Урокъ фанфаронамъ и вѣтреникамъ. править
Державинъ.
Вы знаете, любезные читатели, странности и причуды пріятеля моего Архипа Ѳаддеевича, который смотритъ на многіе предметы съ особенной точки зрѣніи, и весьма часто почитаетъ дурнымъ то, что другіе находятъ очень хорошимъ, и обратно. Недавно я былъ свидѣтелемъ такой бесѣды, которая привела меня въ удивленіе, и безъ сомнѣнія, изумитъ васъ: послушайте.
Однажды, когда я сидѣлъ у него, вдругъ подъѣхала къ крыльцу прекрасная карета; молодой, щегольски одѣтый юноша выпрыгнулъ, изъ нее, какъ заяцъ, и такъ громко зазвонилъ у дверей, что канарейки встрепенулись въ клѣткахъ, собачка залаяла и котъ спрятался подъ постель. Я взялъ шляпу и хотѣлъ итти домой, но Архипъ Ѳаддеевичъ остановилъ меня. "Пожалуйста погоди, " сказалъ онъ: «это мой племянникъ, который никогда не ѣздитъ ко мнѣ, зная, что отъ меня нельзя получишь ни наслѣдства, ни покровительства, а въ большомъ свѣтѣ стыдится даже называть меня своимъ дядею, потому, что не находитъ моихъ визитныхъ билетовъ въ знатныхъ домахъ, что я хожу пѣшкомъ и не одѣваюсь по модѣ.» — «Хорошъ племянничекъ!» сказалъ я. — "Впрочемъ, онъ очень добрый малый, " примолвилъ Архипъ Ѳаддеевичъ: «и всѣ его недостатки происходить отъ вѣтренности, пустыхъ знакомствъ и неосновательнаго воспитанія. Онъ получитъ теперь порядочный урокъ — увидишь.» — Между тѣмъ юноша вбѣжалъ въ комнату, остановился у дверей, посмотрѣлъ на насъ въ двойной лорнетъ, и не обращая на меня вниманія, приблизился къ столу, за которымъ сидѣлъ Архипъ Ѳаддеевичъ, и протянувъ къ нему руку весьма фамильярно, сказалъ тономъ покровительства: «bon jour, mon oncle!» Истомъ придвинулъ стулъ, развалился въ креслахъ, положилъ шляпу из столъ, зѣвнулъ два раза и, устремивъ глаза въ потолокъ, сказалъ: «Eh bien, mon oncle! За какимъ важнымъ дѣломъ вы призвали меня къ себѣ?» Архипъ Ѳаддеевичъ въ это время дѣлалъ какія-то замѣчанія караидашемъ въ своей записной книжкѣ, и наморщившись, отвѣчалъ: «Прежде, нежели приступлю къ дѣлу, я долженъ припомнить тебѣ, что этотъ господинъ (указывая на меня), котораго ты не примѣчаешь, не Князь Невидимка, но лучшій другъ твоего дяди, пріятель покойнаго твосго отца, любитель просвѣщенія и заклятый врагъ безталантныхъ Поэтовъ и невѣждъ словесниковъ. Ему даже Князья риѳмоплеты дѣлаютъ честь, сочиняя на него сатиры и эпиграммы, а это самое вѣрное доказательство, что сужденія его объ ихъ произведеніяхъ справедливы. Слѣдовательно тебѣ надлежало почтить, его привѣтствіемъ.» — При воспоминаніи о Князьяхъ, юноша обратилъ взоры съ потолка на меня, и когда Архипъ Ѳаддеевичъ кончилъ длинное свое предисловіе, онъ кивнулъ головою и сказалъ: «Pardon… charmé… очень радъ знакомству!» — не заботясь впрочемъ узнать, мое имя. Я, поклонившись ему вѣжливо, спокойно ожидалъ развязки этой комедіи. — «Ты знаешь, племянничекъ, что у тебя есть богатая тетушка, моя двоюродная сестра, бездѣтная вдова, которая лѣтъ двадцать живетъ безвыѣздно въ деревнѣ?» — «Какъ не знать!» отвѣчалъ юноша: «она помѣщена у меня на первомъ мѣстѣ въ спискѣ кандидатовъ, которые должны обогатить меня наслѣдствомъ. У меня уже торгуютъ ея деревню …» — «Постой, не торопись, племянничекъ, не продавай шкуры съ живаго медвѣдя. Прочитай вотъ эти строки въ ея письмѣ ко мнѣ.» Племянникъ прочелъ вслухъ: "Посылаю тебѣ, братецъ Архипъ Ѳаддеевичъ, ломбардный билетъ на десять тысячъ рублей; ты отдашь его племяннику моему Харитону… " — Юноша бросилъ письмо, и закричалъ громко: «Безподобно — въ самую пору, — пожалуйте билетъ, дядюшка!» — «Прочти до конца, любезный племянникъ!» — «Зачѣмъ?» отвѣчалъ юноша:
«лучше этого выраженія вѣрно нѣтъ въ письмѣ, а отъ нѣжныхъ изъясненіи я охотно увольняю милую тетушку.» — «Прошу тебя, читай далѣе.» Должно было повиноваться, и юноша продолжалъ: «Ты отдать его племяннику моему Харитону въ такомъ случаѣ, если найдешь, что онъ ведетъ себя хорошо, не зараженъ несноснымъ Фанфаронствомъ Французскихъ щеголей, которые изъ нашей матушки Россіи хотятъ сдѣлать клѣтку съ попугаями; когда удостовѣришься, что онъ душевно и пламенно любитъ свое отечество, служитъ вѣрно и усердно Государю, исполняетъ всѣ обязанности, возлагаемыя на честнаго человѣка вѣрою отцевъ его; когда не входитъ въ долги; когда прилежаетъ къ усовершенствованію себя въ Наукахъ и въ Русской Словесности, чтобы быть полезнымъ чиновникомъ, а не вѣчнымъ перепищикомъ, чтобы.»…-- "Это слишкомъ длинно, дядюшка! " сказалъ юноша, положивъ потихоньку письмо на столъ: «впрочемъ я согласенъ, что нравоученіе прекрасное, и годится даже въ печать, а между тѣмъ пожалуйте мой ломбардный билетъ; мнѣ право нѣкогда, я долженъ еще сдѣлать нѣсколько визитовъ.» — «Погоди, другъ мой!» — сказалъ важно Архипъ Ѳаддеевичъ: «я привыкъ въ точности исполнять всѣ порученія, и потому, прежде окончательнаго рѣшенія долженъ прочесть тебѣ нѣкоторые обвинительные пункты противу тебя, по смыслу тетушкина письма.» — "Обвиненія, прошиву меня! " сказалъ юноша, засмѣявшись во все горю: «C’est un peu fort! Спросите у всѣхъ знатныхъ дамъ, кто любезнѣе и ловче всѣхъ въ обществѣ. Спросите у моихъ начальниковъ, кто составляетъ ихъ любимую партію въ вистъ. Спросите у товарищей, кто лучше ихъ кормитъ. Всѣ, всѣ укажутъ вамъ на меня, на вашего любезнаго племянничка! Пожалуйте, дядюшка,.моя ломбардный билетъ.» — «Все это очень хорошо, по билета я тебѣ не отдамъ, пока ты не выслушаешь моихъ пунктовъ обвиненія.» — «Извольте, слушаю!» сказалъ юноша, сѣлъ въ креслы, облокотился на столъ и, закрывъ лице платкомъ, началъ зѣвать,
Архипъ Ѳаддеевичъ читаетъ изъ записной своей книжки. «Первое: преступленіе противу любви къ отечеству. Племянникъ мой перемѣняетъ свое прозвище, облагороженное въ бояхъ и въ судѣ его предками, и самое имя, данное ему при Святомъ Крещеніи.» — «Что это значитъ, дядюшка?» воскликнулъ юноша съ удивленіемъ. — «Тебя зовутъ Харитономъ Хищучинскимъ: а вотъ посмотри на свою визитную карточку. Здѣсь напечатано Chariton Chischtchouischinskoy, что по настоящему Французскому произношенію будетъ: Каритонъ Шисштъ-шутъ-сшенскоа. Это названіе какого нибудь Китайскаго Мандарина, а не Русскаго дворянина, и ни одинъ Русскій изъ этой галиматьи не признаетъ тебя своимъ землякомъ.» — «Но это общая мода, дядюшка, писать свою фамилію пофранцузски на визитныхъ билетахъ.» — «Стыдно, сударь, въ Россіи, въ одной изъ первыхъ Державъ въ мірѣ, употреблять чужеземный языкъ для подписи своего прозванія. Если мы дѣлаемъ честь иностранцамъ, обучаясь ихъ языкамъ, они могутъ сдѣлать столько для насъ, чтобы по крайней мѣрѣ выучиться азбукѣ для чтенія нашихъ именъ. — Для Русскихъ же это прибавленіе десяти буквъ къ твоему прозванію вовсе ненужно.» — Это странность!« сказалъ племянникъ. Нѣтъ, а требованіе народной гордости. Позволь спросить, твоя ли это карета?» — «Моя, дядюшка; я наконецъ заплатилъ за нее.» — «Для чего же на дверцахъ написаны заглавныя буквы чужаго прозванія: С. C.?» — "Но это заглавныя буквы моего имени и фамиліи по-Французски. — «Ну, вотъ и но-Французски, эти два Е значатъ, перестань дурачиться[1]. Нестыдно ли тебѣ, собственность свою клеймить иностранными буквами въ Россіи, которая доставила тебѣ эту собственность! Русскій человѣкъ подумаетъ, что ты ѣздишь въ чужомъ экипажѣ, и по неволѣ почтетъ тебя или банкрутомъ или хвастуномъ.» — « Это отчасти и правда!» сказалъ юноша. — «Я у тебя былъ вчера, когда тебя не было дома, и видѣлъ, что твой кабинетъ украшенъ богатымъ собраніемъ книгъ. Къ удивленію моему, я не нашелъ ни одной Русской книги въ твоихъ богатыхъ шкафахъ. Видѣлъ Исторію Женевы и Санъ-Марино, но не нашелъ Исторіи Государства Россійскаго. Видѣлъ Данта, Петрарка, Ламартина и Богъ вѣсть кого, но не видалъ ни Крылова, ни Жуковскаго, ни Батюшкова, ни Державина, ни Ломоносова. Видѣлъ на столѣ Парижскіе модные журналы, и не видалъ ни одного Русскаго. Видѣлъ на стѣнахъ, малеванье Италіянскихъ учениковъ, и не примѣтилъ ни одной картины Русскаго Художника! Я очень радъ, что ты знаешь иностранные языки: употребляй ихъ на пользу службы и для собственнаго твоего образованія; говори съ инстранцами ихъ языкомъ, и даже въ Русскомъ обществѣ, гдѣ находятся чужеземцы, употребляй для разговора ихъ языка, изъ вѣжливости, чтобъ сдѣлать ихъ участниками разговора. Все это очень хорошо и позволительно. Но къ чему это безпрестанное болтанье по-Французски, въ домашнемъ кругу, съ пріятелями, съ Русскими, въ Русскомъ обществѣ? И сами Французы смѣются надъ нами за это малодушное отрѣченіе отъ драгоцѣннѣйшаго достоянія, отъ языка народнаго, и называютъ нашихъ петиметровъ Французскими попугаями. Нѣкоторые иностранцы осмѣливаются даже писать, что на нашемъ варварскомъ языкѣ нельзя изъяснить ни мыслей, ни чувствованіи образованнаго человѣка. — Не обидно ли такое сужденіе, къ которому подаете поводъ, вы, господа не-Русскіе, зеаллки! — Еще забавнѣе вашъ Русскій языкъ, перемѣшанный съ Французскими фразами, мело вами, передѣланными на Русскую стать. Это доказываетъ, что вы думаете по-Французски, а въ головѣ, которая въ Россіи думаетъ обо всемъ по-Французски, не могутъ родиться мысли Русскія, патріотическія. Если жъ вы принуждены говорить по-Русски, то изъясняетесь, какъ модныя торговки, безъ правилъ, безъ связи. Посмотри, племянничекъ, на благородное Англійское юношество, которое получаетъ высокое образованіе въ отличнѣйшихъ Университетахъ, знаетъ многіе языки, но почитаетъ за безчестіе говорить иначе между собою, какъ на отечественномъ языкѣ. Даже ихъ Фанфароны, петиметры (fashionables) ограничиваются однимъ щегольствомъ, и то не подражаютъ Французамъ, а выдумываютъ свои собственныя, Англійскія моды, и заставляютъ даже Французовъ перенимать у нихъ рединготы, клоки, галстухи и т. п. А нашъ иной Русскій баричъ все свое самолюбіе ограничиваетъ тѣмъ, чтобы быть одѣтымъ, какъ Парижская модная картинка, и чтобы по языку и ухваткамъ быть похожимъ на Французскаго вертопраха. Скажи по совѣсти, племянникъ, не есть ли все это преступленіе противу любви къ отечеству? Не есть ли это оскорбленіе народной гордости, и того ли желалъ Петръ Великій при преобразованіи Россіи?» — и "Всели дядюшка.*4 сказалъ племянникъ. — "Нѣтъ, выслушай второй пунктъ обвиненія. Преступленіе противу добрыхъ нравовъ.*4 «Дядюшка! это ужасно!» возразилъ юноша, въ смущеніи. — «Не бойся: я не вхожу въ дальнія изслѣдованія твоего поведенія, а укажу только на публичные твои поступки. Напримѣръ, въ концертѣ, ты всегда останавливаешься у входа съ подобными тебѣ рыцарями пустословія, заглядываешь нескромно въ лице дамамъ, чрезъ свое графинное стеклышко или лорнетъ, хохочешь, говоришь на ухо товарищамъ, смотря въ глзза другимъ; послѣ этого проталкиваешься въ залѣ на первое мѣсто, говоришь громко всякій вздоръ, судишь безтолково объ артистахъ, мѣшаешь другимъ слушать, акомпанируя извѣстныя тебѣ аріи козлинымъ своимъ голосомъ; не уважаешь въ публикѣ ни чиновъ, ни лѣтъ, ни пола, и чтобы показаться ловкимъ, дѣлаешься безстыднымъ. То же самое дѣлаешь ты и въ театрѣ: говоришь, или лучше сказать, кричишь вовремя игры актеровъ, толкаешься у входа и выхода, топчешь ноги скромныхъ зрителей, и заставляешь опасаться своего сосѣдства, какъ встрѣчи съ бѣшеною собакою, будучи готовъ сказать всякому грубость или дать толчокъ. На прогулкахъ, ты, взявшись за руки съ подобными тебѣ куклами, идешь на проломъ; сгоняешь всѣхъ съ дороги, кричишь, говоришь неприличныя вещи, не взирая на присутствіе дамъ; произносишь громогласное сужденіе объ ихъ красотѣ; отворачиваешься отъ знакомыхъ, чтобы не ломать шляпы, не примѣчаешь старшихъ. Все это прилично Парижскимъ лавочнымъ сидѣльцамъ, а не Русскому образованному дворянину. Это дѣлаетъ соблазнъ скромнымъ людямъ, и заражаетъ другихъ юношей.» — «Конецъ ли, дядюшка?» «Нѣтъ, еще третій пунктъ: Преступленіе противу здрзваго разсудка. Рыская по улицамъ и изъ дома въ домъ, ты не имѣешь времени ни порядочно служить, ни размышлять, ни учишься, ни читать. Однако жъ, сколько разъ намъ случалось быть вмѣстѣ, я примѣчалъ, что ты хочешь судить о всѣхъ предметахъ; называешь негоднымъ все, чего ты не знаешь и не понимаешь, и всѣхъ людей, занимающихъ высшія мѣста, провозглашаешь неспособными. Критикуешь все, не изслѣдовавъ ничего. Выучивъ нѣсколько фразъ изъ Волтерова, такъ называемаго философическаго Словаря, нѣсколько стиховъ изъ Расина и Моліера, прочитавъ одинъ или два параграфа въ Политической Экономіи Сея, и выучивъ наизусть имена Бентама, Беккарія и Филанжери, ты почитаешь себя Философомъ, Политикомъ, Литераторомъ, Законодателемъ, и мелешь такой вздоръ, что уши вянутъ! Тебѣ уступаютъ въ спорѣ, изъ сожалѣнія къ твоему невѣжеству и ради громкаго твоего голоса, а ты принимаешь это данью твоей премудрости. Всѣ умные люди почитаютъ тебя шутомъ, а ты думаешь, что ты герой моды и образецъ юношества. Образумься, племянничекъ, и вѣрь, что я говорю тебѣ правду. Пропускаю статьи о твоихъ долгамъ, о службѣ, о поведеніи, потому, что и тремъ пунктовъ почитаю достаточными къ твоему обвиненію, и кончу рѣчь.» — «Кончите!» воскликнулъ племянникъ: «слава Богу! Довольно вы меня измучили! пожалуйте же ломбардный билетъ!» — «Нѣтъ, любезный племянникъ, я кончу рѣчь не отдачею билета, а желаніемъ, чтобы ты исправился, и изъ обезьяны сдѣлался человѣкомъ.» — «Вы шутите, дядюшка?» — «Ни мало, а только исполняю въ точности порученіе твоей тетки.» — «Въ письмѣ велѣно отдать мнѣ ломбардный билетъ въ десять тысячу рублей.» — «Но это не главное содержаніе письма» — «Помилуйте, дядюшка, можетъ ли быть въ письмѣ что нибудь главнѣе денегъ!» — «А условія?» — «Это пустяки!» — «Для пустой головы, все пустяки; но я тебѣ объявляю не шутя, а торжественно, офиціально и при свидѣтелѣ, что и денегъ тебѣ по дамъ, а отошлю обратно къ сестрѣ, въ той надеждѣ, что, можетъ быть, этотъ случай будетъ урокомъ для многихъ фанфароновъ и вѣтрениковъ»
Юноша не отвѣчалъ ни слова, закусилъ губы, взялъ шляпу и, не поклонившись, вышелъ изъ комнаты. Я подошелъ къ окну и слышалъ, что онъ, садясь въ карету, говорилъ громко: «медвѣдь, чудакъ, оригиналъ!» — Когда дверцы кареты захлопнули, онъ закричалъ: «пошелъ въ лавку Королева!» — «Вашъ племянникъ хочетъ утѣшить себя устрицами!» — сказалъ я Архипу Ѳаддеевичу. — "Онъ самъ похожъ на устрицу, " отвѣчалъ раздраженный старикъ: «Живетъ безъ плана, безъ цѣли, существуетъ для моды и модою, и будетъ поглощенъ лѣнью и бездѣйствіемъ, не оставивъ послѣ себя на земли, никакого слѣда, кромѣ своей земной оболочки, т. е. безполезной раковины!» Ѳ. Б.
- ↑ С. С. произносится какъ ceccez, что значитъ перестань.