Трескинцы (Чаплыгин)/ДО

Опубл.: 1874. Источникъ: az.lib.ru • (Из моих воспоминаний).

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ТРЕСКИНЦЫ

(ИЗЪ МОИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ).

Почтенные была люди Семенъ Алексѣевичъ и Анна Гавриловна Поморцевы. Во всемъ околоткѣ пользовались она особымъ почетомъ и уваженіемъ; въ селѣ же Трескинѣ, въ которомъ они проживали безвыѣздно болѣе двадцати лѣтъ, на нихъ смотрѣли чуть не съ какимъ-то благоговѣніемъ. Отецъ Евлампій, дородствомъ и осанкою своею походившій скорѣе на каѳедральнаго протоіерея нежели на сельскаго священника, по праздничнымъ днямъ не начиналъ до ихъ прибытія обѣдни и, проходя мимо ихъ дома, всякій разъ почтительно снималъ шляпу, хотя бы въ окнахъ кромѣ жирнаго сибирскаго кота Василія Васильевича и никого не было видно; сосѣди дорожили ихъ знакомствомъ и расположеніемъ, ѣздили къ нимъ не считаясь визитами и совѣтовались съ ними о семейныхъ дѣлахъ своихъ. Никто изъ нихъ никогда не позволялъ себѣ ни сдѣлать на ихъ счетъ злаго намека, ни произнестъ двусмысленнаго слова. Даже Егоръ Михайловичъ Брёховь, не сказавшій во всю жизнь свою ни о комъ ничего хорошаго и умѣвшій на самомъ чистомъ лицѣ найти прыщикъ или какой-либо другой никѣмъ не замѣченный изъянецъ, отзывался объ нихъ сдержанно, а если и позволялъ себѣ когда отпустить красное словцо, такъ всегда какъ-то уклончиво и условно: «пріятная дама Анна Гавриловна, говорилъ онъ сосѣдямъ, да заѣлъ ее мужъ-брюзга; хорошій бы человѣкъ Семенъ Алексѣевичъ, да ужь больно подъ башмакомъ у жены привередницы», говорилъ онъ, балагуря съ сосѣдками. И этимъ почетомъ, этимъ премьерствомъ своимъ обязаны были они не богатству, которое обыкновенно на вѣсахъ общественнаго мнѣнія кладетъ тяжелую, золотую гирю свою на сторону своихъ любимцевъ, ни какому-либо видному на службѣ мѣсту, выдвигающему избранниковъ своихъ изъ ряда обыкновенныхъ смертныхъ, ни даже слѣпому случаю; нѣтъ, они обязаны были имъ исключительно самимъ себѣ, — умѣнію поставить себя на ту точку на которой стояли и не менѣе его рѣдкому умѣнію въ продолженіе долгихъ лѣтъ удерживаться на ней. Поморцевы были помѣщики средней руки: у нихъ было всего сто душъ крестьянъ при четырехъ стахъ десятинахъ земли, что, какъ извѣстно, едва давало право на шаръ на дворянскихъ выборахъ; на службѣ Поморцевъ не состоялъ, да и прежде никакого виднаго мѣста не занималъ и не могъ похвалиться особымъ расположеніемъ къ себѣ или баловствомъ слѣпой богини.

Когда я познакомился съ Поморцевыми, Семену Алексѣевичу было уже подъ шестьдесятъ лѣтъ; но онъ былъ еще старикъ свѣжій и бодрый. Роста былъ онъ средняго, сложенія сухаго, но крѣпкаго. Изъ-подъ крутаго и высокаго лба, который отъ примыкавшей къ нему во все темя лысины казался еще выше, устойчиво смотрѣли умные каріе глаза; взглядъ его былъ серіозенъ, даже какъ бы суровъ. Никогда я не видалъ на лицѣ его улыбки; но за то и не помню чтобъ онъ когда-нибудь вышелъ изъ себя или чѣмъ-либо далъ замѣтить волновавшее его чувство. Онъ вполнѣ умѣлъ владѣть собою. Движенія его были постоянно тихи и сдержанны; поступь медленная, но твердая, какъ бы съ примѣсью чего-то театральнаго, — онъ точно не шелъ, а выступалъ. Говорилъ онъ внушительно, не торопясь, какъ бы взвѣшивая каждое произносимое имъ слово, отъ времени до времени дѣлая паузы, въ продолженіе которыхъ всѣ, слушавшіе его какъ оракула, благоговѣйно молчали. Если же кто дерзалъ перебить его, онъ тотчасъ же останавливался и, давши предерзкому договорить, спокойно продолжалъ недоконченную рѣчь съ того слова на которомъ она была прервана, еслибы даже приходилось продолжать со средины фразы. Если кто возражалъ ему, онъ терпѣливо выслушивалъ возраженіе до конца, даже нѣсколько медлилъ отвѣтомъ, какъ бы ожидая не скажетъ ли молъ еще чего, и лишь удостовѣрившись что противникъ высказалъ все что имѣлъ сказать, начиналъ свою реплику. Выслушивая возраженія, онъ нѣсколько наклонялъ голову и отводилъ въ сторону глаза, даже прикладывалъ иногда къ губамъ указательный палецъ правой руки, при чемъ лицо его принимало видъ глубокаго сосредоточенія и весь онъ какъ бы превращался въ слухъ. Обыкновенныхъ банальныхъ разговоровъ онъ не любилъ и всячески избѣгалъ; если же приходилось ему принимать въ нихъ участіе, то старался дать ихъ серіозное направленіе. Иногда любилъ онъ блеснуть своихъ краснорѣчіемъ, причемъ прибѣгалъ къ риторическимъ фіоритурамъ, приводилъ тексты изъ священнаго писанія, статьи изъ свода законовъ или цитаты изъ затверженнаго имъ когда-то еще на семинарской скамьѣ разнороднаго хлама, такъ какъ дальше этого эрудиція его не шла. Интереснѣе всего былъ Семенъ Алексѣевичъ въ гостяхъ на именинномъ пирогѣ или званомъ обѣдѣ. Пріѣзжалъ онъ на нихъ обыкновенно изъ послѣднихъ, когда уже всѣ гости были въ полномъ сборѣ. Войдя въ залу или гостиную, онъ пріостанавливался и, наклонивъ голову, съ чувствомъ собственнаго достоинства дѣлалъ одинъ общій круговой поклонъ въ родѣ того какъ дѣлаетъ его за обѣднею діаконъ послѣ возгласа: «Господи спаси благочестивыя». И сколько было вполнѣ сознаннаго собственнаго достоинства въ этомъ поклонѣ!

Послѣ этого онъ мѣрными шагами подходилъ къ хозяину или къ хозяйкѣ дома и, сдѣлавъ виновнику торжества приличное случаю привѣтствіе, снова обращался къ гостямъ, изъ которыхъ однимъ протягивалъ руку, другимъ лишь концы пальцевъ, третьимъ просто кланялся. Точно также и въ разговорѣ: иныхъ онъ называлъ по имени и отечеству, къ другимъ обращался съ словами: милостивый государь, иныхъ же просто сударь или государь мой. Полное же рукопожатіе свое онъ цѣнилъ высоко и удостоивалъ имъ лишь не многихъ избранныхъ. Когда, пріѣхавъ въ деревню, онъ въ первый разъ подошелъ подъ благословеніе къ священнику и тотъ хотѣлъ вмѣсто благословенія пожать ему руку, онъ ее отдернулъ и тутъ же, снова протянувъ ее, сказалъ: я, батюшка, прошу васъ благословить меня въ силу даннаго вамъ на то чрезъ рукоположеніе права; рукопожатіе же есть изъявленіе пріязни; а подобныхъ отношеній между нами еще установиться не могло. Священникъ не забылъ этого преподаннаго ему урока и никогда послѣ того не позволялъ уже себѣ жать ему руку.

Не хуже Семена Алексѣевича знала себѣ цѣну и умѣла заставить всѣхъ уважать себя Анна Гавриловна. Подобно ему, въ пріемахъ, рѣчахъ, въ самомъ взглядѣ ея было что-то внушающее; въ поступи же еще болѣе театрально-величаваго нежели въ поступи самого Семена Алексѣевича. Войдя въ комнату она не кланялась, а лишь поводила кругомъ глазами. Если она не обладала тѣмъ краснорѣчіемъ какимъ при случаѣ любилъ блеснуть Семенъ Алексѣевичъ; за то умѣла такъ тонко подмѣтить въ каждомъ его слабую струпу и такъ мѣтко попадать полу-словомъ, даже намекомъ въ больное или уязвимое мѣстечко что всѣ боялись ея пуще огня и избѣгали всякаго серіознаго съ нею столкновенія. Но и высказывая самыя горькія истины, говорила она всегда тихо и сдержанно какъ будто и въ головѣ у нея не было уколотъ кого словами или намеками своими. «Хотя Анна Гавриловна и тихо говоритъ, да сильно поражаетъ», говаривалъ про нее Брёховъ. Особенно же хорошо умѣла она съ перваго же знакомства узнавать каждому цѣну и давать то ему почувствовать, — что называется всякаго сверчка сажать на свой шестокъ. Не было кажется на свѣтѣ двухъ человѣкъ съ которыми она обходилась или говорила совершенно одинаково; разница была иногда самая ничтожяая, едва замѣтная; но была непремѣнно. Уже на что Авдотья Емельяновна и Ѳедосья Петровна Рожновы были одного поля ягоды, точно отъ одного куска отрѣзаны, и тѣ по голосу ея понимали къ кому изъ нихъ она обращалась, если, разговаривая съ ними, и не поднимала глазъ съ своей работы. Не менѣе замѣчательнымъ обладала она умѣніемъ сдерживать и маскировать себя: никогда нельзя было узнать по ея лицу что было у нея на душѣ или на сердцѣ. Ни разу не видалъ я ее ни смѣющуюся, ни улыбающуюся: было ли то слѣдствіемъ особой неподвижности личныхъ мускуловъ, неправильности ли рефлективнаго процесса; но если существовалъ человѣкъ смѣявшійся постоянно (l’homme qui rit), то она могла быть названа человѣкомъ который никогда не смѣялся. Выраженіе лица ея было постоянно серіозно, сурово, точно она смолоду на кого-нибудь нe на шутку разсердилась, да такъ на всю жизнь и осталась. «Она, когда и любимаго кота своего ласкаетъ, говорилъ тотъ же Брёховъ, такъ смотритъ за него точно удавить его хочетъ».

Семенъ Алексѣевичъ былъ чрезвычайно аккуратенъ и во всемъ любилъ чистоту и порядокъ. Борода его была всегда тщательно выбрита и остатки волосъ съ висковъ и затылка приподняты кверху и зачесаны въ пучокъ или кокъ, что издали придавало головѣ его, особенно сзади, видъ рѣпчатой луковицы. Усовъ онъ не носилъ, какъ потому что не считалъ себя имѣющимъ на то право, такъ и потому что ношеніе усовъ и бороды было въ глазахъ его признакомъ лѣни и нерадѣнія о себѣ. Одѣвался онъ всегда чисто и прилично; халата, этого chez-soi нашихъ помѣщиковъ, онъ терпѣть не могъ; а дома ходилъ онъ постоянно въ пальто съ повязанною на шеѣ бѣлою батистъ-декосовою косынкою.

Поморцевъ, хотя почти безвыѣздно жилъ въ деревнѣ, хозяйствомъ своимъ вовсе не занимался, предоставивъ его въ полное распоряженіе старосты, который впрочемъ для вида приходилъ къ нему съ докладами и даже получалъ отъ него иногда кое-какія приказанія; читалъ онъ также очень мало, такъ что трудно было сказать что онъ день-деньской дѣлалъ. Правда, было у него одно постоянное занятіе, но оно требовало мало времени. Онъ велъ дневникъ или вѣрнѣе ежедневныя замѣтки. Въ нихъ входили метеорологическія, агрономическія, психологическія и другія наблюденія, входили даже такія которыхъ ни подъ какую категорію подвесть было нельзя. Чтобы дать о нихъ понятіе приведемъ двѣ, три выдеракки: «20го мая. У.+10°, П.+17°, В.+12°; вѣтеръ SW; пасмурно. Барометръ падаетъ; піявки опустились на дно банки; страшно сверлитъ мозоль на лѣвой ногѣ, быть ненастью. Прохорычь сѣетъ сегодня ленъ, боюсь какъ бы дождь не помѣшалъ. Приказалъ было разорить въ рощѣ грачиныя гнѣзда: страшно высушили деревья; да и кричатъ невыносимо. Пришла Анна Гавриловна, говоритъ грѣхъ и Прохорычъ говоритъ грѣхъ. Ну а грѣхъ; такъ не надо.

»21го іюля. У.+18°, П.+26°, В.+20°; вѣтра нѣтъ; такъ и паритъ. Барометръ спускается на бурю; піявки лежатъ на днѣ: быть грозѣ, да и рѣдкій годъ Ильинъ день безъ нея обходится. Угодникъ говорятъ грозенъ. Кто тамъ что ни говори, какъ ни объясняй, а стало-быть тутъ что-нибудь да есть такое. Не было бы лишь града; а то рожь еще на корню; съ завтрашняго дня Прохорычъ хотѣлъ было начать жнитво. Такой плетень молодой дьячокъ: сегодня за обѣдней опять растянулся, всю рожу раздалъ. Говоритъ: баба наплевала, не замѣтилъ.

«20го сентября. У.+6°, П.+12°, В.+8°; вѣтеръ NW съ порывами. Барометръ на ясной погодѣ пупомъ стоитъ; по землѣ стелется паутина; пыль по дорогѣ столбомъ несется. Быть продолжительнымъ ведрамъ. Были у Климушиныхъ на именинномъ пирогѣ. Скверное у нихъ обыкновеніе поить пріѣзжую прислугу. Кучеръ Матюшка до того нализался что едва на козлахъ сидѣлъ. Ты, говорю, Матюшка, пьянъ? — Никакъ нѣтъ-съ. — Отчего жъ ты такъ бокомъ на козлахъ сидишь? — Такой, говоритъ, теперь фасонъ вышелъ. Ну и задалъ же я ему по пріѣздѣ домой фасону.»

Въ такомъ духѣ велся дневникъ круглый годъ.

Утромъ, окончивши туалетъ свой и сдѣлавъ нужныя замѣтки въ дневникѣ, Семенъ Алексѣевичъ отправлялся пить чай къ Аннѣ Гавриловнѣ, которая уже ждала его въ угольной комнатѣ за самоваромъ. Проходя чрезъ залъ и гостиную онъ смотрѣлъ хорошо ли подметены и убраны комнаты, и если замѣчалъ на столахъ пыль, писалъ на нихъ пальцемъ: дуракъ, болванъ, соня и проч. и призвавъ мальчика указывалъ ему на написанное. Мальчикъ, стеревъ пыль, долженъ былъ придти къ барину и перечислить ему всѣ стертые имъ лестные для него эпитеты. Дѣлалось это для удостовѣренія дѣйствительно ли вся замѣченная пыль была стерта; если же эпитетовъ этихъ набиралось болѣе полудюжины, дѣло иногда не обходилось и безъ дисциплинарнаго взысканія. Брёховъ увѣрялъ будто Поморцевъ собственно для этого мальчиковъ своихъ и грамотѣ училъ; такъ какъ онъ былъ противникъ распространенія въ народѣ грамотности и всегда ратовалъ противъ учрежденія сельскихъ школъ. Напившись чаю, онъ принимался за чтеніе Московскихъ Вѣдомостей, въ которыхъ съ особымъ любопытствомъ слѣдилъ за распубликованіемъ сенатскихъ указовъ, правительственными распоряженіями и объявленіями о продажѣ съ аукціоннаго торга помѣщичьихъ имѣній за долги Опекунскому Совѣту, подчеркивая особо интересовавшія его мѣста, смотря по степени возбужденнаго ими въ немъ интереса, синимъ или краснымъ карандашомъ. Если же всѣ полученные NoNo вѣдомостей были имъ уже прочитаны, онъ бралъ въ руки Сводъ Законовъ, 9й, 10й и 15й томы котораго онъ зналъ почти наизусть. Поморцевъ получалъ выходившія къ нему приложенія и отмѣчалъ ихъ противъ статей Свода къ которымъ они относились. Чтеніе это было любимымъ его занятіемъ, и не безъ причины: съ одной стороны, онъ имѣлъ природную къ нему, склонность, еще болѣе развившуюся службою въ судѣ; съ другой, онъ дорожилъ упрочившеюся за нимъ въ околоткѣ репутаціею законовѣда, а репутація эта въ свою очередь не мало способствовала поддержанію того почета и уваженія которыми онъ въ немъ пользовался.

Анна Гавриловна была также плохая хозяйка. Она почти постоянно сидѣла въ своей комнатѣ за чулкомъ или какою-нибудь другою работою, или же раскладывала гранъ-пасьянсы, которыхъ знала безчисленное множество; любила же тѣ которые рѣдко сходились. Иногда присоединялся къ ней и Семенъ Алексѣевичъ съ совѣтами своими; самъ же никогда пасьянсовъ не раскладывалъ, находя занятіе это недостойною его тратою времени. Въ хорошіе дни Поморцевы ходили въ садъ, при чемъ прогуливались по аллеямъ его также чинно какъ бы гуляла въ Лѣтнемъ Саду. Отъ времени до времени ѣздили они и провѣдать сосѣдей; но больше сидѣли дома. Такъ коротала она свое время.

Поморцевъ былъ сынъ чиновника, прослужившаго вѣкъ свой въ Казенной Палатѣ и вышедшаго подъ старость въ отставку съ туго набитыми карманами и Владимірскимъ крестомъ за 35лѣтнюю безукоризненную службу, предоставивъ такимъ образомъ сыну своему не только право потомственнаго дворянина, но и матеріальную возможностъ вполнѣ воспользоваться имъ. Онъ учился сначала въ уѣздномъ училищѣ, потомъ въ семинаріи, откуда изъ философіи поступилъ въ гражданскую службу, въ которой можетъ-быть остался бы подобно отцу на всю жизнь свою, еслибы случай не свелъ его съ Анной Гавриловной. Женившись на ней, онъ вскорѣ же выбранъ былъ въ уѣздные судьи и, прослуживши въ этой должности шестигодовой срокъ, вышелъ наконецъ въ отставку и поселился въ имѣніи жены своей, въ селѣ Трескинѣ. Говорили будто, бывши судьею, онъ не могъ похвалиться безукоризненною честностію, — что рыльце было и у него въ пушку; приводили даже въ доказательство тому нѣкоторые факты; но достовѣрно то что онъ сошелъ съ судейскихъ креселъ съ честью, оставивъ по себѣ въ городѣ добрую память. «Мошенникомъ и подлецомъ его назвать нельзя, говорилъ о немъ Брёховъ: если бывало возметь съ кого взятку, то ужь непремѣнно въ его пользу рѣшитъ, хотя бы дѣло было и вовое неправо.» Какъ бы то ни было, но если Поморцевъ и дѣйствительно былъ прежде таковъ, то нельзя было не сознаться что поселившись въ Трескинѣ онъ совершенно измѣнился, и насколько прежде хлопоталъ о стяжаніи благъ матеріальныхъ, т.-е. денегъ, настолько же теперь заботился о стяжаніи благъ нравственныхъ, т.-е. почета и общаго уваженія, чего и вполнѣ достигъ. Поморцевъ былъ центръ около котораго группировались и къ которому волею-неволею тяготѣли сосѣди помѣщики. Нуждался ли кто изъ нихъ въ деньгахъ, онъ охотно ссужалъ ими и не только не бралъ процентовъ, но даже обижался когда ему ихъ предлагали. Обращались ли къ нему за совѣтами, онъ никогда въ нихъ не отказывалъ; если же дѣло было серіозное или подлежало судебному разбирательству, то давалъ сверхъ того и письменное наставленіе какъ вести его, съ выпискою приличныхъ статей изъ Свода Законовъ (тогда еще адвокатовъ въ уѣздныхъ городахъ не было). Правда что общее уваженіе къ Поморцеву сосѣдей выразилось кромѣ оказываемаго ему и женѣ его почета, лишь избраніемъ его въ ктиторы Трескинской церкви; но онъ казалось былъ и этимъ вполнѣ доволенъ и умѣлъ достойнымъ исполненіемъ той ничтожной должности такъ возвысить ее въ лицѣ своемъ что самымъ нагляднымъ образомъ оправдывалъ пословицу что не мѣсто краситъ человѣка. Была у него мечта которую лелѣялъ онъ чуть не съ самаго выхода своего изъ судейства: ему страшно хотѣлось быть выбраннымъ въ уѣздные предводители; но къ крайнему прискорбію его, лицо занимавшее уже въ продолженіи нѣсколькихъ трехлѣтій эту должность пользовалось такимъ же уваженіемъ въ цѣломъ уѣздѣ какимъ онъ пользовался въ околоткѣ своемъ; а потому эта сладкая мечта его должна была оставаться лишь одними ріа decideria.

У Поморцевыхъ дѣтей не было, о чемъ впрочемъ Семенъ Алексѣевичъ и не очень тужилъ. «Съ дѣтьми лишнія забота и хлопоты, говорилъ онъ: пока малы, пріискивай имъ нянекъ, да мамокъ, — крикъ, визгъ, нечистота; а какъ подростутъ, еще и того хуже». Анна Гавриловна, хотя и не раздѣляла образа мыслей своего мужа, но волей-неволей должна была покориться своей горькой судьбѣ и, чтобъ утѣшить себя, сосредоточила всю нѣжность своею материнскаго сердца на большомъ сибирскомъ котѣ, съ которымъ и нянчилась какъ съ ребенкомъ. Котъ этотъ былъ дѣйствительно замѣчательной величины и извѣстенъ былъ всему селу подъ именемъ Василья Васильевича.

Поморцевы были не единственными помѣщиками села Трескина. Большая половина его принадлежала Александру Николаевичу Сущову, очень богатому еще молодому человѣку, жившему постоянно въ Петербургѣ и ни разу еще не давшему себѣ труда посѣтить свое родовое имѣніе. Большой, опустѣлый домъ его стоялъ противъ самой церковной паперти и какъ мертвецъ съ незакрытыми глазами тускло и неподвижно смотрѣлъ сквозь длинный рядъ покосившихся отъ ветхости оковъ, наводя на проходившихъ мимо его какой-то безотчетный страхъ и уныніе.

Немного поодаль отъ Сущовской усадьбы изъ-за деревьевъ окружавшаго ее сада виднѣлись мезонинъ и красная тесовая крыша дома Лядовыхъ. Владѣлецъ его, Петръ Васильевичъ Лядовъ, былъ человѣкъ лѣтъ сорока, высокаго роста, дюжаго, почти атлетическаго сложенія. Коротко остриженные, постоянно взъерошенные волосы и длинные рыжіе, спускавшіеся ниже бороды усы давали ему видъ какой-то лихой рѣшимости и отваги; обрюзглое же лицо и сипло гортанный голосъ свидѣтельствовали о буйно проведенной имъ молодости. Онъ нѣкогда служилъ въ военной службѣ и, вышедъ въ отставку, женился на дочери небогатаго сосѣда помѣщика и поселился въ имѣніи своемъ. Заплативши кое-какіе сдѣланные имъ на службѣ долги, онъ принялся за хозяйство и былъ бы не дурной хозяинъ, еслибы вмѣстѣ съ тѣмъ не былъ страстный псовый охотникъ и не имѣлъ, какъ краснорѣчиво выражался Поморцевъ, пагубной привычки и горе и радости топить въ искрометной влагѣ. Эти два послѣднія качества конечно не могли сблизить двухъ сосѣдей такъ діаметрально другъ другу противоположныхъ въ наклонностяхъ своихъ; но у Лядова были и другія качества, заставлявшія Поморцева забывать о первыхъ. Онъ былъ добрый малый, готовый на всевозможныя услуги, а главное: онъ всегда съ терпѣніемъ плслушивалъ совѣты своего брюзгливаго сосѣда и даже не рѣдко обращался къ нему самъ за ними, что пріятно щекотало его щепетильное самолюбіе. Къ тому же Лядовъ зачастую нуждался въ деньгахъ и Поморцевъ никогда ему въ нихъ не отказывалъ; а это, какъ извѣстно, золотитъ и самыя горькія пилюли. Словомъ, если Поморцевъ и Лядовъ не были друзьями, то была добрые сосѣди и хорошіе знакомые. Жена Лядова была молодая, двадцативосьмилѣтняя бабёнка, рѣзвая, веселая, имѣвшая завидную способность отъ души смѣяться, а при случаѣ отъ души и поплакать, легко краснѣвшая отъ лишне сказаннаго слова и наивностями своими подчасъ также легко заставлявшая краснѣть и другихъ, словомъ, была женщина какихъ въ то время было также много какъ ихъ въ наше время становится мало. Понятно что она ни по лѣтамъ, ни по характеру своему сойтись съ Поморцевой не могла, живая натура ея не могла подчиниться требованіямъ ея чопорнаго этикета; язвительные намеки послѣдней она не рѣдко обращала въ шутку и къ великому ея скандалу на замѣчанія ея и совѣты отвѣчала иногда добродушнымъ, не сдержаннымъ смѣхомъ. Несмотря однако на все это, добрыя отношенія ихъ, благодаря уступчивости Лядовой, поддерживались, чему не мало способствовало и то обстоятельство что у Лядовыхъ было много дѣтей и всѣ они были крестники или крестницы Поморцевой, и та, не имѣя своихъ собственныхъ дѣтей, очень любила ихъ. Одно время она даже хотѣла старшую дочь взять къ себѣ на воспитаніе; но Семенъ Алексѣевичъ рѣшительно этому воспротивился, болѣе въ видахъ соблюденія въ домѣ надлежащей частоты и опрятности.

Наконецъ, въ самомъ концѣ села, почти на выѣздѣ изъ него, стояли еще одинъ возлѣ другаго два небольшихъ, пятиоконныхъ домика; въ одномъ изъ нихъ жила вдова титулярная совѣтница Авдотья Емельянова Рожнова съ пятнадцатидѣтнею дочерью, а въ другомъ золовка ея, пожилая дѣвица Ѳедосья Петровна. Авдотья Емельянова была добрая, простая женщина, но страшная сплетница, или лучше сказать великая охотница какъ собирать всевозможныя новости, такъ и распускать ихъ безъ всякаго злаго умысла и задней мысли. Едва узнавала она что-нибудь новое, какъ всячески старалась, что называется, добиться подноготной; добившись же ея, не могла уснуть спокойно пока не удавалось ей подѣлиться ею со всѣми знакомыми. Это было у нея что-то въ родѣ призванія; точно лежалъ на ней священный долгъ, не исполнитъ котораго она не могла не придя въ разладъ съ совѣстью своею. Съ приходомъ ея всѣ разговоры прекращались и навострились уши въ ожиданіи, даже въ увѣренности услышать отъ нея какую-нибудь животрепещущую новость, и рѣдко ожиданія эти не оправдывались. «А нутка, какую ношу принесла пчелка златая?» спрашивалъ съ пріятною улыбкой, встрѣчая ее, Поморцевъ. Ѳедосья Петровна была такъ себѣ старая дѣва, немножко ханжа, немножко лицемѣрка, какъ и бываютъ большею частію подобныя ей старыя дѣвы, немножко пожалуй и съ придурью, но добрая, не злая, словомъ, личность вполнѣ безцвѣтная, и если мы упоминаемъ о ней, то лишь потому что слова изъ пѣсни не выкинешь. И безъ того ужъ, чтобы не слишкомъ утомить читателя, выкидываемъ мы не мало подробностей о которыхъ можетъ-быть и слѣдовало бы сказать хоть пару словъ. Я говорю о помѣщикахъ жившихъ въ недальнемъ разстояніи отъ села Трескина въ отдѣльныхъ деревенькахъ и хуторахъ своихъ и тѣсно связанныхъ съ Трескинцами, какъ однохарактерностью жизни, такъ и одинаковостію двигавшихъ ею интересовъ. Но вѣдь всѣхъ комаровъ въ лѣсу не передавишь.

II.

Я уже сказалъ что большая половина села Трескина принадлежала Сущову. Онъ получилъ имѣніе это по наслѣдству отъ роднаго дяди своего, умершаго лѣтъ за шесть до начала вашего разказа. Онъ въ немъ еще ни разу не былъ, и Трескинцы знали о немъ лишь по наслышкѣ. Когда умеръ старикъ, всѣ были увѣрены что новый владѣлецъ поспѣшитъ пріѣхать, какъ для отданія послѣдняго долга покойнику, такъ и для приняла доставшагося ему отъ него наслѣдства; но ожиданія эти не сбылись. Онъ ограничился присылкою кое-какихъ, впрочемъ очень богатыхъ, приношеній въ пользу церкви; для принятія же наслѣдства прислалъ повѣреннаго. Черезъ полгода надъ могилою покойнаго поставленъ былъ и великолѣпный памятникъ, который какъ по великолѣпію, такъ и по загадочности своей былъ долго предметомъ толковъ и догадокъ не только въ Трескинѣ, но и во всемъ околоткѣ. На высокомъ, черномъ мраморномъ пьедесталѣ стоялъ насѣченный изъ бѣлаго мрамора молящійся, колѣнопреклоненный ангелъ. На лицевой сторонѣ пьедестала золотыми буквами изображено было имя покойнаго съ означеніемъ года и числа его рожденія и кончины; на боковыхъ же сторонахъ его были надписи: «Боже! отпусти ми; не вѣдахъ бо что творихъ» и «Господи! Не по грѣхамъ моимъ сотвори ми, ниже по беззаконіямъ моимъ воздаждь ми». Эта двѣ боковыя надписи и возбудили нескончаемые толки и догадки. Одни говорила что молодой Сущовъ хотѣлъ выразить ими свое неудовольствіе на покойнаго дядю за то что онъ оставилъ ему лишь одно родовое имѣніе, которое и по закону помимо его никому завѣщать не могъ; деньги же и всю движимость предоставилъ какимъ-то воспитанникамъ и воспитанницамъ; другіе же доказывали что напротивъ того онъ этимъ хотѣлъ выразить смиренномудріе покойнаго. Нашлись и такіе которые въ этихъ надписяхъ видѣли какой-то мистическій смыслъ, въ подтвержденіе чего указывали на изображеніе Адамовой головы на четвертой сторонѣ пьедестала, что, какъ утверждалъ Поморцевъ, есть одна изъ эмблемъ массонства. Какъ на разногласны были всѣ эти толки, но они почему-то привели спорившихъ къ одному и тому же заключенію, что если молодой Сущовъ и не поселится на постоянное житье въ Трескинѣ, то непремѣнно будетъ пріѣзжать проводить въ немъ лѣтніе мѣсяцы, потому что для чего бы ему было въ противномъ случаѣ дѣлать такія богатыя приношенія въ Трескааскую церковь и ставить такой великолѣпный памятникъ на могилу дяди. «Вѣдь извѣстно, говорили они, что всѣ эти богатыя приношенія и памятники дѣлаются людьми изъ тщеславія, т.-е. для самихъ же себя, а не для успокоенія души покойнаго, которая въ нихъ нисколько не нуждается». Поморцевъ по этому случаю привелъ даже нѣсколько строфъ изъ извѣстнаго завѣщанія князя Долгорукаго.

Вѣрно или нѣтъ было остроумное заключеніе Трескинцевъ, но прошло долгихъ четыре года, а оно все еще не оправдывалось. Впрочемъ если и не удалось имъ видѣть Сущова среди себя, то такъ интересовавшая ихъ личность его мало-по-малу переставала быть для нихъ загадочнымъ миѳомъ и, благодаря неусыпнымъ розыскамъ и стараніямъ Авдотьи Емельяновны, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе выдѣлялась изъ окружавшей его туманности и очерчивалась болѣе опредѣленными штрихами. Такъ узнали они что онъ былъ женатъ на дочери какого-то генерала Нѣмца, что у него было трое дѣтей; узнали даже что старшую дочь звали Зенаидой; но лютеранскаго или православнаго исповѣданія была жена его, что очень интересовало трескинскихъ дамъ, все-таки, узнать никакъ не могли. Узнали между прочимъ и то что Сущовъ былъ человѣкъ общественный и любилъ развлеченіе, что очень всѣхъ обрадовало, подавая надежду что онъ, поселившись въ Трескинѣ или даже пріѣзжая въ него на лѣтніе мѣсяцы, оживить его. Трескинцы потирали себѣ отъ удовольствія руки: «да скоро ли же онъ наконецъ пріѣдетъ?» спрашивали они другъ друга; но на этотъ-то капитальный вопросъ никто и не могъ датъ никакого положительнаго отвѣта.

На пятый годъ наконецъ всѣ обрадованы были неожиданною новостью: въ Трескино присланъ былъ Нѣмецъ-садовникъ съ приказаніемъ возобновить полуразвалившуюся оранжерею, разбить предъ домомъ англійскій садъ и обратить примыкавшую къ нему заглохшую липовую рощу въ удобный для прогулки паркъ. Взялись разумѣется за Нѣмца, даже Анна Гавриловна пригласила его къ себѣ разбить предъ домомъ цвѣтникъ, но ничего путнаго добиться отъ него не могли. Онъ выписанъ былъ изъ Риги отъ Вашера и видѣлся съ Сущовыми проѣздомъ черезъ Петербургъ лишь самое короткое время; въ добавокъ онъ по-русски не говорилъ почти ни слова, а Трескинцы были плохіе филологи. Нѣмецъ оказался дѣйствительно очень искуснымъ садовникомъ и привелъ все въ примѣрный порядокъ; показывалъ любопытнымъ привезенные имъ садовые ножи и ножницы самыхъ причудливыхъ формъ и разные другіе невиданные еще въ Трескинѣ садовые инструменты, растолковывая, какъ могъ, ихъ назначеніе. Все это очень занимало простодушныхъ Трескинцевъ; но прошло лѣто, а Сущовы все не пріѣзжали.

На слѣдующій годъ любопытство Трескинцевъ возбуждено было въ высшей степени очень знаменательнымъ фактомъ и на этотъ разъ пріѣздъ Сущовыхъ казался уже не подверженнымъ никакому сомнѣнію: присланъ былъ архитекторъ для реставрированія дома. Пріѣхавъ въ Трескино, онъ немедленно же принялся за работу. Домъ былъ перестроенъ почти сызнова; отъ стараго остались лишь однѣ стѣны. Осенью же привезена была и мебель, и Авдотья Емельяновна узнала изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ что въ слѣдующемъ году Сущовы пріѣдутъ непремѣнно на лѣтніе мѣсяцы въ деревню. «И какъ могли мы ожидать ихъ раньше, говорила она; вѣдь не въ старомъ же сараѣ имъ было остановиться».

Всѣ согласились съ этимъ вполнѣ справедливымъ замѣчаніемъ.

Зима прошла въ тревожныхъ ожиданіяхъ и наконецъ дѣйствительно въ концѣ Великаго Поста пріѣхалъ въ Трескино какой-то старикъ въ родѣ дворецкаго съ поваромъ и тутъ же двое изъ старыхъ лакеевъ старика Сущова, жившіе уже шесть лѣтъ на покоѣ, взяты была снова въ домъ и одѣты въ ливрейные фраки. Прабывшій изъ Петербурга дворецкій обрилъ, остригъ и выдрессировалъ ихъ какъ слѣдуетъ, при чемъ немалаго труда стоило ему пріучить ихъ къ цѣлесообразному употребленію носоваго платка и растолковать имъ что розданныя имъ бѣлыя, нитяныя перчатки имѣютъ совершенно иное назначеніе. Авдотья Емельяновна была въ полномъ удовольствіи: предсказаніе ея сбывалось, оставалось лишь пріѣхать самимъ Сущовымъ; но прошелъ и Великій Постъ, миновала и Святая недѣля, а ихъ все еще не было. Она взялась за дворецкаго, съ которымъ познакомилась какъ бы случайнымъ образомъ въ церкви (онъ старикъ былъ набожный и на Страстной недѣлѣ не пропускалъ ни одной службы); но оказалось что насколько онъ былъ набоженъ, настолько же угрюмъ и молчаливъ, и все что она могла добиться отъ него новаго сводилось лишь къ тому что Сущовъ, служившій-де тѣхъ поръ въ военной службѣ, незадолго предъ тѣмъ вышелъ въ отставку, что домъ дѣйствительно отдѣланъ и меблированъ на случай его пріѣзда; но пріѣдетъ ли онъ и на сколько времени, ему положительно неизвѣстно. Какъ ни незначительны были эти свѣдѣнія, ихъ было достаточно для Трескинцевъ чтобы построить на нихъ кучу предположеній, изъ которыхъ самымъ вѣроятнымъ казалось то что если Сущовъ вышелъ въ отставку и одновременно отдѣлалъ домъ въ Трескинѣ, то конечно для того чтобы переѣхать въ него на житье. Противъ этого предположенія не возражалъ и Поморцевъ, добавивъ только что если Сущовы пріѣдутъ, то въ самомъ непродолжительномъ времени и ни въ какомъ случаѣ не позже мая. Былъ уже конецъ апрѣля и Трескинцы съ каждымь днемъ приходили все въ болѣе и болѣе лихорадочно возбужденное состояніе.

Въ одинъ вечеръ Поморцевы, напившись чаю, сидѣли по обыкновенію въ угольной комнатѣ: Семенъ Алексѣевичъ докуривалъ трубку, Анна Гавриловна раскладывала пасьянсъ. Она загадала пріѣдутъ ли Сущовы и нарочно выбрала самый трудный изъ извѣстныхъ ей пасьянсовъ, именно тотъ который вышелъ у нея всего два раза съ тѣхъ поръ какъ она стала его раскладывать, и къ крайнему удивленію ея онъ сходился, мѣшалъ лишь валетъ бубенъ. Правда можно было переложить его на даму, но въ такомъ случаѣ закладывалась вся пиковая масть. Анна Гавриловна, приложивъ указательный палецъ правой руки къ губамъ, серіозно призадумалась надъ трудною задачей; задумался надъ ней и подсѣвшій къ столу Семенъ Алексѣевичъ.

— А ты сперва переложи девятку трефъ на десятку, сказалъ онъ вдругъ, какъ бы озарившись внезапно проблеснувшею у него въ головѣ мыслію; — а потомъ….

Но не успѣлъ онъ договорить, какъ въ передней послышался шумъ, смѣшанный съ пискливымъ женскимъ говоромъ.

— Затрещала, сказала, стараясь сохранить свое хладнокровіе Анна Гавриловна, хотя слышанный ею голосъ страшно подстрекалъ ея любопытство. Она узнала въ немъ голосъ Авдотьи Емельяновны и очень хорошо понимала что приходъ ея въ такой неурочный часъ былъ не даромъ. Тѣмъ не менѣе она и предъ мужемъ не хотѣла высказать волновавшаго ее чувства и казалось еще болѣе сосредоточила вниманіе свое на разложенныя предъ нею карты, хотя ясно было какъ день что съ переложеніемъ девятки трефъ пасьянсъ сходился.

— А я къ вамъ съ свѣжею новостью, кричала еще изъ залы Авдотья Емельяновна.

— Съ какою такою? спросила повидимому очень спокойно Анна Гавриловна, не сводя глазъ съ картъ. Рожнова была изъ тѣхъ которыхъ она не удостоивала своимъ рукопожатіемъ, считая ее достаточно осчастливленною уже тѣмъ что отъ времени до времени называла ее по имени и отчеству.

— Да ужь съ такою, продолжала трещать Авдотья Емельяновна, — что на этотъ разъ и сомнѣваться-то ужь кажется нечего.

Анна Гавриловна казалось очень равнодушно поглядѣла на нее; но несмотря на умѣніе маскировать свои чувства, опытный наблюдатель прочелъ бы въ ея глазахъ происходившую внутри ея тревогу. Даже Семенъ Алексѣевичъ отнялъ отъ рта трубку и молча стоялъ въ какомъ-то выжидательномъ положеніи.

— Сейчасъ былъ у меня сущовскій поваръ, поеннаго телка купилъ, говорила Розкнова, присаживаясь на стулъ и съ трудомъ переводя духъ, — того самаго телка котораго я выпаивала къ вазовской свадьбѣ. Думаю себѣ: тамъ еще что за него дадутъ, а онъ сразу три рубля далъ: я и торговаться не стала; лишь двугривенный Аксиньѣ за хлопоты выговорила. Говоритъ господъ къ ужину ждетъ.

— Какъ къ ужину? едва могла выговорить Анна Гавриловна.

Самъ Семенъ Алексѣевичъ отъ удивленія раскрылъ ротъ и чуть не выпустилъ изъ рукъ чубука.

— Говоритъ нарочный прискакалъ изъ города съ извѣстіемъ что они ужъ тамъ. Самъ Сущовъ остался у предводителя обѣдать, а вечеромъ будутъ сюда безпремѣнно; того и гляди что мимо вашихъ оконъ проѣдутъ. И управляющій встрѣчать ихъ укатилъ. Однакожь пора и мнѣ домой, добавила она вставая торопливо.

— Куда же это вы такъ скоро? спросили въ одинъ голосъ Поморцевы.

— Нельзя; я къ вамъ только на минуточку забѣжала новостью подѣлиться. У меня дома очень спѣшное дѣло есть.

Поморцевы очень хорошо понимали что спѣшное дѣло было у нея не дома, а спѣшила она обѣгать съ новостью своею сосѣдей: ей предстояло еще побывать у Лядовыхъ, забѣжать къ попадьѣ, а если успѣетъ, и къ кумѣ дьяконицѣ, — и все то должна она была успѣть сдѣлать до пріѣзда Сущовыхъ, потому что тогда новость ея потеряла бы ужь всякую цѣну, — дорого яичко къ Свѣтлому дню. Уговаривать въ настоящую минуту остаться Рожнову было бы все равно что удерживать того у кого въ глазахъ домъ горитъ. И дѣйствительно, выйдя отъ Поморцевыхъ, она пошла какъ будто къ себѣ домой; но обѣжавъ переулокъ, перемѣнила свой маршрутъ; и они вскорѣ же увидѣли изъ окна вдалекѣ за церковью ея развѣвавшееоя по вѣтру зеленое платье по направленію къ Лядовской усадьбѣ.

Оставшись по ея уходѣ одни, Поморцевы еще долго молчали, пораженные неожиданностію тодъко-что слышанной шеи новости. Въ самомъ дѣлѣ купленный сущовскимъ поваромъ телокъ и прискакавшій изъ города нарочный были такіе знаменательные факты противъ которыхъ и говорить было нечего. Вѣдь не для чего же было бы все это Рожновой выдумывать; это значило бы дискредитировать себя, а безъ общаго довѣрія къ разносимымъ ею новостямъ жизнь потеряла бы для нея всю свою цѣну, — была бы хуже выѣденнаго яйца; но они уже столько разъ обмануты были въ своихъ ожиданіяхъ что и эти два крупныхъ факта не могли вполнѣ убѣдить ихъ въ несомнѣнности ожидавшагося пріѣзда.

Не долго впрочемъ оставались она въ этомъ мучительномъ положеніи. Не прошло и часа съ ухода Рожновой, какъ послышались колокольчики и вскорѣ мимо ихъ оконъ проѣхала сначала шестерикомъ четверомѣстная карета съ качавшеюся сзади ея въ сидѣйкѣ дѣвушкою, что обратило на себя особое вниманіе Анны Гавриловны; за нею слѣдовала закрытая коляска съ выглядывавшими изъ нея женщиной въ шляпкѣ и мущиной съ сигаркою во рту и наконецъ знакомая Трескинцамъ бричка сущовскаго управляющаго съ самимъ управляющимъ и еще какимъ-то незнакомымъ человѣкомъ. Карета проѣхала такъ скоро что Поморцевы, кромѣ сидѣвшаго на козлахъ рядомъ съ ямщикомъ лакея въ военной ливреѣ, дѣвушки въ сидѣйкѣ и торчавшихъ изъ кареты двухъ дѣтскихъ головокъ, ничего разсмотрѣть не могли. Но довольно было и этого: пріѣздъ въ Трескино Сущовыхъ былъ уже не гадательнымъ предположеніемъ, а вполнѣ совершившимся фактомъ.

Семенъ Алексѣевичъ еще съ минуту оставался неподвижно у окна, у котораго стоялъ впрочемъ такъ чтобъ его съ улицы не было видно (онъ и въ критическія минуты умѣлъ сохранить свое достоинство, а излишнее любопытство считалъ малодушіемъ). «Милости просимъ», сказалъ онъ наконецъ, съ сардоническою улыбкой отходя отъ него. Анна Гавриловна ничего не сказала, но неизвѣстно почему такъ крѣпко сжала лежавшаго подлѣ нея на диванѣ Василія Васильевича что тотъ издалъ какой-то неопредѣленный звукъ, заставившій ее оставить его въ покоѣ.

Вечеръ этотъ прошелъ для всѣхъ Трескинцевъ крайне тревожно. Спокойнѣе всѣхъ казались Поморцевы; но и ихъ спокойствіе было лишь кажущееся. Анну Гавриловну болѣе всего тревожило то что какъ нарочно только за недѣлю предъ тѣмъ сняты были съ оконъ драпри (они у Поморцевыхъ на лѣтніе мѣсяцы снимались); а безъ нихъ комнаты казались голы и не убраны, и обои на стѣнахъ и обивка мебели смотрѣли какими-то полинялыми, — даже желтизна швовъ между печными изразцами была замѣтнѣе. «А тутъ, думала она, еще Василія Васильевича угораздило некстати на самомъ видномъ мѣстѣ дивана.» И она подошедъ къ нему лишь покачала головою. «И что бы дать имъ повисѣть еще недѣльку, другую, упрекала она себя; а теперь снова повѣсить, точно для пріѣзда Сущовыхъ, было смѣшно. И Лядовы замѣтятъ; замѣтитъ и Авдотья Емельяновна, всѣ сосѣди заговорятъ что мы по случаю пріѣзда ихъ домъ какъ къ празднику убрали. Что жъ Сущовы! Еще не Богъ вѣсть невидаль какая. Приличіе приличіемъ: надо же и себѣ цѣну знать». «А вѣдь завтра по настоящему надо бы побриться», думалъ Семенъ Алексѣевичъ, проведя рукою по подбородку. Надо сказать что онъ вслѣдствіе особенной своей аккуратности брился три раза въ недѣлю: по воскресеньямъ, середамъ и пятницамъ; при этомъ мѣнялъ и бѣлую шейную косынку. Какъ нарочно былъ понедѣльникъ, и въ двое сутокъ успѣли и борода вырасти и косынка позапачкаться. Конечно еслибы на завтра былъ такой день въ который онъ ждалъ бы къ себѣ гостей, онъ могъ бы сдѣлать и экстренный туалетъ, какъ обыкновенно и дѣлалъ въ двунадесятые праздники или въ дни своихъ или жениныхъ именинъ; но теперь такого ничего не было, и ясно было бы для всякаго что онъ сдѣлалъ его ни для чего другаго какъ въ ожиданіи пріѣзда къ себѣ съ визитомъ Сущовыхъ, а если они не пріѣдутъ, то вѣдь это будетъ скандалъ. Гришка и тотъ подъ сурдинку смѣяться станетъ, да еще шельмецъ въ огласку пуститъ; чрезъ недѣлю всѣ сосѣди узнаютъ. Положимъ что по разчету его Сущовы должны пріѣхать нему, какъ къ почетному лицу, къ первому и притомъ непремѣнно не позже какъ на другой же день своего пріѣзда; заѣхалъ же онъ къ предводителю и вовсе прямо изъ дорожнаго экипажа, «казалось бы такъ», разсуждалъ онъ самъ съ собою. «Ну а какъ вдругъ не пріѣдутъ?» Такъ легъ онъ и спать въ нерѣшимости бриться ему на другой день или нѣтъ. Въ дневникѣ своемъ за этотъ день онъ приписалъ: «не даромъ дулъ всѣ эти дни NW, пригналъ къ намъ сѣверныхъ птицъ. Что за птицы такія — увидимъ».

Не менѣе Поморцевыхъ озабочены были и Лядовы. Хотя они и не думали, подобно имъ, чтобы Сущовы къ нимъ пріѣхали непремѣнно на другой же день, но полагали что рано или поздно должны же будутъ пріѣхать, и Лядова боялась чтобъ они, заставъ ихъ въ расплохъ, не сдѣлали по первому впечатлѣнію невыгоднаго о нихъ заключенія, такъ какъ домъ ихъ не отличался ни особеннымъ порядкомъ, ни чистотою. Елена Александровна пересмотрѣла гардеробъ: приготовила дѣтямъ къ слѣдующему дню чистенькія платьица, не забывъ конечно и о собственномъ своемъ туалетѣ. Она посовѣтовала было и мужу принарядиться на другой день почаще, такъ какъ балахонъ въ которомъ онъ обыкновенно сиделъ дома былъ не только измаранъ, но мѣстами, и особенно за локтяхъ, до того протертъ что видна была ситцевая рубашка; но онъ не обращалъ на совѣты жены своей никакого вниманія. Его занималъ болѣе серіозный вопросъ: «Охотникъ ли этотъ Сущовь до собакъ и любитъ ли подъ часъ кутнуть въ веселой компаніи? спрашивалъ онъ себя. А куда бы какъ не дурно имѣть подъ бокомъ такого сосѣда». И онъ несмотря на позднее время пошелъ осмотрѣть собакъ и найдя одну изъ нихъ не въ порядкѣ, велѣлъ запереть въ особый чуланъ.

Но больше всѣхъ была въ попыхахъ Авдотья Емельяновна. Оповѣстивъ сосѣдей о несомнѣнномъ и близкомъ пріѣздѣ Сущовыхъ, она зашла къ кумѣ дьяконицѣ и сидя у нея имѣла неописанную радость видѣть изъ окна собственными глазами какъ они пріѣхали. Прибѣгавъ домой, она поставила все вверхъ дномъ. Думала ли и она что Сущовы пріѣдутъ на другой день и къ ней съ визитомъ или ужъ такъ, отъ избытка чувствъ глаголали уста, бѣгали ноги и не оставались въ покоѣ руки; но бросилась и она все устраивать и приводить въ порядокъ: выгнала изъ дому кошку съ только-что окотившимися котятами, велѣла запереть въ клѣть свинью, кормившуюся остатками съ дѣвичьяго стола и потому постоянно пребывавшую въ сѣняхъ, дала даже подзатыльникъ сѣнной дѣвкѣ за то что у нея были руки не чисты и платье изорвано, хотя руки у нея и прежде были грязныя, не изорванныхъ же платьевъ она никогда на себѣ и не видала. Мало того: ложась спать она приказала стряпухѣ на другой день изжарить гуся съ кашей и испечь аладьи съ яблоками, кушанья которыя заказывала лишь въ особенно торжественныхъ случаяхъ, хотя и понимала что еслибы Сущовы и сочли нужнымъ одѣлять ей визитъ, то ни въ какомъ случаѣ не остались бы у нея обѣдать. Не безъ замиранія сердца узналъ о пріѣздѣ Сущовыхъ и отецъ Евлампій. Онъ очень хорошо понималъ что они къ нему въ домъ знакомиться не поѣдутъ, но не безъ нѣкотораго основанія предполагалъ что его вѣроятно на другой день пригласятъ отслужить молебенъ и потому счелъ не лишнимъ сходить въ баню, изъ которой его вытащили чуть не замертво. Даже церковный сторожъ и тотъ былъ не безъ дѣла; онъ вытащилъ изъ укладки свой мундирный сюртукъ, вычистилъ кирпичомъ пуговицы, перечистилъ мѣломъ медали, словомъ, приготовился къ слѣдующему дню какъ къ смотру или къ Свѣтлому празднику.

Но ожиданія Трескинцевъ были обмануты: слѣдующій день прошелъ какъ и всѣ предыдущіе: Сущовы ни у кого же были; о нихъ и слышно не было, точно въ Трескино вовсе и не пріѣзжали. Правда, видно было на господскомъ дворѣ необычное движеніе, попадья видѣла изъ окна какъ дѣти прошли по двору въ садъ «съ какою-то должно-быть мамзелью, говорила она, для барины ужь больно стрековиста». Тѣмъ и ограничилось. Не обманулся въ разчетахъ своихъ одинъ церковный оторожъ: не имѣя никакого основанія ѣдать пріѣзда къ себѣ Сущовыхъ, или быть ими приглашеннымъ, онъ отправился къ нимъ самъ поздравить съ пріѣздомъ и получилъ за то три рубля на водку. Такая неожиданная щедрость до того озадачила его что онъ сжавъ полученную бумажку въ кулакъ и, не разслушавъ о чемъ спросилъ его Сущовъ, тотчасъ же сдѣлалъ налѣво кругомъ и отправился прямо въ кабакъ, гдѣ и просидѣлъ до поздней ночи.

Вечеромъ пришла къ Поморцевымъ Лядова.

— Были ли у васъ утромъ съ визитомъ Сущовы? опросная она Анну Гавриловну.

— Мы ихъ и не ожидали, отвѣтила та очень спокойно. — Вчера только-что пріѣхали, а сегодня ужъ съ визитами разъѣзжать; надо съ дороги и отдохнуть.

— Ну къ вамъ-то могли бы и сегодня пріѣхать.

— На дняхъ вѣроятно пріѣдутъ, сказалъ Поморцевъ, которому сдѣланное Лядовою замѣчаніе было очень по нутру.

— А какіе у нихъ, говорятъ, хорошенькія дѣти и какъ мило одѣты, продолжала она. — Старшая должна быть моей Лизѣ ровесница.

— Отъ кого же вы все это знаете?

— Мнѣ сейчасъ попадья говорила. Впрочемъ я не дальше какъ на дняхъ же во всемъ сама удостовѣрюсь.

— Какъ сами? спросила удивленно Анна Гавриловна.

— Очень просто: пойду по обыкновенію съ дѣтьми въ Сущовскій садъ гулять; вѣроятно тамъ съ ними и встрѣчусь.

— Въ умѣ ли вы? Гдѣ же послѣ этого ваша амбиція?

— Что же тутъ такого? Я не для нихъ пойду. Я и до ихъ пріѣзда въ садъ къ нимъ съ дѣтьми гулять ходила.

— До пріѣзда ихъ вы могли ходить и съ разрѣшенія управляющаго; но когда сами хозяева на лицо, это было бы крайне неприлично. Это даже значило бы нѣкоторымъ образомъ навязыватъся на знакомство.

— А по-моему такъ тутъ нѣтъ ничего такого. Я на это иначе смотрю. Дѣти мои цвѣтовъ не рвутъ, газона не топчутъ, а если познакомятся съ ихъ дѣтьми, такъ имъ же съ ними гулятъ будетъ веселѣе.

— Еще Богъ знаетъ понравится ли Сущовымъ это сближеніе, замѣтила какъ-то особенно внушительно Анна Гавриловна опустивъ глаза. — Вѣдь эти петербургскіе господа на знакомство, а тѣмъ паче на интимство разборчивы. А какъ вдругъ да прикажутъ садовнику васъ въ садъ не пускать? Тогда что? добавила она вопросительно взглянувъ на Лядову.

— Ну тогда конечно не пойду, отвѣтила та смѣясь.

Анна Гавриловна отговаривала Лядову отъ ея намѣренія не потому чтобы боялась что она компрометируетъ себя такимъ образомъ дѣйствій, а изъ опасенія чтобы такимъ путемъ въ самомъ дѣлѣ не познакомилась съ Сущовыми прежде нежели тѣ сдѣлаютъ имъ, Поморцевымъ, первый визитъ. «Вѣдь не всякій будетъ знать какъ произошло это знакомство», думала она, «а всѣ будутъ говорить что Сущовы сочли нужнымъ познакомиться съ Лядовыми прежде нежели съ нами.» А это былъ бы тяжкій ударъ для ихъ премьерства. Къ тому же если Лядова познакомится съ Сущовою, сойдется съ нею, что легко быть можетъ; такъ какъ онѣ ровесницы и дѣти у нихъ однолѣтки; то та пожалуй съ нею старухою и вовсе знакомиться не найдетъ нужнымъ. И что же тогда будетъ ея за положеніе? Она будетъ въ родѣ стараго, истоптаннаго и выброшеннаго за негодностію башмака. Наконецъ такой навязчивый способъ знакомства она считала унизительнымъ не только для самой Лядовой, но и для всѣхъ Трескинцевъ. Не въ правѣ ли послѣ этого будутъ возмечтать Сущовы, разсуждала она сама съ собою, что мы Богъ знаетъ за какую высокую честь считаемъ быть знакомы съ ними? Послѣ ухода Лядовой она долго говорила съ мужемъ и на общемъ совѣтѣ рѣшено было, если она и послѣ данныхъ ей совѣтовъ отъ намѣренія своего не откажется, прекратить съ нею всякое знакомство. А это до сихъ поръ между Трескинцами считалось равносильнымъ изгнанію остракизмомъ.

Время шло: прошла середа, прошла и пятница, и несмотря за то что въ эти дни Семенъ Алексѣевичъ такъ гладко бриль себѣ бороду что нижняя часть лица его приняла видъ какой-то атласистости, а Анна Гавриловна каждый день надѣвала челецъ съ лиловыми лентами, Сущовы все не ѣхали. «Что бы это значило? спрашивали они другъ друга. Ужь не думаютъ ли они что мы поѣдемъ къ нимъ, какъ къ богатымъ и великосвѣтскимъ людямъ, первые, или можетъ-быть полагаютъ что мы степные помѣщики, по буднямъ заняты полевыми работами, и Ждутъ воскресенья какъ болѣе удобнаго дня чтобы вѣрнѣе застать насъ дома. Наконецъ быть-можетъ и то что они разчитываютъ въ воскресенье встрѣтиться съ нами какъ бы случайно въ церкви, и не дѣлая перваго визита, познакомиться съ нами на нейтральной почвѣ? Можетъ-бытъ и это.»

Прошла почти недѣля съ пріѣзда Сущовыхъ и о нихъ ничего не было слышно; узнали только что на третій день приглашенъ былъ къ нимъ отецъ Евлампій отслужить молебенъ и получилъ за это двадцать пять рублей.

— Хотятъ золотымъ пескомъ глаза запорошить, сказалъ съ саркастическою улыбкой Поморцевъ.

Наступило наконецъ и воскресенье. Еще наканунѣ долго обдумывала Анна Гавриловна что надѣть ей къ обѣднѣ; вѣдь первое впечатлѣніе дѣло великое, часто по нему дѣлаютъ заключеніе о человѣкѣ; а ей, понятно, хотѣлось чтобы первое впечатлѣніе которое она произведетъ на Сущовыхъ говорило въ ея пользу. Надѣть ей было что: была даже шубка, въ которой можно было бы пройтись и въ Петербургѣ по Невскому проспекту не замѣченною; но надѣть ее ей не хотѣлось. Это значило бы показать Сущовымь что она одѣлась такъ для нихъ, а что еще хуже, показать это и Трескинцамъ; а потому послѣ долгихъ колебаній рѣшилась она одѣться также какъ одѣвалась всегда. Черная бархатная шляпка ея съ такимъ же страусовымъ перомъ была правда не послѣдняго фасона, но не гоняться же ей въ самомъ дѣлѣ въ ея лѣта и живя постоянно въ деревнѣ за модою. Рѣшеніе это опробовалъ и Семенъ Алексѣевичъ. Не столько впрочемъ думала она о стоемъ туалетѣ, сколько о томъ станетъ ли отецъ Евлампій по обыкновенію ждать ея пріѣзда для начатія богослуженіи и кому первой поднесетъ дьяконъ просвиру, ей или Сущовой. Еще первый вопросъ можно было устранить пріѣхавъ къ концу часовъ, хотя конечно пріятно было бы и заставить подождать себя; но второй вопросъ, и это былъ вопросъ о жизни и смерти, былъ неустранимъ и разрѣшеніе его совершенно зависѣло отъ произвола отца Евлампія. И двадцать пять рублей полученные имъ за молебенъ невольно пришли ее на память. «Ну что если въ самомъ дѣлѣ дьяконъ подойдетъ съ просвирами къ Сущовой.прежде нежели ко мнѣ? думала, она, вѣдь это будетъ такой публичный афронтъ, который и перенесть трудно». Одна мысль о важности его приводила ее въ содроганіе. Еслибъ еще она становилась впереди, какъ и другіе, предъ мѣстными образами около клироса, дьяконъ вѣроятно подошелъ бы къ ней къ первой, какъ къ старшей; но она изъ особаго рода тщеславія, изъ какого-то униженія которое въ этомъ случаѣ было паче гордости, становилась всегда за народомъ въ заднемъ углу церкви, и чтобы пройти къ ней дьяконъ долженъ былъ обойти Сущову, такъ-сказать обнесть ее. Еслибъ онъ это сдѣлалъ, самолюбіе ея удовлетворено было бы вдвойнѣ; но сдѣлаетъ ли онъ это? Конечно могла бы она вопреки обыкновенію своему стать и впереди; но это слишкомъ бросилось бы всѣмъ въ глаза и высказало бы ея заднюю мысль. Можно было бы наконецъ войти въ переговоры по этому предмету съ отцомъ Евлампіемъ; но, вопервыхъ, дѣлать это было уже поздно, а вовторыхъ, онъ человѣкъ глупый и безхарактерный, непремѣнно разказалъ бы объ этомъ женѣ; та пересказала бы дьяконицѣ, дьяконица Рожновой; отъ нея узнали бы всѣ сосѣди, и она съ мужемъ изъ почетныхъ и всѣми уважаемыхъ лицъ сдѣлалась бы предметомъ общихъ насмѣшекъ. Она даже думала было вовсе не ѣхать къ обѣднѣ: но это было бы лишь откладывать неминуемое столкновеніе и въ виду сильнаго непріятеля сознаться въ слабости и несостоятельности своей. Подобныя же мысли и опасенія бродили и въ головѣ Семена Алексѣевича. Онѣ похожи были на школьниковъ трепещущихъ за сомнительный исходъ приближающагося экзамена; а неизбѣжный экзаменъ съ каждою минутой все приближался и не было средствъ ускользнуть отъ него.

Конечно у Марѳы Посадницы при первомъ роковомъ ударѣ вѣчеваго колокола не сильнѣе вздрогнуло сердце, какъ вздрогнуло оно у Анны Гавриловны при первомъ звукѣ церковнаго благовѣста. Тревожно забилось оно и у Семена Алексѣевича. Оба они перекрестились и молча стали считать отчетливо звучавшіе удары.

— Не пора ли? спросила наконецъ Анна Гавриловна, насчитавъ ихъ съ полсотни.

— Пора, глухо отвѣтилъ Семенъ Алексѣевичъ.

Хотя кронѣ этихъ короткихъ словъ, ни какихъ другихъ произнесено не было, ими высказана была цѣлая мысль, и какъ она была одна и та же на умѣ у обоихъ, то они безъ дальнѣйшихъ объясненій вполнѣ поняли другъ друга.

Когда Поморцевы вошли въ церковь, читались еще часы. Семенъ Алексѣевичъ сталъ на свое обычное мѣсто у церковнаго ящика, слегка отодвинувъ рукою стоявшаго у него гайдука въ военной ливреѣ; пробралась и Анна Гавриловна въ свой скромный уголокъ, изъ котораго могла никѣмъ не замѣченная свободно наблюдать за всѣмъ и за всѣми. Сдѣлавъ по обыкновенію три крестныхъ поклона, она не безъ нѣкотораго страха взглянула впередъ. У праваго клироса стояла, какъ и всегда, Рожнова, съ сестрою и дочерью; рядомъ съ нею, ближе къ амвону, Лядова съ дѣтьми. Не безъ злорадства замѣтила она что всѣ одѣты были наряднѣе обыкновеннаго: Лядова была въ новой тальмѣ, только-что выписанной ею изъ Москвы къ Святой недѣлѣ; на Авдотьѣ Емельяновнѣ была даже какая-то старофасонная шляпка, которой никогда на ней не видала; такъ какъ она обыкновенно покрывалась большимъ платкомъ; въ церкви же всегда стоила простоволосая. Съ нихъ Анна Гавриловна боязливо перенесла глаза къ лѣвому клиросу и увидала незнакомую ей барыню въ хорошенькой, новомодной шляпкѣ, съ стоявшими предъ вою двумя очень мило одѣтыми дѣвочками. «Она», подумала Анна Гавриловна; «да гдѣ же онъ?» Но самого Сущова повидимому въ церкви не было; по крайней мѣрѣ сколько она ни отыскивала его глазами, нигдѣ найти не могла. Все были знакомыя лица: были тутъ и попадья и дьяконица, были и дьячиха съ пономарихой, стоялъ по обыкновенію своему у самой хоругви и Лядовъ; но Сущова или человѣка котораго можно было бы по виду и одеждѣ принятъ за него рѣшительно не было. «Можетъ-бытъ еще подойдетъ», подумала она и сосредоточила все свое вниманіе на стоявшей прямо предъ нею незнакомой барынѣ въ шляпкѣ.

Къ крайней досадѣ ея ихъ раздѣляла тѣсная толпа мужиковъ, изъ-за которой она никакъ не могла разсмотрѣть ея костюма, да и сама она въ продолженіи всей обѣдни ни разу не обернулась; лишь роза два зачѣмъ-то нагнулась къ стоявшимъ предъ нею дѣвочкамъ.

Обѣдня приближалась къ концу, а Сущова все не было; пропѣли: «буди имя Господне благословенно» и дьячокъ началъ чтеніе псалма. Настала роковая минута. Анна Гавриловна въ трепетномъ ожиданіи вперила глаза свои въ сѣверную дверь: отворилась и она, и въ просвѣтѣ ея рѣзкимъ контуромъ очертилась высокая фигура дьякона, выносившаго просвиры. Лихорадочная дрожь пробѣжала по ея тѣлу, страшно сжалось сердце, ей чуть не сдѣлалось дурно. «Нѣтъ, лучше не стану смотрѣть», рѣшила она. «Заступница усердная», забормотала она, закрывъ глаза и судоракно шевеля губами. Настала мертвая тишина, среди которой громко и отчетливо раздавался звонкій голосъ пономаря; хрипло кашлянула гдѣ-то старуха, прокричалъ пріобщенный младенецъ, кто-то не вдалекѣ отъ нея чхнулъ, «будь здоровъ», прошушукалъ чей-то сиплый голосъ и снова все затихло. «О Госпоже, Царице и Владычице!» продолжала шептать про себя Анна Гавриловна. Но вотъ послышался впереди шумъ раздвигавшагося народа, точно съ глухимъ ревомъ катилась прямо на нее громадная волна, даже жутко ей стадо, и вслѣдъ за тѣмъ явственно раздался въ двухъ тагахъ отъ нея стукъ тяжелыхъ сапоговъ о каменныя плиты пола. Она открыла глаза: предъ нею стоялъ, словно выросъ изъ земли, дьяконъ съ такъ хорошо знакомою ей тарелкой; на ней лежали три цѣльныя просвиры и четвертая разрѣзанная на части. «Одна для меня, сообразила она, другая для Сущовой и третья для Лядовой. И она нѣсколько ободрилась. А что если была пятая? точно кто шепнулъ ей на ухо. Вѣдь могъ отецъ Евлампій вынуть для нея особую заздравную просвиру». И двадцатипятирублевая бумажка, данная ему Сущовымъ за молебенъ, какъ живая промелькнула предъ ея глазами. Она зорко стала слѣдитъ за дьякономъ. Тотъ отъ нея пошелъ прямо къ барынѣ въ шляпкѣ, нагнулся къ дѣтямъ и отъ нихъ прошелъ къ Лядовой. «Не было пятой», оказала она чуть не вслухъ съ торжествующимъ видомъ.

Итакъ Поморцевы вышли изъ этой первой стычки побѣдителями: они ощущали то же пріятное чувство какое ощущаютъ осажденные послѣ счастливо выдержаннаго штурма. Анна Гавриловна могла наконецъ вздохнуть свободно.

— А петербургскіе пріѣзжіе словно невидимки какіе, сказала подойдя къ ней по окончаніи обѣдни Лядова; — и взглянутъ на себя не дадутъ.

— Какъ не дадутъ? спросила та удивленно. — А какая же это дама съ дѣтьми стояла у лѣваго клироса?

— Это Англичанка. Сама же она дома сидитъ и никому не показывается.

— Да и не покажется, подхватила подошедшая Авдотья Емельяновна. — Она говоритъ что пріѣхала въ деревню отдохнутъ, а не заводить знакомства, что визиты ей и въ Петербургѣ надоѣли. Въ церкви же вы ея никогда и не увидите: она лютеранка, и хоть зовутъ ее Марьей Антоновной, а настоящее имя ея Амалія Оттоновна. Отцу Евлампію самъ управляющій говорилъ.

«Такъ вотъ почему просвиру поднесъ мнѣ дьяконъ первой», подумала Анна Гавриловна. Оказывалось что побѣда была лишь воображаемая и торжествовала она ее преждевременно. Но если не одержано было побѣды, то не потерплено было и пораженія; а на первый разъ и этого было уже довольно.

Слова Авдотьи Емельяновны повидимому сбывались: незамѣтно прошли двѣ недѣли съ пріѣзда Сущовыхъ и они все еще къ Поморцевымь не являлись. Это впрочемъ не очень, огорчало ихъ, такъ какъ они не столько желали познакомиться съ ними, сколько боялись чтобъ они не познакомились съ кѣмъ-либо изъ сосѣдей прежде нежели съ ними. Лишь такое предпочтеніе сочли бы они за кровное для себя оскорбленіе. Если же они пріѣхали въ деревню съ твердымъ намѣреніемъ ни съ кѣмъ не знакомиться, то для чего имъ было и добиваться этого знакомства. «Они люди молодые, думали они, люди нынѣшняго вѣка; мы же старики, отсталые степняки; общаго между нами ничего быть не можетъ и слѣдовательно знакомство это могло бы лишь стѣснить насъ, не доставивъ намъ ровно никакого удовольствія.»

III.

Поморцевы стали уже мало-по-малу привыкать къ мысли что видно несуждено имъ быть знакомымъ съ Сущовыми, и стали даже понемногу забывать о самомъ пріѣздѣ ихъ въ Трескино и на минуту выбитая изъ обычной колеи жизнь снова потекла попрежнему. Подходила уже къ концу и вторая недѣля, и въ субботу вечеромъ, напившись чаю, сидѣли они по обыкновенію вдвоемъ въ-угольной комнатѣ: Анна Гавриловна за пасьянсомъ, Семенъ Алексѣевичъ докуривши трубку. Въ растворенное окно легкимъ вѣтеркомъ приносилось изъ Сущовскаго сада благоуханіе цвѣтущей сирени я черемухи и громко раздавалось по зарѣ щелканіе соловья, Лава Гавриловна раскладывала уже второй пасьянсъ. На первомъ загадала она: что родится у сосѣдки Климушиной, сынъ или дочь? (о Сущовыхъ она уже и гадать давно перестала.) Вышло — сынъ. Теперь она загадала: будетъ ли онъ брюнетъ или блондинъ? Вопросъ этотъ, казалось, очень интересовалъ ее. Пасьянсъ близился къ концу и не оставалось почти никакого сомнѣнія что долженъ былъ родиться брюнетъ, то вслѣдствіе какихъ-то особыхъ соображеній вызвало уже, на лице ея гримасу долженствовавшую выразить собою язвительную улыбку, какъ совершенно неожиданно вошла въ комнату Авдотья Емельяновна.

— А Сущовы у васъ еще не были? спросила она, обмѣнявшись съ хозяевами обычными привѣтствіями.

— Да мы, признаться, и не очень интересуемся ихъ знакомствомъ, отвѣтила Анна Гавриловна, снова принявшись за прерванный пасьянсъ и не поднимая глазъ съ разложенныхъ картъ.

— Стало-быть Лядовы счастливѣе васъ, сказала Рожнова, намѣренно ударяя на каждое слово: — вчера былъ у нихъ Александръ Николаевичъ, а сегодня ѣздилъ къ нему отдать визитъ и Петръ Васильевичъ.

— Какъ? невольно вырвалось у Анны Гавриловны и она перенесла съ картъ за нее свой удивленно-вопросительный взглядъ.

Самъ Семенъ Алексѣевичъ какъ-то судорожно затянулся и вмѣсто обычной тонкой струи выпустилъ изо рта цѣлое облако дыма.

— Какже, затараторила Авдотья Емельяновна, очень довольная что принесенная ею новость произвела желаемое дѣйствіе. — Вчера пріѣзжалъ къ ней съ визитомъ.

— Какимъ же образомъ это случилось? спросила, смотря и нее въ недоумѣніи, Анна Гавриловна.

Она никакъ не могла освоитьоа съ мыслію чтобы Сущовъ вотъ пріѣхать съ визитомъ къ Лядовымъ, ничѣмъ не отличавшимся отъ остальныхъ заурядныхъ сосѣдей-помѣщиковъ, прежде нежели къ нимъ, Поморцевымь, пользовавшимся во всемъ околоткѣ общимъ почетомъ и уваженіемъ. «Добро бы еце къ Ильинымъ или Струковымъ», думала она.

— Да такъ, продолжала трещать Рожнова своимъ звонкимъ, дребезжащимъ голосомъ. — Все это я заподлинно знаю отъ Терентія, сущовскаго садовника; вѣдь онъ женатъ на дочери моей Аксиньи. Елена Александровна, вы знаете, женщина общественная, любитъ компанію свѣтскихъ молодыхъ людей; стадо-бытъ и захотѣлось ей во что бы ни стало познакомиться съ Сущовыми. Какъ тутъ бытъ? Сами они къ нимъ съ визитомъ не ѣдутъ, и имъ-то первый шагъ сдѣлать не хотѣлось — пожалуй еще не примутъ, да и предъ сосѣдями совѣстно; и придумала она познакомиться съ ними черезъ дѣтей. Узнала она въ какіе часы Сущовскія дѣти гуляютъ, разодѣла своихъ какъ куколъ, да и пошла съ ними, какъ ни въ чемъ не бывало, въ Сущовскій садъ. Долго ли она съ ними ходила, не знаю; только дождалась ихъ. Думала что тѣ увидавши ея дѣтей такъ къ нимъ и кинутся. Анъ не тутъ-то было. Не будь съ ними Англичанки, можетъ-быть и кинулись бы, да та не допустила; прошла съ ними мимо Лядовыхъ дѣтей чинно таково, даже лишній разъ взглянуть имъ на нихъ не дала. Другая на мѣстѣ Лядовой, увидавъ что дѣло на ладъ не идетъ, бросила бы его. Такъ нѣтъ; она пошла и на другой день. И на другой та же самая исторія. Что же вы думаете? и этимъ не пронялась, пошла и на третій. Тутъ съ дѣтьми пришелъ ужъ и самъ Александръ Николаевичъ: должно-быть услыхалъ отъ нихъ что ходитъ, молъ, къ нимъ въ садъ молоденькая да хорошенькая барыня. Ну, дѣло понятное, самъ человѣкъ молодой, дай, думаетъ, взгляну. Стало-быть какъ поровнялся съ ней, подошелъ, сказалъ съ нею нѣсколько словъ, подвелъ дѣтей и познакомилъ ихъ между собою. Ну тѣ, извѣстное дѣло, дѣти, обрадовались, пошли вмѣстѣ гулять. Самъ онъ съ Еленой Александровной пошелъ позади ихъ и съ часъ ходили рядкомъ и разговаривали; много, говоритъ, смѣялась. На другой день то же самое; а на третій, не знаю ужь вѣрить ли, говорить, отпустили дѣтей съ Англичанкой въ рощу, а сами остались вдвоемъ въ бесѣдкѣ и больше часу тамъ просидѣли. Это выходитъ было въ четвергъ; а вчера былъ Сущовъ у Лядовыхъ съ визитомъ, познакомился и съ Петромъ Васильевичемъ. И какъ вишь сошлись, даже на псарный дворъ собакъ смотрѣть ходили. Ну а сегодня, выходитъ, Петръ Васильевичъ къ Сущовымъ отдавать визитъ ѣздилъ; только ея, говорятъ, не видалъ, не выходила.

Поморцевы выслушали этотъ разказъ въ глубокомъ молчаніи, какъ бы боясь пропустить изъ него хотя одно слово. Анна Гавриловна отъ времени до времени покачивала головою и шептала себѣ что-то подъ носъ.

— Чего же смотритъ колпакъ мукъ? сказалъ наконецъ Семенъ Алексѣевичъ. — Развѣ онъ не видитъ что Сущовъ пріѣзжалъ знакомиться съ нимъ не для него, а для жены?

— То-то пословица говоритъ: на всякаго мудреца довольно простоты, заключила Рожнова, заправивъ правую ноздрю цѣлою щепотью табаку. Она постоянно нюхала табакъ лишь одною ноздрею.

— Выходитъ, оказала Анна Гавриловна, собирая со стола карты, — что они все-таки домами не знакомы, а знакомы мекду собою лишь одни мущины. Это, по моему, для Елены Александровны даже оскорбительно. Если Сущовъ пріѣзжалъ одинъ, стало-бытъ жена его находитъ ее недостойною чести быть съ нею знакомою.

— Конечно, глубокомысленно подтвердилъ Поморцевъ.

— А жаль, вздохнула пригорюнившись Авдотья Емельяновва; — не добрую славушку на себя положитъ, трубою по всему сосѣдству протрубятъ. Еще пожалуй приложатъ то что и не было никогда. Хоть бы для дочерей-то себя поберегла. Жаль, очень жаль.

— Вотъ то-то, заключила Анна Гавриловна, — нынѣшніе молодые люди совѣтовъ старыхъ, опытныхъ людей не слушаютъ: все хотятъ дѣлать по-своему, да и попадаютъ въ просакъ.

Принесенная Рожновою новость крайне встревожила Поморцевыхъ, самолюбію ихъ нанесенъ былъ тяжелый ударъ. Въ самомъ дѣлѣ причина побудившая Сущова познакомиться съ Лядовыми никому не была извѣстна, да когда и сдѣлается изѣстною, повѣритъ ей пожалуй не всякій: иные сочтутъ это за пустую сплетню, другіе скажутъ что сплетню эту выдумали изъ зависти тѣ которые не удостоены были посѣщенія Сущова; найдутся быть-можетъ и такіе которые припишутъ и прямо имъ же Поморцевымъ; пойдутъ толки и споры; фактъ же что Сущовъ былъ у Лядовыхъ, а у нихъ, Поморцевыхъ, не былъ, былъ фактъ совершившійся и не подлежавшій никакому оспариванію. Конечно то обстоятельство что онъ, человѣкъ женатый, ѣздилъ знакомиться въ семейный домъ одинъ, безъ жены, могло броситься въ глаза; но его можно было объяснить болѣзнью жены, наконецъ, нежеланіемъ ея бытъ съ кѣмъ-либо знакомою; Сущовъ же, не имѣвшій ничего противъ знакомства съ сосѣдями, предпочелъ, однакожь, познакомиться не съ ними, Поморцевыми, а съ Лядовыми, слѣдовательно считалъ ихъ болѣе современными, болѣе образованными, наконецъ, болѣе стоящими того чтобы познакомиться съ ними; на нихъ же смотрѣлъ какъ на людей стараго вѣка, отсталыхъ, ни на что не нужныхъ. Словомъ, какъ они дѣло ни вертѣли, какъ его ни переворачивали, а окончательнымъ выводомъ было то что премьерству ихъ предпочтеніемъ оказаннымъ Сущовымъ Лядовымъ грозила серіозная опасность и единственнымъ вѣрнымъ средствомъ предотвратить ее было распространеніе и акредитованіе слуховъ только-что сообщенныхъ имъ Рожновою. «Положимъ, разсуждали Поморцевы, слухи эти сильно комлрометтируютъ Лядову; но не сама ли она виновата, если легкомысленнымъ поведеніемъ своимъ дала имъ пищу. Вѣдь мы предупреждали ее, не послушалась; ну и пѣняй на самое себя: сама себя раба бьетъ, когда не чисто жнетъ. Не жертвовать же намъ въ самомъ дѣлѣ положеніемъ своимъ для поддержанія ея репутаціи, когда она сама такъ мало думаетъ объ ней».

На другой день, въ воскресенье, погода была отличная, и когда Поморцевы вошли въ церковь, она была полна какъ въ Свѣтлый праздникъ. Кромѣ Лядовыхъ и Рожновыхъ тутъ были и Климушины, и Ильины, и Брёховы. Всѣ помѣщики окрестныхъ, приходскихъ деревень интересовались взглянуть на новаго пріѣзжаго сосѣда. Была даже старуха Сомова, жившая въ тридцати верстахъ отъ Трескина и пріѣзжавшая к обѣднѣ лишь по двунадесятымъ праздникамъ. Увидавъ ее сама Анна Гавриловна удивилась. У лѣваго клироса стояла попрежнему Англичанка съ дѣтьми, но самихъ Сущовыхъ и было. Поморцева окинула всѣхъ глазами и замѣтила что барыни одѣты были не повсегдашнему: на каждой изъ них было что-нибудь новенькое, еще невиданное. Мущины, и тѣ смотрѣли какъ-то не заурядно: и бороды у нихъ были выбриты чище обыкновеннаго и волосы не то подстрижены, не то подвиты и галстуки подвязаны съ особымъ тщаніемъ словомъ, были на самихъ себя не похожи, точно готовились снимать съ себя фотографическія карточки. Даже Брёховъ любившій надо всѣмъ подтрунивать и смотрѣвшій на всѣ и теперь съ саркастическою улыбкою, до того начернилъ нафабрилъ усы что они казались налакированными. Шикознѣе же всѣхъ одѣта была Лядова.

«Вишь расфуфырилась», подумала злобно взглянувъ на нее Анна Гавриловна и стала отыскивать глазами Сущова; но его какъ и въ первый разъ нигдѣ не была «И отлично, разсуждала она сама съ собою; и всѣ эти наряды и приготовленія пропадутъ понапрасну; да и на душѣ покойнѣе: теперь уже мнѣ нечего опасаться за просвиру. А куда какъ непріятно было бы получить афронтъ при всей этой публикѣ.»

Но едва успѣла она сдѣлать это благодушное замѣчаніе и успокоиться на счетъ такъ страшившаго ее афронта, какъ наружная боковая дверь съ шумомъ растворилась и въ церковь вошелъ молодой человѣкъ высокаго роста въ военной шинели и съ такою же бѣлою фуражкой въ рукѣ. По почтительности съ которою сторонился чтобы датъ ему дорогу народъ, по поспѣшности съ которою встрѣтилъ его и отдалъ ему военную честь караульный солдатъ, наконецъ по описанію сдѣланному Рожновою, Аннѣ Гавриловнѣ не трудно было узнать въ немъ Сущова. Появленіе его произвело всеобщую сенсацію. Всѣ взгляды какъ бы по мановенію волшебнаго жезла обратились на него, хотя никто изъ присутствовавшихъ, проникнутыхъ сознаніемъ собственнаго достоинства, даже нескромнымъ движеніемъ головы не показалъ вида чтобы появленіе его такъ его интересовало. Сущовъ прошелъ къ амвону и сталъ прямо противъ царскихъ дверей. Анна Гавриловна въ продолженіе всей обѣдни не спускала съ него глазъ: не ускользнулъ отъ нея низкій поклонъ отвѣшенный ему дьячкомъ предъ чтеніемъ Апостола; замѣтила она какъ дьяковъ, кадя, остановился предъ нимъ долѣе и поклонился ниже, нежели прочимъ; показалось ей даже что и священникъ, произнося слова: «и васъ всѣхъ православныхъ христіанъ», обратился къ нему преимущественно предъ другими. Невольно вспомнила она снова о двадцати пяти рубляхъ. «Плохо», подумала она, и опасеніе за просвиру заговорило въ ней съ новою силой.

Послѣ Евангелія Сущовъ подошелъ къ Лядовой, сталъ сзади ея и уже до конца обѣдни отъ нея не отходилъ. Онъ часто наклонялся къ ней; повидимому о чемъ-то опрашивалъ, и та отвѣчая ему, поминутно смѣялась. Лицо ея сіяло полнымъ удовольствіемъ, видно было что у нея ушки были, что называется, на макушкѣ. Анна Гавриловна изъ угла своего злобно слѣдила за всѣми ея движеніями какъ бы желая по нимъ угадать о чемъ шелъ у нея съ Сущовымъ разговоръ.

— И о чемъ смѣешься, подлая? говорила она себѣ подъ носъ. — И смѣшнаго-то ничего нѣтъ. Хочешь лишь всѣмъ показать что дескать и съ петербургскомъ жителемъ разговоръ вести умѣю и заинтересовать его могу. Безстыжіе твои глаза! чѣмъ отъ людей срамоту свою скрывать, сама съ нею къ нимъ въ глаза лѣзешь. Ишь въ самомъ дѣлѣ раскудахталась. Иной подумаетъ что и взаправду надъ чѣмъ поскалить зубы нашли.

— Стало-быть Лядова-то давно, знакома съ Сущовымъ? спросила стоявшая послѣ нея Сомова.

— Какъ же онъ быть давно знакомымъ, отвѣчала Анна Гавриловна, — когда онъ въ Трескино въ первый разъ еще пріѣхалъ, а она никогда изъ него не выѣзжала.

— Какъ же это оно такъ скоро сблизилось?

— Люди молодые, живутъ рядомъ; садъ одинъ раздѣляетъ; долго ли сблизиться, отвѣчала Поморцева, стыдливо понуря глава.

Сомова вопросительно посмотрѣла на нее какъ бы не сразу понявъ смыслъ сказанныхъ ею словъ и выжидая не скажетъ ли она еще чего; но, видя что та молчала, перенесла глаза свои на Лядову и Сущова и съ удвоеннымъ вниманіемъ стала слѣдить за ними.

Между тѣмъ обѣдня приближалась къ концу и снова тревожно забилось сердце у Анны Гавриловны. «А что, пришло ей въ голову, если мало того что дьяконъ поднесетъ Сущову просвиру первому; но тотъ еще какъ дамскій кавалеръ предложитъ и Лядовой взять просвиру съ намъ вмѣстѣ, и мнѣ достанется ужь третья?» Подъ нею подкосились ноги и она, чтобы не упасть, должна была ухватиться за стоявшій предъ нею стулъ. Впрочемъ опасенія ея вскорѣ же разсѣялись Сущовъ до конца обѣдни не остался. Онъ сказалъ что-то наклонившись Лядовой; та, засмѣявшись кивнула ему головою и онъ вышелъ изъ церкви.

— Видѣли? сказала Сомова.

— Видѣли и не то, отвѣтила махнувъ рукою Анна Гавриловна.

Изъ церкви всѣ отправились къ Поморцевымъ: одни, что бы по обыкновенію засвидѣтельствовать имъ свое почтеніе другіе, чтобъ узнать у нихъ что-нибудь о Сущевыхъ. Не поѣхали одни Лядовы. «Знаетъ кошка чье мясо съѣла» подумала Анна Гавриловна, да и хорошо сдѣлали; безъ нихъ намъ свободнѣе будетъ".

— А васъ можно поздравить съ новыми сосѣдями, началъ Брёховъ.

— Да что де въ нихъ толку, если они сидятъ у себя какъ барсуки и никуда не показываются, замѣтила Ильина.

— Какъ никуда? перебила ее Климушина, съ Лядовыми познакомились же.

— Домами они и до сихъ поръ еще не знакомы, язвительно вставила слово свое Анна Гавриловна.

— Какъ не знакомы? опросила удивленно Климушина. — Они всю обѣдню шушукались, да пересмѣивались; смотрѣть даже на нихъ было соблазнительно.

— Я хочу сказать что Сущова и до сихъ поръ еще съ Лядовыми не знакома, когда Петръ Васильевичъ ѣздилъ къ нимъ съ визитомъ, она даже не вышла къ нему.

— Но вѣдь Сущовъ былъ же у нихъ съ первымъ визитомъ, сказала Ильина, — стало-быть онъ заявилъ тѣмъ желаніе свое быть съ нимъ знаковымъ.

— Нельзя же ему было къ нимъ не ѣхать когда сама Лядова первая три раза была у него.

— Какъ была у него? спросили въ одинъ голосъ Ильина съ Климушиной.

Онѣ уже давно слышали о прогулкахъ Лядовой въ Сущовскій садъ, но сдѣлали видъ что ничего не знали, чтобъ имѣть удовольствіе услышать еще разъ и можетъ-быть съ прибавленіемъ еще неизвѣстныхъ имъ подробностей о томъ что ихъ такъ интересовало. Сомова же, дѣйствительно еще ничего не знавшая, раскрыла отъ удивленія до самыхъ ушей ротъ и съ жадностію впилась глазами въ разговаривающихъ.

— Да, три раза была, пока наконецъ не добилась чего желала, сказала намѣренно ударяя на каждое слово Анна Гавриловна. — Да вотъ Авдотья Емельяновна вамъ лучше все разкажетъ.

Рожнова только того и ждала. Она повторила почти слово въ слово то что наканунѣ разказала Поморцевымъ, добавивъ что въ то самое время когда она у нихъ вечеромъ сидѣла, Сущова съ Лядовбой видѣли гуляющихъ въ рощѣ уже однихъ, безъ дѣтей; соловья, говорятъ, слушать ходили.

— Чего же смотритъ мужъ? чего жь глядитъ жена? посыпались вопросы со врѣхъ^у сторонъ.

— Я, чай, досадуютъ что и на ихъ долю такая же линія не подошла, сказалъ Брёховъ.

— А вы безъ краснаго словца не можете, замѣтила Анна Гавриловна голосомъ въ которомъ слышались и легкій упрекъ, и должная дань всѣми признанному костическому уму Брёхова. — Такими вещами шутить нельзя. Тутъ дѣло идетъ о репутаціи женщины.

— Я до нея нисколько и не касаюсь, отвѣтилъ тотъ, самодовольно улыбаясь и отмахиваясь руками какъ бы въ самомъ дѣлѣ боясь коснуться своими толстыми пальцами до такой субтильной вещи какъ женская репутація. — Я вижу вы ее и безъ меня устроите какъ слѣдуетъ.

— Что до Сущовой, такъ Егоръ Михайловичъ можетъ-быть и правъ, сказала Ильина. — О ней еще въ прошломъ году писала Марьѣ Васильевнѣ сестра изъ Петербурга. Знаемъ мы какого она поля ягодка. Она, вѣдь, и родомъ-то не Богъ знаетъ изъ какихъ. Отецъ ея хоть и выслужился въ генералы, а дѣдъ и до сихъ поръ въ Ревелѣ въ калбасной сидитъ.

— Какъ въ калбасной? спросила недовѣрчиво Климушнаа.

— Обыкновенно какъ, окороками да сосиськами торгуетъ. Вѣдь это она только здѣсь чинится, да чванится; а въ Петербургѣ ея и не слыхать. Она и за границу ѣздила и сюда пріѣхала потому что ей тамъ не больно сладко живется.

Сосѣди просидѣли у Поморцевыхъ часа два, и въ продолженіе ихъ репутаціи обѣихъ женщинъ были, казалось, дѣйствительно устроены какъ слѣдуетъ. Проводивъ гостей, они потирали себѣ руки отъ удовольствія: премьерство ихъ было спасено и знакомству Сущова съ Лядовыми дано желаемое значеніе. «Какъ кстати и эта Авдотья Емельяновна тутъ подвернулась, думали они: все что было говорено, завтра же извѣстно будетъ всему сосѣдству.»

IV.

Но не долго торжествовали Поморцевы. Вскорѣ же такъ привѣтливо улыбавшееся имъ ясное небо стало заволакиваться черными тучами и къ концу недѣли улегшіяся было опасенія ихъ за премьерство приняли угрожающіе размѣры. Анна Гавриловна обладала чрезвычайно тонкимъ чутьемъ, которое можно было сравнить развѣ съ чутьемъ сетера или чувствительностію анероида. Оно рѣдко ее обманывало и теперь чуяла она въ воздухѣ что-то недоброе. Опасенія эти впрочемъ основаны были не на однимъ чутьѣ или безотчетною предчувствіи; ихъ подтверждали и неоспариваемые факты. Отъ зоркихъ наблюденій ея не ускользнуло что въ жизни Лядовыхъ происходило что-то необычное, что-то лихорадочно возбужденное. Они, постоянно сидѣвшіе дома и рѣдко посѣщаемые сосѣдями, теперь каждый день или сами куда-то ѣздили или принимали у себя гостей. Въ числѣ послѣднихъ были у нихъ и Климушины и Ильины и Брёховъ, то-есть тѣ самые которые за нѣсколько дней предъ тѣмъ произнесли надъ ними же и надъ Сущовой такой строгій обвинительный вердиктъ. Первое пожалуй можно было еще объяснить тѣмъ что приближался день именинъ Лядовой и что она съ мужемъ разъѣзжала по сосѣдямъ съ приглашеніемъ на именинный пирогъ, хотя такое приглашеніе и не было въ деревенскихъ обычаяхъ, такъ какъ всякій сосѣдъ долженъ самъ помнить день именинъ и рожденія своихъ сосѣдей; но послѣднее не ясно ли доказывало что всѣ эти Ильины, да Климушины, произнося свой вердиктъ, на мысляхъ имѣли совсѣмъ другое и узнавъ что Сущовъ у Поморцевыхъ еще не былъ, у Лядовыхъ же бываетъ каждый день, промѣняли ихъ на послѣднихъ, мало думая о томъ какъ произошло это знакомство и какую оно бросало тѣнь на репутацію Лядовой. И что имъ было въ самомъ дѣлѣ до нея? Напротивъ: чѣмъ ближе были отношенія Лядовой къ Сущову, тѣмъ легче можно имъ было чрезъ нее познакомиться съ нимъ. Тутъ только поняли они какую сдѣлали ошибку подкапываясь подъ ея репутацію, такъ какъ опасными соперниками для нихъ были не Лядовы, а Сущовы. Соображенія эти нѣсколько примирили ихъ съ первыми, заставили ихъ даже пожалѣть объ нихъ, но за то еще болѣе вооружили противъ послѣднихъ. Не съ ихъ ли пріѣзда и пошелъ въ Трескинѣ дымъ коромысломъ?

Очень хотѣлось Поморцевымь знать что такое дѣлалось у Лядовыхъ, а что творилось у нихъ что-то недоброе, казалось не подвержено было никакому сомнѣнію; но узнать положительно было не отъ кого: самимъ имъ ѣхать къ нимъ было крайне не ловко; Рожнова же хотя и была у нихъ въ теченіи недѣли раза два, но приходила видимо не для того чтобы сообщить имъ какую-нибудь новость, а чтобы, вывѣдавъ отъ нихъ же что-либо, перенести Лядовымъ, у которыхъ сидѣла почти безвыходно. Узнала лишь она что кромѣ сосѣдей была у нихъ и попадья; а имъ было извѣстно что попадья попусту изъ дома никуда не выходила, а если проходила къ кому, то непремѣнно по какому-нибудь дѣлу. Окончательно же утвердило Поморцевыхъ въ ихъ подозрѣніяхъ и опасеніяхъ то знаменательное обстоятельство что въ слѣдующее воскресенье, несмотря на то что съѣздъ помѣщиковъ у обѣдни былъ еще больше нежели въ послѣдній разъ, никто изъ нихъ изъ церкви къ нимъ по обыкновенію не заѣхалъ, а почти всѣ отправились къ Лядовымъ.

«Ужь не пригласили ли они ихъ къ себѣ, чтобы познакомить съ Сущовымъ, подумала Анна Гавриловна, и тѣмъ избавить его отъ непріятности разъѣзжать по нимъ съ визитами.»

«Ярко блеститъ звѣзда Сущовыхъ и сильно общее къ неа тяготѣніе, разсуждалъ самъ съ собою Семенъ Алексѣевичъ, — если вся эта сволочь ютится около Лядовыхъ лишь для того чтобы чрезъ нихъ имѣть честь познакомиться съ ними.» И сталъ обдумывать какъ бы помрачить ореолъ такъ ослѣпительно блѣстѣвшій около Сущова, подорвать обаяніе которое такъ неотразимо влекло къ нему Трескинцевъ и тѣмъ удержать за собою премьерство, такъ явно ускользавшее изъ рукъ ег. Поморцевъ не только говорилъ, но и думалъ метафорически.

Съ этой минуты онъ возненавидѣлъ Сухова; послѣдующія же событія съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе утверждали его въ увѣренности что и тога съ своей стороны питаетъ къ нему тѣ же враждебныя чувства.

На слѣдующій день Поморцевы сидѣли еще за утреннимъ чаемъ, какъ пришелъ къ нимъ отецъ Евлампій. Во всякое другое время приходъ его не удивилъ бы ихъ, такъ какъ онъ иногда хаживалъ къ Семену Алексѣевичу какъ къ ктитору по церковнымъ дѣламъ; теперь же онъ почему-то показался имъ подозрительнымъ.

— Я къ вамъ прямо отъ Александра Николаевича, сказалъ отецъ Евлампій, садясь на указанное ему Поморцевымь мѣсто.

— Отъ какого Александра Николаевича? опросилъ тотъ удивленно.

— Отъ господина Александра Николаевича Сущова.

— Ну такъ бы и сказали что отъ Сущова; а то Александровъ Николаевичей на свѣтѣ много.

— Присылали за мною поговорить на счетъ церковныхъ суммъ собранныхъ на сооруженіе придѣла, проговорилъ нерѣшительно смущенный отецъ Евлампій.

Онъ въ продолженіи долгихъ лѣтъ такъ уже привыкъ самовластно распоряжаться всѣмъ относившимся до церковнаго благоустройства безъ всякаго вмѣшательства о контроля со стороны прихожанъ что претензія Сущова настолько же озадачила его, насколько и оскорбила его самолюбіе.

— Говорятъ что они какъ прихожанинъ имѣютъ свои самостоятельный голосъ, продолжалъ также нерѣшительно отецъ Евлампій; — они предположеннаго назначенія этихъ суммъ не одобряютъ и находятъ болѣе полезнымъ употребить ихъ на устройство при церкви сельской народной школы.

Иниціатива сооруженія придѣла принадлежала исключительно Поморцеву; это былъ обѣтъ данный имъ за шесть лѣтъ предъ тѣмъ по случаю тяжкой болѣзни жены его. Онъ долженъ былъ быть освященъ во имя ихъ ангеловъ; Семена Богопріимца и Анны Пророчицы; самые лики святыхъ должны были по тайному соглашенію съ иконописцемъ напоминать собою храмостроителей. Поморцевымъ хотѣлось придѣломъ этомъ воздвигнуть себѣ вѣчный памятникъ и чрезъ него выдвинуть себя изъ ряда сосѣдей, такъ-сказать канонизировать себя въ глазахъ ихъ. Въ продолженіи шести лѣтъ Семенъ Алексѣевичъ неусыпно хлопоталъ о сборѣ нужныхъ на это дѣло денегъ и не потому чтобы жалѣлъ затратить на него свои собственныя, а потому что оно тогда не имѣло бы характера дѣла общественнаго, и тѣмъ потеряло бы свой смыслъ и значеніе. И вдругъ, когда оно уже приближалось къ концу, является человѣкъ не участвовавшій въ немъ даже пожертвованіями своими и требующій чтобы собраннымъ суммахъ дано было другое назначеніе, мало того, чтобъ употреблены онѣ были на дѣло которому онъ, Поморцевъ, не только не сочувствовалъ, во противъ котораго постоянно ратовалъ.

— Объясните вы нашему Сущову, оказалъ онъ дрожавшимъ отъ сдерживаемаго негодованія голосомъ, — что какъ они въ сборѣ этихъ денегъ не участвовалъ, такъ ему на чужой каравай и ротъ разѣвать нечего.

— Они говоритъ что въ немъ участвовали ихъ крестьяне, составляющіе большую половину прихода, и что обязанность ихъ наблюдать чтобы пожертвованная ими лепта, употреблена была съ возможною для нихъ пользою, проговорилъ, запинаясь, отецъ Евлампій.

Онъ былъ человѣкъ не дальній, даже тупой, за что и прозванъ былъ въ семинаріи товарищами соломатой; но тѣмъ не менѣе очень хорошо сообразилъ, а вѣроятнѣе сообразила попадья, что съ устройствомъ сельской школы для него откроется мѣсто законоучителя, которое кромѣ балованья будетъ приносить ему и еще кое-какіе доходишки въ видѣ добровольныхъ пожертвованій деньгами и натурой; лишній же придѣлъ въ церкви кромѣ лишнихъ хлопотъ ему ровно ничего не дастъ, а потому очень естественно былъ на сторонѣ устройства школы. Очень хорошо понималъ это и Поморцевъ; понялъ и то что отецъ Евлампій говорилъ не свое, а напѣтое ему на ухо и имъ лишь затверженное; а потому если дѣлалъ на его доводы возраженія, то лишь для того чтобы онъ передалъ ихъ тѣмъ отъ кого былъ присланъ.

— Но вѣдь вы сами знаете, сказалъ онъ ему, — что пожертвованія крестьянъ не составляютъ и десятой доли этихъ денегъ, и что онѣ почти исключительно пожертвованы прихожанами помѣщиками.

— Справедливо-съ, продолжалъ тотъ тѣмъ же уклончивымъ голосомъ; — но сколько я могъ въ послѣдніе дни заключить изъ словъ гг. помѣщиковъ, и они всѣ болѣе склоняются къ устройству школы.

— Кто же напримѣръ?

— Да вотъ хоть бы, благослови Богъ, гг. Сущовы, Лядовы; то же усердіе изъявили гг. Ильины, Климушины; а Брёховъ Егоръ Михайловичъ, такъ тотъ прямо вчера у гг. Лядовыхъ сказалъ что придѣлъ лишь стѣснитъ трапезу, въ чемъ съ нимъ почти нельзя и не согласиться, добавилъ отецъ Евлампій, нѣсколько понизивъ голосъ; — а народная шкода вотъ насущная для крестьянъ потребность.

— Подлецъ, проговорилъ сквозь зубы Поморцевъ. — Не самъ ли онъ вотъ здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, соглашался со мною что грамотность для народа гибель, что она научить его лишь кляузничать, мошенничать да искусно концы хоронить, что съ мужикомъ только и сладить можно пока онъ грамотѣ не научился. — Гдѣ же вы всѣхъ этихъ господъ видѣли?

— Они на этой недѣлѣ почти всѣ у Лядовыхъ перебывали, былъ и я къ нимъ раза два приглашенъ. — Лишь оказавши это, отецъ Евлампій спохватился что ему этого говорить не слѣдовало; о чемъ и попадья его ему строго-на-строго наказывала.

«Комплотъ, подумалъ Поморцевъ, подпольная махинація, и должно-бытъ все онъ подъ меня подкапывается». — Скажите же всѣмъ этимъ гг. Сущовымъ и Лядовымъ съ братіей, оказалъ онъ сдержаннымъ, но твердымъ голосомъ, — что деньги собранныя на сооруженіе придѣла находятся у меня и изъ шкатулки моей ни на что другое не выйдутъ, какъ лишь на тотъ предметъ на который были собраны. Пусть жалуются на меня хоть самому преосвященному, а я отъ своего рѣшенія ни на шагъ не отступлю, Если же хотятъ устроить школу, то пусть устроитъ ее Сущовъ на свой счетъ, онъ человѣкъ богатый или соберетъ нужныя на то деньги особою подпиской."

Отпустивъ отца Евлампія, Поморцевъ еще долго стоялъ молча у окна. Когда онъ что-нибудь обдумывалъ или соображалъ, онъ неизвѣстно почему всегда останавливался у крайняго зальнаго окна, ко внѣшней рамѣ котораго прибитъ былъ термометръ. Заложивъ руки въ карманы, онъ иногда простаивалъ предъ нимъ по цѣлому часу, при чемъ неподвижно установившіеся глаза его не были устремлены на какой-либо опредѣленный предметъ: ни на термометръ, ни на пузырекъ на стеклѣ, ни на скользившаго по нему комара; ни даже на проходившую мимо бабу, хотя онъ отъ времени до времени казалось во что-то и пристально вглядывался, даже присѣдалъ какъ бы для того чтобъ удобнѣе разсмотрѣть что-то. Въ эти минуты онъ не доступенъ былъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ и весь сосредоточенъ въ самомъ себѣ.

«Вѣдь этакіе подлецы, думалъ онъ. Назалъ тому недѣлю были здѣсь у меня; возмущались поведеніемъ Лядовой; чуть въ грязь ее не втоптали. Чортъ знаетъ что говорили и о Сущовой, которой и въ глаза никогда не видали. И что жъ? Черезъ два, три дня ѣдутъ къ тѣмъ же Лядовымъ и ѣдутъ потому что по слухамъ она въ короткихъ отношеніяхъ съ Сущовымъ. Развѣ это не срамота? И что имъ всѣмъ такъ дался этотъ Сущовъ? Чего они отъ него ожидаютъ? Какой такой богатой малости? Баловъ и обѣдовъ онъ имъ давать не станетъ; это кажется они понять могутъ; компанія онъ для нихъ также плохая. Такъ нѣтъ. Изъ Петербурга, говорятъ, пріѣхалъ; стадо-бытъ и пахнетъ отъ него иначе. Думаютъ: потрутся около него, такъ ужь образованнѣе станутъ. А коли удастся втереться къ нему въ домъ, еще какъ чваниться знакомствомъ своимъ съ нимъ станутъ. Брёховъ, чтобы поддѣлаться къ нему, даже филантропомъ прикинулся; за сельскую школу ратовать сталъ. Тщеславія у всей этой сволочи бездна, за то самолюбія ни на грошъ. Ну и филантропствуйте себѣ какъ знаете, а денегъ этихъ вамъ какъ ушей своихъ не видать. Шалишь. Завтра же отправлю къ архіерею прошеніе съ приложеніемъ плана и рисунка иконостаса и выпишу подрядчика. У меня кстати и дѣло ужь съ нимъ слажено; остается лишь задатки выдать.»

Остатокъ дня Поморцевъ провелъ въ веселомъ расположеніи духа, обдумывая планъ дѣйствій. На другой день утромъ, записавъ по обыкновенію свои метеорологическія наблюденія, онъ только-что принялся писать прошеніе, какъ вошелъ мальчикъ съ докладомъ что въ лакейской ждетъ его человѣкъ отъ Сущова.

«Это что? подумалъ онъ; видно ужъ успѣли перешептаться.» — Съ письмомъ? спросилъ онъ мальчика.

— Никакъ нѣтъ-съ; говоритъ имѣетъ переговорить съ вами лично.

Поморцевъ вышелъ въ переднюю и къ крайнему удивленію своему увидалъ знакомаго ему человѣка, котораго онъ знавалъ еще лакеемъ у Сущова и котораго тотъ за пьянство и буйство не разъ хотѣлъ отдать въ солдаты, но долженъ былъ оставить во дворнѣ за негодностію его къ военной службѣ. За годъ предъ тѣмъ онъ въ праздничный день выходѣ изъ церкви надѣлалъ ему въ пьяномъ видѣ дерзостей, за что по жалобѣ его и былъ наказанъ становымъ розгами. Понятно что присылка Сущовымь такой личности въ качествѣ парламентера крайне удивила Поморцева.

— Что тебѣ нужно? спросилъ онъ его сухо.

— А нужно чтобы вы свиней своихъ въ катухи запирали, а не распускали по сосѣдскимъ садамъ шляться да цвѣтники рыломъ рыть, сказалъ тотъ грубо и отрывисто.

Слова эти, а болѣе тонъ съ которымъ они были сказаны до того озадачили Поморцева, что онъ въ первый моментъ не нашелся что на нихъ отвѣтить.

— Ты бы сначала выспался, сказалъ онъ наконецъ спокойно и сдержанно; — а потомъ обратись съ требованіями своими къ ключнику; а ко мнѣ съ такимъ вздоромъ не ходи.

— На спанье ночь есть, отвѣтилъ тѣмъ же грубымъ голосомъ посланный, — по ключникамъ же вашимъ мнѣ ходитъ нечего; а коли увижу свиней опять въ нашемъ саду, я и самъ расправлюсь съ ними по-своему.

Сказавъ это, онъ повернулся и вышелъ изъ передней, захлопнувъ за собою съ трескомъ дверь.

Поморцевъ остался на мѣстѣ какъ ошеломленный. Сдѣланная ему дерзость была тѣмъ для него чувствительнѣе что сдѣлана была при Гришкѣ: поступокъ этотъ оскорблялъ въ немъ чувство не только человѣческаго, но и помѣщичьяго достоинства, потрясено было нравственное обаяніе заставлявшее уважать помѣщичью власть и безпрекословно преклоняться предъ нею.

— Что онъ пьянъ или ополоумѣлъ? опросилъ Поморцевъ, пытливо взглянувъ на Гришку, чтобы по выраженію лица его заключать о впечатлѣніи которое произвела на него эта такъ сильно возмутившая его сцена. Самый вопросъ этотъ сдѣланъ былъ имъ не для полученія на него того или другаго отвѣта, а лишь для вразумленія его что если и могло быть взнесено ему, помѣщику, такое оскорбленіе, то развѣ человѣкомъ совершенно пьянымъ или ополоумѣвшимъ. Такимъ образомъ хотя по виду поддержанъ былъ принципъ помѣщичьей неприкосновенности, но Поморцевъ очень хорошо видѣлъ что такъ дерзко отвѣчавшій ему человѣкъ не былъ пьянъ и что говорило въ немъ не вино, а затаенная злоба.

— Пьянъ-съ, должно прямо изъ шинка, отвѣтилъ смѣтливый Гришка, стараясь не глядѣть на Поморцева, чтобы тотъ не могъ прочесть въ глазахъ его настоящей мысли. Они обманывали другъ друга, но обманывали лишь для проформы, такъ какъ фактъ былъ слишкомъ ясенъ и обманъ не мыслимъ. Они обманывали другъ друга какъ обманываете и вы, не сказываясь дома, знакомаго вашего, пріѣхавшаго къ вамъ съ праздничнымъ поздравительнымъ визитомъ, и хотя бы тотъ увѣренъ былъ что вы дома, онъ не только не претендуетъ на васъ, но отъ души благодаренъ вамъ за то что вы избавили его отъ труда всходить на лѣстницу и снимать пальто. Еслибъ онъ даже увидалъ васъ сидящимъ у окна, то сдѣлалъ бы видъ что не замѣтилъ васъ и въ результатѣ вы остаетесь вполнѣ другъ другомъ довольны. Точно то же испытывалъ и Поморцевъ, уходя изъ передней. Слова обмѣненныя имъ съ Гришкой успокоили его: у него на сердцѣ сдѣлалось какъ будто легче.

— Однакожь, разсуждалъ онъ самъ съ собой, — если холопъ этотъ рѣшился такъ дерзко говорить со мною въ трезвомъ видѣ, стало-быть смекнулъ что у насъ съ его бариномъ не ладится, тонкое чутье у этихъ вислоухихъ лягашей. Въ первую минуту хотѣлъ онъ было обратиться къ Сущову съ жалобой, но потомъ раздумалъ. Чортъ его знаетъ: можетъ-быть еще онъ самъ же прислалъ его ко мнѣ чтобы тотъ наговорилъ мнѣ дерзостей. Лучше оставлю я это дѣло какъ не стоящее вниманія, рѣшилъ онъ; — если оно и пойдетъ въ огласку, то всѣ знаютъ что негодяй Кондрашка горькій пьяница, а пьяному и море по колѣно. Тѣмъ не менѣе онъ тотчасъ же послалъ за ключникомъ и приказалъ заперетъ свиней въ катухъ.

V.

Два дня прошли благополучно и Поморцевъ сталъ уже было забывать о полученномъ имъ оскорбленіи, какъ на третій вечеромъ онъ пораженъ былъ пронзительными криками смѣшанными съ самымъ неистовымъ визгомъ. Онъ послалъ узнать что была за причина такого гвалта и Гришка доложилъ ему что прибѣжали господскія свиньи съ Сущовскаго двора и что у одной, изъ нихъ обрѣзаны были уши и отрубленъ хвостъ. Оказалось что хотя приказаніе Поморцева и было тогда же ключникомъ исполненъ, но свиньи, не привыкшія къ целюлярному заключенію, прогрызли плетень катуха и, выбравшись на свободу, отправились по обыкновенію цѣлою компаніей въ Сущовскій садъ, откуда и были выпровождены самымъ негостепріимнымъ образомъ. Не столько звѣрство поступка, сколько предполагаемая цѣль съ которою онъ быягъ сдѣланъ, возмущала Поморцева.

— Онъ хочетъ поднять меня на смѣхъ, сдѣлать меня общимъ посмѣшищемъ, говорилъ онъ женѣ.

— Повѣрь, отвѣчала та, — что это все продѣлки Лядовой; она сердится на меня за сдѣланное ей мною въ послѣдніе разъ замѣчаніе и вмѣстѣ съ Сущовымъ всячески старается досадить намъ.

Не долго впрочемъ убивался Поморцевъ. Оказалось что такъ безжалостно изувѣченная свинья была не господская, а дворовая. Хозяинъ ея ходилъ къ Сущову съ челобитною и тотъ приказалъ выдать ему за нее денежное вознагражденіе. Такой исходъ дѣла совершенно утѣшилъ Семена Алексѣевича.

— Вотъ такъ-то, сказалъ онъ самодовольно ухмыляясь. — Не рой другому яму, самъ въ нее попадешь. Хотѣлъ мною посмѣяться, а посмѣялся надъ самихъ собой.

Но видно ужь не суждено было Поморцевымъ наслаждаться прежнимъ невозмутимымъ спокойствіемъ. Ужъ если заползетъ куда-нибудь козявка, то и пошла себѣ копошиться пока не поймаешь и не выбросишь ея. Такою неотвязчивою козявкой, не дававшей имъ ни отдыха, ни покоя, и грозившею, казалось, превратить самую жизнь ихъ въ каторгу, явился Сущовъ.

Дня два спустя, Анна Гавриловна, напившись утренняго чая, накрошила по обыкновенію въ блюдечко бѣлаго хлѣба, обдала его кипяткомъ и выливъ на него изъ молочника остатокъ сливокъ, стала звать Василія Васильевича. Тотъ, обыкновенно, во время этой операціи, мурлыча и поднявъ хвостъ, ходилъ взадъ и впередъ около стола, потираясь шеей и жирнымъ туловищемъ своимъ объ его ножку или, вскочивъ на диванъ, нетерпѣливо протягивалъ къ лаковому блюду свою лапку; тутъ же его вовсе въ комнатѣ не оказалось. Анна Гавриловна позвала ходившую за нимъ дѣвочку Маврушку, стала ее о немъ разспрашивать и узнала отъ нея что котъ пропалъ еще съ вечера, но она ей о томъ не докладывала, поджидая съ часу на часъ не вернется ли онъ. Разумѣется весь домъ тотчасъ же поднятъ былъ вверхъ дномъ: обысканы и обшарены были всѣ углы, лазили и на чердакъ и на сѣновалы, осмотрѣли погреба и подвалы, не оставленъ былъ ни одинъ закоулокъ въ который могъ пролѣзть Василій Васильевичъ, но его нигдѣ не оказалось. Позванъ былъ ключникъ, слывшій на дворнѣ искуснымъ сыщикомъ, и отправленъ разыскивать кота по всему селу.

— Пропади, сказала ему Анна Гавриловна, и безъ Василія Васильевича не возвращайся.

Ключникъ дѣйствительно пропалъ на цѣлый день и возвратился домой ужь поздно вечеромъ, но не съ котомъ, а съ печальнымъ извѣстіемъ что онъ наканунѣ вечеромъ убитъ изъ ружья самимъ Сущовымь за то что повадился ходить въ его садъ и передушилъ всѣхъ соловьевъ.

Извѣстіе это поразило Поморцевыхъ какъ громомъ. Анна Гавриловна даже голосомъ завыла, чего она не дѣлала и тогда когда въ томъ предстояла настоятельная необходимость; на лицѣ же Семена Алексѣевича выразилось такое междометіе для котораго ни въ Говоровской, ни въ Ивановской грамматикахъ и названія нѣтъ.

— Да вѣрно ли это? спросилъ онъ наконецъ, придя нѣсколько въ себя.

— Какъ же не вѣрно-то, отвѣтилъ ключникъ, когда я и шкуру его видѣлъ у Кондратія. Продавалъ ее мнѣ, цѣлковый просилъ. Скажи, говоритъ, барынѣ своей чтобъ купила; славная изъ нея пара теплыхъ ботинокъ выйдетъ.

Итакъ, фактъ убіенія Василія Васильевича не былъ подверженъ никакому сомнѣнію. Онъ былъ убитъ Сущовымъ, и конечно убитъ не потому что онъ душилъ у него въ саду соловьевъ, а вслѣдствіе совершенно другихъ причинъ казавшихся Поморцеву очень ясными. Онъ подошелъ къ окну и уставившись предъ нимъ, казалось, погрузился въ созерцаніе садившагося за Сущовскимъ садомъ солнца. Глаза его слѣдили то за плывшими по небу серебристо-розовыми облаками, то за крикливо носившеюся надъ рощей стаей грачей, то за кишѣвшими по стеклу микроскопическими мошками; но мысли его видимо были далеко. Да врядъ ли могъ онъ и сосредоточить ихъ на чемъ-либо, такъ онъ былъ ошеломленъ только-что поразившимъ его ударомъ. Долго стоялъ онъ въ этомъ полусознательномъ состояніи; потомъ также машинально поднялъ руку и указательнымъ пальцемъ придавилъ къ стеклу скользившаго по немъ комара. Вообразилъ ли онъ что въ этомъ комарѣ раздавилъ своего заклятаго врага; но раздавивъ его, онъ какъ будто ободрился. Онъ отошелъ отъ окна, отпустилъ еще стоявшаго у дверей ключника и мѣрными шагами направился къ комнатѣ Анны Гавриловны. Она лежала на кровати съ обвязанною платкомъ головой; около нея суетились двѣ женщины съ какими-то примочками и холодными компресами. Немного поодаль стояла Маврушка съ заплаканными глазами, растрепанными волосами и раскраснѣвшеюся лѣвою щекой. Оплакивала ли и она горькую участь постигшую Василья Васильевича, или можетъ-быть имѣла какія-либо другія причины проливать горючія слезы.

Семенъ Алексѣевичъ, взглянувъ на эту нѣмую сцену и видя что присутствіе его не могло принесть никакой существенной пользы, удалился къ себѣ въ кабинетъ. Тутъ только могъ онъ, углубясь въ себѣ, вдуматься какъ слѣдуетъ въ свое положеніе.

«Что поступокъ этотъ учиненъ съ умысломъ оскорбитъ меня, разсуждалъ онъ самъ съ собою, — за это достаточно ручаются предшествующія обстоятельства. Сущовъ досадуетъ или сердится на меня за то что я подобно другимъ не ищу случая познакомиться съ нимъ и какъ нарочно съ самаго пріѣзда его въ Трескино не бываю у Лядовыхъ, гдѣ онъ бываетъ каждый день. Это причина почему онъ не соглашается и на сооруженіе придѣла и хлопочетъ обратить собранныя мною на этотъ предметъ деньги на дѣло которому, онъ знаетъ, я не сочувствую. Несогласіе мое на устройство школы еще болѣе вооружило его противъ меня и вотъ онъ всячески старается досадить мнѣ и, поднявъ на смѣхъ, уронить въ общемъ мнѣніи: съ этою цѣлію велѣлъ онъ обрѣзать уши и обрубить хвостъ свиньѣ, но какъ онъ тѣмъ посмѣялся лишь надъ самимъ собой, убилъ теперь несчастнаго и ни въ чемъ неповиннаго Василія Васильевича подъ предлогомъ будто тотъ истреблялъ въ его саду соловьевъ. Еслибъ онъ убилъ его не съ цѣлію сдѣлать мнѣ непріятность и не зная что это любезный котъ Анны Гавриловны, то узнавъ о томъ (его всякій мальчишка на селѣ знаетъ), развѣ не прямая была его обязанность немедленно извиниться предъ нею; но вотъ пошли уже другія сутки, и онъ этого еще не сдѣлалъ, можетъ-быть даже хвастается подвигомъ своимъ у Лядовыхъ и находить подлецовъ которые изъ угожденія ему вмѣстѣ съ нимъ смѣются и издѣваются надо мною. — Оставить этого такъ нельзя: это значило бы позволить всякому безнаказанно наступать себѣ на ногу; а между тѣмъ что же я могу сдѣлать? подать жалобу? Но не говоря уже о томъ что изъ этого ничего путнаго не выйдетъ, это значило бы отдать себя на общее посмѣяніе. Ужь одно то что въ судѣ будетъ производиться дѣло по жалобѣ кодлежскаго ассессора Поморцева на ротмистра Сущова о намѣреніи оскорбить его въ лицѣ искалѣченной имъ свиньи, и жену его въ лицѣ убитаго имъ ея кота. Это одно чего стоитъ? Вѣдь мнѣ прохода нигдѣ не будетъ: мальчишки станутъ на меня пальцемъ указывать, — пожалуй еще какъ Татарину свиное ухо изъ полы дѣлать станутъ. Послѣ этого меня не то что въ предводители, въ попечители хлѣбныхъ магазиновъ не выберутъ. Если написать объяснительное письмо, пожалуй приметъ еще за вызовъ: вѣдь эти гвардейскіе офицеры, говорятъ, за всякій тычокъ драться готовы. Отвѣтитъ: если считаете себя оскорбленнымъ, я готовъ дать вамъ всякаго рода удовлетвореніе. Не стрѣляться же за какую-нибудь свинью или кота. А какъ въ отвѣтъ на мое письмо да пришлетъ денежнаго вознагражденія, — напишетъ: я ключнику вашему далъ за свинью семь рублей; вамъ же за кота посылаю трешницу, больше не стоитъ. Что тогда? Тогда вѣдь въ самомъ дѣлѣ въ пору хоть стрѣляться.» И Семенъ Алексѣевичъ серіозно задумался: онъ заряженнаго пистолета никогда и въ рукахъ не держалъ, да и на самую дуэль смотрѣлъ какъ на дѣло приличное лишь какому-нибудь сорви-головѣ корнету, или молокососу-юнкеру, а не человѣку почтенному и всѣми уважаемому. «А сраму-то, сраму, думалъ онъ, и не оберешься. Письмо мое пойдетъ по рукамъ, — Брёховъ окреститъ меня какимъ-нибудь мѣткамъ прозвищемъ, — назоветъ котомъ-Сёмкой, а то такъ и еще какъ-нибудь хуже. И сердце у него замерло. Развѣ самому съѣздить съ объясненіемъ, соображалъ онъ, по крайней мѣрѣ у него никакого документа въ рукахъ не останется. Но пожалуй скажутъ что я ухватился за этотъ предлогъ лишь для того чтобы я ознакомиться съ нимъ, и когда дѣло уладится, всѣ будутъ говорить что съ первымъ визитомъ не онъ ко мнѣ пріѣхалъ, а я къ нему. Да какъ самому и объясняться по такому щекотливому дѣлу? Вотъ еслибъ у меня былъ подъ рукою какой-нибудь близкій родной или хоть такъ короткій знакомый, дѣло другое; а то кого я пошлю? Не Прохорыча же въ самомъ дѣлѣ и не Кузьму ключника.»

Долго стоялъ Семенъ Алексѣевичъ у окна, неподвижно уставивъ глаза на колодезь, къ которому приводилъ кучеръ одну за другою поить лошадей, точно операція эта очень занимала его. «Ничего не придумаешь, сказалъ онъ наконецъ, отходя отъ окна; а между тѣмъ такъ оставить дѣло нельзя, — никакъ нельзя.»

Тревожно провелъ онъ всю ночь. Едва начиналъ онъ засылать, какъ въ ушахъ его раздавалось жалобное мяуканье Василія Васильевича; точно человѣчьимъ голосомъ молилъ онъ его объ отомщеніи. «Чѣмъ же я виноватъ, говорилъ онъ ему, если природа вложила въ меня страсть давить и мучить все что слабѣе меня? Развѣ, служа въ судѣ, не давилъ ты и не обдиралъ и людей? И чѣмъ виноватъ ты, если имѣешь къ тому отъ природы непреоборимое влеченіе?» — То тыкала ему прямо въ носъ обезображенное рыло свое изувѣченная свинья. «Взгляни на меня, также жалобно хрюкала она ему. — Вѣдь я хуже всякой мартышки, меня близкіе мои не узнаютъ и съ позоромъ гонятъ отъ себя.» Порою чудилось Поморцеву что въ чертахъ этой свиньи видѣлъ онъ какія-то знакомыя, даже дорогія ему черты, разъ даже показалось ему что стоитъ предъ нимъ не свинья, а сама Анна Гавриловна. Онъ тутъ же сплюнулъ и перекрестился. Такъ провелъ онъ точно въ горячешномъ бреду всю ночь до третьихъ пѣтуховъ.

— Осталопъ же я, вскрикнулъ онъ вдругъ, ударивъ себя со всего размаха ладонью по лбу. — А отецъ-то Евлампій на что же? Кому же ближе какъ не ему быть посредникомъ а умиротворителемъ между прихожанами? конечно я не пошлю его къ Сущову отъ своего лица, а попрошу его объяснить ему отъ себя какъ близко приняла къ сердцу Анна Гавриловна сдѣланное имъ ей оскорбленіе, и если онъ только человѣкъ порядочный, то безъ сомнѣнія поспѣшитъ извиниться предъ нею. Тупъ онъ, несообразителенъ, это правда; но тутъ большаго соображенія и не нужно. Къ тому же я, что называется, все разжую и въ ротъ положу. Какъ мысль эта раньше не пришла мнѣ въ голову? И онъ тутъ же принялся обдумывать какъ бы ловче устроить дѣло: проектировалъ рѣчь которую долженъ будетъ сказать отцу Евлампію, чтобъ убѣдить его принять на себя и достойно выполнить возлагаемое на него парламентерство, раздѣливъ ее по правиламъ риторики на три части: вступленіе, изложеніе существа дѣла и заключеніе.

Утромъ Семенъ Алексѣевичъ объяснилъ намѣреніе свое женѣ; та опробовала его и тотчасъ же послано было за отцомъ Евлампіемъ. Онъ долго ждать себя не заставилъ. Поморцевъ подошелъ подъ его благословеніе, попросила благословить ее и Анна Гавриловна; она лежала на диванѣ съ обвязанною головой, на столѣ подлѣ нея стояли какіе-то пузырьки и стклянки.

— А вы никакъ нездоровы? спросилъ онъ ее.

— Нездорова, произнесла едва слышнымъ голосомъ Анна Гавроловна.

— Да какъ тутъ быть и здоровымъ, когда одна за другою вонзаются въ сердце каленыя стрѣлы, сказалъ Поморцевъ, чинно усаживая отца Евлампія въ заранѣе пододвинутое для него къ столу кресло. — Мы и пригласили васъ въ юдоль плача и скорби какъ духовнаго врача для уврачеванія сердечныхъ ранъ.

Онъ, когда хотѣлъ, говорилъ необыкновенно цвѣтисто и краснорѣчиво; особенно же любилъ блеснуть элоквенціею своею предъ духовными, вѣроятно потому что они лучше другихъ могли оцѣнить такого рода краснорѣчіе; по крайней мѣрѣ благочинный всегда слушалъ его съ сердечнымъ умиленіемъ. «Златоустъ», говорилъ онъ.

Отецъ Евлампій опустилъ глаза долу и на лицѣ его выразилось сосредоточенное вниманіе.

— Вы знаете насъ, святой отецъ, уже болѣе двадцати лѣтъ, и въ эти долгіе годы конечно имѣли время досконально изучить насъ, началъ Семенъ Алексѣевичъ. — Обыкновенно онъ называлъ отца Евлампія батюшкой; но въ виду торжественности случая счелъ нужнымъ дать ему этотъ эпитетъ. — Извѣстно вамъ любящее и сострадательное къ меньшой братіи сердце Анны Гавриловны; извѣстно и то что Господу Богу не угодно было благословить насъ дѣтьми и что кромѣ меня нѣтъ у нея никого на свѣтѣ близкаго. Понятно что при такой обстановкѣ любящее сердце ея остановилось на первомъ, хотя правда и безсловесномъ, существѣ которое ласками и привязанностію своею заставило ее полюбить себя. Существо это было хорошо извѣстный вамъ котъ Василій Васильевичъ.

— Господи, прости мои согрѣшенія, вздохнулъ отецъ Евлампій.

— Конечно можетъ быть такая нѣжная привязаность, можно сказать, страсть къ животному была и грѣховна, продолжалъ Поморцевъ. — Быть-можетъ за нее Господъ и наказуетъ ее такимъ тяжелымъ испытаніемъ.

— Боже, милостивъ будѣ мнѣ грѣшному! еще глубже прежняго вздохнулъ отецъ Евлампій.

— Вы вѣроятно уже слышали объ убіеніи Васидья Васильевича?

— Къ прискорбію слышалъ, сказалъ тотъ соболѣзнующихъ голосомъ.

— Да-съ, продолжалъ Поморцевъ, — и предательски убитъ рукою новаго Ирода, новаго Діоклитіана, яраго гонителя на ревнующихъ о благолѣпіи церквей Господнихъ и мнящаго обратить лепты собранныя для ихъ украшенія на воздвиженіе капища для распространенія въ народѣ грамотности съ цѣлію его умственнаго и нравственнаго растлѣнія.

Семенъ Алексѣевичъ когда входилъ въ паѳосъ негодованія дѣлался похожъ на Перуна потрясающаго своими огненными стрѣлами. «Это Везувій, изрыгающій изъ жерла своего неудержимые потоки всесожигающей лавы», говорилъ благочинный.

— Господи, милостивъ буди мнѣ грѣшному и помилуй мя, творилъ въ полголоса молитву отецъ Евлампій.

Анна Гавриловна взяла со стола сткялночку и понюхавъ ее тутъ же утерла выступавшія на глазахъ слезы.

— Взгляните на эту убитую горемъ женщину, продолжалъ указывая на нее Поморцевъ, — взгляните на эти безутѣшныя слезы, вызванныя изъ глубины души утратою неизмѣннаго друга. Онѣ свидѣтельствуютъ самымъ неопровержимымъ образомъ насколько любовь ея къ нему была искренна; насколько же она была безкорыстна, достаточно уже доказываетъ то что предметъ ея не имѣлъ даже и словъ чтобы выразитъ ей свою взаимность и благодарность.

— Посмотрите и на него, сказала Анна Гавриловна, прерывающимся, какъ бы умирающимъ голосомъ. — Всю ночь не спалъ. Все представлялись какія-то видѣнія, да слышались голоса: то замяукаетъ, то захрюкаетъ….

— Съ нами крестная сала, произнесъ отецъ Евлампій, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ.

Послѣдовала пауза. Окончивъ вступленіе, Семенъ Алексѣевичъ остановился чтобы нѣсколько собраться съ мыслями какъ бы вразумительнѣе объяснить безтолковому отцу Евлампію въ чемъ именно состояло возлагаемое на него порученіе.

— Что же, сказалъ тотъ, заключившій изъ его молчанія что онъ сказалъ уже все что имѣлъ высказать: — надо прибѣгнуть къ единому вѣрному Утѣшителю и Исцѣлителю душевныхъ недуговъ. Остается всего двѣ недѣли до поста; можно начать службу со среды. Среда, четвертокъ, пятница, — счелъ онъ по пальцамъ: — въ субботу онѣ могутъ принести покаяніе, а въ воскресеніе….

— Какое покаяніе? перебилъ его въ недоумѣніи Поморцевъ. Не менѣе его поражена была и Анна Гавриловна: она раскрыла отъ удивленія ротъ и чуть не вылила въ него стклянку нашатырнаго спирта, который несла было къ носу.

— Покаяніе, продолжалъ Поморцевъ, — долженъ принесть тотъ кто обагрилъ руки свои невинною кровію, не тотъ кто пострадалъ отъ звѣрской кровожадности.

— Можно отслужить молебенъ съ водосвятіемъ; стѣны окролить святою водой, проговорилъ нерѣшительно отецъ Евламлій, желая поправить свою недогадливость.

— Развѣ у меня въ домѣ черти завелись? снова прервалъ его Семенъ Алексѣевичъ; но тутъ же подавивъ минутный порывъ раздраженія, — я вовсе не съ этою цѣлію приглашалъ васъ къ себѣ, добавилъ онъ болѣе мягкимъ голосомъ.

Отецъ Евлампій совершенно растерялся.

— Въ чемъ же въ такомъ случаѣ можетъ состоять помощь моя? едва могъ онъ проговорить, запинаясь.

— Какъ въ чемъ? Въ посредничествѣ и умиротвореніи враждующихъ сторонъ. Это ваша прямая обязанность. Вѣдь убіеніе Василія Васильевича есть только одно звено изъ ряда извѣстныхъ вамъ оскорбительныхъ поступковъ со стороны Сущова.

— Но если онъ убилъ его по невѣдѣнію о его принадлежности? спросилъ нерѣшительно отецъ Евлампій.

— Еслибъ и такъ, то узнавъ чей онъ, развѣ не долженъ онъ былъ немедленно извиниться, если не лично, то хотя черезъ письмо?

— Казалось бы такъ, согласился тотъ, сообразивъ дѣло.

— Вѣдь удовлетворилъ же онъ Кузьму ключника за искалѣченную свинью денежнымъ вознагражденіемъ; долженъ былъ удовлетворить и меня сообразно съ моимъ званіемъ и положеніемъ.

— Дѣло прямое.

— Я впрочемъ не только не прошу васъ быть моимъ парламентеромъ, но даже не желалъ бы чтобъ онъ зналъ что вы пришли къ нему вслѣдствіе нашего разговора. Вы можете зайти для переговоровъ по церковнымъ дѣламъ; благо онъ принимаетъ въ нихъ непрошенное участіе, а тамъ объяснить ему дѣйствіе которое произвелъ на насъ его послѣдній поступокъ, что Анна Гавриловна жестоко оскорблена имъ, и онъ конечно какъ порядочный человѣкъ поспѣшитъ загладить вину свою.

— А если онъ рѣчь поведетъ о школѣ? спросилъ нерѣшительно, не глядя на Поморцева, отецъ Евлампій. Онъ вспомнилъ, что жена, отпуская его, наказывала ему при случаѣ не забыть ввернуть слово объ этомъ такъ интересовавшемъ ее вопросѣ.

— Скажите что я подъ впечатлѣніемъ полученнаго оскорбленія ни о чемъ говорить не въ состояніи. Вотъ когда дѣло это уладится удовлетворительнымъ образомъ, тогда приходите, — поговоримъ.

Хотя словами этими Поморцевъ ровно ничего не обѣщалъ, но тѣмъ не менѣе они нѣсколько ободрили отца Евлампія: «стало-быть соглашеніе на счетъ устройства школы еще возможно, сообразилъ онъ; но надо напередъ умиротворить враждующія стороны». И онъ безъ дальнѣйшихъ возраженій и колебаній принялъ на себя роль умиротворителя.

Отъ Поморцевыхъ онъ пошелъ было прямо къ Сущову, обдумывая дорогою какъ бы пополитичнѣе выполнить принятую на себя роль; но, проходя мимо своего дома, остановленъ былъ женою, еще издали махавшею ему рукою. Ей хотѣлось знать зачѣмъ онъ приглашенъ былъ къ Поморцевымъ и она просмотрѣла уже всѣ глаза въ ожиданіи его возвращенія.

— Ну что? — спросила она когда они вошли въ домъ.

Отецъ Евлампій объяснилъ ей всю суть.

— Ну какой же ты послѣ этого будешь полъ? сказала та выслушавъ его до конца. — Кабы дѣло еще шло объ овцахъ, я бы ни слова: пастырь добрый душу свою полагаетъ за овцы. Толковать же о свиньяхъ, а кольми паче о котахъ, дѣло вовсе не поповское. Тебя и теперь отецъ Матвѣй соломатой величаетъ, а тогда и вовсе кошатникомъ обзоветъ.

Долго, но безуспѣшно изощрялъ отецъ Евлампій свои умственныя способности чтобы растолковать ей что дѣло шло не о котахъ и свиньяхъ, а о людяхъ, а слѣдовательно объ овцахъ, и получилъ разрѣшеніе ея на исполненіе принятой имъ на себя роли лишь тогда когда объявилъ ей соображенія заставившія его принять ее на себя.

— Однако же смѣкалка-то у тебя есть, говорила она, провожая его на крыльцо. — Поди жь ты. Нѣтъ; попъ-то ты у меня умный; лишь зря славушка такая про тебя пропущена. Ну, ступай же, ступай себѣ въ часъ добрый.

Не легкую обузу взялъ на себя отецъ Евлампій, и чѣмъ ближе подходилъ онъ къ дому Сущова, тѣмъ болѣе оставляло его гражданское мужество, и еслибъ онъ войдя на господскій дворъ не видѣлъ что былъ уже замѣченъ стоявшимъ на крыльцѣ лакеемъ въ ливрейномъ фракѣ и штиблетахъ и шедшею съ погреба ключницею, то конечно воротился бы назадъ.

Сущовъ принялъ его въ кабинетѣ, сидя на диванѣ за стаканомъ чая съ сигарою въ зубахъ.

— А, милости просимъ, сказалъ онъ ему, указывая на стоявшее кресло. — Что новенькаго?

Онъ предложилъ ему чаю, но отецъ Евлампій отказался. — «И безъ того взопрѣлъ», сказалъ онъ упирая лицо платкомъ.

Усѣвшись въ кресло, онъ нѣсколько сосредоточился чтобы прослѣдить еще разъ въ головѣ заранѣе обдуманный планъ предстоявшаго разговора. Какъ по наставленію Поморцева, такъ и по собственному его соображенію онъ долженъ былъ начать его съ церковныхъ дѣлъ и отъ нихъ незамѣтно перейти къ настоящему предмету его посѣщенія. Планъ былъ дѣйствительно хорошъ, такъ какъ онъ такимъ образомъ являлся не сторонникомъ Поморцева, и какъ бы безпристрастнымъ посредникомъ и слѣдовательно мягче могъ умиротворять враждующія стороны. Отецъ Евлампій уже было откашлянулся чтобы приступить къ дѣлу, какъ спохватился что изъ церковныхъ дѣлъ о которыхъ могъ бы говорить съ Сущовымъ у него только и было одно, — дѣло объ устройствѣ сельской школы на собранныя Поморцевымъ деньги для сооруженія придѣла, и что ему не только говорить объ этомъ дѣлѣ, но и намекать на него ни подъ какимъ видомъ не слѣдовало. Это обстоятельство привело его въ совершенное смущеніе, и чѣмъ болѣе придумывалъ онъ какъ бы выйти изъ неловкаго положенія, тѣмъ болѣе становился въ тупикъ. «Хотъ бы какое нибудь подвернулось», думалъ онъ; но какъ нарочно ровно никакого не подвертывалось. Правда вспомнилъ онъ что наканунѣ дьячокъ, раздувая уголь въ жаровнѣ, опалилъ себѣ половину бороды, такъ что сталъ похожъ на арестанта; припомнилось ему и то что дней за пять предъ тѣмъ дьяконъ по ошибкѣ записалъ въ метрикахъ новокрещеннаго младенца мужескаго пода Гликеріей. Все это конечно была церковныя дѣла; слова нѣтъ; но все же не такія чтобы можно было для переговоровъ о нихъ придти къ Сущову. А между тѣмъ тотъ видимо ждалъ чтобъ онъ объяснилъ ему причину своего прихода. Отецъ Евлампій отъ души проклиналъ себя за то что взялся за такое непосильное для него порученіе. «Ужь подлинно что соломата, бранилъ онъ себя; не даромъ мнѣ въ семинаріи такая кличка дана.» Но какъ ни поучительны были эти размышленія, они дѣла не подвигали впередъ. «Что жь, рѣшилъ онъ наконецъ, — была не была, чѣмъ больше думать, тѣмъ хуже. Не съ азоваго, такъ начнемъ съ хазоваго.»

— Я къ вамъ въ качествѣ посредника отъ оскорбленныхъ вами лицъ, сказалъ онъ вдругъ, обращаясь къ Сущову. Слова эти онъ произнесъ съ несвойственною ему рѣшимостью, видно было что онъ насиловалъ себя.

— Отъ оскорбленныхъ мною лицъ? опросилъ Сущовъ. — Отъ кого же? это довольно любопытно.

— Отъ близкихъ сосѣдей вашихъ: Семена Алексѣевича и Анны Гавриловны Поморцевыхъ.

— Но какъ же могъ я оскорбить ихъ, когда одного видѣлъ лишь разъ мелькомъ въ церкви, а другой вовсе никогда въ глаза не видалъ.

— Оскорбленіе нанесено вами имъ не лично, сказалъ отецъ Евлампій, затрудняясь разъясненіемъ этой щекотливой стороны дѣла.

— Какимъ же это образомъ? продолжалъ спрашивать Сущовъ, видимо заинтересованный загадочностію объясненія.

— Оно нанесено имъ вами въ лицѣ…. началъ было отецъ Евлампій, но дойдя до послѣдняго слова остановился. Сказать въ лицѣ кота и свиньи онъ не рѣшался и пріискивалъ въ головѣ какъ бы выразиться болѣе приличнымъ и менѣе оскорбительнымъ для слуха образомъ.

— Въ лицѣ? вопросительно повторилъ Сущовъ.

— Скотовъ, проговорилъ отецъ Евлампій такъ тихо что едва могъ разслышать свои собственныя слова.

— Скотовъ, протянулъ удивленно Сущовъ. — Какихъ же это тактъ скотовъ?

Отецъ Евлампій готовъ былъ сквозь землю провалиться; одно время ему даже показалось что и потолокъ надъ его головою обрушивается и кресло подъ нимъ проваливается.

— Анну Шавриловну въ лицѣ любимца ея Василія Васильевича, пробормоталъ онъ тѣмъ же невнятнымъ говоромъ. — Семена же Алексѣевича въ лицѣ… чухны, отрѣзалъ онъ, благо слово это подвернулось ему на языкъ.

— Василій Васильевичъ, чухна, повторилъ Сущовъ, какъ бы стараясь припомнить или отгадать какія бы это могли бытъ такія личности. — Не помню, сказалъ онъ наконецъ; — и почему же вы ихъ назвали скотами? я право, батюшка, ничего изъ всего этого не понимаю.

Отецъ Евлампій окончательно растерялся и не болѣе его понималъ самъ что говорилъ. На него точно нашелъ какой-то столбнякъ. «Страшно оскорблены, кровно обижены», повторилъ онъ точно разговаривая самъ съ собою; «даже въ домѣ нечистъ завелась: то хрюкаетъ, говорятъ, то мяукаетъ. Послушать, такъ оторопь беретъ.»

— Объяснитесь же наконецъ что и о комъ вы говорите? спросилъ пристально взглянувъ на него Сущовь.

Во взглядѣ этомъ было и недоумѣніе и даже какъ бы опасеніе за состояніе его умственныхъ способностей, — точно онъ спрашивалъ его: «ужь полно не пьянъ ли ты, батька, иль не спятилъ ли съ послѣдняго?»

Послѣдовало молчаніе. Отецъ Евлампій мало-по-малу пришелъ въ себя и, сообразивъ что надо же наконецъ такъ или иначе объяснить въ чемъ было дѣло и, не находя другаго исхода, рѣшился безъ дальнихъ обиняковѣ высказать Сущову все напрямикъ.

Тотъ, выслушавъ его, въ первое мгновеніе продолжалъ смотрѣть на него все тѣмъ. же недоумѣвающимъ взглядомъ, точно не могъ сразу понять настоящаго смысла слышаннаго имъ и. лишь уяснивъ себѣ какъ слѣдуетъ суть дѣла, разразился низкимъ смѣхомъ. «Такъ вотъ кто Василій Васильевичъ и чухна», говорилъ онъ, задыхаясь отъ разбиравшаго его истерическаго смѣха. Хохотъ этотъ впрочемъ не только не скорбилъ, даже не сконфузилъ отца Евлампія; напротивъ онъ благодѣтельно подѣйствовалъ на него подобно тому какъ дѣйствуетъ на угорѣвшаго нашатырный спиртъ: онъ какъ бы снялъ съ него давившій его кошмаръ.

— Вы можете совершенно успокоить Поморцевыхь, оказалъ наконецъ Сущовь, нахохотавшись вдоволь. — Скажите имъ что я оскорблять ихъ никогда никакого намѣренія не имѣлъ, что свинья изувѣчена не только не по моему приказанію, но и безъ моего вѣдома, и что за этотъ звѣрскій поступокъ я тогда же сдѣлалъ караульному строгій выговоръ. Что же касается до кота, то я убилъ его на мѣстѣ преступленія не зная что онъ принадлежалъ гжѣ Поморцевой и что онъ былъ ей такъ дорогъ. Да и скажу вамъ откровенно что еслибы нашелся добрый человѣкъ который перестрѣлялъ бы всѣхъ моихъ кошекъ, особенно тѣхъ которыя гоняются за соловьями, то конечно отъ меня кромѣ спасибо ничего не услыхалъ бы.

— Но вѣдь Василій Васильевичъ былъ котъ не заурядный, возразилъ отецъ Евлампій, успѣвшій уже оправиться отъ своего замѣшательства, и онъ почти слово въ слово передалъ все слышанное имъ за часъ предъ тѣмъ отъ Поморцева о причинахъ привязанности жены его къ Василію Васильевичу.

Сущовъ выслушалъ его съ открытыми ртомъ и глазами, и когда тотъ кончалъ, разразился новымъ взрывомъ гомерическаго хохота. «Да это прекуріозные люди, подумалъ онъ, какіе-то старосвѣтскіе помѣщики, какихъ уже теперь не найдешь; надо непремѣнно познакомиться съ ними.»

— Чего же наконецъ они отъ меня хотятъ? спросилъ онъ обратившись къ отцу Евлампію.

— Желаютъ чтобы вы дали имъ приличное ихъ званію и положенію удовлетвореніе.

— Но какое же именно?

— Вопервыхъ, чтобы вы извинились предъ ними.

— Съ удовольствіемъ, и если вы уже взяли на себя въ этомъ дѣлѣ посредничество, то потрудитесь передать имъ что я крайне жалѣю о случившемся и что если они считаютъ себя оскорбленными мною, то прошу у нихъ извиненія.

— Такъ-съ, сказалъ, обдумывая дѣло, отецъ Евлампій; — но будетъ ли этого достаточно для полнаго удовлетворенія ихъ оскорбленной чести? Сколько я могъ понять изъ словъ ихъ, имъ желательно бы было чтобы вы извинились предъ нимъ лично или письменно.

— Но для чего же это нужно, если я прошу у нихъ извиненія черезъ васъ?

— Слова переданныя третьимъ лицомъ не суть осязательные фактъ, а они желаютъ имѣть отъ васъ самоличное и документальное извиненіе. Вотъ хоть бы для примѣра: какъ дали вы ихъ ключнику за свинью семь рублей, такъ тотъ можетъ сказать что имѣетъ въ рукахъ своихъ вещественное доказательство.

— Но вѣдь не могу же я предложить и имъ денежное вознагражденіе.

— А почему бы и не такъ? взглянулъ на него вопросительно отецъ Евлампій.

Слова эти совершенно озадачили Сущова.

— А потому, сказалъ онъ запинаясь, — что между ними и ихъ ключникомъ есть небольшая разница и они имѣли бы полное право оскорбиться однимъ предложеніемъ такого вознагражденія.

— А по-моему такъ тутъ обиднаго ровно ничего нѣтъ.

— По-вашему можетъ-быть, сказалъ улыбаясь Сущовъ; — но конечно Поморцевы на принятіе отъ меня такого вознагражденія васъ не уполномочивали.

— Семенъ Алексѣевичъ мнѣ прямо оказалъ: вѣдь вознаградилъ же онъ Кузьму семью рублями; почему же онъ и меня сообразно моему чину и званію вознаградить не хочетъ?

— Такъ ли вы эти слова поняли?

— Чего же тутъ понимать? Дѣло кажется ясное.

«А чортъ ихъ знаетъ», подумалъ Сущовъ, «вѣдь здѣсь глушь непроходимая. Можетъ-быть и въ самомъ дѣлѣ по ихъ понятіямъ вещественный ущербъ требуетъ безусловно и вещественнаго вознагражденія. По здравому смыслу оно и дѣйствительно должно бы быть такъ.» И онъ задумался.

«Видно съ деньжонками-то не такъ легко разставатья, соображалъ», поглядывая на него искоса отецъ Евлампій.

— Если вы убѣждены что Поморцевы желаютъ получить съ меня денежное вознагражденіе, сказалъ наконецъ не совсѣмъ рѣшительно Сущовъ, — то прошу васъ передать имъ что я готовъ дать имъ его въ томъ размѣрѣ какой они сами назначатъ. Довольны вы?

Отецъ Евлампій дѣйствительно былъ вполнѣ доволенъ такимъ успѣшнымъ исходомъ своего парламентерства и, откланиваясь Сущову, поспѣшилъ къ Поморцевымъ отдать имъ въ немъ отчетъ.

«А жалъ», думалъ онъ, сходя съ крыльца, «что я не спросилъ у Семена Алексѣевича какимъ бы онъ вознагражденіемъ удовольствовался; а то мы тутъ, глядишь, и все дѣло повершили бы. И я бы вмѣсто отвѣта ему чистыя денежки принесъ. Ну да всего не сообразишь, хорошо и такъ кажется все оборудовалъ.»

Конечно, еслибъ отецъ Евлампій имѣлъ окрыленныя ноги Меркурія, то и тогда при тучности своей не могъ бы скорѣе совершить перехода отъ Сущова къ Поморцевымъ, какъ совершилъ онъ его въ этотъ день, окриленный удачнымъ, по понятіямъ его, исполненіемъ возложеннаго на него порученія. Онъ даже не зашелъ и домой, несмотря на то что жена его, не сходившая съ самаго его ухода съ крыльца, звала его не только рукою, но и крикливымъ своимъ голосомъ. Онъ въ отвѣтъ ей лишь махнулъ носовымъ клѣтчатымъ платкомъ, которымъ неустанно утиралъ катившійся градомъ по-лицу потъ. «Не мѣшай молъ; теперь не время, опосля разкажу.»

Поморцевы сидѣли въ угольной комнатѣ и съ нетерпѣніемъ ожидали его возвращенія; но, какъ ни сильны были волновавшія ихъ чувства, они при появленіи его ничѣмъ не высказали ихъ. Семенъ Алексѣевичъ указалъ отцу Евлампію ни кресла, на которыхъ тотъ сидѣлъ за два часа предъ тѣхъ, приглашая его присѣсть. Отецъ Евлампій молча сѣлъ, продолжая утирать платкомъ лицо.

— Кажется выполнилъ порученіе ваше съ Божіею помощію желательнымъ образомъ, сказалъ онъ наконецъ, переведя духъ.

— Письмо есть? спросилъ Поморцевъ.

— Да его и не нужно, отвѣтилъ отецъ Евлампій, обмахиваясь свернутымъ въ комокъ платкомъ.

— Стало-быть самъ пріѣдетъ?

— Не обѣщался; а поручилъ мнѣ передать вамъ свое извиненіе. Говоритъ: очень соболѣзнуетъ о случившемся и….

— Что мнѣ въ его соболѣзнованіи, — не веревки изъ него вить, не далъ ему договорить Семенъ Алексѣевичъ, не могшій на этотъ разъ, несмотря на всегдашнее свое хладнокровіе и умѣнье владѣть собою, одержать порывъ овладѣвшаго имъ негодованія. — Мнѣ нуженъ фактъ. Понимаете ли вы, фактъ, который во всеуслышаніе самъ бы говорилъ за себя.

— Я ему такъ и объяснилъ, и онъ говоритъ что готовъ дать вамъ удовлетвореніе какое сами пожелаете.

Слова эти совершенно озадачили Поморцева: точно кто выдалъ на него ведро холодной воды. Онъ выкатившимися глазами молча посмотрѣлъ на отца Евлампія; сердце его забилось какою-то еще незнакомою ему тревогой, даже руки затряслись какъ въ лихорадкѣ. «Налетѣлъ съ ковшомъ на брагу», думалъ онъ про себя. "Обкарналъ свинью, убилъ кота…. и вдобавокъ готовъ еще, говоритъ, дать удовлетвореніе. И дернулъ же меня чортъ эту долгогривую соломату послать для объясненія. Заварилъ кашу, а разхлебывать-то ее придется мнѣ. Не доставало бы только чтобъ онъ за мое же добро да пулю мнѣ въ лобъ всадилъ, или ребра переломалъ. И по дѣломъ было бы тебѣ, старому дурню. "

— Какого же рода удовлетвореніе? проговорилъ онъ дрожавшимъ, едва внятнымъ голосомъ.

— Какое, говоритъ, положите, — на все согласенъ.

— Положите? повторилъ вопросительно Поморцевъ.

Слово «положите» давало совершенно другой оборотъ дѣлу.

Въ головѣ его словно помутилось. Чувство оскорбленнаго самолюбія взяло верхъ даже надъ чувствомъ самосохраненія, можетъ-быть и потому что съ этой отороны ему не угрожало болѣе никакой опасности. «Такъ вотъ оно какое удовлетвореніе», оказалъ онъ чуть не вслухъ. Кровь, только-что прихлынувшая было къ сердцу, всею своею силой ударяла ему въ голову; краска багровыми пятнами выступила за лицѣ его. Съ минуту сидѣлъ онъ недвижимъ, точно столбнякъ нашелъ на него. Что онъ въ эту минуту передумалъ и перечувствовалъ, я передать не берусь; скажу только что когда онъ очнулся, на сердцѣ у него какъ будто полегчало. Какъ ни сильно возмутили его послѣднія слова отца Евлампія, все же онъ чувствовалъ теперь у себя подъ ногами почву; за минуту же предъ тѣмъ онъ точно висѣлъ вздернутый на воздухъ, даже дыханіе занялось и голова пошла кругомъ; вѣдь стать подъ дуло заряженнаго пистолета, особенно тому кто и до незаряженнаго дотронуться боялся, часомъ бы не выстрѣлило, куда какъ было бы не красиво. Семенъ Алексѣевичъ взглянулъ за Анну Гавриловну; та сидѣла ни жива, ни мертва.

— Стало-быть Сущовъ предлагаетъ мнѣ денежное вознагражденіе? спросилъ онъ наконецъ отца Евлампія.

— И въ какомъ размѣрѣ сами назначите, добавилъ тотъ съ торжествующимъ видомъ.

— Да полно такъ ли поняли вы слова его? спросила недовѣрчиво Анна Гавриловна.

«И въ самомъ дѣлѣ такъ ли еще понялъ онъ ихъ», не безъ сердечной тревогт подумалъ Семенъ Алексѣевичъ.

И Поморцевы попросили его передать имъ слово въ слово весь разговоръ съ Сущовымъ.

Легко себѣ представить какое дѣйствіе произвелъ на нихъ этотъ разказъ. Такъ неудачно выполненное отцомъ Евлампіемъ порученіе ставило ихъ въ безвыходное положеніе; посольство это, на которое они возлагали всѣ свои надежды, потерпѣло фіаско, и притомъ фіаско неисправимое. До сихъ поръ они можетъ-быть еще могли бы тѣмъ или другимъ путемъ добиться отъ Сущова личнаго или письменнаго объясненія; теперь же, послѣ переданнаго имъ отцомъ Евлампіемъ извиненія, требовать другаго было уже немыслимо. Придраться къ предложенію денежнаго вознагражденія также было нельзя, такъ какъ оно сдѣлано было не Сущовымъ; онъ даже всячески отъ него уклонялся и оно было, такъ-сказать, вынуждено у него отцомъ Евлампіемъ, а слѣдовательно и оскорбленіе было нанесено имъ, а не Сущовымъ. Думалъ было Семенъ Алексѣевичъ написать ему по этому предмету объяснительное письмо, но разсудилъ что оно ни къ чему не повело бы, лишь дало бы пищу пересудамъ и пересмѣшкамъ между сосѣдями. Горе обуяло Поморцевыхъ. По нѣскольку часовъ въ день простаивалъ Семенъ Алексѣевичъ предъ окномъ, обдумывая и передумывая дѣло, но ничего удовлетворительнаго придумать не могъ; даже давленіе скользившихъ по стекламъ комаровъ не приносило ему уже никакого удовольствія. А между тѣмъ и такъ бросить дѣло было нельзя. Оставалась лишь одна надежда устроить его мало-мальски подходящимъ образомъ: приближались именины Лядовой. «Конечно на нихъ будетъ Сущовъ, думалъ Поморцевъ; Лядовъ познакомитъ насъ; я объяснюсь съ нимъ и онъ безъ сомнѣнія повторитъ мнѣ при всѣхъ свое извиненіе.» Кстати и Лядовы пріѣзжали къ намъ съ приглашеніемъ. Мысль эта нѣсколько успокоила его.

Насталъ наконецъ и день именинъ. Еще наканунѣ заходила къ Поморцевымъ Рожнова съ извѣстіемъ что съѣздъ у Лядовыхъ будетъ большой; она даже по этому случаю передѣлала свой чепецъ, въ которомъ безсмѣнно въ продолженіи десяти лѣтъ являлась въ торжественные дни, перекрасивъ самыя ленты его изъ амарантовыхъ въ пюсовыя.

— Какже, трещала она, — Петръ Васильевичъ за винами, да за закусками въ губернію нарочнаго посылалъ; соль вишь какую-то жидкую въ стклянкахъ выписалъ. Не надолго станутъ ему тетушкины деньги; а дѣти, что ни годъ, какъ грыбы изъ земли выростають.

Все утро прошло у Поморцевыхъ въ толкахъ и сборахъ. Нe мало говорено было, между прочимъ, и о томъ въ которомъ часу ѣхать. Анна Гавриловна настаивала что слѣдовало ѣхать нѣсколько пораньше, такъ какъ Сущовъ пріѣдетъ прежде ихъ, то ихъ конечно ждать не будутъ и они застанутъ отъ пирога лишь одни объѣдки; но Семенъ Алексѣевичъ очень резонно возражалъ на это что Сущовъ вѣроятно рано не пріѣдетъ, и если до пріѣзда его пирога подавать не станутъ, то положеніе ихъ будетъ еще щекотливѣе. Послѣ долгихъ преній рѣшено было ѣхать ровно въ часъ.

Съѣздъ у Лядовыхъ былъ дѣйствительно огромный: Поморцевы, въѣхавъ на дворъ, поражены были множествомъ стоявшихъ на немъ разнокалиберныхъ экипажей. Хозяева встрѣтили ихъ въ передней, что очень ободрило ихъ и придало имъ духа. Домъ былъ полонъ гостей: кромѣ близкихъ сосѣдей, тутъ были пріѣзжіе издалека; были даже такіе которыхъ они никогда у Лядовыхъ и не встрѣчали. Видно было что они дѣлали кланъ, хотѣли задать пиръ на славу и показать петербургскому гостю что люди умѣютъ веселиться не хуже другихъ и въ степной глуши. Анна Гавриловна прошла по залѣ съ своею всегдашнею величественною осанкою, едва отвѣчая легкимъ наклоненіемъ головы на сыпавшіяся ей со всѣхъ сторонъ поклоны и привѣтствія, между тѣмъ какъ Семенъ Алексѣевичъ, остановясь у дверей, сдѣлалъ по обыкновенію всѣмъ присутствовавшимъ одинъ общій поклонъ и сдѣлалъ его такъ что каждому изъ нихъ казалось что сдѣланъ былъ онъ именно ему, а не кому-либо другому. Посреди залы накрытъ былъ длинный, раздвижной столъ, весь установленный множествомъ разныхъ закусокъ и питій. Вслѣдъ за пріѣздомъ поданъ былъ и пирогъ, что очень польстило ихъ самолюбію; Аннѣ Гавриловнѣ даже показалось страннымъ почему хотя немного не подождали Сущова; но Рожнова тутъ же вывела ее изъ недоумѣнія, объяснивъ что Сущовъ былъ уже съ поздравленіемъ прямо отъ обѣдни и на приглашеніе пріѣхать къ обѣденному столу сказалъ что постарается, но слова не даетъ, такъ какъ въ этотъ день именинница его меньшая дочь. Немедленно приступлено было къ рушенію пирога и уничтоженію закусокъ и обѣ эти операціи совершены были съ такою быстротою что черезъ какихъ-нибудь полчаса столъ представлялъ собою что-то въ родѣ поля сраженія послѣ только-что произошедшей на немъ ожесточенной битвы. Оказана была достодолжная честь и питіямъ, причемъ отставной гусаръ Борзиковъ по обыкновенію выронилъ изъ рукъ рюмку, которая тутъ же разбилась въ дребезги, что единогласно провозглашено было самымъ счастливымъ предзнаменованіемъ для виновницы торжества.

— Что бы вамъ приказать подсунуть ему какой-нибудь кабацкій шкаликъ, сказалъ Лядову Брёховъ; — а то вѣдь онъ подлецъ какъ нарочно что ни есть лучшую граненую рюмку разбилъ.

Послѣ завтрака часть гостей усѣлась за карточные столы, остальная раздѣлилась на кружки. Говорили о надеждахъ на урожай озимаго хлѣба, о всходахъ яроваго, о погодѣ, лошадяхъ, собакахъ и пр.

— Будутъ продолжительныя ведра; боюсь даже чтобы, не было засухи, говорилъ Поморцевъ сидѣвшему подлѣ него Климушину; — барометръ ужъ третій день какъ все пупомъ стоитъ.

— Врутъ всѣ эти барометры, оказалъ тотъ; — нѣтъ лучше гольца да піявокъ; никогда не обманутъ.

— Что допытывать ея того чего намъ отъ Бога знать не дано, глубокомысленно замѣтилъ сидѣвшій тутъ же толстый господинъ: — всему положенъ предѣлъ, его же не прейдеши.

Между тѣмъ время шло. Остатки закусокъ и питій перенесены были на разложенный въ сторонѣ ломберный столъ; большой же стали убирать къ обѣду. Лядовъ то и дѣло подводилъ къ закускамъ кого-либо изъ гостей, предлагая подкрѣпиться или кувыркнуть, причемъ разумѣется кувыркалъ и самъ. «Богъ любить троицу», говорилъ онъ, если тотъ отговаривался тѣмъ что прошелся уже по второй, или «безъ четырехъ угловъ изба не строится», если тотъ выпилъ уже три. Иногда, схвативъ упиравшагося гостя за руку, тащилъ онъ его насильно къ столу, говоря что за нимъ недоимка и не отставалъ отъ него до тѣхъ поръ пока тотъ не соглашался ее пополнить.

— А лихой были бы вы исправникъ, говорилъ ему Брёховъ; — къ концу года ни одной недоимки по уѣзду не оставили бы.

Было уже четыре часа; столъ давно накрытъ, ждали лишь Сущова. Лядовъ тащилъ къ закускѣ какого-то пыхтѣвшаго толстаго господина, увѣряя его что чудесъ свѣта не восемь, а девять, въ чемъ тотъ казалось никакъ согласиться не хотѣлъ, какъ мимо окна мелькнулъ желтый кабріолетъ и блеснула на солнцѣ бѣлая военная фуражка.

— Сущовъ! Сущовъ! пронеслось по залѣ. Сущовъ! откликнулось эхомъ въ гостиной и кабинетѣ. Лядовъ пошелъ встрѣчать его въ переднюю. Предупредительность эта крайне не понравилась Поморцеву, даже покоробила его. «Точно архіерея», проворчалъ онъ сквозь зубы, «еще молодъ для такой встрѣчи, — не доросъ». Пріѣздъ Сущова и обрадовалъ и испугалъ его. Онъ и искалъ съ ними встрѣчи и вмѣстѣ съ тѣмъ почему-то боялся ея. Онъ былъ въ положеніи больнаго сознающаго необходимость ожидаемой имъ операціи и въ то же время желающаго отложить моментъ ея совершенія. Сердце его было не на мѣстѣ. Онъ сѣлъ къ окну и, взявъ какую-то валявшуюся на немъ дѣтскую книгу, казалось весь углубился въ нее.

Растворились двери и вошелъ Сущовъ въ сопровожденіи Лядова. Тѣмъ изъ гостей которые уже успѣли прежде познакомиться съ нимъ и теперь подошли къ нему съ своими привѣтствіями онъ пожалъ руку; остальнымъ очень вѣжливо поклонился. Всѣ разумѣется отдали ему поклонъ; приподнялся со стула не сводя глазъ съ книги и Поморцевъ; тутъ только онъ замѣтилъ что держалъ ее вверхъ ногами.

Сущовъ прошелъ прямо въ гостиную, очень любезно поклонился сидѣвшимъ въ ней дамамъ и пожалъ руку вставшей ему навстрѣчу Лядовой.

— Ради Бога извините меня, если я заставилъ себя ждать, сказалъ онъ ей. — Я впрочемъ предупреждалъ васъ что можетъ-бытъ къ обѣду и не пріѣду. А вотъ это просила меня передать вамъ моя именинница, добавилъ онъ, подавая выбѣгавшимъ къ нему навстрѣчу дѣтямъ бомбоньерки.

— Вы право такъ избаловали ихъ что они скоро будутъ любить васъ больше меня, сказала нѣсколько смѣшавшись Лядова.

— А вотъ кстати позвольте представить вамъ еще незнакомаго вамъ члена моей семьи, сказалъ Лядовъ, указывая на прыгавшаго на рукахъ пышно разодѣтой кормилицы ребенка. — Это номеръ шестой.

— И конечно послѣдній? добавилъ вопросительно Сущовъ.

— Объ этомъ ужь у нея спросите, отвѣтилъ Лядовъ, показывая на жену. — Леночка! послѣдній что ли?

Лядова покраснѣла до ушей.

— Ты самъ знаешь что послѣдній, проговорила она въ замѣшательствѣ, укоризненно взглянувъ на мужа.

— Говоритъ послѣдній, заключилъ тотъ очень спокойно, дѣлая ребенку пальцами козу.

Разговоръ этотъ произвелъ на всѣхъ довольно сильное, хотя и далеко не одинаковое впечатлѣніе. Сидѣвшая подлѣ Лядовой среднихъ лѣтъ и повидимому глубоко-нравственная барыня страшно переконфузилась и желая сдѣлать видъ что ничего не слыхала, принялась о чемъ-то съ жаромъ разказывать своей сосѣдкѣ, глядѣвшей на нее въ недоумѣніи и никакъ не могшей понять почему она о такомъ пустомъ и нестоющемъ вниманія предметѣ говоритъ съ такимъ увлеченіемъ. Другой, очень смазливой и молоденькой барынькѣ разговоръ этотъ напротивъ казалось пришелся очень по вкусу: она пріятно улыбалась и искоса лукаво посматривала то на Лядову, то на Сущова. Старуха Сомова, не разслышавшая и половины разговора, переносила съ одного на другаго свои выкатившіеся глаза, какъ бы желая по выраженію лицъ угадать о чемъ шло дѣло. Что же касается до Поморцевой, то она въ эту минуту похожа была на кошку которая увидавъ вбѣгавшую собаку, враждебно слѣдитъ за нею и ощетинивъ шерсть и конвульсивно взмахивая хвостомъ, на самыя ласки ея отвѣчаетъ злобнымъ ехиднымъ шипѣньемъ. Еще одно слово и она казалось готова была броситься и на Лядова и на Сущова, а за ними пожалуй и на самое Лядову и выместить на нихъ накипѣвшее у ней на сердцѣ зло. Даже Рожнова, раздѣляя общее смущеніе, нюхнула не въ ту ноздрю и тутъ же громко раскашлялась.

— Ну, теперь пойдемте кувыркнуть предъ обѣдомъ, оказалъ Лядовъ Сущову, уводя его въ залу. Выпилъ при этомъ разумѣется и онъ, чуть ли ужь не десятую рюмку; но вино не производило за него одурѣвающаго дѣйствія, оно развивало лишь въ немъ какое-то благодушество. Тутъ познакомилъ онъ Сущова съ кое-кѣмъ изъ гостей, въ числѣ ихъ и съ Поморцевымъ. На поклонъ Сущова тотъ какъ и прежде привсталъ со стула, даже поднялъ на него глаза; но тутъ же снова опустилъ ихъ на книгу, которую казалось читалъ съ большимъ вниманіемъ.

"Теперь не время объясняться, разсуждалъ онъ самъ съ собой; ужь разставляютъ тарелки съ супомъ, да и этотъ проклятый Брёховъ торчитъ тутъ какъ чучело какое. А главное объ боялся чтобы кто-либо не предупредилъ его и не вывелъ Лядову въ залу въ первой парѣ, что онъ счелъ бы для себя большимъ афронтомъ. Дѣйствительно вскорѣ же двинулись изъ гостиной дамы и онъ имѣлъ честь провесть хозяйку дома церемоніальнымъ шагомъ на ея мѣсто.

Размѣщеніе гостей за обѣденнымъ столомъ всегда составляло одну изъ важныхъ статей деревенскаго этикета. По концамъ стола обыкновенно помѣщаются хозяинъ и хозяйка и начиная отъ нихъ размѣщаются гости по степенямъ уменьшающихся показателей, такъ что середину его занимаютъ меньшія величины, при чемъ дамы садятся со стороны хозяйки, а мущины со стороны хозяина. Такъ разумѣется было и здѣсь: Лядовъ посадилъ возлѣ себя съ одной стороны Сущова, а съ другой Поморцева, такъ что имъ пришлось сидѣть другъ противъ друга. Это ставило послѣдняго въ неловкое положеніе вступить въ объясненіе съ Сущовымъ во время обѣда было неудобно, принять же участіе въ общемъ съ нимъ разговорѣ напередъ не объяснившись съ нимъ и не выслушавъ его извиненія ему не хотѣлось, а потому онъ рѣшился молчать, что впрочемъ, конечно, не мѣшало ему наблюдать за немъ. Какъ онъ ни былъ противъ него вооруженъ, но вскорѣ же долженъ былъ согласиться что Сущовъ былъ человѣкъ далеко не глупый, даже остроумный; ни въ обращеніи, ни въ разговорѣ его не было ничего ни надменнаго, ни натянутаго; со всѣми былъ онъ ровенъ и обходителенъ, не прочь былъ, какъ видно было, при случаѣ и подкутнуть, по крайней мѣрѣ онъ не отказывался отъ предлагаемыхъ ему Лядовымъ возліяній и они въ теченіи обѣда вдвоемъ въ глазахъ его опорожнили не одну бутылку. «Странное дѣло, думалъ Поморцевъ, — какъ, подумаешь, наружность-то обманчива. Трудно бы казалось такому человѣку быть злымъ и мстительнымъ, а между тѣмъ по поступкахъ его со мною…» И онъ еще съ большимъ любопытствомъ пронимался наблюдать за своимъ vis-à-vis. Не разъ при этомъ глаза ихъ встрѣчались и во взглядѣ Сущова казалось ничего не было ни насмѣшливаго, ни злаго; точно и онъ съ своей стороны съ тѣмъ же любопытствомъ всматривался въ него. Разъ какъ-то въ такую минуту взглянулъ на нихъ и Лядовъ и будто чему-то улыбнулся.

Обѣдъ сначала шелъ тихо и чинно, но чѣмъ болѣе приближался къ концу, тѣмъ становился шумнѣе. Розлито было наконецъ и шампанское при залпѣ взлетѣвшихъ къ потолку пробокъ, что считалось также обязательнымъ какъ обязательно вскрикивали при этомъ сидѣвшія за столомъ барыни, нестолько вслѣдствіе слабости нервъ, сколько изъ опасенія за свои наряды и шелковыя платья, подвергавшіеся при этой операціи не малому риску. Затѣмъ настало глубокое молчаніе въ ожиданіи провозглашенія заздравнаго тоста.

На всѣхъ именинныхъ и подобныхъ сему обѣдахъ провозглашалъ его обыкновенно Поморцевъ. Честь эта предоставлялась ему какъ по лѣтамъ его, такъ и по почету которымъ онъ пользовался среди Трескинцевъ. Онъ очень дорожилъ ею, какъ общепризнаннымъ за нимъ правомъ, и исполнялъ эту общественную должность съ особою торжественностію. Не безъ сердечнаго замиранія ожидалъ онъ на этотъ разъ наступленія этой роковой для себя минуты. «Ну что, если вдругъ Сущовъ предупредитъ меня?» думалъ онъ и невольно искоса посмотрѣлъ на него. Глаза ихъ снова встрѣтились. Сущовъ не двигался, даже будто спрашивалъ его: что же вы не дѣлаете своего дѣла? Взглянулъ на него и Лядовъ; во взглядѣ его, казалось ему, прочелъ онъ тотъ же самый вопросъ. Поморцевъ ободрился. Онъ медленно всталъ или лучше сказать выросъ изъ среды его окружавшихъ и громкимъ, подобающемъ случаю голосомъ провозгласилъ за здоровье виновницы торжества. Онъ сказалъ или хотѣлъ сказать еще что-то; но слова его покрыты были гуломъ голосовъ и шумомъ отодвигавшихся стульевъ. Точно гора свалилась съ плечъ его. Лядовъ всталъ и съ бокаломъ въ рукѣ пошелъ къ женѣ; вслѣдъ за вамъ отправился и Сущовъ; но Поморцевъ съ чувствомъ собственнаго достоинства остался на мѣстѣ. Когда Лядовъ воротился, онъ поздравилъ его съ дорогою именинницей; какъ бы сговорясь, въ одно съ нимъ время поздравилъ его и Сущовъ. Всѣ три бокала чокнулись вмѣстѣ.

— Вотъ такъ-то, сказалъ Лядовъ и, опорожнивъ бокалъ казалось о чемъ-то задумался. Масляные глаза его смотрѣли какъ-то особенно умильно. Видно было что совершенныя имъ возліянія, несмотря на его атлетическую натуру, начинали оказывать на него свое дѣйствіе, которое и теперь какъ и всегда выражалось какимъ-то благодушествомъ, или если можно такъ выразиться, любвеобиліемъ.

— Какъ посмотрю я на васъ, обратился онъ вдругъ къ Поморцеву, — человѣкъ вы умный и всѣми уважаемый, а за какую-нибудь свинью, чортъ бы ее побралъ, или за ледящаго кота подымаете гвалтъ на все село, не разобравъ дѣла какъ слѣдуетъ, человѣка живьемъ проглотить готовы.

— Я не понимаю что вы хотите этимъ сказать, едва могъ проговорить Поморцевъ, совершенно озадаченный такимъ неожиданнымъ къ нему обращеніемъ.

— Будто я не видѣлъ, продолжалъ Лядовъ, — что вы, — и онъ указалъ на Сущова, — во весь обѣдъ другъ на друга косились какъ аспиды какіе.

Слова эти сказаны были такъ громко что обратили на себя общее вниманіе. Всѣ притихли; нѣкоторые изъ сидѣвшихъ за столомъ даже нагнулись впередъ чтобы лучше разслушать происходившій разговоръ, причемъ Рожнова, подстрекаемая своимъ всегдашнимъ любопытствомъ, такъ сильно налегла грудью на край своей тарелки что та съ только-что наложеннымъ на нее мороженымъ опрокинулась къ ней на колѣни.

— Употребленныя вами выраженія и сравненія такъ неумѣстны и оскорбительны, сказалъ обиженнымъ тономъ Поморцевъ, — что еслибы….

— Ну вотъ еще когда вздумали обижаться, перебилъ его Лядовъ. — Развѣ вы не видите что не языкъ говоритъ, а сердце. Дѣло не въ словахъ. Назовите меня хоть Обругаемъ Волидычемъ, я все буду знать что вы не собаку какую кличите, а меня хотите по имени и отчеству назвать.

Если слова Лядова такъ оскорбили Поморцева, то на Сущова они произвели совершенно противоположное дѣйствіе: онъ съ трудомъ могъ воздержаться отъ разбиравшаго его смѣха; слѣдовавшій же за тѣмъ разговоръ до того заинтересовалъ его своею оригинальностію что онъ совсѣмъ забылъ что былъ въ этомъ дѣлѣ участвующимъ лицомъ.

— Но на все же есть приличіе, всему есть предѣлъ…. началъ было Поморцевъ.

— Да полно же вамъ чиниться, перебилъ его снова Лядовъ, — какіе тутъ предѣлы, когда душа наружу просится? Давайте-ка лучше сюда ваши руки. И, не дожидаясь отвѣта, онъ съ такою силой схватилъ и потянулъ къ себѣ руки Сущова и Поморцева что послѣдній, хотѣвшій свою отдернуть, волей-неволей долженъ былъ отказаться отъ этой попытки.

— Я впрочемъ никогда не думалъ, да и не могъ, не имѣя чести быть знакомымъ, ссориться съ ними, говорилъ онъ, запинаясь; — для меня казалось лишь необъяснимымъ что….

— А вотъ мы сейчасъ все объяснимъ, порѣшилъ Лядовъ, соединивъ его руку съ рукою Сущова и вложилъ ихъ одну въ другую. — Пусть день именинъ жены будетъ днемъ мира и согласія. Эй, шампанскаго! Господа! — обратился онъ къ гостямъ, — выльемте за здоровье всѣми нами уважаемаго Семена Алексѣевича и новаго дорогаго сосѣда Александра Николаевича Сущова.

Тостъ былъ принятъ сочувственно при восторженныхъ крикахъ, кромѣ стучавшихъ о столъ ножей и тарелокъ.

Всѣ вышли изъ-за стола въ самомъ веселомъ настроеніи, духа; не былъ доволенъ собою лишь Поморцевъ. «А съ Сущовымъ объясниться все-таки мнѣ не удалось, думалъ онъ. Положимъ, онъ предложилъ мнѣ это денежное вознагражденіе не по своей иниціативѣ, но все же предложилъ его, стало-быть со словъ отца Евлампія составилъ обо мнѣ понятіе какъ о человѣкѣ съ которымъ и дѣло чести можно покончитъ денежною сдѣлкой». Мысль эта мучила его; а между тѣмъ онъ видѣлъ что теперь было не время ни мѣсто для такого объяояевія. «Казалось бы, утѣшалъ онъ себя, послѣ этой мировой ему слѣдовало бы наконецъ пріѣхать ко мнѣ съ визитомъ и тогда, конечно, я могъ бы объясниться съ нимъ съ глазу на глазъ и дать ему понять какихъ я правилъ человѣкъ. Ну, а если онъ и теперь не сочтетъ нужнымь ѣхать ко мнѣ, тогда какъ?» И онъ среди общаго ликованія озабоченно ходилъ съ думою своей.

— Послушайте, сказалъ Лядовъ Сущову; — ублаготворите ужь вы и старуху, волкъ ее заѣшь. Извинитесь предъ нею.

— Охотно, засмѣялся тотъ; — мнѣ даже очень было бы любопытно взглянуть на нее поближе.

Лядовъ тутъ же объявилъ Поморцеву о желаніи Сущова познакомиться съ его женой и извиниться предъ нею. Тотъ, разумѣется, былъ очень радъ и повелъ его въ гостиную, гдѣ около стола съ десертомъ было въ сборѣ все дамское общество. Анна Гавриловна чинно сидѣла на диванѣ.

— Александръ Николаевичъ желаетъ познакомиться съ тобою, сказалъ онъ, подводя къ ней Сущова.

— И извиниться предъ вами въ сдѣланной вамъ мною безъ всякаго умысла непріятности, добавилъ тотъ, стараясь не смотрѣть на Поморцеву чтобы не фыркнуть ей прямо въ глаза. — Повѣрьте: еслибъ я зналъ что котъ принадлежалъ вамъ и что вы такъ были къ нему привязаны, у меня никогда руки на него не поднялись бы.

Анна Гавриловна привстала; но какъ ни радостно забилось ея сердце, лицо ея не выразило ни удовольствія, ни злорадства, ни даже натянутой улыбки привѣтствія; казалось извиненіе Сущова лишь пробудило въ ней улегшееся на время чувство оскорбленнаго самолюбія.

— Дѣйствительно, отвѣтила она сухо; — поступокъ вашъ не только огорчилъ, но и оскорбилъ меня, такъ какъ….

— Повинной головы и мечъ не сѣчетъ, вмѣшался подошедшій Лядовъ, на котораго винные пары болѣе и болѣе производили свое дѣйствіе. — Вѣдь ужь прошлаго не вернете: мертвыхъ и людей съ погоста не таскаютъ, а ободраннаго кота и подавно.

— Полно тебѣ глупости говоритъ, бросилась къ нему жена, стараясь зажать ему ротъ рукой.

— Что же я такое сказалъ? оправдывался тотъ. — Я говорю что лежачаго не бьютъ, и если Александръ Николаевичъ повинился, такъ и Аннѣ Гавриловнѣ таращиться да тетериться нечего.

— Вы сегодня какъ-то особенно не разборчивы на выраженія, замѣтилъ Семенъ Алексѣевичъ; но слова эти произнесены были не прежнимъ обиженнымъ тономъ. Ихъ можно было перевесть такъ: ужъ видишь самъ что пьянъ, такъ въ трезвую компанію не совался бы.

— А если я васъ чѣмъ обидѣлъ, обратился Лядовъ къ Поморцевой, — такъ вотъ вамъ вмѣсто одной повинной головы двѣ, сѣките любую. И онъ, пошатнувшись, наклонилъ предъ нею свою голову.

Въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ непрошенное вмѣшательство это можетъ-быть испортило бы все дѣло; но общее настроеніе было таково, да и сами Поморщены такъ желали этого примиренія, совершавшагося при такихъ выгодныхъ для нихъ условіяхъ, что вмѣшательство это лишь подвинуло его впередъ. Въ самомъ дѣлѣ другаго болѣе благопріятнаго случая для достиженія его безъ ущерба щепетильному самолюбію ихъ и желать было нельзя.

— Развѣ можно серіозно сердиться на васъ, сказала Анна Гавриловна Лядову и, протянувъ руку Сущову, она сдѣлала гримасу долженствовавшую выразить улыбку; такъ какъ улыбаться по-людски, какъ я уже сказалъ, она не умѣла. И руку протянула она какъ-то особенно, какъ протягивали ее въ старину на театрѣ королевы. «Жалѣю лишь, сказала она ему, что знакомство наше произошло такъ поздно и такъ-сказатъ на юру.» Послѣднимъ словомъ хотѣла она выразить что оно въ чужомъ домѣ, чего прямо высказать не рѣшалась, такъ какъ это значило бы набиваться на его пріѣздъ и тѣмъ сознаться предъ сосѣдями насколько они, Поморцевы, придавали ему значенія; а этого не дозволяло ей чувство собственнаго достоинства.,

Сущовъ въ продолженіи всей этой сцены былъ какъ на иголкахъ: ему стоило большаго труда подавить душившій его смѣхъ; однакожь онъ выдержалъ себя и понялъ ли или нѣтъ намекъ Анны Гавриловны, но обѣщалъ на другой же день пріѣхать засвидѣтельствовать ей и Семену Алексѣевичу почтеніе свое у нихъ въ домѣ.

«И отлично, подумалъ Поморцевъ; завтра у себя дома я объяснюсь съ нимъ обо всемъ какъ слѣдуетъ.»

Поморцевы возвратились домой вполнѣ довольные какъ самими собою, такъ и проведенныхъ днемъ. Давно уже они такъ спокойно не спали какъ въ эту ночь: Семенъ Алексѣевичъ, какъ заснулъ на правомъ боку, такъ на немъ и проснулся, а утромъ проходя въ комнату Анны Гавриловны, хотя и замѣтилъ на столахъ гостиной столько пыли что во всякое другое время не миновать бы Гришкѣ дисциплинарнаго взысканія, на этотъ разъ даже не начерталъ на ней ни одного изъ обычныхъ эпитетовъ, а лишь призвавъ его, молча указалъ ему на нее пальцемъ.

— А вѣдь Сущовъ ничего, сказала Анна Гавриловна, подавая ему стаканъ крѣпкаго, какъ пиво, чаю. Семенъ Алексѣевичъ очень любилъ крѣпкій чай.

— Ничего, отвѣтилъ тотъ, наливая въ него сливокъ. — Жаль лишь что повидимому чрезъ край хлебнуть любитъ.

— Что жъ; онъ вчера и выпилъ, а изъ границъ приличія не вышелъ.

— Еще бы. Онъ не какой-нибудь неучъ Лядовъ.

Все утро прошло въ приготовленіяхъ къ принятію дорогаго гостя. Анна Гавриловна особенно озабочена была приведеніемъ пріемныхъ комнатъ въ возможно приличный и неоскорбительный для глаза видъ; такъ какъ незабвенный Василій Васильевичъ оставилъ не только въ ея сердцѣ, но и на диванѣ угольной комнаты очень грустныя по себѣ воспоминанія. Она сначала хотѣла было покрыть его персидскимъ ковромъ, который былъ подаренъ кѣмъ-то Семену Алексѣевичу еще во время его судейства; но потомъ раздумала. "Можетъ-быть Сущовъ привезетъ съ собою Лядова, соображала она; и тогда тотъ, увидавъ коверъ, сразу пойметъ что мы дѣлали къ пріему его приготовленія. А потому она рѣшила намѣсто особенно живо напоминавшее о покойномъ положить вышитую шерстями подушку и положила ее такъ искусно что она казалась какъ бы брошенною на него невзначай. «Не станетъ же онъ ее подымать», разсуждала она сама съ собою.

Проведя все въ домѣ въ надлежащій порядокъ, Анна Гавриловна надѣла не слишкомъ нарядное, но тѣмъ не менѣе приличное случаю платье, чепецъ съ орелъ д’урсовыми лентами и, вынувъ изъ шифоньерки работу, усѣлась съ нею на диванъ. Работа эта начата была ею еще года за два предъ тѣмъ; но и до сихъ поръ не была еще окончена, потому что Авы Гавриловна принималась за нее лишь для виду при гостяхъ; когда же никого не было, вязала исключительно одни чулки. Семенъ Алексѣевичъ сидѣлъ съ прочитаннымъ уже имъ послѣднимъ нумеромъ Московскихъ Вѣдомостей въ рукѣ и отъ времени до времени поглядывалъ въ окно. У обоихъ тревожно билось сердце въ трепетномъ ожиданіи. «Ну если онъ и сегодня не пріѣдетъ?» думали они. Но опасенія ихъ на этотъ разъ были напрасны: въ половинѣ перваго къ крыльцу подъѣхалъ щегольской фаэтонъ и въ немъ къ немалому удивленію Поморцевыхь сидѣлъ Сущовъ не одинъ, и не съ Лядовымъ, какъ предполагала Анна Гавриловна, а съ какою-то дамой.

— Съ кѣмъ же это онъ? спросила она въ недоумѣніи. — Ужь не съ Лядовою ли? Но тутъ же сообразила что этого никакъ быть не могло.

— Должно-быть съ женою, сказалъ Поморцевъ, вглядываясь въ выходившихъ изъ фаэтона гостей.

Слова эти совершенно озадачили Анну Гавриловну. Она на основаніи слышаннаго ею отъ Лядовыхъ, Рожновой и другихъ уже такъ свыклась съ мыслію никогда не видѣть у себя въ домѣ Сущовой, что не хотѣла и вѣрить чтобъ это могла быть она. «Ужь если она до сихъ поръ еще ни разу не была у Лядовыхъ, у которыхъ мужъ ея бываетъ каждый день, то зачѣмъ поѣдетъ ко мнѣ? спрашивала она себя. Развѣ одумалась, хочетъ знакомиться съ сосѣдями; ну и разумѣется начала съ насъ», пришло ей вдругъ въ голову и предположеніе это пріятно защекотало ея самолюбіе.

Сущовъ пріѣхалъ дѣйствительно съ женою и случилось это также неожиданно для него самого какъ и для Поморцевыхь. Рожнова и Лядова не ошиблись говоря что Сущова пріѣхала въ деревню съ твердымъ намѣреніемъ сидѣть дома и ни съ кѣмъ не знакомиться. Она была женщина нервная, раэдражительная; петербургская тревожная жизнь утомила ее и она по совѣту докторовъ пріѣхала на лѣтніе мѣсяцы въ Трескино подышать чистымъ, деревенскимъ воздухомъ и пить предписанныя ей воды; выѣзды же могли повредить ходу ея лѣченія, да и знакомство со степными сосѣдями мало интересовало ее. Сущовъ съ своей стороны пріѣхалъ взглянуть на хозяйство и хотя сколько-нибудь ознакомиться съ имѣніемъ въ которомъ былъ лишь какъ-то разъ, бывши еще почти ребенкомъ, и которое зналъ лишь по имени. Сдѣлавъ проѣздомъ черезъ городъ кое-какіе неизбѣжные визиты предержащимъ властямъ, какъ-то: предводителю, судьѣ, исправнику, что, какъ извѣстно, у васъ необходимо если не для того чтобы пріобрѣсти въ этихъ лицахъ друзей и пріятелей, то хотя для того чтобы не нажить себѣ въ нихъ заклятыхъ враговъ, онъ намѣревался подобно женѣ не заводить никакого знакомства, тѣмъ болѣе что агрономическія занятія, если не по склонности его къ нимъ, то по новизнѣ своей пришлись ему очень по вкусу. Такъ прошла первая недѣля пребыванія ихъ въ Трескинѣ, такъ можетъ-быть прошли бы и всѣ четыре лѣтнихъ мѣсяца на которые пріѣхали они въ деревню, еслибы встрѣча Сущова въ саду съ Лядовой не измѣнила его намѣренія. Сначала Сущова смотрѣла на знакомство мужа съ Лядовыми очень хладнокровно; но черезчуръ частыя прогулки вдвоемъ съ молодою незнакомкой и сближеніе его съ мужемъ, который очень не понравился ей какъ своими рѣзкими, солдатскими пріемами, такъ и извѣстными читателю наклонностями, которыя къ несчастію раздѣлялъ и ея мужъ, пробудили въ ней какое-то болѣзненное чувство, въ которомъ она начала и сама не могла дать себѣ отчета; но вскорѣ же убѣдилась что чувство это была ревность къ незнакомкѣ и непреодолимое отвращеніе къ ея мужу. Между супругами произошли по этому предмету двѣ, три семейныя сцены, кончившіяся, какъ и большею частію кончаются подобныя сцены, слезами съ одной стороны и дутіемъ губъ съ другой. Такая же сцена повторилась и въ день именинъ Лядовой. Сущова не хотѣла чтобы мужъ ея ѣхалъ на званый обѣдъ, представляя ему въ резонъ что у нихъ дома своя именинница; но онъ, какъ мы уже видѣли, резона ея въ уваженіе не принялъ. Возвращаясь домой уже поздно ночью и не совсѣмъ въ нормальномъ видѣ, онъ нашелъ ее въ слезахъ. Она сказала ему что такой образъ жизни не только не возстановитъ ея разстроеннаго здоровья, но окончательно убьетъ ее и что если онъ намѣренъ продолжать его, то лучше бы имъ было возвратиться въ Петебургъ. Когда же на другой день Сущовъ сталъ собираться къ Поморцевымъ, она объявила ему что хочетъ непременно ѣхать съ нимъ. Тотъ сначала всячески отговаривалъ ее, доказывая что если она поѣдетъ къ Поморцевымъ, то должна будетъ ѣхать и къ остальнымъ сосѣдямъ, а тѣмъ болѣе къ Лядовымъ, съ которыми онъ знакомъ почти съ пріѣзда въ Трескино, и что если она, бывши у Поморцевыхъ, къ нимъ не поѣдетъ, то это значило бы прямо сказать имъ что она не желаеть быть съ ними знакома. Ему и въ голову не приходило что она именно этого и хотѣла и къ Поморцевымъ ѣхала единственно съ этою цѣлію демонстраціи. Много было толковъ, дѣло доходило опять до слезъ, и Сущовъ, бывшій у жены своей нѣсколько подъ башмакомъ, и теперь, какъ и въ большинствѣ случаевъ, долженъ былъ ей наконецъ уступить.,

Поморцевы разумѣется приняли Сущовыхъ съ подобающимъ церемоніаломъ, не уронивъ при этомъ и себя. Семенъ Алексѣевичъ встрѣтилъ ихъ въ залѣ; Анна же Гавриловна, если и не вышла на встрѣчу Сущовой изъ угольной комнаты, даже въ первый моментъ сдѣлала видъ будто недоумѣваетъ кого имѣетъ честь видѣть у себя; то, прощаясь съ ней, проводила ее до передней. Поморцевъ конечно не упустилъ воспользоваться этимъ визитомъ чтобъ объясниться съ Сущовымъ и, уведя его въ кабинетъ, высказалъ ему все что считалъ нужнымъ.

— Я право боялся, сказалъ онъ въ заключеніе, — чтобы вы, не зная меня, не сдѣлали обо мнѣ на основаніи слышаннаго вами отъ отца Евлампія самое невыгодное для меня заключеніе.

— Повѣрьте, отвѣтилъ Сущовъ, — что я ни на минуту не сомнѣвался чтобы сказанное имъ не было его собственною фантазіей и изъ уклончиваго и условнаго отвѣта моего вамъ конечно не трудно было убѣдиться что онъ данъ былъ ему мною лишь для того чтобъ отъ него отдѣлаться.

Черезъ три дня Поморцевы отдали визитъ Сущовымъ. Отдать его раньше они сочли не совмѣстнымъ съ своимъ достоинствомъ; они знали себѣ цѣну, да и боялись излишнею въ этомъ случаѣ поспѣшностію уронить себя въ глазахъ сосѣдей.

У Сущовыхъ было такъ мало общаго съ Поморцевыми что близко сойтись они конечно не могли; да ни тѣ ни другіе этого и не добивались. Сущовой планъ ея удался и она была вполнѣ довольна: визитомъ къ Поморцевымъ Лядовы уязвлены были въ самое сердце и Сущовъ долженъ былъ оправдывать поступокъ жены своей ея болѣзненнымъ состояніемъ, заставлявшимъ ее иногда дѣлать самыя неоообразныя вещи. Особенно уязвлена была Лядова; но она долго сердиться не умѣла; къ тому же Сущовъ, чтобы загладить вину жены, сталъ видаться съ нею чаще прежняго и она вскорѣ ке вполнѣ утѣшилась. Что же касается до Поморцевыхъ, то оно. были въ апогеѣ своего величія и счастія. Сущова была у нихъ съ визитомъ первая и притомъ была лишь у нихъ однихъ и тѣмъ ясно доказала что считаетъ лишь ихъ однихъ достойными своего знакомства. Лядовы были пришиблены, уничтожены. Теперь всѣ знали причины частыхъ къ нимъ посѣщеній Сущова; знали и о сценахъ происшедшихъ по этому поводу у него съ женою, и не только одни Лядовы потеряли въ общественномъ мнѣніи, но и самъ Сущовъ утратилъ въ глазахъ всѣхъ прежнее свое обаяніе; а этого-то Поморцевымъ и было нужно. Всѣ такъ легкомысленно отшатнувшіеся было отъ Поморцевыхъ и перешедшіе на сторону Лядовыхъ снова возвратились къ нимъ. Ихъ стали посѣщать чаще прежняго, особенно же часто ѣздили барыни въ чаяніи встрѣтить у нихъ Сущову. Словомъ, Поморцевы торжествовали: на минуту померкшая звѣзда ихъ заблистала съ новою силою и пошатнувшееся было премьерство ихъ признано и утверждено за ними единогласно.

Сущевы оставались въ Трескинѣ не долго. Почти безвыходное пребываніе Сущова у Лядовыхъ и возвращеніе его отъ нихъ почти постоянно въ черезчуръ веселомъ настроеніи духа вывели наконецъ окончательно жену его изъ терпѣнія и она рѣшительно объявила ему что дольше оставаться въ Трескинѣ не можетъ, и что если онъ хочетъ остаться, то она одна съ дѣтьми уѣдетъ въ Петербургъ. Объясненіе не обошлось, конечно, безъ подобающей сцены; но и тутъ, какъ и всегда, Сущова умѣла настоять на своемъ, и въ одно прекрасное утро та же четверомѣстная карета шестерикомъ которая за два мѣсяца предъ тѣмъ, проѣхавъ мимо дома Поморцевыхь, поставила не только его, но и все Трескино вверхъ дномъ, проѣхала мимо его снова; но на этотъ разъ Поморцевы уже не выглядывали на нее украдкою изъ глубины комнаты, а стояли у самаго окна и обмѣнялись съ уѣзжавшими прощальными поклонами. Анна Гавриловна держала на рукахъ прелестнаго Ангорскаго котенка, котораго за нѣсколько дней предъ тѣмъ Сущова подарила ей въ знакъ памяти и въ замѣнъ убитаго мужемъ ея Василія Васильевича и который названъ былъ ею Михайлой Михайловичемъ.

Уѣхавъ изъ Трескина Сущовы уже болѣе не возвращались, и потекла въ немъ жизнь попрежяему скучная, обыденная, до тоски однообразная.

Прошло много лѣтъ и ничего въ Трескинѣ не измѣнилось, лишь пристроенъ былъ къ церкви придѣлъ во имя Симеона и Анны, лики которыхъ изображенные на мѣстныхъ образахъ удивительно напоминали собою лица строителей; у Анны Пророчицы была даже небольшая родинка подъ лѣвымъ глазомъ. Проектъ же устройства сельской школы такъ-таки и остался одномъ проектомъ. Попрежнему продолжали премьерствовать Поморцевы; какъ и прежде, проходя мимо ихъ дома, почтительно снималъ шляпу отецъ Евлампій, до пріѣзда ихъ въ церковь не начиналъ обѣдни и высылалъ онъ первымъ просвиры; все также брилъ три раза въ недѣлю бороду Семенъ Алексѣичъ, все также аккуратно велъ свой дневникъ и заставлялъ мальчика стирать пыль съ мебели; продолжала раскладывать по вечерамъ пасьянсы свои Анна Гавриловна, не переставала разносить по сосѣдямъ новости Авдотья Емельяновна и безпрепятственно бѣгали хрюкая по селу никѣмъ не преслѣдуемыя свиньи. Ходила попрежнему и Лядова гулять со взрослыми уже дочерьми въ Сущовскій садъ; охотился съ собаками и не упускалъ удобнаго случая подкутить и ея достойный сожитель. Словомъ, казалось ничего въ Трескинѣ не измѣнилось, по крайней мѣрѣ не замѣчалось мирными обитателями его никакого ни въ чемъ измѣненія, не замѣчали они и того что съ каждымъ годомъ старѣя измѣнялись и сами. Да и благо имъ было что они ничего такого не замѣчали. Это могло бы навести ихъ на какія-нибудь неутѣшительныя для нихъ размышленія, пожалуй даже могло бы заставить подчасъ заглянуть и въ самихъ себя; а этаго-то именно Трескинцы боялись и избѣгали пуще всего на свѣтѣ.

Н. Ч—ИНЪ.

"Русскій Вѣстникъ", № 5, 1874