемъ въ судѣ въ качествѣ свидѣтеля или преступника, то она менѣе, чѣмъ обыкновенно, жаловалась на рѣшеніе сына. Эстеръ заранѣе боялась того нелѣпаго фарса, который м-съ Гольтъ разыграла бы въ судѣ, но ее все же безпокоила, потеря такаго важнаго свидѣтеля, который могъ разсказать о томъ, какъ велъ себя Феликсъ въ утро, предшествовавшее безпорядкамъ.
— Онъ дѣйствительно славный малый, сказалъ Гарольдъ, подходя къ Эстеръ послѣ бесѣды со стряпчимъ подсудимаго, — я надѣюсь, что онъ не надѣлаетъ ошибокъ въ своей защитѣ.
— Врядъ-ли онъ ихъ сдѣлаетъ, отвѣчала Эстеръ и снова румянецъ показался на ея щекахъ, снова лицо ея просіяло.
Обнявъ взглядомъ всю залу, Феликсъ пробѣжалъ глазами и по ея лицу, но намѣренно избѣгалъ останавливаться на немъ. Она поняла, что онъ это дѣлалъ изъ деликатности и что, благодаря этому, она могла вдоволь смотрѣть на него и на своего отца, стоявшаго рядомъ. Обернувшись къ Гарольду, чтобъ замѣтить ему что-то, она увидѣла, что его глаза были обращены въ томъ же направленіи, но съ такимъ страннымъ выраженіемъ, что она съ удивленіемъ воскликнула:
— О, какъ вы сердито смотрите; я никогда не видала ваше лицо такимъ грознымъ. Я надѣюсь, что вы не глядите такъ на моего отца?
— Ахъ нѣтъ, меня сердитъ то, отчего я отварачиваюсь, сказалъ Гарольдъ, дѣлая большое усиліе надъ собою, — это Джерминъ, прибавилъ онъ, взглянувъ вмѣстѣ и на свою мать и на Эстеръ, — онъ теперь всюду суется мнѣ на глаза, съ тѣхъ поръ, какъ я отказалъ ему въ свиданіи и отослалъ его письмо нераспечатаннымъ. Я рѣшился никогда болѣе съ нимъ не говорить, если только это будетъ зависѣть отъ меня.
М-съ Трансомъ при этихъ словахъ не выразила никакого смущенія, лицо ея не измѣнилось. Она въ послѣднее время приняла на себя мраморную маску неподвижности. Только въ глубинѣ своето сердца она встрѣчала каждую новую непріятность горькимъ: — «еще-бы, это должно было случиться».
Послѣ этого Эстеръ сосредоточила все свое вниманіе на томъ, что происходило въ судѣ, на томъ, какъ держалъ себя Феликсъ. Обвинительная сторона ограничилась простымъ разсказомъ о тѣхъ фактахъ, которые уже извѣстны намъ, подкрѣпивъ ихъ свидѣтельствами, часто совершенно обманчивыми. Спратъ клялся, что когда его привязывали къ столбу, то, не смотря на его страхъ, онъ ясно видѣлъ, что Феликсъ руководилъ дѣйствіями толпы. Хозяйка «Семи Звѣздъ», которая была одолжена Феликсу своимъ спасеніемъ отъ преслѣдованій пьяныхъ буяновъ, показала, что онъ предводительствовалъ ими прежде нападенія на Спрата, ибо она очень хорошо помнила, какъ онъ отозвалъ ея преслѣдователей, говоря, что въ другомъ мѣстѣ будетъ лучше игра. Другіе почтенные свидѣтели подъ присягой подтверждали факты о поощреніи Феликсомъ бунтовщиковъ, которью влекли Спрата по Королевской улицѣ, о его роковомъ нападеніи на Тукера и о его поведеніи передъ окнами замка.
Три другіе свидѣтеля приводя собственныя слова подсудимаго, ясно показывавшія его убѣжденія, примѣненныя на практикѣ во время бунта. Двое изъ нихъ были требійскіе лавочники, которые часто слышали какъ онъ выражалъ свои мнѣнія объ общественныхъ дѣлахъ, а третій былъ писецъ изъ Дуфильда, слышавшій рѣчь Феликса на выборахъ. Всѣ они приводили его собственный слова, ясно выражавшія его ненависть къ почтенному классу лавочниковъ и желаніе видѣть разграбленными ихъ богатыя лавки. Никто не зналъ, даже сами свидѣтели не вполнѣ знали, сколь многимъ ихъ память въ этомъ случаѣ была одолжена постороннему уму, именно уму м-ра Джонсона, близкаго родственника одного изъ требійскихъ лавочниковъ и пріятеля дуфильдскаго клерка. Нельзя сказать, чтобъ какой нибудь человѣкъ былъ по природѣ нарочно созданъ для исполненія роли свидѣтеля; въ трудномъ дѣлѣ собранія свидѣтельствъ открыто обширное поле для дѣятельныхъ умовъ, дѣйствующихъ подъ вліяніемъ частныхъ интересовъ. М-ръ Джонсонъ былъ въ этотъ день въ судѣ, но скромно держался въ сторонѣ. Онъ явился, чтобы передать кое-что м-ру Джермину и чтобъ самому собрать кое-какія свѣденія, въ чемъ ему много помогло присутствіе Эстеръ въ обществѣ Трансомовъ.
По окончаніи обвиненія всѣ посторонніе зрители пришли къ тому заключенію, что дѣло подсудимаго было очень плохо. Въ двухъ только случаяхъ Феликсъ подвергнулъ представленныхъ свидѣтелей переспросу. Во первыхъ, онъ спросилъ Спрата, не полагалъ-ли тотъ, что онъ спасся отъ смерти тѣмъ, что его привязали къ столбу? Во вторыхъ, онъ спросилъ лавочниковъ, подъ присягой показывавшихъ, что они слышали, какъ Феликсъ подговаривалъ оставить Тукера и идти за нимъ — не раздались-ли передъ этимъ крики въ толпѣ, предлагавшіе грабить пивоварню и винные погреба?
До сихъ поръ Эстеръ слушала внимательно, но спокойно. Она знала, что противъ Феликса будутъ представлены сильныя улики и всѣ ея надежды, всѣ ея опасенія сосредоточивались на томъ, что будетъ сказано послѣ этихъ свидѣтелей. Поэтому, когда судья спросилъ подсудимаго, что онъ могъ представить въ свое оправданіе, то Эстеръ почувствовала страшную дрожь.
Когда Феликсъ началъ говорить, во всей залѣ воцарилось мертвое молчаніе. Голосъ его былъ твердый, ясный; онъ говорилъ просто, серьезно и очевидно нисколько не рисовался. Однако Эстеръ никогда не видывала его лицо столь утомленнымъ, уставшимъ.
— Милордъ, я не буду задерживать вниманіе суда ненужнымъ краснорѣчіемъ. Я вѣрю, что свидѣтели, представленные обвинительной стороной, сказали правду на столько, насколько позволяетъ это поверхностное наблюденіе; я знаю, что ничего не можетъ говорить въ глазахъ присяжныхъ въ мою пользу, если они не повѣрятъ моему разсказу о тѣхъ побужденіяхъ, которыми я руководился въ своихъ поступкахъ, и показаніямъ нѣкоторыхъ свидѣтелей въ пользу моего прошедшаго и моихъ убѣжденій, которыя вполнѣ несогласны съ подстрекательствомъ на бунтъ. Я объясню суду въ нѣсколькихъ словахъ, какъ я попалъ въ толпу, какъ былъ принужденъ поднять руку на полицейскаго и какъ, однимъ словомъ, былъ вовлеченъ въ такіе поступки, которые мнѣ самому теперь кажутся нѣсколько безумными.
Вслѣдъ за этимъ Феликсъ представилъ въ сжатомъ разсказѣ всѣ свои поступки и побужденія, руководившія имъ въ день безпорядковъ, съ той самой минуты, когда онъ вскочилъ изъ-за работы, испуганный шумомъ на улицахъ. Онъ не упомянулъ конечно о своемъ посѣщеніи Солодовеннаго подворья и только сказалъ, что успокоивъ свою мать, онъ пошелъ немного погулять. Мало по малу онъ воодушевился, ибо возвышенная радость говорить истину, когда умѣешь говорить ее хорошо, ощутительна человѣку, даже въ минуты самого сильнаго горя.
— Вотъ все, что я могу сказать за себя, милордъ. Я не виновенъ даже въ неумышленномъ смертоубійствѣ, ибо это слово можетъ означать то, чѣмъ не былъ мой поступокъ. Бросивъ на землю Тукера, я не думалъ, что онъ умретъ отъ такого удара, который въ обыкновенной дракѣ не производитъ никакихъ роковыхъ послѣдствій. Что же касается до того, что я напалъ на полицейскаго, то мнѣ предстояло сдѣлать выборъ изъ двухъ золъ; еслибъ я не поднялъ на него руки, то онъ меня обезоружилъ бы. Къ тому же онъ напалъ на меня первый, ошибочно объясняя себѣ мои намѣренія. Я считаю, что недостойно защищалъ бы себя, еслибъ дозволилъ суду вывести изъ моихъ словъ и изъ словъ моихъ свидѣтелей, что, такъ какъ я ненавижу безпричинные, пьяные безпорядки, то потому я никогда и ни въ какомъ случаѣ не представилъ бы своей оппозиціи. Нѣтъ ни одного свободнаго учрежденія, которое бы не требовало прогресса. Съ моей стороны было бы дерзостью говорить это, еслибъ я не считалъ необходимымъ заявить, что я былъ бы въ своихъ собственныхъ глазахъ самымъ презрѣннымъ негодяемъ, еслибъ принялъ участіе въ какой бы то ни было дракѣ или безпорядкахъ, всегда наносящихъ кому нибудь вредъ — не побуждаемый къ тому священнымъ сознаніемъ долга къ самому себѣ или ближнимъ. А конечно, прибавилъ Феликсъ, съ убійственнымъ презрѣніемъ, — я никогда не считалъ своимъ священнымъ долгомъ дѣйствовать въ пользу избранія радикальнаго представителя сѣвернаго Ломшира и для этого предводительствовать пьяной чернью, которая можетъ только бить окошки, грабить трудомъ нажатое состояніе и подвергать опасности жизнь мирныхъ гражданъ. Я кончилъ; мнѣ болѣе ничего не остается сказать, милордъ.
— Я предчувствовалъ, что онъ надѣлаетъ ошибокъ, сказалъ Гарольдъ на ухо Эстеръ, но видя, что она слегка отъ него отшатнулась, онъ поспѣшилъ прибавить, боясь, чтобъ она не подумала, что онъ былъ оскорбленъ намекомъ Феликса. — Я не говорю объ его послѣднихъ словахъ; я подразумѣваю все заключеніе его рѣчи, онъ не долженъ былъ его произносить. Оно конечно повредитъ ему въ глазахъ присяжныхъ; они не поймутъ его словъ или перетолкуютъ въ дурную сторону. Я увѣренъ, что онъ этимъ сильно возстановилъ судью противъ себя. Теперь остается посмотрѣть, что мы, свидѣтели, можемъ сказать въ его пользу для уничтоженія непріятнаго впечатлѣнія его собственной защиты. Я надѣюсь, что стряпчій искусно подобралъ необходимыя свидѣтельства; говорятъ, что издержки по этому дѣлу приняли на себя нѣкоторые либералы, друзья Гольта въ Глазго и Ланкаширѣ. Но вѣдь, вѣроятно, вашъ батюшка уже разсказалъ вамъ обо всемъ этомъ.
Первый свидѣтель, представленный защитой, былъ м-ръ Лайонъ. Сущность его показаній заключалась въ томъ, что съ начала прошлаго сентября мѣсяца до самаго дня выборовъ, онъ находился въ постоянныхъ сношеніяхъ съ подсудимымъ; что онъ очень близко былъ знакомъ съ его характеромъ, взглядами на жизнь и поведеніемъ во время выборовъ, и что, на основаніи всего этого, онъ твердо убѣжденъ, что участіе Гольта въ бунтѣ и его роковая драка съ полицейскимъ происходили единственно отъ несчастной неудачи его смѣлыхъ и добрыхъ намѣреній. Онъ далѣе показалъ, что онъ присутствовалъ при свиданіи, въ его собственномъ домѣ, подсудимаго съ м-ромъ Гарольдомъ Трансомомъ, который въ то время производилъ агитацію въ пользу своего избранія. Цѣлью этого свиданія, со пороны подсудимаго, было объяснить м-ру Трансому, что отъ его имени угощаютъ и спаиваютъ спрокстонскихъ рудокоповъ и рабочихъ; подсудимый протестовалъ противъ подобныхъ мѣръ и выразилъ опасеніе о могущихъ произойти отъ этого безпорядкахъ и несчастіяхъ, ибо, по его мнѣнію, тайной причиной агитаціи было желаніе привлечь этихъ людей большими толпами къ избирательнымъ ящикамъ въ день выборовъ. Нѣсколько разъ послѣ этого свиданія м-ръ Лайонъ слышалъ, какъ Феликсъ Гольтъ упоминалъ о томъ же предметѣ съ грустью и опасеніемъ. Онъ самъ посѣщалъ Спрокстонъ въ качествѣ проповѣдника и зналъ, что подсудимый старался всѣми силами основать тамъ вечернюю школу и вообще его дѣятельность, посреди тамошняго рабочаго люда, была исключительно сосредоточена на попыткѣ убѣдить этихъ грубыхъ людей оставить пьянство и болѣе заботиться о воспитаніи своихъ дѣтой. Наконецъ онъ показалъ, что подсудимый, по его просьбѣ, былъ въ Дуфильдѣ, въ день назначенія кандидатовъ и возвратясь оттуда говорилъ съ негодованіемъ о недостойной эксплоатаціи спрокстонскихъ рудокоповъ, которая, по его словамъ, была простымъ наймомъ слѣпаго насилія въ видахъ личнаго интереса.
Странная наружность и манеры маленькаго диссентерскаго проповѣдника не могли не возбудить въ стряпчихъ и адвокатахъ желанія потѣшиться надъ нимъ. Онъ былъ подвергнутъ самому непріятному переспросу, который онъ перенесъ съ необыкновеннымъ спокойствіемъ, весь поглощенный въ свою священную обязанность говорить одну только истину. На вопросъ, нѣсколько насмѣшливый, принадлежитъ ли подсудимый къ ею стаду, онъ отвѣчалъ торжественно понизивъ голосъ:
— Нѣтъ, дай-то Богъ, чтобъ онъ принадлежалъ! Я бы тогда чувствовалъ, что его великая добродѣтель и его чистая незапятнанная жизнь, свидѣтельствовали-бы о дѣйствительности той религіи и той церкви, къ которымъ я принадлежу.
Быть можетъ ни одинъ изъ присутствующихъ не могъ достаточно оцѣнить нравственнаго значенія того факта, что индепендентскій проповѣдникъ произнесъ такія слова. Однако, не смотря на это, въ толпѣ пробѣжалъ ропотъ сочувствія.
Слѣдующій свидѣтель былъ Гарольдъ Трансомъ, который возбуждалъ въ зрителяхъ всего болѣе интереса. Большинство зрителей были тори, а всѣ люди любятъ присутствовать при униженіи противной партіи. Гарольдъ это очень хорошо понималъ и вообще вполнѣ чувствовалъ всѣ непріятности, ожидавшія его на скамьѣ свидѣтелей. Но онъ не потерялъ самообладанія и не упустилъ случая граціозно порисоваться въ такомъ положеніи, которое большинство бы людей нашло чрезвычайно для себя неловкимъ. Онъ былъ довольно благороденъ, чтобъ не питать никакой мелкой мести къ Феликсу за то, что онъ гордо отвергнулъ всѣ его предложенія; онъ отличался всѣми инстинктами истиннаго джентльмена и потому хорошо обсудилъ, какъ ему слѣдовало поступить, чтобъ поддержать свое достоинство.
Занявъ мѣсто на скамейкѣ свидѣтелей, онъ сдѣлался предметомъ любопытнаго вниманія всѣхъ присутствующихъ барынь, которыя внутренно вздыхали о его вредномъ политическомъ направленіи. Онъ стоялъ невдалекѣ отъ Феликса и оба радикала представляли, конечно, поразительный контрастъ.
Гарольдъ Трансомъ объявилъ, что онъ имѣлъ одно только свиданіе съ подсудимымъ, именно то свиданіе, о которомъ упомянулъ предъидущій свидѣтель, въ присутствіи и въ домѣ котораго оно началось. Это свиданіе однако не кончилось тутъ и продолжалось внѣ дома м-ра Лайона. Выйдя изъ Солодовеннаго подворья, онъ и подсудимый отправились въ контору м-ра Джермина, который велъ въ то время его дѣла относительно выборовъ Его цѣлью при этомъ было исполнить желаніе Гольта, изслѣдовать то, что будто бы производилось въ Спрокстонѣ отъ его имени и, если возможно, положить конецъ недостойнымъ продѣлкамъ. Какъ въ Солодовенномъ подворьѣ, такъ и въ конторѣ стряпчаго Гольтъ говорилъ очень строго и рѣзко; очевидно его негодованіе было возбуждено мыслью о той опасности, которая могла произойти отъ наплыва необразованной, пьяной массы людей въ день выборовъ. Онъ былъ убѣжденъ, что единственная цѣль Гольта было предотвращеніе безпорядковъ и прекращеніе того безнравственнаго вліянія на рабочихъ, которое производило, по его мнѣнію, щедрое угощеніе. Послѣдующія событія вполнѣ оправдали протестъ и опасеніе подсудимаго. Трансомъ не имѣлъ дальнѣйшихъ случаевъ наблюдать за подсудимымъ, но если можно основываться на какомъ нибудь раціональномъ заключеніи, то, по его мнѣнію, безпокойство, заранѣе выраженное Гольтомъ, было достаточной гарантіей въ справедливости тѣхъ побужденій, которыя, по его собственнымъ словамъ, руководили его поступками въ день безпорядковъ. Гарольдъ кончилъ свою рѣчь тѣмъ, что по его убѣжденію, на сколько онъ могъ изучить Гольта въ свое единственное свиданіе съ нимъ, — подсудимый былъ нравственнымъ и политическимъ энтузіастомъ, который, если бы вздумалъ побуждать другихъ къ чему нибудь то лишь къ самому изысканному трудному, быть можетъ и непрактическому, благородству и совѣстливости.
Гарольдъ говорилъ съ такою опредѣленностью и выразительностью, точно все сказанное имъ не имѣло никакого къ нему личнаго отношенія. Онъ конечно не вошелъ ни въ какія ненужныя подробности о томъ, что происходило въ конторѣ Джермина; но его подвергли переспросу объ этомъ предметѣ, что возбудило въ публикѣ много полусдержанныхъ улыбокъ, пожатій плечъ и тому подобнаго.
Вопросы эти всѣ были направлены къ тому, чтобы, если возможно, вывести заключеніе, что Феликсъ Гольтъ былъ побуждаемъ къ своему протесту личною местью противъ политическихъ агентовъ, поддерживающихъ агитацію въ спрокстонскихъ рудокопняхъ. Но подобный допросъ походитъ на быструю пальбу, часто попадающую не въ самую цѣль, а вокругъ ея. Адвокатъ, подвергавшій Гарольда этому переспросу, находился въ близкихъ сношеніяхъ съ ломширскими торіями и потому0 онъ извлекъ всевозможную пользу изъ своего положенія. Подъ огнемъ различныхъ допросовъ касательно Джермина и его агентовъ въ Спрокстонѣ, Гарольдъ разгорячился и въ одномъ изъ своихъ отвѣтовъ, съ рѣзкой поспѣшностью, замѣтилъ:
— М-ръ Джерминъ былъ моимъ агентомъ тогда, а не теперь; я нынѣ имѣю съ нимъ только самыя враждебныя отношенія.
Сознаніе, что онъ погорячился, очень разсердило бы Гарольда, еслибъ онъ не утѣшалъ себя тѣмъ, что Джерминъ слышалъ его слова. Онъ вскорѣ снова совершенно овладѣлъ собою и когда ему задали вопросъ: — одобряли-ли вы угощеніе спрокстонскихъ рабочихъ, какъ необходимое средство при реформистскихъ выборахъ? — онъ отвѣчалъ спокойно:
— Да; по моемъ возвращеніи въ Англію, я, прежде чѣмъ предложить себя кандидатомъ въ сѣверномъ Ломширѣ, совѣтовался съ лучшими и опытнѣйшими избирательными агентами, какъ вигами, такъ и торіями. Они всѣ были согласны на счетъ избирательныхъ мѣръ.
Слѣдующій свидѣтель былъ извѣстный намъ Майкъ Бриндоль, представившій свѣденія на счетъ того, что говорилъ и дѣлалъ подсудимый между спрокстонскими рабочими. Майкъ объявилъ, что Феликсъ возставалъ противъ пьянства, ссоръ, дракъ и г. д. и особенно хлопоталъ о воспитаніи, и заведеніи школъ для маленькихъ дѣтей. Когда же его подвергли переспросу, то Майкъ сознался, что онъ не могъ представить большихъ подробностей, и что конечно Феликсъ говорилъ противъ лѣнтяевъ, бѣдныхъ и богатыхъ, хотя по всей вѣроятности онъ намекалъ только на богатыхъ, которые имѣли «право лѣниться», что иногда любилъ и самъ, Майкъ, не смотря на то, что большею частію онъ былъ очень работящій человѣкъ. Остановленный за эти излишнія распространенія о своихъ собственныхъ теоріяхъ и поступкахъ, Майкъ скромно созналъ, что отвѣчать на предлагаемые вопросы было великой задачей, неразрѣшимой для бѣднаго работника, и потому началъ грѣшить противоположнымъ недостаткомъ, т. е. безмолвіемъ. Впрочемъ онъ еще разъ повторилъ, что Феликсъ всего болѣе заботился объ учрежденіи школы для маленькихъ дѣтей.
Остальные два свидѣтеля показали подъ присягой, что Феликсъ старался повести толпу вдоль Гобсъ-Лена, а не къ замку, и что Тукеръ первый свирѣпо напалъ на него. Этимъ кончилась защита подсудимаго.
Между тѣмъ Эстеръ смотрѣла и слушала съ возрастающимъ безпокойствомъ; она чувствовала, что не все было сказано, что можно было сказать въ пользу Феликса. Если все дѣло было въ томъ, чтобъ подѣйствовать на присяжныхъ, то ей казалось можно было произвести на нихъ такое впечатлѣніе, которое отразилось бы на приговорѣ. Не постоянно-ли случалось, что присяжные произносили виновенъ или невиновенъ изъ одного сочувствія или антипатіи къ подсудимому? Она была слишкомъ неопытна чтобъ возражать на свой доводъ, что обвинитель будетъ отвѣчать на защиту, что судья сдѣлаетъ свое заключеніе и оба постараются охладить произведенное на присяжныхъ впечатлѣніе. Она чувствовала, горько чувствовала только одно, что судебное разбирательство клонилось къ окончанію, а голосъ правды и истины раздавался не довольно громко.
Когда женщину побуждаютъ къ дѣятельности чувства благородныя и возвышенныя, то ея пламенная энергія, опрокидывающая всѣ преграды постоянно сдерживающія мужчинъ, — эта энергія дѣлается источникомъ самого драгоцѣннаго ея вліянія, помогаетъ ей побороть самые опытные, практическіе умы. Ея вдохновенное невѣденіе придаетъ величіе ея поступкамъ, столь нелѣпо простымъ, что они иначе вызвали бы только улыбку на нашихъ устахъ. Искра того пламени, которое освѣщаетъ всю поэзію и исторію, горѣло въ тотъ день въ сердцѣ прелестной Эстеръ Лайонъ. Въ этомъ отношеніи по крайней мѣрѣ ея судьба была счастливая: человѣкъ, котораго она любила, былъ ея героемъ; ея пламенная страсть и поклоненіе идеалу сливались въ одинъ нераздѣльный, могучій потокъ. Теперь въ ея сердцѣ, подъ вліяніемъ этихъ двухъ чувствъ, было одно опасеніе, одно непреодолимое желаніе. Она не то чтобы рѣшилась дѣйствовать, но она чувствовала какую то невозможнось не дѣйствовать. Она не могла сносить мысли, что судъ надъ Феликсомъ кончится, что приговоръ будетъ произнесенъ, а между тѣмъ было опущено нѣчто, что можно было сказать въ его пользу. Никакой свидѣтель не показалъ, какъ онъ велъ себя и что онъ думалъ передъ самымъ происшествіемъ. Она должна была представить это необходимое свидѣтельство. Это было возможно. Времени еще было, хотя немного. Всѣ другія чувства замѣнились въ ней опасеніемъ пропустить удобную минуту. Уже допрашивали послѣдняго свидѣтеля. Гарольдъ Трансомъ не могъ еще возвратиться къ ней со скамьи свидѣтелей, но м-ръ Линтонъ стоялъ подлѣ нея. Поспѣшно, но твердо она шепнула ему:
— Пожалуйста, скажите стряпчему, что я имѣю кое-что очень важное сказать въ пользу подсудимаго…. Идите скорѣй, не теряйте ни минуты.
— Да знаете-ли вы, что вы скажете, моя милая? отвѣчалъ Линтонъ, смотря на нее съ удивленіемъ.
— Да. — Идите, умоляю васъ, ради Бога, промолвила Эстеръ тѣмъ тономъ искренней мольбы, который гораздо краснорѣчивѣе слезъ, — я бы скорѣе умерла, чѣмъ не исполнила этой обязанности.
Старый ректоръ, всегда придерживающійся добродушному взгляду на все, видѣлъ въ этомъ желаніи Эстеръ только лишній шансъ спасенія для бѣднаго человѣка, попавшаго въ такія затруднительныя обстоятельства. Онъ болѣе не спорилъ, но пошелъ прямо къ стряпчему.
Прежде чѣмъ Гарольдъ узналъ о намѣреніи Эстеръ, она уже была на дорогѣ къ скамьѣ свидѣтелей. Въ ту минуту какъ она тамъ появилась, по всѣмъ присутствующимъ пробѣжала какъ бы электрическая искра, и даже самъ Феликсъ вздрогнулъ, хотя до тѣхъ поръ стоялъ недвижимо. Лицо его мгновенно просіяло, и близь-стоявшіе могли замѣтить, какъ задрожала его рука, покоившаяся на загородкѣ.
Въ первую минуту Гарольдъ изумился и испугался, но потомъ онъ естественно наслаждался величественнымъ видомъ Эстеръ и восхищеніемъ, которое она внушала всѣмъ присутствующимъ. На лицѣ ея не было видно румянца стыда; она стояла передъ многочисленнымъ собраніемъ совершенно чуждая застѣнчивости или суетныхъ мыслей. Голосъ ея раздавался громко, ясно, точно она исповѣдывала свою вѣру. Она начала говорить безъ запинки и продолжала свою рѣчь безъ остановокъ. Глаза всѣхъ были устремлены на нее съ серьезнымъ, почтительнымъ вниманіемъ.
— Я, Эстеръ Лайонъ, дочь м-ра Лайона, индепендентскаго проповѣдника въ Треби и одного изъ свидѣтелей въ пользу подсудимаго. Я хорошо знаю Феликса Гольта. Въ день выборовъ въ Треби, Феликсъ Гольтъ пришелъ ко мнѣ въ ту самую минуту, когда я была очень испугана шумомъ, долетавшимъ до меня изъ главной улицы. Онъ зналъ, что отецъ мой былъ въ отсутствіи и полагалъ, что я очень встревожусь отъ происходившимъ безпорядковъ. Было около полудня и онъ пришелъ мнѣ сказать, что безпорядки утихли и улицы почти пусты. Но онъ всеже выразилъ опасеніе, чтобъ люди не собрались снова послѣ попоекъ и не произвели вечеромъ чего нибудь еще худшаго. Эта мысль его очень огорчала. Онъ остался у меня недолго и потомъ ушелъ. Онъ былъ очень грустенъ. Умъ его былъ полонъ великихъ рѣшеній, проистекавшихъ изъ его добраго расположенія ко всѣмъ ближнимъ. Онъ никогда не принялъ бы участія въ безпорядкахъ или не ранилъ бы человѣка, еслибъ не быль невольно увлеченъ потокомъ. Онъ очень благородный и мягкосердечный человѣкъ; онъ никогда не могъ питать другихъ намѣреній, кромѣ добрыхъ и мужественныхъ.
Было что-то величественно-наивное, великолѣпное, въ этомъ поступкѣ Эстеръ; даже въ самыхъ грубыхъ умахъ не возродилось никакого мелкаго, низкаго подозрѣнія. Трое изъ присутствующихъ, которые знали ее лучше всѣхъ на свѣтѣ, даже ея отецъ, даже Феликсъ Гольтъ — чувствовали вмѣстѣ съ восторгомъ какое-то изумленіе. Это блестящее, нѣжное, прелестное созданіе казалось какой то роскошной игрушкой, но вотъ невѣдомая рука дотронулась до струны ея сердца и раздавшаяся мелодія вызвала слезы на глазахъ всѣхъ присутствующихъ. Полгода тому назадъ страхъ показаться смѣшной, парилъ надъ поверхностью ея жизни, но глубина внизу дремала.
Когда она замолкла, Гарольдъ Трансомъ подалъ ей руку и отвелъ ее на свое мѣсто. Тутъ только впервые Феликсъ не вытерпѣлъ и взглянулъ на нее; ихъ глаза встрѣтились въ одномъ торжественномъ взглядѣ.
Послѣ этого Эстера была не въ состояніи прислушиваться къ тому, что происходило, не въ состояніи судить о томъ, что она слышала. Исполнивъ то, къ чему ее влекло пламенное побужденіе сердца, она какъ бы израсходовала всю свою энергію. Наступило краткое молчаніе и въ толпѣ только слышались шопотъ, сморканье, кашель. Публика какъ бы чувствовала, что наступало снова ненастье. При такомъ положеніи дѣла всталъ обвинитель, чтобъ отвѣчать на защиту. Поступокъ Эстеръ имѣлъ вліяніе громадное, не минутное; но это вліяніе не было замѣтно въ ходѣ судебныхъ преній. Обвинитель, исполняя свой долгъ, рельефно возстановилъ всѣ факты, говорившіе противъ подсудимаго и вліяніе этихъ фактовъ на умъ присяжныхъ было подкрѣплено заключеніемъ судьи. Собраніе фактовъ, тѣмъ болѣе подборъ ихъ, должны имѣть какую нибудь цѣль; человѣческое безпристрастіе, юридическое-ли оно или какое другое, едва-ли можетъ не склоняться хоть немного въ ту или другую сторону. Не то чтобъ судья желалъ очень строгаго приговора; нѣтъ, онъ только строго смотрѣлъ на дѣло. Поступокъ Феликса не былъ такимъ, который побудилъ бы его къ снисхожденію, и въ наставленіи присяжнымъ настроеніе его ума конечно отразилось въ томъ свѣтѣ, въ которомъ онъ представилъ совершенное убійство. Даже многимъ изъ присутствующихъ въ судѣ, которыхъ не побуждалъ юридическій долгъ, казалось, что не смотря на высокое уваженіе, питаемое къ подсудимому его друзьями и на милое участье одной благородной прелестной женщины — его поведеніе было все же опаснымъ и глупымъ: а убійство полицейскаго было все же преступленіемъ, на которое нельзя было смотрѣть съ снисхожденіемъ.
Эстеръ теперь такъ дрожала всѣмъ тѣломъ, лицо ея стало такимъ болѣзненнымъ и изнуреннымъ, что Гарольдъ просилъ ее уѣхать домой съ его матерью и м-ромъ Линтономъ. Онъ обѣщалъ какъ только кончится судъ, извѣстить ее о результатѣ. Но она спокойно отвѣчала, что лучше останется; она только немного устала послѣ своей рѣчи. Она рѣшилась не спускать глазъ съ Феликса до той минуты, пока онъ не выйдетъ изъ суда.
Хотя она не могла слѣдить за рѣчами обвинители и судьи, она ясно понимала короткія и опредѣленныя фразы. Она слышала, какъ присяжные произнесли: «виновенъ въ неумышленномъ убійствѣ». Каждое слово изъ приговора, прочитаннаго судьей врѣзалось въ ея памяти съ такою ясностью, точно эти слова должны были вѣчно раздаваться въ ея ушахъ и днемъ, и ночью. Она не спускала глазъ съ Феликса и когда судья произнесъ: "тюремное заключеніе на четыре года, " она видѣла, какъ губы его затряслись. Но кромѣ этого признака волненія, онъ стоялъ твердо и спокойно.
Эстеръ вздрогнула и сердце ея болѣзненно сжалось, но боясь измѣнитъ себѣ, она схватила м-съ Трансомъ за руку и какъ бы набрала силы отъ прикосновеніи къ живому существу.
Въ эту минуту Феликсъ обернулся. Эстеръ не могла болѣе видѣть его лица.
— Поѣдемте, сказала она, спуская свою вуаль.
XLVII.
правитьСамое осязательное доказательство громаднаго вліянія рѣчи Эстеръ, было представлено на другой день въ главной комнатѣ «Бѣлаго Сердца» въ Ломфордѣ. Всѣ собравшіеся тамъ, около полудня, юристы и другіе джентльмены быть можетъ не отличались бы такими благородными побужденіями, еслибъ энергическая рѣчь Эстеръ не тронула до глубины души многихъ изъ нихъ, честныхъ людей и хорошихъ отцевъ семействъ. Между этими послѣдними первое мѣсто занималъ сэръ Максимъ Дебари, явившійся на ассизы, какъ всегда, подъ вліяніемъ своего сына. Самъ Филиппъ Дебари остался по дѣламъ въ Лондонѣ, но въ своихъ письмахъ убѣждалъ отца и дядю Августа принять участіе въ дѣлѣ Феликса Гольта, который, сколько онъ зналъ, былъ болѣе несчастенъ, чѣмъ виновенъ. Филиппъ желалъ, чтобъ его семейство вмѣшалось въ это дѣло, болѣе еще потому, что м-ръ Лайонъ принималъ особое участіе въ молодомъ человѣкѣ, а онъ всегда считалъ себя обязаннымъ старому проповѣднику. Сэръ Максимъ какъ и всегда послушалъ сына; къ тому же, въ сущности, онъ всегда былъ готовъ помочь всему хорошему и доброму. Его же братъ, ректоръ, прибылъ въ Ломфордъ съ большимъ предубѣжденіемъ противъ Феликса, полагая что серьезное наказаніе могло полезнымъ образомъ подѣйствовать на человѣка слишкомъ много надѣявшагося на себя.
Прежде чѣмъ открылось судебное засѣданіе, сэръ Максимъ, въ числѣ многихъ другихъ, съ любопытствомъ разглядывалъ Эстеръ, съ тѣмъ большимъ любопытствомъ, что онъ зналъ о ея наслѣдствѣ и вѣроятномъ бракѣ съ его нѣкогда любимымъ, и теперь ненавистнымъ сосѣдомъ Гарольдомъ Трансомомъ. «Славная дѣвушка! замѣтилъ онъ, — что-то кровное во взглядѣ, только слишкомъ хороша для радикала. Вотъ все, что и могу сказать». Рѣчь же Эстеръ привела сэра Максима въ такой восторгъ, что улучивъ первую удобную минуту, онъ схватилъ за пуговицу сгоего брата и поспѣшно произнесъ:
— Знаешь, что я тебѣ скажу Гусъ, мы должны постараться, чтобъ этого молодца помиловали. Чортъ возьми! какая польза изъ того, что его запрутъ года на четыре? Примѣръ? Пустяки. Эта дѣвчонка заставила меня плакать. Вѣрь мнѣ, что выйдетъ ли она замужъ за Трансома, или нѣтъ, но она конечно въ бѣдности любила Гольта. Она скромная, мужественная, прелестная дѣвушка. Я готовъ, не смотря на свою старость, скакать черезъ какія угодно препятствія, чтобъ только доставить ей удовольствіе. Чортъ возьми! этотъ мальчишка долженъ быть хорошій малый, если она имъ такъ интересуется. И притомъ ты замѣтилъ, какъ онъ срѣзалъ радикальнаго кандидата. Повѣрь мнѣ, онъ въ сущности хорошій человѣкъ.
Ректоръ не обнаруживалъ такой восторженной энергіи, какъ его братъ; доказательства, приводимыя сэромъ Максимомъ Дебари, не казались ему столь безспорными, но все же онъ на столько подпалъ вліянію краснорѣчія Эстеръ, что былъ вполнѣ готовъ присоединиться къ ходатайству о помилованіи Гольта, тѣмъ болѣе что, какъ онъ выражался, «Филь конечно будетъ этимъ доволенъ». Подъ вліяніемъ ея рѣчи находились и другіе значительные люди, такъ что наконецъ быль собранъ митингъ для составленія и отправки къ министру прошенія о помилованіи Феликса Гольта.
Гарольдъ Трансомъ чрезвычайно энергически хлопоталъ о сознаніи этого митинга. Его побуждало къ тому, кромѣ упрековъ совѣсти и твердой рѣшимости дѣйствовать благородно — еще желаніе угодить Эстеръ. Постепенно усиливавшееся сознаніе, что она питала теплое чувство къ Феликсу Гольту, нисколько его не безпокоило. Гарольдъ былъ убѣжденъ, что Феликсъ Голѣтъ не могъ быть его серьезнымъ соперникомъ. Онъ полагалъ, что восторженное мнѣніе Эстеръ объ этомъ эксцентричномъ молодомъ человѣкѣ происходило отъ нравственнаго энтузіазма, отъ романтическаго настроенія; ея безпокойство о человѣкѣ, который былъ близкимъ знакомымъ въ ея старомъ домѣ, объяснялось въ его глазахъ самымъ простымъ и естественнымъ въ женщинѣ чувствомъ состраданія. Мѣсто, которое Гольтъ въ старину занималъ въ ея чувствахъ, не могло болѣе принадлежать ему теперь, когда судьба ея такъ измѣнилась. Безъ сомнѣнія всего болѣе успокоивало Гарольда сознаніе, что Феликсъ Гольтъ былъ часовщикъ, что его одежда была извѣстнаго покроя, что его фигура и манеры… что однимъ словомъ, онъ не былъ такимъ человѣкомъ, котораго могла любить женщина, въ то самое время когда ей предлагалъ свою руку Гарольдъ Трансомъ.
Такимъ образомъ, онъ былъ покоенъ въ этомъ отношеніи, и дѣйствуя въ пользу Феликса Гольта, не приносилъ никакой жертвы. Хотя уговаривая всѣхъ вліятельныхъ людей онъ явно помогалъ сэру Максиму Дебари, но между ними не было никакихъ прямыхъ сношеній, ибо старый баронетъ только удостоивалъ его холоднымъ поклономъ, а Гарольдъ былъ не такой человѣкъ, чтобъ добровольно подвергать себя непріятности. Когда собрался митингъ, дѣло Гольта было рѣшено безъ особыхъ преній и прошеніе къ министру тутъ же составлено. М-ръ Линтонъ уже уѣхалъ домой, но можно было расчитывать на его подпись, точно также, какъ и на подпись многихъ другихъ отсутствующихъ джентльменовъ. По окончаніи этого главнаго дѣла все собраніе, оставшись въ той же комнатѣ, гдѣ происходилъ митингъ, раздѣлилось на мелкія группы и занялось частными разговорами.
Между тѣмъ къ этой комнатѣ приближался человѣкъ, котораго вовсе не приглашали джентльмены, собравшіеся въ ней, и который не только не думалъ, что его примутъ съ удовольствіемъ, но очень хорошо зналъ, что одному человѣку, по крайней мѣрѣ, его приходъ будетъ чрезвычайно непріятенъ. Это былъ м-ръ Джерминъ; его наружность въ это утро была также прилична, также старательно изящна, какъ всегда, хотя его внутренно терзалъ страшный припадокъ плохо сдержаннаго гнѣва, хотя онъ находился въ такомъ положеніи, когда человѣкъ можетъ причинить страданія другому, но не въ состояніи предохранить самого себя отъ непріятности. Послѣ свиданія Джермина съ м-съ Трансомъ, Гарольдъ, по нѣкоторымъ причинамъ, пріостановилъ искъ противъ него и Джерминъ, воспользовавшись этой отсрочкой, просилъ у Гарольда свиданія и написалъ ему письмо. Въ свиданіи ему было отказано, а письмо возвращено съ надписью, что Гарольдъ не желалъ имѣть съ нимъ никакихъ сношеній иначе, какъ черезъ стряпчаго. Наконецъ наканунѣ Джонсонъ увѣдомилъ Джермина, что искъ противъ него скоро возобновится.
Такъ какъ Гарольдъ не хотѣлъ принять Джермина, то энергичный стряпчій рѣшился силой увидѣться съ нимъ. Онъ зналъ о митингѣ въ «Бѣломъ Сердцѣ» и шелъ туда съ намѣреніемъ объясниться съ Гарольдомъ. Онъ заранѣе представлялъ себѣ, что онъ ему скажетъ и какимъ тономъ. Слова его должны были заключать въ себѣ смутный намекъ и угрозу, которые непремѣнно побудили бы Гарольда назначить ему свиданіе. На все, что совѣсть могла сказать противъ этого плана, онъ грубо отвѣчалъ: — «это все хорошо, но вѣдь не погибнуть же мнѣ, если этому можно помѣшать?»
Приходъ Джермина въ комнату «Бѣлаго Сердца» не возбудилъ особаго вниманія Только двое или трое изъ коротко знавшихъ Джермина, увидавъ его, вспомнили о рѣзкой выходкѣ Гарольда въ судѣ противъ своего агента, выходкѣ возбудившей наканунѣ много коментаріевь. Раскланиваясь съ очень немногими, Джерминъ прошелъ впередъ, внимательно посматривая по сторонамъ; наконецъ онъ увидалъ Гарольда стоявшаго на другомъ концѣ комнаты. Стряпчій, занимавшійся дѣлами Феликса, только что отошелъ отъ него вручивъ ему какую-то бумагу и Гарольдъ стоялъ совершенно одинъ, хотя и въ небольшомъ разстояніи отъ другихъ. Онъ казался въ это утро чрезвычайно блестящимъ, кровь играла во всѣхъ его жилахъ. Онъ только что возвратился съ прогулки верхомъ, говорилъ очень много на митингѣ, и старался всѣми силами расположить въ пользу Гольта своихъ сосѣдей — всѣ эти причины придавали ему необыкновенно оживленный видъ. Смотря на него можно было безошибочно сказать, что онъ въ эту минуту наслаждался жизнью болѣе чѣмъ обыкновенно; стоя небрежно, поглаживая одной рукой бакенбарды, а въ другой держа хлыстъ и бумагу, которую онъ быстро пробѣгалъ своими черными глазами, Гарольдъ обнаруживалъ во всей своей фигурѣ, полное спокойствіе и довольство, даже счастье.
Джерминъ поспѣшно подошелъ къ нему. Оба они были одинаковаго роста и прежде чѣмъ Гарольдъ успѣлъ обернуться, Джерминъ произнесъ ему подъ самое ухо.
— М-ръ Трансомъ, я долженъ переговорить съ вами наединѣ.
Звуки этого голоса тѣмъ непріятнѣе поразили Гарольда, что онъ за секунду передъ тѣмъ находился въ гакомъ счастливомъ настроеніи. Онъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ Джермину прямо въ глаза. Съ минуту, показавшуюся имъ нестерпимо долгой, они оба молчали, только лица ихъ выражали все большую и большую ненависть; Гарольдъ чувствовалъ, что онъ страшно накажетъ за эту дерзость, Джерминъ чувствовалъ, что могъ нѣсколькими словами уничтожить всю силу своего врага и заставить его преклониться передъ нимъ. Побужденіе двигавшее Джермина было сильнѣе, и онъ прибавилъ нѣсколько тише, но тономъ еще рѣзче и оскорбительнѣе.
— Вы раскаетесь… ради вашей матери.
Въ тоже мгновеніе, съ быстротою молніи, Гарольдъ ударилъ хлыстомъ Джермина но лицу. Поля шляпы предохранили его отъ удара и протянувъ свою могучую руку стряпчій схватилъ Гарольда за гордо, тряхнулъ его такъ, что тотъ зашатался.
Вниманіе всѣхъ присутствующихъ обратилось на нихъ, но ни того, ни другого не могло остановить сознаніе, что на. нихъ смотрятъ
— Пусти меня, мошенникъ! злобно произнесъ Гарольдъ, — или я тебя убью.
— Убей, отвѣчалъ Джерминъ презрительнымъ тономъ, я твой отецъ.
Оба врага стояли близь большаго зеркала. Они оба были блѣдны, лица ихъ выражали гнѣвъ и ненависть; руки обоихъ были подняты съ грознымъ жестомъ, Когда Гарольдъ услышалъ роковыя слова, онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и отвернулся отъ Джермина; но въ зеркалѣ онъ увидѣлъ тоже роковое лицо, рядомъ со своимъ и ненавистное родство стало ему ясно какъ день.
Сильный, могучій молодецъ покачнулся и затрясся какъ въ лихорадкѣ. Въ ту же минуту Джерминъ выпустилъ его изъ своихъ рукъ и Гарольдъ почувствовалъ, что кто-то его поддерживаетъ. Это былъ сэръ Максимъ Дебари.
— Ступайте вонъ, сэръ! повелительно произнесъ Гарольдъ обращаясь къ Джермину. — Здѣсь собраніе джентльменовъ!
— Пойдемъ со мною баронетъ, прибавилъ онъ своимъ старымъ дружескимъ тономъ.
XLVIII.
правитьВъ шестомъ часу вечера Гарольдъ прибылъ въ Трансомъ-Кортъ. Горечь давила свинцомъ его сердце; дорого бы онъ далъ въ эту минуту чтобъ находиться на востокѣ, а не подъ блѣдными лучами англійскаго солнца.
По дорогѣ изъ города онъ рѣшилъ въ своемъ умѣ какъ слѣдуетъ ему поступить. Онъ понималъ теперь впервые уединенную жизнь своей матери, заброшенной всѣми, понялъ всѣ намеки и колкости, направленные противъ него во время выборовъ. Но съ гордостью возставая противъ роковаго гнета позора, въ которомъ онъ самъ нисколько не былъ виновенъ, Гарольдъ говорилъ себѣ, что если, благодаря его рожденію, люди могли смотрѣть подозрительно на нею какъ на джентльмена, то тѣмъ болѣе онъ обязанъ доказать своими поступками, что онъ дѣйствительно джентльменъ. Надо такъ дѣйствовать, чтобъ никто не могъ вывести изъ фактовъ, что у него въ крови и низость, и подлость.
Выйдя изъ экипажа, онъ встрѣтилъ въ сѣняхъ маленькаго Гарри, который, какъ всегда, бросился къ отцу съ криками радости. Гарольдъ потрепалъ его только по головкѣ и сказалъ Доминику;
— Возмите ребенка и узнайте гдѣ матушка.
Доминикъ отвѣчалъ, что м-съ Трансомъ была на верху. Онъ видѣлъ какъ она пошли въ свою комнату, возвратившись съ прогулки съ миссъ Лайонъ, и до сихъ поръ она еще но сходила внизъ.
Сбросивъ пальто и положивъ шляпу, Гарольдъ пошелъ прямо въ уборную своей матери. Въ его умѣ все еще гнѣздилась тѣнь надежды. Быть можетъ это была ложь. Много на свѣтѣ горя происходитъ отъ ошибокъ и сплетень; быть можетъ и онъ страдаетъ отъ лжи, основанной на сплетнѣ. Онъ постучался въ дверь.
— Войдите, отвѣчалъ голосъ м-съ Трансомъ.
Она сидѣла въ своемъ покойномъ креслѣ, какъ часто она дѣлывала между прогулкой и обѣдомъ. Она не была ни грустнѣе, ни веселѣе обыкновеннаго, но когда увидѣла Гарольда — она поняла все.
Она казалось давно ждала письма съ черной печатью и оно наконецъ пришло.
Лицо Гарольда говорило ясно чего ей надо было бояться, до сихъ поръ поръ она никогда не видала на немъ глубокаго волненія. Со времени его веселаго дѣтства и безпечной юности, она ничего не видывала на этомъ лицѣ кромѣ добродушной самоувѣренности. Послѣдніе пять часовъ произвели въ немъ такую перемѣну, какую дѣлаетъ тяжелая болѣзнь. Гарольдъ казалось только что съ кѣмъ-то боролся и изнемогалъ теперь отъ страшнаго, роковаго удара. Глаза его были мутны и этотъ необычный мутный взглядъ только усиливалъ общее впечатлѣніе его измѣнившагося лица.
Войдя въ комнату, онъ посмотрѣлъ на свою мать; она устремила на него глаза, губы ея поблѣднѣли. Онъ подошелъ ближе и остановился прямо противъ нея.
— Матушка, сказалъ онъ совершенно несвойственнымъ ему медленнымъ, яснымъ голосомъ, — скажите мнѣ правду, чтобъ я зналъ какъ дѣйствовать.
Онъ замолкъ на минуту и потомъ прибавилъ: — Кто мой отецъ?
Она молчала; только губы ея дрогнули. Гарольдъ также, въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ, не произнесъ ни слова; онъ казалось издалъ, наконецъ сказалъ глухимъ голосомъ:
— Онъ сказалъ… сказалъ передъ другими… что онъ мой отецъ…
Произнося эти слова, Гарольдъ пристально смотрѣлъ ни свою мать. Время казалось неожиданно ударило ее своимъ магическимъ жезломъ, ея дрожащее лицо вдругъ поблекло, съежилось. Она молчала. Но глаза ея не поникли долу; они смотрѣли на сына съ выраженіемъ безпомощнаго отчаянія.
Гарольдъ отвернулся и молча вышелъ изъ комнаты. Въ эту минуту онъ чувствовалъ только холодный гнѣвъ, онъ не могъ выказать ни малѣйшаго состраданія. Вся гордость его натуры возставала противъ такого родства.
XLIX.
правитьВъ этотъ день Эстеръ обѣдала одна со старымъ м-ромъ Трансомъ. Гарольдъ велѣлъ сказать, что онъ занятъ и уже обѣдалъ, а м-съ Трансомъ, что она больна. Эстеръ была разочарована тѣмъ, что не скоро узнаетъ о Феликсѣ и ей стало уже казаться, что извѣстія были не добрыя, иначе Гарольдъ поспѣшилъ бы ее обрадовать. Послѣ обѣда старикъ какъ всегда пошелъ отдохнуть въ библіотеку, а Эстеръ осталась одна въ маленькой гостиной; уединеніе этой ярко освѣщенной комнаты было какъ-то необыкновенно тягостно для нея. Хотя эта комната была очень красивая, но она ее не любила…. Большой портретъ м-съ Трансомъ во весь ростъ, составлявшій единственное украшеніе стѣнъ, слишкомъ сосредоточивалъ на себѣ ея вниманіе; это лицо, сіявшее блескомъ и юностью, возбуждало въ умѣ Эстеръ горькое сравненіе съ тѣмъ старческимъ лицомъ, полнымъ горя и холоднаго отчаянія, которое она видѣла каждый день. Многіе изъ насъ помнятъ какъ въ дѣтствѣ одно мрачное, недовольное лицо портило всѣ наши забавы. Эстеръ оставила далеко за собою это время дѣтства и находилась въ совершенно другихъ условіяхъ; постоянное присутствіе мрачнаго, недовольнаго лица не производило на нее смутнаго, непріятнаго впечатлѣнія, но вызывало грустныя, тяжелыя думы. Теперь въ эти уединенные часы, проведенные ею по возвращеніи изъ Ломфорда, умъ ея былъ погруженъ въ тѣ возвышенныя думы, въ которыхъ мы, какъ бы отрѣшаемся отъ нашей собственной жизни, какъ бы становимся зрителями нашихъ собственныхъ поступковъ и безпристрастно взвѣшиваемъ представляющійся намъ соблазнъ нашихъ собственныхъ страстей и слабостей. "Мнѣ кажется во мнѣ начинаетъ говорить та сила, которую Феликсъ такъ желалъ видѣть во мнѣ, я вскорѣ совершенно просвѣтлѣю, " сказала она себѣ съ меланхолической улыбкой и погасила восковыя свѣчи, чтобъ отдѣлаться отъ тяжелаго впечатлѣнія роковаго портрета, улыбавшагося такъ беззаботно, не предвидя горькаго будущаго.
Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошелъ Доминикъ и объявилъ, что м-ръ Гарольдъ покорнѣйше проситъ ее пожаловать къ нему, въ кабинетъ, по очень важному дѣлу, куда и онъ сейчасъ прійдетъ. Эстеръ встала и пошла съ удивленіемъ и испугомъ. Всѣ ея опасенія и всѣ ея надежды въ эту минуту сосредоточивались на Феликсѣ Гольтѣ и ей не пришло въ голову, чтобъ Гарольдъ могъ сказать ей что либо важное въ этотъ вечерь о какомъ нибудь другомъ предметѣ.
Доминикъ поставилъ ей прелестное, изящное кресло противъ большаго покойнаго кресла Гарольда. Всѣ роскошныя бездѣлушки, окружавшія ее, и пустое кресло напоминали ей о немедленномъ приходѣ Гарольда; сидя тутъ и ожидая его, она впервые стала съ нетерпѣніемъ и съ какимъ-то страннымъ отвращеніемъ думать о его заискивающемъ ухаживаньи за ней. Вскорѣ дверь отворилась и Гарольдъ вошелъ въ комнату.
Со времени своего разговора съ матерью, онъ успѣлъ собраться съ силами, переодѣлся и былъ совершенно спокоенъ. Онъ твердо рѣшился поступать такъ, какъ требовала строгая честь, какъ бы это ему дорого ни стоило. Правда, онъ питалъ тайную надежду, что подобный поступокъ не будетъ ему стоить того, что онъ теперь ставилъ выше всего на свѣтѣ, правда, онъ даже ожидалъ награды, но точно также правда, что онъ поступилъ бы одинаково, еслибъ не ожидалъ ничего и не надѣялся ни на что.
Взглянувъ на него, Эстеръ стало какъ-то стыдно за свое нетерпѣніе. Она ясно видѣла, что его умъ угнетало какое-то горе. Но въ тоже мгновеніе въ ея сердцѣ пробудилось опасеніе, не скажетъ ли онъ чего безнадежнаго о Феликсѣ.
Они молча пожали другъ другу руку; Эстеръ смотрѣла на него съ тревожнымъ удивленіемъ. Онъ выпустилъ ея руку, но ей и въ голову не пришло сѣсть, и потому они оба во все время разговора стояли передъ каминомъ.
— Не пугайтесь, сказалъ Гарольдъ, видя, что его торжественное лицо внушало ей опасенія, — вы вѣрно замѣчаете, что я взволнованъ. Это волненіе происходитъ отъ неожиданнаго горя — но горя, касающагося только меня и моего семейства. Ни до кого другого это не относится.
Эстеръ еще болѣе изумилась и еще болѣе почувствовала состраданія къ нему.
— Но, продолжалъ Гарольдъ послѣ минутнаго молчанія и голосомъ, въ которомъ слышалось глубокое чувство, — это горе измѣняетъ мое положеніе въ отношеніи васъ. Объ этомъ-то я и желалъ, не медля ни минуты, съ вами переговорить.
Эстеръ продолжала смотрѣть на него глазами широко раскрытыми отъ безпокойнаго ожиданія. Гарольдъ отвернулся немного въ сторону, облокотился на каминъ, и опустилъ глаза.
— Мои чувства увлекаютъ меня въ совершенно противоположную сторону. Мнѣ нечего говорить, что ваше вниманіе ко мнѣ чрезвычайно мнѣ дорого, что еслибъ наше взаимное положеніе было иное и я бы не боялся прослыть корыстолюбцемъ, то давно сказалъ бы вамъ прямо, что я насъ люблю и что мое счастье только возможно, если вы согласитесь выдти за меня замужъ.
Эстеръ чувствовала, что ея сердце начинало болѣзненно биться. Слова и тонъ Гарольда такъ глубоко ее тронули, что предстоявшая ей задача была гораздо труднѣе, чѣмъ она предполагала. Воцарившееся молчаніе, едва прерываемое трескомъ огня, казалось имъ цѣлой вѣчностью. Наконецъ Гарольдъ снова обернулся къ ной и сказалъ:
— Да, я узналъ сегодня нѣчто измѣняющее мое положеніе въ отношеніи васъ. Я не могу открыть въ чемъ заключается это неожиданное бѣдствіе. Оно и не нужно. Въ этомъ нѣтъ моей собственной вины. Но все же въ глазахъ свѣта я болѣе не ношу теперь того незапятнаннаго имени, которымъ я гордился, когда лелѣялъ надежду назвать васъ своей женою. Вы очень молоды, вы вступаете въ новую жизнь съ блестящими надеждами, вы достойны всего лучшаго. Я считалъ необходимымъ объясниться съ вами; быть можетъ это было съ моей стороны излишней самонадѣянностью, но мнѣ надо было принять эту предосторожность противъ самого себя. Теперь я уничтожилъ себѣ всякую возможность умолять васъ принять то, что другіе считаютъ запятнаннымъ, обезчещеннымъ.
Эстеръ была глубоко тронута. Съ тѣмъ парадоксальнымъ стремленіемъ, какое мы иногда ощущаемъ, она въ эту минуту жалѣла, что не могла всѣмъ сердцемъ любить этого человѣка. Глаза ея наполнились слезами; она не произнесла ни слова, но съ ангельскою нѣжностью въ лицѣ, положила руку ему на плечо. Гарольдъ сдѣлалъ надъ собою неимовѣрное усиліе и тихо произнесъ:
— Намъ теперь необходимо тотчасъ принять всѣ мѣры для законной передачи того, что уже ваше по праву. Покончивъ съ этими дѣлами, я вѣроятно уѣду изъ Англіи.
Эстеръ терзало сознаніе всей безъисходной трудности ея положенія. Ея сочувствіе къ Гарольду въ эту минуту было такъ сильно, что оно словно набрасывало дымку на всѣ прежнія ея мысли и рѣшенія. Ей казалось невозможнымъ нанести ему новую рану. Не снимая руки съ его плеча, она застѣнчиво промолвила:
— Вы обязаны… вы принуждены… ѣхать во всякомъ случаѣ?
— Быть можетъ, не во всякомъ, отвѣчалъ Гарольдъ и кровь бросилась ему въ лицо; — по крайней мѣрѣ не на долго, не навсегда.
Эстеръ увидѣла, что глаза его засвѣтились неожиданнымъ блескомъ, а потому съ ужасомъ и неимовѣрной поспѣшностью она прибавила:
— Я не могу ничего сказать теперь. Мнѣ предстоитъ важное рѣшеніе… Я должна подождать… до завтра.
Съ этими словами она отдернула свою руку, но Гарольдъ поднесъ ее къ губамъ и почтительно поцѣловалъ. Она отвернулась и почти упала въ кресло. Она не хотѣла такъ уйти отъ Гарольда. Во все время ихъ разговора, она жаждала у него что-то спросить, но не имѣла на это духа. Она должна была ждать не вспомнитъ ли онъ о чемъ нибудь другомъ, кромѣ собственнаго горя. Она сидѣла безпомощная, подъ вліяніемъ боровшихся въ ней противуположныхъ чувствъ, а Гарольдъ стоялъ въ нѣкоторомъ отъ нея разстояніи, терзаемый неизвѣстностью и отчаяніемъ, онъ страдалъ теперь гораздо болѣе прежняго, ибо онъ исполнилъ свой долгъ и никакое возвышенное побужденіе не поддерживало болѣе его силъ.
Послѣднія слова Эстеръ отняли у него возможность продолжать разговоръ о томъ предметѣ, который всецѣло занималъ его умъ и сердце. Но все же она сидѣла передъ нимъ и онъ, стараясь въ своемъ умѣ отгадать ея чувства, вспоминалъ все, что она дѣлала и говорила въ послѣдніе дни. Этотъ рядъ воспоминаній побудилъ его сказать:
— Вы будете рады услышать, что мы подадимъ министру прошеніе о помилованіи молодаго Гольта. Уже собрано множество подписей. Ваша рѣчь много въ этомъ помогла. Вы заставили всѣхъ желать того, чего вы сами желали.
Вотъ вѣсть, которую Эстеръ такъ долго жаждала услышать и о которой спросить не имѣла смѣлости, какъ изъ уваженія къ неожиданному горю Гарольда, такъ и отъ стыдливости, мѣшающей всегда человѣку говорить о томъ, въ чемъ онъ всего болѣе нуждается. Несказанное утѣшеніе, которое произвели на нее желанныя слова Гарольда, подѣйствовали на нее даже физически; выраженіе и цвѣтъ ея лица мгновенно измѣнились. Но мы объясняемъ себѣ признаки волненія въ людяхъ точно также, какъ объясняемъ себѣ и признаки другихъ явленій — часто совершенно ошибочно, или не имѣетъ настоящаго ключа къ ихъ разгадкѣ. Гарольдъ не понялъ, что Эстеръ съ нетерпѣніемъ ожидала привезеннаго имъ извѣстіи; онъ приписалъ ея волненіе къ очень естественному чувству удовольствія, которое возбудилъ въ ней его намекъ на необыкновенную силу ея краснорѣчія.
Вскорѣ послѣ этого, Эстеръ встала и, протянувъ ему руку, сказала: прощайте.
Гарольдъ уходя въ свою спальню думалъ о завтрашнемъ днѣ, хотя и съ сомнѣніемъ, но не лишеннымъ надежды. Эта прелестная женщина, къ которой онъ чувствовалъ такую страстную любовь, на что никогда не считалъ себя способнымъ, могла своею любовью сдѣлать для него не столь тягостнымъ разразившееся надъ нимъ униженіе. Если же она его не любила, то ему оставалось утѣшеніе, что онъ поступилъ какъ истинный джентльменъ.
Эстеръ пошла на верхъ къ себѣ въ комнату съ мыслію, что ей не спать въ эту ночь. Она поставила свѣчку на коммодъ и не помышляла раздѣваться. Ей надо было спокойно, ясно обсудить не настоящее, но будущее, она жаждала найти покой въ окончательномъ рѣшеніи своей судьбы. Трудно ей было рѣшиться. И тутъ, и тамъ ее ждали жертвы, самоотрѣченіе. Волненіе ея было такъ велико, что она ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, останавливалась передъ окномъ и отбросивъ назадъ свои волосы, устремляла взглядъ на нѣчто невидимое. Не болѣе полугода прошло съ тѣхъ поръ, какъ это юное созданіе увидѣло впервые Феликса Гольта. Но жизнь измѣряется быстротою перемѣнъ и рядомъ впечатлѣній, измѣняющихъ все существо человѣка; Эстеръ испытала страшный внутренній переворотъ. И этотъ переворотъ еще не былъ совершенно оконченъ.
Она теперь глубоко чувствовала, что было нѣчто передъ нею, лучше чего жизнь не могла ей никогда представить. Но если можно было достигнуть этого нѣчто, то лишь дорогою цѣною, какъ всего дѣйствительно хорошаго, и женщина не можетъ вездѣ и всегда найти ту возвышенную любовь, которая придаетъ несказанное величіе ея жизни и удовлетворяетъ высшимъ стремленіямъ ея души; чтобъ быть посвященнымъ въ это блаженное таинство, она должна часто идти по трудному пути, дышать хладнымъ воздухомъ, жить во мракѣ. Неправду говорятъ, что любовь дѣлаетъ все легкимъ; напротивъ, она побуждаетъ насъ избрать то, что трудно. Предъидущая жизнь Эстеръ привела ее въ столкновеніе со многими явленіями не положительно дурными, но непріятными. Что еслибъ она избрала трудный путь и ей пришлось бы идти по немъ одной, не имѣя мощной руки, на которую можно опереться, не имѣя другого самаго себя, который былъ бы для нея и радостью и примѣромъ? Ея прошедшій опытъ не давалъ ей питать никакихъ иллюзій. Она знала эту мрачную жизнь въ уединенныхъ закоулкахъ, съ этими постоянными столкновеніями, съ низкими грубыми людьми, что отсутствіе всего изящнаго, эту необходимость постояннаго труда; а то, что должно было сдѣлать эту жизнь трудовъ и лишеній земнымъ раемъ, — присутствіе и любовь Феликса Гольта были только надеждою, но не достовѣрнымъ фактомъ. Эстеръ не даромъ была женщина и потому надежды являлись въ ней сильнымъ двигателемъ. Она знала, что онъ любилъ ее; но говорилъ ли онъ какую помощь можетъ принести мужчина женщинѣ, если она его достойна? А если она докажетъ, что она его достойна? Но все же ее мучило опасеніе, что она можетъ, такъ или иначе, остаться одна на каменистомъ трудномъ пути, можетъ ослабѣть на немъ и придти въ отчаяніе. Даже, если ея надежда исполнится, то она знала, что отъ нея будутъ требовать многаго.
Съ другой стороны, ей представлялась судьба, въ которой было все пріятно, все легко, только не было тамъ мѣста тѣмъ чувствамъ и стремленіямъ, отказаться отъ которыхъ, однажды ихъ узнавъ, казалось ей униженіемъ и позоромъ. Съ ужасной ясностью, благодаря всему, что она видѣла, въ Трансомъ-Кортѣ, она представляла себѣ ту блестящую неволю, которая будетъ ее связывать по рукамъ и по ногамъ, будетъ сдерживать всѣ ея стремленія. Тревожиться посреди роскошнаго покоя, скучать посреди блестящихъ забавъ — казалось ей возможнымъ удѣломъ для обитательницы этого дома; не видала ли она тому примѣръ ежедневно? Любовь Гарольда Трансома уже не была болѣе фантазіей, съ которой она играла по своему произволу, а дѣйствительнымъ фактомъ, пугавшимъ ее своимъ гнетущимъ игомъ. Съ тѣхъ поръ какъ она и Феликсъ поцѣловали другъ друга въ тюрьмѣ, она чувствовала будто отдала себя всецѣло во власть другого. Однако то, что случилось въ тотъ вечеръ, усилило ея сочувствіе къ Гарольду. Неожиданное же бѣдствіе, разразившееся надъ нимъ, такъ сильно тронуло ее, что ей было больно, страшно подумать, какъ она на другое утро скажетъ ему, что нибудь кромѣ желаннаго имъ утѣшенія.
Время близилось къ полночи, но занятая этомъ длиннымъ рядомъ противоположныхъ мыслей, быстро смѣнявшихся одна другой, Эстеръ чувствовала себя столь бодрой, какъ никогда днемъ. Вокругъ нея царствовала полнѣйшая тишина, только извнѣ гудѣлъ вѣтеръ. Вдругъ ей послышался какой-то звукъ очень слабый, отдаленный. Она подошла къ двери и ясно разслышала какой-то шорохъ въ корридорѣ. Онъ приближался все ближе и ближе, и замеръ у самой двери. Черезъ секунду шорохъ снова раздался и какъ будто сталъ удаляться въ другую сторону. Эстеръ съ удивленіемъ прислушивалась. Снова шорохъ сталъ приближаться, снова замеръ и снова сталъ удаляться. Это повторялось нѣсколько разъ; наконецъ Эстеръ не выдержала, и быстро открывъ дверь, увидѣла въ полумракѣ высокую фигуру м-съ Трансомъ, которая, закрывъ лицо руками, медленно шагала взадъ и впередъ по корридору.
L.
правитьВзойдя въ комнату своей госпожи, чтобъ одѣть ее къ обѣду, Деннеръ нашла ее въ томъ же самомъ положеніи въ какомъ ее оставилъ Гарольдъ.
Ея лицо, всѣ ея малѣйшія черты и мускулы ясно говорили о той внутренней агоніи, которая терзала ее.
Деннеръ подошла и съ минуту молча стояла у кресла; потомъ она нѣжно дотронулась до руки м-съ Трансомъ и произнесла тономъ мольбы: — Пожалуйста скажите мнѣ сударыня, что случилось?!
— Худшее Деннеръ… самое худшее, что только могло случиться…
— Вы нездоровы, позвольте васъ раздѣть и положить въ постель.
— Нѣтъ я не больна! Я не умру! Я буду жить… Я буду жить.
— Не могу ли я чѣмъ нибудь вамъ помочь!
— Подите и скажите, что я не буду обѣдать. Потомъ можете возвратиться, если хотите.
Терпѣливая горничная возвратилась и молча сѣла подлѣ своей госпожи. М-съ Трансомъ не позволила ей дотронуться до себя и мановеніемъ руки отклонила всѣ ея предложенія. Деннеръ не смѣла даже зажечь свѣчку, не получивъ на это приказанія. Наконецъ, уже поздно вечеромъ, м-съ Трансомъ сказала: — подите Деннеръ, посмотрите гдѣ Гарольдъ.
— Попросить его къ васъ сударыня?
— Приходите сейчасъ же назадъ.
Деннеръ возвратилась съ извѣстіемъ, что Гарольдъ былъ у себя въ кабинетѣ и разговаривалъ съ миссъ Лайонъ. Онъ не обѣдалъ и уже вечеромъ послалъ просить къ себѣ миссъ Лайонъ.
— Зажгите свѣчи и оставьте меня.
— Могу я воротиться къ вамъ?
— Нѣтъ, можетъ быть сынъ придетъ сюда.
— Могу я спать у васъ въ спальнѣ, эту ночь!
— Нѣтъ, добрая Деннеръ, я не больна. Вы не можете мнѣ помочь.
— Вы очень жестоки сударыня.
— Придетъ время, когда ваша помощь мнѣ будетъ нужна, но теперь поцѣлуйте меня и ступайте.
Маленькая, покорная старушка повиновалось какъ всегда. Ей никогда бы не пришло и въ голову требовать ровной части въ горѣ своей госпожи.
Въ продолженіи двухъ часовъ м-съ Трансомъ лелѣяла надежду, что сынъ ея придетъ. Это была скорѣе не надежда, а ожиданіе возможнаго, хотя и невѣроятнаго. Мало по малу въ ушахъ ея стали какъ бы раздаваться тѣ звуки, которыхъ она ждала такъ пламенно, она стала воображать, что вотъ приближаются по лѣстницѣ шаги, что вотъ заскрипѣла дверь. Ошибаясь и разочаровываясь каждую минуту, она наконецъ встала съ мѣста и подошла къ окну, чтобы придти немного въ себя и собраться съ мыслями. Она увидѣла только длинныя полосы свѣта, падавшія изъ оконъ на траву, услышала только шумъ затворявшихся дверей и засововъ. Тогда она поспѣшно воротилась къ своему креслу и уткнула голову въ подушки. Ни откуда не долетало до нея ни малѣйшаго звука утѣшенія, да и откуда ей могло придти это утѣшеніе?
Сердце ея тогда возстало противъ жестокости ея сына. Когда онъ въ первую минуту отвернулся отъ нея, то это было естественно, ибо онъ не могъ чувствовать ничего, кромѣ удара разразившагося надъ нимъ. Но потомъ возможно ли, чтобъ онъ не почувствовалъ сожалѣнія сына къ матери, возможно ли чтобъ онъ не подумалъ о ея долгихъ годахъ страданія и горя. Воспоминаніе объ этихъ годахъ возбудило въ ея душѣ протестъ противъ жестокости судьбы, каравшей ее одну. Она гнѣвно вскочила съ мѣста. Она не чувствовала раскаянья. Ее поразило слишкомъ тяжелое наказаніе. Всегда бѣдствія разражались надъ ея только головою. Кто чувствовалъ за нее? кто ее сожалѣлъ? Она была одинокая всѣми брошенная. Какое мрачное будущее предстояло ей послѣ такого мрачнаго прошедшаго? Она устремила взглядъ въ темноту ночи, но черная масса деревьевъ и черная линія рѣки казались ей только частью ея мрачной жизни.
Неожиданно она увидѣла на каменной балюстрадѣ балкона, выходившаго изъ комнаты Эстеръ, отраженіе свѣчки, которая двигалась взадъ и впередъ по комнатѣ. Значитъ Эстеръ не спала и была еще на ногахъ. Сказалъ ли ей Гарольдъ о томъ, что произошло между ними? Гарольдъ былъ очень привязанъ къ этому юному созданію, которое всегда нѣжно и почтительно обходилось съ его матерью. Въ ея юномъ сердцѣ вѣроятно гнѣздилось состраданіе, она могла быть любящей дочерью, могла не преслѣдовать той, которую уже преслѣдовала судьба. Гордая женщина жаждала состраданія, сожалѣнія. Она тихонько отворила дверь, но достигнувъ комнаты Эстеръ, она неожиданно остановилась. Она еще никогда въ жизни, не вымаливала состраданія, никогда еще не навязывалась на любовь. И долго ходила бы она по корридору, какъ мятежный духъ незнающій покоя, еслибъ Эстеръ какъ бы угадавъ ея мысли, не спасла ее отъ необходимости постучаться къ ней въ дверь.
М-съ Трансомъ подходила уже къ двери, когда она вдругъ отворилась. Но успѣла Эстеръ увидѣть это олицетвореніе страшнаго горя и страданія, какъ тотчасъ поняла что новое горе, которое, по словамъ Гарольда, разразилось надъ нимъ, имѣло нѣчто общее съ постоянною грустью его матери. Думать теперь однако было не время. Черезъ мгновеніе Эстеръ обняла м-съ Трансомъ и нѣжно сказала:
— О! зачѣмъ вы за мной давно не послали?
Крѣпко сжавъ ея руку, Эстеръ повела ее къ себѣ въ комнату и молча усадила на диванъ подлѣ кровати. Ею овладѣло страстное желаніе утѣшить эту несчастную женщину. Она крѣпко прижалась къ ней, цѣловала ея дрожащія губы и вѣки и припала своей юной щекой къ ея блѣдному, изнуренному поблекшему лицу. Нѣтъ довольно сильныхъ словъ, которыми бы она могла такъ ясно выразить свое страданіе. Почувствовавъ ея горячіе ласки, м-съ Трансомъ тихо произнесла:
— Господь сжалился надо мною.
— Лягте на мою постель и отдохните, сказала Эстеръ. Вы ужасно утомлены. Я васъ тепло покрою и вы уснете.
— Нѣтъ… скажите мнѣ… милая моя… скажите мнѣ… что вамъ говорилъ Гарольдъ?
— Что у него какое-то новое горе.
— Онъ ничего не говорилъ жестокаго обо мнѣ?
— Нѣтъ… ничего. Онъ даже о васъ и не упоминалъ.
— Я всегда была несчастной женщиной, милая моя.
— Я это предчувствовала, сказала Эстеръ прижимаясь къ ней еще больше.
— Мужчины себялюбивы. Они себялюбивы и жестоки. Они заботятся только о своемъ удовольствіи и о своей гордости.
— Не всѣ, сказала Эстеръ, которую непріятно поразили эти слова.
— Всѣ, кого я когда нибудь любила, отвѣчала м-съ Трансомъ. Она замолчала минуты на двѣ и потомъ прибавила: — Въ продолженіе двадцати послѣднихъ лѣтъ, я не имѣла ни одной счастливой минуты. Гарольдъ знаетъ это и однако онъ такъ жестокъ ко мнѣ.
— Онъ не будетъ жестокъ. Завтра… я увѣрена, онъ будетъ къ вамъ очень добръ, произнесла Эстеръ, стараясь утѣшить ее, — онъ говорилъ мнѣ, что горе посѣтившее его очень неожиданное… вѣдь онъ еще не имѣлъ времени опомниться.
— Тяжело, слишкомъ тяжело, переносить все это, голубушка, отвѣчала м-съ Трансомъ прижимаясь къ Эстеръ и заливаясь слезами. — Я стара и ожидаю такъ немногаго, что всякую бездѣлицу сочла бы за большое утѣшеніе. Зачѣмъ судьба наказываетъ меня такъ жестоко?
— Позвольте мнѣ проводить васъ въ вашу комнату, раздѣть васъ и посидѣть съ вами, сказала Эстеръ съ чисто женскимъ инстинктомъ, — мнѣ это доставитъ большое счастье. Я буду думать, что у меня есть мать. Пожалуйста, позвольте мнѣ.
М-съ Трансомъ наконецъ согласилась и позволила Эстеръ ухаживать за собою. Эстеръ раздѣла ее и уложила въ постель, наконецъ несчастная женщина задремала, хотя и ежеминутно просыпалась. Эстеръ сидѣла подлѣ въ креслахъ и только на разсвѣтѣ, укутавшись въ шаль, она сама заснула и проспала до тѣхъ поръ, пока Деннеръ, войдя въ комнату, не разбудила ее. Она неожиданно очнулась отъ сна, въ которомъ разсказывала Феликсу о всемъ случившемся въ эту ночь.
М-съ Трансомъ спала тѣмъ непробуднымъ утреннимъ сномъ, который часто слѣдуетъ за ночью безсонной, полной горя; Эстеръ отозвала Деннеръ въ уборную и сказала ей поспѣшно:
— Уже поздно, м-съ Гиксъ. Какъ выдумаете, м-ръ Гарольдъ вышелъ уже изъ своей комнаты.
— Да, ужь давно; онъ всталъ ранѣе обыкновеннаго.
— Позовите его сюда. Скажите, что я прошу его прійдти.
Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошелъ Гарольдъ; Эстеръ стояла теперь опершись на то самое кресло, на которомъ наканунѣ сидѣла его мать. Онъ былъ внѣ себя отъ удивленія иногда Эстеръ, подойдя къ нему, протянула руку, то онъ въ смущеніи пробормоталъ:
— Боже мой! Какъ вы не хороши на взглядъ! Вы сидѣли всю ночь съ матушкой?
— Да. Она теперь спитъ, отвѣчала Эстеръ.
— Сказала она вамъ что нибудь? спросилъ Гарольдъ.
— Нѣтъ… только сказала что очень несчастна. О! я бы кажется съ радостью перенесла много горя, чтобъ избавить ее отъ новыхъ страданій.
Болѣзненная дрожь пробѣжала по всему тѣлу Гарольда, и на лицѣ его показался тотъ мимолетный румянецъ, котораго невозможно представить на картинѣ. Эстеръ сложила свои руки съ видомъ мольбы и застѣнчиво, хотя пламенно, произнесла.
— Я ничего такъ не желала… съ тѣхъ поръ… какъ живу здѣсь… я ничего такъ не желаю въ эту минуту, какъ чтобъ вы сѣли подлѣ нея и чтобъ она увидѣла васъ, когда проснется.
Потомъ съ тонкимъ женскимъ инстинктомъ она прибавила, тихонько взявъ его за рукавъ: — я знаю, что вы пришли бы сами. Я знаю, что вы намѣревались придти. Но она теперь спитъ. Сядьте тихонько прежде чѣмъ она проснется.
Гарольдъ молча пожалъ ея руку и черезъ мгновеніе тихо, неслышно занялъ мѣсто подлѣ постели своей матери.
Черезъ часъ, пока онъ поправлялъ ей подушки, м-съ Трансомъ произнесла съ глубокимъ чувствомъ:
— Если это милое сокровище выйдетъ за тебя замужъ, Гарольдъ, то это вознаградитъ тебя за многое.
Но прежде чѣмъ кончился роковой день, Гарольдъ узналъ, что этому никогда не бывать. Юное созданіе, порхавшее какъ только что распустившая крылья голубка посреди древнихъ памятниковъ и новыхъ роскошей Трансомъ-Корта, не могла свить тамъ себѣ вѣчнаго гнѣзда. Гарольдъ услышалъ изъ устъ самой Эстеръ, что она любила другого и что она отказывается отъ всѣхъ своихъ правъ на трансомскія помѣстья.
Она желала теперь возвратиться къ своему отцу.
LI.
правитьВъ одинъ апрѣльскій день, когда блестящіе лучи солнца искрились и сверкали въ милліонахъ каплей, только что выпавшаго дождя, Эстеръ сидѣла, въ маленькой кухнѣ требійскаго домика. Лиди не было дома и Эстеръ предпочитала сидѣть тутъ на плетеномъ стулѣ между очагомъ и огнемъ. Котелъ кипѣлъ на огнѣ, часы мѣрно стукали и стрѣлки подвигались къ четыремъ часамъ.
Она не читала, а шила; ея пальцы быстро бѣгали по работѣ, а въ полуоктрытыхъ ея губахъ точно сіялъ лучь весенняго солнца. Вдругъ она положила на столъ свою работу, сложила руки на колѣняхъ и нагнула впередъ свою прелестную головку. Черезъ минуту въ дверяхъ послышался громкій стукъ. Она вскочила и отворила дверь, спрятавшись за нее.
— М-ръ Лайонъ дома? спросилъ Феликсъ своимъ мужественнымъ твердымъ голосомъ.
— Нѣтъ, сэръ, отвѣчала Эстеръ изъ за своей засады, — но миссъ Лайонъ дома, если вы желаете ее видѣть.
— Эстеръ! воскликнулъ Феликсъ внѣ себя отъ изумленія.
Они крѣпко сжали другъ другу руки и съ восторгомъ смотрѣли прямо въ глаза другъ другу.
— Васъ выпустили изъ тюрьмы.
— Да, пока я не сдѣлаю чего нибудь еще хуже. Но вы? что все это значитъ?
— Это значитъ, что все по старому, отвѣчала Эстеръ съ свѣтлой улыбкой, — мой отецъ пошелъ по больнымъ, Лиди, со всегдашнимъ отчаяніемъ, отправились за покупками, а я сижу здѣсь съ суетными мыслями и жду, чтобъ меня побранили.
Феликсъ сѣлъ подлѣ нея и продолжалъ глядѣть на нее вопросительно: его взглядъ былъ серьезнымъ, она же лукаво улыбалась.
— Такъ вы воротились сюда и будете здѣсь жить?
— Да.
— Вы не выйдете замужъ за Гарольда Трансома и не будете богаты?
— Нѣтъ.
Тутъ что-то побудило Эстеръ взяться снова за работу. Улыбка замерла на ея губахъ, онѣ теперь слегка дрожали.
— Отчего? спросилъ Феликсъ гораздо тише и облокотясь на столъ пристально смотрѣлъ на Эстеръ.
— Я не хотѣла выйти за него замужъ и быть богатой.
— Такъ вы отъ всего отказались? произнесъ Феликсъ подаваясь немного впередъ и говоря еще тише,
Эстеръ ничего но отвѣчала. Въ комнатѣ раздавалось только шипѣнье котла и стукъ часовъ. Никто не зналъ, какъ это случилось, но работа выпала изъ рукъ Эстеръ, уста ихъ встрѣтились въ долгомъ поцѣлуѣ. Этотъ поцѣлуй былъ второй въ ихъ жизни.
Еще мгновеніе и они посмотрѣли другъ на друга со слезами радости на глазахъ. Феликсъ положилъ руку на плечо Эстеръ.
— Такъ вы могли бы раздѣлить жизнь бѣднаго человѣка Эстеръ?
— Да, еслибъ была хорошаго о немъ мнѣнія, отвѣчала, она съ прежней улыбкой и качая головой.
— Подумали-ли вы серьезно, какая это будетъ жизнь, какая простая скромная жизнь?
— Да, безъ малѣйшаго запаха розъ.
Феликсъ поспѣшно отдернулъ руку отъ ея плеча, всталъ со стула, прошелся по комнатѣ и, быстро обернувшись, сказалъ очень серьезно:
— А люди, между которыми я буду жить Эстеръ, подумали-ли вы объ этомъ? Они не отличаются безуміемъ и недостатками богатыхъ, но у нихъ есть свои недостатки, свое безуміе, и они лишены того блеска, который скрываетъ недостатки богатыхъ, скрываетъ, я не скажу для меня, ибо я не люблю всякихъ утонченностей — но вы ихъ любите.
Феликсъ остановился на минуту и потомъ прибавилъ:
— Это очень серьезный вопросъ, Эстеръ.
— Я знаю, что серьезный, отвѣчала Эстеръ, глядя ему прямо въ глаза, — съ тѣхъ поръ какъ я была въ Трансомъ-Кортѣ, я думала о многомъ очень серьезно. Еслибъ я не думала серьезно, то не отказалась бы отъ того, отъ чего отказалась. Отъ меня вѣдь зависѣлъ выборъ.
Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ Феликсъ стоялъ молча передъ нею и выраженіе его лица становилось все нѣжнѣе и нѣжнѣе.
— А эти локоны, произнесъ онъ, какъ бы съ сожалѣніемъ, садясь подлѣ нея и гладя ее по головѣ.
— Они ничего не стоятъ, они натуральные.
— Но вы такое нѣжное созданіе.
— Я страшно здорова и къ тому же бѣдныя женщины всегда здоровѣе богатыхъ. Впрочемъ прибавила она съ лукавой улыбкой, — я думаю оставить себѣ маленькое состояньице.
— Какъ? что вы хотите сказать! воскликнулъ Феликсъ вздрагивая.
— Я думаю даже позволить себѣ роскошь, имѣть два фунта въ недѣлю. Вы понимаете, что намъ не надо будетъ проживать все это богатство. Мы будемъ жить такъ просто, какъ вы захотите, но у насъ всегда будутъ деньги и вы будете въ состояніи дѣлать чудеса. Потомъ, я думаю обезпечить вашей матушкѣ, небольшой доходецъ, чтобъ она могла жить припѣваючи, какъ бывало прежде, и отложить также маленькій капиталецъ моему отцу, чтобъ онъ на старости лѣтъ не былъ принужденъ жить милостынею.
Все это Эстеръ произнесла шутливымъ тономъ, но подъ конецъ прибавила серьозно, бросивъ на Феликса взглядъ полный смиренія и мольбы:
— Я думаю все это сдѣлать, если вы позволите. Я хочу дѣлать только то, что вы сочтете достойнымъ.
Феликсъ снова положилъ руку на ея плечо, подумалъ немного, поднялъ на нее глаза и произнесъ съ улыбкой:
— О! да я тогда буду въ состояніи завести большую библіотеку и давать всѣмъ книги на прочтеніе.
— Вы думаете, что вы одни будете все дѣлать, сказала Эстеръ смѣясь. — Вы не знаете, какъ я умна. Я намѣрена учить васъ многому.
— Меня учить?
— Да, сказала она качая головой, — я исправлю вашъ французскій выговоръ.
— Вы не заставите меня носить галстуха? воскликнулъ Феликсъ вызывающимъ тономъ.
— Нѣтъ, но я научу васъ, не думать обо мнѣ такихъ глупостей, какихъ у меня никогда и въ головѣ не было.
Они оба весело засмѣялись, держа другъ друга за руки, точно маленькія дѣти. Они оба сознавали, что молоды и что счастливая жизнь открывается передъ ними.
Потомъ Феликсъ протянулъ губы и они поцѣловались.
— Я грубый и необтесаный человѣкъ, сказалъ онъ, нѣжно впиваясь глазами въ каждую черту еи лица. — Не раскаятесь-ли вы когда нибудь? не упрекнете-ли меня за то, что я не могъ раздѣлить вашего богатства? увѣрены-ли вы въ себѣ?
— Совершенно увѣрена, сказала Эстеръ качая головой, — еслибъ вы были другой человѣкъ, то я бы васъ менѣе уважала. Я слабая женщина, мужъ мой долженъ быть сильнѣе и благороднѣе меня.
— Но вѣдь, если такъ, воскликнулъ Феликсъ вскакивая съ мѣста и со смѣхомъ нахмуривая брови, — то вы заставите меня сдѣлаться лучшимъ человѣкомъ, чѣмъ и когда нибудь помышлялъ.
— Я называю это возмездіемъ, отвѣчала Эстеръ и залилась серебристымъ смѣхомъ, столь же нѣжнымъ и мелодичнымъ какъ утренняя пѣснь жаворонка.
ЭПИЛОГЪ.
правитьВъ маѣ мѣсяцѣ того же года была отпразднована свадьба Феликса Гольта съ Эстеръ. Въ тѣ времена всѣ свадьбы совершались въ приходскихъ церквахъ, но м-ръ Лайонъ настоялъ на прибавочной церемоніи на дому, въ которой не надо было подчиняться различнымъ формамъ, а можно было вдоволь молиться Богу и славить Его.
Свадьба эта была очень простая, но никакая самая богатая и роскошная свадьба не возбуждала никогда въ большомъ Треби такого интереса и такихъ толковъ. Даже такіе знатные люди, какъ сэръ Максимъ и его семейство, явились въ церковь, чтобъ посмотрѣть на невѣсту, которая отказалась отъ богатства, чтобъ сдѣлаться женою человѣка, рѣшавшагося остаться всегда бѣднымъ.
Нѣкоторые, очень немногіе, качали головами, не вѣрили своимъ глазамъ и полагали, что тутъ кроется что нибудь неладное. Но большинство честныхъ гражданъ Треби было тронуто этимъ событіемъ, почти также какъ м-ръ Уэсъ, который выходя изъ церкви, замѣтилъ своей женѣ: — «Странно, какъ эти вещи дѣйствуютъ на тебя, такъ и пронизываютъ. Мнѣ кажется, я теперь болѣе вѣрю въ добро на землѣ.»
М-съ Гольтъ объявила въ этотъ день, что она чувствуетъ, что получила нѣкоторую награду, давая этимъ понять, что справедливая судьба готовила ей въ будущемъ гораздо большія награды. Маленькій Джобъ Теджъ получилъ цѣлый новый сьютъ, а м-съ Гольтъ выставила свои лучшіе чайные подносы и снова растянула свой коверъ съ пріятнымъ сознаніемъ, что въ ея комнатахъ болѣе не будутъ бѣгать мальчишки съ грязными ногами.
Феликсъ и Эстеръ уѣхали изъ большаго Треби; черезъ короткое время, м-ръ Лайонъ также оставилъ городъ и присоединился къ нимъ. Его мѣсто въ церкви Солодовеннаго подворья занялъ новый избранный прихожанами проповѣдникъ, ученіе котораго конечно было гораздо выспреннѣе.
Кромѣ этихъ было еще много другихъ перемѣнъ въ Треби. Контора м-ра Джермина закрылась и говорили, что онъ уѣхалъ куда-то вдаль, быть можетъ за границу, эту обширную родину разоренныхъ и обезчещенныхъ людей. М-ръ Джонсонъ продолжалъ процвѣтать, посѣдѣлъ и сдѣлался богачомъ. Нѣкоторые люди, не очень хорошаго о немъ мнѣнія, полагали, что объ его процвѣтаніи не слѣдовало много распространяться, ибо оно было дурнымъ примѣромъ для юныхъ стряпчихъ.
Что касается до м-ра Христіана, то у него не было болѣе въ запасѣ выгодныхъ тайнъ. Но онъ все же получилъ свою тысячу фунтовъ отъ Гарольда Трансома.
Семейство Трансомовъ въ продолженіе нѣкотораго времени не жило въ Трансомъ-Кортѣ. Домъ и паркъ поддерживались однако въ большомъ порядкѣ и показывались посѣтителямъ; но этимъ занималась не Деннеръ; она была за границей съ своей госпожей. Наконецъ чрезъ нѣсколько лѣтъ Трансомы возвратились, и м-съ Трансомъ умерла подъ своимъ стариннымъ кровомъ. Сэръ Максимъ былъ на ея похоронахъ и во всемъ околодкѣ умолкли толки о ея прошедшемъ.
Дядя Линтонъ продолжалъ охотиться до тѣхъ поръ, пока случилось это событіе, которое онъ предсказывалъ, какъ часть будущей церковной реформы. Послѣ его смерти въ маломъ Треби явился новый пасторъ, но не однѣ гончія жалѣли о старикѣ.
Что же касается до всего обширнаго прихода большаго Треби, то онъ процвѣталъ, какъ вся остальная Англія. По всей вѣроятности жители его стали образованнѣе. Но дѣйствительно-ли теперь всѣ фермеры политически развиты, всѣ лавочники благородные и независимые дѣятели, всѣ рудокопы трезвый и благородный народъ, всѣ диссентеры безпристрастны, какъ въ религіи, такъ и въ политикѣ, и всѣ кабачники достойны, подобно Гаю, быть друзьями человѣчества — этого я не знаю, такъ какъ не имѣю корреспондентовъ въ тѣхъ мѣстахъ. А можно-ли вывести какое нибудь заключеніе изъ того факта, что сѣверный Ломширъ до сихъ поръ не имѣетъ своимъ представителемъ радикала — я предоставлю всевѣдущимъ умамъ, т. е. газетамъ.
Гдѣ именно теперь живетъ Феликсъ Гольтъ, я намѣренъ скрыть отъ читателей, боясь, чтобы его не обезпокоили посѣтители, ради пустого любопытства.
Я только замѣчу, что Эстеръ никогда не раскаивалась въ своемъ выборѣ. Феликсъ однако иногда ворчитъ, что она сдѣлала жизнь его слишкомъ легкой, и что еслибъ онъ не такъ много гулялъ, то сталъ бы просто лѣнивой собакой.
Есть на свѣтѣ и юный Феликсъ, который гораздо ученѣе отца, хотя и не богаче его.
{{right|"Дѣло", №№ 2—6, 1867