Украинское движение (Стороженко)/XXVI

Украинское движение — XXVI
автор Андрей Владимирович Стороженко

XXVI

В то время как В. К. Липковский и его единомышленники хотели приблизиться к «самостийности» Украины через автокефалию «украинской» православной церкви, С. В. Петлюра со своей сворой, потерпев в 1920 году жестокую неудачу в открытом, совместном с Пилсудским выступлении с целью образования федеративного украинско-польского государства, решил сделать попытку подойти к разрешению той же бессмысленной и ненужной самостийнической проблемы путем организации вооруженного восстания против «советской власти» «украинских» селян. Исполнителем своих планов он выбрал в качестве «начальника повстанческого штаба» одного из атаманов, прогремевших в 1919 году, — Юрка Тютюнника. Насколько известно, Георгий Тютюнник во время мировой войны был произведен в штабс-капитаны и при Керенском проходил какие-то сокращенные курсы Академии Генерального штаба. В украинских кругах, по своему идейному убожеству отталкивающих от себя сколько-нибудь даровитых людей, Тютюнник считался чуть ли не военным гением, каким-то будущим наполеончиком. Но один офицер, проведший два месяца в лагере Тютюнника летом 1919 года, рассказывал нам, что это человек малоспособный, лишенный каких бы то ни было идей и нравственных принципов, законченный тип лукавого и хитрого бандита, не останавливающегося ни перед чем для наживы, настоящий дикий «гайдамака» времен Уманской резни 1768 года. Если он вел удалую партизанскую борьбу с большевиками, то вовсе не из-за несогласия в идеях, а просто ради того, что ему было досадно и завидно смотреть, почему наживаются от грабежа еврейчики и комиссары из тюремных сидельцев и каторжан, а не он, Юрко Тютюнник. Украинцы теперь уверяют, будто бы Тютюнник, принимая из рук С. В. Петлюры должность «начальника повстанческого штаба», находился в то же время в теснейшей связи с украинскими большевиками Шуйским и Савицким и обменивался с ними письмами и сообщениями через некую Ирину Левицкую, сотрудницу культурно-просветительного отдела штаба 4-й Киевской дивизии (см. газету «Дзвин» от 1 декабря 1923 года, № 36). Тютюнник будто бы хотел обмануть одновременно и большевиков, и Петлюру, чтобы самому сделаться гетманом, диктатором Украины и потом на ее границе встретить Петлюру с его сторонниками пулеметным огнем («зустринути на кордони Украины пулеметамы», по его любимому выражению). Все это весьма возможно, как возможно и то, что Тютюнник вызвал так называемое «октябрьское» («жовтневе») восстание с намерением выдать этим способом в руки большевиков наиболее сознательных и деятельных представителей оставшейся в Большевии националистической интеллигенции. Такой беспринципный тип, как Тютюнник, из-за каких-либо личных выгод и соображений легко мог пойти и на роль провокатора. Во всяком случае, восстание осенью 1921 года не Дало никаких осязательных результатов и кончилось тем, что Тютюнник с важнейшими из своих «прибичников» удрал в Польшу, а последний отряд из его «армии» в начале декабря месяца был окружен и захвачен в плен красноармейцами около местечка Базар Овручского уезда на Волыни. Тут разыгралась одна из тех диких, потрясающих драм, какие возможны только в Большевии. По распоряжению киевской «чрезвычайки» пленники были заперты в церкви местечка Базар до прибытия на место председателя ее, иудея Лившица. Всех пленных оказалось 359 душ. Когда приехал знаменитый своей жестокостью Лившиц, немедленно сделано было распоряжение вырыть глубокую яму длиной 60 и шириной 30 аршин. Стоял лютый мороз. Расстояние от церкви до   ямы было довольно значительное. Когда яма была готова, пленным в церкви приказывали донага раздеваться, а потом партиями по 25 человек водили их голыми по трескучему морозу до ямы, ставили рядком у края ее и расстреливали в затылок. Тела сваливались в яму. Лившиц у ямы наблюдал за порядком. Таким образом постепенно расстреляны были все пленные, и яма была засыпана землей. Так как при спешке расстрела не всякий пленный кончался сразу, то потом долго еще из ямы слышались стоны умиравших. Один недострелянный пленный, лежавший сверху, выбрался как-то из свеженасыпанной земли, убежал и спрятался в стоге сена. Сейчас же его поймали красноармейцы и пристрелили уже по-настоящему. Кроме того, в связи с восстанием в Киеве было расстреляно 189 наиболее выдающихся руководителей и организаторов украинского противобольшевистского движения. Множество увлекающейся украинской зеленой молодежи расстреляно было «чрезвычайками» в Лубнах, Умани, Звенигородке, Сквире, Каневе, Черкассах и в других провинциальных городах.

Тютюнник поселился под чужим именем во Львове и летом 1922 года якобы писал там свои мемуары. Однако во Львове он чувствовал себя не в своей тарелке, да, кажется, у него были нелады и с польскими властями. Вследствие этого, чтобы получить возможность вернуться на родину, он пытается реабилитировать себя перед харьковской «чрезвычайкой» (по-новому — ГПУ) и вступает через третьих лиц в переговоры с председателем ее, Балицким. Первым условием Балицкий ставит выдачу всего архива, какой накопился у Тютюнника за время бытности его партизаном и начальником повстанческого штаба. Разумеется, в этом архиве Балицкий рассчитывал найти сведения о подпольных украинских противобольшевистских организациях, ускользавших от взоров всезнающей «чеки». Архив был выдан Тютюнником, и с тех пор прекратилась всякая возможность планомерных восстаний на юге России, потому что с помощью документов этого архива были раскрыты и уничтожены все комитеты и штабы, которые могли управлять восстаниями. При этом подвергнуты были массовому расстрелу благополучно спасшиеся до этого военные руководители из бывших офицеров. Но и этого Балицкому показалось мало для пропуска бывшего партизана и повстанца в Большевик). Он потребовал, чтобы Тютюнник вперед прислал в залог свою семью. И на это согласился последний: его жена и дочь в сопровождении двух адъютантов выехали из Львова через Варшаву прямо в Харьков. Когда семья Тютюнника была уже в руках чека, тогда только он сам получил разрешение прибыть в Большевик» со своим штабом через румынскую границу (Дзвин. 1.12.1923. № 36)..

Так позорно закончил свою украинскую политическую деятельность главный сотрудник Симона Васильевича Петлюры.

Сам Петлюра тем временем пребывал в Варшаве, получил польское гражданство и, по уверению генерала Грекова и атамана Струка, состоял чиновником польского генерального штаба (см. подписанное ими «Открытое письмо Центрального украинского национального комитета Симону Петлюре, члену бывшей Украинской Директории» от 26 января 1923 г. из Копенгагена // Новое время. 20. 02.1923. № 545).

Эти же лица говорят, будто бы он затевает увлечь Польшу на новое выступление против большевиков с целью продолжительной оккупации Украины, включая Донецкий бассейн до линии Лиски — Лихая — Батайск, «с тем, что через пятнадцать лет Правобережная Украина, Херсонщина и Крым будут подвергнуты плебисциту, а левобережная ее часть оставлена оккупационной армией». Мы, конечно, не верим этим сказкам: во-первых, Петлюра достаточно дискредитировал себя в глазах польских политических деятелей, и вряд ли кто из них его послушает; во-вторых, опыт 1920 года чересчур дорого обошелся Польше, чтобы она захотела его повторить, не говоря уже о том, что люди, стоящие ныне у кормила правления Польшей, не склонны «бряцать сабельками», как Пилсудский, а предпочитают упорядочивать польские финансы и устраивать внутренний быт польского государства. Имея в своих пределах не менее шести миллионов иудеев, Польше нельзя рисковать открыто бороться с иудейской властью в России, если она не хочет поставить на карту самое свое существование. Весной 1924 года о Петлюре были газетные известия, будто бы он выехал из Варшавы с намерением посетить все европейские столицы, начиная с Бухареста и кончая Римом (в частности, Ватиканом), и попытаться сдвинуть с мертвой точки украинский вопрос. Можно предполагать, что его поездка была так же бесплодна, как двести с лишком лет тому назад не дали никаких результатов метания по тогдашним европейским дворам такого же авантюриста, как Петлюра, Филиппа Орлика^[1], после смерти Мазепы в Бендерах избранного в гетманы казацкой эмиграцией и тщетно старавшегося с помощью иностранных держав дать реальную оболочку своей призрачной гетманской власти.

Иудейская коммунистическая партия, которая вот уже семь лет правит Россией, всегда имела и имеет свой украинский отдел. Украинские большевики — Шумский, Савицкий, Затонский, Гринько, Касьяненко, Скрынник и другие — с самого начала играли в большевичестве некоторую роль. Но отношение к «украинству» центральной иудейской власти менялось в связи с обстоятельствами, не совсем для нас ясными. Сначала оно было благоприятным: большевики усвоили себе всю украинскую терминологию, Южную Россию называли «Украиной», малорусский народ — «украинским»; даже объявили Украину отдельной «Украинской Социалистической Радянской Республикой» (УСРР), в которой официальным языком признавалась «мова», и возглавили ее румынским болгарином Раковским.

В 1920 году большевики в отместку за участие Петлюры в польском наступлении беспощадно расстреливали «украинцев», но оставляли неприкосновенной вывеску «УСРР». Мир с Польшей в Риге заключала якобы не только Российская Советская Республика, но и «Украинская Радянская». Приблизительно в июне 1921 года случилось что-то такое, вследствие чего приказано было устранить «мову» из присутственных мест и заменить ее тем русским воляпюком, который употребляла советская бюрократия во всех остальных частях России. С весны 1923 года большевики опять возвратились к украинизации. В. В. Шульгин в своей интересной статье «8-е января» (Новое время. 17. 02. 1924. № 843) говорит о ней так: «Вот уже, кажется, год, как большевики украинизируют Украину по-настоящему: бюрократия обязана пользоваться галицийской тарабарщиной, чиновники зубрят ее, проклиная, но не смея ослушаться, а в гимназиях и школах несчастные русские дети подвержены той же пытке» — и пробует объяснить, почему это делается. Он полагает, что украинизация вводится правящим иудейством для того, чтобы закупить ее и расположить к себе вождей украинства и таким образом удержать их от погромной проповеди. Такое объяснение неправильно. Во-первых, в распоряжении большевиков наготове имеется радикальное средство прекратить погромную проповедь любого человека — это его расстрелять. В Большевии сотни раз расстреливали за подслушанное шпионом или чекистом произнесение на улице слова «жид». Во-вторых, вожди украинства, как Грушевский, Винниченко, Петлюра, Порш, Ковалевский, Мартос и прочие, всегда были в достаточной степени закуплены и за совесть дружили с иудеями и служили им. Многие из них были с иудеями в родственных связях: у Винниченко жена иудейка, Порш родился от иудейки и т. д. Притом вожди эти не настолько влиятельны и популярны, чтобы могли побуждать к погромам или удерживаті от них народные массы. Погромы стихийны, как доказывает это многотысячелетняя история иудеев, и в них всегда бывают виновны сами иудеи. Наконец, чем объяснить, что, по сведениям польских газет, с 15 июля 1924 года объявлена опять дезукраинизация: вместо «мовы» вновь вводится русский язык как официальный? Вероятно, это распоряжение имеет связь с тем стремлением большевиков к централизации управления Россией, о котором говорил недавно в публичном докладе возвратившийся из Москвы польский посол Дашинский. Нужно поэтому думать, что и отношение к украинцам-«вождям», и смена украинизации дезукраинизацией или наоборот — вытекают из каких-то других побуждений и соображений иудейской политики, а отнюдь не из страха перед погромами. Иногда эти тайные пружины обнаруживаются. Например, сами «украинцы» признались, что Юрка Тютюнника большевики впустили к себе потому, что он выдал «архив», на основании которого «повстанчество было ликвидировано на Украине», как самодовольно отмечает ОГПУ. Михаила Грушевского большевики решили впустить, очевидно, в связи с так называемым профессорским процессом. Как-никак предназначался к ликвидации Николай Прокопьевич Василенко, известный ученый и публицист, один из столпов украинства, член Украинской Академии наук, только потому не занявший место ее президента, что его избрание не было утверждено советской властью. Как раз в это время большевики были признаны со стороны Италии и Англии законными правителями России и ожидалось подобное же признание со стороны ряда других меньших держав. Для подслеповатых глаз Европы нужно было как-то затушевать готовящееся преступление. И вот советская власть пригласила М. С. Грушевского устроить так, чтобы Украинская Академия наук вместо выражения соболезнования и сочувствия своему несчастному, обреченному на гибель сочлену обратилась с приветствием к его палачам. Бывший цесарско-королевский профессор Львовского университета, всосавший в себя начала подлой австрийской политики, пошел на такую гнусность. В «Новом времени» от 25 марта 1924 года (№ 874) появилось следующее известие: «Торжественное заседание Украинской Академии наук в Киеве с участием профессора Грушевского приняло резолюцию с выражением приветствия советской власти. Совпадение этой резолюции с предстоящим в Киеве же профессорским процессом вызывает среди населения весьма нелестное отношение к украинцам». Так отблагодарил М. С. Грушевский Н. П. Василенко за ту пространную статью в «Киевской мысли», в которой Николай Прокопьевич с пылом доказывал, что кафедра русской истории в Киевском университете после В. В. Антоновича и П. В. Голубовского должна преемственно перейти только к М. С. Грушевскому как достойнейшему из учеников В. В. Антоновича. Что касается смены украинизации дезукраинизацией или наоборот, то, по нашему мнению, она объясняется общими колебаниями правящего иудейства, которое никак не может решить, что ему выгоднее и удобнее: управлять ли Россией, расчлененной на ряд более крупных и мелких республик, или Россией централизованной. Если население тяготится навязыванием ему тошнотворной «мовы», особенно в школе, то это весьма мало беспокоит иудеев, так как одна из основных задач их правления — делать жизнь подвластного им христианского населения как можно более невыносимой и всячески издеваться над его чувствами. Они верят в то, что применяемый ими террор всегда и везде вывезет. Поэтому в клокочущей ненависти к иудеям всей толщи населения Южной России не может быть сомнения. Но это не относится к «украинцам». Мы не раз отмечали выше, что «украинцы», как одна из социалистических сект, всегда склонны были объединяться с иудеями. Среди галицийских украинцев такое настроение существует и в настоящее время. Недавно еще автор статьи «Wsrod ucraincow» («Среди украинцев») в серьезной польской газете «Dziennik Poznanski» (от 24.02.1924, № 46) писал об этом явлении следующее: «Весьма знаменательно, что украинцы придают мало значения жидовской опасности, угрожающей их существованию и их народной культуре. Города и села Восточной Малопольши ожидовливаются ужасающим образом. Жиды скупают недвижимость из рук русских и польских мужиков. Они же составляют огромный процент среди крупных землевладельцев. Все это, однако, не привлекает внимания украинцев, между тем как самые симпатии, притворно выказываемые им жидами, должны были бы вразумить украинских агитаторов и дать им понять, в чью пользу они в конце концов работают». Поясним, что Восточной Малопольшей принято теперь в польской печати называть Восточную (русскую) Галицию, и добавим, что, по газетным известиям, иудеи овладели даже такими финансовыми украинскими учреждениями в Галиции, как Земельный банк и «Защита земли». Виднейшие представители украинского движения в Галиции в данную минуту — Владимир Загайкевич, Грыц Тершаковец, Лев Бачинский и даже каноник Куницкий, — по общим отзывам, весьма благоволят к иудеям. В теперешнем польском сейме украинские послы почти постоянно блокируются с иудеями.

В Большевии «украинцы» как будто начинают отходить от напущенного на них иудеями угара и пробуют представлять себе вещи в их настоящем виде, а не в иудейском освещении. Для иных из них это прозрение кончается трагически. Был «украинец», широко известный в Киеве, Харькове и в Полтавской губернии. По профессии он был адвокат и одно время состоял в Киеве юрисконсультом юго-западных железных дорог. Потом он перенес свою деятельность в Харьков. Мы говорим о Николае Ивановиче Михновском. Это был непримиримый «самостийник», считавший все русское для себя чуждым и издавна мечтавший об украинской государственности. Когда в 1917 году в Полтаве происходили выборы во Всероссийское учредительное собрание, он стоял первым кандидатом по так называемому «самостийныцькому» списку № 11. Продолжительное время Н. И. Михновский укрывался от большевиков на Кавказе, но, когда началась в 1923 году «украинизация по-настоящему», он вернулся в Киев. Насмотревшись досыта на то, что сделали иудеи с ненькой-Украиной и как они проводили украинизацию, он повесился, оставив краткую предсмертную записку: «Я предпочитаю повеситься, чем быть повешенным жидами». Этими словами произнесен смертный приговор «украинской идее», которая потеряла всякую привлекательность даже для такого корифея украинства, как Мыкола Михновский, после того, как ее запачкали и огадили иудеи.

Примечания

1. Орлик Филипп — генеральный писарь, единомышленник Мазепы. Бежал в 1709, после Полтавского сражения, в Турцию вместе с Мазепой. После смерти Мазепы признавался беглыми казаками и шведами гетманом. Убит в Турции около 1728 года.