Устало солнце, жегшее спокойно
Полетъ стрекозъ и зоркіе труды.
И отсверкалъ Іюль рѣкою знойной
Роняя недозрелые плоды
Въ зеленый хмель. Завянулъ дягиль бѣлый.
Вливая горечь въ сумракъ отсырѣлый
Анисовыя чахли кружева…
Повсюду буйная сошла трава,
И облака, какъ клочья сѣрой ваты,
Текли гурьбой въ огнистые закаты.
А я слѣдилъ природы поворотъ:
Внезапныя и злыя перемѣны,
И трепеты осинъ надъ рябью водъ,
И мокрыхъ пней зіяющіе тлѣны,
И снизу зеленѣющіе мхи.
Сметая горсть осенней шелухи
Рождался вѣтеръ въ холодѣ и бурѣ.
Дожди шумѣли вновь. Въ овечьей шкурѣ
Стоялъ старикъ. И влаженъ былъ, и вялъ,
Безцвѣтный взглядъ. Но я такимъ не сталъ.
Я не ушелъ безлунною, вечерней,
Щемящею порой, угрюмый, въ садъ,
Гдѣ полонъ прудъ и золота и черни,
Гдѣ гнѣзда раззоренныя висятъ,
И воронья гортанное стенанье.
Гдѣ обезсилено припоминанье
За шумомъ водъ, за убылью мечты.
Ноябрьскимъ утромъ не вернешься ты
Надъ черною и гнѣвною рѣкою;
Съ печальнымъ ртомъ и тонкою рукою.
Но въ яркій день, когда слѣпятъ снѣга,
На глянцѣ этихъ прутьевъ рыже-красныхъ
Стеклянный ледъ. И бодрая нога
Хруститъ поляной бѣлой и безгласной,
Блеснулъ иной, зелено-карій взглядъ.
Кругомъ морозъ, а я гляжу назадъ,
За розовымъ ея — мужицкимъ платьемъ.
Она сурово тронетъ сладострастьемъ
Упорнаго и черстваго скупца.
Она играетъ прелестью лица
Веселою своей. И кровь напрасно
Перебѣжитъ. Безлюдье. Все опасно.
