МУДРЫЙ МАГОМЕТЪ.
ИБРАГИМЪ, его наперсникъ.
СЕЛИМЪ, воспитанникъ Магомета.
ѲАТИМА, его любовница.
ОМАРЪ, льстивый другъ Селимовъ.
ЦУЛЬМА, дочь его.
ЧЕСТАНА, служанка Ѳатимина.
ОСМАНЪ, управитель Селиновъ.
ГАЦУЛЪ, дядька Селимовъ.
НЕВОЛЬНИЦЫ Фатимины.
ИМАНЪ, и его невольники.
НЕВОЛЬНИКЪ Селимовъ, И НЕВОЛЬНИКЪ Османовъ.
ПОЛИЦЕЙСКОЙ ОФИЦЕРЪ и ВОИНЫ.
Исполнилъ, государь, я ваше повелѣніе: недостойный Османъ освобожденъ мною изъ темницы, и предстоитъ дрожащъ предъ дверми сей комнаты; прикажетель впустить?
Впусти.
Какъ я доволенъ, что сильный Магометъ простилъ нещастнаго Османа! Но и какое бы окаменѣлое сердце не было тронуто его жалостнымъ состояніемъ? Я нашелъ его окованнаго въ темницѣ, изумленна и внѣ себя. Раздаяніе, слезы его, и отчаяніе уязвили мою душу, и были причиною моего о немъ ходатайства и чувствуемаго теперь отъ того удовольствія,
Недостоинъ, государь, возрѣть на небо и предъ тобою!
Колико видъ его стѣсняетъ мое сердце! [къ воинамъ] Снимите наискорѣе обременяющіе его оковы. [воины снимающій и уходятъ; а Селимъ говоритъ Осману:] Я всѣ преступленія твои забываю; встань и поди въ объятіе къ тому, которой всегда принималъ тебя не такъ какъ невольника, но какъ хорошаго своего приятеля. [Селимъ обнимаетъ Османа] Я симъ возобновляю мои съ тобой обѣты, я препоручаю по прежнему въ руки твои все мое имущество; а отъ тебя требую одного только усердія, прося Бога, чтобъ ты былъ всегда благополученъ.
О добродѣтельная душа!
Я безмолвствую государь! и милости твои отличаютъ меня стократно болѣе носимыхъ мною въ темницѣ оконъ; пойду восплакать вѣчному существу о преступленіяхъ моихъ, и прославить безпримѣрную добродѣтель твою.
Изъ многихъ смертныхъ щастливѣйшимь себя, Гацулъ, я почитаю, когда воображу, что покровитель мой мудрый Магометъ, обожаемая мной Фатима, несравненная въ свѣтѣ красотой и добродѣтелью, любитъ меня нѣжно, а преисполненной отличною честію Омаръ искреннѣйшій есть другъ мой; колико я щастливъ, что ко уваженію сихъ не оцѣненныхъ предмѣтовъ получаю я нынѣ исправившагося отъ пороковъ наинадежнѣйшаго моего Османа!
Щастливы, государь, естьли смѣю сказать, въ первомъ и въ другой, а o послѣднихъ я мыслю совсѣмъ противное. Вы, милостивый государь, не имѣя еще совершеннаго свѣденія о свѣтѣ, взираете на добродѣтель въ самомъ ближайшемъ ея видѣ, и стараетесь исполнить оную съ искреннѣйшимъ и наилучшимъ сердцемъ. Но какую пользу приноситъ доброе и благодѣтельное сердце, когда оно бываетъ игрой страстей, и не имѣетъ довольно силы побѣждать оныя? Дѣйствія безъ благоразунія и осторожности производимыя, хотя бы онѣ и добродѣтельны были, могутъ ихъ исполнителямъ наивеличайшее бѣдствіе причинить; слѣдовательно добродѣтель безъ осторожности, благоразумія и надлежащаго употребленія бываетъ часто погрѣшностію и порокомъ.
Какъ! чтобъ Омаръ не искреннѣйшій другъ мой былъ? и чтобъ Османъ, терпя такое страданіе, не исправился и не былъ мнѣ усерденъ? нѣтъ, Гацулъ, и вѣрить не хочу.
Милостивый государь!…
Не внемлю.
О! коль нещастливъ господинъ мой; онъ ввѣрилъ себя самому опаснѣйшему льстецу Омару, почитая его себѣ другомъ; и далъ еще вторично полную власть надъ имѣніемъ своимъ вѣроломному Осману, которой не давно размотавъ все его имущество довелъ до совершенной его крайности; да и погибъ бы онъ неизбѣжно, естьлибъ сильный Магометъ непростеръ къ нему благотворительную свою руку помощи, наградя его великими подарками, а Османа, яко виновника всѣхъ бѣдствій, воспитаннику его приключившихся, не наказалъ вѣчнымъ въ оковы заключеніемъ; но сей невинный юноша изъялъ его изъ оныхъ, чтобъ вторично отъ негожъ упасть въ толь горестное и отчаянное состояніе.
Я терзаюсь отъ зависти видя такъ щастливу соперницу мою: возможноль, что дѣвчонка ничево незначущая, какова есть Ѳатима, разбойниками избавясь отъ кораблекрушенія и продана будучи имижъ въ невольницы Селиму, изобилуетъ теперь наивеличайшимъ богатствонъ и обладаетъ нѣжнѣйшимъ ево сердцемъ? Я прихожу отъ бѣшенства внѣ ceбя, и не упущу ничего къ ея погубленію!
Пагубная любовь, злость и безнадежность какъ злая фурія стѣсненное сердце мое гложетъ — Нещастнѣйшій Омаръ! къ кому прибѣгнемъ открыть чувственное тобой мученье!
Ахъ! родитель мой, въ какомъ я вижу тебя смятеніи, и смѣюль спросить о причинѣ онаго?
Увы! любезная дочь, стыжусь открыть тебѣ и тайны сей, стыжусь вообразя древность лѣтъ моихъ; но съ другой стороны, боля о щастіи твоемъ, почитаю то должностію. Ты знаешь, любезная дочь, что и пронырливостію моею успѣлъ обрѣсти къ себѣ дружество Селимово, единственно для той цѣли, чтобъ сочетавъ тебя съ нимъ бракомъ воспользоваться неизчетнымъ его богатствомъ. Но все сіе, увы! жестокая Ѳатима въ ничто обратила. Онъ ее обожаетъ, а она его любитъ страстно; признаюсь, что прелести ее толико поразительны, что и старость лѣтъ моихъ отъ оныхъ меня не укрыла; но къ чувствительному стыду и угрызенію совѣсти тягчайшія любви оковы вѣчно на меня наложила. Увы! какъ сіе мучительно, любить и не быть любиму! Ибо сколько я ни старался воспалить взаимной жаръ въ нѣжномъ ея сердцѣ, дабы чрезъ то удалить ее отъ сердца Селимова, и тѣмъ успѣшнѣе окончать бракъ вашъ, но не иное возчувствовалъ отъ нее, какъ уязвляющее меня презрѣніе; то не нещастливыль мы съ тобою оба?
Конечно такъ; но я знаю, дражайшій родитель, какъ долженъ изостренъ быть разумъ въ такомъ искусномъ какъ ты мужѣ, прибѣгаю къ помощи твоей [цѣлуетъ его руку] и открываю сердце мое: я хотя и страстна, страстна Селимомъ, но не столько ради достойныхъ любви его качествъ, сколько для блистательнаго его богатства и знатности чина; увы! любезный родитель! не оставь изыскать всѣ способы ко отверженію наинесноснѣйшей моей соперницы отъ сердца Селимова. сіе есть надежнѣйшее средство ощастливить себя и меня: ты знаешь, дражайшій родитель, нѣжность Селимову, и что его самымъ малымъ огорченіемъ чувствительно тронуть можно; то притворись только больнымъ, а протчее оставь на мое попеченіе.
Я прямо позналъ въ тебѣ достойную дочь свою, и полагаюсь во всемъ на твое чистосердечіе. Пойдемъ любезная дочь, и посовѣтуемъ о сплетеніи сѣтей для уловленія во оныя нашихъ непріятелей. [Уходятъ.]
Спѣши Гацулъ, спѣши возвѣстить другу моему Омару, что я сего дня намѣренъ совершить бракъ мой съ неоцѣненною Фатимою, и чтобъ онъ пришелъ раздѣлить со мною радостнѣйшія отъ того восхищенія; а ты съ Османомъ между тѣмъ приготовь все къ браку нужное.
Съ великою охотою исполню ваше, государь, повелѣніе.
Коликихъ радостей соборъ днесь ощущаетъ напоенное страстнѣйшею любовію мое сердце! Я, наищастливѣйшій изъ смертныхъ, вхожу теперь въ вѣчный союзъ съ тѣмъ драгоцѣннѣйшимъ предмѣтомъ, который пылаетъ во мнѣ наинѣжнѣйшею искренностію, и котораго я превосходнымъ въ свѣтѣ обладателемъ остаюся. О! какъ я благополученъ!
Увы! Селимъ, увы!
Какое зрѣлище?
Ахъ! отецъ мой, отецъ мой умираетъ! умираетъ отъ любви къ Фатимѣ. Ты другъ мой, не будь причиною ево смерти; ты добродѣтеленъ, нѣженъ: то можешь ли равнодушно взглянуть на смерть сего нещастнаго тогда, когда имѣешь случай отъ оной его избавить.
Увы! какой мучительной для совѣсти сей часъ! о дружба! о любовь! Омаръ, Фатима, вы отъемлете жизнь мою!
Постой, жестокой!
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСкажи Гацулъ, чемъ рѣшился господинъ нашъ, и куда онъ въ такомъ смущеніи бѣжалъ изъ дому?
Ахъ, любезная Честана! никогда нѣжное сердце толико не чувствовало, какъ ощущало въ сію минуту Селимово. Грудь его была мѣстомъ сраженія величайшихъ добродѣтелей, изъ которыхъ каждая, страстію ведома будучи, о своей побѣдѣ сама сомнѣвалась. Любовь къ несравненной Фатимѣ; благодарность и дружба къ Омару; тщеславіе, чтобъ не упустить случая, въ который самую великость души оказать можно; и слезы Цульмы просящей въ глазахъ его по дѣтской должности, о помощи и спасеніи, обуревали его душу съ такою жестокостію, которая не могла успокоишь всю его добродѣтель.
Но чтожъ онъ предпріялъ?
Предпріялъ лишиться величайшаго своего щастія, и отказать всему утѣшенію своей жизни, ради сохраненія живота друга своего, дабы здѣлать его благополучнымъ.
Ахъ! неблагодарной!
Могла ли ты Честана ожидать менѣе великодушія, менѣе постоянства въ дружбѣ, менѣе милосердія и сожалѣнія отъ того, которой сжалился надъ своимъ вѣроломнымъ управителемъ, и изъ жалости далъ ему опять въ руки тотъ же обоюду острый мечь, которымъ его онъ уже прежде поранилъ.
Увы! и трепещу о состояніи нещастной Фатимы.
Селимъ открылъ уже ей свое намѣреніе въ малыхъ, однакажъ рѣками слезъ омоченныхъ, строкахъ; а Цульма уговорила его уйти изъ Медины, дабы не быть тронуту скорбнымъ взоромъ прекрасной Фатимы. Въ тожъ самое время открыла ему свою любовь съ плачевнымъ изъясненіемъ. Притворныя слезы, отчаяніе, обмороки, все сіе призвано было на помощь, дабы тронуть чувствительнаго Селима.
О! вѣроломная Цульма.
Ты знаешь, что Селимъ ея не любитъ, хотя вѣрность и нѣжность, которыя она яко дочь своему родителю оказала, ходатайствовали за нее у его сердца. Онъ свою любезную Ѳатиму принесъ на жертву дружбѣ, а теперь вознамѣрился и собою жертвовать ощущаемому имъ къ Цульмѣ сожалѣнію. Надмѣру добродѣтельный Селимъ предпріялъ Цульму взять въ супружество. Онъ выѣхалъ съ нею изъ Медины сей часъ; а Омаръ, преисполнеными глупостію старецъ, съ чрезвычайною радостію къ Ѳатимѣ принесъ письмо, въ которомъ собственноручно увѣдомлялъ ее Селимъ о своемъ отсудствіи. Ѳатима упала на землю; она открыла свои глаза для того того, чтобы возвести оные на небо съ пролитіемъ множества слезъ; сокрушеніе ея обратилось въ наижесточайшія мученія. Чего не дѣлала она? и что она не говорила? Омаръ, жестокой злодѣй, каялся самъ въ своей хитрости, когда увидѣлъ Ѳатиму въ толь жалостномъ состояніи.
О! извергъ рода Музульмановъ.
До чего не можетъ довести сильная страсть человѣческую душу! Нещастная Ѳатима, ты любишь твоего добродѣтельнаго Селима чистѣйшею любовію. Твоя любовь есть самая Добродѣтель; но ты вздыхаешь, жалуешся, а все тщетно; ибо твой Селимъ тебя больше не слышитъ. Онъ удаляется, удаляется съ преисполненною пороками, вѣроломною Цульмою.
Жестокой Селимъ! ты прикрываешся видомъ добродѣтели; но неизбѣгнешь ты небеснаго мщенія. Бѣги жестокой отъ меня! но не убѣжишь отъ моего воспоминанія; оно повсюду, гдѣбъ ты ни находился, будетъ противоборствовать твоей радости. Сколь скоро мощное привидѣніе представитъ главамъ твоимъ печальный мой видъ, то покажется тебѣ будтобы меня на яву видѣлъ. Каждое движеніе почтешь ты воздыханіемъ умирающей Ѳатимы!
Увы!
Ахъ!
Поди жестокой! скажи Селиму… что я умираю… что умерщвляетъ меня онъ… но я ему прощаю. Скажи ему…
ОМАРЪ.
[Объятый яростью бросается въ бѣшенствѣ на землю подлѣ умершей Ѳатимы и говоритъ:]Я признаю свою вину въ ея смерти! и наказую себя яко злодѣй симъ же кинжаломъ! умираю — - но вкушаю удовольствіе — - зная, что и она предшествуетъ во адъ мнѣ. О! естьлибъ — и Селимъ имѣлъ такой же конецъ!… [Умираетъ.]
Что намъ предпріять въ такой ужаснѣйшей бѣдѣ.
Непостижимое существо! не одинакуюли судьбу и награду имѣютъ здѣсь порокъ и добродѣтель. Я содрогаюсь видя невинную кровь Ѳатимы, и злоковарную ярость, даже и въ самой смерти, Омара, съ коею избѣгаетъ онъ висящаго надъ главою его меча правосудія; неускоряетъ ли таковымъ шагомъ сей самъ себя обманывающій варваръ ко ожидавшему уже его во ономъ свѣтѣ мщенію!
Османъ со всемъ богатствомъ Селимовымъ ушелъ и предался къ Арабскимъ разбойникамъ: невольники и невольницы слѣдуя ему все разбѣжались; я былъ тому самовидѣцъ.
О! проклятая и мерская душа! вотъ плодъ благодѣянія Селимова! Я сей часъ поскачу извѣстить его о томъ.
Увы! что я начну? къ кому прибѣгну, и кого призову на помощь?
Я шелъ мимо услышалъ плачевный вопль и изъ сожалѣнія вошелъ узнать причину онаго — - Но что вижу я за зрѣлище? Это виновникъ смерти сихъ пораженныхъ?
Злость! любовь! и отчаяніе.
Что вижу я, увы! Ѳатима уже мертва! а я еще живу, я, которой столь варварски поступилъ съ нею, и былъ орудіемъ ея самоубивства! О! праведное небо, карай меня; карай! и есмь лютѣйшій ея злодѣй!
Я знаю, что ты вернѣйшій слуга сего нещастнаго: старайся привести его въ память, и сохранить сколько возможно жизнь его и здоровье; а и принимаю на себя погребсти сихъ умерщвленныхъ. [къ невольникамъ] Возмите тѣла сіи.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСкажи, Гацулъ, пришелъ ли въ память сожалѣнія достойнѣйшій нашъ Селимъ? и какъ ты возвѣстилъ ему о поразительномъ его нещастіи?
Въ память пришелъ, но къ вящшему своему мученію: увы! зрѣнія очей лишился онъ на вѣки.
Ахъ!
Внемли, Честана: Селимъ о побѣгѣ Османовомъ чрезъ одного невольника былъ уже увѣдомленъ; по чему онъ и возвратился въ надѣяніи спасти, естьли что можно, изъ сокровищъ своихъ; я срѣтая его у вратъ сего дома подтвердилъ оное, утая однако смерть Ѳатимину; а невольникъ тотъ теперь сказалъ мнѣ, что какъ скоро на пути удаляющагося отъ города нагналъ онъ нещастнаго Селима, и огласилъ побѣгъ лукаваго Османа; то вѣроломная Цульма тужъ минуту и начала кидать на него гнѣвные взоры, ласкательства ея превратились въ колкіе упреки, а обнадеживанія о пламенной и вѣрной любви въ презрѣніе и ненависть. Но могло ли сіе быть иначе, когда Селимъ, лишась своихъ богатствъ, лишился въ нихъ, всего того, что для сей подлой души почтенія достойно было. Селимъ сталъ совсемъ объятъ страхомъ и ужасомъ, когда пришелъ къ Ѳатиминымъ дверямъ и услышалъ проницательный гласъ въ ея комнатѣ; а какъ въ оную вбѣжалъ, ты уже видѣла. — Но напротивъ того лукавая Цульма обманувшись въ своей надеждѣ бѣсилась, произносила на небо хулы, и проклинала Селима, своего отца; и Ѳатиму; она была столь безчеловѣчна, что оставила всѣхъ ихъ въ извѣстномъ тебѣ положеніи безъ всякой жалости; всѣ драгоцѣнности, которыя Селимъ имѣлъ при себѣ, она похитила и подговоря остальныхъ невольницъ ушла, не имѣя попеченія о погребеніи своею отца, ни о нещастномъ состояніи Селима, при которомъ теперь никого кромѣ насъ съ тобою не осталось.
Я присланъ отъ правительства конфисковать здѣшній домъ. Селимовы заимодавцы о томъ просили, узнавъ, что онъ чрезъ управителя своего все свое имѣніе потерялъ безповоротно. [къ воинамъ.] Печатайте всіо, гдѣ что ни найдете.
О! великій Боже! неиспытанны судьбы твои. — - — и такъ добродѣтельнѣйшій Селимъ лишась зрѣнія, лишается наконецъ и дневнаго пропитанія. — Пойду и изведу его изъ нещастнаго сего дома и буду ему путеводишелемъ до послѣдняго моего издыханія.
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьГАЦУЛЪ и СЕЛИМЪ [слѣпой въ бѣдномъ рубищѣ, ведомой Гацуломъ къ дому.]
Сколь благополучны и сколь веселы всѣ созданія, кромѣ одного меня! Я, я одинъ осужденъ на вѣчную нощь. Душа моя столь же помрачена какъ и очи мои; она не можетъ вкушать ни какія радости.
Я войду внутрь онаго, и естьли могу достать какой пищи, принесу къ тебѣ.
Кому принадлежитъ оный донъ, и какая причина сего веселія?
Сей домъ принадлежитъ Осману начальнику Арабскихъ ордъ; а радостныя восклицанія происходятъ по причинѣ бракосочетанія его съ Цульмою дочерью Омаровою.
Такъ Османъ живетъ во щастіи и веселіи, а Селимъ, нещастнѣйшій Селимъ! лежитъ немощенъ и полумертвъ у порога прежняго своего раба! Вѣчное существо! сію ли награду обѣщалъ ты смертнымъ за добродѣтельное ихъ житіе? что иное содѣлало меня нещастнымъ какъ не добродѣтель моя? естьлибъ я не поступалъ съ Османомъ великодушно, то лежалъ бы онъ яко рабъ у порога моихъ дверей; а я бы въ великолѣпномъ моемъ дворцѣ жилъ благополучно. Естьлибъ я не оказывалъ чистѣйшія дружбы и нелицемѣрныя благодарности, и по прозбѣ вѣроломныя Цульмы не уступилъ бы Омару Ѳатимы; то глаза мои наслаждались бы не токмо зрѣніемъ свѣта, но еще и больше: они видѣли бы несравненную Ѳатиму еще въ живыхъ, которая нынѣ первая въ раю между благополучными Гуріями. О добродѣтель! что ты такое? ты должна составлять человѣческое щастіе, а меня учинила ты нещасталивѣйшимъ изъ смертныхъ. — Что слышу я?
Нещастный Селимъ! престань приносить на небо твои жалобы и обвинять его въ несправедливости; ты самъ, самъ причиною собственнаго твоего нещастія. Добродѣтель безъ благоразумія и предосторожности никогда совершенна не бываетъ; безъ сихъ двухъ нреображается она всегда въ порокъ, чему твой собственный опытъ тебя научаетъ. Отпущаются тебѣ твои преступленія: ибо благороднѣйшія сердца гораздо легче себя обманывать попущаютъ. Онѣ не размышляя, естьли въ свѣтѣ злоба и ухищреніе, имѣютъ о всѣхъ другихъ столь же хорошее мнѣніе, каковы они сами. Не оскорбляй впредь неба твоими обвиненіями; ты единъ виною твоего нещастія: добродѣтель безъ осторожности рѣдко взираетъ на свои предмѣты больше, нежели съ одной стороны; и такимъ образомъ намѣреніе ея клонится къ единой токмо цѣли: здѣсь она превосходитъ мѣры, а тамъ при другихъ въ связи съ оною находящихся предметахъ бываетъ погрѣшностію. Ты могъ бы простить Османа и освободить его отъ заслуживаемаго имъ тюремнаго заключенія, не препоручая паки въ его смотрѣніе твоего имѣнія. Помышляешь ли ты, что ты долженъ наблюдать твои собственныя должности? Ты могъ бы, изъ дружбы и благодарности, уступать Омару Ѳатиму, не убѣгая отъ нее съ такою жестокостію; долженъ ли былъ ты….
Я трепещу!
Ты позабылъ, что ты, естли не больше, такъ столькожъ обязанъ былъ любви, сколько и дружбѣ; ибо тебѣ надлежало исполнишь таковыя же должности для Ѳатимы, какъ и для Омара; и та, которая намѣрена была во всю твою жизнь дѣлишь съ тобой любовь и страданіе, имѣла гораздо большее право къ твоей благодарности, нежели Омаръ. Что же есть слава геройской добродѣтели, когда слабость духа не допускаетъ оную исполнить съ благоразуміемъ и благородствомъ? во первыхъ не надлежало тебѣ столь слѣпо полагаться на Цульмины хитрости, слова и притворныя ласкательства. Легковѣріе порабощаетъ насъ порочнымъ, и вооружаетъ злобу противу насъ самихъ. Небольшая предосторожность здѣлала бы тебѣ подозрительною ту особу, которая сама тебѣ вызвалась и которыя еще въ живыхъ находившіяся отецъ твоимъ былъ другомъ. Небольшая догадка научила бы тебя напередъ, какъ сіе дѣло, такъ и нравы разсмотрѣть, сообразить всѣ обстоятельства, и по томъ уже на что нибудь рѣшиться. Твои преступленія состоятъ въ торопливости; добродѣтель можетъ быть преступленіемъ, когда на нее смотришся съ одной токмо стороны.
Кто ты таковъ, очарующій меня своимъ гласомъ, научающій меня своимъ разговоромъ познавать мое преступленіе, и трогающій своими выговорами? Кто ты, и откуда пришелъ?
Я есмь Ангелъ Итуріилъ; провидѣніе послало меня къ тебѣ ради мщенія; однакожъ напередъ хочу я тебя исправить. Познай твое преступленіе, и вѣрь, что совершенная добродѣтель никогда нещасталивыми не дѣлаетъ. Разсмотри твое теперешнее печальное состояніе; разсмотри злонравныхъ радость и восклицаніе, тобою слышимыя. Все сіе вскорѣ перемѣнится, и пройдетъ, какъ сонъ, щастіе безумныхъ; пройдетъ такъ и твое нещастіе. Унизь себя предъ отцемъ всѣхъ тварей, и ожидай спокойно и благонадежно тебѣ опредѣленнаго.
О! великій Боже! что слышу я?
Отведите сихъ варваровъ [указывая на Османа и Цульму] на смерть; да покаются они въ своей злобѣ.
Умремъ безъ робости!
Умремъ и не покаемся.
Востань, и приготовся увидѣть нѣчто, чему ты ни какъ повѣрить не можеть. — Будь добродѣтеленъ со благоразуміемъ и предосторожностію. — Буди щасшливъ.
Праведное небо! — Я вижу свѣтъ.
Ты удивляешся, но еще удивишся болѣе, узнавъ во мнѣ непремѣняющуюся въ нѣжной любви къ тебѣ Ѳатиму.
Великій Боже! что вижу я, гдѣ я, гдѣ? конечно въ раю. — Ахъ! это ты; ты драгоцѣннѣйшая Ѳатима!
ТѢЖЪ и ГАЦУЛЪ [Подходя въ изумленіи остановляется и говоритъ тихо.] Не привидѣніель я зрю?
Это я, я самая Ѳатима: такъ любезвѣйшій Селимъ, я еще жива. Я назвалась Ангеломъ, дабы приуготовить тебя къ видимону чуду. Иманъ, которой хотѣлъ меня погребсти, нашелъ что душа моя еще не совсѣмъ расталась съ тѣломъ; сей мудрый мужъ зналъ врачебную науку; онъ возвратилъ мнѣ жизнь. Онъ тотъ самый, отъ котораго я получила мазь возвратившую паки зрѣніе твоихъ очей; онъ упрекалъ меня въ содѣланномъ мною безуміи, предпринятаго самоубивства; его мудрыя ученія мою душу равно какъ и его лѣкарство мое тѣло исцѣлили. Я поспѣшала къ нашему сильному Магомету, которой за нѣсколько предъ тѣмъ часовъ къ благополучію нашему изъ Мекій сюда возвратился: я расказала ему общее наше нещастіе и злодѣяніи Османовы и Цульмины. Онъ отпустилъ со мною тѣхъ вооруженныхъ, коихъ ты прежде слышалъ; и теперь видишь, какимъ образомъ строгость его наказала преступниковъ. Не тщетно искала я тебя! Благодари небо, и буди со мною благополученъ.
Ты еще жива неоцѣненная Ѳатима! ты, которая возвращаешь недостойному Селиму жизнь и зрѣніе, и любишь еще его нѣжно. [въ великомъ восхищеніи повергается передъ Ѳатимой на колѣни и цѣлуетъ ее руку]. Чемъ возблагодарю я несравненное въ свѣтѣ благодѣяніе твое?
Встань дражайшій Селимъ, я не требую онаго; но пойдемъ возблагодарить мудраго нашего Магомета, которому угодно сей же день увѣнчать взаимную любовь нашу священнѣйшимъ бракомъ, и наградить насъ наипревосходнѣйшимъ богатствомъ — гдѣ и ты вѣрнѣйшій Гацулъ и Честана, достодолжное получите возмездіе.
Я внѣ себя отъ удивленія и радости; а естьли [подходя къ Ѳатимѣ] милостивая государыня! услуги мой достойны уваженія. То я ничего другаго не желаю какъ получишь отъ руки вашей Честану себѣ въ супружество, которая съ охотою на то и соглашается,
Естьли непротивно то господамъ нашимъ, не отрекаюсь.
Съ радостію, удовлетворю я вашему желанію.
А и съ моей стороны даю вамъ на свадьбу десять тысячь секинновъ, и вѣчную вольность за ваше къ намъ усердіе.
Какъ мы благополучны!
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьПолучилиль Османъ и Цульма за злодѣянія свои достойную казнь? и найденъ ли невинной Селимъ?
Варвары растерзаны; а Селимъ чрезъ лѣкарства сего искуснаго мужа [указывая на Имана] получа паки зрѣніе, возвратно получилъ домъ и всепотерянное свое богатство, которое я по повелѣнію вашему и еще ему удвоилъ; онъ поспѣшаетъ теперь обще съ Ѳатимою повергнуться къ стопамъ вашимъ. — Да се и они!
Великія Магометъ!
Отецъ нашъ и покровитель!
Встаньте любезныя дѣти, благодарите небо! свершайте бракъ вашъ! живите другъ для друга! и слѣдуйте благодарной склонности сердецъ вашихъ, въ коихъ начертайте и запечатлѣите вѣчно, что прямая добродѣтель безъ награды, а порокъ безъ наказанія никогда не остается.