Украинское движение (Стороженко)/XII
XII
правитьОтец М. С. Грушевского, Сергей Грушевский, служил на педагогическом поприще сначала в Варшавском, а потом в Кавказском учебном округе и достиг должности директора училищ Терской области и чина действительного статского советника. Он составил книжку для первоначального изучения церковнославянского языка, которая была принята во всех низших школах России и дала возможность составителю нажить значительное состояние. М. С. Грушевский до поступления на историко-филологический факультет Киевского университета учился в тифлисской 1-й гимназии. В университете он сделался ближайшим учеником В. В. Антоновича и написал на медаль сочинение «Исторія Кіевской земли», которое было напечатано в «Университетских известиях» и сразу выдвинуло М. С. Грушевского как дельного молодого ученого. Чужая душа потемки, и трудно догадаться и представить себе, какими побуждениями руководствовался М. С. Грушевский, отдавая предпочтение Львовской кафедре перед широкой ученой дорогой, какая могла открыться ему в России, тем более что языком преподавания во Львове имела быть «украинская мова», которой он не владел, проведя всю свою юность в Тифлисе и Владикавказе. Когда кандидатура его во Львове была решена, то он, по рассказам близких знакомых, на целые дни запирался в комнате и с настойчивостью Демосфена, чуть ли не с камешком во рту, упражнял свой язык на украинской мове.
Менее всего уместно допустить, что выбор карьеры был сделан им в порыве бескорыстного юношеского увлечения любовью к неньке-Украине. Очевидно, решающую роль играли здесь гораздо более прозаические мотивы. Из последующей деятельности М. С. Грушевского в Галиции ясно определяется, что он обязался при поступлении на австрийскую службу проводить в жизнь заранее выработанную в Вене сложную политическую программу, имевшую в виду втянуть не только Правобережную, но и Левобережную Малороссию в сферу влияний, связей и интересов придунайской монархии. Согласие на принятие на себя такого рода поручения сулило ему, конечно, немало житейских выгод.
М. С. Грушевский появился в Галиции не сразу после первой постановки его кандидатуры на львовскую кафедру. Значительный промежуток времени прошел, пока он напечатал и защитил свою магистерскую диссертацию о Барском старосте. Только в 1894 году он был назначен цесарско-королевским профессором Львовского университета по кафедре истории Восточной Европы и основался во Львове, где и прожил до начала мировой войны.
Один из героев романа В. К. Винниченко[1] «Хочу» говорит так: «Одно из несчастий украинской нации в том, что она внешне очень похожа на русскую. Есть много внешних признаков, которые делают малозаметной глубокую внутреннюю существенную разницу. И это всегда сбивает всех». Таким образом, сам В. К. Винниченко устами Халепы признает, что о внешнем сходстве двух ветвей русского народа, или, по терминологии Н. И. Костомарова, двух русских народностей — не может быть спора. Мы видели выше, как внутреннюю разницу между ними В. В. Антонович, обладавший всем достоянием исторической науки, неудачно пытался обосновать на отношении их к форме государственного строя и как его теория опровергнута была опытом жизни. Сбивчивость, на которую жаловался герой романа В. К. Винниченко, остается невыясненной для тех, кто отмахивается от ее выяснения. Но если вполне беспристрастный человек добросовестно познакомится с историей русского языка, с русской диалектологией и с историей Малороссии, то он легко убедится в том, что две главнейшие ветви русского народа — малорусская и великорусская — начиная с XIV века имели правда несколько различную историю, но что от этого нисколько не нарушилось их племенное единство. Малорусы — самые настоящие русские, вековечные русские. Сбивчивость сменяется полной явностью. Однако вывод этот никогда не мог удовлетворить приверженцев польской теории об украинстве малорусов. Именно потому, что русский народ, несмотря на свою многочисленность, отличается удивительной близостью между собой местных его наречий и говоров и всегда был силен этим единством, враги его, как внутренние, так и внешние, стремятся, главным образом по политическим побуждениям, подразделить его, по крайней мере, хоть на три народа: на россиян, или москалей, украинцев и белорусов. В современном польском государстве это деление закреплено официально, и, например, русские православные члены сената сейма (их всех имеется 35) распределяются по трем упомянутым народностям.
Задачей миссии М. С. Грушевского во Львове явилась работа в трех направлениях:
1) создать украинский литературный язык, возможно менее похожий на русский;
2) переделать историю Малороссии так, чтобы она перестала быть частью истории русского народа;
3) образовать ядро украинской интеллигенции с таким умонастроением, при котором она считала бы Россию «великой тюрьмой народов», а политический идеал свой видела бы в оторвании Украины (под ней с начала XX века стал подразумеваться весь юг России — от границы Галиции до предгорий Кавказаот России и введении ее, в случае желательного разгрома России войной или революцией, в состав придунайской двуединой монархии.
Нужно отдать полную справедливость М. С. Грушевскому в том, что он принялся за выполнение принятых им на себя заданий с необычайным рвением и за двадцать лет деятельности (1894—1914) достиг громадных результатов. Одна близкая к покойному В. В. Антоновичу особа высказалась, что Владимир Бонифатьевич в последние годы жизни, когда предстоявшие ужасные, кровавые последствия работы М. С. Грушевского никоим образом еще не предвиделись, но когда выяснились уже ее цели, настолько испугался за будущее милой сердцу Малороссии, что возненавидел своего прежнего любимца и стал относиться к нему крайне враждебно.
Малорусская простонародная речь («мова») совершенно доступна и понятна каждому великорусу, а великорусская — малорусу. Затрудняют иногда великоруса только некоторые польские слова, попавшие в «мову» за долгое время сожительства малорусов с поляками в пределах одного государства. Во всяком случае, переводчик между малорусом и великорусом не нужен. Все малорусские писатели, выступавшие в течение XIX века, не исключая даже малограмотного, Шевченко, прекрасно владели общерусским языком и к малорусскому наречию обращались только тогда, когда старались в стихах или в прозе с искренностью и правдивостью художественно изобразить простонародный малорусский быт или когда в порыве горячего лирического чувства пытались на простонародном языке излить те его оттенки, для которых общерусский литературный язык казался им как будто бы холодным. Все они никогда не старались умышленно писать языком, непохожим на русский. Поэтому и Котляревский, и Квитка, и Шевченко, и Левицкий при малейшем усилии внимания легко читаются каждым образованным северянином. Если не много бывало охотников читать их, то только потому, что в областную литературу уходили таланты второстепенные и в их произведениях мало пищи для ума и сердца.
Отдельно стоит Пантелеймон Александрович Кулиш. По таланту он был головой выше всех одновременно с ним выступавших соратников по малорусскому перу. Как мы упоминали раньше, он блестяще обрабатывал безграмотные наброски Шевченко. Самым искренним образом он признавал племенное единство русского народа, что доказывают его сочинения на русском языке «История воссоединения Руси» (3 тома) и «Отпадение Малороссии от Польши» (3 выпуска). В то же время, профан в истории русского языка, он был ложно убежден в том, что малорусское наречие древнее, чем установлено наукой, что на нем говорили в древней Киевской Руси и что его-то именно следует считать «старорусским» языком. Отсюда возникла у него попытка реставрировать этот якобы «старорусский» язык, и он стал писать поэмы и драмы в стихах на языке с малорусской фонетикой, но далеком от простонародного наречия, вычурном, манерном, крайне искусственном, — стал переводить на него драмы Шекспира, довольно наивно воображая, что он улавливает тот умерший язык, на каком говорили древние обитатели Киевской Руси. Для него он изобрел особое правописание, получившее имя «кулишовки», с расстановкой над словами ударений, как это принято в церковнославянском языке. Таким языком не писал никто ни до, ни после Кулиша. Понимать язык Кулиша даже малорусу довольно тяжело.
Хотя история литературного пользования малорусской «мовой» была, как мы видели, достаточно длинная, однако никогда еще никто до М. С. Грушевского не призывался читать на ней университетские лекции по истории. «Мова» в его устах должна была сделать прыжок из сельской хаты ни университетскую кафедру. При этом возбранялось выражаться на русском языке, хотя бы с малорусским выговором, в случае недохватки обиходного словесного запаса «мовы» для облечения в нее исторических фактов и обобщений. Кафедра находилась в австрийском университете с польским преподаванием, и нельзя было осквернять австро-польское святилище науки звуками русской («московской») речи. Да и обязательство М. С. Грушевского сделать «мову» как можно менее похожей на русский язык не позволяло ему обращаться к последнему. Русский язык находится, как известно, в теснейшей связи с церковнославянским языком, и еще Пушкин восхищался возможностью черпать из богатой сокровищницы церковно-славянского языка, разработанного грамматически и лексически на греческих образцах. В XVII и XVIII веках, когда общерусский литературный язык еще не образовался и не выработался, в Малороссии писали на церковнославянском языке с некоторыми малорусскими и польскими примесями (например, Иоанн Вишенский[2], Иоанникий Голятовский, Самуил Величко и многие другие).
М. С. Грушевский провозгласил лозунг «Долой славянщину». Таким образом, он сразу лишил себя и вспомогательного резерва русского языка — церковнославянской стихии. Мужицкая «мова» стояла бедной, голой и беспомощной перед задачами исторической университетской кафедры. Как преподавать науку без возможности обратиться к русскому или церковнославянскому языку для выражения отвлеченных понятий — с помощью одной только мужицкой речи? Все недостающее нужно было заимствовать из какого-нибудь другого языка. Ближайшим соседом был польский язык, и задача разрешалась переделкой на малорусское произношение польских или усвоенных поляками иностранных слов и заменой ими русско-церковнославянского. И вот в «мове» появился длинный ряд таких замен: начало — початок (początek), время — час (czas), час — година (godzina), существование — истнування (istnienie), впечатление — враження (wrażenie), убеждение — переконання (przekonanie), сомнение — воппення (wątpienie), достижение — осягнення (osiągnienie), соединение — злучення (złączenie), любопытство — цикависть (ciekawość), тяжесть — тягоръ (ciężar), поезд — потяг (pociąg), тяготеть — гравитуваты (grawitować), установить — сконстатуваты (skonstatować), стража — варта (warta), крыша — дах (dach).Таким образом, М. С. Грушевский и его сотрудники возвратились к языку Оксенича-Старушича и без труда разобщили «украинскую мову» с русским языком в отношении словаря. В области этимологии они держались обихода червоннорусской сельской речи. Для синтаксиса трудно было придумать что-нибудь оригинальное. Зато они изощрились в правописании: сочинили весьма замысловатое фонетическое правописание (по выговору), в основу которого положена была «кулишовка», но без ударений над словами и с добавлением нескольких новых знаков, каковы: обломанное «г», «ї» (с двумя точками), перевернутое в оборотную сторону «э» (є) и другие. Внешняя разница между «украинским» языком и русским была вполне достигнута. Нам, к сожалению, не случалось встречать львовских слушателей М. С. Грушевского, которые рассказали бы, насколько им нравились со стороны языка его лекции в живом изложении. Тем не менее на этом языке М. С. Грушевский, выбранный немедленно после переезда во Львов председателем («головою») «Товариства (общества) имени Шевченко», стал издавать «Записки» «Товариства», в которых на многие годы сосредоточилась ученая производительность как его самого, так и его ближайших последователей и учеников. По «Запискам» можно судить, как наспех составленный искусственный «украинский» язык из года в год выравнивался, выправлялся, отвердевал и совершенствовался, пока не принял законченной формы особого языка типа славянского эсперанто или воляпюка; в создании этого языка играли главную роль отнюдь не образовательные или культурные цели, но исключительно политические.
Австрия была заинтересована в том, чтобы не только как можно резче отрознить и отграничить своих русских от русских в России, но чтобы и в самой России посеять такой раскол между ее югом и севером на почве языка, который мог бы привести к политическому распаду России и к соединению ее богатейшего юга с Австрией. Для разрешения этой задачи приглашен был М. С. Грушевский во Львов, и над нею он ревностно трудился до самой мировой войны. Отвратительно было наблюдать, какие большие усилия затрачивались им на гнусное дело возбуждения междурусской братоубийственной борьбы. Поляки вскоре разочаровались в деятельности М. С. Грушевского, в особенности после того, как «украинцем» Сочинским был убит наместник Галиции граф Андрей Потоцкий, но его это мало заботило, так как к этому времени он успел уже опереться на Вену и Берлин.
Параллельно с преподаванием М. С. Грушевский предпринял переделку русской истории в направлении, требуемом принятыми им на себя политическими заданиями. Вряд ли в исторической науке можно подыскать другой пример столь наглого и бессовестного извращения истории, какой представляют собой исторические труды М. С. Грушевского за львовский период его жизни, а в особенности «История Украины-Руси», «История украинского казачества» и статьи о переяславской присяге и о Мазепе. Нечто похожее можно найти разве в сочинениях крайних отрицателей христианства, сводящих к мифу самое явление на землю Господа Иисуса Христа, да в тех историях России, которые выпускаются иудеями в Большевии для одурманивания несчастной русской молодежи. Три характерные черты красными нитями проходят через весь тяжеловесный цикл трудов М. С. Грушевского:
1) лютая ненависть к России, «великой тюрьме народов», как он дерзко и несправедливо называет наше великое государство, и к самым названиям «Русь», «русский»;
2) заимствованное у М. П. Драгоманова непреодолимое отвращение слепого анархиста ко всякой правительственной власти, в особенности монархической, и ко всякому начальству, какое только существовало в России, и взамен этого — культ революции;
3) необычайная симпатия к иностранному завоеванию России.
М. С. Грушевского нельзя представить себе иначе как в виде выдрессированного на злобность пса с зубами, оскаленными против России.
Кто из образованных русских не знает «Повести временных лет» с продолжениями, этого величественного памятника древнерусского национального самосознания, подобного которому не имеет ни один европейский народ, этого первоевангелия русского патриотизма! Чему поучает нас «Повесть»? Тому, «откуда пошла есть русская земля и кто в ней начал первее княжити». После увлекательных рассказов о призвании Рюрика, о первом русском императоре (по размаху деятельности) Олеге Вещем, о премудрой Ольге, об удалом Святославе, о принятии христианства Владимиром и о крещении Руси, о братолюбивых князьях Борисе и Глебе далее, из года в год, из века в век, русские летописи говорят о деяниях русских князей, русских святителей, о радостях и печалях русского народа, о русском языке в противоположность языкам иностранным. Летописные повествования имеют неотразимую прелесть, и она-то вдохновила Пушкина на создание в «Борисе Годунове» художественного образа летописца Пимена. Кто из образованных русских не слышал о древнейшем законодательном памятнике России — о Русской Правде! Кто не помнит трогательных выражений «Слова о полку Игореве» (то есть походе князя Игоря против половцев), обращенных к русской земле и к храбрым русичам! Во всех этих литературных памятниках русская земля предсташіяется единой от Карпат до средней Волги и от Великого Новгорода до печенежских или половецких степных кочевий. Объединяется она даже географическими названиями: основание Владимира-Волынского и Владимира-на-Клязьме одинаково связывается с именем Владимира Святого, как и основание Ярославля на Сане и Ярославля на Волге — с именем Ярослава Мудрого. Одним из важных доказательств единства Руси является тот факт, что древнекиевский княжеский быт, покрытый прахом забвения под наплывом новых впечатлений на юге, еще в XIX веке живо рисовался в памяти «сказителей» олонецких и печорских былин. Вообще, можно сказать, что ни один из славянских народов не имеет столь богатого запаса доказательств своего исконного племенного единства, как народ русский. Свою любовь к родной старине и народности русский народ доказал необычайно тщательным изучением своей истории. Кто прочтет огромные книги «Обзора русской историографии» недавно почившего академика В. С. Иконникова[3], тот преклонится перед той массой труда, какая была затрачена целыми поколениями русских людей на то, чтобы ни одна мелочь прошлой жизни России не осталась темной или недостаточно выясненной.
Но вот выступает М. С. Грушевский и в своих грузных, но гнусных книгах с развязностью шута начинает на своем малорусско-польском жаргоне уверять простаков «украинцев», что это только «Иловайские» могут верить в единство русского народа, что вся эта мнимая русская древность — не более как только призрак или миф, созданный для московского «цареславия», что Киевское государство XI и XII веков было украинским (пограничным! всегда или временно?), как украинскими князьями были Владимир Святой, Ярослав Мудрый и их преемники. Таким образом, он отсекает от русской истории весь древний ее период. Вопросы колонизации русским народом бассейна Волги и Предуралья он совершенно обходит. Малейшее движение черни против княжеской власти М. С. Грушевский смакует как «революцию» («Волынская революция XI века»!). С каким-то особенным, затаенным восторгом говорит М. С. Грушевский о разгроме Руси татарами. Татары за несколько лет до русской революции рисовались ему современными большевиками: они разгромили-де и истребили только древнерусских «буржуев» и духовенство, а затем помогли «народу», то есть мужикам, черни, «выломаться» (любимое выражение М. С. Грушевского) из-под княжеской власти и устроиться на полной воле в «общины» (по-современному — в «коммуны»). Он полагает, что все вопли о запустении русской земли — это бред книжников; на самом деле мужикам прекрасно жилось под татарами, для которых они с удовольствием «сеяли просо» (большевистский «продналог»). С большим недоброжелательством говорит М. С. Грушевский о тех беженцах из Киева {«Киев весь разбегся» в 1300 году вслед за бежавшим митрополитом Максимом) и Чернигова, которым удалось спастись от татарского истребления в Москву и вообще за «леса», на север. На Москву М. С. Грушевский смотрит с бешеной ненавистью, считая, что она произвела «рецепцию», то есть чуть ли не кражу, «украинской» культуры с помощью киевских беженцев, как будто население Московской области не было органической частью расселившегося на восток русского народа. Днепровских казаков он рассматривает как заправских революционеров, «выламывавшихся» из-под власти государства (безразлично, польского или русского). Поэтому они пользуются особыми симпатиями М. С. Грушевского, и вся их кровавая, разбойничья деятельность рисуется в розовых красках. Добровольное подчинение Богдана Хмельницкого с казаками московскому царю и принесение верноподданнической присяги в Переяславе М. С. Грушевский ложно рассматривает как международный трактат. Верх восторга вызывает в М. С. Грушевском Иван Мазепа, изменивший Петру. Мазепа был ополяченный русский, беспринципный авантюрист, преследовавший цели личного честолюбия, но в изображении М. С. Грушевского он является щирым «украинским» патриотом.
Сказанного довольно, чтобы судить об общем характере исторических трудов М. С. Грушевского. Для того же, чтобы вскрыть в них все подтасовки, передержки и произвольные измышления, пришлось бы написать целый том. Может быть, со временем кто-нибудь возьмет на себя эту желательную и полезную задачу. Но до мировой войны и русской революции М. С. Грушевский сеял свою ученую ложь беспрепятственно, потому что в предреволюционное время, когда даже такие удаленные от мира ученые, как А. А. Шахматов[4], приплясывали в такт революции, чтобы потом от нее же погибнуть, он, как революционер, был застрахован от строгой критики. Содействует наступлению революции — значит, прав. Члены Российской Академии наук не только, не сочли нужным выступить на защиту России против лженауки М. С. Грушевского, но еще прикрывали его своим авторитетом. Харьковский университет тоже из революционных побуждений, по ходатайству украинофильствующих харьковских профессоров Д. И. Багалея[5] и Н. И. Сумцова[6], поднес М. С. Грушевскому и И. Я. Франку докторские дипломы.
Примечания
править- ↑ Винниченко Владимир Кириллович (1880—1951) — один из идеологов малороссийского сепаратизма, лидер украинской социал-демократической рабочей партии, писатель. В 1907—1914 в эмиграции. В 1917 один из руководителей Центральной рады Украины, председатель ее правительства — Генерального секретариата. В ноябре 1918 — феврале 1919 председатель Директории. С 1920 в эмиграции. Автор романов «Зов предков» и «На весах жизни».
- ↑ Иоанн Вышенский (между 1545—1550 — после 1620) — русский монах, писатель. Жил в Луцке, Остроге. В 70-х годах XVI века переселился на Афон, постригшись в Зографском монастыре. В 1604—1606 приезжал в Малороссию. Известно четыре послания против унии и католичества.
- ↑ Иконников Владимир Степанович (1841—1923) — русский историк. Окончил Киевский университет в 1865. Профессор Киевского университета с 1871. Автор исследований «Скептическая школа в русской историографии и ее противники» (1871) и «Опыт русской историографии» (Т. 1—2, 1891—1908).
- ↑ Шахматов Алексей Александрович (1864—1920) — русский филолог. Профессор Петербургского университета с 1909. Председатель отделения русского языка и словесности Петербургской АН (1906—1920). Основные труды: «К истории звуков русского языка» (1896—1903) и «Курс истории русского языка» (Ч. 1—3, 1909—1911).
- ↑ Багалей Дмитрий Иванович (1857—1932) — малорусский историк. В 1883 — приват-доцент, с 1887 — профессор кафедры русской истории, в 1906—1910 — ректор Харьковского университета. В советское время был вице-президентом АН СССР. Автор книг «Очерки по истории колонизации степной окраины Московского государства» (1887), «Очерк украинской историографии» (Т. 1, в. 1—2, 1923—1925).
- ↑ Сумцов Николай Федорович (1854—1922) — малорусский фольклорист, литературовед, профессор Харьковского университета с 1888. Основные сочинения: «О свадебных обрядах. Преимущественно русских» (1881), «Современная малорусская этнография» (Ч. 1—2, 1893—1897).