Три проповѣди П. А. СЛОВЦОВА.
правитьИзъ предыдущей статьи Протоіерея А. Сулоцкаго, а также и изъ другихъ (Н. А. Абрамова, Графа М. А. Корфа, въ его: «Жизни» описаніи Графа М. М. Сперанскаго, И. А. Чистовича: «Въ память Графа М. М. Сперанскаго», и т. п.), въ коихъ говорилось о П. А. Словцовѣ прямо, или косвенно, главное обстоятельство въ жизни его, имѣвшее вліяніе на все его земное поприще, т. е., проповѣдываніе въ храмѣ Божіемъ, показавшееся тогдашнимъ мѣстнымъ властямъ вольнодумствомъ, по нынѣ оставалось не только вполнѣ не разъясненнымъ, но и самыя проповѣди его неизвѣстными. Только въ «Памятникахъ новой Русской исторіи», сборникѣ историческихъ статей и матеріаловъ, помѣщавшихся первоначально въ журналѣ «Заря» (теперь, увы! уже потухшей), именно томѣ III-мъ (Спб. 1873 года), отдѣлѣ II-мъ, напечатана статья (стр. 399—409): «Проповѣдникъ Тобольской семинаріи въ 1793—94 годахъ» (Матеріалы для біографіи П. А. Словцова), а въ ней изложено происшествіе, случившееся съ нимъ и разъясненное приложенными тамъ документами. Открывается, что «тогдашній Тобольскій Губернаторъ, Александръ Алябьевъ, присутствуя въ соборномъ храмѣ, во время Богослуженія, 10-го числа Ноября, слышалъ проповѣдь, по случаю торжественнаго молебствія о бракосочетаніи Его Императорскаго Высочества, Великаго Князя Александра Павловича, съ Елисаветою Алексѣевною, Княжною Баденскою, произнесенную тамошней Семинаріи философіи Учителемъ Словцовымъ, въ которой примѣтилъ нѣчто непозволительное, а доставши непримѣтнымъ образомъ копію съ нея, усмотрѣлъ въ ней многое, по разсужденію его, противное вышней власти; по чему и рѣшился прислать, при Письмѣ къ Генералъ Прокорору; эту проповѣдь на проницательное благоразсмотрѣніе; вмѣстѣ съ тѣмъ донесъ и правящему должность Генералъ-Губернатора (Генералъ-Поручику Волкову). До этой проповѣди Словцовъ, присланный изъ Петербурга въ Тобольскъ, два года тому назадъ, по свидѣтельству доносившаго Губернатора, ничего противнаго спокойствію не дѣлалъ. Генералъ-Прокороръ (А. Н. Самойловъ), прочтя эту проповѣдь, отдалъ ее извѣстному Шешковскому, для переговора съ Петербургскимъ Митрополитомъ, Гавріиломъ. Оба они нашли, что она не похожа на проповѣдь Семинариста, но дерзкая и развратительная, а по отзыву Тобольскаго Архіепископа, Варлаама (роднаго брата Гавріилова), сочинитель ее писалъ скоропоспѣшно, и по тому ни ему, ни ректору (что невѣрно) не казалъ оныя, да и не можно было подозрѣвать его въ таковыхъ сочиненіяхъ даже до сего времени; ибо онъ говорилъ прежде проповѣди безъ всякихъ вредныхъ и соблазнительныхъ мыслей; по сему Митрополитъ заключилъ вызвать проповѣдника въ Петербургъ и т. д. При допросѣ упомянутыхъ лицъ Словцовъ (Марта 11-го, 1794), сказалъ, что онъ проповѣдывалъ безъ всякаго злато намѣренія; что если въ проповѣди его находятъ что недѣльное, то сіе произошла отъ слабости его смысла, однако жь, не изъ злаго намеренія.»
Дѣйствительно, проповѣдь его могла показаться властямъ того времени совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ она была въ существѣ своемъ, т. е., плодомъ дешеваго современнаго вольномыслія, которымъ желалъ блеснуть только что почти возвратившійся изъ столицы Семинаристъ, среди своихъ Сибирскихъ земляковъ; напротивъ, въ годъ, когда Король Франціи сложилъ голову свою на эшафотѣ, а Робеспьеръ свирѣпствовалъ всѣми ужасами, могла показаться она людямъ, не сочувствовавшимъ вѣянію разрушающаго духа, «наполненной совершенно возмущеніемъ народа противу правительства, противной правиламъ не только богословія, но и философіи» и т. п. Замѣчательно, что настоящая оцѣнка этой проповѣди сдѣлана кѣмъ-то на одномъ спискѣ ея, доставленомъ намъ обязательно достопочтеннымъ любителемъ отечественной письменности, H. В. Веснинымъ, природнымъ Сибирякомъ, тѣмъ самымъ, что сообщилъ намъ и единственный пока списокъ съ чтеній по физикѣ Графа Сперанскаго, когда онъ былъ еще просто Профессоромъ Петербургской Духовной Невской Семинаріи[1]. Проповѣдь эта первоначально напечатана въ названныхъ выше «Памятникахъ новой Русской исторіи» (стр. 400—403), но не въ исправномъ спискѣ; а по тому предлагается она здѣсь въ гораздо вѣрнѣйшемъ. Въ концѣ ея находится и упомянутая оцѣнка ея, писанная почеркомъ того времени.
Кромѣ этой проповѣди, прилагаются тутъ и еще двѣ проповѣди П. А. Словцова, сказанныя имъ прежде и тамъ же, въ которыхъ, вопреки завѣренію благопріятствовашаго ему Архіепископа Тобольскаго, дышетъ тотъ же духъ, что и въ проповѣди, столько для него несчастной. И замѣчательно, что на каждой изъ нихъ имѣется подобная же современная оцѣнка, какъ нельзя больше вѣрно характеризующая написанное, называя оное суетнымъ мудрованіемъ, богатымъ однимъ пустословіемъ" и т. п. Помѣщаемъ здѣсь всѣ три проповѣди въ ихъ лѣточислительной преемственности, и замѣтимъ, что все, что во второй проповѣди разнствуетъ съ тѣмъ, что приведено, какъ отрывокъ изъ нея, въ статьѣ Протоіерея Сулоцкаго, конечно; это Происходитъ отъ разности списковъ.
15-го Октября, 1873 г.
ТРИ ПРОПОВѢДИ П. А. СЛОВЦОВА.
правитьI.
Въ день рожденія Государыня Императрицы Екатерины II и тезоименитства Великой Княжны Александры Павловны.
править
Матѳ. XXV, 29.
Нѣтъ, сколько ни говорятъ, что счастіе народовъ бываетъ соразмѣрно правилу поступковъ, но, перечитывая судьбы ихъ, иногда торжественныя, иногда печальныя, надобно согласиться, что есть нѣкоторое самовластное своенравіе, движущее Имперіями; вбо тогда, какъ одна воздымается изъ праха, другая, недавно гордившаяся высотою, уже исчезаетъ на своихъ развалинахъ, и можетъ быть есть извѣстная мѣра въ сихъ преемственныхъ переворотахъ. Но намъ довольно утверждать, что возвышеніе я упадокъ народовъ бываетъ не по ихъ заслугамъ… Что это значитъ, что иногда страна цѣлой рядъ вѣковъ лежитъ въ грубости и униженіи? Или отрицайте бытіе, или допустите владычество нѣкоего упрямства, обращающаго великими тѣлами Государствъ.
Сколь оно ни тягостно кажется для другихъ предѣловъ, но Россіи, нѣкогда бѣдственной, оно покровительствуетъ. Да будетъ позволено въ нынѣшнее торжество сказать правду: Екатерина обладаетъ державою Россіи, и сего довольно бы для желаній Сѣвера, но «имущему дано будетъ, и преизбудетъ.» Судьба нашего отечества на семъ не останавливается; достояніе Монаршее отъ времени до времени увеличивается, и тѣмъ престолъ болѣе связуется съ народомъ счастливою цѣпію оныхъ священныхъ отраслей, изъ коихъ одна умножаетъ причины настоящаго удовольствія. Благословляя нашъ удѣлъ; чего не можемъ себѣ обѣщать, тѣмъ болѣе, что «имущему дано будетъ, и преизбудетъ?»
Сколько ни лестно продолжать очарованіе оныхъ предчувствій, но уваженіе къ достоинствамъ нашей Монархини уклоняетъ наши понятія къ великимъ человѣкамъ. Свѣтъ, который иногда бываетъ своенравенъ, постоянную, однако жь, имѣетъ привычку называть тѣхъ великими, кои счастіемъ рожденія, или проворствомъ, достигнувъ мѣстъ, удерживаютъ себя въ дальнемъ отъ него разстояніи; но свѣтъ ошибается. Ибо люди съ прямыми достоинствами, не укрывая своей жизни отъ свидѣтельства людей, мало мыслятъ удаляться отъ присмотра свѣта, ожидая выгоднаго отзыва тѣмъ надежнѣе, чѣмъ дѣла ихъ будутъ оставлены пересудкамъ. Прямая и блистательная заслуга бываетъ безопасна: приближаясь къ общему всѣхъ обозрѣнію, она не терпитъ ущербу въ своемъ благѣ, но только увеличиваетъ, вмѣсто того, какъ тѣ, коимъ удалось о себѣ пустить предубѣжденія ложныя, подъ предлогомъ величія, предаются гордому уединенію, страшась, чтобы не раскрыли ихъ. Это суть свѣтящіяся въ дали явленія, коихъ пріятной и играющей видъ исчезаетъ по мѣрѣ къ онымъ приближенія. Танинъ образомъ почтеніе, кое похищаютъ отъ насъ хитростію, дастъ ли право на стяжаніе имени Великой? Развѣ неосновательное наше уваженіе значить болѣе, нежели пустое эхо? Развѣ суевѣрное наше обоготвореніе истукана довольно, чтобъ содѣлать его божествомъ? Но они носятъ на себѣ преимущества и отличія?… Эхъ! мнѣ кажется, что сіи звѣзды и кресты суть искуственныя насѣчки, доказывающія только то, что мы имѣемъ художества. Но народы повторяютъ съ благоговѣніемъ имена ихъ? Пожалѣемъ здѣсь, что не раздѣляютъ между именами «великимъ и великимъ человѣкомъ.» Кому же убо подносимъ оное титло? Человѣкъ, занимающійся замыслами, не столько высокими, сколько обширными, менѣе благодѣтельнѣе, нежели патріотическими: вотъ образъ великаго человѣка!
Уважая всѣ вещи по единой пользѣ, надобно согласиться, что въ произведеніяхъ разума есть, нѣкая черта, далѣе которой поступленія были бъ болѣе трудны, нежели дерзни, но менѣе дерзки, нежели суетны. Надлежитъ опредѣлять цѣну разума степенемъ услугъ, хотя и опредѣляютъ степень услугъ цѣною разума. Пускай въ ландкартѣ человѣческихъ познаній философъ укажетъ неизвѣстные земли: сіе дѣйствіе, конечно, рѣдкое, но что оно значить въ сравненіи съ тѣмъ, когда или поддерживаютъ упадающій народъ, или извлекаютъ его изъ невольничества? Уступимъ ему, что онъ имѣетъ великой умъ, но еще не будетъ великой человѣкъ. Тотъ, водимой просвѣщеніемъ, расширяетъ область истины, но сей, вдохновенный страстію, гораздо благороднѣйшею, вырываетъ скиптръ изъ рукъ насилія. Тотъ не заслуживаетъ болѣе вниманія и удивленія, какъ, напротивъ, имя сего будутъ благословлять изъ рода въ родъ съ благороднымъ энтузіамомъ.
Отецъ отечества, Великій Петръ! Твой образъ выну будетъ обитать въ душѣ Россіи! Лейтесь слезы благодарныя!… Потомки наши будутъ приводить своихъ дѣтей къ подножію твоей статуи и говорятъ: «Се мирный гражданинъ, научившій нашихъ предковъ быть человѣками: дѣти, поминайте его!»
Надобно, чтобъ разсудокъ великаго былъ равенъ пространству страны, посреди которой онъ мыслить себя ознаменовать; чтобъ жизнь его, такъ сказать, была замѣной жизни цѣлаго народа. Раскрывая сіе правило, мы прибавляемъ новую для сего обязанность, дабы обратить вниманіе къ безопасности и къ жизни людей, особенно разсуждаемыхъ: обязанность столько же тягостная для человѣка, сколь не отрицаемая для гражданина; ибо естьли еще не извѣстна наука соглашать выгоды общія съ выгодами частными, естьли начала человѣколюбія разсѣкаются началами патріотизма и, чтобъ все сказать, естьли таинство общества еще не открыто, то для чего бы вольность немногихъ не могла быть корыстію для вольности всѣхъ? Тогда какъ благословляютъ жребій, кровь одного, курящаяся на небо, есть жертва благодарная-Всевышнему. Тотъ, кто сохраняетъ бытіе человѣка, есть не болѣе, какъ человѣкъ; но тотъ, кто сохраняетъ бытіе отечества, есть патріотъ; откуда явствуетъ, что великіе человѣки, сіи друзья народовъ; суть благотворительныя тучи, коихъ удары иногда наносятъ мѣстныя опустошенія для обширнѣйшихъ видовъ.
Между тѣмъ народъ, коего вся доля кажется молчаніе, почти обыкновенно ропщутъ противъ сихъ безскорыстныхъ попечителей, такъ что неблагодарной его ропотъ наконецъ должно почивать вѣрнымъ признакомъ рѣдкихъ достоинствъ. Какъ бы то ни было, но лѣтъ ничего проще, какъ оная несправедливость; ибо естьли умы великихъ суть святилища отдаленныхъ видовъ, предъ коими философія черни должна благоговѣть, то необъятные ихъ чертежи, коихъ первыя линіи обыкновенно бываютъ неявственны, не прежде могутъ быть понятны, какъ по самомъ совершеніи. Доколѣ убо не научимся замѣчать мѣру нашихъ понятій? Доколѣ не престанемъ выдавать себя судіями оныхъ избранныхъ смертныхъ, въ которыхъ, кажется, снисходитъ обитать само божество? Како не разумѣхомъ, «яко рука Господня бѣ на нихъ?» (Іов. XII, 9).
Знаменитое собраніе! Послѣ сихъ изображеній нужно ли еще повторять, что осмнадцатый вѣкъ къ безсмертнымъ именамъ великихъ человѣковъ еще прибавилъ одну Монархиню? Да научится Августѣйшая внука, Александра Павловна, ходити по стезямъ ея и «буди свѣтлость Господа Бога нашего на насъ!» Аминь.
21 Апрѣля, 1793 года.
II.
Въ день Пораженія Господа.
править
Поятъ Іисусъ Петра, Іакова и Іоанна, возведе ихъ на гору высоку, и преобразися предъ ними.
Вездѣ недоумѣніе! И въ самыхъ священныхъ событіяхъ, гдѣ разумъ человѣческій долженъ бы шествовать безъ всякихъ препинаній, и здѣсь еще колеблется, — и довлѣетъ! Величество Божіе въ религіи, которая должна служить тому разительнымъ зрѣлищемъ, всегда открывается не столь торжественно, какъ въ природѣ, гдѣ чудныя дѣла и знаменія повѣдаютъ славу Великаго, гдѣ отъ созданія до Зиждителя восходятъ ощупью. По какому бы року Богъ природы, который образуется въ ней въ столь же живыхъ я трогательныхъ картинахъ, въ религіи обыкновенно является въ горахъ и между облаками? И «поятъ Іисусъ Петра, Іакова и Іоанна, возведе ихъ на гору высоку, и преобразися предъ ними.»
Происшествіе божественное, но блескъ его, къ несчастію, сокрытъ былъ на Ѳаворѣ! Какъ же думать? Или уступить вѣрѣ, и. принудить разумъ, или уступить разуму, и принудить вѣру? Какъ! принудить вѣру? Мысль законопреступная!… Такъ надлежитъ попрать святыню и благочестіе, сіи законы добродѣтельнаго вѣка? Такъ надлежитъ разрушить олтарь, сіе святилище, куда герой приходитъ запечатлѣть обѣты отечеству? Такъ- надлежитъ подорвать законъ Божественный, тотъ, на коемъ зиждутся права Монархіи? Такъ надлежитъ попрать пружины правительства, коими движется сія великая машина, и поколебать престолы? Пади послѣ сего все священное! Но успокоимся: «Мы бо есмы родъ избранъ, царское священіе, языкъ святъ, люди обновленіи» (1 Петр. II, 9). Успокоимся и разсмотримъ, каковы бываютъ вліянія разума на человѣки, и наиболѣе по тремъ частямъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ наши понятія стали распространяться, увѣрились, что нѣтъ ничего труднѣйшаго, какъ раскрыть начала нравоученія. Философія, которая наипаче въ сей части сдѣлала старанія, чтобъ пріобрѣсти успѣхи, ничего, однако жь, тамъ новаго не прибавила къ самому существу. Это правда, что тотъ воображаемый человѣкъ, котораго она выводитъ, пріуготовленъ къ непорочности, наставленъ въ благоразумныхъ къ отечеству чувствіяхъ, чуждъ предразсудковъ суевѣрія, хладнокровенъ къ служенію и исполненъ почтительныхъ и высокихъ о Божествѣ понятій. Хотя сей пышный разсудокъ и блещетъ надъ воображеніемъ, но въ немъ должно болѣе удивляться уму и счастливой кисти творцовъ, должно удивляться болѣе воображенію ихъ дара, нежми изображенію человѣка. Тамъ мною обѣщаютъ, но ожидать позволено мало. Тѣмъ образуютъ намѣренія обширныя, но средства предполагаютъ не соотвѣтственныя. Знаю, что тѣмъ оскорбляюіся наши понятія и почтеніе къ безсмертнымъ умамъ; ибо воображеніе наше страстно ко всему острому и краснорѣчивому, но должно произведенія сего рода вовсе предпочесть произведеніямъ справедливымъ и точнымъ. И мы имѣемъ несравненный подлинникъ о человѣкѣ. Человѣкъ, коего выставляетъ Евангеліе, проникнуть святыми ощущеніями, воодушевленъ добродѣтелями почти геройскими, привязанъ къ олтарю и служенію, упоенъ благоговѣйнымъ энтузіазмомъ къ Создателю, презорчивъ къ отличіямъ свѣта и исполненъ небесныхъ обѣтованій. Богъ черты, подъ коими должно искать человѣка! Однако жь, не довольствуясь симъ изображеніемъ, разумъ человѣческій мыслить его переправить онымъ, которымъ научился, что предпріимчивость въ религіи дѣлаетъ новые шаги къ заблужденію, дѣяніямъ дерзкимъ давая видъ отважныхъ, а отважнымъ благородныхъ. Онъ мыслить умножить число добродѣтельныхъ, но добродѣтельныхъ злодѣевъ. Итакъ, когда хитрый Махіавель, за смѣлыя противорѣчія въ политикѣ, сочтенъ законодателемъ, а сокровенный Британецъ, за необыкновенный ковъ, названъ почти Великимъ; когда всякія наглости, прикрытыя цвѣтами отважности, заслужили почтенный отзывъ; когда самый развратъ шествуетъ подъ знаменами философіи: то какого несчастія ожидать должно было во нравахъ? И совершилось! Уже всѣ тонкія страсти, уже всѣ черныя коварства, всѣ пороки, и сей ужасъ пороковъ, отъ коего вся кровь волнуется, смертоубійство и самоубійство. стало позволеннымъ. Такъ всѣ почти дикіе пороки, на которые не дерзаетъ чернь, проповѣданы въ писаніяхъ просвѣщенныхъ! Пройдите бытописаніе, прочтите жизни мудрецовъ, и вы замѣтите, что каждый изъ нихъ, отъ порочнаго до добродѣтельнаго, отъ Епикура даже до Сократа, каждый поддерживаетъ какое ни будь мнѣніе, не совмѣстное со святостію народнаго просвѣщенія. Но вы не внемлите; вамъ льстятъ остроумныя системы и пламенныя произведенія; вы, очарованные вашимъ просвѣщеніемъ, мните, что все сіе суть злобныя укоризны…. Такъ зрите страшное явленіе! Се появляется толпа просвѣщенныхъ, вознамѣрившихся низвергнуть тѣ памятники, предъ коими благоговѣютъ, смертные. Беззаконные ихъ умы нарушаютъ тѣ неприкосновенные уставы, кои самыя Небеса во времена святыя поручали человѣческимъ сынамъ. Се вѣра, оклеветанная, оскорбленная, уязвленная, взываетъ къ своему Отцу! Ей не помогли ни чудеса, ни таинства, сіи священные туманы, въ которыхъ скрывается свѣтъ Вышняго". Окончимъ картину: уже олтарь заглушенъ безбожнымъ воплемъ; уже огни жертвенные угасаютъ; уже богослуженіе колеблется,, и самаго Бога изгоняютъ изъ вселенной. Прости, Великій Боже, слабой твари, что она, къ безсмысліи своемъ, дерзнула противъ Тебя; прости твоей бѣднѣйшей твари! Ты самъ на крестѣ рекъ: «Не вѣдятъ бо что творятъ» (Лук. XXIII, 34); вси яко овцы заблудихомъ; человѣкъ отъ пути своего заблуди" (Исаіи XIII, 6).;
Впрочемъ, тѣ, кои, славясь независимостію умоначертаній, внесли брань въ нѣдра самихъ Небесъ, могутъ ли оправдать таковые поступка? Одѣнемся даже въ ихъ понятія объ Откровеніи: каковы бы они ни были, и тогда останутся лживы. Ибо, естьли не всегда безопасно открывать истину, и если не надлежитъ обнажать, но неприкосновенно беречь, предразсудки общіе, то разславлять тайну вѣры не есть ли преступное самовольство ума? Есть" ли неоспоримо, что прямое просвѣщеніе не можетъ быть долею цѣлаго народа, развѣ избранной части, то указывать заблужденія не есть ли опасный подавать знакъ мятежу? Естьли доказано, что одна вѣра, сія счастливая цѣпь, которая связуетъ безъ ропота волнущіяся толпы народа, то играть ею не есть ли потрясать основу правительства? Бѣдственныя противорѣчія, въ которыя вводитъ вольнодумство! "Что бо значитъ премудръ, что книжникъ, что совопросникъ вѣка сего? (1 Кор. I, 20). Дерзнемъ сказать откровеннѣе, что ввело самыя великія заблужденія? Сія. честь предоставлена была, кажется, единому разуму.
Довольно чувствуетъ политика, сколь опасно поблажать самолюбивымъ затѣямъ мудрецовъ. Ибо тогда, какъ философія начала воспитывать гражданина, вывела -его права изъ состоянія естественнаго, коего слѣды остались въ баснѣ и системѣ; пропустимъ то, что тамъ однѣ догадки поставлены были за начала, она живымъ и впечатлительнымъ голосомъ прочитала ему уроки вольности, внушила ненависть къ сочеловѣкамъ, вдохнула ужасъ къ правительствамъ; словомъ, показала картину всего свѣта подъ красками черными и ввела въ общество, кого? тигра, а не гражданина! Умножьте число таковыхъ воспитанниковъ, и вы увидите настоящій образъ смутной политики. Народы вооружены противъ Государей, а Государи противъ народовъ, равно какъ религія вооружала нѣкогда Церковь противъ Государей, и Государей противъ Церкви. Деспотизмъ суевѣрія минувшихъ временъ намъ кажется ужасенъ; но деспотизмъ разума въ настоящую эпоху, не болѣе ли ужасенъ? Представьте, какъ насиліе свирѣпствуетъ торжественно; какъ безызъятно по всѣмъ головамъ катается тиранскій мечъ; какъ съ Августѣйшихъ троновъ течетъ кровь; какъ помазанники Божіи…. но умолчимъ!
Теперь ступайте удивляться произведеніямъ разума; покланяйтесь всему, что онъ ни призвелъ ложнаго и дерзкаго; забудьте вовсе гласъ вѣры; ступайте, но разумѣйте: «аще не обратитеся, мечъ вы поястъ» (Исаіи I, 20). Аминь.
III.
Поученіе при случаѣ торжества бракосочетанія Его Высочества, Велкаго Князя Александра Павловича, съ Елсаветою Алексѣевною, Княжною Баденскою.
править
Паки стекаемся въ храмъ соединить желанія! Паки, пріемлемъ отъ Престола новый даръ и новое утѣшеніе! Россы, благословляйте свою Монархиню! Благословляйте Высокую Чету!
Государя чувствительнаго, подъ рукою коего не считаетъ народъ своихъ вздоховъ, можно почтить именемъ премудраго; йо еще не имѣемъ благополучнаго. Рѣдкой пользуется послѣднимъ наименованіемъ. Не взирая на его услуги, на его планы, оставленные въ наслѣдіе, надобно, чтобъ онъ умѣлъ пережить свою кончину, чтобъ умѣлъ царствовать изъ гроба надъ потомками. Я хочу сказать, чтобъ изъ рукъ преемника не палъ скипетръ. Какія убо находимъ обязательства благодарить Монархинѣ, умножающей ея достояніе? Какія радостныя представляются прозрѣнія въ очахъ Россіи? Все предзнаменуетъ наше блаженство.
Но, забывая сіи надежды я какъ бы самихъ себя, разсудимъ вообще о признакахъ народнаго счастія.
Тишина народная есть иногда молчаніе принужденное, продолжающееся дотолѣ, пока неудовольствія, постепенно раздражая общественное терпѣніе, не прервутъ онаго. Естьли не всѣ граждане поставлены въ однихъ и тѣхъ же законахъ; естьли въ рукахъ одной части захвачены преимущества, отличія и удовольствія, тогда какъ прочимъ оставлены труды, тяжесть законовъ, или одни несчастія, то тамъ спокойствіе, которые считаютъ залогомъ общаго счастія, есть глубокій вздохъ, данный народу, тяжкимъ ударомъ. Оравда, что спокойствіе слѣдуетъ изъ повиновенія; но отъ повиновенія до согласія столько же разстоянія, сколько отъ невольника до гражданина. Еще прибавимъ, что цѣлый народъ искони не былъ ни въ чемъ единодушенъ, развѣ въ суевѣрія и заблужденіяхъ политическихъ. Итакъ, когда тишина служитъ чаще знакомъ притѣсненія, что значатъ таковыя Монархія? Это — великія гробницы, замыкающія въ себѣ несчастные стенящіе трупы, и троны ихъ — это пышныя надгробія, тяжко гнетущія оныя гробницы. Народы злополучные!
Но по что бы, собравшись къ подножію Престола, не молить имъ почивающаго тамъ божества? Но что бы, повергнувшись тамъ, не лежать, доколѣ ихъ оракулъ не отдастъ просимаго отвѣта? И по что бы съ ихъ жалобами не смѣшать горестныхъ слезъ? Но Монархи ихъ не плачутъ… Блаженъ убо, кто живетъ подъ скипетромъ отеческимъ, блаженны Россы!
Гремѣть побѣдами въ чужихъ странахъ, или стѣснять Власть народовъ далѣе славы, ихъ, и расширять славу свою далѣе власти своей, всегда почитается путемъ къ счастію народному. Но всуе! Хотя сія замѣна усладительна любочестію народа торжествующаго, но она столько же далека, чтобъ предзнаменовать, возвышеніе сему, сколь близко сопряжена съ паденіемъ другого. Могущество Монархіи есть коварное орудіе, истощающее оную и можно утверждать, что самая величественная для нея эпоха всегда бываетъ роковою годиною….. Римъ гордый, Римъ, воспитанный кровію цѣлыхъ, народовъ, готовился уже раздавить почти вселенную, но что жь? Оплачемъ надменную его политику: онъ низпалъ подъ собственною тягостію въ то время, какъ наиболѣе дышалъ силою и страхомъ. Есть мѣры, далѣе коихъ не дерзаетъ преступить счастіе народовъ. И къ чему толикая слава, когда, съ умноженіемъ оныя, возрастали на него злоба и мщеніе? Къ чему трофеи, когда омочены они слезами народовъ? Къ чему короны, сорванныя съ неприкосновенныхъ главъ? Къ чему онѣ? Но что вопрошаемъ причины, гдѣ честолюбіе коварствуетъ? Здѣсь долженствовала бы излиться вся желчь противъ ненавистнаго орудія, но подвиги почтенныхъ героевъ ожидаютъ благодарнаго голоса.
Не заключайте, чтобы Церковь роптала противу сихъ покровителей отечества. Нѣтъ! Она окровавленнымъ ихъ тѣнямъ приноситъ жертвы куренія и чтить воинскій мечъ, какъ спасенія орудіе. Зная, что воинъ есть вкупѣ гражданинъ, она заповѣдуетъ токмо сіе, чтобъ герой, усыпленный подъ гордыми лаврами, не презрѣлъ должности; чтобъ, при его величіи и украшеніяхъ, не вмѣнилъ въ обиду прославлять Вѣру Христіанскую: обыкновенное у насъ величіе, чтобъ, возвысясь по одной линіи къ славѣ, по другой — упасть обратно.
Колькратно твердили, что Вѣра рѣшить судьбу цѣлыхъ Государствъ! Колькратно обѣщали свыше благословеніе на тѣхъ, коихъ бы душа была душа Евангельская! Но, "Господи, кто вѣрова слуху нашему, и мышца Господня кому открыся? (Ис. XLIX, 2). Можетъ быть, это одна несчастная истина, которой важность наиболѣе проповѣдана, и которой слухомъ найменѣе тронуты. Такъ и быть!…. Видно, бѣдному созданію опредѣлено скитаться во мракахъ… Да!…. Вольнодумецъ хвалится быть наилучшимъ подданнымъ, выставляетъ свою любовь къ отечеству и вѣрность къ Государю. Но вольнодумецъ — человѣкъ: такъ чѣмъ запечатлѣетъ оныя чувствія, часто сомнительныя? Носить ли онъ въ сердцѣ своемъ залоги Христіанства? Блюдетъ ли клятву, сіе свидѣтельство отъ Вѣры? Простимъ сему, поддѣлывающемуся патріоту, и поставимъ на мѣсто его Христіанина. Сей, наученъ высокимъ и благоговѣйнымъ мыслямъ о властяхъ, лучше всѣхъ знаетъ счастливую науку повиноваться. Вмѣсто того, чтобъ назначать себя между народомъ и Государемъ, онъ назначаетъ Государя между народомъ и Божествомъ. Законъ верховный для сего есть слово Вышняго, издревле вѣщающаго при олтаряхъ Монаршихъ. Его собственность есть собственность отечества, и жизнь его есть дань Престолу. Монархи, познайте вашего подданнаго въ Христіанинѣ!
Но не утаимъ здѣсь, какъ безъ примѣчанія его обходятъ при обстоятельствахъ предпочтенія; какъ оставляютъ его, когда должно призывать на степени и достоинства! Таковыя противорѣчія, конечно, жестоки. Пускай увѣряютъ, что добродѣтель не останется безъ награжденія; пускай ласкаютъ добродѣтели; но что въ томъ пользы, когда добродѣтельному осталось только воздыхать! Аминь.
Примѣчанія.
правитьКъ 1-ой проповѣди. Сверху этой проповѣди написано: «Христіанинъ! Не теряй на чтеніе поученій сихъ ни времени, ни труда! Кромѣ пустаго мудрованія, кромѣ двусмыслія и явнаго противленія ученію Вѣры, не найдешь здѣсь ничего.» Кромѣ того, противъ перваго слова самой проповѣди, т. е. "Нѣтъ, " съ боку замѣчено: «Первая строка, и первая ересь!» А надъ словомъ: «упрямство» приписано сверху: «не упрямство, а Провидѣніе.» Въ концѣ же этой проповѣди замѣчено: «Богато однимъ пустословіемъ и глупостями.»
Ко 2-ой проповѣди. Противу словъ, въ самомъ почти концѣ ея: "религія вооружила, " съ боку замѣчено: «Глупо!» а на концѣ сказано: «Приступъ въ проповѣди этой дуренъ, но трактація годится.»
Напослѣдокъ, послѣ 3-ей проповѣди читаемъ такой отзывъ о ней: «Поученіе это недостойно Церковной каѳедры. Это есть мечта ума, бредящаго будьто сквозь сонъ, кидающагося то къ Вѣрѣ, то къ суемудрію, и всегда старающагося прикрываться темнотою рѣчи, чтобъ не была замѣчена пустота его.»
Тѣ же слова и реченія, которыя въ сихъ 3-хъ проповѣдяхъ напечатаны съ разрядкою, въ подлинникѣ подчеркнуты карандашомъ. О. Б.
- ↑ Физика эта издана нами въ «Чтеніяхъ въ Императорскомъ Обществѣ Исторіи и Древностей Россійскихъ», 1871 кн. 3-й и 1872 г. кн. 1-й, и особо. О. Б.