Трудно указать въ исторіи другую эпоху, въ которую поэзія выдвинула бы такое количество представителей пессимистическихъ воззрѣній, какъ это мы видимъ въ XIX столѣтіи: Байронъ, Леопарди, Ленау, А. Мюссе, Аккерманъ, Дранморъ, Бодэлеръ, — не говоря уже о другихъ менѣе извѣстныхъ, — всѣ они, не смотря на несходство оттѣнковъ своего пессимизма, — пѣвцы человѣческаго страданія, скорби, разочарованія и отчаянія. Не слѣдуетъ, однако, думать, чтобы это мрачное міросозерцаніе было принадлежностью исключительно нашего извѣрившагося и скептическаго вѣка. «Мрачное пессимистическое настроеніе, — говоритъ проф. Н. Стороженко, получившее въ Германіи характерное прозвище міровой скорби (Weltschmerz), не есть плодъ новаго времени; оно почти такъ-же старо, какъ и міръ, но только подъ вліяніемъ новыхъ культурныхъ условій принимаетъ новыя формы, вызывается новыми мотивами, углубляется въ своихъ основаніяхъ». Вѣчная противоположность между вложеннымъ въ нашу душу инстинктомъ самосохраненія, — и сознаніемъ неизбѣжности конечнаго уничтоженія, между стремленіемъ проникнуть въ самую сущность явленій — я ограниченнымъ жалкимъ опытомъ, между присущею человѣку жаждою счастья и нравственной гармоніи — и несовершенствами и уродствами окружающаго міра — вотъ главныя основанія міровой скорби. Въ разныя эпохи та или другая сторона этого настроенія является преобладающею, но общее его основаніе — противорѣчіе между желаемымъ и существующимъ — остается неизмѣннымъ. Уже почти на самой зарѣ исторической жизни мы встрѣчаемся съ такимъ систематически разработаннымъ пессимистическимъ міросозерцаніемъ, какъ философія буддизма. Пессимизма не былъ чуждъ даже жизнерадостный греко-римскій міръ. (Для примѣра укажемъ хотя бы на значеніе рока (μοῖρα) въ греческой поэзіи, мрачной слѣпой силы, бороться съ которою не въ состояніи даже боги). Средніе вѣка, съ ихъ аскетическимъ взглядомъ на самыя естественныя потребности физической природы человѣка, съ ихъ вѣчнымъ страхомъ діавола, этого исконнаго врага рода человѣческаго, разставляющаго ему на каждомъ шагу сѣти, съ ихъ суевѣрнымъ ожиданіемъ скорой кончины міра — сплошь представляютъ собою печальное царство пессимизма, унынія и отчаянія.
Эпоха Возрожденія, казалось, готова была безъ остатка разсѣять мракъ, висѣвшій впродолженіе нѣсколькихъ вѣковъ надъ человѣчествомъ, но свѣтлыя ожиданія современниковъ этой эпохи длились не долго, — мрачныя тучи вскорѣ снова заволокли небо, и съ тѣхъ поръ до самаго нашего времени эпохи сомнѣнія и разочарованія изрѣдка только перемежаются болѣе свѣтлыми періодами. Довольно только назвать Гамлета и Вертера, этихъ типическихъ представителей міровой скорби двухъ послѣднихъ, предшествующихъ нашему вѣковъ. XIX вѣкъ выступалъ въ свѣтъ при мрачныхъ предзнаменованіяхъ;
«Старый вѣкъ грозой ознаменованъ,
«И въ крови родился новый вѣкъ!»
съ горечью восклицалъ, встрѣчая его. поэтъ, являвшійся до этихъ поръ глашатаемъ свѣтлыхъ идеаловъ будущаго. Теперь эти идеалы, казалось, потерпѣли полное крушеніе, а пламенная вѣра и одушевленіе ихъ сторонниковъ. смѣнились тоской, уныніемъ и апатіей, столь же преувеличенными, какъ были преувеличены и прежнія радужныя ожиданія. Поэзія, которая къ этому времени, выйдя изъ прежняго своего ограниченнаго круга, восприняла въ себя соціальный и философскій элементъ, не замедлила отразить въ себѣ это пессимистическое подавленное настроеніе европейской мысли. Рене, Оберманъ и цѣлый рядъ героевъ Байрона становятся отнынѣ «властителями ея думъ», и такъ продолжается приблизительно до 48 года, когда начинаютъ звучать новыя пѣсни, являются на сцену новые герои. Разумѣется, всѣ такія пессимистическія тенденціи всегда должны были съ особенною силою отражаться на болѣе воспріимчивыхъ и чувствительныхъ натурахъ, особенно если личная ихъ жизнь шла въ униссонъ съ этими тенденціями. Жизнь лорда Байрона въ этомъ отношеніи достаточно извѣстна. Еще болѣе былъ несчастливъ въ своей частной жизни, его современникъ, знаменитый итальянскій поэтъ Джакомо Леопарди. Такою же страдальческою фигурою является предъ нами и образъ другаго поэта, выступившаго около того же времени ее своими стихотвореніями, — Николая Ленау, величайшаго изъ нѣмецкихъ поэтовъ-элегиковъ.
Николай Ленау, или Николай Нимбчъ-фонъ-Стреленау, какъ собственно было его настоящее имя, родился 1И августа 1802 г., близь Темешвера въ Чатадѣ, небольшой венгерской деревнѣ, гдѣ его отецъ занималъ должность волостного писаря. Поэту было всего лишь 5 лѣтъ, когда его отецъ, вслѣдствіе страшно невоздержной жизни, умеръ, и семья впала въ крайнюю бѣдность, не смотря на всѣ усилія матери, которая не гнушалась никакою работою, чтобы только избавить своихъ дѣтей отъ лишеній. Такъ продолжалось до 1811 г., когда она вторично вышла замужъ за доктора Фогеля. Въ 1812 г. Ленау поступилъ въ гимназію въ Пештѣ, и хотя оказалъ здѣсь большіе успѣхи, но уже въ 1815 г. долженъ былъ оставить гимназію, такъ какъ его отчима перевели въ Токай, а мать не въ состояніи была разстаться съ любимымъ сыномъ. Привольная жизнь среди широкихъ степей Венгріи, отдаленныя поѣздки верхомъ, встрѣчи съ кочевавшими здѣсь цыганами, знакомство съ ихъ бытомъ, пѣснями — все это должно было благотворнымъ образомъ отразиться на мальчикѣ и впослѣдствіи дало матеріалъ для такихъ чудныхъ стихотвореній, какъ «Haideschenke», «Mischka» и др. Но это продолжалось не долго, — Ленау снова отвезли въ Пештъ, а вслѣдъ за нимъ переѣхала сюда его мать, оставивши мужа въ Токаѣ. Чрезъ годъ Ленау отправился для дальнѣйшаго образованія въ Вѣну. Нервная, экзальтированная и чрезвычайно впечатлительная натура поэта начала обнаруживаться довольно рано. Великія проблемы человѣческаго бытія занимали его умъ уже въ первые дни юности, и въ бытность свою студентомъ въ Вѣнѣ онъ иногда просиживалъ цѣлыя ночи, погруженный въ свои мысли и терзаемый сомнѣніями {Замѣтимъ кстати, что воспоминаніе о временахъ дѣтства, содержащееся въ послѣдней главѣ «Фауста» («Смерть Фауста»), имѣетъ несомнѣнно автобіографическій характеръ.}. Естественно, что при такихъ условіяхъ ученіе не могло идти хорошо, — Ленау перепробовалъ чуть не всѣ науки, перебывалъ на всѣхъ факультетахъ, — онъ занимался философіей, юридическими науками, подъ конецъ съ большимъ рвеніемъ отдался изученію медицины, — и ни на чемъ не могъ остановиться. 19 лѣтъ отъ роду онъ въ письмахъ къ матери жалуется, что не можетъ наслаждаться жизнью, потому что мрачныя мысли убиваютъ веселое расположеніе духа, а гложущая тоска подтачиваетъ его силы. Жизнь его складывалась не особенно удачно. Между прочимъ, къ этому времени относится одинъ романтическій эпизодъ, сильно повліявшій на впечатлительную натуру поэта. Все еще будучи студентомъ, Ленау сошелся съ дѣвушкой изъ народа, но та, проживъ съ нимъ 4 года, бросила его и сошлась съ однимъ богатымъ негоціантомъ. Еще болѣе страшнымъ ударомъ для Ленау была смерть горячо любимой имъ матери {Вотъ что онъ писалъ впослѣдствіи по этому поводу своему шурину А. Шурцу: «Природа страшна. Что такое бездны, что такое морскія бури? — все это ничто; нѣтъ, по гробъ горячо любимаго существа — вотъ что самое, страшное… Только бы мнѣ не довелось стоять еще разъ передъ другимъ такимъ же; право, я скорѣе, готовъ лучше самъ умереть».}. Воспоминаніе о ней никогда не покидало поэта и выразилось во многихъ посвященныхъ ея памяти неподражаемыхъ стихотвореніяхъ. "Каждый разъ, — говоритъ біографъ Ленау А. Шурцъ, — когда Ленау употреблялъ слово мать, можно быть увѣреннымъ, что онъ «думалъ при этомъ о своей матери». (« Lenau’s Leben. Grossentheils aus des Dichters eigenen Briefen». Von seinem Schwestermanne Anton X. Schurz. 2 Bände. Stuttgart und Augsburg. 1855 г. T. I, стр. 93) {Ср. между прочимъ сцены «Фауста» — «Прощаніе» и «Сонъ».}. Послѣ смерти матери Ленау оставляетъ Вѣну и переѣзжаетъ въ Штутгартъ, гдѣ его съ восторгомъ принимаетъ кружокъ поэтовъ, между которыми были: Уландъ, Швабъ, Ю. Кернеръ и др. Здѣсь Ленау снова влюбляется въ одну дѣвушку; чувство было взаимное, шла рѣчь уже о бракѣ, но почти наканунѣ окончательнаго рѣшенія Ленау неожиданно отказался отъ своей невѣсты. «Я чувствую, — съ отчаяніемъ писалъ онъ Шурцу, — такъ мало счастья и радости въ моей душѣ, что я не могу сдѣлать счастливымъ другаго». Кстати около этого времени Ленау получилъ наслѣдство отъ своего дѣдушки, и, чтобы размыкать свое горе онъ уѣхалъ въ Америку, намѣреваясь окончательно порвать съ дряхлѣющею Европою. Путешествіе по морю, жизнь среди свободной и дѣвственной страны — все это, казалось, ему сулило самую свѣтлую будущность. Еще прежде чѣмъ покинуть Европу, онъ издалъ собраніе своихъ стихотвореній. Надежды на Америку не оправдались, — меркантилизмъ янки претилъ поэтической натурѣ Ленау, и, проживъ въ Новомъ Свѣтѣ лишь одну зиму, онъ лѣтомъ 1843 г. снова вернулся въ Европу. Здѣсь онъ былъ обрадованъ извѣстіемъ, что стихотворенія его имѣли огромный успѣхъ. Однако мучившій его демонъ безпокойства нисколько отъ этого не успокоился. Безпокойство гонитъ поэта изъ города въ городъ, — онъ живетъ то въ Вѣнѣ, то въ Гейдельбергѣ, то въ Штутгартѣ и большую часть своего времени проводитъ въ почтовой каретѣ, неизмѣнно въ сопровожденіи любимой скрипки, на которой онъ великолѣпно игралъ. И это происходитъ тогда, когда, онъ находится въ апогеѣ своей славы, когда всюду за нимъ ухаживаютъ и тутъ не носятъ на рукахъ. Еще въ послѣдній разъ въ душѣ Ленау снова оживаетъ его завѣтная мечта устроить себѣ семейную жизнь, единственное положеніе, въ которомъ онъ надѣялся найти пристань для своего измученнаго сердца. Но было уже поздно. Нервная натура поэта не выдержала всѣхъ выпавшихъ на его долю испытаній, усугубляемыхъ еще общими мрачными впечатлѣніами глухаго періода меттерниховской реакціи. Одно обстоятельство доканало его; онъ влюбился въ жену своего друга, но мужественно поборолъ свою страсть и поспѣшилъ уѣхать отъ любимой женщины. Приступы мучительнаго безпокойства и тоски становились все сильнѣе и сильнѣе. «Я недавно прочелъ у Гомера, — пишетъ онъ осенью 1848 г., — одно слово, которое прекрасно характеризуетъ мое теперешнее настроеніе: (мрачный со всѣхъ сторонъ)». Въ 1844 г., во время своего пребыванія въ Штутгартѣ, Ленау внезапно сошелъ съ ума, и только 23 августа 1850 г., послѣ мучительныхъ страданій, онъ скончался въ лечебницѣ для умалишенныхъ, въ Обердеблингѣ, близь Вѣны.
Поэтическое наслѣдство Ленау заключается въ его мелкихъ стихотвореніяхъ и трехъ большихъ поэмахъ: «Фаустъ», «Саванарола» и «Альбигойцы»; сюда же можно причислить и не вполнѣ законченнаго имъ «Донъ Жуана». Поэзія Ленау полно и ясно отражаетъ въ себѣ его тревожное и меланхолическое настроеніе, его мягкую и впечатлительную натуру. «У Ленау, — говоритъ одинъ критикъ, — меланхолія была прирожденнымъ свойствомъ и постоянною спутницею; это былъ тотъ „демонъ“, который привелъ поэта къ сумасшествію. Трагическую сторону жизни, эти „желѣзные міровые законы“, которымъ чужда всякая гармонія, всякая мораль, всякая справедливость, которые караютъ невиннаго и возвеличиваютъ злодѣя, Ленау понималъ мистически-глубоко и выразилъ въ своихъ произведеніяхъ съ удивительною силою. Для него ни въ природѣ, ни въ человѣческой жизни не было компромисса, соглашенія, примиренія; онъ не давался въ обманъ оптимистическому прекраснодушію; онъ понималъ красоту розы, но видѣлъ также и червяка, который подтачиваетъ ее, и ни на минуту не забывалъ, что даже въ наиболѣе прекрасномъ и совершенномъ таятся зародыши разложенія». «Ленау, говоритъ I. Шерръ, видѣлъ на лицѣ природы великое вѣчное горе и называлъ меланхолію вѣрнѣйшимъ спутникомъ своимъ въ жизни. Живопись и символика природы составляютъ главныя средства, которыми дѣйствуетъ лирика Ленау. Его живопись природы вовсе не простое изображеніе, но она совершенно своеобразно отражаетъ таинственное взаимодѣйствіе между жизнью природы и жизнью человѣческой души. Его символическое пониманіе силъ природы и ихъ обнаруженій полно глубокихъ взглядовъ, которые съ особенною любовью обращаются къ тому, что обыкновенно понимаютъ подъ темною стороною природы».
Всѣ эти характерныя качества поэзіи Ленау отразились и въ одномъ изъ главныхъ его произведеній, поэмѣ «Фаустъ». «Фаустъ» былъ начатъ въ Вѣнѣ, въ 1833 г., и оконченъ въ декабрѣ 1835 г. Отдѣльныя сцены были сперва напечатаны въ томъ же году, въ"Deutschen Musenalmanach" Шваба и въ «Frühlingsalmanach» самого Ленау. Появленіе этихъ сценъ возбудило въ литературномъ мірѣ настоящую сенсацію. Друзья Ленау (Анастазій Гргонъ, Швабъ и др.) заранѣе пророчили ему славу величайшаго, послѣ Гете и Уланда, лирика и лирико-драматурга Германіи; Ленау называли «нѣмецкимъ Данте» и находили его «Фауста» своего рода «Божественною Комедіею» современнаго пантеистически-скептическаго міросозерцанія. Но уже въ это время критика довольно опредѣленно указывала и на нѣкоторые недостатки и слабыя стороны сценъ: отрывочность формы и недостатокъ драматическаго развитія и пр. На большую часть этихъ нападокъ довольно основательно возражалъ самъ Ленау. Такъ напр., въ отвѣтъ на послѣдній упрекъ, онъ указывалъ на то, что если имъ и взяты изъ жизни Фауста только отдѣльныя и отчасти даже отрывочныя черты, то въ основаніи между ними все-таки соблюдена перспектива, да и взяты онѣ имъ не въ качествѣ законченнаго опредѣленнаго разсказа, но скорѣе въ качествѣ типическихъ представителей многихъ подобныхъ {Нельзя впрочемъ отрицать, что три сцены: «Бѣдный попикъ», «Урокъ» и «Пѣсня» совершенно выходятъ изъ рамокъ поэмы. Первая — печальная жанровая картина; вторая — съ находящеюся съ нею въ связи; треть ею — сатира на порядки реакціонно-меттерниховскаго режима.}. Все содержаніе поэмы связано лишь психологическимъ и метафизическимъ единствомъ. То же можно сказать и о формѣ поэмы, скомбинированной изъ лирическихъ, эпическихъ и драматическихъ частей. Здѣсь тоже все зависитъ лишь отъ «психологическаго и метафизическаго единства», предъ которымъ # должны отойти на второй планъ историческое и внѣшнее единство, какъ ограничивающія безконечность содержанія, неукладывающагося въ форму правильнаго эпоса или драмы. и Вся поэма появилась въ 1886 г. въ Штутгартѣ, у издателя Котты. Въ 1841 г. вышло второе ея изданіе, дополненное сценою «Разговоръ въ лѣсу», содержащею въ себѣ тогдашнія воззрѣнія Ленау на природу и религію и, по мнѣнію самого поэта, существенною для пониманія и мотивировки катастрофы. Третье изданіе появилось въ 1848 г., четыре года спустя послѣ того какъ обнаружилась роковая болѣзнь поэта.
Хотя «Фаустъ» Ленау по своему внутреннему содержанію и стоитъ ниже «Фауста» Гете, тѣмъ не менѣе среди множества написанныхъ на ту же тему произведеній (число которыхъ доходитъ до нѣсколькихъ десятковъ) онъ, послѣ «Фауста» Гете, безспорно занимаетъ первое мѣсто. Преобладаніе субъективнаго лирическаго элемента, глубокая меланхолія, философскія умствованія, вѣчныя колебанія между вѣрой и знаніемъ, грѣхомъ и раскаяніемъ, мрачность общаго колорита и яркость отдѣльныхъ картинъ — вотъ характерныя черты «Фауста» Ленау.
Особенности поэмы Ленау рельефно выступаютъ при сравненіи ея съ «Фаустомъ» Гете, безотрадной противоположностью котораго она является. «Главная и существенная разница между „Фаустомъ“ Ленау и „Фаустомъ“ Гете, — говоритъ Barthel, — заключается въ томъ, что „Фаустъ“ Ленау — только самъ Ленау со всею своею несчастною душевною растерзанностью, тогда какъ „Фаустъ“ Гете — самъ Гете и все человѣчество. Съ этою субъективностью „Фауста“ Ленау тѣсно связано и большинство недостатковъ поэмы, а особенно тотъ, что она стремленіе къ знанію, поиски за истиной выставляетъ чѣмъ-то самимъ по себѣ грѣшнымъ, такъ какъ глубочайшія проблемы человѣческаго духа впервые могутъ быть разрѣшены только въ загробной жизни. Рожденный и воспитанный въ католической вѣрѣ, Ленау съ дѣтства научился смотрѣть на стремленіе къ знанію только такимъ образомъ, а ставши юношей и мужемъ, онъ не могъ чувствовать иначе, потому что, при слабости и непостоянствѣ его характера, это стремленіе привело его не къ счастью, но къ несчастью, къ роковому скептицизму, закончившемуся помѣшательствомъ; тогда какъ у Гете стремленіе къ знанію является неотъемлемымъ нравомъ человѣческаго рода, такъ что Мефистофель можетъ приступить къ Фаусту лишь тогда, когда Фаустъ, послѣ различныхъ попытокъ познать непознаваемое, предается полнѣйшему отчаянію, — Мефистофель Ленау подкрадывается именно тогда, когда Фаустъ выражаетъ свою неутомимую жажду знанія, и вотъ Фаустъ заключаетъ договоръ съ діаволомъ, чтобы съ помощью этого духа лжи овладѣть истиной, — противорѣчіе слишкомъ явное, потому что Фаустъ принадлежитъ діаволу уже вслѣдствіе своего стремленія къ знанію; тогда какъ гетевскій Фаустъ отдается ему лишь тогда, когда онъ въ титаническомъ высокомѣріи хочетъ посредствомъ чувственныхъ наслажденій расширить свое я до я цѣлаго человѣчества» Дьяволъ же у Ленау склоняетъ Фауста икъ чувственнымъ удовольствіямъ, которымъ тотъ сперва противится. Только уже впослѣдствіи Фаустъ возвышается до чистой любви, но и она обращается для него въ проклятіе. Въ своемъ исканіи истины, онъ порываетъ съ Богомъ и природою и постепенно переходитъ отъ одного преступленія къ другому, еще болѣе тяжкому.
Развязка поэмы также безотрадна. «Все — сонъ!» вотъ къ какому выводу приходитъ наконецъ Фаустъ, — сонъ и самъ онъ, и діаволъ, съ которымъ онъ заключилъ договоръ, сонъ — и весь міръ! — и Фаустъ закалывается со словами:
«Мнѣ снится, будто я вонзаю въ сердце сталь!»
Внезапно появляющійся Мефистофель объясняетъ всю фиктивность избраннаго Фаустомъ исхода.
Подобно характеру главнаго героя, существенно разнятся отъ соотвѣстствующихъ характеровъ поэмы Гете — Мефистофель и Вагнеръ. По словамъ самого Ленау, Мефистофель по служилъ ему складочнымъ мѣстомъ для всего демоническаго, что было въ его душѣ. Скорбный оттѣнокъ лежитъ и на этой фигурѣ, — сожалѣніе объ утерянномъ счастьи слишкомъ явственно прорывается мѣстами сквозь ожесточенныя рѣчи этого своеобразнаго демона. — Вагнеръ Ленау — не сухой буквоѣдъ Гете, но типъ истиннаго ученаго съ благодарностью берущаго у природы то, что она можетъ дать человѣку и благоразумно отказывающагося отъ безплодныхъ попытокъ перешагнуть границу непознаваемаго. Женскія фигуры обрисованы несравненно слабѣе и вообще не удались Ленау.
Однако, каковы бы ни были частныя недостатки поэмы, въ общемъ, по богатству и глубинѣ мыслей, по своему горячему лиризму, по яркости и мрачной выразительности отдѣльныхъ картинъ, — «Фаустъ» Ленау долженъ быть причисленъ къ лучшимъ образцамъ поэзіи міровой скорби, и съ этой точки зрѣнія представляетъ несомнѣнный литературный интересъ.
- ↑ Источники: Н. Стороженко. Поэзія міровой скорби. — М. Фришмутъ. Типъ Фауста въ міровой литературѣ. — С. Шерръ. Всеобщая исторія литературы. — L. Salomon. Geschichte der deutschen Nationalliteratur des XIX Jahrhunderts. — S. E. Barthel. Einleitung zu Lonan’s Faust.