Узнал, узнал! (Кондурушкин)
| Узнал, узнал! |
| Источник: Кондурушкин С. С. Сирийские рассказы. — СПб.: Товарищество «Знание», 1908. — С. 153.[1] |
«Великий Боже! Как хорошо теперь дома!» — думал отец Рашида, возвращаясь с мельницы домой на своём осле.
Уехал он ещё с утра к реке Лейтании, которая протекает около Ливана. Там провёл он почти целый день, исполнил возложенное на него женой поручение — смолол мешок муки — и только теперь вечером, с поспешностью Ноева ворона, возвращался в свою Рашею, к снежному Гермону.
— Как хорошо быть теперь в своём доме, сидеть около манкала[2], поесть, выпить чашку кофе, выкурить наркили[3] и уснуть…
Но до Рашеи ещё далеко. По горам без дорог ходят тучи, заглядывают и опускаются во все долины, точно ищут там потерянное счастье. Ветер мечется в ущельях и сечёт отца Рашида по голым ногам дождём, как сердитый турецкий чиновник за неуплату податей. Начинает темнеть. Как ни хорошо дома, но сегодня до Рашеи отцу Рашида, очевидно, не добраться. Осёл устал, да и сам он чувствует, как холод точно назойливый гость пробирается во все углы его дырявого абаи.
— Заночую я в Баккифе. Это недалеко. А завтра утром буду в Рашее, — решил отец Рашида и погрузился снова в свои думы.
Сидя на мешке муки, положенном через спину осла, он клевал носом и думал…
О чём он в это время думал? Этого не разгадал бы самый великий арабский мудрец. Мысли бродили в его голове точно слепые нищие в селе, когда они останавливаются перед каждою дверью и просят милостыню… А на лице отца Рашида прочитать что-нибудь было так же трудно, как разобрать надписи на ассирийской гробнице…
Что касается дороги в Баккифе, то отец Рашида вполне был уверен, что его осёл думает одинаковую с ним думу и даже больше его самого желает заночевать где-нибудь поближе. Ведь у осла дома в Рашее нет ни жены, ни дочери, ни сыновей. Отец Рашида так сжился со своим ослом, что понимал все его желания. Как же было и ослу не понимать желаний отца Рашида, когда они столько лет прожили вместе? У них даже настроения были одинаковы. Теперь, например, осёл как и отец Рашида чувствует на сердце некоторую тоску и грустно помахивает мокрыми ушами.
Так ехали они долго. Тучи свивались и развивались над ними, опуская полы своих одежд в долины и окутывая ими отца Рашида вместе с его ослом.
От неба к земле тянулись длинные белые нити, точно на станке у дамасского ткача, — чистые и прямые белые нити дождя. Они мочили отца Рашида, начиная с его головы и нечёсаной бороды и кончая башмаками, надетыми на босые ноги.[4] Становилось холоднее и холоднее. В декабре сирийские горы смотрят очень невесело. Куда это солнце девалось, куда ушло? Неужели когда-нибудь оно снова засветит ласково над горами, всё пригреет и оживит?.. А теперь кругом всё так серо, так печально. Камни плачут холодными слезами и утираются белым туманом. О чём они плачут? Может быть, о горячем лете, о тёплой зелёной весне?
Путники ехали так очень долго. Отец Рашида думал своё, осёл своё. Отец Рашида сидел на осле, а осёл шёл и шёл.
Наконец, он остановился. Отец Рашида поднял голову и увидел, что перед ним стоит какой-то дом. Было почти темно. Шёл мелкий снег, одевая белой пеленой плоские крыши домов и серые камни.
— Слава и благодарение Господу живых! — сказал отец Рашида. — Приехали на ночлег в Баккифе. А завтра будем в Рашее…
Осёл посмотрел на хозяина с удивлением, на какое только способен был его философский ум,[4] но промолчал и принялся за подставленную ему в мешке мякину. Отец Рашида снял с осла муку, положил её на сухое место, отыскал узелок с лепёшками и пошёл в дом. На пороге он встретил женщину, по всей видимости, хозяйку, ибо она по неосторожности выплеснула ему на бороду помои. Изругав её в сердце за оскорбление своей бороды, отец Рашида, однако, гнева не обнаружил, а смиренно её приветствовал:
— Да будет счастлива для тебя эта ночь, госпожа моя! Позволь нам с ослом переночевать у тебя сегодня.
Хозяйка сказала только «входи»! — и вышла из дому.
Когда она проходила мимо отца Рашида, ему показалось, что женщина эта очень походит на его жену. Подивившись такому сходству, он развязал лепёшки, сел у двери и принялся за сухой ужин.
Прибежали дети. Возвратилась и хозяйка. Взяла она большой медный круг, положила[5] его среди комнаты на камень, а на него наклала[6] лепёшек, сыру, маслин и зажгла светильник. Около круга расселись дети ужинать. Отец Рашида удивлялся всё больше и больше.
«И дети — точь-в-точь мои дети, — думал он. — Вот старший как мой Рашид, второй как мой Фарис, третий как мой Нажиб. Да и девочка так похожа на мою Фадуа! Велик Бог! Нет ни жизни, ни силы без великого Бога! Недостаёт только, чтобы, муж этой женщины походил на меня так же, как его жена походит на мою жену, и его дети — на моих детей. Но, должно быть, бедная женщина — вдова, — решил отец Рашида и снова стал думать. — Может быть у неё найдётся такой же осёл как у меня?»
При этом отец Рашида рассмеялся, т. е. наморщил лоб и скривил рот, точно заплакать собирался. Люди ещё могли походить друг на друга, но ослы — никогда. Этого отцу Рашида встречать не доводилось совсем. Каждый осёл чем-нибудь да отличался от другого осла, хотя бы и своего брата.
Наконец, хозяйка сказала:
— Что же ты, отец Рашида, не садишься ужинать с детьми? Что сидишь у двери?
«И моё имя знает эта женщина», — подумал отец Рашида и вслух сказал:
— Да увеличит Бог твоё добро, госпожа моя! Я поужинал. Теперь бы мне уснуть.
Женщина промолчала, только покосилась на отца Рашида.
Дети поужинали. Отец Рашида сходил посмотреть своего осла. Хозяйка постлала постель и уложила с краю детей. Отец Рашида вошёл и начал прилаживаться на ночлег у двери.
— Ложись сюда спать, отец Рашида! — сказала хозяйка. — Зачем ты хочешь спать у двери?
— Прошу у Бога прощения, госпожа моя! Я не такой человек…[4] Я лягу у двери, а ты ложись одна и спи с миром. У меня в Рашее есть своя жена и свои дети[4]…
«Должно быть, очень озяб отец Рашида, точно совсем с ума сошёл», — подумала хозяйка и легла спать.
Наутро погода прояснилась. Лишь только солнце осветило белую голову старого Гермона, а голубой сумрак ночи попрятался в его морщинах, отец Рашида уже проснулся и вышел из комнаты. Он навалил на спину осла мешок с мукой, отточил поострее деревянный гвоздь, которым щекотал осла под хвостом, чтобы тот лучше бежал, почесал себе покрепче спину, подтянул в дорогу поясом живот и хотел уже выехать со двора, как вдруг вышла хозяйка.
Отец Рашида к ней.
— Да увеличит Бог твоё добро, госпожа моя! Да даст тебе долгую жизнь! Пусть Бог хранит тебе твоих детей и твоих родных за твою щедрость. Мы с ослом отдохнули у тебя как в раю. Теперь, с твоего позволения, мы поедем в Рашею…
Но не успел отец Рашида что-нибудь сообразить и сделать, как женщина эта начала о чём-то плакать, кричать и, наконец, убежала со двора. Отец Рашида слышал только, что она твердила:
— О, Боже, мой муж! О, Боже, что с ним случилось!..
«Должно быть, вспомнила об умершем муже бедная женщина», — подумал отец Рашида и хотел было уже убраться поскорее со двора…
Но не успел он сесть на осла, как хозяйка возвратилась в сопровождении нескольких женщин и одного мужика. Все окружили отца Рашида и его осла, начали кричать и махать руками. Отец Рашида сидел на осле и ничего не понимал. Он слышал только, как визжала и била себя в грудь женщина, похожая на его жену. И голос у неё был страшно[7] похож на голос его жены: такой же тонкий и высокий, выше самого высокого дамасского минарета… Его жена точь-в-точь так же кричала и плакала, когда у них умирали дети. А у них померло несколько детей. Отец Рашида не знал, сколько именно, ибо счёта им не вёл, но всё же ему было их жалко. Он хотел было задуматься и погрустить об умерших детях, как почти под самым своим ухом услышал голос одной из женщин:
— Ты с ума сошёл, ты одурел! О, Господи! Ты не узнаёшь своего дома, своей жены, своих детей? Должно быть, шайтан говорил с тобой на мельнице!..
Но мужик отнёсся к делу гораздо проще. Он подошёл к отцу Рашида поближе и спросил:
— Ты что, мой господин? Смеёшься над женой или пьян? Пришёл в свой дом, в Рашею, а говоришь, что спишь в Баккифе…
Сказав это, он размахнулся и[4] ударил отца Рашида прямо[4] по уху. Отец Рашида свалился с осла на землю, потом медленно поднялся, отряхнул штаны и феску, потрогал ушибленное место и спросил:
— За что ты бьёшь меня?
— Ты ещё не понял? Ах, ты, недоделанный![4] Да ведь дом-то это твой, жена твоя, дети твои! Не видишь?!.
И он снова хотел ударить отца Рашида.
— О, Боже! — воскликнул отец Рашида. — Узнал, узнал!.. Не дерись! Говорю тебе, всех узнал… Я ещё вчера и жену, и детей узнал, только не верилось мне, — думал, что в Баккифе приехал.
— Узнал! — радостно воскликнули женщины. — Слава Богу, мать Рашида! Твой муж узнал тебя!
И все начали понемногу расходиться. Отец Рашида поставил осла обратно в хлев, снял с него мешок и внёс в избу. Там он снова огляделся кругом.
Долго он стоял, всё осматривая, и сказал:
— Велик Бог. Правда, мой дом, моя жена, мои дети!.. Нет ни силы, ни жизни без великого Бога!..
Примечания
править- ↑ Вошёл в Кондурушкин С. С. Звонарь. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1914. — С. 77.. Прим. ред.
- ↑ В «Звонаре»: жаровни. Прим. ред.
- ↑ Кальян.
- ↑ а б в г д е ё Выделенный текст присутствует в «Сирийских рассказах», но отсутствует в «Звонаре». Прим. ред.
- ↑ В «Звонаре»: поставила. Прим. ред.
- ↑ В «Звонаре»: наложила. Прим. ред.
- ↑ В «Звонаре»: очень. Прим. ред.