Три скопческія рукописи.
правитьОбыкновенно принято думать, что секта скопцовъ — секта тайная, скрытная, и что ни ея ученіе, ни ея исторію никому постороннему узнать нельзя. Этотъ взглядъ имѣетъ постольку достаточныхъ основаній, поскольку, вообще, до самаго недавняго времени большинство старинныхъ сектъ въ Россіи были скрыты отъ глазъ наблюдателя болѣе всего въ силу невѣроятнаго преслѣдованія со стороны свѣтской и духовной власти. Въ самомъ дѣлѣ, можно ли ожидать откровенности отъ тѣхъ, кто хорошо помнить по преданіямъ своей общины, что при допросѣ о вѣрѣ основателя ихъ ученія Кондратія Селиванова, ему обливали голову расплавленнымъ, горячимъ сургучомъ, а въ болѣе позднее время, уже въ XIX вѣкѣ, 2 ноября 1849 г. было Высочайше повелѣно относительно скопцовъ «чтобы отвратить навсегда отъ поступленія въ сказанную секту, надо представлять скопцовъ въ смѣшномъ видѣ. Для сего слѣдуетъ оскопившихся нынѣ водить по селенію, къ которому они принадлежатъ, въ женской одеждѣ и дурацкой шапкѣ. Исполненіе сего возложить на благоразумнаго чиновника, и донести министру о послѣдовавшемъ для доклада Его Величеству»[1].
Усердные не по разуму чиновники нерѣдко понимали свои «благоразумныя» обязанности, какъ прямыя издѣвательства надъ несчастными жертвами, виновными въ томъ, что онѣ но своему искали путей къ завѣтному «Царствію Божію». Такъ, «въ 1851 г. было предписано нижегородскому губернатору одного подсудимаго скопца въ Лукояновскомъ уѣздѣ одѣть въ бабій сарафанъ и показать народу на базарѣ»… «Для того, чтобы одѣть скопца въ сарафанъ, командировали слишкомъ за двѣсти верстъ старшаго полиціймейстера Нижняго-Новгорода, Зеншуша, Зенгбушъ, нарядивъ скопца въ сарафанъ, хотѣлъ показать свое усердіе къ службѣ тѣмъ, что, какъ онъ выразился, кажется, въ рапортѣ своемъ, „пригласилъ народъ плевать скопцу въ глаза“. Но на многолюдномъ базарѣ не было смѣха: смущенная толпа, вслѣдствіе распространившейся молвы о казни, ожидала появленія палача и висѣлицы. Кончилось дѣло тѣмъ, что всѣ, и раскольники и нераскольники, смотрѣли на скопца, какъ на мученика, старухи плакали, а когда скопца повезли обратно въ уѣздный городъ, то народное къ нему участіе выразилось въ необыкновенно щедромъ ему подаяніи калачами и деньгами[2].
Само собой, что всѣ эти мѣры только заставляли скопцовъ сдѣлаться еще болѣе скрытными. Въ послѣдніе годы хотя судебное преслѣдованіе скопцовъ вспыхнуло съ новой силой, но духъ времени беретъ свое, и представители стой народной организаціи все болѣе и болѣе начинаютъ склоняться къ мысли о необходимости широкаго ознакомленія съ своимъ ученіемъ, исторіей, правами обычаями, литературой всѣхъ тѣхъ, кто интересуется судьбами сектантскаго движенія въ Россіи.
Предполагая издать отдѣльнымъ выпускомъ матеріалы о русской скопческой общинѣ въ нашей серіи „Матеріаловъ къ исторіи и изученію русскаго сектантства и старообрядчества“, я обратился къ представителямъ этой интересной и своеобразной общины, прося ихъ все тайное сдѣлать явнымъ, для чего прежде всего прислалъ мнѣ возможно больше рукописей, картинъ, писемъ и пр. И вотъ за послѣднія нѣсколько лѣтъ со всѣхъ сторонъ Россіи я начинаю получать множество скопческихъ рукописей, фотографій и пр. Такъ откликнулись они, эти загнанные люди, зная, что надъ ихъ вѣрой, ученіемъ, нравами и обычаями здѣсь никто не будетъ смѣяться, а, руководствуясь идеей свободы совѣсти, отнесутся такъ же, какъ и ко всѣмъ прочимъ вѣроисповѣданіямъ, существующимъ въ мірѣ.
Предъ нами три рукописи одного и того же автора — скопца Никифора. Петровича Латышева. „Господи, благослови“ — озаглавливаетъ онъ наибольшую изъ нихъ. — „То, что я хотѣлъ бы передать читающему міру, касается болѣе не меня лично, а тѣхъ немногихъ людей, которые, согласно завѣтамъ Христа, оставляли все свое достояніе и по желанію своего призванія отдавались на судъ міра“… — пишетъ онъ. И затѣмъ въ спокойной лѣтописной формѣ излагаетъ онъ событія съ 1872 г., когда онъ самъ былъ оскопленъ, по нынѣшніе дни.
„Наше семейство жило до ссылки въ селѣ Федоровкѣ, Таврической губерніи. Охедъ былъ земледѣлецъ. Мы всѣ ему помогали въ этомъ дѣлѣ. Хозяйство у насъ росло. Жизнь становилась во всѣхъ отношеніяхъ изобильной. Сельчане насъ уважали, несмотря на то, что мы уже не участвовали въ ихъ привычкахъ и обрядахъ“… — Такъ начинаетъ свое жизнеописаніе Латышевъ. И вотъ на эту почву отчужденности отъ православія неожиданно упадаетъ сѣмя сектантской проповѣди, появившейся въ селѣ Федоровкѣ вмѣстѣ съ пріѣздомъ изъ Румыніи двухъ убѣжденныхъ скопцовъ, которые были привезены гуда однимъ крупнымъ землевладѣльцемъ-овцеводомъ. Всѣ тѣ, кто хотѣлъ послушать новыхъ провозвѣстниковъ, сейчасъ же бросили. полевыя работы, несмотря на то, что стоялъ самый разгаръ страдной поры. Народъ, чающій хотя бы какого-нибудь движенія воды, жадно бросился слушать новыя слова, новые призывы о вѣчной жизни, о самосовершенствованіи, объ удаленіи себя отъ блуда и плотскихъ вожделѣній, объ исканіи Царства Божія здѣсь на землѣ „среди человѣковъ“. Заграничные настаивали на томъ, что такъ нельзя жить. Рано или поздно надо курсъ жизни мѣнять. Христосъ несъ бремя страданій, и мы должны протащить природу съ ея усвоенными привычками по шипамъ и терніямъ, иначе какіе же мы будемъ послѣдователи Его и ученія Его»? И эти призывы нашли себѣ отзвукъ въ переполненныхъ и умиленныхъ сердцахъ простыхъ людей. Продолжалась повседневная жизнь. Также убирали хлѣбъ, также работали съ ранняго утра до поздней ночи, а въ сердцѣ шла своя работа: всѣ хотѣли жить какъ-то иначе, никто не зналъ ничего другого, кромѣ той вѣсти, которую принесли съ собой эти новые люди, читавшіе Евангеліе и подтверждавшіе всѣ свои мысли словами священнаго писанія. Наступила осень. «Отецъ нашъ по уборкѣ хлѣба уѣхалъ за границу въ село Николаевку нынѣ Бессарабской обл., гдѣ жилъ въ то время извѣстный скопецъ Волошинъ, занимавшій въ селѣ должность „примаря“ (старшины). Черезъ мѣсяцъ явился оттуда уже оскопленнымъ. Къ этому времени, — продолжаетъ нашъ авторъ, — и мы, горя желаніемъ поскорѣе омыть, но завѣту Іисуса Христа, свои ноги, спѣша въ Царство Бога живаго, обращаясь изъ тьмы къ лизни, дѣлали надъ собой кастраціи, такъ что къ концу знаменательнаго для насъ 1872 года въ нашемъ уѣздѣ и уѣздѣ Бердянскомъ насчитывалось болѣе согни послѣдователей новаго ученія и десятка три-четыре вновь оскопленныхъ. Поучаствовавшіе въ нашемъ торжествѣ спасенія, какъ Озеровъ, учительница Яркина, Савиновъ, Работяговъ, Красниковы, а изъ нашего селенія Дьяковы, боясь, чтобы и на нихъ не пало подозрѣніе въ принадлежности къ сектѣ, поспѣшили заявить полиціи о такомъ нашемъ перерожденіи. Немедленно было предписано: позабрать и посадить подъ замокъ. И съ этихъ поръ начинается обыкновенная русская исторія. Одни ведутъ слѣдствіе, допрашиваютъ, исписываютъ горы бумаги, другіе сидятъ въ тюрьмахъ и радуются великой радостью своей счастливой долѣ — тяжелымъ страданіямъ за „Христову правду“, за „Христовъ законъ“, сознавая только то, что „страданіе за правду“, — за ту правду, которую они сами творятъ и понимаютъ, — есть высшее благо человѣка, очищающее въ своемъ горнилѣ все тлѣнное во имя вѣчнаго, все плотское во имя духовнаго. Особенно трудно, а потому и радостно, досталось страданіе на новомъ пути автору воспоминаній. „Когда мы съ братомъ Андреемъ, — пишетъ онъ, — будучи еще несовершеннолѣтними, въ виду этого немного отъ другихъ запоздавшими въ своемъ оскопленіи, лежали съ теплившимися и сочившимися кровью ранами, и, помню, сладко и крѣпко спали, до сотни мужиковъ съ кольями, съ вилами, 350 главѣ съ волостнымъ старшиною, писаремъ и сельскимъ старостою, вломились въ запертую на засовъ дверь, и когда я глянулъ, открывъ глаза, то сразу не понялъ, что все это значитъ. Откуда, думаю себѣ, эти злые и свирѣпые на видъ поди? Что имъ было нужно отъ насъ, за что хотятъ насъ вилами да кольями побить? Какое мы имъ сдѣлали зло? Помню, были и знакомые сосѣди, до того насъ уважавшіе за наше предъ ними преимущество по трезвой и образцовой трудовой жизни, а теперь принявшіе видъ какъ будто палачей. Мы вѣдь, насколько я помню, не слишкомъ таились въ своемъ убѣжденіи. Тоща къ чему бы эти колья, вилы и свирѣпыя, искаженныя злобой мужицкія рожи? Но обрядъ злобы и ненависти былъ выполненъ. Насъ взяли подъ стражу, какъ разбойниковъ. Несмотря на то, что я послѣ такого чувствительнаго очищенія-омовенія не могъ почти пошевельнуть ногами, меня вынесли или вывели — не помню, и уложили вмѣстѣ съ братомъ Андреемъ въ бричку и повезли въ управленіе. Вмѣстѣ съ нами тутъ же арестовали и виновника нашего оскопленія мѣщанина г. Ейска, проживавшаго въ приморскомъ городѣ Бердянскѣ съ родителями своими, сына ихъ — меньшого — Дмитрія Петровича Семенова. Началось разслѣдованіе. Набили тюрьму нами… слѣдствіе продолжалось три года…“
И эти три года люди томились въ одиночномъ заключеніи…Въ 1876 году въ октябрѣ былъ судъ. Судъ но количеству обвиняемыхъ былъ громадный, такъ что въ городѣ, гдѣ это происходило, не находилось въ то время такого большого зданія, гдѣ бы можно было вмѣстить судящихся, судьевъ, свидѣтелей и зрителей такого зрѣлища. Для этого нарочито строили громадное досчагое зданіе наподобіе цирковъ. И вотъ при такихъ условіяхъ, — прибавляетъ авторъ записокъ, — и при такомъ народномъ зрѣлищѣ судили, какъ мнѣ теперь кажется, совершенно безвинныхъ людей, желавшихъ себѣ добра въ будущемъ и не сдѣлавшихъ никому зла въ настоящемъ».
Небольшая часть подсудимыхъ, принесшихъ полное раскаяніе, была оправдана, другіе же — большинство — «судившихся ея чаяніе и воскресеніе, была приговоромъ Симферопольскаго Окружнаго Суда выслана въ предѣлы отдаленнаго края Восточной Сибири, въ Якутскую область на поселеніе. Насъ же пятерыхъ мальчиковъ и десятка два молодыхъ дѣвицъ также выпустили послѣ суда на свободу. Дѣвицъ скоро разсовали по россійскимъ дѣвичьимъ монастырямъ на эпитимью, а мы, пять мальчиковъ, возрастомъ самому старшему брату Андрею было 16 лѣтъ., вышли, правильнѣе сказать, не на свободу, а прямо на руки нуждѣ и горю»…
Мыкаясь по всей Россіи, переходя отъ малярной профессіи въ послушники монастыря, въ концѣ-концовъ матеріально вполнѣ хорошо устроившись, Н. П. Латышевъ нигдѣ не могъ найти себѣ покоя и, наконецъ, добровольно отправляется въ Якутскую область на мѣсто поселенія своихъ родителей и единовѣрцевъ. Подробно описывая все экономическое устройство новыхъ поселенцевъ, всю ту суровую нужду, которую перенесли они въ холодной сѣверной тайгѣ, гдѣ, въ сущности говоря, человѣку и жить то не слѣдовало бы. онъ съ особенною грустью пересказываетъ повѣствованія о тѣхъ лихихъ дняхъ, когда ссыльнымъ скопцамъ «приходилось кору съ деревьевъ глодать и по двое сутокъ не брать въ рогъ никакой пищи».
Въ миссіонерской литературѣ до сего времени широко распространяется клевета, что скопцы ненавидятъ своихъ дѣтей, не любятъ съ ними встрѣчаться. На самомъ дѣлѣ, конечно, этого ничего нѣтъ. Родительскія и сыновнія чувства такъ же остаются у этихъ сектантовъ, приносящихъ по своему ученію свою плоть «въ жертву Боту», какъ и у всѣхъ другихъ людей. Мы уже видѣли, что два брата, бросая вполнѣ хорошую, обезпеченную жизнь, неудержимо тянутся къ своимъ родителямъ и достигаютъ своей цѣли, добровольно переселяясь подъ полярный крутъ, въ полосу вѣчной мерзлоты. Какъ же встрѣтили ихъ родители? «Прошагавъ, идя за телѣгой 400 верстъ по проложенной уже раньше лѣсной тропѣ, ночуя подъ открытымъ небомъ и слушая вой дикихъ звѣрей, мы на 15-й день прибыли въ Петропавловское скопческое селеніе, пишетъ Латышевъ. Тутъ насъ давнишніе жители этого села, торгующіе братья Демьяновы, зазвали въ гости. Пока мы пили чай, слухъ разнесся по селу, что пріѣхали, наконецъ, и вольные Латышевы. Друзья нашихъ родителей и брата — два молодыхъ скопца — товарищи Семенъ Дамащенко и Филиппъ Крючковъ, узнавъ, что мы у Демьяновыхъ пьемъ чай, пришли и увели нашего коня съ возомъ къ себѣ. Мы, оставивъ коня и телѣгу у своихъ друзей, отправились въ лодкѣ черезъ рѣку Алданъ въ Троицкое селеніе, откуда, увидавъ, что идетъ лодка, братья высыпали на берегъ, дожидаясь насъ, видя, что мы держимъ курсъ прямо къ извозу родительскаго дома, а тутъ еще брать Федоръ крикнулъ: „Матушка, ставь самоваръ, гости ѣдутъ“. Выскочивъ первымъ на берегъ, я не зналъ, гдѣ именно мой отецъ, когда ко мнѣ приблизился сухой на видъ, сѣдой старичокъ и назвалъ меня по имени. Я догадался, что это именно мой отецъ. Матери брать Федоръ шутя предложилъ узнать, гдѣ ея любимецъ Никита, оставленный ею почти ребенкомъ, а теперь большущій, почти 30-лѣтній человѣкъ. Она бросилась было къ Андрею. Тутъ всѣ закричали: „не узнала“. Потомъ шествіе чуть не всѣмъ селомъ направилось въ домъ нашихъ родителей…» Такъ встрѣтила ихъ родная семья.
Прожили они здѣсь въ добровольной ссылкѣ вмѣстѣ со своими родителями долгихъ 16 лѣтъ, дождавшись, наконецъ, до ярко вспыхнувшей заря новой, свободной жизни. «Во время лѣтнихъ полевыхъ работъ и уборки хлѣба Григорій Демьяновъ, ѣздившій въ городъ по дѣламъ торговли, пріѣхалъ домой въ Петропавловское селеніе и на вопросъ обступившихъ его сельчанъ-скопцовъ повѣдалъ о томъ, что и намъ, братцы, полная свобода. Для удостовѣренія подавъ копію съ Высочайшаго указа правительствующему сенату отъ 5 іюня 1905 г., въ коемъ указана милость и ссыльнымъ но 197, 200, 201 и 202 ст. улож. наказ.[3].
Всѣ присутствовавшіе, какъ подкошенные, преклонили колѣни и горячо благодарили Бога и царя за милость, а нѣкоторые, побѣжавъ по селу, кричали: „свобода, свобода намъ“. Отецъ братьевъ Звѣревыхъ, зная, что его сыны въ полѣ за рѣкой въ сторону Троицкаго селенія, поспѣшилъ переплыть на дощаной „вѣткѣ“ (легкой лодочкѣ) сперва въ Троицкое селеніе, возвѣщая всюду о полученной свободѣ. Одни бросали шапки вверхъ, оглашая село криками: „Ура, свобода“, старички, гдѣ-нибудь стоя на колѣняхъ, всхлипывали отъ радости невѣрія въ бывшее къ нимъ пророчество[4].
Сразу на поляхъ и въ домахъ работа прекратилась. Старшіе изъ братьевъ заявили, что этотъ день надо ознаменовать для себя праздникомъ и общей молитвой за здравіе Государя Императора и всего царствующаго дома. Все сразу приняло праздничный видъ и радостныя на всѣхъ лица…» И вотъ сразу всѣ загорѣлись однимъ чувствомъ: скорѣй въ Россію. Все стали продавать за безцѣнокъ — были случаи продажи дома за пару сапогъ — другіе просто все бросали на произволъ судьбы и, словно боясь, что у нихъ отберутъ эту чародѣйку-свободу, ѣхали и ѣхали — туда въ Якутскъ, а оттуда далѣе на западъ въ Россію, за Уралъ, на югъ отогрѣвать свои застывшія кости… Древніе старики и старухи, точно помолодѣвъ, бодро совершали невѣроятно трудное, полное лишеній путешествіе, лишь бы скорѣе увидать родное солнышко, а тамъ, далѣе, все равно, хотя бы умереть. И этихъ людей осмѣливаются еще упрекать въ томъ, что они не любятъ своей родины, что они не патріотичны! Правда, среди нихъ не найдется людей, доведенныхъ до изступленія тѣмъ звѣринымъ націонализмомъ, которымъ такъ пропитаны вершители судебъ русскаго народа; правда, среди нихъ много гуманныхъ людей, которые отнесутся къ каждому человѣку безъ всякой предвзятости; правда, они въ бѣдѣ помогутъ и еврею, и татарину, и православному. Мы вполнѣ также понимаемъ, что отъ всего этого сильно разгораются сердца тѣхъ, кто въ преслѣдованіи разновѣрцевъ-сектантовъ находитъ особенное, почти садическое удовольствіе. Мы также хорошо знаемъ, что всѣ эти преслѣдованія окрыляютъ многихъ надеждой на совершеніе хорошей чиновничьей карьеры, какъ по гражданскому, такъ и по духовному вѣдомству. — Все это вѣрно. Но вѣрно и то, что всѣ эти утвержденія гг. миссіонеровъ и офиціальныхъ преслѣдователей русскаго сектантства не имѣютъ ни малѣйшаго отношенія къ дѣйствительной правдѣ сложнаго и крайне важнаго вопроса русской народной религіознообщественной жизни.
Рукописи Н. П. Латышева имѣютъ еще тотъ особый интересъ, что самъ онъ принадлежитъ къ послѣдователямъ новоскопчества, утвержденнаго Лисинымъ, принявшаго на себя достоинство второго Искупителя. Въ присланныхъ намъ рукописяхъ Латышевъ затрагиваетъ, мимоходомъ и этотъ крайне интересный момента въ жизни скопческой общины. Мы не сомнѣваемся, что въ слѣдующихъ его рукописяхъ ученіе и исторія новоскопчества будетъ изложена во всей полнотѣ, и тогда мы сейчасъ же познакомимъ читателей и съ этими документами. Все настоятельнѣй чрствуется потребность также въ подробномъ изслѣдованіи столь твердой и широко распространенной народной легенды объ отреченіи отъ царской власти Петра III Ѳедоровича и явленія его въ народѣ. Это лнъ, Петръ Ѳедоровичъ, принялъ на себя званіе Кондратія Селиванова, такъ же, какъ по столь же широко распространенной легендѣ Александръ I принялъ на себя имя старца Федора Кузьмича. Семинарскіе историки сектантства пытаются все время исказить эту до сего времени могучую народную легенду; всѣми силами стремятся они подмѣнить, очевидно, дорогой народному творчеству образъ царя, отказавшагося отъ власти, ушедшаго въ народъ и пострадавшаго вмѣстѣ съ народомъ за его стремленіе къ истинѣ, чистотѣ и святости, — подмѣнить пошлой, несвойственной духу народа, идеей самозванства, навязывая всюду, что Селивановъ присвоилъ себѣ имя Петра III. Въ то время народъ, да и не только народъ, — и, въ частности, скопцы, — твердо былъ убѣжденъ, что видитъ и знаетъ Петра Ѳедоровича, только лишь называвшагося Селивановымъ. Народная легенда вознесла этотъ образъ до крайняго предѣла возвеличенія и почитанія, надѣливъ его. всѣми дарованіями и достоинствами званія перевоплощеннаго по вѣковѣчной премудрости Христа. Но, конечно, нашлись многіе, кто пожелалъ уничтожить его «небесный ликъ». А онъ «въ свое время явился въ лицѣ Милосерднаго Батюшки Петра Ѳедоровича», — пишетъ Латышевъ. Такой высокой цѣной народъ платилъ памяти того, кто еще 20 января 1762 г. своимъ именнымъ указомъ запретилъ преслѣдовать «раскольниковъ», т. е. всѣхъ, инако вѣрующихъ той отдаленной отъ насъ эпохи, такъ какъ въ Россіи «и иновѣрные, яко магометане и идолопоклонники состоятъ, а тѣ раскольники-христіане точно въ единомъ застарѣломъ суевѣріи и упрямствѣ состоять, что отвращать должно не принужденіемъ и огорченіемъ ихъ, отъ которыхъ они бѣгаютъ за границу». (Собраніе постановленій по части раскола, кн. І-я, стр. 586). Очевидно, эта вѣротерпимость была такой огромной, поражающей новостью въ жизни русскаго народа, что онъ крѣпко и твердо, не вѣря боярамъ, попамъ и подъячимъ. по-своему понялъ смерть Петра III, причислилъ его къ лику народолюбцевъ, окуталъ поэтической дымкой народной легенды, принялъ его въ себя и бережно хранитъ этотъ образъ до сего времени: съ легендой о царѣ-Христѣ, пострадавшемъ за народъ отъ бояръ и вельможъ, съ легендой о «воскресшемъ», т. е. духовно переродившемся Петрѣ III Ѳедоровичѣ, намъ и до сего времени приходится встрѣчаться и не только среди скопцовъ, но и среди другихъ сектантскихъ общинъ и крайнихъ отвѣтвленій старообрядчества. И эта легенда подлежитъ тщательному изученію изслѣдователей жизни русскаго народа.
- ↑ См. «Обзоръ мѣропріятій министерства внутреннихъ дѣлъ по расколу съ 1802 по 1881 годъ» (стр. 115, 116). Изданіе Департамента Общихъ Дѣлъ 1903 г. СПБ. 1903 г.
- ↑ См. 76 стр. книжки А. М. Бобрищева-Пушкина — „Судъ и раскольники-сектанты“. СПБ. 1902 г.
- ↑ Это статьи стараго уложенія о наказаніяхъ, замѣненныя нынѣ дѣйствующей 96 ст. Улож. о наказ.
- ↑ За полгода до манифеста „на кругу“ во время богослуженія скопцовъ, какъ единогласно утверждаютъ они, было произнесено однимъ изъ ихъ пророковъ ясное предсказаніе о полномъ ихъ. освобожденіи изъ ссылки. Зная, что ни одинъ манифестъ ранѣе не касался ихъ, ссыльные скопцы не повѣрили этому пророчеству и даже шутили надъ нимъ, когда же пришла свобода, сильно каялись въ своемъ невѣріи.