У Марины Цвѣтаевой.
правитьЖиветъ Цвѣтаева олень далеко. — почти за городомъ. Пріѣхала ненадолго, можетъ быть до Рождества, и къ Парижу приглядывается съ особеннымъ. однимъ только русскимъ знакомымъ волненіемъ.
Марина Цвѣтаева совсѣмъ молода: шапка свѣтлыхъ, вьющихся волосъ, гладкое зеленое платье. И глаза смотрятъ куда-то — вдаль, — вдумчивымъ, глубокимъ взглядомъ.
— Какой большой городъ — Парижъ. Я пока не видѣла почти ничего, потому что ѣзжу все время подъ землей, въ метрополитенѣ. Олинъ разъ случилось — пошла пѣшкомъ, и все боялась, что меня автомобиль раздавитъ. На углу улицы полицейскій взялъ меня за руку, перевелъ на другую сторону, какъ ребенка, и все приговориваетъ: «Не бойтесь, не бойтесь пожалуйста»… А я — боюсь — не привыкла. Не люблю автомобилей!
Живу я здѣсь: улица тихая спокойная, конецъ города. и есть на нашей улицѣ удивительныя старухи — въ теплыхъ, вязаныхъ пелеринахъ. Хорошія, древнія женщины…
— Вы спрашиваете меня о Россіи… Когда-то, очень давно — при совѣтской власти, и писала тамъ — въ ужасныхъ условіяхъ. Пишу и здѣсь, хотя и здѣсь нелегко живется. Знаете, я думаю, что ежели писатель пишетъ отъ нечего дѣлать, не отъ роскоши, а потому что писаніе есть дѣло его жизни, — онъ всюду, и при любыхъ условіяхъ сможетъ работать… И потомъ, пишется легче тамъ, гдѣ легче живется: я не о матеріальныхъ условіяхъ жизни говорю: вѣдь и здѣсь трудно, а о томъ, что здѣсь легче дышатъ.
О возвращеніи въ современную Россію думаю съ ужасомъ я при существующихъ условіяхъ, конечно, не вернусь. Говорятъ, русскому писателю нельзя писать внѣ Россіи… Не думаю. Я по стихамъ. и всей душей своей — глубоко русская. Поэтому мнѣ не страшно быть внѣ Россіи. Я Россію въ себѣ ношу, въ крови своей. И если надо, — и десять лѣтъ здѣсь проживу, и все же русской останусь… Бытовику — писателю можетъ быть и нужно жить тамъ и къ жизни присматриваться, а мнѣ — не надо… Вѣдь писала же я — въ 1920 году — самый страшный годъ былъ — о Казановѣ въ Москвѣ. А здѣсь, заграницей написала о «Молодцѣ».. Иногда кажется, что издали — лучше все видно…
Цвѣтаева смотритъ въ широкое окно, выходящее на улицу. Въ парижскомъ зимнемъ туманѣ тонуть темные корпуса фабрикъ и таютъ высокія заводскія трубы. Цвѣтаева думаетъ и куритъ, и въ сумракѣ ея зеленое платье сливается съ фономъ томнаго дивана.