Узкий путь (Вадбольская)/ДО

Узкий путь
авторъ Варвара Алексеевна Вадбольская

Опубл.: 1858. Источникъ: az.lib.ru • Часть вторая.
Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», №№ 13—14, 1858 г.

УЗКІЙ ПУТЬ (¹)

РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ (¹) См. Русскій Вѣстникъ, 1858 г. №№ 11-й и 12-й.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.

Выдавая Александру Александровну замужъ, княгиня Радомская непремѣнно должна была войдти въ большіе расходы. Чтобы покрыть ихъ и уплатить нѣкоторые долги, сдѣланные по случаю свадьбы, ей нужно было по крайней мѣрѣ года два прожить безвыѣздно въ Зеленой Горѣ. Княжны Анна и Настасья были довольны ея рѣшеніемъ, но княжнѣ Татьянѣ оно очень не понравилось: она было разсчитывала на будущую зиму. Между тѣмъ и казнь молодыхъ князей за границей тоже стоила дорого; особенно князь Владиміръ, не умѣвшій ни въ чемъ себѣ отказывать, очень часто тревожилъ мать свою просьбами о высылкѣ ему денегъ. Ко всему этому присоединились еще неурожай въ первый годъ пребыванія княгини въ деревнѣ и пожаръ въ нижегородской вотчинѣ. Прошли эти два года, наступило третье тѣло, а Наталья Андреевна и не поминала о поѣздкѣ въ Москву. Такимъ образомъ разрушились всѣ планы княжны Татьяны — и она горько жаловалась на свою судьбу. Повѣренною своихъ огорченій она всегда избирала княжну Настасью; когда же эта была не въ духѣ или отвѣчала насмѣшкой на ея жалобы, она отправлялась къ горничнымъ. Впрочемъ мать свою она никогда не смѣла обвинять. Княжна Татьяна обыкновенно обвиняла старшую сестру: она старалась увѣрить себя, что отъ худыхъ распоряженій княжны Анны, и вообще отъ пристрастія ея къ деревенской жизни приходится и на третій годъ отказаться отъ Москвы. «Ей что нужно? говаривала о сестрѣ княжна Татьяна, ситцевый капотъ, да толпа нищихъ, съ которыми она такъ любитъ проводить время. О насъ же развѣ она заботится? Сама повеселилась въ своей молодости, а до другихъ ей и дѣла нѣтъ. Эгоистка право!» Княжна Татьяна такъ часто повторяла подобныя укоризны, что наконецъ совершенно увѣрила самою себя въ ихъ справедливости. Особенно непріятно было ей, что въ числѣ деревенскихъ сосѣдей, ѣздившихъ къ княгинѣ, не было ни одного, на кого она могла бы смотрѣть какъ на жениха. Тотъ былъ бѣденъ, этотъ неучъ и собачникъ, а другой и всѣмъ бы хорошъ, да увы! женатъ. Женатыхъ вообще терпѣть не могла княжна Татьяна, и даже къ замужнимъ не питала никакого расположенія; съ тѣхъ поръ, какъ княжна Александра вступила въ бракъ, она совсѣмъ разлюбила ее. Впрочемъ она очень искусно умѣла скрывать свои чувства, и притворяться добренькою, очень добренькою дѣвушкой. Мы только по праву авторскому осмѣлились заглянуть на дно души ея, и открыли тамъ множество мелкихъ страстишекъ, "много суетнаго, лживаго и недобраго. Княгиня не замѣчала ничего дурнаго въ меньшой своей дочери. Съ самаго пріѣзда въ деревню Таня старалась подбиться къ матери, угождала ей во всѣмъ и находилась при ней безотлучно, между тѣмъ какъ хлопоты по дому и многоразличныя другія занятія не позволяли княжнѣ Аннѣ быть съ матерью. Княжна Настасья вся предалась книгамъ и все болѣе и болѣе отдалялась отъ семьи. Княгиня, шутя, называла меньшую дочь своей Антигоной, и говорила, что благодаря ей не боится ослѣпнуть. Не переставая болѣе всѣхъ любить княжну Анну, она по старческой природѣ, на которую такъ сильно дѣйствуетъ привычка, находила для себя необходимымъ присутствіе княжны Татьяны, а эта послѣдняя съ удовольствіемъ замѣчала свое возникающее вліяніе на умъ матери. Впрочемъ, оно еще не возросло до такой степени, чтобы ей можно было надѣяться что-нибудь измѣнить въ намѣреніяхъ матери.

Въ началѣ лѣта письмо отъ князя Василія обрадовало Наталью Андреевну. Вотъ его содержаніе:

"Милостивая государыня матушка!

"Наконецъ мы возвратились въ свое отечество. По счастливить плаваніи, мы вышли на берегъ, и теперь стоимъ въ тридцати верстакъ отъ Петербурга. Вы не повѣрите, любезная маменька, съ какою завистью смотрѣлъ я на тѣхъ изъ нашихъ офицеровъ, которые были встрѣчены родными. Послѣ трехлѣтней разлуки, пріѣхать въ отечество, и не встрѣтить никого, кромѣ чужихъ, признайтесь, милая маменька, что это очень больно. Дней черезъ шесть мы вступимъ въ Петербургъ. Тутъ есть маленькое замѣшательство: мы съ братомъ совершенно безъ денегъ, а надо бы всѣмъ завестись. Сверхъ того есть долги, которые непремѣнно должно уплатить. Я съ своей стороны долженъ теперь около тысячи рублей. Ежели вы, любезная маменька, узнаете всѣ подробности похода, то конечно не взыщете, что мы столько издержали.

"Черезъ нѣсколько времени будутъ давать отпуски, и я всѣми силами постараюсь къ вамъ побывать. Мнѣ этого такъ хочется, что не смѣю надѣяться, и мнѣ кажется, что такого счастія я не скоро дождусь, но быть-можетъ какой нибудь случай и доставить мнѣ его. Если я пріѣду къ вамъ, позвольте мнѣ привести съ собою моего друга Михаила Сергѣевича Гарденева, съ которымъ я неразлученъ. Онъ очень желаетъ познакомиться съ моимъ семействомъ, и я увѣренъ, понравится вамъ всѣмъ. Надѣясь на ваши милости, милая маменька, пребуду покорный и послушный вашъ сынъ

"Князь Василій Радомскій."

Всѣ глаза проглядѣла Наталья Андреевна, ожидаючи милаго сына Ночь и день прислушивалась она, не зазвенитъ ли вдали его колокольчикъ; все казалось ей, что вотъ сейчасъ онъ пріѣдетъ. И наконецъ насталъ день, когда увидала она сына. Сколько было при этомъ радости и слезъ и горестныхъ и сладкихъ воспоминаній.

Князь Василій пріѣхалъ не одинъ: съ нимъ былъ однополчанинъ его Михайло Сергѣевичъ Гарденевъ. Наталья Андреевна приняла очень ласково друга своего сына; княжнамъ показался онъ на первыхъ же порахъ человѣкомъ не только пріятнымъ, но я весьма замѣчательнымъ. Въ то время людямъ, хоть сколько-нибудь участвовавшимъ въ тѣхъ громадныхъ событіяхъ, въ которыхъ рѣшались судьбы столькихъ великихъ людей, столькихъ великихъ народовъ, было что поразказать. Мимо Гарденева не могли пройдти даромъ эти событія. И послѣ того какъ они уже совершились, онъ жилъ еще въ нихъ всею душою. Разказы его были полны жизни и увлекательности. Врожденный лиризмъ облекалъ ихъ въ прекрасныя формы: свободно и сильно текла его рѣчь; трудно было оторваться, не дослушавъ конца этихъ разказовъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ слушали его княжны, но кромѣ прекраснаго дара разказывать, онъ обладалъ еще искусствомъ управлять разговоромъ, дѣлать его общимъ и занимательнымъ. Скоро Гарденевъ любезностію, умными разказами своими и добродушною веселостію умѣлъ снискать себѣ прочное расположеніе всего семейства Радомскихъ. Онъ даже успѣлъ обезоружить сатирическій духъ княжны Настасьи и, отвѣчая ей шуткой за шутку, никогда не задѣвать ея нетерпѣливаго самолюбія.

Прошло уже нѣсколько времени съ тѣхъ поръ, какъ Гарденевъ поселился въ донѣ Радомскихъ; всѣ члены семейства вполнѣ ознакомились съ нимъ; малѣйшая принужденность въ обращеніи давно исчезла между ними. Гарденевъ не скоро еще думалъ покинуть этотъ домъ, гдѣ онъ такъ хорошо пріютился. Кромѣ даннаго слова провести съ княземъ Василіемъ все время отпуска, онъ имѣлъ еще причину здѣсь оставаться: не подалеку отъ Зеленой Горы продавалось отличное имѣніе; князь Василій, желая имѣть сосѣдомъ своего друга, уговорилъ его пріобрѣсть эту деревню; но на устройство дѣла требовалось времени, и друзья положили не разставаться, пока оно не будетъ покончено. Между тѣмъ княжна Татьяна стала какъ-то особенно поглядывать на Гарденева; съ каждымъ днемъ она находила въ немъ новыя совершенства. И въ самомъ дѣлѣ не мудрено было, что Гарденевъ понравился молодой дѣвушкѣ. Но постараемся познакомить читателей нашихъ покороче съ нимъ.

Онъ имѣлъ самую счастливую наружность. Росту былъ онъ не большаго, но строенъ и ловокъ, и несмотря на живость движеній, умѣлъ всегда сохранять достоинство благовоспитаннаго человѣка. Быстрые темно сѣрые глаза, небольшой орлиный носъ и правильное очертаніе рта, вся физіономія его, полная жизни и добродушія, умная, выразительная, часто веселая и всегда подвижная, были замѣчены не одною женщиной, и этому-то вниманію больше, можетъ-быть, нежели всѣмъ своимъ дарованіямъ, онъ былъ обязанъ успѣхами въ обществѣ. Щедро и разнообразно надѣлила его природа дарами, которые могутъ высоко ставить человѣка. Глубоко впечатлительный ко всему доброму, истинмшу и прекрасному, онъ былъ способенъ вдругъ стряхнуть съ души своей весь тяжкій и ѣдкій прахъ ничтожной жизненной среды, въ которой вращался постоянно. Много вредило ему однако несчастное первоначальное воспитаніе, тѣ примѣры, которые онъ видѣлъ съ малыхъ лѣтъ, тѣ легкія связи въ высшемъ и низшемъ слояхъ общества, которымъ онъ такъ безпрепятственно могъ предаваться, не руководимый никѣмъ, не охраняемый твердыми понятіями о жизни, ея условіяхъ, требованіяхъ и обязанностяхъ, соблазняемый всѣми и повсюду. Онъ рано лишился отца: по смерти его онъ остался на рукахъ у матери, женщины, которая долго позорила разстроенную его семью, и оставила по себѣ самую печальную славу Гарденевъ былъ, однако, добрый сынъ, но почитать память ея онъ не могъ иначе, ни никогда не упоминая объ ней. Вообще о женщинахъ онъ имѣлъ понятіе не то, чтобы совсѣмъ дурное, однакожь нисколько не соотвѣтствующее высокому ихъ назначенію. Этому много способствовали его успѣхи въ свѣтѣ. Ему казалось, что умъ ихъ легокъ и шатокъ, что воля ихъ всегда своекорыстна и суетна, что понятій о жизни и долгѣ онѣ не могутъ имѣть, что цѣли ихъ дѣйствій мелки и ничтожны. Но случались нерѣдко минуты, когда невыносимо тяжелы становились для него такія мысли; онъ желалъ отбросить ихъ; онъ вспоминалъ тогда видѣніе, полное таинственной красоты, которое посѣщало его въ минуты вдохновенія, когда онъ облекалъ торжественными формами образы тѣснившіеся въ его воображеніи; то былъ зыбкій образъ женщины, весь сіяющій свѣтлою любовью и чистотою. Онъ помнилъ какъ отрадно было ему взирать очами души на этотъ свѣтлый образъ, и какая глубокая, непонятная грусть овладѣвала имъ, когда отлеталъ легкій призракъ. Было ли это какое-то смутное воспоминаніе младенчества, или неясное предчувствіе будущаго, или же просто созданіе взволнованнаго воображенія, онъ самъ не могъ отдать себѣ въ этомъ отчета и, можетъ-быть, самая неопредѣленность видѣнія придавала ему особенную прелесть. Надо при этомъ сказать, что Гарденевъ былъ поэтъ, и обладалъ несомнѣннымъ, замѣчательнымъ дарованіемъ; но странное дѣло! онъ почти пренебрегалъ своимъ талантомъ. Нисколько не тщеславный по характеру, стараясь всегда ничѣмъ не блистать передъ другими, даже какъ будто стыдясь своего превосходства надъ толпою, которое, какъ и смутно онъ самъ сознавалъ иногда, давала ему природа въ высокомъ дарѣ своемъ, онъ добивали всегда одного только, чтобы казаться небольше какъ свѣтскимъ человѣкомъ. Эту претензію раздѣлялъ въ послѣдствіи съ Гарденевылъ пріятель его, нашъ знаменитый Пушкинъ. Конечно все это происходило въ Гарденевѣнеизъ преувеличенной скромности, не изъ сомнѣнія въ самомъ себѣ, но отъ того только можетъ-быть, что жесткая рука нужды и страданій никогда не ставила его на путь тяжелаго труда и глубокихъ размышленій.

Свято храня въ глубинѣ своей поэтическій даръ, Гарденевъ однако мало писалъ, а разставаясь надолго съ своимъ идеаломъ, онъ опять становился добрымъ малымъ, хорошимъ товарищемъ, свѣтскимъ человѣкомъ, и только. Не прочь онъ былъ подчасъ раскупорить съ пріятелями бутылку шампанскаго, и при этомъ позабавить ихъ острымъ словцомъ, веселымъ, легкимъ разговоромъ. Но доступный для всѣхъ въ своемъ обществѣ, онъ не легко однако дружился, за то дружба его была на жизнь и на смерть. Онъ доказалъ это князю Василію въ одномъ непріятномъ дѣлѣ, которое тотъ навлекъ на себя по неопытности. Гарденевъ преданностію и самоотверженіемъ спасъ его отъ неминуемой бѣды, и князь Василій никогда не забывалъ его безкорыстной услуги.

Съ самыхъ раннихъ лѣтъ отдаленный изъ родительскаго дома, Гарденевъ не имѣлъ почти понятія о жизни семейной. И первые пришлось ему узнать ее въ домѣ Радомскихъ, и трогательное свиданіе матери съ сыномъ сильно подѣйствовало на него. Обжившись съ Радомскими, онъ совершенно примкнулъ къ ихъ домашнему кругу. Другой на его мѣстѣ, какъ онъ привыкшій къ шуму свѣта и военной жизни, нашелъ бы можетъ-быть слишкомъ однообразною и уединенною деревенскую жизнь Радомскихъ, но Гарденевъ не зналъ скуки, живое воображеніе создавало для него на каждомъ шагу безконечно новые предметы развлеченія. Благодаря своему хорошему тону и дружбѣ князя Василія, онъ скоро сдѣлался почти своимъ въ семьѣ княгини. Онъ никогда не имѣлъ сестеръ, и невинная короткость съ женщинами хорошаго круга нравилась ему какъ всявая новнэна^Сначала не ставилъ онъ никакой разницы между тремя сестрами, но скоро вниманіе его остановилось на молоденькомъ и свѣженькомъ личикѣ княжны Татьяны, бывшей тогда въ самой цвѣтущей порѣ. Въ какой восторгъ она пришла однажды, когда Михайло Сергѣевичъ вручилъ ей шутливые стихи, написанные въ честь ея! Не простымъ вниманіемъ объясняла она себѣ коротенькое и довольно незначащее посланіе; этотъ случай показался ей первысъ звеномъ той брачной цѣпи, которую она такъ охотно накинула бы на себя и на милаго поэта. Съ тѣхъ поръ она начала еще привѣтливѣе улыбаться ему, голосокъ ея защебеталъ еще слаще. Княжна Настасья какъ-то подмѣтила ея продѣлки, и, не чинясь, часто наединѣ подсмѣивалась надъ нею. Княжна Татьяна обидѣлась, и чуть было не измѣнила принятой на себя роли тихаго ангела, однако удержалась кстати.

Ей чрезвычайно хотѣлось поселить въ Гарденевѣ хорошее о себѣ мнѣніе, и она принялась ухаживать за дядею, который часто страдалъ отъ ранъ. Когда сильная боль не позволяла князю Валеріану оставлять покойныя кресла, Гарденевъ тотчасъ же отправлялся навѣстить его, и тутъ онъ почти всегда заставалъ меньшую Радомскую. Никому не уступала она принятой на себя обязанности ходить за больнымъ дядею, и довольно часто повторяла, что никто кромѣ нея не умѣетъ ему угодить.

Страннымъ однако казалось Гарденеву, что князь равнодушно, а иногда даже съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ принималъ ея услуги. «Чтобы это значило, думалъ молодой человѣкъ, не понимавшій характера княжны Татьяны: князь, человѣкъ, кажется, очень добрый, не любитъ племянницы, которая такъ старается угодятъ ему?»

— Скажите, князь, спросилъ онъ у него, возмущенный одною нетерпѣливою и почти грубою выходкой вольнаго, отказавшагося на отрѣзъ принимать изъ рукъ княжны Татьяны лѣкарство, — скажите пожалуете, за что вы такъ огорчили своимъ отказомъ княжну Татьяну Александровну? Она ушла отсюда чуть не въ слезахъ.

— Эхъ, батюшка! съ досадой отвѣчалъ ему князь: — замучила она меня совсѣмъ этими лѣкарствами и услугами. Оставила бы лучше въ покоѣ; а то безпрестанно: дядюшка, извольте выкушать микстуру, дядюшка, не угодно ли компоту, дядюшка позвольте поправить подушку.

— Да вѣдь все это дѣлаетъ она, любя васъ.

— Знаю, что любя. Согласитесь однако, что безпрестанная такая навязчивость становится наконецъ истинною пыткой.

— Какъ же, князь, немного насмѣшливо замѣтилъ Гардевевъ, — вы всегда проповѣдуете терпѣніе, а сами сердитесь на тѣ, кто вамъ желалъ добра.

— Да, да, вы правы, грустно отвѣчалъ пристыженный старикъ. — Сознаюсь, я нетерпѣливый и несносный больной, и не стою расположенія людей мнѣ близкихъ; но такой уже ной скверный нравъ: никогда не умѣлъ я побѣждать моихъ дурныхъ наклонностей.

— Что жь князь! сказалъ Гарденевъ, желая утѣшить его, — тутъ не было еще большой бѣды, и маленькая вспыльчивость не есть порокъ.

— Какъ вы это говорите, Михайло Сергѣевичъ! Обидѣть человѣка понапрасну всегда дурно, а въ мои лѣта совсѣмъ непростительно. Много виноватъ я передъ Таней; вотъ придетъ она ко мнѣ, я извинюсь передъ нею. А все это отъ того, что молодость мою я потратилъ на пустыя бредни, не думая объ усовершенствованіи и образованіи души своей.

— Кто жь изъ насъ не разбросалъ по вѣтру хоть части своей жизни?

— Бываютъ и такіе, что не растратили даровъ Божіихъ, хотя конечно рѣдки эти примѣры. Одинъ изъ нихъ у насъ передъ глазами: это племянница моя, княжна Анна.

Гарденевъ замѣчалъ уже не разъ, какое удовольствіе доставлялъ старику разговоръ про его любимицу. Словоохотливо разказывалъ князь Валеріянъ малѣйшія подробности о ея жизни съ тѣхъ поръ, какъ узналъ ее. Гарденевъ любилъ и уважалъ князя, и потому всегда внимательно выслушивалъ эти длинные разказы.

Пребываніе молодыхъ людей въ Зеленой Горѣ внесло много одушевленія въ семейный бытъ Радомскихъ. Оба друга были неприхотливы и веселы. Князь Василій вспомнилъ забавы прежнихъ лѣтъ, когда онъ еще жилъ съ матерью и сестрами. Не говоря никому ни слова, онъ выписалъ изъ города хорошенькій яликъ, нѣкоторыхъ изъ людей своихъ, имѣвшихъ прекрасные голоса, одѣлъ въ красныя рубашки, и въ одинъ ясный, лѣтній вечеръ, когда все уже было приготовлено, пригласилъ сестеръ и Гарденева идти съ нимъ къ рѣкѣ. Все общество было пріятно изумлено, увидавъ красивую лодку, причаленную къ берегу съ лавками, покрытыми коврами. Въ одинъ мигъ всѣ усѣлись въ лодкѣ, князь Василій сталъ у руля. Онъ предположилъ доѣхать до казеннаго селенія, расположеннаго верстахъ въ двухъ по рѣкѣ. Нужно было ѣхать противъ теченія, лодка медленно подвигалась. Крутые берега отражались въ неподвижной водѣ, то покрытые широкими листьями мать-и-мачихи и высокими, цвѣтущими травами и кустарниками, то обнаженные и разрытые водою. Гребцы затянули старинную, разбойничью пѣсню, далеко неслась она по рѣкѣ, мѣрно ударяли весла, крупныя брызги летѣли отъ нихъ. Небо было прозрачно и свѣтло, хотя солнце ухе скрылось. Тихо становилось въ природѣ, и тишь нисходила и душу. Веселый говоръ общества замолкалъ мало-по-малу.

Княжна Анна сидѣла немного поодаль, голова ея была покрыта большимъ вуалемъ изъ бѣлой дымки, она не носила шляпы; легкая ткань вилась около лица и спускалась съ плечъ, обвивая ея стройный станъ. Она придавала что-то воздушное фигурѣ княжны. Княжна Анна смотрѣла на воду, спокойно сложивъ руки; кроткая улыбка играла на ея устахъ. Гарденевъ взглянулъ на нее и удивился: никогда еще не представлялась она ему въ такомъ благопріятномъ свѣтѣ.

Княжна достигла уже тѣхъ лѣтъ, когда молодость готова отлетѣть, но бываютъ минуты въ этомъ переходномъ времени, когда красота женщины вспыхиваетъ особенно яркимъ пламенемъ. Такое время выдалось теперь для княжны Анны. Всѣ тонкія терты ея лица получили надлежащее развитіе и оконченность; и нимъ шла какъ нельзя болѣе матовая бѣлизна, лишь нерѣдка оживляемая нѣжнымъ румянцемъ. Всѣ движенія были мягки, плавны, благородны Отъ прежней свѣтской жизни у княжны осталась привычка одѣваться со вкусомъ и къ лицу, несмотря за простоту ея деревенскаго наряда.

Памятенъ этотъ вечеръ остался для Гарденева. Однако сначала онъ не хотѣлъ и не могъ вполнѣ довѣрять своему мимолетному увлеченію. Сужденія князя Валеріяна о княжнѣ казались ему тоже нѣсколько пристрастными. Воспитанный въ духѣ французской философіи прошлаго вѣка, онъ питалъ сильное предубѣжденіе противъ всѣхъ видовъ религіозности. Воображая себя отрѣшеннымъ отъ предразсудковъ, онъ забывалъ, что всякое мнѣніе, на слово принятое и не взвѣшенное, не переработанное собственнымъ разумомъ, и есть именно предразсудокъ. Поэтому на первый разъ княжна Анна показалась ему черезчуръ набожною и строгою къ самой себѣ. Но простота ея обращенія, терпимость гь чужому мнѣнію, совершенное отсутствіе тщеславія и суетности, и наконецъ чисто женская привѣтливость отвлекли его отъ несправедливаго мнѣнія, и послѣ нѣсколькихъ недѣль, проведенныхъ подъ одною кровлею, Гарденевъ долженъ былъ сорваться, что въ похвалахъ князя Валеріяна не было ни малѣйшаго преувеличенія. Гарденевъ сталъ искать сближенія съ княжной Анной; съ своей стороны и она находила много удовольствія въ его обществѣ. Постепенно, почти незамѣтно, дошли они до самыхъ дружескихъ, самыхъ откровенныхъ разговоровъ. Гарденеву захотѣлось заглянуть въ глубь этой чистой души; никогда женщина не занимала его такъ много своею нравственною стороною. Много поэтически-прекраснаго находилъ онъ въ настроеніи княжны, хотя не переставалъ еще почитать его слѣдствіемъ восторженнаго воображенія. Мало-по-малу все выше росла она въ понятіяхъ молодаго человѣка; онъ чувствовалъ даже, что въ ея присутствіи собственныя его мысли проясняются и облагораживаются и получаютъ высокій порывъ.

Никому изъ семейства не могла показаться предосудительною начинавшаяся между ними короткость. Князь Валеріянъ отъ души полюбившій Гарденева и жалѣвшій о его заблужденіяхъ, основывалъ даже на дружбѣ его съ княжною Анною надежды на его обращеніе. Княгинѣ очень естественнымъ казалось предпочтеніе, оказываемое ея старшей дочери: могло ли быть иначе, и не видала ли она и прежде, какъ люди самые замѣчательные заискивали ея знакомства?

Въ одномъ только изъ членовъ семейства эта короткость возбудила тайное и болѣзненное безпокойство. Княжна Татьяна, хотя и была почти увѣрена въ чувствахъ Гарденева, косо глядѣла на его дружескія отношенія къ сестрѣ: смутныя опасенія безпрестанно закрадывались въ ея душу. Иногда какъ будто нечаянно подходила она къ княжнѣ Аннѣ въ то самое время, когда разговоръ ея съ Гарденевымъ становился оживленнѣе, и вмѣшиваясь въ него, старалась привлечь вниманіе молодаго человѣка; иногда она совсѣмъ отвлекала сестру отъ разговора, вызывая ее подъ какимъ-нибудь ничтожнымъ предлогомъ. И какъ радовалась она каждый разъ, когда успѣвала помѣшать этимъ тяжелымъ почему-то для нея разговорамъ!

II.

Лѣто было уже на исходѣ, и, какъ бы желая оставить по себѣ добрую память, расточало всѣ свои богатства. Погода стояла прекрасная, жаль было сидѣть дома, и Радомскіе почти цѣлые дни проводили за воздухѣ.

Раскинутый на нѣсколькихъ десятинахъ, старинный садъ былъ такъ огроменъ, что не доставало рукъ содержать его въ должномъ порядкѣ. Въ самомъ концѣ находилась кленовая бесѣдка, устроенная еще дѣдомъ Натальи Андреевны; давно не касались этихъ старыхъ кленовъ ножницы садовника; за то природа, какъ бы и благодарность, что оставляютъ ее въ покоѣ, украсила это Кіото разнообразною и роскошною зеленью. Высокія деревья раскидывали во всѣ стороны свои широкія, крѣпкія вѣтви; кусты орѣшника, шиповникъ и дикая малина густо разрослись вокругъ бесѣдки и образовали живую непроходимую изгородь; полевой жасминъпріютился здѣсь въ тѣни, и далеко разливалъ чудный запахъ; пестрая семья птицъ, никѣмъ не тревожимая, любила игу маленькую пустыню, и оживляла ее своимъ разнообразнымъ чиликаньемъ.

Вотъ пріютъ, который часто избирала княжна Анна, когда, утомленная житейскимъ говоромъ, желала остаться наединѣ съ собою. Много добрыхъ мыслей выносила она отсюда, много отрады почерпала въ уединенныхъ прогулкахъ. Разъ вечеромъ, облокотившись на спинку садовой скамьи и глубоко задумавшись, сидѣла она въ своей любимой бесѣдкѣ, и слѣдила сквозь просвѣты деревъ за послѣдними лучами заходившаго солнца. Вдругъ чья-то рука раздвинула вѣтви.

— Насилу-то нашелъ я васъ, княжна, раздался знакомый, веселый голосъ.

Княжна взглянула и увидѣла передъ собою Гарденева.

— Я васъ искалъ по всему саду, продолжалъ онъ, — и ужь не знаю, какъ попалъ сюда. Въ этомъ мѣстѣ еще никогда не бывалъ, хотя и по цѣлымъ днямъ брожу въ саду.

— Да, отвѣчала княжна, — кромѣ меня рѣдко кто сюда ходитъ. Этотъ уголокъ теперь совсѣмъ заброшенъ, и, мнѣ кажется, я и люблю его именно за то, что онъ представляетъ совершенную противоположность съ остальною частію сада, которая черезчуръ уже вычищена и выстрижена.

— Правда ваша, эти правильные цвѣтники и стриженныя аллеи хоть кому наскучатъ. Нынче въ садахъ начинаютъ щадить природу, перестаютъ искажать ее, и хорошо дѣлаютъ. Посмотрите на эти густыя вѣтви, не въ тысячу ли разъ онѣ лучше, когда не острижены немилосердо ножницами? Вотъ взобрался на дерево ползучій хмѣль, — скажите, кому удастся такъ изящно развѣсить его по сучьямъ?

— А для меня это мѣсто особенно дорого. Съ нимъ связано множество воспоминаній моей молодости. Здѣсь въ бесѣдкѣ приготовляли намъ полдникъ, когда мои меньшія сестры отличать къ классѣ. Не повѣрите, какъ высоко цѣнили они эту награду! Вонъ тамъ, на этой лужайкѣ, были выстроены качели. Я помню разъ, — ахъ, какъ это было ужасно! — братъ Василій сорвался съ нихъ, упалъ и ушибся очень больно. Гораздо позже, когда дѣти уже выросли, мы съ сестрой Криницыной, она была еще не замужемъ, приходили иногда сюда съ работой и книгами: одна изъ насъ читала, другая работала. Много прекрасныхъ минутъ провела я тогда съ нею, прибавила княжна, вздохнувъ немного.

— Но всѣ ваши воспоминанія, княжна, касаются больше другихъ, чѣмъ васъ самихъ. Неужели нѣтъ у васъ болѣе личныхъ, болѣе задушевныхъ? Простите моей нескромности, но неужели вы, съ вашею нѣжной душою, никогда никого не любили?

— О! безъ сомнѣнія, я много и нѣжно любила, можетъ-быть даже болѣе, чѣмъ бы слѣдовало, потому что, увлекаясь привязанностію къ однимъ, я бывала съ другими слишкомъ холодна. Только конечно, продолжала она съ добродушною улыбкой, — моя любовь не была та, на какую вы, кажется, намекаете.

Взоръ княжны, обращенный на Гарденева, былъ такъ прямъ и спокоенъ, что усомниться въ справедливости ея словъ было невозможно.

— Еще разъ прошу васъ извинить меня, началъ опять Гарденевъ, — но право мнѣ кажется, вы должны иногда пожалѣть, что такъ даромъ прошла для васъ лучшая пора жизни, что никогда вы не жили для себя, и не узнали счастія взаимной любви. Какое однообразное, безцвѣтное существованіе для женщины, какъ вы, одаренной любящею душою! Быть вѣчно запертою въ одномъ тѣсномъ кругу, и никогда, даже мыслію, не выходить изъ него! Неужели хоть изрѣдка не приходило вамъ желаніе жить иною жизнію, жизнію семейною?

— Съ самаго дѣтства сердце мое было такъ занято, что я почти не находила времени думать о привязанностяхъ внѣ семьи моей, и признаюсь вамъ? когда я сдѣлалась взрослою дѣвушкой, всякій намекъ на замужество скорѣе пугалъ меня, чѣмъ заставлялъ мечтать о перемѣнѣ.

— Время не прошло, сказалъ Гарденевъ, съ возрастающимъ чувствомъ, — вы еще можете быть счастливою супругой и матерью.

— Нѣтъ, поздно, задумчиво отвѣчала княжна Анна, — да и нельзя мнѣ оставить маменьку, она ко мнѣ привыкла, и я ей нужна. Притомъ же, продолжала она, съ видомъ больше веселымъ, — дѣти сестры Александры тоже мои дѣти, я ихъ обоихъ заочно крестила. Она собирается привезти ихъ сюда, и вы не можете себѣ представитъ, отъ сшить нетерпѣніемъ я ожидаю ихъ. Можетъ-быть вы думаете, что жизнь моя прошла безъ сильныхъ ощущеній? Едва ли самая страстная невѣста такъ жаждала видѣть любимаго жениха, какъ я этихъ крошекъ и мать ихъ.

— Вы, кажется, очень дружны съ вашею замужнею сестрой?

— Очень…. Можетъ-быть я въ этомъ и не совсѣмъ права, но я любила ее больше, чѣмъ другихъ сестеръ. Она выросла почти на моихъ рукахъ; маленькая спала въ моей комнатѣ, взрослая — выѣзжала со мною. До самаго замужества, мы были не разлучны. Признаюсь вамъ, разлука съ нею долго была для меня чрезвычайно тягостна. Еслибъ вы звали какъ въ Сашѣ много добраго, какая она хорошая жена, какъ уважаютъ ее всѣ!

— Часто переписываетесь вы съ сестрицей?

— Часто; однако не такъ, какъ бы мнѣ хотѣлось. Я боюсь слишкомъ частою и мелочною перепискою отвлечь ее отъ болѣе важныхъ занятій. Она теперь жена, мать, хозяйка; нельзя же мнѣ требовать, чтобъ она забывала для меня свои обязанности. Поэтому она пишетъ къ намъ обыкновенно довольно коротко, и для того только, чтобы мы не могли тревожиться ея молчаніемъ.

— У васъ впереди всего долгъ. Какъ могли вы, поступая всегда по разсудку, не изсушить своего сердца?

— По разсудку, говорите вы? Нѣтъ, вы ошибаетесь, — рѣдко жила я разсудкомъ. Къ несчастію, я слишкомъ часто увлекалась чувствомъ и себялюбіемъ.

— Вы себялюбивы, вы, которая всю жизнь свою провели для другихъ?

— Но развѣ вы думаете, что я первая не нахожу въ томъ наслажденія? Вглядитесь въ нашъ бытъ: я окружена любовью, попеченіями, уваженіемъ, которыхъ можетъ-быть не стою. Мать, дядя, братья, сестры, всѣ наперерывъ стараются доказать мнѣ свою любовь, и я была бы слишкомъ несправедлива, еслибы не довольствовалась вполнѣ своею участью.

Гарденевъ на минуту опустилъ голову. Какая-то быстрая мысль промелкнула въ душѣ его.

— О чемъ вы такъ задумались, Михайло Сергѣевичъ? опросила княжна.

— Я думалъ, чтобы дойдти до такого спокойнаго, строгаго взгляда на жизнь, надо было вамъ много передумать и перестрадать?

— У кого не было своего горя, Михайло Сергѣевичъ? Но нужно благодарить Бога и за то, что никогда не посылаетъ онъ страданія свыше силъ нашихъ.

— Страданія, горе житейское!… Но зачѣмъ судьба посылаетъ ихъ намъ? жизнь и такъ коротка, а сколько бѣдъ я случайностей являются на каждомъ шагу, чтобъ отравить эти немногіе дни, данные намъ судьбою!

— Ахъ, Михайло Сергѣевичъ, не тогда ли, какъ жизнь перестаетъ намъ улыбаться, начинаетъ и чувствовать себя безсмертный духъ вашъ!

— Грустныя мысли, княжна!

— Почему же? не должны ли мы ожидать лучшей будущности?

— Удивляюсь вамъ, какъ вы, женщина, можете такъ равнодушно говорить о такомъ страшномъ предметѣ, какъ смерть?.. Нѣтъ! я мущина, видалъ смерть много разъ лицомъ къ лицу на полѣ битвы и привыкъ къ этому зрѣлищу, но мысль о ней, отвлеченная и холодная, ужасаетъ меня… Я живу, мысль моя, воя душа моя, живетъ и дѣйствуетъ, и вдругъ всему конецъ! Какъ низкій воръ подкрадывается смерть и уноситъ мою жизнь, это высшее, лучшее благо. Безпощадна она, и нѣтъ отъ ней защиты… И какая страшная, таинственная, глубокая бездна лежитъ между такимъ свѣтлымъ явленіемъ, какова жизнь, и этою мрачною тайною, называемою смертью!… Что жъ будетъ тома?.. Въ какихъ формахъ ожидаетъ насъ вѣчность?… Что воли душа моя, лишь только жизнь покинетъ мое тѣло, на вѣкъ погрузится въ сонъ безпробудный, безъ видѣній, безъ сознанія, въ мракъ вѣчнаго ничтожества?…

Въ тоскливомъ раздумьѣ глядѣла княжна Анна на своего собесѣдника. Мысли быстро загорѣлись въ ея головѣ. «Бѣдный, думала она, какъ чужда для него свѣтлая мысль о спасеніи! въ чемъ же найдетъ онъ опору для жизни? Для него, за предѣлами гроба, не существуетъ блаженной надежды возрожденія. Какъ же тягостно будетъ ему бремя жизни безъ этой надежды!

Въ свою очередь Гарденевъ спросилъ ее, о чемъ она думаетъ

— Я жалѣла о васъ, Михайло Сергѣевичъ.

— Что жь дѣлать, княжна? Мнѣ самому иной разъ очень тяжело оттого, что не могу слѣпо вѣрить во все, какъ вѣрили наши простые, необразованные, и можетъ-быть очень счастливые предки. Къ несчастію нашъ вѣкъ не таковъ, мы не довольствуемся словами; давайте намъ положительныя доказательства, а гдѣ ихъ взять? Нѣтъ, я не могу самъ себя сознательно обманывать.

— О Боже мой, неужели нашъ вѣкъ такъ слѣпъ, что отвергаетъ весь духовный, великій трудъ сознанія человѣчества, отвергаетъ то, что доказываетъ и безконечное пространство небесное, и малѣйшая былинка на нашей землѣ! Эта жизнь вездѣ-разлитая, эта разумность и непреложность явленій ея могутъ ли быть случайны и неразумны по своему началу? А въ человѣкѣ эта высокая и божественная способность уразумѣвать мало-по-малу, эта необъятная жажда совершенствованія неужели намъ не говорятъ, ни о чемъ не свидѣтельствуютъ! И гдѣ хе достигнетъ душа человѣческая недосягаемаго здѣсь совершенства, какъ не въ будущей жизни?… Боже мой, какъ осмѣлиться думать, что жизнь, этотъ даръ свѣтлый и высокій, существуетъ не вѣчно, существуетъ только для смерти? Какъ осмѣлиться думать, что разумъ человѣческій дань человѣку безплодно или для того, чтобъ эта святая искра горѣла въ немъ напрасно, только малое время, а потомъ навѣкъ угасала!…

Увлеченіе, съ какимъ говорила княжна, ея прекрасные глаза, горѣвшіе огнемъ вдохновенія, ея мелодическій, тихій и глубоко-задушевный голосъ, взволновали душу Гарденева. Онъ не чувствовалъ себя убѣжденнымъ, но сознавалъ, что противорѣчить ей нѣтъ уже силъ у него. Онъ молчалъ, поникнувъ головою, и княжна молчала; погруженная въ глубокую задумчивость, она какъ будто забыла своего собесѣдника.

А между тѣмъ холодная роса падала на землю; въ бесѣдкѣ становилось сыро; ночныя тѣни ложились на всѣ предметы густо и тяжело. Гарденевъ оглянулся вокругъ, и замѣтивъ, что уже поздно, почти обрадовался. Подъ этимъ предлогомъ ему можно прекратить трудный разговоръ. Вставъ со скамьи, онъ помогъ княжнѣ закутаться шалью, и вмѣстѣ съ нею отправился къ дону. Молча шли они оба другъ возлѣ друга по темнымъ аллеямъ густаго сада.

Вдохновеніе, съ которымъ княжна за минуту передъ симъ говорила съ Гарденевымъ, начинало охладѣвать; она удивилась самой себѣ, что почти невольно высказала человѣку постороннему свои самыя задушевныя, священныя для нея мысли. Скромная отъ природы, она ни съ кѣмъ, кромѣ развѣ самыхъ близкихъ родныхъ, не вдавалась въ такія разсужденія. Эта неосмотрительность нѣсколько смутила ее; привыкши строго наблюдать за собою, она спрашивала самою себя, что побудило ее къ такой откровенности? но кромѣ самыхъ чистыхъ побужденій, она ничего не открыла душѣ своей.

III.

Благодаря присутствію Гарденева, княжна Татьяна начинала мириться съ деревенскою жизнію; она очень повеселѣла, а одинъ пріятный, неожиданный случай еще больше способствовалъ хорошему расположенію ея духа.

Верстахъ въ тридцати или сорока отъ Зеленой Горы жилъ богатый помѣщикъ Малюковъ. Семейство его состояло изъ женатаго сына, невѣстки, двухъ взрослыхъ дочерей и полдюжины внучатъ; два меньшіе сына его еще находились на службѣ. Малюковы давно были знакомы съ Радомскими, но рѣдко видались по причинѣ дальняго разстоянія.

Глава семейства, отставной генералъ екатерининскихъ временъ, былъ большой хлѣбосолъ и любилъ доставлять удовольствіе дочерямъ своимъ, хотя по преклонности лѣтъ довольно рѣдко ѣздилъ съ ними въ столицу. Старшій сынъ его имѣлъ великолѣпную охоту; осенью собиралась къ нему вся сосѣдняя молодежь и многіе старики, и всѣ вмѣстѣ отправлялись въ отъѣзжее поле. Для гостей, предпочитавшихъ тревогамъ псовой охоты болѣе мирныя занятія, въ домѣ Малюковыхъ были и другія развлеченія: довольно порядочный оркестръ, составленный изъ крѣпостныхъ людей, хоръ пѣвчихъ, разныя карусели, кегли, деревянныя горы, качели и еще Богъ знаетъ какія диковинки. Но всего болѣе нравились молодымъ посѣтителямъ Малюковыхъ довольно часто устроиваемые домашніе спектакли. Тутъ во всемъ блескѣ могли выказываться уѣздные драматическіе таланты.

На радости, что на дняхъ пріѣдутъ въ отпускъ меньшіе сыновья, старый генералъ затѣялъ такой пиръ, какого не запомнитъ весь округъ. Гости были званы и на обѣдъ, по случаю именинъ одного изъ членовъ семейства, и на балъ и на фейерверкъ, и на большую травлю не соструненнаго, бывшаго еще на свободѣ волка, котораго охотники узрили въ лѣсу, а въ заключеніе всего на театръ и маскарадъ. Такимъ образомъ сосѣдямъ приходилось провести нѣсколько дней у гостепріимнаго хозяина.

Такъ какъ семейство княгини Радомской считалось изъ первыхъ во всемъ у ѣздѣ, то генералъ и нашелъ необходимымъ отправиться къ ней самому съ приглашеніемъ, — почетъ, который онъ оказывалъ весьма немногимъ. Съ нимъ была одна изъ дочерей его, почти ровесница княжнѣ Татьянѣ. Онѣ очень скоро подружились, и Малюкова упрашивала Таню принять роль въ комедіи Коцебу. Въ это время нѣмецкая драматическая литература была у насъ въ большомъ ходу, мѣщанскія слезливыя драмы приводили въ восторгь зрителей. На долю княжны Татьяны выпала роль, лучше которой она и сама бы не придумала; то была роль нѣмецкой поселянки, простодушной, чувствительной, невинной, несравненной по всѣмъ своимъ качествамъ, такой, однимъ словомъ, какая могла быть взлелѣяна однимъ только нѣмецкимъ воображеніемъ. Княжна Татьяна едва могла скрыть свою радость, когда Малюкова говорила объ этой удивительной роли, но она притворилась, что изъ одного уваженія къ новой пріятельницѣ принимаетъ ея предложеніе, и то лишь въ такомъ случаѣ, если мать ея одобритъ. Такова была Таня: никогда не любила она прямо и правдиво высказаться.

Генералъ звалъ Радомскихъ по старинѣ, то-есть, какъ онъ выражался, весь домъ опричь хоромъ. Гарденевъ не былъ выключенъ изъ числа приглашенныхъ. Малюковъ даже завербовалъ его въ свою труппу. Отговариваться Гарденеву было невозможно. Князь Василій тотчасъ выдалъ его, объявивъ генералу, что онъ уже иного разъ игралъ на домашнихъ театрахъ и всегда съ большимъ успѣхомъ. Случай ли то былъ, или такъ захотѣлось распорядителю, но Михайло Сергѣевичъ долженъ былъ представлять жениха княжны Татьяны. Какое пріятное сближеніе для этой молодой дѣвушки! Сверхъ того Гарденевъ. какъ болѣе опытный въ театральномъ искусствѣ, испросилъ у княжны Татьяны позволеніе подать ей нѣсколько совѣтовъ на счетъ ея игры. Ему не хотѣлось, чтобы сестра его друга играла хуже другихъ. Разумѣется, предложеніе его было принято съ восторгомъ.

Князь Василій, не обладавшій большимъ сценическимъ талантомъ, согласился однако взять маленькую роль.

Рѣшено было, чтобы княжны Анна и Татьяна вмѣстѣ съ Гаргеневымъ и княземъ Васильемъ ѣхали къ Малюковымъ заранѣе на репетиціи, которыя должны были происходить каждый день; княгиня же, не желавшая надолго оставлять дома, обѣщала пріѣхать съ княземъ Валеріаномъ наканунѣ представленія. Что касается до княжны Настасьи, то она, питая глубокое презрѣніе ко всякимъ провинціальнымъ увеселеніямъ, наотрѣзъ отказалась ѣхать къ Малюковымъ.

Теперь княжна Татьяна имѣла случай чаще прежняго видѣться съ Гарденевымъ и быть съ нимъ короче. Однажды, когда они считывались по одной книгѣ, и головы ихъ очень близко были другъ отъ друга, князь Василій улыбнулся, глядя на нихъ, и, подмигнувъ княжнѣ Аннѣ, шепнулъ ей:

— Вотъ посмотри, какъ бы послѣ театра не затѣялся у насъ пиръ другаго рода.

Княжна ничего не отвѣчала, она поняла предположеніе брата, но оно не обрадовало ея; напротивъ, она чувствовала, что Татьяна и Гарденевъ не созданы другъ для друга. Несмотря на безконечную доброту свою, она проникла характеръ Тани, и не могла ей сочувствовать.

На слѣдующее утро, княжна Анна сидѣла передъ зеркаломъ, Дуняша разчесывала ея длинную косу. Съ нѣкоторыхъ поръ, какъ бы угадывая тайное желаніе госпожи своей, она съ особеннымъ стараніемъ убирала ее. Княжна была задумчива, ей все слышались вчерашнія слова брата. Что жь? Ей ли разстроивать свадьбу сестры? А между тѣмъ, честно ли будетъ допустить дѣло, которое для обѣихъ сторонъ грозитъ несчастіемъ?

Тутъ вошла Таня. Княжна Анна немного смутилась; ей совѣстно стало, что она дозволила себѣ такъ строго судить сестру. Таня начала болтать о томъ, о семъ, хвалила косу княжны Анны, и была очень любезна и вкрадчива. Видно было, что ей чего-то хотѣлось.

— Скажи, наконецъ, молвила княжна Анна, перебивая пустую рѣчь сестры, — что тебѣ нужно? По глазамъ вижу, что ты пришла что-нибудь выпросить.

Таня пріятно улыбнулась, но и тутъ не отвѣтила напрямикъ.

— Настенька отказала мнѣ въ своей пуховой шляпкѣ, сказала она; — говоритъ, я испорчу ее, накалывая ленты, а безъ нея мнѣ никакъ нельзя быть на театрѣ.

— Возьми мою.

— Благодарю тебя. А корсетикъ, не потрудишься ли ты его сшить? Ты на все такая мастерица!

Княжна Анна обѣщала. Она всегда готова была сдѣлать всякое снисхожденіе Татьянѣ, хотя признаться не съ такимъ искреннимъ удовольствіемъ, какъ бывало для Сашеньки. Обѣ сестры разговорились о праздникѣ.

— Вотъ, Таня, между прочимъ сказала старшая сестра, — ты все скучала о Москвѣ. Посмотри, сколько удовольствій тебѣ предстоитъ и въ деревнѣ!

— Великая важность, довольно рѣзко отвѣтила Таня (она не всегда считала за нужное притворяться при сестрѣ, не такъ какъ при другихъ), — великая важность! Нѣсколько какихъ-нибудь дней! А сколько сидѣла я взаперти? Ужь моему счастію никто не позавидуетъ.

Княжнѣ Аннѣ вовсе не хотѣлось огорчить ее; она старалась успокоить Таню, во Таня не такъ-то скоро забывала даже неумышленную обиду.

Дуняша принесла показать княжнѣ Аннѣ головной уборъ, приготовленный для праздника. Татьяна подхватила его, и тотчасъ стала примѣрять передъ зеркаломъ.

— Ахъ, какъ мило, какъ безподобно! твердила она, вертясь во всѣ стороны. — Какъ жаль, что молодыя дѣвушки не могутъ носить такихъ уборовъ!

— А что, вдругъ спросила, она обратившись къ сестрѣ, — сядешь ты у Малюковыхъ играть въ карты?

— Ты знаешь, что я никогда не играю.

— Не худо бы однако начать. Что тебѣ дѣлать въ обществѣ безъ картъ? Не возможно вѣкъ свой любезничать и ставить себя наряду съ молодыми.

Княжна Анна поняла, что сестрѣ хотѣлось уколоть ее. Какъ ни мало было въ ней тщеславія, ей все-таки показалось несправедливымъ, что ее желаютъ какъ бы удалить изъ живаго общества и обречь на занятіе, которое она не любила и находила почти безсмысленнымъ. А Татьяна была себѣ на умѣ. Она думала: „Вѣдь сестра не совсѣмъ дурна, — и какое для нея счастье! — загаръ ни какъ не беретъ ее, а какъ принарядится, пожалуй будетъ еще лучше. Кто знаетъ, какъ бы не занялся ею Гарденевъ, мущины такъ странны!“

Довольная однако злымъ урокомъ, даннымъ сестрѣ, она не продолжала своихъ нападокъ, ей нужно было еще кое-что выпросить. Разбирая разныя вещи, она замѣтила маленькую книжку въ щегольскомъ переплетѣ.

— Это что такое? спросила она, любопытно развертывая книжку. — Боже мой, повѣсти, разказы, стихи! А, вотъ и стихи Гарденева… Недурны, но хуже чѣмъ тѣ, которые онъ написалъ для меня. Я думала, что ты любишь одни только серіозныя книги. Откуда взялся у тебя этотъ альманахъ?

— Мнѣ подарилъ его Гарденевъ, довольно не охотно отвѣчала княжна Анна.

— Вотъ какъ! сказала Татьяна, и пристально посмотрѣла ей въ глаза.

Потомъ, какъ ни въ чекъ не бывало, стала перелистывать книгу.

— Какія хорошенькія картинки! и повѣсти должны быть презанимательныя. Знаешь ли что? Гарденеву должно быть все равно у тебя ли, у меня ли его книжка. На что она тебѣ? Подари мнѣ ее лучше.

— Ни за что! съ жаромъ отвѣчала княжна Анна и протянула руку.

Княжна Татьяна усмѣхнулась и положила книгу на столъ.

— Боже, какъ ты вступилась! На, матушка, твое сокровище, мнѣ оно не надобно, береги его у сердца.

Княжна Анна была въ большомъ волненіи. Отчего это происходило? Она сана хорошенько не понимала. Какое-то странное, неиспытанное чувство запало ей въ душу.

„Что со мною? подумала она. — Неужели… о Боже… нѣтъ… этого не можетъ быть…“

— Таня, Таня, крикнула она съ испугомъ. — Ты забыла… бери все! возьми тоже и книжку!

Татьяна вернулась, она никакъ не могла понять внезапнаго испуга сестры.

Черезъ нѣсколько дней передовое общество отправилось къ Малюковымъ, начались репетиціи.

Подъ двойнымъ вліяніемъ наставленій Гарденева и собственнаго оживленія, княжна Татіяна отлично играла на репетиціяхъ; рукоплесканія немногихъ допускаемыхъ зрителей еще болѣе ободряли ее, и она разсчитывала на огромный успѣхъ.

Между тѣмъ какъ актеры заняты были единственно своимъ дѣломъ, записные охотники тоже не теряли времени: два волка, нѣсколько лисицъ и несмѣтное множество зайцевъ сдѣлались ихъ добычею. Обыкновенно, взявъ поле, охотники возвращались домой измученные, но предовольные. Чтобы не безпокоить дамъ, они собирались на половинѣ своего коновода Малюкова. Къ нимъ присоединялись иногда и прочіе молодые люди, не участвовавшіе въ охотѣ. Хвастливые охотничьи разказы сильно забавляли этихъ послѣднихъ, а вмѣстѣ и возбуждали въ нихъ желаніе посмотрѣть вблизи на эту забаву. Разъ князь Василій и Гарденевъ совсѣмъ соблазнились охотничьими подвигами, и захотѣли въ нихъ участвовать. За-успѣхъ спектакля бояться было нечего, нѣсколько совершенно удачныхъ репетицій обѣщали, что онъ пойдетъ хорошо.

Это было за два дня до представленія. Съ зарею наши наши охотники были уже на коняхъ; слуги въ прекрасныхъ охотничьихъ платьяхъ, держа на сворахъ красивыхъ борзыхъ и гончихъ ожидали призыва; доѣзжачій, снявъ фуражку, стоялъ у стремени молодаго барина и выслушивалъ его приказанія; нетерпѣливыя собаки завывали на разные голоса; вдругъ раздался рѣзкій звукъ охотничьяго рога, и всѣ — люди, лошади и собаки — поскакали со двора шумною ватагою. Многія дамы рано проснулась, чтобы посмотрѣть на отъѣздъ охотниковъ; въ числѣ ихъ была и княжна Татьяна. Стоя у окна, она долго провожала кого-то нѣжными взорами.

Несмотря на сумрачную осеннюю погоду, день для всѣхъ пропилъ и скоро и весело. Записные охотники остались предовольны рѣзвостью и другими высокими качествами своихъ псовъ; каждый хвасталъ подвигами любимой собаки и собственною распорядительностью. Холодная закуска подъ открытымъ небомъ замѣнявшая завтракъ и обѣдъ, подкрѣпила силы охотниковъ. Для нашихъ пріятелей Гарденева и Радомскаго, въ первый разъ въ жизни присутствовавшихъ на большой охотѣ, она не лишена была особенной занимательности. Князь Василій отъ души забавлялся потѣшными, шумливыми спорами охотниковъ и тою важностью, которую они старались придать своему дѣлу, ихъ усиліями перещеголять другъ друга. Нѣсколько разъ долженъ онъ былъ удерживать смѣхъ. Совсѣмъ иначе подѣйствовала охота на Гарденева. Когда всѣ выѣхали на широкую равнину, пересѣченную мелкимъ кустарникомъ и живописными рощицами, когда съ дикою отвагой, пріударивъ коней и пригнувшись къ самой ихъ шеѣ, охотники, забывъ все на свѣтѣ и даже самую опасность, кинулись впередъ; когда красивыя собаки, такія же страстныя какъ и хозяева, ₍бросились въ погоню за звѣремъ, когда звукъ роговъ, крикъ людей и лай собакъ огласили окрестность, что-то дивное пронеслось въ душѣ молодаго человѣка. Въ Гарденевѣ закипѣла буйная удаль, онъ понялъ разгулъ жизни и на мгновеніе весь предался ему. Пристегнувъ нагайкой коня, и давъ ему волю, онъ поскакалъ самъ не зная куда, черезъ пни и кочки, безпрестанно цѣпляясь за низкіе сучья кустарниковъ, жадно впивая полною грудью сырой, осенній воздухъ. Долго мчалъ добрый конь, разметавъ по воздуху хвостъ и гриву, храпя и брызгая жидкою грязью изъ-подъ копытъ; наконецъ, измученный, сталъ какъ вкопаный на мѣстѣ, и Гарденевъ, опомнившись, очутился одинехонекъ на другомъ краю лѣсной опушки. Здѣсь лишь изрѣдка долетали до него едва слышные звуки охоты. Онъ сошелъ съ лошади и оперся на сѣдло рукою; тѣло его утомилось, но дуть быть бодръ; мысли порывисто налетали на его душу. Подъ тихимъ шелестомъ лѣса, все разнообразнѣе и причудливѣе становились думы поэта. Нечаянное уединеніе, послѣ шумнаго сборища, несказанно было по душѣ ему въ эту минуту, враждебно взглянулъ бы онъ тогда на всякаго, кто пришелъ бы его потревожить.

Мало-по-малу жгучія ощущенія охоты стали смѣняться въ умѣ его иными образами. И вдругъ предстало предъ нимъ то странное видѣніе, которое посѣщало его въ минуты вдохновеннаго, поэтическаго труда. Голова пылала, сердце сильно и тревожно билось, и вся душа стремилась навстрѣчу дивному видѣнію. Скоро прежнія неясныя черты призрака стали опредѣляться, и блѣдный образъ княжны Анны Радомской, весь озаренный свѣтлыми лучами, какъ будто льющимися изъ ея прекрасныхъ, кроткихъ очей, напечатлѣлся живыми очертаніями въ воображеніи Гарленева.

Но быстро пронесся легкій и свѣтлый призракъ. Гарденевъ стоялъ изумленный, пораженный не видѣніемъ, но тѣми формами, въ которыхъ явилось оно.

Съ ума что ли я сошелъ? сталъ разсуждать онъ съ нѣкоторою досадою, — мечтать о женщинѣ, съ которой ничего общаго у меня нѣтъ… да развѣ она хороша? Ни правильности въ чертахъ, ни свѣжести! Однако отчего это мое старое, доброе видѣніе не явилось мнѣ съ чертами Татьяны? Вѣдь она гораздо м» ложе и лучше княжны Анны?.."

Скоро изумленіе и какая ко досада, возбужденныя въ молодомъ человѣкѣ неожиданностію явленія, исчезли; онъ сталъ спокойнѣе думать мысли его понеслись плавными и свѣтлыми струями, лучи вѣчной правды отразились въ его задушевныхъ размышленіяхъ.

«Но Боже мой! продолжалъ думать Гарденевъ, какая душа у княжны Анны! Да эта душа дивно-прекрасна, младенчески чиста и кротка. Какъ смогла она сохранить ее такою, не охладѣть въ высокой любви ко всему доброму и прекрасному?..»

Долго мечталъ онъ такимъ образомъ, слѣдя безсознательнымъ взоромъ за кружившимися въ воздухѣ красными листьями осины да за полетомъ какой нибудь птицы. День замѣтно клонился къ вечеру; туманъ сталъ клубиться межь деревьями, обхватывая нѣкоторыя части лѣса густою мглою. Сообразивъ, что теперь нельзя поспѣть во время на сборное мѣсто охотниковъ, Гарденевъ рѣшился ѣхать прямо домой. Онъ сѣлъ на лошадь, спокойно щипавшую передъ тѣмъ пожелтѣлую траву, и пустился на удачу по первой попавшейся дорожкѣ. Она вывела его къ небольшой деревушкѣ, въ совершенно-противоположной сторонѣ отъ его цѣли. Взявъ оттуда проводника, Михайло Сергѣевичъ попалъ наконецъ на настоящую дорогу и поздно ночью добрался до дому. Всѣ давно уже спали; Гарденевъ воротился домой, усталый, иззябшій.

На утро всѣ обступили его съ разспросами, гдѣ онъ пропадалъ? Гарденевъ старался отдѣлаться шутками; онъ перенесъ всѣ возможныя предположенія, и конечно не выдалъ тайны души своей.

Встрѣтившись съ княземъ Василіемъ, онъ очень удивился, когда узналъ отъ него, что княжна Анна воротилась домой. Причиной ея внезапнаго отъѣзда была записка княжны Настасьи, въ которой она писала сестрѣ, что съ княземъ Валеріяномъ случился сильный припадокъ его обыкновенной болѣзни, что мать ихъ въ большомъ безпокойствѣ, и что сама она не знаетъ какъ приступиться къ больному, не привыкшему къ ея попеченіямъ. Княжна Анна тотчасъ приказала закладывать карету, между тѣмъ какъ сестра ея разахалась и не знала какъ быть и что дѣлать? Завтра театръ, а ей приходится отъ него отказаться, тогда какъ все готово, и крестьянскій нарядъ ей такъ къ лицу. Но на выручку къ ней подоспѣли хозяйки дома, и самъ старикъ Малюковъ; они всѣ вмѣстѣ стали уговаривать ее остаться, и представляли ей, что безъ нея не состоится спектакль; съ убѣжденіями и просьбами обступили они тоже и княжну Анну. Невѣстка Малюкова вызвалась сама проводить княжну Татьяну къ матери по окончаніи праздника, а генералъ объявилъ, что онъ на колѣнахъ будетъ просить у княгини прощенія за удержаніе ея дочери. Княжна Анна молчала, — но княжна Татьяна, увидавъ, что нечего надѣяться на сестру, сказала наконецъ послѣ нѣсколькихъ отговорокъ, что какъ она ни огорчена болѣзнію дяди, однако не желаетъ разстроить удовольствія цѣлаго общества, и рѣшается пожертвовать собою. Это благоразумное по видимому рѣшеніе не всѣмъ одинаково понравилось; правда, хозяева очень живо благодарили княжну, по нѣкоторые изъ гостей тихонько надъ нею посмѣивались; а князь Василій не скрылъ отъ Гарденева. что очень недоволенъ поступкомъ сестры, тѣмъ больше, что ему самому пришлось совсѣмъ противъ воли остаться съ нею. Въ первую минуту негодованія, онъ даже хотѣлъ было уѣхать, и оставятъ ее одну, но Михайло Сергѣевичъ, который внутренно раздѣлялъ его имѣніе, уговоривъ его не дѣвать такой обиды сестрѣ.

Когда Гардевевъ, съ прочими молодыми людьми, вошелъ въ гостиную, онъ засталъ тамъ княжну Татьяну, отъ души хохотавшую какому-то забавному разказу. Но увидя его, она тотчасъ перестала смѣяться, и даже приняла на себя печальный и задумчивый видъ. Гарденевъ легко замѣтилъ эту комедію.

— Я слышалъ, что вашъ дядюшка опасно занемогъ, сказавъ онъ, садясь возлѣ нея.

— О нѣтъ, совсѣмъ не опасно, быстро возразила она, — эти припадки бываютъ съ нимъ очень часто, и никого не безпокоятъ. Не знаю, зачѣмъ Настенькѣ вздумалось потревожить насъ. Впрочемъ она звала одну только княжну Анну.

— Жаль бѣднаго старика, сказалъ Гарденевъ. — Но помнится мнѣ, вы говорили, что князь не можетъ обойдтись безъ васъ, когда занеможетъ?

— Ну конечно, отвѣчала она, не много смутившись, — онъ ко мнѣ больше привыкъ. Впрочемъ княжна Анна тоже умѣетъ ходить за больными, она почти только этимъ и занимается.

Гарденевъ нарочно завелъ этотъ разговоръ, чтобы наказать ее за притворство. Ему, долго считавшему ее доброю и любящею дѣвушкой, было очень досадно увѣриться такъ неожиданно въ своей ошибкѣ.

Княжна Татьяна тоже увидѣла перемѣну къ ней Гарденева, и не знала чему ее приписать. Напрасно подъ предлогомъ спросить совѣта на счетъ своей игры, старалась она вовлечь его въ откровенный разговоръ, Гарденевъ отвѣчалъ ей холодно и коротко; наконецъ, выведенный изъ терпѣнія ея навязчивостію, нѣсколько язвительно сказавъ ей, что она такъ хорошо умѣетъ играть комедію, что не нуждается уже ни въ чьихъ совѣтахъ. Молодая дѣвушка совершенно растерялась, всѣ прекрасныя мечты ея разлетѣлись, и ей нужно было много твердости, чтобы не обнаружить передъ всѣми причины своего огорченія. Но какъ дѣвушка ловкая, она умѣла воспользоваться и самою невыгодностью своего положенія, и отнесла печаль свою на счетъ дурныхъ новостей, вчера полученныхъ изъ дому. Ей удалось даже обмануть нѣкоторыхъ, во не Гарденева.

И вотъ наконецъ послѣ нѣсколькихъ часовъ приготовленій, началось представленіе. Надежды всѣхъ зрителей были основаны на игрѣ княжны и Гарденева; хозяева успѣли всѣмъ передать, но они оба превосходно играютъ. Первыя сцены, гдѣ явлюсь другіе актеры, прошла незамѣтно; наконецъ растворяется дверь убогой хижины, передъ зрителями является крестьяночка въ голубой атласной юбкѣ, въ черномъ бархатномъ корсетѣ съ золотыми пуговицами, и въ шляпѣ, обвитой алыми лентами. Очень мила была княжна Татьяна въ этомъ нарядѣ; съ самодовольною радостію приняла она громъ рукоплесканій. Краткій монологъ свой сказала она съ увѣренностію и чувствомъ, и не успѣла его кончить и оглянуться, какъ это должно было сдѣлать по ходу пьесы, вышелъ Гарденевъ; но строгій видъ его совсѣмъ не соотвѣтствовалъ роли добродушнаго и влюбленнаго жениха; онъ явно былъ не въ духѣ. Нѣжныя слова, которыя онъ говорилъ невѣстѣ, были произнесены голосомъ, который отзывался совсѣмъ инымъ чувствомъ. Княжна Татьяна смутилась; одушевленіе ея исчезло; едва припоминая роль, она говорила ее вяло и какъ вытверженный урокъ. Гарденевъ тоже былъ ниже посредственности, и недовольные зрители, переглянувшись между собою, вообразили, что хозяева захотѣли пошутить надъ ними, отозвавшись напередъ съ такими похвалами объ игрѣ двухъ молодыхъ людей. Сами Малюковы должны были сознаться въ ошибкѣ, и лишь изъ учтивости, по окончаніи спектакля, сказали нѣсколько лестныхъ словъ двумъ актерамъ, обманувшимъ всѣ ожиданія.

Начался балъ. Княжна Татьяна думала, что Гарденевъ пригласить ее на польской. Ей удастся съ нимъ объясниться и узнать чѣмъ онъ недоволенъ. Но Гарденевъ взялъ первую попавщуюся даму, и княжна принуждена была идти съ молодымъ человѣкомъ, почти неизвѣстнымъ ей. Въ концѣ бала, Гарденевъ однако танцовалъ съ нею, — и то, кажется, болѣе изъ приличія, чѣмъ изъ удовольствія. Княжна Татьяна поняла это, и на праздникѣ, отъ котораго она ожидала такъ много, нанесенъ былъ двойной ударъ ея самолюбію.

Согласно съ обѣщаніемъ, даннымъ княжнѣ, невѣстка Малютиной сама отвезла ее къ матери, но несмотря на присутствіе и заступничество ея, княгиня была чрезвычайно недовольна дочерью. Напрасно княжна Татьяна хотѣла было по обыкновенію приласкаться къ ней, на всѣ ея ласки княгиня отвѣчала одною холодностію.

Когда гостья уѣхала, Наталья Андреевна сдѣлала княжнѣ строгій выговоръ, какъ смѣла она остаться одна въ домѣ, съ которымъ онѣ совсѣмъ не коротки, и гдѣ было столько постороннихъ молодыхъ людей. Княгинѣ, съ такою точностію соблюдавшей приличія, вина дочери казалась чрезвычайно важною.

— Увѣряю васъ, маменька, отважилась сказать княжна, — сама княжна Анна позволила мнѣ остаться, и даже вмѣстѣ съ Малюковыми говорила, что если я уѣду, то разстрою все общество.

— Не можетъ этого быть! Да еслибъ и въ самомъ дѣлѣ княжна Анна была довольно слаба, чтобъ допустить тебя до такого неприличія, ты сама должна бы обдумать, хорошо ли дѣлаешь. — что станутъ теперь говорить о тебѣ, не только здѣсь, но даже и въ Москвѣ? Дядя твой боленъ, а ты, обрадовавшись празднику, забыла и домъ, и долгъ, и всякое благоразуміе.

— Другъ мой маменька, отвѣчала Таня, заплакавъ, — еслибъ я знала, что такъ огорчу васъ, повѣрьте, ни за что не осталась бы и минуты у Малюковыхъ; но меня всѣ увѣряли, что вы не будете гнѣваться, и я имѣла глупость согласиться, хотя это было совершенно противъ моей воли.

— Вотъ это-то и неправда, вдругъ сказалъ только-что вошедшій князь Василій, — ты очень рада была остаться, это сказалъ мнѣ самъ Малюковъ, жалуясь на княжну Анну за то, что она чуть было не увезла тебя.

— Какъ же ты сказала, что княжна Анна уговаривала тебя остаться? спросила княгиня.

Татьяна не звала, что отвѣчать на такую прямую улику. Сослаться опять на княжну Анну она тоже не смѣла, потому что слишкомъ увѣрена была въ ея неизмѣнной правдивости. Опустивъ голову, она стояла молча и ничего не находила въ свое оправданіе.

— Стыдно, сударыня, тебѣ лгать, продолжала княгиня, — это едва простительно холопкѣ. Неужели ты забыла кто ты?..

Княгиня хотѣла что-то еще прибавить, но въ эту минуту вошелъ Гарденевъ, и она замолчала, не желая при немъ продолжать непріятную сцену. Однако Гарденевъ, по принужденности, ясно выражавшейся на всѣхъ лицахъ, а особливо по заплаканнымъ глазамъ княжны Татьяны, тотчасъ догадался, что мать пожурила ее. Бѣдная дѣвушка подняла на него глаза, полные слезъ, какъ бы отъ него одного ожидая пощады; ему жаль стало ея, и онъ не захотѣлъ вмѣстѣ съ другими бросить въ нее камень. Онъ подошелъ къ ней, и между ними завязался разговоръ, незначительный санъ по себѣ, но важный для молодой дѣвушки тѣмъ, что давалъ ей возможность нѣсколько оправиться. Черезъ минуту она уже развеселилась; ей вздумалось, что недавняя холодность Гарденева была случайна, и надежда вновь стала ей улыбаться.

Гарденевъ самъ поддался веселому расположенію княжны; разговоръ ихъ становился все занимательнѣе и оживленнѣе. Князь Василій, хоть за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ и недовольный сестрою, также подошелъ къ нимъ, и они всѣ трое взапуски болтали живо и весело, какъ это могутъ дѣлать только молодые люди, не застигнутые еще горемъ жизни.

Дѣло дошло до хиромантіи; Михайло Сергѣевичъ взялся по рукѣ предсказать княжнѣ всю ея будущность. Княжна Татьяна кокетливо протянула ему свою бѣленькую и пухленькую ручку, которою очень гордилась.

— Ну, что жь вы мнѣ скажете хорошаго? счастлива ли я буду или нѣтъ? спросила она, немножко рисуясь.

— Конечно, чрезвычайно счастливы. Вотъ линія, которая означаетъ замужство, и я вамъ даже скажу, что вы не одинъ, а два раза, выйдете замужъ.

— Нѣтъ, это уже слишкомъ много! съ безпокойствомъ сказала княжна.

Князь Василій расхохотался.

— Смотри, Гарденевъ, сказалъ онъ, — ты испугалъ Таню своимъ предсказаніемъ. Однако продолжай, пожалуста. Увижу, точно ли ты такой свѣдущій предсказатель, за какою выдаешь себя.

— Я ничего не стану говорить, если ты такъ мало вѣришь моему знанію; не забывай однако, что я ученикъ госпожи Ленорманъ, и могу разоблачать будущее, не хуже прошедшаго.

— Кто же будетъ мой мужъ? спросила княжна.

Она какъ то особенно задорно и лукаво поглядывала на Гарденева, у почти увѣрена была въ успѣхѣ своего кокетства.

— Вашъ первый мужъ, хотите вы сказать, княжна? отмѣчалъ Гарденевъ: — не забывайте, что ихъ будетъ два. Итакъ первый будетъ богатый, знатный генералъ, весь увѣшанный орденами…

— Не хочу я генерала, перебила Таня, съ досадой отдергивая руку.

— Вижу, княжна, что всѣ предсказанія мои не впопадъ. Лучше погадаю вамъ на картахъ.

— Погадайте, пожалуста! отвѣчала княжна.

Гарденевъ всталъ и взялъ карты, но взглянувъ нечаянно въ окно, тотчасъ положилъ колоду на мѣсто, и молча вышелъ изъ комнаты.

— Кого его от увидѣлъ въ цвѣткѣ? спросила книжна Татьана.

Лѣниво выглянулъ въ окно князь Василій: "Да танъ гуляетъ няяжна Анна, " отвѣчалъ онъ.

— Ахъ Боже мой! прошептала недовольная Татьяна: — онъ готовъ все бросить, чтобы бѣжать за нею.

Гарденевъ самъ почувствовалъ, что виноватъ противъ Татьяны; самая короткость въ домѣ Радомскихъ не оправдывала такого пренебреженія. Когда послѣ непродолжительной прогулки, княжна Анна возвратилась вмѣстѣ съ нимъ домой, онъ опять подошелъ къ сестрѣ ея, желая изгладить изъ ея памяти свою опрометчивость. Но княжна Татьяна хмурилась и едва отвѣчала.

Она была слишкомъ молода и при всей хитрости и скрытности своей, еще несовершенно владѣла собою. Переходя поминутно отъ страха къ надеждѣ, случалось ей нѣсколько разъ въ день мѣнять расположеніе духа. Можетъ-быть эта неровность въ обхожденіи съ нимъ была отчасти и маленькою уловкой, желаніемъ заманить его; но Гарденевъ шутилъ, смѣялся съ нею, а никогда не доходилъ ни до малѣйшаго объясненія. Послѣ всѣхъ этихъ происшествій, княжна Татьяна ластилась къ матери болѣе чѣмъ когда-нибудь, и ихъ маленькая размолвка была совершенно забыта.

Болѣзнь князя Валеріяна не была такъ ничтожна, какъ желала увѣрить въ томъ княжна Татьяна; у него открылись раны, и уѣздный врачь, призванный на помощь, боясь принять на себя одного всю отвѣтственность лѣченія, совѣтовалъ ему обратиться къ московскимъ докторамъ. Не желая оставить вольнаго на рукахъ прислуги, княжна Настасья вызвалась ѣхать съ нимъ въ Москву; княжнѣ же Аннѣ не возможно было подумать оставить мать даже на короткое время. Князь Валеріянъ былъ очень доволенъ рѣшеніемъ племянницы, а по пріѣздѣ въ Москву не могъ нахвалиться ея распорядительностію. Сознавая, что не имѣетъ ни привычки ходить за больными, ни той нѣжной ежеминутной предупредительности, которая лучше всякаго лѣкарства врачуетъ недуги, она пріискала превосходную и опытную сидѣлку. Небольшое хозяйство князя княжна Настасья въ нѣсколько дней устроила въ отличномъ порядкѣ; она съ самаго начала поставила себя на такую ногу передъ людьми, что ни одинъ изъ нихъ не осмѣлился бы ослушаться ея, даже въ бездѣлицѣ. Вырвавшись изъ-подъ гнета домашней подчиненности, сильная воля ея быстро возросла и окрѣпла: княжна Настасья создана была повелѣвать. Никакого безпокойства не допускала она до дяди, и, благодаря ея умной и твердой дѣятельности, здоровье «то поправлялось со дня на день.

Однако какъ ни велика была его признательность къ княжнѣ Настасьѣ, онъ не могъ внутренно не сознаться, что въ исполненіи ею долга не было той сердечной теплоты, которая придавала столько цѣны всѣмъ дѣйствіямъ княжны Анны. Впрочемъ эти чувства онъ осторожно скрывалъ въ душѣ своей, и за грѣхъ почелъ бы обнаружить ихъ передъ кѣмъ бы то ни было.

IV.

Ненастье глубокой осени долго препятствовало обитателямъ и и особенности обитательницамъ Зеленой Горы выходить изъ дому; нѣсколько разъ уже выпадалъ небольшой снѣгъ, но тотчасъ опять таялъ и смѣнялся грязью. Наконецъ настали морозные дни, и снѣговыя тучи на небѣ обѣщали близкую зиму.

Въ одно утро всѣ пріятно были удивлены, увидавъ густой снѣговой коверъ, покрывшій ночью застывшую землю.

— Честь имѣю поздравить васъ съ зимою, съ настоящею викою, сказалъ князь Василій, входя въ комнату, гдѣ за чаемъ собралось все семейство.

— Давно пора! сказала княжна Татьяна, болѣе всѣхъ скучавшая невольнымъ заключеніемъ.

— Я пришелъ предложить всему обществу, не угодно ли прокатиться, по первозимью, въ саняхъ?

— Ахъ! это будетъ прекрасно, воскликнула княжна Татьяна.

— А вы, княжна Анна, поѣдете?

— Разумѣется; нынче такой прекрасный день!

— Хочешь, Гарденевъ, мы сами будемъ править? Тогда поѣденъ въ двухъ маленькихъ саняхъ и безъ кучеровъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Предупреждаю княженъ, если которая изъ нихъ удостоитъ меня чести ѣхать со мною, что имъ нечего бояться, потому что я довольно исправный ѣздокъ.

— Я ничего не боюсь, поспѣшила сказать княжна Татьяна.

Черезъ часъ, двое легкихъ саней, запряженныхъ въ одиночку я покрытыхъ коврами, стояли у крыльца. Князь Василій и Гарденевъ, похлопывая руками, на которыя надѣты были рукавицы, ходили вокругъ саней, въ ожиданіи своихъ дамъ.

Наконецъ и онѣ вышли; зимній нарядъ княжны Татьяны отличался нѣкоторою изысканностію; она явно разсчитывала на эффектъ. Бархатная шапочка, опушенная соболемъ, красиво оттѣняла ея кругленькое, румяное личико; щегольская шубка съ мѣховымъ воротникомъ, туго схваченная у пояса, обрисовывала ея молоденькія, нѣсколько полныя формы. Съ самодовольнымъ видомъ прошла княжна мимо зеркала, взглянула въ него и подумала: „право, я сегодня не дурна“.

Однако Гарденевъ едва удостоилъ ее взгляда. Съ тѣхъ поръ, какъ князь Василій затѣялъ эту прогулку, въ умѣ Гарденева зародилось одно желаніе — прокатиться непремѣнно съ княжною Анною, — желаніе можетъ-быть ничтожное, но для исполненія котораго онъ въ эту минуту пожертвовалъ бы многимъ.

Весь занятый своею мыслію, онъ безсознательно подалъ руку княжнѣ Татьянѣ, чтобы помочь ей взойдти въ сани. Княжна Анна стояла поодаль.

— Вы со мною, неправда ли? спросила княжна Татьяна своимъ серебристымъ голоскомъ.

Но Гарденевъ будто не слыхалъ и стоялъ уже у другихъ саней.

— Какъ онъ нынче разсѣянъ, замѣтилъ князь Василій, садясь возлѣ сестры и взявъ вожжи въ руки; — онъ не слыхалъ даже, что ты зовешь его.

— Это случается съ нимъ уже не въ первый разъ, отрывисто сказала княжна. — Надо признаться, что пріятель твой не отличается учтивостію.

— Ну, это пустяки! отвѣчалъ князь Василій, обиженный несправедливымъ отзывомъ о своемъ другѣ; — никто кромѣ тебя не скажетъ, чтобы тонъ или манеры Гарденева были не вполнѣ хороши; да и ты сама еще не давно была совершенно другаго мнѣнія. Признайся лучше, тебѣ досадно, что онъ поѣхалъ не съ тобой?

— Вотъ еще что выдумалъ! возразила княжна, покраснѣвъ отъ стыда и досады. — Если кто здѣсь имъ и занимается, то навѣрно ужь не я!

— Кто же, по твоему?

— Кто? посмотри внимательнѣе, и ты самъ увидишь.

— Ну, право, не догадываюсь. Еслибы Настенька, то она не уѣхала бы такъ спокойно съ дядею. Развѣ ужъ маменька, княжна Анна?смѣясь спросилъ князь.

Княжна Татьяна лукаво поджала губки.

— Чего на свѣтѣ не бываетъ? вымолвила она, какъ будто про себя.

— Вотъ хочетъ свалить съ больной головы да на здоровую! Будь откровенна, хоть одинъ разъ въ жизни, скажи, что ты сердишься на Гарденева.

Но княжна Татьяна вдругъ вспомнила, что холодно, и сказала брату, что боится съ этими разговорами простудить горло. Князь Василій замолчалъ.

Несмотря на стужу, что-то особенно веселое было въ этомъ первомъ и ясномъ зимнемъ днѣ; словно природа праздновала свое отдохновеніе, послѣ тяжкихъ лѣтнихъ трудовъ. Яркое солнце, невиданное въ теченіи многихъ дней, заиграло въ небѣ; тонкая, серебристая пыль наполняла воздухъ, мелкія снѣговыя струйки, подгоняемыя поземкой, бѣжали по гладкой поверхности широкаго поля, извиваясь, какъ дымъ загорѣвшейся степи, и солнце осыпало ихъ многоцвѣтными блесками.

Весело было и на душѣ Гарденева. Тихое чувство любви наполняло ее. Въ этомъ чувствѣ не было страстныхъ порывовъ, такъ часто волновавшихъ его въ былое время. Любовь его была чиста, какъ молитва младенца, и спокойна, какъ сладкій сонъ. Казалось, присутствіе княжны Анны отгоняло всѣ мятежные и суетные помыслы; его представленія о прекрасномъ и достойномъ въ мірѣ получали теперь опредѣленное значеніе, особенный смыслъ. Гарденевъ былъ счастливъ своею любовью, счастливъ сочувствіемъ, которое оказывала ему княжна. Между ними не было сказано ни одного слова, которое могло бы послужить намекомъ на взаимную привязанность; но они хорошо знали, чѣмъ были другъ для друга, и перемѣнить свои отношенія обоимъ имъ едва ли было бы пріятно

Сани съ легкимъ скрипомъ быстро скользили по гладкой дорогѣ; вдругъ поднялся довольно рѣзкій вѣтеръ. Гардевевъ заботливо посмотрѣлъ на княжну.

— Не озябли ли вы? спросилъ онъ ее.

— О нѣтъ, отвѣчала она, — мнѣ такъ хорошо, что я совершенно не чувствую холода. Поглядите пожалуете на Васеньку и Таню, какъ они летятъ передъ нами!

Гарденеву не хотѣлось видѣть никого, кромѣ княжны Анпы. Онъ тронулъ вожжами, и рѣзвый иноходецъ помчался какъ вихрь.

Княжна сначала ахнула, потомъ улыбнулась; ей самой понравилась эта быстрая ѣзда, по гладкой снѣжной равнинѣ. Щеки ея алѣли отъ мороза, подернуло инеемъ ея мѣновую шапочку и воротникъ шубы. Весело шутила и смѣялась она съ Гарденевымъ; онъ съ радостію замѣтилъ это настроеніе, тѣмъ болѣе, что княжна рѣдко предавалась веселости. Мало-по-малу разговоръ дошелъ до Криницыныхъ. Княжна Анна любила вспоминать про отсутствующую сестру. Въ это время они проѣхали мимо одного дома, богатаго и прекраснаго, давно оставленнаго владѣльцами.

— Что бы вашему зятю купить это имѣніе и поселиться здѣсь? сказалъ Гарденевъ, указывая на барскую усадьбу: — вы могли бы во всякое время видаться съ вашею сестрою.

— Богъ знаетъ, лучше ли бы это было для маменьки, со вздохомъ отвѣчала княжна Анна.

— Почему же? Княгиня съ такимъ нетерпѣніемъ дожидается ея пріѣзда.

— Ей хочется видѣть своихъ внучковъ. Сестра обѣщала при везти ихъ, но вотъ прошло уже много мѣсяцевъ, а они все не ѣдутъ.

— И Александра Александровна не пишетъ вамъ, что такъ долго ее задерживаетъ?

— Мнѣ кажется, что мужъ неохотно пускаетъ ее къ вамъ; по крайней мѣрѣ я сужу такъ по какой-то принужденности, которая видна въ послѣднихъ ея письмахъ. Мнѣ хорошо извѣстно, какъ ей хочется повидаться съ вами, тѣмъ болѣе, что и братъ Василій здѣсь.

— Да, князь Василій часто говорилъ мнѣ объ Александрѣ Александровнѣ; его удивляетъ, что она не ѣдетъ сюда и не зоветъ его къ себѣ.

— Да, братъ должно быть имѣетъ какія-нибудь подозрѣнія, хоть и молчитъ объ этомъ. Судите же сами, каково же было бы маменькѣ узнать о какихъ-нибудь домашнихъ непріятностяхъ сестры… Теперь по крайней мѣрѣ она покойна.

— Подъ какимъ же предлогомъ Криницыны такъ долго не ѣдутъ?

— Сестра писала мнѣ, что Костя былъ не здоровъ, но этому давно; теперь ужь онъ здоровъ… а Сашенька все не ѣдете сюда.

Отчего этотъ разговоръ, невидимому не имѣвшій никакого отношенія къ чувствамъ Гарденева, наполнилъ однако душу его сладостнымъ трепетомъ? Онъ видѣлъ, что она разоблачаетъ ему даже семейныя тайны, которыхъ конечно не открыла бы никому другому, и онъ гордился ея довѣріемъ, какъ драгоцѣннымъ залогомъ нѣжнаго сочувствія.

— Княжна, сказалъ онъ тихимъ, задушевнымъ голосомъ, продолжа вслухъ начатую мысль, — эта прогулка навѣкъ останется и въ моей памяти, гдѣ бы я ни былъ. Мнѣ такъ грустно становится при мысли, что черезъ нѣсколько времени я долженъ буду оставить васъ. Будете ли вы обо мнѣ помнить?

— О, всегда! будьте увѣрены!

— У меня есть просьба до васъ, княжна, но какъ-то страшно вымолвить ее.

— Говорите, что такое?

— Еслибъ я смѣлъ васъ просить вспомнить когда-нибудь обо мнѣ во время вашей молитвы.

— Съ тѣхъ поръ, какъ я васъ узнала короче, я всегда вспоминала васъ на молитвѣ на ряду съ родными, съ радостнымъ жаромъ отвѣчала она.

— Благодарю васъ…

— Но меня удивляетъ… начала было княжна, робко взглянувъ на Гарденева, — что вы…

— Что я невѣрующій прошу вашей молитвы, хотите вы сказать? Какъ же быть мнѣ, и желалъ бы я убѣдиться, да не могу. Въ васъ однихъ я вѣрю и молитву вашу почитаю святыней.

За минуту, просвѣтлѣвшее радостію лицо княжны вдругъ подернулось печалью. Души ихъ такъ близки были другъ другу, и югъ раздѣляетъ ихъ бездонная пропасть! Невольная слеза капнула изъ ея глазъ.

Сердце Гарденева встрепенулось.

— Стою ли я этихъ слезъ, княжна? громко воскликнулъ онъ, сжимая и цѣлуя ея руку.

Внезапный крикъ раздался въ другихъ саняхъ, ѣхавшихъ вслѣдъ за ними. Княжна Татьяна перегнулась напередъ и казать готова была прыгнуть изъ саней.

— Какъ тебѣ не стыдно быть такою трусихой! сердито сказалъ ей князь Василій, не понявшій причины ея тревоги.

— Пожалуста поѣдемъ скорѣе домой; вѣтеръ такъ силенъ! отрывисто произнесла княжна Татьяна.

— Что съ тобой? спросилъ князь, заглянувъ ей въ лицо. — Ты блѣдна, какъ полотно.

— Я ничего… Можетъ-быть это отъ холода.

Когда княжна Татьяна вошла въ гостиную, живой румянецъ замѣнилъ минутную блѣдность; глаза ея горѣли, но что-то зловѣщее было въ блескѣ этихъ свѣтло-голубыхъ глазъ. Чтобы заглушить вопль уязвленнаго сердца, княжна Татьяна стервамъ прикинуться веселою, громко смѣялась и болтала безъ умолку.

Гарденевъ, напротивъ, былъ молчаливѣе обыкновеннаго. Душа его, полная любви, вся была проникнута глубокимъ счастіемъ и, какъ бы осязая его, онъ боялся неосторожнымъ словомъ спугнуть свое блаженство. Наскучивъ болтовнею княжны Татьяны, на которую ему все-таки нужно было отвѣчать, хотя полусловами, и желая чѣмъ-нибудь отдѣлаться отъ нея, онъ предложилъ князю Василью сыграть съ нимъ въ шахматы.

Игроки усѣлись за шахматный столикъ, но было не въ разсчетахъ княжны Татьяны оставить въ покоѣ Гарденева. Ей хотѣлось чѣмъ-нибудь уколоть его, чтобъ отплатить за все то, что она вытерпѣла въ это утро.

— Вася, сказала она брату, — уступи мнѣ свое мѣсто, если только Михайло Сергѣевичъ захочетъ играть со мною.

— Я очень радъ, княжна, отвѣчалъ Гарденевъ на косвенный вопросъ.

— Въ такомъ случаѣ начнемте! Ты, Вася, слѣди за моею игрою, и если я ошибусь, поправь меня.

— Вашъ ходъ, княжна, сказалъ Гарденевъ.

Княжна Татьяна не сильна была въ шахматной игрѣ, однако знала ее порядочно и на ту пору играла осторожно, съ полнымъ вниманіемъ; напротивъ, Гарденевъ быль разсѣянъ и игралъ небрежно. Послѣ нѣсколькихъ ходовъ, игра его пришла въ безпорядокъ, княжна торжествовала. Она видѣла минуту, когда побѣдитъ отличнаго игрока.

— Шахъ королю, сказала она, выступая конемъ.

Гарденевъ внимательнѣе сталъ слѣдить за игрою и въ нѣсколько ходовъ успѣлъ ее поправить.

— Шахъ ферязи, сказалъ онъ въ свою очередь.

— Вы сегодня очень не учтивы къ дамамъ, замѣтила княжна, дѣлая особенное удареніе на этомъ словѣ.

Гарденевъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее; онъ прочиталъ укоръ въ ея бѣлесоватыхъ зрачкахъ, грозно на него устремленныхъ, и въ ея тонкихъ, крѣпко-сжатыхъ губкахъ.

„Э! подумалъ онъ, — она сердится“.

— Вы исходите, что я неучтивъ? продолжалъ онъ вслухъ, держа шашку въ рукѣ; — смѣю спросить, чѣмъ могъ я заслужить такое строгое обвиненіе?

— И вы еще спрашиваете? сказала она, отодвигая ферязь. — Во и дама въ свою очередь, повѣрьте, припомнитъ когда-нибудь обиду и сумѣетъ заплатить за нее.

— Э! княжна, дурное чувство — месть! Кто посмѣетъ затронуть даму, если она сама не зайдетъ слишкомъ далеко! отвѣчалъ Гарденевъ, подымая перчатку, брошенную княжною.

— Въ такомъ случаѣ, берегите хорошенько вашу, съ живостію молвила Татьяна, и вслѣдъ за тѣмъ сдѣлала шахъ ферязи Гарденева. — И ей можетъ придти худо, продолжала она, — если будетъ неосторожно держать себя.

Гарденевъ закусилъ губу. Намекъ дошелъ по назначенію. Онъ не отвѣчалъ и, казалось, весь погрузился въ соображеніе положенія своей ферязи.

— Кажется, судьба ея очень занимаетъ васъ? замѣтила Татьяна съ язвительною усмѣшкой: — а ужь извините, не сдобровать ей.

— Я не допущу оскорблять ее, довольно горячо сказалъ Гардевевъ, — и вотъ какъ отплачиваю, продолжалъ онъ, защитивъ свою ферязь конемъ и сдѣлавъ въ то же время этою фигурой шахъ королю и ферязи княжны Татьяны.

— Защищая одну, вы оскорбляете другую, замѣтила она полушутя.

— Дама дамѣ рознь, возразилъ онъ, почти не помня себя.

— О! это хорошо намъ извѣстно, сказала она довольно тихо, растягивая какъ-то слова, и сопровождая ихъ язвительною улыбкой. — Да, удивляться надо иному странному вкусу; но о вкусахъ не спорятъ, говоритъ пословица.

— Я не зналъ еще, что ты такой задорный игрокъ, вступился князь Василій, хранившій до тѣхъ поръ молчаніе, и не слѣдившій ни за игрою, ни за разговоромъ сестры и пріятеля.

Тутъ вошла и княгиня; Таня немного притихла.

— Дѣло въ томъ, сказала она довольно хладнокровно, обращаясь къ брату, — что Михайло Сергѣевичъ не можетъ простить мнѣ, что я слишкомъ хорошо поняла его игру.

— Я всегда играю на чистоту и безъ хитростей, княжна! И право, вниманіемъ вашимъ къ моей игрѣ я не испуганъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? протяжно вымолвила Татьяна.

— А вотъ теперь позвольте и мнѣ предупредить васъ. Совѣтую вамъ играть осторожнѣе, ваша игра окончательно въ опасности.

— Это почему? По крайней мѣрѣ теперь я еще не думаю проиграть, съ усмѣшкой возразила княжна, — покуда, кажется, мнѣ нечего бояться,

— Шахъ и матъ королю, вдругъ сказалъ Гарденевъ и вышелъ изъ-за стола.

Княжна Татьяна нѣсколько мгновеній пристально смотрѣла на игру; ударъ былъ сдѣланъ съ той стороны, откуда всего менѣе она ожидала.

— Проиграла! нечего дѣлать, сказала она. — Но, Михайло Сергѣевичъ, куда вы спѣшите? Сыиграйте еще одну игру, дайте мнѣ отыграться.

— Извините меня, княжна, у меня есть дѣло, сухо отвѣчалъ Гарденевъ, — мнѣ нужно отправить письма на почту.

— Княжна Анна сейчасъ придетъ сюда, прибавила княжна самымъ не принужденнымъ тономъ, но пристально глядя на Гарденева.

Гарденевъ вспыхнулъ. Любовь его, святая и чистая любовь, была угадана этою дѣвушкой и становилась въ рукахъ ея ничтожною игрушкой. За что же она такъ злобно колола ею глаза ему? За что не щадила родной сестры, которая, онъ это хорошо зналъ, долго служила ей второю матерью? Смущенный и унылый, онъ вышелъ изъ комнаты. Князь Василіи послѣдовалъ за нимъ.

— Что это нынче съ тобою? спросила княгиня, оставшись одна съ княжною, — я право, тебя не узнаю. Что это у васъ съ Гарденевымъ былъ за странный, непонятный разговоръ? Я немного вслушалась въ него, и право, не понимаю. Надѣюсь, что нѣтъ у тебя съ нимъ никакихъ секретовъ.

— Какіе секреты могутъ быть у насъ? Вы знаете, маменька, съ нѣкоторою горечью, отвѣчала княжна, — что у насъ съ нимъ нѣтъ ничего общаго.

— Такъ къ чему же всѣ эти обиняки? Если для того только, чтобы выказать свой умъ, то удивляюсь людямъ нынѣшняго свѣта; какъ могутъ они принимать на себя такой напрасный трудъ, желая остроумничать всегда и во всемъ. Сколько разъ твердила я тебѣ, что лучшимъ украшеніемъ для дѣвушки служатъ простота и благородство въ обращеніи? Да и повѣрь мнѣ, умнаго мущину ты никогда не закидаешь словами, а съ глупымъ и связываться нечего. Посмотри на княжну Анну, она старше тебя, а можно ли приличнѣе, скромнѣе ея держать себя въ обществѣ?

— Но, маменька, сама княжна Анна цѣлые часы просиживаетъ съ Гарденевымъ.

— Развѣ я говорю тебѣ избѣгать его? Онъ очень пріятный и образованный молодой человѣкъ; только, другъ мой, послушай меня старуху: чѣмъ осторожнѣе будешь ты вести себя, тѣмъ лучше тебѣ будетъ, и больше заслужишь уваженія въ свѣтѣ.

Дѣвушка казалась тронутою кроткими увѣщаніями матери; она обняла ее и поцѣловала ея морщинистую щеку: „Другъ мой, маменька, начала она, будьте увѣрены, что я всегда буду осмотрительна въ своихъ поступкахъ. Вы знаете, что вѣтреною я никогда не была. Вотъ и сегодня, я сѣла въ сани съ братомъ, а съ Михайломъ Сергѣевичемъ поѣхала княжна Анна.“

— И сдѣлала какъ слѣдуетъ. Не хорошо молоденькой дѣвочкѣ, какъ ты, оставаться одною съ мущиной, хоть и въ виду всѣхъ. Я въ окно смотрѣла на васъ, и порадовалась вашему распоряженію.

— Мы это устроили больше для того, чтобы доставить удовольствіе княжнѣ Аннѣ.

— Какое же особенное удовольствіе?

— Она такъ любитъ оставаться вдвоемъ съ Михайломъ Сергѣевичемъ; у нихъ заходятъ иногда такіе мудреные разговоры, что право и рада бываешь оставить ихъ наединѣ.

— Конечно Гарденевъ очень уменъ, только одно въ немъ мнѣ не нравится, со вздохомъ перебила княгиня…

— Что же такое, маменька?

— Нѣтъ, не скажу тебѣ; можетъ-быть я ошибаюсь и желала бы ошибиться.

Таня подумала, что мать ея намекаетъ на склонность его къ княжнѣ Аннѣ; — но опасенія княгини были обращены совсѣмъ въ другую сторону. На княжну Анну надѣялась она, какъ на самую твердую опору, и увѣрена была, что она никогда ея не оставитъ.

Тѣмъ не менѣе, съ этого времени княжна Татьяна старалась всячески обратить особенное вниманіе матери на старшую сестру. Случалось ли напримѣръ княгинѣ послать ее за чѣмъ-нибудь въ комнату къ княжнѣ Аннѣ, она возвращалась, не исполнивъ порученія, и когда мать спрашивала ее, почему она не исполнила, она отвѣчала, что боялась потревожить сестру, занятую съ Гарденевымъ. Иногда, въ присутствіи матери, она уступала ему мѣсто возлѣ княжны Анны. Но всѣ эти происки, какъ ни хитро были придуманы, не могли еще поколебать довѣрія княгини къ ея старшей дочери.

V.

Съ нѣкоторыхъ поръ княгиня Наталья Андреевна стада очень грустна; всѣ окружающіе замѣчали эту перемѣну и напрасно старались разгадать причину. На вопросы дочерей, она всегда отвѣчала уклончиво; когда же разспрашивалъ ее съ нѣжнымъ участіемъ князь Василій, она долго и пристально на него глядѣла, не рѣдко слезы навертывались на ея глазахъ, но и ему никогда не давала она прямаго отвѣта. Замѣтно было также, что она начала чуждаться и Гарденева, между тѣмъ какъ онъ, съ своей стороны, не подавалъ ей ни малѣйшаго повода къ неудовольствію.

Однажды рано утромъ, княжна Анна вошла въ комнату матери, и застала ее въ горькихъ слезахъ.

— Что съ вами, маменька? тревожно спросила княжна.

— Ахъ, другъ мой, Анютушка, горю моему никто не пособитъ, горе мое такъ велико, что нѣтъ силъ у меня болѣе сносить его. Счастлива ты, что не вышла замужъ, что нѣтъ у тебя дѣтей, которыхъ гибель изсушила бы тебя прежде времени.

— Что вы говорите, маменька? Ужь не отъ брата ли Владиміра получили вы какія-нибудь дурныя вѣсти?

— Нѣтъ, не о немъ крушусь я день и ночь, но мой Вася, дитя души моей, онъ-то меня сводитъ въ могилу. О лучше бы мнѣ лежать давно въ сырой землѣ и не видать бы глазамъ моимъ, какъ пропадетъ онъ отъ злыхъ совѣтовъ! Богъ судья тѣмъ людямъ, которые совратили дитя мое съ пути истины; не на радость отпустила я его отъ себя. Сердце чуяло, что теряю все, съ нимъ разставаясь.

— Боже мой! Не понимаю чѣмъ могъ братъ Василій такъ огорчить васъ? Онъ такой добрый сынъ!

— Пусть не почитаетъ меня, пусть не признаетъ матерью, если ужь отрекся отъ своего Создателя и Бога! Что прибыли, если онъ будетъ хорошъ со мною, но губитъ душу свою?

— Какія страшныя слова, маменька! Изъ чего могли вы заключить, что братъ пересталъ быть добрымъ христіаниномъ?

— Неужели ты не замѣтила, Анюта, что по возвращеніи изъ этого омута, Парижа — чтобъ не осталось тамъ камня на камнѣ! — Вася совсѣмъ перемѣнился. Часто ли ходитъ онъ съ нами въ церковь? У всенощной никогда не бываетъ даже тогда, какъ служатъ ее на дому. У обѣдни изрѣдка бываетъ, и то приходитъ къ концу. Постовъ не соблюдаетъ!

— Позвольте, маменька, онъ всегда обѣдаетъ съ нами.

— Ахъ, что ты говоришь, Анюта! Я знаю, что за столомъ онъ ѣстъ постное, для того вѣроятно, чтобы не огорчить меня; а по утру въ постные дни, я сама сколько разъ видѣла, камердинеръ его Гриша носить въ кабинетъ ему съ Гарденевымъ телячьи котлеты. И мальчишку учатъ недоброму! Мнѣ извѣстно чьи это штуки, все этого Гарденева, съ горечью прибавила княгиня, — онъ причина всему злу.

— Не можетъ-быть, маменька. Гарденевъ не способенъ подать худаго совѣта…

— Не говори, не говори мнѣ о немъ…

— Но можетъ зло не такъ еще велико, какъ вы думаете; можетъ, точно чужой примѣръ имѣлъ вліяніе на нѣкоторыя наружныя привычки брата, тогда какъ въ душѣ онъ остался вѣренъ прежнимъ правиламъ.

— Господи! тебя ли слышу, Анюта? какой грѣхъ ты говоришь! Какъ! братъ твой противится уставамъ церкви, а ты ищешь оправдать его! Неужели и тебя совратилъ съ пути этотъ несчастный Гарденевъ?… Но ты плачешь! я вижу, только меня ты хотѣла утѣшать, а сама огорчаешься не меньше моего. Что намъ дѣлать! что намъ дѣлать!…

— Милая маменька, сквозь слезы отвѣчала княжна, — будемъ молиться Богу возстановить падшихъ, если они точно пали. Отчаяніемъ не поправите дѣла, а молитва матери — самая святая изъ молитвъ.

Нѣсколько дней спустя, поздно вечеромъ, когда все остальное семейство уже разошлось, а Гарденевъ и князь Василій сидѣли еще въ кабинетѣ, — Гарденевъ, курившій у окна, замѣтилъ какой то необыкновенный свѣтъ въ направленіи къ деревнѣ, за садомъ и людскими избами; и съ каждой минуты свѣтъ становился все ярче и ярче.

— Князь Василій, сказалъ онъ, — посмотри поскорѣй; вѣдь у васъ чуть ли не пожаръ.

Въ это мгновеніе дверь внезапно отворилась, и вбѣжалъ камердинеръ князя.

— Ваше сіятельство, проговорилъ онъ запыхавшись, — загорѣлась изба Михѣева.

Князь тотчасъ же распорядился, чтобы вывезены были трубы и бочки съ водою и, отдавъ приказаніе людямъ не тревожить княгини и сестеръ, поспѣшилъ на деревню вмѣстѣ съ Гарденевымъ.

Всѣ дворовые и крестьяне собрались уже тамъ. Крутясь надъ пожарищемъ, высоко подымалось черное облако; страшно пылалъ огонь въ глубокой темнотѣ ночи. Шумная толпа народа, сбѣжавшаяся на пожаръ, суетилась и мелькала около горѣвшей избы. Хозяева и сосѣди совершенно потеряли голову, бабы громко голосили; смятеніе увеличивалось съ каждою минутой, никто не умѣлъ приняться за дѣло.

Къ счастію пожаръ не успѣлъ еще распространиться, какъ подоспѣли трубы; однако загорѣлась уже изба, смежная съ первою. Хозяева, какъ ни были испуганы, успѣли вынести большую часть пожитковъ. Трубы дѣйствовали успѣшно, подымая на воздухъ густой столбъ воды; подъ надзоромъ господина, дворовые люди и мужики работали исправно; бабы и ребятишки таскали воду. Только погорѣвшіе, собравшись въ кучку, предавались самому страшному отчаянію.

Вдругъ одна старуха всплеснула руками.

— Батюшки мои! закричала она: — гдѣ жь Сидорка? Матрена, Матрена, гдѣ онъ?…

Матрена сидѣла на снѣгу, и покрывъ голову затулкой, голосила о горѣвшемъ имуществѣ. Подлѣ нея стояли ея дѣти, ошеломленныя бѣдой, но они были не милы ей въ ту пору. Старуха-бабушка первая вспомнила о маленькомъ внукѣ.

— Гдѣ, говорятъ, Сидорка-то? повторила она, дергая невѣстку за рукавъ.

Послѣднія слова дошли до бѣдной Матрены. Какъ будто ужаленная змѣей, вскочила она, шатаясь и дрожа всѣми членами. Изъ несвязныхъ словъ ея едва можно было понять, что когда занялась изба, несчастная забыла вынуть своего ребенка изъ люлки. Пораженная сознаніемъ страшной бѣды, эта женщина упала безъ чувствъ на землю. Старуха заголосила, дѣти Матрены горько заплакали.

Страшная вѣсть быстро разнеслась по народу. Князь Василій кричалъ, чтобы ломали избу, но вдругъ съ одной изъ пожарныхъ трубъ соскочилъ кто-то, ударомъ кулака выбилъ оконницу, и ворвался въ избу, которая уже занялась кругомъ. Единодушный крикъ ужаса вырвался у всѣхъ присутствующихъ.

— Кто это? кто это? спросилъ съ невольнымъ трепетомъ Гардевевъ.

— Кажется, Ларя, отвѣчалъ князь Василій, стоявшій ближе къ тому мѣсту, откуда кто-то бросился въ огонь.

— Да кто, окромѣ него, сунется прямо въ полымя? молвилъ одинъ изъ толпы.

— Несчастный, онъ погибнетъ! вскричалъ Гарденевъ, и самъ готовъ былъ кинуться къ нему на выручку, но въ это мгновеніе проворный мальчикъ выскочилъ изъ окна, держа въ рукахъ плачущаго ребенка. Черезъ минуту въ горѣвшей избѣ съ страшнымъ трескомъ обрушился потолокъ, и высоко поднялись надъ пожарищемъ блестящія искры.

Спаситель ребенка былъ точно Ларя. Онъ проворно отдалъ его старухѣ, громко причитавшей несвязныя жалобы и молитвы, я кинулся къ пожарной трубѣ, которую качалъ передъ тѣмъ.

— Молодецъ!.. Слава Тебѣ, Господи! Молодецъ! Спасибо!… раздавалось со всѣхъ сторонъ въ похвалу Лари.

Князь Василій подозвалъ его къ себѣ.

— Твой поступокъ выше всякой похвалы, сказалъ онъ ему, — да ты такой молодецъ, что чудо!..

— Богъ помогъ мнѣ… скромно отвѣчалъ мальчикъ.

Въ это время подбѣжала уже опомнившаяся мать.

— Касатикъ ты мой, родимый!.. Кабы не ты, сгорѣлъ бы парнишка… Дай тебѣ Господи, за твое добро!.. Сошли тебѣ милость великую!.. говорила, рыдая, баба и повалилась въ ноги смущенному Ларѣ.

— Полно, полно, тетушка!.. Что ты это?.. Богъ съ тобою!.. Встань пожалуста, встань!..

— Ахъ ты родимый!.. заговорила одна изъ бабъ. — Смотрикась, вѣдь ты самъ-то весь обгорѣлъ…

И въ самомъ дѣлѣ волосы, брови и самое лицо мальчика были опалены, онъ обжегъ обѣ руки, но сгоряча не вдругъ почувствовалъ это.

— Бѣдный! какъ ты обжегся! воскликнулъ князь Василій.

— Ничего, отвѣчалъ Ларя, съ необычайною стойкостію, — пройдетъ.

Наконецъ пожаръ прекратился. Князь Василій отдалъ приказъ валять дымившіяся развалины избъ, и обѣщалъ помочь ихъ бѣднымъ хозяевамъ. Затѣмъ онъ отправился домой и велѣлъ Ларѣ слѣдовать за собою.

Оба пріятеля очень удивились, когда, возвратившись домой, встрѣчены были въ залѣ княжною Анною.

— Кто жь это тебя потревожилъ? спросилъ у нея князь Василій.

Она приложила палецъ къ губамъ и сказала:

— Тише, не разбуди маменьки! Я же еще не ложилась и все знаю. Покажи мнѣ Ларю, я здѣсь перевяжу его ожогу, чтобы какъ-нибудь не нашумѣть въ моей комнатѣ и не обезпокоить маменьки.

Гарденевъ взялся ей помогать. Какъ отрадно ему было раздѣлять ея трудъ! Не слишкомъ ловкимъ показалъ онъ себя съ непривычки, но самая его неловкость, вызывавшая иногда улыбку на губахъ княжны, не смущала его; такъ дорого цѣнилъ онъ эти мгновенія мимолетнаго счастія.

Послѣ перевязки, Ларя былъ отправленъ въ людскую. Оба друга и княжна, оставшись одни, и не чувствуя ни малѣйшей охоты ко сну, перешли въ кабинетъ князя Василія.

Гарденевъ разказалъ о молодецкомъ подвигѣ Лари съ жаромъ, свойственнымъ его восторженной натурѣ.

— Да, княжна, добавилъ онъ къ своему разказу, — этотъ мальчикъ дѣлаетъ великую честь воспитанію, которое вы ему дали. Конечно русскій человѣкъ вообще не трусъ, но это отсутствіе всякой суетности и тщеславія, это нѣжное чувство стыдливовости, съ какимъ онъ хотѣлъ было скрыться отъ заслуженной похвалы, — я не могу приписать ничему другому, какъ тому благодѣтельному вліянію, подъ которымъ была душа его.

— О, нѣтъ! Михайло Сергѣевичъ, не приписывайте мнѣ то, что не мнѣ принадлежитъ. И при одинакихъ условіяхъ развитія, онъ могъ бы выйдти гораздо хуже.

— Ты слишкомъ мало цѣнишь свой трудъ, княжна Анна! сказалъ князь Василій. — Безъ тебя, что былъ бы этотъ мальчикъ? Я помню каковъ онъ былъ при отцѣ. Ты не можешь представить, Гарденевъ! Никто не могъ ожидать, что изъ него выдетъ порядочный человѣкъ.

— Какъ хороша была мысль княжны дать образованіе этимъ сиротамъ, прибавилъ Гарденевъ. — Въ самомъ дѣлѣ стыдно нашему сословію, что у насъ вообще такъ мало занимаются воспитаніемъ народа. Несправедливо класть такое страшное разграниченіе въ нравственныхъ понятіяхъ высшихъ и низшихъ слоевъ общества, оставляя послѣдніе коснѣть въ самомъ грубомъ, гибельномъ невѣжествѣ.

Долго длился между ними разговоръ на эту тему, и по уходъ княжны, долго еще молодые люди оставались подъ впечатлѣніемъ этого разговора.

— О чемъ ты такъ задумался? спросилъ князь Василій своего друга.

— Есть еще на свѣтѣ святыя убѣжденія и святыя женщины, сказалъ вмѣсто отвѣта Гарденевъ.

Но не дремала и ревнивая подозрительность княжны Татьяны. Рано утромъ, на другой день послѣ пожара, она уже успѣла развѣдать обо всемъ, что случилось ночью. Мало заботилась она о пожарѣ; что ей было за дѣло до чужихъ несчастій, когда собственное ея сердце изнывало отъ горя? Княжна Анна большую часть ночи провела почти съ глазу на глазъ съ Гарденевымъ; — что жь говорили они все это время? думала княжна Татьяна. Прелюбопытно было бы узнать о чемъ шла рѣчь? Княжна Анна пришла перевязать ожогу Лари, для чего это? не явно ли было тутъ намѣреніе встрѣтиться съ Гарденевымъ? неужели въ самомъ дѣлѣ изъ за какого-нибудь двороваго мальчишки стала бы она такъ себя безпокоить?

Но княжнѣ Татьянѣ мало было однихъ подозрѣній, она хотѣла во что бы то ни стало получить полную и горькую увѣренность. Вскорѣ послѣ роковой прогулки въ саняхъ, она, прежде равнодушная до пренебреженія къ Машѣ, стала чрезвычайно ласкать ее, дѣлала ей маленькіе подарки, и брала иногда съ собою кататься. Не подозрѣвая ничего, подстрекаемая любопытными вопросами княжны, дѣвочка болтала ей всякую всячину. Впрочемъ Татьяна ничего не могла извлечь изо всей этой болтовни.

Утромъ, послѣ пожара, Маша стояла въ корридорѣ у дверей пріемной княжны Анны.

— Что ты тутъ стоишь, Маша? спросила ее княжна Татьяна, сходя съ лѣстницы, которая вела на верхъ, гдѣ она жила съ княжной Настасьей.

— Княжна Анна Александровна еще не проснулась, и я дожидаюсь пока она меня позоветъ.

— Такъ сестрица еще не вставала? Она обыкновенно приходить къ маменькѣ прежде меня.

— Княжна вчера легла въ третьемъ часу, и кажется очень устала.

— Вольно же ей такъ мучить себя по пустому? Неужели ты или другой кто не могъ бы сдѣлать перевязку Ларѣ?

— Княжна такъ жалостлива до больныхъ, а у меня и руки и ноги тряслись. Ужь дай Богъ здоровье Михайлу Сергѣевичу, онъ помогалъ княжнѣ.

— Михайло Сергѣевичъ помогалъ? Онъ что за лѣкарь такой? И долго послѣ пожару сидѣли они въ кабинетѣ?

— Да таки посидѣли, только, право, не умѣю сказать сколько.

— Скажи мнѣ, Маша, и вѣрь, что я тебя не выдамъ, — скажи мнѣ, въ домѣ ничего особеннаго не говорятъ про сестрицу?

— Что жь говорить? Что она очень добра — вотъ только. Авдотья Дементьевна говоритъ, что она святая, и я сама тоже думаю.

— Ахъ нѣтъ, совсѣмъ не то, съ нетерпѣніемъ перебила княжна Татьяна. — Неужели никто ничего не замѣчаетъ?

— Что же намъ замѣчать за господами?

— Но вѣдь бываютъ же такіе люди, которые выдумываютъ Богъ знаетъ что. А кто это говорилъ, что княжна Анна хочетъ выйдти замужъ за Гардевева?

— Да никто, княжна Татьяна Александровна, отвѣчала изумленная Маша, открывъ глаза и ротъ.

— Нѣтъ, ужь ты не скрывай отъ меня, кто-то говорилъ. Разумѣется, я этому не вѣрю, это было бы слишкомъ глупо со стороны сестры.

— Не наше дѣло разсуждать, а кажется, почему княжнѣ и не выйдти за Михайла Сергѣевича, коли это имъ угодно. Онъ тоже добрый такой!

— Какъ ты глупа, Маша! Вѣдь Гарденевъ гораздо моложе сестры. Станетъ ли онъ долго любить жену старуху? И лучше ея выходятъ замужъ, да мужья ихъ не любятъ.

— По моему на свѣтѣ нѣтъ лучше княжны Анны Александровны, съ одушевленіемъ произнесла Маша.

— Будто ты такъ къ ней привязана?

— Кого же мнѣ и любить какъ не ее? Вѣдь она была мнѣ вмѣсто матери. Мы съ братомъ должны о ней вѣкъ Бога молить, она насъ сдѣлала людьми.

— Ну, а почему ты не хочешь про нее ничего сказать?

— Да, что же мнѣ сказать, княжна Татьяна Александровна, коли я ничего не знаю?

Недовольная своимъ допросомъ, княжна Татьяна должна была удалиться. Невольное чувство стыда, не совсѣмъ ее оставившее, заставляло ее краснѣть за недостойное любопытство. Притомъ же смущали ее простосердечіе и благородная признательность дѣвочки, вѣрность которой къ ея госпожѣ она хотѣла было поколебать. Пристыженная своею низкою ролью, она утѣшала себя тѣнь, что для шутки только разспрашивала Машу, и что разговоръ съ нею не будетъ имѣть никакихъ послѣдствій. Княжна Татьяна готова была на этотъ разъ отказаться отъ всякихъ происковъ. Но видъ Гарденева, но прежнему холоднаго съ нею, по прежнему занятаго единственно княжной Анной, опять возбудилъ всѣ ея недобрыя, враждебныя чувства. Кровь ея волновалась при встрѣчѣ съ ними, но, несмотря на страданіе свое, она не имѣла силы отъ нихъ удалиться. Нравственная пытка влюбленной и ревнивой дѣвушки была жестока, тѣмъ болѣе что она не могла имѣть ни внѣшнихъ, ни внутреннихъ утѣшеній. Для ея самолюбія было бы слишкомъ прискорбно передать кому бы то ни было печальную повѣсть о непризнанной любви, а въ правилахъ ея не было довольно твердости, чтобы собственными шахи устоять противъ дурныхъ побужденій. Княжна Татьяна легко подчинялась всѣмъ приличіямъ и требованіямъ свѣта; никогда, конечно, не рѣшилась бы она на поступокъ, отъ котораго могло пострадать ея доброе имя, но и это было у нея скорѣе дѣломъ разсчета нежели совѣсти. Вообще на внутренній міръ свой она не обращала вниманія, и если даже изрѣдка и противъ желанія западала ей въ голову какая нибудь дѣльная мысль, она изгоняла ее какъ докучный призракъ. Поэтому, не стараясь нисколько укрощать свои страсти и не имѣя возможности достигнуть цѣли своихъ желаніи, она предавалась всѣмъ движеніямъ злобы, мести и отчаянія.

Въ срединѣ зимы княжна Настасья возвратилась къ матери, проведя нѣсколько мѣсяцевъ съ дядею, который начиналъ теперь поправляться. Ему болѣе не нуженъ былъ посторонній надзоръ. Гарденевъ и даже князь Василій нашли въ княжнѣ большую перемѣну. Не чуждаясь уже по прежнему домашнихъ дѣлъ, она часто порицала нѣкоторые обычаи, хозяйственныя распоряженія по дому, подавала мнѣнія о разныхъ улучшеніяхъ и перемѣнахъ зі домашнемъ быту, находила совершенно необходимыми болѣе строгое наблюденіе надъ людьми и болѣе разсчетливое распоряженіе доходами. Сужденія ея были, какъ и всегда почти, мѣтки, правдивы, но рѣзки. Она забывала, что матери ея, привыкшей къ старому порядку вещей, едва ли были бы пріятны эти нововведенія Гдѣ же было Натальѣ Андреевнѣ, на старости лѣтъ, смѣнять людей, не совсѣмъ можетъ-быть безкорыстныхъ и честныхъ, но услуги которыхъ были ей необходимы? Княжна Настасья, не понимая этого, порицала княжну Анну за слабость и потворство.

— Еслибы мнѣ хотя на годъ времени дали распорядиться здѣсь, какъ я хочу, говаривала она княжнѣ Татьянѣ, — я бы показала, что значитъ хорошее хозяйство.

— Ты совершенно права, поддакивала младшая сестра, — навѣрно при лучшихъ распоряженіяхъ мы стали бы жить въ Москвѣ.

— Ужь конечно, съ жаромъ подтверждала Настасья, — съ нашимъ состояніемъ просто срамъ зарыться на вѣкъ въ деревнѣ. Ты знаешь, что я не слишкомъ люблю городскую жизнь, но все-таки стала бы жить половину года въ Москвѣ, чтобы не подумали, что мы разорены.

Видно, какъ ни привлекательно ученіе, оно не достаточно для подвижнаго и все таки мелкаго женскаго ума; княжна Настасья не довольствовалась болѣе книжными занятіями, и желаніе власти начинало развиваться въ ея умѣ. Ознакомившись недавно съ самостоятельною дѣятельностью, она находила теперь невыносимо труднымъ покоряться чьей бы то ни было волѣ. А между тѣмъ во многихъ домашнихъ мелочахъ, она должна была еще относиться къ старшей сестрѣ.

Бойкая дѣвушка, не углубленная какъ бывало въ книги и науки, скучавшая чрезвычайно своею зависимостью, скоро нашла однако для себя развлеченіе и потѣху: отношенія сестеръ ея къ Гарденеву давали обильную пищу ея насмѣшливости. Возвратясь изъ Москвы, она тотчасъ разгадала и любовь Гарденева къ княжнѣ Аннѣ и безумную ревность Тани — лишь одного не постигала она, это непорочной любви княжны Анны. Чтобы потѣшиться надо всѣми, она нерѣдко дразнила Татьяну, которую насмѣшки сестры приводили въ невообразимую ярость. Напрасно прикидывалась она равнодушною и тихою, это еще больше подзадоривало насмѣшницу, и однажды сама княгиня сдѣлалась свидѣтельницей ужасной стычки.

Проходя мимо залы, она услышала голоса дочерей своихъ.

— Оставь меня въ покоѣ, Настенька, говорила Татьяна умоляющимъ, нѣсколько дрожащимъ отъ волненія голосомъ. — Прошу тебя перестань. Что это за глупыя шутки? И какъ тебѣ самой не надоѣло вѣчно повторять одно и то же? Еслибы ты по крайней мѣрѣ выдумала что-нибудь новое!

— Но за что же ты на меня сердишься, Таня? Что я тебѣ сдѣлала? Развѣ я отбила у тебя жениха! Если ты имѣешь право на него сердиться, такъ вѣдайся какъ знаешь съ княжной Анной.

Этотъ странный намекъ, это имя, произнесенное въ непонятномъ разговорѣ, привлекли вниманіе матери. Какъ вкопаная остановилась она у дверей, прислушиваясь, что будутъ говорить дальше.

— Что мнѣ за дѣло до твоей княжны Анны и ея Гарденева? пусть любятъ другъ друга, коли есть охота! съ сердцемъ возразила княжна Татьяна.

— Тебѣ до нихъ нѣтъ дѣла? сказала особенно протяжно княжна Настасья. — А отчего же ты глазъ съ нихъ не сводишь, тогда они бываютъ вмѣстѣ? Зачѣмъ прислушиваешься къ каждому ихъ слову?

Княгиня не вытерпѣла.

— О чемъ вы это говорите? спросила она, вдругъ входя въ залу и стараясь казаться спокойною.

Княжна Настасья съ трудомъ удерживала смѣхъ, между тѣмъ гать щеки Татьяны горѣли, и губы дрожали отъ гнѣва.

— Что жь вы молчите? продолжала княгиня, возвышая голосъ. Я слышала твой громкій смѣхъ, Настенька; неужели ты не можешь мнѣ сказать отчего ты такъ весела?

— Да мы смѣялись пустякамъ…. не совсѣмъ твердо отвѣчала княжна Настасья, — право не стоитъ даже повторять, я шутила съ Таней….

— Сколько я могу замѣтить, шутки твои не слишкомъ нравятся Танѣ. Она готова скорѣе плакать, чѣмъ смѣяться. Я прошу, я требую, грозно прибавила княгиня, чтобы вы сказали мнѣ всю правду.

— Право, маменька, я не смѣю….

— Ты не смѣешь? Что жь чужая, чтоль, я вамъ стала, что вы скрываете отъ меня даже пустую шутку? Кажется никогда не была я такою матерью, которой можно только бояться. Что такое говорили вы про Гарденева и про княжну Анну?

— Я смѣялась Танѣ, что Гарденевъ влюбленъ въ княжну Анну.

— Какой вздоръ! какая нелѣпость! Ты одна въ состояніи выдувать такую безсмысленную и злую клевету, сказала княгиня, горячась все болѣе и болѣе.

— Если вы такъ принимаете, возразила княжна Настасья, вспыхнувъ отъ гнѣва, — такъ знайте же, что это вовсе не моя выдумка. Про это знаютъ всѣ въ домѣ, кромѣ васъ, и вотъ Таня лучше всякаго другаго поразкажеть вамъ всю исторію, прибавила она, язвительно глядя на княжну Татьяну.

— И ты тоже, Таня? съ грустью спросила княгиня.

Княжна Татьяна припала къ плечу матери, сердце ея было слишкомъ переполнено горечью, и она не устояла противъ искушенія повредить сестрѣ.

— Другъ мой, маменька, начала она голосомъ, которому старалась придать по возможности мягкое выраженіе, — не гнѣвайтесь только на меня, и не говорите ничего княжнѣ Аннѣ. Да, мы всѣ давно замѣчаемъ, что Гарденевъ къ ней неравнодушенъ, что они давно любятъ другъ друга, и кажется, свадьба уже рѣшена между ними.

— Можетъ ли это быть? нетерпѣливо воскликнула княгиня.

— Вотъ видите ли, милая маменька, продолжала княжна Татьяна, уже совершенно успѣвъ придать своему лицу выраженіе кротости, — только-что я вымолвила одно слово, вы уже разстроились.

— Я нисколько не разстроена, Таня, отвѣчала княгиня, съ глубокою хотя сдержанною скорбію. — Чтожь?пускай княжна Анна выходитъ за кого ей угодно, я препятствовать ей не стану. Она въ такихъ лѣтахъ, что ей не нужны ничьи совѣты и одобреніе.

— Ахъ! не знаю какъ другіе, со вздохомъ и вполголоса молвила княжна Татьяна, — что же до меня касается, то въ какихъ бы лѣтахъ я ни была, никогда не посмѣю ничего сдѣлать безъ вашего совѣта и благословенія.

Княжна Настасья презрительно взглянула на сестру. Княгиня молча ушла, какъ будто не разслушавъ послѣднихъ словъ княжны Татьяны.

Ударъ, разразившійся надъ Натальей Андреевной, засталъ ее совершенно врасплохъ. Давно уже мысль, что княжна Анна можетъ когда-нибудь разстаться съ нею, перестала казаться ей возможною, и въ самомъ дѣлѣ какъ подумать, чтобъ эта дѣвушка, въ молодости отказавшаяся отъ замужества, могла перемѣнить свои намѣренія теперь, когда ей двадцать восемь лѣтъ? Княгиня вдругъ вспомнила ея заступничество за Гарденева, когда обвиняла его въ дурномъ вліяніи на князя Василія. Воображеніе тотчасъ преувеличило эту полузабытую сцену, и княгиня удивилась себѣ, какъ она тогда же ничего не угадала.

Долго стояла княгиня, не зная гдѣ она, не замѣчая, что пряно на нее дуетъ сквозной вѣтеръ изъ отворенной форточки, что руки ея посинѣли отъ холода. Княжна Анна вошла въ комнату и затворила форточку.

— Маменька! съ нѣжною заботливостію сказала она, — вы озябли, здѣсь такъ сыро и холодно! не угодно ли вамъ надѣть мою шаль? и снявъ съ плечъ своихъ теплую шаль, она обернула свою продрогшую мать.

Эта нѣжная заботливость дочери, ея доброе, привѣтливое лицо, въ минуту погасили всѣ подозрѣнія въ сердцѣ княгини. „Нѣтъ, она не оставитъ меня! подумала она. Настенька просто выдумала все это!“ и притянувъ къ себѣ дочь, съ горячностію поцѣловала ее въ лобъ. Слеза любви и раскаянія выкатилась изъ глазъ ея.

— Вы что-то печальны сегодня, маменька? спросила княжна Анна, устремивъ на нее свои исполненные любви большіе черные глаза.

— Да, милая моя, я видѣла сегодня непріятный сонъ; растолкуй мнѣ его, если можешь.

— Можно ли вѣрить снамъ?

— Онъ однако меня очень тревожитъ. Не знаю даже, сонъ ли то былъ, или какое видѣніе, продолжала княгиня, глядя ей прямо въ глаза, — мнѣ слышалось, кто-то шепнулъ мнѣ, будто тебѣ скучно со мною, будто ты намѣрена перемѣнить образъ жизни.

— Какъ же не сказать, маменька, что совъ вашъ не имѣетъ никакого смысла? Мнѣ ли оставить васъ, когда вся жизнь моя вамъ посвящена?

— И ты вправду это говоришь?радостно вскричала княгиня. — А помнишь ли, Анюта: тому уже очень давно, когда къ тебѣ сватался графъ Нестроевъ, ты мнѣ сказала, что еслибы полюбила кого-нибудь, то можетъ-быть рѣшилась бы…

— Тогда я была еще молода, а теперь рѣшимость моя непоколебима. Никогда и ни за кого не выйду я замужъ, съ твердостію прибавила княжна.

— Даже и тогда, еслибы кто-нибудь успѣлъ тебѣ понравиться?

— Даже и тогда, отвѣчала она, но голосъ немного измѣнилъ ей.

— Смотри же, Анюта, помни свое слово, не обманывай меня! проговорила княгиня, бросивъ на нее испытующій взоръ.

— О, маменька, когда же я васъ обманывала? Обѣщаю вамъ до гроба не разставаться съ вами.

Что-то жгучее и вмѣстѣ острое пронизало душу бѣдной княжны. Въ ту минуту какъ она торжественно и навсегда отрекалась отъ замужства, образъ Гарденева предсталъ передъ нею во всеоружіи любви. Напрасно княжна усиливалась доказать себѣ, что безумно увлекаться пустыми мечтами, что между ею и Гарденевымъ есть разница въ лѣтахъ и понятіяхъ; — разсудокъ не могъ покорить могучаго чувства, и обрекая себя на безотрадное одиночество, княжна понимала, что собственными руками разрушаетъ свое счастіе.

За то какъ счастлива была ея мать! Какъ обнимала и цѣловала она свою Анюту. Нѣтъ! никто не отниметъ у ней ея дочь, ея сокровище! Какой злодѣй покусится расторгнуть эту связь, скрѣпленную между ними годами? Ея Анюта останется навсегда при ней, она закроетъ ей глаза, и радостно отлетитъ духъ ея изъ подъ взора любимой дочери въ обители Творца.

VI.

Уединенная и вмѣстѣ полная высокой нравственной дѣятельности жизнь Гарденева въ Зеленой Горѣ иного способствовала къ развитію его поэтическаго дарованія. Никогда не бывалъ онъ еще такъ высоко настроенъ; кругозоръ его разширялся до безпредѣльности; міровая жизнь открывала ему завѣтныя тайны; вдохновеніе нашептывало ему свои лучшіе напѣвы. Въ головѣ Гарденева вставали поэтическіе образы, исполненные красоты, движенія и силы, и стройно укладывались въ прекрасную, нѣсколько таинственную поэму. Предметъ былъ взятъ изъ древняго міра; здѣсь изображалась яркими, мрачными чертами, тяжкая борьба младенческаго человѣчества съ неизбѣжнымъ, неумолимымъ рокомъ. Высоко поставленъ былъ человѣкъ: онъ боролся непрестанно съ судьбою, страдалъ, но гордая воля его не преклонялась подъ страшными ударами, и наконецъ падалъ онъ великимъ паденіемъ, падалъ непримиренный ни съ судьбою, ни съ своимъ назначеніемъ, не вынося изъ борьбы ничего плодотворнаго. Направленіе байроническое было вполнѣ усвоено Гарденевымъ, онъ весь покорился его идеямъ, идеямъ борьбы, сомнѣнія, отрицанія и разрушенія. Но мѣрѣ того, какъ поэтическій трудъ подвигался впередъ, одушевленіе Гарденева росло и росло; казалось сверхъестественная сила поддерживала его постоянно.

Князь Василій зналъ о трудѣ своего друга, но до поры до времени молчалъ. Когда же поэма была окончена, князь немедленно разказалъ про нее матери и сестрамъ и съ помощію ихъ сталъ упрашивать Гарденева, чтобъ онъ прочиталъ имъ свое новое произведеніе.

Какъ ни тѣсенъ былъ кружокъ слушателей, робость напала за Гарденева, когда ему пришлось отдавать на судъ постороннихъ свой поэтическій трудъ. Онъ раскаивался, что необдуманно далъ слово князю Василію; его смущало это ожиданіе цѣлаго семейства. Гораздо легче, гораздо пріятнѣе было бы ему прочитать свою поэму передъ княжною Анною и выслушать ея сужденіе, какъ бы строго оно ни было. Но вниманіе всѣхъ было возбуждено, и отступить было уже невозможно. Робкимъ, не твердымъ голосомъ началъ онъ чтеніе, но при первыхъ же стихахъ больше чѣмъ любопытство выразилось на лицахъ слушателей. Богатое содержаніе, блестящія описанія, яркіе характеры, все это, исполненное сильнаго движенія, согрѣтое неподдѣльною страстью и переданное мелодическимъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сильнымъ стиховъ, не могло не подѣйствовать на Радомскихъ. Сложивъ руки на колѣнахъ и нѣсколько наклонивъ голову, княжна Настасья вся обратилась въ слухъ; княжна Татьяна забыла всѣ свои враждебныя ощущенія. Сердце ея сильно и страстно билось. Сама княгиня оставила работу и слѣдила съ особеннымъ вниманіемъ.

Жаркая сцена любви, гдѣ Гарденевъ весь высказался, потрясла Татьяну; она вся вспыхнула, примѣняя къ себѣ признаніе героя. Позабыла она и ревность, и ту, которая ее возбуждала; она видѣла одного только Гарденева. Онъ читалъ уже не съ робостью, а съ страстнымъ одушевленіемъ. Звучный голосъ его мѣрно раздавался, и она все слушала и слушала его. А между тѣмъ, почти съ безпокойствомъ посматривалъ князь Василій на мать и сестеръ: ему такъ хотѣлось уловить на ихъ лицѣ одобреніе. Наконецъ замолкъ голосъ Гарденева, и всѣ обступили его съ искренними поздравленіями. Княгиня поражена была мелодическою звучностію стиха; никогда еще поэзія не удовлетворяла такъ вполнѣ ея врожденной, хотя неразвитой наклонности къ музыкѣ; она признавалась, что никакъ не ожидала такого высокаго произведенія отъ молодаго поэта, хотя это произведеніе нисколько не походило на тѣ торжественныя, громкія русскія оды, которыя она прежде довольно часто читала; хотя притомъ и самое содержаніе поэмы было какъ-то темно для ней. Княжна Татьяна была въ совершенномъ восторгѣ, но высказывала его приторно и несвязно. Княжна Настасья отъ души поздравляла поэта, и предсказывала ему великую будущность.

— Вѣрь имъ, говорилъ князь Василій, чтобъ ободрить своего друга, — никто вѣрнѣе женщинъ не оцѣнитъ художественнаго произведенія; онѣ, чувствомъ! все поймутъ, все отгадаютъ; ни одинъ записной критикъ не сравнится съ ними въ тонкости и справедливости взгляда.

Гарденевъ былъ въ упоеніи. Онъ улыбался, глаза его блестѣли радостію, онъ вѣрилъ въ свое будущее, онъ вѣрилъ, что въ самомъ дѣлѣ можетъ быть великимъ поэтомъ.

Но для полнаго наслажденія торжествомъ не доставало Гарденеву еще одного слова, еще одного одобрительнаго взгляда. Молча и какъ будто печально сидѣла княжна Анна въ углу дивана; она даже не подошла къ поэту, не поздравила его, хотя и съ полнымъ вниманіемъ слушала его чтеніе.

— Вы не довольны мною? тихо спросилъ Гарденевъ, подойдя къ ней.

— Вы хорошій поэтъ, отвѣчала она.

— И, однако, я хорошо вижу — вамъ что-то не понравилось. Скажите мнѣ откровенно, что вы думаете о моей поэмѣ?

— Я плохой судья, Михайло Сергѣевичъ, и мой взглядъ покажется вамъ можетъ-быть слишкомъ одностороннимъ и несправедливо строгимъ.

Чего бы не далъ Гарденевъ, чтобы въ эту минуту остаться съ княжной наединѣ, но ему не хотѣлось разспрашивать ее при всѣхъ. Радость торжества исчезла; весь остальной вечеръ онъ былъ очень задумчивъ и не охотно поддерживалъ разговоръ, предметомъ котораго однако было по большей части его сочиненіе.

Имъ овладѣло сильное, почти болѣзненное безпокойства. Душно и тѣсно становилось ему въ домѣ. Послѣ ужина онъ вышелъ на крыльцо подышать вольнымъ, весеннимъ воздухомъ. Этебыло въ концѣ великаго поста, дни были уже теплые, но по ночамъ легкій морозъ сковывалъ широкія лужи отъ таявшаго снѣга на большомъ господскомъ дворѣ. Полный мѣсяцъ серебрилъ подернутую морознымъ инеемъ землю. Въ домѣ замѣтно было то движеніе, которое предшествуетъ ночному успокоенію; свѣтъ зажженныхъ свѣчей переносился изъ окна въ окно и послѣ потухалъ; двери скрипѣли и затворялись; а дворникъ спустилъ уже съ привязи цѣпную собаку.

Гарденевъ, постоявъ минуту на крыльцѣ, отправился въ садъ. Какъ исполинскіе оставы стояли обнаженныя деревья на большой аллеѣ, чуть чуть кивая дремлющими верхушками, тѣни отъ нихъ лежали недвижно и мрачно; бѣлыми привидѣніями, подъ блѣдными лунными лучами, подымались изъ среды темныхъ деревьевъ нѣжные кусты, обвитые соломой; черная, огромная масса господскаго дома въ рѣзкихъ очертаніяхъ рисовалась на свѣтломъ, бѣловатомъ небѣ, и мрачная тѣнь его широко ложилась на садовой площадкѣ. Какъ-то жутко стало Гарденеву, въ эту ночную, глухую пору, стоять одиноко въ длинной аллеѣ, конца которой онъ не могъ разсмотрѣть. Онъ повернулъ въ сторону, въ боковую крытую аллею, и незамѣтно дошелъ до калитки.

Ему не захотѣлось вернуться къ главному выходу, и онъ предпочелъ возвратиться къ крыльцу черезъ дворъ; а тутъ надо было проходить мимо комнатъ княжны Анны, выходившихъ въ эту сторону двора.

Все было тихо: слышалось только лѣнивое постукиваніе караульныхъ въ чугунную доску. Завидя издали Гарденева, сторожевая собака съ неистовымъ визгомъ и лаемъ бросилась было не него, но обнюхавъ, тотчасъ узнала и, виляя хвостомъ, отошла прочь.

Слабый свѣтъ еще виднѣлся въ двухъ окнахъ, задернутыхъ бѣлыми занавѣсками. Гарденевъ не могъ устоять противъ искушенія взглянуть поближе на эти освѣщенныя окна.

„Что еслибъ я могъ ей присниться?“ подумалъ онъ, и самъ улыбнулся своему ребяческому желанію.

Чья-то тѣнь нарисовались на прозрачномъ полотнѣ.

„Это княжна, подумалъ Гарденевъ, въ такую позднюю пору, она все еще молится. Не за меня ли ея молитва? О мой добрый ангелъ хранитель, помолись за меня!“

Легкій шорохъ послышался въ верхнемъ этажѣ, гдѣ жили меньшія княжны, а затѣмъ раздался звонкій, насмѣшливый хохотъ. Гарденевъ поднялъ голову и при слабомъ мѣсячномъ освѣщеніи могъ разсмотрѣть въ верхнемъ окнѣ чью-то голову, прильнувшую къ самому стеклу. Смущенный этимъ неожиданнымъ наблюденіемъ за собою, онъ поспѣшно ушелъ.

Неизвѣстно, передалъ ли кто княгинѣ его ночное похожденіе, во во весь слѣдующій день, она глядѣла на него суровѣе обыкновеннаго и не удостоивала почти ни одного слова. Гарденеву становилось неловко; онъ почти догадывался о причинѣ неудовольствія княгини, хотя и не чувствовалъ себя нисколько передъ нею виноватымъ.

Это было въ самую Лазареву Субботу.

Съ утра шелъ сильный дождь, снѣгъ почти весь стаялъ и сбѣгалъ мутными потоками, грязь была непроходимая. Княгиня просила священника отслужить всенощную у ней на дому, а пося обѣда по обыкновенію пошла отдавать.

Гарденевъ вошелъ въ кабинетъ, гдѣ на ту пору нашелъ одну княжну Анну. Цѣлый день прошелъ для нея въ разныхъ распоряженіяхъ и хлопотахъ; все нужно было приготовить къ Празднику. Усталая, сидѣла она на старомъ, дѣдовскомъ диванѣ, вытянувъ свои стройныя ножки, и немножко задремала. Ея гибкій станъ нѣсколько согнулся, голова ея съ опущенными главами склонилась немного на плечо, по немъ скользилъ, извиваясь, распущенный локонъ; не лѣнью или нѣгой, но усталостью, истомой отзывалась ея небрежная поза.

Сѣренькій день, уже близкій къ сумеркамъ, тускло освѣщалъ комнату, набрасывая на всѣ предметы легкія, полупрозрачныя тѣни. Это освѣщеніе какъ разъ приходилось подъ стать къ фигурѣ княжны. И любо и жаль было Гарденеву смотрѣть на это слабое и нѣжное созданіе, такъ нуждавшееся въ пощадѣ и опорѣ, и такъ мало заботившееся всегда о своихъ самыхъ насущныхъ нуждахъ. Что еслибъ ему, одаренному всѣми силами и души и тѣла, выпало на долю оберегать ее и покоить? Но вчера княжна показалась ему не совсѣмъ довольною, и онъ желалъ распросить ее.

Придвинувъ табуретъ, онъ сѣлъ возлѣ нея и нѣсколько мгновеній молча любовался ею. Она проснулась и взглянула на него съ своею доброю, нѣсколько задумчивою улыбкой.

— Вотъ, сказала она, — и Свѣтлый Праздникъ подходитъ. На слѣдующей недѣлѣ мы собираемся говѣть. Простите меня, если я чѣмъ-нибудь невольно оскорбила васъ.

— Вы очень хорошо знаете, княжна, что это невозможно. Чѣмъ и когда вы могли оскорбить меня?

— Вчера, напримѣръ, я была причиной вашего неудовольствія. Я понимаю, какъ должно быть прискорбно автору, который взлелѣялъ любимое произведеніе, когда отзываются о немъ не съ должною похвалою.

— Нѣтъ, княжна, во мнѣ нѣтъ еще такого щекотливаго самолюбія. Я увѣренъ, что какъ писатель, я очень далекъ отъ совершенства; и, однако, простите меня, мнѣ чрезвычайно хотѣлось бы знать, чѣмъ особенно можно упрекнуть мою поэму?

— Я вамъ говорила, что ваше сочиненіе прекрасно. По моему оно далеко выходитъ изъ ряду обыкновенныхъ; но сказать ли вамъ откровенно? Мнѣ кажется въ немъ мало правды… Не знаю, такъ ли я выражаюсь… Мнѣ желалось бы, чтобы люди съ прекраснымъ талантомъ не довольствовались блескомъ, не гонюсь за мечтами, а искали правды… чтобы они старались глубже и благотворнѣе дѣйствовать на душу читателя.

— Вы правы, княжна. Счастливъ писатель, который можетъ заронить въ общество хоть одно доброе сѣмя. Грустно мнѣ признаться, что никогда прежде не сознавалъ я, какъ слѣдуетъ, эту мысль. Да, правда, я думалъ лишь о собственномъ прославленія. Я радъ теперь, что почти никогда не отдавалъ ихъ въ печать; многое въ нихъ не зрѣло и нездорово по мысли. Я фантазировалъ, а не вникалъ въ свою живую душу, не углублялся въ правду жизни. Слишкомъ часто увлекался я самообожаніемъ, сомнѣніями и соблазнительными картинами… О, я радъ, что не пришлось мнѣ смутить чью-нибудь душу недобрыми помыслами! Даю вамъ слово, что впередъ буду писать осмотрительно.

— Слава Богу, что вы такъ хорошо меня повяли. Вы даже развили мысль, которая представлялась мнѣ въ неясныхъ чертахъ.

— Не однимъ этимъ обязанъ я вамъ. Много добра сдѣлали вы душѣ моей; благодарность моя къ вамъ безгранична; никогда не забуду я васъ…

Въ эту минуту вошла княгиня. Подозрительно и сурово посмотрѣла она на разговаривающихъ.

— Что жь ты нейдешь, Анюта? сказала она повелительнымъ голосомъ, какимъ никогда еще не говорила съ княжною. — Давно уже всѣ собрались въ залѣ; священникъ пришелъ, и сейчасъ начнется всенощная. Тебѣ кажется гораздо было бы лучше вмѣстѣ съ нами дожидаться службы, чѣмъ болтать здѣсь о пустякахъ.

Княжна взглянула на мать и въ глазахъ ея прочла начинавшуюся бурю. Она встала и пошла за княгиней. Онѣ вошли въ большую залу, въ ту минуту, какъ священникъ началъ облачаться.

Немного молилась княгиня во время всенощной, хотя клала обычное число поклоновъ; мысль ея далека была отъ богослуженія; священныя слова звучали въ ушахъ ея пустымъ отголоскомъ. Часто озиралась она и съ неудовольствіемъ замѣчала, что Гарденевъ стоялъ возлѣ ея старшей дочери. Она не вытерпѣла, подозвала ее къ себѣ подъ какимъ-то предлогомъ, и отдавши ей неважное приказаніе, прибавила на ухо: „Да помилуй, матушка, Гарденевъ вовсе отъ тебя не отходитъ, не стыдно ли тебѣ это? Что ему, вольтерьянцу, дѣлать за всенощной?“

При этихъ словахъ, она нарочно взглянула на Гарденева; онъ тотчасъ догадался, что рѣчь шла о нонъ, и что въ ней не было для него ничего благосклоннаго, потому что бѣдная княжна вся измѣнилась въ лицѣ и печально опустила голову. Онъ отошелъ къ дверямъ, сожалѣніе и негодованіе волновали его. Ему показалось, что меньшія княжны насмѣшливо глядѣли и на него, и на сестру свою. Досада кипѣла въ немъ. Не разъ готовъ онъ былъ уйдти совсѣмъ, живо распорядиться отъѣздомъ и уѣхать, ни съ кѣмъ не простившись; но привязанность его къ княжнѣ Аннѣ, какая-то глубокая жалость, которую внушала она ему въ эту минуту, удержали его. Оставить ее внезапно, оставить, когда она такъ печальна, казалось ему больше чѣмъ безчеловѣчно; о себѣ же, о своемъ горѣ, какое причинитъ ему разлука съ нею, онъ еще и не подумалъ.

Къ концу всенощной пришелъ и князь Василій. Онъ сталъ возлѣ Гарденева, думая, что мать не замѣтитъ его поздняго появленія, но она все видѣла и послѣ службы сдѣлала ему строгій выговоръ.

— Я знаю, сказала она, — кто научаетъ тебя пренебрегать тѣмъ, что мы должны почитать самымъ священнымъ.

Не мало изумился князь Василій этому упреку; никогда еще мать не дѣлала ему подобны», хотя онъ и прежде замѣчалъ, что ей не нравилось, когда онъ не присутствовалъ при богослуженіи. Онъ ничего не зналъ о мелкихъ сплетняхъ и недостойномъ подозрѣніи, взводимомъ на его любимую сестру. Послѣ разговора въ саняхъ, княжна Татьяна не смѣла дѣлать ему никакихъ намековъ, и княжна Настасья не задѣвала при немъ Гарденева своими насмѣшками, зная, что всегда вызоветъ сильный отпоръ. Съ своей стороны, Гарденевъ ничего не говорилъ ему, не желая повѣрить никому своихъ завѣтныхъ чувствъ.

— Тише, маменька, тише, сдѣлайте милость, уговаривалъ князь Василій мать свою, голосъ которой постепенно возвышался. — Гарденевъ можетъ васъ услышать.

— Пусть слушаетъ; что мнѣ за дѣло? отрывисто отвѣчала она. — Не мнѣ передъ нимъ чиниться…

— Но не забывайте, маменька, что онъ мой другъ, мой искренній другъ, котораго я люблю, какъ брата.

— Хорошъ другъ, который во зло употребляетъ довѣрчивую дружбу!

— Что вы говорите, опомнитесь, умоляю васъ. Вѣдь такими словами вы равно оскорбляете и его и меня.

— Что жъ это значить? вскричала княгиня. — Да онъ всѣхъ васъ возстановилъ противъ меня! Не я, а онъ скоро будетъ хозяиномъ въ моемъ домѣ.

Лицо князя Василья вспыхнуло, дерзкое слово чуть было не сорвалось съ его языка, но княжна Анна, блѣдная и трепещущая, подбѣжала къ нему.

— Молчи, ради Бога, молчи, сказала она ему умоляющимъ голосомъ, — ты не помнишь себя, Вася, поди къ себѣ и успокойся.

Опомнившись нѣсколько, князь Василій увидалъ, до чего довела было его запальчивость и, глубоко огорченный, поспѣшилъ уйдти.

Въ кабинетѣ своемъ онъ нашелъ Гарденева, который ушелъ туда при самомъ началѣ этой печальной сцены. Гарденевъ былъ тоже чрезвычайно взволнованъ.

— Князь Василій, сказалъ онъ ему, — послѣ того, что случилось сейчасъ, ты самъ легко поймешь, что оставаться долѣе въ вашемъ домѣ мнѣ невозможно. Благодарю тебя за твою дружбу за доброе твое гостепріимство, за счастливые часы, которые я провелъ здѣсь; но я не хочу быть причиной раздора между тобою и твоею матерью.

— Въ такомъ случаѣ, и я ѣду съ тобою, вскричалъ князь Василій, вскочивъ съ дивана, на который только было усѣлся.

— Нѣтъ, сказалъ Гарденевъ, — не дѣлай этого. Твоя мать никогда не проститъ тебѣ такъ явно оказаннаго мнѣ предпочтенія, и будетъ права. Зачѣмъ нарушать семейный союзъ?

— Послушай, Гарденевъ, останься и ты. Маменька чрезвычайно добра, хоть нынче и Богъ знаетъ изъ-за чего вспылила. Никогда не видалъ я ее въ такомъ раздраженномъ состояніи. Она вѣрно раскается, что понапрасну оскорбила тебя. Прости старухѣ ея слабость и хоть ради нашей дружбы помирись съ нею.

— Да я больше ничего и не желаю, какъ примириться съ нею. Не знаю, чѣмъ могъ я заслужить такъ внезапно нерасположеніе княгини; прежде она была всегда такъ благосклонна ко мнѣ.

— Повѣрь мнѣ, все это пройдетъ; не надобно только доводить дѣло до крайности. Я сейчасъ опять пойду къ маменькѣ, повинюсь передъ нею и постараюсь оправдать и тебя.

Испугалась княжна Татьяна предположенному отъѣзду Гарденева, о которомъ узнала отъ брата. Какъ ни тяжело ей было видѣть любовь Гарденева къ княжнѣ Аннѣ, но не видать его вовсе казалось для ней еще невыносимѣе. Она присоединилась къ брату и общими силами они успѣли укротить гнѣвъ княгини. Однимъ изъ условій мира было то, чтобы князь Василій присутствовалъ непремѣнно при всякомъ богослуженіи; онъ даже согласился говѣть вмѣстѣ съ матерью. Княжна Анна не смѣла уговаривать княгиню; она смутно чувствовала, что такою просьбою можетъ только испортить все дѣло. Никогда еще не приходилось ей скрытничать передъ матерью, и эта первая разладица горькимъ предчувствіемъ легла на ея сердце.

Княгиня согласилась сказать нѣсколько привѣтливыхъ словъ Гарденеву и попросила его остаться. Гарденевъ внутренно былъ радъ этому мирному объясненію; невыносимо-грустною казалась ему мысль, такъ внезапно, такъ скоро оставить княжну Анну. Съ нѣкоторыхъ поръ онъ всячески старался не думать даже объ отъѣздѣ; онъ вздохнулъ свободнѣе, когда увѣрился въ возможности еще сколько-нибудь попользоваться своимъ счастьемъ.

VII.

На пологомъ холму, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ селенія, возвышался древній, каменный храмъ, основанный тѣмъ изъ предковъ Натальи Андреевны, который первый принялъ христіанскую вѣру. Еще сохранились въ народѣ разныя преданія о его чудесномъ обращеніи и о святой послѣ того жизни. Разказывали, что по особенному благословенію небесному, между потомствомъ его всегда находились люди особенно благочестивые и угодные Богу. Наслѣдники этого татарскаго князя, утратившіе въ послѣдствіи свое княжеское достоинство и примкнувшіе къ русскому дворянству, украшали церковь эту посильными пожертвованіями, но никто изъ нихъ не дерзалъ передѣлывать того, что было устроено предками. Вѣрная семейнымъ преданіямъ и обычаямъ, княгиня Радомская тоже ничего не измѣнила въ родовомъ храмѣ, хотя дѣлала частыя и щедрыя приношенія. Это древнее зданіе, начинавшее уже вростать въ землю, много любопытнаго представляло ли наблюденій археолога, а положеніе и видъ его были достойны кисти художника. Церковь была выстроена въ видѣ правильнаго четырехугольника; почти плоская крыша и небольшой, причудливый куполъ, часто встрѣчающійся въ старинныхъ церквахъ, увѣнчивали зданіе. Паперть, на которой было не болѣе трехъ ступеней (остальныя двѣ уже ушли въ землю, была истерта ногами богомольцевъ; мохъ и жидкія сорныя травы завладѣли разщелинами. Высѣченныя изъ камня винтообразныя и уродливо-выгнутыя колонки въ восточномъ вкусѣ, украшали три входныя двери. Надъ главными, написанъ былъ образъ мученика, которому посвящена церковь. Узкія, стрѣльчатыя окна, загроможденныя желѣзными въ видѣ искривленной сѣти рѣшетками, были обведены изсѣченными изъ камня полукруглыми пилястрами. Толстыя стѣны обѣщали, что церковь, несмотря на древность свою, будетъ еще весьма долговѣчна.

Внутренность храма совершенно соотвѣтствовала наружности.

Невозможно было впечатлительному сколько-нибудь человѣку не поддаться благоговѣйному трепету, входя въ это старинное зданіе, освященное воспоминаніями и молитвами нѣсколькихъ поколѣній. Слабый свѣтъ, выходившій изъ несоразмѣрно-узкихъ оковъ, терялся подъ тяжелыми и низкими сводами, опиравшимися на два четырехугольные столба. Таинственный полумракъ царствовалъ во всѣхъ углахъ, гдѣ не горѣли лампады или свѣчи. Черныя и зеленоватыя пятна плѣсени виднѣлись на стѣнахъ и покрывали подоконники. Давно истлѣли руки, расписавшіе съ верху до низу деревенскій храмъ иконами, въ которыхъ лики были по большей части огромныхъ, не естественныхъ размѣровъ. Сплошной иконостасъ былъ когда-то великолѣпенъ, но отъ времени онъ потемнѣлъ совершенно, и теперь главнымъ украшеніемъ его были мѣстные образа въ серебряныхъ, кованныхъ ризахъ, да тяжелыя рѣзныя царскія двери.

Настали дни страстной недѣли. Въ понедѣльникъ все народонаселеніе Зеленой Горы собралось къ часамъ и преждеосвященной обѣднѣ; всѣ усердно молились и внимательно слушали чтеніе паремій и Евангелія.

Княгиня говѣла вмѣстѣ со всѣми своими дѣтьми. Не малою радостію было для нея то, что князь Василій не уклонился отъ даннаго ей обѣщанія, и за эту уступчивость она сама была готова снисходить ему во многомъ.

Для княжны Анны приготовленіе къ причастію не было простымъ обрядомъ, заимствованнымъ отъ предковъ и вошедшимъ въ обыкновеніе. Съ истиннымъ трепетомъ всегда приступала она къ Таинству. Но на этотъ разъ болѣе чѣмъ когда-нибудь смущалась ея душа.

Увы! прошли для нея тѣ дни безмятежнаго спокойствія, когда относя всѣ привязанности свои къ Богу, въ Немъ одномъ любила она и ближняго; новая, земная любовь закралась въ душу ея и властвовала надъ нею безпредѣльно. Но неужели Богъ осудитъ ее за это? Неужели она одна въ цѣломъ мірѣ осуждена на одиночество, между тѣмъ какъ всякой другой женщинѣ дозволено по крайней мѣрѣ надѣяться на сочувствіе любимаго человѣка? Нѣтъ! мать не можетъ потребовать отъ ней жертвы свыше силъ ея. Она пойдетъ къ ней, чистосердечно признается во всемъ, и конечно мать возвратитъ ей необдуманно данное слово.

А если это признаніе убьетъ ея мать?

Какъ вдругъ представилась эта мысль бѣдной дѣвушкѣ, какъ развилась и созрѣла? — не беремся разыскивать; но безотвязно преслѣдовала она ее. Привыкнувъ съ давнихъ поръ читать въ сердцѣ матери, какъ въ своемъ собственномъ, княжна Анна понимала, что страстная натура княгини, усыпленная на время нравственнымъ бездѣйствіемъ, готова воспрянуть при первомъ случаѣ; а при возрастающей физической слабости, княгиня едва ли бы вынесла страшный переворотъ, который долженъ былъ потрясти ее чрезвычайно. Княжна Анна помнила, чего стоила матери разлука съ другими дѣтьми, когда она была еще моложе и пользовалась совершеннымъ здоровьемъ и силою, а никого изъ дѣтей своихъ не любила она такъ, какъ ее. Она укоряла себя въ неблагодарности и начинала считать почти преступною любовь, которая чуть не заставила ее позабыть дочерній долгъ. Тяжелымъ укоромъ легло на ея нѣжную, чувствительную душу недавнее неудовольствіе матери; она страдала отъ него, какъ будто бы въ самомъ дѣлѣ была виновна.

Еще другое препятствіе представилось ей, когда она стала вникать въ свое положеніе. Гарденевъ былъ молодой человѣкъ, пылкій и почти что только начинавшій жить. Какъ соединить судьбу его съ своею, когда она уже пережила первую молодость свою, когда она чувствовала, что и здоровье ея постепенно слабѣетъ? Нѣтъ, лучше, чѣмъ приготовить ему въ будущемъ причины къ раскаянію, лучше, въ тысячу разъ лучше, отказаться отъ него и до конца исполнить свой долгъ.

А между тѣмъ она такъ любить его! Отказаться отъ него? Да это все равно, что отказаться отъ всякой надежды, отъ счастія, отъ жизни… Ужь пусть смерть придетъ поскорѣе…

Княжна ужаснулась при этой послѣдней мысли. До чего она дошла въ такое короткое время! И что же остается ей дѣлать? Какъ ребенокъ, застигнутый нечаянною, страшною бѣдою, она закрыла глаза и старалась не видать настоящаго, ни предугадывать будущаго.

Наступилъ великій четвергъ, день набранный Радомскими для причащенія Св. Таинъ.

Рано въ этотъ день встала княжна Настасья. Черты лица ея были угрюмы и суровы. Въ нихъ выражалось не сердечное сокрушеніе, но какое-то тяжелое и странное безпокойство. Наканунѣ, на вечернемъ правилѣ, она осталась очень недовольна: слишкомъ скорое и невнятное чтеніе дьячка не дозволило ей выслушать всѣхъ молитвъ, какъ бы ей хотѣлось. Она принялась перечитывать ихъ сама, потомъ прочитала утреннія правила; между тѣмъ, до отправленія въ церковь оставалось еще довольно времени, и она взяла какого-то французскаго проповѣдника. Къ несчастію, княжна напала на такое мѣсто сочиненія, гдѣ проповѣдникъ, не довольствуясь изложеніемъ общаго христіянскаго ученія и правилъ для жизни, громилъ безпощадно всѣхъ, кто не принимаетъ безусловно святости и постановленій римско-католической церкви. Возникавшія уже не разъ въ душѣ княжны Настасьи сомнѣнія, теперь съ новою силой стали ее тревожить.

«Какъ мнѣ признаться духовнику въ моихъ сомнѣніяхъ, думала она, и кто разрѣшитъ ихъ? Конечно, ужь не старый попъ, который самъ немного знаетъ. Что если католики правѣе насъ? Страшно подумать! можетъ-быть всѣ наши молитвы, все стараніе угодить Богу — тщетны, и надежда на спасеніе неосновательна.»

Много заботилась княжна Настасья о чистотѣ своей вѣры, но мало думала объ исправленіи сердца и искорененіи тѣхъ пороковъ, которые давно въ немъ гнѣздились. Ей было натолковано еще въ дѣтствѣ, а послѣ она и сама начиталась, что намѣреніе все освящаетъ, что между грѣхами большими и малыми великая разница, что для спасенія души нужны только вѣра и добрыя дѣла. Княжна, признавая, что не сдѣлала ни одного такъ называемаго грѣха смертнаго, не примѣчала въ себѣ гордости и успокоивала такимъ образомъ свою совѣсть. Постомъ, чтеніемъ извѣстныхъ молитвъ, въ извѣстное время пожертвованіями въ пользу благотворительныхъ заведеній, она надѣялась заслужить милость Божію; но все это дѣлала она безъ любви къ ближнему, безъ искренняго убѣжденія.

Считая всѣхъ окружающихъ ниже себя по уму и по духовному развитію, княжна Настасья ни къ кому не прибѣгала ни за совѣтомъ, ни за утѣшеніемъ. Какъ бы ни быкъ "верхъ духъ человѣческій, онъ не можетъ долго нести одинъ тяжкое бремя сомнѣнія: грустно и какъ-то страшно часто бывало княжнѣ ори атомъ духовномъ одиночествѣ. Чтобы не поддаться совершенно пагубнымъ думамъ, она старалась найдти развлеченіе въ занятіяхъ дѣлами внѣшними; но вѣчно недовольная своимъ внутреннимъ міромъ и въ сношенія съ близкими вносила она горечь и прихотничаніе. Рѣдко кто могъ угодить ей. Теперь, готовясь приступить къ великому таинству, она болѣе заботилась о несовершенствѣ деревенской службы, объ отсталости духовника, чѣмъ объ очищеніи себя отъ грѣховъ и о примиреніи съ Богомъ.

Когда Радомскіе вошли въ церковь, Гарденевъ былъ уже тамъ, въ избранномъ имъ уголку. Княжна Татьяна съ насмѣшливою улыбкой, указала на него княжнѣ Настасьѣ, которая съ неудовольствіемъ отвернулась и потихоньку сказала: «не время теперь для пустыхъ замѣчаній.»

Служба была продолжительна, но никто почти не чувствовалъ усталости, такъ заняты были умы всѣхъ благочестивымъ ожиданіемъ. Одна только Татьяна усѣлась во время паремій и успѣла даже поправить какое-то разстройство въ своемъ туалетѣ. Не вслушиваясь ни въ чтеніе, ни въ пѣніе, князь Василій тоже скучалъ, но старался скрыть это отъ зоркаго глаза матери.

Тихо и радостно было на сердцѣ княжны Анны, послѣ причащенія Св. Таинъ, такъ тихо и радостно, какъ давно уже съ нѣкоторыхъ поръ не бывало. Въ душѣ ея, исполненной чистой любви и высокихъ надеждъ, не оставалось болѣе мѣста для мелкихъ опасеній, для ничтожныхъ разсчетовъ житейскихъ.

Глаза ея горѣли прекраснымъ огнемъ, въ нихъ отражалось высокое душевное движеніе, и подходя къ. ней, чтобы поздравить ее, Гарденевъ невольно на мгновеніе остановился, такъ ослѣпительно-прекрасна она ему показалась.

Выраженіе лица Гарденева, его взоры, съ любовью устремленные на княжну, измѣнили ему. Не одна княгиня, подозрѣнія которой давно уже были возбуждены, но всѣ княжны и даже довѣрчивый князь Василій замѣтили его восторженное удивленіе.

Нечаянно обернувшись и увидавъ, что сдѣлался предметомъ общаго любопытства, Гарденевъ покраснѣлъ. — Еще болѣе смутило его неудовольствіе, написанное на лицѣ княгини; надвинулись ея густыя, черныя брови, глаза загорѣлись, и сурово смотрѣла она на него; одно значеніе великаго таинства, только-что принятаго ею, удерживало ее отъ гнѣвнаго порыва.

Князь Василій, замѣтивъ тревожное состояніе матери, поспѣшилъ подойдти къ ней. Скоро обѣдая окончилась, и Радомскіе возвратились домой.

Княжна Анна тоже замѣтила душевное движеніе матери. Спокойное и радостное расположеніе духа ея снова было возмущено; она должна была сдѣлать усиліе надъ собою, чтобы не поддаться унынію.

Оставшись наединѣ съ своимъ другомъ, князь Василій почувствовалъ какую-то неловкость, онъ начиналъ догадываться о любви Гарденева къ своей сестрѣ, но совершенно не понималъ, почему эта любовь, столь почтительная и невинная, не нравилась его матери. Очень бы хотѣлось ему объясниться съ Гарденевымъ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, ему было тяжело домогаться его довѣрія.

Гарденевъ предупредилъ его. Давно уже упрекалъ онъ себя за скрытность передъ испытаннымъ другомъ, который всегда былъ откровененъ съ нимъ; но мы видѣли уже, почему сначала не хотѣлъ (жъ ему открыться. Теперь онъ избралъ его не только своимъ повѣреннымъ, но ходатаемъ. Онъ открылся ему во всемъ и просилъ передать княжнѣ Аннѣ желаніе его искать ея руки. Князь Василій обрадовался, но не скрылъ отъ Гарденева, что княгиня имѣетъ противъ него какое-то непонятное предубѣжденіе, и что онъ очень боится, какъ бы не стала она препятствовать.

Молодые люди рѣшили, чтобы князь Василій напередъ ловко развѣдалъ мнѣніе княгини, постарался бы склонить ее въ пользу своего друга, а потомъ уже приступилъ бы къ сватовству. Но при первыхъ же словахъ, въ которыхъ князь Василій намекнулъ матери, что Гарденевъ можетъ посвататься къ одной изъ его сестеръ, княгиня вышла изъ себя, начала бранить его друга, унижать и родъ его, и личныя качества, а наконецъ объявила, что никакъ не согласится, чтобы которая-нибудь изъ ея дочерей вышла за такого «молокососа».

Князь Василій сильно огорчился отказомъ матери и незаслуженнымъ презрѣніемъ къ его другу. Онъ не повторилъ Гарденеву всѣхъ обидныхъ словъ, сказанныхъ княгинею, но долженъ былъ однако объявить ему, что нѣтъ надежды получить ея согласіе. Гарденевъ былъ въ отчаяніи; онъ хорошо зналъ княжну Анну, и мысль получить ея руку мимо согласія матери не могла не представляться ему несбыточною. Объ одномъ только просилъ онъ теперь князя Василія, чтобъ его неудачная попытка была скрыта отъ всѣхъ и даже отъ самой княжны Анны.

Для княгини дѣло казалось вовсе не такъ просто, какъ мы разказали его. Встревоженное ея воображеніе безпрестанно забѣгало впередъ: она стала подозрѣвать стачку между княжною Анной и Гарденевымъ, и не могла простить ей предполагаемой хитрости и обмана. Она помнила, какъ нѣкогда сама страстно любила, какъ готова была на все, чтобъ одолѣть препятствія и злонамѣренные ковы родныхъ. Странныя, нелѣпыя подозрѣнія, которыхъ въ другое время вѣроятно она сама стала бы стыдиться, запали ей въ голову.

Это безпрестанное раздраженіе, которое княгиня напрасно старалась скрывать, произвело въ ея характерѣ небывалую неровность. Все было не по ней. Часто доставалось отъ ней всѣмъ окружающимъ, а болѣе всѣхъ княжнѣ Аннѣ. Домашніе не знали рѣшительно, что сдѣлалось съ княгинею; кой-какія старухи изъ ея прислужницъ начали уже поговаривать между собою о порчѣ, а одна изъ нихъ даже взяла было на себя замолвить объ этомъ словечко которой-нибудь изъ княженъ, но обдумавши хорошенько, рѣшилась подождать до поры до времени.

VIII.

Срокъ отпуска двухъ молодыхъ людей приближался къ концу. Какъ ни грустно было князю Василію вновь оставить своихъ, но всегдашнее неудовольствіе матери заставляло его чаще прежняго думать объ отъѣздѣ, а болѣе всего онъ самъ видѣлъ необходимость удалить Гарденева. для возстановленія семейнаго спокойствія.

Съ того замѣчательнаго вечера, какъ онъ объяснился съ княземъ Василіемъ, Гарденевъ все старался увѣрить самого себя въ невозможности получить руку княжны Анны. Но понапрасну онъ мучилъ себя такими мыслями, надежда не могла его оставить совсѣмъ. Сила нѣжной привычки и сочувствія всегда брала верхъ надъ благоразуміемъ, и каждый день случалось Гарденеву отступать отъ принятаго намѣренія — мало-по-малу отдаляться отъ княжны.

Съ стремительною быстротою промчались немногіе дни, остававшіеся до отъѣзда. Каждый вечеръ, разставаясь съ княжною, Гарденевъ думалъ печально, что еще однимъ днемъ становится меньше, а свядясь опять съ нею утромъ, дорожилъ всякимъ мгновеніемъ.

Наканунѣ дня, назначеннаго для отъѣзда, поздно вечеромъ, все семейство сидѣло еще на крытой террассѣ, выходившей въ цвѣтникъ. Воздухъ, согрѣтый теплымъ дыханіемъ весны, былъ густъ и тяжелъ; съ самаго утра по небу бродили грозовыя тучи, дождя требовали только-что пробудившіяся силы природы. На дворѣ становилось темно; вдали вспыхивала молнія. Скоро послышались глухіе и отдаленные раскаты грома. Съ противоположныхъ сторонъ показались двѣ тучи, медленно, приближались онѣ другъ къ другу, и готовились разразиться сильною грозою. Княгиня съ княжной Настасьей поспѣшила уйдти, за ними послѣдовалъ князь Василій; ему не хотѣлось оставлять матерь и послѣдніе часы своего пребыванія подъ родимымъ кровомъ. Несмотря на ея нерѣдкія и не совсѣмъ справедливыя выходки, онъ искренне любилъ и уважалъ ее.

Но Гарденевъ съ княжной Анной остались на террассѣ. Проникнутые горькимъ чувствомъ предстоявшей разлуки, позабывъ за ту пору обо всѣхъ отношеніяхъ, которыя связывали ихъ съ другими людьми, они не замѣчали приближавшейся грозы и продолжали свой задушевный, грустный и имъ однимъ вполнѣ понятный разговоръ. Вдругъ раздался оглушительный ударъ грома, княжна вздрогнула и невольно протянула руку къ Гарденеву; онъ взялъ ее, и въ то же мгновеніе яркая молнія, избороздивъ тѣсно сдвинувшіяся тучи, облила красноватымъ блескомъ весь балконъ, и при этомъ освѣщеніи Гарденевъ и княжна увидѣли чью-то фигуру, прислонившуюся къ колоннѣ; еще ударъ грома, еще молнія — и на мгновеніе озарилось искаженное лицо княжны Татьяны, которая въ эту минуту уходила въ балконную дверь и потокъ съ шумомъ затворила ее за собою. Княжна Анна замѣтила страшное выраженіе лица своей сестры.

— Что съ нею? прошептала она испуганная.

— Берегитесь ее, тихо отвѣчалъ Гарденевъ, сжимая ея руку, — она васъ ненавидитъ.

— За что же? спросила княжна Анна простодушно и печально, но въ эту минуту другая, невещественная молнія проблеснула въ ея головѣ. — Боже мой, воскликнула она, схвативъ себя за голову, — возможно ли это? Таня меня ревнуетъ, она васъ тоже любить!

— Какое слово вы произнесли! сказалъ восхищенный Гарденевъ, слѣдуя и всю въ гостиную, гдѣ на ту пору казалось никого не было. — Полжизни готовъ я отдать за одно это слово. Такъ я могу надѣяться…. вы сказали….

— Михайло Сергѣевичъ, отвѣчала трепещущая княжна голосокъ, въ которомъ отзывались и безграничная нѣжность и глубокая печаль, — что бы я ни сказала, что бы ни сдѣлала, не питайте напрасныхъ надеждъ. Я обѣщала матери не разставаться съ нею, и чего бы мнѣ ни стоило, сдержу свое обѣщаніе. Никакая привязанность, ничто не заставитъ меня измѣнить данному слову….

— Боже мой!… вскричалъ Гардевевъ: — мы могли бы быть такъ счастливы!… Судьба ли разрушаетъ всѣ мои надежды?… Можетъ-быть я не умѣлъ заслужить вполнѣ вашего расположенія…

И мнѣ ль было надѣяться? Проклята участь моя!…

— Не прибавляйте этого горя къ другимъ моимъ страданіямъ. Еслибъ вы знали….

Голосъ княжны замеръ, слезы душили ее.

— За что же вы и себя и меня мучите понапрасну? началъ опять Гарденевъ. — Матушка ваша любитъ васъ, ваше счастіе конечно ей дорого. Позвольте же мнѣ отъ вашего имени просить у нея вашей руки, и я почти увѣренъ, что получу согласіе.

Княжна покачала головой.

— Вымолвите по крайней мѣрѣ ваше послѣднее слово, продолжалъ Гарденевъ умоляющимъ голосомъ. — Если вы меня любите, то позвольте мнѣ просить вашей руки, если же нѣтъ…. то какъ бы ни строго было ваше рѣшеніе, я покорюсь ему.

Между тѣмъ гроза не переставала, молнія безпрестанно вспыхивала, и минутами вся комната была какъ бы въ огнѣ. Подъ этимъ страннымъ, неестественнымъ освѣщеніемъ, неподвижно стояла княжна, величественная и прекрасная; станъ ея выпрямился; глаза горѣли внутреннимъ огнемъ.

— Я васъ люблю, промолвила она медленно и не понижая голоса, какъ бы желая, чтобы каждое ея слово врѣзалось въ памяти Гарденева, — но женою вашею не могу быть. Давно я рѣшилась не принадлежать никому…. и ничто не измѣнитъ моего рѣшенія.

Гарденевъ былъ потрясенъ до глубины души. Надежды его, все еще жившія, несмотря на рѣзкій отказъ княгини, исчезли навсегда при этихъ словахъ. Разстроенный, унылый, онъ долго сидѣлъ потомъ одинъ въ своей комнатѣ, и лишь къ концу вечера присоединился къ остальному обществу.

Весь предшествующій разговоръ, съ прибавленіями и украшеніями, былъ переданъ клятвѣ Татьяной, которая слышала его, притаясь въ тепломъ уголку гостиной, гдѣ Гарденевъ и княжна Анна не замѣтила ея.

Насталъ тягостный для всѣхъ день разлуки. Покраснѣвшіе, опухшіе глаза княжны Анны свидѣтельствовали о безсонной и тревожной ночи. Не менѣе ея былъ печаленъ Гарденевъ, хотя онъ умѣлъ лучше скрывать свое горе. Мрачно смотрѣла на нихъ княжна Татьяна; каждое ихъ слово, каждый взглядъ поражалъ ее, какъ ударъ остраго ножа. И хоть бы какое-нибудь привѣтливое слово Гарденева утѣшило ее! Нѣтъ! съ нею одною онъ былъ молчаливъ и холодно вѣжливъ. Неужели, съ свойственнымъ поэтамъ ясновидѣніемъ, онъ проникъ ея недоброжелательство къ сестрѣ, и не могъ ей простить его? О, зачѣмъ же не возможно разлюбить его?

Княгиня сидѣла въ углу съ княземъ Василіемъ, и наскоро и какъ бы только изъ приличія, давала ему кое-какія наставленія и совѣты; руки ея покоились въ рукахъ сына, который осыпалъ ихъ поцѣлуями; но взоры и мысли княгини были обращены то на Гарденева, то на княжну Анну.

Когда молодые люди, распростившись со всѣми, сѣли въ коляску и отправились въ путь, словно тяжелый камень упалъ съ груди княгини, такъ обрадовалась она отъѣзду Гарденева, она сдѣлалась даже почти равнодушною къ разлукѣ съ сыномъ.

Но мгновенно радость эта исчезла: оглянувшись на княжну Анну, княгиня увидала ее у окна. Блѣдная, она стояла неподвижно, сама не помня гдѣ она и что дѣлаетъ; крупныя слезы катились изъ глазъ ея; на рукѣ еще горѣлъ его прощальный поцѣлуй.

— Господи Боже мой, сказала княгиня, какъ будто про себя, — вотъ какъ убивается! И изъ-за кого? Я объ родномъ сынѣ такъ не плачу.

Княжна отерла глаза, и хотѣла было уйдти, но мать удержала ее.

— Куда это? спросила она почти гнѣвно: — неужели кромѣ по, тебѣ скучно со всѣми? Что жь? Поѣзжай съ нимъ. Никто тебя не удерживаетъ.

Княжна затрепетала:

— Богъ вамъ судья, маменька! Грѣхъ вамъ такъ обижать меня.

— Княжна Анна! вскрикнула княгиня, грозно и величаво поднявъ голову: — вы забываетесь, — я мать ваша!

— О, простите меня! сказала княжна, заплакавъ опять и подходя къ матери. — Но подумайте, каково мнѣ было вынести такой попрекъ.

— Что жь? если онъ заслуженъ?

— Выслушайте меня, сдѣлайте милость.

— Нечего мнѣ выслушивать, я все знаю. Слава Богу не такъ еще я устарѣла, чтобы выжить совсѣмъ изъ ума. Не раздражай меня больше пустыми словами, я имъ не вѣрю равно какъ и обѣщаніямъ твоимъ.

Княжна Анна вышла изъ комнаты.

Утро прошло невесело для всѣхъ. Обѣдъ былъ вообще молчаливъ и скоро кончился; княгиня въ разсѣянности обрѣзывала корочки съ хлѣба, княжна Татьяна почти ни къ чему не притрогивалась. Одна княжна Настасья старалась хоть нѣсколько оживить общество, но никто не могъ или не хотѣлъ поддержать ее. Ей стало досадно, и послѣ обѣда она принялась тормошить свою болонку.

Княгиня съ княжной Анной сидѣли на террассѣ. День былъ прекрасный; вчерашняя, первая весенняя гроза очистила воздухъ и благодѣтельно подѣйствовала на всю растительность; земля, растворенная дождемъ, спѣшила одѣться въ весенній нарядъ. Не по часамъ, а по минутамъ росла шелковистая трава; среди нея по мѣстамъ подымали головки темно пурпуровые и желтые цвѣтки. Березы, качая тонкими и гибкими вѣтвями, начинали распускаться, между тѣмъ какъ болѣе низменные кустарники, синель, бузина, акація и другіе, уже почти совсѣмъ зазеленѣли. Дорожки въ цвѣтникѣ просохли, и садовники прилежно мели и вычищали.

Опустивъ голову и подгорюнясь, сидѣла княжна Татьяна на ступенькахъ лѣстницы, сходившей въ цвѣтникъ; княжна Настасья подошла къ ней съ собачонкой на рукахъ, и звала пройдтись по саду, но Татьяна начисто отказала; Настасья нагнулась къ сестрѣ и заглянула ей прямо въ глаза.

— На что это похоже? нетерпѣливо молвила она: — и ты тоже, кажется, плакала! Что это нынче за несчастный день, къ кому ни подойдешь, всѣ вздыхаютъ, всѣ плачутъ! Бишенька, продолжала она, обращаясь къ собачкѣ, — мы однѣ съ вами только благоразумны, не правда ли? Да, и вы можете похвастаться: я одну только васъ люблю въ цѣломъ свѣтѣ, вы мнѣ вѣрите, моя прекрасная, безподобная собачка. Мы съ вами никогда не отдадимъ нашей привязанности какому-нибудь вѣтренику, который послѣ санъ надъ нами же будетъ смѣяться. Вѣрьте мнѣ, Бишенька, ни одинъ изъ нихъ не стоитъ нашего участія.

Княжна Настасья перестала говорить и взглянула насмѣшливо на Татьяну, чтобъ увидѣть, какое впечатлѣніе произвела на нее длинная рѣчь къ собачонкѣ. Княжна Татьяна молчала, но нетерпѣливо кусала себѣ губы.

— Таня, а Таня! продолжала Настасья. — Не правда ли я даю хорошія наставленія моей собачкѣ? Не худо, еслибы другіе имъ слѣдовали. Но ты, кажется, сегодня обрекла себя посту и молчанію. Ужь нѣтъ ли у тебя какого-нибудь скрытаго горя?

— Ахъ, какому у меня быть горю, рѣшилась наконецъ отвѣчать Татьяна.

— И ты не жалѣешь объ отсутствующихъ?

— Что жь? всякому своя дорога, молвила Татьяна, принужденно улыбаясь.

— Вотъ какъ! не ожидала я отъ тебя такого стоицизма. Взгляни-ка на княжну Анну, продолжала Настасья вполголоса, такъ однако, что старшая сестра могла разслушать эти слова, — она не такъ равнодушно, какъ ты, переноситъ разлуку. съ братомъ, примолвила она и расхохоталась.

Княжна Анна бросила на нее умоляющій взоръ, но привычка насмѣхаться такъ вкоренилась въ княжнѣ Настасьѣ, что она не могла удержаться отъ своихъ язвительныхъ шутокъ, какъ ни худы могли быть отъ нихъ послѣдствія.

— Имѣй я хоть искру поэтическаго дара, то непремѣнно написала бы теперь поэму или по крайней мѣрѣ романъ, продолжала княжна Настасья. — Сюжетъ у меня подъ руками — кое-что въ родѣ Коринны, передѣланной на русскіе нравы. Помнишь, какъ ты плакала надъ Коринной, между тѣмъ какъ мнѣ она казалась чрезвычайно смѣшною. Что за нелѣпость эти книжныя, любовныя похожденія! Въ дѣйствительности едва ли они возможны. По крайней мѣрѣ я чувствую себя совершенно неспособною ко всѣмъ этимъ нѣжностямъ, и откровенно и безъ малѣйшаго хвастовства могу сказать, что никого и никогда не любила.

— Тѣмъ лучше для тебя, возразила Татьяна.

— А! такъ ты сознаешься, что ты любила или любишь кого-то? Каково это, маменька? Таня призналась мнѣ, что влюблена!

Несчастная дѣвушка готова была упасть въ обморокъ. Съ самаго утра сдерживаемыя слезы обильнымъ потокомъ хлынули изъ ея глазъ. Громко рыдая, она убѣжала въ гостиную и бросалась на первый попавшійся диванъ. Съ ней сдѣлался истерическій припадокъ.

Перепуганная княгиня побѣжала за нею, и стала мочить ей виски холодною водою. Княжна Анна тоже было подошла и хотѣла разстегнуть ей платье.

— Прочь! въ неистовомъ бѣшенствѣ и все еще рыдая, закричала Татьяна, отталкивая сестру: — прочь, лицемѣрка…

Княжна Анна пошатнулась и, въ испугѣ, отошла нѣсколько шаговъ назадъ.

— Вотъ ваши дѣла! сказала ей мать, строго взглянувъ на нее. Радуйтесь вашему успѣху.

— Маменька… начала было княжна Анна.

— Что тутъ разговаривать, когда сестра ваша, можетъ-быть, умираетъ! Подите лучше, и кликните кого-нибудь изъ дѣвушекъ.

Княжна Анна повиновалась.

Наталья Андреевна обняла обѣими руками Татьяну: — Откройся мнѣ, другъ мой, тихо спрашивала она, неужели, и ты тоже любила Гарденева?

— О, маменька! Я любила его… невольно произнесла княжна.

— Но какъ же это было, душа моя? Не могла жь ты полюбить его, если онъ самъ не искалъ въ тебѣ.

— Съ самаго пріѣзда его сюда, онъ былъ ко мнѣ чрезвычайно внимателенъ; вы, можетъ-быть, сами это замѣтили. Помните, какъ онъ добивался играть вмѣстѣ со мною на театрѣ; онъ больше хлопоталъ о томъ, чтобъ я удачно исполнила свою роль, чѣмъ о собственномъ успѣхѣ. Да, я могла думать, что не только онъ не равнодушенъ ко мнѣ, но что даже готовъ былъ ко мнѣ присвататься. Но все это разстроила, вотъ она!.. говорила Татьяна, указывая на только-что возвратившуюся княжну Анну. — Она одна причиной моего несчастія!…

— Я? спросила княжна Анна съ горестнымъ удивленіемъ: — что жь я тебѣ сдѣлала, Таня?

— Не ты ли своимъ лицемѣріемъ, своимъ презрѣннымъ кокетствомъ отвлекла его отъ меня?.. Не ты ли всегда была моимъ бичомъ, лишая меня всѣхъ удовольствій и даже надеждъ на будущее? Съ самаго дѣтства, ты ненавидѣла меня, и ласкала одну лишь сестру Криницыну.

— О, Таня! какъ ты несправедлива и жестока со мною. Нѣтъ. никогда я не имѣла къ тебѣ ненависти; я любила тебя, и теперь еще люблю, несмотря на твои нападки.

— Ты меня любила?… О! не обманывай же такъ безстыдно. Ты любила и любишь одного Гарденева, да! его одного. Нечего тебѣ представлять изъ себя невинную жертву, чтобы разжалобить маменьку. Маменька, я говорю вамъ правду: она любитъ Гарденева, слышите ли вы это? Она любитъ одного его! Она и Бога обманывала, и васъ никогда не любила.

И въ безумномъ отчаяніи Татьяна бросилась на шею матери.

— Успокойся, дитя мое! говорила не на шутку встревоженная Наталья Андреевна: — полно тебѣ сокрушаться по пустому. О Господи! что тутъ будешь дѣлать?…

— Прогоните ее!… вонъ ее!… повторила Татьяна, скрывая лицо на груди матери и махая рукою въ томъ направленіи, гдѣ стояла княхна Анна.

Княжна Анна хотѣла что-то сказать, но сурово взглянула на нее княгиня: — Поди отсюда, сказала она наконецъ, — ты видишь, что твое присутствіе тяготитъ больную.

Княжна Анна вышла, а княгиня съ помощію горничной уломала какъ могла княжну Татьяну на диванъ.

Долго безъ слезъ глухо рыдала она, лежа ницъ на диванѣ; судороги подергивали ея круглыя плечи, иногда она вздрагивала всѣмъ тѣломъ; наконецъ, разбитая нравственною и физическою усталостію, она сначала впала въ забытье, а вскорѣ потомъ и въ глубокій сонъ. Не шевелясь ни однимъ членомъ, сидѣла княгиня у изголовья дочери, и ушла только тогда, какъ увѣрилась, что княжна Татьяна крѣпко и спокойно уснула.

Сонъ ея продолжался до самаго вечера; проснувшись и увидя себя не въ своей комнатѣ и не на своей постели, она удивилась я старалась припомнить, что съ нею случилось. Вдругъ живо представилась ей за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ происходившая сцена. Княжнѣ стало стыдно за себя, многое желала бы она воротить назадъ. Что-то объ ней скажутъ? Какъ перетолкуютъ ея бѣшеную горячность, столь противоположную всегдашней кротости? Вставши и одѣвшись сама безъ пособія горничной, она хотѣла было въ первую минуту идти къ княжнѣ Аннѣ, объясниться съ нею, и, въ надеждѣ на ея великодушіе, испросить прощенія и забвенія. Но вспомнивъ сколько была и прежде передъ нею виновата, она отложила благое намѣреніе, думая, что все можетъ обойдтись иначе, и что ей не нужно будетъ унижаться передъ сестрою.

На на счастіе княжна Настасья не видала ея бурной выходки. Сознавая, что была виною всего разстройства, и не желая подвергнуться заслуженному выговору, она ушла въ глубину сада, въ ту самую минуту, какъ Татьяна убѣжала въ террассы, и не видала окончанія печальной сцены. Горничная, призванная княжной Анной, входила на самое короткое время, слѣдовательно постороннихъ свидѣтелей никого не было. Къ удивленію и радости княжны Татьяны, мать ни о чемъ не помянула. Княжна Анна тоже молчала, хотя была печальнѣе обыкновеннаго, и происшествіе это, повидимому, было всѣми забыто. Боязнь огласки отлегла отъ сердца молодой дѣвушки; но странно, — послѣ того какъ она призналась матери въ своей безнадежной любви, и на груди ея выплакала свое горе, привязанность къ Гарденеву замѣтно стала угасать, и образъ его все рѣже и безцвѣтнѣе сталъ ей представляться. Вскорѣ, она стала досадывать на себя за жалкую и смѣшную ошибку. Какъ въ самомъ дѣлѣ признаться хоть и самой себѣ, что отвержена, а можетъ-быть, и осмѣяна была ея любовь, — а она имѣла еще неосторожность проговориться передъ матерью! Стоилъ ли Гарденевъ столькихъ слезъ и безпокойства? Прежнія чувства княжны Татьяны во многомъ измѣнялись, лишь одно осталось цѣло и невредимо — то была горькая и полная злобы ревность къ старшей сестрѣ.

Криницкій. (Окончаніе до слѣд. No)

УЗКІЙ ПУТЬ (¹)

(1) См. Русскій Вѣстникъ, №№ 11-й 12-й и 13-й. 1858 г.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Видно, княгинѣ Радомской суждено было въ этомъ году свидѣться со всѣми отсутствующими членами своего семейства. Только что князь Василій уѣхалъ, какъ она получила письмо отъ Криницыныхъ, извѣщавшее ее, что непремѣнно и скоро пріѣдутъ. Ожидали также возвращенія князя Валеріана Тѣмъ временемъ посѣтилъ княгиню и старшій сынъ ея, князь Владиміръ. Часто писалъ онъ къ матери, и въ рѣдкомъ изъ писемъ своихъ не просилъ денегъ. И безъ особенной недовѣрчивости къ нему, все-таки легко было предположить, что пріѣздъ его не совсѣмъ безкорыстенъ. Но княгиня не хотѣла останавливаться на этихъ мысляхъ, невольно однако запавшихъ ей въ голову. Съ нѣжностію приняла она сына, который на этотъ разъ какъ-то особенно былъ ласковъ и привѣтливъ къ матери; казалось растаяла нѣсколько ледяная кора, покрывавшая его сердце. Необыкновенно ласково встрѣтила князя Владиміра княжна Татьяна. Въ памяти ея сохранился изящный образъ молодаго человѣка, въ которомъ нѣкогда она, едва еще выходившая тогда изъ дѣтства, уже видѣла типъ самой утонченной свѣтскости. Князь Владиміръ, въ письмахъ къ матери и сестрамъ, не забывалъ говорить о свезли своихъ съ людьми самаго высшаго круга. По его разказамъ, онъ былъ на дружеское ногѣ, чуть ли не со всѣми знаменитостями того времени. Будучи хорошо воспитанъ, онъ, конечно, не хвастался грубо и пошло, а умѣлъ кстати и ловко вернуть словцо, возбуждавшее въ его слушателяхъ высокое уваженіе къ его достоинствамъ, признаннымъ и оцѣненнымъ людьми, находившимися во главѣ общества.

Несмотря однако на самоувѣренность и удивительное умѣніе владѣть собою, въ обращеніи его съ матерью проглядывала иногда нѣкоторая робость. Не рѣдко онъ останавливался при саномъ началѣ рѣчи, къ которой приступалъ было съ какимъ-то нервическимъ усиліемъ; тогда онъ обнималъ мать и спѣшилъ перемѣнить разговоръ.

Черезъ нѣсколько времени, пересиливъ эту робость, князь Владиміръ нашелъ случай переговорить- наединѣ съ матерью. Разговоръ ихъ тянулся долго, и вѣроятно былъ не изъ самыхъ пріятныхъ, потому что послѣ него княгиня вышла въ гостиную съ очень недовольнымъ лицомъ, а князь Владиміръ казался чрезвычайно смущеннымъ. Никто не смѣлъ спросить княгиню о случившемся, сама же она хранила глубокое молчаніе. Въ бывалое время, она открылась бы во всемъ княжнѣ Аннѣ, но теперь, въ отношеніи къ ней, она не перест; вала показывать себя суровою и несообщительною: бѣдная княжна много страдала и отъ этого, тѣмъ болѣе, что не позволено было ей раздѣлить грустныя заботы той, которую она все по прежнему любила.

Видя, что со стороны матери нельзя ожидать успѣха, разстроенный князь Владиміръ обратился къ старшей сестрѣ. Для него, отвыкшаго отъ семейнаго быта, незамѣтна еще была перемѣна въ обхожденіи княгини съ всю. Онъ зналъ одно, что княжна Анна завѣдываетъ всѣмъ домомъ, а этого было достаточно ему, чтобы искать ея заступничества.

— Милая княжна Анна, сказалъ онъ однажды, войдя въ ея комнату, гдѣ она была одна, — я пришелъ посидѣть съ тобою; мы такъ рѣдко бываемъ вдвоемъ.

— Что жь, я тебѣ всегда рада, да и кстати ты пришелъ: мнѣ хотѣлось спросить тебя, о чемъ вы намедни такъ долго толковали съ маменькой?

Князь немного замялся.

— Да, сестра, сказалъ онъ, — у васъ было кой о чемъ поговорить по секрету.

— А!… Ну, если это тайна, то я конечно не стану ее выспрашивать.

— Коли хочешь, я ногу ее повѣрить, тебѣ, молвилъ князь, пріободрившись: — отъ тебя нѣтъ ничего у меня скрытаго. Я бы желалъ только, чтобы ты не выдала меня, ни передъ братомъ Васильемъ, ни передъ сестрами.

— Будь покоенъ, я никому ничего не скажу, если ты этого не желаешь.

— Вотъ видишь ли въ чемъ дѣло, княжна Анна, началъ онъ, усѣвшись на диванѣ возлѣ сестры и перебирая ея тоненькіе пальчики: — жизнь въ Петербургѣ, а особливо за границей, дорога, ну я и порастратилъ денегъ нѣсколько больше, чѣмъ было назначено мнѣ на содержаніе.

— Ты надѣлалъ долговъ?

— Да; а что жъ тутъ удивительнаго? И кто ихъ не дѣлаетъ? Ты сама разсуди: кругъ знакомства у меня очень обширный, притомъ я всегда старался поддерживать связи съ людьми порядочными; мнѣ нужно было вездѣ показываться прилично, чтобъ не отстать отъ другихъ. Я вѣдь князя Радомскій, — нельзя же мнѣ жить, какъ какому-нибудь чухонцу.

— Конечно, Владиміръ; но мнѣ кажется, приличіе должно соображать со средствами. Однако окажи мнѣ, сколько же надѣлалъ ты долгу?

— Да таки не мало; а впрочемъ не Богъ знаетъ уже сколько: всего какихъ-нибудь семьдесятъ — восемьдесятъ тысячъ рублей.

— Восемдесятъ тысячъ! съ испугомъ проговорила княжна — И ты говоришь еще, что немного! Да при нашемъ состояніи это огромная сумма.

— Э, полно сестра, будто бы у маменьки нѣтъ лишнихъ денегъ? живете вы въ деревнѣ, вотъ уже который годъ, а денегъ нѣтъ! Старушка скупится и хочетъ затаить отъ меня свою казну.

— Какъ тебѣ не стыдно говорить такъ объ матери! Повѣрь мнѣ, что у ней нѣтъ никакихъ лишнихъ денегъ. Однако я знаю ее; честь сына ей дорога, и она непремѣнно все выплатитъ.

— Да, хорошо она выплатитъ! Мы уже говорили объ этомъ; она согласна заплатить всѣ мои долги, но на какихъ условіяхъ? — чтобъ исключить эту сумму изъ приходящейся на мою долю части ея наслѣдства. Сама посуди, каково мнѣ будетъ принять весь долгъ на себя, между тѣмъ какъ, еслибъ разложить его на все имѣніе, онъ былъ бы для всѣхъ нечувствителенъ.

— Но за что же брату Василью и сестрамъ терпѣть за твое

безразсудство?

— А!… вы такъ-то принимаете мою довѣрчивость, вымолвилъ князь, стянувъ тонкія губы и будучи почти не въ силанъ поддержать свое обычное хладнокровіе. — Я ожидалъ отъ васъ дружескихъ совѣтовъ и содѣйствія, а вы между тѣмъ упрекаете меня братомъ и сестрами.

— Будь же справедливъ, Владиміръ…

— Нечего мнѣ васъ слушать! Я думалъ найдти въ васъ доброю сестру, а не торгаша, дрожащаго надъ каждою копѣйкой, сказалъ онъ вставая.

Княжна Анна была такъ оглушена этимъ дерзкимъ, незаслуженнымъ нисколько укоромъ, что не знала, какъ и отвѣчать. Блѣдная, она сидѣла неподвижно на одномъ мѣстѣ, опустивъ глаза, и ожидая, что будетъ. Но первая вспышка прошла, и подходя уже къ дверямъ, Владиміръ вдругъ образумился, подошелъ опять къ сестрѣ и сказалъ ей:

— Прости меня, княжна Анна, я не желалъ сдѣлать тебѣ непріятности; и не ты также, а обстоятельства меня раздражили. Прошу тебя, однако, чтобы все это осталось между нами; мнѣ будетъ непріятно, если кто-нибудь узнаетъ про нашу размолвку.

Княжна Анна кивнула головою въ знакъ согласія, ей было слишкомъ тяжело отвѣчать ему.

Съ самаго этого дня отношенія къ ней брата сдѣлались принужденнѣе, и княжна Анна не могла скрыть отъ себя, что нажила еще недоброжелателя въ своей семьѣ.

Вся любезность князя Владиміра обратилась теперь въ другую сторону. Въ прежнее время онъ мало занимался меньшими своими сестрами. Княжны Настасьи онъ даже избѣгалъ, зная ек назойливый и нетерпѣливый характеръ, а меньшую сестру почиталъ дѣвочкой безъ всякаго значенія и вѣса. Теперь онъ вспомнилъ, что княжна Татьяна приняла его съ распростертыми объятіями, что она всячески старалась заманить его вниманіе, и почти кокетничала съ нимъ. Эта предупредительность показалась ему добрымъ признакомъ. Судя о другихъ по себѣ, онъ заключилъ, что навѣрное княжна Татьяна находитъ въ немъ что-нибудь особенное, отчего и заискиваетъ такъ усердно его расположеніе. Ему сильно также хотѣлось притянуть на свою сторону и княжну Настасью, иначе она могла бы сдѣлаться опасною для него противницей. Несмотря на то, что онъ былъ старше ея, онъ все-таки нѣсколько побаивался ея. Не въ день и не въ два былъ заключенъ этотъ тройственный союзъ; много нужно было терпѣнія и угодливости со стороны князя Владиміра, чтобы задобрить княжну Настасью; однако, благодаря ловкости и свѣтскому навыку, онъ успѣлъ въ своемъ предпріятіи, хотя и проглотилъ напередъ нѣсколько довольно горькихъ пилюль.

Однажды они очутились втроемъ въ той маленькой, отдаленной диванной, о которой мы какъ-то уже говорили. Князь Владиміръ показывалъ младшей сестрѣ мудреное на изъ новаго танца, только что вышедшаго въ свѣтъ прошлою виной въ Петербургѣ. Княжна Татьяна вся была погружена въ изученіе этого на; а между тѣмъ, въ воображеніи ея роились разныя грезы о танцахъ, о балахъ и о подобныхъ имъ пріятныхъ вещахъ.

Съ нѣсколько насмѣшливою улыбкой глядѣла Настасья на старанія брата и сестры.

— Желала бы я знать, сказала она Татьянѣ, — гдѣ и когда ты думаешь такъ отплясывать?

— А какъ же! отвѣчала княжна Татьяна, опираясь между тѣмъ на руку брата и обративъ вполовину голову черезъ плечо: — да неужели мы еще зиму не поѣдемъ въ Москву?

— Жила здѣсь три зимы, проживешь еще и четвертую, молвила княжна Настасья, забавляясь досадой, появившеюся на лицѣ сестры.

— Нѣтъ, ужь этого не будетъ! съ живостью отвѣчала Татьяна: — чѣмъ жить вѣкъ свой въ такой скукѣ, ужь по моему лучше въ монастырь.

— Отправляйся туда, коли есть охота, а все-таки не поѣдешь въ Москву.

— Почему ты это знаешь?

— Потому что понимаю кое-что въ дѣлахъ. Съ нижегородскихъ крестьянъ не собрано еще прошлогодней недоимки, а нынѣшній годъ они тоже отказываются платить часть оброка: говорятъ про пожаръ, неурожаи, — кто разберетъ все это? А ты знаешь, что и здѣсь расходы у насъ не маленькіе.

— Да, по милости княжны Анны, съ горечью сказала Татьяна. — Она не умѣетъ и не хочетъ ничего устроить, а между тѣмъ вступается во все. И хоть бы маменька приказывала ей хозяйничать, а то она и не говорить почти съ нею, княжна же Анна все продолжаетъ распоряжаться. Охота ужъ такая!

— А развѣ васъ обѣихъ она ни до чего не допускаетъ? спросилъ князь.

— Ты, я думаю, видѣлъ, что чашки чаю нельзя добиться, не спросившись у ней; не говорю ужь объ экипажѣ, котораго безъ ея приказанія ни для одной изъ насъ и не запрягутъ.

— Такъ вотъ какъ вы живете, мои бѣдныя! молвилъ князь, съ видомъ сожалѣнія

— Все это пустяки, сказала княжна Настасья, — объ этомъ не стоитъ и говорить; но вотъ что худо: у насъ въ домѣ такое воровство, что, конечно, не мало нашихъ денегъ переходитъ въ руки управителя; ключница не забываетъ себя тоже, да и всякій пользуется, чѣмъ только можетъ. А княжна Анна будто ничего не видитъ.

— Странно! сказалъ князь. — Но почему же, Настенька, ты, которая ко всему такъ способна, тверда характеромъ и благоразумна, почему ты не попробуешь привести все это хоть сколько-нибудь въ порядокъ?

— Какъ же я это сдѣлаю, когда все хозяйство на рукахъ сестры?

— Да ты бы просто попросила у нея заняться домомъ. Она, пожалуй, и рада еще будетъ освободиться отъ хлопотъ, а ты, дѣятельная и твердая, навѣрно все устроишь гораздо лучше.

— Въ самомъ дѣлѣ, Настенька, заговорила опять княжна Татьяна, — испытай счастье. Княжна Анна навѣрно уступитъ тебѣ и маменька будетъ согласна, въ этомъ я могу тебя увѣрить.

— Но какъ же однако? медленно сказала княжна Настасья, едва скрывая улыбку удовольствія: — я совсѣмъ непривычна къ этому дѣлу.

— Э, какіе пустяки! возразилъ братъ: — будто для хозяйства нужна особенная наука? Распоряжалась же ты у дяди, и навѣрно не хуже кого другаго. Но вы говорили давича, что маменька недовольна княжною Анной; я и самъ замѣтилъ, въ эти послѣдніе дни, что она какъ-то не ласкова и будто нехотя говоритъ съ нею. Что это значитъ? скажите мнѣ пожалуете.

— Ахъ, Боже мой! вздохнувъ и покачавъ головою, тихо молвила Татьяна; — это цѣлая исторія; не знаю только, слѣдуетъ ли тѣ ее разказывать.

— Разкажи, что за нужда! Неужели вы не увѣрены во мнѣ?

— Ты знаешь Гарденева, что недавно гостить у васъ съ братомъ Васильемъ?

— Какъ же, знаю; я часто встрѣчался съ нимъ въ обществѣ и у брата.

— Ну, вотъ этотъ Гарденевъ прожилъ у насъ почти годъ, и, смѣшно сказать, княжна Анна въ него влюбилась.

— Что ты говоришь? Это невозможно!

— Спроси у Настеньки, коли мнѣ не вѣришь.

— Да, она говоритъ правду, сказала княжна Настасья; — только надо прибавить, что и сама Таня была къ нему неравнодушна.

— Какой вздоръ! возразила Татьяна, покраснѣвъ до ушей. — Пожалуста не вѣрь ей. Гарденевъ можетъ-быть и занимался мною, да я очень хорошо умѣла отдѣлаться отъ его ухаживанья.

— Оставимте это, сказалъ князь Владиміръ, не желая выводить изъ терпѣнія Татьяну. — Скажите мнѣ лучше: какъ же Гарденевъ умѣлъ понравиться княжнѣ Аннѣ, которая смолоду была всегда тзъъ благоразумна и холодна?

— Ужь какъ тамъ было прежде, я право не помню, отвѣчала Татьяна, не забывавшая никогда помолодиться. — Я была тогда ребенокъ, а въ послѣднее время, всѣ могли замѣтить, какъ она пристрастилась къ Гарденеву.

— А онъ тоже любилъ ее?

— Ахъ, Боже мой! нетерпѣливо сказала княжна Татьяна, — какой же мущина не станетъ ухаживать за женщиной, которая къ тому подаетъ поводъ? Только вотъ что было послѣ: маменька все это какъ-то узнала и очень прогнѣвалась на княжну Анну.

— Такъ вотъ какія дѣла у васъ происходятъ! Qдолжна Анна, несмотря на всегдашнее къ ней пристрастіе матери, успѣла прогнѣвить ее! Впрочемъ, и по дѣломъ. А меня недавно разбранила за ничтожный долгъ, который я сдѣлалъ въ полку, и который можно уплатить какъ нельзя легче.

— Зачѣмъ же ты говорилъ ей о своемъ долгѣ? спросила княжна Настасья.

— Я было хотѣлъ попросить ее уговорить маменьку, но куда! При первыхъ словахъ моихъ, она забросала меня упреками, и я долженъ былъ замолчать.

— Напрасно было и говорить ей, молвила Татьяна. — Теперь она рѣшительно не можетъ ничего сдѣлать, а прежде готова была все передать сестрѣ Криницыной. Одно приданое ей такое сдѣлала, какого намъ съ Настенькой и во онѣ не видать. Она была готова весь домъ обобрать, чтобъ наградить свою любимицу.

— Это ужь слишкомъ, возразила Настасья; — но правда то, что княжна Анна просила маменьку употребить на приданое Сашеньки тѣ деньги, которыя назначались на ея собственное приданое. И это, если хотите, не совсѣмъ справедливо.

— А живемъ-то мы въ деревнѣ, перебила Татьяна, — не для того ли, чтобы покрыть расходы на свадьбу Криницыной?

— Однако это, право, обидно, сказалъ вновь князь Владиміръ, — что для одной Криницыной она ничего не жалѣла, а для меня, еслибъ даже могла, не замолвила бы и слова.

— Хочешь, съ живостію вступилась Татьяна, — я возьмусь переговорить объ васъ съ маменькой? Я надѣюсь устроить это.

— Ты мила, какъ ангелъ! сказалъ обрадованный Владиміръ, цѣлуя ея руку. — Услуга за услугу: я съ своей стороны представлю маменькѣ, что пора доставить и тебѣ тѣ удовольствія, которыми пользовались сестры.

Татьяна покраснѣла отъ радости. Братъ показался ей еще красивѣе, умнѣе и любезнѣе; она надѣялась на него, какъ всякая молодая, неопытная женщина надѣется на того, кто польститъ любимымъ ея мечтамъ.

Кто-то сказалъ, что связка ключей для хозяйки составляетъ такое же важное пріобрѣтеніе, какъ скипетръ для могущественнаго государя. Не раздѣляя совершенно этого мнѣнія, я думаю однако, что не мало есть женщинъ, которыя чрезвычайно дорожатъ властью въ домѣ, хотя очень немногія изъ нихъ умѣютъ и любятъ заниматься хозяйствомъ. Княжна Настасья не принадлежала однако къ послѣднему разряду. Отставшая отъ свѣта, она находила особенное удовольствіе во внутреннихъ распоряженіяхъ, и съ нетерпѣніемъ ожидала минуты, когда доведется ей прибрать къ рукамъ все хозяйство.

Скоро представился ей случай привести въ исполненіе это давнишнее желаніе. На другой или на третій день послѣ вышеупомянутаго разговора, княжна Настасья застала старшую сестру за счетами. Лицо княжны Анны было нѣсколько озабочено. Въ представленныхъ ей счетахъ была какая-то, можетъ быть и умышленная путаница. Нѣсколько разъ перебирала она ихъ сначала, повѣряла, пересматривала и все-таки не могла доиться толку.

— Хочешь, я помогу тебѣ, сказала княжна Настасья, замѣтивъ затрудненіе, въ которомъ находилась сестра.

— Пожалуста помоги, если это тебѣ не скучно.

Княжна Настасья сѣда напротивъ сестры, взяла расходную книгу, и слѣдя за расходными статьями, стала выкладывать цифры на счетахъ.

— Вотъ, мнѣ кажется, гдѣ ошибка, или лучше сказать обманъ заговорила она, послѣ нѣсколькихъ минутъ, употребленныхъ на провѣрку. — Я тебѣ давно говорю, что управляющій вашъ большой плутъ. Смѣни его. Повѣрь, онъ стакнулся съ земскимъ, и они вмѣстѣ насъ обкрадываютъ.

— Это можетъ быть, отвѣчала княжна Анна, — но все-таки онъ поддерживаетъ порядокъ въ домѣ. Ты знаешь, какъ маменька не любитъ новыхъ лицъ въ прислугѣ; а если мы отпустимъ его, то можетъ быть придется перемѣнить многихъ, пока не найдемъ лучшаго.

— Такъ и надобно терпѣть отъ него всякія плутовства?

— Зачѣмъ же? Я сейчасъ велю его позвать и скажу, что не принимаю такихъ счетовъ.

— И этимъ все окончится? Онъ пожалуй перепишетъ счетъ, а на повѣрку выйдетъ одно и то же. Гдѣ тебѣ, княжна Анна, ладить съ этимъ народомъ, ты слишкомъ добра и снисходительна. Прикажи позвать его сюда и дай мнѣ переговоритъ съ нимъ. Ты увидишь, какъ я съ нимъ распоряжусь.

— Но прежде нежели бранить его, разбери хорошенько и чемъ дѣло, разспроси его, можетъ быть онъ не такъ виновата какъ намъ кажется.

— Ахъ, Боже мой! развѣ я не знаю, какъ обращаться съ людьми? возразила княжна Настасья съ досадою. — Недавно почти цѣлую зиму всѣмъ распоряжалась у дядюшки, и онъ не можетъ пожаловаться, чтобъ я что-нибудь выпустила изъ вида. Когда я у дяди пользовалась такимъ довѣріемъ, то мнѣ странно въ домѣ родной матери не имѣть никакого значенія.

— Что ты этимъ хочешь сказать, Настенька?

— А то, что до сихъ поръ не допускаютъ меня ни до чего, хотя, слава Богу, я давно уже вышла изъ дѣтства, и пора бы мнѣ заниматься чѣмъ-нибудь и дѣльнымъ.

— Я право не знала, что тебѣ такъ хочется хозяйничать. Что жь? Если маменькѣ будетъ угодно, я съ удовольствія уступлю тебѣ всѣ занятія по дому.

Княжна Настасья ничего не отвѣчала; но княжна Анна, принимая молчаніе ея за согласіе, сочла нужнымъ передать матери желаніе свое отказаться отъ распоряженій по дому, въ пользу Настеньки.

— Какъ хочешь: для меня все равно, сухо отвѣчала мать, выслушавъ ее, и отвернулась.

Болѣзненно сжалось сердце княжны Анны. Она все не могла привыкнуть къ своей опалѣ. Лучше бы для нея выслушивать упреки, брань, чѣмъ эти короткіе, холодные отвѣты.

— Маменька, начала она, глубоко разстроенная: — можетъ-быть вамъ непріятно мое предложеніе. Въ такомъ случаѣ, я буду продолжать заниматься всѣмъ по прежнему, лишь бы вы были покойны и довольны.

— Я уже сказала тебѣ, что мнѣ все равно, отвѣчала княгиня, не поднимая глазъ. — Настенька можетъ очень хорошо тебя замѣнить, а тебѣ, кажется, все въ домѣ опротивѣло.

Что было отвѣчать на такое замѣчаніе? Княжна понимала, къ чему оно клонилось, но, опасаясь раздражить еще болѣе мать свою, съ глубокою горестью должна была отказаться отъ всякаго оправданія.

IX.

Вскорѣ пріѣхали также давно ожидаемые Криницыны. Съ ними были ихъ дѣти, два мальчика, изъ которыхъ старшему, Николѣ, было уже около трехъ лѣтъ; другой. Костя, недавно только былъ отнять отъ кормилицы. Александра Александровна пополнѣла немного, и вмѣстѣ съ тѣмъ удивительно похорошѣла. Дмитрій Николаевичъ напротивъ нѣсколько посѣдѣлъ и чрезвычайно загорѣлъ отъ деревенской жизни и отъ дороги, отчего шалей еще старообразнѣе. Пріѣздъ Криницыныхъ былъ однимъ изъ самыхъ радостныхъ событій въ домѣ Княгиня повеселѣла и, повидимому, забыла про всѣ недавнія непріятности. Даже съ княжною Анной она стала обращаться лучше, и хотя не показывала ей прежней любви, по крайней мѣрѣ не отталкивала ея отъ себя пренебреженіемъ и ледяною холодностію. Впрочемъ всѣ мысли ея были заняты пріѣздомъ милыхъ гостей. Наконецъ-то она дождалась къ себѣ внучковъ, и, въ доказательство своей радости, она станетъ баловать ихъ какъ только можно. Но не одинаково принимали малютки ея ласки и угощенія. Николя, живой и прекрасный мальчикъ, вылитый портретъ матери, на первыхъ же порахъ привелъ въ восторгъ бабушку, ловко отшаркнувъ передъ ней и поцѣловавъ ея руку. На всѣ вопросы онъ отвѣчалъ умно, и безъ малѣйшей застѣнчивости. Другой же мальчикъ, котораго няня держала еще на рукахъ, закричалъ во все горло, какъ только поднесли его къ княгинѣ, и спряталъ личико на плечѣ няни. Дядя и тетки не были счастливѣе бабушки; онъ всѣхъ привѣтствовалъ слезами и крикомъ, такъ что наконецъ надо было вынести его изъ комнаты.

Это обстоятельство дало случай Николѣ высказать свою маленькую дѣтскую мудрость.

— Вотъ, бабушка, началъ онъ какъ старый знакомый, преважно усѣвшись на колѣняхъ княгини, — Костя всегда такъ плачетъ, когда видитъ чужихъ; онъ всѣхъ боится — такимъ видно ужъ онъ родился.

Николя очень бойко говорилъ и почти не картавилъ.

— А ты, дружокъ мой, спросила княгиня, наклонившись къ малюткѣ, — ты не боишься меня?

Ребенокъ захохоталъ:

— Ахъ, бабушка, какія вы смѣшныя, стану я васъ бояться! Я вѣдь большой.

Всѣ разсмѣялись. Дмитрій Николаевичъ не спускалъ глазъ съ своего любимаго и балованнаго сынка. Страстно и почти без умно любилъ онъ своего Николеньку. На него перенесъ онъ ту исключительную привязанность, которую нѣкогда внушала ему Александра Александровна. Конечно, онъ не переставалъ любить и уважать жену, но не видалъ болѣе въ ней прежняго совершенства.

Дмитрій Николаевичъ самъ становился ребенкомъ, забавляясь съ сыномъ: онъ позволять ему ѣздить на себѣ верхомъ, игралъ съ нимъ въ жмурки, въ прятки, во что угодно, разказывалъ ему сказки, словомъ, стоило только Николенькѣ чего-нибудь пожелать, и отецъ немедленно все для него дѣлалъ. Удивительно, что при такомъ баловствѣ, Николя все-таки оставался добрымъ и послушнымъ мальчикомъ.

Совсѣмъ иначе былъ Дмитрій Николаевичъ съ меньшимъ сыномъ. Бѣдный Костя съ самаго рожденья былъ хворый и жалкій мальчикъ. Болѣзнь сдѣлала его капризнымъ; самое личико его, покрытое красными пятнами, было очень некрасиво, словомъ ничто въ немъ не льстило самолюбію отца, и Костя, какъ будто понимая свое отчужденіе, боялся и дичился его.

— Ахъ, матушка, говаривалъ Дмитрій Николаевичъ женѣ своей, когда Костя слишкомъ расплачется, — да вели ты куда-нибудь вынести этого несноснаго мальчишку; съ нимъ, право, нельзя сидѣть въ одной комнатѣ.

И Александра Александровна, для избѣжанія непріятностей, немедленно выносила маленькаго сына, и передавала его нянѣ. Это изгнаніе было ей чрезвычайно прискорбно, тѣмъ болѣе, что Костя, находясь безпрестанно съ няней, имѣлъ болѣе привязанности къ этой простой и грубой женщинѣ, нежели къ отцу и матери. Александра Александровна стала было говорить объ этомъ мужу, но онъ не хотѣлъ слушать ее, и увѣрялъ, что Костя очень малъ и глупъ, и ничего не понимаетъ.

Княгиня Наталья Андреевна скоро замѣтила нелюбовь отца къ меньшому сыну; ей даже показалось, что и Александра Александровна расположена больше къ Николѣ. Какъ женщина, и особливо какъ старая женщина, княгиня всей душой предалась обиженному. Костя, несмотря на свою нелюбезность, сдѣлался ея любимцемъ; она ласкала его, и дошла до того, что мальчикъ, какъ бы изъ благодарности, самъ скоро къ ней привязался. Это приводило старушку въ восхищеніе.

— Смотри-ка, Сашенька, говорила она, — вѣдь твой Костя полюбилъ меня больше васъ всѣхъ; бывало, плачетъ, когда няня его на минуту оставить, а нынче, мой голубчикъ, просидѣлъ со мной цѣлое утро на диванѣ, и даже о ней не вспомнилъ. Да какой онъ становится хорошенькій! Право, твой Дмитрій Николаевичъ очень несправедливъ къ нему.

Эти послѣднія слова договаривала княгиня уже почти съ сердцемъ. Она не слишкомъ любила зятя, хотя и не могла объяснить самой себѣ причины своего нерасположенія.

Александра Александровна была въ восторгѣ, что снова находилась подъ родимымъ кровомъ. Четыре года замужства какъ будто исчезли изъ ея памяти; вся дѣвичья жизнь ея воскресла передъ нею; она стала опять тою беззаботною, веселою Сашенькой, которая недавно ей самой казалась уже какимъ-то стариннымъ, полузабытымъ преданіемъ. На другой день послѣ пріѣзда, она обошла всѣ углы дома, все было ей мило, памятно, близко; потомъ побѣжала она въ садъ, и здѣсь воскресъ передъ нею цѣлый рядъ самыхъ свѣтлыхъ воспоминаній. Ей хотѣлось поздороваться со всѣмъ прежнимъ бытомъ.

Обѣжавъ весь садъ, она возвратилась домой, и отправилась прямо къ княжнѣ Аннѣ, которая въ то время занималась больными. Это зрѣлища, отъ котораго Криницына успѣла уже отвыкнуть, показалось ей сначала и страшнымъ, и почти отвратительнымъ.

Бѣдные люди, собранные тугъ, почти всѣ носили на себѣ слѣды тяжкаго страданія; нѣкоторые стояли, прислонясь къ стѣнѣ или опираясь на падки; другіе, болѣе слабые, сидѣли.

Посреди комнаты стоялъ крестьянинъ среднихъ лѣтъ. Только недавно вынесъ онъ мучительную операцію. Княжна Анна перевязывала ему руку, на которой не доставало нѣсколькихъ пальцевъ. Бѣдняга безропотно переносилъ боль; иногда лишь, когда княжна прикасалась до раны, легкая дрожь пробѣгала по его членамъ. Глаза его съ неописанною благодарностію были обращены на княжну. Дуняша держала бинты; она невольно отворачивалась отъ страшной раны, но княжна Анна съ спокойствіемъ и твердостію занималась своимъ дѣломъ, хотя конечно страданіе больнаго находило въ сердцѣ ея сильный отголосокъ Нѣсколько минутъ Александра Александровна глядѣла на нее молча, не желая мѣшать ей. Тогда впервые разсмотрѣла она страшную перемѣну въ ея лицѣ. Вчера, при вечернемъ освѣщеніи, она не могла замѣтить, какъ похудѣла и поблѣднѣла сестра ея.

Бѣдная княжна Анна! подумала она: ей бы нужно было поуспокоиться, а она все мучитъ себя съ этими больными.

Чтобы нѣсколько облегчить сестру, она предложила ей свои посильныя услуги, княжна приняла ихъ, и больные были отправлены скорѣе обыкновеннаго.

Послѣ ухода ихъ, княжна въ изнеможеніи сѣла на кресло Александра Александровна не могла не замѣтить ей, какъ она дурно дѣлаетъ, такъ изнуряя себя.

— Что во мнѣ толку! отвѣчала княжна, махнувъ рукою: — лишь бы не совсѣмъ даромъ прожить на свѣтѣ. Раэкажи мнѣ лучше про ваше житье-бытье; вѣдь въ письмѣ всего не напишешь, а мнѣ бы хотѣлось знать все подробно

— Наше житье-бытье самое простое, отвѣчала Александра Александровна, — выѣзжаемъ мы очень рѣдко; и некогда, да и не хочется.

— Такъ ты совершенно разлюбила свѣтъ и выѣзды?

— Ахъ, нѣтъ, сестра, съ оживленіемъ произнесла Криницына: — я и теперь еще съ удовольствіемъ вспоминаю о счастливомъ прошедшемъ.

— И ты жалѣешь о немъ?

— Нѣтъ! не совсѣмъ. Теперь у меня дѣти. А хорошо жилось и тогда, со вздохомъ прибавила молодая женщина.

— Ты мнѣ писала, что возлѣ васъ живетъ П--ва съ мужемъ, такая же молодая женщина какъ и ты. Часто видишься ты съ ними?

— Нѣтъ, очень, очень рѣдко. Они пріѣхали къ намъ въ первый годъ съ свадебнымъ визитомъ, потомъ мы были у нихъ раза три или четыре, и они у насъ столько же. Тѣмъ и кончилось наше знакомство съ ними.

— Развѣ они не совсѣмъ порядочные люди?

— Напротивъ. П--ва очень милая женщина, а мужъ ея образованный, умный и любезный молодой человѣкъ, но безъ Дмитрія Николаевича я никуда не выѣзжаю, а онъ что-то не хочетъ съ ними сблизиться.

— Но съ кѣмъ же вы еще знакомы?

— Теперь почти ни съ кѣмъ. Сначала мы объѣздили всѣхъ сосѣдей, но мало-по-маду отъ всѣхъ отстали, и насъ тоже почти всѣ оставили. Ѣздятъ къ намъ только кое-какія старушки, бѣдныя дворянки, да одна родственница Дмитрія Николаевича, старая и глухая.

Да она, бѣдная, должна страшно скучать, съ болѣзнованіемъ подумала княжна Анна, но не высказала своей мысли, чтобы не навесть сестру на печальное сознаніе.

Въ самомъ дѣлѣ лицо Александры Александровны уже не представляло прежней веселости.

— Да, милая княжна Анна, начала она опять, — жизнь далеко не то, какъ представляетъ ее сначала воображеніе. Много передумала я въ эти года, многому научилась, и часто вспоминала про тебя и про твои совѣты. Ты не повѣришь, какъ не доставало мнѣ тебя часто; мнѣ было некому повѣрить ни мыслей, ни горя.

— Боже мой, Сашенька! неужели ты не совсѣмъ счастлива? сказала княжна Анна, не будучи въ состояніи удержать своего порыва: — неужели мужъ твой не хорошъ съ тобой?

— О, нѣтъ! спохватившись отвѣчала Криницына, — я счастлива, и не могу пожаловаться на мужа; но все-таки въ жизни больше печали, нежели радости.

— Ты прежде такъ не думала.

— Мало ли что было? Теперь все не то, и я сама не та, чѣмъ была когда-то.

Александра Александровна усиливалась улыбнуться, но печальна была ея принужденная улыбка.

Понятно стало княжнѣ Аннѣ, что незавидна была участь сестры ея, но она не высказала своихъ мыслей, очень хорошо зная, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ соболѣзнованіе и утѣшеніе бываютъ тяжелѣе самой обиды.

Первые дни послѣ пріѣзда Криницыныхъ прошли безъ особенно замѣчательныхъ происшествій. Дмитрій Николаевичъ былъ всегда очень ласковъ къ своей женѣ, и во всякомъ случаѣ показывалъ ей искреннюю, нелицемѣрную любовь. Онъ совѣтовался съ нею во всѣхъ своихъ дѣлахъ, и княжна Татьяна не безъ зависти замѣтила, что сестра ея совершенно управляла мужемъ. Но въ одно утро Александра Александровна вышла изъ занимаемаго ею отдѣленія, блѣдная и разстроенная. На заботливый вопросъ княгини: что съ нею? она отвѣчала, что у ней болитъ голова. Княгиня повѣрила и успокоилась, но трудно было обмануть княжну Анну. Еще наканунѣ замѣтила она что-то странное въ обращеніи Криницыной. Къ Радомскимъ пріѣзжалъ въ этотъ день одинъ изъ сыновей Малюкова, молодой человѣкъ, весьма обыкновенный, но недурной собою. Пріѣхавъ утромъ, онъ, по деревенскому обычаю, обѣдалъ, ужиналъ, и уѣхалъ лишь поздно вечеромъ. Дмитрій Николаевичъ весь день былъ какъ на иголкахъ, и почти не отходилъ отъ жены. Если въ общемъ разговорѣ Малюковъ обращался съ какимъ-нибудь вопросомъ къ Александрѣ Александровнѣ, мужъ хмурился и даже иногда отвѣчалъ вмѣсто нея, что ее видимо смущало и даже сердило. При этомъ былъ тоже князь Владиміръ, и онъ скоро замѣтилъ эти отношенія между мужемъ и женою. Онъ почему то не взлюбилъ Криницына, и не прочь былъ позабавиться надъ нимъ. Разсыпавшись передъ Малюковымъ въ любезностяхъ, онъ уговаривалъ его остаться на нѣсколько дней, и внутренно радовался, глядя при томъ на совершенно разстроенное лицо Дмитрія Николаевича. Однако, къ немалому удовольствію Криницына, Малюковъ отказался даже ночевать; несмотря на это, видно было, что между Криницыными произошло непріятное объясненіе. Александра Александровна была очень раздражена противъ мужа, который, послѣ перваго пыла, по обыкновенію, хотѣлъ загладить вину свою ласками и угодливостію, но она не желала мириться, и сухо отвѣчала на всю его привѣтливость.

Чтобъ отдѣлаться отъ него, она увела княжну Анну въ садъ. Ея быстрыя движенія, сверкающіе взоры и отрывистыя рѣчи обличали сильное безпокойство.

— Что такое у васъ было? спросила ее княжна Анна. — Кажется, ты встревожена чѣмъ-то?

— Ахъ! хилая княжна Анна, отвѣчала Криницына, не скрывая своего гнѣва, — ты не можешь представить себѣ, до чего Дмитрій Николаевичъ бываетъ иногда несносенъ. Вчера онъ приревновалъ меня къ Малюкову, и цѣлый часъ, послѣ того какъ мы разошлись, приставалъ ко мнѣ съ самыми обидными допросами. Подозрѣніямъ его, ревности, нѣтъ конца. Въ первый разъ въ жизни увидитъ человѣка, и тотчасъ приходятъ ему въ голову, Богъ знаетъ, какія нелѣпости. Терпишь, терпишь, но наконецъ не достаетъ никакого терпѣнія.

— Успокойся, другъ мой; конечно, положеніе твое непріятно; подумай однако, перемѣнить твоей судьбы уже невозможно; постарайся же сносить ее съ великодушною покорностію.

— Была бы ты на моемъ мѣстѣ! нѣсколько вспыльчиво возразила Александра Александровна: — тогда я посмотрѣла бы, какъ бы ты стала переносить безпрестанныя несправедливости и самыя докучныя жалобы.

Грустно улыбнулась княжна Анна.

— Можетъ-быть, сказала она, — на твоемъ мѣстѣ я поступила бы и хуже тебя, но вѣдь дурной примѣръ мой не принесъ бы тебѣ никакой пользы.

Криницына была слишкомъ взволнована, для того чтобъ разумно обсудить свое положеніе; теперь всякій совѣтъ былъ бы ей непріятенъ и безполезенъ; княжна Анна поняла это, и не позволила себѣ дальнѣйшаго разсужденія. Она постаралась навесть разговоръ на другіе, болѣе общіе предметы, и вскорѣ успѣла развеселить сестру. Подконецъ, Криницыной самой стало совѣстно, что она такъ вспылила, и въ удовольствіе княжны Анны она готова была помириться съ мужемъ.

Какъ обрадовался Дмитрія Николаевичъ, когда замѣтилъ, что жена его болѣе не сердится! Какъ ухаживалъ онъ за нею цѣлый день. Это ухаживанье подало даже поводъ къ довольно острымъ замѣчаніямъ со стороны княжны Настасьи, чему вторилъ изподтишка и князь Владиміръ. Такія сцены часто повторялись: нѣкоторыя изъ нихъ не ускользали отъ вниманія и Натальи Андреевны, но она молчала, хотя ужей начинала отдавать себѣ отчетъ въ своемъ нерасположеніи къ зятю. На бѣду, она видѣла въ любви его къ женѣ одно притворство, и почитала дочь свою несчастнѣе, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ. Наталья Андреевна, потерявъ часть своихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, не умѣла по прежнему управлять собою, и какъ-то разъ неосторожна высказала передъ княжною Татьяною свои горестныя предположенія насчетъ несогласій Александры Александровны съ мужемъ.

— Вотъ, говорила она съ сокрушеніемъ, — молодо-зелено, какбы Сашенька послушала меня, такъ выбрала бы жениха получше этого стараго дурака.

— Милая маменька, сказала Татьяна, — конечно сестра Александра была очень молода, когда выходила замужъ, но меня удивляетъ, что княжна Анна не только не старалась отговорить ее, но даже хлопотала устроить эту свадьбу.

— Ну что объ этомъ говорить! со вздохомъ промолвила княгиня. — Всѣ мы тутъ были виноваты: Сашенька но молодости, а я по слабости согласилась на это безуміе.

— Лучше бы было княжнѣ Аннѣ не мѣшаться во всѣ дѣла, замѣтила княжна Татьяна, взглянувъ на мать, но княгиня не отвѣчала, и потупила глаза.

Съ братомъ и сестрою Настасьею княжна Татьяна откровеннѣе говорила про Криницыныхъ, и развивала рядъ самыхъ печальныхъ предположеній. Потерявъ сама надежду на счастіе, она находила жестокую отраду въ страданіяхъ другихъ, и не отказывала себѣ въ удовольствіи посудить вкривь и вкось о зятѣ и его обращеніи съ женою.

Иногда случалось ей косвеннымъ образомъ намекать обо всемъ этомъ самой Александрѣ Александровнѣ; она даже старалась вызвать ее притворнымъ участіемъ на легкомысленную откровенность; но Криницына была слишкомъ умна, и не поддалась грубому обману. Притомъ сознаніе собственнаго достоинства не дозволяло ей жаловаться на мужа. Лѣта и замужество дали ей болѣе опытности, и она лучше прежняго могла цѣнить людей по достоинству. Лукавство Тани обнаружилось передъ ней, по крайней мѣрѣ какое-то предчувствіе внушало ей недовѣрчивость къ этой дѣвушкѣ. Итакъ Криницына была очень осторожна съ нею, и княжна Татьяна должна была довольствоваться собственными замѣчаніями, добавляя ихъ всякими недобрыми догадками.

Вскорѣ Александра Александровна увидѣла, что не все въ домѣ идетъ по прежнему, что меньшія сестры пріобрѣли болѣе власти, а напротивъ княжна Анна какъ будто потеряла свое прежнее вліяніе на умъ матери. Не зная, чему приписать всѣ эти перемѣны, Александра Александровна не хотѣла однако никого разспрашивать, но печальный видъ княжны Анны огорчалъ ее. Впрочемъ ей некогда было слишкомъ предаваться такимъ размышленіямъ: заботы о дѣтяхъ поглощали почти все ея время.

Разъ Криницыны съ дѣтьми были въ своей спальнѣ. Посреди комнаты былъ разостланъ большой коверъ. На немъ, въ кисейномъ утреннемъ нарядѣ, сидѣла Александра Александровна, возлѣ нея были оба ея сына; весело лепетали и шумѣли малютки. живой, какъ ртуть, Николя прыгалъ и плясалъ около матери; съ страстностію, проявляющеюся въ нѣкоторыхъ дѣтяхъ, онъ цѣловалъ ее въ лобъ, глаза и губы, игралъ ея вьющимися волосами; лаской за ласку отвѣчала ему хорошенькая мать. Неповоротливый Костя, на этотъ разъ веселый, барахтался на коврѣ; видно было, что ему очень хотѣлось привстать, но слабыя ножки измѣняли ему, и малютка, кряхтя, опять опускался на коверъ. Наконецъ отъ этихъ напрасныхъ усилій Костя надулся было, и чуть не заплакалъ, но Криницына улыбнулась ему, шутливо сдѣлала ему рожки, выставивъ свои хорошенькіе, нѣсколько загнутые вверхъ два пальчика, пощекотала его, и ребенокъ залился веселымъ хохотомъ.

Немного поодаль, на креслахъ, заложивъ ногу на ногу, сидѣлъ Дмитрій Николаевичъ; какая-то книга лежала у него на колѣняхъ, но онъ не читалъ ея, занятый весь играми жены и дѣтей.

— Папа, закричалъ ему Николя, видя, что мать занялась Костею, — поди сюда, мнѣ безъ тебя скучно.

И послушный отецъ немедленно положилъ книгу въ сторону и усѣлся возлѣ дѣтей. Николя, перебѣгая отъ отца къ матери, ласкался къ нимъ и игралъ съ обоими.

Тутъ пришла и княжна Анна. Увидя эту семейную картину, она остановилась на порогѣ, и улыбаясь, любовалась ею.

— Войдите, сестрица, съ радостнымъ видомъ сказалъ ей Криницынъ, вставая.

Николя тоже бросился къ ней.

— И ты, тетя, пришла, сказалъ онъ, серебристымъ, дѣтскимъ голоскомъ, взявъ ее за руку. — А принесла ты мнѣ картинку?

— Какую это картинку ему надобно? спросила Александра Александровна.

— Хорошую, мама, хорошую, вотъ этакую большую, сказалъ ребенокъ, растягивая ручонки во весь ихъ объемъ.

— Я показывала ему картинки изъ Священной Исторіи, отвѣчала княжна Анна, — изъ той самой книги, помнишь, по которой и ты училась читать?

Въ эту минуту вошла княжна Татьяна.

— Княжна Анна, сказала она, — маменькѣ сейчасъ привезли письма съ почты; можетъ, въ нихъ есть что-нибудь интересное и про Гарденева.

Дмитрій Николаевичъ встрепенулся.

— А что? развѣ Гарденевъ скоро опять сюда пріѣдетъ? заботливо опросилъ онъ.

— О нѣтъ! медленно отвѣчала Татьяна: — не думаю, чтобъ онъ скоро сюда воротился, можетъ быть, это огорчитъ нѣкоторыхъ.

Она значительно взглянула на княжну Анну, и ядовитая усмѣшка искривила ея тонкія губы.

Злобное выраженіе ея лица и смущеніе бѣдной княжны Анны поразили Криницыныхъ; они переглянулись; одинакая мысль промелькнула у обоихъ. А между тѣмъ въ эту минуту на лицѣ княжны Анны, казалось, было написано: пощади меня, я и безъ того уже много страдала!

Николя все пристально смотрѣлъ на княжну Татьяну, и покачавъ головою, сказалъ ей:

— Тетя Таня, вотъ у тебя теперь глаза, точно на картинкѣ у Каина.

Княжна Татьяна вспыхнула.

— Какой вздоръ ты говоришь! сказала она и отвернулась.

— Нѣтъ, нѣтъ, тетя! настойчиво продолжалъ мальчикъ. — Папа, смотри, какъ тетя Таня сердито глядитъ на тетю Анюту. Ты ее не любишь, тетя?

— Уйми его, пожалуста! обратилась къ Александрѣ Александровнѣ смущенная и разсерженная Таня. — Неужели тебя утѣшаетъ чепуха, которую лепечетъ твой ребенокъ?

— Истина говоритъ устами младенцевъ, сквозь зубы процѣдилъ Дмитрій Николаевичъ.

Княжна Татьяна притворилась, что ничего не слыхала. Она только поджала губы, какъ-то особенно стянула прозрачныя ноздри, и ушла.

Княжна Анна робко взглянула на замужнюю сестру и на зятя. Сколько нѣжнаго состраданія прочла она въ ихъ глазахъ! Да, они были истинные друзья ея! Имъ могла она вполнѣ довѣриться. Откровенная повѣсть страданій готова была сорваться съ ея языка, и какъ облегчила бы она ея измученное сердце! Но разказъ этотъ могъ лечь неблагопріятною тѣнью на поступки матери, и княжна, испуганная этою мыслію, поспѣшила удалиться.

Когда Криницына сошла къ матери, она застала брата и двухъ меньшихъ сестеръ въ самомъ веселомъ расположеніи духа; они чему-то очень смѣялись, и таинственно поглядывали другъ на друга. Ей показалось, что она была для нихъ въ эту минуту помѣхою. Александра Александровна подошла къ княжнѣ Аннѣ, которая, не принимая никакаго участія въ разговорѣ, уединенно сидѣла въ своемъ уголкѣ, между тѣмъ какъ взоры троихъ собесѣдниковъ очень часто съ насмѣшкой обращались на нее. Унылый видъ ея рѣзко отличался отъ бойкаго одушевленія прочихъ. Какъ грустно стало въ эту минуту Александрѣ Александровнѣ! Она поняла, что любимая сестра ея была цѣлью темныхъ и обидныхъ насмѣшекъ, насмѣшекъ тѣмъ болѣе тяжелыхъ, что онѣ шли отъ роднаго брата, отъ родныхъ сестеръ. Не разъ уже случалось ей видѣть что-то подобное; но, не посвященная въ новыя отношенія семейства, она не могла вдругъ понять сокровеннаго смысла этихъ мелкихъ, тѣмъ не менѣе однакожъ многозначащихъ явленій. Никогда не думала Криницына, чтобы княжнѣ Аннѣ можно было дойдти до такого униженія.

Что жь дѣлала мать? Она молчала, и молчаніемъ своимъ поощряла оскорбительныя нападки на столь любимую нѣкогда дочь.

Въ этотъ день, послѣ ранняго обѣда, все общество, исключая княгини, собралось верстъ за пять въ рощу за грибами. Для прогулки этой приготовлены были большая линейка и таратайка. Для Николи это былъ истинный праздникъ, даже Костя прыгалъ отъ радости на рукахъ няни.

Такъ какъ въ линейкѣ не было для всѣхъ мѣста, Дмитрій Николаевичъ предложилъ князю Владиміру ѣхать съ нимъ въ таратайкѣ.

— Вотъ что выдумалъ! небрежно отвѣчалъ Владиміръ. — Таратайка трясетъ ужасно, я въ ней ни за что не поѣду. Туда сядетъ княжна Анна съ няней.

— Какъ? съ негодованіемъ замѣтилъ Криницынъ. — Для тебя таратайка безпокойна, а княжна Анна можетъ въ ней ѣхать! Нѣтъ, я этого не допущу, и самъ сяду съ няней. Пусть княжна Анна займетъ первое мѣсто, какъ это ей прилично по всѣмъ правамъ.

— Ну полно! сказалъ нѣсколько смущенный князь Владиміръ. — Я пошутилъ только, а ты тотчасъ уже и вспылилъ. Такъ и быть, поѣдемъ въ таратайкѣ!

Кряхтя и поморщиваясь, князь Владиміръ усѣлся возлѣ зятя въ безпокойной таратайкѣ.

Весь вечеръ смѣялась надъ Дмитріемъ Николаевичемъ княжна Настасья, называя его рыцаремъ княжны Анны. Ему показалось даже однажды, что она назвала его рыцаремъ печальнаго образа; но на этотъ разъ Дмитрій Николаевичъ не обидѣлся — такъ занимала его горькая доля княжны Анны.

Между тѣмъ княжна Татьяна совѣтовала Александрѣ Александровнѣ остерегаться кокетства старшей сестры. Эта неприличная шутка молодой дѣвушки такъ была пропитана затаенною злобой, что никто не засмѣялся, кромѣ двухъ ея сообщниковъ. А княжнѣ Аннѣ напомнила она ту ужасную сцену, когда, осыпанная незаслуженными упреками, въ первый разъ въ жизни получила она право усомниться въ расположенія матери.

На многія грустныя думы навели происшествія этого дня Александру Александровну. Тутъ кстати припомнила она одно маленькое происшествіе, случившееся въ первые дни ея пріѣзда.

Княжна Анна была не совсѣмъ здорова, и княжна Настасья, которая распоряжалась теперь столомъ, забыла велѣть приготовить ей бульйонъ — единственное позволенное ей кушанье. Бѣдная больная осталась на весь день голодною, а княжна Настасья только слегка передъ ней извинилась.

Все это, конечно, были мелочи, но и мелочи эти, не искупленныя ни дружбой, ни лаской, должны были наконецъ слиться въ чрезвычайно болѣзненную рану. Княжна Анна была несчастлива, въ этомъ невозможно было сомнѣваться, а между тѣмъ со стороны ея ни упрека, ни жалобы противъ утѣснителей. Все та же почтительность къ матери, хоть мать всегда холодна и сурова; все та же кротость и снисхожденіе къ брату и сестрамъ.

И я могла сравнивать судьбу ея съ моею! я могла жаловаться, думала Криницына, — когда она, молча, переноситъ такое тяжкое страданіе!

Вскорѣ и Дмитрій Николаевичъ разгадалъ все. Сильно развитая въ немъ подозрительность показывала ему людей часто въ ложномъ свѣтѣ и ихъ обоюдныя отношенія, во на этотъ разъ истина ясно ему представилась. Долго почиталъ онъ Гарденева тайнымъ поклонникомъ своей жены, но теперь, благодаря злымъ намекамъ княжны Татьяны и нѣсколькимъ болтливымъ разказамъ княжны Настасьи, онъ увѣрился, что Александра Александровна не была даже съ нимъ знакома. Обрадованный этимъ открытіемъ, Криницынъ не могъ осуждать благородной, хотя несчастной привязанности свояченицы, а истинно-христіянское ея терпѣніе еще болѣе расположило его въ ея пользу. Несообщительный, онъ даже и женѣ не говорилъ о своихъ наблюденіяхъ, но при всякомъ случаѣ оказывалъ особое уваженіе и родственную дружбу со всѣхъ сторонъ угнетаемой княжнѣ Аннѣ.

— Вотъ женщина! говаривалъ онъ объ ней женѣ своей. — Не худо бы всѣмъ брать съ нея примѣръ! И при этомъ Криницынъ выразительно поглядывалъ на жену.

Не надо жалѣлъ онъ также, что не имѣлъ голоса въ семействѣ Радомскихъ, и не могъ служить опорою той, которую онъ называлъ драгоцѣнною жемчужиной.

Нѣсколько недѣль, проведенныхъ Александрой Александровной у матери, пролетѣли очень скоро. Дмитрію Николаевичу невозможно было оставить надолго своего имѣнія, а разстаться на время съ женою онъ ни за что не согласился бы. Княгиня видимо грустила, не столько можетъ быть о разлукѣ съ дочерью, сколько о разлукѣ съ маленькимъ внучкомъ Костею, который сдѣлался для нея необходимою игрушкою. Впрочемъ и самому Костѣ пребываніе въ Зеленой Горѣ шло, какъ говорится, впрокъ: никогда еще съ самаго рожденья онъ не былъ такъ здоровъ; пятна на лицѣ его начинали проходить, и онъ казался гораздо бодрѣе и оживленнѣе прежняго. Княгиня упрашивала Криницыну оставить у нихъ ребенка.

— Ты не можешь себѣ представить какъ я люблю моего Костеньку, повторяла бабушка. — Я буду за нимъ сана ходить; повѣрь, что ему будетъ хорошо у меня!

Криницына колебалась; жаль ей было разстаться съ этимъ хилымъ ребенкомъ. Но она была снова беременна, и положеніе это, всегда для нея довольно тяжелое, могло препятствовать ей имѣть о Костѣ то неусыпное попеченіе, котораго требовало его слабое здоровье. Переговоривъ съ мужемъ, молодая женщина, хотя не безъ сердечнаго замиранія, дала наконецъ свое согласіе; больше всѣхъ она надѣялась на княжну Анну, и ей особенно поручила своего сына.

Наканунѣ отъѣзда Дмитрій Николаевичъ отвелъ княжну Анну въ сторону, и уговаривалъ ее хоть нѣкоторое время пожить въ его домѣ; онъ это дѣлалъ, видя горькую чашу, которую она пила въ своемъ семействѣ. Глубоко тронутая, княжна съ чувствомъ поблагодарила его за участіе, но отказалась отъ предложенія.

Горестно было для нея прощаніе съ сестрою и зятемъ; въ нихъ теряла она друзей, доказавшихъ ей искреннее расположеніе. Съ трудомъ оторвалась отъ нея Криницына подъ вліяніемъ недобраго предчувствія…

Не долго прогостила Криницына у родныхъ, но и это короткое время было самымъ отраднымъ для княжны Анны, съ тѣхъ поръ какъ уѣхалъ Гарденевъ. Послѣ отъѣзда Криницыныхъ, князь Владиміръ и меньшія княжны, не стѣсняемыя болѣе ихъ присутствіемъ, старались по видимому вознаградить себя полною свободою рѣчи, и жизнь княжны Анны съ каждымъ днемъ становилась тяжелѣе и печальнѣе.

X.

Какъ пустъ сталъ домъ для княжны Анны, послѣ того какъ оставили его Криницыны! Потухъ для нея послѣдній отрадный лучъ. Вокругъ себя она видѣла одни непривѣтливыя или насмѣшливыя лица. Даже слуги какъ-то неуважительно стали на нее глядѣть. Рѣдкія приказанія ея исполнялись кое-какъ, а иногда и вовсе оставались безъ исполненія, такъ подѣйствовалъ примѣръ господъ на эту испорченную челядь. Для терпѣливой княжны Анны конечно было бы нетрудно сносить дерзкую невнимательность слугъ, еслибы все это не происходило въ глазахъ ея матери, которая ничего не хотѣла замѣчать.

Всѣ домашнія дѣла устраивались теперь безъ ея вѣдома и участія. Княжна Настасья захватила почти всю власть въ домѣ, и боясь потерять хоть сколько-нибудь изъ недавно-пріобрѣтеннаго права повелѣвать, она никогда не совѣтовалась съ старшею сестрой, даже скрывала отъ нея самыя ничтожныя обстоятельства. Случалось ли ей сообщать что-нибудь дѣловое матери, она напередъ удаляла княжну Анну, какъ будто ея присутствіе уже мѣшало дѣлу.

Два новые друга, князь Владиміръ и Татьяна, еще тѣснѣе соединились въ общемъ недоброжелательствѣ, и почти явно выказывали его княжнѣ Аннѣ. Старанія князя Владиміра убѣдить мать выплатить его долги до сихъ поръ не увѣнчались успѣхомъ, а эта неудача еще болѣе ожесточала и безъ того недобрый его характеръ.

Между тѣмъ княжна Анна болѣла душой и тѣломъ; рѣдко и на короткое время выходила она изъ своей комнаты, избѣгая непріятныхъ столкновеній съ братомъ и сестрами. Какъ человѣкъ, который переходитъ вбродъ черезъ рѣку и вдругъ чувствуетъ, что земля подъ ногами его исчезаетъ, что пучина становится все глубже и глубже, что вода непреодолимо уноситъ его быстрымъ теченіемъ, — княжна видѣла какъ постепенно ускользало отъ нея все, на что она могла надежно опираться въ семейномъ быту. Напрасно хваталась она за обломки прежняго спокойствія: казалось, оно навсегда для нея погибло. Сестры были безпощадны къ ней, а мать видя ее всегда печальною, еще болѣе утверждалась въ мнѣніи, что княжна тоскуетъ о Гарденинѣ. При этомъ ненавистномъ воспоминаніи возмущалась вся душа княгини, и все, что въ ней было недобраго, выступало мгновенно наружу.

Еще одно обстоятельство раздражало княгиню противъ дочери. Мы уже сказали, что, уѣзжая, Криницына поручила маленькаго Костю надзору княжны Анны. Эта просьба, при всѣхъ высказанная, не понравилась княгинѣ: въ ней видѣла она признакъ недовѣрія къ самой себѣ. Непріятно ей было раздѣлять съ дочерью попеченія о внучкѣ; пуще всего она боялась повредить какимъ-нибудь противорѣчіемъ его здоровью. Можетъ-быть себялюбіе имѣло тоже свою долю въ этихъ опасеніяхъ; крикъ и слезы ребенка всегда ее разстраивали. Чтобъ утѣшить его, она немедленно исполняла всѣ его прихоти. Какъ ни малъ былъ Костя, онъ тотчасъ понялъ это. Бывало, строгій взглядъ отца, или ласковое, но твердое слово матери заставляли его замолчать; теперь онъ капризничалъ иногда съ утра до вечера, уже и не отъ болѣзни. Чѣмъ больше росли его силы, тѣмъ своевольнѣе онъ становился. Глупая няня не умѣла съ нимъ ладить, и случалось даже, что когда невзначай дѣлала она что-нибудь не по немъ, малютка схватывалъ ее за волосы, или давалъ ей препорядочную пощечину. Княгиня смѣялась этимъ выходкамъ, считая ихъ только незначащими шалостями, отъ которыхъ ребенокъ непремѣнно отстанетъ, какъ будетъ постарше и поумнѣе. Въ ней помрачились многія, прежде столь ясныя понятія, и сверхъ того она, какъ бабушка, считала себя не въ отвѣтѣ за воспитаніе ребенка не роднаго ей сына; она признавала за собой право только любить и утѣшать его.

Княжна Настасья пожимала плечами, удивлялась этому непомѣрному баловству; но княжну Анну сильно огорчали дурныя привычки, которыя замѣчала въ племянникѣ. Что если онѣ укоренятся въ немъ? Какого труда будетъ стоить въ послѣдствіи отучать его отъ гнѣва и своеволія!

Криницыны пріучали дѣтей своихъ къ умѣренной и самой простой пищѣ, но бабушкѣ казалось мало, если только сытъ ея любимецъ; какъ скоро просыпался Костя, передъ нимъ уже стоялъ подносикъ съ разными сластями. Видя явный вредъ ребенку отъ всего этого, княжна Анна робко и почтительно представила однажды матери, что не худо бы меньше баловать его; но княгиня разсердилась, и отвѣчала ей, что когда она выйдетъ замужъ за своего Гарденева и наживетъ своихъ дѣтей, тогда можетъ распоряжаться ими какъ угодно, теперь же предоставила бы ей самой вести внучка какъ знаетъ.

И какъ бы на зло дочери, княгиня вдвое стала баловать и кормить ребенка.

Нужно было принять какія-нибудь мѣры противъ этого безразсуднаго баловства. Нерѣдко уговаривала его княжна Анна раздавать излишекъ плодовъ или конфетъ дворовымъ мальчишкамъ, игравшимъ на дворѣ. Но однажды княгиня увидѣла такую раздачу, и въ присутствіи княжны сдѣлала строгій выговоръ нянѣ, какъ смѣла она тратить понапрасну выписанныя изъ Москвы конфеты, назначенныя ея внучку, а вовсе не какимъ-нибудь запачканнымъ и дряннымъ ребятишкамъ. Княгиня не перестала бранить няню и тогда, какъ княжна Анна сказала матери, что она сама заставила Костю подѣлиться лакомствами съ дворовыми мальчиками.

Мудрено ли, что эта грубая женщина озлобилась на княжну, почитая ее виновницей всего неудовольствія княгини? Она громко ворчала на нее, и говорила, что, по милости ея, получила такой выговоръ, да притомъ еще совсѣмъ незаслуженно. Но этого было мало для удовлетворенія ея оскорбленнаго самолюбія, она пожаловалась меньшимъ княжнамъ на ихъ сестру, и, разумѣется, княжна Татьяна совершенно согласилась въ справедливости обвиненій няни. Съ этихъ поръ няня почитала себя въ правѣ быть почти невѣжливою съ княжною, и даже отказалась было приносить къ ней Костю, какъ она дѣлала это прежде, когда княгиня отдыхала или занималась дѣлами.

А между тѣмъ Костенька, несмотря на то, что тетка часто останавливала его, любилъ ее со всею дѣтскою горячностію. Словно кто шепнулъ ему, что она болѣе всѣхъ желаетъ ему добра. Съ кѣмъ бы онъ ни сидѣлъ, даже съ княгиней, которую тоже очень любилъ, онъ непремѣнно тянулся на руки къ княжнѣ Аннѣ, какъ только входила она въ комнату; отъ нея же онъ ни къ кому не шелъ, по крайней мѣрѣ, добровольно. Это предпочтеніе ребенка было всегда непріятно княгинѣ, она и тутъ ревновала, но кого же? Какъ разгадать это? Нерѣдко самыя сильныя душевныя ощущенія бываютъ неопредѣленны и шатки.

Прочіе Радомскіе почти совсѣмъ не занимались маленькимъ племянникомъ.

Около этого времени, княгинѣ посчастливилось весьма выгодно продать одну рощу; это позволило ей обѣщать княжнѣ Татьянѣ, къ неописанной ея радости, ѣхать въ Москву, не дожидаясь глубокой осени. Княжна Настасья была тоже въ восторгѣ; все дѣло о продажѣ лѣса прошло черезъ ея руки, что дало ей поводъ приписывать себѣ большую часть успѣха.

— Вотъ, говорила она съ горделивою откровенностію, — что значитъ съ толкомъ заниматься дѣлами. Безъ меня едва ли бы поладила съ этими купцами.

Князь Владиміръ поддакивалъ и всячески старался задобрить ее. Ему гораздо менѣе, чѣмъ его сестрамъ, нравилась предполагаемая поѣздка въ Москву. Изъ вырученныхъ черезъ продажу лѣса денегъ ему хотѣлось бы сдѣлать совсѣмъ другое употребленіе, но нельзя же было ему идти противъ всѣхъ, и онъ дожидался удобнаго случая поправить свои собственныя дѣла.

Не болѣе недѣли оставалось до отъѣзда, и уже почти все было готово. Княжна Настасья совсѣмъ захлопоталась: оставляя деревню на нѣсколько мѣсяцевъ, она хотѣла такъ все устроить, чтобы при возвращеніи не найдти никакихъ важныхъ безпорядковъ.

Однажды, вся погруженная въ счеты и разсчеты, она едва разслышала, что кто-то постучался въ ея запертую дверь.

— Кто тамъ? спросила она съ нетерпѣніемъ, услышавъ наконецъ этотъ неотвязчивый стукъ.

— Это я, послышался голосокъ княжны Татьяны: — отопри мнѣ пожалуста.

Съ неудовольствіемъ встала княжна Настасья и отворила дверь.

— Что тебѣ надобно? спросила она.

Татьяна впорхнула въ комнату, усѣлась возлѣ сестры и самымъ льстивымъ голосомъ повела съ ней разговоръ.

— Я знаю, Настенька, говорила она, — что тебѣ теперь не до меня, но къ кому же мнѣ обратиться? Ты теперь, кажется, занималась денежными разсчетами, такъ кстати не потрудишься ли вычислить, сколько я могу надѣяться подучить на туалетъ. Признаюсь, мнѣ бы очень хотѣлось взять за одинъ разъ всю опредѣленную сумму, чтобы не безпокоить тебя или маменьку изъ-за всякой бездѣлицы.

— Изволь, отвѣчала княжна Настасья, — твое требованіе очень основательно, и меня избавитъ оно отъ лишнихъ хлопотъ. Дай мнѣ только напередъ справиться съ бумагами.

— Вотъ, продолжала она, сосчитавъ очень скоро всѣ доходы и расходы семейства: — придется тебѣ на зиму семьсотъ рублей, я болѣе не ожидай.

— Только-то! воскликнула Татьяна, пораженная этими словаки.

— А сколько же ты думала?

— Да по крайней мѣрѣ вдвое.

— Ты съ ума сошла I Столько ни одна изъ насъ не получала.

— Ну, а мнѣ помнится, однако, что сестра Александра тратила чрезвычайно много.

— Ей тогда помогала княжна Анна изъ собственной части. Притомъ дѣла наши были въ то время въ лучшемъ положеніи.

Татьяна заплакала.

— Не несчастная ли я! всхлипывая говорила она. — Въ кои-то вѣки собрались везти меня въ Москву, да и то скупятся на самое необходимое.

— Что съ тобой, душа моя? спросилъ входя въ комнату князь Владиміръ: — я такъ хлопоталъ, чтобы вы всѣ ѣхали въ Москву, думалъ этимъ доставить тебѣ особенное удовольствіе, а вотъ ты вся въ слезахъ.

— Подивись ея благоразумію, сказала Настасья, указывая на сестру: — все сдѣлала по ней, а она капризничаетъ отъ того, что мало будто бы даютъ денегъ ей на тряпки.

— Развѣ это не обидно, возразила Татьяна, утирая глаза, — что вѣчно и во всемъ меня обдѣляли, точно я не дочь моей матери.

Княжна Настасья топнула ногой. — На, посмотри сама счеты! есть ли возможность давать тебѣ больше?

Владиміръ, съ любопытствомъ и безпокойствомъ, тоже заглянулъ въ счеты; онъ пришелъ къ сестрѣ именно съ цѣлью вытянуть передъ отъѣздомъ для себя кое что изъ общихъ доходовъ. Но княжна Настасья коротко и ясно доказала сестрѣ и брату, что доходовъ этихъ едва достанетъ на самое умѣренное житье въ Москвѣ.

Татьяна молчала; Владиміръ съ досадою кусалъ себѣ губы.

— Вижу, сказалъ онъ послѣ краткаго молчанія, — вижу, Настенька, что и у тебя хозяйство пойдетъ едва ли лучше, чѣмъ у княжны Анны.

— Да посмотрѣлъ бы ты, въ какомъ порядкѣ я приняла его! Въ самомъ дѣлѣ, можно было думать, что, проживши нѣсколько лѣтъ въ деревнѣ, мы накопили кое-какія деньги, но вмѣсто того оказываются еще долги; да маменькины брилліанты не всѣ еще выкуплены.

— Но ты выкупишь ихъ непремѣнно, не такъ ли? сказала княжна Татьяна, которой хотѣлось пощеголять брилліантами въ слѣдующую зиму.

— Было бы чѣмъ, а то, конечно, выкуплю, отвѣчала Настасья.

— Какъ же мнѣ безъ брилліантовъ показаться въ свѣтъ? Бывало, Сашенька являлась на балы, какъ царица какая, вся осыпанная каменьями! Поневолѣ казалась всѣмъ красавицею.

— Ахъ, Таня! съ нетерпѣніемъ сказалъ князь Владиміръ: — можно ли цѣлый часъ сокрушаться о сущихъ пустякахъ? Право, ты черезчуръ уже суетна и малодушна. Войди-ка лучше въ мое положеніе: мнѣ деньги дозарѣзу нужны, и то я молчу.

— Твои нужды важнѣе Таниныхъ? насмѣшливо спросила у него Настасья.

— Еще бы! Служить въ Петербургѣ, да притомъ въ гвардіи, имѣть такой кругъ знакомства, какъ я, это чего-нибудь да отбитъ.

— Все это прекрасно, друзья мои, возразила княжна Настасья. — Очень бы желала я удовлетворить васъ обоихъ, но жаль, что это невозможно. Безъ меня дѣла были перепутаны и испорчены, такъ вѣдайтесь же съ тѣмъ, кто ими прежде занимался.

Всѣ трое разошлись очень недовольные другъ другомъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ причину разстройства приписывали главнымъ образомъ княжнѣ Аннѣ.

Это было въ небольшой церковный праздникъ. Княгиня только что возвратилась отъ обѣдни и пила кофе; возлѣ нея хозяйничалъ за диванѣ Костя и страшно буянилъ. Онъ успѣлъ уже перепачкать вареньемъ всю рожицу и обоими кулаками барабанилъ по столу. Подушка съ дивана давно уже слетѣла; колокольчикъ валялся на полу; открытъ и опустошенъ былъ столовый ящикъ; маленькій домовладыка ничего не пощадилъ; книги, карты, газеты, все было разбросано. Всѣ эти подвиги сопровождались тѣмъ громкимъ, но неяснымъ лепетомъ, который употребляютъ дѣти передъ тѣмъ, какъ начинаютъ говорить.

Княгиня все терпѣливо сносила, даже когда Костя, подтолкнувъ ее подъ руку, заставилъ облиться кофеемъ; потомъ онъ вытащилъ изъ рукъ ея чайную ложечку и кинулъ на полъ; ложечка загремѣла, а Костя звонко засмѣялся. Смѣялась и бабушка, видя его такимъ веселенькимъ, но на столѣ не оставалось уже ничего болѣе. Въ эту минуту всѣ княжны и князь Владиміръ пришли поздороваться съ матерью. Княжна Анна взяла Костю, который протянулъ ей тотчасъ ручонки. Княжна Настасья подняла и положила на мѣсто разбросанныя подушки.

Вскорѣ явился прикащикъ. По приказанію княгини, онъ вмѣстѣ съ плотникомъ осмотрѣлъ одно довольно большое строеніе, приходившее въ ветхость, и донесъ княгинѣ, что поправить его никакъ нельзя, а нужно сломать и перестроить заново, за что плотникъ просилъ довольно дорого, и матеріяловъ требовалось не мало.

— Про какое строеніе докладываетъ онъ маменькѣ? шепотомъ спросилъ князь Владиміръ у княжны Татьяны.

— Да вотъ про эту дрянную избу, что стоитъ при въѣздѣ въ деревню, презрительно, но вполголоса отвѣчала она. — Это княжны Анны мудрая выдумка; какая-то богадѣльня для крестьянъ и дворовыхъ. На нихъ да на больныхъ тратитъ она всѣ свои деньги.

Княгиня была въ раздумьѣ, прикащикъ дожидался отвѣта.

— Маменька, сказала княжна Настасья, — нельзя ли постройку богадѣльни отложить до будущаго лѣта?

— А въ нынѣшнюю зиму, сказала княжна Анна, — гдѣ же проживутъ эти бѣдные люди, изъ которыхъ есть нѣсколько совершенныхъ калѣкъ?

— Да я думаю, ихъ можно размѣстить по роднымъ и давать имъ что-нибудь на содержаніе, съ видомъ оскорбленнаго достоинства отвѣчала княжна Настасья.

— Куда же дѣвать безродныхъ и безпріютныхъ? есть между этими людьми и такіе.

— По моему, замѣтилъ князь Владиміръ, — это совершенно лишняя трата, строить въ деревняхъ богадѣльни для какой-нибудь дряхлой и никуда не годной сволочи. Ужь коли нѣтъ для нихъ здѣсь пріюта, то можно сослать ихъ всѣхъ въ нижегородскую вотчину, тамъ и содержаніе дешевле.

— Стыдись, Владиміръ! сказала княжна Анна. — Эти люди служили дѣду нашему, отцу, маменькѣ, намъ, а мы осудимъ ихъ на изгнаніе! Ты знаешь, какъ они привязаны къ мѣсту, гдѣ обжились;, каково имъ будетъ на старости лѣтъ ѣхать въ чужую, неизвѣстную сторону? Да и многіе ли изъ нихъ туда доѣдутъ?

— Невозможно однако жить только для нихъ.

— Нельзя также отравлять ихъ послѣдніе дни незаслуженнымъ изгнаніемъ.

— Удивительно, продолжалъ князь Владиміръ, обратившись къ остальному обществу, — что княжна Анна такъ горячо вступается и угнетенныхъ и обиженныхъ, а сама не совѣстилась обижать кровныхъ родныхъ своихъ.

— Что ты хочешь сказать, Вдадиміръ?

— То, что Криницыны благоденствуютъ, а остальное семейство едва существуетъ. Да мало ли что еще!

Княжна Анна залилась горькими слезами.

— Братъ! Какъ тебѣ не совѣстно подозрѣвать меня, и въ чекъ еще?

— Переставьте! вдругъ сказала княгиня: — замолчи, княжна Анна! Неужели ты не видишь, что тутъ стоитъ человѣкъ, которой всѣмъ можетъ пересказать, какія распри идутъ въ нашемъ семействѣ?

Разговоръ былъ весь по-французски; несмотря на это, княгинѣ было чрезвычайно непріятно, что, прикащикъ былъ свидѣтелемъ, какъ спорили между собою ея дѣти.

Но князь Владиміръ былъ такъ разгоряченъ, что не могъ уже замолчать; онъ вскочилъ со стула и продолжалъ укорять сестру самымъ неблагороднымъ и несправедливымъ образомъ.

Княгиня поспѣшила выслать прикащика.

— Да, продолжалъ князь Владиміръ, — и не одни Криницыны попользовались нашимъ добромъ, оно шло по всѣмъ рукамъ, всѣ были здѣсь господами, благодаря превосходнымъ распоряженіямъ.

— Было кому распоряжаться, вполголоса, однако довольно внятно, прошипѣла Татьяна, — когда хотѣли, можетъ-быть, только задобрить людей.

Нѣсколько разъ княжна Анна пыталась сказать хоть слово въ свое оправданіе, но это было ей невозможно: князь Владиміръ не хотѣть слушать ее и перебивалъ безпрестанно.

Не надежда на заступничество, а какое-то невольное горькое чувство заставило наконецъ ее обратиться къ матери.

— Маменька, почти съ отчаяніемъ сказала она, — вы слышите, un меня обвиняютъ! Неужели я такъ опостылѣла вамъ, что вы я слова не хотите вымолвить въ мою пользу! А вы все видѣли, ьсе идете. Но если въ глазахъ вашихъ я виновата, вы скажите мнѣ это прямо, но не допускайте такъ обижать меня.

Эти слова тронули княгиню. Внезапно проснулась вся ея материнская нѣжность къ дочери. Она готова была схватить ея голову, расцѣловать ее, признаться въ своей несправедливости, высказать ей, что никогда не переставала любить ее. Непонятный стадъ остановилъ ее.

— Что это за комедія? сказала она княжнѣ, принявъ свой обыкновенный холодный гадъ: — не думай меня разжалобить, я все очень хорошо вижу и понимаю.

Между тѣмъ Костенька заснулъ подъ шумокъ на рукахъ тетки. Во время спора она позабыла было о немъ, но случайно взглянувъ на него, поторопилась отнесть его въ кроватку. Малютка крѣпко обвилъ ручонками ея шею; ротикъ его улыбался.

«Милый ты мой, одинъ ты меня любишь, подумала княжна Анна, цѣлуя ребенка. Еслибы зналъ ты, какъ горько и больно мнѣ! Не дай Богъ тебѣ когда-нибудь сносить то, что я сношу.»

Княжна шла по корридору, куда свѣтъ проникалъ только изъ полуотворенныхъ дверей. Вдругъ нога ея наткнулась на что-то тяжелое и острое, она пошатнулась и чувствовала, что ребенокъ готовъ выпасть изъ рукъ ея. Крѣпко прижала она его къ себѣ, но сама потеряла равновѣсіе и упала на окованный желѣзомъ сундукъ. Она не знала, что его только лишь принесли изъ кладовой для отправки разныхъ вещей въ дорогу.

Почти безъ чувствъ лежала она нѣсколько мгновеній; но испуганный Костя закричалъ, и на крикъ его прибѣжала няня и горничная княжны Анны.

Дуняша тотчасъ подняла княжну и отвела на постель, между тѣмъ какъ няня подняла Костеньку.

Княжна громко стонала и держалась за лѣвый бокъ.

— Поди, нянюшка, сказала Дуняша, доложи княгинѣ, что вотъ какое несчастіе случилось, да попроси сюда княжну Настасью Александровну.

— Ну, вотъ, возразила няня, — эка бѣда! Небось ничего не станется. Да какъ это она такъ упала, словно ноги ее не носятъ, а Костеньку-то чуть не ушибла.

Но Костя былъ невредимъ, и уже не кричалъ болѣе.

Когда пошла къ обѣду, княгиня, не видя княжны Анны, приказала позвать ее; ей отвѣчали, что княжна въ постели и не можетъ придти. Княгиня сильно встревожилась и хотѣла было идти къ дочери, но князь Владиміръ и княжна Татьяна представили ей, что, вѣроятно, это незначительное послѣдствіе давешней сцены, и что, во всякомъ случаѣ, княжна Анна терпѣть не можетъ, чтобы входили къ ней, когда она нездорова.

Во время обѣда княгиня, однако, не утерпѣла и послала узнать, что дѣлаетъ ея дочь. Ей отвѣчали, что она встала и что-то читаетъ.

— Почему же нейдетъ она сюда? спросила княгиня.

— Ахъ, маменька, отвѣчалъ князь Владиміръ, — развѣ вы не видите, что она хочетъ, чтобъ вы сами пришли къ ней, а если вы это сдѣлаете, посмотрите какіе тутъ будутъ истерическіе и другіе припадки. Повѣрьте мнѣ, оставьте ее покамѣстъ въ покоѣ, пусть сама къ вамъ придетъ.

Княжна Анна цѣлый вечеръ не выходила изъ комнаты. Не столько физическая боль, сколько душевныя муки терзали ее; глубокое уныніе овладѣло ея душою. Все, что накипѣло давно уже на душѣ, всѣ обиды, клеветы, насмѣшки, вдругъ предстали передъ ней. Того ли должна была она ожидать отъ родныхъ своихъ! И мать ее оставила, и она какъ будто отъ нея отказалась.

Долго ходила она по комнатѣ, не находя ни въ чемъ утѣшенія; непреодолимая тоска душила ее. Нѣсколько разъ Дуняша входила къ ней и напоминала, что пора уже ложиться спать; княжна не слушалась, а можетъ-быть и не слыхала.

Наконецъ она какъ то безсознательно и только по привычкѣ подошла къ иконамъ, пала на землю безъ желаніи, молитвъ и надежды. Глухія рыданія стѣсняли грудь ея, всѣ мысли смѣшались въ головѣ, она не понимала, о чемъ прежде такъ страдала, о чемъ хотѣла молиться и на что нужна ея молитва. Но не однимъ молитвамъ внимаетъ Господь. Онъ слышитъ также вопль сокрушенной души…

Долго лежала княжна въ безотрадномъ уничиженіи; вдругъ таинственный голосъ заговорилъ въ ея сердцѣ: «Терпи, слышалось ей, блажени плачущіи!»

«О, да! блажени плачущіи, громко отвѣчала княжна на внутренній голосъ. Блажени плачущіи, потому что скоро утѣшатся! О Создатель мой и Господи! поддержи меня въ напастяхъ и скорбяхъ, спаси изъ бездны отчаянія и приближь къ себѣ, о Отецъ кой небесный!»

Всю ночь провела княжна передъ иконами, озаренными блѣднымъ лампаднымъ сіяніемъ, въ слезахъ и молитвѣ; она могла уже плакать, и молитва ея была разумна. Всѣ бури души постепенно; умчались, и къ утру тихій сонъ заставилъ ее позабыть навремя всѣ испытанія и горести.

XI.

Сонъ однако не укрѣпилъ княжны Анны. Чувствуя чрезвычайную слабость, она осталась въ постелѣ позднѣе обыкновеннаго. Скоро опять впала она въ легкое забытье. Такъ пробыла она съ часъ. Когда же открыла глаза, передъ нею стояла княжна Настасья.

— Я пришла провѣдать тебя, княжна Анна, тихо сказала она. — Дуняша очень испугала меня: она говоритъ, что ты не на шутку больна.

— Благодарю тебя за участіе! слабо отвѣчала княжна Анна. — Богъ дастъ пройдетъ, прибавила она, вздохнувъ.

— Мнѣ, право, очень грустно, продолжала Настасья, — что никто прежде не вспомнилъ о тебѣ; всѣ очень спокойны, какъ будто ты всѣмъ чужая, или тебя вовсе здѣсь нѣтъ.

— Чтожь дѣлать, Настенька? печально отвѣчала княжна Анна: — видно такъ уже Богу угодно.

Какое-то особенно тяжелое чувство волновало въ эту минуту княжну Настасью; она хотѣла что-то сказать, и будто не смѣла. Такая нерѣшительность при ея характерѣ была болѣе чѣмъ удивительна. Нѣсколько минутъ обѣ сестры молчали; только стукъ маятника стѣнныхъ часовъ нарушалъ тишину въ комнатѣ. Наконецъ княжна Настасья заговорила.

— Княжна Анна, сказала она, — я пришла не только навѣстить тебя, но еще бросить… то-есть, сказать тебѣ, что я… что я очень жалѣю, если до сихъ поръ было между нами какое-нибудь недоразумѣніе.

— Я не имѣю противъ тебя никакого неудовольствія, Настенька, отвѣчала больная. — Я ничего не помню.

Княжна Анна взяла руку сестры и тихо пожала ее.

— О моя добрая, великодушная сестра, сквозь слезы проговорила Настасья. — Какъ же много я была передъ тобою виновата! Вѣкъ не прощу себѣ своего недостойнаго поведенія.

— Успокойся, мой другъ, ради Бога успокойся. Увѣряю тебя, что я не сержусь на тебя. Теперь все забыто, и тебѣ не въ чемъ упрекать себя.

— Не въ чемъ? Но не я ли всего чаще подавала поводъ своими необдуманными насмѣшками къ тѣмъ глупымъ сценамъ, отъ которыхъ тебѣ приходилось такъ много терпѣть? Не я ли, шутки ради, раздражала противъ тебя Таню? О, это было мерзко, низко съ моей стороны, и ты имѣешь полное право презирать меня.

— Полно, полно, перестань, другъ мой!..

Но княжна Настасья не слушала сестры; раскаяніе ея было искреннее, глубокое; не разъ уже и прежде совѣсть упрекала ее за оскорбленія, наносимыя сестрѣ, но до этой минуты она какъ-то стыдилась протянуть руку на примиреніе. Теперь, при видѣ больной сестры, она сознала всю виновность своихъ легкомысленныхъ нападокъ. Но несмотря на глубокое раскаяніе, ей казалось, что другіе были еще виновнѣе ея: по крайней мѣрѣ никогда не желала она вредить княжнѣ Аннѣ.

— Послушай, сказала она, — даю тебѣ слово не выдавать тебя никогда. Мнѣ можно повѣрить, я никогда никого не обманывала, и теперь обѣщаю помогать тебѣ во всемъ.

— Да въ чемъ же? простодушно спросила княжна Анна.

— Во всемъ, говорю я тебѣ. Вопервыхъ никому не позволю оскорблять тебя упреками и насмѣшками. Не повѣришь, какъ вчера мнѣ больно было слышать всѣ эти дерзкія, несправедливыя слова бездушнаго Владиміра. И маменька не могла остановить его!

— Настенька, съ испугомъ сказала княжна Анна, привставъ съ постели, ни слова о матери! Не намъ съ тобою судить ее.

— Какъ хочешь. Но несмотря на все уваженіе мое къ матери, я въ такихъ уже лѣтахъ, что, кажется, могу ясно судить и о ней. Скажи только слово, я пойду къ ней, переговорю обо всемъ. О, я сумѣю сказать ей всю правду, хоть бы даже дѣло дошло и до Гарденева!

— Умоляю тебя, оставь это! Прошедшаго воротить невозможно. У меня одно только теперь желаніе, — это спокойствіе семейства, особливо матери, а достигнуть этого можно только терпѣніемъ. О Гарденевѣ же я тебѣ скажу, что я сама добровольно отъ него отказалась.

— Но вѣдь ты любила его?

Княжна Анна опустила голову.

— Не мучь меня, Настенька, излишними разспросами. Дѣло кончено, все кончено, и пусть такъ останется.

— Итакъ, проговорила нѣсколько огорченная княжна Настасья, — несмотря на все желаніе быть тебѣ полезною, мнѣ не остается ничего другаго, какъ оставить тебя въ покоѣ.

— Ты много для меня сдѣлала, другъ мой. Ты доказала мнѣ, что не всѣ здѣсь ко мнѣ равнодушны, что я могу надѣяться на искреннее расположеніе.

Не совсѣмъ удовлетворилась этимъ отвѣтомъ княжна Настасья. Тѣмъ не менѣе она отдала справедливость сердцу сестры своей.

Часамъ къ двѣнадцати, княжна Анна, превозмогая боль въ боку, встала съ постели и пошла къ матери. Болѣзненный видъ ея поразилъ княгиню. Она привстала съ мѣста.

— Господи Боже мой! На что ты похожа, Анюта? сказала она. — Какъ же ты вчера не прислала мнѣ сказать, что нездорова?

Ласковый тонъ матери оживилъ княжну, она не чувствовала въ это мгновеніе ни малѣйшей боли, сердце ея вдругъ переполнилось радостію! Съ улыбкою счастія она цѣловала руки матери, я говорила, что совершенно здорова.

— Неправда! возразила княгиня, пристально глядя на нее. — Губы твои пересмякли, глаза какъ будто слабы; дай мнѣ пощупать твою голову — какой у тебя жаръ! Да разкажи мнѣ, пожалуете, подробнѣе и ничего не скрывая, что съ тобою случилось вчера.

Княжна разказала ей, какъ упала на сундукъ, стараясь придать своему, приключенію веселый оттѣнокъ, и увѣряя мать, что нечего опасаться послѣдствій.

Не совсѣмъ повѣрила ей, однако, Наталья Андреевна, и настояла, на томъ, чтобы немедленно послать въ городъ за лѣкаремъ. А между тѣмъ она усадила княжну съ ногами, на диванъ и даже сама отдала ей Костеньку, котораго только что принесли къ ней. Княгиня всячески старалась утѣшить и успокоить дочь свою.

— Знаешь ли, другъ мой Анютушка? сказала она ей вполголоса, словно боясь, чтобы кто-нибудь не подслушалъ ихъ: — дня черезъ два придутъ плотники ставить богадѣльню. Вчера ввечеру я призывала прикащика, и велѣла ему все сдѣлать какъ ты желала. Мнѣ хотѣлось приготовить тебѣ эту маленькую нечаянность, но теперь я не утерпѣла, и разказываю тебѣ заранѣе. Только не говори объ этомъ покамѣстъ никому.

Въ жаркихъ выраженіяхъ благодарила княжна мать свою. И какъ могла не тронуть ея такая внимательность, особливо въ то самое время, когда она всего менѣе ожидала ее!

«Какъ милостивъ Богъ!» думала она.

Не мало удивились князь Владиміръ и княжна Татьяна согласію, возобновившемуся между матерью и старшею сестрой. Оба не хотѣли вѣрить, чтобъ княжна Анна была въ самомъ дѣлѣ нездорова, и видѣли въ этомъ одну хитрую уловку.

Этотъ и слѣдующій день прошли безъ особенной перемѣны въ положеніи княжны. На другой день пріѣхалъ изъ города молодой врачъ, къ несчастію гораздо болѣе занятый самимъ собою, чѣмъ своими больными. Ловко и развязно подошелъ онъ къ княжнѣ Аннѣ, двумя пальцами слегка дотронулся до ея пульса, сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ, и обратившись къ стоявшимъ тутъ княгинѣ и княжнѣ Натальѣ, очень увѣрительно объявилъ имъ, что въ положеніи княжны Анны не только не было ни малѣйшей опасности, но что она почти и не больна. Впрочемъ онъ прописалъ какой-то сиропецъ, раскланялся и уѣхалъ.

Ночью съ княжной сдѣлалось такъ дурно, что Дуняша нашла нужнымъ разбудить княжну Настасью. Тотчасъ послали въ губернскій городъ за очень ученымъ и хорошимъ докторомъ, къ которому всѣ Радомскіе имѣли большое довѣріе. Но прошло нѣсколько дней, нѣсколько мучительныхъ дней, до пріѣзда врача, а положеніе княжны день ото дня становилось хуже. Правда, она мало страдала, но, какъ говорится, таяла какъ свѣча. Уже не имѣла она силъ сидѣть, и почти не вставала съ постели. Покачалъ головою губернскій докторъ, призванный на помощь, увидѣвъ ее, и пробормоталъ только: "ахъ, еслибы пораньше! «

Болѣзнь княжны была изъ числа тѣхъ, которыя наука не умѣетъ еще опредѣлить. Одно только предвидѣлъ докторъ, что совершенно истощенныя силы больной не въ состояніи бороться съ непонятнымъ недугомъ. Невозможно было также при возрастающей слабости княжны совѣтовать везти ее въ Москву для излѣченія: она не перенесла бы дороги. Отчаиваясь совершенно въ ея выздоровленіи, врачъ настаивалъ на одномъ: покой, покой и покой, говорилъ онъ, и старайтесь исполнять всѣ ея желанія.

Несмотря на это печальное положеніе, онъ желалъ, по обычаю своихъ собратій, нѣсколько успокоить родныхъ; но успѣлъ это сдѣлать въ отношеніи только къ тѣмъ, которые и безъ того мало заботились о больной. Ни князь Владиміръ, ни Татьяна не входили даже въ ея комнату. Въ оправданіе ихъ надо сказать, однако, что они не вѣрили въ опасность болѣзни. Они даже убѣждены были, что сестра ихъ преувеличиваетъ болѣзнь свою, и ссылались на докторовъ, которые объявили оба, что бояться нечего. Но дни проходили за днями, а княжнѣ не было ни малѣйшаго облегченія. Наконецъ князь Владиміръ счелъ приличнымъ навѣстить ее, увѣрившись напередъ, что болѣзнь нисколько не прилипчива.

Дрогнуло неробкое сердце княжны Настасьи, когда, несмотря на увѣренія врачей, она поняла опасность, въ которой находилась сестра; во съ свойственными ей силой воли и твердостію, не жалѣя себя, она ни день, ни ночь не отходила отъ ея постели. Этимъ желала она примириться съ сестрою, загладить свое прежнее дурное обращеніе, а еще болѣе, можетъ-быть, успокоить собственную, все еще упрекавшую ее совѣсть. Одаренная крѣпкимъ здоровьемъ, она мало утомлялась, и ей ничего не значило провесть нѣсколько ночей вовсе безъ сна.

Ея дѣятельность была тѣмъ необходимѣе, что бѣдная княгиня совершенно упала духомъ. Съ самыхъ первыхъ дней она потеряла всякую надежду. Какъ безпріютная тѣнь бродила она по дому, не отвѣчая ни на чьи вопросы, вздыхая и ударяя себя въ грудь. Даже у изголовья больной она не въ силахъ была скрывать своего унынія, да и напрасно бы это было: одно страдальческое лицо ея обличало душевную муку.

— На то ли даны намъ дѣти, говорила она~въ какомъ-то дикомъ изступленіи, — чтобъ ежечасно болѣть за нихъ?

Самыя странныя, противорѣчащія, нерѣдко безумныя мечты терзали, ее. То вспоминая про отказъ свой Гарденеву, она воображала себя причиной этой страшной болѣзни, и тогда рѣшалась писать къ нему самое ласковое, призывное письмо, въ которомъ обѣщала ему ея руку; то вдругъ въ ушахъ ея мѣрно и протяжно раздавалось», поздно, поздно, и она вспоминала слова, вполголоса сказанныя врачомъ. Тогда вся внутренность ея содрогалась, холодный потъ выступалъ на лбу, и на минуту она впадала въ ледяное безчувствіе. Но къ ея несчастію скоро проходило оно; мучительнѣе прежнихъ, новыя думы появлялись за ними. Иногда княгиня жалѣла, что не потеряла дочери, когда она была еще маленькою. Она забывала тѣ драгоцѣнныя минуты, которыя доставляла ей привязанность дочери. Потомъ приходило ей на умъ, что все случившееся одинъ только тяжелый, обманчивый сонъ, что онъ сейчасъ минуетъ, и все пойдетъ по прежнему.

Всѣхъ спокойнѣе, если не бодрѣе, была сама больная. Она не обманывала себя насчетъ своего положенія, но смерть не пугала ея. Перегорѣвъ и очистившись въ огнѣ страданія, она не боялась жизни обновленной. Твердое упованіе на благость Божію возвышало надъ всякими опасеніями духъ умирающей.

Одно только смущало княжну Анну въ эти торжественныя минуты, — то была скорбь людей ей милыхъ, оставляемыхъ ею на землѣ. Не разъ, прерывая молитвы, она съ затаеннымъ состраданіемъ и любовью глядѣла на мать и сестру, такъ заботливо ухаживавшихъ за нею, вспоминала отсутствовавшихъ брата Василья и Криницыныхъ, не разъ и образъ Гарденева ей представлялся. Жаль было ей покинуть его, не простившись, и это послѣднее земное желаніе нарушаю спокойствіе ея послѣднихъ часовъ.

Однажды она, противъ обыкновенія, впала въ какое-то странное безпокойство; душно ей сдѣлалось въ запертой комнатѣ, гдѣ уже нѣсколько дней лежала почти недвижимо; она металась на постели. «Свѣту, воздуху, говорила она, хоть одинъ солнечный лучь…»

Княжна Настасья предложила перенести ее въ гостиную, гдѣ на ту пору было солнце. Княгиня приказала было вынести оттуда цвѣты. «О нѣтъ, упрашивала больная, оставьте ихъ, дайте мнѣ полюбоваться ими въ послѣдній разъ!»

Ее усадили въ покойныя кресла, и двое слугъ перенесли ее въ гостиную; оттуда виденъ былъ весь цвѣтникъ, украшенный осенними цвѣтами и облитый яркими лучами солнца, но какъ ни осторожно переносили ее, а все-таки легкое движеніе было ей не по силамъ. Голова ея закружилась, она закрыла глаза, и впала въ забытье. Дыханіе ея было ровно и тихо, на губахъ появилась кроткая улыбка; скоро она заговорила въ бреду и въ тихомъ шопотѣ ея слышалось: «Господи! какъ хорошо, какіе цвѣты, солнце какъ свѣтитъ, въ душу мнѣ льются лучи. Какъ свѣтло, какъ свѣтло!»

Княгиня горько плакала. Блѣдная, какъ полотно, стояла недвижно подлѣ креселъ больной княжна Настасья. Губы ея сильно дрожали, медленно катились слезы по щекамъ ея. Наконецъ княжна Анна очнулась, увидавъ слезы княгини; она приподнялась съ трудомъ отъ спинки креселъ.

— Ради Бога, другъ мой маменька, говорила она ей, — не печальтесь такъ обо мнѣ! Вотъ и мнѣ давеча тяжело было, но милосердый Создатель сжалился надо мною, и послалъ мнѣ отрадное видѣніе.

Говоря это, княжна опустила голову. Видно было, что въ душѣ ея промелькнула еще какая-то мысль, которую она какъ будто не хотѣла, или не смѣла сказать.

— Другъ мой, сказала княгиня, — скажи мнѣ, что у тебя на душѣ! Повѣрь, чего бы ты ни попросила, все для тебя сдѣлаю!

Глаза княжны заблистали.

— Боже мой, еслибъ я могла надѣяться увидѣть ею, хоть на минуту! прошептала она, прижимая къ груди сложенныя руки и поднявъ глаза къ небу.

— О, какъ я рада! съ живостью сказала княжна Настасья. — Успокойся добрая сестра. Желаніе твое, надѣюсь, исполнится. Я предугадала его, и еще въ началѣ твоей болѣзни писала брату и ему, прибавила она, наклонившись ближе къ больной.

Живой румянецъ заигралъ на минуту на блѣдномъ лицѣ княжны Анны. Молча сжала она руку сестры. Задумчиво стояла княгиня, безпокойный взглядъ княжны Анны тоскливо остановился на ней, но княгиня почувствовала этотъ взглядъ, и пересиливъ себя, сказала:

— Ты хорошо сдѣлала, Настенька, благодарю тебя! Пусть пріѣдетъ Гарденевъ! Я приму его какъ друга, какъ сына!…

---

Ночь давно уже облекла темнымъ покровомъ улицы Петербурга; догорали послѣдніе фонари; какъ морскія волны послѣ бури, улегался говоръ многолюдной столицы.

Одинъ въ богатомъ кабинетѣ, нагнувшись надъ письменнымъ столомъ, Гарденевъ что-то быстро чертилъ на бумагѣ. Мощный духъ овладѣлъ поэтомъ, въ ночной тишинѣ; мысля какъ пчелы роились и, неугомонныя, не давали ему покоя. Едва поспѣвала рука передавать бумагѣ все, что тѣснилось въ головѣ. Нѣсколько часовъ сряду безъ малѣйшаго усилія работалъ Гарденевъ; наконецъ однако онъ почувствовалъ истоку; уставъ и писать и думать, онъ поднялся съ мѣста, нѣсколько разъ прошелся по комнатамъ, и усѣлся напротивъ пылающаго камина. Послѣ усиленной дѣятельности, ему нуженъ былъ нравственный и физическій покой. Ощущеніе этой усталости нелишено было однако какой-то особенной пріятности. Теперь Гарденевъ уже ни о чемъ не думалъ, безпечно и безсознательно провожалъ онъ отлетавшіе поэтическіе образы и мечтанія, а между тѣмъ взоры его вперились въ догорающее пламя камина. Вспыхивающіе огоньки красныхъ угольевъ переливались, измѣняя формы причудливо и безпрестанно. То вырывались они длинными, дразнящими языками, то вертѣлись въ видѣ уродливыхъ, прыгающихъ человѣчковъ, то цѣпкими насѣкомыми перебѣгади по угольямъ, то трещали, разсыпаясь многоцвѣтными искрами. Долго глядѣлъ на нихъ Гарденевъ, тѣшась странными огненными представленіями. Порою казалось ему, что вся комната наполнялась фантастическими видѣніями. Скоро въ глазахъ его стало темно, голова медленно скатилась на сафьянную спинку креселъ, и сонъ мягкими крылами обнялъ дремлющаго.

Много безтолково-несвязнаго грезилось ему сначала, но любовь къ природѣ отражалась и въ его сновидѣніяхъ. Ему видѣлись рощи, луга, широкое озеро, длинныя садовыя аллеи.

Воображеніе перенесло его наконецъ въ ту знакомую садовую бесѣдку, гдѣ онъ сиживалъ съ книжною Анной. Съ радостнымъ удивленіемъ встрепенулся онъ: смутно помнилось ему, что онъ оставилъ Зеленую Гору, и онъ не могъ сообразить, какимъ образомъ опять тамъ очутился. Онъ былъ не одинъ, съ нимъ была его подруга, и не чужая ему была она, ихъ соединялъ священный, таинственный, неразрывный союзъ. Нѣжно смотрѣла она ему въ глаза, уста ея тихо шептали слова любви, а краснорѣчивые взоры договаривали завѣтныя рѣчи. На лицѣ ея не было и слѣда той болѣзненности, которая такъ печалила всѣхъ, кто любилъ ее. Напротивъ, она предстала своему другу въ ослѣпительномъ блескѣ неувядаемой красоты. Присутствіе ея наполняло душу Гарденева трепетнымъ, сладостнымъ смущеніемъ, и таинственный внутренній голосъ твердилъ ему, что онъ долженъ дорожить этими минутами счастія, что не надолго даны онѣ ему.

Потомъ иныя грезы представились Гардевеву.

Воздухъ сталъ густъ; отъ земли поднимались сырыя, смрадныя испаренія; ночь опускалась на землю; въ бесѣдкѣ становилось темно и душно. Туманъ стѣснялъ дыханіе Гарденева.

— Пойдемъ отсюда, сказала княжна, кроткимъ, но повелительнымъ голосомъ. — Не мѣсто здѣсь намъ съ тобою, я выведу тебя въ чистое поле. Мы найдемъ такой край, что любо тебѣ будетъ, и ты не разстанешься тамъ со мною во вѣки.

Она взяла его за руку, и онъ покорно послѣдовалъ за нею, не догадываясь о цѣли путешествія.

И вышли они изъ саду, — княжна впереди, Гарденевъ за нею. Широкая равнина представилась ихъ взорамъ. Но скоро онъ увидалъ, что это было топкое, опасное болото. Извиваясь какъ лента, вела черезъ него тропинка, узенькая и вся обрамленная колючими растеніями. Отвратительные гады высовывали безобразныя головы изъ густой осоки, какія-то уродливыя птицы шныряли передъ самыми глазами путниковъ.

Въ сторонѣ же лежала большая дорога, широкая и удобная. Густая толпа людей всѣхъ возрастовъ, всякихъ званій и состояній беззаботно тянулась по ней. Съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ Гарденевъ на княжну. Зачѣмъ, подумалъ онъ, ведетъ она меня по этой узкой и безпокойной тропѣ, когда не по далеку есть гораздо лучшая дорога? Ужь не ошиблась ли она?

Гарденевъ все смотрѣлъ на нее; она твердо ступала по зыбкой дорогѣ; казалось, незримыя силы охраняли ее и облегчали ей путь.

Вдругъ она остановилась и, обернувшись къ Гарденеву, сказала:

— Слушай, слушай, о другъ мой, я скоро оставлю тебя, но не грусти обо мнѣ, мы скоро опять увидимся… Не покидай только этой дорожки, не унывай и не слабѣй, какъ бы ни велика была трудность пути, какъ бы ни тяжела была несправедливость людская. А на концѣ пути, когда и силы тебя оставятъ, Богъ поддержитъ тебя. До свиданія, о милый мой! не забывай меня на землѣ…

И бросивъ на него послѣдній взоръ, взоръ, исполненный безпредѣльной любви, она медленно, едва замѣтно начала отдѣляться отъ земли. Все выше и выше поднималась она; все блѣднѣе и прозрачнѣе становился ея образъ, и наконецъ исчезъ онъ, сливаясь съ темною синевой неба. Недвижно стоялъ Гарденевъ, подъ вліяніемъ невыразимо-грустнаго и вмѣстѣ съ тѣмъ отраднаго чувства.

Сильное душевное волненіе пробудило его. На дворѣ было уже свѣтло; сѣренькій петербургскій день боролся съ ночнымъ мракомъ.

Не даромъ сонъ этотъ, думалъ Гарденевъ, съ суевѣріемъ, которое близко подходило къ ясновидѣнію. Чудный сонъ! что-то мнѣ онъ предвѣщаетъ?

Все утро онъ былъ тревоженъ, со страхомъ и съ какимъ-то нетерпѣніемъ дожидаясь чего-то.

Часамъ къ двѣнадцати утра, явился къ нему посланный отъ князя Василья. Безъ предисловій, безъ лишнихъ утѣшеній, Радомскій просто прислалъ ему письмо княжны Настасьи, въ которомъ она описывала брату болѣзнь княжны Анны, и уговаривала его, ради Бога, поспѣшить къ нимъ, если хочетъ застать сестру еще живою. Княжна Настасья приписывала тоже нѣсколько строкъ и къ Гарденеву, нѣсколько строкъ, доказавшихъ ему, что и у нея есть горячее чувство.

Нечего описывать горесть, такъ внезапно поразившую молодыхъ людей. Не много потратили они времени на исходатайствованіе себѣ отпусковъ на нѣсколько только дней, и стремительно помчались въ Зеленую Гору.

---

Тихо было въ комнатѣ больной; пологъ кровати былъ приподнятъ, сторы оконъ не опущены — во время болѣзни княжна не могла сносить полусвѣта. Вся одѣтая въ бѣломъ, на бѣлой, какъ снѣгъ, постели, она лежала нѣсколько вытянувшись, и внимательно прислушивалась къ чтенію князя Валеріана, сидѣвшаго у ея изголовья. Недавно онъ воротился въ Зеленую Гору; болѣзнь княжны Анны поразила его. Ему нужна была вся твердость его характера, все терпѣніе христіанина, чтобы не пасть подъ этимъ внезапнымъ, неожиданнымъ ударомъ. Больная чрезвычайно ему обрадовалась.

Полузакрытая широкимъ пологомъ, ни жива, ни мертва, сидѣла въ ногахъ больной княгиня Наталья Андреевна. Понимая, что видъ ея могъ только разстроить больную, она скрывалась отъ нея, не имѣя однако силы оставить ея комнату. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ княжна Настасья занималась приготовленіемъ лѣкарства.

Ди чтенія своего князь Валеріанъ избралъ Евангеліе, всегда соотвѣтствующее всѣмъ положеніямъ въ жизни: тутъ можетъ найдти напутствіе умирающій, утѣшеніе скорбящій, опору и ободреніе унывающій. Князь зналъ чѣмъ усладить для родныхъ своихъ эти скорбные часы. Но дошедъ до мѣста, гдѣ описано евангелистомъ Лукою чудесное воскрешеніе дочери Іаира, князь не выдержалъ, голосъ его задрожалъ, и на минуту онъ прервалъ чтеніе. Княгиня едва могла удержать рыданія, и поспѣшно ушла. За ней послѣдовала княжна Настасья.

Тогда княжна Анна немного приподнялась на постели.

— Дядюшка, заговорила она довольно твердо, — вы видите, въ какомъ положеніи маменька; не оставьте ея, когда меня не будетъ.

— Полно, милая, отвѣчалъ ей старый князь, стараясь умѣрить свое волненіе, — ты проживешь еще долго. Не пугай себя понапрасну.

— Ахъ, дядюшка, молвила княжна, покачавъ головою, — зачѣмъ вы говорите не то, что думаете? Я знаю, что скоро умру, и смерть не пугаетъ меня: я вполнѣ надѣюсь на милосердіе Божіе. Оставьте же утѣшенія, которыя мнѣ не нужны, выслушайте меня внимательнѣе. Больше всѣхъ, больше всего берегите бѣдную маменьку, не допускайте ея до отчаянія. А когда она будетъ спокойнѣе, то постарайтесь вразумить ее насчетъ Костеньки: она слишкомъ его балуетъ, потакаетъ его дурнымъ наклонностямъ. Сестрѣ Криницыной и ея мужу напишите отъ меня, что я помнила о нихъ до послѣдней минуты, что благодарю ихъ за неизмѣнную дружбу, но прошу не печалиться обо мнѣ. Къ чему печаль? На все это Божія воля. А васъ, милый дядюшка, продолжала она, обнимая его, — благодарю за все добро, которое вы мнѣ сдѣлали съ тѣхъ поръ, какъ я васъ узнала, за ваши попеченія о душѣ моей, за ваши наставленія, которыя были мнѣ такъ полезны въ минуты тяжелыхъ испытаній. Руководите братьевъ и сестеръ моихъ по тому пути, на который вы и меня поставили… Не оставьте и моихъ бѣдныхъ…

Княжна на минуту остановилась. Опустивъ голову, она что-то прошептала, потомъ опять заговорила:

— Есть еще человѣкъ въ мірѣ… Онъ никогда не забудетъ меня… О какъ бы желала я, чтобы вы и ему сказали слово утѣшенія… Можетъ-быть вы скоро увидите его…

Эта длинная рѣчь утомила больную, она упала на подушки. Съ неописанною тоскою князь глядѣлъ на нее.

Въ эту минуту воротилась княгиня. Лицо ея было почти радостно.

— Анюта, сказала она немного торопливо, — я пришла сказать тебѣ добрую вѣсть… Не тревожься только. Братъ твой Василій пріѣхалъ.

— Что жь, пусть придетъ поскорѣе. Я ему очень, очень рада, сказала княжна, снова привставъ и садясь на постели.

— Онъ не одинъ, нерѣшительно прибавила мать.

— Я это знаю, сказала княжна съ улыбкой счастія. — Пусть войдутъ сюда оба. Дѣвушка, дѣвушка, довольно громко кликнула она, когда мать и дядя вышли къ пріѣхавшимъ. Но дѣвушка не приходила, и она обратилась къ только что вошедшей княжнѣ Настасьѣ. Настенька, сказала она, — пошли мнѣ поскорѣе Дуняшу, вели мнѣ дать одѣться. Мнѣ хорошо теперь. Я не хочу, чтобъ онъ засталъ меня въ постели.

Горничная начала обувать ее; княжна нѣсколько засуетилась.

— Поскорѣе, поскорѣе, Дуняша, шепотомъ и почти съ нетерпѣніемъ твердила она. — Спѣши, голубушка; мнѣ такъ мало остается времени!

Но слишкомъ много считала она на минутную силу свою, возбужденную радостью. Туманное облако пронеслось передъ ея глазами, какъ скоро ступила она на полъ, она пошатнулась, и готова была упасть. Княжна Настасья и Дуняша поддержали и снова уложили ее.

— Нѣтъ, не встрѣчу я его, грустно молила княжна Анна, когда пришла въ себя, — не вставать мнѣ больше…

Князь Василій и Гарденевъ были уже въ дверяхъ. Какая страшная перемѣна въ княжнѣ въ эти немногіе мѣсяцы! Братъ едва узналъ ее. Глаза ея безмѣрно расширились, носъ заострился, губы подернулись землею, всѣ черты осунулись. Невозможно было безъ замиранія сердца смотрѣть на это постепенное разрушеніе.

Гарденевъ молча подошелъ къ княжнѣ. Она протянула ему свои исхудалыя, какъ воскъ прозрачныя руки, взяла его руку, и крѣпко, крѣпко пожала ее. Вся душа ея была въ этомъ пожатіи. Потомъ она хотѣла было что-то сказать, во отвернулась къ стѣнъ и заплакала. Заплакалъ горько и Гарденевъ; долго стоялъ онъ, блѣдный и трепещущій, не выпуская изъ рукъ своихъ дрожащихъ рукъ княжны.

Никто не могъ выдержать этой сцены, князь Василій вывелъ рыдающую мать.

Нѣсколько дней еще томилась больная; предсмертныя страданія ея не были жестоки. До послѣдняго издыханія, она сохранила всю свою память, и остатокъ дней употребила на утѣшеніе и увѣщанія ближнихъ. Особенно занимала ее судьба матери и Гарденева. Сколько, позволяли ей угасающія силы, она твердила имъ о христіанскомъ долгѣ и терпѣніи, и о будущемъ соединеніи въ жизни загробной.

Послѣ долгихъ увѣщаній княжны Настасьи, Татьяна пришла наконецъ къ больной сестрѣ своей. Свиданіе было трогательно — со стороны больной.

Покачалъ головою князь Валеріанъ, замѣтивъ непреклонную вражду меньшой племянницы, не укрощенную даже приближеніемъ смерти.

Тихо и едва примѣтно угасла жизнь княжны Анны Радомской. На похоронахъ не было ни пышнаго катафалка, ни богатыхъ покрововъ, но онѣ были великолѣпны огромнымъ стеченіемъ народа, со всѣхъ сторонъ собравшагося проводить въ общій пріютъ, въ сырую землю, ту, которая никого не оставляла при жизни. Громкій плачъ провожавшихъ ея тѣло сливался съ погребальнымъ пѣніемъ, всѣ оплакивали ее какъ мать сирыхъ, больныхъ и неимущихъ. И много дней послѣ похоронъ, всѣ толковали еще объ ея кончинѣ, и долго разказывали въ околоткѣ разныя черты изъ ея жизни, ознаменованной столькими благодѣяніями.

Никогда не забывала ея мать. Казалось, время потеряло надъ нею свою всеисцѣляющую власть. Съ самой кончины дочери никто не видалъ, чтобы княгиня когда-нибудь улыбнулась; но она не смѣла теперь предаваться порывамъ отчаянія, какъ нѣкогда послѣ кончины мужа.

Изъ прочихъ лицъ нашего разказа многія тоже отошли въ вѣчность; нѣкоторыя ранѣе, другія позднѣе послѣдовали общему жребію. Мало-по-малу смѣняло ихъ новое поколѣніе, которое въ свою очередь очиститъ дорогу другому. Такъ вращается, никогда не останавливаясь, колесо бытія.

Гарденевъ не долго пережилъ столь много любимую имъ княжну Анну Радомскую. На долю ему выпалъ общій жребій истинныхъ поэтовъ русскихъ, изъ котораго столь мало исключеній. Рано оставилъ онъ жизнь, окружавшіе его говорили, что не пожалѣлъ онъ о ней умирая.

Еще при жизни онъ уничтожилъ большую часть своихъ сочиненій, то-есть всѣ тѣ, которыя были написаны до знакомства его съ княжною. Послѣ же смерти ея онъ писалъ мало, но и въ этихъ немногихъ отрывкахъ высказался глубокій, могучій талантъ, необыкновенная творческая сила. Доселѣ хранятся нѣкоторыя изъ этихъ произведеній его у немногихъ друзей покойнаго, но число этихъ друзей съ каждымъ днемъ становится меньше, и съ послѣднимъ изъ нихъ можетъ-быть навсегда исчезнетъ память Гарденева.

---

Воображеніе мое переноситъ меня во дни давно минувшаго дѣтства, оно воскрешаетъ теперь передо мною цѣлый рядъ полузабытыхъ событій и лицъ. Длинною вереницей тянутся они, представляя то свѣтлыя, то темныя стороны, то радостныя, то печальныя явленія.

Помню я то уединенное, деревенское кладбище, куда меня ребенкомъ водила иногда моя пожилая тетка. Тамъ, въ сумеркахъ, подчасъ охватывала меня непонятная, таинственная робость; тогда тѣснѣе прижимался я къ теткѣ; ноги наши путались въ густой, жирной могильной травѣ. Съ жалобнымъ, пронзительнымъ пискомъ быстро проносились мимо насъ стрижи, задѣвая крыломъ верхушки растеній, и теперь еще это заунывное, однообразное чириканье всегда наводятъ на пеня тоску, но въ моемъ дѣтствѣ что-то особенно зловѣщее слышалось мнѣ въ немъ. Въ отдаленномъ углу кладбища бѣлѣлъ толстый стволъ сломанной березы, я весь дрожалъ. Тогда замѣтивъ этотъ испугъ, тетка моя старалась разсѣять его, и развеселить меня. Она указывала мнѣ на цвѣты, вокругъ которыхъ вились жуки и ночныя бабочки, на зеленыхъ ящерицъ, всползавшихъ на надгробныя камни, на лягушекъ, которыя, еще трусливѣе меня, выпрыгивали изъ подъ ногъ моихъ. Забывъ минутную робость, я беззаботно болталъ, читалъ надписи и разспрашивалъ тетку о тѣхъ, кто былъ тутъ похороненъ. Особенно занималъ меня монументъ изъ краснаго гранита съ вызолоченнымъ крестомъ, окруженный желѣзною рѣшеткой. Здѣсь покоилась въ лонѣ матери земли княжна Анна Радомская. Многое разказывала мнѣ про нее моя тетка, она любила ее при жизни, и свято чтила память ея послѣ смерти.

Криницкій.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 13—14, 1858 г.