Умственные направления русского раскола (Щапов)/Дело 1867 (ДО)

Умственныя направленія русскаго раскола
авторъ Афанасий Прокопьевич Щапов

Опубл.: 1867^[1]. Источникъ: az.lib.ru

Умственныя направленія русскаго раскола.

I.

Въ то время, когда наше мыслящее меньшинство начинаетъ задумываться, по примѣру европейскихъ умовъ, надъ будущностью рабочихъ народныхъ силъ, надъ этимъ великимъ вопросомъ, стоящимъ теперь, по ходу идей и по логикѣ событій, на очереди историческаго рѣшенія, — думаетъ ли хоть какую нибудь думушку о своемъ рабочемъ житьѣ-бытьѣ огромная масса нашего простаго, рабочаго народа? Масса, чернь, — говорятъ одни ревнители новаго будущаго, — это тяжелый, несворотимый тормазъ на пути прогресса, это страшная, темная сила, враждебная меньшинству лучшихъ, новыхъ генерацій, враждебная наукѣ и развитію. Масса, народъ, — говоритъ другіе, — это свѣжая, непочатая почва для цвѣтущаго развитія, вѣчный родникъ новыхъ, свѣжихъ, самостоятельныхъ силъ національнаго прогресса, источникъ своеобразныхъ коренныхъ началъ и основъ самобытной, національной гражданственности. Что же такое, въ самомъ дѣлѣ, масса простаго, рабочаго народа въ дѣлѣ прогресса? Есть-ли въ ней самой хоть какіе-нибудь зачатки движенія? Заглянемъ въ индустріальную и умственную лабораторію нашего простаго, рабочаго народа, въ область его работы и мысли, и посмотримъ, есть ли тамъ хоть какое нибудь интеллектуальное движеніе.

Въ промышленной и рабочей лабораторіи нашего народа, въ сферѣ его труда мы мало замѣчаемъ признаковъ умственнаго движенія. Рабочій вопросъ, такъ разносторонне и глубоко разработанный на западѣ и вызнавшій тамъ уже разнообразныя и могучія ассоціаціи народнаго труда и самообразованія, — этотъ вопросъ нимало не занимаетъ умы нашего рабочаго народа, нисколько не возбуждаетъ его мысли. У насъ еще крайне мало развитъ, даже въ численномъ отношеніи, тотъ промышленный классъ народа, въ которомъ обыкновенно прежде и болѣе всего, чѣмъ въ остальной массѣ народа, пробуждается интеллектуальная жизнь, — именно классъ фабрично заводскій и ремесленный. У насъ еще только 1 фабричный рабочій приходится на 112 чел. жителей, тогда какъ во всей Европѣ приходится, среднимъ числомъ, на 30,5 чел. жителей, а, въ частности, въ Англіи 1 фабричный приходится на 8,3 чел. жителей, въ королевствѣ саксонскомъ на 14,4, въ Швейцаріи на 15,8, въ Бельгіи на 17 чел. жителей, во франціи на 25, въ Пруссіи на 26, въ Нидерландахъ на 32, въ Австріи на 53, въ Италіи на 61 чел.; даже Испанія и та въ этомъ отношенія можетъ посоперничать съ нами, у ней 1 фаб. рабочій приходится на 69 чел. жителей. Такъ же мало у насъ простыхъ ремесленниковъ по отношенію къ общей цифрѣ населенія. Но приблизительнымъ вычисленіямъ Гауспера, 1 ремесленникъ приходится, среднимъ числомъ, для всей Европы, на 23 чел. жителей; въ Англіи, Франціи, Бельгіи, Пруссіи, Нидерландахъ, Баваріи, Саксоніи и др. 1 ремесленникъ приходится почти на 15 ч. жителей; въ Швейцаріи, Австріи, Германіи, Даніи, Испаніи на 39 и менѣе, въ Португаліи на 50 чел., въ Норвегіи и Греціи — почти на 69 чел., — а въ Россіи на 75 человѣкъ, т. е. число ремесленниковъ почти въ 4 раза меньше средняго числа ремесленниковъ для всей Европы, и въ 5 разъ меньше общаго числа ремесленниковъ въ Англіи, Франціи, Бельгіи и т. п.^[2]. При такой неразвитости промышленныхъ силъ Россіи вопросъ труда и общественнаго его значенія для рабочаго класса остается вопросомъ темнымъ: а это отражается и на застоѣ нашей такъ называемой черни; потому что вездѣ и всегда городскіе фабрично-ремесленные классы стояли во главѣ умственнаго движенія простаго народа. «Городскія, промышленныя общины, говоритъ Риль, суть сила соціальнаго движенія а земледѣльческія общины — сила соціальной инерціи, застоя. Въ тѣхъ проявляется самосознаніе, а въ этихъ дѣйствуетъ больше инстинктивность. Старыя легенды, старыя суевѣрія у нихъ сохраняются дольше».^[3] «Города, — говоритъ Туккеръ, — менѣе благопріятны для здоровья, по болѣе знаютъ средствъ для обезпеченія здоровья; они расширяютъ поле для добродѣтели и порока; они споспѣшествуютъ всякаго рода нововведеніямъ, какъ добрымъ, такъ и худымъ. Любовь къ свободѣ въ земледѣльческой массѣ сильнѣе и крѣпче, но за то между городскими классами она раціональнѣе, умнѣе и энергичнѣе» и проч.^[4]. И у насъ, наибольшее интеллектуальное развитіе, и притомъ между самыми суевѣрными классами народа, замѣчается только въ тѣхъ городахъ, гдѣ наиболѣе развиты промышленность и ремесленность, тогда какъ рядомъ въ земледѣльческихъ уѣздахъ господствуетъ во всемъ упорствѣ суевѣріе. Такъ напр. въ Казани, городскіе раскольники, промышленники и ремесленники, вѣрятъ въ медицину и въ болѣзняхъ призываютъ докторовъ, а раскольники — не городскіе медицину считаютъ какою-то чертовщиною, даже избѣгаютъ прививать оспу, не смотря на страшныя и явныя послѣдствія такого упорства; городская, торгово-промышленная раскольничья молодежь почитываетъ ужь и книги свѣтскаго содержаніи, а уѣздные сельскіе раскольники обучаютъ свое юношество еще по прежнему — только по своимъ старымъ церковнымъ книгамъ; городскіе, и именно казанскіе раскольники — купцы и жены ихъ, — не только носятъ европейскій костюмъ, но и бываютъ въ театрѣ, дочери ихъ учатся иностраннымъ языкамъ и музыкѣ, а сельскіе раскольники все это считаютъ бѣсовскою выдумкою, антихристовымъ новшествомъ^[5]. Раскольники посада Клинцы, черниговской губерніи, владѣя многочисленными фабриками, заводами и мастерскими, — всего до 150, — не довольствуясь первоначальнымъ обученіемъ, заявляютъ потребность учредить у себя реальное, техническое училище, гдѣ бы преподавались физика, химія, механика и географія. А уѣздная земледѣльческая масса черниговскихъ раскольниковъ училища считаетъ негоднымъ новшествомъ^[6]. Притомъ у насъ и въ мануфактурно-промышленныхъ рабочихъ классахъ, даже въ городахъ, съ восточнымъ тщеславіемъ выставляющихся торгово-промышленными центрами, промышленная интеллигенція, по большей части, до того жалка, что какое-нибудь допотопное, рутинное, патріархальное домашнее хозяйство и самые безъискуственные промыслы еще вполнѣ преобладаютъ надъ всякою ремесленностью, ведущею къ умственному прогрессу и требующею болѣе или менѣе развитой мысли и знанія, Напр. въ Иркутскѣ, который, въ памятной книжкѣ на 1865 г., съ такимъ восточнымъ самохвальствомъ выставленъ умственно-прогрессивнымъ городомъ, до сопоставленія даже съ Петербургомъ, — въ Иркутскѣ изъ числа 69,6 % лицъ, занимающихся частною дѣятельностію, приходится на занимающихся торговлею 5,9 %, ремеслами 11,7 %, домашнимъ хозяйствомъ — 28,2 %, на прислугу, поденщиковъ и чернорабочихъ — 15,7 %, на занимающихся частными умственными занятіями — 8,2 %^[7]. Такимъ образомъ изстаринное патріархальное, восточно-обрядовое домашнее хозяйство въ Иркутскѣ, состоящее въ допотопно-рутинномъ, строго-обрядовомъ выполненіи, въ урочное время года, мѣсяца и дня, обычныхъ домашнихъ привычекъ, въ родѣ такъ называемыхъ капустокъ, или въ родѣ обряда суевѣрнаго окуриванія хозяйками съ лихими бабами вѣдуньями отелившихся и нездоровыхъ норовъ и т. п., — такое домашнее хозяйство занимаетъ въ иркутскомъ промышленномъ обществѣ самое наибольшее число умовъ и рукъ, преобладаетъ надъ всѣми другими экономическими занятіями — ремесленными, фабрично-заводскими, народо-образовательными и т. п., и даже исключаетъ возможность развитія многихъ ремеслъ и въ большинствѣ подавляетъ всякіе умственные, мыслительные интересы. Или въ томъ же Иркутскѣ, отличающемся несравненно больше восточно-купеческою чванною роскошью, чѣмъ умственными интересами, какихъ нибудь каретниковъ больше 200 (рабочихъ 200, мастеровъ 13, учениковъ 44), или извощиковъ до 130, иконописцевъ до 20; а слесарей только 6, ткачей, мастеровъ каменныхъ дѣлъ и т. п. — ни одного^[8]. Вообще, крайняя малочисленность нашихъ рабочихъ классовъ, ихъ взаимная разрозненность, изолированность, поодиночность и грубая эгоистическая взаимная нетерпимость, исключающая раціональную конкуренцію, цеховая, гильдейская и регламентарная стѣсненность и подавленность, вотъ главныя причины малоразвитости, неподвижности нашихъ рабочихъ классовъ. Занимаясь обыкновенно разными ремеслами и промыслами по наслѣдству отъ прадѣдовъ, дѣдовъ и отцовъ, а не но наученію и руководству науки, — наши рабочіе классы большею частію не знаютъ никакого выхода изъ этого заколдованнаго круга рутинной промышленной наслѣдственности и традиціи. При крайней умственной неразвитости они не въ состояніи не только изобрѣтать и развивать, на основаніи естествознанія, новые виды и отрасли труда, но и не могутъ сознательно дѣйствовать, опознаться въ рутинной сферѣ старыхъ промысловъ, додуматься до того, какъ выйти изъ этой гнетущей рутины. Слышится иногда изъ среды нашихъ рабочихъ классовъ глухой ропотъ и вопль противъ тяготы, невыгодныхъ условій и разносторонней эксплуатаціи труда. Но ропотъ этотъ вызывается вовсе не сознаніемъ лучшаго положенія при другихъ условіяхъ труда, а механическимъ стѣсненіемъ силъ, даромъ истрачиваемыхъ на рутинные пріемы производства. Такъ напр., плавая въ прошлое лѣто на пароходѣ «Енисей» въ туруханскій край, мы слышали, на задней баржѣ парохода, такую жалобу рабочихъ — енисейскихъ мѣщанъ: «совсѣмъ безпользительна и не лучше каторжной наша работа. Впередъ вытаскали на себѣ изъ баржей тысячъ до 20 пудовъ, да назадъ перетаскали на баржи до 25,000 пудовъ. А дрока-то таскаешь? Надо идти далеко, сажень съ 200, съ полверсты и болѣе надо подниматься въ гору, на яръ, лѣсть въ чащу-трущобу такую, что едва стрѣла пройдетъ. Тащишь вдвоемъ-то на своихъ плечахъ пудовъ 10 или 12 дровъ, плечи веревкой изрѣжешь да изотрешь, руки измозолишь да исцарапаешь. И сколько возни-то съ дровами: кладешь ихъ изъ подѣницъ на носилки, съ носилокъ сбрасываешь въ шитикъ, въ шитикѣ укладываешь, потомъ сбрасываешь съ шитика на баржу, на баржѣ складываешь въ полѣницы, потомъ опять съ баржи въ шитикъ и на пароходъ. И изъ-за чего вся эта каторжная работа? Все лѣто убьешь, и 50 рублей не заробишь. Ну, жалованья 15 рублей, въ 3 мѣсяца, значитъ, 45 рублей, да еще за 10 дней — всего выходитъ 50 рублей. Да всѣ они давно забраны, „я забралъ напр. 57 рублей, говорилъ одинъ: значитъ, не только ничего не заробилъ, не унесу домой, а еще долженъ хозяину 7 рублей.“ Другой говоритъ: „я остался долженъ рубля 3“, третій: „я — 10 рублей“ и т. д. Нѣтъ, что и говорить: совсѣмъ безпользительна эта наша плавка. А отъ хозяина какая милость? „Э, работаютъ“, — говоритъ онъ, лежа на боку. А кормитъ-то какъ? Въ контрактѣ было ряжено, чтобы каша была 2 раза въ недѣлю — въ четвергъ и воскресенье, а мы ее и въ глаза вовсе невидимъ; говядины было ряжено 1½ фунта на человѣка, а даютъ только по 1 фунту; говядина такая, что за 2, за 3 сажени нельзя подойти къ ней, а поѣшь ее, такъ отъ тебя заходомъ пахнетъ; теперь и получше говядина, такъ даютъ только по 1 фунту, по полфунту крадутъ, вѣрно наши-то крохи копятъ своимъ дѣтямъ. Въ первые годы былъ чай, а нынѣ только когда отправились изъ Енисейска, раза 2 дали чаю, а теперь его вовсе не видимъ. По всему этому, невольно, въ дорогу-то заберешься, у него же и издержишься кое на пищу, кое на чаишко и на одежу. Онъ же намъ продаетъ, песупротивъ прочихъ, дороже: какія-нибудь рукавицы въ 1 руб. 50 коп. намъ ставитъ въ 2 рубля, сапоги въ 1½ и 2 рубля отдаетъ рабочимъ за 4 руб. 20 коп. И рукавицы-то тутъ же, на его: къ работѣ издорявишь, и сапоги то тутъ же износишь. Въ первые годы хоть съ прикладомъ ходили; насаливали себѣ рыбы пудовъ 10, икры пуда 2 или около. А теперь изъ 50 рабочихъ, человѣкъ 15 или 16 только везутъ немного рыбки-то, кто пудъ, кто 1½, кто 2 пудика. Остальные — ни фунта, ни косточки не вывезутъ».^[9]. И эти же енисейскіе граждане, рабочіе, на слѣдующее лѣто, опять наймутся къ тому же хозяину, забравши у него въ зиму по 3, по 5, по 16 руб. и т. д., рублей до 50 и больше. Нѣкоторые изъ нихъ уходятъ на пріиски, въ тайгу енисейскую. И оттуда выходятъ потомъ съ такимъ же глухимъ ропотомъ. Такъ напр. на маклаковской станціи, въ 85 верстахъ отъ Красноярска, одинъ выходецъ съ пріисковъ енисейскихъ намъ разсказывалъ: "на пріискахъ народъ хуже скота живетъ, вольная каторга. Казармы — съ землянымъ поломъ; печка въ нихъ, въ родѣ котла, испаряетъ вонючую, удушливую прѣль; нары полны грязи. Завалитъ рабочаго землей, — пишутъ: померъ божіею волею. Болѣзни — цинга, водянка и проч. валятъ рабочихъ. Рабочіе — все народъ сердитый. Ну, какъ и не быть сердитымъ? Не выспятся, не наѣдятся хорошенько. Утромъ рано, въ 2 часа, звонокъ будитъ ихъ на работу, и работаютъ они до 8 часовъ. Ѣдятъ одни щи изъ соленой говядины, по 1 фунту говядины въ день. Потомъ — народъ всё сбродный изъ разныхъ мѣстъ, разнокалиберный, оттого ссорятся и дерутся между собою и проч. И по выходѣ изъ этой «вольной каторги», весной, рабочіе опять идутъ и нанимаются на параходъ, а многіе опять и на слѣдующее лѣто идутъ на ту же «вольную каторгу». Такъ бьются наши рабочіе, какъ рыба объ ледъ, вслѣдствіе своей умственной неразвитости, ненаходчивости и недодумчивости. Когда мы сказали рабочимъ на баржѣ: «вы бы подумали, нельзя ли вамъ, путемъ сбереженія, составить складчину и артель и самимъ на судахъ плавать нанизъ Енисея за рыбой и пушниной?» «Гдѣ?» сказали рабочіе въ одинъ голосъ: «никакъ не приходится намъ это дѣло; первое, намъ нечѣмъ начать, нечѣмъ заводъ завести, а второе, ты видишь, между нами нѣтъ никакого согласія, видишь, какъ мы то и дѣло ссоримся, да бранимся изъ-за пустяковъ». И дѣйствительно, рабочіе на баржѣ частенько ссорились и ругались между собой. Вообще все сознаніе нашихъ здѣшнихъ рабочихъ, вся ихъ дума о невыгодномъ и неблагодарномъ трудѣ, о рутинной сжатости его, о горемычной безъисходности рабочаго шитья бытья ограничивается тупымъ, безсознательнымъ недовольствомъ и ропотомъ.

Итакъ, въ области нашего промышленнаго труда, рутина и разрозненность силъ составляютъ отличительныя черты застоя. Заглянемъ же теперь въ сферу его умственной жизни.

Здѣсь прежде всего замѣтно какое-то темное броженіе, замкнутое въ кругу старыхъ, унаслѣдованныхъ съ вѣками понятій и вѣрованій. Въ массѣ простаго, рабочаго народа безпрерывно развиваются разнообразныя ученія и составляются все новыя и разнообразныя умственно-общинныя согласія. Каждое ученіе, каждое согласіе имѣетъ свой отличительный, индивидуальный умственный типъ и выражаетъ одно какое нибудь умонастроеніе простаго, рабочаго народа. И всѣ они, въ совокупности, повидимому, доискиваются одного какого-то умственнаго и соціальнаго идеала, общаго для всѣхъ ремесленныхъ рабочихъ общинъ, всѣ болѣе или менѣе исполнены «общаго упованія», ожиданій, надеждъ на свое новое, лучшее будущее. Загадочны и весьма любопытны эти умственныя блужданія, поиски, идеалы и стремленія раскольничьихъ рабочихъ согласій.

Вотъ напр. такъ называемое «Общее Ученіе» и рабочее согласіе или братство «Общихъ», возникшее въ 20-хъ годахъ нынѣшняго столѣтія въ саратовской губ. и особенно распространившееся въ Закавказьѣ, основанное молоканами Евсигнесвымъ, Яковлевымъ и Михаиломъ Акинфіевымъ Поповымъ. Въ этомъ «Общемъ ученіи», изложенномъ въ «Уставѣ упованія общаго ученія» Михаила Акинфіева Попова, и въ этомъ рабочемъ союзѣ или согласіи «Общихъ» выразился замѣчательный, своеобразный, общинно-устроительный умственный тактъ нашего простаго, рабочаго народа. Здѣсь мы укажемъ только на основныя черты этого «Общаго ученія», отлагая подробности до особаго очерка секты «Общихъ». Каждая слобода, по этому ученію, есть особая община. Каждая партія, на которую подраздѣляется союзъ «Общихъ», илл каждый домъ составляетъ какъ бы домашнюю церковь. Дома для жительства каждой партіи строятся міромъ единомышленниковъ одной слободы. Имѣнья, движимыя и недвижимыя, и доходы съ нихъ, принадлежатъ братскому общему союзу, по изравненіи каждаго, не разбирая, кто, гдѣ, въ какой странѣ или деревнѣ находится; личной же собственности, ни движимой, ни недвижимой, ни у кого нѣтъ. Дома, скотъ, земледѣльческія орудія, телѣги, все домашнее хозяйство, земли, сады, огороды, мельницы, пчельники, кожевни, однимъ словомъ — все сельское хозяйство и промышленность находятся въ распоряженіи партій, принадлежатъ цѣлой слободѣ, въ которой партіи находятся, и доходы со всего этого имущества составляютъ общую сумму общины. У «Общихъ» въ каждой слободѣ одна общая денежная касса, одно общее стадо, одно общее хлѣбопашество и полеводство. Изъ общей кассы, также изъ общаго имущества, отпускаются части въ партіи поголовно, на число душъ, по изравненію. Такимъ образомъ распредѣляются по партіямъ скотъ, всѣ хозяйственныя потребности, одежда, обувь и проч. А въ каждой партіи выбирается домашній или земскій распорядитель, сохраняющій все мужское верхнее платье и обувь партіи, домашняя или земная распорядительница, распоряжающаяся женщинами партіи; распорядительница надъ пищею обязана смотрѣть, чтобъ хлѣбъ былъ хорошо испеченъ, пища хорошо сварена, и раздавать хлѣбъ и пищу, уравнивая ихъ; наконецъ всеобщая распорядительница завѣдуетъ принадлежащимъ партіи всѣмъ бѣльемъ, холстомъ, нарядами, женскими сарафанами, платками, занавѣсками, холодниками и проч. Слободы управляются также выборными чинами — судьею, главнымъ учителемъ и наблюдателемъ общины, жертвенникомъ, распорядителемъ, видѣтелемъ, молитвенникомъ, словесникомъ, членомъ, тайникомъ, мысленникомъ. Всѣ работы, полевыя и домашнія, производятся общими трудами, по наряду общинныхъ чиновъ и домашнихъ распорядителей. Въ каждой слободѣ учреждены общія училища, въ которыя обязаны отдавать своихъ дѣтей всѣ родители «Общаго упованія»: книги и бумаги, потребныя для школъ, покупаются на общественную сумму. «Ученіе Общее» всѣмъ рабочимъ проповѣдуетъ братство, символомъ котораго служитъ общее взаимное лобызаніе — соборное, на общихъ соборныхъ сходахъ всей слободы, домашнее — между членами каждой партіи и единотѣльное, при входѣ другъ къ другу въ дома. Бракъ у общихъ не почитается таинствомъ и совершается по одному взаимному согласію молодой четы, и по засвидѣтельствованію-предъ народомъ. Таковы главныя, основныя начала «Общаго ученія».

Или вотъ другое, не менѣе оригинальное ученіе, возникшее въ средѣ простаго народа, именно такъ называемое ученіе немоляцкое, распространенное, въ 30-хъ годахъ, донскимъ казакомъ Гавриломъ Зиминымъ. Въ этомъ ученіи преимущественно выразилось своеобразное умонастроеніе нашего простаго, рабочаго народа — и, въ частности, размашистое вольнодумство казачьихъ умовъ. Такъ какъ въ этнологическій составъ донскаго казачьяго войска вошло много родовъ калмыцкихъ, татарскихъ и турецкихъ, — то и неудивительно, что на этой этнологической почвѣ возникло такое хладнокровное отрицаніе всѣхъ церковныхъ и гражданскихъ учрежденій въ Россіи, какое представляетъ ученіе «немоляковъ». Внѣшнее, церковное богослужебное моленіе, по ученію немоляковъ, съ 1666 года будто бы прекратилось, и теперь настало время «умнаго поученія и ума дѣланія», церкви или храмы православные — суть простые дома. Посты, а также праздники, немоляки совершенно отвергаютъ; пищу употребляютъ во всякое время, какую хотятъ, не различая постныхъ и скоромныхъ дней. Брачный союзъ заключается у немоляковъ безъ всякихъ чиноположеній и молитвъ, а по одному только обоюдному согласію жениха съ невѣстою и родителей; другъ друга же, безъ всякихъ причинъ, нарушающихъ вѣрность супружества, оставлять не должны. Умершихъ немоляки погребаютъ безъ всякихъ пѣній и молитвословій, но какъ можно въ самомъ простѣйшемъ видѣ, толкуя, что умершій есть трупъ, земля, и потому поминовенія объ умершихъ никакого не дѣлаютъ. Второе пришествіе Христово и страшный судъ, а также царство небесное, рай и адъ немоляки тоже отрицаютъ. Наконецъ, немоляки судятъ, что всѣ власти и учрежденія, какъ основанныя яко бы на незнаніи о временахъ вѣка, не могутъ быть дѣйствительными, почему и уклоняются отъ надлежащаго повиновенія имъ. Будучи проникнуты такими ложными понятіями, немоляки и всякую присягу отвергаютъ. Вслѣдствіе такихъ убѣжденій, немоляки уклоняются отъ точнаго исполненія гражданскихъ законовъ, толкуютъ такъ: въ службу государственную, какого бы рода она ни была, хотя и можно поступать, но только при неизбѣжныхъ обстоятельствахъ, именно, если правительство опредѣлитъ понудительными мѣрами; но если бы случилось имъ (немолякамъ) стать противъ непріятеля съ оружіемъ, то, по ихъ ученію, отнюдь не должно вооружаться.

Или вотъ, еще странное общество рабочихъ, — такъ называемыхъ «людей божіихъ и скопцовъ» — общество «плотничковъ и купцовъ русскихъ», какъ воспѣваютъ себя въ пѣсняхъ скопцы. Въ этомъ обществѣ оригинально выразился преимущественно восточный умственный складъ великорусскаго рабочаго народа. На «сборищахъ» этаго общества рабочіе люди, «плотнички и работнички божіи» ищутъ прежде всего разгадки и познанія своей чобщей и частной судьбы", посредствомъ восточнаго финско-русскаго шаманстаа, облеченнаго въ форму восточнаго лжепророчества. Простодушные рабочіе люди божіи отъ души вѣрятъ, что самъ

Милосердый ихъ отецъ,
Всѣхъ пророковъ избираетъ,
На святой кругъ поставляетъ,
Духа въ нихъ вселяетъ,
Судить судьбу благословляетъ.

Угнетенные, подавленные вѣковымъ крѣпостнымъ рабствомъ, — «плотнички», по своему восточному умонастроенію, съ востока ждутъ своего искупителя и рѣшенія «общей судьбы».

Красно солнышко засвѣтитъ,
Теплой воздухъ разольется,
То нашъ батюшка страдатель,
Но сырой землѣ катаетъ,
Своихъ вѣрныхъ собираетъ
Изъ всѣхъ четырехъ странъ,
Не убояся черныхъ вранъ,
Тюрьмы, остроги отворяетъ
На себѣ все всподымаетъ, —
Всѣ печали и труды.

На сходбищахъ рабочаго согласія людей божіихъ и скопцовъ, — собираются все больше простые рабочіе — «плотницки», и думаютъ думу. Сидятъ плотницки московскіе,

Московскіе, петербургскіе.
Они думу думаютъ за едино:
Ужь какъ намъ бытъ,
По синю морю плыть
Супротивъ волны….

Пѣснѣ деревенской, простонародной, какую поетъ рабочій людъ на работѣ и по праздникамъ, на веселыхъ игрищахъ и сборищахъ, пѣснямъ и хороводнымъ пляскамъ «дѣвицъ», — рабочее согласіе людей божіихъ и скопцовъ даетъ религіозную санкцію.

Добрымъ молодцамъ лжепророчица, какъ ворожея, предсказываетъ:

Будешь батюшкинъ пѣвецъ,
Будешь на разные голоса распѣвать….

Обременные повседневною необходимостію — въ потѣ лица выработывать хлѣбъ, и, наконецъ, лишенные такихъ общественныхъ удовольствій, какими наслаждается и экзальтируется высшее, не рабочее общество, — «плотнички», рабочіе люди божіи ищутъ въ своихъ собраніяхъ духовнаго утѣшенія и увеселенія. Собравшись вмѣстѣ съ «дѣвицами» и сплетшись въ дружный хороводный кругъ, — они все поютъ и поютъ, да пляшутъ, вдохновляясь надеждою узрѣть какого-то своего батюшку искупителя.

Но эта странная, экзальтированная, шаманско-лжепророчествующая секта нашего простаго народа въ то же время преисполнена, какъ сейчасъ увидимъ, самыми мрачными заблужденіями, порожденными восточнымъ вліяніемъ.

А что это еще за круги мужчинъ и женщинъ въ поляхъ, подъ открытымъ небомъ, среди зелени, цвѣтовъ и лѣса? Это — собраніе духоборческое И тутъ все одни рабочіе, и преимущественно земледѣльцы и садоводы^[10]. Отрицая храмы и всю церковную внѣшность, они поютъ псалмы и пѣсни духовныя въ полѣ, подъ открытымъ небомъ, въ храмѣ природы. Духоборческая община, также какъ и согласье «общихъ» — это община рабочихъ людей^[11]. Въ запискѣ о духоборцахъ, подъ заглавіемъ: «Нѣкоторыя черты объ обществѣ духоборцевъ», написанной, вѣроятно, Лопухинымъ въ 1805 г., такъ изложена сущность ученія и внутренняго устройства духоборческой общины на Молочныхъ водахъ: "наиболѣе уважаемая, по ученію и въ жизни духоборцевъ, добродѣтель, есть братолюбіе. У нихъ нѣтъ между собою собственности, по каждый имѣніе свое почитаетъ общимъ. По переселеніи ихъ на Молочныя воды, они доказали это и на самомъ дѣлѣ: ибо они сложили тамъ всѣ свои пожитки въ одно мѣсто, такъ, что теперь у нихъ тамъ одна общая денежная касса, одно общее стадо и въ двухъ селеніяхъ два общихъ хлѣбныхъ магазина; каждый братъ беретъ изъ общаго имѣнія все, что ему ни понадобится.

"Въ обществѣ ихъ нѣтъ никакихъ старшинъ, которые бы управляли и распоряжали обществомъ; но общество управляетъ всѣмъ и каждымъ. Письменныхъ постановленій и правилъ также нѣтъ у нихъ никакихъ. Судя по обыкновенному духу простаго народа, въ обществѣ духоборцевъ должно бы, кажется, быть разногласіе и безпорядокъ; однакожь такого безпорядка никогда еще у нихъ не замѣчено. На Молочныхъ водахъ, до трехъ и даже до пята многолюдныхъ семействъ, уживаются въ одной большой избѣ. Духоборцы общительны и дружелюбны между собой. Они дѣлаютъ у себя собранія, приглашая къ себѣ собратій. И если такое собраніе дѣлаетъ недостаточный, который не имѣетъ чѣмъ угостить собравшихся къ нему, то прочіе доставляютъ ему нужную къ ужину пищу, или иногда приносятъ ее съ собой. Пришедши въ собраніе, они привѣтствуютъ другъ друга — мужчины мужчинъ, а женщины женщинъ, взявшись другъ съ другомъ правыми руками, дѣлая другъ другу три поклона и цѣлуясь троекратно: рука за руку берутъ въ знакъ союза любви, благовѣщанія и познанія разума. Страннопріимство также не послѣдняя между ними добродѣтель: съ проѣзжающихъ чрезъ ихъ селенія они не берутъ ничего — ни за постой, ни за пищу. Для проѣзжающихъ у нихъ на Молочныхъ водахъ построенъ былъ особый общественный домъ. Къ ближнему духоборцы сострадательны: самое мѣстное начальство, при всѣхъ взводимыхъ на нихъ обвиненіяхъ, не одинъ разъ засвидѣтельствовало предъ высшимъ начальствомъ, что они въ нуждахъ оказываютъ ближнимъ пособіе и великія благотворенія; они жалостливы даже къ домашнему скоту: ибо почти никогда не бьютъ его. Наказаній между братьями нѣтъ никакихъ, кромѣ исключенья изъ общества, и это исключенье бываетъ за самыя явныя преступленія^[12]. Бракъ они не почитаютъ таинствомъ, и совершается онъ у нихъ по одному взаимному согласію молодой четы. Такъ какъ между духоборцами нѣтъ никакого предпочтенія по богатству и по знатности фамилій, то родители у нихъ вовсе не вмѣшиваются въ браки. Церемоній и обрядовъ при томъ также никакихъ не бываетъ: достаточно для брака согласія молодыхъ супруговъ и обѣщанія жить вмѣстѣ: тогда объявляютъ они родителямъ и братіи, и живутъ вмѣстѣ. Какъ скоро мужчина познаетъ дѣвицу, будетъ съ нею въ тайномъ союзѣ, — то онъ уже не можетъ отказаться имѣть ее и своей женой: въ противномъ случаѣ онъ исключается изъ общества. Этому же наказанію подвергаются и прелюбодѣи, если бы они случились между ними. Разводъ, въ намѣреніи вступить къ новый бракъ, у нихъ никогда не бываетъ: ибо это считается уже прелюбодѣйствомъ. Но если бы обѣ стороны пожелали не знать другъ друга для чистоты, то это конечно зависитъ отъ нихъ самихъ. Женщины у нихъ призваны на учительство: ибо, говорятъ они, и женщины имѣютъ разумъ, а свѣтъ въ разумѣ^[13]. Относительно ученія духоборцевъ, Лопухинъ, въ выпискѣ своей о духоборцахъ, составленной имъ при первомъ его донесеніи императору Александру I изъ Харькова отъ 12 января 1801 года, между прочимъ, сообщаетъ: «Царское достоинство приписываютъ единому токмо Богу, впрочемъ разумнѣйшіе изъ нихъ признаютъ за нужное для развращенныхъ людей на землѣ власть верховную, не отличая оной отъ прочихъ человѣковъ, и государю дотолѣ токмо повиноваться должно, доколѣ повелѣнія его согласны съ истиною и съ волею Высочайшаго Существа; почему и всѣ духовныя ихъ пѣсни составлены изъ псалмовъ, болѣе относящихся къ единству Бога и къ верховному его правительству надъ вселенною. Подать давать и защищаться отъ непріятеля считаютъ за должное; но всякое нападеніе, хотя бы то было по повелѣнію начальниковъ, отвергаютъ»^[14].

И много еще есть другихъ, но менѣе оригинальныхъ умственныхъ оттѣнковъ въ разныхъ отрасляхъ русскаго раскола.

Въ настоящее же время, расколъ представляетъ два основныхъ корня, изъ которыхъ развились и развиваются всѣ новыя умственныя направленія и оттѣнки разнообразной раскольничьей мыслительности, Безпоповщинское, поморское согласіе представляетъ основной корень, изъ котораго развиваются главнымъ образомъ секты отрицанія, секты, которыя и теоретически, ученіемъ, и фактически, въ жизни, отрицаютъ общепринятый существующій порядокъ. Таковы напр. секты — вѣтовщина, бѣгуны, немоляки и т. п. Молоканско-духоборчсскоо ученіе, возникшее отчасти подъ вліяніемъ западныхъ мистико-соціальныхъ идей, характеризуется главнымъ образомъ положительнымъ, общино-устроительнымъ умственнымъ направленіемъ, и потому сложитъ источникомъ сектъ и ученій, общинно-устроительныхъ. Такъ изъ этого ученія развилось «Общее ученіе» и «Согласье общихъ».

Вообще же, умственное движеніе русскаго раскола представляетъ четыре главныя характеристическія направленія. Во-первыхъ, азіятско-великорусское, шаманско-пророческое умонастроеніе, господствующее въ сектѣ такъ называемыхъ людей божіихъ и скопцовъ;, во-вторыхъ — западно-великорусское, или духовно-общинное направленіе, выразившееся въ сектахъ духоборческихъ и особенно въ такъ называемой сектѣ «Общаго ученія» или «Общихъ»; въ третьихъ византійско великорусское, церковно-грамотническое умонастроеніе, преобладающее въ поповщинѣ и во многихъ сектахъ безпоповскихъ, особенно въ поморской; и, наконецъ, въ мистико-скептическій образъ мыслей, проявившійся напр. въ сектѣ «немоляковъ». Въ настоящемъ очеркѣ мы разсмотримъ историческое развитіе и умственный складъ общества людей божіихъ и скопцовъ.

I.

СЕКТА ЛЮДЕЙ БОЖІИХЪ И СКОПЦОВЪ.

Историческое развитіе восточно-великорусскаго, шаманско-пророческаго міросозерцанія русскаго раскола представляетъ два періода: періодъ собственно кудеснеческій и шаманскій, — продолжавшійся до появленія волхвовъ расколо-учителей (до конца XVII вѣка), и періодъ пророческій, начавшійся со времени появленія пророковъ людей божіихъ — этихъ новыхъ великихъ волхвовъ, какъ называлъ ихъ православный народъ.

Въ первый періодъ, финско-славянское кудеспичество и шаманство подготовило изъ восточно-азіятскихъ элементовъ обильную почву для развитія шаманско-пророческой секты людей божіихъ.

Славяне, распространивши свою колонизацію по всему финскому сѣверо-востоку, среди разныхъ чудскихъ племенъ, повсюду здѣсь встрѣтили сильно-развитое финское кудеспичество. По всему финскому сѣверо-востоку славились своимъ обаятельнымъ владычествомъ надъ народными умами финскіе волшебники, кудесники, кебуны, арбуи, въ родѣ прославляемыхъ доселѣ въ лапландскихъ легендахъ волшебниковъ Пэйвіэ (Paiwiö), Торагаса (Toragas), Каркіаса (Karkias), и т. п.^[15] Славяне, вслѣдствіе колонизаціоннаго, сожительно-бытоваго и, наконецъ, физіологическаго смѣшенія съ финскими племенами, мало-по-малу неизбѣжно подчинились умственному обаянію этихъ могучихъ финскихъ волшебниковъ И такимъ образомъ, какъ путемъ физіологическаго смѣшенія славянскаго племени съ чудскими племенами слагался физико-этническій великорусскій типъ, такъ, вслѣдствіе умственнаго смѣшенія славянскихъ миѳическихъ суевѣрій съ суевѣріемъ финскихъ кудесниковъ, развивался смѣшанный, азіятско-великорусскій, физико-славянскій умственный типъ, и образовалось смѣшанное чудско-славянское, волшебно-кудесничсское міросозерцаніе. Финско-славанскіе волхвы, кудесники стали во главѣ умственной жизни огромной массы великорусскаго народа. Они были единственными вѣдунами, знахарями всѣхъ тайнъ природы, вѣдунами всѣхъ тайнъ царства минеральнаго, растительнаго и животнаго.

Первоначально, появленіе вѣдунства, въ историческомъ развитіи первобытнаго младенческаго міросозерцанія финскихъ и славянскихъ племенъ, не смотря на его большею частью мрачный, вредный, умственно омрачительный характеръ, все-таки представляло, — скажемъ словами Кастрена, — Fortschritt in sich Protest gegen die blinde Gewalt der Naturmächte über den Menschen geist, хотя протестъ этотъ еще вовсе не могъ имѣть въ основѣ никакой высшей идеи, какая свойственна уже современному, европейскому, естествоиспытующему генію^[16]. «Тогда какъ въ настоящее время, — говоритъ Розенкранцъ, — человѣкъ сознаетъ свою свободу, въ противоложность внѣшнему міру, — въ религіи естественной — это чувство свободы, въ противоположность внѣшней природѣ, проявляется преимущественно, какъ волшебство, какъ Leauberei. Народы, живущіе въ естественной религіи, правда, отчасти превозмогаютъ природу, но только настолько, на сколько ихъ побуждаетъ къ тому поддержаніе собственнаго бытія, Они занимаются звѣроловствомъ, рыболовствомъ, пасутъ стада, воздѣлываютъ землю, но въ этихъ занятіяхъ своихъ они впервые сосредоточиваются въ самихъ себя, впервые приходятъ къ сознанію своей субъективной свободы только тогда, когда природа противопоставляетъ ихъ стремленіямъ и цѣлямъ такія рѣзкія, рѣшительныя противодѣйствія, что обыкновенная дѣятельность становится недостаточною. Тогда, если небо отказываетъ въ дождѣ, если бурный, стремительный потокъ волнъ разрушительно устремляется противъ человѣка, если стада подвергаются мору, если въ умирающемъ жизнь уступаетъ смерти, — тогда затронутое въ человѣкѣ чувство собственнаго индивидуальнаго существованія возмущается, приходитъ въ волненіе, и выражается въ заговорѣ, въ заклинаніи природы. Она имъ создана. Онъ ея господинъ и владыка, его слово можетъ заставить ее снова стать въ тѣ границы, въ какія онъ хочетъ поставить ее. Облака должны излить задержанныя воды, наводненія опять должны возвратиться въ свои прежніе источники, моръ долженъ прекратиться, смерть изчезнуть, — такъ какъ онъ этого хочетъ. Такъ чувство свободы есть источникъ всякаго волшебства»^[17].

Вслѣдствіе такого необычайнаго и важнаго значенія волхвовъ, вѣдуновъ въ историческомъ развитіи первобытнаго народнаго міросозерцанія, — самое рожденіе ихъ, также какъ впослѣдствіи и рожденіе первыхъ, главныхъ пророковъ людей божіихъ, — сопровождалось, по народному міросозерцанію, знаменьями и чудесами — потрясеніемъ и движеніемъ всей природы. Когда подъ вліяніемъ финскихъ кудесниковъ у славяно-русскихъ племенъ усилилось господство волхвовъ, вѣдуновъ, когда въ Кіевѣ родился вѣщій Волхвъ Всеславьевичь, — тогда во всей природѣ произошло великое движеніе:

А и на небѣ просвѣтя свѣтелъ мѣсяцъ,
А въ Кіевѣ родился могучъ богатырь,
Какъ бы молодой Волхвъ Всеславьевичь:
Подрожала сыра земля,
Сотряслося славно царство индѣйское,
А и синее море сколебалось
Для ради рожденья богатырскаго,
Молода Волхва Всеславьича:
Рыба пошла въ морену глубину,
Птица полетѣла высоко въ небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицамъ,
А волки, медвѣди по ельникамъ,
Соболи, куницы по островамъ^[18].

Развившись подъ вліяніемъ финскаго кудесничества, вслѣдствіе физіологическаго и умственнаго объединенія славянскаго племени и чуди, — чудско-славянское кудесничество стало во главѣ умственной жизни огромной массы сѣверо-восточнаго, великорусскаго народонаселенія. Во-первыхъ, кудесники, какъ главные вѣдуны и представители финско-славянскаго, народнаго міросозерцанія, всегда поддерживали въ народѣ естественную національно-языческую антипатію къ церковно византійскому христіанскому ученію. До XIII вѣка они, какъ извѣстно, на сѣверо-востокѣ русской земли производили открытый народныя возстанія противъ проповѣдниковъ церковно византійскаго міросозерцанія. А по украйнамъ, гдѣ чудь преобладала надъ русскимъ населеніемъ, чудскіе кебуны и кудесники возставали противъ проповѣдниковъ христіанства и въ XVI вѣкѣ, и 1 послѣ. Когда Стефанъ пермскій пришелъ просвѣщать финскія племена пермяковъ и зырянъ, — то противъ него возсталъ главный кудесникъ пермской земли, начальникъ всѣхъ тамошнихъ волхвовъ, старѣйшина всѣхъ чародѣевъ, волшебствомъ своимъ управлявшій всею пермскою землею^[19]. Онъ говорилъ новокрещеннымъ пермянамъ: «люди и братья Пермяне! Почто оставляете своихъ отеческихъ боговъ и вѣру? Зачѣмъ перестаете приносить богамъ жертвы, какъ приносили отцы ваши? Кого слушаете: человѣка ли изъ Москвы пришедшаго? Можетъ ли намъ изъ Москвы быть какое добро, и женамъ нашилъ, и дѣтямъ нашилъ? Не оттуда ли намъ были тяготы многія и насильство безмѣрное, тіуны частью, доводчики и приставы? Тяжко, братья, житье наше будетъ». Въ преніи съ Стефаномъ пермскій кудесникъ, между прочилъ, говорилъ: «вѣра наша многимъ лучше вашей — христіанской вѣры, потому что у васъ христіанъ одинъ Богъ, а у насъ много боговъ и много помощниковъ: они даютъ намъ ловлю, все, что въ водахъ — рыбы, въ воздухѣ — птицъ, и все, что въ болотахъ, борахъ, лугахъ, въ поросляхъ, въ чашахъ, въ березнякахъ, въ ельникахъ, въ соснягѣ и въ раменьи и въ прочихъ лѣсахъ — бѣлокъ, соболей, куницъ, рысей, и прочая ловля наша отъ лихъ, отъ боговъ нашихъ и до насъ доходитъ: нынѣ нашею ловлею и ваши князья и бояре обогащаются и одѣваются, ходятъ и гордятся опушками на подолахъ своихъ шубъ» и проч.^[20]. Извѣстно также, какія страданія претерпѣлъ Трифонъ печенгскій, просвѣтитель польскихъ лопарей, въ борьбѣ съ ихъ кебунами кудесниками: «народъ, омраченный невѣденіемъ, — говоритъ жизнеописатель Трифона, — а паче кебуны ихъ спорили съ нимъ, и ярились какъ звѣри, за волосы его терзали, о землю метали, били и пихали, называя ею незнаемымъ странникомъ и юродомъ, кричали на него: „если онъ не выйдетъ изъ ихъ страны, то горькою мукою и самою смертію угрожали ему, и говорили между собой: пойдемъ, убьемъ его, ибо поноситъ насъ паденіемъ въ беззаконіе“^[21]. И послѣ такой открытой оппозиціи противъ христіанскихъ учителей, — кудесники и волхвы постоянно старались отвлекать массу народную отъ усвоенія христіанской вѣры и снова обращали ихъ къ языческому идолослуженію. Великій пермскій волхвъ и чародѣй Памъ, по словамъ жизнеописателя Степана пермскаго, ненавидя вѣры христіанскія и не любя христіанъ, некрещенымъ пермякамъ не веляше крестититя, хотящимъ же вѣровати возбраняше, запрещаше; увѣровавшихъ же и крестившихся снова развращеніе своимъ ветхимъ ученіемъ»^[22]. Между прочимъ, особенно усердно поддерживалось кудесническое вліяніе въ той чудской странѣ, гдѣ впослѣдствіи особенно привилась секта людей божіихъ и скопцовъ, именно въ вотской пятинѣ, въ предѣлахъ нынѣшней с.-петербургской губерніи. Новгородскій архіепископъ Макарій писалъ въ 1532 г. духовенству вотской пятины: «въ вашихъ мѣстахъ многіе христіане съ женами и дѣтьми своими заблудились отъ христіанской православной вѣры, въ церкви не ходятъ, а молятся по своимъ мольбищамъ, древесамъ и каменьямъ.. а на кануны свои призываютъ арбуевъ (волхвовъ, кудесниковъ), и тѣ арбуи смущаютъ христіанство своимъ нечестіемъ, и но ученію ихъ тѣ христіане заблудивъ, многія злочинія творятъ и до сего дне»^[23]. Для большей части народа волхвы и кудесники замѣняли православныхъ священниковъ. «Многіе люди, — читаемъ напримѣръ въ одномъ указѣ Алексѣя Михайловича, — забывъ Бога и православную вѣру, въ городахъ и уѣздахъ бываютъ со многимъ чародѣйствомъ и волхвованіемъ: волхвовъ, чародѣевъ и богомерзкихъ бабъ въ домы къ себѣ призываютъ и къ малымъ дѣтямъ, и тѣ волхвы надъ больными и надъ младенцами чинятъ всякое бѣсовское волхвованіе и отъ правовѣрія всѣхъ православныхъ христіанъ отлучаютъ»^[24]. Такимъ образомъ подъ вліяніемъ волхвовъ и кудесниковъ, въ большей части народа, а особенно по украйнамъ, гдѣ преобладало населеніе обрусѣлое изъ новокрещенныхъ чухонцевъ, лопарей, чувашъ, черемисъ, мордвы, вотяковъ, и т. п. до самаго появленія сектъ пророчествующихъ, — поддерживалась старая, языческая антипатія и холодность къ православной церкви и богослуженію.^[25] Мало того: древнерусскіе, чудско-славянскіе, волхвы и кудесники поддерживали въ массѣ народной даже и тѣ элементы языческаго богослуженія, какіе потомъ вошли въ составъ моленій и радѣніи людей божіихъ. Именно, они поддерживали такъ называемыя церковными учителями ригористами "идольскія сборища", "зарекали соборы", т. е. сзывали старыя религіозно-увеселительныя собранія народныя. На этихъ сборищахъ идольскихъ, по словамъ тѣхъ же духовныхъ писателей, быша «радость» бѣсовская, происходили плесканія и плясанія мужчинъ и женщинъ, жены и дѣвы пѣли "пѣсни бѣсовскія, мірскія и пріязныя, " плескали и плясали и глазами качали, кликали коледы, овсеня и плуга, и тутъ же ѣли (жраху) обѣды жертвенные и, наконецъ, "тутъ же совершалось мужамъ и отрокамъ великое прельщеніе и паденіе, женамъ замужнымъ беззаконное оскверненіе и дѣвамъ растлѣніе^[26]. Такимъ образомъ въ массѣ народной искони поддерживалась привычка къ сборникамъ и къ оргіямъ, къ сборищамъ, сопровождавшимся пѣснями, хороводными плясками, мірскими обѣдами или братскими складчинами и пиршествами и даже «свальнымъ грѣхомъ.» Сектѣ людей божіихъ оставалось только дать всѣмъ этимъ религіозно языческимъ сборищамъ догматическую форму и санкцію своихъ моленныхъ сборовъ и радѣній.

Во-вторыхъ, волхвы и кудесники, считавшіеся единственными вѣдунами, знахарями всѣхъ тайнъ природы, всѣхъ тайнъ царствъ минеральнаго, растительнаго и животнаго, являлись предъ народомъ единственными пророками его судебъ, физическихъ и нравственныхъ; вѣдунами, накливателями, заклинателями и прорицателями физическаго и нравственнаго добра и зла. И здѣсь сначала надобно замѣтить, что въ древней Россіи вѣдуны, знахари были отчасти единственными доморощенный распространителями самыхъ первыхъ, младенческихъ зачатковъ естествознанія. Дознавая по своему и для своихъ цѣлей природу, — знахари иногда дѣлали кое-какія физическія открытія. Такъ знахарь бобыль Калина Артемьевъ, державшій у себя разные волшебные предметы, открылъ въ олонецкомъ уѣздѣ рѣку, въ которой водился жемчугъ.^[27] Травинки, составлявшіеся знахарями и вѣдунами и переходившіе изъ рукъ въ руки въ спискахъ, были первыми доморощеными зародышами ботаническихъ знаній на Руси. Во второй половинѣ XVII в. когда въ Москвѣ заводились уже нѣмецкія аптеки и понадобилось фармакологическое знаніе травъ и кореньевъ, — самъ царь Алексѣй Михайловичъ обратился къ русскимъ знахарямъ. Въ 1674 г., по его указу, велѣно было въ Якутскѣ «всякихъ людей спрашивать, кто знаетъ о лекарственныхъ травахъ, которые бы пригодились къ болѣзнямъ, въ лекарство человѣкамъ» Знахарь; служилый человѣкъ, Сенька Екимовъ взялся «сыскивать въ поляхъ лекарственныя травы.» «И я, холопъ твой, — писалъ онъ въ челобитной своей къ царю, — не вдалекѣ отъ Якутска въ поляхъ которые знаю лекарственные травы и коренья и сѣменя сыскалъ, и водки изъ тѣхъ травъ сидѣлъ, и отъ какихъ болѣзней человѣческихъ тѣ травы и водки годны, и паю- тѣмъ травамъ и кореньямъ имена — о томъ писано въ моей росписи… А около, государь, Якутска лекарствеиныя травы родятся не по вся годы, а родятся лекарственныя травы: бронецъ чернокрасной, воронецъ, изгоны излюдень, жабные и разные травы по Ленѣ неблизко и по стороннимъ рѣкамъ, на Собачьей рѣкѣ, у моря многія; а такихъ, лекарственныхъ травъ, которые ростугь по тѣмъ мѣстамъ, въ русскихъ городахъ нѣтъ.» Въ травникѣ своемъ этотъ знахарь описалъ 21 видъ лекарственныхъ травъ и кореньевъ, съ обозначеніемъ ихъ отличительныхъ, характеристическихъ признаковъ лекарствешіаго употребленія и топографическаго распредѣленія или мѣстонахожденія, при водахъ, при озерахъ, промежь горъ въ ручьяхъ, въ лугахъ и проч.^[28] Для характеристики знахарскихъ ботаническихъ изысканій и свѣденій мы выпишемъ изъ «росписи» знахаря Екимова описанія нѣкоторыхъ травъ и кореньевъ. "Трава, имя ей — колунъ, цвѣтъ на ней бѣлъ, горковата, растетъ при водахъ не во всѣхъ мѣстахъ, и сѣмя той травы красно; а годна та трава: будетъ у мужскаго пола или у женскаго нутряная застойная болѣзнь, переломъ, моча пойдетъ… Трава, имя ей — елкій, растетъ при озерахъ не во всякихъ мѣстахъ, а родится въ той травѣ сѣмя, цвѣтомъ коричное, что какъ русской макъ; а годно то сѣмя къ лекарству: будетъ у мужескаго пола или у женскаго бываетъ внутри порча, грыжа, или иная капая нутряная болѣзнь; и то сѣмя положить въ скляницу, и налить добраго горячаго вина или ренскаго и дать стоять дней 11 или 13, а что стоитъ то сѣмя подъ тѣмъ питьемъ долѣ, то и лучше; и послѣ тѣхъ урочныхъ дней — велѣть тому больному человѣку принимать не ѣдчи, не по одно время, чарки по двѣ, і! сухое то сѣмя ѣсть велѣть, а малому въ ростѣ, дѣтямъ, давать то сѣмя въ коровьемъ молокѣ, отъ тѣхъ же грыжныхъ болѣзней; и то сѣмя грыжпое и иныя болѣзни исцѣляетъ и гортань очищаетъ; а травы измятой 26 золотниковъ…. Описавши много другихъ травъ, знахарь заключаетъ: «да онъ же знаетъ около Якутскаго въ озерахъ, не во всякомъ озерѣ, родится масло ростомъ круто, что яблоко большое и малое, ходитъ живо, а живетъ въ глубокихъ озерахъ… (далѣе описывается его лекарственное употребленіе), а ловятъ то масло объ одну лору осенью, по льду неводятъ и куюрствомъ.»^[29] Многія знахарскія описанія травъ дышутъ неподдѣльною свѣжестью воззрѣній на природу. Напримѣръ: "трава вездѣ ростетъ по пожнямъ и по межникамъ и по потокамъ; листье разстилается по землѣ, кругомъ листковъ рубежка, а изъ нея на серединѣ стволикъ тощій прекрасенъ, а цвѣтъ у него жолтъ, и какъ отцвѣтетъ, то пухъ станетъ шапочкой, а какъ пухъ сойдетъ со стволиковъ, то станутъ плѣшки, а въ корнѣ и въ листу а въ стволикѣ, какъ сорвешь, бѣленько. Есть спунь трава, ростъ по лугамъ, при лугахъ, при холмахъ, и ростъ какъ гречка, а цвѣтъ какъ у щавеля, а ростетъ въ колѣно и ниже, а столпица «оленьими, межъ коленцами брюшки, а листъ у ней какъ зогзицынъ кукушкинъ цвѣтъ, трава долга, а въ ночи стоитъ вяла листъ виснетъ, какъ солнце сядетъ, а какъ солнце взойдетъ, листъ стоитъ, а сама трава черна»^[30]. Но такое практическое, реальное познаніе и описаніе природы далеко не составляло общую для всѣхъ знахарей точку міросозерцанія. Напротивъ, общій взглядъ на природу все-таки былъ таинственный, мистико-пантеистическій и пневматологическій. Незнаніе силъ и законовъ природы, а вображеніе вмѣсто нихъ и волшебствомъ вопрошаемые духи открывали вѣдунамъ и чародѣямъ — тайны природы, тайны благотворныхъ и злотворныхъ силъ и дѣйствій въ физическомъ и нравственномъ мірѣ. Въ томъ же царствѣ растительномъ, къ тому или другому растенію и корню чародѣй приступалъ не смѣло, не съ раціональнымъ знаніемъ ихъ химико-физіологическихъ свойствъ, а съ суевѣрнымъ страхомъ и благоговѣніемъ, чтобы не оскорбить пребывающаго въ травахъ и кореньяхъ демона, и чрезъ то не лишить ихъ чародѣйской силы — и приступалъ не во всякое время, а ждалъ урочнаго дня и часа. «Траву детлевину — учатъ волхвы, чародѣи, — надобно рвать между купальницею и петровымъ днемъ, какъ брать ее, очертись кругомъ куста, и говоря: „есть тутъ матка травамъ, а мнѣ надобѣ.“ А брать траву полотая нива, надобно кинуть золотую или серебряную деньгу, а чтобъ желѣзнаго у тебя ничего не было, а какъ будешь рвать ее, и ты пади на колѣно, да читай молитвы, да стой на колѣнѣ, хватай траву ту, обвертѣвъ ее въ тафту, въ червчатую или бѣлую: а беречь ту траву отъ смертнаго часу; а хочешь идти на судъ или на бой, никто тебя не переможетъ.»^[31] Вода, такъ же какъ и растительность, въ мистико-пантеистическомъ міросозерцаніи вѣдуновъ-волхвовъ, преисполнена была чародѣйныхъ волшебныхъ тайнъ. Извѣстно, что славянскія и финскія племена боготворили воду. У русскихъ славянъ были особенныя "моленія рѣчныя и кладязныя, " религіозныя сборища и умыканье дѣвицъ совершались «у воды».^[32] Совершая у воды "кладезныя и рѣчныя моленья, « — въ водѣ подслушивали таинственные, вѣщіе голоса, прорицанія о судьбѣ, надъ водой гадали; нося ее въ рѣшетѣ, надъ водой волховали, наговаривали, взывали къ ней такимъ напр. молебнымъ образомъ: „Матушка вода! обмываешь ты круты берега, желты пески, бѣлъ горючь камень своей быстрой и золотой струей: обмой ка ты, съ раба божьяго всѣ хитки и притки, уроки и призоры, щипоты и ломоты, злу худобу… Будьте мои слова крѣпки и лѣпки.“^[33] Волхвы въ особенности обладали тайнами воды, такъ же какъ и растительности. По суевѣрію народному, они чародѣйствовали не только надъ водой, по и въ рѣкахъ. Грамотные предки наши даже въ XVII в. разсказывали съ полной вѣрой — старую легенду, какъ будто бы старшій сынъ миѳическаго Словена назывался Волхомъ, чародѣйствовалъ въ р. Волховѣ, и залегалъ водный путь тѣмъ, которые ему не поклонялись.^[34] Далѣе, волхвы могли приводить въ движеніе воздухъ, давать волшебное, чародѣйское направленіе вѣтрамъ, вѣдунствомъ своимъ по вѣтру лихо насылали, и однимъ дуновеніемъ своимъ производили разныя сверхъестественныя дѣйства — исцѣляли больныхъ, приводили въ сознаніе обмершихъ, и т. п.^[35] Пасынка по вѣтру состояла въ томъ, что лихой колдунъ, знавшій искуство возбуждать вѣтры, и направлять ихъ куда угодно своими заговорами, производилъ вѣтеръ, потомъ бросала» по вѣтру пыль и примолвлялъ, чтобъ такъ по вѣтру понесло пыль на такого-то человѣка, чтобы его корчило, мяло, раздувало, сушило, и проч. и проч.^[36] Даже цари московскіе боялись этого волшебнаго напуска но вѣтру; въ подкрестныхъ запискахъ на вѣрность царю вѣрноподданный присягалъ, «чтобъ вѣдуновъ и вѣдуней недобывати, ни вѣдомствомъ по вѣтру никакихъ лихъ не насылати.»^[37] На сѣверѣ особенно страшны были своимъ вѣдунствомъ — дуновеніями и насылками по вѣтру финскіе кудесники. Наконецъ волхвы обладали миѳической тайной урожаевъ и неурожаевъ, изобилія или недостатка рыбныхъ, звѣриныхъ и другихъ промысловъ. Поэтому, когда случался голодъ, они выступали на сцену, истолковывала, сообразно съ старыми языческими понятіями, причины голода и указывали средства къ прекращенію его. Такъ въ 1024 г., но разсказу лѣтописца, въ суздальской области народъ умиралъ съ голода, волновался и производилъ мятежи. И вотъ встаютъ, говорилъ лѣтопись, волхвы или кудесники въ Суздалѣ и раздуваютъ пламя. Они ходятъ съ мѣста на мѣсто и доказываютъ, что виноваты въ голодѣ извѣстные имъ люди, а именно: «старыя женщины и безполезная старая прислуга», чадъ или челедь, яко си держатъ гобино."^[38]

Въ 1070 г., разсказываетъ лѣтописецъ, «бывшей, единою, скудости въ ростовской области, иста ста два волхва отъ Ярославля, глаголюше: мы знаемъ, кто обилье держитъ, — и пойдоша по Волгѣ. Гдѣ придутъ въ погосты, ту же нарицаху лучшія женщины, глаголюще, яко си жито держатъ, си рыбу, а си медъ, — а си скору. И привожаху къ нимъ сестры своя, матери и жены своя: они же, въ мечтѣ, прорѣзавше за плечомъ, вынимали либо жита, либо рыбы, и убивали многія жены, а имѣнье ихъ отымали себѣ.»^[39] Усвояя себѣ власть надъ естественной экономіей жизненныхъ средствъ человѣка, волхвы, по общей вѣрѣ народной, умѣли заколдовывать всякіе промыслы, такъ что кому заколдуютъ, тотъ не добудетъ ничего. "1661 года, сентября 24 дня, на Тюмени, въ съѣзжей избѣ кречатый помощникъ Дмитрій Головинъ сказалъ словесно воеводѣ: «въ прошломъ году онъ, Митька, не добылъ кречета потому, что на него хвалили кречатьи помощники Ѳедка Онохинъ съ братомъ съ Аваномъ меньшимъ, и говорили ему, „что тебѣ не добыть кречета“ и надъ нимъ Миткою Ѳедка съ братіею вѣдовали; да кю подлѣ нихъ и рыбу ловитъ, и тотъ ничего не добудетъ.»^[40] Поэтому промышленные и торговые русскіе люди, отправляясь на промыслы и торги, подобно самоѣдамъ, остякамъ и др финскимъ племенамъ, просили напередъ волхвовъ пошаманить: «въ ловы идуще или на куплю отходище, чародѣяньемъ и кобми ходили сихъ искали.»^[41] Наконецъ, волхвы усвоили себѣ сверхъестественное вѣденіе судебъ людскихъ. Матери призывали чародѣевъ, и они волхвовали надъ младенцами, узнавали и опредѣляли ихъ судьбу.^[42] И взрослымъ также они предсказывали судьбу. Въ одномъ сборникѣ XVIII в., гдѣ сохранилось длинное исчисленіе разныхъ суевѣрій и предразсудковъ, какіе омрачали умственную жизнь нашихъ предковъ въ XVI, XVII и даже XVIII в., между прочимъ сказано, что многіе волхвы и бабы-кудесницы волшебствуютъ и ложное вѣщаютъ, а народъ имъ вѣритъ. И пророки людей божіихъ также ложное вѣщали, и народъ имъ вѣрилъ. Вообще всѣ указанныя здѣсь волшебныя свойства кудесниковъ и чародѣевъ, какъ увидимъ далѣе, почти всецѣло унаслѣдованы были потомъ и лже-пророками людей божіихъ.

Съ распространеніемъ церковной грамотности въ народѣ, въ XVI и особенно въ XVII вѣкѣ, велико-русское, чудско-славянское кудесничество и шаманство стало все болѣе и болѣе преобразовываться въ секту волшебно-расколоучительную, шаманско-пророческую. Церковно-книжное ученіе замѣтно усилилось въ народѣ въ XVI и особенно въ XVII вѣкѣ, такъ что духовные ревнители церковно-византійскаго ученія не разъ издавали списокъ «книгъ истинныхъ, чести преданныхъ, ихъ же подобаетъ чести, и ложныхъ, отреченныхъ, ихъ же не вниманіи, ни чести не подобаетъ.» Въ это время и между знахарями и волхвами появилось не мало граматниковъ, которые читали и преданныя для чтенія церковныя книги, но еще болѣе того отреченныя. Нѣкоторые волхвы и знахари поступали даже въ монашество, чтобы своему колдовству и ворожбѣ придать высшую религіозную санкцію. Одинъ земледѣлецъ, по разсказу житія Никиты переяславскаго, промышлялъ въ своемъ селѣ ворожбою: потомъ постригся въ монахи въ монастырѣ св. Никиты и былъ сдѣланъ пономаремъ. Но и въ этомъ новомъ званіи не оставилъ своего прежняго обычая и тайно продолжалъ колдовать. Изъ города и деревень многіе съ больными приходили въ монастырь, чтобы получить исцѣленіе; этотъ же чернецъ-волхвъ говорилъ имъ: «что понапрасну тратитесь?» Приходите лучше ко мнѣ. Когда я еще въ міру жилъ, многія болѣзни врачевалъ, нечистыхъ духовъ своимъ волшебствомъ прогонялъ, не только человѣкамъ, но и скотамъ помогалъ."^[43]

Лихія бабы-кудесницы, знавшія колдовство чудскихъ арбуевъ, поступали въ просфирни и, по прозьбѣ суевѣрныхъ христіанъ, «надъ просфорами, и надъ кутьями, и надъ свѣщами, также и надъ богоявленской водой, волхвовали и приговаривали, яко же арбуи въ Чюди^[44]. Подъ вліяніемъ церковно-книжнаго и чернокнижнаго ученія, подъ вліяніемъ истинныхъ и ложныхъ или отреченныхъ книгъ грамотные книжные волхвы и знахари стали сами сочинять новыя, двоевѣрныя, христіанско-миѳологическія ученія, книги и обряды Такъ они сочинили, напр. отреченныя книги: Волховникъ, — о волхвованіи птицами и звѣрями, о таинственной, миѳической предзнаменательности разныхъ примѣтъ; Чаровникъ, въ нихъ же суть 12 главизнъ — стихи двоенадесяти опрометныхъ лицъ звѣриныхъ и птицъ; Волхвовніе различное Путникъ — книга, въ ней же есть писано о отрѣзахъ и коби всякія еретическія; Звѣздочтецъ, ему же имя Стоднецъ, — „въ нихъ же безумніе люди вѣрующе волхвуютъ ищуще дней рожденій своихъ, урока жизни и бѣдныхъ напастей, и различныхъ смертей и казней, и въ службахъ, и въ купляхъ, и въ ремеслахъ призываютъ бѣсовъ на помощь, не вѣдуще Божіихъ судебъ^[45].“ Старое, языческое, финско-кудесническое міросозерцаніе, грамотные волхвы и чародѣи облекали въ формы церковно-книжнаго ученія. Такъ, своимъ волшебнымъ, кудесническимъ заговорамъ и заклятіямъ они придавали формы церковныхъ молитвъ, и сочинили по словамъ списка истинныхъ и отреченныхъ книгъ, „на пакость невѣждамъ, попамъ и дьяконамъ“ льстивые сельскіе сборники, худые номоканунцы по молитвенникамъ у неразсудныхъ поповъ, лживыя молитвы о трясавицахъ, — о нежитехъ и о недузѣхъ^[46].» Языческую, финско-славянскую космогонію, они, въ видѣ апокрифическихъ разсказовъ, вносили въ христіанское, народное міросозерцаніе и въ такія апокрифическія произведенія, какъ стихъ о голубиной книгѣ, бесѣда трехъ святителей и т. п. И доселѣ масса народная, пробавляется ихъ космогоническими преданіями. Въ преданіяхъ этихъ сильно отразился финскій элементъ.

Наконецъ когда стать возникать расколъ, волхвы и чародѣи, шаманы и кудеснили стали обращаться въ пророковъ и расколоучителой. Такъ какъ повсюду въ великорусскихъ областяхъ и селахъ населеніе большею частью было смѣшанное, чудскославянское, состояло изъ обрусѣлой и крещеной чуди, веси, мери, мордвы, чухонцевъ, чувашъ, черемисъ, зырянъ и другихъ финскихъ племенъ, крайне преданныхъ шаманству, то повсюду въ этихъ волостяхъ и селахъ чудко-славянскіе волхвы, шаманы, кудесники и кудеснины, подъ вліяніемъ церковно-книжнаго ученія, прикрывали свое шаманство и кудесничество христіанскимъ обличьемъ пророковъ и пророчицъ и старому кудесническому шаманству придавали видъ христіанско-пророческій. «По погостамъ, и по селамъ, и въ волостяхъ, — какъ свидѣтельствовалъ еще Стоглавъ, — лживые пророки и пророчицы, мужики и женки, и дѣвки старыя бабы тряслись, падали, коверкались, бились, и сказывали о разныхъ явленіяхъ, пророчили будущее.» "По случаю мороваго повѣтрія, свирѣпствовавшаго въ Россіи въ 1656 году, во время исправленія церковныхъ книгъ, также явилось много пророковъ, знахарей, особенно между расколоначальниками, которые, подобно кудесникамъ XI вѣка, «повинныхъ творили моровому повѣтрію, онъ сего, онъ инаго, лживо вопіяли къ людямъ: видѣхъ сонъ, видѣхъ сонъ, и извѣщая: се и сіе пріяхъ отъ Бога, и ложная пророчествовали^[47]». Въ концѣ XVII и, по единогласному свидѣтельству Игнатія митрополита тобольскаго и Дмитрія ростовскаго, «въ пути нѣкоемъ отъ града Вологды, въ Каргополѣ, къ морю явился, аки бы учитель нѣкій, волхвъ и чародѣй и примысли себѣ имя пустынника, и многіе поселяне послѣдовали за нимъ, имуща его себѣ учителя и наставника.» Этотъ волхвъ и чародѣй, сверхъ разныхъ чудесъ и волшебствъ, училъ, между прочимъ, совращать въ расколъ посредствомъ порошка, сдѣланнаго изъ высушеннаго и истолченнаго сердца новорожденнаго младенца. «И аще насъ послушаютъ или не послушаютъ, — говорилъ этотъ волхвъ расколоучитель своимь ученикамъ, — вы отъ сего даннаго истолченія младенческаго сердца, тайно влагайте имъ въ брашно или въ питіе или въ сосудъ, гдѣ у нихъ бываетъ вода въ дому, или въ кладязь: егда отъ того вкусятъ, тогда къ намъ обратятся и имутъ вѣру словесамъ вашимъ.»^[48] Другіе расколоучители, по словамъ Дмитрія ростовскаго, совращали православныхъ въ расколъ "волшебнымъ причастіемъ, давая ягоды дѣланныи изъ нѣкія муки, подобныя клюквѣ и т. п.^[49].

Такъ, чудско-славянское кудесничество заключало въ себѣ всѣ элементы для развитія кудесническо-пророческой секты людей божіихъ, и, подъ вліяніемъ двоевѣрнаго, христіанско миѳологическаго книжнаго ученія, постепенно, само собою преобразовывалось въ чародѣйно-расколоучительную и волшебно-пророческую секту. Отъ волхвовъ-пророковъ и чародѣевъ-расколоучителей и черницъ и дѣвокъ-раскольницъ, кудеснически бившихся о землю до галлюцинаціоннаго видѣнія отверстыхъ небесъ и т. п., оставался одинъ шагъ до христіанство-шаманствующихъ пророковъ и пророчицъ людей божіихъ и до «великаго волхва и пророка надъ пророками.» Селиванова. И вотъ въ концѣ же XVII и въ началѣ XVIII в. Данило филиповъ и Иванъ Тимофѣевъ Сусловъ положили начало сектѣ людей божіихъ, а во второй половинѣ XVIII столѣтія Селивановъ возродилъ ее въ секту скопцовъ и довелъ до высшаго развитія. Не вдаваясь здѣсь въ хронологическую исторію секты людей божіихъ,^[50] которая исполнена миѳологическихъ вымысловъ и басней, особенно до пророка Прокопія Лункина. (ум. 1732 г.), — мы раскроемъ, изъ какихъ именно элементовъ чудско-славянскаго, языческо-кудесническаго міросозерцанія, сложилась секта людей божіихъ, что привзошло въ нее изъ эпоса и міросозерцанія славянскаго и изъ обрядовъ и суевѣрій финскихъ, чѣмъ видоизмѣнилась или дополнилась она изъ другихъ этнологическихъ источниковъ, и какимъ образомъ, наконецъ, получила восточно-великорусскій, шаманско-пророческій типъ, преобразившись въ секту скопцовъ. Изложеніе всѣхъ этихъ вопросовъ покажетъ намъ, сколько всякаго мрака въ умственной жизни нашего темнаго народа, и какъ безотлагательно необходимо скорѣйшее, всеобщее, всенародное естественно-научное просвѣщеніе его.

II.

Приступая къ анализу составныхъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась секта людей божіихъ, мы намѣрены раскрыть эти элементы во всей ихъ подробности. Во-первыхъ, самыя свойства дѣйствія лжепророковъ и лже-пророчицъ людей божіихъ, наиболѣе характеризующія ихъ пророческое самозванство, суть ничто иное, какъ только высшее проявленіе главныхъ аттрибутовъ чудско-славянскихъ волхвовъ, ь кудесниковъ и шамановъ. Не даромъ, православный народъ русскій, очень хорошо знавшій волхвовъ и кудесниковъ, главныхъ пророковъ людей божіихъ называлъ волхвами. Такъ родоначальниковъ людей божіихъ, Данилу Филипова и Селиванова, народъ положительно признавалъ «великими волхвами». «Взяли меня, — говоритъ Селивановъ въ своемъ посланіи, — и великій допросъ чинили, и ротъ мнѣ драли, и въ ушахъ и подъ носомъ смотрѣли и говорили: гладите вездѣ! у него есть гдѣ нибудь отрава; глядите тутъ и тутъ! Дѣлали великія пытки и допросы и великимъ волхвомъ меня называли, и отданъ былъ строгій приказъ, — чтобъ близко ко мнѣ не ходили и кушанье близко не подносили, хлѣбъ подавали на шестѣ, а кушанье на длинной ложкѣ, сдѣланной аршина въ полтора, и говорили: кормите его, да бойтесь; подавайте, а сами прочь отворачивайтесь, чтобы ни на кого не дунулъ и не взглянулъ! Вѣдь онъ великій волхвъ и прелестникъ, чтобъ не прельстилъ и насъ къ себѣ не привратилъ: онъ хоть кого прельститъ; онъ и царя можетъ прельстить, а не только насъ; и называли великимъ волхвомъ, такъ какъ и Господа прежде называли»^[51]. И дѣйствительно, всѣ мнимо-чудотворныя и пророческія обаянія «вели нихъ волхвовъ» — пророковъ людей божіихъ отличались чертами чародѣйными, волшебными и шаманскими. Какъ въ языческой древности появленіе волхвовъ и вѣдуновъ ознаменовывалось потрясеніями во всей физической природѣ, такъ и появленіе новыхъ великихъ волхвовъ — лже-пророковъ людей божіихъ обставляется въ ихъ пѣсняхъ знаменьями и чудесами. Селивановъ говоритъ о себѣ: «а рожденія и появленія сына божія, по пророчеству, давно ожидали, о чемъ и было возвѣщено: какъ народится сынъ божій и приметъ крещеніе чистоты, въ то время явится звѣзда съ хвостомъ, и тогда послѣдуютъ за нимъ многія тысячи всякаго колѣна людей… И когда онъ облекся въ чистоту сына божія, то дѣйствительно тогда же явилась на небѣ звѣзда съ хвостомъ, міръ тому не мало дивился»^[52]. И въ пѣсняхъ своихъ люди божіи поютъ про появленіе Селиванова.

У насъ было на сырой землѣ
Претворилися такія чудеса:
Растворилися седьмыя небеса,
Сокатилася златыя колеса,
Золотыя, еще огненныя.
Ужь на той колесницѣ огненной
Надъ пророками пророкъ сударь гремитъ,
Нашъ батюшка покатываетъ,
Утверждаетъ онъ святой, божій законъ.
Подъ нимъ бѣлый, храбрый конь,
Хорошо его конь убранъ,
Золотыми подковами подкованъ.
Ужь и этотъ конь не простъ:
У добра коня жемчужный хвостъ,
А гривушка позолоченая,
Крупнымъ жемчугомъ унизанная,
Въ очахъ его камень Маргаритъ,
Изо-устъ его огонь-пламя горитъ.
Ужъ на томъ ли на храбромъ, на конѣ
Селивановъ нашъ покатываетъ,
Онъ катаетъ со платами ключами
По всѣмъ четыремъ сторонушкамъ;
По инымъ землямъ французскимъ,
Французскимъ и иркутскимъ…
Набираетъ онъ полки премудрые,
Кавалерію духовную…
Спѣшитъ батюшка, катаетъ
Онъ со страшнымъ судомъ,
Со рѣшеньемъ и прощеньемъ,
Со златыми, со трубами,
Съ богатырскими конями.

Какъ волхвы и чародѣи знали разныя приворотныя средства, чтобы расположить и привлечь къ себѣ чье-либо сердце, довѣріе, любовь и проч., — такъ и пророки и пророчицы людей божіихъ «подносятъ иногда пришедшимъ къ нимъ людямъ какого-то волшебнаго настоя, въ видѣ краснаго вина, послѣ чего выпившій чувствуетъ, говорятъ, какое-то непонятное, особенное влеченіе къ ихъ сектѣ»^[53].

Далѣе, какъ волхвы и кудесники однимъ дуновеніемъ своимъ могли обморочить и возстановить человѣка, а заговорами своими избавлялись отъ меча и ружья, свергали желѣзныя оковы, отпирали замки и выходили изъ темницъ, — такъ и «великіе волхвы» — пророки людей божіихъ будто-бы обладали всѣми этими чародѣйными силами. Тотъ же Селивановъ о себѣ говоритъ: «въ одно время были мы на бесѣдушкѣ, и одна дѣвица пророчица, по ненависти, стала съ камнемъ у дверей, поднявши руку, и какъ подпала камень, такъ и окаменѣла у нея рука… А еще братъ ея хотѣлъ меня застрѣлить изъ ружья, когда я ходилъ на праздникъ изъ села въ Тулу: то каждый праздникъ, когда я приду, онъ выходилъ въ лѣсъ съ ружьемъ и стрѣлялъ по мнѣ шесть разъ; но ружье, по промыслу божьему, не выстрѣлило ни одного разу… Въ одно время, первая и главная пророчица въ кораблѣ матушки моей, Акулины Ивановны, Анна Романовна, взявши меня въ особую горницу, сказала, что, я давно съ тобою хочу побесѣдовать: садись возлѣ меня! И посадя, схватила крестъ и хотѣла привести меня, и говорила: приложись ко кресту! А я взялъ отъ нея и сказалъ: Да О-ко, я приведу тебя снова самую!. И тутъ накатилъ на нее мой духъ, и она, сдѣлавшись безъ чувствъ, упала на полъ… Взялъ я, подунулъ на нее своимъ духомъ, и она какъ отъ сна пробудилась, встала и, перекрестившись, сказала: „О, Господи! что такое случилось? О, куды твой Богъ великъ!.“ Приведши меня въ Тулу, посадили на стулѣ, подпоясали поясомъ желѣзнымъ, фунтовъ пятнадцать, и приковали меня къ стѣнамъ за шею. за руки и за ноги; на часахъ стояли четыре драгуна… Возжелалъ я сойти со креста, и только-что сіе подумалъ, то все желѣзо съ шеи, съ рукъ и съ ногъ свалилось, а драгуны тогда всѣ заснули и я вышелъ вонъ и гулялъ по двору» и проч. Про чародѣйныя и волшебническія дѣйствія Данилы Филипова и Ивана Тимоѳеева Суслова у людей божіихъ сохраняются подобныя же легенды и мноы. Далѣе, мнимо-сверхъестественный даръ таинственнаго предвѣденія и предсказанія урожаевъ или неурожаевъ, удачи и неудачи разныхъ промысловъ и мнимо-сверхъестественная власть однимъ даровать изобиліе и урожай, — а другихъ — лишать, все это атрибуты, завѣщанные великимъ волхвамъ и волшебницамъ — пророкамъ и пророчицамъ людей божіихъ финско-славянскимъ кудеспичествомъ. Мы видѣли, какъ въ древней Россіи, «въ лови идуще или на куплю отходяще — чародѣяніемъ и кобми ходили сихъ искали». Видѣли также, какъ древніе чудско-славянскіе кудесники истолковывали причины неурожаевъ. Извѣстно также, что всѣ финскія племена — самоѣды, мордва, чуваши, черемисы, вотяки, остяки и проч. и доселѣ предъ началомъ всякихъ промысловъ прибѣгаютъ къ шаманству, и шаманы — самоѣдскіе тадибеи, черемискіе корты, вотяцкіе тоны и вѣдины или вѣдуны и проч., вопрошая своихъ боговъ и духовъ, предсказываютъ по вдохновенію ихъ, объ изобиліи или недостаткѣ урожаевъ, меда, рыбы, звѣрей, скота и проч. Такъ точно и пророки и пророчицы людей божіихъ, подобно древне-русскимъ волхвамъ и финскимъ шаманамъ, присвоили себѣ сверхъестественную власть — распоряжаться жизненными произведеніями природы: "Пророчица Анна Романовна, — говоритъ Селивановъ, — узнавала въ морѣ и рѣкахъ, когда будетъ рыбы ловъ, и въ поляхъ хлѣбу урожай, почему и по явности она прославилась: и знавши это, многіе изъ міру къ ней приходили и спрашивали: сѣять ли нынѣшній годъ хлѣбъ? а также о рыбѣ: ѣздить ли ловить или нѣтъ? И если она кому велитъ сѣять хлѣбъ или ловить рыбы, то много въ тотъ годъ хлѣба уродится и рыбы поймаютъ; а въ который годъ не прикажетъ, то ничего не поймаютъ и не уродится хлѣбъ^[54]. Самая таинственность и строгая замкнутость традиціоннаго, преемственнаго обученія тайнамъ пророчества вполнѣ соотвѣтствуетъ столь же сокровенной и въ тѣсномъ кругу замкнутой наслѣдственной передачѣ тайнъ кудесничества и шаманства. Извѣстно, что въ старину чудско-славянскіе волхвы и кудесники и бабы кудесницы подъ строгимъ секретомъ передавали своимъ родственникамъ или самымъ ближайшимъ людямъ свои завѣтныя тайны, свое знахарское искуство — колдовское и пророческое, "Невѣжды держали у себя лживыя молитвы, заговоры и заклинанія, волховники и чаровники «отъ отецъ и прадѣдъ»^[55]. И доселѣ знахари обыкновенно передаютъ свое званіе только въ глубокой старости, или при смерти, близкимъ своимъ родственникамъ, какъ наслѣдство. Шаманы или кудесники финскихъ племенъ также строго соблюдаютъ таинственную наслѣдственную передачу своего шаманскаго искуства. «Преимущество свое предъ простымъ народомъ, говоритъ напр. Лепехинъ о самоѣдскихъ шаманахъ — тадибеяхъ, — и безпрерывное преемство своего художества опредѣляютъ и заключаютъ тадибеи единственно въ своемъ родѣ; потому всегда отъ восходящей линіи предковъ переходитъ къ нисходящимъ потомкамъ знаніе и отправленіе ихъ чина, въ которомъ непосредственное обученіе, по мнѣнію самоѣдовъ, отъ самихъ тадебціевъ невидимо пріемлютъ, съ помощію однакожь старыхъ тадибеевъ, которые молодымъ своимъ братьямъ споспѣшествуютъ своими совѣтами подобающимъ образомъ обходиться съ тадебціями»^[56]. Точно также и у пророковъ и пророчицъ людей божіихъ всегда былъ самый тѣсный и таинственный кругъ наслѣдственной или традиціонной преемственности ихъ шаманско-пророческихъ секретовъ. У людей божіихъ обыкновенно наслѣдуютъ званіе пророческое дѣти, рожденныя отъ свальнаго грѣха пророка и пророчицы и всего корабля мужчинъ и женщинъ. Такіе дѣти воспитываются обыкновенно и учатся тайнамъ шаманскаго пророчества: мужескій полъ у пророковъ, а женскій у пророчицъ, и впослѣдствіи заступаютъ ихъ мѣсто въ обществѣ людей божіихъ^[57]. Въ 1828 году старшая пророчица людей божіихъ, Анна Скочкова, крестьянка саратовской губерніи, при допросѣ раскрыла тайну выбора пророковъ и пророчицъ у хлыстовъ. «Въ Турціи, говорила она, среди бѣжавшихъ туда гребенскихъ и запорожскихъ казаковъ, хлысты имѣютъ главнаго настоятеля своей секты, отъ него получаютъ всѣ нужныя книги. Тамъ были строго испытываемы и утверждаемы пророки и пророчицы хлыстовъ. Оттуда выдавалась имъ въ даръ книжка, похожая на молитвенникъ; книга эта была напечатана русскими красными словами, но разобрать и понять ее было невозможно. Только пророки и пророчицы могутъ ее читать очень скоро, отъ лѣвой руки къ правой. Главная пророчица обязана была двухъ или трехъ дѣвочекъ, по усмотрѣнію, предварительно познакомить съ сею грамотою, а пророкъ столько же мальчиковъ, но не иначе какъ секретно, дабы, въ случаѣ ихъ смерти, изъ оныхъ дѣвочекъ и мальчиковъ могли быть избраны пророчица и пророкъ. Прочимъ же сей грамотѣ учиться не дозволяется»^[58]. По мнѣнію симбирскихъ, алатырскихъ скопцовъ, для того чтобы сдѣлаться пророкомъ, даже скопецъ «большой печати», т. е. вполнѣ оскопившійся и приведшій въ скопчество 12 учениковъ, долженъ быть хоть разъ при смерти одного изъ скопческихъ пророковъ — воспріять въ себя душу пророка.^[59] Наконецъ, подобно всѣмъ кудесникамъ и шаманамъ, пророки и пророчицы людей божіихъ пользовались простотою необразованнаго и суевѣрнаго народа для наживы. Сусловъ обогатился на счетъ «золотой казны» суевѣрныхъ «гостей-корабельщиковъ», завелъ свой домъ въ Москвѣ и спокойно прожилъ въ немъ 30 лѣтъ подъ именемъ темнаго богатины Ивана Тимофеевича Суслова. Въ 1735 г., когда сборище людей божіихъ было открыто въ Москвѣ правительствомъ, по доносу разбойника Караулова, и въ Петербургѣ наряжена была слѣдственная комиссія для изслѣдованія ихъ ученія и дѣйствій, — пророки и пророчици людей божіихъ прямо сознавались передъ комиссіей, что они простотою и безусловнымъ повиновеніемъ грубыхъ невѣждъ пользовались къ своему обогащенію.^[60] Въ разсказахъ Селиванова про лже-пророчицу Акулину Ивановну говорится, что она была «великая милліонщица». И самъ Селивановъ, кажется, тоже былъ не прочь наживать богатство. «Явное богатство, — говоритъ онъ, — не вредитъ умному человѣку». Людямъ божіимъ предсказывалъ онъ обогащеніе, если они будутъ соблюдать чистоту. Когда онъ былъ на соборѣ лже-пророчицы Анны Романовны, "она велѣла выдвинуть на средину собора какой-то сундукъ и, сѣвши на него крѣпко вмѣстѣ съ Селивановымъ, сказала ему: «ты одинъ откупишь всѣхъ иностранныхъ земель товары». Самъ Селивановъ говоритъ о себѣ: «когда я пошелъ въ Иркутскъ, у меня было товару только за одною печатью, а какъ пришелъ изъ Иркутска въ Россію, — тогда вынесъ товару за тремя печатьми»^[61].

Во-вторыхъ, богослуженіе людей божіихъ есть ничто иное, какъ смѣсь библейско-христіанской санкціи съ финско-славянскими языческими сборищами и моленіями и славянско-финскимъ шаманствомъ. Древне-языческія, чудско-славянскія, такъ называемыя церковными іерархами «идольскія сборища и мольбища», преобразовались въ сектѣ людей божіихъ и скопцовъ въ такъ называемые божьи соборы и моленья. Такъ переименовалъ ихъ Селивановъ: «именуйте, писалъ онъ, свои собранія божьими соборами: первый — есть соборъ отца вашего искупителя, другой — матушки нашей Акулины Ивановны, а третій соборъ — возлюбленнаго моего сыночка Александра Ивановича, четвертый же соборъ всѣхъ вѣрныхъ праведныхъ.»^[62] Всѣ существенные атрибуты старыхъ чудско-славянскихъ идольскихъ сборищъ, какъ то: хороводы, пляски, скаканья, плесканья и т. п., пѣсни мірскія, даже самый свальный грѣхъ — «великое прельщеніе и паденье мужамъ и отрокамъ», женамъ замужнимъ беззаконное оскверненіе и дѣвамъ растлѣніе, — все это существенно вошло въ составъ радѣній и бесѣдъ людей божіихъ и только приняло въ лихъ новую, сектаторскую форму. Вообще, вслѣдствіе вѣковаго физіологическаго и умственно-битоваго смѣшенія славянскаго племени съ разными финскими племенами, — и въ мнимо-богослужебныхъ соборахъ и радѣньяхъ людей божіихъ выразилась смѣсь славянскихъ и финскихъ элементовъ. Въ первой половинѣ радѣній преобладаетъ элементъ славяно-русскій, а во второй — финско-шамаискій. Такъ называемое круговое, хороводное радѣнье, въ которомъ мужчины и женщины, присутствующіе на соборѣ божьемъ, становятся въ круги, подобно какъ въ обыкновенныхъ простонародныхъ русскихъ хороводахъ, очевидно, есть религіозная санкція древне-русскихъ языческихъ хороводовъ, которые въ XIV в. относились къ числу отреченныхъ суевѣрій и бѣсовскихъ радостей. Всѣ богослужебныя пѣсни людей божіихъ суть ничто иное, какъ передѣлка русскихъ простонародныхъ пѣсень въ духѣ мистическаго ученія людей божіихъ. Самый напѣвъ ихъ религіозныхъ пѣсней есть напѣвъ простонародныхъ русскихъ пѣсень — протяжно-заунывныхъ, хороводныхъ и плясовыхъ. Кромѣ того, въ составъ богослужебныхъ пѣсней людей божіихъ вошли и нѣкоторые древне-русскіе духовные стихи, какъ напр. стихи объ Іоасафѣ царевичѣ, объ Іосифѣ прекрасномъ, стихъ о Голубиной книгѣ и др.^[63] Самъ Селивановъ въ одно время былъ калѣкой перехожимъ, по собственнымъ словамъ его, «въ нищенскомъ образѣ ходилъ по ярмаркамъ и пѣлъ стихи»^[64]. Наконецъ моленье людей божіихъ передъ чаномъ, наполненнымъ свѣжей водой, и гадательное слушаніе изъ-подъ чана таинственныхъ, предвѣщательныхъ голосовъ и т. п., это моленье предъ водой есть ничто иное, какъ остатокъ древне-языческаго моленья и гаданья нашихь предковъ у воды, или такъ называвшагося тогда моленья «рѣчнаго и кладязнаго». Съ другой стороны, въ составѣ богослужебныхъ радѣній людей божіихъ, особенно въ обрядѣ пророчества, весьма замѣтно отразилось не только славяно-русское кудесничество, но и финское шаманство. Секта людей божіихъ особенно распространилась въ предѣлахъ рѣчной системы Волги и Оки, тамъ, гдѣ преимущественно сосредоточено финское населеніе, гдѣ сплошь и рядомъ въ цѣлыхъ деревняхъ и даже волостямъ живутъ крещеные и обрусѣлые чуваши, черемисы, мордва, вотяки и проч., и гдѣ русское населеніе большею частію, представляетъ сплошную смѣсь славянскаго элемента съ финскимъ. Эта секта также распространилась среди чухонцевъ с. петербургской губерніи — племени тоже финскаго. Возникши въ такой этнографической средѣ, среди крещеныхъ и некрещеныхъ, обрусѣлыхъ и полуобрусѣлыхъ финскихъ племенъ, секта людей божіихъ очень естественно многое отъ нихъ заимствовала. Та огромная масса русскаго православнаго народа, которая была ничто иное, какъ давно обрусѣлая чудь, меря, мордва, или состояла изъ обрусѣлыхъ чухонцевъ, чувашъ, черемисъ, вотяковъ и пр., въ XVII и въ XVIII в. далеко не вся отстала отъ стараго фпискэго шаманства. И вотъ вышедшіе изъ этой массы или появившіеся среди ея книжные и учительные люди, въ родѣ Данилы Филипова, Суслова и Селиванова, внесли въ основанную ими секту финскій шаманизмъ, придавъ ему наружно-христіанскій видъ пророчества. Въ сущности же, и подъ видомъ этого пророчества, во всей ясности проглядываютъ всѣ существенныя черты финскаго шаманства. Мы проведемъ здѣсь поподробнѣе параллель между финскимъ шаманствомъ и пророчествомъ людей божіихъ, для того, чтобы показать, какъ глубоко напечатлѣлся въ массѣ русскаго народа восточный, финскій и, притомъ, самый грубый, шаманскій умственный складъ, и какъ онъ, въ XVIII и, въ этотъ великій вѣкъ разума и философіи, отвлекалъ и доселѣ отвлекаетъ нашъ бѣдный, темный народъ отъ свѣта въ самый мрачный заколдованный кругъ Восточно-финскаго изступленія и суевѣрія. Главнымъ образомъ финское шаманство глубоко отпечатлѣлось на пророчествѣ людей божіихъ въ томъ видѣ, въ какомъ оно доселѣ особенно сохраняется у самоѣдскихъ племенъ. У мезенскихъ самоѣдовъ, какъ свидѣтельствуетъ миссіонеръ отецъ Веніаминъ, тадибей или шаманъ съ вечера возвѣщіетъ, что на другой день будетъ производиться самбадава — битье кудесь, въ такомъ-то чумѣ. По утру изъ всѣхъ окрестныхъ чумовъ собирается народъ. Мужчины садятся по правую, а женщины по лѣвую сторону. За ними входитъ тадибей и начинаетъ шаманить. Когда тадибей ударитъ въ пензеръ, — самоѣды, подъ звуки его, сперва припѣваютъ тихимъ голосомъ, а потомъ громко кричатъ: гой! гой! гой! Этимъ однообразнымъ распѣвомъ и крикомъ они выряжаютъ внутреннее желаніе, чтобъ тадебціи услышали воззванія и молитвы тадибея. Къ копну самбадавы, тадибей является изступленнымъ, восторженнымъ и восклицаетъ: «Лисъ то, пришли товарищи, тадебціи!» Впавъ въ изступленіе тадибей начинаетъ разговаривать съ духами и пророчествовать. Именно, онъ предсказываетъ или объ излеченіи отъ болѣзни того, по просьбѣ котораго бьетъ кудесы, или объ отогнаніи волковъ отъ стада оленей, или объ успѣхахъ промысла, на который сбираются самоѣды, или о напущеніи и отвращеніи какого-либо несчастія и т. п.^[65]. Сибирскіе самоѣды, именно тазовскіе осамоѣдившіеся остяки, точно также, по назначенію тотеба или шамана, собираются въ одинъ чумъ, а зимой въ землянку, и при этомъ закрываютъ войлоками всѣ отверстія въ чуму я ледяныя окна въ зимнихъ землянкахъ. Потомъ, усѣвшись въ кругъ, — мужчины на правой, а женщины на лѣвой сторонѣ, начинаютъ пѣть. Шаманъ тотебъ запѣваетъ и за нимъ всѣ самоѣды-остяки поютъ громко: эки-хонъ, эки-хонь, эки-хонъ, и т. и Иногда во время пѣнья, а иногда но окончаніи, находитъ на тодэба и даже на остяковъ лусъ — духъ божій, и начинаетъ по-очередно каждому остяку предсказывать, кто про что спрашиваетъ: кому про удачу или неудачу промысла звѣринаго или рыбнаго, кому про болѣзнь, кому про благополучіе или несчастіе какое нибудь и т. п. Не тоже ли, въ сущности, бываетъ и въ пророчествахъ людей божіихъ и скопцовъ? Совершенно также люди божіи и скопцы собираются въ одинъ домъ, и также всегда по предварительному извѣщенію пророка и пророчицы, и въ молельной комнатѣ закрываютъ всѣ окна. Мужчины также садятся по правую сторону, а женщины по лѣвую. Затѣмъ, когда пророкъ и пророчица и всѣ люди божіи или скопцы, подобно черемисскимъ молельщикамъ, одѣнутся въ бѣлыя рубашки и зажгутъ восковыя

свѣчи, — начинается общее пѣнье. Сначала, подобно самоѣдамъ, поютъ тихимъ, протяжно-плачевнымъ голосомъ: «сошли намъ, Господи, духа святаго» и пр. Потомъ начинаютъ пѣть скорымъ голосомъ, напоминая самоѣдское гой: «гой духъ святый — духъ, гой духъ — святый духъ». Къ концу пѣнія пророкъ, подобно крику самоѣдскаго тадибея: "нясъ-то, « — вдругъ восклицаетъ: „вотъ катитъ! вотъ катитъ! духъ святой катитъ! накатилъ, накатилъ!“ Это значитъ, что, подобно самоѣдскому лугу или тадебцію, на пророка сошелъ духъ. Тогда начинается пророчество, какъ у финской чуди шаманство. Какъ у всѣхъ финскихъ племенъ шаманы, во время пророчествъ, обыкновенно всячески кривляются, бьютъ себя въ грудь, и забалтываютъ и кричатъ до изступленія, бѣшенства и обморока, такъ и у людей божіихъ и скопцовъ пророкъ, во время своего пророческаго шаманства, всячески кривляется и мечется, бьетъ себя въ грудь кулакомъ и по лядвеямъ ладонью, болтаетъ и кричитъ до изступленія: отъ изступленія и болтовни онъ утомляется до того, что почти всегда у рта его появляется пѣна и нерѣдко онъ падаетъ въ обморокъ^[66]. Подобно тому, какъ у самоѣдовъ тадебціи или лусы возвѣщаютъ предсказанія о погодѣ, о разливахъ водъ, объ уловѣ рыбы и звѣря, о болѣзняхъ и т п., — и у скопцовъ, по ихъ выраженію, „духи поютъ черезъ пророковъ“ или „духъ въ кругѣ возвѣщаетъ чрезъ пророчески уста“ также о воздушныхъ перемѣнахъ, о донцѣ, о градѣ, объ урожаяхъ, о болѣзняхъ и т. п.^[67]. Какъ для самоѣдовъ, остяковъ, черемисъ, послѣ вопроса о здоровьѣ или болѣзни и смерти, первыми насущными вопросами были вопросы о средствахъ жизни, объ урожаяхъ и неурожаяхъ хлѣба, объ изобиліи или неудачѣ промысловъ рыбныхъ, звѣриныхъ, пчеловодныхъ и другихъ, и они, съ этими животрепещущими вопросами, прибѣгали къ шаманству тадибеевъ, кортовъ и т. д.: такъ и русскій простой народъ, мучительно тревожась жизненнымъ вопросомъ объ урожаѣ или неурожаѣ хлѣба въ предстоящемъ году, о благополучіи или неудачѣ рыбнаго и всякаго другого промысла, тоже невольно шелъ къ пророку, какъ своему шаману, чтобъ тотъ попророчествовалъ или пошаманилъ ему на столь животрепещущіе вопросы жизни. Когда разнеслась молва, что пророчица Анна Романовна хорошо пророчила про урожаи и неурожаи и про другіе промыслы, то, по словамъ Селиванова, „многіе изъ міру къ ней приходили и спрашивали: сѣять ли нынѣшній годъ хлѣбъ? а также объ рыбѣ: ѣздить ли ловни“ или нѣтъ? И она, созывая свой соборъ, состоявшій изъ 80 человѣкъ, „ходила въ словѣ“ и пророчесгвовала, въ какой годъ и у кого уродится много хлѣба, и рыбы изловятъ много, и въ какой годъ будетъ неурожай и неуловъ рыбы и проч. Знать такія жизненныя тайны для народа бѣднаго, въ хозяйствѣ своемъ всецѣло зависящаго отъ физическихъ силъ естественной экономіи, — знать такія насущныя, животрепещущія тайны — для него было такою мучительно-тревожною потребностью, что ему какъ будто необходимы были пророки или пророчицы, на подобіе самоѣдскихъ тадибеевъ, и т. п. Если ихъ не было, а были близко финскіе шаманы, то многіе православные мужики и бабы не прочь были сходить и къ этимъ шаманамъ и попросить ихъ пошаманить, какъ уродится нынѣшній годъ хлѣбецъ, — цѣлъ ли будетъ въ лѣто скотъ отъ звѣря, какой будетъ въ немъ приплодъ, не захвораетъ ли кто изъ ихъ семьи и т. п. На низу Енисея одинъ русскій крестьянинъ въ 1863 г. даже самъ шаманилъ вмѣстѣ съ юрацкимъ шаманомъ, и въ своемъ шаманскомъ изступленіи они порѣшили живою загрести въ землю 8-лѣтнюю дѣвушку. Но вотъ, на мѣсто финскихъ шамановъ, въ угоду насущнымъ потребностямъ темнаго народа, явились пророки и пророчицы людей божіихъ и скопцевъ, — и вотъ масса народа устремилась къ нимъ на соборы послушать ихъ лже-пророческаго шаманства о своемъ житьѣ-бытьѣ. И тѣмъ охотнѣе народъ собирался на моленья и пророчества людей божіихъ, особенно народъ обрусѣлый изъ вотяковъ, чувашъ, черемисъ, мордвы и т. п., въ моленьяхъ людей божіихъ онъ во многомъ видѣлъ возстановленіе и освященіе своихъ прежнихъ, отцовскихъ и прадѣдовскихъ моленій и обрядовъ. Напримѣръ, православному обрусѣлому вотяку или происхожденцу изъ вотяковъ сродно было самое названіе: люди божіи, потому что вотяки и сами въ язычествѣ называли себя удъ-мортами — людьми божіими; близки, сродны были его сердцу и самыя молельные дома „людей божіихъ“, потому что и вотяки язычники имѣютъ для моленья такіе же „моленные дома“ — будшинъ-коалы, моленныя избы, гдѣ тона ила утиссъ-шаманъ молитъ ипмара „послать имъ теплый дождикъ, урожай хлѣба, надѣлить ихъ дѣтками, скотомъ, медомъ, счастьемъ, добрыми людьми, кротостью и прогнать отъ скота ихъ хищныхъ звѣрей“^[68]; наконецъ православному, обрусѣлому изъ вотяковъ, знакома и эта общественная коробка людей божіихъ, хранящаяся въ ихъ моленномъ домѣ, потому что и у вотяковъ въ срединѣ избной стѣны, гдѣ совершалось моленье, хранилась точно такая же общественная коробка съ деньгами и другими приношеніями и называлась вордъ-шудъ^[69]. Точно также и православный, происшедшій отъ предковъ-черемисъ, и особенно недавно крещеный и обрусѣлый черемисининъ тѣмъ болѣе сроднился и освоился съ сектой людей божіихъ, что на моленьяхъ ихъ духъ, воспѣваемый въ пѣсняхъ людей божіихъ, живо, наглядно напоминалъ ему его прежняго, праотеческаго набольшаго бога Юма; въ воспѣваемой людьми божіими Божіей матери онъ видѣлъ живое воплощеніе своей языческой божіей матери Юмани-аба (божья матерь); а бѣлыя рубашки, какія надѣваютъ люди божіи предъ своими моленьями, и восковыя свѣчи, какія они зажигають въ началѣ радѣнья, — въ употребленіи и у некрещеныхъ черемисъ на ихъ моленьяхъ, особенно въ праздникъ новаго хлѣба (царемъ у киндинъ), или наканунѣ новаго года^[70].

Наконецъ крещеные, православные чуваши и мордва могли привнести въ богослуженіе людей божіихъ и свою долю молельныхъ обычаевъ; потому что и у тѣхь, и у другихъ есть опять сходство въ моленьяхъ. Напр. извѣстно, что люди божіи, собравшись по обычаю въ одинъ домъ человѣкъ до 50 или болѣе, приносятъ съ собою хлѣбъ, чай, сахаръ, медъ, сласти или съѣстные припасы, изъ которыхъ варятъ обѣдъ, если моленье бываетъ утромъ, или ужинъ. Потомъ зажегши восковыя свѣчи начинаютъ свое моленье. Наконецъ, послѣ заключительной молитвы о благополучномъ возвращеніи по домамъ, всѣ садятся за столъ по мѣстамъ и угощаются обѣдомъ или ужиномъ.

Точно также бываютъ и у чувашъ и мордвы. Лепехинъ говоритъ: „многіе изъ крещеныхъ чувашъ и мордвы и понынѣ не оставляютъ нѣкоторый родъ своихъ богомольныхъ обрядовъ. Они, собравшись въ пространный домъ, вносятъ въ избу нарочно сдѣланный для того новый столъ, ставятъ на него хлѣбъ, соль, говядину, пиво, медъ и, засвѣтивъ передъ образомъ свѣчки, совершаютъ свое моленье. Старшій изъ сборища или іомзе — шаманъ, отошедъ къ дверямъ, кланяется и читаетъ свои молитвы; потомъ, подошедши къ столу, указываетъ рукою на все, что на столѣ поставлено, порознь. Повторивъ сей обрядъ разъ съ шесть, затворяютъ двери, садятся за столъ и ѣдятъ оную пищу“^[71]. Какъ у людей божіихъ въ пророческое званіе избираются лица обоего пола, и потому бываютъ пророки и пророчицы, — такъ и у мордвы и у чувашъ — іомзя или ихъ пророки-шаманы тоже бываютъ обоего пола.

Наконецъ въ мистико-пантеистическомъ міросозерцаніи людей божіихъ и скопцовъ весьма ясно отразился фетишизмъ финско-славянскаго язычества, прикрытый только церковно-византійскимъ спиритуализмомъ. Скопцы представляютъ всю природу одухотворенною: къ небу, солнцу, звѣздамъ, лунѣ, землѣ, горамъ, рѣкамъ, озерамъ, лѣсамъ, звѣрямъ, и даже къ змѣямъ и червямъ, они также обращаются съ покаянной молитвой, какъ и къ ангеламъ, архангеламъ, херувимамъ, серафимамъ и всей небесной силѣ. Каждый новообращенный въ скопчество долженъ произносить на скопческомъ соборѣ, по наученію скопца-пророка, такое молитвенное заклинаніе: „Прости меня, Господи, пресвятая Богородица, ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, и вся небесная сила; прости небо, земли, солнце, луна, звѣзды, озера, рѣки, горы и всѣ стихіи небесныя и земныя“^[72]. Или: „прости меня, батюшка родимый, на кругѣ катающійся, прости солнце и луна, небо и звѣзды., и матушка сырая земля, и пески и рѣки, и звѣри и лѣса, и змѣи и черви“^[73]. Такое отношеніе къ природѣ есть живой остатокъ языческаго финско-славянскаго міросозерцанія. Всѣ финскія племена также относятся къ физическому міру. Общее всѣмъ альпійскимъ народамъ вѣрованіе, — говоритъ Кастренъ, — рисуетъ себѣ силы природы, какъ существа жизнью и душою одаренныя; почти каждый предметъ, каждое явленіе въ природѣ оживлены такимъ существомъ. Духи деревъ, камней, гладкаго озера и тихаго ручья внемлютъ его молитвамъ и принимаютъ отъ него жертвы. Коли удастся ему расположить къ себѣ змѣю, медвѣдя, волка, лебедя, то и въ нихъ онъ имѣетъ вѣрныхъ хранителей, ибо въ нихъ сокрыты сильные духи. И есть много людей, особенно въ сѣверной Сибири, которые молятся предметамъ природы, въ ихъ матеріальномъ видѣ, и поклоняются имъ такъ же, какъ солнцу, небу, огню, водѣ и другимъ силамъ природы. Шаманы финскіе основываютъ все свое ученіе на томъ вѣрованіи, что вся природа населена духами, которые имѣютъ и доброе и злое вліяніе на всѣ людскія предпріятія.^[74] Такое же воззрѣніе на природу господствовало и у славянъ-язычниковъ: перуны, хорсы, дажбоги, русалки, дивы и проч. наполняли и одушевляли небо, солнце, мѣсяцъ и звѣзды, землю, воду, лѣса, и т. п. Даже въ христіанскія времена, какъ видно напр. изъ „слова отъ видѣнія Павла“ солнце, мѣсяцъ и звѣзды, море и рѣки, земля и вообще вся природа представляются живыми существами, наблюдающими за нравственностью людей и угрожающими имъ за беззаконный блудъ, давленіе дѣтей, разбой, татьбу и всякія неправды.^[75] И вотъ это-то финско-славянское воззрѣніе на природу отразилось въ міросозерцаніи скопцовъ. Они повсюду въ природѣ видятъ живаго Бога, Духа Божія. „Батюшка царь небесный, — говорилъ намъ одинъ туруханскій скопецъ, — не велѣлъ намъ даже козявки раздавить: онъ вездѣ живой Богъ.“ Отсюда проистекаютъ всѣ эти мистико-пантеистическіе символизмы, которыми характеризуются всѣ пѣсни людей божіихъ, воспѣвающихъ напр. сизыхъ голубей — скопцовъ, солнце красное Селиванова и т. п. Въ частности, воззрѣніе скопцовъ на солнце, какъ на могучую, животворную, а для грѣшниковъ — грозную мать небесную, и на землю, какъ на такую же могучую мать землю, есть также остатокъ древне-языческаго, финско-славянскаго міровозрѣнія. Новообращенный въ скопчество долженъ давать слѣдующее заклятіе, которое у скопцовъ называется присягою: „про сіе дѣло святое никому по провѣдывать ни отцу, ни матери, ни роду, ни племени; а буде провѣдаю, не подержи меня, матушка сырая земля, не дай матушка-красное солнышко свѣту бѣлаго“^[76]. Такое скопческое заклятіе солнцемъ и землею, очевидно, заимствовано изъ языческаго, финско-славянскаго міросозерцанія. Славяне, въ язычествѣ, поклонялись солнцу, сначала какъ существу женскаго пола, какъ богинѣ, а потомъ какъ богу — хорсу, дажбогу, боготворили также и святую землю, олицетворяя, называли ее матерью сырой землею. Землѣ, капъ божеству, каялись и исповѣдывались. Въ одномъ духовномъ раскольничьемъ стихѣ поется:

Ужъ какъ каялся молодецъ сырой землѣ:
„Ты покай, покай, матушка сыра земля!
Есть на душѣ три тяжки грѣха,
Да три тяжкіе грѣха, три великіе…“
Какъ спроговоритъ матушка сыра земля;
Въ первомъ грѣхѣ тебя Богъ проститъ,
Хоть бросилъ отца съ родной матерью,
Втоды глупой былъ, да неразумный сынъ.
И въ другомъ грѣхѣ тебя Богъ проститъ,
Хоть и жилъ со кумой со хрестовой,
Хоть прижили отрока младого, —
Втоды холостъ былъ, да неженатый человѣкъ.
А въ третьемъ-то грѣхѣ не могу простить,
Какъ убилъ въ полѣ братенку хрестоваго,
Порубилъ цѣлованьица хрестоваго.»^[77]

Всѣ финскія племена также боготворили и большею частію доселѣ боготворитъ солнце и землю: финны поклонялись солнцу, подъ именемъ Päiuä, что значитъ солнце и богъ солнца^[78]. Въ частности «мордва и чуваши, говоритъ Лепехинъ, солнце и луну не только за божества почитаютъ, но и приносятъ жертву солнцу, въ началѣ весны, когда хлѣбъ сѣютъ, а лупѣ въ новомѣсячье; мордва молилась солнцу: вышнее солнце свѣтитъ на все царство, свѣти и намъ и на нашъ міръ.» Енисейскіе остяки не только боготворятъ солнце, но и подобно скопцамъ, представляютъ его существомъ женскаго пола, матерью людей, или дѣвицей, раздѣляющей пополамъ съ небеснымъ богомъ, Ессомъ, управленіе міромъ. Точно также финскій племена боготворили, и боготворятъ большею частію доселѣ, землю.

Удержанъ такое языческое, финско-славянское вѣрованье въ святую мать сырую землю, скопцы, подобно древне-русскимъ стригольникамъ, исповѣдуются землѣ и вѣрятъ, что мать сыра земля можетъ передавать тайны. Селивановъ говоритъ: «отъ нѣкоторыхъ дѣтушекъ слезы доходили ко мнѣ по подземелью въ Иркутскъ и обжигали мои ноги; я ихъ спрашивалъ, и они сказывали, чьи онѣ»^[79]. Только тайны скопчества нельзя было исповѣдывать сырой землѣ. Новопришедшій въ скопчество давалъ клятву: «Дай Богъ мнѣ огонь и пламя, и кнутъ и Сибирь претерпѣть, сіе дѣло не отложить, чтобы ни кому, ни роду, ни племени, ни сырой землѣ не сказать»^[80].

Вѣрованье въ исповѣдь землѣ было и у славянъ, напр. у сербовъ и болгаръ. Такъ, въ сербской сказкѣ о Троянѣ совѣтуется одному мальчику, узнавшему тайну про Трояма: «ступай за-городъ въ поле, вырой яму, уткни въ нее голову и трижды исповѣдуй свою тайну землѣ и потомъ закопай яму»^[81].

Самая апотеоза пророковъ, идея самозванства ихъ христами, богами-саваоѳами, проистекала изъ восточно-азіятскаго, чувственно-образнаго умонастроенія темной массы народа и была совершенно въ духѣ восточнаго, финско-славянскаго міросозерцанія. Во-первыхъ, антропоморфическая апотеоза людей, особенно вѣщихъ, каковы волхвы и богатыри, весьма обыкновенна какъ въ славянской, такъ въ особенности въ финской и даже отчасти въ татарской миѳологіи. По языческому вѣрованію восточныхъ славянъ, вѣрившихъ въ оборотней всякого рода, всякій великій волхвъ могъ "сѣсть въ боги, " и невѣгласи, т. е. невѣжды съ полной вѣрой баспословили даже въ XVII вѣкѣ, будто старшій сынъ миѳическаго Словена сѣлъ въ боги, сталъ богомъ — громомъ. Перуномъ. Еще сильнѣе была вѣра въ вочеловѣченіе боговъ у восточныхъ, финскихъ племенъ, которые, крестясь и русѣя, вносили съ собой эту вѣру и въ массу православнаго русскаго народа. Всѣ боги финской Калевалы, въ позднѣйшихъ народныхъ представленіяхъ, сходятъ на землю и принимаютъ образъ человѣческій. Не чужда идея вочеловѣченія боговъ и турко-татарскимъ племенамъ, по крайней мѣрѣ, сибирскимъ татарамъ. Такъ, но представленію послѣднихъ, ихъ божественный духъ айна (Аша) часто принимаетъ на себя образъ человѣка^[82]. Словомъ вочеловѣченіе боговъ и обоготвореніе людей самая обыкновенная идея въ восточной миѳологіи^[83]. И вотъ, когда восточныя финскія племена стали мало-по малу принимать христіанскую вѣру и путемъ постепеннаго физіологическаго смѣшенія входить въ составъ славяно-русской народности, — они внесли эту антропоморфическую идею вочеловѣченія боговъ и обоготворенія людей и въ свое новое міросозерцаніе. Подъ вліяніемъ церковно-византійскаго книжнаго ученія, финско-славянская идея миѳической апотеозы выдававшихся надъ толпой вліяніемъ и подвигами людей, получила новое, высшее развитіе. Народный стихъ о Егоріѣ храбромъ, прикрытый канвой церковно-византійскаго сказанія о Георгіѣ побѣдоносцѣ, въ различныхъ варіантахъ, является постепеннымъ историко-литературнымъ развитіемъ и выраженіемъ той идеи, какая потомъ выразилась, въ своемъ окончательномъ проявленіи, въ духовныхъ стихахъ и пѣсняхъ людей божіихъ и скопцовъ о «пророкѣ надъ пророками» — Селивановѣ. Въ одномъ варіантѣ, представляющемъ самую древнюю, языческую формацію народнаго міросозерцанія, стихъ о Егоріѣ храбромъ, подъ обликомъ христіанскаго святаго Георгія побѣдоносца, воспѣваетъ миѳическаго божественнаго богатыря, творца міра, устроителя финско-русской-земли, подобнаго финскому вѣщему Вейнемейнену. Какъ финскій Вейнемейненъ, по изображенію рунъ Калевалы, передѣлываетъ природу своими чарами, такъ и Егорій храбрый устроилъ финско-русскую землю силою своихъ вѣщихъ словъ:

Вы лѣсы, лѣсы дремучіе!
Зараститеся вы, лѣсы,
По всей землѣ свѣтло-русской….
Ой — вы — еси, рѣки быстрыя,
Рѣки быстрыя, текучія!
Потеките вы, рѣки, по всей землѣ,
По всей землѣ свѣтло-русской,
По крутымъ горамъ, по высокимъ,
По темнымъ лѣсамъ, по дремучіимъ…

Во второмъ варіантѣ, стихъ о Егоріѣ храбромъ изображаетъ этого христіанскаго героя въ образѣ просвѣтителя финско-русской земли и искупителя ея отъ татарскаго ига, и такимъ образомъ представляетъ уже готовою, созрѣвшею ту идею апотеозы, какая потомъ выразилась въ апотеозѣ Селиванова. Егорій храбрый говоритъ:

Ой — все вы лѣсы, лѣсы темные!
Полноте-ка врагу вѣровать,
Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,
Самаго Егорья-свѣта-храбраго!
Пріѣхалъ Егорій свѣтъ-храбрый,
Пріѣхалъ къ горамъ высокіимъ:
Полноте-ко, горы, крагу вѣровать,
Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,
Самаго Егорья-свѣта храбраго…
Охъ ты, птица, псица, лети въ чисто поле,
Хватай поганыхъ татаровей…
Охъ ты, мечъ, мечъ самосѣвъ,
Ссѣки буйну голову у татаровей.

Наконецъ, въ третьемъ варіантѣ, Егорій храбрый изображается уже въ стихѣ, какъ Селивановъ, искупителемъ женщинъ отъ ига татарскаго гарема и очистителемъ отатарившихся русскихъ женщинъ. И надобно замѣтить, что этотъ варіантъ стиха записанъ г. Максимовымъ въ орловской губерніи, близь того села, гдѣ, по нѣкоторымъ сказаніямъ, была родина Селиванова. Въ этомъ стихѣ Егорій говоритъ:

Пойду я къ бусурманищу,
Да стану за вѣру христіанскую.
Тамъ стада пасли красныя дѣвицы,
Краснымъ дѣвицамъ Егорій проглаголуетъ:
Вы сойдитесь-ко на Кіянъ-море,
Вы обмойте шерсть бусурманскую,
На васъ станутъ тѣла христіанскія,
А вѣруйте самому Христу, Царю небесному,
Еще матери Богородицѣ.

И Селивановъ пошелъ, какъ увидимъ дальше, на востокъ и даже къ туркамъ и татарамъ — пошелъ проповѣдывать свою чистоту.

Далѣе при восточномъ, чувственно-образномъ умонастроеніи, вслѣдствіе тысячелѣтняго непосредственно-натуральнаго воспитанія однихъ внѣшнихъ чувствъ, безъ всякаго развитія высшей, теоретической мыслительности, — фниско-русскій умъ никакъ не мотъ возвыситься до отвлеченной, метафизической идеи божества, безъ непосредственно-натуральнаго, чувственнаго видѣнія его лицомъ къ лицу, или въ какомъ либо видимомъ, осязаемомъ, чувственномъ образѣ. "Самоѣды и другіе алтайскіе. Финскіе народы, говоритъ Кастрснъ, считаютъ даже безполезнымъ возсылать молитвы къ небеснымъ и другимъ могущественнымъ ботамъ потому, что они далеко, далеко живутъ отъ людей, невидимы, неосязаемы и неприступны. Поэтому они обыкновенно просятъ шамановъ — воплотить, изобразить имъ невидимаго, отвлеченнаго небеснаго Бога въ какомъ либо видимомъ, осязаемомъ, чувственномъ образѣ, сдѣланномъ изъ дерева или камня, большею частію въ антропоморфической формѣ, на подобіе фигуры человѣка. Шаманы, въ свою очередь, вопрошаютъ боговъ или духовъ небесныхъ, въ какой формѣ имъ угодно народное богопочитаніе, изъ какого дерева долженъ быть сдѣланъ антропоморфическій образъ ихъ, изъ какой кожа должна быть сшита на нихъ одежда и проч. Боги или духи вселяются въ шамана и возвѣщаютъ ему, въ какой формѣ или въ какомъ образѣ угодно имъ воплотиться и принимать народное моленіе^[84]. Этого мало: по представленію финскихъ племенъ, когда люди не знаютъ-никакой вѣры, Богъ самъ долженъ явиться имъ въ какомъ нибудь видимомъ и осязаемомъ образѣ, чтобы имъ наглядно, во-очію увидѣть, кому имъ молиться, и отъ собственнаго голоса божія услышатъ, какъ или какія совершать ему моленья, обряды и жертвы. По одной черемисской легендѣ, когда умножались люди на землѣ, раздѣлились на племена и не знали, кому и какъ имъ молиться, — то родоначальники племенъ собрались на одно мѣсто, и передъ ними явился въ видимомъ образѣ юма — сp3;дой йогъ или набольшій и лично роздалъ разныя вѣры, показавъ, какому племени какъ вѣровать и молиться юмѣ. Родоначальникъ черемисскаго племени опоздалъ явиться за вѣрой на мѣсто собранія своихъ собратій и мучился вопросомъ: кому же ему вѣровать? Встрѣтился ему родоначальникъ другого племени и возвѣстилъ, что юма уже показалъ и роздалъ вѣры. «Такъ какой же мнѣ держаться вѣры»? спросилъ съ изумленіемъ родоначальникъ черемисскій. Тогда явился ему въ чистомъ полѣ, въ видѣ селезня, слетѣвшаго съ березы, кереметь, меньшій братъ юмы. «Мнѣ кланяйся! Самъ юма велѣлъ тебѣ кланяться мнѣ», — такъ сказалъ кереметь родоначальнику черемисъ. И съ тѣхъ поръ черемисы молятся кереметю, въ чистыхъ мѣстахъ, въ рощахъ, у деревъ, приносятъ въ жертву утокъ и гусей, и береза, у которой явился кереметь, имѣетъ священное употребленіе при жертвоприношеніяхъ^[85]. Вотъ точно также возникла и въ финско-русской массѣ нашего народа вѣра въ высшихъ духовъ людей божіихъ. Когда расколъ возвѣстилъ, что истинная вѣра погибла на землѣ и, растерявшись въ сотнѣ толковъ, дошелъ до нѣтовщины, до отчаянія и недоумѣнія, какъ найти истинную вѣру, когда было, по выраженію одного духовнаго писателя, — «что мужикъ — то вѣра, что баба, — то толкъ», тогда въ темной, неразвитой, двоевѣрной финско-русской массѣ православнаго великорусскаго народа, по старому преданью, многимъ стала приходить въ голову мысль — молить чрезъ лучшихъ выборныхъ людей самого Бога, чтобы онъ, подобно тому, какъ юма явился родоначальникамъ разныхъ финскихъ племенъ для показанія вѣръ, также явился имъ видимымъ образомъ и показалъ во очію, наглядно, кому и какъ вѣровать и молиться. И вотъ, дѣйствительно, «изъ тѣхъ людей нашлись люди умные», и стали объ этомъ молить Бога.

И вотъ пользуясь такимъ чувственно-образнымъ и легковѣрнымъ умонастроеніемъ темной, полуязыческой массы народной, какой нибудь корыстолюбивый расколоучитель — волхвъ и чародѣй объявлялъ себя мессіей, посланникомъ свыше. И полуязыческая финско-русская масса православнаго и раскольничьяго населенія легкомысленно и простодушно вѣрила, что дѣйствительно Богъ внялъ моленью «умныхъ людей» и явилъ себя, вмѣсто креста или образа, въ живомъ, видимомъ и осязаемомъ образѣ человѣка. И тѣмъ легче эта темная масса могла поддаться такому антропоморфизму, что для нея еще не кончился миѳологическій періодъ міросозерцанія. Въ славяно-русскомъ язычествѣ антропоморфизмъ только-что началъ развиваться, и выразился въ поклоненіи идоламъ, потомъ незамѣтно смѣшался съ полу-христіанскими вѣрованіями. По грубому, чувственно-образному умонастроенію, не только чувашнну или мордвину, а и многимъ кореннымъ русскимъ православнымъ людямъ казалось лучше и удобнѣе облекать свои религіозныя понятія въ живыхъ лицахъ и образахъ, чѣмъ созерцать ихъ въ отвлеченномъ богомысліи и вѣрованіи. При вѣковомъ воспитаніи однихъ внѣшнихъ чувствъ, подъ вліяніемъ непосредственныхъ предметныхъ впечатленій природы, при крайней неразвито!ты отвлеченнаго и теоретическаго мышленія, это міровоззрѣніе имѣло глубокое вліяніе на нравственное воспитаніе сектъ. Достаточно было самаго нелѣпаго и изувѣрскаго ученія, обставленнаго чувственными представленіями, возбуждавшими дикое вображеніе массы, чтобы увлечь ее на путь сектаторской пропаганды. Вслѣдствіе эіого вѣковаго воспитанія народа, и въ сектѣ людей божіихъ и скопцовъ этотъ восточный умственный складъ до того отпечатлѣлся, что и они все невидимое, небесное стали воплощать въ видимыя, земныя формы, или, какъ они выражаются, показывать въ натурѣ.

И надобно замѣтить, что вся внѣшняя, чувственно-образная обстановка и обаятельность скопческихъ радѣній невольно увлекала и экзальтировала массу. Радѣнья скопческія, хороводныя и круговыя, скорѣе похожи были на торжественныя народныя игрища, или на театральныя народныя представленія, чѣмъ на богослуженіе. Представьте, напр., соборное радѣнье, какое бывало до 50-хъ годовъ въ г. Алатырѣ, въ домѣ тамошнихъ знаменитыхъ пропагандистовъ и меценатовъ скопчества, мѣщанъ Милютинскихъ. За заставой города, среди огромнаго и густого сада, за высокимъ и глухимъ заборомъ, въ большемъ молельномъ домѣ собирались, напр., въ ночь на первый день пасхи или сошествія си Духа, болѣе 100 мужчинъ и женщинъ. Чинно, благоговѣйно собравшись въ сборную моленную, тихо, молчаливо разсаживались люди божіи по диванамъ, по обѣимъ сторонамъ молельной комнаты. Всѣ они въ бѣлой одеждѣ: мужчины въ бѣлыхъ длинныхъ рубашкахъ садились съ одной стороны, а съ другой стороны садились женщины въ бѣлыхъ носкахъ, въ ситцевыхъ платьяхъ или сарафанахъ и бѣлыхъ рукавахъ, покрываясь большимъ бѣлымъ платкомъ. Наконецъ, когда всѣ угаживались и водворилась благоговѣйная тишина, — торжественно входилъ на соборъ самъ Милютнискій съ дочерью, а на другихъ скопческихъ соборахъ — пророкъ. Расположившись въ переднемъ углу, на высокомъ подмосткѣ, на креслѣ, — Милютнискій привѣтствовалъ наклоненіемъ головы все собраніе скопцовъ, которые вставъ съ своихъ мѣстъ и обращаясь лицомъ въ Милютинскому, низко кланялись ему. Спустя нѣсколько минутъ, по знаку Милютинскаго, все собраніе скопцовъ начинало пѣть: «Богоотецъ убо Давидъ предъ сѣннымъ ковчегомъ скаканіе играя: людіе же божіи снятіи образовъ сбытіе зрище, веселимся божественнѣ, яко воскресе-Христосъ, яко всесиленъ.» Послѣ этого общій хоръ заунывно тянулъ начальную скопческую пѣсню:

Отъ бѣлой зари, съ утра ранняго,
Отъ востока, отъ Иркутскова,
Выкатало къ намъ наше солнышко,
Красно солнышко, сударь-батюшко,
Сударь-батюшко, Кондратій-свѣтъ!… и т. д.

Заунывный, но торжественный напѣвъ этой пѣсни приводилъ сборище въ восторженное состояніе; начинались пляски, и пѣсни хоровыя не умолкали, и т. д.^[86].

Возникши главнымъ образомъ на почвѣ народной финско-славянской, а не церковно-византійской, какъ поповщина и безпоповщина поморская, ѳедосѣевская и проч., община людей божіихъ приняла въ себя и нѣкоторыя другія этнологическія вліянія и оттѣнки, кромѣ великорусско-славянскаго и финскаго. Кромѣ финскихъ племенъ, славяно-русское племя смѣшивалось еще мало-по-малу съ турко-татарскими племенами. Татары не только наполняли казанское и астраханское Поволжье, Крымъ, большую часть восточнаго приуралья и пр., но и входили въ составъ населенія многихъ великорусскихъ городовъ и уѣздовъ, особенно въ области рѣчной системы Оки, Волги, Дона и Камы^[87]. Множество мурзъ и „рядовыхъ татаръ“ находилось въ русской службѣ: татарами наполнены были полки солдатъ и стрѣльцовъ^[88]. Татары были у русскихъ въ рабахъ^[89]. Не мало находилось среди русскаго населенія и турокъ. Военно-плѣнные турки водворялись цѣлыми колоніями, какъ напр. въ 1788—1791 и 1809—1812 годахъ существовала колонія турецкихъ военно-плѣнныхъ между Дмитріевскомъ и Христофоровкою въ херсонской губерніи^[90]. Съ другой стороны, русскіе селились между татарами, въ татарскихъ деревняхъ, какъ напр. въ свіяжскомъ уѣздѣ въ с. Багаево, Арасланово, Б. Меми и многихъ другихъ^[91]. Вслѣдствіе такого сближенія русскаго народа съ турко-татарскимъ племенемъ, происходили между ними и взаимная физіологическая помѣсь и умственное общеніе. Въ Сибири русскіе служилые и жилецкіе люди, сжившись съ татарами, забывали правила православной вѣры, во всемъ сообщались съ татарами и съ некрещеными татарками жили, какъ съ законными женами^[92]. Особенно въ ложно-русскомъ казачествѣ много было примѣси татарской и турецкой крови. О донскихъ казакахъ еще Кошихинъ замѣтилъ: „люди они породой москвичи и новокрещеные татары“^[93]. „Донскіе казаки доставали себѣ женъ, — говоритъ Георгій, — по татарскому обычаю, увозомъ отъ своихъ сосѣдей — татаръ, смѣшивались съ послѣдними и составили одно общество. Большая часть донскихъ казаковъ имѣютъ видъ смѣшанный съ русскимъ и татарскимъ, безъ сомнѣнія отъ матерей или праматерей татарокъ“^[94]. Смѣшиваясь такимъ образомъ съ славяно-русскимъ племенемъ, турки и татары принимали православную христіанскую вѣру и русѣла^[95]. Съ другой стороны, и многіе русскіе, смѣшиваясь съ турками и татарами, принимали магометанскую вѣру. Въ восточныхъ провинціяхъ московскаго государства, нѣкоторые русскіе, живя въ наймахъ у татаръ, соблазнялись увѣщаніями своихъ хозяевъ и принимали татарскую вѣру^[96]. Многіе, но татарскому обычаю, увлекались многоженствомъ, имѣли по двѣ жены или вновь женились при жизни первыхъ женъ, держали наложницъ^[97]. А казанскіе раскольники, живущіе среди татаръ и невольно подвергающіеся ихъ вліянію, заводили у себя даже татарскіе или турецкіе гаремы: „У зажиточныхъ раскольниковъ, — говоритъ г. Лаптевъ въ описаніи казанской губерніи, — на задахъ избъ, на дворахъ или огородахъ, ставятся особыя кельи для сбора женщинъ и молодыхъ дѣвицъ, изъ которыхъ грамотныя читаютъ въ праздники духовныя книги. У очень зажиточныхъ раскольниковъ изъ такихъ келій образуются просто гаремы, гдѣ происходятъ часто оргіи, куда зазываютъ народъ для кутежа и совращенія въ расколъ. У поморцевъ въ Казани предводитель секты имѣлъ молельную въ зданіи бывшаго стекольнаго завода. Тутъ у него содержалось много молодыхъ дѣвицъ, подъ названіемъ келейницъ, и здѣсь же творились раскольничьи оргіи, напр. мужчины и женщины собирались въ одной общей темной банѣ и въ потьмахъ, не разбирая кровнаго родства, братъ сходился съ сестрой, отецъ съ дочерью… Заведеніе это закрыто, но, по всей вѣроятности, тайно существуютъ другія, имѣющія подобный характеръ“^[98]. Множество раскольниковъ, особенно гребенскихъ и запорожскихъ казаковъ бѣжали въ Турцію. „Многіе изъ раскольниковъ, — какъ гласитъ докладъ сената 1737 года, — великимъ числомъ людей ушедъ въ турецкую границу, живутъ тамъ, и понынѣ другимъ въ пристанище служатъ“^[99]. И вотъ изъ этихъ то турко-татарскихъ родовъ русскаго населенія, или изъ отуречившихся русскихъ раскольниковъ, выходили „турчанины родомъ“ и, пользуясь, для своего обогащенія, простотой и невѣжествомъ необразованнаго народа, особенно той массы православнаго народа, которая представляла новокрещеную смѣсь турко-татарскаго и чешскаго племени, они еще объявляли себя пророками, на подобіе Магомета, пророками-саваоѳами и христами. Если не о первомъ, то объ одномъ изъ самыхъ первыхъ пророковъ-христовъ людей божіихъ, св. Димитрій Ростовскій замѣчаетъ: „сказуютъ того лжехриста родомъ быти турчанина“^[100]. И есть другое достовѣрное свидѣтельство, что русско-турецкіе раскольники изъ гребенскихъ или запорожскихъ казаковъ, проживающіе въ турецкихъ владѣніяхъ, имѣли большое вліяніе на секту людей божіихъ и хлыстовъ. Именно, въ показаніи одной лжебогородицы людей божіихъ, Анны Ѳедоровой Скочковой, крестьянки николаевскаго уѣзда, самарской губерніи, записанномъ въ 1828 г. священникомъ саратовскаго тюремнаго замка Вазерскимъ, сказано: секта хлыстовъ происходитъ отъ гребенскихъ или запорожскихъ казаковъ, жившихъ въ Россіи, и послѣ бѣжавшихъ въ турецкія владѣнія. Тамъ они имѣютъ главнаго настоятеля сей секты въ видѣ Христа, отъ него получаютъ себѣ всѣ нужныя книги. Когда нужно имъ избрать богородицу и пророка-богомольщика, то они, утвердивъ избраніе своеручнымъ подписаніемъ, посылаютъ съ нимъ помощника къ настоятелю. Тамъ пророкъ живетъ годъ и болѣе для узнанія обрядовъ, дознанія въ поведеніи я твердости въ вѣрѣ. Послѣ настоятель, утвердивъ сей приговоръ, посылаетъ съ помощникомъ предписаніе, а богородицѣ-богомольницѣ сорочку и вербу… Потомъ, избравъ другую, которая навсегда должна быть дѣва непорочная, благообразной наружности и лучшаго ума, опять тѣмъ же порядкомъ посылаютъ предписанія, сорочку и вербу. Сія Анна Ѳедоровна отъ настоятеля турецкаго имѣла предписаніе, сорочку и вербу. Сверхъ сего ей была послана отъ него въ даръ книжка, похожая на молитвенникъ, печатанная отъ правой руки къ лѣвой, красными буквами»^[101]. Подъ вліяніемъ такихъ-то «турчаниновъ родомъ» или турецкихъ раскольниковъ, гребенскихъ и запорожскихъ казаковъ, — секта людей божіихъ и хлыстовъ, въ южной и юговосточной украйнѣ Россіи, получила сначала довольно явственный турко-татарско-казачій оттѣнокъ. Въ составъ ея общества вошло не мало турецкихъ и татарскихъ родовъ казаковъ запорожскихъ и донскихъ; потому что эти казаки, изъ среды которыхъ вышли и турецкіе хлысты, были большею частію турецкаго и татарскаго происхожденія. «Черкасы, или запорожцы, — говоритъ Коллинсъ, — татарскаго племени»^[102]. «Въ донской казачій родъ, — говоритъ г. Котельниковъ въ историч. запискѣ о куртоярской станицѣ, — вошли нѣкоторыя, калмыцкія, татарскія, греческія и турецкія племена и чрезъ смѣшеніе измѣнились въ русскій родъ»^[103]. На такой турко-татарской этнологической почвѣ казачества, легко было съ особеннымъ успѣхомъ привиться сектѣ турецкихъ раскольниковъ — бѣглыхъ единоплеменниковъ запорожскихъ, гребенскихъ и донскихъ казаковъ.

Вслѣдствіе такого развитія, на турко-татарской этнологической почвѣ казачества, — въ сектѣ людей божіихъ и хлыстовъ сначала весьма замѣтно отразился оттѣнокъ запорожско-казачьихъ привычекъ и восточнаго гарема. Запорожскіе казаки, по свидѣтельству Коллинса, страстно преданы были пляскамъ, колдовству, которымъ занимались у нихъ и женщины высшаго сословія, и управлялись избранными ими самими полковниками.

И вотъ все это перенесено было ими и въ секту людей божіихъ и хлыстовъ, — а званіе полковниковъ усвоено предводителямъ-пророкамъ людей божіихъ; какъ видно, напр., изъ словъ пѣсни людей божіихъ: «какъ и сталъ онъ полковникъ полковой, красныхъ дѣвушекъ полкомъ полноватъ». Казачьи роды и круги обратились въ религіозно-коммунистическіе гаремы — въ круги и радѣнья людей божіихъ. Вообще, возникши отъ «Турчаниновъ родомъ» и отъ турецкихъ раскольниковъ татарскаго, запорожскаго и гребенскаго рода, секта людей божіихъ до Селиванова вовсе не имѣла печати скопчества, а напротивъ скорѣе была религіозной пропагандой восточной, гаремной общины. До Селиванова, она вполнѣ представляла религіозно-оргическій, восточный, гаремный коммунизмъ. Самъ первый лжепророкъ «турчанинъ родомъ», по словамъ Св. Димитрія Ростовскаго, "водилъ съ собою дѣвицу краснолицу, родомъ русскую, « и 12 учениковъ ходили по селамъ и деревнямъ и преимущественно увлекали въ его сборище бабъ^[104]. Въ донесеніи петербургской слѣдственной комиссіи 1734 года, по поводу открытія гаремныхъ сборищъ людей божіихъ, сказано: „послѣ богослужебныхъ собраній, гдѣ происходили пляски, еретики рѣдко расходились по своимъ домамъ, обыкновенно же ночевали въ домахъ этихъ собраній, въ которыхъ устроено было множество кроватей для приходившихъ на моленье: здѣсь мужчины и женщины предавались гнусному разврату“ Но словамъ Селиванова, родоначальника скопцовъ, до него люди божіи страстно занимались женскою лѣностью, т. е. увлекались женской красотой. „Ходилъ я, — говоритъ онъ, — по всѣмъ кораблямъ и поглядѣлъ, но всѣ женскою лѣностью перевязаны, то и наровятъ только, чтобы съ сестрой въ одномъ мѣстѣ посидѣть“^[105]. Какъ всѣ татарскія стихотворенія, мюрребы или четырехстишія, всѣ татарскія пѣсни имѣютъ темой женщинъ и любовь, такъ и многія пѣсни людей божіихъ дышутъ подобными мотивами.

И послѣ, когда Селивановъ возсталъ противъ гаремныхъ соборовъ людей божіихъ и, по словамъ скопческой пѣсни, самъ сталъ онъ „полковникъ полковой красныхъ дѣвушекъ полкомъ поливать“, — старый, турко-татарско-казачій гаремный отпечатокъ все-таки сохранился на соборахъ и радѣньяхъ людей божіихъ и скопцовъ. Такъ называемый свальный грѣхъ, по общему сознанію самихъ людей божіихъ, совершался почти на всѣхъ радѣньяхъ; въ нѣкоторыхъ корабляхъ свальный грѣхъ бываетъ почти на каждомъ чрезвычайномъ собраніи»^[106]. Всякій разъ, какъ людямъ божіимъ удается обратить въ свою секту напр. 15 или 16-лѣтнюю дѣвушку, — такъ бываетъ на радѣньи и свальный грѣхъ. Дѣвицу сажаютъ на возвышенное мѣсто, для нея особенно устроенное, и все собраніе пускается плясать около нея, припѣвая: «поплясохомъ, покатохомъ на сіонскую гору». Пляска дѣлается живѣе и живѣе, и скоро переходитъ въ истое бѣшенство; вдругъ свѣчи гаснутъ, и начинается та сцена, которая называется свальнымъ грѣхомъ. Именно, послѣ бѣшеной пляски, люди божіи, погасивши свѣчи, валятся на полъ и любодѣйствуютъ, не разбирая ни возраста, ни родства^[107], или, по словамъ одной пѣсни скопцовъ, «отъ страстей на бокъ валятся». Пѣсни строгихъ селивановцевъ-скопцовъ исполнены жалобъ на то, что люди божіи и послѣ Селиванова сильно предавались «женской лѣпости». Напр. въ одной пѣснѣ поется:

У насъ батюшки не стало
И теплота у насъ отстала.
А духъ на кругѣ возвѣщаетъ
Чрезъ пророчески уста:.
Избранные мои дѣти….
Приказъ мой не исполнили
И чистоту свою замарали,
Слабость, лѣпость возлюбили,
Вы во внѣшности всегда жили,
И плотямъ своимъ уважали, и проч.

И кромѣ гаремнаго разврата, въ сектѣ людей божіихъ и хлыстовъ, подъ вліяніемъ учителей ея, «Турчаниновъ родомъ» и турецкихъ выходцевъ запорожскихъ казаковъ, — выразились и другіе турко-татарскіе оттѣнки. Основные догматы Корана: вѣра въ пророковъ, которыхъ у магометанъ считается болѣе 100,000, и вѣра въ предопредѣленіе, въ судьбу вполнѣ согласовались и съ вѣрой людей божіихъ и скопцовъ въ своихъ пророковъ и въ такъ называемую общую и частную судьбу. Какъ у магометанъ вѣра въ судьбу создала болѣе 100,000 пророковъ, — такъ и у людей божіихъ вѣра въ рокъ, желаніе знать общую и частную судьбу вызвали сотни пророковъ и пророчицъ, "Што рокъ — то пророкъ, " — такъ гласитъ одна бѣлорусская пословица. Далѣе, до Селиванова, люди божіи на своихъ соборахъ, по его словамъ, по татарски — «не ходили». Наконецъ, самая идея скопчества, эта дикая, варварская, анти-физіологическая идея, вредная вездѣ, а тѣмъ болѣе въ холодномъ сѣверномъ климатѣ, — эта идея запесена въ Россію и заронена въ голову людей, подобныхъ Селиванову, съ востока, изъ Турціи. Природная родина скопчества тамъ, на востокѣ, гдѣ и родина полигаміи, многожества. Скопчество и на востокѣ явилось, какъ фанатическая реакція, оппозиція противъ восточнаго любострастія, многоженства и наложничества. Подъ вліяніемъ востока, и въ Греціи и Римѣ, во времена язычества, въ противоположность апотеозѣ фаллоса и поклоненію венерѣ, возникло восточно-евнушеское служеніе богинѣ цибеллѣ. Въ Греціи и Болгаріи, въ противоположность турецкому многоженству и гарему, скопчество особенно стало развиваться съ XIV в., какъ видно изъ житія Ѳеодосія терновскаго, писаннаго константинопольскимъ патріархомъ Каллистомъ.^[108] Изъ Турціи и Греціи идея религіознаго скопчества занесена въ Россію главнымъ образомъ отуречившимися или «турчанинами родомъ» — запорожскими и гребенскими казаками, жившими въ Турціи. И она привилась тѣмъ легче, что, по восточному умонастроенію финско-русскаго народа требовалось, какъ мы видѣли, чтобъ все было показано въ натурѣ, — чтобъ для нравственнаго самоусовершенствованія отсѣкать грѣхъ, такъ сказать, въ натурѣ же, нагляднымъ и ощутительнымъ образомъ, " вмѣсто того, чтобы вдаваться въ отвлеченныя толкованія о самоотверженіи, самовоздержаніи и пр. И вотъ, когда одинъ изъ первыхъ лжепророковъ, и «турчанинъ родомъ» и многіе турецкіе расколоучители изъ запорожскихъ или гребенскихъ казаковъ водворили на соборахъ людей божіихъ восточно турецкій гаремъ, — тогда, напротивъ, Кондратій Селивановъ, крестьянинъ орловской губерніи, пошелъ распространять въ людяхъ божіихъ восточно-турецкое евнушество, скопчество. И Селивановъ, поэтому, является преобразователемъ, обновителемъ секты людей божіихъ и хлыстовъ. Онъ возсталъ противъ «женской лѣности» — противъ турко-татарскаго гаремнаго любострастія и основалъ новую скопческую секту. Скопчество, такимъ образомъ, является какъ бы реакціей или опозиціей противъ турко-татарскаго гаремнаго характера, какой приняли было соборы людей божіихъ до Селиванова. И Селивановъ попытался распространить его не только въ русскомъ народѣ, но и по всему востоку и между татарами. Татарское многоженство онъ постоянно называлъ зміемъ лютымъ, подобно тому, какъ въ одной древне-русской богатырской былинѣ и вся татарская орда изображалась подъ образомъ змѣя Тугарина^[109]. Селивановъ далъ себѣ задачей, идучи въ Иркутскъ, «побѣдить на востокѣ змѣя лютова, поѣдающа всѣхъ на пути идущихъ на востокъ людей божіихъ и стать во главѣ разныхъ народовъ и племенъ.»^[110] И дѣйствительно, послѣдователи Селиванова успѣли распространить скопчество и между нѣкоторыми татарами. Поэтому, когда Селивановъ, на пути въ Сибирь, сталъ было раскаиваться въ томъ, что оскопилъ многихъ, и въ томъ числѣ татаръ, — одинъ сибирскій татаринъ или, турокъ сильно озлобился на него за то, что онъ скопилъ и ихъ татаръ, и турокъ. "Ѣхавши я дорогою, — говоритъ Селивановъ, — и помыслилъ: напрасно и людей скоплялъ, оскопилъ бы я самъ себя, и спасалъ бы душу! Гдѣ ни взялся турка, схватилъ съ моей головы престолъ и внесъ въ канаву, я за нимъ гнаться и говорю: "Отдай, турка, да отдай же! а если не отдашь, то разорю всю лѣность на землѣ, и мѣста ей нигдѣ не дамъ, и голову срублю. Тогда турка взялъ, самъ на голову мою надѣлъ и сказалъ: на вотъ, только насъ не трогай.^[111] Но всего болѣе Селивановъ старался искоренить турко-татарскій гаремъ и «женскую лѣпость на соборахъ и корабляхъ людей божіихъ.» Такое возстаніе Селиванова противъ лѣности женской и противъ старыхъ учителей и пророковъ сначала сильно вооружило противъ него всѣхъ людей божіихъ. Въ темныхъ массахъ народа зашевелилось чувство недовѣрія къ нововводителю, и затѣмъ послѣдовалъ цѣлый рядъ гоненій, которыя въ концѣ концовъ придали Селиванову значеніе гонимаго учителя. Но о гоненіяхъ Селиванова мы поговоримъ въ слѣдующей статьѣ.

III.

Селивановъ впродолженіе своей дѣятельности не разъ встрѣчалъ противодѣйствіе въ средѣ своихъ послѣдователей. Они даже неоднократно покушались убить его. Такъ одна дѣвица лже-пророчица хотѣла убить его камнемъ, а братъ ея до 6 разъ стрѣлялъ въ него ружьемъ, но не могъ застрѣлить. "А послѣ онаго, — пишетъ Селивановъ, — "возстала на меня всѣ божьи люди, возненавидѣли чистоту мою, и жаловались учителю своему, пророку Филимону, который ходилъ въ словѣ бойко, и онъ про чистоту мою въ духѣ пѣлъ, а такъ ненавидѣлъ, и, призвавши меня, говорилъ: «на тебя всѣ жалуются, что ты людей отъ меня отвращаешь; а я ничего не говорилъ, и все молча былъ, но онъ сказалъ: вишь какой ты, даромъ, что молчишь; смотри опасайся! А мнѣ въ то время пристать было негдѣ, потому что всѣ меня погнали. А на крестъ меня отдали іудеямъ божіи люди».^[112] Но, несмотря на такія гоненія, Селивановъ мало-помалу одержалъ верхъ надъ всѣми лже-пророками и лже-пророчицами, и всѣхъ привелъ къ себѣ, къ своему ученію, и такимъ образомъ восточный гаремъ людей божіихъ преобразовался въ восточную, чурецко-евнушескую секту скопцовъ. Потъ какъ онъ самъ описываетъ, какъ онъ ходилъ по всѣмъ соборамъ и кораблямъ людей божіихъ и приводилъ ихъ въ свою скопческую секту: "По сырой землѣ странствуя ходилъ я, и чистоту свою всѣмъ явилъ, на колокольню всходилъ, и одной рукой во всѣ колокола звонилъ, а другой избранныхъ своихъ дѣтушекъ манилъ, въ трубушку трубилъ, и имъ говорилъ: Пойдите мои вѣрные, изобранные со всѣхъ четырехъ сторонушекъ, идите на звонъ и на жалостный гласъ мой трубный, выходите изъ темнаго лѣса, отъ лютыхъ звѣрей и отъ ядовитыхъ змѣй, бѣгите отъ своихъ отцовъ и матерей, отъ женъ и отъ дѣтей, возмите съ собою только однѣ души, плачущіяся въ тѣлѣ вашемъ! На сей мой жалостный гласъ и на колокольный звонъ нѣкоторые стали отъ сна пробуждаться, и головы изъ гробовъ поднимать, и изъ моря на верхъ выплывать, и изъ лѣсу ко мнѣ приходить; а я тогда имѣлъ нужду по всѣмъ городамъ ходить, потому что не могъ нигдѣ головушки еврей приклонить, ходилъ въ нищенскомъ образѣ и часто перемѣнялъ платья на себѣ. Однажды, не пивши и не ѣвши, сидѣлъ трое сутокъ въ ямѣ, гдѣ бросали всякую падаль; да во ржи былъ я десять сутокъ, отчего, оченно утомившись, легъ и заснулъ; а проснулся, то увидѣлъ, что возлѣ меня лежитъ волкъ, и на меня глядитъ; но я сказалъ: поди въ свое мѣсто! и онъ послушался меня и пошелъ, А потомъ я доживалъ въ соломѣ двѣнадцать сутокъ, и пища была со мною только одинъ маленькій кувшинчикъ водицы, которую употреблялъ и по ложечкѣ въ сутки. Но послѣ онаго перешелъ я къ божьему человѣку, но и тутъ на меня доказали, и пришли за мною съ обыскомъ; меня же тогда спрятали и завязали въ пеньковый снопъ; а которые искали, сказали хозяину: что у тебя энто какой большой снопъ? А я велѣлъ хозяину пробѣжать позади двора, въ полѣ лечь. Послѣ того еще меня искали, а я былъ въ другомъ мѣстѣ, тожь у божьяго человѣка; мнѣ дѣваться было некуда, велѣлъ покрыть себя свинымъ корытомъ; и тутъ меня отецъ мой покрылъ, и не нашли. И еще когда и ходилъ въ Тулѣ въ нищенскомъ образѣ, и вздумалось мнѣ итить въ село Тифинь, на ярмарку, и стихи пѣть, а братъ мой, Мартинушка, меня не пущалъ, и говорилъ Мартинушка: смотри, братъ, встрѣчай меня! И пришелъ я на ярмарку, а на оной стоялъ полкъ солдатъ, и у меня было три сумки: двѣ я избралъ, да хотѣлъ набрать и третью, а самъ себѣ думаю: тутъ-то меня братъ мой встрѣтитъ съ большою добычею; и пошелъ къ солдатамъ просить милостыни: но они меня схватили, и подъ палатку къ себѣ взяли, и за телѣгу меня привязали и крѣпко караулили, а начальникъ имъ говорилъ: не вѣрьте, онъ уйдетъ, и остригите ему половину головы! Тутъ солдаты остригли мнѣ половину головушки! Наступила ночь, и солдаты всѣ полегли вокругъ меня, а я шибко захрапѣлъ, будто бы уснулъ, а солдаты промежду себя и говорятъ: Этакъ старичокъ намаялся, тотчасъ уснулъ; потомъ и они всѣ заснули, а я, взявши, головушку свою тряпочкою обвязалъ, и чрезъ нихъ перепрыгнувши, и ушелъ въ рожь, а они меня хватились и закричали: Бѣжалъ! бѣжалъ! да и негдѣ взять; только, однако, было: гдѣ я бѣжалъ, тамъ рожь шаталась, а они и говорятъ: если пѣшкомъ бѣжать, не догонишь, а на лошади ѣхать, то всю рожь поломаешь; а бѣжалъ я двадцать пять верстъ, все рожью да рѣчками, и еслибы я вышелъ на большую дорогу, то меня бы тамъ схватили, потому что у меня полголовы было острижено; и такъ я стороною бѣжалъ къ братцу своему, Мартинушкѣ, и постучался подъ окошкомъ, а онъ выскочилъ, обнялъ меня крѣпко и сказалъ: о, братецъ, братецъ, говорилъ я тебѣ, чтобы;ы не ходилъ! А я ему сказалъ: о, чтоже? я слава Богу! — А гдѣ же тебѣ полголовы остригли? Но я ему отвѣчалъ: я тебѣ сказалъ, что прійду, а волосы выростутъ, объ этомъ не тужи. По онъ меня весьма крѣпко любилъ и во всемъ берегъ, я былъ молчаливъ и несмѣлъ: такъ куды мы съ нимъ пойдемъ, и гдѣ намъ дадутъ блинковъ, то онъ меня все кормилъ, и подкладалъ, и говорилъ: На, ѣшь, да ѣшь же! а я молчалъ, кушалъ, и мы съ нимъ ходили но божьимъ людямъ, Въ одно время были мы на бесѣдушкѣ, и одна дѣвица пророчица, по ненависти, стала съ камнемъ у дверей, поднявши руку, и какъ подняла, такъ и окаменѣла у нея рука; а я пошелъ и легь въ ясли, и лежалъ въ оныхъ трое сутокъ, и не пилъ и не ѣлъ, а крѣпко плакалъ и просилъ Отца Небеснаго: о, Огецъ мой Небесный! заступись за меня сироту, и поддержи подъ своимъ покровомъ! И Отецъ мой за меня вступился, и она видѣла во снѣ, что ее ангелы наказывали жезлами, и всю ее избили, и велѣли просить у меня прощенья, и сказали: если онъ тебя не проститъ, то все будетъ тебѣ такое мученіе. Тогда она у меня просила прощенія, и говорила: прости меня, что я дерзнула поднять на тебя камень, и видѣла я во снѣ, что меня ангелъ жезломъ наказывалъ, и всѣ кости у меня изломаны и болятъ, и онъ велѣлъ мнѣ у васъ просить прощенія; если вами прощена не буду, то все такое мученіе принимать стану; тутъ я ее простилъ. А еще братъ ея хотѣлъ меня застрѣлить изъ ружья, когда я ходилъ на праздникъ изъ села въ Тулу; въ каждый праздникъ, когда «прійду, то онъ выходилъ въ лѣсъ съ ружьемъ и стрѣлялъ по мнѣ шесть разъ, но ружье, по промыслу Божію, не выстрѣлило ни одного разу. А послѣ онаго возстали на меня всѣ люди божьи…. Тогда я пошелъ стороною, лѣсомъ, къ божьему человѣку, Аверьяну, и, пришедши къ нему, говорилъ: любезный Аверьянушка! не оставь меня, сироту, призри и утай отъ семейства и отъ посестры своей; чтобъ никто не зналъ; пусти менія въ житницу, за что тебя Богъ не оставитъ; и онъ меня призрѣлъ и ходилъ ко мнѣ тихонько отъ своихъ, и я ему объявилъ о чистотѣ; но онъ сказалъ: боюсь, чтобъ не умереть. Но я ему говорилъ: Бе бойся, не умрешь, а паче воскресишь душу свою, и будетъ тебѣ легко и радостно, и станешь какъ на крыльяхъ летать, духъ къ тебѣ преселится, и душа твоя обновится; пойди къ учителю своему, пророку Филимону, и онъ тебѣ тоже пропоетъ и скажетъ, что въ твоемъ домѣ тайно самъ богъ живетъ, и никто объ ономъ не знаетъ, кромѣ тебя; который и пропѣлъ ему все то самое, что я ему говорилъ. И тутъ онъ мнѣ повѣрилъ, пришелъ и поклонился, и принялъ мою чистоту, и, по приказанію моему, объявилъ посестрѣ своей, что я у нихъ живу, и сказалъ ей, какъ учитель ихъ обо мнѣ въ словѣ провѣстилъ, что самъ богъ живетъ у насъ въ домѣ тайно, и я его принялъ. Еще въ одно время былъ я въ кораблѣ у матушки своей, Акулины Ивановны, у которой было вольныхъ людей тысячу человѣкъ; у нея была первая и главная пророчица, Анна Романовна; она узнавала въ морѣ и рѣкахъ, когда будетъ рыбы ловъ, и въ поляхъ хлѣбу урожай, но чему и но явности она прославилась; и знавши объ ономъ, многіе изъ міру къ ней приходили и спрашивали: сѣять ли нынѣшній годъ? а также объ рыбѣ: ѣздить ли ловить, или нѣтъ? И если кому она велитъ сѣять хлѣбъ, или ловить рыбу, то много въ тотъ годъ уродится хлѣба и рыбы поймаютъ; а въ который годъ не прикажетъ, то ничего не поймаютъ, не уродится хлѣбъ, А какъ я вступилъ въ соборъ, и она тогда ходила въ словѣ, и людей было восемьдесятъ человѣкъ: вдругъ вся встрепенулась и, оборотясь ко мнѣ, говорила: самъ богъ^[113] пришелъ; теперь твой конь бѣлъ и смиренъ. Взявши крестъ, ходила по порядку по всѣмъ въ соборѣ людямъ, давала каждому въ руки, дошла до меня послѣдняго, потому что я садился завсегда у самаго порогу и за порогомъ, былъ нѣмъ и не слышенъ, и никогда не отверзалъ устъ своихъ, и отдала мнѣ, и говорила потомъ пророкамъ: Ступайте на округу, и угадайте, у кого богъ живетъ! Тогда пророки пошли и искали но себѣ и по другимъ богатымъ, и у первыхъ людей ни у кого не нашли, а на меня и не подумали. Тогда Анна Романовна сказала: для чегожь вы меня, бога, не нашли, гдѣ я пребываю? Взяла у меня крестъ и показала всѣмъ: вотъ гдѣ богъ животъ! и всѣмъ оное сдѣлалось противно и злобно, потомъ велѣла она выдвинуть на середину собора сундукъ, и сѣла на оный крѣпко, и меня возлѣ себя посадила и говорила: ты одинъ откупишь всѣхъ иностранныхъ земель товары, и будутъ у тебя оные спрашивать, но ты никому не давай и не показывай, и сиди крѣпко на своемъ сундукѣ, а теперь же тебя хотятъ всѣ предать; но хотя ты будешь и сосланъ далеко, и наложатъ на тебя оковы на руки и на ноги, по, по претерпѣніи великихъ нуждъ, возвратишься въ Россію, и потребуешь всѣхъ пророковъ къ себѣ на лицо, и станешь судить ихъ своимъ судомъ. Тогда тебѣ отдадутъ великую честь, и пойдутъ къ тебѣ полки полками. Новъ одно время, взявши она меня въ особую горницу и сказала: Что, я давно съ тобою хочу побесѣдовать: садись возлѣ меня! и посидя, схватила крестъ и хотѣла привести меня, и говорила: приложись но кресту! А а взялъ отъ нея и сказалъ: дай-ко я приведу тебя снова самое! Но она, не слышавши отъ меня словъ, удивись оному, сказала: ахъ, и ты говоришь! Что мы никогда не слыхивали, чтобы ты съ кѣмъ говорилъ? И тутъ накатилъ на нее мой духъ, и она, сдѣлавшись безъ чувствъ, упала на полъ, и я испугался будто бы богъ мой ничего не знаетъ; взялъ, подунулъ на нее своимъ духомъ, и она, какъ отъ сна, пробудилась, встала и, перекрестившись, сказала: О, Господи! что такое со мною случилось? О, куды твой богъ великъ! Прости меня! взяла и приложилась ко кресту и говорила: Ахъ, какъ, что я про тебя видѣла! А я сказалъ: что такое видѣла? Скажи, такъ и я тебѣ скажу! И тогда она мнѣ стала разсказывать, что отъ меня птица полетѣла по всей вселенной всѣмъ провѣстить, что я богъ надъ богами, пророкъ надъ пророками.^[114] Тутъ я ей сказалъ: это правда; смотри же, никому объ ономъ не говори, а то плоть тебя убьетъ. Но всего моего похожденія, и отрядовъ не можно перомъ спасать, скажу вамъ о возлюбленномъ сыночкѣ Александрѣ Ивановичѣ, который былъ мнѣ вѣрный другъ и великій помощникъ, что нѣтъ мнѣ нынѣ такова помощника, и нигдѣ но могу избрать, ни въ Питерѣ, ни въ Москвѣ, и ни въ другихъ городахъ; много есть у меня добрыхъ людей, по все нѣтъ такого, каковъ былъ онъ; онъ, по благословенію моему, пошелъ въ ночь озарить тьму темничнымъ заключеніемъ и страданіемъ; а я, по благословенію Отца своего Небеснаго, пошелъ на востокъ, освѣтить всю вселенную и истребить въ божьихъ людяхъ вето лѣность, и побѣдить змѣя лютова, поядающа всѣхъ на пути идущихъ моихъ дѣтушекъ. И когда я пошелъ въ Иркутскъ, тогда у меня было товару только за одною печатью; и какъ пришелъ изъ Иркутска въ Россію, тогда вынесъ товару за тремя печатьми. И тутъ мнѣ стали говорить и просить: Покажи намъ товаръ свой! но я имъ отвѣчалъ, что не покажу, сами догадывайтесь! я товаръ свой добывалъ все трудами своими, свѣчи мнѣ становили по плечамъ и по бокамъ все дубинками, а свѣтильники у нихъ были воловня жилы, а на крестъ меня отдали іудеямъ божьи люди, а я жилъ тогда у жены грѣшницы, Ѳедосьи Іевлевны, въ домѣ; она меня приняла, а свои люди не приняли, и доказали и привели въ домъ ея солдатъ; однако она не оробѣла; и приходили къ ней два раза, и не нашли меня, а я уже былъ спрятанъ въ подполье; а послѣ этого мои людишки и сказали солдатамъ и Офицеру: пойдемте въ третій разъ и найдемте его, и отдадимъ вамъ въ руки на муки; и, приведши ихъ, говорили: берите! онъ здѣсь, въ подпольѣ; которые и выломали полъ и вытащили меня за волосы. И тутъ меня били всѣ, кто чѣмъ попало, безъ всякой пощады, поясокъ и крестъ съ меня сняли, и руки назадъ связали, и назадъ гири привязали, и повели меня съ великимъ конвоемъ, шпаги обнаживши, и со всѣхъ сторонъ ружьями примкнувши, однимъ ружьемъ въ грудь, другимъ сзади и съ обоихъ боковъ, такъ что чуть не закололи; привезши въ Тулу, и посадили меня на стулѣ, подпоясали поясомъ желѣзнымъ, фунтовъ пятнадцать, и приковали меня къ стѣнамъ за шею, за руки и за логи, и хотѣли меня уморить; на часахъ стояли четыре драгуна, а въ другой комнатѣ сидѣли мои дѣтушки трое, которые на меня доказали, и которыхъ поутру хотѣли бить плетьми», и т. д.

Такъ мраченъ этотъ восточно-азіатскій лабиринтъ, гдѣ заблуждалась и доселѣ заблуждается темная масса такъ называемыхъ людей божіихъ, хлыстовъ и скопцовъ, а съ ними и большая часть народа. И пусть бы только простой народъ вступалъ въ это дикое общество, но въ немъ принимали участіе и лица высшаго сословія, получившіе образованіе въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ. Такъ напр., въ началѣ нынѣшняго столѣтія, по слѣдствію открылось, что въ обществѣ симбирскихъ скопцовъ участвовали, между прочимъ, статскій совѣтникъ Еланскій, маіоръ Ефимовъ, капитаны Самойловъ и Степановъ, штабсъ-капитаны Сазоіювичь и Невѣровъ и многіе другіе. Тьма непроглядная обступала это общество, и неоткуда было пробиться въ его среду ни одному свѣтлому лучу разума.

Отвсюду съ востока, и отъ финскихъ племенъ, и отъ турко-татарскихъ народовъ, и изъ Византіи, нахлынула мгла суевѣрій и заблужденій на нашъ бѣдный, темный народъ. Не съ запада, а съ востока онъ ожидалъ свѣта жизни…

Селивановъ пошелъ на востокъ — обратить въ скопчество разныя племена и народы. И скопцы вѣрятъ и теперь, что родоначальникъ ихъ придетъ съ востока, съ иркутскихъ горъ въ Россію, расположится въ Москвѣ, «въ мощной силѣ, на бѣломъ, духовно-разсуждающемъ конѣ, въ главѣ разныхъ народовъ и племенъ скопцовъ, и пойдетъ распространять скопчество даже на западѣ, по всѣмъ землямъ французскимъ.»^[115] И чего же дождутся эти темные люди съ востока? И кто же и когда же обратитъ ихъ къ свѣту запада? Паша неподвижная исторія, вѣроятно, еще долго не отвѣтитъ на этотъ вопросъ. Но прошедшая исторія нашего народа давно ясно доказала, отчего онъ такъ страшно заблуждался, чего онъ искалъ, ищетъ и не можетъ найдти, и заблуждается въ мрачномъ восточноазіятскомъ лабиринтѣ, и гдѣ его искомое, и въ чемъ оно состоитъ.

Во-первыхъ, исторія ясно доказала, что народу нужно знаніе законовъ природы, нуженъ ключъ къ естественной экономіи. Для этого-то ему и нужны были сначала вѣдуны, волхвы, знахари, которые бы знали и открывали ему всѣ тайны природы и жизни. Прежде всего народу особенно нужно было знаніе метеорологическихъ условій русской земли, такъ какъ онъ почти исключительно занимался земледѣліемъ, повсюду водворялъ земледѣльческую колонизацію, «куда, по его словамъ, ходилъ топоръ, ходилъ плугъ, ходила коса и соха.» Многовѣковая, часто горькая, страдомая практика земледѣлія показала ему, что значитъ природа въ дѣлѣ земледѣлія. И монахъ тревожно отмѣчалъ въ лѣтописяхъ русской исторіи тѣ метеорологическія явленія, которыя особенно ощутительно отзывались на народномъ хозяйствѣ. До XVI вѣка лѣтописцы, по случаю неурожаевъ, записали въ лѣтописяхъ до семи страшныхъ засухъ, когда, по ихъ словамъ, "было ведро вельми, изгарала земля, многіе боры изгарались сами, ключи и болоты высыхали, " до тринадцати несвоевременныхъ морозовъ и снѣговъ въ лѣтнее время; до четырехъ случаевъ необыкновенныхъ проливныхъ дождей, лившихъ въ теченіе цѣлаго лѣта, когда крестьяне "ржей не сѣяли, и хлѣбъ въ поляхъ и трава сгнивала; нѣсколько страшныхъ бурь, срывавшихъ хоромы и деревья съ кореньевъ, и даже будто бы уносившихъ людей и животныхъ; нѣсколько градобитій большихъ и обширныхъ. Были годы поразительные въ метеорологическомъ отношеніи. Напримѣръ, въ 1303 году «зима, — говоритъ лѣтописецъ — была тепла, не было снѣга во всю зиму, и не добыли люди хлѣба.» «Въ лѣто 1485 года, говоритъ лѣтописецъ, — съ осени палъ снѣгъ на талую землю, и потомъ были морозы, и зима вса бяше тала, и но мхамъ и по болотамъ грязи люты, и подъ снѣгомъ подпрѣлъ корень ржаной, и по велицѣ дни (послѣ Пасхи) было ведро и солнечно, а потомъ студено и мокро, слякоть съ морозомъ, и померзъ вышедшій ржаной корень, и бысть черна земля, и потомъ не бысть дождя до Петрова заговѣнья.»^[116] Какъ же народу земледѣльческому не дорого было знать всѣ эти метеорологическія условія русской земли? Отъ нихъ приходилось общимъ числомъ по 14 большихъ неурожаевъ на каждое столѣтіе, считая лишь только записанные въ лѣтописяхъ неурожаи. А темный народъ, между тѣмъ, не зналъ этихъ метеорологическихъ тайнъ природы, — и вотъ ему нужны были вѣдуны, знахари, которые обманомъ своимъ замѣняли для него научное знаніе и морочили его предсказаніемъ тѣхъ или другихъ, важныхъ въ земледѣльческомъ отношеніи, атмосферическихъ перемѣнъ — дождя, засухи, града, ранняго или поздняго инея, урожая или неурожая хлѣба и т. л. Во-вторыхъ, народу крайне нужно было знаніе природы человѣческой, знаніе условій здоровья и болѣзней. Практически, жизненно необходимы были всѣ существенныя знанія физіологическія, анатомическія, гигіеническія, медицинскія и проч.; потому что его часто одолѣвали, мучили и губили разныя болѣзни. Моровыя повѣтрія, эпидеміи страшно опустошали уѣзды и волости: изъ 200 дворовъ совершенно вымирали жители 90 и 100 дворовъ. Часто страдалъ народъ отъ болѣзней гемороидальныхъ, упоминаемыхъ въ старину подъ разными наименованіями: головной боли, теченія крови, запоровъ, боли въ спинѣ и т п. Нерѣдки были нервныя болѣзни — эпилептическія, каталиптичсскія, истерическіе припадки, которые приписывались большею частію порчѣ и вліянію таинственныхъ силъ, и носили разныя народныя имена, какъ напримѣръ: камчюгъ, френьчугъ, болѣзнь умомъ, бѣснованіе, разслабленіе, трясеніе, икота и т. п. Какъ особенные болѣзненные случаи упоминаются въ старину: каменная болѣзнь, отека, сухотка, грыжа, зубная боль, глухота, нѣмота, слѣпота, шелуди и проч.^[117] Какъ же, опять, народу недорого было знаніе свойствъ всѣхъ этихъ болѣзней, способовъ ихъ леченія, знаніе силы травъ, кореньевъ и другихъ лекарственныхъ произведеній природы, которыми бы онъ могъ излечиваться отъ своихъ губительныхъ недуговъ. А онъ не имѣлъ этихъ жизненныхъ знаній, — и вотъ ему нужны были знахари, вѣдуны, нужны были ихъ зелейники, травники, лечебники, заговоры и заклятія. Словомъ, народу крайне нужно было знаніе законовъ природы внѣшней и законовъ природы человѣческой. А у него и тѣни этихъ знаній не было. И вотъ онъ вѣрилъ вѣдунамъ, знахарямъ, и даже финскимъ кудесникамъ: у нихъ искалъ онъ разрѣшенія мучившихъ его вопросовъ жизни и природы. Но неудовлетворили и вѣдуны, знахари — этого инстинктивнаго умственнаго запроса народной пытливости. Народъ сталъ даже примѣчать обманъ и шарлатанство въ ихъ предсказаніяхъ, сталъ иногда невѣрить имъ. Потому что они не раскрывали ему тѣхъ таинственныхъ силъ и законовъ, которые такъ могущественно владычествовали надъ его жизнью и смертью и надъ его скуднымъ хозяйствомъ. Тайна воздуха, дождя, града, снѣга, инея, засухи, мороза, урожая и неурожая для него по прежнему оставалась тайной. Голодъ отъ неурожаевъ по прежнему губилъ народъ. Въ XVIII вѣкѣ и въ первой половинѣ XIX столѣтія, по прежнему, часто бывали убійственныя засухи, и въ томъ числѣ 6 или 7 засухъ было необыкновенныхъ, почти повсемѣстныхъ. Градъ по прежнему непредвидѣнно опустошалъ поля. Въ 1843 году, начиная съ мая мѣсяца и до сентября, было 326 градобитій въ 250 уѣздахъ разныхъ губерній. Въ 1844 году опять случилось 215 градобитій, которые уничтожили всходы, посѣвы и самую солому хлѣбовъ на пространствѣ 181,035 десятинъ. Въ 1845 году опять былъ градъ въ 34 губерніяхъ и истребилъ въ теченіе мая, іюня, іюля и августа почти всѣ произраставшіе злаки и растенія на пространствѣ 118,222 десятинъ. ІЗъ 1851 году градъ въ 16 губерніяхъ обратилъ въ безплодную пустыню пространство въ 40,000 десятинъ, засѣянныхъ хлѣбомъ. И страшныя для народа извѣстія о неурожаяхъ въ XVIII и XIX столѣтіяхъ были чаще, чѣмь прежде. Наприм. въ XV столѣтія насчитывается до 18 неурожаевъ, въ XVI — до 11, въ XVII — до 12 неурожаевъ, а въ XVIII столѣтіи до 34; въ XIX столѣтіи, въ одну первую половину, было до 39 неурожаевъ. Такъ, благодаря газетамъ, страшныя для народа извѣстія о неурожаяхъ увеличивались и быстро распространялись, а знаніе окружавшей его природы и естественныхъ явленій но прежнему оставалось недоступнымъ для народа^[118].

Болѣзни также, но прежнему, одолѣвали народъ. Появлялись даже новыя, страшныя и опустошительныя болѣзни, какъ наприм. сифилистическія^[119]. Въ XVIII столѣтіи сифилистическая зараза — какъ говоритъ императрица Екатерина въ своемъ «Наказѣ», — заражала и опустошала цѣлыя деревни и волости. Однимъ словомъ, природа такъ непредвидѣнно и жестоко карала темный народъ почти на каждомъ шагу его жизни и хозяйства, что ему нужна была особенная раціональная предусмотрительность; необходимо было предварительное естествоиспытательное предузнаніе всего того, что можетъ быть и что будетъ въ природѣ; необходимо было такое знаніе физическихъ силъ и законовъ, на основаніи котораго онъ могъ бы математически вычислять и предузнавать всѣ неизбѣжныя явленія въ природѣ, такъ ощутительно и ежедневно отзывающіяся на его здоровья и благосостояніи. А такое знаніе и немыслимо было для народа. И вотъ ему нужны стали пророки или пророчицы, новые вѣдуны, знахари тайнъ природы. Не нашелъ онъ въ прежнихъ языческихъ вѣдунахъ и знахаряхъ инстинктивно искомаго знанія, разувѣрился въ ихъ способности предвидѣть, предсказывать и предотвращать разныя физическія бѣдствія и, въ частности, метеорологическія условія урожаевъ, или неурожаевъ, физическія причины удачи или неудачи промысловъ, болѣзней и т. п. — и пошелъ къ новымъ, христіанскимъ волхвамъ, вѣдунамъ и шаманамъ, — къ пророкамъ людей божіихъ и скопцовъ; онъ думалъ у нихъ найти этотъ даръ метеорологическаго всевѣденія, даръ пророчественнаго естествознанія. И пророки людей божіихъ и скопцовъ — эти новые «великіе волхвы», также обмалываютъ темный народъ, какъ и прежніе вѣдуны, волхвы и знахари; также морочатъ его, предсказывая ему, когда будетъ засуха, дождь, градъ, снѣгъ, иней, морозъ, родится или нѣтъ хлѣбъ, здоровый ли будетъ годъ для скота и для людей, и побудетъ ли какого мороваго повѣтрія и болѣзни и т. н.

Въ частности народу крайне необходимо было знаніе, какъ физіологіи человѣческой природы вообще, такъ въ особенности физіологіи брака, гигіены половыхъ отношеній и т. п. Незнаніе физіолого-гигіеническихъ законовъ половыхъ отношеній было причиною того, что въ народѣ нашемъ искони господствовала, и доселѣ боль шею частію господствуетъ вопіющая неправильность въ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ, и развратъ часто принималъ самыя противоестественныя формы и проявленія. Напримѣръ, сплошь и рядомъ бываютъ браки самые негигіеническіе: больные разными заразительными и наслѣдственными болѣзнями, въ родѣ сифилиса, золотухи, чахотки, съумасшествія и т. п., вступаютъ въ бракъ, заражаютъ другъ друга, и порождаютъ болѣзненное, чахлое, гнилое, идіотическое поколѣніе. А прежде, при восточномъ затворничествѣ невѣстъ до брака, какъ часто заключались браки между лицами съ разными физическими недостатками и уродливостями. Передъ появленіемъ секты людей божіихъ и скопцовъ, въ XVII вѣкѣ и въ первой половинѣ XVIII столѣтія, да и послѣ, — половыя отношенія сплошь и рядомъ были до возмутительности неестественныя и антигигіеничныя, даже помимо разнообразныхъ проявленіи содомства, онанизма: женились, напримѣръ, весьма рано на 12 и 13 году, женились въ близкихъ степеняхъ родства^[120], или, по словамъ московскаго патріарха Филарета, «поимали за себя въ жены въ сродствѣ, сестры свои родныя и двоюродныя, а иныя и на матери своя и на дочери блудомъ посягали, и женились на дочеряхъ и на сестрахъ»^[121]. Невѣжество причиняло женщинамъ страшный вредъ при самомъ дѣторожденіи, и тѣмъ многихъ изъ нихъ отталкивало отъ замужества и заставляло предпочитать скопчество. Напримѣръ, одинъ казанскій городской врачъ говоритъ: «повивальная бабушка, или грязное, отвратительное корыстолюбіе — одно и тоже.» И въ самомъ дѣлѣ, чтобы напиться чаю или съѣсть чужой обѣдъ, бабушка не посовѣстится изуродовать женщину и ожидаемаго младенца, а быть можетъ и все поколѣніе, могущее быть въ послѣдствіи; обыкновенно, эксплоатація, особенно перворождающей, начинается съ того, что бабушка послѣ перваго изслѣдованія дѣтородныхъ органовъ говоритъ, что матка не на мѣстѣ, слѣдовательно является необходимость ее править и длинная перспектива жить на чужой счетъ и за свою вредную работу получить еще сверхъ того вознагражденіе, вслѣдствіе частаго правленья грубыми мозолистыми руками обыкновенно бываютъ преждевременные роды. Но это еще ничего не значитъ въ сравненіи съ варварскими операціями во время самыхъ родовъ, Въ числѣ операцій, наиболѣе замѣчательныхъ и наиболѣе употребляемыхъ въ этомъ родѣ, извѣстны двѣ: 1) бабка становится на животъ роженицы и мнетъ его ногами; 2) когда это не поможетъ, то бабка беретъ роженицу за ноги, кладетъ ихъ себѣ на плечи, и начинаетъ трясти бѣдную женщину внизъ головою, чтобы такимъ образомъ высвободить младенца. Обыкновенныя послѣдствія такого обращенія влекутъ за собою болѣзни половой сферы и часто безплодіе послѣ первыхъ родовъ. Что подобные случаи не рѣдкость, не несчастная случайность, достаточно сказать, что въ теченіи 8 мѣсяцевъ пять такихъ случаевъ были извѣстны городовому врачу небольшого города въ казанской губерніи"^[122]. Далѣе, вслѣдствіе физіологической аномаліи въ половой сферѣ и въ половыхъ отношеніяхъ, господствовали въ нихъ и нравственная неправильность и крайняя недостаточность, неразвитость умственнаго самообладанія въ половыхъ влеченіяхъ. До Петра великаго браки заключались, обыкновенно, безъ взаимнаго согласія жениха и невѣсты, но деспотическому произволу родителей и нерѣдко даже по приказанію начальства и высшихъ чановъ, — и оттого въ семействахъ происходили разладъ, развратъ и безнравственность. Въ 1693 г. патріархъ Адріанъ свидѣтельствовалъ, что браки заключаются безъ согласія вступающихъ въ бракъ, «отъ чего житіе ихъ бываетъ бѣдно, другъ другу навѣчно и дѣтей безприжитно.» Церковные нравоучители, начиная съ XI вѣка, и особенно въ XVII столѣтіи, вопіяли безпрерывно и громко, что по праздникамъ происходилъ особенно возмутительный и грязный развратъ, на игрищахъ совершалось обыкновенно "и мужамъ и строкамъ великое прельщеніе, женамъ замужнимъ беззаконное оскверненіе и дѣвамъ растлѣніе.^[123] Мужчины и женщины не стыдились ходить публично нагими, а женщины нахально дотрогивались до молодежи и возбуждали ихъ страсть словами самыми пошлыми, сальными, грязными.^[124] Все это не могло не возмущать естественнаго и нравственнаго чувства и въ самомъ простомъ народѣ. И вотъ, удивительно ли, что многіе, вслѣдствіе того, пустились въ другую, столь же неестественную и безнравственную крайность — въ скопчество. Ересь скопческая, въ этомъ отношенія, является уродливой, неестественной, антифизіологичеокой реакціей противъ уродливыхъ, неестественныхъ, антніигіеничныхъ и безприветвснныхъ отношеній мужчинъ и женщинъ. Она проповѣдуетъ удаленіе мужескаго пола отъ женскаго, и даже уничтоженіе, истребленіе самой физіологической способности взаимнаго влеченія, совокупленія и плодородія обоихъ половъ. Когда мы спросили въ Туруханскѣ одного сосланнаго туда, довольно начитаннаго скопца, родомъ новгородца: «для чего скопцы скопятся?» онъ отвѣчалъ: "а скопился мы потому, что дѣти грѣха умножились, что мужья и жены, мужчины и женщины находятся въ неправильныхъ отношеніяхъ между собою. Мужъ съ женой не знаютъ одного, опредѣленнаго времени для совокупленія, тогда какъ и у животныхъ есть въ этомъ случаѣ опредѣленность. При недостаткахъ происходитъ между ними разладъ, ссоры и т п. Похоть плоти, во взаимныхъ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ, порождаетъ нравственный хаосъ. Молодость отъ нея вѣтренна, нисколько не владѣетъ собой. Сѣмяистеченіе порождаетъ нечистоту. Наконецъ, венерическая болѣзнь съѣдаетъ свѣжую молодость, порождаетъ болѣзненное, гнилое потомство, возбуждаетъ отвращеніе. При оскопленіи ничего этого не бываетъ, и человѣкъ къ труду прилежнѣе и въ трудѣ не разсѣянъ. При скопцахъ и женщинамъ легче. При евнухахъ турецкихъ, — женамъ турецкихъ шаховъ и хановъ легче. При оскопленіи совѣсть чиста, не обуреваютъ страсти, труда больше. "Откуда проистекаетъ такой противоестественмый, анти-физіологическій взглядъ на половыя отношенія? Очевидно, главнымъ образомъ отъ незнанія физіологіи и гигіены этихъ отношеній. Не зная физіологіи зачатія и рожденія человѣка, скопцы думаютъ, что человѣкъ есть плодъ самыхъ нечистыхъ, грязныхъ веществъ. Селивановъ говоритъ: «душа человѣка винта отъ сердецъ самаго Бога Саваофа, а взятъ человѣкъ изъ самаго гнуснаго сѣмени и непроходимой грязи»^[125]. Такія мысли внушали народнымъ грамотникамъ и древнія церковныя поученія. Напримѣръ, въ одномъ древне-русскомъ словѣ о постѣ и составѣ человѣческаго тѣла сказано: «то помыслите и разгадайте, чего въ нашемъ тѣлѣ нѣтъ — огнь, зима, глисты, черви и проч.^[126].» Не зная великаго закона естественнаго подбора, не безъ цѣли создающаго и женскую красоту, и по словамъ Дарвина, даже, въ животномъ царствѣ обусловливающаго половой подборъ, половыя симпатія къ тѣмъ или другимъ физическимъ качествамъ или своеобразнымъ формамъ половой красоты, не зная физіологическихъ законовъ и условій усовершенствованія и вырожденія человѣческаго рода, — скопцы въ женской красотѣ видятъ нечистую, сатанинскую силу, а не существенный аттрибутъ и служебную силу естественнаго подбора природы и физическаго усовершенствованія человѣческаго организма. Селивановъ училъ людей божіихъ: «ненавидитъ душа моя женской лѣпости, какъ лютаго змѣя. Храните дѣвство и чистоту, а чистота есть прежде всего удаленіе отъ женской лѣпости. Удаляйтесь злой лѣности и не имѣйте братья съ сестрами, а сестры съ братьями, праздныхъ разговоровъ и смѣховъ, отчего происходитъ уже лѣпость: ибо оная, какъ камень магнитъ, имѣющій свойство привлекать къ себѣ близь находящееся желѣзо, такъ и женская лѣпость, по врожденному свойству своему, каждаго, близко обращающагося брата съ сестрою. привлекаетъ къ себѣ и непримѣтно вкрадывается въ сердца человѣческія, и яко моль точитъ и поядаетъ всю добродѣтель.»^[127] Вслѣдствіе такого понятія, въ закавказскомъ краѣ скопцы для богомолья сходятся отдѣльно отъ скопчихъ, считая грѣхомъ самомалѣйшее прикосновеніе, даже нечаянное, скопца къ скопчихѣ, такъ что если скопецъ обращается за-просто съ своею женою, съ другою скопчихою, или съ постороннею женщиною, то подвергается упреку, выражаемому словамъ «лѣпость». Въ подтвержденіе обязанности удаленія скопцовъ отъ скопчихъ приводятъ изъ священнаго писанія стихъ: «стоять будутъ на Сіонѣ горѣ 144 тысячи, иже съ женами не осквернишася»^[128]. На просьбу пояснить слова писанія «плодитеся, множитесь и наполняйте землю.» — скопцы говорятъ, что подъ словомъ «плодитеся» подразумѣвается "скопляйтеся, " а «множитесь и наполняйте землю» значитъ, чтобы скопцы умножались до того, чтобъ могли наполнить землю. О пресѣченіи рода человѣческаго скопчествомъ, скопцы полагаютъ, что люди, рожденные отъ грѣха, не могутъ принять всѣ скопчество, а одни предназначенные, избранные самимъ Богомъ; по этому родъ человѣческій никогда не можетъ просѣчься, потому что мало кому дано быть скопцемъ^[129]. Наконецъ, не понимая той простой истины, что весь корень зла и неправильности половыхъ отношеній лежитъ вовсе не въ половой сферѣ человѣческой, а въ неразвитости головнаго мозга, въ неразвитости мозговой, умственной силы нравственнаго самообладанія, — скопцы фанатически смотрятъ на самую половую сферу человѣка, какъ на органы сатанинскіе, нечистые. Отсюда-то и проистекаетъ этотъ ужасный, фанатическій, противоестественный актъ скопленія, или, какъ скопцы говорятъ, обѣленія, которое у нихъ иногда совершается дважды и бываетъ полное и неполное, — по ихъ выраженію, большая и малая печать^[130]. И какая варварская дичь, какое сумасбродство и су нашествіе въ этомъ фанатическомъ обрядѣ скопцовъ! Представьте, напримѣръ, ночное собраніе скопцовъ и скопчихъ, въ бѣлыхъ рубахахъ, съ зажжеными свѣчами, хоть одно изъ тѣхъ собраній, которыя бывали до 50-тыхъ годовъ въ г. Алатырѣ, въ домѣ мѣщанина Милютинскаго. При дико-вдохновенномъ, восторженномъ пѣніи, вводятъ на соборное моленье новобранца — израиля, и затѣмъ, когда радѣнія скопцовъ доходятъ до изступленія, когда самъ израиль приходитъ въ ненормальное, патологическое состояніе, его выводятъ, среди скачки скопцовъ и заунывнаго пѣнья, въ сосѣднюю комнату и тамъ совершаетъ оскопленіе какой-то старикъ. Затѣмъ кладутъ оскопленнаго на кровать среди комнаты и скопцы и скопчихи, цѣлуясь съ нимъ, привѣтствуютъ его: Христосъ воскресе. Многіе не выносили этой операціи, совершенной ложемъ или бритвою, умирали вскорѣ послѣ оскопленія, а служившіе у Милютинскаго хоронили трупы за садомъ, въ полѣ. Еще болѣе отвратителенъ этотъ уже чисто каннибальскій, антропофагическій обрядъ оскопленія 15 или 16 лѣтнихъ дѣвушекъ, у которыхъ отрѣзанныя груди даже съѣдались на радѣньи^[131]. И сколько есть еще нелѣпаго, противоестественнаго въ скопчествѣ. Вотъ, напримѣръ, чтобы мужчинѣ сдѣлаться пророкомъ, онъ долженъ, между прочимъ, съѣсть высушенное сердце умершаго пророка, а чтобы скопчихѣ заслужить званіе мироносицы, она должна обмыть умершаго пророка, этою же водою обмыться сама и выпитъ остатки воды^[132].

Дикая, антифизіологическая секта скопцовъ какъ нельзя болѣе ясно свидѣтельствуетъ, до чего можетъ заблуждаться темная масса, удаляясь отъ природы, нарушая физическіе законы, въ непроходимой дали отъ свѣта естествознанія, и какъ вообще опасно, вредно лишать молодыя простонародныя поколѣнія свѣта естественнаго ученія. Изувѣрская эта секта свидѣтельствуетъ о страшномъ извращеніи человѣческой природы въ приверженцахъ турецко-евнушеской кастраціи. Вообще, всѣ мистико-идеалистическія доктрины суть ничто иное, какъ патологическія, болѣзненныя проявленія нервной системы человѣка. А эта дикая, противоественная восточно евнушеская секта есть уже рѣшительное умопомѣшательство. Недаромъ скопцы физически наказываются за свой тяжкій грѣхъ противъ природы. Посмотрите на скопца — это жалкій мертвецъ. Цвѣтъ лица его блѣдный, или желто-синеватый, подъ глазами синія пятна, кожа на тѣлѣ морщинистая, все тѣло вялое, дряблое. Въ тѣлѣ скопцовъ недостаетъ надлежащаго количества теплоты, и они чрезвычайно зябки даже лѣтомъ. Голосовой аппаратъ у скопцовъ недоразвитъ или изуродованъ, вокализація ихъ какая-то уродливо-женственная, характеризующаяся высокими нотами, какъ обыкновенно бываетъ у кастратовъ. Вообще, этотъ уродливый, антифизіологическій типъ людей служитъ урокомъ, что уклоняться отъ природы безнаказанно нельзя. Иногда подумаешь, дикарь сибирской тайги и тундры безмѣрно превосходитъ ихъ по развитію естественнаго чувства — чувства природы. Когда мы были въ Туруханскѣ, къ намъ сошлись разъ двое скопцовъ и пятеро тунгусовъ. Какъ типично, наглядно представился тогда намъ рѣзкій контрастъ дѣтей природы, лѣсовъ и горъ тунгузскаго хребта и этихъ враговъ природы — исчадій турецкаго лже-аскетизма. Тунгусы простодушно говорили намъ своимъ отъ природы мягкимъ, плавнымъ голосомъ, съ легкими жестами рукъ, раскрывая свои думы о природѣ;, свои вѣрованіи въ нее.

Когда тунгусы, съ свойственнымъ имъ дѣтскимъ простодушіемъ, раскрывали намъ свои думы о природѣ, — одинъ скопецъ всталъ, прервалъ ихъ рѣчь, и заговорилъ гордымъ, напыщенно-догматическимъ тономъ: «вѣдь они идолопоклонники, а по нашему надо блюсти — нести чистоту въ небесную высоту.» "Пойдемъ, братъ, « — сказалъ другой скопецъ, и оба посолонь повернувшись, вышли. Когда они ушли, тунгусы, переглянувшись другъ съ другомъ, улыбнулись, и съ самымъ простосердечнымъ, естественнымъ юморомъ смѣялись надъ скопцами. „Какой это народъ, — говорили они, — прежде ихъ не было здѣсь. Мы боимся ихъ, какъ бы насъ не стали класть (скопить). Если бы такой народъ, пришолъ на наши чумы, — бѣда бы была.“ Такъ и дикимъ дѣтямъ дикой сибирской природы кажется смѣшнымъ, дикимъ и страннымъ такое мрачное явленіе въ жизни русскаго народа — цивилизатора азіатскихъ дикарей, какъ велико русское скопчество. Да и съ свѣтомъ то естествознанія, кажется, легче подойти къ этимъ дикимъ дѣтямъ природы, чѣмъ къ какимъ нибудь скопцамъ. Потому что тѣ гораздо ближе къ природѣ, обращаются въ непосредственной ея Сферѣ, живутъ прямо по внушеніямъ природы, вѣруютъ въ природу, благоговѣютъ передъ природою. Солнце, каменный утесъ, гигантская сибирская рѣка — вотъ предметы ихъ благоговѣнія, а не скопцы-христы и лже-пророки людей божіихъ. Слѣдовательно, съ дикимъ сыномъ сибирской природы придется прямо толковать о природѣ, о солнцѣ, о каменномъ утесѣ, о рѣкѣ, о звѣряхъ и т. п., а скопецъ заговоритъ съ вами текстами и непремѣнно вступитъ въ догматическій туманный споръ.

Но ужели же все въ скопчествѣ мрачно и дико? Ужели не живитъ его ни одно естественное, человѣческое чувство? Да, чуть, чуть только проглядываетъ въ немъ тусклая идея свободы и лучшей соціальной жизни. Массѣ народной столько же нужно было ч улучшеніе ея гражданской, соціально экономической участи, сколы; и знаніе тайнъ природы. Не одна природа подавляла, угнетала на родъ своими физическими бѣдствіями — засухами, градобитіями, неурожаями, моровыми повѣтріями, и т. п. Надъ нимъ гнетущимъ образомъ тяготѣла и его крѣпостная забитость. А потому, и въ соціальномъ отношеніи, ему нужны были свои демагогическіе пророки искупители, которые бы раскрыли ему его горемычную долю, судьбу. Въ XVIII вѣкѣ, когда крѣпостное рабство достигло крайняго предѣла и произволъ грубой силы дошелъ до забвенія всякихъ человѣческихъ отношеній, — масса крѣпостнаго народа судорожно волновалась то тамъ, то здѣсь, и чаяла искупленія. И вотъ когда Петръ ІІІ-й далъ дворянству грамоту о вольности, и крѣпостной народъ ждалъ и себѣ такой же грамоты о вольности, и когда уже ходили къ народѣ слухи, будто Петръ I!I-й начерталъ эту гранату о вольности, — тогда явился, въ одно время съ Пугачевымъ, и также подъ именемъ Петра III то, Селивановъ. Масса одинаково пошла за тѣмъ и другимъ чая отъ обоихъ искупленія. „Повезли меня въ Сибирь, — говоритъ Селивановъ, въ то самое время, какъ и Пугачева везли, и онъ мнѣ встрѣтился на дорогѣ: его провожали полки полками, и также везли подъ вели книгъ конвоемъ, а меня везли вдвое того больше, и весьма строго, и тутъ которые его провожали, за мной пошли, и которые меня везли, за нимъ пошли.“^[133] Селивановъ былъ не только проповѣдникомъ скопчества, но выдавалъ себя за покровителя низшей братьи. По словамъ его, онъ избралъ себѣ самаго низкаго рода убогихъ подъ свою руку, и возвелъ ихъ на высокую степень, а себя облекъ въ нищее одѣяніе и былъ яко убогій человѣкъ^[134]. Онъ училъ: „я всѣхъ равно почитаю, какъ богатаго, такъ и нищаго, и нищій да Бога сыщетъ.“^[135] Бѣднымъ классамъ народа онъ обѣщалъ обогащеніе, „тогда мои дѣтушки, — говорилъ онъ, были люди бѣдные, по я имъ сказалъ: только храните вы чистоту, то всѣмъ будете довольны, тайнымъ и, явнымъ (богатствомъ), всѣмъ намъ Отецъ мой небесный наградитъ“^[136]. Вообще секта людей божіихъ и скопцовъ, хотя въ странной, мистико-фантастической формѣ, но отчасти выразила на себѣ отпечатокъ тѣхъ грезъ и чаяній, какія въ XVIII вѣкѣ волновали крѣпостное крестьянство. Самозванство простыхъ мужиковъ хрbстами Искупителями, а бабъ богородицами есть по видимому почто иное, какъ мистическая апотеоза или религіозно мистическое выраженіе надеждъ униженнаго крѣпостнаго сельскаго населенія, крестьянина и сельской бабы-крестьянки, грубое, дикое, своеобразное признаніе ихъ человѣческаго достоинства и гражданскихъ правъ. Эту мысль такъ выражаетъ одна пѣсня скопцовъ:

Дураки вы, дураки,
Деревенски мужики!
А и эти дураки
Словно съ медомъ бураки,
А и въ этихъ мужикахъ
Самъ Господь Богъ пребываетъ.»

Такъ часто и картинно изображаемый въ пѣсняхъ скопцовъ судъ, на который будто бы явится Селивановъ судить, — судъ этотъ есть ничто иное, какъ созданіе грезъ и мечтаній несвободнаго народа о будущемъ рѣшеніи и улучшеніи его участи. Такъ мечталъ и грезилъ темный крѣпостной народъ, когда ему было особенно тяжко и жутко. Тогда ему нужны были свои лжехримты-искупители. Наконецъ, послѣ вѣковой крѣпостной деморализаціи, послѣ тяжкой страдомой работы, крѣпостнымъ рабочимъ людямъ нужно было хоть но временамъ вздохнуть свободно, оживиться, возбудиться хоть какой нибудь моральной надеждой. Англійскія рабочія ассоціаціи съумѣли устроить для своего оживленія и развлеченія клубы, ассамблеи вечернія. А нашъ рабочій народъ ничего этого не зналъ. И вотъ онъ искалъ моральнаго оживленія и возбужденія въ соборныхъ радѣньяхъ людей божіихъ и скопцовъ. Здѣсь, въ многолюдныхъ собраніяхъ мужчинъ и женщинъ, въ торжественныхъ оргіяхъ на ихъ радѣньяхъ, въ хороводныхъ пляскахъ и пѣсняхъ, въ успокоительныхъ пророчествахъ "духа-утѣшителя чрезъ пророчески уста, " — но всемъ этомъ сектаторы искали себѣ самое возбудительное моральное оживленіе, или, какъ говорятъ скопцы, душамъ своимъ воскресеніе и веселіе. Стало быть, было же что то соблазнительное и привлекательное въ этихъ скопческихъ собраніяхъ, когда въ нихъ вступали и полковники, и капитаны и штабсъ-капитаны. Многихъ, конечно, завлекали на вечернія и ночныя собранія людей божіихъ и скопцовъ эти веселыя гаремныя оргіи, часто кончавшіяся "свальнымъ грѣхомъ, " несмотря на скопческій ригоризмъ и пуризмъ Селиванова. Женская лѣпотѣ брала верхъ надъ чистотой Селиванова, Такимъ образомъ мы разсмотрѣли по возможности со всѣхъ сторонъ одну изъ самыхъ мрачныхъ сектъ въ Россіи, по преимуществу выразившую восточный умственный складъ русскаго народа. Какой же выводъ изъ всего этого? Одинъ только, — именно тотъ, что изолированное, безпомощное умственное состояніе темной массы народа, при восточномъ умственномъ складѣ ея, при возбужденной расколомъ предразсудочной народной мыслительности, доводитъ темный народъ до дикаго восточнаго шаманизма и антропоморфическаго идолопоклонства, до анти-физіологическаго турецко-евнушескаго кастратства. Съ другой стороны, въ самыхъ мрачныхъ заблужденіяхъ темной массы, порожденныхъ вліяніемъ восточнаго шаманства и пророчества, въ утихъ шаманско-пророческихъ вѣщаніяхъ о физико-метеорологическихъ и патологическихъ вліяніяхъ на жизнь людскую, о такихъ явленіяхъ природы, какъ морозъ, тепло, засуха, дождь, градъ, снѣгъ, иней, здоровье, болѣзнь, урожай или неурожай, изобиліе или недостатокъ звѣрей, рыбы, разныхъ минеральныхъ продуктовъ и т. п.; въ этихъ громкихъ, восторженныхъ скопческихъ вызываніяхъ пророческаго духа истины, — высказалось инстинктивное стремленіе знать тайны или законы природы, и судьбы или законы жизни; высказалась насущная, жизненная потребность разъясненія тѣхъ силъ и законовъ природы, которые управляютъ народнымъ хозяйствомъ, здоровьемъ и благосостояніемъ. Значитъ чтоже нужно? Нужно, во первыхъ, чтобы вмѣсто шаманско-пророческихъ собраній народныхъ, скорѣе заводились народо-образовательныя учебныя собранія — реальныя училища; и вмѣсто шаманствующихъ пророковъ и учителей народныхъ, скорѣе выходили бы въ эти народныя учебныя собранія люди раціональнаго естествознанія и естествоиспытанія, которые бы скорѣе разъясняли народу тѣ силы и законы природы, которые дѣйствуютъ на народное хозяйство, здоровье и благосостояніе, и своею таинственностью вызываютъ въ народѣ шаманизмъ. Нужно, чтобы вмѣсто лечебниковъ, травниковъ, громовниковъ и модниковъ, сочиненныхъ простонародными знахарями, скорѣе издавались раціональные, естественно-научные народные громовники — популярныя физико-метеорологическія книги, приспособленныя въ особенности къ сельскому народному хозяйству; раціональные, естественно научные народные травинки — популярныя ботаническія и агрономическія сочиненія, преимущественно о полезныхъ въ хозяйствѣ и культурныхъ растеніяхъ; раціональные естественно научные лечебники — популярныя гигіеническія и медицинскія руководства; и вообще, книги о природѣ, наиболѣе приспособленныя къ физіологическимъ, умственнымъ и хозяйственнымъ потребностямъ народа. Въ такихъ мрачныхъ заблужденіяхъ нашего простаго, рабочаго народа, какъ заблужденія скопческія, развивается много элементовъ вредныхъ, противо-естественныхъ, анти-физіологическихъ, враждебныхъ природѣ, враждебныхъ здоровому физіологическому развитію и совершенствованію человѣческой природы, враждебныхъ самому соціальному принципу. И тѣмъ, значитъ, скорѣе нужно спасать молодыя рабочія поколѣнія отъ этихъ опасныхъ и вредныхъ заблужденій, тѣмъ болѣе, что въ секту, напримѣръ, скопцовъ, какъ видно изъ слѣдственныхъ и другихъ дѣлъ объ нихъ, всего болѣе попадаетъ молодыхъ, неопытныхъ крестьянскихъ и мѣщанскихъ сыновей и дочерей, и послѣ они раскаиваются, но уже поздно. Въ восточномъ умственномъ складѣ нашего народа слишкомъ много раскольничьей наклонности къ умственному отщепенству отъ просвѣщенія, къ удаленію и уклоненію отъ свѣта добрыхъ идей, знаній и открытій. И тѣмъ, значитъ, настоятельнѣе необходимость — скорѣе воспитывать въ молодыхъ рабочихъ поколѣніяхъ новый, высшій, европейскій интеллектуальный типъ, воспитывать то умственное доброе направленіе, какое выработывается въ рабочихъ ассоціаціяхъ труда и самообразованія. Иначе, большая часть темной массы погрязнетъ или въ восточномъ шаманизмѣ и турецкомъ евнушествѣ, какъ скопцы, или въ буддизмѣ, какъ немоляки, или въ мертво-обрядовомъ китанзмѣ, какъ бѣгло-поповщина. И тогда она можетъ стать впослѣдствіи опаснымъ тормазомъ и сильной массивной реакціей противъ юныхъ ростковъ русско-европейской мысли, противъ всѣхъ лучшихъ стремленій нашего мыслящаго меньшинства. Надобно скорѣе, дружнымъ голосомъ и дружной помощью всѣхъ образованныхъ классовъ, отвѣчать крестьянамъ, начинающимъ заявлять на земскихъ собраніяхъ потребность гимназическаго образованія крестьянскихъ дѣтей. И земскимъ собраніямъ, въ этомъ отношеніи, предстоитъ великая и насущная задача реальнаго, естественно-научнаго просвѣщенія рабочаго земства и, чрезъ то естественно-научнаго раціонализированія народнаго хозяйства и возвышенія народнаго благосостоянія. Наконецъ, подъ вліяніемъ раскола, возбудилась на родная мыслительность, но мыслителыюсть большею частію предразсудочная, суевѣрная, мистико-фантастическая, — и расколъ все болѣе и болѣе эксплоатируетъ ее, увлекаетъ отъ заблужденія къ заблужденію, и большею частію совершенно отдаляетъ ее отъ знанія дѣйствительной народной жизни. Нужно, значитъ, скорѣе дать новую, лучшую, настоящую пищу возбужденной расколомъ народной мыслительности, оторвать ее отъ восточныхъ мистико-фантастическихъ лжеуиствованій, дать ей реальное направленіе, ввести ее въ область природы и естествознанія, дать ей въ руководство книгу о природѣ и раціональномъ общежитіи и т. под.

Вообще, чтобы избавить народъ отъ всякихъ мрачныхъ, противоестественныхъ вымысловъ, чтобы освободить ею отъ обмана и лжи шаманствующихъ пророковъ и расколоучителей, — скорѣе нужно дать молодымъ рабочимъ поколѣніямъ реальное, положительное образованіе- естественно-научное и соціально-экономическое. Въ сектахъ пророчествующихъ, такъ же какъ и вообще въ сектахъ раскольничьихъ, грамотность наиболѣе распространена, чѣмъ въ православной массѣ народа. Но у нихъ только одна книга для чтенія — библія. И они ее читаютъ и перечитываютъ отъ доски до доски, отъ книги бытія и до апокалипсиса, и не будучи приготовлены къ правильному ея пониманію, теряются въ объясненіи сущности дѣлъ, и доходятъ до умопомѣшательства, не имѣя твердой, положительной основы мышленія, Чтобы отвлечь, спасти молодыя рабочія поколѣнія отъ подобныхъ заблужденій, — имъ^[137] скорѣе нужно дать въ руки народную, популярную книгу о природѣ, человѣкѣ и обществѣ, такую книгу, которая бы удобопонятно разъясняла, раскрывала народу, при помощи живописныхъ рисунковъ, окружающую ихъ жизнь. Но у народа доселѣ не было и нѣтъ такой книги о природѣ, которою бы онъ увлекся также, какъ своими травниками и лечебницами; — и вотъ онъ, за неимѣніемъ подъ руками живописной книги о природѣ, пробавлялся и пробавляется одной старинкой — книгой голубиной, гдѣ вмѣщена вся его космологическая дума, все его міросозерцаніе. И въ эту миѳическую книгу голубиную доселѣ вѣрятъ не только такіе темные люди, какъ скопцы, но и духоборцы. Когда извѣстный скопецъ — инженеръ Ал. Ив. Шиловъ вошелъ на соборъ скопческий лже-богороднцы Акулины Ивановны, — то пророкъ этого собора привѣтствовалъ его такимъ завѣщаніемъ: «поди-ка, братъ, молодецъ, я давно тебя дожидалъ: ты мнѣ, богу и духу святому надобенъ. Богъ тебѣ отъ самого сыча божія мечъ, и много будешь грѣхи сѣчь, и дается тебѣ книга голубина отъ божіи сына, и отъ васъ много народу народится, знать опять старинка хочетъ явиться»^[138]. И что же темный народъ почерпалъ изъ этой миѳической книги? Бея мудрость, заключающаяся въ ней, резюмируется въ стихѣ о голубиной книгѣ такимъ образомъ:

У насъ бѣлый вольный свѣтъ зачался отъ суда Божія,
Солнце красное отъ лица Божія,
Младъ свѣтелъ мѣсяцъ отъ грудей его.
Звѣзды частыя отъ ризъ божіихъ,
Ночи темныя отъ думъ Господніихъ,
Зори утренни отъ очей Господшніхъ,
Вѣтры буйные отъ свята Духа…
Наши помыслы отъ обликъ небесныхъ,
У насъ міръ — народъ отъ Адамія,
Кости крѣпкія отъ камени,
Тѣлеса наши отъ сырой земли,
Кровь-руда наша отъ черна-моря…
Китъ рыба всѣмъ рыбамъ мати…
На трехъ китахъ земля основана.
Какъ китъ рыба потронется,
Вся земля восколеблется и пр.

Вотъ и все міросозерцаніе книги голубиной. Между тѣмъ, и умъ скопца, не смотря на все его извращеніе, не довольствуется этой темной стариной — книгой голубиной. И онъ невольно, инстинктивно порывается иногда къ самостоятельной реальной мыслительности. Безъ книги о природѣ онъ пускается въ самостоятельныя умствованія о природѣ. Такъ, вышеупомянутый туруханскій скопецъ-новгородецъ высказалъ намъ такое свое умствованіе о движеніи нашей планеты: «я представляю землю, — говорилъ онъ, — огромной овальной равниной, дѣлающей, отъ нажима или напора волосяно-слоистыхъ массъ воздуха, кругъ въ 365 разъ — малыхъ, суточныхъ оборотовъ, — но 180 круговъ въ каждой половинѣ линіи или пути своего годоваго круга или хода, по 90 круговъ въ каждой четверти своего хода. По мѣрѣ приближенія къ югу, къ солнцу, — бываетъ тепло и лѣто, а по мѣрѣ удаленія къ сѣверу, отъ солнца — холодъ и зима. Воздухъ заставляетъ землю кругообразно двигаться по горизонтально круговой линіи. Воздухъ состоитъ изъ незамѣтныхъ для нашего глаза тончайшихъ волосяныхъ слоевъ, и онъ постоянно движется и заставляетъ землю двигаться въ опредѣленномъ кругѣ, стѣсняя ее со всѣхъ сторонъ. Что такое это видимое небо, пространство небесное-съ солнцемъ и звѣздами — это все міры». Объясняй вращеніе земли около своей оси, скопецъ въ тоже время наглядно показывалъ его, дѣлая посолонь большой кругъ, изображавшій у него годовой ходъ планеты, и въ тоже время оборачиваясь ступнями, тоже посолонь, 363 разъ, или дѣлая ногами малые круги, обозначавшіе у него суточное обращеніе земли. О громѣ скопецъ умствовалъ тоже по своему крайнему разумѣнію: «громъ, — говоритъ онъ, — это дѣйствіе солнечной теплоты на земную испарину, подымающуюся вверхъ: въ воздухѣ, отъ солнечной теплоты и земной мокроты, происходитъ нѣчто въ родѣ чихоты или взрывъ паровъ». «Такъ я думаю, — замѣтилъ при этомъ скопецъ, — дохожу своимъ умомъ, своимъ размышленіемъ, безъ всякихъ книгъ». И такъ, — подумалъ я, — заблуждается народный умъ, внѣ свѣта раціональнаго естествознанія, безъ руководящей книги о природѣ. Выслушавши физическія умствованія скопца, я невольно вспомнилъ слѣдующій, весьма справедливый отзывъ одного изъ глубокомысленнѣйшихъ и наиболѣе наблюдательныхъ западныхъ путешественниковъ по Россіи, Ермана, объ умственныхъ наклонностяхъ нашего простого, рабочаго народа. «Все интеллектуальное образованіе торговыхъ и промышленныхъ классовъ русскаго народа, — говоритъ Ерманъ, — ограничивается тѣмъ, что они издавна выражаютъ греческимъ словомъ: „грамотный“ или „грамоту знаетъ“. Это знаніе, пріобрѣтаемое большею частію единственно собственнымъ усердіемъ, безъ всякаго школьнаго ученія и воспитанія, служатъ потомъ имъ къ ревностному и внимательному изученію священныхъ книгъ, въ чемъ они полагаютъ все достоинство своего характеристическаго благочестія. Къ этому побуждаетъ ихъ, особенно купцовъ, и образъ жизни ихъ, беззаботный и въ тоже время приводящій ихъ въ многостороннія столкновенія съ внѣшнимъ міромъ, а также частыя и нерѣдко дальнія путешествія, и потому эти промышленные люди почти всегда имѣютъ большую наклонность къ чтенію. Ни къ сожалѣнію, эта живая потребность большею частію только случайно и мало удовлетворяется русской литературой, хотя и многосторонней, но еще ни въ какой отдѣльной отрасли послѣдовательно неразвившейся. Тотъ русскій писатель могъ бы по истинѣ пріобрѣсти себѣ безсмертную заслугу, который, воспользовавшись большею частію чрезвычайно прямымъ здравымъ смысломъ, рѣдкою легко доступностью и богатымъ языкомъ этихъ классовъ народа, составилъ бы для нихъ цѣлесообразно-изложенную энциклопедію, и такимъ образомъ быстро поднялъ бы и поставилъ ихъ на прямую и непрерывную ступень къ дальнѣйшему образованію. Со стороны религіознаго отчужденія отъ высшаго образованіи, нельзя ждать препятствія такому предпріятію и споспѣшествованію въ дѣлѣ народнаго образованія, какъ можно было прежде думать. Напротивъ, видно, что, не смотря на природную привязанность къ догматизму, эти народные классы постоянно склонны хотя и къ необразованному, неразвитому, по самостоятельному, творческому мышленію, какъ это доказываетъ большое многоразличіе существующихъ между ними религіозныхъ сектъ.»^[139]

Съ реальнымъ образованіемъ, съ книгой о природѣ, обществѣ и экономіи народной надобно подходить къ массѣ реальнымъ же, практическимъ путемъ. Какъ ни уносятся раскольничьи массы въ свой заоблачный міръ мистическихъ бредней, какъ ни заняты они, по выраженію одного раскольничьяго писателя, Павла Любопытнаго, "горячимъ догматизмомъ, " но они также горячо, если еще не болѣе, любятъ пріобрѣтать богатство и преданы промышленности и торговлѣ. Раскольники весьма усердно устраиваютъ у себя фабрики и заводы, и мало-по-малу вводятъ въ свои операціи уже и паровыя машины. Въ XVIII столѣтіи раскольники явились едва ли не главными основателями уральскихъ желѣзныхъ заводовъ, или, по крайней мѣрѣ, дали имъ главную массу рабочихъ силъ. Къ 1736 году Татищевъ доносилъ правительству: «что раскольниковъ въ тѣхъ мѣстахъ умножилось, а наипаче на партикулярныхъ заводахъ Демидовыхъ и Осокиныхъ; прикащики едва не всѣ, да и сами промышленники нѣкоторые — раскольники, и ежели оныхъ выслать, то и заводы держать некѣмъ и въ заводахъ казенныхъ будетъ не безъ вреда; ибо тамъ, при многихъ мануфактурахъ, яко жестяной, прополочной, стальной, укладной, и почитай всѣ харчами и потребностями торгуютъ олончане, туляне и керженцы — все раскольники.»^[140] Московскія и подмосковныя фабрики были, какъ извѣстно, даже училищами и разсадниками раскола. Поморскіе, даниловскіе скиты имѣли заводы кирпичный, кожевенный, лѣсопильный^[141]. Въ нижегородской губерніи раскольники, запивъ по обѣимъ сторонамъ берега Волги, на пространствѣ 265 верстъ, и берега Оки, на пространствѣ 170 верстъ, въ числѣ болѣе 46,000 душъ, — завладѣли не только судоходствомъ по этимъ рѣкамъ, но и всею торговлею и издѣльною мѣстною промышленностью, — каковы: судостроеніе, дѣланье посуды, пряденье льна, металлическое производство и проч. Они были главными промышленными дѣятелями въ такихъ важнѣйшихъ пунктахъ нижегородской торговли и промышленности, каковы: Городецъ, въ балахнинскомъ уѣздѣ, Горбатовъ — торговый уѣздный городъ съ прядильными заводами, знаменитыя торговыя и промышленныя села — Павлово, Лысково и др. Жители великорусскихъ старообрядческихъ селъ мглинскаго, новозыбковскаго и стародубскаго уѣздовъ черниговской губерніи, также извѣстны своею промышленностью и торговлею. Они завели у себя на посадѣ въ Кляпцахъ до 150 мастерскихъ, до 22 суконныхъ, шерстяныхъ и льняныхъ фабрикъ, изъ которыхъ семь дѣйствуютъ парами. Даже скопцы, повидимому, больше другихъ сектантовъ уносящіеся въ мистико-фантастическій міръ, — даже и они народъ промышленный и ремесленный. Богатство и промышленность были, кажется, идеаломъ самого Селиванова, о которомъ пророки людей божіихъ пророчили: «и отдадутся ему всѣ иностранные товары, и дастся образъ спасительный — вилы, цепъ и пила» — орудія земледѣльческой и плотничьей работы. Въ пѣсняхъ скопческихъ воспѣваются "все скопцы-купцы русскіе, милліонщики знаменитые, " да «плотинчки московскіе и петербургскіе.»'Въ симбирской губерніи, по словамъ г. Крылата, между совратившимися въ скопчество крестьянами становилось замѣтно улучшеніе въ ихъ хозяйственномъ быту; они перестроивали дома въ болѣе обширномъ видѣ, одѣвались чище, жили опрятнѣе своихъ односельцевъ, и нѣкоторые начинали вести мелочную торговлю. Многіе и въ скопчество поступали изъ-за одной потребности обогащенія, тѣмъ болѣе, что скопческія пророчицы предсказывали каждому: «будешь золотомъ владѣть и за батюшкою пѣть.» У главнаго скопца симбирскаго, алатырскаго мѣщанина Милютнискаго, на поясной фабрикѣ, говорятъ, обезпечены были работой до 200 женщинъ и дѣвокъ. Даже на крайнемъ сѣверѣ, въ туруханскомъ краю, скопцы вмѣстѣ съ духоборцами были главными распространителями ремеслснности: они, между прочимъ, ввели тамъ въ употребленіе незнаемую дотолѣ пилу продольную и поперечную, самопрялку, которую потомъ усвоили и остяки, улучшили лодочное мастерство, были лучшими кузнецами и снабжали своими кузнечными издѣліями жителей на пространствѣ болѣе 300 верстъ. На станкѣ Костинскомъ, въ 70 верстахъ отъ Туруханска, гдѣ всего 4 дома, семь скопцовъ живутъ, подъ именемъ братьевъ по Богѣ, въ одномъ большомъ, хорошо устроенномъ домѣ: у нихъ устроена особая лодочная мастерская, особая кузница и слесарная, особая плотничья и столярная комната, и между ними есть даже часовой мастеръ. Всѣ они чрезвычайно трудолюбивы. Однимъ словомъ, раскольники всѣхъ сектъ весьма любятъ заниматься ремесленностью и устроивать фабрики и заводы; поэтому они и богача православныхъ. Они сами и съ гордостью говорятъ: «держащіеся старой вѣры живутъ гораздо богаче держащихся новой вѣры.»^[142] При такой наклонности раскольничьихъ сектъ къ ремесленности, къ фабрикамъ и заводамъ, естественно, къ нимъ или къ дѣтямъ ихъ лучше всего подходить съ реальнымъ образованіемъ чрезъ ихъ мастерскія, чрезъ ихъ фабрики и заводы. Но религіознымъ убѣжденіямъ споимъ, большею частью упорно отвергая европейскія знанія, какъ новшество и колдовство, — по фабрично-заводскимъ дѣламъ своимъ раскольники начинаютъ понимать важность и пользу реальныхъ знаній. Такъ, недавно раскольники, жители посада Клинцы, черниговской губерніи, владѣя многочисленными фабриками, заводами и мастерскими, всего до 150, и въ томъ числѣ до 13 суконныхъ фабрикъ, — не довольствуясь первоначальнымъ обученіемъ, заявили потребность болѣе серьознаго, реальнаго образованія для своихъ дѣтей. Общество выразило желаніе открыть училище, необходимое въ торговомъ и промышленномъ быту, не называя его ни уѣзднымъ, ни приходскимъ, и дозволивъ ученикамъ носить такую одежду, какую хотятъ родители, а не форменную. Желаніе общества, въ лицѣ нѣкоторыхъ членовъ, формулировано въ оффиціяльномъ представленіи такимъ образомъ, чтобъ устроить трехклассное училище, въ которомъ преподавались бы: русскій языкъ, арифметика, географія, исторія, и, послѣ того, въ первомъ классѣ: краткія физико-химическія понятія, необходимыя въ примѣненіи къ ремесламъ и производствамъ; а во второмъ и третьемъ классахъ совмѣстно: краткій обзоръ механическихъ производствъ — суконнаго, чулочнаго и т. д. и механическихъ фабрикацій: мыловаренной, свеклосахарной, стеклянной и другихъ.^[143] Практическіе уроки, наглядные примѣры, представляемые хорошо устроенными на европейскій манеръ фабриками и заводами, лучше всякихъ назиданій искореняютъ старовѣрскія предубѣжденія раскольниковъ и невольно просвѣтляютъ умственный взглядъ ихъ на вещи, невольно заставляютъ ихъ усвоять и осуществлять новыя понятія и знанія. Такъ, раскольникамъ Кемскаго поморья, рыбопромышленникамъ, правительство предложило въ 1866 г. производить лекарственный тресковый жиръ норвежскимъ способомъ. Предложеніе правительства сначала вовсе ненашло между промышленниками желающихъ устроить заводы для такого производства; тутъ старовѣры-промышленники стали въ тупикъ передъ словомъ: «машинное» производство, какимъ оно извѣстно между ними въ Норвегіи. Видя, что никто не берется за машинное производство лекарственнаго жира, — г. Шатковъ рѣшился попробовать построить такой заводъ въ одномъ изъ становищъ мурманскаго берега. «И чтоже, — говоритъ онъ, — я долженъ былъ производить постройку среди дикаго любопытства и насмѣшекъ промышленниковъ. Окончивъ незатѣйливую постройку, я приступилъ къ опыту производства жира; но и тутъ встрѣтилъ столь же непріятное равнодушіе. Не смотря на то, я имѣлъ въ виду одну цѣль: утвердить значеніе, завода постояннымъ производствомъ жира, чтобы доказать моимъ недоброжелателямъ ошибочность ихъ мнѣній. Въ нынѣшнемъ году я производилъ жиръ для медицинскаго департамента военнаго министерства, и это не только замкнуло рты моимъ противникамъ, но нѣкоторые изъ нихъ просили дозволить имъ грѣть жиръ въ моихъ аппаратахъ, и я дозволилъ, не упоминая о прежнихъ ихъ преслѣдованіяхъ. Они, разумѣется, остались очень довольны результатами своего нагрѣванія, и какъ чистый жиръ довольно цѣнный ыъ сравненіи съ отстойнымъ, называемымъ сыроткомъ, то одни выразили желаніе и впередъ грѣть этимъ способомъ, а другіе просили или уступить имъ заводъ, или помочь своими наставленіями въ постройкѣ новаго. Заводъ мой, возбуждавшій постоянные толки между промышленниками, имѣлъ и болѣе хорошія послѣдствія: въ нынѣшнемъ году, по примѣру моему, доказавшему возможность существованія заводовъ, выстроенъ такой же заводъ однимъ изъ торгующихъ лицъ, въ другомъ отъ меня концѣ мурманскаго берега».^[144] Такъ наглядное, практическое приложеніе новыхъ утилитарныхъ знаній переламываетъ и самыя упорныя старовѣрскія предубѣжденія. Тамъ же въ кемскомъ поморья чувствовалась особенная потребность учебно-рукодѣльнаго образованія женщинъ, такъ какъ женщины въ поморья имѣютъ преобладающее вліяніе въ семейной жизни, — и пока не было женскаго училища въ г. Кеми, дочерей раскольничьихъ учили грамотѣ старухи старовѣрки. Но вотъ увидѣли раскольники на опытѣ, что въ Кеми въ новооткрытомъ (въ 1804 г.) женскомъ училищѣ хорошо обучаютъ дѣвицъ элементарнымъ наукамъ и рукодѣльямъ, — они съ большой охотой и съ полнымъ довѣріемъ стали отдавать туда своихъ дочерей. «Въ этомъ училищѣ, говоритъ г. Шатковъ, дѣвочки въ одинъ учебный годъ, достигаютъ въ наукѣ такихъ успѣховъ, какихъ ученики кемскаго уѣзднаго училища достигаютъ только въ два, три года. За то жители Кеми изъявляютъ учительницѣ, г-жѣ Никитиной, живѣйшую признательность и полное довѣріе, которое особенно выразилось въ томъ, что, не смотря на новость такого явленія, какъ женское училище, и на отвергающій все новое духъ старообрядчества, въ которомъ состоятъ всѣ жители, въ первый же годъ открытія училища поступило въ него въ разное время до 30 дѣвочекъ, а вначалѣ второго года ихъ было уже 56.»^[145] Наконецъ, чтобы пріохотить кемскихъ раскольниковъ къ интеллектуальному научному саморазвитію и разсѣять въ нихъ предубѣжденіе противъ наукъ, г. Шатковъ справедливо признаетъ необходимымъ примѣнить преподаваніе въ кемскомъ шкиперскомъ училищѣ къ мѣстнымъ практическимъ нуждамъ промышленниковъ-раскольниковъ, именно обучать ихъ дѣтей практическому мореходству и товаровѣденію. «Для дальнѣйшаго образованія, — говоритъ онъ, — и не иначе какъ только въ интересахъ края, необходимо расширить кругъ преподаванія въ шкиперскомъ училищѣ съ введеніемъ краткаго курса товаровѣденія. Тогда смѣло можно надѣяться, что окончившіе и неокончившіе курсъ ученія при постоянномъ занятіи необходимѣйшими въ ихъ жизни предметами кораблевожденія и товаровѣденія, неизбѣжно и незамѣтно занимались бы и другими предметами, способствующими развитію умственныхъ способностей; а какъ вся масса народа, усвоивъ одинаковыя начала образованія, имѣла бы одинаковое направленіе мнѣній, то питаемое нынѣ къ шкиперскимъ ученикамъ отчужденіе не имѣло бы мѣста, и образованіе скоро и прочно утвердилось бы въ народѣ, изъ котораго, не какъ изъ ограниченнаго числа учениковъ, скорѣе явились бы ученые шкиперы, какъ равно торговля и промышленность скорѣе вышли бы изъ настоящаго дурнаго состоянія уже потому только, что образованный народъ правильнѣе можетъ смотрѣть на пользы свои и общественныя, и скорѣе съумѣлъ бы обратить на разныя нужды вниманіе правительства, которому не всегда возможно видѣть несообразности положеній, направленныхъ къ этимъ пользамъ и приносящихъ вмѣсто того предъ. я говорю объ этомъ съ такою увѣренностью потому, что уже и теперь ученики шкиперскаго училища, но окончаніи курса, выходятъ съ образовавшимся характеромъ и съ сознаніемъ самостоятельнаго труда, отличаясь вѣрностью взгляда и понятій, словомъ, усвоивъ тѣ образовательныя начала, при которыхъ дальнѣйшее совершенствованіе въ наукѣ переходитъ въ потребность; ученики же кемскаго уѣзднаго училища остаются совершенно безграмотными.»^[146] Такъ и раскольничьи дѣти, и даже сами отцы ихъ могутъ мало-по-малу полюбить, и уже начинаютъ понемногу любить свѣтъ западной науки, — лишь бы только умѣть раскрывать имъ этотъ свѣтъ въ его прямомъ, практическомъ и плодотворномъ приложеніи къ пользамъ и потребностямъ народной жизни, народнаго труда и благосостоянія.

Примѣчанія.

1. Впервые(?) — въ журналѣ «Дѣло», 1867, № 10, с. 319—348; № 11, с. 138—168; № 12, с. 170—200.
2. Дѣло № 3-й: Производительная силы Россіи. 117—118 стр.
3. Riehls, Bürgerliche Gesellschaft s. 39. Его же Land und Leute s. 144: Land uud Sludt-gemeinden entsprechen dem Doppelzug in der Bürgerlichen Gesellschaft der Machten «des socialen Beharrens» und der «socialen Begegnung».
4. Ibid. § 54.
5. Казанская губ. 472—473.
6. Журналъ мин. нар. прос. 1864 г. ч. СХХІ, отд. III, стр. 86—87.
7. Памятная кн. на 1865 г. ст. 19.
8. См. туже «Памятн. книжку Иркутск. губ.»
9. Изъ моихъ путевыхъ записокъ.
10. Поселенные на Молочныхъ водахъ, духоборцы преимущественно занимаются земледѣліемъ: они особенно любятъ его.
11. «Общіе» и «духоборцы» основываютъ свою общину на ученіи, заключающемся въ Дѣяніи гл. 2 ст. 44 и 45: «и имяху вся обща, и стяжанія и имѣнія продаяху, и раздаяху всѣмъ, его аще кто требованіе.»
12. Все это по внѣшности какъ будто благовидно, но достойно сожалѣнія то, что духоборцы, величая себя духовными христіанами, не имѣютъ законнаго, правильнаго священства, и чуждаются общенія съ си православной церковно. Пр. Дух. Цен.
13. Лѣт. Литер. 1859 г. отд. III стр. 5—19; Нѣкоторыя черты объ общинѣ духоборцевъ записка 1805 г.
14. Что. Общ. Выписка о духоборцахъ стр. 47—48.
15. На финскомъ сѣверѣ, въ Эстляндіи, Финляндіи и особенно въ Лапландіи и доселѣ большая часть народныхъ легендъ состоитъ изъ разсказовъ о древнихъ славныхъ финскихъ волшебникахъ и шаманахъ. Die meisten Erzählungen, — говоритъ Кастренъ, enthielten eine Schilderung von Thaten ausgezeichneter Schamanen, und in den meisten Erzählungen wurde besonders die Eigenschaft bei den Schajnanen der Vorzeit gepriesen, dass sie sich in jode beliebige Gestalt verwandeln konnten. Der Glaube an eine solche Kraft hei den Schamanen ist ehemals weit verbreit gewesen, so wohl in Finnland als auch insbesondere in Lappland, und noch heut zu Tage ist dieser Aberglaube nicht vollkommen hei den Lappen ausgerottet etc. Castren’s, Reiseerinnerimgen 1638—1844. s. 29). Самое слово волхвъ, по словамъ финологовъ, сродно съ финскимъ Volhe.
16. Kastren’s, Reisecrinnerungen s. 1, 4.
17. Rosenkranz: Nalurreligion, die Wissenschaft der slawisch. Mythus s. 451.
18. Древн. рус. стих. стр. 45.
19. «Пріиде, — говоритъ жизнеописатель Стефана пермскаго, — нѣкто волхвъ, чародѣйный старецъ и мечетникъ, нарочитъ кудесникъ, волхвомъ начальникъ, обаянникамъ старѣйшина, отравникамъ большій, иже въ волшебной хитрости всегда упражняясь, кудесному чарованію теплый помощникъ былъ: имя ему Памъ. Сего же древніе пермяне некрещеніи имяху паче всѣхъ чаровниковъ, наставника и правителя его нарицающе себѣ, и глаголаху о немъ, яко того волшебствомъ управленъ быти Пермстѣй землѣ, и яко того утвержденіемъ утверждается идольская вѣра» — Памятн. старин. русск. литер. вып. IV. стр. 138.
20. Пам. стар. рус. лит. вып. IV, с. 188: Мрѣніе волхва. Лепехина, путешест. IV, 402.
21. Житіе Триф. Печенгск. ркп. Солов. библ. № 172.
22. Пам. стар. р. лит., в. IV, 138.
23. Дополн. въ А. И., т. I, № 28.
24. А. И. IV № 35, стр. 124 и 125, А. А. Э. т. III. № 264.
25. Акты XVII вѣка исполнены жалобами духовенства на эту холодности народа къ церкви — уклоненіе отъ богослуженія и предпочтеніе «ему» бѣсовскихъ сборищъ и игрищъ, — неуваженіи къ священникамъ и преданность волхвамъ и проч. Смотри напр. А. А. Э. III, № 264. IV, № 188 и 321 А. И. IV, № 151-й V, № 152-й. Доп. у А. И. V. стр. 115, 117, 413, 461, 468 и др. II. С. 3. T. I. стр. 246. Уже вслѣдствіе одной такой холодности къ православной церкви и богослуженію весьма возможно было возникновеніе полуязыческаго, кудесническаго, пророческаго богослуженія людей божіихъ.
26. Доп. къ А. И. I, № 22, А. 28. А. Э. III, № 264. А. И. III, № 96. IV. № 35.
27. Доп. VIII, № 29.
28. Доп. къ А. Истор. VI, № 117, стр. 301—304.
29. Доп. къ А. И. VI, № 117, стр. 361—364.
30. Бусл. о нар. слов. 37—38.
31. Бусл, 11, 37.
32. Слово о постѣ въ Прав. Собес. 1858 г. январь стр. 165—166. О поклоненіи водѣ финскихъ племенъ см. подробности у Кастрена: Wassergottheilen ѵогіеі, pitger über bie Finnshe Mitologie s. 68—85.
33. Рум. сб. 1754 г. Бусл. I, 482, Архивъ 1863, VI, 51 Пам. стар. р. лит. III, 167.
34. Бусл. II, 8.
35. Въ муромской легендѣ о кинзѣ Петрѣ и супругѣ его Февроніи сказано, что Февронія, когда была еще вѣщей дѣвой въ рязанскихъ предѣлахъ, однимъ дуновеніемъ своимъ на кисляждь или нѣкое квасно дѣлала цѣлебными эти жидкости. Бусл. I, 290.
36. Костомар, 191.
37. А. А, Э. 11, 58. Костомар. 191.
38. Лавр. лѣт. 63, 64. Лешкова, рус. народъ и госуд. 453.
39. Лавр. 75.
40. Архивъ 1852 г. стр 57.
41. Буслаевъ II, 44 о народной поэзіи.
42. Костомар. 86.
43. Бусл. II, 51.
44. Стоглавъ, 11 вопр. глава 5.
45. Сборн. Солов. библ. № 913. Щапова, рус. старообрядчество, стр. 413—452. Буслаевъ, очерки I, 485—486.
46. Сборн. Сол. биб. № 913, Щапова, р. стар. стр. 451—452. Буслаевъ, очерки, I, 485—486.
47. Окружное посл. патр. Никона по случаю моровой язвы: см. начертаніе жизни Никоновой — Аполлоса стр. 129—132.
48. Розыскъ ч. III, гл. 12. Посланія Игнатія м. тоб. въ 2 части Православнаго Собѣседника на 1855 г. посл. III.
49. Розыскъ ч. Ш, гл. 12.
50. Объ истор. происхожд. и развитіи секты людей божіихъ, см. Прав. Соб. 1858 г. март. стр, 334—364.
51. Посл. въ Чт. 81.
52. Посланіе стр. 89.
53. Замѣтки о скопцахъ — свящ. А. Георгіевскаго, въ запискахъ И. Рус. Географическаго общества, по отдѣлу этнографіи т. 1, стр. 536.
54. Списокъ отреч. книгъ въ моей книгѣ о раск. стр. 481.
55. Этногр. сбор. вып. V, бытъ крестьянъ, курской губ. стр. 87.
56. Путсшеств. Лепехина изд. 1772 г. ч. VI стр. 221—222, также 263.
57. Православный собесѣдникъ 1858 г. іюнь стр. 401.
58. Запис. свящ. саратов. тюремн. замка Н. Вазерскимъ. Прав. Соб. 302—303.
59. О скопцахъ симбирской губ. въ Зап. Геогр. Общ. по отд. этнографіи т. 1 стр. 511.
60. П. С. З. т. IX, 6613.
61. Посл. 68, 76, 80.
62. Посл. 90.
63. Прав. Собесѣд. 376. Посл. Селив. 78.
64. Посл. 74.
65. Вѣстникъ Географическаго общества 1855 г. ч. XIV отд. I, 118—119. Лепех. IV, 220—221.
66. Православн. собесѣдникъ 375, 395.
67. О скопцахъ — см. Георгіевскаго въ Зап. Геогр. общества 531.
68. Георгіевскій I, 55—36.
69. Вѣстникъ Географ. общ. 1859 г. ч. XXVI, II, стр. 100: опис. глаз. и. уѣзда.
70. Вѣстникъ Геогр, общ. 18X6 г. кн. IV, отд. I, стр. 282—289: о религіи некрещ. черем. каз. губ. протоіерея Вишневскаго.
71. Дневн. зап. Леп. изд. 1793 г. ч. I, стр. 165 см. Пр. Соб. 1858 г. іюль. стр. 375—396.
72. О скопцахъ симбир. губ. г. Крыжина. Зап. Имп. р. Геогр. общ. по отд. этногр. ч. 1, стр. 507.
73. Записки о скопцахъ Калужск. губ. св. А. Георгіевскаго, стр. 329.
74. Vorlesung über die Finnisch Mytholog. s. 197—198: Götterbilder und heilige Naturgegenstände.
75. Буслаев. II, 127—128.
76. Ibid стр. 529.
77. Сборникъ дух. стих. сост. Варенцовымъ стр. 161.
78. Fin. Mylhoiog. s. 53 и слѣд.
79. Посл. 85.
80. О скопцахъ А. Георгіевскаго, 529.
81. Бусл. I, 386.
82. Кастренъ, 303.
83. Ibidem 307—300. Nichts ist auch — замѣчаетъ Кастренъ, — in den heidnischen Rehgionsformen gewöhnlicher, als das die Götter so ungestaltet und Menschen werden…. Noch mehr Roweise für das Menschwerden der Götter liefert uns der Orient.
84. Kastrens Finnisch. Mytbolog. III, s. 193—236: Sotterblder und Heilige Nаtur gegenstände. Здѣсь Кастренъ подробно раскрываетъ это восточное, чувственно-образное умонастроеніе финскихъ племенъ Смот. особ s. 193—196, 215, 227, 229 и другіе
85. Вѣстникъ Географ. общества 1848 г. ч. XVII, ст. I, стр. 283.
86. См. подробности въ статьѣ г. Крыжинна о симбирск. скопцахъ и въ Пр. Собесѣд. объ обществѣ людей божіихъ.
87. Наприм. въ 1678—168! г. въ касимовскомъ уѣздѣ было «за новокрещеными и за мурзами и за татарами 350 роровъ; въ шацкомъ уѣздѣ за новокрещеными 49 дворовъ, за мурзами и татарами 385 дворовъ; въ писарскомъ уѣздѣ, за мурзами и татарами 76 дворовъ; въ арзамасскомъ уѣздѣ за мурзами и князьями татарскими 229 дворовъ; въ Керенскомъ уѣздѣ за мурзами и татарами 177 дворовъ; въ кадомскомъ уѣздѣ за мещеряками и новокрещеными 46, за мурзами и татарами 642 дв.; въ тешшкокекомъ уѣздѣ за мещеряками и новокрещеными 34 дв.; за мурзами и татарами 1061 дворъ; въ саранскомъ уѣздѣ за новокрещ. мурзами и татарами 42 дв. Доп. у А. И. VIII стр. 129—130.
88. Ibidem стр. 32.
89. Коллинсъ 11.
90. Вѣстн. Геогр. Общ. 1859 г. ч. 26, ст. V, стр. 59.
91. Казанской губ. 476.
92. Собр. Гос. Грам. III, № 60.
93. Кошихинъ, IX, 7.
94. Опис. народ. 1799, и IV, 200—201.
95. Доп. VIII, № 89; акты, относ. до обращен. въ христ. вѣру татаръ.
96. А. Э. I, 438.
97. Р., Дост. 91, А. И. III, 43. Л. Л. Э. IV, ст. 62, 146, 492, 498. П. С. З. 1, стр. 234. Грам. и акты рязан. губ., стр. 131. Древн. Россійск. Вивліоѳ. ч. XV, стр. 384—386.
98. Матеріалы для стаст. и географ каз. губ. стр. 471.
99. П. С. З. т. IX, № 6802, стр. 574.
100. Розыскъ ч. III, гл. XVIII въ ст. о христовщинѣ.
101. Прав. соб. 1808 г. марта 362—363.
102. Коллинсъ 12.
103. Розыскъ ч. III гл. XVIII, стр. 599.
104. П. С. З. IX, № 6613.
105. Посл. 79.
106. Объ обществѣ людей божіихъ въ Правосл. Собесѣдн. стр. 405.
107. Объ обществѣ людей божіихъ. Прав. Собѣседн. стр. 405—406.
108. 1364—1364 г. Чт. М. общ. исторіи 1860 г. 1, матеріал. глав. 1—12.
109. Бусл I, II.
110. Посл. 86.
111. Посл. 82.
112. Т. е. они выдали его въ руки полиціи. Посл. 75.
113. Вѣрнѣе: лже-богъ, самозванецъ, самопрельщенный.
114. Какое дикое, фантастическое самообольщеніе и сумасбродство.
115. О великорусскихъ безпоповщ. раскол. въ закавк. соч. В. С. Толстова въ Чт. Общ. Ист, ст. 52.
116. Исторія Гос. Рос. Карамзина IV, 200, прим. 138—139.
117. Костомаровъ о великор. народѣ. 101.
118. Историч. и статистич. обозрѣніе неурожаевъ въ Россіи, въ трудахъ Географ. Общ. кн. III, стран. 465—496.
119. Съ XIX вѣка.
120. Древн. росс. Вивліоѳика ч. XV, стр. 384—380. Грам. и секты раз. кр. 131. А. Э. IV. стр. 62 и др.
121. Собр. Госуд. Грам. ч. III № 60.
122. Казан. губ. стр. 189.
123. А. А. Э. III, № 264 и мн. др.
124. Олеарій говоритъ: Nous avons vü а Moscou des hommes et des femmes sortir des eluves publiques tout nuds de s’aprrocher de notre jeunesse, et exciler leur passion par des mots sales et lascifs… Voyages p. 214 Ііоши-хинъ стр. 44. 92.
125. Посл. 67.
126. Прав. собесѣд, 1858 г. январь ст. 154.
127. Посл. 67—69.
128. Толстова, въ Чт. 58—59.
129. Ibidem 64—65.
130. О первомъ и второмъ оскопленіи, о самомъ процессѣ скопленія, о теченіи ранъ при скопленіи, а также о лицахъ производящихъ оскопленіе, см. у Толстова въ Чт. общ. ист. 60—62.
131. См. въ Правос. Собесѣдникѣ объ общ. людей божіихъ.
132. Крыжина, о скопцахъ симбир. губ. стр 500—512.
133. Посланіе 83.
134. Посланіе 69.
135. Посланіе 71.
136. Посл. 82.
137. Вмѣстѣ съ свящ. Писаніемъ, или Библіею.
138. Послан. 73.
139. Adolph Erman’s Reise 1, 95—96.
140. П. С. З. т. X. № 7663.
141. Опис. Олон. Губ. Бергштрессера 49.
142. Истин.-древн. дер. I, 277.
143. Ж. М. Н. Просв. 1864 г. ч. СХХI. отд. III, стр. 87. Училища народн. образ. въ Черниговской губ.
144. Учено-литерат. прибавл. къ Бирж. Вѣдомостямъ, дек. 1866 г.: Поморье кемскаго уѣзда, промыш. и торг. его на мурманск. берегу съ Норвегіей, стр. 12.
145. Ibidem стр. 16.
146. Ibidem, стр. 13.