Три бездельника (Дорошевич)
| Три бездельника : Восточная сказка |
| Из цикла «Сказки и легенды». Опубл.: «Русское слово», 1916, № 54, 6 марта. Источник: Дорошевич В. М. Сказки и легенды. — Мн.: Наука и техника, 1983. |
Во имя аллаха, единого, великого и милосердного. Прекрасным утром, какие бывают весною в Багдаде, ехал мудрый и славный халиф Гарун-аль-Рашид, — да будет благословенна его память, — с верным визирем Джиабеккиром по базару своего города.
По узким улицам длинными, бесконечными нитями тянулись караваны нагруженных верблюдов, выступавших неслышно, неспешно и важно.
Неистово кричали, захлёбывались и плакали, как дети, маленькие ушастые ослы. Как это бывает с ними весною, они кричали не только при виде ослицы, но и при виде коровы. Потому что они ослы.
Словно торопясь умереть, бежали, часто перебирая ногами, сбившиеся в одну груду грязные овцы, поднимая облако пыли.
Стуча по земле маленькими копытами, бежали и скакали с испуганным взглядом, с тревожным блеяньем козы.
Ехали верхами на белых, на серых красивых конях, держа в руках кривые сабли в богатых ножнах, знатные люди. Несли в закрытых носилках женщин.
Жалобно пели дервиши, с подвязанной здоровой рукой, с подвязанной здоровой ногой, которыми они не пользовались, истязая себя, во славу аллаха.
С оглушительным стуком колотили сталь на наковальнях кузнецы.
Слесаря визжали пилами по железу.
Мелко, дробно и звонко колотили медники по тонкой меди, выковывая узорные чаши для омовений.
У мясных лавок висели на крючьях, украшенные красными бумажными розами, туши молодых барашков с большими широкими курдюками. И мясники проворно и ловко работали около них, одним ударом рассекая тушу на две совершенно равные половины.
Хлебопёки вынимали из печей золотые хлебы, нежные и пышные.
Из харчевен пахло уже чесноком, шафраном, луком, тмином, анисом и жирным пловом.
Торговцы коврами развёртывали перед покупателями огромные тяжёлые ковры и сами любовались яркими и живыми цветами.
— Возьми этот, господин! Он украсил бы спальню самого великого нашего халифа, да продлит аллах его дни! — Да продлит!
— Время вызолотило его ворс. Словно солнцем освещён он. Луч солнца войдёт вместе с этим ковром в твоё жилище.
Продавцы драгоценностей соблазняли женщин, закутанных в чёрные чадры, показывая им ценные вещи.
Бледно-розовые кораллы и похожую на кусочек утреннего неба бирюзу, — друзей человека, которые имеют свойство оставаться светлыми, пока человек здоров, и темнеют, едва человек заболел.
Рубины, — камень, который оживляет сердце, мозг, даёт бодрость и память человеку, очищает застывшую, испорченную кровь.
Сапфиры, — которые охраняют человека, дают ему храбрость, веселят сердце, услаждают все жизненные чувствования, пленяют глаз, прочищают зрение, удерживают приливы крови, укрепляют тело, восстанавливают силу.
Ониксы, — возбуждающие в сердце милосердие, в душе добродетель и изгоняющие пороки. Изумруды, — камень враг всякой нечистоты. — Испытайте его: если мужчина и женщина живут друг с другом в распутстве, и около них этот камень, — он лопается при злоупотреблении природой.
Алмазы, — самые драгоценные из камней. Они удерживают ярость и сластолюбие, дают воздержание и целомудрие. Малейшая частица этого камня может отравить лошадь, если дать его в питье, а тем более человека. Эти горящие всеми огнями камни лучше всего освещают дорогу к женскому сердцу.
Жемчуга, которые означают слёзы только тогда, когда они мелки. Крупный жемчуг ещё никогда не заставлял плакать ни одну женщину.
Горели камни, горели женские глаза.
Глядя на всё это и радостным сердцем слушая все эти голоса жизни, — лязг железа, крики погонщиков, стук копыт, визг пилы, клятвы, брань, зазывание торговцев, Гарун-аль-Рашид сказал своему визирю Джиабеккиру:
— Поистине этот город напоминает муравейник, где каждый муравей делает какое-то маленькое дело, — а в общем поднимается прехитрая постройка. Мне кажется, Джиабеккир, что правитель должен как можно меньше вмешиваться в эту жизнь, чтобы не быть похожим на того прохожего, который наступает ногой на муравейник и в одно мгновение разрушает то, что тысячи муравьёв строили целые недели.
— Мудрость не покидает тебя, повелитель, как твой верный слуга. И ты не покидаешь мудрости, как её верный слуга! — отвечал Джиабеккир.
В это время они проезжали мимо кофейни, которая в такой ранний час дня была ещё пуста.
Только три человека сидели молча вокруг столика перед финджанами, — узорными чашечками густого кофе, — и молча курили абурих, — чёрный сирийский табак, прозванный «отцом благовония».
Гарун-аль-Рашид посмотрел на сидевших с улыбкой и сказал своему визирю:
— Во всём городе только три бездельника, которые с утра сидят в кофейне.
— Это немного! — сказал Джиабеккир. — И если аллах из-за трёх праведников щадит город, — то из-за трёх бездельников он не станет разрушать этого города!
Они поехали дальше, но путь им преградил обоз. Джиабеккир хотел было распорядиться, чтобы дали дорогу, но Гарун-аль-Рашид остановил его:
— Не будем наступать ногой на муравейник!
И они остались ждать, пока обоз проедет через улицу.
В это время они услыхали сзади себя шум и крики и, оглянувшись, увидели, что три бездельника, сидевшие в кофейной, вскочили со своих мест, опрокинули столик, чашки с кофе и наргилэ, кричат во всё горло и ожесточённо спорят.
— Любопытно, что могло так взволновать даже бездельников? — сказал Гарун-аль-Рашид, повернул своего коня и подъехал к кофейной. — Мир да будет над вами! — сказал он.
Спорившие поцеловали землю у ног его коня и сказали:
— Аллах да продлит твои дни и славой их да наполнит вселенную!
— Аллах пусть сделает так, как лучше! — ответил халиф. — Скажите мне, о чём вы спорите?
Они заговорили все сразу.
Но Гарун-аль-Рашид приказал говорить кому-нибудь одному:
— А другие пусть только направляют его на дорогу, если он сойдёт с пути истины.
И один из споривших сказал:
— Увидев нас, повелитель, ты изволил улыбнуться. Твоя улыбка разлила жизнь и радость, как первый луч солнца, когда оно показывается из-за гор. И мы спорим: к кому из нас относилась твоя улыбка?
— Об этом лучше бы спросить того, кто улыбнулся, чем спорить между собою! — сказал халиф и ответил:
— Так знайте же. Я улыбнулся тому, кто из вас наибольший бездельник!
Прослыть первым бездельником в Багдаде так же нелестно, как и в Дамаске, как и в Каире. Но — улыбка халифа!
— Ему улыбнулся халиф! Это останется.
А за что улыбнулся — это забудут. Заслуги забываются. Награды остаются.
Когда уста халифа расходятся в улыбку, — это открываются завесы к милости.
А милость халифа — это дверь к почестям. Почести — дверь к богатству. И трое споривших заспорили вновь.
— Значит, повелитель изволил милостиво улыбнуться мне!
— Нет, мне!
— Врёте, мне!
— Я первый бездельник во всём Багдаде!
— Нет, я!
— Я!
— Стойте! — сказал Гарун-аль-Рашид. — Пусть каждый расскажет сам о себе, насколько он бездельник, — а я уж решу, кому я улыбнулся, и прикажу дать виновному столько палок по пяткам, сколько он будет заслуживать. Рассказывайте теперь.
Палки по пяткам заставили задуматься споривших. Но улыбка халифа — это утренняя звезда. Милость — предрассветный ветерок. Почести — заря, и богатство — солнце, освещающее жизнь.
Перед чем человек остановится, — когда его ждёт улыбка халифа?
— Меня зовут Бэн-Бэкар, к твоим услугам, повелитель! — сказал первый из споривших. — Я благородно рождённый араб. И знаю своего отца, потому что моя мать так же блистала добродетелью, как отец славился своим богатством. Всё, что ты, повелитель, можешь окинуть глазом, поднявшись на самую высокую гору, всё к восходу и закату солнца, к полудню и полуночи, — всё это завоёвано моими предками вместе с твоими. Во всех битвах, где твои предки были военачальниками, мои сражались как воины. И, выслушав мою повесть, — я надеюсь, — повелитель, ты найдёшь, что я первый бездельник в Багдаде, заслужил твою улыбку, но не заслужил наказания, потому что виноват в своём безделье не я, — а все окружающие меня народы. Турки, лукавые сирийцы, пронырливые армяне, хитрые афганцы, чёрные негры, коричневые абиссинцы, те, что приходят к нам с караванами из далёкого Египта, китайцы с косыми глазами, трусливые евреи, предприимчивые монголы, которые являются к нам оттуда же, откуда появляется солнце, из-за необозримых пустынь и высоких ледяных гор, персы с крашеными бородами и красными ногтями, индусы с бесстыжими знаками, нарисованными на их лицах, бедуины в полосатых плащах, сарты, туркмены, киргизы, сомалийцы, сингалезы, воинственные сикки, поклоняющиеся огню парсы, сиамцы, жители Тибета. Разве их всех пересчитаешь и упомнишь? У кого в руках вся торговля? Кто привозит к нам жемчуг из Тутикарина? Индусы! Цветные камни с Цейлона? Сингалезы. Шёлк? Китайцы. Ковры, чтобы заглушать твои шаги? Сирийцы. Кашемирские шали, чтобы благочестиво покрывать гробницы предков? Афганцы. Благовонный ладан, аравийскую амбру, чтобы обращать воздух в воздух рая пророка? Сомалийцы. Розовое масло, чтобы превращать гарем в цветник? Турки. Сладчайшие фрукты нам доставляют персы. Мы, победители, мы, покорители, — мы не можем даже жить трудами своих рук. Потому что лучшую сталь выковывают поклонники Брамы. Искусно режут по слоновой кости абиссинцы. Я не мог бы даже растирать в бане разгорячённые и разнеженные тела моих сограждан, потому что этим делом занимаются сильные, ловкие и проворные, как кошки, негры. Каким промыслом я займусь, когда кофейня, где я сижу, принадлежит египтянину, мясная лавка напротив — жителям Дели или Агры, а лечебными травами наискосок торгует иудей? Что ж остаётся мне делать? Мне, благородно рождённому арабу! Плакать, жаловаться и сидеть целый день, — от восхода до заката солнца, и после заката в кофейной. Я и сижу здесь, сижу безвыходно, жалуюсь на судьбу и пью кофе уж на последние пиастры, которые остались у меня в длинном, но пустом кошельке. Уж одно это, повелитель, делает меня достойным твоих милостей. А впрочем, пусть будет так, как угодно аллаху!
Гарун-аль-Рашид выслушал его со вниманием и сказал:
— Отчаяние — это собака, которую надо бить палкой, чтобы она не выла. Жалобы распространяют уныние, как скверный запах. Ничего не делать, только жаловаться и возбуждать уныние в других. Да, ты порядочный бездельник, и я с удовольствием дал бы тебе награду. Но послушаем других. Говори теперь ты.
— Твоего раба зовут Абал-Гассаном! — низко поклонившись, сказал второй из споривших. — И если ты спросишь обо мне в Багдаде, к моему имени прибавят: «величайший деятель нашей торговли и промышленности». А, между тем, я величайший, самый настоящий, первый бездельник во всём городе, вполне заслуживаю твоей улыбки и не заслуживаю наказания палками, потому что в моём безделье виноват не я, а моя бабушка, да будет благословенна её память. Её имя было Абла, и она была плодовита, как все в её роде. Она родила моему дедушке, — да будет благословенна и его память, — шестнадцать сыновей, не считая моего отца, которые все остались живы. Да считай, что у неё у самой было двадцать два брата, да будет благословенна память всех моих родственников. У каждого из них было по двадцать сыновей. Таким образом, как ты можешь легко сосчитать, повелитель, я родился на свете с шестнадцатью родными и четырьмястами сорока двоюродными дядями. Людьми богатыми и занятыми в разных торговых делах. Каждый дал мне хоть крошечное место в своём деле или постарался устроить меня в чужом, где он имел влияние. И я, право, затруднился бы, повелитель, даже по твоему повелению, перечислить все должности, которые я занимаю и на которых числюсь. Аллах создал день слишком коротким для этого. Ты можешь спросить в любой торговле, в любом обществе, в любом деле, где есть несколько хозяев, — и те ответят, что Абал-Гассан чем-нибудь у них да считается. Там одним из распорядителей, здесь одним из наблюдающих, там одним из советников. Чтобы только обойти все места, где я занимаю какую-нибудь должность, мне не хватило бы времени от одной новой луны до другой. Да я их всех и не помню. Слава аллаху, что они всё помнят обо мне и присылают мне вовремя жалованье. А посещать хотя бы некоторые из должностей, — это было бы несправедливостью и могло бы дурно повлиять на торговые дела. Абал-Гассан был в торговле янтарём. А что же торговля самсунским табаком? Одно из двух. Или в их торговле янтарём такие беспорядки, что Абал-Гассан пошёл туда посмотреть всё своими глазами. Или торговля табаком так из рук вон плоха, что Абал-Гассан туда даже и не ходит. Чтобы не возбуждать подобных толков, мне остаётся одно: сидеть целый день в кофейной и ждать, пока мне принесут жалованье. Оттуда тысячу пиастров, оттуда полторы, оттуда две. Сюда же в годовщины основания предприятий, в которых я участвую, приходят избранные люди, чтобы благодарить меня за мою деятельность, которую они называют «всеобъемлющей». Дошло до того, что всякое новое предприятие считает непременным долгом пригласить к себе Абал-Гассана, ибо что ж ото было бы за дело без Абал-Гассана? Спроси об этом, — и тебе подтвердит справедливость моих слов, повелитель, весь Багдад. Другого такого бездельника, ручаюсь, ты не найдёшь во всём Багдаде. Я бездельничаю, получаю за это почёт, жалованье и награды и надеюсь, что ты, повелитель, сочтёшь меня достойным награды и не достойным наказания. Но что лучше, — знает один аллах.
Гарун-аль-Рашид рассмеялся и сказал:
— Твоё безделье совсем особенного сорта. Ты, действительно, заслуживаешь награды. Но послушаем сначала, что скажет третий!
— Меня зовут Абу-Мустафа, о, повелитель здешних мест! — с низким поклоном сказал третий из бездельников. — Я счастлив, что вижу тебя и могу в лицо тебе похвалить твою мудрость. Потому что похвала за глаза — это благовоние, которое курится за стеной. Бесплодная трата драгоценного ладана. А похвала в глаза — это благовоние, которое курится в той же комнате. Удовольствие тому, перед кем оно курится, — благодарность и награда тому, кто подбрасывает ладан. Твоя деятельность, повелитель, известна всем. Ты не только днём творишь суд и расправу, но, как мы знаем, и ночью обходишь город, чтоб знать, как спят его жители. И ты, сама деятельность, ищешь величайшего бездельника во всём городе. Мысль мудрая и достойная тебя, как все твои мысли. Ты и он — это будут две крайности. Низ и верх. Всякий, кто хочет что-нибудь измерить, сначала определяет две крайние точки. Ты ищешь величайшего бездельника, чтоб наградить его по заслугам. Меня, как и моих товарищей, прельщает твоя улыбка и страшат твои палки. Как и они, я объявляю, что величайший бездельник во всём городе я. Но чтоб правильно рассудить нас, надо прежде всего определить: что такое бездельник? Что такое безделье? Вопросы, которыми ещё никто не занимался. И чтоб разрешить его, надо, по моему скромному мнению, созвать совещание. Это совещание выделит из себя два совещания. Одно для рассмотрения вопроса по древним и учёным книгам, что считалось бездельем в прежнее время. Другое объедет страну и беседами с мудрейшими и почтеннейшими людьми постарается определить, что может считаться бездельем в наше время. Ибо то, что считалось делом в одно время, считается часто бездельем в другое. Оба эти совещания выделят из себя, в свою очередь, третье, которое объедет все известные нам страны и узнает, что считается истинным бездельем у них. Всегда полезно, для сравнения, узнать, что думают по какому-либо поводу и в соседних странах. И вот, изучивши вопрос о безделье основательно и всесторонне, совещания, наконец, смогут точно определить: что же именно должно считать бездельем? Каким условиям должен удовлетворять настоящий бездельник? Тогда новое совещание, разделившись на такое число совещаний, какое потребно, приступит к опросу всего населения, по всем городам и деревням, где имеются лица, удовлетворяющие всем требованиям, которые можно предъявить к настоящему бездельнику. Когда все бездельники будут собраны, совещание приступит к их проверке. Отберёт тех из бездельников, которые выдаются среди других своими качествами. Лучших бездельников! И приступит к сравнению их с нами. Кто из нас, в какой мере удовлетворяет достоинствам, проявленным действительными, отборными, лучшими бездельниками всей страны, олицетворяющими истинное безделье, признанное всей вселенной? Только тогда, полагаю, можно будет решить…
Гарун-аль-Рашид, который во время этой речи обнаружил на седле все признаки нетерпения, прервал говорившего:
— Только тогда… Но когда же будет это «тогда»?
— Я думаю, что все совещания окончат свои труды не позднее, чем через семьдесят лет, — да продлит аллах твои дни, повелитель! — с глубоким поклоном отвечал Абу-Мустафа.
— Но тогда на свете не будет ни вас, ни меня! Я улыбался, несомненно, тебе. Дать ему пятьдесят палок по пяткам! Именно ему. Величайший бездельник тот, кто выдумал совещание! — сказал Гарун-аль-Рашид. Тронул поводом своего коня и ускакал.
А верный визирь его Джиабеккир остался исполнить приказание халифа.
Вот что случилось в Багдаде, — закончим благочестиво наш рассказ. Во имя аллаха, единого, великого и милосердного.