Уровень жизни и российские революции (Бабкин)

Уровень жизни и российские революции.
[Рецензия на монографию: Миронов Б. Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века.
— М.: Изд. Новый хронограф. 2010]
автор Михаил Анатольевич Бабкин

Дата создания: 2010, опубл.: Октябрь 2010. Источник: Сетевая публикация под названием «Эта монументальная монография вызывает чувство трепетного благоговения» увидела свет на «Русской народной линии», 24.11.2010. •
Печатная версия — в журнале Свободная мысль. 2010. № 10 (1617). С. 215—218. (Помещена сетевая версия рецензии.)

В новой монографии главного научного сотрудника Санкт-Петербургского института истории РАН, профессора Санкт-Петербургского государственного университета Бориса Николаевича Миронова^[1] исследуется динамика уровня жизни населения России в 1701—1917 гг. Изменение благосостояния народа рассматривается в качестве важнейшего критерия при оценке общего развития страны и, в частности, политики правящих верхов. В русле этого оценивается и адекватность т. н. освободительного движения объективным потребностям общества.

Основой источниковой базы исследования Б. Н. Миронова являются массивы антропометрических данных: в большинстве своём это сведения о росте новобранцев. До сих пор российские историки не использовали такого рода источники. Потому рассматриваемая монография безусловно вносит новую струю в отечественную науку.

Кроме антропометрических данных, автор использует все доступные на настоящий момент сведения, относящиеся к понятию «жизненный уровень» — о земледелии и скотоводстве, о питании и зарплате, о налогах и повинностях, об отходничестве и потреблении алкоголя, о рабочем времени и отдыхе, о здоровье и продолжительности жизни, о грамотности и валовом внутреннем продукте и т. д.

В своей книге автор подробно объясняет читателям теоретические основы исторической антропометрии, её методологию, вводит в курс проблем этой науки (с. 75—120), говорит о состоянии соответствующих знаний на Западе и в России (с. 121—155). В заключении своего пространного экскурса автор утверждает: «Именно историческая антропометрия может ответить на принципиальные вопросы нашего исторического бытия: когда и кому на Руси жилось хорошо» (с. 140).

Скрупулёзно анализируя корреляции физических параметров различных групп населения (иначе говоря — оценивая его биологический статус), Миронов приходит к выводу, что уровень жизни населения нашей страны изменялся циклически: в XVIII в. — по нисходящей, а с конца XVIII столетия по начало XX-го — по восходящей (см., например: с. 621—687). Рассматривая историю переустройства России XVIII — начала XX вв. как единый процесс непрерывной глобальной модернизации страны (от преобразований Петра I до структурных реформ Николая II)^[2] автор делает вывод, что соответствующие усилия верховной власти имели положительный результат: поскольку модернизация и для страны, и для народа была в целом успешной. Подтверждает это, в частности, тот факт, что Россия органически и на паритетных основаниях вошла в число наиболее влиятельных в мире государств (с. 621, 690—691).

Один из главных выводов книги заключается в том, что российские революции начала XX в. проходили в условиях бесспорных успехов модернизации страны. На основании анализа динамики уровня жизни населения империи профессор Миронов делает вывод, что серьёзных социально-экономических предпосылок для российских революций (в их марксистском понимании) — не существовало. Т. е. автор фактически пересматривает историю России императорского периода, поскольку до сих пор в литературе широко распространена точка зрения о практически неуклонном снижении уровня жизни населения Российской империи, приведшем к «неизбежному» и «закономерному» свержению монархии (с. 36—54, 689—690).

Б. Н. Миронов говорит, что российские революции 1905 и 1917 гг. были обусловлены не столько экономическими и социальными, сколько политическими факторами, в том числе блестящей PR-активностью противников монархии, сопровождавшейся потоками дезинформации, манипуляцией массовым сознанием и прессингом (вплоть до террора) колеблющихся. Лидером, вдохновителем и организатором революционных действий выступила либерально-радикальная общественность, искусственно заострявшая и преувеличивавшая российские проблемы. А народные массы были вовлечены оппозицией в «освободительный процесс» путём умелой агитации и пропаганды: без народной поддержки радикальная общественность, во-первых, не имела сил свергнуть монархию и удержаться у власти и, во-вторых, участие народа обеспечивало легитимность свержения (с. 600—605, 692).

Автор монографии, в частности, замечает, что с начала XX в. рост потребностей и запросов населения России значительно опережал неуклонное увеличение уровня жизни народа. И эта искусственно создававшаяся диспропорция, вызывавшая недовольство широких масс, навязывалась противниками монархии: в первую очередь - либерально-демократической общественностью. Благодаря этой диспропорции общественность в массе своей была искренне убеждена, что жизнь народа ухудшается, и что при самодержавии просто невозможен какой-либо прогресс, что стоит свергнуть «прогнивший» царизм — и все проблемы разрешаться практически сами собой. Причём граничащая с верой убеждённость общественности в кризисе «фатально неспособного к прогрессивному развитию» самодержавия была столь прочной и непогрешимой, что всё, что ей противоречило, просто не воспринималось (с. 598, 672, 692).

Выводы профессора Миронова о предварявшей свержение монархии мощной PR-кампании со стороны оппозиции во многом подтверждаются моими материалами^[3] по истории Русской Православной Церкви (РПЦ)^[4].

Так, приблизительно с середины марта 1905 г. в России de facto началась широкая PR-кампания, имевшая цель поколебать историческую сложившуюся в Российской империи синодальную систему церковного управления. Показателем её служит хотя бы то, что только к 1 июня того года на страницах центральных российских периодических изданий (в том числе церковных) увидела свет почти тысяча статей о проблемах, связанных с обсуждением якобы неудовлетворительного положения РПЦ в государстве. Представителями и консервативного, и либерального направлений общественно-политической мысли писалось о «ненормальности» синодального строя, о «порабощении» РПЦ светскими чиновниками (обер-прокуратурой), и т. п. Причём успех необходимых церковных преобразований ставился в зависимость с политическими процессами, которые проходили в российском обществе^[5]. Более того, в либеральной прессе подчёркивалось, что эффективность церковных реформ зависит от того, насколько успешно будет освободительное движение в целом. Т. е. церковные задачи во многом отождествлялись с политическими^[6].

У читателей того времени от массы обширных и серьёзных публикаций на названные темы вполне могло сложиться впечатление о синодальном периоде как, по выражению А. В. Карташёва, «о периоде генерально дефективном, стоящим ниже уровня пережитых более благочестивых периодов в истории Русской церкви»^[7]. И в результате возникших на гребне политических реформ соответствующих обсуждений, как «низами», так и церковными «верхами»^[8], синодальный период истории РПЦ «высокоавторитетно, официально, всеми лучшими богословскими и общественными силами [был] критически освещён и признан дефективным»^[9].

Однако по прошествии времени, уже в 1920-е гг. теми же по сути людьми (особенно - ушедшими в эмиграцию) синодальный период стал оцениваться едва ли не диаметрально противоположно: как «период её (РПЦ. — М. Б.) восхождения на значительно бо́льшую высоту почти по всем сторонам её жизни в сравнении с её древним теократическим периодом»^[10], как время расцвета и благоденствия Русской церкви под скипетром покровительствовавших Православию российских императоров. От бывших «властителей дум» стало звучать: «Мы думаем, однако, что это (речь — о «дефективности» синодального строя. — М. Б.) — исторически ошибочное мнение. На широком фоне всей 1000-летней истории Русской церкви, при всестороннем сравнении периода Синодального с Московским и Киевским и с жизнью других Православных церквей, суд истории должен предстать пред нами в ином, положительном свете»^[11].

Причина столь значительной переориентации взглядов одних и тех же личностей связана, на наш взгляд, с одной стороны, с воздействием соответствующей предреволюционной PR-кампании и, с другой, с освобождением от её влияния в более позднее время — в эмиграции.

Таким образом, расхожие в литературе тезисы о «порабощённом», «угнетённом» в императорской России положении РПЦ и связанном-де с ним «кризисе православия» в начале XX в., являются не более чем определённой парадигмой: по выражению профессора Миронова — «парадигмой кризиса», или «концепцией кризиса» (с. 36, 41, 52—53, 598, 640, 672—673, 689—690, 692), которая была «сконструирована оппозиционной российской интеллигенций в борьбе за умы и превращена в главный аргумент в борьбе за власть, которую она вела с монархией» (с. 662). Эта парадигма всеобщего, или системного кризиса российского социума оппозиционными трону силами была внедрена в общественно-политическое сознание народных масс путём создания атмосферы экономического и политического кризиса (с. 665, 672).

На примере духовенства РПЦ, широко поддержавшего Февральскую революцию и даже (если иметь в виду членов Святейшего правительствующего синода) сыгравшего важную роль в свержении монархии^[12], полностью подтверждается и этот тезис, звучащий на страницах рассматриваемой книги: «Когда стало ясно, что поддержка революционеров […] имела негативные политические последствия, что февральские события 1917 г. нашли своё логическое продолжение в Октябрьской революции, лидеры оппозиционной общественности стали замалчивать или отрицать свою деятельность, направленную на свержение монархии, утверждать стихийность февральских событий, чтобы […] отвести от себя обвинения в косвенной причастности к свержению буржуазной демократии и в установлении большевистского режима» (с. 674).

Если же говорить о количестве труда и объёме знаний, вложенных Б. Н. Мироновым в создание рассматриваемой книги, то они, наверное, у каждого вдумчивого читателя, взявшего в руки эту монументальную монографию, вызовут чувства трепетного благоговения.

В заключение выскажу не слишком оптимистичное мнение: вряд ли труды профессора Б. Н. Миронова при жизни автора будут признаны широкой научной общественностью и найдут отражение в учебниках. Уж слишком много устоявшихся в литературе (и дореволюционной, и советской, и постсоветской) штампов и стереотипов развенчивается в них. Тем более что «нет пророка в отечестве своём», и «большое видится на расстоянии»! Но в будущем, после смены пары «поколений» историков, труды Б. Н. Миронова, я в этом уверен, войдут в классику российской историографии.

Примечания

1. См. его первый фундаментальный труд: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. — СПб.: Изд. Дмитрий Буланин. 2003.
2. В этом аспекте монографии Б. Н. Миронова «Социальная история…» и «Благосостояние населения…» объединены, по существу, общим замыслом и, взаимодополняя друг друга, представляют собой единое целое.
3. См., например: Бабкин М. А. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. — конец 1917 г.). — М.: Изд. Государственной публичной исторической библиотеки России. 2007. -532 с.; Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) / Сост., авт. предисловия и комментариев М. А. Бабкин. — М.: Изд. Индрик. 2008. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. — 632 с.
4. В «Своде Законов Российской Империи» и в других официальных документах, вплоть до 1936 г. (в частности, в материалах Поместного собора 1917—1918 гг. и в известной «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского) от 16(29).07.1927 г.) использовалось название «Православная Российская Церковь». Однако зачастую употреблялись и названия «Российская Православная», «Всероссийская Православная», «Православная Кафолическая Грекороссийская», «Православная Греко-Российская», «Православная Русская» и «Русская Православная» Церковь. По причине того, что 8 сентября 1943 г. решением Собора епископов РПЦ титулатура патриарха московского была изменена (вместо «...и всея России» стала «…и всея Руси»), то и Православная Церковь стала называться «Русской» (РПЦ). Соответственно, и в историографии установилось использование аббревиатуры «РПЦ», а не «ПРЦ».
   По всей видимости, решение о «переименовании» ПРЦ в РПЦ было вызвано тем, что в отличие от Российской империи, в границах СССР с Россией отождествлялась лишь РСФСР. А с Русью — Россия, Украина и Белоруссия. Т. е. в реалиях территориально-административного устройства СССР название «Русская…» было более корректно, чем «Российская…». Следует иметь в виду и то, что ранней осенью 1943 г. территории Украины и Белоруссии находились в зоне немецкой оккупации. И возможно, что именование патриарха «…и всея Руси» (но не «…России») было введено для того, чтобы не дать захватчикам повод провести «свободные» выборы патриарха «…и всея Украины» и/или «…всея Белоруссии».
5. См. подробнее: Бабкин М. А. Духовенство Русской православной церкви… Указ. соч. С. 92—93.
6. Российская Империя и Православная Церковь составляли единое церковно-политическое тело, единый организм. И государство (Империя), и Церковь, по существу, являлись двумя ипостасями этого нераздельного тела, находившегося под скипетром православного самодержца. Хотя устоявшийся за два столетия синодальный строй церковного управления фактически и был закреплён рядом законодательных актов, но тем не менее вопрос о взаимоотношениях государства и Церкви в условиях «православной государственности» ни канонистами, ни юристами до конца проработан не был. В частности, православный император не являлся субъектом канонического права, и совсем не были сформулированы положения о т. н. священных правах самодержца. Разрушение же синодальной системы и проведение радикальных преобразований в церковном управлении грозили разорвать единство Империи и Церкви и даже привести к отделению последней от государства. Перестройка религиозного фундамента монархии грозило обрушением всего здания православного государства. (См. подробно об этом в главах «Российская православная церковь в начале XX в.», «Поместный собор РПЦ 1917—1918 гг.: "священство против царства"» и «Высшие органы управления РПЦ и советская власть: "противостояние" священства большевистскому "царству"» монографии: Бабкин М. А. Священство и Царство (Россия, начало XX в. – 1918 г.). Исследования и материалы. — М.: Изд. Индрик. 2011. (Находится в печати). (Книга вышла в 2011 году. – Прим. Wiki).
7. Карташёв А. В. Очерки по истории Русской Церкви. — СПб.: Библиополис. 2004. Т. 2. С. 324.
8. См., например, трёхтомник «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» (СПб.: Синодальная типография. 1906), а также публиковавшиеся в официальных «Церковных ведомостях» материалы Предсоборного присутствия (1906 г.) и Предсоборного совещания (1912—1914 гг.).
9. Карташёв А. В. Церковь. История. Россия. Статьи и выступления. — М.: Изд. Пробел. 1996. С. 169.
10. Карташёв А. В. Очерки... Указ. соч. Т. 2. С. 324.
11. Карташёв А. В. Церковь. История. Россия. Указ. соч. С. 169.
    Современный французский историк Русской церкви о. Иакинф (Дестивель) придерживается аналогичных оценок: «Историкам необходимо, с одной стороны, положить конец мифу о московском периоде как о золотом веке церковной истории, а с другой, реабилитировать петербургскую эпоху» (Иакинф (Дестивель), священник, монах. Поместный Собор Российской православной Церкви 1917—1918 гг. и принцип соборности / Пер. с франц. иеромонаха Александра (Синякова). — М.: Изд. Крутицкого патриаршего подворья. 2008. С. 37). Однако большинство современных российских церковных историков выражает, в целом, своё согласие с мнением дореволюционных публицистов. Например, на страницах энциклопедического издания протоиерей Владислав Цыпин характеризует синодальную систему церковного управления как «канонически ущербную и окончательно изжившую себя» (Православная энциклопедия. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия». — М.: 2005. Т. 10. С. 89).
    Историографический анализ соответствующих работ см.: Нечаева М. Ю. Упадок или подъём? К оценкам синодального периода истории Русской православной церкви // Уральский исторический вестник. — Екатеринбург: 2008. N 4 (21). С. 4—19.
12. См.: Бабкин М. А. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 г. // Вопросы истории. 2003. № 6. С. 59–71; Он же. Святейший синод Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году // Вопросы истории. 2005. № 2. С. 97–109; Он же. Иерархи Русской православной церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.) // Отечественная история. 2005. № 3. С. 109–124; Он же. Реакция Русской православной церкви на свержение монархии в России. (Участие духовенства в революционных торжествах) // Вестник Московского университета. Серия 8: История. 2006. № 1. С. 70–90.