Тяжба. Часть вторая (Уоррен)/ДО

Тяжба. Часть вторая
авторъ Самюэль Уоррен, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Ten Thousand a-Year. Part 2, опубл.: 1841. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Отечественныя Записки», тт. 87-89, 1853.
Перевод Николая Ахшарумова.

ТЯЖБА.

РОМАНЪ САМЮЕЛЯ ВАРРЕНА. Часть вторая.

ГЛАВА I.

Главный краеугольный камень, недостатокъ котораго вдругъ открылся въ блестящемъ зданіи Титмаузова богатства, такъ-что, взорамъ его испуганныхъ зодчихъ: гг. Кверка, Геммона и Снапа, оно представилось уже грозящимъ рухнуть надъ ихъ головами, былъ одинъ пунктъ, который я, какъ человѣкъ аккуратный, желалъ бы объяснить читателю, прежде чѣмъ пойду далѣе. Но чтобъ сдѣлать это съ успѣхомъ, я долженъ вернуться назадъ, къ древнимъ временамъ этой исторіи и къ происшествіямъ, бывшимъ задолго до того періода, съ котораго мы начали нашъ разсказъ. Если разсказъ этотъ имѣлъ несчастіе привлечь на себя торопливый взоръ поверхностнаго и нетерпѣливаго читателя романовъ, то я не сомнѣваюсь ни мало, что такой читатель совершенно упустилъ изъ виду, или позабылъ нѣкоторую часть того, что происходило прежде и что непремѣнно должно было обратить на себя вниманіе людей дальновидныхъ, какъ разсказанное не безъ цѣли и какъ необходимое для объясненія послѣдующихъ происшествій. Теперь, я полагаю, тотъ читатель, котораго я имѣю въ виду, то-есть такой, любопытство котораго стоитъ труда возбудить и поддерживать, не разъ ужь задавалъ себѣ слѣдующій вопросъ:

Какимъ образомъ гг. Кверкъ, Геммонъ и Спапъ въ первый разъ узнали о шаткости правъ мистера Обри на обладаніе Яттономъ? Случилось это вотъ какомъ образомъ. Знакомый уже читателю мистеръ Паркинсонъ наслѣдовалъ практику и званіе своего покойнаго отца, очень-почтеннаго юриста и провинціальнаго стряпчаго въ Йоркширѣ. Онъ былъ въ высокой степени достойный, трудолюбивый и усердный человѣкъ, и недаромъ пользовался полною довѣренностью своихъ многочисленныхъ и знатныхъ кліентовъ. Лѣтъ за двѣнадцать до того времени, съ котораго начался нашъ разсказъ, мистеръ Паркинсонъ, человѣкъ очень-добраго сердца, принялъ къ себѣ въ услуженіе сироту, мальчика, но имени Стеггарса, сначала, просто, для разныхъ посылокъ и для присмотра за конторою. Но этотъ мальчикъ скоро показалъ такую ловкость, исполнялъ съ такимъ успѣхомъ все, что ему ни поручали, немножко повыше обыкновеннаго круга его обязанностей, что года черезъ два онъ сдѣлался ужь нѣкотораго рода клеркомъ и сидѣлъ и писалъ за тѣмъ самымъ столомъ, съ котораго прежде единственнымъ дѣломъ его было — вытирать пыль. Выше и выше онъ поднимался во мнѣніи своего господина, по-мѣрѣ-того, какъ время уходило впередъ, сталъ наконецъ совершеннымъ factotum и въ этомъ качествѣ, разумѣется, имѣлъ у себя передъ глазами все теченіе дѣлъ, проходившихъ черезъ контору. Много интересныхъ вещей, касательно обстоятельствъ и связей окружныхъ помѣщиковъ и аристократіи графства, попадалось такимъ-образомъ ему на глаза и отъ времени до времени, заставляло его подумывать: не можетъ ли знаніе, такимъ-образомъ пріобрѣтенное, какимъ-нибудь способомъ и когда-нибудь, co-временемъ, быть обращено въ его собственную пользу, потому-что, къ-сожалѣнію, надо сказать, онъ былъ совершенно недостоенъ дружбы и довѣренности мистера Паркинсона, который и не воображалъ, въ лицѣ Стеггарса, имѣть дѣло съ подраставшимъ плутомъ. Съ такимъ-то характеромъ и съ такими удобствами къ исполненію своихъ плановъ, этотъ достойный юноша завелъ привычку, отъ поры до времени, записывать все, что бы то ни было любопытнаго или важнаго, встрѣчавшагося въ дѣлахъ, безпрестанно проходившихъ черезъ его руки. Доходило даже до-того, что онъ тщательно переписывалъ длинные документы, въ случаѣ, если они казались ему годными для его цѣлей, и имѣлъ возможность дѣлать это, необращая на себя вниманія мистера Паркинсона. Такимъ образомъ онъ пріобрѣлъ изъ-подъ руки значительную массу свѣдѣній, дававшую ему всѣ средства причинять большія хлопоты и даже наносить серьёзный вредъ; цѣль же его состояла въ томъ, чтобъ или втереться современемъ въ товарищество къ мистеру Паркинсону (предполагая, что онъ успѣлъ бы правильнымъ образомъ поступить въ званіе юриста), или даже, просто, вынудить кліентовъ своего господина принять его въ свою довѣренность, на зло мистеру Паркинсону, такъ, чтобъ ему стоило труда сохранять въ тайнѣ все, что онъ зналъ. При вступленіи въ бракъ мистера Обри съ миссъ Сен-Клеръ, по случаю предположенныхъ имъ въ ту пору, очень-щедрыхъ записей на имя будущей своей жены, полный экстрактъ изъ его владѣтельныхъ документовъ предложенъ быль мистеромъ Паркинсономъ своему нотаріусу, для приготовленія нужныхъ бумагъ. Вслѣдствіе запросовъ, сдѣланныхъ нотаріусомъ, прибавочныя свѣдѣнія были ему доставлены и породили мнѣніе несовсѣмъ-удовлетворительное, изъ котораго я представлю читателю слѣдующій параграфъ:

«Кажется, нѣтъ причины предполагать, чтобъ отъ Стивена Дреддлинтона оставался какой-нибудь потомокъ; но, не взирая на то, такъ-какъ, собственно говоря, нѣтъ физической невозможности, чтобъ такая особа могла существовать, то, безъ-сомнѣнія, очень-важно, для совершеннаго обезпеченія правь мистера Обри, утвердить неоспоримымъ образомъ годность закладной крѣпости, совершенной Херри Дреддлинтономъ и послѣ переданной по надписи племяннику его Джеффри Дреддлинтону, вслѣдствіе уплаты симъ послѣднимъ денегъ, занятыхъ его покойнымъ дядею. Происхожденіе мистера Обри отъ Джеффри Дреддлинтона дало бы ему тогда, въ силу означеннаго акта, неразрушимое право передъ лицомъ закона. Но затрудненіе, представляющееся мнѣ съ этой стороны вопроса, состоитъ въ томъ, что если Херри Дреддлинтонъ, совершивъ эту закладную, не пережилъ своего отца (пунктъ, на счетъ котораго я удивляюсь, что мнѣ не сообщено никакихъ свѣдѣній), тогда и самый актъ былъ бы не болѣе, какъ истраченный даромъ пергаментъ, или какъ уступка правъ отъ лица, никогда неимѣвшаго никакихъ правъ на владѣніе Яттономъ и, разумѣется, ни Джеффри Дреддлинтонъ, ни потомокъ его, мистеръ Обри, не могли бы основывать правъ своихъ на такомъ документѣ. Въ такомъ случаѣ возможность, на которую я намекалъ передъ симъ, то-есть, существованіе какого-нибудь законнаго потомка Стивена Дреддлинтона могла бы имѣть очень важное вліяніе на право мистера Обри».

Все это мнѣніе, а также и самый экстрактъ изъ владѣтельныхъ документовъ, по поводу котораго оно было сообщено, переписалъ этотъ дальновидный молодой плутъ, съ первой строки до послѣдней и спряталъ, какъ важную добычу, у себя въ столѣ между другими подобными же копіями и выписками, между-тѣмъ, какъ господинъ его и не воображалъ себѣ того, что онъ дѣлаетъ. Годъ или два спустя, отношенія, существовавшія между мистеромъ Паркинсономъ и клеркомъ его Стеггарсомъ, были прерваны однимъ, неслишкомъ-благовиднымъ происшествіемъ; а именно, послѣдній улизнулъ съ суммою семисотъ фунтовъ стерлинговъ, которую онъ посланъ былъ принять по какому-то дѣлу отъ одного изъ кліентовъ мистера Обри. Стеггарсъ бѣжалъ; но онъ не позабылъ тѣхъ документовъ, о которыхъ мы говорили, забралъ ихъ всѣ и привезъ съ собою въ Лондонъ. За несчастнымъ преступникомъ въ тотъ же часъ послана была по горячимъ слѣдамъ погоня и, три дня спустя по прибытіи своемъ въ Лондонъ, онъ былъ схваченъ на улицѣ со всею суммою при себѣ, за исключеніемъ нѣсколькихъ фунтовъ. Какъ водится, его посадили въ Ньюгетъ. Природная догадливость говорила ему, что дѣло его плохое; но надежда его не покинула.

— Что, мой ягненочекъ? сказалъ Граспъ, угрюмый, сѣдоволосый тюремщикъ, проводивъ Стеггарса въ его уютную, маленькую квартирку: — попался къ намъ, а?

— Да, попался, отвѣчалъ Стеггарсъ со вздохомъ.

— Ну, если вы не хотите ѣхать за море, пока не будете немного постарше, вы достаньте себѣ защитниковъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вотъ напримѣръ, есть гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ… Господи Боже мой! какъ они опустошаютъ наши квартиры! Ей-Богу! Все дѣло въ томъ только, чтобъ достать ихъ какъ-нибудь поскорѣе; потому-что, вотъ видите ли, ихъ на-расхватъ такъ и ловятъ. Прислать вамъ ихъ? Стеггарсъ, разумѣется, въ ту же минуту согласился.

Чтобъ объяснить это внезапное доброе расположеніе со стороны Граспа, я долженъ сказать, что старый мистеръ Кверкъ съ давнихъ поръ обезпечивалъ себѣ обширную уголовную практику, черезъ служителей Полицейскихъ Конторъ и Ньюгета, которые отъ него получали, разумѣется, систематическое вознагражденіе съ тѣмъ, чтобъ рекомендовать его фирму лицамъ, попавшимся къ нимъ въ руки. Едва успѣлъ посланный Граспа прійдти въ Сэффрон-Хилль, съ извѣстіемъ: что въ западнѣ есть обновка, какъ старый Кверкъ тотчасъ же отправился въ Ньюгетъ и допущенъ былъ къ Стеггарсу, съ которымъ онъ пробылъ наединѣ довольно-долго. Онъ принялъ живое участіе въ новомъ своемъ знакомомъ, выслушалъ разсказъ о томъ, какъ онъ бѣжалъ и былъ пойманъ, съ большимъ любопытствомъ и вниманіемъ и обѣщалъ сдѣлать въ пользу его все, что только онъ могъ съ своимъ малымъ искусствомъ и опытностью. Онъ намекнулъ, однако, что, какъ самъ Стеггарсъ, вѣроятно, знаетъ, небольшая сумма чистыми деньгами понадобится немедленно, чтобъ нанять адвоката. Извѣстіе это сильно опечалило Стеггарса, который, зная плохое состояніе своихъ финансовъ, воображалъ себя ужь на кораблѣ и на пути въ Ботани-Бей. Мистеръ Кверкъ спросилъ, не имѣетъ ли онъ друзей, которые согласились бы собрать бездѣлицу для товарища въ бѣдѣ; но Стеггарсъ отвѣчалъ, что не имѣетъ, и при этомъ увидѣлъ, что энтузіазмъ почтеннаго стараго джентльмена сильно охладился.

— Но я вамъ, вотъ что скажу, сэръ, вдругъ произнесъ бѣдный Стеггарсъ: — если у меня нѣтъ денегъ, то за это, можетъ-быть, есть то, что стоитъ денегъ. Есть у меня маленькій сундучокъ; онъ остался тамъ, на квартирѣ, и тѣ, которые взяли меня, не знаютъ о немъ ничего; а въ этомъ сундучкѣ есть кое-что такое, насчетъ семействъ и имѣній иныхъ владѣльцевъ въ Йоркширѣ, на что очень бы стоило поглядѣть людямъ, знающимъ какъ разработываются дѣла подобнаго рода. При этихъ словахъ, старый Кверкъ наострилъ уши и спросилъ своего молодаго пріятеля: какимъ образомъ пріобрѣлъ онъ такіе секреты?

— О, фуй, фуй! произнесъ онъ потихоньку, когда Стеггарсъ разсказалъ ему продѣлки, недавно нами описанныя.

— О! вы можете себѣ говорить: фуй, фуй, если вамъ угодно, воскликнулъ Стеггарсъ съ жаромъ: — но важность не въ томъ, какъ вещь пріобрѣтена, а въ томъ, что изъ нея можно сдѣлать, когда она ужь въ вашихъ рукахъ. Есть, напримѣръ, одинъ членъ парламента въ Йоркширѣ, который, какъ ни высоко поднимаетъ голову, а имѣетъ такое же право на имѣніе, приносящее ему добрыхъ десять тысячъ фунтовъ въ годъ, какъ я и какъ вы, и пользуется собственностью нѣкоторыхъ людей, которые вѣрно не отказались бы заплатить хорошія деньги нѣкоторымъ другимъ людямъ, еслибъ тѣ помогли имъ отнять у него такое богатство… и это была не болѣе какъ одна изъ хорошихъ вещей, ему извѣстныхъ.

Старый Кверкъ погладилъ себѣ подбородокъ, кашлянулъ, повернулся на стулѣ, снялъ свои очки, вытеръ ихъ, надѣлъ опять на носъ и потомъ опять повторилъ всю эту церемонію съизнова. Вслѣдъ за тѣмъ онъ сказалъ, что ужь имѣлъ честь дѣйствовать за многихъ джентльменовъ въ такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, какъ мистеръ Стеггарсъ; но всѣ они имѣли у себя въ рукахъ, по-крайней-мѣрѣ, хоть пять фунтовъ для почину, когда дѣло шло о томъ, чтобъ постоять за свою свободу.

— Полноте, полноте, батюшка, горячо перебилъ Стеггарсъ: — я и самъ не хочу ѣхать за-море прежде времени, увѣряю васъ, если только есть возможность остаться, и я вижу, вы также знаете цѣну тому, что я имѣю. Хм! такой человѣкъ какъ вы, можетъ сдѣлать пяти-фунтовый билетъ изъ каждаго клочка бумаги, лежащаго у меня въ сундукѣ!

— Все это мечты, мой милый, отвѣчалъ Кверкъ нерѣшительнымъ голосомъ.

— Да полно мечты ли, однакожь? Быть въ-состояніи сказать владѣльцу жирныхъ десяти тысячъ фунтовъ годоваго дохода, что вы можете во всякое время, когда вамъ угодно, взорвать подкопъ у него подъ ногами: а какъ вамъ это нравится? Да прибавьте еще къ тому, что никто въ мірѣ не знаетъ, какъ вы добрались до этихъ свѣдѣній. Хм! положимъ, что они не захотѣли бы съ вами раздѣлаться такъ, какъ слѣдуетъ; тогда, развѣ вы не можете пріискать законнаго владѣльца и развѣ это не принесетъ вамъ… Боже мой! да это можетъ обогатить съ полдюжины домовъ вашего званія!

Старый Кверкъ былъ немного растроганъ.

— Но не забудьте, сэръ, продолжалъ Стеггарсъ: — если я вывернусь, я не хочу быть отстраненъ отъ этого дѣла совершенно. Я требую, чтобъ вы приняли меня къ себѣ въ контору и обошлись со мною добросовѣстно.

— Боже мой! невольно воскликнулъ Кверкъ, прибавивъ тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ, торопливо: — да, да, ужь разумѣется, это совершенно-справедливо; но дайте намъ сперва вывести васъ изъ настоящаго затруднительнаго положенія.

И Стеггарсъ, взявъ съ него сперва письменное обѣщаніе дѣйствовать самымъ усерднымъ образомъ въ пользу его, Стеггарса, и нанять для защиты его дѣла двухъ извѣстнѣйшихъ адвокатовъ, при Судѣ Ольд-Бейли, а именно мистера Блёстера и мистера Слянга, далъ мистеру Кверку нумеръ того дома, въ которомъ находился его драгоцѣнный сундукъ и письменное приказаніе хозяину вручить этотъ сундукъ подателю; послѣ чего мистеръ Кверкъ дружески пожалъ ему руку, и выйдя изъ тюрьмы, отправился прямымъ путемъ въ названный ему домъ, гдѣ и успѣлъ получить то, что ему было нужно. Онъ добросовѣстно исполнилъ условіе свое съ Стеггарсомъ, пригласивъ для защиты его Блёстера и Слянга и приготовилъ ихъ инструкціи съ большимъ тщаніемъ; но, увы! какъ ни напрягали эти знаменитые люди всѣ свои великія способности, но не успѣли ни поставить въ-тупикъ судью, ни одурачить присяжныхъ, ни сбить съ толку и срѣзать свидѣтелей, въ числѣ которыхъ главнымъ явился самъ мистеръ Паркинсонъ. Стеггарсъ найденъ былъ виновнымъ и осужденъ на вѣчную ссылку. Взбѣшенный такимъ окончаніемъ дѣла, онъ послалъ на слѣдующій день за мистеромъ Кверкомъ; и когда тотъ пришелъ, Стеггарсъ очень-рѣзкимъ тономъ потребовалъ отъ него свои бумаги назадъ. Напрасно объяснялъ ему Кверкъ нѣсколько разъ сряду его интересныя отношенія къ его имуществу, движимости и вещамъ, а именно, что какъ осужденный преступникъ, онъ не имѣлъ съ ними ничего болѣе общаго и могъ отложить всякое попеченіе объ этомъ предметѣ. Стеггарсъ расходился еще хуже прежняго и намекнулъ прямо, что если его бумаги не будутъ возвращены ему, какъ онъ того требовалъ, то онъ сочтетъ своею обязанностью написать тотчасъ къ мистеру Паркинсону, до какой степени онъ былъ дѣйствительно виноватъ передъ нимъ и передъ его кліентами. Старый Кверкъ съ большимъ участіемъ отвѣчалъ ему, что онъ воленъ дѣлать все, что только онъ думаетъ, можетъ послужить къ облегченію его взволнованныхъ чувствъ; послѣ этого онъ простился въ послѣдній разъ съ своимъ кліентомъ, пожелавъ ему добраго пути, здоровья и счастія.

— Эй, Граспъ, сказалъ онъ шопотомъ суровому тюремщику, какъ только тотъ затворилъ за бѣднымъ Стеггарсомъ тяжелую дверь его кельи: — птичка-то теперь немножко взъерошена, а? какъ вамъ кажется?

— Хмъ! сэръ, дѣло очень-естественное, потому-что вѣдь…

— Ну, послушайте же: если онъ отдастъ вамъ письмо къ кому-нибудь, то, что бъ онъ тамъ ни говорилъ, а вы отправьте его ко мнѣ въ Сэффрон-Хилль, потому-что, понимаете, вѣдь онъ можетъ этакимъ образомъ самъ себѣ повредить.

И старый Кверкъ одной рукой сжалъ дружески дюжую ручищу Граспа, а указательный палецъ другой прижалъ къ своему носу и при этомъ мигнулъ очень-значительно.

— Понимаю, отвѣчалъ Граспъ, и они разстались.

Не позже какъ черезъ нѣсколько часовъ мистеръ Кверкъ получилъ чрезъ надежныя руки отъ Граспа письмо Стеггарса къ мистеру Паркинсону, длинное, краснорѣчивое письмо, написанное именно съ тою цѣлью, о которой Стеггарсъ намекалъ. Мистеръ Кверкъ прочелъ его съ большимъ удовольствіемъ, потому-что оно обнаруживало чувство искренняго раскаянія и желаніе исправить все зло, надѣланное авторомъ письма. Онъ, то-есть мистеръ Кверкъ, не былъ нисколько выведенъ изъ себя нѣкоторыми довольно-рѣзкими фразами, въ которыхъ имя его было упомянуто; но принявъ во вниманіе все, что могло извинить писавшаго, преспокойно дочиталъ письмо до конца и бросилъ его въ огонь. Въ надлежащее время, мистеръ Стеггарсъ, здоровье котораго пострадало отъ строгаго заключенія, имѣлъ удовольствіе подышать свѣжимъ морскимъ воздухомъ, отправляясь, подъ самыми благопріятными предзнаменованіями, въ Ботани-Бей, то отдаленное, счастливое мѣсто, куда ему такъ рано удалось обезпечить себѣ назначеніе на всю жизнь.

Такими-то, неслишкомъ-чистыми путями, дошли до мистера Кверка точныя свѣдѣнія о правахъ мистера Обри. Что жь касается до Геммона, то, услыхавъ объ этомъ, съ самаго начала онъ обнаружилъ истинное или притворное, не знаю, но сильное отвращеніе отъ всякаго участія въ этомъ дѣлѣ. Впослѣдствіи, однакожь, онъ смягчился и сдѣлалъ видъ, будто Кверкъ настоятельными убѣжденіями своими переспорилъ его и вырвалъ у него насильно согласіе. Достигнувъ до этой точки и имѣя ужь въ виду цѣли, о которыхъ мистеру Кверку и малѣйшей догадки не приходило въ голову, онъ сталъ разработывать данные матеріалы съ такою осторожностью, съ такимъ искусствомъ, энергіею и настойчивостью, которыя скоро довели ихъ до важныхъ результатовъ. Руководимые намеками зоркаго и опытнаго юриста, послѣ большихъ трудовъ и значительныхъ издержекъ, они успѣли наконецъ отъискать этотъ драгоцѣнный образчикъ человѣческой породы — Титльбета Титмауза, игравшаго ужь такую важную роль въ нашемъ разсказѣ.

Когда они дошли до изложенія на бумагѣ результата своихъ розысковъ и разспросовъ, чтобъ предложить вопросъ, въ формѣ дѣла, на разсмотрѣніе гг. Мортмена и Френкпледжа, какъ ужь это было описано, то на бумагѣ все казалось какъ нельзя лучше, такъ, что даже мистеръ Тресель опустилъ изъ виду недостатокъ, обнаруженный мистеромъ Сёттлемъ. Да и не удивительно. То, что предлагается нотаріусу, какъ фактъ (какой-нибудь особенный случай, напримѣръ, смерти, рожденія или женитьбы, въ извѣстное время происшедшій и по самому смыслу дѣла ужь кажущійся въ высшей степени вѣроятнымъ), то онъ можетъ легко допустить за истину. Но если, на тотъ же самый пунктъ обращенъ будетъ зоркій и опытный глазъ адвоката, знающаго, что ему придется доказывать свои доводы шагъ за шагомъ, тогда вещи часто принимаютъ совсѣмъ другой видъ и все, что изъ подробностей дѣла не выводится наружу самымъ яснымъ и очевиднымъ образомъ, считается наравнѣ съ вовсе-несуществующимъ. Другими словами, какъ говоритъ лордъ Кокъ: — de non apparentibus et de non exisientibus eadem est ratio. Первый практикъ, по части обычнаго права, которому дѣло поручено было въ самой грубой, необтёсанной и первобытной формѣ, чтобъ онъ привелъ его немножко въ порядокъ и далъ свой совѣтъ, вообще, прежде чѣмъ дѣло поступитъ въ руки адвокатовъ, былъ мистеръ Траверсъ, молодой юристъ, котораго гг. Кверкъ и Геммонъ собирались выводить въ люди. Онъ написалъ очень-казистое, но поверхностное и ошибочное мнѣніе и хватилъ кліента своихъ пріятелей, такъ-сказать, съ одного размаха, во владѣтели Яттона. Кверкъ прочелъ этотъ отзывъ съ восхищеніемъ; но Геммонъ покачалъ головой, съ довольно-насмѣшливою улыбкой, и объявилъ, что онъ тотчасъ же отошлетъ дѣло на разсмотрѣніе мистера Линкса, котораго онъ давно ужь мѣтилъ въ помощники главному адвокату, на случай, если потребуется вести искъ. Линксъ былъ именно такой человѣкъ, какой имъ былъ нуженъ. Онъ не хваталъ съ неба звѣзды и ораторъ былъ не блестящій, но зато ни одна мелочь, ни одна малѣйшая подробность въ дѣлѣ не ускользала отъ его зоркаго взгляда. Мнѣніе его лежитъ передо мною въ оригиналѣ и я намѣренъ сообщить изъ него читателю нѣсколько строкъ, чтобъ дать возможность оцѣнить щекотливое положеніе дѣла мистера Титмауза.

Чтобъ читателю легче было понять эти строки, то положимъ, что родословная дома Дреддлинтоновъ была въ слѣдующемъ родѣ:

Читатель, никогда неимѣвшій передъ глазами узоровъ подобнаго рода, долженъ понять, что «Дреддлинтонъ», стоящій на самомъ верху таблицы, есть общій родоначальникъ, имѣвшій двухъ сыновей, старшаго: Херри Дреддлинтона и младшаго: Чарльза Дреддлинтона, изъ которыхъ послѣдній, точно такимъ же образомъ, имѣлъ двухъ сыновей: Стивена Д.-- старшаго сына и Джеффри Д. младшаго сына, и что мистеръ Обри, ныньче владѣющій, ведетъ свои права отъ Джеффри Дреддлинтона. Теперь со стороны Титмауза требовалось прежде всего доказать за собственнымъ лицомъ своимъ, ясное и независимое право на имущество; потому-что, какъ говоритъ одинъ извѣстный докторъ правъ, написавшій цѣлую книгу о поземельныхъ тяжбахъ: «истецъ въ поземельной тяжбѣ долженъ добиваться владѣнія, основываясь на силѣ своего собственнаго права, а не на слабости права своего противника».

Имѣя въ виду всѣ эти обстоятельства, посмотримъ теперь, что совѣтовалъ мистеръ Линксъ. Въ мнѣніи его сказано было, между-прочимъ:

«Безъ-сомнѣнія, сдатчикъ истца^[1], то-есть Титльбетъ Титмаузъ, въ-состояніи будетъ доказать, что Дреддлинтонъ, (общій ихъ предокъ) вступилъ во владѣніе Яттономъ въ 1740 году, что онъ имѣлъ двухъ сыновей: Херри и Чарльза, первый, изъ которыхъ, по окончаніи расточительной жизни, умеръ, повидимому безъ потомства, и что отъ послѣдняго, Чарльза, происходятъ: Стивенъ — предокъ сдатчика истца (то-есть Титмауза) и Джеффри — предокъ отвѣтчика. Допуская такимъ образомъ, что происхожденіе Титмауза отъ Стивена можетъ быть доказано, въ чемъ нѣтъ никакихъ причинъ сомнѣваться (объ этомъ пунктѣ, между-прочимъ, Линксъ написалъ четыре длинныя страницы) ясное основаніе тяжбы установлено будетъ со стороны сдатчика истца. Такъ-какъ, однакожь, есть подозрѣніе, что Херри Д. совершилъ закладную крѣпость на свое имѣніе, чтобъ обезпечить заемъ, сдѣланный имъ отъ Эѳрона Мозеса, то чрезвычайно-важно узнать навѣрно, когда именно онъ умеръ: прежде или послѣ смерти своего отца; потому-что, еслибъ открылось, что онъ пережилъ своего огца, тогда закладная, имъ совершенная, дѣлалась бы дѣйствительною въ отношеніи собственности и представила бы полное опроверженіе на всѣ претензіи истца. Опасность возрасла бы очевидно, еслибъ оказалось, что долгъ Эѳрону Мозесу былъ уплаченъ, какъ ходятъ слухи, Джеффри Дреддлинтономъ, меньшимъ сыномъ Чарльза Дреддлинтона; потому-что въ такомъ случаѣ закладная, вѣроятно, передана была по надписи лицу, выплатившему долгъ Херри Дреддлинтона, и документъ этотъ, находясь во власти отвѣтчика, мистера Обри, далъ бы ему возможность доказать право на владѣніе собственностью, превосходящее всѣ права мистера Титмауза. Необходимо, слѣдовательно, употребить всевозможныя старанія, чтобъ опредѣлить съ точностью время смерти Херри Д.; пересмотрѣть тщательно реестры тѣхъ приходовъ^[2], въ которыхъ семейство могло имѣть, въ разныя времена свое мѣстопребываніе; произвести розъиски по церквамъ и кладбищамъ, между надгробными камнями, гербами и проч., принадлежащими роду Дреддлинтоновъ и, однимъ словомъ, сдѣлать все, что только можно, чтобъ разъяснить, хоть сколько-нибудь этотъ важный пунктъ. Изъ дѣла оказывается ясно, что Дреддлинтонъ (общій родоначальникъ) умеръ 7 августа 1742 года; вопросъ, слѣдовательно, просто состоитъ въ томъ: прежде или послѣ этого времени, произошла кончина старшаго сына его Херры? Должно опасаться, между-прочимъ, что отвѣтчикъ имѣетъ, насчетъ этого пункта свѣдѣнія болѣе-положителыіыя, чѣмъ сдатчикъ истца. Естественный порядокъ вещей къ тому же заставляетъ предполагать, что сынъ, будучи моложе и сильнѣе отца, прожилъ дольше его.»

Упомянутое мнѣніе мистера Линкса, вмѣстѣ съ мнѣніемъ мистера Сёттля, вполнѣ его подтверждающимъ (тѣмъ самымъ, о которомъ шла рѣчь въ послѣдней главѣ) и родословная лежали на столѣ передъ встревоженными и озадаченными партнёрами, гг. Кверкомъ и Геммономъ. Геммонъ смотрѣлъ внимательно и съ очень-печальнымъ видомъ на родословную.

— Ну-те-ка, Геммонъ, сказалъ старшій партнёръ: — покажите-ка мнѣ еще разъ, гдѣ эта загвоздка находится. Вы, можетъ-быть, подумаете, что я ужасно глупъ; но чортъ меня возьми, если я понимаю гдѣ она!

— Смотрите же, сэръ: — здѣсь, вотъ здѣсь, отвѣчалъ Геммонъ нетерпѣливо, ткнувъ раза два пальцемъ на слово: «Херри Д.».

— Ахъ Боже-мой! да не будьте же такъ круты, Геммонъ! Я знаю не хуже васъ, что это тутъ гдѣ-то не клеится… да чтожь такое именно намъ нужно?

— Доказательство, сэръ, доказательство того, что Херри Дреддлинтонъ умеръ, когда бы то ни было — все-равно, только прежде 7 августа 1742 года; и если этого нѣтъ, мистеръ Кверкъ, то мы всѣ попросту сѣли на мель и лучше было бы намъ никогда и не затѣвать этого дѣла.

— Вы знаете, Геммонъ, что вы больше моего смыслите въ этихъ вещахъ (только потому, что я не имѣлъ случая обратить на нихъ вниманія съ самаго начала, когда я посвятилъ себя этому званію). Такъ вы скажите мнѣ, теперь въ двухъ словахъ, какая польза будетъ намъ изъ того, если мы докажемъ, что этотъ человѣкъ умеръ при жизни своего отца.

— Вы не показываете сегодня обыкновенной вашей догадливости, мистеръ Кверкъ, отвѣчалъ Геммонъ кротко. Та польза, чтобъ сдѣлать никуда негодною эту проклятую закладную, которую онъ совершилъ, которую Обри имѣетъ въ своихъ рукахъ и посредствомъ которой онъ можетъ однимъ ударомъ подрѣзать насъ подъ самый корень.

— При одной мысли объ этомъ, дѣлается какъ-то такъ… забавно, неправда ли Геммонъ? сказалъ Кверкъ съ смущеннымъ видомъ.

— Да и немудрено, что дѣлается. Теперь, когда мы ужь такъ сильно впутались въ это дѣло, когда успѣхъ сопряженъ съ такимъ множествомъ блестящихъ послѣдствій… впрочемъ, я увѣренъ мистеръ Кверкъ, что вы всегда засвидѣтельствуете, какъ неохотно я согласился воспользоваться мошенничествомъ этого бездѣльника Стеггарса, хмъ…

— Ахъ, Геммонъ, Геммонъ! вы вѣчно припоминаете это; мнѣ надоѣли право ваши попреки!

— Но, такъ-какъ мы теперь ужь впутались въ это дѣло, то я не вижу для чего мы будетъ останавливаться изъ-за пустяковъ. Вопросъ, безъ-сомнѣнія, состоитъ просто въ томъ: остановиться ли намъ или идти далѣе? Мистеръ Кверкъ смотрѣлъ на Геммона съ безпокойнымъ и озадаченнымъ видомъ.

— Какъ-бишь это открывается, законнымъ-то путемъ, знаете, когда человѣкъ умеръ — разумѣется, естественною смертью? спросилъ Кверкъ, довольно-коротко знакомый съ разными средствами доказать въ-точности время нѣкоторыхъ случаевъ насильственной смерти, надъ Должницкими Воротами Ньюгентской Тюрьмы^[3].

— О, есть разнаго рода средства, сэръ, отвѣчалъ Геммонъ, безпечно: — Записки въ семейныхъ Библіяхъ, молитвенникахъ, приходскіе реестры, надгробные камни… хмъ, если правду сказать, старый надгробный камень, продолжалъ Геммонъ въ раздумьи: — это уладило бы наше дѣло.

— Старый надгробный камень! повторилъ проворно Кверкъ: — ахъ Боже-мой, Геммонъ, да, точно уладило бы! Вотъ идея! право, пресвѣтла я идея! Вѣдь это было бы именно то, что намъ нужно.

— Да, именно то, повторилъ Геммонъ съ разстановкой. Они молчали нѣсколько минутъ.

— Снапъ могъ не досмотрѣть какъ-нибудь, когда онъ былъ въ Яттонѣ, замѣтилъ наконецъ Кверкъ, тихимъ голосомъ и покраснѣлъ до ушей, при послѣднихъ словахъ, чувствуя холодные сѣрые глаза Геммона, устремленные на него пристально, какъ взоръ змѣя.

— Конечно, недосмотрѣлъ, отвѣчалъ Геммонъ партнёру своему, который вертѣлся на стулѣ, потирая себѣ подбородокъ, и барабанилъ пальцами по столу. — И теперь, когда вы мнѣ намекнули объ этотъ, я право не вижу тутъ ничего удивительнаго. Вы знаете, вѣдь это долженъ быть, старый надгробный камень, просто, можетъ-быть, какой-нибудь обломокъ надгробнаго камня, и къ тому же, вѣроятно, такъ глубоко-погруженный въ землю, что могъ легко ускользнуть отъ вниманія. Не представляется ли это вамъ такъ, мистеръ Кверкъ? Все это сказано было Геммономъ, въ тонѣ какого-то раздумья, очень-тихимъ голосомъ, и онъ былъ въ восторгѣ, замѣчая какъ глубоко проникали эти слова въ нетерпѣливую душу его товарища.

— Ахь, Геммонъ! воскликнулъ Кверкъ, отчасти вздыхая, а отчасти посвистывая. (Первое выражало истинное состояніе его души, то-есть, безпокойство, а второе должно было служить знакомъ того, что онъ желалъ показать, то-есть знакомъ равнодушія).

— А? мистеръ Кверкъ.

— Вы дьявольски-хитрая голова, Геммонъ, надо вамъ честь отдать, произнесъ Кверкъ, поглядывая на обѣ двери и какъ-то инстинктивно подвигая стулъ свой поближе къ Геммону.

— О нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ Геммонъ съ улыбкой почтительнаго отрицанія: — вы приписываете мнѣ качества, которыхъ я не заслуживаю. Право, еслибъ я не опирался на ваше зоркое благоразуміе все время съ-тѣхъ-поръ, какъ я имѣю честь находиться съ вами въ связи… о! мистеръ Кверкъ, вы сами знаете; ведете впередъ всегда вы, а я только за вами слѣдую.

— Ахъ, Геммонъ, Геммонъ!..

— Въ такія минуты и въ такихъ обстоятельствахъ, какъ теперь, мистеръ Кверкъ, я говорю всегда отъ души, перебилъ Геммонъ, важно поднося къ своему носу наималѣйшее количество табаку, какое онъ только могъ захватить концами пальцевъ изъ огромной табакерки мистера Кверка, между-тѣмъ, какъ тотъ, каждыя полминуты, запихивалъ себѣ въ ноздри гигантскіе призы.

— Намъ будетъ стоить очень-дорого, Геммонъ, отъискать этотъ надгробный камень, сказалъ Кверкъ, почти шопотомъ и остановился, смотря пристально на Геммона.

— Кажется, это не тотъ табакъ, что вы обыкновенно нюхали? спросилъ Геммонъ, запуская кончики пальцевъ въ табакерку.

— Тотъ самый, готъ самый, отвѣчалъ Кверкъ машинально.

— Я въ жизнь свою не встрѣчалъ человѣка съ такою, какъ у васъ, способностью распорядиться въ важныхъ и неожиданныхъ случаяхъ, сказалъ Геммонъ. — Я вижу, что вы поняли сразу въ чемъ дѣло; что, впрочемъ, всегда бываетъ.

— Э! что за вздоръ Геммонъ; вы ни въ какомъ отношеніи не уступаете мнѣ ни на волосъ. Геммонъ улыбнулся, покачалъ головой и пожалъ плечами.

— И эта практическая бойкость ума — какъ вамъ самимъ, впрочемъ, извѣстно, лучше моего — она-то и поставила васъ на ту высокую степень, которую вы теперь занимаете въ нашей профессіи. Онъ остановился и посмотрѣлъ очень-наивно на своего старшаго партнера.

— Да, надо признаться, я кое-что смыслю и ужь тамъ, гдѣ понадобится какая-нибудь уловка, за мной дѣло не станетъ, сказалъ Кверкъ, крякнувъ съ самодовольнымъ видомъ.

— Да; а говоря, между-прочимъ, есть много ловкихъ людей, которые не умѣютъ держать языкъ за зубами и похожи на курицу, которая какъ-только снесетъ яйцо, пойдетъ да и разкудахтаетъ о томъ гдѣ ни попало; яйцо-то у нея и утащатъ; но вы…

— Ха, ха, ха! славно сказано, ей-Богу! я вотъ такъ кажется и вижу передъ собой вашу курицу. Ха, ха, ха!

— Ха, ха! тихонько повторялъ за нимъ Геммонъ. — Но шутки въ сторону, мистеръ Кверкъ; я хотѣлъ сказать только то, что я вполнѣ цѣню вашу высокую осторожность, вслѣдствіе которой вы не хотите открывать никому въ мірѣ, даже и мнѣ, того, какими именно средствами вы думаете выпутать насъ изъ этого затрудненія. Кверкъ слушалъ его въ сильномъ волненіи, крутя усердно свой часовой ключикъ.

— Хмъ, хмъ! какъ же такъ? Да я, хмъ! мычалъ онъ, устремивъ тревожный взоръ на своего спокойнаго и хитраго собесѣдника. — Осторожность вещь очень-полезная; но я не думалъ доводить ее до такой степени, Геммонъ, потому-что, какъ говоритъ пословица: умъ хорошъ, а два лучше. Вы сами должны съ этимъ согласиться, говорилъ онъ, находя совсѣмъ не по вкусу тяжелое бремя отвѣтственности, которое Геммонъ собирался взвалить цѣликомъ на его плечи.

— Насъ ожидаетъ теперь, конечно, дѣло очень-серьёзнаго рода, сказалъ Геммонъ: — и я всегда съ удивленіемъ вспоминаю одно мудрое изреченіе, которое вы мнѣ сказали, лѣтъ пять или шесть тому назадъ, изреченіе великаго Маккіавелли (О Геммонъ, Геммонъ! какъ-будто вы не знаете, что бѣдный мистеръ Кверкъ отъ-роду не слыхивалъ даже и имени Маккіавелли!) «Когда великія дѣла приготовляются, такъ, кажется, онъ говоритъ, тогда мастерской, рѣшительный шагъ долженъ быть заключенъ и запертъ безвыходно въ геніальной головѣ, его породившей». Я вижу, сэръ, я понимаю! Я и не хочу поэтому разспрашивать у васъ въ-точности, какими именно средствами докажете вы въ надлежащее время, что Херри Дреддлинтонъ умеръ прежде 7 августа 1742 года. При этомъ онъ вынулъ свои часы: — Ахъ Боже мой! продолжалъ онъ: — какъ время летитъ! ужь два часа, скажите! А я обѣщалъ быть у господъ Грегсонъ въ три четверти вгораго!

— Постойте, постойте! минута или двѣ лишнія ничего не значатъ. Вѣдь это… это, говорилъ Кверкъ, запинаясь: — вѣдь это вы первый вздумали о надгробномъ камнѣ!

— Я, мистеръ Кверкъ? перебилъ Геммонъ съ почтительнымъ изумленіемъ.

— Полноте, полноте, шутки въ сторону, Геммонъ! говорилъ Кверкъ, усиливаясь засмѣяться.

— Нѣтъ, никогда про меня не скажутъ, что я пытался присвоить себѣ славу этого… началъ Геммонъ, но тутъ Снапъ вошелъ къ нимъ въ кабинетъ и положилъ конецъ разговору. Оба партнера разошлись по своимъ комнатамъ. Мистеръ Геммонъ, вѣроятно, нашелъ, что ужь слишкомъ-поздно исполнить обѣщаніе, данное господамъ Грегсонъ, если только онъ дѣйствительно что-нибудь обѣщалъ, чего, впрочемъ, по правдѣ сказать, онъ и не думалъ дѣлать. Мистеръ Кверкъ сидѣлъ съ полчаса въ раздумьи у себя за столомъ.

«О, этотъ Геммонъ глубокая штука! Чортъ меня возьми, если найдется ему равный», сказалъ онъ наконецъ самъ себѣ, и вставь со стула, началъ ходить тихими шагами взадъ и впередъ по комнатѣ. «Я вижу куда онъ мѣтитъ: хоть онъ тамъ себѣ и думаетъ, что я не догадываюсь. Онъ хочетъ, чтобъ я перецарапалъ себѣ руки, собирая крыжовникъ, а самъ потомъ прійдетъ, посмѣиваясь, его кушать. Нѣтъ, ужь если дѣлить, такъ дѣлить все пополамъ; дѣлить выгоды, дѣлить и опасность. Нѣтъ, милостивый государь, я вамъ покажу, что Калебъ Кверкъ не уступитъ Геммону! Такъ или сякъ, а ужь я васъ втяну въ это дѣло». Тутъ произошелъ довольно-длинный антрактъ въ его мысляхъ. "Право, дѣло это совсѣмъ отъ рукъ отбивается. Выгоды не стоятъ риска, да, риска, потому-что, если подумать, такъ, вѣдь, это ни болѣе, ни менѣе, какъ просто… Тутъ, одна картинка, завѣшеная чернымъ крепомъ и висящая въ гостиной Алиби-Дома, казалось, какъ-будто бы соскользнула съ своего мѣста и очутилась прямо у него передъ глазами съ крепомъ, отдернутымъ въ сторону. «О, какой страшный предметъ!..» Онъ содрогнулся и невольно закрылъ глаза… «Какъ странно, чортъ возьми, что мнѣ именно теперь, это пришло въ голову», подумалъ онъ, самъ про-себя, опускаясь въ кресла, и холодный потъ выступилъ у него на лицѣ. «Къ чорту картину!» воскликнулъ онъ наконецъ почти громко, все болѣе-и-болѣе приходя въ смущеніе. «Я сожгу ее; она больше не будетъ позорить мою гостиную!» И вдругъ ему представился какой-то маленькій бѣсёнокъ, который сидѣлъ скорчась передъ страшнымъ изображеніемъ и подписывалъ снизу слова: Калебъ Кверкъ. Какое-то болѣзненное чувство овладѣло имъ на минуту; потомъ онъ вскочилъ и снялъ одну изъ нѣсколькихъ сильно-потертыхъ и затасканныхъ книгъ, стоявшихъ на полкѣ; то былъ томъ Бурна: Объ обязанностяхъ Мирнаго Судьи. Сѣвъ опять на свое мѣсто, надѣлъ онъ очки, съ трепетомъ развернулъ книгу на статьѣ: Подлогъ и пробѣжалъ эту статью раздѣленную на два большіе отдѣла: Подлогъ по обычному праву и подлогъ по статуту, съ разными дѣльными замѣчаніями ученаго компилятора и любопытными примѣрами въ поясненіе текста. Наконецъ, между разными параграфами, попался ему одинъ, отъ котораго сердце мистера Кверка вдругъ подпрыгнуло до самаго горла, произведя ощущеніе, заставившее его невольно схватиться рукою за шею. «О Геммонъ!» пробормоталъ онъ, снимая свои очки и опускаясь на спинку креселъ, со взоромъ, устремленнымъ на дверь, отдѣлявшую его кабинетъ отъ комнаты Геммона. При этомъ, онъ протянулъ къ дверямъ правую руку и погрозилъ кулакомъ. «О неоцѣненный плутъ! Страшно какъ хочется», подумалъ онъ наконецъ, «не говоря ни кому ни слова, отправиться прямо въ Йоркширъ, заключить съ непріятелемъ миръ и покончить все дѣло разомъ. Тысячи за двѣ вѣдь можно было бы; а для, Обри это сущая бездѣлица, я увѣренъ. На его мѣстѣ я не постоялъ бы за этимъ; да и почему же ему не заплатить? Да; это было бы, какъ Геммонъ говоритъ, мастерской и рѣшительный шагъ, къ-тому же, замкнутый въ геніальномъ умѣ, его породившемъ. Какимъ образомъ могъ бы онъ догадаться, отчего это дѣло вдругъ лопнуло? Право, я бы готовъ быль уступить половину этой суммы за одно удовольствіе надуть Геммона, хоть разъ въ своей жизни, Геммона, который такъ хитро суетъ въ петлю шею своего пріятеля Калеба Кверка!»

— Я вамъ скажу кое-что, мистеръ Кверкъ, произнесъ Геммонъ, вдругъ входя въ комнату. — Я думаю: не лучше ли мнѣ будетъ теперь же съѣздить въ Яттонъ одному.

Кверкъ выпучилъ глаза и разинулъ ротъ во всю ширину. Лицо его побагровѣло и онъ глядѣлъ на своего спокойнаго партнера съ ужасомъ и удивленіемъ.

— Чортъ возьми, Геммонъ! воскликнулъ онъ наконецъ, отчаянно стукнувъ кулакомъ по столу: — я право думаю, что вы не иной кто, какъ дьяволъ! И онъ опустился въ свои кресла, совершенно-увѣренный, въ минутномъ смущеніи своихъ мыслей, что все, происходившее у него въ душѣ, было извѣстно Геммону, или что планъ, мелькнувшій у него въ головѣ, пришелъ тоже на умъ и Геммону, который рѣшился предупредить его въ исполненіи. Геммонъ сначала былъ совершенно пораженъ пріемомъ старшаго своего партнера и стоялъ нѣсколько секундъ съ поднятыми руками, неговоря ни слова; потомъ онъ подошелъ къ столу и взоръ его встрѣтилъ сильно-помѣченныя пальцами страницы книги Бурна, развернутой на главѣ: Подлогъ. Съ одного взгляда, онъ понялъ въ чемъ дѣло, и какимъ процесомъ Кверкъ дошелъ до результата, такъ сильно его изумившаго.

— Ну что, мистеръ Кверкъ, какія у васъ новыя затѣи? спросилъ онъ, улыбаясь, съ видомъ невиннаго любопытства.

— Чортъ побери затѣи! ворчалъ старый Кверкъ, угрюмо, не двигаясь съ мѣста.

Геммонъ стоялъ съ минуту, устремивъ на него свой острый и проницательный взоръ. — Какъ, спросилъ онъ наконецъ добродушно: — неужли вы въ-самомъ-дѣлѣ не хотите уступить мнѣ никакой доли въ этомъ маленькомъ предпріятіи?

— Э! торопливо перебилъ Кверкъ, настроивъ уши: — что вы хотите, Макъ-Кивеля разыгрывать, а? Зачѣмъ вы хотите ѣхать одни въ Яттонъ? продолжалъ онъ съ встревоженымъ видомъ.

— Да такъ, просто, чтобъ осмотрѣть кладбище. Я думалъ, что это можетъ быть полезно; но если вы полагаете…

— Геммонъ, вашу руку! Я понимаю, отвѣчалъ Кверкъ, замѣтно-утѣшенный, и онъ съ жаромъ пожалъ холодную руку Геммона..

— Но не забудьте того, что я вамъ скажу, мистеръ Кверкъ, произнесъ тотъ, довольно-повелительнымъ тономъ: — никто на свѣтѣ не долженъ знать о моей поѣздкѣ въ Яттонъ, кромѣ васъ.

Онъ получилъ торжественное обѣщаніе на этотъ счетъ и затѣмъ партнеры разстались, немного-болѣе довольные другъ другомъ.

Нѣсколько дней сряду послѣ того, ни одного слова между ними не было сказано о дѣлѣ, составлявшемъ главный предметъ разговора въ это утро; но читатель легко можетъ себѣ представить, что ни одинъ изъ нихъ не пересталъ о немъ думать. Мистеръ Кверкъ посѣщалъ раза два окрестности Хаундсдича^[4], гдѣ жило нѣсколько джентльменовъ еврейскаго вѣроисповѣданія, много обязанныхъ компаніи Кверка, Геммона и Снапа за разныя дѣловыя услуги, оказанныя имъ и пріятелямъ ихъ. Одинъ изъ этихъ джентльменовъ въ-особенности имѣлъ увѣренность довольно-непріятнаго рода, а именно, что во власти стараго мистера Кверка было во всякое время, когда ему угодно, однимъ взмахомъ затянуть его (упомянутаго Израильтянина) шею въ безобразную петлю, порой болтающуюся съ перекладины надъ Должницкими Воротами Ньюгета, часовъ около восьми утра. И интересъ и благодарность, слѣдовательно, заставляли этого человѣка быть покорнымъ всякому благоразумному желанію мистера Кверка. Онъ былъ малый характера самаго изобрѣтательнаго и имѣлъ большую склонность къ подражательному искусству, такую сильную склонность, что она раза два уже ставила его въ очень-опасное положеніе передъ Готфами и Вандалами закона, называвшими его благородное искусство очень-гнуснымъ и страшнымъ именемъ, съ которымъ соединялись самыя варварскія уголовныя наказанія. Что происходило между нимъ и старымъ Кверкомъ на этихъ свиданіяхъ — мнѣ неизвѣстно; но однажды вечеромъ, послѣдній, возвратясь въ свою контору и не говоря ни съ кѣмъ ни слова, заперъ свою дверь на замокъ. Потомъ онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько маленькихъ листочковъ бумаги, содержавшихъ очень-красивые эскизы, съ разными старинными буквами и фигурами на нихъ, куски развалившихся камней, иные глубоко, другіе еще глубже погруженные въ землю и заросшіе травою. Все это, можетъ-быть, были проекты новыхъ украшеній къ прекрасному зданію Алиби-Дома, а, можетъ-быть, просто рисунки для альбома миссъ Кверкъ. Какъ бы то ни было, но, посмотрѣвъ на нихъ нѣсколько времени и тщательно сравнивъ ихъ другъ съ другомъ, онъ завернулъ все это въ листъ бумаги, запечаталъ пакетъ, разумѣется, не очень-твердою рукою и потомъ спряталъ его въ желѣзный шкапъ.

ГЛАВА II.

Яттонъ, завоеваніе котораго было главною цѣлью всѣхъ этихъ скрытыхъ приготовленій, чтобъ не сказать козней, былъ все это время сценою глубокой горести. Жалкое состояніе старой леди огорчало мистера Обри, его жену и сестру гораздо-сильнѣе бѣдствія, угрожавшаго всему ихъ семейству. Еслибъ Обри былъ одинъ на свѣтѣ, онъ встрѣтилъ бы эту неожиданную бурю съ непреклонною, даже съ веселою твердостью; но теперь онъ имѣлъ постоянно у себя передъ глазами тѣхъ, чья гибель соединена была съ его собственною. Бѣдная Агнеса, его жена, пролежавъ двѣ или три недѣли въ комнатѣ, едва могла владѣть собою, когда ее привели въ первый разъ, блѣдную и изнуренную, въ спальню несчастной страдалицы. Какъ измѣнились всѣ они съ той поры, когда, въ первый день праздника, счастливое семейство ихъ такъ весело встрѣчало Рождество Христово! Кетъ была теперь блѣдна и замѣтно похудѣла. Прелестныя черты ея носили печать тоски и мучительной заботы; но, несмотря на то, какой-то ясный свѣтъ сіялъ въ голубыхъ глазахъ ея, какая-то спокойная рѣшимость видна была въ лицѣ и въ движеніяхъ, рѣшимость, выражавшая высокую душу. Чего ей стоило переносить съ наружной твердостью видъ больной ея матери! Какъ нѣжно ухаживала она за тою, которая не могла болѣе ни чувствовать, ни цѣнить ея вниманія; какъ слѣдила сердцемъ за всѣми маленькими ея странностями, покоряясь случайнымъ ея прихотямъ и сообразуясь искусно съ каждымъ измѣняющимся фазисомъ ея болѣзни. Она такъ выучилась управлять своими чувствами, что въ-состояніи была сохранять еще довольно-спокойный и веселый видъ при такихъ сценахъ, которыя заставляли ея брата и больную Агнесу отворачивать взоръ, полный отчаянной муки. Несчастная мать ихъ воображала, что она переживаетъ снова первые годы своего замужства и принимала маленькихъ внучатъ своихъ за мистера Обри и сестру его въ дѣтскомъ возрастѣ. Порой, она тихо упрекала Чарльза, покойнаго своего мужа, за долгое его отсутствіе и спрашивала, по нѣскольку разъ на день, вернулся ли онъ изъ Лондона? Каждое утро приводили къ ней въ комнату стараго Джекоба Джонса, въ тотъ же самый часъ, въ который онъ и прежде имѣлъ обыкновеніе ее посѣщать. Слёзы навертывались на глазахъ у бѣднаго старика и голосъ его дрожалъ, когда она его спрашивала: хорошо ли Пегги окончила вчерашнюю свою поѣздку, и потомъ начинала дѣлать вопросы и давать порученія, какъ было двадцать лѣтъ тому назадъ и относившіеся къ поселянамъ, давно ужь истлѣвшимъ въ смиренныхъ гробахъ своихъ. Трогательную картину представляли ея прелестные внуки, когда они съ робкимъ видомъ и несовсѣмъ-охотно приводимы были въ присутствіе больной, встрѣчавшей ихъ всегда съ особенною радостью. Какъ странна должна была имъ казаться веселость этой неподвижной фигуры, вѣчно-лежащей въ постели. Вся ея нѣжность не могла успокоить малютокъ и разсѣять ихъ робкаго вида. Кроткія черты ея, правда, улыбались и голосъ былъ тихо-привѣтливъ; но эта улыбка и этотъ голосъ принадлежали блѣдной, распростертой женщинѣ, никогда нешевелившейся съ мѣста и окруженной печальными, принужденными лицами. Чарльзъ часто стоялъ, устремивъ на нее робкій взоръ и приложивъ пальчикъ къ губамъ, а другою рукою между-тѣмъ держась за руку, приведшую его, какъ-будто бы не смѣя оставить ее. Нѣсколько словъ, которыя успѣвали у него выманить, произносимы были торопливо въ полголоса, и когда наконецъ его съ сестрою приподнимали, чтобъ поцаловать свою бабушку и потомъ уводили изъ комнаты; бѣдные малютки вздыхали съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, какъ рады они были освободиться отъ этого принужденія. Печально, печально сдѣлалось все въ ихъ нѣкогда веселомъ домѣ и все какъ-будто бы предвѣщало новыя, наступающія бѣдствія! Нѣсколько недѣль прошло, безъ всякой особенной перемѣны въ состоянія больной, кромѣ-гого, что она стала замѣтно-слабѣе. Разъ поутру, однакожь, недѣль шесть спустя послѣ удара, доктора, основываясь на разныхъ признакахъ, объявили, что важный кризисъ долженъ скоро произойдти, къ которому семейство должно себя приготовить. Больная провела безпокойно всю ночь, и послѣ короткихъ промежутковъ тревожнаго сна, просыпалась въ замѣтномъ удивленіи и безпамятствѣ. Порой, какая-то странная улыбка пролетала по ея изнуреннымъ чертамъ, то мракъ покрывалъ ихъ снова и она какъ-будто бы силилась удержать слёзы. Голосъ ея былъ слабъ, дрожалъ и она порой вздыхала, печально покачивая головой. Если стараго Джекоба Джонса не было возлѣ нея въ обыкновенное время, она спрашивала о немъ. Когда онъ появлялся, она смотрѣла на него, минуту или двѣ, съ удивленнымъ видомъ, восклицая: «Джекобъ! Джекобъ! это вы?» очень-тихимъ голосомъ и потомъ закрывала глаза, какъ-будто бы засыпая. Такъ прошелъ день. Ея дочь и невѣстка сидѣли по обѣимъ сторонамъ кровати, гдѣ онѣ столько длинныхъ часовъ провели ужь въ заботливомъ и нѣжномъ присмотрѣ за больною. Мистеръ Обри сидѣлъ въ ногахъ; докторъ Годдартъ и мистеръ Вейтли присутствовали почти-безотлучно. Къ-вечеру добрый пасторъ тоже пришелъ, по своему обыкновенію, и тихимъ голосомъ прочелъ молитву для больныхъ. Скоро потомъ Обри вышелъ, чтобъ распорядиться но одному дѣлу и просидѣлъ надъ работой около часа, каждую минуту сбираясь возвратиться въ комнату больной. Подписывая имя свое подъ однимъ письмомъ, онъ увидѣлъ доктора Тэсема, вошедшаго къ нему въ библіотеку. «Пойдемте, другъ мой», произнесъ тотъ съ значительнымъ взоромь: — «вернемся къ вашей матушкѣ; мнѣ кажется, она приближается къ рѣшительной перемѣнѣ. Будущее въ рукахъ Божіихъ!» Въ нѣсколько мгновеній они были снова у кровати мистриссъ Обри. Большая лампа, стоявшая поодаль на столѣ, разливала по комнатѣ тихій свѣтъ, позволяя съ одного взгляда различить безмолвную, печальную группу, собранную вокругъ постели. Всѣ глаза устремлены были на больную. Мистеръ Обри взялъ ея худую, изсохшую руку и нѣжно поднялъ къ губамъ своимъ. Мать его, повидимому, дремала; но движеніе это какъ-будто разбудило ее на минуту. Она открыла глаза и устремила на него взоръ, выраженіе котораго тихо и непримѣтно измѣнялось, возбуждая въ немъ странныя чувства. Вдругъ онъ задрожалъ и поблѣднѣлъ: все лицо его матери совершенно перемѣнилось. Сквозь тусклыя окна разрушающагося зданія, его долго-заключенный житель — душа, прогнувшаяся отъ своего усыпленія, глядѣла на него прямо. Разсудокъ возвращался. На него смотрѣла дѣйствительно его мать и въ полномъ сознаніи. Онъ едва переводилъ духъ. Наконецъ, удивленіе и боязнь уступили мѣсто порывамъ нѣжной любви: губы его задрожали, глаза наполнились слезами и, чувствуя тихое пожатіе ея руки, онъ зарыдалъ. Осторожно склоняясь впередъ, поцаловалъ онъ ея щеку и упалъ на колѣни передъ постелью.

— Вы ли это Чарльзъ? сказала она очень-тихо, но ужь собственнымъ своимъ голосомъ, и звуки этого голоса вдругъ пробудили въ душѣ тысячи нѣжныхъ воспоминаній, едва не лишившихъ его силы. Онъ поцаловалъ ея руку съ жаромъ, съ горячимъ увлеченіемъ, но не говорилъ ни слова. Торжественно и нѣжно продолжала она глядѣть на него и взоръ ея становился свѣтлѣе и свѣтлѣе. И вотъ снова она заговорила тихимъ, но внятнымъ голосомъ; каждое слово ея разслышано было всѣми окружавшими:

— Дотолѣ, пока не опрокинется чаша златая^[5] и не сокрушится повязка серебряная и не разобьется кувшинъ у источника и не сломится колесо у колодца.

— И тогда прахъ вернется въ землю прахомъ, а душа возвратится къ Богу, ее даровавшему.

Не возможно описать тона, которымъ слова эти были произнесены; онъ поразилъ всѣхъ слушавшихъ ее — такъ же сильно, какъ еслибъ они внимали голосу человѣка, воскресшаго изъ мертвыхъ.

— Матушка, матушка! проговорилъ наконецъ Обри, запинаясь.

— Богъ да благословитъ тебя, сынъ мой! сказала она торжественно: — и тебя, Катерина, дочь моя, Богъ да благословитъ! прибавила она, вслѣдъ за тѣмъ, нѣжно поворачивая голову въ ту сторону, откуда послышалось удержанное рыданіе миссъ Обри, которая встала, дрожа и, склонясь надъ матерью, цаловала ее. — Агнеса, здѣсь ли вы и ваши малютки?.. да благословитъ васъ Богъ!.. Голосъ ея сталъ ослабѣвать и глаза закрылись. Мистеръ Вейтли далъ ей нѣсколько капель эѳира, снова ее оживившихъ.

— Богъ былъ милостивъ къ вамъ, сударыня, сказалъ докторъ Тэсемъ, замѣтивъ, что взоръ ея устремился на него: — Онъ возвратилъ васъ вашимъ дѣтямъ.

— Да, я была долго въ отсутствіи, долго! Я просыпаюсь, дѣти мои, но чтобъ проститься съ вами въ послѣдній разъ, здѣсь, на землѣ.

— Не говорите этого матушка, милая матушка! сказалъ ея сынъ, напрасно стараясь унять свои чувства.

— Да, Чарльзъ, да! Не плачьте обо мнѣ, я стара и Богъ отъ васъ позвалъ меня къ себѣ. Она остановилась, повидимому отъ утомленія, и всѣ молчали нѣсколько минутъ.

— Можетъ-быть, разбудивъ меня такимъ образомъ почти изъ мертвыхъ, Богъ хотѣлъ, чтобъ я утѣшила васъ, бѣдныхъ дѣтей моихъ, словами надежды, произнесла мистриссъ Обри, гораздо-болѣе-сильнымъ и внятнымъ голосомъ, чѣмъ прежде: — а потому, надѣйтесь на Него, дѣти мои, и вѣрьте, что вы еще не разъ въ жизни будете имѣть случай благодарить Его.

— Мы будемъ помнить, матушка, ваши слова, прошепталъ ея сынъ.

— Да, сынъ мой, если горькіе дни близки… Она остановилась. Снова мистеръ Вейтли поднёсъ къ ея блѣднымъ губамъ рюмку съ какою-то оживляющею жидкостью; но увидѣвъ, что она остается безъ чувствъ, бросилъ на Обри значительный взглядъ. Миссъ Обри рыдала громко. Всѣ присутствовавшіе были сильно растроганы. Ещё разъ она пришла въ себя и проглотила нѣсколько капель вина съ водой. Небесное спокойствіе распространилось на изнуренныхъ чертахъ лица ея.

— Мы встрѣтимся снова, друзья мои… Я не могу васъ болѣе видѣть глазами моего… Мистеръ Вейтли замѣтивъ внезапную перемѣну, подошелъ ближе. — Тише, тише! прошептала она, едва-внятно. Мертвое молчаніе настало, прерываемое одними только удерживаемыми рыданіями. Дѣти стали передъ ней на колѣни и, дрожа, закрыли лицо руками. Мистеръ Вейтли сдѣлалъ знакъ пастору, что жизнь прекратилась.

— Богъ далъ, Богъ и отнялъ, благословимъ имя Божіе! произнесъ докторъ Тэсемъ, торжественнымъ, трепещущимъ голосомъ. Агисса и Кетъ зарыдали громко и ихъ почти безъ памяти, увели изъ комнаты.

Какъ только узнали въ окрестностяхъ о смерти почтенной матери мистера Обри, общее уваженіе къ ея памяти и сочувствіе къ ея огорченнымъ дѣтямъ оказано было большими и малыми, богатыми и бѣдными, даже и тѣми, которые не были лично знакомы съ семействомъ. Два или три дня спустя, гробовщикъ, получившій приказаніе отъ мистера Обри устроить простыя и недорогія похороны, представилъ ему списокъ болѣе нежели тридцати именъ сосѣдней знати и помѣщиковъ, присылавшихъ къ нему узнать: угодно ли будетъ семейству позволить имъ проводить останки мистриссъ Обри, въ могилу. Подумавъ хорошенько, мистеръ Обри принялъ эту мгновенную дань уваженія къ памяти своей матери. Печаленъ быль день, въ который произошло погребеніе, день, незабвенный въ Яттонѣ. Что можетъ быть мрачнѣе хлопотъ, сопряженныхъ съ большими похоронами, особенно въ деревнѣ, и если имя скончавшагося успѣло привязать къ себѣ всѣхъ, кто его зналъ при жизни. Былъ ли хоть одинъ человѣкъ, на нѣсколько миль во всей окрестности, который не могъ бы разсказать чего-нибудь о радушіи, о подвигахъ состраданія и милосердія, о добротѣ сердца покойной?

Блѣдный, какъ смерть, сынъ умершей, закутанный въ черный плащъ, вошелъ въ траурную карету. Никто не говорилъ съ нимъ; лицо его закрыто было платкомъ, сердце разрывалось. Онъ думалъ о той, чей прахъ везли передъ нимъ въ могилу, думалъ о милыхъ существахъ, которыхъ онъ оставилъ въ горести до своего возвращенія: о женѣ и сестрѣ своей. Поѣздъ подвигался тихо впередъ; безмолвныя толпы фермеровъ, хлѣбопашцевъ, старыхъ и малыхъ, мужчинъ и женщинъ, стояли по обѣимъ сторонамъ дороги: ни одного глаза сухаго между ними, ни одного слова не было слышно, ни одинъ звукъ не раздавался, кромѣ стука подковъ лошадиныхъ, да колесъ, катившихся по мокрому песку. День былъ сумрачный и ненастный. Какъ только миновали они ворота парка, карета за каретою, стали занимать мѣста свои сзади, и печальная толпа увеличивалась вокругъ нихъ. Многіе имѣли въ рукахъ Библіи и молитвенники, подаренные имъ про жизни тою, которая лежала теперь въ гробу; иные могли еще припомнить день, когда покойный владѣтель Яттона повезъ ее изъ церкви въ барскій домъ, ее, въ ту пору, молодую и цвѣтущую невѣсту, которой онъ гордился и радовался; и теперь они шли, чтобъ положить ее возлѣ него. Они въѣхали въ ворота церковной ограды и встрѣчены были добрымъ докторомъ Тэсемомъ, въ облаченіи, съ открытой головой и съ книгою въ рукахъ. На глазахъ его были слёзы и губы дрожали, когда онъ тихо повелъ толпу за собой въ церковь. Дрожавшимъ голосомъ и съ частыми остановками прочелъ онъ похоронную службу; и вотъ они ужь остановились у входа въ склепъ, послѣдній обрядъ совершился, и вѣроятно, какъ думалъ въ эту минуту Обри, надъ послѣднимъ изъ его рода, который будетъ покоиться въ этой могилѣ.

Долго послѣ того, какъ все ужь кончилось, кладбище наполнено еще было небольшими толпами хлѣбопашцевъ и фермеровъ, тѣснившихся у мрачнаго отверстія склепа, чтобъ взглянуть въ послѣдній разъ на гробъ, содержавшій остатки той, чьей памяти суждено было долго жить въ ихъ сердцахъ. «Ахъ, бѣдная старая барыня!» говорилъ Джонасъ Хигсъ самъ себѣ, задѣлавъ навремя отверстіе склепа и окончивъ такимъ образомъ печальную работу этого дня. «Они, современемъ, быть-можетъ, выжили бы тебя оттуда, изъ барскаго дома; но ужь здѣсь-то, по-крайней-мѣрѣ, они тебя не тронутъ!»

Такъ умерла и такъ была похоронена мистриссъ Обри и она, до-сихъ-поръ еще не забыта въ Яттонѣ.

Какъ пустъ показался домъ на слѣдущее утро огорченнымъ его жителямъ, когда, одѣтые въ глубокій трауръ, они встрѣтились за печальнымъ завтракомъ. Обри поцаловалъ жену и сестру свою, которыя едва могли отвѣчать на его короткіе вопросы. Мракъ, происходившій въ домѣ послѣдніе десять дней отъ постоянно-опушенныхъ сторъ, теперь, когда онѣ были подняты снова, замѣненъ былъ ослѣпительнымъ свѣтомъ, почти оскорблявшимъ сердца ихъ, попрежнему омраченныя печалью. Каждый предметъ напоминалъ имъ отсутствіе той, чьи кресла стояли пустыми на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ. Тутъ же лежала и Библія ея, на маленькомъ, кругломъ столикѣ, возлѣ окошка. Печальныя лица, какъ-будто бы оживлены были, на минуту, приходомъ дѣтей; но и тѣ тоже одѣты были въ трауръ. Однакожь, опустимъ занавѣсъ надъ этой картиной страданія, гдѣ всякій предметъ, всякое воспоминаніе, всякая мысль, связанная съ прошедшимъ, заставляютъ израненное сердце обливаться съизнова кровью.

Послѣ долгаго раздумья, всѣ рѣшились на слѣдующіе воскресенье, утромъ, ѣхать въ церковь, гдѣ ни мистриссъ Обри, ни Кетъ, не были еще съ самаго начала болѣзни ихъ матери. Маленькая церковь была полна народа. Почти всѣ присутствовавшіе, не говоря ужь о близкихъ, имѣли какой-нибудь внѣшній знакъ почтенія на своей одеждѣ, какой-нибудь символъ траура, на сколько позволяли имъ, по-крайней-мѣрѣ, ихъ ограниченныя средства. Каѳедра и налой завѣшаны были чернымъ; а также и скамья сквайра — предметъ глубокаго любопытства, для всего собранія, ожидавшаго видѣть, по-крайней-мѣрѣ, хоть кого-нибудь изъ семейства. Ожиданіе ихъ не было обмануто. Незадолго передъ тѣмъ, какъ докторъ Тэсемъ занялъ свое мѣсто у налоя, раздался хорошо-знакомый стукъ колёсъ семейной кареты, подъѣхавшей къ воротамъ и вслѣдъ затѣмъ мистеръ Обри появился въ дверяхъ церкви, объ руку съ женою и сестрою; всѣ трое, безъ-сомнѣнія, были въ глубокомъ траурѣ, а лица мистриссъ Обри и Кетъ сверхъ-того закрыты длинными креповыми вуалями. Сѣвъ на свои мѣста, онѣ долго еще не могли оправиться и очевидно плакали. Мистеръ Обри держалъ себя тверже; но у него на лицѣ видны были слѣды страданій, имъ перенесенныхъ. Агнеса рѣдко поднималась съ своего мѣста; но Кетъ отъ времени до времени вставала, вмѣстѣ со всѣмъ народомъ. Бѣлый платокъ, однакожь, часто былъ у глазъ ея, подъ чернымъ покрываломъ. По мѣрѣ того, какъ служба шла впередъ, она, казалось, боролась успѣшно съ своими чувствами. Желая освѣжить лицо, она отдернула вуаль, его закрывавшій, и такимъ образомъ открыла на нѣсколько минутъ черты-невыразимо прелестныя. Она не могла, однакожь, долго выносить взоровъ собранія, съ участіемъ устремленныхъ на нее, и на сидѣвшихъ съ нею рядомъ и торопливо спустивъ опять свой вуаль, ужь болѣе не подымала его; а между-тѣмъ, въ числѣ присутствовавшихъ находился одинъ человѣкъ, на котораго минутный видъ ея красоты произвелъ сильное впечатлѣніе. По мѣрѣ того, какъ онъ смотрѣлъ, краска исчезла съ лица его и взоръ оставался прикованнымъ къ ней даже и послѣ того, какъ она ужь опустила свой вуаль. Онъ вдругъ испыталъ чувство, дотолѣ ему незнакомое. Такъ это-то миссъ Обри!

Мистеръ Геммонъ (потому-что это былъ онъ) пришелъ въ церковь, надѣясь увидѣть въ первый разъ кого-нибудь изъ семейства Обри. Онъ слылъ вообще человѣкомъ хладнокровнымъ, и дѣйствительно, мало кто могъ до такой степени владѣть своими чувствами и такъ систематически останавливать ихъ проявленіе; но въ особѣ и въ обстоятельствахъ миссъ Обри, имя которой онъ узналъ отъ одного изъ возлѣ-сидѣвшихъ, было что-то такое, что породило въ немъ чувство совершенно-новое. За малѣйшимъ движеніемъ ея взоръ его слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Неясные, полуочерченные планы, предположенія и надежды, быстро смѣняясь, носились у него въ душѣ, и онъ ужь предвидѣлъ, что обстоятельства возникнутъ впослѣдствіи, посредствомъ которыхъ…

«Боже милостивый! какъ удивительно, какъ необыкновенно она хороша!» сказалъ онъ самъ себѣ, когда служба кончилась и ея стройная фигура, выходя изъ церкви, тихимъ, печальнымъ шагомъ, вслѣдъ за братомъ и за его женой, подошла къ тому мѣсту, гдѣ онъ стоялъ. Какая-то холодная дрожь пробѣжала у него по членамъ, когда ея черное платье слегка до него коснулось и, шелестя, промелькнуло мимо. «Боже-мой!» подумалъ онъ, «что я дѣлаю и что затѣваю противъ этого милаго созданія! И для кого?.. Для какой отвратительной гадины… для Титмауза!» Онъ едва не покраснѣлъ отъ стеченія разныхъ ощущеній, выходя тотчасъ же вслѣдъ за миссъ Обри, которую онъ не опустилъ изъ виду ни на одну секунду, покуда братъ не посадилъ ея въ экипажъ, сѣлъ самъ вслѣдъ за ней, и карета уѣхала.

Читателю не трудно будетъ объяснись себѣ присутствіе Геммона при этомъ случаѣ и связать его съ рѣшеніемъ важнаго процеса на приближавшихся ассизахъ въ Йоркѣ. Возвращаясь назадъ въ Грильстонъ, гдѣ ожидалъ его одинокій обѣдъ, онъ погруженъ былъ въ глубокую думу, и по приходѣ въ гостинницу, отправился прямо въ свой нумеръ, гдѣ нашелъ экземпляръ Воскреснаго Блеска, присланный, по его приказанію, изъ Лондона, съ адресомъ на принятое имъ имя Джексона. Онъ ѣлъ мало и то машинально, и въ первый разъ не нашелъ ничего интереснаго въ обыкновенной своей газетѣ. До-сихъ-поръ онъ по обращалъ ни малѣйшаго вниманія на восторженныя похвалы красотѣ миссъ Обри, слышанныя имъ часто отъ этого маленькаго идіота, Титмауза, и отъ Снапа, который стоялъ въ его мнѣніи немногимъ выше Титмауза. Одно было ясно, что съ этой минуты миссъ Обри составила новый элементъ въ разсчетахъ Геммона, который могъ повести къ результатамъ, очень-далекимъ отъ предположенныхъ съ самаго начала этимъ хитрымъ и хладнокровнымъ человѣкомъ.

Такъ-какъ ночь была лунная, то онъ рѣшился разомъ отправиться по важному дѣлу, за которымъ пріѣхалъ въ Йоркширъ, и съ этою цѣлью пошелъ, около восьми часовъ, въ Яттонъ. Около десяти, онъ проскользнулъ на кладбище, какъ опасная змѣя. Луна продолжала свѣтить и повременамъ свѣтъ ея былъ такъ силенъ, что онъ могъ легко исполнить свое намѣреніе, то-есть осмотрѣть такъ аккуратно, какъ только возможно, маленькое кладбище и удостовѣриться въ томъ, что оно содержало; а между-прочимъ и насчетъ того, что оно могло въ себѣ помѣстить. Онъ подошелъ къ старому тиссу, прислонился спиною къ огромному стволу его и, сложивъ руки на груди, задумался. Минуты черезъ двѣ, услыхавъ легкій шорохъ, произведенный кѣмъ-то, отворявшимъ калитку, черезъ которую онъ вошелъ, онъ спрятался далѣе, въ густой мракъ тѣнистаго дерева и, повернувъ голову потому направленію, откуда послышался ему шумъ, увидѣлъ человѣка, входившаго на кладбище. Сердце его билось сильно и онъ подозрѣвалъ, что за нимъ слѣдили… но, впрочемъ, чтожь за бѣда, еслибъ кто-нибудь и увидѣлъ, какъ въ десять часовъ ночи онъ осматривалъ сельское кладбище? Вошедшій человѣкъ былъ джентльменъ, одѣтый въ глубокій трауръ, и Геммонъ скоро узналъ въ немъ мистера Обри, брата той, чей прелестный образъ все еще сіялъ передъ глазами его воображенія. Чего ему нужно было здѣсь, въ эту пору ночи? Геммонъ находился недолго въ сомнѣніи: незнакомый тихими шагами подошелъ къ большой, высокой могилѣ, стоявшей въ срединѣ кладбища и остановился, смотря на нее безмолвно нѣсколько времени. «А! вѣрно здѣсь погребена была недавно мистриссъ Обри» думалъ Геммонъ, слѣдя за движеніями незнакомаго, который поднялъ платокъ къ своимъ глазамъ и нѣсколько минутъ, казалось, былъ въ сильной горести. Геммонъ ясно разслушалъ что-то похожее на вздохъ или на рыданіе. «Онъ вѣрно очень любилъ ее», подумалъ Геммонъ. «Ну, если мы выиграемъ дѣло, въ такомъ случаѣ, эта добрая, старая леди избѣжала большихъ хлопотъ — вотъ и все!..» Если мы выиграемъ дѣло! Это напоминало ему то, что онъ намигъ, опустилъ изъ виду, а именно, собственное дѣло, за которымъ онъ пришелъ туда, и онъ почувствовалъ внезапное угрызеніе совѣсти — ощущеніе, которое расло въ душѣ его до-того, что онъ едва не дрожалъ, продолжая смотрѣть на мистера Обри и думая между-тѣмъ о его сестрѣ, и о бѣдствіи, о совершенной погибели, въ которую онъ стремился погрузить ихъ обоихъ и отѣхъ беззаконныхъ средствахъ, къ которымъ онъ собирался прибѣгнуть для этой цѣли.

Положеніе Геммона съ каждой минутой становилось затруднительнѣе. Добродѣтель, въ образѣ миссъ Обри, начинала свѣтить передъ нимъ все въ болѣе-и-болѣе привлекательномъ видѣ; и онъ почти готовъ былъ въ эту минуту пожертвовать всѣми лицами, связанными съ предпріятіемъ, въ которомъ онъ принималъ участіе, еслибъ только это дало ему возможность пріобрѣсти расположеніе этой женщины. Скоро послѣ того мистеръ Обри, тяжело вздохнувъ, повернулся назадъ и вышелъ въ ту же самую калитку. Геммонъ слѣдилъ за нимъ пристальнымъ взоромъ, покуда совсѣмъ не потерялъ его изъ виду, и тогда только, въ первый разъ послѣ появленія Обри, вздохнулъ онъ свободно. Почувствовавъ себя освобожденнымъ отъ тягостнаго вліянія присутствія этого человѣка, Геммонъ сталъ хладнокровнѣе а внимательнѣе обдумывать свое положеніе, и разсудилъ, что если онъ доведетъ настоящее предпріятіе до успѣшнаго результата, то такимъ образомъ гораздо-вѣроятнѣе можетъ достичь своихъ цѣлей, нежели окончивъ его преждевременно. Вслѣдствіе того онъ сталъ опять разсматривать мѣстность, его окружавшую, которая представилась ему въ очень-удовлетворительномъ видѣ, судя по выраженію, отъ времени до времени мелькавшему у него на лицѣ. Наконецъ онъ пробрался по другую сторону церкви, гдѣ развалившаяся стѣна, полузаросшая плющомъ, заставляла предполагать, что въ старые годы тутъ стояло зданіе, гораздо-ранѣе выстроенное, чѣмъ церковь. Такъ дѣйствительно и было. Геммонъ скоро увидѣлъ, что онъ стоитъ внутри какой-то загородки, состоявшей изъ остатковъ старинной часовни; и тутъ, продолжая свои розъиски, онъ скоро сдѣлалъ открытіе такого необыкновеннаго рода, и до такой степени непредвидѣнное, что читатель, можетъ-быть, не повѣритъ мнѣ, когда я стану разсказывать. Однимъ словомъ, онъ положительно открылъ доказательство смерти Херри Дреддлинтона при жизни своего отца, и открылъ ихъ на могильномъ камнѣ, точно такомъ, какой онъ давно себѣ воображалъ и какой онъ хотѣлъ, чтобъ старый Кверкъ приготовилъ, прежде чѣмъ дѣло поступитъ въ судъ. Онъ почти наткнулся на него. То былъ старый, наклонный камень, едва на два фута возвышавшійся отъ земли и частью заросшій мхомъ, а частью закрытый мусоромъ и старой, дикой травою. Луна свѣтила такъ ясно, что Геммонъ, ставь передъ нимъ на колѣни, могъ разобрать безъ малѣйшей ошибки все, что требовалось, чтобъ дать твердую опору той части иска, которая имѣла въ ней нужду. Минуты двѣ онъ почти сомнѣвался: не сонъ ли это? Когда, наконецъ, онъ вынулъ карандашъ и бумагу, руки его дрожали такъ сильно, что онъ не безъ труда успѣлъ снять точную копію съ этой неоцѣненной надписи. Исполнивъ это и спрятавъ карандашъ и бумагу въ свою карманную книжку, онъ съ усиліемъ перевелъ духъ, и въ эту минуту ему почти-что почудился въ воздухѣ голосъ, произносившій явственно: «приговоръ въ пользу истца!» Выйдя изъ кладбища, онъ скорымъ шагомъ пошелъ назадъ въ Грильстонъ: сдѣланное открытіе привело его въ самое чудесное расположеніе духа и выгнало совершенно изъ головы всѣ постороннія мысли. "Но, думалъ онъ, безъ-сомнѣнія, противная сторона знаетъ о существованіи надгробнаго камня. Врядъ ли можно предположить, чтобъ это было имъ неизвѣстно. Они должны были осмотрѣть свои доказательства такъ же хорошо, какъ и мы, и вниманіе ихъ при этомъ должно было непремѣнно обратиться на вопросъ о существованіи или несуществованіе доказательствъ времени смерти Херри Дреддлинтона. Но если такъ, то они должны знать, что это подрѣзываетъ ихъ подъ самый корень и обращаетъ ихъ закладную, на которую они, безъ-сомнѣнія, надѣятся, въ пустую бумагу. Если же это какимъ-нибудь образомъ ускользнуло отъ ихъ вниманія, и они увѣрены, что документъ ихъ годенъ и дѣйствителенъ, тогда наше доказательство поразитъ ихъ какъ громомъ. «Боже мой!..» Онъ притаилъ дыханіе и остановился середи дороги. — «Какъ безконечно-важно это маленькое орудіе доказательства! Да отчего же, если они знаютъ о немъ, какимъ образомъ остается оно до-сихъ-поръ тутъ? Что можетъ быть легче, какъ отъ него отдѣлаться! И до-сихъ-поръ еще это у нихъ во власти. Я не понимаю, о чемъ думаетъ этотъ дуракъ Паркинсонъ! Ужь не оттого ли теряетъ это въ глазахъ ихъ всю свою важность, что, можетъ-быть, они имѣютъ въ рукахъ какія-нибудь другія доказательства, намъ неизвѣстныя? Что же могутъ они противопоставить такому ясному праву, какъ наше, теперь, когда у насъ есть такое доказательство?» — «Хорошо! думалъ онъ: — я не потеряю даромъ ни одного дня, и завтра же наберу съ полдюжины законныхъ свидѣтелей, чтобъ осмотрѣть и впослѣдствіи подтвердить существованіе этого камня». Такія-то мысли проходило у него въ головѣ въ то время, когда онъ спѣшилъ домой. Возвратясь наконецъ, и несмотря на то, что было ужь очень-поздно и одинъ только сонный конюхъ въ цѣлой гостиницѣ оставался на ногахъ, чтобъ отворить ему двери, сѣлъ онъ писать письмо къ мистеру Кверку и, написавъ, завязалъ^[6] его въ пакетъ и запечаталъ, чтобъ отправить на другой день въ Лондонъ съ первымъ утреннимъ дилижансомъ. Въ письмѣ онъ увѣдомлялъ его о счастливой находкѣ, имъ сдѣланной, и просилъ заняться немедленно составленіемъ инструкціи для процеса; про себя же писалъ, что располагаетъ пробыть въ Грильстонѣ еще дня два, чтобъ окончить разныя необходимыя распоряженія по другимъ важнымъ предметамъ. Прочитавъ это письмо, мистеръ Кверкъ отъ всей души возблагодарилъ Создателя за его благость и, поспѣшно отворивъ свой желѣзный шкапъ, вынулъ оттуда небольшой запечатанный пакетъ, который тутъ же и бросилъ въ огонь.

Мистеръ Обри, какъ только успѣлъ оправиться отъ перваго удара, нанесеннаго ему извѣстіемъ о затѣваемомъ противъ него процесѣ, тотчасъ же употребилъ всѣ старанія, чтобъ познакомиться какъ можно точнѣе и подробнѣе съ истиннымъ положеніемъ дѣла. Онъ просилъ мистера Паркинсона достать отъ одного изъ лондонскихъ адвокатовъ, мистера Кристаля, полное изложеніе дѣла въ основной его формѣ, для собственнаго своего руководства. Получивъ такимъ образомъ замѣчательно-ясный и отчетливый экстрактъ, а также справясь съ разными авторитетами, въ немъ приведенными, съ тѣми изъ нихъ, по-кранаей-мѣрѣ, которыми могъ снабдить его мистеръ Паркинсонъ, Обри, съ помощью бойкой, практической понятливости и неутомимаго прилежанія, скоро ознакомился съ дѣломъ вполнѣ и былъ въ-состояніи измѣрить опасность, въ которой онъ находился. Онъ видѣлъ ясно, что не можетъ основать никакого права на закладной Херри Дреддлинтона (доставшейся въ руки предку его Джеффри), по причинѣ смерти перваго изъ нихъ при жизни своего отца, что, по мнѣнію его совѣтниковъ, могло быть легко доказано настоящимъ претендентомъ на владѣніе. Право потомковъ Джеффри Дреддлинтона зависѣло, слѣдовательно, вполнѣ отъ разрѣшенія вопроса: дѣйствительно ли Стивенъ Дреддлинтонъ умеръ, неоставивъ потомства? Тщательные и обширные розъиски произведены были, по этому вопросу домомъ Роннитона и мистеромъ Паркинсономъ, и розъиски эти привели къ очень-непріятнымъ сомнѣніямъ. Но какими средствами противники ихъ успѣли добраться до истиннаго положенія дѣла, о томъ ни онъ и ни одинъ изъ его защитниковъ не могли составить никакой основательной догадки. Впрочемъ, думали они, Стивенъ Дреддлинтонъ, о которомъ ходили слухи, что онъ, подобно дядѣ своему, Херри, былъ человѣкъ характера буйнаго и эксцентрическаго, могъ жениться частнымъ образомъ на какой-нибудь женщинѣ низшаго круга и имѣть отъ нея дѣтей, которыя, проживая въ неизвѣстности и на большомъ разстояніи отъ фамильной собственности, можетъ-быть, и не подумали справляться: имѣютъ ли они какія-нибудь права на это имѣніе до-тѣхъ-поръ, пока ловкіе и предпріимчивые стряпчіе, въ-родѣ господь Кверка, Геммона и Снапа, случайно получивъ въ руки ихъ родовыя бумаги, не принялись сами за ихъ дѣло.

Когда, подъ вліяніемъ такихъ впечатлѣній, мистеръ Обри читалъ и перечитывалъ мнѣніе нотаріуса, написанное по случаю его женитьбы, онъ пораженъ былъ своимъ нерадѣніемъ и безпечностью, и началъ ужь слишкомъ преувеличивать важность всякаго малѣйшаго неблагопріятнаго обстоятельства. Къ-тому жь увѣренность, смѣлость, систематическая энергія, съ которыми дѣло производилось со стороны его противника, а также мнѣнія извѣстныхъ юристовъ, согласныя въ его пользу, представляли добавочныя причины къ основательному опасенію. Несмотря на то, онъ глядѣлъ опасности прямо въ лицо и готовился встрѣтить бодро черный день, ему угрожавшій. Проекты обширныхъ и дорогихъ улучшеній въ Яттонѣ были оставлены, и еслибъ не просьбы его друзей, онъ тогда же распустилъ бы свой домъ въ Гросвенорской Улицѣ и подалъ бы просьбу о назначеніи его управителемъ Чильтернскихъ Сотенъ^[7], для освобожденія себя отъ обязанностей политической жизни. Предвидя возможность быть объявленнымъ скоро неправильнымъ обладателемъ имѣнія, до-сихъ-поръ находившагося у него въ рукахъ, онъ сократилъ свои расходы, какъ только можно было это сдѣлать, необращая на себя безполезно общаго вниманія, отослалъ въ руки своего банкира всю наемную плату, полученную имъ въ январѣ, и твердо рѣшился не собирать болѣе ни фартинга съ того, что скоро могло оказаться не его собственностью. На всякомъ шагу встрѣчался ужасный вопросъ: если законъ объявитъ, что онъ никогда не былъ законнымъ владѣтелемъ имѣнія, то какъ заплатитъ онъ ужасный долгъ свой тому, кто имъ былъ? Мистеръ Обри не имѣлъ ничего, кромѣ Яттона. Въ фондахъ у него была самая незначительная сумма. Удѣлъ мистриссъ Обри состоялъ изъ яттонскихъ земель и ими же былъ обезпеченъ небольшой доходъ, завѣщанный сестрѣ его покойнымъ отцомъ. При всѣхъ этихъ обстоятельствахъ могло ли что-нибудь быть ужаснѣе простой опасности, малѣйшей возможности лишиться Яттона, и еще съ долгомъ, простирающимся, по меньшей мѣрѣ, до 60,000 фунтовъ. Вотъ тотъ жерновъ, который увлекалъ всѣхъ ихъ въ бездну. Противъ этого что могла помочь дружба самыхъ великодушныхъ друзей? что могли сдѣлать собственныя его отчаянныя усилія? Все это бѣдный Обри долженъ былъ имѣть постоянно у себя передъ глазами.

Много времени прошло, прежде чѣмъ сущность и полный объемъ его опасности узнаны были его друзьями и сосѣдями. Когда же, наконецъ, все стало извѣстно, огромный интересъ и живое участіе распространились по цѣлому графству. Только-что успѣвалъ мистеръ Паркинсонъ появиться гдѣ-нибудь въ обществѣ, тотчасъ осаждали его со всѣхъ сторонъ заботливыми разспросами: всякій хотѣлъ узнать, хоть что-нибудь новое о его знаменитомъ кліентѣ, твердость духа котораго и мужественная скромность, подъ гнётомъ такихъ внезапныхъ, почти неслыханныхъ затрудненій, располагали къ нему всякаго, кто могъ понять его положеніе. Съ напряженнымъ, поглощающимъ интересомъ ожидали приближавшихся ассизовъ, и вотъ наконецъ они настали.

Старинный городъ Йоркъ, въ день открытія весеннихъ ассизовъ 18** года, представлялъ обыкновенную картину шумнаго одушевленія. Главный шерифъ съ значительною свитою выѣхалъ навстрѣчу судьямъ и провожалъ ихъ, при громкомъ звукѣ трубъ, въ замокъ, гдѣ королевское порученіе вскрыто было съ необыкновеннымъ церемоніаломъ. Судьи были: лордъ Виддрингтонъ, главный судья въ Палатѣ Королевской-Скамьи, и мистеръ Грейди, одинъ изъ младшихъ судей при той же Палатѣ. Первый изъ нихъ предсѣдательствовалъ въ Гражданскомъ Отдѣленіи, гдѣ, разумѣется, должно было разбираться и дѣло Обри съ Титмаузомъ, а второй — въ Уголовномъ.

Скоро, послѣ открытія засѣданій, въ слѣдующее утро, главный адвокатъ Сѣвернаго Округа, мистеръ Сёттль, всталъ съ своего мѣста и, обратясь къ судьѣ, произнесъ:

— Позвольте мнѣ милордъ, обратить ваше вниманіе на дѣло До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джультера, спеціально-присяжное^[8] дѣло, по которому много свидѣтелей должно быть допрошено съ обѣихъ сторонъ, и просить васъ назначить день къ его разсмотрѣнію.

— За кого являетесь вы, мистеръ Сёттль? спросилъ судья.

— За истца, милордъ.

— А кто является за отвѣтчика?

— Генерал-атторней предводительствуетъ за отвѣтчика, отвѣчалъ мистеръ Стерлингъ, адвокатъ, приглашенный тоже за мистера Обри.

— Хорошо. Не угодно ли вамъ будетъ условиться между собой на-счетъ дня; а покуда, такія же распоряженія могутъ быть сдѣланы по другимъ спеціально-присяжнымъ дѣламъ.

Послѣ обыкновенныхъ переговоровъ, понедѣльникъ, черезъ недѣлю, назначенъ былъ съ обѣихъ сторонъ и утвержденъ лордомъ Виддрингтономъ. Въ воскресенье, наканунѣ этого дня, Йоркъ наполнился особами высшаго сословія, съѣхавшимися со всѣхъ сторонъ графства, чтобъ присутствовать при рѣшеніи дѣла. Около полудня, пыльная карета, четверкой, въѣхала въ городъ съ лондонской дороги и промчалась быстро по улицамъ. Въ ней сидѣлъ генерал-атторней съ своимъ клеркомъ и дочитывалъ свою инструкцію. Генерал-атторней былъ человѣкъ, одаренный отъ природы необыкновенными способностями, притомъ юристъ перваго разбора и право его сѣсть на шерстяной мѣшокъ^[9], при первой вакансіи, признано было въ цѣломъ сословіи. Пріѣздъ такого лица въ городъ произвелъ сильное ощущеніе. Многіе знали его за личнаго друга мистера Обри, и общій интересъ, возбужденный важностью дѣла, еще увеличился при мысли, что это заставитъ его употребить всѣ силы на защиту своего кліента.

Но генерал-атторней долженъ былъ имѣть дѣло съ грознымъ противникомъ. Мистеръ Сёттль, предводитель Сѣвернаго Округа, былъ человѣкъ въ высшей степени искусный и ловкій: онъ обладалъ безошибочнымъ тактомъ и сметливостью необыкновенною по своей части. Сёттль презиралъ эффектъ. Одно, что онъ имѣлъ постоянно въ виду, былъ приговоръ, и къ этой цѣли устремлялъ онъ всю свою энергію, для нея жертвовалъ всякими побочными соображеніями. Обращая къ присяжнымъ свои, дружескія на видъ, но въ высшей степени хитрыя рзсужденія, онъ такъ проворно замѣчалъ дѣйствіе, производимое его словами на душу каждаго изъ двѣнадцати, и такъ ловко умѣлъ приноровляться къ расположенію духа каждаго, — что имъ казалось, будто бы они дѣйствительно съ нимъ разговариваютъ и убѣждаются его доводами. Его тихая, улыбающаяся, пріятная наружность, его благородное обращеніе и вкрадчивая рѣчь, полная добродушной, веселой увѣренности въ силѣ своего дѣла, были рѣшительно непреодолимы. Онъ льстилъ, онъ успокоивалъ, онъ очаровывалъ присяжныхъ, онъ производилъ на ихъ умы такое впечатлѣніе, что всякая попытка изгладить его со стороны противника, принимаема была съ невольнымъ негодованіемъ. Большія практическія познанія надо было имѣть, чтобъ достойно оцѣнить искусство мистера Сёттля, который велъ себя, при самыхъ критическихъ поворотахъ дѣла, такъ же, какъ и при изложеніи мельчайшихъ его подробностей, съ такимъ неизмѣнно-безпечнымъ, улыбающимся и спокойнымъ видомъ, что невольно казалось, будто на его долю выпадали только самыя легкія, прямыя и незапутанныя дѣла.

Далѣе, со стороны истца, приглашенъ былъ мистеръ Квиксильверъ, человѣкъ съ большою, но необузданною энергіею, совершенный контрастъ мистера Сёттля во всѣхъ отношеніяхъ. Первый и послѣдній предметъ, о которомъ думалъ этотъ человѣкъ во время защиты дѣла, была его собственная особа. Онъ любилъ ослѣпить и увлечь собраніе наружнымъ блескомъ бурнаго своего краснорѣчія; любилъ осыпать противниковъ обидными насмѣшками и упреками, сбить съ толку и озадачить присяжныхъ. Что же касается до кліента и до его интересовъ, для Квиксильвера это было послѣднее дѣло. Онъ думалъ о нихъ только сначала, они служили ему только предлогомъ, чтобъ начать свою рѣчь, а тамъ, бывали забыты совершенно и адвокатомъ и тѣми, кто его слушалъ. Такой помощникъ, конечно, могъ быть опаснѣе для своихъ союзниковъ, чѣмъ для врага, и Геммонъ долго не соглашался его пригласить; но мистеръ Кверкъ, за котораго Квиксильверъ произнесъ съ успѣхомъ двѣ или три блестящія рѣчи въ искахъ по пасквилямъ, возникшихъ противъ Воскреснаго Блеска, обожалъ этого адвоката и, неслушая никакихъ возраженій, самъ отнесъ ему свое приглашеніе. Партнёръ его, впрочемъ, утѣшалъ себя надеждою, что этотъ дикій ораторъ будетъ удержанъ въ уздѣ мистеромъ Сёттлемъ и другимъ его помощникомъ, мистеромъ Линксомъ.

Линкса мы уже описали; онъ былъ человѣкъ аккуратный до мелочности и готовилъ всякое дѣло съ своей стороны такъ усердно, какъ-будто бы жизнь его зависѣла отъ успѣха. Ничто отъ него не ускользало; зоркій глазъ его слѣдилъ неотступно за малѣйшими поворотами дѣла. Его намёки и вмѣшательства, рѣдкіе, безъ сомнѣнія съ такимъ человѣкомъ, какъ мистеръ Сёттль, безпрестанные съ мистеромъ Квиксильверомъ, всегда заслуживали вниманія и потому всегда принимаемы были послушно.

На сторонѣ мистера Обри собрано было тоже грозное ополченіе. Генерал-атторней можетъ быть уступалъ отчасти мистеру Сёттлю въ быстрой и тонкой оцѣнкѣ неожиданныхъ случаевъ и въ умѣньи ими воспользоваться; но онъ превосходилъ значительно своего противника и умомъ и знаніемъ дѣла. Первый былъ проницателенъ тамъ, гдѣ второй былъ только догадливъ, и обладалъ въ высшей степени способностью, неоцѣненною въ адвокатѣ: соображать всѣ факты и отношенія самаго запутаннаго дѣла разомъ. Генерал-атторней производилъ такое же впечатлѣніе на судью, какъ Сёттль на присяжныхъ. Его чистосердечіе и прямая, возвышенная простота нечувствительно пріобрѣтали ему довѣренность этого важнаго союзника, который, съ другой стороны, чувствовалъ себя вынужденнымъ быть постоянно на сторожѣ противъ скользкихъ софизмовъ мистера Сёттля и смотрѣть на него съ подозрѣніемъ.

Мистеръ Стерлингъ, второе лицо со стороны отвѣтчика, былъ королевской адвокатъ и сильный соперникъ мистера Сёттля на округу.

Другой помощникъ со стороны мистера Обри былъ извѣстный ужь читателю мистеръ Кристаль.

Итакъ, вотъ тѣ бойцы, которые должны были участвовать въ этой замѣчательной битвѣ: за Титмауза: мистеръ Сёттль, мистеръ Квиксильверъ и мистеръ Линксъ; за мистера Обри: генерал-атторней, мистеръ Стерлингъ и мистеръ Кристаль.

Консультаціи съ обѣихъ сторонъ были долгія и заботливыя.. Въ воскресенье вечеромъ, часовъ около восьми, на квартирѣ мистера Сёттля сошлись: сперва, мистеръ Квиксильверъ и мистеръ Линксъ, потомъ, гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ, сопровождаемые мистеромъ Мортменомъ, котораго они привезли съ собою, чтобъ, слѣдить за дѣломъ.

— Наше дѣло теперь кажется полно, сказалъ мистеръ Сёттль, бросивъ острый и очень-значительный взглядъ на гг. Кверка и Геммона, а потомъ на своихъ помощниковъ, съ которыми, незадолго до прибытія стряпчихъ и мистера Мортмена, онъ разсуждалъ объ открытомъ, за мѣсяцъ передъ тѣмъ, недостаткѣ существеннаго звена въ цѣпи доказательствъ и о чудесномъ счастіи, давшемъ возможность пополнить его передъ самымъ началомъ процсса.

— Этотъ надгробный камень — истинный подарокъ судьбы, неправда ли, Сёттль? замѣтилъ мистеръ Квиксильверъ съ улыбкою. Линксъ не улыбался и не говорилъ ни слова; онъ былъ самый положительный человѣкъ; и лишь бы дѣло поступило въ судъ, въ ясномъ и отчетливомъ видѣ, онъ болѣе ни о чемъ не заботился. Но каковъ бы ни былъ намёкъ или подозрѣніе, заключавшееся въ замѣчаніи мистера Сёттля, читатель долженъ ясно видѣть, какъ мало оно подтверждалось фактами.

— Я начну очень-просто, сказалъ мистеръ Сёттль, спрятавъ въ карманъ перочинный ножикъ, которымъ онъ обрѣзывалъ себѣ ногти, покуда мистеръ Квиксильверъ объяснялъ горячо свое мнѣніе. — Какъ вы полагаете, мистеръ Линксъ: не упомянуть ли мнѣ прямо о закладной, совершенной Херри Дреддлинтономъ, которая дѣлается безполезною, вслѣдствіе смерти его при жизни отца?

— А, вотъ оно! перебилъ Квиксильверъ: — надгробный камень опять на сцену.

— Или, продолжалъ мистеръ Сёттль: — ограничиться просто изложеніемъ нашей родословной и оставить ихъ выводить это ужь съ своей стороны?

— Мнѣ кажется, отвѣчалъ Линксъ: — что послѣдній путь будетъ спокойнѣе и вмѣстѣ вѣрнѣе.

— Кстати, господа, произнесъ вдругъ мистеръ Сёттль, обращаясь къ Кверку, Геммону и Снапу: — да какъ же мы это узнали, что закладная существуетъ?

— О! проворно отвѣчалъ мистеръ Кверкъ: — мы первый разъ почуяли это въ… Онъ вдругъ остановился и покраснѣлъ до ушей.

— Намъ сдѣланъ былъ намёкъ, подхватилъ Геммонъ спокойно: — отъ одного джентльмена, дававшаго свое мнѣніе по этому дѣлу, не помню отъ кого именно, что по какимъ-то выноскамъ, встрѣченнымъ въ двухъ или трехъ бумагахъ, можно было догадываться о существованіи такого документа, что и заставило насъ дѣлать розъиски.

— Очень можетъ быть, прибавилъ мистеръ Мортменъ, что копія съ закладной, или выписка изъ нея, досталась въ руки Стивена Дреддлинтона.

— А, да, да! Надо, однако, признаться, что въ дѣлѣ этомъ есть что-то таинственное. Но, на-счетъ надгробнаго камня, какого рода свидѣтелей мы представимъ?

— Надо знать сперва, потребуется ли еще такое свидѣтельство? спросилъ Линксъ. — Съ нашей стороны, нужно будетъ доказать только то, что Херри умеръ неоставивъ потомства, и на это мы имѣемъ достаточныя подтвержденія. Что же касается до времени его смерти, то это можетъ понадобиться только тогда, если они сами представятъ его закладную.

— Правда, правда! я еще подумаю объ этомъ и положитесь на меня, я не дамъ генерал-атторнею много такого, за что бъ онъ могъ уцѣпиться. Благодарю за совѣтъ, мистеръ Линксъ. Теперь, господа, другой вопросъ: какого рода люди, на-видъ, тѣ свидѣтели, которые будутъ доказывать послѣднія ступени родословной мистера Титмауза? Порядочные, надѣюсь. Вы знаете, многое будетъ зависѣть отъ того, какую степень довѣрія они успѣютъ заслужить со стороны присяжныхъ.

— Они всѣ, какъ вы сами увидите, сэръ, люди очень-порядочные и достойные вѣроятія, отвѣчалъ Геммонъ.

— Хорошо, хорошо! А кому пришло въ голову потребовать спеціальное жюри?

— Намъ, сэръ.

— Ну, надо сказать, господа, что это было очень-благоразумное распоряженіе. Впрочемъ, разумѣется, если не вы, такъ они сдѣлали бы то же самое. А затѣмъ, прощайте, господа, желаю вамъ спокойной ночи.

Такимъ-образомъ консультація разошлась и гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ верпулись домой, въ свою гостинницу, въ очень-серьёзномъ и озабоченномъ расположеніи духа.

— Вы удивительно какъ осторожны, мистеръ Кверкъ, шепнулъ Геммонъ, довольно-свирѣпо, когда они шли вмѣстѣ назадъ.

— Вы, кажется, преспокойно собирались разсказать все ваше дѣльцо со Стеггарсомъ и привести къ тому, что намъ бы бросили въ лицо наши инструкціи!

— Ну, ну, что же дѣлать, далъ промахъ! отвѣчалъ тотъ.

Къ этому времени они пришли къ себѣ, въ гостинницу, въ которой остановился тоже и Титмаузъ. Въ отсутствіи своихъ совѣтниковъ и патроновъ, этотъ джентльменъ крѣпко подпилъ и ссорился подъ воротами съ трактирнымъ слугою, такъ-что они принуждены были отправить его въ постель, а сами просидѣли еще до очень-поздняго часа.

Консультація генерал-атторнея произошла въ три часа пополудни, часъ спустя послѣ его пріѣзда; на ней присутствовали гг. Стерлингъ, Кристаль и Менсфильдъ, мистеръ Роннинтонъ, мистеръ Паркинсонъ и мистеръ Обри, котораго генерал-атторней принялъ съ горячимъ выраженіемъ участія и дружбы, выслушивая каждый вопросъ его и каждое замѣчаніе съ особеннымъ вниманіемъ.

— Безполезно было бы, да и не подружески, говорилъ онъ; — скрывать отъ васъ, Обри, что наше положеніе ненадежно. Оно зависитъ совершенно отъ того: удастся намъ или нѣтъ опровергнуть право истца; что же касается до нашего собственнаго, то оно шатко. Они, вѣроятно, имѣютъ средства доказать смерть Херри Дреддлинтона при жизни отца?

— Да! отвѣчалъ мистеръ Паркинсонъ. — За церковью, въ Яттонѣ, есть старый надгробный камень, неоставляющій никакого сомнѣнія насчетъ этого факта, и недѣли двѣ тому назадъ, видѣли человѣкъ пять или шесть, которые осматривали его очень-прилежно и, разумѣется, призваны будутъ завтра въ свидѣтели.

— Ну, такъ, я этого и боялся. Стало-быть, намъ остается только слѣдить за ними. Ужь будьте увѣрены, они не повели бы дѣла на такую широкую ногу, еслибъ почувствовали, что стоятъ на довольно-твердомъ основаніи. Гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ довольно-хорошо извѣстны въ Лондонѣ: народъ неслишкомъ-совѣстливый, а? мистеръ Роннинтонъ.

— Да, отвѣчалъ тотъ: — эти люди готовы на все, что угодно.

— Ну, какъ бы тамъ ни было, а мы постараемся разобрать ихъ доказательства повнимательнѣе. А насчетъ существованія потомковъ отъ Стивена Дреддлинтона вы полагаете, въ-самомъдѣлѣ, что они имѣютъ тоже достаточныя доказательства?

— Мистеръ Снапъ сказалъ мнѣ сегодня утромъ, отвѣчалъ Паркинсонъ: — что они покажутъ намъ потомковъ отъ Стивена Дреддлинтона и потомковъ отъ этихъ потомковъ такъ ясно, какъ на ладони. Это были его собственныя слова.

— Но намъ не слѣдуетъ вѣрить на слово всему, что они говорятъ.

— Я слышалъ, что у нихъ цѣлые два дома набиты свидѣтелями, сказалъ мистеръ Роннинтонъ.

— Что жь, они вамъ кажутся всѣ изъ Йоркшира, или есть и изъ другихъ краевъ?

— Большая часть тѣхъ, кого я видѣлъ, не похожи на здѣшнихъ.

— А! эти, вѣроятно, будутъ доказывать послѣднія ступени родосливной послѣ того, какъ Стивенъ Дреддлинтонъ женился вдали отъ своего мѣста рожденія.

Они вслѣдъ за тѣмъ вступили въ полное и подробное разсмотрѣніе дѣла, но окончаніи котораго: — Ну, сказалъ, вставая съ креселъ, генерал-атторней, явно-утомленный своимъ долгимъ путешествіемъ: — мы должны положиться на случайности, какія пошлетъ намъ судьба завтрашній день. Сегодня я буду, вѣроятно, обѣдать за столомъ адвокатовъ, прибавилъ онъ: — но, тотчасъ послѣ обѣда, положимъ, напримѣръ, часовъ въ семь, я буду здѣсь и къ вашимъ услугамъ, если что-нибудь понадобится. Затѣмъ консультація разошлась.

Уѣзжая изъ Яттона, въ субботу, Обри, почти противъ воли, уступилъ просьбамъ жены и сестры своей, которыя ни за что на свѣтѣ не соглашались остаться однѣ въ такой ужасной неизвѣстности. Онъ взялъ ихъ съ собою, и по пріѣздѣ въ Йоркъ, занялъ небольшую квартиру на краю города. Уходя отъ генерал-атторнея, онъ отправился въ великолѣпный соборъ, гдѣ шла вечерняя служба и гдѣ находились Агнеса и Кетъ. Онъ вошелъ и занялъ мѣсто почти прямо противъ той скамьи, гдѣ сидѣло его семѣйство. Псалмы, назначенные на этотъ вечеръ, были тѣ самые, въ которыхъ царственный страдалецъ, Давидъ воспѣвалъ скорбь своего сердца, и ихъ согласіе съ его собственнымъ расположеніемъ духа, вмѣстѣ съ вліяніемъ мелодическихъ звуковъ, въ которыхъ они долетали до слуха, разбудили въ груди его глубокія ощущенія. Онъ долго стоялъ и молился усердно. Вечерній сумракъ густѣлъ подъ сводами величественнаго зданія и звучные тоны органа гудѣли въ стѣнахъ его, наполняя души присутствующихъ чувствомъ торжественнаго умиленія. Уходя, и онъ и семейство его подумали невольно: прійдется ли имъ когда-нибудь снова посѣтить эту церковь, и если такъ, то въ какомъ положеніи будутъ они тогда поставлены судьбою?

Но возвратимся къ дѣлу. Мистеръ Паркинсонъ самымъ неожиданнымъ образомъ и очень некстати потребованъ былъ въ Грильстонъ въ тотъ же вечеръ, чтобъ отправить бумаги одного изъ знатныхъ кліентовъ своихъ въ Лондонъ, для немедленнаго совершенія закладной. Онъ поскакалъ въ почтовой бричкѣ въ самомъ незавидномъ расположеніи духа, и къ семи часамъ сидѣлъ въ своей конторѣ, въ Грильстонѣ, прилежно перелистывая множество актовъ и бумагъ, вынутыхъ изъ широкаго жестянаго футляра, съ надписью: Достопочтенный графъ Іельвертонъ. Просмотрѣвъ почти все, что находилось внутри, и отъискавъ что было нужно, онъ собирался уложить назадъ всѣ остальныя бумаги, какъ вдругъ увидѣлъ одно дѣло, лежавшее на самомъ низу, котораго онъ прежде не замѣтилъ. То было не толстое, но очень-старое дѣло. Онъ вынулъ его и наскоро просмотрѣлъ.

Мы видѣли недавно одинъ неожиданно-счастливый случай, на сторонѣ Геммона съ его союзниками, и читателю вѣрно будетъ пріятно узнать, что находка такого же рода случилась и съ Обри въ самую критическую минуту. Отлучка, которую Паркинсонъ проклиналъ отъ души, удаляясь изъ Йорка, повела къ открытію, заставившему его трепетать отъ волненія и смотрѣть на весь этотъ случай, какъ на особенное вмѣшательство Провидѣнія. Дѣло, попавшееся ему на глаза, имѣло на оберткѣ имя Дреддлиттона. Пробѣжавъ наскоро его содержаніе, онъ старался припомнить, какимъ случаемъ документъ, принадлежащій Обри, попалъ въ ящикъ съ бумагами лорда Іельвертона, и наконецъ вспомнилъ, что, года два тому назадъ, Обри собирался дать въ займы лорду Іельвертону нѣсколько тысячъ фунтовъ, подъ залогъ недвижимой собственности; что по случаю этой сдѣлки, впослѣдствіи несостоявшейся, документы мистера Обри были вынуты и разложены и что ему въ ту пору большаго труда стоило разобрать бумаги обоихъ лицъ, перемѣшавшіяся на столѣ. Но одно дѣло какимъ-то случаемъ было опущено изъ виду и его-то нашелъ онъ теперь такимъ счастливымъ и неожиданнымъ образомъ. Наскоро кончивъ распоряженія свои въ Грильстонѣ, онъ послалъ за почтовой четвёркой и черезъ четверть часа мчался уже во весь опоръ обратно въ Йоркъ, куда и поспѣлъ въ началѣ одиннадцатаго, на взмыленныхъ и упаренныхъ лошадяхъ. Онъ въ ту же минуту выскочилъ изъ повозки съ драгоцѣнными бумагами въ карманѣ и убѣжалъ, сказавъ только, что идетъ къ гёнерал-атторнею. Слова эти слышаны были окружающими и прохожими, и скоро по всему городу распространился слухъ, будто что-то въ высшей степени важное открылось по дѣлу мистера Обри. Спустя минутъ десять, увидѣли писарей Роннинтона и Паркинсона, спѣшившихъ по всѣмъ направленіямъ сзывать гг. Стерлинга, Кристаля и Мёнсфильда, а также и мистера Обри на новую консультацію къ геворал-атторнею. Къ одиннадцати часамъ всѣ эти лица сошлись. Документъ, причинившій такую тревогу, поразилъ всѣхъ ихъ восторгомъ и удивленіемъ. Это былъ актъ, подтверждавшій, отъ имени стараго Дреддлинтона, отца Херри, закладную, совершенную его сыномъ и переданную по надписи внуку его Джеффри, вслѣдствіе уплаты долговъ своего дяди. Дѣло было ясное и генерал-атторнею оставалось только удостовѣриться изъ чьего храненія поступилъ означенный документъ; а именно: изъ рукъ стряпчаго отвѣтчика, мистера Паркинсона, который тутъ же изъявилъ готовность подтвердить присягою, что всѣ дѣла мистера Обри, какія только находились у него въ рукахъ, получены имъ изъ архива въ Яттонѣ, и этимъ заключена была ихъ послѣдняя консультація. Нельзя описать, что почувствовалъ Обри, когда свойство и значеніе найденнаго документа было объяснено ему адвокатами. Въ пылкомъ увлеченіи своего сердца, онъ смотрѣлъ на весь этотъ случай какъ на прямую защиту судьбы.

На слѣдующій день поутру, за нѣсколько минутъ до девяти часовъ, рѣзкіе звуки трубъ возвѣстило, что судьи находятся на пути въ замокъ, у въѣздовъ котораго толпилось множество богатыхъ экипажей и хорошо-одѣтыхъ пѣшеходовъ. Только-что часы въ замкѣ пробили девять, лордъ Виддрингтонъ занялъ свое мѣсто и началась присяга спеціальнаго жюри. Судъ былъ полонъ народа; всѣ первыя мѣста заняты лицами, принадлежавшими къ знатному сословію графства. На скамьяхъ по обѣимъ сторонамъ судьи, сидѣли дамы и на лицахъ нѣкоторыхъ изъ нихъ замѣтны были признаки сильной тревоги и безпокойства. Сословіе адвокатовъ собралось тоже въ большомъ числѣ. Уголовная Палата была совершенно покинута, несмотря на то, что одно очень-важное дѣло объ убійствѣ разсматривалось тамъ въ это же самое время. Гражданскій Судъ въ этотъ день привлекалъ къ себѣ всѣхъ, и не только по поводу интереснаго дѣла, которое въ немъ рѣшалось, но также и потому, что ожидали сильной схватки между генералом-атторнеемъ и мистеромъ Сёттлемъ. Первый вошелъ, обративъ на значительное лицо свое взоры многихъ съ убѣжденіемъ, что отъ его искусства и знанія зависитъ въ этотъ день судьба Яттона, поклонился судьѣ, пожалъ руки нѣкоторымъ изъ адвокатовъ, сидѣвшихъ поближе, потомъ сѣлъ на свое мѣсто и, вынувъ изъ мѣшка свою толстую инструкцію, началъ перелистывать ее съ очень-сгіокойнынъ и внимательнымъ видомъ, иногда оборачиваясь и разговаривая съ своими помощниками. Всѣ присутствовавшіе замѣтили, что адвокаты и стряпчіе отвѣтчика имѣли видъ людей увѣренныхъ въ побѣдѣ, между-тѣмъ, какъ противники ихъ, люди довольно-зоркіе, тоже замѣтили это обстоятельство и уже по эгому одному смотрѣли не такъ спокойно какъ сначала, когда они входили въ Палату. Мистеръ Сёттль просилъ Геммона, ловкость и способность котораго онъ тотчасъ замѣтилъ, сѣсть прямо передъ нимъ. Рядомъ съ Геммономъ сидѣлъ Кверкъ, за нимъ Снапъ, а подлѣ него мистеръ Титмаузъ, съ яркимъ шелковымъ платкомъ свѣтло-голубаго цвѣта съ цвѣточками, повязаннымъ вокругъ шеи; въ цвѣтномъ жилетѣ, узенькомъ сюртукѣ и въ бѣлыхъ лайковыхъ перчаткахъ. Онъ былъ чрезвычайно-блѣденъ и едва осмѣливался отъ времени до времени шепнуть нѣсколько словъ Снапу, который былъ тоже раздраженъ и взволнованъ не менѣе старшихъ своихъ партнеровъ. Во всемъ собраніи скоро стало извѣстно кто такой былъ Тигмаузъ. Мистеръ Обри всего только одинъ разъ показался въ Палатѣ, впродолженіе цѣлаго дня, хотя, впрочемъ, онъ стоялъ у дверей, возлѣ скамьи, и могъ слышать все, что происходило внутри. Лордъ Де-ля-Зушъ о двое или трое другихъ короткихъ пріятелей находились при немъ, отъ времени до времени поддерживая озабоченный разговоръ.

Когда, наконецъ, окончена была присяга жюри, мистеръ Линксъ всталъ и наскоро, въ нѣсколькихъ словахъ, для непосвященныхъ слушателей, изложилъ свойство дѣла. Потомъ всталъ генерал-атторней и потребовалъ, чтобъ всѣ свидѣтели удалены были изъ Палаты. Только-что небольшая суматоха, причиненная этимъ требованіемъ затихла, мистеръ Сёттль, въ свою очередь, поднялся и тихимъ, но внятнымъ голосомъ произнесъ:

— Съ дозволенія вашего, милордъ! — Господа присяжные! Въ этомъ дѣлѣ, я имѣю честь явиться передъ вами въ качествѣ адвоката со стороны истца; и долгъ мой теперь, изложить noвозможности въ короткихъ словахъ, сущность тяжбы. Нельзя не замѣтить, господа, сильнаго и всеобщаго интереса, возбужденнаго этимъ дѣломъ, причина котораго можетъ быть легко объяснена значительностью имѣнія, состоящаго въ этомъ графствѣ, имѣнія, оспориваемаго лицомъ, относительно-чужимъ, у семейства, долгое время имъ пользовавшагося, и о которомъ я спѣшу упомянуть со всевозможнымъ уваженіемъ, потому — что вы сами, господа скоро увидите, что имя, стоящее на реестрѣ, принадлежитъ только номинальному отвѣтчику; и хотя спорь идетъ покуда и повидимому объ одной только незначительной части имущества, но вашъ приговоръ, безъ-сомнѣнія, рѣшитъ вопросъ о правѣ владѣнія и пользованія всѣмъ, что теперь находится въ рукахъ джентльмена, представляющаго собою существеннаго отвѣтчика — я разумѣю мистера Обри, члена Парламента и представителя мѣстечка Яттона.

Имѣя постоянно въ виду зоркаго и грознаго противника, который, въ свою очередь, будетъ отвѣчать на его рѣчь, мистеръ Сёттль, вслѣдъ за тѣмъ, сталъ излагать право истца со всевозможной краткостью и ясностью. Ни одного звука не было слышно въ Палатѣ, кромѣ скрипа перьевъ стенографовъ и адвокатовъ, дѣлавшихъ свои замѣтки. Мистеръ Сёттль вручивъ судьѣ и присяжнымъ нѣсколько копій съ родословной, находившейся у него въ рукахъ, указалъ отчетливо и опредѣлительно на каждое звено въ ряду доказательствъ, которыя онъ намѣренъ былъ представить присяжнымъ. Исполнивъ это и представивъ своему противнику такъ мало сторонъ, доступныхъ для атаки, какъ только было возможно, онъ сѣлъ, объявивъ, что не знаетъ рѣшительно ничего о томъ, что можетъ быть противопоставлено праву, сейчасъ имъ изложенному. Сёттль говорилъ какихъ-нибудь четверть часа, не долѣе, и когда кончилъ, то какъ обмануто было ожиданіе всѣхъ присутствовавшихъ, кромѣ судьи и сословія адвокатовъ! Вмѣсто рѣчи, приличной такому важному случаю, то-есть сильной и краснорѣчивой, услышано было короткое и сухое изложеніе нѣсколькихъ, неинтересныхъ фактовъ: чиселъ рожденій, браковъ и кончинъ, надписей, выписокъ изъ приходскихъ реестровъ, актовъ и завѣщаній, безъ малѣйшей пскры чувства, безъ малѣйшаго проблеска краснорѣчія. Впрочемъ, минутное чувство досады обманутаго ожиданія между присутствовавшими, изъ которыхъ почти всѣ были на сторонѣ Обри, скоро уступило мѣсто общему удовольствію при мысли, что такая слабая рѣчь должна непремѣнно предвѣщать неменѣе слабое право.

Только-что онъ сѣлъ на свое мѣсто, мистеръ Квиксильверъ всталъ и вызвалъ перваго свидѣтеля. «Мы безопасны», шепнулъ генерал-атторней своимъ помощникамъ, заслоняя рукою ротъ и такъ тихо, какъ только можно было разслушать. — Свидѣтеля привели къ присягѣ и всѣ, снова занявъ свои мѣста, принялись опять за отмѣтки. Первый и второй свидѣтель подтвердили нѣсколько вступительныхъ и формальныхъ пунктовъ. Генерал-атторней едва приподнимался, чтобъ предложить имъ какой-нибудь вопросъ. Третій свидѣтель допрошенъ былъ мистеромъ Сёттлемъ, повидимому, очень-равнодушно, но на самомъ дѣлѣ съ большимъ безпокойствомъ. По усердію и вниманію, съ которыми слова свидѣтеля выслушиваемы и записываемы были судьею и адвокатами, знавшими гдѣ начиналась существенная часть дѣла, несравненно-лучше простыхъ слушателей, послѣднимъ должно было казаться, что или мистеръ Сёттль даетъ слишкомъ-мало вѣсу, или противники его приписываютъ слишкомъ-большую важность показаніямъ, которыя онъ въ эту минуту извлекалъ короткими, ясными, опредѣлительными вопросами и съ улыбающимся, беззаботнымъ видомъ.

— Не такъ скоро, сэръ; сурово произнесъ лордъ Виддрингтонъ, обращаясь къ свидѣтелю.

— Не торопитесь, мистеръ Джонсъ, сказалъ Сёттль ласково, опасаясь встревожить или сбить съ толку важнаго свидѣтеля. Генерал-атторней всталъ, чтобъ передопросить его, допытывалъ спокойно, но упорно; разнообразилъ форму своихъ вопросовъ, то успокоивалъ, то вдругъ смущалъ неожиданною строгостью; но долженъ былъ сѣсть, явно несдѣлавъ никакого впечатлѣнія. То же самое произошло и съ двумя или тремя другими свидѣтелями, причемъ генерал-атторней каждый разъ садился на мѣсто, послѣ напрасныхъ своихъ усилій, съ совершеннымъ хладнокровіемъ. Наконецъ, однакожь, ловко и хорошо поддержаннымъ огнёмъ перекрестныхъ вопросовъ, ему удалось опровергнуть совершенно одно существенное свидѣтельство, и надежды всѣхъ принимавшихъ участіе въ его кліентѣ, возрасли сильно. Мистеръ Сёттль, занятый все это время своими ногтями, отъ времени до времени улыбался съ безпечнымъ видомъ; но не дай Богъ было кому-нибудь развлечь его въ эту минуту — съ такимъ тревожнымъ безпокойствомъ напряжено было его вниманіе! Зная, однако, что онъ будетъ въ-состояніи утвердить тѣ же самые факты другимъ путемъ, онъ не настаивалъ, но вызвалъ тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ другаго свидѣтеля, успѣлъ получить отъ него все то, на чемъ опровергнутъ былъ предшествовавшій, и такимъ-образомъ уничтожилъ всѣ попытки генерал-атторнея пошатнуть его славу или вывести его изъ себя. Наконецъ, когда одинъ изъ послѣдующихъ свидѣтелей появился въ свидѣтельской ложѣ:

— Милордъ, я протестую противъ этого вопроса, сказалъ генерал-атторней, замѣтивъ, что мистеръ Сёттль между многими незначительными и повидимому ни къ чему не ведущими вопросами тихонько подвернулъ одинъ, въ высшей степени важный, еслибъ только на него отвѣчали такъ, какъ онъ ожидалъ. Всѣ адвокаты отвѣтчика поднялись въ ту же минуту. Генерал-атторней объяснилъ свое возраженіе коротко и опредѣлительпо. Мистеръ Сёттль отвѣчалъ ему въ сопровожденіи Квиксильвера и Линкса и затѣмъ послѣдовало новое, энергическое возраженіе со стороны генерал-атторнея. Когда эта случайная стычка ихъ остроумія кончилась: «я позволяю предложить вопросъ», сказалъ лордъ Виддрнигтонъ, послѣ короткаго молчанія съ обѣихъ сторонъ: — «но я очень сомнѣваюсь въ его правильности. Я поэтому запишу возраженія господина генерал-атторнея».

Пять или шесть такихъ схватокъ произошло впродолженіе разбора правъ истца; то по вопросу о годности какого-нибудь свидѣтеля, то по спору о томъ: слѣдовало или не слѣдовало допустить иной документъ, то по сомнѣнію въ правильности какого-нибудь запроса. При каждомъ изъ такихъ случаевъ съ обѣихъ сторонъ обнаружено было высокое практическое искусство и бойкая ловкость, въ-особенности двумя предводителями. Различія самыя тонкія предлагаемы были въ вопросъ неожиданно и также быстро разрѣшаемы; уловки самыя хитрыя, чтобъ выманить какое-нибудь опасное признаніе, подводимы съ одной стороны и ловко уничтожаемы съ противной. Чтобъ справляться съ такими бойцами, надо было дѣйствительно обладать зоркимъ умомъ и опытностью лорда Виддрингтона. Нѣкоторые пункты разрѣшилъ онъ быстро, къ удовольствію обѣихъ сторонъ, на иныхъ останавливался съ сомнѣніемъ и откладывалъ ихъ до другаго времени. Конечно, никто, кромѣ самыхъ свѣдущихъ лицъ, на скамьяхъ адвокатовъ, не могъ вникнуть въ сущность этихъ стычекъ и оцѣнить ихъ правильнымъ образомъ; но, несмотря на то, за ними слѣдили съ неутомимымъ вниманіемъ и съ жаднымъ любопытствомъ всѣ присутствующіе, и дамы и джентльмены, и знатный и простой народъ. Общее напряженіе чувствъ замѣтно было съ перваго взгляда во всей Палатѣ; по это не мѣшало всякой случайной странности въ отвѣтахъ свидѣтелей или бойкому и удачному возраженію со стороны адвоката возбуждать минутный смѣхъ, который служилъ какимъ-то отдыхомъ усиленному вниманію публики и быстро исчезалъ. Часть дѣла, касавшаяся до надгробнаго камня, сошла съ рукъ довольно-легко: едва нѣсколько попытокъ сдѣлано было со стороны адвокатовъ мистера Обри опровергнуть доказательства противной стороны; но самое сильное, самое жаркое сраженіе завязалось тамъ, гдѣ стали доказывать происхожденіе Титмауза отъ Стивена Дреддлинтона.

Похожденіе этого джентльмена, славившагося своимъ эксцентрическимъ и необузданнымъ нравомъ, трудно было прослѣдить въ-точности. Знали только то, что онъ вступилъ въ морскую службу и умеръ на морѣ, какъ всѣ полагали, бездѣтнымъ холостякомъ. На повѣрку, однакожь, вышло немножко не такъ, а именно, нашлись доказательства, что онъ женился въ Портсмутѣ, на дѣвушкѣ бѣднаго званія, и хотя умеръ дѣйствительно на морѣ, но за два года до смерти имѣлъ законную дочь, которая, вмѣстѣ съ матерью, долго терпѣла нужду, не обративъ на себя никакого вниманія со стороны семейства ихъ покойнаго мужа и отца, и наконецъ, обѣ онѣ удалились въ домъ одного дальняго и бѣднаго родственника, въ Кемберляндѣ, гдѣ мать впослѣдствіи умерла, оставивъ дочь свою, на пятнадцатомъ году отъ-роду, круглою сиротою. Дѣвушка эта выросла и жила у кого-то въ услуженіи, а потомъ вышла замужъ за одного человѣка, по имени Габріеля Титльбета Титмауза. Человѣкъ этотъ былъ кожевникомъ въ Вейтхевенѣ, оттуда переселился въ Грильстонъ, въ Йоркширѣ, и тамъ жилъ нѣсколько лѣтъ въ очень-стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Тамъ-то онъ и женился на дочери Стивена; а черезъ два года, жена его умерла, оставивъ сына, нашего знакомаго и пріятеля Титльбета Титмауза. Отецъ съ сыномъ впослѣдствіи переѣхали въ Лондонъ, гдѣ первый лѣтъ черезъ пять умеръ, оставивъ маленькаго Титмауза перебиваться на свѣтѣ, какъ умѣлъ. Все время, покуда шелъ разборъ этой части дѣла, мистеръ Геммонъ чувствовалъ сильное безпокойство, и на одномъ мѣстѣ въ-особенности, можетъ быть, на самомъ критическомъ пунктѣ, тревога его была дѣйствительно велика; но такую власть надъ собой имѣлъ этотъ человѣкъ, что никто изъ присутствовавшихъ не замѣтилъ рѣшительно ничего. Нѣсколько документовъ, найденныхъ имъ у Титмауза, при первомъ свиданіи, оказали при этомъ случаѣ, какъ Геймовъ предвидѣлъ, очень-важную помощь. Разборъ этой части дѣла, однакожь, не могъ быть оконченъ въ тотъ же вечеръ и протянулся до двухъ часовъ пополудни слѣдующаго дня. Приведенныя въ подтвержденіе ея доказательства подверглись самому искусному и рѣшительному сопротивленію со стороны генерал-атторнея; но безъ успѣха. Дѣло приготовлено было съ величайшимъ стараніемъ и отличный тактъ мистера Сёгтля вывелъ его наконецъ во всей полнотѣ и ясности предъ присяжными.

— Вотъ, милордъ, сказалъ онъ, передопросивъ своего послѣдняго свидѣтеля и садясь на свое мѣсто: — вотъ на чемъ основана претензія истца.

Затѣмъ судьи и присяжные вышли изъ Палаты на короткое время, чтобъ отдохнуть и собраться съ новыми силами. Во время ихъ отсутствія, генерал-атторней, съ своими помощниками и съ мистеромъ Менсфильдомъ, сидѣли нагнувшись другъ къ другу, въ жаркомъ и заботливомъ совѣщаніи, и на эту группу устремлены были взоры множества зрителей, желавшихъ успѣха отвѣтчику. Потомъ генерал-атторней вышелъ тоже на нѣсколько минутъ и вернулся вмѣстѣ съ судьею. Черезъ нѣсколько времени, онъ всталъ, поклонился судьѣ, потомъ присяжнымъ и началъ защиту отвѣтчика.

Движенія его были спокойны и выразительны, осанка величественна; звучный голосъ раздавался громко и внятно по всему пространству Палаты. Ловко намекнувъ на личныя достоинства своего друга и кліента, мистера Обри, на высокое положеніе его въ Парламентѣ и на огромность интересовъ, судьба которыхъ рѣшалась въ эту минуту, онъ продолжалъ:

— Во всѣхъ отношеніяхъ, слѣдовательно, я чувствую, господа, какая огромная отвѣтственность лежитъ въ эту минуту на мнѣ и на ученыхъ товарищахъ моихъ, чувствую въ полной мѣрѣ и опасаюсь невольно, чтобъ какая-нибудь оплошлность съ моей стороны не повредила успѣху дѣла, ввѣреннаго въ наши руки, и не ослабила въ глазахъ вашихъ тѣхъ правъ, которыя я намѣренъ доказать вамъ и явная сила которыхъ должна уничтожить совершенно все, что съ такимъ трудомъ, ловкостью и искусствомъ, изложено было передъ вами ученымъ собратомъ моимъ, мистеромъ Сёттлемъ. Но, прежде, чѣмъ мы дойдемъ до этого, я долгомъ считаю обратить ваше вниманіе на сущность претензіи, изложенной со стороны истца, и на свойство тѣхъ доказательствъ, которыми ее старались поддержать. При этомъ, господа, я твердо надѣюсь убѣдить васъ, что свидѣтели истца не заслуживаютъ той довѣренности, на которую они претендуютъ, и что, слѣдовательно, въ-сущности не представлено ничего такого, на что со стороны отвѣтчика требовалось бы возражать.

Онъ затѣмъ вошелъ въ подробный разборъ свидѣтельствъ, приведенныхъ въ защиту истца, ловко и убѣдительно выставляя ихъ взаимное противорѣчіе и подкрѣпляя свои аргументы строгими замѣчаніями насчетъ поведенія и качества многихъ свидѣтелей. Приступая, наконецъ, къ изложенію права отвѣтчика:

— А теперь, господа, произнесъ онъ: — мнѣ приходитъ въ голову замѣчаніе, которымъ ученый собратъ мой заключилъ свою рѣчь, то именно, что онъ не знаетъ рѣшительно ничего о тѣхъ правахъ, опираясь на которыя, мы намѣрены опровергнуть претензію истца. Да и странно было бы, господа, еслибъ это было иначе; еслибъ проницательный взоръ моего собрата способенъ былъ проникнуть содержаніе нашихъ архивовъ и такимъ-образомъ узнать доказательства, на которыхъ кліентъ мой основываетъ свое право за обладаніе собственностью, ставшею вдругъ предметомъ такого неожиданнаго и неслыханнаго спора! Наши противники успѣли, однакожь, пріобрѣсти право на сообщеніе имъ свѣдѣній по этому предмету, и они получатъ ихъ, получатъ въ избыткѣ.

При этихъ словахъ, мистеръ Сёттль, бросилъ насмѣшливо-недовѣрчивый взглядъ на присяжныхъ и другой взглядъ вызова — на генерал-атторнея. Онъ взялъ, однакожь, перо въ руки, а на лицахъ помощниковъ его выразилось сильное безпокойство.

— Господа! продолжалъ генерал-атторней: — я готовъ уступить теперь моему ученому собрату все, что онъ силился доказать. Положимъ, что онъ вполнѣ утвердилъ родословную истца; но не забудьте, господа, я допускаю это предположеніе только затѣмъ, чтобъ лучше объяснить вамъ непоколебимое право отвѣтчика. — И здѣсь-то онъ упомянулъ о закладной крѣпости, по которой Херри Дреддлинтонъ уступилъ права на имѣніе и проч….

— Вы забыли, что онъ умеръ при жизни своего отца, перебилъ мистеръ Сёттль, улыбаясь спокойно, съ видомъ человѣка, выведеннаго изъ сильнаго опасенія.

— Ни мало, господа. Напротивъ, этотъ фактъ входитъ въ составъ моихъ доказательствъ. Да, мой ученый собратъ совершенно правъ: Херри Дреддлинтонъ умеръ дѣйствительно при жизни отца; но…

Тутъ мистеръ Сёттль взглянулъ на генерал-атторнея съ непритворнымъ любопытствомъ, и когда послѣдній упомянулъ объ актѣ, подтверждающемъ уступку со стороны отца Херри, то зоркій наблюдатель могъ бы замѣтить маленькую перемѣну въ лицѣ мистера Сёттля. Что касается до мистера Квиксильвера, то, чувствуя себя не въ своемъ элементѣ, онъ продолжалъ писать статью для какого-то политическаго журнала. Линксъ глядѣлъ на генерал-атторнея съ видомъ человѣка, каждую минуту ожидающаго пули себѣ въ сердце.

— Какъ? подтвержденье того, что не могло существовать? перебилъ мистеръ Сёттль, кладя свое перо съ насмѣшливой улыбкой; но въ ту же минуту: — Мистеръ Мортменъ! шепнулъ онъ торопливо, обращаясь къ нотаріусу: — что вы объ этомъ думаете? скажите мнѣ въ четырехъ словахъ.

— Имѣетъ силу новой записи, новой уступки владѣнія, отвѣчалъ Мортменъ, несводя глазъ съ генерал-атторнея.

— Эхъ, нѣтъ; я спрашиваю, что можно возразить на это? нетерпѣливо перебилъ мистеръ Сёттль; но лицо его сохранило прежнее выраженіе небрежной улыбки. — Вы очень обяжете меня, мистеръ Мортменъ, продолжалъ онъ тихимъ, но повелительнымъ тономъ: — обративъ все ваше вниманіе на вопросъ о годности этого акта такъ, чтобъ я могъ приготовить на него дѣльное возраженіе, когда они представятъ его въ доказательство. Если онъ дѣйствительно имѣетъ законную силу, какъ я думаю, то намъ остается только сложить руки. Я такъ и боялся, что у нихъ долженъ быть въ резервѣ какой-нибудь проклятый крючокъ въ этомъ родѣ.

Геммонъ видѣлъ, что происходило въ душѣ мистера Сёттля и поблѣднѣлъ жестоко; но онъ сохранилъ улыбку на губахъ и сидѣлъ сложа руки. Клеркъ смотрѣлъ на него съ явнымъ волненіемъ, едва осмѣливаясь взглянуть на мистера Сёттля. Титмаузъ, примѣтивъ смятеніе въ своемъ лагерѣ, помертвѣлъ, охолодѣлъ и сидѣлъ смирно, едва осмѣливаясь перевести духъ. Чтожь касается до Снапа, то этотъ джентльменъ имѣлъ видъ гончей, у которой собираются вырвать зубы.

Наконецъ, генерал-атторней объявилъ, что, въ дополненіе правъ, имъ представленныхъ, какъ опирающихся главнымъ образомъ на актѣ подтвержденія, ему остается только вывести родословную мистера Обри, и окончивъ такимъ образомъ рѣчь, длившуюся около двухъ часовъ съ половиной, сѣлъ на свое мѣсто. Но, садясь, «я вполнѣ убѣжденъ», прибавилъ онъ въ заключеніе: — «что господа присяжные, подъ руководствомъ лорда, главнаго судьи, произнесутъ свой приговоръ въ пользу отвѣтчика, несходя съ того мѣста, гдѣ они своимъ долгимъ и терпѣливымъ вниманіемъ такъ достойно исполнили важный долгъ, возложенный на нихъ закономъ».

— Джемсъ Паркинсонъ! произнесъ мистеръ Стерлингъ, когда генерал-атторней сѣлъ на свое мѣсто. Мистеръ Паркинсонъ вышелъ и былъ приведенъ къ присягѣ.

— Вы стряпчій отвѣтчика?

— Я, отвѣчалъ Паркинсонъ.

— Вы представляете закладную, совершенную между Херри Дреддлнитономъ и Мозесомъ Эйрономъ? и проч… Закладная была предъявлена и допущена безъ большаго сопротивленія. Также точно и другой актъ — передачи правъ на имѣніе отъ Мозеса Эйрона, Джеффри Дреддлинтону.

— Вы представляете также актъ, совершенный между отцомъ Херри Дреддлинтона и племянникомъ его, Джеффри? и онъ упомянулъ эпоху заключенія этого акта и имена обѣихъ сторонъ. Мистеръ Паркинсонъ вручилъ этотъ важный документъ.

— Позвольте, позвольте! Откуда взяли вы эту бумагу, мистеръ Паркинсонъ? спросилъ Сёттль рѣзко, протягивая руку за документомъ.

— Изъ моей конторы, въ Грильстонѣ, гдѣ я храню обыкновенно документы мистера Обри.

— Когда привезли вы ее сюда?

— Вчера вечеромъ, въ исходѣ девятаго, и сдѣлалъ это именно по случаю настоящаго дѣла.

— Какъ давно находилась она у васъ въ конторѣ?

— Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я получилъ ее, года два тому назадъ, вмѣстѣ съ другими бумагами, изъ архива въ Яттонѣ.

— Какъ долго были вы стряпчимъ мистера Обри?

— Десять лѣтъ сряду, и мой отецъ былъ стряпчимъ его отца въ продолженіе двадцати-пяти лѣтъ.

— Можете ли мы присягнуть, что бумага эта находилась у васъ въ конторѣ до той самой поры, когда начало теперешняго иска сдѣлалось вамъ извѣстно?

— Я не имѣю въ томъ ни малѣйшаго сомнѣнія.

— Этого мнѣ мало, сэръ. Я спрашиваю: можете ли вы подтвердить клятвою, что это дѣйствительно было такъ, какъ вы говорите?

— Могу, сэръ, отвѣчалъ Паркинсонъ твердо. — Бумага эта не обращала на себя моего вниманія преимущественно передъ другими бумагами мистера Обри, покуда я не замѣтилъ ея, по случаю настоящей тяжбы,

— Не имѣетъ ли доступа къ бумагамъ мистера Обри, хранящимся у васъ въ конторѣ, кто-нибудь другой, кромѣ васъ?

— Сколько мнѣ извѣстно, никто не имѣетъ. Я храню бумаги моихъ кліентовъ въ конторѣ, въ отдѣльныхъ ящикахъ и не допускаю къ нимъ никого, иначе какъ съ непосредственнаго моего вѣдома и на моихъ глазахъ. Послѣ этого, мистеръ Сёттль сѣлъ на свое мѣсто.

— Милордъ, мы теперь предлагаемъ принять этотъ документъ въ доказательство, произнесъ генерал-атторней, развертывая бумагу.

— Позвольте мнѣ сперва взглянуть на него, сказалъ мистеръ Сёттль. Получивъ документъ, онъ всталъ съ своего мѣста, вмѣстѣ съ своими помощниками и съ мистеромъ Мортменомъ, и всѣ они долго, внимательно его разсматривали. Мортменъ, заглянувъ на штемпель, сѣлъ и проворно вытащилъ изъ своего мѣшка старый, сильно-подержавый томъ, содержавшій всѣ постановленія о штемпеляхъ, какіе только были изданы со временъ Вильгельма III, то-есть съ-тѣхъ-поръ, если я не ошибаюсь, какъ это благодѣтельное установленіе даровано было Англіи. Сперва онъ поглядѣлъ на бумагу, потомъ заглянулъ въ свою книгу, потомъ опять на бумагу, и наконецъ можно было видѣть, какъ онъ, съ пылкими жестами, сообщалъ мистеру Сёттлю мнѣніе свое по этому предмету.

— Милордъ, произнесъ Сёттль, послѣ нѣкотораго молчанія: — я протестую противъ принятія этой бумаги въ доказательство, по причинѣ недостаточности ея штемпеля.

Слова эти произвели сильное ощущеніе въ Палатѣ. Мистеръ Сёттль потомъ объяснилъ качество штемпеля, приложеннаго къ дѣлу, прочелъ постановленіе, бывшее въ силѣ въ ту пору, когда актъ этотъ былъ совершенъ, и сдѣлавъ нѣсколько дополнительныхъ замѣчаній, сѣлъ на свое мѣсто въ одно время съ мистеромъ Квиксильверомъ и съ мистеромъ Линксомъ. Тогда всталъ опять генерал-атторней, тѣмъ временемъ, тщательно просмотрѣвшій актъ Парламента, о которомъ шло дѣло, и объявилъ лорду Виддрингтону, что штемпель онъ считаетъ достаточнымъ, что повторили за нимъ и оба его помощника. На это, мистеръ Сёттль опять возражалъ и довольно-пространно.

— Я, господа, имѣю маленькое сомнѣніе на этотъ счетъ, сказалъ лордъ Виддрингтонъ: — но я пойду и поговорю объ этомъ предметѣ съ товарищемъ моимъ Грейли. Взявъ съ собой бумагу и Мортменовъ томъ постановленій о штемпеляхъ, онъ вышелъ изъ Палаты и четверть часа… полчаса… три четверти часа прошло, пока наконецъ онъ вернулся.

— Я совѣщался, сказалъ онъ, занявъ свое мѣсто, среди глубочайшаго молчанія: — съ товарищемъ моимъ Грейли, и мы очень-заботливо обсудили этотъ пунктъ. Онъ, по-счастью, имѣлъ при себѣ выписку изъ дѣла, въ которомъ онъ былъ адвокатомъ, лѣтъ восьмнадцать тому назадъ, и въ которомъ точно такой же случай возникъ, какъ и въ настоящемъ дѣлѣ. Говоря это, онъ развернулъ толстую, рукописную книгу, принесенную имъ съ собой отъ мистера Грейли, и прочелъ въ ней подробности дѣла, имъ упомянутаго, которыя дѣйствительно были почти совершенно похожи на настоящія. Въ случаѣ, о которомъ упоминалось, штемпель сочтенъ былъ достаточнымъ, а потому лордъ Виддрингтонъ и товарищъ его Грейли были такого же мнѣнія и насчетъ штемпеля въ настоящемъ вопросѣ. Облако, которое омрачило лица генерал-атторнея и его партіи, теперь перенеслось на другую сторону и остановилось надъ головами ихъ противниковъ.

— Вы, можетъ-быть, не откажете, милордъ, записать мое возраженіе, сказалъ мистеръ Сёттль, замѣтно-огорченный. Лордъ Виддрингтонъ кивнулъ въ знакъ согласія и немедленно сдѣлалъ въ своихъ бумагахъ требуемую отмѣтку.

— Итакъ, мы предлагаемъ теперь принять и прочесть этотъ документъ, сказалъ генерал-атторней съ улыбкой скрытаго торжества, протягивая руку къ мистеру Линксу, который усердно разсматривалъ бумагу. — Мой ученый собратъ вѣроятно согласится, чтобъ только существенная часть его была прочтена…

Въ эту минуту Линксъ съ какимъ-то воодушевленіемъ обратилъ вниманіе своего предводителя на нѣчто, встрѣченное имъ въ бумагѣ. Въ гу же минуту встали съ своихъ мѣстъ Сёттль и Квиксильверъ и вслѣдъ за тѣмъ: — не спѣшите такъ мистеръ генерал-атторней, сдѣлайте милость, сказалъ мистеръ Сёттль съ немножко-торжествующимъ видомъ: — я имѣю другое и я опасаюсь, непреодолимое возраженіе противъ принятія въ доказательство этого документа, и не могу его допустить, покуда мой ученый собратъ не объяснитъ въ немъ одной подчистки.

— Подчистки! воскликнулъ генерал-атторней съ большимъ удивленіемъ. — Позвольте мнѣ взглянуть на бумагу, и онъ взялъ ее въ руки съ недовѣрчивою улыбкою, которая, однакожь, исчезла, когда онъ пристальнѣе взглянулъ на документъ. Гг. Стерлингъ, Кристаль и Менсфильдъ имѣли тоже очень-серьёзный видъ.

— Теперь, я ихъ разбилъ, сказалъ Сёттль стоявшимъ позади его лицамъ, склонясь назадъ и поглядывая съ торжествомъ на своихъ противниковъ. — Боже мой! случалось ли когда-нибудь, на свѣтѣ такое счастіе?

И онъ былъ правъ. Отъ какихъ, повидимому, несоразмѣрныхъ и бездѣльныхъ причинъ проистекаютъ часто важнѣйшіе резулѣтаты! Дѣло, просто, состояло въ слѣдующсмъ: клеркъ стряпчаго, переписывая бумагу, значительно-длинную, написалъ пять или шесть словъ, по ошибкѣ, не такъ, какъ слѣдовало и, опасаясь взбѣсить своего господина, которому потребовалось бы доставать новую бумагу и новый штемпель, что причинило бы новыя хлопоты и промедленія, чистенько выскоблилъ ошибочныя слова и на подскобленномъ мѣстѣ написалъ то, что слѣдовало. А такъ-какъ ему же поручено было совершеніе и засвидѣтельствованіе этого документа, то, разумѣется, онъ не остановился исполнить порученіе. И вотъ къ-чему это привело: имѣніе въ 10,000 фунтовъ содоваго дохода готово было перейдти въ чужія руки изъ-за пустой подчистки.

— Подайте мнѣ документъ! сказалъ судья, и, взявъ въ руки бумагу, онъ разсматривалъ ее тщательно минуты двѣ.

— Нѣтъ ли у кого-нибудь въ Палатѣ увеличительнаго стекла? спросилъ генерал-атторней съ возрастающимъ безпокойствомъ; но стекла не было ни у кого.

— Да, полно, нужно ли это, мистеръ генерал-атторней? сказалъ лордъ Виддрингтонъ, возвращая документъ съ зловѣщимъ взглядомъ. — Итакъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Сёттлю: — вы возражаете, конечно, мистеръ Сёттль, если я попалъ ваши слова, что документъ не годится, по причинѣ подчистки въ существенной его части.

— Такъ точно, милордъ, въ этомъ именно состоитъ мое возраженіе, отвѣчалъ мистеръ Сёттль, садясь на свое мѣсто.

— Ну, мистеръ генерал-атторней, продолжалъ судья, обращаясь къ нему и приготовляясь записать какія-нибудь новыя замѣчанія, которыя тотъ могъ предложить. Всѣ присутствовавшіе поняли въ эту минуту, что наступилъ рѣшительный кризисъ, и мертвое молчаніе распространилось въ Палатѣ. Генерал-атторней немедленно и совершенно-спокойно представилъ суду свой отвѣтъ. Онъ не оспоривалъ существованія подчистки и, разумѣется, возраженіе его основано было на томъ, что она находилась въ несущественной части дѣла; но не трудно было замѣтить, что онъ говорилъ съ видомъ человѣка, разсуждающаго contra spent. То, что онъ сказалъ, впрочемъ, было очень-дѣльно и сильно, и въ такомъ же родѣ были отвѣты мистера Стерлинга и мистера Кристаля; но всѣ они явно были посажены на-мель. Мистеръ Сёттль возразилъ съ жестокою убѣдительностью; мистеръ Квиксильверъ воспользовался этимъ случаемъ и не соизволивъ разсудить, что судья и безъ того былъ на ихъ сторонѣ, началъ очень-опасную и очень-эффектную рѣчь, необращая никакого вниманія на отчаяніе мистера Сёттля, сидѣвшаго возлѣ и глядѣвшаго на него такими глазами, какъ-будто онъ однимъ словомъ былъ готовъ его уничтожить. Вслѣдствіе двухъ или трехъ очень-неосторожныхъ выходокъ Квиксильвера, немедленно возсталъ противъ него лордъ Виддрингтонъ, и мистеръ Сёттль, въ первый разъ еще впродолженіе дѣла, выйдя изъ себя, произнесъ полусдавленное проклятіе, услышанное всѣмъ сословіемъ адвокатовъ; можетъ-быть, даже самимъ судьею. Наконецъ Квиксильверъ сѣлъ на свое мѣсто… съ немного-озадаченнымъ видомъ поглядывая на мистера Сёттля, который обернулся къ нему спиною въ присутствіи всей Палаты; но когда Линксъ всталъ и дѣльнымъ образомъ въ короткихъ словахъ привелъ вопросъ въ правильное положеніе предъ судьею и присяжными, тогда лобъ мистера Сёттля мало-по-малу разгладился.

— Ну, произнесъ лордъ Виддрингтонъ, когда Линксъ кончилъ: — признаюсь, я не имѣю никакого сомнѣнія по этому предмету; но такъ-какъ онъ въ высшей степени важенъ, то я пойду спрошу, что думаетъ объ этомъ товарищъ мой Грейли.

Съ этими словами онъ взялъ документъ и вышелъ изъ Палаты. Въ дверяхъ онъ прошелъ мимо Обри, держа бумагу предъ собою въ рукахъ. Минутъ черезъ десять лордъ Виддрингтонъ возвратился.

— Тише, тише тамъ! прокричалъ глашатай — и шумъ скоро утихъ, смѣненный глубокимъ молчаніемъ.

— Ни я, ни товарищъ мой Грейли, произнесъ лордъ Виддрингтонъ, занявъ свое мѣсто: — не сомнѣваемся ни мало въ томъ, что предложенный документъ не долженъ быть принять въ доказательство, если не дано будетъ отчета въ подчисткѣ, найденной, очевидно, въ существенной его части; а потому, если вы не готовы, мистеръ генерал-атторней, представить какое-нибудь свидѣтельство по этому пункту, то я не приму документа.

Невнятный ропотъ распространился по всей Палатѣ — ропотъ волненія, безпокойства и обманутаго ожиданія. Генерал-атторней переговорилъ нѣсколько словъ съ своими друзьями.

— Конечно, милордъ, мы не имѣемъ на-готовѣ свидѣтельства, чтобъ объяснить этотъ случай, поразившій насъ такъ неожиданно. Послѣ такого долгаго времени, милордъ, разумѣется…

— Да, разумѣется, это большое несчастье для вашей стороны, большое несчастье! Вы, конечно, требуете, несмотря на то, чтобъ документъ этотъ былъ принятъ, продолжалъ онъ, дѣлая отмѣтку.

— Да, милордъ, безъ-сомнѣнія.

Надо было видѣть какими глазами господа Кверкъ, Геммонъ и Снапъ смотрѣли на мистера Паркинсона, когда этотъ джентльменъ съ огорченнымъ видомъ пряталъ отвергнутую бумагу обратно въ мѣшокъ, изъ котораго она была вынута недавно съ такою увѣренностью и съ такимъ торжествомъ. Изложеніе остальной части дѣла, со стороны мистера Обри, пошло затѣмъ своимъ чередомъ; но, несмотря на вынужденное спокойствіе адвокатовъ, досада и отчаяніе замѣтны были на ихъ лицахъ. Они были убиты духомъ и чувствовали, что дѣло проиграно невозвратно, если какое-нибудь неожиданное счастье не встрѣтится передъ самымъ концомъ. Они недолго занимались доказательствомъ происхожденія мистера Обри отъ Джеффри Дреддлинтона, что все-таки необходимо былъ сдѣлать, потому — что какъ ни жестоко они оборвались, неуспѣвъ утвердить основнаго права опиравшагося на актѣ подтвержденія уступки правъ, вслѣдствіе которой имѣніе перешло въ руки предковъ мистера Обри, то все-таки былъ еще вопросъ: повѣрятъ ли присяжные свидѣтельствамъ, приведеннымъ со стороны истца, чтобъ доказать права его независимымъ образомъ.

— Вотъ, милордъ, въ чемъ состоитъ право отвѣтчика, сказалъ генерал-атторней, когда его послѣдній свидѣтель оставилъ свое мѣсто, и тогда мистеръ Сёгтль всталъ, чтобъ ему отвѣчать. Онъ чувствовалъ, какъ непопулярно было его дѣло, видѣлъ почти на всѣхъ лицахъ кругомъ выраженіе непріязненное. Внутренно онъ презиралъ свое дѣло, видя какого рода былъ тотъ человѣкъ, за котораго онъ боролся. Всѣ личныя его сочувствія принадлежали мистеру Обри, котораго онъ зналъ хорошо по имени и молвѣ, съ которымъ часто засѣдалъ въ Палатѣ Депутатовъ. Съ другой стороны, на самомъ виду передъ нимъ, сидѣлъ его смѣшной и маленькій кліентъ, Титмаузъ, жалкое созданіе, которому стоило только показаться передъ присяжными, и еслибъ тутъ могъ быть хотя малѣйшій доступъ вліянію предубѣжденія, онъ ужь этимъ однимъ погубилъ бы свое дѣло. И этотъ-то пошлый идіотъ долженъ былъ выгнать милое семейство Обри изъ Яттона, пустить ихъ нищими по міру! Но мистеръ Сёттль былъ человѣкъ съ возвышеннымъ образомъ мыслей, истинный англійскій адвокатъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Еслибъ онъ даже видѣлъ передъ собой миссъ Обри во всей ея красотѣ, и зналъ, что вся судьба этой дѣвушки зависитъ отъ его стараній, онъ едва-ли бы дѣйствовалъ усерднѣе, чѣмъ въ настоящемъ случаѣ. Таковъ, наконецъ, былъ эффектъ, произведенный этимъ искуснымъ адвокатомъ въ рѣчи своей къ присяжнымъ, что онъ началъ дѣлать перемѣну въ чувствахъ большей части людей, его окружавшихъ; даже глаза надменныхъ красавицъ стали рѣже бросать на Титмауза взгляды негодованія и отвращенія, по-мѣрѣ-того, какъ неотразимое краснорѣчіе мистера Сёгтля увлекало ихъ сочувствіе на его сторону.

— Мой ученый собратъ, господа, говорилъ онъ, между прочимъ: — проронилъ два или три выраженія неслишкомъ-лестнаго смысла, упоминая о моемъ кліентѣ, мистерѣ Титмаузѣ, и провелъ невыгодную параллель между неизвѣстнымъ, непросвѣщеннымъ истцомъ и даровитымъ отвѣтчикомъ. Боже мой! не-уже-ли несчастье моего смиреннаго кліента должно быть поставлено ему въ вину; и если онъ человѣкъ неизвѣстный, несвѣдущій, незнакомый съ обычаями свѣта, лишенный выгодъ изящнаго воспитанія, если манеры его получили отпечатокъ грубости, то кто же виноватъ въ этомъ, скажите сами? Кто былъ всему причиною? Кто повергъ его и родителей его до него въ ту несправедливую бѣдность и неизвѣстность, отъ которыхъ Провидѣніе готово искупить его теперь и ввести во владѣніе своею собственностью? Господа, если такіе предметы дозволено выводить на сцену при разборѣ судебнаго дѣла, то я спрашиваю васъ, съ кого надо требовать отчета въ настоящемъ положеніи моего несчастнаго кліента? Съ него самого, или съ тѣхъ, которые, можетъ — быть, безсознательно, но все-таки несправедливо наслаждались богатствами, имъ непринадлежащими? Господа! во имя всего, что мужественно и великодушно, я вызываю ваше участіе, ваше состраданіе къ моему кліенту!

Въ эту минуту Титмаузъ, который ужь давно глядѣлъ, разинувъ ротъ и выпучивъ глаза на своего краснорѣчиваго адвоката, не могъ долѣе высидѣть спокойно, несмотря на всѣ усилія господъ Кверка, Геммона и Снапа, чтобъ удержать его.

— Браво, браво! славно! воскликнулъ онъ громко, вскакиваясъ одушевленнымъ взоромъ: — Клянусь, все это сущая правда!.

Смущенный адвокатъ его вдругъ остановился, пораженный какъ громомъ такою неслыханною выходкою.

— Возьмите этого дурака вонъ изъ Палаты, или я не скажуболѣе ни слова, шепнулъ онъ свирѣпо мистеру Геммону.

— Кто это? Извольте сейчасъ выйдти вонъ! Ваше поведеніе въ высшей степени неприлично!.. Я велю арестовать васъ, сэръ! произнесъ лордъ Виддрингтонъ, обращая грозный взоръ на виновнаго, поблѣднѣвшаго какъ смерть.

— Сжальтесь надо мною, милордъ, я никогда впередъ не буду! застоналъ онъ, сложивъ руки съ умоляющимъ видомъ, въ полной увѣренности, что лордъ Виддрингтонъ тотчасъ отниметъ у него имѣніе.

Снапъ наконецъ успѣлъ вывести его изъ Палаты, и когда шумъ, возбужденный его неумѣстной выходкой, совершенно утихъ, мистеръ Сёттль продолжалъ:

— Господа, произнесъ онъ тихимъ голосомъ: — я замѣчаю, что вы тронуты этимъ маленькимъ происшествіемъ, и это доказываетъ высокое благородство сердца. Люди съ душою, менѣе — возвышенною и неодаренные такою тонкою чувствительностью, могли бы улыбнуться при видѣ странности, которая въ васъ возбуждаетъ только сильнѣйшее состраданіе. Я протестую, господа…. и проч.

Голосъ его дрожалъ, но онъ скоро пришелъ въ себя, и послѣ, долгой, убѣдительной рѣчи, сѣлъ на свое мѣсто, несомнѣваясь, въ успѣхѣ.

— Если мы потеряемъ приговоръ, произнёсъ онъ шопотомъ на-ухо Геммону: — то намъ надо благодарить за то эту проклятую мартышку!

Геммонъ перемѣнился въ лицѣ, но не отвѣчалъ ни слова.

Лордъ Виддрингтонъ вслѣдъ затѣмъ началъ излагать присяжнымъ въ связи общее содержаніе дѣла съ обыкновенною своею старательностью и ясностью. Ничего не могло быть чудеснѣе той удивительной легкости, съ которою онъ постепенно высвобождалъ. Факты дѣла изъ узловъ и тенётъ, которыми опутали его по-очерсди мистеръ Сёттль и генерал-атторней. Объяснивъ общія основанія законовъ, примѣняемыхъ къ дѣлу, онъ выставилъ передъ ними факты, доказанные истцомъ и возраженія отвѣтчика. Присутствовавшіе, слушая его, трепетали за результатъ, неизбѣжный, думали они, если только присяжные видѣли дѣло въ томъ свѣтѣ, въ какомъ всѣ они сами принуждены были на него смотрѣть почти противъ воли. Окончивъ, онъ предложилъ присяжнымъ выйдти изъ Палаты, для соображенія дѣла, взявъ съ собой родословную, врученную имъ мистеромъ Сёттлемъ, и прибавилъ, что если нужна будетъ его помощь, то что его найдутъ въ его комнатѣ, гдѣ онъ пробудетъ часа два. Затѣмъ и судья и присяжные удалились. Время подходило ужь къ восьми часамъ. Свѣчи были зажжены въ Палатѣ, которая попрежнему оставалась набита народомъ до тѣсноты. Мало кто сомнѣвался на чьей сторонѣ будетъ приговоръ. Но какъ ни утомлена была большая часть собранія двухдневнымъ заключеніемъ и напряженнымъ состояніемъ души, несмотря на то, ни изъ дамъ, ни изъ мужчинъ, никому и въ мысль не приходило у идти изъ суда, пока приговоръ не будетъ произнесенъ. Спустя полтора часа, раздался крикъ: «Очистить дорогу для присяжныхъ!» и нѣсколько человѣкъ судейскихъ, съ бѣлыми жезлами, повиновались этому приказанію. Покуда присяжные пробирались съ трудомъ сквозь толпу и входили въ свою ложу, лордъ Виддрингтонъ тоже вошелъ и занялъ свое мѣсто на скамьѣ.

— Господа присяжные! произнесъ протоколистъ: — потрудитесь отвѣчать на ваши имена. Сэръ Годольфинъ Фицъ-Эрбертъ!..

И покуда ихъ имена были такимъ образомъ вызываемы, адвокаты взяли въ руки перья и, обернувъ свои инструкціи, съ озабоченнымъ видомъ приготовились надписать на нихъ приговоръ. Когда всѣ присяжные отвѣтили, наступила мертвая тишина.

— Господа присяжные, раздался снова голосъ протоколиста: — Согласны ли вы въ приговорѣ? Въ пользу истца или въ пользу отвѣтчика произносите вы приговоръ?

— Въ пользу истца, отвѣчалъ предводитель присяжныхъ.

И протоколистъ, среди мертваго, смущеннаго молчанія, отмѣтивъ у себя на реестрѣ какіе-то іероглифы, пробормоталъ: «Приговоръ въ пользу истца; убытки: одинъ шиллинъ; издержки: сорокъ шиллинговъ». А между-тѣмъ другой судейской кричалъ, среди возрастающаго говора въ Палатѣ: «Потрудитесь подождать, господа присяжные, вамъ будетъ сейчасъ заплачено». И, вслѣдъ за этими словами, къ отвращенію и негодованію несвѣдущихъ зрителей, и даже къ большому удивленію трехъ или четырехъ изъ числа самихъ присяжныхъ, между которыми находились первыя лица въ графствѣ, мистеръ Снапъ вскочилъ на скамейку, вынулъ свои кошелекъ съ торжествующимъ видомъ и началъ отсчитывать сэру Годольфину Фицъ-Эрберту и его товарищамъ, каждому по двѣ гинеи. Потомъ произнесена была прокламація, и судъ разошелся до слѣдующаго утра.

ГЛАВА III.

— Надо сказать правду, генерал-атторней защищался славно! Не правда ли, Линксъ? говорилъ мистеръ Сёттль, выходя изъ воротъ замка рука-объ-руку съ этимъ адвокатомъ. Оба шли по домамъ готовиться къ новому дѣлу на завтрашній день.

— Да, онъ ловкій человѣкъ, и задалъ намъ всѣмъ довольно работы. Признаюсь, мистеръ Сёттль, у васъ съ нимъ была славная схватка и я радуюсь отъ души, что вы успѣли выиграть приговоръ.

— Ну, ужь это было бы слишкомъ-плохо, позволить себя разбить на собственныхъ своихъ укрѣпленіяхъ! Кстати, Линксъ, съ вашей подскобкой вы нанесли имъ рѣшительный ударъ. Жаль, что въ ту пору мнѣ не пришло въ голову уступить вамъ всю честь этого дѣла, потому-что, надо сказать по совѣсти, вы заслужили ее вполнѣ.

— О, нѣтъ! скромно отвѣчалъ Линксъ: — я наткнулся на эту находку случайно. Заслуга вся въ той пользѣ, которую вы изъ нея извлекли.

— Какъ подумаешь, право, что 10,000 фунтовъ годоваго дохода потеряны изъ-за этой пустяшной подскобки!

— Но увѣрены ли вы, что приговоръ останется за нами на этомъ основаніи? Что вы думаете, Виддрингтонъ имѣлъ право отвергнуть эту бумагу?

— Право? Конечно имѣлъ; но, признаюсь, я немножко струхнулъ, замѣтивъ, какой оборотъ генерал-атторней хотѣлъ дать вопросу. Помните, что онъ говорилъ: «имѣніе было разъ пріобрѣтено и не можетъ быть потеряно впослѣдствіи изъ-за ошибки въ документѣ, свидѣтельствующемъ о его переходѣ въ руки владѣтеля». А, Линксъ, это быль ловкій аргументъ?

— Да; но говоря словами лорда Виддрингтона, это могло быть только въ такомъ случаѣ, еслибъ подскобка была открыта послѣ того, когда ужь разъ полный и годный документъ былъ утвержденъ и доказанъ.

— Правда, правда! это дѣльный отвѣтъ. Документъ отвергнутъ въ первой инстанціи, на первомъ шагу, стало-быть, нѣтъ доказательствъ, что онъ когда-нибудь былъ документомъ, а не простою, измаранною бумагой.

— Но владѣніе получено было вмѣстѣ съ документомъ…

— Такъ что жь? Это значитъ, что человѣкъ, который измѣнилъ документъ, чтобъ получить владѣніе, потомъ хранилъ его спокойно у себя въ сундукѣ. На этомъ нельзя же основывать права собственности.

— Конечно, да и къ-тому-же, развѣ не существуетъ общаго правила, что сторона, предъявляющая документъ, должна объяснить всякую подскобку или поправку, чтобъ уничтожить подозрѣніе въ подлогѣ? Требованіе, надѣюсь, довольно-основательное.

— А, право, дѣло было преинтересное, замѣтилъ мистеръ Сёттль.

— Да, были славныя мѣста! Помните это возраженіе Мортмена о штемпельномъ актѣ?

— Ба! это пустяки. Я хотѣлъ сказать, что дѣло само-по-себѣ было интересно Мистеръ Сёттль вдругъ замолчалъ и остановился: — Боже мой! Линксъ, я далъ промахъ!

— Э?

— Да, ей-Богу, промахъ! Никогда еще, до-сихъ-поръ, со мной этого не случалось!

— Промахъ? Не можетъ-быть!.. Что такое? торопливо спросилъ Линксъ, навостривъ уши.

— Это будетъ стоить нашему кліенту по-крайней-мѣрѣ тридцать или сорокъ фунтовъ лишнихъ. Забылъ спросить у Виддрингтона квитанцію въ уплатѣ издержекъ спеціальнаго жюри. Право, никогда еще со мной не случалось ничего подобнаго. Ужасно досадно! Терпѣть не могу недосмотровъ!

— О, только-то? спросилъ успокоенный Линксъ. — Ну, такъ я же васъ утѣшу. Все было, какъ слѣдуетъ. Покуда вы говорили съ мистеромъ Геммономъ, сейчасъ послѣ того, какъ приговоръ былъ произнесенъ, я сталъ искать Квиксильвера, чтобъ напомнить ему про квитанцію. Но онъ увидѣлъ разнощика съ новымъ нумеромъ Times, гдѣ есть статья о требованіяхъ католиковъ, и убѣжалъ за нимъ вслѣдъ. Поэтому я рѣшился, такъ-какъ вы были въ очень-жаркомъ разговорѣ съ мистеромъ Геммономъ, напомнить объ этомъ судьѣ лично; и все было сдѣлано, какъ слѣдуетъ.

— Славно! Стало-быть, ни одного пункта не опущено… и еще впродолженіе двухдневной битвы! Это, право, не бездѣлица!

— Что жь вы думаете, приговоръ останется за нами и мы имъ воспользуемся, мистеръ Сёттль?

— Приговоръ останется за нами, я въ этомъ не сомнѣваюсь; въ отмѣткахъ лорда Виддрингтона нѣтъ ничего такого, чего бы намъ слѣдовало бояться. Но, разумѣется, они заставятъ насъ вести новую тяжбу, можетъ-быть, нѣсколько тяжбъ.

— Да, конечно, нужно будетъ еще много сражаться прежде, чѣмъ такое имѣніе, какъ Яттонъ, перейдетъ изъ рукъ въ руки, отвѣчалъ Линксъ, съ довольнымъ лицомъ, предвидя впереди довольно-пріятные барыши для кармана. — Кстати, продолжалъ онъ: — нашъ кліентъ преинтересный человѣкъ, не правда ли?

— Фу, какое отвратительное созданіе! Да и что за выходку онъ сдѣлалъ въ Палатѣ! Я думаю, вамъ въ жизнь свою не случалось видѣть ничего подобнаго?

— Ха, ха, ха! Никогда въ жизни! Но, клянусь, вы дали славный оборотъ этому неожиданному случаю! Право, онъ даже не заслуживалъ такого искусства, просто удивительно!

— Ба! Линксъ, сказалъ мистеръ Сёттль, съ довольной улыбкой: — навыкъ, больше ничего. Голосъ мой дрожалъ, а? Я, покрайней-мѣрѣ, имѣлъ это въ виду.

— Право, мистеръ Сёттль, я думалъ, что вы заплачете.

— Заплачу? Ха, ха, ха! я едва удерживался отъ смѣха!.. Заплачу!.. Что, адвокатамъ, какъ это понравилось? спросилъ мистеръ Сёттль, который хотя и не любилъ эффекта для эффекта, но тѣмъ не менѣе дорожилъ оцѣнкою людей, знающихъ дѣло.

— Кстати, Линксъ, я долженъ отдать вамъ честь: вы отлично приготовили дѣло. Это мнѣніе ваше о недостаткѣ доказательствъ, могу васъ увѣрить, составлено самымъ мастерскимъ образомъ…

Тутъ онъ вдругъ остановился и стиснулъ руку своего товарища, давая ему знакъ молчать. Два джентльмена, въ жаркомъ разговорѣ другъ съ другомъ, приближались къ нимъ медленно. То были: мистеръ Обри и лордъ Де-ля-Зушъ. Адвокаты перешли на другую сторону узкой улицы и ускорили шаги, не желая съ ними встрѣчаться. Мистеръ Сёттль не могъ смотрѣть равнодушно на человѣка, противъ котораго цѣлые два дня напрягалъ онъ всѣ силы своего дарованія и искусства, помогая съ успѣхомъ его совершенному разоренію.

— Для бѣднаго Обри, я думаю, это куда какъ непріятно! замѣтилъ положительный Линксъ.

— Ужасно! отвѣчалъ Сёттль, тономъ глубокаго сочувствія.

— Ужасно ужь и то, что онъ потеряетъ; но еще во сто разъ ужаснѣе то, къ чему будетъ обязанъ!.. Доходы неправильнаго владѣнія!.. 60,000 фунтовъ!..

— О! стало-быть, вы полагаете, что мы не успѣемъ отдѣлаться отъ статута ограниченій? Хмъ! развѣ это такъ ужь ясно? Мистеръ Сёттль поглядѣлъ пристально на Линкса съ такимъ выраженіемъ, которое нельзя описать. — Ну, продолжалъ непроницаемый Линксъ: — я, во всякомъ случаѣ, подумаю объ этомъ.

Онъ такое же принималъ участіе, столько же интересовался въ этомъ предметѣ, сколько животное, жрущее жолуди, интересуется древностью дуба, съ котораго они падаютъ и подъ тѣнью котораго оно жуетъ и объѣдается.

— Кстати, Линксъ, что мы съ вами вмѣстѣ, въ дѣлѣ Гиксона и Меллинтона?

— Да, и оно первое на очереди, завтра утромъ.

— О чемъ это? Я и не развертывалъ еще своихъ бумагъ. Да у насъ, кажется, назначена еще консультація къ 10-ти часамъ вечера?

— Дѣло по поводу пасквиля. Нашъ кліентъ изъ духовнаго званія и ведетъ искъ противъ редактора журнала Помфретской Василискъ.

— А пасквиль на-счетъ чего?

— На-счетъ десятинныхъ сборовъ: упреки въ жадности, жестокости и проч.

— Что жь они, будутъ доказывать, что пасквиль основателенъ?

— Нѣтъ; только то, что его вовсе не было.

— А кто за отвѣтчика?

— Мистеръ Квиксильверъ.

— О, прекрасно! Мы можемъ отложить консультацію до завтрашняго утра, въ замкѣ, минутъ за десять до открытія суда; я слишкомъ усталъ сегодня вечеромъ. Съ этими словами, великій предводитель пожалъ руку своему скромному, ученому, трудолюбивому помощнику и вошелъ къ себѣ въ квартиру.

Когда Титмауза выгнали изъ Палаты такимъ нецеремоннымъ образомъ и только за то, что онъ немножко-неприлично уступилъ могучему побужденію своихъ взволнованныхъ чувствъ, онъ началъ горько рыдать, ломая руки и спрашивая каждаго изъ стоявшихъ вокругъ, какъ они думаютъ: можетъ ли онъ опять попасть туда, во внутрь, потому-что, вѣдь, это его дѣло рѣшается. Глаза его были красны и вспухли отъ слезъ, а маленькая грудь волновалась жестоко, когда онъ ходилъ взадъ и впередъ отъ одной двери Палаты къ другой. «Ахъ, господа! не можете ли вы сдѣлать, чтобъ меня впустили туда?» говорилъ онъ отчаяннымъ голосомъ, подходя къ двумъ джентльменамъ, которые, съ сильно-озабоченнымъ и печальнымъ видомъ, стояли за одною изъ дверей. То были лордъ Де-ля-Зушъ и мистеръ Обри и они тотчасъ узнали въ Титмаузѣ того, чья претензія въ эту минуту разбиралась въ судѣ. «Не можете ли вы впусить меня? Вы, кажется, такіе почтенные джентльмены! Клянусь Богомъ, я съ ума сойду, потому-что, вѣдь, это мое дѣло рѣшается! Вѣдь это я мистеръ Титмаузъ!..»

— Мы не имѣемъ права впустить васъ туда, отвѣчалъ лордъ Де-ля-Зушъ, такъ гордо, сурово и холодно, что Титмаузъ невольно отъ него отодвинулся.

— Судъ полонъ народа, до самыхъ дверей, и мы сами не болѣе васъ имѣемъ право находиться въ Палатѣ или впускать туда другихъ, прибавилъ Обри спокойно и ласково.

— Благодарю васъ, благодарю, говорилъ Титмаузъ, отходя съ боязливымъ видомъ отъ лорда Де-ля-Зуша къ мистеру Обри. — Знаю очень-хорошо: кто вы, и клянусь вамъ Богомъ, очень сожалѣю обо всемъ этомъ; да что же дѣлать? Законъ закономъ, а право правомъ по цѣлому свѣту.

— Сдѣлайте милость, оставьте насъ въ покоѣ, произнесъ лордъ Де-ля-Зушъ, очень-рѣзко. — Вы ужасно навязчивы, сэръ! Мы не можемъ разслушать ни слова изъ того, что дѣлается въ Палатѣ, покуда вы тутъ болтаете.

Титмаузъ видѣлъ, что мистеръ Обри смотритъ на него совсѣмъ не съ такимъ выраженіемъ, какъ его недоступный товарищъ, и, можетъ-быть, остался бы на своемъ мѣстѣ, еслибъ взоръ его случайно не встрѣтилъ фигуру огромнаго, напудреннаго, широкоплечаго лакея, въ ливреѣ, одного изъ слугъ лорда Де-ля-Зуша; лакей этотъ, съ большою, толстою тростью въ рукахъ, стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ позади и принадлежалъ къ прислугѣ экипажа, находившагося на дворѣ замка. Лицо этого человѣка, такъ явно предвѣщало недоброе, что Титмаузъ потихоньку отошелъ прочь. Кругомъ стояло довольно-много постороннихъ лицъ, которыя всѣ, казалось, смотрѣли на Титмауза недовѣрчиво и недружелюбно. Онъ пытался нѣсколько разъ уговорить привратника, участвовавшаго въ его изгнаніи, впустить его опять въ Палату; но неподкупный стражъ устоялъ противъ искушенія шести пенсовъ, ему предложенныхъ, устоялъ даже и противъ шиллинга, такъ-что Титмаузъ наконецъ пришелъ въ отчаяніе и счелъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ; да, можетъ-быть, и былъ правъ, потому-что, представьте себѣ какой ужасный промежутокъ ожиданія приходилось ему вытерпѣть отъ заключенія рѣчи мистера Сёттля до произнесенія приговора! Но, наконецъ, сквозь эту зловѣщую и повидимому непроницаемую тучу блеснулъ роскошный, солнечный лучъ успѣха.

— Мистеръ Титмаузъ! мистеръ Титмаузъ! мистеръ Титмаузъ!..

— Здѣсь, здѣсь, я здѣсь! закричалъ маленькій человѣчекъ, соскакивая съ окошка, тіа которомъ онъ сидѣлъ въ потемкахъ, одуренный досадою и усталостью. Голосъ, призывавшій его, былъ благодатный, знакомый голосъ мистера Геммона, который, какъ только присяжные стали возвращаться въ Палату подъ первымъ попавшимся предлогомъ оставилъ свое мѣсто между Кверкомъ и Снапомъ затѣмъ, что если приговоръ будетъ въ пользу истца, то чтобъ онъ первый могъ сообщить его Титмаузу.

Минуты черезъ двѣ, мистеръ Геммонъ сжималъ обѣ руки своего кліента. — Мой милый, мой дорогой мистеръ Титмаузъ! поздравляю васъ: вы побѣдили! Дай вамъ Богъ долгую жизнь, чтобъ наслаждаться вашимъ богатствомъ! Да благословитъ васъ Богъ, мистеръ Титмаузъ!.. Онъ жалъ ему руки и голосъ его дрожалъ отъ напряженнаго чувства. Титмаузъ поблѣднѣлъ какъ полотно и нѣсколько минутъ не говоря ни слова стоялъ, вытаращивъ глаза на Геммона, какъ-будто бы съ трудомъ понимая смыслъ сообщеннаго ему извѣстія. — Нѣтъ: неужли въ самомъ дѣлѣ? Вы не обманываете? пробормоталъ онъ наконецъ.

— Ей-Богу такъ! Мои долгіе труды наконецъ увѣнчались успѣхомъ.

— Какъ! я въ-самомъ-дѣлѣ выигралъ? И это не шутка, не сонъ? спросилъ Титмаузъ съ быстро-возрастающимъ одушевленіемъ, и радость озарила его лицо, которое вдругъ покраснѣло.

— Шутка? да, самая лучшая, какую вы когда-нибудь услышите! Сонъ? который продлится всю вашу жизнь! Благодаря Бога, мистеръ Титмаузъ, сраженіе осталось за нами: мы одолѣли все ихъ коварство.

— Трал-лала! Трал-лал-лала! воскликнулъ Титмаузъ. — Ага! прибавилъ онъ громкимъ, свирѣпымъ голосомъ, когда лордъ Де-ля-Зушъ и мистеръ Обри медленно проходили мимо нихъ: — что взяли, чортъ возьми? Что? Помѣнялись мѣстами?.. Вотъ вамъ что! говорилъ онъ, щелкая пальцами. Но едва-ли надо прибавлять, что все это онъ дѣлалъ безъ малѣйшей опасности быть наказаннымъ со стороны этихъ двухъ джентльменовъ, которые такъ сильно заняты были несчастіемъ, совершившимся въ эту минуту, что не слыхали почти ничего вокругъ себя.

— Обри, вы проиграли, все потеряно, приговоръ въ пользу истца! произнесъ лордъ Де-ля-Зушъ торопливымъ, встревоженнымъ шопотомъ, схвативъ за руку мистера Обри, котораго онъ оставилъ на минуту, чтобъ разслушать приговоръ. Обри, нѣсколько минутъ не говорилъ ни слова.

— Да будетъ воля Божія! произнесъ онъ наконецъ тихимъ голосомъ. Нѣсколько знакомыхъ выбѣжали толпою изъ дверей и горячо жали ему руку.

— Да благословитъ васъ Богъ, Обри! Да благословитъ васъ Богъ! говорили нѣсколько голосовъ.

— Пойдемте, произнесъ лордъ Де-ля-Зушъ, хватая Обри подъ-руку и уводя его отъ этой сцены, слишкомъ-тягостной для его измученнаго сердца.

— Я совсѣмъ не фаталистъ, произнесъ мистеръ Обри, послѣ долгаго молчанія, когда они ужь вышли за ворота замка и онъ успѣлъ оправиться отъ удара, недавно-перенесеннаго: — я не фаталистъ; но я бы не долженъ былъ удивляться такому окончанію дѣла. Я давно былъ твердо убѣждёнъ, что оно не можетъ кончиться иначе. За нѣсколько времени до начала этого иска и еще прежде, чѣмъ малѣйшій намёкъ о немъ успѣлъ до меня дойдти, меня давило чувство близкаго несчастья…

— Ну, это, можетъ-быть, и правда; но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ бѣда пришла окончательно.

— Я твердо въ этомъ увѣренъ… Но, мой милый лордъ Де-ля-Зушъ, какъ много я вамъ обязанъ за вашу дружбу и участіе, сказалъ мистеръ Обри трепещущимъ голосомъ.

— Обри, теперь мы съ вами стали болѣе-близкими друзьями, чѣмъ когда-нибудь. Видитъ Богъ, что я ни за какія блага на свѣтѣ не хотѣлъ бы потерять вашу дружбу. Я считаю ее для себя величайшею честью, какую только могу заслужить. Повѣрьте, я говорю вамъ это отъ души, говорилъ лордъ Де-ля-Зушъ съ большимъ жаромъ.

— А между-тѣмъ, лордъ Де-ля-Зушъ, между нами теперь страшная пропасть во всемъ, что касается до положенія въ свѣтѣ. Вы — перъ королевства, я — нищій!

— Извините, Обри, но я долженъ сказать вамъ, что это пустыя рѣчи. Вы не можете себѣ представить, какъ вы обижаете меня, допуская что, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, наши отношенія могутъ измѣниться!.. Правда, большое несчастіе васъ постигло; да и кто изъ насъ можетъ сказать, что завтра съ нимъ не случится того же; но я не знаю, кто перенесетъ его съ такою твердостью.

— Вы очень-добры, лордъ Де-ля-Зушъ; я надѣюсь, что я буду твердъ теперь, когда время быть твердымъ пришло; отвѣчалъ Обри, съ видомъ грустной рѣшимости: — меня много утѣшаетъ мысль, что я не могу упрекнуть себя ни въ чемъ недобросовѣстномъ. Что же касается до будущаго, то я надѣюсь на Бога. Я чувствую, что я могу подчинить себя волѣ Судьбы съ бодрымъ сердцемъ.

— Не говорите такъ безутѣшно, Обри…

— Безутѣшно? повторилъ тотъ съ минутнымъ одушевленіемъ: — мнѣ кажется, какъ-будто я выхожу на дорогу мрачную, какъ ночь; по и тутъ, повѣрьте, въ сердцѣ моемъ нѣтъ тщеславной самоувѣренности, и тутъ мнѣ кажется, какъ-будто я опираюсь на руку невидимаго, но всемогущаго помощника.

— Вы герой, мой милый Обри! воскликнулъ лордъ Де-ля-Зушъ.

— И эта помощь распространится на тѣхъ, кто для меня дороже жизни… гораздо, гораздо дороже… Онъ замолчалъ; избытокъ чувства лишилъ его силы продолжать, и они шли минутъ пять не говоря ни слова.

Скоро потомъ лордъ Де-ля-Зушъ замѣтилъ въ несчастномъ своемъ товарищѣ желаніе остаться наединѣ. Онъ молча сжалъ ему руку и пошелъ по направленію къ гостинницѣ, а мистеръ Обри отправился къ себѣ на квартиру. Улицы наполнены были прохожими, между которыми многіе возвращались изъ замка, гдѣ были свидѣтелями дѣла рѣшеннаго въ этотъ день; другіе стояли по сторонамъ небольшими толпами и говорили съ жаромъ, покуда онъ проходилъ мимо, и онъ понималъ, что предметъ ихъ мыслей и разговора былъ онъ самъ и его потерянное богатство. Не разъ тяжелые вздохи вырывались у него при мысли, какія печальныя вѣсти несетъ онъ семейству. Онъ видѣлъ себя падшимъ ангеломъ въ-отношеніи всего, что касается до почестей и величія свѣта. Блескъ роскоши и счастія быстро исчезалъ въ отдаленіи и въ душу тѣснилось горькое чувство, похожее на чувство изгнанника, грустно-взирающаго на золотые кресты и верхушки церквей роднаго города, освѣщеннаго въ тихихъ лучахъ вечерняго солнца, когда корабль уноситъ его далеко, среди усиливающагося вѣтра, среди возрастающаго и зловѣщаго бушеванія волнъ, навстрѣчу темнѣющей ночи, уноситъ куда?…

Часы на соборѣ пробили десять, когда Обри проходилъ мимо одного изъ угловъ этого обширнаго и величественнаго зданія, сѣро-сверкающаго при слабомъ свѣтѣ луны. Гармоническій звонъ колоколовъ раздался въ ушахъ его, наполняя душу чувствомъ какого-то особеннаго, торжественнаго благоговѣнія. Онъ пробудилъ въ немъ мысль о недолговѣчности и ничтожествѣ земныхъ вещей. Потомъ онъ сталъ думать о милыхъ созданіяхъ, ожидавшихъ его возврата — и сердце его забилось живѣе. Онъ ускорилъ шаги съ внутреннею горячею молитвою, чтобъ небо поддержало ихъ въ этомъ несчастій. Подходя къ отдаленному ряду домовъ, гдѣ находилась его квартира, ему показалось, что кто-то стоялъ у дверей, какъ-будто бы сторожа его приходъ, и увидя, что онъ подходитъ ближе, вошелъ въ домъ. То былъ человѣкъ, присутствія котораго мистеръ Обри совсѣмъ и не подозрѣвалъ. Достойный другъ его, докторъ Тэсемъ, который неимѣлъ возможности выѣхать изъ Яттона въ пору, чтобъ быть свидѣтелемъ разбора дѣла, рано поутру въ этотъ день сѣлъ верхомъ на свою лошадь и послѣ долгой, утомительной ѣзды, прибылъ въ Йоркъ, четверть часа спустя послѣ того, какъ Обри отправился въ замокъ. Хотя многіе изъ жителей графства, находившіеся тогда въ городѣ, знали, что мистриссъ и миссъ Обри были тоже тамъ, но, понимая ихъ трудное и печальное положеніе, никто не хотѣлъ безпокоить ихъ своими визитами и нарушать уединеніе, которое онѣ явно имѣли въ виду, нанявъ такую квартиру. На второй день добрый докторъ Тэсемъ былъ ихъ гостемъ и не оставлялъ ихъ почти ни на минуту, покуда грумъ мистера Обри приносилъ имъ повременамъ отъ своего господина извѣстія о ходѣ дѣла. Поздно вечеромъ, по просьбѣ Кетъ, докторъ отправился въ замокъ, чтобъ ждать тамъ окончательнаго рѣшенія и принести имъ тотчасъ извѣстіе. Онъ не былъ примѣченъ мистеромъ Обри въ толпѣ, его окружавшей, и наконецъ исполнилъ свое порученіе, успѣвъ прежде мистера Обри сообщить о несчастномъ окончаніи тяжбы. Только-что Обри переступилъ за порогъ, какъ жена и сестра бросились къ нему на шею. Нѣсколько минутъ сряду никто изъ нихъ не говорилъ ни слова.

— Милый Чарльзъ! мы ужь слышали все, мы знаемъ все! наконецъ воскликнули онѣ обѣ въ одно время. — Слава Богу, все кончено, наконецъ, и мы знаемъ самое худшее!

— Какъ вы себя чувствуете, Чарльзъ? спросила мистриссъ Обри съ нѣжнымъ безпокойствомъ.

— Благодаря Бога, другъ мой, Агнеса, довольно-хорошо, сказалъ мистеръ Обри, сильно-растроганный: — я радъ, что ужасное ожиданіе наконецъ кончилось и что вы, мои милые, переносите этотъ конецъ съ твердостью. А какъ вы поживаете, мой добрый другъ? продолжалъ онъ, обращаясь къ доктору Тэсему и сжимая его руку. — Мой почтенный другъ, какъ отрадно мнѣ видѣть васъ въ эту минуту! Ахъ! продолжалъ онъ, вздыхая свободнѣе: — я чувствую, какъ-будто бы цѣлая гора свалялась у меня съ плечъ!.. Какъ благословилъ меня Богъ такою женою и сестрою! Свѣтлая улыбка озарила его блѣдныя черты и онъ обнялъ ихъ съ жаромъ. Обѣ женщины рыдали въ его объятіяхъ.

— Небо, продолжалъ онъ: — которое дало намъ все, все и отняло. Зачѣмъ будемъ мы роптать? Богъ поможетъ намъ перенести наше настоящее положеніе съ такимъ же душевнымъ спокойствіемъ, какимъ мы пользовались и въ счастливые дни. Ну, ну, Агнеса! Кетъ! не будьте дѣтьми.

Докторъ Тэсемъ безмолвно сидѣлъ возлѣ нихъ и крупныя слезы текли по щекамъ его. Наконецъ мистеръ Обри разсказалъ имъ, въ общихъ словахъ то, что происходило во время процеса, и разсказъ его, разумѣется, былъ выслушанъ съ мертвымъ молчаніемъ.

— Отъ кого это письмо здѣсь, на столѣ? спросилъ Обри, въ промежуткѣ разговора.

— Это отъ мистриссъ Джонсонъ, другъ мой, отвѣчала Агнеса: — она пишетъ, что дѣти здоровы. Разоренные родители взглянули другъ на друга съ неизъяснимымъ выраженіемъ и лицо матери поблѣднѣло жестоко. Онъ нѣжно поцаловалъ ея холодную щеку… Но скоро напряженное состояніе души всѣхъ присутствовать ихъ перешло въ сильное утомленіе. Пасторъ собрался идти домой. Положено было на слѣдующій день поутру, къ восьми часамъ, быть готовыми въ обратный путь. Докторъ Тэсемъ обѣщалъ завтракать съ ними вмѣстѣ, а потомъ провожать ихъ верхомъ. Затѣмъ онъ простился и ушелъ съ переполненнымъ горестью сердцемъ; а тѣ, которыхъ оставилъ онъ, скоро уснули, забывъ до утра и горе и то опасное положеніе, въ которое поставило ихъ происшествіе оконченнаго дня.

Немного-иначе проведена была ночь въ лагерѣ побѣдителей. Геммонъ, какъ мы видѣли, успѣлъ первый поздравить Титмауза съ его великолѣпнымъ успѣхомъ. Второй поздравитель былъ старый Кверкъ, который съ какимъ-то предчувствіемъ, что Геммонъ ужь предупредилъ его, торопливо вышелъ изъ суда, оставивъ Снапа расплачиваться съ присяжными, разсчитываться въ судебныхъ издержкахъ, собирать бумаги и проч. Оба, и Кверкъ и Снапъ (какъ только послѣдній успѣлъ освободиться), обнаружили передъ Титмаузомъ такую вѣжливость, которая носила ужь на себѣ замѣтный оттѣнокъ почтенія, должнаго обладателю 10,000 фунтовъ годоваго дохода; но Геммонъ показалъ спокойную, положительную увѣренность человѣка, который рѣшился быть и зналъ, что дѣйствительно былъ, полнымъ господиномъ Титмауза.

— Я бы желалъ, что бъ вы велѣли привести карету, или что-нибудь такое, въ этомъ родѣ, господа, потому-что я ужасно усталъ, клянусь Богомъ! говорилъ мистеръ Титмаузъ, стоя на ступеняхъ подъѣзда, между Кверкомъ и Геммономъ, дожидавшимися Снапа. Онъ былъ внѣ себя отъ одушевленія и не могъ простоять ни минуты спокойно: то онъ насвистывалъ громко и смѣло, то напѣвалъ куплетъ изъ какой-нибудь шутовской пѣсни, суетливо снимая и натягивая свои пропотѣвшія перчатки, то небрежно запускалъ пальцы въ свои густые волоса, то сложивъ руки на груди, смотрѣлъ жадными глазами, но съ какимъ-то притворно-томнымъ видомъ, на щегольскіе экипажи, отъѣзжавшіе, одинъ за другимъ, съ ихъ унылыми и огорченными господами. Наконецъ, среди громко-раздавшагося крика: «Дорогу судьѣ! Дорогу его милости!» появился на крыльцѣ лордъ Виддрингтонъ въ своемъ облаченіи и съ усталымъ видомъ, прошелъ мимо самаго Титмауза, удостоился получить отъ него очень-граціозный поклонъ, на который онъ, впрочемъ, не обратилъ вниманія, а пошелъ далѣе, къ своему экипажу. Ступеньки были подняты, дверцы захлопнуты, и съ громкимъ звукомъ трубъ карета отъѣхала медленно, предшествуемая и сопровождаемая обыкновенною свитой. Весь этотъ блескъ и церемоніалъ сдѣлалъ глубокое впечатлѣніе надушу Титмауза. «Ахъ!» подумалъ онъ со вздохомъ: «кто знаетъ, быть-можетъ, и я буду современемъ судьею! Чертовски-пріятная вещь, надо признаться! Какую суматоху онъ долженъ производить вездѣ, куда ни появится! Клянусь Богомъ, чудесно!» Кареты для мистера Титмауза достать не могли, а потому онъ принужденъ былъ идти пѣшкомъ, рука-объ-руку съ Кверкомъ и Геммономъ. Ихъ провожала толпа людей, узнавшихъ кто такой идетъ и глядѣвшихъ на него съ какимъ-то страннымъ чувствомъ, въ которомъ удивленіе слито было съ невольнымъ отвращеніемъ и даже съ презрѣніемъ. «Боже-мой!» думали многіе: "этотъ забавный, маленькій джентльменъ стоитъ теперь, какъ говорятъ, 10,000 въ годъ и есть владѣтель Яттона! По дорогѣ въ гостинницу, старый Кверкъ жалъ руку Титмаузу съ необузданнымъ жаромъ, по-крайней-мѣрѣ разъ двѣнадцать, между-тѣмъ, какъ Геммонъ, отъ времени до времени наклонялся къ нему съ заботливымъ видомъ и говорилъ о трудностяхъ, предстоящихъ еще впереди. У дверей гостинницы хозяйка, сторожившая приходъ знаменитаго гостя, приняла его съ низкими поклонами и усердными, почтительными разспросами о здоровьѣ, насчетъ котораго она безпокоилась, зная, что онъ поутру не завтракалъ, и вслѣдъ затѣмъ спросила, что ему угодно будетъ на ужинъ? Она прибавила, кромѣ-того, что прежняя спальня, быть-можетъ, будетъ ему не повкусу, и что, поэтому, она приказала отвести ему на ночь другую, лучшую въ цѣлой гостинницѣ.

— Ну, господа! намъ надо отпраздновать этотъ вечеръ, произнесъ мистеръ Кверкъ съ одушевленнымъ лицомъ. Всѣ согласились, и тотчасъ же велѣно было, чтобъ сосиски, дичь, ветчина, ростбифъ, бифстексъ и бараньи котлеты были готовы, не позже, какъ черезъ полчаса. Потомъ служанка повела Титмауза въ его новую спальню.

— Эту комнату мы всегда отводимъ знатнымъ особамъ, когда они у насъ останавливаются, сказала она, ставя свѣчу на комодъ и окидывая торжествующимъ взоромъ просторный покой.

— Хмъ! Клянусь Богомъ, вы очень-хорошо поступаете. Все, что можно для знатныхъ особъ, моя милая, а? При этихъ словахъ, онъ потрепалъ ее по щекѣ и хотѣлъ осчастливить своимъ поцалуемъ; но дѣвушкѣ не понравилась эта любезность. Ахъ, Боже-мой, сэръ! Да знатные эдакъ не дѣлаютъ! возразила она и ускользнула изъ комнаты.

Оставшись одинъ, онъ бросился на постель, потомъ вскочилъ и сталъ быстро ходить но комнатѣ, потомъ сѣлъ, потомъ началъ плясать, потомъ снялъ свой сюртукъ, потомъ опять бросился на постель, запѣлъ, засвисталъ и вскочилъ опять на ноги въ какомъ-то дикомъ изступленіи. Однимъ словомъ, ясно было, что мистеръ Титмаузъ не владѣлъ собою ни на волосъ. Душонка его была такъ же сильно взволнована происшествіемъ этого дня, какъ какая-нибудь зеленая лужа на сторонѣ дороги, возмущенная камнемъ, брошеннымъ въ нее рукою ребенка. Кверкъ и Снапъ, на свой ладъ, были тоже немало взволнованы; что жь касается до Геммона, онъ ушелъ въ свою спальню и, приказавъ подать туда перьевъ, чернилъ и бумаги, сѣлъ и написалъ слѣдующее письмо:

Йоркъ, 5-го апрѣля 18** года.

«Мой милый сэръ! Спѣшу воспользоваться первою свободною минутою, чтобъ увѣдомить васъ, какъ одного изъ самыхъ короткихъ друзей нашего многоуважаемаго кліента мистера Титмауза, о блестящей побѣдѣ сейчасъ только нами одержанной. Послѣ упорной, двухдневной борьбы (генерал-атторней пріѣзжалъ нарочно, для защиты противной стороны), присяжные, изъ которыхъ многіе принадлежатъ къ числу первыхъ лицъ въ графствѣ, не далѣе, какъ часъ тому назадъ, произнесли наконецъ приговоръ въ пользу нашего общаго пріятеля, мистера Титмауза и тѣмъ сдѣлали его владѣльцемъ всего имѣнія въ Яттонѣ (приносящаго 10,000 въ годъ, по-крайней-мѣрѣ) и вмѣстѣ дали ему право на огромное скопленіе доходовъ за прошедшее время. Доходы эти, всѣ, до послѣдней копейки должны быть возвращены его предшественникомъ, который проигралъ тяжбу, несмотря на разныя недобросовѣстныя средства, употребленныя въ защиту неправаго дѣла; проигралъ, несмотря на опору могущественной партіи и теперь огорченъ до невѣроятности результатомъ этой огромной борьбы, неимѣвшей примѣра въ лѣтописяхъ новѣйшаго судопроизводства. Такой результатъ произвелъ живѣйшую радость въ здѣшнихъ мѣстахъ: нѣтъ никакого сомнѣнія, что мистеръ Титмаузъ въ скоромъ времени сдѣлается человѣкомъ очень-значительнымъ въ обществѣ и львомъ свѣтскаго круга.

Вамъ, мой милый сэръ, какъ давнишнему и уважаемому другу нашего любезнаго кліента, спѣшу я сообщить первое извѣстіе объ этомъ, въ высшей степени важномъ происшествіи, и надѣюсь, что вы не откажетесь передать эту счастливую новость, вмѣстѣ съ глубочайшимъ почтеніемъ отъ всѣхъ насъ, вашему любезному семейству, которое, я увѣренъ, принимаетъ живѣйшее участіе въ благополучіи нашего кліента. Онъ теперь, натурально, немножко-взволнованъ своимъ необыкновеннымъ счастьемъ, достиженію котораго мы могли способствовать нашими скромными, но усердными и продолжительными стараніями. Но онъ просилъ меня засвидѣтельствовать вамъ свое дружеское расположеніе и сказать, что, по возвращеніи въ городъ, Атласная Дача будетъ одно изъ первыхъ мѣстъ, которыя онъ посѣтитъ; а покуда, я прошу васъ, мой милый сэръ, считать меня вмѣстѣ съ моими партнёрами искренно преданнымъ вамъ.»

"О. Геммонъ."

Томасу Тэг-Рэгу,

эсквайру и проч. и проч.

«Этого, я думаю, будетъ довольно», сказалъ Геммонъ задумчивоу самъ-про-себя. Снявъ копію съ письма, онъ запечаталъ его, надписалъ адресъ и отправилъ на почту, а самъ пошелъ внизъ, ужинать. Что за веселая пирушка была у нихъ въ эту ночь! Титмаузъ, Кверкъ и Снапъ ѣли до того, что едва могли дышать. Геммонъ былъ болѣе воздерженъ; но, увлеченный безотвязными просьбами своихъ товарищей, выпилъ болѣе обыкновеннаго количества крѣпкаго портеру, хереса и портвейна, который всѣ остальные тянули какъ воду. Затѣмъ очередь дошла до водки, съ горячей и холодной водою, и этому напитку всѣ присутствовавшіе отдали полную честь. Да и по правдѣ говоря, трудно было кому-нибудь изъ нихъ устоять противъ просьбъ всѣхъ остальныхъ собесѣдниковъ. Мистеръ Геммонъ въ надлежащее время почувствовалъ себя на-веселѣ; но сдѣлалъ видъ, какъ-будто бы при такомъ случаѣ ему и нельзя было быть иначе. Каждый изъ партнёровъ, въ разную пору вечера, произнесъ Титмаузу рѣчь и предложилъ его здоровье, а тотъ разумѣется, отвѣчалъ каждому изъ нихъ и пилъ за здоровье каждаго. Старый Кверкъ пропѣлъ шутовскую пѣсню самымъ горестнымъ тономъ, а потомъ, онъ и Снапъ пѣли вмѣстѣ другую, подъ именемъ: Претензія госпожъ Ручныхъ-Привязей противъ госпожи Висѣльной Петли. Геммонъ хохоталъ отъ души и слушалъ съ такимъ добродушнымъ вниманіемъ, которое показывало ясно, что онъ рѣшился, на этотъ разъ по-крайней-мѣрѣ, предаться вполнѣ удовольствію настоящей минуты. Потомъ мистеръ Титмаузъ сталъ разсказывать имъ, какъ онъ будетъ себя вести и что будетъ дѣлать, когда заберетъ въ руки свѣтляночки, и собесѣдники его входили во всѣ его маленькія надежды и планы, съ какимъ-то дружескимъ энтузіазмомъ. Наконецъ, мистеръ Кверкъ, который долго смѣялся, плакалъ, пѣлъ и говорилъ поперемѣнно, прислонился къ спинкѣ креселъ съ недопитымъ стаканомъ грога въ рукахъ и скоро заснулъ. Геммонъ, тоже, несмотря на всѣ предосторожности, началъ, чортъ-знаетъ какъ это случилось — ощущать и обнаруживать вліяніе сытнаго ужина и необыкновеннаго количества выпитыхъ имъ напитковъ, дѣйствовавшихъ еще сильнѣе послѣ такого долгаго воздержанія и напряженнаго, тревожнаго состоянія души, какія онъ испыталъ впродолженіе послѣднихъ двухъ дней. Онъ хотѣлъ перепить ихъ всѣхъ; но, къ-несчастью, началъ постепенно чувствовать недостатокъ власти надъ самимъ собой, недостатокъ, который немножко его безпокоилъ, когда онъ, отъ времени до времени, замѣчалъ въ минутныхъ проблескахъ сознанія, до какой степени это начинало доходить. In vino veritas, говоритъ латинская пословица, и это собственно значитъ, что когда человѣкъ испытываетъ въ сильной степени вліяніе крѣпкихъ напитковъ, то можно видѣть сильное проявленіе его настоящаго характера. Тщеславный человѣкъ становится еще тщеславнѣе, болтунъ еще говорливѣе, угрюмый еще угрюмѣе, страстный еще страстнѣе, клеветникъ начинаетъ клеветать сильнѣе, льстецъ льститъ усерднѣе обыкновеннаго, и такъ далѣе. Что касается до мистера Геммона, онъ былъ хладнокровный, осторожный и дальновидный прожектёръ, такъ-что, когда пары вина стали наполнять его голову, они только усилили дѣятельность и напряженіе тѣхъ самыхъ способностей, которыми въ трезвомъ состояніи онъ такъ замѣтно отличался. Вся разница только въ томъ, что теперь къ нимъ прибавился полусознаппый недостатокъ связи и послѣдовательности. Побужденіе и привычка были на-лицо, но къ нимъ присоединилась какая-то странная, спутывающая сила; короче, зачѣмъ скрывать истину? Мистеръ Геммонъ становился очень-пьянъ и онъ очень сожалѣлъ объ этомъ, но ужь было поздно. Въ свое время, непріятное усиліе не показаться пьянымъ прекратилось — большое облегченіе! Молчаливѣе и молчаливѣе онъ становился, прилежнѣе и прилежнѣе наблюдалъ за поступками Снапа и Титмауза, сложнѣе и глубже становились его проекты и планы, и наконецъ ему вдругъ показалось, что онъ самъ какими-то странными, непостижимыми средствами пытается надуть и запутать самого себя. Дойдя до этой крайности и послѣ напрасной попытки понять точное свое положеніе въ-отношеніи къ самому себѣ, онъ медленно, и очень-нетвердо всталъ съ своего мѣста, глядѣлъ на Титмауза блуждающимъ взоромъ почти цѣлую минуту, съ какою-то странною улыбкою въ чертахъ лица и потомъ дернулъ звонокъ. Въ комнату вошелъ слуга, за которымъ Геммонъ отправился къ двери, дѣлая самыя отчаянныя усилія, чтобъ идти твердо, по безъ успѣха. Войдя въ свою спальню, онъ сѣлъ, волнуемый тайнымъ страхомъ, что сдѣлалъ или сказалъ, что-то такое, что могло ему повредить. Напрасная попытка завести часы продолжалась нѣсколько минутъ и наконецъ онъ бросилъ ее съ невнятнымъ проклятіемъ. Снявъ всего одинъ чулокъ, онъ вообразилъ, что ужь совсѣмъ раздѣлся; пять или шесть разъ старался задуть свѣчу безъ успѣха, наконецъ задулъ и лёгъ въ постель; но лёгъ непрямо, а головою къ ногамъ. Съ полчаса лежалъ онъ сонный; потомъ сталъ чувствовать невыносимую дурноту. Бѣдный Геммонъ пришелъ въ такое жалкое состояніе, что не думалъ ужь больше ни о томъ, что будетъ съ Титмаузомъ, ни о Кверкѣ, ни о Снапѣ: все на свѣтѣ стало ничтожно для этого человѣка — такъ велики были собственныя его страданія.

— Я говорю, Снапъ, произнесъ Титмаузъ, сдѣлавъ гримасу и, приложивъ палецъ къ носу, только-что Геммонъ вышелъ изъ комнаты: — вѣдь мистеръ Кверкъ теперь намъ не товарищъ, а? Не пойдти ли намъ немножко побалагурить?

— Да, теперь пройдтись было бы очень-здорово. Идемъ куда хотите, Титмаузъ, отвѣчалъ Снапъ, который, несмотря на свои молодыя лѣта, былъ хорошо-укупоренный, испытанный сосудъ и могъ вынести большое количество крѣпкихъ напитковъ, неоказываясь или даже дѣйствительно не чувствуя себя нисколько отъ этого хуже. Что касается до Титмауза, то, къ-счастью (такъ-какъ онъ скоро долженъ былъ имѣть въ рукахъ своихъ огромныя средства), онъ постепенно привыкалъ все болѣе-и-болѣе къ вліянію вина, которое покуда не произвело на него другаго дѣйствія, какъ-только вознесло его расположеніе духа до степени безконечной дерзости и предпріимчивости.

— А впрочемъ, Снапъ, почему же бы намъ не хватить еще по стакану? Оно, знаете, грѣетъ на ночномъ воздухѣ.

— Чего жь бы намъ? сказалъ Снапъ, дернувъ за звонокъ: — водки, что ли?

— А чортъ ли въ томъ «чего!» Не все ли равно? отвѣчалъ Титмаузъ безпечно.

И скоро передъ друзьями очутились два дымящіеся стакана того, что они приказали подать. Осушивъ ихъ, оба джентльмена, нагруженные вплоть до краевъ, какъ они это называли, каждый съ сигарою во рту, вышли на улицу искать приключеній. Титмаузъ чувствовалъ, что теперь онъ сталъ джентльменомъ и ощущалъ непреодолимое побужденіе начать какъ можно скорѣе вести себя какъ прилично истииному джентльмену, особенно въ томъ, что касалось до его удовольствій. Той порой было ужь за-полночь, и узкія, старообразныя улицы Йорка своимъ безмолвіемъ и пустотою представляли рѣзкій контрастъ съ улицами Лондона въ такую же пору ночи, такъ-что, казалось, нельзя было на нихъ и потѣшиться настоящимъ образомъ. Но наши пріятели рѣшились потѣшиться во что бы то ни стало, и вліяніе ночнаго воздуха, соединяясь съ дѣйствіемъ крѣпкихъ напитковъ, скоро привело ихъ въ довольно-буйное расположеніе духа. Трудно имъ было, однакожь, затѣять какую-нибудь исторію, потому — что ни въ ту, ни въ другую сторону не видно было рѣшительно ни души. Снапъ, впрочемъ, нашелся. Чтобъ какъ-нибудь да начать, онъ вдругъ гаркнулъ во все горло: «Пожаръ!» Титмаузъ присоединился къ нему. Съ полдюжины оконъ было поспѣшно отворено встревоженными жителями сосѣднихъ домовъ, разсуженными отъ сна этими ужасающими криками; но, увидѣвъ это, наши пріятели повернули налѣво-кругомъ и убѣжали прочь во весь духъ. Въ другомъ мѣстѣ города они начали выть, свистать, пѣть пѣтухомъ и мяукать кошкою (въ послѣднихъ двухъ искусствахъ Титмаузъ отличался большимъ мастерствомъ) и, надѣлавъ шуму, снова удрали. Потомъ они стали ломать молотки на дверяхъ, дергать за ручки звонковъ, бить окошки и проч.; но, упражняя свое искусство по этой отрасли ночныхъ увеселеній, Титмаузъ вдругъ былъ пойманъ на дѣлѣ ночнымъ сторожемъ, набредшимъ на него изъ-за угла въ ту самую минуту, какъ онъ пустилъ камень, попавшій въ окно какой-то спальни. Сторожъ былъ слабый, тщедушный старичишка, и Снапъ однимъ ударомъ сбилъ его съ ногъ, а Титмаузъ задулъ огонь въ его фонарѣ; на фонарь этотъ наскочилъ потомъ Титмаузъ и растопталъ его въ-дребезги, а лежавшаго старика ударилъ по шляпѣ и насунулъ ему ее на глаза. Все это могло бы на томъ и кончиться, еслибъ они опять убѣжали; но Снапъ, по какому-то странному, безотчетному побужденію, вырвалъ трещотку изъ рукъ бѣднаго старика, и самъ, не понимая, что такое онъ дѣлаетъ, началъ вертѣть ее изо всей мочи. Громкій стукъ инструмента привелъ нѣсколько другихъ старыхъ ночныхъ сторожей съ разныхъ мѣстъ города и престарѣлое множество наконецъ одержало побѣду надъ юнымъ задоромъ. Оба джентльмена, послѣ значительнаго сопротивленія, были схвачены и отведены въ клѣтку^[10]. Снапъ долго еще бормоталъ что-то такое о томъ, чтобъ ему показали предписаніе, но которому его взяли, а также о злоумышленномъ арестѣ и вѣроломномъ заключеніи въ тюрьму; потомъ опустился на скамью, оттуда свалился на-полъ и скоро уснулъ. Титмаузъ нѣсколько времени обнаруживалъ большую рѣшимость и клялся всѣмъ на свѣтѣ, что онъ готовъ драться съ трактирнымъ слугою на пари за пять шиллинговъ, если тотъ осмѣлится противъ него выйдти. Но вдругъ бодрость его упала и онъ повалился на тіолъ, гдѣ лежалъ въ сильной дурнотѣ нѣсколько часовъ сряду. Поутру, часовъ около девяти, все содержаніе клѣтки, а именно: Снапъ, Титмаузъ, два крестьянскіе мальчика, пойманные въ кражѣ пироговъ, старый нищій и молодой воришка отправлены были передъ лицо лорда-мора, чтобъ дать отвѣтъ въ различныхъ своихъ прегрѣшеніяхъ. Снапъ находился въ жестокомъ упадкѣ духа. Онъ послалъ за хозяиномъ трактира, гдѣ они остановились, съ просьбою прійдти къ нимъ лично въ домъ лорда-мера, но тотъ донесъ Кверку о посланіи, имъ полученномъ, который, узнавъ, что Геммонъ не можетъ выйдти изъ комнаты по причинѣ болѣзни (что ему въ первый разъ еще доводилось слышать о своемъ партнёрѣ) отправился самъ, въ очень-сердитомъ и желчномъ расположеніи духа, отъискивать своего благонадежнаго кліента и младшаго партнёра. Онъ нашелъ ихъ обоихъ въ истинно-жалкомъ положеніи: Титмауза, блѣднаго какъ смерть, въ растрепанномъ платьѣ и съ оторваннымъ воротникомъ на рубашкѣ, а Снапа, сидящаго возлѣ съ переконфуженнымъ лицомъ и съ болѣзненно-прищуренными глазами. На партнёра своего мистеръ Кверкъ поглядѣлъ съ сильнымъ негодованіемъ, но не сказалъ ни слова ни ему, ни за него. Насчетъ Титмауза, впрочемъ, онъ изъявилъ большое соболѣзнованіе и умолялъ его милость оставить безъ вниманія маленькую шалость, въ которой онъ, Титмаузъ, провинился въ минуту необыкновеннаго одушевленія, обѣщая, что съ его стороны сдѣлано будетъ всевозможное, чтобъ загладить тѣ оскорбленія противъ личности и собственности, въ которыхъ онъ оказался виновнымъ. Къ этому времени его милость узналъ ужь имена и обстоятельства обоихъ виновныхъ и, сдѣлавъ имъ очень-строгій выговоръ, взыскалъ съ каждаго по пяти шиллинговъ штрафу за пьянство и позволилъ выйдти изъ-подъ ареста, взявъ обѣщаніе, что никогда впередъ не будутъ вести себя такимъ образомъ, а кромѣ-того, заплатятъ теперь же три фунта, въ видѣ вознагражденія побитому сторожу и двумъ или тремъ лицамъ, у которыхъ они обломали молотки на дверяхъ и разбили оконныя стекла. Его милость изволилъ отложить дѣло и Снапа и Титмауза до послѣдней минуты, собственно по той причинѣ, что, какъ-только онъ узналъ кто такой былъ Титмаузъ, ему тотчасъ пришло въ голову, что изъ него можно сдѣлать родъ маленькой звѣзды на большомъ балѣ, даваемомъ супругою его, лорда-мера, въ этотъ же вечеръ. И потому, какъ только судейское разбирательство кончилось, его милость изволилъ просить мистера Титмауза пойдти за нимъ, на минутку, въ его собственную комнату, и тамъ, затворивъ двери, онъ ласковымъ образомъ побранилъ Титмауза за шалость, которой, прибавилъ онъ, нельзя было ожидать отъ джентльмена съ такимъ высокимъ значеніемъ въ графствѣ. Онъ просилъ его принять во вниманіе то положеніе въ обществѣ, которое онъ будетъ теперь занимать и, упомянувъ о знаменитомъ происшествіи вчерашняго дня, горячо поздравилъ Титмауза, изъявивъ, между-прочимъ, надежду, что мистеръ Титмаузъ не откажется въ нынѣшній вечеръ удостоить его и супругу его присутствіемъ своимъ у нихъ на балу. При этомъ онъ сочтетъ за особенную честь воспользоваться такимъ случаемъ, чтобъ познакомить его съ нѣсколькими лицами, принадлежащими къ высшему сословію графства, въ кругу котораго его будущая судьба, вѣроятно, назначила ему занимать очень-значительное мѣсто. Мистеръ Титмаузъ слушалъ все это какъ во снѣ. Его мозгъ (то-есть небольшое количество этого вещества, имѣвшееся у него въ головѣ) находился еще въ очень-разстроенномъ положеніи, также, какъ и его желудокъ. Когда онъ услышалъ слова: «леди Мейресъ, домъ лорда-мера, высшее сословіе графства» и т. д., неясное видѣніе блеска и величія мелькнуло у него передъ глазами и, сдѣлавъ отчаянное усиліе, онъ отвѣчалъ его милости, что сочтетъ за особенную честь воспользоваться его приглашеніемъ, если только онъ будетъ чувствовать себя получше, по что въ эту минуту ему ужасно-дурно.

Его милость уговаривалъ его выпить стаканъ воды, чтобъ освѣжиться и укрѣпить свой желудокъ, но мистеръ Титмаузъ отказался и скоро потомъ, опираясь на руку мистера Кверка, отправился домой. Снапъ шелъ возлѣ нихъ, не говоря ни слова, съ очень-дикимъ и переконфуженнымъ видомъ, не привлекая на себя ни малѣйшаго вниманія со стороны мистера Кверка. Проходя такимъ-образомъ, они встрѣтили нѣсколько человѣкъ юристовъ, шедшихъ въ судъ, и другихъ, которые узнали Титмауза и улыбнулись, догадываясь, какимъ образомъ побѣда прошедшаго дня была отпразднована. По приходѣ обратно въ гостинницу, Кверкъ нашелъ, что и Геммонъ и Титмаузъ были слишкомъ еще нездоровы, чтобъ думать объ отъѣздѣ изъ города ранѣе, какъ развѣ поздно вечеромъ. Ему очень не хотѣлось оставлять ихъ однихъ, но дѣлать было нечего, а потому онъ расплатился съ большею-частью свидѣтелей и, поручивъ остальныхъ, а также и собственныя свои издержки въ гостинницѣ мистеру Геммону, самъ, вмѣстѣ съ Снапомъ, отправился въ Лондонъ, въ дилижансѣ, отходившемъ въ два часа пополудни. Да и недаромъ они такъ спѣшили: притѣсненные жильцы Ньюгета начинали бѣситься и выходить изъ-себя, невидя такъ долго своихъ повѣренныхъ друзей и совѣтниковъ. Во время отъѣзда Кверка и Снапа, Титмаузъ и Геммонъ лежали еще въ постели. Послѣдній, впрочемъ, сталъ чувствовать себя лучше скоро послѣ того, какъ дилижансъ, увозившій его партнёровъ, скрылся изъ виду и рогъ кондуктора умолкъ. Къ тремъ часамъ онъ вышелъ изъ спальни, очень-освѣженный своимъ туалетомъ и бутылкой содовой воды, съ примѣсью небольшаго количества водки. Чашка крѣпкаго чая и два или три сухіе гренка совершенно поставили его на ноги, и тогда мистеръ Геммонъ, спокойный, ясный, хитрый мистеръ Геммонъ, сталъ снова самимъ-собой. Не сказалъ ли онъ чего-нибудь неблагоразумнаго? не скомпрометировалъ ли себя какъ-нибудь вчера вечеромъ? думалъ онъ, сидя одинъ и стараясь припомнить все происшедшее. Должно-быть, что нѣтъ, а, впрочемъ, навѣрно узнать не было никакой возможности. Затѣмъ онъ углубился въ долгое, заботливое размышленіе о настоящемъ положеніи вещей, послѣ великаго происшествія вчерашняго дня. Принимая личное участіе въ этомъ дѣлѣ, онъ имѣлъ въ виду одну только ясную цѣль: пріобрѣсти такую власть надъ Титмаузомъ — въ случаѣ, если онъ сдѣлается обладателемъ великолѣпнаго состоянія — которая дала бы ему возможность, такъ или сякъ, возвысить собственное свое положеніе въ обществѣ и обезпечить себѣ постоянныя выгоды. Но, по-мѣрѣ-того, какъ дѣло подвигалось впередъ, въ его душѣ возникали новые планы.

Къ-вечеру Титмаузъ поправился достаточно, чтобъ сойдти изъ своей комнаты внизъ, и Геммонъ тотчасъ предложилъ ему гулять, такъ-какъ день былъ ясный и свѣжій; сельскій воздухъ могъ быть очень-полезенъ, могъ возвратить ему вполнѣ здоровье и бодрое расположеніе духа. Предложеніе было принято охотно и скоро послѣ того Геммонъ, поддерживая подъ-руку своего томнаго и интереснаго кліента, повелъ его по дорогѣ къ рѣкѣ, вдоль тихихъ и веселыхъ береговъ которой они гуляли часа два, разговаривая очень-пріятнымъ образомъ. Время это мистеръ Геммонъ постарался употребить съ пользою. Разнообразными и не разъ повторенными усиліями онъ успѣлъ произвести въ душѣ своего собесѣдника убѣжденіе, что богатство, лежащее у него подъ-рукой, доставлено было ему предпріимчивымъ искусствомъ и благоразуміемъ одного только его, мистера Геммона, который готовъ и впередъ посвятить себя его выгодамъ, защищая его всѣми силами отъ козней обманщиковъ и хитрыхъ интригантовъ. При этомъ онъ проронилъ два или три неясные намёка насчетъ того, что постоянное обладаніе имѣніемъ Яттона будетъ всегда зависѣть отъ воли и власти его, мистера Геммона, и что въ рукахъ своихъ онъ имѣетъ средства могущественныя, хотя и никѣмъ неподозрѣваемыя… Какъ знать! На этотъ разъ, можетъ-быть, онъ и правду говорилъ…

Какое различіе встрѣчается иногда между двумя людьми въ характерахъ, стремленіяхъ и разсудкѣ! Сравните вотъ, напримѣръ, хоть этихъ двухъ господъ, гуляющихъ медленно на берегахъ тихой Узы, и допустивъ, что одинъ изъ них^гь имѣетъ виды на другаго, хочетъ опутать, провести его… скажите какую вѣроятность имѣетъ маленькій джентльменъ спастись отъ большаго? Сравните даже ихъ лица — какая огромная разница!..

Геммонъ узналъ съ безпокойствомъ о намѣреніи своего кліента идти вечеромъ на балъ къ леди Мейресъ, и по разнымъ причинамъ рѣшилъ, что этого не будетъ. Напрасно, однако, старался онъ убѣдить Титмауза, что его звали единственно съ намѣреніемъ осмѣять, потому-что на балу почти всѣ гости будутъ изъ партіи Обри и, слѣдовательно, вооружены противъ него самымъ жестокимъ образомъ. На зло всѣмъ его возраженіямъ, Титмаузъ объявилъ рѣшительное намѣреніе идти на балъ. «Ну, ну, идите, идите!» отвѣчалъ ему Геммонъ съ добродушной улыбкой и не говорилъ болѣе ни слова наперекоръ. Но когда, по возвращеніи съ прогулки, они сѣли за столъ обѣдать, онъ съ веселымъ видомъ приказалъ подать бутылку шампанскаго, изъ которой самъ выпилъ бокала полтора, а Титмаузу предоставилъ все остальное. Это расположило кліента безъ большихъ просьбъ выпить еще, и онъ проглотилъ, одинъ вслѣдъ за другимъ, стаканъ пива, потомъ семь или восемь рюмокъ портвейна и хереса. Послѣ того онъ позабылъ уже совершенно про балъ и требовалъ во все горло грогу. Тогда мистеръ Геммонъ увидѣлъ, что его цѣль достигнута. Бѣдный Титмаузъ быстро терялъ сознаніе и черезъ полчаса отведенъ былъ подъ-руки въ свою спальню въ такомъ жалкомъ положеніи, какое только можно себѣ вообразить. Геммону, можетъ-быть. и больно было думать о временныхъ страданіяхъ, причиненныхъ своему безсознательному собесѣднику, но онъ утѣшалъ себя мыслью, что зато онъ успѣлъ спасти его отъ злобы людей, которые хотѣли публично воспользоваться его неопытностью. Что жь касается до средства, къ которому Геммонъ прибѣгъ, чтобъ выполнить свое благое намѣреніе, то можно думать что онъ имѣлъ дальнѣйшія цѣли въ виду. Какъ знать? Можетъ-быть, онъ хотѣлъ заблаговременно возбудить въ немъ отвращеніе къ пьянству.

Увы! какъ обмануто было ожиданіе лорда мера и леди Мейресъ отсутствіемъ этого интереснаго, маленькаго льва на ихъ веселомъ, блестящемъ балу. Сколькимъ людямъ успѣли они ужь разсказать о его приходѣ. Три дочки ихъ умирали отъ досады и удивленія. Онѣ расположены были питать не одно простое любопытство къ новому владѣльцу имѣнія, приносящаго 10,000 ф. въ годъ; онѣ ужь бросили жребій, которой изъ нихъ первой съ нимъ танцовать, и даже разсказали своимъ подругамъ, на которую изъ трехъ этотъ жребій выпалъ! Кромѣ того, многіе изъ жителей графства присутствовавшихъ на балу, спрашивали очень-часто у опечаленнаго маленькаго лорда мера и у леди Мейресъ: скоро ли «мистеръ Титльмаузъ» или «мистеръ Типмаузъ» или «мистеръ Титльбетль» или — какъ бы тамъ ни было его имя — скоро ли онъ придетъ? спрашивали съ истиннымъ любопытствомъ, къ которому, впрочемъ, примѣшано было отвращеніе къ пришлецу, вдругъ получившему такое высокое положеніе въ графствѣ и такое сильное право на ихъ участіе и почтеніе.

Такимъ-то образомъ и по такимъ-то причинамъ оплакиваемо было отсутствіе мистера Тигмауза на балѣ у леди Мейресъ, въ городѣ Йоркѣ, но никому и въ голову не приходила истинная причина, отстранившая его отъ такого отборнаго и знаменитаго общества. А между-тѣмъ, мистеръ Геммонъ, отправивъ кліента своего въ спальню и распорядясь о надлежащемъ присмотрѣ, вышелъ на тихую, уединенную прогулку вокругъ древнихъ стѣнъ города Йорка. Если въ ясную ночь, поднявъ взоры, вы увидите небо, сіяющее безчисленнымъ множествомъ звѣздъ и потомъ устремите ваши глаза пристально, неуклонно на одну изъ нихъ, то какъ бы ни было ярко сіяніе всѣхъ остальныхъ, оно для васъ совершенно исчезнетъ и та, на которую глазъ вашъ устремленъ, представится вамъ одна въ своей славѣ, одна звѣзда на всемъ небосклонѣ. Нѣчто похожее произошло съ мистеромъ Геммономъ, когда онъ гулялъ по стѣнамъ Йорка то медленнымъ, то быстрымъ шагомъ, то останавливаясь, то садясь. Всѣ предметы, обыкновенно занимавшіе его мысли, исчезли передъ однимъ, на который взоръ его воображенія устремленъ былъ пристально, неуклонно, передъ лицомъ миссъ Обри. Золотой плодъ, готовый упасть въ руки ихъ фирмы, 10,000 фунтовъ, безчисленныя и разнообразныя выгоды, которыя обѣщалъ ему лично недавній успѣхъ — все, все исчезло. Чего бы онъ не перенесъ, чѣмъ бы онъ не пожертвовалъ, чтобъ пріобрѣсти расположеніе миссъ Обри! Любовь этого чистаго и прелестнаго существа, обладаніе ею возвысило бы его на ступеняхъ созданія, очистило бы его сердце, отблагодарило бы его природу! Какой подвигъ могъ показаться слишкомъ — тяжелымъ, слишкомъ-отчаяннымъ, когда дѣло шло о такой великой добычѣ! Онъ сидѣлъ на одномъ изъ углубленій въ стѣнѣ, погруженный въ глубокою-думу, сидѣлъ долго, пока струя холоднаго воздуха, пахнувъ ему въ лицо, не заставила его встать и опомниться. Скорымъ шагомъ пошелъ онъ далѣе, такомъ шагомъ, который соотвѣтствовалъ разгоряченному и быстрому потоку мыслей, пролетавшихъ у него въ головѣ.

«Нѣтъ, я не имѣю никакой возможности, рѣшительно никакой!» думалъ онъ, наконецъ, самъ про-себя. «Эта дѣвушка будетъ спѣсивѣе въ бѣдности, чѣмъ могла быть когда-нибудь прежде, среди богатства и блеска… Да и кто такой я?.. Партнёръ фирмы Кверка, Геммона и Снапа, фирмы, заслужившей дурную славу въ профессіи, фирмы, извлекающей свои доходы изъ грязныхъ источниковъ, имѣющей толпу мошенниковъ своими кліентами!.. Фу! я зараженъ! я уничтоженъ! Мое имя почти замарано!.. Ты! мы должны ихъ выгнать изъ Яттона… все ихъ семейство, его и ее и всѣхъ ихъ, да, всѣхъ!»

Онъ вдругъ остановился и долго стоялъ на одномъ мѣстѣ: какой-то ударъ отдался въ душѣ его.

— «И они должны уступить мѣсто Титмаузу!.. Титмаузу, который тоже любитъ ее… Ба! (онъ невольно произнесъ это слово громко и грозно). Но онъ дѣйствительно влюбленъ въ миссъ Обри, я это знаю. Что жь, и изъ этого можно извлечь свою пользу. Это дастъ мнѣ новую власть надъ маленькимъ шутомъ. Можно увѣрить его, что посредствомъ меня онъ достигнетъ миссъ Обри… А тамъ, какъ знать, бѣдность, быть-можетъ, сдѣлаетъ ее доступнѣе. Я могу легко познакомиться и имѣть дѣло съ ихъ семействомъ, когда оно будетъ въ крайности… Мнѣ помогутъ эти доходы неправильнаго владѣнія… Доходы неправильнаго владѣнія!.. Боже! какая отличная, но вмѣстѣ, какая ужасная машина! Она поможетъ мнѣ сокрушить высокую стѣну спѣси, окружающую ихъ и ее; но нужна будетъ огромная осторожность и великій тактъ, чтобъ привести ее въ дѣйствіе!.. Я буду въ высшей степени деликатенъ, ласковъ, великодушенъ; я буду казаться дружески-расположеннымъ къ ней и ея брату; но если ужь это необходимо будетъ нужно — что жь дѣлать! прійдется его раздавить!.. Онъ, между-прочимъ, кажется мнѣ, рѣшительно человѣкъ съ умомъ. Я удивляюсь, какъ твердо онъ и семейство его переносятъ это несчастіе; въ-особенности, какъ она переноситъ! Обнищавшая красавица! въ одномъ ужь звукѣ есть что-то трогательное!.. О! какъ мало они воображаютъ, какое могущество лежитъ у меня въ рукахъ!..»

Тутъ насталъ длинный промежутокъ, въ-теченіе котораго мысли его обратились къ предметамъ болѣе-положительнымъ.

«Если только они не подадутъ аппеляціи къ слѣдующему сроку, то мы будемъ въ-правѣ спросить у нихъ: что они намѣрены дѣлать? Пожалуй, они могутъ, если захотятъ, отстаивать еще… Фу, какъ холодно!» Онъ застегнулъ свои сюртукъ. — «Гм! о чемъ бишь я это разсуждалъ?.. Право, я, кажется, бредилъ… Чего добраго, ужь не сталъ ли я такой же дуракъ, какъ Титмаузъ!..»

Минутъ черезъ пять онъ сошелъ со стѣны и спустился въ городъ.

ГЛАВА IV.

Часовъ около семи поутру на другой день послѣ ужаснаго приговора, семейство Обри собралось за небольшимъ завтракомъ, передъ отъѣздомъ въ Яттонъ. Горячо обняли они другъ друга и каждый принудилъ себя улыбнуться; но какая то была улыбка — слабая, неохотная! Кетъ молча готовила чай, боясь взглянуть на брата и невѣстку.

— Пришла пора, милые друзья мои, Агнеса и Кетъ! говорилъ Обри нѣжнымъ, но твердымъ голосомъ: — пришла пора показать, изъ чего сдѣлано наше сердце. Если мы имѣемъ дѣйствительно какую-нибудь силу души, теперь время ее обнаружить.

— Я думала о васъ обоихъ цѣлую ночь, отвѣчала миссъ Обри дрожащимъ голосомъ. — Какое у васъ твердое сердце, мой Чарльзъ, право, я вамъ удивляюсь!

— Жалокъ былъ бы я, Кетъ, еслибъ я упалъ духомъ именно въ ту минуту, когда нужно показать себя мужемъ. Я напомню вамъ одно мѣсто изъ нашего славнаго Шекспира. Припоминая его, въ душѣ невольно раждается свѣжая сила:

«Въ столкновеніи съ враждебнымъ случаемъ лежитъ настоящее испытаніе человѣка. Когда море тихо, какъ много мелкихъ челноковъ осмѣливаются плыть по его терпѣливой груди, направляя свой путь вмѣстѣ съ судами благороднѣйшаго размѣра. Но пусть только нахалъ-Борей раздразнитъ нѣжную Ѳетиду, тогда взгляни: крѣпкоребрый корабль смѣло прорѣзываетъ себѣ путь сквозь горы разъяренныхъ волнъ, прыгая, какъ конь Персея, промежь двухъ влажныхъ элементовъ; но гдѣ же тотъ игривый челночокъ, слабые, неукрѣпленные бока котораго не далѣе, какъ за минуту передъ тѣмъ, соперничали съ величіемъ? Или поспѣшно скрылся въ пристани, или достался на закуску Нептуну! Такъ-то обнаруживается истинная доблесть и такъ различныя доблести распознаются въ буряхъ счастья»^[11].

Обри произнесъ эти слова съ добрымъ намѣреніемъ. Онъ желалъ развлечь напряженныя чувства жены и сестры своей, занявъ ихъ воображеніе живыми картинами и благороднымъ чувствомъ поэта. Когда онъ произносилъ эти строки, взоръ сестры устремленъ былъ на него съ сіяющимъ выраженіемъ рѣшимости, и сердце ея сочувствовало тому, что она слышала. Она не могла, однакожъ, говорить, когда онъ кончилъ. О себѣ она не заботилась; но при видѣ брата, при мысли о немъ и о его женѣ, твердость ея не устояла. Она взглянула на нихъ еще разъ и вдругъ залилась слезами.

— Полно, Кетъ, моя милая, добрая Кетъ! сказалъ онъ весело, взявъ ее за руку. — Мы должны быть постоянно на сторожѣ противъ нашего сердца. Оно всегда будетъ представлять нашимъ взорамъ прошедшее, дорогое, счастливое, прекрасное прошедшее, въ печальномъ контрастѣ съ настоящимъ, каждую минуту будетъ возбуждать тысячи тайныхъ и нѣжныхъ воспоминаній, потрясающихъ нашу твердость; а потому всякій разъ, когда взоры наши обратятся къ прошедшему, пусть будетъ это не иначе, какъ со смиреннымъ чувствомъ благодарности къ Богу, позволившему намъ въ этомъ перемѣнчивомъ мірѣ насладиться такимъ длиннымъ періодомъ счастья, какой мало кому достается въ удѣлъ!

— Безцѣнный мой Чарльзъ! воскликнула мистриссъ Обри, вставъ и обнимая своего мужа, лицо котораго оставалось спокойно и ясно въ гармоніи съ высокимъ, торжественнымъ смысломъ тѣхъ словъ, которыя онъ произносилъ. Скоро послѣ того подъѣхала карета, а также и докторъ Тэсемъ, верхомъ.

— Здравствуйте! здравствуйте, друзья мои! восклицалъ онъ весело, входя и протягивая обѣ руки имъ на встрѣчу. — Вы не можете себѣ представить, какъ свѣжъ и пріятенъ сегодня воздухъ! Подавайте мнѣ сельскую жизнь во всякое время года; я ненавижу города! Хорошо ли вы спали? Что касается до меня, я проспалъ, какъ сурокъ, цѣлую ночь… Ну, впрочемъ, нѣтъ, несовсѣмъ. Скорѣй, скорѣй сударыни, надѣвайте ваши шали и шляпки!

Такъ говорливо встрѣтилъ ихъ докторъ Тэсемъ, боясь, чтобъ не сказано было чего-нибудь такого, что могло бы растрогать тѣхъ, къ кому онъ пришелъ, или лишить его власти надъ собственными своими, сильно-напряженными чувствами. Но видъ мистриссъ и миссъ Обри, которыя встрѣтили его молча, торопливо-надѣвая свои шляпки и шали, разстроилъ его худо-съигранную веселость, и прежде, чѣмъ онъ успѣлъ отойдти назадъ къ дверямъ прихожей, глаза его ужь наполнились слезами и онъ жалъ руку Обри, стоявшаго возлѣ, съ судорожною энергіею. Черезъ нѣсколько минутъ они сѣли въ карету и покатились быстро, въ-сопровожденіи добраго пастора, который скакалъ съ ними рядомъ. До Яттона было около 12-ти миль. Сначала дороги всѣ они сохраняли еще, наружнымъ образомъ, довольно-веселый видъ; но, по мѣрѣ приближенія къ дому, для каждаго изъ сидѣвшихъ въ каретѣ очевидно становилось труднѣе и труднѣе поддерживать разговоръ. Докторъ Тэсемъ тоже подъѣзжалъ рѣже къ окошку, чтобъ сказать нѣсколько словъ, онъ то отставалъ позади, то обгонялъ ихъ далеко впередъ.

— Ахъ, Чарльзъ, не страшно ли вамъ увидѣть Яттонъ? вдругъ спросила миссъ Обри, когда они проѣхали одинъ знакомый поворотъ дороги.

Ни одинъ изъ спутниковъ не отвѣчалъ ни слова.

— Когда вы въѣдете въ село, сказалъ мистеръ Обри почтальйону: — скачите во весь духъ, до самаго дома.

Приказаніе было исполнено: карета помчалась, съ закрытыми окошками, черезъ село; но ни одинъ изъ нихъ, повидимому, не расположенъ былъ выглянуть; откинувшись назадъ, всѣ они сидѣли молча на своихъ мѣстахъ.

— Да благословитъ васъ Богъ! Прощайте; я зайду вечеромъ, сказалъ докторъ Тэсемъ, доѣхавъ до викарскаго дома и торопливо махнувъ рукою, повернулъ въ сторону.

Скоро они оставили за собой ворота парка. Ахъ! никогда еще до-сихъ-поръ имъ не случалось въѣзжать въ нихъ съ такими отягощенными сердцами, со взорами, страшившимися встрѣтить каждый знакомый предметъ на дорогѣ! Увы! просторный паркъ имъ болѣе не принадлежалъ! Ни одно дерево, ни одинъ кустъ, ни одинъ цвѣтокъ, ни одинъ вершокъ земли, ни одно растеніе, распускающее свои свѣжіе, зеленые листья, имъ болѣе ужь не принадлежали!.. и этотъ древній въѣздъ съ башнями и бойницами, на который они всегда смотрѣли съ такою любовью и гордостью, не принадлежалъ имъ! Какъ трепетали ихъ сердца, когда карета ихъ загремѣла подъ его сводами!

— Не теряйте твердости, мои милыя; бодрѣе! бодрѣе! воскликнулъ Обри, хватая за руки Агнесу и Кетъ.

Но женщины не въ-силахъ были выдержать этой минуты: обѣ заплакали горькими слезами. Обри и самъ былъ сильно разстроенъ, когда вошелъ въ барской домъ, теперь не его ужь домъ, и вспомнилъ, кромѣ-того — ахъ! эта мысль была обиднѣе всего остального — вспомнилъ, что законъ объявилъ его, за всѣ прошедшіе годы, неимѣвшимъ права тутъ жить, и что онъ долженъ немедленно привести все въ порядокъ и приготовиться къ страшному разсчету съ тѣмъ, кого этотъ же самый законъ объявилъ настоящимъ владѣтелемъ Яттона.

Формальное послѣдствіе приговора, произнесеннаго въ Йоркѣ, состояло, какъ мы ужь имѣли случаи это замѣтить, въ признаніи права мистера Титмауза на обладаніе одною только незначительною частью имѣнія, содержимаго въ арендѣ Джекобомъ Джультеромъ, и то только, въ случаѣ, еслибъ, до истеченія первыхъ четырехъ дней слѣдующаго срока, не было сдѣлано какой-нибудь удачной попытки опровергнуть передъ судомъ правильность приговора присяжныхъ. Въ нашихъ законахъ принято основнымъ правиломъ считать приговоръ присяжныхъ, вообще говоря, неизмѣннымъ и окончательнымъ; но такъ-какъ этотъ приговоръ можетъ быть достигнутъ неправильнымъ путемъ, какъ, напримѣръ, ошибочнымъ руководствомъ судьи или неосновательнымъ-пріемомъ и отверженіемъ доказательства, или можетъ не имѣть силы передъ закономъ, вслѣдствіе какого-нибудь опущенія въ дѣлѣ выигравшей стороны или, наконецъ, по причинѣ новыхъ обстоятельствъ, обнаруженныхъ послѣ рѣшенія дѣла, то для этого, законъ даетъ сторонѣ, проигравшей дѣло, время до истеченія первыхъ четырехъ дней слѣдующаго срока, впродолженіе котораго она можетъ доказывать недостаточность произнесеннаго рѣшенія и требовать, чтобъ вещи были оставлены въ прежнемъ положеніи, или новая тяжба начата. Изъ этого можно заключить, что руки мистера Титмауза и его совѣтниковъ были связаны, по-крайней-мѣрѣ, до истеченія первыхъ четырехъ дней наступающаго срока Пасхи. Въ-теченіе такого значительнаго промежутка времени дѣло мистера Обри въ томъ видѣ, какъ оно разбиралось передъ судомъ и какъ изложено было въ отмѣткахъ адвокатовъ на ихъ инструкціяхъ и въ запискахъ стенографовъ, подвержено было неоднократному и тщательному разбору во всѣхъ своихъ частяхъ и со всѣхъ точекъ зрѣнія со стороны законныхъ его совѣтниковъ. Нечего и говорить, что каждый пунктъ, благопріятный для ихъ кліента, былъ отчетливо и подробно разобранъ генерал-атторнеемъ, съ его помощниками, мистеромъ Стерлингомъ и мистеромъ Кристалемъ; что, впрочемъ, сдѣлано было тоже и адвокатами Титмауза, какъ результатъ впослѣдствіи доказалъ. Не найдено было, однакожь, ни одной ошибки, ни одной выгодной стороны, опущенной изъ виду, или разработанной недостаточно. Независимо отъ разныхъ ловкихъ возраженій генерал-атторнея противъ принятія многихъ важныхъ частей свидѣтельства, приведеннаго въ пользу истца, главные пункты опоры, со стороны мистера Обри, были: вопервыхъ; неправильность отказа лорда Виддрингтона въ принятіи документа, представленнаго отвѣтчикомъ въ доказательство правъ своихъ, по поводу подскобки, въ немъ открытой. Далѣе, сила этого документа, предполагая, что подскобка не оправдывала отказа и наконецъ, нѣсколько вопросовъ, возникавшихъ изъ теоріи давности. Двѣ, очень-долгія консультаціи происходили въ конторѣ генерал-атторнея, въ присутствіи гг. Стерлинга, Кристаля, Менсфильда, трехъ партнёровъ компаніи Роннинтонъ, мистера Паркинсона и мистера Обри, пріѣзжавшаго въ Лондонъ, нарочно по этому случаю. Къ сильному удивленію всѣхъ ихъ, Обри объявилъ самымъ яснымъ и положительнымъ образомъ непремѣнное желаніе свое, чтобъ никакія возраженія, кромѣ существенно-справедливыхъ и добросовѣстныхъ, не были употребляемы въ дѣйствіе для опроверженія произнесеннаго приговора. «Прежде чѣмъ я позволю», говорилъ онъ, "оспоривать этотъ приговоръ, опираясь на однихъ формальностяхъ, прежде чѣмъ я воспользуюсь однимъ буквальнымъ смысломъ закона, оставивъ истинное и существенное право на сторонѣ противника (какимъ донкихотствомъ ни сочтутъ мое намѣреніе), но прежде чѣмъ это допущу, я соглашусь потерять двадцать такихъ имѣній какъ Яттонъ! Fiat justitia, ruat coelum.

— Вы хотите сказать, Обри, перебилъ генерал-атторней кротко, прослушанъ нѣсколько минутъ своего друга и кліента съ явнымъ участіемъ и удивленіемъ къ его чистому и великодушному характеру: — что съ вашей стороны было бы недобросовѣстно воспользоваться опредѣленнымъ и благодѣтельнымъ правиломъ закона, установленнымъ въ видахъ общей пользы и справедливости, такимъ, напримѣръ, какъ право давности на удержаніе владѣнія, между-тѣмъ, какъ…

— Скажите, мистеръ генерал-атторней, еслибъ я далъ вамъ въ долгъ 500 ф. лѣтъ семь или восемь тому назадъ, стали ли бы вы приводить противъ меня статутъ ограниченій, когда я наконецъ потребовалъ бы отъ васъ уплаты?

— Извините меня, Обри, возразилъ генерал-атторней, и легкій румянецъ вспыхнулъ на его пріятномъ лицѣ: — мнѣ кажется, это пустой разговоръ. Можно, право, подумать, что мы сидимъ въ какой-нибудь школѣ казуистики! Во имя здраваго смысла, скажите: зачѣмъ мы здѣсь сошлись? Зачѣмъ какъ не для-того, чтобъ спасти законнаго обладателя собственности отъ потери ея изъ-за пустяшной подскобки въ одномъ изъ его документовъ, въ которой время отняло у него средство дать отчетъ? Затѣмъ онъ дружелюбно, но довольно-настойчиво просилъ, чтобъ дѣло это было поручено совершенно въ ихъ руки и чтобъ онъ былъ увѣренъ, что они, съ своей стороны, не прибѣгнуть ни къ чему, хоть малѣйше-несогласному съ самымъ тонкимъ и строгимъ чувствомъ чести. Такъ кончилось это неслыханное вмѣшательство; но если мистеръ Обри думалъ, что оно имѣло какое-нибудь вліяніе на генерал-атторнея, то онъ очень ошибся, потому-что, безъ-сомнѣнія, этотъ извѣстный и ученый человѣкъ рѣшился воспользоваться всѣми возможными средствами, большими и малыми, чтобъ только опровергнуть приговоръ и утвердить за своимъ кліентомъ владѣніе Яттона. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однакожъ, онъ старался умѣрить ожиданія его, объявивъ съ самаго начала, что онъ не имѣетъ большой надежды на успѣхъ, потому-что резолюціи лорда Виддрингтона на ассизахъ были почти всегда неопровержимы, да и кромѣ-того, старѣйшій судья въ Палатѣ, послѣ него, мистеръ Грейли, былъ спрошенъ лордомъ Виддрингтономъ во время суда и согласился съ нимъ въ главной его резолюціи, которую они старались теперь опровергнуть. Въ концѣ второй консультаціи, вечеромъ, наканунѣ перваго дня срока Пасхи, пересмотрѣвъ дѣло со всѣхъ сторонъ окончательно и условясь съ своими помощниками насчетъ основныхъ пунктовъ аппелляціи, которую они намѣрены были представить на слѣдующій день, поутру, генерал-атторней удержалъ у себя, на минуту, мистера Роннинтона, собиравшагося уйдти вмѣстѣ съ мистеромъ Обри, и шепнулъ ему, что онъ совѣтуетъ заранѣе приготовиться къ неудачѣ, предположить даже, что она неизбѣжна и обдумать какъ бы ловче начать переговоры объ уступкѣ всей собственности и уплатѣ доходовъ неправильнаго владѣнія.

— О, мистеръ Обри готовъ на самое худшее, отвѣчалъ Роннинтонъ.

— Ну, тѣмъ лучше! произнесъ генерал-атторней со вздохомъ, и минутъ черезъ пять, по уходѣ стряпчаго, отправился въ Палату Депутатовъ, гдѣ онъ долженъ былъ почти немедленно вслѣдъ затѣмъ говорить длинную рѣчь по одному изъ самыхъ важныхъ и запутанныхъ вопросовъ, стоявшихъ на очереди.

На другой день, поутру, Судъ Королевской Скамьи открылъ свои засѣданія. Онъ состоялъ изъ четырехъ судей, подъ предсѣдательствомъ лорда Виддрингтона^[12], который началъ дѣлать переборку адвокатовъ, какъ это называется, то-есть вызывалъ каждаго изъ нихъ по порядку старшинства и мѣста, имъ занимаемаго, чтобъ дать каждому возможность сдѣлать какое-нибудь маленькое предложеніе, прежде-чѣмъ приступлено будетъ къ главному дѣлу этого дня. Такимъ-образомъ, одинъ изъ этихъ джентльменовъ предложилъ, напримѣръ, освободить злоумышленнаго должника изъ-подъ ареста, чтобъ онъ могъ улизнуть на континентъ и избѣжать отъ взысканія 3,000 фунтовъ, основываясь на томъ, что въ копіи предписанія, по которому онъ былъ арестованъ, стояло слово: «шерифъ», между-тѣмъ, какъ въ оригиналѣ написано было «шерифы», и въ этомъ предложеніи онъ успѣлъ, къ большому удивленію мистера Обри. Но, что жь дѣлать? Судъ сказалъ, что копія значитъ копія; а это не была копія. Гдѣ же положить границу? Не-уже-ли же изъ-за всякой оплошности которой-нибудь изъ двухъ сторонъ, судъ долженъ поднимать споръ о существенности или несущественности опущенія, которое изъ того произошло? Такимъ-образомъ, предложеніе было принято и по немъ сдѣлано окончательное опредѣленіе. Другаго негодяя хотѣли тоже освободить изъ тюрьмы, или, лучше сказать, требовали, чтобъ обязательство его было возвращено и уничтожено, потому-что имя его тамъ написано было Smyth, между-тѣмъ, какъ на самомъ дѣлѣ, онъ былъ Smythe, то-есть тоже самое, только съ буквою е на концѣ. Но судъ, выслушавъ отъ его адвоката съ полдюжины примѣровъ прежнихъ дѣлъ такого же рода, нашелъ, что здѣсь должно быть примѣнено правило: idem sonans, то-есть, что все это было вздоръ, потому-что слова звучали одинаково, несмотря на лишнюю букву, и предложеніе было отвергнуто. Потомъ, человѣкъ шесть молодыхъ адвокатовъ представили разныя предложенія, кто съ дѣйствительнымъ, а кто съ наружнымъ хладнокровіемъ и безпечностью, послѣ чего всѣ адвокаты были перебраны въ полчаса, а тѣмъ временемъ генерал-атторней вошелъ въ судъ и разложилъ передъ собой груду книгъ и бумагъ. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ мистеръ Сёттль, съ листочкомъ бумаги въ рукахъ, чтобъ записать пункты, на которыхъ основана будетъ аппелляція. Не намѣренъ ли еще кто-нибудь предложить? спросилъ лордъ Виддрингтонъ, окинувъ взоромъ присутствовавшихъ.

Отвѣта не было.

— Мистеръ генерал-атторней, произнесъ онъ, и генерал-аттор;ней всталъ.

— Съ дозволенія вашей милости, началъ онъ, медленно поднимаясь и кланяясь, въ дѣлѣ До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джулътера, рѣшенномъ въ присутствіи вашемъ, на прошедшихъ ассизахъ въ Графствѣ Йоркскомъ, я всепокорнѣйше предлагаю вашей милости поставитъ опредѣленіе, чтобъ была показана причина, почему претензія истца не должна бытъ отвергнута или почему приговоръ, произнесенный въ его пользу, не долженъ бытъ отмѣненъ и дѣло начато съизнова. Затѣмъ онъ началъ ясно и коротко излагать обстоятельства дѣла и все происходившее во время его судебнаго разбора. Такимъ же образомъ, то-есть совершенно-просто и точно, изложилъ онъ разные спорные пункты, возникшіе при разборѣ свидѣтельствъ и при ссылкахъ на общія основанія закона, о которыхъ ужь было упомянуто. Когда онъ кончилъ, то судьи, нѣсколько минутъ совѣщались между собой и потомъ лордъ Виддрингтонъ сказалъ:

— Вы можете получить требуемое вами опредѣленіе о показаніи причины, мистеръ генерал-атторней.

— На всѣхъ упомянутыхъ мною основаніяхъ, милордъ?

— Да. И онъ обратился къ другому лицу.

— Я уничтожу ваше опредѣленіе, шепнулъ мистеръ Сёттль генерал-атторнею.

— Очень можетъ быть, я и самъ опасаюсь, отвѣчалъ генерал-атторней, тоже шопотомъ, наклоняясь къ мистеру Сёттлю и прикрывая рукою свой ротъ. Послѣ этого его клеркъ убралъ батарею книгъ, лежавшихъ передъ нимъ на столѣ, вмѣстѣ съ его инструкціею и генерал-атторней, вынувъ изъ туго-набитаго краснаго мѣшка другія бумаги, скоро углубился въ подробности одного важнаго торговаго иска, по которому онъ собирался сдѣлать предложеніе, когда очередь снова дойдетъ до него.

Такимъ-образомъ, Судъ далъ: Опредѣленіе условное, а Rule Nisi, какъ это называется, то-есть онъ опредѣлилъ отказъ въ претензіи истца или начало новаго иска, если достаточная причина не будетъ указана, почему этого не слѣдуетъ дѣлать. Но, дней черезъ десять послѣ того, какъ это опредѣленіе было постановлено, достаточная причина была указана противъ него мистеромъ Сёттлемъ и мистеромъ Линксомъ, да и отлично указана. Генерал-атторней защищался упорно. Судьи почти ни слова не говорили во время его отвѣта; но онъ чувствовалъ, что они были противъ него и, несмотря на то, произнесъ одну изъ самыхъ мастерскихъ рѣчей, какія только когда-нибудь слышаны были въ Палатѣ Королевской Скамьи. Мистеръ Стерлингъ и мистеръ Кристаль благоразумно избѣгая главныхъ основаній, выбранныхъ генерал-атторнеемъ, довольствовались подкрѣпленіемъ тѣхъ пунктовъ аппелляціи, которыя менѣе другихъ казались имъ утверждены положительнымъ авторитетомъ; послѣ чего судъ объявилъ, что онъ займется дня два соображеніемъ, «не столько», прибавилъ лордъ Виддрингтонъ: «по причинѣ трудности дѣла, какъ, по огромности интересовъ, зависящихъ отъ рѣшенія».

— Они у васъ въ карманѣ, Сёттль, шепнулъ генерал-атторней, выслушавъ замѣчаніе лорда Виддринггона, и небольшое выраженіе досады мелькнуло на его лицѣ.

— Да я и не сомнѣвался въ этомъ, отвѣчалъ мистеръ Сёттль. съ увѣреннымъ видохмъ.

Каждый день послѣ того, съ начала и до конца присутствія, мистеръ Обри сидѣлъ въ Палатѣ Королевской Скамьи, дожидаясь рѣшенія. Наконецъ наступилъ послѣдній день срока. Лордъ Виддрингтонъ открылъ засѣданіе приговоромъ по двумъ или тремъ постороннимъ дѣламъ, по, невидя на своемъ мѣстѣ генерал-атторнея, откладывалъ рѣшеніе въ дѣлѣ До противъ Джультера. Часовъ около двухъ тотъ появился въ Палатѣ, и скоро послѣ того лордъ Виддрингтонъ, окончивъ какое-то дѣло, занимавшее судъ въ эту пору, сказалъ: «Былъ процесъ До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джультера, по которому еще въ первый день срока опредѣленіе было дано, вызывавшее сдатчика истца представить причины по которымъ…» и онъ продолжалъ излагать, далѣе опредѣленіе, послѣ чего прочелъ письменное, единогласное рѣшеніе суда. Ясно и отчетливо-выработанное изложеніе фактовъ, изъ которыхъ возникли вопросы, предложенные на разрѣшеніе суда, и потомъ самыхъ вопросовъ, выслушано было мистеромъ Обри съ напряженнымъ ожиданіемъ, прежде чѣмъ онъ могъ составить малѣйшую догадку, на чью сторону судъ измѣренъ былъ дать приговоръ. Лордъ Виддрингтонъ разрѣшилъ, одинъ за однимъ, съ убійственною точностью всѣ семъ пунктовъ, представленныхъ въ аппелляціи. Одинъ или два изъ нихъ судъ рѣшилъ въ пользу отвѣтчика; но прибавилъ, что сомнѣнія, оттуда возникшія, уничтожались отвѣтами свидѣтелей по другимъ пунктамъ дѣла. Письменныя доказательства, приведенныя послѣ того, уничтожали другое затрудненіе, возникшее въ претензіи истца съ самаго начала, когда вопросъ, предложенный Сёттлемъ одному изъ свидѣтелей, признанъ былъ неправильнымъ со стороны судьи. Далѣе, по вопросу о земской давности, на которую, сильно опирался адвокатъ отвѣтчика, судъ рѣшилъ, что давности не могло существовать потому, что тѣ лица, черезъ которыхъ, истецъ выводилъ свою претензію, за несовершеннолѣтіемъ, замужествомъ и отсутствіемъ на морѣ^[13], по закону, были неспособны отъискивать свое право. Наконецъ, по вопросу о подскобкѣ, судъ положительно находилъ, что документъ, въ которомъ ее нашли, отвергнутъ былъ правильно, потому-что подскобка найдена очевидно въ существенной части, а повтореній подскобленнаго мѣста не было; что представлявшіе документъ въ доказательство, ясно обязаны были дать отчетъ въ измѣненномъ его видѣ, несмотря на то, что ему было ужь болѣе тридцати лѣтъ, и опровергнуть подозрѣніе въ подлогѣ, изъ того возникающее; что подскобка есть явная вывѣска обмана и что допустить противное, значило бы открыть широкій доступъ подлогамъ самаго опаснаго рода и, наконецъ, что не было представлено никакого доказательства въ пользу того, что этотъ документъ былъ когда-нибудь документомъ законнымъ. Самый первый шагъ его не удался и, однимъ словомъ, въ его настоящемъ видѣ онъ былъ съ юридической точки зрѣнія вовсе не документъ и, слѣдовательно, отвергнутъ былъ правильно.

— По всѣмъ этимъ причинамъ, заключилъ лордъ Виддрингтонъ: — мы находимъ, что приговоръ не долженъ быть отмѣненъ и потому опредѣленіе уничтожается.

Какъ грозный приговоръ изгнанья, прозвучали эти слова надъ головою несчастнаго Обри; какой-то туманъ заслонилъ отъ него всѣ окружающіе предметы; мысли его перенеслись въ далекій Яттонъ, къ милымъ друзьямъ, ожидавшимъ въ убійственной неизвѣстности того, что въ эту минуту рѣшилось. Да, въ этой торжественной сферѣ положительнаго и ежедневнаго, въ этой пустынѣ, относительно всего, что касается до жизни сердечной, въ Палатѣ Королевской Скамьи находился человѣкъ съ сердцемъ чувствительнымъ, съ душой возвышенной и чистой, чувства котораго были навремя парализированы словами, раздававшимися съ судейскаго стула, словами, произнесенными съ холоднымъ, дѣловымъ, равнодушнымъ видомъ. О, въ какомъ ужасномъ разрядѣ были они съ тревожнымъ и возбужденнымъ состояніемъ того, кого, вмѣстѣ съ милымъ семействомъ, повергали они въ нищету! Пробывъ тамъ еще около четверти часа и впродолженіе этого короткаго времени получивъ снова ту власть надъ собою, которую онъ такъ долго и успѣшно старался удержать, Обри всталъ и вышелъ изъ Палаты. Вечеръ былъ пасмурный и тяжелый, въ гармоніи съ его мрачнымъ и безнадежнымъ расположеніемъ духа. Возвращаясь домой, онъ встрѣтилъ много знакомыхъ, пѣшкомъ, верхомъ и въ экипажахъ; всѣ они отправлялись въ Парламентъ. Одинъ этотъ видъ ужь произвелъ мучительное, нестерпимое ощущеніе въ его раздраженной душѣ. Для нихъ все шло и до конца ихъ жизни, вѣроятно, будетъ идти попрежнему; а онъ… долженъ былъ внезапно и навсегда покинуть сферу высокой дѣятельности. Онъ не разъ тяжело вздохнулъ, мѣняясь поклонами съ тѣми, кого онъ встрѣчалъ на пути въ Черинг-Кросъ. Тутъ попался ему на встрѣчу лордъ К***, секретарь Иностранныхъ Дѣлъ, шедшій въ Палату съ двумя другими изъ его знакомыхъ. Всѣ трое были въ очень-хорошемъ расположеніи духа.

— Ахъ, Обри! Въ Лондонѣ!.. Давно не встрѣчались! говорили они, дружески пожимая его руку. — Вы знаете, бюджетъ представляютъ сегодня вечеромъ.

— Да; и наши друзья обяжутъ насъ очень, явясь пораньше, замѣтилъ лордъ К***. — Мой милый Обри, вы не туда идете?

— Я не пойду сегодня въ Палату.

— Не пойдете въ Палату! Отчего же это, Обри? Вы меня удивляете!

— Нѣтъ времени, я долженъ ѣхать въ Йоркширъ.

— Да все же вы можете зайдти часа на два сегодня вечеромъ, а? Приходите, не останавливайтесь за такой бездѣлицей.

— За бездѣлицей я бы не позволилъ себѣ остановиться, отвѣчалъ Обри такимъ тономъ, который вдругъ обратилъ вниманіе говорившихъ и заставилъ ихъ вспомнить объ опасномъ положеніи его собственныхъ дѣлъ, забытомъ въ припадкѣ политическаго усердія.

— Мой милый Обри, извините, что я затрудняю васъ такими предметами, сказалъ лордъ К***, вдругъ обращаясь къ нему съ жаромъ. — Не буду ли я имѣть случая увидѣться съ вами прежде: чѣмъ вы уѣдете изъ Лондона?

— Наврядъ-ли. Я отправляюсь въ дилижансѣ завтра вечеромъ, а покуда имѣю на рукахъ много нужнаго дѣла, отвѣчалъ мистеръ Обри со вздохомъ, и они разстались. Еслибъ онъ не стыдился уступить своей болѣзненной чувствительности, онъ готовъ былъ бы сѣсть въ наемный экипажъ, чтобъ отдѣлаться разомъ отъ всѣхъ этихъ встрѣчъ съ своими друзьями и знакомыми. Одинъ изъ тѣхъ, на комъ остановился его смущенный взоръ, былъ хорошо-знакомый всадникъ, извѣстный герцогъ ***. Онъ ѣхалъ въ Палату Лордовъ медленнымъ шагомъ и не замѣтилъ, бѣднаго Обри, который вздохнулъ, невольно подумавъ: какая глубокая пропасть отдѣляла его теперь отъ того человѣка, котораго онъ такъ недавно еще принималъ въ своемъ домѣ и угощалъ дружески у себя за столомъ.

Сердце его трепетало, когда, дойдя до своихъ дверей въ Гровенорской Улицѣ, онъ стукнулъ и позвонилъ. Парадный входъ и услуги напудреннаго лакея и вся эта роскошь вокругъ него вдругъ приняли видъ чего-то чужаго, ему непринадлежащаго. Онъ велѣлъ подать себѣ легкій обѣдъ и ушелъ въ библіотеку. Единственное письмо, полученное во время его отсутствія, носило на себѣ почтовое клеймо Грильстона и надписано было рукою его жены. Обри распечаталъ его съ трепетомъ: оно исписано было накрестъ, съ начала до конца, милымъ, знакомымъ почеркомъ и дышало любовью. Внутри нашелъ онъ листокъ, на которомъ большими забавными разбѣгавшимися врозь буквами написано было: «Папашѣ». Развернувъ его, онъ прочелъ написанное тѣмъ же почеркомъ: «Мои милый папа, я очень очень люблю васъ! пріѣзжайте поскорѣе домой. Мама васъ цалуетъ. Вашъ покорный сынъ Чарльзъ Обри. Р. S. Агнеса вамъ кланяется. Она не можетъ писать потому-что она еще слишкомъ-мала. Пожалуйста пріѣзжайте поскорѣе! Чарльзъ О. Яттонъ».

Обри понялъ, что его жена или сама поддѣлала письмо отъ имени своего маленькаго сына, или водила его рукою. На оберткѣ она надписала карандашомъ: «Чарльзъ надѣется, что вы будете отвѣчать на его письмо немедленно».

Слезы сверкнули у него на глазахъ. Спрятавъ письмо въ карманъ, онъ всталъ и пошелъ ходить по комнатѣ. Что онъ чувствовалъ въ эту минуту — нельзя описать. Вечеръ былъ очень-ненастенъ и дождь лилъ почти-безпрестанно. Онъ былъ одинъ въ этомъ просторномъ и прекрасномъ домѣ, за исключеніемъ прислуги, оставляемой тамъ для присмотра, и пусто и уныло казалось все окружающее. Онъ былъ не настоящій его владѣтель, былъ господинъ своихъ слугъ только по имени. Боясь пропустить почту, онъ сѣлъ писать домой (домой! сердце его сжалось при этой мысли) женѣ и сестрѣ о происшествіи, къ которому прежнія письма его успѣли ихъ приготовить, прибавляя, что онъ отправится въ Яттонъ съ дилижансомъ на слѣдующій вечеръ и что онъ совершенно здоровъ. Онъ написалъ тоже нѣсколько строкъ большими печатными буквами въ отвѣтъ своему маленькому корреспонденту. Отправивъ пакетъ, вѣроятно, послѣдній, который ему когда-нибудь прійдется франкировать, онъ отобѣдалъ на-скорую-руку и началъ серьёзно обдумывать свои критическія обстоятельства. Онъ очень-хорошо понималъ настоящее положеніе свое по закону, а именно, что онъ могъ безопасно владѣть Яттономъ (за исключеніемъ бездѣльной части имѣнія, арендуемой Джультеромъ и составлявшей предметъ недавно-рѣшеннаго иска), пока новая тяжба не пойдетъ уже прямо обо всей собственности; и что, заставивъ своего противника начать такую тяжбу, онъ могъ ввести его въ большія безпокойства и хлопоты, отдаляя бѣдствіе отъ себя на неопредѣленное время. Такими средствами онъ могъ выиграть время и, можетъ-быть, даже выгодныя условія къ уплатѣ огромной суммы, должной имъ своему преемнику. Объ этомъ получилъ ужь онъ нѣсколько намековъ отъ мистера Роннинтона, самаго прямаго и добросовѣстнаго совѣтника, какого только можно было найдти въ цѣломъ сословіи адвокатовъ. Но мистеръ Обри уже рѣшилъ что ему дѣлать. Онъ опредѣлилъ свое положеніе и намѣренъ былъ выдержать его. Внезапно и непредвидѣнно было требованіе, противъ него воздвигнутое, но оно было торжественно подтверждено законами его отечества и онъ не думалъ ему сопротивляться. Онъ рѣшился поэтому не тратить времени даромъ, не расточать напрасно энергіи въ вялой борьбѣ съ судьбою, но встрѣтить ее прямо и покориться вполнѣ ея приговору. Онъ положилъ на другой же день просить мистера Роннинтона увѣдомить стряпчихъ истца, что черезъ три недѣли все имѣніе Яттона будетъ уступлено ихъ кліенту, мистеру Титмаузу. Онъ намѣренъ былъ то же приказать собственному своему частному стряпчему распорядиться какъ можно скорѣе насчетъ продажи своего дома въ Гросвенорской Улицѣ и своихъ винъ, мебелей и вещей, какъ въ Лондонѣ, такъ и въ Яттонѣ. Онъ рѣшился, сверхъ-того, на другой же день сдѣлать все нужное къ уступкѣ своего мѣста въ Парламентѣ и, положивъ выполнить всѣ эти мѣры, какъ слѣдствіе рѣшенія, произнесеннаго Судомъ Королевской Скамьи, онъ почувствовалъ минутное утѣшеніе моряка, изготовившаго свой корабль къ наступающей бурѣ.

— Они не намѣрены мѣшкать, мистеръ Обри, говорилъ мистеръ Роннитонъ, являясь, по обѣщанію, на другой день утромъ къ завтраку. — Не далѣе какъ черезъ два часа послѣ судейскаго приговора, вчерашній день вечеромъ, я получилъ вотъ какую вещь.

Онъ подалъ Обри письмо.

Сэффронъ-Хилъ. 25 Апрѣля 18** года. По дѣлу До, по сдачѣ Титмауза противъ Джультера.

"Джентльмены! Такъ-какъ опредѣленіе новой тяжбы было сегодня уничтожено единогласнымъ рѣшеніемъ суда, произнесеннымъ въ пользу претензіи мистера Титмауза, то не благоугодно ли будетъ увѣдомить насъ, повозможности въ скорѣйшемъ времени, что намѣренъ теперь предпринять вашъ кліентъ? Вамъ, безъ-сомнѣнія, извѣстно, что мы теперь можемъ атаковать съ успѣхомъ все остальное имѣніе мистера Обри, и что отъ насъ зависѣло, еслибъ мы только вздумали, требовать и получить это имѣніе, по иску уже рѣшенному въ нашу пользу. Теперь мы имѣемъ средства усилить существеннымъ образомъ доказательства, представленныя нами при недавнемъ разборѣ дѣла, и потому желаемъ знать: намѣренъ ли вашъ кліентъ вводить мистера Титмауза въ огромныя издержки и промедленія, неизбѣжныя при вторичной тяжбѣ, въ результатѣ которой не можетъ быть никакого сомнѣнія, или съ готовностью и добросовѣстностью, приличными джентльмену его званія и характера, онъ согласенъ немедленно уступить въ руки мистера Титмауза Яттонъ и всѣ земли, ему принадлежащія.

"Если же справедливое желаніе его на этотъ счетъ не будетъ уважено, то это уже дѣло вашего кліента подумать серьёзно о послѣдствіяхъ и разсудить: до какой степени такой образъ поведенія можетъ повредить его интересамъ и усилить опасность его настоящаго положенія. Намъ извѣстно, что вашъ кліентъ находится въ Лондонѣ; а потому не взъищите, если мы будемъ просить васъ переговорить съ нимъ немедленно и сообщить намъ отвѣтъ какъ можно скорѣе.

Мы имѣемъ честь быть, джентльмены, вашими покорнѣйшими слугами

Кверкъ, Геммонъ и Снапъ.

Гг. Роннинтону и К®.

— Что жь? Право я не нахожу въ ихъ письмѣ ничего такого, на что мы могли бы жаловаться, сказалъ мистеръ Обри, спокойно дочитавъ письмо до конца.

— Больно-проворно, не правда ли мистеръ Обри? Всего какой-нибудь часъ спустя послѣ того, какъ рѣшеніе произнесено было въ ихъ пользу! Но, конечно, это очень-извинительно, если принять въ соображеніе, къ какому роду дѣлъ и къ какимъ кліентамъ привыкли эти господа.

— Я ужь рѣшилъ, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать, произнесъ мистеръ Обри.

— О, разумѣется, говорилъ мистеръ Роннинтонъ, наливая себѣ кофе: — мы дадимъ еще сраженіе и посмотримъ: хватитъ ли у нихъ пороху? А тамъ подадимъ просьбу объ изъятіяхъ; а тамъ перенесемъ дѣло въ Палату Шахматной Доски^[14], а оттуда въ Палату Лордовъ. О, мы имъ зададимъ работу, ужь я вамъ за это отвѣчаю! и онъ потиралъ руки съ одушевленіемъ.

— Но, мистеръ Роннинтонъ, не будетъ ли это съ моей стороны капризъ, въ высшей степени недобросовѣстный, вводить ихъ въ расходы и хлопоты вторичной тяжбы, когда все дѣло съ обѣихъ сторонъ ясно разобрано было передъ судомъ и присяжными?

— Боже мой! да слыханное ли это дѣло, уступить имѣніе въ 10,000 фунт. годоваго дохода, послѣ первой атаки?

— Еслибъ оно приносило въ 10,000 разъ болѣе, я бы все-таки покорился послѣ такого судебнаго разбора, какъ этотъ.

— Но какъ знать, къ какимъ подлогамъ и подкупамъ могли прибѣгнуть эти люди, чтобъ выиграть свой процесъ, и какія плутни могли быть употреблены противъ насъ, которые мы можемъ обнаружить при вторичномъ разборѣ дѣла? Ахъ, мистеръ Обри, вы не знаете какую извѣстность гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ заслужили въ нашемъ сословіи. Они учатся новымъ уловкамъ отъ каждаго бездѣльника, плута и вора, за дѣло котораго берутся!

— Я до-сихъ-поръ думалъ, что обманъ и подкупъ не должны быть предполагаемы произвольно; къ-тому же, развѣ не имѣли мы на своей сторонѣ самыхъ зоркихъ и опытныхъ адвокатовъ? Какъ же могло это ускользнуть отъ нихъ?

— Въ отвѣтъ на это, позвольте мнѣ только припомнить вамъ, возразилъ мистеръ Роннинтонъ: — замѣчаніе генерал-атторнея на нашей послѣдней консультаціи.

— Мнѣ кажется, я тогда оставленъ былъ безъ отвѣта, хоть мнѣ и не дана была воля настаивать на своемъ желаніи, отвѣчалъ Обри съ грустной улыбкой.

— Какъ бы то ни было, сэръ, а намъ слѣдуетъ непремѣнно рискнуть на новую тяжбу.

— Я ужь рѣшилъ, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать, возразилъ мистеръ Обри спокойно и твердо. — Я прошу васъ написать сегодня же къ этимъ господамъ стряпчимъ моего противника и увѣдомить ихъ, что черезъ три недѣли я буду готовъ уступить имъ все имѣніе.

— Какъ, сэръ? Такъ ли я слышалъ? Уступить все имѣніе… и черезъ три недѣли?

— Да, я вамъ такъ говорю, мистеръ Роннинтонъ, отвѣчалъ Обри, довольно-повелительно.

— Увѣряю васъ честью, сэръ, что во все продолженіе моей практики я ни разу не слыхалъ ничего подобнаго!

— И, кромѣ-того, прошу васъ увѣдомить ихъ, что доходы съ имѣнія за послѣдніе три мѣсяца находятся въ рукахъ моего банкира и будутъ выданы по востребованію мистера Титмауза.

— Боже милостивый!.. вскрикнулъ мистеръ Роннинтонъ съ глубоко-опечаленнымъ видомъ.

— Я хорошо обдумалъ свое положеніе, произнесъ Обри серьёзно.

— Мнѣ очень-больно напомнить вамъ о такомъ предметѣ, мистеръ Обри; но вы, вѣрно, не подумали о доходахъ неправильнаго владѣнія?

— Думалъ, сэръ. Это въ-самомъ-дѣлѣ ужасный вопросъ, и, признаюсь вамъ откровенно, я не вижу другаго средства, какъ положиться на снисходительность…

— Снисходительность!.. снисходительность господъ Кверка, Геммона и Снапа, или кого бы то ни было, руководимаго ихъ совѣтами!..

— Но, что жь я могу сдѣлать? Заплатить шестьдесятъ-тысячъ для меня такъ же трудно, какъ выплатить государственный долгъ.

— Вотъ въ томъ-то и дѣло! отвѣчалъ мистеръ Роннинтонъ съ опечаленнымъ видомъ.

— Все, что можно сдѣлать честными переговорами, все это я поручаю вамъ. А насчетъ времени, которое, можетъ быть мнѣ дано для уплаты этого долга…

Мистеръ Обри перемѣнился въ лицѣ, но продолжалъ съ твердостью:

— Признаюсь вамъ, этотъ вопросъ жестоко меня безпокоитъ. Я, право, не вижу, какой объемъ времени дастъ мнѣ возможность уплатить такую страшную сумму, или даже уменьшить ее чувствительнымъ образомъ. Я совершенно въ ихъ рукахъ!

Тутъ оба они замолчали на нѣсколько минутъ.

— Я еще не теряю надежды, что вмѣшательство Совѣстнаго Суда^[15] можетъ освободить васъ отъ уплаты доходовъ неправильнаго владѣнія въ такомъ дѣлѣ какъ это. Взысканіе можетъ быть отложено на безсрочное время…

— Я не вижу на чемъ такое вмѣшательство можетъ быть основано.

— Я и самъ не вижу пока, отвѣчалъ мистеръ Ронпиптонъ: — но я справлюсь непремѣнно изъ самыхъ лучшихъ источниковъ. Боже мой! при одной мысли объ этомъ теряешься…

Въ эту минуту раздался громкій стукъ у подъѣзда. Вошелъ слуга и доложилъ, что лордъ К*** пріѣхалъ и дожидается бъ библіотекѣ. Повторивъ два или три наставленія мистеру Ронпинтону, Обри извинился и пошелъ встрѣчать своего новаго гостя. Лордъ К*** былъ стройный, высокій мужчина среднихъ лѣтъ, съ пріятными, выразительными чертами лица и съ чрезвычайно-любезнымъ обращеніемъ. Онъ ужь нѣсколько лѣтъ зналъ лично и уважалъ мистера Обри, который не разъ имѣлъ случай оказать ему большія услуги въ парламентскихъ спорахъ. Слухъ о неожиданномъ несчастіи мистера Обри сильно поразилъ лорда и онъ пріѣхалъ въ эту минуту съ искреннимъ желаніемъ быть ему полезнымъ, а также съ маленькою надеждою убѣдить его, присутствовать вечеромъ въ Палатѣ и поддержать ихъ сторону въ одномъ очень-спорномъ вопросѣ. Лордъ К*** былъ человѣкъ очень-добродушный, въ той степени по-крайней-мѣрѣ, въ какой можетъ быть добродушнымъ тонкій политикъ.

— Меня, право, все это поражаетъ сверхъ всякаго описанія, сказалъ онъ, когда Обри, по усердной его просьбѣ, объяснилъ ему свое положеніе, свою ужасную потерю и еще болѣе ужасный долгъ, которымъ онъ былъ связанъ. — Кто изъ насъ послѣ этого можетъ считать себя безопаснымъ? То же самое могло случиться со мною и со всякимъ изъ насъ. Простите меня, мой милый Обри, продолжалъ лордъ К*** съ жаромъ: — если я осмѣлюсь упомянуть о вашей супругѣ и о вашемъ семействѣ. Они, я надѣюсь, обезпечены?.. И ваша милая сестра, я надѣюсь, что она внѣ опасности?

У Обри задрожали губы и онъ не отвѣчалъ ни слова.

— Позвольте мнѣ воспользоваться правами пріятеля о повторить мой вопросъ. Что, ваше семейство обезпечено?

— Я буду съ вами откровененъ, лордъ К***, отвѣчалъ Обри, съ большимъ усиліемъ, сохраняя наружное спокойствіе. — Небольшое обезпеченіе, которое онѣ имѣли, отходитъ отъ насъ, вмѣстѣ съ Яттономъ. Еслибъ не они: не жена, не дѣти, не сестра, я бы покорился этому бѣдствію съ непреклонною твердостью. Къ-несчастью, онѣ запутаны въ мою гибель. Жена моя не имѣла ничего, когда за меня вышла, и запись на ея имя, по случаю брака, сдѣлана была изъ имѣнія Яттона, также, какъ и маленькій доходъ, оставленный сестрѣ покойнымъ отцомъ. Съ Яттономъ все пропадаетъ! Дѣло ясное и скрывать его не къ-чему.

Лордъ К***, казалось, былъ очень-тронутъ.

— Герцогъ ***, я и еще двое или трое изъ вашихъ друзей говорили между собою объ этомъ предметѣ вчерашній день вечеромъ. Мы желали бы хоть чѣмъ-нибудь быть вамъ полезными. Скажите, какого рода службу въ чужихъ краяхъ предпочли бы вы, Обри?

— Службу въ чужихъ краяхъ? повторилъ мистеръ Обри значительно.

— Да, совершенная перемѣна мѣста была бы для васъ очень-полезна. Она отвлекла бы ваши мысли отъ печальныхъ предметовъ, которые занимаютъ ихъ здѣсь и будутъ занимать еще долго.

— Вы говорите это съ очень-добрымъ намѣреніемъ, лордъ К***; но не-уже-ли вы дѣйствительно полагаете, что я хоть на одну минуту могу имѣть въ головѣ своей мысль уѣхать изъ Англіи, чтобъ избѣжать отъ долговъ?

— А, да, вотъ именно. Я рѣшительно думаю, что вамъ бы слѣдовало это сдѣлать, что вы должны… отвѣчалъ лордъ К*** съ видомъ человѣка, сказавшаго самую обыкновенную вещь.

— Никто на свѣтѣ не принудитъ меня къ этому, отвѣчалъ Обри твердо. — При одной мысли мнѣ дѣлается страшно. Это было бы самое низкое, самое безнравственное поведеніе… и навлекло бы позоръ на королевскую службу!

— Ба, да это чистыя причуды! рыцарство! Я увѣренъ, что, когда вы будете въ болѣе-спокойномъ расположеніи духа, вы разсудите иначе. Честью васъ увѣряю, никогда въ жизни я не слыхивалъ ничего подобнаго! Не-уже-ли же вамъ оставаться здѣсь и дожидаться, чтобъ бросили васъ въ тюрьму?.. Искать погибели себѣ и своему семейству…

Мистеръ Обри отвернулъ лицо въ сторону и молчалъ.

— Я долженъ просить васъ за мистриссъ Обри, за вашихъ дѣтей, за вашу милую, прелестную сестру… Боже милостивый! ужасно подумать, какую участь вы имъ готовите!

— Вы терзаете мое сердце, лордъ К***, возразилъ Обри съ трепетомъ, блѣднѣя жестоко: — но вы не убѣждаете моего разсудка. Всѣ правила совѣсти и чести твердятъ мнѣ, что я не долженъ слушать вашего предложенія.

— Боже мой! какое оскорбленіе здраваго смысла!… Но было ли до-сихъ-поръ что-нибудь говорено вамъ объ этомъ долгѣ, объ этихъ доходахъ неправильнаго владѣнія, какъ они называются, если я не ошибаюсь?

— Ничего; но они подразумеваются, какъ естественное послѣдствіе.

— Какимъ же это образомъ вы должны всего 60,000 ф., Обри?

— Всего! Какъ всего?

— Да; считая по 10,000 въ годъ, вы должны были издержать, по-крайней-мѣрѣ, 100,000 ф. денегъ, принадлежавшихъ вашему преемнику…

— Статутъ Ограниченій ставитъ предѣломъ взысканія послѣднія шесть лѣтъ.

— Но неужели вы намѣрены воспользоваться такою защитою противъ справедливыхъ требованій этого бѣднаго, несчастнаго, обиженнаго джентльмена? Развѣ не должны вы ему, по истинѣ и остальные 40,000 ф… которыми вы хотите завладѣть? Не-уже-ли вы позволите простому, буквальному смыслу закона перевѣсить въ вашихъ глазахъ правила совѣсти и чести?

— Я право не понимаю, къ чему вы это клоните, лордъ К***? сказалъ мистеръ Обри, краснѣя замѣтно и быстро.

— Къ тому, что вашъ король имѣетъ полное право на ваши услуги, и, повинуясь ему и служа своему отечеству, вы получаете возможность не допустить безсовѣстнаго противника разорить васъ и ваше семейство, исторгая у васъ огромную сумму денегъ, на которую онъ, по совѣсти, не имѣетъ никакого права. Я говорю вамъ серьёзно, Обри; я не вижу тугъ никакой разницы относительно правилъ: воспользоваться Статутомъ Ограниченій или призваніемъ отъ имени короля, на службу въ чужіе края. Но мы еще успѣемъ поговорить съ вами объ этомъ предметѣ. Кстати, какъ зовутъ вашего достойнаго противника? Титльмаузъ, кажется, или какое-то другое странное имя въ этомъ родѣ?

— Титмаузъ. Между-прочимъ, вы теряете голосъ за Яттонъ, сказалъ Обри съ печальной улыбкой.

Лордъ К*** наострилъ уши: — Эге! Какъ такъ?

— Джентльменъ, о которомъ вы говорите, принадлежитъ, какъ я слышалъ, къ партіи нашихъ противниковъ. Вѣроятно, онъ будетъ засѣдать за мѣстечко самъ. А если нѣтъ, то заставитъ выбрать кого-нибудь изъ своихъ друзей.

— Но вѣдь онъ жалкій невѣжда, какъ я слышалъ? Что заставило его принять такія убѣжденія? Если взяться за него во-время, то я думаю можно легко повернуть его на путь истиный — а? Но вы вѣрно не думаете оставить Парламентъ въ нынѣшнемъ году?

— Я сегодня же подаю просьбу объ опредѣленіи къ Чильтернскимъ Сотнямъ^[16]; и если вы хотите, то можете сегодня же вечеромъ получить указъ о выборѣ новаго члена за Яттонъ.

— Но вы должны быть сегодня вечеромъ съ нами, милый мой Обри, безъ шутокъ должны, говорилъ лордъ К***, замѣтно-встревоженный и даже съ гораздо-большимъ жаромъ, чѣмъ впродолженіе всего предшествующаго разговора. — Голоса у насъ сегодня на счету; враги поднимаютъ на ноги всю свою силу. Боже мой! Обри, каждый голосъ дорогъ для насъ сегодня вечеромъ! Право, вамъ не слѣдуетъ подавать этой просьбы; отложите по-крайней-мѣрѣ хоть до завтра.

— Я не буду ужь болѣе засѣдать въ Парламентѣ, отвѣчалъ Обри съ печальнымъ, но очень-рѣшительнымъ видомъ. — Къ-тому же, я ѣду въ Яттонъ сегодня вечеромъ, въ дилижансѣ. Тамъ ждутъ меня тѣ, которыхъ вы вѣрно не захотите, чтобъ я обманулъ.

— О! ни за что на свѣтѣ, мой милый Обри, отвѣчалъ лордъ К*** полуразсѣянно. Онъ былъ въ большой досадѣ на свою неудачу и собирался уйдти.

— Итакъ, я буду адресовать въ Яттонъ, если мнѣ случится писать вамъ, сказалъ онъ.

— Не далѣе какъ впродолженіе трехъ недѣль, считая отъ этого дня. Гдѣ я буду находиться послѣ этого времени — я и самъ еще хорошо не знаю.

— Прощайте, Обри, напомните обо мнѣ мистриссъ Обри и вашей сестрѣ, и когда вы будете смотрѣть на нихъ, вспомните — вспомните нашъ сегодняшній разговоръ.

Съ этими словами лордъ К*** ушелъ и оставилъ бѣднаго мистера Обри въ сильномъ упадкѣ духа. Онъ скоро, однакожь, оправился и провелъ большую часть дня въ необходимыхъ распоряженіяхъ, чтобъ распустить свою прислугу въ Гросвенорской Улицѣ и раздѣлаться съ винами, книгами и мебелью въ Яттонѣ. Онъ также далъ порученіе одному домовому агенту пріискать, для найма, два или три порядочные, но небольшіе домика въ предмѣстьяхъ города, изъ которыхъ онъ могъ бы выбрать одинъ, какой можетъ показаться удобнѣе для него и для мистриссъ Обри, по пріѣздѣ ихъ въ Лондонъ. Около восьми часовъ, онъ сѣлъ въ Йоркскій дилижансъ. На сердцѣ у него лежало тяжелое бремя.

ГЛАВА V.

Мистеръ Роннинтонъ, на другой день послѣ свиданія съ Обри, имѣлъ очень-долгое совѣщаніе съ двумя своими партнёрами и результатомъ былъ слѣдующій проектъ письма къ гг. Кверку, Геммону и Снапу.

Линкольнское Подворье.

26-го апрѣля 18** года.

По дѣлу До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джультера.

"Джентльмены! Въ отвѣтъ на Ваше вчерашнее письмо (отъ 25-го числа), мы имѣемъ честь увѣдомить Васъ, что, вслѣдствіе рѣшенія, произнесеннаго по этому дѣлу вчера въ Палатѣ Королевской Скамьи, нашъ кліентъ, мистеръ Обри, не намѣренъ болѣе оспоривать претензіи мистера Титмауза и что къ 17-му числу слѣдующаго мѣсяца вы можете, отъ имени его, принять во владѣніе всю собственность въ Яттонѣ, нынѣ находящуюся въ рукахъ мистера Обри. Доходы, полученные съ имѣнія, по первое число этого мѣсяца, лежатъ въ рукахъ банкира Харлея въ Грильстонѣ и равнымъ образомъ къ 17-му мая могутъ быть выданы по востребованію вашего кліента.

Мы также имѣемъ порученіе просить Васъ представить счетъ издержекъ невозможности въ скорѣйшемъ времени, для немедленнаго разсмотра и уплаты.

Исполняя такимъ-образомъ буквально волю нашего кліента, мы не можемъ не изъявить Вамъ нашего удивленія и сожалѣнія, насчетъ образа дѣйствія, избраннаго мистеромъ Обри, такъ-какъ все заставляетъ насъ предполагать, что еслибъ онъ расположенъ былъ продолжать эту тяжбу, какъ совѣтовали ему всѣ его друзья и знакомые, то дѣло его могло бы значительно усилиться, а Ваши затрудненія возрасти. Въ полной увѣренности, что великодушіе нашего кліента будетъ должнымъ образомъ оцѣнено и Вами и мистеромъ Титмаузонъ, мы остаемся, джентльмены,

"Ваши покорнѣйшіе"
"Роннинтонъ и К®."

Гг. Кверку, Геммону и Снапу.

— Право, сказалъ мистеръ Роннинтонъ, прочитавъ этотъ проектъ своимъ партнёрамъ: — я бы долженъ былъ вклеить здѣсь слова два объ этихъ адскихъ доходахъ неправильнаго владѣнія; а между-тѣмъ, дѣло это прещекотливое, особенно съ такими людьми, какъ они.

Одинъ изъ его партнёровъ покачалъ головой, другой сильно задумался.

— Мы не должны компрометировать мистера Обри, замѣтилъ первый.

— Мы не имѣемъ его согласія на этотъ счетъ, прибавилъ второй. — Напротивъ, вы сами сказали, что онъ просилъ васъ объявить безусловную сдачу.

— Можетъ-быть; но въ такомъ дѣлѣ какъ это, намъ слѣдуетъ соблюсти за него и за семейство его ту осторожность, которой онъ самъ не имѣетъ. Мало того, мы обязаны не пропускать ни малѣйшаго удобнаго случая къ обезпеченію его выгодъ.

Партнёры, казалось, поражены были этимъ замѣчаніемъ, и мистеръ Роннинтонъ, подумавъ нѣсколько минутъ, прибавилъ слѣдующій постскриптумъ:

«P. S. Что касается, между прочимъ, до доходовъ неправильнаго владѣнія, то мы, конечно, не предвидимъ никакихъ затрудненій уладить это дѣло миролюбиво и удовлетворительно для обѣихъ сторонъ, принимая притомъ во вниманіе стѣсненныя обстоятельства, въ которыя нашъ кліентъ поставленъ такъ неожиданно. И, разумѣется, Вы можете легко себѣ представить, что мистеръ Обри, рѣшась на то, о чемъ мы Васъ увѣдомили выше, долженъ былъ имѣть въ виду… (здѣсь мистеръ Роннинтонъ остановился о долго думалъ)… что и съ нимъ будетъ поступлено въ такомъ же точно прямомъ, щедромъ и справедливомъ духѣ».

Въ — заключеніе рѣшено было считать этотъ постскриптумъ, во всемъ его объемѣ и содержаніи, написаннымъ по собственному побужденію гг. Роннинтона и его партнёровъ и не допускать ни въ какомъ случаѣ, чтобъ изъ него вышли непріятности для мистера Обри. Послѣ этого, письмо и постскриптумъ переписаны были на-бѣло, подписаны главою компаніи и немедленно отосланы въ Сэффрон-Хиль.

— Задѣлъ! ей-Богу, задѣлъ! восклицалъ мистеръ Кверкъ, спѣша, съ распечатаннымъ конвертомъ въ рукахъ, въ комнату хитраго своего партнёра, и показалъ ему письмо. Геммонъ прочелъ его на-видъ очень-хладнокровно, но лёгкій румянецъ горѣлъ у него на щекахъ, и когда онъ кончилъ, худо-скрытая улыбка одушевленія и побѣды мелькнула на лицѣ.

— Славно!.. А? какъ вамъ кажется? Не правда ли славно? горячо продолжалъ мистеръ Кверкъ, потирая себѣ руки. — Дайте мнѣ вашу руку, Геммонъ! Мы съ вами выдержали жестокую битву! И онъ сжималъ руку своего партнёра съ искреннимъ жаромъ. — Этотъ Обри, козырь, не правда ли? Ну, ужь еслибъ я былъ въ его кожѣ, такъ или иначе, а ужь я бы просидѣлъ въ Яттонѣ еще годиковъ десять!

— Да, разумѣется; еслибъ вы съумѣли! замѣтилъ Геммонъ, сухо улыбаясь.

— Ну, ужь съумѣлъ бы! отвѣчалъ Кверкъ съ торжественнымъ хохотомъ. — Но теперь къ дѣлу. Къ слѣдующему сроку, Титмаузъ будетъ имѣть 5000 фунтовъ чистыми деньгами и половину этихъ денегъ къ 17-му числу будущаго мѣсяца. Боже мой, что мы для него сдѣлали! прибавилъ онъ съ какимъ-то вздохомъ.

— Мы ввели обезьяну во владѣніе Яттономъ — вотъ и все! произнесъ Гемхмонъ вполголоса, разсѣянно, горько и презрительно.

— Кстати, Геммонъ, вы видите, что они говорятъ о счетѣ. Мнѣ кажется, чѣмъ скорѣе онъ приведенъ будетъ въ ясность, тѣмъ лучше; да и къ-тому же, пока Обри въ тискахъ, ему будетъ не до того, чтобъ разсматривать слишкомъ-пристально наши итоги — не правда ли? По-моему, намъ не слѣдовало бы опускать этого случая. Куй желѣзо пока горячо!.. А у меня записаны порядочные куши, могу васъ увѣрить. Надо отдать честь Снапу: онъ исполнилъ свой долгъ; ну, да и я не дремалъ, хмъ! Тутъ Кверкъ подмигнулъ очень-значительно.

— Смотрите только не пересолите, мистеръ Кверкъ… Но я знаю ваши дѣловыя способности, а потому, какъ и всегда, поручаю все это на ваше благоусмотрѣніе. Вы знаете, что я не гораздъ на счетахъ; вы и Снапъ понимаете это дѣло лучше меня и ужь вѣрно сдѣлаете все, что нужно.

— О, положитесь на насъ! воскликнулъ Кверкъ бойко и махнулъ головою съ самоувѣреннымъ видомъ. — А между-прочимъ, Геммонъ, тутъ сказано тоже и о доходахъ неправильнаго владѣнія. Это отличный постскриптумъ они написали, и надѣвъ свои очки, онъ прочелъ постскриптумъ еще разъ вслухъ. — Все пустяки, разумѣется, произнесъ онъ, кладя письмо на столъ: — но я полагаю, имъ надо дать время, потому-что обстоятельства его теперь довольно-плохи; а впрочемъ, конечно, это его дѣло, а не наше и не Титмауза. Примѣрно, я бы сказалъ: пусть онъ заплатитъ теперь тысячъ двадцать чистыми деньгами, а остальное черезъ два года, такъ, чтобъ дать ему немножко опомниться.

— Теперь слишкомъ-рано еще объ этомъ думать, отвѣчалъ разсѣянно мистеръ Геммонъ, погруженный въ глубокія мысли.

— Эхе! Какъ-такъ слишкомъ-рано? Чортъ меня возьми, если я думаю, что рано! У насъ есть одно обязательство, вы знаете…

— Увѣряю васъ, мистеръ Кверкъ, что я имѣю этотъ предметъ въ виду такъ же твердо и неуклонно, какъ вы сами, отвѣчалъ серьёзно Геммонъ.

— Благодарю васъ, Геммонъ, благодарю, сказалъ Кверкъ, очень-утѣшенный. — Дѣло не можетъ быть въ лучшихъ рукахъ. Боже мой! еслибъ мы дали промахъ на этомъ… мнѣ кажется, это просто свело бы меня въ гробъ, ей-Богу! Титмаузъ — человѣкъ, съ которымъ трудно ладить — не правда ли? Помните, какъ странно и надуто онъ держалъ себя намедни. Ухъ! меня такъ дрожь и пробирала!.. Слѣдуетъ ли намъ сказать ему теперь же… онъ понизилъ свой голосъ: — объ этомъ письмѣ, которое мы получили? Я думаю, бѣды не будетъ, если мы ему скажемъ просто только то, что намъ обѣщали сдать Яттонъ къ 17-му числу?..

— Надо быть очень-осторожнымъ, мистеръ Кверкъ, особенно теперь…

— Ужь не думаете ли вы, что этотъ чертёнокъ повернется теперь противъ насъ и покажетъ намъ носъ? робкимъ голосомъ спросилъ Кверкъ, покручивая судорожно свой часовой ключикъ.

— Оставьте его только вполнѣ на моихъ рукахъ и вы получите все, что вамъ нужно, отвѣчалъ Геммонъ, очень-значительно. Кверкъ слегка перемѣнился въ лицѣ, замѣтивъ, что сѣрые, пронзительные глаза Геммона устремлены на него пристально, и онъ невольно отвернулся отъ этого взгляда.

— Вы извините меня Геммонъ, сказалъ онъ наконецъ съ довольно-смущеннымъ видомъ: — но васъ никакъ не поймешь, когда вы прійдете въ ваше таинственное расположеніе духа: вы всегда смотрите какъ-то особенно-странно, когда разговоръ коснется этихъ предметовъ. Что вы такое можете знать, чего бы я не зналъ или не долженъ былъ знать точно также?

— Ничего, ничего, увѣряю васъ; отвѣчалъ Геммонъ съ веселой улыбкой.

— Ну, я надѣюсь, что ничего! Но, возвращаясь къ самому главному: еслибъ можно было получить хоть часть этихъ 10,000 фунтовъ, я право считалъ бы себя счастливымъ человѣкомъ. Вы разсудите, Геммонъ, какой утёкъ былъ изъ моего кошелька въ-теченіе послѣднихъ шести мѣсяцевъ!

— Но какъ же вы можете сомнѣваться, что вы скоро будете за все вознаграждены, мой милый сэръ? Не будьте только слишкомъ-поспѣшны, слишкомъ-торопливы.

— Я полагаю, мы имѣемъ законное право на деньги, лежащія теперь у банкира, и на тѣ, которыя должны поступить къ слѣдующему сроку, а также на первую уплату доходовъ неправильнаго владѣнія, для покрытія нашихъ издержекъ и для разсчета по этому обязательству?

— Доходы неправильнаго владѣнія, мистеръ Кверкъ? возразилъ Геммонъ очень-живо. — Вы, кажется, нисколько не сомнѣваетесь, что намъ остается только взять, да положить ихъ въ карманъ? Помилуйте, да полагая даже, что Титмаузъ не заупрямится, неуже-ли вы думаете, что мистеръ Обри, послѣ такой неожиданной и огромной потери, имѣетъ у себя въ карманѣ болѣе нѣсколькихъ тысячъ, можетъ-быть сотенъ, на самыя необходимыя нужды? Вѣдь намъ довольно-основательно извѣстно, что онъ, кромѣ Яттона, не имѣетъ рѣшительно ничего.

— Не имѣетъ?.. пропади онъ совсѣмъ!.. Такъ пусть смотритъ въ оба и достаетъ гдѣ хочетъ — вотъ что! Вы знаете, что мы не можемъ позволить съ собою шутить; мы должны соблюдать интересы Титмауза; а на какія деньги прикажете ему обзавестись и начать жить, если доходы неправильнаго владѣнія не будутъ уплачиваемы! Нѣтъ, чортъ возьми! надо чтобъ были! Я полагаю, если его немножко прижать, когда онъ выберется изъ Яттона, то можно будетъ получить или деньги, или обезпеченіе. У него вѣрно есть много знакомыхъ людей съ туго-набитымъ карманомъ, которые выступятъ тотчасъ впередъ, какъ только онъ пискнетъ.

— А вы хотите ужь тотчасъ его и подъ прессъ? спросилъ Геммонъ съ какою-то странною улыбкою.

— Браво, Геммонъ! вы меня угадали, воскликнулъ Кверкъ.

«Бездушный, старый плутъ!» подумалъ Геммонъ и лицо его едва не выразило этой мысли; но его минутное одушевленіе не обратило на себя вниманія стараго партнёра.

— И надо признаться, я съ вами согласенъ, продолжалъ онъ: — намъ бы слѣдовало, прежде всего, пополнить ваши огромныя издержки, мистеръ Кверкъ.

— Ну, вотъ это благородно! Ахъ, Геммонъ, какъ бы я желалъ, чтобъ вы позволили мнѣ быть вашимъ другомъ! вдругъ прибавилъ Кверкъ, задумчиво глядя на своего собесѣдника.

— Если вы нуждаетесь въ искреннемъ, безкорыстномъ другѣ, будьте увѣрены, что вы найдете его во мнѣ! произнесъ этотъ джентльменъ съ большимъ жаромъ, замѣтивъ, что его партнёра мучило что-то такое, что ему очень хотѣлось высказать.

— Ахъ, Геммонъ, Геммонъ, какъ бы я желалъ и самъ такъ думать! отвѣчалъ Кверкъ, глядя пристально, но недовѣрчиво, на Геммона и шаря въ карманахъ. Ласковое и дружелюбное выраженіе лица Геммона вызывало на откровенность, а потому, заглянувъ за дверь, чтобъ убѣдиться, точно ли никто не подслушивалъ ихъ, онъ заперъ ее плотно, сѣлъ опять на свое мѣсто и подвинулся ближе къ Геммону, замѣчавшему всѣ эти приготовленія съ большимъ любопытствомъ.

— Правъ я, или ошибаюсь, не знаю, началъ мистеръ Кверкъ потихоньку: — но я вѣрю, что вы всегда имѣли ко мнѣ нѣкотораго рода личную дружбу, а въ моей вы, вѣрно, не сомнѣваетесь. Можетъ-быть, о такой бездѣлицѣ теперь и не время упоминать; но у одного серебряника, недалеко отъ набережной, есть въ эту минуту заказанная нарочно для васъ (ахъ, Боже мой, мистеръ Кверкъ, какая ужасная ложь!.. и еще въ ваши преклонныя лѣта!) самая прелестная золотая табакерочка, какую только можно себѣ вообразить, и съ маленькой надписью на крышкѣ. Надѣюсь, что она не потеряетъ цѣны въ вашихъ глазахъ, какъ подарокъ отъ стараго Кверка.

Онъ остановился и пристально поглядѣлъ на Геммона.

— Мой милый, мистеръ Кверкъ, вы поразили меня совершенно въ-расплохъ, произнесъ тотъ повидимому съ большимъ чувствомъ. — Не потеряетъ цѣны, говорите вы? О! я сохраню ее до послѣдней минуты жизни, какъ память человѣка, котораго я чѣмъ болѣе узнаю, тѣмъ болѣе цѣню и уважаю!

— Вы, Геммонъ, въ цвѣтѣ лѣтъ, а я становлюсь ужь старъ.

Геммонъ съ растроганнымъ видомъ и не говоря ни слова, пожалъ ему руку, съ удивленіемъ думая: «что-то будетъ далѣе?»

— Да, жизнь стараго Калеба Кверка приближается къ концу — я это чувствую, Геммонъ, чувствую, но я оставляю послѣ себя мое дитя, мою единственную дочь… (Геммонъ посмотрѣлъ на говорившаго съ видомъ почтительнаго сочувствія) мою Дору!.. Я не думаю, Геммонъ, чтобъ вы, зная Дору такъ долго, не принимали въ ней маленькаго участія. (Геммонъ вдругъ покраснѣлъ и взглянулъ съ чувствомъ инаго рода на старшаго своего партнёра. Ужь не хочетъ ли, чего добраго, старый Кверкъ женить его на своей дочери? Онъ ничего болѣе не могъ сдѣлать, какъ поклониться съ внимательнымъ, скромнымъ и безпокойнымъ видомъ, а мистеръ Кверкъ между-тѣмъ продолжалъ торопливо). — Если я вамъ скажу, Геммонъ, что отъ васъ зависитъ составить счастье стараго друга и его единственной дочери… (Геммонъ началъ съ трудомъ переводить духъ и съ возрастающимъ страхомъ глядѣлъ на своего собесѣдника), короче, милый другъ мой, Геймонъ, лучше сказать вамъ все разомъ: дочь моя влюблена въ Титмауза («Уфъ!» у того на душѣ такъ и отлегло).

— О, только-то! воскликнулъ онъ весело и дружески пожалъ ему руку. — Наконецъ-то вы поступили со мной попріятельски! Но, если вамъ сказать правду, я давно это подозрѣвалъ, право, давно!

— Въ-самомъ-дѣлѣ? Ну, надо признаться, что на вкусъ закона нѣтъ, не правда ли, особенно между женщинами? Бѣдная Дора влюблена въ него по-уши, клянусь Богомъ!

— Что жь, мой милый сэръ, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго. Титмаузъ очень-красивый мужчина и живо пріобрѣтетъ манеры свѣтскаго человѣка; а если принять въ соображеніе его богатство… право, очень-очень желательно, чтобъ это исполнилось! Дѣйствительно, чѣмъ скорѣе привязанности его установятся, чѣмъ скорѣе слово его будетъ дано, тѣмъ лучше, потому-что, вы понимаете, много найдется охотниковъ уловить его открытое и неопытное сердце. Да вотъ, напримѣръ, Тэг-Рэгъ.

— Фу! воскликнулъ мистеръ Кверкъ съ внезапнымъ жестомъ сильнаго отвращенія. — Старая бестія! Я почуялъ его давнымъ-давно!.. Ну, вотъ ужь это я называю низостью, адскою низостью!! Не правда ли?

— Да, да, я съ вами совершенно согласенъ. Право, я даже думаю, что долгъ повелѣваетъ намъ защищать Титмауза, какъ, нашего кліента, отъ такихъ безстыдныхъ замысловъ.

— Правда, правда, Геммонъ, клянусь Богомъ, совершенная правда! отвѣчалъ Кверкъ горячо, не замѣчая улыбки, мелькнувшей на лицѣ спокойнаго, хитраго и насмѣшливаго собесѣдника — Вотъ видите сказалъ Геммонъ: — мы должны играть тонкую и трудную игру съ старымъ Тэг-Рэгомъ. Онъ, разумѣется, не болѣе, какъ жаба; но эта жаба имѣетъ драгоцѣнный камень, у себя въ головѣ {Старинное народное повѣрье, что будто бы у жабы въ головѣ находятся иногда драгоцѣнные камни.

Sweet are the uses of adversity,

Which, like the toad, ugty and Venomous,

Wears yet а precious jewel in his head.

(Сладки плоды несчастія, которое, какъ жаба безобразная и ядовитая, носитъ, однакожъ, въ головѣ своей драгоцѣнный камень.)

Шекспиръ. As you like it. Актъ II, сцена I. Герцога. Прим. пер.} и имѣетъ деньги, какъ вамъ извѣстно; а чтобъ достичь нашихъ цѣлей, намъ надо будетъ подать ему какія-нибудь надежды насчетъ союза его дочери съ Титмаузомъ.

— О, фуй, фуй! отвратительная дѣвчонка! Маленькая шлюха! И слышать-то о ней ужь тошно. Но, между-прочимъ, такъ-какъ объ этомъ зашелъ разговоръ, скажите, ради Бога, чего намъ нужно отъ этого несчастнаго Тэг-Рэга теперь, когда Титмаузъ получилъ ужь все?

— Какъ, чего нужно? Денегъ, обезпеченія, мои милый сэръ, денегъ!

— Но, чортъ возьми! (извините, Геммонъ) какая же надобность обращаться за этимъ къ Тэг-Рэгу? Вотъ чего я не понимаю. Разумѣется, всякій согласится дать въ-займы какую угодно сумму Титмаузу съ тѣмъ обезпеченіемъ, какое онъ можетъ предуставить.

— Очень можетъ быть вѣроятно…

— Да я и самъ охотно готовъ ссудить ему пять, десять тысячъ фунтовъ… сколько понадобится, лишь бы получить въ руки его владѣтельные документы.

— Мой милый сэръ, перебилъ Геммонъ спокойно, но съ очень-серьёзнымъ и даже измѣнившимся лицомъ, что, однакожь, не обратило на себя вниманія его ревностнаго собесѣдника: — есть причины, по которымъ я вамъ не совѣтовалъ бы этого дѣлать; слово даю, что есть. Болѣе этого я не могу вамъ сказать; я и такъ ужь зашелъ довольно-далеко, желая оказать вамъ истинную услугу.

Мистеръ Кверкъ слушалъ эти слова съ видомъ такого удивленія, что даже разинулъ ротъ.

— Какая же причина можетъ быть не давать денегъ въ долгъ, подъ обезпеченіе залога, стоющаго во сто разъ болѣе противъ ссужаемой суммы? спросилъ онъ съ явною недовѣрчивостью у своего собесѣдника.

— Я могу увѣрить васъ только въ томъ, что еслибъ меня спросили сегодня: не хочу ли я дать въ-займы Титмаузу какую-нибудь значительную сумму подъ залогъ Яттона, я на всякій случай потребовалъ бы самаго благонадежнаго придаточнаго обезпеченія.

— Опять секреты! произнесъ мистеръ Кверкъ, вздыхая съ невольной досадой. — Извините меня, Геммонъ, но вы собьете съ толку всякаго. Могу ли я надѣяться, что наши личныя и дѣловыя отношенія дадутъ мнѣ хоть разъ право узнать, на какой причинѣ основанъ вашъ совѣтъ?

— На осторожности, сэръ, на одной только крайней осторожности и на желаніи избавить васъ отъ всякаго риска. Подумайте сами, можно ли такъ скоро допустить, что вашъ заемщикъ стоитъ ужь твердо на своемъ мѣстѣ?

— Если вы знаете что-нибудь, Геммонъ, то ваша прямая обязанность сообщить это мнѣ. Вспомните наши писанныя условія.

— Конечно, обязанность; да только кто жь вамъ сказалъ, что я что-нибудь знаю? Докажите мнѣ это, мистеръ Кверкъ, и тогда вамъ нечего больше безпокоиться; а покуда — не говоря о томъ, какъ обижаетъ меня ваша явная недовѣрчивость — мнѣ остается прибавить еще слова два объ этомъ предметѣ.

Когда мистеръ Геммонъ хотѣлъ, онъ могъ принять такое выраженіе лица, такой тонъ голоса и такія манеры, которые убѣждали слушавшаго, что онъ произноситъ зрѣло-обдуманное сужденіе, приговоръ неопровержимый, и все это дѣлалось самымъ спокойнымъ, самымъ хладнокровнымъ образомъ, какой только можно себѣ вообразить. Такимъ-то образомъ сказалъ онъ мистеру Кверку:

— По моему мнѣнію, сэръ, вамъ слѣдуетъ пріискать какое-нибудь третье лицо или лица для ссуды необходимыхъ денегъ, и убѣдить Тэг-Рэга присоединиться къ побочному обезпеченію, не давая ему замѣтить до какой степени онъ себя обязываетъ. Завлекая смѣшною надеждою на союзъ его дочери съ Титмаузомъ, Тэг-Рэга можно будетъ убѣдить дать свою подпись, какъ-будто бы только такъ, для формы, и въ видѣ дополненія. Вотъ мое мнѣніе, мистеръ Кверкъ, нелегко и ненаскоро-составленное; оно основано на глубокомъ чувствѣ личнаго уваженія къ вамъ, а также на нашихъ общихъ выгодахъ.

Кверкъ слушалъ все это, не говоря ни слова, устремивъ глаза на своего собесѣдника съ забавнымъ выраженіемъ печали, страха и замѣшательства.

— Геммонъ, сказалъ онъ наконецъ, принужденно улыбаясь: — помните, какъ я съ вами и съ Дорою пошли разъ въ театръ на какую-то нѣмецкую пьесу? Фосъ, кажется, она называлась… помните?..

— Фаустъ, перебилъ Геммонъ съ любопытствомъ.

— Ну, хорошо; а этого, какъ-бишь, звали, который все тутъ совался?.. Мет… Меф… какъ-бишь его?

— Мефистофель, отвѣчалъ Геммопъ, напрасно стараясь скрыть улыбку.

— Ахъ, да, такъ точно. Больше ничего; я такъ только хотѣлъ вспомнить имя… извините, Геммонъ.

Такую-то манеру имѣлъ бѣдный мистеръ Кверкъ говорить колкости своему пріятелю. Онъ былъ совершенно увѣренъ, что задѣлъ его за живое.

— Еслибъ не то, что происходило между нами сегодня, Геммонъ, я готовъ былъ бы думать, что вы не искренны въ вашей дружбѣ.

— Развѣ я обманулъ васъ когда-нибудь? Развѣ я пробовалъ когда-нибудь васъ обмануть?

— Хмъ, нѣтъ! отвѣчалъ Кверкъ, но неслишкомъ-увѣреннымъ тономъ. — Я, конечно, не могу сказать, чтобъ я васъ когда-нибудь поймалъ; но вѣдь, надо признаться, что каждый изъ насъ смотритъ въ оба за своимъ товарищемъ, не правда ли? спросилъ онъ съ принужденною улыбкою, которая отразилась на одинъ мигъ и на лицѣ Геммона.

— Долго ли, отвѣчалъ послѣдній: — суждено мнѣ быть предметомъ такихъ обидныхъ подозрѣній — не знаю. Но у васъ подозрительность — черта врожденная; а такъ-какъ всякій изъ насъ имѣетъ свой недостатокъ, то и это, конечно, не болѣе какъ примѣсь въ чистомъ золотѣ вашего мужественнаго, добраго и прямодушнаго характера. Современемъ вы, можетъ-быть, сами увидите до какой степени ошибаетесь въ своихъ подозрѣніяхъ! Желаю отъ всей души, мистеръ Кверкъ, чтобъ дочь ваша заняла то положеніе въ свѣтѣ, на которомъ всѣ мы увидимъ ее съ гордостью.

При этихъ словахъ, улыбка блеснула на озабоченномъ лицѣ Кверка, какъ вечерній лучъ солнца на взволнованной поверхности водъ.

— Я, право, думаю, Геммонъ, произнесъ онъ съ жаромъ: — что Дора именно такая дѣвушка, какую нужно Титмаузу.

— Я и самъ такъ думаю, мой милый сэръ. Миссъ Кверкъ — это какая-то смѣсь кротости и ума…

— Она добрая дѣвушка, добрая дѣвушка, Геммонъ! Надѣюсь, что онъ будетъ обращаться съ ней хорошо, если онъ на ней женится! Голосъ его дрожалъ. — Она сильно привязалась къ нему; право, она даже совсѣмъ перемѣнилась въ послѣднее время; а сестра говоритъ, что она все играетъ печальную музыку, когда его нѣтъ у насъ! Но мы можемъ поговорить объ этихъ вещахъ въ другое время. Право, Геммонъ, вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ стало легко теперь, когда я открылся передъ вами во всемъ! Мы теперь совершенно понимаемъ другъ друга, не правда ли?

— Да, совершенно, отвѣчалъ тотъ не задумываясь, и когда, Кверкъ вышелъ изъ комнаты, онъ сѣлъ писать отвѣтъ на письмо Роннинтона. Но сперва онъ просидѣлъ минутъ пять, прислонясь къ спинкѣ креселъ и размышляя о нѣкоторыхъ пунктахъ изъ ихъ послѣдняго разговора. Разумѣется, онъ положилъ, что дочери Кверка не бывать за Титмаузомъ; но одно показалось ему страннымъ, а именно, что мистеръ Кверкъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія на-счетъ того, что онъ, Геммонъ, позволялъ ему рисковать своею дочерью и всею ея судьбою, опираясь на такихъ вѣроятностяхь, которыя онъ признавалъ недостаточными для обезпеченія ссуды нѣсколькихъ тысячъ фунтовъ. А между-тѣмъ, это было именно такъ.

Вотъ отвѣтъ, который онъ вслѣдъ затѣмъ написалъ компаніи, Роннинтона:

Сэффрон-Хиль, 26 апрѣля 18** года. По дѣлу До, по сдачѣ Титмауза противъ Джультера.

"Джентльмены! Мы имѣли честь получить ваше письмо, отъ-сегодняшняго числа и, повѣрьте, высоко цѣнимъ скорый и благородный образъ дѣйствія, избранный вашимъ кліентомъ въ обстоятельствахъ, способныхъ возбудить величайшее соболѣзнованіе. Всякое выраженіе сочувствія съ нашей стороны или со стороны мистера Титмауза, какое только сочтете вы удобнымъ передать вашему кліенту, мы просимъ сообщить ему отъ насъ.

"Мы будемъ готовы принять имѣніе въ назначенный вами день, а именно 17-го мая слѣдующаго мѣсяца, отъ имени мистера Титмауза, отъ котораго мы равнымъ образомъ благодаримъ васъ за ваше увѣдомленіе о доходахъ послѣдняго срока.

"Что касается до вопроса о доходахъ неправильнаго владѣнія, то мы ни мало не сомнѣваемся, что мистеръ Обри будетъ продолжать свои дѣйствія и на будущее время въ томъ же самомъ духѣ, въ какомъ онъ до-сихъ-поръ поступалъ, и надѣемся отъ всей души, что дружелюбное согласіе по этому предмету скоро установится между нашими кліентами.

"Вслѣдствіе изъявленнаго вами желанія, мы имѣемъ честь увѣдомить васъ, что мы отдали приказаніе составить нашъ счетъ, какъ-можно-скорѣе и отослать его къ вамъ.

"Мы, остаемся, джентльмены, вашими покорнѣйшими слугами

"Кверкъ, Геммонъ и Снапъ."

Гг. Роннинтону и К®.

Окончивъ это письмо, Геммонъ отодвинулся отъ стола, сложилъ руки и сталъ перебирать въ умѣ своемъ длинную цѣпь мыслей, достойныхъ глубокаго вниманія, обращеннаго на нихъ въ эту минуту.

Возвращаясь изъ Йорка, Геммонъ и Титмаузъ всю дорогу сидѣли одни внутри дилижанса, и этимъ счастливымъ случаемъ первый воспользовался въ высшей степени, чтобъ усилить впечатлѣніе, произведенное имъ недавно на умъ своего кліента и укоренить въ немъ твердое убѣжденіе, что онъ, Геммонъ, могъ лишить его всего во всякое время, когда ему вздумается, но что этого никогда не случится, пока Титмаузъ будетъ признавать его авторитетъ и покоряться ему во всемъ. Напрасно Титмаузъ пытался узнать, какимъ образомъ это могло произойдти: патронъ его былъ непроницаемъ, таинственъ, повелителенъ и наконецъ далъ ему совѣтъ хранить совершенное молчаніе по этому предмету, подъ опасеніемъ самыхъ ужасныхъ послѣдствій. Онъ увѣрялъ его далѣе, что много замысловъ и козней противъ него затѣвается, но что онъ имѣлъ силу защитить и спасти его отъ всего. Затѣмъ онъ совѣтовалъ ему, между-прочимъ, соображаться съ желаніями и слушаться наставленій мистера Кверка въ томъ, чему онъ, мистеръ Геммонъ, не будетъ противиться; а въ заключеніе всего объявилъ, что такъ-какъ онъ (Геммонъ) былъ единственный человѣкъ на землѣ (и въ этомъ онъ былъ увѣренъ серьёзно, какъ увидитъ читатель впослѣдствіи), знавшій въ-точности положеніе Титмауза, то онъ же и намѣренъ былъ посвѣтить себя на всю жизнь возвышенію и поддержанію интересовъ послѣдняго.

Недѣли двѣ еще послѣ ихъ возвращенія, Титмаузъ, по настоянію Геммона, продолжалъ жить на прежней своей квартирѣ; но, наконецъ, сталъ жаловаться такъ сильно на печальную тишину мѣста и на то, что квартира находится въ сторонѣ отъ жизни и движенія столицы, что Геммонъ долженъ былъ уступить его желаніямъ и вмѣстѣ съ мистеромъ Кверкомъ они согласились переселить его поближе къ центру города, а именно въ Гостинницу Кочерыжки, въ Ковент-Гарденѣ (это странное имя произошло отъ фамиліи одного богатаго зеленщика, владѣвшаго большою частью домовъ по-сосѣдству). Съ большимъ безпокойствомъ и страхомъ смотрѣли гг. Кверкъ и Снапъ на эту перемѣну и боялись, что она можетъ охолодить къ нимъ Титмауза; но мистеръ Геммонъ на это согласился и имъ нечего было дѣлать, принимая во вниманіе близость Титмауза къ блестящей своей независимости. Они рѣшились, впрочемъ, по-мѣрѣ возможности, не позволять Титмаузу забывать своихъ старыхъ друзей. Пока длился вопросъ о вторичномъ разборѣ дѣла, мистеръ Кверкъ, въ полной надеждѣ на успѣхъ, увеличилъ содержаніе Титмауза до-того, что оно позволяло ему наслаждаться всѣми удовольствіями, какихъ только могло пожелать его молодое и едва-посвященное въ жизнь сердце. Вопервыхъ, онъ дѣлалъ безпрестанныя прибавленія къ своему гардеробу; далѣе, онъ началъ раза три и четыре въ недѣлю брать уроки въ «благородномъ искусствѣ личной защиты», и это дало ему возможность составить себѣ безъ труда обширный и блестящій кругъ знакомства. Фехтовальныя и гимнастическія залы, стрѣльба въ цѣль и стрѣльба голубей, пѣтушьи бои и собачьи травли, бильярдъ и гребля въ-запуски на лодкахъ привлекали его теперь наперерывъ, и этомъ удовольствіямъ началъ онъ посвящать ежедневно большую часть времени. Вечера проводилъ онъ въ театрахъ, тавернахъ и другихъ мѣстахъ ночнаго увеселенія, составляющихъ тайную славу и гордость нашей столицы. А въ дополненіе ко всему этому, въ поздніе часы ночи, или, скорѣе, въ раннюю пору утра, онъ учился дергать за ручки звонковъ, выламывать дверные молотки на подъѣздахъ, тушить фонари, опрокидывать старухъ, ночныхъ сторожей и дѣтей и пачкать грязью ихъ платье. Ахъ! какъ часто въ болѣе-скромные дни его жизни сердце его билось чувствомъ соревнованія къ такимъ подвигамъ и жаждало той извѣстности, которую они доставляли нѣкоторымъ городскимъ повѣсамъ! О, Титмаузъ, Титмаузъ! Теперь пришло твое время! Macte nova virlute, puer!

Неестественно было бы думать, что онъ могъ долго посѣщать такія сцены, не составивъ себѣ обширнаго и разнообразнаго круга знакомыхъ; но былъ одинъ человѣкъ, который охотно принялъ бы участіе во всѣхъ его похожденіяхъ, человѣкъ, посвятившій Титмауза въ тѣ удовольствія, съ которыми онъ теперь такъ коротко познакомился — мистеръ Снапъ, его бывшій путеводитель, наставникъ и другъ. Къ-несчастію, этотъ джентльменъ рѣже и рѣже имѣлъ теперь случай проводить время съ прежнимъ своимъ товарищемъ. Старшіе партнёры заваливали его работой, чтобъ вознаградить собственный недостатокъ вниманія къ дѣламъ конторы, происходившій отъ безпрестанной возни ихъ съ Титмаузомъ. Несмотря на то, онъ старался, отъ времени до времени, напоминать о себѣ Тигмаузу, сообщая ему увѣдомленія объ интересныхъ процесахъ въ судѣ Ольд-Бейли, или въ другихъ судахъ, и припасая хорошее мѣсто, въ виду подсудимаго и зрителей. Какъ только мистеръ Кверкъ замѣтилъ вкусъ Титмауза къ зрѣлищамъ этого рода, онъ не пропускалъ ни одного случая, чтобъ удовлетворить его самымъ блестящимъ образомъ.

Вотъ краткій отчетъ о томъ, какъ мистеръ Титмаузъ проводилъ свое время и какъ закладывалъ фундаментъ солиднаго и обширнаго практическаго знакомства съ людьми и съ жизнью, необходимаго, чтобъ занимать какъ слѣдуетъ то положеніе въ свѣтѣ, которое скоро его ожидало.

Но не слѣдуетъ намъ опускать изъ вида нашего стараго знакомаго и пріятеля мистера Тэг-Рэга, тѣмъ болѣе, что гг. Кверкъ и Геммонъ не намѣрены были позволить своему кліенту прекратить съ нимъ знакомство. Въ первое же воскресенье, по прибытіи его обратно изъ Йорка, часовъ около двухъ пополудни, щегольская наемная карета остановилась у воротъ Атласной Дачи. Дверцы были отворены и изъ кареты вышли: господа Кверкъ, Геммонъ и мистеръ Титмаузъ. Тэг-Рэгъ по воскреснымъ днямъ обѣдалъ всегда около двухъ часовъ, такъ-что, въ настоящемъ случаѣ, мистеръ, мистриссъ и миссъ Тэг-Рэгъ, вмѣстѣ съ довольно-частымъ гостемъ своимъ, достопочтеннымъ Дизмаль Хорроромъ, сидѣли за столомъ и кушали съ большимъ аппетитомъ очень-вкусно зажареную свинину подъ яблочнымъ соусомъ.

— Ахъ, ма! воскликнула миссъ Тэг-Рэгъ, едва-внятнымъ голосомъ, увидавъ въ окно приближавшихся посѣтителей: — право, это кажется мистеръ Титмаузъ! и едва не уронивъ на столь свою тарелку, въ которую съ видомъ нѣжной любезности мистеръ Хорроръ собирался положить какой-то зелени, она выбѣжала изъ комнаты, бросилась вверхъ по лѣстницѣ и въ одинъ мигъ очутилась съ сильно-бьющимся сердцемъ передъ своимъ зеркаломъ, торопливо накручивая локоны на дрожавшіе пальцы и дѣлая двѣ или три небольшія перемѣны въ костюмѣ. Ея папа и мама вскочили въ ту же минуту со стульевъ. Поспѣшно утирая ротъ краями скатерти, они извинились на скорую руку передъ почтеннымъ своимъ гостемъ, котораго они просили: «продолжать кушать попрежнему, пока они не вернутся», и выбѣжали въ гостиную, едва-едва только во-время, чтобъ принять видъ, какъ-будто они сидѣли тамъ ужь нѣсколько времени. Но напрасна осталась попытка ихъ скрыть тотъ постыдный фактъ, что они сидѣли за обѣдомъ въ минуту пріѣзда ихъ посѣтителей! Лица у обоихъ были красны и видъ чрезвычайно-встревоженъ; весь домъ пропитанъ былъ запахомъ жареной свинины и лука. Краснощекая служанка выглядывала съ лѣстницы, ведущей въ кухню, улучая минуту, чтобъ стащить со стола подносъ съ разнымъ обѣденнымъ приборомъ; и наконецъ, лицо достопочтеннаго молодаго гостя виднѣлось въ дверяхъ столовой, которыя онъ отворилъ немножко, чтобъ посмотрѣть что будетъ происходить въ гостиной, потому-что, мы должны сказать правду: имя, услышанное имъ отъ миссъ Тэг-Рэгъ, всегда возбуждало непріятныя чувства въ груди ея друга.

— А! мистеръ и мистриссъ Тэг-Рэгъ! Клянусь Богомъ, радъ очень васъ видѣть и надѣюсь, что всѣ вы здоровы, началъ Титмаузъ съ видомъ непринужденной свободы и самоувѣренности. Мистеръ Геммонъ спокойно отрекомендовалъ себя и мистера Кверка.

— Мы только-что собирались закусить, сказалъ мистеръ Тэг-Рэгъ торопливо.

— Не угодно ли вамъ, господа, чего-нибудь покушать? спросила мистриссъ Ter-Рэгъ едва-внятнымъ голосомъ, и оба они съ мужемъ были утѣшены чрезвычайно, услыхавъ въ отвѣтъ, что ихъ почтенные гости ужь позавтракали. Ни Тэг-Рэгъ, ни жена его не могли отвести глазъ отъ Титмауза: свобода его обращенія заставляла ихъ думать, что онъ вѣрно теперь каждый день видится съ лордами. Расправивъ рукою волоса и легонько постукивая по сапогу своею тонкою тросточкой, Титмаузъ только-что заикнулся спросить о ихъ дочери, какъ эта интересная молодая особа, блѣдная и взволнованная, появилась сама, держа въ рукахъ носовой платокъ, опрысканный мускусомъ и бергамотною эссенціею, чтобъ заглушить грубый запахъ обѣда, который могъ остаться при ея особѣ. Титмаузъ всталъ и принялъ ее съ довольно-бойкимъ и самоувѣреннымъ видомъ. Она блѣднѣла и краснѣла поперемѣнно и смотрѣла такимъ безобразнымъ, съёженнымъ, церемоннымъ маленькимъ существомъ, что гость ихъ скоро почувствовалъ къ ней совершенную ненависть; а между-тѣмъ, думалъ онъ, было время, когда я считалъ отличнымъ этотъ товаръ такого низкаго сорта! Кверкъ и Тэг-Рэгъ, во все продолженіе визита, не разъ косились другъ на друга; но Геммонъ занималъ всѣхъ и велъ бесѣду ровнымъ ходомъ мелкаго разговора, который успѣлъ наконецъ возвратить хозяевамъ что-то похожее на хладнокровіе и увѣренность. Что касается собственно до мистера Кверка, то чѣмъ далѣе смотрѣлъ онъ на миссъ Тэг-Рэгъ, тѣмъ болѣе гордости возбуждала въ немъ утѣшительная мысль о томъ, какой жалкій контрастъ съ его собственною дочерью эта особа должна была представлять для его кліента! Проведя еще нѣсколько минутъ въ разговорѣ, который вертѣлся почти-исключительно на блестящемъ успѣхѣ Титмауза, мистеръ Кверкъ перешелъ къ дѣлу и просилъ Тэг-Рега, со всѣмъ его семействомъ, пріѣхать къ нему обѣдать въ слѣдующее воскресенье, къ шести часамъ вечера, извиняясь при этомъ, что его дочь не пріѣхала къ нимъ оттого будто бы, что чувствовала себя въ этотъ день несовсѣмъ-хорошо. Мистриссъ Тэг-Рэгъ собиралась-было сказать что-то такое противъ выѣздовъ въ гости по воскреснымъ днямъ, несогласныхъ будто бы съ ихъ правилами, но внезапная мысль, что это можетъ повредить ихъ интересамъ и ужасно значительный взглядъ, брошенный мужемъ, остановили ея замѣчаніе. Приглашеніе, поэтому, принято было съ самой усердной готовностью, и скоро послѣ того ихъ знаменитые гости уѣхали, оставя все семейство въ большомъ волненіи. Боже-мой! Можно ли было, послѣ всего случившагося, еще не убѣдиться, что Атласная Дача заключала въ себѣ сильную приманку для мистера Титмауза? И гдѣ же былъ центръ этой привлекающей силы, какъ не въ особѣ миссъ Тэг-Рэгъ. Тотчасъ по уходѣ гостей, которые смѣялись отъ всей души, сидя въ своей каретѣ, семейство Тэг-Рэга возвратилось за обѣденный столъ, какъ возвращаются на насѣетъ случайно-испуганныя птицы, когда тревога утихнетъ. Безконечны были ихъ извиненія передъ мистеромъ Хорроромъ; они и не замѣтили, что онъ успѣлъ воспользоваться ихъ отсутствіемъ и подкрѣпить утомленныя силы свои двумя рюмочками портвейна изъ графина, стоявшаго на буфетѣ — обстоятельство, которое онъ считалъ недовольно-важнымъ, чтобъ о немъ упоминать. Тяжкое было испытаніе для этого примѣрнаго молодаго мистера, сильно-подозрѣвавшаго то, что происходило между Титмаузомъ и дочерью мистера Тэг-Рэга, слушать все остальное время послѣ обѣда, восторженныя похвалы Титмаузу и спекуляціи о его несметномъ богатствѣ — предметы, дѣйствительно, по его сужденію, мирскіе и суетные. Напрасно достойный мистеръ, отъ времени до времени, пытался дать разговору болѣе-полезное направленіе, то-есть обратить его на себя. Все, что онъ ни говорилъ, явно потеряно было для той, кому назначалось. Она сидѣла въ раздумьи и часто вздыхала. Два главные образа, занимавшіе ея воображеніе, были: Титльбетъ Титмаузъ эсквайръ и достопочтенный Дизмаль Хорроръ. Послѣдній былъ мужчина лѣтъ двадцати-шести, коротенькій, съ лицомъ, слегка-изрытымъ оспою, съ узкимъ лбомъ, съ холодными, стеклянными глазами, безъ бровей, безъ бакенбардовъ, съ выдавшимися скулами, съ короткими, темными волосами, зачесанными жеманно впередъ на вискахъ и закрученными какимъ-то завиткомъ на лбу. Онъ не носилъ воротничковъ, но имѣлъ бѣлый, шейный платокъ, повязанный очень-чопорно, и носилъ неуклюжее черное платье. Говорилъ онъ вялымъ, протяжнымъ голосомъ, немного на-распѣвъ, и на лицѣ его при этомъ являлось выраженіе какого-то лукавства, старавшагося принять фальшивый видъ набожности. Далѣе, онъ говорилъ всегда о самомъ себѣ и о своихъ рѣчахъ на сходкахъ приверженцевъ его секты. Все это можетъ быть очень-хорошо въ своемъ родѣ, начинала думать миссъ Тэг-Рэгъ, но черезчуръ ужь однообразно!.. Бѣдная дѣвушка! Мудрено ли, что она останавливалась съ любовью на образѣ Титмауза: такъ щегольски одѣтъ! такъ красивъ собой и, въ-добавокъ, имѣетъ 10,000 ф. въ годъ. Когда она соединяла всѣ эти вещи въ умѣ своемъ, то это почти похоже было на сонъ. Нѣтъ! такое счастье не могло быть суждено такой простой, бѣдной дѣвушкѣ, какъ она!.. а между-тѣмъ, вѣдь есть же на свѣтѣ то, что называютъ любовь съ перваго взгляда!..

Послѣ чая, они всѣ отправились пѣшкомъ въ молельню мистера Хоррора, который въ рѣчи своей, на этотъ разъ, горько поносилъ суетность. Надо ли было считать плодомъ этой рѣчи то добродушное расположеніе, которое мистеръ Тэг-Рэгъ изъявлялъ на другой день у себя въ магазинѣ цѣлые полчаса сряду, къ удивленію всѣхъ своихъ конторщиковъ? О, еслибъ такіе же хорошіе результаты оказались въ его женѣ и дочери! Но увы! дѣло было далеко не такъ; до-того не такъ, что онѣ даже отложили въ сторону какую-то работу для бѣдныхъ, предпринятую по убѣжденію мистера Хоррора, и цѣлую недѣлю посвятили приготовленію тѣхъ платьевъ, въ которыя онѣ рѣшились нарядиться въ слѣдующее воскресенье.

День этотъ наконецъ насталъ, и ровно въ шесть часовъ, довольно-красивая наемная карета доставила жителей Атласной Дачи къ великолѣпному входу въ Алиби Домъ. Двери отворены были тѣмъ же лакеемъ въ аксельбантахъ, красныхъ плюшевыхъ брюкахъ и во всемъ остальномъ. Тэг-Рэгъ ощутилъ какое-то нервное раздраженіе… Еще передъ входомъ въ ворота, нѣжные родители поцаловали свою трепещущую дочь и просили ее ободриться. Просьба была совсѣмъ-нелишняя, потому-что, замѣтивъ въ какомъ парадномъ вкусѣ содержался тотъ домъ, куда они пріѣхали, она пришла въ большое волненіе. Въ передней, на стулѣ, увидѣла она знакомую лоснящуюся шляпу и тонкую черную тросточку. Стало-быть, онъ пришелъ… и былъ въ это время наверху… миссъ Тэг-Рэгъ дрожала всѣмъ тѣломъ. «Не знаю, мой другъ», шепнула мистриссъ Тэг-Рэгъ своему мужу, удерживая печальный вздохъ, когда они шли, за великолѣпнымъ лакеемъ наверхъ: «все это, можетъ-быть, очень-важно; но я право боюсь, что мы поступили нехорошо! Вѣдь это день воскресный: увидите, что изъ этого не выйдетъ добра!»

— Тсъ! молчите! строго шепнулъ Тэг-Рэгъ покорной женѣ своей — Ваше имя, сэръ? спросилъ лакей, благороднымъ тономъ.

— Мистеръ, мистриссъ и миссъ Тэг-Рэгъ, отвѣчалъ Тэг-Рэгъ, откашливаясь, и такимъ образомъ они были возвѣщены. Миссъ Кверкъ вышла на встрѣчу обѣимъ дамамъ съ самою очаровательною любезностью. Тутъ же стоялъ и Титмаузъ въ самой непринужденной позѣ, какую только можно себѣ вообразить, а именно, засунувъ руки въ задніе карманы и упираясь ими въ бока. Онъ былъ, повидимому, совершенно въ своей тарелкѣ.

«О, Боже-мой!» подумалъ Тэг-Рэгъ: «и это тотъ самый молодой человѣкъ, съ которымъ я такъ обращался когда-то!»

Въ свое время обѣдъ былъ возвѣщенъ, и кто опишетъ восторгъ всего семейства Тэг-Рэговъ, когда самъ мистеръ Кверкъ просилъ Титмауза вести къ столу миссъ Тэг-Рэгъ!.. Отецъ ея предложилъ руку мистриссъ Эліасъ, мистеръ Кверкъ повелъ мистриссъ Тэг-Рэгъ; а миссъ Кверкъ пошла подъ-руку съ Геммономъ, и она не шутя могла гордиться своимъ кавалеромъ: Геммонъ имѣлъ тридцать-шесть лѣтъ, довольно-высокій ростъ, какое-то особенное благородство въ осанкѣ и въ обращеніи и лицо выразительно-умное, даже красивое, хотя иногда зоркій глазъ могъ подмѣтить въ чертахъ его что-то зловѣщее. Одѣтъ онъ былъ просто, но хорошо: синій фракъ, простой бѣлый жилетъ, необезображенный пикакими блестящими побрякушками, въ родѣ брошекъ, цѣпочекъ или лорнетовъ; черные брюки и шолковые чулки. Во всей особѣ его замѣтна была небрежность, но небрежность самая изящная; а на губахъ… такая легкая, всегда готовая улыбка, и въ манерахъ… спокойная, непринужденная любезность, которыя невольно сообщались и тѣмъ, кто начиналъ съ нимъ говорить. Не знаю, что заставило меня обратить такое особенное вниманіе на наружность мистера Геммона при этомъ случаѣ. Она, конечно, была довольно-замѣчательна въ этотъ день; но вѣдь есть же на свѣтѣ такія вещи, какъ стѣны забѣленыя и гробы росписанные. Обѣдъ шелъ очень-весело; хорошія вина скоро сообщили нѣкоторую увѣренность переконфуженнымъ гостямъ. Мистриссъ Тэг-Рэгъ выпила такъ много шампанскаго, напитка, для нея непривычнаго, что почти тотчасъ по возвращеніи въ гостиную, сѣла на софу и уснула, оставивъ двухъ молодыхъ дѣвицъ занимать другъ друга, какъ знаютъ, потому-что мистриссъ Эліасъ была очень-глуха, неповоротлива, несообщительна и сидѣла все время не говоря ни слова. Но вернемся на минуту въ столовую.

Очень-пріятно было видѣть какая дружба вдругъ начала расти между Тэг-Рэгомъ и Кверкомъ по-мѣрѣ-того, какъ ихъ головы наполнялись парами вина. Оба они подвигались все ближе и ближе къ Титмаузу, который сидѣлъ въ серединѣ, болтая безъ умолку, и скоро бросили всякую скрытность. Каждый воображалъ, что соперникъ его не можетъ за нимъ наблюдать, или просто не наблюдаетъ. Увлекаемые непреодолимымъ стремленіемъ, оба принялись наконецъ такъ нагло льстить, что мистеръ Геммонъ, о которомъ они совсѣмъ и позабыли, не разъ удерживался съ большимъ трудомъ, чтобъ не покатиться со смѣху, видя съ какимъ ревностнымъ усердіемъ эти два обожателя маленькаго золотаго тельца старались обратить на себя его вниманіе и заслужить его благосклонность.

Наконецъ, всѣ четверо встали изъ-за стола и пошли въ гостиную, гдѣ слышна была музыка, и входя, увидѣли обѣихъ милыхъ музыкантшъ, сидѣвшихъ за фортепіано. Онѣ играли дуэтъ. Полная, свѣтловолосая миссъ Кверкъ, въ своемъ развѣвавшемся бѣломъ кисейномъ платьѣ, съ толстою золотою цѣпочкою и массивными браслетами представляла рѣзкій контрастъ рядомъ съ своею блѣдною и худощавою маленькою подругою, въ новомъ, съиголочки, сѣромъ шелковомъ платьѣ, съ яркою пунцовою лептою и съ длинными винтообразными локонами, блестящими отъ медвѣжьяго жира. А что касается до ихъ игры, то миссъ Кверкъ играла свою партію смѣло и хорошо и на лицѣ ея иногда мелькала улыбка презрѣнія къ смѣшному неумѣнью своей подруги. Только-что джентльмены появились, дѣвицы тотчасъ кончили и отошли отъ фортепіано. Миссъ Тэг-Рэгъ съ видомъ милой простоты и сознательнаго замѣшательства проскользнула къ софѣ, гдѣ мама ея сидѣла сонная; она тотчасъ ее разбудила. Мистеръ Кверкъ, замѣтно развеселенный виномъ, потрепалъ свою дочь по жирной спинѣ, называя ее «своей Дорой», своей «милой голубушкой»; а мистеръ Тэг-Рэгъ поцаловалъ свою дочь въ щоку, пожалъ ей руку и потомъ взглянулъ съ гордымъ восторгомъ на Титмауза, который покачивался, растянувшись во всю длину на другой софѣ и ковырялъ въ зубахъ. Пока миссъ Кверкъ приготовляла чай, а Геммонъ весело съ ней разговаривалъ и въ полголоса осмѣивалъ миссъ Тэг-Рэгъ, эта послѣдняя молодая дѣвица разсматривала съ застѣнчивымъ видомъ разныя щегольскія бездѣлки, разбросанныя по столамъ; между-прочимъ, попался ей на глаза маленькій ящикъ, величиною въ квадратный футъ, съ стекляной крышкой, сквозь которую она увидѣла его содержаніе и была немало удивлена; внутри лежали простыя веревки… она заглянула съ боку и съ невольнымъ трепетомъ прочитала слѣдующее: «Сими веревками были связаны руки Артура Гризльгута, казненнаго 1-го мая 18** года. Подарены, въ знакъ уваженія, Калебу Кверку, эсквайру, отъ Джона Кетча^[17].» Бѣдная миссъ Тэг-Рэгъ отскочила отъ ящика, точно какъ еслибъ онъ былъ наполненъ вьющимися ехиднами. Она не замедлила, однако, обратить на этотъ предметъ вниманіе своего отца, который нашелъ его очень-интереснымъ и, въ свою очередь, позвалъ жену, чтобъ показать ей странный ящикъ. Мистриссъ Тэг-Рэгъ согласилась сперва съ своей дочерью, а потомъ съ своимъ мужемъ. Спокойно продолжая свое путешествіе на встрѣчу новымъ открытіямъ, миссъ Тэг-Рэгъ мало-по-малу добралась до большой и великолѣпно-переплетенной тетради — альбома миссъ Кверкъ. Она перевернула ужь почти половину листочковъ, украшенныхъ стихотворными и прозаическими изліяніями чувствъ, отъ которыхъ рѣдкій дуракъ въ-состояніи воздержаться, когда его просятъ о томъ милыя обладательницы красивой тетради, какъ вдругъ… сердце ея затрепетало и бѣдная миссъ Тэг-Рэгъ едва не выронила изъ рукъ великолѣпнаго альбома, встрѣтивъ на самой серединѣ одного изъ листочковъ обожаемое имя мистера Титмауза. Безъ-сомнѣнія, то былъ его почеркъ и его собственное сочиненіе. Она жадно прочла его нѣсколько разъ сряду:

«Титмаузъ я по прозванію

И лондонской я житель;

Я родомъ изъ Британіи

И устрицъ я любитель.»

Какъ это мило! Мило въ неподражаемой простотѣ! Она оглянулась кругомъ, ища пера и чернилъ, но ихъ нигдѣ не было и потому пришлось положиться на свою память, въ которой, впрочемъ, прекрасные стихи врѣзались ужь неизгладимыми чертами. Миссъ Кверкъ, слѣдившая за ея движеніями, отгадала истинную причину ея тревоги и улыбка презрѣнія и жалости къ самолюбивому ослѣпленію своей соперницы мелькнула на ея лицѣ, въ чертахъ котораго, впрочемъ, появилось маленькое безпокойство, когда Титмаузъ вдругъ подошелъ къ ея гостьѣ и началъ разговаривать съ ней, повидимому, съ большимъ интересомъ. Она не замѣтила, что это сдѣлано было вслѣдствіе знака, даннаго ему Геммономъ, глазъ котораго такъ же точно управлялъ его поступками, какъ глазъ человѣка управляетъ движеніями собачонки. Наконецъ карета мистера Тэг-Рэга была возвѣщена. Мистеръ Кверкъ подалъ руку женѣ его, а Титмаузъ — дочери. Послѣдняя, когда они шли внизъ по лѣстницѣ, устремляла нѣжные взоры на своего красиваго и ловкаго кавалера, и взгляды эти очевидно попадали довольно-мѣтко, потому-что въ этомъ нельзя было ошибиться: онъ дѣйствительно раза два пожалъ ея руку и послѣднія нѣжныя слова, имъ произнесенныя, были: «Право, сударыня, чертовски-жаль, что вы уѣзжаете такъ рано!» По дорогѣ домой, все почтенное семейство Тэг-Рэговъ осыпало громкими похвалами людей, только-что ими оставленныхъ, и въ-особенности великолѣпное гостепріимство мистера Кверка. Имѣя дочь, для которой мистеръ Кверкъ, разумѣется, не прочь бы устроить такую великолѣпную партію, какъ союзъ съ Титмаузомъ, но которая, очевидно, обѣщана мистеру Геммону, какъ мило и безкорыстно со стороны мистера Кверка поощрять всѣми зависящими отъ него средствами ту страсть, которую Титмаузъ такъ явно питалъ къ миссъ Тэг-Рэгъ! А между-прочимъ, гдѣ вы сыщете такого чудеснаго человѣка, какъ Геммонъ? Какъ искренно жалъ онъ руки каждому изъ нихъ на прощаньи! Что касается до миссъ Тэг-Рэгъ, то она почти увѣрена была, что еслибъ сердце ея не такъ сильно привязалось къ Титмаузу, она могла бы влюбиться въ мистера Геммона!

— Я надѣюсь, Тэбби, сказала мистриссъ Тэг-Рэгъ: — что, когда вы сдѣлаетесь мистриссъ Титмаузъ, вы поведете вашего милаго мужа слушать мистера Хоррора.

— Боже мой! ма! да какъ я могу знать, что будетъ? бойко отвѣчала миссъ Тэг-Рэгъ. — Я должна буду ходить туда, куда мистеръ Титмаузъ захочетъ; а онъ вѣрно займетъ себѣ мѣсто въ какой-нибудь церкви на западномъ концѣ города. Вѣдь вы, ма, ходите туда, куда па ходитъ; ну, а я буду ходить туда, куда мистеръ Титмаузъ захочетъ. Но я зайду иногда, конечно, въ молельню мистера Хоррора.

— Я еще не знаю навѣрно, Тэбби, перебилъ ея отецъ, съ какимъ-то заносчивымъ видомъ: — останемся ли мы послѣ этого жить въ прежнихъ мѣстахъ. Я, можетъ-быть, оставлю дѣла, Тэбби. Къ-тому же, намъ естественно захочется быть поближе къ вамъ.

— Какой онъ милый человѣкъ, па, не правда ли? перебила миссъ Тэг-Рэгъ съ неукротимымъ одушевленіемъ.

Отецъ сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ. Они едва могли повѣрить, что пріѣхали къ Атласной-Дачѣ. Это почтенное зданіе какъ-то съёжилось на взглядъ и приняло самые жалкіе размѣры. Что такое было оно, въ сравненіи съ просторнымъ, великолѣпнымъ домомъ мистера Кверка, и что такое, по всей вѣроятности, будетъ оно въ-сравненіи съ тѣми палатами, которыя скоро будутъ принадлежать Титмаузу, а черезъ него и еще одной особѣ.

ГЛАВА VI.

Между-тѣмъ, какъ блестящій успѣхъ Титльбета Титмауза возбуждалъ такія сильныя ощущенія въ жителяхъ Атласной Дачи и Алиби-Дома, были также мѣста и въ высшихъ сферахъ общества, въ которыхъ успѣхъ этотъ произвелъ значительное потрясеніе и гдѣ на него смотрѣли съ чувствами сильнаго интереса. Да и не безъ причины. Для васъ, разсуждающій читатель, знающій хорошо людей и ихъ нравы и замѣчающій вліяніе богатства, въ-особеиности вдругъ и неожиданно пріобрѣтеннаго, на всѣ разряды человѣчества, показалось бы очень-странно, еслибъ я вамъ сказалъ, что на такое чудесное происшествіе, какъ внезапное пріобрѣтеніе 10,000 фунтовъ годоваго дохода, могли смотрѣть равнодушно въ тѣхъ сферахъ общества, гдѣ богатство необходимо для людей, какъ воздухъ, которымъ они дышатъ, въ отсутсутствіи котораго умираютъ, и съ потерею котораго всѣ окружающія ихъ блага, почетъ, любовь и толпы друзей исчезаютъ, какъ снѣгъ подъ солнечнымъ лучомъ; рушится торжественное зданіе роскоши и величія — и какъ пышное видѣніе, какъ метеоръ полночный, не оставляетъ за собою слѣда.

Дѣйствительно: отнимите богатство и то, что возносило его нѣжныхъ, избалованныхъ обладателей изъ обыкновеннаго состоянія человѣка, состоянія лишеній и безпрестанныхъ трудовъ и заботъ, въ положеніе совершенно-искусственное, пораждающее совершенно-новыя нужды и желанія — все проходитъ, исчезаетъ совершенно, и они падаютъ вдругъ, задыхаясь отъ ужаса и горя, сквозь какую-то разрѣженную атмосферу, въ область обыкновенной жизни, въ прикосновеніе съ ея оледеняющими потребностями, о которыхъ они до-тѣхъ-поръ только слыхивали или читывали иногда съ какимъ-то вялымъ, болѣзненнымъ сочувствіемъ, какъ слушаемъ и читаемъ мы съ вами о далекихъ краяхъ, и сидя спокойно у себя дома на мягкой софѣ, у роскошнаго камина, внимаемъ разсказамъ о страшномъ холодѣ полярныхъ странъ и вздыхаемъ и содрогаемся при мысли о состояніи несчастныхъ жителей, такъ живо изображенномъ предпріимчивымъ путешественникомъ.

Если читателю случалось почтительнымъ взоромъ пробѣгать страницы этого сіяющаго центра аристократической литературы и неистощимаго источника утѣшенія, въ скучные часы ненастнаго дня, я разумѣю книгу Дэбретта: Сословіе Перовъ^[18] то вниманіе его, вѣроятно, было остановлено среди млечнаго пути блестящихъ, но второстепенныхъ звѣздъ, сіяніемъ одного великолѣпнаго свѣтила. Взгляните и трепещите!

Августусъ Мортимеръ Плантадженетъ Фицъ-Урсъ, графъ Дреддлинтонъ, виконтъ Фицъ-Урсъ и баронъ Дрелинкуртъ, кавалеръ Золотаго-Руна, кавалеръ Большаго Креста Ордена Бани, Док. Гр. Правъ, Чл. Фил. Общ… и пр., и пр., и пр. Лордъ-лейтенантъ К*** графства, старшій членъ Троичной Коллегіи, бывшій лордъ управляющій Королевскаго Двора; родился 31 марта 17** года; наслѣдовалъ своему отцу Перси Константину Фицъ-Урсу, въ качествѣ 5-го графа и 20-го барона, 10-го января 17** года; вступилъ въ бракъ 1-го апрѣля 17** года, съ достопочтенною леди Филиппою Эммелиною Бланкою Максплейханъ, дочерью Арчибальда, 9-го герцога Таптальлёна и имѣетъ отъ этого брака единственную дочь:

Сесилію Филиппу Асопольдину Плантадженетъ, родившуюся 10-го іюня 17** года.

Столичная резиденція въ Гросвенор-Скверѣ.

Владѣнія въ провинціяхъ: Груніягуляханской Замокъ — въ Гольвейѣ; Треардеворавеорской Дворецъ — въ Корнваллѣ; Лимрильвкрвпульгеллійское Аббатство — въ Сѣверномъ Валлисѣ; Тулликляханахской Дворецъ — въ Сѣверной Британіи; Попильтонъ-Холь — въ Хертфордширѣ.

Графство — по патенту 1667 года.

Баронство — по призывной грамотѣ, данной королемъ Генрихомъ II-мъ, на 12-мъ году царствованія.

Теперь, что касается до вышеприведеннаго ужасающаго списка замковъ, дворцовъ и резиденцій, то надо замѣтить, что существованіе двухъ изъ нихъ, а именно: столичной резидеціи въ Гросвенор-Скверѣ и Попильтон-Холя въ Хертфордширѣ, достаточно подтверждалось жительствомъ въ нихъ самого высокаго обладателя и проживаніемъ въ ихъ стѣнахъ великолѣпнаго дохода, простиравшагося до пяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Что же касается до остальныхъ, имена которыхъ старательный лѣтописецъ сохранилъ съ такою тщательною аккуратностью, то существованіе ихъ, со времени междоусобныхъ войнъ и физическаго измѣненія земли^[19] въ тѣхъ краяхъ, вѣроятно, происшедшаго вслѣдствіе этихъ событій, сдѣлалось нѣсколько-загадочнымъ, тѣмъ болѣе, что эти грозныя феодальныя резиденціи первоначально были сооружаемы въ мѣстоположеніяхъ, такъ заботливо избираемыхъ съ цѣлью безопасности отъ нападенія, сдѣлались совершенно-недоступными и даже неизвѣстными нынѣшнему поколѣнію, неодушевленному ужь болѣе духомъ рыцарства и предпріимчивости.

Читатель, къ этому времени, можетъ-быть, ужь понялъ, что мистеръ Титльбетъ Титмаузъ, по одной изъ самыхъ безумныхъ прихотей фортуны, какія только случались на страницахъ этого разсказа, идетъ быстрымъ шагомъ къ ослѣпительной точкѣ величія; а именно, что онъ теперь, благодаря приговору Йоркскихъ присяжныхъ, занялъ мѣсто мистера Обри и получилъ возможность наслѣдовать современемъ одинъ изъ самыхъ древнѣйшихъ баронскихъ титуловъ въ королевствѣ, и что, между этимъ титуломъ и имъ, стоитъ только одинъ старый перъ, да его единственная, незамужняя дочь. Посмотрите, какъ ясно докажетъ это вашему взору слѣдующая родословная, та же самая, что и прежде, только немного-распространенная.

Джеффри де-Дрелинкуртъ, призванный въ Парламентъ съ титломъ барона, по грамматѣ Генриха II, данной на ХІІ-мъ году его царствованія. * * * Отъ него по прямой линіи * * * *

Изъ этого, я думаю, должно быть ясно, что, по смерти Августуса, 20-го барона и 5-го графа, неимѣющаго другихъ потомковъ, кромѣ леди Сесиліи, и по пресѣченіи такимъ-образомъ графскаго титла, баронство должно перейдти на леди Сесилію, и что, въ случаѣ бездѣтной смерти ея, при жизни отца, Титльбетъ Титмаузъ дѣлался лордомъ Дрелинкуртомъ, 21-мъ барономъ; въ случаѣ же ея смерти послѣ кончины отца — 22-мъ лордомъ Дрелинкуртомъ, имѣя такимъ-образомъ въ виду два блестящія положенія, одно изъ которыхъ, еслибъ не предпріимчивая дѣятельность гг. Кверка, Геммона и Снапа, досталось бы Чарльзу Обри, эсквайру.

Въ эпоху нашего разсказа, графъ Дреддлинтонъ имѣлъ 67 лѣтъ отъ-роду и могъ служить олицетвореніемъ воплощенной спѣси. Онъ былъ худощаво сложенъ, но, несмотря на преклонныя лѣта, держался прямо, какъ стрѣла. Волоса у графа были лоснящіеся и бѣлые какъ снѣгъ. Черты лица носили выраженіе строгое и надменное; но, къ-сожалѣнію, я долженъ прибавить, что въ нихъ незамѣтно было ни малѣйшей искры разсудка. Манеры графа были холодны, невозмутимы, неприступны: отъ него вѣяло морозомъ вездѣ, куда онъ ни приходилъ. Относительная бѣдность озлобила его нравъ, а высокое происхожденіе и древность рода произвели ту спѣсь, о которой я говорилъ. Съ возвышеннымъ и спокойнымъ самодовольствіемъ смотрѣлъ онъ на всѣхъ перовъ, стоявшихъ ниже его; что же касается до вновь-произведеннаго въ это званіе, онъ взиралъ на такое существо съ невыразимымъ презрѣніемъ. Съ немногими изъ равныхъ былъ онъ довольно-ласковъ; съ низшими принималъ видъ невыносимаго снисхожденія, возбуждавшаго въ умномъ человѣкѣ улыбку жалости, а въ глупцѣ — гнѣвъ; и то и другое, впрочемъ, для графа Дреддлинтона не значило ровно-ничего. Сердце его, вѣроятно, было величиною съ горошину, а мозгъ въ очень-мягкомъ и рыхломъ состояніи. И того и другаго, впрочемъ, совершенно-достаточно было на тѣ немногіе случаи, которые, отъ времени до времени, вызывали къ дѣйствію его способности. Первое, то-есть сердце, занято было почти исключительно двумя чувствами: любовью къ самому себѣ и къ своей дочери (потому-что къ ней переходилъ его титулъ); а послѣдній, то-есть мозгъ, обнаруживалъ свои силы въ удержаніи на память небольшого числа техническихъ подробностей, нужныхъ для знанія виста и рутины мелочныхъ занятій въ Палатѣ Лордовъ. Одну отрасль полезныхъ знаній онъ, впрочемъ, усвоилъ вполнѣ, ту именно, которая такъ геніально сосредоточена въ книгѣ Дебретта, и глубокая ученость графа по этой части сдѣлала его настоящимъ оракуломъ въ этихъ предметахъ. Онъ присутствовалъ постоянно въ Палатѣ, съ начала и до конца каждаго засѣданія, и никогда, ни въ какомъ случаѣ, важномъ или пустомъ, не подавалъ голоса противъ своей партіи. Ни разу еще никто не слыхалъ его говорящимъ въ полномъ собраніи Палаты, по той причинѣ, что онъ: вопервыхъ, никогда не могъ собрать для этого достаточной энергіи; вовторыхъ, никогда не имѣлъ надобности ничего сказать и, наконецъ, опасался, чтобъ не окомпрометировать своего достоинства и не разрушить очарованія, соединеннаго съ высокимъ титломъ, сказавъ рѣчь не лучше всѣхъ остальныхъ присутствующихъ. Заслуги его, впрочемъ, были не вовсе оставлены безъ вниманія. Однажды, когда его партія вступила въ управленіе дѣлами, на нѣсколько недѣль (они знали, что это не можетъ продлиться долѣе) его сдѣлали лордомъ главноуправляющимъ королевскаго двора. Достопамятная эпоха! къ которой онъ относилъ впослѣдствіи всѣ происшествія своей жизни, большія и малыя. Великій предметъ его честолюбія съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онъ былъ ужь достаточно въ лѣтахъ, чтобъ начертать себѣ обширные и ясные планы дѣятельности, узрѣть высшія цѣли и добиваться отличія между людьми — было пріобрѣтеніе новой степени въ перствѣ, потому-что, соображая древность своего рода и обширныя денежныя средства, по его понятіямъ болѣе, нежели достаточныя, чтобъ поддерживать настоящее двойное достоинство барона и графа, онъ считалъ полученіе той степени, которой онъ добивался, неболѣе какъ справедливымъ вознагражденіемъ за свои важныя политическія услуги. Но забота его по этому пункту съ недавняго времени усилилась жестоко, вслѣдствіе одного несчастнаго обстоятельства. Какой-то джентльменъ, занимавшій почетную и прибыльную должность въ Палатѣ и никогда неизъявлявшій передъ нимъ того глубокаго, низкопоклоннаго уваженія, на которое графъ полагалъ себя въ-правѣ претендовать, а напротивъ, дерзавшій считать себя такимъ же человѣкомъ и Англичаниномъ, какъ и самъ графъ, незадолго передъ тѣмъ, успѣлъ доказать свои права на одно графство, которое давно пустовало и по происхожденію было старѣе его собственнаго. Графъ Дреддлинтонъ принялъ это непріятное происшествіе такъ сильно къ сердцу, что долго послѣ того находился въ замѣтномъ упадкѣ здоровья и ощущалъ жестокіе спазмы въ груди каждый разъ, какъ графъ Фиц-Вальтеръ появлялся въ Палатѣ. Отъ такого горестнаго недуга, очевидно, было одно только лекарство, а именно, титулъ маркиза, и на него-то графъ смотрѣлъ пристальнымъ взоромъ.

Вотъ очеркъ, къ-сожалѣнію, слабый и несовершенный, характера графа Дреддлинтона. Что касается до его домашнихъ и семейныхъ обстоятельствъ, то онъ былъ вдовцемъ ужь почти 15 лѣтъ и имѣлъ отъ покойной графини одну только дочь, леди Сесилію Филиппу Леопольдину Плантадженетъ, совершенный pendant своего родителя во всѣхъ отношеніяхъ и даже похожую на него лицомъ. Цвѣтъ этого лица былъ нѣжно-бѣлый, но черты не выражали ничего, кромѣ томной спѣси; глаза невозможно было разсмотрѣть — такъ сильно она ихъ прищуривала; верхняя челюсть выдавалась впередъ и передніе зубы были почти на-виду. Холодная и неодушевленная леди Сесилія, казалось, мало принимала участія въ томъ, что происходило на землѣ. Роста она была обыкновеннаго, пряма, стройна, съ тонкимъ и граціознымъ станомъ; но привычка откидывать голову назадъ давала всей ея фигурѣ какой-то надменный, презрительный видъ. Доживъ до 27-го года, она не получила еще ни разу такого предложенія, которое можно было бы принять, несмотря на то, что она была наслѣдницею баронства по собственному праву съ пятью тысячами фунтовъ годоваго дохода, и обстоятельство это сильно озлобило ея сердце. Она наслѣдовала отцовскую спѣсь въ полномъ объемѣ. Надо было видѣть эту надменную пару, безмолвно-сидящую рядомъ въ старомодной желтой коляскѣ и медленно объѣзжающую вокругъ многолюднаго парка, отвѣчая на поклоны знакомыхъ едва-примѣтвымъ наклоненіемъ головы. Одинъ взглядъ на отца и дочь въ такую минуту далъ бы вамъ гораздо-болѣе живое и вѣрное понятіе о ихъ настоящемъ характерѣ, чѣмъ самое подробное и старательное описаніе.

Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ предокъ ихъ, Дреддлинтонъ, въ горькомъ гнѣвѣ на старшаго своего сына и втораго графа обратилъ главные доходы семейства въ младшую линію, оставивъ на поддержаніе титла не болѣе 5,000, ф. въ годъ, съ тѣхъ самыхъ поръ длился разладъ между старшею и младшею линіями, между титломъ и деньгами. По достиженіи мистеромъ Обри совершеннаго возраста, настоящій графъ рѣшился однакожь сдѣлать первый шагъ къ примиренію, въ той надеждѣ, что Обри и леди Сесилія могутъ вступить въ союзъ и такимъ образомъ произвести счастливое соединеніе семейныхъ интересовъ — предметъ, такъ долго и такъ тяжело лежавшій у него на сердцѣ, что онъ превратился наконецъ въ настоящую страсть. Побуждаемый такими соображеніями, онъ сдѣлалъ болѣе, чтобъ расположить къ себѣ мистера Обри, чѣмъ дѣлалъ когда-нибудь и для кого бы то ни было въ мірѣ. Это осталось, впрочемъ, напрасно. Ихъ разрознили, вопервыхъ, политическія убѣжденія, а вовторыхъ, Обри не только отказался отъ брака съ кузиною, по замкнулъ свой отказъ и подписалъ свое окончательное изгнаніе изъ добраго мнѣнія и привязанности графа, женясь, какъ ужь было сказано, на другой особѣ, на миссъ Сент-Клеръ. По всѣмъ этимъ причинамъ, непроходимая пропасть раздѣляла графа Дреддлинтона и семейство Обри. Всякій разъ, какъ имъ случалось встрѣтиться, графъ привѣтствовалъ Обри формальнымъ, принужденнымъ поклономъ и оледѣняющею улыбкой. Впродолженіе послѣднихъ семи лѣтъ ни полслова не было произнесено между ними. Что касается до мистера Обри, то его всегда не болѣе какъ забавляли эксцентрическія манеры великолѣпнаго родственника. Обидно было для графа думать, что его титулъ и владѣнія достанутся тому же самому Обри и его потомкамъ, потому-что леди Сесилія — увы! пользовалась неслишкомъ-надежнымъ здоровьемъ и вѣроятность выйдти замужъ съ каждымъ годомъ для нея уменьшалась. Это была терновая игла въ тѣлѣ бѣднаго графа, источникъ такого горькаго мученія и днемъ и ночью, что, несмотря на всю свою спѣсь, онъ готовъ былъ пасть на колѣни и молить небо, чтобъ оно отвратило такое страшное несчастье, то-есть, чтобъ дочь его вышла замужъ.

При такихъ отношеніяхъ мистера Обри къ графу Дреддлинтону, существовавшихъ вначалѣ этого разсказа, легко можно себѣ представить, съ какимъ живымъ любопытствомъ графъ услыхалъ первое извѣстіе о претензіи новаго и совсѣмъ-незнакомаго лица на Яттонъ и съ какимъ безмолвнымъ, но глубокими, заботливымъ вниманіемъ продолжалъ онъ слѣдить за ходомъ этого дѣла. Отъ времени до времени, посредствомъ разспросовъ, дѣлаемыхъ изъ-подъ руки его повѣреннымъ, онъ получалъ общее понятіе о сущности иска, производимаго новымъ претендентомъ; но, изъ должной деликатности къ несчастному своему родственнику, старательно пряталъ отъ всѣхъ интересъ, принимаемый имъ лично въ этомъ важномъ фамильномъ вопросѣ. Графъ и его дочь нетерпѣливо желали видѣть претендента; и когда графъ узналъ, что претендентъ этотъ принадлежалъ рѣшительно къ его партіи, то готовъ былъ приписать этотъ случай особенному распоряженію судьбы въ его пользу, такому распоряженію, которое, по естественному ходу вещей, должно было повести къ исполненію прочихъ его желаній. Какъ знать, можетъ-быть, еще до истеченія года, обѣ линіи будутъ на пути къ близкому соединенію, и такимъ образомъ, въ числѣ другихъ результатовъ этого происшествія, графъ могъ сдѣлаться патрономъ мѣстечка Яттона и, въ случаѣ возвращенія власти въ руки его партіи, усилить свои права передъ нею на давно-желаемый титулъ маркиза. Онъ уѣхалъ въ чужіе края за нѣсколько дней до начала Йоркскихъ ассизовъ и возвратился оттуда не прежде, какъ дня два спустя, послѣ того, какъ Судъ Королевской Скамьи торжественно установилъ дѣйствительность правъ истца на имѣніе въ Яттопѣ, и слѣдовательно, утвердилъ за нимъ право наслѣдованія на баронство Дредлинкуртъ. Объ этомъ происшествіи длинный и подробный отчетъ сообщенъ былъ въ одной изъ Йоркскихъ газетъ, попавшейся въ руки графа, на другой же день по прибытіи его въ Англію, и въ концѣ этого отчета, послѣ изложенія резолюціи суда, прибавленъ былъ слѣдующій параграфъ.

«Вслѣдствіе такого рѣшенія, мистеръ Обри, какъ сообщаютъ намъ изъ самыхъ достовѣрныхъ источниковъ, объявилъ формально о намѣреніи своемъ уступить всю собственность въ Яттонѣ безъ дальнѣйшаго спора, удовлетворивъ такимъ-образомъ и такъ скоро, какъ только отъ него зависитъ, тѣхъ, кого онъ обидѣлъ, мы надѣемся, неумышленно. Онъ также обратился съ просьбой объ опредѣленіи къ Чильтернскимъ Сотнямъ и, слѣдовательно, оставилъ Парламентъ, такъ-что за мѣстечко Яттонъ открывается теперь вакансія. Мы надѣемся, что новый владѣлецъ Яттона будетъ или самъ лично засѣдать за мѣстечко и немедленно объявитъ о намѣреніи своемъ это сдѣлать, или дастъ немедленно свою подпору какому-нибудь другому джентльмену, раздѣляющему его политическія убѣжденія. Мы говоримъ немедленно, потому — что непріятель бдителенъ и хитеръ. Люди яттонскіе… на помощь! Мистеръ Титмаузъ, теперь, какъ мы полагаемъ, находится въ Лондонѣ. Этотъ счастливый джентльменъ не только владѣетъ теперь прекраснымъ имѣніемъ, Яттонъ, съ чистымъ, незапутаннымъ доходомъ отъ 10,000 до 15,000 въ годъ и огромною суммой скопившихся денегъ, которая должна быть уплачена ему прежнимъ владѣльцемъ; но становится, кромѣ-того, ближайшимъ преемникомъ графства Дреддлинтонъ и баронства Дрелинкуртъ съ большими родовыми владѣніями, принадлежавшими къ этимъ титламъ. Баронство это, если мы не ошибаемся, есть одно изъ самыхъ древнѣйшихъ во всемъ королевствѣ и для нынѣ владѣющаго графа должно быть источникомъ большаго утѣшенія знать, что вѣроятный преемникъ его питаетъ тѣ же самыя возвышенныя и просвѣщенныя политическія убѣжденія, которымъ его милость, впродолженіе своего долгаго и славнаго политическаго поприща, служила такою дѣятельною и твердою подпорою».

Графъ Дреддлинтонъ былъ немножко взволнованъ вышеприведеннымъ параграфомъ. Онъ прочелъ его нѣсколько разъ сряду съ возрастающимъ удовольствіемъ. Итакъ, для него пришло наконецъ время принять рѣшительныя мѣры; мало того, долгъ къ его новооткрытому родственнику требовалъ этого.

Одинъ разъ, гг. Титмаузъ и Геммонъ шли рука объ руку гіо Оксфорской Улицѣ, возвращаясь изъ публичной конюшни, гдѣ они осматривали лошадь, которую Титмаузъ собирался купить, какъ вдругъ, случилось происшествіе, надѣлавшее имъ большихъ хлопотъ. Титмаузъ былъ узнанъ и всенародно остановленъ на улицѣ какимъ-то грубіяномъ, съ аршиномъ въ рукахъ и съ большимъ узломъ товаровъ подъ-мышкой, короче сказать: старымъ пріятелемъ нашимъ мистеромъ Хекебекомъ. Напрасно пытался онъ сдѣлать видъ, что не узнаетъ своего давнишняго знакомаго, показывая какъ-будто бы онъ занятъ жаркимъ разговоромъ съ мистеромъ Геммономъ.

— А! Титти! Титмаузъ! Ну, пожалуй, мистеръ Титмаузъ!… Какъ поживаете? Давненько мы съ вами не встрѣчались.

Титмаузъ посмотрѣлъ на него такими глазами, какъ-будто хотѣлъ обратить его въ прахъ и ускорилъ шаги, не оказывая дальнѣйшаго вниманія этому дерзкому и навязчивому человѣку. Но Хекебекъ ужь былъ взбѣшенъ, разгнѣванъ неблагодарнымъ и обиднымъ обращеніемъ того, который былъ такъ много ему обязанъ и, ускоривъ тоже свои шаги, продолжалъ идти рядомъ съ Титмаузомъ.

— А! восклицалъ онъ: — такъ-то вы меня отдѣлываете, Титти! Ужь не стыдитесь ли вы меня, чего добраго? Помилуйте, да вамъ самимъ не разъ случалось проходить взадъ и впередъ, по Оксфордской Улицѣ, съ узломъ и съ аршиномъ въ рукахъ!

— Любезный! воскликнулъ наконецъ Титмаузъ съ негодованіемъ: — Клянусь Богомъ, я васъ велю взять въ полицію, если вы не перестанете! Отвяжитесь, сдѣлайте милость! Что это за нахальство!… Чортъ бы тебя побралъ, грубое животное! прибавилъ онъ вполголоса. Титмауза бросило въ потъ, потому-что онъ не забылъ дерзкой настойчивости въ характерѣ Хекебека.

— Ахъ мой Богъ, велите взять меня въ полицію! Хмъ, мнѣ это очень нравится… Ахъ вы бездѣльникъ, бездѣльникъ! Да вы отдайте мнѣ свой долгъ, бездѣльникъ! Вѣдь вы должны мнѣ 50 фунтовъ! Вы подсылали людей, чтобъ меня ограбить!

— Эй, господа! позовите, кто-нибудь, констебля! кричалъ Титмаузъ, поблѣднѣвъ какъ смерть. Небольшая толпа, собиравшаяся вокругъ нихъ, начинала ужь подозрѣвать, судя по смущенной наружности Титмауза, что обвиненіе, на него возводимое, было не безъ основанія.

— О, пожалуй, позовите констебля! Да мнѣ лучше ничего и ненужно! А, мой любезный джентльменъ! давно ли это люди вашего сорта стали поднимать носъ такъ высоко?

Посредничество Геммона оставалось безъ успѣха: Хекебекъ начиналъ шумѣть и браниться еще сильнѣе. Констебля подъ рукой не было, и потому, чтобъ избѣжать несносной задержки и непріятностей, Геммонъ кликнулъ наёмную карету съ биржи, находившейся неподалеку; они сѣло въ нее съ Титмаузомъ и скоро исчезли изъ виду. Проѣхавъ нѣсколько улицъ, они велѣли остановиться, вышли и пошли пѣшкомъ, но направленію къ Ковент-Гардену. Подходя къ гостинницѣ, они замѣтили желтую коляску, красивую, но немного-старомодную, которая только-что отз,ѣзжала отъ крыльца. «Страино! Кто бы это могъ быть?» сказалъ Геммонъ; на дверцахъ я видѣлъ графскую корону и какой-то сѣдой джентльменъ сидѣлъ, опустившись, въ углу…

— Да, оно конечно, хорошая вещь, быть лордомъ и того тамъ другое, прочее; но я головой ручаюсь, что иные изъ нихъ очень бѣдны, отвѣчалъ Титмаузъ, входя въ гостинницу. Въ эту минуту, слуга съ пренизкимъ поклономъ подалъ ему письмо и визитную карточку, не далѣе какъ за минуту передъ тѣмъ оставленныя на его имя. Карточка была такого рода:

Графъ Дреддлинтонъ Въ Гросвенор-Скверѣ.

и на ней написано было карандашомъ наскоро и очень-нетвердымъ почеркомъ: «Мистеру Титмаузу».

— Ахъ, Боже мой! Мистеръ Геммонъ, воскликнулъ Титмаузъ съ взволнованномъ видомъ, обращаясь къ своему патрону, который тоже, казалось, сильно заинтересованъ былъ этимъ случаемъ. Они оба отправились къ пустому столу, на другомъ концѣ комнаты, и Титмаузъ, съ большимъ трепетомъ сломивъ широкую печать съ родовымъ гербомъ графа, открылъ широкій конвертъ, вынулъ толстый золотообрѣзный листокъ, въ немъ заключенный, и прочелъ слѣдующее:

"Графъ Дреддлинтонъ имѣетъ честь посѣтить мистера Титмауза, въ особѣ котораго счастливый случай открылъ ему неожиданно такого близкаго родственника. Съ тѣмъ происшествіемъ, которое къ этому привело, графъ поздравляетъ самого себя, не менѣе какъ и мистера Титмауза, и надѣется имѣть, какъ можно скорѣе, удовольствіе лично съ нимъ познакомиться.

«Графъ уѣзжаетъ изъ Лондона сегодня и возвратится не ранѣе слѣдующаго понедѣльника. Въ этотъ день, графъ проситъ мистера Титмауза почтить его своимъ посѣщеніемъ къ обѣду, въ 6 часовъ вечера. Онъ можетъ быть увѣренъ, что ихъ свиданіе будетъ совершенно-семейное и что никто изъ постороннихъ не будетъ присутствовать, кромѣ мистера Титмауза, графа и леди Сесиліи.»

Гровеноръ-Скверъ.

Четвергъ.

Титильбету Титмаузу,

эсквайру, и проч. и проч.

Прочитавъ это письмо и все еще держа его въ рукахъ, Титмаузъ посмотрѣлъ на Геммона съ безмолвнымъ и робкимъ восторгомъ, О существованіи великолѣпной особы графа онъ слыхалъ кое-что нѣсколько разъ во время процеса. Онъ видѣлъ сіяніе издали, какъ блескъ неподвижной звѣзды, свѣтившей ярко, по на разстояніи слишкомъ-неизмѣримомъ, чтобъ произвести на него какое-нибудь дѣйствіе или даже, чтобъ остановить на себѣ его вниманіе. Спустя нѣсколько минутъ, Титмаузъ началъ-было болтать очень-шибко, но Геммонъ прочитавъ записку раза два, казалось неочень расположенъ былъ къ разговору, и еслибъ Титмаузъ имѣлъ привычку наблюдать, онъ могъ бы прочесть въ глазахъ и на лбу Геммона, что умъ этого человѣка былъ сильно занятъ какимъ-то предметомъ, на который навело его, можетъ-быть, только-что случившееся происшествіе. Титмаузъ послѣ того потребовалъ перьевъ, чернилъ и бумаги «самой лучшей, золотообрѣзной бумаги — не позабудьте!» — и собирался отвѣчать на записку графа Дреддлинтона, но Геммонъ, знавшій особенности письменнаго слога своего пріятеля, предложилъ, что онъ самъ сочинитъ письмо на-черпо, а Титмаузъ его перепишетъ. Это и было тотчасъ же сдѣлано; но тутъ встрѣтилось новое затрудненіе: Геммонъ увидѣлъ съ ужасомъ, какъ щедро были усыпаны строки его пріятеля большими буквами, какими крючками и росчерками изукрашены, и какъ сомнительно было правописаніе. Вслѣдствіе того, послѣ небольшаго сопротивленія, онъ убѣдилъ Титмауза позволить ему переписать записку его къ графу Дреддлинтону и вотъ ея содержаніе:

«Мистеръ Титмаузъ имѣетъ честь свидѣтельствовать свое почтеніе графу Дреддлинтону и увѣрить его, что онъ высоко цѣнитъ благосклонное вниманіе Его Милости, оказанное ему сегодняшнимъ посѣщеніемъ и запискою.»

«Однимъ изъ самыхъ счастливыхъ обстоятельствъ, сопряженныхъ съ недавнимъ своимъ успѣхомъ, считаетъ мистеръ Титмаузъ тѣ высокія родственныя отношенія, которыя признаны такъ скоро и любезно со стороны Его Милости. Мистеръ Титмаузъ съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ воспользоваться приглашеніемъ графа Дреддлинтона, къ обѣду, въ будущій понедѣльникъ.»

Гостинница Кочерышки.

Четвергъ.

Высокопочтенному графу

Дреддлинтону и проч. и проч.

— Есть у васъ Сословіе Перовъ? спросилъ Геммонъ слугу, подававшаго имъ зажжённую свѣчу. Черезъ минуту, книга Дэбретта лежала передъ нимъ на столѣ и, развернувъ ее на имени Дреддлинтонфъ, онъ прочелъ то, что ужь было изложено читателю.

«Хмъ, леди Сесилія, вотъ она! Его дочь, я такъ и думалъ; это ясно!» Вотъ что промелькнуло у него въ умѣ, когда, оставивъ Титмауза (который отправился занести свою карточку и свой отвѣтъ въ домъ графа Дреддлинтона), онъ шелъ по направленію къ той прелестной сторонѣ города, гдѣ находилась ихъ контора.

«Любопытно, забавно, интересно наблюдать за его постепеннымъ успѣхомъ!» продолжалъ Геммонъ, разсуждая самъ съ собой.

«Тэг-Рэгъ — и его дочь».

«Кверкъ — и его дочь».

«Графъ Дреддлинтонъ — и его дочь. Сколько еще будетъ?.. О! счастливецъ! счастливецъ Тигмаузъ!»

Солнце, восходившее надъ Титмаузомъ, закатывалось для семейства Обри. Милый, дорогой Яттонъ! вечернія тѣни ложились надъ тобой и надъ твоими огорченными жителями, которые рано утромъ на другой день должны были покинуть тебя навсегда. Подойдите потихоньку къ этой теплицѣ и взгляните среди мрака на эту стройную фигуру дѣвушки, уединенную, неподвижную, грустно-стоящую съ сложенными руками: то — она, то — миссъ Обри. Взоръ ея полонъ тоски; тихіе вздохи волнуютъ грудь и они одни нарушаютъ тишину, ее окружающую. Да, это милая и когда-то веселая Кетъ Обри!

Она пришла посѣтить въ послѣдній разъ теплицу. Много рѣдкихъ, нѣжныхъ и прелестныхъ цвѣтовъ росло тамъ; воздухъ напитанъ былъ ароматомъ — то были ихъ вздохи при грустномъ прощаніи съ ихъ милой покровительницей. Она нагнулась и, склоняясь, уронила слезу на небольшую вѣтку гераніума, которую она оторвала отъ стебля и приколола себѣ на грудь. «Милые цвѣтки!» думала она: "кто станетъ беречь васъ такъ, какъ я берегла? кто станетъ ухаживать за вами, когда меня здѣсь не будетъ? Зачѣмъ вы кажетесь мнѣ въ эту минуту еще прелестнѣе чѣмъ когда-нибудь? Взоръ ея остановился на томъ мѣстѣ, гдѣ еще, не далѣе какъ наканунѣ, стоялъ ея птичникъ. Бѣдная Кетъ отослала его въ подарокъ леди Де-ля-Зушъ и онъ былъ теперь въ фозерингемскомъ Замкѣ. Какая суматоха происходила обыкновенно между этими милыми крошечными созданіями всякій разъ, какъ они замѣчали приближеніе Кетъ… Она отвернула головку: ей стало душно, и она приписывала это спертому воздуху теплицы и силѣ душистыхъ испареній, издаваемыхъ цвѣтами. Но не отъ того стало ей душно: тоска давила ей сердце и она находилась въ состояніи нервнаго раздраженія, соединеннаго съ физическою усталостью. Послѣднія недѣли проведены были въ глубокомъ страданіи; она не могла найдти покоя въ уединеніи, а между — тѣмъ не въ-силахъ была переносить общество брата, невѣстки и ихъ невинныхъ малютокъ. Бросивъ на всѣ окружающіе предметы еще одинъ, томительный, нѣжный взоръ, она вышла изъ теплицы и торопливымъ шагомъ спѣшила въ домъ. Дверь ея комнаты была притворена, но не заперта. Войдя въ нее тихо и неожиданно, она замѣтила служанку свою, Херріетъ, сидѣвшую съ заплаканными глазами передъ печальной кучей пакетовъ и связокъ, приготовленныхъ на утро въ дорогу. Херріетъ встала, когда миссъ Обри вошла и, заливаясь слезами, воскликнула съ жаромъ:

— Сударыня, я не могу васъ оставить! право не могу! Я знаю всѣ ваши привычки… я такъ привыкла къ вамъ, что не пойду ни къ кому другому; а если и пойду, то стану ненавидѣть службу, и я знаю, что и меня также будутъ ненавидѣть, потому-что я стану плакать, плакать до смерти!

— Полно, полно Херріетъ, прошептала миссъ Обри: — это очень-безтолково, мало того, это даже нехорошо огорчать меня такимъ образомъ въ послѣднюю минуту!

— Ахъ, сударыня! еслибъ вы только знали, какъ я васъ люблю, и чего бы я не дала, чтобъ остаться у васъ, всю мою жизнь!

— Не говорите такъ, Херріетъ, полно; будьте доброю дѣвушкой… отвѣчала миссъ Обри, очень-невнятно и, сѣвъ въ кресла, закрыла лицо платкомъ. — Вы знаете, что мнѣ надо было много чего переносить въ послѣднее время и что я очень, очень разстроена.

— Я знаю это, сударыня, знаю очень-хорошо! Отъ того-то я и не могу подумать васъ оставить! Она стала на колѣни подлѣ миссъ Обри. — Ахъ, сударыня! еслибъ вы только позволили мнѣ остаться при васъ!.. Я старалась еще съ-тѣхъ-поръ, какъ вы въ первый разъ мнѣ приказывали, пріучиться думать о томъ, чтобъ васъ оставить; но теперь, когда пришло время, я не могу, сударыня, право не могу! Еслибъ вы только знали, что у меня было на душѣ, когда я укладывала ваши платья и каково мнѣ было думать, что меня не будетъ ужь при васъ, когда вы станете ихъ развязывать?.. Это очень обидно, сударыня, что барынина служанка поѣдетъ съ ней, а я съ вами не поѣду…

— Что жь дѣлать! Мы должны были выбрать одну изъ васъ, сказала миссъ Обри съ принужденнымъ спокойствіемъ.

— Такъ, сударыня. Но зачѣмъ же вы не выбрали насъ обѣихъ, потому-что мы обѣ всегда старались дѣлать свое дѣло, какъ можно лучше. А я-то?.. Вѣдь вы мнѣ ни одного слова сердитаго не сказали во всю вашу жизнь!

— Херріетъ! Херріетъ! говорила миссъ Обри дрожащимъ голосомъ: — я ужь нѣсколько разъ объясняла вамъ, что мы не будемъ болѣе имѣть средствъ держать, каждая свою собственную горничную. А дѣвушка мистриссъ Обри старше васъ и умѣетъ обращаться съ дѣтьми.

— Что жь это значитъ, сударыня; не будете имѣть средствъ?.. Да ни она, ни я шиллинга никогда не возьмемъ себѣ въ жалованье. Я бы право согласилась скорѣе служить даромъ у васъ, чѣмъ у какой-нибудь другой леди, за 100 фунтовъ въ годъ. О! я такъ была счастлива у васъ, сударыня! прибавила она горько.

— Не говорите, Херріетъ, ради Бога!.. Вы не говорили бы такихъ вещей, еслибъ знали, какъ вы меня мучите, отвѣчала миссъ Обри невнятно.

Херріетъ встала, налила стаканъ воды и принудила свою бѣдную госпожу проглотить нѣсколько капель, что ее скоро ободрило.

— Херріетъ, сказала она: — вы еще ни разу не ослушались меня, и теперь я увѣрена, не захотите этого сдѣлать. Увѣряю васъ, что мы сдѣлали ужь всѣ наши распоряженія и не можемъ ихъ перемѣнить. Я считаю еще большимъ счастіемъ, что успѣла пріискать вамъ такую добрую госпожу, какъ леди Страттонъ. Вспомните, Херріетъ, она была самая старая пріятельница моей… голосъ миссъ Обри задрожалъ и она молчала минуты двѣ, стараясь успокоиться. — Вотъ молитвенникъ, сказала она потомъ и, открывъ ящикъ въ своемъ туалетномъ столикѣ, вынула оттуда небольшую книгу: — вотъ молитвенникъ, который я обѣщала вамъ: онъ очень-мило переплетенъ и я написала въ немъ ваше имя «Херріетъ», какъ вы просили. Возьмите его и берегите на память обо мнѣ.

— Ахъ, сударыня! у меня никогда не достанетъ духу взглянуть на него; но я никогда съ нимъ не разстанусь пока я жива.

— Теперь ступайте, Херріетъ; я бы желала остаться одна, сказала миссъ Обри и приказаніе ея было исполнено. Она встала и заперла дверь на замокъ и тогда, не опасаясь уже болѣе, что ей помѣшаютъ, стала ходить тихо взадъ и впередъ по комнатѣ; длинный рядъ грустныхъ мыслей проносился у ней на душѣ. Не задолго передъ тѣмъ, она укладывала въ послѣдній разъ въ Яттонѣ милыхъ малютокъ Агнесы въ ихъ маленькія постельки и вмѣстѣ съ нею долго стояла надъ ними, нѣжно склонясь, и цаловала и обнимала будущихъ товарищей своего странничества. Одни за другими надо было разрывать всѣ милыя, безчисленныя узы, съ самаго рожденія соединившія сердце ея съ Яттономъ и со всѣмъ ему принадлежащимъ, узы, которыхъ силу и даже самое существованіе она до-сихъ-поръ почти и не подозрѣвала. Не разъ прощалась она въ слезахъ съ дорогими старыми друзьями и сердце ея трепетало мучительно, при видѣ столькихъ знакомыхъ предметовъ, связанныхъ съ тихими воспоминаніями дѣтства. Ни одинъ изъ нихъ не принадлежалъ уже имъ: всѣ были собственностью чужаго человѣка… который… она содрогнулась съ отвращеніемъ: она думала о страшномъ положеніи брата, поставленнаго въ совершенную зависимость отъ произвола жадныхъ эгоистовъ. Ахъ! что станется съ ними со всѣми? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Наконецъ она бросилась въ широкое старинное кресло, стоявшее возлѣ окна, и съ трепещущимъ сердцемъ, торопливою, дрожащею рукою достала на груди у себя распечатанное письмо. Она держала его минутъ пять въ раздумьи потомъ развернула и стала читать. Нѣсколько разъ тронутая пылкимъ и великодушнымъ его содержаніемъ, она останавливалась въ сильномъ волненіи. «Нѣтъ, нѣтъ!» шептала она, «этого не можетъ быть!» и горькія слезы струились но ея блѣднымъ, прелестнымъ щекамъ. Дочитавъ до конца, прижала она подпись къ губамъ и потомъ долго, долго рыдала. О, какой избытокъ горести придали эти чувства къ страданіямъ послѣдняго вечера, проведеннаго ею въ Яттонѣ! Только-что начала она немного успокоиваться, какъ въ дверяхъ послышался торопливый и легкій стукъ. Миссъ Обри встала и, отворивъ ихъ, увидѣла Агнесу съ такимъ же блѣднымъ, печальнымъ лицомъ, какъ и ея собственное. Но она была женою и матерью и разныя заботы, неразлучныя съ этими отношеніями въ такую минуту, занимали ея мысли попеременно, непозволяя имъ слишкомъ-долго останавливаться на одномъ и томъ же печальномъ предметѣ.

— Кетъ! милая Кетъ! сказала она очень-скоро, затворяя за собою двери: — что намъ дѣлать? Вы слышали, карета въѣхала сейчасъ къ намъ во дворъ? Знаете ли кто пріѣхалъ? Я такъ и думала, что это они: семейство лорда Де-ля-Зуша. Миссъ Обри вздрогнула и поблѣднѣла. — Вы должны увидѣть… вы должны принять леди Де-ля-Зушъ, Кетъ… Она пріѣхала изъ Фозерингема нарочно… чтобъ еще разъ, въ послѣдній разъ съ нами проститься. Это очень-тяжело; но что же дѣлать?.. Вы знаете какіе они милые и добрые друзья!

— И лордъ Де-ля-Зушъ тоже пріѣхалъ? робко спросила миссъ Обри.

— Я не хочу обманывать васъ, милая Кетъ, они всѣ пріѣхали; но она одна только вошла въ домъ. Другіе пошли за Чарльзомъ, который гуляетъ въ паркѣ.

Миссъ Обри вдругъ задрожала отъ жестокаго столкновенія чувствъ; краска исчезла совершенно на ея лицѣ и оно осталось блѣдно, какъ полотно.

— Я не могу собрать довольно твердости, Агнеса, шепнула она: — я знаю зачѣмъ они пріѣхали.

— Не заботьтесь объ этомъ, душа моя: васъ не станутъ тревожить, не станутъ преслѣдовать. Кетъ покачала головой и схватила Агнесу за руку.

— Они не могутъ преслѣдовать, они не преслѣдуютъ меня. Это было бы слишкомъ-жестокое, слишкомъ-суровое слово. Но вы подумайте только о томъ, какъ благородно, какъ безкорыстно ихъ поведеніе! Вотъ что меня уничтожаетъ!

Мистриссъ Обри обняла свою взволнованную сестру и нѣжно поцаловала ее въ лобъ.

— Ахъ, Агнеса! прошептала миссъ Обри, прижимая руку свою къ сердцу, чтобъ облегчить нестерпимую тяжесть, его сдавившую: — лучше бы мнѣ никогда не видать его, никогда не думать о немъ!

— Не бойтесь, Кетъ: онъ не станетъ добиваться свиданія съ вами въ такое печальное время. Делямиръ человѣкъ въ высшей степени деликатный и великодушный.

— Я знаю, знаю, произнесла, задыхаясь, миссъ Обри.

— Постойте, я вамъ скажу что дѣлать. Я пойду и приведу леди Де-ля-Зушъ сюда, къ вамъ въ комнату. Мы можемъ видѣть ее одни и безъ помѣхи на нѣсколько минутъ, и тогда ничего непріятнаго не можетъ случиться. — Что жь, можно? спросила она, вставая.

Миссъ Обри не противорѣчила, и черезъ нѣсколько минутъ Агнеса вернулась въ сопровожденіи леди Де-ля-Зушъ. Женщина эта имѣла очень-кроткій характеръ и любила миссъ Обри безъ памяти. Торопливо отдернувъ свои вуаль, она скорыми шагами подошла къ Кетъ, поцаловала ее и нѣсколько минутъ жала ея руки не говоря ни слова.

— Все это очень, очень-печальныя вещи, миссъ Обри, сказала она, наконецъ, торопливо взглянувъ на багажъ, сложенный грудою на другомъ концѣ комнаты. Миссъ Обри не отвѣчала ни слова, но покачала головой. — Напрасно было и думать, мой другъ, мы не могли оставаться дома. Мы лучше рѣшились рискнуть и, можетъ-быть, заслужить упрекъ въ жестокой навязчивости. Но вы простите меня, мой другъ. Они не явятся къ вамъ на глаза. — Миссъ Обри дрожала. — Мнѣ кажется, какъ-будто я разстаюсь съ родною дочерью, Кетъ! вдругъ сказала леди Де-ля-Зушъ, съ жаромъ. — Какъ мы съ вашей матушкой любили другъ друга! и она заплакала.

— Ради Бога, откройте окошко, мнѣ душно, произнесла миссъ Обри. Агнеса исполнила ея просьбу и прохладная, живительная струя вечерняго воздуха, наполнивъ комнату, скоро ободрила бѣдную ея сестру. Онѣ еще долго потомъ стояли всѣ трое у окна, устремивъ глаза на чудесный, далекій видъ, открытый съ этого мѣста. Вечерній сумракъ начиналъ распространяться по всему ландшафту.

— Какъ прелестно! произнесла миссъ Обри тихо, съ глубокимъ вздохомъ.

— Изъ окошка, въ сѣверной башнѣ нашего замка видъ еще обширнѣе, замѣтила леди Де-ля-Зушъ. Миссъ Обри тяжело вздохнула и слезы снова сверкнули у нея на глазахъ. Простоявъ у окна еще нѣсколько минутъ, онѣ отошли въ комнату и скоро вступили въ серьёзный, живой разговоръ.

Послѣднія три недѣли Обри посвятилъ исполненію тяжелой обязанности, упавшей на его долю: привести дѣла свои въ порядокъ. Въ этотъ день, за столомъ, онъ, Агнеса и Кетъ едва дотрогивались до подаваемыхъ блюдъ. Послѣ обѣда, онъ тотчасъ ушелъ въ библіотеку, чтобъ окончить послѣднія распоряженія, и провелъ надъ этимъ занятіемъ около часа. Освободясь наконецъ совершенно отъ дѣла, онъ вышелъ изъ дома на уединенную прогулку, на послѣднюю, печальную прогулку по парку. Настали минуты тяжелаго испытанія, но твердость его устояла. Одаренный живою чувствительностью, онъ оцѣнивалъ въ полномъ объемѣ печальную и грозную перемѣну въ своей судьбѣ. Безъ-сомнѣнія, даже самыя тупыя и грубыя чувства, какія только когда-нибудь старались прикрыть и облагородить себя подъ маскою стоицизма, придавая видъ мужественной твердости безсмысленному и угрюмому равнодушію, были бы немало потрясены такими сценами, какія долженъ былъ вынести Обри въ послѣднія три недѣли, и онъ могъ бы назвать себя истиннымъ философомъ; но онъ заслуживалъ право на гораздо-высшее имя и достоинство — христіанина. Это право давало ему непоколебимое убѣжденіе, что все происходившее съ нимъ, хорошее или дурпое, было равно опредѣленіемъ высокой, непроницаемой для человѣка мудрости, и въ этомъ убѣжденіи былъ источникъ всей его твердости.

Чтобъ отвратить несчастіе, ему угрожавшее, онъ не пренебрегъ никакими благоразумными и добросовѣстными средствами. Чтобъ удержать за собою выгоды богатства и положенія въ свѣтѣ, на которыя онъ считалъ себя въ-правѣ по своему рожденію, онъ употребилъ самыя энергическія усилія, какія только могли быть согласны съ строгимъ чувствомъ чести и справедливости. Онъ сдѣлалъ все возможное: онъ подвергъ претензію своего противника такому строгому и искусному разбору, какой только умъ человѣческій могъ придумать, и она выдержала это испытаніе. Эта претензія и собственныя его права взвѣшены были твердыми, неподкупными руками тѣхъ, кому законы его отечества ввѣрили управленіе правосудіемъ. Послѣ этого, думалъ онъ, на какомъ же основаніи, справедливый и разсудительный человѣкъ имѣлъ право роптать на результатъ?

Картина вокругъ него была тиха и прекрасна, невыразимо-прекрасна. Онъ остановился подъ сѣнью крѣпкаго вяза, послѣдняго изъ длинной, величественной аллеи, по которой онъ ходилъ уже болѣе часа, погруженный въ глубокую думу. Мѣсто, гдѣ онъ стоялъ, возвышалось значительно надъ остальной частью парка. Никакой шумъ не нарушалъ яснаго спокойствія, торжественной тишины наступающаго вечера, кромѣ далекихъ и постепенно-слабѣющихъ звуковъ, доносимыхъ по вѣтру изъ старинныхъ гнѣздъ грачей и легкаго журчанія небольшаго, свѣтлаго ручейка, протекавшаго недалеко. Мѣстами, подъ густѣющею тѣнью высокихъ деревьевъ, мелькали стройныя формы ланей, единственныхъ живыхъ существъ, встрѣчаемыхъ взоромъ.

«Жизнь», подумалъ Обри, со вздохомъ, прислонясь къ стволу величественнаго стараго дерева, подъ которымъ онъ стоялъ, и устремивъ взоръ на чудесный ландшафтъ, которому тихое сіяніе угасающаго солнца сообщало какой-то задумчивый и грустный тонъ: "жизнь есть дѣйствительно то, чѣмъ изображаютъ ее голосъ природы и слова св. писанія: длинное путешествіе, въ продолженіе котораго путникъ останавливается для отдыха въ разныхъ мѣстахъ. Одни изъ нихъ болѣе, другіе менѣе-прекрасны; но и тѣ и другія онъ долженъ будетъ оставить, продолжая свой путь, хоть, можетъ-быть, онъ и не разъ обернется, чтобъ взглянуть съ сожалѣніемъ и любовью на мѣсто, недавно-покинутое. Слѣдующая станція его, быть-можетъ, будетъ холодная пустыня; но и по этой пустынѣ онъ только проходитъ. Онъ не осужденъ будетъ оставаться въ ней вѣчно также, какъ ему не позволено было оставаться и въ прежнихъ мѣстахъ; онъ пойдетъ опять, все далѣе и далѣе, но той дорогѣ, въ которой нельзя ошибиться, къ цѣли своего назначенія, къ концу своего путешествія, къ берегамъ обширнаго, неизмѣримаго, безграничнаго океана вѣчности — къ родному жилищу души.

Пустѣющій мракъ ночи напомнилъ ему о возвратѣ домой. Но прежде чѣмъ сойдти съ того мѣста, на которомъ онъ долго стоялъ, онъ повернулъ голову немного-направо, чтобъ взглянуть въ послѣдній разъ на предметъ, возбуждавшій въ немъ грустныя чувства: то былъ старинный вязъ, спасенный отъ смерти его сестрою. Шагахъ въ сорока отъ него стояло это дряхлое, почтенное дерево: его безлиственныя, серебристо-сѣрыя вѣтви виднѣлись темно и неясно, въ трогательномъ контрастѣ съ зеленою силою другихъ, сосѣднихъ деревьевъ. Красивая и крѣпкая загородка сдѣлана была вокругъ него; по долго ли будетъ онъ пользоваться такимъ заботливымъ попеченіемъ?.. Обри вспомнилъ сравненіе Кетъ, вздохнувъ, поглядѣлъ еще разъ на старое дерево и тихими шагами пошелъ къ барскому дому. На половинѣ аллеи онъ увидѣлъ двухъ человѣкъ, казалось, шедшихъ къ нему на встрѣчу; но сумерки и разстояніе мѣшали ему вглядѣться въ ихъ лица. Подходя ближе, онъ узналъ лорда Де-ля-Зушъ и мистера Делямира. Догадываясь о цѣли ихъ посѣщенія, которое немножко его удивило, потому-что они простились со всѣмъ семействомъ не далѣе какъ наканунѣ, онъ былъ немного смущенъ и встревоженъ; и онъ не ошибся. Делямиръ, недоходя нѣсколько шаговъ, повернулъ назадъ, и лордъ Де-ля-Зушъ, встрѣтивъ одинъ мистера Обри, сталъ просить усердно, для своего сына, руку его сестры, прибавляя, что хотя онъ, конечно, желалъ бы, чтобъ годъ или два прежде прошло, въ-продолженіе которыхъ сынъ его могъ бы окончить курсъ наукъ въ Оксфордскомъ Университетѣ, но что самая дорогая надежда его и жены — увидѣть миссъ Обри своею невѣсткою. «Гдѣ», продолжалъ лордъ Де-ля-Зушъ, съ большимъ жаромъ: — «гдѣ найдетъ онъ такое соединеніе красоты, ума, любезности, великодушія»? Обри обѣщалъ въ отвѣтъ сдѣлать и сказать съ своей стороны все, что только можно, чтобъ убѣдить сестру допустить или по-крайней-мѣрѣ не отвергать сватовства Делямира; но въ то же время напомнилъ ему о твердости ея характера и о напрасной надеждѣ перемѣнить какое бы то ни было рѣшеніе, къ которому привело ее чувство долга и чести. Послѣ довольно-долгаго о живаго разговора объ этомъ, лордъ Де-ля-Зушъ перешелъ къ предметамъ, болѣе-касающимся до личныхъ интересовъ мистера Обри, вникалъ съ живымъ участіемъ во всѣ его будущіе планы и намѣренія и еще разъ уговаривалъ его принять самыя щедрыя предложенія денежной помощи, отъ которой тотъ опять отказался; но онъ далъ слово обратиться прямо къ нему въ случаѣ, если представится какая-нибудь особенная надобность. Къ этому времени Делямиръ подошелъ къ нимъ, смотря на мистера Обри, пристально и робко.

— Матушка прислала меня сказать, произнесъ онъ торопливо, обращаясь къ своему отцу: — что она ждетъ васъ въ каретѣ и желаетъ сейчасъ же ѣхать домой. Лордъ Де-ля-Зушъ и его сынъ снова простились съ мистеромъ Обри. «Не забудьте, мой милый Обри, не забудьте обѣщаній, повторенныхъ вами сегодня вечеромъ», говорилъ первый. — «О! будьте увѣрены, что я буду ихъ помнить», отвѣчалъ Обри и они сжали другъ другу руки. Потомъ, Обри пожалъ руку леди Де-ля-Зушъ, которая сидѣла въ каретѣ, сильно-растроганная, и они быстро умчались изъ виду.

У главныхъ дверей дома, Обри встрѣтилъ пастора, только-что вышедшаго изъ библіотеки, гдѣ онъ долгое время былъ занятъ отмѣткою на бумагѣ разныхъ предметовъ, о которыхъ они говорили въ-теченіе дня.

— Я боюсь, мой другъ, сказалъ пасторъ: — что васъ ожидаетъ печальная, но, впрочемъ, очень-интересная сцена. Вы вѣрно не откажетесь зайдти на минуту въ людскую, гдѣ ваши фермеры собрались и желаютъ съ вами проститься.

— Ахъ, докторъ! я лучше желалъ бы, чтобъ они меня избавили отъ этой тягостной сцены. Я и то ужь почти совсѣмъ разстроенъ. Не можете ли вы проститься съ ними отъ моего имени и дать имъ ваше благословеніе?

— Вамъ надо выйдти, мой другъ; это будетъ, конечно, тяжело, но только на одинъ мигъ. Современемъ вамъ самому будетъ пріятно вспомнить искреннія и смиренныя выраженія ихъ любви и почтенія. — Бѣдняги! прибавилъ онъ, сильно-растроганный: — посмотрѣли бы, какъ наполнена комната мистера Гриффитса подарками, которые каждый изъ нихъ вамъ принесъ. Ихъ достало бы цѣлому дому на нѣсколько мѣсяцевъ. Сыры, языки, ветчина — все, что только душѣ угодно.

— Пойдемте, докторъ, произнесъ Обри торопливо и съ замѣтнымъ усиліемъ: — я увижу ихъ, этихъ скромныхъ и добрыхъ друзей, увижу хоть на одну минуту. А все-таки лучше бы они меня избавили отъ этой сцены.

Онъ пошелъ за докторомъ Тэсемомъ въ широкую людскую залу, которая почти полна была народу. Человѣкъ сорокъ или пятьдесятъ изъ его бывшихъ фермеровъ встали съ своихъ мѣстъ и окружили его молча, въ сильномъ смущеніи. При свѣтѣ огня, съ одного взгляда можно было прочесть на всѣхъ лицахъ глубокую печаль.

— Такъ-то, сэръ, началъ одинъ изъ нихъ, вѣроятно, избранный въ ораторы остальными: — мы пришли съ вами проститься, и печально это время для насъ всѣхъ, а, можетъ-быть, и для васъ, сэръ. Онъ остановился и прибавилъ отрывисто: — я думалъ, что я съумѣю сказать слова два, сэръ, отъ имени всѣхъ насъ, но я рѣшительно все позабылъ! И я желалъ бы, чтобъ всѣ мы могли позабыть, что мы пришли прощаться съ вами, сэръ; да только мы не забудемъ. Нѣтъ! никогда!.. Намъ ужъ больше не видать такого помѣщика, какъ вы!.. Богъ помощь вамъ, сэръ!.. Опять онъ остановился, стараясь усердно скрыть свои ощущенія, потомъ онъ попробовалъ сказать еще что-то далѣе, но голосъ его спотыкался.

— Сквайръ, оно, можетъ-быть, и по закону, да только не по справедливости отняли Яттонъ у васъ, который родился его господиномъ! сказалъ вдругъ одинъ изъ стоявшихъ возлѣ того, который заговорилъ первый. — Слыханное ли дѣло, чтобъ изъ-за царапины на лоскуткѣ бумаги потеряно было такъ много? Этого никогда не слыхано до-сихъ-поръ и это не можетъ быть справедливо.

— Прошу извинить, сквайръ, сказалъ другой: — но мы никогда не поладимъ съ новымъ, который будетъ здѣсь послѣ васъ.

— Мои добрые, мои милые друзья! произнесъ мистеръ Обри, съ грустнымъ и принужденнымъ спокойствіемъ, стоя возлѣ доктора Тэсема: — это свиданіе печально и я его не ожидалъ. Я совсѣмъ не приготовленъ къ нему. Много тяжелыхъ сценъ пришлось мнѣ перенести въ послѣднее время; но очень-немногія могутъ сравниться съ этой… Мои милые друзья! Я могу сказать вамъ только отъ души: да благословитъ Богъ васъ всѣхъ! Я никогда васъ не забуду, васъ, которыхъ я всегда уважалъ, которыми всегда гордился, какъ моими фермерами, и на которыхъ теперь смотрю, разумѣется, просто, какъ на друзей своихъ… Мы всѣ будемъ васъ помнить!..

— Благослови васъ Богъ Всемогущій, васъ и барыню и миссъ и маленькую миссъ и маленькаго сквайра! воскликнулъ съ жаромъ одинъ голосъ изъ толпы, такимъ тономъ, который проникъ до глубины его сердца. Губы его дрожали; онъ остановился на нѣсколько секундъ, потомъ продолжалъ:

— Вы видите, чувства мои потрясены страданіемъ, которое я перенесъ. Мнѣ остается сказать вамъ еще одно слово. Судьбѣ угодно было, друзья мои, лишить меня того, что я считалъ своею собственностью по праву рожденія. Богъ милостивъ и мудръ, и я покоряюсь, какъ всѣ мы должны покоряться, волѣ Его съ уваженіемъ и готовностью, а также, мои милые друзья, будемъ всегда подчиняться охотно и весело тѣмъ законамъ, подъ которыми мы живемъ. Мы не должны возставать противъ ихъ рѣшенія только потому, что оно вышло противъ нашихъ желаніи. Что касается до меня, я отъ всего моего сердца объявляю твердую, непоколебимую преданность законамъ: они установлены отъ Бога и Онъ требуетъ, чтобъ мы имъ повиновались. Онъ остановился. — Я хочу благодарить васъ, прибавилъ онъ потомъ смягченнымъ голосомъ: — благодарить васъ, добрые друзья мои, за многія существенныя доказательства вашего добраго расположенія, принесенныя вами съ собой сегодня вечеромъ. Я увѣряю васъ искренно, что я цѣню ихъ несравненно-болѣе, такъ, какъ есть… онъ остановился и долго не могъ продолжать: — гораздо болѣе-чѣмъ, еслибъ они были самаго дорогаго рода!

— Боже! послушайте, что сквайръ говоритъ! воскликнулъ одинъ фермеръ, явно-увлеченный силою горячаго побужденія, противъ котораго простая, прямая душа сказавшаго не могла устоять. Это, казалось, совершенно лишило мистера Обри силы продолжать далѣе и онъ обратился вдругъ къ доктору Тэсему съ глазами, полными слезъ. Судорожное дрожаніе рукъ его обнаруживало, до какой степени онъ былъ тронутъ. Вслѣдъ за тѣмъ, онъ выступилъ впередъ и пожалъ руку тѣмъ, которые стояли поближе. Въ одну минуту онъ былъ окруженъ и каждый изъ присутствовавшихъ жалъ его руку и почти никто не въ-силахъ былъ выговорить ни слова, кромѣ короткаго, но съ жаромъ сказаннаго благословенія.

— Я увѣренъ, друзья мои, произнесъ докторъ Тэсемъ, почти столько же тронутый, какъ и всѣ они: — вы не захотите продолжать такую горестную сцену. Мистеръ Обри очень усталъ; онъ долженъ завтра рано отправиться въ далекую дорогу и вы бы хорошо сдѣлали, еслибъ теперь разошлись.

— Прощайте, прощайте! мои добрые, дорогіе друзья! Прощайте, да благословитъ Богъ васъ всѣхъ и съ вашими семействами! говорилъ Обри, удаляясь отъ этой сцены, которую, вѣроятно, ему суждено было помнить всю жизнь свою.

Изъ людской онъ отправился вмѣстѣ съ пасторомъ въ библіотеку и тамъ встрѣтилъ Гриффитса, ожидавшаго его подписи подъ разными документами. Такимъ-образомъ мистеръ Обри окончилъ всѣ распоряженія, исполнилъ всѣ дѣла, требовавшія его вниманія передъ отъѣздомъ изъ Яттона. Мѣсто это онъ собирался оставить на другой день рано поутру и ѣхать прямо въ Лондонъ, вмѣсто-того, чтобъ воспользоваться однимъ изъ многочисленныхъ предложеній друзей своихъ, жившихъ но сосѣдству, которые просили его поселиться у нихъ и жить такъ долго, какъ только ему будетъ пріятно. Это, впрочемъ, было бы совершенно-несогласно съ планами, составленными и зрѣло-обдуманными имъ на будущее время. Онъ оставлялъ все имѣніе въ удивительномъ порядкѣ. Не было ни одной фермы незанятой, ни одного фермера, недовольнаго условіями своего найма. Всѣ документы, всѣ отчеты, касавшіеся до имѣнія, были тщательно пересмотрѣны мистеромъ Паркинсомъ, мистеромъ Обри и мистеромъ Гриффитсомъ, и могли выдержать самыя мелочныя, самыя строгія изслѣдованія со стороны преемника мистера Обри и его агентовъ.

Библіотека мистера Обри была ужь заботливо уложена и назначена къ отправленію на слѣдующій день въ Лондонъ, водою, а вмѣстѣ съ нею и нѣкоторые предметы домашняго убранства, большая часть которыхъ назначена была въ продажу дня черезъ два. Какъ трудно и тяжело было имъ рѣшить: съ какими вещами имъ слѣдовало разстаться и какія оставить за собой! Любимое старинное кресло, съ высокою спинкой, вышитое руками самой миссъ Обри; прелестный, чернаго дерева шкапчикъ, подаренный покойнымъ отцомъ ея матери, которая, въ свою очередь, подарила его Кетъ; дѣтскіе стулья Чарльза и Агнесы, на которыхъ и мистеръ Обри и Кетъ и всѣ ихъ братья и сестры сиживали когда-то, когда были еще дѣтьми; фортепіано мистриссъ Обри — эти и еще нѣсколько другихъ вещей были съ успѣхомъ выпрошены у мистера Обри его женою и Кетъ, и должны были сопровождать ихъ или, скорѣе, слѣдовать за ними въ Лондонъ, вмѣсто-того, чтобъ перейдти изъ-подъ молотка аукціонера въ чужія руки. Двѣ старыя, упряжныя лошади, долго-возившія покойную мистриссъ Обри въ семейномъ экипажѣ, пущены были на подножный кормъ на всю остальную ихъ жизнь въ имѣніи леди Страттонъ. Бѣдная старая Пени получила такимъ же образомъ въ пожизненную собственность небольшой лужокъ, принадлежавшій доктору Тэсему. Пони маленькаго Чарльза — красивое животное, съ которымъ владѣтель его разставался очень-неохотно — посланъ былъ въ подарокъ отъ его имени сэру Херри Ольдфильдсу, одному изъ его товарищей. Гекторъ, великолѣпная ньюфаундлендская собака, подарена была садовнику Пёмикину, но убѣдительной просьбѣ этого человѣка, который умолялъ о томъ на колѣняхъ мистера Обри, увѣряя, что онъ любилъ это животное какъ роднаго сына; да и нетрудно было повѣрить, потому-что они были неразлучны и привязанность ихъ была взаимная; но съ Пёмикина взято было торжественное обѣщаніе имѣть о Гекторѣ всевозможное попеченіе. Оставалось еще одно бѣдное животное, которое они долго не знали куда дѣвать. Это была славной породы, старая гончая собака, съ сѣдою шерстью на головѣ, и такая слабая, что едва могла выползать изъ своей конуры, чтобъ погрѣться на солнцѣ, махая хвостомъ, когда кто-нибудь ей говорилъ, да лизать руку, которая ее гладила. Такъ она обошлась и съ мистеромъ Обри въ это самое утро, когда онъ, подойдя къ ней, наклонился, чтобъ погладить ее въ послѣдній разъ. По усердной просьбѣ доктора Тэсема, она отдана была ему вмѣстѣ съ конурой и, безъ-сомнѣнія, добрый докторъ готовъ былъ наполнить весь свой домъ такимъ же образомъ, чтобъ только имѣть поболѣе предметовъ на память отъ своихъ друзей. Принадлежавшая миссъ Обри прелестная маленькая шарлотка, съ блестящими черными глазами и длинными, лоснистыми, красивыми ушами, должна была сопровождать ее въ Лондонъ.

Что касается до прислуги, то ключница отходила содержать домъ своего брата, вдовца, жившаго въ Грильстонѣ, а буфетчикъ собирался жениться и оставить службу. Объ остальныхъ мистеръ Паркинсонъ, по желанію мистера Обри, писалъ къ гг. Кверку, Геммону и Снапу, и мистеръ Геммонъ прислалъ сказать, что тѣ изъ людей, служащихъ въ домѣ, которые захотятъ, могутъ остаться при своихъ должностяхъ въ Яттонѣ, во всякомъ случаѣ, до-тѣхъ-поръ, по-крайней-мѣрѣ, пока воля мистера Титмауза по этому предмету не будетъ извѣстна. Вся прислуга получила срочное жалованье въ этотъ день отъ мистера Гриффитса, въ присутствіи самого мистера Обри, который говорилъ ласково съ каждымъ изъ нихъ и настоятельно просилъ ихъ вести себя вѣжливо и почтительно съ его преемникомъ. Почти ни одинъ изъ нихъ не въ-состояніи былъ отвѣчать ему иначе, какъ поклонами, сопровождаемыми рыданьемъ и слезами… Одна служанка, впрочемъ, успѣла выговорить нѣсколько словъ, изъявивъ пламенное желаніе, чтобъ мистеръ Тигмаузъ подавился первымъ кускомъ, который онъ съѣстъ въ барскомъ домѣ; но выходка эта навлекла на нее такой строгій выговоръ со стороны мистера Обри, что опрометчивая преступница чуть не на колѣняхъ просила прощенія, которое, разумѣется, тотчасъ же и дано было ей съ дружескимъ увѣщаніемъ. Многіе убѣдительно просили позволить имъ слѣдовать за мистеромъ Обри и его семействомъ въ Лондонъ и оставаться у нихъ на службѣ, но безъ успѣха. Выборъ мистера Обри былъ ужь сдѣланъ: онъ бралъ съ собою одного только собственнаго своего слугу, горничную мистриссъ Обри, да одну изъ нянекъ, и объявилъ, что онъ ни за что на свѣтѣ не позволитъ кому-нибудь другому изъ прислуги ѣхать за ними въ Лондонъ.

Было въ деревнѣ человѣкъ двадцать или тридцать бѣдныхъ старыхъ и больныхъ поселянъ обоего пола, которые въ-продолженіе. долгихъ лѣтъ получали еженедѣльное вспоможеніе изъ Яттона и на-счетъ которыхъ мистеръ Обри былъ въ большомъ затрудненіи. Что могъ онъ сдѣлать? Онъ далъ 50 фунтовъ доктору Тэсему на ихъ нужды и просилъ его обратиться съ просьбами о нихъ къ новому владѣльцу Яттона. Онъ, кромѣ того, написалъ о нихъ почти столько же писемъ, сколько было этихъ бѣдныхъ людей, съ просьбами къ своимъ сосѣдямъ и друзьямъ не забывать ихъ. О! какія трогательныя сцены происходили въ ихъ маленькихъ хижинахъ, когда ихъ благодѣтели, мистеръ Обри, Агнеса и Кетъ, заходили, каждый отдѣльно, съ ними проститься и получить на дорогу ихъ скромныя, со слезами произнесенныя благословенія. Но сильнѣе всего огорчило Кетъ прощаніе съ школою, которую ни она, ни ея братъ, не видѣли никакой возможности поддерживать долѣе мѣсяца или двухъ послѣ отъѣзда. Были разныя причины, которыя нетрудно понять, почему нельзя было обратиться ей самой, или отъ ея имени, съ просьбой по этому предмету къ мистеру Титмаузу, даже еслибъ она и не была убѣждена заранѣе, но слухамъ, о его характерѣ, что онъ былъ не такой человѣкъ, чтобъ принимать участіе въ вещахъ подобнаго рода. Равнымъ образомъ, она не хотѣла безпокоить или обременять друзей своихъ, поручивъ на ихъ попеченіе присмотръ и содержаніе своей школы. Поэтому ей не оставалось ничего болѣе дѣлать, какъ приготовить смотрительницу и ея ученицъ къ уничтоженію школы черезъ мѣсяцъ по отъѣздѣ своемъ изъ Яттона. Передъ этимъ отъѣздомъ она подарила смотрительницѣ пять фунтовъ и, кромѣ того, по пяти шиллинговъ на каждую ученицу. Она чувствовала себя рѣшительно не въ-силахъ проститься съ ними лично, какъ она хотѣла сперва, и даже пробовала нѣсколько разъ, по напрасно; поэтому она съ горькими слезами написала письмо и поручила доктору Тэсему прочесть его вслухъ передъ всею школою, но не прежде, какъ его добрая и милая сочинительница будетъ ужь далеко на пути своемъ въ Лондонъ. Бѣдный пасторъ останавливался нѣсколько разъ, читая это письмо и жаловался на свои очки.

«Милыя мои дѣвочки»! писала она: «вы знаете, что я ужь простилась съ каждою изъ васъ и хотѣла въ ту пору сказать вамъ всѣмъ нѣсколько словъ; но мнѣ и такъ ужь очень-больно было разставаться съ вами и я не въ-силахъ была объявить вамъ сама, что моя маленькая школа должна быть распущена. Поэтому я пишу здѣсь нѣсколько строкъ, чтобъ сказать вамъ еще разъ, что я люблю васъ всѣхъ и старалась всегда быть для васъ добрымъ другомъ. Не забывайте вашихъ складовъ и чтенія и вашего шитья. Ваши маменьки обѣщали заставлять васъ повторять катихизисъ, и я надѣюсь, что вы также не забудете молитвъ и будете читать Библіи и вести себя, какъ можно приличнѣе въ церкви, и будете всегда добрыми послушными дѣтьми для вашихъ родителей. За это Богъ благословитъ васъ всѣхъ. Я надѣюсь, что вы не забудете насъ, потому-что и мы надѣемся часто вспоминать о васъ, когда будемъ далеко, и докторъ Тэсемъ будетъ иногда писать намъ и увѣдомлять насъ о томъ, какъ вы поживаете. Прощайте, мои милыя дѣти! Да сохранитъ Богъ васъ всѣхъ, о чемъ мы обѣ будемъ молить Его — мистриссъ Обри и я»

"любящая васъ"
"Катерина Обри".

Яттонъ. 15 мая 18** года.

Строки эти были написаны не тою ровною, красивою рукою, которою миссъ Обри имѣла обыкновеніе писать свои письма; напротивъ, почеркомъ очень-нетвердымъ и торопливымъ, но, несмотря на то, докторъ Тэсемъ сохранилъ ихъ до конца своей жизни и всегда восхищался ихъ красотой.

На слѣдующій день, рано по утру, докторъ Тэсемъ вышелъ изъ дома Викарія, чтобъ отдать послѣдній визитъ друзьямъ, съ которыми онъ долженъ былъ проститься (сердце его едва не разрывалось при этой мысли), по всѣмъ вѣроятностямъ, навсегда. Приближаясь къ селу, онъ остановился на минуту съ удивленіемъ, увидавъ мистера Обри, шедшаго къ нему на встрѣчу, по дорогѣ отъ маленькаго кладбища. Онъ былъ спокоенъ, но лицо его носило слѣды очень-недавнихъ ощущеній. Они поздоровались другъ съ другомъ молча и нѣсколько времени шли медленно, рядомъ, къ барскому дому. Утро стояло пасмурное и почти обѣщало дождь. Въ воздухѣ было что-то удушливое, тяжелое; кругомъ не слышно было ничего, кромѣ рѣзкихъ, крикливыхъ звуковъ, долетавшихъ слѣва изъ старинныхъ гнѣздъ грачей на деревьяхъ парка. Они говорили мало, проходя но извилистой тропинкѣ, ведущей къ дому. Первое, что обратило на себя ихъ взоръ, когда они вышли изъ-подъ стариннаго въѣзда, была просторная, старая, семейная карета, стоявшая у крыльца, на которомъ лежала поклажа, необходимая для дороги, а остальное все еще наканунѣ отправлено было въ Лондонъ. Въ домѣ всѣ встали и были ужь одѣты. Малютки сидѣли за послѣднимъ завтракомъ въ дѣтской, и Чарльзъ обращался съ безпрестанными вопросами къ плачущимъ служанкамъ, но онѣ могли ему отвѣчать только новыми слезами и поцалуями. Напрасно столъ накрытъ былъ для старшихъ путешественниковъ; напрасно бѣдная Кетъ, въ дорожномъ платьѣ, сидѣла передъ стариннымъ серебрянымъ самоваромъ, стараясь исполнить дрожащими руками обыкновенное свое дѣло: ни ей, ни Агнесѣ, не было это по силамъ; а потому онѣ принуждены были позвать въ комнату ключницу и поручили ей разливать чай. Мистеръ Обри и докторъ Тэсемъ стояли тутъ же, но ни тотъ, ни другой не говорили ни слова. За нѣсколько времени передъ тѣмъ, мистеръ Обри велѣлъ созвать прислугу, по обыкновенію, и просилъ доктора Тэсема прочитать молитвы. Но когда сошлось передъ нимъ огорченное собраніе, пасторъ шепнулъ мистеру Обри, что онъ не чувствуетъ въ себѣ силы исполнить свое дѣло съ тѣмъ спокойствіемъ, котораго оно требовало. Потомъ, подумавъ съ минуту: — «станьте на колѣни», произнесъ онъ, и тихимъ голосомъ, часто прерываемымъ собственными вздохами и рыданіемъ окружающихъ, прочелъ 91-й псаломъ, прибавивъ къ нему короткую молитву и благословеніе.

Печальныя приготовленія къ отъѣзду кончились въ семь часовъ. Едва незадушенные поцалуями и ласками служанокъ, малютки Чарльзъ и Агнеса сидѣли уже въ каретѣ, на рукахъ у своихъ нянекъ, восклицая: «Скорѣй папа! скорѣй идите, мама!.. лошади ужь совсѣмъ готовы ѣхать!» Въ эту самую минуту бѣдный Пёмикинъ, садовникъ, едва чувствуя себя въ-силахъ сказать нѣсколько словъ, появился съ полной охапкой букетовъ, которые онъ собиралъ съ самаго разсвѣта, и принесъ по одному для каждаго изъ путешественниковъ, служанокъ, дѣтей и всѣхъ остальныхъ. Громкій, сердитый лай Гектора раздавался, отъ времени до времени, и маленькій Чарльзъ громко звалъ его къ себѣ; но Пёмикинъ его привязалъ, опасаясь, чтобъ онъ не убѣжалъ за каретой. Наконецъ, едва дотронувшись до завтрака, путешественники вышли на крыльцо. Кетъ и мистриссъ Обри пришли въ совершенное отчаяніе при видѣ готовой кареты и плакали горько. Потомъ онѣ обняли горячо и цаловали ихъ почтеннаго друга и пастора, доктора Тэсема, и, вырвавшись изъ его объятій, торопливо вошли въ карету. Оставшись одинъ на крыльцѣ, съ открытою головою, онъ поднялъ руки къ небу; но едва могъ выговорить одно прощальное благословеніе, какъ мистеръ Обри, съ раскраснѣвшимся лицомъ, схватилъ его руку и шепнулъ: «Прощайте, мой дорогой и почтенный другъ!.. Прощайте!» — «Богъ отцовъ твоихъ да благословитъ тебя!» прошепталъ докторъ Тэсемъ, сжимая руку мистера Обри въ обѣихъ рукахъ своихъ. Мистеръ Обри снялъ шляпу и поглядѣлъ на него съ неизъяснимымъ чувствомъ, потомъ сдѣлалъ рукою прощальный знакъ толпѣ слугъ, стоявшихъ на крыльцѣ и въ передней, и тоже вошелъ въ карету. Дверцы были захлопнуты и карета тихо покатилась. За воротами парка собралось человѣкъ сто, чтобъ проститься съ отъѣзжающими; всѣ мужчины, при появленіи кареты, сняли шляпы. Экипажъ остановился на минуту. «Богъ да благословитъ васъ всѣхъ!» воскликнулъ Обри, махая рукой, между-тѣмъ, какъ изъ обоихъ оконъ протянуты были бѣлыя руки Кетъ и мистриссъ Обри и ихъ цаловали усердно тѣ изъ толпы, которые стояли поближе. Снова карета тронулась, лошади ускорили шагъ и скоро вывезли ихъ изъ села. Черезъ полчаса послѣ того, полные слезъ глаза путешественниковъ, на одномъ знакомомъ поворотѣ дороги, увидѣли Яттонъ въ послѣдній разъ.

ГЛАВА VII.

Важный титулъ очень-способенъ привлечь и ослѣпить взоры слабаго человѣка, и сознаніе въ себѣ этой способности бываетъ невыразимо-пріятно для тщеславнаго ея обладателя. Одушевленнымъ доказательствомъ истины первой части этого замѣчанія можетъ служить мистеръ Титмаузъ, а живымъ подтвержденіемъ второй — графъ Дреддлинтонъ. Приглашеніе на обѣдъ къ великолѣпному родственнику для перваго изъ нихъ было происшествіемъ неизмѣримой важности. На созерцаніе его устремилъ онъ всѣ свои способности и не жалѣлъ ни хлопотъ, ни денегъ, готовясь показать себя достойнымъ образомъ въ такомъ необыкновенномъ случаѣ жизни. Въ промежуткѣ времени, между приглашеніемъ и обѣдомъ, мистеръ Геммонъ не разъ наставлялъ своего встревоженнаго питомца (если можно его такъ назвать) насчетъ того, какъ онъ долженъ себя вести. По словамъ его, онъ долженъ былъ принять видъ почтительный, но вмѣстѣ совершенно-спокойный и твердый; не робѣть въ присутствіи величія, но и не возноситься безъ мѣры чувствомъ собственной, внезапно-пріобрѣтенной значительности. Онъ долженъ былъ выбирать дорогу между предѣлами робости и дерзости и мѣтить на ту счастливую середину въ обращеніи, которая такъ пріятна бываетъ лицу, способному оцѣнить усиліе и цѣль человѣка, ее достигающаго. Онъ долженъ былъ помнить, что какъ ни великъ графъ Дреддлнитонъ, но что онъ все-таки не болѣе какъ человѣкъ, да человѣкъ-то еще, находящійся въ родственныхъ отношеніяхъ съ нимъ, Титмаузомъ, который, сверхъ-того, можетъ и самъ черезъ нѣсколько лѣтъ сдѣлаться графомъ Дреддлинтономъ, или по-крайней-мѣрѣ, лордомъ Дрелинкуртомъ и, слѣдовательно, наравнѣ съ лицомъ, нынѣ занимающимъ это блестящее положеніе, получить право на глубочайшее почтеніе человѣческаго рода. Преклонныя лѣта графа, конечно, давали ему естественное право на почтительную уступчивость со стороны своего молодаго родственника (которому онъ долженъ былъ притомъ же открыть доступъ въ превыспреннія сферы аристократіи); но Титмаузъ, съ своей стороны, могъ утѣшать себя разсужденіемъ, что его 10,000 ф. превосходили, по всей вѣроятности, вдвое доходъ графа Дреддлинтона. Вотъ въ чемъ состояло главное наставленіе, данное мистеромъ Геммономъ своему нетерпѣливому и взволнованному питомцу. Но, кромѣ-того, онъ сообщилъ ему много второстепенныхъ намёковъ и замѣчаній: онъ долженъ былъ пить какъ можно меньше вина (въ чемъ Титмаузъ сильно усомнился, спросивъ: какимъ же чортомъ придастъ онъ себѣ духу) и ни подъ какимъ видомъ не требовать пива или портера, напитковъ плебейскихъ, съ которыми онъ долженъ былъ рѣшительно проститься, вступая въ свое новое положеніе; говорить «милордъ» и «ваша милость», обращаясь къ графу, и — «миледи», говоря съ леди Сесиліей; но самое главное — не быть въ попыхахъ, а дѣлать и говорить все, что нужно будетъ сдѣлать или сказать, совершенно-спокойно, потому-что нервы аристократіи очень-чувствительны и не могутъ переносить ни малѣйшей суеты. Затѣмъ, что касается до его костюма, Геммонъ, чувствуя себя на очень-шаткомъ грунтѣ, замѣтилъ просто, что эссенція истинно-хорошаго тона есть простота; но Титмаузъ, услыхавъ это замѣчаніе, сталъ безпокойно вертѣться на стулѣ, и менторъ его долженъ былъ кончить.

Въ ночь, передъ тѣмъ славнымъ днемъ, когда Титмаузъ долженъ былъ обѣдать у графа Дреддлинтона, пріятель нашъ спалъ очень-мало. Рано утромъ нанялъ онъ очень-порядочную карету, чтобъ отправиться на западный конецъ города сколько-нибудь бонтоннымъ образомъ; а около полудня заботы его были успожоены прибытіемъ во-время разнаго платья, нарядовъ и духовъ, потому-что Титмаузъ имѣлъ очень-высокое понятіе о духахъ. Что касается до новыхъ его часовъ, съ блестящею золотою цѣпочкою, онъ долго не могъ отвести отъ нихъ взора. Что, думалъ онъ, что такое былъ бы онъ безъ нихъ? Около половины-третьяго онъ ушелъ въ спальню и отдалъ себя въ руки одного первостатейнаго парикмахера съ набережной, пріятное обращеніе котораго съ его головой и еще болѣе пріятная болтовня, заняли болѣе часа. Впродолженіе этого времени Титмаузъ успѣлъ сообщить заботливому оператору полный отчетъ о томъ высокомъ мѣстѣ, въ которомъ его рукодѣліе скоро выставлено будетъ на смотръ.

— А не можете ли вы мнѣ сказать, произнесъ Титмаузъ, нараспѣвъ, нѣсколько минутъ спустя послѣ того, какъ Тверль началъ свою работу: — во сколько времени я успѣю проѣхать изъ этой скверной части города въ Гросвенор-Сквсръ?… Чертовски-далеко, не правда ли, мистеръ… какъ-бишь васъ зовутъ?

— Въ Гросвенор-Скверъ, сэръ? отвѣчалъ Тверль скользко и бойко, но съ замѣтнымъ оттѣнкомъ почтенія въ тонѣ голоса: — да, по правдѣ сказать, это довольно-далеко; но вы легко найдете туда дорогу, сэръ, такое мѣсто…

— Впрочемъ, я и позабылъ… Мой кучеръ долженъ знать, перебилъ Титмаузъ.

— О, безъ-сомнѣнія, сэръ! Въ этомъ мѣстѣ живутъ одни только люди высшаго круга. Съ вашего позволенія, сэръ, мой шуринъ служитъ тамъ камердинеромъ у герцога Дендервистля.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? А какъ далеко это отъ графа Дреддлинтона? спросилъ Титмаузъ небрежнымъ тономъ.

— Графа Дреддлинтона, сэръ? Скажите какъ это странно! Если вы изволите ѣхать туда, то вѣдь это рядомъ съ домомъ герцога, совершенно-рядомъ!

— Какъ? Въ-самомъ-дѣлѣ?… Это чертовски-странно!

— Вы, стало-быть, знаете, графа Дреддлинтона, сэръ?

— Хмъ, да, надѣюсь, что знаю. Онъ мой… мой родственникъ — вотъ и все, да еще дьявольски-близкій.

Мистеръ Тверль въ ту же минуту почувствовалъ необыкновенное почтеніе къ джентльмену, надъ головой котораго онъ трудился.

— Ахъ сэръ, произнесъ онъ еще болѣе-почтительнымъ тономъ, чѣмъ прежде: — можетъ-быть, вы сочтете это за вольность съ моей стороны, но, знаете ли, я нѣсколько разъ имѣлъ счастіе видѣть его милость на улицѣ, на довольно-близкомъ разстояніи, и могу васъ увѣрить: между вами и имъ есть много фамильнаго сходства. Только-что я имѣлъ честь васъ увидѣть, сэръ, меня тотчасъ поразило, что вы похожи на одного вельможу, котораго я встрѣчалъ на другомъ концѣ города. (Тутъ Титмаузъ испыталъ пріятное ощущеніе, похожее на чувство кошки, когда вы проведете рукой по ея лоснящейся шубѣ.) Позвольте мнѣ теперь, сэръ, хорошенько вычесать ваши волоса, прежде чѣмъ я стану ихъ убирать. Я всегда имѣю обыкновеніе обходиться самымъ старательнымъ образомъ съ головами моихъ знатныхъ кліентовъ. Осмѣлюсь вамъ доложить, сэръ, я имѣлъ честь причесывать волоса его милости, герцога, цѣлыя двѣ недѣли сряду, одинъ разъ, когда мой шуринъ былъ боленъ; и хоть, можегъ-быть, и не мнѣ бы слѣдовало объ этомъ говорить, но его милость остались въ высшей степени довольны моими трудами, сэръ.

— Да, правда; я долженъ сказать, что у васъ очень-ловкая рука. Я зналъ многихъ, гораздо-хуже, увѣряю васъ, людей, которые испортили бы самые лучшіе волосы, ей-Богу.

— Сэръ, вы очень-любезны! Увѣряю васъ, сэръ, что обойдтись, какъ слѣдуетъ, съ волосами джентльмена не такъ-то легко, какъ кажется. Надо имѣть большую привычку и нѣкотораго рода врожденный талантъ. Боже мой! какъ много зависитъ отъ волосъ! Не правда ли? Между двумя людьми, входящими въ комнату, это одно составляетъ всю разницу. Повѣрьте, сэръ, нѣтъ пользы быть хорошо-одѣтымъ; мало того, даже красота ничего не значитъ, если волосы не убраны, что называется, какъ слѣдуетъ!

— Клянусь Богомъ, вы почти правы, сказалъ Титмаузъ. Затѣмъ послѣдовало молчанье, впродолженіе котораго мистеръ Тверль чесалъ изо всей мочи по одному мѣсту голову. — Ну, воскликнулъ онъ наконецъ со вздохомъ, пріостанавливая на минуту свои энергическія усилія: — что хочешь дѣлай, а съ этимъ не сладишь!

— Э! что такое? Что это? спросилъ Титмаузъ, немного-встревоженный.

— Это то, сэръ, что въ нашемъ искусствѣ называютъ: перо, самая наиупрямѣйшая вещь въ мірѣ.

— Что такое значитъ — перо? спросилъ Титмаузъ, довольно-невнятно.

— А вотъ изволите ли видѣть, сэръ: это небольшой пучокъ волосъ на головѣ джентльмена, который торчитъ кверху, что ни дѣлай, чтобъ его пригладить, и, вы извините меня, сэръ, у васъ сдѣлался настоящій вихоръ. Титмаузъ поднялъ руку, чтобъ пощупать. Тверль направилъ ее къ роковому мѣсту. Дѣйствительно былъ вихоръ и точно такой, какъ Тверль описывалъ.

— Что жь теперь дѣлать? пробормоталъ Титмаузъ.

— Я опасаюсь, сэръ: вы, можетъ-быть, не употребляете нашего страусова жира и носорогова мозга?

— Вашего — чего? спросилъ Титмаузъ боязливо, съ горестно-явственнымъ воспоминаніемъ своихъ трагическихъ продѣлокъ съ Кюянохайгангропопойномъ, Дамасскими Сливками и Тетарагменонъ-абракадаброю, о которыхъ онъ тутъ же и разсказалъ мистеру Тверлю.

— О, я не имѣю обыкновенія, сэръ, замѣтилъ Тверль: — унижать чужія изобрѣтенія; но я долженъ сказать но совѣсти, что я считаю все это грубымъ обманомъ. Я не хотѣлъ вамъ этого говорить, сэръ, но съ перваго взгляда на ваши волоса, я тотчасъ увидѣлъ, что тутъ были чьи-нибудь плутни.

— Какъ! развѣ это такъ замѣтно? закричалъ Титмаузъ, вскакивая и подбѣгая къ зеркалу.

— Нѣтъ, сэръ, не то чтобъ очень-замѣтно, только вы, такъ сказать, ужь присмотрѣлись къ этому. Но когда ваши волоса будутъ надлежащимъ образомъ завиты, взбиты и причесаны, этого не будетъ замѣтно, ни этого, ни пера, сэръ. Итакъ, съ вашего позволенія… и еще черезъ четверть часа работы онъ успѣлъ раздѣлить волоса прямо по серединѣ головы, загнувъ ихъ спереди надъ бровями въ два крючка, что придало нашему пріятелю совершенно-новую и очень-интересную наружность, даже въ его собственныхъ глазахъ; а что касается до цвѣта, то онъ дѣйствительно былъ неочень-замѣтенъ: мѣстами отливалъ немножко въ красный, мѣстами пестрилъ, но не такъ сильно, чтобъ обратить на себя вниманіе человѣка, смотрѣвшаго издали. Тверль объявилъ, наконецъ, что работа его кончена и, отступивъ шага на два, посмотрѣлъ на голову Титмауза съ гордымъ самодовольствіемъ артиста. Титмаузъ заплатилъ ему полкроны, да, кромѣ-того, велѣлъ прислать по стклянкѣ страусова жира и носорогова мозга (первый былъ простой жиръ, а второй — простое сало, различно-раздушенные и подкрашенные). Скоро, оставшись одинъ, онъ могъ свободно заняться важными обязанностями туалета. Это потребовало много времени, по наконецъ все было кончено съ совершеннымъ успѣхомъ. На немъ надѣты были черные брюки въ-обтяжку, завязанные вокругъ щиколодки черными лентами, шолковые чулки и башмаки съ блестящими серебряными пряжками. Бѣлый галстухъ на шеѣ повязанъ былъ самымъ щегольскимъ образомъ; ни одной лишней складочки нельзя было замѣтить. На кружевныхъ его манжетахъ сверкали двѣ чудесныя алмазныя булавки, соединенныя тонкою золотою цѣпочкою. Далѣе, на немъ надѣть быль великолѣпный, голубой атласный жилетъ, усыпанный вытканными золотыми цвѣточками, а на жилетѣ висѣла его новая золотая часовая цѣпочка съ серебряною пристёжкою для лорнета, и все это вмѣстѣ производило невыразимый эффектъ. Щегольской, свѣтло-коричневый фракъ съ бронзовыми, конусообразными пуговицами обхватывалъ его такъ плотно, какъ-будто бы онъ въ немъ родился, и этотъ фракъ набитъ былъ ватою такъ искусно, что дѣйствительно скрадывалъ его покатыя плечи гораздо-удачнѣе, чѣмъ всѣ остальные сюртуки и фраки, какіе только когда-нибудь ему случалось носить. Далѣе, у него былъ тончайшій, бѣлый носовой платокъ, вымоченный въ о-де-лавандѣ, и чистѣйшія, бѣлыя лайковыя перчатки. Такимъ-образомъ одѣтый, онъ стоялъ передъ зеркаломъ, отвѣшивая множество поклоновъ и приноровливая выраженіе лица къ разнымъ ловкимъ формамъ обращенія. Онъ особенно былъ пораженъ симетрическимъ эффектомъ двухъ кудрей, завитыхъ парикмахеромъ надъ бровями, и волосъ, выходившихъ крючками изъ-подъ галстуха съ обѣихъ сторонъ бороды. Мнѣ извѣстно отъ самого мистера Титмауза, что, при этомъ достопамятномъ случаѣ перваго знакомства его со знатью, каждая частичка одежды и наряда на немъ была совершенно-новая. Окончивъ свои труды, онъ почувствовалъ большое спокойствіе духа и утѣшительное сознаніе того эффекта, который наружность его должна была произвести неминуемо на тѣхъ, передъ кѣмъ онъ появится въ первый разъ. Его карета скоро была возвѣщена и онъ заставилъ ее продрать минутъ пять, такъ только, для формы, потомъ осторожно надѣлъ шляпу, натянулъ одну изъ перчатокъ на лѣвую руку, взялъ тонкую черную трость и съ внутреннею мольбою, чтобъ судьба помогла ему не уронить себя при такомъ важномъ случаѣ жизни, отправился внизъ на крыльцо. Такая блестящая маленькая фигурка, можно навѣрно сказать, никогда еще не выходила и, можетъ-быть, не выйдетъ изъ Гостинницы Кочерыжки. Слуги, мимо которыхъ онъ проходилъ, инстинктивно склонили передъ нимъ головы. Онъ былъ, конечно, очень-великолѣпенъ, думали они; но для кого же и создано великолѣпіе, какъ не для того, кто имѣетъ 10,000 ф. годоваго дохода и ѣдетъ обѣдать съ лордомъ, въ Гросвенор-Скверъ!

Титмаузъ скоро очутился на пути къ сему желанному и вмѣстѣ ужасному мѣсту. Онъ смотрѣлъ презрительно на плебеевъ, проходившихъ пѣшкомъ, и на ряды лавокъ по обѣимъ сторонамъ узкихъ улицъ, смотрѣлъ долго, пока не сталъ замѣчать признаки высшаго рода жизни, и тогда только началъ онъ ощущать въ себѣ понемногу маленькое волненіе и безпокойство. Улицы становились шире, площади просторнѣе; наемныя кареты (предметъ неблагопристойный) встрѣчались рѣже-и-рѣже, а вмѣсто нихъ начинали попадаться великолѣпные экипажи, кареты и коляски, съ однимъ, двумя и даже тремя лакеями, стоящими на запяткахъ съ длинными тростями, кокардами и аксельбантами; малиновые, желтые, синіе, зеленые чехлы на козлахъ, украшенные сіяющими гербами, щегольскіе кучера въ парикахъ и треугольныхъ шляпахъ и лошади, каждый шагъ которыхъ по мостовой ужь дышалъ какою-то спѣсью, а внутри дамы, сверкающія въ атласѣ, кружевахъ, драгоцѣнныхъ каменьяхъ, съ мужьями возлѣ нихъ, сидящими развалясь съ такими строгими, надменными лицами! О, великолѣпіе! великолѣпіе, да и только! Титмаузъ почувствовалъ, что онъ въѣзжаетъ въ самый центръ, въ самый водоворотъ величія и моды и ощутилъ маленькую одышку вмѣстѣ съ какою-то неопредѣленною, мучительною робостью. Но дѣлать нечего, онъ ужь въѣхалъ и отступать было поздно. По-мѣрѣ-того, какъ онъ приближался къ Гросвенор-Скверу, до слуха его чаще и чаще начали долетать громовые звуки ударовъ на подъѣздахъ, у которыхъ тѣ великолѣпные экипажи останавливались: нетерпѣливые ихъ лакеи какъ-будто бѣсились, что двери не отворялись настежъ сами собой, при стукѣ ихъ подъѣзжающей кареты. Наконецъ, онъ очутился въ Гровенор-Скверѣ, этомъ чистѣйшемъ эмпиреѣ земнаго величія. Кареты надменно катились мимо него, другія бѣшено проносились по разнымъ направленіямъ. По обѣ стороны дома графа Дреддлинтона останавливались экипажи съ оглушительнымъ громомъ. Краска исчезла съ лица мистера Титмауза и сердце его било тревогу. Напрасно откашливался онъ раза два довольно-крѣпко, чтобъ ободрить себя хоть немного: онъ чувствовать, что часъ его пришелъ и радъ былъ бы въ эту минуту уцѣпиться за какой бы то ни было благовидный предлогъ, чтобъ вернуться домой и отложить роковой день еще на нѣсколько времени. И вотъ карета мистера Титмауза остановилась у грознаго крыльца. Скромный кучеръ его, поношенная шляпа котораго и длинный, чистый, но вытертый сюртукъ свидѣтельствовали о бережливыхъ привычкахъ, медленно слѣзъ съ козелъ, бросилъ возжи на спину смирныхъ лошадей и тихонько постучалъ въ дверь, не трогая звонка.

— Какъ прикажете мнѣ доложить ваше имя, сэръ? спросилъ онъ, возвращаясь къ каретѣ и откидывая громкія, звенящія подпояски съ такимъ стукомъ, за который Титмаузъ охотно надавалъ бы ему пинковъ.

— Титмаузъ, мистеръ Титмаузъ, отвѣчалъ онъ торопливо; а между-тѣмъ, высокая дверь отворена была толстымъ швейцаромъ и за ней показалось нѣсколько лакеевъ съ напудренными головами, ожидавшихъ его въ передней.

— Мистеръ Титмаузъ, сказалъ кучеръ лакеямъ, потомъ обращаясь снова къ смущенной своей поклажѣ: — когда прикажете за вами пріѣхать, сэръ? спросилъ онъ.

— О, чортъ возьми! Не сводите меня съ ума! пробормоталъ Титмаузъ и чрезъ минуту онъ уже былъ въ рукахъ филистимлянъ и двери за нимъ заперлись. Все остальное присутствіе духа потеряно было въ эту минуту. Превосходные уроки мистера Геммона исчезли какъ паръ отъ дыханія на гладкой поверхности зеркала. Лакеи графа Дреддлинтона, разумѣется, никогда еще не видывали въ домѣ такого страннаго предмета, какъ бѣдный маленькій Титмаузъ, но всѣ они имѣли манеры слишкомъ-вѣжливыя и не показали своего удивленія. Они безмолвно повели его вверхъ по лѣстницѣ съ ласковымъ, учтивымъ вцдомъ, и онъ отправился, держа въ одной рукѣ тросточку съ агатовымъ набалдашникомъ, а въ другой — новую шляпу. Какой-то джентльменъ, благородной наружности, въ черномъ платьѣ, отворилъ передъ нимъ двери гостиной съ ловкимъ поклономъ, на который Титмаузъ отвѣчалъ ему очень-граціозно.

Нѣсколько секундъ смущенный взоръ его не могъ разсмотрѣть ничего: вся гостиная казалась ему въ легкомъ туманѣ; но онъ скоро разсѣялся и Титмаузъ узрѣлъ на другомъ концѣ комнаты двѣ фигуры: стараго джентльмена и молодой леди. Особы эти были: графъ Дреддлинтонъ и его дочь, леди Сесилія. О графѣ я долженъ замѣтить, что этотъ великій человѣкъ въ-отношеніи своего костюма, не отсталъ ни на шагъ отъ маленькаго созданія, трепетавшаго передъ нимъ въ эту минуту, и надо правду сказать также сильно заботился о томъ, чтобъ произвести эффектъ при первомъ свиданіи съ родственникомъ. Оба они успѣли на свой манеръ; существенной разницы между этими людьми было мало или почти никакой. Дреддлинтонъ былъ старый, опытный джентльменъ, а Титльбетъ Титмаузъ, молодой и неопытный. Они были одного рода растенія, но выросли на разныхъ почвахъ. Одинъ долженъ былъ перебиваться съ трудомъ, заброшенный на пыльной, жосткой сторонѣ жизненной дороги; другой воспользовался всѣми преимуществами теплицы и заботливаго присмотра, и корни его проникли глубоко въ грунтъ, щедро-удобренный лестью и раболѣпствомъ. Мы видѣли какъ заботился нашъ маленькій пріятель, чтобъ явиться достойнымъ образомъ передъ великимъ родственникомъ, который, въ свою очередь, не разъ впродолженіе дня радовался втайнѣ, воображая себѣ заранѣе то впечатлѣніе, которое необходимо будетъ произведено на душу Титмауза выставкою всевозможныхъ достоинствъ. Онъ былъ въ синемъ фракѣ, бѣломъ жилетѣ и черныхъ брюкахъ. Волоса его были бѣлы и тонки; его холодные голубые глаза и надменныя губы давали лицу выраженіе строгой важности, и онъ стоялъ прямо какъ стрѣла. Леди Сесилія сидѣла прислонясь къ софѣ, съ видомъ томленія и скуки, вошедшимъ для нея уже въ привычку, и одѣта была въ бѣлое атласное платье, съ дорогимъ ожерельемъ на шеѣ, изъ крупнаго и очень-красиваго жемчуга. Графъ стоялъ съ непринужденной граціей, ожидая появленія гостя, насчетъ особы котораго, роста и наружности онъ, между-прочимъ, былъ въ совершенномъ невѣдѣніи. Мистеръ Титмаузъ могъ быть большой или маленькій человѣкъ, смѣлъ или застѣнчивъ, и во всѣхъ этихъ случаяхъ требовать соотвѣтственнаго обращенія со стороны графа. «Ахъ, Боже мой!..» невольно воскликнулъ графъ Дреддлинтонъ, какъ только взоръ его встрѣтилъ Титмауза, который приближался медленно, отвѣшивая низкіе церемонные поклоны. Графъ стоялъ какъ прикованный. Еслибъ слуги его впустили въ гостиную обезьяну, графъ едва-ли испыталъ бы или обнаружилъ большее изумленіе. "Ахъ Боже мой! подумалъ онъ; «что это за шуга они сюда впустили?.. Что за созданіе!» Потомъ, въ головѣ его вдругъ промелькнула мысль: можетъ ли статься, чтобъ это былъ будущій лордъ Дрелинкуртъ? Что касается до леди Сесиліи, то она смотрѣла на него въ лорнетъ съ безмолвнымъ ужасомъ, воскликнувъ едва-слышнымъ голосомъ когда онъ только-что показался въ дверяхъ: «Ахъ, Боже мой, папа!» Графъ уже былъ готовъ отвернуться съ досадой отъ вновь-открытаго родственника, но его обыкновенная власть надъ собой помогла ему въ эту минуту, и, сдѣлавъ медленно шага два на встрѣчу Титмауза (который, оглянувшись кругомъ не могъ придумать куда дѣвать свою трость и шляпу, а потому положилъ ихъ на полъ), онъ протянулъ руку, легонько пожавъ кончики пальцевъ Титмауза и поклонился вѣжливо, но съ очень-длиннымъ и озабоченнымъ лицомъ.

— Я очень-радъ, мистеръ Титмаузъ, съ вами познакомиться, произнесъ графъ медленно. — Сэръ, я имѣю честь представить васъ моей дочери, леди Сесиліи.

Титмаузъ, котораго къ этому времени бросило въ холодный потъ (графъ и самъ былъ недалеко отъ такого состоянія) отвѣсилъ очень-низкій и церемоніальный поклонъ (заученный имъ на урокахъ танцмейстера), сначала графу, а потомъ леди Сесиліи, которая приподнялась вершка на два отъ софы и потомъ снова опустилась, несводя глазъ съ фигуры Титмауза, который продолжалъ кланяться то одному, то другому, пока графъ не началъ съ нимъ разговора.

— Мнѣ пріятно видѣть, сэръ, что вы такъ пунктуальны въ исполненіи вашихъ обѣщаній. Я могу похвастать тѣмъ же качествомъ, сэръ, и обязанъ ему немалою долею своего успѣха въ жизни. Пунктальность въ мелочахъ есть залогъ пунктуальности въ важныхъ дѣлахъ. Это было сказано съ очень-глубокомысленнымъ и торжественнымъ видомъ.

— О, да, милордъ, это правда, ваша милость, пробормоталъ Титмаузъ, вдругъ припомнивъ одно изъ наставленій Геммона. — Конечно… я не желалъ бы опоздать, ваша милость… ни на минуту, милордъ… предурная манера съ позволенія сказать, ваша милость…

— Прошу васъ садитесь, сэръ, перебилъ графъ медленно указывая ему рукою на стулъ и садясь рядомъ возлѣ него. Послѣ этого графъ на одну минуту погрузился въ какое-то забвеніе и глядѣлъ неговоря ни слова на Титмауза, а потомъ, въ отчаяніи, на леди Сесилію. — Я… я, началъ онъ вдругъ опомнясь: — извините, сэръ, я хочу сказать, что я поздравляю васъ съ вашимъ недавнимъ успѣхомъ. Сэръ, для васъ это должно было быть большимъ сюрпризомъ.

— О, да, сэръ, милордъ, необыкновенно, смѣю доложить вашей милости, чрезвычайно… но право правомъ… смѣю доложить вашей милости…

— О, Боже милостивый! думалъ графъ, какой ужасъI Что это? Во снѣ или на яву я это вижу? Да это идіотъ! и что еще хуже, безъ вкуса, грубый идіотъ! Боже мой! и это созданіе можетъ быть лордомъ Дрелинкуртомъ! Такія мысли проходили въ головѣ графа Дреддлинтона, пока смущенный взоръ его устремленъ былъ на Титмауза.

— Да, дѣйствительно, мистеръ Титмаузъ, отвѣчалъ его милость: — совершенно-справедливо, сэръ… вы говорите совершенную правду… такъ точно, безъ сомнѣнія… Глаза его смотрѣли на Титмауза, но слова произносимы были какъ-то машинально, съ разсѣяннымъ видомъ. На-минуту въ головѣ его промелькнула мысль: «не лучше ли ему позвонить и приказать слугѣ выпроводить изъ дома отвратительнаго чертёнка, только-что впущеннаго къ нему въ гостиную», но въ эту критическую минуту онъ замѣтилъ взоръ бѣднаго Титмауза, устремленный съ какимъ-то благоговѣйнымъ напряженіемъ на его особу. То былъ счастливый взоръ для Титмауза, потому-что отъ него вдругъ началъ таять лёдъ, накоплявшійся быстро вокругъ маленькаго сердца его великаго родственника.

«Ясно, что бѣдный молодой человѣкъ не привыкъ къ обществу», подумалъ графъ, приходя въ сострадательное расположеніе духа. «Онъ былъ ужасно одѣтъ, конечно; но что касается до его разговора, ясно, что онъ приведенъ былъ въ трепетъ присутствіемъ тѣхъ лицъ, съ которыми находился.» Эта мысль растопила еще немного льда. "А между-тѣмъ, нельзя было не признать въ немъ какой-то скрытой способности цѣнить истинное отличіе, когда оно передъ нимъ являлось. (Маленькое сердце графа при этомъ совершенно оттаяло). «Къ-тому же, онъ не на шутку выжилъ изъ Яттона этого несноснаго Обри и сталъ теперь законнымъ обладателемъ имѣнія, приносящаго до десяти тысячъ въ годъ.»

— Видѣли ли вы сегодняшній парадъ? спросилъ графъ, очень-ласково. Его величество былъ тамъ, сэръ, и, какъ кажется, остался доволенъ. Титмаузъ, съ застѣнчивымъ видомъ отвѣчалъ, что онъ парада не видалъ, потому-что былъ на рѣкѣ. Послѣ того, было сдѣлано еще нѣсколько общихъ замѣчаній.

— Извините меня, сэръ, сказалъ графъ, которому въ эту минуту подана была записка: — это изъ такого мѣста, что требуетъ величайшаго… хмъ!.. и немедленно ее распечатавъ, онъ началъ читать. Леди Сесилія тоже, казалось, занята была чтеніемъ, такъ-что Титмаузъ имѣлъ нѣсколько свободныхъ минутъ, чтобъ перевести духъ и оправиться. Чего бы онъ не далъ, чтобъ какое-нибудь другое лицо, или нѣсколько лицъ пришли и раздѣлили вниманіе, невыносимо-стѣснительное вниманіе двухъ великихъ особъ, передъ нимъ находившихся. Онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ украдкой осмотрѣть комнату. Изъ нея открывалась другая, изъ другой третья — и все какія высокія, просторныя! и въ каждой сверкающіе, хрустальные подсвѣчники!.. Какіе камины и простѣночныя зеркала!.. Какія богатыя, пунцовыя атласныя занавѣски!.. Онѣ должны стоить 12 или 14 шиллинговъ за аршинъ, по-крайней-мѣрѣ… Ковры самые лучшіе, брюссельскіе, и они лежали, какъ бархатъ, подъ потами! Потомъ бѣлоснѣжныя статуи и вазы на мраморныхъ пьедесталахъ, украшенныхъ золотомъ; стулья такіе легонькіе и тонкіе, раззолоченные сверху донизу; онъ даже боялся сѣсть на нихъ!.. Что сказали бы Кверки и Тэг-Рэги при видѣ всего этого? — Фу! какъ подумаешь теперь объ ихъ Алиби-Домѣ и Атласной-Дачѣ!.. Далѣе… леди Сесилія… леди высокаго сана!.. Какъ богато ея платье и какой прелестно-надменный видъ!.. (она, тѣмъ временемъ, просматривала новую оперу, которую ставили на сцену въ слѣдующій вечеръ)… и самъ графъ Дреддлинтонъ, вотъ онъ сидитъ… читаетъ, вѣроятно, какое-нибудь письмо отъ короля или отъ какого-нибудь изъ королевской фамиліи… Какія бѣлыя у него руки!.. И онъ имѣлъ богатый массивный перстень съ камеей, на указательномъ пальцѣ, да но два блестящія кольца, покрайней-мѣрѣ, на каждомъ изъ мизинцевъ!.. Титмаузъ едва смѣлъ на него смотрѣть, а между-тѣмъ вотъ что изумительно: это великое существо соединено было съ нимъ родственными узами! Такія-то мысли и разсужденія мелькали въ головѣ Титмауза теперь, покуда графъ занятъ былъ чтеніемъ письма и впослѣдствіи въ короткихъ промежуткахъ, между различными замѣчаніями, съ которыми обращался къ нему графъ.

Джентльменъ въ черномъ фракѣ наконецъ появился въ комнатѣ, медленно подошелъ къ графу, очень-спокойнымъ тономъ сказалъ ему: «обѣдъ поданъ, милордъ», и ушелъ прочь. Къ какимъ новымъ сценамъ торжественнаго замѣшательства для бѣднаго Титмауза служило сигналомъ это увѣдомленіе? онъ подумалъ и затрепеталъ…

— Мистеръ Титмаузъ, не угодно ли вамъ дать руку леди Сесиліи, произнесъ графъ, рукою указывая ему на софу, гдѣ сидѣла его дочь.

Титмаузъ спрыгнулъ съ своего мѣста и подбѣжалъ торопливо къ склоненной красавицѣ, которая встала лѣниво, оправила платье, надѣла на одну руку перчатку и, едва-едва дотрогиваясь ею до протянутой руки Титмауза, пошла съ нимъ рядомъ въ столовую. Напрасно говорилъ онъ ей запинаясь: — какая честь вести вашу милость! я въ высшей степени горжусь; сюда, миледи; миледи обращала на него также мало вниманія, какъ на какой-нибудь буфетъ, и шла рядомъ, не говоря ни слова, а графъ за ними… Подумайте только: человѣкъ высокаго сана, лордъ, шелъ позади его!..

«О!» думалъ Титмаузъ, «еслибъ можно было имѣть два лица: одно для леди Сесиліи, а другое для графа, шедшаго сзади!» Рослые, напудренные слуги, въ свѣтло-голубыхъ ливреяхъ, стояли, какъ почетная стража, у входа въ столовою. Комната эта была просторна и высока: въ какомъ уединенномъ парадѣ должны они были обѣдать! Титмаузъ почувствовалъ холодъ, хоть то было и лѣтомъ, и дрожалъ, провожая скорѣе, чѣмъ ведя свою надменную даму до ея мѣста, послѣ чего графъ указалъ ему на его собственное, а самъ сѣлъ возлѣ серебряной миски съ супомъ. Слуга стоялъ за леди Сесиліею и Титмаузомъ, другой — налѣво отъ графа, а по правую руку его, между особою его милости и столомъ съ сіяющею серебряною посудою стоялъ осанистый джентльменъ въ черномъ, съ лысой головой и съ довольно-спѣсивымъ лицомъ. Титмаузъ въ этотъ день завтракалъ довольно-рано и потомъ цѣлое утро ничего не ѣлъ; несмотря на то, садясь за столъ, въ эту минуту онъ не чувствовавъ ни малѣйшаго аппетита и радъ былъ бы дать, Богъ знаетъ что, чтобъ только имѣть смѣлость признаться въ этомъ и разомъ освободиться отъ ужаснаго затрудненія. Трудно, въ-самомъ-дѣлѣ, вообразить себѣ подобное намъ существо человѣческаго рода въ-состояніи болѣе совершеннаго рабства чѣмъ то, въ которомъ бѣдный Титмаузъ находился въ эту минуту. Вообразите себѣ какое-нибудь маленькое животное, подъ колпакомъ воздушнаго насоса, изъ котораго вытягиваютъ воздухъ, или рыбу, только-что выхваченную изъ родной стихіи, которая дышетъ тяжело и бьется отчаянно на травѣ — и вы будете имѣть нѣкоторое понятіе о его страданіяхъ. Графъ, ожидавшій того, замѣтилъ его состояніе съ тайнымъ, по сильнымъ удовольствіемъ. Здѣсь, онъ видѣлъ законное вліяніе своего величія на человѣческую душу.

Несчастный родственникъ его раздѣлался съ супомъ еще довольно-удачно, тѣмъ болѣе, что въ тарелку его налито было всего съ полдюжины ложекъ. Не будь онъ въ гостяхъ у графа Дреддлинтона, онъ счелъ бы это не супомъ, а какой-то жидкой и водянистой похлёбкой, съ лоскуточками крошеной зелени, плавающими въ тарелкѣ; но за собственнымъ столомъ графа онъ, разумѣется, нашелъ, что блюдо это имѣло отличный вкусъ. Какъ изумили бѣднаго Титмауза какія-то красныя рыбки, завернутыя въ бумагу, объ этомъ онъ одинъ только могъ бы сказать.

— Леди Сесилія, я надѣюсь, выпьетъ съ вами вина, замѣтилъ графъ и въ одну минуту, но совершенно-спокойно, слуги налили вина въ обѣ рюмки.

— За здоровье вашей милости, миледи, произнесъ, запинаясь, Титмаузъ. Она слегка наклонила голову и едва-примѣтная улыбка мелькнула на уголкахъ ея рта, но Титмаузъ не замѣтилъ этой улыбки.

— Мнѣ кажется, вы говорили, мистеръ Титмаузъ, произнесъ графъ, немного погодя: — что вы еще не приняли во владѣніе Яттона?

— Нѣтъ еще, милордъ, но я отправляюсь туда послѣзавтра; ѣду въ полномъ парадѣ, если позволите такъ выразиться, милордъ, отвѣчалъ Титмаузъ, смиренно и робко-шутливымъ тономъ.

— Ха, ха, ха! засмѣялся графъ тихо.

— Вы были сколько-нибудь знакомы съ семействомъ Обри, мистеръ Титмаузъ? спросила леди Сесилія.

— Нѣтъ, миледи… да, ваша милость — пзвините, миледи, теперь я… то-есть мнѣ приходитъ въ голову, что я имѣлъ маленькое знакомство съ миссъ Обри.

— Ее считаютъ красавицею въ провинціи, если я не ошибаюсь? томно и нараспѣвъ произнесла леди Сесилія.

— Да, она чрезвычайно-мила!.. Недурна, то-есть, не болѣе, какъ недурна, миледи, я долженъ сказать вамъ по правдѣ, вдругъ прибавилъ Титмаузъ, замѣтивъ, какъ ему показалось, на лицѣ леди Сесиліи какое-то неудовольствіе. Онъ началъ отвѣтъ свой гораздо болѣе-энергическимъ тономъ, чѣмъ до-сихъ-поръ говорилъ у нихъ въ домѣ, но кончилъ его торопливо и покраснѣлъ, какъ ракъ, при послѣднихъ словахъ, чувствуя, что онъ немножко срѣзался.

— Вы думаете перемѣнить домашнюю прислугу въ Яттонѣ, сэръ, или намѣрены оставить при себѣ нѣкоторую часть людей, служившихъ вашему предшественнику?

— Осмѣлюсь доложить вашей милости, я еще несовсѣмъ рѣшился на этотъ счетъ. Я желалъ бы знать ваше мнѣніе, милордъ.

— Хмъ, я бы руководствовался обстоятельствами — да, обстоятельствами, сэръ. Когда вы пріѣдете на мѣсто, сэръ, вы сами лучше въ-состояніи будете судить о томъ, что вамъ слѣдуетъ дѣлать.

— Гдѣ же вы намѣрены жить, мистеръ Титмаузъ: въ Лондонѣ или въ провинціи? спросила леди Сесилія.

— И въ томъ и въ другомъ, понемножку, миледи; но больше въ городѣ, потому-что, вотъ видите ли, ваша милость, въ провинціи чертовски-скучно, клянусь вамъ Ахъ! миледи, ахъ! милордъ, простите меня, прибавилъ онъ, кланяясь обоимъ и краснѣя жестоко. Тутъ онъ ужь положительно себя окомпрометировалъ, но его величавые собесѣдники поклонились ему очень-любезно и онъ скоро опять успокоился.

— Любите ли вы охоту, мистеръ Титмаузъ? спросилъ графъ.

— Нѣтъ, милордъ, не могу сказать положительно, чтобъ любилъ; но дѣла измѣняютъ обстоятельства, какъ ваша милость сами изволите знать, и когда я войду въ кругъ помѣщиковъ, то, можетъ-быть и самъ стану жить по-ихнему.

— Я думаю, мистеръ Титмаузъ, вы еще не успѣли выбрать себѣ резиденцію въ Лондонѣ? спросила леди Сесилія.

— Нѣтъ, миледи, не рѣшился еще. Думалъ занять домъ мистера Обри въ Гросвенорской Улицѣ, который, я слышалъ, онъ продаетъ… потому-что, прибавилъ онъ съ улыбкою, обращаясь къ графу: — вотъ изволите видѣть, милордъ, хорошо бы сѣсть въ оба гнѣзда старыхъ птицъ, пока онѣ еще не простыли.

— Да, точно, я знаю, сэръ, я понимаю, отвѣчалъ графъ Дредлинтонъ, допивая вино. Манера его привела въ смущеніе Титмауза, которому естественнымъ образомъ пришло въ голову, что графъ, можетъ-быть, привязанъ къ семейству Обри и въ такомъ случаѣ ему могло неслишкомъ понравиться, что онъ говорилъ о нихъ такъ легко. Поэтому онъ тотчасъ же прибавилъ торопливо: — конечно, милордъ, мнѣ было очень-больно вытѣснить семейство Обри изъ Яттона. Очень-достойный человѣкъ этотъ мистеръ Обри, увѣряю васъ, милордъ, я такъ думаю.

— Я не имѣлъ чести, сэръ, быть съ нимъ лично знакомымъ, отвѣчалъ графъ сухо и съ чрезвычайно-холоднымъ видомъ, что встревожило Титмауза немало, и разговоръ остановился минуты на двѣ. Обѣдъ между-тѣмъ значительно подвинулся впередъ и Титмаузъ начиналъ ужь пріобрѣтать маленькой навыкъ къ этому дѣлу. Припоминая предостереженія Геммона относительно вина, а также замѣчая, какъ мало пили графъ и леди Сесилія, онъ велъ себя точно такъ же, и впродолженіе всего обѣда едва выпилъ три цѣлыя рюмки вина.

— А давно заняли они этотъ домъ? спросилъ графъ, обращаясь къ своей дочери. Леди Сесллія не могла сказать.

— Позвольте, теперь я помню: именно это было передъ моимъ назначеніемъ ко Двору, да, это было именно около того времени, я какъ теперь помню. Я упоминаю, мистеръ Титмаузъ, продолжалъ графъ, обращаясь къ нему съ очень-любезнымъ видомъ: — объ одномъ, довольно-важномъ мѣстѣ, которое я долженъ былъ принять по случаю перехода власти въ руки нашей партіи, я разумѣю мѣсто лорда главноуправляющаго королевскимъ дворомъ.

— Ахъ, Боже мой! милордъ, не-уже-ли? воскликнулъ Титмаузъ съ безконечнымъ подобострастіемъ, которое сильно ободрило графа продолжать:

— Это очень-важная должность, сэръ, и я сначала колебался, боясь принять на себя такую отвѣтственность; но такъ-какъ я рѣшился продолжать свою карьеру, то и не отказался. Я составилъ проекты обширныхъ преобразованій, сэръ, по этому отдѣлу общественной службы, проекты, которые, я вполнѣ увѣренъ, произвели бы общее удовольствіе во всей странѣ, еслибъ сущность моихъ намѣреній успѣла сдѣлаться извѣстною; но интриги нашихъ противниковъ, къ-несчастью, одержали верхъ и мы принуждены были оставить управленіе.

— Боже мой! милордъ, какъ мнѣ больно это слышать, милордъ! воскликнулъ Титмаузъ, смотря на обиженнаго государственнаго мужа съ выраженіемъ глубокаго сочуствія.

— Сэръ, я съ искреннимъ удовольствіемъ узналъ, сказалъ графъ, послѣ нѣкотораго молчанія: — что наши политическія убѣжденія согласны…

— О, да, милордъ, совершенно, я увѣренъ въ этомъ.

Затѣмъ графъ началъ превозносить ему убѣжденія своей партіи, какъ слѣдуетъ доказывая, что они одни могли быть благодѣтельны для его отечества. Все, что графъ ни говорилъ, казалось Титмаузу удивительно-хорошо, и онъ сидѣлъ, слушая его, какъ оракула политической мудрости. Замѣтивъ это, графъ началъ составлять себѣ гораздо-лучшее мнѣніе о своемъ маленькомъ родственникѣ. — Несчастный джентльменъ, вашъ предшественникъ въ Яттонѣ, сэръ, еслибъ онъ только позволилъ руководить себя тѣмъ, которые участвовали въ общественныхъ дѣлахъ, прежде чѣмъ онъ родился на свѣта…. началъ графъ, съ большимъ достоинствомъ.

— Какъ, милордъ! Да вѣдь онъ былъ, говорятъ, проклятый Тори… Ахъ, миледи! милордъ, простите! прибавилъ онъ, вдругъ поблѣднѣвъ; но роковое слово было произнесено и услышано и онъ радъ былъ бы въ эту минуту провалиться сквозь землю.

— Не сдѣлаете ли вы мнѣ честь выпить со мною рюмку вина? спросилъ графъ очень-важно и строго, какъ-будто бы желая заставить его въ полной мѣрѣ почувствовать ужасное нарушеніе этикета, въ которомъ онъ провинился. Они поклонились другъ другу и потомъ послѣдовало довольно-неловкое молчаніе, прерванное наконецъ разсудительно леди Сесиліею.

— Любите ли вы оперу мистеръ Титмаузъ?

— Очень, миледи, чрезвычайно люблю, отвѣчалъ Титмаузъ, который былъ въ оперѣ всего одинъ только разъ.

— А что вы предпочитаете: оперу или балетъ? то-есть я хочу сказать: — музыку или танцы?

— О! я понимаю, что ваша милость изволите говорить. Но правдѣ сказать, миледи, я предпочитаю и то и другое. Танцы, конечно, превосходная вещь; но я вамъ долженъ признаться, миледи, что эти танцовщицы поднимаютъ такъ ужасно… онъ остановился наотрѣзъ, покраснѣлъ какъ ракъ и его бросило въ потъ. Что это онъ, въ-самомъ-дѣлѣ! Точно какой-нибудь бѣсъ безпрестанно его подталкивалъ сказать какую-нибудь глупость. Боже милостивый! еще одно слово — и онъ успѣлъ бы выговорить все свое мнѣніе насчетъ ужаснаго неприличія балета.

— Я понимаю, сэръ, и совершенно съ вами согласна, отвѣчала леди Сесилія, спокойно: — балетъ дается всегда такъ ужасно поздно. Я бы желала, чтобъ они иногда давали балетъ сперва, а оперу послѣ.

— Увѣряю васъ честью, миледи, сказалъ Титмаузъ, жадно хватаясь за доску спасенія, брошенную ему такъ кстати: — я это именно и хотѣлъ сказать… право, ничего болѣе.

— Вы вѣрно будете имѣть абонированную ложу, мистеръ Титмаузъ? спросила ея милость, повидимому съ любопытствомъ ожидая отвѣта.

— Хмъ, ваша милость, ложи-то тамъ, говорятъ, кусаются, но, разумѣется, миледи, когда я управлюсь немножко съ доходами, изволите видѣть, тогда… тогда я сдѣлаю все, что слѣдуетъ.

Затѣмъ наступило длинное молчаніе. Какъ убійственно-спокойно и медленно тянулся обѣдъ! Самые слуги, какъ тихо они прислуживали! Всякая вещь дѣлалась именно въ ту минуту, когда было нужно; никто не торопился, не суетился, не шумѣлъ и всѣ они смотрѣли такъ хладнокровно, такъ непринужденно! Ему казалось, что вся обязанность этихъ лакеевъ состояла въ томъ, чтобъ смотрѣть на него и слѣдить за всѣми его движеніями. Это ужасно его смущало и онъ началъ ихъ ненавидѣть. Онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ одушевить себя размышленіемъ о своей собственной, личной значительности; думалъ о томъ, что онъ полный господинъ 10,000 ф. годоваго дохода, родственникъ великаго человѣка, у котораго онъ сидитъ за столомъ, а они — просто нанятые лакеи; но, вслѣдъ затѣмъ, робко-поднятый взоръ его встрѣчалъ надменную осанку графа, и онъ чувствовалъ себя стѣсненнымъ попрежнему. Чего бы онъ не далъ теперь, за нѣсколько минутъ отдыха и полной свободы! И не-уже-ли такія чувства будутъ мучить его всегда, въ присутствіи знати? И не-уже-ли онъ вѣчно осужденъ будетъ въ высшемъ кругу на этотъ трепетный страхъ, на эту вѣчную заботу о томъ, чтобъ какъ-нибудь не проговориться и не обидѣть людей какимъ-нибудь вздоромъ: на это замѣшательство при малѣйшемъ движеніи? Ахъ! зачѣмъ онъ не рожденъ для этой жизни такъ же, какъ графъ или какъ леди Сесилія!…

— Были ли вы когда-нибудь въ Палатѣ Лордовъ, мистеръ Титмаузъ? вдругъ спросилъ графъ Дреддлинтонъ, давно ужь думавшій о томъ, какой бы ему пріискать предметъ разговора съ Титмаузомъ.

— Нѣтъ, милордъ, никогда; а очень бы желалъ посмотрѣть, отвѣчалъ Титмаузъ торопливо.

— Да, это такое зрѣлище, которое можетъ произвести впечатлѣніе и на которое дѣйствительно стоитъ взглянуть.

— Осмѣлюсь спросить, милордъ, ваша милость, вѣроятно, бываетъ тамъ каждый день?

— Да, сэръ, я могу сказать, что я довольно-аккуратно тамъ присутствую. Я засѣдалъ тамъ и сегодня, сэръ, пока Палата не разошлась. Сэръ, я держусь такого мнѣнія, что наслѣдственные лорды… что мы, отъ которыхъ отечество вправѣ ожидать исполненія такой важной обязанности… однимъ словомъ, еслибъ мы не были вѣрны своему долгу, мы, которые, въ нѣкоторомъ родѣ, можемъ назвать себя хранителями общественнаго благосостоянія… еслибъ мы не оправдали довѣренности, на насъ возлагаемой… Позвольте васъ попросить, сэръ, дать себѣ трудъ положить мнѣ немного вотъ этого, сказалъ графъ, прибавивъ какое-то иностранное слово, никогда до той поры неслыханное Титмаузомъ, и указывая взоромъ на одно блюдо. Титмаузъ оглянулся: по лѣвую руку отъ него возвышалась пирамида, устроенная какъ-будто бы изъ примятаго снѣга, и слуга былъ ужь тутъ, съ тарелкою его милости. Ахъ! зачѣмъ я долженъ описывать такое печальное происшествіе!… Онъ взялъ ложку и, полагаясь на прочность снѣжнаго зданія, снаружи имѣвшаго видъ довольно-твердый, хватилъ смѣло въ самую середину… Но увы! и ложка и рука съ рукавомъ и все остальное, прошли насквозь, не останавливаясь, до самаго дна, откуда раздался печальный звукъ, свидѣтельствовавшій, что блюдо, на которомъ все это произошло, ужь болѣе не существовало!… Дѣйствительно, оно разбилось пополамъ и жидкость извнутри текла на скатерть… Толпа слугъ мигомъ засуетилась вокругъ Титмауза… въ глазахъ у него потемнѣло, краска исчезла съ лица, онъ ощутилъ какое-то странное чувство, какъ-будто бы пришелъ конецъ всему на свѣтѣ.

— О, мистеръ Титмаузъ, прошу васъ объ этомъ не безпокоиться: это, право, не значитъ рѣшительно ничего, сказалъ графъ ласково, замѣтивъ его волненіе.

— Ахъ, Боже мой!… милордъ! миледи!… О, какой я осёлъ!

— Прошу васъ не безпокойтесь, мистеръ Титмаузъ, сказала леди Сесилія съ истиннымъ сожалѣніемъ къ его несчастному состоянію: — прошу васъ не безпокойтесь, иначе вы насъ этимъ огорчите.

— Я прошу… я покорнѣйше прошу прощенія!… Съ дозволенія вашей милости и съ вашего, миледи, я доставлю вмѣсто этого блюда самое лучшее, какое только есть въ цѣломъ Лондонѣ… завтра утромъ, чуть-свѣтъ. При этихъ словахъ, лакей, убиравшій скатерть, испустилъ невнятный звукъ удержаннаго смѣха и смутилъ бѣднаго Титмауза еще болѣе.

— Не безпокойтесь, это совершенная бездѣлица, мистеръ Титмаузъ, повторилъ графъ ласково.

— Но если только ваша милость позволитъ мнѣ, за цѣной не постою. Я знаю самую лучшую лавку въ Оксфордской Улицѣ.

— Не угодно ли вамъ выпить со мной рюмку шампанскаго, перебилъ графъ такимъ тономъ, который заставилъ его понять, что объ этомъ предметѣ не слѣдовало болѣе говорить ни слова. Долго, однакожъ, не могъ онъ успокоиться и едва-едва, минутъ черезъ десять, успѣлъ дойдти до той невысокой степени присутствія духа, съ которою вошелъ въ домъ графа Дреддлинтона. Онъ не могъ дать себѣ впослѣдствіи никакого отчета о томъ, какъ сошла ему съ рукъ вся остальная часть обѣда; помнилъ, впрочемъ, что съ нимъ обходились какъ-нельзя-болѣе ласково, снисходительно и никакого шума не поднимали. Представьте себѣ только, ну что, еслибъ такое происшествіе случилось на Атласной Дачѣ, или даже въ Алиби-Домѣ!…

Скоро послѣ того, какъ слуги удалились изъ комнаты, леди Сесилія встала изъ-за стола. Титмаузъ, замѣтивъ, что графъ собирается звонить, предупредилъ его и потомъ кинулся со всѣхъ ногъ къ дверямъ, которыя онъ отворилъ прежде чѣмъ слуга, стоявшій съ другой стороны, успѣлъ взяться за ручку замка, и оба они стояли, одинъ внутри, другой снаружи и оба кланялись леди Сесиліи, которая прошла мимо величественнымъ шагомъ, опустивъ глаза и стиснувъ губы, чтобъ удержать въ себѣ сильное стремленіе улыбнуться, можетъ-быть, даже захохотать. Титмаузъ остался одинъ съ графомъ Дреддлинтономъ и, сѣвъ опять на свое мѣсто, сталъ убѣдительно повторять прежнюю просьбу, чтобъ ему позволено было купить новое блюдо въ-замѣнъ того, которое онъ разбилъ, увѣряя при этомъ графа, что онъ издержекъ не пожалѣетъ; но онъ былъ встрѣченъ такимъ строгимъ отказомъ со стороны его милости, что, наскоро извинясь, принужденъ былъ оставить этотъ разговоръ, въ концѣ котораго, впрочемъ, графъ добродушно прибавилъ, что онъ замѣчаетъ шутку, затѣянную мистеромъ Титмаузомъ, и цѣнитъ вполнѣ его остроуміе. Это чуть-было опять не пустило въ ходъ нашего пріятеля, но взглядъ на лицо его величественнаго собесѣдника сковалъ ему языкъ.

— Я слышалъ, мистеръ Титмаузъ, началъ вдругъ графъ, что вы заняты были по торговой части, впродолженіе того времени, какъ вы лишены были имѣнія — правда ли это, сэръ?

— Д-а, сэръ… милордъ… отвѣчалъ Титмаузъ, наскоро обдумывая, не слѣдуетъ ли ему вовсе умолчать про магазинъ; но онъ не смѣлъ рискнуть на такую явную ложь. — Я занятъ былъ въ одномъ изъ богатѣйшихъ торговыхъ заведеній столицы, на западномъ концѣ города, милордъ… и тамъ, разумѣется, завѣдывалъ всѣмъ; но, признаюсь, мнѣ какъ-то всегда не нравилось это дѣло и я никакъ не могъ себя пріучить… вы понимаете, милордъ?…

— Какъ-нельзя-лучше, сэръ, и я вполнѣ цѣню ваши чувства. Но торговые интересы этой страны не должны быть пренебрегаемы. Тѣ, которые участвуютъ въ нихъ, часто бываютъ очень-достойные люди.

— Нѣтъ, не бываютъ, милордъ, прошу извиненія. О, еслибъ ваша милость знали ихъ такъ хорошо, какъ я! Самый подлый народъ, могу васъ увѣрить, милордъ! Все на свѣтѣ готовы сдѣлать, чтобъ только зашибить лишній пенни и часто продаютъ гниль за товары перваго сорта.

— Безъ-сомнѣнія, сэръ, могутъ случаться неправильности, странности, даже и въ этомъ родѣ, ха, ха, ха! но въ общемъ, сэръ, я увѣренъ, есть много очень-порядочныхъ особъ, занятыхъ торговлею. Я имѣлъ честь, сэръ, принимать участіе въ утвержденіи многихъ мѣръ, клонившихся къ защитѣ выгодъ этого класса народа. Мы ужь нѣсколько лѣтъ, сэръ, слѣдуемъ по совершенно-ложному направленію; но, чтобъ намъ не продолжать далѣе этого разговора, я вамъ замѣчу, сэръ, что ваше знакомство съ основаніями и главнѣйшими подробностями торговыхъ оборотовъ, безъ-сомнѣнія составляющихъ одну изъ важнѣйшихъ пружинъ государственнаго величія, можетъ современемъ быть вамъ полезно.

— Да, милордъ, конечно! Когда я стану меблировать свои дома въ провинціи и въ Лондонѣ, то, съ позволенія сказать, милордъ, я намѣренъ самъ ходить по лавкамъ. Я знаю всѣ ихъ замашки, и ужь меня не проведутъ. Да вотъ, напримѣръ, этотъ Тэг-Рэгъ… а, хмъ… онъ вдругъ замолчалъ и посмотрѣлъ на графа съ довольно-смущеннымъ видомъ.

— Я не хотѣлъ вамъ сказать этого-именно, произнесъ графъ, невольно улыбаясь. — Прошу васъ, налейте вашу рюмку, мистеръ Титмаузъ. Тотъ налилъ. — Вы, разумѣется, знаете, мистеръ Титмаузъ, что мѣстечко Яттонъ, теперь совершенно въ вашихъ рукахъ, и мнѣ приходитъ въ голову, что такъ-какъ наши политическія убѣжденія согласны, то я могу быть сочтенъ… съ политической точки зрѣнія говоря, главой семейства. Вы понимаете, мистеръ Титмаузъ?

— Такъ точно, милордъ; ей-Богу мнѣ кажется, что вы правы.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, намъ слѣдуетъ позаботиться объ интересахъ… семейства.

— О, конечно, милордъ, я сочту себя въ высшей степени счастливыми.. и мы составимъ прекрасное семейство, если только вашей милости будетъ угодно; я не имѣю противъ этого никакого возраженія, милордъ.

— Какую низкую, неблагородную уловку, неправда ли, мистеръ Титмаузъ, употребила министерская партія, чтобъ впихнуть своего кандидата за наше мѣстечкоI Графъ намекалъ на очень-ловкое распоряженіе противной стороны, вслѣдствіе котораго, указъ о выборахъ на вакансію Обри, отосланъ былъ въ Яттонъ, прежде чѣмъ вліяніе новаго помѣщика могло быть приведено въ дѣйствіе, и на мѣсто мистера Обри выбранъ былъ одинъ изъ его друзей, сэръ Персиваль Пиккернигъ, баронетъ.

— Да, милордъ, отвѣчалъ Титмаузъ; этотъ сэръ… какъ-бишь его зовутъ, съигралъ съ нами славную штуку!

— Хмъ, сэръ, дѣло случайное, имъ удалось на минуту; но, продолжала его милость, очень-значительнымъ и величественнымъ тономъ: — легко можетъ быть, что ихъ торжество ненадолго. Да, мистеръ Титмаузъ, люди такіе, какъ я… Но позвольте мнѣ налить вашу рюмку… сэръ, я имѣю честь поздравить васъ съ возвращеніемъ вашихъ правь и пожелать вамъ здоровья и долгой жизни, чтобъ насладиться ими вполнѣ! произнесъ графъ съ видомъ торжественной вѣжливости.

— Осмѣлюсь доложить вамъ, милордъ, что вы чрезвычайно-любезны, началъ Титмаузъ, вставая и говоря стоя, потому-что онъ пріобрѣлъ ужь маленькій навыкъ къ этимъ вещамъ и зналъ, что если въ обществѣ пьютъ за здоровье джентльмена, по какому-нибудь важному случаю, то съ его стороны приличіе требуетъ встать и отвѣчать на привѣтствіе въ такихъ словахъ, какія успѣютъ прійдти ему въ голову: — и я очень горжусь… я… а… я прошу позволенія, милордъ, предложить тостъ за драгоцѣнное здоровье вашей милости, и очень вамъ благодаренъ. Послѣ этого онъ сѣлъ; каждый изъ нихъ налилъ себѣ еще по рюмкѣ лафита и Титмаузъ выпилъ свою.

— Какъ странны, сказалъ графъ задумчиво послѣ нѣкотораго молчанія: — неожиданные перевороты въ жизни, о которыхъ намъ иногда случается слышать!

— Да, милордъ, вы изволите говорить совершенную правду. Бываютъ самыя удивительныя перемѣны!.. Боже мой! вы только представьте себѣ, милордъ, что я… я самъ, не далѣе какъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, бѣгалъ взадъ и впередъ по Оксфордской Улицѣ, съ ар… онъ остановился на-отрѣзъ и покраснѣлъ до ушей.

— Да, сэръ, отвѣчалъ графъ, тономъ ласковаго и снисходительнаго участія: — какъ ни бѣдны были ваши обстоятельства, но большое утѣшеніе думать, что судъбѣ такъ было угодно. Сэръ, ничего нѣтъ безчестнаго быть бѣднымъ, если мы не можемъ этому помочь. Превратности счастія, сэръ, случались съ величайшими лицами въ нашей исторіи. Вы помните Альфреда, сэръ? Титмаузъ поклонился въ знакъ согласія; но еслибъ его спросили, то могъ бы сказать объ этомъ предметѣ, я думаю, также мало какъ и самъ графъ.

— Позвольте мнѣ спросить васъ, мистеръ Титмаузъ, сдѣлали вы какое-нибудь условіе съ вашимъ противникомъ насчетъ уплаты прежнихъ доходовъ? спросилъ графъ, повидимому, съ большимъ участіемъ.

— Нѣтъ, милордъ, не сдѣлалъ еще; но мои стряпчіе говорятъ, что они скоро заберутъ его въ тиски, осмѣлюсь доложить вашей милости, такъ-таки и говорятъ, именно эгими словами.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? произнесъ графъ, серьёзно. А на какую сумму, по ихъ разсчетамъ, вы имѣете право?

— 60,000 ф., милордъ, по-крайней-мѣрѣ. Этого довольно будетъ, надѣюсь, чтобъ пуститься въ ходъ! отвѣчалъ Титмаузъ съ большимъ жаромъ, но графъ содрогнулся невольно и сталъ пить вино неговоря ни слова.

— Кстати, мистеръ Титмаузъ, сказалъ онъ, послѣ довольно-долгаго молчанія: — вы вѣрно простите мнѣ, если я вамъ скажу, что, можетъ-быть, небезполезно было бы для васъ пробыть въ одномъ изъ университетовъ, по-крайней-мѣрѣ, хоть годъ.

— Всенижайше прошу прощенія у вашей милости; но неслишкомъ ли я для этого старъ. Я слыхалъ, что все это шайки взрослыхъ школьниковъ, которые не учатся тамъ ничему, кромѣ какихъ-то старинныхъ языковъ, никуда негодныхъ теперь, потому-что на языкахъ этихъ ужь больше не говорятъ. Къ-тому же, милордъ, я ужь толковалъ объ этомъ предметѣ съ мистеромъ Геммономъ!..

— Съ мистеромъ Геммономъ! Позвольте мнѣ узнать, сэръ, кто такой эта особа?

— Одонъ изъ моихъ стряпчихъ, милордъ; очень-искусный человѣкъ и юристъ съ головы до ногъ. Это онъ-то и открылъ все, что касается до моего дѣла, милордъ. Еслибъ ваша милость увидѣли его хоть на минуту, ваша милость сказали бы сами, что преловкій человѣкъ.

— Вы извините мое любопытство, сэръ; по вѣдь, конечно, нужны были очень-обширныя средства, чтобъ вести такую огромную тяжбу.

— О, да, милордъ, конечно. Но гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ уладили это все и, между нами будь сказано, я полагаю, что мнѣ прійдется отсчитать имъ порядочный кушъ чистыми деньгами. Но я заставлю ихъ выжать все, что имъ нужно, изъ кармановъ этого почтеннѣйшаго мистера Обри.

Потихоньку продолжая свои вопросы, графъ вывѣдалъ у Титмауза гораздо-болѣе, чѣмъ тотъ расположенъ былъ ему открывать на счетъ гг. Кверка, Геммона и Снапа, и почувствовалъ особенное нерасположеніе къ Геммону. Графъ сдѣлалъ ему нѣсколько очень-положительныхъ намековъ о необходимости быть осторожнымъ съ такими людьми и изъявилъ надежду, что онъ не рѣшится на что-нибудь важное, не спросивъ совѣта у его милости, который, разумѣется, употребитъ въ его пользу всю свою опытность въ дѣлахъ свѣта и откроетъ ему глаза насчетъ козней тѣхъ лицъ, которые хотятъ сдѣлать его своею добычею. Титмаузъ началъ чувствовать, что тутъ-то наконецъ встрѣтилъ онъ истиннаго друга, совѣты котораго заслуживали съ его стороны глубочайшаго уваженія и покорности.

— Ну, мистеръ Титмаузъ, сказалъ наконецъ графъ, поглядѣвъ на часы: — не пойдти ли намъ въ гостиную? Дѣло въ томъ, сэръ, что мы съ леди Сесиліею приглашены сегодня вечеромъ къ герцогинѣ Дейямондъ. Мнѣ очень жаль, что я не могу взять васъ съ собою, сэръ; но какъ бы то ни было, а не пойдти ли намъ теперь къ леди Сесиліи, продолжалъ онъ, вставая. Тотчасъ же вскочилъ и Титмаузъ и они съ графомъ пошли въ гостиную, гдѣ, кромѣ леди Сесиліи, сидѣла еще одна дама, которой Титмаузъ не былъ вовсе представленъ. То была миссъ Максплейханъ, дальняя и очень-бѣдная родственница покойной графини, дѣвица лѣтъ тридцати, принятая въ домъ графа Дреддлингона, гдѣ она давно ужь ѣла горькій, горькій хлѣбъ зависимости. Бѣдняжка! съ одного взгляда можно было понять, что этотъ хлѣбъ пошелъ ей не въ прокъ. Одѣта она была въ простое, бѣлое кисейное платье; манеры ея выражали робость и принужденіе, а на лицѣ замѣтно было уныніе; но черты этого лица говорили ясно, что она была бы хороша, еслибъ только могла быть счастлива. Въ нихъ выражался умъ и чувство иногда просвѣчивало во взорѣ; по этотъ взоръ долженъ былъ вѣчно слѣдить за движеніями графа и леди Сесиліи съ почтительною, рабскою заботливостью. Бѣдная миссъ Максплейханъ постепенно превращалась въ льстеца и чувствовала свое униженіе; но между лестью и голодною смертью не видѣла для себя середины. Она знала хорошо языки и музыку, и это одно ужь съ давнихъ поръ озлобило противъ нея леди Сесилію, незнавшую почти ничего. Вслѣдствіе того, она безпрестанно терпѣла отъ нея множество мелкихъ, язвительныхъ обидъ, такихъ, можетъ-бытъ, которыя только чувствительная душа можетъ оцѣнить, потому-что графъ и его дочь были примѣрные люди насчетъ всего, что касалось приличія, и никогда не рѣшились бы оскорбить кого-нибудь явно. Она жила въ родѣ компаньйонки у леди Сесиліи и совершенно зависѣла отъ нея и отъ графа въ своемъ существованіи. Когда нашъ пріятель и графъ вернулись въ гостиную, дамы сидѣли на софѣ рядомъ и леди Сесилія смотрѣла на Титмауза въ лорнетъ съ неизъяснимой небрежностью, смотрѣла все время, пока онъ не подошелъ къ ней шага на три. Вставая, чтобъ занять свое мѣсто и приготовить чай, миссъ Максилейханъ получила отъ Титмауза пренизкій поклонъ. Какъ ни смѣшно онъ былъ отвѣшенъ, но все-таки намѣреніе было вѣжливое; къ-тому же, такую вѣжливость она не привыкла встрѣчать въ другихъ гостяхъ графа, и эта мысль притупила ѣдкость презрительной насмѣшки, съ которою леди Сесилія приготовляла ее встрѣтить ихъ новаго родственника. Постоявъ минуты двѣ возлѣ софы, Титмаузъ осмѣлился сѣсть на нее, по только на самый краешек ь, какъ-будто бы опасаясь потревожить леди Сесилію, небрежно-прислонившуюся къ углу съ томно-спѣсивымъ видомъ.

— Итакъ, вы ѣдете, миледи, поплясать сегодня вечеромъ, какъ говоритъ милордъ, произнесъ Титмаузъ почтительно. — Надѣюсь, что ваша милость будете веселиться.

— Мы жалѣемъ, что вы насъ не провожаете, мистеръ Титмаузъ, сказала леди Сесилія, слегка наклоняясь къ нему и смотря на миссъ Максплейханъ съ едва-примѣтной, но очень-ѣдкой улыбкой.

— За величайшую честь почелъ бы, миледи, отвѣчалъ Титмаузъ, мсжду-тѣмъ какъ слуга подавалъ ему чай. — Эти чашки и блюдечки, миледи, должны быть изъ чужихъ краевъ, если я не ошибаюсь? Хоть онѣ смотрятъ и очень-забавно, а смѣю спросить, ужь вѣрно стоютъ вамъ дорого?

— Я, право, не знаю, сэръ; мы имѣемъ ихъ очень-давно.

— Ей-Богу, миледи, мнѣ онѣ очень нравятся!

Но ея милость не расположена была къ разговору; Титмаузъ увидѣлъ это и замолчалъ.

— Любите ли вы музыку, мистеръ Титмаузъ? спросилъ графъ, замѣчая, что остановка разговора очень-затруднительна для его гостя.

— Очень, милордъ; а ваша милость?

— Я очень люблю вокальную музыку, сэръ, оперу.

Это было сказано нарочно для миссъ Максплейханъ, которая играла на фортепіано очень-хорошо, но не пѣла; и она поняла это какъ-нельзя-лучше.

— Что, вы играете на какомъ-нибудь инструментѣ, мистеръ Титмаузъ? спросила леди Сесилія, и улыбка, мелькавшая у нея на губахъ, стала немножко-замѣтнѣе, когда Титмаузъ отвѣчалъ отрицательно, прибавивъ, что онъ начиналъ учиться на кларнетѣ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, но не могъ справиться съ клапанами.

— Какое чудесное у васъ фортепіано! сказалъ онъ: — извините меня, миледи, не осмѣлюсь ли я васъ попросить съигратъ намъ что-нибудь!

— А вотъ, миссъ Максплейханъ съиграетъ вамъ что-нибудь, если вы желаете, отвѣчала леди Сесилія холодно.

Нѣсколько времени спустя, слуга доложилъ ея милости и графу, что карета была у подъѣзда и оба они ушли въ свои туалетныя комнаты, сдѣлать небольшія перемѣны въ костюмѣ: графъ — перемѣнить жилетъ, а леди Сесилія — украсить свой надменный лобъ небольшой короной изъ брильянтовъ. Какъ только они ушли

— Я съ большимъ удовольствіемъ съиграю для васъ, сэръ, если вы желаете, сказала миссъ Максплейханъ голосомъ, въ которомъ звучало столько грусти и доброты, что онъ непремѣнно проникъ бы до сердца Титмауза, еслибъ только у Титмауза было сердце. Онъ вскочилъ и поклонился ей очень-низко, вслѣдствіе чего она сѣла за фортепіано. Открывъ его, она начала играть легкимъ, блестящимъ образомъ такую музыку, какая, по ея мнѣнію, могла всего болѣе нравиться ея слушателю, а именно: вальсы и марши, до-тѣхъ-поръ, пока дверь отворилась и леди Сесилія появилась снова, натягивая перчатки, въ томъ сіяющемъ головномъ уборѣ, о которомъ я ужь говорилъ; вслѣдъ за нею вернулся и графъ.

— Ну, сэръ, сказалъ онъ съ любезностью, полною чувства собственнаго достоинства: — я не имѣю надобности повторять вамъ, до какой степени мнѣ пріятно, что мы успѣли познакомиться другъ съ другомъ. Надѣюсь, что съ этихъ поръ вы не будете считать себя чужимъ въ нашемъ домѣ.

— О!.. Повѣрьте, милордъ!.. воскликнулъ Титмаузъ, тихимъ голосомъ и вдругъ отвѣсилъ пренизкій поклонъ.

— И что, по возвращеніи вашемъ изъ Йоркшира, продолжалъ графъ, надѣвая перчатки: — вы повидаетесь съ нами. Мы оба принимаемъ большое участіе въ успѣшномъ ходѣ вашихъ дѣлъ. Сэръ, я имѣю честь пожелать вамъ добраго вечера.

Онъ протянулъ свою, покрытую перчаткой, руку мистеру Титмаузу, до руки котораго онъ, впрочемъ, едва дотронулся кончиками пальцевъ.

— Мы очень сожалѣемъ, что принуждены оставить васъ, мистеръ Титмаузъ, произнесла леди Сесилія съ принуждённо-серьёзнымъ видомъ: — но мы должны быть у герцогини заранѣе, потому-что хотимъ поспѣть отъ нея еще на другой балъ. Прощайте, сэръ, и сдѣлавъ ему небольшой формальный поклонъ, она вышла изъ гостиной, въ сопровожденіи графа, необращая болѣе вниманія на Титмауза, который отвѣшивалъ ей пять или шесть такихъ поклоновъ, что всѣ присутствующіе невольно улыбались. Еще минута, и онъ остался одинъ съ миссъ Максплейханъ. Ея непритворное добродушіе въ нѣсколько минутъ дало ему почувствовать себя болѣе на свободѣ, чѣмъ онъ былъ все время съ-тѣхъ-поръ, какъ вступилъ на эту холодную сцену несноснаго принужденія, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онъ находился въ стѣснительномъ присутствіи величія, которое только-что отъ нихъ удалилось. Миссъ Максплейханъ чувствовала къ нему сначала презрѣніе, доходившее почти до отвращенія; но чувство это скоро превратилось въ жалость. «Какъ далеко не въ своей сферѣ будетъ это несчастное созданіе», думала она, «среди такого блестящаго положенія». Титмаузъ скоро сдѣлался очень разговорчивъ и разсказалъ ей обо всѣхъ своихъ знакомыхъ, о миссъ Таг-Рэгъ и о миссъ Кверкъ въ-особенности, которыя обѣ рѣшительно умирали отъ любви къ нему и думали, что онъ тоже ихъ любитъ… но ошибались крѣпко на этотъ счетъ. Онъ намекнулъ послѣ того объ одной необыкновенно-милой дѣвушкѣ, которая обладаетъ его сердцемъ, и прибавилъ, что надѣется на взаимность, какъ только устроитъ все толкомъ въ Яттонѣ. Потомъ онъ описалъ ей съ какимъ торжествомъ онъ намѣренъ былъ вступить во владѣніе своимъ новымъ помѣстьемъ. Окончивъ это, онъ сталъ разсказывать, что вчера утромъ ходилъ смотрѣть, какъ вѣшали преступника. Тутъ онъ началъ сходить въ такія возмутительныя подробности, что бѣдная собесѣдница, отъ ужаса и отвращенія, не знала куда дѣваться. Желая какъ-нибудь перемѣнить разговоръ, она вдругъ спросила его: любитъ ли онъ геральдику? и, вставъ съ софы, повела его въ другую комнату, гдѣ, на красивомъ столикѣ старинной работы, лежалъ, навернутый на раззолоченной палкѣ, огромный свитокъ пергамента, отдѣланный великолѣпно и раскрагаеный превосходнымъ образомъ. Онъ имѣлъ около трехъ четвертей аршина въ ширину и аршинъ десять или пятнадцать въ длину. То была родословная дома Дреддлинтоновъ. Миссъ Макеплейхань разсказала ему о Сеймонѣ де-Дрелинкуртъ, одномъ изъ самыхъ древнѣйшихъ предковъ графа, который перешелъ въ Англію съ Вильгельмомъ-Завоевателемъ и оказалъ изумительные подвиги храбрости въ сраженіи при Гастингсѣ. Титмаузъ слушалъ ее разинувъ ротъ, съ удивленіемъ неописаннымъ, и едва не дрожалъ при мысли, что онъ разбилъ дорогое блюдо, принадлежавшее вельможѣ, который имѣлъ такихъ славныхъ предковъ. Ему и въ голову не пришло, что онъ самъ происходилъ отъ нихъ же. Во время этого послѣдняго разговора вошелъ слуга и увѣдомилъ его шопотомъ, что «его карета пріѣхала». Титмаузъ разсудилъ, что этикетъ требуетъ съ его стороны уѣхать немедленно.

— Прошу извиненія, миледи. Если когда-нибудь будете близко отъ моего помѣстья въ провинціи, то я счелъ бы за особенную честь увидѣть вашу милость.

— Вы ошибаетесь, сэръ, торопливо перебила миссъ Максплейханъ и покраснѣла жестоко. Дѣло въ томъ, что Титмаузъ не разслушалъ хорошенько ея имени, которое леди Сесилія произнесла нѣсколько разъ довольно-невнятно, и естественнымъ образомъ заключилъ, что она тоже была дама знатнаго сана. Онъ, впрочемъ, такъ занятъ былъ стараніемъ совершить граціозно свой выходъ, что не понялъ объясненія своей ошибки и, отвѣсивъ поклонъ едва не до земли, вышелъ на площадку вверху лѣстницы. Тамъ рослый лакей ловко поднесъ ему шляпу и трость и повелъ его внизъ. Спустившись, онъ началъ шарить въ карманахъ, вынулъ оттуда шиллинговъ пять и роздалъ лакеямъ, которые стояли въ передней, чтобъ присутствовать при его отъѣздѣ. Одинъ изъ нихъ отворилъ дверцы, опустилъ подножки и посадилъ Титмауза въ карету.

— Куда прикажете, сэръ? спросилъ лакей, захлопывая дверцы.

— Въ гостинницу Кочерыжки, въ Ковент-Гарденѣ, отвѣчалъ Титмаузъ.

Адресъ былъ переданъ кучеру и карета поѣхала. Какъ только Титмаузъ успокоился достаточно, чтобъ разсудить о происшествіяхъ этого вечера, онъ тотчасъ пришелъ къ заключенію, что графъ Дреддлинтонъ былъ дѣйствительно очень-важный человѣкъ; что леди Сесилія была очень-хороша, но довольно-спѣсива, а миссъ Максплейханъ (леди какая-то, какъ онъ предполагалъ) одна изъ самыхъ интересныхъ женщинъ, какихъ только когда-нибудь ему случалось видать. Что-то такое, особенно-пріятное было въ ней. Однимъ словомъ, онъ чувствовалъ къ ней какую-то благодарную привязанность; но долго ли продлилось бы это чувство, еслибъ онъ узналъ, что она простая миссъ и бѣдная родственница, объ этомъ читатель можетъ догадываться самъ.

ГЛАВА VIII.

На слѣдующій день утромъ, въ половинѣ девятаго, мистеръ Геммонъ былъ ужь у Титмауза, горя нетерпѣніемъ узнать, какъ онъ провелъ вчерашній вечеръ. Геммонъ былъ принятъ, однако, совсѣмъ не такъ, какъ того ожидалъ и какъ обыкновенно бывало, и это заставило его сначала подумать, что графъ Дреддлингонъ вѣрно вывѣдалъ у Титмауза всѣ отношенія новаго наслѣдника къ фирмѣ и къ нему, Геммону въ-особенности, и успѣлъ поселить въ душе его недовѣрчивость и подозрѣніе. Но Геммонъ, несмотря на всю свою проницательность, ошибался вполнѣ. Дѣло въ томъ, что бѣдный Титмаузъ просто пытался перенять изящное, спокойное и томное обращеніе тѣхъ людей, съ которыми онъ провелъ вчерашній вечер ь и которые произвели на него очень-сильное впечатлѣніе. Онъ протяжно выговаривалъ слова, смотрѣлъ прищуривъ глаза, какъ-будто въ полуснѣ, и, обращаясь къ Геммону, называлъ его безпрестанно: «сэръ» и «мистеръ Геммонъ», ни дагь ни взять такъ же точно, какъ графъ Дреддлинтонъ обращался съ нимъ самимъ вчера вечеромъ. Во время разговора, нашъ пріятель сидѣлъ за завтракомъ, въ самомъ яркомъ и пестромъ халатѣ, какой только можно себѣ вообразить, и держалъ газету въ рукахъ. Однимъ словомъ, наружность и манеры его были совсѣмъ-непохожи на то, что Геммонъ привыкъ видѣть прежде, и этотъ джентльменъ, отъ времени до времени, посматривалъ на Титмауза, какъ-будто бы сомнѣваясь, точно ли это онъ. Ужь не собирается ли онъ, чего добраго, развязаться съ тѣми, которые направляли его путь изъ мелей бѣдности въ открытое море избытка, освѣщенное яркими лучами знатности и отличія?.. Геммонъ этого не зналъ, но онъ нахмурилъ лобъ и въ тонѣ голоса его, въ манерахъ, появилось вдругъ что-то строгое и повелительное, что разомъ привело Титмауза въ прежніе его размѣры, такъ-что, когда Геммонъ началъ пріятный предметъ разговора о завтрашнемъ путешествіи и объявилъ, что онъ теперь ужь почти окончилъ всѣ приготовленія къ поѣздкѣ въ Яттонъ и къ занятію новопріобрѣтеннаго имѣнія, согласно съ желаніемъ своего кліента, то-есть въ достаточно-великолѣпномъ вкусѣ — тонкая оболочка манерности растаяла совершенно и Титмаузъ сталъ снова самимъ-собой. Онъ тотчасъ же сообщилъ Геммону подробный отчетъ обо всемъ, что происходило въ домѣ графа, прибавивъ много такого, что очень могло произойдти, но чего дѣйствительно не было; а именно, что будто бы его милость отозвался съ особенною похвалою о мистерѣ Геммонѣ, какъ объ удивительно-ловкомъ и свѣдущемъ юристѣ, утверждая клятвою, что то были собственныя слова графа, который также говорилъ, что онъ счелъ бы за особенное счастье увидѣть самого мистера Геммона, и много другаго-чего въ томъ же родѣ. Также, будто-бы онъ былъ все время на самой короткой ногѣ съ леди Сесиліею и что оба, то-есть и она и графъ, упрашивали его очень-усердно ѣхать съ ними на балъ къ одному герцогу. О разбитомъ блюдѣ онъ не упомянулъ ни слова; но зато сказалъ, что будто бы они втроемъ имѣли цѣлую дюжину лакеевъ для прислуги, и что на столѣ стояло сортовъ двадцать разныхъ винъ, что за обѣдомъ у нихъ перемѣняли блюда безъ конца, что графъ носилъ звѣзду, подвязку и ленту (это послѣднее Геммонъ счелъ также сомнительнымъ, какъ и все остальное), что графъ сказалъ будто бы ему, Титмаузу, что и онъ, Титмаузъ, можетъ надѣяться получить современемъ такія же украшенія, когда будетъ засѣдать въ Палатѣ Лордовъ, и совѣтовалъ ему, кромѣ того, очень-убѣдительно, вступить въ Парламентъ какъ можно скорѣе; потому-де, что правое дѣло требуетъ сильной подпоры.

Какъ только Титмаузъ окончилъ свою маленькую импровизацію, Геммонъ перешелъ къ главному предмету посѣщенія, то-есть къ поѣздкѣ, назначенной на слѣдующій день. Онъ сказалъ, что, къ-сожалѣнію, мистеръ Снапъ изъявилъ очень-сильное желаніе присутствовать при торжествѣ мистера Титмауза и что если только онъ не находитъ какого-нибудь особеннаго препятствія… «О! никакого, ей-Богу! Этотъ бѣдный Снапъ славный малой въ своемъ родѣ!» перебилъ Титмаузъ и тотчасъ же далъ согласіе, причемъ Геммонъ увѣдомилъ его, между-прочимъ, что мистеръ Снапъ принужденъ будетъ вернуться въ Лондонъ съ дилижансомъ на слѣдующій же день.

Читатель улыбнется, когда я ему скажу, а читательницѣ, можетъ-быть, даже и не понравится, когда она услышитъ, что миссъ Кверкъ тоже должна была участвовать въ поѣздкѣ: такъ устроено было ужь давно ея заботливымъ родителемъ.

Мистриссъ Эліасъ объявила, что не видитъ никакого препятствія, потому-что мистеръ Кверкъ будетъ находиться постоянно при своей дочери, и Геммонъ изъявилъ совершенную готовность способствовать къ достиженію такого желаннаго результата. Онъ также старался очень, безъ вѣдома своихъ партнёровъ, увеличить число приглашенныхъ лицъ семействомъ Тэг-Рэговъ, которые могли отправиться всѣ трое, еслибъ только вздумали, въ дилижансѣ, и тѣмъ же путемъ вернуться назадъ. Геммонъ разсчитывалъ, что это могло быть полезно во многихъ отношеніяхъ и, кромѣ того, могло доставить ему самому большую потѣху; но Титмаузъ не хотѣлъ объ этомъ и слышать, такъ-что пришлось бросить этотъ маленькій планъ. Два молодые щоголя (которыхъ Титмаузъ подцѣпилъ, одному Богу извѣстно гдѣ, но которые называли себя его друзьями и не отставали отъ него ни на шагъ), къ большой досадѣ Геммона, приглашены были тоже участвовать въ поѣздкѣ. Геммонъ видѣлъ ихъ всего одинъ разъ въ театрѣ, когда они пришли въ ложу къ Титмаузу. Одинъ изъ нихъ былъ отвратительной наружности человѣкъ, какой-то мистеръ Ними-Яхъ, мужчина лѣтъ тридцати-пяти, высокаго роста, съ огромнымъ количествомъ черныхъ волосъ, раздѣленныхъ посреди головы и упадавшихъ на обѣ стороны воротника длинными пучками кудрей. Бакенбарды у него тоже были огромные и закрывали двѣ трети лица, разстилаясь въ безобразной полнотѣ вокругъ шеи. Онъ носилъ, кромѣ того, такъ-называемую имперьялку, то-есть черный какъ смоль пукъ волосъ, висѣвшій подъ нижнею губою. Его отвратительные глаза имѣли дерзкое и чувственное выраженіе; короче сказать, вся наружность этого человѣка обличала настоящаго кутилу и забіяку. Мистеръ Ними-Яхъ, по собственнымъ словамъ его, служилъ когда-то въ арміи и считался въ родствѣ, какъ обыкновенно бываетъ съ этими людьми, съ двумя или тремя изъ лучшихъ фамилій на сѣверѣ Англіи. Онъ жилъ теперь для своего удовольствія въ Лондонѣ, гдѣ трудно было отъискать лучшаго игрока на бильярдѣ, въ чемъ удивленный Титмаузъ не разъ имѣлъ случай удостовѣриться собственными глазами. Онъ былъ большой покровитель кулачныхъ бойцовъ; зналъ всѣ ихъ секреты, всѣ ихъ притоны и сходки. Онъ имѣлъ карманъ, постоянно-набитый чужими деньгами и разъѣзжалъ по городу въ щегольскомъ кабріолетѣ, въ которомъ Титмаузу часто предлагаемо было мѣсто; и какъ-только мистеръ Яхъ вывѣдалъ отъ своего говорливаго, маленькаго собесѣдника все, что до него касалось, онъ тотчасъ началъ привлекать его къ себѣ всѣми возможными средствами, какія только были подъ рукою, старался всѣми силами и наконецъ успѣлъ. Другой, избранный товарищъ Титмауза былъ мистеръ Альджернонъ Фиц-Снуксъ, совершенный сумасбродъ. Онъ былъ единственный сынъ богатаго купца, который далъ ему, при крещеніи, звонкое имя Альджернона, а впослѣдствіи, желая угодить женѣ, прибавилъ къ фамиліи аристократическую прибавку Фицъ. Сынъ этотъ съ молодыхъ лѣтъ не обнаруживалъ никакой наклонности къ дѣлу и ему позволено было бѣгать взадъ и впередъ, незанимаясь ровно ничѣмъ, почти до двадцать-втораго года, около котораго времени умерла мать его; а нѣсколько лѣтъ спустя, скончался и отецъ, завѣщавшій своему благонадежному сыну 50,000 фунт. въ полное и безотчетное распоряженіе. Наслѣдникъ очень-благоразумно разсудилъ, что юность есть истинная пора наслаждаться жизнью и, вслѣдствіе того, недойдя до тридцати лѣтъ, промоталъ все свое состояніе, за исключеніемъ пяти или шести тысячъ фунтовъ, и въ-замѣнъ, разумѣется, получилъ кое-что, а именно: разстроенное здоровье и небольшую опытность, которая дѣйствительно могла ему пригодиться. Онъ имѣлъ очень-пріятное лицо, правильныя черты и большіе привлекательные глаза; бѣлокурые волосы его вились прелестно; въ произношеніи онъ слегка картавилъ; одѣтъ былъ всегда превосходно. Онъ тоже имѣлъ кабріолетъ и былъ большой пріятель съ Яхомъ, который ввелъ его во многіе, бонтонные домы, преимущественно въ Сент-Джемской Улицѣ^[20], гдѣ оба они съ мистеромъ Яхомъ проводили большую часть времени, особенно по вечерамъ. Въ бѣдномъ Фиц-Снуксѣ не было ничего умышленно-злаго, и если онъ попалъ на дурную дорогу, то только оттого, что не имѣлъ благоразумныхъ руководителей.

Таковы-то были избранные товарищи Титмауза: одинъ сумасбродъ, другой плутъ, и Титмаузъ намѣренъ былъ, какъ онъ говорилъ, забрать ихъ съ собой попировать въ Яттонѣ. Въ заключеніе всего, одинъ грумъ и одинъ лакей, оба нанятые недалѣе какъ наканунѣ, должны были сопровождать ихъ завтрашній день. Геммонъ увѣрялъ Титмауза, что онъ употребилъ всевозможныя старанія къ устройству торжественнаго въѣзда въ имѣніе, и что агенты его, въ Грильстонѣ, гг. Бледсекъ и Сынъ, стряпчіе, занимавшіеся обыкновенно по выборамъ въ графствѣ, а потому, разумѣется, люди опытные во всемъ, что касается до процесій, музыкантовъ и проч., приготовили все къ этому времени, и что ихъ должна встрѣтить процесія на разстояніи одной мили отъ Яттона. Люди, оставшіеся въ барскомъ домѣ, получили то же приказаніе отъ Геммона, черезъ гг. Бледсека и Сына, держать все въ исправности къ этому дню и приготовить богатый обѣдъ, по-крайней-мѣрѣ на сто кувертовъ, на который, по правдѣ сказать, всякій, кто бы ни вздумалъ прійдти, былъ приглашаемъ заранѣе. Все это Титмаузъ слушалъ едва переводя духъ; глаза его сверкали, въ ушахъ звенѣло отъ восторга… но какой языкъ можетъ описать его радость, когда онъ узналъ, что сумма въ 2,500 ф. находившаяся въ рукахъ банкира, была теперь въ его распоряженіи, и что она будетъ удвоена не позже, какъ черезъ нѣсколько недѣль, и что требованіе на 500 фунтовъ, предъявленное на имя мистера Титмауза столичнымъ агентомъ грильстонскаго банкира, было уплачено не позже какъ вчера вечеромъ… Сердце Титмауза билось шибко и онъ готовъ былъ боготворить мистера Геммона. Что жь касается до экипажей, Геммонъ просилъ Титмауза дать себѣ трудъ зайдти въ это же утро къ мистеру Акслю, въ Лонг-Экрѣ и выбрать себѣ одинѣ по вкусу. Онъ совѣтовалъ ему купить двумѣстную карету, и описалъ тѣ, которыя онъ нашелъ годными и которыя, по его приказанію, будутъ показаны ему у каретника. Все это относилось до того экипажа, въ которомъ Титмаузъ долженъ былъ ѣхать самъ; для собственнаго же употребленія мистеръ Геммонъ позволилъ себѣ выбрать еще наканунѣ. Затѣмъ мистеръ Геммонъ (именно въ ту минуту, когда новый лакей принесъ въ комнату ящиковъ семь сигаръ, купленныхъ, по приказанію Титмауза, въ дорогу) пожалъ ему руку и ушелъ, сказавъ, что онъ явится въ гостинницу Кочерыжки завтра утромъ, ровно въ одиннадцать часовъ — время, назначенное для отъѣзда. Титмаузъ, оставшись наединѣ, съ трудомъ могъ унять свой восторгъ.

Часа черезъ два, отправился онъ къ мистеру Акслю. Человѣкъ этотъ велъ дѣла двоякаго рода: публичныя, въ званіи каретника, и приватныя, въ качествѣ ростовщика. Онъ былъ богатый, очень-услужливый и очень-сговорчивый человѣкъ, и, при помощи этихъ качествъ, нажилъ себѣ состояніе, какъ многіе полагали, до 100,000 фунтовъ. Онъ не имѣлъ привычки дѣлать затрудненія, если его просили продать на кредитъ, ссудить, взять назадъ или перемѣнить экипажи какого бы то ни было рода; нисколько не противорѣчилъ, если покупщикъ требовалъ сбавки со счета, ему представленнаго, и со всѣмъ тѣмъ, никогда не оставался въ убыткѣ. Онъ ссужалъ свою модную жертву такою великолѣпною коляскою и такими деньгами для поддержанія ее въ ходу, какихъ только онъ или она могли пожелать; зная очень-хорошо, что въ надлежащее время, послѣ того, какъ они сдѣлаютъ, въ ней нѣсколько туровъ по паркамъ, да покатаются немного по улицамъ, коляска эта подъѣдетъ-себѣ преспокойно къ какой-нибудь грязной тюрьмѣ, на другомъ концѣ Лондона и, оставивъ тамъ свою ношу, вернется, очень-мало подержанная, къ тому же самому мастеру, который ее сдѣлалъ и который возьметъ ее назадъ за десятую часть цѣны, а потомъ опять пуститъ въ ходъ попрежнему. Мистеръ Аксль повелъ Титмауза очень-услужливо по своей мастерской, указывая ему на экипажи, выбранные вчерашній день Геммономъ, и мистеръ Титмаузъ осматривалъ ихъ въ лорнетъ съ важнымъ видомъ знатока, постукивая тросточкой то зубы свои, то ноги. Онъ остался повидимому неочень-доволенъ: всѣ экипажи были какъ-то слишкомъ-просты и мрачны.

— Эй, мистеръ Аксль! или какъ-бишь васъ зовутъ, что это у васъ тамъ за карета?… Да вотъ, клянусь, мнѣ такую-то именно и нужно! вдругъ воскликнулъ Титмаузъ, увидавъ парадную карету экс-шерифа съ ея роскошно-изукрашенными боками, карету, которая была ужь перекрашена разъ шесть или семь (и всякій разъ возвѣщена публикѣ хвалебными статьями въ газетахъ, какъ доказательство вкуса и великолѣпія выбраннаго шерифа) и теперь, казалось, уволена была въ отставку. Мистеръ Аксль, озадаченный такимъ восклицаніемъ и не получивъ отъ Геммона ни малѣйшаго намека на истинный характеръ своего покупщика, едва могъ повѣрить, чтобъ тотъ говорилъ серьёзно. Замѣчая, однакожь, какъ пристально онъ глядитъ на блестящій предметъ и довольно-удачно удержавъ себя отъ сильнаго побужденія расхохотаться во все горло, онъ началъ осыпать самыми соблазнительными похвалами великолѣпный экипажъ, уступленный ему, какъ онъ увѣрялъ, довольно-страннымъ случаемъ именно въ эту минуту отъ прежняго владѣльца, джентльмена, очень-хорошаго тона, который не имѣлъ въ немъ болѣе надобности. Мистеръ Аксль прибавилъ, что нѣсколько человѣкъ ужь приходили къ нему торговать его: Титмаузъ вошелъ въ задоръ. Дверцы были отперты; онъ влѣзъ въ карету и посидѣлъ на каждомъ мѣстѣ особо.

— Посмотрите, какъ она прекрасно виситъ на рессорахъ, не правда ли? спросилъ хозяинъ, самоувѣреннымъ тономъ, покачивая карету спереди, при этихъ словахъ.

— Позвольте-ка припомнить, кто-бишь приходилъ за ней вчера?… Ахъ да, сэръ Фиц-Бисквитъ Гендеръ, кажется; но мы съ нимъ еще не условились.

— А сколько вы за нее хотите? торопливо спросилъ Титмаузъ, выходя изъ кареты… и, послѣ небольшихъ переговоровъ, онъ купилъ ее, потому-что лучше всего порѣшить дѣло разомъ, когда есть много охотниковъ на хорошую вещь. Мистеръ Геммонъ, вѣрно, вчера не видалъ этой кареты, думалъ онъ, возвращаясь домой. Все остальное время дня онъ былъ въ превосходномъ расположеніи духа, по поводу этой удачной покупки, и мечталъ съ восторгомъ, какое удивленіе произведетъ она завтра утромъ.

Наконецъ это утро настало. Какъ-разъ въ назначенный часъ, то-есть за нѣсколько минутъ до одиннадцати, мистеръ Геммонъ, въ наемномъ экипажѣ съ своимъ чемоданомъ и дорожнымъ мѣшкомъ подъѣхалъ къ гостинницѣ Кочерыжки такъ близко, покрайней-мѣрѣ, какъ только могъ, потому-что, вокругъ подъѣзда, стояла небольшая толпа народа, взирая съ какимъ-то робкимъ почтеніемъ на великолѣпную колесницу, запряженную четверкой почтовыхъ лошадей. Геммонъ взглянулъ на часы и спросилъ: который изъ двухъ шерифовъ пріѣхалъ въ гостинницу. Въ отвѣтъ на это трактирный слуга, едва не разрываясь отъ смѣха, съ трудомъ могъ выговорить, что это былъ экипажъ мистера Титмауза, отъѣзжающаго въ Йоркширъ. Мистеръ Геммонъ вытаращилъ глаза, поблѣднѣлъ и едва не уронилъ на полъ зонтика, бывшаго у него въ рукахъ. Мистера Титмауза? повторилъ онъ недовѣрчиво.

— Да, сэръ, его здѣсь ужь цѣлый часъ укладываютъ въ дорогу и такая толпа народа стоитъ все время! Всякій думаетъ, сэръ, что самъ шерифъ здѣсь, отвѣчалъ слуга, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха. Мистеръ Геммонъ, противъ обыкновенія, кинулся со всѣхъ ногъ вверхъ по лѣстницѣ и вбѣжалъ прямо въ комнату Титмауза. Онъ засталъ этого джентльмена въ шляпѣ, съ засунутыми въ задніе карманы сюртука руками, съ сигарой во рту и со стаканомъ грога передъ нимъ на столѣ. Мистеръ Яхъ, мистеръ Фиц-Снуксъ и мистеръ Снапъ заняты были точно такимъ же образомъ, а мистеръ Кверкъ сидѣлъ, засунувъ руки въ карманъ, со стаканомъ глинтвейна передъ собой и съ лицомъ довольно-печальнымъ.

— Можетъ ли это быть, мистеръ Титмаузъ?… началъ Геммонъ, едва переводя духъ.

— Ахъ, здравствуйте Геммонъ! Вы аккуратны, перебилъ Титмаузъ, протягивая ему руку.

— Извините, сэръ; можетъ ли быть, чтобъ эта уродливая вещь, тамъ, у крыльца, на которую народъ зѣваетъ, указывая пальцемъ, была ваша карета? спросилъ Геммонъ съ досадою на лицѣ.

— Хмъ, да, я думаю что это такъ, отвѣчалъ Титмаузъ, немного-смущенный, но стараясь однакожь сохранить спокойный видъ.

— Нѣтъ, сэръ! отвѣчалъ Геммонъ, въ отчаяніи: — это невозможно! это рѣшительно не можетъ быть! Не-уже-ли вы купили эту вещь у мистера Аксля?

— Да, кажется, что такъ, отвѣчалъ Титмаузъ, довольно-колко.

— Онъ надулъ васъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ, сэръ! Позвольте, я съѣзжу къ нему сейчасъ же и достану вамъ приличный экипажъ.

— Эй-Богу, мистеръ Геммонъ, мнѣ кажется, что это отличная вещь! Но, что всего важнѣе, она ужь куплена и я заплатилъ за нее деньги.

— Господа! будьте вы судьями, съ увѣренностью произнесъ Геммонъ, обращаясь въ отчаяніи къ господамъ Яху и Фиц-Снуксу.

— Что касается до меня, сэръ, отвѣчалъ первый хладнокровно, стряхивая пепелъ съ сигары: — если вы желаете знать мое мнѣніе, то я признаюсь, мнѣ очень нравится эта идея. Ха, ха, ха! Карета произведетъ ощущеніе: — а въ нашей скучной жизни, это право не бездѣлица, а, Снуксъ?

— Да, признаюсь, я былъ немного озадаченъ сначала; но теперь, это проходитъ, отвѣчалъ Фиц-Снуксъ, поправляя свои воротнички и потомъ хлебнувъ изъ стакана: — эта карета, по моему мнѣнію, отличная шутка!

— Такъ вы купили это для шутки, мистеръ Титмаузъ? спросилъ Геммонъ съ принужденнымъ спокойствіемъ, едва неумирая, между-тѣмъ, отъ досады и бѣшенства.

— Для чего жь вы у меня это спрашиваете? Какъ-будто вы сами не видите… Разумѣется, купилъ для шутки… Тѣ, кому она не правится, могутъ ѣхать въ другой каретѣ.

— Помилуйте, да надъ нами будутъ смѣяться, на насъ будутъ пальцемъ показывать вездѣ, куда мы ни поѣдемъ! возразилъ тотъ съ жаромъ.

— Что жь! это будетъ очень-весело, замѣтилъ мистеръ Яхъ, смотря на Геммона съ необыкновенно-дерзкой улыбкой.

Геммонъ не отвѣчалъ ни слова, но устремилъ на Яха пристальный взоръ, который дышалъ такимъ неотразимымъ презрѣніемъ, что тому стало замѣтно-неловко. Мистеръ Яхъ былъ рѣшительно побѣжденъ и онъ это тотчасъ почувствовалъ. Когда онъ увидѣлъ, сверхъ-того, какъ послушно принялъ Титмаузъ довольно-повелительный вызовъ Геммона въ другую комнату, Яхъ рѣшился искать дружбы этого человѣка. Титмаузъ, однакожь, на этотъ разъ оказался непреклоннымъ. Онъ купилъ карету и заплатилъ за нее деньги, она приходилась ему но вкусу и онъ не видѣлъ причины, отчего бы ему себя не потѣшить. Къ-тому же, она была совсѣмъ уложена и все готово къ отъѣзду. Геммонъ махнулъ рукой и, затушивъ свое бѣшенство такъ проворно, какъ только могъ, старался какъ-нибудь помириться съ этимъ адскимъ и совершенно-неожиданнымъ случаемъ.

Миссъ Кверкъ, несмотря на всю свою охоту ѣхать въ Яттонъ и, однимъ словомъ, сдѣлать все нужное чтобъ завоевать Титмауза, ужаснулась, узнавъ и увидѣвъ, какого рода люди должны были провожать ихъ во время дороги. Что касается до мистера Яха, то она отступила отъ него съ ужасомъ, какъ только увидѣла этого человѣка. Да и какая, хоть немного-порядочная женщина, не поступила бы точно такъ же?.. Тотчасъ по пріѣздѣ своемъ въ гостинницу Кочерыжки, увидавъ своихъ неожиданныхъ спутниковъ, она ушла въ особую комнату и послала горничную просить мистера Кверка къ себѣ. Онъ засталъ ее въ большомъ безпокойствѣ. Она сильно желала вернуться назадъ въ Алиби-Домъ и соглашалась ѣхать въ дорогу, только въ случаѣ формальнаго обѣщанія со стороны Титмауза, что никто не сядетъ съ нею въ каретѣ, кромѣ отца и мистера Геммона, если только, впрочемъ, мистеръ Титмаузъ самъ не пожелаетъ быть ихъ товарищемъ. Мистеръ Кверкъ, вслѣдствіе того, послалъ за мистеромъ Геммономъ, который неслишкомъ-охотно («чортъ-возьми! думалъ онъ: сегодня все какъ нарочно не клеится!») взялся получить согласіе мистера Титмауза на такое распоряженіе.

Покуда онъ говорилъ съ мистеромъ Кверкомъ наединѣ, одинъ изъ слугъ доложилъ Титмаузу, что какой-то парень принесъ ему посылку, съ порученіемъ отдать ее лично мистеру Титмаузу. Вслѣдствіе того, въ комнату впущенъ быль мальчикъ, въ полинялой ливреѣ. Титмаузъ тотчасъ узналъ въ немъ кучеренка, принадлежавшаго дрожкамъ Тэг-Рэга, и принялъ отъ него небольшой узелокъ съ поклономъ отъ мистриссъ и миссъ Тэг-Рэгъ.

Какъ только мальчикъ ушелъ изъ комнаты — «Чортъ возьми! что жь тутъ такое?» воскликнулъ Титмаузъ, немножко-смущенный, разрѣзывая веревку. Внутри былъ пакетъ, завернутый въ бѣлую бумагу и завязанный тонкою атласною ленточкой съ красивымъ узелкомъ посерединѣ. Этотъ пакетъ и еще другой, найденный внутри, были развернуты, и что жь открылось наконецъ: три очень-хорошіе кембриковые носовые платка, которые были освидѣтельствованы, какъ слѣдуетъ, и оказались съ мѣткой T. Т., вышитой на углу волосами! Но мистеръ Яхъ развернулъ одинъ изъ платковъ — и что жь бы вы думали? на самой серединѣ, тоже вышитое волосами, открылось сердце, пронзенное стрѣлой!… Яхъ заревѣлъ, всѣ остальные захохотали.

— Что она, хорошенькая, Хиттъ? спросилъ Фиц-Снуксъ. А гдѣ ея гнѣздышко? Вѣрно какая-нибудь старая знакомая?

Титмаузъ покраснѣлъ слегка, потомъ оскалилъ зубы, приложилъ палецъ къ одной сторонѣ носа и подмигнулъ глазомъ, какъ-будто бы подтверждая тѣмъ свѣтлую идею Фиц-Снукса. На листочкѣ золотообрѣзной бумаги, запечатанномъ печатью съ нѣжной надписью: — «Не позабудь меня», написано было слѣдующее:

«Сэръ! Въ надеждѣ, что вы извините мою смѣлость, я посылаю вамъ три самые лучшіе кембриковые платка, на которыхъ моя дочь вышила мѣтки своими собственными волосами, и прошу васъ принять ихъ, уповая, что вы перенесете твердо все, что можетъ съ вами случиться, о чемъ возсылаетъ къ небу свои теплыя молитвы преданная вамъ почтительно»

"Марѳа Тэг-Рэгъ".

«P. S. Дочь моя проситъ передать Вамъ все, что вы можете пожелать. Будемъ ли мы имѣть счастіе увидѣть Васъ снова у насъ?»

Атласная-Дача. 48-го мая 18** года.

— О! скверная, старая… Фуй! Фуй! воскликнулъ мистеръ Ихъ, съ своей отвратительной улыбкой.

— Клянусь, тутъ нѣтъ ничего такого!… произнесъ Титмаузъ, краснѣя.

— Гдѣ эта Атласная-Дача? спросилъ мистеръ Фиц-Снуксъ.

— Это загородный домъ на… на дорогѣ въ Ричмондъ, отвѣчалъ Титмаузъ, немного запинаясь; но въ эту минуту вернулся Геммонъ, съ обыкновеннымъ своимъ спокойнымъ видомъ, и это вывело его изъ затрудненія. Мистеръ Геммонъ успѣлъ привести въ исполненіе планъ, предложенный мистеромъ Кверкомъ и его дочерью и не далѣе какъ черезъ четверть часа, сіяющая отставная карета экс-шерифа вмѣстила въ себѣ Титмауза, Геммона и мистера Кверка съ дочерью, а лакей и грумъ сѣли на козлахъ, между-тѣмъ, какъ въ другой, простой желтой каретѣ, покрытой багажомъ, сѣли: мистеръ Яхъ, мистеръ Фиц-Снуксъ и мистеръ Снапъ, всѣ трое съ зажженными сигарами. Снапъ ни разу еще въ жизни не былъ такъ счастливъ, какъ въ эту минуту.

Титмаузъ бросилъ свою сигару, въ угожденіе миссъ Кверкъ, которая, подъ длиннымъ чернымъ вуалемъ и въ щегольской легкой тали была ни дать ни взять новобрачная, отправляющаяся (о, Боже мой! еслибъ это дѣйствительно было такъ!) на свадебное свое путешествіе. Мистеръ Геммонъ надвинулъ шляпу на глаза и опустилъ голову, едва не умирая съ досады при видѣ насмѣшливаго шопота толпы, стоявшей кругомъ; но Титмаузъ, одѣтый великолѣпнымъ образомъ, садясь на свое мѣсто, снялъ шляпу и поклонился, какъ онъ полагалъ, удивленной толпѣ. Пошелъ! закричалъ мистеръ Геммонъ почтальйо.намъ, и карета покатилась, провожаемая рукоплесканіями. Люди, попадавшіеся на встрѣчу, по всей вѣроятности, принимали Титмауза и миссъ Кверкъ за только-что обвѣнчанную пару, можетъ-быть, за сына или за дочь одного изъ шерифовъ, который одолжилъ имъ свою парадную карету, чтобъ придать болѣе блеска ихъ интересному путешествію.

За исключеніемъ сильнаго ощущенія, произведеннаго ими на станціяхъ, единственное замѣчательное происшествіе, случившееся въ дорогѣ, было на третьей станціи отъ Лондона. Прискакавъ во весь опоръ къ гостинницѣ въ ту самую минуту, когда ихъ пріѣздъ привелъ въ движеніе всѣ колокольчики въ домѣ и заставилъ всѣхъ слугъ и конюховъ броситься къ нимъ на встрѣчу со всѣхъ ногъ, они увидѣли простую, нагруженную поклажей, пыльную дорожную карету, ждавшую лошадей, и Геммонъ съ перваго взгляда узналъ въ ней экипажъ несчастнаго Обри. Путешественники вышли. Миссъ Обри, на блѣдномъ лицѣ которой замѣтны были слѣды безпокойства и усталости, стояла возлѣ дверей, ласково разговаривая съ нищей женщиной, окруженной толпою оборванныхъ ребятишекъ. Маленькій Чарльзъ рѣзвился, играя съ ея собачонкой, а малютка Агнеса, глядя на нихъ, весело смѣялась, стараясь вывернуться изъ рукъ няньки. Мистеръ и мистриссъ Обри разговаривали, стоя у самой кареты. Геммонъ замѣтилъ все это, а также и то, что мистеръ Обри внимательно разсматривалъ ихъ наружность съ какою-то полуулыбкой на лицѣ, несмотря на все его грустное выраженіе. «Лошадей!» крикнулъ онъ, отодвигаясь глубже въ карету. — «Какая красавица стоитъ тамъ, на крыльцѣ, Титмаузъ!» воскликнулъ мистеръ Яхъ, который вылѣзъ изъ своего экипажа и подошелъ къ окошку другой кареты, устремивъ свои отвратительные глаза на миссъ Обри.

— Кто бы это могъ быть? Клянусь, она похожа на ангела!.. Должно-быть, не изъ простыхъ. Пойду посмотрю на дверцы кареты!

— Я знаю кто, произнесъ Титмаузъ очень-тихо: — я вамъ скажу послѣ.

— Говорите скорѣе, мой милый! Смотрите наша богиня исчезаетъ, шепнулъ мистеръ Яхъ нетерпѣливо.

Миссъ Обри тѣмъ временемъ сунула въ руку нищей какія-то деньги и подошла къ экипажу. Она была послѣдняя, и какъ только дверцы за нею закрылись, карета тотчасъ уѣхала.

— Кто это? съ любопытствомъ спросила миссъ Кверкъ у Титмауза, замѣтивъ (всѣ женщины очень-скоро замѣчаютъ подобныя вещи), что оба, и Геммонъ и Титмаузъ, были въ какомъ-то смущеніи.

— Это семейство Обри, отвѣчалъ Титмаузъ.

— Э!.. въ-самомъ-дѣлѣ? проворно спросилъ старый Кверкъ, высовываясь изъ окошка. — Какъ это забавно, что мы встрѣтили старыхъ птицъ! Гнѣздо ихъ, должно-быть, еще не простыло! Ха, ха!

— Какъ, папа! это тѣ люди, которыхъ вы выгнали? Боже мой! я, кажется, слышала отъ кого-то, что миссъ Обри хороша собой. Ну, я право думала… скажите мистеръ Титмаузъ, какъ вы находите? прибавила она, вдругъ оборачиваясь и смотря на него пристально.

— О, клянусь! я не нахожу въ ней ничего такого, особеннаго… Очень-обыкновенное лицо, если сказать по правдѣ, чертовски-блѣдна и проч.

Карета ихъ мчалась опять по большой дорогѣ. Титмаузъ скоро пришелъ опять въ прежнее расположеніе духа; но Геммонъ долго, долго еще сидѣлъ задумчиво, неговоря ни слова, и читатель не сталъ бы удивляться тому, еслибъ зналъ, какія мысли пробудила въ душѣ его эта неожиданная встрѣча съ дорожнымъ экипажемъ мистера Обри.

Путешествіе шло обыкновеннымъ порядкомъ. Подъѣзжая къ мѣсту торжества и ликованья, на разстояніи мили отъ мирнаго села Яттона, путешественники стали поглядывать, нѣтъ ли гдѣ-нибудь признаковъ великолѣпной встрѣчи, обѣщанной Титмаузу, а именно: музыкантовъ, процесіи или толпы народа. Но каковы бы ни были распоряженія лицъ, взявшихъ это дѣло на свои руки, имъ суждено было, по всей вѣроятности, встрѣтить неожиданное препятствіе въ такомъ происшествіи, которое для души менѣе-твердой и болѣе-суевѣрной, чѣмъ у мистера Титмауза, могло бы имѣть довольно-зловѣщій смыслъ, а именно, въ жестокой грозѣ. Весь день былъ пасмурный и небо съ утра завѣшено черными тучами. Часовъ около четырехъ, въ ту самую минуту, когда обѣ кареты подъѣхали къ повороту дороги, съ котораго открывалась вдали, надъ верхушками деревьевъ, высокая крыша барскаго дома, страшный, продолжительный блескъ молніи сверкнулъ изъ-за тучъ и тотчасъ же, вслѣдъ за нимъ, тяжелый, длинный раскатъ грома раздался прямо надъ головами путниковъ.

«Смотрите за лошадьми, ребята!» закричалъ Геммонъ почтальйонамъ. «Держите туже поводья!»

Миссъ Кверкъ, въ страхѣ, прижалась къ отцу. Титмаузъ былъ тоже немного-смущенъ и смотрѣлъ на Геммона, лицо котораго оставалось совершенно-спокойно, но имѣло какой-то озабоченный видъ… Снова загорѣлась яркая молнія; всѣ невольно закрыли лицо руками, и снова грянулъ громъ длиннымъ, длиннымъ раскатомъ, казалось, какъ-будто бы надъ самымъ верхомъ кареты. Вслѣдъ затѣмъ, давно-ожиданный дождь хлынулъ, какъ изъ ведра, и лилъ почти цѣлыя четверть часа съ безпрестанными повтореніями грома и молніи. Послѣдній поворотъ дороги открылъ передъ ними село, а также пятьдесятъ или шестьдесятъ человѣкъ, толпившихся подъ заборами съ обѣихъ сторонъ улицы — это была процесія. Съ музыкантовъ, знаменщиковъ, пѣшихъ, конныхъ — со всѣхъ текла ручьями вода. Картина была самая жалкая! Всѣ они, впрочемъ, строго соблюдая отданное приказаніе, выбѣжали тотчасъ на дорогу, какъ только увидѣли экипажи, которые убавили шагу и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дождь сталъ идти не такъ сильно, какъ прежде. Знаменщикъ изъ кожи лѣзъ, чтобъ развернуть мокрое знамя, довольно-большаго размѣра, съ надписью золотыми буквами:

Добро пожаловать въ Яттонъ!

Музыка, состоявшая изъ одного человѣка съ большимъ барабаномъ, другаго съ флейтою, третьяго съ трубою, четвертаго съ фаготомъ, двухъ человѣкъ съ кларнетами и одного мальчишки съ дудочкой — ударила въ ту же минуту: Смотри, вотъ герой-побѣдитель грядетъ! Они гудѣли и стучали усердно, въ-особенности барабанъ, но гроза и дождь жестоко портили ихъ гармонію. Обидно было видѣть, какъ мокрое знамя упрямо прилипало къ палкѣ, на зло всѣмъ усиліямъ дюжаго знаменоносца. Впереди всѣхъ ѣхалъ верхомъ на конѣ Барнабасъ Бледсекъ (senior) эсквайръ и рядомъ съ нимъ его сынъ, Барнабасъ Бледсекъ (junior) эсквайръ. За ними слѣдовалъ достопочтенный Гидіонъ Флешпотъ, учитель Грильстона, а рядомъ съ нимъ — достопочтенный Смеркъ Мёдфлинтъ, членъ секты Унитаріевъ и большой пріятель мистера Флешпота. Вслѣдъ за ними, толстый аптекарь Гергль Глистеръ, эсквайръ, ѣхалъ одинъ въ своей одноколкѣ, похожей на большую коробку съ пилюлями, въ которую заложили піявку; за нимъ — Боингъ Гонъ, эсквайръ, аукціонеръ, и мистеръ Хикъ, ученый содержатель школы, преподававшій латинскую грамматику до неправильныхъ глаголовъ, а за ними — мистеръ Сентиридъ, редакторъ, и мистеръ Вудлоузъ, издатель газеты Йокширское Пиво. Они и еще дюжины полторы другихъ лицъ, горѣвшихъ желаніемъ выразить свою преданность новому владѣтелю Яттона, на зло ненастной погодѣ, и утѣшавшихъ себя надеждою на веселый пиръ въ барскомъ домѣ, составляли главную часть процесіи. Остальная толпа состояла изъ пестраго сборища всякаго встрѣчнаго и поперечнаго народа, на видъ очень-мокраго и голоднаго, между которымъ не одни глаза обращались, отъ времени до времени, къ барскому дому съ почтительнымъ упованіемъ. Почти ни одного жителя Яттона не видно было на улицѣ и ли одинъ изъ фермеровъ имѣнія не принялъ участія въ процесіи. Всѣ они, безъ-coмнѣнія, расположены были совершенно въ противную сторону; но даже еслибъ этого и не было, все-таки одной погоды ужь было достаточно, чтобъ извинить ихъ отсутствіе. Порой раздавались звуки музыки, а тамъ — ударъ грома, а тамъ — крики: Уррра!.. Титмаузъ, на вѣки! Потомъ опять музыка, а тамъ опять громъ, а дождь между-тѣмъ такъ и лилъ. Такимъобразомъ они добрались до воротъ парка. Тутъ процесіи остановилась съ крикомъ: Титмаузъ на вѣки вѣковъ!.. Уррра! На что Титмаузъ отвѣчалъ, высовываясь то въ то, то въ другое окошко и снимая шляпу самымъ любезнымъ образомъ. Дѣйствительно, можно было подумать, что силы природы хотѣли ознаменовать своею немилостью вступленіе мистера Титмауза въ Яттонъ, потому-что именно въ ту минуту, когда онъ проѣзжалъ подъ сводомъ стариннаго въѣзда, молнія сверкнула ярче прежняго и громъ загрохоталъ, раздаваясь по всему лѣсу такимъ длиннымъ раскатомъ, какъ-будто бы и не думалъ переставать… Музыка и возгласы разомъ утихли; экипажи, всадники, пѣшіе ускорили шаги въ молчаніи, желая скорѣе укрыться отъ бури. Лошади фыркали жестоко. Титмаузъ, несмотря на отчаянныя усилія казаться спокойнымъ, былъ страшно перепуганъ. Блѣдный, какъ смерть, глядѣлъ онъ на Геммона, какъ-будто бы ожидая, что этотъ видъ придастъ ему храбрости. Миссъ Кверкъ дрожала всѣмъ тѣломъ и нѣсколько разъ даже вскрикивала. Одного только стараго Кверка не безпокоило ни на волосъ то, что вокругъ него происходило. Онъ весело потиралъ себѣ руки, трепалъ свою дочь но подбородку, подшучивалъ надъ Титмаузомъ и подталкивалъ Геммона, который, повидимому, былъ въ очень-серьёзномъ и молчаливомъ расположеніи духа. Карета ихъ наконецъ подъѣхала къ барскому дому и остановилась у крыльца. Двери отворены были мистеромъ Гриффитсомъ съ очень-печальнымъ, но вмѣстѣ съ самымъ-почтительнымъ видомъ. Позади его стояло человѣкъ шесть или семъ слугъ, готовыхъ принять путешественниковъ. Промокшая насквозь музыка попробовала заиграть: Владѣй Британія морями! въ ту минуту, когда мистеръ Титмаузъ выходилъ изъ кареты, а мистеръ Гриффитсъ держалъ надъ нимъ зонтикъ. Въ два прыжка, выскочилъ онъ изъ-подъ дождя въ переднюю залу, гдѣ первыя слова, имъ произнесенныя, были:

— Чортъ возьми, какое чудное старое мѣсто!

— Поздравляю васъ, Титмаузъ! воскликнулъ старый мистеръ Кверкъ, сжимая ему руку, когда они вошли. Титмаузъ также пожалъ руку миссъ Кверкъ, которая тотчасъ отправилась за служанкой въ особую комнату, чувствуя себя въ очень-нервномъ и раздраженномъ состояніи. Геммонъ былъ тоже немного не въ духѣ и сказалъ просто: — Вы знаете, Титмаузъ, какъ горячо я васъ поздравляю!

— О! душа моя, Титъ! Если вы хотите, чтобъ громъ и молнія перестали, отошлите этихъ несчастныхъ прочь! Отправьте ихъ куда угодно, только чтобъ они кончили свой проклятый концертъ, восклицалъ мистеръ Яхъ, входя въ залу и затыкая пальцами уши.

— Мистеръ… какъ бишь васъ зовутъ! произнесъ Титмаузъ, обращаясь къ Гриффитсу: — потрудитесь отправить прочь этихъ людей съ ихъ дьявольскомъ шумомъ. Чортъ возьми!.. Тамъ, на верху, и безъ того идетъ порядочная кутерьма!.. Чего-нибудь одного будетъ довольно съ насъ.

— Ха, ха! Славно сказано! замѣтилъ мистеръ Фиц-Снуксъ.

— Хмъ, Титмаузъ, сказалъ мистеръ Яхъ, крутя пальцами свои длинные, черные волосы, которыми онъ очень гордился и окидывая взоромъ переднюю залу: — клянусь Юпитеромъ! это совсѣмъ-недурно. Знаете ли вы, душа моя, что мнѣ это нравится. Это существенно, антично… и такъ далѣе.

— А это что за старые уроды тутъ, наверху? спросилъ вдругъ Титмаузъ, ввинтивъ лорнетъ въ правый глазъ, засунувъ руки въ карманы сюртука и осматривая старомодные портреты, висѣвшіе на стѣнахъ передней залы.

— Предки дома Дреддлинтоновъ и семейства Обри, отвѣчалъ мистеръ Гриффитсъ. — Это очень-старинные портреты, сэръ; на нихъ смотрятъ всѣ съ большимъ любопытствомъ и мистеръ Обри поручилъ мнѣ сказать, что если вамъ угодно будетъ продать ихъ…

— О, пропади онъ! Пусть беретъ себѣ всѣхъ, если нужно… я ихъ скоро отправлю гулять. Мистеръ Гриффитсъ поклонился и тяжело вздохнулъ. Къ этому времени передняя зала наполнилась лицами, принимавшими участіе въ процееіи, которыя подходили къ Титмаузу, кланяясь и расшаркиваясь поздравляли его и желали ему здоровья и счастія. Какъ только онъ успѣлъ отдѣлаться отъ ихъ лестныхъ, но утомительныхъ вѣжливостей, его слуга подошелъ къ нему, шепнувъ: — Не угодно ли вамъ одѣваться, сэръ, все готово — и Титмаузъ отправился за нимъ въ уборную комнату, принадлежавшую молодой мистриссъ Обри. Первый разъ въ жизни Титмаузъ испыталъ услужливое вниманіе лакея и приведенъ былъ въ-тупикъ при видѣ разныхъ удобствъ, его окружавшихъ… Какая бездна платья всякаго рода!… Сколько туалетныхъ снарядовъ!… Гребни, щетки, бритвы, богатый ящикъ съ туалетнымъ приборомъ; какая пропасть духовъ, маслъ, медвѣжьяго жира и мыла разныхъ сортовъ!… Все это дало Титмаузу гораздо-болѣе ясное и живое понятіе объ его измѣнившемся положеніи и о томъ, что онъ дѣйствительно сдѣлался джентльменомъ, чѣмъ все остальное, испытанное имъ до этой минуты. Его лакей показался ему самымъ ловкимъ и услужливымъ человѣкомъ въ мірѣ; но онъ затруднялъ его до такой степени, что Титмаузъ наконецъ не вытерпѣлъ и отослалъ его прочь, сказавъ, что на этотъ разъ намѣренъ одѣться одинъ. Черезъ часъ, однакожь, онъ долженъ былъ снова позвать мистера Тведля и, окончивъ съ помощью его туалетъ, явился въ гостиную, которая также, какъ и столовая, приготовлена была къ пиру. Сорокъ или пятьдесятъ кувертовъ накрыто было въ обѣихъ комнатахъ и столько же въ людской, гдѣ дѣйствіе ужь началось. Въ гостиной выходъ его произвелъ сильное ощущеніе. На минуту распространилось торжественное молчаніе; потомъ единственный джентльменъ, находившійся въ числѣ гостей, подошелъ къ нему и отрекомендовалъ себя, свою жену и свою дочь. То былъ сэръ Гаркавей Ротгётъ Вейльдфейръ, баронетъ, высокій и довольно-полный мужчина, лѣтъ пятидесяти, нрава очень-горячаго и заносчиваго, съ лицомъ, на которомъ рѣзко отпечатались слѣды бурной жизни. Носъ былъ совершенно-красный, а лобъ и ротъ усыпаны прыщами. Сэръ Гаркавей выбранъ былъ разъ представителемъ графства; но такъ истощилъ свои доходы охотою и лошадиными скачками, что принужденъ былъ оставить столичныя удовольствія, а именно, мѣсто въ Палатѣ Депутатовъ и ложу леди Вейльдфейръ въ оперѣ. Это огорчило обоихъ не мало и съ этой поры они начали отставать понемногу отъ того круга общества, въ которомъ прежде играли довольно-замѣтную роль. Въ послѣднее время сэръ Гаркавей, до котораго дошли слухи, что новый владѣлецъ мѣстечка былъ молодой человѣкъ характера очень-слабаго, сталъ подумывать о Яттонѣ, въ отношеніи къ новымъ выборамъ, и это заставило его принять приглашеніе, почтительно-сообщенное ему отъ имени мистера Титмауза, черезъ гг. Бледсека и сына. Кромѣ леди Вейльдфейръ и ея дочери, которыя обѣ освѣдомились съ какимъ-то высокомѣрнымъ любопытствомъ о дамѣ, пріѣхавшей съ мистеромъ Тигмаузомъ изъ города, что и было объяснено для нихъ совершенно-удовлетворительнымъ образомъ, въ гостиной находилось еще нѣсколько особъ прекраснаго пола, женъ и дочерей тѣхъ же самыхъ джентльменовъ, которые принимали участіе въ тріумфальной процесіи. Всѣ онѣ играли довольно-странную роль и ни одна не смѣла начать разговора съ леди Вейльдфейръ или съ ея дочерью, пока онѣ сами къ нимъ не обращались. Никогда еще старый Яттонъ не видалъ въ стѣнахъ своихъ такой пестрой и разнородной толпы.

Часовъ въ шесть, оба стола заняты были гостями и пиръ начался. Онъ былъ, какъ говорится, на славу, существенный и вмѣстѣ блестящій. Распорядители не пожалѣли ничего, что только можно было достать за деньги. У мистера Обри, въ Яттонѣ, былъ славный погребъ съ винами, который агенты его, по какому-то странному недоразумѣнію, продали не друзьямъ и знакомымъ его въ окрестностяхъ, какъ онъ желалъ и приказывалъ, а мистеру Титмаузу. Вина были отборныя и ихъ лили съ безумною расточительностью. Шампанское, бургонское и бордо уничтожались почетными посѣтителями, а другія вина, попроще, не ограничиваясь двумя главными комнатами, находили дорогу въ людскую и тамъ ихъ пили какъ воду. Веселье гремѣло со всѣхъ концовъ стараго дома и мистеръ Титмаузъ былъ въ одинъ голосъ провозглашенъ славнымъ малымъ, человѣкомъ, который современемъ пойдетъ далеко и будетъ однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей въ цѣлой провинціи. Въ концѣ обѣда, сэръ Гаркавей всталъ, и имѣя въ виду, съ одной стороны, выборы сосѣдняго мѣстечка, а съ другой, веселый столъ, который обѣщалъ всегда быть открытымъ для него въ Яттонѣ, предложилъ тостъ за здоровье новаго помѣщика, надо правду сказать, въ довольно-льстивыхъ словахъ. Тостъ принятъ былъ съ величайшимъ энтузіазмомъ всѣми присутствующими: джентльмены кричали и стучали стаканами по столу; дамы махали носовыми платками. Сцена была такая увлекательная, что миссъ Кверкъ не выдержала и залилась слезами, а отецъ ея мигалъ очень-усердно всѣмъ, сидѣвшимъ вокругъ и старался всѣми силами обратить вниманіе присутствующихъ на вѣроятность близкой и нѣжной родственной связи между этою молодою дѣвицею и мистеромъ Тигмаузомъ. Геммонъ, сидѣвшій возлѣ Титмауза, утверждалъ, что ему положительно-необходимо было произнести рѣчь ко всему обществу въ отвѣтъ на тѣ привѣтствія, которыми его такъ щедро осыпали со всѣхъ сторонъ.

— А вѣдь надо будетъ махнуть… Право, надо! Смотрите же вы помогайте, шепнулъ онъ мистеру Геммону, въ трепетѣ и смущеніи вставая со стула, причемъ его тотчасъ встрѣтили самыя восторженныя рукоплесканія и другіе ободрительные звуки, продолжавшіеся нѣсколько минутъ. Наконецъ, когда шумъ утихъ и смѣненъ былъ мертвымъ молчаніемъ, онъ произнесъ, запинаясь и съ безпрестанною помощью Геммона нѣчто въ родѣ слѣдующаго:

— Мистеръ… извините… сэръ Гаркавей и вы джентльмены… джентльмены и леди… я очень… чрезвычайно… въ высшей степени счастливъ… что… (а? что вы говорите мистеръ Геммонъ?) что вижу васъ всѣхъ здѣсь… въ этомъ мѣстѣ… здѣсь… въ Яттонѣ. (Рукоплесканіе). Леди и джентльмены… я говорю… хмъ… такъ-какъ я не привыкъ… (Сильныя рукоплесканія, впродолженіе которыхъ Титмаузъ нагнулся и шепнулъ Геммону: — чортъ меня возьми, если я могу разобрать хоть слово изъ того, что вы говорите!) Радуюсь и горжусь, видя васъ всѣхъ здѣсь… въ Яттонѣ… въ домѣ моихъ предковъ… извѣстныхъ вамъ всѣмъ… ужь нѣсколько вѣковъ сряду. Надѣюсь, что вы повеселились… (сильныя рукоплесканія) и надѣюсь, что вы будете часто посѣщать меня и дѣлать здѣсь то же, что и теперь… (еще сильнѣйшія рукоплесканія), съ особеннымъ удовольствіемъ вижу дамъ… (рукоплесканія). Часто я слыхивалъ о красотахъ Ягтона и никогда не вѣрилъ… нѣтъ, нѣтъ, извините, я хочу сказать, что я ихъ вижу теперь передъ собой. (Рукоплесканіе). Я большой охотникъ до лошадей… (рукоплесканіе), люблю скачки, охоту и прочая. (Здѣсь сэръ Гаркавей нагнулся черезъ столъ и, въ виду всего собранія, пожалъ руку краснорѣчиваго оратора.) Жалѣю, что принужденъ былъ согнать съ мѣста… а… а… старую птицу… но… гнѣздо не его… мое было все время… (Сильное ощущеніе между слушателями) впрочемъ, не желаю ему зла… (рукоплесканія). Политическія убѣжденія… (глубокое молчаніе), наши общія, старыя, добрыя политическія убѣжденія… (громкія рукоплесканія) застанутъ меня всегда на моемъ постѣ въ минуту опасности… непріятель успѣлъ однимъ переходомъ опередить меня… (сильный хохотъ и рукоплесканія), не хочу задерживать васъ долѣе… леди и джентльмены… пью за ваше здоровье и желаю частаго повторенія такихъ же веселыхъ дней.

Окончивъ эти слова, Титмаузъ сѣлъ на свое мѣсто, утомленный дѣвственною своею рѣчью и совершенно-оглушенный въ-добавокъ необыкновенно-сильными рукоплесканіями, которыми все общество привѣтствовало его при заключеніи. Въ надлежащее время много другихъ тостовъ было выпито: за здоровье леди Вейльдфейръ и другихъ дамъ, за здоровье миссъ Вейльдфейръ и другихъ дѣвицъ, за здоровье сэра Гаркавея Ротгёта Вейльдфейра, за здоровье господъ Кверка, Геммона и Снапа, предпріимчивыхъ, искусныхъ и свѣдущихъ совѣтниковъ мистера Титмауза. Потомъ, всѣ въ одинъ голосъ начали требовать танцевъ и передняя зала была наскоро для нихъ приготовлена. Часъ ужь былъ двѣнадцатый, всѣ мужчины сильно подпили, по правдѣ сказать, даже иныя дамы были немного на-веселѣ и послѣдствія такого положенія вещей стали скоро обнаруживаться. Шумъ и суматоха поднялись жестокіе. Неясные, но страшные звуки долетали изъ людской, гдѣ, какъ впослѣдствіи оказалось, большое сраженіе происходило между садовникомъ Пёмикиномъ и однимъ человѣкомъ, который настаивалъ, чтобъ всѣ закричали: «Долой Обри! Титмаузъ на вѣки вѣковъ!» Пёмикинъ имѣлъ сильный перевѣсъ, и послѣ жестокой схватки, прибилъ своего противника до-того, что тотъ замолчалъ и покорился. Но всѣмъ комнатамъ раздавались пѣсни; рѣчи были произносимы по полдюжинѣ разомъ; однимъ словомъ: никогда еще до-сихъ-пор.ъ невидано было такихъ сценъ и неслыхано такого шума въ предѣлахъ скромнаго, тихаго Яттона. Случались вещи, дѣйствительно превосходящія всякое описаніе. Мистеръ Титмаузъ, разумѣется, выпилъ очень-много вина, несмотря на то, что Геммонь не выпускалъ его изъ виду ни на одинъ мигъ, и останавливалъ разъ пятьдесятъ по-крайней-мѣрѣ въ ту самую минуту, когда онъ готовъ былъ долить свою рюмку. Титмаузъ, слѣдовательно, былъ пьянь, и это обстоятельство, я надѣюсь, смягчитъ до нѣкоторой степени негодованіе читателя, когда онъ услышитъ о маленькомъ происшествіи, случившемся въ этотъ вечеръ, происшествіи, въ которомъ Титмаузъ былъ замѣшанъ и которое, часовъ около 3-хъ или 4-хъ утра, привело этотъ блестящій балъ къ довольно-крутой и непріятной развязкѣ. Едва сознавая гдѣ онъ и что съ нимъ, и съ трудомъ держась на ногахъ возлѣ миссъ Вейльдфейръ, полненькой, бѣлокурой и добродушной дѣвушки лѣтъ 19-ти или 20-ти, съ которою онъ собирался таицовать ужь въ пятый разъ, Титмаузъ вдругъ обнялъ ее при всѣхъ и поцаловалъ разъ шесть въ губы, въ щеки и въ шею, прежде чѣмъ она успѣла опомниться отъ стыда, испуга и воспротивиться хоть сколько-нибудь такому неслыханному нападенію. Слабый крикъ ея услышанъ былъ отцомъ, который, на другомъ концѣ комнаты, въ то же самое время преслѣдовалъ миссъ Кверкъ самыми веселыми остротами. Быстро подбѣгая къ тому мѣсту, откуда раздался крикъ, онъ увидѣлъ дочь свою только-что освобожденную изъ дерзкихъ объятій полуодурѣлаго Титмауза и страшно-взволнованную. Съ пылающимъ взоромъ и съ вытянутою рукою, подошелъ онъ къ несчастному, маленькому хозяину дома и, схвативъ его за ухо, чуть-чуть не оторвалъ этотъ членъ отъ головы. Титмаузъ заревѣлъ отъ боли; но тотъ, не выпуская изъ рукъ свою жертву, далъ ему три жестокихъ пинка ногою, да такихъ, что тотъ полетѣлъ кувыркомъ прямо на руки стараго мистера Кверка, который спѣшилъ къ нему на помощь и былъ сбитъ съ ногъ неожиданнымъ толчкомъ… Миссъ Кверкъ съ крикомъ кинулась къ отцу; въ залѣ поднялся страшный шумъ… взбѣшеный и полупьяный баронетъ, увлекаемый женою и дочерью, вышелъ изъ залы, сѣлъ въ карету и тотчасъ же уѣхалъ домой, всю дорогу твердя угрозы и проклятія, а между-тѣмъ ни разу не вспомнивъ объ одномъ обстоятельствѣ, которое тоже и леди Вейльдфейръ съ дочерью совсѣмъ опустили изъ виду, а именно, что онъ самъ виноватъ былъ въ томъ же самомъ, за что такъ строго и справедливо наказалъ бѣднаго Титмауза. Что касается до гг. Яха и Фиц-Снукса, они всю ночь на-пролетъ искали такихъ же увеселеній и оба, во время похожденій своихъ въ людской, едва-едва ускользнули отъ гораздо-болѣе серьёзныхъ побоевъ чѣмъ тѣ, которые достались на долю гостепріимнаго хозяина дома.

Около половины четвертаго солнце свѣтило уже ярко на безоблачномъ небѣ; воздухъ сталъ чище и все въ природѣ свѣжѣе, послѣ вчерашней грозы; но увы! какую печальную картину представлялъ Яттонъ! Три человѣка: одинъ безъ шляпы, сонный, другой съ недопитою бутылкою въ рукахъ, а третій въ страшныхъ припадкахъ дурноты, валялись на большихъ разстояніяхъ другъ отъ друга, по сторонамъ дороги, ведущей къ воротамъ парка. Пять или шесть лошадей осѣдланныхъ и взнузданныхъ, но брошенныхъ безъ вниманія и слугами и господами, бродили по прекрасному зеленому лугу, на дворѣ противъ главнаго подъѣзда барскаго дома, щипали траву и топтали копытами гряды цвѣтовъ и кусты, его окружавшіе. Одноколка аптекаря Глистера зацѣпилась колёсами за старинные солнечные часы, къ которымъ подвезла ее лошадь, заложенная уже по-крайней-мѣрѣ часа два тому назадъ. Прямо противъ крыльца стояла почтовая бричка, въ которой пріѣхали мистеръ Мёдфлинтъ съ женою и съ дочерью. Послѣднія обѣ сидѣли въ ней и дочь спала, а жена съ безпокойствомъ поглядывала во всѣ стороны, дожидаясь мужа и отъ времени до времени кликала его по имени, но напрасно, потому-что онъ, съ полчаса тому назадъ, вышелъ уже изъ дома, гдѣ мистеръ Флешпотъ, мистеръ Гинг-Гонъ, мистеръ Сентипидъ и онъ играли въ вистъ до-тѣхъ-поръ, пока всѣ четверо едва не заснули надъ картами. Мистеръ Мёдфлинтъ отправился прямо къ сараямъ и, ненайдя ни брички на дворѣ, ни лошадей въ конюшнѣ, заключилъ, что его жена и дочь вѣрно уѣхали домой, и, подумавъ немного, отправился въ Грильстонъ пѣшкомъ, черезъ поля, прилегающія къ большой дорогѣ, по которымъ онъ въ эту минуту брёлъ шатаясь, икая и смутно соображая: гдѣ онъ теперь находится и гдѣ видѣлъ въ послѣдній разъ жену и дочь? Свѣчи и лампы еще мерцали въ иныхъ комнатахъ барскаго дома, а въ людской человѣкъ двѣнадцать, проснувшись отъ глубокаго сна, требовали еще вина, или пива или чего бы то ни было другаго. Нѣсколько человѣкъ изъ прежней семейной прислуги, давнымъ-давно бѣжали отъ шумныхъ сценъ въ свои спальни, гдѣ, замкнувъ и заставивъ двери чѣмъ попало, легли спать. Мистеръ Гриффитсъ сидѣлъ одинъ въ библіотекѣ, въ самомъ жалкомъ состояніи духа. Онъ былъ нѣсколько разъ обиженъ и оскорбленъ впродолженіе ночи и удалился туда, не въ-силахъ будучи болѣе переносить отвратительное, буйное пиршество, происходившее по всему дому. Короче сказать, вездѣ, куда ни обращался взоръ, видны были слѣды оргіи, которая длилась уже часовъ около семи. Что касается до самого хозяина дома, оглушенный побоями, онъ отнесенъ былъ въ постель, въ бывшую спальную мистера и миссъ Обри, гдѣ лежалъ полураздѣтый, метаясь на кровати въ истинно-жалкомъ положеніи. Аптекарь Глистеръ, призванный къ нему для помощи, дремалъ уже болѣе часа, кивая головой на стулѣ возлѣ своего паціента. Почти въ такомъ же утомленіи находился лакей Титмауза и ключница, которая, отъ времени до времени, утирала глаза, громко рыдая при мысли о прежнихъ временахъ и о печальной перемѣнѣ, происшедшей въ Яттонѣ. Мистеръ Яхъ, мистеръ Фиц-Снуксъ, мистеръ Снапъ, мистеръ Кверкъ и миссъ Кверкъ (которая убѣжала въ страхѣ тотчасъ послѣ приключенія съ Титмаузомъ) разошлись по своимъ комнатамъ и, вѣроятно, спали. Бѣдный Гекторъ привязанный къ будкѣ, лаялъ нѣсколько часовъ сряду до-того, что, наконецъ, охрипъ и уснулъ, неуспѣвъ обратить на себя ничьего вниманія и неполучивъ ни отъ кого ни куска съ самаго прибытія Титмауза въ домъ. Геммонъ бѣжалъ отъ этихъ сценъ съ отвращеніемъ и страхомъ въ свою спальную, часа три тому назадъ; но, нечувствуя возможности уснуть (впрочемъ, не отъ вина, котораго онъ выпилъ всего пять или шесть рюмокъ), всталъ въ четыре часа и ушелъ въ паркъ, гдѣ, повѣсивъ голову и сложивъ руки на груди, ходилъ долго взадъ и впередъ по той же самой прекрасной аллеѣ вязовыхъ деревьевъ, въ которой мы видѣли Обри дня два тому назадъ, въ послѣдній вечеръ, проведенный имъ въ Яттонѣ.

Вотъ мой отчетъ и самый добросовѣстный отчетъ, какой только я умѣлъ дать объ этомъ предметѣ; но любопытно видѣть, какое различное впечатлѣніе одни и тѣ же вещи производятъ на разныхъ людей. Едва успѣлъ благодарный мистеръ Сентипидъ оправиться отъ волненія, причиненнаго дѣятельнымъ участіемъ его въ вышеописанномъ празднествѣ, онъ тотчасъ взялъ въ руки бойкое перо свое и на другой же день, въ Йоркширскомъ Пивѣ, появилось слѣдующее любопытное описаніе:

Празднество въ Яттонѣ, по случаю вступленія новаго помѣщика Титльбета Титмауза, эсквайра.

"Вчера это интересное происшествіе совершилось съ замѣчательнымъ блескомъ. Несмотря на самое неблагопріятное состояніе погоды, около четырехъ часовъ вечера, значительная кавалькада, заключавшая въ себѣ много лицъ изъ числа первостепенныхъ помѣщиковъ и милиціи этой части графства, предшествуемая труппой отличныхъ музыкантовъ и великолѣпнымъ знаменемъ съ надписью: «Добро пожаловать въ Яттонъ!» отправилась встрѣчать поѣздъ джентльменовъ, состоявшій изъ двухъ каретъ, которыя показались у въѣзда въ село около половины пятаго. Музыка, въ ту же минуту заиграла: «Смотри, вотъ герой-побѣдитель грядетъ!», но звуки ея почти заглушены были громкими криками радости, привѣтствовавшими новаго обладателя благороднаго имѣнія Яттона. Карета эсквайра была въ самомъ изящномъ вкусѣ, величественная, великолѣпная, единственная, и привлекла всеобщее удивленіе. Мистеръ Титмаузъ раскланивался нѣсколько разъ изъ окна въ отвѣтъ на искреннія привѣтствія и поздравленія, которыми встрѣчали его со всѣхъ сторонъ. Онъ былъ въ синемъ сюртукѣ съ бархатнымъ воротникомъ, въ широкомъ черномъ галстухѣ и въ богатомъ клѣтчатомъ бархатномъ жилетѣ. Черты лица его выразительны и пріятны, взоръ проницательный; а на челѣ видны живые слѣды мысли. На видъ ему нельзя дать болѣе двадцати-пяти лѣтъ, такъ-что онъ имѣетъ передъ собой въ перспективѣ долгую и блестящую карьеру счастія и общественной пользы.

«Столы, накрытые во всѣхъ главныхъ комнатахъ барскаго дома, трещали подъ тяжестью самыхъ дорогихъ блюдъ. Вся роскошь этого времени года была тутъ на-лицо, и вина (купленныя, какъ мы полагаемъ, у прежняго помѣщика) самаго высокаго сорта. Въ концѣ обѣда, сэръ Гаркавей Ротгётъ Вейльдфейръ (почтенная супруга котораго и прелестная дочь, находились тоже въ числѣ присутствующихъ) предложилъ тостъ за здоровье мистера Титмауза въ короткихъ, но искреннихъ и сильныхъ выраженіяхъ, и на этотъ тостъ, принятый съ величайшимъ энтузіазмомъ, какой-только можно себѣ вообразить, мистеръ Титмаузъ отвѣчалъ съ такою простотою, искренностью, сжатостью, чувствомъ; каждое слово имъ произнесенное было такъ выразительно, что эта рѣчь, возбудившая живѣйшее ощущеніе во всѣхъ его слушателяхъ, подаетъ большія надежды на быстрый успѣхъ его въ Парламентѣ. Ничего не могло быть трогательнѣе его короткаго намёка на страданія и лишенія, имъ перенесенныя; ничего не могло быть деликатнѣе и снисходительнѣе, какъ то чувство, съ которымъ онъ упоминалъ повременамъ о недавнемъ обладателѣ Яттона. Когда же, наконецъ, онъ прямо и открыто объявилъ свои политическія убѣжденія — рукоплесканіямъ не было конца. Послѣ обѣда большая передняя зала очищена была для танцевъ и начался балъ, который открытъ былъ самимъ мистеромъ Титмаузомъ съ миссъ Вейльдфейръ. Что же касается до леди Вейльдфейръ, кавалеромъ ея былъ мистеръ Яхъ, короткій пріятель и другъ мистера Титмауза. Мы должны тоже упомянуть здѣсь о прелестной миссъ Кверкъ (единственной дочери Калеба Кверка, эсквайра, главы знаменитой фирмы гг. Кверка, Геммона и Снапа, въ Лондонѣ, дѣятельнымъ и неутомимымъ стараніямъ которой обязаны всѣ за эту счастливую перемѣну въ обладаніи Яттономъ), которая сопровождала своего отца, по убѣдительной просьбѣ мистера Титмауза, танцевавшаго съ нею нѣсколько разъ. Сэръ Альджернонъ Фиц-Снуксъ, извѣстный денди, тоже сопровождалъ мистера Титмауза и принималъ живое участіе во всѣхъ увеселеніяхъ этого вечера… Легкія, причудливыя ножки красавицъ продолжали порхать по полу до поздней ночи или, скорѣе, до ранняго утра, и не прежде, какъ на зарѣ, старинный домъ погрузился снова (мы надѣемся ненадолго) въ тотъ безмолвный покой, изъ котораго онъ былъ такъ внезапно и такъ весело пробужденъ».

Отчетъ немного инаго рода появился въ Йоркскомъ Истинномъ Синемъ, въ тотъ же самый день.

«Мы получили нѣсколько отчетовъ объ оргіи, происходившей вчера вечеромъ въ Яттонѣ, по случаю занятія его мистеромъ Титмаузомъ. Мы не хотимъ печатать во всеуслышаніе подробности, намъ сообщенныя, въ надеждѣ, что молодость и неопытность новаго помѣщика, а также одушевленіе, очень-естественное при такомъ случаѣ, могутъ нѣкоторымъ образомъ извинить его поведеніе въ этотъ вечеръ. Объ одномъ фактѣ, впрочемъ, мы можемъ упомянуть, а именно объ очень-нешуточной схваткѣ, происшедшей между мистеромъ Титмаузомъ и однимъ хорошо-извѣстнымъ баронетомъ, большимъ любителемъ охоты и лошадиныхъ скачекъ, схваткѣ, которая, какъ кажется, должна дать занятіе джентльменамъ длиннаго платья^[21]. Мы не можемъ тоже удержаться, чтобъ не упомянуть объ одномъ обстоятельствѣ, которому читатели наши, надѣюсь, повѣрятъ, когда мы скажемъ, что видѣли его собственными глазами. — Мистеръ Титмаузъ положительно путешествовалъ въ отставной парадной каретѣ лондонскаго шерифа!… Безсмысленная и жалкая попытка сдѣлана была, при этомъ случаѣ, устроить „процесію“, которая была дѣйствительно собрана и о которой намъ разсказываютъ презабавныя вещи. Повѣрятъ ли наши читатели, что главными дѣйствующими лицами въ ней, были: редакторъ и издатель одной грязной йоркширской газеты, которая, безъ сомнѣнія, сегодня же угоститъ своихъ подписчиковъ пламеннымъ описаніемъ этого „достопамятнаго происшествія.“

---

Титмаузъ, съ помощью своего внимательнаго лакея, сдѣлалъ отчаянную попытку встать и явиться къ обѣду на слѣдующій день. Подкрѣпленный стаканомъ довольно-крѣпкаго грога, онъ кое-какъ успѣлъ окончить утомительные обряды туалета и вошелъ въ гостиную, гдѣ его дорожные спутники ожидали ужь давно его появленія. Онъ былъ смертельно-блѣденъ, колѣна его дрожали, глаза не могли выносить свѣта и всѣ предметы кругомъ колыхались, какъ море. Онъ опустился въ безмолвномъ утомленіи на софу; но, просидѣвъ нѣсколько минутъ, принужденъ былъ снова оставить комнату. Мистеръ Геммонъ отвелъ его въ спальную и сдалъ на руки лакею, съ помощью котораго онъ снова лёгъ въ постель и страдалъ жестоко, пока его пріятели наслаждались за обѣдомъ.

Мистеръ Снапъ, по уговору, отправился на слѣдующій день въ Лондонъ съ первымъ дилижансомъ. Что жь касается до Кверка, то онъ желалъ бы оставаться въ Яттонѣ до-тѣхъ-поръ, пока чего-нибудь опредѣлительнаго не сдѣлано будетъ Титмаузомъ по двумъ предметамъ, поглощавшимъ всѣ мысли стараго джентльмена, то-есть въ-отношеніи къ его дочери и къ обязательству на 10,000 фунтовъ. Но миссъ Кверкъ, несмотря на все свое желаніе сдѣлаться невѣстою Титмауза и, въ этомъ качествѣ, госпожою того прелестнаго имѣнія, гдѣ она пока гостила въ положеніи довольно-затруднительномъ, не согласилась жить въ Яттонѣ. Она имѣла въ себѣ не такъ еще мало женской деликатности, чтобъ оставаться долго въ такомъ кругу, и успѣла наконецъ уговорить отца своего ѣхать въ Лондонъ, на третій день послѣ пріѣзда. Мистеръ Кверкъ былъ въ совершенномъ отчаяніи; онъ сильно недовѣрялъ Титмаузу, Титмаузъ боялся и ненавидѣлъ Геммона. Что касается до перваго, то не сдѣлалъ ничего такого положительнаго, что могло бы окомпрометировать его въ-отношеніи къ миссъ Кверкъ. Онъ не проронилъ ни передъ кѣмъ ни одного поступка, ни одного слова, къ которымъ можно было бы придраться, чтобъ доказать обѣщаніе вступить въ бракъ, прямое или подразумеваемое^[22]. Онъ болталъ ей много вѣжливаго вздора — и болѣе ничего, несмотря на безчисленные удобные случаи, представленные ему этою дѣвицею. „Ужь не дѣйствовалъ ли онъ, по тайнымъ совѣтамъ этого хитраго дьявола, Геммона“, думалъ мистеръ Кверкъ, выходя изъ себя отъ затрудненія и безпокойства. Что жь касается до обязательства… Но тутъ личные интересы Геммона были почти также глубоко замѣшаны, какъ и собственныя выгоды самого мистера Кверка. Поутру, передъ своимъ отъѣздомъ, онъ имѣлъ съ Геммономъ очень-долгій разговоръ, впродолженіе котораго у нихъ не разъ доходило до крупныхъ словъ; но наконецъ Геммонъ побѣдилъ противника, по обыкновенію успокоилъ всѣ его страхи и объяснилъ поведеніе Титмауза самымъ естественнымъ образомъ въ мірѣ. Въ-самомъ-дѣлѣ, стоило только Кверку разобрать его положеніе въ эту минуту: одушевленіе, новость, дикость всего окружающаго, дурное состояніе здоровья и проч., чтобъ убѣдиться, до какой степени теперь не время сажать его за дѣло. Короче сказать, Геммонъ вынудилъ своего партнёра признать необходимымъ то, что принято было имъ сначала съ возгласомъ гнѣва и удивленія, то-есть, что Геммонъ останется въ Яттонѣ, для защиты Титмауза отъ замысловъ Яха, причемъ Кверкъ взялъ съ него торжественное слово употреблять всѣ старанія, чтобъ привести къ успѣшному концу такъ скоро, какъ только возможно, два главные предмета желаній мистера Кверка. Всѣмъ этимъ старый джентльменъ поневолѣ долженъ былъ удовольствоваться; но онъ сѣлъ въ почтовую бричку, отвозившую его съ дочерью въ Грильстонъ, съ самымъ плачевнымъ лицомъ, какое ему только когда-либо случалось имѣть въ своей жизни. Мистеръ Титмаузъ къ этому времени поправился довольно, чтобъ присутствовать при отъѣздѣ миссъ Кверкъ, смотрѣвшей на его интересныя и томныя черты взоромъ, исполненнымъ самаго трогательнаго участія и привязанности. Съ полуулыбкою и полу слезою она сунула ему въ руку, когда онъ подводилъ ее къ экипажу, вѣтку иванъ-да-марьи, которую онъ тотчасъ же и воткнулъ въ петличку сюртука.

— Скажите, такъ вотъ вы въ-самомъ-дѣлѣ и уѣзжаете! Чертовски-жаль, что вы не можете остаться подолѣе! Мы бы здѣсь еще придумали какую-нибудь забаву… Старому-то джентльмену (разумѣется ея отцу) это, кажись, не слишкомъ по-нутру. Хе, хе! прибавилъ онъ шопотомъ, подсаживая ее въ экипажъ. Она опустила вуаль, чтобъ скрыть дрожащія на рѣсницахъ слёзы желанія, отвращенія, досады и обманутаго ожиданія… и бричка поѣхала. Титмаузъ стоялъ на крыльцѣ, дѣлая ей ручку все время, покуда экипажъ не скрылся изъ виду, а потомъ, взглянулъ на Геммона и обхмѣнялся съ нимъ очень-значительною улыбкой.

На слѣдующій день онъ проснулся въ 10 часовъ, почти совершенно-здоровый, и послѣ завтрака отправился съ своими пріятелями, господами Яхомъ и Фиц-Снуксомъ, на небольшую прогулку пѣшкомъ по дорожкѣ, ведущей къ воротамъ парка. Дорогою онъ разсуждалъ о томъ, какія мѣры ему слѣдовало принять съ баронетомъ; они совѣтовали ему отвѣчать на обиду безмолвнымъ презрѣніемъ, потому-что онъ самъ, въ этомъ дѣлѣ, былъ явно неправъ. Всѣ трое курили сигары. Титмаузъ шелъ посреди, медленно выпуская изо рта дымъ, прищуривая глаза и упирая въ бокъ правую руку, засунутую въ карманъ сюртука.

— Хе, хе! посмотрите-ка, кто это идетъ! сказалъ Титмаузъ. — Чего ему отъ меня нужно? Навстрѣчу къ нимъ медленно приближался докторъ Тэсемъ, одѣтый въ воскресное платье, опираясь на старомодный посохъ, подаренный ему давнымъ-давно покойною мистриссъ Обри.

— Надо надъ нимъ немножко потрунить! воскликнулъ Фиц-Снуксъ.

— Надо смотрѣть какъ можно-серьёзнѣе и не скалить зубы безъ нужды, замѣтилъЯхъ.

— Эй! сэръ! началъ Титмаузъ: — кто вы такой? Докторъ Тэсемъ снялъ шляпу, поклонился и хотѣлъ пройдти мимо.

— Чертовски-свѣжо! не правда ли, сэръ? продолжалъ Титмаузъ, останавливаясь и смотря очень-дерзко на почтеннаго мистера, который совсѣмъ не ожидалъ такой выходки.

— Почтеннѣйшій старый джентльменъ, произнесъ Яхъ, съ видомъ насмѣшливой вѣжливости: — знаете ли вы кто вамъ сдѣлалъ этотъ вопросъ?

— Нѣтъ, не знаю, сэръ, отвѣчалъ докторъ Тэсемъ кротко, но рѣшительно.

— Меня зовутъ Титльбетъ Титмаузъ, къ вашимъ услугамъ, и вы теперь въ моихъ владѣніяхъ, сказалъ Титмаузъ, подходя къ нему съ нахальнымъ видомъ.

— И я точно имѣю честь говорить съ мистеромъ Титмаузомъ? спросилъ докторъ, немножко-недовѣрчиво.

— Да, чортъ возьми, я думаю, что такъ, если только я не перемѣнился въ послѣднее время. Но скажите-ка вы мнѣ теперь, сэръ, кто вы такой?

— Докторъ Тэсемъ, сэръ, докторъ здѣшняго села. Я шелъ въ барскій домъ засвидѣтельствовать мое почтеніе новому помѣщику, но я боюсь, что безпокою…

— Нисколько. Вы очень добрый старичокъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь, и очень-радъ васъ видѣть, сэръ. Зайдите въ домъ, тамъ вамъ дадутъ чего-нибудь поѣсть…

— Вы любите веселое общество? спросилъ мистеръ Яхъ, грубая наружность котораго возбудила въ докторѣ Тэсемѣ отвращеніе неописанное.

— Если любите, сэръ, сказалъ фпц-Снуксъ: — то пойдемте съ нами…

Докторъ Тэсемъ медленно отвернулся и, нсобращая вниманія на зовъ молодыхъ людей, которые, впрочемъ, сильно перемѣнили свой тонъ, пошелъ назадъ въ ту же минуту. Первый разъ въ жизни выходилъ онъ изъ воротъ парка съ чувствомъ смертельнаго отвращенія. Возвратясь домой, онъ долго сидѣлъ въ печальномъ раздумьѣ, на старинныхъ креслахъ у себя въ кабинетѣ.

Въ субботу утромъ, Геммонъ уговорилъ Титмауза идти съ нимъ вмѣстѣ осмотрѣть имѣніе во всемъ его объемѣ и собрать нужныя свѣдѣнія. Они отправились въ-сопровожденіи гг. Ватерса и Дикконса. Въ какомъ чудесномъ порядкѣ былъ каждый предметъ? но Титмаузу скоро это надоѣло. На разстояніи около мили отъ барскаго дома, ему вдругъ пришло въ голову, что онъ позабылъ футляръ съ сигарами., Это жестоко его мучило и онъ сталъ настаивать, вернуться назадъ, къ большой досадѣ Геммона и къ сильному удивленію управителя съ его помощникомъ; но дѣлать было нечего, они вернулись обратно въ паркъ.

Какъ прекрасенъ былъ этотъ паркъ!.. Ровный дёрнъ зеленымъ гладкимъ ковромъ покрывалъ его волнистую поверхность. Высокія, развѣсистыя деревья и группы тѣнистыхъ кустовъ, живописно-разбросанныя на огромномъ пространствѣ, мѣстами осѣняли журчащій, прозрачный ручей. Тамъ-и-сямъ шумѣли миньятюрные водопады, едва-примѣтно сверкая въ отдаленіи. Встревоженные легкимъ звукомъ шаговъ, стада пугливыхъ ланей мелькали сквозь чащу зеленыхъ вѣтвей и быстро скрывалось изъ глазъ. Мѣстами, сельской мостикъ надъ ручьемъ; а тамъ, старинная каменная скамья на пригоркѣ, съ котораго открывался далекій видъ; а тамъ гротъ или увитая плющомъ бесѣдка; а тамъ, вдали, густые и мрачные лѣса, обходящіе полукругомъ заднюю сторону барскаго дома, а кругомъ, далеко, какъ только глазъ хватаетъ, земля всякаго рода, въ высоко-обработанномъ состояніи, покрытая богатыми стадами, усѣянная прочными, уютными фермами.

— Все это, думалъ Титмаузъ: — очень-хорошо для тѣхъ, кто имѣетъ особенное пристрастіе къ такого рода вещамъ; а что до меня касается… да, какъ же это, чортъ-возьми, позабылъ я сигары дома. „Гдѣ теперь“, думалъ онъ, „Яхъ и Фиц-Снуксъ“, и спѣшилъ скорѣе домой.

На Геммона картины природы и сельской жизни, видѣнныя имъ во время прогулки, произвели глубокое впечатлѣніе. Каждый разъ, какъ его вниманіе было отвлекаемо отъ нихъ какимъ-нибудь невѣжественнымъ и дѣтскимъ замѣчаніемъ маленькаго помѣщика, онъ бѣсился на самого-себя за участіе, принятое имъ въ изгнаніи семейства Обри и въ замѣщеніи его такимъ жалкимъ созданіемъ, какъ Титмаузъ. Это оживило въ его головѣ разныя другія мысли, которыя повели къ разсчетамъ и планамъ такого0рода, что даже и самъ маленькій идіотъ, шедшій возлѣ него, былъ бы встревоженъ, еслибъ онъ могъ ихъ проникнуть. Но облако, омрачавшее лобъ Геммона, разсѣяно было двумя словами Титмауза:

— Что это, мистеръ Геммонъ, какъ вы сегодня невеселы?

Геммонъ вздрогнулъ и въ ту же минуту, пріятно улыбаясь, отвѣчалъ своимъ обыкновеннымъ, ласковымъ голосомъ:

— Ахъ, мистеръ Титмаузъ, я думалъ о томъ, какъ вы счастливы и какъ совершенно вы того заслуживаете!

— Конечно; но вѣдь, если по справедливости разсуждать, такъ это все должно было быть мое съ самаго рожденія. Что, вы по устали еще, мистеръ Геммонъ, бродить этакъ, вверхъ и внизъ, туда и сюда, зигзаками? Мнѣ ужь давно надоѣло. Чортъ-знаетъ чего бы я не далъ теперь за сигару!

Слѣдующій день, воскресенье, былъ тихій и ясный. Только-что кончили звонить маленькіе колокола деревенской церкви, какъ докторъ Тэсемъ сталъ на свою каѳедру и началъ читать молитвы. Церковь была наполнена народомъ: всякому хотѣлось поглядѣть на новаго помѣщика, по служба шла ужь минутъ пять, а на скамьѣ сквайра невидно было никого. Наконецъ, какой-то джентльменъ прошелъ медленно черезъ всю церковь и, спросивъ у старухи, смотрѣвшей за скамейками: которая изъ нихъ принадлежала сквайру? вошелъ и занялъ въ ней мѣсто. Всѣ взоры остановились на немъ и всѣ были поражены его наружностью, спокойными, строгими чертами лица и благородной осанкой. То былъ, разумѣется, Геммонъ, который, съ величайшимъ приличіемъ стоялъ цѣлую минуту, закрывъ лицо шляпою и тѣмъ временемъ думалъ, что миссъ Обри сидѣла на этой скамьѣ послѣдній разъ, когда онъ былъ въ этой церкви; потомъ сѣлъ и все время службы велъ себя очень-пристойно и набожно, а проповѣдь выслушалъ съ замѣтнымъ вниманіемъ. Почти всѣ присутствующіе приняли его за Титмауза; всѣ слѣдили за малѣйшими движеніями его лица, съ напряженнымъ любопытствомъ и, въ простотѣ души, радовались, что преемникъ мистера Обри былъ такой серьёзный и почтенный на видъ человѣкъ. Многимъ даже казалось, что онъ часто, во время службы, думалъ съ добродушіемъ и сожалѣніемъ о тѣхъ, чье мѣсто онъ теперь занималъ.

ГЛАВА VIII.

Внезапно-погруженный въ глубокій и холодный потокъ горестей, Обри, когда прошла для него первая минута потрясенія, почувствовалъ нервы свои укрѣпленными. Въ такихъ-то случаяхъ жизни узнается истинный закалъ и достоинство души въ человѣкѣ: слаба ли она, несмотря на свою наружную силу, или сильна, несмотря на наружную слабость. Сколько есть между нами такихъ, которые гуляютъ по цвѣтущему берегу водъ съ улыбкою самодовольной увѣренности! но случись такъ, что имъ вдругъ приказано будетъ снять съ себя все и войдти: они поблѣднѣютъ и задрожатъ, неохотно собираясь исполнить строгое повелѣніе судьбы. А тамъ, одно судорожное движеніе короткой и безсильной борьбы, одинъ слабый крикъ — и все кончено: они исчезаютъ съ поверхности, лишенные силъ, пропадаютъ навѣкъ. Съ такой-то точки зрѣнія я прошу читателя вникнуть въ положеніе Обри, окруженнаго со всѣхъ сторонъ возрастающими затрудненіями и опасностями, изъ которыхъ выходъ, скрытый во мракѣ будущаго, никакой человѣческій разумъ не въ-силахъ предвидѣть, и это положеніе, я увѣренъ, возбудить въ немъ безпокойство, отчасти смѣшенное съ надеждою.

Многимъ изъ насъ, конечно, случалось замѣтить ослабляющее вліяніе бездѣйствія на физическое сложеніе и на духовную энергію человѣка. Ржавчина гибельнѣе для металла чѣмъ треніе. Хорошей породы скакунъ, заброшенный въ конюшнѣ или на подножномъ корму, или кулачный боецъ, одаренный отлично-устроенными мускулами, если его запереть въ тюрьму, черезъ нѣсколько лѣтъ будутъ не въ-силахъ состязаться даже и съ тѣми, которые несравненно-ниже ихъ надѣлены отъ природы, пока прилежное упражненіе не возвратить имъ снова всей прежней силы. То же самое бываетъ съ характеромъ и умомъ человѣка, удаленнаго отъ сценъ сильнаго возбужденія и напряженной дѣятельности: они теряютъ свою упругость и быстро слабѣютъ. Что сталось бы съ гордымъ духомъ и грозной силой Ахилла, еслибъ вся его жизнь прошла въ изнѣженномъ бездѣйствіи и лѣнивомъ досугѣ двора ликомедова? Слова древняго оратора о своемъ искусствѣ могутъ быть примѣнены также точно и къ жизни: не только ея величіе, но и все ея наслажденіе, состоитъ въ дѣйствіи, въ дѣйствіи и въ дѣйствіи. Чувствительность можетъ сдѣлаться такъ болѣзненно-раздражительною, что она сообщитъ видъ наружной слабости всему характеру человѣка; и такая вещь всего-скорѣе можетъ случиться съ человѣкомъ, одареннымъ отъ природы живымъ и нѣжнымъ сердцемъ, если ему суждено будетъ двигаться постоянно и безвыходно въ сферахъ безмолвнаго и глубоко-отвлеченнаго созерцанія; въ тѣхъ утонченныхъ сферахъ, которыя могутъ быть названы земнымъ раемъ, гдѣ всѣ источники радости разработываются для счастливыхъ и разборчивыхъ его обитателей, до самыхъ крайнихъ предѣловъ возможнаго;, а всѣ тѣ безчисленные предметы, которые раздражаютъ, мучатъ, безпокоятъ голову и сердце жителей суровыхъ сферъ обыкновенной жизни, тщательно искореняются. Я говорю: такая вещь можетъ случиться, если такому человѣку суждено будетъ двигаться только въ этихъ исключительныхъ сферахъ, вмѣсто того, чтобъ войдти въ толпу и принять участіе въ ея постоянныхъ заботахъ и столкновеніяхъ, въ сценахъ, которыя требуютъ постояннаго напряженія всѣхъ нашихъ силъ, чтобъ удержаться на мѣстѣ и не быть растоптаннымъ подъ ногами. Будьте увѣрены, что тотъ, кто чувствуетъ въ себѣ наклонность избѣгать столкновенія съ другими людьми, кто уклоняется съ отвращеніемъ и робостью отъ всякой практической дѣятельности жизни, тотъ не пользуется нравственнымъ и умственнымъ здоровьемъ и скоро пріобрѣтетъ какую-нибудь мечтательную причуду или впадетъ въ мизантропію. И такой человѣкъ долженъ отъ всего сердца благодарить судьбу за всякой случай въ жизни, какъ бы ужасенъ и поразителенъ онъ ни показался съ перваго взгляда, который пробудитъ его изъ летаргіи, изъ его трусливой, малодушной летаргіи, поставитъ въ толпу его собратій, заставитъ выдержать трудный курсъ выправки, опытъ сравнительнаго страданія, и вызоветъ со дна его души такія способности, о которыхъ онъ прежде и не подозрѣвалъ, а, кромѣ того, дастъ ему одушевительное сознаніе собственной силы.

„Очень-вѣроятно“, говоритъ Фостеръ въ своемъ: Опытѣ о рѣшительности характера, „что люди извѣстные особенною рѣшительностью, вообще говоря, не обладали большою долею нѣжности. и въ-самомъ-дѣлѣ, не трудно представить себѣ, что законы, на основаніи которыхъ наша природа устроена, съ большимъ затрудненіемъ допускаютъ союзъ утонченной чувствительности со смѣлою, непреклонною, ни передъ чѣмъ неуступающею твердостью. Существенная, почти неотъемлемая часть этой твердости не состоитъ ли въ томъ, чтобъ быть свободнымъ отъ вліянія такихъ впечатлѣній, которыя смягчаютъ или потрясаютъ душу? Нѣтъ сомнѣнія, что твердость эта заключается отчасти въ побѣдѣ надъ чувствами; но она можетъ тоже, отчасти, состоять и и въ отсутствіи ихъ“. Тотъ случай, о которомъ мы говоримъ, принадлежитъ къ числу трудныхъ и необыкновенныхъ; случай человѣка, обладающаго нѣжною, воспріимчивою чувствительностью, но вмѣстѣ съ тѣмъ одареннаго отъ природы такою силою характера, которая, если случай заставитъ ее выказаться, если она будетъ поставлена въ сферу постояннаго и необходимаго дѣйствія, обнаружитъ себя вполнѣ и докажетъ свое существованіе. Тогда-то, какъ говоритъ тотъ же самый авторъ, въ другомъ мѣстѣ своей книги: „другое, существенное основаніе рѣшительности характера выходить наружу, а именно, совершённая неспособность оставаться равнодушнымъ или отложить до другаго времени важное рѣшеніе души. Ревностная воля сопровождаетъ заключеніе мыслей и безпрестанно подстрекаетъ насъ къ величайшимъ усиліямъ для ихъ практическаго осуществленія. Разумъ облеченъ въ пылающую атмосферу страсти, подъ вліяніемъ которой холодныя предписанія разсудка вспыхиваютъ и превращаются въ дѣйствительную силу“.

Ничего не можетъ быть лучше, въ-самомъ-дѣлѣ, какъ бросить такого человѣка на собственныя его средства и вынудить его къ напряженной дѣятельности. „Трудность“, говоритъ Эдмундъ Боркъ, „есть строгій наставникъ, поставленный надъ нами высшею волею благаго Хранителя и Законодателя, который знаетъ насъ лучше, чѣмъ мы сами себя знаемъ, и любитъ тоже гораздо-болѣе. Paler ipse colendi baud facilem esse viam voluit. (Самъ Отецъ не хотѣлъ, чтобъ путь къ усовершенію былъ легокъ). Тотъ кто борется съ нами, укрѣпляетъ наши силы и изощряетъ наше искусство. Онъ есть вмѣстѣ и нашъ помощникъ. Такое дружеское бореніе съ трудностью принуждаетъ насъ входить въ близкое знакомство съ нашимъ предметомъ и заставляетъ разсматривать его со всѣхъ сторонъ, во всѣхъ отношеніяхъ; оно не допуститъ насъ быть поверхностными“.

Кромѣ-того, человѣкъ съ душою, устроенною превосходнымъ образомъ, несмотря на слабости, которыя она могла пріобрѣсти въ относительномъ уединеніи и бездѣйствіи, когда онъ принужденъ будетъ мѣшаться безъ разбора съ огромнымъ семействомъ человѣчества — ахъ! какъ терпѣливъ и снисходителенъ становится онъ къ слабостямъ и заблужденіямъ другихъ людей, имѣя постоянно передъ глазами и сознавая свои собственныя! Какъ сострадателенъ становится онъ, какъ наполняется его сердце любовью и милостью къ каждому изъ ближнихъ индивидуально, когда онъ видитъ собственными глазами ихъ тяжкія лишенія, ихъ часто-неизлечимыя бѣдствія и страданія!

Предшествующія замѣчанія могутъ быть примѣнены ко многимъ людямъ, которые съ обширнымъ и просвѣщеннымъ умомъ соединяютъ доброе, чистое сердце; но вмѣстѣ съ тѣмъ, принадлежа къ высшей сферѣ общества, избыткомъ денежныхъ средствъ освобождены отъ необходимости дѣятельно вмѣшиваться въ заботы жизни, отъ сознанія личной отвѣтственности и отъ нужды въ напряженныхъ, тревожныхъ усиліяхъ. Шаткое и опасное положеніе въ такомъ случаѣ лучше всего можетъ развить энергію въ человѣкѣ съ высокимъ нравственнымъ и умственнымъ характеромъ, между-тѣмъ, какъ оно же есть гибель для человѣка съ противными свойствами.

Я старался въ предъидущихъ частяхъ этого разсказа очертить вѣрно характеръ мистера Обри, характеръ съ высокими качествами: съ благородною простотою, съ великодушнымъ, довѣрчивымъ, любящимъ сердцемъ, съ религіознымъ чувствомъ, имѣющимъ прямое вліяніе на поступки, съ умомъ сильнымъ и высоко-развитымъ; но вмѣстѣ, съ какою-то разслабленною, болѣзненною чувствительностью, съ наклонностью къ унылой задумчивости, почти къ ипохондріи. Эти послѣднія свойства, конечно, имѣли отчасти своимъ началомъ слишкомъ-нѣжное сложеніе, наслѣдованное Обри отъ матери, но частью происходили также и отъ образа жизни, который онъ велъ. Съ молодости, прилежныя и строгія занятія науками развили и укрѣпили въ немъ направленіе, уже отъ самой природы созерцательное. Сверхъ-того, онъ не вдался — какъ дѣлаютъ многіе въ его положеніи и съ его денежными средствами — не вдался на разсвѣтѣ мужескихъ силъ въ тотъ разсѣянный образъ жизни, который убиваетъ такъ скоро свѣжесть мыслей и чувствъ и производитъ въ человѣкѣ какую-то одеревенѣлость, которую многіе считаютъ необходимою, чтобъ пройдти жизнь легко и пріятно. Напротивъ, изъ мрака и уединенія учебной кельи, онъ перешелъ прямо въ чистую и мирную сферу семейной жизни, гдѣ привязанности его выросли роскошно въ постоянномъ обществѣ такихъ женщинъ, какъ его мать, сестра, жена и, въ послѣднее время, въ обществѣ его милыхъ дѣтей. Далѣе, все это время онъ владѣлъ большимъ состояніемъ, которое ставило его далеко внѣ надобности трудиться, заботиться и напрягать силы. Съ такими вкусами, съ такимъ темпераментомъ, какъ у него, и при такомъ образѣ жизни, неудивительно, что настроеніе его чувствъ ослабѣло. Три или четыре года, проведенные въ Парламентѣ, безъ сомнѣнія, должны были изострить его способности и пробудить скрытыя силы разсудка; но эти безпрестанные переходы отъ одушевленнаго движенія къ унылому покою, эти крайности дѣйствія и противодѣйствія не могли излечить его болѣзненнаго направленія; нужны были средства крутыя и болѣе-могущественныя.

И вотъ, явился къ нему вѣстникъ судьбы съ печалью и смущеніемъ на лицѣ, повелѣвая оставить счастливое уединеніе наверху высокой горы и спуститься въ низменную равнину жизни, въ шумъ, суету и буйную схватку. Онъ сошелъ съ покорностью и почтительнымъ страхомъ, и въ ту же минуту былъ окруженъ.

Слабый человѣкъ, на его мѣстѣ, впалъ бы скоро въ безсильное отчаяніе; но не такъ вышло съ Обри. Внутри его жила та дремлющая энергія, которую стоило только пробудить — и, она стряхнувъ съ себя слабость, пріобрѣтенную бездѣйствіемъ, побуждала ужь его подняться и дѣйствовать, дѣйствовать не въ припадкахъ минутнаго порыва, а съ постоянною силой правильно-устроеннаго духа, сознающаго свое опасное положеніе, съ твердымъ, спокойнымъ, непреклоннымъ намѣреніемъ побѣдить затрудненіе и, если можно, избѣжать угрожающей опасности, какъ бы длинна и сомнительна ни была борьба.

Послѣдній разъ, какъ мы видѣли его разоренное семейство, оно достигло почти до конца своего длиннаго и печальнаго путешествія изъ Яттона въ столицу. Прежде, когда имъ случалось подъѣзжать къ Лондону, онѣ думали весело объ удовольствіяхъ лѣтняго времени и о блестящемъ, обширномъ кругѣ столичныхъ друзей, а онъ готовилъ себя съ восторгомъ къ открытію новой компаніи въ Парламентѣ. Увы! какъ измѣнилось все съ той поры! Какъ грозенъ и угрюмъ показался имъ видъ столицы, въ мрачное предмѣстье которой они въѣзжали съ чувствомъ темнаго, неопредѣленнаго опасенія, съ печальнымъ духомъ и сердцемъ, растерзаннымъ недавно разлукою съ Яттономъ! Теперь нужда, забвеніе, печаль, соединялись съ грознымъ именемъ Лондона; теперь у нихъ ужь не было собственнаго, просторнаго дома, готоваго принять подъ свою кровлю усталыхъ путниковъ. Они должны были подъѣхать къ какой-нибудь скромной, дешевой семейной гостинницѣ и тамъ искать на время пріюта. Проѣзжая предмѣстья тихимъ шагомъ, на скромной парѣ лошадокъ, они встрѣчали много знакомыхъ предметовъ, мимо которыхъ прежде ихъ проносила быстро лихая четверка. Дѣти уснули; всѣ остальные молчали. При въѣздѣ въ Пикадилли, бѣдная Кетъ не вытерпѣла: на каждомъ шагу попадались имъ блестящіе экипажи, потому-что часъ былъ обѣденный и лѣтняя пора Лондона въ полномъ разгарѣ: этотъ неожиданный проблескъ картинъ прежней, знакомой жизни одолѣлъ ея твердость. Она закрыла лицо руками и принялась горько плакать. Агнеса тоже была въ слезахъ; но Обри чувствовалъ себя гораздо-спокойнѣе. Онъ взялъ ихъ обѣихъ за руки и, стараясь принять веселый тонъ, просилъ удержать порывы чувства и благодарить Бога, что до-сихъ-поръ они дожили безопасно. „Это скоро пройдетъ, Чарльзъ“, отвѣчала миссъ Обри съ жаромъ, закрывая лицо платкомъ; но мнѣ какъ-то страшно въ Лондонѣ. Карета ихъ подъѣхала, наконецъ, къ дверямъ одной гостинницы въ уединенной улицѣ, идущей параллельно съ Пикадилли. Они всѣ были утомлены и тѣломъ и душою, а потому, послѣ очень-небольшаго обѣда и долгихъ, тревожныхъ разговоровъ, отложили дѣла на слѣдующій день и легли спать. Поутру они встали освѣженные отдыхомъ и въ гораздо-болѣе спокойномъ расположеніи духа, чѣмъ можно было ожидать. „Теперь, мы принимаемся“, сказалъ Обри съ веселой улыбкой, „за существенное дѣло жизни, а потому намъ надо отложить въ сторону чувства и, не думая болѣе о прошедшемъ, имѣть въ виду одно только будущее“.

По его просьбѣ, онѣ, скоро послѣ завтрака, пошли съ нимъ вмѣстѣ къ тому агенту, которому поручено было пріискать двѣ или три квартиры, такъ, чтобъ тотчасъ, по пріѣздѣ въ городъ, они могли сдѣлать выборъ. Одна изъ нихъ была особенно имъ рекомендована и дня черезъ три, по прибытіи въ Лондонъ, осмотрѣвъ все, какъ слѣдуетъ, они ее наняли. То былъ маленькій, но уютный, открытый и веселый домикъ, неподалёку отъ Гайд-Парка, въ Вивьенской Улицѣ, мѣстѣ очень-тихомъ и уединенномъ. Цѣна, къ-тому же, была умѣренная, всего 50 фунтовъ въ годъ. Улица была новая и домы въ ней невелики; но всѣ они заняты были частными квартирами и имѣли видъ очень-порядочный. Домъ, нанятый мистеромъ Обри, имѣлъ на улицу всего одно окошко въ столовой, да два въ гостиной. Корридоръ, лѣстница, комнаты, все расположено было очень-удобно. Позади дома находился небольшой садикъ, шаговъ двадцать въ длину и и сажени три въ ширину, съ сиренями, акаціями и другими кустами; а возлѣ стѣна, покрытая плющомъ. Мѣсто это нашли они очень-удобнымъ для дѣтей. Задняя комната, разумѣется, не очень-большая, выходила окошками въ садъ: она тотчасъ обращена была въ кабинетъ мистера Обри. Черезъ недѣлю, вся ихъ поклажа, мебель, вещи и проч. прибыли въ Лондонъ и у нихъ нашлось всего за-глаза довольно, чтобъ убрать ихъ маленькую квартирку изъ остатковъ убранства и мебели стараго дома. Все было устроено и прилажено подъ личнымъ надзоромъ Агнесы и Кетъ, которыя прилежно занимались этимъ дѣломъ, цѣлыя двѣ недѣли сряду. Много невольныхъ вздоховъ и слезъ вызывалъ у нихъ видъ старыхъ, знакомыхъ вещей въ ихъ новомъ положеніи. Съ полдюжины фамильныхъ портретовъ размѣщено было на стѣнахъ. Надъ крышкой камина повѣсили они прелестное шитье, работы покойной мистриссъ Обри, дѣланное давнымъ-давно и изображавшее фамильный гербъ. Въ столовой поставлено было то старинное кресло съ высокою спинкой, въ которомь она сидѣла лѣтъ двадцать; въ гостиной помѣщенъ любимый шкапикъ Кетъ и фортепіано Агнесы и въ обѣихъ комнатахъ скоро стали замѣтны, на каждомъ шагу, слѣды женскаго вкуса и женскихъ рукъ, украшающихъ все, до чего онѣ ни дотрогиваются. Штофные занавѣсы и ковёръ съ простымъ, но изящнымъ узоромъ — предметы имѣвшіе въ себѣ что-то знакомое, фамильное — привезенные изъ Яттона, скоро сообщили квартирѣ какой-то видъ роскоши, даже богатства. Окончивъ все, Агнеса и Кетъ вызвали мистера Обри изъ его кабинета, чтобъ поглядѣть на ихъ труды и сказать свое мнѣніе. Онъ смотрѣлъ долго, смотрѣлъ на каждый предметъ и потомъ на два милыя существа, стоявшія возлѣ него и ожидавшія съ женскимъ нетерпѣніемъ: что онъ скажетъ. Но онъ не могъ высказать своихъ чувствъ иначе, какъ поцаловавъ каждую изъ нихъ молча, причемъ всѣ трое были немножко растроганы. Его кабинетъ тоже, хоть и очень-небольшой, былъ такъ уютенъ, какъ только могъ желать человѣкъ съ его вкусами: всѣ стѣны уставлены книгами, а въ серединѣ столъ изъ библіотеки и кресла, перевезенныя изъ бывшаго дома въ Гросвенорской Улицѣ, которые, разумѣется, были не совсѣмъ подъ пару съ такою маленькою комнаткой. Все это, безъ-сомнѣнія, напоминало имъ безпрестанно и довольно-тягостнымъ образомъ контрастъ между ихъ настоящимъ и прежнимъ положеніемъ; но женщины старались не заводить разговора объ этомъ предметѣ въ присутствіи Обри. Впрочемъ, уборка была окончена и Обри сталъ поутрамъ уходить изъ дома или проводить большую часть дня въ своемъ кабинетѣ. Тогда, сидя вдвоемъ, онѣ часто говорили съ большимъ жаромъ и одушевленіемъ о прошедшихъ временахъ и о своихъ недавнихъ горестяхъ и потеряхъ, необнаруживая при этомъ той степени спокойствія и твердости, которую старались показать въ присутствіи Обри.

Онѣ проводили большую часть времени дома, занятыя шитьемъ, и въ этомъ искусствѣ обѣ сначала были небольшія мастерицы, но ихъ выучила скоро одна швея, которая занималась въ домѣ нѣсколько недѣль сряду. Иногда, бросивъ работу, онѣ принимались за фортепіано или садились читать, и при всѣхъ этихъ случаяхъ, у нихъ почти всегда заходилъ разговоръ объ одномъ всепоглощающемъ предметѣ, о ихъ изгнаніи изъ Яттона. Подчасъ онѣ едва могли удержаться отъ грустной улыбки, разсуждая о томъ, какъ уменьшилась ихъ личная значительность. Право, Агнеса, сказала разъ какъ-то миссъ Обри: — я чувствую себя теперь точно то же, мнѣ кажется, что должна чувствовать бѣдная, только-что выстриженная овечка — такъ легко и холодно, такъ несравненно-менѣе того, что было недавно. Право я думаю, эти бѣдныя животныя тогда и сами не знаютъ что дѣлать.

— Стало-быть, мама, сказалъ вдругъ Чарльзъ, сидѣвшій возлѣ, съ грифельной доской въ рукахъ: — и я тоже маленькая овечка? Онѣ обѣ взглянули на него нѣжно и невольно подумали о Томъ, Кто умѣряетъ вѣтеръ для стриженнаго ягнёнка.

Сосѣдство съ Паркомъ доставляло имъ большое удовольствіе и много пріятныхъ часовъ проводили онѣ тамъ съ дѣтьми, а потомъ, возвратясь домой, писали письма, почти всегда очень-длинныя, къ старымъ и милымъ друзьямъ своимъ, особенно къ доктору Тэсему, съ которымъ миссъ Обри вела постоянную переписку; но, возвращаясь съ этихъ прогулокъ, Чарльзъ иногда жаловался на усталость и спрашивалъ, отчего маменька не ѣздитъ болѣе въ каретѣ, какъ прежде дѣлала, увѣряя, что онъ очень любилъ кататься съ ней вмѣстѣ. Прислуга ихъ скоро еще уменьшилась съ уходомъ лакея, котораго мистеръ Обри очень любилъ, но взялъ съ собой въ Лондонъ только затѣмъ, чтобъ пріискать ему хорошее мѣсто. Удивленіе и горесть этого человѣка, когда онъ узналъ, что его не хотятъ оставить въ домѣ, тронули все семейство и живо напомнили имъ одну изъ послѣднихъ и самыхъ печальныхъ сценъ въ Яттонѣ. Съ уходомъ его, у нихъ остались только три женщины: кухарка, горничная и нянька, и трудно имъ было привыкать сначала къ женской прислугѣ за обѣдомъ. Часто разсуждали они о своихъ расходахъ, соображали, разсчитывали и наконецъ, въ неопытности своей, рѣшили, что ихъ издержки не превзойдутъ ежегодно четырехъ или пятисотъ фунтовъ, включая сюда рѣшительно все. Агнеса и Кетъ горячо увѣряли мистера Обри, что ихъ гардеробъ, съ маленькой бережливостью, прослужитъ еще года три или четыре и что, слѣдовательно, эту статью можно почти совершенно исключить изъ общаго счета, кромѣ, развѣ, одежды дѣтей, потому-что ихъ надо всегда одѣвать хорошо — въ этомъ всѣ согласились. Затѣмъ, слѣдовалъ вопросъ о ихъ воспитаніи; но объ этомъ миссъ Обри обѣщала ужь позаботиться. Могли ли они, такимъ-образомъ, при строгой и систематической экономіи, прожить еще года два? Этотъ вопросъ они часто дѣлали другъ другу съ невольнымъ трепетомъ сердца… О! говорили они, еслибъ только это было возможно, тогда они были бы счастливы, потому-что были здоровы и, съ легкою совѣстью, съ душою спокойной, могли возложить надежду на Провидѣніе.

Мистеръ Обри рѣшился жить въ строгомъ уединеніи и, нанявъ квартиру въ Вивьенской Улицѣ, сообщилъ свой адресъ всего двумъ или тремъ изъ многочисленныхъ друзей, да и тѣмъ, по секрету. Поступить иначе, значило бы идти наперекоръ тѣмъ планамъ, которые онъ давно ужь имѣлъ въ виду и теперь принялъ окончательно. Это обращало бы ихъ вниманіе поминутно на контрастъ между прежними временами, прежнею жизнью и тѣмъ, что было теперь; а сверхъ-того, подвергло бы ихъ неминуемо предложеніямъ дружескимъ и великодушнымъ, но нестерпимымъ для ихъ благородной гордости. Пора, однакожь, дать болѣе точный отчетъ о личныхъ чувствахъ, намѣреніяхъ и планахъ мистера Обри.

Съ той самой минуты, какъ онъ получилъ первое извѣстіе о грозной атакѣ, противъ него затѣваемой, по слабости, суѣверію или другимъ причинамъ — не знаю, но онъ почувствовалъ убѣжденіе, что дѣло это должно кончиться дурно; а потому, оправясь отъ перваго удара, нанесеннаго ему этимъ извѣстіемъ, онъ сталъ подумывать о выборѣ себѣ рода жизни. Но еслибъ даже онъ былъ и одинъ на свѣтѣ, а не окруженъ, какъ теперь, милыми и дорогими предметами любви, спасеніе или гибель которыхъ связаны были такъ тѣсно съ его собственными, то и тогда довольно было одного изъ результатовъ побѣды его противника, его претензіи на уплату доходовъ неправильнаго владѣнія, чтобъ оковать совершенно всѣ его движенія. Мысль эта обременяла его жестоко; несмотря на то онъ не упалъ духомъ и рѣшился дѣйствовать быстро, соображаясь, по мѣрѣ возможности, съ своимъ критическимъ положеніемъ. Онъ былъ еще въ цвѣтѣ лѣтъ и здоровъ. Далѣе онъ имѣлъ всѣ неоцѣненныя преимущества отличнаго воспитанія и, сверхъ-того, имѣлъ друзей и связи, которыя могли быть существенно для него полезны, еслибъ только онъ успѣлъ сперва пріобрѣсти себѣ такое положеніе, которое дало бы ему возможность употребить ихъ въ дѣло. Онъ долго разсматривалъ и обдумывалъ разныя представлявшіяся ему дороги. О морской и военной службѣ, разумѣется, нечего было и думать.

Мысль посвятить себя церкви не разъ приходила ему въ голову и эта дорога была для него открыта. Одинъ изъ высокихъ сановниковъ церкви, человѣкъ, извѣстный своими добродѣтелями и просвѣщеннымъ умомъ, услыхавъ о его несчастіи и зная хорошо его чистый, примѣрный характеръ, его образованіе, таланты и способность къ дѣлу, написалъ къ нему убѣдительное письмо, предлагая всевозможныя удобства къ поступленію въ духовное званіе и обѣщая, что онъ не долго будетъ ждать хорошаго мѣста; но Обри не могъ рѣшиться вступить на эту дорогу съ корыстными цѣлями: занять священную должность только для хлѣба насущнаго, не согласовалось съ его образомъ мыслей. Онъ отказался рѣшительно и, въ оправданіе своего отказа, привелъ такія причины, которыя возбудили къ нему глубокое уваженіе со стороны лица предлагавшаго. Далѣе, думалъ онъ о литературѣ и къ ней, то-есть къ существенной, дѣльной литературѣ, онъ имѣлъ большія способности; но литература — занятіе, по пословицѣ, ненадежное. Что касается до преподаванія, то къ этому дѣлу онъ не чувствовалъ въ себѣ ни малѣйшей склонности: онъ видѣлъ въ немъ перспективу сухихъ, безотрадныхъ трудовъ, среди которыхъ силы его будутъ гибнуть мало-по-малу. Но была одна карьера, на которую его вкусы, склонности и дарованія указывали прямо; онъ думалъ долго объ этомъ предметѣ и наконецъ рѣшился посвятить себя Праву. Вслѣдствіе того, немедленно по прибытіи въ Лондонъ, онъ обратился за совѣтомъ къ человѣку, въ высшей степени способному руководить его на этомъ пути. Онъ писалъ къ генерал-атторнею, прося позволенія видѣться съ нимъ въ его конторѣ, чтобъ поговорить о намѣреніи своемъ начать каррьеру адвоката, и въ тотъ же день получилъ отвѣтъ, что въ субботу утромъ, въ 10 часовъ, генерал-атторней надѣется быть свободнымъ отъ занятій по должности и ожидаетъ его къ себѣ. Въ назначенный часъ мистеръ Обри вошелъ въ контору этого извѣстнаго человѣка, за нѣсколько минутъ до его пріѣзда. Бѣдный Обри почувствовалъ себя немножко не въ-духѣ, когда суетливый клеркъ ввелъ его въ кабинетъ своего начальника очень-вѣжливо, но, какъ ему показалось и — разумѣется, не болѣе какъ показалѣсь — съ видомъ какого-то покровительства, какъ-будто бы имѣя въ виду его измѣнившееся положеніе и потерянный вѣсъ. Онъ стоялъ минуты двѣ очень-близко передъ мистеромъ Обри, какъ-то самоувѣренно потирая себѣ руки и дѣлая замѣчанія о безчисленныхъ занятіяхъ генерал-атторнея, что немножко не понравилось мистеру Обри, возбудивъ въ немъ мысль объ излишней фамильярности. Вслѣдствіе того, онъ отвѣчалъ болтливому клерку учтиво, но съ тономъ замѣтнаго нерасположенія продолжать разговоръ, и былъ въ ту же минуту оставленъ. Гордость бѣднаго Обри встревожилась. Какъ знать, можетъ-быть, этотъ человѣкъ хотѣлъ дать ему понять, чтобъ онъ не отнималъ слишкомъ-много времени у генерал-атторнея? Можетъ-быть, даже, это сдѣлано было вслѣдствіе намека со стороны самого генерал-атторнея? О, нѣтъ; его собственный здравый смыслъ скоро пришелъ на помощь и прогналъ такую нелѣпую мысль. Въ комнатѣ было три стола и каждый изъ нихъ заваленъ инструкціями, по-большей-части очень-толстыми. Семь или восемь изъ вновь поступившихъ лежали на особомъ столѣ, возлѣ котораго былъ поставленъ пустой стулъ хозяина. Ужь одинъ этотъ видъ угнеталъ мистера Обри. Какъ могла голова одного человѣка справиться съ такимъ огромнымъ количествомъ дѣла? Онъ еще думалъ объ этомъ предметѣ, когда вошелъ въ комнату самъ генерал-атторней. Онъ былъ высокій, видный мужчина, лѣтъ сорока-пяти, съ веселымъ, открытымъ, даже немного-безпечнымъ обращеніемъ, и на взглядъ имѣлъ видъ свѣтскаго человѣка. Судя по наружности, вы бы подумали, что у него другаго дѣла нѣтъ, какъ сидѣть въ своемъ клубѣ, ѣздить по парку, да гуляя, зайдти иногда въ Палату Лордовъ, на часокъ или на два. Никакихъ слѣдовъ заботы или утомленія незамѣтно было у него на лицѣ, а между-тѣмъ весь предъидущій день провелъ онъ въ Парламентѣ за важнымъ и труднымъ государственнымъ дѣломъ и кончилъ рѣчь свою не прежде 9-ти часовъ вечера. На губахъ веселая улыбка, на лбу ни одной морщинки, и ясные, бойкіе каріе глаза, казалось, не пострадали ни на волосъ отъ тѣхъ десятковъ тысячъ инструкцій, которыя они должны были прочитать, впродолженіе послѣднихъ двадцати лѣтъ.

— А, Обри! я кажется опоздалъ минутъ пять… Какъ поживаете? сказалъ онъ, съ веселымъ видомъ пожимая руку своего печальнаго посѣтителя.

— Здравствуйте, мистеръ атторней. Кто занятъ такъ, какъ вы, и переноситъ одинъ такіе огромные труды… началъ Обри, указывая ему на кипы инструкцій.

— Ба, мой милый Обри, пустое! Я дарю имъ такъ много времени, что они могутъ уступить мнѣ безъ зависти полчаса разговора съ пріятелемъ.

Оба они сѣли и минуты черезъ двѣ генерал-атторней перешелъ къ дѣлу, то-есть къ предмету настоящаго посѣщенія. Обри замѣтилъ быстроту перехода, но ничего не могло быть любезнѣе обращенія его собесѣдника, невзирая на этотъ ясный намёкъ, что время ему очень-дорого. Онъ одобрилъ вполнѣ намѣреніе мистера Обри посвятить себя карьерѣ адвоката и сильно совѣтовалъ ему, нетеряя ни одного дня, приступить къ серьёзному практическому изученію Права. „Съ вашимъ университетскимъ образованіемъ“, говорилъ онъ: „вы черезъ три года, можете быть приняты въ члены сословія“.

— Конечно, продолжалъ онъ, когда Обри началъ разспрашивать о трудностяхъ, ожидавшихъ его впереди: — пріобрѣтеніе техническаго знанія сначала будетъ для васъ затруднительно; но годъ прилежнаго изученія со стороны человѣка, привыкшаго къ труду, можетъ подвинуть дѣло далеко; а тамъ чѣмъ дальше, тѣмъ легче, и все, что вы разъ усвоите, будетъ облегчать вамъ пріобрѣтеніе остальнаго. Три года серьёзныхъ занятій могутъ поставить васъ гораздо-выше огромнаго большинства юристовъ средней руки. Къ-тому же, Право лучше всего изучается не въ теоріи, а на практикѣ. Имѣйте постоянно въ виду принципъ; но положите себѣ за правило: не пропускать ни малѣйшихъ частностей, не изучивъ ихъ вполнѣ; старайтесь вникнуть въ причины, изъ которыхъ онѣ проистекли, и вы увидите какъ онѣ сами-собой останутся у васъ въ головѣ. Совѣтую вамъ читать Рива, Исторію Англійскаго Права^[23] — книга въ высшей степени интересная во всѣхъ отношеніяхъ, и я прочелъ ее отъ доски до доски самымъ внимательнымъ образомъ, тотчасъ по окончаніи курса. Между-прочимъ, скажу вамъ другую, съ которою я поступилъ точно такъ же. Это: Сборникъ Государственныхъ Процесовъ. Божусь вамъ, Обри, я прочелъ его весь: рѣчи адвокатовъ, допросы свидѣтелей и заключенія судей — все прочелъ отъ первой страницы до послѣдней. Адвокатами при этихъ процесахъ, какъ вамъ извѣстно, были всегда юристы первоклассные, которые, разумѣется, при такихъ важныхъ случаяхъ напрягали всѣ свои силы, и они-то дали мнѣ первое понятіе о важномъ искусствѣ допроса. Къ-тому же, изъ этихъ процесовъ вы можете узнать много касающагося до нашихъ законовъ. Вы спросите: какъ я успѣлъ съ этимъ справиться, при разныхъ другихъ занятіяхъ? Конечно, дѣла у меня и тогда было много; но весь секретъ состоитъ въ умѣньи сосредоточивать вниманіе на каждомъ предметѣ поочереди. Все это, впрочемъ, вы знаете сами… Конечно, Право — дѣло трудное; но трудность его часто сильно пріувеличиваютъ недоученые, дурно-вышколенные, нетерпѣливые, бойкіе люди. Вы найдете его совершенно инымъ предметомъ. Требуется только свѣтлая голова, хорошая память, здравый смыслъ, а потомъ, способность ума къ анализу и къ соображенію. Передъ этими соединенными способностями всѣ затрудненія Права исчезаютъ, какъ туманъ передъ утреннимъ солнцемъ. Тактъ въ обращеніи съ судомъ и съ присяжными пріобрѣтается навыкомъ, даже при отсутствіи природныхъ способностей. А что касается до васъ, Обри, увѣряю васъ честью, я часто слушалъ ваши рѣчи въ Палатѣ съ большимъ удовольствіемъ. Мало кто умѣетъ изложить факты яснѣе, разсуждать сильнѣе и послѣдовательнѣе вашего; навыкъ могъ бы сдѣлать васъ грознымъ ораторомъ. Факты въ вашей покой карьерѣ — дѣло совершенно-инаго рода: вы найдете ихъ гибкими, эластическими, послушными; вы увидите возможность дѣлать изъ нихъ все, что хотите: крутить, вертѣть и переставлять какъ угодно. Ха, ха, ха! (захохоталъ онъ въ полномъ сознаніи своей силы). Однимъ словомъ, Обри, если вы рѣшились успѣть по этой части, вы успѣете, но надо имѣть терпѣніе; нельзя однимъ скачкомъ попасть на большую дорогу. Я самъ не могу пожаловаться: я выбрался довольно-хорошо; а все-таки восемь лѣтъ прошло прежде, чѣмъ я сталъ получать довольно денегъ, чтобъ расплатиться съ своею служанкою. Зато на девятый годъ я получилъ разомъ 1000 фунтовъ. Конечно, случай помогъ мнѣ много; онъ почти замѣнилъ для меня связи, но не воображайте, чтобъ этотъ успѣхъ достался мнѣ такъ легко. Я знаю, обо мнѣ говорятъ, что я всегда былъ лѣнивъ; но тѣ, кто такъ думаетъ, ошибаются сильно. Вы легко можете себѣ представить, какъ я долженъ былъ трудиться сначала, неимѣя никакой практики, чтобъ быть въ-состояніи управиться съ дѣломъ потомъ, когда оно пришло ко мнѣ въ избыткѣ. Надо бы вамъ только начать поудачнѣе. Да вотъ, на примѣръ, домъ Роннинтоновъ, одинъ изъ первыхъ въ Лондонѣ: еслибъ они взялись пустить васъ въ ходъ, вашъ успѣхъ обезпеченъ; я вамъ ручаюсь, что въ первый годъ вашей практики, вы получите 500 фунтовъ. Впрочемъ, еслибъ они и не захотѣли, то это еще небольшая бѣда; вамъ прійдется подождать долѣе, но дѣло пріидетъ наконецъ, будьте увѣрены, если только вы будете постоянно на сторожѣ. Къ-тому же, вы можете помочь мнѣ немножко, не правда ли? Это будетъ для васъ въ родѣ рекомендаціи… но мы успѣемъ еще объ этомъ подумать. Совѣтую вамъ вступить теперь же въ контору какого-нибудь дѣятельнаго юриста, который имѣлъ бы на рукахъ много разнаго рода дѣла, въ-особенности тяжебнаго. Позвольте, дайте подумать…» Онъ остановился и минуты двѣ гладилъ рукой подбородокъ съ задумчивымъ видомъ. "Хмъ, да, знаю я одного мистера Везеля: именно такой человѣкъ, какъ вамъ нужно — исправный дѣлецъ и съ своимъ дѣломъ всегда раздѣлывается начисто… трудолюбивый, умный человѣкъ… посвятилъ себя совершенно законамъ и знаетъ ихъ славно. Онъ неслишкомъ-свѣтскій человѣкъ, этотъ Везель, ха, ха! но человѣкъ достойный, благонамѣренный… Хотите, я васъ отрекомендую? Хорошо, мы пойдемъ къ нему вмѣстѣ. Что касается до книгъ, вы вѣрно заглядывали въ Блакстона^[24]? Онъ славный малый, этотъ Блакстонъ, и заслуживаетъ того, что о немъ было сказано. Многіе полагаютъ, что въ него довольно заглянуть при начальномъ изученіи предмета; не вѣрьте, онъ годенъ до конца. Я питаю глубокое уваженіе къ Блакстону; онъ заставляетъ любить Право. Это единственная книга, которую я прочелъ разъ пять отъ доски до доски… Держитесь Блакстона непремѣнно. О Ривѣ я уже говорилъ. Потомъ, я принялся бы, на вашемъ мѣстѣ, за комментаріи Кока на Литтльтона^[25]; но мы съ вами не разъ еще будемъ имѣть случай поговорить объ этомъ предметѣ. Мнѣ право кажется, Обри, вы не могли ничего лучше придумать какъ посвятить себя Праву. Съ хорошимъ здоровьемъ, и предполагая самый обыкновенный успѣхъ, я вамъ ручаюсь, что черезъ нѣсколько лѣтъ вы будете получать доходъ, можетъ быть, и большой, но во всякомъ случаѣ добываемый собственными руками, и повѣрьте, вы будете наслаждаться имъ въ десять тысячъ разъ болѣе. Съ моей стороны, все, что я только могу сдѣлать для васъ, въ какомъ бы то ни было отношеніи, будетъ сдѣлано непремѣнно; вы можете мною располагать. Кстати, прибавилъ онъ вдругъ, оставляя прежній свободный, живой и веселый тонъ разговора: — я почти боюсь у васъ спросить, какъ идетъ это дѣло, о доходахъ неправильнаго владѣнія?

— До-сихъ-поръ я не слыхалъ еще ничего, отвѣчалъ Обри вздыхая, и лицо его вдругъ приняло мрачное выраженіе.

Оба замолчали.

— Желаю отъ всей души, продолжалъ генерал-атторней съ большимъ жаромъ: — чтобъ вы успѣли получить благопріятныя условія. Вы не видали еще никого изъ стряпчихъ мистера Титмауза?

— Нѣтъ, и не получалъ даже отъ нихъ ничего.

— Я мало имѣлъ съ ними дѣла. Гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ — такъ кажется они называются? Обри кивнулъ головой утвердительно. — Кверкъ, это упрямый чурбанъ… старый ёжъ. Этотъ человѣкъ закрылъ на своемъ вѣку больше преступленій, чѣмъ кто бы то ни было въ цѣлой Англіи. Желалъ бы я, чтобъ онъ попалъ ко мнѣ въ руки свидѣтелемъ часа на два: я бы его пощекоталъ, произнесъ генерал-атторней съ горькой улыбкой. — Ходятъ слухи про этого человѣка, будто онъ повѣренный и совѣтникъ какой-то компаніи воровъ… Но въ ихъ фирмѣ есть другой, по имени Геммонъ. Съ этимъ я нѣсколько разъ имѣлъ дѣло; этотъ выходитъ изъ разряда обыкновенныхъ людей… о! бойкая голова! Онъ разъ былъ главнымъ свидѣтелемъ по какому-то дѣлу, которое мнѣ пришлось вести за истца, и я помню, какъ онъ совершенно сбилъ съ толку мистера Сёттля. Ха, ха, ха! Я до-сихъ-поръ не могу забыть, какъ Сёттль взбѣсился, невидя возможности вывести изъ себя этого Геммона. Онъ увертывался отъ него почти цѣлый часъ, да и какъ ловко! Ха, ха! Сёттль былъ такъ огорченъ. Видѣли ли вы мистера Геммона?

— Нѣтъ, не имѣлъ случая.

— У него пріятная, благородная наружность и лицо очень-замѣчательное. Съ этимъ-то человѣкомъ вамъ, вѣроятно, прійдется вести переговоры по дѣлу объ уплатѣ доходовъ неправильнаго владѣнія; совѣтую вамъ быть какъ можно осторожнѣе. Боюсь, чтобъ вы не сочли меня слишкомъ-навязчовымъ; но я бы желалъ знать: прислали ли они вамъ свой счетъ?

— Нѣтъ еще, отвѣчалъ Обри, невольно содрагалсь.

— Я бы дорого далъ, чтобъ узнать, какъ они втерлись въ такое дѣло. Это совсѣмъ не по ихъ части; они заняты постоянно уголовною практикою. Ну да ужь какъ бы то ни было, а они заставятъ своего кліента поплатиться добрымъ порядкомъ — я вамъ за это отвѣчаю… Кстати, какое смѣшное, маленькое животное этотъ Титмаузъ! Я его видѣлъ въ Йоркѣ, во время процеса. Поступи онъ на сцену, да играй только натурально, онъ могъ бы нажить состояніе въ роляхъ шута.

Обри слегка улыбнулся при этой выходкѣ, но недавніе предметы разговора привели его въ очень-печальное расположеніе духа.

— Сегодня я не такъ занятъ, какъ въ другіе дни, продолжалъ генерал-атторней: — ну меня еще остается минутъ десять къ вашимъ услугамъ. Хотите, мы сходимъ теперь же къ мистеру Везелю?

— Вы меня очень обяжете! отвѣчалъ Обри, и оба встали.

— Я буду назадъ черезъ пять минутъ, сказалъ генерал-атторней клерку, который напомнилъ ему, что сержантъ^[26] Сквельчъ и мистеръ Пёгти придутъ къ нему въ контору на консультацію, минуты черезъ двѣ.

Пройдя одинъ дворъ, они поднялись по узкой, грязной и сильно-обшарканной лѣстницѣ, въ первый этажъ дома, и тамъ увидѣли на дверяхъ доску съ надписью: Мистеръ Везель. Молодой клеркъ, съ однимъ перомъ за ухомъ, а съ другимъ во рту, отворилъ имъ двери и, узнавъ генерал-атторнея, раза три или четыре согнулся передъ нимъ въ дугу, суетливо увѣряя, что мистеръ Везель былъ дома и совершенно-свободенъ. Ихъ обоихъ тотчасъ провели прямо въ кабинетъ мистера Везеля, небольшую, мрачную и бѣдно-меблированную комнату, въ которой по стѣнамъ тянулись полки, во всю длину уставленныя книгами. Самъ Везель сидѣлъ за столомъ, а по сторонамъ его стояли два стула съ кипами форменной бумаги, которую онъ исписывалъ невѣроятно-быстро. Предметомъ такого усерднаго занятія былъ искъ О нарушеніи обѣщанія жениться, искъ, затрудненный до невѣроятности страннымъ поведеніемъ отвѣтчика, самаго непостояннаго человѣка въ мірѣ, который съ удивительнымъ легкомысліемъ и незная самъ, чего хочетъ, обѣщалъ жениться на миссъ Мак-Сквинтъ (огорченномъ истцѣ), вопервыхъ, по прошествіи надлежащаго времени; вовторыхъ, въ назначенный день; втретьихъ, по возвращеніи его, отвѣтчика, съ континента (доказано было, что онъ ужь вернулся); вчетвертыхъ, по смерти отца (доказано было, что отецъ его ужь померъ); впятыхъ, когда у отвѣтчика прорѣжутся зубы мудрости (по справкѣ оказалось, что они ужь прорѣзались), и наконецъ вшестыхъ, по востребованіи со стороны миссъ Мак-Сквинтъ, что, какъ оказывалось, она ужь сдѣлала, да и не какъ-нибудь, а самымъ положительнымъ образомъ, а именно: была согласна и готова (что скажутъ читательницы!) и предлагала и отдавала себя въ замужство рѣченному отвѣтчику, который, невзирая на то, пренебрегъ вполнѣ ея рукою и отказался рѣшительно отъ исполненія своего обѣщанія. И замѣчательная вещь: всѣ эти обѣщанія были даны и всѣ эти происшествія случились въ одномъ и томъ же мѣстѣ, а именно, въ приходѣ Сент-Мери-Ле-Бо, въ кварталѣ Чипъ, въ Сити, въ городѣ Лондонѣ^[27].

Такъ-то былъ занятъ мистеръ Везель, когда они вошли. Онъ былъ холостякъ, лѣтъ за сорокъ, худощаваго сложенія, маленькаго роста; имѣлъ тонкое, острое, блѣдное лицо, съ изрытымъ морщинами лбомъ, съ маленькимъ, съёженнымъ ртомъ; взъерошенные, черные волоса, и глаза казалось какъ-будто ослѣпленные отъ сильныхъ занятіи. Въ лицѣ его и во всей фигурѣ было такое сходство съ хорькомъ, что нельзя было смотрѣть на него, не вспомнивъ невольно это маленькое животное. Онъ былъ ревностный юристъ, жилъ въ законахъ, дышалъ ими, думалъ только о нихъ: и днемъ и ночью они наполняли всю его душу. Въ своихъ сновидѣніяхъ онъ постоянно сплеталъ процесы, которыхъ не могъ понять, и гонялся за дѣлами, которыхъ не могъ отъискать. Наяву, впрочемъ, онъ былъ успѣшнѣе. Все, что только онъ видѣлъ, слышалъ или читалъ, гдѣ бы онъ ни былъ и что бы такое ни дѣлалъ — все порождало въ умѣ его юридическіе вопросы, могущіе оттуда возникнуть. На свадьбѣ сестры (куда онъ пошелъ неслишкомъ-охотно), Везель вступилъ въ жаркій споръ съ женихомъ, по поводу одного вопроса, затѣяннаго имъ-самимъ, а именно: обязанъ ли отвѣчать несовершеннолѣтній за долги жены своей, сдѣланные ею до замужства? На похоронахъ бабушки, онъ вошелъ въ очень-запутанное разсужденіе съ какимъ-то прокуроромъ Духовнаго Суда насчетъ bona nolabilia^[28] почтенной покойницы, то-есть роговыхъ очковъ, оставленныхъ ею въ Шотландіи, и пуделя, на Островѣ Манѣ. Везель имѣлъ солидную, свѣтлую голову и былъ очень-аккуратенъ въ юридическихъ знаніяхъ: всякаго другаго рода знанія онъ презиралъ. Онъ кончилъ курсъ наукъ въ Кембриджѣ и тамъ не занимался ничѣмъ, кромѣ математики — часть, по которой онъ шелъ довольно-успѣшно; но какъ только онъ успѣлъ получить ученую степень, тотчасъ переѣхалъ въ Темпль^[29], гдѣ съ-тѣхъ-поръ занятъ былъ постоянно сперва изученіемъ, а потомъ успѣшной практикой законовъ. Онъ имѣлъ много дѣлъ, съ которыми управлялся довольно-ловко и проворно. Мистеръ Везель почти совсѣмъ не бывалъ въ обществѣ: сначала онъ не имѣлъ возможности, а потомъ потерялъ и охоту, неговоря ужь о недостаткѣ времени. Если когда-нибудь, что, впрочемъ, рѣдко случалось, онъ рѣшался выйдти погулять, то шелъ, нашептывая себѣ подъ-носъ, довольно-быстрымъ шагомъ, и старался сдѣлать какъ можно болѣе движенія въ самое малое время. Природа надѣлила его довольно-ровнымъ и тихимъ правомъ; но занятія сдѣлали нервнымъ, раздражительнымъ и нетерпѣливымъ человѣкомъ. Тонъ голоса его былъ слабъ, произношеніе нерѣшительное, манера торопливая. Какой забавный контрастъ представлялъ онъ съ генерал-атторнеемъ! Онъ похожъ былъ на моську, въ конуру которой вдругъ заглянула большая сторожевая собака. Увидѣвъ посѣтителей, мистеръ Везель вскочилъ торопливо, съ переконфуженнымъ видомъ, и слегка покраснѣлъ отъ неожиданности. Клеркъ его тотчасъ подвинулъ два стула и они сѣли. Генерал-атторней въ ту же минуту приступилъ къ дѣлу и все было скоро улажено. Они условились, что, дня черезъ два, какъ только формальности, необходимыя для принятія мистера Обри въ Корпорацію^[30] будутъ исполнены, онъ начнетъ посѣщать контору мистера Везеля и будетъ тамъ заниматься отъ десяти часовъ утра до пяти пополудни ежедневно.

— Какой забавный, маленькій звѣрёкъ, неправда ли? замѣтилъ генерал-атторней съ усмѣшкою, только-что они вышли изъ конторы.

— Да, онъ съ виду не очень расположилъ меня въ свою пользу…

— Ба! такого-то именно вамъ и нужно. Въ Везелѣ нѣтъ ничего пустаго и вы можете пріобрѣсти отъ него бездну знанія; а это для васъ всего важнѣе. Къ-тому же, онъ самый смирный, уживчивый человѣкъ: я увѣренъ, что вы скоро полюбите его контору отъ всей души, если вы серьёзно посвятите себя изученію права. Вы будете посѣщать ее или нѣтъ, разумѣется, какъ вамъ угодно. Все, что вы станете дѣлать, будетъ зависѣть совершенно отъ вашей доброй воли. Заплатите ему только его сто гиней, а тамъ, была бы охота, вы можете пріобрѣсти отъ него въ одинъ годъ на тысячу фунтовъ знанія… Ну, я долженъ теперь съ вами разстаться: у меня, право, не остается болѣе ни минуты свободной. Да благословитъ васъ Богъ, мой милый Обри. Прощайте… Да всякой разъ, какъ вы найдете нелишнимъ поговорить со мною о вашихъ дѣлахъ, прибавилъ онъ самымъ любезнымъ и положительнымъ тономъ: — прошу васъ, приходите ко мнѣ за-просто, безъ предувѣдомленія. Гдѣ бы я мы былъ и что бы я ни дѣлалъ, повѣрьте, что я всегда буду радъ васъ видѣть.

Затѣмъ они разстались. Обри тогда еще и не зналъ объ одной чертѣ самаго деликатнаго великодушія со стороны генерал-атторнея; немедленно послѣ того, какъ послѣднее рѣшеніе Суда было произнесено, онъ послалъ за мистеромъ Роннинтономъ и возвратилъ всѣ 600 гиней, полученныя имъ за дѣло, прося скрыть это отъ мистера Обри, если только будетъ возможность.

Утомленный разными важными предметами, занимавшими его до очень-поздняго часа вечера, Обри вошелъ въ Вивьенскую Улицу въ довольно-уныломъ расположеніи духа; но едва успѣлъ онъ повернуть за уголъ, какъ, шагахъ въ двадцати передъ собой, увидѣлъ Агнесу и Кетъ, шедшихъ тихо изъ парка домой. Агнеса держала за руку Чарльза, который прыгалъ и рѣзвился, идя съ нею рядомъ; а Кетъ вела на цѣпочкѣ свою хорошенькую шарлотку. Обѣ онѣ были въ легкомъ траурѣ и все на нихъ было такъ просто и мило; ихъ походка, движенія такъ граціозны и непринужденны! Обри, подходя ближе, смотрѣлъ на нихъ съ чувствомъ невольной гордости.

— О, мой папа! мой милый папа! вдругъ закричалъ Чарльзъ, увидѣвъ отца, и бросился къ нему со всѣхъ ногъ. Съ какимъ трепетомъ любви обнялъ онъ прелестнаго, запыхавшагося ребенка, и какъ рвалось его сердце на встрѣчу къ женѣ и сестрѣ, послѣ долгаго, дневнаго отсутствія! Какъ весело сидѣлъ онъ въ этотъ день за ихъ маленькимъ, обѣденнымъ столомъ! съ какимъ удовольствіемъ игралъ съ дѣтьми послѣ обѣда и какъ пріятно провели они длинный вечеръ въ разговорѣ, когда дѣти ушли спать, а мистриссъ Обри и Кетъ занялись своимъ шитьемъ. Онѣ получили въ этотъ день нѣсколько писемъ изъ Йоркшира и читали ихъ вслухъ. Одно было отъ доктора Тэсема. Бѣдный пасторъ скрывалъ многое, что могло бы ихъ безполезно огорчить; но не могъ не упомянуть кой-чего объ измѣнившемся положеніи вещей въ барскомъ домѣ.

Въ понедѣльникъ утромъ, въ половинѣ четвертаго, несмотря на то, что всѣ они легли спать очень-поздно наканунѣ, мистеръ Обри сидѣлъ ужь въ своемъ кабинетѣ, перечитывая съ глубокимъ вниманіемъ, вслѣдствіе совѣтовъ генерал-атторнея, второй томъ Комментарій Блакстона, книгу, съ которой онъ былъ ужь довольно-хорошо знакомъ. Способность его, при такомъ множествѣ поглощающихъ заботъ, съ такими жестокими опасеніями насчетъ будущаго, управлять своимъ вниманіемъ, такъ-какъ онъ это дѣлалъ, была такая черта, которою онъ могъ гордиться посправедливости. Конечно, онъ зналъ, что вопросъ для него шелъ прямо о жизни и смерти; но онъ невольно ободрился, найдя въ себѣ ту силу отвлекать и сосредочивать вниманіе, о которой генерал-атторней говорилъ, какъ объ одной изъ самыхъ существенныхъ принадлежностей юриста.

Онъ распредѣлилъ свое время слѣдующимъ образоімъ: съ той минуты, какъ онъ входилъ въ кабинетъ, до завтрака, онъ рѣшился читать юридическія книги. Время съ десяти часовъ утра до четырехъ или до пяти пополудни, долженъ онъ былъ проводить въ конторѣ мистера Везеля, а вечера посвятилъ обществу дѣтей, жены, сестры, а также, отъ времени до времени, литературнымъ попыткамъ, которыми онъ надѣялся хоть нѣсколько увеличить свои денежныя средства. Трудную назначалъ онъ себѣ работу, а между тѣмъ, эти безпрестанныя занятія, въ его положеніи, служили, можетъ-быть, самымъ счастливымъ и спасительнымъ средствомъ, освободить душу отъ убійственнаго вліянія постоянной мысли о несчастій и мрачныхъ опасеній насчетъ будущаго.

Нѣсколько дней, проведенныхъ въ конторѣ мистера Везеля, разсѣяли значительную часть его предубѣжденій противъ этого джентльмена. Онъ нашелъ Везеля совершенно такимъ, какъ описалъ его генерал-атторней; а именно: ловкимъ и способнымъ юристомъ, сквозь руки котораго проходило постоянно много важнаго, разнообразнаго и поучительнаго дѣла. Онъ оказалъ совершенную готовность помогать, чѣмъ только могъ, мистеру Обри, въ которомъ онъ нашелъ, въ свою очередь, человѣка съ высокимъ умомъ и устремленнаго самымъ серьёзнымъ образомъ къ изученію Права. Везель не былъ одаренъ способностью передавать свои познанія прямымъ путемъ, и мистеру Обри приходилось извлекать изъ него все нужное съ довольно-затруднительнымъ усиліемъ. Но зато, какую бездну практическихъ намёковъ и указаній насчетъ манеры обращаться съ разнаго рода дѣломъ почерпалъ онъ изъ зоркаго наблюденія надъ тѣмъ, что происходило въ конторѣ и изъ наблюденій за дѣятельностью самого Везеля, подмѣчая какъ этотъ человѣкъ отъискивалъ и примѣнялъ законы и какъ подъ его руками факты обыкновеннаго дѣла облекались въ юридическій языкъ и въ юридическую форму! Проницательный взоръ мистера Обри, такимъ образомъ пристально-устремленный на все, что ни попадалось его вниманію, скоро началъ открывать и оцѣнивать здравый смыслъ и практическую пользу большей части положительныхъ правилъ закона, видѣнныхъ имъ въ дѣйствіи. Недѣли черезъ три, онъ началъ чувствовать интересъ въ изученіи своего предмета и замѣтилъ уже за собою существенные успѣхи. Мистеръ Везель даже въ это короткое время убѣдился въ огромномъ превосходствѣ Обри надъ другимъ ученикомъ, сидѣвшимъ у него въ конторѣ два года, конечно, не въ знаніи Права, но въ умственныхъ силахъ и въ способности къ дѣлу. Мистеръ Обри возвращался въ Вивьенскую Улицу около шести часовъ вечера, немножко-утомленный дневною работой, потому-что онъ никогда не входилъ въ свой кабинетъ поутру позже пяти; но вечерніе часы, въ мирномъ кругу своего семейства, развеселяли и ободряли его совершенно. Каждый день связывалъ членовъ этого семейства тѣснѣе и крѣпче другъ съ другомъ. Они чувствовали себя вмѣстѣ изгнанными изъ большаго, веселаго свѣта, вмѣстѣ посланными въ далекое странничество, навстрѣчу затрудненіямъ, опасностямъ и возрастающему мраку. Каждый день, удалявшій ихъ отъ минуты изгнанія изъ Яттона, смягчалъ воспоминанія прошедшихъ сценъ и проливалъ на ихъ израненныя сердца бальзамъ успокоительной покорности судьбѣ, а иногда и слабый, трепетный лучъ надежды мелькалъ украдкою сквозь сумракъ ихъ души. Благодаря Бога, взглядъ на прошедшее не возбуждалъ въ нихъ ни стыда, ни угрызенія совѣсти. Они не могли обвинить себя. Они знали, что въ дни богатства и счастія, обязанности, на нихъ лежавшія, не были забыты, и потому взглядъ на прошедшее былъ для нихъ утѣшителенъ. Но будущее… сердца ихъ невольно сжимались и трепетали при видѣ грознаго мрака, его закрывавшаго. Ихъ стѣсненныя обстоятельства, ихъ честную бѣдность — все это еще нетрудно было перенести. Имъ было весело вмѣстѣ; ихъ домъ, хоть и неочень-просторный, былъ, однакожь, довольно-удобенъ и даже изящно-уютенъ; они были здоровы. Мистеръ Обри имѣлъ постоянное занятіе для ума, пріобрѣтая такія познанія, практическое примѣненіе которыхъ могло современемъ обогатить и даже возвысить ихъ всѣхъ или, по-крайней-мѣрѣ, обезпечить для нихъ существенныя удобства жизни. Но мистеръ Обри имѣлъ тяжелыя минуты. Сидя въ кабинетѣ, среди глубокой тишины и уединенія ранняго утра и напрягая всѣ свои силы и способности для невинныхъ и милыхъ существъ, спавшихъ тамъ, наверху, онъ опускался порой на спинку креселъ съ тяжелымъ вздохомъ и впадалъ въ раздумье, глубокое и печальное раздумье, доходившее иногда до жестокой муки; но изъ этихъ припадковъ онъ пробуждался вдругъ и принимался снова за дѣло съ могучимъ усиліемъ отвлечься, съ новымъ упорствомъ воли.

Постоянное опасеніе очень-большаго несчастія, особенно для людей, одаренныхъ живою чувствительностью, почти такъ же ужасно, такъ же невыносимо, какъ и дѣйствительное несчастье. Каждый день поутру удаляясь изъ дома, Обри боялся и думать о томъ, что можетъ случиться до его возвращенія, а вечеромъ, выходя изъ Темпля, сердце его сжималось при мысли о томъ, что могло произойдти въ его отсутствіе. Всѣ они испытывали ощущеніе, похожее на чувство тѣхъ, въ комъ зловѣщее молчаніе и тишина окружающей природы, и грозное спокойствіе и мракъ надъ головами возбуждаютъ трепетное опасеніе приближающейся бури. Страхъ ихъ растетъ, при видѣ тяжелыхъ капель дождя, случайно-падающихъ съ знойнаго неба, между-тѣмъ, какъ воздухъ кругомъ не шелохнется. Часто обращаются кверху блѣдныя щеки и робкій взоръ, устремленный на черныя, скопляющіяся тучи, изъ которыхъ скоро можетъ сверкнуть разрушительная молнія. На кого въ такомъ случаѣ надѣяться человѣку, гдѣ искать спасенія и что помогутъ ему его собственныя слабыя силы?

Они сидѣли разъ поутру за завтракомъ, и мистеръ Обри читалъ вслухъ продолженіе одной литературной статьи, первую часть которой онъ отослалъ ужь, недѣли двѣ тому назадъ, въ одно изъ періодическихъ «Обозрѣній»; но до-сихъ-поръ не получилъ еще о ней никакого извѣстія. Кетъ, шутя, трепала его по щекѣ, утверждая, несмотря на всѣ его возраженія, что одна фраза въ статьѣ звучала неслишкомъ-изящно.

— О! избалованный, негодный критикъ! воскликнулъ Обри, смѣясь: — но что скажетъ Агнеса? спросилъ онъ потомъ, обращаясь къ женѣ.

— Что жь вамъ сказать? фраза мнѣ очень нравится въ томъ видѣ, какъ есть.

— Ну, такъ я оставлю ее попрежнему.

— Хорошо, а я перемѣню ее безъ васъ, когда вы уйдете, возразила Кетъ и съ этимъ вызовомъ наклонила такъ близко къ нему свое прелестное, смѣющееся личико, что Обри поцаловалъ ее въ лобъ и отвѣчалъ, что она можетъ дѣлать, что хочетъ.

Въ эту самую минуту стукъ въ дверяхъ возвѣстилъ посѣтителя. Сами незная отчего, всѣ они слегка перемѣнились въ лицѣ. Посѣтитель былъ мистеръ Роннинтонъ; онъ зашелъ такъ рано, говорилъ онъ, чтобъ застать навѣрное мистера Обри дома, прежде чѣмъ онъ уйдетъ въ Темпль. Его провели прямо въ кабинетъ; но Обри упрашивалъ его идти завтракать съ ними вмѣстѣ и мистеръ Роннинтонъ согласился.

Обри замѣтилъ съ безпокойствомъ, что добродушное и задумчивое лицо гостя имѣло въ этотъ день какое-то озабоченное выраженіе. Да и могло ли быть иначе? Смотря на сидящихъ передъ нимъ, милыхъ, привлекательныхъ женщинъ, видя ихъ явно-принужденную веселость, думая о страданіяхъ, ими перенесенныхъ, и о тѣхъ, которыя готовились еще для нихъ впереди, и къ первой, горькой пробѣ которыхъ онъ пришелъ приготовить мистера Обри — могъ ли онъ не имѣть къ нимъ глубокаго сочуствія?

Послѣ завтрака онъ ушелъ вдвоемъ съ мистеромъ Обри въ его кабинетъ и тамъ, понизивъ голосъ, увѣдомилъ его, что вчера вечеромъ гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ прислали свой счетъ.

— Покажите мнѣ, сдѣлайте милость, сказалъ мистеръ Обри, спокойно протягивая руку.

— Мой милый сэръ, почему вы думаете, что онъ со мною? спросилъ мистеръ Роннинтонъ, съ озабоченнымъ видомъ. — Вы не привыкло къ такимъ вещамъ, да и не дай Богъ вамъ привыкать. Къ-тому же, онъ слишкомъ-огроменъ, чтобъ принести его съ собой. Онъ лежитъ у меня въ конторѣ.

— Скажите мнѣ, по-крайней-мѣрѣ, итогъ, говорилъ Обри, нетерпѣливо ожидая и вмѣстѣ страшась услышать отвѣтъ, а между-тѣмъ мистеръ Роннинтонъ вынулъ изъ своего бумажника лоскутокъ и подалъ его мистеру Обри; на немъ написано было: 3,946 фун. 14 шил. 6 пенс. Тотъ смотрѣлъ на бумажку минуты двѣ, неговоря ни слова и страшно блѣднѣя. Мистеръ Роннинтонъ едва имѣлъ духъ взглянуть на него и подумать о двухъ женщинахъ, въ сосѣдней комнатѣ, которыхъ такъ страшно должно было интересовать извѣстіе, въ эту минуту поразившее мистера Обри.

— Это очень-большой итогъ, произнесъ наконецъ Обри съ принужденнымъ спокойствіемъ.

— Да, это дѣло самаго серьёзнаго рода, отвѣчалъ мистеръ Роннинтонъ, покачивая головой и вздыхая.

— А потомъ остается еще вашъ счетъ и счетъ мистера Паркинса.

— О, мистеръ Обри, довольно каждому дню своей заботы.

— Сдѣлайте одолженіе, потрудитесь сказать мнѣ, хоть около, какъ великъ можетъ быть итогъ вашего счета? спросилъ Обри, съ хладнокровіемъ отчаянія.

— Увѣряю васъ, мы совсѣмъ не думали объ этомъ предметѣ, да и нескоро еще будемъ думать. Мы ненамѣрены безпокоить нашимъ счетомъ ни себя, ни васъ до-тѣхъ-поръ, пока вы не будете въ-состояніи заняться этимъ предметомъ безъ затрудненія.

— Но дайте мнѣ по-крайней-мѣрѣ, хоть какое-нибудь понятіе, настаивалъ несчастный Обри.

— Я вамъ скажу мистеръ Обри, хоть мнѣ и не слѣдовало бы этого дѣлать, что нашъ счетъ, когда онъ будетъ поданъ, убавится на 650 фунтовъ, вслѣдствіе благороднаго поступка генерал-атторнея, который возвратилъ всѣ деньги…

— Возвратилъ всѣ деньги!.. повторилъ Обри, вздрагивая; онъ вспыхнулъ въ ту же минуту и на лицѣ его выразилась борьба гордости съ благодарностью и удивленіемъ. Онъ вполнѣ цѣнилъ поведеніе своего знаменитаго друга, но вмѣстѣ-съ-тѣмъ ощутилъ совершенно-новое и очень-тягостное чувство денежнаго одолженія.

— Я чувствую, мистеръ Обри, что я нарушилъ обѣщаніе, данное генерал-атторнею, который взялъ съ меня слово стараться такъ устроить это дѣло, чтобъ вы никогда о немъ не узнали. Но впрочемъ, несмотря на все благородство поступка, что такое эта сумма для генерал-атторнея при его 12 или 15,000 ф. годоваго дохода?

— О! не говорите такъ, мистеръ Роннинтонъ!.. Я пораженъ, уничтоженъ!.. Я никогда еще въ жизни не испытывалъ чувства, похожаго хоть издали на то, которое теперь меня волнуетъ!

Онъ всталъ и стоялъ у окна нѣсколько минутъ, впродолженіе которыхъ оба они молчали. Потомъ онъ вернулся опять на свое мѣсто.

— На сколько же, послѣ того, остаюсь я вашимъ должникомъ?

— Право, мнѣ трудно отвѣчать на это не приготовясь… Я полагаю, примѣрно, что нашъ счетъ будетъ уменьшенъ до 1,500 или 1,600 фунтовъ, о которыхъ…

— А тамъ еще будетъ счетъ мистера Паркинсона, произнесъ Обри тихимъ голосомъ, но съ отчаяніемъ въ лицѣ. — Вотъ, прибавилъ онъ послѣ того: — вотъ 6 или 7,000 фунтовъ съ самаго начала, а тамъ пойдутъ доходы неправильнаго владѣнія… О, Боже, Боже милостивый! воскликнулъ онъ вдругъ съ замѣтнымъ содроганіемъ. Онъ сложилъ судорожно руки и взглянулъ на мистера Роннинтона такимъ взоромъ, который того поразилъ. Въ лицѣ его мистеръ Роннинтонъ не нашелъ ужь болѣе той кротости и задумчивой грусти, къ которымъ онъ привыкъ. Сила была въ немъ видна такая строгая, къ какой тотъ и не подозрѣвалъ, чтобъ черты его были способны. Онѣ высказывали сильную душу, вдругъ пробужденную и страдающую. Въ эту минуту стукъ раздался въ дверяхъ, казалось, какъ-будто бы отъ очень-маленькихъ пальчиковъ.

— Войдите, произнесъ Обри, довольно-жостко и строго. Дверь была потихоньку отворена и маленькая головка Чарльза, испуганнаго тономъ голоса, робко заглянула въ комнату. — Войдите, мой дружокъ, повторилъ Обри тихимъ и трепетнымъ голосомъ, увидавъ, что это былъ его сынъ и замѣтивъ опасеніе на его маленькомъ личикѣ. Чарльзъ тотчасъ подошелъ съ серьёзнымъ и покорнымъ видомъ, говоря:

— Это письмо только-что пришло; маменька послала меня отдать его ламъ, милый папа…

— Подайте мнѣ его сюда, Чарльзъ, сказалъ мистеръ Обри, протягивая руку за письмомъ, а между-тѣмъ другою онъ поднялъ сына, посадилъ къ себѣ на колѣни и поцаловалъ: Я не сержусь на васъ, Чарльзъ, сказалъ онъ нѣжно.

— Я вѣдь не шалилъ сегодня, папа, вы знаете, отвѣчалъ тотъсъ невиннымъ удивленіемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, мой милый дружочекъ… Несчастный отецъ не могъ сказать ничего болѣе; но откинувъ съ висковъ какимъ-то машинальнымъ движеніемъ длинные, волнистые кудри ребенка, онъ смотрѣлъ на его маленькое личико съ минуту и потомъ, нѣжно сжалъ сына въ рукахъ. Мистеръ Роннинтонъ всталъ и отошелъ къ окну, скрыть свои чувства. Письмо было распечатано; оно оказалось отъ издателя того Обозрѣнія, въ редакцію котораго Обри послалъ свою статью, и заключало въ себѣ билетъ на 40 гиней, съ усердною просьбою продолжать сотрудничество и съ очень-положительнымъ увѣреніемъ, что редакторъ нашелъ статью во всѣхъ отношеніяхъ превосходною. «Маленькій вѣстникъ надежды и милости», подумалъ Обри, цалуя снова сына, который смотрѣлъ пассивно на растроганное лицо отца. «Я не долженъ, я не буду отчаяваться! Ты принесъ мнѣ съ собою лучъ небеснаго свѣта, озарившій мое ужасное положеніе. То знакъ, конечно, что я не забытъ!.. Мнѣ кажется, теперь, какъ-будто ангелъ, озаривъ на минуту ночь горести и страданій, слетѣлъ и шепнулъ мнѣ на ухо: „не бойся!“ Черты Обри начали снова принимать свое обыкновенное, ясное и спокойное выраженіе. „Возьмите и отдайте это маменькѣ“, сказалъ онъ, цалуя маленькаго Чарльза и отсылая его съ письмомъ въ столовую. Скоро послѣ того, какъ только онъ достаточно пришелъ въ себя, чтобъ не встревожить жену и сестру, онъ предложилъ мистеру Роннинтону идти съ нимъ вмѣстѣ пѣшкомъ въ Темпль. Прощаясь съ Агнесой и Кетъ, онъ не далъ имъ случая спросить о цѣли посѣщенія мистера Роннинтона, но оставилъ ихъ въ большой радости, по случаю письма, имъ показаннаго, и вышелъ изъ дома, рука-объ-руку съ мистеромъ Роннинтономъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что еслибъ этотъ джентльменъ могъ дѣйствовать по своему произволу, онъ избавилъ бы мистера Обри совершенно отъ всякихъ денежныхъ обязательствъ къ себѣ; но онъ имѣлъ четырехъ партнёровъ, собственныя издержки которыхъ по дѣлу Обри были значительны; а потому, разумѣется, объ этомъ нельзя было и думать. Дорогой, между другими предметами жаркаго разговора, мистеръ Роннинтонъ сказалъ Обри, что онъ находитъ счетъ господъ Кверка, Геммона и Снапа грабительскимъ и что его можно уменьшить обыкновеннымъ процесомъ сбавки, по-крайней-мѣрѣ на половину; но онъ тутъ же напомнилъ Обри о власти, которую эти люди имѣли въ рукахъ относительно доходовъ неправильнаго владѣнія и что они, вѣроятно, при составленіи своего счета, имѣли въ виду получить весь итогъ, безъ строгаго разбора составныхъ частей его, прежде-чѣмъ они согласятся слушать о какихъ бы то ни было условіяхъ на-счетъ уплаты главнаго долга, и что положеніе его, мистера Обри, относительно господъ Кверка, Геммона и Снапа требовало величайшей обдумаиности и осторожности, особенно по предмету этого счета, теперь ими представленнаго.

— Я вижу, сказалъ мистеръ Обри: — все это приходитъ къ тому, что они готовы освободить меня отъ денежной отвѣтственности моей къ мистеру Тигмаузу на столько, сколько имъ удастся отгжить въ свой собственный карманъ.

— Да, — похоже на то, отвѣчалъ мистеръ Роннинтонъ, пожимая плечами. — Но, предоставьте намъ всѣ соображенія по этому предмету и положитесь на нашу честь и благоразуміе. Въ минуту, удобную чтобъ дѣйствовать съ успѣхомъ, вы можете быть увѣрены, съ нашей стороны сдѣлано будетъ все, что нужно, и самымъ осторожнымъ образомъ. Мы знаемъ, какъ нельзя лучше, съ какого рода людьми намъ приходится имѣть дѣло. Мистеръ Тигмаузъ, по всей вѣроятности, не болѣе какъ кукла въ ихъ рукахъ, по-крайней-мѣрѣ въ рукахъ мистера Геммона, человѣка очень-дальновиднаго, и съ которымъ, я увѣренъ, мы должны будемъ вести всѣ наши переговоры.

— То же самое, говорилъ мнѣ о немъ генерал-атторней, и онъ предлагалъ мнѣ, кромѣ того, совѣтоваться съ нимъ, генерал-атторнеемъ, всякій разъ, какъ я найду въ этомъ нужду.

— Да, лучшаго совѣтника врядъ ли можно найдти; и я самъ не задумался бы спросить его совѣта въ случаѣ, еслибъ мы не знали что дѣлать.

— Я не хочу скрывать отъ васъ ничего, мистеръ Роннинтонъ, сказалъ Обри. — Вамъ слѣдуетъ точно знать положеніе моихъ дѣлъ. Изъ вещей, у меня есть небольшое наслѣдственное серебро, съ которымъ мнѣ было бы тяжело разстаться, да мои книги и остатки убранства въ Яттонѣ, которыя я сберегъ, чтобъ устроить нашу теперешнюю квартиру. Между-прочимъ, надо вамъ сказать, что ни я, ни жена, ни бѣдная сестра моя, не имѣемъ ни съ какой стороны никакихъ ожиданій. Затѣмъ, у меня осталось около 3000 ф. въ государственныхъ фондахъ, да 423 ф. въ рукахъ моего банкира — вотъ мои обстоятельства! Мнѣ страшно даже и упомянуть о нихъ. Теперь я долженъ вдвое болѣе противъ той суммы, которую я вамъ назвалъ, за одни счеты стряпчихъ. Неразставшись съ моими книгами и серебромъ, я не могу уплатить даже счета господъ Кверка, Геммона и Снапа.

— Жестоко и безразсудно было бы съ моей стороны, мистеръ Обри, не высказать вамъ прямо моего мнѣнія, что ваше положеніе очень-опасно, и что единственная ваша надежда зависитъ отъ того, какимъ образомъ захотятъ поступить съ вами гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ и кліентъ ихъ мистеръ Титмаузъ. Какъ ни важны всѣ остальные ваши долги, но передъ однимъ тѣмъ, что вы должны этому послѣднему лицу, они какъ ведро воды передъ Темзой… Такъ-какъ мы говоримъ съ вами теперь открыто и прямо, то я скажу вамъ главный источникъ моихъ опасеній относительно гг. Кверка, Геммона и Снапа. Эти люди, можетъ быть, разсчитываютъ, что, въ случаѣ большой и близкой опасности, находясь въ крайности, вы рѣшитесь призвать къ себѣ на помощь толпу сильныхъ и богатыхъ друзей, которые своею порукою, обезпеченіемъ, или другимъ какимъ-нибудь образомъ…

— Въ такомъ случаѣ они ошибутся жестоко. Если они и кліентъ ихъ дѣйствительно способны на такую оскорбительную, звѣрскую жестокость, на такое изысканное притѣсненіе, то пусть ихъ дѣлаютъ что хотятъ, я покоряюсь судьбѣ. Провидѣніе отъищетъ пріютъ для моей жены, дѣтей и для моей милой, преданной, великодушной сестры; а что до меня лично касается, то прежде чѣмъ я рѣшусь насыщать жадность такихъ бездѣльниковъ, грабящихъ карманы добрыхъ и великодушныхъ друзей, я скорѣе умру въ тюрьмѣ.

Обри былъ сильно взволнованъ, произнося эти слова; но въ тонѣ его голоса и во взорѣ было что-то такое, что не позволяло Роннинтону ни на минуту усомниться, что онъ точно говорилъ, отъ души, и что еслибъ дѣло дошло до угнетенія и несправедливости, то никто въ мірѣ не въ-состояніи былъ бы сопротивляться могущественнѣе или терпѣть съ болѣе достойною и непреклонною рѣшительностью. Но мистеръ Роннинтонъ надѣялся, что до этого не дойдетъ. Онъ утѣшалъ мистера Обри, повторяя что собственныя его требованія могутъ быть отложены на нѣсколько лѣтъ и что онъ можетъ смѣло сказать то же самое о гораздо — менѣе значительныхъ требованіяхъ мистера Паркинсона. „Еслибъ только можно было какимъ-нибудь образомъ, думалъ онъ, собрать довольно денегъ, чтобъ уплатить сполна и безъ задержки счетъ гг. Кверка, Геммона и Снапа, тогда, вѣроятно, Обри успѣлъ бы выговорить благопріятныя условія на-счетъ суммы и сроковъ уплаты главнаго долга; а между-тѣмъ имѣлъ бы полную свободу заняться энергически изученіемъ права“. О способности Обри къ этому предмету мистеръ Роннинтонъ изъявилъ очень-высокое мнѣніе и обѣщалъ поддерживать его на новомъ поприщѣ всѣмъ своимъ вліяніемъ.

— Боже милостивый! произнесъ Обри съ одушевленіемъ: — не обидно ли думать, что я долженъ буду провести лучшіе годы жизни въ рабствѣ у такихъ людей, какъ эти стряпчіе, въ зависимости отъ такого созданія, какимъ этого Титмауза описываютъ! Я не назову себя ни его врагомъ, ни его жертвою; но я тотъ, на чьей неожиданной гибели онъ основалъ свое блестящее положеніе. Вѣдь я не съ умысломъ держалъ это имѣніе въ рукахъ своихъ! О! онъ долженъ быть лишенъ самыхъ обыкновенныхъ человѣческихъ чувствъ, чтобъ меня, котораго онъ и то ужь обобралъ кругомъ, подвергать новой пыткѣ!.. Поставьте меня на его мѣсто, а его на мое: не-уже-ли я не удовольствовался бы тѣмъ, что онъ успѣлъ ужь получить? Не-уже-ли я сталъ бы терзать и мучить его, требуя уплаты того, что онъ издержалъ съ твердымъ, основательнымъ убѣжденіемъ, что это была его собственность?.. О, нѣтъ, я не только простилъ бы ему все, но я постарался бы оградить его отъ нужды и въ будущемъ… Онъ вздохнулъ. — О! еслибъ я былъ въ эту минуту свободнымъ человѣкомъ! Pauper sed in meo acre; еслибъ я имѣлъ хоть 500 фунтовъ, чтобъ содержать себя и своихъ года два, съ душою спокойной и расположенной къ занятіямъ!… Но вотъ мы уже и у Темпля. Когда мы съ вами увидимся, или когда намѣрены вы писать ко мнѣ?

— Очень-скоро, отвѣчалъ мистеръ Роннинтонъ, который, въ послѣднее время слушалъ своего спутника съ безмолвнымъ, почтительнымъ сочувствіемъ, и, пожавъ горячо его руку, онъ обѣщалъ сдѣлать все, что отъ него зависѣло, въ защиту выгодъ мистера Обри.

ГЛАВА X.

Унылый и измученный, вошелъ Обри въ контору мистера Везеля, но это не помѣшало ему, съ благороднымъ усиліемъ воли, въ ту же минуту заняться ежедневнымъ своимъ дѣломъ. Порой, онъ упрямо гналъ прочь тревожныя мысли объ утреннемъ свиданіи его съ мистеромъ Роннинтономъ и успѣлъ наконецъ сосредоточить всю силу своего вниманія на одномъ дѣлѣ, необыкновенно-трудномъ, темномъ и заключавшемъ въ себѣ такое сплетеніе разнообразныхъ, мелкихъ подробностей, что даже самъ мистеръ Везель, заглянувъ въ него, отложилъ въ сторону, для тщательнаго просмотра въ болѣе-досужное время. Мистеръ Везель передалъ, однакожь, это дѣло мистеру Обри, скоро по приходѣ его въ контору, съ какимъ-то скрытымъ удовольствіемъ ожидая, что оно будетъ слишкомъ-трудно для его ученика; но Везель ошибся. Обри ушелъ немного-раньше обыкновеннаго, но не прежде, какъ отославъ съ клеркомъ въ кабинетъ мистера Везеля всю толстую кипу, ему порученную, и при ней листа полтора форменной бумаги, съ короткимъ изложеніемъ результатовъ, до которыхъ онъ дошелъ и которые не мало удивили мистера Везеля. Дѣло не заключало въ себѣ особенной технической учености; но темное изложеніе и запутанные случаи, изъ которыхъ возникали вопросы, еще болѣе затемненные лицомъ, излагавшимъ ихъ на бумагѣ, требовали настойчиваго, терпѣливаго вниманія, твердой памяти и ясной головы. Однимъ словомъ, Везель не могъ не признаться внутренно, что бѣдный Обри бросилъ мастерской взглядъ на дѣло. Что же сказалъ бы онъ, еслибъ узналъ, въ какихъ обстоятельствахъ находился его ученикъ и какія мысли должны были развлекать его вниманіе, мѣшая той полной и усердной преданности юридическому дѣлу, безъ которой, Везель зналъ, напрасна попытка успѣть въ изученіи права.

— Читали вы мнѣніе Обри объ этомъ запутанномъ дѣлѣ Корнвельскаго Банка? спросилъ Везель, нюхая табакъ, у мистера Сорропэса, другаго ученика, только-что сѣвшаго возлѣ затѣмъ, чтобъ Везель утвердилъ (то-есть покрылъ вычерками, подчерками и поправками) бумагу, составленную этимъ Сорропэсомъ. Тотъ отвѣчалъ отрицательно. — Славная голова! Могу васъ увѣрить. Такъ или сякъ, а ужь онъ всегда попадетъ въ настоящую точку.

— Мнѣ ужь давно сдается, отвѣчалъ тотъ: — почти съ самаго начала, какъ онъ сюда сталъ ходить, что этотъ человѣкъ выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ. Онъ дѣлаетъ мало отмѣтокъ на бумагѣ и, если не ошибаюсь, полагается во всемъ на свою голову.

— Хмъ, перебилъ мистеръ Везель, втягивая въ носъ призъ табаку: — иные это доводятъ ужь слишкомъ-далеко.

— Ну, я бы желалъ быть однимъ изъ этихъ иныхъ, отвѣчалъ Сорропэсъ: — потому-что бываетъ другая крайность и часто случается такъ, что рука отбиваетъ дѣло у головы. Везель при этомъ невольно вспомнилъ, что у него въ библіотекѣ стояли еще и теперь двѣнадцать толстыхъ in folio, наполненныхъ старыми дѣлами, которыя онъ имѣлъ глупость переписывать собственною рукою впродолженіе своего ученическаго поприща и даже года два долѣе послѣ того, какъ онъ открылъ ужь контору. При этомъ воспоминаніи, онъ кашлянулъ и снова полѣзъ въ свою табакерку. — Какъ вы съ нимъ уживаетесь, тамъ, въ вашей комнатѣ? спросилъ онъ.

— Хмъ, по правдѣ сказать, сначала онъ мнѣ не очень понравился. Манеры такія холодныя и даже немного-спѣсивыя. Да и теперь онъ хоть очень-учтивъ, а говоритъ мало; весь погруженъ въ свое дѣло; а между-тѣмъ, кажется, какъ-будто имѣетъ при этомъ еще что-то на душѣ, что его безпокоитъ.

— Надѣюсь. Наша наука не шутка: ужь я ему за это отвѣчаю. Вѣрно она достается ему солоно, отвѣчалъ Везель, съ нѣкоторымъ самодовольствіемъ.

— Ну нѣтъ, я не думаю, чтобъ очень-солоно. Я никогда еще не видалъ, чтобъ она кому-нибудь давалась такъ легко. Между-прочимъ, надо правду сказать, онъ смотритъ совершеннымъ джентльменомъ и въ лицѣ имѣетъ что-то такое, привлекательное. Онъ вѣрно имѣетъ знатныя связи и большое знакомство, потому-что я видѣлъ, какъ къ нему приходили записки съ гербами на печати, и нѣкоторыя изъ нихъ, съ очень-знакомыми…

— О, да; развѣ вы не слыхали о большой тяжбѣ До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джулътера, рѣшенной въ Йоркширѣ, на ассизахъ не далѣе, какъ прошедшей весною. Ну-съ, онъ вотъ видите ли отвѣтчикъ и, какъ говорятъ, потерялъ рѣшительно все.

— Неужели! Ну такъ было же у него довольно хлопотъ!..

— Не пора ли намъ за дѣло, мистеръ Сорропэсъ? вдругъ сказалъ Везель, посмотрѣвъ на часы, лежавшіе на столѣ. — Я обѣщалъ доставить это прошеніе къ шести часамъ — иначе ихъ дѣло проиграно; и, обмакнувъ перо въ чернильницу, онъ принялся за дѣло, по своему обыкновенію, какъ-будто бы такой особы, какъ Обри, никогда и на свѣтѣ не существовало. Онъ былъ совсѣмъ не жестокосердый человѣкъ; но я думаю, если бы copias ad satisfaciendum (то-есть окончательный процесъ о взятіи, лица подъ стражу) противъ Чарльза Обри, эсквайра, поступилъ къ исполненію въ контору Везеля, какъ дѣло, требующее особенной акуратности и вниманія, то, помычавъ немного, да, можетъ-быть, нюхнувъ лишнюю дозу табаку, онъ повершилъ бы его какъ слѣдуетъ, отмѣтивъ 7 шиллинговъ и 6 пенсовъ въ уголкѣ, и отослалъ бы вмѣстѣ съ другими бумагами, утѣшая себя логическимъ разсужденіемъ, что вѣдь кто-нибудь да долженъ же это сдѣлать; а между-тѣмъ, онъ могъ также хорошо получить деньги за трудъ, какъ и всякой другой.

Возвратясь домой къ обѣду, мистеръ Обри узналъ, что сестра его получила еще письмо отъ доктора Тэсема, въ постскриптѣ къ которому онъ упоминалъ о мистерѣ Геммонѣ въ такихъ терминахъ, что мистеръ Обри составилъ себѣ маленькій планъ и рѣшился выполнить его на слѣдующій же день, а именно, побывать въ конторѣ гг. Кверка, Геммона и Снапа и искать свиданія съ мистеромъ Геммономъ, о которомъ пасторъ писалъ, что онъ уѣхалъ въ Лондонъ, наканунѣ. Обри провелъ очень безпокойную ночь, въ продолженіе которой его мучили разныя ужасныя сновидѣнія, и въ каждомъ изъ нихъ гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ играли роль грозныхъ, таинственныхъ властителей земной его участи. Проснувшись, онъ рѣшился положить конецъ настоящему, невыносимому состоянію неизвѣстности и узнать разомъ, до какой степени онъ могъ надѣяться или долженъ былъ опасаться — и для того сходить въ тотъ же день, послѣ обѣда, въ Сэффрон-Хиль. Съ этою цѣлью, онъ вышелъ изъ конторы мистера Везеля рано, часовъ около трехъ, и отправился прямо, черезъ Цѣпную-Улицу, къ Хэттон-Гардену, а оттуда сталъ спрашивать дорогу въ Сэффрон-Хиль. Тамъ онъ недолго искалъ домъ; взоръ его скоро остановился на большой, сіяющей мѣдной доскѣ, съ именами Кверкъ, Геммонъ и Снапъ, стоявшими на ней такъ же чотко и грозно, какъ въ дни мучительнаго ожиданія Титмауза. Тотъ смотрѣлъ на нихъ часто, какъ помнитъ читатель, съ безсмысленнымъ томленіемъ и грубымъ страхомъ. Совсѣмъ другаго рода человѣкъ глядѣлъ на нихъ теперь, съ чувствомъ глубокаго интереса, заботы и опасенія, какъ на имена тѣхъ, которые имѣли его совершенію въ своей власти, держали въ рукахъ своихъ состояніе, свободу и средства къ жизни его и тѣхъ милыхъ существъ, судьба которыхъ, личная безопасность и все на свѣтѣ заключено было въ немъ. Обри, въ черномъ сюртукѣ, застегнутомъ до верху, и съ зонтикомъ подъ-мышкою, вошелъ съ усталымъ видомъ въ переднюю, гдѣ сидѣло и стояло нѣсколько человѣкъ довольно-странной наружности, и двое или трое изъ нихъ въ явномъ волненіи и безпокойствѣ. То были родственники обвиненнымъ, содержимыхъ въ Ньюгетѣ и судимыхъ на другой день за уголовныя преступленія. Онъ прошелъ далѣе, въ комнату, надъ дверьми которой написано было: зала писцовъ.

— Что вамъ угодно? спросилъ тономъ довольно-дерзкой самоувѣренйости щеголевато-одѣтый юноша, съ еврейскимъ типомъ лица, который сидѣлъ развалясь у стола и произнесъ эти слова, нетрогаясь съ мѣста.

— Что, мистеръ Геммонъ здѣсь? спросилъ Обри, снимая шляпу. Въ голосѣ, лицѣ и манерахъ его было что-то такое, что заставило того, къ кому онъ обращался, соскочить со стула и принять вдругъ самый вѣжливый видъ.

— Мистеръ Геммонъ у себя въ кабинетѣ, сэръ, и одинъ. Я полагаю, что онъ очень-занятъ; но вы, конечно, можете его видѣть.

Дѣло въ томъ, что мистеръ Геммонъ въ эту минуту занятъ былъ составленіемъ инструкціи, по иску объ уплатѣ доходовъ неправильнаго владѣнія противъ мистера Обри. Онъ не далѣе какъ наканунѣ вернулся изъ Яттона, гдѣ случились обстоятельства, ускорившія предположенныя дѣйствія фирмы противъ мистера Обри, какъ перваго лица, отъ котораго, по указанію Титмауза, они должны были ожидать значительной выдачи чистыми деньгами. Въ этотъ же самый день, поутру, въ той же самой комнатѣ, въ которую мистеръ Обри собирался войдти, происходило длинное совѣщаніе между Кверкомъ и Геммономъ о томъ самомъ предметѣ, который привелъ къ нимъ въ контору мистера Обри. Кверкъ настаивалъ на томъ, чтобъ порѣшить дѣло разомъ, идти прямо впередъ и получить или всю сумму 60,000 фунтовъ, или обезпеченіе на ²/₃ ея, а 20,000 фунтовъ чистыми деньгами. Геммонъ однакожь думалъ, что требованіе такого рода было бы чистымъ сумасшествіемъ, и что если они станутъ доводить до крайности такого несчастнаго страдальца, какъ мистеръ Обри, то это навлечетъ непремѣнно на нихъ и на ихъ кліента общую ненависть, а кромѣ того, можетъ привести Обри въ отчаяніе и принудить его: или бѣжать изъ Англіи, или отдать себя подъ защиту закона о несостоятельныхъ должникахъ. Онъ наконецъ убѣдилъ Кверка, что единственный путь къ успѣху, съ ихъ стороны, есть кротость и умѣренность, и старый джентльменъ, по обыкновенію, принялъ планъ дѣйствія, предложенный Геммономъ. Этотъ послѣдній, впрочемъ, имѣлъ такое же сильное желаніе и такое же точно твердое намѣреніе, какъ и первый: исторгнуть у ихъ несчастной жертвы все, что только было возможно, до послѣдняго фартинга; потому-что Титмаузъ указалъ имъ на Обри, какъ на средство уплаты обязательства, даннаго фирмѣ на 10.000 фун. и представленнаго ими счета издержекъ. Затѣмъ 20 или по крайней-мѣрѣ 15.000 фунтовъ должны были быть отданы ему, Тигмаузу, а все остальное, что только можно было получить, Геммону дозволено было положить въ свой карманъ. Розыски насчетъ состоянія мистера Обри убѣдили однакожь Геммона вполнѣ, что нѣтъ никакой надежды получить хоть сколько-нибудь значительную сумму отъ этого несчастнаго джентльмена; и что если они успѣютъ добиться до уплаты ихъ счета, да, можетъ-быгь, вырвутъ у Обри надежное обезпеченіе на 4 или 5.000 фун. изъ суммы главнаго долга, да получатъ, сверхъ-того, его собственное, личное обязательство къ уплатѣ нѣкоторой доли остальнаго современемъ — то имъ лучше удовольствоваться этимъ и стараться очистить собственную свою значительную претензію на Титмауза, посредствомъ залога земель изъ имѣнія въ Яттонѣ. Кромѣ того, то-есть кромѣ простаго исторженія денегъ, мистеръ Геммонъ насчетъ Обри имѣлъ въ виду еще нѣкоторыя другія цѣли; однимъ словомъ, побуждаемый всѣми этими соображеніями, онъ рѣшился, не долѣе какъ за часъ до совершенно-неожиданнаго посѣщенія мистера Обри, приготовить заблаговременно всѣ необходимыя средства для приведенія въ дѣйствіе законной процедуры, по иску объ уплатѣ доходовъ неправильнаго владѣнія..

— Я имѣю честь говорить съ мистеромъ Геммономъ? произнесъ вѣжливо Обри, входя въ комнату, гдѣ Геммонъ сидѣлъ, прилежно занимаясь сочиненіемъ машины, на которой долженъ былъ быть подверженъ пыткѣ ничего-неподозрѣвающій гость его.

— Да, сэръ, меня зовутъ Геммонъ, отвѣчалъ онъ, слегка покраснѣвъ и вставая со стула, въ сильномъ удивленіи. — Если не ошибаюсь, я имѣю честь видѣть мистера Обри? Позвольте мнѣ предложить вамъ стулъ, продолжалъ онъ, поставивъ одинъ стулъ какъ можно далѣе отъ стола, потомъ взялъ другой и сѣлъ самъ между мистеромъ Обри и столомъ, ожидая, что его посѣтитель тотчасъ же начнетъ говорить о счетѣ, который они только-что представили.

— Позвольте мнѣ, мистеръ Обри, началъ Геммонъ съ любезною и кроткою улыбкою, не льстивою, но очень-почтительною: — прежде чѣмъ мы начнемъ говорить о дѣлѣ, заставившемъ васъ придти сюда, въ нашу контору, позвольте мнѣ изъявить глубокое, искреннее сочувствіе къ вашимъ несчасгіямъ и мое личное сожалѣніе о томъ участіи, которое я долженъ былъ принять въ тяжбѣ, окончившейся такъ гибельно для вашихъ интересовъ. Но обязанность людей нашего званія, мистеръ Обри, бываетъ часто столько же ясна, какъ и непріятна.

— Я очень вамъ обязанъ, сэръ, за ваше участіе; но я не могу себѣ представить, чтобъ съ вашей стороны нужно было какое-нибудь оправданіе. Ни я, ни мои совѣтники, ни разу еще не имѣли причины жаловаться на жестокое или неприличное обращеніе съ вашей стороны. Конечно, ваша тяжба упала на меня и на всѣхъ насъ, какъ громъ на голову, продолжалъ Обри съ тихимъ вздохомъ. — Я надѣюсь, вы засвидѣтельствуете, мистеръ Геммонъ, что съ моей стороны не было сдѣлано никакихъ недобросовѣстныхъ препятствій и затрудненій.

— О, мистеръ Обри, напротивъ! Я не нахожу словъ выразить вамъ, до какой степени я цѣню ваше прямое и великодушное поведеніе. Я ужь нѣсколько разъ сообщалъ мои чувства на этотъ счетъ господамъ Роннинтонъ (Обри поклонился); и еще разъ прошу васъ повѣрить, что я принимаю глубочайшее участіе… Онъ остановился, повидимому слишкомъ-сильно тронутый, и такое впечатлѣніе дѣйствительно могъ произвести спокойный и грустный видъ мистера Обри, его худоба и черты лица его выражавшія заботу и утомленіе.

(„Желалъ бы я знать“, думалъ Геммонъ: „застраховалъ ли онъ свою жизнь? Наружность у него немного чахоточная. Какъ бы узнать: застраховалъ ли онъ себя и гдѣ именно?“)

— Я надѣюсь отъ всей души, мистеръ Обри, что горести, вами перенесенныя, не повредили вашему здоровью? спросилъ Геммонъ съ видомъ глубокаго участія.

— Немножко, но, благодаря Бога, не существеннымъ образомъ. Я никогда не былъ очень-крѣпко сложенъ, отвѣчалъ онъ, слабо и печально улыбаясь.

(„Какъ похожъ на свою сестру!“ подумалъ Геммонъ, наблюдая выраженіе лица своего собесѣдника съ дѣйствительнымъ участіемъ.)

— Я опасаюсь, мистеръ Геммонъ, продолжалъ Обри: — не нарушилъ ли я формы обычая, явясь такимъ образомъ къ вамъ по дѣлу, которое вы, можетъ-быть, считаете, что я долженъ былъ предоставить вполнѣ моимъ стряпчимъ, незнающимъ ничего о моемъ теперешнемъ посѣщеніи; но….

— Такая благородная душа, какъ у васъ, мистеръ Обри, можетъ безъ малѣйшаго сомнѣнія дѣйствовать смѣло, по собственнымъ своимъ побужденіямъ. А что касается до приличія, то я не нарушаю никакого правила, принятаго въ нашей профессіи, вступая въ совѣщаніе съ вами, по какому бы то ни было предмету, касающемуся до недавно-рѣшеннаго дѣла, отвѣчалъ Геммонъ, очень-осторожно, особенно съ-тѣхъ-поръ, когда его зоркій глазъ замѣтилъ проницательность, примѣшанную къ чистосердечію и простотѣ характера и вмѣстѣ съ ними выражавшуюся на лицѣ мистера Обри.

— Я думаю вы догадываетесь о причинѣ моего посѣщенія, мистеръ Геммонъ.

(„Ну, теперь пойдетъ дѣло о нашемъ счетѣ. Посмотримъ, что будетъ далѣе“, думалъ Геммонъ.) Онъ поклонился съ внимательнымъ, ожидающимъ видомъ.

— Я говорю о вопросѣ, который остается еще нерѣшеннымъ между вашимъ кліентомъ и мною… о доходахъ неправильнаго владѣнія…

— Я боялся… я такъ и думалъ, что вы объ этомъ начнете говорить. Я былъ сильно встревоженъ, какъ только замѣтилъ, что вы подходите къ этому предмету.

— Для меня это рѣшительно — вопросъ о жизни или смерти, мистеръ Геммонъ, вопросъ, доводящій меня почти до безумія.

— Прошу васъ, мистеръ Обри, возразилъ Геммонъ такимъ тономъ голоса и съ такимъ взглядомъ, которые тронули сердце его взволнованнаго собесѣдника: — не преувеличивайте бѣду, не воображайте, прошу васъ, чтобъ ваше положеніе было такъ безнадежно. Я не вижу, что можетъ помѣшать дружелюбной сдѣлкѣ между обѣими сторонами насчетъ этихъ претензій. Еслибъ я могъ распоряжаться по собственному желанію, мистеръ Обри, я бы написалъ: 60,000 фартинговъ, вмѣсто 60,000 фунтовъ.

— Вы назвали сумму, которую, какъ я полагаю, я по законамъ долженъ мистеру Титмаузу, произнесъ Обри съ принужденнымъ спокойствіемъ. — Уплатить ему эти деньги или обезпечить ихъ уплату не только во всемъ объемѣ, но даже и въ одной четвертой части, для меня такъ же невозможно, какъ достать ему одну изъ планетъ.

— Я понимаю, мистеръ Обри: разные непредвидѣнные расходы въ послѣднюю пору должны были временно истощить ваши средства…

— Временно! повторилъ Обри съ болѣзненною улыбкою.

— Я отъ всей души надѣюсь, что это не болѣе какъ временно… надѣюсь, для васъ и для вашего семейства, прибавилъ онъ торопливо, замѣтивъ зоркое вниманіе, съ которымъ каждый взглядъ и слова его были наблюдаемы его собесѣдникомъ. — Всякое предложеніе, мистеръ Обри, продолжалъ онъ съ прежнимъ любезнымъ видомъ, но съ серьёзною и медленною обдуманностью: — какое вы найдете нужнымъ сдѣлать, я готовъ, отъ всей души готовъ принять и разсмотрѣть въ самомъ щедромъ духѣ. Я повторяю, еслибъ вы имѣли дѣло со мной однимъ, вы бы вышли изъ этой комнаты съ облегченнымъ сердцемъ; но, говоря прямо и чистосердечно, нашъ кліентъ, мистеръ Титмаузъ, такой человѣкъ, что съ нимъ очень, очень-трудно ладить. Увѣряю васъ честью (о, Геммонъ! Геммонъ!), что я не разъ уговаривалъ мистера Титмауза освободить васъ отъ уплаты всего, что вы получили, до той минуты, когда вамъ сообщено было законное объявленіе. (Я думаю, Геммонъ чувствовалъ, что это увѣреніе было принято не такъ довѣрчиво, какъ онъ желалъ и надѣялся, потому-что онъ тотчасъ же, довольно-отрывисто и сухо прибавилъ): — Я увѣряю васъ, сэръ, что это фактъ. Я всегда считалъ слишкомъ-суровымъ и даже ошибочнымъ въ основаніи законъ, который вынуждаетъ проигравшую сторону пополнить доходы, невиннымъ образомъ присвоенные, въ такомъ дѣлѣ, какъ ваше, гдѣ владѣлецъ имѣнія, считающій право свое врожденнымъ, лишается его вслѣдствіе претензій, основанныхъ на другомъ правѣ, о которомъ онъ прежде не. зналъ ничего и не имѣлъ даже средства узнать… Геммонъ произнесъ эти послѣднія слова очень-явственно, устремивъ, между-тѣмъ, проницательный взоръ на мистера Обри. — Вотъ мое мнѣніе, хоть можетъ-статься я и не правъ. Я обязанъ прибавить однакожь, что по закону въ томъ видѣ, какъ онъ теперь существуетъ, еслибъ мистеръ Титмаузъ рѣшился, на зло моему совѣту, настаивать на точномъ смыслѣ своего права… Геммонъ остановился, покачалъ головой, пожалъ плечами и устремилъ печально-значительный взглядъ на мистера Обри.

— Я совершенно въ его рукахъ, я понимаю. Я надѣюсь, однакожь, что, во имя общей, человѣческой справедливости, онъ будетъ имѣть нѣкоторое вниманіе къ безпомощному, несчастному положенію, въ которое я поставленъ такъ неожиданно, произнесъ Обри съ горестною энергіею. — Я никогда не воображалъ нужнымъ копить деньги…

— О да, разумѣется — даже не прибѣгали, что съ вашимъ доходомъ было бы очень-нетрудно, къ обыкновеннымъ средствамъ, обезпеченія: къ застрахованію жизни и проч., подхватилъ Геммонъ съ непринужденнымъ видомъ.

— Нѣтъ, мнѣ объ этомъ и въ голову не приходило. („Да! какъ-бы не такъ! не приходило!“ подумалъ Геммонъ). — Я признаюсь, это было непредусмотрительно. Мое положеніе, мистеръ Геммонъ, такъ горько и отчаянно, что всякая скрытность съ моей стороны была бы безсмысленна, даже еслибъ я и могъ унизить себя до этого. И я призываю Бога въ свидѣтели, что, неразставшись съ небольшимъ остаткомъ серебра, мною сбереженнаго и съ моими книгами, я не въ-состояніи буду уплатить даже итога вашего счета, присланнаго третьяго-дня. Геммонъ смотрѣлъ на Обри пристально и безмолвно. — И еслибъ ничтожные остатки, которыми я теперь владѣю, были у насъ такимъ-образомъ отняты, тогда мы рѣшительно… мы буквально нищіе. Голосъ его задрожалъ и онъ остановился.

— Право, право, мистеръ Обри, вы меня огорчаете до крайности, произнесъ Геммонъ тихимъ голосомъ.

— Еслибъ вы могли хоть только обезпечить мнѣ снисходительную отсрочку, промежутокъ времени, въ который я могъ бы приготовить себя къ той карьерѣ, которую я началъ — къ званію адвоката: все что я только могъ бы успѣть заработать современенъ, за исключеніемъ самаго необходимаго для поддержанія себя съ своимъ семействомъ, было бы неизмѣнно посвящаема мною на уплату моего тяжелаго долга. Что до меня касается, мистеръ Геммонъ, я бы готовъ былъ жить на хлѣбѣ и на водѣ хоть цѣлыя 10 лѣтъ… но есть другія… голосъ его дрожалъ: — сэръ, всѣмъ, что только можетъ имѣть вліяніе на джентльмена, я умоляю васъ защитить меня отъ совершенной и немедленной гибели. — Это былъ настоящій, трепетный голосъ души, но онъ не произвелъ ни малѣйшаго впечатлѣнія на Геммона, кромѣ сильнаго неудовольствія и досады.

— О, еслибъ въ моей власти было, воскликнулъ онъ энергическимъ голосомъ: — выпустить васъ изъ этой комнаты, свободнымъ человѣкомъ! Еслибъ одного меня спросили, я бы тотчасъ же освободилъ васъ отъ всѣхъ претензій, или, по-крайней-мѣрѣ, далъ вамъ какой-угодно срокъ, нетребуя другаго обезпеченія, кромѣ вашей чести.

— О! какимъ счастливымъ, счастливымъ человѣкомъ, какимъ счастливымъ семействомъ были мы всѣ… Обри не могъ договорить — такъ сильно онъ былъ тронутъ.

(„Вотъ тебѣ и на!“ думалъ Геммонъ самъ-про-себя, и, опустивъ голову, онъ закрылъ глаза руками. Хуже, гораздо-хуже, чѣмъ я предполагалъ. Я бы взялъ 5 фунтовъ за весь мой остальной интересъ въ этихъ 60,000 ф. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ говоритъ правду. Но дѣло съ нашимъ счетомъ выходитъ очень-неудовлетворительное. Я бы желалъ, чтобъ старикъ Кверкъ былъ здѣсь въ эту минуту. Конечно, мистеръ Обри въ-состояніи достать поруку. Съ такими друзьями и связями, какъ у него! Еслибъ только можно было заставить ихъ поручиться хоть за 10,000 ф… Впрочемъ, нѣтъ; это все-таки будетъ не то, что надо. Я долженъ его притиснуть»).

— Я такъ глубоко тронутъ вашимъ положеніемъ, мистеръ Обри, сказалъ Геммонъ съ трудомъ, повидимому, превозмогая свое волненіе и чувствуя необходимость сказать что-нибудь: — я думаю, я могу принять на себя и обѣщать вамъ, что инструкціи нами полученныя, не будутъ выполнены ни въ какомъ случаѣ. Надо быть, дѣйствительно, чудовищами, а не людьми, чтобъ притѣснять человѣка въ такихъ обстоятельствахъ, какъ вы; и подобное намѣреніе со стороны того, кто наслѣдовалъ всѣ ваши бывшія права, въ высшей степени оскорбляетъ чувство справедливости. Нѣтъ, мистеръ Обри, вы не должны быть разорены окончательно, и вы не будете, до-тѣхъ-поръ, по-крайней-мѣрѣ, пока я членъ и, можетъ-быть, не безъ вѣса въ этой фирмѣ, покуда я имѣю какое-нибудь вліяніе на вашего грознаго кредитора, мистера Титмауза. Я не могу сказать вамъ, до какой степени я желаю заслонить васъ и ваше семейство, мистеръ Обри, отъ бури, которой вы опасаетесь такъ основательно. — Въ манерѣ Геммона, когда онъ говорилъ эти слова, въ тонѣ его голоса была такая теплота, такая энергія, которыя ободрили невольно-унывающее сердце бѣднаго Обри. — То, что я вамъ сейчасъ скажу, мистеръ Обри, будетъ подъ строгою тайной, продолжалъ Геммонъ, вполголоса. Обри поклонился съ видомъ тревожнаго ожиданія. — Могу ли я расчитывать на ваше молчапіе?

— Вполнѣ и совершенно, сэръ. То, что вы желаете сохранить въ тайнѣ, никто на свѣтѣ не узнаетъ отъ меня.

— Къ тому, чтобъ дѣйствовать въ вашу пользу, существуютъ, серьёзныя затрудненія. Мистеръ Титмаузъ, человѣкъ слабый и неопытный. Онъ естественнымъ образомъ сильно возбужденъ своимъ неожиданнымъ счастіемъ и ужь чувствуетъ недостатокъ въ наличныхъ деньгахъ. Вы легко можете себѣ представить, сэръ, что долги его нашей фирмѣ очень-значительны, а между-тѣмъ вы бы съ трудомъ повѣрили, мистеръ Обри, еслибъ я вамъ сказалъ, какъ далеко простирается итогъ однѣхъ тѣхъ денегъ, которыя онъ долженъ намъ за наши издержки по дѣлу. Издержки эти, впродолженіе послѣднихъ двухъ лѣтъ, значительно убавили денежныя средства, необходимыя при такой обширной практикѣ, какъ наша, и заставили насъ войдти въ долги, которые начинаютъ сильно безпокоить и меня и моихъ партнёровъ. Разумѣется, мистеръ Обри, мы должны требовать скорой уплаты отъ мистера Титмауза, а онъ настаиваетъ, чтобъ мы немедленно обратились къ вамъ; а я не безъ основанія подозрѣваю, что онъ имѣетъ у себя подъ-рукой двухъ или трехъ бездушныхъ совѣтниковъ, которые навели его на эту дорогу, потому-что онъ слѣдуетъ по ней довольно-упрямо. Что онъ не можетъ выплатить тѣхъ долговъ, о которыхъ я говорю, изъ своего ежегоднаго дохода, неотказавшись отъ него совершенно на 1½ или на 2 года, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Я, къ-сожалѣнію, долженъ прибавить, что мистеръ Кверкъ и мистеръ Снапъ ободряютъ его расположеніе притѣснять васъ. Не бойтесь, однакожь, сэръ, продолжалъ онъ, замѣтивъ смертную блѣдность мистера Обри, взоръ котораго былъ пристально устремленъ въ глаза Геммону: — потому-что я объявляю вамъ, что я стану между вами и ими, и для меня довольно будетъ прибавить, что я имѣю силу это сдѣлать. Я единственный человѣкъ на свѣтѣ, который обладаетъ средствами имѣть рѣшительное вліяніе на мистера Титмауза, и я намѣренъ ими воспользоваться. Теперь (нетеряя изъ виду того обстоятельства, что я не имѣю надъ Титмаузомъ никакой законной власти и притомъ, что я не болѣе все-таки, какъ одинъ изъ членовъ фирмы и подвергаюсь, могу васъ увѣрить, серьёзной отвѣтственности за то, что я дѣлаю) позвольте мнѣ изложить вамъ примѣрно то, что, по моему мнѣнію, слѣдовало бы сдѣлать.

— Я вполнѣ понимаю васъ; продолжайте, сэръ; я слушаю съ величайшимъ вниманіемъ, отвѣчалъ мистеръ Обри.

— Еслибъ это отъ меня зависѣло, мы предложило бы вамъ, касательно нашего счета… (который, я откровенно готовъ допустить, заключаетъ въ себѣ итоги слишкомъ-щедрые для строгой, законной повѣрки, и который не я составлялъ)… Геммонъ понималъ, что онъ даетъ мистеру Обри выгодное понятіе о своей откровенности, допустивъ такой фактъ, о которомъ мистеръ Роннинтонъ непремѣнно долженъ былъ увѣдомить своего кліента. — Съ перваго взгляда на счетъ, я говорю, я бы предложилъ вамъ, вопервыхъ: уплату нашего счета частями, впродолженіе трехъ или четырехъ лѣтъ, съ тѣмъ, чтобъ вы представили намъ ручательство хоть на нѣкоторую часть цѣлой суммы. Но я одинъ между тремя, и мнѣ извѣстна твердая рѣшимость мистера Кверка и мистера Снапа: не слушать никакихъ предложеній насчетъ доходовъ неправильнаго владѣнія, непринявъ за основное условіе… Короче сказать, они говорятъ: счетъ долженъ бытъ выплаченъ разомъ и не заглядывая… то-есть, я хочу сказать, прибавилъ онъ торопливо, неподвергая его тому утомительному и медленному разбору, который часто бываетъ во власти недовѣрчивыхъ и неблагодарныхъ кліентовъ. О, позвольте мнѣ не скрывать отъ васъ ничего, сэръ, въ разговорѣ этого рода, между двумя джентльменами, продолжалъ Геммонъ, съ неподражаемымъ видомъ прямодушія, замѣтивъ, что Обри немного колеблется. — Я, къ стыду моему, долженъ признаться, что этотъ счетъ содержитъ статьи, превышающія всякую мѣру, статьи, бывшія поводомъ частыхъ и жаркихъ споровъ между мною и моими партнёрами; но что прикажете дѣлать! Главная часть суммъ компаніи принадлежитъ мистеру Кверку; и еслибъ вы только взглянули на условія нашего товарищества (Геммонъ пожалъ плечами), вы бы увидѣли, какую неограниченную власть онъ обезпечилъ себѣ надъ своими партнёрами. Вы видите мою откровенность, откровенность, можетъ-быть, слишкомъ-неосторожную…

(«Я еще не совсѣмъ одолѣлъ его — я это вижу по его глазамъ», думалъ Геммонъ. «Что жь это значитъ? Ужь не играемъ ли мы партію въ шахматы? Пожалуй, чего добраго, господамъ Роннинтонъ извѣстно, что онъ здѣсь и, можетъ-быть, они его знаютъ, полагаются на его искусство и успѣли его достаточно предостеречь? Онъ безпрестанно удерживаетъ въ себѣ сильные порывы чувства и явно взвѣшиваетъ каждое слово съ моей стороны. Несчастье, должно-быть, изострило его врожденную проницательность».)

— О не говорите этого, мистеръ Геммонъ! Я вполнѣ цѣню ваши побудительныя причины и горю нетерпѣніемъ узнать въ чемъ состоятъ условія, которыя вы собирались такъ любезно опредѣлить.

— Опредѣлить! Вы ожидаете отъ меня слишкомъ-многаго; но я продолжаю. Предполагая, что тотъ предварительный вопросъ, о которомъ мы съ вами сейчасъ говорили, разрѣшенъ удовлетворительно, мнѣ кажется, я могу сказать, что еслибъ вы представили намъ поруку въ уплатѣ суммы 10,000 ф. черезъ годъ или года черезъ полтора (бѣднаго Обри, при этихъ словахъ, бросило въ холодъ), я… я, то-есть по моему мнѣнію, но не болѣе какъ по моему, прибавилъ Геммонъ серьёзно: — остальное могло бы быть предоставлено на вашу собственную честь, съ тѣмъ, чтобъ вы, сверхъ-того, дали личное обязательство заплатить современемъ, когда-нибудь, нескоро, и такимъ-образомъ, какъ только можетъ быть удобнѣе для васъ, еще 10,000 ф., что, всего-на-все, составитъ не болѣе какъ треть должной вами суммы; а отъ остальныхъ двухъ третей вы будете освобождены совершенно, то-есть отъ 40,000 ф.

Обри слушалъ все это съ душою и силами, доведенными до высшей степени напряженія; и когда Геммонъ окончилъ, онъ испыталъ на минуту такое чувство, какъ-будто бы ужасная гора, тяготѣвшая долго на его сердцѣ, пошевельнулась. — Понятно ли я объяснился, мистеръ Обри? спросилъ Геммонъ ласковымъ и серьёзнымъ видомъ.

— Совершенно; но я до такой степени пораженъ важностью предметовъ, о которыхъ мы разсуждаемъ, что не могу покуда еще составить себѣ яснаго понятія о томъ положеніи, въ которое вы хотите меня поставить. Я долженъ ввѣрить себя, мистеръ Геммонъ, вполнѣ вашему снисхожденію.

Геммонъ, казалось, былъ немного обманутъ въ своемъ ожиданіи.

— Мнѣ не трудно вообразить себѣ ваши чувства, сэръ, сказалъ онъ, взявъ въ руки карандашъ и записывая на листкѣ бумаги вкратцѣ главные пункты предложенной сдѣлки. — Вы видите, продолжалъ онъ: — огромные результаты того, что я изложилъ вамъ на скорую руку. Вамъ данъ будетъ широкій срокъ, полное время на уплату тѣхъ денегъ, о которыхъ я вамъ говорилъ, и вы освобождены будете разомъ и окончательно отъ суммы не менѣе 40,000 ф. — произнесъ онъ медленно и торжественно — то-есть отъ долга, который, въ противномъ случаѣ, тяготѣлъ бы надъ вами, со всѣми процентами, до самаго дня вашей смерти, безо всякой падежды отъ него избавиться, исключая, развѣ, добровольнымъ изгнаніемъ, которое для вашихъ чувствъ было бы хуже смерти, потому-что это было бы безчестное бѣгство отъ справедливыхъ долговъ, и человѣкъ съ вашимъ именемъ…

— Молчите, сэръ, воскликнулъ Обри такимъ тономъ, который, какъ электрическій ударъ, поразилъ Геммона и заставилъ его вскочить со стула. Обри сильно поблѣднѣлъ и устремилъ грозный, огненный взоръ на своего собесѣдника. Геммонъ тоже поблѣднѣлъ и, можетъ-быть, первый разъ въ своей жизни уступилъ передъ величіемъ человѣка. То было вмѣстѣ и величіе страданія, потому-что онъ терзалъ сердце возвышенное. Нѣсколько времени оба молчали. Мистеръ Обри все еще былъ сильно взволнованъ; Геммонъ смотрѣлъ на него съ непритворнымъ изумленіемъ. Бумажка въ рукахъ Геммона дрожала, и онъ принужденъ былъ положить ее на колѣни изъ опасенія, чтобъ мистеръ Обри не замѣтилъ этого признака волненія.

— Я обнаружилъ большую слабость, сэръ, сказалъ наконецъ Обри, очень мало еще успокоенный. Онъ стоялъ прямо и говорилъ съ строгою явственностью: — но вы, съ вашей стороны, можетъ-быть, неумышленно подали къ тому поводъ. Я разоренъ, сэръ, я нищій; на то воля Божія — и я покоряюсь ей; но ужь не думаете ли вы, сэръ, что наконецъ и честь моя въ опасности? и вы находите нужнымъ, точно какъ-будто бы вы предостерегали человѣка, готоваго сдѣлаться преступникомъ, находите нужнымъ распространяться о свойствѣ задуманнаго дѣла, которымъ, вы полагаете, что я намѣренъ обезчестить себя и свое семейство! Тутъ это семейство предстало передъ его глазами. Губы его задрожали, слезы сверкнули на рѣсницахъ и онъ затрепеталъ отъ избытка чувствъ.

— Съ вашей стороны, мистеръ Обри, это была выходка неожиданная, и я осмѣлюсь прибавить, непозволительная, произнесъ Геммонъ, спокойно, прійдя совершенно въ себя. — Вы поняли меня превратно, или я худо объяснился. Ваше явное волненіе и огорченіе, мистеръ Обри, трогаютъ меня до глубины души. Голосъ его дрожалъ. — Позвольте мнѣ прибавить, что я чувствую къ вамъ глубокое уваженіе и удивленіе, и мнѣ больно думать, что какое бы то ни было слово съ моей стороны могло причинить вамъ минутное неудовольствіе.

Обращеніе такого рода къ душѣ возвышенной почти всегда пробуждаетъ въ ней чувство безпредѣльнаго раскаянія въ своей винѣ или неосторожномъ поступкѣ, вмѣстѣ съ живымъ сознаніемъ той обиды, которая была нанесена другому лицу. Такимъ-то образомъ Геммонъ не успѣлъ еще кончить, какъ мистеръ Обри уже стыдился своего восклицанія, досадовалъ на самого себя и начиналъ чувствовать удивленіе къ полной достоинства кротости Геммона; чувство это скоро дошло въ немъ до уваженія къ общему характеру этого человѣка въ томъ видѣ, какъ онъ представлялся мистеру Обри. Тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ, онъ почувствовалъ горячую благодарность за расположеніе, обнаруженное Геммономъ съ начала и до конца разговора такъ безкорыстно служить человѣку разоренному. Всѣ предложенія Геммона представились ему теперь въ какомъ-то новомъ свѣтѣ; онъ началъ смотрѣть на нихъ сквозь иную призму и раздражительныя чувства его грозили затмить совершенно разсудокъ.

— Такъ-какъ я человѣкъ дѣловой, мистеръ Обри, и комната эта дѣловая, то станемъ продолжать нашъ разговоръ, произнесъ Геммонъ скоро послѣ того, съ самой плѣнительной улыбкою. (Какимъ откровеннымъ и незлопамятнымъ показался нравъ его мистеру Обри въ эту минуту!) — Насчетъ первыхъ 10,000 фунтовъ можно будетъ условиться впослѣдствіи, то-есть опредѣлить, какими документами уплата ихъ должна быть обезпечена. Что же касается до остальныхъ 10,000 фунтовъ — еслибъ я не боялся нарушить свой долгъ къ мистеру Титмаузу, повѣрьте, я удовольствовался бы вашимъ словеснымъ обѣщаніемъ, просто, однимъ нашимъ честнымъ словомъ заплатить ихъ такимъ образомъ и въ такую пору, какъ обстоятельства вамъ позволятъ. Но чтобъ мнѣ остаться правымъ передъ собственною своею совѣстью, я долженъ получить отъ васъ, хоть только для виду, какое-нибудь обезпеченіе. Положимъ, напримѣръ, два заемныя письма на 5000 фунтовъ каждое, данное на имя мистера Титмауза. Вы можете дѣйствительно смотрѣть на нихъ какъ на простыя формальности, потому-что, когда вы вручите ихъ мнѣ, они будутъ спрятаны вотъ здѣсь (онъ указалъ на желѣзный шкафъ), и вы не услышите о нихъ болѣе до-тѣхъ-поръ, пока сами не потребуете ихъ назадъ. Все вліяніе, которое я успѣлъ пріобрѣсти надъ мистеромъ Титмаузомъ, вы можете быть увѣрены, я употреблю самымъ энергическимъ образомъ, если когда-нибудь онъ вздумаетъ торопить васъ уплатою по этимъ двумъ документамъ. Я объявляю чистосердечно, что они должны быть дѣйствительны въ-отношеніи формы, но я увѣряю васъ такъ же чистосердечно, что я никогда не допущу привести ихъ въ дѣйствіе. Теперь, могу ли я надѣяться, что мы понимаемъ другъ друга? прибавилъ Геммонъ съ веселымъ видомъ: — и что если я въ-состояніи буду осуществить условія, мною предложенныя, то это послужитъ достаточнымъ доказательствомъ моего желанія быть вамъ полезнымъ и освободить васъ отъ неизмѣримаго гнета безпокойства и отвѣтственности?

— Отъ огромнаго, отъ сокрушительнаго гнета, дѣйствительно сэръ, если только Провидѣніе какимъ-нибудь образомъ (до-сихъ-поръ для меня непонятнымъ) дастъ мнѣ средства исполнить мою долю условія, и если только вы будете въ-состояніи привести ваши намѣренія въ дѣйствіе, отвѣчалъ мистеръ Обри съ тревожнымъ вздохомъ и съ благороднымъ взоромъ.

— Предоставьте это мнѣ, мистеръ Обри. Я берусь это выполнить; я все на свѣтѣ для этого сдѣлаю, тѣмъ усерднѣе и тѣмъ скорѣе, что я могу надѣяться такимъ образомъ хоть отчасти вознаградить васъ за тѣ бѣдствія и потери, къ нанесенію которыхъ я способствовалъ невольно своими трудами по должности.

— Я глубоко вамъ благодаренъ за вашу большую, за вашу неожиданную доброту, мистеръ Геммонъ; но все-таки условія, вами предложенныя, жестоко тревожатъ меня въ томъ отношеніи, что я не знаю, буду ли я въ-состояніи выполнить ихъ съ своей стороны.

— Никогда, никогда не отчаявайтесь, мистеръ Обри. Богъ помогаетъ тѣмъ, кто самъ себя бережетъ, и мнѣ кажется, право, что я уже вижу какъ ваши способности и силы начинаютъ превозмогать огромныя затрудненія. Утро вечера мудренѣе, и черезъ нѣсколько времени вы почувствуете, какое облегченіе можетъ доставить вамъ нашъ договоръ. Само-собою разумѣется, что вы немедленно сообщите господамъ Роннинтонъ сущность условія, мною предложеннаго, и я предвѣщаю вамъ, что они всѣми силами будутъ побуждать васъ къ окончательному его заключенію. Не могу, однакожь, не напомнить вамъ, еще разъ, чтобъ быть справедливымъ къ самому себѣ, что это не болѣе какъ предложеніе, дѣлая которое, я надѣюсь, что я не былъ увлеченъ своимъ чувствомъ далѣе, чѣмъ долгъ къ моему кліенту или его выгоды…

Обри боялся услышать конецъ этой фразы, опасаясь, чтобъ слабый разсвѣтъ надежды не исчезъ съ мрачной и бурной поверхности того океана горести, по которому онъ носился.

— Я поговорю, какъ вы сами мнѣ намекнули, сэръ, съ моими совѣтниками, и надѣюсь, что они будутъ съ вами согласны… Я обязанъ спросить ихъ совѣта…

— О, конечно, конечно! Я самъ очень-пунктуаленъ въ соблюденіи этикета нашей профессіи, могу васъ увѣрить, и не намѣренъ, при заключеніи этого условія, вести дѣло иначе, какъ черезъ нихъ, вашихъ законныхъ представителей. Объ одномъ я васъ прошу, мистеръ Обри, чтобъ кто-нибудь, или вы, или они, сообщили результатъ вашихъ совѣщаній мнѣ лично. Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобъ эти условія узнаны были другими лицами не иначе, какъ черезъ меня. Между-прочимъ, еслибъ вы сдѣлали мнѣ честь сообщить вашъ адресъ, я бы счелъ долгомъ побывать у васъ надняхъ, когда-нибудь позже вечеромъ, или рано поутру. (Какъ-будто гг. Кверкъ, Геммонъ и Снапъ не слѣдили орлинымъ взоромъ за каждымъ шагомъ Обри, по выѣздѣ изъ Яттона, съ тѣмъ, чтобъ принять немедленно строгія мѣры, въ случаѣ какого-нибудь подозрительнаго движенія его къ морскому берегу!)

— Я чрезвычайно обязанъ вамъ, сэръ; но для насъ обоихъ-было бы гораздо-удобнѣе, еслибъ вы потрудились написать мнѣ нѣсколько строкъ, или удостоили меня посѣщеніемъ въ конторѣ мистера Везеля въ Темплѣ.

Геммонъ вспыхнулъ до ушей: еслибъ не случайно-произнесенное имя мистера Везеля, который былъ однимъ изъ дѣлопроизводителей, повременамъ употребляемыхъ фирмою Кверка, Геммона и Снапа въ важныхъ дѣлахъ, то мистеру Обри дня черезъ два, можетъ-быть, пришлось бы упражнять свои способности, если угодно, надъ объявленіемъ по иску о уплатѣ доходовъ неправильнаго владѣнія въ дѣлѣ Титмауза противъ Обри.

— Какъ вамъ угодно, какъ вамъ угодно мистеръ Обри, отвѣчалъ Геммонъ, съ трудомъ скрывая чувство досады и уколотага самолюбія при видѣ потеряннаго такимъ-образомъ удобнаго случая лично познакомиться съ семействомъ мистера Обри. Затѣмъ сказано было нѣсколько словъ обыкновеннаго разговора. Геммонъ разспрашивалъ Обри, какъ ему нравится новая его профессія и увѣрялъ его съ жаромъ, что съ той минуты, какъ онъ вступитъ въ званіе адвоката, онъ можетъ разсчитывать на самую усердную поддержку со стороны фирмы Кверка, Геммона и Снапа. Послѣ того они разстались. Для Обри это было достопамятное свиданіе, а для Геммона довольно-жаркое дѣло, во время котораго онъ вынужденъ былъ напрягать всѣ свои способности самообладанія и скрытности. Какъ только Геммонъ остался одинъ, мысли его обратились тотчасъ къ странному порыву гордости и негодованія, обнаруженному мистеромъ Обри. Въ душѣ его осталось жгучее и язвительное чувство униженія передъ энергіей высшаго рода, и онъ досадовалъ на себя за то, что выходка эта не возбудила въ немъ надлежащаго гнѣва. Даже отложивъ въ сторону этотъ источникъ ядовитаго раздраженія для сердца гордаго человѣка, онъ чувствовалъ тягостное сознаніе, что онъ не встрѣтилъ обыкновеннаго успѣха въ своей недавней схваткѣ съ мистеромъ Обри, который, впродолженіе всего разговора, былъ остороженъ, чутокъ и вѣжливо-недовѣрчивъ. Обри обнаружилъ случайные проблески недоступной гордости своего духа; Геммонъ передъ нимъ склонился. Не было ли при этомъ свиданіи сказано чего-нибудь такого, думалъ онъ, прохаживаясь взадъ и впередъ но своей комнатѣ, надъ чѣмъ, еслибъ тотъ сталъ думать… напримѣръ, не высказалъ ли онъ слишкомъ-много о вліяніи своемъ, на Титмауза? Краска выступила слегка на его лицѣ. Вздохъ усталости и раздраженія вырвался у него невольно и, собравъ свои бумаги, онъ началъ готовиться къ уходу изъ конторы на этотъ день.

Мистеръ Обри вышелъ отъ гг. Кверка, Геммона и Снапа въ уныломъ и утомленномъ состояніи духа. Дорогою, среди жалкихъ и отвратительныхъ окрестностей Сэффрон-Хиля, какія сцены попадались ему на глаза! Нищета и развратъ со всѣхъ сторонъ пировали въ буйномъ и грязномъ изступленіи!..

Всѣ эти ужасающія сцены промелькнули передъ глазами мистера Обри въ-теченіе пяти минутъ ходьбы черезъ Сэффрон-Хиль, впродолженіе котораго времени онъ не разъ останавливался и смотрѣлъ вокругъ себя съ чувствомъ жалости, удивленія, отвращенія, которыя наконецъ усилились и слились въ одно нераздѣльное чувство ужаса. Эти сцены, для иныхъ такъ фатально-обыкновенныя (фатально, я полагаю, по причинѣ равнодушія, которое соединяется съ привычкою), для мистера Обри имѣли всю страшную горечь новизны. Онъ никогда не видалъ ничего похожаго прежде и не имѣлъ понятія даже о существованіи такихъ вещей; а между-тѣмъ народъ, по обѣимъ сторонамъ улицы, повидимому былъ совершенно пріученъ къ зрѣлищамъ подобнаго рода и смотрѣлъ на нихъ съ такимъ же безсмысленнымъ равнодушіемъ, съ какимъ иной, прожившій всю жизнь подлѣ бойни, смотритъ на ягнёнка, котораго ведутъ на убой. Жидъ-ветошникъ, передъ дверью котораго онъ стоялъ минуты двѣ, остановленный зрѣлищемъ окровавленнаго въ дракѣ печника, котораго несли въ больницу, воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ пристать къ нему съ своими дерзкими и неотвязчивыми предложеніями. Жирный булочникъ и грязный харчевникъ стояли у своихъ дверей, одинъ со сложенными, другой съ засунутыми въ карманъ руками, и оба глядѣли, оскаля зубы, на двухъ собакъ, грызущихся посреди улицы, и оба — о! какъ совершенно-безчувственны они были къ жадной нуждѣ, мелькающей безпрестанно вокругъ нихъ!.. Блѣдныя привидѣнія, входившія и выходившія изъ кабака на углу, глядѣли впалыми, мутными глазами, съ безчувствіемъ опьяненія, на человѣка, котораго проносили мимо.

«Что это за сцены?.. и на существованіе какихъ другихъ незримыхъ сценъ намекаютъ онѣ? Боже милостивый! подумалъ Обри, въ какомъ мірѣ я живу? и отчего эта мрачная сторона его открылась передо мною, именно теперь, когда я потерялъ всякую возможность помогать несчастью?.. Но, увы! Еслибъ въ эту минуту я имѣлъ десять тысячъ разъ 10,000, на долго ли мнѣ хватило бы ихъ среди подобныхъ сценъ, которымъ счету нѣтъ въ одномъ этомъ городѣ?..»

Также, какъ слабый свѣтъ исчезаетъ въ присутствіи сильнѣйшаго, такъ и въ душѣ Обри, меньшее горе, имъ терпимое, поглощено было тѣми страшными бѣдствіями, которыя онъ видѣлъ передъ собой. Что такое, въ-самомъ-дѣлѣ, было его положеніе въ-сравненіи съ положеніемъ людей, окружавшихъ его со всѣхъ сторонъ, и какъ долженъ онъ былъ благодарить судьбу за ея милостивое и кроткое снисхожденіе къ нему и къ его семейству! Съ такими мыслями и съ такими чувствами стоялъ онъ, смотря на сцены, ихъ пробудившія, какъ вдругъ онъ увидѣлъ мистера Геммона, къ нему подходившаго. Онъ шелъ своею дорогою, повидимому, углубленный въ мысли, мимо сценъ, такъ сильно-поразившихъ мистера Обри, который стоялъ, глядя на приближающагося, съ какимъ-то безсознательнымъ напряженіемъ, какъ человѣкъ увѣренный, что на него не смотрятъ — до-тѣхъ-поръ, покуда тотъ не повернулся къ нему.

— Мистеръ Обри! воскликнулъ Геммонъ, съ учтивымъ поклономъ.

Оба сняли шляпы другъ другу. Безъ особеннаго намѣренія со стороны Обри, у него какъ-то невольно завязался разговоръ съ мистеромъ Геммономъ, который голосомъ полнымъ чувства и съ ловкимъ, лестно-почтительнымъ видомъ, замѣтилъ, что онъ можетъ угадать предметъ, занимавшій мысли мистера Обри, а именно: тѣ важныя дѣла, о которыхъ они совѣщались недавно.

— Нѣтъ, вы не угадали, отвѣчалъ Обри со вздохомъ, продолжая свой путь. Геммонъ непринужденно пошелъ съ нимъ рядомъ. — Меня глубоко поразили тѣ сцены, которыя я встрѣтилъ, въ окрестностяхъ вашей конторы. Какія страданія! Какой ужась!..

— Ахъ, мистеръ Обри! воскликнулъ Геммонъ со вздохомь, пока они оба медленнымъ шагомъ шли вверхъ по Хольборнхилю не рука-объ-руку, но рядомъ. — Какая пестрая сцена — жизнь! Преступленіе и невинность, счастіе и страданіе, богатство и бѣдность, болѣзнь и здоровье, мудрость и дурачество, грубая чувственность и самая изящная утонченность, набожность и безвѣріе!.. Какъ странно перемѣшано все это вездѣ, куда мы ни взглянемъ на жизнь! И какъ трудно для философа постичь основный законъ…

— Трудно, говорите вы? невозможно! невозможно! воскликнулъ Обри, задумчиво.

— Сравненіе, я часто объ этомъ думалъ, продолжалъ Геммонъ, послѣ короткаго молчанія: — сравненіе собственныхъ своихъ несчастій съ несравненно-большими несчастіями другихъ людей бываетъ спасительно или вредно, утѣшительно или убійственно, смотря по тому, хорошо или дурно устроена душа того, кто дѣлаетъ сравненіе; надѣлена нравственными и религіозными правилами или лишена ихъ.

— Вы говорите правду, отвѣчалъ Обри. Онъ былъ не слишкомъ расположенъ вступать въ разговоръ, но ему понравилось замѣчаніе, сдѣланное его спутникомъ.

— Что касается до меня, продолжалъ Геммонъ, слегка вздохнувъ: — поглощающія заботы, соединенныя съ занятіями моего званія, и съ такою отраслью этого званія къ тому же, которая, на зло моей склонности, приводитъ меня въ безпрестанное прикосновеніе съ разными сценами, въ родѣ тѣхъ, какія вамъ попались на глаза, сдѣлали меня менѣе-чувствительнымъ къ ихъ истинному значенію. Несмотря на то, я могу живо представить себѣ, какое впечатлѣніе онѣ должны произвести въ первый разъ на умъ и сердце человѣка чувствительнаго, наблюдательнаго и разсуждающаго.

Геммонъ имѣлъ наружность джентльмена, обращеніе не присужденное и вкрадчивое, полное деликатной внимательности, безъ малѣйшаго оттѣнка ханжества или подобострастія; черты лица умныя и выразительныя, разговоръ человѣка образованнаго и мыслящаго. Онъ старался всѣми силами произвести хорошее впечатлѣніе на мистера Обри, и не удивительно, что успѣлъ. Миновавъ Цѣпную Улицу, они шли ужь рука-объ-руку. Подходя къ Оксфордской Улицѣ, на встрѣчу имъ попался вдругъ мистеръ Роннинтонъ.

— Боже мой, мистеръ Обри! произнесъ онъ съ удивленіемъ: — и мистеръ Геммонъ! Какъ ваше здоровье, мистеръ Геммонъ? продолжалъ онъ, снимая шляпу съ немного-формальнымъ видомъ и говоря соотвѣтствующимъ тономъ; но Геммонъ встрѣтилъ его самымъ непринужденнымъ образомъ и съ гораздо-болѣе холоднымъ видомъ, что сильно кольнуло самолюбіе мистера Ронннитона, побѣжденнаго своимъ собственнымъ оружіемъ.

— Ну, теперь я долженъ сдать васъ на руки вашему законному совѣтнику, мистеръ Обри, сказалъ Геммонъ съ улыбкою; потомъ, обращаясь къ Роннинтону, въ лицѣ котораго досада и уколотая гордость были очень замѣтны: — мистеръ Обри удостоилъ меня сегодня своимъ посѣщеніемъ, сказалъ онъ: — и мы имѣли съ нимъ маленькое совѣщаніе о предметахъ, которые онъ вамъ объяснитъ. Что касается до меня, мистеръ Обри, то я долженъ былъ повернуть въ сторону улицы двѣ тому назадъ. Итакъ, желаю вамъ добраго вечера.

Прощаясь, Обри и онъ пожали другъ другу руки. Потомъ мистеръ Роннинтонъ и мистеръ Геммонъ дотронулись оба до своихъ шляпъ и поклонились другъ другу съ холодной учтивостью. Проходя съ своимъ кліентомъ далѣе, по направленію къ другому концу города, Роннинтонъ, человѣкъ очень-осторожный, не счелъ приличнымъ обнаруживать безпокойства, которое онъ ощутилъ при видѣ того, въ какія короткія отношенія мистеръ Обри вступилъ съ человѣкомъ, по его мнѣнію, такимъ опаснымъ и хитрымъ, какъ Геммонъ. Онъ былъ, однакожь, сильно удивленъ, узнавъ о предложеніи Геммона, которое, говорилъ онъ, было такъ неизъяснимо-умѣренно и даже щедро (принимая въ соображеніе со стороны кого оно сдѣлано), что онъ, Роннинтонъ, опасается, не ошибся ли какимъ-нибудь образомъ мистеръ Обри. Онъ обѣщалъ, впрочемъ, прилежно объ этомъ подумать и посовѣтоваться съ своими партнёрами, однимъ словомъ, сдѣлать все, что только они найдутъ полезнымъ для мистера Обри.

— А между-тѣмъ, прибавилъ онъ съ улыбкою, подъ которою старался скрыть значительное безпокойство: — на всякій случай, вамъ было бы вѣрнѣе не входить болѣе въ личныя сношенія съ этими людьми, которыхъ вы не знаете такъ хорошо, какъ мы знаемъ, и предоставить намъ вести съ ними переговоры обо всемъ, что нужно.

Такимъ-образомъ они разстались и Обри вернулся въ Вивьенскую Улицу съ сердцемъ, гораздо-болѣе легкимъ, чѣмъ когда-нибудь прежде. Живое воспоминаніе сценъ, видѣнныхъ въ Сэффрон-Хилѣ, заставило его глубоко оцѣнить комфортъ своего маленькаго уголка и отвѣчать на ласки и привѣтствіе, встрѣтившіе его тамъ съ трепетнымъ, нѣжнымъ увлеченіемъ. Прижавъ къ груди свою жену, обнявъ сестру и лаская лепечущихъ малютокъ, которые карабкались къ нему на колѣни, онъ забылъ на-время труды и горе, но вспомнилъ уроки, полученные имъ въ этотъ день.

Пора, однакожь, вернуться въ Яттонъ, гдѣ происходили вещи, достойныя замѣчанія. Мистеръ Яхъ, правда, заботливо ухаживалъ за Геммономъ, чувствуя, что этотъ человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ ему не по силамъ; а между-тѣмъ, не трудно было видѣть, что онъ боялся и ненавидѣлъ его ровно на столько же, на сколько тотъ его презиралъ. Геммонъ безъ труда вывѣдалъ у Титмауза, что Яхъ не разъ старался искусно вооружить его противъ его наставника и покровителя. Это одно было ужь не бездѣлица. Мало того, Яхъ, лихой и бойкій негодяй, пріобрѣталъ съ каждымъ днемъ болѣе-и-болѣе вліянія надъ Титмаузомъ, котораго онъ быстро посвящалъ въ разныя отвратительныя привычки и занятія: короче, совершенно развращалъ его. Но что важнѣе всего, Геммонъ удостовѣрился, что Яхъ ужь началъ съ большимъ успѣхомъ свои эксперименты надъ кошелькомъ Титмауза. Не успѣли они пробыть и недѣли въ Яттонѣ, какъ вдругъ появился, нарочно-выписанный изъ Лондона, великолѣпный бильярдъ, со всѣми принадлежностями и съ человѣкомъ, чтобъ приладить его какъ слѣдуетъ къ библіотекѣ, въ которой онъ разомъ изгладилъ всѣ слѣды прежняго ея назначенія; и тутъ-то Яхъ, Титмаузъ и Фицъ-Снуксъ проводили большую часть времени; а порой, они отдавали приказаніе вынести стулья, столы, карты и проч. на чудесный, мягкій и ровный дернъ лужайки передъ домомъ и просиживали цѣлые дни за écarté, пріятно успокоивая и возбуждая себя поочереди сигарами и грогомъ. Далѣе, Яхъ затѣялъ частыя поѣздки въ Грильстонъ и даже въ Йоркъ, гдѣ, вмѣстѣ съ своими двумя товарищами, онъ потѣшался на славу, о чемъ въ газетахъ начинали упоминать чаще и чаще, и съ каждымъ разомъ подробнѣе. Подстрекаемый тою отвратительною и грязною страстью къ женскому полу, которою онъ отличался, гордился и хвасталъ, Яхъ завелъ интриги въ окрестностяхъ Яттона, наконецъ, даже въ барскомъ домѣ, и въ этомъ послѣднемъ мѣстѣ Фиц-Снуксъ и Титмаузъ подражали ему охотно. Геммонъ скоро почувствовалъ ужасное, судорожное отвращеніе къ басурману, предводительствующему во всѣхъ этихъ мерзостяхъ; и еслибъ не страхъ за послѣдствія, отправилъ бы его на тотъ свѣтъ такъ же хладнокровно, какъ готовъ былъ подсыпать яду какой-нибудь дерзкой и прожорливой крысѣ, или убить змѣю. Впрочемъ, въ двухъ или трехъ случаяхъ онъ успѣлъ, изподтишка, доказать ему свою дружбу. Яхъ обидѣлъ какъ-то очень-сильно невѣсту одного дюжаго молодаго фермера, отчаянныя жалобы котораго дошли до ушей мистера Геммона, и этотъ джентльменъ, подъ клятвеннымъ обѣщаніемъ хранить тайну, подарилъ фермеру двѣ гинеи съ тѣмъ, чтобъ онъ подсторожилъ Яха и далъ ему отвѣдать на-славу пару дюжихъ, йоркширскихъ кулаковъ. День или два спустя, сатиръ столкнулся съ своимъ неожиданнымъ врагомъ. Яхъ былъ рослый, сильный мужчина и ловкій боксеръ; несмотря на то, сначала онъ уклонялся отъ поединка, при видѣ страшныхъ размѣровъ Хазеля и бѣшенства, сверкающаго у него въ глазахъ. Но замѣтивъ, въ какую неловкую позицію сталъ бѣдный фермеръ, Яхъ улыбнулся, снялъ свой сюртукъ и тотчасъ вступилъ въ бой. Я, къ-сожалѣнію, долженъ сказать, что долго Хазель не могъ нанести ни одного удара искусному своему противнику; подъ-конецъ, однакожь, Яхъ началъ уставать. Тогда Хазель избилъ его жестоко и, въ-заключеніе, вышибъ у него пять зубовъ спереди, а именно: три въ верхней и два въ нижней челюсти, пять славныхъ, бѣлыхъ и ровныхъ зубовъ, потеря которыхъ сильно огорчала Яха въ-отношеніи къ его наружности, затрудняла процесъ куренія сигары и, кромѣ того, лишала его возможности поступить въ солдаты, потому-что онъ не могъ болѣе откусить патрона. Хазель, слѣдовательно, совершилъ проступокъ, извѣстный подъ названіемъ: мейхемъ^[31]. Мистеръ Геммонъ отъ души соболѣзновалъ, слушая изъ устъ мистера Яха разсказъ о такомъ звѣрскомъ нападеніи; и такъ-какъ дѣло произошло безъ свидѣтелей, то онъ сильно совѣтовалъ ему жаловаться въ судъ на мистера Хазеля и взялся вести искъ, съ намѣреніемъ, конечно, окончить ничѣмъ. Среди такого дружескаго разговора съ Яхомъ, Геммону вдругъ пришло въ голову, что онъ можетъ оказать ему другую услугу и съ такимъ же строгимъ соблюденіемъ правила, чтобъ лѣвая рука не знала того, что дѣлаетъ правая, потому-что Геммонъ любилъ роль тайнаго благодѣтеля. Вслѣдствіе того, онъ написалъ письмо къ Снапу, который, онъ хорошо это зналъ, перенесъ не одну обиду отъ мистера Яха, прося своего партнёра зайдти къ двумъ или тремъ самымъ извѣстнымъ ростовщикамъ и мѣняламъ заемныхъ писемъ, освѣдомиться: не имѣютъ ли они какого-нибудь документа за подписью «Яха», и въ случаѣ, если таковой найдется, дѣйствовать по наставленіямъ, сообщеннымъ Снапу въ письмѣ. Снапъ полетѣлъ стрѣлой, тотчасъ по полученіи письма, и у перваго же лица, къ которому онъ обратился, а именно, у мистера Сэкэм-Дрей, нашелъ во владѣніи вексель Яха на 200 ф. Сэкем-Дрей охотно согласился на убѣдительныя просьбы Снапа, предлагавшаго ему удовольствіе пугнуть мистера Яха, и вручилъ документъ этому джентльмену, который передалъ вексель, по секрету, мистеру Синндль-Шарку, маленькому жидку-стряпчему, въ Канцлерской Улицѣ, въ контору котораго черная работа господъ Кверка, Геммона и Снапа была выметаема, въ такихъ случаяхъ, когда они не хотѣли вести какого-нибудь дѣла отъ собственнаго имени. Жаль, что изувѣченный Яхъ не могъ увидѣть блестящаго ряда зубовъ, оскаленыхъ голоднымъ жидомъ, когда тотъ получилъ такое порученіе. Обязанность жидка, хотя и печальная, была очень-короткаго и простаго сорта. Это былъ безспорный искъ кредитора противъ должника, Дѣйствительность долга подтверждена была клятвою въ тотъ же самый вечеръ и, черезъ часъ спустя, тонкій лоскутокъ бумаги выданъ былъ на имя йоркширскаго ундер-шерифа, съ предписаніемъ взять особу мистера Пимпа Яха, если таковая окажется у него въ округѣ, и содержать Яха подъ стражею, въ безопасномъ мѣстѣ, чтобъ дать ему возможность уплатить 200 ф. долга мистеру Сэкэм-Дрею, да 24 ф. 6 шил. и 10 пенсовъ издержекъ мистеру Свиндлю-Шарку. И вотъ, эта маленькая адская машинка отправилась въ Йоркширъ въ тотъ же день, съ вечернею почтою.

Какъ описать удивленіе и печаль мистера Геммона, когда, полторы сутки спустя, возвратясь въ барскій домъ, съ поѣздки въ Грильстонъ, онъ услыхалъ отъ господъ Титмауза и Фиц-Снукса, бѣдныхъ, покинутыхъ друзей, что, съ часа, тому назадъ, два дюжіе, грубые парня, и одинъ изъ нихъ съ длиннымъ лоскутомъ бумаги въ рукахъ, пришли въ барскій домъ, вызвали невиннаго и ничего-неподозрѣвающаго Яха, какъ-разъ въ ту самую минуту, когда онъ только-что успѣлъ сдѣлать мастерской ударъ на бильярдѣ, и настоятельно требовали, чтобъ онъ отправился съ ними къ помянутому ундер-шерифу, а оттуда въ Йоркскій Замокъ. Они привезли съ собой тележку для его помѣщенія, и въ нее-то, между двумя своими новыми пріятелями, долженъ былъ сѣсть удивленный Яхъ, куря, какъ могъ, сигару, одну изъ нѣсколькихъ дюжинъ, которыми онъ набилъ карманы, и бранясь на всю окрестность. Мистеръ Геммонъ пришелъ въ сильное негодованіе, узнавъ о такой низости и спросилъ: — отчего этихъ бездѣльниковъ не продержали, по-крайней-мѣрѣ, хоть до его возвращенія. Потомъ онъ оставилъ грустныхъ друзей на-время однихъ и отправился погулять по вязовой алеѣ, гдѣ (горесть выражается очень-разнообразно) облегчилъ свою растроганную душу нѣсколько разъ повторенными, небольшими порывами тихаго хохота. Едва успѣлъ Йоркскій — Истинный-Синій (журналъ), между прочими извѣстіями о происшествіяхъ Моднаго Круга, увѣдомить публику о томъ, что достопочтенный мистеръ Пимпъ Яхъ переѣхалъ изъ Яттона въ Йоркскій Замокъ, гдѣ намѣренъ принимать большое число друзей, какъ эти друзья начали сходиться вокругъ него съ удивительною поспѣшностью. Детейнеры^[32] (такъ называется этотъ сортъ визитныхъ карточекъ) посыпались на него какъ снѣгъ и, однимъ словомъ, не было конца любезностямъ и привѣтствіямъ тѣхъ, кого онъ обязалъ своимъ безцѣннымъ знакомствомъ и практикою.

Увы, бѣдный Яхъ! погибъ! невозвратно погибъ! Такъ-то случается зачастую въ этомъ жалкомъ мірѣ. Планы самые благоразумные, самымъ отличнымъ образомъ задуманные, разрушаются вдругъ рукою завистливой и капризной судьбы! Такъ-то руки твои, о Яхъ! вдругъ оттянуты были назадъ именно въ ту минуту, когда ты готовъ былъ обнять ими самаго прелестнаго, жирнаго голубка, какой только когда-нибудь гнѣздился въ нихъ съ игривою довѣрчивостью затѣмъ, чтобъ быть ощипаннымъ. Увы! замѣтилъ ли ты опасность, которой подвергался этотъ голубокъ, поднимаясь безсознательно туда, гдѣ дружескій взоръ твой открылъ насторожѣ чуткаго сокола?

Бѣдный Титмаузъ былъ очень-грустенъ нѣсколько времени послѣ отбытія этого смѣлаго и блестящаго генія, и хотѣлъ, по совѣту Фиц-Снукса, жаловаться на бездѣльника, дерзнувшаго привести въ дѣйствіе законъ, въ Яттонѣ, подъ самымъ носомъ его помѣщика и обладателя; но когда Геммонъ объяснилъ ему, что всѣ тѣ, которые давали мистеру Яху въ займы свои деньги, могутъ теперь положиться на честь этого джентльмена и посвистывать надосугѣ, въ ожиданіи ихъ возврата, Титмаузъ пришелъ въ страшное бѣшенство и сказалъ Геммону, что онъ не далѣе какъ день тому назадъ, далъ Яху въ займы 150 фунтовъ чистыми деньгами, и что этотъ Яхъ, окаянный мошенникъ, зналъ, занимая деньги, что онъ не въ-состояніи будетъ ихъ выплатить. Вслѣдствіе того новый детейнеръ, по иску Титльбета Титмауза эсквайра, былъ однимъ изъ первыхъ, полученныхъ въ конторѣ шерифа, и этотъ новый заимодавецъ сталъ однимъ изъ самыхъ злыхъ и неумолимыхъ противъ падшаго Яха, исключая, развѣ, мистера Фиц-Спукса. Послѣдній далъ въ долгъ пріятелю своему, Яху, неменѣе 1,300 ф. и былъ совершенно-спокоенъ все время, въ полномъ убѣжденіи, что драгоцѣнные документы, извѣстные подъ названіемъ I. О. U., полученные имъ отъ вышеупомянутаго Яха, имѣли такую же цѣну, какъ звонкая монета, и былъ ужасно-огорченъ, узнавъ, что онъ ошибся и что по нимъ не будетъ уплаты, прежде всѣхъ остальныхъ кредиторовъ, немедленно. Вслѣдствіе того, и онъ тоже послалъ отъ себя особое посланіе, въ видѣ детейнера, въ сопровожденіи большаго числа проклятій.

Въ-теченіе времени, мистеръ Яхъ сталъ думать о томъ, какъ бы ему выбѣлиться; но, по надлежащемъ осмотрѣ, найдено было, что онъ недовольно еще просохъ; а потому операція отложена была на два года, вслѣдствіе одного постановленія, которое гласитъ: буде окажется, что содержимый за долги арестантъ сдѣлалъ который-нибудь изъ своихъ долговъ мошенническимъ образомъ, или на основаніи фальшивыхъ предлоговъ, или неимѣя никакой правдоподобной надежды уплатить свой долгъ въ ту пору, когда онъ его дѣлалъ и проч. и проч., или задолжалъ за убытки, отъискиваемые съ него за преступныя сношенія, или обольщеніе, или за побои и увѣчье и проч. и проч., то таковой арестантъ можетъ быть освобожденъ отъ такихъ долговъ и убытковъ, по причинѣ несостоятельности, не прежде, какъ просидѣвъ въ тюрьмѣ не менѣе двухъ лѣтъ. Скоро послѣ того, какъ мистеръ Геммонъ успѣлъ такъ ловко сбыть съ рукъ мистера Яха, къ большому удовольствію его, этотъ баловень и простякъ Фиц-Снуксъ тоже уѣхалъ. Онъ соскучился и сталъ тосковать по удовольствіямъ Лондона, имѣя довольно еще денегъ, чтобъ наслаждаться экономическимъ образомъ года три, послѣ чего онъ могъ отправиться въ чужіе края или къ чорту. Въ Яттонѣ, въ-самомъ-дѣлѣ, стало ужасно скучно. Та дичь, на которую мистеръ Яхъ пріохотилъ его гоняться, была чрезвычайно какъ строго оберегаема въ этомъ мѣстѣ, и птицы были необыкновенно пугливы, дики и быстры на лету. Къ-тому же, присутствіе мистера Геммона было для него ужаснымъ гнётомъ: оно усмиряло и сковывало его, на зло неоднократнымъ попыткамъ, дѣланнымъ порою, когда онъ былъ нагруженъ достаточнымъ количествомъ вина, попыткамъ установить дерзкую фамильярность, или даже идти наперекоръ Геммону. Простившись съ Снуксомъ, пожавъ его руку и потерявъ его изъ виду, бѣдный Титмаузъ остался въ Яттонѣ одинъ-на-одинъ съ мистеромъ Геммономъ, и вдругъ почувствовалъ себя какъ-будто бы заколдованнымъ. Онъ былъ совершенно-запутанъ и убитъ духомъ; а между-тѣмъ Геммонъ дѣлалъ все возможное, чтобъ дать поправиться Титмаузу и воскресить его упадающее расположеніе духа. Титмаузъ, Богъ знаетъ по какимъ причинамъ, забилъ себѣ въ голову, что таинственный и грозный мистеръ Геммонъ какимъ-нибудь непонятнымъ для него образомъ, былъ главною причиной похищенія Яха и отъѣзда Фиц-Снукса, и что скоро онъ сдѣлаетъ и съ нимъ то же самое. Онъ совсѣмъ не чувствовалъ себя хозяиномъ въ Яттонѣ, а какъ-будто только жильцомъ, на-время, и съ дозволенія Геммона. Всякій разъ, какъ онъ пытался разувѣрить себя, твердя самъ себѣ, что все это пустяки, что Яттонъ его собственность, и что онъ могъ поступать какъ ему угодно, чувства его можно было сравнить съ воздушнымъ шаромъ, на который устремлены взоры тысячи любопытныхъ зрителей, но который все-таки не можетъ наполниться достаточно, чтобъ подняться хоть на одинъ вершокъ отъ земли. Отчего это такъ? Мистеръ Геммонъ обращался съ нимъ самымъ почтительнымъ образомъ — и чего же больше могъ онъ отъ него требовать? А между-тѣмъ, онъ охотно далъ бы мистеру Геммону 1,000 ф., чтобъ тотъ убрался прочь и никогда болѣе не показывалъ носа въ Яттонѣ. Ему было досадно, притомъ, невыразимо-досадно видѣть, какое вниманіе и почтеніе всѣ въ барскомъ домѣ обнаруживали передъ мистеромъ Геммономъ. Порой, оставаясь одинъ, онъ топалъ ногами съ дѣтскою яростью, размышляя объ этомъ предметѣ. За обѣдомъ, когда они оставались вдвоемъ, послѣ дессерта, Геммонъ истощалъ свое воображеніе, придумывая тысячи шутокъ и анекдотовъ, чтобъ занять Титмауза, который, конечно, смѣялся и восклицалъ: «Браво! ха, ха! Клянусь Богомъ, славно! Отлично! Ну, что вы говорите! Неуже-ли!» и пилъ вино рюмку за рюмкою, грогъ стаканъ за стаканомъ, курилъ сигару за сигарою, покуда не начиналъ чувствовать опьяненія и дурноты, и въ этомъ положеніи уходилъ спать, оставляя Геммона съ ясною головой и въ спокойномъ расположеніи духа думать наединѣ. Наконецъ, разъ какъ-то Геммонъ заговорилъ съ Титмаузомъ о счетѣ издержекъ: итогъ его былъ огроменъ; о деньгахъ, истраченныхъ мистеромъ Кверкомъ на его содержаніе, впродолженіе восьми или девяти мѣсяцевъ, которыя выдаваемы были ему очень-щедрой рукой и простирались на несравненно-болѣе значительную сумму, чѣмъ можно было предполагать и, наконецъ, объ уплатѣ 10,000 ф. по обязательству, какъ о справедливой наградѣ за ихъ долговременныя, заботливыя и успѣшныя старанія въ его пользу. Титмаузъ собралъ всю свою рѣшимость, какъ-будто бы для послѣдней, отчаянной борьбы; сталъ клясться, что они хотятъ его ограбить и прибавилъ, бѣшено щолкнувь пальцами: «ужь лучше бы они взяли имѣніе себѣ, разомъ, а ему назначили по фунту въ недѣлю и отослали его назадъ, къ Тэг-Рэгу». При этомъ, онъ ударился въ слезы и рыдалъ, какъ ребенокъ, долго и горько.

— Хорошо, сэръ, произнесъ Геммонъ, посмотрѣвъ нѣсколько времени на Титмауза молча и спокойно, но съ такимъ выраженіемъ лица, которое напугало его кліента до смерти. — Если вы нешутя намѣрены обращаться такимъ-образомъ со мной, единственнымъ, истинно-безкорыстнымъ другомъ, котораго вы имѣете на свѣтѣ (въ чемъ вы имѣли сотни случаевъ убѣдиться на дѣлѣ); если вы подозрѣваете мои побудительныя причины и отвергаете съ презрѣніемъ мои совѣты; если ваши первоначальныя и добровольныя обязательства нашей фирмѣ должны быть такъ прихотливо нарушены…

— Ахъ, нѣтъ, недобровольныя! Клянусь Богомъ, у меня ихъ выманили обманомъ! воскликнулъ Титмаузъ съ жаромъ.

— Безсовѣстный мальчишка! воскликнулъ Геммонъ, вскочивъ со стула и глядя на него такъ грозно, какъ-будто бы онъ хотѣлъ опалить его своимъ взоромъ. — Какъ вы смѣете это говорить? Если въ васъ нѣтъ благодарности, то у васъ должна быть хоть память! Что вы такое были, когда я выкопалъ васъ изъ вашей грязной норы въ Оксфордской Улицѣ? Сколько разь ползали вы передъ нами на колѣняхъ? Развѣ вы не повторяли тысячу разъ обѣщанія сдѣлать несравненно-болѣе, чѣмъ отъ васъ теперь требуютъ? Такъ-то вы, дерзкая, презрѣнная тварь, такъ-то вы отплачиваете намъ за то, что мы поставили васъ, нищаго, почти идіота…

— Вы чрезвычайно-учтивы! замѣтилъ Тутмаузъ, неожиданно и горько.

— Молчать!.. Я не въ духѣ шутить! перебилъ Геммонъ строго.. Я говорю: такъ-то вы думаете отблагодарить насъ? Вы хотите не только оскорбить своихъ-благодѣтелей, но и отказаться отъ уплаты денегъ, дѣйствительно нами истраченныхъ, чтобъ спасти васъ отъ голода; отказаться отъ вознагражденія за деньги и время за дни и ночи, недѣли и мѣсяцы, многіе мѣсяцы тяжкихъ заботъ, потраченные на открытіе средствъ, поставить васъ въ обладаніе вашимъ блестящимъ богатствомъ… Ба! вы жалкій шутъ! Съ чего я стану себя волновать такимъ образомъ?… Не забудьте, позабудьте, Титмаузъ, продолжалъ Геммонъ въ полголоса, устремивъ на него свой тонкій указательный палецъ съ грознымъ, зловѣщимъ видомъ: — я, который въ одинъ день поставилъ васъ такъ высоко, я сдуну васъ съ этого мѣста какъ клочокъ пуха, и васъ никто больше не увидитъ, не услышитъ, не будетъ думать о васъ, кромѣ какого-нибудь мелкаго лавочника, у котораго вы будете служить на посылкахъ!

— Ха, ха! Ей-Богу, кажется, вы думаете, что я ужасно испугался! ха, ха!… Удивительно! превосходно! говорилъ Титмаузъ; но, несмотря на тонъ этихъ восклицаній, Геммонъ замѣтилъ, что онъ дрожитъ всѣмъ тѣломъ, и улыбка, которую Титмаузъ пытался наклеить себѣ на лицо, была такъ жалка, что еслибъ кто увидѣлъ его въ эту минуту и сообразилъ его положеніе, то, несмотря на все справедливое презрѣніе къ этому человѣку, невольно пожалѣлъ бы его.

— Вы ныньче все гнете на этотъ ладъ. Удивительно какъ правдоподобно! продолжалъ онъ. Да, какъ же? Клянусь Богомъ… да вѣдь я не сегодня, такъ завтра, могу лордомъ сдѣлаться! Какъ вы этому помѣшаете? Развѣ вы можете послать лорда въ магазинъ, за прилавокъ?.. Желалъ бы я знать: что вы на это скажете?

— Что я скажу? повторилъ Геммонъ спокойно. — Меня сильное искушеніе беретъ сказать и сдѣлать кое-что такое, что заставитъ васъ прыгнуть головой внизъ, вонъ изъ окошка… У Титмауза, душа ушла въ пятки.

— Титльбетъ! Титльбетъ! продолжалъ Геммонъ, понизивъ голосъ и говоря очень-ласковымъ, убѣдительнымъ тономъ: — еслибъ вы только знали, до какой степени одинъ случай отдалъ васъ въ мою власть — да, въ мою власть, теперь, въ эту самую минуту! право, я почти дрожу при мысли объ этомъ. Онъ всталъ, вынесъ изъ передней залы свой ночникъ, зажегъ его, пожелалъ Титмаузу доброй ночи печальнымъ, но строгимъ тономъ, и пожалъ ему руку. Я освобожу васъ отъ моего присутствія завтра поутру, мистеръ Титмаузъ, и оставлю васъ съ тѣмъ, чтобъ вы постарались наслаждаться Яттономъ. Желаю вамъ найдти себѣ друга вѣрнѣе и сильнѣе того, котораго вы теперь потеряли. — Титмаузу никогда еще не случалось опѣшить передъ Геммономъ такъ безпомощно, какъ въ эту минуту.

— Вы… вы… и вы не хотите подождать, выкурить еще сигарочку съ вашимъ покорнѣйшимъ слугой? спросилъ онъ слабымъ голосомъ. — Здѣсь какъ-то… какъ-то ужасно-пусто, въ этомъ странномъ, огромномъ, старомодномъ…

— Не сегодня вечеромъ; покорно васъ благодарю, отвѣчалъ Геммонъ сухо и ушелъ, оставивъ Титмауза въ гнѣвѣ и страхѣ, но съ большомъ перевѣсомъ послѣдняго.

«Признаюсь!» воскликнулъ онъ наконецъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ раздумья, тяжело вздыхая и проглотивъ остатки своего грога: если этотъ джентльменъ, мистеръ Геммонъ, не самъ дьяволъ, то по-крайней-мѣрѣ онъ похожъ на него болѣе чѣмъ кто-нибудь другой! При этомъ, онъ оглянулся робко кругомъ и немножко струхнулъ; потомъ дернулъ торопливо звонокъ и, въ-coпровожденіи слуги, ушелъ въ спальную.

На слѣдующее утро, буря совершенно прошла. За завтракомъ, какъ Геммонъ зналъ это напередъ, Титмаузъ изъявилъ совершенную покорность и глубочайшее почтеніе. Ясно было, что его жестоко напугали слова, произнесенныя Геммономъ наканунѣ, и гораздо-болѣе еще тотъ видъ, съ которымъ они были сказаны. Несмотря на то, Геммонъ сохранялъ еще нѣсколько времени надменную холодность, обнаруженную имъ при встрѣчѣ. Наконецъ, нѣсколько словъ со стороны несчастнаго Титмауза, изъявившаго глубокое сожалѣніе насчетъ того, что онъ имѣлъ глупость сказать вчера вечеромъ, когда выпилъ не въ мѣру, и выказавшаго безусловную покорность всѣмъ требованіямъ мистера Геммона, скоро разогнали тучу, омрачившую лицо его патрона. — Ну, вотъ, мой милый сэръ, сказалъ онъ очень-ласково: — теперь вы показали себя тѣмъ самымъ человѣкомъ за котораго я васъ всегда принималъ; а потому, я забываю навсегда всѣ наши вчерашнія непріятности. Я увѣренъ, что этого болѣе никогда не случатся, потому-что теперь мы совершенно понимаемъ другъ друга — неправда ли?

— О, да, клянусь Богомъ, совершенно! отвѣчалъ Титмаузъ смиреннымъ голосомъ.

Скоро послѣ завтрака они отправились, по желанію Геммона, въ бильярдную и тамъ, несмотря на то, что этотъ джентльменъ умѣлъ владѣть кіемъ, а Титмаузъ нѣтъ, Геммонъ удивлялся искусству своего кліента и учился у него съ большомъ любопытствомъ, какъ однимъ ударомъ отправить по шару въ обѣ лузы — мастерской маневръ, который удался Титмаузу раза два или три, а Геммону ни разу, впродолженіе цѣлаго часа игры. При этомъ-то случаѣ происходилъ тотъ дружескій разговоръ, въ которомъ Титмаузъ сдѣлалъ предложеніе, ужь извѣстное читателю, чтобъ поставить мистера Обри немедленно въ тиски и выжать изъ него количество денегъ, достаточное по-крайней-мѣрѣ для немедленной уплаты обязательства Титмауза на 10,000 фунтовъ и счета издержекъ; а для побужденія къ скорѣйшей уплатѣ остальнаго, онъ просилъ мистера Геммона отправить Обри разомъ туда же, гдѣ сидѣлъ Яхъ, то-есть въ Йоркскій Замокъ. На это Геммонъ возразилъ, что, по всей вѣроятности, у мистера Обри не осталось за душой и 2000 фунтовъ.

— Что жь, этого будетъ довольно сначала, отвѣчалъ Титмаузъ: — а остальное должно быть получено рано или поздно.

— Положитесь на меня, мой милый мистеръ Титмаузъ, или, скорѣе, на мистера Кверка, который ужь выжметъ его какъ слѣдуетъ, я вамъ за это ручаюсь; а между-тѣмъ, я буду стараться день и ночь, чтобъ какъ-нибудь освободить васъ отъ этой претензіи мистера Кверка, потому-что, по правдѣ сказать, мнѣ до нея почти нѣтъ дѣла.

— Ну, ужь вы вѣрно вырѣжете себѣ жирный ломтикъ изъ этихъ 10,000 по обязательству? Хе, хе, мистеръ Геммонъ! Но что такое вы говорили, что вы хотите для меня сдѣлать?

— Я повторяю вамъ, мистеръ Титмаузъ, что я вашъ единственный, безкорыстный другъ. Я никогда не получу и 100 фунтовъ изъ того, что попадетъ въ руки мистера Кверка, который — я впрочемъ долженъ сказать — заслужилъ все это вполнѣ, слѣдуя моимъ наставленіямъ съ начала до конца. Но я хотѣлъ вамъ сказать, что мнѣ пришла въ голову мысль, какъ избавить васъ отъ вашихъ затрудненій; хотя… разумѣется… вы только-что вступили еще во владѣніе собственностью, и потому вамъ не очень-охотно дадутъ деньги подъ залогъ; но если только вы останетесь въ покоѣ и предоставите мнѣ это дѣло вполнѣ, то я берусь достать вамъ тысячъ 20.

— Что вы говорите! воскликнулъ Титмаузъ, встрепенувшись; но онъ скоро потомъ прибавилъ съ печальнымъ видомъ: — да, а какой кушъ изъ этихъ денегъ перейдетъ въ руки стараго Кверка?

— Конечно, онъ очень-жадный и крутой человѣкъ… хмъ, но…

— А что, чортъ возьми, нельзя ли намъ надуть стараго джентльмена?

— Ни подъ какимъ видомъ, мистеръ Титмаузъ. Это былъ бы гибельный шагъ для васъ, да по правдѣ сказать, и для меня.

— Какъ? Развѣ и онъ тоже можетъ сдѣлать все, что захочетъ? А я думалъ, что это только вы одни! Маленькій шутъ заставилъ слегка покраснѣть своего Просперо; но болтовня его скоро успокоила Геммона. — А впрочемъ, какъ же, клянусь Богомъ, вѣдь мнѣ прійдется потомъ выплачивать всѣ эти деньги! Вотъ тебѣ и на! А мнѣ объ этомъ и въ голову не пришло.

— Я постараюсь прежде достать эти деньги отъ мистера Обри, сказалъ Геммонъ: — а потомъ отъ другаго изъ вашихъ пріятелей. А между-тѣмъ, покуда, намъ не слѣдуетъ забывать семейство Тэг-Рэговъ.

Вслѣдъ затѣмъ они вступили въ длинный и откровенный разговоръ и середи этого разговора Титмаузъ случайно проговорился объ одномъ маленькомъ секретѣ, который онъ до-тѣхъ-поръ старался прятать отъ своего патрона: а именно, о своей пылкой и безкорыстной привязанности къ миссъ Обри. Геммонъ не ожидалъ такого признанія и странно, какъ зоркій глазъ Титмауза не замѣтилъ у него на лицѣ признаковъ внезапнаго и сильнаго смущенія? Покуда его кліентъ распространялся усердно и болтливо объ этомъ предметѣ, Геммонъ, подумавъ немного, что ему слѣдуетъ дѣлать съ этимъ интереснымъ открытіемъ, рѣшился покуда одобрить его чувство и выманилъ у Титмауза полный и подробный отчетъ о началѣ его страсти, о неизгладимомъ висчатлѣпіи, которое она сдѣлала на его сердце и, между прочимъ, о письмѣ его къ ней. Бойкая фантазія заставила Геммона такъ живо вообразить себѣ, какого рода было это сочиненіе, конечно, дошедшее въ руки миссъ Обри, что онъ едва не покатился со смѣху. Наконецъ, Титмаузъ, съ удивительнымъ чистосердечіемъ, или, скорѣе — отдадимъ ему полную справедливость — съ откровенной простотой, свойственной возвышеннымъ душамъ, описалъ ему свою неблагополучную встрѣчу съ миссъ Обри и ея служанкою съ зимнюю ночь. При этомъ Геммонъ почувствовалъ внутреннее содроганіе, возбудившее, по какой-то странной симпатіи, нестерпимое щекотаніе въ кончикѣ правой ноги; но это скоро прошло. Разумѣется, на разсказанное происшествіе надо было смотрѣть не болѣе, какъ на маленькую, юношескую шалость со стороны Титмауза; но Геммонъ увѣрялъ очень-серьёзно, что этимъ поступкомъ Титмаузъ повредилъ жестоко успѣху своихъ надеждъ на миссъ Обри.

— Какъ, чортъ возьми! Да развѣ я не намѣренъ сдѣлать ей предложеніе, несмотря на то, что у нея нѣтъ ровно ничего? перебилъ Титмаузъ съ удивленіемъ.

— Ахъ, да, правда! Я совсѣмъ было и позабылъ. Ну, если вы даете мнѣ слово не писать къ ней больше писемъ и не предпринимать никакихъ мѣръ, чтобъ увидѣть ее, непереговоривъ прежде со мной, въ такомъ случаѣ я, можетъ-быть, въ-состояніи буду вамъ обѣщать… Хмъ!.. онъ посмотрѣлъ лукаво на Титмауза.

— Она премилая дѣвушка! пробормоталъ его кліентъ, застѣнчиво улыбаясь. Дѣло въ томъ, что Геммонъ придумалъ для Титмауза совсѣмъ-другой планъ, рѣшительно-несовмѣстимый съ его чистою, пламенною привязанностью къ миссъ Обри; планъ, безъ сомнѣнія довольно-смѣлый и честолюбивый, но Геммонъ не отчаявался, потому — что онъ имѣлъ увѣренность въ себѣ и въ своемъ знаніи человѣческой природы, увѣренность, которая поддерживала его въ самыхъ трудныхъ и въ самыхъ повидимому безнадежныхъ предпріятіяхъ.

Замѣтная перемѣна къ-лучшему произошла въ Яттонѣ скоро послѣ того, какъ мистеръ Яхъ и мистеръ Фиц-Снуксъ оставили это мѣсто. Отъ поры до времени, нѣкоторые изъ почетныхъ особъ, удостоившихъ мистера Титмауза своимъ участіемъ въ той процесіи, которая встрѣтила и привѣтствовала его прибытіе, приглашаемы были провести денекъ въ Яттонѣ и обыкновенно уѣзжали оттуда преисполненные почтительнаго удивленія къ обѣдамъ, къ винамъ, которыми ихъ угощали, къ непритворному добродушію и простотѣ гостепріимнаго хозяина и къ ласковому, спокойному, умному обращенію и разговору мистера Геммона. Когда наступилъ срочный день уплаты арендныхъ денегъ, мистеръ Титмаузъ, въ — сопровожденіи Геммона, выходилъ нѣсколько разъ въ комнату управляющаго, а также въ переднюю залу, гдѣ, по старому обычаю, вкусное и существенное угощеніе приготовлено было для фермеровъ. Они приняли его съ должнымъ почтеніемъ; но куда дѣвалось веселье, искренность, простота, прямое радушіе прошедшихъ дней? Немногіе изъ фермеровъ рѣшились отвѣдать вкусныя блюда, для нихъ приготовленныя, что сильно тронуло мистера Гриффитса и раздосадовало Геммона. Но, что касается до Титмауза: «Чортъ ихъ побери»! сказалъ онъ, смѣясь: — «пускай-себѣ не ѣдятъ, если сыты»; если ему и было немножко досадно, то это чувство мигомъ исчезло при видѣ итога суммы, полученной имъ въ этотъ день. Геммонъ очень-хорошо понималъ, что сцены, происходившія въ Яттонѣ въ первую ночь ихъ прибытія, сильно повредили его кліенту во всей окрестности и потому онъ старался изгладить это дурное впечатлѣніе какъ можно скорѣе, принудивъ Титмауза очиститься и жить опрятно, покрайней-мѣрѣ хоть на время.

Позвольте мнѣ остановиться теперь на минуту и спросить: не долженъ ли былъ этотъ счастливый молодой человѣкъ чувствовать себя совершенно-довольнымъ и счастливымъ? Вотъ онъ сталъ, наконецъ, владѣльцомъ прекраснаго имѣнія, доставляющаго ему великолѣпный доходъ, хозяиномъ славнаго дома, приводящаго на умъ много благородныхъ, историческихъ воспоминаній, драгоцѣнныхъ для патріотизма всякаго Англичанина; имѣлъ роскошный столъ съ отборными винами, въ изобиліи; могъ курить самыя лучшія сигары, какія только существуютъ на свѣтѣ, съ самаго утра пожалуй хоть до ночи; обладалъ безконечными удобствами и средствами держать свою наружность всегда въ самомъ блестящемъ видѣ, во всемъ, что касается до одежды и наряда; имѣлъ всѣ удовольствія и забавы графства у себя подъ рукой; толпу усердныхъ и внимательныхъ слугъ; лошадей и экипажей, сколько угодно и какихъ угодно; имѣлъ, однимъ-словомъ, все, что только могъ пожелать и вообразить себѣ джентльменъ въ его положеніи и съ его средствами. Мистеръ Геммонъ хоть и былъ съ Титмаузомъ немножко-строгъ, а иногда даже и крутъ, все-таки былъ для него самый искренній и могущественный другъ, глубоко, безкорыстно-озабоченный его интересами и защищающій его отъ замысловъ низкихъ интригантовъ; наконецъ, впереди онъ имѣлъ блестящую перспективу модной жизни въ столицѣ. О! именемъ всего, что этотъ свѣтъ можетъ произвести, скажите: не долженъ ли былъ Титмаузъ наслаждаться жизнью, быть счастливымъ вполнѣ и совершенно?.. А между-тѣмъ, онъ не былъ счастливъ. Онъ чувствовалъ, совершенно-независимо отъ принужденія, соединеннаго съ присутствіемъ мистера Геммона, какую-то страшную тоску, какое-то неизъяснимое утомленіе, отъ которыхъ ничто не могло облегчить его, кромѣ постояннаго употребленія сигаръ и грога. Въ первое воскресенье, по отъѣздѣ Фиц-Снукса, онъ былъ принужденъ сопровождать набожнаго и примѣрнаго мистера Геммона въ церковь, гдѣ, за исключеніемъ большаго числа худоскрытыхъ зѣвковъ и нетерпѣливаго ёрзанья на своемъ мѣстѣ, онъ велъ себя, вообще говоря, довольно-прилично. Несмотря на то, его костюмъ и наружность произвели въ небольшомъ собраніи сильное удивленіе. Народъ смотрѣлъ на него во всѣ глаза, думая, что вотъ этотъ человѣкъ — владѣлецъ Яттона, и невольно сравнивалъ Титмауза съ его предшественникомъ, мистеромъ Обри. Что касается до почтеннаго викарія, доктора Тэсема, то Геммонъ рѣшился пріобрѣсти его расположеніе и успѣлъ. Онъ посѣтилъ его скоро послѣ того, когда узналъ отъ Титмауза о томъ, какъ они, вмѣстѣ съ Яхомъ и Фиц-Снуксомъ, встрѣтили доктора Тэсема въ Паркѣ, и изъявилъ глубокое сожалѣніе насчетъ того обращенія, которое онъ долженъ былъ перенести. Въ обращеніи Геммона съ докторомъ замѣтна была какая-то кроткая любезность, смягчавшая, но вмѣстѣ и возвышавшая его очевидную ловкость и знаніе свѣта, которыя совершенно очаровали маленькаго доктора. Но болѣе всего выраженье съ его стороны нѣжнаго участія и жалости всякой разъ, какъ разговоръ касался до бывшихъ владѣльцевъ Яттона, передъ которыми строгія требованія и обязанности званія заставили его играть такую ненавистную роль, выманили все, что было въ сердцѣ доктора насчетъ его отбывшихъ друзей. Геммонъ смотрѣлъ съ глубокимъ участіемъ на старую, слѣпую гончую собаку и на слабую, старую Пегги, и слушалъ безъ устали маленькіе анекдоты, касавшіеся до этихъ животныхъ. Онъ отрекомендовалъ доктору Титмауза и, въ присутствіи его, объявилъ о ненависти и презрѣніи его Титмауза къ двумъ особамъ, находившимся съ нимъ при первой встрѣчѣ его съ докторомъ Тэсемомъ, который, вслѣдствіе того, изгналъ изъ своего сердца малѣйшее воспоминаніе о поведеніи, такъ жестоко его оскорбившемъ. Въ другой разъ, Геммонъ доставилъ доктору безконечное удовольствіе, посѣтивъ его въ понедѣльникъ утромъ и упомянувъ съ явнымъ интересомъ и участіемъ о нѣкоторыхъ мѣстахъ въ проповѣди доктора, произнесенной наканунѣ, что повело къ очень-длинному и интересному разговору. Вслѣдствіе этого разговора, докторъ вдругъ вздумалъ пустить въ ходъ старую проповѣдь, которую онъ когда-то произносилъ передъ судьями, на ассизахъ. Въ-продолженіе недѣли онъ переправилъ ее съ большимъ стараніемъ для слѣдующаго воскресенья, и въ этотъ день имѣлъ удовольствіе замѣтить явное и неуклонное вниманіе, съ которымъ слушалъ его мистеръ Геммонъ. По окончаніи службы, этотъ простодушный изслѣдователь истины вошелъ въ маленькую ризницу приходской церкви и горячо поздравилъ доктора съ его рѣчью.

Такимъ-то образомъ произошло, что докторъ написалъ тотъ постскриптъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ миссъ Обри, о которомъ мы прежде упоминали и съ котораго мы представляемъ здѣсь копію:

P. S. «Скажу вамъ, между-прочимъ, что новое положеніе вещей въ барскомъ домѣ, по моему мнѣнію, происходитъ вполнѣ отъ присутствія и вліянія мистера Геммона, одного изъ главныхъ стряпчихъ мистера Титмауза, къ которому онъ, кажется, сильно привязанъ. Я слишкомъ-долго жилъ на свѣтѣ, не составляю своего мнѣнія о людяхъ на скорую руку и не привыкъ ошибаться въ оцѣнкѣ характера; а потому, могу сказать смѣло, что я считаю мистера Геммона человѣкомъ, далеко-выходящимъ изъ разряда людей обыкновенныхъ, какъ по характеру, такъ по уму и по образованію. Онъ обладаетъ большою ловкостью, знаніемъ свѣта и универсальными познаніями; въ обращеніи очень-тихъ и вѣжливъ; но главное, что мнѣ нравится, онъ человѣкъ съ просвѣщенными и религіозными чувствами. Онъ посѣщаетъ постоянно церковь и даетъ всѣмъ окружающимъ истинно-назидательный примѣръ приличія и вниманія. Вамъ бы, навѣрно, доставило большое удовольствіе послушать, какія разсужденія мы съ нимъ имѣли о вопросахъ, пробужденныхъ въ его умѣ моими проповѣдями. Я недавно говорилъ одну, особенно-приноровленную къ его нравственному состоянію и, благодаря Бога, имѣю основательныя причины думать, что она счастливо достигла своей цѣли, разсѣявъ нѣсколько ужасныхъ сомнѣній, долгіе годы его мучившихъ. Я увѣренъ, что мой дорогой другъ (то-есть мистеръ Обри) былъ бы въ восторгѣ отъ него. Я самъ, увѣряю васъ, долженъ былъ побѣдить въ себѣ очень-сильное предубѣжденіе противъ этого человѣка: подвигъ, который я всегда любилъ предпринимать, и въ настоящемъ случаѣ до нѣкоторой степени успѣлъ. Онъ говоритъ обо всѣхъ васъ часто съ замѣтной осторожностью, но вмѣстѣ съ почтеніемъ и участіемъ».

Этотъ постскриптъ, какъ я уже имѣлъ случай упомянуть, навелъ мистера Обри на мысль искать того свиданія съ Геммономъ, которое было описано, и впродолженіе котораго слова доктора часто приходили ему на умъ.

Но покуда Титмаузъ, подъ гнётомъ присутствія и власти мистера Геммона, велъ короткое время такую скромную и уединенную жизнь въ Яттонѣ — зачѣмъ? онъ и самъ не могъ дать себѣ въ этомъ другаго отчета, кромѣ того, что Геммону такъ угодно, случились обстоятельства, вдругъ поставившія его на высшую точку популярности въ столичномъ кругу. Я съ трудомъ могу обуздать въ себѣ чувство восторга, описывая тѣ быстрые переходы, посредствомъ которыхъ мистеръ Титмаузъ превращенъ былъ во льва первой величины.

Да будетъ извѣстно, что въ Лондонѣ существовалъ нѣкто мистеръ Бледдери-Пипъ, модный романистъ, одаренный самою необыкновенною гибкостью и плодовитостью таланта, потому-что онъ, по истеченіи каждыхъ девяти мѣсяцевъ, впродолженіе послѣднихъ девяти лѣтъ, производилъ на свѣтъ романъ въ трехъ томахъ, и каждый изъ этихъ новыхъ романовъ затмѣвалъ блескомъ своихъ предшественниковъ (по сужденію, самыхъ даровитыхъ и безпристрастныхъ журнальныхъ критиковъ) въ-отношеніи мастерскаго хода завязки, живаго и разнообразнаго очерка характеровъ, глубокаго знакомства съ механизмомъ человѣческаго сердца, тонкой оцѣнки жизни во всемъ безконечномъ ея разнообразіи, колкой, но деликатной сатиры, смѣлаго и могущественнаго обвиненія общественныхъ пороковъ, роскошной нѣжности семейныхъ сценъ, неподражаемой свободы и граціи, совершеннаго такта, ума, глубокомыслія равнаго съ наблюдательностью, слога гладкаго, блестящаго, энергическаго, разнообразнаго, живописнаго, и проч. Въ настоящее время, благодаря Бога, мы имѣемъ не менѣе сотни такихъ писателей; но около того времени, о которомъ я пишу, мистеръ Бледдери-Пипъ былъ почти одинъ въ своей славѣ. Таковъ-то былъ человѣкъ, которому вдругъ пришло въ голову, прочитавъ въ газетахъ отчетъ о рѣшеніи тяжбы До, по сдачѣ Титмауза, противъ Джультера, пришло въ голову, я говорю, основать на интересныхъ фактахъ этого дѣла сюжетъ новаго романа, по совершенно-новому плану, романа, который долженъ былъ неизмѣримо превосходить всѣ его прежнія произведенія; однимъ словомъ, сдѣлать совершенный переворотъ въ этомъ блестящемъ и назидательномъ отдѣлѣ литературы. Мистеръ Пиггь принялся за дѣло не позже, какъ дня черезъ два по окончаніи процеса и въ невѣроятно-скорое время достигъ до окончанія своихъ трудовъ. Практика довела его до совершенства въ этомъ отношеніи о одарила безконечною легкостью въ произведеніи первоклассныхъ твореній. Дѣятельный издатель его, мистеръ Бёбль, тотчасъ принялся за дѣло съ намѣреніемъ расшевелить и вскипятить любопытство публики. О, какъ скрытно и какъ искусно онъ принялся за это дѣло! Въ ежедневныхъ газетахъ начали появляться безпрестанные намёки на то, что въ высшемъ кругу были на сторожѣ въ ожиданіи извѣстнаго и проч.; что надо ожидать открытій самаго необыкновеннаго рода; что попытки сдѣланы были замять и проч… Факты, компрометирующіе нѣкоторыхъ владѣльцевъ и т. д.

Всѣ эти намёки написаны были самымъ безукоризненнымъ издательскимъ слогомъ и заставляли догадываться о какой-то скрытой струѣ любопытства и нетерпѣнія, существующей будто-бы въ той сферѣ общества, за которою низшія сферы слѣдятъ съ почтительнымъ и неутомимымъ вниманіемъ. По-мѣрѣ-того, какъ время подвигалось впередъ, чаще и ощутительнѣе становились эти щекотанія литературнаго аппетита публики, эти намеки на то, что подвигалось впередъ и чего можно было ожидать при появленіи въ свѣтъ давно-обѣщаннаго творенія. Прочтите, для примѣра, хоть слѣдующія строки, помѣщенныя во всѣхъ газетахъ и обѣжавшія весь фронтъ ежедневныхъ изданій: онѣ напрягали до высшей степени любопытство публики.

Попытки лишить публику любопытныхъ и оригинальныхъ сценъ, содержащихся въ ожидаемомъ романѣ, и остановить его выходъ, не удались совершенно, благодаря рѣшимости даровитаго автора и твердости дѣятельнаго издателя. Въ результатѣ, — это только подстрекнуло и ускорило усиліе этихъ лицъ. Романъ будетъ названъ: Типпетивинкъ и, какъ говорятъ, основанъ на замѣчательныхъ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ недавно-рѣшенную важную тяжбу въ Йоркѣ. Семейная исторія не одного аристократическаго дома, какъ говорятъ, вплетена въ нѣкоторыя подробности выходящаго въ свѣтъ изданія, на которое, какъ увѣряютъ, по всѣмъ признакамъ произойдетъ самое безпримѣрное требованіе. Немногіе счастливцы, читавшіе его въ рукописи, предвѣщаютъ, что романъ произведетъ огромное ощущеніе. Удачная смѣлость, съ которою авторъ придерживался фактовъ, мы надѣемся, не поведетъ къ непріятнымъ послѣдствіямъ, которыхъ ожидаютъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ въ извѣстныхъ мѣстахъ. Объ являя, что авторъ его то же самое талантливое лицо, которое произвело на свѣтъ: Серебрянныя Ложки, Шпинатъ, Пируэтку, Болтовню, Фицъ-Жиблеты, Сквинтъ и проч. надѣемся, что мы не нарушаемъ литературной тайны".

Невозможно было устоять противъ такихъ вещей. Въ тѣ времена искусно-направленный огонь подобныхъ выходокъ и пуфовъ повергалъ ницъ весь читающій модный свѣтъ и производилъ то самое нетерпѣливое броженіе, о существованіи котораго они только повидимому намекали. Артиллеристомъ въ настоящемъ случаѣ былъ одинъ писака, купленный мистеромъ Бёблемъ на полное содержаніе, нарочно для исполненія услугъ такого унизительнаго рода, и этотъ писака сидѣлъ съ утра до вечера въ задней комнаткѣ, на квартирѣ мистера Бёбля, занятой сплетеніемъ такого рода лживыхъ статеекъ для каждой изъ книгъ, изданныхъ или издаваемыхъ мистеромъ Бёблемъ. Потомъ Бёблю пришла въ голову другая, отличная уловка: онъ напечаталъ книгу въ 700 экземплярахъ и назначилъ изъ нихъ 100 на первое изданіе, заглавные же листки остальныхъ 600 были варьированы словами: 2 изданіе, 5 изданіе, 4 изданіе, 5, 6 и 7 изданіе.

Къ тому времени, какъ возвѣщено было четвертое изданіе, книга производила фуроръ. Библіотеки для чтенія на западномъ концѣ города осаждены были жадными толпами читателей; извѣстія, разборы и экстракты стали появляться чаще-и-чаще. Идея сочиненія была отличная. Типпетивинкъ — герой, былъ молодой джентльменъ древней фамиліи, единственный сынъ, похищенный и скрытый въ дѣтствѣ, вслѣдствіе злодѣйскихъ козней изверга Мобри, дальняго родственника съ свирѣпымъ и злобнымъ характеромъ, который такими средствами успѣлъ воспользоваться имѣніемъ и достигъ бы современемъ до почестей и наслѣдства самой древней и знатной фамиліи во всемъ королевствѣ, фамиліи графа Фризлътона. Несчастный Типпетивинкъ открытъ былъ наконецъ своимъ знаменитымъ родственникомъ совершенно-случайно, въ бѣдномъ состояніи, на службѣ у добродушнаго лавочника Бляк-Бэга, изображеннаго въ романѣ однимъ изъ самыхъ любезныхъ и великодушныхъ лавочниковъ на свѣтѣ. Послѣ множества чудесныхъ приключеній, въ которыхъ герой обнаружилъ самую геройскую твердость, графъ успѣваетъ наконецъ поставить своего угнетеннаго о обиженнаго родственника на то возвышенное положеніе въ свѣтѣ, которое онъ долженъ былъ всегда занимать. Дочь его, совершенство женскихъ прелестей, леди Саффейра Сезавей, принимала все время глубочайшее участіе въ успѣхѣ Типпетивинка, и наконецъ — счастливый результатъ отгадать нетрудно. Изъ этихъ немногихъ и очень-естественныхъ происшествіи (какъ провозгласила наконецъ тѣ упомянутые газетные писаки, которые направляютъ въ Англіи общественное мнѣніе) мистеръ Бледдери-Пипъ создалъ безсмертный памятникъ своему генію, избѣжавъ всѣхъ ошибокъ и соединивъ всѣ достоинства прежнихъ своихъ произведеній. Тождество Титмауза съ Типпетивникомъ, графа Дреддлинтона и графа Фризльтона, леди Сесиліи и леди Саффейры, мистера Обри и демона Мобри — открыто было мигомъ. Романъ достигъ быстро до десятаго изданія; неоспоримое и очень-сильное ощущеніе было произведено; извлеченныя описанія главныхъ лицъ, дѣйствующихъ въ романѣ, въ-особенности Титмауза, графа и леди Сесиліи, сообщено было въ лондонскихъ газетахъ и оттуда заимствовано всѣми провинціальными. Самъ авторъ мистеръ Бледдери-Пипъ сдѣлался львомъ и, разодѣвшись въ самомъ изъисканпомъ вкусѣ, велѣлъ снять съ себя портретъ съ самымъ геніальнымъ выраженіемъ на лицѣ, и этотъ портретъ помѣщенъ былъ въ заглавіи 10-го изданія. Затѣмъ послѣдовали портреты Титльбета Титмауза, эсквайра (дѣланные за глаза), на которыхъ онъ изображенъ былъ съ большими томными глазами, очень-задумчивымъ лицомъ и въ самомъ щегольскомъ костюмѣ; графъ Дреддлинтонъ и леди Сесилія сдѣлались тоже — первый львомъ, а вторая львицею. Сотни лорнетовъ въ Оперѣ устремлены были на ихъ ложу; безчисленные и заботливые поклоны встрѣчали ихъ на прогулкахъ по парку, и они стали дѣлать эти прогулки втрое или вчетверо чаще чѣмъ прежде. Слухи ходили, что будто бы король прочелъ книгу и пилъ за здоровье графа подъ именемъ лорда Фризльтона; а королева будто бы сдѣлала то же въ честь леди Сесиліи, подъ именемъ леди Саффейры. Бѣдный лордъ Дреддлинтонъ и леди Сесилія быстро вознеслись на седьмое небо восторга, потому-что головы ихъ имѣли то легкое свойство, которое обезпечиваетъ скорое и граціозное движеніе кверху. Оба они были неизъяснимо-счастливы, живя съ утра до вечера въ легкомъ упоительномъ волненіи восторженнаго чувства. Неукротимый восторгъ сверкалъ въ глазахъ графа. Вездѣ, гдѣ онъ ни бывалъ и что бъ онъ ни говорилъ, онъ дѣлалъ это съ видомъ безконечно-ласковымъ и вѣжливымъ, какъ-будто бы это уже не трудно было для него теперь, когда онъ сталъ твердо увѣренъ въ недостижимой высотѣ своего положенія. Немножко-смѣшно было, однакожь, видѣть отчаянныя усилія его удержать прежнюю ледяную холодность обращенія — усилія напрасныя! Возбужденное состояніе его похоже было на внезапный, хотя и легкій припадокъ пляски Святаго Вита. Пріятельницы леди Сесиліи осыпали ее безконечными разспросами о Титмаузѣ, его особѣ, манерахъ, характерѣ и одеждѣ. Молодыя дѣвицы мучили ее просьбами прислать его автографъ. Съ ней происходило нѣчто въ родѣ того, какъ-будто бы поверхность Мертваго Моря взволнована была вдругъ свѣжимъ вѣтромъ.

Если только однажды вещи подобнаго рода пойдутъ въ ходъ, какъ слѣдуетъ, то кто можетъ предвидѣть, гдѣ онѣ кончатся? Когда Мода взбѣсится, бѣшенство ея изумительно и она очень-часто сводитъ съ ума цѣлый свѣтъ. Молодые люди начали появляться въ черныхъ атласныхъ галстухахъ, вышитыхъ, у однихъ цвѣтами, у другихъ золотомъ, которые продаваемы были въ магазинахъ подъ именемъ Титмаузовыхъ Косынокъ — и въ шляпахъ съ высокими верхушками и бортами въ четверть вершка, называвшихся титльбетками. Всѣ молодые щеголи въ Лондонѣ, а особенно въ Сити^[33], начали одѣваться въ самомъ нелѣпомъ вкусѣ. Сигарная торговля вдругъ поднялась удивительнымъ образомъ. Табачныя лавки наполнились покупщиками, особенно по вечерамъ, и всякій встрѣчный и поперечный франтъ, на улицахъ, пускалъ вамъ подъ-носъ струю табачнаго дыма. Однимъ словомъ, бездна Титмаузовъ расплодилась по городу во всѣхъ направленіяхъ. Что касается до Тэг-Рэга, то съ нимъ произошли чудеса. Въ какой-то газетѣ на него указано было, какъ на оригиналъ Бляк-Бэга и на лавку его, въ Оксфордской Улицѣ, какъ на мѣсто титмаузовой службы — и туда быстро устремился приливъ моднаго любопытства и модныхъ покупщиковъ. Торговля его скоро утроилась. Онъ сталъ носить самое лучшее платье свое каждый день и ухмылялся и суетился среди толпы въ своемъ магазинѣ, въ горячкѣ одушевленія; онъ началъ подумывать о томъ, какъ бы ему откупить сосѣднюю квартиру и прибавить ее къ своей собственной, и поставилъ свое имя въ числѣ подписчиковъ, по полгинеи въ годъ, на суммы благотворительнаго Общества Пособія семействамъ разорившихся лавочниковъ. То были времена славы для мистера Тэг-Рега. Ему пришлось нанять цѣлую дюжину лишнихъ конторщиковъ, потому-что въ лавкѣ его находилось рѣдко менѣе пятидесяти или ста покупщиковъ за-разъ. Ряды экипажей тѣснились у подъѣзда и кучера ссорились за первенство. Однимъ словомъ, онъ начиналъ ужь думать, что тысячелѣтіе, о которомъ проповѣдывалъ мистеръ Дизмаль-Хорроръ, не въ шутку наступило.

XI.

Отголосокъ моднаго одушевленія въ столицѣ скоро достигъ до мирнаго убѣжища Титмауза въ Йоркширѣ. Неговоря уже о томъ, что онъ нѣсколько разъ замѣчалъ художниковъ, прилежно снимавшихъ эскизы барскаго дома и окружающей мѣстности, съ разныхъ точекъ зрѣнія, и по справкѣ узнавалъ, что художники эти посланы были изъ Лондона нарочно, съ цѣлью изображенія для публики видовъ резиденціи мистера Титмауза, неговоря уже о томъ, экземпляръ неподражаемаго творенія мистера Бледдери-Пипа, Типпетивинкъ (въ 10 изданіи) присланъ былъ мистеру Титмаузу Геммономъ, доставлявшимъ ему также отъ времени до времени тѣ нумера газетъ, гдѣ доказывали тождество Титмауза съ героемъ этого романа и вмѣстѣ упоминали о глубокомъ впечатлѣніи, которое онъ произвелъ на мыслящій классъ общества. Разумѣется, это породило въ Титмаузѣ очень-естествеаное желаніе быть свидѣтелемъ ощущенія, такъ безсознательно-произведеннаго имъ въ столицѣ. Въ Яттонѣ становилось скучнѣе день-ото-дня, еще до прибытія этихъ возбудительныхъ извѣстій изъ Лондона; Титмаузь чувствовалъ себя тамъ совсѣмъ не въ своемъ элементѣ, а потому (Геммонъ non contradicente), Титмаузъ отправился въ Лондонъ. Еслибъ онъ и не былъ отъ природы глупцомъ, то шумъ, произведенный имъ въ Лондонѣ, скоро долженъ былъ свести его съ ума. Онъ собирался-было пріѣхать по почтѣ четверкой, но Геммонъ въ одномъ изъ своихъ писемъ успѣлъ отговорить его, отъ такого безполезнаго расхода, утверждая, что люди, такіе же знатные, какъ и онъ, постоянно-пользовались удобнымъ и быстрымъ средствомъ переѣзда въ королевскихъ дилижансахъ. Лакей его, спрошенный по этому случаю, подтвердилъ доводы мистера Геммона, прибавивъ, что поздній часъ вечера, въ который дилижансы пріѣзжаютъ въ Лондонъ, скроетъ его какъ-нельзя-лучше отъ вниманія публики. Нѣсколько разъ повторивъ строгія приказанія этому человѣку доставить его разомъ въ самый лучшій отель, на западномъ концѣ города, гордый властитель Яттона, снабженный обильнымъ запасомъ сигаръ, вошелъ въ дилижансъ, а лакей его усѣлся на козлахъ. Человѣкъ этотъ хорошо знакомь быль съ Лондономъ и рѣшался помѣстить своего барина въ Харкортской Гостинницѣ, неподалеку отъ Бондской Улицы. Дилижансъ проѣхалъ гостинницу Павлинъ, въ Эйслнитонѣ, около половины девятаго; но задолго еще до того, какъ они поровнялись съ этимъ мѣстомъ, нетерпѣливый и озабоченный взоръ Титмауза искалъ вокругъ признаковъ своей знаменитости. Онъ принужденъ былъ, однакожь, согласиться, что люди и улицы имѣли довольно-обыкновенный видъ и не обнаруживали никакого особеннаго одушевленія. Это его слегка огорчило, покуда онъ не разсудилъ о плебейскомъ невѣжествѣ восточной части города относительно всего, что происходить въ кругу аристократіи, а также о густѣющемъ сумракѣ вечера и быстрой ѣздѣ дилижанса, соединенныхъ съ тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ скрыть былъ внутри. Когда его смиренная, наемная карета (запряженная парою хромыхъ и дряхлыхъ клячь, съ кучеромъ, слабымъ старикомъ, въ шляпѣ, обвитой пучкомъ соломы вмѣсто повязки, кучеромъ, сидѣвшимъ на шаткихъ козлахъ, какъ связка стараго и грязнаго платья), медленно подъѣхала къ высокимъ и мрачнымъ дверямъ Харкортской Гостинницы, она не произвела, повидимому, никакого впечатлѣнія. Рослый слуга, въ простомъ черномъ фракѣ, засунувъ руки въ задніе карманы, продолжалъ стоять попрежнему на просторномъ крыльцѣ и смотрѣлъ на подъѣхавшую плебейскую повозку съ совершеннымъ равнодушіемъ, соображая, вѣроятно, что она остановилась тутъ по ошибкѣ. Съ такимъ-то надменнымъ и спѣсивымъ видомъ онъ стоялъ, пока лакей Титмауза, соскочивъ съ козелъ подбѣжалъ къ нему и повелительнымъ голосомъ воскликнулъ:

— Мистеръ Титмаузъ — изъ Яттона!

Это немножко расшевелило слугу.

— Сюда, сэръ! закричалъ мистеръ Титмаузъ извнутри кареты, и когда тотъ медленно подошелъ, онъ спросилъ его съ довольно-чваннымъ видомъ: — скажите, пожалуйста, что, графъ Дреддлинтонъ справлялся здѣсь обо мнѣ сегодня?

Слова эти подѣйствовали, какъ волшебство, превративъ мигомъ того, къ кому они обращались, въ раба гибкаго и услужливаго.

— Его милость не изволили быть сегодня здѣсь, сэръ, отвѣчалъ онъ тихимъ голосомъ, съ самымъ вѣжливымъ поклономъ, отворяя потихоньку дверцы и осторожно спуская подножки. — Изволите войдти, сэръ?

— А, есть у васъ комната для меня и для моего человѣка?

— О, да, сэръ, конечно. Прикажете проводить васъ въ кофейную, сэръ?

— Въ кофейную? Чортъ побери кофейную, сэръ! Что я, купецъ съ дороги, что-ли? Проводите меня въ особую комнату, сэръ.

Слуга поклонился низко и съ безмолвнымъ удивленіемъ повелъ мистера Титмауза въ просторную, щёгольски-убранную комнату, гдѣ, при блескѣ шести восковыхъ свѣчей, съ тремя лакеями прислуги, онъ ужиналъ, часа два спустя, очень-парадно, и около одиннадцати часовъ ушелъ въ свою спальную, утомленный дорогою и грогомъ, счастливо избѣгнувъ позора быть принужденнымъ сидѣть въ той самой комнатѣ, гдѣ одинъ лордъ и нѣсколько членовъ Парламента сидѣли, допивая ляфнтъ, и одни изъ нихъ писали письма, а другіе читали вечернія газеты. Около полудня, на слѣдующій день, Титмаузъ посѣтилъ графа Дреддлинтона; и хотя, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, его милость нашелъ бы такой визитъ несвоевременнымъ, но, несмотря на то, онъ принялъ своего счастливаго и поистинѣ-знаменитаго родственника съ самымъ любезнымъ радушіемъ. По совѣту графа и съ содѣйствіемъ мистера Геммона, Титмаузъ, черезъ недѣлю по прибытіи въ городъ, нанялъ квартиру въ Альбани, роскошно-мёблированпую и убранную прежнимъ жильцомъ, молодымъ оФицеромъ знатной фамиліи, который незадолго передъ тѣмъ уѣхалъ въ чужіе края съ дипломатическимъ порученіемъ. Мистеръ Титмаузъ скоро началъ чувствовать многоразличнымъ образомъ знаменитость, пріобрѣтенную его именемъ, начавъ немедленно блестящую и веселую жизнь человѣка высшаго круга, подъ величественнымъ руководствомъ и покровительствомъ графа Дреддлинтопа. Какъ кошка, обутая въ чашечки грѣцкихъ орѣховъ какимъ-нибудь веселымъ маленькимъ баловнемъ, удивленная и встревоженная шумомъ, который сама она производитъ, прыгаетъ взадъ и впередъ по полу и по лѣстницамъ, чувствовалъ себя и Титмаузъ чѣмъ-то въ этомъ родѣ, окруженный внезапнымъ изумительнымъ шумомъ, сопровождавшимъ всѣ его появленія и шаги въ модномъ свѣтѣ. Для дурака все-равно, смѣетесь вы съ нимъ или надъ нимъ, лишь бы вы только смѣялись — и этимъ можно объяснить многое въ поведеніи обоихъ нашихъ знакомыхъ: Дреддлинтона и Титмауза. Въ этой короткой жизни, среди этого скучнаго міра, главное дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ произвести ощущеніе — что за дѣло, какъ? И за всякій удобный случай къ тому должны хвататься съ благодарностью и пользоваться имъ донельзя тѣ, которымъ нечего больше дѣлать, и которые желаютъ отличаться отъ уровня обыкновенныхъ людей. Лордъ Дреддлинтонъ былъ такъ вознесенъ вниманіемъ, которое онъ возбуждалъ, что все, что онъ только ни видѣлъ, все относилъ къ собственному почтенію и удивленію. Его тщеславная самоувѣренность была такъ сильна, что она уничтожила въ этомъ человѣкѣ малѣйшіе слѣды здраваго смысла. Онъ стоялъ въ уединенномъ величіи, на возвышенномъ пьедесталѣ своей спѣси, недоступный насмѣшкѣ, и не чувствуя ея приближенія, какъ статуя олицетвореннаго тщеславія, отвѣчающаго улыбкою на презрѣніе.

И какъ звѣзда, была его душа,

И какъ звѣзда — жила особо…

Онъ не считалъ возможнымъ, чтобъ кто-нибудь смѣялся надъ нимъ или надъ чѣмъ-нибудь, что ему вздумалось сдѣлать или надъ кѣмъ-нибудь, кого бы онъ рѣшился присоединить къ себѣ и отрекомендовать вниманію общества. Такую дружескую услугу онъ съ этихъ поръ началъ исполнять для Титмауза, съ странною особою котораго и нѣсколько эксцентрическимъ костюмомъ и обращеніемъ его милость съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе мирился, воображая, что такой же точно процесъ долженъ происходить и въ душахъ другихъ людей. Такимъ-образомъ съ тѣмъ, что сначала его ужасало, онъ наконецъ помирился совершенно и началъ даже подозрѣвать, не было ли это принято Титмаузомъ нарочно изъ смѣлаго презрѣнія къ навязчивому мнѣнію свѣта — что обличало величіе духа, съ родни его собственному; кромѣ-того, можно было смотрѣть на этотъ предметъ и съ другой точки зрѣнія. Положимъ, что манеры и наружность Титмауза были бы еще вдесятеро сумасброднѣе; но до-тѣхъ-поръ, покуда его милости угодно будетъ ихъ терпѣть, кто осмѣлится порицать ихъ? Такимъ-образомъ графъ приглашалъ Титмауза часто обѣдать, бралъ съ собою, когда его милость и леди Сесилія выѣзжали на вечера, давалъ ему мѣсто въ своемъ экипажѣ, отправляясь въ Палату, и приглашалъ съ собой, когда они катались или ѣздили верхомъ вокругъ парка. Что касается до послѣдняго упражненія, то прилежное посѣщеніе манежа дало Титмаузу возможность появляться верхомъ, необнаруживая слишкомъ-явной неспособности управлять своею лошадью, которую онъ, впрочемъ, раза два довелъ до-того, что она оказала расположеніе лягать лошадей леди Сесиліи и графа. Однажды, за обѣдомъ у графа, Титмаузъ упомянулъ, что онъ въ этотъ день заказалъ для себя щегольскую коляску. Его милость замѣтилъ ему, что кабріолетъ былъ обыкновенный экипажъ молодаго человѣка хорошаго тона. Вслѣдствіе того, Титмаузъ отмѣнилъ свой заказъ и довольно-удачно купилъ кабріолетъ, только-что изготовленный для одного молодаго аристократа, который не въ-состояніи былъ заплатить за экипажъ и котораго, по этой причинѣ, каретникъ не боялся раздосадовать. Титмаузъ скоро запасся большою лошадью и маленькимъ тигромъ. Какое перо можетъ изобразить тѣ чувства, съ которыми онъ въ первый разъ сѣлъ въ этотъ кабріолетъ, подавшійся на своихъ упругихъ рессорахъ, взялъ возжи изъ рукъ своего маленькаго тигра, и потомъ услыхалъ какъ тотъ вскочилъ сзади. Такъ-какъ было немножко-рано еще ѣхать въ парки, то ему вдругъ пришло въ голову щегольнуть въ своемъ великолѣпіи передъ магазиномъ Тэг-Рэга; а потому, онъ велѣлъ своему тигру сбѣгать и позвать къ нему лакея, который тотчасъ же явился, и на вопросъ: не нужно ли какихъ-нибуль покупокъ для туалета, отвѣчалъ незапинаясь, что шесть дюжинъ лучшихъ батистовыхъ платковъ, дюжины двѣ бѣлыхъ лайковыхъ перчатокъ, полдюжины галстуховъ и нѣсколько другихъ вещей нужно было купить (то-есть для него самого, потому-что Титмаузъ былъ ужь достаточно снабженъ всѣмъ этимъ). Титмаузъ поѣхалъ и остановился наконецъ у магазина Оксфордской Улицы, у дверей котораго ужь стояло пять или шесть каретъ. Надо признаться, что, входя въ мѣсто прежняго своего несчастнаго рабства, онъ испыталъ такой порывъ восторга, который въ-состояніи былъ изгладить малѣйшія воспоминанія горестей, лишеній и притѣсненій, вытерпѣнныхъ имъ въ былые дни. Замѣтное смятеніе произошло между джентльменами, которые стояли за прилавками, потому-что, думали они, это долженъ быть великій мистеръ Титмаузъ! Тэг-Рэгъ, увидавъ его, выскочилъ изъ своей маленькой комнаты и суетливо спѣшилъ къ нему черезъ толпу покупщиковъ, кланяясь, шаркая, краснѣя и потирая себѣ руки въ пріятномъ одушевленіи, съ глубокимъ, но самымъ услужливымъ подобострастіемъ. «Какъ ваше здоровье, сэръ?» началъ онъ тихимъ голосомъ; но замѣтивъ, что мистеръ Титмаузъ хочетъ показать, будто онъ пріѣхалъ за дѣломъ, тотчасъ же прибавилъ: — «чѣмъ я буду имѣть честь сложить вамъ сегодня поутру, сэръ?» и подвинувъ ему стулъ, Тэг-Рэгъ съ почтительнымъ видомъ, выслушалъ отъ мистера Титмауза очень-щедрый заказъ, который тотчасъ же и отмѣтилъ у себя въ памятной книжкѣ.

— Боже мой! сэръ, это вашъ кабріолетъ? говорилъ Тэг-Рэгъ, провожая Титмауза за двери, съ поклонами на каждомъ шагу и останавливаясь съ минуту на крыльцѣ. — Я въ жизнь свою не видалъ такого прелестнаго экипажа.

— Гмъ… да! не дуренъ, не дуренъ. Но эта маленькая ракалія выпачкалъ себѣ одинъ сапогъ грязью — чортъ его побери! И онъ грозно посмотрѣлъ на тигра.

— Ахъ, Боже мой, въ самомъ дѣлѣ выпачкалъ! Прикажете вытереть сэръ, позвольте мнѣ…

— Нѣтъ, это пустяки! Кстати, мистеръ Тэг-Рэгъ, прибавилъ Титмаузъ, нараспѣвъ: — что у васъ, все благополучно въ… въ этой… совсѣмъ позабылъ, какъ бишь называется, это мѣсто у васъ за городомъ…

— Атласная Дача, сэръ, отвѣчалъ Тэг-Рэгъ кротко, но съ сильнымъ внутреннимъ безпокойствомъ.

— А, да, точно, такую кучу право видишь разныхъ мѣстъ… Ну что, всѣ здоровы?

— Всѣ совершенно-здоровы сэръ, и постоянно говорятъ о васъ.

— А, хорошо! Передайте имъ мое почтеніе… Тутъ онъ натянулъ вторую перчатку и подошелъ къ своему кабріолету, въ-сопровожденіы Тэг-Рэга. — Радуюсь, что они здоровы. Если когда-нибудь буду проѣздомъ въ тѣхъ краяхъ… Прощайте… онъ вскочилъ въ экипажъ, бичъ щелкнулъ, кабріолетъ помчался. Тэг-Регъ стоялъ, провожая его удивленнымъ и озабоченнымъ взоромъ.

Разодѣтый по самой послѣдней модѣ, въ шляпѣ, надвинутой на-бекрень, на свои густые, щедро намаеляные и слегка пестроватые волосы, въ сюртукѣ, подбитомъ бархатомъ, въ широкомъ атласномъ галстухѣ съ вытканными золотыми цвѣточками и двумя великолѣпными брошками, соединенными двойною тонкою золотою цѣпочкою, въ воротничкахъ, откинутыхъ на галстухъ, съ лорнетомъ, оправленнымъ въ золото и ввинченымъ въ правый глазъ, съ туго-накрахмаленными рукавчиками, отвернутыми на рукава своего сюртука, Титмаузъ сидѣлъ въ своемъ новомъ экипажѣ, по дорогѣ въ паркъ и держа въ рукахъ, покрытыхъ бѣлоснѣжными лайковыми перчатками, свой бичъ и поводья, думалъ о томъ: какое великолѣпное зрѣлище долженъ былъ онъ представлять взорамъ прохожихъ, на него глядѣвшихъ, и о томъ, что они должны смотрѣть на него съ такого же рода чувствами, какія еще недавно возбуждаемы были подобными картинами въ его собственной страждущей груди, и въ эту минуту, при этихъ мысляхъ, его маленькій кубокъ блаженства былъ полонъ такъ, что даже лился черезъ край. Такое разсужденіе, хотя можетъ-быть, и не-совсѣмъ-основательное, съ его стороны было все-таки очень-естественно, потому-что онъ зналъ, каковы были его собственныя чувства, хоть и ее зналъ того, какъ безхарактерны и безсмысленны они были, и, разумѣется, судилъ о другихъ по себѣ. Еслибъ самъ маркизъ Вигборо съ своими 200,000 годоваго дохода и 5000 избирателей къ услугамъ, сидя въ своемъ кабріолетѣ, но дорогѣ въ Парламентъ, обогналъ или встрѣтилъ его въ эту минуту, онъ все-таки былъ бы увѣренъ, основываясь на глубокомъ знаніи человѣческой природы, что видъ его, блестящій костюмъ и щегольской экипажъ непремѣнно должны было обратить вниманіе и кольнуть самолюбіе маркиза Вигборо. Еслибъ Мильтонъ заброшенъ былъ на пустынный островъ, со всѣми средствами и съ полной возможностью написать свой Потерянный Рай, но съ увѣренностью, что ни одинъ человѣческій взоръ не прочтетъ изъ него ни строчки, написалъ ли бы онъ свою поэму? Или, еслибъ мистеръ Титмаузъ, въ своемъ великолѣпномъ кабріолетѣ, очутился вдругъ, среди пустыни Сахары, неимѣя вокругъ себя никого изъ себѣ подобныхъ, чтобъ устремить на него завистливый взоръ, чувствовалъ ли бы онъ, несмотря на то, сильное удовольствіе? Этого я не могу сказать. Но такъ-какъ, однакожь, всякое положеніе въ жизни имѣетъ свою дурную и хорошую сторону, то и Титмаузъ, еслибъ онъ находился въ эту минуту среди вышеупомянутой пустыни, вмѣсто того, чтобъ мчаться но Оксфордской Улицѣ, избѣгнулъ бы нѣкоторыхъ затрудненій и опасностей, встрѣченныхъ имъ по дорогѣ. Мнѣ кажется, еслибъ обезьяна, незнакомая съ искусствомъ править, посажена была на его мѣсто, она бы, вѣроятно, правила не хуже; да сверхъ-того, имѣла бы очень-большое преимущество надъ своимъ соперникомъ въ своей простой, безъискусственной наружности, которая, на взглядъ человѣка со вкусомъ, «была краше всего, безъ прикрасъ». Что касается до нашего пріятеля, то, несмотря на дополнительное пособіе своему зрѣнію, извлекаемое изъ лорнета, онъ безпрестанно приходилъ въ столкновеніе съ экипажами, которые встрѣчали и обгоняли его, на пути къ кемберлендскимъ воротамъ. Между этимъ мѣстомъ и магазиномъ Тэг-Рэга онъ имѣлъ по-крайней-мѣрѣ четыре отдѣльныя стычки (неговоря уже о проклятіяхъ, произнесенныхъ на него мимоходомъ). Но такъ-какъ онъ былъ человѣкъ съ духомъ, то сидѣлъ въ своемъ кабріолетѣ, при всѣхъ этихъ четырехъ случаяхъ, бранясь и заклиная, какъ маленькой бѣсёнокъ, до-того, что онъ едва не довелъ до слезъ двухъ или трехъ своихъ противниковъ (кучеровъ, водоносовъ, извощиковъ, тележниковъ и кондукторовъ), которые неожиданно увидѣли собственное свое оружіе, то-есть брань, употребленное съ такимъ могущественнымъ эффектомъ въ рукахъ щеголя-аристократа! Нѣкоторые изъ его противниковъ, превосходившіе другихъ своимъ великодушіемъ, проникнуты были втайнѣ глубокимъ почтеніемъ къ обладателю такихъ неожиданныхъ силъ. Все-таки, непріятно было для такой знатной особы, какъ мистеръ Титмаузъ, принимать участіе въ этихъ стычкахъ. Онъ далъ бы дорого въ эту минуту, чтобъ быть въ-состояніи преодолѣть свое самолюбіе, посадить тигра внутри и уступить ему возжи. Но о такомъ жалкомъ сознаніи своей неспособности, нечего было и думать. Встрѣтивъ еще нѣсколько непріятностей въ паркѣ, онъ поѣхалъ домой. Поврежденный кабріолетъ отосланъ былъ каретнику и необходимыя починки исправлены были за бездѣльную сумму — 40 ф. стер.

Высокое положеніе, доставленное Титмаузу мастерскимъ талантомъ мистера Бледдери-Пипа, укрѣплено и поддержано было гораздо-болѣе существенными правами на уваженіе общества, находившимися у него въ рукахъ. Молва — женщина, вѣчно-глядящая на вещи въ сильное увеличительное стекло — основываясь на томъ размѣрѣ, въ какомъ онѣ представились ея взорамъ, при этомъ случаѣ, скоро распустила про Титмауза слухъ, что онъ патронъ трехъ мѣстечекъ, имѣетъ чистаго дохода 30,000 ф. въ годъ и получилъ ужь около 100,000 фунтовъ чистыми деньгами отъ прежняго владѣльца имѣнія, въ вознагражденіе за старые доходы, которыми тотъ пользовался столько лѣтъ. Далѣе, онъ былъ очень-близокъ къ наслѣдству стариннаго баронства Дреддлинкуртъ и обширныхъ владѣній, съ нимъ соединенныхъ. Онъ былъ молодъ, недуренъ лицомъ, холостъ. Подъ маскою наивности и эксцентризма, многіе полагали, онъ скрываетъ большую природную остроту ума, съ цѣлью удостовѣриться кто были его искренніе, а кто мнимые друзья и доброжелатели, и что его знатные родственники вошли въ его маленькій планъ, желая помочь ему въ этомъ важномъ открытіи. Большой эффектъ получила такимъ-образомъ рекомендація графа. Вездѣ, куда ни появлялся Титмаузъ, составлялъ онъ новыя и восхитительныя знакомства. Приглашенія на обѣды, балы, рауты и вечера сыпались градомъ въ его квартиру въ Альбани, гдѣ также оставляемы были безчисленные визитные билеты съ именами высокихъ аристократическихъ лицъ. Всѣ, имѣвшіе дочерей или сестеръ незамужнихъ, усердно и неотступно ухаживали за Титмаузомъ, а еще болѣе за графомъ Дреддлнитономъ и леди Сесиліею, его величественными покровителями, такъ-что по благоусмотрѣнію капризной шалуньи-Фортуны, тѣ, которые, бывало, смотрѣли на него съ презрѣніемъ и отвращеніемъ и едва не собирались приказать своимъ слугамъ выпроводить его обратно на улицу, теперь были нѣкоторымъ образомъ возвеличены, почтены и прославлены черезъ свое родство съ нимъ, или, лучше сказать, общество посредствомъ него вдругъ почувствовало высокія достоинства и права графа Дреддлнитона и леди Сесиліи. На балахъ, даже въ Альмекѣ, сколько молодыхъ людей, любезныхъ и привлекательныхъ и съ существеннымъ значеніемъ въ свѣтѣ добивались напрасно чести танцовать съ надменными красавицами, которыхъ Титмаузу стоило только пригласить — и онѣ съ нимъ шли. Была ли ложа въ оперѣ, въ которую онъ не могъ бы войдти пріятнымъ гостемъ и сидѣть тамъ въ завидной фамильярности съ ея прекрасными, блестящими обладательницами? Матери, женщины высокаго тона, величественныя и спѣсивыя англійскія барыни готовы были унизиться передъ Титмаузомъ, еслибъ этимъ онѣ могли сдѣлать изъ него жениха для одной изъ своихъ дочерей. Но не на одинъ прекрасный полъ имя и значеніе мистера Титмауза производило такое волшебное дѣйствіе: онъ обратилъ на себя большое вниманіе и между мужчинами моднаго круга, изъ которыхъ многіе скоро распознали въ немъ человѣка, способнаго быть ихъ жертвою и игрушкою. Что за бѣда для людей, увѣренныхъ насчетъ собственнаго положенія въ свѣтѣ, что ихъ видѣли публично въ обществѣ съ-такою-то, дурацки-одѣтой, грубой и въ высшей степени невѣжественною особой? Покуда онъ былъ сговорчивъ и послушенъ и сорилъ деньгами охотно, всѣ его странности могли быть не только терпимы, но и терпимы съ удовольствіемъ. Возьмите, напримѣръ, веселаго и всѣмъ знакомаго маркиза Гант-Жонъ де-Мольфлёръ; но онъ заслуживаетъ нѣсколькихъ страницъ особаго описанія, вслѣдствіе положенія, которое онъ умѣлъ пріобрѣсти и удержать, и вліянія его на значительную часть лондонскаго общества. То, чего онъ добивался, былъ титулъ законодателя вкуса, и онъ старался показать, что этотъ титулъ единственный предметъ его честолюбія. Но, дѣлая видъ, что онъ поглощенъ совершенно безконечнымъ видоизмѣненіемъ фасона костюмовъ и экипажей, въ-сущности этотъ человѣкъ стремился къ болѣе-существенной цѣли, а именно, къ удовлетворенію своихъ сластолюбивыхъ вкусовъ и склонностей, тайно и безнаказанно. Онъ презиралъ дурачество и наслаждался серьёзно только порокомъ. Мужчина сорока-двухъ лѣтъ отъ-роду, онъ былъ когда-то хорошъ собой, имѣлъ ласковое и привлекательное обращеніе, разнообразные таланты, отличный тактъ и изъисканный вкусъ. Въ чертахъ его замѣтна была какая-то полнота и опухлость, а глаза выражали пресыщеніе, и они не обманывали. Онъ былъ гордый, безчувственный эгоистъ; но эти качества онъ успѣвалъ скрыть отъ многихъ, даже самыхъ короткихъ своихъ пріятелей. Онъ постоянно старался вкрадываться въ довѣренность и дружбу младшихъ, слабѣйшихъ отраслей аристократіи, затѣмъ, чтобъ пріобрѣсти себѣ почетное положеніе въ обществѣ, и успѣвалъ. Съ этою цѣлью онъ напрягалъ всѣ свои силы. Мало кому изъ людей, добивающихся вліянія, удавалось соединить въ себѣ такъ ловко черты диктатора и паразита; онъ всегда казался добрымъ товарищемъ и равнымъ тѣмъ, кого ни за что въ мірѣ онъ не осмѣлился бы оскорбить серьёзно. Онъ не имѣлъ состоянія, никакихъ замѣтныхъ средствъ пріобрѣтать деньги; не пользовался ощутительно кошелькомъ своихъ друзей, не попадалъ въ большія затрудненія, а между-тѣмъ жилъ всегда въ роскоши и безъ денегъ, какимъ-то непонятнымъ образомъ успѣвалъ всегда владѣть и пользоваться тѣмъ, что стоило денегъ. Онъ имѣлъ волшебный даръ успокоивать неугомонныхъ кредиторовъ. Онъ имѣлъ сноровку выставлять всегда себя, свою шайку, свои рѣчи и дѣла на видъ передъ публикой такимъ образомъ, что убѣждалъ ее, будто онъ былъ признанный законодатель хорошаго тона, а между-тѣмъ на дѣлѣ было не то. Тонъ его былъ поддѣльный: между нимъ и человѣкомъ съ настоящимъ значеніемъ въ свѣтѣ была такая же разница, какъ между поддѣльнымъ и настоящимъ жемчугомъ, страсомъ и брильянтомъ. Правда, что молодые люди съ громкимъ именемъ и титуломъ постоянно находились въ его свитѣ, такимъ-образомъ существенно поддерживая человѣка, отъ котораго имъ самимъ казалось, что они получаютъ извѣстность, и давая ему возможность установить свое положеніе въ предмѣстіяхъ аристократіи; но онъ не могъ проникнуть, такъ-сказать, въ центръ земли, подобно тому, какъ иностранные купцы не могутъ проникнуть далѣе Кантона, во владѣніяхъ императора китайскаго. Онъ былъ не болѣе, какъ терпимъ въ сферахъ истинной аристократіи — фактъ, сознаніе котораго было очень-обидно для маркиза, хотя наружнымъ образомъ оно и не въ-состояніи было смутить его спокойствіе духа, или прекратить дѣятельное употребленіе систематической и утонченной лести, которая одна могла обезопасить его шаткое положеніе.

Средства, къ которымъ онъ прибѣгалъ для достиженія своихъ цѣлей, доставили ему родъ постоянной извѣстности. По части костюма и экипажей, маркизъ былъ дѣйствительно законодателемъ вкуса и, какъ истинный практическій юмористъ, желая возвысить свои права въ глазахъ людей, пользующихся безконечными варьяціями моды, а потому содѣйствующихъ и аплодирующихъ ему очень-усердно, былъ очень-причудливъ въ употребленіи своей власти и не пропускалъ ни одного случая выказать ее въ полномъ объемѣ. Онъ воспользовался появленіемъ нашего маленькаго героя, чтобъ обнаружить свое могущество самымъ рѣшительнымъ образомъ. Онъ махнулъ рукой надъ Титмаузомъ и въ минуту превратилъ его изъ небольшаго осла въ огромнаго льва. Никто иной, какъ маркизъ, собственною своей рукой, нарисовалъ изъ головы портретъ Титмауза, и распорядился, чтобъ онъ выставленъ былъ въ окошкахъ почти каждаго книжнаго магазина. Онъ зналъ, что еслибъ ему вздумалось появиться раза два въ паркахъ, да въ главныхъ улицахъ и скверахъ въ чемъ бы то ни было, напримѣръ, хоть въ полномъ и величественномъ вечернемъ костюмѣ театральнаго шута, съ расписаннымъ лицомъ, въ широкихъ бѣлыхъ inexpressibles, въ красивой курткѣ и шляпѣ, то черезъ нѣсколько дней тысячи клоуновъ появились бы въ городѣ, превративъ городъ въ огромную пантомиму. Могла ли власть маркиза выказаться разительнѣе, какъ надъ Титмаузомъ? Скоро послѣ того, какъ романъ Типпетивинкъ сдѣлалъ нашего пріятеля предметомъ общаго любопытства, маркизу случилось какимъ-то образомъ увидѣть эту забавную маленькую обезьяну. Зоркій глазъ его подмѣтилъ съ перваго взгляда всѣ личныя особенности Титмауза, и дня черезъ два появилось въ публикѣ живое и великолѣпное изданіе Титмауза съ лорнетомъ, ввинченнымъ въ глазъ, и съ сигарой во рту, съ тонкой черной тросточкой и въ узкомъ сюртукѣ съ бѣлоснѣжнымъ кончикомъ платка, выглядывающимъ изъ наружнаго кармана на груди, въ шляпѣ съ едва-примѣтными бортами, въ атласномъ галстухѣ, съ множествомъ вытканныхъ золотыхъ цвѣтковъ, съ воротничкомъ, откинутымъ внизъ, и съ его неподражаемой походкой. Этого было довольно. Разсудительные молодые люди въ Лондонѣ на минуту были озадачены и поколебались, но скоро пришли опять въ себя. Маркизъ, самъ маркизъ, пустилъ эту вещь въ ходъ и черезъ три дня наполнилъ городъ несчастнымъ роемъ Титмаузовъ. Такимъ-то образомъ произведено было то положеніе вещей, о которомъ мы писали въ концѣ послѣдней главы. Что касается до самого маркиза, то, увидавъ, что нѣсколько дурней изъ числа первыхъ щеголей Лондона ударились, очертя голову, въ новую моду, онъ возвратился къ прежней, строгой простотѣ костюма и, сопровождаемый двумя или тремя пріятелями, бывшими съ нимъ въ заговорѣ, гулялъ по Лондону, наслаждаясь своимъ тріумфомъ и встрѣчая на каждомъ шагу свои трофеи, титльбетки и титмаузовы платочки, которые наполняли окошки магазиновъ въ будніе дни и населяли улицы города по воскреснымъ. Маркизъ успѣлъ скоро познакомиться съ чудеснымъ маленькимъ мильйонеромъ, къ распространенію славы котораго онъ вмѣстѣ съ своимъ знаменитымъ пріятелемъ, Бледдери-Пипомъ, содѣйствовалъ такъ усердно. Титмаузъ, часто слыхавшій о маркизѣ, смотрѣлъ на него съ неизъяснимымъ почтеніемъ и принялъ съ трепетнымъ восторгомъ приглашеніе на одинъ изъ воскресныхъ обѣдовъ маркиза. Онъ явился туда въ назначенный день и своимъ оригинальнымъ нравомъ тѣшилъ до невѣроятности всѣхъ гостей. Но, къ-счастью своему, онъ успѣлъ спозараику напиться мертвецки-пьянъ и потому не могъ сопровождать блестящаго и добродушнаго хозянпа въ два или три модные увеселительные домы^[34] въ Сенджемской Улицѣ, какъ это было заранѣе устроено.

Позвольте жь мнѣ теперь спросить: не было ли это бѣдное маленькое созданіе — поистинѣ достойно сожалѣнія, созданіе вырванное изъ сферы тихой и относительно-счастливой неизвѣстности, только затѣмъ, чтобъ сдѣлаться игрушкой всякаго, жертвой жадности и жестокости всякаго? Не похожъ ли онъ былъ на летучую рыбу, которая, выскакивая изъ воды, чтобъ избѣжать тамъ своихъ опасныхъ преслѣдователей, тотчасъ привлекаетъ къ себѣ новыхъ, жадныхъ враговъ въ воздухѣ? Не таково ли было положеніе бѣднаго Титльбета Титмауза и въ низшихъ и въ высшихъ сферахъ общества? Не было ли его давно-желанное повышеніе простымъ переходомъ отъ сценъ грубаго къ сценамъ утонченнаго грабительства? Имѣлъ ли онъ хоть разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ ему повезло счастье, хоть одного друга, который шепнулъ бы ему на ухо слово искренняго состраданія и безкорыстнаго совѣта? Въ тѣхъ великолѣпныхъ областяхъ, куда онъ вступилъ, смотрѣлъ ли на него кто-нибудь иначе, какъ на законную цѣль грабительства и насмѣшки, изъ которыхъ послѣдняя скрываема была только людьми, имѣвшими на него замыслы? Даже самъ его важный, примѣрный родственникъ, старый графъ Дреддлинтонъ, несмотря на свой титутлъ лорда, не былъ ли побуждаемъ одними только видами низкаго эгоизма? Не имѣлъ ли и онъ своихъ собственныхъ, смѣшныхъ и корыстныхъ цѣлей, скрытыхъ подъ тѣмъ вниманіемъ, которымъ онъ благоволилъ удостоивать Титмауза? Старикъ Гоббесъ Оф-Мальбесбюри утверждалъ, что естественное состояніе человѣческаго рода есть война каждаго противъ каждаго; и право, въ жизни иногда видишь много такого, особенно наблюдая за успѣхами общества, что даетъ нѣкоторый видъ истины этому странному убѣжденію. Сначала, конечно, все было дѣломъ простой потасовки, матеріальной борьбы, происходившей, главнымъ образомъ, по мнѣнію Гоббеса, отъ нашихъ естественныхъ наклонностей и усиленной желаніемъ каждаго отнять то, что другіе имѣли. Съ успѣхомъ общества, мы нѣкоторымъ образомъ бросили матеріальную часть этого дѣла. Вмѣсто того, чтобъ тузить по головѣ, царапать, лягать, кусать и сбивать съ ногъ другъ друга, попрежнему вѣрные первоначальнымъ правиламъ нашей падшей природы, мы всѣ стараемся опутать и провести другъ друга; и только-что кто-нибудь изъ насъ скопилъ у себя нѣсколько вещей, его тотчасъ подцѣпитъ сосѣдъ, который, въ свою очередь, становится добычей другаго и такимъ-образомъ круговая продѣлка идетъ безъ конца. Мы не можемъ существенно помочь сами себѣ. Какъ мы ни ломаемъ головы, чтобъ придумать средства законами обуздать эту наклонность нашей природы — ничто не помогаетъ. Мы всѣ обманываемъ, надуваемъ другъ друга. Правъ или ошибается мудрецъ Гоббесъ въ своихъ догадкахъ, а право, нельзя не признаться, что мы преудивительное племя!

Чѣмъ болѣе графъ и леди Сесилія замѣчали возрастающую популярность Титмауза, тѣмъ усерднѣе парадировали они съ новооткрытымъ родственникомъ, открыто выставляя себя въ качествѣ его покровителей.

Въ дополненіе къ этому, леди Сесилія начала мало-по-малу слегка догадываться о цѣли, которую графъ имѣлъ въ виду. Если графъ, взявъ его съ собой въ Палату Лордовъ и доставивъ ему мѣсто въ числѣ зрителей, тотчасъ, по появленіи своемъ, подходилъ къ нему и нѣсколько минутъ разговаривалъ съ нимъ, называя ему разныхъ перовъ по имени, по мѣрѣ того, какъ они входили, и объясняя своему понятливому слушателю, когда и какимъ образомъ и по какимъ причинамъ получено было это достоинство многими изъ нихъ, а также формы, обряды и порядокъ производства дѣлъ въ Палатѣ, то леди Сесилія, съ своей стороны, не опускала воспользоваться, по-своему, такими случаями, какіе ей представлялись. Разъ, напримѣръ, она пригласила Титмауза, еще въ началѣ недѣли, ѣхать съ ними въ церковь на слѣдующее воскресенье, а въ промежуткѣ, сообщила своимъ короткимъ пріятельницамъ, что онѣ увидятъ Титмауза на скамейкѣ ея папа. Онъ принялъ это предложеніе и въ назначенный часъ отправился, въ каретѣ графа, слушать вечернюю службу въ капеллу-Роземири, къ достопочтенному Морфину Вельвету, близь Сен-джемской Площади.

Пять или шесть каретъ должны были остановиться у входа, прежде чѣмъ экипажъ, содержавшій графа Дреддлинтона, леди Сесилію и мистера Титмауза, могъ подъѣхать въ свою очередь, а тѣмъ временемъ почти столько же экипажей накопилось сзади ихъ. Вслѣдъ за графомъ и его дочерью, вошелъ нашъ герой, держа свою шляпу и трость въ одной рукѣ, а другой расправляя волосы, важно покачиваясь и съ трудомъ удерживая свой восторгъ, при мысли о томъ, какъ въ прежнія времена, года два тому назадъ, ему случилось войдти въ ту же самую церковь, и какъ тогда онъ былъ принятъ. Въ ту пору онъ сунулся-было туда же, вслѣдъ за другими, съ намѣреніемъ пробраться на середину капеллы, но сторожа рѣшитильно, хотя и учтиво, его не впустили, вслѣдствіе чего, умирая съ досады, онъ отравился на хоры, гдѣ долженъ былъ простоять минутъ десять, по-крайней-мѣрѣ, пока старуха, отворявшая скамейки, кивнувъ ему головой, не засадила его на самую дальную, позади органа, на которой сидѣло въ эту минуту всего только четыре лакея. Одно ужь это сосѣдство возбуждало въ немъ отвращеніе! Какой замѣтный и яркій контрастъ между настоящимъ и прежнимъ его положеніемъ представился въ эту минуту его мыслящему разсудку! Стоя въ набожномъ положеніи, съ прикрытымъ шляпой лицомъ, думалъ онъ: «желалъ бы я знать, что бъ всѣ эти франты и вся эта знать сказали, еслибъ они знали какимъ образомъ я молился въ послѣдній разъ здѣсь?» далѣе: «ей-Богу! чего бы я не далъ, чтобъ кто-нибудь изъ прежнихъ, положимъ, хоть Хекебекъ, увидѣлъ меня теперь!»

Какой блестящій и модный видъ имѣло собраніе. Возлѣ него сидѣлъ лордъ Дреддлинтонъ, въ золотыхъ очкахъ, и слѣдилъ пристально глазами, по страницамъ своего молитвенника, за каждымъ словомъ молитвы, повторяя его со строгой аккуратностью неуклоннаго усердія; но какъ только мистеръ Вельветъ занялъ каѳедру и всталъ, чтобъ произнести проповѣдь, графъ спокойно сложилъ руки, прищурилъ глаза, и въ очень-внимательной позѣ, съ важнымъ видомъ, расположился ко сну. Леди Сесилія сидѣла возлѣ, совершенно-неподвижная впродолженіе всей проповѣди, со взоромъ, томно-устремленнымъ на проповѣдника. Что касается до Титмауза, то онъ высидѣлъ минутъ пять довольно-хорошо; потомъ началъ снимать и надѣвать перчатки разъ двадцать сряду, потомъ сталъ крутить платокъ вокругъ пальцевъ, потомъ взглянулъ съ нетерпѣливымъ видомъ на часы, потомъ вставилъ лорнетъ себѣ въ глазъ и началъ смотрѣть по сторонамъ. Къ тому времени, когда мистеръ Вельветъ окончилъ проповѣдь; Титмаузъ находился въ самомъ раздраженномъ состояніи духа. Но какъ только органъ заигралъ снова и они встали, чтобъ идти домой; какъ только онъ очутился снова среди сладкаго шелеста этой роскошной, блестящей, въ атласъ и въ бархатъ одѣтой толпы, кивая однимъ, раскланиваясь съ другими, пожимая руки третьимъ, онъ почувствовалъ себя снова въ своей тарелкѣ.

Мистеръ Титмаузъ простился съ графомъ и леди Сесиліею у дверецъ ихъ экипажа, потомъ сѣлъ въ свой кабріолетъ, которому онъ приказалъ заранѣе быть готовымъ, и катался на-досугѣ по городу до-тѣхъ-поръ, пока не пришла пора одѣваться къ обѣду. Онъ принялъ на этотъ день приглашеніе обѣдать въ компаніи оФицеровъ и весело провелъ это время вмѣстѣ съ ними. Титмаузъ въ надлежащее время напился мертвецки-пьянъ и тогда одинъ изъ его собесѣдниковъ, быстро-приближавшійся къ такому же состоянію, воспользовался этимъ случаемъ и выпачкалъ ему все лицо жженой пробкой, что подало поводъ къ разнымъ шуткамъ и замѣчаніямъ. Многіе изъ оФицеровъ нашли въ немъ большое сходство съ однимъ изъ полковыхъ негровъ и такимъ-образомъ онъ такъ же сильно потѣшалъ своихъ пріятелей пьяный, какъ и трезвый. Такъ-какъ онъ былъ рѣшительно не въ-состояніи доѣхать домой одинъ, то они посадили слугу съ нимъ въ кабріолетъ (боясь, что его маленькій тигръ не въ силахъ будетъ съ нимъ справиться).

Титмаузъ провелъ жалкую ночь, но ему стало лучше на слѣдующій день поутру, и онъ поправился достаточно, чтобъ принять двухъ посѣтителей. Одинъ изъ нихъ былъ молодой лордъ Фредерикъ Фезеръ (въ сопровожденіи пріятеля). Оба они обѣдали вмѣстѣ съ Титмаузомъ наканунѣ, и его-то милость изволила разукрасить лицо Титмауза вышеописаннымъ образомъ, такъ, что его лакей едва не умеръ со смѣху, когда господина привезли домой, а теперь, разсудивъ, что до свѣдѣнія Титмауза можетъ дойдти, кто оказалъ ему такую услугу, лордъ Фредерикъ пріѣхалъ открыто и прямо признаться въ ней и просить извиненія. Но увидѣвъ съ какимъ дуракомъ имѣетъ дѣло, онъ вдругъ перемѣнилъ намѣреніе и объявилъ, что Титмаузъ не только сдѣлалъ это самъ, но имѣлъ дерзость поступить такимъ же образомъ и съ его милостью (пріятель котораго подтвердилъ это обвиненіе) и что они пріѣхали къ нему, получить частнымъ образомъ его извиненіе. У Титмауза захватило дыханіе, когда онъ услыхалъ въ первый разъ такое изумительное объясненіе дѣла. Онъ клялся, что не дѣлалъ самъ ничего подобнаго, а напротивъ, вытерпѣлъ очень-много. Но онъ понизилъ голосъ, замѣтивъ строгій взглядъ собесѣдника и сталъ увѣрять, что не помнитъ ничего подобнаго, причемъ собесѣдники улыбнулись добродушно и сказали, что это вещь очень-возможная. Тогда Титмаузъ сдѣлалъ требуемое отъ него извиненіе и такимъ образомъ эта непріятная исторія была окончена. Лордъ Фредерикъ послѣ того еще нѣсколько времени поддерживалъ легкую болтовню съ Титмаузомъ, разсчитывая, что, находясь часто въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, онъ могъ извлечь пользу изъ дружбы этого человѣка. Дѣйствительно, бѣдный лордъ Фредерикъ въ эту самую минуту радъ былъ стать на колѣни, чтобъ получить отъ Титмауза вексель на его банкира въ 300 или 400 ф. «О!», думалъ этотъ благородный молодой франтъ, «чего бы я не далъ, чтобъ быть въ положеніи Титмауза, съ его 30 тысячами годоваго дохода и съ 100,000 чистыхъ денегъ!» Но, какъ извѣстно читателю, средства бѣднаго Титмауза, несмотря на ихъ полноту, были далеко не такъ великолѣпны, какъ полагали многіе. Частію по склонности, а частію по причинѣ временнаго затрудненія, происходившаго отъ недостатка чистыхъ денегъ, Титмаузъ не тратилъ и десятой доли той суммы, которою, какъ вездѣ думали, онъ могъ сорить щедро во всѣ стороны, и это заставило вѣрить многихъ, что онъ имѣетъ дѣйствительно все, что молва ему приписала, да сверхъ-того, еще расположеніе не сорить деньги безъ толку. Его не разъ уговаривали попробовать счастія въ экарте, въ красную и черную и во французскій азардъ^[35]; и раза два или три, увлеченный внимательностью къ своимъ знатнымъ товарищамъ, онъ дѣйствительно проигрался довольно-щедро; но увидѣвъ, что это дѣло серьёзное, что надо платить, и почувствовавъ, что кошелекъ его становится легче, а бумажникъ, въ которомъ лежали его банковые билеты, начинаетъ замѣтно уменьшаться въ объемѣ, по мѣрѣ того, какъ вечеръ подвигался впередъ — Титмаузъ ощутилъ сильный страхъ и отвращеніе, вмѣстѣ съ возрастающимъ нерасположеніемъ быть жертвою: чувства, значительно-подкрѣпленныя частыми предостереженіями его знатнаго и безкорыстнаго ментора графа Дреддлинтона.

Но была одна ступень въ быстромъ возвышеніи Титмауза, которая заслуживаетъ особеннаго отчета, а именно: представленіе его ко двору. Необходимость такой мѣры объяснена была Титмаузу знаменитымъ его родственникомъ, день или два спустя, по появленіи обыкновеннаго офФиціальнаго объявленія о слѣдующемъ выходѣ. Этотъ важный предметъ изложенъ былъ ему графомъ однажды, послѣ обѣда, съ видомъ глубокой заботы и интереса. Я думаю, еслибъ этотъ старый простакъ наставлялъ своего, разиня рогъ слушающаго, родственника въ мелочно-строгихъ правилахъ этикета, необходимыхъ для должнаго исполненія обязанностей посланника, съ деликатнымъ и затруднительнымъ порученіемъ при дворѣ короля Селькипунктильо, онъ-бы не былъ болѣе проникнутъ чувствомъ отвѣтственности, на немъ лежавшей. Дреддлинтонъ началъ съ того, что изложилъ Тигмаузу предлинную исторію начала и прогреса такихъ церемоній и подробный отчетъ о практическомъ образѣ ихъ соблюденія, что все, впрочемъ, для Титмауза было какъ дыханіе на зеркалѣ и выходило изъ одного уха такъ же скоро, какъ входило въ другое. Когда, однакожь, графъ дошелъ до костюма, то Титмаузъ обратился весь въ слухъ и зрѣніе, и способности его возбуждены были до высшей степени напряженія. На слѣдующее утро онъ спѣшилъ къ своему портному, чтобъ заказать придворное платье, и въ назначенный день оно принесено было къ нему на домъ; но когда онъ надѣлъ его и, выйдя на середину комнаты въ своемъ новомъ важномъ костюмѣ, взглянулъ на свою фигуру въ зеркало, лицо его вытянулось. Онъ былъ ужасно-недоволенъ и обманутъ въ своемъ ожиданіи. Надо припомнить, что у него не было кружевныхъ манжетъ ни на груди, ни на рукавахъ. Посмотрѣвь на себя нѣсколько минутъ молча, онъ вдругъ щелкнулъ пальцами и воскликнулъ, обращаясь къ портному, который вмѣстѣ съ лакеемъ стоялъ вблизи.

— Мнѣ это совсѣмъ не нравится!

— Не нравится, сэръ! воскликнулъ мистеръ Клип-Клёзъ, съ удивленіемъ.

— Совсѣмь не нравится. Помилуйте, какой это придворный костюмъ; это платье квакера, передѣланное на лакейскую ливрею! я въ немъ похожъ, какъ двѣ капли воды, на лакея, да еще на очень-простаго. Два человѣка стоявшіе возлѣ, отвернулись вдругъ отъ него и другъ отъ друга, и изъ ихъ носовъ вырвались звуки худо-удержаннаго смѣха.

— Ахъ сэръ, тысячу разъ прошу у васъ извиненія, проворно воскликнулъ Клип-Клёзъ: — не знаю право, о чемъ я думаю! а шпага-то, шпага, вѣдь мы совсѣмъ и забыли про шпагу!

— Ну вотъ то-то же! Клянусь Богомъ, я тотчасъ замѣтилъ, что тутъ что-то не такъ, сказалъ Титмаузъ, когда мистеръ Клип-Клёзъ принесъ ему шпагу съ другаго конца комнаты и пристегнулъ ее.

— Надѣюсь, сэръ, что теперь… началъ онъ.

— Да, теперь все какъ слѣдуетъ.

— Ей-Богу, это преудивительно! воскликнулъ Титмаузъ, посматривая на свою фигуру въ зеркало съ торжествующею улыбкой: — не странно ли это, что шпага составляетъ всю разницу между мною и лакеемъ? ей-Богу!

При этомъ у тѣхъ у обоихъ, въ одно и то же время, сдѣлался припадокъ кашля.

— А? не такъ ли, не правда ли? продолжалъ Титмаузъ со взоромъ, приклееннымъ къ зеркалу.

— Конечно, сэръ, оно безъ-сомнѣнія даетъ, какъ-бы вамъ сказать, какую-то грацію, какую-то полноту, что-то величественное, особенно тѣмъ господамъ, кому это идетъ, отвѣчалъ портной съ хладнокровной увѣренностью, замѣтивъ, что лакей его понимаетъ. — Но позвольте мнѣ, сэръ, доложить вамъ, если вы не привыкли носить шпагу — такъ-какъ, кажется, вы изволили говорить, что вы не были прежде при дворѣ — осмѣлюсь напомнить вамъ, что нужно носить ее очень-осторожно, чтобъ она не попала между…

— Чортъ возьми, сэръ! воскликнулъ Титмаузъ, отскакивая въ сторону съ обиженнымъ видомъ: — что вы думаете, я не умѣю владѣть шпагою? Клянусь всѣми чертями… и, выхвативъ тонкій мечъ изъ ноженъ, онъ махнулъ имъ надъ головою, потомъ сталъ въ первую позицію (въ послѣднее время, онъ очень-прилежно занимался фехтованьемъ), и съ очень-пылкимъ видомъ, сдѣлалъ нѣсколько предварительныхъ движеній. То былъ сюжетъ для живописца и зрѣлище разительное, примѣръ силы, безмолвно-сосредоточенной и готовой дѣйствовать при первой потребности. Портной и слуга, стоявшіе порознь другъ отъ друга на безопасномъ и почтительномъ разстояніи отъ мистера Титмауза, смотрѣли на него съ безмолвнымъ удивленіемъ.

Когда насталъ великій день (въ промежуткѣ Титмаузъ не могъ думать ни о чемъ другомъ, и надоѣдалъ всякому встрѣчному и поперечному своими безконечными разспросами и ребяческими замѣчаніями объ этомъ предметѣ), онъ подъѣхалъ въ назначенный часъ къ дверямъ графа Дреддлнитона; карета котораго, убранная параднѣе обыкновеннаго, стояла у крыльца. Выходя изъ своего кабріолета, онъ вбѣжалъ такъ проворно вверхъ на лѣстницу, что не успѣлъ замѣтить, какую потѣху особа его доставила даже отлично-дисциплинированнымъ лакеямъ графа Дреддлинтона. Многое, однакожь, можно сказать въ ихъ извиненіе. Подумайте только о Титмаузѣ: въ узенькихъ брюкахъ по колѣно, въ бѣлыхъ чулкахъ, съ серебряными пряжками на башмакахъ, брыжжами и манжетами! Подумайте о его шитомъ кафтанѣ, мѣшочкѣ съ косою и шпагѣ; о его волосахъ, залѣпленныхъ медвѣжьимъ жиромъ, раздѣленныхъ посреди головы и завитыхъ круто надъ каждымъ вискомъ, и представьте себѣ его открытое лицо, озаренное улыбкою торжества и одушевленія! Войдя въ гостиную, онъ увидѣлъ поистинѣ разительный предметъ: графа въ полномъ придворномъ костюмѣ, совершенно-готоваго ѣхать, и держащаго въ рукѣ парадную шляпу. Поза его имѣла въ себѣ что-то непринужденное и вмѣстѣ величественное. Еслибъ онъ позировалъ передъ сэромъ Томасомъ Лоренсомъ, онъ не могъ бы выбрать лучшаго положенія. Леди Сесилія сидѣла на софѣ, опираясь на спинку, лѣниво разговаривая съ отцомъ и, судя по тому, какъ оба они вздрогнули при появленіи Титмауза, ясно было, что они не разсчитывали на необыкновенное преобразованіе ихъ родственника, когда онъ надѣнетъ придворный костюмъ. Минуты двѣ оба они были почти такъ же сильно поражены, какъ въ ту пору, когда его сумасбродная фигура появилась первый разъ въ ихъ гостиной. «О, Боже!» прошептала леди Сесилія между-тѣмъ, какъ у графа совсѣмъ отнялся языкъ. Вошедшій джентльменъ, впрочемъ, нисколько не похожъ былъ на Титмауза прежнихъ дней. Онъ теперь пріобрѣлъ должное чувство собственной своей личной значительности и надлежащую увѣренность къ самомъ-себѣ. Величіе потеряло надъ нимъ прежнее, оцѣпеняющее дѣйствіе. Что же касается до его наружности при этомъ случаѣ, то онъ такъ свыкся съ нею, глядя въ свое зеркало, что ему ни разу не приходило въ голову, чтобъ она отличалась чѣмъ-нибудь отъ другихъ людей, глядящихъ на него въ первый разъ. Чистосердечіе, которымъ я такъ горжусь, заставляетъ меня, однакожь, сказать, что когда Титмаузъ увидѣлъ воинственный видъ и великолѣпный костюмъ графа, то хотя онъ и самъ носилъ шпагу, а все-таки почувствовалъ себя рѣшительно-уничтоженнымъ. Онъ подошелъ, впрочемъ, довольно-смѣло, торопливо отмахивая поклоны сперва леди Сесиліи, потомъ графу и, обращаясь къ послѣднему:

— Право, милордъ, сказалъ онъ, поздоровавшись съ нимъ наскоро: — смѣю замѣтить, ваша милость, вашъ видъ сегодня необыкновенно-красивъ.

Графъ не отвѣчалъ ничего, но наклонился къ нему величественно. Онъ не понималъ намѣренія и смысла этого замѣчанія, но былъ обиженъ словами.

— Осмѣлюсь спросить, какъ ваша милость находите меня? Первый разъ, что я увидѣлъ себя въ этомъ нарядѣ, милордъ, ха, ха, ха!.. вы понимаете, ваша милость!..

Пока онъ это говорилъ, взглядъ и голосъ его обличали грозное впечатлѣніе великолѣпной наружности графа, которое быстро оледеняло потокъ фамильярности или, вѣрнѣе сказать, болтливости, закипѣвшей въ маленькой груди Титмауза при появленіи въ комнатѣ. Обращеніе его невольно сдѣлалось робко и почтительно. Графъ Дреддлинтонъ въ простомъ платьѣ — и въ полномъ придворномъ костюмѣ, были двѣ совершенно-розныя особы, хотя для его милости было бы смертельнымъ оскорбленіемъ узнать, что кто-нибудь такъ думалъ. Между-тѣмъ, однакожь, какъ онъ ни сожалѣлъ, что предложилъ Титмаузу взять его съ собой на выходъ, но въ настоящую минуту не было никакой возможности избѣгнуть этого несчастія, а потому, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ дернулъ звонокъ и объявилъ, что готовъ ѣхать. Въ сопровожденіи мистера Титмауза, его милость медленно пошелъ внизъ по лѣстницѣ, но, недоходя двухъ или трехъ ступеней до пола (мнѣ очень-больно это разсказывать), полетѣлъ почти прямо носомъ внизъ, и еслибъ слуги его не подбѣжали во-время, могъ бы ушибиться очень-серьёзно. Бѣдный Титмаузъ былъ причиною этого несчастія. Шпага его, болтаясь во всѣ стороны, очутилась вдругъ у него между ногами и онъ повалился на графа, который, естественнымъ образомъ, упалъ на полъ, какъ было сказано. Титмаузъ ушибся не сильно, но былъ ужасно испуганъ и поблѣднѣлъ какъ смерть, глядя на графа, который казался слегка взволнованнымъ; но, непретерпѣвъ никакого существеннаго вреда, скоро пришелъ совершенно въ себя. Обильны были извиненія Титмауза, какъ можно предполагать; но какъ ни огорчало его все случившееся, видъ лакеевъ, смотрѣвшихъ сердито, какъ-будто бы внутренно проклиная его дурачество и неловкость, подстрекнулъ немножко его бодрость и возвратилъ ему нѣкоторую власть надъ самимъ-собою. Онъ готовъ былъ дать сто фунтовъ стерлинговъ, лишь бы имѣть возможность выгнать всѣхъ ихъ, тутъ же, на мѣстѣ.

— Довольно было сказано, сэръ, произнесъ графъ нѣсколько-холодно и надменно, утомленный безконечными извиненіями Титмауза. — Я благодарю Бога, сэръ, что я не ушибся, хотя упасть, въ мои лѣта, не бездѣлица. Сэръ, продолжалъ графъ колко: — вы не столько виноваты, какъ вашъ портной: онъ долженъ былъ растолковать вамъ, какъ носить вашу шпагу.

Съ этими словами, задѣвъ Титмауза за живое, графъ сдѣлалъ ему знакъ идти далѣе. Они вышли на крыльцо, сѣли въ карету и отправились. Оба сидѣли молча нѣсколько времени, наконецъ:

— Прошу прощенія у вашей милости, сказалъ Титмаузъ довольно-пылко: — но еслибъ только ваша милость знали, какъ я ненавижу эту шпильку, пристегнутую у меня съ боку!

И онъ поглядѣлъ на свою шпагу съ такимъ видомъ, какъбудто хотѣлъ разломать ее пополамъ и выбросить вонъ изъ окошка.

— Сэръ, я цѣню ваши чувства. Шпага, впрочемъ, не виновата, но я васъ прощаю, отвѣчалъ все-еще взъерошенный графъ.

— Премного обязанъ, вашей милости! отвѣчалъ Титмаузъ, тономъ, немножко-непохожимъ на тотъ, съ какимъ онъ всегда обращался къ великому родственнику, потому-что онъ почувствовалъ себя жестоко-уколотымъ, ѣдкимъ и презрительнымъ обращеніемъ графа. Онъ немало тоже бѣсился на самого себя, зная, что самъ былъ виноватъ и вспоминая пренебреженный совѣтъ портнаго. Вслѣдствіе того, его природная дерзость, какъ пресмыкающееся, которое начинаетъ пробуждаться отъ долгаго оцѣпѣненія, сдѣлала слабое усиліе выказаться, но безъ успѣха. Онъ былъ совершенно запуганъ и уничтоженъ присутствіемъ того, съ кѣмъ онъ сидѣлъ, и желалъ отъ всей души, чтобъ даже тѣ короткія слова, которыя онъ осмѣлился произнести, не были выговорены. Графъ замѣтилъ это, хоть онъ того и не показывалъ. Онъ привыкъ владѣть собою и, при настоящемъ случаѣ, старался удержать эту власть, изъ страха, чтобъ не отбить отъ себя Титмауза какимъ-нибудь обнаруженіемъ оскорбленнаго достоинства.

— Какой прекрасный день, сэръ! замѣтилъ онъ ласково, послѣ строгаго молчанія, продолжавшагося по-крайней-мѣрѣ пять минутъ.

— Превосходный, милордъ! Я только-что самъ собирался это сказать, отвѣчалъ Титмаузъ, сильно-утѣшенный и вслѣдъ за тѣмъ разговоръ ихъ пошелъ на обыкновенный ладъ.

— Мы должны учиться сносить эти маленькія непріятности спокойно, благосклонно замѣтилъ графъ, когда Титмаузъ намекнулъ ему снова на свою неловкость. — Что касается до меня, сэръ, то я вамъ скажу, что лицо, находящееся въ томъ высокомъ положеніи, на которое Небу угодно было меня вознести, по своему неисповѣдимому промыслу, имѣетъ свои особенныя и очень-тяжкія непріятности… существенныя огорченія…

Онъ вдругъ остановился. Карета его стараго соперника, графа Фиц-Вальтера обогнала ихъ, и Фиц-Вальтеръ рукою послалъ Дреддлинтону вѣжливый поклонъ, такъ-что нашъ графъ съ горькой улыбкой принужденъ былъ сдѣлать то же самое и потомъ погрузился въ молчаніе, обнаруживая на своемъ лицѣ, какъ глубоко отрава проникала въ его душу, и тѣмъ самымъ разительно подтверждая истину замѣчанія, сдѣланнаго Титмаузу. Скоро, однакожь, передъ ними открылась сцена блестящая и шумная, которая разомъ заняла и одушевила обоихъ. Передъ дворцомъ стояла любопытная толпа, смотря съ удивленіемъ и робкимъ почтеніемъ на каждый блестящій экипажъ, проносившійся мимо; а тамъ кирасиры, въ сверкающемъ и грозномъ строю, съ ихъ длинными, свѣтлыми мечами и касками, сіяющими, какъ зеркало, на солнцѣ! Внутри, но обѣимъ сторонамъ лѣстницы, стояла дворцовая стража, въ бархатныхъ шляпахъ и красныхъ мундирахъ, держа въ рукахъ тяжелые бердыши; и эта стража, одѣтая точьвъ-точь въ тотъ самый военный костюмъ, какой она носила при Генрихѣ VIII, невольно напоминала тѣ дни, дни блеска и великолѣпія, просвѣщенной душѣ Титмауза. Однимъ словомъ, тутъ былъ весь придворный цермоніалъ. По-счастью, Тотмаузъ былъ слишкомъ-смущенъ и пораженъ новостью всего окружающаго, чтобъ замѣтить худо-скрытый смѣхъ, возбужденный его наружностью со всѣхъ сторонъ. Обыкновеннымъ путемъ онъ подвигался впередъ и обыкновеннымъ порядкомъ вошелъ въ залу, въ непосредственное присутствіе короля. Сердце его трепетало. Ослѣпленный взоръ его увидѣлъ мелькомъ высокую, величественную фигуру, стоявшую передъ трономъ. Онъ подошелъ, не слыша земли подъ собой, почтительно принесъ дань своего благоговѣнія, потомъ всталъ и былъ проворно выведенъ черезъ другую дверь, не сохранивъ въ душѣ никакого яснаго впечатлѣнія отъ всего имъ видѣннаго. Передъ нимъ мелькнуло одно неясное, трепетное видѣніе! Онъ и не замѣтилъ, бѣдняга, что король, до котораго дошелъ слухъ о его знаменитости въ обществѣ, просилъ, чтобъ ему указали этого человѣка въ числѣ подходящихъ, и что онъ имѣлъ счастье заставить его величество сдѣлать большое усиліе, чтобъ сохранить серьёзное лицо. Не прежде, какъ черезъ нѣсколько времени по выходѣ изъ дворца, вздохнулъ онъ снова свободно.

Играя такую блестящую роль въ высшихъ сферахъ общества, и составляя тамъ каждый часъ новыя знакомства и связи, живя, однимъ словомъ, въ совершенномъ вихрѣ удовольствій съ утра и до ночи, Титмаузъ не былъ такъ неблагодаренъ, не позабылъ совершенно дружески-расположенныхъ особъ, съ которыми былъ коротокъ и отъ которыхъ получилъ столько добрыхъ услугъ въ прежніе дни и въ обстоятельствахъ болѣе-тёмныхъ. Я опасаюсь, однако, что еслибъ не Геммонъ, который былъ всегда возлѣ Титмауза, какъ таинственный кормчій, тайно направлявшій его маленькую ладью среди великолѣпныхъ, но чуждыхъ и опасныхъ морей, по которымъ ей приходилось плавать, боюсь, я говорю, что Титмаузъ, потерявъ ихъ изъ виду, потерялъ бы вмѣстѣ и изъ памяти. Но Геммонъ, постоянно и чутко сторожа существенные интересы своего кліента и вмѣстѣ съ наслажденіемъ готовый быть посредникомъ милостей, жалуемыхъ другимъ лицамъ, передавалъ отъ времени до времени интересному семейству Тэг-Рэговъ особенные знаки вниманія и благодарности мистера Титмауза. Иногда бокъ лани отсылаемъ былъ къ мистеру Тэг-Рэгу; въ другое время, красивый рабочій ящикъ, или изящно-переплетенная Библія отправляемы были къ доброй мистриссъ Тэг-Рэгъ и наконецъ, нарядная гитара, для миссъ Тэг-Рэгъ, которая тотчасъ же начала брянчать на ней съ утра до вечера, мечтая съ восторгомъ о миломъ человѣкѣ, ее подарившемъ. Нѣсколько времени спустя послѣ этого, Титмаузъ вмѣстѣ съ Геммономъ имѣли несказанное удовольствіе, будучи приглашены на обѣдъ въ Атласную Дачу, слушать какъ миссъ Тэг-Рэгъ, аккомпанируя себя на новомъ инструментѣ, пѣла нѣжный романсъ, слова и музыка котораго сочинены были ея учителемъ-юношею, съ черными усами, длинными, темными волосами, раздѣленными посреди головы, воротничками à la Бугой и вдохновеннымъ взоромъ.

Я сказалъ, что это было по случаю обѣда въ Атласной Дачѣ. Дѣло въ томъ, что мистеръ Тэг-Рэгъ старался развѣдать, и узнавъ, что Титмаузъ и мистеръ Геммонъ очень-рады будутъ воспользоваться его гостепріимствомъ, пригласилъ ихъ. Дѣйствительно обѣдъ былъ на славу (мнѣ очень-жаль, что я не имѣю времени его описать) и данъ былъ на болѣе-великолѣгіную ногу, чѣмъ мистеръ Тэг-Рэгъ когда-нибудь до-тѣхъ-поръ осмѣливался рискнуть. Онъ собственными руками принесъ изъ города бутылку шампанскаго и держалъ ее въ холоду, у себя на погребѣ, цѣлые три дня. За столомъ была рыба, супъ, жареная баранина, жареныя утки, жареная дичь, горохъ, капуста простая и цвѣтная, картофель и земляныя груши, былъ яблочный пирогъ, былъ плюм-пуддингъ, блины, кремъ, желе, и человѣкъ для прислуги, нанятый изъ таверны на углу улицы. Имъ не пришло въ голову запастись шампанскими рюмками, а потому всѣ старались обойдтись, какъ умѣли, съ помощью простыхъ, всѣ, кромѣ Титмауза, который съ какой-то бонтонной безпечностью, чтобъ показать, какъ мало онъ объ этомъ заботится, налилъ себѣ шампанскаго въ стаканъ, наполнивъ его до двухъ третей, и выпилъ непереводя духа. Увидѣвъ это, мистеръ Тэг-Рэгъ напрасно старался, подъ печальной улыбкой, скрыть сильное внутреннее содроганіе. Онъ обмѣнялся съ женою робкимъ взглядомъ; вся ихъ единственная бутылка шампанскаго, едва-откупоренная, была ужь выпита.

— Я всегда пью шампанское стаканами! сказалъ Титмаузъ безпечно: — это гораздо-пріятнѣе.

— Да… да, разумѣется сэръ, отвѣчалъ мистеръ Тэг-Рэгъ, едва-внятно.

Скоро послѣ того Титмаузъ предложилъ выпить рюмку шампанскаго съ миссъ Тэг-Рэгъ. Отецъ ея весь покраснѣлъ и наконецъ, съ отчаяннымъ усиліемъ сказалъ: — къ-несчастью, мистеръ Титмаузъ, стараясь изо всей мочи, смотрѣть беззаботно …дѣло… дѣло въ томъ, вотъ видите ли, что я никогда не держу у себя на погребѣ болѣе дюжины, а сегодня поутру, какъ нарочно, шесть бутылокъ у меня лопнули, увѣряю васъ.

— Душевно сожалѣю, ей-Богу! сказалъ Титмаузъ. — Надо будетъ прислать вамъ дюжину изъ моего погреба; я всегда держу у себя дюжинъ 50 или 100. О, я вамъ пришлю непремѣнно полдюжины.

Тэг-Рэгъ, съ минуту самъ едва-могъ разобрать, доволенъ ли онъ или взбѣшенъ чертою такого деликатнаго великодушія. Такимъ-то образомъ Титмаузъ осыпалъ знаками своей благосклонности и дружбы семейство Тэг-Рэговъ, изъ послушанія къ совѣтамъ Геммона, увѣрявшаго безъ шутокъ, что для него было очень-важно обезпечить себѣ доброе расположеніе этихъ людей. Поэтому-то мистеръ Титмаузъ ѣздилъ порой въ Атласную Дачу то въ кабріолетѣ, то верхомъ, въ-сопровожденіи своего щегольскаго грума, и разъ (хитрый маленькій бѣсенокъ!) случаемъ незаставъ дома никого, кромѣ миссъ Тэг-Регъ, онъ, несмотря на то, все-таки вошелъ, пробылъ почти цѣлыя 10 минутъ и велъ себя совершенно, какъ сговоренный женихъ, зная, что онъ могъ это сдѣлать безнаказанно, потому-что тутъ не было свидѣтелей (обстоятельство, на которое намекнулъ ему Геммонъ). Онъ цаловалъ щечки бѣдной миссъ Тэг-Рэгъ со всѣми наружными признаками страсти, утверждая клятвами, что она самое прелестное созданіе въ мірѣ, и оставилъ ее въ самомъ очаровательномъ состояніи восторга. Она ужь воображала себя непремѣнною обладательницею 10,000 ф. годоваго дохода и цвѣтущей женою блестящаго моднаго щеголя. Услыхавъ о томъ, что произошло въ этотъ день между Титмаузомъ и ихъ дочерью, достойные родители ея тоже смотрѣли на это дѣло какъ на рѣшенное; а между-тѣмъ счастье не переставало осыпать своими дарами Тэг-Рега. Магазинъ его былъ каждый день полонъ народомъ попрежнему, число конторщиковъ удвоено, такъ-что онъ наконецъ, вмѣсто того, чтобъ платить, началъ ужь брать деньги съ молодыхъ людей за позволеніе прослужить короткое время въ такомъ извѣстномъ магазинѣ; затѣмъ, чтобъ они могли научиться вести торговое дѣло первостатейнымъ образомъ и потомъ, обзаведясь на свой собственный счетъ, вывѣсить у себя надъ дверьми: Тимоти Тэпъ, изъ магазина Тэг-Рэга и К®, въ Оксфордской Улицѣ.

Рѣшась убирать свое сѣно, покуда солнце свѣтило, Тэг-Рэгъ прибѣгалъ къ разнымъ маленькимъ затѣямъ. Такъ, напримѣръ, были у него рубашки съ манжетами, расположенными въ видѣ большей буквы Т, и такихъ рубашекъ, подъ именемъ титокъ, онъ продалъ несчетное множество второстепеннымъ франтамъ Лондона. Наконецъ Геммону пришло въ голову намекнуть Титмаузу о средствѣ удостоить своего стараго друга и господина знакомъ постояннаго, публичнаго и существеннаго отличія, и средство это состояло въ томъ, чтобъ выпросить для него, черезъ графа Дреддлнитона, назначеніе въ число придворныхъ поставщиковъ: а именно, назначеніе туалетнымъ поставщикомъ двора его величества короля. Когда неутомимый и безкорыстный благодѣтель Тэг-Рэга, Геммонъ, зашелъ однажды къ нему въ Оксфордскую Улицу и, вызвавъ его на минуту изъ суеты многолюднаго магазина, упомянулъ о почести, которую сэръ Титмаузъ будетъ стараться всѣми силами доставить ему, Тэг-Рэгу, по настоятельнымъ просьбамъ Геммона, то этотъ почтенный человѣкъ не зналъ, какими словами выразить свою благодарность. Титмаузъ охотно согласился попросить объ этомъ предметѣ великаго человѣка, и исполнилъ свое обѣщаніе. Графъ выслушалъ его просьбу съ озабоченнымъ видомъ.

— Сэръ, сказалъ онъ: — всему свѣту извѣстно, какъ я не люблю выпрашивать милости у тѣхъ, кто состоитъ при мѣстѣ. Когда я самъ былъ при мѣстѣ, я чувствовалъ съ избыткомъ неудобство такихъ ходатайствъ. Къ-тому же, назначеніе, о которомъ вы говорите, вещь очень-важная, и нужно дѣйствительно большое вліяніе, чтобъ выхлопотать его. Подумайте сэръ, какое огромное число существуетъ въ Лондонѣ поставщиковъ всякаго разбора и изъ нихъ туалетные поставщики (какъ видно изъ послѣдняго отчета, представленнаго въ Парламентъ, по настоянію моего пріятеля лорда Гуза) гораздо-многочисленнѣе всѣхъ другихъ. Всѣ они, по естественному честолюбію, добиваются такого высокаго отличія; а между-тѣмъ, сэръ, замѣтьте, король, которому они хотятъ служить, одинъ, и королевская фамилія одна. Лордъ Шамбелянъ, безъ-сомнѣнія, замученъ сверхъ всякой мѣры просителями такихъ почестей.

Выслушавъ графа, Титмаузъ испугался неожиданной огромности той услуги, о которой онъ упомянулъ, и объявивъ, что онъ не заботится ни на волосъ о Тэг-Рэгѣ, просилъ оставить его ходатайство безъ вниманія. Но графъ съ очень-величественнымъ видомъ перебилъ его:

— Что жь за бѣда, сэръ, вы имѣете полное право надѣяться на ваши родственныя связи со мной, и я не думаю, чтобъ вы ошиблись насчетъ того вліянія, которое я, можетъ-быть… словомъ, сэръ, я постараюсь сегодня непремѣнно увидѣть лорда Ko-ту и поговорю съ нимъ объ этомъ предметѣ.

Въ тотъ же самый день произошло свиданіе двухъ знаменитыхъ аристократовъ, лорда Дреддлинтона и лорда Ko-ту. Оба они подошли другъ къ другу на ходуляхъ. Самый деликатный тактъ обнаруженъ былъ со стороны графа Дреддлинтона. Что касается до лорда Ко-ту, тотъ сдѣлалъ изъ этого преважное дѣло и обѣщалъ подумать.

ГЛАВА XII.

Дня два спустя, мистеръ Тэг-Рэгъ получилъ письмо изъ канцеляріи лорда Шамбеляна съ увѣдомленіемъ, что его величество соизволилъ назначить Тэг-Рэга своимъ туалетнымъ поставщикомъ. Это извѣстіе возбудило въ немъ бурное чувство гордости и удовольствія, чувство въ родѣ того, съ какимъ графъ Дреддлинтонъ принялъ бы увѣдомленіе о пожалованіи ему давно-желаннаго титула маркиза. Онъ бросился, четверть часа спустя по полученіи письма, въ находившуюся неподалеку отъ его магазина лавку рѣзчика и золотильщика и велѣлъ немедленно изготовить ему перваго сорта литую и золоченую вывѣску королевскаго герба, которая черезъ недѣлю красовалась во всемъ своемъ блескѣ надъ центральною дверью его магазина, внушая робкое почтеніе прохожимъ и возбуждая зависть въ сосѣдяхъ и соперникахъ, Тэг-Рэгъ немедленно адресовалъ благодарственное письмо къ мистеру Титмаузу и другое къ высокопочтенному и высокоблагородному графу Дреддлинтону; а къ послѣдней особѣ, сверхъ-того, послалъ великолѣпный пунцовый атласный, съ цвѣтами, халатъ — смиренный знакъ благодарности за благосклонное вниманіе, оказанное его милостью.

Письмо и халатъ доставили большое удовольствіе каммердинеру графа, дальше котораго они не пошли. Примѣривъ на себя халатъ, онъ тотчасъ же сѣлъ и написалъ превѣжливую записку отъ имени его милости въ отвѣть на письмо Тэг-Рэга, при которымъ былъ присланъ подарокъ; а на другой день поутру, чтобъ очистить свою совѣсть, выискалъ случай упомянуть графу, что мистеръ Тэг-Тэгъ являлся засвидѣтельствовать свою благодарность за благодѣяніе, оказанное его милостью. Этотъ лакей былъ, сверхъ-того, такъ доволенъ образчикомъ товаровъ мистера Тэг-Рэга, что, ни мало немедля, завелъ съ нимъ счетъ и послалъ ему очень-щедрый заказъ для почина. То же самое сдѣлали и нѣсколько низшихъ чиновниковъ при дворѣ; такимъ-образомъ число покупщиковъ мистера Тэг-Рэга еще увеличилось, хотя, впрочемъ, я и не слыхалъ, чтобъ, за поставленныя имъ, по этому случаю, вещи, онъ когда-нибудь получилъ деньги; но зато новое его назначеніе удивительнымъ образомъ возвысило его въ глазахъ свѣта. Никто не сомнѣвался, что Тэг-Рэгъ идетъ впередъ быстрыми шагами въ торговыхъ дѣлахъ и современемъ станетъ въ главѣ своей отрасли. Назначеніе его произвело большой шумъ въ томъ уголкѣ Сити, съ которымъ онъ былъ въ связи. Нѣсколько торговыхъ компаній выбрали его своимъ членомъ и, съ открытіемъ одной вакансіи въ томъ кварталѣ, къ которому онъ принадлежалъ (потомучто онъ и въ Сити имѣлся тоже довольно-значительный магазинъ), Тэг-Рэга сдѣлали общиннымъ совѣтникомъ^[36]. Двѣ или три рѣчи, имъ произнесенныя, обратили на него еще болѣе вниманія, и нѣсколько человѣкъ, изъ первыхъ лицъ въ кварталѣ, начали ему намекать, что онъ имѣетъ очень-хорошіе шансы быть выбраннымъ въ достоинство альдермена при первой вакансіи; такъ-что, сидя иногда вдвоемъ съ женою, мистеръ Тэг-Рэгъ начиналъ ужь поговаривать съ немалымъ безпокойствомъ о расходахъ, сопряженныхъ съ званіемъ лорда-мера. Онъ пересталъ ходить въ молельню пѣшкомъ, а отправлялся туда въ открытомъ кабріолетѣ, съ какимъ-то сидѣньемъ, въ видѣ угольнаго ящика, привинченнымъ сзади, куда онъ втискивалъ кучерёнка (у котораго, между-прочимъ, на панталонахъ прибавленъ былъ красный кантъ, вслѣдствіе назначенія мистера Тэг-Рэга на королевскую службу). Мистеръ Тэг-Рэгъ началъ также являться немножко-позже въ молельню; вдоль всей скамейки его разостлана была малиновая бархатная подушка, а Библіи и Псалмовники появлялись очень-красиво-вызолоченные. Что касается до Атласной Дачи, то онъ пристроилъ къ ней два флигеля, и въ гостиной, надъ каминомъ, повѣсилъ портретъ Титльбета Титмауза (подъ именемъ Типпетивинка) въ великолѣпной рамкѣ и за стекломъ.

Немножко спустя послѣ того, какъ Тэг-Рэгъ получилъ вышеупомянутое назначеніе, о которомъ я разсказалъ все такъ подробно, Геммонъ случайно проходя мимо, завернулъ къ нему въ магазинъ, и увидѣвъ мистера Тэг-Рэга, поздоровался съ нимъ очень-любезно. А тамъ, какъ-будто это такъ, мимоходомъ только, пришло Геммону въ голову, невызывая Тэг-Рэга изъ общей комнаты, упомянулъ, что онъ былъ на западномъ концѣ города, для окончанія кой-какихъ форменныхъ сдѣлокъ по переустройству значительной части имѣнія мистера Титмауза, вслѣдствіе намѣренія недавно-принятаго его кліентомъ. Но, при видѣ магазина мистера Тэг-Рэга, ему, Геммону, пришло въ голову, что мистеру Тэг-Рэгу можетъ-быть пріятно будетъ принять для формы участіе въ этой сдѣлкѣ, зная навѣрное, что мистеръ Титмаузъ будетъ очень-радъ присоединить къ имени графа Дреддлинтона и двухъ или трехъ другихъ знатныхъ лицъ, участвующихъ въ этомъ дѣлѣ, имя такого стариннаго, искренняго друга, какъ мистеръ Тэг-Рэгъ, друга, который сверхъ того… тутъ Геммонъ остановился съ улыбкой безконечно-выразительной, прибавивъ, что онъ не смѣетъ намекать на свои догадки…

— Сэръ, я… я… не угодно ли вамъ пожаловать въ мою комнату, перебилъ Тэг-Рэгъ очень-живо, горя нетерпѣніемъ получить болѣе-точное понятіе о томъ, что мистеръ Геммонъ хотѣлъ сказать; но этотъ джентльменъ, взглянувъ на свои часы, извинился недостаткомъ времени и вдругъ, пожавъ руку мистера Тэг-Рэга, повернулся къ дверямъ.

— Вы говорили о подписи, сэръ, можетъ-быть вы принесли съ собой то, что вы хотите, чтобъ я подписалъ. Я подпишу все, что угодно, все, что угодно для мистера Титмауза; я очень горжусь, я считаю за честь находиться съ нимъ въ какой бы то ни было связи. Геммонъ сталъ щупать у себя въ карманахъ, какъ-будто бы ожидая найдти въ нихъ то, что, онъ очень-хорошо зналъ, лежало ужь совсѣмъ готовое у него въ конторѣ, въ желѣзномъ шкапу.

— У меня нѣтъ этого маленькаго документа съ собой, сказалъ онъ наконецъ съ безпечнымъ видомъ: — онъ вѣрно лежитъ, вмѣстѣ съ другими бумагами, гдѣ-нибудь въ конторѣ, или, можетъ-быть, остался у графа. (Я долженъ признаться по совѣсти, что хотя цѣль Геммона и заставляла его упоминать о графѣ Дреддлинтонѣ, но онъ отъ-роду еще не былъ ни разу въ присутствіи этого великаго человѣка).

— Такъ вотъ что я вамъ скажу, мистеръ Геммонъ, произнесъ Тэг-Рэгъ, раздумывая: — ваша контора въ Сэффрон-Хилѣ, хоропіо-съ! Я буду идти мимо завтра поутру, по дорогѣ къ моему магазину въ Сити около полудня, зайду къ вамъ и сдѣлаю все, что вамъ угодно.

— Не можете ли вы какъ-нибудь устроить, чтобъ встрѣтиться съ графомъ у насъ; впрочемъ, отвѣчать за аккуратность его милости, ха, ха! Это довольно… того…

— Я сочту за особенную честь встрѣтить его милость, сэръ, чтобъ засвидѣтельствовать ему лично мою благодарность…

— О, графъ не любитъ, чтобъ ему напоминали о какихъ-нибудь маленькихъ любезностяхъ и одолженіяхъ, которыя ему случается дѣлать. Но если вы зайдете къ намъ въ двѣнадцать, то мы можемъ подождать немножко; ну, а если графъ будетъ не аккуратенъ, чтожь, мы даже можемъ дать вамъ подписать сперва и объяснить это графу послѣ, когда онъ пріѣдетъ; потому-что я знаю, какъ ваше время дорого. Боже мой! мистеръ Тэг-Рэгъ, какая у васъ тутъ вѣчно пропасть народу! Я слыхалъ еще недавно, говорятъ, что вы скоро заберете въ свои руки всю главную торговлю по вашей части, въ Оксфордской Улицѣ.

— Вы очень-любезны, мистеръ Геммонъ. Конечно, я не имѣю причины жаловаться. Я всегда держу у себя самые лучшіе товары и здѣсь и въ Сити, продаю по самымъ дешевымъ цѣнамъ, и не жалѣю трудовъ, чтобъ угодить покупщикамъ. И не справедливо было бы…

— А, здравствуйте, произнесъ Геммонъ, вдругъ повертываясь и кланяясь какой-то воображаемой особѣ на другой сторонѣ улицы. — Ну, прощайте, мистеръ Тэг-Рэгъ, прощайте! до свиданія, завтра утромъ, въ двѣнадцать часовъ.

— Къ вашимъ услугамъ, мистеръ Геммонъ, отвѣчалъ тотъ и такимъ образомъ они разстались.

Какъ-разъ въ двѣнадцать часовъ, на другой день по утру, Тэг-Рэгъ явился въ контору, въ большихъ попыхахъ, говоря, что ему нужно еще побывать лично мѣстахъ въ пятидесяти, по крайней-мѣрѣ.

— Его милости, вѣроятно, еще нѣтъ, произнесъ онъ, сжимая руку мистера Кверка и мистера Геммона. Послѣдній джентльменъ, вынувъ часы и пожавъ плечами, произнесъ съ улыбкою: — нѣтъ еще; мы ему дадимъ полчаса сроку.

— Полчаса! мой милый сэръ, воскликнулъ Тэг-Рэгъ: — я никакъ не могу оставаться такъ долго, даже, чтобъ имѣть честь встрѣтить его милость. Онъ не дѣловой человѣкъ, вотъ видите ли, а я дѣловой. Кто первый пришолъ, тому первому и подавай!

На столѣ разбросано было много только-что переписанныхъ пергаментовъ и бумагъ и, пошаривъ между ними нѣсколько времени, Геммонъ вынулъ наконецъ какой-то листъ. Онъ былъ со штемпелемъ и на первыхъ двухъ страницахъ исписанъ.

— Ну, джентльмены, скоро слово говорится, нескоро дѣло дѣлается; а время дорого, сказалъ Тэг-Рэгъ, взявъ перо и обмакивая его въ чернильницу. Геммонъ съ беззаботнымъ видомъ положилъ передъ нимъ документъ, имъ отъисканный! А, какъ мнѣ знакома эта подпись, этотъ расчеркъ! Какая бойкость въ немъ видна, не правда ли? сказалъ Тэг-Рэгъ, замѣчая подпись Титмауза. Она стояла прямо надъ тѣмъ мѣстомъ, на которомъ онъ собирался написать свое имя, а снизу написано было карандашомъ: Дреддлинтонъ, очевидно на мѣстѣ, назначенномъ для подписи графа.

— Ну, нечего сказать, мое имя будетъ стоять между двумя славными! Затѣмъ, Геммонъ и Кверкъ сказали ему нѣсколькотемныхъ юридическихъ фразъ: «О распорядителяхъ по предстоящему сроку». «О ввѣреніи имущества въ руки этихъ распорядителей», «о какой-то власти, которая слишкомъ-важна, чтобъ ее ввѣрить въ руки кого-нибудь, кромѣ людей, самой высокой честности».

— Помилуйте, сказалъ Геммонъ, позвонивъ въ колокольчикъ, стоявшій на столѣ: — аккуратность прежде всего, даже и въ бездѣлицахъ.

Въ комнату вошелъ молодой клеркъ, одѣтый щеголемъ.

— Мы васъ позвали, продолжалъ Геммонъ: — только за тѣмъ, чтобъ быть свидѣтелемъ подписи. Теперь мы сейчасъ васъ отпустимъ, мистеръ Тэг-Рэгъ. Скажите — я вручаю сіе, какъ мой актъ, и мое дѣло, и положите при этомъ вашъ палецъ сюда, вотъ на эту печать!

Такъ сказалъ и такъ сдѣлалъ мистеръ Тэг-Рэгъ, согласно данному наставленію. Клеркъ подписалъ свое имя, подъ заголовкомъ свидѣтеля, и съ этой минуты, безъ вѣдома своего, мистеръ Тэг-Рэгъ пріобрѣлъ интересъ въ стоимости Титмаузова богатства, на сумму около 40,000 ф.

— Затѣмъ, джентльмены, прошу васъ засвидѣтельствовать мое почтеніе его милости: и если онъ спроситъ, какъ это вышло, что я подписалъ прежде его, то потрудитесь объяснить, что я торопился. Время никого не дожидается. Прощайте, джентльмены, прощайте! Передайте отъ меня нижайшій поклонъ нашему общему пріятелю, мистеру Титмаузу.

Геммонъ проводилъ его до крыльца, дружески пожалъ ему руку и потомъ вернулся въ ту же самую комнату, гдѣ засталъ мистера Кверка, держащаго въ рукахъ своихъ только-что подписанный документъ. Этотъ документъ, дѣйствительно, былъ не что иное, какъ совокупное и раздѣльное поручительство, простиравшееся на сумму 40,000 фунтовъ, данное въ обезпеченіе надлежащей уплаты со стороны Титмауза 20,000 ф. съ процентами по 5 %, то-есть тѣхъ денегъ, которыя Титмаузъ долженъ былъ получить въ займы, подъ залогъ части имѣнія въ Яттонѣ. Геммонъ сѣлъ на стулъ, потихоньку взялъ изъ рукъ мистера Кверка документъ и спокойно вытеръ на немъ резинкою написанное карандашомъ имя: Дреддлинтонъ.

— Вы, чертовски-ловкій человѣкъ, Геммонъ! воскликнулъ мистеръ Кверкъ съ невольнымъ вздохомъ.

Геммонъ не отвѣчалъ ни слова. Лицо его было немножко-блѣдно и сохраняло какое-то озабоченное выраженіе.

— Ну, теперь дѣло въ шляпѣ! продолжалъ мистеръ Кверкъ, потирая себѣ руки съ очень-довольнымъ видомъ.

— Богъ знаетъ, отвѣчалъ Геммонъ, тихимъ голосомъ.

— Э! что вы говорите! Не пришло ли вамъ еще чего въ голову? Надѣюсь, что тутъ ничего не опущено?

— Нѣтъ; но мы теперь на очень-глубокой водѣ, мистеръ Кверкъ!

— О, чортъ возьми! покуда вы стоите на сторожѣ, я не боюсь ничего. Я вамъ отдаю руль въ руки.

Но Геммонъ былъ въ молчаливомъ расположеніи духа и потому Кверкъ его скоро оставилъ.

Теперь надо сказать, что хоть я и не считаю мистера Тэг-Рэга своимъ фаворитомъ, а все-таки у меня какъ-то душа неспокойна на его счетъ. Я желалъ бы, чтобъ онъ не былъ такъ торопливъ по дѣлу, требующему такой серьёзной обдуманности, какъ подпись, приложеніе печати и собственноручная передача. Когда отъ человѣка требуется исполненіе такого важнаго обряда, то не мѣшало бы ему узнать, что такое значитъ формула: Я вручаю сіе, какъ мой актъ и мое дѣло. Насчетъ этого предмета, одинъ изъ великихъ авторитетовъ права — старикъ Пловденъ говоритъ слѣдующее:

«Слова произносятся часто необдуманно и срываются съ языка легко. Но тамъ, гдѣ взаимное соглашеніе производится актомъ, тамъ есть болѣе времени для соображенія, потому-что когда человѣкъ обязывается къ чему-нибудь актомъ, то, во первыхъ, тутъ бываетъ внутреннее намѣреніе сдѣлать дѣло, а потомъ нужно, чтобъ актъ былъ написанъ, что заставляетъ о немъ размыслить. Потомъ онъ прикладываетъ къ нему свою печать? что въ другой разъ дастъ ему случай подумать, и наконецъ онъ вручаетъ бумагу, какъ сдѣланный имъ актъ, что ужь есть окончательное исполненіе его намѣренія. Такимъ-образомъ много размышленія нужно бываетъ употребить при совершеніи акта, и по этой причинѣ актъ считается обязательствомъ, окончательнымъ для заключившаго, по которому его присуждаютъ исполнить то, къ чему онъ себя обязалъ, неразбирая ужь далѣе, gо какой причинѣ или въ какомъ предположеніи онъ это сдѣлалъ»"(Смотри «Комментаріи Пловдена», стр. 308, а.).

Можетъ-статься, что кто-нибудь изъ читающихъ теперь эти страницы узналъ очень-печальнымъ опытомъ истину того, что выше упомянуто. Съ другой стороны, я надѣюсь, что надлежащее разсужденіе избавитъ отъ такого печальнаго опыта многихъ читателей. Что касается до Тэг-Рэга, то, можетъ-быть, наши опасенія на его счетъ были и неосновательны, а все-гаки непріятно видѣть, какъ люди дѣлаютъ важныя вещи въ попыхахъ; и такъ-какъ мы должны теперь разстаться съ мистеромъ Т-эг-Рэгомъ на нѣсколько времени, то нѣтъ никакой бѣды пожелать ему выпутаться благополучно изъ того, что онъ сдѣлалъ…

Лондонскій сезонъ приближался къ концу. Прелестныя леди начинали утомляться и пресыщаться операми, концертами, балами, раутами, вечерами, собраніями, базарами, праздниками и паркомъ. Ихъ мужьямъ наскучили клубы впродолженіе дня и обѣды на скорую руку; поздніе часы, спертый воздухъ и длинныя рѣчи въ обѣихъ Палатахъ, гдѣ хотя они могли и дремать для препровожденія времени, но имъ рѣдко удавалось испытывать наслажденіе крѣпкаго, оплошнаго сна, часика два сряду; они вѣчно вздрагивали, открывая глаза съ просонковъ и воображая себя въ Вавилонской Башнѣ, обхваченной пожаромъ — такъ странны и такъ ужасны вокругъ нихъ были огни и шумъ. Самые даже распорядители парламентскихъ засѣданій имѣли видъ утомленный и заспанный. Гдѣ графъ Дреддлинтонъ и леди Сесилія должны были провести эту осень, то былъ вопросъ, о которомъ они начинали подумывать съ немалымъ безпокойствомъ. Всякій посторонній человѣкъ, взглянувъ на торжественный списокъ ихъ резиденцій въ Англіи, Шотландіи, Валлисѣ и Ирландіи, исчисленныхъ въ книгѣ Дебрета, и въ придворныхъ указателяхъ, могъ бы подумать, что они имѣли полный выборъ передъ собою; но читатель знаетъ лучше все это дѣло. Досадное изъясненіе, досадное для бѣднаго графа, разъ уже было мною сдѣлано и я не стану повторять его съизнова. Довольно будетъ сказать, что Попльтон-Халь въ Хертфордширѣ, имѣлъ свои неудобства. Они должны были содержать тамъ полный штатъ прислуги и принимать у себя аристократію графства, а также и другихъ гостей, сильно задолжавъ передъ многими, въ-отношеніи гостепріимства. Дорого было тоже и на водахъ, а ѣхать въ чужіе края не только дорого, но въ преклонныя лѣта графа, ктому жь, и безпокойно. Печально размышляя объ этихъ предметахъ, однажды вечеромъ они были прерваны слугою съ письмомъ, которое оказалось отъ мистера Титмауза. Онъ приглашалъ ихъ въ самыхъ вѣжливыхъ и искреннихъ выраженіяхъ почтить Яттонъ своимъ присутствіемъ впродолженіе такой части наступающей осени, какую они не найдутъ случая употребить лучше и веселѣе. Дѣлая это приглашеніе, писалъ далѣе мистеръ Титмаузъ, онъ не можетъ не признаться въ нѣкоторой долѣ эгоизма съ своей стороны. Онъ надѣется, что, во время своего присутствія въ Яттонѣ, графъ найдетъ удобный случай, если онъ будетъ къ тому расположенъ, познакомить его, Титмауза, съ тѣми изъ главныхъ лицъ графства, которыя имѣютъ честь быть знакомы съ графомъ, и что онъ, Титмаузъ, въ его теперешнемъ положеніи сильно озабоченъ на этотъ счетъ. Онъ надѣется, прибавилъ онъ, что графъ и леди Сесилія будутъ смотрѣть на Яттонъ, впродолженіе всего времени ихъ пребыванія тамъ, какъ на резиденцію, во всѣхъ отношеніяхъ ихъ собственную, и что онъ, Титмаузъ, не пожалѣетъ никакихъ стараній, чтобъ сдѣлать ихъ пребываніе въ этомъ мѣстѣ на столько пріятнымъ, сколько возможно. Смиренное приглашеніе Титмауза склонило къ согласію его великаго родственника, который на слѣдующій день послалъ ему письмо съ отвѣтомъ, что его милость вполнѣ признаетъ право мистера Титмауза смотрѣть на него какъ на главу семейства и что его милость будетъ очень-радъ воспользоваться случаемъ, ему представляющимся, поставить мистера Титмауза на должную ногу въ отношеніяхъ его съ главнѣйшими лицами въ графствѣ; что для этой цѣли его милость готовъ отказаться отъ всѣхъ другихъ приглашеній, какія могли бы ему быть сдѣланы на эту осень и проч. Однимъ словомъ, и отецъ и дочь, какъ говорится, прыгнули отъ этого приглашенія. Оно произошло первоначально отъ Геммона, который, для своихъ собственныхъ видовъ, предложилъ это дѣло Титмаузу, уговорилъ его согласиться и написалъ самъ пригласительное письмо. Я говорю: для собственныхъ своихъ видовъ. Геммонъ хотѣлъ лично познакомиться съ графомъ и утвердиться, если можно, совершенно въ довѣренности его милости. Онъ успѣлъ вывѣдать у Титмауза, не давъ этому джентльмену ничего замѣтить, что въ немногихъ случаяхъ, когда имя его, Геммона упомянуто было графомъ, оно сопровождалось всегда презрительными выраженіями, проблесками ненависти и подозрѣнія. Но пусть только дадутъ ему удобный случай, думалъ Геммонъ, онъ скоро успѣетъ перемѣнить это расположеніе графа. Поэтому, какъ только онъ узналъ, что приглашеніе принято, тотчасъ же рѣшился быть однимъ изъ гостей въ Яттонѣ все время, какъ графъ будетъ тамъ жить. Въ благоразуміи этого плана онъ безъ труда убѣдилъ мистера Кверка; но Титмаузу не сказалъ объ этомъ пока ни слова, опасаясь, чтобъ онъ не проговорился какъ-нибудь прежде времени и не навлекъ какое-нибудь возраженіе со стороны графа, который, заставъ Геммона уже на мѣстѣ, долженъ будетъ помириться съ этой непріятностью какъ знаетъ. Въ надлежащее время отъ повѣреннаго графа сообщено было повѣренному мистера Титмауза, отправлявшемуся въ Яттонъ, что его милость съ грознымъ ополченіемъ прислуги явится въ Яттонъ въ назначенный день. Графу благоугодно было распространить приглашеніе на миссъ Максплейханъ и на столькихъ лицъ изъ своей свиты, сколько онъ нашелъ нужнымъ взять съ собой затѣмъ, чтобъ они не проѣдали свои столовыя деньги даромъ, въ городѣ или въ Попльтон-Халѣ. Боже мой! какое помѣщеніе и удобство потребовались для графа, для леди Сесиліи, для каждаго изъ ихъ приближенныхъ, для миссъ Максплейханъ и для пятерыхъ слугъ! Затѣмъ приглашены были двое другихъ гостей, для компаніи и для увеселенія графа, а именно, маркизъ Гантъ, Джонъ де-Мильфлёръ и нѣкто мистеръ Тэфтъ. Квартиры потребовались и для этихъ двоихъ, такъ-что мистеръ Титмаузъ съ мистеромъ Геммономъ были оттѣснены на самый конецъ дома. Четверо слугъ и фургонъ съ поклажею пріѣхали дня за два до прибытія графа съ дочерью, затѣмъ, чтобъ устроить все къ ихъ пріѣзду; и вопервыхъ, съ этою цѣлью, главная прислуга его милости заняла помѣщеніе прислуги мистера Титмауза, которая, говорили они, должна была стараться помѣститься какъ-нибудь и устроиться въ маленькихъ голыхъ комнатахъ надъ конюшнями. Однимъ словомъ, не прошло и двадцати-четырехъ часовъ по пріѣздѣ великихъ гостей мистера Титмауза въ Яттонъ, какъ ужь по всему барскому дому распространился тотъ самый холодный парадъ и торжественный церемоніалъ, который царствовалъ въ собственномъ домѣ графа. Наконецъ пыльная дорожная карета графа, четверкою, съ нимъ самимъ, съ леди Сесиліею и съ миссъ Максплейханъ внутри, съ его камердинеромъ и горничною леди Сесиліи сзади, промчалась съ громомъ черезъ все село, пронеслась быстро по извѣстной алеѣ парка, загремѣла подъ стариннымъ въѣздомъ и наконецъ остановилась у крыльца, передъ которымъ взмыленныхъ и упаренныхъ лошадей осадили вдругъ, такъ-что онѣ чуть не присѣли на заднія ноги. Мистеръ Титмаузъ находился въ совершенной готовности къ пріему своихъ знаменитыхъ гостей. Дверцы кареты были отворены, подножки опустились и черезъ нѣсколько минутъ гордый старый графъ Дреддлинтонъ и его гордая дочь, вступивъ въ барскій домъ, сдѣлались гостями смущеннаго и честолюбиваго маленькаго обладателя. Покуда всѣ гости, занятые въ своихъ уборныхъ, оправляются тамъ отъ усталости и стѣсненія длинной дороги и собираются выйдти къ обѣду, позвольте мнѣ отрекомендовать вамъ единственнаго гостя, который до-сихъ-поръ еще вамъ незнакомъ: я разумѣю мистера Тэфта, мистера Венома Тэфта.

Часто случается, что неопытный охотникъ за грибами, обманутый разстояніемъ, думаетъ видѣть вдали подъ тѣнью величественнаго дерева прекрасный пучокъ шампиньйоновъ, и онъ бѣжитъ и, наклоняясь, собрать ихъ, вдругъ узнаетъ съ отвращеніемъ и досадою, что это совсѣмъ не шампиньйоны, а скверныя, нездоровыя, даже ядовитыя поганки; и тогда, чтобъ избавить другихъ отъ подобной ошибки, онъ разбиваетъ ихъ и растаптываетъ ногами. Не есть ли это эмблема того, что нерѣдко встрѣчается въ обществѣ? Какъ часто, подъ холодною тѣнью аристократіи встрѣчаются люди, принадлежащіе къ жалкой породѣ льстецовъ и паразитовъ! Мистеръ Веномъ Тэфтъ былъ одинъ изъ такихъ. Душа его выражалась въ лицѣ. Некрасивый собой, хоть онъ и думалъ противное, несмотря на то, онъ старался и успѣвалъ заставить слушать себя съ удовольствіемъ томныхъ и пресыщенныхъ женщинъ моднаго круга. Онъ говорилъ всегда,

…"Напѣвомъ лести,

Смиреннымъ шопотомъ, удерживая духъ",

…Наружность его была вмѣстѣ изнѣженная и грубая; манеры и обращеніе подобострастныя. Что-то нестерпимо-гладкое и тихое замѣтно было въ нихъ всегда, но особенно когда онъ трудился но своему призванію. Этотъ человѣкъ умѣлъ подносить лесть не только словами, но даже просто однимъ взглядомъ, почтительнымъ и вкрадчивымъ. Онъ всегда держалъ у себя подъ рукой обильный запасъ сплетней, сильно-приправленныхъ скандаломъ, сплетней, которыя онъ собиралъ и подготовлялъ очень-обдуманно и старательно. Льстецы искусные всегда бываютъ ѣдкіе и злые люди. Имѣя довольно смысла, чтобъ сознать, но недовольно духа, чтобъ побѣдить свои низкія склонности, они понимаютъ, какую презрѣнную картину представляютъ они въ глазахъ людей хоть сколько-нибудь независимыхъ и проницательныхъ, а между-тѣмъ, чтобъ отразить или наказать явное пренебреженіе этихъ людей, у нихъ не достаетъ ни мужества ни силы. Тогда-то ихъ задавленное бѣшенство кидается внутрь, кипитъ въ крови и наконецъ скопляется на языкѣ, съ котораго оно сбѣгаетъ каплями жгучаго яда. Трудно такому человѣку вообразить, чтобъ его патронъ, если можно назвать такимъ именемъ того, кому льстятъ, не замѣчалъ унизительнаго характера и положенія человѣка льстящаго. Пусть бы льстецъ только послушалъ, какъ о немъ говорятъ тѣ, которыхъ онъ недавно еще подмасливалъ. Еслибъ онъ могъ хоть на одинъ мигъ увидѣть себя глазами другихъ людей, онъ въ ту же минуту ускользнулъ бы навсегда отъ опаляющаго взора человѣка. Но мистеръ Тэфтъ былъ льстецъ не простаго разбора и, какъ ловкій человѣкъ, онъ понималъ, что его вниманіе могло бы безконечно возвыситься въ цѣнѣ, еслибъ на него смотрѣли какъ на человѣка съ нѣкоторой извѣстностью. Такое справедливое желаніе возвыситься на той каррьерѣ, которой онъ себя посвятилъ, подстрекало его къ большимъ усиліямъ и, въ свое время, было увѣнчано нѣкоторымъ успѣхомъ, потому-что на него начали смотрѣть отчасти какъ на литератора. Чтобъ заслужить это мнѣніе, онъ проводилъ время по утрамъ, начитываясь въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ могъ понабрать матеріаловъ, чтобъ блеснуть въ обществѣ, подъ-вечеръ, и въ эту послѣднюю пору, онъ выискивалъ случай — или, если ne представлялся, то онъ самъ его создавалъ — вытаскивалъ случай, я говорю, свернуть разговоръ на такую дорогу, которую онъ могъ расцвѣтить игривою и пестрою каймой только-что пріобрѣтенныхъ имъ свѣдѣній. Все его знаніе было болтливаго, разговорнаго свойства. Онъ былъ очень-искусенъ въ употребленіи лести. Случалось ли ему обѣдать съ его свѣтлостью, или съ его милостью, говорившими въ Палатѣ рѣчь того дня, или наканунѣ, мистеръ Тэфтъ изучалъ тщательно эту рѣчь, а также и ту, которая сказана была въ отвѣтъ, съ двойною цѣлью: вопервыхъ, чтобъ показаться совершенно-знакомымъ съ вопросомъ, и во вторыхъ, чтобъ слегка разойдтись въ мнѣніяхъ съ его свѣтлостью, или съ его милостью, собственно только затѣмъ, чтобъ потомъ позволить имъ опровергнуть себя и переубѣдить. Или, когда разговоръ обращался на предметы, за день передъ тѣмъ поднявшіе на ноги въ Палатѣ его свѣтлость, или его милость, мистеръ Тэфтъ потихоньку вмѣшивался съ замѣчаніемъ, что такіе-то и такіе-то пункты были введены въ прежніе удивительно какъ сильно и какъ кстати кѣмъ-то изъ ораторовъ, кѣмъ именно, онъ не помнитъ; и когда его о томъ увѣдомлялъ съ живымъ поклономъ великій человѣкъ, къ которому относился его безнамѣренный комплиментъ, то онъ былъ очень, очень-изумленъ, почти раздосадованъ. Какъ осторожно, однакожъ, ни велъ дѣла свои мистеръ Тэфтъ, онъ былъ скоро понятъ и обнаруженъ мужчинами, что заставило его обратиться съ десятикратнымъ рвеніемъ къ женщинамъ, у которыхъ успѣхъ его былъ гораздо-продолжительнѣе. Онѣ считали его великимъ литераторомъ, потому-что онъ могъ приводить наизустъ и критиковать множество мѣстъ изъ разныхъ поэтовъ и изъ большого числа романовъ. Онъ умѣлъ доказать, что иныя вещи, которымъ всѣ удивлялись, были полны ошибокъ, а другія, общимъ голосомъ осужденныя, было удивительны, такъ-что милыя созданія, его слушавшія, вынуждены были не довѣрять собственному сужденію, въ той степени, въ какой онѣ покорялись авторитету мистера Тэфта. Онъ не признавалъ правъ на высокое званіе ни за кѣмъ, кромѣ особъ высокаго званія… да двухъ или трехъ лицъ, недавшихъ себѣ труда отвергать, его навязчивую любезность, или, можетъ-быть, находившихъ удобнѣе этого не дѣлать. Далѣе, онъ сглаживалъ стихи прекрасныхъ дамъ, поправлялъ ихъ маленькія повѣсти и обезпечивалъ имъ помѣщеніе въ модныхъ журналахъ. Поэтому-то и по причинѣ его знаменитой болтовни, ни одинъ вечеръ, простой или литературный, не могъ безъ него обойдтись также точно, какъ, безъ чая, кофе, мороженаго или лимонада. Всѣ льстецы ненавидятъ другъ друга; но собратія мистера Тэфта, сверхъ-того, еще и боялись его, потому-что онъ не только самъ пользовался успѣхомъ, но, кромѣ того, умѣлъ еще пріобрѣсти всѣ нужныя средства, чтобъ угнетать своихъ соперниковъ. Мистеръ Тэфтъ долго надѣялся, что одинъ изъ его партнёровъ протолкнетъ его какимъ-нибудь образомъ въ Парламентъ, въ качествѣ представителя маленькаго уютнаго мѣстечка; но великому человѣку онъ надоѣлъ и тотъ его бросилъ, несмотря на то, что дамы его семейства продолжали все-таки доставлять мистеру Тэфту доступъ къ обѣденному столу. Онъ, впрочемъ, не обнаруживалъ особенной благодарности за подобнаго рода снисхожденія. Несмотря на свою безобразную и неуклюжую фигуру, ему казалось, что онъ имѣетъ для женщинъ личную привлекательность. Основываясь на этомъ убѣжденіи, онъ принималъ невинное и неумышленно-короткое обращеніе особъ, опиравшихся на свою чистоту и высокое положеніе въ свѣтѣ, за доказательства власти, пріобрѣтенной надъ ними, и очень-дерзко хвасталъ о томъ впослѣдствіи. До-тѣхъ-поръ, впрочемъ, пока его не начали подозрѣвать и не вывели на чистую воду, мистеръ Тэфтъ посѣщалъ много лучшихъ домовъ въ столицѣ и проводилъ большую часть каждой осени въ сельскихъ резиденціяхъ своихъ патроновъ, гордо отмѣчая на письмахъ къ друзьямъ имена тѣхъ замковъ, дворцовъ и аббатствъ, гдѣ онъ находился. Надо сказать, между-прочимъ, что онъ держалъ альбомъ великолѣпно-переплетенный и разукрашеный, съ серебряными вызолоченными застежками и съ надписью на корѣшкѣ переплета: Собраніе Автографовъ. Въ альбомѣ этомъ хранились собственноручныя записки первѣйшихъ лицъ аристократіи, адресованныя къ нему по разнымъ случаямъ. Такъ, напримѣръ:

«Герцогъ Вольворсъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Тэфту, считая себя премного обязаннымъ»… и проч.

«Герцогиня Дейямондъ надѣется, что мистеръ Тэфтъ не забудетъ привести съ собою, сегодня вечеромъ»… и проч.

«Маркизъ М*** имѣетъ честь увѣдомить мистера Тэфта, что»… и проч.

«Дорогой мистеръ Тэфтъ! Отчего вы не были у ***, вчера вечеромъ. Намъ было очень-скучно безъ васъ. К** былъ также глупъ, какъ онъ, по вашимъ словамъ, всегда бываетъ». (Эта записка была отъ одной хорошенькой, блестящей графини и носила внизу заглавныя буквы ея имени).

«Если мистеръ Тэфтъ умеръ, то леди Дёльсимеръ проситъ увѣдомить ее, когда будутъ похороны, потому-что она, вмѣстѣ съ цѣлой толпой огорченныхъ, намѣрена отдать ему послѣднюю дань уваженія».

«Дорогой мистеръ Тэфтъ! У пуделя, котораго вы мнѣ принесли, сдѣлалась чесотка или какая-то другая, ужасная болѣзнь въ этомъ родѣ, отъ которой у него выпадаютъ всѣ волосы. Придите пожалуйста и скажите, что дѣлать? Куда мнѣ послать этого милаго страдальца?» Ваша: Арабелла Д***.

(Это было отъ старшей и самой милой дочери одного извѣстнаго герцога).

«Лордъ-канцлеръ свидѣтельствуетъ свое почтеніе и имѣетъ честь увѣдомить, что онъ получилъ отъ мистера Венома Тэфта любезный подарокъ его творенія: Опытъ о величіи».

Вотъ образчики, взятые наудачу изъ принадлежавшаго мистеру Тэфту собранія автографовъ, образчики, съ избыткомъ доказывающіе на какой короткой ногѣ онъ находился въ своихъ сношеніяхъ съ знатью, и Тэфтъ былъ въ восторгѣ, когда завистливые и удивленные взоры кого-нибудь изъ его собственнаго круга общества пробѣгали блестящій реестръ его тріумфовъ. Какъ онъ любилъ, чтобъ его разспрашивали о томъ, что говорится и дѣлается въ большомъ свѣтѣ! Съ какою таинственностью онъ намекалъ на отчаянное положеніе какого-нибудь больнаго пера; давалъ объясненіе какой-нибудь модной шалости, или упоминалъ о предложеніи, которое должно быть сдѣлано въ Палатѣ сегодня вечеромъ! Бѣдный Тэфтъ не подозрѣвалъ (сидя такъ уютно въ раковинѣ своей самоувѣренности), какъ часто, при этихъ случаяхъ, онъ попадалъ въ руки филистимлянъ и былъ, безъ вѣдома своего, выводимъ на-показъ какимъ-нибудь хладнокровнымъ, саркастическимъ Иппокритомъ, для забавы присутствующихъ, ни дать ни взять, какъ какая-нибудь маленькая обезьяна, которую тормошатъ палкою, чтобъ она встала и начала показывать свои штуки. Таковъ-то былъ мистеръ Тэфтъ, большой другъ и поклонникъ маркиза, вліянію котораго онъ былъ обязанъ за приглашеніе, полученное отъ Титмауза, въ силу котораго приглашенія, онъ теперь одѣвался въ очень-маленькой комнаткѣ, выходившей окошками на задній дворъ, и дѣлалъ разные планы, надѣясь сблизиться еще болѣе съ довольно-коротко ужь знакомымъ ему семействомъ графа, а также извлечь изъ характера человѣка, гостепріимствомъ котораго онъ пользовался, матеріалы для увеселенія знатныхъ своихъ друзей на слѣдующее лѣто.

Все общество, передъ обѣдомъ, собралось въ гостиной, и еслибъ мы заглянули въ эту комнату, мы бы увидѣли: мистера Тэфта, въ почтительномъ разговорѣ съ леди Сесиліею; мистера Геммона, съ учтивой любезностью и съ открытымъ, непринужденнымъ видомъ, занимающаго миссъ Максплейханъ, возлѣ которой онъ сталъ тотчасъ, какъ только увидѣлъ, что она сидитъ одна, всѣми оставленная; графа, разговаривающаго то съ маркизомъ, то съ Титмаузомъ, а иногда и съ мистеромъ Тэфтомъ, который, казалось, особенно ему правился. Случайно очутился графъ наконецъ возлѣ Геммона, спокойная и благородная наружность котораго обратила его вниманіе. Графъ не зналъ о немъ ничего. Онъ не подозрѣвалъ того, что зоркій глазъ этого человѣка понялъ истинный характеръ и свойства его милости съ одного взгляда, ни того, что, черезъ нѣсколько часовъ, этотъ человѣкъ пріобрѣтетъ надъ нимъ такую же полную власть, какую когда-нибудь пріобрѣталъ надъ новымъ конемъ извѣстный гипподамистъ въ Виндзорѣ, вынуждавшій совершенную покорность со стороны животнаго, однимъ прикосновеніемъ руки до какой-то жилы у него во рту. Графъ и онъ случайно сказали нѣсколько словъ другъ другу. Почтительный видъ, съ которымъ Геммонъ выслушивалъ маленькія любезности великаго человѣка, былъ верхомъ совершенства. Онъ ясно давалъ понимать, что высокія претензіи графа были извѣстны лицу, имѣвшему честь съ нимъ разговаривать, и оцѣнены глубоко. Геммонъ сказалъ немного, но это немногое какъ значительно! Онъ зналъ, что графъ сейчасъ, вслѣдъ за тѣмъ, спроситъ непремѣнно у Титмауза, кто онъ такой, и что Титмаузъ отвѣтитъ ему навѣрно, съ самоувѣреннымъ, можетъ-быть даже съ презрительнымъ видомъ (если только ему покажется, что это можетъ быть пріятно графу), отвѣтитъ, что это не болѣе, какъ мистеръ Геммонъ, одинъ изъ его стряпчихъ — что поставитъ его разомъ и навсегда ниже вниманія графа. Но онъ не намѣренъ былъ до этого допустить. Онъ рѣшился предупредить такое открытіе и устроить такъ, чтобъ оно проистекло свободнымъ, непринужденнымъ и выгоднымъ образомъ отъ него самого, такъ, чтобъ Геммонъ могъ видѣть какой эффектъ оно произведетъ на графа и, основываясь на томъ, расположить свой планъ атаки. Онъ засѣлъ передъ твердынею графовой спѣси и положилъ, что несмотря на весь ея неприступный и непобѣдимый видъ, она должна пасть непремѣнно, какое бы ни потребовалось искусство и терпѣніе при осадѣ. Покуда проницательный взоръ его не встрѣтилъ графа, Геммонъ чувствовалъ маленькое безпокойство, въ родѣ того, какое, можетъ-быть, испыталъ бы Ван-Амбургъ, призванный въ присутствіе избраннаго общества, чтобъ показать образчикъ своего искусства надъ животнымъ, о родѣ и свойствахъ котораго не объявлено ему ровно ничего. Въ ожиданіи неизвѣстнаго звѣря, онъ приготовилъ бы всю свою грозную силу глазъ и напрягъ бы мускулы своего тѣла до высшей степени напряженія; но когда дверь отворилась, онъ отвернулся бы вдругъ съ улыбкой презрѣнія или даже съ негодованіемъ, отъ какого-нибудь теленка, или цыпленка, или осла. Кое-что похожее испыталъ Геммонъ, разглядѣвъ лицо и фигуру графа Дреддлинтона. Онъ скоро замѣтилъ, что смиреніе, принятое имъ въ обращеніи съ графомъ, производило свое дѣйствіе на этого величественнаго простяка. Выбравъ удобный случай, онъ полегоньку навелъ разговоръ на недавнюю перемѣну въ обладаніи Яттономъ и разсказывалъ о томъ, какъ Титмаузъ встрѣтилъ это неожиданное счастіе.

— Я помню, милордъ, продолжалъ Геммонъ съ безпечнымъ видомъ: — я помню, что я ему сдѣлалъ въ ту пору какое-то замѣчаніе въ этомъ родѣ, и онъ отвѣчалъ мнѣ: «да, мистеръ Геммонъ, вы правы»… Спокойно и хладнокровно сказаны были эти слова; но Геммонъ замѣтилъ, что графъ удалился въ свое графство. Графъ вздрогнулъ легонько; небольшая краска вспыхнула на щекахъ; манера его стала замѣтно-надменнѣе, и когда Геммонъ кончилъ, то разстояніе между ними увеличилось, какъ лордъ Дреддлинтонъ полагалъ, незамѣтнымъ образомъ на два или на три вершка. Геммонъ былъ человѣкъ, способный и гордый человѣкъ, и ему стало досадно; но… «Погоди!» думала" онъ, «погоди ты, пышный, старый простакъ! я отплачу тебѣ когда-нибудь за это съ процентами». Графъ отошелъ прочь, но Геммонъ смотрѣлъ на него какъ на нарядный корабликъ, правда, удаляющійся отъ него на-время, но осужденный быть скоро-потопленнымъ. Мистеръ Тэфтъ (самъ сынъ почтеннаго табачнаго фабриканта), узнавъ, что Геммонъ не болѣе, какъ стряпчій Титмауза, нѣсколько времени велъ себя такъ, какъ-будто бы Геммона совсѣмъ и не было въ комнатѣ; но, будучи отъ природы человѣкъ наблюдательный и подмѣтивъ раза два тонкую саркастическую улыбку, съ которою тотъ на него смотрѣлъ, Тэфтъ скоро ощутилъ довольно-непріятное и неловкое сознаніе его присутствія. Высокій тактъ маркиза и его знаніе людей, заставили этого человѣка обходиться съ Геммономъ совершенно-иначе. Въ обращеніи его замѣтна была внимательность и даже заботливое стараніе понравиться, которое Геммонъ понялъ очень-хорошо. Онъ и маркизъ имѣли много общихъ свойствъ; но первый изъ нихъ былъ въ истинномъ смыслѣ слова «мужъ силы». За столомъ Геммонъ сидѣлъ возлѣ миссъ Максплейханъ и почти одинъ съ нею разговаривалъ. Онъ приглашалъ Титмауза пить вино съ видомъ замѣтно увѣреннымъ, но скромнымъ. Маркизъ приглашалъ Геммона съ видомъ изысканной вѣжливости. Вниманіе графа было почти вполнѣ занято мистеромъ Тэфтомъ, который сидѣлъ возлѣ него, болтая безъ умолку, какъ сорока, усѣвшаяся къ нему на плечо; маркизъ сидѣлъ рядомъ съ леди Сесиліею, и для забавы ея, отъ времени до времени поднималъ на смѣхъ ихъ маленькаго хозяина въ той мѣрѣ, въ какой дозволялъ ему его осторожный тактъ. Наконецъ, въ отвѣтъ на одинъ вопросъ маркиза, графъ произнесъ какое-то великолѣпное замѣчаніе, съ которымъ маркизъ, утомленный скучнымъ и однообразнымъ тономъ общаго разговора, позволилъ себѣ не согласиться. Тэфтъ въ ту же минуту взялъ сторону графа и говорилъ нѣсколько минутъ сряду удивительно-гладко и плавно. Несмотря на то, Геммонъ скоро убѣдился, что онъ берется за дѣло, въ которомъ смыслитъ очень-немного и, улучивъ минуту, однимъ словомъ, первымъ словомъ, которое онъ сказалъ этому человѣку, обличилъ явный историческій промахъ въ доводахъ мистера Тэфта, сбилъ его съ ногъ такъ же неожиданно и такъ же рѣшительно, какъ пуля изъ самострѣла сбиваетъ какую-нибудь синицу со стѣны, на верху которой она прыгаетъ безпечно, несознавая опасности. Дѣло было такъ ясно, что не допускало никакого сомнѣнія.

— Вотъ что называется порѣшить, Тэфтъ! сказалъ маркизъ, обращаясь къ Тэфту послѣ нѣкотораго молчанія.

Тэфтъ покраснѣлъ жестоко, проглотилъ рюмку вина и затѣмъ, вмѣстѣ съ немного-поколебавшимся графомъ, остался безмолвнымъ слушателемъ спора, завязавшагося между маркизомъ и мистеромъ Геммономъ. Сколько ни тупъ былъ графъ, но Геммонъ успѣлъ дать ему замѣтить, какъ сильно и какъ успѣшно поддерживалъ онъ мнѣніе его милости — предпріятіе, въ которомъ мистеръ Тэфтъ такъ смѣшно оборвался. Маркизъ былъ слегка побѣжденъ въ спорѣ съ Геммономъ. Объ видѣлъ его цѣль, удивлялся его такту и очень-благоразумно позволилъ ему выставить себя успѣшнымъ защитникомъ графа, желая пріобрѣсти расположеніе человѣка. Сверхъ-того, онъ довольно-радъ былъ видѣть совершенное и неожиданное пораженіе бѣднаго Тэфта, котораго онъ, несмотря на короткія отношенія, отъ всей души презиралъ. Какъ-себѣ тамъ ни забавлялись его знатные гости, но Титмаузу было далеко невесело. Несмѣя напиться до-пьяна, онъ былъ въ совершенномъ отчаяніи. Никто изъ сидѣвшихъ вокругъ не имѣлъ привычки пить много, вслѣдствіе чего Титмаузъ ушелъ очень-рано въ свою спальную, гдѣ сталъ утѣшать себя грогомъ и сигарами, покуда гости его занимались картами, бильярдомъ, или иначе, какъ кто-умѣлъ. Дѣйствительно, онъ стоялъ какъ нуль въ длинномъ итогѣ своихъ посѣтителей, и вмѣсто того, чтобъ сознавать себя хозяиномъ того дома, гдѣ лордъ Дреддлинтонъ находился въ гостяхъ, онъ чувствовалъ себя самого неболѣе, какъ гостемъ его милости, напрасно усиливаясь преодолѣть холодную церемонію и этикетъ, которые графъ носилъ вездѣ съ собою, въ родѣ какой-то атмосферы. Въ этой крайности онъ втайнѣ уцѣпился за Геммона, опираясь на его могущественную подпору и участіе полнѣйшее, нежели когда-нибудь до-сихъ-поръ. Скоро наступило время охоты. Дичи въ имѣніи было очень-много, и маркизъ съ мистеромъ Тэфтомъ находили себѣ довольно занятія впродолженіе дня; а иногда въ этой забавѣ участвовалъ и Геммонъ. Титмаузъ тоже-было разъ какъ-то отправился вмѣстѣ съ ними; но онъ едва не оторвалъ себѣ руку и не вышибъ глаза маркизу, вслѣдствіе чего они совѣтовали ему, чтобъ онъ впередъ лучше ходилъ одинъ — что онъ и попробовалъ раза два; но ему скоро наскучила такая уединенная забава. Къ-тому же, зайцы, фазаны, рябчики, старые или молодые, самцы или самки — все одно, повидимому, не обращали ни малѣйшаго вниманія ни на Титмауза, ни на его ружье, какъ громко и часто, близко или далеко — онъ ни палилъ. Единственный предметъ, въ который онъ попалъ и на этотъ разъ совершенно-прямо, была одна изъ сто несчастныхъ собакъ, которую онъ убилъ на мѣстѣ и потомъ, поровнявшись съ ней, ударилъ ногой ея окровавленный трупъ, примолвивъ съ гнѣвнымъ проклятіемъ: «Что жь ты, бестія, не убиралась съ дороги!»

Графа дѣйствительно заботило желаніе исполнить обѣщанное и ввести Титмауза, или доставить ему средство быть принятымъ въ кругъ высшей аристократіи и богатыхъ помѣщиковъ графства; но выполнить это намѣреніе оказалось труднѣе, чѣмъ онъ предполагалъ, потому-что первые подвиги Титмауза, по прибытіи въ Яттонъ, не были еще забыты. Нѣсколько гордыхъ виговъ, наравнѣ съ сосѣдями своими — тори, не скрывали явнаго презрѣнія къ человѣку, который такъ позорилъ имя и званіе, пріобрѣтенное въ графствѣ, такъ-что лорду Дреддлинтону пришлось выслушать не одинъ обидный отказъ, во время его стараній въ пользу своего молодаго родственника. Нашлось, однакожь, нѣсколько лицъ, между которыми иные, изъ уваженія къ званію графа и нежелая его оскорбить, а другіе, по разнымъ политическимъ соображеніямъ, согласились принять новаго яттонскаго владѣльца на формальную ногу равенства, такъ-что многочисленные визиты, графа остались несовсѣмъ-безполезными. По воскреснымъ днямъ все общество барскаго дома сопровождало графа въ церковь, наполняя всю скамью сквайра и другую, сосѣднюю, и своимъ приличнымъ поведеніемъ представляя назидательное зрѣлище смиренному собранію, которое видѣло разительный контраетъ между настоящими и прежними гостями Титмауза. Докторъ Тэсемъ приглашенъ былъ нѣсколько разъ къ обѣду, по желанію графа, обращавшагося съ нимъ всегда съ большою, хотя и съ церемонною учтивостью. Единственные люди въ этомъ новомъ кругу, съ которыми докторъ чувствовалъ себя на свободѣ, были: мистеръ Геммонъ и миссъ Максплейханъ. Послѣдняя вела себя съ нимъ всегда самымъ дружескимъ и почтительнымъ образомъ. Какъ проводили время обѣ дамы впродолженіе дня — я и самъ хорошенько не знаю. Въ Яттонѣ не было никакого музыкальнаго инструмента. Китайскій бильярдъ, да романы изъ публичной библіотеки въ Йоркѣ, да частыя прогулки верхомъ, или въ экипажѣ, по имѣнію и въ сосѣдствѣ, да случайные обмѣны визитовъ съ двумя или тремя семействами изъ лондонскихъ знакомыхъ леди Сесиліи, занимали ихъ по утру; а послѣ обѣда, робберъ виста съ графомъ, иногда тоже съ маркизомъ и мистеромъ Тэфтомъ (которые оба не опускали случая оказывать замѣтное вниманіе леди Сесиліи, съ цѣлію разсѣять, по-мѣрѣ-возможности, неизбѣжную скуку ея положенія), помогали имъ убивать время, довольно, впрочемъ, короткое, потому-что всѣ въ барскомъ домѣ ложились, спать очень-рано. Удивительно, что двое такихъ людей, какъ маркизъ и мистеръ Тэфтъ, могли оставаться такъ долго въ такомъ скучномъ мѣстѣ и съ такими скучными людьми. Внутренно они оба величали графа несноснымъ старымъ болтуномъ; дочь его — олицетвореніемъ томной скуки, и можно было подумать, что имъ день-ото-дня тяжелѣе становится поддерживать свою вѣжливую внимательность; но читатель увидитъ, что они имѣли свои цѣли въ виду.

Къ удивленію графа, Геммонъ оставался, повидимому, постояннымъ гостемъ въ барскомъ домѣ, гдѣ онъ всегда, казалось, занятъ надзоромъ за важными дѣлами мистера Титмауза и приведеніемъ ихъ въ порядокъ. Изъ этого необходимо вышло, что они съ графомъ случайно сталкивались, потому-что графъ, нестрѣляя дичи и никогда не читая книгъ, даже еслибъ онѣ и были подъ-рукой, въ часы свободные отъ тѣхъ выѣздовъ, о которыхъ было говорено, не имѣлъ почти никакого другаго занятія, какъ прохаживаться около дома и по имѣнію, заводя разговоръ со всякимъ, кого ни встрѣчалъ. Пособіе, оказанное Геммономъ графу, при первой встрѣчѣ ихъ за обѣдомъ, не было забыто его милостью, и послужило къ тому, чтобъ смягчить остроту его презрительной антипатіи и предубѣжденія. Геммонъ между-тѣмъ постоянно и упрямо держался поодаль, рѣшась дожидаться, чтобъ первые шаги къ сближенію сдѣланы были со стороны графа. Раза два, когда, его милость спрашивалъ у него съ безпечностью, явно притворною, о положеніи дѣлъ мистера Титмауза, Геммонъ изъявлялъ очень-любезную готовность сообщить ему общія свѣдѣнія, впрочемъ замѣтно и старательно остерегаясь, чтобъ не высказать слишкомъ-многаго, даже передъ графомъ, знаменитымъ родственникомъ его кліента, о настоящемъ состояніи имущества. Несмотря на то, онъ открывалъ достаточно, чтобъ убѣдить графа въ своемъ усердіи, ловкости и въ своихъ отличныхъ способностяхъ къ дѣлу, и отъ времени-до-времени замѣчалъ, что старанія его производятъ на графа хорошее дѣйствіе. Особенное удовольствіе доставляла графу чрезвычайная заботливость мистера Геммона о томъ, какъ бы устроить, чтобъ мѣстечко Яттонъ во второй разъ не было вырвано изъ рукъ своего обладателя и не представило отъ себя въ Парламентъ приверженца противной партіи. Графъ увлекся въ длинный разговоръ съ мистеромъ Геммономъ о политическихъ предметахъ, и къ концу его былъ пораженъ здравымъ взглядомъ на вещи, твердостью правилъ, остроуміемъ и энергіею, которыя этотъ человѣкъ обнаружилъ, соглашаясь со всѣмъ, что ему графь говорилъ, и укрѣпляя каждую изъ позицій, выбранныхъ послѣднимъ; причемъ онъ обнаружилъ, сверхъ-того, глубокую оцѣнку яснаго отчета, даннаго его милостью о своихъ политическихъ убѣжденіяхъ. Графъ принужденъ былъ сознаться про-себя, что онъ никогда еще до-сихъ-поръ не встрѣчалъ человѣка съ такою силою ума, взгляды и мнѣнія котораго такъ близко, такъ совершенно сходились бы съ его собственными, были бы даже, можно сказать, почти-одинаковы. Интересно было бы послушать ихъ разговоры при этихъ случаяхъ, наблюдая, съ какимъ удивленіемъ Геммонъ внималъ урокамъ политической мудрости, истекавшимъ все чаще-и-чаще, длиннѣе-и-длиннѣе изъ устъ его милости.

И не только съ графомъ наединѣ, Геммонъ идолопоклонничалъ такимъ образомъ: онъ не стыдился дѣлать то же самое при всѣхъ, за обѣдомъ; но — у! какъ деликатно и какъ ловко скрывалъ онъ отъ зрителей свою игру, что, между-прочимъ, становилось для него день-ото-дня затруднительнѣе, потому-что, чѣмъ охотнѣе Геммонъ принималъ, тѣмъ нетерпѣливѣе графъ стремился сообщать ему свои наставленія. И если какъ-нибудь при одномъ изъ такихъ случаевъ, обремененный множествомъ и разнообразіемъ своихъ мыслей и ихъ внезапнымъ стеченіемъ, онъ останавливался вдругъ, запутавшись въ ряду полуоконченныхъ сентенцій, Геммонъ былъ подъ рукой: онъ вмѣшивался легко и непринужденно и оканчивалъ начатое изъ собственныхъ, обильныхъ матеріаловъ графа, которые онъ высмотрѣлъ мелькомъ и въ подобныхъ случаяхъ не болѣе какъ разработывалъ.

Mapкизъ и мистеръ Тэфтъ начали наконецъ понемногу терять терпѣніе, замѣчая продѣлки Геммона съ графомъ. Но что толку имъ вмѣшиваться? Геммонъ былъ такой человѣкъ, съ которымъ связываться было очень-неловко и трудно, потому-что, ставъ ужь разъ на твердую ногу и овладѣвъ однажды вниманіемъ графа, онъ умѣлъ употребить свою точность, находчивость, свои обширныя свѣдѣнія по политическимъ предметамъ и удивительное умѣнье владѣть собой съ такимъ успѣхомъ противъ этихъ двухъ противниковъ, что они стали наконецъ вмѣшиваться въ разговоръ рѣже и рѣже, причемъ маркизъ еще умѣлъ, по-крайней-мѣрѣ, скрывать свою досаду, а мистеръ Тэфтъ не въ силахъ былъ даже и этого сдѣлать. Да и неудивительно, потому-что Геммонъ казалось находилъ особенное удовольствіе въ томъ, чтобъ давить этого джентльмена всею силою своего превосходства. Маркизъ, впрочемъ, однажды рѣшился, во что бы то ни стало, показать Геммону, какъ ясно онъ замѣчаетъ планъ его операціи. Съ этою цѣлью онъ выждалъ, пока тотъ, слѣдуя въ разговорѣ за графомъ, дошелъ до высшей точки безсмыслія и тогда, устремивъ взоръ на Геммона, онъ расхохотался во все горло. Рѣдко, что въ жизни могло смутить Геммона сильнѣе, чѣмъ этотъ неожиданный смѣхъ, потому-что въ эту минуту онъ увидѣлъ себя обнаруженнымъ.

Оставаясь съ графомъ наединѣ, онъ выслушивалъ съ живымъ интересомъ по нѣскольку разъ, съ начала до конца, неуставая, великолѣпные отчеты графа о томъ, что тотъ намѣренъ былъ сдѣлать, еслибъ только остался въ числѣ министровъ по важному отдѣлу, ввѣренному однажды его управленію, и не разъ приводилъ его милость въ сладкій трепетъ одушевленія, намѣкая о слухахъ, которые, Геммонъ говорилъ, созрѣли: что, въ случаѣ перемѣны министровъ, ожидаемой въ скоромъ времени, графъ будетъ сдѣланъ президентомъ Совѣта.

— Сэръ, отвѣчалъ ему тогда графъ: — конечно, я не сталъ бы уклоняться отъ исполненія своей обязанности передъ королемъ, къ какой бы должности его величеству ни заблагоразсудилось призвать меня. Мѣсто, о которомъ вы говорите, сэръ, имѣетъ свои особенныя трудности, и если я сколько-нибудь знаю себя, сэръ, то къ нему-то, могу сказать, я особенно способенъ. Да, сэръ, обязанность предсѣдательствовать при совѣщаніяхъ могущественныхъ умовъ требуетъ большаго благоразумія и большаго личнаго достоинства, потому-что… словомъ сказать… особенно въ дѣлахъ государственныхъ… вы понимаете, мистеръ Геммонъ?..

— Если я не ошибаюсь, ваша милость желаете сказать, что тамъ, гдѣ предметы разсужденія бываютъ такой огромной важности, а начала разногласія въ такомъ обширномъ объемѣ, умѣрять и руководить враждующіе интересы и мнѣнія…

— Да, сэръ, это дѣйствительно такъ, tantas componere lites, hic labor, hocopus, перебилъ графъ съ отчаяннымъ усиліемъ, припоминая отрывокъ былой учености, и черты его приняли, на одну минуту торжественное, повелительное выраженіе, убѣдившее Геммона, какое вліяніе могъ бы имѣть этотъ человѣкъ, предсѣдательствуя за столомъ Совѣта. Геммонъ, порой, тоже вводилъ въ разговоръ предметы, относившіеся до геральдики, дѣлалъ вопросы касательно этой науки и вмѣстѣ разспрашивалъ о генеалогіи главнѣйшихъ лицъ между порами, которая, какъ онъ основательно полагалъ, была очень-коротко знакома его собесѣднику, и графъ иногда говорилъ впродолженіе цѣлаго часа, безъ умолку, объ этихъ интересныхъ предметахъ.

Однажды, скоро послѣ закуски, въ которой одинъ только Геммонъ, да графъ, да двѣ дамы принимали участіе, Геммонъ вошелъ въ гостиную, гдѣ онъ засталъ графа, сидящаго на софѣ, въ массивныхъ золотыхъ очкахъ на носу и сгорбясь надъ столомъ, читающаго первую часть творенія, которое тою порою выходило въ періодическомъ изданіи, и въ этотъ самый день прислано было въ барской домъ. Графъ спросилъ Геммона: видѣлъ ли онъ эту вещь? Тотъ отвѣчалъ, что нѣтъ.

— Сэръ, сказалъ графъ, вставая и снимая очки: — это очень-интересная и замѣчательная книга, доказывающая большія познанія въ одной очень-трудной и важной наукѣ, въ которой низшіе классы общества, мало того, я, къ-сожалѣнію, долженъ прибавить, огромное большинство среднихъ классовъ, отличается жалкимъ певѣдѣніемъ: я разумѣю, въ геральдикѣ и въ исторіи начала, прогресса и настоящаго положенія древнѣйшихъ родовъ этой земли. — Книга, имѣвшая счастіе заслужить такое лестное одобреніе графа, была послѣдній мѣсячный нумеръ исторіи Графства Йоркскаго, изъ которой покуда всего только 38 нумеровъ in-quatro появились въ свѣтъ. То было превосходное и назидательное твореніе, каждый нумеръ котораго содержалъ панегирикъ одному изъ главнѣйшихъ семействъ въ Йоркширѣ. Высокое покровительство Титмауза пріобрѣтено было для этого безцѣннаго изданія очень-лестнымъ письмомъ отъ ученаго издателя, но еще болѣе выдумкою его, помѣщенною въ послѣднемъ нумерѣ, которая не могла не обратить на себя вниманія и не заинтересовать чувства новаго обладателя Яттона. Противъ гравированной картинки барскаго дома изображено было дерево великолѣпное, генеалогическое дерево съ большимъ, пестрымъ гербомъ, наверху содержащимъ много отдѣловъ. То и другое должно было служить эмблемою древней славы дома Титмауза Яттонскаго. Мистеръ Титмаузъ, хоть онъ и отъ всей души расположенъ былъ вѣрить, что вещи эти указывали на какую-нибудь основательную причину родовой гордости, смотрѣлъ на нихъ съ такою же точно глубоко-разсудительною оцѣнкою, съ какою цыпленокъ нерѣшительно ставитъ ногу и забавно прищуриваетъ глазъ на лоскутокъ бумаги, покрытый алгебраическими выкладками и фигурами. Далеко не такъ, однакожь, представлялось все это графу, въ глазахъ котораго сложный и таинственный характеръ изображенія безконечно возвышалъ его достоинства. Разговоръ объ этомъ предметѣ затронулъ въ его груди нѣсколько глубокихъ струнъ генеалогическаго чувства, и въ отвѣтъ на заботливые разспросы Геммона, онъ началъ ему излагать подробный отчетъ о несравненной славѣ и древности своихъ предковъ. Что касается до Геммона, то, производя розъиски для процеса, онъ успѣлъ познакомиться довольно-коротко съ древнею исторіею и родственными связями дома Дреддлинтоновъ, и такое знакомство его съ этимъ предметомъ, хотя оно и не удивило графа, считавшаго долгомъ всякаго порядочнаго человѣка изучать предметы такой огромной важности, возвысило, однакожь Геммона, въ его глазахъ довольно-быстро. Онъ начиналъ ужь смотрѣть на этого человѣка совсѣмъ съ другой точки зрѣнія, а именно, какъ на орудіе, избранное самимъ Провидѣніемъ, чтобъ низвергнуть строптиваго Обри съ того высокаго мѣста, которое онъ сдѣлался недостоинъ занимать вслѣдствіе мятежнаго сопротивленія желаніямъ и политическимъ видамъ главы своего семейства, между-тѣмъ, какъ другая отрасль, болѣе-вѣрная своему долгу, тѣмъ же самымъ орудіемъ Провидѣнія, возвышена была изъ неизвѣстности къ обладанію утраченнаго имъ сана и богатства. Дѣйствительно, графъ началъ смотрѣть на Геммона, какъ на человѣка, справедливое уваженіе котораго къ высокому положенію еге милости въ кругу англійской аристократіи, было такъ сильно, что оно заставило его даже отгадать и предупредить возможныя желанія его милости. Вслѣдствіе того, графъ старался скрѣпить такое самопроизвольное подданство, разговаривая съ самою снисходительпою любезностью о длинномъ рядѣ высокихъ родственныхъ связей, которыя впродолженіе нѣсколькихъ десятковъ поколѣній, мало-по-малу улучшая древнюю кровь Дредлинкуртовъ, превратили ее наконецъ въ какую-то безконечно-перегнанную и утонченную лимфу, которая текла теперь въ его собственныхъ жилахъ. Мистеръ Геммонь наблюдалъ ходъ его чувствъ съ величайшимъ интересомъ, замѣчая постоянно-возрастающую пропорцію, въ которой уваженіе къ нему, Геммону, начинало смѣшиваться съ высокимъ самодовольствіемъ его милости.

Недовольный, однакожь, такого рода успѣхами, Геммонъ рѣшился въ другой разъ, когда онъ быль оставленъ наединѣ съ графомъ, находившимъ, какъ онъ видѣлъ, все болѣе-и-болѣе удовольствія въ повтореніи такихъ разговоровъ, рѣшился, я говорю, попробовать счастія и прорыть колодезь въ новую мину. Онъ, вслѣдствіе того, такъ только, собственно неболѣе, какъ для пробы, завелъ рѣчь, въ видѣ случайнаго предмета разговора, о неблагоразуміи знатныхъ особъ, съ большимъ состояніемъ, возлагающихъ управленіе своими дѣлами вполнѣ на другихъ, и такимъ-образомъ подвергающихъ себя всѣмъ опаснымъ послѣдствіямъ, соединеннымъ необходимо съ употребленіемъ неспособныхъ, нерадивыхъ или продажныхъ агентовъ. Онъ продолжалъ вслѣдъ затѣмъ, что онъ знаетъ очень-недавеій примѣръ одного вельможи (объ имени котораго онъ умолчалъ по очевидной причинѣ), вельможи, который, встрѣтивъ надобность занять большую сумму денегъ подъ залогъ, предоставилъ всѣ распоряженія по этому дѣлу въ руки агента, какъ впослѣдствіи оказалось, бывшаго въ заговорѣ съ заимодавцами и допустившаго кліента своего платить, впродолженіе 10 или 12 лѣтъ, излишекъ процентовъ, составлявшій въ его доходѣ положительную разницу 1000 ф. въ годъ. При этомъ, сохраняя прежнее хладнокровіе, онъ выглянулъ изъ сѣверо-восточнаго уголка своего глаза и замѣтилъ, что графъ слегка вздрогнулъ, посмотрѣлъ на него довольно-тревожно, но не сказалъ ни слова и немножко ускорилъ свой шагъ.

Затѣмъ Геммонъ прибавилъ, что случай поставилъ его въ дѣловыя отношенія съ этимъ вельможей (о, Геммонъ! Геммонъ!) и что онъ окончательно успѣлъ спасти его отъ ежегоднаго грабительства, имъ терпимаго. Этого было довольно: онъ увидѣлъ, что сказанное погрузилось, какъ свинецъ, въ душу его собесѣдника, который все остальное время дня былъ замѣтно опечаленъ тѣмъ, что онъ слышалъ, или какою-нибудь другою причиною безпокойства. По задумчивому, тревожному взгляду, который графъ устремлялъ на него нѣсколько разъ за обѣдомъ, онъ чувствовалъ, что скоро услышитъ отъ него что-нибудь въ связи съ предметомъ, о которомъ шло дѣло — и онъ не ошибся. На другой же день, поутру, они встрѣтились снова въ паркѣ, и послѣ двухъ или трехъ случайныхъ замѣчаній, графъ сказалъ, что, между-прочимъ, въ-отношеніи къ ихъ вчерашнему разговору, случилось такъ (очень-страннымъ образомъ), что графъ имѣлъ друга, который находился въ положеніи, очень-похожемъ на то, о которомъ разсказывалъ мистеръ Геммонъ.

То былъ очень-близкій другъ, и графъ желалъ бы знать мнѣніе мистера Геммона о его дѣлѣ. Геммонъ съ трудомъ могъ удержаться отъ улыбки, слушая, какъ тотъ продолжалъ говорить, съ каждой минутой обнаруживая все болѣе-и-болѣе живое участіе насчетъ своего таинственнаго друга, до-тѣхъ-поръ, пока не оказалось внезапно, что этотъ другъ быль не кто иной, какъ самъ графъ, который, въ отвѣтъ на одинъ вопросъ мистера Геммона, нечаянно изволилъ отвѣтить въ первомъ лицѣ. Замѣтивъ свой промахъ, онъ жестоко смѣшался; но Геммонъ пропустилъ это очень-легко, и своимъ серьёзнымъ, скромнымъ тономъ обращенія скоро успокоилъ графа, помиривъ его съ досаднымъ признаніемъ, сдѣланнымъ такъ нечаянно, досаднымъ, впрочемъ, только потому, что графъ счелъ нужнымъ, безъ всякой надобности, дѣлать секретъ изъ очень-обыкновенныхъ вещей. Онъ довольно-повелительно просилъ мистера Геммона сохранять въ тайнѣ то, что онъ слышалъ, и получивъ на этотъ счетъ очень-охотно данное слово, вступилъ съ нимъ въ длинное и откровенное разсужденіе объ этомъ предметѣ. Въ-заключеніе, Геммонъ взялся, безъ малѣйшаго затрудненія, устроить переводъ долга, въ ту пору существовавшаго на имѣніи графа, и такимъ-образомъ уменьшить ежегодно платимую имъ сумму по-крайней-мѣрѣ на полтора процента, что должно было составить въ его пользу разницы, примѣрнымъ счетомъ, до 500 ф. въ годъ Но онъ прибавилъ ясно и прямо, что графъ отнюдь не долженъ считать себя обманутымъ въ первоначальной сдѣлкѣ, или думать, что интересы его въ ту пору были пренебрежены; что дѣло это ведено было стряпчимъ его, мистеромъ Мёджемъ, однимъ изъ самыхъ-почтенныхъ людей въ профессіи, и что нѣсколько лѣтъ времени обыкновенно составляютъ всю разницу въ предметахъ этого рода. Кромѣ-того, онъ объявилъ, что прежде, чѣмъ онъ, Геммонъ, станетъ вмѣшиваться далѣе въ это дѣло, онъ проситъ его милость написать къ мистеру Мёджу, приложивъ къ письму проектъ сдѣлки, предложенной мистеромъ Геммономъ, и просить его сказать свое мнѣніе. Графъ сдѣлалъ все, что ему было сказано, и черезъ нѣсколько дней получилъ отвѣтъ. Мистеръ Мёджъ былъ очень-радъ, что предстоитъ возможность такой выгодной сдѣлки, не находилъ ни малѣйшаго препятствія къ выполненію ея и изъявлялъ готовность съ своей стороны содѣйствовать мистеру Геммону всячески и во всякое время, какое только его милости угодно будетъ назначить. Такимъ-образомъ, мистеръ Геммонъ оказывалъ графу существенную и очень-важную услугу. Что же касается до мистера Мёджа, то нетрудно понять, какимъ образомъ вышло съ его стороны такое опущеніе. Онъ былъ человѣкъ ужь очень-старый, сталъ богатъ и лѣнивъ и занимался дѣлами не съ прежнею своею энергіею, а дремалъ, переваливая ихъ, такъ-сказать, со-дня-на-день. Кромѣ-того, вслѣдствіе своей устарѣлой методы и постоянно-уменьшавшагося круга связей, онъ не могъ воспользоваться всѣми рессурсами, открытыми для людей молодыхъ и дѣятельныхъ. Такимъ-образомъ, хотя капиталы въ послѣднее время умножились и, слѣдовательно, ихъ можно было получить за меньшіе проценты, чѣмъ десять лѣтъ тому назадъ, когда графъ принужденъ былъ занять большую сумму денегъ подъ залогъ, старый мистеръ Мёджъ оставлялъ дѣло въ прежнемъ положеніи, въ которомъ оно и продолжало бы находиться, еслибъ не случайное вмѣшательство Геммона; потому-что графъ самъ не былъ дѣловымъ человѣкомъ, терпѣть не могъ говорить съ кѣмъ-нибудь о томъ, что его имѣніе заложено, не любилъ даже думать о томъ и полагался вполнѣ на стараго мистера Мёджа, надѣясь, что онъ наблюдаетъ довольно-зорко за интересами своего знатнаго кліента. Графъ отдалъ письмо своего стряпчаго мистеру Геммону и просилъ его, нетеряя времени, вступить въ сношенія съ мистеромъ Мёджемъ, для приведенія въ дѣйствіе предположеннаго трансферта. Геммонъ взялся за это дѣло, и замѣтивъ, что онъ успѣлъ стать на твердую ногу въ добромъ мнѣніи графа, котораго въ настоящее время привязывали къ нему еще и собственныя выгоды, разсудилъ, что онъ можетъ теперь безопасно покинуть Яттонъ и возвратиться въ Лондонъ, чтобъ заняться разными предметами, нетерпящими отлагательства.

Передъ отъѣздомъ, впрочемъ, онъ имѣлъ длинный разговоръ съ Титмаузомъ, въ-теченіе котораго сообщилъ своему, теперь ужь совершенно-покорному кліенту, нѣсколько простыхъ, легко-понятныхъ и опредѣлительныхъ наставленій насчетъ того, какой дороги онъ долженъ былъ держаться въ своихъ поступкахъ, дороги, которая одна могла привести къ осуществленію его постоянныхъ выгодъ, и отъ которой Геммонъ запретилъ ему уклоняться, подъ опасеніемъ самыхъ непріятныхъ послѣдствій. Графъ Дреддлинтонъ, которому дѣйствительно жаль было разстаться съ человѣкомъ такого ума и такого очаровательно-почтительнаго обращенія, прощаясь съ мистеромъ Геммономъ, обнаружилъ самую крайнюю степень любезности, какая только могла быть совмѣстна съ чувствомъ собственнаго достоинства.

Чѣмъ долѣе графъ продолжалъ жить въ Яттонѣ, въ которомъ онъ поселился и устроился точно такъ же покойно и ловко, какъ еслибъ онъ нанялъ домъ, обыкновеннымъ путемъ, на всю осень, тѣмъ болѣе онъ былъ пораженъ красотами Яттона; и чѣмъ чаще представлялись онѣ его уму, тѣмъ живѣе становилось его сожалѣніе насчетъ разрыва семейныхъ интересовъ, существовавшаго такъ долго, тѣмъ сильнѣе остановилось желаніе воспользоваться удобнымъ случаемъ, который, какъ онъ думалъ, само Провидѣніе нарочно ниспосылало, чтобъ соединить ихъ. Во время уединенныхъ прогулокъ онъ думалъ съ глубокой заботой о своихъ преклонныхъ годахъ и замѣтно-увеличивающейся слабости. Положеніе его дѣлъ было неудовлетворительно. Далѣе, онъ оставлялъ послѣ себя единственную дочь, на которую одну упадетъ современемъ великолѣпная отвѣтственность поддерживать славу его древняго рода. Тогда приходилъ ему на умъ новооткрытый родственникъ, мистеръ Титмаузъ, единственный и прямой обладатель этой прекрасной родовой собственности, человѣкъ простодушный и довѣрчивый, съ чувствами искренняго уваженія къ нимъ, главамъ своего семейства, притомъ, несомнѣнный и неоспоримый патронъ мѣстечка Яттона, питавшій и громко-признававшій одинакія съ нимъ политическія убѣжденія, человѣкъ, который рѣдкимъ соединеніемъ личныхъ достоинствъ съ случаемъ, вознесенъ былъ на высшую точку популярности, въ высшей сферѣ общества, и который, сверхъ-того, оставался ближайшимъ наслѣдникомъ (послѣ него и послѣ леди Сесиліи) древняго баронства Дреддлинкуртъ и владѣній, съ нимъ соединенныхъ. И какъ мало, если по правдѣ сказать, можно было противопоставить эгому всему. Странность обращенія, за которую, если и можно было винить, то одну только природу. Далѣе, склонность къ щегольству, маленькій недостатокъ знанія приличій свѣтскаго этикета, быстро-пополняемый ежедневнымъ опытомъ и навыкомъ въ обращеніи съ людьми, а наконецъ, небольшое пристрастіе къ удовольствіямъ обѣденнаго стола, которое, безъ-сомнѣнія, исчезнетъ съ той минуты, когда онъ будетъ имѣть предметъ постоянной и облагороживающей привязанности. Таковъ былъ Титмаузъ. Онъ до-сихъ-поръ, конечно, не дѣлалъ никакихъ попытокъ сблизиться съ леди Сесиліею, не обнаруживалъ даже къ тому никакого расположенія, несмотря на всѣ многочисленные и благопріятные случаи, постоянно къ тому представлявшіеся. Но развѣ нельзя было этого приписать вполнѣ крайней неувѣренности его въ самомъ-себѣ и въ сбыточности претензій своихъ на руку такой высокой особы, какъ леди Сесилія? Но, конечно, можно было другимъ образомъ объяснить себѣ его поведеніе. Не успѣлъ ли онъ уже запутаться въ какую-нибудь постороннюю привязанность? Въ столичномъ обществѣ за нимъ гонялись такимъ неслыханнымъ образомъ въ самый первый его сезонъ. Можетъ-быть, его сердце было уже уловлено? Всякій разъ, какъ графъ останавливался на такой печальной возможности, если это случалось въ ту пору, когда онъ лежалъ проснувшись въ постели, съ нимъ дѣлался припадокъ невыносимаго безпокойства и безсонницы. Онъ вставалъ и, набросивъ халатъ, ходилъ по комнатѣ иногда цѣлый часъ, припоминая себѣ имена всѣхъ женщинъ, которыя, по его понятію, могли бы разставить сѣти Титмаузу, чтобъ пріобрѣсти его для своихъ дочерей. Потомъ, дѣло зависѣло, конечно, и отъ самой леди Сесиліи; но онъ зналъ, что она не пошла бы, наперекоръ его желаніямъ, и потому, на этотъ счетъ, онъ не опасался никакого затрудненія. Она всегда спокойно покорялась его волѣ, имѣла такое же высокое чувство родоваго достоинства, какъ и онъ самъ, и нерѣдко участвовала съ нимъ въ его глубокомъ сожалѣніи о раздѣлѣ семейныхъ интересовъ. Она была все-еще не замужемъ, а между-тѣмъ, по смерти отца, она получала титулъ пера, по собственному праву и всю фамильную собственность. Причудливость, думалъ графъ, одна мѣшала ей до-сихъ-поръ съискать себѣ партію; но онъ былъ увѣренъ, что она не дозволитъ этой причинѣ служить препятствіемъ на пути къ такой отличной семейной сдѣлкѣ, какая произошла бы отъ ея союза съ Титмаузомъ. А тамъ, думалъ онъ, когда союзъ ужь будетъ заключенъ и онъ успѣетъ обезпечить ей отъ Титмауза приличную запись, если и окажется какая-нибудь несообразность характеровъ, или недостатокъ симпатіи, то въ самомъ худшемъ случаѣ все-таки они могутъ отдѣлиться и разъѣхаться, не прибѣгая къ формальному разводу, средство, которое, думалъ графъ, съ каждымъ днемъ теперь входитъ болѣе-и-болѣе въ употребленіе, не навлекаетъ ни на одну изъ сторонъ никакого укора и оставляетъ всегда во власти ихъ сойдтись опять, если вздумается. А что касается до одежды и до обращенія Титмауза, то, допуская, что они были немного-странны, можно было надѣяться, что одного слова ея будетъ довольно, чтобъ возвысить его, въ этомъ отношеніи, до степени джентльмена. Такъ думалъ ея нѣжный и разсудительный отецъ; такъ думала тоже и она, изъ чего, очевидно, слѣдуетъ, что еслибъ только Титмаузъ былъ однажды направленъ на истинный путь, еслибъ ему дано было почувствовать гдѣ его долгъ сходится съ его интересомъ — все остальное было бы дѣло простое и легкое. Осуществить такое желательное положеніе вещей, дать молодымъ людямъ случай вполнѣ узнать другъ друга и привязаться другъ къ другу — было одною изъ нѣсколькихъ цѣлей, которыя графъ имѣлъ въ виду, принимая приглашеніе въ Яттонъ. Но время уходило, а между-тѣмъ еще никакого рѣшительнаго шага не было сдѣлано. Конечно, ледяная холодность леди Сесиліи, окаменяющая равнодушіе ея обращенія, ея флегматическій темпераментъ и надменная спѣсь были качества, способныя скорѣе оттолкнуть, чѣмъ ободрить попытки человѣка, расположеннаго искать ея руки, въособеиности, такого человѣка, какъ Титмаузъ; несмотря на то, однакожь, безъ вѣдома графа, были люди, горѣвшіе нетерпѣніемъ завладѣть такими высокими прелестями, люди, которыхъ не могли отбить отъ нея такія пустяки. Не знаю, повѣрите ли вы, по мистеръ Веномъ Тэфтъ, искавшій давно ужь для себя аристократической супруги, счелъ возможнымъ овладѣть сердцемъ леди Сесиліи, очаровать ея умъ выставкою своихъ блестящихъ талантовъ и, пользуясь относительнымъ уединеніемъ Яттона, выпекать удобный случай къ достиженію своей цѣли. Дѣло довольно-невѣроятное, а между-тѣмъ это было дѣйствительно такъ. Ослѣпленный самолюбіемъ, которое заставляло его думать, что онъ особенно-пріятенъ женщинамъ, Тэфтъ, наконецъ, имѣлъ невообразимое дурачество и самонадѣянность открыться въ любви. На другой день, послѣ одного вечера, въ который онъ выказалъ себя, какъ онъ полагалъ, необыкновенно-блестящимъ образомъ, онъ объявилъ леди Сесиліи, что его сердце ужь болѣе не принадлежитъ ему и что оно взято въ плѣнъ ея неотразимыми прелестями. Надежда его была напрасна: онъ такъ же мало могъ ожидать успѣха, какъ воробей, который захотѣлъ бы сдружиться съ величавымъ лебедемъ. Леди Сесилія нѣсколько минутъ съ трудомъ могла понять, что онъ нешутя дѣлаетъ ей предложеніе. Наконецъ, однакожь, онъ успѣлъ убѣдить ее въ томъ, и тогда ея прищуренные взоры, ея томно-спѣсивые жесты выразили все удивленіе, какое только они могли изобразить. Увидѣвъ свою неудачу, бѣдный Тэфтъ вспыхнулъ весь огнемъ.

— Не приняли ли вы меня, по ошибкѣ, за миссъ Максплейханъ? сказала она съ едва — замѣтною улыбкой: — вы съ мистеромъ Титмаузомъ и съ маркизомъ, говорятъ, вчера послѣ обѣда сидѣли долѣе обыкновеннаго.

Тэфтъ былъ совершенно уничтоженъ. Не-уже-ли ея милость намекала, что онъ говоритъ не въ трезвомъ видѣ? Слова замирали у него на языкѣ.

— И увѣряю васъ, леди Сесилія… пробормоталъ онъ.

— О, теперь я понимаю: вы, вѣроятно, репетируете для домашняго театра леди Тодри. Что вы играете тамъ, въ будущемъ мѣсяцѣ? Ну, и вамъ должна сказать, что изъ насъ выйдетъ прекрасный Ромео.

Въ эту минуту вошелъ грлфъ и леди Сесилія, съ томной улыбкой увѣдомила его, что мистеръ Тэфтъ сейчасъ декламировалъ удивительно какъ хорошо любовную сцену, которую онъ училъ наизусть для домашняго театра Леди Тодри; на что графъ отвѣчалъ съ добродушною улыбкой, что онъ желалъ бы посмотрѣть и послушать, еслибъ это не слишкомъ обезпокоило мистера Тэфта. Еслибъ этотъ джентльменъ могъ залѣзть въ каминную трубу непримѣтнымъ образомъ, онъ навѣрное въ первую минуту отдыха и безопасности сталъ бы молить Бога, чтобъ леди Сесилія повѣрила, что онъ дѣйствительно игралъ сцену. Онъ рѣшился дождаться ухода графа, который дѣйствительно ушелъ черезъ нѣсколько минутъ; и когда ея милость съ отверженнымъ любовникомъ остались снова одни:

— Еслибъ я былъ виноватъ передъ вами въ дерзости, леди Сесилія… началъ онъ съ трепетнымъ напряженіемъ и съ оченьжалкимъ видомъ.

— Нисколько, мистеръ Тэфтъ, отвѣчала она, спокойно улыбаясь: — или, даже, если вы и были, я вамъ прощаю все съ однимъ условіемъ…

— Вамъ стоитъ только назвать…

— Съ условіемъ, что вы повторите все сказанное передъ миссъ Максплейханъ… или, нельзя ли будетъ устроить нѣжную сцену съ моей горничной Анетъ — прехорошенькая дѣвушка и ея ломаный выговоръ…

— Мы леди, вы ужъ слишкомъ со мною строги; но я чувствую, что я это вполнѣ заслужилъ. Все-таки, зная ваше доброе сердце, я осмѣливаюсь просить васъ объ одной милости, въ которой если вы мнѣ откажете, то черезъ часъ я долженъ буду оставить Яттонъ. Я умоляю васъ, миледи, изъ состраданія къ моимъ чувствамъ, не говорите объ этой сценѣ никому.

— Если вы этого желаете, мистеръ Тэфтъ, то я сохраню вашу тайну, отвѣчала она, ласковѣе и серьёзнѣе, чѣмъ когда-нибудь до-сихъ-поръ.

Оставленный, наконецъ, одинъ, онъ съ трудомъ могъ дать себѣ отчетъ: кого онъ ненавидѣлъ болѣе: себя или леди Сесилію. Нѣсколько дней спустя, маркизъ Гант-Жонъ де-Мильфлёръ, собираясь покинуть Яттонъ, искалъ удобнаго случая повергнуть себя, блестящаго, неотразимаго маркиза, къ ногамъ всепобѣждающей леди Сесиліи, будущей леди Дредлинкуртъ, съ титуломъ пера по собственному праву и наслѣдницѣ родовыхъ имѣній. Онъ ужь дѣлалъ разъ шесть то же самое съ разными женщинами, изъ которыхъ всѣ были съ богатымъ состояніемъ, а многія, притомъ, и знатнаго рода. Манера его была чрезвычайно-деликатна и привлекательна; но леди Сесилія, слегка покраснѣвъ (потому-что она дѣйствительно была довольна), спокойно отказала ему. Онъ увидѣлъ, что не было ни малѣйшей надежды и нѣсколько минутъ чувствовалъ себя въ невыразимо-глупомъ положеніи; но скоро оправясь, принялъ видъ тонкой шутливости и привелъ ее въ такое хорошее расположеніе духа, что, забывъ на минуту обѣщаніе, данное бѣдному Тэфту, она, подъ строжайшимъ секретомъ, разсказала маркизу о предложеніи, которое мистеръ Тэфтъ успѣлъ сдѣлать ей прежде его! Лицо маркиза вспыхнуло и зардѣлось и непонимая самъ того, что происходило въ душѣ его, онъ испыталъ невыносимое чувство: ему показалось, будто онъ и Тэфтъ были два низкіе интриганта и, что еще хуже, смѣшные и обнаруженные интриганта. Почти первый разъ въ своей жизни, онъ пришелъ въ замѣшательство отъ минутнаго стеченія мыслей и чувствъ, которое оковало ему языкъ. Наконецъ:

— Я полагаю, леди Сесилія, сказалъ онъ тихимъ тономъ, съ огорченнымъ видомъ и съ такимъ взглядомъ, который сдѣлалъ болѣе въ его пользу, передъ леди Сесиліей, чѣмъ тысяча самыхъ лестныхъ фразъ: — что и я такимъ же образомъ буду предметомъ забавы для вашей милости наравнѣ съ мистеромъ Тэфтомъ.

— Сэръ, отвѣчала она гордо и покраснѣла: — мистеръ Тэфтъ и маркизъ Гант-Жонъ де-Мильфлёръ — двѣ совершенно-разныя особы. Я удивляюсь, monsieur le marquis, какъ вы могли мнѣ сдѣлать такое замѣчаніе.

Этими словами онъ былъ очень утѣшенъ и не боялся болѣе, что она его обнаружитъ передъ Тэфтомъ такимъ же образомъ, какъ Тэфтъ былъ обнаруженъ передъ нимъ. Несмотря на то, онъ ошибся. Не знаю, проститъ ли читатель леди Сесиліи ея двойное нарушеніе даннаго слова, но, дня два спустя, случайно встрѣгясь наединѣ съ Тэфтомъ, отчасти изъ состраданія къ своему отвергнутому и горько-обиженному обожателю, частью изъ женскаго тщеславія, а частью по какому-то проблеску равномѣрнаго правосудія, вынуждавшему ее сдѣлать какое-нибудь вознагражденіе Тэфту за то, что онъ былъ обнаруженъ передъ маркизомъ, она, подъ строжайшимъ секретомъ, открыла первому, что его примѣру послѣдовалъ и маркизъ; но при этомъ, она опустила изъ вида отличное правило, «не начинай ничего, не подумавъ сперва о послѣдствіяхъ». Ея милости не пришло въ голову одно очень-естественное послѣдствіе нарушенія обѣщаннаго, а именно, что Тэфтъ спроситъ ее непремѣнно: сохранила ли она его тайну? Онъ такъ и сдѣлалъ. Она покраснѣла до ушей, и хотя, такъ же какъ ея папа, она могла бы отвѣчать двусмысленностью, нечувствуя себя въ силахъ солгать, но тутъ она была въ такой дилеммѣ, изъ которой ничто, кромѣ прямой лжи, не могло ее выпутать; а потому, увѣреннымъ тономъ, но съ пылающимъ лицомъ, она просто сказала ложь и при этомъ съ досадой прочла въ глазахъ мистера Тэфта, что онъ ей не вѣритъ. Что можетъ превзойдти комическое замѣшательство маркиза и мистера Тэфта, когда, послѣ-всего случившагося, имъ приходилось оставаться вдвоемъ! Какъ страшно было каждому изъ нихъ думать, что другой, можетъ-быть, знаетъ столько же, сколько и онъ, а между-тѣмъ, какъ въ этомъ увѣриться? Но возвращаемся къ графу Дреддлинтону (дѣйствительно незнавшему ничего о предложеніяхъ Маркиза и мистера Тэфта): задача, которая теперь мучила его милость, состояла въ томъ, какъ бы, некомпрометируя собственнаго достоинства и невредя любимой надеждѣ преждевременнымъ обнаруженіемъ своихъ видовъ, развѣдать мысли Титмауза насчетъ желаемаго союза? Какъ пробить лёдъ? Какъ начать разговоръ объ этомъ вопросѣ? Эту великую задачу графъ вертѣлъ и перевертывалъ въ своемъ умѣ довольно-долго. Теперь, замѣтьте: когда безтолковому человѣку прійдется, наконецъ, дѣйствовать, то какъ бы за долго онъ ни предвидѣлъ эту необходимость, какъ бы твердо онъ ни увѣренъ былъ въ предстоящей надобности выбрать тотъ или другой образъ дѣйствія и, слѣдовательно, какой долгій срокъ онъ не имѣлъ бы для соображенія, онъ остается въ смущеніи и нерѣшимости до самой послѣдней минуты, и тогда дѣйствуетъ наконецъ чисто, какъ орудіе каприза и случая. Такъ было и съ графомъ Дреддлинтономъ. Онъ думалъ о пяти или шести разныхъ манерахъ начать дѣло съ Титмаузомъ и рѣшался поочереди на каждую изъ нихъ; но когда ожиданная минута пришла, онъ потерялъ ихъ всѣ изъ вида, среди внутренняго смущенія и тревоги.

Былъ полдень и Титмаузъ, покуривая сигару, ходилъ медленно взадъ и впередъ съ засунутыми въ карманы руками и упертыми въ бока, по еловой алеѣ въ концѣ сада, единственному мѣсту, гдѣ онъ могъ наслаждаться этимъ роскошнымъ удовольствіемъ впродолженіе жительства своихъ великихъ гостей. Увидѣвъ, что Титмаузъ замѣтилъ его и бросилъ въ сторону свою сигару, графъ просилъ его продолжать куритъ, а самъ старался успокоиться и придать себѣ твердости, размышляя о своемъ безконечномъ превосходствѣ надъ Титмаузомъ во всѣхъ отношеніяхъ; но все это было напрасно.

А между-тѣмъ, отъ какого безпокойства и замѣшательства былъ бы избавленъ графъ, еслибъ онъ могъ знать объ одномъ маленькомъ фактѣ, о томъ именно, что мистеръ Геммонъ, безъ вѣдома его милости, былъ могущественнымъ союзникомъ его въ дѣлѣ достиженія той великой цѣли, которая лежала такъ близко къ сердцу графа! Да, это было дѣйствительно такъ. Геммонъ употребилъ въ дѣло все свое искусство, воспользовался всѣмъ своимъ таинственнымъ вліяніемъ на Титмауза, чтобъ убѣдить его сдѣлать, во всякомъ случаѣ, по-крайней-мѣрѣ хоть попытку передъ своею знатною родственницей. Понимая, однакожь, какъ необходимо было раздѣлаться съ старою любовью, прежде-чѣмъ заводить новую, онъ началъ съ того, что объяснилъ Титмаузу, какъ напрасна и безнадежна и даже недостойна его была страсть къ бѣдной миссъ Обри. Здѣсь, впрочемъ, Геммонъ не встрѣтилъ такого большаго затрудненія, какъ онъ ожидалъ, потому-что образъ миссъ Обри, давнымъ-давно былъ вытолканъ изъ воспоминанія Титмауза безчисленными, блестящими и свѣтскими женщинами, въ кругу которыхъ онъ проводилъ послѣднее лѣто. Поэтому, когда мистеръ Геммонъ увѣдомилъ его, что миссъ Обри захворала чахоткой и что, сверхъ-того, когда онъ (Геммонъ), во исполненіе обѣщанія, даннаго имъ Титмаузу, выбравъ удобный случай, ходатайствовалъ за него, то она презрительно отвергла даже малѣйшую мысль о союзѣ (все это, разумѣется, было вымышлено)…

— Какъ, чортъ возьми! не-уже-ли, въ-самомъ-дѣлѣ? воскликнулъ Титмаузъ съ ведомъ гнѣвнаго удивленія. — Дѣвчонка очень-хорошая, конечно, продолжалъ онъ, стряхивая пепелъ своей сигары съ равнодушнымъ видомъ: — да только это ужь черезчуръ крѣпкая шутка съ ея стороны, клянусь Богомъ, черезчуръ! Но, какъ вы думаете, Геммонъ, не-уже-ли она воображала серьёзно, что я дѣйствительно полагаю жениться на ней? Хмъ!…

Тутъ онъ подмигнулъ глазкомъ Геммону и потомъ медленно выпустилъ изо рта дымъ. Геммонъ поблѣднѣлъ отъ борьбы, возбужденной въ немъ послѣдними словами гнуснаго маленькаго басурмана. Онъ совладалъ, однакожь, съ собой и успѣлъ сохранить молчаніе.

— Ну, продолжалъ Титмаузъ: — пустивъ еще раза два дымъ изо рта, съ видомъ соболѣзнованія: — если бѣдной дѣвчонкѣ суждено умереть… ну, что жь дѣлать, бѣда еще небольшая. Чертовски-бѣдны они всѣ, говорятъ. Это обидно, между-прочимъ, Геммонъ, что самыя хорошенькія дѣвчонки пропадаютъ, какъ на зло, раньше всѣхъ.

Только-что Геммонъ успѣлъ побѣдить себя совершенно, онъ началъ подстрекать тщеславіе и честолюбіе Титмауза, изображая ему блескъ родственнаго союза съ послѣднею представительницею такого древняго и сланнаго дома.

— И дѣйствительно, какъ подумаешь, говорилъ онъ: — нельзя не согласиться, что это было слишкомъ-огромное предпріятіе и что она, по всей вѣроятности, не захочетъ и думать объ этомъ, потому-что она отказала множеству молодыхъ лордовъ! Будетъ имѣть званіе пера по собственному праву, съ независимымъ доходомъ 5000 фунтовъ въ годъ, съ резиденціями, дворцами и замками, во всѣхъ четырехъ концахъ Англіи!

Такія рѣчи раздражали Титмауза и раздували тщеславіе его такъ сильно, какъ только могъ желать мистеръ Геммонъ, который, сверхъ-того, при послѣднемъ свиданіи съ кліентомъ своимъ, передъ отъѣздомъ изъ Яттона, какъ мы ужь говорили, очень-торжественно объявилъ ему, что отъ успѣха его въ дѣлѣ союза съ леди Сесиліею зависѣло рѣшительно сохраненіе всего имѣнія яттонскаго въ его рукахъ. Такимъ-то образомъ произошло, что Титмаузъ желалъ жениться на леди Сесиліи гораздо-сильнѣе даже, чѣмъ графъ желалъ устроить такое благополучное происшествіе. Въ самую ту минуту, когда онъ увидѣлъ графа, прохаживавшагося взадъ и впередъ по еловой алеѣ, и вдыхалъ успокоительное вліяніе своей сигары, его мучили опасенія, что такой призъ былъ слишкомъ-великолѣпенъ для него и онъ задавалъ себѣ поминутно безпрестанно-возвращающійся въ голову вопросъ: какъ бы ему, чортъ возьми! пустить это дѣло въ ходъ? Встрѣча графа съ Титмаузомъ — двухъ человѣкъ, подстрекаемыхъ одинакими желаніями и удерживаемыхъ одинакими опасеніями, похожа была на встрѣчу хитрыхъ дипломатовъ, сходящихся съ намѣреніемъ перехитрить другъ друга въ достиженіи цѣлей, безъ вѣдома ихъ, совершенно-согласныхъ.

— Скажите, мистеръ Титмаузъ, началъ графъ ласково, выступая съ граціозной рѣшительностью изъ тумана замѣшательства и путаницы, который царствовалъ у него въ головѣ: — о чемъ это вы думаете? потому-что вы, кажется, о чемъ-то думаете, и небольшой, вѣжливый смѣхъ сопровождалъ послѣднія слова.

— Клянусь Богомъ!.. я… извините графъ, но я не могу понять какимъ образомъ вы объ этомъ узнали, пробормоталъ Титмаузъ и вдругъ покраснѣлъ какъ ракъ.

— Сэръ, отвѣчалъ графъ, такъ удачно, какъ ему еще ни разу въ жизни не случалось: — нисколько не странно, если выходитъ такъ, что, по всей вѣроятности, мы, можетъ-быть (замѣтьте, сэръ, я говорю: можетъ-быть,) думаемъ объ одномъ и томъ же предметѣ. Титмаузъ продолжалъ краснѣть сильнѣе и сильнѣе, уставивъ глаза безмолвно и съ какою-то странною полуубкою на своего знатнаго собесѣдника, который, заложивъ руки за спину, шелъ съ нимъ рядомъ.

— Сэръ, продолжал и графъ вполголоса: — я вполнѣ цѣню то деликатное затрудненіе, въ которомъ я замѣчаю, вы находитесь въ эту минуту…

— Милордъ, вы очень-любезны, произнесъ Титмаузъ, вдругъ снимая свою шляпу и кланяясь очень-низко. Графъ тоже дотронулся до шляпы съ гордымъ, но очень-довольнымъ видомъ — и снова наступилъ короткій промежутокъ молчанія, на этотъ разъ прерванный Титмаузомъ.

— Стало-быть, ваша милость изволите полагать, что это возможно? спросилъ онъ очень-робко, но съ большимъ нетерпѣніемъ.

— Сэръ, я имѣю честь увѣрить васъ, что на сколько это отъ меня зависитъ, я не вижу никакого препятствія…

— Да; но извините меня, милордъ, вотъ изволите видѣть, ваша милость… я хочу сказать… изволите видѣть…

— Сэръ, я полагаю, мало того, я увѣренъ, что я понимаю вашу мысль, перебилъ графъ, желая облегчить явное замѣшательство своего собесѣдника: — но я не вижу ничего такого, что бъ должно было васъ безпокоить… (Какъ интересно было слѣдить за таинственнымъ процесомъ, посредствомъ котораго эти два могущественные разсудка постепенно приближались къ у разумѣнію другъ друга! То было какое-то уравненіе съ неизвѣстною величиною, отъискиваемою посредствомъ выключенія извѣстныхъ).

— Въ-самомъ — дѣлѣ, милордъ? воскликнулъ Титмаузъ довольно-живо.

— Сэръ, вы знаете поговорку одного изъ великихъ… я хочу сказать что это… но вы вѣрно сами знаете… однимъ словомъ: ничѣмъ не рискуя, ничего не получишь.

— Я бы готовъ рисковать чѣмъ-угодно, милоріъ, еслибъ я только думалъ, что могу получить то, что желаю.

— Сэръ… воскликнулъ графъ снисходительно.

— Еслибъ ваша милость были только такъ необыкновенно-добры и любезны, согласились бы намекнуть о томъ ея милости, въ родѣ того, то-есть, такъ-сказать, милордъ, пробили бы ледъ для меня и проч…

— Сэръ, я могу увѣрить васъ, что леди Сесилія, молодая дѣтища съ такимъ высоко-деликатнымъ чувствомъ…

— Такъ, стало-быть, ваша милость въ-самомъ-дѣлѣ изволите думать, что я имѣю какую-нибудь возможность? перебилъ Титмаузъ съ робкимъ любопытствомъ. — Она, вѣроятно, говорила объ этомъ вашей милости?

Такое странное понятіе о деликатности молодой дѣвицы немного озадачило его почтеннаго родственника. Что ему было отвѣчать. Онъ и она дѣйствительно часто упоминали объ этомъ другъ другу; но тутъ вопросъ предложенъ былъ прямо съ плеча. Графъ былъ слишкомъ-спѣсовъ, чтобъ сказать прямую ложь и снисходилъ до двусмыслія только въ случаѣ крайней необходимости.

— Сэръ, отвѣчалъ онъ запинаясь: — безъ-сомнѣнія, я долженъ сказать, что иногда, когда ваше вниманіе становилось слишкомъ-замѣтно…

— Повѣрьте, милордъ, клянусь Богомъ, я никогда не имѣлъ въ мысляхъ… перебилъ Титмаузъ серьёзно. — Тысячу разъ прошу извиненія у вашей милости; я право не думалъ ничего обиднаго…

— Что жь за бѣда, сэръ, что жь за бѣда! Я не нахожу ничего обиднаго, возразилъ графъ очень-ласково. — Сэръ, я знаю человѣческое сердце очень-хорошо и, проживъ столько лѣтъ на свѣтѣ, слава Богу, могу понять, что мы не всегда владѣемъ своими чувствами.

— Вотъ именно ваша милость изволили сказать совершенную правду.

— Не воображайте, мистеръ Титмаузъ, чтобъ я думалъ, что ваше вниманіе можетъ быть непріятно для леди Сесиліи; совсѣмъ нѣтъ. Я по совѣсти не могу сказать ничего подобнаго.

— О, милордъ! воскликнулъ Титмаузъ, снимая шляпу, кланяясь и кладя руку на грудь, въ которой маленькое сердечко его билось необыкновенно-сильно и внятно.

— Вызнаете пословицу: робкое сердце^[37]… ха, ха! замѣтилъ графъ тихо и весело.

— Право, милордъ, тутъ есть съ чего оробѣть, могу васъ увѣрить. Я не привыкъ къ этимъ вещамъ, милордъ; но еслибъ ваша милость были такъ добры, согласились бы замолвить за меня хоть одно словечко передъ леди Сесиліею, чтобъ пустить насъ въ ходъ, милордъ. Самой малости было бы довольно, милордъ.

— Хорошо, мистеръ Титмаузъ, отвѣчалъ графъ съ благосклонною улыбкою: — если ваша скромность такъ велика, то я постараюсь быть вашимъ уполномоченнымъ передъ леди Сесиліей. Если вы будете такъ счастливы, мистеръ Титмаузъ, прибавилъ онъ вслѣдъ за тѣмъ, перемѣняя тонъ: — что успѣете заслужить расположеніе леди Сесиліи, то вы увидите, какое неоцѣненное сокровище вы пріобрѣли.

— О, конечно, особенно, если принять во вниманіе высокій санъ ея милости — это будетъ такъ снисходительно съ ея стороны. Между-прочимъ, мнѣ хотѣлось бы знать: если мы съ ней успѣемъ поладить и она за меня выйдетъ замужъ, будетъ ли она называться: мистриссъ Титмаузъ, или я буду называться лордъ Титмаузъ — мнѣ бы очень-любопытно было знать, какъ это будетъ? Конечно, милордъ, это только насчетъ леди Сесиліи я этимъ интересуюсь, потому-что для меня это будетъ все-равно, если я на ней женюсь.

Графъ смотрѣлъ на него съ удивленнымъ и опечаленнымъ выраженіемъ. Онъ тотчасъ, однакожь, отвѣчалъ спокойно и серьёзно: — сэръ, это не лишній вопросъ. Хоть я и не предполагалъ, чтобъ вы могли… но… однимъ словомъ, леди Сесилія сохранитъ свой санъ и сдѣлается леди Сесилія Титмаузъ, то-есть, покуда я живъ, а послѣ моей смерти, она наслѣдуетъ баронство Дредлникуртъ и тогда будетъ называться, безъ-сомнѣнія, леди Дреддлинкуртъ.

— А что же я-то буду тогда? спросилъ Титмаузъ съ жаднымъ нетерпѣніемъ.

— Сэръ, вы, разумѣется, останетесь попрежнему мистеръ Титмаузъ.

— Какъ, милордъ, неужли въ-самомъ-дѣлѣ? перебилъ онъ съ опечаленнымъ видомъ. — Мистеръ Титмаузъ и леди Дредлникуртъ? Извините меня, милордъ, но это какъ-то непохоже на мужа и жену…

— Сэръ, это такъ было, будетъ и должно быть всегда, отвѣчалъ графъ, важно.

— Конечно, однакожь, извините меня, милордъ, бракъ очень-серьёзное дѣло, какъ извѣстно вашей милости.

— Да, сэръ, конечно, отвѣчалъ графъ, и мракъ замѣтно отуманилъ его лицо.

— Скажите, продолжалъ Титмаузъ: — что, еслибъ леди Сесилія умерла прежде меня?

Графъ молча устремилъ на Титмауза взоръ отца, хотя, конечно, очень-глупаго, и потомъ съ замѣтнымъ трепетомъ голоса, отвѣчалъ: «Сэръ, вы мнѣ дѣлаете довольно-страиные вопросы! Въ такомъ печальномъ случаѣ…»

— О, милордъ, сто разъ прошу у васъ прощенія! Разумѣется, я былъ бы, клянусь вамъ Богомъ, милордъ, я былъ бы въ высшей степени огорченъ, перебилъ Титмаузъ съ немного-встревоженнымъ видомъ.

— Я говорю, сэръ, въ случаѣ, еслибъ отъ леди Дредлинкуртъ не осталось потомства, вы бы наслѣдовали баронскій титулъ; но еслибъ отъ нея остались дѣти, они называлась бы достопочтенными (honourable).

— Какъ! Достопочтенный Титльбетъ Титмаузъ, въ случаѣ если сынъ, и достопочтенная Сесилія Титмаузъ, если дѣвочка?

— Да, сэръ, именно такъ, какъ вы говорите; если только вы не вздумаете принять имя и гербъ Дреддлинтоновъ, вступая въ бракъ съ единственною наслѣдницею…

— Въ-самомъ-дѣлѣ, милордъ? Ей-Богу, это стоитъ того, чтобъ подумать; потому-что я не такъ, чтобъ ужь слишкомъ былъ доволенъ моимъ именемъ. А сколько бы это могло стоить, перемѣнить его теперь, милордъ?

— Да, сказалъ графъ, пораженный этой мыслью, объ этомъ дѣйствительно стоитъ подумать. Въ дѣлѣ такой огромной важности, сэръ, я полагаю, что за расходомъ нечего останавливаться.

Поговоривъ еще немного, графъ приступилъ къ главному вопросу, на которомъ все вертѣлось — къ записямъ и условіямъ брачнаго договора. О! что касается до нихъ, то нашъ герой, который только-что начиналъ оправляться отъ удара, нанесеннаго ему открытіемъ, что этотъ бракъ, какъ бы ни унизилъ онъ леди Сесилію, все-таки не можетъ облагородить его самого, обѣщалъ все, что отъ него хотѣли, и изъявилъ полную готовность предоставить все на благоусмотрѣніе его милости. Скоро послѣ того они разстались; причемъ графъ намекнулъ ему, что онъ надѣется, что въ такомъ безконечно-деликатномъ дѣлѣ, какъ то, о которомъ они сейчасъ говорили, онъ не станетъ спрашивать совѣта ни у кого посторонняго, насчетъ чего Титмаузъ тоже далъ ему слово. Скоро послѣ того, невидавъ еще леди Сесиліи, графъ приказалъ осѣдлать свою лошадь и выѣхалъ на довольно-далекую прогулку, одинъ, въ-сопровожденіи грума. Въ этотъ день и во время этой долгой, тихой, уединенной прогулки верхомъ, онъ старался подумать серьёзно и думалъ дѣйствительно такъ, какъ ему никогда еще не случалось. Первый разъ въ своей жизни онъ позабылъ званіе пера и думалъ о человѣкѣ и объ отцѣ.

Но, что пользы? Скоро, по возвращеніи, онъ увидѣлся съ леди Сесиліей и, вспомнивъ свое обѣщаніе, приготовилъ ее принять, можетъ-быть, на слѣдующій день, предложеніе Титльбета Титмауза.

Удобный случай выдался на другой день поутру. Титмаузъ спалъ, какъ сурокъ, цѣлую ночь, выкуривъ на сонъ грядущій множество сигаръ и выпивъ два или три стакана грога. Но леди Сесилія провела очень-безпокойную, почти безсонную ночь и не явилась къ завтраку. Узнавъ, однакожь, что ея милость сидѣла въ гостиной одна, около полудня, Титмаузъ, который въ промежуткѣ времени, занимался еще прилежнѣе обыкновеннаго своимъ туалетомъ, тихонько заглянулъ въ комнату. Увидѣвъ, что она дѣйствительно сидитъ одна, прислонясь къ спинкѣ софы, онъ, съ сильнымъ біеніемъ сердца, заперь дверь и подошелъ, кланяясь низко. Бѣдная леди Сесилія дрожа, блѣдная какъ полотно, привстала ему на. встрѣчу.

— Здравствуйте, леди Сесилія, началъ Титмаузъ, взявъ стулъ и садясь на немъ прямо противъ нея.

— Вы, кажется, несовсѣмъ-здоровы сегодня, леди Сесилія? спросилъ онъ, замѣтивъ, какъ она блѣдна и какъ мало расположена къ разговору.

— Я совершенно-здорова, отвѣчала она едва-внятно и оба опять замолчали.

— Начинаетъ маленько зимой попахивать? а леди Сесилія — замѣтилъ онъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ затруднительнаго молчанія, выглядывая въ окно. День былъ сумрачный. Буйный вѣтеръ рвалъ сухіе и желтые листья кучами съ высокихъ деревьевъ, которыя виднѣлись невдалекѣ и стояли, качаясь съ печальнымъ, унылымъ стономъ. Послѣдовало новое молчаніе.

— Да, конечно, здѣсь становится довольно-пусто и скучно, отвѣчала наконецъ леди Сесилія. Титмаузъ поблѣднѣлъ и, крутя пальцами свои волосы, устремилъ на нее безсмысленный, возмущающій взоръ, отъ котораго глаза ея потупились въ землю и оставались неподвижно въ этомъ направленіи.

— Я… я надѣюсь, что его милость замолвилъ за меня доброе словечко, леди Сесилія?

— Мой отецъ упоминалъ мнѣ вчера вечеромъ о васъ, отвѣчала она, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Клянусь Богомъ! это очень-любезно съ его стороны, замѣтилъ Титмаузъ, дѣлая отчаянное усиліе, чтобъ не показаться стѣсненнымъ. «Онъ обѣщалъ мнѣ проломить лёдъ за меня, въ этомъ дѣлѣ». За этими словами, послѣдовало. новое молчаніе. — Всякому, знаете ли, надо имѣть что-нибудь такое съ чего бы начать. Клянусь честью все, что онъ вамъ говорилъ обо мнѣ, совершенная правда. Несмотря на глубокое уныніе, леди Сесилія, на минуту открыла широко глаза и поглядѣла на Титмауза съ явнымъ удивленіемъ. — Ну, леди Сесилія, признайтесь мнѣ прямо, по-пріятельски, не говорилъ ли онъ вамъ чего-нибудь особеннаго обо мнѣ; не говорилъ, а? Она не отвѣчала ни слова.

— Я надѣюсь, леди Сесилія, хоть вы какъ-то и невесело смотрите, что вамъ непротивно видѣть меня здѣсь, а? Много есть женщинъ въ Лондонѣ, которыя бы не отказались… но, что толку въ этомъ теперь? Я люблю васъ, право люблю, леди Сесилія! Она дрожала жестоко, видя, какъ онъ подвигаетъ свой стулъ все ближе и ближе къ ней. Ей было тошно, до смерти тошно.

— Я знаю, что это очень-непріятно… то-есть я хочу сказать, что это очень-неловко и затруднительно; но я надѣюсь, что вы любите меня, леди Сесилія? а, немножко? Голова ея опустилась и жгучая слеза пробѣжала по щекѣ. — Надѣюсь, что вы не огорчены, дорогая леди Сесилія? Я очень горжусь и очень-счастливъ. Ахъ, леди Сесилія! Онъ взялъ одну изъ ея худыхъ, бѣлыхъ рукъ, ту, которая была поближе къ нему, и поднесъ ее къ губамъ. Еслибъ осязаніе его было хоть немного-потоньше, онъ бы не могъ не замѣтить легкаго содроганія, пробѣжавшаго по всему тѣлу несчастной леди, когда онъ исполнилъ этотъ подвигъ любезности, и при этомъ — замѣтилъ бы выраженіе на ея лицѣ, очень-похожее на отвращеніе. Онъ видѣлъ часто любовниковъ на театрѣ и, слѣдуя ихъ примѣру, сталъ на одно колѣно, все еще держа руку леди Сесиліи въ своихъ рукахъ и прижимая ее во второй разъ къ губамъ.

— Еслибъ вашей милости только угодно было осчастливить, меня, выйдти за меня замужь! Вы будете владѣть всѣмъ, что я имѣю, и можете смотрѣть на это мѣсто, какъ на ваше собственное! Понимаете ли вы меня, дорогая леди Сесилія? скажите! Я совершенно теряю разсудокъ… любите ли вы меня, леди Сесилія? скажите хоть одно слово!

Слабый, чуть внятный звукъ послышался у нея на губахъ. То было: да. О, бѣдная, бѣдная леди Сесилія! Какая несчастная, гибельная ложь!

— Такъ будь же Богъ мнѣ свидѣтель, дорогая дѣвушка, я люблю васъ! произнесъ онъ съ жаромъ и силой, вставая съ пола. Онъ сѣлъ рядомъ съ ней на софѣ, обнялъ ее одною рукой вокругъ таліи и, схвативъ за руку, поцаловалъ ея блѣдную щеку, которая такъ надменно отодвинута была отъ самонадеянныхъ попытокъ маркиза де-Мильфлёра и полдюжины другихъ, многіе изъ которыхъ были люди съ существенными достоинствами, люди привлекательные и ловкіе, съ талантами, съ умомъ, съ значительнымъ состояніемъ и даже хорошей фамиліи; но, по ея понятію, недовольно-знатнаго рода и недовольно-богатые, чтобъ имѣть право мечтать о союзѣ съ ней.

— Клянусь, леди Сесилія, вы премилая дѣвушка! произнесъ Титмаузъ съ возраставшею энергіею. — И теперь вы принадлежите мнѣ вполнѣ, хоть я и просто «мистеръ Титмаузъ», а вы останетесь: леди Сесилія. И вамъ буду хорошимъ мужемъ! и снова онъ сжалъ ея руку и поцаловалъ ея холодную щеку. Но какъ ни холодны и какъ ни вялы были чувства леди Сесиліи, они начинали приходить въ слишкомъ-сильное раздраженіе, и не позволяли ей оставаться долѣе въ комнатѣ.

— Я надѣюсь, что вы извините меня, мистеръ Титмаузъ, невнятно и быстро проговорила она, вставая съ софы. Возвратясь въ свою комнату, она плакала горько, плакала цѣлый часъ; миссъ Максплейханъ, понимая хорошо причину этихъ слезъ, не знала какъ утѣшить женщину, которая такъ произвольно и такъ обдуманно принесла себя въ жертву маленькому идолу Маммону, унизивъ себя, а вмѣстѣ съ собой и весь свой полъ.

Скоро послѣ того Аврора, модная утренняя лондонская газета, слѣдующимъ образомъ извѣстила публику о счастливомъ происшествіи, которое мы такъ отчетливо описали читателю:

«Молва идетъ, что мистеръ Титмаузъ, тотъ самый, который еще недавно пріобрѣлъ имѣніе Яттонъ, въ Йоркширѣ, и появленіе котораго въ модномъ свѣтѣ произвело такое сильное ощущеніе, находясь ужь и безъ того въ родственной связи съ древнимъ и знаменитымъ семействомъ Дреддлингонъ, входитъ теперь въ еще болѣе-тѣсный союзъ съ этимъ семействомъ, въ качествѣ помолвленнаго жениха прелестной леди Сесиліи, Филиппы, Леопольдины, единственной дочери графа Дреддлинтона и ближайшей наслѣдницы баронства Дредлинкуртъ, древнѣйшаго, если мы не ошибаемся, во всемъ королевствѣ».

"Отечественныя Записки", тт. 87—89, 1853

---

1. См. главу VIII, гдѣ объяснены всѣ эти судебные термины.
2. Приходскія метрическія книги. Прим. пер.
3. Надъ этими воротами, на стѣнѣ, окружающей тюрьму, производятся казни.
4. Одинъ изъ самыхъ грязныхъ кварталовъ Лондона Прим. пер.
5. Слова изъ Экклезіаста. Золотая чаша означаетъ сердце, а повязка серебряная — позвоночный хребетъ.
6. Почта сохраняетъ въ рукахъ, своихъ монополію частной переписки и не позволяетъ отправлять писемъ съ дилижансами; но Англичане придумали на это уловку, конвертъ съ письмомъ и съ адресомъ сперва обвязываютъ накрестъ тесёмкою, а потомъ припечатываютъ печатью и тогда это ужь называется посылка, а не письмо, и отдается смѣло на руки кондуктору дилижанса. Прим. пер.
7. Основный законъ не дозволяетъ членамъ Парламента занимать какія бы то ни было постороннія мѣста и должности, на жалованьѣ отъ правительства, и членъ, нарушающій это правило, тѣмъ самымъ теряетъ свои права. Оттуда возникъ довольно-странный обычай, по которому всякій членъ, желающій оставить Палату, подаетъ просьбу объ опредѣленіи себя на службу къ такъ-называемымъ Чильтернскимъ Сотнямъ, существующимъ, подобно многимъ другимъ предметамъ, въ одномъ только пылкомъ воображеніи Англичанъ. Установленіе сотенъ принадлежитъ ко временамъ Альфреда; подъ этимъ именемъ надо понимать округи, состоящіе изъ нѣсколькихъ деревень или мѣстечекъ и имѣющіе свое особое управленіе. Примеч. пер.
8. На ассизахъ всѣ дѣла, простыя и несложныя, рѣшаются приговоромъ обыкновенныхъ присяжныхъ, выбираемыхъ по жребію съ общаго списка присяжныхъ, который у шерифа долженъ быть въ-готовности. Такія же дѣла, которыя по свойству своему требуютъ тщательнаго обсужденія со стороны лицъ, на которыхъ ни въ какомъ случаѣ не могло бы упасть подозрѣніе въ пристрастіи, рѣшаются посредствомъ спеціальныхъ присяжныхъ, то-есть шерифъ предлагаетъ особый списокъ изъ 48-ми землевладѣтелей, изъ которыхъ каждая сторона имѣетъ право откинуть 12-ть человѣкъ. Прим. къ пер.
9. На шерстяномъ мѣшкѣ, по старинному обычаю Англіи, возсѣдаетъ лорд-канцлеръ. Прим. пер.
10. Арестантская комната въ полиціи.
11. Изъ Троила и Крессады. Слова Нестора въ 3-й сценѣ, 1-го акта. Прим. перев.
12. Читателю, быть-можетъ, покажется страннымъ, какимъ образомъ лордъ Виддрингтонъ, судившій на Ассизахъ въ Йоркѣ, появился вдругъ въ Лондонѣ въ Судѣ Королевской Скамьи; но въ главѣ X, первой части въ примѣчаніи, на стр. 292, мы ужь сказали, что Ассизы не какіе-нибудь особенные суды, а только коммиссіи, разсылаемыя главными судами королевства для разбора и обсужденія дѣлъ на мѣстѣ. Прим. перев.
13. См. ч. II, гл. II, стр. 40.
14. Производитъ дѣла казеннаго интереса и иски казны противъ частныхъ лицъ. Въ этой Палатѣ есть особый аппелляціонный судъ, Court of errors. Смот. ч. I, гл. III, стр. 71. Прим. перев.
15. Court of Equity. См. ч. I, гл. III, стр. 81. Прим. перев.
16. См. ч. II, главу II, стр. 27.
17. Народное прозваніе палача. Прим. перев.
18. Debrett’s Peerage.
19. См. Отчетъ доктора Беббля, о новѣйшихъ землетрясеніяхъ и обрывахъ земли и объ остаткахъ подземныхъ замковъ. Изд. in-4°, стр. 2000—2008. Примѣч. автора.
20. Улица, въ которой много игорныхъ домовъ и клубовъ. Прим. перев.
21. Костюмъ судебнаго сословія. Прим. перев.
22. Нарушеніе такого обѣщанія въ Англіи довольно-часто составляетъ предметъ гражданскаго иска, единственная цѣль котораго обыкновенно состоитъ во взысканіи съ виновнаго денежной пени. Примѣч. перев.
23. Reeve’s History of the English Law. Прим. перев.
24. Блакстона, Комментаріи Англійскаго Права. Прим. перев.
25. См. ч. I, главу III. Прим. перев.
26. См. ч. I, гл. IV.
27. Не мѣшаетъ увѣдомить читателя, что эта странная форма процедуры недавно замѣнена была другою, гораздо-толковѣе и проще. Прим. автора.
28. Цѣнное имущество.
29. Кварталъ города Лондона, гдѣ учатся, живутъ и держатъ свои конторы большое число юристовъ. Прим. перев.
30. Юристы въ Англіи составляютъ съ незапамятныхъ временъ особыя корпораціи, которыя имѣютъ въ своемъ распоряженіи огромные дома (Inns of Court), и пріемъ въ эти корпораціи подчиненъ особымъ правиламъ. Прим. къ пер.
31. Mayhem (maim) — увѣчье, которое лишаетъ человѣка естественныхъ средствъ къ защитѣ, какъ-то: руки, ноги, глаза или передняго зуба. (Юридическій терминъ.) Примѣч. къ перев.
32. Предписаніе объ арестѣ.
33. Центръ Лондона, преимущественно населенный купечествомъ. Прим. перев.
34. Игорные домы.
35. Сложная азартная игра, въ которой употребляютъ вмѣстѣ и карты и кости.
36. Городское Управленіе состоитъ изъ лорда-мера, Совѣта Альдерменовъ и Общиннаго Совѣта. Лорд-меръ — главный представитель распорядительной власти. Альдермены, хотя это званіе и не наслѣдственное, могутъ быть названы аристократами купеческаго сословія. Что касается до Общиннаго Совѣта, то онъ соотвѣтствуетъ Палатѣ Депутатовъ. Прим. перев.
37. Faint heart never winns fair lady. Робкое сердце никогда не завоюетъ красавицы. Прим. перев.