Леопольд фон Захер-Мазох
Ѳедосья. править
Источник текста: Журнал «Наблюдатель», декабрь, 1888. Разсказы Захеръ-Мазоха.
Лѣтомъ, въ деревнѣ, я пользовался полной свободой. Нашъ домъ расположенъ былъ среди большаго, полузапущеннаго сада, бывшаго любимымъ мѣстомъ моихъ прогулокъ. Но часто бродилъ я и по дикимъ, пустыннымъ окрестностямъ, съ ружьемъ за плечами, обыкновенно, впрочемъ, и не заряженнымъ, мечтая, фантазируя, мысленно представляя себя героемъ тысячи самыхъ разнообразныхъ приключеній.
Въ одно воскресенье, мнѣ вздумалось дойти до сосѣдней корчмы, — посмотрѣть, какъ танцуютъ крестьяне. На дорогѣ корчмы стояла дочь жида-шинкаря въ пестромъ костюмѣ стариннаго покроя, съ жемчужнымъ ожерельемъ и браслетами. Она была красива, и я невольно засмотрѣлся на нее, хоть ж былъ почти еще ребенокъ.
— Что вы такъ смотрите на меня, молодой баринъ? спросила она, улыбаясь.
Я покраснѣлъ и отвернулся.
— Лучше подите, полюбуйтесь на Ѳедосью Барбарову, — вотъ это такъ красавица!
Я вошелъ въ корчму. Четыре жида-музыканта наигрывали плясовой мотивъ на своихъ визгливыхъ инструментахъ, и деревенская молодежь плясала съ увлеченіемъ. Танцоры такъ сильно стучали по полу тяжелыми сапогами, что пыль стояла въ широкой, низкой комнатѣ, какъ густой туманъ. Но и среди этой толкотни и пыли я сразу же замѣтилъ поразительно красивое лицо молодой крестьянки, голубые глаза которой свѣтили, казалось, особымъ блескомъ, а роскошная фигура и гордая поступь принадлежали скорѣе какой-то царицѣ.
— Вотъ она! указала мнѣ корчмарка, вошедшая вмѣстѣ со иною въ комнату.
Ѳедосья танцевала съ высокимъ парнемъ, лицо котораго носило отпечатокъ доброты, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и рѣшительности. Это былъ Ѳедоръ Король, ея любовникъ.
Вслѣдъ за мною, къ корчмѣ подъѣхалъ, верхомъ на лошади, молодой сосѣдній помѣщикъ Бардіу. Замѣтивъ Ѳедосью между другими танцующими, онъ соскочилъ съ коня и сталъ съ ней любезничать.
Ѳедоръ оставался, повидимому, спокоенъ, но ясно было видно, что онъ сердился; а когда красавица стала отвѣчать веселымъ смѣхомъ на любезности молодаго помѣщика, Ѳедоръ почти выбѣжалъ изъ корчмы, схватившись за ножъ, висѣвшій на его поясѣ.
Бардіу протанцовалъ даже съ Ѳедосьей и подарилъ ей красивый платокъ, который тутъ же купилъ у корчмарки, содравшей съ него истинно жидовскую цѣну. Затѣмъ онъ вскочилъ на лошадь и уѣхалъ, а Ѳедосья подошла къ окну и долго провожала его глазами.
Въ эту минуту подошелъ къ ней незамѣтно возвратившійся Ѳедоръ и съ силой схватилъ ее за руку.
— Что съ тобой? оставь, мнѣ больно! вскричала та съ испугомъ.
— Я убью тебя, если замѣчу еще разъ, что ты съ нимъ разговариваешь!
— А тебя повѣсятъ, возразила Ѳедосья, уже опомнившись отъ испуга и гордо поднявъ голову.
— О, не доводи меня до отчаянія! умоляющимъ тономъ прошепталъ Ѳедоръ.
— Что же я сдѣлала? съ раздраженіемъ произнесла дѣвушка. Мнѣ ужь нельзя ни съ кѣмъ говорить?….. Запретить ты мнѣ не можешь — такъ и знай это.
Ѳедоръ опустилъ глаза и не отвѣчалъ ни слова, а она весело разсмѣялась, обняла его и звучно поцѣловала.
Мѣсяца два спустя, я бродилъ съ неразлучнымъ ружьемъ и незамѣтно дошелъ до Обѣльницкаго замка. Садъ замка выходилъ на дорогу и въ немъ гуляла молодая женщина, красоту которой еще болѣе увеличивалъ роскошный костюмъ зеленаго бархата. Лицо этой красавицы, ея изящная фигура, роскошныя бѣлокурыя косы показались мнѣ знакомы, но кто она — припомнить я не могъ.
— Кто эта дама? спросилъ я у крестьянскаго мальчика, пасшаго корову на лугу у дороги.
— Это совсѣмъ не дама, отвѣчалъ онъ. Это просто Ѳедосья Барбарова. Какъ нашъ баринъ одѣлъ-то ее нарядно!…
Прошло еще нѣсколько времени, и я снова встрѣтилъ Ѳедосью. Я смотрѣлъ на работавшихъ въ полѣ обѣльницкихъ крестьянъ, когда она подъѣхала на лошади, гордая, прекрасная, имѣвшая видъ вовсе не крестьянки, но богатой владѣтельной помѣщицы. Она какъ будто хотѣла сдѣлать какое-то распоряженіе, отдать приказаніе, но изъ толпы крестьянъ вышелъ Ѳедоръ и, взявъ лошадь подъ у отцы, повернулъ ее къ дорогѣ.
— Тебѣ нечего здѣсь дѣлать, глухо произнесъ онъ. Ужь не хочешь ли ты намъ приказывать? Поѣзжай лучше домой, скрой свой позоръ, если можешь.
Ѳедосья поблѣднѣла и поникла головой, но въ ту же минуту подняла хлыстъ и, стиснувъ зубы, ударила имъ Ѳедора по лицу. Лошадь рванулась въ сторону и поскакала по дороги.
Въ слѣдующее же воскресенье была сдѣлана въ церкви окличка Бардіу и Ѳедосьи, а еще черезъ двѣ недѣли она повелѣвала всею Обѣльницею, какъ законная жена и хозяйка.
— Да поможетъ намъ Богъ! сказалъ Ѳедоръ, когда это событіе стало извѣстнымъ. — Всѣмъ будетъ худо, а какую она казнь придумаетъ мнѣ — ужь я и не знаю…..
Не прошло и нѣсколькихъ дней, какъ Ѳедоръ получилъ приказаніе явиться въ замокъ. Бардіу объявилъ ему, что молодая помѣщица назначила его въ дворню, быть въ личномъ ея услуженіи.
— Служи усердно, сурово произнесъ помѣщикъ, видимо противъ него предубѣжденный. — При первомъ же замѣчаніи барыни, я раздѣлаюсь съ тобой, какъ слѣдуетъ.
И Ѳедоръ сталъ слугою Ѳедосьи. Она обращалась съ нимъ, какъ съ рабомъ, била его хлыстомъ и не разъ жаловалась на него мужу, которые расправлялся съ нимъ жестоко, какъ обѣщалъ.
Бѣднякъ безропотно и, повидимому, спокойно переносилъ преслѣдованіе, и только взгляды, которые онъ иногда бросалъ исподлобья на новую свою барыню, говорили, что есть конецъ всякому терпѣнью и что чѣмъ долѣе сдерживается душевная гроза, тѣмъ она вспыхиваетъ ужаснѣе и неудержимѣе. Поняла ли Ѳедосья смыслъ этихъ взглядовъ, или просто насытила свой гнѣвъ и злопамятство, но вскорѣ же она взяла вмѣсто Ѳедора другаго слугу, а его велѣла сдать въ солдаты.
Въ январѣ 1846 года, незадолго до того времени, какъ въ Галиціи вспыхнуло возстаніе, Ѳедоръ окончилъ срокъ службы и вернулся въ свою деревню. Человѣкъ неглупый, рѣшительный, къ тому же побывавшій въ военной службѣ, онъ сталъ пользоваться среди крестьянъ извѣстнымъ вліяніемъ. Помѣщикъ съ женой перестали его преслѣдовать и, повидимому, вовсе о немъ забыли; но Ѳедоръ помнилъ прежнее и избѣгалъ проходить мимо обѣльницкаго замка.
Между тѣмъ, въ народѣ все усиливалось какое-то глухое броженіе — предвѣстникъ скоро разразившагося возстанія. Появились неизвѣстные люди, подпаивавшіе крестьянъ и громко толковавшіе о свободѣ, общности имуществъ и о готовящихся важныхъ событіяхъ; всюду разсыпались и разбрасывались прокламаціи, то «Правда польскому народу», то «Всѣмъ грамотнымъ полякамъ»; было извѣстно о нѣсколькихъ случаяхъ грубаго неповиновенія властямъ. Крестьяне, однако, туго поддавались новому движенію: они, не отказываясь, пили водку на-счетъ таинственныхъ ораторовъ, охотно разбирали прокламаціи, изъ которыхъ тутъ же свертывали самодѣльныя трубочки для своего тютюна, но далѣе этого сочувствіе ихъ къ возстанію и руководившимъ имъ панамъ почти и не шло.
Въ замкѣ тоже происходило какое-то странное, плохо скрываемое движеніе, за которымъ Ѳедоръ слѣдилъ съ большимъ вниманіемъ. Кончилось тѣмъ, что онъ явился въ Лемберѣ, къ начальнику округа, и передалъ ему, что въ Обѣлѣницу то и дѣло пріѣзжаютъ какіе-то подозрительные люди, что въ замокъ по ночамъ провозится оружіе и что дворовыми женщинами приготовлено уже большое количество патроновъ.
Начальникъ внимательно выслушалъ Ѳедора, поблагодарилъ его за преданность правительству, и обѣщалъ принять мѣры къ предупрежденію готовящагося бунта. Однако, прежде чѣмъ онъ успѣлъ что либо сдѣлать, возстаніе уже вспыхнуло. 18 февраля, уже въ вечеру, въ замокъ прискакалъ какой-то всадникъ и вслѣдъ за тѣмъ Бардіу, вооруживъ всю дворню, вывелъ ее на село, къ корчмѣ. Здѣсь онъ произнесъ собравшимся крестъянамъ горячую рѣчь, приглашая ихъ присоединиться къ возстанію и обѣщая за то освобожденіе отъ барщины, удешевленіе соли и табаку и прирѣзку земли на каждое тягло. Крестьяне недоумѣло переглядывались: рѣчь эта ихъ соблазняла, но они не совсѣмъ-то ей довѣряли.
— Не слушайте его, братцы! раздался изъ толпы мужественный голосъ Ѳедора. Мы не поляки, чтобы измѣнять императору. Кто жъ и угнеталъ насъ, какъ не наши паны? Они насъ и за людей не считали, обращались хуже, чѣмъ съ собаками.
— Молчи! крикнулъ ему съ угрозой помѣщикъ, наведя на него пистолетъ.
— Довольно вамъ молчать, — на такое дѣло вы насъ не подобьете!…..
Выстрѣлъ раздался, и Ѳедоръ съ глухимъ стономъ упалъ лицомъ въ снѣгъ.
Эта жестокость окончательно возмутила крестьянъ: они единодушною толпой набросились на бунтовщиковъ, и тѣ погибли подъ ихъ ударами вмѣстѣ съ помѣщикомъ, кромѣ немногихъ, умолившихъ о пощадѣ и тутъ же обезоруженныхъ и перевязанныхъ.
Убійство не только ее утолило озлобленія крестьянъ, но еще болѣѳ расшевелило долго таившуюся въ нихъ ненависть ко всему, что называлось паномъ, называлось полякомъ. Раненый Ѳедоръ былъ бережно перенесенъ подъ навѣсъ и перевязанъ неумѣлыми, но заботливыми руками, а крестьяне бросились въ обѣльницкому замку — кто утолить свою мстительность, а кто просто пограбить, пользуясь обстоятельствами, подъ личиной преданности правительству.
Не буду описывать сценъ, происходившихъ въ замкѣ: народное возбужденіе всегда одинаково злобно и жестоко. Жену Бардіу, красавицу Ѳедосью, съ побоями дотащили до корчмы, чтобы здѣсь добить окончательно на глазахъ Ѳедора. Этимъ думали доставить послѣднему удовольствіе, зная, какъ преслѣдовала его помѣщица.
— Спаси, прости меня! воскликнула Ѳедосья въ мучительномъ страхѣ, бросившись къ ногамъ Ѳедора, который полулежалъ на подосланной кошмѣ, съ предсмертною блѣдностью на лицѣ.
Ѳедоръ долго и пристально смотрѣлъ на нее, точно желая навсегда запомнить и увести съ собою это прекрасное и до-сихъ поръ дорогое ему лицо. Крестьяне съ злобнымъ выраженіемъ стояли вокругъ, ожидая лишь знака Ѳедора, чтобы докончить съ своею жертвой.
— Не мнѣ судить тебя — какъ-то странно раздался вдругъ среди молчанія слабый голосъ умирающаго. Я самъ сейчасъ предстану на судъ Всевышняго; честно исполнилъ я то, что считалъ своимъ долгомъ — прости меня Богъ, если я ошибался!… Злобы къ тебѣ я больше не питаю, — если тебѣ нужно мое прощеніе, я тебѣ его дарую….. Друзья мои! уже прошепталъ онъ обращаясь къ окружавшимъ — оставьте ее, не мучьте; она не пани, она вѣдь ваша и ни въ чемъ предъ вами не виновата…
Онъ замолкъ и уже мутнымъ взглядомъ все еще смотрѣлъ на Ѳедосью. Крестьяне сняли шапки, нѣкоторые утирали слезы, клянясь, что оставятъ Ѳедосью живою. Но Ѳедоръ ихъ не слышалъ: честная, кроткая душа его уже оставила свое тѣло.
А красавицу посадили на лошадь со связанными руками и вмѣстѣ съ другими захваченными бунтовщиками погнали въ Лембергъ, чтобъ сдать начальству. И Ѳедосья ѣхала среди проклятій и оскорбленій, въ разорванномъ богатомъ платьѣ, но гордая и красивая, какъ развѣнчанная царица.