Уроженец Виргинии (Уистер)/ДО

Уроженец Виргинии
авторъ Оуэн Уистер, пер. Поликсены Соловьевой

Оригинал: язык неизвестен, The Virginian. А Horseman of the plains, опубл.: 1902. — Источникъ: az.lib.ru • Иллюстрации Артура Келлера.

Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 3-5, 1903.

УРОЖЕНЕЦЪ ВИРГИНІИ

РОМАНЪ. — The Virginian. А Horseman of the plains, by Owen Wister. London — New-York. 1903.

Мы могли бы назвать этотъ вашъ романъ историческимъ, такъ какъ такое названіе примѣнимо во всякому роману изъ жизни нашихъ колоній. Одна изъ такихъ колоній, Вайомингъ, еще недавно, въ 70-хъ и 80-хъ годахъ, была такою же дикою мѣстностью, какъ Виргинія, за сто лѣтъ передъ тѣмъ.

Если вы отправитесь сегодня изъ Нью-Іорка или Санъ-Франциско въ десять часовъ утра, то послѣ-завтра въ полдень прибудете въ Чейенну и очутитесь въ самомъ центрѣ изображаемаго нами міра. Но тщетно вы будете осматриваться, желая сравнить извѣстныя вамъ отношенія съ современной дѣйствительностью. Тотъ міръ исчезъ безслѣдно, — и остаются одни воспоминанія о немъ. Горы, конечно, остались все тѣ же, далекія и сіяющія; тотъ же свѣтъ солнца и безконечныя пространства земли; тотъ же воздухъ, вѣчный источникъ юности, — но гдѣ же буйволы и дикія антилопы, гдѣ же табунщикъ со своими безчисленными спадами? Прэріи остались до такой степени нетронутыми, что вы невольно ждете откуда-нибудь появленія табунщика. Но онъ никогда больше сюда не покажется; онъ принадлежитъ невозвратному прошлому.

Что же сталось съ этимъ табунщикомъ, съ погонщикомъ буйволовъ, съ этой послѣдней интересной фигурой, рожденной на здѣшней почвѣ? Все, чего онъ добивался, — онъ добивался собственной силой и ловкостью. Хлѣбъ свой онъ заработаютъ своими руками, и также тратилъ свой заработокъ, иногда прокучивая полу-годовую плату въ одну ночь. Но тѣмъ не менѣе онъ останется въ нашей памяти навсегда.

Необузданная жизнь табунщика не лишала его человѣческаго достоинства. Если онъ, бывало, дастъ слово, то и держитъ его. Потомъ этотъ типъ табунщика сталъ перерождаться въ иноі типъ, и въ переходномъ состояніи производилъ уже непріятное впечатлѣніе, какъ природа, когда зима какъ будто ушла, а весна еще не появилась.

I.

Какое-то интересное зрѣлище привлекло къ окну всѣхъ пассажировъ, и мужчинъ, и женщинъ, и я также всталъ и перешелъ на другую сторону вагона, желая посмотрѣть, что случилось. Я увидалъ возлѣ полотна желѣзной дороги огороженное мѣсто. Вокругъ него стояли люди и смѣялись, а внутри вздымалась пыль, и въ облакѣ пыли скакали, толкались и изъ стороны въ сторону бросались лошади. Это была ловля кобылицъ въ загонѣ, и одну изъ нихъ невозможно было поймать, кто бы ни забрасывалъ арканъ. Поѣздъ, который долженъ былъ насъ доставить на станцію Медисинъ-Боу, опоздалъ на шесть часовъ, и мы были очень рады неожиданному для насъ развлеченію.

Пони отличалась умомъ я проворствомъ. Какъ искусный и опытный боксеръ, она не спускала ни на мгновеніе тревожныхъ главъ со всякаго, кто брался за арканъ. Конюхъ могъ притворяться, что любуется мѣстностью, которая была очень хороша, или дѣлать видъ, что занятъ серьезнымъ разговоромъ съ однимъ изъ зрителей — ничто не помогало. Лошадка все видѣла и навѣрное отлично знала свѣтъ и людей. Арканъ взвивался и падалъ, но она была уже далеко, и еслибы лошади умѣли хохотать, то въ загонѣ раздавался бы самый веселый смѣхъ. Сквозь оконныя стекла нашего «пульманскаго» вагона, до насъ доносился подзадоривающій, злорадный гулъ копытъ и крѣпкія словца конюховъ. Тутъ я въ первый разъ замѣтилъ человѣка, сидѣвшаго на высокой изгороди загона и глядѣвшаго внизъ. Я обратилъ на него вниманіе, потому что онъ вдругъ соскользнулъ на землю мягкимъ движеніемъ, напоминающимъ тигра, такъ плавно и легко, какъ будто всѣ мускулы свободно скользили у него подо кожей. Когда его товарищи забрасывали лассо, видно было, какъ они свертывали его въ рукахъ. Движенія его рукъ и не замѣтилъ. Казалось, онъ спустилъ лассо вдоль своей ноги. Но вдругъ неожиданнымъ змѣинымъ движеніемъ петля вытянулась во всю длину, упала какъ разъ туда, куда было нужно — и дѣло было, сдѣлано. Въ ту минуту, когда пойманная лошадь остановилась со смиреннымъ видомъ, съ какимъ ханжи входятъ въ церковь, нашъ поѣздъ медленно двинулся, и одинъ изъ пассажировъ замѣтилъ: — Вотъ, этотъ знаетъ свое дѣло! — Дальнѣйшихъ замѣчаній по поводу видѣннаго я не могъ слышать, потому что очень скоро поѣздъ подошелъ въ станціи Медисинъ-Боу. Я простился съ моими спутниками, вышелъ изъ вагона и очутился среди чуждой мнѣ обширной страны, славившейся скотоводствомъ. И тутъ, черезъ какія-нибудь десять минутъ, я узналъ новость, заставившую меня почувствовать всю глубину моего одиночества. Мой багажъ былъ потерянъ. Онъ не попалъ на мой поѣздъ, и по волѣ случая застрялъ въ одномъ изъ пунктовъ, на протяженіи двухъ тысячъ миль, остававшихся позади меня. Кондукторъ, завѣдывавшій багажемъ, объявилъ мнѣ въ видѣ утѣшенія, что пассажиры часто разъѣзжаются со своими вещами, но по большей части вещи находятъ своихъ владѣльцевъ по прошествіи нѣкотораго времени. Ободривъ меня такимъ образомъ, онъ принялся за свое дѣло, а я какъ былъ, такъ и остался въ той же позѣ среди багажнаго отдѣленія станціи. Я стоялъ среди чужихъ корзинъ и ящиковъ, смущенно держа въ рукахъ свою квитанцію; разсерженный и растерянный, я равнодушно глядѣлъ въ дверь на небо и равнину, и не видѣлъ, какъ проносились до преріи антилопы и какъ величественно садилось солнце въ Вайомингѣ. Раздосадованный, я ничего не. замѣчалъ вокругъ себя, и все думалъ о случившейся со мной непріятности. Я помнилъ только одно то, что потерялъ вещи. Вдругъ со стороны платформы раздался тихій голосъ:

— Собираетесь опять жениться? Ахъ, зачѣмъ! — Произношеніе было южное, мягкое, и протяжное. Тотчасъ же прозвучалъ отвѣтъ, произнесенный надтреснутымъ голосомъ:

— Совсѣмъ не «опять». Кто говоритъ "опять*? И кто вообще могъ это вамъ сказать?

Первый голосъ отвѣчалъ ласковымъ тономъ:

— Я вижу это по вашему праздничному костюму, дядя Югей.

— Отстань, не приставай во мнѣ! — отрѣзалъ съ раздраженіемъ дядя Югей, но первый голосъ продолжалъ ласково:

— Это у васъ тѣ же самыя перчатки, что вы надѣвай, когда вѣнчались въ послѣдній разъ.

— Не приставай ко мнѣ! Надоѣло! Не смѣй ко мнѣ приставать! — закричалъ дядя Югей. Я совершенно забылъ о своемъ чемоданѣ, и желалъ только, чтобы этотъ разговоръ продолжался. Въ жизни своей я не слыхалъ ничего подобнаго. Я подошелъ въ двери и выглянулъ на платформу. Тамъ, небрежно упернись въ стѣну, стоялъ стройный молодой гигантъ, въ полномъ смыслѣ красавецъ. Его мягкая широкополая шляпа была сдвинута на затылокъ. Темнокрасный платокъ свободно облегалъ шею, и концы его свѣшивались на грудь, а большой палецъ одной руки билъ засунутъ за широкій поясъ съ лядункой, застегнутый въ таліи. Было видно, что онъ только-что проѣхалъ много миль: сапоги его были сѣры отъ пыли, куртка тоже, а смуглое лицо просвѣчивало сквозь слой пыли, какъ спѣлый персикъ въ сухое лѣто выглядываетъ изъ запыленной листвы. Но ни слѣды далекаго пути, ни неряшливость костюма не могли помрачить сіянія его юности и могучей красоты. Старикъ, котораго привели въ такое раздраженіе замѣчанія молодого человѣка, былъ тщательно прячесанъ и разодѣтъ, какъ настоящій женихъ, но, на мѣстѣ невѣсты, я все-таки предпочелъ бы молодого, съ его пылью и загаромъ лица.

— Чего вы только не навѣсили за себя! — продолжалъ между тѣмъ молодой человѣкъ съ восхищеніемъ. — Могу я узнать нма новой счастливицы?

Старикъ весь задрожалъ отъ гнѣва.

— Я вамъ говорю, что никакой новой счастливицы нѣтъ! За мормона вы меня, что-ли, принимаете? Въ такомъ случаѣ назовите моихъ женъ. Двухъ назовите. Ну, хоть одну. Попробуйте!

— А вдова изъ Ларами, согласившаяся стать…

— Это вздоръ!

— И только докторъ предписалъ ей южный климатъ и…

— Пустяки! Выдумщикъ вы.

— Только ея слабыя легкія и явились препятствіемъ. А потомъ вы бы соединились узами брака съ Кеттль Кэтъ, но только…

— Я говорю вамъ, что вы выдумщикъ!

— Но только она повѣсилась.

— Но гдѣ же мои жены? Укажите мнѣ женъ!

— А эта откормленная толстуха, которой вы подарили канарейку…

— Я не женился же на ней. Никогда бы не женился…

— Но вы были такъ близки къ этому, дядя! Еще она оставила вамъ письмо съ извѣщеніемъ, что выходитъ замужъ за молодого картежника, какъ разъ наканунѣ вашей предполагавшейся свадьбы, и что она никогда, никогда не будетъ забывать кормить канарейку.

— Щенокъ вы и больше ничего! — сердито заявилъ старикъ.

— А какъ здоровье той несчастной… — продолжалъ его мучитель, не измѣняя серьезнаго выраженія лица и тономъ нѣжнаго состраданія.

— Великолѣпно! Оскорбляйте! Оскорбляйте бѣдную больную женщину!

— Оскорблять! О, нѣтъ, дядя Югей, я былъ такъ радъ, когда къ ней стала возвращаться память. Послѣдній разъ мнѣ говорили, что она поправляется, вспомнила своего отца, мать, братьевъ и сестеръ, и свое счастливое дѣтство, и все вообще, кромѣ вашего лица.

— Это доказываетъ, какъ вы много знаете! — закричалъ дядя Югей своимъ рѣзкимъ, трескучимъ голосомъ. — Вотъ! Вотъ извольте посмотрѣть! Вотъ кольцо, которое она мнѣ отослала, такъ какъ слишкомъ слаба, чтобы выходить замужъ. А по вашему она меня не помнитъ? Не правда ли? Ха, ха! Я всегда говорилъ, что вы выдумщикъ.

Въ голосѣ южанина послышалась тревога.

— Такъ, значитъ, вы отдадите это кольцо слѣдующей! — воскликнулъ онъ. — О, не женитесь опять, дядя Югей! И къ чему вамъ жена!

— Къ чему жена? — повторилъ презрительно женихъ. — Гм! Когда вы выростете, то заговорите другое.

— Конечно, съ годами взгляды мѣняются. Я думаю, какъ двадцати четырехъ-лѣтній, а вы — какъ шести десяти-лѣтній.

— Пятидесяти-лѣтній! — выкрикнулъ, подпрыгнувъ, дядя Югей.

— Какъ это я могъ забыть, что вамъ пятьдесятъ лѣтъ! — пробормоталъ южанинъ, обращаясь какъ бы съ упрекомъ къ самому себѣ. — Вѣдь вы цѣлыхъ десять лѣтъ твердите это нашимъ ребятамъ!

Въ эту минуту подошелъ восточный поѣздъ, и Югей вскочилъ въ вагонъ. Онъ могъ бы и раньше избавиться отъ своего мучителя, но въ его возрастѣ всякіе разговоры о любовныхъ дѣлахъ льстятъ самолюбію, и онъ готовъ былъ бы продолжать его до безконечности, хотя видимо раздражался и сердился.

Восточный поѣздъ ушелъ по тому направленію, откуда я пріѣхалъ. Я смотрѣлъ ему вслѣдъ. Онъ сталъ уменьшаться, сдѣлался совсѣмъ маленькимъ въ безконечной безднѣ пространства, пока совсѣмъ не исчезъ, оставивъ за собою только легкую полоску дыма на вечернемъ небѣ. Мнѣ опять вспомнился потерянный чемоданъ, и Медисинъ-Боу показался одинокимъ и неуютнымъ мѣстомъ. Какимъ образомъ могъ я найти помѣстье судьи Генри? Въ какой части этой неприглядной пустыни находилась «Глубокая Рѣчка»? Насколько я могъ замѣтить — никакой рѣчки и даже вообще никакой воды кругомъ не было. Мой знакомый написалъ мнѣ, что встрѣтитъ меня на станція и отвезетъ въ свое помѣстье. Но его не было, а его помѣстье почти навѣрное находилось такъ далеко, что невозможно было отправляться туда вечеромъ. Я стоялъ въ печальномъ раздумья, и вдругъ почувствовалъ, что высокій молодой человѣкъ смотрятъ на меня съ той же серьезностью, съ какою онъ смотрѣлъ на дядю Югейя во время ихъ замѣчательнаго разговора. Мнѣ даже стало непріятно отъ этого пристальнаго взгляда, потому что я не имѣлъ ни малѣйшаго желанія очутиться въ положеніи дядя Югейя.

— Мнѣ думается, я посланъ именно васъ встрѣтить, сэ^[1]? — произнесъ наконецъ высокій молодой человѣкъ.

II.

Мы не можемъ видѣть самихъ себя со стороны, и поэтому я не знаю, что за лицо я состроилъ, услыхавъ обращенныя ко мнѣ слова.

— Думается мнѣ, я высланъ именно вамъ на встрѣчу, сэ! — повторилъ высокій молодой человѣкъ вѣжливо.

— Я жду судью Генри, — отвѣтилъ я, наконецъ.

Онъ направился во мнѣ, и я увидалъ, что въ дѣйствительности онъ не былъ такимъ гигантомъ, какимъ казался. Въ немъ было не болѣе шести футовъ. Это рядомъ съ дядей Югейемъ онъ казался каланчой. Но во всей его внѣшности было нѣчто внушительное, что должно было дѣйствовать одинаково и на мужчинъ, и на женщинъ.

— Судья послалъ меня за вами, сэ, — пояснилъ онъ и подалъ мнѣ письмо. Еслибъ я самъ не былъ свидѣтелемъ его шутовскихъ продѣлокъ съ дядей Югейемъ, то ни за что не повѣрилъ бы, что онъ способенъ на подобныя выходки. Вся его внѣшность свидѣтельствовала о глубоко-серьезномъ характерѣ. Но такъ какъ я присутствовалъ при его шуткахъ, и, слѣдовательно, узналъ его по существу, а не такимъ, какимъ онъ казался по внѣшности, то я рѣшилъ допустить нѣкоторую свободу въ обращеніи съ нимъ. Было такъ пріятно принять нѣсколько фамильярный тонъ съ огромнымъ незнакомцемъ, который, вмѣсто того, чтобы преслѣдовать васъ выстрѣлами, любезно передаетъ вамъ письмо.

— Вы изъ старой Виргиніи, я полагаю? — началъ я.

— Ваше предположеніе вполнѣ основательно, сэ, — отвѣтилъ онъ не спѣша.

Я почувствовалъ, что моя развязность какъ будто поубавилась, но продолжалъ, все еще не унывая, свой допросъ:

— Много здѣсь такихъ чудаковъ, какъ дядя Югей?

— Да, сэ, кругомъ повсюду множество чудаковъ. Они являются сюда съ каждымъ поѣздомъ.

Тутъ ужъ я совсѣмъ бросилъ свою методу свободнаго обращенія.

— Было бы желательно, чтобы чемоданы также приходили съ каждымъ поѣздомъ, — сказалъ я, и сообщилъ ему о моемъ приключеніи. Нельзя было ожидать, чтобы моя потеря произвела на него глубокое впечатлѣніе, но во всякомъ случаѣ онъ отвѣтилъ вполнѣ вѣжливо: — "мы подождемъ вашъ чемоданъ въ городѣ ". То понятіе, какое я успѣлъ составить себѣ объ этомъ «городѣ», для моихъ непривычныхъ глазъ было такъ ужасно, что я, конечно, предпочелъ бы провести ночь въ помѣстьѣ судьи.

— А мы не можемъ выѣхать сегодня же вечеромъ? — спросилъ я. — Я могу обойтись день или два безъ чемодана. Можетъ быть, мы не слишкомъ запоздаемъ, если выѣдемъ немедленно…

Я остановился, замѣтивъ, съ какимъ удивленіемъ онъ на меня смотритъ.

— Намъ нужно сдѣлать двѣсти-шестьдесятъ-три мили, — проговорилъ уроженецъ Виргиніи и, не обращая вниманія на мои восклицанія, продолжалъ: — Ужинъ теперь ужъ вѣрно готовъ. — Онъ взялъ мой ручной чемоданчикъ, и я молча послѣдовалъ за нимъ въ ресторанъ. Я былъ пораженъ. Дорогой я прочелъ письмо судьи. Онъ жалѣлъ, что не могъ встрѣтить меня лично, такъ какъ его задержали по дѣлу, и посылалъ за мною вѣрнаго человѣка, которому и было поручено меня доставить. Всѣ они задали меня съ большимъ удовольствіемъ. Вотъ и все.

Да, я былъ пораженъ. Какимъ образомъ измѣрялись разстоянія въ этой странѣ? Съѣздить въ сосѣдній городъ — это значило путешествовать Богъ вѣсть сколько дней. Сколько же миль считалось у нихъ дальнимъ разстояніемъ? Но я воздержался и не сталъ разспрашивать «вѣрнаго человѣка». Мнѣ не везло съ разспросами. Что, собственно, я сдѣлалъ такого, что вызвало замѣчаніе о чудакахъ, пріѣзжающихъ съ каждымъ поѣздомъ? Такъ какъ его выслали меня встрѣтить, то онъ и исполнилъ порученіе, и даже несъ мой чемоданчикъ, но не допускалъ шутокъ съ моей стороны. Своею холодной вѣжливостью онъ поставилъ преграду между мною и собою, и никакой утонченно-свѣтскій человѣкъ не съумѣлъ бы сдѣлать это лучше, чѣмъ это красивое, не вполнѣ грамотно выражавшееся дитя природы. Въ чемъ же тутъ было дѣло? Я поглядѣлъ за него, и вдругъ мнѣ стало ясно. Если бы онъ попробовалъ быть со мною фамильярнымъ въ первыя минуты нашего знакомства, это разсердило бы меня. По какому же праву я позволилъ себѣ это по отношенію къ нему? Въ этомъ былъ оттѣнокъ покровительства, и въ этомъ случаѣ изъ насъ двухъ онъ поступилъ болѣе по-джентльменски. Въ этомъ заключалась правда, которой я вѣрилъ на слово, но которую до тѣхъ поръ мнѣ не случалось провѣрять на практикѣ. Качества, необходимыя по нашему мнѣнію для джентльмена, глубоко заложены въ сердцахъ тысячи людей, лишенныхъ возможности, благодаря условіямъ своего рожденія, пріобрѣсти внѣшніе признаки этого типа.

То, что у нихъ называлось «городомъ», нравилось мнѣ тѣмъ менѣе, чѣмъ больше я смотрѣлъ на него. Впослѣдствіи мнѣ пришлось видѣть и проводить ночи во многихъ подобныхъ городахъ. Они разбросаны на огромномъ пространствѣ по границѣ отъ Колумбіи до Ріо-Гранде и отъ Миссури до Сіерри. Всѣ они удивительно похожи другъ на друга. Ихъ дома, тѣсныя лавки и всякая рухлядь — все это создано по одному и тому же безобразному образцу. Кажется, что вѣтеръ занесъ ихъ сюда, и они ждутъ, когда онъ сдуетъ ихъ опять. Но надъ всѣмъ ихъ безобразіемъ и грязью разлитъ чистый и спокойный свѣтъ, какого никогда не найдешь на Востокѣ; они купались въ воздухѣ перваго дня творенія, и подъ солнцемъ и звѣздами проходили ихъ дни и ночи, дивные и чистые.

Медисинъ-Боу былъ первый подобный городъ, какой мнѣ пришлось увидать, и я замѣтилъ его величину и то, что весь онъ состоялъ изъ двадцати-девяти построекъ, одного угольнаго склада, одного водоема, станціи, одного магазина, двухъ гостинницъ и одного стойла для кормежки скота. И эта-то жалкая грязная дыра еще заботилась о своей внѣшности. У многихъ домовъ былъ сдѣланъ фальшивый фронтонъ, чтобы придать имъ видъ двухъ-этажныхъ. Они выставляли на показъ свои стѣны и крыши съ торчащими оловянными трубами, а тутъ же возлѣ ихъ дверей начинались цѣлые потоки хрустальнаго свѣта, тянулись безконечныя пространства земли. Среди необъятныхъ пространствъ вилась дорога, взбѣгала на холмъ, сбѣгала съ него, теряясь изъ вида, и снова появлялась, сдѣлавшись отъ разстоянія тоненькой чертой, исчезала опять и опять показывалась, едва замѣтная для глаза, и, наконецъ, исчезала совсѣмъ.

Кто-то обратился съ привѣтствіемъ къ моему провожатому. Человѣкъ этотъ появился въ дверяхъ одного изъ домовъ и сдѣлалъ движеніе рукой по направленію шапки южанина. Молодой человѣкъ увернулся отъ руки; я опять увидалъ плавное движеніе, напоминающее тигра, и понялъ, что мой провожатый былъ не кто иной, какъ человѣкъ, такъ ловко накинувшій лассо на шею лошади въ загонѣ.

— Какъ поживаешь, Стивъ? — спросилъ онъ появившагося товарища свободнымъ дружескимъ тономъ. Съ нимъ онъ допустилъ бы взаимную фамильярность въ обращеніи.

Стивъ взглянулъ на меня, отвернулся и ничего не сказалъ. Но и этого было достаточно. Никогда еще я не чувствовалъ себя до такой степени чужимъ среди окружающихъ меня людей. Но они мнѣ нравились, и мнѣ хотѣлось, чтобъ и я имъ нравился.

— Только-что пріѣхалъ въ городъ? — спросилъ Стивъ.

— Съ полудня здѣсь. Дожидался поѣзда.

— Уѣзжаешь сегодня вечеромъ?

— Нѣтъ, думаю, завтра.

— Всѣ кровати заняты, — сказалъ Стивъ. Это замѣчаніе относилось во мнѣ.

— Вотъ тебѣ разъ! — произнесъ я.

— Но я думаю, что одинъ изъ пріѣзжихъ уступитъ вамъ половину своей кровати. — Мнѣ казалось, что Стивъ надсмѣхается надо мной. У него самого было сѣдло и одѣяло, такъ что для него отсутствіе кровати ничего не значило.

— А кто эти пріѣзжіе? — спросилъ виргинецъ.

— Два еврея, продавцы сигаръ, одинъ американецъ, торгующій средствомъ отъ чахотки, и одинъ голландецъ, продающій драгоцѣнные камни. Американецъ-то, кажется, всѣхъ чаще моется.

— Это мнѣ все равно, мнѣ нужно цѣлую кровать.

— Ну, тогда смастери ее себѣ самъ.

— Вотъ еще! — произнесъ увѣренно виргинецъ: — я добуду себѣ его кровать безъ всякихъ хлопотъ. Хочешь держать пари на выпивку для всей компаніи?

— А пожалуй что я и проиграю! — сказалъ Стивъ, ласково улыбаясь ему. — Ты вѣдь мастеръ штуки откалывать, этакій ты… Ну, до скораго свиданья! Мнѣ нужно пойти подковать мою лошадь.

Я ждалъ, что виргинецъ свалитъ его ударомъ на землю. Стивъ обозвалъ его самымъ оскорбительнымъ словомъ, но, очевидно, онъ ничего дурного не думалъ и никакого оскорбленія не было, — скорѣе даже былъ сказанъ комплиментъ. Я попалъ въ совершенно неизвѣстный для меня міръ, и всевозможныя неожиданности сыпались на меня со всѣхъ сторонъ.

— Не хотите ли прежде всего умыться, сэръ?

Мы подошли къ дверямъ ресторана, и онъ поставилъ моі чемоданчикъ на полъ. Съ истинно младенческой наивностью я сталъ оглядываться, ища принадлежностей умыванья.

— Умыванье здѣсь, снаружи, — замѣтилъ онъ мнѣ серьезно, но съ сильнымъ южнымъ акцентомъ. Внутренняя веселость, казалось, усиливала и подчеркивала мѣстныя особенности его рѣчи. Въ другихъ же случаяхъ грамматическія неточности въ его произношеніи становились едва замѣтными.

Справа отъ меня стояло корыто, все осклизлое отъ мыльной воды, а надъ нимъ на валикахъ висѣла тряпка самаго непривлекательнаго свойства. Виргинецъ потянулъ ее, но, не находя ни одного сухого и чистаго мѣстечка, снялъ шляпу и просунулъ голову въ дверь.

— Сударыня, — произнесъ онъ: — ваше полотенце пользовалось слишкомъ большимъ успѣхомъ.

Въ намъ вышла хозяйка, прехорошенькая женщина. Она устремила взоръ сначала на него, потомъ на меня — съ неодобреніемъ — и потомъ снова на его черные волосы.

— Полотенца мѣняются разъ въ день, — сказала она, — но когда гости слишкомъ брезгливы. — Она довершила своя слова тѣмъ, что взяла грязное полотенце и замѣнила его чистымъ.

— Благодарю васъ, сударыня, — вѣжливо сказалъ табунщикъ.

Она еще разъ взглянула на его черные волосы и, ни слова не говоря, вернулась къ своимъ ужинающимъ гостямъ.

Онъ налилъ мнѣ изъ колодца воды въ почти пуетое ведро, стоявшее въ корытѣ. Въ томъ же корытѣ валялось скользкое мыло, но я досталъ собственное. Смывъ съ себя по возможности слѣды путешествія, я занялъ свое мѣсто за общимъ столомъ.

Ужинъ состоялъ изъ солонины. По поводу нея одинъ изъ моихъ сосѣдей сдѣлалъ слѣдующее вѣрное замѣчаніе:

— Когда жуешь ее, то кажется, что зубы ударяются о деревянную койку.

Намъ подали какой-то странной кофе и сгущенное молоко, а такого количества мухъ я еще никогда не видывалъ. Я не дѣлалъ попытокъ заводить разговоръ, не замѣчая ни въ комъ особаго сочувствія, и не зналъ, что мое молчаніе и сосредоточенное вниманіе къ солонинѣ было вполнѣ оцѣнено табунщиками, по сравненію съ излишней болтливостью остальныхъ путешественниковъ. Когда появился за столомъ виргинецъ, наступило небольшое молчаніе. Онъ совершилъ чудеса въ корытѣ, почистилъ свой костюмъ щеткой и былъ опрятнѣе насъ всѣхъ. Кивнувъ головой другимъ табунщикамъ, онъ спокойно усѣлся за ужинъ. Но молчаніе несвойственно странствующимъ торговцамъ. Одинъ изъ нихъ, присмотрѣвшись въ южанину, сдѣлалъ опрометчивое заключеніе, что понимаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло:

— Добрый вечеръ, — произнесъ онъ весело.

— Добрый вечеръ, — отвѣчалъ виргинецъ.

— Только-что прибыли въ городъ? — продолжалъ торговецъ.

— Только-что прибылъ въ городъ, — вкрадчиво подтвердилъ южанинъ.

— Шибко ли идетъ у васъ торговля скотомъ?

— Ничего! — Виргинецъ положилъ себѣ еще солонины.

— Дѣла во всякомъ случаѣ развиваютъ въ васъ аппетитъ, — находчиво сказалъ торговецъ. Южанинъ выпилъ свой кофе, и хозяйка, не дожидаясь, чтобъ онъ попросилъ, налила ему вторично.

— Я соображаю, что я васъ раньше встрѣчалъ, — заявилъ торговецъ.

Южанинъ на одно мгновеніе поднялъ на него глаза.

— Ну что, не узнаете? Вы не бывали въ Чикаго? Не припоминаете?

— Нѣтъ, не припоминаю.

— Ну вотъ! Я знаю, что вы были въ Чикаго. Четыре или пять лѣтъ тому назадъ. А можетъ быть и два года. Я всегда путаю время. Но на лица у меня память удивительная. Да-съ, мы съ нимъ встрѣчались, — прибавилъ онъ, обращаясь уже ко всей компаніи. — Удивительно, какъ свѣтъ малъ! Разъ видѣлъ человѣка, и можешь быть увѣренъ, что гдѣ-нибудь опять его встрѣтишь.

Южанинъ не выказывалъ ни малѣйшаго интереса къ его болтовнѣ, и былъ всецѣло поглощенъ ѣдой. Торговецъ бросилъ черезъ столъ сигару къ тарелкѣ виргинца.

— Продаете? — спросилъ тотъ.

— Да, и недурно идетъ, дружище. Гаванскій табакъ и самыя толстыя сигары, которыя можно имѣть за пять центовъ… Возьмите ее, попробуйте, закурите, посмотрите, какъ горитъ, — и онъ протянулъ ему коробочку спичекъ.

Виргинецъ бросилъ ему черезъ столъ монету въ пять центовъ.

— О, нѣтъ, другъ мой! Отъ васъ — ни за что! Вѣдь я же помню отлично ваше лицо. Вѣдь мы же встрѣчались въ Чикаго.

— Можетъ быть, — произнесъ южанинъ. — Я иногда совсѣмъ не обращаю вниманія на то, что у меня передъ глазами, — и при этомъ онъ сталъ внимательно присматриваться къ другому американскому торговцу, у котораго хотѣлъ отобрать кровать въ свое безраздѣльное пользованіе. Это былъ болѣе умный и не такой болтливый человѣкъ. Я заранѣе былъ увѣренъ въ успѣхѣ предпріятія, задуманнаго виргинцемъ, во меня очень интересовало узнать, какъ онъ доведетъ дѣло до конца. Любезно глядя на свою будущую жертву, южанинъ сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній относительно патентованныхъ средствъ. Въ рукахъ умѣлаго человѣка они должны были, по его мнѣнію, приносить большую выгоду. Жертва его была польщена. Никто изъ сидѣвшихъ за столомъ не удостоился столькихъ замѣчаній отъ южанина. У нихъ завязался разговоръ. Я не зналъ, что это входило въ его сатанинскій умыселъ, но Стивъ вѣроятно догадался, въ чемъ дѣло. Онъ просунулъ голову въ столовую, взглянулъ на говорившихъ и, произнеся громко: «я проигралъ!», снова захлопнулъ дверь.

— Что это онъ проигралъ? — спросилъ торговецъ.

— О, не обращайте на него вниманія! — протянулъ южанинъ. — Онъ большой шутникъ, но вполнѣ безобидный. Однако, я пойду покурить, — прибавилъ онъ: — здѣсь не разрѣшается? — съ послѣдними словами онъ любезно обратился къ хозяйкѣ. Она отрицательно покачала головой и прослѣдила за нимъ глазами, пока онъ не скрылся за дверью.

Предоставленный самому себѣ, я пошелъ обозрѣвать окрестности. Стивъ былъ правъ, — всѣ кровати были заняты, но когда я заглянулъ въ то помѣщеніе, гдѣ находились постели, то пересталъ сокрушаться о томъ, что ни одна изъ нихъ мнѣ не достанется. И одному-то спать на ней не представлялось особенно соблазнительнымъ, а ужъ вдвоемъ!..

— Передъ самымъ носомъ отняли у насъ кровати, — сказалъ, подходя ко мнѣ, виргинецъ, — и вотъ, поглядите, доказательства ихъ правъ.

На каждой кровати лежала какая-нибудь принадлежность туалета. Вошелъ желѣзно-дорожный чиновникъ и сталъ раздѣваться, хотя еще не стемнѣло. Все его раздѣванье состояло въ томъ, что онъ снялъ сапоги, а куртку положилъ себѣ подъ голову. Его занятія начинались въ три часа утра, и подъ нашъ разговоръ онъ уже захрапѣлъ.

— Содержатель здѣшняго магазина мой пріятель, — сказалъ южанинъ, — вы отлично устроитесь у него на прилавкѣ.

— Что, ищете себѣ кровать? — спросилъ, подходя, американскій торговецъ.

— Да, вотъ онъ ищетъ себѣ кровать, — раздался сзади голосъ Стива.

— Только, кажется, напрасно время теряю, — замѣтилъ южанинъ. Онъ задумчиво и озабоченно переводилъ глаза съ одной кровати на другую.

— Вотъ эта моя, — сказалъ торговецъ и сѣлъ на кровать, — съ меня довольно и половины.

— Вы, конечно, очень добры, — произнесъ табунщикъ, — но я не хочу васъ стѣснять.

— Ничего, — настаивалъ торговецъ, — вы меня избавите отъ неизвѣстнаго сосѣда: вѣдь это настоящая лотерея, — не знаешь, на кого попадешь.

— Ну, развѣ что такъ, — произнесъ виргинецъ съ мастерски разыгранной неувѣренностью и смущеніемъ.

— Именно такъ. Вы такой чистоплотный! Можете лечь, когда захотите, старина!

Послѣднее слово было фамильярно и безтактно. Торговецъ этого не понималъ, но обитатели прэрій — народъ гораздо болѣе чуткій.

Однако южанинъ и виду не показалъ, что ему непріятенъ этотъ фамильярный тонъ его жертвы.

— Ну, я вамъ очень благодаренъ, — произнесъ онъ ласково, — и черезъ нѣсколько времени воспользуюсь вашимъ любезнымъ предложеніемъ.

Послѣ этого вся компанія отправилась въ магазинъ, и здѣсь я устроилъ себѣ все на ночь. Магазинъ былъ самымъ чистымъ мѣстомъ въ Медисинъ-Боу, а его обладатель оказался очень любезнымъ человѣкомъ и предоставилъ въ мое распоряженіе оба прилавка. Съ той стороны, гдѣ находились бакалейные товары, лежалъ сыръ, слишкомъ большой и слишкомъ ароматный, чтобы по близости удобно было спать, и поэтому я выбралъ прилавокъ, находившійся возлѣ колоніальныхъ товаровъ. Чтобы было мягко лежать, мнѣ разостлали толстыя одѣяла и единственнымъ условіемъ поставили, чтобы я, ложась, снялъ сапоги, такъ какъ одѣла были новыя, чистыя и предназначались для продажи.

— Будутъ сегодня играть въ карты? — спросилъ виргинецъ.

— Да, — отвѣчалъ Стивъ, — пріѣзжіе собираются играть.

— Я тоже пойду, немного поиграю, — сказалъ южаоинъ, но, прежде чѣмъ идти, сдѣлалъ нѣкоторыя приготовленія для игры въ покеръ, а именно: вынулъ изъ футляра пистолетъ, сунулъ его между поясомъ и курткой и застегнулъ жилетъ. Между тѣмъ возлѣ дверей собрались всѣ странствующіе торговцы. Они покончили всѣ свои дѣла и пришли поболтать.

— До скораго свиданья, старина, — сказалъ американецъ, обращаясь къ проходившему мимо южанину.

— Да, да, — подтвердилъ его будущій сосѣдъ по постели я прошелъ дальше.

Торговецъ съ торжествующимъ видомъ подмигнулъ своимъ товарищамъ, указывая запрокинутымъ большимъ пальцемъ иа удалявшагося.

— Отлично мы съ нимъ поладили, — замѣтилъ онъ: — съ нимъ легко, надо только знать, какъ за него взяться. Вотъ и все.

— А какъ ее зовутъ? — спросилъ кто-то, возобновляя прерванный разговоръ.

— Кого?

— Да эту женщину, содержательницу ресторана?

— Глэнъ, м-съ Глэнъ. Она мѣсяцъ какъ пріѣхала сюда съ мужемъ. Онъ служитъ кондукторомъ на товарныхъ поѣздахъ.

— А она довольно привлекательна.

— Ну, я такую привлекательность люблю въ чужихъ женахъ, а не въ своей.

— Такъ, значитъ, она такая?

— Кажется, нѣтъ. Она пріѣхала съ такой репутаціей, что всѣ были разочарованы.

— Значитъ, во вздыхателяхъ недостатка не было?

— Недостатка! Вы же знаете, что такое табунщики?

— И она ихъ разочаровала? Можетъ быть, она любить своего мужа?

— Кстати о кондукторахъ, — сказалъ торговецъ, и передалъ одинъ анекдотъ, имѣвшій большой успѣхъ у слушателей; но когда онъ началъ второй, я ушелъ. Мнѣ было, совѣстно, что я смѣялся и надъ первымъ. Я зашелъ въ таверну. Тамъ царили тишина и порядокъ. Я прошелъ мимо батарей пивныхъ бутылокъ и лосиныхъ головъ, украшавшихъ стѣны, въ довольно обширное помѣщеніе, уставленное всевозможными столами. Я увидѣлъ, какъ одинъ человѣкъ вытаскивалъ изъ ящика карты, а другой, сидѣвшій противъ него, раскладывалъ жетоны. Рядомъ игрокъ распечатывалъ колоду картъ, а противъ него степенный старикъ разбиралъ и размѣнивалъ деньги.

Вдругъ изъ угла комнаты раздался голосъ, отвлекшій мое вниманіе отъ этихъ игроковъ.

— Отчего вы не остались въ Аризонѣ?

Повидимому совершенно невинныя слова, но я замѣтилъ, какъ при звукѣ произнесшаго ихъ голоса всѣ глаза обратились въ тотъ уголъ, откуда онъ раздался.

Отвѣта я не разслышалъ и не видѣлъ говорившаго. Потомъ раздались слѣдующія слова:

— Ну да, Аризона — не подходящее мѣсто для новичковъ въ стрѣльбѣ^[2].

Всѣ смотрѣли на говорившихъ, и я послѣдовалъ общему примѣру. Въ углу, за круглымъ столомъ, сидѣло пять или шесть игроковъ. Всѣ они смотрѣли въ свои карты и дѣлали отъ времени до времени ставки, а одинъ сдавалъ карты каждому послѣ каждой ставки. Среди играющихъ находились виргинецъ и Стивъ; остальные были неизвѣстны мнѣ.

— Да, не подходящее мѣсто для новичковъ въ стрѣльбѣ, — повторилъ голосъ, и я увидалъ, что онъ принадлежалъ человѣку, сдававшему карты. Внѣшность его вполнѣ соотвѣтствовала его непріятному, грубому голосу.

— Кто это говоритъ? — спросилъ я тихо у стоявшаго рядомъ со мною человѣка.

— Трампасъ.

— Кто онъ такой?

— Табунщикъ, кутила, мѣдный лобъ и все, что вамъ угодно.

— А кому онъ это говоритъ?

— Кажется, этому черноволосому малому.

— Повидимому, у нихъ добромъ не кончится?

— А вотъ сейчасъ увидимъ.

— Они и раньше не ладили?

— До сихъ поръ имъ не приходилось сталкиваться. Трампасъ не любитъ проигрывать чужимъ.

— Этотъ малый изъ Аризоны, вы говорите?

— Нѣтъ. Изъ Виргиніи. Онъ недавно выѣзжалъ въ Аризону, такъ, для разнообразія. Онъ работаетъ въ «Глубокой Рѣкѣ».

У стола въ углу наступало молчаніе, и потомъ опять раздался голосъ Трампаса.

— И десять, — проговорилъ онъ, отодвигая рукой кроши со стола. Страннымъ казалось его стараніе придать вызывающій оттѣнокъ своему голосу. Виргинецъ смотрѣлъ въ свои карты. Онъ точно оглохъ.

— И двадцать, — сказалъ сидѣвшій съ нимъ рядомъ игрокъ и сбросилъ карту.

Теперь былъ чередъ южанина дѣлать ставку или бросить игру, но онъ медлилъ, и поэтому заговорилъ Трампасъ:

— Да ставьте, что-ли, карту, этакій вы…

Въ то же мгновеніе рука виргинца съ пистолетомъ легла за столъ, и онъ произнесъ, прицѣливаясь и обращаясь въ Трампасу голосомъ еще болѣе мягкимъ, чѣмъ когда-либо, и только немного болѣе обыкновеннаго растягивая слова, такъ что между каждымъ словомъ была пауза:

— Если вы хотите обозвать меня этимъ словомъ, — улыбнитесь только.

Да, голосъ былъ мягкій, но въ моихъ ушахъ онъ прозвучалъ похороннымъ звономъ, и въ огромной комнатѣ наступила гробовая тишина. Всѣ присутствовавшіе сразу почувствовали, что должно что-то произойти, и иные замерли на своихъ мѣстахъ, а другіе безпокойно заёрзали на стульяхъ.

— Можете сидѣть спокойно, — презрительно замѣтилъ сдававшій карты моему сосѣду. — Развѣ не видите, что онъ вовсе не напрашивается на скандалъ? Онъ даетъ Трампасу возможность свободнаго выбора: или отступиться, или взяться за оружіе.

И въ самомъ дѣлѣ, очень скоро всѣ вышли изъ напряженнаго выжидательнаго состоянія. Голоса играющихъ, звонъ битой посуды, облака табачнаго дыма, наполнявшіеся и опорожнявшіеся стаканы ничѣмъ не выдавали того, что произошло, какъ поверхность моря не выдаетъ скрытой подъ нимъ глубины.

Трампасъ сдѣлалъ выборъ и не собирался взяться за оружіе. Если онъ только хотѣлъ испытать своего противника, то теперь безошибочно зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Никакого намека больше не было сдѣлано на то, что онъ разумѣлъ подъ словами: «новичокъ въ стрѣльбѣ». Что за человѣкъ былъ этотъ Трампасъ? То, что онъ публично отступилъ передъ угрозой — ничего не могло доказывать: натуры бываютъ разныя. Я взглянулъ за его лицо, и оно мнѣ показалось мрачнымъ и скорѣе хитрымъ, чѣмъ смѣлымъ.

III.

Я стоялъ и размышлялъ о случившемся. Изъ задумчивости меня вывелъ голосъ человѣка, сдававшаго карты:

— Ну что, вѣдь я говорилъ вамъ, что онъ не станетъ стрѣлять? Онъ изъ тѣхъ людей, которыхъ нечего опасаться.

Человѣкъ, игравшій съ нимъ и все время проигрывавшій, съ сомнѣніемъ посмотрѣлъ на уроженца Виргиніи.

— Ну, ужъ послѣ этого я не знаю, кого вы считаете опаснымъ человѣкомъ.

— Не его, конечно! — воскликнулъ сдававшій карты съ восхищеніемъ. — Онъ смѣлый человѣкъ. Это совсѣмъ другое дѣло. Труса я скорѣе испугаюсь. Вотъ, въ прошлый четвергъ пріѣхалъ сюда одинъ такой. Ну, произошло недоразумѣніе изъ-за выпивки. Не успѣли мы вступиться, какъ онъ уже поранилъ двухъ совершенно неповинныхъ зрителей. Они столько же были замѣшаны въ дѣлѣ, сколько мы съ вами, сэръ, — прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ.

— И что же, тяжело они были ранены? — освѣдомился я.

— Да, одинъ особенно. Онъ вскорѣ послѣ того умеръ.

— А что же было потомъ съ этимъ человѣкомъ?

— Да что, мы его выпутали изъ дѣла. Онъ въ ту же ночь умеръ. Вотъ отчего я избѣгаю трусовъ. Трусъ всегда стрѣляетъ, когда еще въ этомъ нѣтъ надобности, и неизвѣстно, въ кого попадетъ. А за такого, какъ этотъ черноволосый малый, нечего безпокоиться. И еще потому не стоитъ безпокоиться, что, все равно, будетъ слишкомъ поздно!

Произнеся эти слова, онъ весь ушелъ въ свои карты, а я пошелъ бродить отъ одного стола къ другому. Кромѣ Трампаса, почти во всѣхъ лицахъ игроковъ было что-то пріятное. Это были по большей части молодцеватые объѣздчики, съ загорѣлыми и обвѣтренными лицами, молодежь, ничѣмъ не стѣсняемая и въ свободную минуту спускавшая весь свой, тяжелымъ трудомъ добытый заработокъ. Мнѣ представились свѣтскіе городскіе салоны, и я предпочелъ это полу-дикое мѣстечко въ Скалистыхъ горахъ. Въ немъ было большее количество смертей, но меньше пороковъ, чѣмъ въ игорныхъ домахъ Нью-Іорка. А смерть гораздо чище порока. Порочности не было замѣтно на этихъ дикихъ мужественныхъ лицахъ, и если иногда и проглядывало какое-нибудь нивкое чувство, то оно не являлось преобладающимъ. Смѣлость, веселость, выносливость — вотъ что бросалось мнѣ въ глаза при взглядѣ на этихъ табунщиковъ. Они со всею ихъ особенностью задѣли за живое мое американское сердце, и я не забуду ихъ всю мою жизнь.

Самымъ типичнымъ изъ нихъ былъ, несомнѣнно, «черноволосый» малый, какъ назвалъ его человѣкъ, сдававшій карты. Проигравъ довольно долго съ перемѣннымъ счастьемъ, — что дало Трампасу возможность немного отыграться, — южанинъ взглянулъ на Стива и произнесъ:

— А что, какъ насчетъ кровати? — и прибавилъ, отвѣчая на собственный вопросъ: — Не пора ли и мнѣ на боковую!

Стивъ напустилъ на себя притворное равнодушіе, хотя пари насчетъ американскаго торговца занимало его гораздо болѣе игры. Онъ вытащилъ толстые золотые часы съ украшеніями и, внимательно поглядѣвъ на нихъ, произнесъ:

— Всего одиннадцать часовъ.

— Ты забываешь, что я деревенскій житель, — сказалъ черноволосый малый. — Наши куры, небось, давнымъ-давно взгромоздились на насѣсть.

Онъ получилъ свой выигрышъ, всталъ, и снова всѣ присутствовавшіе, какъ будто при помощи безмолвныхъ магическихъ знаковъ, почувствовали, что должно что-то произойти. Многіе бросили игру и подошли поближе.

— Если онъ еще не ложился… — задумчиво произнесъ южанинъ.

— Я сейчасъ посмотрю, — сказалъ я, и поспѣшилъ въ полутемную спальную, радуясь, что могу принять участіе въ происходившемъ.

Тамъ всѣ уже легли; на нѣкоторыхъ кроватяхъ спали подвое. Американецъ только-что пришелъ и еще не спалъ.

— А я думалъ, что вы спите въ магазинѣ, — сказалъ онъ.

Я рѣшился солгать и объявилъ, что ищу моего табунщика.

— Ужъ лучше ищите чертей, скорѣе найдете, — отвѣчалъ американецъ: — эти табунщики не часто попадаютъ въ городъ.

Въ эту минуту я споткнулся на что-то, лежавшее на полу.

— Это мой ящикъ съ «истребителемъ чахотки», — пояснилъ американецъ. — Они теперь цѣлую ночь не придутъ.

— А что, кровать узкая? — освѣдомился я.

— Для двоихъ — да. И подушки жидковаты. Надо обѣ положить, чтобы почувствовать что-нибудь подъ головою.

Онъ зѣвнулъ, и я пожелалъ ему пріятныхъ сновидѣній.

Когда я сообщилъ табунщику о томъ, что видѣлъ, онъ немедленно направился въ спальную, а я и Стивъ тихонько послѣдовали за нимъ. За нашими спинами вытянулись въ рядъ всѣ остальные въ выжидательныхъ позахъ и шопотомъ передавая другъ другу о томъ, что должно было произойти.

Изъ полумрака раздался голосъ американца, предостерегавшаго своего товарища по спанью:

— Не наткнитесь на «истребителя чахотки». Принцъ Уэльскій только что ссадилъ себѣ объ него кожу. — Вѣроятно мой англійскій костюмъ снискалъ мнѣ этотъ высокій титулъ.

Слышно было паденіе сапогъ табунщика, потомъ звукъ быстро разстегиваемыхъ пуговицъ..

— Ахъ, благодарю васъ! — отвѣчалъ онъ на какой-то вопросъ американца. — Съ края или въ стѣнѣ — мнѣ все равно. — Раздался шорохъ простыни и скрипъ кровати. Настроеніе ожиданія среди насъ усилилось. Какъ будто насталъ моментъ, когда съ фотографической камеры должны снять крышку.

— Мнѣ кажется, — раздался голосъ американца — что вамъ должны мѣшать вашъ ножъ и пистолетъ подъ подушкой. Вы бы ихъ положили на стулъ. Такъ будетъ гораздо удобнѣе.

— Нѣтъ, именно тогда мнѣ будетъ неудобно.

— Вы, значитъ, такъ привыкли чувствовать ихъ близость?

— Вотъ именно. Безъ нихъ я не могъ бы заснуть.

— Покойной ночи.

— Покойной ночи. Если я начну разговаривать и ворочаться по постели, вы понимаете, — такъ вы…

— Понимаю, — надо васъ разбудить.

— Нѣтъ, Боже сохрани! не прикасайтесь тогда ко мнѣ.

— А что же я долженъ буду дѣлать?

— Откатитесь въ сторону. Вѣдь это продлится всего какую-нибудь минуту. — Южанинъ говорилъ успокоительнымъ тономъ. Наступило молчаніе, потомъ американецъ откашлялся разъ или два.

— Я полагаю, это просто кошмары? — произнесъ онъ наконецъ.

— Ну, разумѣется. И случается это со мною раза два въ годъ, не больше. А ужъ вы подумали, что это припадки?

— Ахъ, нѣтъ! я только хотѣлъ знать.

— Ну да, я и предупредилъ васъ, чтобы вы были въ полной безопасности. Избѣгайте коснуться меня рукой или ногой, если я вдругъ начну прыгать по кровати. Это значитъ — мнѣ снятся индѣйцы. И если меня въ это время тронуть, то я могу во снѣ схватиться за ножъ.

— Да, понимаю, — произнесъ американецъ не вполнѣ твердымъ голосомъ и откашлялся.

Стивъ, въ полномъ восхищеніи, шепталъ про себя ругательства и посылалъ своему товарищу одно непечатное названіе за другимъ.

Мы снова прислушались, но голосовъ больше не была слышно. Въ тишинѣ раздавалось учащенное дыханіе и безпокойное переворачиванье несчастнаго американца. Онъ ждалъ. Но это продолжалось недолго. Послышался легкій скрипъ и легкіе шаги. Онъ не рѣшился даже надѣть сапоги, находясь въ такомъ опасномъ сосѣдствѣ. Намъ пришла въ голову счастливая мысль, и мы всѣ вытянулись въ двѣ шеренги, начиная отъ дверей. Торговецъ отъ страха забылъ о своемъ «истребителѣ чахотки» и грузно шлепнулся на него. Южанинъ страшно взвылъ съ постели, и тогда произошло нѣчто неописуемое. Дверь распахнулась, и изъ нея вылетѣлъ американецъ въ однихъ носкахъ. Одной рукой онъ держалъ въ охапкѣ сюртукъ и панталоны съ болтавшимися подтяжками, другая рука судорожно сжимала сапоги. Увидавъ насъ, онъ остановился, какъ вкопанный, и выронилъ все изъ рукъ, а дожидавшіеся люди окружили его и завертѣлись въ дикомъ и шумномъ хороводѣ. Тѣ, кто спалъ, повскакали съ кроватей, быстро одѣваясь и хватаясь за пистолеты, въ ожиданіи войны. Раздавались возгласы и вопросы:

— Что такое? Что случилось?

— Да вотъ, кажется, Стивъ собрался заплатить пари, — произнесъ южанинъ съ постели, и въ первый разъ я увидалъ, какъ онъ широко улыбнулся.

— Я имъ не дамъ ложиться всю ночь! — вопилъ Стивъ, и хороводъ продолжалъ свою дикую пляску. Американецъ жалобно пищалъ, умоляя, чтобы ему дали по крайней мѣрѣ надѣть сапоги, но его перебрасывали изъ рукъ въ руки, какъ воланъ, приговаривая: «теперь сюда, разъ!» — «теперь туда, бацъ!» Зачинщики игры ворвались въ спальную. «Заводи машину!.. заводи хорошенько!» — закричали они и, схвативъ нѣмца, продававшаго драгоцѣнности, стали и его перебрасывать отъ одного къ другому. Я видѣлъ, какъ онъ взлеталъ и подпрыгивалъ, точно зерно на мельничномъ жерновѣ. За нимъ полетѣлъ одинъ еврей, потомъ желѣзнодорожный чиновникъ и второй еврей. И пока я стоялъ, загипнотизированный всѣмъ происходившимъ, ноги мои вдругъ отдѣлились отъ пола, я вылетѣлъ изъ комнаты, какъ пробка изъ бутылки, и завертѣлся вмѣстѣ съ другими, при дружныхъ крикахъ: — «А вотъ и принцъ Уэльскій!» — Вскорѣ отъ моего англійскаго костюма осталось очень мало. Достали гдѣ-то скрипача и продолжали бѣсноваться подъ звуки музыки. Стивъ исполнялъ роль хозяина, просилъ насъ не стѣсняться и требовать все, что только вздумается. Захватили съ собой еще двухъ скрипачей, боченки, бутылки и кружки, и отправились по всему городу, обходя всѣ дома и закоулки, гдѣ еще какимъ-то чудомъ люди продолжали спать. Одинъ обыватель отказался-было встать, но, предвидя это, содержатель магазина, производившій впечатлѣніе такого почтеннаго господина, захватилъ съ собою приспособленіе въ видѣ боченка и доски. Табунщики громко привѣтствовали его, понявъ, въ чемъ дѣло. Человѣкъ, отказавшійся вставать, увидалъ все изъ окна и тоже понялъ. Испустивъ раздирающій душу стонъ, онъ немедленно вышелъ и присоединился къ намъ. Вскорѣ я познакомился съ адской машиной. Ее пустили въ ходъ, такъ какъ нѣкоторые обыватели не обращали вниманія ни на крики, ни на скрипачей. Тогда южанинъ сѣлъ на землю, держа въ объятіяхъ пустой боченокъ, а двое другихъ стали колотить въ него доской. И боченокъ, и доски были смазаны смолой, и звукъ получался невѣроятный. Вы знаете, что раздается, когда по узкой улицѣ ѣдетъ повозка, нагруженная желѣзными полосами? Ну, такъ знайте же, что это — колыбельная пѣсня въ сравненіи съ тѣмъ грохотомъ, который раздался изъ боченка. Еслибы вы попробовали устроить такую штуку въ своемъ родномъ городѣ, то васъ не только арестовали бы, — васъ бы повѣсили, и каждый былъ бы радъ, и священникъ отказался бы васъ хоронить. Моя голова, мои зубы, вся моя нервная система и весь мозгъ костей моихъ задрожалъ и занылъ отъ этого грохота, а изъ дома, точно косточки изъ выжимаемаго лимона, выскочили мужъ съ женою. Лишившись такимъ образомъ сна, они стали дѣлать все отъ нихъ зависѣвшее, чтобы не давать спать и другимъ обитателямъ Медисинъ-Боу, и процессія двинулась дальше съ музыкой, гиканьемъ и грохотомъ. Вдругъ все сразу стихло. Узнали, что очень больна жена инженера. Посылали въ Ларами за докторомъ. Инженера всѣ любили, и табунщики сразу превратили свое неистовое бѣснованье. Всѣ стали расходиться по домамъ. Иные табунщики вернулись къ карточнымъ столамъ, другіе собирались ложиться спать. Я слышалъ, какъ Стивъ уговаривалъ южанина выпить еще стаканъ вина.

— Въ кои-то вѣки судьба насъ свела, — сказалъ онъ, но черноволосый малый отказался наотрѣзъ.

— На мнѣ лежитъ отвѣтственность, — произнесъ онъ, и Стивъ взглянулъ на меня. Изъ этого я могъ заключить, что «вѣрный человѣкъ» судьи Генри смотрѣлъ на меня, какъ на помѣху для своего веселья, но онъ ничѣмъ мнѣ этого не показалъ и ни за что не сталъ бы подвергать меня какому-нибудь неудобству изъ-за своего удовольствія.

— Если вамъ что-нибудь понадобится, пожалуйста обратитесь во мнѣ, — сказалъ онъ, прощаясь со мною. Я поблагодарилъ его и прибавилъ:

— Какой веселый вечеръ мы провели!

— Я очень радъ, что вамъ это понравилось, — отвѣчалъ онъ, и снова — тономъ, не допускавшимъ дальнѣйшей интимности.

Тихо было въ Медисинъ-Боу, когда я шелъ ложиться на свой прилавокъ, такъ тихо, что слышны были свистки поѣздовъ, доносившіеся черезъ огромныя пространства. Табунщики, завернувшись въ одѣяла, спали подъ сіяющимъ ночнымъ небомъ.

— Въ какой я міръ попалъ? — произнесъ я невольно громко, говоря самъ съ собою. — Неужели на этой же планетѣ находится и моя Пятая-улица? — и я сталъ укладываться спать, размышляя о своей родинѣ.

IV.

Когда я проснулся, солнце уже давно взошло, и въ магазинѣ началось движеніе, преимущественно въ отдѣленіи колоніальныхъ товаровъ. Тѣ табунщики, у которыхъ уцѣлѣло нѣсколько долларовъ отъ ночного кутежа, тратили ихъ теперь на табакъ, патроны и консервы, годные для далекаго пути. Всевозможные консервы и маринады были первымъ, что даровала цивилизація этой дѣвственной странѣ. Табунщики исчезли теперь, вѣтеръ давно развѣялъ пепелъ ихъ забытыхъ костровъ, но пустыя жестянки изъ-подъ сардинокъ лежатъ и ржавѣютъ на покинутой ими землѣ.

Я сквозь сонъ прислушивался въ долетавшимъ до меня разговорамъ и собиралъ нѣкоторыя полезныя свѣдѣнія. Такъ я узналъ настоящую цѣну томатовъ въ этой странѣ. Какой-то молодой табунщикъ купилъ двѣ жестянки томатовъ.

— А что, «Луговая-Рѣчка» уже высохла? — спросилъ содержатель магазина.

— Ужъ десять дней, какъ пересохла, — сообщилъ табунщикъ. Повидимому, на пути ему не предстояло встрѣтить воду до самаго вечера, благодаря тому, что эта «Луговая Рѣчка» пересохла, и томаты должны были служить ему для утолевія жажды. Впослѣдствіи мнѣ часто приходилось употреблять ихъ для этой цѣли.

— А пива вамъ не надо? — спросилъ содержатель магазина.

Юноша сдѣлалъ испуганное лицо.

— Не произносите при мнѣ даже этого слова! — воскликнулъ онъ. — На три мѣсяца далъ зарокъ не пить; буду чистъ, какъ горный снѣгъ! — И онъ быстро вышелъ. Ему предстояло проѣхать семьдесятъ-пять миль. Три мѣсяца тяжелой работы, безъ отдыха и крова, а потомъ опять онъ явится въ городъ, и его юная, здоровая натура громко начнетъ предъявлять свои требованія.

— Очень вамъ благодаренъ, — услышалъ я сквозь дремоту другой голосъ. — Ей стало лучше сегодня утромъ послѣ лекарства. — Это говорилъ инженеръ. — Я передамъ ей цвѣты, какъ только она проснется.

— Цвѣты? — переспросилъ содержатель магазина.

— А развѣ это не вы положили букетъ передъ нашей дверью?

— Очень жалѣю, что не подумалъ объ этомъ.

— А она очень любитъ цвѣты, — произнесъ инженеръ, и медленно направился въ двери, не договоривъ своей благодарности. Скоро онъ вернулся, въ сопровожденіи черноволосаго малаго, у котораго изъ-за ленты на шляпѣ выглядывало нѣсколько цвѣтковъ.

— Право, не стоитъ даже говорить, — произнесъ южанинъ, смущенный выраженіями благодарности инженера. — Еслибы мы только знали ночью…

— Нѣтъ, вы ее нисколько не обезпокоили, — перебилъ его инженеръ. — Сегодня ей лучше. Я скажу ей про цвѣты.

— Да зачѣмъ же, право не стоитъ! — снова запротестовалъ табунщикъ почти съ досадой. — Цвѣты показались мнѣ такими свѣжими, и я только-что нарвалъ ихъ. — Его взглядъ упалъ на меня. — Кажется, скоро подадутъ завтракъ, — замѣтилъ онъ. Я пошелъ умываться. Несмотря на ранній часъ, многіе уже побывали у корыта. Я убѣдился въ этомъ, взглянувъ на полотенце, но не рѣшился спросить у хозяйки чистое, и употребилъ вмѣсто полотенца чистый носовой платокъ. За завтракомъ табунщики пробовали заигрывать съ хозяйкой, но безъ всякаго успѣха. Однако, американскій торговецъ не терялъ надежды, и за ѣдой похвалилъ въ сильныхъ выраженіяхъ ея золотистые волосы. Ей это видимо не понравилось, но она промолчала. Тогда, подойдя въ ней, чтобы расплатиться, онъ продолжалъ:

— Какъ жаль, что это нашъ послѣдній завтракъ. Тамъ, куда я ѣду, хватило бы мѣста для двоихъ.

— Ну, и отыщите себѣ дуру подъ пару, — отвѣчала спокойно хозяйка, и я порадовался, что не попросилъ у нея чистаго полотенца.

Мало-по-малу всѣ разъѣхались. Наступила тишина. На небѣ не было ни облачка, ни птицы. Въ дверяхъ я увидалъ фигуру уроженца Виргиніи. Онъ разговаривалъ съ золотоволосой хозяйкой, стоявшей рядомъ съ нимъ. Въ отдаленіи проносились стада антилопъ, а неподалеку выглядывали добродушныя собаки прэріи и испытующе слѣдили за мной глазами. Черезъ четыре часа пришелъ поѣздъ. Я встрѣтилъ его, стоя на платформѣ; видѣлъ, какъ изъ него выгрузили мой сундукъ, — и какъ онъ, дымясь, двинулся и исчезъ въ невѣдомой дали. Рядомъ съ моимъ сундукомъ находился другой, очень странно завязанный бѣлой лентой. Вдругъ я увидалъ виргинца. Онъ весь трясся отъ смѣха, такъ что на него весело было смотрѣть. Зёрна риса ударились о мою шляпу и цѣлыя его пригоршни градомъ посыпались на нашу платформу. Всѣ, кто только оставался въ Медисинъ-Боу, явились на платформу, какъ бы по волшебству, и рисъ такъ и замелькалъ въ воздухѣ. Среди всеобщаго шума и говора выдѣлился надтреснутый голосъ и произнесъ:

— Смотрите, ребята, не попадите ей въ глаза! — и мимо меня гордо прослѣдовалъ дядя Югей, ведя подъ руку свою на этотъ разъ настоящую жену. Она легко могла бы сойти за его внучку. Новобрачные усѣлись въ повозку, сзади помѣстили сундукъ и выѣхали изъ города, сопровождаемые пригоршнями риса, смѣхомъ и всевозможными пожеланіями. Раздались вопросы:

— Кто она такая?

— Что онъ за нею взялъ?

— Золотой пріискъ…

И, высказавъ всевозможныя предположенія и предсказанія, всѣ вернулись въ городъ обѣдать. Это былъ мой послѣдній обѣдъ въ Медисинъ-Боу. «Вѣрный человѣкъ» снаряжалъ меня въ дорогу, оказывая разныя мелкія услуги, но съ прежнею сдержанностью, не допускавшею никакого сближенія. Сѣвъ рядомъ съ нимъ въ повозку, я никакъ не могъ рѣшить, о чемъ будемъ мы съ нимъ говорить на протяженіи двухъ-сотъ-шестидесяти-трехъ миль. Когда мы проѣзжали мимо ресторана, боковое окно отворилось, и хозяйка въ послѣдній разъ взглянула на табунщика. Губы ея были слегка раскрыты, и никогда еще глаза женщины не говорили болѣе ясно: «я — ваша собственность». Она забыла, что ее могли видѣть. Замѣтивъ мой взглядъ, она быстро отодвинулась въ полумракъ комнаты. Какими глазами взглянулъ онъ на нее — я не знаю. Онъ, повидимому, глядѣлъ только на лошадей и правилъ имя съ такой же ловкостью и свободой, съ какой третьяго дня поймалъ дикую лошадь въ загонѣ. Мы выѣхали на открытую равнину, оживляемую стадами антилопъ и собаками прэрій. Мы окунулись въ море прозрачнаго воздуха, чистаго какъ вода и крѣпкаго какъ вино. Все было пронизано солнечными лучами, и на груди южанина, на его фланелевой рубашкѣ сверкала прядь золотыхъ волосъ. Молчаливый южанинъ, очевидно, пользовался большимъ успѣхомъ, чѣмъ надоѣдливый американскій торговецъ.

Мы проѣхали молча пять миль, то теряя, то снова находя линію горизонта среди волнистой поверхности земли. Я оглянулся и увидалъ Медисинъ-Боу, похожій на камень, брошенный сзади насъ. Черезъ полчаса опять оглянулся, и опять увидалъ тотъ же Медисинъ-Боу, немного уменьшившійся, правда, но видимый въ мельчайшихъ подробностяхъ, точно сквозь уменьшительное стекло бинокля. Къ станціи подходилъ поѣздъ, и я разглядѣлъ бѣлый дымъ, выходившій изъ трубы; но когда до насъ долетѣлъ свистокъ, поѣздъ уже остановился. Я обратилъ вниманіе моего спутника на это явленіе, и онъ соблаговолилъ замѣтить, что въ Аризонѣ это еще больше поражаетъ.

— Въ Аризону одинъ разъ пріѣзжалъ янки съ телескопами, чтобы изучать небесныя тѣла. И вотъ какъ-то ночью мы наблюдали за падучими звѣздами, и я увидалъ движущійся свѣтъ и завопилъ отъ восторга. Но онъ сказалъ мнѣ, что это я вижу не звѣзду, а поѣздъ. Я ему отвѣтилъ, что теперь поѣзда никакого быть не можетъ, а онъ и говоритъ: «да это вы видите вчерашній поѣздъ». — Южанинъ замолчалъ и обратился съ какимъ-то строгимъ замѣчаніемъ къ одной изъ лошадей. — Конечно, — продолжалъ онъ, обращаясь снова во мнѣ: — этотъ янки не думалъ о томъ, что говорилъ… Ну ты, Букъ! — прикрикнулъ онъ на лошадь. — Но несомнѣнно, сэ, что въ Аризонѣ — самая обманчивая атмосфера. Одинъ старикъ разсказывалъ мнѣ, что видѣлъ одну даму передъ самымъ своимъ носомъ, и отскочилъ отъ нея на довольно большое разстояніе. — И онъ хлестнулъ Бука.

— А какое дѣйствіе, — освѣдомился я, не уступая ему въ серьезности тона, — на такое сокращеніе разстояній оказываетъ кварта виски?

— Для нея, сэ, никакія разстоянія ничего не значатъ.

Онъ покосился на меня однимъ глазомъ съ большимъ довѣріемъ, чѣмъ прежде. Я сдѣлалъ одинъ шагъ въ достиженію его симпатіи, но мнѣ предстояло еще много такихъ шаговъ. Мой спутникъ, снова погрузился въ молчаніе, очевидно предпочитая собственныя мысли моему разговору, тогда какъ я предпочелъ бы его разговоръ собственнымъ мыслямъ. Я спросилъ его, много ли онъ путешествовалъ, и получилъ короткій отвѣтъ:

— Да, побывалъ тутъ кое-гдѣ.

Позднѣе я узналъ, что онъ въ свои двадцать-четыре года успѣлъ побывать въ Арканзасѣ, Техасѣ, Новой-Мексивѣ, Аризонѣ, Калифорніи, Орегонѣ, Идаго, Монтанѣ и Вайомингѣ. Вездѣ онъ жилъ вполнѣ самостоятельно, заботясь самъ о себѣ, и ни разу еще въ его сердцѣ не зарождалось желаніе имѣть свой домашній очагъ.

Между тѣмъ Медисинъ-Боу совершенно скрылся изъ глазъ, и насъ поглотила безпредѣльная пустыня. Первую ночь мы провели въ пастушьей хижинѣ. Въ ней жило два пастуха, большіе любители животныхъ. Молодой ручной лось то входилъ, то выходилъ изъ дверей хижины, а во время ужина всячесви старался спихнуть меня со стула. Полуручной горный баранъ упражнялся въ прыганьѣ, стараясь вскочить съ земли на крышу. Внутри стѣны хижины были оклеены афишами какого-то цирка, а полъ былъ устланъ шкурами медвѣдей и серебристыхъ лисицъ. До девяти часовъ вечера одинъ изъ пастуховъ разговаривалъ съ моимъ спутникомъ, а другой игралъ на концертинѣ. Потомъ всѣ улеглись спать. Холодно было, какъ въ декабрѣ, но мнѣ было тепло подъ моимъ одѣяломъ и буйволовой шкурой, и я заснулъ, наслаждаясь горной тишиною. Когда на разсвѣтѣ я пошелъ умываться, то нашелъ въ ведрѣ съ водою ледяныя иглы, во все-таки трудно было себѣ представить, что мы находились на шесть-сотъ футовъ надъ уровнемъ моря, а послѣ завтрака не осталось и слѣда декабрьскаго холода, и когда мы отъѣхали десять миль, то уже не было сомнѣнія, что теперь іюнь мѣсяцъ. Въ этотъ день мы не встрѣтили ни единаго человѣческаго существа; намъ попадались только дикіе звѣри. Во время обѣда намъ удалось убить гремучую змѣю и застрѣлить нѣсколько дикихъ курочекъ. Мы ихъ зажарили на кострѣ къ ужину, и онѣ оказались очень вкусными. Въ половинѣ девятаго мы улеглись спать подъ открытымъ небомъ, а въ половинѣ пятаго я уже пилъ кофе и дрожалъ отъ холода. Когда пришло время запрягать, то оказалось очень трудно поймать одну изъ нашихъ лошадей, Бука. Можетъ быть, на него подѣйствовалъ горный воздухъ — не знаю, во только я былъ весь въ поту, когда намъ удалось наконецъ привести запряжку въ благополучному или, вѣрнѣе, въ неблагополучному концу, потому что Букъ на своемъ таинственномъ лошадиномъ языкѣ толковалъ что-то очень злое своему сосѣду, и къ одиннадцати часамъ они, точно сговорившись, порѣшили сломать намъ шею. Они могли устроить это и раньше, но очевидно Букъ хотѣлъ выбрать наибольшій театральный эффектъ. Дождавшись, когда дорога пошла надъ обрывомъ, а внизу было видно огромное стадо и табунщики, выжигавшіе тавро на телятахъ въ загонѣ, лошади подхватили и понесли.

— Не выскакивайте! — скомандовалъ черноволосый малый.

— Не выскочу, — отвѣчалъ я въ то мгновеніе, когда съ меня срывало шапку. Помощи ждать было неоткуда. Мы невредимо промчались среди стада. Я увидѣлъ рога и спины животныхъ, бросавшихся въ сторону. Глыба земли оторвалась и разсыпалась въ мелкіе куски; мы шлепнулись съ размаха въ воду, крутившуюся и колыхавшуюся среди камней, и выскочили на другой берегъ, среди обрывающихся и осыпающихся земляныхъ глыбъ. Я услышалъ треевъ и увидѣлъ, какъ мой сундукъ произвольно выгрузился въ потовъ.

— Ему тамъ безопаснѣе, — замѣтилъ мой спутникъ.

— Это вѣрно, — согласился я.

— Мы потомъ вернемся за нимъ, — продолжалъ табунщикъ, не спуская глазъ съ лошадей и упираясь ногою въ поврежденный тормазъ. Передъ нами находился сухой оврагъ. Съ противоположной стороны онъ заканчивался скалами, поднимавшимися вверхъ террасами. Поворачивать было некуда, — оставалось выбрать, куда падать: впередъ или назадъ. Табунщикъ направилъ лошадей прямо и какъ разъ на днѣ оврага съ необыкновенной ловкостью круто повернулъ ихъ направо, въ мѣсто, заросшее небольшими деревьями и кустарникомъ. Лошади запутались ногами въ вѣтвяхъ я принуждены были остановиться. Я поглядѣлъ на «вѣрнаго человѣка» и слабо улыбнулся. Онъ тоже посмотрѣлъ за меня съ минуту.

— Что, небось все время Бога призывали? — проговорилъ онъ и сошелъ на землю.

— Да, именно, — согласился я.

— Ничто не сломано, — заявилъ онъ послѣ тщательнаго осмотра. Я высказалъ ему, что считаю — онъ спасъ жизнь и мнѣ, и себѣ, но онъ терпѣть не могъ прямыхъ словъ благодарности и, проворчавъ какое-то возраженіе, сталъ выводить лошадей изъ запутавшаго ихъ густого кустарника. Онъ объяснилъ мнѣ, что и Букъ, и его товарищъ были очень хорошія лошади, оттого судья и выслалъ ихъ за мною, но что у каждой лошади бываютъ свои неудачные дни, — онѣ этимъ похожи очень на людей, — заключилъ онъ.

Подобравъ мой сундукъ и шляпу, мы пустились въ дальнѣйшій путь. Отъ нашихъ двухсотъ-шестидесяти-трехъ миль оставалось уже немного, и лошади чуяли близость дома. Въ одномъ мѣстѣ, гдѣ дорога развѣтвлялась, они собрались-было повернуть въ сторону, но табунщикъ быстро направилъ ихъ по другой дорогѣ.

— Хотите вернуться къ Балаану? — спросилъ онъ, обращаясь къ нимъ. — Ну, я думалъ, вы умнѣе.

Я спросилъ, кто этотъ Балаанъ.

— Истязатель лошадей, — отвѣчалъ табунщикъ. — Судья купилъ у него и Бука, и другого весною.

— Вы говорите, онъ истязаетъ лошадей?

— Да, всѣ кругомъ это говорятъ, — и онъ сообщилъ мнѣ нѣкоторыя подробности. Я невольно вскрикнулъ отъ ужаса.

— Еслибъ я увидалъ, какъ человѣкъ это дѣлаетъ… — начать табунщикъ, но его слова были прерваны подъѣхавшимъ въ нахъ скромнаго вида человѣкомъ на такой же, какъ и онъ, скромной лошадкѣ.

— Какъ поживаете, м-ръ Тэлоръ? — воскликнулъ мой спутникъ, и они обмѣнялись взаимными привѣтствіями. — Ну, что новенькаго?

— Говорятъ, поймали человѣка за картами, да и ограбили его. Какъ видите, новости васъ опередили.

— Это Трампасъ здѣсь былъ и разсказывалъ? — съ улыбкой спросилъ табунщикъ.

— А это имя вашей жертвы? Нѣтъ, это не онъ говорилъ.

— Вообще, не стоитъ объ этомъ и говорить, — замѣтилъ табунщикъ. — Ну, а у васъ какія новости?

М-ръ Тэлоръ принялъ важный видъ.

— Въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» собираются строить школу, — объявилъ онъ.

— Господи, Ты Боже мой! — воскликнулъ табунщикъ. — Это зачѣмъ же?

— Для того, чтобы давать образованіе отпрыскамъ обитателей «Медвѣжьей Рѣки», — съ гордостью отвѣчалъ м-ръ Тэлоръ, женившійся нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

— Отпрыски обитателей «Медвѣжьей-Рѣки»? — задумчиво повторилъ табунщикъ: — да тамъ дѣти родятся во множествѣ только у глупыхъ кроликовъ.

— У дяди Кармоди шестеро ребятъ, да у Бенъ-Доу, — возразилъ м-ръ Тэлоръ. — И Вестфаль сдѣлался семейнымъ человѣкомъ, и…

— Джимъ Вестфаль! — воскликнулъ табунщикъ: — семейный человѣкъ! Ну, ужъ если здѣсь повсюду заведутся семейные люди, тогда…

— И вы женитесь, — подсказалъ м-ръ Тэлоръ.

— Я! Мои года еще не вышли. Нѣтъ, сэ! А вотъ дяда Югей, наконецъ, женился.

— Дядя Югей! — воскликнулъ м-ръ Тэлоръ: — да что вы говорите! — и онъ даже подпрыгнулъ на сѣдлѣ.

— Да, и поэтому стройте вашу школу. Дядя Югей получилъ право принимать участіе во всѣхъ подобныхъ начинаніяхъ. Вы ужъ приглядѣли себѣ учительницу?

V.

— Мы уже ищемъ ее, но не особенно торопимся, имѣя передъ глазами печальный примѣръ калефской школы. Что за охота получить такую же невѣжду! Ну и кокетки какой-нибудь намъ тоже не надо, — серьезно заявилъ м-ръ Тэлоръ.

— Конечно, она не должна спускать глазъ съ классной доски, — тѣмъ же тономъ подтвердилъ табунщикъ.

— Намъ нужно такую особу, за которую могли бы ручаться, — продолжалъ м-ръ Тэлоръ. Онъ вытащилъ изъ кармана письмо и взглянулъ на меня. — Вы не знакомы съ миссъ Мэри Старкъ Вудъ, изъ Беннингтона въ Вермонтѣ?

Тогда я еще не былъ съ нею знакомъ.

— Мы объ ней подумываемъ. Она въ перепискѣ съ м-съ Балаамъ. — Тэлоръ протянулъ мнѣ письмо. — Вотъ, прочитайте и скажите, какое можно составить о ней мнѣніе по этому письму.

Письмо было дѣловое, но написано не въ оффиціальномъ тонѣ, а какъ пишутъ хорошимъ знакомымъ. Очевидно, писавшая не предполагала, что оно будетъ играть роль документа. Она писала, что очень бы хотѣла воспользоваться любезнымъ приглашеніемъ м-съ Балаамъ и побывать на Западѣ, но не могла сдѣлать этого только для удовольствія.

«Съ тѣхъ поръ, какъ заводъ прогорѣлъ, — писала она, — намъ всѣмъ приходится много работать, чтобы дать матери возможность оставаться жить въ старомъ домѣ. Я очень хотѣла бы учить въ школѣ, но не знаю, гожусь ли для этого. Жалованье соблазнительно, но полезенъ ли воздухъ Вайоминга для цвѣта лица? Мнѣ очень трудно будетъ пристроиться, если я утрачу мой цвѣтъ лица, которымъ все еще продолжаютъ восхищаться. Въ доказательство могу привести по крайней мирѣ одного свидѣтеля».

Затѣмъ писавшая опять переходила въ дѣловой тонъ и выражала боязнь взяться за преподаваніе, не бывъ увѣренной, что съумѣетъ добросовѣстно выполнить обязательство.

«Я люблю дѣтей, особенно мальчиковъ, — писала она. — Съ моимъ маленькимъ племянникомъ мы великолѣпно ладимъ, во вообразите, что цѣлая толпа мальчишекъ начнетъ задавать мнѣ вопросы, на которые я не въ состояніи буду отвѣчать! Вѣдь съ ними не легко бываетъ сообразиться! Кромѣ того, мать говорить, что я не должна никого учить писать, потому что сама пишу по новому правописанію, котораго она не признаетъ». Письмо было подписано: «Съ искреннимъ привѣтомъ старая дѣва Моллъ Старкъ Вудъ».

— Это не важно, что она пишетъ по новому правописанію, — замѣтилъ м-ръ Тэлоръ. Отъ его не слишкомъ развитого уха ускользнули болѣе интересныя подробности письма.

Я объяснилъ ему, что многіе старые люди придерживаются и до сихъ поръ прежняго правописанія.

Южанинъ взялъ у меня изъ рукъ письмо и задумчиво и внимательно его разглядывалъ.

— «Съ искреннимъ привѣтомъ старая дѣва», — прочелъ онъ громко и медленно.

— Я думаю, это значитъ, что ей лѣтъ сорокъ, — сказалъ м-ръ Тэлоръ.

— А мнѣ кажется, что ей около двадцати, — возразилъ табунщикъ, и снова сталъ задумчиво разглядывать письмо.

— Я некогда не видалъ такого почерка, — продолжалъ м-ръ Тэлоръ, — но «Медвѣжья-Рѣка» ничего противъ него не будетъ имѣть, если только она при этомъ знаетъ ариѳметику, и про Георга Вашингтона, и все остальное, что требуется.

— Я надѣюсь, что она не слишкомъ твердо рѣшила остаться старой дѣвой, — продолжалъ свои догадки табунщикъ, все еще глядя на письмо, какъ на какой-то невѣдомо откуда посланный ему знакъ. Можетъ ли рѣшить какой-нибудь ботаникъ, откуда берется первое зерно любви, какими путями попадаетъ оно въ благопріятную для него почву, въ какихъ разнообразныхъ оболочкахъ носится этотъ зародышъ по необъятнымъ пространствамъ и гдѣ, притаившись, дожидается времени цвѣтенія?

Табунщикъ возвратилъ м-ру Тэлору листокъ почтовой бумаги, исписанный рукою дѣвушки, выражавшейся на такомъ непривычномъ для него языкѣ. Если ему и встрѣчались въ жизни подобныя дѣвушки, то онѣ никогда не отвѣчали на его взглядъ и говорили съ нимъ такъ, что онъ ясно чувствовалъ раздѣлявшее ихъ отъ него разстояніе. И несмотря на это, весь тонъ письма не былъ ему такъ чуждъ, какъ м-ру Тэлору. Мы поѣхали дальше и проѣхали цѣлыхъ десять миль совершенно молча, пока, наконецъ, мой спутникъ не выразилъ словами занимавшихъ его мыслей.

— «Мнѣ очень трудно будетъ пристроиться, если я утрачу цвѣтъ лица», — повторилъ онъ фразу изъ письма и, улыбаясь, покачалъ головой. — И что она станетъ дѣлать въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ»? — прибавилъ онъ черезъ нѣсколько времени, и наконецъ закончилъ: — Я думаю, что «свидѣтель», о которомъ она пишетъ, удержитъ ее въ Вермонтѣ, и ея мать останется жить въ старомъ домѣ.

Такъ говорилъ южанинъ, не подозрѣвая, что зародышъ любви уже притаился въ его сердцѣ. На другой день мы прибыли въ «Глубокую-Рѣку», и радушный пріемъ судьи Генри и его жены заставилъ бы меня забыть гораздо большія невзгоды и неудобства, чѣмъ тѣ, которыя я испыталъ. Моего спутника я видалъ мало. Онъ опять впалъ со мною въ оффиціальный тонъ и обращался ко мнѣ не иначе, какъ съ прибавленіемъ слова «сэ», что особенно не подходило къ нравамъ свободной и равноправной страны. Мнѣ это было очень непріятно. Я разсчитывалъ на его дружбу послѣ всего, что намъ пришлось вмѣстѣ пережить, но эта надежда исполнилась только благодаря появленію въ нашей жизни одной особы (я беру на себя смѣлость назвать ее «особой»). Эта особа способствовала нашему сближенію, и поэтому я рѣшаюсь разсказать ея исторію.

VI.

Особа эта была курица и жила она въ помѣстьѣ «Глубокая-Рѣка». Судья Генри жилъ въ своемъ помѣстьѣ роскошно. У него, напримѣръ, было молоко. Гдѣ бы я ни обѣдалъ у сосѣдей, мнѣ всегда подавали неизмѣнныя ягоды, бобы и кофе, тогда какъ на столѣ въ «Глубокой-Рѣкѣ» зачастую появлялись яичницы и пуддингъ. Ферма судьи Генри была очень обширна, и онъ заботился о ней, еще когда былъ холостымъ. Стада его мирно отдыхали въ прохладной тѣни хлопчатыхъ плантацій, неподалеку отъ воды, или же медленно бродили по прэріи, гдѣ, въ тѣ навѣки исчезнувшіе годы, трава была еще густа и высока. Когда судья Генри женился, то вліяніе его жены ясно сказалось на всемъ хозяйствѣ. Были посажены тѣнистыя деревья, пробовали разводить цвѣты, а къ курамъ и пѣтухамъ прибавили еще гораздо болѣе надоѣдливыхъ и несносныхъ индюшекъ. Пріѣхавъ погостить къ судьѣ, я увлекся хозяйствомъ, сталъ завѣдывать птичьимъ дворомъ и рѣшилъ выстроить домъ для куръ. Часто при этомъ по близости отъ меня бродилъ какой-нибудь табунщикъ и молча слѣдилъ за моей работой. У всѣхъ этихъ объѣздчиковъ были свои прозвища: одного звали Медовый-Виггинъ, другого — Небраски, третьяго — Долларъ-Билль. Всѣ они явились изъ разныхъ мѣстъ: одни — съ фермъ, другіе — изъ городовъ и Калифорніи, но всѣхъ ихъ одинаково влекла жажда молодецкихъ подвиговъ, всѣ они были одинаково смѣлы, великодушны и одинаково смѣялись и забавлялись надо мною. Каждый изъ нихъ, посмотрѣвъ, какъ я справляюсь съ молоткомъ и пилою, шелъ въ помѣщеніе для служащихъ, и до меня долеталъ оттуда заразительный молодой смѣхъ. Это бывало по утрамъ, а послѣ полудня я обыкновенно или отправлялся на охоту, или шелъ къ устью канала, чтобы наблюдать за работами по орошенію фермы. Повсюду была проведена цѣлая система маленькихъ каналовъ и слышалось журчанье воды. Колыхалась сочная трава, какъ бы произвольно, при полномъ отсутствіи вѣтра, а вечеромъ, когда солнце садилось, край канала становился лиловымъ и горы преображались отъ быстро мѣнявшихся и совершенно невѣроятныхъ тѣней и тоновъ.

Такъ какъ я съ увлеченіемъ заботился объ улучшеніи быта куръ и цыплятъ, то меня прозвали «куриной няней». Вначалѣ м-съ Генри пробовала защищать меня отъ такого униженія, но вскорѣ убѣдилась, что мнѣ, все равно, не уйти отъ всеобщихъ насмѣшекъ. Я слишкомъ закоренѣлъ въ своей неопытности и невѣжествѣ относительно мѣстной жизни и ея условій, и ни отъ кого не скрывалъ своего невѣжества, разспрашивая всѣхъ и каждаго о гремучихъ змѣяхъ, собакахъ прэрій, филинахъ, лазоревкахъ, дикихъ курочкахъ, о томъ, какъ надо ловить лошадей посредствомъ лассо или подтянуть подпругу у сѣдла, и приходя въ восторгъ отъ такого обыкновеннаго животнаго, какъ бѣлохвостый олень.

Случайные посѣтители, заѣзжавшіе пообѣдать къ судьѣ, только въ первыя минуты, подчиняясь требованіямъ этикета, называли меня по имени. Едва успѣвъ поговорить со мною, они уже величали меня «куриной няней», и подъ этимъ названіемъ я былъ представленъ всѣмъ сосѣдямъ.

Благодаря моей безпомощности, мнѣ опять пришлось проводить большую часть моего времени съ «вѣрнымъ человѣкомъ». Убѣдившись, что я каждую минуту могъ заблудиться и, выходя съ ружьемъ на охоту, черезъ полчаса терялъ способность отличать сѣверъ отъ юга, судья Генри рѣшилъ приставить ко мнѣ своего «вѣрнаго человѣка», и такимъ образомъ южанинъ былъ оторванъ отъ дѣла и отъ товарищей, съ тѣмъ, чтобы няньчиться со мною. Онъ былъ мраченъ и разговаривалъ только въ случаяхъ крайней необходимости, но добросовѣстно исполнялъ возложенныя на него обязанности и почти каждый день спасалъ меня или отъ неминуемой смерти, или отъ возможности попасть въ смѣшное и глупое положеніе, что еще хуже.

Разъ мы отправились съ нимъ охотиться на утокъ. Мы нашли нѣсколько штукъ возлѣ плотины, и я застрѣлялъ сразу двухъ, сидѣвшихъ рядомъ. Онѣ упали въ воду, и ихъ стало уносить теченіемъ. Мнѣ такъ было жалко ихъ потерять, что я влѣвъ въ воду одѣтый, и когда вылѣзъ обратно, то представлялъ собою скользкую, грязную и мокрую кучу. Табунщикъ поглядѣлъ на меня молча и сталъ привязывать птицъ въ сѣдлу.

— Онѣ не очень-то годятся для ѣды, — вѣдь это нырки.

— Нырки! — воскликнулъ я. — Почему же они не ныряли?

— Вѣроятно были еще молоды и неопытны.

— Да, — произнесъ я, пріунывъ, но все еще стараясь быть остроумнымъ: — настоящимъ-то ныркомъ оказался я.

Онъ ничего не возразилъ, но въ тотъ же день, проходя мимо помѣщенія для служащихъ, я слышалъ его мягкій голосъ. Онъ что-то разсказывалъ, и его внимательно слушали. До меня донеслись заключительныя слова:

— И только шляпа на его головѣ убѣдила меня въ томъ, что передо мною былъ человѣкъ, а не черепаха.

Разсказъ имѣлъ большой успѣхъ, а я поспѣшилъ удалиться.

На другое утро я былъ занятъ съ курами. Двѣ курицы оспаривали другъ у друга яйца, которыя ежедневно клала третья и которыя мнѣ не хотѣлось давать имъ высиживать. Кромѣ того, мнѣ пришлось согнать курицу, названную мною Эмиліей, съ семи картофелинъ, изъ которыхъ она собиралась высидѣть какое-то невѣдомое поколѣніе. Эмилія неистово кричала, и въ эту минуту ко мнѣ подошелъ мой табунщикъ, чтобы, какъ я заподозрилъ, собрать матеріалъ для новыхъ разсказовъ въ пекарнѣ.

— Пропалъ у насъ нашъ лучшій пѣтухъ, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. Я ничего не отвѣчалъ. Я былъ еще сердитъ за черепаху. — Его сюда привезли, и онъ долго-здѣсь жилъ, когда судья былъ еще холостой, — продолжалъ табунщикъ, — и пѣтуху никогда не случалось видѣть женщинъ и вообще женскій костюмъ. Не схватили ли вы ревматизма, сэ?

— Я? Нѣтъ.

— А я думалъ, что можетъ быть, когда вы ныряли за утками… Сегодня утромъ у васъ былъ такой невеселый видъ.

— Нѣтъ, я совершенно здоровъ, благодарю васъ… Такъ что же вы стали разсказывать о пѣтухѣ?

— Да, такъ вотъ, когда м-съ Генри пріѣхала сюда послѣ свадьбы, то утромъ пошла осматривать ферму. Какъ увидалъ нашъ пѣтухъ ея юбку, такъ и далъ тягу, да съ тѣхъ поръ я не возвращался.

— Вотъ тутъ и курица у васъ есть одна очень странная, — сказалъ я, указывая на Эмилію, я сообщилъ ему о картофелинахъ.

— Я не зналъ до сихъ поръ ея имени, — сказалъ табунщикъ: — убѣжавшій этотъ пѣтухъ ее терпѣть не могъ, и она его ненавидѣла. Впрочемъ, она всѣхъ пѣтуховъ терпѣть не можетъ.

— Это я ей далъ имя. У насъ дома есть одна добродѣтельная старая дѣва, которую такъ зовутъ. Она — членъ общества покровительства животныхъ. Я въ честь ея и назвалъ Эмилію. А что, она клала когда-нибудь яйца? Мнѣ кажется, она не умѣетъ. Она сама скорѣе на пѣтуха похожа.

— Да, это правда, — согласился табунщикъ, съ интересомъ разглядывая Эмилію.

Это была удивительная курица, огромная, худая, съ большимъ желтымъ клювомъ, и держалась она прямо, а движенія у нея были быстрыя, какъ у человѣка, сознающаго, что на немъ лежитъ большая отвѣтственность. Хвостъ у нея торчалъ въ бокъ и одно перо было вдвое длиннѣе остальныхъ. На груди у нея совсѣмъ не было перьевъ, благодаря ея вѣчному сидѣнью за картофелинахъ и другихъ, не менѣе грубыхъ и не менѣе противоестественныхъ для ея цѣли предметахъ. Отсутствіе перьевъ на груди придавало ей декольтированный видъ, очень не подходившій ко всему ея цѣломудренному существу. У нея были замѣчательно блестящіе глаза, принимавшіе иногда выраженіе оскорбленностя и обиды, точно, расхаживая по бѣлу-свѣту, она бывала каждую минуту глубоко оскорбляема тѣмъ, что творилось вокругъ нея. Ноги у нея были длинныя, синеватыя и необыкновенно крѣпкія.

— Вы говорите, что она садится на картофелины? — спросилъ табунщикъ.

— Да, она надѣется что-нибудь высидѣть изъ нихъ. Разъ я видѣлъ, какъ она сидѣла на луковицахъ, а въ прошлый четвергъ вытащилъ изъ-подъ нея два круглыхъ куска мыла.

Табунщикъ задумался.

— А можетъ быть, на нее дурно вліяетъ эта пустынная страна. Съ иными людьми это бываетъ. Часто случается, что сѣверо-американскіе охотники повреждаются отъ одиночества и громко разговариваютъ, когда на сто миль кругомъ нѣтъ ни единой человѣческой души.

— Да вѣдь Эмилія не одинока, — возразилъ я: — у васъ здѣсь сорокъ куръ.

— Да, это правда… Ее надо бы показать Тэлору. Самая подходящая она учительница для школы въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ». — Онъ опять задумался. — Можетъ быть, она была высижена послѣ сильной грозы.

— Послѣ сильной грозы! — воскликнулъ я.

— Да, развѣ вы не знаете, какъ это вліяетъ на яйца? Они дѣлаются болтунами, безъ зародыша. Можетъ быть, и у Эмилій всѣ яйца оказывались болтунами. Она не могла ихъ высидѣть и наконецъ бросила этимъ заниматься. Но, конечно, у нея кромѣ этого мозги не въ порядкѣ.

— Боюсь, что такъ, — подтвердилъ я.

— Но все-таки у нея благородныя стремленія. Она не способна класть яйца, но хочетъ ихъ высиживать и быть во что бы то ни стало матерью.

— Желалъ бы я звать, какъ законъ опредѣляетъ родство курицы къ цыплятамъ, которыхъ она не снесла, но высидѣла? — сказалъ я.

Табунщикъ ничего не отвѣтилъ на мое легкомысленное замѣчаніе. Кажется, онъ и не слышалъ его.

— Да, здѣсь причиной гроза, а не одиночество, — задумчиво произнесъ онъ. — А вы любите одиночество?

Я отвѣчалъ, что люблю.

— Я не могу больше безъ него обходиться. Оно вошло въ мою природу. Разъ я отправился къ себѣ домой, повидать моихъ родныхъ. Мать моя медленно умирала и звала меня. Прожилъ я тамъ годъ, и почувствовалъ, что не нравятся мнѣ больше горы моей родной Виргиніи. Когда мать умерла, я распрощался съ братьями и сестрами. Мы всѣ довольно любимъ другъ друга, но я не думаю возвращаться къ нимъ.

Въ тотъ же день, вернувшись съ охоты на антилопъ, мы увидали, что Эмилія усѣлась на кучку калифорнскихъ персиковъ, привезенныхъ судьею съ желѣзной дороги. Но вскорѣ ея непрошенная энергія была направлена въ другую сторону. Появилась одна изъ индюшекъ съ двѣнадцатью только-что выведенными индюшатами, и почти одновременно появилось цѣлое семейство бантамскихъ куръ. Увидавъ ихъ, Эмилія перебѣжала загонъ и преградила путь двумъ цыплятамъ, подпрыгивавшимъ въ догонку за своей настоящей маменькой. Произошла стычка съ насѣдкой, но такъ какъ она была слабѣе Эмиліи, то должна была отступить съ остальнымъ семействомъ, оставивъ двухъ цыплятъ. Тутъ я вмѣшался и возвратилъ цыплятъ матери, но это ни къ чему не повело, и черезъ часъ я увидалъ Эмилію, очень озабоченную добываніемъ корма и всевозможныхъ удобствъ своимъ воспитанникамъ. Не удовольствовавшись этимъ, она сдѣлала попытку отнять и у индюшки нѣсколько индюшатъ, но эта попытка окончилась полной неудачей. Мы съ табунщикомъ были свидѣтелями этой сцены, и на насъ она произвела сильное впечатлѣніе. Несомнѣнно, все это должно было производить впечатлѣніе и на птицъ. Это можетъ показаться неосновательнымъ только тѣмъ, которые изъ животныхъ наблюдали одного человѣка. Но я увѣренъ, что и въ жизни птицъ и звѣрей существуютъ привычки и условности, нарушеніе которыхъ волнуетъ и пугаетъ ихъ. Нѣсколько дней подъ рядъ Эмилія нападала то на индюшекъ, то на куръ, и за время этой борьбы нѣкоторыя изъ нихъ умерли, хотя я надѣюсь, что не Эмилія была причиной ихъ смерти. Вскорѣ ея вниманіе было отвлечено отъ куринаго дома. Въ одно прекрасное утро явилась собака судьи, рыжій сеттеръ, выразительно помахивая хвостомъ. Она только-что ощенилась и желала показать намъ, что ея дѣти находятся въ дырѣ между поломъ и землею. Прикрывая крыльями щенятъ, возсѣдала Эмилія. Ей удалось наконецъ найти недостойную мать. Сеттеру надоѣдали ея собственные щенки. Она находила, что дыра подъ домомъ — гораздо болѣе темное и скучное мѣстопребываніе, чѣмъ столовая. Общеніе съ высшей породой живыхъ существъ приподняло ея умъ надъ обычнымъ уровнемъ развитія и превратило ее въ безсердечную мать, пренебрегавшую своими священными обязанностями ради свѣтскихъ развлеченій. Нѣсколько разъ въ день она прибѣгала къ щенкамъ, чтобы накормить ихъ, но, исполнивъ кое-какъ эту церемонію, тотчасъ же убѣгала, и была очень довольна, что у нея нашлась добросовѣстная гувернантка. Съ Эмиліей она никогда не ссорилась, и онѣ прекрасно понимали другъ друга. Эмилія была вполнѣ счастлива, прикрывая заботливо крыльями еще слѣпыхъ щенятъ; а когда они подросли и стали вылѣзать изъ-подъ дома, неувѣренно переступая распадавшимися ногами, она продолжала дѣятельно заботиться о нихъ, и я жалѣлъ, что не было какого-нибудь знаменитаго натуралиста, чтобы посмотрѣть на эту картину. Эмилія скребла землю и кудахтала, и щенки бѣжали къ ней, неловко хватали ее своими толстыми, неуклюжими лапками и играли въ прятки подъ ея крыльями.

— Я думаю, они принимаютъ ее за кормилицу, — замѣтилъ разъ, глядя на нихъ, табунщикъ.

Скоро, однако, щенята стали слишкомъ тяжелы для Эмиліи, слишкомъ шаловливы. Разъ или два они свалили ее; она вскочила и начала весьма основательно ихъ клевать. Тогда собачонки отскочили, чтобы быть въ безопасности, и, усѣвшись въ кружокъ, стали тявкать на нее.

Повидимому, они начинали догадываться, что все-таки это была не болѣе, какъ курица. Послѣ этого случая Эмилія ихъ оставила, обнаруживъ полное равнодушіе. Это удивило меня, хотя потомъ я и сообразилъ, что еслибъ у нея были цыплята, то она тоже оставила бы ихъ въ этотъ періодъ времени.

Теперь Эмилія опять «осталась безъ мѣста», какъ выразился про нее табунщикъ.

— Она опять начнетъ искать полезной дѣятельности, — прибавилъ онъ. Чтобы успокоить Эмилію, я принесъ и подложилъ ей нѣсколько гладкихъ яйцевидныхъ камней, и она просидѣла на нихъ въ ящикѣ цѣлый день.

— Къ чему это вы ее такъ дурачите! — съ неудовольствіемъ сказалъ мнѣ табунщикъ. — Она доказала, что умѣетъ исполнять материнскія обязанности, и я вовсе не желалъ бы надъ нею издѣваться.

Онъ выбросилъ курицу на землю, и она побѣжала вдоль изгороди въ крайне нервномъ состояніи.

— Камни-то до чего горячіе! — жалобно протянулъ табунщикъ, и сталъ бросать ихъ одинъ за другимъ за изгородь. — Надъ нею нельзя смѣяться, у нея совершенно человѣческія чувства и желанія. До сихъ поръ я думалъ, что только лошади да мои шотландскія овчарки похожи на людей. Я достану настоящее яйцо для Эмиліи. — Онъ пошелъ къ насѣдкамъ, вынулъ изъ-подъ одной изъ нихъ яйцо и усадилъ на него Эмидію, хотя это удалось не сразу. Она была растревожена и въ очень нервномъ состояніи.

На другое утро я проснулся отъ какого-то страннаго, непревращавшагося звука. Онъ то приближался, то удалялся. Я вскочилъ съ постели и выбѣжалъ изъ дома.

Я увидалъ Эмилію; она бѣгала передъ домомъ взадъ и впередъ, вся растрепанная, и, не переставая, жалобно кричала. Цыпленокъ вылупился черезъ десять часовъ послѣ того, какъ она сѣла на яйцо. Маленькій одинокій комочекъ желтаго пуха семенидъ вслѣдъ за матерью, изо всѣхъ силъ стараясь не отставать отъ нея. Въ первую минуту я готовъ былъ принять это быстрое вылупленіе за чудо, за дурное предзнаменованіе, но потомъ сообразилъ, что табунщикъ могъ взять яйцо, на которомъ курица уже сидѣла недѣли три. И дѣйствительно, въ куриномъ домѣ какъ разъ объявился новый выводокъ. Несмотря на это естественное объясненіе событія, Эмилія продолжала бѣгать и жалобно кричать, такъ что всѣ сошлись смотрѣть на нее. Крылья и кривой хвостъ ея развѣвались, крѣпкія ноги поднимались выше обыкновеннаго отъ волненія, а въ блестящихъ желтыхъ глазахъ, увидавшихъ такое нарушеніе естественныхъ законовъ природы, выражались болѣе чѣмъ обида и оскорбленіе. Табунщикъ принесъ ей воды и корма, но она ни къ чему не прикоснулась. Насталъ вечеръ, край канала сдѣлался лиловымъ. Эмилія взобралась на вѣтку дерева, все еще продолжая кричать. Крикъ этотъ перешелъ въ отдѣльныя тонкія, острыя ноты, выражавшія высшую степень ужаса. Подобнаго звука я никогда не слыхалъ ни прежде, ни послѣ. Подъ деревомъ стоялъ испуганный шарикъ желтаго пуха, пищалъ и тщетно подпрыгивалъ, стараясь достать до своей матери.

Подойдя къ дереву поздно вечеромъ, я нашелъ Эмилію, распростертую на землѣ безъ признаковъ жизни. Я отнесъ цыпленка въ куриный дворъ, въ его братьямъ и сестрамъ.

Возвращаясь оттуда, я увидалъ, что табунщикъ украдкой копаетъ могилку.

— Приходилось мнѣ не разъ хоронить людей, — сказалъ онъ, — и я меньше ихъ уважалъ, чѣмъ ее.

Послѣднія слова, съ которыми я обратился къ нему, уѣзжая изъ «Глубокой-Рѣки», были:

— Не забывайте Эмилію.

— Не забуду, — отвѣчалъ онъ: — ея жизнь — настоящая притча.

Онъ уже не говорилъ мнѣ больше: «сэ», и вообще наши отношенія приняли дружескій характеръ. Онъ даже обѣщалъ отвѣтить мнѣ, если я пришлю ему письмо въ «Глубокую-Рѣку». Судья провожалъ меня на желѣзную дорогу.

— Боюсь, что буду страдать тоской «по Глубокой-Рѣкѣ» — сказалъ я ему.

— Такъ что жъ, пріѣзжайте опять, — отвѣчалъ онъ, и мнѣ очень захотѣлось воспользоваться его приглашеніемъ, — до такой степени очаровалъ меня Вайомингъ.

VII.

"Дорогой другъ! — писалъ мнѣ тою же весною виргинецъ. — «Ваше письмо получилъ. Нехорошо, что хвораете. Поправитесь, если бросите городъ и поохотитесь со мною въ августѣ или сентябрѣ. Въ это время олень линяетъ. Дѣла хои здѣсь нехороши, но я не стану приставать въ судьѣ и устроивать скандалы. Онъ самъ захочетъ меня вернуть, когда проглотитъ. немного лекарства, называемаго временемъ. Теперь отвѣчу на ваши вопросы. Да, курица Эмилія наѣлась, должно быть, ядовитой травы; это иногда случается съ курами. Нѣтъ, школа еще не выстроена. Стива я не видалъ. Сердитъ на него. Помните человѣка, съ которымъ я игралъ въ покеръ и которому я такъ не понравился? Онъ здѣсь на работѣ, неподалеку. У него выгораетъ только, когда онъ имѣетъ дѣло съ слабыми или трусами. У дяди Югея родились близнецы. Многіе его дразнятъ, но я все-таки думаю, что дѣти — его. Вотъ все, что знаю. Очень хочу васъ видѣть и чтобъ вы были здоровы. Не имѣетъ смысла хворать». Затѣмъ въ письмѣ обсуждалось, какое лучше всего выбрать мѣсто для охоты.

Охота эта состоялась, и въ теченіе недѣль, проведенныхъ съ виргинцемъ, мнѣ удалась узнать, отчего онъ ушелъ отъ судьи. Было все это сказано въ немногихъ словахъ, такъ какъ южанинъ не любилъ многословно говорить о себѣ. Благодаря зависти или ревности главнаго надсмотрщика, ему все время приходилось выполнять чужую работу, при чемъ все было такъ подстроено, что онъ за это ничего не получалъ. Заводить сплетни и препирательства онъ считалъ унизительнымъ, и поэтому просто взялъ да и ушелъ. Онъ былъ увѣренъ, что судья Генри замѣтитъ совпаденіе его ухода съ уменьшеніемъ количества добросовѣстной работы. Относительно ссоры со Стивомъ онъ молчалъ, но было ясно, что дружба ихъ кончилась. Денегъ за свои услуги мнѣ во время охоты онъ рѣшительно отказался взять, говоря, что вполнѣ достаточно, что я его кормлю.

Его предположенія оправдались, и уже къ концу зимы судья Генри узналъ, въ чемъ было дѣло, и вернулъ его къ себѣ на службу.

— Онъ никогда бы и не ушелъ отъ насъ, — сказала м-съ Генри, — еслибъ ты меня тогда послушалъ, Генри!

— Ну, еще бы, сударыня! — отвѣчалъ судья: — вы вѣдь очень цѣните красивую внѣшность.

— Я и не отрицаю, что мнѣ было очень жаль не видѣть больше его черныхъ какъ уголь волосъ и голубого платка съ крапинками, ловко повязаннаго вокругъ шеи, когда онъ подводилъ мнѣ верховую лошадь.

— Благодарю васъ, дорогая, за предупрежденіе. На будущее время распоряжусь такъ, чтобы онъ всегда былъ въ отлучкѣ.

— Нѣтъ, полно, — произнесла м-съ Генри, — я всегда знала, что ты пріобрѣлъ сокровище въ лицѣ этого человѣка.

Судья засмѣялся. — Когда мнѣ все открылось, и я узналъ, какъ ловко онъ поступилъ, заставивъ меня оцѣнить свой трудъ, я не зналъ, вполнѣ ли безопасно для меня взять его опять къ себѣ. Онъ въ ловкости и смѣтливости не уступитъ мнѣ, а это довольно опасно въ подчиненномъ. Я успокоился только, узнавъ, отчего онъ разошелся со Стивомъ. Оказалось, что стали обнаруживаться пропажи скота въ окрестностяхъ, и хотя Стива нельзя было открыто уличить въ сообщничествѣ съ грабителями, но всѣмъ стало извѣстно, что южанинъ рѣшительно разошелся съ нимъ. Слѣдующею новостью было извѣстіе, что школа въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» была наконецъ готова, и что одна лэди изъ Беннингтона въ Вермонтѣ, пріятельница м-съ Балаамъ, вдругъ рѣшилась попробовать заняться образованіемъ юнаго поколѣнія.

VIII.

Я не знаю, съ чьимъ предположеніемъ вы согласились, прочитавъ выше приведенное письмо миссъ Молли Старкъ Вудъ: съ предположеніемъ ли м-ра Тэлора, думавшаго, что ей сорокъ лѣтъ, или съ предположеніемъ виргинца, сказавшаго, что ей должно быть около двадцати? Во всякомъ случаѣ, я долженъ вамъ сообщить, что послѣдній былъ правъ, и ей минуло въ тотъ день, когда она писала письмо, двадцать лѣтъ и восемь мѣсяцевъ.

Путешествіе въ двѣ тысячи миль и въ страну, гдѣ разгуливаютъ на свободѣ индѣйцы и дикіе звѣри — непривычное дѣло для обыкновенной молодой дѣвушки. Не особенно также могло льстить ея самолюбію и казаться завиднымъ мѣсто учительница въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ». Но миссъ Молли Старкъ Вудъ не была обыкновенной молодой дѣвушкой по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, по своему происхожденію. Еслибъ она только захотѣла, то могла бы принадлежать во множеству патріотическихъ обществъ, прожужжавшихъ намъ уши въ Америкѣ. Могла быть членомъ «Общества чаепитій въ Бостонѣ», «Общества дочерей Зеленыхъ-Горъ», «Саратогскаго Священнаго Союза» и «Общества Союзникъ колоніальныхъ дамъ». Она носила имя и происходила по прямой линіи отъ извѣстной въ исторіи Молли Старкъ, жены знаменитаго капитана Джона, военная слава котораго гремѣла изъ поколѣній въ поколѣнія среди школьниковъ. И, несмотря на все это, Молли не хотѣла быть членомъ патріотическихъ обществъ. Въ общихъ разговорахъ она присоединялась къ похваламъ и почтительнымъ отзывамъ о нихъ, но, получая приглашеніе сдѣлаться членомъ одного изъ нихъ, по выраженію ея подругъ «задирала носикъ». Изъ всѣхъ своихъ вещей Молли больше всего дорожила портретомъ-миніатюрой, изображавшимъ историческую Молли Старкъ въ возрастѣ двадцати-трехъ лѣтъ. Она никогда не разставалась съ портретомъ. Каждое лѣто она ѣздила въ Дунбартонъ, въ Нью-Гемпшайрѣ, и никакія похвалы ее такъ не радовали, какъ слова, произнесенныя тамъ одной двоюродной бабушкой: взявъ ее за руку и пристально посмотрѣвъ на нее, старуха говорила:

— Дорогая моя, ты съ каждымъ годомъ становишься все больше похожа на покойную генеральшу. Ну, а теперь бѣги переодѣться въ чаю. Всѣ Старки всегда отличались пунктуальностью.

Молли убѣгала въ свою комнату и, рискуя погрѣшить противъ пунктуальности Старковъ, довольно долго разсматривала два предмета: портретъ генеральши и свое собственное лицо въ зеркалѣ. Вторая причина, дѣлавшая миссъ Молли необыкновенной дѣвушкой, — это былъ ея характеръ. Характеръ этотъ явился результатомъ фамильной гордости и энергіи, боровшейся съ фамильными неудачами и несчастіями.

Ровно за годъ передъ тѣмъ, какъ Молли должна была начать выѣзжать въ свѣтъ, заводъ, принадлежавшій ея семьѣ и составлявшій главный источникъ дохода, обанкрутился. Вмѣсто того, чтобы думать о своемъ первомъ вечернемъ туалетѣ, Молли стала разыскивать учениковъ, которымъ нужно было брать уроки музыки. Потомъ стала варить варенья и дѣлать консервы изъ разныхъ фруктовъ. Въ то время женщины еще не работали на пишущихъ машинахъ, а то, конечно, Молли предпочла бы это занятіе мѣткѣ платковъ и варкѣ варенья. Въ обществѣ иные удивлялись, какъ могла такая лэди, какъ миссъ Вудъ, бѣгать по урокамъ, и находили, что Самъ Баннеттъ — довольно подходящая пара для дѣвушки, которой приходится вышивать платки по пяти центовъ за букву.

— Я полагаю, что у него бабушка была не хуже, чѣмъ у нея, — замѣтила при этомъ м-съ Флинтъ, жена баптистскаго священника.

— Весьма возможно, — возразилъ приходской священникъ епископальной церкви, большой другъ Молли, — только мы почему-то не знаемъ, кто она была.

Послѣ этого возраженія, м-съ Флинтъ заявила одной пріятельницѣ, что всегда думала, что члены епископальной церкви — весьма кичливый народъ, а теперь не думаетъ, а знаетъ это навѣрное. Была ли знаменитая бабушка причиной отказа Молли Старкъ Саму Баннетту, я не знаю, потому что никогда не былъ молодой дѣвушкой. Быть можетъ, причиной было то, что всякая работа бываетъ часто менѣе унизительна, чѣмъ замужество. Какъ бы то ни было, Молли продолжала вышивать платки, давать уроки и отказывать Саму Баннетту. Къ двадцати годамъ она замѣтно поблѣднѣла и похудѣла, «переутомилась», какъ увѣряли ея друзья, а родные стали болѣе настойчиво совѣтовать ей выйти замужъ. Въ это время она особенно сошлась со старой двоюродной бабушкой, и та очень ободряла и поддерживала ее.

— Никогда! — говорила старуха: — особенно, если ты не можешь его любить.

— Онъ мнѣ нравится, — замѣчала Молли, — и онъ очень добрый.

— Никогда! — повторяла старая лэди: — когда я умру, тебѣ кое-что достанется, а ждать теперь уже не долго.

Молли обняла бабушку и поцѣлуемъ помѣшала ей говорить.

Черезъ два года послѣ этого, какъ-то разъ зимою, м-съ Флинтъ увидала, какъ Самъ Баннеттъ вышелъ очень разстроенный изъ стараго дома Старковъ, сѣлъ въ свои сани и уѣхалъ, не поднимая головы.

— Эта дѣвушка просто сумасшедшая! — съ гнѣвомъ произнесла м-съ Флинтъ, отходя отъ окна, служившаго ей наблюдательнымъ постомъ.

А въ одной изъ комнатъ стараго дома сидѣла Молли и плакала: ей было невыносимо, что она огорчила человѣка, любившаго ее, какъ только онъ умѣлъ любить. Дверь отворилась, и въ комнату вошла пожилая дама.

— Дорогая моя, — начала она, — неужели ты могла…

— Ахъ, мама! — воскликнула молодая дѣвушка: — и ты тоже!..

Съ этого дня Молли сдѣлалась очень мрачной и раздражительной, черезъ три недѣли приняла предложеніе поступить учительницей въ школу въ "Медвѣжьей-Рѣкѣ ", а черезъ два мѣсяца отправилась въ путь съ тяжелымъ сердцемъ, но съ душою, жаждавшею окунуться въ невѣдомую новую жизнь.

IX.

Въ одинъ прекрасный день небольшая кучка объѣздчиковъ ѣхала по дорогѣ изъ "Глубокой-Рѣки ", чтобы согнать скотъ, пасшійся на отведенномъ для него пастбищѣ. Молодые люди болтали, смѣялись и пѣли. Виргинецъ вначалѣ былъ мраченъ и молчаливъ, и товарищи не приставали къ нему, зная его характеръ; но, наконецъ, онъ тоже затянулъ своимъ пріятнымъ голосомъ пѣсню собственнаго сочиненія. Въ ней говорилось о какой-то дѣвушкѣ изъ племени лулу, и послѣднія строки, отличавшіяся нецензурностью, возбудили особенный восторгъ объѣздчиковъ. Они подхватывали припѣвъ и на всемъ скаку ударяли въ тактъ палками о землю. Такимъ образомъ подъѣхали они къ вновь выстроенной школѣ въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» и, невольно сдержавъ свое шумное веселье, заявили, что если повсюду разведутся женщины, дѣти и проволочные заборы, то мужчинамъ житья не будетъ въ странѣ. Они заѣхали пообѣдать въ товарищу, жившему неподалеку, и, войдя въ комнату, увидали что-то, ползавшее по полу съ коробкой спичекъ въ рукахъ. Чиркнувъ, спичками о коробку, это «что-то» страшно испугалось неожиданнаго результата и громко заплакало, а изъ кухонной двери высунулась голова хозяйки, попросившей мужа не дразнить Христофора. Замѣтивъ спички, она пришла въ ужасъ, но, увидавъ, что ребенокъ затихъ на рукахъ южанина, улыбнулась ему и вернулась въ кухню.

— А сколько у васъ такихъ молодцовъ, Джэмсъ? — спросилъ виргинецъ.

— Только двое.

— Эге! А вы только три года женаты. Не теряете даромъ времени, Джэмсъ.

Въ это время появилась раскраснѣвшаяся, оживленная хозяйка съ кушаньемъ въ рукахъ. За обѣдомъ объѣздчики уткнули носы въ тарелки и односложно отвѣчали хозяйкѣ. Она почти одна поддерживала разговоръ, разсказывая о томъ, какъ увеличилось количество семейныхъ людей въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ», объ ожидаемой новой учительницѣ, о томъ, какъ рано прорѣзались зубы у ея старшаго сына, и о томъ, что всѣ они должны жениться, слѣдуя примѣру Джэмса. Холостяки слушали недовѣрчиво, но почтительно молчали. Веселье вернулось къ нимъ только когда они уѣхали и расположились на ночлегъ подъ открытымъ небомъ. Тамъ виргинецъ на сонъ грядущій спѣлъ имъ, какъ онъ повезъ свою дѣвушку изъ племени луду въ школу учиться азбукѣ, и непередаваемыя подробности этой пѣсни снова вызвали дружный и продолжительный хохотъ всей компаніи.

Въ одинъ такой же прекрасный день нѣсколько дамъ стояли передъ вагономъ поѣзда, отходившаго изъ Беннингтона въ Вермонтъ. Имъ изъ окна улыбалась молодая дѣвушка и быстро отступила въ глубину вагона, чтобы не дать имъ замѣтить, какъ улыбка исчезла съ ея лица, когда поѣздъ тронулся. На слѣдующей станціи, на встрѣчномъ поѣздѣ, она увидала знакомыя лица инженера и кондуктора, и закрыла глаза изъ боязни заплакать при видѣ лицъ и вещей, напоминавшихъ ей все, что она надолго повидала. Ея рука судорожно сжимала букетикъ данныхъ ей на прощанье цвѣтовъ. Но вдругъ что-то заставило ее открыть глаза. Передъ нею стоялъ Самъ Баннетъ и просилъ у нея позволенія проводить ее и проѣхать нѣсколько станцій.

— Нѣтъ! — отвѣчала она, и отъ усилія сдержать свою печаль голосъ ея звучалъ особенно рѣзко! — Вы не проѣдете со мною ни одной мили. Прощайте.

И Самъ Баннеттъ послушался, не понимая, что въ такихъ случаяхъ слушаться глупо. Онъ колебался, мгновенія летѣли, кондукторъ крикнулъ: «по мѣстамъ!» — поѣздъ тронулся, а на платформѣ стоялъ послушный Самъ, и мгновеніе возможнаго счастья улетѣло отъ него, какъ бабочка.

Въ шесть часовъ утра на четвертыя сутки поѣздъ привезъ Молли къ мѣсту ея назначенія и ушелъ дальше, исчезая среди прэрій. Она пересѣла въ повозку, которая чуть не опрокинулась вмѣстѣ съ нею въ попавшійся на пути оврагъ, но миссъ Молли не потеряла при этомъ присутствія духа. Выѣхавъ на ровную дорогу, возница завелъ съ нею разговоръ и даже уговаривалъ ее, на протяженіи пятнадцати миль, выйти за него замужъ. При этомъ онъ разсказывалъ ей о своей уютной хижинѣ, лошадяхъ и золотомъ рудникѣ. У него было такое открытое, милое лицо, что на прощанье она протянула ему руку и, смѣясь, обѣщала подумать объ его предложеніи. У слѣдующаго возницы лицо было не открытое и не милое и онъ все время потягивалъ виски. Всю ночь Молли не могла заснуть, чувствуя всю свою безпомощность въ то-и-дѣло накренявшейся пововкѣ. Взошедшее солнце озаряло солончаки, покачивавшуюся во всѣ стороны повозку съ возницей и бутылкой на козлахъ и блѣдную молодую дѣвушку. Она выглядывала на равнину и завязывала платкомъ пучокъ уже завядшихъ цвѣтовъ. Они подъѣхали въ рѣкѣ. Возница пошелъ въ бродъ. Два колеса погрузились въ воду, и кузовъ повозки затрещалъ и зашлепалъ, какъ падающій бумажный змѣй. Вода плескалась выше ступицы, сидѣнье накренялось все больше и больше, и молодая дѣвушка выглянула наружу и дрожащимъ голосомъ спросила, не случилось ли чего-нибудь. Во возница только сыпалъ крѣпкія словца своей запряжкѣ, сопровождая ихъ ударами кнута. Вдругъ возлѣ повозки появился высокій всадникъ и такъ быстро подхватилъ молодую дѣвушку въ себѣ на лошадь, что она вскрикнула. Она услышала всплескъ воды, увидала расходившуюся зыбь и почувствовала себя высоко надъ берегомъ. Всадникъ сказалъ ей, чтобъ она держалась крѣпко и не боялась, но она не была въ состояніи даже поблагодарить его. Послѣ четырехъ сутокъ въ вагонѣ и двухъ дней на лошадяхъ, она начинала думать, что съ нея было болѣе чѣмъ довольно этой невѣдомой новой жизни. Она видѣла, какъ повозку окружили какіе-то всадники, съ помощью веревокъ вытащили ее на берегъ и тотчасъ же исчезли, угоняя стадо рогатаго скота, которое громко мычало. Потомъ она увидала, какъ высокій всадникъ говорилъ что-то возницѣ, но такъ тихо, что она не могла разслышать словъ; потомъ въ его рукѣ очутилось что-то въ родѣ бутылки и тотчасъ же полетѣло и нырнуло въ потокѣ, при громкомъ протестующемъ возгласѣ возницы. Потомъ всадникъ взялся за луку, оглянулся, замедливъ движеніе, на сидѣвшую на берегу молодую путешественницу, отвелъ отъ нея свои серьезные глаза, вскочилъ на лошадь и ускакалъ, какъ разъ въ ту минуту, когда она произнесла, наконецъ, беззвучнымъ голосомъ вслѣдъ его удалявшейся спинѣ:

— О, благодарю васъ!

Къ ней подошелъ и физически, и нравственно преобразившійся возница, помогъ ей влѣзть въ повозку и освѣдомился, меланхолично повѣсивъ голову, о ея самочувствіи. Потомъ, весь мокрый и размякшій, какъ и его лошади, подобралъ возжи и остальную часть пути обращался съ экипажемъ такъ осторожно и нѣжно, какъ будто это была дѣтская колясочка.

Что же касается миссъ Вудъ, то она вполнѣ пришла въ себя и сидѣла, обдумывая и вспоминая всѣ подробности своего приключенія. Что могъ подумать о ней этотъ всадникъ? Она вѣдь даже не имѣла возможности какъ слѣдуетъ поблагодарить его. Кромѣ того, ее смущало, что она не могла вспомнить гдѣ находились ея руки, когда онъ перевозилъ ее черезъ рѣку. Ея платокъ съ цвѣтами исчезъ — въ каретѣ нигдѣ его не нашлось. Видѣла она или ей только показалось, что всадникъ пряталъ что-то въ карманъ? И все ея поведеніе съ нимъ было такъ непохоже на нее! Проѣхавъ нѣсколько миль, миссъ Вудъ уже испытывала чувство раздраженія къ своему спасителю и надежду встрѣтиться съ нимъ опять.

Черезъ нѣсколько времени послѣ описаннаго приключенія въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» былъ устроенъ праздникъ по поводу того, что быки, выражаясь на мѣстномъ нарѣчіи, «поднялись до семидесяти-пяти». Это была очень высокая цѣна, и скотоводы хотѣли повеселиться, истративъ излишекъ прибыли. Были, конечно, приглашены всѣ сосѣди. Нѣкоторымъ пришлось для этого проѣхать сорокъ миль, а нѣкоторымъ, какъ, напримѣръ, виргинцу, болѣе ста. У него совершенно неожиданно явилось непреодолимое желаніе взглянуть, какъ всѣ поживаютъ въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ». Для такого случая онъ пріобрѣлъ себѣ пару новыхъ панталонъ и новый шейный платокъ. Товарищи его этого не знали, равно какъ и того, что ему стало на другой же день случайно извѣстно, кто была молодая дѣвушка въ повозкѣ. Никто не обратилъ также вниманія на то, что съ этого дня онъ пересталъ распѣвать свои нецензурные стансы объ обученіи азбукѣ въ школѣ, замѣнивъ ихъ пѣснями другого содержанія. Когда онъ проѣзжалъ мимо знаменитой рѣки, направляясь въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ», то увидалъ, что она вся пересохла. Осталось только нѣсколько лужъ. Онъ напоилъ свою лошадь, Монте, и подумалъ: — «Вотъ удивится-то, узнавъ, какъ безопасно можно теперь переѣхать черезъ эту рѣку!» — и прибавилъ уже громко, обращаясь къ лошади: — «А ужъ ты, шельма, вообразилъ себя героемъ, спасшимъ погибавшую!» — и онъ потрепалъ Монте по шеѣ. Лошадь приложила уши и зафыркала, и они снова пустились въ путь. До мѣста празднества оставалось еще шестьдесятъ миль.

X.

Въ кухнѣ готовили всевозможныя изысканныя кушанья и кромѣ того жарили цѣлаго быка. Нѣсколько человѣкъ расположилось возлѣ костра. Здѣсь былъ и Небраски, и Трампасъ, и Медовый-Виггинъ.

— А! и ты здѣсь! — воскликнулъ послѣдній, увидавъ подходившаго виргинца. — Онъ нумеръ шестой — такъ, что-ли, ребята?

— Это зависитъ отъ того, какъ вы считаете! — сказалъ южанинъ и улегся среди товарищей.

— Разъ, я помню, онъ былъ и первымъ нумеромъ; когда кромѣ него никого не было, — замѣтилъ Трампасъ.

— А на какомъ разстояніи отъ меня вы стояли въ это время? — освѣдомился виргинецъ, зѣвая.

— Сегодня, братцы, школьная учительница должна рѣшить, кто изъ насъ первый нумеръ, — сказалъ Виггинъ.

— А она уже пріѣхала? — освѣдомился южанинъ, небрежнымъ тономъ.

— Какъ же!.. Разскажи, Небраски, какъ ты хотѣлъ подарить ей канарейку, а она не взяла, — попросилъ Виггинъ. Небраски смущенно улыбнулся.

— Она настоящая лэди и по честности не беретъ подарковъ, если не желаетъ взять и того, кто ихъ даетъ. А вотъ тебѣ я бы совѣтовалъ вернуть отъ нея письма, которыя ты ей писалъ, сплетникъ ты этакій! — обратился Виггинъ къ другому товарищу.

— Ну, ужъ ты скажешь, Медовый! — проворчалъ молодой человѣкъ. Всѣмъ было извѣстно, что онъ не умѣлъ подписать собственнаго имени.

— Ну, а ты, Бокей Бальди! — не унимался Виггинъ, выбравъ себѣ новую жертву. — Какъ насчетъ туфелекъ, — еще не готовы? Пріунылъ нашъ Бальди, братцы, я вамъ скажу. На смирной лошади онъ у васъ умѣетъ держаться молодцомъ, не хуже самой учительницы, но вообразите вы себѣ его съ иголкой! Онъ мастерилъ изъ пестрыхъ лоскутковъ туфельки для миссъ Вудъ!

— Неправда, я ихъ купилъ въ Медисинъ-Боу! — выпалилъ Бальди.

— Ага, значитъ, сознаешься! — крикнулъ Виггинъ. — Ну, купилъ онъ, а по дорогѣ-то и раздумался: вдругъ онѣ окажутся велики. Надо было пойти попросить ее помѣрить, да храбрости не хватило. Онъ и сунулъ туфли подъ заборъ, а самъ запѣлъ серенаду. А учительницы-то дома не было, и онъ долго распѣвалъ: «И гордость я мою, и гнѣвъ, все въ жертву принесу любви» — передъ пустымъ домомъ. Въ это время какъ разъ проходилъ мимо Линъ Мак’Лэнъ. Бальди далъ тягу черезъ заборъ, и какъ разъ наскочилъ на быка м-ра Тэлора. Нѣкоторыя части Бальдина костюма пострадали, и хорошо еще, что Лину удалось оттащить быка. Ну, а въ это время кто-то и скралъ эти калоши изъ Медисинъ-Боу. Что-жъ, начнешь кроить новыя, Бальди? Впрочемъ, теперь Линъ Мак’Лэнъ за тебя постарается.

— Значитъ у нея много поклонниковъ? — освѣдомился виргинецъ, лежа на спинѣ и глядя на звѣзды.

— Столько, что и не оберешься, — отвѣчалъ Виггинъ. — Кого-кого здѣсь изъ-за нея не перебывало! И лошадники, и охотники. Одинъ конокрадъ явился, красивый малый; м-ръ Тэлоръ хотѣлъ ее предупредить насчетъ него, такъ м-съ Тэлоръ сказала, что сама за нею приглядитъ и не дастъ въ обиду. Да учительница и не хотѣла ѣздить съ нимъ кататься. Она когда съ кѣмъ ѣздитъ, такъ дѣтей съ собой беретъ.

— Ну, еще бы! — произнесъ Трампасъ.

Виргинецъ отвелъ глаза отъ звѣздъ и сталъ со своего мѣста слѣдить за Трампасомъ.

— Я все-таки думаю, что она чье-нибудь ухаживанье да поощряетъ! — замѣтилъ потерпѣвшій неудачу Небраски.

— Поощряетъ? Это потому, что учится у иныхъ стрѣлять? — сказалъ Виггинъ. — Конечно, я не судья. Я всегда стараюсь держаться подальше отъ добродѣтельныхъ женщинъ. Но все-таки я думаю, что если она кого поощряетъ, такъ только ребятъ. Ихъ она и ласкаетъ, и цѣлуетъ.

— И ѣздитъ верхомъ, и стрѣляетъ, и малыхъ дѣтокъ ласкаетъ. — хихикнулъ Трампасъ. — Дѣло извѣстное: въ тихомъ омутѣ черти водятся.

Всѣ засмѣялись. Въ прэріяхъ люди бываютъ не прочь отъ циническихъ шутокъ.

— Бальди-то она оставила на заборѣ, — продолжалъ Трампасъ, — а сама въ это время съ Линомъ Мак’Леномъ…

Раздался общій громкій хохотъ, но вдругъ оборвался. Виргинецъ стоялъ надъ Трампасомъ.

— Теперь встаньте и скажите имъ, что вы солгали! — произнесъ онъ.

Трампасъ нѣсколько времени молчалъ среди мертвой тишины.

— Изъ вашихъ словъ я понялъ, что вы съ нею не знакомы, — выговорилъ онъ наконецъ.

— Поднимитесь на ноги, хорекъ вы этакій, и признайтесь, что вы лжецъ, а не то я расшибу вамъ голову!

Увидавъ глаза южанина, Трампасъ тихо всталъ.

— Я не хотѣлъ сказать… — началъ онъ съ лицомъ, точно сразу опухшимъ отъ внутренней злобы.

— Хорошо, довольно. Но подождите садиться. Признавъ себя лжецомъ, вы, по крайней мѣрѣ, одинъ разъ въ жизни сказали правду. Вы, Медовый-Виггинъ, я и наши товарищи слишкомъ испорчены частыми побывками въ городѣ, часто нарушаемъ правила благопристойности, но чувство порядочности въ насъ еще живо. Теперь вы можете сѣсть, если хотите.

Трампасъ съ усмѣшкой оглядѣлъ представителей общественнаго мнѣнія, но они уже не были больше на его сторонѣ, и онъ услышалъ со всѣхъ сторонъ:

— Это вѣрно, — она настоящая леди, и т. п.

Когда виргинецъ ушелъ, Трампасъ попробовалъ-было возобновить свои шутки, но его остановилъ Виггинъ.

— Заткни глотку! — сказалъ онъ: — мнѣ все равно, знакомъ онъ съ нею или поступилъ такъ изъ принципа. Онъ тебя отлично отбрилъ, проглоти и роспишясь, а мы съ ребятами за-одно съ нимъ.

Итакъ, Трампасъ долженъ былъ проглотить и росписаться, а южанинъ между тѣмъ пошелъ выпить виски и окольными путями завелъ съ хозяиномъ разговоръ о школьной учительницѣ.

— Правда, говорятъ, она очень хороша собою? — спросилъ онъ.

— Да, да, удивительно привлекательна, и при этомъ только и думаетъ, что о ребятахъ. Взрослые ее, повидимому, совсѣмъ не интересуютъ.

— Что вы говорите! Ну, а она не простудилась, послѣ того, какъ чуть не утонула въ рѣкѣ?

— Не понимаю, что вы говорите. Тонула! Когда? Она ничего такого не разсказывала.

— Ну, такъ, значитъ, возница, разсказывавшій мнѣ, что-нибудь спуталъ.

— Да, вѣроятно, онъ потопилъ кого-нибудь другого. А вотъ и они! Видите ее, верхомъ она ѣдетъ, и съ нею Вестфали. Куда же вы побѣжали?

— Мнѣ нужно немножко почиститься. Мыло у васъ есть?

— И мыло, и полотенце въ сѣняхъ! — крикнулъ ему въ догонку хозяинъ.

Совершивъ свой туалетъ и нѣсколько разъ выразивъ про себя изумленіе по поводу того, что учительница скрыла о приключеніи на рѣкѣ, виргинецъ прослѣдовалъ въ пріемную комнату. Чтобы попасть въ нее, ему пришлось пройти черезъ кладовую, находившуюся рядомъ съ кухней, и онъ зашагалъ на цыпочкахъ, изъ боязни разбудить спавшихъ въ этой комнатѣ дѣтей. Десять или двѣнадцать ребятъ лежали на столахъ и подъ столами. Въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» няньки были неизвѣстны, и родители таскали съ собою на балы своихъ дѣтей. Завернутые въ одѣяла и плащи, лежали Альфредъ и Христофоръ, параллельно и вертикально маленькимъ Тагорамъ, Кармоди и другимъ младенцамъ «Медвѣжьей-Рѣки» и ея окрестностей.

«А Лина еще и нѣтъ!» — подумалъ южанинъ, заглянувъ въ залъ на собравшуюся компанію. Миссъ Вудъ готовилась начать кадриль.

«Я не замѣтилъ въ тотъ разъ, что у нея такіе красивые волосы, — продолжалъ размышлять виргинецъ, — а сама она еще совсѣмъ маленькая, маленькая дѣвочка».

— Наше вамъ почтеніе! — крикнулъ первый скрипачъ.

Всѣ начали раскланиваться, и миссъ Вудъ, обернувшись, увидала въ дверяхъ высокаго молодого человѣка. Онъ отвелъ отъ нея глаза, какъ и тогда на рѣкѣ, и она сразу поняла, зачѣмъ онъ пріѣхалъ сюда черезъ полгода, и вспомнила о своемъ платкѣ съ цвѣтами. Она стала танцовать, не обращая внимани на его присутствіе.

— Сегодня появились новыя лица! — замѣтила она своему кавалеру.

— Вы всегда забываете наши бѣдныя лица! — возразилъ онъ.

— Нисколько! Кто этотъ черный человѣкъ?

— Это — уроженецъ Виргиніи, но онъ совсѣмъ не считаетъ себя чернымъ.

— Онъ глядитъ такимъ букой.

— Что вы! Нисколько! — и кавалеръ разсказалъ миссъ Вудъ все, что зналъ объ южанинѣ.

Послѣ кадрили, замѣтивъ, что высокій человѣкъ сдѣлалъ шагъ по направленію въ ней, она быстро сказала:

— Здѣсь невыносимо жарко! Я хочу посмотрѣть, что дѣлаютъ дѣти, — и прошла мимо виргинца, не удостоивъ взглянуть на него.

«Она меня отлично узнала!» — подумалъ молодой человѣкъ. — Эй! — крикнулъ онъ появившемуся изъ кухни Лину Мак’Лэну. — Ты не танцуешь?

— Не умѣю.

— Попросилъ бы школьную учительницу тебя научить. Я самъ собираюсь брать у нея уроки.

— Ну, вотъ еще, пойдемъ, лучше выпьемъ. А знаешь, учительница сказала, что я представляю собой исключеніе. И все-таки я не пойду съ нею вальсировать.

— Вальсировать! — Виргинецъ поставилъ настоль свой стаканъ съ виски и бросился въ залу. Немногіе въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» умѣли вальсировать, и танцовать съ этими немногими значило взять на себя трудную и тяжелую обязанность; поэтому южанинъ хотѣлъ блеснуть своимъ умѣньемъ и ловкостью. Онъ подошелъ къ молодой дѣвушкѣ.

— Не желаете ли сдѣлать туръ вальса, сударыня?

— Простите… — произнесла она, дѣлая видъ, что не разслышала, и хорошо изученнымъ движеніемъ поднимая на него глаза.

— Не хотите ли протанцовать со мною, сударыня?

— Вы, кажется, изъ Виргиніи? — спросила Молли Вудъ вѣжливо, но не вставая.

— Да, изъ Виргиніи.

— Я слышала, что южане отличаются благовоспитанностью.

— Это совершенно вѣрно! — молодой человѣкъ покраснѣлъ, но голосъ его звучалъ все такъ же мягко.

— Въ Новой-Англіи джентльмены просятъ, чтобы ихъ представили дамѣ, прежде, чѣмъ приглашать ее танцовать. — Онъ простоялъ передъ нею одно мгновенье, все больше и больше краснѣя. Ея волненіе все возростало. Она ждала, что онъ заговоритъ о приключеніи на рѣкѣ, и такимъ образомъ дастъ ей возможность поблагодарить его и быть съ нимъ очень милой, но онъ произнесъ только: — Прошу простить меня, сударыня! — поклонился и ушелъ, а она ужасно испугалась, что онъ больше не придетъ. Но онъ тотчасъ же вернулся съ м-ромъ Тэлоромъ, который и представилъ его ей. Въ эту минуту дядя Югей принесъ ей стаканъ воды и попросилъ ее на туръ вальса.

И она пошла танцовать, а виргинецъ остался на мѣстѣ, слѣдя глазами за ея кружившейся и удалявшейся фигурой. Предпочла ему дядю Югея!

Этого недоставало! Онъ вернулся въ Мак’Лэну и опять взялся за стаканъ.

— Ну что, бралъ уроки танцевъ? — сказалъ, усмѣхаясь, Линъ. — Видишь, какая она гордячка? И съ чего бы, кажется! Родиться въ Вермонтѣ — не Богъ вѣсть какая честь.

— А тебѣ, видно, досталось отъ нея за что-нибудь, — признайся!

— Да, видишь ли, я вздумалъ-было ее поцѣловать. Мнѣ вѣдь все время приходилось съ нею ѣздить то въ школу, то изъ школы; она такъ мило болтала, разспрашивала меня о моей жизни и обо всемъ. Я и подумалъ, что она не разсердится. Вѣдь многія изъ нихъ это очень даже любятъ. Ну, а ужъ она — нѣтъ, за это я тебѣ ручаюсь головою!

Виргинецъ почувствовалъ, какъ сердце его забилось гордостью за свою даму. Въ залѣ раздался звукъ скрипокъ и топотъ ногъ.

— Вотъ она танцуетъ! — сказалъ Линъ.

— И опять съ дядей Югеемъ. Глядя на него, не повѣришь, что у него жена и близнецы.

— А теперь она пошла съ Вестфалемъ.

— Какъ, съ Джэмсомъ! — воскликнулъ виргинецъ. — У него тоже жена и дѣти, а онъ отплясываетъ! А теперь вотъ Кармоди и опять дядя Югей! Пойдемъ, Линъ! — Они вышли въ кладовую. Тамъ ихъ вниманіе было привлечено двумя расплакавшимися ребятами. Когда они подошли, чтобы узнать, въ чемъ дѣло, дѣти уже успѣли заснуть.

— Это близнецы дяди Югея, — замѣтилъ Мак’Лэнъ. — Я видѣлъ, какъ его жена клала ихъ сюда.

Виргинецъ остановился и переспросилъ съ живостью:

— Близнецы дяди Югея, ты говоришь? — и онъ началъ пересчитывать дѣтей: — девять, десять, одиннадцать спящихъ незнакомцевъ, — ну хорошо же! — и онъ началъ быстро и ловко стаскивать съ дѣтей одѣяла и завертывать ихъ въ одѣяла, покрывавшія другихъ ребятъ. Мак’Ланъ нѣсколько мгновеній смотрѣлъ на него, вытаращивъ глаза и ничего не понимая, но вдругъ на него нашло просвѣтленіе, и онъ, вскрикнувъ отъ восторга, сталъ помогать товарищу. А пока они возились съ одѣялами и плащами, легкомысленные родители продолжали отплясывать съ увлеченіемъ, и случайный слабый пискъ ихъ потомства не достигалъ до ихъ слуха.

XI.

Праздникъ кончился, и гости разъѣхались.

М-ръ и м-съ Вестфаль ѣхали во мракѣ ночи, и, уже подъѣзжая къ дому, услыхали, какъ изъ-подъ платковъ и одѣялъ раздался тонкій голосокъ.

— Джимъ! — сказала жена: — я говорила, что Альфредъ простудится.

— Полно, Лизи, не волнуйся, пожалуйста. Вполнѣ естественно, что годовалый ребенокъ пищитъ.

И юный Джэмсъ поцѣловалъ любимую жену.

— Какъ это ты можешь говорить про собственнаго ребенка: «годовалый», точно онъ теленокъ, Джэмсъ Вестфаль! — возмутилась жена. — Ну, вотъ опять… Поѣзжай скорѣе, Джимъ! Право, у него престранный кашель.

Они быстро проѣхали девять миль, и Джэмсъ сталъ распрягать лошадей въ конюшнѣ, а жена его поспѣшила уложить ребенка. Вдругъ онъ услышалъ, что жена его зоветъ и такимъ голосомъ, что онъ бросился въ домъ, на бѣгу выхвативъ пистолетъ. Однако, въ комнатѣ не оказалось ни медвѣдя, ни индѣйца; причиной волненія были два невинные младенца, лежавшіе на кровати. Мать стояла надъ ними и пожирала ихъ сверкающими глазами.

— Взгляни! — произнесла она трагическимъ голосомъ.

— Куда же ты нашихъ-то дѣла? — спросилъ мужъ, съ облегченіемъ засовывая пистолетъ за поясъ.

— И ты спрашиваешь объ этомъ у меня?.. — голосъ ея прервался отъ волненія: — спроси своего Лина Мак’Лэна, который воруетъ туфли и перемѣшиваетъ здоровыхъ, прелестныхъ дѣтокъ съ чужими, кашляющими мальчишками… Впрочемъ, этотъ, котораго завернули въ новое одѣяльце Христофора, даже не мальчикъ!.. — и она зарыдала.

Джэмсъ не могъ удержаться и разразился громкимъ смѣхомъ, но когда пришлось опять собраться въ путь и ѣхать въ Тэлору, такъ какъ первый ребенокъ былъ несомнѣнно его сынъ Чарли, то веселье м-ра Вестфаля значительно поубавилось. Когда же они не застали Тэлоровъ дома и узнали, что они поѣхали искать своего ребенка, найдя вмѣсто него какое-то живое существо, которое никто не могъ признать, то Джэмсъ неистово хлестнулъ лошадей и возгорѣлся жаждой мести не менѣе, чѣмъ его жена.

На зарѣ Линъ Мак’Линъ разбудилъ виргинца.

— Намъ надо утекать, — сказалъ онъ.

— Ну и утекай, — пробурчалъ южанинъ изъ-подъ одѣяла, — и прячься, пока они не оцѣнятъ вполнѣ нашей шутки!

Мак’Лэнъ назвалъ его дуракомъ, и пошелъ сѣдлать свою лошадь. При этомъ онъ вытащилъ изъ сѣдельной сумки какой-то свертокъ, положилъ его у изголовья Бовея Бальди и ускакалъ. Проснувшись, Бальди нашелъ въ сверткѣ пару туфель.

Не успѣлъ Линъ отскакать и на милю, какъ послышался стукъ колесъ и подъѣхали Тэлоры. Вслѣдъ за ними явились Кармоди и дядя Югей съ женою, а потомъ одинъ м-ръ Давъ, сообщившій, что у жены его отъ волненія сдѣлался одинъ изъ ея обычныхъ припадковъ, во избѣжаніе которыхъ доктора предписывали ей полнѣйшее спокойствіе.

Раздавались громкіе голоса мужчинъ и женщинъ, плачъ и крики дѣтей, и произошло нѣчто невообразимое. Легенды объ этомъ утрѣ и теперь еще живы отъ Техаса до Монтаны.

Конечно, всю вину свалили на исчезнувшаго Лина. Виргинецъ былъ очень услужливъ, держалъ лошадей и помогалъ дамамъ выходить изъ экипажей. Всѣ были глубоко возмущены сатанинской продѣлкой Лина, особенно женщины. Онѣ даже устроши совѣщаніе по этому поводу въ отдѣльной комнатѣ, куда мужчины не допускались, и о подробностяхъ этого совѣщанія я могу только догадываться.

За Мак’Лэномъ была послана погоня, но его нигдѣ не могли найти. Выждавъ минуту, когда всеобщее возмущеніе поулеглось, виргинецъ выступилъ на середину и произнесъ:

— Я тотъ, кого вы ищете. Убейте меня, если хотите, я не стану защищаться.

Всѣ тупо замолчали, услыхавъ это заявленіе, и хотя потомъ ему и досталось немного отъ матерей, но въ общемъ онъ отдѣлался очень легко. Произошло примиреніе, и всѣ усѣлись за остатки вчерашняго ужина.

Простившись со всею компаніей, виргинецъ осѣдлалъ своего Монте и поѣхалъ въ домику, выстроенному Тэлоромъ для школьной учительницы. Было воскресенье. Занятій въ школѣ не было. Она была дома.

— Я позволилъ себѣ заѣхать, — сказалъ южанинъ.

— Какъ жаль, что м-ра и м-съ Тэлоръ нѣтъ дома!

— Я это зналъ, и потому и заѣхалъ. Не хотите ли поѣхать верхомъ, сударыня, на моей лошади?

— А вы пойдете пѣшкомъ?

— Нѣтъ, сударыня, на этотъ разъ вдвоемъ съ вами на одной лошади мы не поѣдемъ. — Замѣтивъ, что она вся вспыхнула, онъ продолжалъ спокойно: — Я возьму одну изъ лошадей Тэлора, онъ вѣдь меня знаетъ.

— Да, но я все-таки не могу ѣхать. Мнѣ еще надо посмотрѣть, чтобъ огонь въ кухнѣ Тэлоровъ не погасъ.

— Я присмотрю за этимъ. И, право, вамъ бы очень хорошо было проѣхаться. Съ ребятами сегодня вы можете не возиться.

— Что вы хотите этимъ сказать? — спросила она строго.

Ей показалось, что онъ намекаетъ на дѣтей, относительно которыхъ вчера вечеромъ, избѣгая его, она выказала такую необыкновенную заботливость. На ея строгій вопросъ онъ легко могъ отвѣтить рѣзкостью и такимъ обратомъ проиграть сраженіе, — но виргинецъ былъ не изъ тѣхъ, которые легко проигрываютъ дѣло.

— Что я хочу этимъ сказать? — повторилъ онъ спокойно, удобно усаживаясь возлѣ двери: — что вы успѣете учить вашихъ ребятъ и завтра, если такова ваша обязанность. — И онъ улыбнулся.

— Моя обязанность! Странно, что являются незнакомые люди…

— Развѣ я незнакомый человѣкъ? — перебилъ онъ ее. — Я былъ вамъ представленъ, сударыня. Впрочемъ, если вамъ угодно, я уйду.

Онъ всталъ и остановился со шляпой въ рукахъ.

Она вовсе не хотѣла, чтобы онъ ушелъ. Ни одинъ изъ ея поклонниковъ не былъ похожъ на этого человѣка, и хотя она уже привыкла къ живописному мѣстному костюму, но никогда не видала, чтобы кто-нибудь его такъ красиво носилъ, какъ этотъ южанинъ. Волнуясь, она краснѣла все больше и больше, и не зная, что сказать, рѣшила быть очень строгой.

— Вы считаете себя взрослымъ и отвѣтственнымъ за свои поступки человѣкомъ, — начала она, — а вмѣстѣ съ тѣмъ позволяете, чтобъ обвиняли м-ра Мак’Лена во всей этой кутерьмѣ…

— Я не отрекаюсь, что это сдѣлалъ я.

— Ну, я такъ и знала! Я съ самаго начала это говорила!

— А утверждаете, что я для васъ незнакомый человѣкъ! — пробормоталъ онъ. — А кому же вы говорили, что это я?

Ей показалось, что она одержала побѣду.

— Вы боитесь? — спросила она и весело разсмѣялась.

— Настолько боюсь, что самъ имъ во всемъ признался. Они такъ хорошо разыграли удивленіе, что мнѣ и въ голову не пришло, что вы меня видѣли съ дѣтьми, и что они уже раньше знали все отъ васъ.

— Я совсѣмъ васъ не видала. Я просто знала, потому что… И, конечно, я никому не говорила. Когда я сказала, что говорила это съ самаго начала, то я хотѣла этимъ сказать… Ну, вы отлично понимаете, что я хотѣла этимъ сказать.

— Отлично понимаю, сударыня.

Бѣдная Молли готова была топнуть ногой.

— А зачѣмъ вы разыграли это шутку? — продолжала она: — перепугать безъ всякой причины женщинъ — неужели это достойный поступокъ для мужчины, который носитъ такой огромный пистолетъ и ѣздитъ на такой огромной лошади? Я бы никогда не рѣшилась поѣхать кататься съ такимъ невзрослымъ провожатымъ.

— Да, это было сдѣлано по-дѣтски. Но я вѣдь иногда веду себя и какъ взрослый. Вчера я забылъ попросить, чтобъ меня представили вамъ, прежде чѣмъ начать говорить съ вами, но почему я забылъ, — угадайте!

— Зачѣмъ же я буду сидѣть и догадываться, когда вы, повидимому, легко можетъ мнѣ это сообщить.

— Вѣдь когда мы переправлялись черезъ рѣку, меня никто вамъ не представлялъ? Однако, вы не жаловались на то, что я былъ для васъ незнакомымъ человѣкомъ?

— Конечно нѣтъ! — она покраснѣла и быстро прибавила: — Возница сказалъ мнѣ, что никакой настоящей опасности тамъ не было.

— Дѣло не въ этомъ. Вы, взрослая и отвѣтственная за своя поступки женщина, являетесь одна въ полу-дикую страну, чтобы учить малыхъ ребятъ, любящихъ играть въ прятки, и дѣлаете видъ, что не знаете человѣка, которому позволили оказать вамъ услугу. Развѣ это не игра въ прятки? И поэтому я не увѣренъ, кто въ этой комнатѣ ребенокъ, а кто — взрослый.

Молли Вудъ сердито посмотрѣла на него и сказала:

— Вы мнѣ очень непріятны.

— Это вполнѣ понятно. Вы полюбите меня, въ концѣ концовъ… А теперь поѣдемте пожалуйста кататься, сударыня.

— Ахъ, Боже мой! Что за самомнѣніе! Я васъ полюблю?! Бываютъ люди, которые думаютъ, что имъ стоитъ порисоваться передъ женщиной…

— Боже милосердый! Это я-то рисуюсь передъ вами!

Онъ не могъ удержаться отъ смѣха, и его смѣхъ очень понравился миссъ Вудъ.

— Я возьму назадъ тѣ слова, которыя вамъ сказала: мнѣ кажется, вы мнѣ больше не непріятны, и я не считаю васъ больше невзрослымъ. А кромѣ того, — заключила, она, протягивая ему руку, — мнѣ все время очень хотѣлось поблагодарить васъ за ту услугу, которую вы мнѣ оказали тогда, на рѣкѣ.

Онъ взялъ ея руку, и сердце его сильно забилось.

— Вы настоящій джентльменъ! — воскликнулъ онъ.

Теперь пришелъ ея. чередъ смѣяться.

— Я всегда хотѣла быть мужчиной, — сказала она.

— Я очень радъ, что ваше желаніе не исполнено, — произнесъ онъ, глядя на нее; но она нашла, что съ нея довольно сказано на первый разъ, и спросила:

— Гдѣ вы научились такимъ словамъ? Впрочемъ, сейчасъ видно, что вы имѣли слишкомъ большую практику для вашихъ юныхъ лѣтъ.

— Мнѣ уже двадцать-семь, — необдуманно сболтнулъ виргинецъ, и почувствовалъ, что поступилъ какъ дуракъ.

— Кто бы могъ подумать! — произнесла Молли съ тонкой насмѣшкой, чувствуя, что побѣда на этотъ разъ останется за нею. — А кататься я сегодня все-таки не поѣду.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ остается только проститься. Въ слѣдующій разъ я приведу вамъ смирную лошадь.

— Въ слѣдующій разъ я, можетъ быть, поѣду. А вы далеко живете?

— Въ помѣстьѣ судьи Генри. Довольно-таки далеко, но это ничего не значитъ. Добраго здоровья, сударыня!

— Послушайте! — крикнула она ему вслѣдъ: — я не боюсь лошадей, и вамъ нечего приводить мнѣ очень смирную. Тогда, на рѣкѣ, я была утомлена, и обыкновенно кричать, садясь на лошадь, не въ моихъ правилахъ.

Онъ остановился, любуясь ею.

— Не дадите ли вы мнѣ этотъ цвѣтокъ?..

— Съ удовольствіемъ. Я такъ рада, когда цвѣты кому-нибудь нравятся.

— Онъ напоминаетъ цвѣтъ вашихъ глазъ, — произнесъ онъ серьезно и, засунувъ цвѣтовъ за ремешокъ шляпы, уѣхалъ на своемъ Монте, а миссъ Вудъ долго смотрѣла на его удалявшуюся фигуру.

XII.

Въ Беннингтонѣ всегда съ нетерпѣніемъ ждали писемъ изъ «Медвѣжьей-Рѣки». Извѣстіе о томъ, какъ родителямъ подмѣнили ихъ дѣтей, вызвало всеобщее волненіе и было сообщено всѣмъ сосѣдямъ.

— Я не могу не сердиться на нее за то, что она поселилась въ такомъ мѣстѣ, — сказала м-съ Вудъ.

— Я бы очень хотѣлъ тамъ быть, — сказалъ ея зять, Андрю Белль.

— Она не пишетъ, кто сыгралъ эту шутку, — замѣтила м-съ Андрю Белль.

— Это не увеличило бы того, что мы уже знаемъ, — возразила м-съ Вудъ и написала дочери, умоляя ее быть осторожнѣе съ окружавшими ее дикарями и негодяями и почаще видаться съ м-съ Балаамъ.

М-съ Флинтъ, узнавъ случайно о содержаніи письма Молли (на чтеніе письма она не была приглашена), заявила, что всегда считала миссъ Вудъ немного вульгарной, особенно когда она стала давать уроки музыки, какъ самая обыкновенная нѣмка.

Слѣдующее письмо успокоило ея мать. Въ немъ не говорилось ни о празднествахъ, ни о подмѣнѣ дѣтей, а главнымъ образомъ о прекрасной погодѣ и о благотворномъ вліяніи мѣстнаго климата на здоровье, и о томъ, какъ пріятно здѣсь ѣздить верхомъ, особенно на горячей лошади. Кромѣ того, Молли просила выслать ей побольше книгъ, и стиховъ, и прозы, и старыхъ, и новыхъ авторовъ.

— А съ кѣмъ она ѣздитъ верхомъ? — спросила м-съ Белль.

— Она не пишетъ. А что?

— Странная у нея манера умалчивать о нѣкоторыхъ вещахъ.

— Сара! — съ упрекомъ воскликнула м-съ Вудъ.

— Ну, мама, вы такъ же отлично знаете, какъ и я, что она иногда ведетъ себя слишкомъ самостоятельно и не соблюдая строго приличій.

— Да, но не въ такомъ случаѣ. Она даже не хотѣла ѣздить верхомъ съ Самомъ Баннеттомъ, а ужъ это-то было бы вполнѣ прилично.

Книги въ большомъ количествѣ были высланы и пришли въ «Медвѣжью-Рѣку» за недѣлю до Рождества. Съ новаго года виргинецъ занялся своимъ образованіемъ.

— Все прочелъ до послѣдней страницы, — объявилъ онъ, входя въ домикъ Молли въ февралѣ мѣсяцѣ и кладя два толстыхъ тома ей на столъ.

— И что же вы скажете?

— Скажу, что заслужилъ длинную поѣздку на сегодня.

— Жоржикъ Тэлоръ вывихнулъ себѣ ногу.

— Я не о такой прогулкѣ говорю, а о томъ, чтобъ вы поѣхали вдвоемъ со мною.

— Хорошо, мы объ этомъ подумаемъ, а теперь скажите ваше мнѣніе о прочитанномъ. Понравились вамъ книги?

— Нѣтъ. Не очень. Этотъ криминальный романъ можетъ быть весьма интересенъ для сыскной полиціи, но вѣдь я не сыщикъ; а въ другомъ — слишкомъ много болтовни.

Молли возмутилась подобнымъ отзывомъ.

— Это такой знаменитый романъ, и неужели вамъ не жаль героиню?

— Да, очень хорошая книга, и мнѣ жаль и героиню, и героя, но все-таки писатель отлично сдѣлалъ, что утопилъ въ концѣ ихъ обоихъ.

— Не писатель, а писательница.

— Женщина! Ну, поэтому-то и болтовни много.

— Я не поѣду съ вами кататься! — воскликнула Молли.

Но однако поѣхала. А онъ вернулся въ «Глубокую-Рѣку» на этотъ разъ съ русскимъ романомъ. Вернулъ онъ его уже въ апрѣлѣ. Снѣжная буря съ дождемъ помѣшала ихъ обычной прогулкѣ, и онъ просидѣлъ у нея въ комнатѣ, не говоря ни слова о своей любви. Уѣзжая, онъ попросилъ ее дать ему еще какую-нибудь книгу того же автора, но у нея ничего больше не было.

— Жаль! — сказалъ онъ: — я никогда не читалъ ни одного романа, гдѣ было бы столько правды.

— Что вамъ такъ понравилось въ немъ? — съ удивленіемъ спросила она. Ей этотъ романъ показался отвратительнымъ.

— Все, — отвѣчалъ онъ. — Этотъ выродокъ-герой и семья, которая его не понимаетъ. — Виргинецъ посмотрѣлъ на Молли почти робко. — Знаете, — произнесъ онъ и покраснѣлъ: — я чуть не заплакалъ, когда читалъ описаніе смерти этого выродка и его слова: «я родился, чтобъ быть гигантомъ». Жизнь создала-то его очень большихъ размѣровъ, да потомъ не дала случая примѣнить свои силы.

Молли подумала, что онъ покраснѣлъ отъ того, что признался ей, что «чуть не заплакалъ». Болѣе глубокая причина, вызвавшая краску на его лицо, состояла въ томъ, что онъ самъ, какъ умирающій герой повѣсти, чувствовалъ себя гигантомъ, лишеннымъ возможности примѣнить свои силы.

Настала весна. Было тепло и ясно. На вершинахъ таялъ снѣгъ; подъ нимъ старыя сосны пѣли свою вѣчную пѣсню, а въ долинахъ цвѣли цвѣты. Молли и виргинецъ сидѣли у родника, куда обыкновенно отправлялись верхомъ. Онъ прощался съ нею, такъ какъ ему предстояла долгая поѣздка по дѣламъ судьи Генри. На дорогу онъ бралъ съ собою «Kenilworth» Вальтеръ-Скотта. Но онъ велъ разговоръ не о книгахъ, а о своей любви.

— Я была бы неподходящей для васъ женою, — отвѣчала она, когда онъ замолчалъ.

— Мнѣ лучше объ этомъ судить, — произнесъ онъ грубо, и эта грубость обрадовала и испугала ее. Когда онъ бывалъ далеко, а она сидѣла въ своемъ домикѣ передъ портретомъ исторической бабушки и читала полученныя изъ дома письма, то ея роль относительно его, роль руководителя и снисходительнаго товарища, казалась ей легкой. Но стоило ему явиться, и вся увѣренность ея исчезала. Никогда еще никто не смотрѣлъ на нее съ такимъ скрытымъ пламенемъ въ глазахъ. — Всѣ люди рождены равными, — произнесъ онъ, — или, можетъ быть, это къ женщинамъ не относится?

— Относится, конечно.

— Вы такъ и дѣтямъ говорите?

— Я говорю имъ то, что думаю.

— А кто вашъ лучшій ученикъ?

— Маленькій Жоржикъ Тэлоръ; за нимъ идетъ Генри Давъ.

— А кто послѣдній?

— Бѣдный Бобъ Кармоди. На него одного я трачу больше времени, чѣмъ на всѣхъ остальныхъ.

— Странно: Жоржикъ — лучшій, Бобъ — худшій, а Генри — по срединѣ: такъ какъ же вы говорите, что всѣ люди равны?

Молли не нашла, что возразить.

— Гляжу я вокругъ, — продолжалъ табунщикъ, — и вижу: одни выигрываютъ, другіе проигрываютъ; одни работаютъ и богатѣютъ, другіе работаютъ и разоряются; гляжу я на все это, и не вѣрю, когда мнѣ говорятъ о равенствѣ. Я знаю, что вы думаете, говоря, что вы были бы неподходящей для меня женою. Но я — изъ тѣхъ, которые вѣчно двигаются и идутъ впередъ. Я буду со временемъ вашимъ лучшимъ ученикомъ. — Онъ повернулся къ ней, произнося эти слова, и она почувствовала, что теряетъ самообладаніе.

— Пожалуйста, — произнесла она, — пожалуйста!..

— Что пожалуйста?

— Не портите мнѣ этихъ прогулокъ. Я не люблю васъ… я не могу, но… эти прогулки — мое самое большое удовольствіе. Я не хотѣла бы, чтобъ онѣ прекратились.

— Вы сами не знаете, чего требуете. Не можете же вы требовать, чтобы плодъ оставался вѣчно зеленымъ. Васъ наши теперешнія отношенія удовлетворяютъ, а меня — нѣтъ. Для васъ это — удовольствіе, а для меня… я не знаю даже, какъ это назвать. Я пріѣзжаю къ вамъ и злюсь; опять ѣду и опять злюсь… Нѣтъ, мнѣ легче васъ не видѣть.

— Ну, а можете вы сдѣлать мнѣ огромное одолженіе?

— Чѣмъ невозможнѣе, тѣмъ лучше! — воскликнулъ онъ, думая, что она потребуетъ дѣятельнаго подвига.

— Продолжайте пріѣзжать; но не говорите мнѣ о… не говорите такъ со мною, если можете.

Онъ разсмѣялся, удержавъ готовое сорваться у него проклятіе.

— А если вы не можете не говорить, то я обѣщаю иногда выслушивать васъ. Это все, что я могу обѣщать.

— Это какая-то сдѣлка, — проворчалъ онъ и помогъ ей сѣсть на лошадь. На прощанье онъ сказалъ ей:

— Я уѣзжаю далеко и буду очень занятъ. А когда я занятъ, то я меньше тоскую о васъ.

Это замѣчаніе, сверхъ ожиданія, было ей очень непріятно: она, съ истинно женской непослѣдовательностью, ждала совсѣмъ другихъ прощальныхъ словъ.

— Отлично! — сказала она. — Я тоже не соскучусь о васъ. — Она улыбнулась.

— Сомнѣваюсь! — проговорилъ онъ и быстро ускакалъ на своемъ Монте.

За кѣмъ же осталась побѣда на этотъ разъ?

XIII.

Вся Америка — это несомнѣнный фактъ — дѣлится на два класса: на знатныхъ — и на равныхъ. Послѣдніе всегда признаютъ аристократію, если ихъ ошибочно причисляютъ къ ней. Такъ оно будетъ у насъ обстоять до тѣхъ поръ, пока наши американки не будутъ производить на свѣтъ только однихъ королей… «Декларація независимости» была, собственно, со стороны американцевъ, признаніемъ «вѣчнаго неравенства» людей: Ею уничтожена была только родовая аристократія, при которой мелкіе люди занимали высокое положеніе, а люди значительные обречены были на скромныя роли; наша любовь къ справедливости не могла мириться съ такимъ насиліемъ надъ человѣческою природой. Вотъ почему мы и постановили, что у насъ отнынѣ всякій человѣкъ одинаково имѣетъ право искать себѣ самъ соотвѣтствующее ему мѣсто въ обществѣ. Тѣмъ самымъ мы признали у себя дѣйствительный аристократизмъ: «побѣда за достойнѣйшимъ, кто бы онъ ни былъ» — таковъ жизненный лозунгъ Америки. Истинная аристократія и истинная демократія — это одно и то же. Кто этого не видитъ, тотъ слѣпъ…

Такъ разсуждалъ я, направляясь въ Биллингсъ, въ Монтанѣ, недѣли три спустя послѣ неожиданной встрѣчи съ моимъ виргинцемъ въ Омагѣ, въ Небраскѣ. Я не зналъ, что судья Генри поручилъ ему дѣло, по которому онъ долженъ былъ отправиться на Западъ. А я собрался поѣздить съ нимъ по горамъ, надѣясь застать его въ мѣстечкѣ «Глубокой-Рѣкѣ». Но вдругъ я встрѣтился съ нимъ въ «Гастрономическомъ дворцѣ» полковника Кира Джонса.

Дворецъ этотъ находился въ Онагѣ, вблизи станціи, и представлялъ собою деревянную хижину, расписанную золотыми эмблемами, орлами и пароходами; у входа лежалъ ручной медвѣдь. Въ хорошую погоду двери дворца раскрывались настежь, и передъ взорами обѣдающихъ проходили вереницы людей всѣхъ оттѣнковъ кожи: индійскіе вожди, китайцы, африканцы, выходцы изъ Европы, всевозможные авантюристы, женщины въ яркихъ одеждахъ, и т. п.

Я направился туда, выйдя изъ спальнаго вагона, и у самаго входа пораженъ былъ доносившимся до меня голосомъ полковника, котораго я никогда до того не видалъ. Онъ стоялъ въ глубинѣ своего дворца, въ конфедератскомъ мундирѣ, съ пышными сѣдыми усами, и передавалъ требованія своихъ гостей повару черезъ отверстіе въ стѣнѣ. При входѣ нужно было купить билетъ, уплачивая заранѣе за ѣду; мѣра эта была принята въ виду того, что посѣтители часто уходили, не заплативъ по счету. Я купилъ билетъ и вошелъ въ залу. Давно уже я не слыхалъ такого голоса, какъ голосъ полковника, и на меня повѣяло свѣжестью долинъ отъ его окриковъ. Я подошелъ поближе — и вдругъ увидалъ передъ собой виргинца; онъ сидѣлъ одинъ за столикомъ.

Поздоровавшись со мной съ тѣмъ равнодушіемъ, которое ему казалось болѣе приличествующимъ для встрѣчъ въ городѣ, онъ все-таки прибавилъ почти ласково: — Я радъ увидѣть наконецъ человѣка! Вѣдь этотъ народъ не умѣетъ даже ѣсть — всѣ они спѣшатъ только насытиться. — И онъ окинулъ присутствующихъ своимъ зоркимъ и вмѣстѣ хмурымъ взглядомъ.

— А зачѣмъ вы сюда явились? — спросилъ я.

— Что жъ дѣлать? Когда нѣтъ выбора, берешь что есть. — И виргинецъ взялъ въ руки списокъ блюдъ. Я понялъ, что онъ чѣмъ-то занятъ, и оставилъ его въ покоѣ.

Онъ продолжалъ просматривать «меню».

— Какъ вамъ это понравится? — спросилъ онъ, передавая мнѣ грязную бумажку, на которой были обозначены самыя невѣроятныя кушанья: salmis, canapés, suprêmes и т. п. Я зналъ эту устарѣвшую манеру въ Америкѣ списывать какое-нибудь европейское ресторанное меню, и зналъ, какая ужасная пища соотвѣтствуетъ широковѣщательнымъ названіямъ. И виргинецъ зналъ это, очевидно, не хуже меня.

— Старая штука! — сказалъ я.

— Посмотримъ, что выйдетъ, если заказать вотъ это, — и онъ показалъ пальцемъ на одно изъ обозначенныхъ въ спискѣ блюдъ: «Лягушечьи лапки à la Delmonico». — Интересно, дѣйствительно, бякъ выпутается хозяинъ изъ подобнаго затрудненія, — отвѣтилъ я. Но мнѣ припомнился старый техасскій анекдотъ о томъ, какъ путешественникъ, прочтя меню, потребовалъ себѣ vol-au-vent, — хозяинъ же, приставивъ ему пистолетъ къ уху, сказалъ: — Вамъ подадутъ котлеты! — Вспоминая это, я потребовалъ лягушечьихъ лапокъ для виргинца.

— Лягушечьихъ лапокъ ему? — переспросилъ полковникъ громовымъ голосомъ. Онъ пристально взглянулъ на меня и прищурилъ глаза. — Сегодня, видите, здѣсь завтракало много ученыхъ, — сказалъ онъ. — Одинъ миссіонеръ, только-что передъ вашимъ приходомъ, съѣлъ послѣднюю порцію лапокъ… — Поджареной пшеницы! — крикнулъ онъ въ отверстіе въ стѣнѣ, передавая требованіе одного изъ гостей, заказавшаго пшенныя лепешки.

— Дайте мнѣ тогда печеныхъ яицъ, да чтобы ихъ подпекли съ обѣихъ сторонъ! — потребовалъ виргинецъ.

— Подайте «бѣлыя крылья»! — передалъ полковникъ пѣвучимъ голосомъ требованіе виргинца. — Взмахните ихъ вверхъ и внизъ!

— Да еще непрожаренный бифштексъ и чернаго кофе, — прибавилъ виргинецъ.

— «Убійство на сковородѣ», такъ чтобы кровь стекала! — крикнулъ полковникъ: — да еще нацѣдите «ночнаго мрака»!

— Мнѣ, пожалуйста, стаканъ воды, — сказалъ я.

Полковникъ взглянулъ на меня съ сожалѣніемъ. — Миссури со льдомъ для профессора! — крикнулъ онъ.

Въ эту минуту въ залу вошло нѣсколько человѣкъ, запыленныхъ съ дороги. Усаживаясь за столъ, каждый изъ нихъ кивнулъ головой виргинцу. Одного изъ вошедшихъ я узналъ.

— Да вѣдь это тотъ самый человѣкъ, съ которымъ вы играли въ карты въ Медесинъ-Боу, — сказалъ я. — Да, это Трамнасъ. У него теперь здѣсь оказалось дѣло. — Виргинецъ ничего болѣе не добавилъ и продолжалъ завтракать.

Наружность виргинца значительно измѣнилась со времени нашей послѣдней съ нимъ встрѣчи; онъ не очень возмужалъ, но утратилъ прежнее выраженіе дѣтскости. Это уже не былъ задорный проказникъ, который поднялъ на ноги весь Медесинъ-Боу своимъ пари со Стивомъ и возмутилъ все населеніе «Медвѣжьей-Рѣки» своей продѣлкой съ младенцами. Но нѣкоторая возмужалость уже была замѣтна теперь на его лицѣ и очень шла къ нему. Его молодыя силы, казалось, развились и окрѣпли, и онъ научился сдерживать ихъ.

Послѣ завтрака мы отправились на станцію.

— Судья очень расширилъ свое дѣло въ этомъ году, — началъ виргинецъ небрежнымъ тономъ, изъ чего я заключилъ, что онъ сообщалъ нѣчто важное для него. — Это — первый транспортъ нашихъ воловъ, — продолжалъ онъ. — Ихъ отправляютъ въ Чикаго двумя партіями черезъ Берлингтонъ.

Мы медленно прошлись вдоль обоихъ поѣздовъ: двадцать вагоновъ нагружены были волами, испуганно глядѣвшими на насъ изъ-за рѣшетокъ. — Они почти ничего не ѣли, — сказалъ виргинецъ, — и не пили съ тѣхъ поръ, какъ попали въ поѣздъ; видъ у нихъ такой, точно они знаютъ, зачѣмъ ихъ везутъ въ Чикаго.

И тѣмъ же небрежнымъ тономъ онъ разсказалъ мнѣ остальное. Судья Генри не могъ отпустить своего управляющаго; онъ ему нуженъ былъ для второго транспорта; поэтому эти два поѣзда — каждый изъ десяти вагоновъ, съ двойнымъ составомъ погонщиковъ — ввѣрены были виргинцу. На обратномъ пути изъ Чикаго онъ еще долженъ былъ повидаться съ директорами нѣсколькихъ желѣзныхъ дорогъ и выхлопотать льготные тарифы для провоза дальнѣйшихъ транспортовъ скота.

— Вы, значитъ, получили повышеніе, стали управляющимъ, — сказалъ я.

— Нужно же, чтобы кто-нибудь былъ управляющимъ, я полагаю.

— И вы, конечно, тяготитесь этимъ повышеніемъ?

— Ни о какомъ повышеніи нѣтъ и рѣчи, — отвѣтилъ онъ. — Погонщики привыкли смотрѣть на меня какъ на товарища… А почему бы и вамъ не поѣхать съ нами до Платсмута? — Этимъ вопросомъ онъ какъ бы отклонилъ отъ себя дальнѣйшій разговоръ на эту тему. Я принялъ его предложеніе, такъ какъ изъ Платсмута я могъ поѣхать дальше съ другимъ поѣздомъ.

Хозяинъ, очевидно, былъ о немъ высокаго мнѣнія, если довѣрилъ ему нѣсколько тысячъ головъ скота и команду надъ людьми. Отвѣтственность за скотъ кончалась въ Чикаго, но на обратномъ пути управляющему предстояло выполнить гораздо болѣе трудную задачу — увезти незанятыхъ дѣломъ товарищей изъ городовъ и доставить ихъ обратно на работу въ помѣстье судьи. Послѣдній былъ бы очень огорченъ, если бы они не вернулись, такъ какъ нуждался въ работникахъ. А управлять людьми въ странѣ, гдѣ всѣ считаютъ себя равными, не легко, и положеніе виргинца было довольно затруднительное. Нашъ поѣздъ, между тѣмъ, медленно шелъ вдоль береговъ Миссури и добрался до Платсмута, гдѣ его отставили на запасный путь, чтобы дать проѣхать поѣзду, съ которымъ ѣхало одно миссіонерское общество. Погонщики усѣлись коротать время за игрой въ покеръ; я же съ виргинцемъ сѣлъ на платформу и смотрѣлъ вдаль на необъятныя пространства песковъ.

— Можетъ быть, вамъ тоже хочется поиграть съ ними? — спросилъ я.

— Въ покеръ? съ этими щенятами? — Въ глазахъ его на минуту сверкнуло выраженіе гордости и быстро исчезло; онъ закончилъ фразу своимъ обычнымъ благодушнымъ тономъ, растягивая слова: — Я люблю играть только въ интересныя игры, — и вынувъ изъ кармана книгу, романъ Вальтеръ Скотта, «Кенильвортъ» (онъ уже раньше сообщилъ мнѣ, что романъ этотъ ему дала для прочтенія миссъ Молли Вудъ), онъ сталъ медленно перелистывать страницы.

— Королева Елизавета навѣрное отлично сыграла бы въ покеръ, — неожиданно сказалъ виргинецъ.

— Въ покеръ?

— Да. А скажите, помните вы Шекспировскаго толстяка?

— Фальстафа? Еще бы.

— Какая грандіозная фигура! А жаль, что Шекспиръ не зналъ игры въ покеръ. Фальстафъ въ его драмѣ навѣрное по цѣлымъ днямъ игралъ бы въ покеръ съ Долли Тиршитъ. А принцъ выигралъ бы у нихъ партію.

— Принцъ былъ уменъ, — сказалъ я.

— Развѣ? — а я объ этомъ и не подумалъ.

— А Фальстафъ, по вашему, не уменъ?

— Достаточно для того, чтобы играть въ вистъ.

— Вы, можетъ быть, понимаете, о чемъ говорите — а я вѣдь не знаю.

Виргинецъ кротко поглядѣлъ на меня. — Умный человѣкъ, видите, всегда съумѣетъ играть въ вистъ — для этого нужны только карты. Для покера же этого мало. Такой человѣкъ, какъ Шекспировскій принцъ (тутъ дѣло не въ умѣ, а въ чемъ-то гораздо болѣе глубокомъ) будетъ выигрывать въ покеръ, что бы у него ни было въ рукахъ — маленькій ли дрянной пистолетъ, или заряженный шестиствольный револьверъ, или даже ничего, кромѣ присутствія духа. Всякая старая ветошь годится такому человѣку, какъ принцъ, для покера.

— Хотѣлъ бы я, чтобы вы точнѣе опредѣлили, въ чемъ состоитъ, по вашему, игра въ покеръ, — сказалъ я.

Но прежде чѣмъ виргинецъ успѣлъ мнѣ отвѣтить, миссіонерскій поѣздъ сталъ переѣзжать мостъ; всѣ вагоны были украшены яркими флагами, и у оконъ стояли члены христіанскаго братства, весело махая платками и оглашая воздухъ радостными кликами. Раздался сигналъ, товарный поѣздъ могъ двинуться въ путь — и я соскочилъ съ платформы.

— Скажите судьѣ, что, пока, все обстоятъ благополучно, — сказалъ виргинецъ, и мы на время разстались съ нимъ.

XIV.

Въ «Глубокую-Рѣку» мнѣ пришлось ѣхать не прямымъ путемъ. По желѣзной дорогѣ я нѣсколько уклонился на сѣверозападъ, въ фортъ Мидъ, гдѣ провелъ нѣсколько времени въ пріятномъ военномъ обществѣ. Оттуда я поѣхалъ верхомъ, но въ "Черныхъ-Горахъ* меня настигъ пренепріятный дождь, и я былъ радъ, когда могъ сѣсть въ дилижансъ и разстаться съ моей измученной лошадью.

— Значитъ, сегодня будетъ шесть ногъ въ этой таратайкѣ, — сказалъ кто-то, когда я взбирался по колесу въ дилижансъ. — Спасибо еще, что не восемь, — прибавилъ онъ веселымъ голосомъ, — не правда ли, Шорти! — Сказавъ это, онъ хлопнулъ по плечу своего сосѣда. Я принялъ ихъ за старыхъ пріятелей, но оказалось, что мы всѣ одинаково чужіе другъ другу. Они разсказали мнѣ о новой вспышкѣ «золотой горячки» въ Рогайдѣ, и мы разговорились по этому поводу. Когда разговоръ прервался, я сталъ мечтать о предстоящихъ осеннихъ развлеченіяхъ въ помѣстьѣ судьи. Въ своемъ послѣднемъ письмѣ онъ сообщалъ, что изъ Биллингса отправляется кавалькада къ нему седьмого числа, и что для меня заказана лошадь. Въ дилижансъ я сѣлъ пятаго и надѣялся попасть во-время въ Биллингсъ. Мы кое-какъ размѣстили свои шесть ногъ въ дилижансѣ и тряслись по размоченной дождемъ дорогѣ, ничего не зная другъ о другѣ, кромѣ того, что можно было прочесть на лицахъ.

Мои спутники, впрочемъ, ничего не утаивали. Тотъ, кто хлопнулъ по плечу Шорти, поспѣшилъ назвать себя:

— Мое имя Сципіонъ Лемуанъ, изъ Галлиполиса въ Огайо, — сказалъ онъ. — У васъ всегда старшему въ родѣ даютъ это имя; оно французское. Наша семья бѣлая уже болѣе ста лѣтъ.

Онъ былъ подвиженъ и ловокъ, и умѣлъ такъ искусно мѣнять положеніе, когда дилижансъ подпрыгивалъ или накренялся на бокъ, что совершенно не стукался при толчкахъ. У него были блѣдные, выцвѣтшіе глаза и странный, длинный, смѣшной носъ. Онъ занимался главнымъ образомъ скотоводствомъ, но въ настоящее время былъ безъ дѣла и подыскивалъ подходящее занятіе. Мысль о Рогайдѣ его очень занимала. Шорти, какъ мнѣ казалось, тоже высматривалъ себѣ дѣло. У него были свѣтлые волосы и кроткій, приниженный видъ.

По прихоти судьбы и желѣзной дороги, намъ пришлось короче познакомиться другъ съ другомъ. Мы приближались къ Медорѣ. Я усѣлся поудобнѣе и дремалъ въ пріятномъ ожиданіи конца путешествія въ дилижансѣ. Вдругъ я почувствовалъ рѣзкій толчокъ и, проснувшись, увидѣлъ быстро выпрыгивающаго изъ дилижанса Сципіона; вслѣдъ за нимъ полетѣлъ и Шорти. Выглянувъ въ окно, я увидѣлъ паръ отъ локомотива. Поѣздъ остановился на довольно далекомъ разстояніи отъ насъ, и уже собирался двинуться въ путь. Когда нужно догнать поѣздъ, чемоданъ становится очень неудобнымъ дорожнымъ товарищемъ, особенно если приходится бѣжать сначала по глубокому песку, а потомъ — по топкому болоту; подъ моими ногами очутился еще, вдобавокъ, кусокъ оборванной проволоки, въ которой я запутался. Но мы все-таки бѣжали изо всѣхъ силъ; мои товарищи по несчастью махали платками; но все оказалось тщетнымъ. Когда мы подбѣжали къ полотну, поѣздъ уже тронулся, сердито и отрывисто пыхтя. Намъ предстояло ждать слѣдующаго поѣзда цѣлыя сутки.

Я швырнулъ съ досадой чемоданъ на землю и сѣлъ на него молча.

Шорти сталъ громко изливать свою душу. Всѣ его незатѣйливыя тайны вышли наружу: и то, что онъ потерялъ теперь работу, что онъ несчастливо игралъ въ карты и долженъ былъ продать лошадь и сѣдло, чтобы нагнать товарища, ѣхавшаго съ этимъ поѣздомъ; онъ точно разсказалъ о томъ, что этотъ пріятель собирался сдѣлать для него. Такъ онъ оглашалъ воздухъ перечисленіемъ своихъ бѣдъ, точно воздуху было до него какое-нибудь дѣло.

Сципіонъ же притворялся сначала спокойнымъ. Онъ засунулъ руки въ карманы, прищурилъ глаза, слѣдя за послѣднимъ вагономъ уходящаго вдаль поѣзда, и когда поѣздъ окончательно скрылся изъ виду, Сципіонъ принялся изо всѣхъ силъ ругать его, точно это былъ живой человѣкъ, обманувшій его надежды.

— Ты вѣрно полагаешь, что надулъ меня? — кричалъ онъ. — Какъ бы не такъ, щенокъ! Очень ты мнѣ нуженъ! Гордишься тѣмъ, что катишься по рельсамъ, — а вотъ еслибы я тебя поволокъ саженъ на десять въ кусты, — посмотримъ, какъ бы ты нашелъ дорогу! Ахъ, ты, обитая бархатомъ, обшитая никкелемъ, свистящая уборная! По твоему, мнѣ не все равно, ѣхать ли на западъ или на востокъ?..

Исчерпавъ цѣлый лексиконъ бранныхъ словъ, неудобныхъ для передачи, Сципіонъ вдругъ сжалился надъ локомотивомъ и сталъ соболѣзновать ему, въ виду того, что у него навѣрное нѣтъ матери.

— А отецъ, по вашему, есть? — спросилъ чей-то протяжный голосъ.

Я вскочилъ — передо мною былъ виргинецъ.

— Я доставилъ скотъ, куда слѣдуетъ, — сообщилъ онъ, обращаясь во мнѣ, и затѣмъ прибавилъ: — Мнѣ было васъ очень жалко, когда я видѣлъ, какъ вы бѣжали за поѣздомъ. А чемоданъ вашъ не пострадалъ, когда вы его такъ швирйули объ землю?

— Кто это? — съ любопытствомъ спросилъ меня Сципіонъ.

Южанинъ сидѣлъ, съ газетой въ рукахъ, на задней площадкѣ вагона для рабочихъ, прицѣпленнаго къ товарному поѣзду, шедшему на западъ. Часть его порученія была исполнена; онъ сдалъ свой грузъ въ Чикаго и возвращался теперь домой съ погонщиками (я слышалъ, какъ они галдѣли въ вагонѣ). Управляющій, казалось, былъ доволенъ положеніемъ дѣлъ и совершенно спокоенъ. Я тоже успокоился, такъ какъ зналъ, что теперь доберусь въ Биллингсъ.

— Кто это? — повторилъ свой вопросъ Сципіонъ.

Изъ вагона доносился смѣхъ и шумъ, заглушавшій наши слова. Кто-то запѣлъ: «Сегодня ночью мой чередъ выть».

— Всѣ завтра завоемъ въ Рогайдѣ, — произнесъ другой голосъ, и всѣ закричали хоромъ.

Виргинецъ не обращалъ вниманія на шумъ въ вагонѣ и продолжалъ разговаривать съ нами. Намъ было совѣстно передъ нимъ, такъ какъ теперь выяснилось, что онъ былъ свидѣтелемъ вашей неудачной попытки нагнать поѣздъ и нашей безпомощной ярости при видѣ ушедшаго поѣзда.

Виргинецъ внимательно и, какъ мнѣ показалось, одобрительно поглядѣлъ на Сципіона.

— Судя по вашимъ ногамъ, вы привыкли въ сѣдлу, — сказалъ онъ.

— Еще бы не привыкнуть въ моемъ дѣлѣ!

— А судя по рукамъ, — продолжалъ южанинъ, — вамъ за послѣдніе годы не приходилось держать повода. Вы поваромъ, чтоли, были, или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ?

— Предположимъ, что такъ, — отвѣтилъ Сципіонъ. — Ну, а теперь предскажите мнѣ будущее. Можетъ быть, вы на этотъ разъ примете въ соображеніе мой ротъ.

— Мнѣ очень жаль, — кротко отвѣтилъ южанинъ, — но у насъ съ собой нѣтъ ни капли спиртныхъ напитковъ.

— Пойдемте выпить со мной въ городъ! Вы мнѣ очень нравитесь.

Виргинецъ взглянулъ въ сторону питейныхъ заведеній, расположенныхъ вблизи станціи, и покачалъ головой.

— Да вѣдь отсюда такъ близко къ водкѣ, — приставалъ Сципіонъ. — Идемъ. Меня зовутъ Сципіономъ Лемуанъ. Вы ищете на мнѣ мѣдныхъ серегъ — напрасно. Наша семья бѣлая уже болѣе ста лѣтъ. Идемте же! У меня жажды на сорокъ долларовъ.

Въ вагонѣ пѣніе становилось все болѣе громкимъ, и подъ звуки его колеса вагона задвигались — товарный поѣздъ двинулся въ путь.

Виргинецъ вдругъ поднялся.

— Согласны вы потерпѣть на этотъ разъ жажду и заработать сорокъ долларовъ?.

— Чѣмъ же это: опаздываньемъ на поѣзда, руганью или чѣмъ другимъ?

— Я вамъ скажу, когда буду знать навѣрное.

Сципіонъ пристально взглянулъ на виргинца.

— Да вѣдь вы дѣло говорите, — сказалъ онъ и быстро вскочилъ на платформу вагона, куда я взобрался уже до него. — Я подумывалъ о Рогайдѣ, — прибавилъ онъ, — но теперь оставилъ эту мысль.

— Что-жъ, счастливаго пути! — сказалъ Шорти, стоя на полотнѣ подлѣ насъ.

— Пожалуйста, — попросилъ за него Сципіонъ, — возьмите и его съ собой; ему также хотѣлось поѣхать съ этимъ поѣздомъ, какъ и мнѣ.

— Входите, — сказалъ виргинецъ, подзывая Шорти. — Но для него я работы не имѣю, онъ — не то, что вы.

Такимъ образомъ Шорти все-таки присоединился къ намъ, какъ заблудившаяся собака, которая прибѣгаетъ, если ей свистнуть. Колеса загромыхали по рельсамъ. Въ вагонѣ ревъ и пѣніе не превращались.

— Это ваши друзья? — спросилъ Сципіонъ.

— Моя команда, — протянулъ виргинецъ.

— Вы всегда сидите на платформѣ? — продолжалъ свои вопросы Сципіонъ.

— Внутри вагона чувствуешь себя слишкомъ одинокимъ, — отвѣтилъ виргинецъ.

Въ эту минуту изъ вагона вышелъ человѣкъ и захлопнулъ за собой дверь.

— Адъ и черти! — крикнулъ онъ, глядя на остававшійся позади городъ, и прибавилъ наглымъ тономъ, обращаясь въ виргинцу: — Я вѣдь сказалъ, что мнѣ нужно сходить за бутылкой водки до отхода поѣзда.

— Такъ отправляйся за ней! — отвѣтилъ южанинъ и сбросилъ его съ платформы. Въ то же время онъ вынулъ заряженный револьверъ и прицѣлился. Очутившись на полотнѣ, бунтовщикъ присмирѣлъ. Наблюдая за нимъ, пока онъ не скрылся изъ виду, мы увидѣли, какъ онъ всталъ и поплелся по направленію къ питейнымъ заведеніямъ.

XV.

— Это первый рѣшительный шагъ, который мнѣ пришлось сдѣлать за все время, — сказалъ виргинецъ, пряча револьверъ. — Я боялся, что онъ заставитъ меня выстрѣлить. — Онъ съ отвращеніемъ взглянулъ въ сторону исчезавшаго изъ виду города.

— Вы давно знаете вашего друга? — шопотомъ спросилъ меня Сципіонъ.

— Да, довольно давно.

— Съ нимъ шутки плохи — его не проведешь.

— Я надѣялся, что довезу ихъ домой въ полномъ составѣ, — сказалъ виргинецъ, прислушиваясь къ шуму въ вагонѣ. — Это бы удалось — вотъ только этотъ негодяй испортилъ дѣло. Это очень досадно, — добавилъ онъ, помолчавъ, — вы меня понимаете.

Я зналъ, что онъ самолюбивъ, но не подозрѣвалъ, до какой степени въ немъ развито это чувство. Сципіонъ сталъ его утѣшать.

— У васъ ихъ еще много, — сказалъ онъ.

— Я до сихъ поръ ладилъ съ ними, — продолжалъ виргинецъ. — Всю дорогу до самаго Сентъ-Поля они слушались меня и признавали ной авторитетъ. Вотъ теперь только слухи о золотѣ смутили ихъ. Но какъ бы они ни своевольничали, они все-таки вернутся со мной, согласно приказаніямъ судьи. Никто не сбѣжитъ въ Рогайдъ. Одинъ только остался здѣсь упрямецъ. Придется, быть можетъ, принять мѣры противъ него. А теперь вотъ что: человѣкъ, котораго я выбросилъ на полотно, былъ нашимъ поваромъ, и я предлагаю вамъ, полковникъ, занять его мѣсто.

Сципіонъ вскрикнулъ отъ изумленія.

— Какъ такъ полковникъ? — Онъ сталъ вглядываться въ виргинца. — Развѣ я встрѣчался съ вами во дворцѣ?

— Мы не то что встрѣчались, но я былъ при томъ, какъ, около мѣсяца тому назадъ, вотъ этотъ господинъ заказывалъ за завтракомъ лягушечьи лапки.

— Господи помилуй, въ какомъ я былъ тогда жалкомъ положеніи! — воскликнулъ Сципіонъ, выдавая себя. — Мнѣ приходилось по цѣлымъ днямъ выдумывать разныя глупости гостямъ, вѣчно напрягать мозгъ и за самое жалкое вознагражденіе. Дѣло вѣдь не безопасное; надувая людей, раздражаешь ихъ нервы. Я сказалъ, чтобы наняли кого-нибудь другого, а я снова сдѣлаюсь погонщикомъ или пойду воевать съ индѣйцами, или просто буду отдыхать, лишь бы не оставаться здѣсь, гдѣ меня могутъ подстрѣлить въ концѣ концовъ; вѣдь мнѣ только двадцать-пять лѣтъ, и мнѣ жаль моей жизни. Настоящій полковникъ Киръ Джонсъ уже давно умеръ, но его дворецъ пользуется большой извѣстностью, и онъ самъ служилъ ему рекламой — поэтому всегда и нанимаютъ кого-нибудь для исполненія роли полковника. Пренепріятная должность! Я, конечно, съ удовольствіемъ буду служить у васъ поваромъ. Ну, и память же у васъ на лица!

Дверь еще разъ отворилась. На платформу вышелъ человѣкъ съ густыми черными бровями, черными усами и въ черной рубахѣ, подпоясанной бѣлымъ платкомъ. Онъ пристально взглянулъ на насъ.

— Здравствуйте! — сказалъ онъ не особенно привѣтливо и прибавилъ, обращаясь въ виргинцу: — Гдѣ же Шофнеръ?

— Онъ теперь, вѣрно, досталъ уже бутылку водки, Трампасъ.

Трампасъ опять поглядѣлъ на каждаго изъ насъ въ отдѣльности.

— Вѣдь онъ сказалъ, что вернется.

— Я долженъ сказать, что когда онъ спустился съ поѣзда, то не имѣлъ вида человѣка, который собирается вернуться.

Сципіонъ кашлянулъ при этихъ словахъ виргинца и сосредоточенно занялся чисткой ногтей. Мы избѣгали глядѣть другъ другу въ глаза. Шорти не шелъ въ счетъ; онъ все время сидѣлъ на верхней ступенькѣ лѣсенки и не принималъ участія въ разговорѣ.

Трампасъ, казалось, былъ въ нерѣшительности.

— А давно уже поѣздъ двинулся? — спросилъ онъ.

— Порядочно, — протяжно отвѣтилъ виргинецъ, взглянувъ на часы.

Трампасъ поглядѣлъ на насъ на этотъ разъ съ явнымъ недоброжелательствомъ.

— Поѣздъ, кажется, становится пассажирскимъ, — сказалъ онъ и, быстро повернувшись, ушелъ въ вагонъ.

— Это и есть упрямецъ, о которомъ, вы говорили? — спросилъ Сципіонъ.

— Да, — отвѣтилъ южанинъ.

Шумъ внутри вагона затихъ и смѣнился тишиной — не слышно было даже звука разговора. Нашъ поѣздъ неспѣшно громыхалъ по рельсамъ, пробѣгая милю за милей на западъ, въ то время какъ ночь начинала спускаться на землю.

— Ужъ не отрядили ли они кого-нибудь изъ своихъ искать Шофнера? — сказалъ виргинецъ. — Пойду-ка я къ нимъ. — Онъ открылъ дверь вагона. — Темновато что-то. — Засвѣтивъ фонарь, онъ вошелъ въ вагонъ и оставилъ насъ однихъ на платформѣ.

— Какъ вамъ кажется, — спросилъ меня Сципіонъ, — довезетъ онъ ихъ до «Глубокой-Рѣки»?

— Ему очевидно кажется, что довезетъ. А разъ онъ убѣжденъ, то у него хватитъ храбрости, чтобы выполнить это на дѣлѣ.

— Такой храбрости еще далеко не достаточно, — воскликнулъ Сципіонъ. — Бываютъ минуты, когда нужна храбрость вопреки убѣжденію, безъ вѣры въ успѣхъ — иначе все пропало. А вашъ другъ такой глубокій человѣкъ, что ни вы, ни я не можемъ угадать его мысли.

— Если дойдетъ дѣло до стрѣльбы, — вставилъ свое замѣчаніе добрякъ Шорти, — я буду ему помогать.

— Ну васъ со стрѣльбой! — отвѣтилъ Сципіонъ, окончательно развеселившись. — На кой чортъ судьѣ грузъ мертвыхъ погонщиковъ, когда ему нужны живые рабочіе?

— Вѣрно, — согласился Шорти.

— Нѣтъ, — размышлялъ Сципіонъ въ то время, какъ ночь сгущалась вокругъ насъ. — Онъ ждетъ, чтобы кто-нибудь другой надоумилъ его, какъ дѣйствовать. Я готовъ биться объ закладъ, что теперь онъ хочетъ только одного — не дать никому догадаться, что онъ самъ не знаетъ, чѣмъ все это кончится.

Сципіонъ высказалъ всѣ свои мысли, закурилъ папиросу и замолчалъ; мудрость его изсякла. Наступила ночь. На крышѣ вагона появился рабочій, зажигая фонари, и прошелъ дальше, не обращая на насъ вниманія. Холодный вѣтеръ подулъ издалека, свидѣтельствуя о приближеніи въ горамъ.

— Это вѣтеръ изъ Монтаны, — сказалъ Сципіонъ втягивая въ себя воздухъ. — Какъ я радъ снова подышать имъ.

— Вамъ не холодно? — раздался голосъ виргинца. — Въ вагонѣ мѣста достаточно.

Ему очевидно хотѣлось, чтобы мы вошли вслѣдъ за нимъ, но онъ не хотѣлъ подать вида, что нуждается въ подкрѣпленіи. — Эти господа опоздали на экспрессъ въ Медорѣ, — сказалъ онъ погонщикамъ, когда мы вошли. За кого они насъ приняли — я не знаю. Въ вагонѣ чувствовалось какое-то общее напряженіе. Я старался расположить ихъ къ себѣ въ виду того, что намъ предстояло проѣхать еще триста миль вмѣстѣ, и сталъ напоминать имъ о нашемъ прежнемъ знакомствѣ въ помѣстьѣ судьи. — Я такъ радъ, что нагналъ васъ, — сказалъ я, — а то бы мнѣ никакъ не попасть въ «Глубокую-Рѣку». Я еще сталъ говорить имъ разныя любезности, но они отвѣчали мнѣ очень кратко и уклончиво и глядѣли въ сторону.

Разговоръ не клеился, но Трампасъ задѣлъ оживившую всѣхъ тему.

— Вы отправляетесь туда, гдѣ теперь идетъ горячка? — спросилъ онъ, обращаясь къ Шорти.

— Горячка? — переспросилъ Шорти, поднимая глаза.

— Ну да, въ Рогайдъ, — сказалъ Трампасъ, и всѣ стали пристально глядѣть на Шорти.

— Я самъ не знаю, куда мнѣ ѣхать, въ виду того, что я упустилъ экспрессъ, — отвѣтилъ Шорти.

— Можетъ быть, я дамъ вамъ работу, — сказалъ виргинецъ. — Мнѣ нужна партія людей для земляныхъ работъ.

— Если вы ищете компанію, то отправляйтесь въ Рогайдъ, туда многіе ѣдутъ, — продолжалъ Трампасъ, вербуя себѣ сторонника.

— А что тамъ болтаютъ про Рогайдъ? — спросилъ Сципіонъ, искусно отклоняя уговоры Трампаса. — Много они тамъ достаютъ золота? Видали ли вы руду?

— Руду! — воскликнулъ одинъ изъ присутствующихъ. — Вотъ.

И онъ вынулъ изъ кармана кусокъ руды.

— Вѣчно вы показываете вашу руду, — сказалъ недовольнымъ тономъ Трампасъ, такъ какъ Шорти снова сталъ дремать, и общимъ вниманіемъ овладѣлъ Сципіонъ.

— Гмъ! — сказалъ Сципіонъ, разглядывая руду. Онъ вертѣлъ ее въ рукахъ, внимательно оглядывалъ со всѣхъ сторонъ, подбрасывая ее на воздухъ, и отдалъ ее обратно собственнику. — Это порфирій. — Онъ сказалъ это спокойнымъ и безапелляціоннымъ тономъ, прекращавшимъ всякіе дальнѣйшіе разговоры, и сталъ разсказывать о знакомыхъ ему золотыхъ пріискахъ въ Мексикѣ и Аризонѣ.

Шорти заснулъ, и Трампасъ не могъ болѣе возобновлять съ нимъ разговора, а къ утру мы посовѣтовали Шорти то-и-дѣло мѣнять свои рѣшенія, чтобы окончательно отвадить Трампаса отъ желанія завербовать его.

Мы улеглись на койки въ вагонѣ и представляли собой очень мирное зрѣлище. Я почти тотчасъ же заснулъ отъ усталости и проснулся среди ночи, почувствовавъ, что въ вагонъ врывается свѣжій воздухъ. Открывъ глаза, я увидѣлъ, что дверь раскрыта, и у нея сидитъ одинокая фигура виргинца, глядящаго на луну.

XVI.

Вамъ случалось, вѣроятно, проснуться иногда утромъ, совершенно не понимая, гдѣ вы очутились. Такъ и я, проснувшись въ вагонѣ, услышалъ голоса, но не понималъ, въ чемъ дѣло.

Вдругъ раздались слова: — Гаттавэй; отъ Портлэнда 1291.

Эти слова не пробудили ничего въ моемъ сознаніи, и я продолжалъ дремать подъ мѣрный звукъ колесъ. Черезъ нѣсколько времени я проснулся на слѣдующей стоянкѣ; когда мы снова двинулись въ путь, кто-то снова произнесъ: — Росбутъ; отъ Портлэнда 1279. — Эта цифра меня окончательно разбудила: — Что это? прежде вѣдь было 1291.

Я сталъ вспоминать настроеніе вагона въ предшествующій вечеръ, и на слѣдующей стоянкѣ окончательно понялъ, что собственно происходитъ.

— Форситъ, — прочелъ одинъ изъ табунщиковъ названіе станціи. — Отъ Портлэнда 1266.

Они считали уменьшающееся разстояніе по направленію въ западу, т.-е. къ Рогайду и тамошнимъ золотымъ пріискамъ. Въ этомъ чувствовалось мятежное настроеніе, и я замѣтилъ, какъ оно ростетъ, когда раздобылъ себѣ свѣжей воды въ Форситѣ и сталъ умываться въ присутствіи моихъ спутниковъ. Мы приближались въ Рогайду, т.-е. въ станціи, съ которой нужно было свернуть за пріиски. Въ этой близости соблазна была сила Трампаса, и въ этомъ заключался его перевѣсъ надъ виргинцемъ. Послѣдній, однако, казалось, никакой опасности не предвидѣлъ и спокойно завтракалъ въ Форситѣ.

Поѣздъ, послѣ остановки, снова медленно поползъ вдоль береговъ Іеллоустона, и бунтовщики сидѣли нѣсколько времени молча, предаваясь отдыху.

— Откуда у тебя этотъ шрамъ? — спросилъ одинъ погонщикъ у своего сосѣда.

— По глупости получилъ его.

— Твоей?

— Да, моей собственной. Я какъ-то, прошлымъ лѣтомъ, гуляя, увидалъ большую змѣю, и когда товарищи стали раззадоривать меня, говоря, что я не могу справиться съ ней, я со всего размаха закинулъ лассо и схватилъ ее за хвостъ; затѣмъ сталъ размахивать ею по воздуху, какъ бичемъ, и отхватилъ у нея такимъ образомъ голову. Вы видали когда-нибудь, какъ это дѣлается?

Слушатели кивнули головой съ нѣсколько усталымъ видомъ.

— Но оторванная голова полетѣла прямо на меня, захватила меня зубами, и я долго послѣ того былъ боленъ.

— Вотъ что значитъ быть неловкимъ. Нужно было такъ схватить змѣю, чтобы голова упала не на тебя, а въ противоположную сторону, въ кусты.

— Кстати объ укусахъ, — вмѣшался въ разговоръ другой погонщикъ: — что вы скажете объ этомъ? — Онъ показалъ свой большой палецъ.

— Господи помилуй! — воскликнулъ Сципіонъ: — ужъ не львиный ли это укусъ?

— Вовсе нѣтъ, — обиженно отвѣтилъ погонщикъ. — Я добывалъ совиныя яйца для одного ботаника изъ Бостона, — сталъ онъ объяснять мнѣ.

Вся компанія почему-то недовѣрчиво отнеслась въ началу ею разсказа; мнѣ стало его жалко, и я попросилъ его продолжатъ разсказывать. Моя вѣжливость тоже почему-то вызвала хихиканіе у двухъ погонщиковъ; Сципіонъ же поглядѣлъ на меня съ явной досадой, и, посидѣвъ нѣсколько минутъ съ нами, вышелъ на платформу къ виргинцу.

— Этотъ молодой человѣкъ, — продолжалъ разсказчикъ, — носилъ короткіе до колѣнъ штаны, толстые очки и черезъ плечо у него висѣла длинная жестяная коробка — оттого-то я и зналъ, что онъ ботаникъ. Ему нужны были совиныя яйца — той породы маленькихъ совъ изъ прерій, которыя, будто бы, могутъ вертѣть головой и въ упоръ глядятъ на человѣка. Мы проѣзжали черезъ одинъ городъ въ преріяхъ, и я сказалъ, что найду совиное гнѣздо; мнѣ самому было интересно узнать, правда ли, что совы живутъ вмѣстѣ съ собаками и змѣями.

Разсказчикъ остановился и поглядѣлъ на меня. Я изобразилъ на своемъ лицѣ полное вниманіе и довѣріе въ его разсказу.

— Такъ вотъ, — продолжалъ онъ, — пока ботаникъ бродилъ по городу, отыскивая совмѣстное жилище собаки и совы, я сталъ рыть яму въ землѣ въ томъ мѣстѣ, гдѣ только-что передъ тѣмъ увидѣлъ сову, скрывшуюся въ землю. И вотъ что вышло изъ этого! — онъ снова показалъ палецъ.

— Въ норѣ оказалась змѣя! — воскликнулъ я.

— Да, сэръ. Какъ разъ тогда змѣя осталась охранять домъ. Я вытащилъ ее вмѣстѣ съ пальцемъ, въ который она вцѣпилась. Это была длинная гремучая змѣя, съ восьмью позвонками въ хвостѣ.

— Съ восьмью позвонками! — воскликнулъ я. — Такая огромная!

— Да, сэръ, я уже думалъ, что мнѣ конецъ пришелъ. Но женщина…

— Какая женщина?

— Да жена ботаника. Развѣ я вамъ не сказалъ, что съ нимъ была жена? Она оказалась гораздо храбрѣе мужа. Онъ сейчасъ потерялъ голову, сталъ плакаться на то, что у него нѣтъ водки, что ножъ его недостаточно острый, чтобы ампутировать имъ палецъ, что докторъ живетъ за двадцать миль, и всякуіо другую ерунду, — а самъ ничего не дѣлалъ. Она же кинулась къ нему, стада шарить въ его карманѣ я кричать: «Дай ему камень, Августъ»! Вытащивъ у него цѣлительный индійскій камень — это былъ первый, который я увидалъ въ моей жизни, — она приложила его къ моему пальцу — и весь ядъ сразу вышелъ.

— Какъ же это случилось? — спросилъ я.

— Да камень всосалъ ядъ, какъ пропускная бумага всасываетъ чернило. Странный это камень съ виду — мягкій и сѣрый; и какъ только онъ всосалъ ядъ, такъ и отвалился самъ собой. Я поблагодарилъ ее за то, что она сохранила присутствіе духа. Но я не догадывался, до чего она была тогда взволнована — это обнаружилось только нѣкоторое время спустя: у нея родился ребенокъ съ восьмью лишними позвонками.

Въ вагонѣ поднялся неистовый хохотъ, къ которому и я добродушно присоединялся, хотя и былъ самъ жертвой ловкой выдумки; во разсказчикъ такъ искусно переплелъ правду съ выдумкой, что трудно было не попасться на удочку, — и мнѣ вовсе не было стыдно за свою недогадливость — а только забавно. Я сталъ хохотать вмѣстѣ съ другими, но вдругъ замолкъ, чувствуя что-то странное въ настроеніи окружающихъ. Они слишкомъ ужъ громко смѣялись. Я замѣтилъ также, что Трампасъ поглядѣлъ на виргинца съ злобнымъ торжествомъ, а Сципіонъ, стоявшій у дверей, посмотрѣлъ на меня съ неудовольствіемъ.

Изумленный всѣмъ этимъ, я вышелъ на платформу, чтобы хоть избавиться отъ шума.

— Что тутъ собственно произошло? — спросилъ я Сципіона.

— Вѣдь я старался оградить васъ отъ нихъ, но вы вашими вопросами прямо-таки напрашивались на то, чтобы васъ одурачили. Но вѣдь дѣло не въ томъ, что васъ осмѣяли, а въ томъ, что вы — другъ управляющаго, и что черезъ васъ въ него мѣтили. Это возбуждаетъ въ нихъ мятежный духъ — развѣ вы не понимаете?

Сципіонъ сказалъ правду. Уже на слѣдующей стоянкѣ они самымъ вызывающимъ тономъ стали орать: — Портлэндъ, 1256!

Мимо насъ, вдоль полотна, все время проходили партіи рабочихъ. Виргинецъ поднялся.

— Пойду-ка я къ своимъ, — сказалъ онъ. — Эти рабочіе, идущіе все по одному направленію, какъ будто подтверждаютъ слухъ о томъ, что размыло мостъ.

— Какой? — спросилъ Сципіонъ.

— Мостъ Большого-Рога, — его смыло, кажется, четыре дня тому назадъ.

— Ахъ, какъ это некстати!

— Ничего, обойдется, — отвѣтилъ виргинецъ протяжнымъ и спокойнымъ тономъ, приводя Сцноіона въ изумленіе и восхищеніе своимъ присутствіемъ духа.

Войдя въ вагонъ, виргинецъ завелъ съ погонщиками, и въ частности съ Трампасомъ, спокойный дѣловой разговоръ о частыхъ поврежденіяхъ на желѣзныхъ дорогахъ и о лучшихъ способахъ предупреждать ихъ. Въ этомъ дѣловомъ разговорѣ чувствовалось, однако, что два врага соперничаютъ въ умѣньѣ подчинять себѣ умъ и чувство слушателей.

Разговоръ снова зашелъ о поврежденномъ мостѣ и о томъ, какъ поѣздъ переберется черезъ него.

— Нашъ-то поѣздъ станетъ значительно болѣе легкимъ, подъѣзжая къ мосту, — сказалъ Трампасъ.

— И то правда, — отвѣтилъ виргинецъ. — Можетъ быть, никто, кромѣ меня, не будетъ переѣзжать черезъ мостъ Большого-Рога. Вотъ была бы штука, еслибы вы и меня убѣдили отказаться отъ должности и тоже отправиться на пріиски!

— Не забудьте, что я нанялся къ вамъ въ повара, — хмуро сказалъ Сципіонъ.

Въ это время поѣздъ замедлилъ ходъ — мы подъѣзжали къ Рогайду. Всѣ засуетились и заговорили: — Ну, что-жъ, маршъ сейчасъ же на пріиски! — Нѣтъ, раньше хорошо бы поѣсть! — Да сегодня, все равно, слишкомъ поздно, и т. д. — Всѣ стали собираться, складывать вещи, натягивать куртки, суетиться. Виргинецъ не обращалъ вниманія на то, что происходило въ вагонѣ; онъ стоялъ на платформѣ и глядѣлъ вдаль. Сципіонъ не отводилъ отъ него изумленнаго взора. Когда мы остановились около водокачки, виргинецъ воскликнулъ: — Они еще здѣсь! — Это открытіе доставило ему очевидное удовольствіе.

Слова его относились въ задержаннымъ по случаю починки моста поѣздамъ. Передъ нами стояли четыре экспресса и нѣсколько товарныхъ поѣздовъ; должно было пройти по крайней мѣрѣ еще два часа прежде, чѣмъ можно было переѣхать черезъ мостъ.

Путешественники стояли съ растеряннымъ видомъ около вагоновъ или ходили вдоль полотна. Къ нимъ подходили индѣйцы, предлагая имъ стрѣлы, рога и разныя бездѣлушки.

— Полагаю, что пассажиры предпочли бы кусокъ баранины всему этому, — сказалъ виргинецъ, обращаясь въ человѣку, подошедшему къ нашему вагону.

— Еще бы! — отвѣтилъ подошедшій. — Первый поѣздъ стоитъ здѣсь уже четыре дня. Пассажиры изголодались, съѣли все, что было припасено въ буфетѣ, въ вагонномъ ресторанѣ. Все, что можно было достать въ городѣ, закуплено и съѣдено. Еслибы мы предвидѣли это, можно было бы сдѣлать блестящія дѣла. Вы не представляете себѣ, какія деньги платили мѣстнымъ индѣйцамъ за мясо, дичь и рыбу. Пассажировъ восточнаго поѣзда совсѣмъ ограбили.

— Кто-нибудь отправляется сегодня въ Рогайдъ? — спросилъ Трампасъ, показываясь у дверей вагона.

— До завтрашняго утра никто туда не идетъ, — сказалъ собесѣдникъ виргинца и, обращаясь къ нему, прибавилъ: — А вы тоже на пріиски?

— Не знаю еще, — отвѣтилъ южанинъ медленно и небрежно, обращаясь исключительно къ своему новому знакомому и намѣренно не обращая вниманія на Трампаса. — Во всякомъ случаѣ, — продолжалъ онъ, — мы или всѣ отправляемся въ Рогайдъ, или всѣ въ Биллингсъ. Мы вѣдь составляемъ одну неразлучную компанію.

Трампасъ громко разсмѣялся, входя въ вагонъ къ своимъ товарищамъ. — Пусть онъ притворяется передъ другими, — сказалъ онъ такъ, чтобы мы могли слышать его слова. — Не все ли намъ равно, что онъ говоритъ постороннимъ.

— Но прежде всего я хочу поѣсть, — продолжалъ виргинецъ. — А грабить себя, однако, не позволю. Я собирался устроите здѣсь пиръ въ случаѣ остановки.

— Я вѣдь говорю вамъ, что въ городѣ ничего не осталось.

— Мало ли что вы говорите! Вы сами не знаете, что у васъ подъ рукой непочатый источникъ дохода. Если у васъ есть прочный полотняный мѣшокъ, я научу васъ заработать деньги.

— Что вы такое придумали?

— Мистеръ Лемуанъ, — сказалъ виргинецъ, обращаясь въ Сципіону, — возьмите кастрюлю изъ походной кухни, разложите огонь, и мы попробуемъ, вкусны ли лягушечьи лапки.

Сказавъ это, онъ сейчасъ же ушелъ, и его новый знакомый послѣдовалъ за нимъ, какъ вѣрный песъ.

— Лягушечьи лапки! — пробормоталъ Сципіонъ, изумленно обращаясь ко мнѣ. — Это еще что?

— Онѣ значились въ спискѣ кушаній полковника Бира Джонса, — сказалъ я. — «Лягушечьи лапки à la Delmonico».

— Вотъ оно что! Но это не я ихъ придумалъ — ихъ до меня стали выписывать. Я никогда ихъ и не видывалъ. Да можно ли жарить лягушекъ? — Онъ медленно и задумчиво спустился съ вагона на землю и покачалъ головой. — Вотъ ужъ, дѣйствительно, невозможно предвидѣть, что ему взбредетъ въ голову! Ну, да что жъ дѣлать, буду раскладывать огонь. Я ему во всемъ вѣрю, и у него такой увѣренный видъ, что я совершенно спокоенъ.

Сципіонъ взялся за работу; Шорти сталъ ему помогать; я притащилъ дровъ. Трампасъ съ компаніей отправились всѣ вмѣстѣ на станцію.

Мы разложили огонь около нашего вагона, чтобы недалеко было ходить за кухонной утварью. — Казалось бы, въ томъ, что мы дѣлали, было мало интереснаго для голодныхъ пассажировъ: нѣсколько горящихъ полѣньевъ, сковорода, немного сала въ горшкѣ, вода, тарелки, ножи и вилки, и три молчащихъ человѣка, суетящихся вокругъ всего этого — вотъ и все. Варить и жарить было нечего. Однако, вокругъ насъ стали собираться пассажиры, сначала по одиночкѣ, потомъ группами, и стали заговаривать съ нами. — Что, ужинъ варите? спросилъ одинъ. — Нѣтъ, завтракъ, — сердито отвѣтилъ Сципіонъ, — и послѣ этого къ намъ уже не приставали.

— Видно, тамъ много лягушекъ, — сказалъ Сципіонъ, ожидавшій съ нетерпѣніемъ возвращенія виргинца.

Мы пошли пройтись, и вскорѣ увидали виргинца, занятаго ловлей лягушекъ въ пруду.

— Знаете, — сказалъ Сциніонъ, — я какъ будто начинаю понимать его. Онъ, очевидно, хочетъ отомстить Трампасу за попытку поднять бунтъ, и собирается всѣхъ одурачить, — вотъ увидите. Помните, что онъ говорилъ объ игрѣ въ покеръ? — Трампасъ проиграетъ. Однако, нужно вернуться въ огню, а не то Шорти дастъ ему угаснуть.

Въ то время, какъ мы подошли обратно въ костру, вернулись Трампасъ и его товарищи со станціи. Они не нашли ничего съѣстного въ городѣ, и нельзя было разсчитывать на подвозъ новыхъ припасовъ до слѣдующаго поѣзда съ запада. Въ этомъ, конечно, Трампасъ не былъ виноватъ; — однако, число слѣдовавшихъ за нимъ людей теперь уменьшилось. Они несли курокъ сыра, величиной въ кулакъ, вѣсомъ въ кирпичъ, неаппетитнаго зеленоватаго цвѣта. Пассажиры привѣтствовали сыръ, какъ стараго знакомаго, и даже стали снимать шапки передъ нимъ, такъ какъ за эти дни его много разъ предлагали имъ по весьма высокой цѣнѣ.

— Вотъ и нашъ ужинъ приближается, — сказалъ Сципіонъ, глядя въ сторону пруда. Онъ пересталъ смѣяться и принялъ серьезный видъ.

— Надѣюсь, что скоро придетъ поѣздъ, — сказалъ Трампасъ, — и у насъ будетъ ужинъ получше лягушекъ.

Общій интересъ сосредоточился теперь на виргинцѣ. Онъ возвращался въ сопровожденіи своего помощника и съ мѣшкомъ на плечѣ; мѣшокъ былъ тяжело нагруженный. Не обращая вниманія на собравшихся вокругъ людей, онъ усѣлся и на половину опорожнилъ мѣшокъ. — Вотъ, — сказалъ онъ дѣловымъ тономъ своему помощнику, — этого намъ пока довольно. Я полагаю, что будетъ достаточно спроса на вашъ товаръ.

— Господи помилуй! — сказалъ одинъ изъ погонщиковъ. — Да какой же это дуракъ станетъ ѣсть лягушекъ?

— Я согласенъ ѣсть хоть головастиковъ, — воскликнулъ одинъ изъ проголодавшихся пассажировъ, и вслѣдъ за нимъ всѣ стали вынимать кошельки, чтобы купить себѣ ужинъ.

— Почемъ вы берете за пару? — спросилъ погонщикъ, только-что смѣявшійся надъ затѣей виргинца.

Виргинецъ взглянулъ на него съ пріятнымъ изумленіемъ.

— Берите и ѣшьте, — сказалъ онъ. — Мы еще пока составляемъ одну компанію, ѣшьте на здоровье! — повторилъ онъ, обращаясь въ Трампасу и его товарищамъ.

Они на минуту отшатнулись, потомъ какъ-то неожиданно для самихъ себя положили сыръ на землю и приблизились къ огню, чтобы поужинать лягушками.

— Конечно, онѣ не такъ хороши, какъ у Дельмонико, — объяснялъ виргинецъ пассажирамъ, — и въ особенности у Августина.

Онъ имѣлъ въ виду знаменитаго филадельфійскаго ресторатора Августина, о которомъ я разсказывалъ ему за завтракомъ во дворцѣ полковника Кира Джонса.

Сципіонъ работалъ на славу, и, отвѣдавъ его стряпню, виргинецъ громко расточалъ ему похвалы. Многіе пассажиры ѣли очевидно съ удовольствіемъ; только самъ Сципіонъ не притрогивался въ своей стряпнѣ.

— Вотъ вы и заработали кое-что, — сказалъ виргинецъ человѣку, который помогъ ему наловить лягушекъ. Тотъ предложилъ виргинцу подѣлить прибыль, но виргинецъ отвѣтилъ ему, что онъ и безъ денегъ извлекъ достаточно пользы изъ этой затѣи.

— Вотъ, посмотрите, — сказалъ одинъ изъ пассажировъ, — какъ глупы здѣшніе жители. Мы тутъ умирали съ голоду столько дней, а вы пріѣхали — и сразу все устроилось.

— Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, — сказалъ виргинецъ. — Я выросъ въ странѣ, гдѣ на лягушкахъ заработываютъ огромныя деньги, а они этого не знаютъ. Здѣсь все сосредоточено на скотѣ. Они говорятъ о скотѣ, думаютъ о скотѣ, и поэтому банкротятся. Вѣдь всѣ разоряются, не правда ли? — спросилъ онъ туземца.

— Почти-что такъ, — отвѣтилъ тотъ.

— Очень трудно заняться не тѣмъ, чѣмъ занимаются соеѣди, — продолжалъ виргинецъ. — Въ Монтанѣ все переполнено скотомъ, значитъ, всѣ только о скотѣ и думаютъ, но забываютъ, что пастбищъ здѣсь мало, а болотъ много, такъ что страна какъ бы создана для лягушечьяго промысла.

При этихъ словахъ всѣ насторожились.

— Я вовсе не считаю себя смышлёнѣе здѣшнихъ людей, — скромно сказалъ виргинецъ своему помощнику. — Но когда много путешествуешь, многому и научаешься. Имѣете ли вы представленіе о томъ, какъ лягушечій промыселъ процвѣтаетъ въ Туларе, въ Калифорніи, на сѣверномъ берегу озера? Тамошніе жители, дѣйствительно, великолѣпно воспользовались своими болотами. Конечно, вложили въ это дѣло большой капиталъ, затѣмъ разработали вопросъ научно, обратились за совѣтомъ въ рыбную коммиссію. Къ тому же, у нихъ оказались огромные рынки для сбыта — Санъ-Франциско, Лосъ-Анжелесъ. Благодаря новой линіи желѣзной дороги, они экспортировали лягушекъ даже прямо въ Нью-Іоркъ. Но вы могли бы начать съ того, что продавали бы лягушекъ пассажирамъ каждый день — вотъ какъ сегодня; вашъ товаръ сталъ бы извѣстенъ по всей линіи, такъ какъ конкуррирующихъ болотъ немного въ окрестностяхъ. Вагонные рестораны закупали бы у васъ лягушекъ, лучшіе отели посылали бы вамъ заказы. Вѣдь въ отеляхъ очень гонятся за деликатессами. Вотъ бы и завелась у васъ оживленная торговля.

— Очень практичная идея, — сказалъ одинъ изъ пассажировъ. — И осуществленіе ея совсѣмъ не требуетъ большихъ затратъ.

— Вотъ именно, — подтвердилъ виргинецъ.

— А почемъ будутъ платить за лягушекъ? — спросилъ Трампасъ. Я видѣлъ, какъ Сципіонъ при этихъ словахъ особенно усердно углубился въ стряпню.

— Не знаю, — сказалъ пассажиръ. — Мы сегодня заплатили довольно дорого.

— Вы-то ужъ опоздали въ Туларе, Трампасъ, — сказалъ виргинецъ.

Сципіонъ уткнулся носомъ въ свою сковороду.

— Забавное это мѣсто, — продолжалъ виргинецъ, озираясь кругомъ, чтобы привлечь какъ можно больше слушателей. Онъ позволилъ себѣ улыбнуться при одномъ воспоминаніи. — Интересно послушать, какъ они говорятъ о лягушкахъ въ Туларе — какъ въ другихъ городахъ о лошадяхъ, о стадахъ, или о какой-нибудь другой отрасли промышленности. И вы сами заговорили бы тѣмъ же тономъ, еслибы заведи это дѣло. Все, что даетъ человѣку хлѣбъ, становится для него серьезнымъ — будь это даже лягушки.

— Вѣрно, — сказалъ туземецъ. — А что же, дѣло оказалось выгоднымъ?

— Единственно-выгоднымъ въ этой мѣстности, — отвѣтилъ виргинецъ. — Все другое не удавалось, кромѣ лягушечьяго промысла. Вначалѣ это казалось страннымъ, такъ какъ населеніе слишкомъ привыкло въ скотоводству. Но потомъ дѣло развилось, и стало обогащать предпринимателей, — оно давало до сорока, процентовъ въ годъ. Хозяева платили рабочимъ огромныя жалованья, — это имъ было легко. Они сбывали свой товаръ во всѣ французскіе рестораны въ Санъ-Франциско и во множество другихъ мѣстъ. Нѣкоторые отели сдѣлали изъ лягушекъ свою спеціальность. Слава туларскихъ лягушекъ распространилась до самаго Нью-Іорка. Вотъ только въ Сакраменто торговля шла вяло: тамъ сенаторы не доросли до такихъ тонкостей.

Виргинецъ остановился среди разсказа и сталъ доѣдать лягушечью лапку. И затѣмъ, съ дьявольскимъ коварствомъ, онъ сдѣлалъ видъ, точно хочетъ разсказать анекдотъ, не имѣющій прямого отношенія въ вопросу о лягушкахъ. — Кстати о сенаторахъ, — продолжалъ онъ. — Сенаторъ Ваизъ…

— Какое жалованье платятъ рабочимъ въ Туларе? — спросилъ, одинъ изъ партіи Трампаса.

— Не знаю, право, сколько получалъ главный завѣдующій, но хорошіе рабочіе получали по сто.

— По сто въ мѣсяцъ?

— Ну да; вѣдь работа-то грязная, и къ тому же легко схватить ревматизмъ, шатаясь по болотамъ. Ну, вотъ, возвращаюсь, къ генералу Вайзу: когда онъ говорилъ, что собирается поѣхать въ Аляску…

— Вы говорите, что дѣло даетъ сорокъ процентовъ? — сказалъ Трампасъ.

— Я долженъ позвать сюда жену, — произнесъ за моей спиной одинъ пассажиръ. — Вѣдь мы именно для этого пріѣхали на западъ. — И онъ поспѣшно ушелъ.

— Въ плохіе годы сорока процентовъ нельзя было получить, — отвѣтилъ виргинецъ. — У лягушекъ есть враги, какъ и у другихъ животныхъ. Я помню, какъ однажды весной на лугъ, гдѣ паслись лягушки, попалъ пеликанъ, и все стадо разбѣжалось, перепрыгивая черезъ заборъ.

— Какой заборъ? — спросилъ пассажиръ.

— Пастбища состояли изъ огороженныхъ проволочной сѣткой болотистыхъ пространствъ. Слышали ли вы смѣшанные мрачные звуки, издаваемые стадами, согнанными въ одно мѣсто? Точно также шумъ лягушечьихъ пастбищъ въ Туларе слышенъ былъ за много миль. Весной лягушки заливались пѣніемъ какъ молодыя дѣвушки, а осенью превращались въ густые басы. Да, въ плохіе годы, когда появлялись пеликаны, больше двадцати процентовъ дѣло не давало. Вѣдь если лягушка попала въ рѣку, она погибла, какъ вырвавшійся изъ стада быкъ. А они еще не додумались до того, чтобы накладывать тавро на лягушекъ и тѣмъ обезпечивать право собственности.

— Ну, и двадцати процентовъ для меня хватитъ, — сказалъ Трампасъ, — если Рогайдъ мнѣ не подойдетъ.

— Доходило до пятидесяти процентовъ, — продолжалъ виргинецъ, — когда Филадельфія и Нью-Іоркъ стали соперничать между собой въ доставкѣ туларскихъ лягушекъ. Цѣлые поѣзда съ лягушками мчались черезъ Аризону, — ихъ возили въ большихъ стеклянныхъ резервуарахъ съ проволочными крышками, изъ-за которыхъ выглядывали лягушки; такъ ихъ довозили до Нью^:Іорка.

— Послушай, Джорджъ, да вѣдь онъ ихъ дурачитъ! Все это выдумки! — сказала жена пассажира, подошедшая къ намъ во время разсказа виргинца.

— Конечно, дорогая; въ томъ-то и прелесть!

Но избалованной дамѣ надоѣло слушать, и она вернулась въ свой спальный вагонъ.

Мужъ ея остался въ группѣ слушателей, число которыхъ все увеличивалось. Ихъ объединяло общее любопытство, уничтожавшее всѣ классовыя различія. Желтыя туфли пассажировъ спальныхъ вагоновъ топтались рядомъ съ мексиканскими шпорами. Всѣ глаза устремлены были на виргинца, съ явнымъ сочувствіемъ его словамъ. Спекуляторы стали взвѣшивать выгоды предпріятія и сравнивать ихъ съ шансами Рогайда — жажда наживы разгорѣлась до крайности. Если бы въ эту минуту кто-нибудь сталъ урезонивать ихъ, они бы поступили съ нимъ по закону Линча. Даже индѣйскіе вожди приблизились къ намъ въ своихъ военныхъ шапкахъ и плащахъ. Они не понимали, о чемъ идетъ рѣчь, но чувствовали, что виргинецъ — герой всего происходящаго, и смотрѣли на него съ восторгомъ. Онъ же сидѣлъ у огня, съ сковородой въ рукахъ, улыбаясь съ дьявольскимъ коварствомъ. Когда Трампасъ заявилъ, что билеты въ Калифорнію стоятъ дорого, и что поэтому все-таки лучше начать съ Рогайда, онъ предоставилъ полную волю своей фантазіи.

— Рогайдъ слѣдуетъ предпочесть не только потому, что билеты туда дешевле, Трампасъ, — сказалъ онъ. — Я вѣдь говорилъ вамъ, что въ Туларе уже поздно ѣхать.

— Я слышалъ, что вы это сказали, — отвѣтилъ Трампасъ. — Но мы съ вами часто расходимся въ мнѣніяхъ.

— Да подумайте, Трампасъ, — сказалъ виргинецъ: — неужели бы я торчалъ здѣсь за сорока долларахъ жалованья, если бы Туларе былъ въ прежней силѣ! Нѣтъ, туларское дѣло кончено.

— Что же его доконало — вашъ отъѣздъ?

— Нѣтъ, месть, — сказалъ виргинецъ, ударяя сковородой по колѣну, такъ какъ уже всѣ лягушки были изжарены. — Изъ-за лягушекъ вышла страшная распря между знаменитымъ филадельфійскимъ рестораторомъ Августиномъ и его нью-іоркскимъ соперникомъ, Дельмонико. Послѣдній хотѣлъ получить монополію на лягушекъ, которыя тогда вошли въ большую моду, и отбить это дѣло у Филадельфіи. Поэтому онъ сталъ скупать лягушекъ, платя долларомъ больше за партію; Августинъ надбавилъ по три доллара, и пошла игра, такъ что цѣны на лягушекъ страшно поднялись. Потомъ вдругъ Августинъ самъ отправился въ Туларе, а вслѣдъ за нимъ и Дельмонико; каждый изъ нихъ хотѣлъ заключить условіе съ туземцами, по которому онъ бы одинъ имѣлъ монополію туларскихъ лягушекъ. Тамъ, однако, стали смѣяться надъ ними; они обидѣлись и, превратившись изъ враговъ и соперниковъ въ союзниковъ, задумали страшную месть. Эта месть убила лягушекъ.

— Какъ такъ? — спросилъ Трампасъ.

— Убила — вотъ и все. Дельмонико и Августинъ вывели изъ моды лягушекъ. У нихъ въ ресторанахъ никогда болѣе не подавалось этого кушанья, и ни одинъ банкиръ Пятой-улицы ни за что не рѣшится теперь ѣсть лягушекъ изъ боязни, чтобы его не уличилъ въ несвѣтскости другой банкиръ. Лягушкамъ пришелъ конецъ, Трампасъ, — и вамъ также.

— Встаньте, выдумщики, и преклонитесь передъ вашимъ королемъ! — крикнулъ Сципіонъ въ восторгѣ. — Я прямо-таки влюбился въ васъ. — И онъ бросился обнимать виргинца.

— Позвольте и мнѣ пожать вамъ руку, — сказалъ путешественникъ, которому не удалось заинтересовать свою жену разсказами виргинца.

Другіе путешественники тоже стали благодарить его за интересный разсказъ, и къ нимъ присоединились индѣйскіе вожди, хотя и не понимали, что собственно произошло на ихъ глазахъ.

— Не обижайтесь на меня, братцы, — сказалъ виргинецъ смущеннымъ погонщикамъ. — Эти господа, пріѣхавшіе съ востока, немного позабавились на вашъ счетъ; но подумайте, — вѣдь они здѣсь такъ долго скучали. Да вѣдь вы сами начали играть со мной въ эту игру; мнѣ по неволѣ пришлось слѣдовать за вами. И въ утѣшеніе вамъ я могу сказать еще вотъ что: когда я дошелъ до половины исторіи съ лягушками, я самъ сталъ вѣрить въ неё. — И онъ въ первый разъ за все время сердечно разсмѣялся.

Погонщики сдались на его объясненія и одинъ за другимъ стали пожимать ему руку. Трампасу пришлось продѣлать это вмѣстѣ съ другими, и чтобы сдѣлать его пораженіе менѣе замѣтнымъ, виргинецъ самымъ непринужденнымъ образомъ заговорилъ съ нимъ о другомъ.

Наконецъ объявили, что мостъ исправленъ и путь открытъ. Поѣзда шумно двинулись на западъ. Пассажиры стояли у оконъ, махали платками на прощанье и отъѣзжали среди говора и смѣха. Черезъ двадцать минутъ всѣ запоздавшіе поѣзда ушли, и пришелъ нашъ чередъ.

— Послѣдній срокъ для отправки въ Рогайдъ, — сказалъ виргинецъ.

— Послѣдній срокъ для отъѣзда въ «Глубокую-Рѣку», — сказалъ одинъ изъ одумавшихся мятежниковъ, и всѣ вскочили въ поѣздъ. Виргинецъ побѣдилъ.

Нашъ вагонъ медленно направился къ Биллингсу. И когда издали стали показываться знакомыя снѣжныя вершины, всѣ стали собирать вещи. Виргинецъ заботливо завертывалъ «Кенильвортъ», чтобы вернуть книгу собственницѣ въ опрятномъ видѣ. Я сказалъ ему: — Не правда ли, вы смогли бы играть въ покеръ съ королевой Елизаветой?

— Нѣтъ, она бы меня обыграла, — отвѣтилъ онъ, — потому что она была лэди.

XVII.

Оставивъ поѣздъ, мы отправились верхомъ въ «Глубокую-Рѣку». Виргинецъ долженъ былъ еще пригнать въ имѣніе судьи разбѣжавшійся съ пастбищъ скотъ. Оживленіе, которое охватило виргинца во время путешествія, смѣнилось молчаливымъ настроеніемъ; онъ былъ привѣтливъ съ погонщиками, отдавалъ нужныя приказанія, но ни въ какіе разговоры не вступалъ. На видъ онъ казался спокойнымъ, отлично спалъ, но что-то, очевидно, завладѣло его мыслями. Погонщики совершенно подчинились его вліянію и относились къ нему съ особымъ преклоненіемъ, — одинъ только Трампасъ, очевидно, не забылъ нанесенной ему обиды.

Сципіонъ, зорко наблюдавшій за отношеніями двухъ соперниковъ, часто разговаривалъ со мной о нихъ и доказывалъ, что счеты между ними еще далеко не кончены. Недовольство Трампаса было совершенно понятно: ему тяжело было видѣть, что всѣ его сторонники сразу отпали отъ него. Всякій другой на его мѣстѣ сбѣжалъ бы послѣ такой неудачи; если же онъ этого не сдѣлалъ, то только потому, какъ мнѣ объяснялъ Сципіонъ, что не хотѣлъ уйти, не получивъ жалованья, которое ему слѣдовало отъ судьи за все это время. Кромѣ того, въ «Глубокой-Рѣкѣ» положеніе его могло измѣниться къ лучшему. Виргинецъ только временно занималъ постъ управляющаго, и по возвращеніи домой, его полномочія оканчивались; онъ снова дѣлался равнымъ своимъ товарищамъ, и Трампасъ освобождался отъ его начальства. Настоящій же управляющій благоволилъ къ Трампасу, такъ что послѣдній могъ надѣяться, что ему удастся отомстить за пораженіе, которое онъ претерпѣлъ, — эта надежда и удерживала его среди насъ.

Но и виргинецъ, по мнѣнію Сципіона, тоже обдумывалъ планы мести. Счеты его съ Трампасомъ не были покончены тѣмъ, что онъ его такъ зло и остроумно одурачилъ на глазахъ у всѣхъ. Въ данную минуту для виргинца было самымъ важнымъ оправдать довѣріе судьи и въ точности исполнить возложенное на него порученіе. Это ему удалось. Онъ возвращался со всѣми ввѣренными ему погонщиками, — выгнанный поваръ былъ замѣщенъ Сципіономъ; грозившій мятежъ былъ подавленъ, и онъ могъ разсчитывать, что хозяинъ останется имъ доволенъ. Но по возвращеніи домой положеніе его должно было измѣняться, и тогда отношенія съ Трампасомъ могли обостриться.

Я признавалъ вѣрность психологическихъ разсужденій Сципіона и старался провѣрить ихъ собственными наблюденіями надъ характеромъ виргинца. Но мнѣ никакъ не удавалось вызвать его на бесѣду. Однажды, грѣясь у огня въ довольно холодный весенній день, я сталъ говорить о чувствѣ равенства, составляющемъ національную черту американцевъ. Онъ давалъ мнѣ уклончивые отвѣты. Когда я спросилъ его, что, по его мнѣнію, даетъ власть надъ людьми, онъ ничего не отвѣтилъ и, покачавъ головой, продолжалъ курить трубку. Я завелъ разговоръ о погодѣ, удивился перемѣнчивости американскаго климата, и высказалъ мнѣніе, что постоянные переходы отъ холода въ теплу вліяютъ на характеръ обитателей страны и, можетъ быть, — прибавилъ я, — благодаря климату, закаляющему характеръ, американцы и стали такими мастерами въ игрѣ въ покеръ.

Какъ бы въ отвѣтъ на мои слова, виргинецъ вдругъ выстрѣлялъ изъ ружья. Пуля скользнула мимо моего плеча. Я вскочилъ съ мѣста, сильно раздосадованный.

— Вотъ первая глупость, которую вы совершили на моихъ глазахъ! — сказалъ я.

— Да, — протяжно сдавалъ онъ. — Мнѣ слѣдовало сдѣлать это раньше. Она опять ожила. — Онъ поднялъ змѣю, лежавшую въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня. Она окоченѣла отъ холода и начала оживать отъ солнечныхъ лучей. Теперь онъ отстрѣлилъ ей голову.

XVIII.

Во время остального пути я почти не пытался заводить разговоры съ виргинцемъ. Подъѣзжая въ помѣстью судьи, мы замѣтили большое оживленіе: у судьи были гости. Я предоставилъ виргинца его препирательствамъ съ Трампасомъ и его домашнимъ дѣламъ, и пошелъ въ хозяевамъ. Въ числѣ гостей, которыхъ я засталъ у него, была миссъ Молли Вудъ, а также миссіонеръ Макъ-Брайдъ, господинъ съ очень авторитетнымъ и монотоннымъ голосомъ. При моемъ приближеніи, онъ какъ разъ заканчивалъ начатую фразу: «…это дастъ имъ возможность часто слушать проповѣди».

— Конечно, сэръ! — Мнѣ показалось, что судья привѣтствовалъ меня съ особеннымъ жаромъ, радуясь, что мой приходъ положитъ конецъ начатому разговору. — Позвольте вамъ представить доктора богословія, пастора Александра Макъ-Брайда. — Докторъ, это гость, котораго мы поджидали, — представилъ меня судья. Въ числѣ гостей были еще м-ръ Огденъ, изъ Нью-Іорка, и его жена, — съ ними я молча раскланялся. Мое появленіе не нарушило, однако, хода разговора.

— Мы, кажется, уже видѣлись, — сказалъ д-ръ Макъ-Брайдъ, устремляя на меня начальническій взоръ. Я подумалъ, что если бы небо нуждалось въ полиціи, онъ былъ бы по меньшей мѣрѣ сотникомъ въ небесномъ отрядѣ. — Я видѣлъ васъ верхомъ, когда ѣхалъ сюда, — сказалъ онъ; и я, дѣйствительно, припомнилъ, глядя на него, фигуру всадника, которую замѣтилъ наканунѣ въ дорогѣ.

— Вашъ пріятель, — продолжалъ миссіонеръ, обращаясь къ судьѣ, — отлично ѣздитъ верхомъ. Хорошо бы, если бы люди такъ быстро мчались въ церковь по воскресеньямъ.

— Да, — согласился судья, — это было бы хорошо.

М-съ Генри пробормотала что-то о хозяйскихъ обязанностяхъ я удалилась.

— Меня предупреждали, — продолжалъ д-ръ Макъ-Брайдъ, — когда я предпринялъ эту поѣздку, что я попаду въ одичалую и почти безбожную страну. Но никто мнѣ все-таки не сказалъ, что изъ Медесинъ-Боу я проѣду верхомъ триста миль, не встрѣтивъ ни одной церкви.

Судья объяснилъ ему, что въ сторонѣ отъ пути, по которому онъ ѣхалъ, справа я слѣва, било нѣсколько церквей. — Но вы все-таки, конечно, правы, — прибавилъ онъ. — Не забудьте только, что вы здѣсь въ самой новой части Новаго Свѣта.

Разговоръ на этомъ прервался. Воспользовавшись наступившимъ молчаніемъ, судья отозвалъ меня въ сторону я сказалъ мнѣ на ухо жалобнымъ голосомъ: — Онъ собирается остаться здѣсь цѣлую недѣлю!

Изъ дальнѣйшихъ словъ судьи я узналъ, что онъ и его жена — въ большомъ затрудненіи. Они очень рады были гостямъ, но не ожидали, что всѣ пріѣдутъ одновременно. Поэтому двоимъ изъ гостей приходилось поселиться вмѣстѣ въ домѣ управляющаго. Этими двумя оказались я и миссіонеръ. Я думалъ, что послѣдній будетъ недоволенъ, но онъ сказалъ хогяйкѣ, что лучше жить вдвоемъ, чѣмъ спать на соломѣ въ конюшнѣ, какъ ему часто приходилось во время миссіонерскихъ поѣздовъ. Мы отправились въ предназначенную намъ комнату, разложили свои вещи и вернулись къ нашимъ хозяевамъ.

М-съ Генри приготовила намъ прекрасный ужинъ, и судья старался изо всѣхъ силъ, чтобы за ужиномъ было нескучно. Онъ усердно подливалъ намъ вина и разсказывалъ безъ конца анекдоты. Мы бы всѣ дѣйствительно веселились, если бы среди насъ не сидѣлъ д-ръ Макъ-Брайдъ, который отъ времени до времени тяжеловѣсно произносилъ: «ха-ха»! Миссъ Молли шепнула мнѣ, что смѣхъ его звучитъ какъ изъ бочки. — Что это онъ обдумываетъ? — спросила она меня. — Вѣроятно проповѣди, которыми онъ насъ будетъ угощать въ теченіе недѣли. — Я разсказалъ ей, что въ нашей общей комнатѣ разложены цѣлые вороха проповѣдей. — Господи Боже мой! — сказала она. — Неужели онъ намъ каждый вечеръ будетъ читать проповѣдь? — Я утѣшилъ ее. — Нѣтъ, онъ вѣроятно только привезъ всѣ свои проповѣди, чтобы выбрать для насъ лучшую и показаться передъ нами въ самомъ выгодномъ свѣтѣ. — Она успокоилась и сказала, какое впечатлѣніе произвелъ на нее пасторъ. — Знаете, когда я въ первый разъ услышала его, мнѣ его голосъ показался сердечнымъ. Но потомъ я убѣдилась, что голосъ этотъ только воинственный. Докторъ Макъ-Брайдъ никогда не можетъ тронуть слушателя, — все время кажется, что онъ ведетъ какую-то войну.

— Онъ найдетъ здѣсь очень закоренѣлаго язычника, сказалъ я.

— Судью Генри?

— Нѣтъ, того дикаря, котораго вы укрощаете. Могу вамъ сообщить, что онъ привезъ «Кенильвортъ» въ сохранности.

У нея былъ невозмутимый видъ. — Не такъ-то легко приручить его, — сказала она. — Но не правда ли, онъ очень уменъ?

Я вдругъ понялъ, что она вовсе не хотѣла приручить его. Но что же она собственно хотѣла? Онъ краснѣлъ при всякомъ упоминаніи о ней, — она же совершенно спокойно говорила о немъ.

По общему смѣху за столомъ я понялъ, что судья закончилъ свой излюбленный анекдотъ о «единственномъ оставшемся въ живыхъ свидѣтелѣ».

— Такимъ образомъ, — заключилъ судья, — всѣ они разбѣжались какъ безумные, именно потому, что не произошло избіенія. — Всѣ гости хохотали, и черезъ нѣсколько секундъ раздалось запоздавшее тяжеловѣсное «ха-ха!» пастора, упавшее какъ тяжелый камень на общую веселость.

— Я никакъ бы не выдержала семи его проповѣдей, — сказала мнѣ массъ Вудъ.

— Кстати объ избіеніяхъ, — вмѣшался я въ общій разговоръ: — я недавно самъ едва уцѣлѣлъ отъ подобной катастрофы.

Судья, исчерпавшій всѣ свои средства для увеселенія гостей, сталъ умолять меня разсказать о случившемся.

— Серьезно говоря, мы были на краю трагическихъ происшествій, но вашъ замѣчательный управляющій искусно превратилъ трагедію въ комедію.

Всѣ съ интересомъ стали внимать моимъ словамъ, и я разсказалъ подробно обо всемъ, что произошло съ той минуты, какъ виргинецъ сбросилъ съ поѣзда повара, о томъ, какъ назрѣвалъ мятежъ, и какъ виргинецъ побѣдилъ его своей находчивостью и юморомъ, такъ что гроза разразилась смѣхомъ.

Всѣ внимательно слѣдили за моимъ разсказомъ: нью-іоркскіе гости — потому что подобныя происшествія рѣдко случаются на берегахъ Гудсона; м-съ Ценри — потому что, въ качествѣ хозяйки, хотѣла быть любезной; миссъ Вудъ — по какимъ-то своимъ причинамъ; я не видѣлъ ея глазъ, но чувствовалъ, что она очень напряженно внимала разсказу о поступкахъ человѣка, котораго не хотѣла укрощать. Но наибольшее вниманіе отражалось во взглядахъ судьи и миссіонера, и оба они выяснили свое отношеніе къ моему разсказу. Судья стукнулъ кулакомъ объ столъ. — Я зналъ это! — сказалъ онъ и откинулся на спинку стула съ видимымъ удовлетворенімъ. Онъ радъ былъ, что довѣріе его къ виргинцу оправдалось на дѣлѣ.

— Простите меня, — произнесъ, обращаясь ко мнѣ, д-ръ Макъ-Брайдъ, и такъ проговорилъ эти слова, что никакъ нельзя было простить ему.

Судья взглянулъ на него вопросительно.

— Насколько я понялъ, эти погонщики хотѣли поднять мятежъ, и смирились, увидавъ, что не умѣютъ такъ искусно лгать, какъ человѣкъ, власть котораго они хотѣли свергнуть.

— Видите ли, сэръ, — отвѣтилъ я ему, скрывая свое возмущеніе: — онъ обнаружилъ совершенно другія качества и способности въ томъ, что вы называете его лганьемъ.

— А какъ же мнѣ это иначе назвать? Произошелъ турниръ въ искусствѣ выдумывать, и онъ — я съ этимъ согласенъ — одержалъ побѣду надъ другими.

— Оставьте его! — шепнула мнѣ миссъ Вудъ: — онъ, все равно, ничего не понимаетъ.

Судья тоже вмѣшался въ разговоръ: — Видите ли, докторъ… — началъ онъ.

М-ръ Огденъ пришелъ ему на помощь. — Вы сами объяснили, въ чемъ тутъ дѣло, докторъ, — сказалъ онъ: — произошло состязаніе, — провѣрка силы — не все ли равно на чемъ.

— Да, — неожиданно проговорила миссъ Вудъ. — Даже Георгъ Вашингтонъ могъ сказать неправду въ случаѣ нужды. Если бы онъ задался цѣлью выдумать что-нибудь, то навѣрное сдѣлалъ бы это лучше Корнваллиса.

— Для меня ясенъ весь ходъ дѣла, — продолжалъ Огденъ. — Люди были мрачно настроены. Управляющій сердилъ ихъ своимъ поведеніемъ. Тогда онъ надоумилъ ихъ разсказывать выдумки, и самъ потомъ одурачилъ ихъ. Убѣдившись въ этомъ, они сразу присмирѣли: — ничто такъ не расхолаживаетъ, какъ смѣхъ.

Д-ръ Макъ-Брайдъ задумался, отыскивая самый сильный аргументъ въ свою пользу. — Извините меня, — сказалъ онъ, — я не могу стать на такую точку зрѣнія. У насъ въ странѣ и такъ царитъ духъ легкомыслія. Какъ бы вы ни оправдывали этого человѣка, все-таки я вижу только одно: происходила борьба между людьми, и побѣдителемъ оказался умѣющій искуснѣе врать. Гораздо лучше, если бы дѣло честно рѣшили пули. Война — не худшее изъ золъ.

Докторъ оглядѣлъ насъ побѣднымъ взоромъ. Но никто изъ насъ не задрожалъ, а если бы и задрожалъ, то не отъ страха. М-съ Генри поспѣшила отклонить разговоръ на другую тему, и заговорила о ловлѣ форелей. Д-ръ Макъ-Брайдъ очень любилъ этотъ спортъ, и обрадовался, когда ему сообщили, что рѣки въ помѣстьѣ суды изобилуютъ форелями. Такимъ образомъ бесѣда отклонилась отъ опасной темы, и ужинъ окончился въ миролюбивомъ настроеніи.

XIX.

— И часто у васъ бываютъ подобныя, посѣщенія? — спросилъ Огденъ у судьи Генри.

Нашъ хозяинъ угощалъ насъ виски въ столовой, а докторъ Макъ-Брайдъ, пока мы курили, разставшись съ дамами, отправился въ свое помѣщеніе въ домѣ управляющаго, чтобы приготовиться къ предстоявшему богослуженію.

Судья разсмѣялся.

— Наѣзжаютъ нѣсколько разъ въ годъ, — сказалъ онъ. — Я люблю, когда пріѣзжаетъ епископъ. И люди всегда бываютъ довольны. Но я боюсь, что нашъ другъ едва-ли имъ понравится.

— Вы не предполагаете, однако, чтобы они стали…

— О, нѣтъ. Они сохранятъ полное спокойствіе. У нихъ фактически гораздо лучшія манеры, чѣмъ у него. Но чтобы онъ принесъ имъ пользу…

— Я сомнѣваюсь въ его научныхъ познаніяхъ, — замѣтилъ я.

— Научныя познанія! Онъ даже не знаетъ, что такое христіанство. Нашъ миссіонеръ никогда не пойметъ, что одной изъ основъ христіанства является чувство, заставляющее относиться ко всѣмъ людямъ какъ въ братьямъ.

Раздался довольно сильный стукъ въ дверь, и мы всѣ со страхомъ подумали, что это докторъ Макъ-Брайдъ. Но когда судья отворилъ дверь, то въ темнотѣ обрисовалась фигура виргинца.

— Наконецъ-то вы вернулись! — сердечнымъ тономъ воскликнулъ судья Генри.

— Вернулся, чтобы ѣхать опять, — отвѣчалъ табунщикъ, и они пожали другъ другу руку.

Огденъ подтолкнулъ меня локтемъ.

— Это тотъ самый молодецъ, который вытолкнулъ повара съ поѣзда? — спросилъ онъ, разглядывая виргинца.

Я утвердительно кивнулъ головой.

Судья Генри, придерживавшійся демократическихъ взглядовъ, представилъ своего служащаго Огдену.

Уроженецъ Нью-Іорка тоже захотѣлъ выказать себя демократомъ.

— Вы тотъ человѣкъ, о которомъ мнѣ разсказывали цѣлую кучу равныхъ разностей? — произнесъ онъ.

Но фамильярность не есть равенство.

— Къ сожалѣнію, я не имѣлъ случая слышать о васъ, сэръ, — отвѣчалъ очень вѣжливо виргинецъ. — Прикажете мнѣ выѣхать завтра? — продолжалъ онъ, снова переводя свои серьезные глаза на судью. На меня онъ не обратилъ никакого вниманія. Онъ явился какъ служащій къ своему хозяину.

— Да, да, — отвѣчалъ Генри, — завтра я васъ разспрошу о скотѣ. Но войдите на минуту. Тутъ есть одно дѣло… — Виргинецъ вошелъ въ комнату и снялъ шляпу. — Садитесь. У васъ были непріятности… я уже кое-что слышалъ, — продолжалъ судья.

Виргинецъ граціознымъ движеніемъ опустился на стулъ, сохраняя прежнюю серьезность, не выпуская изъ рукъ шляпы и недружелюбно поглядывая на меня и на Огдена.

— У васъ были непріятности? — повторилъ судья.

— Да, было время, когда, можетъ быть, объ этомъ я стоило говорить. Они славные ребята! — и онъ слегка улыбнулся.

Выраженіе удовольствія въ лицѣ судьи усилилось.

— Трампась тоже славный малый?

Улыбка виргинца исчезла, и онъ въ упоръ посмотрѣлъ на своего хозяина. Тотъ поспѣшилъ перемѣнить разговоръ.

— Вы привезли ихъ всѣхъ обратно въ цѣлости?

Виргинецъ опустилъ глаза на свою шляпу и снова поднялъ ихъ на судью.

— Мнѣ пришлось разстаться съ поваромъ, — произнесъ онъ и, взглянувъ на меня какъ бы съ упрекомъ, прибавилъ: — я полагаю, что вамъ это уже извѣстно.

— Да, и я нахожу, что вы поступили правильно.

— Благодарю васъ, — сказалъ виргинецъ и сдѣлалъ движеніе, намѣреваясь встать.

— Я еще не кончилъ, — произнесъ судья; — вотъ что я хотѣлъ сказать вамъ: мнѣ кажется, Трампась узналъ неожиданную для него новость… относительно Робертса.

Выраженіе торжества промелькнуло въ лицѣ южанина, придавъ ему на мгновеніе что-то дикое, но онъ ничего не сказалъ.

— Дѣло въ томъ, — пояснилъ судья, обращаясь во мнѣ, — что мнѣ пришлось на прошлой недѣлѣ отпустить моего управляющаго. Его женѣ нельзя было жить здѣсь зимою, я онъ получилъ хорошее мѣсто возлѣ Лосъ-Анжелесъ.

Теперь мнѣ все стало ясно. Судья былъ очень ловкій человѣкъ. Онъ понялъ отношеніе Трампаса къ виргинцу и то, что въ лицѣ Робертса Трампасъ терялъ могущественнаго друга. Теперь у него не было больше посредника и защитника, и онъ становился лицомъ къ лицу съ виргинцемъ.

— Такимъ образомъ, — заключилъ судья, — я остался безъ управляющаго въ самое неподходящее для этого время. Вотъ развѣ, — и онъ подмигнулъ мнѣ, прежде чѣмъ повернуться къ виргинцу, — вотъ развѣ вы согласитесь взять на себя эту обязанность. Хотите?

Я видѣлъ, какъ одна рука виргинца замерла, сжимая шляпу, а другая стала медленно комкать ея мягкую тулью. Въ этомъ предложеніи заключалось для него многое: и повышеніе, и матеріальное обезпеченіе, и отдѣльный домъ, а главное, оно, быть можетъ, приближало его хоть на одинъ шагъ къ любимой имъ женщинѣ. Не знаю, что сказалъ бы онъ судьѣ, еслибы находился съ нимъ наединѣ. При насъ онъ произнесъ только:

— Благодарю васъ.

— Ну, вотъ, для меня это большое облегченіе! — воскликнулъ судья, вставая. — Тотчасъ же можете вступить въ отправленіе вашихъ обязанностей. Переселяйтесь изъ помѣщенія для служащихъ. Эти джентльмены разрѣшатъ вамъ ночевать въ вашемъ собственномъ домѣ.

И онъ съ веселой и шутливой улыбкой отпустилъ своего новаго управляющаго. Но новый управляющій, уже выйдя изъ дверей, вдругъ вернулся опять, чтобы произнести отрывисто, почти рѣзво:

— Я постараюсь угодить вамъ.

Послѣ этого онъ быстро ушелъ. Я разглядѣлъ на фонѣ освѣщенныхъ оконъ, какъ онъ ловко перепрыгнулъ черезъ заборъ, направляясь къ помѣщенію для служащихъ. Вскорѣ оттуда донеслись радостные возгласы и выстрѣлы. Это табунщики узнали о случившемся и привѣтствовали своего новаго начальника.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, стрѣляетъ ли также и Трампасъ? — сказалъ Огденъ.

— Гмъ, — проивзнесъ судья, — въ эти подробности я не вхожу и умываю руки… А вотъ и докторъ Макъ-Брайдъ.

XX.

Въ душѣ миссіонера уже скоплялись громы небесные, но насъ онъ еще озарялъ солнечнымъ сіяніемъ.

— Мнѣ, право, очень совѣстно, что я перевёртываю у висъ все вверхъ дномъ, — произнесъ онъ съ важностью, — но вашъ домъ — наиболѣе подходящее мѣсто для моей службы.

И онъ сталъ говорить о томъ, что надо отодвинуть столы и придвинуть стулья въ помѣщеніи, гдѣ должна была разразиться буря его краснорѣчія. До начала оставалось двадцать минутъ. Мы бросили наши недокуренныя сигары и вернулись къ дамамъ, чтобы предложить имъ наши услуги. Но онѣ справились и безъ насъ, и въ залѣ все уже было готово.

— Онъ объявилъ, на какой текстъ будетъ говорить проповѣдь? — спросила, подходя къ намъ, Молли Вудъ. — Я выбрала для него подходящій текстъ, — и, ставъ на цыпочки, она прошептала каждому изъ насъ на ухо комическимъ тономъ: — «Рекъ я въ поспѣшности своей, — всѣ люди лжецы».

Всѣ засмѣялись, и я оставилъ дамъ, чтобы посмотрѣть, что дѣлалось въ помѣщеніи для служащихъ. Табунщики готовились въ церковной службѣ — причесывались, брились и мылись среди разговоровъ и шутовъ, иногда довольно кощунственныхъ.

— Въ концѣ концовъ я, какой ни-на-есть, а все-таки — христіанинъ, — объявилъ одинъ.

— По нѣкоторымъ соображеніямъ сдается мнѣ, что я — мормонъ, — замѣтилъ другой.

— А я — магометанинъ, — заявилъ третій, — и надѣюсь, что мнѣ не придется услыхать ничего для меня оскорбительнаго.

Шутки въ такомъ родѣ продолжались, и только Трампасъ не принималъ въ нихъ участія. Онъ лежалъ на кровати, читалъ газету и совсѣмъ не старался быть любезнымъ.

Въ это время появился сіяющій Сципіонъ. Онъ помогалъ виргинцу перебраться изъ дома для служащихъ въ помѣщеніе для управляющаго, а самъ долженъ былъ занять его кровать.

— Надѣюсь, частица его счастья перейдетъ ко мнѣ, — сказалъ Сципіонъ. — Посмотрѣли бы вы, что было, когда онъ сообщилъ намъ о своемъ назначеніи, — онъ слегка вздохнулъ; — хорошо, должно быть, чувствуется человѣку, когда друзья такъ радуются за него.

— Особенно Трампасъ, — сказалъ я и прибавилъ: — судьѣ уже все извѣстно.

— Извѣстно? Что же онъ говоритъ? — Сципіонъ быстро увелъ меня изъ помѣщенія для служащихъ.

— Говоритъ, что не станетъ входить въ подробности и умываетъ руки.

— А какъ онъ узналъ? Вы сказали! — тотчасъ же догадался Сципіонъ. — Онъ никогда бы не сказалъ, — прибавилъ онъ, указывая запрокинутымъ большимъ пальцемъ на освѣщенное окно, въ которомъ показалась фигура виргинца.

— Онъ не любитъ впутывать другихъ въ свои дѣла, даже не намекнулъ ни о чемъ судьѣ, это на него похоже, и вотъ вы увидите, какъ онъ поступитъ съ Трацпасомъ. Держите ухо востро и присматривайтесь къ окружающему.

— Да почему вы знаете, что должно что-то случиться?

— Ч не выдержалъ и прямо спросилъ его, когда тащилъ въ дверь сундукъ, и онъ мнѣ прямо отвѣтилъ. Присматривайтесь къ окружающему. А больше ничего не могу вамъ сказать, — это было бы нечестно съ моей стороны.

Легко понять, что послѣ такого разговора я не понялъ ни одного слова изъ молитвъ, и отрывковъ священнаго писанія, которые читалъ докторъ Макъ-Брайдъ. Я опомнился и сообразилъ, что нахожусь нѣкоторымъ образомъ въ церкви, только когда онъ развернулъ рукопись, заключавшую его проповѣдь. Я сидѣлъ въ первомъ ряду, но сбоку, возлѣ стѣны, такъ что отлично могъ видѣть всѣхъ табунщиковъ. Если м-съ Огденъ надѣялась увидать отчаянныхъ смѣльчаковъ съ пистолетами и кинжалами, то ее ожидало полное разочарованіе. Это были самые обыкновенные молодые люди, скромные и вѣжливые. Только сильный загаръ свидѣтельствовалъ объ ихъ образѣ жизни.

Докторъ Макъ-Брайдъ выбралъ не тотъ текстъ, который изобрѣла для него миссъ Будь.

— « Нечестивцами стали они всѣ; нѣтъ ни единаго творящаго благо, нѣтъ ни единаго», — проговорилъ онъ громко и обвелъ присутствовавшихъ взглядомъ, ясно говорившимъ, что они не составляли исключенія изъ общаго правила. Онъ еще разъ повторилъ текстъ и, развивая первоначальную мысль, не оставилъ намъ ни единаго луча надежды. Табунщики узнали изъ проповѣди, что не только они не могли творить добро, но что еслибъ и стремились къ этому, то, все равно, это ничему бы не помогло. Они были обречены проклятію еще до рожденія, еще до существованія Адама. Объявивъ имъ это, миссіонеръ пригласилъ ихъ прославить имя Создателя и восхвалить Господа, проклявшаго ихъ. Все это было доказано логически. Громоздя камень на камень, строилъ онъ черное зданіе своего богословія, исключая изъ него и солнце, и цвѣты, и радость.

Епископъ имѣлъ обыкновеніе попросту бесѣдовать съ табунщиками объ ихъ трудовой тяжелой жизни и представлявшихся имъ искушеніяхъ, и если имъ случалось падать, онъ говорилъ имъ о любви и прощеніи. Но этому миссіонеру не было дѣла до ихъ жизни. Догматъ былъ для него всѣмъ, а бѣдное человѣчество являлось только цѣлью для ударовъ, наносимыхъ догматомъ. Изъ всѣхъ слушателей проповѣдь повидимому произвела впечатлѣніе только на одного виргинца. Онъ не спускалъ глазъ съ проповѣдника и не проронилъ ни одного слова.

По окончаніи проповѣди, миссіонеръ поговорилъ о ловлѣ форели и о томъ, что въ окрестностяхъ появились индѣйцы, и, пожелавъ вамъ спокойной ночи, рано ушелъ спать.

— Свезти мнѣ его, что-ли, рыбу ловить, — меланхолично проговорилъ судья.

— Да, мой другъ, свези, — отвѣчала его жена, — а я буду поить его чаемъ въ продолженіе шести дней.

— Иначе, — замѣтилъ Огденъ, — на васъ донесутъ, что вы — враги религіи.

— Съ людьми я умѣю ладить, — сказалъ судья, — но слоны меня положительно подавляютъ.

Въ помѣщеніи для служащихъ табунщики укладавались спать и обмѣнивались замѣчаніями по тому же поводу.

— Вы вѣрите, что дѣти пойдутъ въ адъ?

— Конечно, нѣтъ.

— Если онъ правду говоритъ, такъ я останусь мормономъ.

— А я перестану бѣгать отъ соблазновъ.

— Конечно, лучше попасть въ пекло послѣ веселой жизни, чѣмъ послѣ скучной, и т. п.

Когда я пришелъ въ помѣщеніе новаго управляющаго, въ его комнатѣ было тихо и темно. Не оставалось сомнѣнія въ томъ, что и докторъ Макъ-Брайдъ спалъ. Я улегся и скоро заснулъ, несмотря на это неудобное сосѣдство.

Меня разбудилъ голосъ виргинца. Онъ стоялъ, нагнувшись надъ миссіонеромъ, и замѣтивъ, что я проснулся, извинился за при чиненное мнѣ безпокойство.

— Кто вы такой? Берегитесь! При мнѣ есть оружіе! — воскликнулъ, вскакивая, миссіонеръ.

— Можете положить ваше ружье, сэ. Я чувствую, какъ будто духъ во мнѣ готовъ начать свидѣтельствовать. Какъ будто на меня находитъ просвѣтленіе.

Онъ употреблялъ выраженія изъ только-что слышанной проповѣди. Докторъ всталъ, зажегъ лампу, взялъ какую-то книгу и прошелъ съ виргинцемъ въ его комнату. Черезъ нѣсколько времени онъ вернулся, потушилъ лампу и улегся. Я началъ засыпать, какъ вдругъ дверь скрипнула, и виргинецъ очутился возлѣ кровати миссіонера.

— Вы не спите, сэ?

— Что? Что такое?

— Простите, сэ, но врагъ одолѣваетъ меня. Я не чувствую въ себѣ довольно силы, чтобы бороться съ грѣхомъ.

Снова была зажжена лампа, и опять въ сосѣдней комнатѣ были слышны увѣщеванія. Укладываясь черезъ часъ въ постель, докторъ вздохнулъ. Вскорѣ я задремалъ, и меня разбудилъ свѣтъ лампы. Это докторъ въ третій разъ возвращался отъ виргинца. Прежде чѣмъ потушить лампу, онъ взглянулъ на часы, и я освѣдомился, который часъ.

— Три, — отвѣчалъ онъ.

Черезъ нѣсколько времени изъ комнаты виргинца раздался стонъ:

— Мнѣ страшно быть одному! Я боюсь, я боюсь. Чувствую, какъ грѣхъ проникаетъ въ мои нѣдра…

Опять докторъ зажегъ лампу и ушелъ.

На этотъ разъ ихъ бесѣда продолжалась дольше прежняго. Уже окно стало сѣрымъ и начали выдѣляться очертанія мебели. За окномъ раздавались голоса птицъ, цыплятъ, нетерпѣливое постукиваніе лошадиныхъ копытъ и мычанье коровы, искавшей своего теленка. Я взглянулъ на часы. Было шесть часовъ утра. Значитъ, я провелъ въ постели около семи часовъ, а докторъ провелъ около семи часовъ внѣ постели. Дверь отворилась, и онъ вошелъ съ лампой и книгой въ рукахъ. Онъ слегка дрожалъ, и я замѣтилъ, съ какимъ вожделѣніемъ взглядъ его прильнулъ къ постели, но за нимъ слѣдовалъ виргинецъ. Они представляли удивительную пару въ своихъ ночныхъ костюмахъ. Виргинецъ — сухощавый и стройный, какъ породистая лошадь, а миссіонеръ — съ большимъ животомъ, жирный и неповоротливый.

— Вы скоро пойдете завтракать и къ дамамъ, сэ, — скромно проговорилъ виргинецъ, — а я буду мучиться безъ васъ цѣлый день. Но я надѣюсь, что ночью…

Я зарылъ лицо въ подушку, но все-таки не могъ удержаться и сталъ испускать звуки, похожіе на крикъ курицы, снесшей яйцо.

Я услышалъ голосъ миссіонера. Онъ старался говорить спокойно:

— Какая гнусность. Какое недостойное поведеніе. Никогда въ жизни мнѣ не приходилось…

Я повернулъ голову и, увидавъ несоотвѣтствіе его важнаго вида съ безпорядкомъ костюма, сталъ издавать клохтанье двѣнадцати несущихся куръ. Виргинецъ не выдержалъ. Онъ убѣжалъ въ свою комнату и бросился на полъ, закрывъ голову руками, а докторъ захлопнулъ за нимъ дверь. Я плакалъ отъ смѣха и ждалъ, что миссіонеръ убьетъ меня. Изъ-за двери до меня доносились конвульсивныя движенія виргинца, а рядомъ — злобныя движенія поспѣшно одѣвавшагося доктора. Я боялся взглянуть на него, и выглянулъ только, услыхавъ его удаляющіеся шаги. Онъ выходилъ изъ комнаты съ чемоданомъ въ рукахъ. Я лежалъ измученный и раскисшій отъ хохота, когда отворилась дверь изъ комнаты виргинца, и онъ появился умытый и одѣтый. Только въ его глазахъ еще продолжали прыгать дьяволы. Я никогда не видывалъ никого болѣе красиваго.

— Что вы надѣлали! — сказалъ я: — онъ уложился, и сейчасъ навѣрное уѣдетъ. — Виргинецъ выглянулъ въ окно.

— Да, въ самомъ дѣлѣ уѣзжаетъ; но я, конечно, не побѣгу за нимъ. Скатертью дорога!

Онъ подошелъ и сѣлъ на край моей кровати.

— Дѣйствительно, вѣдь было досадно сидѣть битый часъ и слушать, какъ васъ называютъ и нечестивцемъ, и свиньей. И все это какъ разъ послѣ того, какъ совершилъ поступокъ, который всякій близко стоящій человѣкъ назоветъ вполнѣ честнымъ и чистымъ…

— Трампасъ! — не удержавшись, воскликнулъ я.

— Я пріѣхалъ сюда, и разныя у меня въ головѣ бродили мысли. Ни одну изъ нихъ нельзя было назвать христіанской. Но когда судья поговорилъ со мной… вы вѣдь слышали, — я передумалъ…

Звукъ шаговъ за дверью заставилъ его замолчать.

— Съ добрымъ утромъ! — проговорилъ Трампасъ, входя и не глядя на насъ.

Мы отвѣтили на его привѣтствіе.

— Кажется, я опоздалъ съ поздравленіемъ, — сказалъ Трампасъ угрюмо.

Виргинецъ взглянулъ на часы.

— Еще только половина седьмого, — замѣтилъ онъ.

Трампасъ сталъ еще угрюмѣе.

— Всѣхъ, я думаю, поздравляютъ съ повышеніемъ, — произнесъ онъ.

— Конечно, и я не забуду, насколько я обязанъ вамъ моимъ повышеніемъ.

— Я пришелъ сюда не для того, чтобы просить прощенія, — проговорилъ Трампасъ и фыркнулъ.

— Развѣ вы когда-нибудь чувствовали потребность въ чемъ-нибудь подобномъ? — произнесъ невозмутимымъ тономъ виргинецъ.

Трампасъ увидалъ, что этимъ путемъ онъ ничего не добьется.

— О, вѣдь у меня за спиною не было судьи. Я слышалъ, что вы сегодня утромъ хотѣли расплачиваться съ ребятами, и пришелъ за разсчетомъ.

— Вы хотите уйти отъ насъ? — спросилъ новый управляющій. — А чѣмъ же вы недовольны?

— А не хочу ждать, чтобы меня выгнали въ шею, — лучше самъ уйду.

Виргинецъ переложилъ одну ногу на другую, отклонился немного назадъ и разсмѣялся.

— Идите-ка и принимайтесь за свою работу, Трампасъ, если вамъ не на что больше жаловаться. Вы говорили о моемъ повышеніи. Это вѣрно, мнѣ посчастливилось, но, можетъ бытъ, посчастливилось не мнѣ одному.

Вотъ что зналъ, но отказвался сообщить мнѣ Сципіонъ. Ему хотѣлось, чтобы я самъ былъ свидѣтелемъ благороднаго поступка виргинца.

Трампасъ ушелъ, пробормотавъ что-то, чего я не могъ разслышать, и виргинецъ послѣдовалъ за нимъ, сказавъ мнѣ на прощанье:

— Вы опоздаете въ завтраку.

Дамы были нѣсколько скандализованы поступкомъ виргинца съ миссіонеромъ, но зато судья не скрывалъ своего восторга. Миссъ Молли Вудъ ничего не сказала, но послѣ завтрака отправилась удить рыбу въ сопровожденіи виргинца. Я поѣхалъ съ ними, рѣшивъ очень скоро избавить ихъ отъ своего присутствія.

— А вѣдь это хорекъ, — сказалъ я, замѣтивъ маленькое, хорошенькое животное, пробиравшееся какъ разъ передъ нами, возлѣ густого кустарника.

— Ахъ, гдѣ, гдѣ? Я боюсь! — воскликнула Молли и при этомъ по истинѣ женскомъ возгласѣ виргинецъ посмотрѣлъ на молодую дѣвушку съ такой улыбкой, что, на ея мѣстѣ, я, ни минуты не колеблясь, призналъ бы себя его собственностью. Но на миссъ Вудъ этотъ взглядъ произвелъ гораздо менѣе сильное впечатлѣніе, или она просто сдѣлала видъ, что не замѣтила его.

Я уже разстался съ ними и удилъ въ одиночествѣ, когда до меня долетѣли слѣдующія слова:

— Вы все еще не имѣете сказать мнѣ ничего особеннаго?

— Нѣтъ, имѣю. Маѣ до сихъ поръ никто еще не нравился такъ, какъ вы, но я надѣюсь; что это случится. — Больше словъ не было слышно, я только звукъ голосовъ долеталъ до меня сквозь шумъ потока.

XXI.

Пребываніе супруговъ Огденъ въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» и ихъ разговоры произвели на Молли Вудъ такое же впечатлѣніе, какъ еслибы въ птицѣ, живущей случайно среди чуждыхъ ей породъ, вдругъ прилетѣли птицы одной съ нею породы. Дѣло виргинца отъ этого, конечно, значительно проиграло. Отношеніе къ нему молодой дѣвушки не дошло еще до той стадіи развитія, когда отсутствіе усиливаетъ любовь, и поэтому, встрѣтясь съ нимъ послѣ долгой разлуки, она сказала ему такъ легко и свободно, что надѣется встрѣтить человѣка, который понравится ей больше, чѣмъ онъ. Огдены и не подозрѣвали, что явились союзниками Молли Вудъ въ ея жестокой борьбѣ съ своимъ собственнымъ чувствомъ. Она часто ѣздила къ нимъ въ «Глубокую-Рѣку», разговаривала и вспоминала о своей прежней жизни, находила общихъ знакомыхъ и общіе интересы. Ея стремленіе найти союзниковъ и стараніе вызвать прошлое для борьбы съ настоящимъ могли служить хорошими признаками для молодого человѣка. Очевидно, она боялась своего противника и сознавала его силу. Но, къ сожалѣнію, многочисленныя служебныя обязанности виргинца отвлекали его отъ его сердечныхъ дѣлъ. Онъ обѣщалъ судьѣ Генри, что постарается угодить ему, и теперь хлопоталъ о томъ, чтобы слова перешли въ дѣло. Онъ не зналъ, что уже вполнѣ угодилъ судьѣ, и что Генри не могъ только рѣшить, какой изъ двухъ поступковъ новаго управляющаго ему больше нравится: его остроумное поведеніе съ миссіонеромъ или его великодушіе относительно Трампаса. Многочисленныя дѣла не позволяли виргинцу видаться наединѣ съ любимой дѣвушкой, и какъ разъ въ это время миссъ Молли собралась съѣздить на родину въ компаніи Огденъ. Было гораздо пріятнѣе путешествовать съ друзьями, чѣмъ одной. Всѣ были такъ довольны занятіями миссъ Вудъ въ школѣ, что охотно дали ей отпускъ.

— Нѣтъ, книгъ мнѣ больше не нужно до вашего возвращенія, — сказалъ огорченный виргинецъ, прощаясь съ нею. — Мы обмѣнялись ролями, — прибавилъ онъ: — тотъ разъ я уѣзжалъ, а вы оставались.

— Да, это правда, — отвѣчала она, — но вы теперь заняты болѣе, чѣмъ когда-либо; и у васъ не хватитъ свободнаго времени, чтобы тосковать обо мнѣ.

Она дѣлала ему больно, и ее радовало сознаніе, что она одна имѣетъ эту власть надъ нимъ, но онъ постарался отпарировать ея ударъ.

— Слѣдующій разъ ни одинъ изъ насъ не останется, — сказалъ онъ: — мы оба поѣдемъ вмѣстѣ.

И при этомъ такъ посмотрѣлъ на нее, что она долго сидѣла задумавшись въ вагонѣ, и все ей слышался его голосъ и мерещились его глаза.

Въ Беннингтонѣ Молли Вудъ встрѣтили съ распростертыми объятіями; знакомые давали обѣды въ честь ея пріѣзда, и она нѣсколько разъ ѣздила кататься верхомъ съ Самомъ Баннеттомъ. Ей хотѣлось повидать всѣ любимыя съ дѣтства знакомыя мѣста.

— Какъ здѣсь хорошо! — восклицала она иногда, любуясь деревьями какого-нибудь лѣса, и потомъ прибавляла задумчиво: — но, конечно, всего интереснѣе быть въ такомъ лѣсу, гдѣ можно повстрѣчаться съ медвѣдемъ или оленемъ! — или же говорила: — Какое это милое мѣстечко, — такъ напоминаетъ одно мѣсто въ «Медвѣжьей Рѣкѣ»! Только, конечно, здѣсь нѣтъ такого чистаго воздуха.

— Я не забылъ васъ, — сказалъ Самъ, — а вы, помните ли вы обо мнѣ? Или: съ глазъ долой — изъ сердца вонъ?

Молли отвѣчала, что всѣхъ отлично помнитъ. Въ Дунбартонѣ старая двоюродная бабушка долго держала Молли за руку, глядя ей въ лицо, и наконецъ сказала:

— Ты очень измѣнилась.

— Я постарѣла на годъ, — замѣтила молодая дѣвушка.

— Пустяки, моя милая! Ты мнѣ лучше скажи, кто онъ?

— Никто! — съ негодованіемъ воскликнула Молли.

— Тогда бы ты такъ не закричала, — замѣтила старушка.

Молодая дѣвушка спрятала лицо ей въ колѣни.

— Мнѣ кажется, я никого не могу любить, кромѣ себя самой, — сказала она. Старая лэди, въ юности своей встрѣчавшаяся съ Лафайетомъ, стала нѣжно гладить склоненную къ ней головку и не задавала больше вопросовъ, потому что поняла болѣе, чѣмъ на половину.

— Я очень стара, — сказала она, — но отлично все помню. Онъ былъ смѣлый и красивый, но они не хотѣли меня за него выдать, потому что у него не было состоянія. А я любила его; только, должно быть, надо было любить еще сильнѣе. Я обѣщала ему, что не забуду его; онъ уѣхалъ на своемъ кораблѣ, и этотъ корабль и онъ погибли. — Голосъ старушки зазвучалъ медленно и тихо. — Еслибъ я… еслибъ… можетъ быть, и тогда онъ погибъ бы, но это было бы уже послѣ… Если можешь не выходить замужъ, не выходи ни за что; но если не въ силахъ разстаться съ человѣкомъ, не слушайся никого, кромѣ голоса любви. Я знаю, дорогая, что твой выборъ не можетъ быть недостоинъ Старковъ. А теперь покажи мнѣ его портретъ. Навѣрное ты привезла его вмѣстѣ съ фотографіями западныхъ мѣстностей, которыя показывала намъ вчера.

Догадливость старой бабушки загипнотизировала Молли. Она покорно встала и принесла фотографію виргинца. Онъ былъ снятъ въ своемъ характерномъ костюмѣ, съ пистолетомъ за поясомъ и лассо въ рукахъ.

— Ахъ, Боже мой! — воскликнула старушка.

Молли молчала, но въ ея глазахъ появилось враждебное выраженіе.

— Господи! — повторила старая лэди: — и неужели такой человѣкъ могъ осмѣлиться…

— Онъ совсѣмъ не такой. То-есть, онъ именно такой, — сказала Молли, и хотѣла выхватить фотографію изъ рукъ бабушки, но та не дала ей.

— Я надѣюсь, — произнесла она, — что выпадаютъ дни, когда онъ никого не убиваетъ.

— Онъ никогда никого не убиваетъ! — со смѣхомъ воскликнула Молли.

— Милая моя, ты просто влюбилась въ его костюмъ.

— Совсѣмъ не въ костюмъ. И я нисколько не влюбилась. Онъ очень часто одѣвается иначе и носитъ бѣлый воротникъ, какъ всякій другой.

— Вотъ такъ бы ему и сняться. Не можетъ же онъ явиться сюда въ такомъ видѣ. Я бы сама не могла его принять.

— Онъ никогда не думаетъ о такихъ вещахъ. Вы говорите о немъ, какъ о какомъ-нибудь дикарѣ.

Старая лэди внимательно разглядѣла фотографію.

— У него хорошее лицо, — сказала она наконецъ. — Онъ въ самомъ дѣлѣ такъ красивъ, какъ на портретѣ?.. — и прощаясь съ внучкой, она проговорила: — Да благословитъ и да сохранитъ тебя Богъ, дитя мое. Я не стану тебя оберегать, какъ они меня оберегали. Ты никогда не дѣлала ничего недостойнаго Старковъ. И если ты рѣшила его взять, то сдѣлай это, пока еще я жива, чтобъ я могла привѣтствовать васъ обоимъ. Господь съ тобою, дитя мое!

Проводивъ молодую дѣвушку, старушка аадумалась.

«Она — какъ всѣ мы. Она хочетъ, чтобъ мужъ ея былъ настоящій мужчина, въ лучшемъ значеніи этого слова».

Никому изъ семьи старушка ни слова не сказала о своемъ разговорѣ съ внучкой. Такимъ образомъ, никто не видалъ портрета и ни слова не слыхалъ отъ Молли, но тѣмъ не менѣе послѣ ея отъѣзда вся семья была взволнована. Кто-то сообщилъ мужу сестры Молли, что она собралась выйти замужъ за «rustler»'а.

Никто не понималъ хорошенько этого слова и въ лексиконѣ его нельзя было найти. Кто-то сказалъ, что это слово употребляли въ похвальномъ смыслѣ, говоря о живыхъ и ловкихъ людяхъ, но что иногда подъ этимъ словомъ разумѣютъ извѣстную породу лошадей. Самая непріятная версія заключалась въ томъ, что подъ этимъ словомъ разумѣли грабителей скота. Всѣ эти объясненія имѣли основаніе, такъ какъ одно слово выражало собою нѣсколько понятій. Какъ бы то ни было, но въ Беннингтонѣ черезъ нѣсколько дней передавалась сплетня, что Молли обручилась съ картежникомъ, золотопромышленникомъ, бѣглымъ разбойникомъ и мексиканскимъ бандитомъ, а м-съ Флинтъ увѣряла, что она вышла замужъ за мормона.

А въ это время Молли Вудъ ѣхала верхомъ съ виргинцемъ вдоль «Медвѣжьей-Рѣки». Они не были ни женаты, ни обручены, и она разсказывала ему о Вермонтѣ.

— Мнѣ никогда не случалось тамъ бывать, — сказалъ онъ.

— А что руководило вашимъ выборомъ во время путешествій? — спросила Молли.

— Счастливый случай и стремленіе въ удачѣ. Я, вѣроятно, самолюбивѣе моихъ братьевъ или безпокойнѣе ихъ. Они всѣ сидятъ по своимъ фермамъ. Шесть лѣтъ я былъ въ отлучкѣ и двадцати лѣтъ вернулся домой. Они все еще говорили о тѣхъ же старыхъ вещахъ; тридцатилѣтніе и двадцатипяти-лѣтніе люди сидѣли и и?е толковали о томъ же. Никакого движенія въ ихъ жизни не было. А я разсказывалъ матери о томъ, гдѣ былъ, и что видѣлъ, и мои разсказы радовали ее до самой смерти. Послѣ ея смерти я ушелъ, а они всѣ остались на мѣстѣ. Обѣщалъ я имъ вернуться, когда мнѣ будетъ пятьдесятъ лѣтъ, чтобы посмотрѣть, не заговорятъ ли они о чемъ-нибудь новомъ, да только едва ли.

— Мнѣ иногда кажется, что вы знаете гораздо больше, чѣмъ я, — сказала Молли.

— Ну, еще бы, конечно! — отвѣчалъ онъ совершенно просто. — Я съ четырнадцати лѣтъ самъ заработывалъ свой хлѣбъ и никогда не укралъ и не попросилъ ни единаго цента. Не хотѣлось бы мнѣ, чтобы вы знали все, что я знаю. Много счастливыхъ случаевъ потерялъ я въ жизни, но зато получилъ васъ, и это — мое самое большое счастье.

Она была очень довольна, что какъ разъ въ эту минуту ихъ догналъ на своей лошадкѣ Жоржикъ Тэлоръ. Зато виргинецъ шопотомъ произнесъ проклятіе. Больше ничего не случилось во время этой прогулки.

XXII.

Пришла зима. Дѣла у виргинца стало гораздо меньше, но, несмотря на это, онъ былъ очень занятъ. Вмѣсто Шекспира и современныхъ романовъ, на столѣ его лежали всевозможные учебники, и онъ читалъ и писалъ цѣлыми часами. Большіе листы бумаги были исписаны задачами и упражненіями. М-съ Генри помогала ему, дѣлала поправки и давала совѣты и указанія.

— Я, правда, кажется, готова влюбиться въ него, — говорила она судьѣ: — теперь ты въ самомъ дѣлѣ можешь начать безпокоиться.

— Мнѣ не угрожаетъ никакая опасность, — возражалъ судья, — для него существуетъ только одна женщина въ мірѣ.

Однажды утромъ Сципіонъ Лемуанъ вошелъ въ комнату виргинца, ту самую комнату, гдѣ докторъ Макъ-Брайдъ цѣлую ночь боролся съ дьяволомъ. Виргинецъ сидѣлъ за столомъ. Кругомъ лежали раскрытыя книги, а передъ нимъ — полуисписанный листъ бумаги. Пальцы его были выпачканы чернилами, но онъ смотрѣлъ не на книги и бумагу, а въ окно, на далекую холодную равнину. Сципіонъ улыбнулся про себя и подумалъ: «ему чудится Медвѣжья-Рѣка», но тотчасъ же убѣдился, что ошибся. Виргинецъ слѣдилъ взглядомъ за чѣмъ-то реальнымъ, и Сципіонъ подошелъ къ окну, чтобы узнать, на что онъ смотрѣлъ. Далеко, на фонѣ окружавшей бѣлизны, выдѣлялись двѣ маленькія темныя фигуры.

— Когда онъ наконецъ уберется отъ насъ, какъ вы думаете? — спросилъ Сципіонъ.

— Онъ? — прошепталъ виргинецъ, все еще не спуская главъ съ далекихъ всадниковъ, и повторилъ: — онъ?

Сципіонъ свободно развалился на стулѣ. Онъ и виргинецъ хорошо изучили другъ друга со времени ихъ первой встрѣчи въ Мендорѣ, и поэтому теперь Сципіонъ понялъ, о чемъ думалъ его другъ.

— Ну, что жъ! — сказалъ онъ: — отсутствіе одного — для насъ не потеря, а отсутствіе другого — прямая выгода.

— Бѣдный Шорти, — произнесъ виргинецъ, — бѣдный дурачокъ!

— Ну, нѣтъ, — сказалъ менѣе сострадательный Сципіонъ, — мнѣ его совсѣмъ не жаль; всякій взрослый человѣкъ долженъ видѣть Трампаса насквозь.

— Шорти добръ въ животнымъ, — возразилъ виргинецъ, все еще глядя въ окно. — Какъ онъ приручилъ эту лошадь, Педро, купленную имъ на первыя заработанныя деньги! Удивительно выдрессировалъ. Подумайте только, какіе у насъ жестокіе нравы относительно животныхъ! Что мы дѣлаемъ съ сотнями и тысячами маленькихъ телятъ! Мы ихъ бросаемъ на землю, жаримъ, рѣжемъ, клеймимъ ихъ, выпускаемъ на волю и опять ловимъ. Иначе нельзя, конечно. Но я только говорю, что въ человѣкѣ, сохраняющемъ при всемъ этомъ жалость и любовь въ животнымъ, должно быть много хорошаго. А Шорти — именно такой человѣкъ. Но онъ позволилъ Трампасу завладѣть собою, и оба вмѣстѣ уйдутъ отъ насъ. — Онъ снова взглянулъ на безбрежную снѣжную равнину, но всадники скрылись за подножіемъ холма.

Сципіонъ сидѣлъ молча. Ему никогда не приходили такія мысли относительно людей и животныхъ, но онъ сознавалъ, что онѣ были справедливы.

— Странно! — выговорилъ онъ наконецъ.

— Что странно?

— Все.

— Ничего нѣтъ страннаго, — возразилъ виргинецъ, — кромѣ брака и молніи. Эти двѣ вещи меня всегда удивляютъ.

— Нѣтъ, все-таки странно, — настаивалъ Сципіонъ. — Вотъ, напримѣръ, Трампасъ. Онъ поступилъ съ вами подло. Вы ему простили. Могли застрѣлить его, а вмѣсто этого дали работу. Это былъ добрый поступокъ, а изъ него вышло зло.

— Вы жестоко ошибаетесь, — возразилъ виргинецъ: — доброта тутъ ни при чемъ. Я управляющій, и не выжилъ, и не убилъ Трампаса, чтобы имѣть теперь возможность сказать всякому: «я выше всѣхъ этихъ гадостей». И зло явилось не слѣдствіемъ моего добраго поступка, а слѣдствіемъ самого Трампаса. Онъ вездѣ останется самимъ собой. Вы помните, какъ мы чуть-было не поймали человѣка, убившаго одну изъ вашихъ коровъ и утащившаго теленка? Мы ничего не могли доказать, потому что онъ ускользнулъ отъ васъ, но съ тѣхъ поръ воровство и убійство скота прекратились. А теперь Трампасъ рѣшилъ перемѣнить свое мѣстопребываніе. Можетъ быть, скоро опять начнутся убійства и грабежи, и намъ еще предстоитъ много дѣла и придется прибѣгать къ очень энергичнымъ мѣрамъ.

— Я бы хотѣлъ знать, что испытываешь, когда убиваешь человѣка? — спросилъ задумчиво Сципіонъ.

— Это не трудно, если человѣкъ заслуживаетъ быть убитымъ.

— Что Трампасъ уйдетъ отъ насъ — я зналъ, но почему вы думаете — уйдетъ Шорти?

— Онъ попросилъ у меня прибавки.

— Онъ и своего-то жалованья не стоитъ.

— Трампасъ внушилъ ему другое. Бѣдный Шорти! Онъ разсказывалъ мнѣ о своей жизни, — тяжелая она. И никогда онъ не поумнѣетъ. Онъ хлопочетъ о прибавкѣ жалованья, потому что большую часть своихъ денегъ отсылаетъ на родину.

— А зачѣмъ онъ понадобился Трампасу?

— Тотъ хочетъ пользоваться имъ, какъ ловкимъ орудіемъ.

— Ну, ужъ не очень-то ловкимъ.

— Во всякомъ случаѣ, всякому вору удобно имѣть молодого подручнаго и брать все себѣ, предоставляя на его долю одну отвѣтственность за совершенныя кражи.

Сципіонъ всталъ и, подойдя къ столу, заглянулъ въ учебники и на исписанный до половины листъ бумаги.

— Въ ариѳметикѣ я еще маракую немного, а вотъ въ орѳографіи — много фантазіи. Что касается географіи, — продолжалъ онъ, — то я всѣ свои познанія изъ этой области растерялъ въ преріяхъ. Развѣ Беннингтонъ — столица Вермонта? И какъ пишется слово «женихъ»?

Въ тотъ же вечеръ виргинецъ призвалъ къ себѣ Шорти. Обыкновенно, когда у него являлась опредѣленная мысль, онъ говорилъ свободно и фразы складывались сами собою, но, взглянувъ на Шорти, онъ почувствовалъ себя въ затруднительномъ положеніи. Въ лицѣ стоявшаго передъ нимъ человѣка не было ничего злого, но и никакой силы. Ни одна черта лица ничего не обѣщала и все сливалось въ одну безформенную посредственность. Но такъ какъ все-таки надо было начать говорить, то виргинецъ произнесъ:

— Интересно бы знать, сколько градусовъ. Возьмите лампу и освѣтите градусникъ, — онъ съ правой стороны окна.

— Я не умѣю смотрѣть, — отвѣчалъ Шорти, подойдя съ лампой къ окну, — никогда не приходилось.

Виргинецъ вспомнилъ, что онъ былъ неграмотный, и самъ взглянулъ на градусникъ.

— Двадцать-два — ниже нуля… Табакъ довольно недурной, — не хотите ли?

Шорти вабилъ себѣ трубку.

— Здоровый былъ моровъ, когда вы ѣздили сегодня верхомъ, — замѣтилъ управляющій.

Глаза Шорти выразили удивленіе.

— А мы васъ не видали, — сказалъ онъ.

— Скоро морозы кончатся, — продолжалъ виргинецъ, пропустивъ это замѣчаніе мимо ушей, — и, кромѣ того, работа насъ всѣхъ согрѣетъ. Въ конюшняхъ очень много дѣла, и, мнѣ кажется, это самая подходящая для васъ работа.

— Я могу больше заработать, — началъ Шорти и остановился.

— Мнѣ скоро понадобится человѣкъ, умѣющій дрессировать лошадей, которыхъ собирается купить м-ръ Генри. Онъ будетъ платить такому человѣку пятьдесятъ въ мѣсяцъ.

— Я могу заработать больше, — произнесъ Шорти уже съ упорствомъ.

— Да, иногда человѣкъ заработываетъ больше того, что можетъ заработать по настоящему. И со мною это бывало, когда я рыскалъ по свѣту. Я не могъ заработать настоящимъ трудомъ больше пятидесяти или даже двадцати-пяти въ мѣсяцъ, а иногда въ одну ночь выигрывалъ въ карты цѣлую кучу денегъ.

Глава Шорти расширились.

— И потомъ — трахъ! все сразу прокучивалось съ товарищами и женщинами.

— А я никогда… — началъ Шорти и опять остановился.

Виргинецъ зналъ, что онъ думаетъ о деньгахъ, посылаемыхъ на родину.

— И всегда, — продолжалъ онъ, — деньги, которыя легко достаются, легко и уходятъ. А деньги, заработанныя настоящимъ трудомъ, я сталъ откладывать. Еслибы вы только знали, какое это пріятное чувство…

— Да, еслибъ мнѣ ваше счастье.

— Какое счастье? — строго спросилъ виргинецъ.

— Еслибъ я занялъ землю на берегу непересыхающей рѣки и былъ утвержденъ ея владѣльцемъ, какъ вы, и еслибы эта земля съ каждымъ годомъ поднималась въ цѣнѣ, а я бы для этого и пальцемъ не пошевелилъ…

— А почему же вы не шевелили пальцемъ? — перебилъ его виргинецъ. — Кто вамъ мѣшалъ занять какую-нибудь землю? Она повсюду вокругъ васъ. Когда нужно было шевелить пальцемъ, я и шевелилъ, а вы — нѣтъ. Впрочемъ, и это все равно. Возьмите у меня завтра мою землю, у меня все-таки останутся мои сбереженія въ банкѣ, а они не даромъ мнѣ достались. Я всячески старался найти то дѣло, для котораго я именно годенъ, и нашелъ. И вы можете сдѣлать то же самое. Начните дрессировать лошадей судьи — и вы получите возможность откладывать сбереженія въ банкъ.

— Я могу больше заработать, — упрямо повторилъ Шорти.

Виргинцу хотѣлось крикнуть ему: — Въ такомъ случаѣ убирайтесь вонъ! — но онъ сдержался и произнесъ добродушно:

— Теперь еще стоятъ морозы, времени много. Обдумайте все хорошенько и сообщите мнѣ ваше рѣшеніе.

XXIII.

Снѣгъ растаялъ, и Монте отлично могъ бы пройти по горнымъ тропинкамъ отъ «Глубокой-Рѣки» до «Медвѣжьей-Рѣки», но его хозяинъ былъ занятъ исполненіемъ своихъ обязанностей, и вмѣсто того, чтобы ѣхать самому, послалъ письмо. Это было его первое посланіе въ миссъ Молли Вудъ, и онъ, конечно, трусилъ, отправляя его. Онъ привыкъ писать дѣловыя письма по порученію судьи Генри и справлялся съ ними отлично, но тутъ было совсѣмъ другое дѣло. Сначала онъ написалъ черновикъ карандашомъ, а потомъ уже сталъ переписывать чернилами. Это давалось ему нелегко, и когда Шорти просунулъ голову къ нему въ дверь я спросилъ: — Вы придете обѣдать? — то получилъ въ отвѣтъ:

— А вы убирайтесь къ чорту!

Вѣроятно, письмо никогда не было бы окончено и послано, еслибы не тоскливое состояніе духа, въ которомъ находился нашъ герой. Онъ мечталъ о свиданіи съ любимой дѣвушкой, но вдругъ обстоятельства сложились такъ, чтіо это свиданіе приходилось отложить на многіе дни, можетъ быть, даже недѣли. Не видѣть ее и даже не быть въ состоянія сказать ей нѣсколько словъ — было слишкомъ невыносимо, и только въ письмѣ могъ виргинецъ найти исходъ своему мученью. Письмо было отправлено и путешествовало очень долго. Когда оно пришло въ «Медвѣжью-Рѣку», ему уже было двѣнадцать дней отъ рожденія. Сначала оно находилось въ частныхъ рукахъ, потомъ ѣхало въ почтовомъ экипажѣ и очень долго дожидалось, пока почтарь не началъ, не продолжалъ и не кончилъ игру въ покеръ, обильно орошаемую виски. Послѣ этого оно снова было передано въ частныя руки и, наконецъ, доставлено адресату.

Молли Вудъ взглянула на конвертъ. Ей до тѣхъ поръ ни разу не приходилось видѣть почеркъ виргинца, но она узнала его тотчасъ же. Она заперлась въ своей комнатѣ и стала читать письмо съ бьющимся сердцемъ.

Помѣстье "Глубокая-Рѣка", 5 мая 188....

"Дорогая миссъ Вудъ! Мнѣ ужасно досадно. Я думалъ, что выйдетъ совсѣмъ иначе, и мы скоро поѣдемъ съ вами кататься верхомъ. Весна ранняя въ этомъ году. Снѣгъ сошелъ на плоскогорьяхъ по эту сторону горной цѣпи, и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ солнцу удается сильно пригрѣвать цѣлый день, земля зеленѣетъ и показывается множество цвѣтовъ. Видно, какъ они перепутываются и качаются по вѣтру. Я надѣялся смотрѣть на все это вмѣстѣ съ вами, и это была моя лучшая мечта. Вода поднялась высоко, но я перебрался бы черезъ нее, а что касается снѣга на горныхъ вершинахъ, то одинъ человѣкъ сказалъ мнѣ, что еще недѣлю не будетъ тамъ проѣзда, а самъ только-что проѣхалъ. Ну, не смѣшной ли онъ человѣкъ? Все это ничего бы, да вотъ я не могу пріѣхать, миссъ Вудъ. Я именно теперь очень нуженъ судьѣ Генри, и не былъ бы хорошаго мнѣнія о себѣ, еслибы бросилъ его и всю работу, чтобы только исполнить свое личное желаніе. Еслибы я зналъ, когда могу пріѣхать, то предупредилъ бы васъ, но самъ не знаю.

"Не вѣрьте разсказамъ объ индѣйцахъ. Это все выдумываютъ редакторы газетъ. Во всякомъ случаѣ, индѣйцы не явятся въ такое населенное мѣсто, какъ «Медвѣжья-Рѣка».

"Ничего важнаго не случилось, что бы стоило сообщать вамъ. Я прочелъ «Отелло». Не надо писать такихъ вещей. Вы не знаете, правда ли все это? Я самъ разъ былъ свидѣтелемъ еще болѣе ужаснаго случая въ Аризонѣ. Одинъ человѣкъ убилъ своего маленькаго ребенка и жену, но не надо писать красивымъ языкомъ такихъ вещей для публики. Прочелъ я «Ромео и Джульетту». Это очень красиво написано, но Ромео — не настоящій мужчина. Мнѣ больше нравится его другъ Меркуціо. Еслибъ онъ женился за Джульеттѣ, то не вышло бы такихъ безумій и ужасовъ.

«Какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть васъ сегодня, миссъ Вудъ. Знаете, я думаю, еслибъ я сѣлъ на моего Монте и бросилъ поводъ, онъ привезъ бы меня прямо въ „Медвѣжью-Рѣку“, въ вашей калиткѣ, потому что вѣдь у этой лошади большое пониманіе („въ этомъ словѣ — первая ошибка“, подумала Молли). Наши коровы, телята и куры очень радуются веснѣ. Не помню, разсказывалъ ли я вамъ объ одной нашей курицѣ, Эмиліи? У нея не было настоящаго пониманія, и она не хотѣла заводитъ свою семью, а старалась интересоваться чужими дѣтьми и заводила сношенія съ цыплятами, индюшатами и щенятами и воспитывала ихъ. Она умерла, не испытавъ семейныхъ радостей, какъ-разъ въ то время, какъ я началъ строить для нея домъ, чтобы завести въ немъ школу („Каковъ, дерзкій!“ — воскликнула Молли и густо покраснѣла, сидя одна съ письмомъ въ рукахъ). Я пріѣду къ вамъ при первой возможности. Готовъ сдѣлать сто миль, чтобы провести съ вами одинъ часъ, и Монте также готовъ. Посылаю вамъ цвѣтокъ. Только-что сорвалъ его и поцѣловалъ».

Молли опустила письмо на колѣни, потомъ вдругъ вскочила и прижала цвѣтокъ къ своимъ губамъ.

А черезъ нѣсколько времени м-съ Тэлоръ увидала, какъ она быстро вышла изъ калитки и вернулась черезъ полчаса вся розовая отъ быстрой ходьбы и весенняго воздуха.

На другой день утромъ, выглянувъ изъ окна, Молли увидала голову Монте, привязаннаго въ забору Тэлора. Ахъ, еслибъ онъ могъ пріѣхать днемъ раньше и она встрѣтила бы его послѣ своей первой весенней прогулки!

XXIV.

Виргинецъ не могъ пробыть у миссъ Молли даже и часа. Онъ проѣзжалъ мимо по дѣлу и заѣхалъ только взглянуть на нее.

— Получили вы мое письмо? — спросилъ онъ.

— Да, вчера.

— Вчера! А я написалъ его три недѣли тому назадъ. Но все равно, вы его получили. Только сегодня я не могу провести съ вами цѣлый часъ. Этотъ часъ придетъ и, можетъ быть, скоро.

Она ничего не могла ему отвѣтить. Она чувствовала облегченіе и вмѣстѣ съ тѣмъ тоску. Онъ привелъ ей верховую лошадь для катанья и на прощанье передалъ ей букетъ цвѣтовъ.

Потомъ онъ уѣхалъ, а она глядѣла ему вслѣдъ, какъ онъ двигался по берегу рѣки, вдоль густого кустарника, покрытаго дикими розами. Изъ травы раздавалась неожиданная пѣсня невидимыхъ жаворонковъ, взлетала и уносилась въ необъятныя пространства. И небо, и земля, были бы благопріятны для него, еслибъ онъ остался. И сердце ея отчасти благопріятствовало ему. Оно стыло отъ доводовъ разсудка, но таяло отъ страсти, все отдаваясь во власть противорѣчій, самообвиненій и нерѣшимости. Для нея наступили мучительные дни, а онъ, между тѣмъ, работалъ и страстно ждалъ возможности увидать ее снова.

Наконецъ, эта возможность явилась, и онъ уже повернулъ Монте въ сторону «Медвѣжьей-Рѣки». Ему пришлось ѣхать мимо помѣстья Балаама, и онъ увидалъ самого хозяина на противоположномъ берегу рѣки. Онъ невольно сдержалъ Монте, чтобы посмотрѣть, что такое дѣлалъ Балаамъ.

— Правду мнѣ разсказывали про него, — прошепталъ онъ, увидавъ, что Балаамъ привелъ лошадей на водопой и съ силой хлесталъ тѣхъ изъ нихъ, которыя не хотѣли пить. Виргинецъ такъ внимательно слѣдилъ за этой сценой, что не замѣтилъ подъѣхавшаго къ нему Шорти.

— Здорово! — произнесъ Шорти принужденнымъ тономъ, но виргинецъ поздоровался съ нимъ очень ласково.

— Боялся, что не удастся васъ скоро найти, — сказалъ Шорти. — Вотъ вамъ! — и онъ передалъ своему прежнему начальнику довольно нэмятое и запачканное письмо.

Это было письмо отъ судьи, и перебывало оно поперемѣнно въ карманахъ трехъ табунщиковъ. Взглянувъ на конвертъ, виргинецъ увидалъ, что письмо имѣло отношеніе къ Балааму, и сердце его упало. Въ письмѣ судья давалъ ему еще новое порученіе, и онъ не могъ ѣхать на свиданье къ Молли Вудъ.

— Галло, Шорти! — крикнулъ Балаамъ съ противоположнаго берега. Виргинцу онъ только слегка кивнулъ головой. Онъ не былъ съ нимъ знакомъ, хотя отлично зналъ, кто онъ такой.

— Вамъ здѣсь есть письмо отъ судьи Генри, — сказалъ виргинецъ, и переѣхалъ черезъ рѣку.

Много недѣль тому назадъ, еще ранней весной, Балаамъ занялъ у судьи двухъ лошадей и обѣщалъ вернуть ихъ очень скоро.

Генри напоминалъ ему объ этомъ въ вѣжливомъ тонѣ, прося извинить за безпокойство. Балаамъ пожалѣлъ, что не вернулъ лошадей раньше. Судья былъ болѣе значительнымъ лицомъ, чѣмъ онъ, и письмо вызвало у него дурное настроеніе.

— Судьѣ Генри лошади нужны къ тридцатому, — сказалъ онъ, разсматривая письмо, — какимъ же образомъ вы доставили мнѣ это письмо черезъ двѣ недѣли послѣ того, какъ оно было написано?

Глаза виргинца сверкнули на мгновенье, но онъ очень вѣжливо объяснилъ, что самъ только-что получилъ письмо отъ Шорти.

— Какъ же вы разсчитываете, что я доставлю лошадей въ тридцатому, когда сегодня двадцать-седьмое? — снова спросилъ Балаамъ.

— Я ни на что не разсчитываю, — возразилъ виргинецъ: — въ судьѣ должны пріѣхать друзья изъ Нью-Іорка, — прибавилъ онъ, — и для нихъ понадобились эти лошади.

Балаамъ былъ очень не въ духѣ, но надо было что-нибудь предпринять. Онъ позвалъ одного изъ своихъ рабочихъ и сталъ отдавать ему приказанія, дѣлая ударенія на подробностяхъ и приказывая торопиться.

Виргинецъ стоялъ въ выжидательной позѣ, положивъ руку на сѣдло, а Шорти усѣлся въ тѣни, и привычный глазъ Балаама невольно остановился на его лошади.

— Вы больше не работаете въ «Глубокой-Рѣкѣ»? — спросилъ онъ, отдавъ всѣ нужныя приказанія и обращаясь въ Шорти.

— Нѣтъ.

— Такъ, значитъ, въ какомъ-нибудь другомъ помѣстьѣ?

— Нѣтъ.

Балаамъ усмѣхнулся. Онъ замѣтилъ, какъ желтоватые волосы Шорти выглядывали изъ дыры на его шляпѣ и до какой степени старъ и поношенъ былъ весь его костюмъ.

Шорти съ радостью взялся отвезти письмо виргинцу, чтобы заработать немного денегъ, но ужъ и эти деньги перешли изъ его кармана въ карманъ Трампаса, обыгравшаго его въ покеръ. Единственной оставшейся у него драгоцѣнностью была его лошадь Педро.

— Хорошая у васъ лошадка, — произнесъ Балаамъ и при этомъ ударилъ по мордѣ свою собственную лошадь, не хотѣвшую подойти вмѣстѣ съ другими въ водѣ.

Виргинецъ посмотрѣлъ на него молча и мрачно. Онъ не могъ вмѣшиваться въ то, какъ человѣкъ обращался со своими собственными животными.

— Не хотите ли пообѣдать со мною, Шорти? — предложилъ Балаамъ. — Сейчасъ подадутъ.

Шорти разсѣдлалъ Педро и пустилъ его на пастбище Балаама.

Среди безконечнаго желтаго пейзажа это пастбище выдѣлялось зеленымъ кускомъ, да еще берега узкой рѣки, покрытые хлопчатникомъ, извивались и уходили вдаль зеленой змѣею.

Виргинецъ тоже пустилъ свою лошадь на пастбище. Ему предстояло ждать въ помѣстьѣ Балаама, пока не отыщутъ лошадей судьи.

— М-съ Балаамъ нѣтъ, она уѣхала на Востокъ, — заявилъ хозяинъ, ведя гостей въ столовую. Пригласивъ Шорти, онъ не могъ отказать въ гостепріимствѣ и виргинцу, хотя это ему совсѣмъ не улыбалось.

— Ну что, видали вы индѣйцевъ? — спросилъ за обѣдомъ Балаамъ.

— Разсказываютъ, будто одинъ охотникъ поѣхалъ въ большой лѣсъ, что за «Глубокою-Рѣкою», да и не вернулся, а лошадь его одна прибѣжала назадъ, — отвѣчалъ Шорти. — Ну, да мало ли что болтаютъ! — прибавилъ онъ презрительно и, подумавъ, закончилъ: — Ничего страшнаго въ этихъ индѣйцахъ нѣтъ; я любому изъ нихъ скорѣе довѣрюсь, чѣмъ Трампасу.

Балаамъ наклонилъ на-бокъ свою бычачью голову и разсмѣялся иронически, поглядывая на своего гостя.

— Ну, а въ какомъ положеніи ваши банковскія дѣла?

Онъ положилъ винограду на тарелку Шорти.

— У меня нѣтъ никакихъ дѣлъ въ банкѣ, — пробормоталъ молодой человѣкъ.

Балаамъ вынулъ изъ жилетнаго кармана сигару и бросалъ ее Шорти черезъ столъ.

— Спички сзади васъ, — прибавилъ онъ и протянулъ другую сигару виргинцу.

Когда Шорти собрался уѣзжать, Балаамъ пошелъ вмѣстѣ съ нимъ на пастбище.

— Захватили лассо? — спросилъ онъ.

— Мнѣ его не нужно. Я могу такъ подойти къ Педро, а вы оставайтесь сзади.

Держа уздечку за спиною, Шорти подошелъ къ берегу, гдѣ стояла его лошадь, обмахиваясь своимъ длиннымъ хвостомъ. Онъ что-то убѣдительное говорилъ ей и наконецъ, подойдя совсѣмъ близко, положилъ руку на ея темную сравнительно съ мастью гриву. Педро повернулъ голову съ ожиданіемъ, и хозяинъ протянулъ ему кусокъ хлѣба.

— Развѣ онъ ѣстъ? — спросилъ черезъ заборъ Балаамъ.

— Очень любитъ соль, — отвѣчалъ Шорти. — Ну, теперь разожми зубы, н-но! Не хочешь, чтобы тебя взнуздали? Любишь показывать, что никому не принадлежишь и живешь независимо на собственныя средства!

Педро, очевидно, доставляло удовольствіе, что съ нимъ такъ разговаривали. Онъ далъ взнуздать себя и покорно послѣдовалъ за хозяиномъ.

Шорти остановился и протянулъ руку.

— Ну, здравствуй! — сказалъ онъ, и лошадь подняла и подала ему правую переднюю ногу.

— Ну, теперь другое копытце! — и Педро точно такъ же подалъ лѣвую ногу.

— Это я его выучилъ этому, — произнесъ табунщикъ съ гордостью и любовью. — Скажи, Педе, вѣдь ты самая лучшая лошадка во всей странѣ?.. Да нѣтъ больше хлѣба, нечего тамъ искать, — прибавилъ онъ лошади, опустившей до половины носъ въ его карманъ.

— А сколько бы вы за него взяли? — спросилъ Балаамъ.

— Кусочекъ грязи съ его шерстки стоитъ больше ста долларовъ, — произнесъ Шорти, величественно приподнявъ голову и глядя на небо.

— Ну, такъ и оставьте себѣ грязь, а я вамъ дамъ тридцать долларовъ за лошадь.

Шорти разсмѣялся особеннымъ смѣхомъ настоящаго лошадника и взялся за сѣдло.

— Во всякомъ случаѣ сегодня вамъ нечего ѣхать, — сказалъ Балаамъ, поднимая камешекъ и бросая его въ рѣку. — Переночуйте у меня, а завтра я васъ отправлю самымъ удобнымъ образомъ въ фурѣ.

— Педро меня скорѣе довезетъ, — произнесъ Шорти и задумался. — А сколько бы вы мнѣ, серьезно, могли дать? — спросилъ онъ, держа въ рукахъ подпругу.

— Я вамъ сказалъ: тридцать долларовъ, — отвѣчалъ Балаамъ, взлѣзая и усаживаясь на заборѣ. — Я вѣдь не буду плакать о вашемъ Педро, но для васъ же было бы удобнѣе имѣть теперь эти деньги, а потомъ заработать побольше и выкупить лошадь. — Онъ заложилъ большой палецъ въ карманъ жилета. — Впрочемъ, я не плачу о вашемъ Педро… Подождите-ка, почему это онъ такъ стоитъ? Что это у него съ передней ногой? — онъ соскочилъ съ забора, подбѣжалъ къ лошади и сталъ осматривать ея ноги. — М-м! — протянулъ онъ, нахмурившись: — всегда этого можно ожидать, когда начинаютъ ѣздить на слишкомъ молодой лошади.

— Да чего ожидать-то? Что ее будутъ до сыта кормить? Это вѣрно, онъ ѣстъ у меня здорово.

При этомъ замѣчаніи виргинецъ не могъ удержаться отъ сочувственнаго и одобрительнаго смѣха.

— Кость повреждена, — со вздохомъ произнесъ Балаамъ: — его на всемъ скаку круто поворачивали, когда еще кости не окрѣпли, — вотъ причина.

Шорти съ негодованіемъ выругался и, подтянувъ подпругу, вскочилъ на сѣдло и ускакалъ, исчезая въ облавѣ пыли. Балаамъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ и разсмѣялся непріятнымъ, рѣзкимъ смѣхомъ.

Онъ былъ увѣренъ въ побѣдѣ, и дѣйствительно, когда онъ, отдавъ нужныя приказанія рабочимъ, вернулся въ столовую, на порогѣ его встрѣтилъ Шорти.

— Можно ли такъ говорить о хорошей лошади? — произнесъ онъ обидчиво. — Взгляните еще разъ. Въ немъ нѣтъ ни малѣйшаго брака, онъ даже никогда не спотыкается.

— Лучше уводите-ка отсюда вашу лошадь, — сказалъ виргинецъ.

Балаамъ повернулъ къ нему свою бычачью голову.

— Кажется, это не ваше дѣло, мой другъ?

— Уводите свою лошадь, Шорти! — медленно повторилъ виргинецъ.

Лицо Балаама исказилось отъ гнѣва, но южанинъ спокойно и серьезно смотрѣлъ на Педро. Онъ тоже былъ очень недоволенъ, испытывая смѣшанное чувство жалости къ Шорти и злобы въ Балааму. Онъ съ радостью прекратилъ бы этотъ торгъ, давъ за Педро возможную и даже невозможную цѣну и оставивъ его за собою. Но онъ уже и такъ своимъ вмѣшательствомъ нарушилъ общепринятыя правила. Когда бьются объ эакладъ, играютъ въ карты и торгуютъ лошадей, каждый долженъ заботиться самъ о себѣ, а зритель долженъ сохранять полное спокойствіе и оставлять про себя свои мудрые совѣты.

Вечеромъ Шорти курилъ уже вторую сигару. Онъ продалъ Педро за сорокъ долларовъ, полосатый мексиканскій коверъ и пару шпоръ.

— Я выкуплю Педро, какъ только достану заработокъ, — сказалъ онъ вечеромъ, раздѣваясь, виргинцу, но тотъ проворчалъ что-то сердито въ отвѣтъ. Ему предстояла непріятная поѣздка съ лошадьми, и кромѣ того и главнымъ образомъ, его мучила невозможность попасть въ «Медвѣжью-Рѣку».

На разсвѣтѣ Шорти всталъ и осторожно вышелъ изъ дома, чтобы не разбудить спящихъ вокругъ него рабочихъ.

Надъ пустыннымъ хребтомъ отвѣснаго рѣчного берега еще лежала блѣдная луна, но уже не свѣтила въ просвѣтлявшемся отъ зари сумракѣ. Педро стоялъ на пастбищѣ возлѣ забора. Шорти присѣлъ на крыльцѣ, вынулъ полученныя деньги, лѣниво подбросилъ ихъ нѣсколько разъ на рукѣ, не испытывая никакого удовольствія отъ обладанія ими. Потомъ онъ спряталъ ихъ и осторожно подошелъ въ Педро. Онъ сталъ въ послѣдній разъ разговаривать съ лошадью, соскабливая пальцами кусочки приставшей въ шерсти грязи и поглаживая пушистую гриву. Потомъ оглянулся, чтобы убѣдиться, что его никто не видитъ, и обнялъ лошадь за шею, прижавшись головою въ ея мордѣ. На мгновеніе его незначительное лицо преобразилось отъ настоящаго сильнаго чувства. Лошадь стала искать хлѣба.

— Прощай, Педро! — произнесъ онъ. — Нѣтъ, хлѣба больше не будетъ. Прощай, моя милая, милая лошадка!

Послѣ завтрака мимо пастбища проѣхала фура, и Педро внимательно, но равнодушно прослѣдилъ за нею взглядомъ, переставъ жевать траву. Его хозяинъ, сидѣвшій въ фурѣ, низко опустилъ голову и не взглянулъ на него.

XXV.

Лошади судьи были приведены, и Балаамъ велѣлъ сѣдлать Педро и вьючную лошадь. Онъ рѣшилъ самъ отвести лошадей м-ру Генри. Эта любезность должна была сгладить непріятное впечатлѣніе, произведенное его неаккуратностью, и кромѣ того ему очень хотѣлось повидать пріѣзжихъ изъ Нью-Іорка. О томъ, что творилось на бѣломъ свѣтѣ, онъ узнавалъ только изъ газетъ, запаздывавшихъ на восемь дней.

Было жарко и безоблачно; со всѣхъ сторонъ тянулась безбрежная пустыня. Къ вечеру имъ удалось найти мѣстечко, гдѣ еще сохранилось немного желтоватой воды. Лошади долго и жадно пили ее, а люди развели костеръ и, молча закусивъ и покуривъ, улеглись спать, закрывшись одѣялами. Лошадей пустили пастись на свободѣ, и на утро Балаамъ на Педро отправился за ними. Когда онъ вернулся, то Педро весь былъ въ мылѣ и съ губъ у него капала кровавая пѣна.

— Вы бы лучше пересѣли на свою вьючную лошадь, — замѣтилъ виргинецъ, приготовляя кофе для Балаама.

— Спасибо за совѣтъ, — отрѣзалъ Балаамъ и стадъ бранить лошадей и разсказывать, какъ трудно было съ ними справиться.

У вьючной кобылы виргинецъ замѣтилъ на боку рану, сдѣланную очевидно брошеннымъ въ нее намнемъ. Когда послѣ завтрака Балаамъ подошелъ въ Педро, лошадь шарахнулась въ сторону, а когда, онъ схватилъ ее подъ уздцы, то она рванулась и взвилась на дыбы.

— Прежде никогда ничего подобнаго съ Педро не бывало, — замѣтилъ виргинецъ, до тѣхъ поръ молча перемывавшій и укладывавшій посуду.

— Дрянь этакая! — воскликнулъ Балаамъ; — онѣ всѣ одинаковы. Ихъ надо держать въ страхѣ, если не хотите, чтобы онѣ надѣлали вамъ бѣды. Этого Педро и холили, и баловали, а что въ немъ хорошаго? Ну, да теперь онъ будетъ знать, какъ себя вести со мною!

— М-ръ Балаамъ, — сказалъ виргинецъ, — я у васъ куплю эту лошадь хоть сейчасъ.

— Не сейчасъ и никогда, — покачалъ головою Балаамъ: — она мнѣ самому нужна.

Виргинецъ вспомнилъ, какъ иногда табунщики говорили своимъ лошадямъ: — стой смирно, а то я тебя «побалаамлю»! — Теперь онъ начиналъ понимать значеніе этихъ словъ.

Балаамъ повелъ напоить Педро передъ отъѣздомъ. Лошадь упиралась и не шла, и онъ ударилъ ее хлыстомъ по лбу. Это не помогло. Виргинецъ ждалъ, сидя уже на лошади.

— Какъ же она пойдетъ за вами, если вы бьете ее по головѣ? — замѣтилъ онъ наконецъ.

— Вы думаете учить меня, какъ обращаться съ лошадьми? — спросилъ Балаамъ.

— Да, казалось бы, это совершенно лишнее, — небрежно отвѣчалъ виргинецъ.

— А въ такомъ случаѣ и прекратите ваши замѣчанія, мой другъ.

Виргинецъ поднялъ глаза на Балаама.

— Хорошо, — сказалъ онъ все тѣмъ же тихимъ и мягкимъ голосомъ, — а вы прекратите называть меня вашимъ другомъ. Вы уже два раза сдѣлали эту ошибку.

Молча отправились они дальше. Остановившись черезъ нѣсколько часовъ, чтобы напоить лошадей, они увидѣли возлѣ лужи кучку остывшей золы, нѣсколько кольевъ и основаніе постройки изъ ивовыхъ вѣтвей, похожей на клѣтку.

— Стоянка индѣйцевъ, — сказалъ виргинецъ.

— Они были здѣсь не ближе какъ недѣлю тому назадъ, — замѣтилъ Балаамъ: — вѣроятно охотились. А далеко отсюда до «Глубокой-Рѣки»?

— Мы должны поторопиться, чтобы до ночи переѣхать каналъ.

— Знаете что, свяжемте вмѣстѣ лошадей судьи и погонимъ ихъ передъ собою, это будетъ гораздо скорѣе, — сказалъ Балаамъ, и, оставивъ виргинца съ вьючной кобылой, онъ помчался на Педро за лошадьми. Но лошади не поддавались, и началась бѣшеная скачка. Педро сталъ ослабѣвать, но Балаамъ еще сильнѣе вдавливалъ ему шпоры въ бока. Виргинецъ видѣлъ издали, какъ отъ лошади шелъ паръ; она двигалась, раскрывъ ротъ и спотыкаясь каждую минуту. Ведя вьючную лошадь въ поводу, онъ поѣхалъ на помощь Балааму, но ничего не могъ сдѣлать. Одичавшія лошади судьи, безъ клади и безъ всадниковъ, какъ вѣтеръ взлетѣли на холмы и, наконецъ, совсѣмъ исчезли за горнымъ хребтомъ. Виргинецъ слѣзъ съ лошади и сѣлъ въ ожиданіи Балаама. Балаамъ подскакалъ къ нему, тоже сошелъ на землю и сталъ бѣшено колотить Педро, пока палка не сломалась. Тогда онъ схватилъ обломанный конецъ и хотѣлъ продолжать.

— Лучше оставьте лошадь! — сказалъ виргинецъ, но Балаамъ не слыхалъ его. Онъ былъ блѣденъ какъ полотно и въ глазахъ его появилось выраженіе маніака.

— Онъ притворялся, что усталъ, — произнесъ онъ, глядя на виргинца стеклянными глазами. Злоба его превратилась въ болѣзненный припадокъ. Голосъ звучалъ хрипло и глухо. — Провести меня хочетъ! — прибавилъ онъ и, повернувшись къ Педро, закрывшему отъ изнеможенія глаза, онъ схватилъ его ослабѣвшую голову и потрясъ ее. Виргинецъ отвернулся съ отвращеніемъ, а Балаамъ машинально влѣзъ опять на сѣдло. Педро не двигался съ мѣста. Оглянувшись, наконецъ, виргинецъ увидалъ, какъ Балаамъ, съ совершенно звѣрскимъ выраженіемъ лица, нагнулся и такъ стиснулъ колѣнями бока лошади, что она рухнула на землю, подняла голову и стала жалобно мотать ею изъ стороны въ сторону. У виргинца потемнѣло въ глазахъ. Онъ бросился на Балаама, схватилъ его, ударилъ, швырнулъ на землю, поднялъ, опять швырнулъ и сталъ бить, нанося удары куда попало и совершенно не помня себя отъ ярости. Бычачье сложеніе и сила Балаама не могли ему помочь. Онъ страшно вскрикнулъ отъ злобы и боли и схватился за шестиствольный револьверъ, спрятанный у него за поясомъ, но новый ударъ почти лишилъ его сознанія. Гнѣвъ и мщеніе виргинца пронеслись, какъ сильная, но короткая гроза. Онъ остановился надъ человѣкомъ, неподвижно лежавшимъ рядомъ съ лошадью.

— Если бы вы умерли, — произнесъ онъ, — то я былъ бы доволенъ, но вы живы и даже не особенно пострадали. Погодите, я принесу вамъ воды. — Когда онъ вернулся съ водою, Балаамъ уже сидѣлъ, дико оглядываясь по сторонамъ. Рядомъ съ нимъ лежалъ револьверъ и поблескивалъ на солнцѣ. Къ Педро также стали возвращаться силы; онъ всталъ на ноги и, пошатываясь, направился въ лужѣ. Когда виргинецъ подошелъ къ нему, то онъ испугался только въ первую минуту, а потомъ понялъ, что находится въ дружескихъ рукахъ, и спокойно далъ разсѣдлатьсебя.

— Я полагаю, вы въ состояніи ѣхать, — сказалъ виргинецъ, подходя въ Балааму. — Садитесь на вьючную лошадь, а Педро войдетъ въ поводу. Мы должны отправляться скорѣе, чтобы не упустить лошадей. Вотъ вашъ револьверъ. — Балаамъ молча повиновался, и они снова пустились въ путь. Послѣ только-что случившагося, ихъ взаимная ненависть и раздраженіе вдругъ утихли. Они даже обмѣнялись нѣсколькими замѣчаніями. Между тѣмъ стало вечерѣть и гдѣ-то въ ущельѣ застонали совы. Онѣ кричали черезъ извѣстный промежутокъ времени, точно переговаривались другъ съ другомъ. Среди тишины этотъ унылый звукъ непріятно подѣйствовалъ на обоихъ путниковъ. Вершины горъ, еще горѣвшія красноватымъ свѣтомъ, померкли. Миновавъ ивовый кустарникъ, виргинецъ и Балаамъ увидали лошадей. Онѣ поднимались на холмъ и направлялись въ лѣсу.

— Имъ надо помѣшать, — сказалъ виргинецъ, — въ лѣсу намъ ихъ не найти. Вы ступайте по этой тропннвѣ, а я поѣду имъ наперерѣзъ, — и онъ быстро ускакалъ. Балаамъ подъѣхалъ въ опушкѣ лѣса и уже собирался спѣшиться, думая, что имъ придется заночевать подъ деревьями, какъ вдругъ Педро насторожилъ уши, захрапѣлъ, вырвалъ поводъ изъ рукъ Балаама и, круто повернувъ, вошелъ въ воду, очевидно, намѣреваясь переправиться на другой берегъ. Балаамъ, боясь, что онъ убѣжитъ, схватилъ револьверъ и выстрѣлилъ передъ его мордой, чтобы испугать его и заставить вернуться. Но рука его, сильно ушибленная виргинцемъ, дрогнула, и онъ выстрѣлилъ ниже и правѣе, чѣмъ хотѣлъ. Педро упалъ въ воду, но тотчасъ же поднялся и выскочилъ на противоположный берегъ. Балаамъ переправился черезъ рѣку, подъѣхалъ къ нему и увидалъ, что пулей раздробило ему ногу. И въ ту же минуту онъ вдругъ понялъ, чего испугался Педро и что заставило его повернуть отъ опушки лѣса. Очевидно, въ лѣсу были индѣйцы, и это они перекликались, подражая крику совъ. Ему вспомнился разсказъ объ охотникѣ, отправившемся въ лѣсъ, и объ его лошади, вернувшейся домой безъ всадника. Очевидно, и его ждала та же участь, и только Педро спасъ его отъ неминуемой гибели. Несчастная лошадь лежала на травѣ и спокойно глядѣла на долину, начинавшую исчезать въ сумеркахъ. Вѣроятно она не испытывала страданій отъ раны и не сознавала своей гибели, — по крайней мѣрѣ выраженіе ея великолѣпнымъ глазъ было спокойно и кротко. Балаамъ зарядилъ револьверъ и, приставивъ его въ уху Педро, выстрѣлилъ — и на этотъ разъ не промахнулся. Прострѣленная навылетъ голова лошади упала на траву. Это было все, что могъ сдѣлать Балаамъ, чтобы отплатить Педро за спасеніе своей жизни.

Потомъ онъ сѣлъ на свою кобылу и въ полумракѣ сталъ отыскивать дорогу назадъ. Онъ не могъ ѣхать въ «Глубокую-Рѣку», весь избитый, безъ лошадей судьи и съ полной увѣренностью, что виргинецъ какъ разъ попалъ въ лѣсу на засаду индѣйцевъ. Онъ переночевалъ, положивъ подъ голову сѣдло и не смѣя развести огня, изъ боязни, что его увидятъ, а на другой день въ вечеру доѣхалъ до своего помѣстья. Тамъ его дожидался Шорти. Ему сразу повезло; онъ заработалъ немного денегъ и явился выкупить Педро.

— Опоздали вы, Шорти! — сказалъ Балаамъ, и видя, какъ Шорти блѣднѣетъ, прибавилъ въ объясненіе:

— Насъ съ этимъ человѣкомъ изъ Виргиніи преслѣдовали индѣйцы. Онъ попался, а я нѣтъ. Индѣйцы же и вашу лошадь убили. Дѣлать нечего. Отдохните у меня и пойдите пообѣдать съ рабочими.

XXVI.

Въ комнатѣ школьной учительницы Молли Вудъ были оставлены только кровать и стулъ. Все остальное было уложено. На стѣнѣ, среди пустыхъ полокъ, еще красовался портретъ-миніатюра прабабушки Старкъ, въ ожиданіи, когда и его упакуютъ вмѣстѣ съ остальными вещами. До вчерашняго дня съ одной стороны портрета висѣлъ головной индѣйскій уборъ, въ видѣ цѣлаго потока перьевъ, а съ другой — лукъ и стрѣлы. На противоположной стѣнѣ была прибита шкура серебристой лисицы, надъ дверью торчали отростки оленьихъ роговъ, а на полу была разостлана медвѣжья шкура. Такимъ образомъ, вся уютная, чистая комнатка была богато убрана охотничьими и военными трофеями, но посѣтители школьной учительницы всегда останавливались передъ миніатюрнымъ портретомъ.

Молли Вудъ рѣшила оставить свое мѣсто въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» и вернуться домой, въ Беннингтонъ въ Вермонтѣ. Такое рѣшеніе явилось слѣдствіемъ послѣдняго посѣщенія виргинца. Онъ сказалъ Молли Вудъ, что скоро пріѣдетъ, что скоро для него настанетъ рѣшительный часъ, и во избѣжаніе этого часа она рѣшилась бѣжать. Она не довѣряла своимъ силамъ въ присутствіи своего энергичнаго и неукротимаго обожателѣ. Ей страстно хотѣлось его видѣть, и поэтому не слѣдовало его видѣть совсѣмъ. Она написала виргинцу прощальное письмо, желая ему полнаго счастья. Нелегко ей было написать это письмо, такъ какъ она сознавала, что отнимаетъ у него счастье. Разставаясь съ Молли послѣ своего неожиданнаго короткаго посѣщенія, виргинецъ сказалъ:

— Вы хорошая учительница, по настоящему научили меня любить, но теперь вамъ придется самой выучить этотъ урокъ, — и онъ уѣхалъ, даже не прикоснувшись къ ея рукѣ, а она еще долго сидѣла, глядя на цвѣты кактуса, которые онъ ей привезъ. Потомъ встала и, взявъ нетерпѣливымъ движеніемъ колючіе цвѣты, хотѣла выбросить ихъ за окошко, но раздумала и поставила въ воду.

Теперь, однако, со всѣмъ этимъ было покончено: когда до него дойдетъ прощальное письмо, ея уже не будетъ въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ»

Всѣ сосѣди были огорчены отъѣздомъ Молли, а съ лучшимъ ея другомъ, м-съ Тэлоръ, у нея даже вышла ссора по этому поводу.

— Я вышла замужъ по любви, — сказала м-съ Тэлоръ, — и ни разу въ этомъ не раскаялась; а поэтому отъ души желаю всѣмъ знакомымъ и милымъ мнѣ дѣвушкамъ не упускать своего счастья.

— Когда мое счастье придетъ, — отвѣчала Молли, — я, конечно, скажу: «согласна».

— Значитъ, вы скажете это на будущей недѣлѣ въ Беннингтонѣ. Конечно, скажете, — продолжала м-съ Тэлоръ, не обращая вниманія на протестующее движеніе Молли. — Или вы воображаете, что онъ останется здѣсь, а вы будете жить въ Беннингтонѣ?

— «Онъ»? Ради Бога! Кто такой «онъ»?

— Дитя, дитя! Вы сами недовольны собой съ тѣхъ поръ, какъ выдумали бросить школу, насъ и всѣхъ и все. И что такое съ вами вдругъ случилось? Еслибы онъ не былъ васъ достоинъ, я бы первая… но вѣдь вы теряете лучшаго человѣка въ свѣтѣ. Если кто-нибудь, несмотря на всевозможные соблазны, остается вѣренъ молодой дѣвушкѣ — значитъ, пришло ея счастье.

— Мое счастье? У всякаго свои взгляды на счастье!

— Взгляды!

— Конечно, онъ былъ очень милъ со мною.

— Милъ! — съ негодованіемъ повторила м-съ Тэлоръ: — Ну, если это все, что вы можете о немъ сказать, то, конечно, вамъ лучше всего уѣхать въ Вермонтъ. Если для васъ внѣшняя шлифовка дороже души человѣка и вы такъ слѣпы, что не умѣете отличить брилліантъ отъ простого камня…

— Однако, м-съ Тэлоръ!..

— Тогда уѣзжайте въ Вермонтъ, --тамъ вы найдете себѣ болѣе подходящаго жениха! — и добродушная женщина въ глубокомъ негодованіи выкатилась изъ комнаты, оставивъ разсерженную Молли среди ея сундуковъ и чемодановъ.

Молодая дѣвушка принялась-было снова за укладку вещей, но дѣло у нея не ладилось. Она выкладывала всѣми попадавшимися ей подъ-руку предметами какія-то фантастическія фигуры, точно отчаянно играя въ домино, но нѣкоторыя вещи никакъ не хотѣли укладываться въ оставленныя для нихъ пустыя мѣста.

Особенно упрямился одинъ проклятый портфель и двѣ старыя книги. Кончилось тѣмъ, что Молли въ полномъ отчаяніи бросила ихъ на полъ и остановилась, съ пылающимъ лицомъ и сверкающими глазами, передъ портретомъ прабабушки. Видъ знакомаго изящнаго лица, обрамленнаго бѣлокурыми волосами, немного успокоилъ Молли. Вѣдь ей оставалась еще цѣлая недѣля до отъѣзда и не было никакой необходимости уложить все именно сегодня. Недалеко отъ ея домика паслась лошадь, объѣзженная для нея виргинцемъ. М-съ Тэлоръ видѣла изъ своего окна, какъ молодая дѣвушка ловко и быстро осѣдлала лошадь. Этому научилъ ее все тотъ же виргинецъ. Отъ вниманія м-съ Тэлоръ не ускользнуло то обстоятельство, что, вскочивъ на сѣдло, Молли съ непривычной силой ударила лошадь хлыстомъ, и почтенная дама съ влобной улыбкой прослѣдила за фигурой всадницы, удалявшейся и уменьшавшейся среди пустыннаго солнечнаго пейзажа. Лошадь, привыкшая къ ласковому обращенію, послѣ третьяго рѣзкаго удара хлыстомъ, повернула голову и посмотрѣла на свою хозяйку умными, но недоумѣвающими глазами. Молли ослабила поводъ и позволила ей самой выбирать дорогу. Тогда лошадь съ видимымъ удовольствіемъ побѣжала по знакомой ей дорогѣ къ «Глубокой-Рѣкѣ». Два или три раза имъ навстрѣчу попались знакомые фермеры и раскланялись съ м-съ Вудъ, удивляясь, что она не узнаетъ ихъ. Проѣхала она и мимо табунщиковъ. Они пасли небольшое стадо быковъ и долго слѣдили глазами за проѣхавшей амазонкой. «Медвѣжья-Рѣва» сдѣлалась уже, ея гористые берега сошлись ближе, и маленькіе водопады шумѣли и пѣнились, ярко освѣщенные полуденнымъ солнцемъ. Вдругъ лошадь насторожила уши. Въ самомъ началѣ пути въ родной для нея «Глубокой-Рѣкѣ» ее уже привѣтствовалъ старый товарищъ, и она ускорила шаги. Это вывело Молли изъ задумчивости и заставило поднять голову. Откуда взялся Монте? Онъ былъ осѣдланъ и стоялъ возлѣ ключа, бившаго изъ скалы. Очевидно, хозяинъ его спѣшился, чтобы напиться. Молли затянула поводъ и хотѣла повернуть назадъ, но одумалась: ускакать теперь, когда виргинецъ уже навѣрное замѣтилъ ее, было бы слишкомъ дико, и она обогнула скалу.

Одна рука южанина была опущена въ воду по локоть, а другая лежала согнутая возлѣ головы, но Молли не могла видѣть отвернутаго лица и разглядѣла только спутанные черные волосы на затылкѣ. Лошадь захрапѣла и стала вскидывать голову, и Молли, испуганная неподвижностью лежавшей передъ нею фигуры, соскочила съ сѣдла и подбѣжала въ виргинцу. Она заглянула ему въ лицо. Между полузакрытыми вѣками блестѣлъ узкой полоской бѣлокъ глазъ. На фланелевой рубашкѣ возлѣ плеча темнѣло пятно крови, сбѣгавшей и терявшейся подъ поясомъ, и все могучее тѣло молодого человѣка лежало вяло и безпомощно.

Инстинктивно она схватила его за руку, стараясь нащупать пульсъ, но ей не удавалось найти его. Тогда она вытащила другую руку виргинца изъ воды, и ощущеніе ледяного холода вернуло ее въ согнанію дѣйствительности. Но тотчасъ же она почувствовала сильную слабость и опустилась на камень, повторяя громко:

«Только бы мнѣ не сдѣлалось дурно… я не хочу, чтобы маѣ сдѣлалось дурно»…

А обѣ лошади внимательно смотрѣли на нее, настороживъ уши.

«А кровь все идетъ!» — вдругъ мелькнуло у нея въ головѣ. Она вскочила, оторвала кусокъ отъ своего платья, и стала мочить его въ водѣ и обмывать рану, пока кровь не перестала течь. Потомъ бросилась къ своему сѣдлу и достала изъ кармана походную фляжку. Наливъ немного коньяку въ крышку, представлявшую собою стаканчикъ, она съ неимовѣрнымъ усиліемъ разжала зубы виргинца и влила ему въ ротъ нѣсколько капель. Почти тотчасъ же она почувствовала, что къ нему возвращается жизнь, и молча замерла на мѣстѣ, когда онъ открылъ и устремилъ на нее свои большіе, глубокіе глаза. Но въ этомъ взглядѣ еще не было сознанія.

— Развѣ они не отъискали меня? Я думалъ, что они меня убьютъ, — прошепталъ онъ и снова закрылъ глаза. Отъ этихъ словъ Молли стало еще страшнѣе, чѣмъ отъ молчанія, и она тихо, почти шопотомъ назвала виргинца по имени.

Онъ открылъ глаза.

— Вы всегда были и теперь вы опять… Но не оставайтесь здѣсь… — съ усиліемъ произнесъ онъ и повторилъ: — не оставайтесь здѣсь, — они васъ схватятъ.

Она молча взяла его пистолетъ, вынула пустые патроны и снова зарядила пистолетъ, доставъ пули изъ его пояса.

— Возьмите его себѣ, — произнесъ виргинецъ съ безпокойствомъ. — Мнѣ ужъ защищаться не стоитъ, вы сами видите.

— Такъ, значитъ, вы собрались сдаваться? — сказала она, стараясь придать своему голосу какъ можно больше строгости. — Лежите смирно! — прибавила она, замѣтивъ, что онъ дѣлаетъ попытку встать.

Онъ покорно опустилъ голову въ ней на колѣни и сталъ улыбаться. Увидавъ это, она тоже улыбнулась и взяла его за руку.

— Послушайте, другъ мой, — сказала она, — никто меня не схватитъ, и васъ также. Выпейте-ка еще немного коньяку и отдохните.

— Да, вѣроятно они побоялись меня преслѣдовать слишкомъ близко отъ поселенцевъ, а то бы ужъ они были здѣсь…

— Не разговаривайте, берегите свои силы, — повторила Молли и, прикрывъ голову виргинца широкимъ зеленымъ листомъ, встала, подошла въ лошадямъ и разнуздала ихъ, чтобы дать имъ возможность напиться и пощипать травы.

Когда она вернулась въ раненому, онъ уже не лежалъ, а сидѣлъ, опершись о скалу, и просилъ ее дать ему воды. Голова его горѣла, и смуглая кожа на лицѣ изъ блѣдной сдѣлалась темно-красной.

— Только пять миль, — произнесла Молли, обливая его холодной водой, — и вы теперь въ состояніи сѣсть за лошадь.

Она сняла съ его шеи платокъ и связала его со своимъ платкомъ, но такой перевязки было мало, и поэтому она сняла узелокъ, привязанный въ его сѣдлу. Въ узелкѣ нашлась чистая рубашка, и она разорвала ее на бинты. Изъ рубашки, когда она ее развертывала, выпалъ маленькій носовой платокъ. Молли подняла его и вдругъ увидала на одномъ изъ уголковъ свой вензель. Ей ясно вспомнилась всѣ подробности ихъ первой встрѣчи съ виргинцемъ. Конечно, это былъ тотъ самый платокъ, который она потомъ никакъ не могла найти. Молли осторожно свернула платокъ и сунула его обратно въ узелокъ. Когда она стала перевязывать рану, южанинъ ложно истолковалъ выраженіе ея взгляда, устремленнаго на него.

— Совсѣмъ не больно, — произнесъ онъ успокоительно, совершенно приходя въ сознаніе отъ острой боли, — не тратьте понапрасну свою жалость.

— А вы не тратьте понапрасну свои силы, — возразила она.

Онъ всталъ, желая доказать ей, какъ онъ силенъ, но тотчасъ же зашатался, и она сказала ему, что онъ все-таки ребенокъ.

— Да, — произнесъ онъ тихо, глядя ей вслѣдъ, такъ какъ она пошла за его лошадью, — тотъ самый ребенокъ, который хотѣлъ достать луну съ неба.

Она помогла ему взобраться на сѣдло, и онъ замѣтилъ:

— Долженъ признаться, что во всей этой непріятной передѣлкѣ вы вели себя какъ настоящій мужчина.

Они двинулись въ путь, онъ верхомъ, а она пѣшкомъ, придерживая его правой рукой, а лѣвой ведя въ поводу свою лошадь. Чтобы ободрить его, она считала, сколько ужъ они проѣхали и сколько осталось, называя знакомые предметы, попадавшіеся на пути. Вотъ уже миновали дерево съ осинымъ гнѣздомъ, вотъ сгорѣвшая хижина, а вонъ показалась и тополевая роща. Онъ молчалъ, держась обѣими руками за луку и все больше наклоняясь впередъ, пока наконецъ силы не измѣнили ему и онъ не соскочилъ съ сѣдла въ траву. Изъ раны опять показалась кровь, и Молли не рѣшалась оставить его одного, чтобы съѣздить за помощью. Она дала ему выпить весь оставшійся у нея коньякъ.

— Всего только одна миля осталась, — проговорила она, стараясь ободрить его и подводя лошадь къ стволу упавшаго дерева, чтобъ ему легче было взобраться на сѣдло.

Съ большимъ трудомъ удалось ей усадить его на лошадь, и опять они двинулись шагомъ по дорогѣ. Оставалось полмили до «Медвѣжьей-Рѣки», какъ вдругъ виргинецъ, все время молчавшій, быстро заговорилъ;

— Теперь я долженъ съ вами проститься.

Сначала Молли ничего не воняла.

— Лошади убѣжали, онъ уѣдетъ… я прошу извинить меня, сударыня! — и, повернувъ Монте, онъ собирался уѣхать, но она схватила лошадь за узду.

— Вы должны проводить меня до дому! — произнесла она, догадываясь, что у него начинается бредъ. — Развѣ джентльменъ можетъ пригласить лэди на прогулку и такъ оставить ее одну?

Онъ какъ будто задумался.

— Я, конечно, провожу васъ домой, — произнесъ онъ. — Судья Генри пойметъ, — и онъ продолжалъ говорить о какихъ-то воображаемыхъ предметахъ, называя то лошадей, то людей.

Молли отвѣчала ему успокоительнымъ тономъ, соглашаясь со всѣми его фантазіями.

Добравшись до своего домика, она помогла виргинцу слѣзть съ лошади, отвела его за руку въ свою комнату и, усадивъ тамъ, побѣжала въ Тэлорамъ. Но ихъ домикъ былъ запертъ: все семейство уѣхало кататься. Вернувшись къ виргинцу, Молли нашла въ немъ большую перемѣну: возбужденіе его смѣнилось глубокой слабостью. Она уложила его въ свою постель и укрыла потеплѣе, такъ какъ все тѣло у него сдѣлалось холоднымъ, какъ ледъ. Больше она ничего не могла ему сдѣлать и, усѣвшись возлѣ кровати, стала дожидаться возвращенія Тэлоровъ. Глядя на блѣдное, серьезное лицо съ закрытыми глазами, рѣзво выдѣлявшееся на подушкѣ, Молли невольно вспоминала слова, сказанныя ей когда-то виргинцемъ:

«Табунщики рѣдко доживаютъ до старости».

Скоро раздался стукъ колесъ возвращавшейся домой пововки Тэлоровъ, а черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Тэлоръ уже скакалъ въ доктору, жившему за двадцать-пять миль. Двѣ женщины остались однѣ. Онѣ стояли въ той самой комнатѣ, гдѣ утромъ произошла ихъ ссора.

— Поцѣлуйте меня, душа моя! — сказала м-съ Тэлоръ. — Теперь ужъ я за нимъ присмотрю, а вы пойдите отдохнуть.

Но Молли и слушать не хотѣла ни о какомъ отдыхѣ и рѣшила дожидаться у постели раненаго пріѣзда доктора. Онѣ вдвоемъ обмыли и перевязали рану. Это было все, что омѣ умѣли, и вмѣстѣ съ тѣмъ именно то, что было пока необходимо. У виргинца опять начался бредъ. Онъ то шепталъ что-то, то громко выговаривалъ слова и фразы. Часто онъ произносилъ слово «Монте». Часто также Молли слышала собственное имя, но онъ называлъ ее не иначе, какъ «миссъ Вудъ», или обращался къ ней со словомъ «сударыня».

Настала ночь. Вдругъ раненый приподнялся и сѣлъ на постели. М-съ Тэлоръ поспѣшно подошла къ нему, спрашивая, что ему нужно.

— Поднимитесь на ноги, хорекъ вы этакій, — громко произнесъ виргинецъ, — и скажите имъ, что вы — лжецъ!

М-съ Тэлоръ старалась успокоить его и снова уложила на подушки, но онъ продолжалъ что-то бормотать и нѣсколько разъ произнесъ: «Трампасъ».

— Слышите? — спросила м-съ Тэлоръ, обращаясь къ Молли. — Это онъ вспоминаетъ старую исторію. Самъ-то онъ вамъ ее никогда бы не разсказалъ, ну, а я разскажу, хоть онъ и былъ бы этимъ недоволенъ. Этотъ Трампасъ съ удовольствіемъ убилъ бы его, еслибы посмѣлъ, и все изъ-за васъ.

— Изъ-за меня? Но я даже не знаю, кто такой Трампасъ.

— Тѣмъ не менѣе, этотъ негодяй позволилъ себѣ сказать о васъ, въ присутствіи цѣлаго общества табунщиковъ, что-то очень нехорошее, и онъ заставилъ его при всѣхъ признаться въ своей лжи… Однако, милая, какая вы блѣдная, — вы бы пошли ко мнѣ прилечь до пріѣзда доктора.

Но Молли осталась въ своей комнатѣ. Такъ просидѣли онѣ до зари, а утромъ явился посланный и сообщилъ имъ, что докторъ уѣхалъ къ больному, за тридцать миль, и м-ръ Тэлоръ отправился туда же, чтобы потомъ привезти доктора съ собою, какъ только явится возможность. Въ вечеру у виргинца жаръ усилился, — онъ вскакивалъ, кричалъ и бранился. Обѣ женщины съ трудомъ удерживали его на кровати. М-съ Тэлоръ убѣждала Молли пойти къ ней, говоря, что молодой дѣвушкѣ неприлично слушать такія грубыя выраженія, но миссъ Вудъ только улыбнулась.

— Неужели вы думаете, что я не знаю, что всѣ они умѣютъ браниться? — спросила она.

Однако, ей все-таки пришлось уступить я пойти отдохнуть. Онѣ рѣшили караулить раненаго поочередно.

Наконецъ, пріѣхалъ докторъ и сказалъ, что дѣло пойдетъ или очень медленно, или же все кончится очень быстро. Впрочемъ, рана была не изъ безусловно опасныхъ, и обмыванья холодной водой пришлись очень кстати. Раненый обладалъ на рѣдкость крѣпкимъ организмомъ, и съ каждымъ часомъ надежда на выздоровленіе возростала; но отвѣчать ни за что было нельзя, и докторъ обѣщалъ остаться, пока только ему будетъ можно. Нѣсколько разъ въ «Медвѣжью- Рѣку» являлись запыленные всадники, разспрашивали доктора о состояніи раненаго и, уѣзжая, говорили ему:

— Не дайте вы ему умереть, докторъ.

Судья Генри тоже прислалъ спросить, какъ идетъ леченье и не понадобится ли что-нибудь для его управляющаго. Все окрестное населеніе было взволновано приключеніемъ съ виргинцемъ, и всѣ выражали ему свое сочувствіе.

Индѣйцы, ранившіе его, были схвачены и посажены въ тюрьму. Докторъ сказалъ, что южанинъ, конечно, обязавъ миссъ Вудъ жизнью, что она вела себя совсѣмъ не по-дамски, но что теперь ея дѣло окончено, и ей остается только ждать выздоровленія виргинца и того, что онъ скажетъ ей, выражая свою благодарность. При этомъ докторъ многозначительно улыбнулся. Очевидно, м-съ Тэлоръ дала ему какія-то ложныя свѣдѣнія.

— Къ сожалѣнію, я должна буду уѣхать, когда онъ поправится, — холодно отвѣчала Молли, я на какое-то возраженіе м-съ Тэлоръ прибавила: — Но, конечно, я останусь до тѣхъ поръ, пока буду нужна ему, и сдѣлаю все, что отъ меня зависятъ, чтобы онъ скорѣе выздоравливалъ.

Черезъ пять дней въ состояніи здоровы раненаго стала замѣчаться значительная перемѣна въ лучшему: бредъ превратился, жаръ спалъ. Докторъ объявилъ, что опасность миновала, и уѣхалъ навѣстить другихъ своихъ паціентовъ, предписавъ раненому полный покой.

Когда онъ снова, черезъ день, пріѣхалъ въ «Медвѣжью-Рѣку», то нашелъ уже не одного, а двухъ больныхъ: у Молли наступила реакція послѣ возбужденія и волненія пяти дней, и она принуждена была слечь въ постель въ комнатѣ м-съ Тэлоръ.

Докторъ пожурилъ молодую дѣвушку за то, что она не берегла себя и дѣлала то, что могли бы дѣлать другіе. Виргинцемъ, напротивъ, докторъ остался очень доволенъ, и сказалъ, что черезъ недѣлю его можно будетъ перенести въ какую-нибудь болѣе уютную комнату.

— Ну, а пока придется оставить въ этомъ пустомъ сараѣ, — прибавилъ онъ.

— Какое счастье, что у насъ такой внимательный и милый докторъ! — сказала м-съ Тэлоръ, когда онъ уѣхалъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, необыкновенно милый: назвалъ мою комнату сараемъ! — воскликнула Молли.

— Вы сами сдѣлали ее похожей на пустой сарай. Хорошо еще, что больные многаго не замѣчаютъ.

Однако, на другой же день, во время совмѣстной прогулки, м-съ Тэлоръ сообщила Молли, что больной все отлично замѣтилъ, и спросилъ, что значили уложенные сундуки и чемоданы.

— Конечно, я не сказала ему настоящей причины, чтобы не взволновать его, — прибавила м-съ Тэлоръ, — а сказала, что вы собирались съѣздить не надолго, къ своимъ роднымъ.

— Конечно, не надо его переносить изъ моей комнаты, — поспѣшно сказала Молли, — гораздо легче перенести сундуки оттуда. Я могу вынуть изъ нихъ нѣкоторыя вещи… чтобъ ему было уютнѣе. Докторъ вѣдь при васъ говорилъ…

— Да, дорогая.

— Надо еще спросить у доктора, нельзя ли постлать шкуру на полъ, и потомъ, быть можетъ, онъ позволитъ мнѣ поиграть въ карты съ больнымъ или почитать ему вслухъ.

Докторъ изъявилъ свое полное согласіе, и Молли отправилась къ виргинцу. Она не видала его уже цѣлую недѣлю. Загаръ на его лицѣ поблѣднѣлъ, щеки были гладко выбриты, а волосы и усы тщательно причесаны. Онъ сидѣлъ, опершись на подушки, и смотрѣлъ на входившую молодую дѣвушку.

— Вамъ лучше? — сказала она первая не совсѣмъ твердымъ голосомъ.

— Да. Только мнѣ запрещено говорить, — произнесъ виргинецъ, улыбаясь.

— Конечно. Пожалуйста не говорите… по крайней мѣрѣ, сегодня.

— Хорошо. Дайте мнѣ сказать вамъ только одно… — онъ взглянулъ на нее и замѣтилъ, какъ она вся сжалась: — спасибо за все, что вы для меня сдѣлали, — произнесъ онъ просто.

Она ласково пожала протянутую ей руку, и они начали играть въ карты. Она выиграла одну игру, потомъ — другую, а послѣ третьей — бросила карты и упрекнула его за то, что онъ нарочно ей проигрываетъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, глядя на разставленные въ комнатѣ сундуки. — Только я не могу сосредоточить свои мысли на картахъ. — Никогда еще его голосъ не звучалъ такъ грустно. — Вы уже уходите? — спросилъ онъ, когда она встала.

— Да. Только сначала я немного устрою вамъ эту комнату поуютнѣе, — и, подойдя къ одному изъ сундуковъ, она стала вынимать уложенныя въ него вещи. Скоро на полу опять была разостлана медвѣжья шкура, различныя украшенія и бездѣлушки заняли свои прежнія мѣста, полки украсились книгами и, наконецъ, на столѣ появилась вазочка съ цвѣтами.

— Теперь больше похоже за прежнее, — сказалъ виргинецъ, но голосъ его звучалъ все такъ же грустно. — А ваши родные васъ ждутъ? — прибавилъ онъ.

— О, я могу поѣхать къ нимъ позднѣе, — сказала Молли, наклоняясь, чтобы поправить одѣяло.

— Могу я спросить одну вещь? — проговорилъ виргинецъ такимъ нѣжнымъ голосомъ, что молодая дѣвушка невольно покраснѣла.

— Если только я въ состояніи буду вамъ отвѣтить.

— О, да. Это было въ самомъ дѣлѣ, что я просилъ васъ бросить меня, а вы зарядили мой пистолетъ и остались, или это мнѣ почудилось въ бреду?

— Нѣтъ, это въ самомъ дѣлѣ было. Что же оставалось дѣлать?

— Ничего другого не оставалось… для такой, какъ вы! — воскликнулъ онъ. — У меня все это спуталось въ головѣ; и эта маленькая прабабушка тамъ, на стѣнѣ… я не могу вамъ хорошенько объяснить… — онъ провелъ рукой по своему лбу: — впрочемъ, все это глупости! — прибавилъ онъ какимъ-то почти грубилъ тономъ.

— Ваши родные будутъ удивляться, почему вы не ѣдете, — сказалъ онъ ей на другой день.

— Я думаю, имъ все равно, въ какомъ мѣсяцѣ я къ нимъ пріѣду, — отвѣтила Молли, — особенно, когда они узнаютъ причину, задержавшую меня.

— Я не хочу васъ задерживать, сударыня. Я никогда не забуду всего, что вы для меня сдѣлали. Но, пожалуйста, не оставайтесь больше, сударыня. Вы сами видите, я уже вполнѣ поправился.

— Я не понимаю, зачѣмъ вы все это говорите! — сказала Молли. Она не любила, когда онъ говорилъ ей: «сударыня». — Я не ѣду, потому что еще не успѣла собраться. Но довольно объ этомъ; не хотите ли, я вамъ лучше почитаю что-нибудь?

— Да, пожалуйста, вотъ этотъ романъ «Эмма». Вы мнѣ его давали, а я не прочелъ, но послушать, какъ вы его будете читать — это совсѣмъ другое дѣло.

Молли начала читать, сначала равнодушно, но потомъ все болѣе и болѣе увлекаясь произведеніемъ своей любимой писательницы. Дочитавъ главу и опустивъ книгу за колѣни, она увидала, что виргинецъ мирно спалъ.

На другой день онъ былъ очень сконфуженъ и усиленно извинялся передъ нею.

— Сегодня ужъ вы почитайте мнѣ что-нибудь въ другомъ родѣ, — попросилъ онъ, — и я увѣряю васъ, что больше не засну.

— Ну, вотъ, я думаю, это должно вамъ понравиться, — сказала Молли, доставая книжку Броунинга. Это былъ ея любимый поэтъ, и она съ любовью стала переворачивать страницы, не зная, что прочесть. Наконецъ, она выбрала и прочла довольно длинную поэму. Виргинецъ одобрялъ и сказалъ, что это гораздо лучше «Эммы»;

— Лошадь хорошо описана, — прибавилъ онъ, — добрая лошадь, но только человѣкъ, который такъ скачетъ, обыкновенно внимательно смотритъ на землю и на попадающіеся рвы и впадины, а не разсматриваетъ, какого цвѣта глаза у его лошади.

Послѣ второго прочтеннаго стихотворенія онъ замѣтилъ:

— Это мнѣ больше нравится. И короче гораздо. Но конецъ слабъ. Этотъ солдатъ не могъ сказать императору, что онъ убитъ.

— А что же онъ могъ ему сказать, хотѣла бы я знать? — спросила не безъ раздраженія Молли.

— Да ровно ничего. Это подстроено въ концѣ для фокуса. «Ты раненъ? — Нѣтъ, государь, я убитъ!» — Человѣкъ, который былъ способенъ такъ поступить, молча упалъ бы мертвый.

Никто изъ пріятельницъ Молли никогда не критиковалъ такъ Броунинга. Многія изъ нихъ не понимали его, но всѣ неизмѣнно имъ восхищались.

— Вѣдь этотъ солдатъ былъ французъ, — заявила Молли, все еще не сдаваясь.

— Французъ, — серьезно повторилъ табунщикъ, — ну, можетъ быть, у французовъ такія глупости и возможны.

— Какая же это глупость? — воскликнула молодая дѣвушка: — это солдатская гордость; здѣсь же сказано. Неужели вы не понимаете?

— Нѣтъ.

Они опять заспорили. Молли сначала горячилась, но потомъ притихла и стала съ интересомъ слушать виргинца, развивавшаго передъ нею свои взгляды за то, что такое настоящая храбрость и скромность (хотя онъ не употреблялъ этихъ громкихъ словъ). Молли сидѣла, нагнувшись впередъ и подперевъ подбородокъ рукою. Броунингъ давно соскользнулъ съ ея колѣнъ и лежалъ на полу, а она все слушала, изрѣдка восклицая, какъ бы про себя:

— Я ее подозрѣвала, что возможно что-нибудь подобное! — или: — Это мнѣ никогда не приходило въ голову!

Перевязка на плечѣ виргинца немножко сползла съ мѣста. Молли стала поправлять ее, и это дало другое направленіе ихъ разговору: отъ литературы онъ перешелъ въ дѣйствительной жизни. Молодая дѣвушка спросила: не бывалъ ли онъ когда-нибудь прежде раненъ, и виргинецъ отвѣчалъ, что это — второй случай въ его жизни.

— Скучно возиться съ раной, — замѣтилъ онъ: — ужъ если кто долженъ быть убитъ…

— Вы никогда… — перебила его Молли и прибавила поспѣшно: — пожалуйста, не разсказывайте, если вамъ и приходилось кого-нибудь…

— Ничего не было бы удивительнаго, еслибы я и убилъ одного изъ этихъ индѣйцевъ, — спокойно возразилъ виргинецъ. — Въ тотъ же самый день я чуть было не убилъ одного бѣлаго. Онъ мучилъ лошадь.

— Мучилъ? — переспросила Молли.

— Да. Я не стану вамъ разсказывать. Вамъ было бы слишкомъ тяжело слушать. Лошади — вѣдь это все равно, что дѣти, — такія же беззащитныя. У васъ бы самой явилось желаніе убить этого человѣка.

XXVII.

Бесѣды и чтенія возобновлялись каждый день, и результаты ихъ очень радовали добродушную м-съ Тэлоръ. О поѣздкѣ домой больше не было и рѣчи, но, оставаясь одинъ, виргинецъ подолгу разглядывалъ всѣ предметы въ комнатѣ: семейные портреты, письменныя принадлежности и всевозможныя мелочи и бездѣлушки, все, что любила Молли и что напоминало ей родной городъ и семью. Силы виргинца возвращались къ нему съ каждымъ днемъ. Скоро судья Генри прислалъ ему его вещи, и Молли нашла его одѣтымъ въ фланелевую рубашку съ шолковымъ платкомъ, повязаннымъ вокругъ шеи. При этомъ онъ объявилъ ей, что очень пріятно чувствовать себя прилично одѣтымъ. Она пришла къ нему по обыкновенію съ книгой, чтобы почитать ему вслухъ. Онъ полусидѣлъ, полулежалъ въ креслѣ, среди подушекъ, и она накинула ему на плечи пестрое шерстяное одѣяло. Она стала читать очень заинтересовавшій его романъ «Давидъ Копперфильдъ»; но его безучастный, отсутствующій взглядъ заставилъ ее остановиться, и она упрекнула его въ невниманіи.

— Да, — согласился онъ, то беря въ руки, то снова кладя на колѣни письмо, только-что привезенное ему посыльнымъ судьи: — я думаю совсѣмъ о другомъ, и я долженъ сказать вамъ, о чемъ я думаю.

Она замѣтила, какъ его рука конвульсивно сжала ручку кресла.

— Вы обѣщали… — начала Молли, вся дрожа.

— Я обѣщалъ, что вы меня полюбите, — перебилъ онъ ее сурово, — обѣщалъ это самому себѣ, и не сдержалъ обѣщанія.

Она машинально захлопнула книгу и сильно поблѣднѣла.

— Мнѣ привезли ваше письмо, вотъ оно, — продолжалъ онъ уже обыкновеннымъ своимъ мягкимъ голосомъ.

— Мое письмо!.. — она совсѣмъ забыла о немъ.

— Да, письмо, въ которомъ вы прощаетесь со мною. Вы не говорили мнѣ про него, потому что докторъ не велѣлъ мнѣ волноваться, и вы, конечно, думали, что оно…

— Простите! — воскликнула молодая дѣвушка. — Конечно, я должна была сказать вамъ раньше, и мнѣ нѣтъ оправданія!

— Нисколько! Вамъ не хотѣлось говорить, и вы написали. Что-жъ тутъ такого? Вотъ только вы пишете, что не въ состояніи заплатить мнѣ за доброту и вниманіе, а теперь я не въ состояніи заплатить вамъ за все, что вы для меня сдѣлали, — ничѣмъ не могу заплатить, ничѣмъ!.. Я вѣдь и раньше все понялъ, до письма. М-съ Тэлоръ не умѣетъ лгать, и ей не удалось обмануть меня. Я о многомъ думалъ, лежа въ этой комнатѣ. Думалъ и о томъ, что не могу сдѣлать васъ счастливой.

Онъ замолчалъ, но она не отвѣчала. Голосъ его звучалъ совсѣмъ тихо, во это не былъ шопотъ.

Отъ звука этого голоса она отвернулась, чувствуя на глазахъ своихъ нежданныя слезы.

— Прежде я думалъ, что одной любви довольно, — снова началъ виргинецъ, — и я думалъ, что если мнѣ удастся заставить васъ полюбить меня, вы съумѣете сдѣлать меня менѣе… болѣе похожимъ на васъ. Но одной любви мало. Вотъ м-съ Тэлоръ, — она не знаетъ ничего лучше того, что дѣлаетъ м-ръ Тэлоръ. Она не желаетъ ничего такого, чего бы онъ не могъ ей дать. Его друзья подходятъ къ ней, а ея друзья — къ нему. И мечтая о томъ времени, когда вы будете жить въ моемъ домѣ… — онъ закрылъ глаза и глубоко вздохнулъ. Потомъ опять взглянулъ на нее. — Здѣшняя страна — неподходящая для лэди. Забудете ли вы и простите ли мнѣ всѣ непріятности, которыя я вамъ сдѣлалъ?

— Боже мой! — воскликнула Молли и закрыла лицо руками.

— Вѣдь я долженъ былъ сказать вамъ все это, не правда ли? — проговорилъ виргинецъ упавшимъ голосомъ. — Я долженъ былъ понять сразу, что не могу сдѣлать васъ счастливой.

— Но, — произнесла Молли, продолжая стоять неподвижно итне отнимая рукъ отъ лица, — но я… но вы должны… я прошу васъ попробовать сдѣлать меня счастливой! — и, вставъ на колѣни возлѣ его кресла, она спрятала голову на его плечѣ. Безмолвно онъ склонился надъ нею, едва смѣя касаться ласковой рукою ея золотистыхъ, всегда такъ плѣнявшихъ его волосъ.

— Ты побѣдила, — прошепталъ онъ наконецъ едва слышно, — мнѣ ли бороться съ тобою?!

Въ комнатѣ опять наступила тишина. Никто не узналъ, что произошло въ ней, кромѣ прабабушки Старкъ. Она выглядывала изъ своей старинной золоченой рамы на двѣ склоненныя передъ нею головы, одну бѣлокурую, другую черноволосую, и на губахъ ея играла улыбка — полу-нѣжная, полу-насмѣшливая.

XXVIII.

Оставшись одинъ, виргинецъ долго лежалъ неподвижно въ креслѣ, глядя въ открытое окно на игру солнца и движеніе листьевъ. Онъ повторялъ мысленно слова, сказанныя ею передъ уходомъ: — «Только теперь я поняла, какъ я была несчастна до сихъ поръ». — Снова и снова онъ повторялъ эти милыя слова, боясь позабыть ихъ, пока наконецъ, обезсиленный счастливымъ волненіемъ, не закрылъ глаза и не погрузился въ легкое полузабытье. Вдругъ онъ опомнился и открылъ глаза. «Я спалъ, — подумалъ онъ, — но вѣдь она была здѣсь, и все это не приснилось мнѣ, а произошло на яву? Если это былъ только сонъ, болѣзненный бредъ, то лучше мнѣ умереть. Я долженъ убѣдиться… она читала „Давида Копперфильда“, и когда встала, то книга упала на полъ. Здѣсь она? Да, значитъ, все это было въ самомъ дѣлѣ». Глаза его упали на портретъ прабабушки. — Вы удивительно на нее похожи, — прошепталъ онъ, — удивительно! Можно мнѣ и васъ также поцѣловать, прабабушка? — Онъ всталъ, шатаясь, съ кресла и выпрямился. Пестрое одѣяло соскользнуло съ его плечъ на полъ. Потомъ осторожно, хватаясь за всѣ попадавшіеся подъ руку предметы, онъ перешелъ къ противоположной стѣнѣ и нѣжно прикоснулся губами въ портрету прабабушки.

— Обѣщаю сдѣлать вашу внучку счастливой! — прошепталъ онъ. Колѣни его дрожали, и онъ долженъ былъ схватиться руками за стѣну, чтобы не упасть. — Какъ я ослабѣлъ! — прошепталъ онъ: — но это отъ радости.

Въ эту минуту дверь отворялась, и она показалась на порогѣ съ подносомъ въ рукахъ. Она принесла ему его обѣдъ.

— Боже мой! — воскликнула она и, поставивъ подносъ на столъ, бросилась въ нему. Она усадила его опять въ кресло и прикрыла одѣяломъ. Съ нимъ ничего не случилось, но она прильнула къ нему съ нѣжнымъ испугомъ, я онъ сталъ покрывать ея лицо страстными поцѣлуями.

— Я буду благоразумнымъ, — прошепталъ онъ.

— Да, ради Бога! — отвѣчала она: — ты былъ такъ блѣденъ!

— Ты говоришь такъ же тихо, какъ я, — сказалъ онъ: — мы точно боимся разбудить кого-то. Но вѣдь это не сонъ, и мы не можемъ проснуться.

XXIX.

Нѣсколько времени они хранили свою тайну или, по крайней мѣрѣ, испытывали наслажденіе, воображая, что никто на свѣтѣ не знаетъ, что съ ними случилось. Но я думаю, что былъ, человѣкъ, умѣвшій хранить тайну еще лучше, чѣмъ ваши влюбленные. М-съ Тэлоръ никому не проговорилась ни единымъ словомъ, но во всей «Медвѣжьей-Рѣкѣ» не было болѣе довольнаго я радостнаго существа. Отношеніе ея къ Молли Вудъ совершенно измѣнилось, — отъ прежней строгости не осталось и слѣда. Молодая дѣвушка не встрѣчала ничего, кромѣ ласки и снисхожденія.

М-съ Тэлоръ была строгая хозяйка; она требовала, чтобы всѣ ея домашніе аккуратно являлись къ столу, и всегда выговаривала всѣмъ запоздавшимъ безъ особенно уважительной причины.

Но Молли въ послѣднее время могла являться, когда ей было угодно, не опасаясь навлечь на себя гнѣвъ хозяйки.

— Прежде и ей отъ тебя доставалось, хотя ты и не ея мама, а теперь достается намъ однимъ, — жаловался Жоржикъ Тэлоръ, на что мать возражала ему:

— Сначала спаси кому-нибудь жизнь, а потомъ разговаривай!

М-съ Тэлоръ очень внимательно слѣдила за корреспонденціей и подолгу разглядывала письма, отсылавшіяся и въ "Медвѣжьей-Рѣки " въ Беннингтонъ и приходившія изъ Беннингтона въ «Медвѣжью-Рѣку», — какъ будто возможно было узнать ихъ содержаніе черезъ конверты. Въ одинъ прекрасный день ее очень взволновали три письма: одно изъ нихъ было адресовано въ Беннингтонъ, другое — въ Дунбартонъ, а третье — тоже въ Беннингтонъ, но адресъ былъ написанъ не мелкимъ, изящнымъ почеркомъ школьной учительницы, а крупнымъ и твердымъ мужскимъ почеркомъ.

«Ну вотъ! — подумала м-съ Тэлоръ: — наконецъ онъ самъ написалъ ея матери»! Она была права, и вотъ какъ это случилось. Виргинецъ быстро поправлялся. Силы еще не вернулись къ нему вполнѣ, но онъ уже чувствовалъ себя здоровымъ, и каждый день совершалъ прогулки въ сопровожденіи Молли.

— Сегодня мы прошли три мили, — сказалъ онъ однажды, — но я боюсь, что могъ бы пройти вдвое больше.

— Боишься?

— Да, вѣдь это доказываетъ, что я въ состояніи начать работать, и нашей жизни здѣсь приходитъ конецъ.

Вмѣсто отвѣта, она тѣсно прижалась къ нему.

— А я хотѣлъ бы, чтобы такъ продолжалось всегда… Нѣтъ, не всегда такъ жить, но чтобы всегда мнѣ быть такъ съ тобою и никто бы посторонній не вмѣшивался въ наши отношенія. Только это было бы нехорошо относительно твоей матери. Она имѣла бы право осудить меня. Мы должны ей сказать.

— Зачѣмъ! Развѣ нельзя такъ оставить? Неужели надо, чтобы кто-нибудь зналъ?

— Твоя мать не «кто-нибудь». Я отвѣтственъ передъ нею за свое поведеніе.

— Но вѣдь это мое поведеніе!

— Ты думаешь? Твоя мать будетъ думать иначе. Я сегодня же напишу ей.

— Ты! Напишешь моей матери! — Впервые Молли ясно представила себѣ все, что ожидало ее и ея возлюбленнаго въ Беннингтонѣ. Ей представилось, какъ они будутъ дѣлать визиты и какъ всѣ будутъ разсматривать ея жениха, наблюдая за каждымъ его движеніемъ. Какой видъ будетъ онъ имѣть въ черной парѣ? Не утратитъ ли свой настоящій обликъ, не сдѣлается ли непохожъ самъ на себя? И, конечно, во время короткихъ визитовъ никто не пойметъ, за что она его полюбила и почему гордилась имъ.

— Ну хорошо, — произнесла она наконецъ со вздохомъ, — если ты находишь это нужнымъ, я сообщу ей.

Она вздохнула не столько отъ смутившихъ ее мыслей при воспоминаніи о Беннингтонѣ, сколько отъ сожалѣнія, что пришелъ конецъ волшебной сказкѣ, въ которой они жили съ нимъ вдвоемъ все послѣднее время.

— Да, сообщи ей, — отвѣчалъ виргинецъ, — а я сообщу съ своей стороны.

— Почему ты не хочешь сдѣлать это черезъ меня? — спросила молодая дѣвушка, смущаясь при мысли, что письмо виргинца можетъ не понравиться ея матери и не вполнѣ удовлетворить всѣмъ правиламъ грамматики. Но онъ покачалъ головою.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — ей можетъ не понравиться, что я какъ будто хочу уклониться отъ прямого разговора. — Молли осталась довольна его отвѣтомъ, но не могла освободиться отъ нѣкотораго смущенія. Ей все еще не хватало немного вѣры въ него, и этотъ недостатокъ омрачалъ ея счастье какъ въ этотъ день, такъ и въ послѣдующіе дни. Виргинецъ же вѣрилъ въ нее безусловно, и радость его поэтому была чиста, какъ хрусталь.

— Скажи мнѣ, что ты напишешь? — попросила Молли.

— Нѣтъ, не скажу.

— И не покажешь письмо?

— Нѣтъ, не покажу. Знаешь, какъ устроимся? — продолжалъ виргинецъ, уже входя въ комнату Молли: — ты сядь по одну сторону стола, а я сяду по другую, и будемъ вмѣстѣ писать. Живо пойдетъ у насъ работа. — Они такъ и сдѣлали. Чернильницу поставили по срединѣ стола и приступили къ дѣлу.

— Какъ, ты безъ черновика, прямо начисто? — воскликнула Молли, слѣдя за медленными, но энергичными движеніями его пера.

— Не нуждаюсь въ черновикѣ, — отвѣчалъ виргинецъ, склоняя голову въ бумагѣ. — О, проклятіе! я сдѣлалъ кляксъ!

— Слишкомъ много забираешь чернилъ, — замѣтила она тономъ настоящей школьной учительницы, и снова принялась за свое письмо, но фразы разбѣгались въ ея головѣ, и она не находила словъ, хоть сколько-нибудь выражавшихъ ея мысли. Вдругъ она почувствовала на себѣ его пристальный взглядъ и подняла голову. Онъ складывалъ свое письмо.

— Какъ, уже кончилъ? — воскликнула она. — А я ничего не могу написать, лучше отложу до вечера.

Наканунѣ отъѣзда виргинца въ судьѣ Генри въ «Глубокую-Рѣку», онъ и Молли объявили всѣмъ, что они — женихъ и невѣста.

— Боже мой! — воскликнулъ снисходительно пріѣхавшій какъ разъ въ этотъ день Мак’Лэнъ. — Да ужъ это стало всѣмъ извѣстно съ того дня, когда она нашла тебя раненаго у ручья.

— А тогда этого еще и не было! — возразилъ недовольнымъ тономъ виргинецъ.

— Господи! Да ужъ всѣ давнымъ давно знаютъ, — не унимался Мак’Лэнъ.

— Гм! — протянулъ виргинецъ: — я не зналъ, что здѣсь такое царство сплетенъ.

— Да ты не сердись! — разсмѣялся его другъ: — м-съ Мак’Лэнъ просила тебя поздравить. Она уже давно просила, но я ждалъ, когда ты мнѣ самъ дашь возможность это сдѣлать. А у насъ тоже новость, — прибавилъ Мак’Лэнъ, женившійся годъ тому назадъ: — ждемъ появленія на свѣтъ маленькаго или маленькой Мак’Лэнъ. Надѣюсь, что и ты скоро будешь ждать того же.

Насталъ день отъѣзда виргинца. Южанинъ былъ мраченъ по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, ему было тяжело разставаться съ невѣстой, а во-вторыхъ, ему привезли плохія извѣстія: грабители скота становились все смѣлѣе. То-и-дѣло пропадали то лошади, то быки, и каждый фермеръ сталъ подозрительно относиться къ сосѣдямъ.

— Надо будетъ принять строгія мѣры, — сказалъ виргинецъ.

— Ты будешь ихъ принимать? — быстро спросила Молли.

— Да, вѣроятно и я приму участіе.

— Что же ты будешь дѣлать?

— Обь этомъ я тебѣ разскажу, когда вернусь.

Между тѣмъ въ Дунбартонѣ было получено коротенькое письмо Молли. Сначала двоюродная бабушка нахмурилась.

— Те, те, те! — произнесла она: — таки бросилась она на шею этому молодцу! — Но мало-по-малу ея брови разошлись и на лицѣ появилось выраженіе нѣжности. — Боже ты мой! — промолвила старушка: — еслибы бракъ былъ такимъ же простымъ дѣломъ, какъ любовь! Во всякомъ случаѣ, если она въ самомъ дѣлѣ нашла настоящую большую любовь… — она отперла старую шкатулку и стала перечитывать старыя письма.

Совсѣмъ другое впечатлѣніе произвело длинное, на одиннадцати страницахъ письмо Молли, посланное въ Беннингтонъ. На первыхъ страницахъ она старалась подготовить свою мать въ долженствовавшему поразить ее извѣстію.

Отъ этихъ подготовленій у бѣдной лэди голова пошла кругомъ.

— Ради Бога, Сара! — воскликнула она: -что все это значитъ? — и съ помощью дочери, дойдя до третьей страницы, нашла въ концѣ ея поразительное извѣстіе.

— Дикарь съ пистолетами и кинжалами! — простонала она.

— Мама, я вамъ всегда это говорила, — произнесла старшая дочь въ видѣ утѣшенія.

— Что за управляющій? — воскликнула снова несчастная мать: — и кто этотъ судья Генри?

— Она выходитъ замужъ за главнаго лакея, — продолжали успокоивать ее Сара. — Если эта свадьба и состоится, я едва ли попаду на нее.

Въ тотъ же день страшное извѣстіе было сообщено старой теткѣ, какъ старѣйшему члену семьи, и получился отвѣтъ, въ которомъ старушка старалась успокоить м-съ Вудъ, напоминая ей, что вѣдь и генералъ Старкъ носилъ пистолеты и крижалы, когда это требовалось по службѣ.

«Ты бы лучше прислала мнѣ письмо этого молодого человѣка, — писала старая тетка, — чтобы я могла понять, съ кѣмъ мы имѣемъ дѣло». Письмо было ей переслано, и она прочла слѣдующее:

«Сударыня, если ваша дочь сообщила вамъ, что спасла жизнь одному человѣку, раненному индѣйцами, то вотъ этотъ самый человѣкъ и пишетъ вамъ это письмо. Едва ли она вѣрно описала вамъ свой поступокъ, потому что она одна во всей странѣ думаетъ, что совершила что-то очень незначительное. Докторъ говоритъ, что она дважды спасла мнѣ жизнь: первый разъ — когда подобрала меня раненнаго, и потомъ — когда такъ удивительно ухаживала за мною. Во всемъ этомъ дѣлѣ она обнаружила столько мужества и силы воли и такую нѣжную, сострадательную душу, что я полюбилъ ее такъ, какъ и не воображалъ, что могу полюбить. Боюсь, м-съ Вудъ, что извѣстіе, сообщаемое мною, будетъ непріятно вамъ. Я знаю, вы никогда не выбрали бы для нея такого человѣка, какъ я, потому что я мало образованъ и невысокаго происхожденія. Большинство моихъ предковъ были фермеры или охотники, а нѣкоторые служили въ военной службѣ. Мой отецъ и два брала были убиты на войнѣ. Я теперь устроился довольно хорошо и могу много работать, такъ какъ молодъ и силенъ. Дочь ваша не будетъ ни въ чемъ нуждаться, выйдя за меня, я можетъ оставить свои занятія въ школѣ. Много я видѣлъ и испыталъ въ жизни, но никогда не убивалъ людей для выгоды и безъ крайней необходимости. Судья Генри можетъ вамъ поручиться за меня. Я узналъ, что люблю вашу дочь настоящей любовью потому, что, встрѣтивъ ее, забылъ всѣхъ другихъ женщинъ. Конечно, не мало ихъ было у меня въ жизни, но вотъ уже три года, какъ никто для меня не существуетъ, кромѣ миссъ Вудъ. Особенно я это почувствовалъ послѣ того, какъ она спасла мнѣ жизнь, но не хотѣлъ надоѣдать ей больше своей, любовью и рѣшился разстаться съ нею; но тогда она сама не захотѣла»…

Здѣсь старушка прекратила чтеніе и, уронивъ голову, стала плакать, повторяя про себя:

— Боже мой! Боже мой! Вотъ то, чего я сама себя лишила!..

На другой же день она написала письмо внучкѣ. Это было единственное ласковое посланіе, полученное Молли съ родины. Всѣ остальныя письма и сплетни, доходившія до нея, причиняли ей боль, и тѣмъ сильнѣе была эта боль, что некому было смягчить ее поцѣлуемъ. Отъ виргинца не было никакихъ извѣстій. Молодая дѣвушка знала только, что онъ странствуетъ гдѣ-то далеко.

XXX.

Я получилъ письмо отъ виргинца, предлагавшаго мнѣ проѣхать вмѣстѣ съ нимъ въ «Глубокую-Рѣку». Это предложеніе меня очень обрадовало: мнѣ такъ хотѣлось побывать въ пустынѣ послѣ довольно продолжительной жизни въ городѣ. Съ маленькой желѣзнодорожной станціи я отправился верхомъ въ глубь страны. Разразившаяся надо мною гроза съ ливнемъ, конечно, могла показаться мнѣ дурнымъ предзнаменованіемъ, но я такъ былъ радъ одиночеству и свободѣ, что не обратилъ должнаго вниманія на это небесное знаменіе и только наслаждался имъ. Я провелъ на сѣдлѣ почти цѣлыя сутки, отдохнувъ немного въ полуразрушенной хижинѣ, но окружавшее меня бездонное молчаніе удивительно подкрѣпляло и духъ мой, и тѣло. Къ полудню дождь прекратился, и, снявъ съ себя клеенчатый плащъ, я былъ непріятно пораженъ видомъ сложенной газеты, торчавшей изъ моего бокового кармана и напомнившей мнѣ о желѣзныхъ дорогахъ, городахъ и ежедневныхъ дѣлахъ. По указанію виргинца я ѣхалъ на востокъ черезъ Идаго, по дорогѣ, извѣстной ему, но кромѣ него — очень немногимъ честнымъ людямъ. Онъ самъ назвалъ мнѣ ее «Тропою конокрадовъ». Въ эти мѣста его призывало одно дѣло, — писалъ онъ мнѣ, по своему обыкновенію, очень кратко. Мѣстомъ нашего свиданія онъ назначилъ мнѣ развѣтвленіе одной небольшой рѣчки, настолько небольшой, что на картѣ она была изображена совершенно невѣрно. Я предполагалъ пріѣхать на мѣсто тремя днями раньше назначеннаго срока и поудить тамъ рыбу въ свое удовольствіе. Я съ гордостью вспоминалъ, какъ въ мой первый пріѣздъ въ Вайомингъ меня никуда не отпускали безъ провожатаго, и всѣ смѣялись надъ моими наивными вопросами. Теперь я ѣхалъ совершенно одинъ въ дикой, пустынной мѣстности, даже не обозначенной на картѣ.

Вдругъ моя лошадь заржала, насторожила уши и пошла быстрѣе. Въ отвѣтъ ей тоже послышалось ржанье, и, объѣхавъ выступъ горы, я увидалъ постройку довольно подозрительнаго вида. Возлѣ нея паслось нѣсколько лошадей. Онѣ стояли теперь, поднявъ головы и внимательно глядя на насъ. Мнѣ стало какъ-то жутко. Можетъ быть, это чувство было вызвано молчаніемъ, сдѣлавшимся вдругъ слишкомъ глубокимъ и необъятнымъ отъ присутствія этого покинутаго жилища. Вдругъ дверь конюшни отворилась. Изъ нея вышли нѣсколько человѣкъ и остановились, глядя на меня. Мое усиливавшееся чувство жуткости раздражало меня своею безсмысленностью, и я привѣтствовалъ неизвѣстныхъ мнѣ людей по возможности развязно и спокойно. Я выразилъ надежду, что у нихъ найдется для меня мѣстечко на ночь. На мое привѣтствіе нѣкоторые изъ нихъ отвѣтили, но на мой вопросъ всѣ промолчали. Между тѣмъ, приглядѣвшись къ нимъ, я сталъ узнавать знакомыя лица, и какъ разъ въ это время изъ конюшни вышелъ виргинецъ.

— Вотъ и я! — сказалъ я ему съ чувствомъ облегченія.

— Я вижу, — отвѣчалъ онъ тономъ, по своей странности вполнѣ соотвѣтствовавшимъ всему, что творилось вокругъ меня, и, обращаясь въ остальнымъ, прибавилъ: — я ручаюсь за этого джентльмена.

— Можетъ быть, — отвѣчалъ одинъ малый, котораго я встрѣчалъ прежде въ «Глубокой-Рѣкѣ», — только на эту ночь онъ совсѣмъ некстати.

— И на завтра также, — замѣтилъ другой.

— Даже и на послѣ-завтра, — вставилъ третій.

— Положимъ, для васъ всѣ всегда некстати, — рѣзко проговорилъ виргинецъ.

— О, мы васъ ни въ чемъ не подозрѣваемъ, — возразилъ первый, смѣясь.

— Несмотря на вашу тѣсную дружбу со Стивомъ, — замѣтилъ другой.

Они шутили, но для виргинца ихъ слова не были шуткой, и я видѣлъ, какъ судорога прошла по его лицу. Онъ овладѣлъ собою и обратился ко мнѣ:

— Мы надѣялись раньше все покончить. Мнѣ очень жаль, что вы пріѣхали сегодня. Я знаю, что вы предпочли бы не быть здѣсь.

— Дайте мнѣ по крайней мѣрѣ войти подъ крышу, — сказалъ я, такъ какъ опять начался сильный дождь. Я смутно догадывался, о чемъ они говорили, но еще не понималъ вполнѣ. Виргинецъ молча послѣдовалъ за мною въ конюшню. Тамъ сидѣло рядомъ двое людей, а третій караулилъ ихъ. Этотъ видъ сразу объяснилъ мнѣ все.

— Вы собираетесь ихъ повѣсить завтра? — прошепталъ я.

Виргинецъ молчалъ. Это было дѣло, о которомъ онъ мнѣ такъ коротко упомянулъ въ своемъ письмѣ. Я осмотрѣлъ всѣ углы конюшни, но, кромѣ этихъ двухъ, другихъ плѣнниковъ не было. Я ожидалъ увидать Трампаса и боялся увидать Шорти. Случаи грабежей скота стали повторяться все чаще; нѣсколько человѣкъ, подъ предводительствомъ виргинца, было отправлено для поимки воровъ, и двое изъ нихъ были пойманы, но немного позднѣе, чѣмъ предполагалъ южанинъ. А я явился немного раньше, чѣмъ слѣдовало, и табунщики объявили, что не могутъ теперь отпустить меня, пока «все не будетъ покончено».

— Но ему совсѣмъ не нужно присутствовать, — замѣтилъ одинъ изъ нихъ.

— Лучше спите подольше завтра утромъ, — посовѣтовалъ мнѣ другой. Мнѣ оставалось только покориться. Я сталъ невольно разглядывать плѣнниковъ. Одинъ изъ нихъ спокойно жевалъ табакъ и обмѣнивался замѣчаніями со своими сторожами, какъ будто ровно ничего не случилось. Другой сидѣлъ мрачно и молчаливо, не сводя глазъ съ одной точки, но въ лицѣ его все время что-то двигалось, и я замѣтилъ, какъ онъ то-и-дѣло облизывалъ свои пересохшія губы. Когда я перевелъ глаза на человѣка, жевавшаго табакъ, онъ кивнулъ мнѣ головою и спросилъ:

— Вы не помните меня?

Это былъ Стивъ, тотъ самый веселый Стивъ, съ которымъ я познакомился въ Медисинъ-Боу. Я не узналъ его, потому что онъ отпустилъ бороду. Я былъ такъ мучительно пораженъ, что не могъ выговорить ни слова, а вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ ужасно хотѣлось сказать ему что-нибудь ласковое, доброе. Я стоялъ и молчалъ, безцѣльно соображая, что у другого плѣнника была совершенно такая же сѣрая фланелевая рубашка, какъ у меня. Стивъ, замѣтивъ газету, торчавшую изъ моего кармана, попросилъ меня дать ему ее почитать. Я поспѣшно протянулъ ему газету, стараясь скрыть свое волненіе подъ цѣлымъ потокомъ ненужныхъ словъ:

— Пожалуйста, возьмите и оставьте ее у себя! Мнѣ она не нужна… здѣсь на поляхъ у меня записанъ счетъ, но это все равно… онъ мнѣ не нуженъ… пожалуйста, не возвращайте ее мнѣ!

Стивъ взялъ газету и улыбнулся.

— Послѣ завтрашняго утра она ужъ мнѣ не будетъ нужна, — сказалъ онъ и сталъ просматривать столбцы. — Избраніе Джэка почти обезпечено, сообщилъ онъ своему товарищу, но тотъ ничего не отвѣтилъ. Я оставилъ Стива, увлеченнаго подробностями выборовъ.

Табунщики объявили мнѣ, что крыша хижины очень протекаетъ, и что мнѣ удобнѣе будетъ спать въ конюшнѣ. Они не понимали, въ какой ужасъ приводило меня то, что они собирались сдѣлать, не понимали, какъ тяжело мнѣ было проводить съ ними эту ночь. Одинъ виргинецъ почувствовалъ, въ какомъ я находился состояніи.

— Мнѣ очень непріятно за васъ, — сказалъ онъ, и я увидалъ, что онъ самъ былъ совсѣмъ въ другомъ настроеніи, чѣмъ его товарищи.

Послѣ двѣнадцатичасовой ѣзды верхомъ все мое тѣло жаждало отдыха и покоя. Я улегся, завернувшись въ одѣяло, но не могъ заснуть отъ мучительнаго волненія. Табунщики еще нѣсколько времени не ложились спать и о чемъ-то тихо переговаривались между собою. Я не могъ разобрать, о чемъ они говорили, и только разъ или два мнѣ послышалось, что они произнесли имена Трампаса и Шорти. Потомъ я услышалъ стукъ снимаемыхъ и бросаемыхъ на полъ сапогъ и, наконецъ, похрапываніе и дыханіе заснувшихъ людей. Вскорѣ всѣ спали, кромѣ меня. Я слышалъ снаружи глухой шумъ дождя и мѣрное паденіе капель въ углу конюшни, гдѣ на крышѣ образовалась дыра. Отъ времени до времени въ щели начиналъ дуть свѣжій вѣтеръ, принося съ собою острый, влажный запахъ прерій. Обыкновенно этотъ запахъ убаюкивалъ меня, какъ пѣсня, но теперь я лежалъ и не спалъ, несмотря на крайнюю усталость. Безсвязныя слова и движенія спавшихъ табунщиковъ, солома, шумъ дождя, мое одѣяло и свѣжія струи воздуха, — все это было такое привычное и обыкновенное. Непривычна и необыкновенна была только мысль о Стивѣ и о его товарищѣ въ сѣрой фланелевой рубашкѣ. Наконецъ, я услышалъ, какъ кто-то всталъ и началъ одѣваться, и почувствовалъ сквозь закрытыя вѣки свѣтъ огня. Вокругъ меня поднялась возня и разговоры, и табунщики стали уходить одинъ за другимъ, а я лежалъ неподвижно, не открывая глазъ и чувствуя, какъ у меня холодѣютъ руки и ноги. Сейчасъ должно было совершиться, и я невольно старался себѣ представить, какъ это будетъ. Кто-то, присутствовавшій при повѣшеніи, разсказывалъ мнѣ, какъ это дѣлается, но онъ смотрѣлъ на казнь съ моста и тогда вѣшали одного человѣка. А какъ же будетъ теперь? Одинъ будетъ смотрѣть, какъ вѣшаютъ другого?..

До меня донесся запахъ дыма и стукъ посуды. Я совсѣмъ забылъ, что они еще будутъ завтракать. Одинъ табунщикъ, оставшійся въ конюшнѣ, готовилъ завтракъ и варилъ кофе. Всѣ остальные вышли; я слышалъ ихъ голоса и ржанье лошадей за дверью. Потомъ ихъ позвали ѣсть; они стали входить, хлопая дверью, и каждый разъ за меня падала полоса свѣта и на мгновеніе становился слышнѣе шумъ дождя. Всѣ усѣлись за завтракъ и разговаривали, какъ ни въ чемъ не бывало. Къ плѣнникамъ табунщики относились ласково и по-братски, не обращаясь къ нимъ непосредственно, но и не исключая ихъ изъ своего разговора. Только голоса виргинца я совсѣмъ не слышалъ. Зато громко раздавался голосъ Стива. Онъ обсуждалъ подробности того, какъ ихъ поймали.

— Какъ мы васъ ловко провели, — говорилъ онъ, — помните, въ четвергъ послѣ полудня? Вы думали, мы далеко, а мы тутъ же были. Я лежалъ на самомъ краю скалы и доносилъ товарищамъ обо всемъ, что вы дѣлали.

Табунщики весело засмѣялись.

— И второй разъ мы васъ здорово надули, когда притаились за деревьями по ту сторону «Змѣиной-Рѣки». — Табунщики опять захохотали сами надъ собою.

— Да, у насъ все было тонко разсчитано, — проговорилъ Стивъ, и въ первый разъ въ его тонѣ появилась горечь.

— На всякаго мудреца бываетъ довольно простоты! — Это были первыя слова, произнесенныя виргинцемъ.

— Конечно, — сказалъ Стивъ. Тонъ, которымъ онъ сказалъ это виргинцу, былъ отрывистый и совсѣмъ другой, чѣмъ прежде.

Я подумалъ, что подъ «мудрецомъ» разумѣлся онъ самъ. Но я ошибся.

— Слишкомъ плохіе у тебя были товарищи, Стивъ, — сказалъ одинъ изъ табунщиковъ.

— Да, правда, плохіе, — отвѣтилъ Стивъ своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ. — И сижу я теперь здѣсь потому, что одинъ изъ насъ тогда сплоховалъ, — и онъ выругалъ сплоховавшаго въ самыхъ энергичныхъ выраженіяхъ. — Дернуло его разложить огонь! Этимъ и испортилъ все дѣло.

— Я тогда же сказалъ: кто-нибудь это сдѣлалъ, только не Стивъ, — замѣтилъ одинъ табунщикъ.

— Стивъ не выдалъ бы огнемъ своего мѣстопребыванія. Даже досадно, что ты попался, а дуракъ этотъ улизнулъ, — прибавилъ другой табунщикъ.

Всѣ помолчали, точно выжидая чего-то.

— А развѣ онъ улизнулъ? — спросилъ Стивъ.

Опять наступило молчаніе, послѣ чего я услыхалъ еще ни разу не раздававшійся голосъ:

— Я разложилъ тогда его, братцы. — Это проговорилъ плѣнникъ въ сѣрой фланелевой рубашкѣ.

— Опоздалъ, Эдъ! — добродушно возразили ему табунщики: — ты, какъ видно, лгать не умѣешь.

Стивъ разсмѣялся.

— Чего ты смѣешься? — спросилъ одинъ табунщикъ: — что Эдъ не съумѣлъ поддержать твою игру? Ты самъ плохо сыгралъ: не надо было такъ ругать человѣка, разложившаго огонь, если хотѣлъ заставить васъ повѣрить, что онъ тутъ сидитъ. Впрочемъ, еслибъ мы и поймали Шорти, то не стали бы съ нимъ особенно возиться, а только припугнули бы его хорошенько. Онъ бы и бросилъ воровать, если бы не связался съ Трампасомъ.

Голосъ Стива зазвучалъ рѣзко, когда онъ произнесъ:

— Вы поймали меня и Эда. Довольно съ васъ.

— Мы иначе думаемъ, Стивъ. Трампасъ улизнулъ, и поэтому наше дѣло не кончено. Мы рады, что и Шорти улизнулъ съ нимъ. Авось еще разложитъ гдѣ-нибудь огонекъ.

Наступило молчаніе.

— Ты ничего не ѣшь, Эдъ, — сказалъ Стивъ.

— Да, — подхватилъ одинъ изъ табунщиковъ, — бери примѣръ со Стива, какъ онъ здорово уписываетъ!

Но Эду, повидимому, было не до завтрака. Скоро всѣ кончили ѣсть.

— Хоть кофе выпей! — сказалъ кто-то: — это тебя согрѣетъ.

— Если всѣ готовы, отправимся! — раздался голосъ виргинца, и я закрылъ голову одѣяломъ, но и сквозь одѣяло я слышалъ, какъ они проходили, какъ зашуршала возлѣ меня солома, задѣтая чѣмъ-то, какъ кто-то сказалъ: «Осторожнѣй, не наступи на руку Эду!» — а другой прибавилъ: «Бѣдный Эдъ, даже не могъ выпить кофе»!

XXXI.

Я не знаю, сколько времени я пролежалъ одинъ, обхвативъ голову руками. Меня вывелъ изъ этого тягостнаго состоянія виргинецъ. Онъ стоялъ надо мною и, быстро взглянувъ мнѣ прямо въ глаза, отвернулся. Я никогда не видалъ у него такого лица.

— Кажется, все еще дождь идетъ, — началъ я.

— Да, сырая погода. — Онъ выглянулъ за дверь, теребя свои усы.

— Который часъ? — спросилъ я. Онъ взглянулъ на часы.

— Двадцать минутъ седьмого.

Я всталъ и началъ одѣваться.

— Огонь еще не погасъ, — сказалъ виргинецъ, подкладывая вѣтки и оглядываясь, чтобъ найти чашку.

— Если вы это для меня, то не безпокойтесь, — замѣтилъ я, натягивая сапоги.

— Намъ предстоитъ длинный путь, — отвѣчалъ онъ, и, наливъ чашку горячаго кофе, залпомъ выпилъ ее и молча сѣлъ у огня, проводя рукой по лбу и закрывъ глаза. Потомъ вдругъ всталъ и выпрямился, точно желая стряхнуть съ себя тяготившее его чувство.

— Давайте уложимся и поѣдемъ! — сказалъ онъ.

Отъѣзжая отъ конюшни, я невольно еще разъ оглянулся на то мѣсто, гдѣ провелъ такую ужасную ночь. Виргинецъ замѣтилъ это.

— Прощай навсегда! — произнесъ онъ.

— Дай Богъ, чтобъ было такъ!

Это были первыя естественныя слова, произнесенныя нами въ это утро.

Я вынулъ фляжку и протянулъ ему, а потомъ хлебнулъ изъ нея и самъ.

— Вамъ раньше никогда не приходилось этого дѣлать? — спросилъ я.

— Никогда.

— Я бы не былъ въ состояніи.

— А я бы сдѣлалъ еще разъ то же самое сегодня же.

— Да, конечно, вы ничего другого не могли сдѣлать.

Онъ ничего не отвѣчалъ, но опять провелъ рукою по лбу и закрылъ глаза.

— Должно быть, у васъ голова болитъ?

— И не хочу, а все продолжаю видѣть передъ собою Стива, — произнесъ виргинецъ.

— Стива! Но вѣдь онъ велъ себя великолѣпно. Вотъ другой…

— Ахъ, Эдъ? О немъ я забылъ. А Стивъ выдержалъ игру до конца. — Непріятно было видѣть, какъ Эда несли на казнь, а онъ хваталъ людей за ноги и выказывалъ свой страхъ во всей его наготѣ, а я предпочелъ бы, чтобы и Стивъ разыгралъ изъ себя труса, — и помолчавъ, онъ прибавилъ: — Стивъ не всегда былъ негодяемъ. — Голосъ его задрожалъ. — До конца держался онъ бодро и владѣлъ собою… даже хотѣлъ мнѣ передать вашу газету, только я не взялъ… Онъ умеръ такъ же просто, какъ и жилъ, какъ долженъ умирать каждый, какъ и я надѣюсь умереть. Никакихъ сценъ, никакихъ послѣднихъ словъ. Только простился съ ребятами, какъ разъ въ ту минуту, какъ изъ-подъ его ногъ отводили лошадь… Ну, не ужасайтесь! А больше не буду передавать никакихъ непріятныхъ подробностей. — Вы не замѣтили, что Стивъ за все время не сказалъ мнѣ ни слова? — продолжалъ, помолчавъ, виргинецъ, — а вѣдь шесть лѣтъ тому назадъ мы были съ нимъ, очень дружны и всегда вмѣстѣ. Въ немъ тогда было много хорошаго. Отчего онъ не сказалъ мнѣ ни слова? Можетъ быть, боялся меня подвести, или боялся, что я отъ него отрекусь?

Показалось солнце; туманы стали прорываться, обнажая голубыя дали. Тополевый лѣсъ, гдѣ была совершена казнь, остался далеко позади. Кругомъ тянулись огромныя очертанія горъ, и ни единаго живого существа не было замѣтно: ни птицы, ни звѣря. Ко мнѣ понемногу возвращалось спокойствіе, а виргинецъ, напротивъ, становился все нервнѣе.

— Послушайте, — сказалъ я ему: — еслибы въ то время, какъ вы его караулили, онъ сказалъ вамъ: «отпусти меня», — вы бы это сдѣлали?

— Нѣтъ, сэръ! — гордо отвѣчалъ виргинецъ.

— Въ такомъ случаѣ чего же вы хотите? Чтобы судили судомъ присяжныхъ человѣка, котораго вы повѣсили? Это слишкомъ большое требованіе.

Виргинецъ ничего не отвѣчалъ на мой вопросъ и проговорилъ задумчиво:

— Онъ заплатилъ своею жизнью за глупость Шорти.

— Зачѣмъ вы путаете? Тутъ виноватъ не Шорти, а человѣкъ, привлекшій неумѣлаго Шорти къ такому дѣлу. Вы отлично сами это знаете.

— Да, виноватъ Трампасъ, я знаю, — отвѣчалъ виргинецъ; но все то, что онъ зналъ, не могло его успокоить. — Стивъ простился со всѣми, кромѣ меня, — повторилъ онъ. Вотъ что его мучило. — Вѣдь онъ же не могъ забыть прошлаго. Есть вещи, которыя не забываются! — Онъ всхлипнулъ.

Въ первый разъ а видѣлъ, что онъ плачетъ, и, самъ не понню какъ, подъѣхалъ къ нему и обнялъ его.

Почувствовавъ мою руку на своемъ плечѣ, виргинецъ тотчасъ же овладѣлъ собою и, молча стиснувъ мою руку, заговорилъ о чемъ-то со своимъ Монте, а потомъ, обращаюсь ко мнѣ, сказалъ:

— Ужасно жаль Шорти!

— Да, очень жаль.

— Онъ недурной человѣкъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ у него никогда не хватитъ ловкости, чтобы быть воромъ. Трампасъ даетъ ему работу не по силамъ. Онъ мнѣ разсказывалъ про свою жизнь. Отца онъ не помнитъ, а мать совсѣмъ не заботилась о немъ. Въ восемнадцать лѣтъ онъ поступилъ приказчикомъ въ магазинъ, но одна дѣвушка, съ которой онъ сошелся, отбирала у него всѣ деньги и требовала еще, такъ что въ одинъ прекрасный день онъ обокралъ своего хозяина. Его накрыли, и ему пришлось бѣжать. Дѣвушка эта еще раньше уѣхала въ деревню къ теткѣ, — такъ она ему по крайней мѣрѣ объяснила, — и бѣдному Шорти не съ кѣмъ было проститься. Онъ поцѣловалъ, уходя, большую кошку изъ магазина. Онъ всегда кормилъ ее; она его знала и любила мурлыкать, сидя у него на колѣняхъ. Онъ и теперь отсылаетъ всѣ свои деньги этой дѣвушкѣ. Только не продержится онъ долго, — здѣшняя страна не по немъ, и Трампасъ слишкомъ забралъ его въ свои лапы.

Виргинецъ замолчалъ, и мы стали подниматься на горы, а внизу подъ нами тянулись голубыя долины. Встрѣтивъ по дорогѣ родникъ, мы сдѣлали привалъ, и я заснулъ, какъ убитый, на голой землѣ. Я спалъ такъ крѣпко, что не сразу пришелъ въ себя, когда меня разбудилъ виргинецъ. Только узкая полоса тополеваго лѣса на горизонтѣ напомнила мнѣ обо всемъ случившемся. Виргинецъ не спалъ совсѣмъ. Онъ объяснилъ это тѣмъ, что долженъ былъ перевязать тюки на вьючныхъ лошадяхъ и сходить наловить форели, но его лицо и выраженіе глазъ выдавали его обманъ. Что бы онъ ни говорилъ, глаза его говорили о Стивѣ. Горе его не могло пройти такъ скоро.

XXXII.

Мы поднялись на вершину горы.

— Тутъ кто-то былъ послѣ дождя, — сказалъ я виргинцу, шедшему сзади, за вьючными лошадьми.

— Послѣ дождя! — воскликнулъ онъ: — значитъ, нѣтъ еще и двухъ дней. — Онъ подошелъ и сталъ разсматривать слѣды. — Человѣкъ и лошадь, — произнесъ онъ, нахмурившись. — Они шли по одному съ нами пути. Какимъ же образомъ они могли насъ обогнать, а мы ихъ не видали?

— Свернули съ другой тропинки, — замѣтилъ я.

— Да, но этихъ тропинокъ почти никто не знаетъ, да и трудно проѣхать по нимъ. Человѣкъ и лошадь. Не могу понять, что ему здѣсь понадобилось.

— Вѣрно, какой-нибудь естествоиспытатель, — предположилъ я.

— Одного только сорта естествоиспытатели здѣсь были, — возразилъ виргинецъ, — да и тѣ жаловались, что никакихъ минераловъ не нашли.

Мы снова сѣли на лошадей и отправились дальше, не понимая, чьи могли быть эти слѣды.

— Странно! — произнесъ виргинецъ: — онъ продолжаетъ идти рядомъ съ лошадью, вмѣсто того, чтобы сѣсть на нее.

— Можетъ быть, онъ ведетъ въ поводу вьючную лошадь? Это какой-нибудь бѣдный охотникъ, не имѣющій верховой лошади.

— Нѣтъ, — возразилъ виргинецъ, — вьючную лошадь не ведутъ то спереди, то сзади, — и соскочивъ съ лошади, онъ ощупалъ слѣды рукою: — имъ нѣтъ и четырехъ часовъ; этотъ склонъ бываетъ въ тѣни только съ часу, а слѣды еще совсѣмъ влажные.

Нѣсколько времени мы ѣхали молча. Вдругъ виргинецъ остановился.

— Ну, что еще такое? — спросилъ я, не въ силахъ будучи преодолѣть какое-то жуткое чувство.

Виргинецъ долго смотрѣлъ на землю, потомъ повернулся на сѣдлѣ въ мою сторону и уставился на меня.

— Ихъ двое, — сказалъ онъ.

— Кого двое?

— Не знаю.

— Однако, вы должны знать, двѣ ли это лошади, или два человѣка, — произнесъ я почти сердито.

Но онъ ничего не отвѣтилъ, неподвижно глядя на землю. Молчаніе стало дѣйствовать на меня какъ гипнозъ. Я нетерпѣливо пришпорилъ лошадь и проѣхалъ впередъ, чтобы посмотрѣть самому. На землѣ были отчетливо видны слѣды двухъ людей.

— Странно! — произнесъ наконецъ виргинецъ: — ихъ двое, и они поперемѣнно ѣдутъ на лошади.

Мы отправились дальше, стараясь разговаривать о постороннихъ вещахъ, но нашъ разговоръ обрывался самъ собой, а взгляды такъ и льнули въ землѣ, слѣдя за отчетливыми слѣдами двухъ неизвѣстныхъ людей и ихъ лошади. Мнѣ начинало казаться, что эти люди проѣхали передъ нами не четыре часа тому назадъ, что они шли съ нами вмѣстѣ, и только мы не могли ихъ видѣть. Мысли мои путались, а воображеніе разыгрывалось все сильнѣе. Я долженъ былъ удерживаться, чтобы не спросить виргинца, съ одной ли лошади вѣшали обоихъ осужденныхъ, или одновременно съ двухъ? Временами мнѣ становилось стыдно за свои дѣтскія фантазіи, и я напоминалъ себѣ, что мнѣ уже двадцать-пять лѣтъ и что я долженъ не только поступать, но и чувствовать какъ взрослый человѣкъ.

Мы подъѣхали въ мѣсту, гдѣ дорога круто поднималась наверхъ, такъ что снова пришлось спѣшиться и вести лошадей въ поводу. Очевидно такъ же поступили и наши предшественники. Разглядывая ихъ слѣды, я сдѣлалъ открытіе и поспѣшилъ сообщить его виргинцу:

— Одинъ изъ нихъ гораздо тяжелѣе другого.

— Я надѣялся, что вы это замѣтите, — отвѣчалъ виргинецъ.

— Ну, вы никогда не даёте мнѣ ничего замѣтить первому! — пожаловался я.

Дорога пошла отлого, и мы сѣли на лошадей.

— Пудовикъ сѣлъ, а фунтовикъ пошелъ пѣшкомъ, — замѣтилъ виргинецъ, поправляя платокъ на шеѣ.

Я невольно разсмѣялся, и мнѣ стало стыдно за всѣ свои фантазіи.

Вокругъ васъ громоздились скалы и камни, розовые отъ заходящаго солнца; теперь намъ предстоялъ крутой спускъ, и черезъ полчаса ѣзды мы уже могли очутиться среди зелени и лѣсовъ. Я посмотрѣлъ внизъ, мы оба посмотрѣли внизъ, но нашихъ предшественниковъ нигдѣ не было видно.

— Но вѣдь они должны быть гдѣ-нибудь здѣсь, — сказалъ виргинецъ, — вѣдь не случайно же они сюда заѣхали.

Подулъ свѣжій вѣтерокъ, закрутился среди камней, и передо мною замелькалъ оторванный кусокъ газеты. Вѣтеръ потрепалъ его и бросилъ его на землю.

— Что тамъ у васъ? — спросилъ виргинецъ, такъ какъ я соскочилъ съ лошади и поднялъ принесенный вѣтромъ лоскутъ бумаги: — вѣроятно что-нибудь очень интересное… отчего вы таращите глаза?

— Да, — отвѣчалъ я, и мнѣ казалось, что это не я говорю, а кто-то другой, стоящій рядомъ со мною: — очень интересно! — я протянулъ газету виргинцу, слѣдя за выраженіемъ его лица. Онъ спокойно пробѣжалъ листокъ глазами.

— «Скоро начнутся выборы. Можно предполагать, что выберутъ Джэка»…

— Это моя газета, — перебилъ я его: — вотъ, на поляхъ, мои замѣтки.

Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на его лицѣ.

— Вы хотите сказать, что это та газета, которую вы давали Стиву… Какъ бы то ни было, вы получили ее обратно.

Онъ протянулъ мнѣ газету, и, случайно коснувшись его руки, я почувствовалъ, что она была холодна, какъ ледъ. Мы поѣхали дальше. Стало темнѣть. Сосны глухо шумѣли. Проѣхавъ еще немного, мы раскинули палатку, и я былъ очень радъ, что не приходилось спать подъ открытымъ небомъ.

— Я буду очень доволенъ, когда мы выберемся изъ этихъ горъ, — сказалъ виргинецъ: — ужъ слишкомъ онѣ огромны. Впрочемъ, бываютъ времена, когда и долины кажутся также слишкомъ огромными.

Шумъ сосенъ совершенно превратился, но молчаніе было еще страшнѣе шума. Сидя передъ фонаремъ, въ которомъ металось пламя догоравшей свѣчи, виргинецъ опять сталъ предаваться воспоминаніямъ своей прошлой жизни со Стивомъ и разсказывать мнѣ разныя похожденія съ женщинами. Въ этихъ разсказахъ не было ничего оскорбительнаго, благодаря необыкновенной простотѣ его отношенія къ нимъ, и тому чувству тоски, съ какимъ онъ все время говорилъ о Стивѣ. Наконецъ онъ замолчалъ, вышелъ изъ палатки и сталъ раскладывать огонь. Свѣча въ фонарѣ догорѣла; я лежалъ въ темнотѣ, и передъ моими глазами на стѣнѣ палатки двигалась огромная темная тѣнь виргинца. Я глядѣлъ на нее, пока не заснулъ, а когда проснулся, то виргинецъ уже спалъ рядомъ со мною, завернувшись въ одѣяло, и сквозь палатку сѣрѣлъ разсвѣтъ. Южанинъ спалъ безпокойно, сморщивъ лобъ съ выраженіемъ страданія. Вдругъ онъ вскочилъ, вскрикнулъ: «нѣтъ, я поступилъ бы точно такъ же!» — и проснулся, дико оглядываясь по сторонамъ. Увидавъ меня, онъ произнесъ, находясь еще очевидно подъ вліяніемъ страшнаго сна:

— Вы бы лучше бросили меня… Какъ вы думаете, еслибы мы знали другой путь, мы могли избавиться отъ нихъ?

Я хотѣлъ отвѣтить ему шуткой, какъ вдругъ раздался въ отдаленіи топотъ лошадиныхъ копытъ, и виргинецъ, схвативъ винтовку, выбѣжалъ изъ палатки. Я послѣдовалъ за нимъ, но мы ничего не увидали, кромѣ нашихъ собственныхъ лошадей. Онѣ прибѣжали, очевидно чѣмъ-то испуганныя потому что теперь стояли неподвижно, вытянувъ шеи, навостривъ уши и тлядя по одному направленію.

— Вѣрно, медвѣдь, — сказалъ я наконецъ.

Виргинецъ посмотрѣлъ на меня страннымъ взглядомъ.

— Онѣ чуютъ то, чего мы не можемъ чуять, — проговорить онъ медленно: — какъ же вы мнѣ докажете, что онѣ не могутъ видѣть того, чего мы не видимъ?

Морозъ пробѣжалъ у меня по кожѣ, и я съ невольнымъ страхомъ взглянулъ на лошадей; но одна изъ нихъ уже начала щипать траву, а ея примѣру послѣдовали и остальныя. Мы тоже пошли позавтракать, а потомъ стали сѣдлать лошадей и пустились въ путь. Виргинецъ сталъ разсказывать мнѣ исторію о привидѣніяхъ. Одна женщина передъ смертью очень хотѣла видѣть свою дочь, жившую въ другомъ городѣ, очень далеко, и явилась ей въ минуту своей смерти.

— Вѣроятно обѣ очень думали другъ о другѣ, — заключилъ свой разсказъ виргинецъ. — Но Стивъ вѣдь умеръ. Конченъ. Вы, конечно, не вѣрите въ дальнѣйшее существованіе?

— Хотѣлъ бы вѣрить, — отвѣчалъ я.

— Меня небо мало интересуетъ. Но если существуетъ міръ сновидѣній, послѣ того, какъ уйдешь отсюда… — Онъ не договорилъ и отвернулся. — Куда ни пойдешь мыслью, вездѣ черная бездна, — продолжалъ онъ. — Я думаю, въ душѣ каждаго взрослаго человѣка сидитъ маленькій мальчикъ, отраженіе его самого въ дѣтствѣ, и этотъ мальчикъ всегда боится темноты…

Далеко за горою раздался какой-то слабый звукъ, и мы невольно остановились и прислушались; но звукъ не повторился, все было тихо и спокойно.

— Это они застрѣлили этого медвѣдя, — замѣтилъ я, но звукъ выстрѣла долго еще звучалъ у меня въ ушахъ.

Мы подъѣхали къ тому мѣсту, гдѣ паслись наши лошади и откуда онѣ убѣжали, испугавшись чего-то. Это ясно было видно по слѣдамъ.

— Побудьте съ лошадьми, а я объѣду кругомъ и посмотрю, нѣтъ ли чего, — сказалъ виргинецъ.

Лошади стояли смирно. Еслибы на этомъ мѣстѣ онѣ видѣли медвѣдя, то теперь, навѣрное, обнаружили бы безпокойство. Виргинецъ крикнулъ мнѣ издали, и я пошелъ къ нему.

— Вотъ вашъ медвѣдь, — сказалъ онъ, — и, какъ видите, двуногій и съ лошадью.

Въ землю былъ вбитъ колъ, повидимому, для того, чтобы привязать къ нему лошадь, и вокругъ трава была вытоптана.

— Слѣды какъ будто «Фунтовика», — сказалъ я, — а гдѣ же «Пудовикъ»?

— «Пудовикъ» распивалъ кофе, а «Фунтовикъ» явился сюда, въ надеждѣ раздобыть вторую лошадь, чтобы обоимъ имѣть возможность продолжать путешествіе, какъ подобаетъ настоящимъ джентльменамъ. Идея у него была блестящая, но потомъ онъ сдѣлалъ ошибку, какъ мнѣ сдается.

— Онъ, вѣроятно, хотѣлъ поймать одну изъ нашихъ лошадей, но не поймалъ, а только спугнулъ ихъ… Шорти въ одиночку никогда не умѣлъ поймать лошадь, — замѣтилъ я.

Виргинецъ усмѣхнулся.

— Шорти? У него, дѣйствительно, есть нѣчто общее съ «Фунтовикомъ». Но я не объ этой ошибкѣ говорю.

Я зналъ, что онъ не сообщитъ мнѣ своей догадки, и не сталъ задавать вопросовъ, радуясь, что этотъ случай отвелъ его отъ мрачныхъ мыслей и вернулъ на землю, въ дѣйствительной жизни. Мы въѣхали на горную вершину.

— Надо всегда держаться повыше, если знаешь, что кругомъ есть люди, намѣренія которыхъ неизвѣстны, — сказалъ виргинецъ, но черезъ нѣсколько времени вдругъ круто повернулъ лошадь и выѣхалъ на дорогу. — Вотъ оно что! — произнесъ онъ: — глядите!

На дорогѣ ясно обозначались слѣды лошадиныхъ копытъ, но это одна лошадь скакала, и рядомъ съ нею никакихъ слѣдовъ больше не было.

— Онъ испугался васъ, — сказалъ виргинецъ: — онъ не могъ знать, сколько насъ окажется; кромѣ вашихъ трехъ лошадей, по близости могла оказаться еще цѣлая дюжина.

Мы доѣхали по дорогѣ вплоть до ночевки нашихъ предшественниковъ, и тогда я понялъ, какую ошибку сдѣлалъ Шорти. Послѣ неудачной попытки поймать лошадь, онъ вернулся къ своему товарищу и сообщилъ ему, что видѣлъ трехъ лошадей. Онъ долженъ былъ оставить своего сообщника и ускакать одинъ, такъ какъ убѣгать отъ преслѣдованія вдвоемъ на одной лошади было крайне неудобно. Но зато это была послѣдняя ошибка бѣднаго Шорти. Онъ лежалъ тутъ же, возлѣ потухшаго огня, лицомъ вверхъ. Убійца выстрѣлилъ въ него сзади. Мы оба закрыли глаза.

— Въ немъ не было ничего дурного отъ природы, — произнесъ, наконецъ, виргинецъ, — но въ здѣшней странѣ надо дѣлать свое дѣло умѣючи.

Когда мы подняли Шорти, чтобы опустить его въ наскоро вырытую неглубокую могилу, мы увидали возлѣ него газету, которую онъ читалъ. Онъ привезъ ее изъ тополеваго лѣса, съ мѣста казни, куда они заѣзжали послѣ насъ, чтобы убѣдиться въ судьбѣ, постигшей ихъ товарищей, а можетъ быть также и въ надеждѣ поймать какую-нибудь отбившуюся лошадь. Вся газета была цѣла, кромѣ того листка, который я нашелъ наканунѣ, и на поляхъ ея было написано нѣсколько словъ, но не моимъ почеркомъ.

— «Прощай, Іеффъ, — прочелъ я вслухъ: — я боялся заговорить съ тобою, чтобы не устроить какой-нибудь дѣтской выходки». — Кто такой Іеффъ? — спросилъ я, но, взглянувъ на виргинца, сразу догадался, въ чемъ дѣло.

Онъ сначала стоялъ неподвижно, потомъ протянулъ руку, взялъ газету и сталъ пристально разглядывать написанныя на ней слова.

— Стивъ всегда называлъ меня Іеффомъ, потому что я — южанинъ, — тихо произнесъ онъ; — кромѣ него, никто меня такъ не звалъ.

Онъ медленно свернулъ это посланіе мертвеца, переданное ему мертвецомъ, и, подойдя въ своей лошади, спряталъ его въ сѣдло. Съ минуту онъ простоялъ, отвернувшись отъ меня и опершись руками и головой о сѣдло, потомъ вернулся назадъ и нѣсколько времени глядѣлъ на лицо Шорти.

— Мнѣ хотѣлось бы имѣть возможность поблагодарить его, — сказалъ онъ, — очень бы хотѣлось.

Мы похоронили Шорти, набросали на его могилу сосновыхъ вѣтвей и поѣхали дальше. Передъ нами по дорогѣ все время были видны слѣды скакавшей лошади, и только на другой день утромъ они исчезли и больше уже не появлялись.

XXXIII.

Слѣды скакавшей лошади исчезли какъ-разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ отъ главной дороги въ горы разбѣгалось много тропинокъ и гдѣ ѣхавшій по ней человѣкъ могъ скрыться и найти временное убѣжище у людей одной съ нимъ профессіи. Онъ растаялъ, какъ туманъ, но молва о его таинственномъ исчезновеніи и обо всемъ, что предшествовало этому исчезновенію, быстро распространилась до окрестностямъ. Никто не говорилъ объ этомъ громко и опредѣленно, но и въ «Глубокой-Рѣкѣ», и въ «Медвѣжьей-Рѣкѣ» всѣ знали, что Стивъ, Шорти и Эдъ никогда больше не появятся.

Одинъ сосѣдъ, встрѣтивъ миссъ Молли Вудъ, ѣхавшую верхомъ на прогулку, раскланялся съ нею и оказалъ:

— Добраго утра! Что, скучаете въ одиночествѣ? Скоро вашему одиночеству конецъ. Онъ уже покончилъ свое дѣло. Хотѣлось бы, чтобы еще болѣе довелъ его до конца. Честь имѣю кланяться!

Молли сама не понимала, почему эти слова произвели на нее странное впечатлѣніе. Ея смутныя подозрѣнія усилились, когда, вернувшись съ прогулки и зайдя въ Тэлорамъ, она нашла тамъ нѣсколькихъ окрестныхъ жителей, и всѣ они замолчали, когда она вошла, точно знали что-то и скрывали отъ нея. Не случилось ли что-нибудь съ ея женихомъ? Но тогда сосѣдъ не сказалъ бы ей, что скоро конецъ ея одиночеству. Безпокойство ея все усиливалось. На другой день, сидя возлѣ своего окна, она услыхала, что дѣти затѣяли какую-то шумную игру.

— Прыгай! — приказывалъ одинъ голосъ: — прыгай!

— Я не хочу, — отвѣчалъ другой, видимо смущенный.

— Ты же согласился! — закричало нѣсколько дѣтей. — Всѣ слышали, что ты согласился. Прыгай живѣе!

— Да я же не хочу! — отвѣчалъ дрожащій голосъ такимъ жалобнымъ тономъ, что Молли вышла посмотрѣть, въ чемъ состояла игра.

Дѣти поставили Боба Кармоди на заборъ подъ дерево, надѣвъ ему на шею веревку, конецъ которой держали трое мальчиковъ. Остальные смотрѣли съ большимъ увлеченіемъ, а три маленькія дѣвочки хлопали въ ладоши и подпрыгивали отъ возбужденія.

— Дѣти, что вы дѣлаете! — воскликнула Молли.

— Онъ ужъ прочиталъ молитву и все, что нужно! — закричали мальчики. — Онъ конокрадъ, и мы его приговорили по закону Линча. Прыгай, Бобъ!

— Я не хочу!..

— Отпустите его, мальчика! — сказала Молли: — вы, въ самомъ дѣлѣ, можете сдѣлать ему больно.

И она положила конецъ игрѣ, что не обошлось, впрочемъ, безъ протеста со стороны юнаго населенія Вайоминга.

— Онъ же самъ согласился, — увѣрялъ Генри Довъ.

— Осъ сказалъ, что будетъ Стивомъ, — подтвердилъ Жоржикъ Тэлоръ, — а Стивъ вѣдь не струсилъ!

И онъ подробно сообщилъ учительницѣ и о Стивѣ, и объ Эдѣ, а учительница слушала его молча, сдвинувъ брови.

— Ты обѣщалъ своей мамѣ, что не станешь разсказывать, — сказалъ Генри Довъ послѣ того, какъ Жоржикъ кончилъ, — а самъ пошелъ да все и разсказалъ! — и онъ покачалъ головою съ видомъ превосходства.

Такимъ образомъ молодая дѣвушка узнала о поступкѣ своего возлюбленнаго. Она никому не сказала ни слова и затаила въ душѣ свое страданіе. Съ какой увѣренностью сказала она въ Дунбартонѣ, въ отвѣтъ на слова старой бабушки: «Надѣюсь, выпадаютъ дни, когда онъ никого не убиваетъ?» — «Онъ никогда никого не убиваетъ»! Позднѣе, когда онъ лежалъ больной въ ея комнатѣ, изъ его безсвязныхъ словъ она могла догадаться объ истинѣ, но гнала отъ себя эти догадки, успокоивая себя мыслью, что человѣкъ не дѣлаетъ всего того, о чемъ говоритъ въ бреду. Наконецъ, послѣ того, какъ ея мать получила письмо отъ виргинца, сестра Сара написала ей: «Онъ пишетъ съ видимой гордостью, что никогда не убивалъ изъ выгоды или для удовольствія. Поздравляю тебя, моя милая, съ выборомъ защитника съ такой чуткой совѣстью».

Письмо сестры привело Молли въ такое негодованіе, что приведенныя слова виргинца подѣйствовали на нее очень слабо и только вызвали желаніе защищать своего избранника отъ всѣхъ своихъ родныхъ, такъ дурно судившихъ о немъ. Но теперь!..

— Вы что-то поблѣднѣли за послѣднее время, моя дорогая, — сказала ей черезъ нѣсколько дней м-съ Тэлоръ.

— Неужели?

— И ничего не кушаете.

— О, напротивъ, я ѣмъ очень много!

И Молли ушла въ свой домикъ, а Жоржикъ получилъ сильный нагоняй за непослушаніе. На другой день м-съ Тэлоръ сама отправилась къ Молли.

— Какъ у васъ уютно! — начала она, усаживаясь. — Не могу себѣ представить, какъ мы будемъ жить безъ васъ, но все-таки очень рада, что вы насъ бросаете. Надѣюсь, ужъ онъ теперь скоро пріѣдетъ.

— М-съ Тэлоръ, — вдругъ заговорила Молли, — пожалуйста, не говорите всего этого. Я не выдержу!

Она разрыдалась, я м-съ Тэлоръ никакъ не удалось утѣшить ее.

— Что же она воображаетъ? — сказалъ м-ръ Талеръ, когда жена передала ему всю эту сцену. — Она воображаетъ, что здѣсь такіе же нравы, какъ въ Вермонтѣ?

— Мнѣ все равно, что она воображаетъ, — отвѣчала м-съ Тэлоръ, — мнѣ только бы хотѣлось ей помочь.

Помощь явилась въ лицѣ судья Генри.

— Вы находите, что я долженъ вмѣшаться въ это дѣло? — спросилъ судья, выслушавъ жалобы м-съ Талоръ. — Но не лучше ли мнѣ будетъ прислать къ ней его самого, когда онъ вернется. Они сами все уладятъ между собою.

— Только хуже будетъ, — возразила, покачавъ годовою, м-съ Талоръ: — имъ теперь не надо встрѣчаться.

Судья вздохнулъ.

— Хорошо, — сказалъ онъ: — я попробую уговорить ее, если вы на этомъ настаиваете, хотя это совсѣмъ не въ моемъ характерѣ.

И въ самомъ дѣлѣ, судья Генри попалъ въ очень затруднительное положеніе. Ему приходилось защищать то, что, съ точки зрѣнія закона, было непозволительно, защищать поступокъ, въ которомъ выразилось большее презрѣніе къ закону, чѣмъ въ самомъ преступленіи.

«И однако, я самъ послалъ его на это дѣло, — думалъ въ смущеніи судья, дожидаясь, когда окончатся занятія въ школѣ, чтобы идти къ миссъ Вудъ. — Я отчасти отвѣтственъ за его поступокъ. Ему и такъ это принесло несчастіе: смерть Огива. Если она объ этомъ подумаетъ, то должна… Ахъ, Господи! какъ все это непріятно»!

И судья опять вздохнулъ, такъ какъ, подобно всякому человѣку, зналъ, что иныя вещи должны совершаться въ молчаніи, и говорить о нихъ — величайшая безтактность.

Тѣмъ не менѣе, когда занятія въ школѣ кончились, онъ постучалъ въ дверь учительницы, рѣшившись принесть свой характеръ въ жертву истинной любви.

— Ну, — началъ онъ, прямо приступая къ дѣлу, — случились у васъ темныя дѣла, но надо избѣжать недоразумѣній; мы всѣ слишкомъ васъ любимъ.

— М-ръ Генри, — произнесла Молли Вудъ, также прямо приступая къ дѣлу: — вы пришли ко мнѣ, чтобы выразить ваше одобреніе закону Линча?

Онъ встрѣтилъ ея ударъ:

— Публичному сжиганію южныхъ негровъ — нѣтъ. Повѣшенію же вайомингскихъ конокрадовъ — да, вы не чувствуете, что тутъ есть огромная разница?

— Какая же разница въ принципѣ?

— Та разница, что мы не мучимъ нашихъ осужденныхъ, не приглашаемъ публику любоваться на ихъ казнь. Сожженіе негровъ есть доказательство варварства; судъ надъ конокрадами по закону Линча есть стремленіе къ цивилизаціи. И вы думаете, что принципъ тутъ одинъ и тотъ же?

— Да, только путь другой. И въ томъ, и въ другомъ случаѣ простые граждане захватываютъ въ свои руки законъ.

— Прекрасно. У кого же они отнимаютъ этотъ законъ? У судовъ? А суды основаны конституціей, — не правда ли?

— Да, только я не понимаю…

— А конституція приводится въ исполненіе делегатами, избираемыми народомъ. Слѣдовательно, законъ есть дѣло народа, и народъ не захватываетъ его въ свои руки, а только возвращаетъ его, такъ сказать, къ его первоисточнику. Наши суды часто бываютъ похожи на искусственныя руки, сдѣланныя только для вида; въ нихъ нѣтъ жизни, нѣтъ силы, и когда простые граждане, какъ вы ихъ назвали, видятъ это, то они стараются возвратить законъ въ свои собственныя живыя руки, изъ которыхъ онъ и вышелъ впервые. Вы можете назвать этотъ способъ примитивнымъ, но во всякомъ случаѣ это не отрицаніе, а утвержденіе закона. Что вы можете на это возразить?

Она ничего не могла возразить, но не могла и согласиться съ нимъ.

— По моему, все это ужасно! — сказала она.

— Съ этимъ я согласенъ. Всякая казнь ужасна, такъ же, какъ и война, и, быть можетъ, въ будущемъ люди съумѣютъ обходиться безъ нихъ, но во всякомъ случаѣ все это менѣе ужасно, чѣмъ безпрепятственный грабежъ и убійство.

Судья Генри уѣхалъ въ «Глубокую-Рѣку», и никто больше не пробовалъ заговаривать съ Молли, но лицо ея еще долго не прояснялось, и по ея виду можно было заключить, что мысль ея продолжала лихорадочно работать. Иногда, вставъ ночью, она подолгу простаивала передъ портретомъ виргинца, глядя на него съ выраженіемъ любви и ужаса.

XXXIV.

До города оставалось двѣнадцать миль.

Виргинецъ и Молли ѣхали верхомъ по дорогѣ, эалитой полуденнымъ солнцемъ и совершенно пустынной. Южанинъ не спускалъ радостныхъ глазъ съ своей невѣсты и часто клалъ руку на грудь, чтобы почувствовать прикосновеніе маленькаго золотого кольца, которое долженъ былъ надѣть ей завтра на палецъ. Онъ былъ безмѣрно счастливъ своей любовью, а въ ея сердцѣ любовь къ нему омрачалась чувствомъ одиночества, охватывавшимъ ее все сильнѣе, по мѣрѣ того, какъ приближался день свадьбы. Никто изъ родныхъ не дожидался ея въ городѣ. Ей предстояло встрѣтить много дружескихъ лицъ, но ни одного лица, знакомаго съ дѣтства, а главное, ей такъ хотѣлось бы увидать въ этотъ день свою мать, оставшуюся далеко, въ Вермонтѣ. Она закрыла глаза, и ей ясно представилась знакомая улица, почтовая контора, старое крыльцо, обвитое плющомъ, и фигура матери, срѣзывающей желтыя розы съ куста. Вдругъ она услыхала приближающійся стукъ копытъ, быстро открыла глаза и увидала, что ея женихъ, повернувшись на сѣдлѣ, слѣдитъ за подъѣзжающимъ къ нимъ всадникомъ. По движенію руки виргинца она поняла, что пистолетъ его былъ на-готовѣ. Всадникъ кивнулъ головой южанину и, обогнавъ ихъ, поскакалъ дальше. Онъ былъ совершенно незнакомъ Молли Вудъ, но она видѣла, какъ онъ посмотрѣлъ на виргинца: это былъ взглядъ затаенной ненависти.

— Кто этотъ человѣкъ? — спросила она.

— Такъ, — отвѣчалъ виргинецъ спокойно, — мы съ нимъ встрѣчаемся отъ времени до времени.

— Его зовутъ Трампасъ?

Виргинецъ поглядѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Когда же это ты видѣла его? — спросилъ онъ.

— До сихъ поръ никогда, но я тотчасъ же его узнала по глазамъ.

— Боже мой! — воскликнулъ ея женихъ, улыбаясь съ снисходительной ироніей: — при тебѣ, однако, надо слѣдить за выраженіемъ своихъ глазъ.

— Я думаю, это онъ совершилъ это убійство.

— А теперь по чьимъ же глазамъ ты читаешь? — спросилъ онъ, но ей было не до шутовъ. Она сжала его большую, сильную руку своими маленькими руками.

— Я знаю про то… про то, что было осенью, — произнесла она, боясь употребить болѣе опредѣленныя выраженія, — ни знаю, что ты сдѣлалъ…

— Только то, что долженъ былъ сдѣлать, — докончилъ онъ грустно, но рѣшительно.

— Да, — подтвердила она, не выпуская его руки: — я думаю, что… законъ Линча, — она почти прошептала это слово, — единственно возможный въ такомъ случаѣ. Но если они умираютъ за конокрадство, то какъ беззаконно, что этотъ убійца…

— А кто можетъ это доказать? — спросилъ виргинецъ.

— Но развѣ ты не знаешь?

— Я знаю множество вещей въ глубинѣ моего сердца. Но это не доказательство. На лицо было только мертвое тѣло, слѣды лошадиныхъ копытъ и… людскія догадки.

— И его даже не арестовали! — произнесла Молли.

— Нѣтъ. Онъ способствовалъ выборамъ здѣшняго главнаго судьи.

— А я видѣла, какъ ты приготовилъ пистолетъ.

— Да, я это сдѣлалъ. Это оказалось совершенно лишнимъ.

И виргинецъ вынулъ пистолетъ и покачалъ, глядя на него, головой, съ видомъ человѣка, давшаго промахъ, а Молли не рѣшилась больше задавать ему вопросы. За послѣднее время они помѣнялись ролями. Онъ не былъ больше ея покорнымъ обожателемъ, а она перестала быть его строгой учительницей. Ея воспитанность и образованіе, служившія ей главнымъ оружіемъ противъ него, стушевывались передъ его природнымъ умомъ и чуткостью. Она знала, что ея табунщикъ со всѣми своими недостатками былъ крупнѣе, чѣмъ она со всѣми ея достоинствами. Онъ все еще былъ ея поклонникъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и повелитель. Подъ его взглядомъ она чувствовала себя безсильной, и опять въ ней проснулось страстное желаніе увидать въ этотъ день свою мать. Она перевела взглядъ съ неукротимаго человѣка, ѣхавшаго рядомъ съ нею, на дикую Вайомингскую пустыню и на городъ, гдѣ должна была завтра назвать этого неукротимаго человѣка своимъ мужемъ, и отвернулась, чтобы скрыть выступившія у нея на глаза слезы.

— Не ты одна умѣешь читать чужія мысли, — услышала она совсѣмъ близко его голосъ, тихій и нѣжный. Онъ наклонился къ ней со своего сѣдла и поцѣловалъ ее. Она прильнула къ нему и положила голову ему на плечо. — Я думалъ, — продолжалъ онъ, — что ничто не можетъ быть лучше того, какъ мы будемъ вѣнчаться.

— Конечно, ничто, — прошептала она.

— Никакого глазѣющаго народа, никакихъ хлопотъ и суеты, никакихъ шуточекъ, лентъ и нарядовъ, никакихъ взглядовъ и разговоровъ въ тѣ минусы, когда менѣе всего хочешь кого-нибудь слушать или что-нибудь говорить. Благословитъ насъ вайомингскій священникъ. Мнѣ казалось, что такое вѣнчаніе лучше всѣхъ, какія я когда-либо видѣлъ.

Онъ остановился на мгновеніе и потомъ сказалъ:

— Но съ нами не будетъ твоей матери.

Она быстро и съ удивленіемъ заглянула ему въ лицо. Казалось, онъ душою услышалъ крикъ ея души.

— И это очень нехорошо, — прибавилъ онъ.

— Она никогда не могла бы пріѣхать сюда, — возразила молодая дѣвушка.

— Въ такомъ случаѣ мы должны были бы поѣхать къ ней. Я не знаю, какъ выпросить ея прощенье.

— Но это не по твоей винѣ! — воскликнула Молли.

— Нѣтъ, по моей, — вѣдь я ничего не возражалъ. Я не сказалъ тебѣ, что мы должны къ ней ѣхать. Я упустилъ это изъ виду, заботясь только о своихъ собственныхъ чувствахъ. Дѣло въ томъ, видишь ли я до сихъ поръ тебѣ объ этомъ не говорилъ… твоя мать сдѣлала мнѣ очень больно. Я написалъ ей длинное, вполнѣ искреннее письмо, а она мнѣ ни слова не отвѣтила и только поблагодарила черезъ тебя. Я такъ хотѣлъ, чтобы она меня поняла и простила, и такъ меня обидѣло ея молчаніе, что я весь предался своимъ личнымъ чувствамъ и упустилъ изъ виду, что она должна была бы присутствовать на нашей свадьбѣ. Но теперь еще можно измѣнить.

— Что измѣнить? — спросила Молли, не понимая.

— Измѣнить наши планы. Я ненавижу перемѣны, но мнѣ еще непріятнѣе обидѣть твою мать, или должно быть еще непріятнѣе. Мы можемъ поѣхать въ Вермонтъ, тамъ обвѣнчаться и потомъ вернуться сюда въ горы, — словомъ, начать съ того, чѣмъ мы собирались кончить.

Виргинецъ долженъ былъ употребить огромное усиліе воли, чтобы заставить себя сказать это. Отложить день вѣнчанья, о которомъ онъ мечталъ и за который боролся цѣлыхъ три года, отказаться отъ предполагавшейся послѣ совершенія обряда поѣздки въ горы, его любимыя горы, гдѣ они должны были остаться одни среди природы, не оскорбленные ни единымъ любопытнымъ взглядомъ, — отказаться отъ всего этого было слишкомъ тяжело, но виргинецъ рѣшился пожертвовать своей мечтой и снова спокойнымъ голосомъ повторилъ Молли свое предложеніе.

— Никогда! — воскликнула она: — никогда!

Вѣдь ея родные отнеслись къ нему такъ холодно и неделикатно, да и кромѣ того теперь было уже слишкомъ поздно принимать эту жертву.

— Если ты еще заикнешься объ этомъ, я ускачу въ городъ одна, — шутя, пригрозила Молли виргницу, стараясь скрыть отъ него и чувство одиночества, и чувство обиды, вызванное въ ней его нежеланіемъ сообщить ей о своихъ дѣлахъ съ Трампасомъ. Но онъ и на этотъ разъ угадалъ ея мысли. Ему не хотѣлось, чтобы темная фигура Трампаса бросила тѣнь на эти ясные отъ счастья дни ихъ жизни, но такъ какъ его молчанье было ей непріятно, то онъ первый заговорилъ о конокрадѣ и о своихъ стычкахъ съ нимъ.

— Первый разъ мы крупно поговорили съ Трампасомъ еще давно, еще когда я тебя не зналъ. Дѣло вышло изъ-за картъ. Я тогда сильно игралъ. Господи, вотъ глупое-то было время! Игралъ я недурно, и Трампасу было досадно проигрывать такому молодому, какъ я, — онъ и позволилъ себѣ какое-то лишнее замѣчаніе; ну, а я тогда и доказалъ ему, что онъ имѣетъ дѣло съ вполнѣ взрослымъ человѣкомъ. Второй разъ мы столкнулись съ нимъ уже гораздо позднѣе, когда судья Генри поручилъ мнѣ…

— Это былъ третій разъ, — перебила его молодая дѣвушка, — развѣ ты не помнишь? — и она покраснѣла. — Это было передъ баломъ. Трампасъ сказалъ обо мнѣ какую-то гадость, и ты заставилъ его сознаться передъ всѣми, что онъ лгунъ.

— Я позабылъ, — смущенно пробормоталъ виргинецъ.

— А я, когда узнала… это совершенно покорило меня.

— Но кто тебѣ сказалъ?

— М-съ Тэлоръ.

— Ну, да, мужчина женщинѣ такую вещь никогда не скажетъ.

— А кто же сказалъ м-съ Тэлоръ? — и Молли разсмѣялась торжествующимъ смѣхомъ.

— Ну, мужья не считаются, — произнесъ, улыбаясь, пойманный виргинецъ. — Значитъ, тебѣ все извѣстно; навѣрное тебѣ сообщили и про третье мое столкновеніе съ нимъ. Сегодня я въ первый разъ встрѣтилъ его послѣ осени. Онъ знаетъ, что я не могу доказать его участіе въ конокрадствѣ и что онъ убилъ Шорти, но онъ знаетъ также, что я чуть-было не поймалъ его, и этимъ очень повредилъ его дѣламъ, а поэтому можешь себѣ представить, съ какою нѣжностью онъ ко мнѣ относится. Но еслибы мнѣ удалось дожить до двадцати лѣтъ, не имѣя ни одного врага, я сталъ бы себя неудачникомъ.

Этими словами виргинецъ закончилъ свой разсказъ, и Молли была счастлива, что онъ наконецъ откровенно заговорилъ съ нею о своихъ личныхъ дѣлахъ. Это уменьшило чувство страха, примѣшивавшееся къ ея любви.

Нѣсколько времени они ѣхали молча.

— О чемъ ты думаешь? — спросила она.

— Я разсчитываю. Часовъ остается немного, но я раздѣлилъ ихъ на минуты и на секунды. Остается семьдесятъ-двѣ тысячи секундъ до нашей свадьбы.

Повсюду еще горѣлъ солнечный свѣтъ, во отъ главной горной цѣпи уже начали тянуться тѣни по направленію къ городу. Стали попадаться горожане. Иные изъ нихъ были знакомые и раскланивались. Повернувъ на главную улицу города, виргинецъ и Молли были встрѣчены шумными привѣтствіями трехъ друзей: Виггина, Сципіона Лемуана и Лина Maкъ-Лэна. Всѣ они выразили желаніе выпить за здоровье виргинца, если только его лэди…

— Дайте ему проводить меня до гостинницы, — ласково сказала Молли, — а потомъ онъ вернется къ вамъ, и вы можете пить за его здоровье сколько угодно.

Она проѣхала впередъ, а виргинецъ немного задержалъ свою лошадь, потому что почувствовалъ, что эта встрѣча была устроена не спроста. Сципіонъ сощурилъ свои свѣтло-голубые глаза и сказалъ то, что всѣ они собирались сказать ему:

— Не перемѣняйте платья.

Проводивъ свою невѣсту въ гостинницу, виргинецъ, какъ былъ, съ пистолетомъ за поясомъ, вернулся къ своимъ друзьямъ.

— Спасибо вамъ, — сказалъ онъ. — Онъ меня обогналъ сегодня утромъ.

— Намъ неизвѣстны его намѣренія, — замѣтилъ Виггинъ.

— Знаемъ только, что онъ бродитъ по городу, — вставилъ Мак’Лэнъ.

— И дуетъ виски, — заявилъ Сципіонъ.

Они зашли въ таверну, съ хозяиномъ которой были хорошо знакомы. Къ несчастью, тамъ сидѣло нѣсколько очень глупыхъ посѣтителей, но людскую глупость трудно опредѣлить по первому взгляду.

Друзья выпили за здоровье жениха, но очень умѣренно. Они стояли у прилавка взволнованные и обмѣнивались незначительными замѣчаніями. На прилавкѣ помѣщалась машина, въ которую посѣтители бросали никеллированные жетоны. Медальки прыгали, ударяясь о цѣлую систему гвоздиковъ, и попадали въ одну изъ многочисленныхъ, сдѣланныхъ внизу, дыръ. Можно было выиграть подъ-рядъ десять ставокъ, но это рѣдко удавалось. Три друга и женихъ занялись этой игрой, покупая никеллированные жетоны, когда ихъ запасъ истощался.

— Сегодня въ городѣ появился, кажется, одинъ вашъ другъ, — сказалъ хозяинъ таверны, обращаясь въ виргинцу.

— Онъ назвалъ себя моимъ другомъ? — спросилъ южанинъ, бросая жетонъ. — Ахъ, не попалъ!

Хозяинъ разсмѣялся, а виргинецъ сталъ слѣдить за жетономъ, прыгавшимъ среди гвоздиковъ.

— Хотите, мы васъ избавимъ отъ этой обузы? — спросилъ его Виггинъ.

— Одинъ изъ насъ или мы всѣ вмѣстѣ, — подтвердилъ Линъ.

Только Сципіонъ молчалъ. Онъ всѣхъ лучше зналъ виргинца.

«Не перемѣняйте платья» — въ этомъ заключалась вся помощь, которую онъ могъ оказать своему другу; остальное должны были рѣшить между собою оба заинтересованныя лица, какъ это всегда дѣлается у мужчинъ. Но Виггинъ и Мак’Лэнъ были другого мнѣнія.

— Люди не каждый день вѣнчаются, — проговорилъ Лэнъ. — Мы выгонимъ его изъ города для тебя.

— Отъ васъ зависитъ избавиться отъ непріятности, — поддержалъ его Виггинъ, — скажите только слово.

Хозяинъ тоже присоединился къ нимъ.

— Я его отправлю ночевать въ преріи, такъ у него хмель изъ головы выскочитъ. Тамъ, небось, не станетъ пустяковъ болтать.

Но виргинецъ молчалъ и продолжалъ бросать медальки.

— Подумай о ней! — тихо проговорилъ Мак’Лэнъ.

— А о комъ же я думаю? — возразилъ южанинъ. Лицо его стало мрачнымъ. — Она совсѣмъ иначе воспитана! — прошепталъ онъ, и сталъ что-то обдумывать.

Всѣ ждали. Хозяину пришла въ голову блестящая идея.

— Я исполняю должность мэра, — сказалъ онъ, — и могу посадить его въ тюрьму, пока вы не обвѣнчаетесь и не уѣдете.

— Скажите только слово! — повторилъ Виггинъ.

Глаза Сципіона встрѣтились съ глазами хозяина, и при этомъ онъ сдѣлалъ чуть замѣтное движеніе головой. Хозяинъ сдѣлалъ то же самое, и они поняли другъ друга. Дѣло зашло такъ далеко, что могло быть рѣшено только единственнымъ вѣчнымъ способомъ. Надо было быть большимъ ничтожествомъ, чтобы прибѣгать къ закону.

— Такъ онъ про меня что-то болталъ? — спросилъ виргинецъ.

— Въ немъ виски говорило, — пояснилъ Сципіонъ.

— Онъ бы задалъ стрекача, еслибы былъ въ состояніи понять свои собственные намеки, — сказалъ Maкъ-Лэнъ.

— Мы ихъ повторять не станемъ, — прибавилъ Виггинъ.

Посѣтители таверны подошли послушать интересный разговоръ. Изъ числа шести зѣвакъ одинъ всегда окажется дуракомъ, а здѣсь набралось человѣкъ двадцать.

— Въ здѣшнемъ краѣ всѣ знаютъ, — началъ одинъ дуракъ, желая пріобрѣсти значеніе въ глазахъ другихъ, — что вы не станете клеймить телятъ, которые не принадлежатъ вамъ.

Виргинецъ мрачно посмотрѣлъ на него.

— Благодарю васъ, — произнесъ онъ, — за вашъ оправдательный приговоръ.

Дуракъ былъ очень польщенъ.

— Весьма радъ, что вы захватили съ собою оружіе, — продолжалъ онъ: — вы знаете, Трампасъ утверждаетъ, что еслибы стали извѣстны всѣ обстоятельства убійства Шорти…

— Освѣжитесь-ка немного, — любовно обратился къ нему хозяинъ, протягивая ему бутылку, — можетъ быть, тогда и ваши новости станутъ болѣе свѣжими.

Важность дурака значительно поубавилась.

— Да вѣдь всѣ это говорятъ, — пробормоталъ онъ. — Трампасъ завелъ себѣ друзей въ городѣ.

Виргинецъ сильно нахмурился.

Итакъ, всѣ знали, что есть человѣкъ, обвиняющій его въ грабежѣ и убійствѣ, и что ему это также извѣстно. Могъ ли онъ избѣжать встрѣчи съ этимъ человѣкомъ? Самъ онъ обвиненій не слыхалъ.

— Конечно, — заговорилъ опять дуракъ, — въ здѣшнемъ краѣ никто не вѣритъ Трампасу, здѣсь…

Но онъ не договорилъ. Среди посѣтителей таверны произошло движеніе, и въ комнату ввалился Трампасъ, съ необыкновенно храбрымъ видомъ, чему, главнымъ образомъ, способствовало виски. Одинъ изъ посѣтителей таверны, схватившій его за руку, очутился на полу, другіе бросились на Трампаса, чтобы отнять у него пистолетъ, но онъ успѣлъ выстрѣлить, и пуля попала въ потолокъ, такъ что штукатурка посыпалась на присутствующихъ. Послышались голоса:

— Вы не смѣете говорить такихъ вещей! — такъ какъ Трампасъ выкрикивалъ злобныя ругательства.

Одинъ виргинецъ стоялъ спокойно у прилавка, и глаза многихъ были устремлены на него съ выраженіемъ глубокаго изумленія.

— Я бы и половины такихъ словъ не позволилъ себѣ сказать, — замѣтилъ одинъ посѣтитель таверны другому.

— Ваши друзья спасли вамъ жизнь! — завопилъ Трампасъ, съ прибавленіемъ площадной брани. — Я вамъ даю срокъ до солнечнаго захода, чтобы убраться изъ города.

Наступило глубокое молчаніе.

— Трампасъ, — произнесъ виргинецъ: — я не желаю съ вами связываться.

— Онъ и никогда не желалъ, — хихикнулъ Трампасъ, поворачиваясь къ присутствующимъ. — Онъ отъ меня увертывался цѣлыхъ пять лѣтъ; ну, да теперь я ему накинулъ арканъ на шею.

Нѣкоторые изъ присутствующихъ улыбнулись.

— Трампасъ, снова произнесъ виргинецъ: — увѣрены ли вы въ значеніи вашихъ словъ?

Бутылка виски, брошенная рукою Трампаса, полетѣла черезъ комнату и разбилась объ оконную раму сзади виргинца.

— Это совершенно лишнее, — произнесъ спокойно южанинъ, — если вы не отказываетесь отъ вашихъ словъ.

— Убирайтесь вонъ изъ города съ заходомъ солнца, вотъ и все! — пробормоталъ Трампасъ и вышелъ, пошатываясь, изъ комнаты.

Виргинецъ сдѣлалъ общій поклонъ и тоже вышелъ вслѣдъ за нимъ.

— Ужасно стыдно, что ему пришлось отложить расправу! — вздохнулъ Сципіонъ.

XXXV.

Виргинецъ шелъ по улицѣ совсѣмъ разстроенный.

«Я двухъ мнѣній объ одной и той же вещи», — думалъ онъ тревожно.

А молва о случившемся уже разливалась, какъ потокъ, и бѣжала по городу, опережая его. Когда онъ приближался, всѣ замолкали и, проводивъ его глазами, начинали снова.

— Онъ что-то не очень взволнованъ, — замѣтилъ одинъ, не прочтя ничего особеннаго на лицѣ виргинца.

— Это больше взволнуетъ его невѣсту, — сказалъ другой.

— Да она не узнаетъ, пока все не будетъ кончено, — произнесъ третій.

— Да развѣ онъ ей не скажетъ? — спросилъ четвертый.

— Не думаю; совсѣмъ не дѣло женщинъ вмѣшиваться въ такія дѣла.

А виргинецъ все шелъ и шелъ.

«Я лучше бы согласился заболѣть, чѣмъ быть въ такой нерѣшимости», — думалъ онъ.

А тамъ, въ гостинницѣ, его ждала невѣста, одна, безъ матери, безъ родныхъ и друзей, ждала его и ничего не знала. Онъ посмотрѣлъ на западъ. Тѣнь отъ горной цѣпи все ближе надвигалась на городъ.

— Черезъ сорокъ минутъ! — произнесъ онъ громко. — Она совсѣмъ иначе воспитана, — прибавилъ онъ со вздохомъ и повернулъ назадъ. Противъ почтовой конторы ему на встрѣчу попался вайомингскій священникъ и привѣтствовалъ его. Одинокое сердце южанина забилось сильнѣе отъ теплаго, крѣпкаго пожатія дружеской руки. Священникъ замѣтилъ вдругъ появившійся влажный блескъ въ его глазахъ, какъ будто отъ подступившихъ слезъ, но слезъ не было, и виргинецъ произнесъ только:

— Радъ васъ видѣть!

Но молва о случившемся уже дошла до священника. Онъ былъ тяжело взволнованъ и прямо спросилъ:

— Что все это значитъ?

Виргинецъ посмотрѣлъ въ глаза священнику открытымъ взглядомъ.

— Вы столько же знаете, сколько и я. Я готовъ отвѣчать на всѣ ваши вопросы.

— Сказали вы миссъ Вудъ? — спросилъ священникъ.

Виргинецъ опустилъ глаза, и когда онъ поднялъ ихъ, то священникъ почувствовалъ острую жалость.

— Я понимаю, какъ вамъ тяжело, — произнесъ онъ, прикасаясь къ его рукѣ, какъ братъ.

— Сегодня болѣе, чѣмъ когда-либо въ моей жизни, мнѣ хотѣлось бы поступить хорошо, — выговорилъ южанинъ, съ трудомъ владѣя своимъ голосомъ.

— Въ такомъ случаѣ пойдите и скажите ей все прямо.

— Чтобы только напрасно испугать ее!

— Пойдите и скажите ей прямо.

— Я думалъ, что вы будете совѣтовать мнѣ убѣжать отъ Трампаса. Вы знаете, что я не могу этого сдѣлать.

Священникъ это хорошо зналъ. Еще никогда, за все время его служенія, не приходилось ему сталкиваться съ такими обстоятельствами. Онъ зналъ, что Трампасъ олицетворялъ собою зло всей страны, что конокрады губили своимъ примѣромъ молодежь, что число ихъ все увеличивалось и они грозили спокойствію и благосостоянію цѣлой области. Сердце его было на сторонѣ виргинца. Но то, что собирался сдѣлать южанинъ, шло въ разрѣзъ съ Евангеліемъ, которое священникъ проповѣдывалъ, любилъ и по которому старался жить.

— Хотите вы знать мое искреннее мнѣніе? — спросилъ онъ, наконецъ. — На вашемъ мѣстѣ, я убѣжалъ бы отъ Трампяса.

— Ну, это не совсѣмъ-то искренно, сэ. Припомните, какъ вы вели себя во время бунта на «Бѣлой-Рѣкѣ», въ то время, какъ другіе пасторы улепетывали, думая только о своей личной безопасности. Проклятые трусы!

Священникъ строго остановилъ его, хотя и самъ не одобрялъ поведенія своихъ собратьевъ.

— Мы всѣ только орудія въ рукахъ Провидѣнія, — заключилъ онъ.

— Отлично! — возразилъ виргинецъ: — значитъ, и я, и Трампасъ — мы тоже орудія въ рукахъ Провидѣнія?

— Но въ Библіи сказано: не убій!

— Для меня это ясно, сэ. Сдѣлайте это также яснымъ для Трампаса — и убійства не будетъ.

— Другъ мой, — произнесъ священникъ, вкладывая въ эти слова все свое доброе, горячее сердце, — дорогой мой, уѣзжайте изъ города на одну эту ночь! Онъ опомнится.

Виргинецъ покачалъ головой.

— Онъ не можетъ измѣнить уже сказанныхъ словъ, сэ. Вѣдь я далъ ему возможность взять ихъ назадъ. Не многіе люди вытерпѣли бы то, что я вынесъ отъ него въ тавернѣ. Отчего вы не требуете отъ него, чтобы онъ выѣхалъ изъ города?

Священникъ не нашелся, что сказать.

— Но вы все-таки помогли мнѣ, — продолжалъ виргинецъ. — Я пойду и скажу ей все прямо.

Его слова навели священника на счастливую мысль.

— До сихъ поръ ваша жизнь принадлежала вамъ одному, — сказалъ онъ, — но не забывайте, что теперь вы ее отдали женщинѣ.

— Да, я ее отдалъ ей. Но вѣдь жизнь, это — не все. Я ей дважды отдалъ бы жизнь, сто жизней, тысячу! Но я не могу отдать ей — ни ей и никому на свѣтѣ — мою… мою… Впрочемъ, словомъ, все равно, ничего не выразишь!

Виргинецъ пожалъ священнику руку и ушелъ.

— Да благословитъ его Богъ! — произнесъ ему вслѣдъ священникъ: — да благословитъ его Богъ!

Виргинецъ прошелъ въ свой номеръ въ гостинницѣ, чтобы взять пистолетъ, который онъ, въ опасныхъ случаяхъ, всегда пряталъ за поясомъ, подъ рубашкой. Онъ взглянулъ въ окно. Тѣнь отъ горы подошла совсѣмъ близко, изъ сорока минутъ прошло уже пятнадцать.

«Священникъ не правъ, — подумалъ онъ: — нѣтъ никакого смысла говорить ей!» — и онъ повернулся къ выходу, но дверь отворилась, и въ комнату быстро вошла Молли.

— Боже мой! — воскликнула она и бросилась къ нему.

— Кто тебѣ сказалъ? — спросилъ онъ, привлекая ее въ себѣ.

— Не знаю. Кто-то сейчасъ пришелъ и сказалъ. Я хотѣла бѣжать разыскивать тебя, но удержалась. Ты такъ долго не приходилъ! Но все равно, теперь ты со мною — и все прошло!

— Я долженъ былъ предвидѣть, что какой-нибудь болванъ разскажетъ тебѣ, — произнесъ онъ съ горемъ и раздраженіемъ.

— Теперь вѣдь все прошло! Теперь ужъ все равно! — Она крѣпче обвила его руками.

— Ничто не прошло, — проговорилъ онъ тихо. — Мнѣ непріятно, что тебѣ придется ждать одной, но я надѣюсь, что это будетъ недолго.

Радость сбѣжала съ ея лица и замѣнилась выраженіемъ ужаса.

— Я сдѣлалъ все, что могъ, — продолжалъ онъ: — я позволялъ ему говорить вещи, которыя никогда никому не позволялъ и не позволю говорить. Но я все время думалъ о тебѣ, а то — убилъ бы его на мѣстѣ. Я предложилъ ему взять свои слова назадъ, два раза далъ ему эту возможность, но онъ уперся на своемъ. Теперь съ нимъ надо покончить!

— Покончить? — повторила она почти беззвучно.

— Да, — тихо отвѣчалъ онъ.

Она взялась обѣими руками за голову.

— Значитъ, ты хочешь… о, Боже мой!.. значитъ, ты…

Онъ хотѣлъ обнять ее, но она отшатнулась отъ него и остановилась у стѣны, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Но вѣдь ты можешь уѣхать, — заговорила она, — еще не поздно. Ты можешь избавиться отъ него, уѣхать, такъ, чтобы онъ тебя не нашелъ. Всѣ знаютъ, что ты храбрый. А я уѣду съ тобой всюду. Въ горы, въ какой нибудь городъ, куда хочешь. Оставимъ это ужасное мѣсто!.. — Она протянула къ нему руки. — Ты не слушаешь меня?

— Я долженъ остаться здѣсь.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! — повторила она, судорожно сжимая его пальцы. — Существуетъ другая жизнь, можно жить лучше, не проливая хладнокровно людскую кровь. Подумай только, что это значитъ! Подумай только, что придется объ этомъ вспоминать! Да вѣдь за это же вы и вѣшаете людей! Вѣдь это же убійство!

— Не называй этого такимъ именемъ! — произнесъ онъ сурово и выпустилъ ея руки. — Онъ самъ это выбралъ. Послушай, — продолжалъ виргинецъ, — ты слушаешь меня? — прибавилъ онъ, такъ какъ она глядѣла тусклымъ, тупымъ взглядомъ. Она наклонила голову. — Здѣсь я работаю. Здѣсь вся моя жизнь. И еслибъ люди здѣсь стали считать меня трусомъ…

— Кто можетъ считать тебя трусомъ?

— Всѣ. И враги, и друзья. Я не смогу жить среди ликующихъ враговъ и друзей, которымъ будетъ за меня стыдно.

— Все можно будетъ объяснить…

— Никакихъ объясненій не существуетъ. Существуетъ фактъ, — произнесъ онъ почти гнѣвно.

— Высшая храбрость состоитъ въ томъ, чтобы не бояться чужого мнѣнія, — произнесла молодая дѣвушка. Южанинъ посмотрѣлъ на нее.

— Конечно. И я выказываю эту храбрость, не подчиняясь твоему мнѣнію.

— Но если ты увѣренъ въ своей храбрости и если я въ ней увѣрена, дорогой мой, — о, мой милый! — то какое тебѣ дѣло до цѣлаго свѣта? Истинно смѣлый человѣкъ долженъ идти своимъ собственнымъ путемъ…

— Я иду моимъ собственнымъ путемъ, — перебилъ онъ ее: — если человѣкъ называетъ меня воромъ, то я не забиваюсь въ уголъ и не шепчу себѣ подъ носъ: «успокойся, ты не воръ, а честный человѣкъ!» — нѣтъ, я иду и наказываю того, кто солгалъ и оскорбилъ меня. И ты не можешь этого понять?

— Нѣтъ, не могу, — отвѣчала она глухимъ, точно не своимъ голосомъ. — Когда я услыхала о казни конокрадовъ, я старалась успокоить себя, говоря: «онъ долженъ былъ такъ поступить, это было исполненіе общественной обязанности», но теперь… — она вздрогнула, — когда я подумаю о завтрашнемъ днѣ, о томъ, что ждетъ тебя и меня, и о томъ… Если ты это сдѣлаешь, то не можетъ быть завтрашняго дня для тебя и меня.

При этихъ словахъ онъ сильно поблѣднѣлъ.

— Ты хочешь сказать… — началъ онъ, но продолжать не могъ. Она также не могла отвѣтить ему и отвернулась.

— Значитъ, это конецъ? — выговорилъ онъ съ трудомъ. Ея голова едва замѣтно наклонилась. Онъ стоялъ неподвижно, и только его рука слегка дрожала.

— Посмотри на меня и повтори еще разъ! — прошепталъ онъ, наконецъ. Она не шевелилась. — Можешь ты это сдѣлать? — спросилъ онъ.

Нѣжность его голоса заставила ее обернуться къ нему, но ихъ раздѣляло ея отчаяніе, глубокое, какъ бездна. Онъ взглянулъ въ окно. Теперь уже все было покрыто тѣнью. Голубыя горы покрылись тяжелыми лиловыми тонами. Рука его судорожно сжалась. — Тогда прощай! — сказалъ онъ.

Она бросилась къ нему и упала на колѣни.

— Ради меня, — умоляла она его, — ради меня!

Онъ весь задрожалъ, и, поднявъ голову, она увидала, что онъ закрылъ глаза отъ муки. Но скоро онъ открылъ ихъ, отстранялъ отъ себя ея руки и помогъ ей встать.

— Я не имѣю больше права поцѣловать тебя, — сказалъ онъ и вышелъ, не оглядываясь.

Сколько времени она простояла одна въ этой комнатѣ — она не знала, — быть можетъ минуту, а быть можетъ цѣлую вѣчность: Она помнила только, что услыхала вдали выстрѣлъ, потомъ другой, и увидала, что мимо окна стали бѣгать люди. Она бросилась въ свою комнату и тамъ упала на полъ, закрывъ лицо руками.

Трампасъ бродилъ по городу, выйдя изъ таверны. Онъ зналъ, что всѣ его слова люди уже разнесли по городу, а въ утру разнесутъ и за городомъ, и вся исторія станетъ извѣстна въ самыхъ отдаленныхъ фермахъ и домикахъ, одиноко стоящихъ по берегамъ горныхъ рѣкъ. Къ ночи будетъ всѣмъ извѣстно и происшествіе, и конецъ его, такъ какъ въ ночи все будетъ кончено. Пять лѣтъ это тянулось, и вотъ теперь въ ночи должно было кончиться. У Трампаса и въ умѣ этого не было, когда онъ проснулся утромъ, и утро казалось ему такимъ далекимъ. Онъ вспомнилъ, какъ завтракалъ сегодня. Какъ-то онъ будетъ ужинать? Вѣдь ужинъ будетъ потомъ. А ужъ многіе и теперь сидѣли за ужиномъ, и ничего ужаснаго имъ не предстояло. Сердцу его стало холодно и больно при мысли о томъ, какъ эти люди уютно сидятъ передъ своими тарелками и чашками кофе. Онъ взглянулъ на горы, увидалъ солнце надъ ихъ вершинами и тѣнь у ихъ подножія, и такъ близко показалось ему ушедшее утро, къ которому онъ никогда больше не вернется. Мысли его протянулись къ этому утру, какъ руки, чтобы осязать его еще разъ. Приближающейся ночи онъ не могъ видѣть, и его взглядъ и мысли съ ужасомъ отвращались отъ нея. Онъ назначилъ своему врагу срокъ до ночи. Онъ не зналъ, какимъ путемъ дошелъ до этого. Ему вспомнилась ихъ первая встрѣча въ Медисинъ-Боу и слова, породившія его ненависть. Нѣтъ, она родилась раньше словъ, въ то мгновеніе, когда впервые встрѣтились ихъ взгляды. Съ тѣхъ поръ этотъ человѣкъ не давалъ ему покоя и мѣшалъ во всемъ. Но почему именно сегодня все должно было кончиться и почему онъ избралъ именно этотъ способъ: поединокъ? Онъ зналъ множество гораздо лучшихъ способовъ. Но его собственныя слова, произнесенныя при свидѣтеляхъ, прихлопнули его, какъ западня. Теперь ужъ нельзя было бѣжать, — послѣдній негодяй отвернулся бы отъ него послѣ такого поступка. Выстрѣлить первому? Но, все равно, враги не выпустятъ его послѣ этого живымъ. Онъ вышелъ на главную улицу и увидалъ издали виргинца, разговаривавшаго со священникомъ. Ненависть закипѣла въ его сердцѣ, согрѣла его и разогнала холодное чувство отчаянія. Онъ зашелъ въ таверну и выпилъ виски.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ не сталъ пить такъ много, — сказалъ ему хозяинъ. Но его нервы были такъ возбуждены, что алкоголь уже не дѣйствовалъ на него. Онъ встрѣтилъ нѣсколькихъ товарищей-конокрадовъ и пошелъ вмѣстѣ съ ними.

— Ну, теперь уже не долго ждать! — сказали они ему, и никогда еще онъ не слышалъ болѣе страшныхъ словъ. Проходя мимо лавки, онъ увидалъ человѣка, стоявшаго опершись на прилавокъ, и такъ вздрогнулъ, что всѣ это замѣтили.

— Онъ такъ похожъ на Шорти, — невольно вырвалось у него, и онъ тотчасъ же пожалѣлъ, что не откусилъ себѣ вовремя языкъ.

— Шорти спитъ себѣ въ горахъ, — сказалъ одинъ изъ товарищей, — и тебѣ нечего о немъ думать.

И, похлопавъ его по плечу, товарищи разошлись, а онъ остался одинъ. Онъ глядѣлъ на окружающіе предметы и не зналъ, настоящіе они или только представляются ему. Потомъ замѣтилъ, что все вокругъ померкло. Это солнце закатилось за горы. Тогда онъ медленно вытащилъ изъ-за пояса свой пистолетъ.

Виргинецъ изъ предосторожности вышелъ не изъ главнаго подъѣзда гостинницы, а изъ задней двери, и пошёлъ по боковой дорогѣ. Его увидѣли его три друга и молча издали послѣдовали за нимъ. Они знали, что Шорти былъ застрѣленъ сзади. Наконецъ виргинецъ остановился въ такомъ мѣстѣ, гдѣ къ нему могли подойти только спереди, и, поднявъ голову, увидалъ Трампаса. Еще мгновеніе, и Трампасъ лежалъ на землѣ, поднялъ одну руку и снова уронилъ ее. Отъ пистолета, зажатаго въ этой рукѣ, поднимался легкій дымокъ. Виргинецъ взглянулъ на свой пистолетъ и увидалъ, что и онъ тоже дымится.

— Кажется, кончено, — произнесъ онъ громко, и подошелъ къ Трампасу, все еще держа пистолетъ наготовѣ, такъ какъ лежавшая на веилѣ рука двигалась. Два пальца подергались и застыли. Все было кончено. Онъ не замѣтилъ, какъ его окружили друзья и стали поздравлять. Кто-то пожималъ ему руку. Это былъ Сциніонъ, весь въ слезахъ.

— Если кто-нибудь меня потребуетъ, скажите, что я въ гостинницѣ, — проговорилъ виргинецъ.

— Кто можетъ васъ потребовать? — возразилъ Сципіонъ. — Мы видѣли, какъ онъ стрѣлялъ, пуля пролетѣла совсѣмъ близко отъ вашей руки, — и онъ не удержался отъ восторженнаго восклицанія: — а вы то! Сама быстрота и само хладнокровіе!

— Мы еще увидимся съ вами потомъ, — проговорилъ сумрачно виргинецъ и ушелъ.

Сципіонъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ.

— Можно подумать, что человѣку не посчастливилось, — сказалъ онъ Мак’Лэну.

Виргинецъ пошелъ въ гостинницу и остановился на порогѣ комнаты Молли. Она услыхала его шаги, встала и глядѣла на него, не произнося ни слова.

— Вы должны знать, — сказалъ онъ: — я убилъ Трампаса.

— Ахъ, слава Богу! — воскликнула она и очутилась въ его объятіяхъ. Совѣсть молодой дѣвушки выдержала борьбу до конца, но все-таки должна была сдаться любви.

На слѣдующій день священникъ обвѣнчалъ ихъ, и виргинецъ уѣхалъ со своей женою въ горы.

XXXVI.

Цѣлью своего свадебнаго путешествія виргинецъ выбралъ одинъ пустынный островъ. Онъ намѣтилъ его задолго до свадьбы и часто дѣлалъ большой крюкъ во время своихъ поѣздокъ, чтобы только побывать на своемъ любимомъ мѣстечкѣ, половить форелей подъ скалой, замыкавшей островъ, и заснуть подъ шумъ протекавшихъ съ обѣихъ его сторонъ потоковъ. Вступивъ на островъ, онъ зналъ, что началось царство горъ. Тамъ росли первыя горныя сосны и распускались первые горные цвѣты. Когда послѣдніе городскіе дома остались позади, Молли стала задавать, вопросы своему мужу относительно того, куда они ѣхали, увѣряя, что можетъ ѣхать сколько ему угодно. Виргинецъ, въ отвѣтъ, только кивалъ головою, и она поняла, что онъ уже что-то придумалъ. Они поднимались по берегу потока, и уже всѣ слѣды человѣческаго жилья исчезли. Проѣзжая дорога перешла въ горную тропинку. Но это не были еще настоящія горы, и вѣтеръ долины доносилъ до нихъ теплый запахъ прерій. Два раза потокъ исчезалъ, теряясь подъ сдвинувшимися скалами, и потомъ появлялся опять, причемъ съ каждымъ разомъ вода его становилась чище и прозрачнѣе. Нѣсколько разъ они проѣзжали мимо мѣстъ, вполнѣ годныхъ для ночевки, съ лѣсомъ, водой и пастбищемъ для лошадей. Каждый разъ Молли думала, что вотъ сейчасъ ея мужъ остановится, но онъ ѣхалъ, не останавливаясь, впереди нея. Вдругъ онъ затянулъ поводья, указывая ей на что-то.

— Что такое? — робко спросила она.

— Сосны, — отвѣчалъ онъ.

Она взглянула и увидала островъ, охваченный съ двухъ сторонъ водою. Красноватымъ золотомъ горѣли на солнцѣ стволы сосенъ, а скала роняла тѣнь на маленькую бухту съ тихой прозрачной водою и песчанымъ берегомъ. Лужайка блестѣла на солнцѣ, какъ изумрудъ; изсушающее дыханіе лѣта еще не коснулось ея. Она поняла, почему онъ привезъ ее именно сюда: болѣе очаровательнаго мѣста они еще не проѣзжали. Они поѣхали рядомъ. На островѣ онъ снялъ ее съ сѣдла. Трепетъ охватилъ ихъ обоихъ, и она спрятала лицо у него на груди, прошептавъ слова восхищенія.

— Я такъ радъ! — сказалъ онъ, все еще держа ее въ своихъ объятіяхъ. — Я всегда мечталъ, что это будетъ именно такъ. Но только дѣйствительность лучше моей мечты. — Помолчавъ, онъ прибавилъ: — Я именно думалъ, что здѣсь мы увидимъ нашъ первый солнечный закатъ и первый солнечный восходъ.

Она хотѣла помочь ему разсѣдлать лошадей и снять вьюки, разбить палатку и разложить огонь, напоминая ему, что онъ обѣщалъ научить ее всему этому; но онъ объявилъ, что это еще успѣется и что сегодня онъ самъ позаботятся обо всемъ. Онъ предложилъ ей объѣхать островъ и осмотрѣть окружающія горы. Она уѣхала, а онъ живо принялся за работу. Прежде всего разложилъ тюки и разбилъ палатку возлѣ сосенъ, такъ чтобы большія вѣтви ихъ могли служить защитой отъ вѣтра и дождя. Полъ покрылъ молодыми сосновыми вѣтками, а сверху разостлалъ буйволовью кожу и одѣяла. Въ головахъ положилъ ея красивый мѣшокъ съ разными вещами. Потомъ разложилъ огонь въ такомъ мѣстѣ, чтобъ его видно было изъ палатки, но чтобы дымъ шелъ въ противоположную отъ нея сторону. Возлѣ огня онъ разставилъ привезенную посуду и съѣстные припасы, но кромѣ того наловилъ свѣжей форели и приготовилъ ее въ ужину, когда сумерки уже начали сгущаться.

Когда она вернулась съ прогулки, то ей оставалось только сѣсть и поужинать вмѣстѣ съ нимъ.

Они долго сидѣли, любуясь послѣднимъ румянцемъ вечерней зари, и дождались той минуты, когда въ небѣ замерцала первая, большая, бѣлая вечерняя звѣзда. Вслѣдъ за нею стали высыпать другія, разгораясь все ярче въ темнотѣ. Онъ послалъ ее въ палатку, а самъ перемылъ посуду и сходилъ взглянуть, не ушли ли лошади съ пастбища, и вернулся къ ней, когда уже совершенно стемнѣло.

Палатка была открыта на востокъ, и изъ нея они любовались солнечнымъ восходомъ. Онъ такъ давно представлялъ себѣ въ мечтахъ это утро, пробужденіе подъ несмолкаемый лепетъ потока, зарождающійся день и блаженное чувство, что весь міръ былъ оставленъ гдѣ-то далеко, далеко. Солнце взошло и согрѣло воздухъ.

— Теперь я иду въ потокъ купаться, — сказалъ онъ: — лѣвая сторона острова моя, а правая твоя; я тебѣ вчера показывалъ.

Когда онъ ушелъ, она тоже встала и тоже пошла купаться. Когда онъ вернулся, огонь уже былъ разложенъ, и она готовила завтракъ. Она успѣла все это сдѣлать, потому что послѣ купанья онъ еще замѣшкался, не желая явиться къ ней небритый. Она побѣжала къ нему за встрѣчу, глядя въ его ясное, радостное лицо.

— Останемся здѣсь навсегда! — воскликнула она.

Послѣ завтрака они пошли вмѣстѣ ловить рыбу.

— Однако пора и собираться, если хотимъ попасть сегодня еще куда-нибудь, — сказалъ онъ,

— Но зачѣмъ же намъ куда-нибудь попадать? — возразила Молли: — развѣ можетъ быть что-нибудь лучше этого! — и она протянула руки въ острову и соснамъ.

Виргинецъ бросилъ удочку, подошелъ въ женѣ, сѣлъ съ нею рядомъ и обнялъ ее.

— Я такъ доволенъ, что мы останемся здѣсь, — прошепталъ онъ: — ты такъ же относишься къ острову, какъ я. Я не надѣялся, что мы будемъ такъ любить его вдвоемъ.

Пока они сидѣли молча и неподвижно, изъ-за скалы выплылъ маленькій дикій звѣрокъ. Онъ не видѣлъ ихъ и не подозрѣвалъ объ ихъ присутствіи. Они вамерли и притаили дыханіе, слѣдя за нимъ. Звѣрокъ выплылъ на песчаный берегъ, повернулъ нѣсколько разъ то въ ту, то въ другую сторону свою сѣрую головку съ острымъ чернымъ носикомъ и сталъ кататься на спинѣ по горячему сухому песку. Покатавшись, онъ всталъ на ноги, отряхнулъ свою шкурку и убѣжалъ.

— А вѣдь я на него похожъ, — задумчиво произнесъ виргинецъ: — я часто вотъ точно такъ же катаюсь по песку послѣ купанья. — Онъ вытянулся во всю свою длину на землѣ и положилъ голову на колѣни Молли. — Еслибы я умѣлъ говорить позвѣриному, я поговорилъ бы съ этимъ звѣркомъ, и онъ сказалъ бы мнѣ: «Пойдемъ, покатаемся по песку. Какая польза въ вашихъ людскихъ волненіяхъ и мукахъ? Что за радость быть человѣкомъ? Пойдемъ-ка лучше, покатаемся со мною». Вотъ что онъ сказалъ бы мнѣ. — Виргинецъ замолчалъ. — Но, — продолжалъ онъ, вздохнувъ, — все несчастье въ томъ, что мы отвѣтственны за нашу жизнь и поступки. Еслибы мы могли съ тобою забыть объ этомъ навсегда!.. Часто, когда я заѣзжалъ на этотъ островъ, у меня являлось желаніе слиться со всѣмъ окружающимъ, но сознавать себя отдѣльнымъ существомъ. Что это такое? Отчего это? Ты не знаешь; не знаю и я. Но ты понимаешь, — онъ нѣжно прикоснулся къ ея рукѣ, — и вотъ почему мы такъ себя чувствуемъ здѣсь и почему дѣйствительность еще лучше моей мечты. А моя мечта была, такъ прекрасна! — Онъ еще больше вытянулся, желая быть еще ближе въ землѣ, и продолжалъ говорить такъ, какъ еще никогда никому не говорилъ. Она глядѣла на него, и не могла достаточно надивиться происшедшей въ немъ перемѣнѣ. Неужели этотъ мечтательный юноша былъ тотъ самый человѣкъ, съ которымъ она подъѣзжала къ городу два дня тому назадъ? Мрачный, неумолимый человѣкъ, отъ котораго она отшатнулась съ такимъ ужасомъ? Неужели этотъ черноволосый мальчикъ, положившій голову въ ней на колѣни, зналъ, что значить убивать? Сегодня ему казалось на видъ не болѣе девятнадцати лѣтъ. Онъ имѣлъ болѣе юный видъ, чѣмъ въ день ихъ первой встрѣчи. Эту перемѣну принесли ему часы, проведенные съ нею на островѣ. Эти часы придали такое невинно-чистое выраженіе его лицу.

Они пробыли на островѣ шесть дней. Послѣ полудня третьяго дня надъ островомъ разразилась страшная гроза, но они были отлично защищены и отъ вѣтра, и отъ дождя въ своей палаткѣ и выглядывали изъ нея на сверкавшія молніи. Вдругъ Молли замѣтила опасеніе въ лицѣ мужа и поспѣшила отвѣтить на его взглядъ:

— А не боюсь. Еслибы огонь сжегъ насъ обоихъ въ эту минуту, — что же изъ этого!

Совершивъ поѣздку въ горы, они, прежде чѣмъ вернуться въ городъ, еще разъ заѣхали на островъ и провели на немъ послѣднюю ночь. Они, какъ дѣти, обѣщали другъ другу пріѣзжать сюда каждый годъ, чтобы проводить на островѣ день своей свадьбы. Каждый годъ имъ не удавалось это дѣлать, но все-таки они пріѣзжали нѣсколько рагъ именно въ этотъ день на островъ, и каждый разъ могли сказать себѣ:

— Это лучше, чѣмъ моя мечта.

Тридцать дней провели они въ полномъ одиночествѣ въ горахъ, не видя ни единаго человѣческаго лица. Иногда имъ попадались олени и другіе звѣри. Разъ они увидали даже медвѣдя, но Молли не позволила мужу стрѣлять въ него. Ничто не нарушало ихъ счастья. Иногда Молли слышала, какъ мужъ ея въ минуты восторга шепталъ:

— Я хотѣлъ бы умереть, — такая смерть была бы блаженствомъ.

Но она уже дала ему доказательство своей любви болѣе сильное, чѣмъ эти слова. Въ самую роковую минуту своей жизни она подчинила ему свою совѣсть, пожертвовала для него своею душой. Объ этой роковой минутѣ они все еще не рѣшались говорить другъ съ другомъ, но виргинецъ въ первый разъ въ своей жизни открывалъ свою душу женщинѣ, и эти откровенныя бесѣды все болѣе и болѣе сближали ихъ.

Имъ было безумно жаль покинуть горы, но насталъ наконецъ день, когда нужно было вернуться въ долины и ѣхать въ Вермонтъ.

— Еслибы ты только могъ, — сказала она, смѣясь, — поѣхать къ моимъ роднымъ въ такомъ видѣ!

— Верхомъ на Монте и съ шестиствольнымъ пистолетомъ? — спросилъ онъ: — это къ твоей-то матери?

— Я думаю, мама не устояла бы, увидавъ тебя на лошади.

— Но она именно и боится, что я явлюсь въ такомъ видѣ.

Когда онъ явился къ ней въ костюмѣ, приготовленномъ для поѣздки къ родственникамъ, она въ восторгѣ расцѣловала его.

— Теперь ты убѣдилась, что можешь вполнѣ довѣрять, мнѣ, — произнесъ онъ съ напускною важностью.

— Какъ ты могъ догадаться, что именно такая пара изъ толстаго сукна всего больше пойдетъ въ тебѣ?

— А мнѣ очень понравился нью-іоркскій костюмъ м-ра Огдена; ты помнишь этого господина, который пріѣзжалъ къ судьѣ Генри? Когда я собрался жениться, то послалъ заказъ его портному.

Въ Беннингтонѣ всѣ были разочарованы.

Одѣтъ виргинецъ былъ прекрасно и говорилъ такъ, какъ дай Богъ всякому. М-съ Флинтъ старалась излить свою досаду, выражая повсюду шумную радость по поводу того, что Самъ Баннеттъ женился на богатой дѣвушкѣ и вполнѣ счастливъ. Кромѣ м-съ Флинтъ, всѣ отдали Виргинцу должную справедливость одобрили выборъ Молли. М-съ Вудъ робко бесѣдовала съ своимъ новымъ зятемъ и признавалась дочери, что она поражена его рриличными манерами и мягкостью обращенія. Даже Сара старалась быть любезной, а мужъ ея прямо объявилъ Молли, что ей очень посчастливилось. Всѣ были милы, насколько умѣли, и ооэтому легко себѣ представить, какая райская атмосфера царила въ домѣ.

Изъ Беннингтона молодые поѣхали къ двоюродной бабушкѣ въ Дунбартонъ. Тамъ ихъ ждалъ самый радушный пріемъ. Старушка была въ саду и срѣзала августовскіе цвѣты, когда они пріѣхали. Услышавъ стукъ подъѣхавшаго экипажа, она закричала:

— Прежде, чѣмъ идти въ домъ, приведи сюда моего племянника, моя дорогая!

Молли сжала руку своего мужа и прошептала:

— Я знала, что она будетъ очаровательна съ нами.

И она побѣжала и бросилась въ объятія бабушки, а за нею медленно шелъ виргинецъ, со шляпой въ рукахъ.

Старая лэди пошла ему на встрѣчу, протягивая слегка дрожащую руку.

— Добро пожаловать, племянникъ! — сказала она. — Ну и высокій же вы, нечего сказать! Повернитесь-ка сюда, сэръ, дайте на васъ посмотрѣть!.

Виргинецъ повиновался, покраснѣвъ до ушей.

А его новая родственница повернулась къ его женѣ и дала ей цвѣтокъ, прибавивъ:

— Продѣнь его ему въ петличку, дорогая моя… Признаюсь тебѣ, я теперь отлично донимаю, почему ты выбрала его себѣ въ мужья!

Потомъ старая леди повела ихъ въ домъ, показала имъ ихъ комнату и вернулась въ садъ, гдѣ должна была сѣсть на скамью, — такъ ослабило ее радостное волненіе. А Молли, сидя на колѣняхъ мужа, продѣвала ему цвѣтокъ въ петличку и потомъ положила голоду къ нему на плечо.

— Я не зналъ, что могутъ быть такія старыя лэди, — сказалъ онъ. — И какъ ты думаешь, — много такихъ?

— Ахъ, право, не знаю, — отвѣчала Молли: — только я такъ счастлива!

Вечеромъ, отправивъ Молли спать, старушка еще долго бесѣдовала съ виргинцемъ объ ихъ будущемъ. Южанинъ сообщилъ ей, что уже давно предвидѣлъ упадокъ скотопромышленности въ своемъ краѣ и готовился въ новому дѣлу.

— Когда я выбиралъ себѣ участокъ земли, — сказалъ онъ, — то старался найти такой, гдѣ было бы много каменнаго угля. Теперь повсюду пройдутъ новыя вѣтви желѣзныхъ дорогъ и явится большой спросъ на уголь.

Виргинецъ совсѣмъ забылъ о своей застѣнчивости и говорилъ, увлекаясь и съ жаромъ, о своей любимой странѣ и о любимой женщинѣ, съ которой жизнь представлялась ему яркой, осмысленной и свѣтлой.

Время, проведенное въ Дунбартонѣ, промелькнуло какъ одинъ счастливый день.

— Да благословитъ васъ Богъ, мои дорогіе, — сказала старая лэди, прощаясь съ племянницей и племянникомъ и пожимая имъ руки: — когда вы пріѣдете въ слѣдующій разъ, я приготовлю дѣтскую.

Въ самомъ дѣлѣ, прежде чѣмъ покинуть землю, старушкѣ удалось поняньчить перваго ребенка виргинца и Молли.

Судья Генри приготовилъ для молодыхъ свой свадебный подарокъ: дѣла его въ Вайомингѣ такъ расширились, что онъ не могъ самъ всюду поспѣвать, и сдѣлалъ виргинца своимъ компаніономъ. Когда количество конокрадовъ и грабителей въ странѣ превзошло количество мирныхъ фермеровъ и послѣдніе должны были или выселяться, или разориться, виргинецъ, предвидѣвшій эту катастрофу, заблаговременно угналъ всѣ свои стада въ Монтану. Потомъ, въ 1892 году, началась война. Грабители сначала захватили всю власть въ свои руки, но сами погибли отъ своего мятежа, потому что въ опустошенной странѣ нечего было грабить.

Но явилась желѣзная дорога, и одна вѣтка прошла мимо участка виргинца, гдѣ было много угля. Къ тому времени объ уже сдѣлался значительнымъ лицомъ въ странѣ, участникомъ многихъ важныхъ предпріятій, и могъ доставлять своей женѣ все, чего только она хотѣла, и даже болѣе. Ея счастье иногда только отравляется страхомъ, что слишкомъ усиленная работа убьетъ ея мужа, но, кажется, это страхъ совершенно неосновательный. Ихъ старшій сынъ ѣздитъ верхомъ на Монте, и, между нами говоря, я думаю, что отецъ его проживетъ еще очень долго.

Съ англ. П--на С--ва.

"Вѣстникъ Европы", №№ 3—5, 1903

---

1. Вмѣсто «сэръ». Смягченное южное произношеніе.
2. Аризона славится буйнымъ характеромъ и смѣлостью своего населенія. Тамъ всѣ прекрасно стрѣляютъ и при малѣйшемъ поводѣ хватаются за оружіе.