У Л. Н. Толстого въ голодный 1892 годъ.
правитьВъ послѣдніе годы прошлаго столѣтія, когда Павелъ Ивановичъ Бирюковъ началъ собирать матеріалы для біографіи Льва Николаевича Толстого, онъ между прочимъ, обратился и ко мнѣ и просилъ меня записать мои воспоминанія о тѣхъ дняхъ, которые я провела съ Л. Н. и съ его семьей въ тяжелый, голодный 1892 годъ. У меня сохранились отъ того времени кое-какія письма и свои собственныя записи, но, къ сожалѣнію, многое растерялось, потому что нѣсколько разъ всѣ эти письма и бумаги отбирались на обыскахъ, — часть возвращалась оттуда обратно, а часть, разумѣется, задерживалась. Затѣмъ, по возвращеніи моемъ изъ Канады, куда я ѣздила съ духоборами, у меня пропалъ на желѣзной дорогѣ чемоданъ, гдѣ хранились наиболѣе дорогія для меня письма, которыя я всегда возила съ собой. Такъ затерялись и собственныя письма Льва Ник. ко мнѣ.
Я обѣщала П. И. Бирюкову исполнить его желаніе, но среди суеты жизни долго не могла приняться за эту работу. И только въ 1901—1902 году, когда меня арестовали по пріѣздѣ моемъ въ Россію, я начала писать эти записки въ тюрьмѣ. За такой долгій промежутокъ времени, у меня мало сохранилось въ памяти собственныхъ словъ и разсужденій Льва Ник., хотя помимо своего личнаго, тѣснаго общенія съ нимъ, я очень часто присутствовала при его бесѣдахъ съ разными корреспондентами и людьми, спеціально пріѣзжавшими послушать Льва Ник., узнать его мнѣніе по тому или другому вопросу, поговорить съ нимъ о религіи и т. п. Въ тѣ времена моей ранней молодости, меня больше интересовала вся та новая для меня жизнь, которая складывалась кругомъ Льва Ник. Въ моей памяти ярко сохранился его живой образъ, — такой, какъ онъ жилъ изо дня въ день среди насъ; передъ моими глазами проходилъ цѣлый рядъ его учениковъ и послѣдователей, многіе изъ которыхъ уже потерпѣли первыя крушенія въ устройствѣ своей жизни соотвѣтственно его взглядамъ, и начинали отдаляться отъ него. Другіе же, наоборотъ, находились въ состояніи своего высшаго подъема и готовы были со всей беззавѣтной преданностью двинуться въ народъ и, вмѣстѣ съ нимъ, добиваться установленія «царства Божія на землѣ». Это было тогда однимъ изъ немногихъ свѣтлыхъ явленій на фонѣ полнаго, царившаго въ то время общественнаго затишья и въ моемъ присутствіи происходили всѣ эти обсужденія и споры; большею частью я и сама принимала въ нихъ участіе. Теперь, можетъ быть, покажется нѣсколько страннымъ тотъ свободный, независимый тонъ, который усвоила себѣ вся наша молодежь по отношенію къ Льву Ник. Но огромную заслугу Льва Ник., какъ психолога, и составляетъ именно то, что онъ умѣлъ поставить себя съ нами такъ, что мы не только абсолютно не чувствовали на себѣ давленія сильнаго человѣка, а наоборотъ, все, что мы говорили, казалось для него очень важно и онъ умѣлъ заставить насъ высказываться до конца.
Воспоминанія мои мѣстами носятъ слишкомъ личный характеръ, потому что въ этихъ моихъ личныхъ вопросахъ и въ устройствѣ моей собственной жизни Левъ Ник. принималъ самое живое участіе. И на этомъ фонѣ личныхъ воспоминаній у меня живѣе рисуется дорогой мнѣ образъ великаго человѣка. Больше сохранилось у меня записей, а также и живыхъ воспоминаній о дѣятельности нашей компаніи въ дѣлѣ подачи помощи голодающимъ крестьянамъ, потому что я всей душой ушла въ эту работу; дѣйству я въ главномъ [центрѣ и уѣзжая по временамъ до самыхъ отдаленныхъ мѣстностей нашего района, я обстоятельно познакомилась со всѣмъ характеромъ и со всѣми развѣтвленіями нашей дѣятельности, и сама принимала участіе въ нѣкоторыхъ иниціативахъ. Этотъ опытъ можетъ быть интересенъ именно теперь, когда тотъ же вопросъ, во всемъ своемъ ужасѣ, снова всталъ передъ русскими гражданами.
Въ 1902 году я все-таки не могла ни закончить этихъ записокъ, ни обработать ихъ. Въ тюрьмѣ я тяжело заболѣла, потомъ меня освободили и выслали за границу, и текущая жизнь снова цѣликомъ захватила меня. Теперь, послѣ смерти Льва Ник., я опять пересмотрѣла мои записки. Черезъ такой долгій промежутокъ времени я ничего не могла измѣнить въ нихъ, не могла возстановить ничего большаго въ своей памяти, и они такъ и сохранили наивный характеръ юношескихъ воспоминаній. Я только привела ихъ въ порядокъ и дополнила въ нихъ то, что относилось къ послѣднимъ годамъ моихъ сношеній съ Толстыми.
И теперь, когда всюду собирается каждый фактъ, каждая черта изъ жизни Льва Николаевича, я сочла себя обязанной внести и свою долю труда въ это общее дѣло и подѣлиться впечатлѣніями, которыя я имѣла счастье пережить въ своей молодости. И, можетъ быть, мои записки дадутъ нѣсколько лишнихъ штриховъ для біографіи великаго писателя земли русской.
Глава I.
Мое первое знакомство съ Толстымъ.
править
Наступила тяжелая для нашей черноземной полосы зима 1891—1892 года. Кажется, цѣлыхъ 36 губерній пострадали отъ неурожая; ожидали голода. Въ Москвѣ начали составляться всевозможные кружки и общества для сбора пожертвованій въ пользу голодающихъ крестьянъ. Московское общество словно проснулось отъ долгаго сна и зашевелилось, какъ потревоженный муравейникъ. Всѣ точно обрадовались новому занятію, новой жизни.
Въ одномъ изъ такихъ обществъ, состоявшемъ изъ либеральной московской интеллигенціи, числилась и я съ сестрой. Общество было довольно многолюдное, большую часть членовъ его составляли дамы. Оно собиралось на собранія, обсуждало дѣло поданія помощи, собирало пожертвованія деньгами и платьемъ, но, кажется, все еще не знало, какъ ему подступиться къ самому населенію. Посылать ли просто деньги, или муку, или же лучше прямо печенымъ хлѣбомъ, — такъ какъ деньги и муку голодные крестьяне могутъ, молъ, пропить, — и кому, и какъ посылать?… Наконецъ, тогда появилось въ газетахъ воззваніе какого-то земскаго врача Бѣляева; общество рѣшило посылать всѣ свои сборы въ его распоряженіе. Я довольно безучастно относилась ко всѣмъ этимъ обсужденіямъ въ обществѣ. Поработать я была не прочь, но совершенно не представляла себѣ тогда никакой работы въ рамкахъ такого общества. Къ тому же и настроеніе мое, и здоровье были въ такомъ состояніи, что я вообще относилась ко всему пассивно и безучастно. Но все новыя и новыя вѣсти со всей Россіи о размѣрахъ и ужасахъ голодовки вызывали тревожное чувство и куда-то звали. Повсюду только и говорили, что о голодѣ. Не могла больше спокойно оставаться и я, и меня стало тянуть туда, въ этотъ омутъ нужды. Зачѣмъ, что я могла тамъ сдѣлать, я не представляла себѣ; я только чувствовала, что должна быть не въ Москвѣ, въ теплой комнатѣ, а гдѣ-то тамъ, на мѣстѣ народныхъ страданій. Но какъ осуществить эту мысль, мнѣ и въ голову не приходило.
Разъ одна изъ дамъ нашего общества сообщила мнѣ, что Толстые устраиваютъ столовыя для голодающихъ крестьянъ и, кажется, нуждаются въ помощникахъ. При этомъ она сообщила мнѣ адресъ, гдѣ бы я могла узнать объ этомъ. Я поѣхала по указанному мнѣ адресу. Оттуда меня направили къ М. А. Сабашниковой. Уже одинъ роскошный домъ, гдѣ она жила, произвелъ на меня неблагопріятное впечатлѣніе, которое не разсѣялось и послѣ. Она приняла меня, какъ просительницу, заявила, что теперь, кажется, уже ненужно, но что если будетъ нужно, то она дастъ мнѣ знать и записала мой адресъ. Разумѣется, я напрасно ждала этого увѣдомленія, да и ея холодный пріемъ совершенно оттолкнулъ меня отъ мысли ѣхать къ Толстымъ. Но мать моя посовѣтовала мнѣ обратиться къ нимъ непосредственно и спросить, не нужна ли имъ помощь въ ихъ дѣлѣ.
Сначала это мнѣ показалось совершенно невѣроятнымъ: ѣхать туда, куда меня никто не звалъ, навязываться въ сотрудники, да еще къ Толстымъ. Меня крайне смущала мысль, что они могутъ подумать, что я хочу ѣхать на голодъ только ради нихъ. Роль какой-то просительницы, въ какую я уже разъ попала, была мнѣ въ высшей степени противна. Къ идеямъ Льва Николаевича, — такъ, какъ я ихъ понимала тогда, — относилась я совершенно отрицательно и не интересовалась узнать ихъ ближе, — итакъ, мотива ѣхать именно къ нему у меня рѣшительно не было. Я охотнѣе поѣхала бы куда-нибудь въ другое мѣсто, — но куда?
Наконецъ, матери удалось уговорить меня. Мнѣ пришлось побѣдить большую долю природной застѣнчивости, чтобы ѣхать одной къ совершенно незнакомымъ людямъ Это было въ концѣ декабря 1891 г.
Ко мнѣ вышла Софья Андреевна. Взглядъ, которымъ она окинула меня, былъ не только неласковъ, но прямо даже враждебенъ. Впослѣдствіи она говорила, что, увидѣвъ мою маленькую, худенькую фигурку, она никакъ не могла себѣ представить, чтобы я могла серьезно работать, и съ досадой подумала, что это будетъ только обуза для ея близкихъ. Тѣмъ не менѣе, она не отказала рѣшительно, но сказала, чтобы я пріѣхала 3-го января, когда изъ деревни вернутся ея мужъ и дочери, такъ какъ сама она не можетъ сказать ничего опредѣленнаго, — она не вполнѣ въ курсѣ дѣла.
3-го января я поѣхала опять. На этотъ разъ меня приняла Татьяна Львовна въ залѣ наверху, но тоже довольно холодно, хотя съ ней я говорила нѣсколько больше. «У насъ открыто уже до семидесяти столовыхъ, — говорила она, — открывать больше мы пока не рѣшаемся, такъ какъ нѣтъ средствъ, а на эти у насъ достаточно работниковъ, и кромѣ того, просится масса народу, — всѣ хотятъ ѣхать на голодъ.»
Я смолкла, потому что была увѣрена, что дѣло мое окончательно пропало. Если у нихъ такая масса работниковъ, то, разумѣется, съ какой же стати возьмутъ они совершенно незнакомую имъ, молоденькую дѣвушку, безъ всякой рекомендаціи и, кромѣ того, не имѣющую никакого понятія о дѣлѣ.
Впрочемъ, — прервала себя самое Татьяна Львовна, — зайдите дня черезъ три, мы тогда хорошенько выяснимъ положеніе нашего дѣла: можетъ быть, вамъ и найдется работа.
Я уѣхала, считая свое дѣло совершенно безнадежнымъ.
Но нѣсколько дней спустя, я, все-таки, снова была у подъѣзда дома № 15 въ Хамовническомъ переулкѣ. Сколько разъ и послѣ мнѣ приходилось стоять у этого подъѣзда и всегда съ тѣмъ же нерѣшительнымъ чувствомъ! На этотъ разъ, едва я успѣла дернуть звонокъ, какъ дверь отворилась, и на порогѣ, передо мной появился высокій, плотный мужчина въ бѣломъ нагольномъ полушубкѣ и спросилъ меня: — Что вамъ нужно?
Я подняла голову и сразу узнала, кто передо мной. Вмѣсто отвѣта, я быстро спросила сама:
— Левъ Николаевичъ?
— Да, что же вамъ нужно?
Въ нѣсколькихъ, довольно безсвязныхъ словахъ я объяснила, зачѣмъ пріѣхала:
— Да, знаю, дочь говорила мнѣ. Вы не очень замерзли? — спросилъ онъ. Я отвѣтила, что не замерзла.
— А то зайдите въ домъ, погрѣйтесь и подождите меня, я скоро вернусь. Если же не замерзли, то пройдемте вмѣстѣ, если намъ въ одну сторону, и я разскажу вамъ, въ чемъ дѣло.
Мы пошли. Левъ Николаевичъ, къ моему удивленію, смотрѣлъ на меня уже какъ на сотрудницу въ своемъ дѣлѣ, и разсказывалъ, въ чемъ оно, собственно, состояло.
— Знаете, — говорилъ онъ, — мнѣ вчера какъ разъ пришло въ голову такое сравненіе: мы находимся въ положеніи людей, у которыхъ въ рукахъ находится большой сосудъ, и изъ этого сосуда намъ нужно разлить въ стоящія передъ нами крохотные пузыречки и скляночки, не разливъ ни капли жидкости зря и вливъ въ каждую изъ скляночекъ какъ разъ сколько нужно. Это — очень нелегкое дѣло и требуетъ огромнаго, самаго мелочного вниманія къ каждому отдѣльному случаю. Да вотъ вы сами увидите, когда пріѣдете, а когда вы хотите ѣхать? — спросилъ онъ.
Я отвѣтила, что это зависитъ отъ него, — я готова хоть сейчасъ.
— Ну хорошо, такъ зайдите къ намъ завтра или послѣзавтра. Вы потолкуете съ моей меньшой дочерью. Она вамъ разскажетъ, какъ и за что слѣдуетъ приниматься, а мы приготовимъ для васъ письма и кое-какія нужныя бумаги.
Мы разстались. Такого быстраго успѣха я не ожидала. Левъ Ник. не поднималъ и вопроса о томъ, есть ли у нихъ средства и могутъ ли они еще открывать столовыя.
На другой день было 12-го января, и я не рѣшилась ѣхать къ Толстымъ, потому что у нихъ могъ быть семейный праздникъ, а на слѣдующій день я снова поѣхала.
На этотъ разъ меня провели въ маленькую комнатку второй дочери Льва Николаевича, Маріи Львовны, которая очень ласково приняла меня и стала знакомить съ дѣломъ.
— Когда же вы рѣшили ѣхать? — спросила она меня.
— Да хоть сегодня же. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Эхъ, вы какая скорая. Но это отлично. Пока насъ тамъ нѣтъ, одинъ лишній работникъ будетъ какъ разъ кстати. Вы не будете очень одиноки. Всѣмъ дѣломъ тамъ завѣдуетъ теперь мой братъ, и онъ вамъ все разскажетъ, что нужно дѣлать. Мы вамъ дадимъ къ нему письмо. Потомъ у насъ еще работаетъ одна очень славная дѣвушка, фельдшерица. Я увѣрена, что вы съ ней сойдетесь. Она и лѣчитъ тамъ немножко.
Въ это время, въ комнату вошелъ Левъ Николаевичъ.
— Папа, — обратилась къ нему Марья Львовна, — она сегодня же хочетъ ѣхать; надо дать ей письма къ Ильѣ и Ермолаеву.
— Да, да, напиши. Ермолаеву напиши, чтобы ее, какъ слѣдуетъ, снарядили: а то вотъ какіе морозы стоятъ, ѣхать далеко. А я пойду Ильѣ напишу. У Ермолаева, вѣдь, теперь много нашего теплаго платья собралось.
И они стали вмѣстѣ придумывать, во что бы меня одѣть на дорогу, и подшучивать надъ моей миніатюрной фигурой. Прибѣжали двое хорошенькихъ, бѣлокурыхъ дѣтей, — мальчикъ и дѣвочка, и стали ласкаться къ отцу. Тотъ гладилъ ихъ по головкамъ и разсѣянно отвѣчалъ на ихъ болтовню.
Наконецъ, запасшись необходимыми письмами и совѣтами, я распростилась съ отцомъ и дочерью.
— Скоро увидимся въ Бѣгичевкѣ, — говорили они мнѣ на прощанье.
Глава II.
Мой пріѣздъ въ деревню.
править
Черезъ нѣсколько часовъ я была уже въ вагонѣ и чувствовала себя страшно одинокой и покинутой, въ первый разъ въ жизни разставшись съ семьей на болѣе продолжительное время. Помню, что отъ Тулы пришлось пересѣсть въ какіе-то тѣсные, грязные вагоны. гѢхать, кажется, нужно было по Ряжско-Вяземской дорогѣ. Я ѣхала въ третьемъ классѣ. Въ вагонѣ было невыносимо жарко и накурено махоркой такъ, что все стояло въ туманѣ. Пассажиры были преимущественно крестьяне, и, несмотря на позднее время, на каждой станціи садилось много народу. Морозъ на дворѣ стоялъ градусовъ 25, если не больше, и холодный воздухъ клубами морознаго тумана врывался въ вагонъ во время продолжительныхъ остановокъ на станціяхъ. Голова у меня кружилась отъ утомленія и отъ махорки, но на душѣ было такъ легко и радостно, какъ я давно уже не испытывала. Первая грусть прощанія съ семьей слетѣла, и я уже переносилась мыслью въ область своей новой дѣятельности.
Меня стали разспрашивать сосѣди, куда и зачѣмъ я ѣду. Я сначала отвѣчала очень сдержанно, но потомъ не выдержала и откровенно все стала разсказывать, куда и зачѣмъ я ѣду, и что я слышала, и что читала въ газетахъ. Я и не знала, что ѣхала по такому же нуждающемуся району тульской губерніи. Скоро я оказалась посреди вагона, меня окружала толпа крестьянъ, преимущественно мужчинъ. Я что-то разсказывала имъ, видѣла кругомъ себя сочувственныя, возбужденныя лица, съ любопытствомъ прислушивающіяся къ моимъ словамъ. Изрѣдка раздавался чей-нибудь голосъ, останавливающій сосѣдей, чтобы не курили около меня: — «а то отъ вашего табаку ей голову дурнить будетъ», — или отстраняющій отъ меня черезчуръ ужъ тѣснившійся народъ. Я уже забыла и про махорку, и про усталость и вся воодушевилась чувствомъ какого-то тѣснаго общенія съ новой, совершенно незнакомой мнѣ средой.
Что лепетала молоденькая, совершенно неопытная, экзальтированная дѣвушка толпѣ бородатыхъ, полуголодныхъ тружениковъ, — у меня совершенно вылетѣло изъ головы. Помню только, что мнѣ очень было грустно покинуть на станціи этотъ душный и тѣсный вагонъ. Какія-то сочувственныя пожеланія слышались мнѣ на прощанье, слушатели мои выносили мнѣ вещи; и скоро станціонный сторожъ привелъ ко мнѣ комиссіонера Ермолаева, къ которому у меня было письмо отъ Толстыхъ, а гостепріимный вагонъ покатился дальше.
На станціи мнѣ отрекомендовались двое молодыхъ людей. Это были Раевскіе, хозяева того имѣнія, куда я ѣхала, и которое было центральнымъ пунктомъ, откуда распространялись столовыя Толстыхъ. Раевскіе уѣзжали въ Тулу.
— Вотъ и отлично, — говорилъ Ермолаевъ, — вы у меня переночуете, а завтра съ тѣми же лошадьми поѣдете въ Бѣгичевку.
Ночь я провела на жесткомъ диванчикѣ въ залѣ у Ермолаева. На другое утро онъ напоилъ меня чаемъ и сталъ снаряжать въ дорогу, — я была совершенно городская барышня и не имѣла никакого представленія, какъ надо одѣваться въ дорогу зимою въ поляхъ. Ѣхать предстояло сорокъ верстъ, а день стоялъ очень морозный и солнечный. Но, кажется, Ермолаевъ постарался больше, чѣмъ слѣдовало, и я превратилась въ какую-то неподвижную кучу мѣхового платья.
Въ концѣ концовъ, онъ застегнулъ мѣховую полость саней и, давъ наставленіе кучеру:
— Ну, смотри, не вывали барышню! — распростился со мной. Мы тронулись.
Первый разъ въ жизни я ѣхала такъ, совсѣмъ одна, среди обширныхъ, покрытыхъ снѣгомъ равнинъ. Всѣ городскія впечатлѣнія, — теплая комната, мягкій диванчикъ, розовый фонарикъ, — все это улетѣло куда-то очень далеко, и я полной душой жила уже новой жизнью, новыми впечатлѣніями.
Деревень по дути встрѣчалось очень мало. Но какъ меня поразили эти деревни! Я привыкла къ подгородной деревнѣ лѣсныхъ мѣстностей, гдѣ дома строятся изъ дерева, а болѣе богатые, обыкновенно, изъ кирпича. Здѣсь же, среди степной, безлѣсной равнины, кое-гдѣ лѣпились небольшія кучки крохотныхъ хатокъ, сложенныхъ изъ неровнаго камня и крытыхъ соломой, мѣстами растрепанной, точно неприбранная копна сѣна, а мѣстами даже и вовсе наполовину снятой. Послѣ я узнала, что этой соломой кормили тогда скотъ. Хаты были безъ трубъ, топились по черному. Въ такихъ же хатахъ и я буду работать, — думала я по дорогѣ. Съ кучеромъ своимъ я почти не разговаривала, такъ какъ слишкомъ погрузилась въ свои мысли. Черезъ нѣсколько часовъ ѣзды, онъ поднялъ кнутъ и, указывая имъ вдаль, повернулся ко мнѣ:
— А вонъ и Горки! Сейчасъ дома будемъ!
И, дѣйствительно, скоро мы въѣхали въ усадьбу и остановились у крыльца большого одноэтажнаго дома съ зеленой крышей.
Въ домѣ одинъ изъ слугъ заявилъ: — а намъ Богъ барышню послалъ!
Кто-то вышелъ оттуда, и меня принялись раскутывать, что оказалось не такъ-то легко.
Выбравшись, наконецъ, изъ своихъ шубъ и мѣховъ, я объяснила, кто я и зачѣмъ пріѣхала, и сказала, что у меня есть письмо къ Ильѣ Львовичу. Высокій, худой блондинъ отрекомендовался мнѣ Ильей Львовичемъ и взялъ у меня письма. Потомъ меня пригласили къ обѣду.
Первое мое впечатлѣніе въ этомъ домѣ было крайне неблагопріятное. Послѣ уютной, семейной обстановки, мнѣ все показалось здѣсь такимъ грязнымъ; неустроенныхъ комнатъ въ домѣ было много, но я сначала никакъ не могла разобраться, кому какая принадлежитъ и куда можно приткнуться. Всѣ были въ валенкахъ, — очевидно, на полу было холодно.
Кромѣ Ильи Львовича и той дѣвушки, которую мнѣ рекомендовала Марія Львовна, я познакомилась еще съ однимъ изъ своихъ будущихъ товарищей по работѣ, П. Н. Г. Это былъ тихій, молчаливый юноша; лицо у него было хорошее и одѣтъ онъ былъ въ обычный костюмъ сторонниковъ Льва Ник., — въ сѣрую фланелевую косоворотку, подпоясанную тоненькимъ ремешкомъ.
Послѣ обѣда Елена Михайловна, — такъ звали молодую дѣвушку, — показала мнѣ комнату, которую я могла бы занять, а потомъ и свою комнату, гдѣ у нея была небольшая аптечка, и затѣмъ оставила меня въ покоѣ устраиваться.
Боже, какой одинокой почувствовала я себя! Устраиваться я не умѣла, ничего не знала, гдѣ, что достать, гдѣ взять воды для умыванья. Прислуга въ домѣ была только мужская, — значитъ, все нужно было дѣлать самой. Кругомъвсе незнакомые и мало мнѣ понятные люди; и какъ я ни бодрилась, но самая дѣтская тоска по родной семьѣ все тѣснѣе и тѣснѣе сжимала мнѣ сердце, и я кончила тѣмъ, что расплакалась въ своей неуютной, неустроенной комнатѣ. Это успокоило меня и, поплакавъ немножко, я пошла къ Ильѣ Львовичу просить у него работы. Онъ былъ занятъ какимъ-то очень оживленнымъ разговоромъ съ Елен. Мих., и когда я обратилась съ своей просьбой, они оба просто разсмѣялись.
— Только пріѣхали, сейчасъ и за работу! Да и работы-то теперь нѣтъ!
Я смотрѣла разочарованной; что же мнѣ было дѣлать?
— Подождите, — сжалилась надъ моимъ огорченнымъ видомъ Елена Мих., — къ вечеру, когда будутъ ужинать, я пойду, покажу вамъ столовую въ здѣшней деревнѣ, а до тѣхъ поръ отдохните.
Нечего дѣлать, пришлось ждать до вечера.
Глава III.
Начало работы.
править
Первая столовая, которую я увидала, произвела на меня сильное впечатлѣніе. Она была устроена тоже въ черной хатѣ, какихъ было огромное большинство въ округѣ. Я впервые была въ такой хатѣ. Очень неприглядной и мрачной показалась мнѣ она своими черными, глянцовитыми стѣнами. Хата была маленькая, пахло дымомъ, и все было полно народомъ.
Насъ встрѣтили поклонами, и какой-то мужикъ съ черной, какъ уголь, бородой, черными глазами и необыкновенно добрымъ выраженіемъ лица, подалъ намъ рѣшето съ нарѣзанными кусками прекраснаго, дымящагося еще, чернаго хлѣба. Мы попробовали и хлѣбъ и похлебку, для чего намъ всѣ наперерывъ тянули свои ложки. Народъ уже сѣлъ за столъ, и въ этой маленькой, черной хаткѣ, съ запахомъ дыма, сдѣлалось очень тепло и уютно. Хозяйка, тоже очень добрая на видъ женщина, такъ привѣтливо угощала всѣхъ, что просто не хотѣлось уходить отъ нихъ.
На возвратномъ пути я замѣтила своей спутницѣ, что, кажется, хозяева — очень добрые люди.
— Да, отвѣтила она, — онъ — ласковый мужикъ, только себѣ на умѣ! Тогда мнѣ, еще незнакомой съ благотворительной работой, мало сказало это слово.
На другой день я, наконецъ, сама нашла себѣ работу. Въ одной изъ сосѣднихъ деревень, въ Гаяхъ, оказалось какое-то недоразумѣніе въ столовой, и Илья Львовичъ говорилъ съ Ея. Мих., что слѣдовало бы туда съѣздить, да некому. Я услыхала и предложила свои услуги.
— Да, вѣдь, вы же еще ничего не знаете здѣсь! Ѣхать придется безъ кучера. Людей здѣсь лишнихъ нѣтъ.
Я попросила указать мнѣ только дорогу, а тамъ дальше я буду спрашивать. Безъ кучера же я умѣю ѣздить.
Илья Львовичъ согласился. Оказалось, что мнѣ запрягли большія розвальни, въ которыхъ я еще никогда не ѣздила, и никакъ не могла приладиться сѣсть въ нихъ. Это меня однако не смутило, — я поѣхала въ нихъ стоя.
Дѣло было уже къ вечеру, поднималась легкая позёмка. Но деревня была очень близко, и я нисколько не сомнѣвалась, что благополучно исполню данное мнѣ порученіе.
Гаи я нашла довольно скоро, отыскала и столовую, гдѣ въ это время какъ разъ собрался къ ужину народъ. Первый мой болѣе или менѣе самостоятельный шагъ доставилъ мнѣ нѣсколько истинно-блаженныхъ минутъ. Здѣсь, въ полной народа хатѣ, я сразу почувствовала себя на мѣстѣ. Разумѣется, въ дѣлѣ я еще ничего не понимала; но я внимательно выслушивала все, что мнѣ говорили, записывала, и мы вмѣстѣ все обсуждали. Я уѣхала съ самымъ радостнымъ и удовлетвореннымъ чувствомъ.
Пріѣхала я, когда уже совсѣмъ стемнѣло. Оказалось, что дома обо мнѣ безпокоились, и одинъ пріѣхавшій помѣщикъ послалъ за мной своего кучера, съ которымъ я разъѣхалась, вѣроятно, по моему плохому знанію дороги.
Въ слѣдующіе дни я взялась помогать Еленѣ Мих. въ ея медицинской дѣятельности и самымъ усерднымъ образомъ развѣшивала Доверовы порошки, которые мы въ большомъ количествѣ раздавали кашляющимъ мальчуганамъ, набиравшимся къ намъ въ переднюю.
Мало-по-малу я стала оріентироваться въ работѣ. Подробностей того, что я тогда дѣлала, я не помню, вѣроятно потому, что все для меня было еще не совсѣмъ ясно, а чего-нибудь болѣе крупнаго, что оставило бы сильное впечатлѣніе, ничего не случилось. Работали мы очень дружно, по-товарищески. Елена Мих. усердно лѣчила больныхъ, и нерѣдко я сопутствовала ей въ ея медицинскихъ посѣщеніяхъ и, гдѣ возможно, старалась помогать ей.
Столовыхъ тогда было устроено всего около 70—80, но нѣкоторыя изъ нихъ находились въ далекихъ районахъ, и ими завѣдывали другіе сотрудники, съ которыми я еще не познакомилась. Начало открытія столовыхъ въ этомъ краю принадлежало, собственно, не Льву Николаевичу, а его хорошему другу, Ивану Ивановичу Раевскому, который на свои средства открылъ шесть столовыхъ, подъ названіемъ «сиротскія призрѣнія». Желая ознакомиться съ положеніемъ дѣла, Левъ Ник. еще осенью объѣхалъ эти края, бывшіе тогда центромъ неурожая, и тогда же рѣшилъ поселиться здѣсь. Однако осуществить это свое желаніе ему удалось только въ началѣ ноября, когда съ мѣстъ стали приходить все болѣе и болѣе тревожныя извѣстія. Онъ поѣхалъ съ обѣими дочерьми къ Ивану Ивановичу Раевскому, захвативъ съ собой изъ Москвы пожертвованныя Софьей Андреевной 500 рублей и поселился у него, чтобы «дѣлать такъ, — какъ онъ говорилъ, — что Богъ велитъ, — кормить, раздавать, если будетъ что». Черезъ недѣлю онъ писалъ: «Всѣ Заняты, и хорошо. Столовыя для самыхъ бѣдныхъ, — у дѣвочекъ есть школа, и желаніе, и попытки помощи во всѣхъ родахъ. Я очень радъ за нихъ. Время очень интересное, положеніе напряженное и опасное»[1].
Н. И. Раевскій вскорѣ послѣ его пріѣзда опасно заболѣлъ и скончался, и все дѣло осталось цѣликомъ на рукахъ Льва Ник., который и расширилъ его до тѣхъ огромныхъ размѣровъ, въ какихъ оно оказалось въ концѣ. Тогда Софья Андреевна написала въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ» свое воззваніе о помощи голодающимъ крестьянамъ, и къ Толстымъ посыпались пожертвованія деньгами, хлѣбомъ, одеждою и др.
По сосѣдству такой же дѣятельностью, только въ гораздо меньшихъ размѣрахъ, занималась другая помѣщичья семья Ф. Въ началѣ моего пребыванія въ деревнѣ тамъ жила только одна Н. И., молоденькая дѣвушка, очень энергичная и дѣятельная. Скоро я познакомилась и съ ней. Она жила одна въ маленькомъ флигелькѣ, гдѣ мы, всѣ работающіе въ этомъ краю, нерѣдко собирались впослѣдствіи. Меня очень удивляло, что она можетъ тамъ жить совершенно одна, но отъ моего вниманія ускользнуло тогда то, что она составляла предметъ самыхъ нѣжныхъ заботъ всѣхъ служащихъ въ имѣніи.
Въ одно прекрасное утро пріѣзжаетъ къ намъ изъ отдаленнаго района одинъ изъ сотрудниковъ, въ которомъ я узнала своего стараго знакомаго М. А. Н. Онъ зналъ меня еще почти дѣвочкой. Для меня, чувствовавшей себя такъ одиноко среди своихъ новыхъ знакомыхъ, было большой радостью встрѣтить хоть одно знакомое лицо. «Какъ наша молчаливая барышня-то оживилась, даже глаза заблестѣли!» тихонько сказала кому-то Елена Мих. Съ тѣхъ поръ я стала гораздо свободнѣе въ своихъ отношеніяхъ съ окружающими, и между нами началось нѣкоторое сближеніе.
Такимъ образомъ, за двѣ недѣли, проведенныя мною въ Бѣгичевкѣ до пріѣзда Толстыхъ, я успѣла въ общихъ чертахъ ознакомиться съ дѣломъ и болѣе или менѣе освоиться съ своими сотрудниками по дѣлу, которые почти всѣ были сторонниками взглядовъ Льва Николаевича.
Глава IV.
Пріѣздъ Толстыхъ. Организація работы. Раздача одежды.
править
Къ концу января получилось извѣстіе, что Толстые возвращаются. Илья Львовичъ давно уже соскучился по своей семьѣ и радъ былъ возможности уѣхать. Но насъ всѣхъ это извѣстіе порядочно смутило. Очевидно, жизнь наша какъ-то должна измѣниться, сдѣлаться серьезнѣе. Илья Львовичъ немножко волновался и попросилъ даже, полушутя, Елену Мих. поставить къ себѣ въ аптеку бутылку рябиновки. Та надъ нимъ подшучивала и просила его разсказывать объ отцѣ. Я мало себѣ представляла, какія у насъ могли произойти перемѣны, но не хотѣла никакихъ. Мнѣ жаль было разстаться съ нашей дружной совмѣстной работой, съ нашими веселыми бесѣдами въ свободныя минуты.
Наконецъ, они пріѣхали. Софья Андреевна тоже пріѣхала вмѣстѣ съ мужемъ и дочерьми. На Льва Николаевича я уже какъ-то боялась теперь и смотрѣть. А Марья Львовна была удивительно хороша, — серьезная, ласковая, полная сознанія важной и нужной работы. Она съ участіемъ стала разспрашивать меня, какъ мнѣ живется, какъ я примѣнилась къ работѣ, и я сразу какъ-то почувствовала въ ней близкаго и серьезнаго человѣка.
Работа съ самаго начала пошла у насъ регулярнѣе. Каждое утро вставали мы въ седьмомъ часу, такъ какъ передняя была уже биткомъ набита народомъ. Если мы немножко просыпали, то Левъ Николаевичъ, проходя по коридору, стучалъ намъ въ двери. Утро работали мы вмѣстѣ въ передней, разбирая просьбы, нужды собравшагося народа. Затѣмъ кто-нибудь одинъ оставался дежурить дома, а остальные разъѣзжались по окрестнымъ деревнямъ, всегда посовѣтовавшись раньше со Львомъ Николаевичемъ. Онъ неизмѣнно былъ въ курсѣ дѣла и всегда помнилъ каждую мелочь, куда и зачѣмъ нужно было ѣхать. Но занятіе съ народомъ въ передней его всегда нѣсколько разстраивало и мѣшало его литературнымъ работамъ, и мы, по возможности, старались предупредить его приходъ, чтобы онъ могъ поработать утромъ за письменнымъ столомъ. Въ такіе дни онъ чувствовалъ себя гораздо лучше, спокойнѣе. Но это не всегда удавалось, такъ какъ вставалъ онъ очень рано и не могъ видѣть, чтобы народъ дожидался.
Въ самомъ дѣлѣ, одной изъ самыхъ темныхъ сторонъ нашей работы это была передняя. Она съ утра набивалась всякаго рода просителями. Разобрать основательно просьбу здѣсь не было возможности. Чтобы опредѣлить степень нужды, мы сами ѣздили по деревнямъ и на мѣстѣ видѣли, кто въ чемъ нуждался. Просители же для большей дѣйствительности своей просьбы подкрѣпляли ее разными посторонними средствами, и Льву Николаевичу приходилось переживать тяжелыя минуты, когда они падали передъ нимъ на колѣни. Однажды, когда одинъ крестьянинъ опустился передъ нимъ на колѣни, опустился и Левъ Николаевичъ.
— Ну что-жъ, давай такъ разговаривать, если тебѣ это удобнѣе, — спокойно проговорилъ онъ. Проситель сконфуженно всталъ съ колѣнъ.
Другой разъ передъ нимъ бросилась такъ баба. И Левъ Николаевичъ сначала долго не могъ понять ея просьбы. Оказалось, что она просила выписать изъ столовой ея ребенка. Обыкновенно, просьбы были обратнаго характера, и Левъ Николаевичъ былъ очень удивленъ.
— Пусть ужъ одна моя душа пропадаетъ, — объяснила баба, — дома, все равно, ѣсть нечего, а ребенка своего на погибель я отдать не могу.
Дѣло состояло въ томъ, что во многихъ приходахъ священники съ амвона убѣждали народъ не принимать помощи отъ Толстого, потому что онъ — антихристъ.
— Вы думаете, — говорили они, — что антихристъ со зломъ придетъ къ вамъ. Нѣтъ, онъ придетъ къ вамъ съ добромъ, съ хлѣбомъ, какъ разъ въ то время, когда вы будете съ голода помирать. Но горе тому, кто соблазнится на этотъ хлѣбъ.
Трудно было голодному народу не соблазниться на него, и потому мало кто рѣшался слѣдовать геройскому поступку бабы. Да и кромѣ того, народъ серьезно не вѣрилъ своимъ попамъ. Но разговоровъ по этому поводу было очень много. Насъ во многихъ мѣстахъ прозвали антихристовыми дѣтьми, что даже не было вполнѣ безопасно для одиноко бродящей отъ села къ селу беззащитной молодежи.
Приходили къ намъ и съ совершенно посторонними просьбами въ родѣ того, чтобы дать денегъ на дорогу къ о. Іоанну Кронштадскому. Вотъ отъ всѣхъ этихъ сценъ и просьбъ намъ и хотѣлось всегда удалять Льва Николаевича. Онѣ тяжело дѣйствовали на него. И кромѣ того, утромъ онъ любилъ писать, а писалъ онъ въ то время «Царство Божіе внутри васъ», или «Христіанство не какъ мистическое ученіе, а какъ новое жизнепониманіе». Эта работа его для всѣхъ насъ была страшно дорога. Иногда онъ прочитывалъ намъ готовую главу изъ нея. Въ свободную минуту мы переписывали для него.
Какъ-то пронесся слухъ, что можетъ случиться обыскъ, и работа будетъ отобрана. У насъ уже составлялся планъ, какъ спасти ее. Работа лежала всегда въ опредѣленномъ мѣстѣ на столѣ; и тотъ, кто оставался дежурнымъ, долженъ былъ, при первомъ же появленіи полиціи въ домѣ, черезъ другой ходъ увезти или переправить ее въ сосѣднее имѣніе.
Софья Андреевна была возмущена, что у насъ было такъ грязно и безпорядочно въ комнатахъ, и прежде всего принялась, со свойственной ей энергіей, наводить порядокъ. Она сама мыла и терла полы, на обѣденномъ столѣ появилась чистая скатерть, и вообще, въ домѣ почувствовалась женская, хозяйственная рука. Затѣмъ, она занялась нашей голодающей кассой, которую до сихъ поръ вела Елена Мих.; заглянула въ наши склады и увидала, что тамъ лежитъ много разныхъ пожертвованныхъ матерій, платья, бѣлья и т. п. Намъ присылали всевозможныя вещи, иногда даже совершенно непригодныя для крестьянскаго обихода. Между прочимъ, былъ пожертвованъ цѣлый тюкъ очень хорошихъ, но слишкомъ дорогихъ вязаныхъ вещей дѣтскаго туалета.
Раздача этихъ тряпокъ очень затрудняла всѣхъ сотрудниковъ, и никто охотно не брался за это дѣло. Въ началѣ своей дѣятельности, Татьянѣ Львовнѣ пришлось пережить очень непріятную минуту въ этой области, и она съ тѣхъ поръ отказалась раздавать. Разъ, когда она была въ деревнѣ Пенькахъ, она сказала двумъ, тремъ бабамъ, чтобы онѣ пришли къ ней на другой день, — она дастъ имъ кое-какой одёжи для дѣтей. На другой день, не успѣла она еще встать, весь дворъ былъ уже полонъ бабами. Оказалось, что обрадованныя бабы не сумѣли держать языкъ за зубами, разсказали о своемъ счастьѣ всей деревнѣ, и вотъ онѣ всѣ явились. «Мы — Пеньтевскія!… Здѣсь, говорятъ, одёжу раздаютъ!» У бабъ просто разгорѣлись глаза на тряпки. И тряпки-то, притомъ, были нарядныя, никогда ими не виданныя, — какъ тутъ устоять противъ соблазна?
Я сама, какъ человѣкъ новый, не испытала еще на себѣ этой непріятной и тяжелой стороны дѣла: и потому, когда Марія Львовна отказалась наотрѣзъ отъ раздачи одёжи, и Софья Андреевна предложила мнѣ быть въ этомъ ея помощницей, я, безъ всякихъ колебаній, согласилась. Скоро мнѣ пришлось въ этомъ раскаяться. Однажды мы поѣхали, вмѣстѣ съ Маріей Львовной, въ одну отдаленную деревню, гдѣ только еще предполагалось завести столовыя. Я захватила съ собой кое-что изъ одёжи, преимущественно для дѣтей. Въ деревнѣ мы раздѣлились съ ней, чтобы какъ можно скорѣе справиться съ переписью.
Окончивъ свою сторону раньше Маріи Львовны, я рѣшила дать кое-что изъ одёжи наиболѣе нуждавшимся. Еле я успѣла вынуть изъ саней двѣ-три вещи и снести ихъ въ хату, какъ сани мои были окружены толпой народа, и мнѣ уже не было возможности, ни вынуть ничего изъ нихъ такъ, чтобы это не сдѣлалось извѣстно всѣмъ, ни снести въ хату, кому было нужно, по моему мнѣнію. Глаза окружавшей меня толпы разгорѣлись на эти тряпки, и на всѣхъ лицахъ я читала страстное желаніе получить что-нибудь себѣ. Мужики тутъ не отставали отъ бабъ, и всѣ наперерывъ дѣлали мнѣ различныя указанія. Я совершенно растерялась, весь мой обдуманный планъ рухнулъ, толпа владѣла мной, и я остановилась въ полномъ недоумѣніи. Тутъ меня выручила Марія Львовна. Она какъ разъ подоспѣла въ эту критическую минуту, сложила всѣ вещи, и мы довольно скоро собрались и уѣхали.
Стоялъ чудный зимній вечеръ, когда мы ѣхали обратно; на небѣ свѣтила полная луна, а на душѣ была такая тяжесть, сознаніе какого-то нравственнаго насилія надъ чужими душами. Марія Львовна хорошо понимала мое настроеніе и удивительно чутко относилась ко мнѣ. Послѣ этого случая я отказалась отъ раздачи платья и производила это только въ случаяхъ крайней нужды. Но это случилось уже послѣ отъѣзда Софьи Андреевны. Сама же она призвала деревенскихъ портнихъ, быстро заставила ихъ перекроить на поддёвки для мальчиковъ-подростковъ все сукно и тутъ же поскорѣе сшить, пока не прошла зима. Она сама все время слѣдила за кройкой, стоя цѣлые дни въ холодной, нетопленой комнатѣ. Энергія ея была поразительна, и скоро множество мальчиковъ защеголяли уже въ новыхъ поддёвкахъ.
Глава V.
Мятель. — Сближеніе съ семьей Толстыхъ.
править
Первое время моей жизни у Толстыхъ я все какъ-то сторонилась самого Льва Николаевича и нисколько не скрывала, что не интересуюсь его взглядами и убѣжденіями. Это тамъ было не совсѣмъ обыкновенно, потому что, насколько я помню, туда никто не пріѣзжалъ, кто бы не интересовался имъ. Разговоровъ съ нимъ я избѣгала, впрочемъ, и по простой застѣнчивости. И потомъ, до тѣхъ поръ я вообще жила очень замкнутой, внутренней жизнью и не привыкла высказывать ни своихъ мыслей, ни чувствъ.
Одинъ разъ, когда я дѣлала кофе для Льва Николаевича, онъ, вѣроятно, самъ заинтересовался, что за молчаливый субъектъ работаетъ у него, и началъ разспрашивать меня о моихъ взглядахъ. Кажется, онъ ждалъ встрѣтить во мнѣ православнаго человѣка. Я очень неохотно отвѣчала ему. Но разъ Левъ Николаевичъ хотѣлъ, то онъ всегда могъ заставить высказаться. Это былъ мой первый серьезный разговоръ съ нимъ. Когда онъ понялъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, онъ весело улыбнулся и замѣтилъ:
— А знаю, знаю, послѣдовательница Михайловскаго, Шелгунова, Тимирязева и т. п.
Потомъ онъ спросилъ меня, что я читала. Я отвѣтила. Читала я, вообще, довольно много и по исторіи, и по философіи, и по литературѣ.
— А Канта вы читали?
— Нѣтъ.
— А Шопенгауэра?
— Тоже нѣтъ.
— Какъ же вы не читали такихъ столповъ философіи и ума человѣческаго?
А я не читала ихъ потому, что эти философы были очень непопулярны въ окружавшей меня тогда средѣ. Но на этотъ разъ я сообразила, что у меня чего-то не хватаетъ, и рѣшила непремѣнно въ ближайшемъ будущемъ прочесть, что рекомендовалъ мнѣ Левъ Николаевичъ.
Мнѣ показалось, что послѣ этого разговора онъ сталъ нѣсколько внимательнѣе присматриваться ко мнѣ, что меня очень смущало. Но вскорѣ со мной случилось маленькое происшествіе, которое сразу сблизило меня съ Толстыми и навсегда привязало меня къ нимъ.
Какъ я уже сказала, мы каждое утро совѣтовались со Львомъ Николаевичемъ, куда нужно было ѣхать. У него всегда находился отвѣтъ, и онъ давалъ какое-нибудь порученіе, обыкновенно нелегкое. Такъ и на этотъ разъ онъ поручилъ мнѣ проѣхать нѣсколько селеній вдоль рѣчки Рыхотки, верстъ на 18. Первыя селенія были мнѣ знакомы, а слѣдовательно знакома и дорога; дальше же нѣтъ. Было довольно холодно. На мнѣ была надѣта мѣховая, городская шубка, которую Левъ Ник. называлъ всегда, шутя, «кофточкой», мѣховая муфточка и шапка, — однимъ словомъ, по-городски, это было очень тепло. Но такъ какъ путь предстоялъ дальній и ѣхала я одна, безъ кучера, то племянница Л. Н., Вѣра Александровна Кузьминская, накинула на меня сверху еще свою ротонду. Я отправилась.
Сначала все шло благополучно, но къ вечеру подулъ небольшой вѣтерокъ и поднялся поземокъ. Я, не подозрѣвая, что погода мѣняется, храбро ѣхала впередъ, тѣмъ болѣе, что ѣхать мнѣ было сравнительно легко, — я ѣхала по вѣтру. Съ дороги я тоже не сбивалась, — рѣчка указывала путь. Наконецъ, доѣхала я до совершенно еще незнакомой мнѣ деревни, Заборовки, — кажется верстахъ въ 15-ти отъ нашего дома. Къ поземку начала присоединяться мятель. Начинало темнѣть. Я рѣшила, что всѣхъ порученій я, все равно, не успѣю исполнить, и, огорченная этимъ, собиралась ѣхать обратно. Крестьяне, собравшіеся въ хатѣ, узнавъ о моемъ намѣреніи, пришли въ ужасъ. Они увѣряли, что ѣхать по такой погодѣ и такъ далеко — прямо невозможно.
— Мы и грѣха на душу не возьмемъ, чтобы въ эту погоду отпустить тебя, да еще навстрѣчу вѣтру. Оставайся съ нами ночевать.
Очень мнѣ не хотѣлось ночевать въ незнакомой деревнѣ, когда дома ждали меня. Вечеръ еще только начинался, времени было много. Вдругъ я вспомнила, что дальше, верстахъ въ пяти, въ Андреевкѣ живетъ мой знакомый Н. со своимъ товарищемъ Г., тѣмъ самымъ молодымъ человѣкомъ, котораго я одного изъ первыхъ встрѣтила въ Бѣгичевкѣ, когда я только что пріѣхала. Въ Андреевку меня отпускали, потому что это было недалеко и ѣхать было по вѣтру. Я думала, что по дорогѣ я даже могу закончить данныя мнѣ порученія. Но не успѣла я доѣхать и до сосѣдней деревни, какъ поднялась сильнѣйшая мятель. Деревню я, все-таки, нашла, но останавливаться было уже некогда, нужно было торопиться дальше. Дорога была простая, лошадь бѣжала хорошо, но рѣшительно ничего уже нельзя было видѣть. Я, вообще, немного близорука и, чтобы лучше разглядывать дорогу встала въ своихъ санкахъ. Ротонда моя развѣвалась и, кажется, только пугала лошадь. Руки у меня совершенно окоченѣли, но я до конца такъ и не подозрѣвала опасности. Ѣхала я уже точно между двумя бѣлыми стѣнами, лошадь чутьемъ находила дорогу. Она, кажется, боялась. Одинъ разъ я сбилась съ пути и попала на какіе-то хутора. Тамъ мнѣ разсказали дорогу, и я поѣхала дальше. Но, должно быть, долго ѣхала я эти нѣсколько верстъ, потому что уже совсѣмъ было темно, когда я наткнулась на сосѣднюю съ Андреевкой деревню Исленьево. Тамъ меня тоже не хотѣли пустить дальше и оставляли ночевать. Но цѣль моего пути была только въ І1^ верстахъ, и мнѣ было очень обидно оставаться здѣсь. Тогда мнѣ дали въ провожатые мальчика — подростка, и хорошо сдѣлали, потому что въ этомъ мѣстѣ какъ разъ очень легко спутаться ночью, да еще въ мятель. Такимъ образомъ благополучно доѣхала я до цѣли своего путешествія, все еще не представляя себѣ, что вернуться домой въ эту ночь мнѣ будетъ невозможно. Я ни въ коемъ случаѣ не разсчитывала ночевать въ Андреевкѣ.
Въ Андреевкѣ я застала только одного изъ нашихъ сотрудниковъ, Г. Онъ жилъ съ Н. у кузнеца, имѣвшаго въ своей хатѣ лишнюю комнату съ деревяннымъ поломъ и даже самоваръ. Н. не было дома. Меня напоили, накормили, обогрѣли, накормили также и лошадь. Между тѣмъ, наступила уже ночь. Неожиданно для моихъ хозяевъ, я собралась ѣхать, объявивъ, что я хорошо знаю дорогу. На дворѣ бушевала страшная вьюга. Какъ городская жительница, я не имѣла никакого представленія о той опасности, какой я подвергалась, и меня страшно смущала мысль, что въ Бѣгичевкѣ меня ждутъ, что Софья Андреевна сердится на то безпокойство, которое я доставила имъ, не возвращаясь такъ долго. Кузнецъ просто изумился, услыхавъ о моемъ намѣреніи.
— И до угла улицы теперь не дойдешь, — не то, что 20 верстъ ѣхать! — сердито говорилъ онъ. — Хорошо, если завтрато хоть просвѣтлѣетъ.
Дѣлать было нечего. Я чувствовала себя неловко и тревожно, но пришлось остаться до утра. Утро настало ясное, роскошное. Г. рѣшилъ ѣхать вмѣстѣ со мной. Я была очень этому рада, потому что чувствовала себя какъ-то виноватой и особенно боялась Софьи Андреевны, такъ оберегавшей семейные интересы и семейный покой. Потомъ я вспомнила, что въ это утро она хотѣла уѣхать, и успокоилась немного, надѣясь, что я уже не застану ее. Вдругъ, на полдорогѣ, насъ нагоняютъ двое розвальней. Сидящіе въ нихъ мужики весело съ нами здороваются и заявляютъ ламъ, что они всю ночь меня искали въ поляхъ. Ихъ послали изъ Бѣгичевки, опасаясь за меня, что я гдѣ-нибудь замерзла. Это меня страшно смутило.
Оказалось, что дома были гораздо больше встревожены, чѣмъ я могла себѣ представить. Какъ деревенскіе жители, они ясно понимали всю опасность моего положенія. Левъ Ник., какъ разсказала мнѣ Марія Львовна, не спалъ всю ночь. Но, вмѣсто недовольства, я встрѣтила самый радостный, самый сердечный пріемъ — заблудшая овца дороже всѣхъ остальныхъ! — говорилъ съ радостной улыбкой Левъ Николаевичъ.
Оказалось, что я глубоко ошиблась и въ Софьѣ Андреевнѣ, предполагая въ ней такъ мало сердца. Она горячо расцѣловала меня, а когда я сказала, что думала, она уже уѣхала, она отвѣтила мнѣ:
— Какъ я могла бы уѣхать, не зная, что съ вами сдѣлалось?
— Да, Вѣрочка, — говорила Марія Львовна, — ты намъ сегодня стоила просто нѣсколькихъ лѣтъ жизни! — Но она говорила это такъ добродушно, что огорчаться было невозможно.
Послѣ этого событія я стала чувствовать себя у Толстыхъ, какъ въ родной семьѣ.
Софья Андреевна уѣхала на другой день. Съ дороги она прислала письмо, гдѣ говорила, что душой она чувствуетъ себя еще совершенно въ Бѣгичевкѣ. Помню, что, слушая это письмо, мнѣ казалось, что она и мнѣ — очень близкій человѣкъ, и ея интересы были дороги и мнѣ.
Глава VI.
Переселеніе въ Татищево.
править
Скоро мнѣ пришлось уѣхать изъ «главнаго штаба». Такъ назывался у насъ домъ Раевскихъ въ деревнѣ Бѣгичевкѣ, гдѣ сосредоточивалось все центральное управленіе столовыми и жила семья Толстыхъ. Пріѣхала Татьяна Львовна,, и теперь тамъ было достаточно народу и безъ меня: гораздо нужнѣе были люди въ различныхъ другихъ пунктахъ района, занятаго нашими столовыми, для лучшаго наблюденія надъ наиболѣе изъ нихъ отдаленными и для открыванія новыхъ, когда на то явится возможность. Надо замѣтить, что возможность эта существовала въ продолженіе всего года, потому что каждая почта приносила новыя пожертвованія, и небольшая сумма осталась даже и на другой годъ, что было очень важно, потому что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ неурожай повторился во всей своей силѣ и въ слѣдующемъ году. Для моего поселенія выбрали очень близкій отъ Бѣгичевки пунктъ, — село Татищево, расположенное верстахъ въ пяти отъ Бѣгичевки. Райономъ моихъ столовыхъ были теперь всѣ деревни по рѣкѣ Рыхоткѣ, вплоть до Андреевки. Въ моемъ вѣдѣніи оказалось 14 столовыхъ. Въ Татищевѣ столовыя были открыты Маріей Львовной. Ихъ, какъ разъ, описываетъ Левъ Николаевичъ въ своей статьѣ «О средствахъ помощи населенію, пострадавшему отъ неурожая»[2]. Марія Львовна хорошо знала населеніе Татищева и потому она поѣхала со мной, чтобы устроить меня и рекомендовать народу.
Татищево было большое село, — около ста дворовъ, и раздѣлялось на двѣ слободы, — старую и новую. Въ старой была церковь и жилъ причтъ. Въ каждой слободѣ была отдѣльная столовая. Столовыя устраивались у насъ обыкновенно въ хатѣ какого-нибудь бѣднаго, обремененнаго многочисленной семьей крестьянина, чтобы за хлопоты хата его отоплялась и вся семья могла бы кормиться. Но населеніе деревни всегда само дѣлало выборъ такой хаты, имѣя въ виду эти условія, такъ что мнѣ легче было выбрать, кому они довѣряютъ и къ кому будутъ охотно ходить. Такъ, напримѣръ, въ Татищевѣ какъ разъ пришлось, по желанію населенія, смѣнить хозяина столовой. Крестьяне были недовольны его неаккуратностью и сварливостью его жены.
Незадолго передъ этимъ, въ Татищевѣ прошла эпидемія оспы и, когда мы пріѣхали туда, еще немало ребятишекъ бѣгало съ шелушившейся оспой. Но никто ихъ не сторонился, они ходили даже въ столовыя. Населеніе, очевидно, привыкло къ оспѣ. Кое-гдѣ еще случались отдѣльныя заболѣванія. Такъ, я разъ нашла въ одной хатѣ двухъ заболѣвшихъ грудныхъ дѣтей — близнецовъ. Одинъ изъ нихъ уже поправлялся и казался болѣе крѣпкимъ ребенкомъ. А другой — истощенный, съ старческимъ личикомъ, представлялъ собой какой-то одинъ сплошной нарывъ, такъ что мать должна была все время держать его на подушкѣ. Ребенокъ печально смотрѣлъ своими большими глазами и только жалобно пищалъ. Родители съ нетерпѣніемъ ждали его смерти. Черезъ два дня онъ умеръ, и они вздохнули свободнѣе.
Марія Львовна особенно рекомендовала моимъ заботамъ наиболѣе нуждающіяся семьи и, между прочимъ, семью недавно умершаго крестьянина, Евсѣя. И при жизни его, двухдушевой надѣлъ семьи былъ сданъ въ аренду, и самъ Евсѣй съ семьей ходилъ побираться по міру, а съ его смертью, семья потеряла и послѣднюю опору. Она состояла изъ старухи-матери, больной женщины, умершей въ это же лѣто, старшаго сына — идіота, парня лѣтъ 20-ти, второго сына Васьки, 16-лѣтняго, блѣднаго, худого мальчика, съ умными, живыми глазами, и 7 лѣтней дѣвочки Даши. Разумѣется, такую семью пришлось цѣликомъ взять на свое попеченіе. Ваську любили въ деревнѣ, онъ остался теперь главой семьи, и никто не протестовалъ противъ того, что этой семьѣ помогали больше, чѣмъ другимъ. Васька исходилъ съ отцомъ, побираясь по міру, всѣ окрестности, и, въ противоположность другимъ крестьянскимъ ребятамъ, не знающимъ ничего дальше своей деревни, ему была знакома вся мѣстность на далекое разстояніе. А такъ какъ дѣлать ему было нечего, то онъ и сдѣлался моимъ добровольнымъ кучеромъ, и мы ѣздили съ нимъ вмѣстѣ весь остатокъ зимы. Онъ нерѣдко могъ мнѣ давать также кое-какія свѣдѣнія о той или другой семьѣ, и говорилъ онъ всегда правду, такъ что на него можно было положиться. Но онъ же послужилъ, впослѣдствіи, источникомъ многихъ непріятностей для меня.
Отъ другихъ ребятъ онъ, какъ нищій мальчикъ, отличался также какой-то безхозяйственностью, но эта безхозяйственность дала возможность его натурѣ отвлечься отъ черезчуръ узкихъ интересовъ своего двора. Онъ многое видѣлъ, многое зналъ, чего не знали ребята хозяйственныхъ семей, обладалъ нѣкоторымъ даромъ слова, умѣлъ многое хорошо и складно разсказывать и любилъ природу. Ему нерѣдко приходилось съ отцомъ ночевать подъ открытымъ небомъ, и всѣ эти разнообразныя впечатлѣнія создали изъ него мечтательную натуру. Онъ очень нравился Льву Ник. и Мар. Львовнѣ и они до конца нашего пребыванія тамъ интересовались его судьбой.
Въ старой же слободѣ оказалось нѣсколько человѣкъ, выбитыхъ, благодаря неурожаю, изъ своей обычной колеи: вдова — попадья, очень тихая, безотвѣтная старушка, но почти выжившая изъ ума отъ пьянства. У нея былъ сынъ лѣтъ 16—18, тоже пьяница, полуидіотъ, но вздорный парень. Онъ постоянно ссорился въ столовой съ вдовой-дьячихой, бойкой и сварливой женщиной, и нерѣдко эти ссоры доходили и до меня. Весь этотъ народъ въ хорошіе годы, по старой памяти, кормился среди крестьянъ, но въ неурожайный годъ имъ прямо пришлось голодать. Заработать себѣ что-либо они были прямо неспособны. Не мало нуждались теперь и бывшіе дворовые, безземельные люди, большей частью ремесленники. Работы имъ въ эту зиму не было, и они сидѣли безъ дѣла и безъ хлѣба.
Глава VII.
Моя жизнь на мельницѣ.
править
Меня самое Марія Львовна устроила жить на мельницѣ, въ сторонѣ отъ деревни, внизу, у самой рѣки. Рѣчка съ трехъ сторонъ окружала мельницу съ довольно порядочнымъ фруктовымъ садомъ при ней. Мнѣ была отдана гостиная, гдѣ я спала на диванѣ. Брали съ меня здѣсь 7 рублей и за столъ и за квартиру. Кромѣ того, у мельника была лошадь, которая, вмѣстѣ съ небольшими санками коробочкой, во всякое время, предоставлялась въ мое распоряженіе, по 20 коп. за каждую поѣздку.
Хозяева мои были очень хорошіе люди, и мнѣ у нихъ жилось спокойно и удобно. Вся семья состояла изъ самого мельника, жены его, 16-лѣтней дѣвушки — дочери и мальчика, лѣтъ 12-ти. Самъ мельникъ былъ очень кротій, тихій человѣкъ, и окрестные крестьяне любили его. Если онъ не былъ на работѣ, то постоянно сидѣлъ въ своей маленькой комнаткѣ около передней и читалъ. Бралъ онъ и у меня книги, но народныя изданія казались ему уже не интересными, а у меня наиболѣе легкимъ чтеніемъ имѣлись только сочиненія М. Салтыкова, что для него было, все-таки, трудно. Любимымъ его чтеніемъ была «Нива» и романы Саліаса.
Жена его, Любовь Герасимовна, очень неглупая женщина, ревностно занималась своимъ домашнимъ хозяйствомъ, а въ свободное время садилась вмѣстѣ съ дочерью за пяльцы вышивать ей приданое. Любовь Герасимовна, разумѣется, знала всю округу, и много помогала мнѣ своими совѣтами. Она была очень справедливой и добросовѣстной женщиной Ея родной братъ, бывшій священникомъ въ одномъ изъ ближайшихъ селъ, донесъ на насъ архіерею, что мы распространяемъ народныя книжки. Тогда этому священнику влетѣло за доносъ. Любовь Гер. страшно возмутилась его поступкомъ. Къ книгамъ моимъ она хотя и не прикасалась, но относилась къ нимъ вполнѣ одобрительно, а ея сынъ, живой и умный мальчикъ, Миша, перечиталъ у меня всю библіотеку. Читала и сестра его, но мысли ея были заняты совсѣмъ другимъ.
Библіотеку эту я себѣ тотчасъ же завела, какъ только поселилась въ Татищевѣ. Народныя книги и брошюры брали нарасхватъ среди нашихъ сотрудниковъ и меня сначала обидѣли. Мнѣ почти ничего не попало. Тогда я, чуть не со слезами, обратилась ко Льву Николаевичу за совѣтомъ, гдѣ бы мнѣ достать книгъ. Онъ меня утѣшилъ и сказалъ, чтобы я написала прямо Сытину, чтобы онъ прислалъ мнѣ народныхъ изданій «Посредника» на 10 руб. и записалъ бы въ счетъ Льва Ник. Какая была для меня радость, когда вскорѣ пришли эти книги. На 10 руб. это былъ огромный тюкъ ихъ. Теперь меня уже просили подѣлиться, и я великодушно отдавала имъ что мнѣ было ненужно.
Занятіе моей библіотекой было мнѣ настоящимъ отдыхомъ для души. Какъ только я бывала дома, комната моя наполнялась ребятишками, которые преважно разсаживались на всѣхъ стульяхъ и креслахъ гостиной и наперерывъ разсказывали мнѣ прочитанное. Нѣкоторые тутъ же учились читать, потому что плохо грамотнымъ я книгъ не давала.
Но намъ недолго пришлось такъ разсуждать въ моей комнатѣ. Какъ-то разъ Любовь Герасимовна вошла ко мнѣ и возмутилась, что мальчуганы сидятъ на ея парадной мебели. Она отвела намъ для библіотеки небольшую, проходную комнатку съ чернаго хода, куда приходилъ ко мнѣ и весь остальной народъ по дѣламъ. Здѣсь разсуждать о книгахъ не такъ было удобно, но ребятишки не упускали своего. Какъ только я выходила изъ дверей дома, они вдругъ откуда-то появлялись и всегда цѣлой толпой провожали меня далеко за деревню, когда я шла навѣстить какую-нибудь другую столовую.
Кромѣ столовыхъ, у насъ было немало еще и другихъ начинаній. Такъ, мы исполу раздавали лыко плести лапти, а также и ленъ и коноплю для пряжи. То, что получалось нами, раздавалось уже сиротамъ и неимущимъ. Матеріалъ намъ жертвовали. На тѣхъ же условіяхъ привозили къ намъ и дрова со станціи. Дровъ для столовыхъ покупать, кажется, тоже не приходилось, — всегда были пожертвованныя.
Такъ какъ коровъ въ деревняхъ осталось очень немного, то мы повсюду устроили пріюты для самыхъ маленькихъ дѣтей, гдѣ имъ давали молочную пшеную и гречневую кашу. Тамъ, гдѣ такихъ пріютовъ не было, мы раздавали матерямъ просто крупу. Затѣмъ, въ нѣкоторыхъ пунктахъ устроены были пекарни, гдѣ по пониженной цѣнѣ продавался хорошій, чистый хлѣбъ. Лекарни эти всегда осаждались народомъ. Были приняты также мѣры для сохраненія населенію лошадей къ веснѣ. Часть ихъ была устроена на корма тутъ же, неподалеку, а часть была отправлена въ Калужскую губернію, откуда намъ пришло предложеніе прокормить ихъ безплатно.
Всю зиму народъ сидѣлъ безъ заработковъ, и тяжело было смотрѣть, какъ здоровые, крѣпкіе мужики цѣлые дни валялись на лавкахъ. Это томило и ихъ. Скотины повсюду осталось очень мало, такъ что она не требовала много заботъ, хозяйствовать было не у чего, а въ этой мѣстности не было никакого кустарнаго промысла; народъ былъ чисто земледѣльческій и ничего больше не умѣлъ дѣлать. Какъ-то разъ наняли кое-кого рубить лѣсъ и распиливать дрова. Недѣли черезъ двѣ три всѣ вернулись ни съ чѣмъ, голодные и оборванные. Они только поломали инструменты, а работать не могли.
Глава VIII.
Положеніе окрестныхъ деревень.
править
Пріѣзжая въ Бѣгичевку по дѣламъ или повидаться съ Толстыми, я нерѣдко оставалась тамъ лишній денекъ, когда у нихъ скапливалось черезчуръ много работы, и исполняла какія нибудь порученія. При этомъ мнѣ приходилось бывать въ самыхъ различныхъ районахъ нашей дѣятельности, открывать новыя столовыя, которыя все шире и шире охватывали окрестность, а разъ мнѣ случайно привелось даже познакомиться со столовыми Краснаго Креста. Это случилось такъ: Левъ Николаевичъ послалъ меня навѣстить нѣкоторыя столовыя въ деревняхъ, расположенныхъ по Дону, но не указалъ точно, въ какихъ именно, вѣроятно, предполагая, что мнѣ это извѣстно. Я же и не подозрѣвала, что среди нихъ имѣются и столовыя Краснаго Креста, и объѣхала всѣ столовыя кряду. Въ столовыхъ Краснаго Креста очень жаловались на пищу: тамъ кормили бобами и чечевицей, къ которымъ крестьяне, не привыкли и ихъ тошнило отъ нихъ. Они очень просили взять ихъ на наше попеченіе, такъ какъ у насъ выдавался не только лучшій продуктъ, но и больше. Въ пограничныхъ съ нашими районами деревняхъ къ веснѣ разыгрался голодный тифъ. Какъ только въ деревнѣ организовывалась помощь, тифъ понемногу слабѣлъ и совершенно прекращался, такъ что не было никакого сомнѣнія, что даже и такая сравнительно ничтожная помощь населенію понижала смертность.
Нужно было видѣть, какъ оживалъ и ободрялся пріунывшій народъ, когда въ заброшенную, кажется, и самой судьбой, и людьми деревню являлась продовольственная помощь. Со стороны земства тоже выдавалось пособіе, но слишкомъ недостаточное и, кромѣ того, еще плохого качества. Въ Тульской губерніи продовольствіе было организовано болѣе или менѣе порядочно, такъ что въ нѣкоторыхъ селеніяхъ тамъ представлялась возможность ограничивать столовыя однимъ приваркомъ, что значительно сохраняло расходы. Въ Рязанской же губ. выдавали по 20-ти и даже, какъ напримѣръ, въ Скопинскомъ земствѣ, по 15-ти фунтовъ на душу, не считая рабочаго населенія, которое, за неимѣніемъ заработковъ, оставалось тутъ же, въ голодныхъ деревняхъ и, разумѣется, потребляло больше всѣхъ.
Въ первый разъ, когда мнѣ пришлось самой открыть столовыя въ голодающихъ селеніяхъ, на меня это произвело большое впечатлѣніе. Это было въ Екатериновкѣ. Тамъ была сильная тифозная эпидемія, начинавшая уже утихать, когда я туда пріѣхала. Много народу вымерло, и настроеніе крестьянъ было подавленное. Встрѣтили они меня, точно свою освободительницу; вся деревня сбѣжалась ко мнѣ, а бабы со слезами крестились.
«Мы думали, что и самъ Господь-Батюшка забылъ насъ», говорили они, — «что ни день, то гробъ или два несутъ». Покончивъ съ устройствомъ столовыхъ, я спросила, не осталось ли еще гдѣ-нибудь болѣзни?
— Какже, какже, вотъ у Аѳанасія еще всѣ парнишки лежатъ; мы и мимо дома-то стараемся не ходить теперь.
Я вошла въ указанную мнѣ хату. Тамъ всѣ изумились моему появленію. Они давно уже отвыкли видѣть у себя постороннее лицо. Все женское населеніе въ этой многочисленной до того семьѣ вымерло. Семья была двойная и жила въ двухъ отдѣльныхъ половинахъ хаты. За время болѣзни имъ пришлось соединиться, потому что на ногахъ оставался только одинъ изъ двухъ братьевъ хозяевъ, который и ходилъ за всѣми одинъ.
— Вѣрите ли, — говорилъ онъ мнѣ, — восемь недѣль огня не гасилъ ночью. Вотъ теперь выписалъ себѣ въ помощь изъ другой деревни дочку, чтобы хоть обѣдъ сварила, а то ни одной бабы въ живыхъ не осталось. Да, вѣдь, у ней тоже дома мужъ, — побудетъ немного, да и уѣдетъ.
Дочка его, молодая, красивая женщина, ласкала въ это время маленькую дѣвочку, лѣтъ трехъ, которую тоже пощадилъ тифъ. Это былъ точно лучъ свѣта въ мрачной обстановкѣ смерти и болѣзни. Она смѣялась и что-то весело лепетала, разглядывая данные ей мною наряды.
— Вотъ, — засмѣялся тоже Аѳанасій, — такъ вотъ все она одна и забавляла насъ. — На широкой лавкѣ лежали три подростка мальчика, блѣдные, съ туманными глазами. Я ровно ничего не понимала тогда въ медицинѣ, и давала Аѳанасію какіе-то примитивные совѣты насчетъ ухода за больными.
Мы сидѣли на скамейкѣ и разговаривали. Вдругъ изъ другой половины избы вышла какая-то фигура и медленно, торжественно поклонилась мнѣ въ ноги. Я и до сихъ поръ не могу спокойно вспомнить объ этой минутѣ. Это былъ синевато-блѣдный, дрожащій отъ слабости, страшно исхудалый мужикъ. Подняться самъ онъ уже не могъ, Аѳанасій поторопился помочь ему. Что говорилъ онъ, я почти не помню, — я страшно испугалась и смутилась, — кажется, онъ говорилъ, что вѣритъ теперь, что не умретъ. Оказалось, что это былъ только что начинающій выздоравливать братъ Аѳанасія.
Съ тяжелымъ чувствомъ уѣхалъ я изъ Екатериновки. Кромѣ тифа, деревня переживала еще страшное разореніе. Я должна была устроить тамъ двѣ столовыхъ.
Дома, въ Бѣгичевкѣ никто не зналъ о тифѣ, и, вернувшись, я разсказала Маріи Львовнѣ, что я видѣла. Мнѣ не хотѣлось тревожить бывшую у насъ тогда Софью Андреевну, и я просила Марію Львовну не говорить матери. Но она не удержалась и разсказала. А я получила выговоръ отъ Софьи Андреевны за то, что не только сама рискую, но подвергаю риску и другихъ. Но я и сама не ожидала тамъ встрѣтить то, что видѣла.
Левъ Ник. замѣтилъ, что всюду, куда мы входимъ со своими столовыми, тифъ останавливается. Кажется, вообще, онъ въ этомъ году не разыгрался въ Рязанской губ. такъ, какъ это было въ другихъ мѣстахъ.
Глава IX.
Возвращеніе въ Бѣгичевку и наша жизнь тамъ зимой.
править
Въ это время у насъ заболѣлъ тяжелой формой тифа мѣстный земскій врачъ. Хворалъ онъ долго и чуть не умеръ. Елена Мих., которую очень любила семья врача, поѣхала ухаживать за нимъ. А мнѣ пришлось оставить свое Татищево и мельницу и поселиться опять въ Бѣгичевкѣ на ея мѣсто. Работниковъ тамъ теперь было очень мало, а работы много. Это время моего пребыванія сблизило меня больше съ Маріей Львовной. Большей частью насъ было тамъ только трое: Левъ Николаевичъ, Марія Львовна и я. И эти нѣсколько недѣль тѣсной жизни съ ними составляютъ очень дорогое для меня воспоминаніе.
Въ то время Л. Н. продолжалъ работать надъ своимъ основнымъ трудомъ «Царство Божіе внутри васъ» и кромѣ того, писалъ свое извѣстное письмо о «Карлеѣ», и по мѣрѣ того, какъ развивались его творческіе замыслы, онъ излагалъ ихъ намъ, двумъ молоденькимъ дѣвушкамъ. Нерѣдко онъ приходилъ въ какое-то восторженное настроеніе, слезы показывались у него на глазахъ. Въ эти дни мятелей и снѣжныхъ заносовъ никакая почти внѣшняя жизнь не развлекала насъ по вечерамъ, и, затаивъ дыханіе, прислушивались мы къ словамъ старика. Утромъ онъ вставалъ и тотчасъ же брался за перо, а я, подъ вліяніемъ новыхъ, нахлынувшихъ на меня мыслей, присутствуя точно при самомъ процессѣ великаго, художественнаго творчества, проводила цѣлыя ночи или въ разговорахъ съ Маріей Львовной, или продумывая всегда о чемъ мы говорили днемъ. Мысль работала лихорадочно; брать прямо все на вѣру, заражаясь отъ Л. Н. настроеніемъ, моя рефлектирующая натура никакъ не хотѣла, и къ вечеру я храбро являлась съ возраженіями на разговоръ предъидущаго дня. Левъ Ник. встрѣчалъ ихъ всегда съ выраженіемъ такой мягкости, доброты и какой-то проникновенности въ жизнь, какой я, кажется, не видала у него ни раньше, ни послѣ. Все лицо его точно свѣтилось какимъ-то необыкновеннымъ свѣтомъ. Его живое участіе и интересъ къ моей умственной работѣ ободряли меня, и мнѣ было легко побѣдить мою обычную застѣнчивость. Марія Львовна тогда немножко хворала и, хотя всегда присутствовала, но сравнительно мало принимала участіе въ разговорахъ. Начиналось, обыкновенно, съ того, что, разливая чай, я говорила Льву Ник., что не могу съ нимъ во всемъ согласиться.
— А ну-те ну-те, это интересно. Что же вы скажете?
И я дѣлала ему свои возраженія, останавливаясь на томъ, что мнѣ было не вполнѣ ясно. И онъ терпѣливо разъяснялъ, толковалъ, а его художественная мысль работала дальше. Возраженія мои падали какъ-то сами собой.
Какъ онъ былъ тогда здоровъ, спокоенъ и оживленъ! Теперь мы имѣли больше возможности отдалять его отъ текущей работы и предоставить литературнымъ занятіямъ, и его естественная жизнерадостность снова брала верхъ, — на лицѣ его чаще являлась улыбка, и онъ охотно шутилъ и смѣялся съ нами.
— А ну-те, Вѣра Михайловна, давайте съ вами прыгать черезъ рѣшетку! — вдругъ, бывало, скажетъ онъ, принимаясь, дѣйствительно, перепрыгивать черезъ небольшую рѣшетку кругомъ лѣсенки.
Днемъ онъ, обыкновенно, все-таки ѣздилъ куда-нибудь, несмотря ни на морозы, ни на мятели. Одинъ разъ, впрочемъ, я застала его въ залѣ очень подавленнымъ и разстроеннымъ. Я вопросительно взглянула на него, не рѣшаясь спросить.
— Какъ бы мнѣ хотѣлось сейчасъ проснуться, Вѣра Михайловна…
Подъ словомъ «проснуться» онъ разумѣлъ «проснуться въ другую жизнь», умереть. Я смутилась и не знала, что на это отвѣтить. Дѣло скоро разъяснилось: Левъ Ник. былъ очень недоволенъ собой. На одномъ изъ пунктовъ у насъ работалъ въ то время какой-то странный субъектъ. Явился онъ къ намъ какъ-то неожиданно, далъ о себѣ какія-то странныя, сбивчивыя свѣдѣнія. Его устроили на пунктѣ, и оттуда къ намъ доносились слухи о какихъ-то скандалахъ, — говорили, что онъ сильно пьетъ. Всѣ другіе сотрудники были у насъ люди, преданные дѣлу, большей частью, ученики и послѣдователи Льва Ник., и подобное явленіе было ужъ черезчуръ рѣзкимъ диссонансомъ во всей дѣятельности нашей компаніи. Левъ Ник. всегда страшно волновался при этихъ слухахъ. Онъ, кажется, совершенно не выносилъ пьющихъ людей. Въ тотъ день, оказывается, явился этотъ господинъ и, заставъ Льва Ник. одного, одолѣлъ его своими черезчуръ развязными разговорами. И Льву Ник. было страшно тяжело, что онъ не могъ подавить въ себѣ непріязненнаго чувства къ нему. Онъ попросилъ меня заняться съ нимъ и удовлетворить его любопытство. Больше въ этотъ день мы, кажется, не показывали его Льву Ник.
Но дѣло кончилось все-таки разрывомъ съ нимъ. Спустя нѣсколько времени, господинъ этотъ опять явился къ Льву Никол. съ какимъ-то узелкомъ. Отъ него несло водкой, а когда онъ развязалъ свой узелокъ, то тамъ оказалась бутылка и отъ всѣхъ вещей тоже шелъ запахъ разлитаго спирта. Левъ Ник. не выдержалъ и, страшно волнуясь, откровенно сказалъ ему, что его сотрудничество въ этомъ дѣлѣ крайне тяжело для него и нежелательно.
— Вы меня, пожалуйста, простите, старика, но ради Бога, уѣзжайте отъ насъ.
Нежелательный сотрудникъ, наконецъ, уѣхалъ, и все снова успокоилось.
Я хорошо не помню теперь, долго ли прожили мы такъ втроемъ, окруженные вьюгами и мятелями, присутствуя при процессѣ сосредоточенной, художественной работы. Кажется, около половины марта, пріѣхалъ къ намъ новый сотрудникъ, близкій другъ Толстыхъ, Павелъ Ивановичъ Бирюковъ. Онъ взялъ въ свои руки главное завѣдываніе всѣмъ дѣломъ. Жизнь наша не измѣнила при немъ своего интимнаго характера. Левъ Никол. былъ въ великолѣпномъ настроеніи, много шутилъ, смѣялся и разъ, когда на дворѣ мела такая сильная мятель, что не только намъ волей-неволей пришлось сидѣть дома, но даже и къ намъ никто не рѣшился прійти, несмотря на постоянно существующую нужду, — Левъ Ник. предложилъ разсказать сказку. Понятно, что мы всѣ восторженно встрѣтили это предложеніе. Мы сидѣли въ большомъ кабинетѣ покойнаго Раевскаго, съ мягкой кожаной мебелью. Левъ Николаевичъ полулежалъ на маленькомъ диванчикѣ. Я плохо помню эту сказку, но приблизительно онъ разсказалъ слѣдующее:
"Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ жилъ-былъ царь. У царя, какъ водится, была красавица дочь. Задумалъ царь отдать ее замужъ. Отовсюду съѣхались цари и царевичи, принцы и королевичи, знатные рыцари и храбрые витязи свататься за красавицу-царевну. Но царевна рѣшительно отказалась выбрать себѣ жениха изъ нихъ.
— Я выйду замужъ за того человѣка, государь, объявила она отцу, — кто будетъ всѣмъ доволенъ.
Немедленно послалъ царь гонцовъ во всѣ четыре стороны своего царства искать такого человѣка, который былъ бы всѣмъ доволенъ. И вотъ одинъ гонецъ привелъ простогомужика-дровосѣка въ рваномъ полушубкѣ, который и двухъ словъ-то сказать путемъ не умѣлъ. Другой привелъ древняго старика, третій — восьмилѣтняго ребенка, а четвертый я уже забыла кого, но тоже кого-то совсѣмъ неподходящаго для царской дочери.
Какъ разъ въ эту критическую минуту намъ помѣшали, кто-то пріѣхалъ и нужно было что-то дѣлать.
— Ну, мы завтра будемъ продолжать, — замѣтилъ Левъ. Ник., — и узнаемъ, кого выберетъ себѣ царевна.
— Если бы ты, Вѣрочка, была на ея мѣстѣ, ты навѣрное выбрала бы себѣ восьмилѣтняго ребенка, — пошутила Марія Львовна, намекая на мой дѣтскій видъ, — онъ тебѣ какъ разъ подъ пару.
Но «завтра» это не состоялось, и мы никогда не узнали, кого себѣ выбрала царская дочь.