УЧЕНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ МАСКАРАДЪ.
правитьТеатръ старается представить россійскій Геликонъ. Очень раннее утро. Заря только начинаетъ заниматься.
На сцену появляется: г. Катковъ во образѣ лорда-мера; г. Леонтьевъ во образѣ альдермена; г. Аксаковъ въ русскомъ кафтанѣ, но въ бѣлыхъ перчаткахъ; г. Павловъ въ костюмѣ Велисарія, ведомый подъ руку г. Чичеринымъ; г. Бодянскій во образѣ Тараса Бульбы; г. Лонгиновъ, превратившійся, наконецъ, совсѣмъ въ катологъ Сопикова въ 8-ю долю листа, переплетенный въ корешокъ, вносится съ большимъ почтеніемъ на рукахъ гг. Полторацкаго, Геинади и всѣхъ прочихъ библіографовъ; г. Соловьевъ во образѣ покойнаго г-на Роллэна; г-жа Евгенія Туръ, совмѣщающая въ своей особѣ Сафо, Бобелину и Семирамиду; г. Браевскій подъ видомъ литератора; графъ Кушелевъ-Безбородко въ положеніи Сарданапала, сопровождаемый г. Писаревымъ въ видѣ Белеса и г. Благосвѣтловымъ въ видѣ Арбака, правителя Мидіи; г. Островскій во образѣ честной вдовы Марѳы Борисовны; г. Щербина въ видѣ Ифигеніи, только-что вырвавшейся изъ плѣна Тавро-Скиѳовъ; г. Погодинъ съ физіономіей Марія на развалинахъ Карѳагена; г-жа Кохановская въ веригахъ и траурѣ по Иванѣ Яковлевичѣ; г. Писемскій съ аплоножъ помѣщика тысячи душъ; г. Садовскій въ роли Кассандры; г. Щепкинъ въ видѣ Ніобеи; г. Аполлонъ Григорьевъ въ собственномъ видѣ.
Немного погодя входятъ и становится поодаль разныя аксессуарныя лица, т.-е. народъ, вѣстники, пастухи, пастушки, Корши и проч., и проч.
Пробудись отъ сна, Россія,
Пробудись и намъ внемли!
Люди мы передовые,
Мы твой цвѣтъ, мы соль земли!
Въ насъ одно твое спасенье:
Мы враговъ твоихъ враги,
Мы роднаго просвѣщенья
И столбы, и рычаги:
Насъ томитъ одно желанье —
Край родимый просвѣтить
И на прочномъ основаньи
Въ немъ порядокъ утвердить.
И къ священной этой цѣли
Премъ мы дружною гурьбой;
Всю дорогу мы доселѣ
Не ругались межъ собой.
Всѣ мы страшно даровиты,
Всѣ ужасно учены,
Всѣ до-нельзя мы развиты
И неслыханно умны.
Врагъ перчатокъ, танцевъ, фраковъ,
Древней Руси паладинъ,
Я — поэтъ Иванъ Аксаковъ,
Но поэтъ я гражданинъ.
Съ грустнымъ чувствомъ патріота
Вижу я, что мой народъ
По стопамъ Искаріота
Вслѣдъ за Западомъ идетъ.
Съ той поры, какъ мы обриты
Мощной дланію Петра,
Къ намъ вползли Адамы Смиты,
Гегель, Бантъ et caetera.
Вѣдь мы глупы, кромѣ шутокъ!
Мы почти ужъ двѣсти лѣтъ
На Антошекъ и Анютокъ
Пялимъ западный корсетъ;
Моемъ, тремъ ихъ такъ и эдакъ,
И снаружи, и внутри,
И рѣшились напослѣдокъ
Завести для нихъ жюри.
Это все пустыя рѣчи:
Грозный русскій великанъ
Не вздеретъ себѣ на плечи
Узкій западный кафтанъ.
Это такъ, даю вамъ слово!
Вѣдь народъ нашъ, господа,
Свыше правды и суда,
Свыше онъ всего земнаго.
Отчего за книгой спятъ
Въ нашихъ школахъ гимназисты,
Смотрятъ прямо въ публицисты
И учиться не хотятъ, —
Лишь узнаютъ азъ да буки,
Имъ ученье въ умъ нейдетъ?
Оттого что нашъ народъ
Свыше западной науки.
Отчего у алтаря
Доморощенной Ѳемиды,
Какъ въ объятіяхъ Киприды,
Подъ докладъ секретаря,
Спятъ такъ сладко наши судьи,
А полиція беретъ?
Оттого что нашъ народъ
Свыше чувства правосудья.
По причинамъ историческимъ,
Мы совсѣмъ не снабжены
Яснымъ смысломъ юридическомъ,
Симъ исчадьемъ сатаны.
Широки натуры русскія: —
Нашей правды идеалъ
Не влѣзаетъ въ формы узкія
Юридическихъ началъ!
Мы враги сухой формальности,
Мы чувствительны душой, —
И при видѣ благодарности,
Не владѣемъ мы собой;
И по этой-то причинѣ я
Съ умиленіемъ гляжу
На управу благочинія:
Въ ней одной я нахожу
Въ дни печали утѣшеніе,
Въ ней одной лишь не погибъ
Отъ напора просвѣщенія
Допетровскаго кормленія
Совершенно-чистый типъ.
Не къ пути земному тѣсному
Созданъ, призванъ нашъ народъ,
Но къ чему-то неизвѣстному,
Непонятному, чудесному,
Даже, кажется, небесному
Тайный гласъ его зоветъ.
Съ виду я гарибальдіецъ,
По азарту демагогъ,
По прозванью олимпіецъ,
По призванью филологъ.
Мнимыхъ знаній оболочку
Я съ Крылова своротилъ
И три раза въ одиночку
На Искандера ходилъ!
Для здоровья въ третьемъ годѣ
Островъ Уайтъ я обиталъ
И по инглишскомъ народѣ
Съ той поры я бредить сталъ.
Сталъ кричать я громогласно,
Какъ лютѣйшій англоманъ:
«Все въ Британіи прекрасно,
Даже копоть и туманъ!
Тамъ издревле расцвѣтали
Всюду розы безъ шиповъ;
Нѣтъ хожалыхъ тамъ каналій.
Нѣтъ болѣзней и печалей,
Нѣтъ пороковъ и клоповъ!»
Я тотъ (да кто меня не знаетъ?)…
Я — пресловутый книголюбъ,
Чей мощный голосъ потрясаетъ
По вечерамъ Британскій клубъ.
Клянуся высью олимпійской,
Клянусь семьей россійскихъ музъ
И Вивліоѳикой Россійской,
И Остолоповымъ клянусь!
Да! надъ Курганова могилой
И на Письмовникѣ святомъ
Клянуся я Вассьяномъ Рыло
И Анны Буниной стихомъ;
Клянусь Леонтіемъ Магницкимъ,
Клянусь Мелетіемъ Смотрицкимъ,
Клянусь Шатрова ерундой,
Клянусь Иваномъ Левандой!
Клянуся Бантышемъ-Каменскимъ-
И даже княземъ Оболенскимъ
(Его преемникомъ земнымъ
По всѣмъ архивскимъ кладовымъ),
Клянуся Сопикова тѣнью
И новиковскимъ словаремъ,
И первымъ русскимъ букваремъ,
И всей священной дребеденью
Старинныхъ книжицъ и брошюръ,
Клянуся всѣмъ Парнассомъ росскимъ
Ютъ Кантемира съ Третьяковскимъ
До госпожи Евгеньи Туръ!
Клянуся копнами тетрадей
Скоромныхъ пѣсенъ и стишковъ,
Зову въ свидѣтели Геннади,
Клянусь (убей меня, Сушковъ,
Посредствомъ собственнаго чтенья
Новорожденнаго творенья!)…
Клянусь (Бартеневъ, запиши!),
Что въ глубинѣ моей души
Созрѣлъ и выросъ планъ гигантскій!
Когда-жъ онъ приметъ кровь и плоть,
То, вѣрно, съ зависти умретъ
Издатель Чтеній графъ Бодянскій.
Секретари съ нимъ оба мы,
Но двухъ враждующихъ коллегій,
И онъ, внушенный духомъ тьмы,
Лишилъ насъ важныхъ привиллегій.
И я рѣшился, въ месть врагамъ,
Чтобъ ихъ коллегію унизить,
Сердца московскихъ львовъ и дамъ
Съ литературой русской сблизить.
И къ этой цѣли ужъ готовъ
Я приступить безъ замедленья
Посредствомъ дароваго чтенья
Стефана Маслова стиховъ.
Друзья, я всесторонній геній:
И литераторъ я, и врачъ,
И всѣхъ Шекспировскихъ твореній
Я вдохновеннѣйшій толмачъ.
Но про меня, въ забаву міра,
Сказалъ какой-то щелкоперъ,
Что будто я «всего Шекспира
Не перевелъ, а переперъ.»
«Малютка, шлемъ нося, просилъ
Для Бога пищи лишь дневныя
Слѣпцу, котораго водилъ,
Кѣмъ славенъ Римъ и Византія.»
Такъ я, въ отставкѣ либералъ,
Прохожихъ съ воплемъ умоляю:
Читайте Павлова журналъ!
Я въ немъ статейки помѣщаю.
Вотъ зракъ того, кто прежде былъ
Для консерваторовъ грозою,
Кто Соллогуба поразилъ,
Но самъ сраженъ былъ самъ собою,
Кто передъ міромъ оправдалъ
Жидовъ униженное племя
И въ битву съ Зотовымъ вступалъ…
Но вдругъ публично основалъ
Въ Москвѣ газету Наше Время,
И вотъ мгновенно въ немъ изсякъ
Даръ остроумія блестящій,
И онъ вертится такъ и сякъ,
А нѣтъ подписки надлежащей.
Да, мнѣ плохо: уже близко
Подкатилъ къ намъ новый годъ,
А подписка-то, подписка,
Хоть ты тресни, не идетъ;
Заходилъ я къ Базунову
И въ почтамтъ, и къ Глазунову,
И вездѣ одинъ отвѣтъ:
«Нѣтъ подписки, сударь, нѣтъ!»
Это очень непріятно,
И теперь мнѣ непонятно,
Какъ Аксаковъ и Катковъ,
Послѣ жатвы благодатной,
Рады плакать изъ-за словъ.
Этотъ бредитъ Альбіономъ,
Тотъ отчизной пораженъ;
Говорятъ съ такимъ аплономъ
И такимъ серьезнымъ тономъ,
Точно Питтъ и Пальмерстонъ!
Вѣдь пришла же имъ охота
Горло драть изъ пустяковъ!
Ахъ, Аксаковъ! Ахъ, Катковъ!
Вы смѣшнѣе донъ-Кихота!
Нѣтъ, я вовсе не таковъ.
До идей мнѣ дѣла мало
(Я совсѣмъ ее донъ-Кихотъ!):
Мнѣ бы только отъ журнала
Былъ хоть маленькій доходъ.
Мнѣ-ль теперь до убѣжденій?!
Не о нихъ я хлопочу:
Я казенныхъ объявленій
Привиллегіи хочу.
Въ нихъ одна моя зазноба
И надежда, и покровъ…
И щемитъ мнѣ сердце злоба.
Только вспомню, что Катковъ
Взялъ казенную газету
На аренду на шесть лѣтъ…
Ахъ, простить обиду эту
Я-бъ желалъ, но силы нѣтъ!
Какъ онъ смѣлъ безъ позволенья
И согласья моего
Взять на откупъ объявленья!..
Это просто ужъ… того…
Беззаконно, гадко, низко:
Онъ мнѣ въ сердце ножъ воткнулъ…
Ахъ, журналъ мой!.. Ахъ, подписка!..
Ахъ, Катковъ… Ахъ!.. караулъ!!!…