РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА
править
Ю. Н. БОСТРЕМА.
правитьУѢЗДНЫЙ НИГИЛИСТЪ.
правитьЛермонтовъ.
По обѣимъ сторонамъ большой с.-петербургской дороги, на высокой горѣ, расположился городъ П--въ. Широкая рѣка, опоясывающая городъ, какъ будто отдѣляла его отъ всего остального міра. И въ самомъ дѣлѣ, новыя мысли и вопросы прошли мимо городка, не затрогивая, и не волнуя умы его жителей; а жители благословляли судьбу, что она пощадила ихъ отъ этой страшной эпидеміи, точно также какъ пощадила отъ холеры въ сороковыхъ годахъ, по прежнему въ городѣ «все обстоитъ благополучно».
Въ такомъ-то городкѣ, какъ водится, каждый и каждая знали наперечетъ каждаго и каждую; они знали не только то, что происходило, но и то, что никогда не происходило и ни въ какомъ случаѣ не можетъ произоти. При этомъ они обладали еще способностью — изъ ничего дѣлать что нибудь и порой даже очень много. Итакъ, клевета, эта когда-то страшная общественная гидра, но въ настоящее время теряющая свою силу въ кругу образованныхъ людей, избрала себѣ и этотъ городокъ, въ числѣ разныхъ темныхъ уголковъ и трущобъ. Общественное мнѣніе составляли обыкновенно коренные жители и служащіе — и горе тому, кто не подчинялся этому авторитету. Пріѣзжихъ и проѣзжающихъ они вообще называли нигилистами. «Все люди, изволите видѣть, доказывалъ приставъ — подозрительные; при томъ всѣ они принадлежатъ къ этакой, знаете, сектѣ, которая причиняетъ зло и пакости не только человѣку, но даже и начальству. Нигилисты, доложу вамъ, все равно что масоны, но отличаются отъ послѣднихъ большущею бородою и неряшествомъ; притомъ никому не кланяются. Вѣроисповѣданія-же они православнаго, но не крестятся». П--скій почтмейстеръ былъ однимъ изъ первыхъ, пустившихъ по городу слово «нигилизмъ», а надзиратель успѣлъ даже причислить его къ богатому реестру площадныхъ бранныхъ словъ; десятскій-же не упускалъ случая при рапортѣ доносить, что въ прошедшую ночь пойманы на мѣстѣ преступленія столько и столько-то нигилистовъ, и что самый опасный нигилистъ — конокрадъ, успѣлъ бѣжать.
Въ то самое время титуломъ нигилиста пользовался вт городѣ чиновникъ Максимъ Корнѣевичъ Травкинъ. Чтобы угодить городничему, онъ предложилъ жителямъ поднести «многоуважаемому и почтеннѣйшему» начальнику дипломъ на званіе «перваго гражданина благополучнаго города П--ва». Максимъ Корнѣевичъ объяснилъ своимъ сослуживцамъ, что, «это теперича въ большой модѣ». Городничій, узнавъ заранѣе объ этой манифестаціи, рѣшилъ, что Травкинъ сумасшедшій. Предлагать дворянину и чиновному лицу гражданство — неслыханная дерзость; это можетъ, положимъ, предложить Англія какому нибудь бунтовщику Гарибальди, но отнюдь не подчиненные своему начальнику! Надѣюсь, господа, заключилъ съ обиженнымъ достоинствомъ городничій, что я не заслужилъ своею ревностною службою, чтобы меня ставили наравнѣ съ бунтовщикомъ Гарибальди и разжаловали изъ дворянъ въ граждане". Словомъ, городничій призналъ это за такую обиду, что не упустилъ случая расквитаться съ Травкинымъ по своему. «Господа, объявилъ онъ однажды торжественно въ клубѣ, будьте съ Травкинымъ поосторожнѣе, онъ нигилистъ».
Послѣ этого Травкина перестали принимать въ обществѣ.
Максимъ Корнѣевичъ неожидалъ такого исхода своему безкорыстному предложенію; предложилъ-же онъ городничему гражданство, какъ узнали уже потомъ, по совѣту одного проѣзжаго молодаго человѣка. Максимъ Корнѣевичъ былъ дѣловымъ чиновникомъ, но не дальняго ума. Вся цѣль его жизни была угождать начальству, не изъ корыстолюбивыхъ цѣлей, атакъ себѣ, по принципу, а можетъ быть и по завѣщанію отца, какъ говоритъ Молчалинъ. Можно представить себѣ, какое впечатлѣніе произвело на него это происшествіе. Онъ нигилистъ!! а Максимъ Корнѣевичъ даже вполнѣ и не постигалъ значенія этого страшнаго для него слова. Какъ водится, человѣкъ въ несчастіи изолируется и прячется; то же самое было и съ Травкинымъ. Униженный въ глазахъ цѣлаго общества, Максимъ Корнѣевичъ ходилъ какъ печальный сычъ по городу, изобрѣтая способы, какъ бы поправить эту скверную исторію; но рѣшительно ничего не могъ придумать — и впалъ въ мучительную ипохондрію. Хозяйка дома, Татьяна Ивановна, сжалилась надъ нимъ и его положеніемъ: она посовѣтовала ему обратиться къ городничему, разъяснить дѣло налично и испросить у начальника прощеніе.
Но пока Травкинъ одѣвалъ свой вицъ-мундиръ, чтобы отправиться къ городничему, судьба уже рѣшила его участь. И что за глупыя оружія употребляетъ иногда судьба, чтобы уничтожить человѣка: для Максима Корнѣевича она избрала шавку, его любимую собачонку. Шавка, простая дворняшка, вполнѣ подходила подъ характеръ Травкина. Она не отличалась рѣзкостью пріемовъ и лаяла на однихъ лишь простыхъ смертныхъ; передъ «благородными» же всегда виляла хвостомъ, словомъ, по увѣреніямъ Травкина, шавка обладала удивительнымъ тактомъ и была во многихъ случаяхъ умнѣе человѣка. За то она и пользовалась многими привиллегіями: ее впускали въ чужіе дома, даже терпѣли въ присутственномъ мѣстѣ, гдѣ она смирно лежала подъ столомъ Максима Корнѣевича.
Максимъ Корнѣевичъ, окончивъ свой туалетъ и невольно взглянувъ на шавку, призадумался. «Ну что, подумалъ онъ, если она побѣжитъ за мной — да прямо въ комнату городничаго»? При одной ужъ этой мьгсли холодная дрожь пробѣжала по старой кожѣ Травкина. Ну, теперь я готовъ, иду, многоуважаемая и наипочтеннѣйшая Татьяна Ивановна… .а ей-ей страшно! проговорилъ онъ со страхомъ школьника; запру только шавку на ключь, продолжалъ онъ да затворю ставни, чтобы, пожалуй, не разбила стекло, да не побѣжала за мной: вѣдь она безъ меня — ни шагу"!
И Максимъ Корпѣевичъ отправился къ начальнику, поглядывая повременамъ назадъ, чтобы удостовѣриться не бѣжитъ-ли за нимъ шавка?
Тихо и скромно, на ципочкахъ, вошелъ онъ въ переднюю городничаго, и при видѣ слуги его, произнесъ неровнымъ, робкимъ голосомъ, прикрывши рукою ротъ: «наилюбезнѣйшій… прошу доложить… Травкинъ, чиновникъ, Максимъ Корнѣевичъ»…
Слуга доложилъ.
Входя въ кабинетъ, Травкинъ опять невольно подумалъ: «ну что, если шавка успѣла освободиться изъ подъ ареста и вдругъ ворвется въ кабинетъ?…» Дверь растворилась: величаво взошелъ городничій, а вслѣдъ за нимъ — кто опишетъ ужасъ Травкина — вбѣжала шавка. Городничій грозно взглянулъ на Травкина, у котораго уже начали подкашиваться ноги. Шавка бросилась съ лаемъ къ нему. Нѣсколько секундъ стоялъ Травкинъ въ какъ-то одеревѣненіи; въ глазахъ его начало темнѣть… онъ бросился на шавку, стараясь споймать ее, что ему, при всемъ его стараніи, никакъ не удавалось. Въ эту минуту незлобный Травкинъ готовъ былъ задавить собаченку и провалиться вмѣстѣ съ нею на мѣстѣ.
— Что вамъ нужно!.. оставьте собачонку прорычалъ городничій.
Но Максимъ Корнѣевичъ продолжалъ все еще бѣжать по кабинету за собаченкой, залѣзая по временамъ подъ диванъ или кресло.
— Оставь наконецъ собаку въ покоѣ! Ты пьянъ или съ ума сошелъ? закричалъ на него городничій.
Въ это время шавка вскочила на диванъ. Схвативъ и сильно стиснувъ ее обѣими руками, Травкинъ со всего размаху выбросилъ ее чрезъ окно, на улицу. Потъ лился градомъ по его блѣдному лицу. Раздался, звонокъ — и черезъ минуту въ комнату вошли дневальный и слуга.
— Вывести вонъ этого сумасшедшаго, нигилиста! раздался повелительный голосъ городничаго.
— Наилюбезнѣйшій, высокопочтеннѣйшій… бормоталъ растерявшійся Травкинъ.
Чрезъ нѣсколько секундъ. Максимъ Корнѣевичъ очутился на улицѣ. У воротъ стоялъ его злѣйшій врагъ, столоначальникъ Зубковъ, и съ мрачнымъ наслажденіемъ глядѣлъ на эту сцену. Травкинъ опрометью побѣжалъ домой, отперъ комнату, растворилъ ставни и взглянулъ въ уголъ комнаты: передъ нимъ, на старой подушкѣ, тихо и мирно почивала шавка.
— Праведный Боже! Такъ послѣ этого я, значитъ, выбросилъ собственную наипочтеннѣйшую собаку, т. е. собаку наипочтеннѣйшаго и многоуважаемаго начальника изъ собственнаго же его кабинета! Я нигилистъ… выбросилъ собаку начальника въ окошко, а въ заключеніе, какъ говорятъ, поданъ на меня еще доносъ, будто я изъ мести наклеилъ фотографическую карточку своего многоуважаемаго и высокопочтеннаго начальника на помадную банку, фабрики Мусатова…. Господи, что со мною будетъ?
Онъ получилъ отставку безъ прошенія.