Тесс, наследница д'Орбервиллей (Гарди)/ДО

Тесс, наследница д'Орбервиллей
авторъ Томас Гарди, пер. Вера Михайловна Спасская

Оригинал: англ. Tess of the D’Urbervilles, опубл.: 1891. — Источникъ: "Русская Мысль", кн.III—VIII, 1893. az.lib.ru

ТЕССЪ, НАСЛѢДНИЦА д’ОРБЕРВИЛЕЙ.

Романъ Томаса Гарди.

О бѣдное, израненное имя,

Въ своей груди я дамъ тебѣ пріютъ.

Два веронца Шекспира.

ФАЗА ПЕРВАЯ.
Дѣвушка.

I.

Разъ вечеромъ, во второй половинѣ мая мѣсяца, человѣкъ немолодыхъ уже лѣтъ возвращался изъ Шастона въ свою деревню Марлоттъ, въ близъ лежащей долинѣ Блэкмора или Блакмура. На ногахъ онъ держался плохо, и въ его походкѣ былъ какой-то изъянъ, заставлявшій его уклоняться влѣво отъ прямой линіи. По временамъ онъ моталъ головой, какъ бы въ подтвержденіе какой-то мысли, хотя ни о чемъ особенномъ не думалъ. На рукѣ у него висѣла пустая корзина изъ-подъ яицъ, ворсъ на его шляпѣ сильно повытерся, а на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ, снимая шляпу, хватался за поля, одинъ краешекъ былъ вырванъ совсѣмъ. Вдругъ ему встрѣтился пожилой пасторъ, ѣхавшій верхомъ на сѣрой кобылѣ и напѣвавшій въ полголоса народную пѣсню.

— Добраго вечера, — сказалъ человѣкъ съ корзиной.

— Добраго вечера, сэръ Джонъ, — сказалъ въ свою очередь пасторъ.

Пѣшеходъ, сдѣлавъ еще одинъ шагъ или два, остановился и круто повернулся.

— Прошу прощенія, сэръ, но, вѣдь, въ прошлый базарный день мы въ это же время встрѣтились съ вами на этой самой дорогѣ, и я сказалъ: «Добраго вечера», а вы отвѣчали: Добраго вечера, сэръ Джонъ, вотъ какъ и теперь.

— Совершенно вѣрно, — сказалъ пасторъ.

— И раньше такъ было, съ мѣсяцъ тому назадъ.

— Очень можетъ быть.

— Такъ что-жь это значитъ, что всѣ эти раза вы называли меня «сэръ Джонъ», когда я просто Джэкъ Дорбифильдъ, разнощикъ?

Пасторъ подъѣхалъ къ нему поближе.

— Да такъ, пришла фантазія, — сказалъ онъ, и послѣ минутнаго колебанія продолжалъ: — Это по случаю одного открытія, которое я сдѣлалъ нѣсколько времени тому назадъ, когда занимался изслѣдованіемъ разныхъ родословныхъ для новой исторіи графства. Я пасторъ Трингхэмъ, антикварій изъ Стагфутъ-Лэна. Да развѣ же вы не знаете, Дорбифильдъ, что вы прямой потомокъ старинной рыцарской фамиліи д’Орбервиль, которая ведетъ свое происхожденіе отъ сэра Пагана д’Орбервиль, знаменитаго рыцаря, прибывшаго изъ Нормандіи вмѣстѣ съ Вильгельмомъ Завоевателемъ, какъ записано въ архивахъ Баттльскаго аббатства?

— Никогда и не слыхивалъ этого.

— Ну, такъ знайте, что это чистая правда. Подымите-ка на минутку подбородокъ, чтобъ мнѣ лучше схватить вашъ профиль. Да, да, это носъ и подбородокъ д’Орбервилей, только немножко загрубѣлые. Вашъ предокъ былъ однимъ изъ двѣнадцати рыцарей, оказавшихъ содѣйствіе лорду Эстремавильскому въ Нормандіи при завоеваніи имъ Глэморганшира. Многія отрасли вашей фамиліи владѣли помѣстьями по всему этому краю. Ихъ имена значатся въ лѣтописяхъ эпохи короля Стефана. Въ царствованіе короля Іоанна одна изъ нихъ была настолько богата, что подарила цѣлое помѣстье Рыцарямъ-Страннопріимцамъ, а во времена Эдуарда Второго вашъ предокъ Брананъ былъ призванъ въ Вестминстеръ, чтобы засѣдать въ великомъ совѣтѣ. Вашъ родъ пришелъ немного въ упадокъ во времена Оливера Кромвеля, но не надолго, и въ царствованіе Карла Второго его представители были за вѣрность коронѣ произведены въ рыцари Королевскаго Дуба. Въ вашей фамиліи было нѣсколько поколѣній сэръ Джоновъ, и, еслибъ рыцарство переходило по наслѣдству, подобно баронству, какъ это и дѣлалось на практикѣ въ старинные годы, когда люди передавали рыцарское званіе отъ отца къ сыну, то вы были бы теперь сэръ Джономъ.

— Неужто вправду? — прошепталъ Дорбифильдъ.

— Словомъ сказать, — закончилъ пасторъ, съ рѣшительнымъ видомъ ударивъ себя хлыстомъ по ляжкѣ, — врядъ ли есть еще такая знатная фамилія въ Англіи.

— Господи Боже, вотъ чудеса! — вскричалъ Дорбифильдъ. — А я-то мыкался изъ года въ годъ, точно самый сѣрый крестьянинъ въ приходѣ… А скажите-ка, пасторъ Трингхэмъ, какъ давно уже ходятъ эти толки обо мнѣ?

Священникъ объяснилъ ему, что, насколько ему извѣстно, все это давно уже покрыто мракомъ забвенія, и едва ли кто объ этомъ слыхалъ. Самъ онъ началъ свои розыски прошедшею весной, когда, задавшись цѣлью прослѣдить судьбу рода д’Орбервиль, увидалъ на фурѣ Дорбифильда его фамилію и тотчасъ же сталъ наводить справки, пока у него уже не осталось никакихъ сомнѣній на этотъ счетъ.

— Сначала я рѣшилъ не смущать васъ такими безполезными новостями, — сказалъ онъ. — Однакожъ, наши побужденія оказываются иногда сильнѣе доводовъ разсудка. Я подумалъ, что, можетъ быть, вы и раньше меня уже знали кое-что объ этомъ.

— Да, правда, я слыхалъ, что моя семья знавала лучшіе дни, прежде чѣмъ переселилась въ Блакмуръ. Но я не обращалъ на это вниманія, я думалъ, это значитъ только, что прежде мы держали двухъ лошадей, тогда какъ теперь у насъ всего одна. Правда тоже, что у меня есть дома старинная серебряная ложка и старинная чеканная печать изъ чистаго серебра, но Господи Боже, какой можетъ быть прокъ въ чеканной печати?… И подумать только, что я и эти знатные д’Орбервили были все время одна плоть и кровь! У насъ, впрочемъ, говаривали, что у моего пра-прадѣда были какія-то тайны и что онъ не любилъ разсказывать, откуда онъ родомъ. А осмѣлюсь спросить, ваше преподобіе, гдѣ-жь курится нашъ очагъ? Я хочу сказать, гдѣ мы, д’Орбервили, жительствуемъ?

— Вы нигдѣ не жительствуете. Вы вымерли, какъ мѣстная фамилія.

— Это плохо.

— Да, вы, какъ это называютъ лживыя фамильныя хроники, угасли по мужской линіи, то-есть вашъ родъ разорился и захудалъ.

— Ну, такъ гдѣ-жь мы похоронены?

— Въ Кингсбирѣ, подъ Гринхиллемъ: тамъ цѣлые ряды вашихъ предковъ въ склепахъ съ ихъ собственными изображеніями и подъ мраморными балдахинами.

— А гдѣ наши замки и помѣстья?

— У васъ ихъ нѣтъ.

— Какъ, и земель тоже нѣтъ?

— Нѣтъ, хотя прежде у васъ ихъ было множество, какъ я уже сказалъ, потому что ваша фамилія распадалась на нѣсколько вѣтвей. Въ этомъ графствѣ у васъ было одно помѣстье въ Кингсбирѣ, другое въ Шертонѣ, третье въ Милльпондѣ, четвертое въ Лулльстедѣ, пятое въ Велльбриджѣ.

— А вернутъ намъ когда-нибудь наши владѣнія?

— Ничего не могу вамъ сказать на это.

— Что-жь бы вы посовѣтовали мнѣ сдѣлать, сэръ? — спросилъ послѣ небольшой паузы Дорбифильдъ.

— О, ничего, ничего, развѣ только извлечь себѣ назиданіе изъ мысли о томъ, какъ «пали сильные». Этотъ фактъ представляетъ нѣкоторый интересъ для мѣстнаго историка и генеалога, — вотъ и все. Среди поселянъ этого графства есть нѣсколько семействъ почти столь же высокаго рода. Прощайте!

— Но отчего бы вамъ не вернуться и не распить со мной по случаю этого кварту пива, пасторъ Трингхэмъ? Въ трактирѣ «Чистый Хмель» подаютъ за прилавкомъ славное пиво, хотя оно, конечно, не такъ хорошо, какъ у Ролливера.

— Нѣтъ, благодарствуйте, Дорбифильдъ, только не сегодня. Вы уже достаточно выпили! — и съ этими словами пасторъ поѣхалъ дальше, не очень-то увѣренный въ томъ, что поступилъ умно, разгласивъ этотъ любопытный обращикъ своей учености.

Когда онъ скрылся изъ вида, Дорбифильдъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ глубокомъ раздумьѣ, а потомъ сѣлъ на зеленый край дороги, поставивъ передъ собой корзину. Черезъ нѣсколько минутъ вдали показался молодой парень, шедшій въ томъ же направленіи, какого держался и Дорбифильдъ. Послѣдній, завидѣвъ его, поднялъ руку, и юноша прибавилъ шагу и подошелъ къ нему.

— Эй, малый, возьми мою корзину! Мнѣ надо дать тебѣ порученіе.

Долговязый юноша нахмурилъ брови.

— Что вы за важная птица, Джонъ Дорбифильдъ, чтобъ помыкать мною и звать меня малымъ? Мое имя вамъ такъ же хорошо извѣстно, какъ и ваше мнѣ.

— Мое имя тебѣ извѣстно, да, какъ же! Въ томъ-то и штука… въ томъ-то и штука! Выслушай-ка лучше мои приказанія и справь мнѣ одно дѣльце, которое я тебѣ поручу… Впрочемъ, Фредъ, я ужь, пожалуй, открою тебѣ свою тайну: видишь ли, я принадлежу къ знатному роду, и только что узналъ объ этомъ! — Объявивъ эту новость, Дорбифильдъ съ наслажденіемъ растянулся на муравѣ, испещренной маргаритками.

Молодой парень стоялъ передъ Дорбифильдомъ, разсматривая его распростертую фигуру отъ самой маковки и до пятокъ.

— Сэръ Джонъ д’Орбервиль, вотъ кто я такой, — продолжалъ тотъ въ своей лежачей позѣ. — То-есть, еслибъ рыцари были баронами, а это такъ и водится на самомъ дѣлѣ. Про меня все прописано въ исторіи. Знаешь ли, малый, мѣсто, которое прозывается Кингсбиръ подъ Гринхиллемъ?

— Да. Я тамъ бывалъ на гринхилльской ярмаркѣ.

— Ну, такъ подъ церковью этого города…

— Да это не городъ, тотъ Кингсбиръ, о которомъ я говорю, — по крайней мѣрѣ, когда я тамъ былъ, — это былъ не городъ, а совсѣмъ глухое, захолустное мѣстечко.

— Ничего не значитъ, малый, дѣло не въ этомъ. Подъ тамошнею церковью лежатъ мои предки… цѣлыми сотнями, въ кольчугахъ и драгоцѣнныхъ каменьяхъ, въ громадныхъ свинцовыхъ гробахъ, каждый въ нѣсколько тоннъ вѣсомъ. Во всемъ графствѣ южнаго Уэссекса нѣтъ человѣка съ такими знатными и великими предками, какіе у меня.

— Ну?!

— Такъ вотъ, возьми эту корзину и ступай въ Марлоттъ, а когда дойдешь до трактира «Чистый Хмель», то скажи тамъ, чтобъ сію же минуту послали сюда лошадь и карету, чтобъ отвезти меня домой. А въ ноги пусть поставятъ бутылочку рому и запишутъ мнѣ въ счетъ. Когда же ты все это сдѣлаешь, тогда отправься съ этою корзиной ко мнѣ домой и скажи моей женѣ, чтобъ она бросила стирку, потому что ей нѣтъ надобности кончать ее. И скажи, чтобы она дожидалась меня; у меня есть для нея важныя вѣсти.

Видя, что парень стоитъ въ нерѣшительной позѣ, Дорбифильдъ сунулъ руку въ карманъ и вытащилъ шиллингъ, одинъ изъ сравнительно немногихъ шиллинговъ, бывшихъ у него за душой.

— Вотъ тебѣ за труды, малый.

Это заставило юношу иначе отнестись къ дѣлу.

— Слушаю, сэръ Джонъ. Благодарю васъ. Могу я еще чѣмъ-нибудь служить вамъ, сэръ Джонъ?

— Скажи тамъ, у меня дома, чтобы мнѣ приготовили на ужинъ… что бы такое?… Ну, жаренаго барашка, если жена достанетъ, а если не достанетъ, то пусть купитъ сосисокъ, а если и ихъ нельзя достать, ну, тогда и потроха будутъ хороши.

— Слушаю, сэръ Джонъ.

Юноша взялъ корзину и, какъ только онъ пустился въ путь, со стороны деревни послышались звуки мѣднаго оркестра.

— Что это значитъ? — сказалъ Дорбифильдъ. — Ужь не меня ли это чествуютъ?

— Это процессія женскаго клуба, сэръ Джонъ. Вѣдь, ваша дочь тоже членъ клуба.

— Да, да, конечно… я совсѣмъ и забылъ объ этомъ, размышляя о болѣе важныхъ дѣлахъ! Ну, поворачивайся и маршъ въ Марлоттъ заказывать экипажъ, а я, можетъ быть, тогда заѣду и сдѣлаю смотръ клубу.

Юноша отправился, а Дорбифильдъ сталъ дожидаться кареты, лежа на травѣ, усыпанной маргаритками, и нѣжась въ лучахъ заходящаго солнца. Долго не показывалось ни души на дорогѣ, и только слабые звуки оркестра раздавались среди ландшафта, заключеннаго въ рамку голубыхъ холмовъ.

II.

Деревня Марлоттъ лежала среди сѣверо-восточныхъ изгибовъ прекрасной, уже упомянутой нами Блакмурской долины, замкнутой и уединенной мѣстности, по которой почти не ступала нога туриста и пейзажиста, хотя эта долина находится въ четырехъ часахъ пути отъ Лондона.

Всего лучше ознакомиться съ ней, смотря на нее съ вершины окружающихъ ее холмовъ. Впрочемъ, въ ненастную погоду путешественникъ, который вздумалъ бы изслѣдовать безъ проводника всѣ ея ложбины, могъ бы остаться недоволенъ ея узкими, извилистыми и грязными тропами.

Эта плодородная и защищенная полоса земли, гдѣ поля никогда не бываютъ выжжены, а весны не знаютъ засухъ, ограничена на югѣ крутымъ мѣловымъ кряжемъ, обнимающимъ возвышенности Гембльдонъ-Хилль, Бульбарро, Неттлькомбъ-Таутъ, Догбёри, Гай-Стой и Беббъ-Даунъ. Совершивъ съ морского берега по направленію къ сѣверу трудный переходъ миль въ двадцать по известковымъ равнинамъ и по хлѣбнымъ полямъ и очутившись внезапно у самой грани одного изъ этихъ откосовъ, путникъ придетъ въ восторгъ и изумленіе при видѣ мѣстности, разстилающейся у ногъ его, на подобіе географической карты, и вполнѣ противуположной тѣмъ мѣстамъ, по которымъ онъ только что пробирался. Позади него цѣпь холмовъ размыкается, солнце такъ ярко освѣщаетъ поля, что пейзажъ принимаетъ совершенно открытый характеръ, дороги тамъ бѣлыя, изгороди низкія и голыя, атмосфера безцвѣтная. Здѣсь, въ долинѣ, міръ какъ бы построенъ въ болѣе тѣсномъ и миніатюрномъ масштабѣ; поля представляются простыми выгонами столь небольшихъ размѣровъ, что съ этой высоты раздѣляющія ихъ изгороди кажутся сѣтью изъ темнозеленыхъ нитей, наброшенною на болѣе блѣдную зелень травы. Атмосфера внизу темная и до такой степени окрашена лазурью, что то, что художники называютъ среднимъ разстояніемъ, тоже заимствуетъ этотъ оттѣнокъ, между тѣмъ какъ вдали горизонтъ самаго густого ультрамариноваго цвѣта. Пахотныхъ земель здѣсь мало; панорама открываетъ почти необозримую массу травъ и деревьевъ, покрывающихъ болѣе мелкіе холмы и долочки, расположенные въ кольцѣ болѣе крупныхъ. Такова Блакмурская долина.

Этотъ округъ представляетъ не только топографическій, но и историческій интересъ. Блакмурская долина была извѣстна въ прежнія времена подъ именемъ «Лѣсъ бѣлой лани» на основаніи любопытной легенды изъ царствованія короля Генриха III, повѣствующей о томъ, какъ нѣкій Томасъ де ла Линдъ, убившій бѣлую лань, которую передъ тѣмъ пощадилъ самъ король, былъ присужденъ къ тяжелой пенѣ. Въ тѣ дни и сравнительно до недавнихъ временъ эта мѣстность была покрыта непроходимыми лѣсами. Даже и теперь о прежнемъ ея состояніи еще свидѣтельствуютъ старинныя дубовыя рощи и неправильныя полосы строеваго лѣса, еще уцѣлѣвшія на ея склонахъ, равно какъ и дуплистыя деревья, защищающія пастбища отъ солнечныхъ лучей.

Лѣса исчезли, но сохранились нѣкоторые стародавніе обычаи, процвѣтавшіе подъ ихъ сѣнью. Впрочемъ, многіе изъ нихъ живутъ теперь въ значительно измѣненной формѣ. Такъ, напримѣръ, въ описываемый нами вечеръ майскій хороводъ воскресалъ подъ видомъ клубнаго праздника или клубной процессіи, какъ его здѣсь называли.

Это было интересное событіе для болѣе молодыхъ обитателей Марлотта, хотя истинный интересъ его ускользалъ отъ вниманія участниковъ празднества. Его особенность заключалась не столько въ сохраненіи обычая совершать торжественное шествіе и танцевать каждый годъ въ одинъ издавна опредѣленный день, сколько въ томъ, что члены этой процессіи были исключительно женщины. Въ мужскихъ клубахъ такія празднества были менѣе необычны, хотя представляли уже отживающее явленіе, но, благодаря ли природной застѣнчивости болѣе нѣжнаго пола, или саркастическому отношенію къ его представительницамъ родственниковъ мужчинъ, тѣ женскіе клубы, которые еще оставались, лишились мало-по-малу своей славы и неприкосновенности. Одинъ только марлоттскій клубъ поддерживалъ во всей полнотѣ традицію мѣстнаго праздника Цереры. Онъ совершалъ свою процессію сотни лѣтъ передъ тѣмъ и продолжалъ совершать ее и теперь.

Члены процессіи были всѣ въ бѣлыхъ платьяхъ — свѣтлое напоминаніе временъ стараго режима, когда веселье и майскій хороводъ были синонимами, тѣхъ временъ, когда привычка во все углубляться не низвела еще душевныя движенія на уровень монотонной умѣренности. Торжество начиналось тѣмъ, что процессія, выстроившись въ пары, обходила приходъ. Идеальный и реальный элементы слегка сталкивались между собою, когда освѣщенныя солнцемъ фигуры женщинъ и дѣвушекъ вырисовывались на фонѣ зеленыхъ изгородей и обвитыхъ плющемъ фасадовъ домовъ, такъ какъ хотя всѣ онѣ были въ бѣлыхъ одѣяніяхъ, но нельзя было бы найти между ними и двухъ совсѣмъ одинаковыхъ бѣлыхъ цвѣтовъ. Одни платья были чисто-бѣлыя, въ другихъ замѣчался синеватый оттѣнокъ, иныя, на болѣе пожилыхъ женщинахъ (быть можетъ, пролежавшія нѣсколько лѣтъ безъ употребленія), переходили въ желтовато-мертвенную тѣнь и приближались по покрою къ эпохѣ Георговъ.

Вдобавокъ къ этому отличію, бѣлому платью, каждая женщина и дѣвушка держала въ правой рукѣ чисто оструганный ивовый прутъ, а въ лѣвой пучокъ бѣлыхъ цвѣтовъ.

Въ процессіи было нѣсколько немолодыхъ и даже пожилыхъ женщинъ, и ихъ посеребренные сѣдиною волосы и морщинистыя лица, носившія разрушительные слѣды времени и заботъ, производили странное, но, во всякомъ случаѣ, трогательное впечатлѣніе среди этого юнаго цвѣтника. Пожалуй, относительно каждой изъ этихъ женщинъ, умудренныхъ житейскомъ опытомъ и тревогами, можно было сдѣлать больше выводовъ и заключеній, чѣмъ объ ея молодыхъ подругахъ, когда, мысленно созерцая надвигающуюся къ ней старость, она говорила о ней: «не радуетъ она меня». Но минуемъ старшихъ, чтобы перейти къ тѣмъ, въ которыхъ жизнь трепетала со всею энергіей и жаромъ юныхъ лѣтъ.

Молодыя дѣвушки составляли большинство процессіи, и ихъ роскошныя косы отливали на солнцѣ всевозможными тонами — и золотистымъ, и чернымъ, и каштановымъ. У однѣхъ были красивые глаза, у другихъ красивый носъ, у третьихъ красивый ротъ и красивый станъ; нѣкоторыя, можетъ быть, были красивы во всѣхъ деталяхъ своей внѣшности. По тѣмъ усиліямъ, съ какими онѣ складывали губы въ чинную улыбку, являясь напоказъ передъ народомъ, по ихъ неумѣнью держать голову и придавать невозмутимое выраженіе своимъ чертамъ видно было съ перваго взгляда, что это настоящія сельскія дѣвушки, не привыкшія встрѣчать взоры толпы.

И подобно тому, какъ каждую изъ нихъ безъ исключенія грѣло снаружи майское солнце, такъ и внутри у каждой изъ нихъ было свое маленькое солнышко, которое ласкало ей душу: какая-нибудь мечта, привязанность, какая-нибудь невинная склонность, или, наконецъ, далекая, недосягаемая надежда, быть можетъ, осужденная на голодную смерть, но все еще упорно жившая, какъ можетъ жить только надежда. Такимъ образомъ, у всѣхъ у нихъ былъ радостный, а у многихъ даже веселый видъ.

Онѣ миновали трактиръ подъ вывѣскою «Чистый Хмель» и хотѣли свернуть съ большой дороги, чтобъ пройти чрезъ калитку на лугъ, когда одна изъ нихъ сказала:

— Боже милостивый! Смотри, Тессъ^[1] Дорбифильдъ, вѣдь, это твой отецъ ѣдетъ домой въ коляскѣ!

Одна изъ юныхъ клубистокъ обернулась при этомъ восклицаніи. Это была прелестная стройная дѣвушка; пожалуй, она и не превосходила своею красотой нѣкоторыхъ другихъ, но ея выразительный пунцовый ротикъ и большіе невинные глаза дѣлали еще краснорѣчивѣе чудный цвѣтъ лица и изящную фигуру. Въ волосахъ у нея была красная лента; среди всей этой облеченной въ бѣлыя одѣянія процессіи только одна она могла похвастаться такимъ яркимъ украшеніемъ. Когда она оглянулась, Дорбифильдъ уже ѣхалъ по дорогѣ въ кабріолетѣ, принадлежавшемъ хозяину трактира «Чистый Хмель»; кудрявая и плотная дѣвица, засучивъ рукава платья выше локтей, правила экипажемъ. То была бойкая служанка заведенія, по временамъ исполнявшая въ качествѣ фактотума должности грума и возницы. Дорбифильдъ, откинувшись назадъ съ блаженною миной и зажмуривъ глаза, размахивалъ руками надъ головой и распѣвалъ медленнымъ речитативомъ:

— У меня большой фамильный склепъ въ Кингсбирѣ — и знатные предки лежатъ тамъ въ свинцовыхъ гробахъ!

Клубистки принялись пересмѣиваться, за исключеніемъ той, которую звали Тессъ, — въ ней медленно началъ закипать гнѣвъ при мысли, что ея отецъ служитъ посмѣшищемъ ея подругамъ.

— Онъ усталъ, вотъ и все, — торопливо сказала она, — и попросилъ подвезти его домой, потому что наша лошадь ныньче отдыхаетъ.

— Ну, проста же ты, Тессъ, — заговорили товарки. — Не видишь развѣ, что онъ подгулялъ на базарѣ? Ха, ха, ха!

— Слушайте, я съ вами больше ни шагу не сдѣлаю, если вы будете насмѣхаться надъ нимъ! — вскричала Тессъ, и румянецъ, покрывавшій ея щеки, разлился на все ея лицо и шею. Глаза ея сдѣлались влажными и взглядъ поникъ до земли. Видя, что онѣ не на шутку огорчили ее, дѣвушки ничего больше не сказали, и порядокъ снова возстановился. Гордость не позволила Тессъ оглянуться еще разъ, чтобы допытаться, что значило поведеніе ея отца, если только оно что-нибудь значило, и она направилась вмѣстѣ со всею процессіей къ огороженной лужайкѣ, гдѣ должны были происходить танцы. Къ тому времени, когда онѣ дошли до поляны, она совсѣмъ успокоилась, похлопывала сосѣдку своимъ ивовымъ прутомъ и разговаривала, какъ всегда.

Въ эту пору своей жизни Тессъ Дорбифильдъ была ничто иное, какъ сосудъ душевныхъ движеній, не подкрашенныхъ опытомъ. Ея полный красный ротикъ еще не отлился въ окончательную форму и нижняя губа какъ-то особенно подталкивала верхнюю, когда онѣ обѣ сходились, выговаривая какое-нибудь слово.

Различныя фазы изъ ея дѣтства проглядывали еще до сихъ поръ въ ея наружности. Когда она шла сегодня въ процессіи, то, несмотря на пышный разцвѣтъ въ ней женственности, вы могли бы подчасъ уловить ея двѣнадцатый годъ на ея щекахъ или девятый въ шаловливомъ блескѣ ея глазъ, и даже ея пятый годъ мелькалъ порою въ изгибахъ ея рта.

Однакожь, мало кто замѣчалъ это, и еще меньше было людей, считавшихъ нужнымъ принимать это въ соображеніе. Незначительное меньшинство — большею частью пришлые люди — заглядывались на нее при случайной встрѣчѣ, мгновенно очаровывались ея свѣжестью и задавались вопросомъ, придется ли имъ еще когда-нибудь увидать ее; но для всѣхъ почти она была прелестною, характерною деревенскою дѣвушкой и только.

Дорбифильдъ совсѣмъ исчезъ изъ вида въ своей тріумфальной колесницѣ, ввѣренной управленію трактирной служанки, клубъ вошелъ въ назначенное мѣсто и начались танцы. Такъ какъ мужчинъ не было въ ихъ компаніи, то дѣвушки танцовали первое время другъ съ дружкой, но когда сталъ приближаться часъ, въ который кончались работы, то мужскіе представители населенія Марлотта, а также праздношатающіеся и прохожіе стали собираться вокругъ лужайки и, повидимому, многіе изъ нихъ были не прочь выбрать себѣ даму.

Среди этихъ зрителей было трое молодыхъ людей изъ высшаго слоя общества, съ маленькими сумками за плечами и толстыми палками въ рукахъ. Ихъ общее сходство и послѣдовательность возраста заставляли догадываться, что они братья, какъ это и было на самомъ дѣлѣ. На старшемъ былъ бѣлый галстукъ, высокій жилетъ и шляпа съ узкими полями, какія носятъ викаріи англиканской церкви; второй былъ еще не кончившій курса студентъ; что касается третьяго и младшаго, то для характеристики его врядъ ли было бы достаточно одного его внѣшняго вида; въ его глазахъ и костюмѣ было что-то незамкнутое, открытое, дававшее поводъ думать, что едва ли онъ уже успѣлъ вступить на какую-либо профессіональную колею. Можно было только заранѣе сказать, что это юноша, пробующій изучать то ту, то другую спеціальность, хватающійся за все, но не остановившійся пока ни на чемъ.

Эти три брата говорили своимъ случайнымъ знакомцамъ, что они рѣшили воспользоваться весенними каникулами, чтобы пройти пѣшкомъ Блакмурскую долину, направляя свой путь къ юго-западу отъ города Шастона, лежащаго на сѣверо-востокѣ.

Они облокотились на калитку у большой дороги и спросили, что означаютъ эти танцы и дѣвушки въ бѣлыхъ платьяхъ. Двое старшихъ, очевидно, не думали здѣсь мѣшкать, но младшаго, казалось, очень забавляли зрѣлище цѣлой толпы дѣвушекъ, танцевавшихъ безъ кавалеровъ, и онъ нисколько не спѣшилъ оторваться отъ него. Онъ снялъ свою сумку, положилъ ее вмѣстѣ съ палкой на заваленку и отворилъ калитку.

— Куда это ты, Энджелъ? — спросилъ старшій братъ.

— Мнѣ вздумалось повертѣться немножко съ ними. Да почему бы и всѣмъ намъ не отправиться… хоть на нѣсколько минутъ… вѣдь, это не задержитъ насъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, пустяки! — возразилъ старшій. — Танцовать публично съ деревенскою толпой… а если насъ кто увидитъ? Пойдемъ-ка дальше, а то мы не успѣемъ добраться засвѣтло до Стауркасля; ближе его нѣтъ мѣста, гдѣ мы могли бы найти ночлегъ; притомъ же, разъ я уже взялъ на себя трудъ захватить Отвѣтъ Агностицизму, то намъ надо будетъ проштудировать еще одну главу, прежде чѣмъ мы ляжемъ спать.

— Хорошо, я черезъ пять минутъ догоню тебя и Кутберта, не ждите меня; даю честное слово, Феликсъ, что догоню васъ.

Оба старшихъ брата довольно неохотно оставили его и отправились дальше, взявши его сумку, чтобъ ему не такъ трудно было догонять ихъ, и младшій вошелъ на поляну.

— Какая жалость! — сказалъ онъ любезнымъ тономъ, обращаясь къ двумъ или тремъ дѣвушкамъ, стоявшимъ ближе къ нему, когда наступилъ перерывъ въ танцахъ. — Гдѣ же ваши кавалеры, мои милыя?

— Они еще не покончили съ работой, — отвѣтила одна дѣвушка побойчѣе. — Они скоро соберутся. А покамѣстъ, сэръ, не желаете ли вы замѣнить ихъ?

— Да, конечно. Но что значитъ одинъ кавалеръ при такомъ множествѣ дамъ?

— Все лучше, чѣмъ ни одного. Не очень-то весело плясать съ своею же сестрой. Ну, что же, сэръ, выбирайте!

— Шш… можно ли быть такою назойливою! — сказала другая, болѣе застѣнчивая дѣвушка.

Молодой человѣкъ, приглашенный такимъ образомъ принять участіе въ танцахъ, окинулъ взглядомъ дѣвушекъ и попытался было провести между ними сравненіе, но такъ какъ вся эта группа была совершенно нова для него, то онъ и не могъ сдѣлать настоящаго выбора. Онъ взялъ чуть ли не первую попавшуюся ему подъ руку, и это оказалась не та, которая говорила съ нимъ и надѣялась быть избранной, а также и не Тессъ Дорбифильдъ. Родословная, прадѣдовскія гробницы, старинныя хроники и д’орбервильскія черты лица были безсильны хотя бы даже настолько помочь Тессъ въ ея житейской борьбѣ, чтобы привлечь на ея сторону бальнаго кавалера въ ущербъ зауряднымъ крестьянкамъ. Вотъ что значитъ нормандская кровь безъ поддержки викторіанскихъ капиталовъ.

Имя дѣвушки, затмившей всѣхъ другихъ, осталось для насъ неизвѣстнымъ, но она возбудила общую зависть, какъ первая, которой въ этотъ вечеръ выпало на долю счастье танцовать съ настоящимъ кавалеромъ. Однакожь, такова сила примѣра, что молодые люди изъ села, не спѣшившіе входить въ калитку, пока имъ не перерѣзалъ пути незваный пришелецъ, повысыпали теперь одинъ за другимъ на лужайку и вскорѣ среди танцующихъ парочекъ замѣтно запестрѣли фигуры деревенскихъ парней, такъ что подъ конецъ даже самая некрасивая женщина въ клубѣ была избавлена отъ печальной участи исполнять въ танцахъ роль кавалера.

Раздался бой церковныхъ часовъ и молодой студентъ сказалъ, что ему пора уходить… онъ и такъ черезъ-чуръ увлекся и забылъ, что ему надо нагнать своихъ спутниковъ. Когда онъ выходилъ изъ круга, взоръ его упалъ на Тессъ Дорбифильдъ, большіе глаза которой, если ужь говорить правду, выражали легкій упрекъ за то, что онъ не выбралъ ея. Онъ тоже пожалѣлъ, что, благодаря своей нерасторопности, не обратилъ на нее вниманія, и съ этимъ впечатлѣніемъ сошелъ съ поляны.

Такъ какъ онъ сильно запоздалъ, то пустился теперь, какъ стрѣла, по тропинкѣ между изгородями, по направленію къ западу, вскорѣ миновалъ оврагъ и сталъ подниматься на слѣдующій откосъ. Онъ еще не нагналъ братьевъ, но остановился перевести духъ и оглянулся назадъ. Онъ могъ еще видѣть бѣлыя фигуры дѣвушекъ, кружившіяся на зеленой полянѣ, такъ, какъ онѣ кружились, когда и онъ былъ среди нихъ. Повидимому, онѣ уже совсѣмъ забыли о немъ.

Забыли всѣ, за исключеніемъ, быть можетъ, одной. Эта бѣлая фигура стояла въ сторонѣ отъ другихъ, у плетня. Онъ узналъ въ ней красивую дѣвушку, съ которой ему не пришлось танцовать. Какъ ни ничтожно было это обстоятельство, однако, онъ инстинктивно почувствовалъ, что она обижена его невниманіемъ. Онъ подосадовалъ, что не пригласилъ ея, подосадовалъ, что не спросилъ, какъ ее зовутъ. Она была такъ скромна и такъ патетична, она казалась такою кроткой въ своемъ воздушномъ бѣломъ платьѣ, что онъ понялъ въ эту минуту, что поступилъ какъ дуракъ.

Какъ бы то ни было, горю уже нельзя было помочь и онъ повернулся и пошелъ скорымъ шагомъ, переставъ думать объ этомъ предметѣ.

III.

Что касается Тессъ Дорбифильдъ, то ей не такъ легко удалось изгнать это событіе изъ своихъ мыслей. У нея надолго прошла охота танцовать, хотя она могла бы имѣть сколько угодно кавалеровъ; но, увы, они не выражались такъ изящно, какъ молодой незнакомецъ. Лишь тогда, когда его фигура совсѣмъ исчезла на холмѣ въ сіяніи послѣднихъ солнечныхъ лучей, Тессъ стряхнула съ себя мимолетную грусть и приняла приглашеніе подошедшаго къ ней кавалера.

Она осталась на кругу до сумерокъ и танцовала съ нѣкоторымъ увлеченіемъ, но такъ какъ сердце ея пока еще было свободно, то она просто наслаждалась танцами, какъ размѣреннымъ движеніемъ, и при видѣ «сладкихъ мукъ, горькихъ радостей, чудныхъ терзаній и пріятныхъ томленій», которыя испытывали дѣвушки, уже нашедшія себѣ жениховъ, она врядъ ли подозрѣвала, на что способна сама въ дѣлѣ нѣжной страсти. Пререканія и ссоры молодыхъ парней изъ-за чести танцовать съ ней «жигу» слегка возбуждали ее, — и только, а когда они становились черезъ-чуръ громогласными, она спѣшила усмирить ихъ.

Тессъ осталась бы, пожалуй, и дольше, по ей вспомнилась странная штука, которую выкинулъ ея отецъ. Тревожась о немъ и недоумѣвая, куда же онъ дѣвался, она отдѣлилась отъ танцующихъ и направила шаги къ концу деревни, гдѣ стоялъ отцовскій коттэджъ.

Она еще находилась въ нѣсколькихъ десяткахъ ярдовъ отъ дома, какъ до нея стали доноситься другіе ритмическіе звуки, не похожіе на тѣ, отъ которыхъ она удалялась, — эти звуки были такъ знакомы ей, такъ хорошо знакомы. То были правильно слѣдовавшіе одинъ за другимъ удары, раздававшіеся извнутри дома и производимые стремительнымъ качаніемъ люльки на каменномъ полу, и въ тактъ этому движенію женскій голосъ пѣлъ быстрымъ галопомъ популярную пѣсню о Пестрой коровѣ:

«Въ зеленой дубравѣ лежала она.

Приди, мой дружокъ, я тебѣ укажу!»…

По временамъ качанье люльки и пѣніе разомъ прерывались и, вмѣсто пѣсни, слышалось тогда восклицаніе самаго высокаго тембра, какой только можно себѣ представить:

— Да хранитъ Господь твои брилліантовые глазки! И восковыя щечки! И атласныя ножки! И все твое ангельское тѣльце!

Послѣ этого воззванія опять начиналось качаніе и пѣніе, и Пестрая корова снова выступала на сцену. Въ такомъ положеніи были дѣла, когда Тессъ отворила дверь и, остановившись на рогожкѣ, постланной у входа, окинула взглядомъ комнату.

Внутренность коттэджа, несмотря на оглашавшее его пѣніе, наполнила душу дѣвушки невыразимымъ уныніемъ. Послѣ веселаго праздника, бѣлыхъ платьевъ, букетовъ, оживленныхъ танцевъ на зеленой муравѣ, послѣ вспышки нѣжнаго чувства къ незнакомцу, какой переходъ къ угрюмой меланхоліи этого зрѣлища, освѣщеннаго одною свѣчкой! Кромѣ рѣзкаго контраста, она почувствовала жестокіе укоры совѣсти: она должна была бы вернуться раньше и помочь матери въ домашнихъ дѣлахъ, вмѣсто того, чтобы беззаботно веселиться внѣ дома. Вотъ стоитъ ея мать, окруженная дѣтьми, все за тѣмъ же занятіемъ, за какимъ Тессъ оставила ее, — развѣшиваніемъ бѣлья, вымытаго еще въ понедѣльникъ и, какъ всегда, залежавшагося до конца недѣли. Изъ этого самаго корыта, — Тессъ почувствовала это съ ужаснымъ угрызеніемъ, — было вынуто наканунѣ бѣлое платье, въ которомъ она щеголяла сегодня и подолъ котораго она такъ неряшливо запачкала о росистую траву, — платье, скатанное и выглаженное руками ея матери.

Миссисъ Дорбифильдъ держалась, по обыкновенію, на одной ногѣ возлѣ корыта, а другою, какъ мы уже упоминали, качала своего маленькаго ребенка со всею энергіей, какая еще оставалась въ ней послѣ цѣлаго дня, проведеннаго за стиркой.

Стукъ-стукъ, — громыхала люлька, пламя свѣчки вытягивалось и въ быстрой пляскѣ то поднималось, то опускалось, съ локтей миссисъ Дорбифильдъ капала вода, а пѣсня стремительно приближалась къ концу послѣдней строфы, и все это время мать не сводила глазъ съ дочери. Даже и теперь, обремененная кучей дѣтей, Джоанна Дорбифильдъ была страстная любительница музыки. Какъ только какая-нибудь пѣсенка проникала изъ внѣшняго міра въ Блакмурскую долину, мать Тессъ подхватывала ее и въ одну недѣлю успѣвала затвердить мотивъ.

На чертахъ ея еще свѣтился слабый отблескъ свѣжести и даже красоты, свидѣтельствовавшій о томъ, что прелестная наружность, которой могла похвалиться Тессъ, была, главнымъ образомъ, унаслѣдована ею отъ матери, и, стало быть, не имѣла ничего общаго съ рыцарскими, историческими временами.

— Дай, я покачаю, вмѣсто тебя, колыбель, мама, — ласково сказала дочь. — Или лучше я сниму это платье и помогу тебѣ выжимать бѣлье. Я думала, что ты давно уже покончила съ нимъ.

Мать не сердилась на Тессъ за то, что она такъ надолго предоставила ея единичнымъ усиліямъ всю домашнюю работу; вообще, она рѣдко дѣлала ей подобные упреки, не особенно чувствуя надобность въ ея помощи, такъ какъ главное средство облегчать себѣ ежедневные труды заключалось для нея въ томъ, чтобы ихъ постоянно откладывать. Но сегодня она была даже въ еще болѣе благодушномъ настроеніи. Ея материнскій взоръ выражалъ какую-то мечтательность, какую-то озабоченность, восторженность, которой молодая дѣвушка не могла понять.

— Ну, я рада, что ты вернулась, — сказала мать, какъ только изъ ея устъ вылетѣлъ послѣдній звукъ пѣсни. — Во-первыхъ, я должна сходить за отцомъ, а, главное, мнѣ хочется разсказать тебѣ, что случилось. То то ты удивишься, моя куколка, когда узнаешь!

— Случилось? Пока я была на праздникѣ? — спросила Тессъ.

— Ну, да!

— Такъ не потому ли отецъ разыгралъ изъ себя такого шута въ коляскѣ? Что это ему вздумалось? Я была готова провалиться сквозь землю отъ стыда.

— Это все одно къ одному. Слушай, Тессъ, оказывается, что мы самаго знатнаго и высокаго рода во всемъ графствѣ; наши предки жили еще гораздо раньше Оливера Грёмбля, во времена поганыхъ турокъ. У насъ есть и памятники, и склепы, и гербы, и латы, и чего-чего только нѣтъ! Въ царствованіе короля Карла насъ сдѣлали рыцарями Королевскаго Дуба и настоящая наша фамилія Дорбервиль… Ну, затрепетало твое сердечко отъ такихъ вѣстей? Вотъ поэтому-то отецъ и пріѣхалъ домой въ коляскѣ, а вовсе не оттого, что онъ напился, какъ думали люди.

— Я рада это слышать. Что-жь, мама, будетъ намъ какая-нибудь польза отъ этой исторіи?

— Еще бы! Говорятъ, что намъ будетъ теперь великая перемѣна въ жизни. Разумѣется, какъ только это станетъ извѣстно, такъ къ намъ наѣдетъ въ каретахъ видимо невидимо народу изъ такихъ же знатныхъ фамилій. Отецъ узналъ объ этомъ, когда возвращался домой изъ Стауркасля, и все по порядку пересказалъ мнѣ.

— А гдѣ же теперь отецъ? — спросила вдругъ Тессъ.

Мать, вмѣсто прямого отвѣта, отклонилась въ сторону.

— Онъ заходилъ ныньче къ доктору въ Стауркаслѣ. Никакой чахотки у него нѣтъ. Докторъ говоритъ, что сердце у него обросло жиромъ. Вотъ такимъ манеромъ.

Говоря это, Джоанна Дорбифильдъ изогнула большой и указательный пальцы въ форму буквы е, а указательнымъ пальцемъ другой руки стала иллюстрировать свои слова.

— Въ настоящую минуту, говоритъ докторъ отцу, ваше сердце совсѣмъ окружено вотъ здѣсь и еще вотъ здѣсь, а это мѣсто, говоритъ, пока еще свободно. Какъ только, говоритъ, оба конца встрѣтятся, — мистрисъ Дорбифильдъ сомкнула пальцы въ полный кругъ, — вы, говоритъ, уйдете отъ насъ, какъ тѣнь, мистеръ Дорбифильдъ. Вы можете протянуть десять лѣтъ и можете умереть черезъ десять мѣсяцевъ или десять дней.

На лицѣ Тессъ изобразилась тревога. Неужели ея отецъ можетъ такъ скоро скрыться за непроницаемую мглу, несмотря на внезапно явившееся къ нимъ величіе?

— Но гдѣ же отецъ? — снова спросила она.

Мать состроила жалостную мину.

— Ну, сдѣлай милость, не гнѣвайся! Бѣдный старикъ, онъ такъ ослабъ послѣ того, какъ его взбудоражили этою новостью, что отправился съ полчаса тому назадъ къ Ролливеру. Ему надо набраться силъ къ завтрашнему путешествію съ этимъ грузомъ пчелиныхъ ульевъ, которые мы должны же доставить во-время, будь мы знатнаго или незнатнаго рода. Ему придется встать вскорѣ послѣ полуночи, потому что, вѣдь, это не близко.

— Набраться силъ! — съ негодованіемъ воскликнула Тессъ, и изъ глазъ ея брызнули слезы. — О, Господи! Идти въ трактиръ для того, чтобы набраться силъ! А ты, мама, еще потакаешь ему!

Ея упрекъ и тонъ, которымъ она его произнесла, казалось, наполнили собой всю комнату и придали устрашенный видъ и мебели, и свѣчкѣ, и дѣтямъ, игравшимъ тутъ же, и лицу матери.

— Нѣтъ, — обиженно сказала Джоанна, — я не потакаю ему. Я все ждала тебя, чтобы ты присмотрѣла за домомъ, пока я схожу за отцомъ.

— Лучше я пойду.

— Ахъ, нѣтъ, Тессъ! Это, право, ни къ чему не поведетъ!

Тессъ не настаивала. Ей было извѣстно, что значитъ нежеланіе матери пустить ее вмѣсто себя. Пальто и шляпа мистрисъ Дорбифильдъ уже были предусмотрительно разложены на стулѣ возлѣ нея, совсѣмъ готовыя для задуманной ею экскурсіи, поводъ къ которой почтенная матрона оплакивала болѣе, нежели самую необходимость ее предпринять.

— И отнеси въ сарай Оракулъ, — продолжала она, торопливо вытирая руки и одѣваясь.

Оракулъ представлялъ изъ себя старинную толстую книгу, лежавшую на столѣ около мистрисъ Дорбифильдъ и до того истрепавшуюся отъ ношенія въ карманѣ, что поля уже совсѣмъ подошли къ буквамъ. Тессъ взяла ее, и мать отправилась въ путь.

Эти путешествія въ трактиръ въ поискахъ за безпомощнымъ супругомъ до сихъ поръ еще оставались однимъ изъ немногихъ удовольствій мистрисъ Дорбифильдъ среди грязи и возни, неразлучныхъ съ воспитаніемъ дѣтей. Для нея было истиннымъ счастьемъ найти мужа у Ролливера и посидѣть тамъ рядомъ съ нимъ часокъ-другой, отбросивъ на это время всѣ хлопоты и попеченія о дѣтяхъ. Какое-то чудное сіяніе, словно багряный блескъ заката разливалъ тогда свой свѣтъ на ея жизнь. Заботы и всѣ другіе реальные факты принимали въ ея глазахъ метафизическую неосязаемость, спускаясь до уровня незначительныхъ мозговыхъ явленій, удобныхъ для спокойнаго созерцанія, а не стояли предъ ней, какъ неотвязчивыя конкретныя вещи, терзающія и душу, и тѣло. Малыши казались ей на разстояніи болѣе привлекательною и желанною собственностью, чѣмъ обыкновенно; мелкія событія повседневной жизни становились юмористическими и забавными, когда она припоминала ихъ у Ролливера. Она испытывала почти то же чувство, какое наполняло ее въ тѣ дни, когда, сидя на этомъ самомъ мѣстѣ, возлѣ своего теперешняго мужа, въ то время еще жениха, и закрывая глаза на его нравственные недостатки, она видѣла въ немъ лишь идеальный образъ своего возлюбленнаго.

Оставшись одна съ дѣтьми, Тессъ первымъ дѣломъ отправилась въ сарай и запрятала Оракулъ въ солому. Странный суевѣрный ужасъ, который питала мистрисъ Дорбифильдъ къ этой замасленной книгѣ, не позволялъ ей продержать ее въ домѣ хотя бы одну только ночь, и потому, всякій разъ, какъ ей приходила охота заглянуть въ нее, она тотчасъ же послѣ того уносила ее назадъ въ сарай. Между матерью съ ея стариннымъ хламомъ быстро отживающихъ суевѣрій, народныхъ легендъ, мѣстнаго діалекта и пѣсенъ, переходившихъ изъ устъ въ уста, и дочерью, прошедшей шесть классовъ въ народной школѣ подъ руководствомъ учительницы изъ Лондона, лежала пропасть, обнимавшая не меньше двухъ столѣтій. Когда онѣ были вмѣстѣ, то вѣкъ Іакововъ и вѣкъ Викторіи сближались между собою.

Возвращаясь по садовой тропинкѣ, Тессъ раздумывала о томъ, что собственно желала узнать ея мать, совѣщаясь сегодня съ Оракуломъ. Она догадывалась, что это имѣло отношеніе къ только что сдѣланному открытію, но не подозрѣвала, что мать загадывала ни о чемъ другомъ, какъ объ ея же судьбѣ. Однакожь, отогнавъ эти мысли, она уложила спать меньшихъ дѣтей, а сама съ помощью девятилѣтняго брата Абрагама и двѣнадцатилѣтней сестры Элизы-Луизы, которую домашніе звали «Лиза-Лу», стала прыскать бѣлье, высушенное за день. Между Тессъ и Лиза-Лу былъ промежутокъ въ четыре года (двое дѣтей, заполнявшихъ его, умерли еще въ младенчествѣ), что давало ей право, когда она оставалась одна съ братьями и сестрами, принимать на себя роль второй матери. За Абрагамомъ шли двѣ дѣвочки, Гопъ и Модести, потомъ трехлѣтній мальчуганъ и, наконецъ, крошка въ колыбели, которому только что минулъ годъ.

Всѣ эти юныя души были пассажирами на Дорбифильдскомъ кораблѣ и относительно своихъ удовольствій, своихъ нуждъ, своего здоровья и даже существованія всецѣло зависѣли отъ двухъ старшихъ Дорбифильдовъ. Если главы Дорбифильдской семьи направляли свой путь къ бѣдности, невзгодамъ, голоду, болѣзнямъ, униженіямъ, смерти, — туда же принуждены были плыть вмѣстѣ съ ними эти шестеро маленькихъ узниковъ, запрятанныхъ подъ люками, шесть безпомощныхъ существъ, которыхъ никто не спрашивалъ, хотятъ ли они жить на какихъ бы то ни было условіхъ, тѣмъ менѣе на такихъ суровыхъ условіяхъ, какія были связаны съ принадлежностью къ неустойчивой семьѣ Дорбифильдовъ. Любопытно было бы знать, въ силу какого авторитета поэтъ, философія котораго считается въ наши дни столь же глубокой и истинной, сколько стихъ его чистъ и воздушенъ, въ силу какого авторитета этотъ поэтъ говоритъ о «святомъ планѣ природы»^[2]?

Время шло, а ни отецъ, ни мать не возвращались. Тессъ выглянула за дверь и мысленно обѣжала Марлоттъ. Деревня закрывала глаза. Всюду тушили свѣчи и лампы: она видѣла въ своемъ воображеніи гасильникъ и протянутую руку.

Что мать пошла за отцомъ, это значило просто-на-просто, что надо идти теперь за двоими. Тессъ начала соображать, что человѣкъ не особенно крѣпкаго здоровья, собирающійся вскорѣ послѣ полуночи въ далекій путь, не долженъ бы сидѣть въ этотъ поздній часъ въ трактирѣ и вспрыскивать тамъ древность своего рода.

— Абрагамъ, — сказала она маленькому брату, — надѣнь-ка шляпу, ступай къ Ролливеру, ты, вѣдь, не боишься? И посмотри, тамъ ли отецъ и мать?

Мальчикъ быстро вскочилъ съ мѣста, отворилъ дверь и скрылся во мракѣ ночи. Прошло еще полчаса: ни отецъ, ни мать, ни сынъ не возвращались. Повидимому, коварный трактиръ заманилъ въ свои силки и опуталъ ими и Абрагама, точно такъ же, какъ его родителей.

— Мнѣ надо пойти самой, — сказала Тессъ.

Тогда Лиза-Лу легла спать, а Тессъ, заперевъ ихъ всѣхъ, пошла по темной, кривой улицѣ, не разсчитанной на скорое движеніе, — улицѣ, проложенной въ тѣ времена, когда люди еще не дорожили каждымъ дюймомъ земли и когда для подраздѣленія дня довольствовались часами объ одной стрѣлкѣ.

IV.

Трактиръ Ролливера, единственная пивная на этомъ концѣ длиннаго и разбросаннаго селенія, имѣла только половинный патентъ. Вслѣдствіе этого, такъ какъ по закону никто не могъ пить въ самомъ помѣщеніи, то всѣ явныя удобства для потребителей строго ограничивались небольшимъ столомъ, дюймовъ шесть ширины и ярда два длины, прикрѣпленнымъ посредствомъ проволоки къ садовой изгороди, и представлявшимъ изъ себя, такимъ образомъ, нѣчто вродѣ прилавка. Жаждущіе прохожіе пили, стоя на дорогѣ, и затѣмъ ставили свои кружки на этотъ столъ, подонки выливали на пыльную землю, на манеръ полинезійцевъ, и жалѣли, что не могутъ спокойно расположиться въ самомъ домѣ.

Это мы говоримъ о постороннихъ. Но были и мѣстные потребители, питавшіе такое же желаніе, а твердая воля съумѣетъ преодолѣть всякія препятствія.

Въ просторной спальнѣ верхняго этажа, окно которой было густо завѣшено большою шерстяною шалью, недавно только разжалованною въ занавѣски трактирщицей, м-съ Ролливеръ, собралось въ описываемый вечеръ около двѣнадцати человѣкъ, искавшихъ блаженства, обрѣтаемаго въ винныхъ парахъ; все это были старожилы съ ближайшаго конца Шарлотта и завсегдатаи этого убѣжища. Не одна только отдаленность трактира подъ вывѣской «Чистый Хмель», таверны съ полнымъ патентомъ, находившейся на другомъ концѣ неправильно раскинувшейся деревни, дѣлала ея удобства совершенно недоступными для обитателей этой части села; гораздо болѣе важный вопросъ, крѣпость напитковъ, являлся подтвержденіемъ общему мнѣнію, что лучше пить у Ролливера, забравшись подъ самую крышу, чѣмъ у другого трактирщика въ его обширномъ домѣ.

Громоздкая кровать подъ балдахиномъ, стоявшая въ этой комнатѣ, служила сидѣньемъ для нѣсколькихъ лицъ, занявшихъ три ея стороны, двое посѣтителей взлѣзли на коммодъ, одинъ сидѣлъ на дубовомъ сундукѣ, двое на умывальномъ столѣ, еще одинъ на табуретѣ и, такимъ образомъ, всѣ нашли возможность размѣститься довольно удобно. Къ этому времени они успѣли достигнуть той степени внутренняго удовлетворенія, когда душа растворяется и, распространяясь за предѣлы тѣла, наполняетъ окружающую обстановку теплымъ дыханіемъ своей личности. Среди этого процесса комната со стоявшею въ ней мебелью становилась въ ихъ глазахъ все величественнѣе и роскошнѣе; шаль, висѣвшая на окнѣ, принимала видъ богатыхъ обоевъ; мѣдныя ручки коммода дѣлались похожими на золоченые дверные молотки, а рѣзные столбы у кровати представляли въ ихъ воображеніи нѣкоторое сродство съ великолѣпными колоннами Соломонова храма.

Разставшись съ Тессъ, мистрисъ Дорбифильдъ поспѣшно направилась сюда, отворила переднюю дверь, прошла нижнюю комнату, въ которой царилъ густой мракъ, и затѣмъ руками, очевидно, хорошо знакомыми съ секретами здѣшнихъ задвижекъ, отперла дверь наверхъ. По кривой лѣстницѣ ей ужь поневолѣ пришлось идти медленнѣе, и когда лицо ея выплыло изъ темноты надъ послѣднею ступенькой, то вся компанія, засѣдавшая въ спальнѣ, устремила на нее испуганные взоры.

— Это близкіе друзья, которыхъ я пригласила сюда, чтобъ угостить ихъ на собственный счетъ, — скороговоркой, какъ школьникъ, отвѣчающій урокъ, произнесла, заслышавъ шаги, м-съ Ролливеръ и осторожно выглянула на лѣстницу.

— Ахъ, это вы, мистрисъ Дорбифильдъ?… Господи, какъ вы меня напугали! Я думала, что это какой-нибудь фискалъ, подосланный правительствомъ.

Остальные члены конклава привѣтствовали м-съ Дорбифильдъ взглядами и кивками, а она двинулась къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ ея супругъ; онъ, ничего не замѣчая, распѣвалъ въ полголоса: «Я не хуже многихъ знатныхъ джентльменовъ. У меня большой фамильный склепъ въ Кингсбирѣ. Ни у кого во всемъ Уэссексѣ нѣтъ такихъ славныхъ предковъ, какъ у меня!»

— Мнѣ надо сказать тебѣ кое-что. Мнѣ пришелъ въ голову чудесный планъ, — шепнула ему на ухо жена, лицо которой такъ и сіяло радостью. — Да ну же, Джонъ, развѣ ты меня не видишь? — она растолкала его, а онъ, безсмысленно глядя на нее, продолжалъ свой речитативъ.

— Тссъ! Не пойте такъ громко, добрый сосѣдъ, — сказала трактирщица. — Что, если пройдетъ какой-нибудь правительственный чиновникъ? Вѣдь, онъ отниметъ тогда у меня патентъ!

— Онъ, конечно, сообщилъ вамъ нашу новость? — спросила м-съ Дорбифильдъ.

— Да, онъ далъ понять, въ чемъ дѣло. А какъ вы думаете вѣдь, это деньгами пахнетъ?

— О, въ этомъ-то вся штука! — тонко отвѣтила Джоанна Дорбифильдъ. — Во всякомъ случаѣ, не дурно быть сродни каретѣ, если даже и не приходится въ ней ѣздить.

Она понизила голосъ и, обратившись къ мужу, продолжала полушепотомъ:

— Я вспомнила, что въ Трантриджѣ, на краю Большой Охоты, живетъ знатная и богатая лэди, по фамиліи д’Орбервиль.

— А, что такое? — сказалъ сэръ Джонъ.

Она повторила свои слова.

— Эта лэди, навѣрное, намъ родственница, — прибавила она. — И я придумала послать къ ней Тессъ, чтобы заявить о нашемъ родствѣ.

— Да, это правда, что есть лэди съ такою фамиліей, теперь и я припоминаю, что есть, — сказалъ Дорбифильдъ. — Пасторъ Трингхэмъ упустилъ это изъ вида. Но она мелкота въ сравненіи съ нами; должно быть, какая-нибудь младшая вѣтвь нашей фамиліи, явившаяся гораздо позже временъ короля Нормана.

Пока обсуждался этотъ вопросъ, ни мужъ, ни жена не замѣтили, что въ комнату прокрался маленькій Абрагамъ и сталъ тихонько выжидать случая позвать родителей домой.

— Она богата и, конечно, приметъ дѣвочку подъ свое покровительство, — продолжала м-съ Дорбифильдъ, — и славное выйдетъ изъ этого дѣло. Я не вижу причины, почему бы двумъ вѣтвямъ одной фамиліи не познакомиться домами.

— Да, да, мы всѣ съ ней познакомимся! — весело прокричалъ Абрагамъ изъ-подъ кровати. — Мы всѣ отправимся къ ней въ гости, когда Тессъ будетъ жить у нея, и будемъ кататься въ ея каретѣ и носить черныя платья!

— Какъ ты попалъ сюда, мальчикъ? И что за вздоръ ты городишь? Ступай отсюда, поиграй пока на лѣстницѣ, мы сейчасъ придемъ за тобой!… Да, конечно, Тессъ должна пойти къ нашей родственницѣ. Она навѣрное понравится этой лэди… Тессъ, да не понравится! И очень возможно, что тогда на ней женится какой-нибудь знатный джентльменъ. Да я ужь это знаю!

— Какъ знаешь?

— Я гадала на нее въ Оракулѣ, и вышло какъ разъ то, что я говорю… Посмотрѣлъ бы ты, какая она была хорошенькая ныньче, — у нея кожа такая же нѣжная и гладкая, какъ у любой герцогини.

— А что-жь, согласна дѣвочка идти?

— Я еще ее не спрашивала. Она пока ничего не знаетъ объ этой лэди. Но, конечно, это поможетъ ей сдѣлать блестящую партію; она, разумѣется, не откажется пойти.

— Тессъ какая-то странная.

— Но, въ сущности, она покладиста. Предоставь ее мнѣ.

Хотя разговоръ велся полушепотомъ, но окружающіе уловили главный его смыслъ и пришли къ выводу, что Дорбифильдамъ приходится теперь взвѣшивать болѣе важныя дѣла, чѣмъ простымъ смертнымъ, и что Тессъ, ихъ старшей красавицѣ-дочкѣ, открывается завидное будущее.

— Тессъ — славная штучка; я именно это говорилъ себѣ ныньче, когда она шла вокругъ прихода съ другими дѣвушками, — замѣтилъ въ полголоса одинъ изъ пожилыхъ собутыльниковъ. — Но Джоаннѣ Дорбифильдъ надо хорошенько смотрѣть, какъ бы къ ней въ муку не попалъ зеленый солодъ.

Это была мѣстная фраза, имѣвшая особенное значеніе, и на нее отвѣта не послѣдовало.

Разговоръ сдѣлался общимъ, но вдругъ въ нижней комнатѣ послышались шаги.

— Это близкіе друзья, которыхъ я пригласила сюда, чтобы угостить ихъ на собственный счетъ.

Хозяйка быстро проговорила формулу, всегда бывщую у нея подъ рукой для непрошенныхъ гостей, не узнавъ сразу Тессъ.

Даже на взглядъ ея матери, нѣжныя черты молодой дѣвушки показались совсѣмъ не у мѣста среди паровъ алкоголя, носившихся по комнатѣ, хотя для морщинистыхъ лицъ пожилыхъ людей такая обстановка и не была, пожалуй, неподходящей; едва ли нуженъ былъ укоръ, сверкнувшій въ темныхъ глазахъ Тессъ, чтобы заставить ея отца и мать подняться съ мѣста, торопливо допить свой эль и сойти съ лѣстницы вслѣдъ за дочерью, между тѣмъ какъ имъ въ догонку мистрисъ Ролливеръ посылала свое предостереженіе:

— Только, пожалуйста, не шумите, друзья мои, сдѣлайте милость, а то меня оставятъ безъ патента и вызовутъ въ судъ и Богъ знаетъ, что еще тогда будетъ со мной. Покойной вамъ ночи!

Они отправились всѣ вмѣстѣ. Тессъ поддерживала отца подъ одну руку, мистрисъ Дорбифильдъ — подъ другую. Собственно говоря, онъ выпилъ очень немного, врядъ ли даже четвертую долю того количества, послѣ котораго завзятый пьяница можетъ явиться въ воскресное утро въ церковь и безъ малѣйшей зацѣпки становиться на колѣни и обращаться лицомъ къ востоку. Но слабое сложеніе сэра Джона превращало въ горы его маленькіе грѣшки по этой части. Очутившись на свѣжемъ воздухѣ, онъ такъ зашатался, что сталъ толкать своихъ спутницъ то въ одну, то въ другую сторону, — можно было подумать, что они маршируютъ то по направленію къ Лондону, то по направленію къ Бату — и это производило комическій эффектъ, но, какъ и большинство комическихъ эффектовъ, было, въ сущности, не такъ ужь комично. Обѣ женщины мужественно старались скрыть эти непроизвольныя диверсіи и контръ-марши и отъ Дорбифильда, который былъ ихъ причиной, и отъ Абрагама, и отъ самихъ себя. Мало-по-малу они добрались, наконецъ, до своей двери, и тутъ глава семьи внезапно затянулъ прежнюю пѣсню, какъ будто желая подкрѣпить свой духъ при видѣ тѣсныхъ размѣровъ своей резиденціи.

— У меня фам-мильный склепъ въ Кингсбирѣ!

— Шш!… Не будь же такъ глупъ, Джэки, — сказала Джоанна. — Ты думаешь, что только одни твои предки и славились въ былые дни. А Анктелли, Хорсеи, а сами Трингхэмы? Они почти такъ же захудали, какъ и ты, хотя, конечно, твой родъ былъ поважнѣе, противъ этого ничего нельзя сказать. Слава Богу, я ни къ какой знатной фамиліи не принадлежу, — мнѣ, по крайней мѣрѣ, стыдиться нечего.

— Погоди радоваться. Мнѣ такъ сдается, что твоя семья еще больше обнищала, чѣмъ наша; вы, можетъ быть, прямо-таки были королями да королевами въ давнишнія времена.

Тессъ дала другой оборотъ разговору, напомнивъ о томъ, что гораздо больше занимало ее въ данную минуту, чѣмъ всякія мысли о предкахъ.

— Я боюсь, что отецъ будетъ не въ силахъ отправиться на базаръ такъ рано.

— Я-то? Я буду совсѣмъ молодцомъ чрезъ часокъ или два, — сказалъ Дорбифильдъ.

Семья Дорбифильдовъ улеглась спать только въ одиннадцать часовъ, а пуститься въ путь съ ульями, чтобы успѣть сдать ихъ барышникамъ въ Кастербриджѣ до начала субботняго базара, надо было никакъ не позже двухъ часовъ по полуночи, такъ какъ до города было двадцать слишкомъ миль разстоянія, ѣхать приходилось по плохимъ дорогамъ, а лошадь была изъ самыхъ небойкихъ. Въ половинѣ второго мистрисъ Дорбифильдъ вошла въ большую комнату, гдѣ спала Тессъ со всѣми сестрами и братьями.

— Бѣдняга не можетъ ѣхать, — сказала она старшей дочери, большіе глаза которой открылись, какъ только мать взялась за ручку двери.

Тессъ приподнялась на кровати, блуждая мыслями въ смутномъ промежуткѣ между какимъ-то сновидѣніемъ и только что долетѣвшими до слуха ея словами.

— Но кто-нибудь долженъ же ѣхать, — отвѣчала она. — Мы и такъ уже запоздали съ ульями. Пчелы скоро перестанутъ роиться; если мы отложимъ ульи до слѣдующаго базарнаго дня, на нихъ уже не будетъ спросу, и они останутся у насъ на рукахъ.

Эта неожиданная перспектива совсѣмъ сбила съ толку мистрисъ Дорбифильдъ.

— Можетъ быть, кто-нибудь изъ молодыхъ людей поѣдетъ? Изъ тѣхъ, что вчера наперебой танцовали съ тобой? — сказала она вдругъ.

— Ахъ, нѣтъ, ни за что на свѣтѣ! — гордо объявила Тессъ. — Чтобы всѣ узнали причину?… Узнали то, чего намъ надо стыдиться? Лучше ужь я поѣду, если ты пустишь со мной Абрагама.

Мать согласилась, наконецъ, устроить дѣло такимъ образомъ. Маленькаго Абрагама, спавшаго крѣпкимъ сномъ, въ уголкѣ той же комнаты, разбудили и заставили одѣваться, между тѣмъ какъ мысли его еще витали въ другомъ мірѣ. Тѣмъ временемъ и Тессъ наскоро одѣлась и братъ съ сестрой пошли съ зажженнымъ фонаремъ въ конюшню. Маленькая, расшатанная фура была уже нагружена, и дѣвушка вывела изъ конюшни Принца, старую лошадь, лишь немногимъ уступавшую въ ветхости повозкѣ.

Бѣдное животное съ недоумѣніемъ озиралось во мракѣ, оглядывая фонарь и фигуры Тессъ и Абрагама; оно какъ будто не хотѣло вѣрить, что въ этотъ часъ, когда всякое живое существо имѣетъ право искать себѣ пріюта и покоя, его хотятъ гнать на работу. Братъ и сестра, взявъ съ собой запасъ свѣчныхъ огарковъ, привѣсили фонарь на правую сторону повозки и тронулись впередъ. Пока приходилось взбираться на гору, они шли рядомъ съ Принцемъ, не желая обременять его свыше мѣры. Чтобъ разогнать сонъ, они при помощи фонаря, хлѣба съ масломъ и разговора устроили себѣ искусственное утро, такъ какъ до настоящаго было еще далеко. Абрагамъ, двигавшійся сначала точно въ столбнякѣ, началъ мало-по-малу опоминаться и заговорилъ о странныхъ формахъ, которыя принимали на фонѣ неба различные предметы, о томъ, какъ это дерево похоже на разъяреннаго тигра, выбѣгающаго изъ своего логовища, а вонъ то на голову великана.

Миновавъ маленькую равнину Стауркасля, тихо дремавшую подъ толстыми соломенными кровлями, они очутились въ болѣе возвышенной мѣстности. Еще выше, влѣво отъ нихъ, поднималась къ самымъ небесамъ опоясанная глинистыми окопами гора Бульбарро, чуть ли не самая высокая во всемъ южномъ Уэссексѣ. Тутъ длинная лента дороги отлого спускалась внизъ и затѣмъ шла ровно на далекое разстояніе. Они сѣли на передокъ фуры, и Абрагамъ задумался.

— Тессъ! — началъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Что тебѣ, Аби?

— Ты рада, что мы теперь знатные люди?

— Нѣтъ, не очень.

— Но, вѣдь, ты рада, что выйдешь замужъ за знатнаго господина?

— Что такое? — сказала Тессъ, обернувшись къ нему.

— Что наша знатная родственница выдастъ тебя за джентльмена?

— Меня? Наша знатная родственница? У насъ нѣтъ никакой такой родственницы. Съ чего ты это взялъ?

— Я слышалъ, какъ объ этомъ толковали у Ролливера, когда я ходилъ туда за отцомъ. Въ Трантриджѣ живетъ богатая лэди, она намъ сродни, и мама сказала, что если ты пойдешь къ этой лэди заявить о нашемъ родствѣ, то она поможетъ тебѣ выйти замужъ за знатнаго господина.

Сестра вдругъ смолкла и впала въ глубокое раздумье. Абрагамъ продолжалъ болтать скорѣе изъ удовольствія работать языкомъ, чѣмъ для того, чтобъ его слушали другіе, такъ что разсѣянный видъ сестры нисколько не смущалъ его. Онъ прислонился къ ульямъ и, поднявъ личико вверхъ, началъ разсуждать о звѣздахъ, безстрастно трепетавшихъ въ черныхъ безднахъ ночного неба и равнодушно взиравшихъ изъ своей дали на эти два атома человѣческаго существованія. Онъ спросилъ, какъ далеко отъ земли до этихъ мерцающихъ огоньковъ и не обитаетъ ли самъ Господь по ту ихъ сторону. Но дѣтская болтовня его поминутно возвращалась къ тому предмету, который сильнѣе дѣйствовалъ на его воображеніе, чѣмъ даже чудеса мірозданія. Если Тессъ выйдетъ замужъ за знатнаго господина и разбогатѣетъ, хватитъ ли у нея денегъ на то, чтобы купить такую большую зрительную трубку, чтобъ въ нее звѣзды были видны такъ же отчетливо, какъ Неттлькомбъ-Таутъ?

Возвращеніе брата къ этой темѣ, повидимому, неотразимо завладѣвшей всею семьей, вызвало досаду въ Тессъ.

— Полно болтать объ этомъ! — воскликнула она.

— Ты, вѣдь, сказала, Тессъ, что звѣзды — это міры?

— Да.

— Такіе же міры, какъ и нашъ?

— Не знаю, но мнѣ думается, что такіе. Иной разъ мнѣ кажется, что онѣ похожи на яблоки на нашей толстой яблонѣ. Много между ними крѣпкихъ и румяныхъ, но есть и червивыя.

— А мы на какой звѣздѣ живемъ, на румяной или на гнилой?

— На гнилой, Аби.

— Вѣдь, это жалко, что мы не выбрали крѣпкую, когда ихъ гораздо больше, чѣмъ гнилыхъ.

— Да, жалко.

— Это правда, Тессъ? — сказалъ послѣ минутнаго размышленія Абрагамъ, глубоко заинтересованный этимъ удивительнымъ открытіемъ.

— А что же было бы съ нами, еслибъ мы выбрали себѣ крѣпкую?

— Что съ нами было бы? Отецъ тогда не кашлялъ бы и не горбился бы такъ, не напился бы пьянъ вчера и могъ бы самъ отправиться ныньче въ городъ; мама не стояла бы вѣчно надъ корытомъ, никогда не видя конца стиркѣ.

— А ты была бы сама по себѣ богатая лэди, такъ что тебѣ не надо было бы выходить за знатнаго господина, чтобы разбогатѣть?

— О, Аби, перестань… перестань говорить объ этомъ!

Предоставленный своимъ. собственнымъ мыслямъ, Абрагамъ скоро началъ дремать. Тессъ не очень-то хорошо правила, но подумала, что можетъ на нѣкоторое время взять грузъ на свою полную отвѣтственность и дать брату поспать. Она устроила ему гнѣздышко возлѣ ульевъ, и, взявъ въ руки веревочныя вожжи, поѣхала прежнимъ тихимъ шагомъ.

Принцъ не требовалъ особенно напряженнаго вниманія со стороны своего возницы, такъ какъ у него не хватало энергіи на какія бы то ни было непредвидѣнныя движенія. Не развлекаемая теперь своимъ спутникомъ, Тессъ прислонилась къ ульямъ и погрузилась въ еще болѣе глубокую задумчивость. Безмолвная вереница деревьевъ и заборовъ, тянувшаяся мимо нея, начала превращаться въ фантастическія сцены, не имѣвшія ничего общаго съ дѣйствительностью, а случайный порывъ вѣтра звучалъ въ ея ушахъ, какъ вздохъ какой-то необъятной тоскующей души, сопредѣльной въ пространствѣ со вселенною, а во времени съ исторіей.

Потомъ, разсматривая цѣпь событій въ своей собственной жизни, она начала постигать всю тщету той гордости, какою исполнилось теперь сердце ея отца; знатный женихъ, рисовавшійся въ фантазіи ея матери, предсталъ передъ Тессъ въ видѣ какого-то кривляющагося человѣка, издѣвающагося надъ ея бѣдностью и надъ окутанными въ саваны ея знаменитыми предками. Все сдѣлалось какъ-то странно и причудливо, и она потеряла счетъ времени. Внезапный толчокъ сдвинулъ ее съ мѣста, и Тессъ, заснувшая, какъ и Абрагамъ, разомъ пробудилась отъ сна.

Они были гораздо дальше, чѣмъ тогда, когда она впала въ дремоту, и фура остановилась. Глухой стонъ, какого она никогда въ жизни не слыхала, раздался впереди, и за нимъ послѣдовалъ громкій крикъ:

— Гей, кто тамъ?

Фонарь, привѣшенный къ фурѣ, погасъ, но другой, гораздо болѣе яркій, свѣтилъ Тессъ прямо въ лицо. Случилось что-то ужасное. Сбруя запуталась о какой-то предметъ, загражданшій дорогу.

Испуганная Тессъ соскочила на землю, и ей открылась страшная истина. Стонъ исходилъ отъ бѣднаго Принца. Утренній почтовый фургонъ, летѣвшій, по обыкновенію, какъ стрѣла, по этимъ пустыннымъ дорогамъ на парѣ своихъ безшумныхъ колесъ, наѣхалъ на ея медленно двигавшуюся и не освѣщенную повозку. Острая оглобля фургона воткнулась, какъ мечъ, въ грудь несчастнаго Принца, кровь котораго лилась теперь ручьями на дорогу.

Тессъ, не зная, въ своемъ отчаяніи, что ей дѣлать, подбѣжала и прикрыла рану рукою, но единственнымъ результатомъ этого было то, что багровыя капли забрызгали ее всю, начиная съ лица и кончая подоломъ. Затѣмъ она остановилась, безпомощно смотря на Принца. Онъ тоже, пока могъ, стоялъ на ногахъ твердо и неподвижно, но вдругъ покачнулся и упалъ, какъ безжизненная масса.

Въ это время подошелъ почтальонъ и началъ тащить и разнуздывать теплое тѣло Принца. Но онъ былъ уже мертвъ, и, видя, что пока тутъ нечего дѣлать, почтальонъ вернулся къ своей лошади, которая не пострадала.

— Вы держались не своей стороны, — сказалъ онъ. — Мнѣ надо ѣхать дальше съ почтой, такъ что вамъ всего лучше подождать здѣсь съ вашимъ грузомъ. Какъ только я пріѣду въ городъ, то сейчасъ же пришлю вамъ кого-нибудь на помощь. Скоро разсвѣтетъ, вамъ нечего бояться.

Онъ сѣлъ на козлы и быстро поѣхалъ своею дорогой. Тессъ осталась ждать. Ночная мгла постепенно разсѣялась, птицы на заборахъ встрепенулись, вспорхнули и зачирикали; явственно обозначились бѣлыя очертанія дороги и казавшіяся еще бѣлѣе черты молодой дѣвушки. Огромная лужа крови передъ нею уже начала густѣть и отливать всѣми цвѣтами радуги и, когда взошло солнце, она отразила милліонъ призматическихъ оттѣнковъ. Принцъ лежалъ возлѣ, неподвижный, оцѣпенѣлый, съ полуоткрытыми глазами; трудно было бы повѣрить при видѣ маленькой раны въ его груди, что чрезъ такое узкое отверстіе могло вылиться на землю все, что давало жизнь бѣдному созданію.

— Это все я надѣлала, я одна! — восклицала обезумѣвшая отъ горя Тессъ, не отрывая взоровъ отъ этого зрѣлища. — Нѣтъ мнѣ оправданія… нѣтъ никакого. Чѣмъ будутъ теперь жить отецъ и мать? Аби, Аби! — Она стала трясти ребенка, спавшаго крѣпкимъ сномъ въ теченіе всего этого злополучнаго происшествія. — Мы не можемъ везти ульи на базаръ… Принцъ убитъ!

Когда Абрагамъ все понялъ, на его дѣтскомъ личикѣ появились такія морщины, какъ будто онъ уже прожилъ полвѣка.

— И не дальше, какъ вчера, я смѣялась и танцовала! — продолжала обвинять себя молодая дѣвушка. — Подумать только, что я могла быть такъ безразсудна!

— Это оттого, что мы живемъ на гнилой звѣздѣ, а не на крѣпкой? Правда, Тессъ? — пролепеталъ сквозь слезы Абрагамъ.

Словно застывшіе въ неизвѣстности, они простояли, какъ имъ показалось, цѣлую вѣчность въ мучительномъ ожиданіи. Но вотъ раздался какой-то звукъ, какой-то предметъ приближался къ нимъ, — это доказывало, что почтальонъ сдержалъ свое слово. Онъ послалъ къ нимъ фермерскаго работника изъ окрестностей Стауркасля на сытой лошади, которую и впрягли въ фуру съ пчелиными ульями на мѣсто бѣднаго Принца, и грузъ тронулся въ Кастербриджъ.

Вечеромъ того же дня пустая фура снова подъѣхала къ роковому мѣсту. Принцъ съ самаго утра лежалъ въ сосѣдней канавѣ, но посреди дороги еще виднѣлись запекшіеся потоки крови, раздробленные и испещренные слѣдами проѣзжавшихъ телѣгъ. Останки Принца были подняты на ту самую фуру, которую онъ прежде возилъ, и, свѣсивъ копыта, блестѣвшія своими подковами въ лучахъ заходящаго солнца, онъ проѣхалъ на ней двѣнадцать миль, отдѣлявшія его отъ Марлотта.

Тессъ вернулась домой раньше. Какъ она сообщитъ родителямъ печальную вѣсть, объ этомъ она не въ силахъ была и подумать. Она почувствовала нѣкоторое облегченіе, увидавъ по лицамъ родителей, что они уже знаютъ о своей потерѣ, но это не уменьшило упрековъ, которыми она продолжала осыпать себя за то, что не поборола одолѣвшаго ее сна.

Благодаря безпечности Дорбифильдовъ, постигшее ихъ несчастіе должно было, однако, представляться имъ не столь ужаснымъ, какимъ оно показалось бы рачительной семьѣ, хотя въ данномъ случаѣ эта потеря была равносильна разоренію, а въ другомъ означала бы лишь нѣкоторое неудобство. Лица отца и матери Тессъ не выражали ни малѣйшаго признака той неистовой ярости, съ какой обрушились бы на свою дочь родители, болѣе озабоченные ея благосостояніемъ. Ни отъ кого Тессъ не пришлось услыхать такихъ жестокихъ обвиненій, какими она сама карала себя.

Когда сдѣлалось извѣстно, что, вслѣдствіе преклоннаго возраста Принца, живодеръ и кожевникъ согласны дать за его трупъ всего лишь нѣсколько шиллинговъ, Дорбифильдъ оказался на высотѣ положенія.

— Нѣтъ, — твердо сказалъ онъ, — я не продамъ его стараго тѣла. Когда мы, д’Орбервили, были рыцарями въ этой странѣ, мы не продавали своихъ боевыхъ коней на пищу собакамъ. Не надо мнѣ ихъ шиллинговъ! Принцъ вѣрно служилъ мнѣ при жизни, такъ я не разстанусь съ нимъ и теперь.

На слѣдующій день онъ такъ усердно принялся копать въ саду могилу для Принца, какъ не работалъ цѣлые мѣсяцы для обезпеченія урожаемъ своей семьи. Когда яма была вырыта, Дорбифильдъ съ женой обвязали лошадь веревкой и потащили ее по садовой дорожкѣ; за ними слѣдомъ шли всѣ дѣти; Абрагамъ и Лиза-Лу рыдали, Гопъ и Модести изливали свое горе въ оглушительныхъ взвизгиваньяхъ, и, когда Принца свалили въ могилу, всѣ они столпились вокругъ. Кормилецъ покинулъ ихъ; какъ же имъ быть безъ него?

— Онъ теперь на небѣ? — спросилъ Абрагамъ, когда рыданія его смолкли на время.

Затѣмъ Дорбифильдъ сталъ засыпать могилу землей, и дѣти опять подняли плачъ. Только одна Тессъ не плакала. Глаза ея были сухи, лицо блѣдно, точно она видѣла въ себѣ убійцу.

V.

Разнощичій промыселъ, находившійся въ прямой зависимости отъ Принца, съ его смертью тотчасъ же рушился. Вдали грозно вставали призраки нужды, быть можетъ, даже обнищанія. Дорбифильдъ былъ ненадежный работникъ. По временамъ у него являлась ретивость, но никогда нельзя было быть увѣреннымъ, что эти времена совпадутъ съ тѣми часами, когда требуется энергичная работа, а если они и совпадали, то, не имѣя привычки къ правильному труду поденщика, онъ не выказывалъ особенной выдержки.

Между тѣмъ, Тессъ подъ гнетомъ сознанія, что она втянула своихъ домашнихъ въ эту трясину, недоумѣвала, что бы ей сдѣлать, чтобы помочь имъ изъ нея выбраться, и тогда мать повѣдала ей свой планъ.

— Намъ надо воспользоваться тѣмъ, что судьба даетъ намъ въ руки, Тессъ, — сказала она. — Мы узнали о нашемъ знатномъ происхожденіи какъ разъ въ самую нужную минуту. Ты должна искать себѣ поддержки у друзей. Слушай, что я скажу тебѣ: на углу Большой Охоты живетъ очень богатая лэди, по фамиліи м-съ д’Орбервиль; она, навѣрное, приходится намъ сродни. Ты должна пойти къ ней, заявить о своемъ родствѣ и попросить ее помочь намъ въ нашемъ горѣ.

— Мнѣ бы этого не хотѣлось, — отвѣчала Тессъ. — Если есть такая лэди, то съ насъ было бы достаточно ея ласки. Зачѣмъ разсчитывать на ея помощь?

— Ты съумѣешь такъ обойти ее, моя душка, что она будетъ готова все на свѣтѣ сдѣлать для тебя. Впрочемъ, ты и не догадываешься, что еще можетъ выйти изъ этого. Я знаю, что знаю.

Удручающая мысль, что она главная виновница несчастья, побудила Тессъ отнестись на этотъ разъ съ большимъ противъ обыкновенія почтеніемъ къ жёланію, высказанному матерью, но она не могла понять, почему мать такъ радуется предпріятію, успѣхъ котораго ей самой представлялся столь сомнительнымъ. Можетъ быть, мать навела справки и узнала, что эта м-съ д’Орбервиль безпримѣрно добродѣтельная и сострадательная лэди. Но роль бѣдной родственницы страшно возмущала гордость молодой дѣвушки.

— Я лучше постараюсь найти себѣ работу, — прошептала она.

— Дорбифильдъ, рѣши самъ это дѣло, — сказала жена, обращаясь къ мужу, сидѣвшему въ уголкѣ комнаты, — Если ты скажешь ей, что она должна идти, она, конечно, пойдетъ.

— Мнѣ вовсе не по вкусу, чтобъ мои дѣти одолжались незнакомою родней, — пробормоталъ онъ. — Я глава самой благородной отрасли нашей фамиліи, я долженъ соблюдать свое достоинство.

Причины, которыя выставлялъ отецъ въ пользу того, чтобы дочь не ходила въ Трантриджъ, были для Тессъ еще непріятнѣе, чѣмъ то освѣщеніе, въ какомъ это путешествіе рисовалось ей самой.

— Ну, что-жь, мама, — уныло сказала она, — такъ какъ я убила Принца, то мнѣ, конечно, надо что-нибудь сдѣлать. Я ужь рѣшусь пойти къ этой лэди, только не требуй, чтобъ я просила у нея.помощи. И не воображай, пожалуйста, что она найдетъ мнѣ жениха, — это ужь совсѣмъ глупо.

— Очень хорошо сказано, Тессъ! — наставительно замѣтилъ отецъ.

— Кто тебѣ сказалъ, что я это воображаю? — спросила Джоанна.

— Мнѣ сдается, что у тебя это на умѣ, мама. Но я пойду.

На слѣдующее утро Тессъ встала спозаранку и отправилась въ горный городокъ Шастонъ; тамъ она воспользовалась ваномъ^[3], ходившимъ два раза въ недѣлю отъ Шастона къ Чесборо по близости отъ Трантриджскаго прихода, гдѣ находилась резиденція невѣдомой, таинственной м-съ д’Орбервиль.

Путь Тессъ Дорбифильдъ въ это достопамятное утро лежалъ чрезъ сѣверо-восточные изгибы долины, въ которой она родилась и гдѣ разцвѣтала ея жизнь. Блакмурская долина составляла весь ея міръ, ея жители были для нея весь родъ людской. Въ недоумѣвающіе дни дѣтства она съ околицъ и изгородей Марлотта окидывала взоромъ все протяженіе Блакмура, и то, что тогда было полно для нея таинственности, оставалось и теперь почти неразгаданнымъ. Каждый день она видѣла изъ окна своей комнатки башни, селенія, смутныя очертанія бѣлыхъ замковъ и надъ всѣмъ этимъ величаво высился раскинувшійся на холмахъ городъ Шастонъ; его окна сверкали словно лампады въ сіяніи вечернихъ лучей. Она врядъ ли когда бывала въ самомъ городѣ, даже въ Блакмурской долинѣ и ея окрестностяхъ ей былъ, близко знакомъ только маленькій уголокъ. Еще рѣже приходилось ей проникать за дальніе предѣлы долины. Каждый контуръ окружающихъ холмовъ былъ ей такъ же хорошо извѣстенъ, какъ лица ея родныхъ; но всѣ свои свѣдѣнія, независимыя отъ собственнаго опыта, она почерпнула въ сельской школѣ, которую оставила за годъ или за два до описываемой эпохи и гдѣ числилась одной изъ первыхъ ученицъ.

Въ эту раннюю пору своей жизни она была очень любима своими сверстницами и обыкновенно возвращалась домой изъ школы, тѣсно обнявшись съ двумя изъ своихъ подругъ и почти однолѣтокъ. Тессъ шла посерединѣ въ розовомъ ситцевомъ передникѣ замысловатаго рисунка поверхъ шерстянаго платьица, потерявшаго первоначальный цвѣтъ за свое незапамятное существованіе; толстые чулки, обтягивавшіе ея длинныя, тонкія ножки, обнаруживали на колѣняхъ цѣлую лѣстницу маленькихъ дырокъ — результатъ усерднаго разыскиванія на валу и по дорогѣ растительныхъ и минеральныхъ сокровищъ; волосы Тессъ, въ то время пепельнаго цвѣта, вились непокорными кудрями; руки двухъ дѣвочекъ, шедшихъ по ея бокамъ, покоились на ея таліи, ея же лежали на плечахъ обнимавшихъ ее подругъ.

Когда Тессъ сдѣлалась постарше и начала вникать въ положеніе домашнихъ дѣлъ, она прониклась мальтузіанскимъ негодованіемъ на свою мать, такъ опрометчиво одарявшую ее сестрицами и братцами, между тѣмъ какъ ростить и тѣхъ, которые уже были на свѣтѣ, стоило такого большого труда. По уму мать ея походила на счастливаго младенца. Джоанна Дорбифильдъ была, въ сущности, лишь сверхкомплектнымъ и даже не самымъ старшимъ ребенкомъ среди своихъ собственныхъ девятерыхъ дѣтей, когда всѣ они были живы.

Гѣмъ не менѣе, Тессъ съ любовью заботилась о малюткахъ, и вскорѣ по окончаніи ученія въ школѣ, желая по возможности облегчить ихъ судьбу, она стала ходить на сосѣднія фермы и подсоблять тамъ косить сѣно и жать хлѣбъ; еще охотнѣе нанималась она доить коровъ и сбивать масло; этому она научилась, когда отецъ ея самъ держалъ коровъ, а такъ какъ руки у нея были золотыя, то она достигла совершенства въ этихъ занятіяхъ.

Семейныя тяготы съ каждымъ днемъ все больше и больше обрушивались на ея юныя плечи, а потому и отецъ, и мать считали вполнѣ натуральнымъ, что именно Тессъ должна быть представительницей Дорбифильдовъ въ замкѣ д’Орбервиль. Надо согласиться, что въ этомъ случаѣ Дорбифильды собирались показать себя съ самой лучшей своей стороны.

Тессъ сошла съ вана въ Трантриджъ-Кроссѣ и пѣшкомъ поднялась на холмъ, примыкавшій къ мѣстности, извѣстной подъ именемъ Большой Охоты, на границахъ которой, какъ ей сказали, должно было находиться имѣнье м-съ д’Орбервиль — «Откосы». Это была не усадьба въ обычномъ смыслѣ слова, съ полями, пастбищами и арендаторомъ-брюзгою, у котораго владѣльцу приходится вытягивать доходы по грошамъ. Это было нѣчто большее, несравненно большее — это была вилла, при постройкѣ которой имѣлись въ виду исключительно сибаритскія цѣли; къ ней прилегало ровно столько акровъ докучливой земли, сколько было нужно для удовлетворенія хозяйственныхъ потребностей, а маленькая игрушечная ферма оставалась въ рукахъ владѣльца и завѣдывалъ ею управляющій.

Прежде всего показалась сторожка, горѣвшая на солнцѣ своими красными кирпичами и увитая до самой крыши барвинками. Тессъ подумала сначала, что это и есть господскій домъ, но когда она не безъ трепета отворила боковую калитку и дошла до того мѣста, гдѣ проспектъ дѣлалъ поворотъ, то настоящій домъ разомъ предсталъ передъ нею. Онъ былъ самой новѣйшей архитектуры и густокраснаго цвѣта, какъ и сторожка. За яркимъ кирпичнымъ угломъ замка, поднимавшагося подобно красной герани на фонѣ окружавшихъ его мягкихъ красокъ, тянулся на далекое пространство нѣжно-лазурный ландшафтъ Большой Охоты, одного изъ немногихъ уцѣлѣвшихъ въ Англіи лѣсовъ, несомнѣнно относящихся къ первобытнымъ временамъ, тѣхъ лѣсовъ, гдѣ на вѣковыхъ дубахъ еще встрѣчается друидическая омела, гдѣ громадные тисы, не насажденные рукою человѣка, ростутъ, какъ росли они тогда, когда изъ нихъ вырѣзывали луки. Однакожь, хотя этотъ дремучій лѣсъ и былъ видѣнъ съ высотъ «Откосовъ», но находился онъ собственно за непосредственными предѣлами имѣнія.

Все въ этой уютной усадьбѣ было красиво, все содержалось въ порядкѣ и, видимо, процвѣтало; теплицы, занимавшія нѣсколько акровъ, спускались по склонамъ къ самой чащѣ кустарниковъ, у подошвы холмовъ. Все говорило здѣсь о деньгахъ, все напоминало новенькую, только что выбитую монетку. Конюшни, отчасти скрытыя соснами и каменными дубами и снабженныя всѣми новѣйшими приспособленіями, имѣли такой же величественный видъ, какъ любая часовня англиканской церкви, а на широкомъ газонѣ стоялъ изящный шатеръ, дверь котораго приходилась прямо противъ молодой дѣвушки.

Простодушная Тессъ Дорбифильдъ остановилась, какъ вкопанная, на краю усыпанной гравіемъ дорожки и только смотрѣла и смотрѣла. Она машинально дошла до этого мѣста, не успѣвъ еще хорошенько сообразить, куда она попала, а теперь все такъ противорѣчило ея ожиданіямъ.

— Я думала, что наша фамилія старинная, но, вѣдь, все это такъ ново! — прошептала она въ своей дѣвической наивности. Она пожалѣла, что такъ скоро поддалась уговорамъ матери «заявить о родствѣ», а не поискала помощи гдѣ-нибудь поближе къ дому.

Д’Орбервили — или Стокъ-д’Орбервили, какъ они первоначально назывались — владѣльцы этой усадьбы, представляли довольно необычную фамилію среди такого патріархальнаго околодка. Пасторъ Трингхэмъ говорилъ правду, утверждая, что нашъ кривоногій Джонъ Дорбифильдъ былъ единственный прямой потомокъ древней фамиліи д’Орбервилей во всемъ графствѣ и его окрестностяхъ; онъ могъ бы прибавить, что Стокъ-д’Орбервили, какъ онъ хорошо зналъ, имѣли такъ же мало общаго съ родословнымъ деревомъ настоящихъ д’Орбервилей, какъ и самъ пасторъ. Впрочемъ, слѣдуетъ признать, что эта семья по своимъ условіямъ могла съ большимъ разсчетомъ на успѣхъ привить къ себѣ имя, сильно нуждавшееся въ подобномъ обновленіи.

Когда старый мистеръ Симонъ Стокъ, недавно только умершій, нажилъ себѣ состояніе честною торговлей на сѣверѣ Англіи (были люди, говорившіе, что онъ нажилъ его ростовщичествомъ), то онъ рѣшилъ зажить помѣщикомъ въ одномъ изъ южныхъ графствъ, подальше отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ протекла его дѣловая жизнь. Но онъ хорошо понималъ, что выступить на новое поприще землевладѣльца онъ можетъ не иначе, какъ подъ эгидой имени, не столь памятнаго тамъ и не столь мѣщанскаго, какъ два первоначальныхъ, совершенно заурядныхъ слова — Симонъ Стокъ. Перелиставъ въ Британскомъ музеѣ нѣсколько сочиненій, посвященныхъ угасшимъ, полуугасшимъ, захудалымъ и разорившимся родамъ того округа Англіи, гдѣ онъ намѣревался поселиться, онъ пришелъ къ заключенію, что имя д’Орбервиль было и на видъ, и на слухъ не хуже многихъ другихъ, а потому фамилія д’Орбервиль и была присоединена къ его собственной и сдѣлалась его достояніемъ и достояніемъ его наслѣдниковъ на вѣчныя времена. Однако, онъ оказался настолько разсудительнымъ человѣкомъ, что, созидая свою родословную на этомъ новомъ фундаментѣ и присочиняя къ ней разныя промежуточныя звенья и перекрестные браки, не вставилъ ни одного титула, который выходилъ бы изъ рамокъ самой строгой умѣренности.

Бѣдная Тессъ и ея родители находились, разумѣется, въ полнѣйшемъ невѣдѣніи относительно этого фантастическаго измышленія; они не подозрѣвали и самой возможности присвоивать себѣ такимъ образомъ чужія фамиліи; они думали, въ простотѣ души, что если красота и бываетъ случайнымъ даромъ фортуны, то за то фамильныя имена непремѣнно ужь переходятъ естественнымъ порядкомъ.

Тессъ все еще стояла въ нерѣшимости, не зная, идти ли ей назадъ, или двинуться дальше, когда изъ темной трехъугольной двери шатра вышла какая-то фигура. Это оказался высокій молодой человѣкъ, курившій сигару.

У него былъ смуглый, почти черный цвѣтъ лица, крупныя губы, некрасиво очерченныя, но пунцовыя и гладкія, а надъ ними красовались черные, холеные усы съ завитыми концами, хотя на видъ ему было не больше двадцати трехъ или двадцати четырехъ лѣтъ. Несмотря на нѣкоторую грубость очертаній, лицо этого джентльмена и его дерзкіе глаза на выкатѣ выражали какую-то своеобразную силу.

— Ну-съ, моя красавица, чѣмъ могу служить вамъ? — сказалъ онъ, подходя къ Тессъ. И, замѣтивъ, что она стоитъ совсѣмъ ошеломленная, поспѣшилъ прибавить: — Не бойтесь меня. Я мистеръ д’Орбервиль. Вы ко мнѣ пришли или къ моей матери?

Воплощеніе ея однофамильца д’Орбервиля въ этомъ реальномъ образѣ еще менѣе соотвѣтствовало ожиданіямъ Тессъ, чѣмъ паркъ и замокъ. Она создала въ своихъ мечтахъ почтенное, величественное лицо, въ которомъ всѣ характерныя черты д’Орбервилей проявлялись утонченными и одухотворенными, — лицо, изборожденное живыми памятниками, повѣствовавшими въ гіероглифахъ о цѣлыхъ вѣкахъ исторіи Англіи и ея собственнаго рода. Но такъ какъ ей не оставалось другого выхода, то она сдѣлала надъ собою отчаянное усиліе, чтобы выполнить предстоявшую ей задачу, и отвѣчала:

— Я пришла къ вашей матушкѣ, сэръ.

— Я боюсь, что вамъ не удастся ее видѣть; она совсѣмъ больная особа, — сказалъ молодой представитель подложной фамиліи, такъ какъ это былъ никто иной, какъ мистеръ Алекъ, единственный сынъ недавно умершаго джентльмена. — Но, можетъ быть, вы передадите мнѣ то, что имѣете сказать ей? По какому собственно дѣлу вы желаете ее видѣть?

— Да это не дѣло… это… я, право, не знаю, какъ сказать…

— Что-жь это, удовольствіе?

— Ахъ, нѣтъ! Право же, сэръ, если я скажу вамъ, то вы…

Тессъ такъ ясно представился въ эту минуту комическій характеръ ея предпріятія, что, несмотря на страхъ, который ей внушалъ мистеръ д’Орбервиль, и на чувство тревоги, которое она испытывала въ этой чуждой для нея обстановкѣ, ея розовыя губки невольно, сложились въ улыбку, очаровавшую смуглаго Александра.

— Это такъ глупо, — пролепетала она, — я думаю, что не рѣшусь сказать вамъ.

— Ничего не значитъ, я люблю слушать глупыя вещи. Попытайтесь-ка еще разъ, моя голубушка, — сказалъ онъ ласковымъ тономъ.

— Мама просила меня отправиться сюда, — продолжала Тессъ, — впрочемъ, я и сама хотѣла идти. Но я не думала, что все это такъ выйдетъ. Я пришла, сэръ, сказать, что мы изъ той же фамиліи, какъ и вы.

— Вотъ какъ! Бѣдные родственники?

— Да.

— Стоки?

— Нѣтъ, д’Орбервили.

— Ну, да, конечно, я хотѣлъ сказать д’Орбервили.

— Нашу фамилію исковеркали и передѣлали въ Дорбифильдъ, но у насъ есть нѣсколько доказательствъ того, что мы д’Орбервили. Во-первыхъ, это говорятъ антикваріи, а потомъ… потомъ у насъ есть старинная печать и старинная, очень старинная серебряная ложка съ круглымъ черпальцемъ, какъ у суповыхъ ложекъ; на ручкѣ у нея вырѣзанъ левъ, а надъ нимъ замокъ. Но она ужъ никуда не годится, такъ что мама размѣшиваетъ ею гороховую похлебку.

— Въ моемъ гербѣ дѣйствительно есть серебряный замокъ, — добродушно отвѣтилъ Алекъ.

— Такъ вотъ мама говорила, что мы должны доложить вамъ о своемъ родствѣ потому, что по несчастіюй случайности мы лишились лошади, и потому, что мы самая старшая отрасль нашей фамиліи.

— Это, конечно, очень внимательно со стороны вашей матушки. И, что касается меня, я не жалѣю, что ей пришелъ въ голову такой планъ! — Говоря это, Алекъ бросилъ на Тессъ взглядъ, заставившій ее слегка покраснѣть. — И такъ, моя красавица, вы пришли къ намъ, какъ къ родственникамъ, чтобъ сдѣлать намъ дружескій визитъ?

— Я полагаю, что такъ, — робко промолвила Тессъ и съ безпокойствомъ взглянула на зѣнокъ.

— Что-жь, бѣды тутъ нѣтъ. Гдѣ-жь вы живете? Кто вашъ отецъ?

Она дала ему краткія свѣдѣнія о своей семьѣ, а на его дальнѣйшіе разспросы сказала, что намѣрена возвратиться съ тѣмъ же ваномъ, съ какимъ пріѣхала.

— Онъ еще не такъ скоро вернется въ Траитриджъ Кроссъ. Не хотите ли пока осмотрѣть со мною паркъ, моя прелестная кузиночка?

Тессъ желала по возможности сократить свой визитъ, но молодой человѣкъ сталъ настаивать и она согласилась пойти съ нимъ. Онъ показалъ ей всѣ газоны, цвѣточныя клумбы, оранжереи, а оттуда повелъ ее въ фруктовый садъ и спросилъ, любитъ ли она землянику.

— Да, сэръ, когда она поспѣетъ, — сказала Тессъ.

— Вы видите, она тутъ уже поспѣла.

Д’Орбервиль нагнулся и началъ рвать для нея ягоды, передавая ихъ ей изъ рукъ въ руки; по вдругъ, выбравъ особенно крупный экземпляръ «Британской королевы», онъ всталъ и, держа ягоду за стебелекъ, поднесъ ее къ губамъ молодой дѣвушки.

— Нѣтъ, нѣтъ! — быстро сказала она, защищая свой ротъ пальцами. — Я лучше возьму ее въ руки.

— Какой вздоръ! — настойчиво повторялъ онъ, и, не зная, какъ ей быть, она раскрыла губы и проглотила ягоду.

Такъ пробродили они нѣсколько времени, и Тессъ, впавшая въ какое-то оцѣпенѣлое, полугипнотическое состояніе, ѣла всѣ ягоды, которыя подавалъ ей д’Орбервиль. Потомъ онъ наполнилъ земляникой ея маленькую корзиночку и они перешли къ розовымъ кустамъ; онъ нарвалъ розъ и заставилъ ее приколоть ихъ къ груди. Она повиновалась, двигаясь, какъ во снѣ, и когда ей ужь было некуда дѣвать ихъ, онъ самъ воткнулъ ей два бутона въ шляпу и въ своей безграничной щедрости набросалъ ей еще цѣлый ворохъ въ корзинку. Наконецъ, Алекъ взглянулъ на часы.

— Теперь, — сказалъ онъ, — вамъ надо перекусить чего-нибудь, а потомъ пора будетъ пуститься въ путь, если вы хотите захватить вамъ, идущій въ Шастонъ. Пойдемте сюда, я поищу для васъ чего-нибудь съѣстного.

Стокъ-д’Орбервиль вернулся съ Тессъ на лужайку передъ домомъ и попросилъ ее подождать его въ шатрѣ, а самъ скоро опять явился на сцену съ легкимъ полдникомъ въ корзинкѣ, которую и поставилъ передъ дѣвушкой. Очевидно, молодой джентльменъ не желалъ, чтобы прислуга нарушила этотъ пріятный tête-à-tête.

— Васъ не безпокоитъ моя сигара? — спросилъ онъ.

— О, нѣтъ, сэръ, нисколько!

Сквозь клубы дыма, наполнявшіе шатеръ, онъ слѣдилъ за тѣмъ, какъ она мило и безсознательно уплетала кусокъ за кускомъ, и Тессъ Дорбифильдъ, невинно любуясь розами, приколотыми къ ея корсажу, не догадывалась, что за этою голубою наркотическою мглой сидитъ «трагическое зло» ея драмы, — тотъ человѣкъ, которому было суждено сдѣлаться кровавымъ лучомъ въ спектрѣ ея юной жизни. Природа надѣлила ее однимъ преимуществомъ, послужившимъ ей на пагубу въ эту минуту; оно-то и приковало къ ней глаза Алека д’Орбервиль. Это была роскошь формъ, пышный расцвѣтъ стана, дѣлавшій ее болѣе похожей на женщину, чѣмъ она была ею въ дѣйствительности. Тессъ унаслѣдовала эту полноту отъ матери, но безъ того свойства, на которое она указывала. Она часто смущала ее, но подруги говорили, что время сгладитъ этотъ недостатокъ.

Тессъ не долго просидѣла за полдникомъ.

— Теперь я пойду домой, сэръ, — сказала она, поднявшись съ мѣста.

— А какъ же васъ зовутъ? — спросилъ онъ, провожая ее по проспекту.

— Тессъ Дорбифильдъ, изъ Марлотта.

— И вы говорите, что у вашихъ родителей пала лошадь?

— Это я убила ее! — отвѣчала она, и слезы выступили у нея на глазахъ, когда она стала разсказывать о смерти Принца. — И я не знаю, какъ мнѣ помочь теперь отцу.

— Я подумаю, можетъ быть, мнѣ удастся что-нибудь сдѣлать. Моя мать должна найти вамъ какое-нибудь подходящее мѣсто. Но только, Тессъ, оставьте этотъ вздоръ насчетъ д’Орбервилей. Вы просто «Дорбифильдъ», вы знаете, вѣдь, что это совсѣмъ другая фамилія.

— Я и не желаю лучшей, сэръ, — сказала она съ чувствомъ собственнаго достоинства.

На минуту, только на минуту, когда они дошли до поворота проспекта, между высокими пихтами и рододендронами, прежде чѣмъ показалась сторожка, онъ наклонилъ свое лицо къ лицу молодой дѣвушки, какъ будто… но нѣтъ, онъ передумалъ и отпустилъ ее.

Такъ началась эта исторія. Если бы Тессъ могла предугадать всю важность этой встрѣчи, она, быть можетъ, спросила бы, почему судьба опредѣлила ей попасться въ этотъ день на глаза и понравиться этому, не для нея созданному человѣку, а не встрѣтиться съ другимъ юношей, отвѣчавшимъ почти во всемъ тѣмъ требованіямъ, которыя можетъ предъявлять настоящая и истинная человѣческая взаимность; но для него она была въ это время лишь мимолетнымъ, полузабытымъ впечатлѣніемъ.

Въ нелогическомъ выполненіи логическаго плана вселенной призывъ рѣдко встрѣчаетъ отзвукъ, — человѣкъ, котораго суждено полюбить, рѣдко появляется въ часъ, опредѣленный для любви. Природа не часто говоритъ своему бѣдному созданію: «смотри!» въ тотъ моментъ, когда увидѣть значитъ получить въ руки возможность счастья, рѣдко отвѣчаетъ: «здѣсь!» на окликъ человѣческаго существа: «гдѣ?», пока прятки не превратятся, наконецъ, въ скучную, избитую игру. Мы можемъ задаваться вопросомъ, найдутъ ли себѣ эти анахронизмы на вершинѣ и апогеѣ человѣческаго развитія нѣкоторую поправку въ болѣе тонкомъ взаимномъ пониманіи, болѣе тѣсномъ взаимодѣйствіи соціальнаго механизма, въ настоящее время бросающаго насъ то въ ту, то въ другую сторону, но нельзя предсказать, что такое совершенство наступитъ когда-либо, нельзя даже считать его возможнымъ. Достаточно того, что въ данномъ случаѣ, какъ въ милліонахъ ему подобныхъ, двѣ половины приблизительно совершеннаго цѣлаго не очутились лицомъ къ лицу въ подходящую для этого минуту, а самымъ безтолковымъ образомъ блуждали по землѣ, ничего не зная другъ о другѣ, пока не пробилъ запоздалый часъ. И изъ этого нелѣпаго промедленія возникли тревоги, разочарованія, столкновенія, катастрофы, то, что принято называть трагическою судьбой.

Вернувшись въ шатеръ, д’Орбервиль сѣлъ верхомъ на стулъ и задумался; на лицѣ его мелькала довольная усмѣшка. Потомъ онъ громко захохоталъ.

— Чортъ возьми! Что за забавная штука! Ха, ха, ха! И что за прелестная дѣвочка!

VI.

Тессъ спустилась съ холма къ Трантриджъ Кроссу и стала разсѣянно ждать вана, чтобы занять въ немъ мѣсто. Она не отдала себѣ отчета въ томъ, что собственно сказали ей другіе сѣдоки, когда она садилась, хотя она и отвѣчала имъ, а когда повозка снова тронулась, дѣвушка поѣхала, отдавшись всецѣло внутреннему, а не внѣшнему созерцанію.

Одинъ изъ ея спутниковъ обратился къ ней вдругъ съ насмѣшливою рѣчью:

— Что это? Вы настоящій букетъ! И откуда у васъ такія розы въ началѣ іюня?

Тогда Тессъ поняла, какое странное зрѣлище должна представлять она ихъ удивленнымъ взглядамъ съ розами у корсажа, розами на шляпѣ, съ корзинкой, наполненной до краевъ розами и земляникой. Она покраснѣла и смущенно отвѣтила, что получила эти цвѣты въ подарокъ. Улучивъ минутку, когда никто изъ пассажировъ не смотрѣлъ на нее, она сняла украдкой со шляпы тѣ цвѣты, которые особенно бросались въ глаза, положила ихъ въ корзинку и накрыла платкомъ. Потомъ она опять погрузилась въ свои думы и низко склонила голову, но вдругъ почувствовала, что уколола себѣ подбородокъ шипами розы, оставшейся у нея на груди. Какъ всѣ поселяне Блакмурской долины, Тессъ была насквозь пропитана фантастическими предчувствіями и суевѣріями; она подумала, что это — зловѣщее предзнаменованіе, первое зловѣщее предзнаменованіе, замѣченное ею въ этотъ день.

Ванъ ходилъ только до Шастона, а отъ этого горнаго городка до Марлотта оставалось еще пройти пѣшкомъ нѣсколько миль. Мать совѣтовала Тессъ переночевать здѣсь въ домѣ одной знакомой крестьянки, если она слишкомъ устанетъ; Тессъ такъ и сдѣлала и явилась домой только на слѣдующій день, послѣ полудня.

Войдя въ коттэджъ, она сразу поняла по торжествующей минѣ матери, что въ ея отсутствіе произошло что-то необычайное.

— Да, да, я все знаю! Вѣдь, я же говорила тебѣ, что все будетъ отлично, — ну, и вышло по-моему.

— Что-нибудь случилось безъ меня? Что же такое? — спросила Тессъ какимъ-то усталымъ тономъ.

Мать оглядѣла дочь съ головы до ногъ. Взоръ ея выражалъ лукавое одобреніе.

— Ты, стало быть, приворожила ихъ! — продолжала она, какъ бы подразнивая дочь.

— Почемъ ты знаешь, мама?

— Я получила письмо. Они пишутъ… м-съ д’Орбервиль пишетъ, что хочетъ поручить тебѣ смотрѣть за птичникомъ, въ которомъ она души не чаетъ. Но это только одинъ хитрый предлогъ, чтобъ залучить тебя туда, не возбуждая въ тебѣ сразу большихъ надеждъ. Она, конечно, готова признать тебя своею родственницей, — вотъ какъ надо понимать это письмо.

— Но я не видала ея.

— Да, вѣдь, кого же нибудь ты видѣла?

— Я видѣла ея сына.

— Что-жь, призналъ онъ тебя?

— Онъ?… Онъ называлъ меня кузиночкой.

— Я такъ и знала! Джэки, онъ называлъ ее кузиночкой! — крикнула Джоанна мужу. — Ну, онъ, разумѣется, переговорилъ съ матерью, вотъ она и хочетъ, чтобъ ты переѣхала къ нимъ.

— Но я не знаю, съумѣю ли я ходить за птицей, — съ сомнѣніемъ проговорила Тессъ.

— Ну, такъ я незнаю, кто же послѣ того съумѣетъ! Ты родилась при этомъ дѣлѣ и выросла при немъ. Тотъ, кто родился при какомъ-нибудь дѣлѣ, всегда знаетъ его лучше, чѣмъ кто учился ему, какъ ремеслу. Притомъ же, вѣдь, это только для виду хотятъ тебѣ дать занятіе, чтобъ ты не думала, что даромъ ѣшь ихъ хлѣбъ.

— Мнѣ кажется, что мнѣ не слѣдуетъ переѣзжать туда, — задумчиво сказала Тессъ. — Кто писалъ письмо? Покажи мнѣ его, мама.

— М-съ д’Орбервиль писала его. Вотъ оно.

Письмо было написано въ третьемъ лицѣ. М-съ д’Орбервиль кратко увѣдомляла м-съ Дорбифильдъ, что ея дочѣ можетъ быть полезна этой лэди въ завѣдываніи ея птичникомъ, что ей дадутъ уютную комнатку, и, если молодая дѣвушка понравится, то за жалованьемъ ей не постоятъ.

— О, только и всего! — сказала Тессъ.

— Не могла же ты ожидать, что она сейчасъ же бросится тебѣ на шею, будетъ цѣловать и миловать тебя.

Тессъ выглянула въ окно.

— Мнѣ бы лучше хотѣлось остаться здѣсь, съ отцомъ и съ тобой; мама, — сказала она, въ нервной нерѣшимости.

— Но почему такое?

— Я не желала бы говорить тебѣ, почему собственно, мама, да, впрочемъ, я и сама хорошенько не знаю, почему.

Спустя недѣлю послѣ этого она возвратилась разъ вечеромъ съ неудачныхъ поисковъ какой-нибудь работы въ ближайшемъ сосѣдствѣ. Ея мечтою было скопить въ теченіе лѣта денегъ для покупки новой лошади. Едва успѣла она переступить порогъ комнаты, какъ на встрѣчу ей выбѣжала въ припрыжку одна изъ сестренокъ, громко восклицая:

— У насъ былъ въ гостяхъ джентльменъ.

Мать поспѣшила объяснить, въ чемъ дѣло; пока она говорила, съ лица ея не сходила радостная улыбка. Сынъ м-съ д’Орбервиль заѣзжалъ къ нимъ верхомъ; путь его случайно лежалъ на Марлоттъ. Онъ хотѣлъ получить рѣшительный отвѣтъ насчетъ того, согласна ли Тессъ взять на себя завѣдываніе птичникомъ его матери, такъ какъ молодой работникъ, до сихъ поръ смотрѣвшій за нимъ, оказался неблагонадежнымъ.

— Мистеръ д’Орбервиль говоритъ, что если только ты на самомъ дѣлѣ такая, какой кажешься, то тебѣ и цѣны нѣтъ; онъ увѣренъ, что ты дѣльная, прекрасная дѣвушка. Надо правду сказать, онъ съ большимъ участіемъ отзывался о тебѣ.

Повидимому, Тессъ была въ эту минуту искренно рада слышать, что заслужила такой лестный отзывъ отъ незнакомаго человѣка, тогда какъ въ своемъ собственномъ мнѣніи она пала такъ низко.

— Онъ очень добръ, что думаетъ такъ, — прошептала она. — Еслибъ только я знала навѣрное, каково мнѣ будетъ жить тамъ, я ни минуты не задумалась бы согласиться.

— Онъ очень красивый мужчина.

— Я не нахожу этого, — холодно возразила Тессъ.

— Ну, дѣлай, какъ знаешь, а только жаль упустить такой случай. А какой у него великолѣпный брилліантовый перстень!

— Да, — весело вмѣшался въ разговоръ приткнувшійся на подоконникъ Абрагамъ, — я видѣлъ этотъ перстень. Онъ такъ и сверкалъ, когда джентльменъ крутилъ пальцами свои усы. Мама, зачѣмъ это нашъ знатный родственникъ все время теребилъ пальцами усы?

— Послушайте только, что говоритъ этотъ мальчуганъ! — воскликнула съ материнскою гордостью м-съ Дорбифильдъ.

— Можетъ быть, онъ это дѣлалъ, чтобъ выставить напоказъ свой брилліантовый перстень, — мечтательно пробормоталъ сэръ Джонъ.

— Мнѣ надо еще подумать, — сказала Тессъ, выходя изъ комнаты.

— Ну, она-таки живо покорила сердце младшей вѣтви нашей фамиліи, — продолжала почтенная матрона, обращаясь къ мужу, — и дурочка будетъ она, если не доведетъ этого до конца.

— Мнѣ не очень-то по вкусу, чтобъ мои дѣти уходили изъ дому, — сказалъ разнощикъ. — Такъ какъ я глава фамиліи, то всѣ другіе должны были бы первые явиться ко мнѣ.

— Нѣтъ, пусти ее, Джэки, — стала его упрашивать бѣдная, безразсудная женщина. — Вѣдь, ясно, какъ Божій день, что она ему приглянулась. Онъ называлъ ее кузиночкой. Онъ женится на ней, помяни мое слово, и она сдѣлается тогда лэди и будетъ тѣмъ, чѣмъ были ея предки.

У Джона Дорбифильда было больше тщеславія, чѣмъ энергіи или здоровья, такъ что это предположеніе улыбнулось ему.

— Что-жь, можетъ быть, у молодого мистера д’Орбервили дѣйствительно это на умѣ, — согласился онъ, — можетъ быть, онъ и въ самомъ дѣлѣ думаетъ облагородить свое потомство, вступивъ въ бракъ съ наслѣдницей старшей отрасли. Ахъ, эта Тессъ! Скажите, какая она плутовка! И неужели она съ этимъ намѣреніемъ отправлялась туда?

Тѣмъ временемъ Тессъ задумчиво бродила по саду, между кустами крыжовника и возлѣ могилы Принца. Когда она вернулась, мать начала настаивать на выгодахъ предложеннаго мѣста.

— Ну, какъ же ты рѣшила? — спросила она

— Мнѣ такъ жаль, что я не видала м-съ д’Орбервиль, — сказала Тессъ.

— Я думаю, что это нисколько не мѣшаетъ тебѣ теперь же согласиться. Тогда ты какъ разъ увидишь ее.

Отецъ кашлянулъ изъ своего уголка.

— Я не знаю, что мнѣ сказать, — растерянно отвѣчала дѣвушка. — Вы должны сами рѣшить это. Я убила бѣднаго Принца и понимаю, что мнѣ надо сдѣлать что-нибудь, чтобъ достать вамъ новую лошадь. Но… но… мистеръ д’Орбервиль мнѣ что-то не нравится.

Дѣти, составившія себѣ изъ идеи, что Тессъ возьмутъ къ себѣ жить богатые родные (какими они считали семью д’Орбервилей), нѣчто вродѣ утѣшенія послѣ смерти Принца, теперь, видя, что Тессъ не желаетъ ѣхать, начали плакать, приставать къ сестрѣ и упрекать ее за ея колебанія.

— Тессъ не хо-о-очетъ ѣхать, не хочетъ сдѣлаться зна-а-атной лэди! Нѣтъ, она говоритъ, что не хо-о-очетъ! — завопили они во весь голосъ. — И не будетъ у насъ новой лошадки, не будетъ золотыхъ монетокъ на гостинцы! И Тессъ не хочетъ нарядиться въ воскресное платьице, не хочетъ быть хорошенькой, — нѣтъ, не хочетъ!…

Мать стала имъ вторить; ея манера вѣчно оттягивать на неопредѣленный срокъ домашнія работы, вслѣдствіе чего онѣ казались гораздо тяжелѣе, чѣмъ были на самомъ дѣлѣ, послужила лишнимъ доводомъ въ ея пользу. Только отецъ Тессъ сохранялъ нейтральное положеніе.

— Я поѣду, — сказала, наконецъ, молодая дѣвушка.

Мать не могла отстранить отъ себя картину свадебной церемоніи, которая всплыла въ ея воображеніи, какъ только дочь согласилась.

— Вотъ и отлично! Вѣдь, какой это чудесный случай для такой хорошенькой дѣвушки, какъ ты!

Тессъ угрюмо усмѣхнулась.

— Я надѣюсь, что это случай заработать деньги. Ни о чемъ другомъ не можетъ быть и рѣчи. Я бы просила тебя, мама, не говорить такихъ глупостей сосѣдямъ.

М-съ Дорбифильдъ ничего не обѣщала. Послѣ лестныхъ замѣчаній, сдѣланныхъ гостемъ насчетъ Тессъ, она чувствовала, наоборотъ, сильное поползновеніе разблаговѣстить свои честолюбивые планы.

Такимъ образомъ, дѣло было рѣшено. Молодая дѣвушка написала, что согласна выѣхать въ тотъ день, въ какой ее потребуютъ. Ее не замедлили увѣдомить, что м-съ д’Орбервиль очень рада ея рѣшенію, и что она должна быть готова къ отъѣзду на третій день по полученіи письма; за ней и за ея багажомъ будетъ выслана на вершину долины рессорная телѣжка. Почеркъ м-съ д’Орбервиль смахивалъ на мужской.

— Телѣжку? — недовѣрчиво спросила Джоанна Дорбифильдъ. — За родственницей можно было бы прислать и карету.

Принявъ окончательное рѣшеніе, Тессъ сдѣлалась менѣе тревожной и разсѣянной и занималась своимъ дѣломъ съ нѣкоторою самоувѣренностью, утѣшаясь мыслью, что будетъ имѣть возможность купить отцу новую лошадь. Она было надѣялась получить мѣсто учительницы въ школѣ, но, повидимому, судьба опредѣлила иначе. Будучи умственно зрѣлѣе своей матери, Тессъ ни на минуту не останавливалась на матримоніальныхъ мечтаніяхъ м-съ Дорбифильдъ. Легкомысленная женщина чуть ли не съ самаго рожденія своей дочери измышляла для нея одну блестящую партію за другой.

VII.

Въ назначенное для отъѣзда утро Тессъ проснулась раньше зари, на той грани между мракомъ и разсвѣтомъ, когда лѣсъ еще безмолвствуетъ и только одна вѣщая птица звонко возглашаетъ свое убѣжденіе, что она, по крайней мѣрѣ, знаетъ настоящій часъ дня, а всѣ другія хранятъ молчаніе, какъ бы, одинаково убѣжденныя въ томъ, что она заблуждается. Тессъ до завтрака оставалась наверху, занимаясь укладкой своихъ пожитковъ, и затѣмъ сошла внизъ въ обыкновенномъ будничномъ платьѣ: свой воскресный нарядъ она аккуратно уложила въ сундукъ.

Мать пришла въ негодованіе.

— Неужели же ты не можешь одѣться пощеголеватѣе, отправляясь къ нашей знатной роднѣ?

— Но, вѣдь, я иду на работу! — возразила Тессъ.

— Ну, да, разумѣется, — сказала м-съ Дорбифильдъ и пробормотала втихомолку: — первое время, пожалуй, и придется немножко поработать для виду… Но, по-моему, тебѣ слѣдуетъ сразу показать себя съ самой выгодной стороны, — прибавила она.

— Ну, что-жь, тебѣ лучше знать это, — покорно отвѣчала Тессъ.

И, чтобъ угодить матери, дѣвушка совершенно отдалась въ руки Джоанны.

— Дѣлай со мной что хочешь, мама, — спокойно сказала она.

М-съ Дорбифильдъ была въ восторгѣ отъ такой сговорчивости. Первымъ дѣломъ она принесла большой тазъ и такъ старательно вымыла волосы Тессъ, что, когда она ихъ высушила и причесала, они сдѣлались вдвое пышнѣе противъ обыкновеннаго. Она вплела въ нихъ самую широкую розовую ленту, какая у нея нашлась. Затѣмъ она надѣла на Тессъ бѣлое платье, въ которомъ та была на клубной процессіи; воздушныя кисейныя буффы, въ соединеніи съ пышною прической, придали разцвѣтающей фигурѣ молодой дѣвушки такую полноту, что всякій посторонній могъ бы ошибиться насчетъ ея возраста и принять ее за женщину, тогда какъ она едва вышла изъ отроческихъ лѣтъ.

— Ахъ, у меня дырка на чулкѣ, на самой пяткѣ! — сказала Тессъ.

— Нечего думать о дыркахъ на чулкахъ, — языка у нихъ нѣтъ. Когда я была дѣвушкой, мнѣ только и надо было нарядную шляпку, а на пятки я рукой махала, хоть бы самъ чортъ ихъ увидалъ!

Эффектный туалетъ Тессъ привелъ мать въ такое восхищеніе, что она отступила отъ нея на нѣсколько шаговъ, словно живописецъ отъ мольберта, и стала любоваться своимъ шедевромъ.

— Еслибъ ты только видѣла себя! — воскликнула она. — Ты ныньче гораздо красивѣе, чѣмъ въ тотъ разъ, на майскомъ праздникѣ.

Такъ какъ въ маленькое зеркальце Тессъ могла увидать сразу лишь небольшую часть своей фигуры, то м-съ Дорбифильдъ повѣсила за окно черный плащъ и сдѣлала большой рефлекторъ изъ стеколъ, какъ это въ обычаѣ у поселянъ, когда они занимаются нарядами. Затѣмъ она пошла къ своему супругу, сидѣвшему въ нижней комнатѣ.

— Вотъ что я скажу тебѣ, Дорбифильдъ, — начала она торжествующимъ тономъ, — онъ каменный человѣкъ, если не влюбится въ нее. Только ты, все-таки, не толкуй много съ Тессъ насчетъ того, что она ему приглянулась и что судьба посылаетъ ей такое счастье. Она, вѣдь, такая чудачка, что, пожалуй, не взлюбитъ его за это или откажется ѣхать въ послѣднюю минуту. Если все пойдетъ хорошо, я, конечно, буду рада отблагодарить чѣмъ-нибудь пастора Трингхэма изъ Стагфутъ Лэна за то, что онъ сказалъ намъ, кто мы такіе. Милый онъ, добрый!

Однако, по мѣрѣ того, какъ сталъ приближаться моментъ разлуки и когда разсѣялось первое возбужденіе, вызванное удачнымъ нарядомъ Тессъ, въ душѣ Джоанны Дорбифильдъ шевельнулось тревожное чувство, и она рѣшила проводить дочь хоть до того мѣста, гдѣ косогоръ, замыкавшій долину, начиналъ круто подниматься вверхъ. Здѣсь молодую дѣвушку должна была встрѣтить рессорная телѣжка Стокъ-д’Орбервилей, а сундукъ ея былъ уже заранѣе отправленъ къ этому пригорку съ однимъ изъ сельскихъ парней на тачкѣ.

Увидѣвъ, что мать надѣваетъ шляпку, меньшія дѣти подняли шумъ и стали проситься идти съ ней.

— Мнѣ тоже хочется проводить Тесси; Тесси выйдетъ замужъ за нашего знатнаго дядю и будетъ носить шелковыя платья.

— Молчите! — сказала Тессъ, вся вспыхнувъ и быстро обернувшись, — чтобъ я больше не слыхала этого! И какъ ты могла, мама, вбить имъ въ голову такой вздоръ?

— Тессъ ѣдетъ работать, мои милашки, работать для нашей богатой родни, она хочетъ скопить денегъ, чтобы купить намъ новую лошадку, — объявила умиротворяющимъ тономъ м-съ Дорбифильдъ.

— Прощай, отецъ, — сказала Тессъ прерывающимся отъ волненія голосомъ.

— Прощай, дочурка, — сказала сэръ Джонъ, поднявъ голову и очнувшись отъ дремоты, въ которую онъ впалъ, благодаря легкому возліянію, совершенному имъ утромъ по случаю отъѣзда дочери. — Я надѣюсь, что моему молодому другу придется по сердцу такая пригожая представительница его рода. И скажи ему, Тессъ, что такъ какъ я совсѣмъ уже простился съ мечтой возстановить наше прошлое величіе, то охотно продамъ ему титулъ… да, продамъ… и по сходной цѣнѣ.

— Не дешевле тысячи фунтовъ! — воскликнула лэди Дорбифильдъ.

— Скажи ему, что я возьму тысячу фунтовъ. Да, пожалуй, если подумать, то можно будетъ взять и меньше. Онъ лучше съумѣетъ украсить его, чѣмъ такая развалина, какъ я. Скажи ему, что онъ можетъ купить его за сто фунтовъ. Но я не стану упрямиться изъ-за пустяковъ. Скажи ему, что онъ можетъ купить его за пятьдесятъ… за двадцать фунтовъ! Да, двадцать фунтовъ… это ужь самая низкая цѣна. Чортъ возьми, фамильная честь что нибудь да значитъ! Двадцать фунтовъ и ни пенса меньше!

Слезы, наполнявшія глаза Тессъ, и рыданія, сдавившія ей горло, не дали ей высказать просившагося наружу горькаго чувства. Она быстро повернулась и вышла изъ дома.

Мать и дѣти отправились всѣ вмѣстѣ; по ту и другую сторону Тессъ шли двѣ сестренки, держа ее за руку и сосредоточенно взглядывая на нее по временамъ, какъ на существо, которому предназначено совершить нѣчто великое; мать слѣдовала за ними; группа представляла картину цѣломудренной красоты, сопутствуемой невинностью, но съ простодушнымъ тщеславіемъ въ арріергардѣ. Онѣ шли все по дорогѣ, пока не достигли начала подъема, на вершинѣ котораго дѣвушка должна была сѣсть въ телѣжку, присланную изъ Трантриджа; это мѣсто было выбрано для того, чтобы поберечь лошадь и не заставлять ее подниматься на послѣдній откосъ. Вдалекѣ, за первыми холмами линію горнаго кряжа прерывали похожія на утесы постройки Шастона. На дорогѣ, опоясывавшей подъемъ, никого не было видно, кромѣ парня, посланнаго впередъ; онъ сидѣлъ на ручкѣ тачки, заключавшей въ себѣ все земное достояніе Тессъ.

— Подождемъ здѣсь, телѣжка, навѣрное, скоро подъѣдетъ, — сказала м-съ Дорбифильдъ. — Да вотъ, она ужь тамъ, я ее вижу!

Дѣйствительно, она внезапно показалась изъ-за ближайшаго пригорка и остановилась возлѣ мальчика съ тачкой. Мать и дѣти рѣшили не идти дальше, и Тессъ, наскоро простившись съ ними, стала взбираться на холмъ.

Имъ было видно, какъ ея бѣлая фигура приблизилась къ рессорной телѣжкѣ, на которую уже взвалили ея сундукъ. Но не успѣла она еще совсѣмъ подойти къ ней, какъ изъ-за группы деревьевъ на вершинѣ холма вылетѣлъ другой экипажъ, быстро очутился на поворотѣ дороги, миновалъ телѣжку съ багажомъ и остановился передъ Тессъ, которая обернулась, очевидно, крайне изумленная.

Тутъ только мать замѣтила, что второй экипажъ былъ новый съ иголочки гигъ или шарабанъ съ блестящею лакировкой и превосходною упряжью. Правилъ имъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати трехъ или двадцати четырехъ, съ сигарой въ зубахъ, въ щегольской фуражкѣ, суконной каштановаго цвѣта жакеткѣ и такихъ же панталонахъ, бѣломъ галстукѣ, стоячемъ воротничкѣ и коричневыхъ перчаткахъ съ крагами, — словомъ, тотъ самый молодцеватый франтъ, который за недѣлю или за двѣ до этого заѣзжалъ къ Джоаннѣ, чтобы получить рѣшительный отвѣтъ насчетъ Тессъ.

М-съ Дорбифильдъ захлопала въ ладоши, какъ дитя, потомъ посмотрѣла внизъ, потомъ опять уставилась глазами на экипажъ и возницу. Могла ли она ошибаться относительно того, что все это значило?

— Это тотъ знатный дядя, что хочетъ сдѣлать лэди изъ Тесси? — спросила младшая дѣвочка.

Между тѣмъ, Тессъ въ своемъ воздушномъ кисейномъ платьѣ все еще стояла въ нерѣшимости возлѣ шарабана, владѣлецъ котораго говорилъ съ ней. Ея явное колебаніе было, собственно говоря, болѣе чѣмъ колебаніе; это было недоброе предчувствіе. Она предпочла бы ѣхать въ невзрачной телѣжкѣ. Молодой человѣкъ спрыгнулъ на землю и, казалось, уговаривалъ дѣвушку сѣсть. Она повернулась лицомъ къ холму, гдѣ стояла мать съ дѣтьми, и задумчиво посмотрѣла на группу, которую они образовали. Что-то какъ будто побудило ее рѣшиться, — быть можетъ, мысль о томъ, что она убила Принца. Она быстро сѣла въ шарабанъ, молодй человѣкъ помѣстился возлѣ нея и тотчасъ же ударилъ лошадь бичомъ. Въ одинъ мигъ они обогнали телѣжку съ поклажей и исчезли за выступомъ холма.

Какъ только Тессъ скрылась изъ вида и драматическій интересъ минуты былъ исчерпанъ, глаза малютокъ наполнились слезами.

— Бѣдная, бѣдная Тессъ! Зачѣмъ она уѣхала? Зачѣмъ ей дѣлаться знатною лэди? — сказала младшая дѣвочка и, опустивъ углы губъ, расплакалась.

Новая точка зрѣнія оказалась заразительна: примѣру младшей послѣдовала и другая сестра, затѣмъ третья и, наконецъ, всѣ они подняли громкій плачъ.

Въ глазахъ Джоанны Дорбифильдъ тоже стояли слезы, когда она повернулась, чтобъ идти домой. Но къ тому времени, какъ она дошла до деревни, она уже успѣла возложить свои упованія на благосклонность судьбы. Тѣмъ не менѣе, ночью, лежа въ постели, она не переставала вздыхать, и мужъ спросилъ ее, о чемъ она сокрушается.

— Ахъ, я и сама хорошенько не знаю, — отвѣчала она. — Мнѣ думается, что, пожалуй, было бы лучше, если бы Тессъ осталась дома.

— Что-жь ты раньше объ этомъ не подумала?

— Да, вѣдь, это такой рѣдкій случай для нашей дѣвочки. А, все-таки, если бы пришлось начать все съизнова, я не пустила бы ея, пока не узнала бы навѣрняка, что этотъ джентльмэнъ дѣйствительно молодой человѣкъ съ сердцемъ и что онъ принимаетъ въ ней участіе, какъ въ родственницѣ.

— Да, тебѣ, пожалуй, слѣдовало бы узнать это, — промычалъ, засыпая, сэръ Джонъ.

Джоанна Дорбифильдъ всегда умѣла найти себѣ какое нибудь утѣшеніе.

— Ну, что-жь, она ему ровня. Она должна поставить на своемъ, если только не прогадаетъ своего козыря. И если онъ не женится на ней теперь, то женится послѣ. Вѣдь, это всякій видитъ, что онъ безъ ума отъ нея

— Какой же это у нея козырь? Кровь д’Орбервилей?

— Нѣтъ, дуралей, ея хорошенькое личико… какое и у меня когда-то было.

VIII.

Сѣвъ въ шарабанъ рядомъ съ Тессъ, Алекъ д’Орбервиль быстро поѣхалъ вдоль гребня перваго холма, любезничая по дорогѣ съ молодою дѣвушкой, и вскорѣ оставилъ далеко позади себя телѣжку съ багажомъ. Вокругъ нихъ разстилался необозримый ландшафтъ: сзади — зеленая долина, родина Тессъ, впереди — сѣрая, безцвѣтная мѣстность, знакомая ей лишь по ея первому мимолетному посѣщенію Трантриджа. Такъ они достигли края косогора, откуда начинался крутой спускъ почти на цѣлую милю разстоянія.

Со времени злосчастнаго случая съ Принцемъ, Тессъ Дорбифильдъ, отъ природы храбрая, стала ужасно бояться ѣзды; малѣйшая неправильность движенія пугала ее. Безпечность, съ которою правилъ ея возница, возбудила въ ней тревогу.

— Вѣдь, вы, конечно, будете спускаться потихоньку, сэръ? — сказала она, стараясь казаться спокойной.

Д’Орбервиль оглянулся на нее и откусилъ кончикъ сигары своими крупными, бѣлыми зубами, причемъ губы его медленно раздвинулись въ улыбку.

— Что вы, Тессъ? — отвѣтилъ онъ, затянувшись. — И это говоритъ такая здоровая, цвѣтущая дѣвушка, какъ вы? Да я всегда спускаюсь во весь опоръ. Ничто такъ не поднимаетъ духъ.

— Но, можетъ быть, теперь въ этомъ нѣтъ надобности?

— О! — сказалъ онъ, качая головой, — вамъ не со мной однимъ приходится считаться. Надо принять во вниманіе и Тибъ, а она не слишкомъ покладиста.

— О комъ вы говорите?

— О лошади, конечно. Мнѣ сдается, что она вотъ сейчасъ очень сурово оглянулась на меня. Развѣ вы не замѣтили?

— Не думайте, что вамъ удастся испугать меня, сэръ, — строго сказала Тессъ.

— Я вовсе не хочу пугать васъ. Если есть человѣкъ на свѣтѣ, который можетъ справиться съ этою лошадью, такъ это я: я не стану утверждать, что такой человѣкъ существуетъ, но если кому-нибудь дана эта власть, то только мнѣ одному.

— Зачѣмъ же вы держите такую лошадь?

— Да, объ этомъ легко спрашивать! Я полагаю, что такъ судилъ мнѣ рокъ. Тибъ разбила на смерть одного молодца и, какъ только я купилъ ее, она чуть не убила меня. А потомъ, вѣрьте моему честному слову, потомъ и я чуть не убилъ ее. Но она, все-таки, осталась съ норовомъ, съ большимъ норовомъ; иной разъ бываетъ не безопасно довѣрять ей свою жизнь.

Они уже начинали спускаться и было очевидно, что лошадь, по своей ли волѣ, или по волѣ своего хозяина (послѣднее болѣе вѣроятно), такъ твердо знала, какого головоломнаго представленія отъ нея ждутъ, что едва ли требовала поощренія.

Все быстрѣе и быстрѣе мчались они съ откоса; колеса жужжали, точно волчокъ, шарабанъ колыхался изъ стороны въ сторону, его ось изображала косую линію по отношенію къ линіи движенія, лошадь, словно изгибаясь, то вставала на дыбы, то совсѣмъ падала. По временамъ колесо поднималось чуть ли не на нѣсколько ярдовъ надъ землею; по временамъ камень отрывался отъ почвы и, кружась, перелеталъ черезъ заборъ, и сыпались искры, выбиваемыя изъ кремня копытами лошади.

Вѣтеръ раздувалъ бѣлое кисейное платье Тессъ и игралъ ея разсыпающимися сухими волосами. Она твердо рѣшилась не выказывать своего страха, но, тѣмъ не менѣе, стиснула руку д’Орбервиля, въ которой онъ держалъ возжи.

— Не держите меня за руку, а то мы вылетимъ изъ шарабана! Обхватите меня за талію!

Она обхватила его за талію и такъ они спустились въ долину.

— Слава Богу, мы остались цѣлы, несмотря на ваше безуміе! — сказала она съ пылающимъ лицомъ.

— Фи, Тессъ! это ужь капризъ! — сказалъ д’Орбервиль.

— Нѣтъ, это правда.

— Вамъ бы не слѣдовало отстраняться отъ меня съ такою черною неблагодарностью, какъ только вы почувствовали себя внѣ опасности.

Она не подумала о томъ, что дѣлаетъ, невольно цѣпляясь за него: ей было все равно, мужчина около нея или женщина, палка или камень. Теперь къ ней вернулась ея сдержанность и она сидѣла, ничего не отвѣчая ему, пока они не достигли вершины другого откоса.

— Ну, теперь опять! — сказалъ д’Орбервиль.

— Нѣтъ, нѣтъ! — взмолилась Тессъ. — Пожалуйста, сэръ, будьте разсудительны!

— Но разъ мы очутились на одномъ изъ самыхъ высокихъ пунктовъ графства, надо же намъ спуститься съ него, — отвѣчалъ Алекъ.

Онъ бросилъ возжи и они понеслись, какъ и въ первый разъ. Д’Орбервиль повернулся къ ней лицомъ и сказалъ съ веселою насмѣшкой:

— Ну-съ, моя красавица, обнимите-ка меня опять за талію, какъ обнимали тогда.

— Ни за что на свѣтѣ! — гордо сказала Тессъ, изо всѣхъ силъ стараясь какъ можно дальше держаться отъ него.

— Дайте мнѣ только одинъ разокъ поцѣловать эти малиновыя губки, Тессъ, или эту разгорѣвшуюся щечку, и я придержу лошадь, — клянусь честью, придержу!

Тессъ въ неописанномъ изумленіи еще дальше отодвинулась отъ него, и онъ снова хлестнулъ лошадь, и они понеслись еще быстрѣе.

— Неужели только это можетъ остановить васъ? — вскричала она, наконецъ, въ порывѣ отчаянія и большіе глаза ея устремились на него съ такимъ взглядомъ, съ какимъ смотритъ на охотника затравленный звѣрь. Очевидно, мать на горе такъ принарядила ее.

— Да, только это, милая Тессъ, — отвѣчалъ онъ.

— Ахъ, я не знаю… ну, что-жь… пожалуй! — прошептала она съ тоской.

Онъ натянулъ возжи, лошадь убавила шагу, и онъ только что хотѣлъ запечатлѣть желанный поцѣлуй, какъ вдругъ Тессъ, какъ бы безотчетно, увернулась отъ него. Такъ какъ руки его были заняты возжами, то онъ и не могъ предотвратить ея маневра.

— Проклятіе! Я сломаю шею и себѣ, и вамъ! — сердито вскричалъ ея необузданный спутникъ. — Такъ-то вы держите свое слово, юная чародѣйка, такъ-то?

— Хорошо, — сказала бѣдная Тессъ, — если вы непремѣнно хотите этого, я теперь не тронусь съ мѣста. Но… я думала, что вы будете добры ко мнѣ и, какъ родственникъ, будете охранять меня…

— Къ чорту родственника! Ну!

— Но я, право, не желаю, чтобы меня цѣловали, сэръ! — воскликнула она умоляющимъ тономъ и крупная слеза скатилась съ ея рѣсницъ, а углы губъ задрожали отъ усилій сдержать рыданія. — Я, право, не поѣхала бы, еслибъ могла предвидѣть это.

Онъ былъ неумолимъ и она должна была покориться; д’Орбервиль нагнулся къ ней и крѣпко ее чмокнулъ. Она вся вспыхнула отъ стыда, вынула носовой платокъ и вытерла то мѣсто на щекѣ, къ которому онъ прикоснулся губами. Она продѣлала это безсознательно и этимъ еще больше раззадорила пылъ молодого человѣка.

— Очень ужь вы щепетильны для простой крестьянской дѣвушки, — сказалъ онъ.

Тессъ оставила безъ отвѣта это замѣчаніе, смыслъ котораго былъ ей, притомъ же, не совсѣмъ понятенъ, такъ какъ она не сознавала, какое оскорбленіе нанесла ему, инстинктивно вытирая щеку. Въ сущности, она уничтожила поцѣлуй, насколько это было физически возможно. Смутно чувствуя, что ея спутникъ сердится, она сидѣла, не повертывая головы, пока они ѣхали рысью, но черезъ какихъ-нибудь полчаса увидала, къ своему ужасу, что имъ опять предстоитъ спускъ.

— Вамъ это даромъ не пройдетъ! — обратился къ ней д’Орбервиль все тѣмъ обиженнымъ тономъ и снова размахивая бичомъ. — Развѣ только вы дадите мнѣ еще разъ поцѣловать васъ, но чтобы платка не вынимать!

Она вздрогнула.

— Хорошо, сэръ, — сказала она. — Ахъ, пустите меня только поймать мою шляпу!

Они и теперь ѣхали довольно быстро по равнинѣ, и въ минуту, какъ Тессъ заговорила, вѣтеръ сорвалъ съ нея шляпу и унесъ на дорогу. Д’Орбервиль натянулъ возжи и сказалъ, что самъ подниметъ ее, но Тессъ уже успѣла выскочить изъ шарабана и побѣжала за шляпой.

— Ей-Богу, вы еще милѣе безъ шляпы, если это только возможно! — сказалъ онъ, любуясь ею черезъ задокъ экипажа. — Ну, садитесь теперь! Что же вы мѣшкаете?

Шляпа была уже надѣта и завязана, но Тессъ не дѣлала ни шагу впередъ.

— Нѣтъ, сэръ, — сказала она и розовыя губки ея раскрылись съ выраженіемъ гордаго торжества, обнаруживъ бѣлые, какъ перламутръ, зубы. — Нѣтъ, теперь-то я ужь ни за что не сяду!

— Какъ, вы совсѣмъ не хотите садиться?

— Нѣтъ, я пойду пѣшкомъ.

— Да, вѣдь, до Трантриджа еще пять или шесть миль!

— А хоть бы и двѣнадцать! Притомъ же, сзади ѣдетъ телѣжка!

— Ахъ, вы, коварная плутовка! Признайтесь, вы нарочно это сдѣлали, сами сбросили шляпу? Я тотовъ поклясться, что сами!

Ея молчаніе только подтвердило его догадку.

Д’Орбервиль началъ браниться и ругаться и называть дѣвушку самыми невозможными словами за ея продѣлку. Круто повернувъ лошадь, онъ хотѣлъ было наѣхать на Тессъ и запереть ее между гигомъ и заборомъ, но побоялся ушибить ее.

— Какъ вамъ не стыдно говорить такія гадкія слова?! — храбро вскричала Тессъ съ вершины забора, на который вскарабкалась. — Я васъ терпѣть не могу! Я васъ ненавижу и презираю! Я вернусь къ матери, вотъ увидите, что вернусь!

Гнѣвъ д’Орбервили улегся при видѣ ея разсерженнаго личика, и онъ отъ души разсмѣялся.

— Ну, за то вы мнѣ еще больше нравитесь теперь, — сказалъ онъ. — Слушайте, давайте мириться. Я никогда больше не стану насильно цѣловать васъ. Даю вамъ слово, что не буду!

Однако, Тессъ, все-таки, не рѣшилась сѣсть въ шарабанъ, хотя ничего не имѣла противъ того, что д’Орбервиль поѣхалъ рядомъ съ нею, и, такимъ образомъ, они тихимъ шагомъ направились къ Трантриджу. По временамъ д’Орбервиль выражалъ нѣчто вродѣ бурнаго отчаянія при видѣ того, какъ она по его винѣ тащится пѣшкомъ. Собственно говоря, она вполнѣ могла бы положиться на него теперь, но такъ какъ онъ обманулъ передъ этимъ ея довѣріе, то она задумчиво шла впередъ, соображая, не будетъ ли благоразумнѣе вернуться домой. Но разъ она приняла рѣшеніе, ей казалось, что измѣнить ему безъ болѣе серьезныхъ причинъ будетъ ребяческимъ малодушіемъ? Какъ покажется она на глаза отцу и матери, какъ выручитъ свой сундукъ и какъ разстроитъ весь свой планъ возстановить благосостояніе родной семьи, какъ сдѣлаетъ она все это изъ-за такихъ сантиментальныхъ поводовъ?

Спустя нѣсколько минутъ вдали обозначились дымовыя трубы «Откосовъ», а въ укромномъ уголкѣ направо показался птичникъ съ коттэджемъ, мѣсто назначенія Тессъ.

IX.

Община птицъ, при которой Тессъ должна была состоять въ качествѣ смотрительницы, провіантмейстера, няньки, врача и друга, имѣла свою главную квартиру въ старомъ, крытомъ соломой коттэджѣ, среди огороженнаго пространства, бывшаго когда-то садомъ, а теперь представлявшаго утоптанный и посыпанный пескомъ четырехугольникъ. Домъ былъ сверху до низу увитъ плющомъ и трубы его, густо заросшія вѣтвями этого растенія, производили грандіозное впечатлѣніе разрушенной башни. Нижнія комнаты были всецѣло предоставлены курамъ, расхаживавшимъ по нимъ съ гордымъ видомъ хозяекъ, точно этотъ домъ былъ выстроенъ ими и спеціально для себя, а не предназначавшими его для собственнаго жилья арендаторами, могилы которыхъ были разбросаны теперь по кладбищу. Потомки этихъ былыхъ владѣльцевъ сочли чуть не оскорбленіемъ для своего рода, когда домъ, столь дорогой ихъ сердцу, стоившій столькихъ денегъ ихъ прадѣду и принадлежавшій имъ въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній, прежде чѣмъ явились сюда д’Орбервили и начали здѣсь строиться, былъ самымъ хладнокровнымъ образомъ обращенъ въ птичникъ, какъ только имѣніе перешло по закону въ руки м-съ д’Орбервиль. Во времена дѣда въ немъ не брезгали жить и христіане, говорили они.

Комнаты, гдѣ прежде плакали десятки грудныхъ младенцевъ, оглашались теперь пискомъ вылупившихся цыплятъ. Суетливыя насѣдки въ плетенкахъ занимали мѣста, гдѣ прежде возсѣдали на стульяхъ степенные земледѣльцы. Уголъ камина и нѣкогда ярко пылавшій очагъ были наполнены опрокинутыми ульями, гдѣ неслись куры, а участокъ земли, передъ окнами, который каждый арендаторъ въ свою очередь старательно переворачивалъ заступомъ, безпощадно разрывали теперь пѣтухи.

Садъ, посреди котораго теперь стоялъ коттэджъ, былъ обнесенъ стѣной, и входить въ него можно было только черезъ дверцу.

На слѣдующее утро, когда Тессъ принялась за разныя измѣненія и улучшенія обстановки, соотвѣтственно усовершенствованнымъ теоріямъ, свойственнымъ ей, какъ дочери профессіональной птичницы, дверца въ стѣнѣ отворилась и вошла служанка въ бѣломъ чепцѣ и бѣломъ фартукѣ. Она явилась прямо изъ господскаго дома.

— М-съ д’Орбервиль, по обыкновенію, требуетъ птицъ, — сказала она, но, видя, что Тессъ не совсѣмъ поняла ее, прибавила въ поясненіе: — М-съ д’Орбервиль уже старая лэди и слѣпая.

— Слѣпая? — переспросила Тессъ.

Прежде чѣмъ смутная тревога, шевельнувшаяся въ ней при этой новости, успѣла вылиться въ опредѣленную форму, Тессъ уже взяла на руки, слѣдуя указаніямъ своей товарки, двухъ самыхъ красивыхъ куръ гамбургской породы и вмѣстѣ со служанкой, взявшей еще пару, направилась въ примыкавшій къ коттэджу замокъ, который, несмотря на свой внушительный и нарядный видъ, обнаруживалъ всюду, на этой своей сторонѣ, что кто-нибудь изъ обитателей его покоевъ питаетъ склонность къ безсловеснымъ тварямъ: передъ самымъ фасадомъ въ воздухѣ носились перья, а на травѣ стояли куриныя клѣтки.

Въ гостиной нижняго этажа сидѣла въ глубокомъ креслѣ, спиной къ свѣту, владѣлица и хозяйка имѣнія, сѣдовласая женщина, не старше шестидесяти лѣтъ, а можетъ быть и моложе, въ широчайшемъ чепцѣ. У нея были подвижныя черты, часто встрѣчающіяся у тѣхъ, кто теряетъ зрѣніе постепенно, усиленно старается сохранить его и разстается съ нимъ лишь послѣ долгой борьбы, а не стоячее выраженіе, какое замѣчается на лицахъ людей, рано ослѣпшихъ или родившихся слѣпыми. Тессъ подошла къ почтенной лэди съ своими пернатыми питомцами, по одной на каждой рукѣ.

— А, вы та молодая дѣвушка, которая будетъ ходить за моими птицами? — сказала м-съ д’Орбервиль, услыхавъ незнакомые шаги. — Надѣюсь, что вы будете ласковы съ ними. Управляющій говорилъ мнѣ, что вы какъ разъ подходящая для этого особа. Ну, гдѣ-жь онѣ? А, это Хорохорка! Но что это значитъ? Она ныньче какъ будто не такая веселенькая, какъ всегда. Она, должно быть, встревожилась, попавъ въ чужія руки. И Фена тоже… да, да, онѣ немножко испугались… Вы испугались, мои душки? Но это ничего, онѣ скоро привыкнутъ къ вамъ.

Пока старая лэди говорила, Тессъ и другая служанка, повинуясь ея жестамъ, поочередно клали ей птицъ на колѣни, и она ощупывала ихъ, начиная съ головы и кончая хвостомъ, внимательно изслѣдуя ихъ клювы, крылья и когти, гребни и хохолки пѣтушковъ. Благодаря своему изощренному осязанію, она узнавала ихъ въ одну минуту и замѣчала, если хоть одно перышко было помято или запачкано. Одного прикосновенія къ ихъ зобу было для нея достаточно, чтобы рѣшить, какой кормъ имъ давали и въ какомъ количествѣ; ея лицо изображало живую пантомиму сужденій, проносившихся въ ея умѣ.

Птицы, которыхъ принесли дѣвушки, были должнымъ порядкомъ отнесены обратно, и тотъ же процессъ повторился нѣсколько разъ, пока старухѣ не представили всѣхъ ея любимыхъ пѣтушковъ и курочекъ всевозможныхъ породъ, и, принимая каждую птицу на колѣни, она почти безошибочно опредѣляла индивидуальность своихъ гостей.

Тессъ это напомнило обрядъ конфирмаціи: м-съ о’Орбервиль была здѣсь епископомъ, куры и пѣтухи — юными конфирмантами, а она сама и сопровождавшая ее служанка — пасторомъ и викаріемъ, подводившими къ епископу своихъ учениковъ. Въ концѣ церемоніи м-съ д’Орбервиль, сморщивъ и съеживъ лицо, внезапно спросила Тессъ:

— Вы умѣете свистать?

— Свистать, сударыня?

— Да, насвистывать пѣсни?

Тессъ умѣла свистать, какъ и большинство крестьянскихъ дѣвушекъ, хотя показывать свое искусство по этой части предъ знатной лэди было ей не особенно пріятно. Тѣмъ не менѣе, она смиренно призналась, что умѣетъ.

— Такъ вамъ каждый день придется упражняться. У меня былъ мальчикъ, который превосходно свисталъ, но онъ отошелъ отъ мѣста. Вы должны будете насвистывать моимъ снигирямъ; такъ какъ я не могу ихъ видѣть, то желаю ихъ слышать, по крайней мѣрѣ, и вотъ мы, такимъ образомъ, и учимъ ихъ разнымъ пѣснямъ. Скажите ей, Елизавета, гдѣ стоятъ клѣтки. Вамъ придется начать завтра же, а то они забудутъ то, что выучили. Ихъ и такъ уже оставляли безъ уроковъ послѣдніе дни.

— М-ръ д’Орбервиль насвистывалъ имъ ныньче утромъ, сударыня, — сказала Елизавета.

— Онъ! Ну, ужь!

Лицо старой лэди передернулось съ брезгливымъ выраженіемъ, и она ничего больше не сказала.

Такъ кончилась аудіенція Тессъ у ея воображаемой родственницы, и птицы были снова водворены въ свои аппартаменты. Обращеніе м-съ д’Орбервиль не слишкомъ удивило дѣвушку; съ тѣхъ поръ, какъ она увидала обширные размѣры замка, она и не ожидала болѣе сердечнаго пріема. Но она была далека отъ мысли, что старая лэди не слыхала ни слова о мнимомъ родствѣ. Ей показалось только, что между слѣпою женщиной и ея сыномъ не существуетъ сильной привязанности, но и въ этомъ она ошиблась. М-съ д’Орбервиль была не первая мать, любившая свое дитя негодующею любовью и питавшая къ нему нѣжность, смѣшанную съ горечью.

Несмотря на то, что предъидущій день начался такъ непріятно, теперь, когда утреннее солнце опять сіяло надъ землей, Тессъ нашла довольно заманчивыми свободу и новизну своего положенія. Ей захотѣлось испробовать свои силы въ томъ искусствѣ, котораго такъ неожиданно потребовали отъ нея, и удостовѣриться, имѣетъ ли она шансы удержать за собою мѣсто. Какъ только она осталась одна за каменною оградой, она сѣла на проволочную клѣтку и старательно вытянула губы, чтобы приступить къ упражненіямъ, которыхъ давно уже не повторяла. Оказалось, что прежнее ея умѣнье исчезло почти безъ слѣда: изъ губъ ея вылетѣлъ только глухой, зловѣщій гулъ, и ни одного чистаго звука.

Она продолжала безуспѣшно дуть и дуть, удивляясь, какъ это могла она такъ отстать отъ искусства, которому сама природа научила ее, какъ вдругъ какой-то шорохъ послышался въ вѣтвяхъ плюща, густо одѣвавшихъ садовую ограду. Взглянувъ въ эту сторону, она увидала, какъ какая-то фигура спрыгнула со стѣны на землю. Это былъ Алекъ д’Орбервиль, съ которымъ она не встрѣчалась съ тѣхъ поръ, какъ наканунѣ онъ привелъ ее къ коттэджу садовника, гдѣ ей была отведена комнатка.

— Клянусь честью «кузина» Тессъ, — вскричалъ онъ (слово «кузина» слегка отзывалось насмѣшкой), — никогда еще ни въ природѣ, ни въ искусствѣ не было ничего прелестнѣе васъ! Я слѣдилъ за вами со стѣны: я видѣлъ, какъ вы сидѣли, точно статуя Нетерпѣнія на какомъ-нибудь памятникѣ, какъ вы надували вашъ хорошенькій алый ротикъ, чтобъ заставить его свистать, и какъ вы изъ силъ выбивались, потихоньку бранились и, все-таки, не могли произвести ни единаго звука. Смотрите, какая вы сдѣлались сердитая, оттого, что это вамъ не удается.

— Я сержусь дѣйствительно, но я не бранилась.

— А, я понимаю, почему вы пробуете свистать!… Это все изъ-за этихъ снигирей! Моя мать желаетъ, чтобы вы продолжали ихъ музыкальное образованіе. Вотъ эгоистка! Какъ будто для молодой дѣвушки мало работы ходить за этими проклятыми пѣтухами и курами! На вашемъ мѣстѣ я бы напрямикъ отказался.

— Но она непремѣнно требуетъ этого, она сказала, что я должна быть готова къ завтрашнему утру.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, такъ давайте я васъ поучу.

— О, нѣтъ, ни за что! — сказала Тессъ, отступая къ двери.

— Вздоръ, я и не думалъ трогать васъ. Смотрите, я буду стоять по эту сторону клѣтки, а вы можете оставаться по другую, такъ что будете чувствовать себя въ полной безопасности. Теперь глядите сюда: вы черезъ-чуръ вытягиваете губы. Вотъ какъ надо дѣлать.

Онъ пояснилъ теорію на практикѣ и насвисталъ одинъ стихъ изъ романса Ахъ, отними свои уста. Но Тессъ не поняла намека.

— Ну, теперь попробуйте сами, — сказалъ д’Орбервиль.

Она постаралась принять неприступный видъ и придала своимъ чертамъ неподвижность мраморнаго изваянія. Но онъ продолжалъ настаивать и, наконецъ, чтобъ отдѣлаться отъ него, она сложила губы, какъ онъ ей указывалъ, смущенно смѣясь надъ тѣмъ, что ей не удается произвести чистый звукъ, и краснѣя отъ досады на то, что не можетъ удержаться, отъ смѣха.

— Попробуйте еще разъ, — поощрилъ ее молодой человѣкъ.

Теперь Тессъ была совершенно серьезна, даже мучительно серьезна; она снова попыталась и, напослѣдокъ, совсѣмъ неожиданно, издала чистый, полный звукъ. Минутное чувство удовольствія, вызванное успѣхомъ, одержало верхъ, глаза ея расширились, и она невольно улыбнулась, взглянувъ прямо въ лицо д’Орбервилю.

— Ну, вотъ! Теперь, разъ я наладилъ дѣло, оно пойдетъ у васъ отлично. Видите, я сказалъ, что не подойду къ вамъ, и хотя никогда еще ни одинъ смертный не подвергался такому искушенію, я, все-таки, держу свое слово… А что вы скажете, Тессъ, насчетъ моей старухи матери? Чудачка она, не правда ли?

— Я такъ мало еще знаю ее.

— Вы скоро убѣдитесь, что она чудачка; да ужь это видно изъ того, что она заставила васъ насвистывать снигирямъ. Я, признаться, нахожусь у нея теперь въ немилости, но вы не замедлите снискать ея благосклонность, если будете хорошо обращаться съ ея живностью. Прощайте. Если вамъ встрѣтятся какія-нибудь затрудненія или понадобится помощь въ чемъ-нибудь, идите прямо ко мнѣ, а не къ управляющему.

Вотъ въ какой администраціи пришлось занять мѣсто Тессъ Дорбифильдъ. Приблизительно такъ же, какъ прошелъ первый день, потекли длинною чредой и слѣдующіе. Она нѣсколько освоилась съ обществомъ Алека д’Орбервиль; молодой человѣкъ усердно старался пріучить ее къ себѣ, забавляя ее своею веселою бесѣдой и называя ее въ шутку кузиной, когда они были одни, и тревожная застѣнчивость, которую она испытывала въ его присутствіи, стала мало-помалу исчезать, не уступивъ, однако, мѣста чувству, порождающему застѣнчивость другого, болѣе нѣжнаго характера. Но, благодаря зависимости, въ какой она находилась по отношенію къ его матери, а, вслѣдствіе сравнительной безпомощности старухи, и по отношенію къ нему, она была не такъ строптива съ нимъ, какъ это было бы при большемъ равенствѣ житейскихъ условій.

Какъ скоро къ Тессъ вернулся прежній навыкъ въ позабытомъ искусствѣ, она убѣдилась, что насвистывать снигирямъ въ комнатѣ м-съ д’Орбервиль вовсе уже не такое тягостное занятіе; отъ своей матери она переняла множество мотивовъ, какъ нельзя лучше подходившихъ къ маленькимъ пѣвцамъ. Насвистывать имъ каждое утро возлѣ ихъ клѣтокъ было несравненно пріятнѣе, чѣмъ упражняться, сидя въ саду. Здѣсь, не смущаемая присутствіемъ молодого человѣка, она вытягивала ротъ, и, прижавъ губы къ прутьямъ клѣтки, насвистывала съ непринужденною граціей своимъ внимательнымъ слушателямъ.

М-съ д’Орбервиль спала на массивной кровати подъ балдахиномъ съ тяжелыми шелковыми занавѣсками; эту же комнату занимали и снигири, свободно порхавшіе по ней въ опредѣленные часы и неизмѣнно оставлявшіе слѣды на мебели. Однажды, когда Тессъ стояла у окна, гдѣ были рядами разставлены клѣтки, и давала свой обычный урокъ, ей послышался за кроватью какой-то шорохъ. Старой лэди не было въ комнатѣ, дѣвушка оглянулась, и ей показалось, что изъ-за бахромы занавѣсей выглядываютъ кончики мужскихъ сапогъ. Она продолжала свистать, но такъ безсвязно, что если въ комнатѣ былъ посторонній слушатель, то онъ долженъ былъ понять, что Тессъ догадалась объ его присутствіи. Послѣ этого случая она стала каждое утро осматривать занавѣси, но никогда не находила тамъ никого. Очевидно, Алекъ д’Орбервиль отказался отъ своей фантазіи напугать дѣвушку подобною засадой.

X.

Всякая деревня имѣетъ свои особенности, свои обычай, свой кодексъ морали. Трантриджъ съ прилегавшими къ нему мѣстечками былъ извѣстенъ легкомысліемъ своихъ молодыхъ обитательницъ, которое являлось, быть можетъ, однимъ изъ показателей отмѣнныхъ качествъ джентльмена, управлявшаго сосѣдними «Откосами». Но эта деревня отличалась еще другимъ, болѣе закоренѣлымъ порокомъ: ея обыватели были горькіе пьяницы. Излюбленною темой разговоровъ на фермахъ всей округи была безполезность экономіи, и математики въ рабочихъ блузахъ, опершись на свои плуги и мотыки, производили подчасъ самыя тонкія вычисленія, стараясь доказать, что помощь со стороны прихода гораздо лучше обезпечиваетъ человѣка въ старости, чѣмъ тѣ сбереженія, какія онъ успѣетъ сдѣлать изъ своего жалованья, хотя бы всю жизнь откладывалъ его.

Главное удовольствіе этихъ философовъ заключалось въ томъ, чтобы всякій субботній вечеръ, по окончаніи работы, отправляться въ Чесборо, заглохшій торговый городокъ въ двухъ или трехъ миляхъ отъ Трантриджа, и, вернувшись домой подъ утро, излечивать долгимъ воскреснымъ сномъ диспепсію, вызванную замысловатыми смѣсями, которыя откупщики продавали имъ въ трактирахъ подъ именемъ пива.

Тессъ долгое время отказывалась принимать участіе въ этихъ еженедѣльныхъ прогулкахъ. Но, наконецъ, сдавшись на уговоры нѣкоторыхъ замужнихъ женщинъ, почти одного съ нею возраста (здѣсь, какъ и всюду, вступали въ бракъ, не дожидаясь матеріальнаго достатка), она согласилась пойти. Первое ея путешествіе въ Чесборо доставило ей больше удовольствія, чѣмъ она надѣялась получить: веселость ея спутницъ подѣйствовала на нее заразительно послѣ однообразныхъ занятій на птичникѣ. Она пошла и въ слѣдующій разъ, потомъ еще и еще. Миловидная и привлекательная, и, притомъ же, стоявшая на самомъ порогѣ женственности, она вскорѣ стала предметомъ двусмысленнаго вниманія со стороны зѣвакъ, слонявшихся по улицамъ, а потому хотя и отправлялась иногда въ городъ одна, но при наступленіи ночи всегда разыскивала своихъ товарокъ и возвращалась домой подъ ихъ покровительствомъ.

Такъ это продолжалось мѣсяцъ или два. Въ началѣ сентября, въ одну субботу совпали и базаръ, и ярмарка, и по этому случаю путешественники изъ Трантриджа пировали вдвойнѣ. Солнце давно уже зашло, и Тессъ совсѣмъ устала дожидаться своихъ спутницъ. Стоя на углу таверны, въ которой онѣ сидѣли, она услыхала чьи-то шаги и, обернувшись, увидала красный огонекъ сигары: д’Орбервиль стоялъ неподалеку отъ нея. Онъ сдѣлалъ ей знакъ подойти и она нехотя направилась къ нему.

— Что это вы здѣсь дѣлаете въ такую позднюю пору, моя прелесть?

Она такъ утомилась послѣ суетливаго дня и долгой ходьбы, что рѣшилась разсказать ему о своемъ безпокойствѣ.

— Вотъ ужь сколько времени я дожидаюсь ихъ, сэръ, чтобы вмѣстѣ съ ними идти домой, потому что ночью дорога мнѣ кажется совсѣмъ незнакомой. Но я, право, думаю, что не стану больше ждать.

— Нѣтъ, вамъ не къ чему ждать ихъ. Здѣсь у меня только верховая лошадь, но пойдемте со мной въ «Гербовую Лилію», я найму телѣжку и отвезу васъ домой.

Тессъ все еще не преодолѣла недовѣрія, которое онъ съ самаго начала внушалъ ей, и, несмотря на то, что работницы такъ замѣшкались, все-таки, предпочитала идти вмѣстѣ съ ними. А потому она отвѣтила, что очень благодарна ему, но лучше не станетъ его безпокоить.

— Я сказала имъ, что подожду ихъ, и онѣ въ свою очередь будутъ ждать меня.

— Хорошо, глупенькая! Какъ вамъ будетъ угодно.

Какъ только онъ закурилъ новую сигару и отошелъ, поселяне Трантриджа, засѣдавшіе въ трактирѣ, тоже вспомнили, что времени прошло не мало, и стали готовиться въ обратный путь. Они собрали свои узелки и корзины и полчаса спустя, когда городскіе часы били четверть двѣнадцатаго, они уже плелись неувѣренною поступью къ своимъ домамъ.

Надо было пройти три мили по сухой бѣлой дорогѣ, казавшейся сегодня еще бѣлѣе отъ луннаго свѣта.

Тессъ, шедшая въ толпѣ то съ одной изъ товарокъ, то съ другой, вскорѣ замѣтила, что подъ вліяніемъ свѣжаго ночного воздуха мужчины, совершившіе черезъ чуръ обильныя возліянія, начинаютъ шататься изъ стороны въ сторону; нѣкоторыя изъ болѣе вѣтреныхъ женщинъ тоже не твердо держались на ногахъ, какъ, напримѣръ, смуглая Каръ Дарчъ, прозванная въ шутку «Королевой Лопатъ» и пользовавшаяся до послѣдняго времени особымъ вниманіемъ д’Орбервиля, затѣмъ ея сестра Нанси, по прозвищу «Королева Брилліантовъ», и еще одна молодая замужняя женщина, уже успѣвшая растянуться на землѣ. Но какъ ни были онѣ въ эту минуту пошлы и грубы на взглядъ прозаическаго и трезваго наблюдателя, для нихъ самихъ дѣло обстояло иначе. Онѣ шли по дорогѣ съ такимъ ощущеніемъ, будто онѣ парятъ въ воздухѣ среди какой-то чудной атмосферы, полной оригинальныхъ и глубокихъ мыслей, и будто сами онѣ и окружающая природа образуютъ организмъ, всѣ части котораго гармонически и радостно проникаютъ другъ друга. Онѣ воображали себя столь же прекрасными, какъ прекрасны были луна и звѣзды, сіявшія надъ ними, а луна и звѣзды пламенѣли такъ же ярко, какъ онѣ.

Но Тессъ видѣла въ родительскомъ домѣ столько печальныхъ послѣдствій подобнаго увлеченія, что все удовольствіе, которое она начала было испытывать въ этой прогулкѣ при лунномъ свѣтѣ, было испорчено для нея, какъ только она поняла, въ какомъ состояніи находятся ея спутники. Тѣмъ не менѣе, въ виду указанныхъ выше причинъ, она не рѣшилась отдѣлиться отъ нихъ.

По большой дорогѣ они шли вразбродъ, но затѣмъ имъ пришлось свернуть въ поле, и такъ какъ женщина, находившаяся впереди, долго провозилась, отворяя околицу, то мало-по-малу всѣ сошлись вмѣстѣ.

Авангардъ составляла «Королева Лопатъ». Она несла ивовую корзину съ москательнымъ товаромъ для матери, своими собственными обновками и разными недѣльными запасами. Такъ какъ корзина была большая и тяжелая, то ради удобства она поставила ее себѣ на голову, гдѣ она колыхалась изъ стороны въ сторону съ большою опасностью для равновѣсія по мѣрѣ того, какъ Каръ, подбоченясь, подвигалась впередъ.

— Что это у тебя ползетъ по спинѣ, Каръ Дарчъ? — спросила вдругъ одна дѣвушка.

Всѣ обратили взоры на Каръ. Она была въ легкомъ бумажномъ платьѣ и съ самаго затылка и до таліи по немъ спускалось, на подобіе косы китайца, что-то похожее на веревку.

— Это у нея волосы выбились, — сказала другая.

Нѣтъ, это были не волосы: это былъ черный потокъ какой-то жидкости, просачивавшейся сквозь корзину и сверкавшей, какъ скользкая змѣя, въ холодныхъ, неподвижныхъ лучахъ мѣсяца.

— Это патока, — рѣшила одна наблюдательная матрона.

И дѣйствительно, это текла патока. У Каръ была старушка-бабушка, большая охотница до этого сладкаго снадобья. Меда у нея было вдоволь въ собственныхъ ульяхъ, но патока составляла предметъ ея завѣтныхъ мечтаній, и Каръ хотѣла сюрпризомъ устроить ей угощеніе. Дѣвушка поспѣшно сняла съ головы корзину; оказалось, что у банки, въ которой заключалась патока, лопнуло дно.

Между тѣмъ, необычайный видъ, представляемый спиной Каръ, вызвалъ взрывъ общаго смѣха; смуглая королева разсердилась и придумала избавиться отъ своего уродливаго украшенія, не прибѣгая къ помощи насмѣшницъ. Она бурно устремилась въ поле, чрезъ которое лежалъ ихъ путь, и, бросившись навзничь, начала вытирать свое платье, катаясь по травѣ и валяясь по ней на локтяхъ. Хохотъ усилился; женщины прижались къ изгороди, къ кольямъ, мужчины оперлись на палки, окончательно ослабѣвъ отъ потрясавшихъ ихъ раскатовъ смѣха. Наша героиня, до сихъ поръ остававшаяся спокойной, не могла не разсмѣяться вмѣстѣ съ другими въ этотъ моментъ неудержимаго веселья.

Это было несчастьемъ для нея, несчастьемъ во многихъ смыслахъ. Какъ только смуглая королева различила среди голосовъ другихъ работницъ сдержанный, но звучный смѣхъ Тессъ, давно уже тлѣвшее чувство ревности разгорѣлось въ ней до бѣшенства. Она вскочила на ноги и уставилась глазами на предметъ своей антипатіи.

— Какъ смѣешь ты, негодница, смѣяться надо мною? — вскричала она.

— Я, право, не могла удержаться, когда всѣ другія смѣялись, — извинилась Тессъ и опять усмѣхнулась.

— А, ты думаешь, что ты ни вѣсть кто такое, да? Потому что ты теперь въ милости у него? Погоди величаться, милэди, погоди, мы еще помѣряемся съ тобой! И задамъ же я тебѣ сейчасъ!

Къ ужасу Тессъ, смуглолицая королева начала стаскивать съ себя свой злополучный лифъ, отъ котораго ей давно хотѣлось отдѣлаться, и обнажила свою пухлую шею, плечи и руки; озаренныя луннымъ сіяніемъ, эти безупречно круглыя формы дебелой деревенской красавицы могли показаться столь же прекрасными и совершенными, какъ какое-нибудь твореніе Праксителя. Каръ сжала кулаки и стала въ боевую позу, лицомъ къ лицу съ Тессъ.

— Нѣтъ, я не стану драться! — величественнымъ тономъ произнесла дѣвушка. — Еслибъ я только знала, что вы за женщина, я никогда бы не унизилась до того, чтобъ идти въ компаніи съ такою дрянью!

Въ отвѣтъ на эти слова, имѣвшія черезъ-чуръ собирательный характеръ, на несчастную голову прелестной Тессъ обрушился цѣлый потокъ ругательствъ со стороны другихъ ея спутницъ, въ особенности «Королевы Брилліантовъ», находившейся нѣкогда въ такихъ же отношеніяхъ къ д’Орбервилю, въ какихъ подозрѣвали и Каръ, и вступившей теперь въ союзъ съ послѣдней противъ общаго врага. Нѣкоторыя другія женщины тоже примкнули къ нимъ и съ такимъ ожесточеніемъ, какого ни одна изъ нихъ не рѣшилась бы выказать, еслибъ винные пары не отуманили имъ мыслей. Вслѣдъ затѣмъ, мужья ихъ и любовники, видя, что Тессъ подверглась незаслуженнымъ нападкамъ, попробовали умиротворить ихъ, взявши ее подъ свою защиту, но эта попытка только подлила масла въ огонь.

Тессъ вся дрожала отъ стыда и негодованія. Она уже не думала ни о пустынной дорогѣ, ни о позднемъ времени, — ея единственнымъ желаніемъ было какъ можно скорѣе выбраться изъ всей этой ватаги. Она отлично знала, что лучшія изъ ея спутницъ на другой же день раскаются въ своей необузданной вспышкѣ. Теперь они всѣ были уже въ полѣ, и Тессъ шла краемъ его, чтобы незамѣтно убѣжать, какъ вдругъ изъ-за угла изгороди, заслонявшей дорогу, почти беззвучно выѣхалъ всадникъ, и Алекъ д’Орбервиль повернулъ лицо къ толпѣ.

— Изъ-за чего весь этотъ адскій шумъ, пріятели? — спросилъ онъ.

Объясненіе послѣдовало не скоро, но, собственно говоря, онъ вовсе не нуждался въ немъ. Услышавъ еще издали ихъ голоса, онъ тихонько подкрался къ нимъ на своей лошади и узналъ все, что ему требовалось.

Тессъ стояла въ сторонѣ отъ другихъ, возлѣ околицы. Онъ перегнулся къ ней на сѣдлѣ.

— Садитесь скорѣй сзади меня, — шепнулъ онъ, — и мы мигомъ умчимся отъ этихъ визгуній.

Она чуть не упала въ обморокъ, — такъ живо было въ ней сознаніе поворота, наступившаго въ ея судьбѣ. Во всякую другую минуту своей жизни она отвергла бы предложенную ей помощь и общество, какъ отказывалась отъ нихъ нѣсколько разъ передъ тѣмъ, да и теперь страхъ передъ одинокою, пустынною дорогой не заставилъ бы ее самъ по себѣ поступить иначе. Но это приглашеніе явилось при тѣхъ особыхъ обстоятельствахъ, когда весь ея страхъ и все негодованіе на товарокъ могли однимъ прыжкомъ превратиться въ торжество надъ ними, и она отдалась своему порыву и вскочила на сѣдло. Прежде чѣмъ шумно спорившіе гуляки успѣли понять, что случилось, Алекъ и Тессъ уже исчезли въ туманной дали.

«Королева Лопатъ» забыла о пятнѣ на своемъ платьѣ и стала возлѣ «Королевы Брилліантовъ» и едва державшейся на ногахъ новобрачной, — всѣ онѣ пристально смотрѣли въ ту сторону, гдѣ слышался постепенно замолкавшій топотъ конскихъ копытъ.

— На что это вы смотрите? — спросилъ одинъ мужчина, не замѣтившій случившагося.

— Ха, ха, ха! — засмѣялась смуглая Каръ.

— Ха, ха, ха! — засмѣялась пьяная новобрачная, хватаясь за руку своего нѣжнаго супруга.

— Ха, ха, ха! — засмѣялась мать смуглой Каръ, поглаживая свои усы, и лаконически пояснила: — Изъ огня да въ полымя!

И затѣмъ эти дѣти вольныхъ полей, которымъ даже злоупотребленіе алкоголемъ не могло нанести серьезнаго вреда, снова направились къ межѣ, и, по мѣрѣ того, какъ они шли, съ ними вмѣстѣ подвигался впередъ блестящій опаловый ореолъ, который образовали вокругъ каждаго изъ нихъ лучи мѣсяца на сверкающей пеленѣ росы. Каждый изъ путниковъ могъ видѣть только свой собственный вѣнецъ, не покидавшій тѣни, отбрасываемой его головой, какъ бы отвратительно ни покачивалась она, но тѣсно примыкавшій къ ней и неуклонно ее украшавшій, такъ что неправильныя движенія стали подъ конецъ казаться неотъемлемою частью этого лучезарнаго сіянія; пары алкоголя, вылетавшіе изъ ихъ устъ, являлись составною частью ночного тумана.

XI.

Алекъ д’Орбервиль и Тессъ скакали короткимъ галопомъ, не нарушая молчанія. Тессъ, прижавшись къ своему спутнику, еще вся трепетала отъ сознанія своего торжества, но въ другихъ отношеніяхъ чувствовала себя неспокойной. Она успѣла замѣтить, что на этотъ разъ подъ Алекомъ была не та горячая лошадь, на которой онъ ѣздилъ по большей части, и не тревожилась на этотъ счетъ, хотя сидѣнье ея было далеко ненадежно. Она попросила Алека поѣхать теперь шагомъ, на что онъ сейчасъ же согласился.

— Ловко я это сдѣлалъ, не правда ли, милая Тессъ? — сказалъ онъ вскорѣ послѣ того.

— Да, — отвѣтила она. — Я, конечно, должна быть очень признательна вамъ.

— И что же, вы въ самомъ дѣлѣ признательны?

Она молчала.

— Тессъ, отчего вамъ такъ непріятны мои поцѣлуи?

— Оттого… оттого, должно быть, что я не люблю васъ.

— Вы въ этомъ увѣрены?

— Иногда я сержусь на васъ.

— А! Я почти опасался этого.

Тѣмъ не менѣе, Алекъ ничего не имѣлъ противъ такого признанія. Онъ зналъ, что это лучше, чѣмъ ледяная холодность.

— Почему же вы не говорили мнѣ, когда я сердилъ васъ?

— Вы прекрасно знаете, почему. Потому что все равно изъ этого не вышло бы никакого толку.

— Да я, вѣдь, кажется, не часто оскорблялъ васъ своими ухаживаніями?

— Случалось-таки.

— Сколько же разъ?

— Вы сами знаете… слишкомъ часто.

— Всякій разъ, какъ я дѣлалъ попытку васъ поцѣловать?

Она не отвѣчала, и они долго ѣхали мелкою рысью, пока легкій, прозрачный туманъ, лежавшій весь вечеръ въ ложбинахъ, не поднялся вверхъ и не окуталъ ихъ. Казалось, онъ застлалъ собою даже лунный свѣтъ. По этой ли причинѣ, или по разсѣянности, или потому, что ее клонило ко сну, Тессъ не замѣтила, что они давно миновали то мѣсто, гдѣ большая дорога развѣтвлялась, и что Алекъ не свернулъ на путь, ведущій въ Трантриджъ.

Она чувствовала невыразимую усталость. Всю недѣлю она поднималась въ пять часовъ утра, оставаясь весь день на ногахъ, а въ этотъ вечеръ прошла, вдобавокъ, три мили до Чесборо, прождала тамъ три часа своихъ сосѣдокъ, ничего не ѣвши и не пивши, такъ какъ боялась, что онѣ еще болѣе запоздаютъ, если она не будетъ торопить ихъ, потомъ прошла цѣлую милю по дорогѣ домой, выдержала потрясающую сцену ссоры и вотъ теперь была уже глубокая ночь. Однако, только разъ она поддалась на минуту настоящей дремотѣ. Въ этотъ моментъ самозабвенія она тихо опустила голову на плечо д’Орбервиля.

Онъ вынулъ ноги изъ стремянъ, повернулся бокомъ на сѣдлѣ и, чтобы поддержать дѣвушку, обхватилъ ея талію рукой.

Она немедленно пришла въ себя, приняла оборонительное положеніе, и въ одномъ изъ тѣхъ внезапныхъ порывовъ къ мщенію, которые ей были свойственны, слегка оттолкнула отъ себя д’Орбервиля. Въ своей неудобной позѣ онъ едва не потерялъ равновѣсія, и если не покатился прямо на дорогу, то только потому, что лошадь, хотя и рослая, была, по счастью, одна изъ самыхъ спокойныхъ на всемъ его заводѣ.

— Это дьявольски жестоко! — сказалъ онъ. — У меня ничего дурного нѣтъ на умѣ, я только хотѣлъ поддержать васъ, чтобы вы не упали.

Она задумалась, сохраняя на лицѣ недовѣрчивое выраженіе, но, наконецъ, ей пришло въ голову, что, можетъ быть, онъ, все-таки, говоритъ правду, и она сказала смиреннымъ тономъ:

— Простите меня, сэръ.

— Нѣтъ, я не прощу васъ, пока вы не будете относиться ко мнѣ съ большимъ довѣріемъ… Боже милостивый! — вскричалъ онъ вдругъ, — кто же я, наконецъ, чтобы встрѣчать такой рѣзкій отпоръ со стороны простой дѣвочки, какъ вы? Три убійственныхъ мѣсяца вы играли моими чувствами, избѣгали меня, грубили мнѣ; я не потерплю этого больше.

— Я завтра же откажусь отъ мѣста, сэръ.

— Нѣтъ, вы не откажетесь отъ мѣста! Я спрашиваю васъ еще разъ, хотите ли вы доказать, что довѣряете мнѣ, позволивъ мнѣ обнять васъ одною рукой? Слушайте, вѣдь, мы совсѣмъ одни теперь, никто насъ не видитъ. Мы прекрасно знаемъ друга друга, и для васъ не тайна, что я люблю васъ и считаю самою хорошенькою дѣвушкой во всемъ мірѣ. Что же, согласны вы принять меня въ свои поклонники?

Въ видѣ возраженія, она только испустила прерывистый, досадливый вздохъ, безпокойно задвигалась на сѣдлѣ, посмотрѣла вдаль и прошептала:

— Не знаю… я хотѣла бы… какъ могу я сказать «да» или «нѣтъ», когда…

Онъ самъ рѣшилъ вопросъ, обнявъ ее за талію, какъ ему хотѣлось, и Тессъ больше не прекословила. Они ѣхали все дальше и дальше, пока Тессъ не сообразила, наконецъ, что путешествіе ихъ длится уже Богъ знаетъ сколько времени, гораздо дольше, чѣмъ того требовалъ короткій переѣздъ изъ Чесборо, если даже ѣхать такимъ тихимъ шагомъ, какимъ они двигались теперь, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, она обратила вниманіе на то, что они ѣдутъ уже не по проселочной дорогѣ, а по простой тропинкѣ.

— Что это? Куда мы попали? — воскликнула она.

— Мы ѣдемъ лѣсомъ.

— Лѣсомъ? Какимъ лѣсомъ? Мы, навѣрное, сбились съ дороги?

— Это одинъ изъ участковъ Большой Охоты, самаго стариннаго лѣса во всей Англіи. Ночь такая чудная, почему бы намъ не продолжить немножко нашу прогулку?

— Какъ могли вы поступить со мной такъ вѣроломно? — вскричала Тессъ, притворяясь еще болѣе испуганной, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ, и, рискуя вылетѣть изъ сѣдла, она разжала одинъ за другимъ пальцы д’Орбервиля и высвободилась изъ его объятій. — И это какъ разъ въ ту минуту, когда я только что довѣрилась вамъ и уступила вамъ, потому что думала, что напрасно васъ обидѣла. Спустите меня, пожалуйста, я дойду домой пѣшкомъ.

— Вы не можете дойти пѣшкомъ, еслибъ даже было свѣтло. Мы за нѣсколько миль отъ Трантриджа, если ужь вы хотите знать это, и туманъ все сгущается, такъ что вамъ пришлось бы блуждать цѣлые часы подъ этими деревьями.

— Это ничего не значитъ, — молила она. — Спустите меня, прошу васъ. Мнѣ все равно, гдѣ ни идти, только спустите меня, сэръ, пожалуйста, спустите.

— Ну, хорошо, я васъ спущу, но только на одномъ условіи. Такъ какъ я завезъ васъ въ эту глушь, то я чувствую себя обязаннымъ благополучно доставить васъ домой, каковы бы ни были ваши собственныя чувства на этотъ счетъ. Что касается того, чтобъ вамъ добраться до Трантриджа безъ моей помощи, то объ этомъ нечего и думать: этотъ густой туманъ совершенно мѣняетъ видъ мѣстности и я, признаться, самъ не знаю хорошенько, гдѣ мы находимся. Такъ если вы дадите мнѣ обѣщаніе подождать вотъ тутъ, возлѣ лошади, пока я выйду на опушку и разъищу какую-нибудь дорогу или постройку и удостовѣрюсь въ точности, куда мы забрели, то я охотно оставлю васъ здѣсь. Когда я вернусь, я дамъ вамъ подробныя указанія и тогда вы можете идти пѣшкомъ или ѣхать со мной, какъ вамъ будетъ угодно.

Она приняла эти условія и соскользнула на землю, но онъ, все-таки, успѣлъ крѣпко поцѣловать ее; затѣмъ онъ въ свою очередь спрыгнулъ съ другой стороны сѣдла.

— Подержать мнѣ лошадь? — спросила она.

— О, нѣтъ, это вовсе не нужно, — отвѣчалъ Алекъ и ласково потрепалъ запыхавшееся животное. — Ей ужь порядочно досталось въ эту ночь.

Онъ повернулъ лошадь головой къ кустамъ, привязалъ ее къ суку и, скинувъ съ себя свой легкій плащъ, разостлалъ его на листья, густымъ слоемъ покрывавшіе землю.

— Садитесь-ка сюда, — сказалъ онъ, — это предохранитъ васъ отъ сырости. Я васъ попрошу только отъ времени до времени поглядывать на лошадь.

Онъ отошелъ отъ нея на нѣсколько шаговъ, но тотчасъ же вернулся.

— Да, кстати, Тессъ, у вашего отца будетъ теперь новый «Принцъ». Онъ получилъ его ныньче въ подарокъ.

— Въ подарокъ? Отъ кого же? Отъ васъ?

Д’Орбервиль кивнулъ головой.

— О, какъ вы добры, что подумали объ этомъ! — воскликнула она съ мучительнымъ сознаніемъ, какъ непріятно ей именно теперь благодарить его.

— А дѣтямъ посланы игрушки.

— Я не знала… что вы къ нимъ посылали! — прошептала она, глубоко растроганная. — Я почти готова пожелать, чтобы вы ничего не дарили имъ… да, я почти готова пожелать этого.

— Почему же, моя прелесть?

— Это… это такъ стѣсняетъ меня.

— Тесси, неужели вы и теперь не любите меня хоть чуточку?

— Я вамъ признательна, — съ усиліемъ проговорила она. — Но я боюсь, что не… — Внезапно осѣнившая ее мысль, что ничто иное, какъ его страсть къ ней, подвинуло его на этотъ поступокъ, до того ужаснула ее, что за одною медленно скатившеюся слезой послѣдовала другая и, наконецъ, она совсѣмъ расплакалась.

— Не плачьте, моя милашка, моя прелесть! Ну, вотъ, садитесь сюда и ждите меня.

Она безвольно опустилась на плащъ, который онъ разостлалъ, и легкая дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

— Вы озябли? — спросилъ онъ.

— Да… немножко.

Онъ тронулъ ее за плечо и пальцы его потонули, какъ въ волнѣ, въ буфахъ ея платья. — На васъ ничего нѣтъ, кромѣ этой воздушной кисеи? Какъ же это случилось?

— Это мое лучшее лѣтнее платье. Когда я вышла изъ дому, было очень тепло, и я, вѣдь, не знала, что мнѣ придется ѣхать, да еще ночью.

— Въ сентябрѣ ночи бываютъ свѣжія. Постойте-ка. — Онъ подошелъ къ лошади, вынулъ изъ сумки, привѣшенной къ сѣдлу, аптечную стклянку, и, не безъ труда откупоривъ ее, поднесъ ее совсѣмъ невзначай къ губамъ молодой дѣвушки. Тессъ поперхнулась, закашлялась и пролепетавъ: «Я оболью свое парадное платье!» стала глотать жидкость, чтобы только предотвратить страшившую ее катастрофу.

— Вотъ теперь вы согрѣетесь, — сказалъ д’Орбервиль, укладывая стклянку на прежнее мѣсто. — Это извѣстное въ домашнемъ обиходѣ укрѣпляющее питье; моя мать просила меня привезти его для хозяйственнаго употребленія, и, конечно, не посѣтуетъ на меня за то, что я воспользовался имъ ради врачебныхъ цѣлей. Теперь, моя прелесть, отдохните здѣсь, а я скоро вернусь.

Онъ укрылъ ей плечи плащомъ и исчезъ въ облакѣ тумана, покрывшаго къ этому времени деревья густою завѣсой. Тессъ слышала, какъ зашуршали вѣтви, когда онъ началъ выбираться на сосѣдній откосъ, затѣмъ шумъ его движеній сталъ доноситься до нея все глуше и глуше и, наконецъ, замеръ совсѣмъ. По мѣрѣ того, какъ заходила луна, блѣдный свѣтъ сталъ постепенно гаснуть и когда Тессъ впала въ забытье, протянувшись на сухихъ листьяхъ, гдѣ оставилъ ее д’Орбервиль, мракъ ночи совершенно поглотилъ ее. Тѣмъ временемъ Алекъ пробрался ощупью на вершину откоса, чтобы разъяснить свое непритворное недоумѣніе относительно того, въ какомъ именно участкѣ Большой Охоты они находились. Онъ, дѣйствительно, болѣе часу ѣхалъ наугадъ, пользуясь всякимъ встрѣчавшимся ему поворотомъ, чтобы продлить свой tête-à-tête съ Тессъ, и гораздо больше думалъ объ озаренной луннымъ свѣтомъ фигурѣ молодой дѣвушки, чѣмъ о какихъ-нибудь постороннихъ вещахъ. Такъ какъ замученная лошадь нуждалась въ отдыхѣ, то онъ не слишкомъ торопился разыскивать опушку лѣса. Спустившись съ пригорка въ сосѣднюю ложбину, онъ очутился возлѣ забора, отдѣлявшаго лѣсъ отъ проѣзжей дороги, которую онъ сразу узналъ, и такимъ образомъ получилъ теперь возможность сколько-нибудь оріентироваться. Затѣмъ онъ повернулъ назадъ, но къ этому времени луна уже скрылась и, отчасти благодаря туману, лѣсъ былъ окутанъ непрогляднымъ мракомъ, хотя утро было уже не далеко. Д’Орбервиль долженъ былъ подвигаться, протянувъ руки впередъ, чтобы не наткнуться на сучья. Онъ думалъ сначала, что ему будетъ совершенно невозможно набрести на то мѣсто, отъ котораго онъ отправился на развѣдки. Однако, пробираясь сверху внизъ и снизу вверхъ, онъ услыхалъ, наконецъ, по близости легкій шорохъ: его лошадь стояла какъ разъ передъ нимъ, и въ ту же минуту онъ неожиданно наступилъ на одинъ изъ рукавовъ своего плаща.

— Тессъ! — произнесъ д’Орбервиль.

Отвѣта не было. Тьма такъ сгустилась, что онъ ничего не могъ различить, кромѣ смутнаго облачка у своихъ ногъ, представлявшаго бѣлую фигуру въ кисейномъ платьѣ, оставленную имъ на сухихъ листьяхъ. Все остальное потонуло въ непроницаемой чернотѣ. Д’Орбервиль наклонился и услыхалъ тихое, ровное дыханіе. Дѣвушка крѣпко спала.

Мракъ и безмолвіе царили кругомъ. Надъ ними высились первобытные тисы и дубы Большой Охоты, птицы въ полудремотѣ качались на вѣтвяхъ, по землѣ прыгали кролики и зайцы. Но гдѣ же былъ ангелъ-хранитель Тессъ, гдѣ было Провидѣніе?

Въ этотъ предразсвѣтный часъ въ скромныхъ жилищахъ неподалеку лѣсники уже вставали и высѣкали огонь. Межь ними были добрыя и искреннія сердца, образцы честности, преданности и рыцарскихъ чувствъ. Ретивые кони ударяли копытами о землю и рвались на свѣжій воздухъ изъ душныхъ стойлъ. Но никакая таинственная сила не внушила этимъ людямъ, чтобъ они взнуздали коней и помчались въ лѣсъ, не заронила въ ихъ душу ни малѣйшаго намека на то, что сестра ихъ находится въ рукахъ хищника, и они не явились спасти ее.

Почему на этой прекрасной дѣвственной ткани, нѣжной, какъ летучія волокна осенней паутины, и до сихъ поръ непорочно-бѣлой, какъ снѣгъ, судьба рѣшила провести такой грубый узоръ, почему такъ часто грубое существо овладѣваетъ болѣе возвышеннымъ, этого не съумѣли объяснить нашему понятію о справедливости нѣсколько тысячелѣтій аналитической философіи. Можно, конечно, предположить, что въ подобной катастрофѣ кроется законъ возмездія. Безъ сомнѣнія, нѣкоторые изъ закованныхъ въ латы предковъ Тессъ д’Орбервиль, возвращаясь домой съ какого-нибудь бурнаго побоища, не разъ совершали такое же, а, быть можетъ, даже болѣе жестокое насиліе надъ крестьянскими дѣвушками своего времени. Но хотя карать прегрѣшенія отцовъ въ дѣтяхъ и является закономѣрною нравственностью для боговъ, природа обыкновеннаго смертнаго возмущается противъ подобнаго воздаянія, а потому такой взглядъ и не можетъ служить утѣшеніемъ.

«Чему быть, того не миновать», — фаталистически повторяютъ земляки бѣдной Тессъ въ своей отрѣзанной отъ міра долинѣ. И въ этомъ заключается весь трагизмъ ея судьбы. Неизмѣримая бездна должна была отдѣлить съ этого дня личность нашей героини отъ той прежней Тессъ, какая вышла изъ дверей родительскаго коттэджа, чтобы попытать счастья на птичникѣ м-съ д’Орбервиль.

ФАЗА ВТОРАЯ.

Не дѣвушка отнынѣ.

XII.

Корзина была тяжелая, узелъ большой, но она тащила ихъ съ видомъ человѣка, почти не сознающаго бремени матеріальныхъ вещей. По временамъ она останавливалась передохнуть у заставы или путевого столба, а затѣмъ, снова взваливъ свою ношу на полную, сильную руку, упорно шла дальше и дальше.

Это было въ воскресное утро, въ концѣ октября, четыре мѣсяца спустя по пріѣздѣ Тессъ Дорбифильдъ въ Трантриджъ. Солнце только недавно взошло и желтое сіяніе на линіи горизонта озаряло горный кряжъ, на который предстояло подняться молодой путницѣ, чтобы достигнуть родимыхъ мѣстъ. Подъемъ былъ съ этой стороны отлогій, а почва и пейзажъ совсѣмъ не тѣ, что въ Блакмурской долинѣ. Даже въ характерѣ и говорѣ населенія можно было уловить различіе, несмотря на амальгамирующее вліяніе круговой желѣзной дороги, такъ что родная деревня, хотя отстоявшая менѣе, чѣмъ на двадцать миль отъ Трантриджа, казалась Тессъ весьма отдаленнымъ пунктомъ во время ея пребыванія въ Откосахъ. Обитатели долины сбывали свои продукты на сѣверъ и на западъ, сватались и женились въ сѣверныхъ и западныхъ окраинахъ графства, туда направляли всѣ свои помыслы; поселяне, жившіе по сю сторону холмовъ, устремляли свое вниманіе и энергію преимущественно на востокъ и на югъ.

Это былъ тотъ самый склонъ, съ котораго д’Орбервиль такъ бѣшено мчался съ молодою дѣвушкой въ памятный для нея іюньскій день. Тессъ, не останавливаясь, прошла, его весь до конца и, достигнувъ края возвышенности, вперила взоръ въ разстилавшійся за нимъ, такъ хорошо знакомый ей зеленый мірокъ, теперь на половину скрытый туманомъ. Онъ всегда былъ прекрасенъ отсюда, но сегодня онъ предсталъ передъ ней въ какой-то грозной красотѣ, ибо съ тѣхъ поръ, какъ она видѣла его въ послѣдній разъ, она успѣла узнать, что тамъ, гдѣ поютъ сладкозвучныя птицы, раздается и шипѣніе змѣи. Отнынѣ жизнь совершенно измѣнилась въ ея глазахъ. Совсѣмъ другая дѣвушка, непохожая на ту, какою она была въ родительскомъ домѣ, неподвижно стояла теперь на кручѣ, удрученная скорбною думой. Затѣмъ она оглянулась назадъ: она не въ силахъ была смотрѣть дольше на Блакмурскую долину.

На длинной, бѣлой лентѣ дороги, по которой Тессъ только что взобралась наверхъ съ такимъ трудомъ, она увидала двухколесный экипажъ; около него шелъ человѣкъ, поднявшій руку, чтобъ привлечь ея вниманіе.

Тессъ пассивно повиновалась поданному ей сигналу, означавшему, что ее просятъ подождать, и, спустя нѣсколько минутъ, мужчина и лошадь съ экипажемъ уже нагнали ее.

— Къ чему было бѣжать тайкомъ, — укоризненно сказалъ д’Орбервиль, задыхаясь отъ усталости. — Да еще въ воскресенье, когда всѣ отсыпаются! Я узналъ объ этомъ совсѣмъ случайно и поѣхалъ сломя голову слѣдомъ за тобой. Посмотри, какъ взмылилась лошадь. Почему это тебѣ вздумалось уходить втихомолку? Вѣдь, ты же знаешь, что никто не сталъ бы тебя удерживать. И совсѣмъ лишнее было плестись всю дорогу пѣшкомъ и нагружать себя такою тяжелою поклажей! Я гнался за тобой, какъ сумасшедшій, чтобы хоть остальную-то часть пути подвезти тебя, если ужь ты не хочешь вернуться.

— Я не вернусь, — сказала она.

— Я такъ и думалъ… такъ и говорилъ. Ну, въ такомъ случаѣ, поставь сюда свои корзины… дай-ка я помогу тебѣ.

Она разсѣянно уложила корзину и узелъ въ гигъ, поднялась на подножку и сѣла возлѣ д’Орбервиля. Она не боялась его теперь, и въ самомъ ея спокойствіи таился источникъ ея скорби.

Молодой человѣкъ машинально закурилъ сигару, и они поѣхали дальше, отрывисто и равнодушно разговаривая о самыхъ обыкновенныхъ предметахъ, встрѣчавшихся имъ по пути. Д’Орбервиль совсѣмъ забылъ о борьбѣ, которую ему пришлось выдержать, чтобы поцѣловать молодую дѣвушку, когда онъ везъ ее въ началѣ лѣта но этой же дорогѣ, но только въ противуположномъ направленіи. Она сидѣла теперь, какъ маріонетка, односложно отвѣчая на его замѣчанія. Черезъ нѣсколько времени передъ ними обозначилась группа деревьевъ, за которою лежалъ Марлоттъ. Тогда только неподвижное лицо Тессъ обнаружило слабые признаки волненія и слезы тихо заструились по ея щекамъ.

— О чемъ это ты плачешь? — холодно спросилъ онъ.

— Я думала о томъ, что родилась въ этой сторонѣ, — прошептала Тессъ.

— Ну, всѣ мы гдѣ-нибудь да родились.

— Лучше бы мнѣ не родиться, ни тамъ, ни гдѣ бы то ни было!

— Ба! если ты не хотѣла ѣхать въ Трантриджъ, то зачѣмъ же поѣхала?

Она не отвѣчала.

— Во всякомъ случаѣ, ты поѣхала не изъ любви ко мнѣ, въ этомъ я готовъ побожиться.

— Да, это истинная правда. Еслибъ я поѣхала изъ любви къ вамъ, еслибъ я хоть когда-нибудь любила васъ и еслибъ любила васъ теперь, то не презирала бы и не ненавидѣла бы себя такъ за свою слабость.

Онъ передернулъ плечами. Она продолжала:

— Я только тогда поняла, чего вы добивались, когда было уже поздно.

— Ну, это всѣ женщины такъ говорятъ.

— Какъ смѣете вы такъ издѣваться надо мной? — воскликнула она порывисто, обернувъ къ нему свое лицо съ сверкающими глазами. Дремлющая отвага внезапно проснулась въ ней. — Вы, можетъ быть, хотите, чтобъ я вышвырнула васъ изъ гига? Господи Боже! Неужели же вамъ никогда не приходило въ голову, что то, что говорятъ всѣ женщины, нѣкоторыя изъ нихъ могутъ и чувствовать?

— Ну, полно, — сказалъ онъ, смѣясь, — я не хотѣлъ оскорблять тебя. Я дурно поступилъ съ тобой и сознаюсь въ этомъ. Но только, — и тутъ голосъ его принялъ легкій оттѣнокъ горечи, — только тебѣ, право, не къ чему постоянно бросать мнѣ это въ лицо. Я готовъ расплатиться до послѣдняго фартинга. Ты знаешь, что тебѣ нѣтъ никакой надобности работать въ полѣ или на фермахъ. Ты знаешь, что можешь наряжаться въ самыя дорогія платья, вмѣсто того, чтобъ носить этотъ невзрачный костюмъ, къ которому ты пристрастилась за послѣднее время и къ которому не рѣшаешься даже прибавить и ленточки, если не сама ее заработала.

Ея верхняя губа слегка приподнялась, хотя язвительность была вообще чужда ея открытой, стремительной натурѣ.

— Я сказала, что ничего больше не буду брать отъ васъ, и не буду… Я не могу!… Еслибъ я продолжала брать, то тогда дѣйствительно была бы вашею вещью, а я не хочу этого!

— Можно подумать по твоимъ рѣчамъ, что ты принцесса, а не только наслѣдница чистокровныхъ д’Орбервилей. Ха, ха, ха! Хорошо, милая Тессъ, больше мнѣ сказать нечего. Я, конечно, дурной человѣкъ, совсѣмъ пропащій. Я родился дурнымъ человѣкомъ, жилъ дурнымъ человѣкомъ и, по всей вѣроятности, умру такимъ же. Но, клянусь своею погибшею душой, я ничего худого не сдѣлаю тебѣ больше, Тессъ. И еслибъ возникли нѣкоторыя обстоятельства… ты понимаешь… и ты хоть въ чемъ-нибудь имѣла бы нужду или встрѣтила бы какое-нибудь затрудненіе, то тебѣ стоитъ только черкнуть мнѣ словечко и я немедленно пришлю тебѣ все, чего ты потребуешь. Можетъ быть, меня не будетъ тогда въ Трантриджѣ, я отправлюсь въ Лондонъ на нѣкоторое время, потому что старуха стала невыносима, но письма будутъ мнѣ аккуратно доставляться.

Она пожелала сойти, не доѣзжая Марлотта, и они остановились подъ самою группой деревьевъ. Д’Орбервиль вышелъ первый и на рукахъ вынесъ Тессъ изъ гига, а потомъ вынулъ ея вещи и поставилъ ихъ возлѣ нея на землю. Она сдѣлала ему легкій поклонъ, взоръ ея на одинъ мигъ скользнулъ по его лицу, затѣмъ она повернулась, чтобы взять свою поклажу и отправиться въ путь.

Алекъ д’Орбервиль бросилъ сигару, наклонился къ дѣвушкѣ и сказалъ:

— Неужели ты уйдешь такъ, не простившись? Дай же мнѣ поцѣловать тебя, милая.

— Извольте, — равнодушно отвѣтила она. — Видите, какъ вы меня вышколили!

Она повернула къ нему лицо и стояла неподвижно, какъ мраморная статуя, пока онъ цѣловалъ ее, не то по привычкѣ, не то подъ вліяніемъ еще не совсѣмъ угасшей страсти. Глаза ея неопредѣленно покоились на самыхъ дальнихъ деревьяхъ, точно она почти не сознавала того, что онъ дѣлаетъ.

— Ну, теперь другую щечку, ради стараго знакомства.

Она все такъ же пассивно повернула голову, какъ повертываютъ ее по просьбѣ портретиста или куафера, и онъ поцѣловалъ ее еще разъ, по щеки, которыхъ онъ касался губами, были влажны и холодны, какъ кожица грибовъ, росшихъ на полянѣ возлѣ дороги.

— А ты, вѣдь, не хочешь протянуть мнѣ губки и въ свою очередь поцѣловать меня. Ты никогда не цѣлуешь меня по доброй волѣ. Мнѣ сдается, что ты никогда не полюбишь меня.

— Я это говорила вамъ, часто говорила. Это правда. Я никогда не любила васъ настоящею, искреннею любовью и думаю, что никогда не полюблю. Можетъ быть, — прибавила она уныло, — можетъ быть, нѣтъ такой лжи во всемъ свѣтѣ, которая могла бы мнѣ быть полезнѣе въ эту минуту, чѣмъ лживый отвѣтъ на ваши слова. Но какъ ни мало осталось у меня чести, ея, все-таки, достаточно, чтобъ удержать меня отъ этой лжи. Еслибъ я васъ любила, я имѣла бы, пожалуй, самую законную причину сказать вамъ это. Но я не люблю васъ.

Онъ тяжело перевелъ духъ, какъ будто эта сцена ложилась укоромъ на его сердце, или совѣсть, или благородство.

— Ты вдаешься въ нелѣпую меланхолію, Тессъ. Мнѣ нѣтъ поводовъ льстить тебѣ теперь, и я могу прямо сказать, что тебѣ нечего такъ печалиться. Ты можешь поспорить въ красотѣ съ любою женщиной въ этихъ краяхъ, будь она знатная лэди или простая крестьянка; я говорю это тебѣ, какъ человѣкъ практическій и какъ доброжелатель. Если ты будешь разсудительна, то не дашь ей даромъ поблекнуть, а настоящимъ образомъ покажешь ее свѣту… А что бы тебѣ, все-таки, вернуться ко мнѣ, Тессъ? Ей-ей же, мнѣ не хотѣлось бы отпускать тебя отъ себя!

— Никогда, никогда! Я рѣшила это, какъ только увидала… то, что должна была раньше видѣть. Я не пойду больше къ вамъ.

— Ну, такъ добраго утра, моя четырехмѣсячная кузиночка. Прощай!

Онъ проворно вскочилъ въ экипажъ, расправилъ возжи и исчезъ между высокими изгородями, на которыхъ свѣшивались гроздьями красныя ягоды.

Тессъ не посмотрѣла ему вслѣдъ, а медленно пошла впередъ по извилистой дорогѣ. Было еще рано, и хотя нижній край солнца выплылъ совсѣмъ изъ-за холма, лучи его, яркіе, но холодные, были чувствительны скорѣе на глазъ, чѣмъ на осязаніе. Вблизи не было ни души. Тоскливый октябрь и еще болѣе тоскливое сердце Тессъ, казалось, одни наполняли жизнью пустынную мѣстность.

Однакожъ, позади Тессъ раздались, наконецъ, шаги, шаги мужчины, который шелъ такъ торопливо, что совсѣмъ уже нагналъ ее и успѣлъ пожелать ей добраго утра, когда она еще и не подозрѣвала его близости. Съ виду онъ походилъ на ремесленника и несъ въ рукахъ оловянное ведро съ красною краской. Онъ дѣловымъ тономъ предложилъ дѣвушкѣ взять на себя часть ея поклажи и она дала ему свою корзину и пошла рядомъ съ нимъ.

— Рано поднялись мы съ вами для воскреснаго утра! — весело сказалъ онъ.

— Да, — отвѣтила Тессъ.

— Когда другіе еще отдыхаютъ отъ недѣльной работы.

Она согласилась и съ этимъ.

— Хотя, что касается меня, то въ праздникъ я работаю болѣе дѣйствительнымъ образомъ, чѣмъ всю остальную недѣлю.

— Да?

— Всю недѣлю я тружусь во славу человѣка, а по воскресеньямъ — во славу Божію. А, вѣдь, это будетъ подѣйствительнѣе, не такъ ли?… Позвольте, мнѣ надо кое-что подѣлать вотъ тутъ на заборѣ, — Съ этими словами незнакомецъ повернулся къ околицѣ, которая вела на выгонъ. — Можетъ быть, вы подождете меня тутъ минутку? — прибавилъ онъ. — Я мигомъ это справлю.

Такъ какъ ея корзина была въ его рукахъ, то ей волей-неволей пришлось ждать его, и она стала смотрѣть, что такое онъ будетъ дѣлать. Онъ опустилъ корзину и ведро на землю и, размѣшавъ краску кистью, принялся чертить на средней изъ трехъ досокъ забора крупныя, прямыя литеры, отдѣляя каждое слово запятой, какъ бы для того, чтобы дать время каждому изъ нихъ неизгладимо врѣзаться въ сердце читающаго:

Погибель, твоя, не, дремлетъ. 2 Петра. II. 3.

На фонѣ мирнаго ландшафта, блѣдныхъ, блекнущихъ красокъ осенней листвы, синевы горизонта и обомшалыхъ досокъ забора ярко выступили эти неумолимыя багровыя слова. Казалось, они вопіяли и заставляли воздухъ содрогаться отъ ихъ звуковъ.

«Увы, бѣдная теологія!» — могли бы, пожалуй, воскликнуть иные при видѣ этого безобразнаго искаженія, этого послѣдняго грубо-комическаго фазиса вѣры, сослужившей такую великую службу человѣчеству. Но на Тессъ эти слова произвели дѣйствіе грознаго обвиненія и ужаснули ее. Она готова была подумать, что этому человѣку извѣстно ея недавнее прошлое, а, между тѣмъ, онъ былъ ей совсѣмъ чужой.

Написавъ текстъ до конца, онъ поднялъ ея корзину и она машинально направилась дальше, идя рядомъ съ нимъ.

— Вы вѣрите въ то, что написали? — тихо спросила она.

— Вѣрю ли я въ этотъ текстъ? Это все равно, что спросить меня, вѣрю ли я въ собственное существованіе.

— Но, — продолжала она дрожащимъ голосомъ, — представьте себѣ, что кто-нибудь совершилъ грѣхъ, не желая того?

Онъ покачалъ головой.

— Я не могу ломать голову надъ такимъ жгучимъ вопросомъ, — отвѣчалъ онъ. — Я за это лѣто прошелъ нѣсколько сотенъ миль, исходилъ вдоль и поперекъ весь этотъ околотокъ и всѣ стѣны, околицы и заставы исписалъ текстами. Пусть тѣ, кто ихъ читаетъ, вѣдаются съ своимъ сердцемъ насчетъ того, какъ ихъ примѣнять къ себѣ.

— По-моему, они ужасны, — сказала Тессъ. — Они подавляютъ, уничтожаютъ въ конецъ!

— На то-то они и пишутся! — возразилъ онъ невозмутимымъ тономъ. — Но вотъ бы вамъ прочесть мои самые горячіе тексты! Ихъ я берегу про трущобы и гавани. У васъ бы волосы отъ нихъ стали дыбомъ. Конечно, для сельскихъ округовъ и это отличный текстъ… А, вотъ тутъ около риги даромъ пропадаетъ чистенькій кусочекъ стѣны. Я напишу здѣсь что нибудь. Вы подождете, миссъ?

— Нѣтъ, — сказала она, и, взявъ корзину, Тессъ поплелась дальше. Отойдя немного, она оглянулась. На старой сѣрой стѣнѣ появились такія же огненныя письмена, какъ и на заборѣ, и камни приняли какой-то странный, необычный видъ, точно ихъ устрашала эта обязанность, которую имъ впервые приходилось исполнять. Горячій румянецъ вспыхнулъ на щекахъ Тессъ, когда она прочла еще неконченную надпись:

Не прелюбо…

Ея жизнерадостный спутникъ замѣтилъ, что она оглянулась, и, прервавъ работу, крикнулъ ей:

— Если вамъ желательно поразспросить кого-нибудь о вещахъ, о которыхъ мы съ вами сейчасъ толковали, то какъ разъ сегодня въ томъ приходѣ, куда вы идете, будетъ говорить проповѣдь очень ревностный, благочестивый пасторъ, мистеръ Клэръ изъ Эммнистера. Я не принадлежу больше къ его толку, но онъ очень хорошій человѣкъ и объяснитъ вамъ все не хуже всякаго другого священника. Онъ первый обратилъ меня на истинный путь.

Но Тессъ не отвѣчала. Она трепетно шла своею дорогой, не отрывая глазъ отъ земли.

— Вздоръ, я не хочу этому вѣрить! — презрительно сказала она, когда краска сошла съ ея лица.

Но вотъ къ небу взвилась струйка дыма изъ трубы ея родного коттэджа и при видѣ ея сердце дѣвушки сжалось. Оно сжалось еще больнѣе, когда она переступила черезъ порогъ дома. Мать, только что успѣвшая сойти внизъ, стояла у печки и подкладывала дубовые сучья подъ котелокъ, въ которомъ готовился завтракъ. Младшія дѣти были еще наверху, а также и отецъ, считавшій себя вправѣ, по случаю воскресенья, пролежать лишніе полчасика.

— Господи, это ты, моя дѣвочка? — воскликнула удивленная мать и бросилась цѣловать ее.

— Ну, какъ поживаешь? А я, вѣдь, и не видала, какъ ты вошла. Ты, вѣрно, пріѣхала, чтобъ у насъ сыграть свадьбу?

— Нѣтъ, мама, я пришла не для этого.

— Ну, такъ ты хочешь погостить у насъ?

— Да… погостить. Я долго прогощу здѣсь, — сказала Тессъ.

— Какъ, развѣ нашъ знатный родственникъ не собирается сдѣлать то, что я предсказывала?

— Онъ намъ не родственникъ и не собирается жениться на мнѣ.

Мать пристально взглянула на нее.

— Слушай, ты мнѣ не все сказала, — проговорила она.

Тогда Тессъ разсказала все.

— И послѣ того ты не заставила его жениться на тебѣ! — повторила мать. — Всякая другая заставила бы.

— Можетъ быть, всякая другая, только не я.

— Тогда, по крайней мѣрѣ, было бы хоть что разсказывать! — продолжала м-съ Дорбифильдъ, чуть не плача отъ досады. — Кто могъ бы ожидать, что это такъ кончится, послѣ всѣхъ толковъ о тебѣ и о немъ, которые до насъ доходили? Какъ это ты не подумала сдѣлать хоть что нибудь для семьи, вмѣсто того, чтобъ думать объ одной себѣ? Ты видишь, какъ я бьюсь и надрываюсь надъ работой… а твой бѣдный больной отецъ, у котораго сердце разбухло чуть не съ котелъ! Я все надѣялась, что изъ этого что-нибудь да выйдетъ. Вѣдь, какою чудесною парочкой вы покатили тогда въ Трантриджъ, четыре мѣсяца тому назадъ. Посмотри, чего только онъ ни надарилъ намъ; мы думали, что это все потому, что онъ намъ родня. Ну, а если не родня, стало быть, онъ все это изъ любви къ тебѣ сдѣлалъ. А ты, все-таки, не съумѣла заставить его жениться!

Заставить Алека д’Орбервиль жениться! Заставить его жениться на ней! О бракѣ онъ никогда и не заговаривалъ. А еслибъ даже онъ и заговорилъ о немъ, какой отвѣтъ вложило бы ей въ уста стихійное стремленіе ухватиться за этотъ поводъ, чтобъ спасти свое доброе имя, этого она не могла заранѣе сказать. Но бѣдная, безразсудная Джоанна нимало не догадывалась объ ея чувствахъ къ этому человѣку. Быть можетъ, они были необычны среди данныхъ обстоятельствъ, неестественны, необъяснимы, но измѣнить ихъ было не въ ея волѣ, и это-то и внушало ей, какъ она говорила, отвращеніе къ самой себѣ. Она никогда не любила Алека, она не любила его и теперь. Она боялась его, трепетала передъ нимъ, она сдалась ему, вотъ и все. Ненависти къ нему она, собственно говоря, не питала, но онъ былъ для нея все равно, что прахъ могильный, и даже ради того, чтобы сохранить свое доброе имя, она едва ли пожелала бы сдѣлаться его женой.

— Такъ тебѣ надо было быть осторожнѣй, если ты не думала заставить его жениться.

— Ахъ, мама, мама! — воскликнула измученная дѣвушка, обращаясь къ матери съ такимъ отчаяніемъ, точно сердце ея готово было разорваться. — Какъ могла я знать, что меня ожидаетъ? Вѣдь, я была ребенкомъ четыре мѣсяца тому назадъ, когда ушла изъ дома. Зачѣмъ ты не сказала мнѣ, какая опасность мнѣ грозитъ? Зачѣмъ не предостерегла меня? Знатныя барышни знаютъ, чего имъ надо беречься, потому что читаютъ романы, гдѣ говорится о проискахъ мужчинъ; но, вѣдь, у меня никогда не было случая узнать что-нибудь изъ книжекъ… а ты… ты не поддержала меня.

Мать присмирѣла.

— Я думала, что если начну говорить тебѣ, что ты ему нравишься и къ чему это можетъ повести, ты не взлюбишь его и прогадаешь свое счастье, — пробормотала она, вытирая глаза фартукомъ. — Ну, что-жь, противъ этого ничего не подѣлаешь. И то сказать, такъ ужь всѣ люди созданы. Значитъ, на то была Божья воля.

XIII.

Извѣстіе о возвращеніи Тессъ Дорбифильдъ изъ усадьбы ея богатыхъ родныхъ разгласилось по всей деревнѣ, если «разгласилось» не слишкомъ громкое слово для пространства, заключавшаго въ себѣ одну квадратную милю. Къ вечеру нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ, школьныхъ товарокъ и пріятельницъ Тессъ, отправились ее провѣдать, нарядившись въ свои лучшія платья, тщательно накрахмаленныя и выглаженныя, какъ это подобало для посѣщенія особы, одержавшей, какъ онѣ думали, блистательную побѣду. Онѣ размѣстились по стѣнкамъ комнаты и съ величайшимъ любопытствомъ стали разглядывать подругу. Ибо тотъ фактъ, что въ нее влюбился никто иной, какъ ея предполагаемый родственникъ, мистеръ д’Орбервиль, джентльменъ, репутація котораго, какъ отчаяннаго франта и сердцеѣда, уже успѣла проникнуть за непосредственные предѣлы Трантриджа, этотъ фактъ своею рискованностью придавалъ Тессъ особенное обаяніе въ ихъ глазахъ.

Онѣ были такъ глубоко заинтересованы ею, что болѣе юныя изъ нихъ начинали перешептываться, какъ только она отходила на минуту.

— Какая она хорошенькая и какъ къ ней идетъ это праздничное платье! Оно, должно быть, стоило кучу денегъ; это, вѣрно, онъ подарилъ ей его.

Тессъ, достававшая въ это время чайную посуду изъ угольнаго шкафа, не слыхала этихъ разсужденій. Еслибъ она ихъ слышала, то не замедлила бы уяснить своимъ пріятельницамъ истинное положеніе дѣлъ. Но мать слышала ихъ, и наивное тщеславіе Джоанны, обманутой въ надеждѣ на блестящую партію для дочери, поспѣшило утѣшиться, насколько это было возможно, сознаніемъ заманчивой любовной исторіи. Въ общемъ она, все-таки, была польщена, хотя это скоропреходящее и призрачное торжество и могло повредить репутаціи Тессъ. Вѣдь, можетъ быть, все это кончится-таки свадьбой, — и, желая отблагодарить дѣвушекъ за то, что онѣ такъ восхищались ея дочкой, она пригласила ихъ къ чаю.

. Ихъ болтовня, смѣхъ и добродушные намеки, но больше всего зависть, мелькавшая и вспыхивавшая въ ихъ рѣчахъ, оживили Тессъ и мало-по-малу она заразилась ихъ возбужденіемъ и сдѣлалась почти весела. Мраморная неподвижность исчезла съ ея лица, въ ея движеніяхъ снова появилась прежняя эластичность и грація и юная красота ея засіяла полнымъ блескомъ.

Порой, несмотря на тяжелыя думы, она отвѣчала на вопросы подругъ тономъ превосходства, какъ бы признавая, что ея опытъ на поприщѣ ухаживанья могъ и въ самомъ дѣлѣ показаться завиднымъ. Но «такъ мало было для нея сладости въ собственной гибели», какъ выражается Робертъ Соутъ^[4], то эта иллюзія улетучивалась съ быстротою молніи; холодный разсудокъ вступалъ въ свои права и подвергалъ осмѣянію ея мимолетную веселость, изобличалъ предъ ней весь ужасъ ея минутной гордыни и снова призывалъ ее къ сдержанному равнодушію.

А на зарѣ слѣдующаго дня какая тоска закралась въ сердце Тессъ! Кончилось воскресенье, наступилъ понедѣльникъ. Праздничный нарядъ, смѣющіяся гостьи, — все это исчезло. Она проснулась въ своей прежней постели, вокругъ нея слышалось ровное дыханіе невинныхъ дѣтей. Вмѣсто оживленія и интереса, вызваннаго ея возвращеніемъ въ родительскій домъ, она увидала предъ собой длинный каменистый путь, по которому должна была идти одна, безъ поддержки, почти не встрѣчая сочувствія. Страшное уныніе овладѣло ею, она рада была бы зарыться въ могилу.

Черезъ нѣсколько недѣль Тессъ настолько воспрянула духомъ, что рѣшилась въ одно воскресенье отправиться въ церковь. Она любила слушать пѣніе молитвъ и старинныхъ псалмовъ, любила присоединять свой голосъ къ общему хору, когда пѣли утренній гимнъ. Врожденная любовь къ музыкѣ, унаслѣдованная ею отъ матери, до такой степени подчиняла ее даже самымъ простымъ напѣвамъ, что они порой чуть не исторгали ея сердце изъ груди.

Чтобъ остаться по возможности незамѣченной и избѣжать любезностей молодыхъ людей, она вышла изъ дому еще до начала благовѣста и помѣстилась на одной изъ заднихъ скамеекъ, подъ хорами, около кладовой, тамъ, гдѣ сидѣли лишь старики да старухи и гдѣ, среди прочихъ похоронныхъ принадлежностей, высился катафалкъ.

Прихожане стали входить по-двое и по-трое. Они садились рядами впереди Тессъ, на секунду опускали голову, какъ бы погруженные въ молитву, хотя на самомъ дѣлѣ и не думали молиться, потомъ поднимали ее и осматривались кругомъ. Когда начались пѣснопѣнія, то оказалось, что на этотъ день былъ назначенъ одинъ изъ любимыхъ гимновъ Тессъ, названія котораго она не знала. Не облекая свою мысль въ точныя выраженія, она думала о томъ, какою чудною, божественною властью обладаетъ композиторъ, могущій даже изъ-за могилы вести чрезъ цѣлый рядъ ощущеній, въ началѣ испытанныхъ имъ однимъ, бѣдную дѣвушку, какъ она, никогда не слыхавшую его имени и не имѣющую ни малѣйшей надежды узнать хоть что-нибудь объ его личности.

Тѣ изъ прихожанъ, которые обертывались передъ началомъ службы, продолжали обертываться и во время ея совершенія и, наконецъ, замѣтивъ Тессъ, стали перешептываться. Она знала, о чемъ они переговариваются между собой, и почувствовала, что не рѣшится въ другой разъ отправиться въ церковь.

Комната, въ которой она спала вмѣстѣ съ меньшими дѣтьми, сдѣлалась болѣе чѣмъ когда-либо ея неизмѣннымъ убѣжищемъ. Здѣсь, подъ ветхою соломенною кровлей, она слѣдила за тѣмъ, какъ бушевали вѣтры, какъ падалъ снѣгъ, какъ дождь орошалъ землю, отсюда смотрѣла она на пышный закатъ солнца и на блестящій дискъ луны. Она совсѣмъ не показывалась на глаза людямъ и, наконецъ, многіе стали думать, что она покинула Марлоттъ.

Чтобы подышать воздухомъ, Тессъ выходила не иначе, какъ въ сумерки, и тогда, въ чащѣ лѣсовъ, она чувствовала себя уже не столь одинокой. Она умѣла подкарауливать тотъ моментъ вечера, когда свѣтъ и мракъ до такой степени уравновѣшиваются, что напряженіе дня и реакція ночи нейтрализуютъ другъ друга, оставляя мысли полный просторъ. Тогда сознаніе того, что мы живемъ, ослабляется въ насъ до самыхъ минимальныхъ размѣровъ. Тессъ не боялась тѣней; ея единственнымъ желаніемъ было укрыться отъ человѣчества, или, вѣрнѣе, отъ холоднаго собирательнаго, называемаго міромъ, которое, являясь столь ужаснымъ въ массѣ, въ своихъ единицахъ не представляетъ ничего грознаго, а, наоборотъ, возбуждаетъ даже жалость.

По этимъ уединеннымъ холмамъ и долинамъ Тессъ двигалась безшумною поступью, гармонировавшей съ окружавшею ее стихіей. Ея гибкая, скользившая какъ бы украдкой фигура дѣлалась составною частью ландшафта. Порой ея прихотливая фантазія такъ перерабатывала явленія природы, что они казались ей частью ея собственной жизни. Да они и были частью ея жизни, ибо міръ есть ничто иное, какъ психологическій феноменъ, и чѣмъ они казались, тѣмъ они были и въ дѣйствительности. Порывы ночного вѣтра, проносившіеся съ глухимъ стономъ между густо опушенными снѣгомъ древесными сучьями, были формулами горькой укоризны. Дождливый день былъ выраженіемъ неутѣшной скорби объ ея слабости отъ лица какого-то неопредѣленнаго этическаго существа, котораго она не могла съ полною увѣренностью назвать Богомъ своего дѣтства и не могла себѣ представить какимъ-нибудь другимъ божествомъ.

Но эта расплывчатость ея опредѣленій, основанная на обрывкахъ условности, населенная призраками и голосами, ей враждебными, была жалкимъ и ошибочнымъ созданіемъ ея фантазіи, сонмомъ моральныхъ гномовъ, устрашавшихъ ее безъ всякой причины. Они были въ диссонансѣ съ дѣйствительнымъ міромъ, а вовсе не она сама. Блуждая среди птицъ, спавшихъ на заборахъ, слѣдя за кроликами, прыгавшими по залитому луннымъ свѣтомъ садку, или стоя подъ деревомъ, унизаннымъ фазанами, она видѣла въ себѣ образъ Преступленія, вторгающагося въ обитель Невинности. Но она проводила контрастъ тамъ, гдѣ различія не было. Воображая себя въ антагонизмѣ съ природой, она находилась въ гармоніи съ ней. Судьба принудила ее нарушить одинъ изъ необходимыхъ соціальныхъ законовъ, но этотъ законъ былъ неизвѣстенъ той средѣ, въ которой она считала себя преступницей.

XIV.

Былъ туманный восходъ солнца въ августѣ мѣсяцѣ. Подъ напоромъ жгучихъ лучей болѣе густые ночные пары начинали расплываться и опускаться въ видѣ отдѣльныхъ волоконъ въ ложбины и ущелья, гдѣ имъ предстояло мало-по-малу высохнуть и обратиться въ ничто.

Дневное свѣтило приняло, благодаря туману, какой-то странный, одухотворенный видъ, и этотъ видъ, въ соединеніи съ отсутствіемъ человѣческихъ фигуръ среди ландшафта, наглядно объяснялъ возникновеніе древняго культа солнца. Оно являлось златокудрымъ, богоподобнымъ существомъ, съ лучезарнымъ ликомъ и кроткими очами, и со всею мощью и пылкостью юности взирало оно на землю, къ которой сердце его было переполнено участіемъ.

Немного позднѣе его свѣтъ проникъ сквозь щели деревенскихъ ставней, бросая полосы, подобныя раскаленнымъ кочергамъ, на шкафы, коммоды и прочую утварь коттэджей и пробуждая отъ сна жнецовъ.

Но всего ослѣпительнѣе были въ это утро двѣ широкія рукоятки изъ крашенаго дерева, возвышавшіяся на окраинѣ золотистой нивы, возлѣ самаго Марлотта. Вмѣстѣ съ двумя нижними рукоятками онѣ образовали вертящійся мальтійскій крестъ механической жнеи, привезенной еще наканунѣ въ поле для того, чтобы можно было съ утра приняться за работу. Краска, которой онѣ были покрыты, горѣвшая еще ярче на солнцѣ, придавала имъ такой видъ, будто ихъ окунули въ потокъ жидкаго пламени.

Поле было уже «открыто»; это значило, что сквозь пшеницу, вдоль всей окружности поля, была прорѣзана серпомъ дорожка въ нѣсколько футовъ ширины, чтобы дать проходъ лошадямъ и машинѣ.

Двѣ группы, одна изъ мужчинъ и парней, другая изъ женщинъ, появились на деревенской улицѣ, въ тотъ самый часъ, когда тѣни отъ восточной стороны изгороди пересѣкли западную сторону, такъ что головы людей, составлявшихъ эти группы, находились подъ лучами восходящаго солнца, а по ногамъ переливались краски еще не угасшей зари. Пройдя улицу, онѣ исчезли за двумя каменными столбами, стоявшими по бокамъ ближайшей околицы.

Вдругъ въ полѣ поднялся какой-то стукъ, похожій на стрекотанье кузнечика. Машина была пущена въ ходъ и надъ околицей виднѣлась движущаяся цѣпь. Машинистъ сидѣлъ верхомъ на одной изъ лошадей, тащившихъ жнею, его помощникъ — на сидѣньѣ, устроенномъ при самой машинѣ. Весь поѣздъ прошелъ сначала одну сторону поля, причемъ рукоятки жнеи находились въ медленномъ вращеніи, и затѣмъ совершенно скрылся изъ виду за холмомъ. Минуту спустя онъ тѣмъ же ровнымъ шагомъ двинулся по другой сторонѣ поля. Прежде всего, надъ жнивомъ сверкнула блестящая мѣдная бляха на лбу передней лошади, затѣмъ показались огненныя рукоятки, а наконецъ и вся машина.

Узкая дорожка жнива, окружавшая поле, становилась все шире съ каждымъ оборотомъ, а площадь еще не снятой пшеницы все уменьшалась, по мѣрѣ того, какъ проходили часы. Кролики, зайцы, змѣи, крысы, мыши спасались вглубь ея, какъ въ крѣпость, не догадываясь о томъ, какъ непрочно ихъ убѣжище и какая участь ожидаетъ ихъ къ концу дня, когда ихъ пріютъ, доведенный до ужасающихъ по тѣснотѣ размѣровъ, заставитъ ихъ всѣхъ, и друзей, и враговъ, сбиться въ одну кучу, пока уцѣлѣвшіе ярды горделиво стоящей пшеницы не падутъ въ свою очередь подъ зубьями неумолимой жнеи, а они, отъ перваго до послѣдняго, погибнутъ подъ ударами палокъ и камней.

Жнея оставляла за собою скошенный хлѣбъ маленькими кучками, достаточными для того, чтобы изъ каждой изъ нихъ можно было связать одинъ снопъ, и къ этимъ кучкамъ спѣшили приложить руки шедшіе позади вязальщики. Большинство ихъ составляли женщины, но были тутъ и мужчины въ набойчатыхъ рубашкахъ съ кожаными поясами.

Представительницы женскаго пола возбуждали особенный интересъ вслѣдствіе той привлекательности, какую пріобрѣтаетъ женщина, когда она дѣлается нераздѣльною частью внѣшней природы, а не является, какъ въ обыкновенное время, только постороннимъ предметомъ, вставленнымъ въ рамку ея. Полевой работникъ — это личность, очутившаяся среди поля, полевая работница — это частица поля; она утрачиваетъ свою индивидуальность, пропитывается ароматомъ окружающей обстановки и совершенно сливается съ ней.

Женщины или, вѣрнѣе, дѣвушки, такъ какъ по большей части тутъ были молодыя лица, вооружились въ защиту отъ солнца коленкоровыми шляпами съ широкими полями, а въ защиту отъ колючей соломы — перчатками. Одна была въ блѣдно-розовой кофточкѣ, другая въ свѣтло-кофейномъ платьѣ съ узкими рукавами, третья въ такой же яркой юбкѣ, какъ пурпурныя рукоятки жнеи, другія, постарше, въ рыжеватомъ «ропперѣ» или плащѣ, традиціонномъ и самомъ подходящемъ костюмѣ полевой работницы, отъ котораго молодыя начинали мало-по-малу отступать. Въ это утро наши взоры невольно устремляются на дѣвушку въ розовой ситцевой кофточкѣ, такъ какъ она всѣхъ гибче и стройнѣе. Но ея шляпа такъ надвинута на лобъ, что совершенно закрываетъ ея лицо, когда она вяжетъ снопы, и только непокорныя пряди темнокаштановыхъ волосъ выбиваются изъ-подъ полей. Быть можетъ, одна изъ причинъ, почему она обращаетъ на себя вниманіе, заключается въ томъ, что она не ищетъ его, тогда какъ другія частенько оглядываются по сторонамъ.

Она работаетъ съ методичностью часового механизма. Изъ только что связаннаго снопа она вытаскиваетъ пучокъ колосьевъ и разглаживаетъ ихъ концы лѣвою ладонью; потомъ, низко нагнувшись, подвигается впередъ, собирая хлѣбъ обѣими руками и крѣпко сжимая его въ объятіяхъ, точно она держитъ въ нихъ своего милаго. Начиная вязать снопъ, она становится на колѣни и по временамъ обдергиваетъ полы платья, когда вѣтеръ раздуваетъ ихъ. Между рукавомъ кофточки и желтою перчаткой виднѣется часть ея обнаженной руки, и нѣжная, гладкая кожа покрывается мало-по-малу кровяными рубцами отъ уколовъ жесткой соломы.

Изрѣдка она встаетъ, чтобы передохнуть, перевязать съѣхавшій на бокъ фартукъ или поправить шляпу. Тогда вы видите красивое, молодое, овальное лицо съ парой глубокихъ, темныхъ глазъ и длинными, густыми, вьющимися волосами, которые какъ бы съ мольбой цѣпляются за все, на что попадаютъ. Щеки ея блѣднѣе, зубы ровнѣе, алыя губы тоньше, чѣмъ у большинства крестьянскихъ дѣвушекъ.

Это Тессъ Дорбифильдъ, иначе д’Орбервиль, нѣсколько измѣнившаяся, та же, и не та, живущая, какъ чужая и какъ пришелица въ родимомъ краю. Послѣ долгаго затворничества она рѣшилась, наконецъ, наняться на полевыя работы въ родной деревнѣ, такъ какъ настала самая горячая пора въ земледѣльческомъ мірѣ и никакія домашнія занятія не могли быть такъ выгодны въ это время, какъ вязанье сноповъ въ полѣ.

Движенія другихъ женщинъ болѣе или менѣе походятъ на движенія Тессъ; всѣ онѣ сходятся, какъ въ кадрили, при окончаніи каждаго снопа, и каждая кладетъ свой снопъ поверхъ другихъ, пока изъ десяти или двѣнадцати сноповъ не образуется скирда.

Онѣ отправились завтракать, потомъ возвратились и работа пошла прежнимъ порядкомъ. По мѣрѣ того, какъ время близилось къ полудню, взоръ Тессъ сталъ то и дѣло устремляться на вершину холма, хотя она все такъ же прилежно вязала снопы. Незадолго до одиннадцати часовъ на холмѣ показалась группа дѣтей различнаго возраста, начиная съ шести лѣтъ и кончая четырнадцатью.

Лицо Тессъ слегка зардѣлось, но она, все-таки, не оторвалась отъ работы.

Старшая дѣвочка, въ сложенномъ угломъ платкѣ, конецъ котораго волочился по жниву, несла на рукахъ что-то такое, что на первый взглядъ можно было принять за куклу, тогда какъ на самомъ дѣлѣ это былъ грудной ребенокъ въ длинномъ платьицѣ. Другая несла полдникъ. Жнецы перестали работать, вынули свои запасы, усѣлись возлѣ одной изъ скирдъ и принялись за ѣду, причемъ мужчины стали усердно подкрѣпляться изъ каменнаго кувшина и передавать другъ другу чарку.

Тессъ Дорбифильдъ одна изъ послѣднихъ прекратила работу. Она сѣла у края скирды, чуть-чуть отвернувшись отъ товарокъ. Когда она устроилась на своемъ мѣстѣ, мужчина въ кроличьей шапкѣ и съ краснымъ платкомъ, засунутымъ за поясъ, перегнулся къ ней изъ-за верхушки скирды и подалъ ей чарку съ элемъ. Но она отказалась отъ его угощенія. Разложивъ на землѣ свой полдникъ, она подозвала къ себѣ старшую дѣвочку, свою сестру, и взяла у нея ребенка, а та, обрадовавшись, что ее освободили отъ ноши, отправилась къ слѣдующей скирдѣ и присоединилась къ прочимъ дѣтямъ, затѣявшимъ тамъ игру. Тессъ, вспыхнувъ еще сильнѣе, стыдливымъ, но рѣшительнымъ жестомъ разстегнула лифъ и начала кормить ребенка.

Мужчины, сидѣвшіе по близости, деликатно отвернулись и стали смотрѣть на другой конецъ поля; нѣкоторые изъ нихъ закурили трубки; одинъ, самъ того не сознавая, любовно гладилъ рукой каменный кувшинъ, какъ бы въ знакъ сожалѣнія о томъ, что въ немъ уже не осталось ни капли. Всѣ женщины, кромѣ Тессъ, оживленно болтали и приводили въ порядокъ растрепавшіяся пряди волосъ.

Когда малютка насытился, молодая мать поставила его къ себѣ на колѣни и, устремивъ глаза въ даль, начала няньчить его съ мрачнымъ равнодушіемъ, близкимъ къ непріязни. Но вдругъ она припала къ нему губами и стала осыпать его поцѣлуями. Казалось, она не въ силахъ была оторваться отъ него и ребенокъ заплакалъ подъ этими бурными ласками, въ которыхъ страстная нѣжность такъ удивительно сочеталась съ отвращеніемъ.

— Какъ она ни притворяется, что терпѣть не можетъ ребенка, какъ ни говоритъ, что лучше бы ей лежать рядомъ съ нимъ въ могилѣ, а, все-таки, она любитъ его, — замѣтила дѣвушка въ красной юбкѣ.

— Она скоро забудетъ о томъ, что теперь говоритъ, — сказала другая, въ желтомъ платьѣ. — Господи, къ чему только ни привыкнешь, живя на бѣломъ свѣтѣ!

— И какая жалость, что это случилось какъ разъ съ ней! Но ужь это всегда такъ, всегда самая хорошенькая попадаетъ въ бѣду! Дурнушки — другое дѣло, онѣ все равно, что за каменною стѣной, такъ вѣдь, Дженни? — обратилась говорившая къ одной изъ дѣвушекъ въ группѣ, къ которой эпитетъ дурнушки подходилъ какъ нельзя лучше.

Да, конечно, тысячу разъ можно было пожалѣть о Тессъ и даже врагъ не отказалъ бы ей въ сочувствіи, увидавъ въ эту минуту ея алый, какъ роза, ротикъ и большіе, нѣжные глаза, не черные и не голубые, не сѣрые и не фіолетовые, а соединявшіе въ себѣ всѣ эти цвѣта, и еще множество другихъ, которые можно было различить, заглянувъ въ эти бездонныя глубины, гдѣ наслоились сотни цвѣтовъ и оттѣнковъ. Еслибъ не доля опрометчивости, наслѣдіе ея рода, эту женщину можно было бы назвать типомъ.

Внезапное рѣшеніе, изумившее ее самоё, привело ее въ поле впервые послѣ многихъ мѣсяцевъ уединенія. Долго мучила она, долго терзала свое трепещущее сердце всѣми орудіями пытки, какія только могла придумать въ своемъ одиночествѣ, но здравый смыслъ вдругъ озарилъ ее. Она почувствовала, что ей надо снова сдѣлаться полезной, надо во что бы то ни стало отвѣдать вновь сладкой независимости. Прошлое миновало на вѣки; каково бы оно ни было, оно отошло въ смутную даль. Каковы бы ни были его послѣдствія, волна времени должна покрыть ихъ; черезъ нѣсколько лѣтъ они совершенно изгладятся, а сама она заростетъ травой и будетъ забыта. А, между тѣмъ, деревья были зелены попрежнему, птицы пѣли, солнце и теперь сіяло такъ же ярко, какъ всегда. Знакомая обстановка не омрачилась изъ-за ея горя и не поблекла изъ-за ея страданія.

Она не понимала, что то, что такъ глубоко пригибало ее къ землѣ, — безпокойство о томъ, какъ смотрятъ люди на ея положеніе, — построено собственно на иллюзіи. Только для самой себя представляла она отдѣльное существованіе съ запасомъ житейскаго опыта и страстей, памятникъ пережитыхъ ощущеній. Для всего прочаго человѣчества Тессъ была лишь мимолетною мыслью. Даже для своихъ близкихъ она была не болѣе, какъ часто мелькавшая мысль. Еслибъ она день и ночь убивалась, то для нихъ это значило бы только: «Ахъ, она сама себя дѣлаетъ несчастной!» Если бы она пыталась быть веселой, отбросить всѣ заботы, наслаждаться солнечнымъ сіяніемъ, цвѣтами, своимъ малюткой, то имъ это дало бы поводъ лишь къ слѣдующему заключенію: «Ахъ, ей это какъ съ гуся вода!» Еслибъ она была одна на необитаемомъ островѣ, стала ли бы она такъ сокрушаться о томъ, что случилось? Едва ли. Еслибъ представить себѣ, что она, только что созданная, сразу увидала бы себя безмужнею матерью, произведшею на свѣтъ ребенка безъ имени, но, помимо этого, ничего не извѣдавшею въ жизни, развѣ стала бы она тогда предаваться отчаянію? Нѣтъ, она отнеслась бы спокойно къ своему положенію и съумѣла бы найти въ немъ своеобразныя радости. Большая часть человѣческаго горя проистекаетъ отъ условной точки зрѣнія на него, а не отъ присущихъ ему ощущеній.

Такъ или иначе, но какая-то невѣдомая сила побудила Тессъ одѣться такъ же тщательно, какъ въ былыя времена, и отправиться въ поле, гдѣ какъ разъ въ это время былъ большой спросъ на рабочія руки. Вотъ почему она держала себя съ достоинствомъ и порою спокойно глядѣла въ глаза людямъ, даже съ своимъ малюткой на рукахъ.

Жнецы поднялись со скирды, расправили члены и потушили трубки. Лошадей, которыхъ передъ тѣмъ разнуздали и накормили, теперь снова впрягли въ пурпурную машину. Тессъ, быстро окончивъ свою трапезу, поманила къ себѣ сестру, отдала ей ребенка, потомъ застегнула платье, надѣла желтыя перчатки и снова нагнулась, чтобъ выдернуть изъ послѣдняго снопа пучокъ колосьевъ и начать вязать слѣдующій.

Послѣ полудня и вечеромъ продолжалась все та же процедура и Тессъ, равно какъ и большинство рабочихъ, осталась до самыхъ сумерокъ въ полѣ. Домой они поѣхали всѣ вмѣстѣ въ большой телѣгѣ, сопутствуемые полнымъ, нѣсколько туманнымъ дискомъ луны, напоминавшимъ потускнѣлый вѣнчикъ изъ золотой фольги на изображеніи какого-нибудь католическаго святого. Подруги Тессъ стали пѣть пѣсни; онѣ были очень ласковы съ ней и радовались тому, что она рѣшилась снова показаться на свѣтъ Божій, хотя въ ихъ пѣсняхъ и проскальзывали коварные намеки на дѣвушку, которая, отправилась въ веселый зеленый лѣсъ, а возвратилась совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Ихъ привѣтливость заставила Тессъ еще больше отрѣшиться отъ самой себя, ихъ оживленный говоръ былъ заразителенъ и она почти развеселилась.

Но теперь, когда ея нравственныя страданія начинали постепенно затихать, новое горе, касавшееся физической стороны ея природы и не знавшее соціальнаго закона, обрушилось на нее. Когда она возвратилась домой, то къ ужасу своему узнала, что ея малютка внезапно занемогъ. Давно надо было ожидать чего-нибудь подобнаго, потому что ребенокъ былъ чрезвычайно хрупкаго и слабаго сложенія, но, тѣмъ не менѣе, эта вѣсть явилась для нея роковымъ ударомъ.

Дѣвушка-мать забыла о соблазнѣ, который видѣло общество въ появленіи на свѣтъ ея младенца, душа ея исполнилась страстнаго желанія продолжить этотъ соблазнъ, сохранивъ жизнь ребенка. Однакожь, ей скоро стало ясно, что часъ освобожденія этого маленькаго узника отъ плоти долженъ былъ наступить раньше, чѣмъ подсказывали ей ея злѣйшія предчувствія. И когда она поняла это, ею овладѣло такое отчаяніе, что самая скорбь о предстоявшей утратѣ была ничтожна въ сравненіи съ нимъ. Ея дитя не было крещено.

Тессъ выработала себѣ мало-по-малу такое пассивное міросозерцаніе, что еслибъ ее осудили на сожженіе за совершенный ею проступокъ, она безропотно покорилась бы, и этимъ было бы все кончено. Какъ всѣ крестьянскія дѣвушки, она была хорошо знакома со Священнымъ Писаніемъ, прилежно изучала исторію Оголы и Оголивы^[5] и знала, какіе выводы приходится дѣлать изъ нея. Но когда тотъ же вопросъ возникъ по поводу ея ребенка, то онъ получилъ въ ея глазахъ совсѣмъ иную окраску. Ея сокровище умираетъ и нѣтъ ему надежды на вѣчное спасеніе!

Было уже поздно, но она стремглавъ сбѣжала внизъ и спросила, нельзя ли послать за священникомъ. Она попала въ неудачный моментъ: отецъ только что возвратился съ вечерней попойки въ трактирѣ Ролливера и болѣе чѣмъ когда-либо былъ проникнутъ сознаніемъ знатности и древности своего рода, болѣе чѣмъ когда-либо негодовалъ на Тессъ, запятнавшую эту знатность. Онъ объявилъ, что не пуститъ къ себѣ на порогъ священника, не позволитъ ему мѣшаться въ ихъ дѣла какъ разъ теперь, когда, благодаря ея позору, имъ нужно особенно старательно скрывать ихъ. Онъ заперъ дверь и сунулъ ключъ въ карманъ.

Всѣ домашніе улеглись спать и внѣ себя отъ тоски Тессъ тоже ушла наверхъ. Она лежала, не смыкая глазъ, и въ серединѣ ночи убѣдилась, что ребенку сдѣлалось еще хуже. Жизнь, очевидно, угасала въ немъ: спокойно, безъ страданій, но неотвратимо шелъ онъ на встрѣчу концу.

Тессъ въ отчаяніи заметалась на постели. Часы пробили полночь; насталъ тотъ торжественный часъ, когда мысль выступаетъ изъ предѣловъ разсудка и зловѣщія возможности кажутся непоколебимыми, какъ факты. Тессъ представилось, что ребенокъ ея заключенъ въ самые нижніе своды ада, обреченъ на двойную кару за то, что не получилъ крещенія и родился внѣ закона; она увидала, какъ князь демоновъ поднимаетъ его на свои рогатыя вилы, похожія на ту кочергу, какой у нихъ дома мѣшали въ печкѣ, когда пекли хлѣбы, и къ этой картинѣ прибавила много другихъ, странныхъ, причудливыхъ деталей адскихъ мукъ, о которыхъ повѣствуютъ юношеству въ этой христіанской странѣ. Это ужасное видѣніе такъ неотразимо завладѣло ея фантазіей среди безмолвія, царившаго въ уснувшемъ домикѣ, что ея рубашка сдѣлалась совсѣмъ влажною отъ испарины, а кровать дрожала отъ конвульсивныхъ ударовъ ея сердца.

Дыханіе младенца становилось все затруднительнѣе, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, возростала нравственная пытка матери. Напрасно осыпала она крохотное существо поцѣлуями; она не въ силахъ была дольше оставаться въ постели и начала безпокойно ходить по комнатѣ.

— О, милосердый Боже, сжалься, сжалься надъ моимъ бѣднымъ малюткой! — восклицала она. — Излей весь гнѣвъ свой на меня одну, я покорно приму Твою кару, только пощади мое дитя!

Она прислонилась къ коммоду и долго шептала безсвязныя мольбы, но вдругъ встрепенулась.

— Ахъ, быть можетъ, его еще можно спасти! Быть можетъ, это будетъ одно и то же!

Она такъ радостно произнесла эти слова, что лицо ея точно засвѣтилось среди окружавшей ее тьмы.

Она зажгла свѣчку, подошла къ кроватямъ, стоявшимъ у стѣны, и разбудила сестеръ и братьевъ. Выдвинувъ на средину комнаты рукомойникъ, она налила въ тазъ воды изъ кувшина, разставила дѣтей въ кружокъ и велѣла имъ опуститься на колѣни, сложивъ руки такъ, чтобы пальцы были подняты совсѣмъ вертикально. Невольное чувство благоговѣнія охватило еще полусонныхъ дѣтей и они послушно оставались въ этой молитвенной позѣ, все шире и шире раскрывая глаза, а сестра ихъ взяла съ постели своего малютку, дитя не женщины, а ребенка, такое крохотное и тщедушное, что, казалось, въ немъ не было даже настолько индивидуальности, чтобы та, которая дала ему жизнь, имѣла право называться матерью. Тессъ, съ младенцемъ на рукахъ, выпрямилась во весь ростъ и стала возлѣ таза съ водой, а Лиза-Лу развернула передъ ней молитвенникъ, подобно тому, какъ причетникъ развертываетъ его въ церкви передъ пасторомъ, и взволнованная дѣвушка приступила къ крещенію своего ребенка.

Въ бѣломъ ночномъ одѣяніи, съ густою темною косой, спускавшеюся до пояса, ея фигура казалась какъ-то выше и величавѣе. Слабое пламя свѣчи скрывало тѣ небольшіе изъяны въ ея внѣшности, которые были бы замѣтны при дневномъ свѣтѣ: царапины на рукахъ, оставленныя соломой, и черные круги подъ глазами. Глубокій энтузіазмъ преобразилъ ея лицо, вовлекшее ее въ погибель, и озарилъ его сіяніемъ непорочной красоты, наложивъ на него печать почти царственнаго величія. Дѣти, стоя на колѣняхъ и мигая заспанными, красными глазенками, слѣдили за ея дѣйствіями съ какимъ-то затаеннымъ недоумѣніемъ, которому ихъ физическое оцѣпенѣніе не позволяло пока выразиться болѣе активно.

— Ты, въ самомъ дѣлѣ, хочешь крестить его, Тессъ? — спросила старшая дѣвочка.

Дѣвушка-мать отвѣчала торжественнымъ «да».

— А какое имя ты дашь ему?

Она не думала раньше объ этомъ, но уже во время крестильнаго обряда ей пришло въ голову подходящее имя, и теперь она произнесла его:

— Сорро^[6], я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Она окропила младенца водой и въ комнатѣ водворилось молчаніе.

— Скажите «аминь», дѣти.

Дѣти своими тоненькими голосками послушно пропѣли «аминь».

Тессъ продолжала:

— Мы принимаемъ этого младенца въ лоно святой церкви и утверждаемъ на немъ знаменіе креста.

Она погрузила руку въ тазъ и съ горячею вѣрой осѣнила младенца широкимъ крестомъ, а затѣмъ стала читать установленныя воззванія къ крещаемому, чтобъ онъ мужественно ополчился противъ грѣха, міра и діавола и до конца своей жизни былъ вѣрнымъ воиномъ и служителемъ Бога. Она перешла затѣмъ къ молитвѣ Господней и дѣти стали повторять ее за ней тихимъ лепетомъ, походившимъ на комариный пискъ, но въ заключеніе они возвысили голосъ и среди царившаго кругомъ безмолвія снова пропѣли «аминь».

Тогда ихъ сестра, увѣрившись еще больше въ дѣйствительности совершеннаго таинства, начала громко и торжественно изливать переполнившее ея сердце ликованіе въ положенной уставомъ благодарственной молитвѣ, и въ голосѣ ея раздались тѣ глубокіе, густые звуки, какіе слышались въ немъ всякій разъ, какъ уста ея говорили отъ избытка сердца, — звуки, которыхъ не забыть никогда тѣмъ, кто зналъ ее при жизни. Религіозный экстазъ окружилъ ее апоѳеозомъ, освѣтилъ ея лицо лучезарнымъ отблескомъ неземной красоты и зажегъ на щекахъ ея два огненныхъ пятна, а колеблющееся пламя свѣчки, отражаясь въ ея зрачкахъ, сверкало и искрилось, точно алмазы. Дѣти смотрѣли на сестру все съ большимъ и большимъ благоговѣніемъ и уже не пытались разспрашивать ее. Она казалась имъ въ этотъ моментъ уже не прежнею «Тесси», а величественнымъ, недосягаемымъ, грознымъ существомъ, съ которымъ ихъ не соединяли никакія родственныя узы.

Борьбѣ бѣднаго Сорро противъ грѣха, міра и діавола былъ положенъ краткій предѣлъ, быть можетъ, къ счастью для него самого, если принять въ разсчетъ начало его поприща. На разсвѣтѣ этотъ хрупкій воинъ и служитель Бога испустилъ послѣдній вздохъ, и когда братья и сестры Тессъ проснулись, то залились горькими слезами и стали просить ее, чтобъ она подарила имъ другого, такого же хорошенькаго бэби.

Спокойствіе, водворившееся въ сердцѣ Тессъ со времени совершенія церемоніи, не оставило ее и въ минуту смерти малютки. Правда, что среди бѣлаго дня ея отчаянный страхъ за спасеніе души его показался ей нѣсколько преувеличеннымъ; теперь она уже не испытывала тревоги, разсуждая такъ, что если Провидѣніе откажетъ въ своей санкціи исполненному ею обряду, то она, по крайней мѣрѣ, не станетъ сокрушаться ни за себя, ни за младенца о раѣ, котораго оба они будутъ лишены, благодаря этому уклоненію отъ церковныхъ уставовъ.

Такъ отошло въ вѣчность Горе Нежеланное, этотъ незваный пришелецъ, этотъ незаконный даръ безстыдной природы, не считающейся съ гражданскимъ закономъ, заброшенное въ міръ существо, которому непрерывный потокъ времени представлялся лишь въ видѣ отдѣльныхъ дней, который не имѣлъ понятія о годахъ и столѣтіяхъ, для котораго внутренность коттэджа была вселенной, погода одной недѣли — климатомъ, младенчество въ колыбели — человѣческою жизнью, а инстинктъ, заставлявшій его льнуть къ материнской груди — человѣческимъ знаніемъ.

Тессъ, долго раздумывавшая о крещеніи, была озабочена мыслью, будетъ ли оно признано настолько правильнымъ, чтобъ обезпечить ея малюткѣ христіанскій погребальный обрядъ. Она могла узнать это только отъ приходскаго пастора, а онъ былъ недавно назначенъ въ Марлоттъ и слылъ довольно недоступнымъ человѣкомъ. Дождавшись сумерокъ, Тессъ отправилась въ пасторатъ и остановилась у воротъ: у нея не хватало духу войти. Она, можетъ быть, совсѣмъ отказалась бы отъ своего предпріятія, если бы, сдѣлавъ уже нѣсколько шаговъ назадъ, не встрѣтила случайно самого пастора, возвращавшагося домой. Ночной мракъ придалъ ей храбрости и она рѣшилась говорить откровенно.

— Мнѣ хотѣлось бы спросить васъ кое о чемъ, сэръ.

Онъ выразилъ полную готовность выслушать ее, и она разсказала ему исторію болѣзни своего ребенка и импровизированнаго ею крещенія.

— А теперь, сэръ, — прибавила она умоляющимъ тономъ, — скажите, вѣдь, для него это будетъ все то же, какъ еслибъ вы сами крестили его?

Натуральное разочарованіе, испытываемое всякимъ спеціалистомъ, когда какое-нибудь дѣло, на которое онъ могъ разсчитывать, ускользнуло изъ его рукъ и было неумѣло выполнено самими кліентами, побуждало пастора отвѣтить отрицательно. Однако, достоинство, съ которымъ держала себя дѣвушка, и задушевный тонъ ея голоса затронули его болѣе благородныя чувства. Человѣкъ и священникъ вступили въ борьбу, и побѣда осталась на сторонѣ человѣка.

— Да, другъ мой, — сказалъ онъ, — это будетъ все то же.

— Такъ вы согласны похоронить его по-христіански? — поспѣшно спросила она.

Викарій очутился въ большомъ затрудненіи.

Услыхавъ о болѣзни ребенка, онъ счелъ долгомъ явиться позднимъ вечеромъ къ Дорбифильдамъ для совершенія таинства и, не подозрѣвая, что отказъ впустить его въ домъ исходилъ отъ отца Тессъ, а не отъ нея самой, не могъ оправдать данный случай крайнею необходимостью.

— О, это другое дѣло! — сказалъ онъ.

— Другое дѣло? Но почему же? — спросила Тессъ, начиная горячиться.

— Видите ли… Я охотно согласился бы, еслибъ это касалось только насъ двоихъ. Но я не имѣю права на это по уставу церкви.

— Отступите отъ него только на этотъ разъ, сэръ.

— Увѣряю васъ, что не могу.

— О, сэръ, будьте милосерды! — и Тессъ схватила руку священника.

Онъ отнялъ ее и покачалъ головой.

— Ну, такъ я знать васъ не хочу, — вскричала она, — и никогда больше не пойду я въ вашу церковь!

— Не говорите такъ необдуманно, Тессъ.

— Но, можетъ быть, для него будетъ все то же, если и не вы похороните его?… Скажите, для него будетъ все то же? Ради самого Бога, не говорите со мной какъ праведникъ съ грѣшницей. Пожалѣйте меня, несчастную!

Какъ примирилъ викарій свой отвѣтъ съ строгими взглядами, которыхъ онъ держался по этимъ вопросамъ, не во власти мірянина рѣшить, хотя извинить его онъ, конечно, будетъ вправѣ. Нѣсколько тронутый, священникъ сказалъ и на этотъ разъ:

— Да, это будетъ все то же.

Такимъ образомъ, младенца положили въ маленькій сосновый ящикъ, древняя старушка, спрятавъ его подъ шалью, отнесла его въ ту же ночь на кладбище, а пономарь, которому посулили шиллингъ и пинту пива, похоронилъ его при свѣтѣ фонаря въ томъ уголкѣ благословенной земли, гдѣ хоронятъ некрещеныхъ младенцевъ, завѣдомыхъ пьяницъ, самоубійцъ и всѣхъ, заранѣе обреченныхъ на вѣчную муку. Однако, несмотря на эту зловѣщую обстановку, Тессъ мужественно соорудила небольшой крестъ изъ двухъ дощечекъ и веревки, обвила его цвѣтами и въ одинъ темный вечеръ, когда она могла прокрасться незамѣченной на кладбище, водрузила его въ головахъ могилки, а въ ногахъ тоже поставила букетъ полевыхъ цвѣтовъ, опустивъ его въ банку съ водою, чтобъ онъ подольше не завялъ. Что за важность, что на наружной сторонѣ банки взоръ равнодушнаго наблюдателя могъ прочесть слова «Мармеладъ Кильвеля»? Они ускользали отъ взора материнской любви, погруженнаго въ созерцаніе недоступныхъ міру видѣній.

XV.

Опытъ помогаетъ намъ, — говоритъ Роджеръ Эшамъ^[7], — посредствомъ долгаго странствованія отыскивать кратчайшій путь. Нерѣдко это долгое странствованіе дѣлаетъ насъ совершенно неспособными къ продолженію нашего поприща; на что намъ тогда добытый опытъ? Опытъ Тессъ Дорбифильдъ былъ именно этого обезсиливающаго свойства. Она узнала, наконецъ, что ей дѣлать, но кто принялъ бы ее теперь со всею ея готовностью трудиться?

Еслибъ до своей встрѣчи съ д’Орбервилемъ она строго руководствовалась нравоучительными текстами и фразами, извѣстными ей и всему міру, то, навѣрное, не была бы обманута. Но не во власти Тессъ было познать всю истину золотыхъ словъ, когда имѣлась возможность пользоваться ими. Она, — равно какъ и многіе другіе, — могла бы сказать Богу вмѣстѣ съ блаженнымъ Августиномъ: «Путь, который Ты предначерталъ, лучше того, по которому Ты дозволилъ идти».

Зиму она прожила въ родительскомъ домѣ, щипала куръ, откармливала индѣекъ и гусей, передѣлывала для сестеръ и братьевъ тѣ наряды, которые были подарены ей Алекомъ и которыхъ сама она ни за что не хотѣла носить. Она не допускала и мысли о томъ, чтобъ обратиться къ нему за помощью. Но часто, заломивъ руки надъ головой, она думала свою безъисходную думу, между тѣмъ какъ домашніе воображали, что она безъ устали работаетъ.

Она философски отмѣчала различные сроки, когда они возвращались при годовомъ оборотѣ, — злополучную ночь своего пребыванія въ Трантриджѣ съ мрачнымъ фономъ Большой Охоты, затѣмъ дни рожденія и смерти своего малютки, а также и день своего собственнаго рожденія и всѣ другіе дни, ознаменованные событіями, въ которыхъ она принимала какое-либо участіе. Разъ вечеромъ, взглянувъ въ зеркало на свои прелестныя черты, она внезапно вспомнила, что есть еще одинъ день, болѣе важный для нея, чѣмъ всѣ другіе, день ея собственной смерти, когда вся красота ея исчезнетъ, — день, коварно притаившійся среди прочихъ дней въ году, не подававшій ей ни звука, ни знака, когда она ежегодно переступала черезъ него, но, тѣмъ не менѣе, неотступно ее подстерегавшій. Когда же это будетъ? Почему не ощущаетъ она, при ежегодныхъ встрѣчахъ, леденящаго лобзанія этого холоднаго друга? Какъ и Джереми Тэйлору^[8], ей приходила мысль, что настанетъ время, когда знавшіе ее будутъ говорить: это такое-то число, день, когда скончалась бѣдная Тессъ Дорбифильдъ, — и ничего необычайнаго не будетъ для нихъ въ этихъ словахъ. Въ какомъ мѣстѣ, въ какой недѣлѣ, въ какомъ году лежитъ этотъ день, долженствующій быть для нея переходомъ въ вѣчность, оставалось для нея непроницаемою тайной.

Такимъ образомъ, Тессъ почти незамѣтно превратилась изъ простодушной дѣвочки въ женщину съ сложнымъ характеромъ. На лицѣ ея мелькали симптомы сознательной жизни, а въ голосѣ слышались порой трагическія ноты. Глаза ея сдѣлались еще больше и выразительнѣе. Ее въ полномъ смыслѣ слова можно было назвать чуднымъ созданіемъ. Внѣшняя красота ея неотразимо приковывала взоры, а душа ея была такъ чиста, что даже мятежныя событія послѣднихъ двухъ лѣтъ прошли по ней, не запятнавъ ея.

Послѣднее время она жила такъ изолированно, что ея печальная исторія, и раньше не всѣмъ извѣстная, была почти забыта въ Марлоттѣ. Но Тессъ знала, что ей уже не найти себѣ душевнаго покоя въ томъ мѣстѣ, которое было свидѣтелемъ того, какъ рухнули планы ея семьи насчетъ «заявленія о родствѣ» богатымъ д’Орбервилямъ. По крайней мѣрѣ, она была увѣрена, что только тогда найдетъ его здѣсь, когда цѣлый рядъ годовъ успѣетъ нѣсколько изгладить въ ней жгучую память объ этомъ. Но даже и теперь Тессъ ощущала въ своемъ сердцѣ жизнерадостное трепетаніе надежды и ей думалось, что она можетъ еще быть счастливой въ какомъ-нибудь уголкѣ, чуждомъ всякихъ воспоминаній. Спастись отъ прошлаго и отъ всего, что съ нимъ было связано, — это значило уничтожить его, а для этого ей необходимо было уйти.

Неужели поговорка: «что потеряно, того не вернешь» дѣйствительно приложима къ цѣломудрію? — спрашивала она себя. Она докажетъ, что это неправда, если только ей удастся скрыть отъ людей то, что было. Не можетъ быть, чтобъ только дѣвственной чистотѣ было отказано въ силѣ обновленія, которой преисполнена органическая природа.

Она долго ждала, не находя случая уйти изъ дому. Настала чудная весна, почти слышно было, какъ возрождающаяся жизнь волною струилась въ почкахъ. Эта волна захватила и Тессъ, и ее страстно потянуло вдаль. Наконецъ, въ началѣ мая, она получила письмо отъ стариннаго знакомаго своей матери, къ которому еще задолго до этого она обращалась съ запросомъ, хотя никогда не видала его. Этотъ мызникъ писалъ ей, что на его фермѣ нужна опытная молочница и что онъ охотно возьметъ ее къ себѣ въ услуженіе на лѣтніе мѣсяцы, если она еще не нашла себѣ мѣста.

Это было не такъ далеко, какъ ей хотѣлось бы, но все же достаточно отдаленно, такъ какъ пространство, въ которомъ она до сихъ поръ вращалась и была извѣстна, было самаго незначительнаго радіуса. Для людей, живущихъ въ ограниченныхъ сферахъ, мили равняются географическимъ градусамъ, приходы — графствамъ, графства — провинціямъ и государствамъ.

Одно она твердо рѣшила: не создавать въ мечтахъ и дѣйствіяхъ своей новой жизни д’Орбервильскихъ воздушныхъ замковъ. Она будетъ молочница Тессъ — и только. Хотя мать и дочь не обмѣнялись ни словомъ по этому предмету, но Джоанна никогда уже не заикалась теперь передъ Тессъ о блестящей родословной.

Такова, однако, несостоятельность человѣческой природы, что одна изъ причинъ, возбудившихъ въ Тессъ Дорбифильдъ интересъ къ новой мѣстности, заключалась въ томъ, что она находилась неподалеку отъ владѣній ея предковъ. Мыза Тальботэйсъ, куда она отправлялась, лежала близъ одного изъ старинныхъ помѣстій д’Орбервилей, по сосѣдству съ величественными фамильными склепами ея прабабушекъ и прадѣдовъ. Она посмотритъ на нихъ и убѣдится, что не только д’Орбервили пали, какъ палъ Вавилонъ, но что и индивидуальная невинность ихъ смиреннаго отпрыска могла пасть такъ же безмолвно.

Все это время ее занимала мысль, не ждетъ ли ее какая-нибудь нечаянная радость въ странѣ ея предковъ, и что-то бодрое автоматически поднималось въ ней, какъ поднимается сокъ въ весеннихъ побѣгахъ. То была нерастраченная молодость, разливавшаяся въ ней новымъ могучимъ потокомъ послѣ временнаго застоя и приносившая съ собой надежду и непреодолимую жажду личнаго счастья.

ФАЗА ТРЕТЬЯ.

Возрожденіе.

XVI.

Въ одно ароматное майское утро, когда птицы звонкимъ пѣніемъ оглашали воздухъ, два года спустя по возвращеніи Тессъ Дорбифильдъ изъ Трантриджа, — два года, полныхъ для нея безмолвной, сосредоточенной работы надъ самой собою, она вторично оставила родительскій домъ.

Уложивъ свои пожитки такъ, чтобъ ихъ можно было прислать къ ней позднѣе, она отправилась въ наемной телѣжкѣ въ Стауркасль, черезъ который лежалъ ея путь, совсѣмъ противуположный тому направленію, въ какомъ она ѣхала въ тотъ первый разъ. На склонѣ ближайшаго холма она съ сожалѣніемъ оглянулась на Марлоттъ, хотя такъ стремилась покинуть его.

Повседневная жизнь ея родныхъ, вѣроятно, потечетъ попрежнему; ихъ воспріимчивость къ радости существованія едва ли уменьшится отъ сознанія того, что ихъ Тессъ далеко, и они не могутъ видѣть ея улыбки. Черезъ два-три дня дѣти съ обычною веселостью примутся за свои игры и не будутъ чувствовать пробѣла, оставленнаго ея отъѣздомъ. Разставаясь съ братьями и сестрами, Тессъ считала, что уйти отъ нихъ она должна для ихъ же блага. Она думала, что, живя вмѣстѣ съ ней, они не столько извлекли бы пользы изъ ея совѣтовъ, сколько получили бы вреда отъ ея примѣра.

Она, не останавливаясь, прошла весь Стауркасль до перекрестка, гдѣ могла дождаться вана, ходившаго на юго-западъ, ибо желѣзная дорога еще не успѣла проникнуть въ эту внутреннюю полосу графства. Но пока она дожидалась, съ ней разговорился фермеръ, ѣхавшій въ рессорной телѣжкѣ приблизительно въ ту же сторону, куда и ей надо было идти; хотя онъ былъ ей совершенно незнакомъ, она приняла его предложеніе подвезти ее, не подозрѣвая, что оно было данью ея красотѣ. Фермеръ ѣхалъ въ Везербёри, и, отправившись съ нимъ туда, Тессъ могла бы пройти пѣшкомъ остающійся путь.

Въ Везербёри Тессъ остановилась только перекусить въ коттэджѣ, который рекомендовалъ ей фермеръ, а затѣмъ двинулась пѣшкомъ къ обширной степи, отдѣляющей этотъ округъ отъ болѣе низменныхъ луговъ той долины, гдѣ находилась мыза, бывшая цѣлью ея путешествія.

Тессъ никогда еще не случалось бывать въ этихъ мѣстахъ, а, между тѣмъ, она чувствовала себя сродни ландшафту. Не такъ далеко, налѣво отъ себя, она различила темное пятно, и, разспросивъ прохожихъ, утвердилась въ своихъ догадкахъ, что это должны быть деревья, обозначающія въѣздъ въ Книгсбиръ, въ приходской церкви котораго были погребены кости ея предковъ, — ея безполезныхъ предковъ.

Она не питала къ нимъ энтузіазма, она почти ненавидѣла ихъ за то злополучіе, въ которое они ее вовлекли; изъ всего, что имъ когда-то принадлежало, она сохранила только старинную ложку и печать.

«Я столько же дочь своей матери, сколько и отца, — говорила она, — вся красота моя ея наслѣдство, а она, вѣдь, была простая молочница».

Переходъ по возвышенностямъ и низменностямъ Эгдона, когда она достигла ихъ, оказался гораздо утомительнѣе, чѣмъ она ожидала, разсчитывая, что пространство, занимаемое ими въ дѣйствительности, не превышаетъ пяти миль. Черезъ два часа, въ теченіе которыхъ она нѣсколько разъ путалась въ поворотахъ, Тессъ очутилась на вершинѣ горы, господствовавшей надъ долиной Большихъ Мызъ, желанною цѣлью ея странствованія, — долиной, гдѣ молоко и масло получались еще въ большемъ изобиліи, чѣмъ въ ея родномъ краю, — зеленою долиной, такъ щедро орошаемой рѣкою Варъ.

Она существенно отличалась отъ долины Малыхъ Мызъ, Блакмурской. Міръ былъ изображенъ здѣсь болѣе крупными штрихами. Выгоны насчитывали по пятидесяти акровъ, вмѣсто десяти, фермы были обширнѣе, группы скота образовали здѣсь стада, тамъ — лишь семьи. Никогда еще Тессъ не приходилось видѣть за одинъ разъ такихъ миріадъ коровъ, какія тянулись предъ нею теперь, начиная съ дальняго запада и кончая дальнимъ востокомъ. Зеленый лугъ былъ такъ же густо испещренъ ими, какъ усѣяны бюргерами полотна Ванъ-Слоота или Саллаэрта. Яркіе цвѣта рыжихъ и пестрыхъ коровъ поглощали свѣтъ заходящаго солнца, тогда какъ бѣлая масть отражалась въ глазахъ почти ослѣпительными лучами даже и на той далекой возвышенности, на которой стояла Тессъ.

Перспектива съ птичьяго полета, открывшаяся ея взорамъ, была, быть можетъ, не такъ роскошна въ своей красотѣ, какъ та, которой она привыкла любоваться, но за то она больше веселила душу. Въ ней не было сгущенно-синей атмосферы ея родной долины, не было ея тучной почвы и пряныхъ испареній; воздухъ здѣсь былъ прозрачный, эѳирный, живительный. Даже рѣка, питавшая траву и скотъ этихъ знаменитыхъ мызъ, текла не такъ, какъ ручьи Блакмура. Тѣ струились медленно, безмолвно, ихъ воды нерѣдко мутились, пробѣгая по илистымъ русламъ, въ которыхъ тотъ, кто сталъ бы неосторожно переходить ихъ въ бродъ, легко могъ бы завязнуть и безвозвратно исчезнуть. Воды Вара были такъ же чисты, какъ свѣтлая Рѣка жизни, показанная ангеломъ евангелисту, быстры, какъ тѣнь облака, съ кремнистыми порогами, которые цѣлый Божій день вели бесѣду съ небомъ. Тамъ водянымъ цвѣткомъ была лилія, здѣсь — ранункулъ.

Благодаря ли перемѣнѣ воздуха или сознанію, что она попала въ новую обстановку, гдѣ не было устремленныхъ на нее непріязненныхъ взоровъ, Тессъ почувствовала, что какая-то волшебная сила внезапно окрылила ее. Ея надежды слились вмѣстѣ съ солнечнымъ свѣтомъ въ идеальную фотосферу, которая все больше и больше окружала ее, по мѣрѣ того, какъ она шла легкою поступью на встрѣчу мягкому южному вѣтру. Въ каждой струйкѣ его ей слышался сочувственный голосъ, и въ каждомъ звукѣ птичьимъ пѣсенъ ей чудилась радостная вѣсть.

За послѣднее время ея красота мѣнялась соотвѣтственно ея настроенію: то разцвѣтала, то меркла, смотря по тому, какого свойства были ея мысли, веселаго или серьезнаго. Одинъ день она бывала розовая и безукоризненно прекрасная, другой — блѣдная и трагичная. Когда она бывала розовая, это значило, что душа ея находится во власти не столь глубокихъ чувствъ, какъ когда она бывала блѣдная; ея болѣе совершенная красота совпадала съ менѣе возвышеннымъ состояніемъ духа, болѣе возвышенное состояніе духа — съ менѣе совершенною красотой. Теперь, когда она подставляла лицо ласковому дуновенію южнаго вѣтра, оно сіяло самою безукоризненною въ физическомъ смыслѣ прелестью.

Неотразимое, универсальное, автоматическое стремленіе къ счастью, — стремленіе, которымъ проникнута вся природа отъ низшихъ и до высшихъ существъ, наконецъ, всецѣло завладѣло ею. Вѣдь, она была еще такъ молода, ея умъ и чувства не успѣли вполнѣ сложиться. Могло ли какое бы то ни было событіе оставить въ душѣ ея слѣдъ, который не допускалъ бы хоть временнаго забвенія?

И такимъ образомъ, жизненная энергія, благодарность и надежда все выше и выше поднимались въ ней. Она попыталась спѣть сперва одну, потомъ другую пѣсню, но ни одна изъ нихъ не отвѣчала ея настроенію. Наконецъ, вспомнивъ о псалтырѣ, по которому такъ часто скользили глаза ея въ воскресную службу, когда она еще не вкусила отъ древа познанія, она запѣла: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, всѣ звѣзды свѣта… горы и всѣ холмы, дерева плодоносныя… птицы крылатыя… звѣри и всякій скотъ… цари земные и всѣ народы да хвалятъ имя Господа… Слава Его на землѣ и на небесахъ».

Она вдругъ остановилась и прошептала: «Но, можетъ быть, я и теперь еще не знаю Господа, какъ должно».

И, по всей вѣроятности, ея полубезсознательное славословіе было пантеистическимъ изліяніемъ въ монотеистическомъ фальцетѣ. Женщины, жизнь которыхъ проходитъ преимущественно среди образовъ и силъ внѣшней природы, хранятъ въ душѣ несравненно большую долю языческой фантазіи своихъ отдаленныхъ предковъ, нежели приведенной въ систему религіи, усвоенной ихъ родомъ въ позднѣйшія времена. Тѣмъ не менѣе, Тессъ нашла хоть сколько-нибудь соотвѣтствующее выраженіе для своихъ чувствъ въ старинномъ «хвалите», которое она привыкла лепетать съ младенческихъ лѣтъ, и этого было достаточно. Высокое удовлетвореніе, наполнявшее ее при мысли о столь элементарномъ начинаніи, какъ этотъ первый шагъ къ независимости, объяснялось ея дорбифильдскимъ темпераментомъ. Тессъ искренно желала идти по прямой стезѣ, тогда какъ отецъ ея вовсе не думалъ объ этомъ, но она походила на него способностью довольствоваться непосредственными, незначительными успѣхами и отсутствіемъ стремленія къ тяжелымъ усиліямъ, цѣною которыхъ только и могло достаться столь жестоко испытанной судьбой семьѣ, какъ нѣкогда могущественные д’Орбервили, ничтожное повышеніе на общественной лѣстницѣ.

Само собою разумѣется, что ее поддерживала почти нерастраченная энергія семьи ея матери и природная энергія ея молодости, возгорѣвшаяся съ новою силой послѣ горькаго опыта, такъ придавившаго ее на время. Отчего не сказать правду? Женщины сплошь и рядомъ способны переживать подобныя униженія, и, воспрянувъ духомъ, сызнова проникаются интересомъ къ тому, что ихъ окружаетъ. Пока есть жизнь, есть и надежда, — это убѣжденіе не до такой степени чуждо «обманутымъ», какъ хотѣли бы увѣрить насъ нѣкоторые любезные теоретики.

И такъ, Тессъ Дорбифильдъ съ бодрымъ духомъ и съ жаждой жизни въ сердцѣ спускалась все ниже и ниже по склонамъ Эгдона.

Теперь стало обнаруживаться рѣзкое различіе между двумя долинами-соперницами. Секретъ Блакмура всего яснѣе открывался съ окружавшихъ его высотъ, но, чтобы проникнуть въ тайну долины Большихъ Мызъ, надо было спуститься въ самую ея середину. Когда Тессъ совершила этотъ подвигъ, то очутилась на устланной дерномъ низменности, тянувшейся, насколько глазъ могъ охватить пространство, отъ восточнаго и до западнаго края горизонта.

Рѣка похитила съ болѣе возвышенныхъ мѣстностей и снесла по частямъ въ долину весь этотъ горизонтальный слой земли и теперь, истощенная, обмелѣвшая, тихо извивалась среди награбленной когда-то добычи.

Не совсѣмъ увѣренная насчетъ того, какой стороны ей держаться, Тессъ остановилась на обширной зеленой плоскости, точно муха на необозримомъ билліардѣ, и столь же неинтересная для окружающей обстановки, какъ та же муха. Ея появленіе среди мирной долины произвело впечатлѣніе только на одинокую цаплю, которая, спустившись на землю, недалеко отъ тропинки, стояла теперь, вытянувъ шею, и смотрѣла на Тессъ.

Вдругъ со всѣхъ сторонъ низменности поднялся протяжный зовъ, повторившійся нѣсколько разъ:

— Уау! Уау! Уау!

Съ самаго дальняго восточнаго края и до самаго дальняго западнаго раздавались эти крики, сопровождаемые по временамъ лаемъ собаки. Это было не привѣтствіе долины по адресу прекрасной Тессъ, а просто-на-просто обычное возвѣщеніе, что настало время доить коровъ — половина пятаго, когда мызники начинаютъ ихъ загонять.

Рыжія и бѣлыя коровы, находившіяся впереди и флегматически ожидавшія сигнала, столпились теперь и двинулись всѣ вмѣстѣ къ постройкамъ на заднемъ планѣ. Тессъ медленно послѣдовала за ними и вошла въ открытыя ворота, черезъ которыя прошли и онѣ. Вокругъ загона тянулись длинные, крытые соломой навѣсы, ихъ скаты густо заросли ярко-зеленымъ мохомъ, а застрѣхи опирались на деревянные столбы. Между этими столбами были выстроены въ рядъ дойныя коровы. Солнце, опускаясь надъ этою терпѣливою толпой, бросало свои тѣни какъ разъ на внутреннюю стѣну загона. Такъ бросало оно ихъ каждый вечеръ на эти смиренныя фигуры, выдѣляя каждый контуръ съ такимъ же тщаніемъ, какъ еслибъ это были черты какой-нибудь придворной красавицы на стѣнахъ дворца, и срисовывая ихъ такъ же прилежно, какъ оно срисовывало въ былыя времена изображенія олимпійцевъ на мраморныхъ фасадахъ или профили Александра, Цезаря и Фараоновъ.

Въ стойлахъ помѣщались наименѣе спокойныя коровы, а смирныхъ доили обыкновенно посреди двора, гдѣ теперь онѣ и ожидали своей очереди, — все самыя отборныя дойныя коровы, какихъ рѣдко можно было встрѣтить за предѣлами долины, да и въ ней самой-то не всегда, вскормленныя сочными весенними травами поемныхъ луговъ.

XVII.

Молочницы и работники собрались въ загонъ изъ своихъ коттэджей и изъ мызы одновременно съ возвращеніемъ коровъ съ пастбищъ, причемъ молочницы были въ высокихъ калошахъ не по случаю сырой погоды, а для того, чтобъ не запачкать башмаковъ о навозъ. Дѣвушки помѣстились на свои табуреты о трехъ ножкахъ, повернувъ лицо въ сторону и опершись правою щекой о корову, и устремили задумчивый взглядъ на Тессъ, когда она показалась у входа. Работники, въ шляпахъ, надвинутыхъ на лобъ, смотрѣли внизъ и не замѣтили ея.

Одинъ изъ нихъ, дюжій мужчина среднихъ лѣтъ, длинная бѣлая блуза котораго была тоньше и чище, чѣмъ у другихъ, а куртка подъ ней, очевидно, была куплена въ городѣ, оказался самимъ хозяиномъ мызы. Его двойная роль рабочаго донльщика и маслобойщика — шесть дней въ недѣлю, а на седьмой почтеннаго прихожанина въ новой блестящей суконной парѣ, возсѣдавшаго въ церкви на фамильной скамьѣ, была такъ характеристична, что подала поводъ къ слѣдующимъ виршамъ:

«Онъ въ будни просто мызникъ Дикъ,

За то ужь въ праздникъ мистеръ Крикъ».

Увидавъ Тессъ, которая остановилась на порогѣ, онъ всталъ и пошелъ къ ней на встрѣчу.

Мызники бываютъ по большей части не въ духѣ въ часъ доенья, но случилось такъ, что мистеръ Крикъ былъ радъ новой работницѣ, такъ какъ наступила горячая пора въ его хозяйствѣ, и поэтому обошелся съ дѣвушкой привѣтливо, освѣдомился о здоровьѣ ея матери и остальныхъ членовъ семьи, хотя сдѣлалъ это скорѣе изъ вѣжливости, потому что въ дѣйствительности онъ совершенно забылъ о существованіи м-съ Дорбифильдъ, пока письмо ея дочери не заставило его вспомнить объ этомъ фактѣ.

— Какъ же, какъ же! Я отлично зналъ вашу матушку, — сказалъ онъ въ заключеніе. — И о свадьбѣ ея я слышалъ. Тутъ у насъ по сосѣдству жила девяностолѣтняя старушка, — теперь она уже давнымъ-давно умерла, — такъ вотъ она говорила мнѣ, что семья, въ которую ваша мать была выдана въ Блакмурѣ, переселилась туда изъ нашихъ краевъ и принадлежала къ древнему знатному роду, который почти совсѣмъ исчезъ съ лица земли, хотя новыя поколѣнія объ этомъ и не слыхали. Но, Богъ мой, я то ужь, конечно, не обращалъ вниманія на росказни старухи.

— Да, это все пустое болтали, — сказала Тессъ.

Затѣмъ разговоръ принялъ исключительно дѣловой характеръ.

— Вѣдь, вы аккуратно будете доить ихъ, голубушка? Мнѣ не очень-то пріятно было бы, если бы у нихъ въ эту пору года пропало молоко.

Она успокоила его на этотъ счетъ, и онъ внимательно оглядѣлъ ее. Тессъ съ самой осени почти не выходила изъ дому, и цвѣтъ лица сдѣлался у нея вслѣдствіе этого нѣжнымъ, какъ у барышни.

— А увѣрены ли вы, что выдержите нашу работу? Людямъ простымъ у насъ жить не плохо, но, вѣдь, мы, все-таки, не въ парникахъ живемъ.

Она объявила, что выдержитъ, и ея усердіе и рвеніе, казалось, завоевали его симпатію.

— Ну, я думаю, вы теперь не прочь выпить чашку чаю или перехватить чего-нибудь, а? Нѣтъ, не хотите? Ну, какъ знаете. Только, еслибъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, у меня совсѣмъ бы пересохло въ горлѣ отъ такого длиннаго пути.

— Я сейчасъ же примусь доить, мнѣ хочется скорѣй наладить, — сказала Тессъ.

Она хлебнула молока, чтобъ немножко освѣжиться, чѣмъ возбудила удивленіе и даже легкое негодованіе въ мызникѣ Крикѣ, который, очевидно, не допускалъ и мысли, что молоко можетъ быть пріятнымъ напиткомъ.

— Что-жь, коли оно вамъ не противно, пейте сколько душѣ угодно, — снисходительно сказалъ онъ, поддерживая подойникъ, изъ котораго она пила. — У меня его вотъ ужь сколько лѣтъ ни капли во рту не было. Мнѣ эта дрянь точно свинецъ на желудокъ ложится. Начните-ка вотъ съ этой, — прибавилъ онъ, указывая на ближайшую корову. — Положимъ, она довольно-таки упрямая. У насъ, какъ и у всѣхъ, есть упрямыя и смирныя. Ну, да вы скоро ихъ разберете.

Когда Тессъ перемѣнила шляпу на чепчикъ, усѣлась на табуретку возлѣ коровы, и молоко стало брызгами стекать изъ-подъ ея рукъ въ подойникъ, ей показалось, что она дѣйствительно заложила новый фундаментъ своему будущему. Это убѣжденіе привело ее въ ясное состояніе духа, пульсъ ея сталъ биться ровнѣе, и она рѣшилась немножко оглядѣться вокругъ себя.

Допльщики образовали цѣлый батальонъ мужчинъ и женщинъ; первые работали надъ упрямыми коровами, вторыя — надъ болѣе добродушными. Мыза была изъ самыхъ обширныхъ. Всего-на-всего въ хозяйствѣ Крика находилось сто слишкомъ дойныхъ коровъ, и шестерыхъ или восьмерыхъ, самыхъ упрямыхъ, хозяинъ доилъ собственноручно, если только не былъ въ отъѣздѣ.

Послѣ того, какъ Тессъ устроилась возлѣ своей коровы, разговоры въ загонѣ смолкли на время; никакіе посторонніе звуки не нарушали журчанія, съ которымъ молочныя струйки устремлялись въ подойники, кромѣ случайныхъ окликовъ, обращенныхъ къ той или другой коровѣ, съ тѣмъ, чтобъ заставить ее повернуться или стоять смирно. И жестовъ нельзя было никакихъ замѣтить, только руки доильщиковъ мѣрно поднимались и опускались, да коровы помахивали хвостами. Такъ продолжали работать эти люди, замкнутые среди широкаго, плоскаго луга, разстилавшагося по обоимъ склонамъ долины, ровнаго ландшафта, сложившагося изъ старинныхъ, давно позабытыхъ ландшафтовъ, безъ сомнѣнія, весьма не похожихъ по своему характеру на тотъ, который они представляли теперь.

— Сдается мнѣ, — заговорилъ мызникъ, быстро вставъ изъ-подъ коровы, которую онъ только что выдоилъ, и направляясь съ трехногою табуреткой въ одной рукѣ и съ подойникомъ въ другой къ слѣдующей упрямицѣ, — сдается мнѣ, что сегодня онѣ даютъ меньше молока, чѣмъ все это время. Честное слово, если Моргунья начнетъ такъ капризничать, то къ серединѣ лѣта ее хоть не дои.

— Это оттого, что у насъ новая работница, — сказалъ Джонатанъ Кэль. — Мнѣ и раньше случалось примѣчать это.

— Правда. Можетъ быть, это и есть причина. Я объ этомъ не подумалъ.

— Я слыхала, что тогда молоко бросается у нихъ въ рога, — промолвила одна изъ молочницъ.

— Ну, что до этого, — съ сомнѣніемъ возразилъ мызникъ Крикъ, какъ будто признавая, что даже колдовству положены извѣстные предѣлы законами анатоміи, — я не берусь утверждать, что оно бросается у нихъ въ рога, рѣшительно не берусь. Но такъ какъ безрогія коровы точно такъ же удерживаютъ молоко, какъ и рогатыя, то я не совсѣмъ согласенъ съ этимъ. А знаешь ли ты, Джонатанъ, загадку насчетъ безрогихъ коровъ? Отчего безрогія коровы даютъ въ годъ меньше молока, чѣмъ рогатыя?

— Вотъ ужь не знаю, — вмѣшалась молочница. — Отчего же?

— Оттого, что ихъ меньше, чѣмъ рогатыхъ, — сказалъ мызникъ. — А сколько ни говори, эти проказницы ныньче положительно удерживаютъ молоко. Вотъ что, други, надо намъ затянуть пѣсенку, только этимъ и можно горю помочь.

На мызахъ въ этихъ краяхъ часто прибѣгаютъ къ пѣснямъ, какъ къ своего рода заклинанію, когда коровы удерживаютъ обычную дань, и вслѣдъ за предложеніемъ Крика въ загонѣ раздался хоръ доильщиковъ. Правда, пѣли они совершенно дѣловымъ тономъ и безъ особеннаго воодушевленія, такъ какъ, по ихъ твердому убѣжденію, пѣсня должна была уже сама по себѣ оказать желаемое дѣйствіе. Когда они пропѣли длинную зловѣщую балладу объ убійцѣ, который боялся спать въ темнотѣ, потому что ему мерещилось адское пламя, одинъ изъ мужчинъ сказалъ:

— Очень ужь духъ захватываетъ, когда поешь нагнувшись.

— Вамъ бы взять вашу арфу, сэръ, хотя, положимъ, скрипка не въ примѣръ лучше.

Тессъ, слышавшая эти слова, подумала, что они были обращены къ хозяину, но она ошиблась. Изъ-за спины одной изъ бурыхъ коровъ въ стойлахъ глухо раздалось въ отвѣтъ: «Почему такое?» Это сказалъ одинъ доильщикъ, котораго она только теперь замѣтила.

— Что и говорить! Лучше скрипки ничего быть не можетъ, — подхватилъ мызникъ. — Мнѣ только думается, что быки чувствительнѣе къ музыкѣ, чѣмъ коровы; такъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, замѣчать приходилось. Тутъ у насъ по близости, въ Мелльстокѣ, жилъ старикъ, звали его Вильямъ Дьюи. Онъ еще былъ изъ той семьи, что промышляла подвозомъ рыбы въ нашей сторонѣ, — помнишь, Джонатанъ? Я этого человѣка зналъ въ лицо, какъ родного брата, можно сказать. Ну, такъ вотъ, разъ въ свѣтлую лунную ночь, онъ возвращался домой со свадьбы, гдѣ игралъ на скрипкѣ, и, чтобы сократить путь, вздумалъ перерѣзать лежавшее по дорогѣ поле, на которомъ въ это самое время пасся быкъ. Быкъ завидѣлъ Вильяма и погнался за нимъ, опустивъ рога. Вильямъ опрометью бросился отъ него, и хоть онъ выпилъ самую малость, если принять въ разсчетъ, что онъ пировалъ на свадьбѣ, и у людей зажиточныхъ, но все-жь онъ чувствовалъ, что у него не хватитъ силъ добѣжать до загородки и перелѣзть черезъ нее, чтобы спастись. Вотъ страхъ и внушилъ ему счастливую мысль: -вытащилъ онъ на бѣгу свою скрипку и давай играть жигу, обернувшись лицомъ къ быку. Быкъ присмирѣлъ, остановился и сталъ смотрѣть въ упоръ на Вильяма, а тотъ играетъ себѣ да играетъ, и видитъ, наконецъ, что на мордѣ быка мелькнуло что-то вродѣ улыбки. Но какъ только Вильямъ пересталъ играть и повернулся, чтобы перескочить черезъ заборъ, и быкъ пересталъ улыбаться и уставился въ Вильяма рогами. Что тутъ подѣлаешь? Волей-неволей ему пришлось обернуться и опять заиграть, а было только три часа ночи, и онъ зналъ, что еще долго никто не пройдетъ этою дорогой, и такъ онъ, бѣдняга, измучился, и такого страха натерпѣлся, что не дай Господи. Такъ и пропиликалъ онъ часовъ до четырехъ, совсѣмъ изъ силъ выбился и говоритъ самъ себѣ: «Теперь между мной и вѣчнымъ спасеніемъ всего лишь одна пѣсня осталась. Если Богъ не придетъ мнѣ на помощь, то мнѣ ужь не сдобровать». И вдругъ онъ вспомнилъ, какъ на его глазахъ въ канунъ Рождества, въ самую полночь, скотина становилась на колѣни. Хоть тогда было и не Рождество, но ему пришло въ голову одурачить быка. Онъ и заигралъ рождественскую пѣснь, и что-жь бы вы думали? Быкъ спроста и опустился на колѣни, точь-въ-точь, какъ въ канунъ Рождества. Какъ только Вильямъ увидалъ, что его рогатый пріятель лежитъ на землѣ, онъ пустился бѣжать отъ него, какъ такса, и преблагополучно перескочилъ черезъ заборъ, прежде еще чѣмъ молящійся быкъ успѣлъ подняться на ноги и погнаться за нимъ. Вильямъ говаривалъ, что частенько видалъ, какъ люди строятъ глупыя рожи, но никогда еще не видывалъ такой глупой рожи, какую состроилъ этотъ быкъ, когда понялъ, что надъ его благочестивыми чувствами подшутили и что о рождественской ночи и помину нѣтъ… Да, Вильямъ Дьюи, такъ его звали, и я могу досконально сказать, гдѣ его похоронили на Мелльстокскомъ кладбищѣ, какъ разъ между вторымъ тисомъ и сѣвернымъ крыломъ церкви.

— Любопытная исторія! Она переноситъ воображеніе въ средніе вѣка, когда вѣра еще жила среди людей.

Это замѣчаніе, довольно странно прозвучавшее среди данной обстановки, было невнятно сдѣлано доильщикомъ, скрывавшимся за бурою коровой.

Разскащикъ заподозрилъ въ немъ недовѣріе къ его повѣствованію.

— Хотите — вѣрьте, сэръ, хотите — нѣтъ, а только это сущая правда. Я отлично зналъ Вильяма Дьюи.

— О, я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ! — отвѣтилъ все тотъ же голосъ изъ-за бурой коровы.

Такимъ образомъ Тессъ невольно обратила вниманіе на собесѣдника хозяина, котораго она, однако, не могла разглядѣть, такъ какъ онъ совсѣмъ уткнулся головой въ бокъ коровы. Ее удивило, что даже самъ мызникъ называетъ его «сэръ», но объяснить это себѣ она не могла: онъ такъ долго оставался за коровой, что другой за это время успѣлъ бы выдоить цѣлую тройку, и порой бормоталъ что-то себѣ подъ носъ, какъ бы досадуя на то, что работа у него не спорится.

— Помягче, сэръ, помягче, — сказалъ мызникъ, — тутъ дѣло не въ силѣ, а въ сноровкѣ.

— Я тоже нахожу это, — сказалъ тотъ, поднявшись, наконецъ, и вытягивая руки. — Но, какъ бы то ни было, я, кажется, покончилъ съ ней, хотя у меня всѣ пальцы разболѣлись.

Теперь Тессъ получила возможность разсмотрѣть его съ головы до ногъ. Онъ былъ въ обыкновенной бѣлой блузѣ и кожаныхъ панталонахъ, которыя надѣваютъ мызники, собираясь доить коровъ; его сапоги были запачканы навозомъ, но этимъ и ограничивался весь его мѣстный колоритъ. За этимъ скрывалось что-то благовоспитанное, сдержанное, утонченное, меланхолическое, — что-то, дѣлавшее его непохожимъ на другихъ.

Но подробности его внѣшности стушевались на время для Тессъ передъ нежданнымъ открытіемъ: черты этого человѣка оказались ей знакомы. Тяжелыя событія, пережитыя ею за послѣдніе годы, заслонили на минуту въ ея памяти тотъ день, когда она его видѣла, но вдругъ словно молнія озарила ее, и ей вспомнился прохожій, принявшій участіе въ танцахъ на клубномъ праздникѣ въ Марлеттѣ. Да, это былъ тотъ самый незнакомецъ, явившійся неизвѣстно откуда, танцевавшій съ другими, но только не съ нею, презрительно прошедшій мимо нея и затѣмъ отправившійся дальше со своими друзьями.

Волна воспоминаній, нахлынувшая на нее, вызвала въ ней минутную тревогу, какъ бы молодой человѣкъ, узнавъ ее въ свою очередь, не открылъ такъ или иначе ея грустной исторіи. Но страхъ ея исчезъ, когда она убѣдилась, что при видѣ ея въ немъ не проснулось ни малѣйшаго отголоска прошлаго. Мало-по-малу она замѣтила, что со времени ихъ первой и единственной встрѣчи его взглядъ сдѣлался болѣе вдумчивымъ, а лицо украсилось изящными усами и бородкой самаго нѣжнаго соломеннаго цвѣта, постепенно переходившаго въ густой каштановый оттѣнокъ. Подъ полотняною блузой на немъ была темная плисовая куртка, бѣлая крахмальная рубашка и штиблеты. Еслибъ не костюмъ допльщика, никто не догадался бы, кто онъ такой. Съ одинаковою вѣроятностью его можно было принять за эксцентрическаго землевладѣльца и за образованнаго поселянина съ замашками джентльмена. Что онъ новичокъ въ молочномъ хозяйствѣ, это Тессъ поняла сразу, увидѣвъ, сколько времени онъ провозился съ одною коровой.

Между тѣмъ, многія изъ молочницъ, посматривая на новую товарку, говорили другъ другу: «Какая она хорошенькая!» И въ ихъ словахъ была доля неподдѣльнаго великодушія и восхищенія, хотя чувствовалась и слабая надежда, что слышавшіе ихъ опровергнутъ этотъ отзывъ, что было бы, строго говоря, вполнѣ справедливо, такъ какъ слово «хорошенькая» далеко не точно опредѣляло ту прелесть, которая поражала взоры въ Тессъ. Кончивъ доить коровъ, всѣ направились къ мызѣ, гдѣ м-съ Крикъ, супруга мызника, слишкомъ респектабельная для того, чтобы принимать участіе въ этой работѣ и носившая лѣтомъ толстыя шерстяныя платья только потому, что молочницы носили ситцевыя, присматривала за скопами и за домашнимъ обиходомъ.

Только двѣ или три работницы спали на фермѣ; прочіе расходились вечеромъ по своимъ домамъ. За ужиномъ Тессъ не видала страннаго доильщика, подвергшаго критикѣ разсказъ хозяина, и не имѣла времени разспросить о немъ товарокъ, такъ какъ остальную часть вечера занялась устройствомъ своего уголка въ общей спальнѣ. Это была большая комната надъ самою молочной, футовъ въ тридцать длины; тутъ же стояли кровати трехъ другихъ работницъ, жившихъ въ домѣ. Всѣ онѣ были цвѣтущія молодыя дѣвушки и, за исключеніемъ одной, всѣ были старше Тессъ. Къ вечеру она почувствовала такое утомленіе, что какъ легла, такъ и заснула.

Но ближайшая сосѣдка Тессъ долго не могла уснуть и настойчиво продолжала передавать ей различныя подробности изъ строя здѣшней жизни. Ея шепотомъ произносимыя рѣчи сливались съ ночными тѣнями, и въ отуманенномъ мозгу Тессъ складывалось представленіе, будто онѣ порождаются мракомъ, среди котораго разлетались.

— Мистеръ Энджель Клэръ, тотъ, что учится доить и играетъ на арфѣ, рѣдко разговариваетъ съ нами. Онъ пасторскій сынъ и слишкомъ занятъ своими мыслями, чтобъ обращать вниманіе на дѣвушекъ. Онъ ученикъ хозяина, изучаетъ сельское хозяйство и хочетъ стать фермеромъ. Сперва онъ учился овцеводству на другой фермѣ, а теперь учится молочному хозяйству… Да, онъ настоящій джентльменъ. Его отецъ — преподобный мистеръ Клэръ въ Эмминстерѣ, за много миль отсюда.

— Ахъ, я слыхала о немъ, — сказала Тессъ, очнувшись отъ сна. — Вѣдь онъ, кажется, очень строгій священникъ.

— Да, да, самый строгій во всемъ Уэссексѣ, какъ говорятъ. Мнѣ сказывали, что по всей округѣ только онъ одинъ остался вѣренъ Низкой церкви, всѣ другіе принадлежатъ къ той, что называется Высокой. И всѣ его сыновья,.кромѣ нашего мистера Клэра, тоже пошли въ священники.

Тессъ на этотъ разъ не полюбопытствовала узнать, почему здѣшній мистеръ Клэръ не попалъ въ пасторы, какъ его братья. Мало-по-малу она снова погрузилась въ сонъ, и шепотъ разскащицы сталъ смутно доноситься до нея вмѣстѣ съ запахомъ сыровъ изъ смежной кладовой и мѣрнымъ капаньемъ сыворотки изъ-подъ пресса внизу.

XVIII.

Энджель Клэръ встаетъ изъ прошлаго не совсѣмъ отчетливою фигурой, но съ критическими нотами въ голосѣ, съ долгимъ, пристальнымъ и пытливымъ взглядомъ, съ измѣнчивыми линіями рта, пожалуй, слишкомъ маленькаго и черезъ-чуръ тонко очерченнаго для мужчины, хотя по временамъ нижняя губа принимаетъ такой твердый изгибъ, что исключаетъ всякое предположеніе о нерѣшительности.

Тѣмъ не менѣе, что-то туманное, мечтательное, неустановившееся въ его осанкѣ и взорѣ заставляло видѣть въ немъ человѣка, не имѣвшаго вполнѣ опредѣленныхъ цѣлей и плановъ относительно своего матеріальнаго будущаго.

Онъ былъ младшимъ сыномъ бѣднаго пастора на другомъ концѣ графства и, перебывавъ уже на нѣсколькихъ фермахъ, пріѣхалъ на мызу Тальботэйсъ съ намѣреніемъ провести здѣсь полгода въ качествѣ ученика, такъ какъ хотѣлъ пріобрѣсти практическій навыкъ въ различныхъ отрасляхъ фермерскаго дѣла, съ тѣмъ, чтобъ отправиться потомъ въ колоніи или арендовать ферму въ Англіи, смотря по обстоятельствамъ.

Вступленіе молодого человѣка въ ряды агрономовъ и скотоводовъ было и для него самого, и для его близкихъ совершенно неожиданнымъ поворотомъ въ его карьерѣ.

Мистеръ Клэръ старшій, первая жена котораго умерла, оставивъ ему дочь, женился вторично уже въ немолодыхъ годахъ. Отъ второго брака у него было три сына и изъ нихъ только одинъ Энджель, утѣха его старости, не получилъ академическаго образованія, хотя съ самыхъ раннихъ лѣтъ подавалъ такія блестящія надежды, что, казалось, долженъ былъ бы сдѣлаться украшеніемъ любого университета.

Года за три до появленія Энджеля на клубномъ праздникѣ въ Марлоттѣ, когда онъ уже вышелъ изъ школы и подготовлялся дома къ Кембриджу, въ пасторатѣ была получена посылка отъ мѣстнаго книгопродавца, адресованная на имя преподобнаго Джемса Клэра. Когда викарій вскрылъ ее и въ ней оказалась книга, онъ прочелъ нѣсколько страницъ, а затѣмъ вскочилъ съ мѣста и, сунувъ книгу подъ мышку, устремился прямо въ магазинъ.

— Что это вамъ вздумалось прислать мнѣ эту книгу? — спросилъ онъ рѣзкимъ тономъ.

— Она выписана на ваше имя, сэръ.

— Только не мной и не моими домашними. Я счастливъ, что могу заявить это.

Содержатель магазина справился съ книгой заказовъ.

— Ахъ, это ошибка въ адресѣ! Книгу выписалъ мистеръ Энджель Клэръ; ему и надо было послать ее.

Мистеръ Клэръ застоналъ, точно ему нанесли ударъ. Онъ возвратился домой, блѣдный, растерянный, и позвалъ Энджеля въ свой кабинетъ.

— Взгляни-ка на эту книгу, мои мальчикъ, — сказалъ онъ. — Что тебѣ извѣстно о ней?

— Я ее выписалъ, — просто отвѣтилъ Энджель.

— Для чего?

— Чтобъ прочитать ее.

— Какъ можешь ты только думать объ этомъ?

— Какъ могу я думать? Да, вѣдь, это система философіи. Трудно найти болѣе нравственное и даже болѣе религіозное сочиненіе.

— Нравственное, положимъ, я этого не отрицаю. Но религіозное!… И кто же говоритъ это? Ты, будущій служитель алтаря!

— Разъ ты ужь поднялъ этотъ вопросъ, отецъ, — началъ сынъ съ тревожною думой на лицѣ, — то я долженъ сказать тебѣ, что не пойду въ священники. Я люблю церковь и всегда буду горячо любить ее. Нѣтъ въ мірѣ учрежденія, къ исторіи котораго я питалъ бы болѣе глубокое удивленіе; но совѣсть не позволяетъ мнѣ сдѣлаться ея служителемъ: я не могу подчиниться гнету преданія, которымъ она сковываетъ умы.

Прямолинейный и простодушный викарій никогда не допускалъ и мысли, что его собственная плоть и кровь можетъ придти къ такимъ взглядамъ. Онъ былъ пораженъ, возмущенъ, ошеломленъ. А если Энджель не хочетъ быть священникомъ, къ чему же тогда посылать его въ Кембриджъ? Университетъ, какъ ступень къ чему-либо другому, помимо посвященія въ духовный санъ, представлялся ему предисловіемъ безъ книги. Онъ былъ не только религіозный, но искренно набожный, твердо вѣрующій человѣкъ, въ старинномъ, восторженномъ духѣ евангелической школы. Онъ попытался подѣйствовать на сына доводами, увѣщаніями, просьбами.

— Нѣтъ, отецъ, я не могу быть пасторомъ при настоящемъ положеніи дѣлъ, — сказалъ Энджель. — Всѣ мои стремленія въ вопросахъ религіи направлены къ пересозданію, къ «измѣненію колеблемаго, какъ сотвореннаго, чтобы пребыло непоколебимое», какъ гласитъ твое любимое «Посланіе къ евреямъ».

Отецъ такъ огорчился, что Энджелю было больно смотрѣть на него.

— Зачѣмъ же мы съ твоею матерью во всемъ себѣ отказываемъ и копимъ деньги, чтобы дать тебѣ университетское образованіе, если ты не хочешь употребить его въ честь и славу Божію? — твердилъ пасторъ.

— Но отчего же не употребить его въ честь и славу человѣка, отецъ?

Еслибъ юноша продолжалъ настаивать, ему, можетъ быть, и удалось бы поступить въ Кембриджъ, наравнѣ съ братьями. Но взглядъ викарія на этотъ разсадникъ знанія, какъ на переходную ступень къ духовному сану, былъ у него фамильною традиціей, глубоко укоренившеюся въ его умѣ. Энджелю казалось, что дальнѣйшія попытки съ его стороны поколебать этотъ взглядъ были бы равносильны намѣренію завладѣть не по праву священнымъ залогомъ, въ прямой ущербъ его благочестивымъ родителямъ, которые, какъ далъ ему понять отецъ, были вынуждены во многомъ урѣзывать себя, чтобы только осуществить свою мечту и дать одинаковое образованіе всѣмъ сыновьямъ.

— Ну, что-жь, я обойдусь безъ Кембриджа, — сказалъ, наконецъ, Энджель. — Я чувствую, что не имѣю права поступать туда при данныхъ обстоятельствахъ.

Результаты этого рѣшительнаго разговора не замедлили обнаружиться. Юноша проводилъ годъ за годомъ въ отрывочныхъ занятіяхъ, переходя отъ одной науки къ другой; онъ началъ проявлять пренебреженіе къ общественнымъ формамъ и правиламъ, сталъ все больше и больше презирать сословныя и имущественныя различія. Даже «добрая старинная семья» не имѣла для него привлекательности, если въ ея представителяхъ не замѣчалось энергическихъ и смѣлыхъ начинаній. Но за то, поѣхавъ разъ въ Лондонъ, чтобы посмотрѣть, что дѣлается на свѣтѣ, онъ, въ противовѣсъ этимъ суровымъ взглядамъ, совсѣмъ потерялъ голову и чуть не попалъ окончательно въ сѣти одной женщины, гораздо старше его, хотя, по счастью, это приключеніе не успѣло оставить въ немъ глубокихъ слѣдовъ.

Привычка къ деревенскому уединенію породила въ немъ непреодолимое, почти безразсудное отвращеніе къ современной городской жизни и закрыла ему доступъ къ успѣхамъ, какихъ онъ могъ бы достигнуть въ той или другой свѣтской профессіи, разъ что духовная оказалась для него неосуществимою. Но за что нибудь надо было приняться, и такъ какъ одинъ изъ его знакомыхъ очень удачно устроился фермеромъ въ колоніяхъ, ти Энджель и подумалъ, что этотъ примѣръ можетъ вывести его на прямую дорогу. Фермерство въ колоніяхъ, въ Америкѣ или на родинѣ, но, во всякомъ случаѣ, лишь послѣ того, какъ онъ хорошо освоится съ этимъ дѣломъ, основательно изучивъ его на практикѣ, — вотъ та карьера, которая, по всей вѣроятности, дастъ ему независимость и не потребуетъ отъ него въ жертву того, что онъ цѣнилъ выше матеріальныхъ благъ, — интеллектуальной свободы.

Такимъ образомъ, двадцати шести лѣтъ, Энджель Клэръ очутился на фермѣ Тальботэйсъ, и такъ какъ по близости не было дома, гдѣ онъ могъ бы найти себѣ удобное помѣщеніе, то мызникъ принялъ его къ себѣ въ нахлѣбники.

Его комната представляла громадный мезонинъ, тянувшійся надъ фермой во всю ея длину. Проникнуть въ него можно было только по лѣстницѣ изъ сырни, и пока Энджель не пріѣхалъ и не выбралъ его своимъ убѣжищемъ, онъ долгое время оставался необитаемъ. Здѣсь Клэру былъ полный просторъ. Одинъ конецъ комнаты былъ отдѣленъ драпировкой, за которой стояла кровать, а другая половина, незатѣйливо меблированная, служила кабинетомъ, и позднимъ вечеромъ, разойдясь по своимъ угламъ, домочадцы мызника часто слышали, какъ пасторскій сынъ ходилъ взадъ и впередъ по мезонину.

Сначала Энджель проводилъ все свободное время наверху, много читалъ или наигрывалъ на старой арфѣ, купленной на аукціонѣ. Но вскорѣ онъ счелъ болѣе интереснымъ заняться изученіемъ человѣческой природы, участвуя въ общихъ трапезахъ внизу, въ обширной столовой, вмѣстѣ съ мызникомъ и его женой, работницами и работниками, которые всѣ вмѣстѣ составляли весьма оживленную компанію.

Къ своему великому удивленію, Клэръ сталъ мало-по-малу находить истинное удовольствіе въ этомъ обществѣ. Условные поселяне, созданные его воображеніемъ и олицетворявшіеся въ жалкомъ простофилѣ, извѣстномъ подъ именемъ Годжа^[9], въ нѣсколько дней исчезли безъ слѣда. При ближайшемъ знакомствѣ Годжа вовсе не оказалось. Правда, что вначалѣ, когда у Энджеля Клэра было еще свѣжо впечатлѣніе только что покинутой имъ среды, новые друзья казались ему нѣсколько странными. Садиться за общій столъ съ ними представлялось ему первое время унизительнымъ. Взгляды, мнѣнія рабочихъ казались ему отсталыми и неинтересными. Но, живя здѣсь изо дня въ день, онъ, благодаря своей проницательности, сталъ мало-по-малу усматривать новую картину въ этомъ зрѣлищѣ. Хотя внѣшней перемѣны не произошло никакой, но монотонность уступила мѣсто разнообразію. По мѣрѣ того, какъ Клэръ ближе знакомился съ хозяиномъ и его домашними, съ его работниками и работницами, всѣ они стали дифференцироваться, какъ въ химическомъ процессѣ. Ему припоминалось изреченіе Паскаля: «Чѣмъ человѣкъ умнѣе, тѣмъ больше онъ находитъ оригинальныхъ людей. Люди ограниченные не находятъ различія между людьми». Типическій и неизмѣнный Годжъ пересталъ существовать для него. Онъ распался на множество разнообразныхъ индивидуумовъ, на множество существъ съ неодинаковыми умами, безконечныхъ въ своемъ различіи: счастливыхъ, безмятежныхъ и печальныхъ, остроумныхъ чуть не до геніальности и тупыхъ, легкомысленныхъ и строгихъ, — на множество людей, имѣвшихъ свои личныя мнѣнія другъ о другѣ, способныхъ хвалить или осуждать другъ друга, забавляться или печалиться при созерцаніи чужихъ слабостей или пороковъ, — людей, изъ которыхъ каждый шелъ своимъ собственнымъ индивидуальнымъ путемъ по стезѣ, ведущей къ смерти и праху.

Неожиданно для самого себя, Энджель полюбилъ жизнь на вольномъ воздухѣ ради нея самой и ради того, что она ему доставляла, независимо отъ ея отношенія къ его предполагаемой карьерѣ. Онъ освободился въ значительной степени отъ хронической меланхоліи, овладѣвающей цивилизованными расами по мѣрѣ того, какъ падаетъ вѣра въ благодѣтельную высшую силу. Впервые послѣ многихъ лѣтъ онъ нашелъ возможнымъ читать то, къ чему влекли его собственные вкусы, не стараясь набить себѣ голову знаніями, необходимыми для опредѣленной профессіи, такъ какъ тѣ немногія руководства по сельскому хозяйству, которыя онъ считалъ полезнымъ изучить, отнимали у него очень мало времени.

Онъ отдалился отъ прежней обстановки и увидалъ нѣчто новое въ жизни и въ человѣчествѣ. Затѣмъ онъ близко изучилъ здѣсь многія явленія, которыя прежде были лишь смутно знакомы ему, — времена года съ ихъ несходными характерами, темпераментъ утра и вечера, ночи и полудня, различныя настроенія вѣтра, теченіе водъ и облаковъ, жизнь деревьевъ и травъ; онъ сроднился съ тѣнями и безмолвіемъ спящей природы, съ блуждающими огнями, созвѣздіями и голосами неодушевленныхъ предметовъ.

---

Раннимъ утромъ было еще настолько свѣжо, что огонь въ каминѣ оказывался далеко не лишнимъ во время завтрака.

Энджель Клэръ, уступая настоянію м-съ Крикъ, утверждавшей, что онъ слишкомъ большой баринъ, чтобы завтракать за общимъ столомъ, помѣщался обыкновенно въ просторномъ углу возлѣ печки, а его приборъ ставился возлѣ него на подставку, привинченную къ стѣнѣ. Свѣтъ изъ большихъ, широкихъ оконъ, напротивъ него, заглядывалъ въ его пріютъ и, въ соединеніи съ холодновато-синимъ пламенемъ камина, давалъ ему полную возможность читать, если ему хотѣлось. Между нимъ и окномъ находился столъ, за которымъ сидѣли хозяева и рабочіе, и ихъ жующіе профили отчетливо вырисовывались на фонѣ оконныхъ стеколъ. Позади была молочная и черезъ отворенную дверь виднѣлись прямоугольные ушаты, наполненные до краевъ парнымъ молокомъ. На противуположномъ концѣ работала большая маслобойка, а въ окно можно было видѣть и лошадь, приводившую машину въ движеніе. Погоняемая мальчикомъ, она уныло ходила вокругъ.

Первые дни послѣ того, какъ Тессъ появилась на мызѣ, Клэръ, погруженный въ чтеніе какой-нибудь книги, какого-нибудь журнала или музыкальной пьесы, только что полученныхъ съ почты, почти не замѣчалъ ея присутствія за столомъ. Она говорила такъ мало, а другія работницы были такія болтушки, что среди общаго говора онъ не различалъ новыхъ звуковъ, тѣмъ болѣе, что имѣлъ привычку пренебрегать деталями проходившихъ передъ нимъ сценъ ради общаго впечатлѣнія. Но какъ-то разъ, когда онъ заучивалъ на память одну изъ своихъ музыкальныхъ партитуръ и силою воображенія заставлялъ себя слышать мотивъ, онъ вдругъ задумался и тетрадь выпала у него изъ рукъ и покатилась къ камину. Онъ смотрѣлъ, какъ горѣли полѣнья, какъ пламя кружилось вверху въ своей предсмертной пляскѣ, и ему казалось, будто оно кружится въ тактъ мелодіи, раздававшейся въ его головѣ; онъ смотрѣлъ и на болтавшіеся каминные крючья, густо облѣпленные сажей, которая трепетала подъ тотъ же напѣвъ, и на пустой до половины котелокъ, составлявшій визгливый аккомпаниментъ. Разговоръ за столомъ сталъ постепенно сливаться съ этимъ фантастическимъ оркестромъ и, наконецъ, Клэръ подумалъ: «Какой нѣжный голосокъ у одной изъ этихъ дѣвушекъ! Это, вѣроятно, новая работница».

Онъ оглянулся на Тессъ, сидѣвшую вмѣстѣ съ другими.

Она не смотрѣла на него. Впрочемъ, благодаря его продолжительному молчанію, объ его присутствіи почти забыли.

— Насчетъ привидѣній я ничего не знаю, — говорила Тессъ, — но я знаю, что мы можемъ заживо заставить свою душу выйти изъ тѣла.

Мызникъ обернулся къ ней съ набитымъ ртомъ; глаза его выражали серьезное недоумѣніе; ножъ и вилка, которые онъ держалъ въ рукахъ, перпендикулярно упирались въ столъ, точно основаніе висѣлицы.

— Какъ такъ? Неужели вы правду говорите, голубушка? — сказалъ онъ.

— Въ этомъ легко убѣдиться, — продолжала Тессъ. — Стоитъ только лечь ночью на траву и смотрѣть прямо вверхъ на какую-нибудь большую блестящую звѣзду… и если вы не будете отрывать отъ нея глазъ, то скоро почувствуете, что находитесь за сотни и тысячи миль отъ вашего тѣла и что вамъ его вовсе и не нужно.

Мызникъ перевелъ свой пристальный взглядъ съ молодой дѣвушки на жену.

— Вотъ такъ чудныя вещи! Что ты на это скажешь, Христіана? Подумать только, сколько миль я исходилъ по ночамъ за послѣднія тридцать лѣтъ, и когда за тебя сватался, и когда отправлялся въ городъ по дѣламъ, да за докторомъ, да за сидѣлкой, и никогда до сихъ поръ я объ этомъ и понятія не имѣлъ!

Всѣ присутствующіе, въ томъ числѣ и ученикъ мистера Крика, взглянули на Тессъ съ любопытствомъ. Она покраснѣла и, равнодушно промолвивъ, что это просто ея фантазія, опять принялась за завтракъ.

Клэръ продолжалъ наблюдать за ней. Она скоро покончила съ ѣдой и, почувствовавъ на себѣ взглядъ молодого человѣка, начала чертить указательнымъ пальцемъ по скатерти какіе-то воображаемые узоры съ пугливымъ ощущеніемъ звѣрка, замѣтившаго, что за нимъ слѣдятъ.

«Что за истинная дочь природы эта дѣвушка!» — подумалъ про себя Энджель.

И, вглядѣвшись внимательнѣе въ ея черты, онъ увидалъ въ нихъ что-то знакомое, что-то такое, что мгновенно перенесло его въ радостное, беззаботное прошлое, когда необходимость раздумывать о будущемъ не омрачала еще его горизонта. Онъ пришелъ къ заключенію, что видѣлъ раньше это лицо, но гдѣ именно, онъ не могъ вспомнить. Вѣроятно, это была какая-нибудь случайная встрѣча во время одной изъ его сельскихъ экскурсій.

Самъ по себѣ этотъ фактъ не возбудилъ въ немъ большого интереса, но все же съ тѣхъ поръ, всякій разъ, какъ ему приходило желаніе полюбоваться симпатичнымъ женственнымъ образомъ, взоръ его невольно обращался къ Тессъ, минуя другихъ хорошенькихъ дѣвушекъ.

XIX.

Обыкновенно коровъ доили какъ попало, не дѣлая между ними выбора. Но нѣкоторыя коровы выказываютъ особенную любовь къ извѣстнымъ рукамъ и иногда доводятъ свое пристрастіе до того, что рѣшительно отказываются стоять предъ кѣмъ бы то ни было, кромѣ своихъ любимцевъ, и безцеремонно опрокидываютъ подойники чужихъ.

Мызникъ Крикъ считалъ нужнымъ идти наперекоръ этимъ симпатіямъ и антипатіямъ, постоянно назначая новыхъ коровъ каждому доильщику, такъ какъ, въ случаѣ ухода съ фермы какого-нибудь работника или работницы, онъ очутился бы въ крайне затруднительномъ положеніи. Но личные виды дѣвушекъ находились въ прямомъ противорѣчіи съ правиломъ хозяина и каждая изъ нихъ, подбирая ежедневно тѣхъ восьмерыхъ или десятерыхъ коровъ, къ которымъ уже успѣла привыкнуть, достигала этимъ того, что работа шла у нея удивительно легко, безъ всякихъ почти усилій.

Тессъ, какъ и ея товарки, не замедлила открыть, какія именно коровы предпочитали ея способъ манипуляціи и, такъ какъ пальцы ея сдѣлались нѣжны вслѣдствіе долгаго пребыванія въ четырехъ стѣнахъ за послѣдніе годы, то она не прочь была бы пойти на встрѣчу склонности, которую проявляли въ этомъ отношеніи коровы. Изъ ста пяти дойныхъ коровъ, бывшихъ на мызѣ, особенно восемь: Пышка, Фантазія, Гордячка, Туманна, Старая Красотка, Молодая Красотка, Чистянка и Крикунья — такъ охотно давались ей въ руки, что доить ихъ не стоило ей почти никакого труда. Зная, однако, каковы взгляды мызника на этотъ счетъ, она добросовѣстно старалась брать коровъ, по мѣрѣ того, какъ онѣ подходили, кромѣ самыхъ упрямыхъ, съ которыми еще не въ силахъ была ладить.

Но вскорѣ она замѣтила удивительное совпаденіе между тѣмъ порядкомъ, въ которомъ стояли коровы, и своими собственными желаніями и, наконецъ, рѣшила, что это размѣщеніе не можетъ быть дѣломъ случая. За послѣднее время ученикъ мызника помогалъ загонять коровъ и на пятый или шестой разъ Тессъ обернулась къ нему съ лукавымъ вопросомъ въ глазахъ:

— Мистеръ Клэръ, это вы такъ разставили коровъ? — сказала она, краснѣя, и при этомъ обвиненіи верхняя губа ея противъ ея воли сложилась въ улыбку, тогда какъ нижняя осталась строго-неподвижной.

— Да развѣ это не все равно? — сказалъ онъ. — Вѣдь, вы же. не уйдете съ мызы и будете постоянно доить ихъ.

— Вы думаете? Я надѣюсь, что останусь здѣсь, но какъ я могу знать это?

Потомъ она спохватилась, что онъ, не подозрѣвая, какія важныя причины заставили ее искать этого уединенія, могъ ложно истолковать ея слова. Она сказала ихъ такъ горячо, какъ будто его присутствіе было однимъ изъ факторовъ въ ея желаніи. Эта мысль такъ встревожила и взволновала ее, что въ сумерки, когда были кончены всѣ работы, она отправилась одна бродить по саду, продолжая осыпать себя упреками за то, что поступила такъ опрометчиво и дала понять мистеру Клэру, что его вниманіе къ ней не ускользнуло отъ нея.

Былъ настоящій іюньскій вечеръ, атмосфера находилась въ такомъ колеблющемся равновѣсіи и была такъ прозрачна, что нельзя было отличить близкое отъ далекаго, и все, что замыкалъ въ себѣ горизонтъ, казалось, было доступно осязанію. Глубокая тишина нарушалась только звуками арфы.

Тессъ и раньше слыхала эти звуки, когда они доносились изъ мезонина надъ ея головой. Смутные, глухіе, сдавленные тѣснымъ помѣщеніемъ, они никогда еще не проникали такъ ей въ душу, какъ теперь, когда свободно рѣяли среди неподвижнаго воздуха. Говоря абсолютно, и инструментъ, и исполнитель были оба плохи; но все дѣло въ относительномъ достоинствѣ вещей, и Тессъ слушала эту музыку, затаивъ дыханіе, и, какъ зачарованная птичка, не въ силахъ была двинуться съ мѣста. Потомъ она рѣшилась даже подойти поближе къ музыканту, прячась за заборомъ, чтобъ онъ не догадался объ ея присутствіи.

Часть сада, гдѣ находилась Тессъ, оставалась совсѣмъ запущенной послѣдніе годы и густо заросла влажною, сочною травой, отъ которой при малѣйшемъ прикосновеніи поднимались цѣлые клубы цвѣточной пыли, а также дрокомъ и полынью, испускавшими горькій ароматъ и образовавшими такой же пестрый рисунокъ, какъ и яркія краски садовыхъ цвѣтовъ. Тессъ пробиралась, крадучись, какъ кошка, по этой густой заросли; къ ея платью приставали паутинки съ листьевъ, подъ ногами хрустѣли раковины улитокъ, ея руки пачкались о молочный сокъ чертополоха, липкая плѣсень, казавшаяся на стволахъ яблонь бѣлою, какъ снѣгъ, оставляла багровыя пятна на ея кожѣ; наконецъ, она продвинулась совсѣмъ близко къ Клэру, все еще не замѣчавшему ея.

Тессъ не сознавала ни времени, ни мѣста. Она безотчетно отдалась теперь тому восторженному состоянію духа, которое, какъ она говорила, можно вызвать въ себѣ усиліемъ воли, устремивъ пристальный взглядъ на звѣзду. Нѣжные звуки ласкали и баюкали ее, какъ мягкія волны, ихъ гармонія, какъ легкій вѣтерокъ, вливалась въ нее и наполняла глаза ея слезами. Цвѣточная пыль, носившаяся въ воздухѣ, представлялась ей видимымъ воплощеніемъ этихъ звуковъ, а влажныя испаренія — плачемъ растроганнаго сада. Хотя ночь уже надвигалась, горько-пахнувшіе цвѣты пламенѣли такъ, какъ будто не хотѣли закрыть своихъ вѣнчиковъ, а переливы ихъ красокъ смѣшивались съ волнами звуковъ.

Сумракъ уже спустился на землю; только на западномъ краѣ горизонта облака разступались, и изъ этого промежутка, который былъ точно частица дня, оставшаяся случайно на небѣ, струился свѣтъ, озарявшій садъ.

Энджель докончилъ свою жалобную мелодію, совершенно простенькую пьесу, не требовавшую большого искусства отъ исполнителя, и Тессъ стала ждать, надѣясь, что онъ начнетъ что-нибудь еще. Но, уставъ играть, онъ пошелъ бродить по саду, обогнулъ заборъ и очутился позади Тессъ. Горячая краска залила ея щеки и, ступая такъ безшумно, какъ будто она не двигалась совсѣмъ, она попыталась скрыться, прежде чѣмъ онъ успѣетъ замѣтить ее.

Однако, Энджель увидалъ ея свѣтлое лѣтнее платье и заговорилъ съ нею. Тихіе звуки его голоса явственно долетѣли до нея:

— Что вы такъ бѣжите, Тессъ? — сказалъ онъ. — Вы чего-нибудь боитесь?

— О, нѣтъ, сэръ… я ничего не боюсь… по крайней мѣрѣ, ничего такого, что можно видѣть или слышать… особенно теперь, когда яблочный цвѣтъ осыпается и все такъ зелено кругомъ.

— Такъ васъ, можетъ быть, одолѣваютъ внутренніе страхи?

— Да, пожалуй, что такъ, сэръ.

— Чего же вы боитесь?

— Я не могу въ точности объяснить это.

— Что молоко свернется?

— Нѣтъ.

— Значитъ, жизнь вообще страшитъ васъ?

— Да, сэръ.

— Ахъ, она пугаетъ и меня, и какъ часто пугаетъ! Не правда ли, Тессъ, влачить бремя существованія очень трудная штука?

— Да, сэръ, разъ вы такъ поставили вопросъ.

— Но все же я никакъ не могъ бы ожидать, чтобы молоденькая дѣвушка, какъ вы, смотрѣла такъ печально на міръ Божій. Какъ объясните вы мнѣ это?

Она смущенно молчала.

— Скажите мнѣ по секрету, Тессъ.

Она подумала, что онъ спрашиваетъ ее о томъ собственно, какъ представляется ей окружающая природа, и робко отвѣтила:

— Деревья смотрятъ на насъ такъ пытливо или, по крайней мѣрѣ, намъ кажется такъ, и рѣка шепчетъ намъ: «Зачѣмъ смущаете вы меня своими взорами?» И намъ кажется, будто мы видимъ множество грядущихъ дней, которые тянутся длинною вереницей; первый изъ нихъ всѣхъ больше и отчетливѣе, остальные — чѣмъ дальше, тѣмъ меньше, но всѣ они кажутся такими жестокими, грозными, словно говорятъ намъ: «Я иду! Берегитесь меня! Берегитесь!…» Но вы своею музыкой навѣваете свѣтлыя грёзы и гоните прочь эти зловѣщіе сны!

Онъ удивился, услыхавъ, что эта молодая дѣвушка рисуетъ себѣ такія печальныя картины. Въ своихъ безъискусственныхъ рѣчахъ она выражала чувства, которыя можно было бы, пожалуй, назвать господствующими чувствами вѣка, иначе сказать — недугомъ современности. Онъ пересталъ такъ изумляться этому, когда сообразилъ, что такъ называемыя передовыя идеи по большей части представляютъ лишь новѣйшій способъ опредѣленія, болѣе точную формулировку, посредствомъ словъ съ окончаніями логія и измъ, такихъ ощущеній, которыя смутно воспринимались людьми за нѣсколько столѣтій до насъ.

Но все же было странно, что онѣ овладѣли умомъ этой дѣвушки въ такомъ еще юномъ возрастѣ; это было болѣе чѣмъ странно: трогательно, интересно, патетично. Не зная ея прошлаго, онъ не могъ остановить своихъ мыслей на томъ, что мѣриломъ опыта служитъ не длительность его, а интензпиность. Ржавчина, запятнавшая на мигъ физическую природу Тессъ, явилась для нея умственною жатвой.

Тессъ, съ своей стороны, не могла понять, почему этотъ молодой человѣкъ, принадлежащій къ почтенной пасторской семьѣ, получившій хорошее образованіе и не знающій матеріальныхъ недостатковъ, смотритъ на жизнь, какъ на тяжкую муку. У нея самой, злополучной странницы въ этомъ мірѣ, существовали для этого слишкомъ вѣскія причины. Но какъ могъ этотъ прелестный, поэтическій юноша спуститься въ Юдоль Униженія, какъ могъ онъ повторять вмѣстѣ съ Іовомъ тѣ слова, которыя она твердила дни и ночи, два-три года тому назадъ: «Душа моя желаетъ лучше прекращенія дыханія, лучше смерти, нежели жизни. Опротивѣла мнѣ жизнь, я не хотѣлъ бы жить вѣчно!»

Правда, что въ настоящее время онъ жилъ въ обстановкѣ, чуждой его классу. Но она знала, что онъ поселился на мызѣ лишь для того, чтобы пріобрѣсти тѣ свѣдѣнія, которыя были ему нужны, подобно тому, какъ Петръ Великій учился строить суда на корабельной верфи. Онъ доилъ коровъ не потому, что былъ вынужденъ дѣлать это, а потому, что готовился стать счастливымъ, богатымъ мызникомъ, землевладѣльцемъ, сельскимъ хозяиномъ и скотоводомъ. Онъ будетъ американскимъ или австралійскимъ Авраамомъ, будетъ управлять, какъ монархъ, своими стадами и табунами, своими слугами и служанками. Тѣмъ не менѣе, по временамъ ей, все-таки, казалось непостижимымъ, что такой начитанный, талантливый и мыслящій молодой человѣкъ по собственному выбору рѣшилъ сдѣлаться фермеромъ, а не священникомъ, какъ его отецъ и братья.

И такъ какъ ни онъ, ни она не имѣли ни малѣйшей нити, которая могла бы помочь имъ разгадать ихъ обоюдную тайну, то каждый изъ нихъ въ свою очередь недоумѣвалъ передъ тѣмъ, что видѣлъ въ другомъ, и ожидалъ новыхъ откровеній его характера и духа, не пытаясь проникнуть насильственно въ его прошлое.

Каждый день, каждый часъ приносилъ Энджелю какой-нибудь новый штрихъ, освѣщавшій природу Тессъ, а ей новый штрихъ, освѣщавшій его природу.

Первое время Тессъ видѣла въ Энджелѣ Клэрѣ скорѣе умъ, чѣмъ мужчину. Она сравнивала его съ собою и всякій разъ, какъ вновь убѣждалась въ богатствѣ его знаній, въ громадной пропасти, отдѣлявшей скромный уровень ея умственнаго развитія отъ неизмѣримой, недосягаемой высоты его міросозерцанія, она впадала въ глубокое уныніе и совершенно отчаивалась въ возможности достигнуть чего-нибудь собственными усиліями.

Однажды, когда онъ случайно упомянулъ въ разговорѣ съ ней о пастушеской жизни въ древней Греціи, его поразилъ унылый видъ Тессъ, срывавшей въ это время въ саду почки цвѣтовъ, извѣстныхъ подъ именемъ «лордовъ» и «лэди».

— Что это вы вдругъ такъ опечалились? — спросилъ онъ.

— О, это такъ… я только подумала о себѣ, — сказала она съ грустною усмѣшкой, нервно ощипывая цвѣтокъ «лэди». — Мнѣ только представилось, что могло бы выйти изъ меня! Вся моя жизнь мнѣ кажется загубленной оттого, что мнѣ не было случая пробить себѣ дорогу. Когда я вижу, какъ много вы знаете, какъ много читали, видѣли и передумали, я такъ живо чувствую тогда все свое ничтожество! Я точно бѣдная царица Савская, о которой разсказывается въ Библіи, такая же нищая духомъ, какъ она.

— Полно, милая Тессъ, не горюйте объ этомъ! Да знаете ли что? — сказалъ онъ съ внезапнымъ оживленіемъ, — Я былъ бы чрезвычайно радъ сообщить вамъ кое какія свѣдѣнія по исторіи или заняться съ вами какимъ-нибудь другимъ предметомъ, интересующимъ васъ…

— Вотъ опять «лэди», — перебила она его, приподнявъ одинъ бутонъ.

— Что такое?

— Я хотѣла сказать, что въ этихъ бутонахъ всегда оказывается больше «лэди», чѣмъ «лордовъ».

— Оставьте этихъ лордовъ и лэди. Хотѣлось бы вамъ пройти курсъ какой-нибудь науки, исторіи, напримѣръ?

— Ахъ, иногда мнѣ приходитъ на умъ, что мнѣ вовсе и не нужно знать больше, чѣмъ я уже знаю.

— Почему же это?

— На что мнѣ знать, что я только одна изъ длинной вереницы совершенно подобныхъ мнѣ людей, что въ какой-нибудь старинной книгѣ описана женщина, точь въ точь похожая на меня, и что я только буду повторять то, что она когда-то дѣлала? Вѣдь, мнѣ сдѣлается грустно отъ этого, вотъ и все. Лучше ужь не вспоминать, что вся наша прошлая жизнь ничѣмъ не отличается отъ жизни несмѣтныхъ тысячъ и что и въ будущемъ мы съ своимъ характеромъ и дѣлами тоже ровно ничѣмъ не будемъ отличаться отъ несмѣтныхъ тысячъ такихъ же людей, какъ мы.

— Такъ неужели вы въ самомъ дѣлѣ не желаете ничему учиться?

— Я хотѣла бы, пожалуй, знать, почему… почему солнце свѣтитъ одинаково надъ добрыми и злыми, — отвѣтила она съ легкою дрожью въ голосѣ. — Но, вѣдь, книги мнѣ этого не скажутъ.

— Фи, Тессъ, можно ли быть такой озлобленной? — Онъ, конечно, говорилъ только съ условной точки зрѣнія долга, ибо это недоумѣніе не было чуждо и ему самому въ минувшіе дни. И, взглянувъ на простодушныя губки Тессъ, онъ подумалъ, что въ устахъ этой дочери чернозема такія рѣчи были, безъ сомнѣнія, лишь заученнымъ въ сельской школѣ урокомъ. Она продолжала ощипывать бутоны «лордовъ» и «лэди», и Клэръ, остановивъ на минуту взоръ на ея густыхъ рѣсницахъ, совсѣмъ закрывавшихъ опущенные глаза, медленно отошелъ отъ нея. Она простояла еще нѣсколько времени, задумчиво раскрывая послѣдній бутонъ; потомъ, очнувшись отъ своихъ мечтаній, съ жестомъ нетерпѣнія бросила на землю всю набранную горсть цвѣточной аристократіи, охваченная негодованіемъ на самоё себя за вздоръ, который она наговорила, между тѣмъ какъ въ самой глубинѣ ея сердца все сильнѣе и сильнѣе разгоралось давно уже тлѣвшее пламя.

Какою дурочкой онъ долженъ считать ее! И въ эту минуту страстное желаніе добиться отъ него болѣе выгоднаго мнѣнія о себѣ вызвало въ ея памяти фактъ, который послѣднее время она старалась забыть, чтобы забыть вмѣстѣ съ нимъ и его тяжкія послѣдствія, тождество своего рода съ родомъ рыцарей д’Орбервилей. Это былъ безполезный аттрибутъ и открытіе его оказалось для нея злополучнымъ во многихъ смыслахъ; но, можетъ быть, мистеръ Клэръ, какъ джентльменъ и какъ знатокъ исторіи, настолько проникнется къ ней уваженіемъ, что забудетъ ея ребяческую игру въ «лордовъ» и «лэди», разъ онъ узнаетъ, что мраморныя и алебастровыя статуи въ Кингсбирской церкви изображаютъ ея прямыхъ предковъ, что она не самозванная д’Орбервиль, начиненная деньгами и тщеславіемъ, какъ тѣ господа въ Трантриджѣ, а настоящая д’Орбервиль до мозга костей.

Однако, Тессъ не сразу рѣшилась открыть это Энджелю, а прежде попробовала косвенно позондировать мызника насчетъ того, какое впечатлѣніе эта новость должна произвести на мистера Клэра, и спросила у него, уважаетъ ли сколько-нибудь мистеръ Клэръ старинныя фамиліи, если онѣ лишились всѣхъ своихъ богатствъ и владѣній.

— Мистеръ Клэръ, — энергичнымъ тономъ отвѣчалъ мызникъ, — такой строптивый чудакъ, какого я никогда и не видывалъ. Онъ вовсе не похожъ на свою родню, и ничего на свѣтѣ онъ такъ не презираетъ, какъ то, что мы называемъ «старинною фамиліей». Онъ говоритъ, будто здравый смыслъ долженъ намъ указывать, что старинныя фамиліи растратили свои силы въ давнишнія времена и что теперь въ нихъ ужь, конечно, никакой крѣпости не осталось. Вотъ, напримѣръ, Бильетты, Дренкхарды, Греи, Сенъ-Квинтины, Гарди, Гульды: у нихъ въ этой долинѣ какія были земли! А теперь вы ихъ почти что даромъ можете перекупить. Да чего лучше, наша Гетти Приддль, и та, вѣдь, изъ рода Париделлей, старинной фамиліи съ громадными помѣстьями возлѣ Кингсгинтона, что принадлежатъ теперь графу Уэссексу, а тогда ни объ этомъ графѣ, ни объ его родѣ еще и помину не было. Мистеръ Клэръ разузналъ это и говоритъ какъ-то бѣдной дѣвочкѣ, да еще съ какою насмѣшкой: «О, — говоритъ, — изъ васъ никогда не выйдетъ дѣльной молочницы! Всю свою мощь вашъ родъ вотъ ужь сколько вѣковъ тому назадъ растратилъ въ Святой Землѣ и теперь вамъ тысячу лѣтъ, по крайней мѣрѣ, надо пролежать подъ паромъ, чтобы набраться силъ для новой работы!» На-дняхъ къ намъ заходилъ мальчикъ, хотѣлъ наняться въ работники и сказалъ, что его зовутъ Маттомъ, а когда мы спросили его фамилію, онъ сказалъ, что никогда не слыхалъ, чтобъ у него была фамилія, а когда мы спросили, почему же это, онъ сказалъ, что, должно быть, его родные не такъ давно еще основались на своемъ мѣстѣ. Мистеръ Клэръ какъ вскочитъ, да какъ начнетъ трясти руку мальчишки. «А! васъ-то мнѣ и надо, — говоритъ. — Я большія надежды возлагаю на васъ», — и далъ, вѣдь, ему полкроны. Нѣтъ, онъ старинныхъ фамилій терпѣть не можетъ!

Выслушавъ эту каррикатурную иллюстрацію мнѣній мистера Клэра, бѣдная Тессъ порадовалась, что не проговорилась передъ нимъ въ минуту малодушія, хотя ея фамилія была такая древняя, что совершила почти полный оборотъ и опять сдѣлалась новой. Притомъ же, оказывалось, что одна изъ ея товарокъ была не хуже ея въ этомъ отношеніи. Тессъ умолчала поэтому о склепѣ д’Орбервилей и о рыцарѣ Вильгельма-Завоевателя, чье имя она носила. Разсказъ хозяина, нѣсколько уяснившій ей характеръ Клэра, заставилъ ее подумать, что если она сколько-нибудь заинтересовала молодого человѣка, то, главнымъ образомъ, благодаря тому, что онъ считалъ ее отпрыскомъ новаго рода, не имѣющаго никакихъ традицій въ прошломъ.

XX.

Лѣто было въ полномъ разгарѣ. Новые листья, цвѣты, новые соловьи, дрозды и зяблики водворились на тѣхъ мѣстахъ, которыя всего за годъ передъ тѣмъ, когда они были лишь зародышами и неорганическими частицами, занимали другія имъ подобныя эфемерныя созданія. Лучи восходящаго солнца наливали почки и заставляли ихъ проростать въ длинные стебли, поднимали вверхъ древесный сокъ безшумными потоками, раскрывали лепестки цвѣтовъ, извлекая изъ нихъ незримыя струи ароматовъ.

Домочадцы мызника Крика жили покойно, мирно, даже весело. Ихъ положеніе было, пожалуй, самымъ счастливымъ изъ всѣхъ положеній на общественныхъ вѣсахъ, такъ какъ они находились выше той черточки, гдѣ кончается нужда, и ниже той, гдѣ свѣтскія приличія начинаютъ сковывать естественныя чувства, а безразсудное увлеченіе модой мѣшаетъ людямъ довольствоваться тѣмъ, чего имъ, въ сущности, могло бы быть достаточно.

Такъ прошла та густолиственная пора, когда ростъ деревьевъ является какъ бы единственною цѣлью природы. Тессъ и Клэръ безотчетно изучали другъ друга, постоянно балансируя на рубежѣ страсти, но все еще не переступая его. И все это время, въ силу неотразимаго закона, они такъ же безповоротно, какъ два ручья, текущіе въ одной долинѣ, стремились къ соединенію.

Давно уже Тессъ не была такъ счастлива, какъ теперь. Во-первыхъ, она и физически, и нравственно чувствовала себя привольно въ новой обстановкѣ. Отростокъ, пустившій было корни въ ядовитомъ слоѣ земли, на мѣстѣ своего рожденія, былъ теперь пересаженъ въ болѣе здоровую почву. А затѣмъ она, какъ и Энджель, находилась пока въ той спорной полосѣ между склонностью и любовью, гдѣ глубь души еще не затронута, гдѣ рефлексія еще не поднимаетъ своихъ докучливыхъ вопросовъ: «Куда несетъ меня этотъ потокъ? Какой имѣетъ онъ смыслъ для моего будущаго, какое отношеніе къ моему прошлому?»

Для Энджеля Клэра Тессъ была пока лишь случайнымъ явленіемъ, нежданно встрѣтившимся.ему на пути, свѣтлымъ, ласкающимъ душу образомъ, только недавно утвердившимся въ его сознаніи. И онъ допускалъ свою мысль заниматься ею, думая, что созерцаетъ съ точки зрѣнія философа чрезвычайно самобытный, свѣжій и интересный женскій характеръ.

Они встрѣчались постоянно; они не могли не встрѣчаться. Они встрѣчались ежедневно въ таинственный, торжественный часъ утреннихъ сумерокъ, при слабомъ блескѣ фіолетовой или розовой зари, такъ какъ имъ надо было вставать рано, очень рано. Коровъ доили спозаранку, но передъ этимъ еще снимали устой съ молока, а къ этой работѣ приступали уже въ самомъ началѣ четвертаго. Обыкновенно, тотъ, кто первый просыпался отъ боя часовъ, будилъ остальныхъ, а такъ какъ Тессъ поступила на мызу самой послѣдней и вскорѣ оказалось, что на нее можно положиться относительно того, что она не проспитъ будильника, какъ ея товарки, то на нее чаще другихъ возлагали эту обязанность. Какъ только часы, пробивъ три удара, умолкали съ шипѣньемъ, Тессъ выходила изъ комнаты и подбѣгала къ двери хозяина, потомъ поднималась по лѣстницѣ къ комнатѣ Энджеля и явственнымъ шепотомъ окликала его, а затѣмъ будила работницъ. Къ тому времени, какъ она успѣвала одѣться, Энджель тоже былъ готовъ и выходилъ на влажный воздухъ. Остальныя молочницы и самъ фермеръ обыкновенно нѣжились еще съ четверть часа въ постеляхъ.

Сѣрые полутоны разсвѣта совсѣмъ не то, что сѣрые полутоны конца дня. Въ утреннія сумерки свѣтъ кажется активнымъ, мракъ пассивнымъ; въ вечернія сумерки мракъ наростаетъ и является активнымъ, а свѣтъ, наоборотъ, угасаетъ.

Благодаря тому, что Энджель и Тессъ такъ часто и не всегда, быть можетъ, случайно изъ всѣхъ обитателей мызы первые оказывались на ногахъ, имъ представлялось, что они поднимались первые во всемъ мірѣ. Въ началѣ своего пребыванія въ Тальботейсѣ Тессъ не снимала по утрамъ сливки, а прямо отправлялась въ поле, гдѣ Энджель обыкновенно поджидалъ ее. Фантастическій, полусмѣшанный водянистый свѣтъ, наполнявшій собою открытый лугъ, вселялъ въ нихъ чувство изолированности, какъ будто они были Адамомъ и Евой. Въ этотъ тусклый ранній моментъ дня Тессъ казалась Энджелю удивительно величавой и царственной и въ моральномъ, изъ физическомъ смыслѣ, быть можетъ, оттого, что онъ зналъ, что въ предѣлахъ его горизонта немного нашлось бы столь же красивыхъ дѣвушекъ, которыя рѣшились бы выйти на свѣжій воздухъ въ такую необычайно раннюю пору. Красивыя женщины обыкновенно проводятъ въ крѣпкомъ снѣ раннее лѣтнее утро. Тессъ была подъ рукою, а другія не существовали для него.

Смѣшанный, странный, лучезарный сумракъ, среди котораго они направлялись вдвоемъ къ тому мѣсту, гдѣ находилось стадо, нерѣдко приводилъ ему на память часъ Воскресенія. Не думалъ онъ, что Магдалина была такъ близко отъ него. Между тѣмъ, какъ ландшафтъ былъ весь окутанъ мглою, лицо его спутницы, фокусъ его глазъ, возвышаясь надъ туманною атмосферой, казалось, свѣтилось фосфорическимъ блескомъ. Она являлась какъ бы призракомъ, какъ бы безплотнымъ духомъ. Но это объяснялось тѣмъ, что на лицо ея падали съ сѣверо-востока холодные лучи восходящаго солнца. И на Тессъ черты Энджеля производили такое же впечатлѣніе безтѣлесности.

Въ эти минуты ея образъ особенно глубоко врѣзывался въ его душу. Она была для него уже не молочницей Тессъ, а фантастическимъ видѣніемъ, типическимъ олицетвореніемъ женственности. Онъ называлъ ее Артемидой, Деметрой и другими миѳологическими именами, которыя ей не нравились, потому что были ей непонятны.

— Зовите меня «Тессъ», — застѣнчиво просила она, и онъ исполнялъ ея желаніе.

Потомъ понемногу свѣтлѣло, и она снова дѣлалась простою смертной; ликъ богини, во власти которой даровать блаженство, вновь принималъ черты существа, жаждущаго блаженства.

Въ эти ранніе часы имъ случалось спугивать водяныхъ птицъ. Цапли, съ громкимъ шумомъ, какъ отъ отворяющихся дверей и ставней, показывались изъ-за заросли на краю луга, а если уже находились въ водѣ, то смѣло отстаивали свою позицію и наблюдали за шедшею парочкой, поворачивая головы медленнымъ, безстрастнымъ движеніемъ, подобно тому, какъ вертятся маріонетки въ часовомъ приборѣ.

Они еще заставали легкіе лѣтніе туманы, стлавшіеся по лугамъ небольшими клочьями, ровными и пушистыми. Среди океана росы выдѣлялись темнозеленые сухіе островки, сохранявшіе размѣръ и фигуры лежавшихъ здѣсь ночью коровъ. Отъ каждаго островка вился слѣдъ, указывавшій направленіе, по которому шла корова, поднявшись съ ночлега; на концѣ этой дорожки они находили ее; клубы пара, вылетавшіе изъ ея ноздрей, когда она тяжелымъ храпѣньемъ показывала, что узнаетъ ихъ, образовали среди господствовавшаго тумана другой, болѣе густой. Затѣмъ они загоняли коровъ или тутъ же на мѣстѣ начинали доить ихъ.

Иногда же туманъ былъ совсѣмъ непроницаемъ; луга походили тогда на пѣнистое море, изъ котораго, на подобіе грозныхъ рифовъ, выступали кое-гдѣ деревья. Птицы прорѣзали его, взлетали въ верхній, лучистый кругъ атмосферы и, повиснувъ крыльями въ воздухѣ, нѣжились на солнцѣ, или же садились на жерди, подраздѣлявшія пажить и блестѣвшія теперь, какъ стекло. Туманъ осаждался и на рѣсницахъ Тессъ въ видѣ крошечныхъ алмазовъ, осыпалъ ея волосы мелкимъ жемчугомъ. Когда день вступалъ окончательно въ свои права и все принимало заурядный видъ, алмазы и жемчугъ высыхали, Тессъ теряла тогда свое неземное очарованіе, лучи солнца начинали ярко переливаться и сверкать на ея прекрасныхъ чертахъ, и она опять становилась лишь прелестною молочницей, у которой, однако, могли быть соперницы по красотѣ.

Къ этому времени раздавался голосъ хозяина, читавшаго нотаціи работникамъ за ихъ поздній приходъ и бранившаго старую Дебору Фланандеръ за то, что она не вымыла рукъ:

— Ради самого Господа, Дебъ, подставь руки подъ насосъ. Клянусь честью, еслибъ лондонскіе господа только знали, какая ты грязнуха, они еще меньше стали бы заказывать молока и масла, а это, вѣдь, не шутка!

Процессъ доенья шелъ своимъ порядкомъ, и къ концу его можно было разслышать, какъ м-съ Крикъ отодвигала въ кухнѣ отъ стѣны громадный обѣденный столъ, что было неизмѣнною прелюдіей къ завтраку, послѣ котораго столъ съ тѣмъ же ужаснымъ скрипомъ совершалъ обратное путешествіе.

XXI.

Разъ послѣ завтрака молочная была охвачена сильнымъ волненіемъ. Маслобойка работала, какъ всегда, но масло не сбивалось. Всякій разъ, какъ случалась такая бѣда, вся мыза точно цѣпенѣла. Молоко переливалось въ большомъ цилиндрѣ съ обычнымъ журчаніемъ, но ожидаемаго звука не было слышно.

Мызникъ Крикъ и его жена, молочницы Тессъ, Маріанна, Ретти^[10] Приддль, Иццъ^[11] Гюэттъ и замужнія женщины изъ коттэджей, мистеръ Клэръ, Джонатанъ Кэль, старая Дебора столпились передъ маслобойкой, безпомощно опустивъ руки, а мальчикъ, погонявшій лошадь на дворѣ, таращилъ глаза, выражая этимъ трагизмъ положенія. Даже меланхолическая лошадь, и та, при каждомъ оборотѣ, заглядывала въ окно съ недоумѣніемъ и тоской.

— Вотъ уже сколько лѣтъ, какъ я не бывалъ у сына знахаря Трендля въ Эгдонѣ, вотъ уже сколько лѣтъ, — съ горечью сказалъ мызникъ, — А онъ въ подметки не годился своему отцу. Я разъ пятьдесятъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ, что не вѣрю въ него. И не вѣрю, не вѣрю. А, все-таки, придется къ нему отправиться, если только онъ еще живъ. Да, конечно, придется отправиться, если эта штука будетъ продолжаться.

Даже мистеръ Клэръ заразился отчаяніемъ хозяина.

— Знахарь Фоллъ, по ту сторону Кастербриджа, былъ большой мастеръ по своей части, когда я былъ еще мальчишкой, — сказалъ Джонатанъ Кэль. — Но теперь онъ уже совсѣмъ мохомъ поросъ отъ старости.

— Мой дѣдъ хаживалъ къ знахарю Минтерну въ Ольскомбѣ, и я слыхалъ отъ дѣда, что онъ былъ золотой человѣкъ, — продолжалъ мистеръ Крикъ. — Но теперь, вѣдь, такіе люди совсѣмъ перевелись.

Мысли м-съ Крикъ были гораздо ближе къ животрепещущему вопросу минуты.

— Можетъ быть, кто-нибудь у насъ въ домѣ влюбленъ, — рискнула она высказать свою догадку. — Я слыхала, когда была помоложе, что иногда масло не сбивается отъ этой причины. Помнишь, Крикъ, ту дѣвушку, что у насъ служила много лѣтъ тому назадъ, и тогда, вѣдь, масло не сбивалось?

— Да, да! Но только ты не туда хватила. Любовь тутъ была не причемъ. Я это отлично помню… Это просто тогда маслобойку испортили.

Онъ обратился къ Клэру:

— Жилъ у насъ какъ-то, сэръ, въ работникахъ нѣкто Джэкъ Даллопъ, страшный повѣса; ухаживалъ онъ за молодою дѣвушкой изъ Мелльстока и обманулъ ее, какъ обманывалъ передъ тѣмъ многихъ другихъ. Но на этотъ разъ онъ не ожидалъ, что ему, кромѣ этой дѣвушки, придется имѣть дѣло еще съ женщиной совсѣмъ другого сорта. Въ самый великій четвергъ собрались мы тутъ вотъ, какъ и теперь, съ тою только разницей, что масла въ тотъ день не сбивали, и видимъ вдругъ, что мать этой дѣвушки идетъ къ дому; размахиваетъ она громаднѣйшимъ зонтомъ въ мѣдной оправѣ, которымъ можно было бы вола съ ногъ сшибить, и спрашиваетъ по дорогѣ: «Здѣсь, что ли, служитъ, Джэкъ Доллопъ? Позовите-ка его ко мнѣ. Мнѣ надо съ нимъ посчитаться». А немного поодаль шла за матерью самая эта дѣвушка и горькими слезами заливалась. «Боже милостивый, вотъ такъ штука! — вскричалъ Джэкъ, увидавъ ихъ въ окно. — Она убьетъ меня! Куда бы мнѣ дѣться, куда? Смотрите, не выдавайте ей меня!» И съ этими словами онъ черезъ западню пролѣзъ въ маслобойку и заперся въ ней какъ разъ въ ту минуту, какъ мать дѣвушки ввалилась въ молочную. «Гдѣ онъ, гдѣ этотъ негодяй? — говоритъ она. — Я ему глаза выцарапаю, дайте мнѣ только добраться до него!» Ну, и стала она шарить по всему дому и все время напропалую ругала Джэка. Онъ лежитъ въ маслобойкѣ и чуть не задыхается, а бѣдная дѣвушка стоитъ у дверей и слезы у нея изъ глазъ ручьями бѣгутъ. Никогда я этого не забуду, никогда! Камень, и тотъ бы растаялъ. Но старуха никакъ не могла отыскать Джэка.

Мызникъ остановился, чтобы перевести духъ, и слушатели сдѣлали кое-какія замѣчанія къ его разсказу.

Повѣствованія мызника Крика имѣли ту особенность, что ихъ можно было счесть оконченными, когда на самомъ дѣлѣ до конца было еще далеко, что нерѣдко вводило въ заблужденіе людей, мало съ нимъ знакомыхъ, хотя старымъ друзьямъ его манера была хорошо извѣстна.

Разскащикъ продолжалъ:

— Какъ это у старухи хватило смѣкалки, ума не приложу, но только она догадалась, что онъ запрятался въ эту самую маслобойку. И вотъ, не вымолвивъ ни слова, она схватилась за ручку (тогда машину еще руками вертѣли) и давай вертѣть такъ, что Джэка стало бросать изъ стороны въ сторону. «О, Господи, да остановите же маслобойку, выпустите меня! — кричитъ онъ, высунувъ голову. — Вѣдь, вы кисель изъ меня сдѣлаете» (а онъ былъ трусливаго десятка, какъ вся его братія — повѣсы). — «Тогда только выпущу, когда ты обѣщаешься загладить свой грѣхъ предъ той, чью невинность ты погубилъ», — говоритъ старуха. — «Перестань вертѣть маслобойку, старая вѣдьма!» — визжитъ онъ. — «Ты старою вѣдьмой меня называешь, обманщикъ, — говоритъ она, — а вотъ уже пять мѣсяцевъ, какъ долженъ бы звать меня тещей!» И ну опять вертѣть маслобойку, такъ что у Джэка всѣ суставы затрещали. И никто, вѣдь, не рѣшился вмѣшаться, пока онъ не обѣщалъ, наконецъ, вступить въ законный бракъ съ ея дочкой. «Вѣрьте мнѣ, я отъ своего слова не отступлюсь», — говоритъ. Такъ это и кончилось.

Въ то время, какъ слушатели посмѣивались и вставляли свои комментаріи, позади ихъ послышался шорохъ, и они оглянулись. Тессъ, блѣдная, какъ полотно, направлялась къ двери.

— Какъ жарко сегодня! — чуть слышно сказала она.

Дѣйствительно, было жарко, и никто не подумалъ привести въ связь ея внезапную блѣдность съ воспоминаніями хозяина. Послѣдній прошелъ впередъ и отворилъ ей дверь, говоря съ ласковою насмѣшкой:

— Что это, голубушка? Самая хорошенькая молочница на моей мызѣ и въ первый знойный день ужь сама не своя! Вамъ надо быть покрѣпче, а то что же мы будемъ дѣлать безъ васъ въ іюльскія жары? Какъ вы полагаете, мистеръ Клэръ?

— Мнѣ дурно; я думаю, что мнѣ лучше выйти на воздухъ, — машинально проговорила она и скрылась за дверью.

На ея счастье, въ эту самую минуту въ маслобойкѣ послышалсѣ давно ожидаемый густой звукъ.

— Сбивается! — вскричала м-съ Крикъ и общее вниманіе было отвлечено отъ Тессъ.

Бѣдняжка вскорѣ оправилась отъ своей дурноты, но состояніе духа ея оставалось все время угнетеннымъ. Когда вечернія работы были прикончены, она не захотѣла присоединиться къ своимъ подругамъ, а пошла бродить, куда глаза глядятъ. Она чувствовала себя такою несчастной при мысли о томъ, что для ея товарокъ разсказъ мызника представлялъ ничто иное, какъ забавный анекдотъ; ни одна изъ нихъ, кромѣ нея, не поняла его печальнаго смысла и, конечно, ни одна не знала, какое больное мѣсто онъ затронулъ въ ея душѣ. Вечернее солнце казалось ей теперь безобразнымъ; точно зіяющая, воспаленная рана, горѣло оно на небѣ. Только одинокая тростянка привѣтствовала ее изъ-за кустовъ возлѣ рѣки, грустнымъ, надтреснутымъ голосомъ, въ которомъ ей чудился призывъ какого-то давно утраченнаго друга.

Въ эти длинные іюньскіе дни молочницы, да и всѣ почти въ домѣ, ложились на закатѣ солнца и даже еще раньше. Тессъ обыкновенно уходила наверхъ одновременно со своими товарками. Но въ этотъ день она первая ушла въ общую спальню и уже дремала, когда вошли другія дѣвушки. Она видѣла, какъ онѣ раздѣвались въ оранжевомъ свѣтѣ вечерней зари, золотившей ихъ фигуры своими красками, она опять задремала, но ихъ голоса снова разбудили ее, и она тихо повернулась на постели и открыла глаза.

Ни одна изъ ея подругъ не думала еще ложиться. Въ однѣхъ рубашкахъ и босикомъ, онѣ стояли группою у окна, и послѣдніе пурпурные лучи съ запада переливались на ихъ чертахъ и на стѣнахъ комнаты, служившей имъ рамкой. Всѣ онѣ съ глубокимъ интересомъ слѣдили за кѣмъ-то въ саду, и ихъ три лица были тѣсно прижаты другъ къ другу: одно — румяное и круглое, другое — блѣдное, обрамленное темными волосами, третье — лицо блондинки съ золотистою косой.

— Не толкайся! Тебѣ такъ же хорошо видно, какъ и мнѣ, — сказала Ретти, младшая изъ нихъ, съ золотистыми волосами, не отрывая глазъ отъ окна.

— Никакого тебѣ не будетъ проку отъ твоей любви къ нему, Ретти Приддль, — лукаво сказала старшая, краснощекая Маріанна. — Онъ не по твоимъ глазкамъ вздыхаетъ.

Ретти Приддль все еще глядѣла въ окно, другія послѣдовали ея примѣру.

— Вотъ онъ опять! — воскликнула Иццъ Гюэттъ, блѣдная дѣвушка съ темными, пышными волосами и рѣзко очерченными линіями рта.

— Ужь лучше молчи, Иццъ, — подхватила Ретти. — Я, вѣдь, видѣла, какъ ты цѣловала его тѣнь.

— Что такое ты видѣла? — переспросила Маріанна.

— Онъ сливалъ сыворотку изъ чана, и тѣнь отъ его лица падала какъ разъ на стѣну позади него, возлѣ Иццъ, которая стояла тутъ же и наполняла въ это время кадку. Она приложилась губами къ стѣнѣ и поцѣловала тѣнь его рта; я видѣла это, хотя онъ-то не видалъ.

— О, Иццъ Гюэттъ! — сказала Маріанна.

На щекахъ Иццъ Гюэттъ выступили два розовыхъ пятнышка.

— Ну, что-жь такое? — объявила она съ напускнымъ спокойствіемъ. — А если я влюблена въ него, то, вѣдь, и Ретти тоже, да и ты, Маріанна, коли на то пошло.

Круглое лицо Маріанны всегда было залито такимъ тустымъ румянцемъ, что едва ли могло еще вспыхнуть.

— Я? — сказала она. — Какой вздоръ! Ахъ, вотъ онъ опять показался! Что за милые глаза… что за милое лицо… милый, милый мистеръ Клэръ!

— Ну, вотъ ты и призналась!

— Да и ты призналась, и всѣ мы, — сказала Маріанна съ тою грубоватою откровенностью, которая есть результатъ полнаго равнодушія къ чужому мнѣнію. — Глупо было бы притворяться другъ передъ дружкой, хотя, конечно, намъ нѣтъ никакой надобности оповѣщать объ этомъ другихъ. Я хоть завтра пошла бы за него.

— Я тоже… и даже больше того, — прошептала Иццъ Гюэттъ.

— И я, — прошептала болѣе застѣнчивая Ретти.

Тессъ почувствовала, какъ кровь горячимъ потокомъ устремилась къ ея сердцу.

— Не можемъ же мы всѣ выйти за него, — сказала Иццъ.

— Да ни одна изъ насъ за него и не выйдетъ. Это еще хуже, — промолвила Маріанна. — Смотрите, вотъ онъ опять!

Всѣ три послали ему воздушный поцѣлуй.

— Почему ты это думаешь? — быстро спросила Ретти.

— Потому что ему больше всѣхъ насъ нравится Тессъ Дорбифильдъ, — отвѣчала Маріанна, понизивъ голосъ. — Я слѣдила за нимъ изо дня въ день и знаю теперь, что это такъ.

Дѣвушки умолкли и призадумались.

— Но, вѣдь, она его вовсе не любитъ, — чуть слышнымъ шепотомъ сказала, наконецъ, Ретти.

— Да, мнѣ самой иногда сдается, что не любитъ.

— Но до чего все это глупо! — досадливо воскликнула Иццъ Гюэттъ. — Само собою разумѣется, что онъ не женится ни на одной изъ насъ, да и на Тессъ тоже… Подумайте, вѣдь, онъ джентльменъ, а скоро сдѣлается богатымъ землевладѣльцемъ и фермеромъ за океаномъ. Скорѣе ужь можно было бы разсчитывать, что онъ найметъ насъ къ себѣ въ работницы, когда соберется уѣзжать!

Одна вздохнула, и другая вздохнула, а толстушка Маріанна вздохнула всѣхъ громче. Вздохнула и та, что лежала въ постели. Слезы показались на глазахъ у младшей изъ нихъ, Ретти Приддль, хорошенькой рыжеволосой дѣвушки, этого послѣдняго цвѣтка Париделлей, столь знаменитыхъ въ лѣтописяхъ графства. Три товарки простояли еще нѣсколько времени у окна, попрежнему, тѣсно прижавшись другъ къ другу лицами, такъ что три разныя тѣни ихъ волосъ перемѣшивались между собою. Но мистеръ Клэръ, ничего не подозрѣвая, вошелъ въ домъ и онѣ не могли больше его видѣть, и когда сумерки начали сгущаться, онѣ разошлись по своимъ угламъ и тихо улеглись. Черезъ нѣсколько минутъ онѣ услыхали шаги Клэра на лѣстницѣ, которая вела въ мезонинъ. Маріанна скоро захрапѣла, но Иццъ долго не могла забыться. Ретти Приддль плакала и рыдала и такъ и заснула въ слезахъ.

Тессъ, болѣе впечатлительная и страстная, дольше всѣхъ не смыкала глазъ. Разговоръ подругъ явился для нея еще добавочною горькою пилюлей къ тѣмъ, которыя ей пришлось проглотить въ этотъ день. Въ груди ея не шевелилось ревности. Она знала, что Клэръ отдаетъ ей предпочтеніе передъ другими. Болѣе тонко организованная, болѣе развитая и хотя и моложе всѣхъ, кромѣ Ретти, но болѣе зрѣлая, чѣмъ всѣ онѣ, она понимала, что ей не стоило бы большого труда одержать верхъ въ сердцѣ Клэра надъ своими наивными подругами. Но вопросъ заключался въ томъ, вправѣ ли она стремиться къ этой цѣли? Конечно, ни для одной изъ нихъ не было и призрака надежды въ серьезномъ смыслѣ слова, но все же для той или другой существовала возможность внушитъ ему мимолетную склонность и насладиться его ухаживаньемъ, пока онъ оставался здѣсь. Такія неравныя привязанности нерѣдко приводили къ браку. Тессъ слышала отъ и съ Крикъ, что мистеръ Клэръ спросилъ ее какъ-то въ шутливомъ тонѣ, неужели онъ поступилъ бы умно, женившись на свѣтски-воспитанной барышнѣ, когда ему придется разводить скотъ въ колоніяхъ, пасти его на необозримыхъ пастбищахъ и убирать хлѣбъ съ полей? Нѣтъ, только дѣвушка, привыкшая къ сельскимъ работамъ, годилась бы ему въ жены. Быть можетъ, онъ говорилъ серьезно, быть можетъ, и нѣтъ, но, во всякомъ случаѣ, зачѣмъ же ей, сознававшей, что совѣсть не позволяетъ ей отнынѣ допустить кого бы ни было жениться на ней, и свято обѣщавшей себѣ, что ничто въ мірѣ не поколеблетъ ея рѣшенія, зачѣмъ ей отвлекать отъ другихъ вниманіе мистера Клэра ради кратковременнаго счастья — согрѣть душу его нѣжными взглядами, пока онъ живетъ на мызѣ Тальботэйсъ?

XXII.

На слѣдующее утро дѣвушки сошли внизъ, зѣвая и потягиваясь, но надо было снимать сливки и доить коровъ такъ же прилежно, какъ всегда, а затѣмъ всѣ собрались въ домъ къ завтраку. Мызникъ Крикъ сердился и топалъ ногами. Онъ получилъ письмо отъ одного кліента съ жалобой на то, что масло чѣмъ-то отзывается.

— И, вѣдь, такъ оно и есть! — говорилъ мызникъ, держа въ лѣвой рукѣ деревянную лопатку съ кусочкомъ масла. — Такъ оно и есть!… Вотъ отвѣдайте-ка сами!

Всѣ окружили его. Мистеръ Клэръ попробовалъ масло, Тессъ попробовала, потомъ другія молочницы, одинъ или двое изъ работниковъ и, подъ самый конецъ, мистрисъ Крикъ, вышедшая изъ кухни, гдѣ она заждалась ихъ передъ накрытымъ столомъ. Въ маслѣ, несомнѣнно, чувствовался посторонній отвкусъ.

Хозяинъ, погрузившійся въ размышленія, чтобъ распознать запахъ и разгадать, какому именно виду вредныхъ травъ онъ обязанъ своимъ происхожденіемъ, вдругъ громко вскричалъ:

— Это чеснокъ! А я-то думалъ, что на томъ лугу не осталось его ни былинки!

Тогда всѣ старые рабочіе припомнили, что одинъ лугъ, куда за послѣднее время пускали пастись нѣкоторыхъ коровъ, точно такимъ же образомъ перепортилъ масло за много лѣтъ передъ тѣмъ. Въ то время мызникъ не узналъ отвкуса и все приписалъ колдовству.

— Надо будетъ обшарить весь этотъ лугъ, — продолжалъ онъ. — Такъ это оставить нельзя.

Всѣ вооружились старыми острыми ножами и вышли всѣ вмѣстѣ изъ дому. Такъ какъ чеснокъ могъ находиться на лугу лишь въ самыхъ микроскопическихъ размѣрахъ, разъ никто не замѣтилъ его раньше, то отыскать его среди разстилавшагося передъ ними пространства густой зеленой травы представлялось довольно безнадежною попыткой. Тѣмъ не менѣе, они выстроились въ линію и, въ виду важности предпріятія, всѣ приняли участіе въ немъ: самъ хозяинъ и рядомъ съ нимъ мистеръ Клэръ, предложившій свои услуги, затѣмъ Тессъ, Маріанна, Иццъ Гюэттъ и Ретти, потомъ Билль Льюэлль, Джонатанъ и замужнія молочницы, жившія въ своихъ коттэджахъ — Бекки Ниббсъ съ черными курчавыми волосами и глазами на выкатѣ и чахоточная Фанни съ свѣтлою, какъ ленъ, косой.

Устремивъ глаза внизъ, они медленно подвигались по лугу и при каждомъ поворотѣ брали немного въ сторону, чтобы ни одинъ дюймъ пастбища не ускользнулъ отъ ихъ осмотра. Это была крайне утомительная работа, такъ какъ во всемъ полѣ можно было найти не болѣе полудюжины побѣговъ чеснока, но, вѣроятно, достаточно было одной какой-нибудь коровѣ съѣсть самый маленькій стебелекъ, чтобы весь суточный запасъ масла на мызѣ пропитался ѣдкимъ вкусомъ этого растенія.

Столь непохожіе другъ на друга по своимъ природнымъ задаткамъ и по характеру, всѣ участники этой работы представляли, тѣмъ не менѣе, въ своей наклоненной позѣ удивительно однообразную вереницу — автоматическую и безшумную, и еслибъ какой-нибудь посторонній наблюдатель, увидя ихъ съ прилегавшей дороги, подвелъ ихъ всѣхъ подъ общую категорію «Годжа», то ему можно было бы извинить это. Они шли по полю, почти совсѣмъ пригнувшись къ землѣ, чтобы не пропустить ни одного побѣга, и на ихъ лицахъ отражался мягкій желтый отблескъ лютиковъ, придававшій имъ видъ озаренныхъ луною эльфовъ, между тѣмъ какъ на спины ихъ солнце изливало свои палящіе полуденные лучи.

Энджель Клэръ, державшійся коммунистическаго правила ни въ чемъ не отставать отъ рабочихъ, по временамъ отрывалъ взоры отъ земли. Конечно, онъ не по простой случайности шелъ рядомъ съ Тессъ.

— Ну, какъ вы себя чувствуете? — шепнулъ онъ ей.

— Очень хорошо, благодарю васъ, сэръ, — скромно отвѣтила она.

Но разговоръ у нихъ на этомъ и оборвался. Они продолжали двигаться ползкомъ, подолъ платья Тессъ касался штиблетовъ Энджеля, его локоть порою задѣвалъ ея рукавъ. Наконецъ, мызникъ, находившійся возлѣ нихъ, потерялъ терпѣніе.

— Ей-Богу, у меня совсѣмъ спину разломило! — вскричалъ онъ, медленно выпрямляясь во весь ростъ съ измученнымъ видомъ. — А вы, голубушка Тессъ, вѣдь, вы были нездоровы надняхъ. У васъ голова страхъ какъ разболится. Лучше бросьте это, если устали; пусть другіе кончаютъ.

Мистеръ Крикъ удалился, Тессъ послѣдовала за нимъ; мистеръ Клэръ тоже вышелъ изъ цѣпи и началъ отдѣльно отъ другихъ обшаривать лугъ.

Когда Тессъ увидала его возлѣ себя, душевное напряженіе, не покидавшее ее съ тѣхъ поръ, какъ она подслушала разговоръ подругъ, побудило ее заговорить съ нимъ.

— Не правда ли, какія онѣ хорошенькія? — сказала она.

— Кто такое?

— Ицци Гюэттъ и Ретти.

Тессъ съ тоскою въ сердцѣ рѣшила, что каждая изъ этихъ дѣвушекъ была бы прекрасною фермершей и что она должна рекомендовать ихъ мистеру Клэру и заслонить ими свою злополучную красоту.

— Хорошенькія? Да, конечно… онѣ очень миленькія, свѣженькія.

— Но только… бѣдняжки! Настанетъ время, когда красота ихъ увянетъ.

— О, да, къ несчастью!

— Онѣ превосходныя молочницы.

— Да, но не лучше васъ.

— Онѣ лучше меня снимаютъ сливки.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Клэръ смотрѣлъ на нихъ, но и онѣ въ свою очередь наблюдали за нимъ.

— Она покраснѣла, — съ героическимъ усиліемъ продолжала Тессъ.

— Кто покраснѣлъ?

— Ретти Приддль.

— Она? Отчего же?

— Оттого, что вы смотрите на нее.

При всемъ своемъ самоотверженномъ настроеніи, Тессъ не могла, однако, пойти далѣе и воскликнуть: «Женитесь на комъ-нибудь изъ нихъ, если вамъ дѣйствительно нужна мызница, а не знатная барышня, и не думайте о бракѣ со мною». Она ушла съ луга вслѣдъ за хозяиномъ и убѣдилась съ чувствомъ горькаго удовлетворенія, что Клэръ остался позади.

Съ этого дня она усиленно старалась избѣгать его, никогда не позволяя себѣ, какъ дѣлала это прежде, оставаться подолгу въ его обществѣ, если даже они сходились совершенно случайно. Она хотѣла предоставить всѣ шансы своимъ тремъ товаркамъ.

Женскій инстинктъ подсказывалъ ей, что честь всѣхъ молочницъ на мызѣ Тальботэйсъ находилась на отвѣтственности Клэра, и, видя, какъ онъ остерегается хоть чѣмъ-нибудь смутить ихъ покой, она проникалась нѣжнымъ уваженіемъ къ тому, что считала съ его стороны самообладаніемъ и строгимъ чувствомъ долга, — качества, которыхъ она никакъ не ожидала встрѣтить въ мужчинѣ. А, между тѣмъ, еслибъ они были чужды и Энджелю Клэру, какими горькими слезами оросился бы земной путь простодушныхъ созданій, жившихъ подъ одною кровлей съ нимъ!

XXIII.

Іюльскія жары подкрались незамѣтно, и атмосфера плоской долины нависла, какъ тяжелый усыпляющій газъ, надъ обитателями мызы, надъ коровами и надъ деревьями. Часто выпадали теплые ливни, утучнявшіе еще больше пастбища и мѣшавшіе уборкѣ сѣна на другихъ лугахъ.

Было воскресенье. Коровъ отдоили, работницы, жившія въ своихъ коттэджахъ, разошлись по домамъ. Тессъ и ея три товарки спѣшили одѣться, чтобъ идти вчетверомъ въ Мелльстокскую церковь, находившуюся въ трехъ или четырехъ миляхъ разстоянія отъ мызы. Тессъ прожила уже два мѣсяца въ Тальботэйсѣ и это была ея первая экскурсія.

Наканунѣ весь вечеръ и всю ночь надъ лугами бушевала гроза, и дождь смылъ часть скошеннаго сѣна и унесъ его въ рѣку; но въ это утро солнце послѣ потопа сіяло ярче прежняго, а воздухъ былъ прозраченъ и пропитанъ благоуханіемъ травъ и цвѣтовъ.

Извилистая дорога изъ прихода Тальботэйсъ въ Мелльстокъ пролегала по самымъ ровнымъ участкамъ долины и, дойдя до самаго низкаго мѣста, дѣвушки увидали, что вчерашній ливень совсѣмъ затопилъ дорогу, на пространствѣ пятидесяти ярдовъ, по крайней мѣрѣ, такъ что имъ пришлось бы очутиться въ водѣ по самую щиколотку. Въ будни это не представило бы для нихъ серьезнаго препятствія: въ своихъ толстыхъ башмакахъ и высокихъ калошахъ онѣ преблагополучно переправились бы въ бродъ, но въ этотъ день мірской суеты, когда плоть собиралась кокетничать съ плотью, лицемѣрно притворяясь, будто ее занимаютъ мысли о духовныхъ вещахъ, въ этотъ день, когда онѣ могли пощеголять своими бѣлыми чулками и тонкими ботинками, своими розовыми, бѣлыми и палевыми платьями, на которыхъ малѣйшія брызги оставили бы грязныя пятна, это импровизированное озеро было очень непріятною помѣхой. Онѣ уже слышали колокольный звонъ, а до церкви было еще около мили.

— Кто бы могъ ожидать среди лѣта такого разлива рѣки! — сказала Маріанна съ вершины окаймлявшаго дорогу вала, куда онѣ всѣ вскарабкались и гдѣ старались утвердиться ногами въ надеждѣ обойти такимъ образомъ лужу.

— Нѣтъ, намъ надо или прямо пройти по водѣ, или сдѣлать крюкъ и свернуть на дорогу въ Стокбриджъ, а тогда мы слишкомъ ужь запоздаемъ, — сказала Ретти, остановившись въ полномъ отчаяніи.

— И потомъ, я всегда дѣлаюсь такая красная, если случится опоздать, и народъ начинаетъ оглядываться и пялить глаза, — сказала Маріанна, — только развѣ къ самому концу службы я успѣваю остыть.

Пока онѣ стояли, скользя ногами по валу, онѣ вдругъ услышали за поворотомъ дороги чьи-то шаги и чрезъ нѣсколько секундъ увидали Энджеля Клэра, шедшаго къ нимъ на встрѣчу по затопленному мѣсту.

Четыре сердца забились въ унисонъ.

Костюмъ у Энджеля былъ далеко не праздничный — ежедневная рабочая блуза и длинные болотные сапоги, а подъ шляпу, для предохраненія головы отъ зноя, былъ заложенъ капустный листъ.

— Онъ не въ церковь идетъ, — сказала Маріанна.

— Да… къ несчастью! — прошептала Тессъ.

Энджель дѣйствительно предпочиталъ въ прекрасные лѣтніе дни бесѣдовать съ природой, чѣмъ слушать проповѣди и поученія въ церквахъ и часовняхъ. Въ это же утро онъ, сверхъ того, отправился взглянуть, насколько сѣнокосъ пострадалъ отъ наводненія. Онъ еще издали замѣтилъ дѣвушекъ, хотя онѣ были такъ озабочены трудностями переправы, что не видали его. Онъ зналъ, что въ этомъ мѣстѣ дорогу затопило, а потому и поспѣшилъ къ нимъ на помощь.

Эти четыре дѣвушки, съ розовыми щечками и блестящими глазками, были такъ прелестны въ своихъ свѣтлыхъ лѣтнихъ нарядахъ и такъ мило группировались на валу, точно голуби на кровельномъ скатѣ, что онъ остановился полюбоваться ими, прежде чѣмъ подойти къ нимъ. Подолами своихъ легкихъ платьевъ онѣ зацѣпили съ травы множество бабочекъ и мухъ, которыя, не находя себѣ выхода, оставались въ прозрачной ткани, какъ въ клѣткѣ. Наконецъ, взоръ Энджеля упалъ на Тессъ, стоявшую позади всѣхъ; ихъ плачевное положеніе такъ забавляло ее, что она вся дрожала отъ внутренняго смѣха, и глаза ея невольно улыбнулись Клэру.

Онъ направился къ нимъ по водѣ, не поднимавшейся выше его длинныхъ сапогъ, остановился и снова заглядѣлся на мухъ и бабочекъ, которыя бились крылышками въ своемъ плѣну.

— Вы хотите пробраться въ церковь? — сказалъ онъ, обращаясь къ Маріаннѣ и включая въ свой вопросъ двухъ ея подругъ, но избѣгая смотрѣть на Тессъ.

— Да, сэръ, и, вѣдь, какъ ужь поздно! А я еще всегда дѣлаюсь такая красная…

— Я перенесу васъ черезъ лужу, всѣхъ по-очереди.

Весь квартетъ разомъ вспыхнулъ, какъ будто въ этихъ четырехъ дѣвушкахъ трепетало одно сердце.

— Вамъ это будетъ не подъ силу, сэръ, — сказала Маріанна.

— Иначе вамъ не добраться до церкви. Стойте смирно. Вздоръ, вы вовсе не черезъ-чуръ тяжелы! Я могъ бы перенести васъ всѣхъ четырехъ заразъ. Ну, слушайте же меня, Маріанна. Обхватите руками мою шею. Вотъ такъ! Ну, держитесь крѣпко. Такъ будетъ отлично.

Дѣвушка послушно опустилась на его руку и плечо и Энджель отправился съ нею, причемъ его тонкая фигура казалась лишь основаніемъ громаднаго букета, который представляла собой Маріанна. Они исчезли за изгибомъ дороги, и только его шаги въ водѣ, да бантъ, развѣвавшійся на шляпѣ Маріанны, служили указаніемъ на то, гдѣ они находятся. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ снова появился. Теперь была очередь Иццъ Гюэттъ.

— Вотъ онъ ужь близко, — шептала она пересохшими отъ волненія губами. — И я должна буду, какъ и Маріанна, обвить руками его шею и смотрѣть ему въ лицо!

— Что-жь тутъ такого? — строго сказала Тессъ.

— Всему есть времи, — продолжала Иццъ, не обращая на нее вниманія. — Есть время для лобзаній и время, когда надо воздерживаться отъ лобзаній; время лобзаній наступило теперь для меня.

— Какой стыдъ, Иццъ! Вѣдь, это изъ священнаго писанія!

— Да, — сказала Иццъ. — Я въ церкви всегда заучиваю красивыя изреченія.

Энджель Клэръ, для котораго три четверти этой процедуры были самымъ зауряднымъ актомъ доброты, подошелъ теперь къ Иццъ. Она тихо и мечтательно опустилась къ нему на руки и Энджель методически зашагалъ съ ней по лужѣ. Когда Ретти заслышала его обратные шаги, ея сердечко такъ сильно застучало, что можно было почти видѣть, какъ вздрагиваетъ ея тѣло отъ его ударовъ. Клэръ подошелъ къ рыжеволосой дѣвушкѣ и, принимая ее въ свои объятія, взглянулъ на Тессъ. Онъ не могъ бы сказать яснѣе: «Скоро мы останемся вдвоемъ съ тобою». Она выдала выраженіемъ своего лица, что угадала его мысль; она не въ силахъ была скрыть этого. Они безъ словъ понимали другъ Друга.

Бѣдняжка Ретти, хотя была гораздо легче другихъ, оказалась самою неудобною ношей для Клэра. Маріанна висѣла на немъ, какъ куль муки, какъ неподвижный грузъ, подъ тяжестью котораго онъ буквально задыхался. Иццъ была спокойна и разсудительна. Ретти судорожно билась у него въ рукахъ.

Однако, онъ, все-таки, справился съ взволнованною дѣвушкой, спустилъ ее на дорогу и повернулъ назадъ. Тессъ могла видѣть изъ-за забора группу, которую образовали вдали ея подруги, все еще стоявшія тамъ, гдѣ оставилъ ихъ молодой человѣкъ, у подошвы небольшого пригорка. Теперь наступила ея очередь. Она съ негодованіемъ должна была признать, что возбужденіе ея подругъ, при мысли о томъ, какъ близко отъ нихъ будутъ глаза и уста мистера Клэра, — возбужденіе, которое она такъ осуждала въ нихъ, съ непреодолимою силой охватило и ее, и, какъ бы опасаясь выдать свою тайну, она въ послѣднюю минуту попыталась увернуться отъ Энджеля.

— Можетъ быть, мнѣ удастся пробраться по валу. Я лучше ихъ умѣю лазить. Вѣдь, вы такъ устали, мистеръ Клэръ.

— Нѣтъ, нѣтъ, Тессъ, — поспѣшно сказалъ онъ.

И не успѣла она опомниться, какъ онъ уже держалъ ее въ объятіяхъ, а голова ея покоилась на его плечѣ.

— Три Ліи, ради одной Рахили, — прошепталъ онъ.

— Я, право, не стою ни одной изъ нихъ, — возразила она, великодушно цѣпляясь за свое рѣшеніе.

— Только не въ моихъ глазахъ, — сказалъ Энджель.

Онъ замѣтилъ, какъ она вспыхнула при этомъ, и нѣсколько шаговъ они прошли въ молчаніи.

— Надѣюсь, что я не слишкомъ тяжела? — робко спросила она.

— Что вы! Попробовали бы вы поднять Маріанну! Вотъ такъ глыба! А вы… вы точно зыбкая волна, согрѣтая солнцемъ. А вся эта пышная кисея вокругъ васъ — морская пѣна.

— Я очень рада… если вамъ, въ самомъ дѣлѣ, кажется такъ.

— Знаете ли вы, что я продѣлалъ три четверти этой работы единственно изъ-за четвертой четверти?

— Нѣтъ, я не знала.

— Не ожидалъ я сегодня такого событія.

— Я тоже… Рѣка разлилась такъ внезапно.

Ея прерывистое дыханіе ясно доказывало, что не къ разливу рѣки отнесла она мысленно его намекъ. Клэръ остановился и приблизилъ къ ней лицо.

— Тесси! — воскликнулъ онъ.

Щеки дѣвушки зардѣлись и она въ волненіи потупила взоръ. Это напомнило Энджелю, что онъ не совсѣмъ благородно хочетъ воспользоваться выгоднымъ положеніемъ, въ которое поставилъ его случай, и онъ овладѣлъ собой. Между нимъ и Тессъ еще не было произнесено ни одного слова любви. Зачѣмъ же торопить ходъ событій? Однако, онъ замедлилъ шаги, чтобы насколько возможно удлинить остававшійся путь; но вотъ онъ достигъ поворота; послѣднюю часть переправы пришлось совершить на глазахъ у трехъ дѣвушекъ, ожидавшихъ подругу. Вотъ и сухая земля. Энджель Клэръ спустилъ на нее Тессъ.

Ея товарки смотрѣли на нихъ обоихъ, широко раскрывъ глаза и углубившись въ какую-то тайную думу. Тессъ поняла, что онѣ только что говорили о ней. Молодой человѣкъ наскоро простился съ ними и пустился въ обратный путь..

Дѣвушки двинулись дальше всѣ вмѣстѣ, какъ и передъ этимъ. Молчаніе долго не прерывалось, пока не заговорила Маріанна.

— Нѣтъ, что ужь тутъ, намъ съ ней тягаться нельзя! — и она угрюмо оглянулась на Тессъ.

— Что ты хочешь сказать? — спросила та.

— Ты ему нравишься… и никто больше… Онъ бы поцѣловалъ тебя, еслибъ ты только немножко поласковѣе взглянула на него… только самую чуточку.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказала она.

Веселость, одушевлявшая ихъ, когда онѣ вышли изъ дому, исчезла безслѣдно, но все же эти три дѣвушки не чувствовали къ подругѣ ни злобы, ни вражды. Выросшія въ уединенныхъ сельскихъ уголкахъ, гдѣ фатализмъ глубоко коренится въ мысляхъ, эти великодушныя юныя созданія не возмущались противъ Тессъ. Если она взяла верхъ надъ ними, значитъ, такъ рѣшила судьба.

У Тессъ щемило сердце. Она не могла скрыть отъ себя, что любитъ Энджеля Клэра, любитъ, можетъ быть, еще пламеннѣе съ тѣхъ поръ, какъ узнала, что ея товарки тоже отдали ему свои сердца. Это чувство заразительно, особенно среди женщинъ. А, между тѣмъ, жаждавшее взаимности сердце Тессъ было исполнено состраданія къ подругамъ. Честная натура ея попыталась было побороть любовь, но попытка была слишкомъ слаба и привела къ неизбѣжному результату.

— Я никогда не стану поперекъ дороги ни тебѣ, ни другимъ! — объявила она въ тотъ же вечеръ Ретти и слезы заструились по ея щекамъ. — Я ничего не могу противъ этого, милочка. Я увѣрена, что онъ вовсе и не думаетъ о женитьбѣ, но еслибъ даже онъ посватался за меня, я отказала бы, какъ отказала бы всякому жениху.

— О, неужели? Но почему такое? — спросила изумленная Ретти.

— Этому не бывать! Но я буду съ тобой откровенна: если даже меня оставить совсѣмъ въ сторонѣ, онъ, все-таки, едва ли выберетъ кого-нибудь, изъ васъ.

— Я никогда не мечтала… никогда и не помышляла объ этомъ, — простонала Ретти. — Но лучше бы, лучше бы мнѣ умереть!

Бѣдная дѣвочка, терзаемая чувствомъ, врядъ ли понятнымъ для нея самой, обратилась къ своимъ двумъ подругамъ, поднимавшимся въ эту самую минуту по лѣстницѣ.

— Я помирилась съ ней, — сказала она имъ, — она не больше насъ разсчитываетъ сдѣлаться его невѣстой.

Натянутость исчезла и къ дѣвушкамъ вернулась прежняя искренность и довѣрчивость.

— Мнѣ, право, все равно, что со мной теперь будетъ, — сказала Маріанна, бывшая въ самомъ минорномъ настроеніи. — Я собиралась замужъ за одного мызника въ Стикльфордѣ, который уже два раза за меня сватался, но теперь… ей-Богу, я скорѣй готова покончить съ собой, чѣмъ стать его женой. Иццъ, что же ты ничего не говоришь?

— Ужь если говорить правду, — начала Иццъ, — я такъ была увѣрена сегодня, что онъ меня поцѣлуетъ; я такъ тихо держалась у него на рукахъ, когда онъ несъ меня по водѣ, все ждала, все надѣялась и не шевелилась, а онъ такъ-таки и не поцѣловалъ! Я не останусь здѣсь больше, я уйду домой!

Атмосфера комнаты, казалось, дрожала отъ вздоховъ безнадежной страсти. Эти четыре дѣвушки безпомощно изнывали подъ игомъ чувства, которое имъ навязала неумолимая природа, — чувства, деспотически покорившаго ихъ себѣ. Событіе этого дня раздуло еще сильнѣе пламя, горѣвшее въ ихъ груди, заставило его пробиться наружу, и онѣ изнемогали теперь отъ непосильной пытки. Эта страсть сгладила ихъ индивидуальныя различія; каждая изъ нихъ представляла въ этотъ моментъ лишь часть одного организма, которому имя — женщина. Ревности въ ихъ сердцѣ почти не было, потому что не было надежды. Всѣ онѣ были дѣвушки съ простымъ здравымъ смысломъ и ни одна изъ нихъ не обольщала себя суетными мечтами, не становилась въ позу и не возносилась, думая затмить другихъ. Полное признаніе съ ихъ стороны тщеты ихъ увлеченія съ соціальной точки зрѣнія, отсутствіе въ этомъ увлеченіи всего того, что могло бы оправдать его въ глазахъ общества, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, восторгъ и безумная радость, наполнявшіе ихъ душу при одной мысли, что онѣ любятъ, — все это украсило ихъ обликъ смиреніемъ и достоинствомъ, которыхъ бы не было, еслибъ въ этихъ дѣвушкахъ жила практическая и низменная надежда завербовать себѣ мистера Клэра въ мужья.

Онѣ ворочались и метались на постеляхъ, а внизу монотонно капала сыворотка изъ-подъ пресса.

— Тессъ, ты не спишь? — шепнула одна изъ нихъ спустя нѣкоторое время.

Это былъ голосъ Иццъ Гюэттъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала Тессъ, и вслѣдъ затѣмъ Ретти и Маріанна тоже сбросили съ себя простыни и вздохнули.

— Мы тоже не спимъ, — промолвили онѣ.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, какова она изъ себя, та барышня, которую его отецъ и мать прочатъ ему въ невѣсты!

— Прочатъ въ невѣсты? Барышню? — проговорила, задыхаясь, Тессъ, и быстро приподнялась на постели. — Я въ первый разъ слышу объ этомъ!

— Какъ же, объ этомъ давно ходятъ слухи. Она изъ такой же хорошей семьи, какъ и онъ, дочь доктора богословія по сосѣдству съ приходомъ его отца въ Эмминстерѣ. Говорятъ, она не очень-то ему по сердцу. Но онъ, навѣрное, женится на ней.

И на основаніи этихъ отрывочныхъ свѣдѣній, молодыя дѣвушки принялись теперь во мракѣ ночи рисовать себѣ печальныя, роковыя картины. Имъ такъ живо представлялись всѣ подробности сватовства, приготовленія къ свадьбѣ, радость невѣсты, ея вѣнчальное платье и вуаль, ея безмятежная, счастливая жизнь вдвоемъ съ Энджелемъ, когда сами онѣ съ своею любовью къ нему исчезнутъ въ безднѣ забвенія. Долго говорили онѣ, долго томились и плакали, пока сонъ не развѣялъ ихъ тоски.

Узнавъ, что у мистера Клэра есть невѣста, Тессъ окончательно отбросила всякія безумныя мысли насчетъ того, что его вниманіе къ ней можетъ имѣть серьезную подкладку. Это было мимолетное увлеченіе ея красотой и только, — увлеченіе, которое пройдетъ вмѣстѣ съ лѣтомъ и въ которомъ не она сама играла роль, а сладость преходящей любви. И терновымъ вѣнцомъ этого грустнаго вывода было сознаніе, что она, которую, хотя и на короткое время, онъ предпочелъ всѣмъ другимъ, она, обладавшая и большею страстностью темперамента, и большимъ умомъ, и большею красотой, была гораздо менѣе достойна Энджеля Клэра съ точки зрѣнія общественной нравственности, чѣмъ не затронувшія его сердца и менѣе щедро надѣленныя природой подруги ея.

XXIV.

Іюль пронесся надъ ихъ головами, и, пославъ вслѣдъ за нимъ чисто-термидорійскія жары, природа, казалось, хотѣла вступить въ состязаніе съ пламенемъ страсти, пожиравшимъ сердца на мызѣ Тальботэйсъ. Воздухъ, легкій и свѣжій весною и раннимъ лѣтомъ, сдѣлался теперь неподвижнымъ и разслабляющимъ. Его пряные ароматы вызывали тяжкую истому; въ полдень вся долина погружалась въ какое-то оцѣпенѣніе. Верхніе склоны пастбищъ совсѣмъ почернѣли отъ жгучихъ лучей солнца; только тамъ, гдѣ съ тихимъ журчаньемъ протекала вода въ канавахъ, трава все еще стлалась ярко-зеленымъ ковромъ.

И какъ наружнымъ образомъ Энджель Клэръ изнемогалъ отъ зноя, такъ и внутренно онъ томился отъ обуревающаго его все сильнѣе страстнаго чувства къ тихой и молчаливой Тессъ.

Періодъ дождей давно миновалъ и наступила засуха. Колеса рессорной телѣжки мызника, когда онъ спѣшилъ домой съ базара, поднимали за собой бѣлые столбы мельчайшей пыли. На фермѣ мистеръ Крикъ ходилъ не иначе, какъ засучивъ рукава рубашки выше локтей; чтобы найти въ комнатахъ немножко прохлады, надо было отворять настежь всѣ окна и двери. Въ саду дрозды и малиновки бродили подъ кустами смородины, точно четвероногія, а не крылатыя твари. Мухи, наполнявшія кухню, вялыя и докучныя, ползали по полу, забирались въ ящики буфета. Главнымъ предметомъ разговоровъ на мызѣ были случаи солнечнаго удара. Сбивать масло и особенно сберегать его въ такую жару было истинною мукой.

Коровъ доили на самомъ лугу ради прохлады и удобства. Цѣлый день онѣ, бѣдныя, неотступно слѣдовали за тѣнью хотя бы самаго крошечнаго деревца, по мѣрѣ того, какъ она двигалась вокругъ ствола, совершая суточный оборотъ, а когда являлись доильщики, онѣ едва могли стоять смирно передъ ними, — такъ ихъ одолѣвали слѣпни.

Разъ, во время вечерняго доенья, нѣсколько коровъ случайно отдѣлились отъ стада и стояли за угломъ полевой изгороди; между ними были Пышка и Старая Красотка, выказывавшія особенное пристрастіе къ Тессъ. Энджель Клэръ, слѣдившій украдкой за дѣвушкой, пока она доила подошедшую къ ней раньше корову, выждалъ, когда она покончила съ ней, и затѣмъ предложилъ ей взять двухъ вышеназванныхъ. Она молча согласилась и, захвативъ подойникъ и табуретку, направилась къ тому мѣсту, гдѣ стояли ея любимицы. Немного погодя и Энджель пошелъ къ изгороди, чтобы приняться за одну изъ находившихся тамъ упрямицъ, такъ какъ теперь онъ не уступалъ въ сноровкѣ самому хозяину.

Работники и нѣкоторыя изъ работницъ, когда доили, то упирались головой въ корову и смотрѣли прямо въ подойникъ. Но иныя молочницы, въ особенности тѣ, что были помоложе, поворачивали голову въ сторону. Такова была привычка и Тессъ Дорбифильдъ; она обыкновенно прижималась вискомъ къ коровѣ, а взоръ ея невольно устремлялся на дальній конецъ луга, принимая задумчивое, мечтательное выраженіе.

Такъ доила она теперь и Старую Красотку, и солнце ярко освѣщало ея фигуру въ розовомъ платьѣ, ея бѣлый чепчикъ, низко надвинутый на лобъ, и профиль ея, выступавшій съ безукоризненною рельефностью камеи на буромъ фонѣ коровы.

Она не знала, что Клэръ послѣдовалъ сюда за нею и что, сидя неподалеку, онъ не отрываетъ взоровъ отъ ея лица. Голова ея не шевелилась, черты застыли, точно изваянныя, глаза, хотя открытые, казалось, не видѣли того, что было передъ ними. Ничто не двигалось въ этой маленькой группѣ; только Старая Красотка слегка помахивала хвостомъ, да розовыя руки Тессъ опускались и поднимались, тихо и мѣрно, подобно ритму ровно бьющагося сердца.

О, какъ прелестно было это лицо! Но въ немъ не было ничего неземного; жизнь, ея дыханіе, ея горячіе тоны и яркія краски — вотъ что трепетало на немъ. И все это достигало своего высшаго выраженія въ губахъ этой дѣвушки. Глаза, почти столь же глубокіе и краснорѣчивые, Энджелю Клэру случалось видѣть и прежде, случалось, быть можетъ, видѣть и щеки съ такимъ же нѣжнымъ румянцемъ, такія же тонкія брови и словно рѣзцомъ изваянный профиль, какъ этотъ, но такихъ устъ, какъ у Тессъ, никогда не видалъ онъ ни на одномъ женскомъ лицѣ. Молодому человѣку, хоть сколько-нибудь пылкому, стоило только взглянуть на легкій подъемъ въ серединѣ ея верхней губы, чтобы совсѣмъ обезумѣть, потерять всякую власть надъ собою. Этотъ алый ротикъ съ сверкавшими въ немъ жемчужными зубами неотступно напоминалъ Энджелю Клэру старинную метафору Елизаветинскихъ временъ: «розы, наполненныя снѣгомъ». Энджель, какъ влюбленный, смѣло бы назвалъ эти уста совершенными. Но нѣтъ, они не были совершенны. И этотъ оттѣнокъ несовершенства на мнимомъ совершенствѣ и составлялъ ихъ главное очарованіе, потому что придавалъ имъ красоту человѣчности.

Клэръ такъ хорошо изучилъ линіи этихъ губъ, что могъ во всякую минуту вызвать ихъ въ своей памяти. Теперь же, когда онѣ вновь предстали передъ нимъ, облеченныя плотью и кровью, холодный потъ выступилъ у него на лбу, нервная дрожь пробѣжала по его тѣлу и онъ чуть не потерялъ сознанія, но, вмѣсто этого, въ силу какого-то таинственнаго физіологическаго процесса, самымъ прозаическимъ образомъ чихнулъ.

Тессъ замѣтила тогда, что онъ слѣдитъ за нею, но не рѣшилась перемѣнить позу, опасаясь выдать этимъ свое смущеніе. Взглядъ ея утратилъ свою мечтательную неподвижность и легкій румянецъ на щекахъ мало-по-малу сгустился и затѣмъ опять сошелъ съ ея лица, оставивъ на немъ едва уловимую розовую тѣнь.

Электрическая искра, точно молнія съ неба, вспыхнула въ Клэрѣ, не гасла, а разгоралась. Всѣ заранѣе принятыя рѣшенія, всѣ доводы благоразумія, всѣ предосторожности и опасенія разсѣялись, какъ разбитое войско. Онъ порывисто вскочилъ, устремился къ той, что такъ манила его взоры, и, опустившись передъ ней на колѣни, страстно сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ.

Тессъ была совершенно застигнута врасплохъ. Губы ея раскрылись, какъ только она увидала, что къ ней приближается ея милый, и съ слабымъ крикомъ восторга, какъ бы повинуясь какой-то стихійной силѣ, она упала къ нему на грудь, забывъ обо всемъ въ этотъ мигъ блаженства.

Онъ чуть не сорвалъ поцѣлуя съ ея соблазнительныхъ устъ, но рыцарскій инстинктъ остановилъ его.

— Тессъ, дорогая, простите меня, — прошепталъ онъ. — Я самъ не зналъ, что дѣлалъ. Я, право, не хотѣлъ быть дерзкимъ. Я такъ искренно преданъ вамъ, Тесси, моя ненаглядная!

Между тѣмъ, Старая Красотка оглянулась съ недоумѣніемъ и, увидавъ двѣ человѣческихъ фигуры на томъ мѣстѣ, гдѣ съ незапамятныхъ временъ привыкла видѣть только одну, гнѣвно подняла заднюю ногу.

— Она разсердилась… она, того и гляди, опрокинетъ подойникъ! — воскликнула Тессъ, тихо освобождаясь изъ объятіи молодого человѣка и слѣдя глазами за дѣйствіями коровы, между тѣмъ какъ очами сердца она видѣла только себя и Клэра.

Она поднялась съ табуретки, и оба они стояли теперь рядомъ; его рука все еще обвивала ея станъ. Глаза Тессъ, неподвижно смотрѣвшіе вдаль, наполнились слезами.

— О чемъ вы плачете, голубка моя? — сказалъ онъ.

— Ахъ, я не знаю!… — прошептала она съ тоской.

И когда сознаніе дѣйствительности вернулось къ ней, она заволновалась и стала тревожно озираться, пытаясь выскользнуть изъ рукъ Энджеля и убѣжать.

— Да, Тессъ, я выдалъ вамъ, наконецъ, свои чувства, — сказалъ онъ съ легкимъ вздохомъ, невольно давая этимъ понять, что сердце его опередило разсудокъ. — Вы вѣрите, что я люблю васъ искренно и нѣжно… Но… я вижу, что васъ это волнуетъ… я ничего больше не скажу теперь… я самъ удивленъ не меньше, чѣмъ вы. Вы не подумаете, Тессъ, что я воспользовался вашею беззащитностью… что я былъ опрометчивъ и самонадѣянъ? Нѣтъ, не подумаете?

— Не спрашивайте меня!

Онъ выпустилъ ее и черезъ минуту или двѣ оба они возобновили прерванную работу. Никто не былъ свидѣтелемъ ихъ внезапнаго сближенія и, когда мызникъ Крикъ заглянулъ спустя нѣсколько времени въ этотъ укромный уголокъ, у него не могло мелькнуть и догадки о томъ, что эти молодые люди, сидѣвшіе поодаль другъ отъ друга, были болѣе чѣмъ простые знакомые. А, между тѣмъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ послѣдній разъ ихъ видѣлъ, случилось нѣчто, навѣки измѣнившее ходъ вселенной для этихъ двухъ существъ, нѣчто такое, къ чему мистеръ Крикъ, какъ человѣкъ практическій, отнесся бы презрительно, тогда какъ оно зиждилось на болѣе властной и непреодолимой силѣ, чѣмъ всѣ такъ называемыя практическія вещи. Завѣса, отдѣлявшая двѣ жизни, рванулась; отнынѣ новый горизонтъ долженъ былъ открыться для каждой изъ нихъ… кто знаетъ, надолго или нѣтъ?

ФАЗА ЧЕТВЕРТАЯ.

Результатъ.

XXV.

Когда стемнѣло, и Тессъ удалилась въ свою комнату, Клэръ, обуреваемый тревожными чувствами, вышелъ на окутанный сумракомъ дворъ.

Ночь была такая же знойная, какъ и день. Только отъ травы чуть-чуть вѣяло прохладой. Дороги, садовыя тропинки, фасадъ мызы, стѣны загона, — все пламенѣло, какъ очагъ, и эта раскаленная, чисто-полуденная температура отражалась и на лицѣ молодого человѣка, не находившаго себѣ успокоенія.

Онъ присѣлъ на изгородь двора; онъ самъ не зналъ, что о себѣ подумать. Дѣйствительно, въ этотъ день чувство совершенно затуманило въ немъ разсудокъ.

Со времени внезапнаго объятія, за три часа передъ тѣмъ, Энджель и Тессъ держались въ сторонѣ другъ отъ друга. Она казалась лихорадочно-возбужденной, почти испуганной тѣмъ, что случилось; его же созерцательная и нервная натура была совсѣмъ потрясена неожиданностью, новизной и властною силой обстоятельствъ.

Энджель явился въ Тальботэйсъ съ тою мыслью, что его временное пребываніе здѣсь будетъ самымъ незначительнымъ эпизодомъ въ его жизни, — эпизодомъ, который быстро минуетъ и изгладится изъ его памяти; онъ явился сюда, разсчитывая, что изъ этого мѣстечка, какъ изъ глубокой оконной ниши, онъ будетъ спокойно наблюдать животрепещущее зрѣлище, представляемое внѣшнимъ міромъ, и, въ то же время, обдумывать планъ, который далъ бы ему возможность окунуться съизнова въ этотъ міръ. И что же? — захватывающее зрѣлище перенеслось сюда. То, что было прежде всепоглощающею, кипучею жизнью, превратилось въ лишенную интереса пантомиму, тогда какъ здѣсь, въ этомъ глухомъ и чуждомъ страстей уголкѣ, нѣчто обаятельно-новое вулканически вспыхнуло предъ нимъ, какъ никогда и нигдѣ еще для него не вспыхивало.

Самый этотъ домъ, до такой степени невзрачный, ничтожный, что никогда до сихъ поръ Клэръ не признавалъ за нимъ ни малѣйшаго значенія въ окружающемъ ландшафтѣ, — чѣмъ сдѣлался онъ для него теперь? Ветхая, обомшалая кровля шептала ему: «Останься!» Окна улыбались, двери ласково манили его, и въ союзѣ съ ними краснѣли барвинки. Эти стѣны вмѣщали въ себѣ существо, вліяніе котораго распространялось за ихъ предѣлы, проникало въ самые кирпичи и цементъ и заставляло нависшій надъ ними сводъ небесный трепетать пламеннымъ чувствомъ. Кто же была эта могущественная личность? Простая молочница.

И въ самомъ дѣлѣ, изумительно было видѣть, какую важность пріобрѣла въ его глазахъ жизнь безвѣстной мызы. Но причиной этого была не одна только новая любовь, разцвѣтшая въ его сердцѣ. Многіе знаютъ по опыту, что цѣнность жизни обусловливается не внѣшними перемѣщеніями, а субъективными ощущеніями. Впечатлительный крестьянинъ ведетъ болѣе широкую, болѣе полную и драматическую жизнь, чѣмъ толстокожій вельможа.

Клэръ былъ человѣкъ съ чуткою совѣстью. Онъ не могъ смотрѣть на Тессъ, какъ на хорошенькую игрушку, которой можно позабавиться, затѣмъ бросить ее, когда она прискучитъ; онъ считалъ себя обязаннымъ отнестись съ величайшею серьезностью къ нѣжному чувству, которое онъ пробудилъ въ этой дѣвушкѣ, столь впечатлительной и пламенной подъ внѣшнею оболочкой сдержанности. Вѣдь, иначе это чувство истерзало и разбило бы ея сердце.

Встрѣчаться съ ней ежедневно въ привычныхъ условіяхъ значило бы только развивать дальше и дальше то, что началось, значило бы только давать пищу зародившейся страсти; плоть и кровь не устояли бы въ этой борьбѣ, и потому, не придя ни къ какому заключенію относительно исхода, возможнаго для этой склонности, онъ рѣшилъ отстраниться на время отъ участія въ работахъ, при которыхъ неизбѣжно долженъ былъ сходиться съ Тессъ. Зло, причиненное имъ дѣвушкѣ, еще можно было поправить.

Но не легко ему было выполнить это рѣшеніе — настойчиво избѣгать ея. Каждое біеніе его пульса влекло его къ ней.

Ему пришла мысль повидаться съ своими домашними. Быть можетъ, онъ найдетъ случай позондировать ихъ на этотъ счетъ. Срокъ его ученичества на мызѣ истекалъ менѣе чѣмъ черезъ полгода, а затѣмъ, проживъ еще нѣсколько мѣсяцевъ на другихъ фермахъ, онъ пріобрѣтетъ вполнѣ достаточный запасъ агрономическихъ свѣдѣній, и тогда ему можно будетъ самостоятельно выступить на поприще фермера. Фермеру понадобится хозяйка и неужели же его женой должна быть восковая фигура, знающая только свою гостиную, а не дѣвушка, понимающая толкъ въ фермерскомъ дѣлѣ? Несмотря на пріятный отвѣтъ, который онъ прочелъ въ безмолвіи ночи, онъ, все-таки, рѣшилъ пуститься въ путь.

Разъ утромъ, когда на мызѣ Тальботэйсъ всѣ собрались къ завтраку, одна изъ работницъ замѣтила, что мистера Клэра что-то не видать.

— Его нѣтъ здѣсь, — сказалъ мызникъ Крикъ. — Онъ отправился въ Эмминстеръ погостить у своихъ родныхъ.

Для четырехъ влюбленныхъ дѣвушекъ, сидѣвшихъ за этимъ столомъ, мгновенно померкло утреннее солнце, и пѣніе птицъ утратило свою звучность. Но ни одна изъ нихъ ни словомъ, ни жестомъ не выдала своего отчаянія.

— Его контрактъ со мной скоро кончится, — прибавилъ мызникъ съ безсознательно жестокою флегмой. — Онъ, можетъ быть, начинаетъ подъискивать себѣ что-нибудь другое.

— А сколько времени онъ еще пробудетъ здѣсь? — спросила Иццъ Гюэттъ.

У нея одной изъ четырехъ опечаленныхъ подругъ хватило голосу предложить этотъ вопросъ.

Остальныя ждали отвѣта, какъ приговоренныя къ смерти. Ретти, съ полураскрытыми губами, не отрывала глазъ отъ скатерти; на красныхъ щекахъ Маріанны появился еще лишній слой румянца; Тессъ, съ трепетнымъ біеніемъ сердца, глядѣла въ окно на луга.

— Ну, этого я въ точности не могу сказать, мнѣ надо прежде справиться съ своею записною книжкой, — отвѣчалъ Крикъ все съ тѣмъ же нестерпимымъ хладнокровіемъ. — Но, вѣдь, и тутъ можетъ еще произойти какая-нибудь перемѣна. Онъ останется на выпойку телятъ, чтобъ навыкнуть немножко въ этомъ дѣлѣ. Я думаю, что онъ, во всякомъ случаѣ, проживетъ до конца года.

Четыре мѣсяца.и даже больше мучительнаго восторга, «радости, опоясанной страданіемъ»^[12], а затѣмъ — мракъ непроницаемой ночи…

Въ это самое время Энджель Клэръ былъ уже за десять миль отъ Тальботэйса и ѣхалъ верхомъ по узкой тропинкѣ по направленію къ пасторату своего отца въ Эмминстерѣ, стараясь удержать въ равновѣсіи корзинку съ сосисками и съ бутылкой меду, которую м-съ Крикъ посылала его родителямъ вмѣстѣ съ своимъ почтительнымъ привѣтомъ. Передъ Энджелемъ вилась бѣлая лента дороги, и глаза его были устремлены на нее, но видѣли не ее, а будущій годъ. Онъ любитъ Тессъ; долженъ ли онъ жениться на ней? Вправѣ ли онъ жениться на ней? Что скажутъ его мать и братья? Что скажетъ онъ самъ года черезъ два послѣ этого событія? Все зависитъ отъ того, кроются ли зачатки стойкой дружбы въ мимолетномъ волненіи, охватившемъ его сердце, или же только внѣшній обликъ дѣвушки вызываетъ въ немъ чувственную радость, не имѣющую въ себѣ залога прочнаго счастья.

Наконецъ, показался окруженный холмами Эмминстеръ, церковь изъ краснаго кирпича и группа деревьевъ возлѣ пастората. Подъѣзжая къ родному дому, Энджель бросилъ взглядъ въ сторону церкви и увидалъ у дверей ризницы группу дѣвочекъ отъ двѣнадцати до шестнадцати лѣтъ, очевидно, поджидавшихъ кого-то. Дѣйствительно, въ ту же минуту, въ нѣкоторомъ отдаленіи, появилась дѣвушка, немного старше школьницъ, въ шляпѣ съ широкими полями и туго накрахмаленномъ батистовомъ платьѣ, со связкой книгъ въ рукахъ.

Клэръ зналъ эту дѣвушку. Онъ не могъ быть увѣреннымъ въ томъ, замѣтила она его или нѣтъ, по непонятное ему самому нежеланіе вступать съ ней въ разговоръ заставило его рѣшить, что она его не видала. Это была миссъ Мерси Чантъ, дочь ближайшаго сосѣда и друга его отца, и завѣтною мечтой его родителей было увидать ее когда-нибудь невѣстой Энджеля. Она была необыкновенно искусна въ толкованіи Библіи и въ настоящую минуту шла въ ризницу, чтобы дать собравшимся ученицамъ урокъ Закона Божія. Мысли Клэра перенеслись на мигъ къ наивнымъ язычницамъ долины Вара и, въ особенности, къ одной изъ нихъ, въ которой жизнь разливалась такою широкою волной.

Онъ предпринялъ эту поѣздку въ Эмминстеръ подъ впечатлѣніемъ минуты, а потому и не предупредилъ отца и мать о своемъ пріѣздѣ, намѣреваясь, однако, явиться къ завтраку, прежде еще чѣмъ они успѣютъ отправиться по приходу для совершенія своихъ благотворительныхъ дѣлъ. Онъ опоздалъ немного и засталъ ихъ уже сидящими за утреннею трапезой. Всѣ поднялись съ своихъ мѣстъ, чтобы привѣтствовать нежданнаго гостя, — и отецъ, и мать, и братъ его, преподобный Феликсъ, викарій въ одномъ изъ городовъ сосѣдняго графства, завернувшій домой недѣли на двѣ, и другой братъ, преподобный Кутбертъ, ученый-классикъ, деканъ своей коллегіи, пріѣхавшій изъ Кембриджа на лѣтнія каникулы. Мать была въ чепцѣ и серебряныхъ очкахъ; отецъ, немного сухопарый, лѣтъ шестидетяти пяти, съ блѣднымъ лицомъ, свѣтившимся мыслью и твердою волей, казался и на видъ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, — серьезнымъ, богобоязненнымъ человѣкомъ.

Мистеръ Клэръ былъ священникъ того типа, который почти вымеръ за послѣднія двадцать лѣтъ. Прямой потомокъ по духу Виклефа, Гуса, Лютера и Кальвина, человѣкъ чисто-апостольской простоты въ жизни и мысляхъ, онъ въ самой ранней юности порѣшилъ разъ навсегда съ глубокими вопросами существованія и съ тѣхъ поръ не допускалъ дальнѣйшихъ разсужденій по ихъ поводу. Его вѣра въ детерминизмъ сводилась съ своей отрицательной стороны къ философіи отреченія, имѣвшей нѣкоторое сродство съ философіей Шопенгауера и Леопарди.

Энджель сѣлъ за столъ и почувствовалъ себя уютно въ домашней обстановкѣ; но все же, всякій разъ, какъ онъ возвращался сюда, онъ не могъ отдѣлаться отъ впечатлѣнія, что между нимъ и другими членами семьи существуетъ какая-то рознь. Со времени своего послѣдняго пребыванія въ пасторатѣ онъ еще болѣе отдалился по своему образу мыслей отъ господствовавшихъ здѣсь взглядовъ. Трансцендентальныя стремленія его родныхъ были такъ же чужды его стремленіямъ, какъ еслибъ то были мечты людей, живущихъ на другой планетѣ.

Послѣ завтрака Энджель пошелъ прогуляться съ своими братьями, вполнѣ благовоспитанными, патентованными молодыми людьми, корректными до самой тончайшей фибры своего существа, безукоризненными моделями того типа, какой ежегодно выходитъ съ токарнаго станка систематическаго образованія. Оба они были немного близоруки, и когда было въ модѣ носить монокль на шнуркѣ, они носили монокль на шнуркѣ, когда было принято носить лорнетъ, они носили лорнетъ, когда явилась мода на очки, и они стали носить очки, безъ всякаго отношенія къ индивидуальному недостатку въ ихъ зрѣніи. Когда превозносили Вордсворта, они постоянно имѣли при себѣ карманные экземпляры его стихотвореній, а когда уничижали Шелли, его произведенія пылились у нихъ на полкахъ. Когда было въ модѣ восхищаться «Святыми Семействами» Корреджіо, они тоже восхищались ими; когда же Корреджіо былъ развѣнчанъ въ пользу Веласкеца, они усердно примкнули къ общему мнѣнію, не допуская никакихъ личныхъ возраженій.

Теперь, когда они втроемъ шли по скату холма, Энджель почувствовалъ живѣе, чѣмъ когда-либо, что, несмотря на всѣ преимущества, которыя его братья имѣли передъ нимъ, ни тотъ, ни другой не понималъ настоящаго смысла жизни. Ни тотъ, ни другой не имѣлъ надлежащаго представленія о сложныхъ силахъ, дѣйствующихъ за предѣлами тихаго и ровнаго потока, по которому они сами плыли. Ни тотъ, ни другой не видѣлъ разницы между мѣстною истиной и универсальною, и не догадывался, что то, что внутренній міръ говорилъ ихъ клерикальному и академическому слуху, было совершенно различно отъ того, что мыслилъ міръ внѣшній.

— Я думаю, мой милый, что тебѣ въ самомъ дѣлѣ только и остается, что поприще фермера, — сказалъ, между прочимъ, Феликсъ, съ печально-строгимъ видомъ глядя изъ-подъ очковъ на разстилавшіяся вдали поля. — Придется поневолѣ примириться съ этимъ. Я только объ одномъ прошу тебя, постарайся сохранить какъ можно больше соприкосновенія съ нравственными идеалами. Фермерство, конечно, предполагаетъ огрубѣніе во внѣшнемъ отношеніи, но возвышенный образъ мыслей, все-таки, можетъ идти рядомъ съ простою жизнью.

— Разумѣется, можетъ, — отвѣтилъ Энджель. — Развѣ же это не было доказано почти девятнадцать вѣковъ тому назадъ? Почему это ты думаешь, Феликсъ, что я собираюсь отступиться отъ своихъ возвышенныхъ мыслей и нравственныхъ идеаловъ?

— По тону твоихъ писемъ и по твоимъ разговорамъ мнѣ кажется… можетъ быть, это только одна фантазія, но мнѣ кажется, что интеллектуальная почва какъ будто ускользаетъ у тебя изъ-подъ ногъ. А ты, Кутбертъ, развѣ не замѣчалъ этого?

— Вотъ что я скажу тебѣ, Феликсъ, — сухо возразилъ Энджель. — Ты знаешь, что мы всегда были съ тобой друзьями, оставаясь каждый въ опредѣленной ему сферѣ, но разъ дѣло доходитъ до интеллектуальной почвы, то я тебѣ совѣтую не заботиться о моей, а лучше убѣдиться, все ли обстоитъ благополучно съ твоимъ умственнымъ развитіемъ.

Они вернулись домой къ обѣду, подававшемуся въ такое время, когда обыкновенно кончались утреннія обязанности ихъ отца и матери по приходу.

Прогулка возбудила у нихъ аппетитъ, особенно у Энджеля, который, работая постоянно на свѣжемъ воздухѣ, привыкъ къ обильному и нѣсколько грубому столу мызника. Но ни пастора, ни пасторши не было еще дома; они вернулись, когда сыновья почти устали ихъ дожидаться. Самоотверженная чета, ублажая аппетитъ своихъ больныхъ прихожанъ, которыхъ она съ нѣкоторою непослѣдовательностью старалась удержать въ темницѣ плоти, совершенно забыла о своемъ собственномъ голодѣ.

Семья сѣла за столъ и принялась за скудную трапезу, состоявшую изъ холоднаго мяса. Энджель сталъ искать глазами привезенныя имъ сосиски, которыя онъ отдалъ въ кухню, чтобъ ихъ хорошенько поджарили, какъ это дѣлали на мызѣ; ему хотѣлось, чтобъ отецъ и мать оцѣнили по достоинству ихъ чудную сочность.

— Ахъ, ты удивляешься, что не подаютъ сосисокъ, мой милый мальчикъ, — сказала пасторша. — Но я увѣрена, что ты такъ же охотно обойдешься безъ нихъ, какъ твой отецъ и я, когда узнаешь причину. Я подумала, что хорошо было бы отдать этотъ милый гостинецъ м-съ Крикъ дѣтямъ одного несчастнаго, который въ настоящее время совершенно лишился заработка изъ-за приступовъ бѣлой горячки; такъ мы и сдѣлали.

— Что-жь, прекрасно! — весело сказалъ Энджель и сталъ искать глазами медъ.

— Я нашла, что медъ такъ крѣпокъ, — продолжала мать, — что рѣшительно не годится для питья за столомъ, но можетъ вполнѣ замѣнить ромъ или водку для больныхъ; поэтому я убрала его въ свою аптечку.

— Мы по принципу никогда не употребляемъ за столомъ крѣпкихъ напитковъ, — прибавилъ отецъ.

— Но что же мнѣ сказать мистрисъ Крикъ? — спросилъ Энджель,

— Правду, разумѣется, — сказалъ отецъ.

— Мнѣ было бы пріятнѣе сказать ей, что мы всласть полакомились ея сосисками и медомъ. Она такая добродушная, милая женщина; я увѣренъ, что какъ только я пріѣду, она сейчасъ же спроситъ меня о своихъ гостинцахъ.

— Ты не можешь же сказать ничего другого, разъ мы не притрогивались къ нимъ, — невозмутимо отвѣтилъ мистеръ Клэръ.

— Да, конечно, хотя этотъ медъ превкусное хмѣльное.

— Что такое? — переспросили въ одинъ голосъ Кутбертъ и Феликсъ.

— Это такъ говорятъ въ Тальботэйсѣ, — отвѣтилъ Энджель, краснѣя. Онъ чувствовалъ, что хотя его родители и правы въ своихъ поступкахъ, но имъ, все-таки, недостаетъ истинной деликатности, и больше онъ ничего не сказалъ.

XXVI.

Только вечеромъ, послѣ общей молитвы, Энджель нашелъ случай поговорить съ отцомъ и открыть ему, что у него лежало на сердцѣ. Все время, пока онъ стоялъ въ колѣнопреклоненной позѣ на коврикѣ, позади братьевъ, разглядывая подошвы ихъ сапогъ и маленькіе гвоздики на каблукахъ, все это время онъ настраивалъ себя къ предстоящей бесѣдѣ. По окончаніи молитвы Феликсъ и Кутбертъ вышли изъ комнаты вмѣстѣ съ матерью, и Энджель остался наединѣ съ пасторомъ.

Прежде всего, молодой человѣкъ принялся обсуждать съ отцомъ свой планъ, — завести фермерское хозяйство въ болѣе или менѣе широкихъ размѣрахъ, въ Англіи или въ колоніяхъ. Отецъ сказалъ ему на это, что такъ какъ ему не пришлось тратиться для него на Кембриджъ, то онъ счелъ своимъ долгомъ ежегодно откладывать для него извѣстную сумму съ тѣмъ, чтобъ онъ могъ впослѣдствіи купить или арендовать себѣ землю и не чувствовалъ бы себя несправедливо обойденнымъ со стороны родителей.

Тронутый заботливостью мистера Клэра объ его судьбѣ, Энджель смѣлѣе приступилъ къ другому предмету, гораздо болѣе волновавшему его сердце. Онъ напомнилъ отцу, что ему уже минуло двадцать шесть лѣтъ; когда онъ сдѣлается самостоятельнымъ фермеромъ, ему необходимо будетъ имѣть близь себя кого-нибудь, кто присматривалъ бы за домашними работами на его фермѣ, пока самъ онъ будетъ на полѣ. А потому не слѣдуетъ ли ему жениться?

Отецъ, повидимому, былъ склоненъ одобрить эту мысль, и тогда Энджель поставилъ еще вопросъ:

— Какъ ты думаешь, какая собственно дѣвушка всего лучше годилась бы въ жены рачительному фермеру?

— Истинная христіанка, которая была бы тебѣ помощницей и утѣшительницей при твоемъ вхожденіи и исхожденіи. Все остальное, право, не важно. А за такою дѣвушкой недалеко ходить. Мой добрый другъ и сосѣдъ, д-ръ Чантъ…

— Но развѣ она не должна прежде всего другого умѣть доить коровъ, сбивать вкусное масло, изготовлять громадные сыры, сажать на яйца куръ и индѣекъ, выводить цыплятъ, въ случаѣ надобности наблюдать за полевыми работами и понимать толкъ въ цѣнахъ на овецъ и телятъ?

— Да, да, конечно; для жены фермера все это было бы желательно. — Мистеръ Клэръ, очевидно, никогда еще не задумывался надъ этими пунктами. — Но я хотѣлъ прибавить, что еслибъ ты искалъ себѣ чистую и добродѣтельную дѣвушку, то не нашелъ бы ни одной, которая была бы совершеннѣе въ этомъ смыслѣ и болѣе пришлась бы по душѣ твоей матери и мнѣ, чѣмъ твоя давнишняя пріятельница Мерси. Вѣдь, ты выказывалъ въ прежнее время нѣкоторую склонность къ ней.

— Да, да; Мерси добра и набожна, я это знаю. Но развѣ ты не думаешь, отецъ, что молодая дѣвушка, столь же чистая и добродѣтельная, какъ миссъ Чантъ, и, хотя не обладающая такими обширными богословскими знаніями, но за то понимающая фермерское хозяйство не хуже любого фермера, несравненно больше подходила бы подъ мои требованія?

Отецъ продолжалъ настаивать на своемъ убѣжденіи, и тогда Энджель, щадя чувства своего отца и желая, въ то же время, подвинуть свои сердечныя дѣла, сталъ говорить въ тонъ мистеру Клэру. Онъ сказалъ, что, по волѣ случая или Провидѣнія, онъ встрѣтилъ на своемъ пути дѣвушку, надѣленную всѣми качествами, необходимыми для жены сельскаго хозяина, и при этомъ выработавшую себѣ строгіе взгляды на жизнь. Онъ не станетъ утверждать, что она принадлежитъ къ низкой церкви, приверженцемъ которой состоитъ его отецъ, но, во всякомъ случаѣ, она, въ простотѣ своей вѣры, исправно посѣщаетъ церковную службу. Она честная дѣвушка, умная, воспріимчивая, добродѣтельная, цѣломудренная, какъ весталка, и, вдобавокъ, замѣчательно красивая.

— Но изъ такой ли она семьи, съ какой ты былъ бы не прочь породниться? Ну, словомъ сказать, она лэди или нѣтъ? — спросила съ тревогой въ голосѣ миссъ Клэръ, тихонько вошедшая въ кабинетъ во время разговора.

— Она не лэди въ общепринятомъ смыслѣ этого слова, — отвѣтилъ, не колеблясь, Энджель. — Она дочь крестьянина, и я съ гордостью заявляю это. Но она, тѣмъ не менѣе, «лэди» по своему характеру и сердцу.

— Мерси Чантъ очень хорошей фамиліи.

— Ба! Что пользы мнѣ въ этомъ, матушка? — быстро перебилъ ее Энджель, — Какую выгоду можетъ представить принадлежность къ хорошей фамиліи для жены человѣка, которому придется работать безъ устали, какъ мнѣ?

— Мерси превосходно воспитанная дѣвушка, а это тоже имѣетъ свою прелесть, — возразила мать, смотря на сына изъ-подъ серебрянныхъ очковъ.

— На что мнѣ свѣтскіе таланты въ той жизни, какую я собираюсь вести? Что же касается образованія дѣвушки, которую я люблю, я самъ могу имъ руководить. Она обѣщаетъ сдѣлаться способною ученицей; вы согласились бы со мною, еслибъ увидали ее. Она насквозь пропитана поэзіей, это сама воплощенная поэзія, если можно такъ выразиться. Она переживаетъ въ своихъ ощущеніяхъ то, что бумажные поэты только пишутъ… И я увѣренъ, что она безупречная христіанка, побалуй, того самаго рода, вида и разновидности, распространенія которыхъ вы оба желаете.

— Энджель, ты издѣваешься надъ нами!

— Прости меня, матушка. Но такъ какъ она въ самомъ дѣлѣ почти каждое воскресенье ходитъ къ утренней службѣ, и ради этого ты, конечно, будешь снисходительна къ какимъ-нибудь промахамъ съ ея стороны въ смыслѣ свѣтскихъ приличій. Я знаю, что не ошибся въ своемъ выборѣ.

Удрученные грустнымъ сомнѣніемъ относительно того, имѣетъ ли ихъ сынъ какое-нибудь право называться самъ тѣмъ именемъ, котораго они требовали для неизвѣстной имъ дѣвушки, мистеръ и мистрисъ Клэръ пришли мало-по-малу къ заключенію, что если она дѣйствительно имѣетъ здравые взгляды на религію, то это уже преимущество, которымъ не слѣдуетъ пренебрегать, тѣмъ болѣе, что взаимная склонность молодой парочки несомнѣнно возникла по волѣ судьбы или Промысла. Въ концѣ-концовъ, они сказали, что лучше не торопиться рѣшеніемъ, но что они согласны познакомиться съ Тессъ.

Въ виду всего этого, Энджель пока воздержался отъ сообщенія дальнѣйшихъ подробностей. Онъ чувствовалъ, что при всемъ простосердечіи и при всей самоотверженности его родителей, въ нихъ, какъ во всѣхъ людяхъ средняго класса, живутъ скрытые предразсудки, и что ему не мало потребуется такта, чтобъ одержать верхъ надъ ними. Хотя по закону онъ былъ совершенно. свободенъ въ своихъ дѣйствіяхъ, но, въ силу привязанности къ отцу и матери, не хотѣлъ оскорблять ихъ чувства, приступая къ самому важному шагу въ своей жизни.

Насталъ день его отъѣзда. Братья Энджеля раньше его оставили пасторатъ, чтобы совершить экскурсію на сѣверъ, откуда одинъ долженъ былъ отправиться въ свою коллегію, другой — въ свой приходъ. Энджель могъ бы присоединиться къ нимъ, но предпочелъ вернуться въ Тальботэйсъ, къ своей возлюбленной. Ни Феликсу, ни Кутберту онъ ни слова не сказалъ о Тессъ.

Мать наготовила ему сандвичей, а отецъ проводилъ его нѣкоторую часть пути верхомъ на своей кобылѣ. Успѣвъ немного подвинуть свои дѣла, Энджель охотно слушалъ разсказы отца о непріятностяхъ, случавшихся съ нимъ на его священническомъ служеніи, о холодности, съ какой къ нему относились его коллеги, недовольные его строгимъ толкованіемъ Новаго Завѣта, въ духѣ якобы пагубной кальвинистской доктрины.

— Пагубной! — повторилъ м-ръ Клэръ съ добродушнымъ презрѣніемъ. И затѣмъ онъ сталъ передавать сыну различные эпизоды, долженствовавшіе служить доказательствомъ всей нелѣпости этой идеи. Онъ разсказалъ ему нѣсколько случаевъ чудеснаго обращенія грѣшниковъ на путь истинный, орудіемъ которыхъ ему довелось быть, не только среди бѣдныхъ, но и среди богатыхъ и зажиточныхъ людей; съ свойственнымъ ему чистосердечіемъ онъ признался и во многихъ неудачахъ.

Такъ, онъ упомянулъ объ одномъ молодомъ выскочкѣ-помѣщикѣ, по фамиліи д’Орбервиль, жившемъ миляхъ въ сорока отъ него, въ окрестностяхъ Трантриджа.

— Не изъ древнихъ ли онъ д’Орбервилей, которымъ принадлежали Кингсбиръ и другія мѣста, этого знаменитаго историческаго рода, испытавшаго столько превратностей судьбы и оставившаго потомству зловѣщую легенду о каретѣ, запряженной четверней?

— О, нѣтъ! Настоящіе д’Орбервили захудали и вымерли лѣтъ шестьдесятъ или восемьдесятъ тому назадъ. По крайней мѣрѣ, я такъ слышалъ. Это, очевидно, совсѣмъ новые люди, присвоившіе себѣ эту фамилію. Изъ уваженія къ славѣ стариннаго рыцарскаго рода, я надѣюсь, что это самозванные д’Орбервили.

И мистеръ Клэръ разсказалъ, какъ послѣ смерти стараго мистера д’Орбервили его наслѣдникъ предался самому необузданному разгулу, несмотря на то, что у него была слѣпая мать, несчастное положеніе которой должно было бы, кажется, заставить его опомниться. Слухи объ его поведеніи дошли до мистера Клэра, когда онъ произносилъ миссіонерскія проповѣди въ этой сторонѣ, и онъ смѣло воспользовался случаемъ поговорить напрямикъ съ молодымъ человѣкомъ. Хотя онъ былъ пришлымъ священникомъ, занявшимъ на время чужую каѳедру, онъ, тѣмъ не менѣе, счелъ это своимъ долгомъ и избралъ текстомъ слова евангелиста Луки: «Безумный! въ сію ночь душу твою возьмутъ у тебя!» Молодой человѣкъ не простилъ такого прямого нападенія и въ спорѣ, возникшемъ между нимъ и пасторомъ, когда они встрѣтились послѣ того, не постѣснялся публично оскорбить мистера Клэра, не пощадивъ его сѣдыхъ волосъ.

Энджель вспыхнулъ отъ негодованія.

— Отецъ, дорогой отецъ, — сказалъ онъ съ грустью, — зачѣмъ тебѣ даромъ страдать отъ подлецовъ?

— Страдать? — возразилъ пасторъ, и суровыя черты его засвѣтились пламенемъ самоотверженія. — Если я страдалъ въ данномъ случаѣ, то только потому, что мнѣ было жаль этого бѣднаго безразсуднаго юношу. Неужели ты думаешь, что его безумныя слова или даже побои могли бы причинить мнѣ страданіе? «Злословятъ насъ, мы благословляемъ; гонятъ насъ, мы терпимъ; хулятъ насъ, мы молимъ; мы какъ соръ для міра, какъ прахъ, всѣми попираемый донынѣ». Эти благородныя слова апостола къ коринѳянамъ сохранили всю свою силу и до нашихъ дней.

— Но, вѣдь, побоевъ не было, отецъ? Онъ не посмѣлъ дойти до этого?

— Нѣтъ. Хотя мнѣ приходилось претерпѣвать побои отъ людей, находившихся въ безумномъ состояніи опьяненія.

— Не можетъ быть!

— И сколько разъ, мой мальчикъ! Но что-жь изъ этого? За то я спасалъ ихъ отъ преступленія, къ которому они были близки. Вѣдь, иначе они могли бы убить свою собственную душу; я спасалъ ихъ, и впослѣдствіи они благодарили меня и воздавали хвалу Господу.

— Дай Богъ, чтобъ и этотъ молодой человѣкъ образумился! — съ жаромъ воскликнулъ Энджель. — Но, судя по твоимъ разсказамъ, этого трудно ожидать.

— Будемъ, все-таки, надѣяться, — отвѣчалъ мистеръ Клэръ, — Я продолжаю молиться за него, хотя, вѣроятно, мы никогда больше не встрѣтимся съ нимъ въ этой жизни. Но кто знаетъ, можетъ быть, мои смиренныя слова пустятъ рано или поздно добрые ростки въ его сердцѣ?

Теперь, какъ и всегда, почтенный викарій былъ какъ ребенокъ довѣрчивъ и преисполненъ свѣтлыхъ надеждъ. Энджель не могъ не проникнуться благоговѣніемъ къ его дѣятельности и не признать героя подъ оболочкой піетиста. Быть можетъ, въ настоящую минуту онъ болѣе чѣмъ когда-либо уважалъ отца еще по той причинѣ, что въ вопросѣ о бракѣ сына съ Тессъ Дорбифильдъ мистеръ Клэръ и не подумалъ освѣдомиться, есть ли у молодой дѣвушки приданое. Энджелю часто казалось, что, несмотря на несходство ихъ религіозныхъ убѣжденій, у него гораздо больше духовной близости съ отцомъ, нежели съ братьями.

XXVII.

Когда Энджель подъѣхалъ къ мызѣ, на дворѣ не было ни души; всѣ домочадцы наслаждались послѣобѣденнымъ сномъ. У дверей, точно шляпы на вѣшалкѣ, висѣли на развилистомъ дубовомъ пнѣ до-бѣла вымытые и выжареные подойники, совсѣмъ готовые для вечерняго доенья. Энджель прошелъ черезъ безмолвныя сѣни дома и направился къ пристройкамъ; здѣсь онъ остановился и сталъ прислушиваться. Изъ сарая, гдѣ спали работники, раздавалось протяжное храпѣніе, а издали доносилось хрюканье и визжаніе задыхавшихся отъ жары поросятъ. Широколистный ревень и другія огородныя растенія тоже дремали, и ихъ лоснящіеся листья, поникшіе отъ зноя, походили на полузакрытые зонты.

Энджель разнуздалъ лошадь и накормилъ ее и, когда онъ вошелъ въ домъ, часы пробили три. Въ это время обыкновенно начинали доить коровь, и съ послѣднимъ ударомъ часовъ наверху заскрипѣли половицы, а затѣмъ на лѣстницѣ послышались чьи то шаги. Еще минута и — передъ Энджелемъ очутилась Тессъ.

Она не слыхала, какъ онъ вошелъ, и даже теперь не замѣчала его. Она, зѣвая, закручивала одною рукой свою длинную косу, такъ что онъ могъ различить надъ загорѣлымъ мѣстомъ атласную бѣлизну ея руки. Лицо дѣвушки раскраснѣлось отъ сна, вѣки совсѣмъ закрывали зрачки. Отъ нея такъ и вѣяло богатствомъ жизненной силы. Это былъ одинъ изъ тѣхъ моментовъ, когда душа женщины болѣе чѣмъ во всякое другое время является матеріализированною, когда самая одухотворенная красота выдаетъ свое тѣлесное происхожденіе и на первый планъ во внѣшнемъ обликѣ выступаютъ инстинкты женской природы.

Затѣмъ глаза ея сверкнули подъ отяжелѣвшими вѣками, между тѣмъ какъ остальная часть лица еще не совсѣмъ стряхнула съ себя дремоту. Взглянувъ на Энджеля съ странною смѣсью радости, застѣнчивости и удивленія, Тессъ воскликнула:

— О, мистеръ Клэръ, какъ вы испугали меня!

Она еще не успѣла подумать о перемѣнѣ въ ихъ отношеніяхъ, которая должна была явиться въ результатѣ его признанія, но эта мысль ярко отразилась въ ея глазахъ, когда она встрѣтила нѣжный взглядъ Клэра.

— Милая Тесси, голубка моя, — шепталъ онъ, обвивая рукой ея станъ и прижимаясь лицомъ къ ея горячей щечкѣ. — Ради Бога, не величайте меня больше мистеромъ. Я только изъ-за васъ такъ скоро вернулся.

Трепетное сердце Тессъ усиленно забилось въ отвѣтъ. Энджель привлекъ ее къ своей груди и они простояли нѣсколько минутъ обнявшись. Косые лучи солнца врывались въ окно, освѣщая низко склоненную головку дѣвушки, играя на голубыхъ жилкахъ ея висковъ и густыхъ волнахъ ея волосъ. Сначала она не рѣшалась взглянуть въ лицо Клэру, но вскорѣ подняла глаза, и взоръ его потонулъ въ глубинѣ этихъ вѣчно мѣнявшихся зрачковъ съ ихъ лучистыми переливами, сѣрыми, черными, голубыми и фіолетовыми. Она же смотрѣла на него такъ, какъ Ева при вторичномъ пробужденіи могла бы смотрѣть на Адама.

— Мнѣ надо идти снимать устой съ молока, — заговорила она, пытаясь высвободиться изъ его объятій, — Только старая Дебъ осталась мнѣ на подмогу. М-съ Крикъ, уѣхала на базаръ съ хозяиномъ, Ретти нездорова, а другія куда-то ушли и не скоро вернутся.

Когда они направлялись въ молочную, на лѣстницѣ показалась Дебора Фланандеръ.

— Я возвратился, Дебора, — крикнулъ ей м-ръ Клэръ. — Я помогу Тессъ снимать устой, а такъ какъ вы, навѣрное, утомились, то вамъ незачѣмъ сходить внизъ, пока не настанетъ время доить коровъ.

Весьма возможно, что въ этотъ день сливки въ Тальботэйсѣ были не слишкомъ-то аккуратно сняты. Тессъ двигалась какъ во снѣ, и знакомые предметы, сохраняя для нея свѣтъ и тѣни и обычное свое положеніе, тѣмъ не менѣе, какъ-то расплывались передъ нею. Всякій разъ, какъ она подставляла подъ кранъ уполовникъ, чтобы охладить его, рука ея дрожала; пламя страсти, горѣвшее во взорѣ ея милаго, было такъ ощутительно, что она какъ бы изнемогала подъ нимъ, подобно тому, какъ нѣжное растеніе поникаетъ подъ слишкомъ жгучими лучами солнца.

Потомъ онъ усадилъ ее возлѣ себя.

— Я лучше ужь теперь скажу вамъ все, моя радость, — нѣжно обратился онъ къ ней. — Я хочу предложить вамъ одинъ практическій вопросъ, который не выходилъ у меня изъ головы со времени нашей встрѣчи въ лугахъ на прошлой недѣлѣ. Видите ли, я собираюсь жениться, а такъ какъ я рѣшилъ сдѣлаться фермеромъ, то долженъ выбрать себѣ дѣвушку, которая хорошо бы знала фермерское хозяйство. Хотители вы быть этою дѣвушкой, Тесси?

Онъ нарочно предложилъ вопросъ въ такой формѣ, изъ опасенія, чтобы Тессъ не подумала, что онъ уступаетъ порыву, который не будетъ одобренъ его разсудкомъ.

Она поблѣднѣла. Она подчинилась роковому результату ежедневныхъ встрѣчъ съ Энджелемъ, подчинилась неизбѣжности, полюбивъ его, но она не ожидала этого внезапнаго рѣшенія, вѣдь, и самъ Клэръ не думалъ такъ скоро поставить его передъ нею. Съ тоской, въ которой слышалась какъ бы горечь вѣчной разлуки, она прошептала неумолимый отвѣтъ, единственный отвѣтъ, какой она, какъ честная женщина, должна была дать ему.

— О, мистеръ Клэръ!… Я не могу быть вашею женой… не могу!

Звукъ ея собственныхъ рѣшительныхъ словъ, казалось, разбилъ ея сердце, и она склонила голову подъ гнетомъ нестерпимой муки.

— Что это значитъ, Тессъ? — сказалъ онъ, изумленный ея отвѣтомъ, и еще ближе привлекъ ее къ себѣ. — Вы говорите «нѣтъ»? Но, вѣдь, вы любите меня?

— Да, да, люблю! И ни за кого въ цѣломъ мірѣ я не пошла бы съ такою радостью, какъ за васъ! — воскликнула несчастная голосомъ неподдѣльной страсти. — Но я не могу пойти за васъ.

— Тессъ, — сказалъ онъ, — отступивъ отъ нея на нѣсколько шаговъ, но все еще держа ея руку, — вы дали слово кому-нибудь другому?

— Нѣтъ, нѣтъ!

— Такъ почему же вы не хотите пойти за меня?

— Я никогда не думала о замужствѣ. Я рѣшила, что не пойду замужъ. Я не могу. Мнѣ только хочется любить васъ.

— Но почему же?

Вынужденная прибѣгнуть къ уверткамъ, она пролепетала:

— Вашъ отецъ пасторъ, ваша матушка не пожелаетъ, чтобы вы женились на такой, какъ я. Она, навѣрное, хочетъ, чтобъ вы выбрали себѣ барышню.

— Пустяки! Я ужь успѣлъ переговорить съ ними обоими. Отчасти изъ-за этого я и ѣздилъ домой.

— Я чувствую, что не могу… Никогда, никогда этого не будетъ! — повторяла она.

— Быть можетъ, я слишкомъ смутилъ васъ, дорогая моя?

— Да, я никакъ не ожидала этого.

— Въ такомъ случаѣ, простите меня, Тесси; я готовъ дать вамъ срокъ. Конечно, это было очень грубо: явиться такъ внезапно и сразу озадачить васъ. Я не буду пока возвращаться къ своему вопросу.

Она снова взяла въ руки блестящій уполовникъ, подставила его подъ кранъ и опять принялась за работу. Но какъ ни старалась она, ей, все-таки, не удавалось на этотъ разъ снимать устой съ обычною ловкостью и аккуратностью, — она попадала ложкой то въ молоко, то мимо. Она ничего почти не видѣла, глаза ей застилали двѣ крупныя слезы, вызванныя скорбью, которой она никакъ не могла бы объяснить этому лучшему своему другу, самому дорогому своему заступнику.

— Ничего у меня не ладится ныньче, — сказала она, отвернувшись отъ него.

Чтобъ не волновать ее больше и не мѣшать ей, Энджель заговорилъ на болѣе общую тему.

— Вы имѣете совершенно ложное представленіе о моихъ родителяхъ. Они совсѣмъ простые и вовсе не тщеславные люди. Они принадлежатъ къ немногимъ уцѣлѣвшимъ обломкамъ Евангелической школы.

И онъ сталъ разсказывать ей объ образѣ жизни своего отца, о ревности, съ какой онъ проповѣдовалъ Евангеліе. Лицо Тессъ прояснилось и работа пошла у нея ровнѣе. По мѣрѣ того, какъ она кончала ушатъ за ушатомъ, онъ вмѣстѣ съ ней переходилъ дальше и вынималъ затычки.

— Мнѣ показалось, что вы были печальны, когда входили въ домъ, — рѣшилась она сказать, боясь, какъ бы онъ не вернулся къ прежнему разговору.

— Да. Видите ли, отецъ говорилъ со мной о непріятностяхъ и горестяхъ, которыя ему приходится испытывать, а это всегда меня разстраиваетъ. Онъ такъ неудержимъ въ своемъ рвеніи, что долженъ, вслѣдствіе этого, нерѣдко выслушивать грубости и получать оскорбленія отъ людей различнаго съ нимъ образа мыслей. Онъ разсказывалъ мнѣ въ этотъ мой пріѣздъ объ одномъ очень тягостномъ для него происшествіи, случившемся въ самое недавнее время. Въ качествѣ депутата отъ какого-то миссіонерскаго общества, онъ произносилъ проповѣдь въ окрестностяхъ Трантриджа, иляхъ въ сорока отсюда, и вздумалъ обратиться съ укоризнами къ одному молодому развратнику, сыну мѣстнаго землевладѣльца, имѣющему слѣпую мать. Мой отецъ сказалъ всю правду въ глаза благородному джентльмену, и кончилось это очень непріятнымъ столкновеніемъ. Я долженъ признаться, что со стороны отца было совершенно безразсудно навязывать свои увѣщанія незнакомому человѣку, тѣмъ болѣе, что онъ могъ предвидѣть всю ихъ безполезность. Но кстати или некстати, онъ упорно исполняетъ то, что считаетъ своимъ долгомъ, а это, разумѣется, создаетъ ему много враговъ. Онъ говоритъ, что гордится тѣмъ, что случилось, и что можно и косвеннымъ путемъ творить добро; но теперь, на склонѣ лѣтъ, онъ, право, могъ бы пощадить себя и оставить этихъ свиней валяться въ грязи.

Глаза Тессъ приняли жесткое, мрачное выраженіе, трагическая складка легла вокругъ ея алыхъ губъ, но прежняя возбужденность ея исчезла. Клэръ, снова углубившійся въ мысли объ отцѣ, ничего особеннаго не замѣтилъ въ ней. Такъ обошли они весь рядъ бѣлыхъ ушатовъ, и къ тому времени, какъ они покончили съ работой, пришли другія работницы за своими подойниками и явилась старуха Дебъ, чтобы выжарить ушаты для новаго молока. Когда Тессъ собралась уходить, Энджелъ тихо промолвилъ:

— А мой вопросъ, Тесси?

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила она твердо и рѣшительно, точно мятежное прошлое вновь встало передъ ея глазами, — это невозможно!

И, быстро нагнавъ своихъ товарокъ, она вмѣстѣ съ ними отправилась на лугъ.

XXVIII.

Ея отказъ, хотя и неожиданный, не погасилъ надеждъ Клэра. Онъ зналъ, что женское «нѣтъ» сплошь и рядомъ бываетъ лишь предисловіемъ къ «да», и не догадывался, что данный случай представлялъ исключеніе, и что отказъ Тессъ означалъ нѣчто болѣе серьезное, чѣмъ колебанія, проистекающія изъ дѣвической застѣнчивости и стыдливости. То обстоятельство, что она уже позволила ему высказать ей свою любовь, являлось для него лишнимъ успокоительнымъ доводомъ. Ему еще трудно было повѣрить, что въ поляхъ и лугахъ «вздыхать даромъ» далеко не считается празднымъ дѣломъ, и что здѣсь любовныя рѣчи гораздо чаще и съ большимъ легкомысліемъ выслушиваются ради только присущей имъ сладости, чѣмъ въ снѣдаемыхъ заботами семьяхъ честолюбцевъ, гдѣ стремленія дѣвушки пристроиться парализуютъ ея чистыя мысли о любви, какъ о самодовлѣющей цѣли.

— Тессъ, отчего вы такъ рѣшительно сказали «нѣтъ»? — спросилъ онъ черезъ нѣсколько дней.

Она вздрогнула.

— Не спрашивайте меня. Вѣдь, я уже объяснила вамъ это… отчасти. Я… я недостойна быть вашею женой.

— Какъ это понять? Вы хотите сказать, что вы не изъ моего круга?

— Да… нѣчто въ этомъ родѣ, — прошептала она. — Ваши родные стали бы презирать меня.

— Опять-таки говорю вамъ, что вы совершенно неправильно судите о нихъ, о моемъ отцѣ и матери, по крайней мѣрѣ. Что касается братьевъ, то до нихъ мнѣ вовсе нѣтъ дѣла. — Онъ обвилъ рукой станъ дѣвушки, чтобы не дать ей ускользнуть отъ него. — Признайтесь, вѣдь, вы не серьезно говорите это, дорогая моя? Я увѣренъ, что не серьезно! Вы такъ меня измучили, что я мѣста себѣ не нахожу, не могу ни за что приняться! Я не буду торопить васъ, Тессъ, но я хочу услышать, услышать изъ вашихъ собственныхъ устъ, что настанетъ день, когда вы будете моею. Назначить его я вамъ предоставляю, лишь бы только онъ когда-нибудь насталъ!

Она, вмѣсто отвѣта, покачала головой и отвернулась отъ Клэра.

Онъ пристально всматривался въ нее, изучая ея черты, какъ будто то были іероглифы. Отказъ показался ему искреннимъ.

— Значитъ, мнѣ нельзя держать васъ въ своихъ объятіяхъ, Тессъ? Значитъ, я не имѣю никакихъ правъ на васъ, не имѣю права искать случая оставаться наединѣ съ вами? Тессъ, скажите мнѣ прямо, вы любите другого?

— Какъ можете вы спрашивать? — съ усиліемъ проговорила она.

— Я былъ почти увѣренъ, что не любите. Но, если это такъ, зачѣмъ же вы отталкиваете меня?

— Я не отталкиваю васъ. Мнѣ сладко слышать, что вы меня любите, и сколько бы разъ вы ни повторяли это, никогда вы меня этимъ не оскорбите.

— И, все-таки, вы не согласны сдѣлаться моею женой?

— Ахъ, это совсѣмъ другое дѣло!… Вѣдь, я только о вашемъ благѣ думаю, мой дорогой, мой милый! О, повѣрьте мнѣ, что это только ради васъ!… Я отказываю себѣ въ величайшемъ блаженствѣ — сдѣлаться вашею навѣки — потому что… потому что я увѣрена, что должна отказать себѣ въ немъ.

— Но, вѣдь, вы сдѣлаете меня счастливымъ!

— Да, вы такъ думаете, но какъ можете вы знать?

Предполагая, что ничто иное, какъ сознаніе ихъ общественнаго неравенства заставляетъ ее такъ настойчиво отказывать ему, онъ пробовалъ успокоить ее, утверждая, что она удивительно воспріимчива и даровита и уже многое усвоила себѣ. И это была сущая правда: благодаря природной живости ума и своему энтузіазму къ Энджелю, она дѣйствительно успѣла перенять у него многіе обороты рѣчи, его акцентъ и кое-какія научныя свѣдѣнія. Но послѣ этихъ нѣжныхъ пререканій и своей побѣды она уходила на самый дальній конецъ луга, если это было время доенья, или въ осоку, или въ свою комнату, если это былъ часъ отдыха, и ея мнимо-флегматическое упорство мгновенно смѣнялось безмолвною тоской.

Борьба была такъ ужасна, ея собственное сердце такъ горячо держало сторону Энджеля, — два пламенныхъ сердца въ союзѣ противъ одной жалкой, ничтожной совѣсти! — что она силилась подкрѣпить свое рѣшеніе всѣми средствами, имѣвшимися въ ея власти. Передъ тѣмъ, какъ явиться въ Тальботэйсъ, она уже произнесла приговоръ надъ собою. Ни подъ какимъ видомъ не могла она согласиться на шагъ, который впослѣдствіи заставилъ бы ея мужа горько раскаяться въ слѣпомъ увлеченіи ею. И она считала, что то, что ей продиктовала ея совѣсть, когда умъ ея не былъ еще отуманенъ любовью, должно было остаться непоколебимымъ и теперь.

«Почему никто не скажетъ ему о томъ, что было со мною? — думала она. — Вѣдь, Трантриджъ всего въ сорока миляхъ отсюда… Неужели слухи объ этомъ не проникли на мызу? Кто-нибудь долженъ же знать!»

Но никто, повидимому, не зналъ ея исторіи, никто ничего не сказалъ о ней Клэру.

Прошло два или три дня; разговоръ между ними не возобновлялся. Грустныя лица товарокъ говорили Тессъ, что всѣ онѣ видятъ въ ней избранницу м-ра Клэра, но сами же онѣ должны были признать, что она ничуть не старается привлекать его вниманіе.

Однако, въ первый же разъ, какъ послѣ того пришлось дѣлать сыры, Тессъ опять осталась съ глазу на глазъ съ Энджелемъ. Сначала имъ подсоблялъ самъ мызникъ, но, очевидно, и м-ръ, и м-съ Крикъ замѣтили за послѣднее время взаимную склонность молодой парочки, хотя Клэръ и Тессъ были такъ осторожны, что ихъ поведеніе могло дать поводъ лишь къ самымъ смутнымъ догадкамъ. Какъ бы то ни было, хозяинъ оставилъ ихъ вдвоемъ.

Прежде чѣмъ распредѣлить творогъ по кадкамъ, они разминали его, и среди бѣлоснѣжной массы руки Тессъ Дорбифильдъ алѣли, какъ розы. Энджель, горстями бросавшій въ кадки творогъ, вдругъ прервалъ работу и положилъ свои руки на руки дѣвушки. Рукава ея платья были засучены выше локтя, и, наклонившись, онъ прикоснулся губами къ нѣжной, не тронутой загаромъ полоскѣ.

Несмотря на знойный сентябрьскій день, руки Тессъ отъ плесканья въ творожной массѣ были прохладны и влажны. Но отъ его прикосновенія пульсъ ея учащенно забился, кровь бросилась ей въ концы пальцевъ, и холодныя руки запылали, какъ пламя. Потомъ сердце словно шепнуло ей: «Къ чему дольше дичиться его? Вѣдь, истина между мужчиной и женщиной все та же, что между двумя мужчинами», — и она, поднявъ голову, устремила на Энджеля взоръ, сіявшій безпредѣльною любовью, и нѣжная улыбка мелькнула на ея губахъ.

— Вы знаете, почему я это сдѣлалъ, Тесси? — спросилъ онъ.

— Потому что вы любите меня?

— Да, и какъ вступленіе къ новымъ мольбамъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не повторяйте этого!

На лицѣ ея изобразился внезапный страхъ, она точно боялась, что ея сопротивленіе сломится подъ властною силой ея сокровенныхъ желаній.

— О, Тесси, — продолжалъ онъ, — я не могу себѣ представить, зачѣмъ вы такъ мучаете, зачѣмъ вы такъ обманываете меня! Васъ можно принять за кокетку, ей Богу, за городскую кокетку самой высокой пробы! Онѣ, точь-въ-точь какъ вы, то возбуждаютъ пылкія надежды, то окачиваютъ холодною водой. Но ужь никакъ не ожидалъ я встрѣтить такую особу въ этомъ уединенномъ, мирномъ уголкѣ… А, между тѣмъ, дорогая, — быстро прибавилъ онъ, видя, что она оскорбилась его словами, — я знаю, что нѣтъ въ мірѣ существа непорочнѣе и искреннѣе, чѣмъ вы. Могу ли я предполагать, что вы кокетничаете со мною? Тессъ, почему вамъ не нравится мысль быть моею женой, разъ что вы дѣйствительно любите меня?

— Я никогда не говорила, что мнѣ эта мысль не нравится, и никогда не могла бы сказать этого… потому что… потому что это неправда!

Она не въ силахъ была дольше сдерживаться, губы ея задрожали и она торопливо ушла отъ него. Клэръ, смущенный и разстроенный, побѣжалъ за ней и поймалъ ее въ корридорѣ.

— Скажите мнѣ, скажите, — упрашивалъ онъ, страстно сжимая ее въ своихъ объятіяхъ и совершенно забывъ, что его руки перепачканы творогомъ, — скажите мнѣ, что никому, кромѣ меня, не будете принадлежать!

— Да, да, я обѣщаю это! — воскликнула она. — И я все скажу вамъ, если только теперь вы отпустите меня… всю свою жизнь разскажу… ничего, ничего не скрою!

— Всю вашу жизнь, моя прелесть! Что-жь, разскажите! — и онъ взглянулъ ей въ лицо съ ласковою насмѣшкой. — Жизнь моей Тессъ, безъ сомнѣнія, почти такъ же богата событіями, какъ жизнь этого дикаго вьюнка на садовой изгороди, который разцвѣлъ только сегодня. Я готовъ слушать все, что вы скажете мнѣ, только не произносите больше этихъ гадкихъ словъ, будто вы недостойны меня.

— Я постараюсь. И я все объясню вамъ завтра… Нѣтъ, лучше на будущей недѣлѣ.

— Въ это воскресенье, Тессъ.

— Хорошо, въ это воскресенье.

Наконецъ, она вырвалась отъ него, пустилась бѣжать и остановилась лишь въ чащѣ подрѣзанныхъ ивъ, за загономъ, гдѣ никто не могъ ея видѣть. Она бросилась на густую траву и долго лежала въ мучительной тоскѣ, минутами смѣнявшейся взрывами радости, которыхъ не могло подавить въ ней предчувствіе рокового исхода ея любви.

Да, ея рѣшимость все больше и больше измѣняла ей. Каждый атомъ ея дыханія, каждая струйка ея крови, каждый ударъ ея пульса присоединялъ свой голосъ къ голосу природы, возмущавшейся противъ ея щекотливой совѣсти. Забыть все на свѣтѣ, сказать Энджелю «да», соединиться съ нимъ предъ алтаремъ, ничего не повѣдавъ ему и рискуя быть впослѣдствіи изобличенною, схватить свою долю счастья, прежде чѣмъ острое жало страданія успѣетъ вонзиться въ его сердце, — вотъ что подсказывала ей любовь. Какой-то зловѣщій экстазъ овладѣлъ ею, и она чувствовала, что, несмотря на долгіе мѣсяцы тайнаго самоистязанія и упорной борьбы съ самой собою, несмотря на обѣты, обрекавшіе ее на одинокую, сиротливую жизнь, внушенія любви, въ концѣ-концовъ, восторжествуютъ надо всѣмъ.

Приближался вечеръ, а она все еще оставалась подъ ивами. Она слышала, какъ работники и работницы гремѣли подойниками, снимая ихъ съ развилистыхъ стоекъ, слышала знакомый сигналъ «уау-уау», на который собирались коровы. Но она не пошла доить. Ея волненіе бросилось бы всѣмъ въ глаза, хозяинъ приписалъ бы его ничему другому, какъ нѣжнымъ чувствамъ ея къ Клэру, и сталъ бы добродушно подтрунивать надъ нею, а этой пытки она не въ состояніи была бы вытерпѣть.

Въ половинѣ шестого солнце опустилось надъ равниной, точно исполинскій горнъ, пламенѣвшій въ небесахъ; вслѣдъ затѣмъ на противуположномъ краю горизонта выплылъ мѣсяцъ, похожій на громадную тыкву, и лицомъ къ лицу съ нимъ изуродованныя ивы приняли видъ иглистыхъ чудовищъ. Тессъ поднялась съ травы и безъ свѣчки взошла наверхъ.

Это было въ среду. Наступилъ четвергъ, и Энджель задумчиво глядѣлъ издали на дѣвушку, не рѣшаясь тревожить ее новыми допросами. Маріанна и другія работницы догадывались, что дѣло идетъ къ развязкѣ, но не приставали къ Тессъ съ своими замѣчаніями, когда собирались въ общей спальнѣ. Миновали пятница и суббота. Былъ канунъ рѣшительнаго дня.

— Я поддамся искушенію… Я скажу «да»… я обвѣнчаюсь съ нимъ… я не въ силахъ дольше бороться, — ревниво думала она въ эту ночь, слыша, какъ одна изъ ея подругъ шептала во снѣ имя м-ра Клэра, и прижимаясь къ подушкѣ горячимъ лицомъ. — Я не могу уступить его другой… Но что, если онъ узнаетъ? Вѣдь, это убьетъ его!… О мое сердце, мое бѣдное сердце!…

XXIX.

— Ну-съ, какъ бы вы думали, о комъ мнѣ пришлось слышать сегодня? — сказалъ мызникъ Крикъ, садясь на слѣдующее утро за завтракъ и обводя загадочнымъ взглядомъ работниковъ и работницъ. — Какъ бы вы думали, о комъ?

Кое-кто изъ присутствующихъ сталъ высказывать свои предположенія. М-съ Крикъ молчала, потому что ей новость была уже извѣстна.

— Ни о комъ другомъ, — продолжалъ хозяинъ, какъ о бездѣльникѣ и забулдыгѣ Джэкѣ Доллопъ. — Оказывается, онъ не такъ давно женился на вдовѣ.

— Джэкъ Доллопъ! Этотъ негодяй! Скажите, пожалуйста! — вскричалъ одинъ работникъ.

Это имя мгновенно вызвало цѣпь ассоціацій въ памяти Тессъ Дорбифильдъ; вѣдь, такъ звали рабочаго, обманувшаго свою невѣсту и получившаго такое жестокое воздаяніе отъ матери молодой дѣвушки, чуть не до смерти завертѣвшей его въ маслобойкѣ.

— А что, обвѣнчался онъ тогда съ дочерью доблестной матроны, сдержалъ свое обѣщаніе? — разсѣянно спросилъ Энджель Клэръ, поднявъ глаза съ газеты, которую онъ читалъ за маленькимъ столикомъ, куда его настойчиво усаживала м-съ Крикъ, во вниманіе къ его привилегированному положенію.

— И не подумалъ, сэръ, не таковскій онъ человѣкъ, — возразилъ мызникъ. — Нѣтъ, онъ на вдовѣ женился, а у нея, говорятъ, были денежки, что-то около пятидесяти фунтовъ въ годъ; ему, конечно, только это и нужно было. Сыграли они свадьбу на скорую руку и тотчасъ послѣ того она ему объявляетъ, что, выйдя за него замужъ, она потеряла право на эти пятьдесятъ фунтовъ въ годъ. Вы представьте себѣ только, въ какую ярость пришелъ мистеръ Джэкъ, услыхавъ такія новости. Ладно зажили они, нечего сказать! Хуже, чѣмъ кошка съ собакой. Ему-то это подѣломъ. Жаль только, что бѣдной женщинѣ еще горше, чѣмъ ему, приходится.

— Что-жь, она сама виновата, что сглупила, — вмѣшалась м-съ Крикъ. — Ужь ей бы скорѣе сказать ему, что его будетъ смущать духъ ея перваго мужа.

— Да, пожалуй, что такъ, — нерѣшительно промолвилъ мызникъ. — Но, вѣдь, вы понимаете, какъ дѣло было. Ей надо было пристроиться, она и побоялась упустить жениха. А вы какъ полагаете, дѣвушки?

Онъ взглянулъ въ сторону работницъ.

— Ей бы надо ему покаяться во всемъ какъ разъ передъ тѣмъ, какъ идти въ церковь, тогда ему трудно было бы увильнуть отъ нея, — провозгласила Маріанна.

— Да, конечно, — подтвердила Иццъ.

— Вѣдь, она же видѣла, зачѣмъ онъ гонится, что-жь она не отказала ему? — съ негодованіемъ воскликнула Ретти.

— А вы что скажете, голубушка? — обратился мызникъ къ Тессъ.

— Я думаю, что она должна была сказать ему всю правду… или же отказать ему… я, право, не знаю, — отвѣчала Тессъ такимъ голосомъ, точно у нея кусокъ остановился въ горлѣ.

— Вотъ ужь никогда бы ни того, ни другого не сдѣлала, — перебила ее Бекки Ниббсъ, одна изъ замужнихъ работницъ. — Въ любви да на войнѣ всякая хитрость позволительна. Я обвѣнчалась бы съ нимъ, какъ она, и еслибъ онъ меня хоть единымъ словомъ вздумалъ попрекнуть за то, что я раньше ничего не сказала ему о своемъ миломъ дружкѣ, я бы его, болвана, скалкой отдѣлала… На это у всякой силъ бы хватило!

Громкій взрывъ хохота привѣтствовалъ остроту Бекки, но у Тессъ она вызвала лишь грустную улыбку. То, что было для другихъ комедіей, для нея являлось трагедіей, и она не могла присоединиться къ общему веселью. Вскорѣ она встала изъ-за стола и, какъ бы предчувствуя, что Клэръ послѣдуетъ за нею, пошла по узкой, извилистой тропинкѣ, сворачивая то въ одну, то въ другую сторону луга, и такъ дошла до самаго Вара. По верхнему теченію рѣки работники срѣзали водоросли, и онѣ цѣлыми массами проносились теперь мимо Тессъ, точно движущіеся островки; длинныя волокна зеленыхъ ранункуловъ отрывались и своими кудрявыми листьями обвивали сваи, преграждавшія коровамъ переправу на противуположный берегъ.

Да, въ этомъ-то и была вся мука. То, что ей казалось самымъ тяжкимъ крестомъ — необходимость для женщины повѣдать свое прошлое, — у другихъ вызывало только шутки да остроты. Но не все ли это равно, что смѣяться надъ страданіями мученика?

— Тесси! — раздалось позади нея, и Клэръ, перескочивъ черезъ канаву, очутился рядомъ съ нею. — Тесси, моя невѣста и въ близкомъ будущемъ жена!

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу… Ради вашего благополучія, м-ръ Клэръ, ради вашего благополучія я говорю опять-таки «нѣтъ».

— Тессъ!

— И, все-таки, я говорю «нѣтъ»! — повторила она.

Не ожидая такого отвѣта, онъ обнялъ было ее одною рукой и хотѣлъ поцѣловать, но ея настойчивый отказъ смутилъ его щекотливую совѣсть. Онъ почувствовалъ, что было бы неблагородно подкупать дѣвушку ласками, когда она, живя съ нимъ подъ одною кровлей, не имѣетъ возможности избѣгать его. Онъ мгновенно снялъ руку съ ея таліи и воздержался отъ поцѣлуя.

И этотъ моментъ рѣшилъ все. Если Тессъ нашла въ себѣ силу отказать ему на этотъ разъ, то только благодаря впечатлѣнію, произведенному на нее разсказомъ м-ра Крика о несчастной вдовѣ. Еще минута — и это впечатлѣніе было бы забыто. Но Энджель ничего больше не сказалъ ей и удалился съ разстроеннымъ лицомъ.

Они встрѣчались изо дня въ день, хотя нѣсколько рѣже, чѣмъ прежде. Сентябрь былъ уже на исходѣ, и Тессъ видѣла по глазамъ Клэра, что онъ намѣренъ снова просить ея руки.

Дни становились гораздо короче, хотя все еще было тепло. На мызѣ давно уже работали по утрамъ при свѣчахъ, и Клэръ возобновилъ свое сватовство какъ-то между тремя и четырьмя часами утра.

Тессъ, по обыкновенію, только что вставъ съ постели, подбѣжала къ двери его комнаты, чтобъ его окликнуть, потомъ вернулась къ себѣ, одѣлась и разбудила подругъ и вскорѣ со свѣчей въ рукѣ уже направлялась къ лѣстницѣ. Но въ эту минуту Энджель спустился изъ мезонина и загородилъ ей дорогу.

— Постойте же, госпожа кокетка, прежде чѣмъ сойти, вы должны мнѣ дать рѣшительный отвѣтъ, — сказалъ онъ тономъ, не допускавшимъ возраженій. — Со времени нашего послѣдняго объясненія прошло уже цѣлыхъ двѣ недѣли; дольше я этого терпѣть не въ силахъ. Вы должны сказать мнѣ, что у васъ на умѣ, иначе мнѣ придется оставить этотъ домъ. Моя дверь была сейчасъ полуотворена, и я васъ видѣлъ. Я долженъ буду уѣхать ради вашего же спокойствія. Ну-съ? Скажете вы мнѣ, наконецъ, «да»?

— Я только что встала, м-ръ Клэръ, какъ можете вы съ самаго утра журить меня? — сказала она, стараясь принять шутливый тонъ. — Зачѣмъ вы называете меня кокеткой? Это жестоко и несправедливо. Дайте мнѣ срокъ, дайте мнѣ срокъ, ради Бога! Я обѣщаю вамъ, что серьезно обсужу это дѣло. А теперь пожалуйста пустите меня.

У нея былъ дѣйствительно чуть-чуть кокетливый видъ въ это мгновеніе, когда она, отстраняя отъ себя свѣчку, старалась смягчить улыбкой серьезный смыслъ своихъ словъ.

— Ну, такъ зовите меня «Энджель», а не «мистеръ Клэръ».

— Энджель?

— Энджель, счастье мое. Почему же нѣтъ?

— Да, вѣдь, это значило бы, что я согласна?

— Это значило бы только, что вы любите меня, если даже не можете сдѣлаться моею женой, а, вѣдь, вы давно соблаговолили признаться въ этомъ.

— Извольте, «Энджель, счастье мое», если я должна это сказать, — прошептала она, не отрывая глазъ отъ свѣчи, и, хотя сердце ея билось тревогой, что-то вродѣ лукавой усмѣшки мелькнуло у нея на губахъ.

Клэръ далъ себѣ слово не цѣловать Тессъ, пока не добьется отъ нея утвердительнаго отвѣта, но она была такъ мила въ своемъ подобранномъ платьѣ, съ закрученною наскоро косой, что онъ не могъ противустоять соблазну и запечатлѣлъ нѣжный поцѣлуй на ея щечкѣ. Она быстро сбѣжала внизъ, не оглядываясь на него. Другія работницы уже собрались внизу и продолжать разговоръ было неудобно. Иццъ и Ретти зорко и недовѣрчиво смотрѣли на молодую парочку среди грустныхъ желтыхъ лучей, испускаемыхъ свѣчами въ контрастъ первымъ холоднымъ предвѣстникамъ утренней зари.

Когда устой былъ снятъ, Ретти и другія работницы отправились на лугъ. Тессъ и Клэръ послѣдовали за ними.

— Наша полная треволненій жизнь такъ разнится отъ ихъ жизни, не правда ли? — задумчиво промолвилъ онъ, глядя, какъ эти три дѣвушки шли передъ нимъ своею легкою походкой въ холодныхъ сумеркахъ разсвѣта.

— Мнѣ кажется, не особенно разнится.

— Почему вы такъ думаете?

— Немного найдется женщинъ, жизнь которыхъ не была бы полна «треволненій», — отвѣчала Тессъ, остановившись на новомъ для нея словѣ, какъ будто оно поразило ее. — Эти три дѣвушки далеко не такъ ничтожны, какъ вы полагаете.

— Что же вы въ нихъ видите?

— Почти каждая изъ нихъ, — начала она, — была бы, можетъ быть, лучшею женой для васъ, чѣмъ я. И, можетъ быть, онѣ всѣ любятъ васъ такъ же сильно, какъ я… или почти такъ же сильно.

— О, Тесси!

Видно было, что она испытывала невыразимую радость всякій разъ, какъ изъ устъ его вырывалось это нетерпѣливое восклицаніе, а, между тѣмъ, она храбро рѣшила быть великодушною въ ущербъ самой себѣ. Но ей не представилось случая сдѣлать вторичную попытку самопожертвованія; къ нимъ присоединился одинъ изъ работниковъ и имъ поневолѣ пришлось умолкнуть. Но Тессъ знала, что этотъ день долженъ все рѣшить.

Подъ вечеръ всѣ пошли доить на дальній лугъ, гдѣ паслись тѣ коровы, которыхъ не загоняли, а доили на мѣстѣ. Изъ подойниковъ молоко сливали въ высокіе кувшины, стоявшіе въ большой рессорной телѣжкѣ.

М-ръ Крикъ, принимавшій участіе въ общей работѣ, вдругъ вынулъ свои массивные часы.

— Вотъ не ожидалъ, что ужь такъ поздно, — сказалъ онъ. — Экое горе! Вѣдь, мы, пожалуй, не поспѣемъ доставить молоко на станцію. Ныньче ужь некогда будетъ отвозить его домой и смѣшивать съ остальнымъ, надо прямо отсюда отправить его въ городъ. Кто берется отвезти его?

М-ръ Клэръ вызвался исполнить порученіе, хотя это вовсе не входило въ кругъ его обязанностей, и пригласилъ съ собой Тессъ. Вечеръ, хотя не яркій, былъ довольно тепелъ для осенней поры, и Тессъ вышла доить въ одномъ платьѣ, безъ кофточки и съ обнаженными руками, въ костюмѣ, совсѣмъ не подходящемъ для поѣздки въ городъ. А потому, въ отвѣтъ на его приглашеніе, она скользнула взглядомъ по своему рабочему платью. Но молодой человѣкъ сталъ нѣжно уговаривать ее и она, наконецъ, согласилась, передала хозяину свой подойникъ и табуретъ и сѣла рядомъ съ Клэромъ въ телѣжку.

XXX.

Сумерки все сгущались. Они ѣхали лугами по ровной прямой дорогѣ, убѣгавшей въ сѣрую даль и замыкавшейся далеко впереди виднѣющимися крутыми мрачными откосами Эдженъ-Хиза. Еловыя деревья, стоявшія на ихъ вершинахъ, казались зубчатою стѣной какого-то заколдованнаго замка.

Близость другъ къ другу наполняла путниковъ такимъ невыразимымъ чувствомъ, что они долго не могли говорить и молчаніе нарушалось только плесканьемъ молока въ высокихъ кувшинахъ сзади нихъ. Дорожка, по которой они ѣхали, была такъ уединенна, что орѣхи висѣли на кустахъ орѣшника, пока сами не падали на землю, а кусты ежевики были усыпаны спѣлыми, крупными ягодами. Время отъ времени Энджель задѣвалъ хлыстомъ за тотъ или другой кустъ, срывалъ орѣхи и ягоды и угощалъ ими свою спутницу.

Между тѣмъ, мрачное настроеніе пасмурнаго неба все усиливалось, упали первыя капли дождя и неподвижность воздуха смѣнилась рѣзкимъ вѣтромъ, дувшимъ имъ прямо въ лицо. Серебристый блескъ рѣки и прудковъ исчезъ; широкая зеркальная поверхность одѣлась мрачною, свинцовою, шероховатою пеленой. Но измѣнившаяся погода нисколько не измѣнила ихъ настроенія. Дождь билъ въ лицо Тессъ, слегка потемнѣвшее отъ загара, и еще болѣе усиливалъ природный румянецъ ея щекъ; пряди ея волосъ выбились изъ-подъ коленкороваго чепчика и смачивались дождемъ.

— Мнѣ бы не слѣдовало ѣхать, — прошептала она, смотря на небо.

— Досадно на дождь, — сказалъ онъ. — Но я такъ радъ, что вы со мною.

Далекій Эдженъ исчезалъ мало-по-малу за непрерывною сѣткой дождя. Становилось все темнѣе, дорога пересѣкалась канавами, можно было ѣхать только шагомъ. Въ воздухѣ было холодно.

— Я очень боюсь, чтобы вы не простудились съ непокрытыми плечами, — сказалъ онъ. — Прижмитесь покрѣпче ко мнѣ, можетъ быть, тогда дождь не принесетъ вамъ вреда. Мнѣ было бы вдвое досаднѣе, еслибъ я не надѣялся, что дождь поможетъ мнѣ.

Тессъ немного ближе придвинулась къ нему и онъ набросилъ на нее и на себя широкій кусокъ парусины, которая служила обыкновенно для прикрытія молока отъ солнца. Тессъ помогла ему хорошенько обернуть парусину кругомъ нихъ обоихъ, такъ какъ руки Клэра были заняты.

— Теперь намъ опять хорошо. Ахъ, нѣтъ, не совсѣмъ! Дождь льетъ мнѣ за шею, а вамъ, навѣрное, еще больше. Вотъ такъ лучше. Ваши руки, Тессъ, холодны, какъ мраморъ. Заверните ихъ въ парусину. Теперь, если вы будете сидѣть спокойно, дождь васъ не коснется. Ну, а тотъ вопросъ, моя дорогая, — тотъ, такъ давно поставленный вопросъ?

Единственнымъ отвѣтомъ было топанье лошадиныхъ копытъ по мокрой дорогѣ и плесканье молока въ кувшинахъ.

— Вы помните, что вы сказали?

— Помню, — отвѣчала она.

— Помните, — прежде чѣмъ мы вернемся домой.

— Я постараюсь.

Онъ ничего болѣе не сказалъ. Они проѣзжали мимо развалинъ стариннаго замка и скоро оставили его за собой.

— Это очень интересное мѣсто, — замѣтилъ онъ, обращаясь къ ней, — одинъ изъ нѣсколькихъ замковъ, принадлежавшихъ древней нормандской фамиліи съ большимъ вліяніемъ въ этой мѣстности, фамиліи д’Орбервилль. Каждый разъ, когда я проѣзжаю мимо ихъ бывшихъ резиденцій, я не могу не думать о нихъ. Есть что-то очень грустное въ этомъ исчезновеніи цѣлой фамиліи, нѣкогда такъ извѣстной, даже если эта извѣстность не шла дальше феодальной гордости и надменности.

— Да, — сказала Тессъ.

Впереди, сквозь окружавшій ихъ мракъ, заблисталъ огонекъ. Днемъ, на томъ мѣстѣ, гдѣ виднѣлось это свѣтлое пятнышко, про рывались сквозь окружающую листву бѣлые клубы дыма, — единственная точка соприкосновенія между этимъ уединеннымъ міркомъ и современною жизнью. Въ бѣлыхъ клубахъ пара современная жизнь вторгалась три или четыре раза въ день въ эти дѣвственныя мѣста и быстро уносилась прочь, какъ бы чувствуя себя здѣсь слишкомъ чуждой.

Они подъѣхали къ слабо мерцавшему огоньку, исходившему изъ закоптѣлой лампы маленькой желѣзно-дорожной станціи, — это была довольно бѣдная земная звѣзда, но болѣе важная въ нѣкоторомъ отношеніи для Тальботэйской фермы и человѣчества, чѣмъ небесныя звѣзды, сравненіе съ которыми было такъ унизительно для бѣднаго маленькаго огонька. Кувшины съ молокомъ были вынуты подъ дождемъ. Тессъ стала подъ защиту сосѣдняго большого остролистника.

Поѣздъ, свистя и пыхтя, медленно двигался по мокрымъ рельсамъ, кувшины съ молокомъ одинъ за другимъ были поставлены на открытую платформу. Свѣтъ локомотива озарилъ на одну минуту лицо Тессъ Дорбифильдъ, неподвижно стоящей подъ большимъ остролистникомъ. Врядъ ли какое существо было болѣе чуждо блестящимъ валамъ и колесамъ, чѣмъ эта простая дѣвушка съ круглыми голыми руками, съ мокрыми отъ дождя лицомъ и волосами, въ ситцевомъ платьѣ безъ всякой претензіи на моду, въ коленкоровомъ чепчикѣ, надвинутомъ на лобъ.

Она сѣла опять въ телѣжку рядомъ со своимъ возлюбленнымъ, съ нѣмою покорностью, характерною для страстныхъ натуръ, и, завернувшись съ головы до ногъ въ парусину, они двинулись въ обратный путь сквозь непроглядный теперь мракъ ночи. Тессъ была такъ впечатлительна, что минутное соприкосновеніе съ матеріальнымъ прогрессомъ оставило слѣдъ въ ходѣ ея мыслей.

— Лондонцы будутъ завтра пить его за завтракомъ, да, вѣдь? — спросила она. — Странный народъ, который мы никогда не видали!

— Да, будутъ пить, можетъ быть. Но не въ такомъ видѣ, какъ мы его посылаемъ. Крѣпость его будетъ значительно разбавлена и оно не ударитъ имъ въ голову.

— Благородные мужчины и женщины, посланники, лэди и торговки, и дѣти, которыя никогда не видали коровъ.

— Да, можетъ быть.

— Кто изъ нихъ знаетъ что-либо про насъ, и какъ доходитъ до нихъ это молоко; кто подумаетъ, что мы вдвоемъ должны ѣхать цѣлыя мили ночью по грязи и по дождю, для того, чтобы оно поспѣло къ нимъ во-время?

— Мы ѣхали не для однихъ только великолѣпныхъ лондонцевъ; мы ѣхали и для насъ самихъ, для того, чтобы покончить съ этимъ мучительнымъ вопросомъ; я увѣренъ, вы отвѣтите теперь на него, дорогая Тессъ. Вы уже принадлежите мнѣ, вы это знаете; я говорю про ваше сердце. Развѣ это не такъ?

— Вы знаете это такъ же хорошо, какъ и я. О, да, да!

— Но если ваше сердце принадлежитъ мнѣ, почему вы не хотите дать мнѣ и вашу руку?

— Я не рѣшаюсь только ради васъ. Мнѣ надо разсказать вамъ…

— Вѣдь, это дѣлается только ради моего счастья, ради моихъ земныхъ преимуществъ.

— О, да; только для вашего счастья и ради вашихъ выгодъ. Я чувствую…

— Хорошо, это надо для моей выгоды и для моего счастья. Но если бы у меня была громадная ферма въ Англіи или въ колоніяхъ, вы всегда были бы лучшею женой для меня, — лучше всякой другой женщины, хотя бы изъ самаго богатаго дома въ странѣ. Пожалуйста, дорогая Тессъ, перестаньте думать, что когда-нибудь станете мнѣ на дорогѣ.

— Но моя исторія… Я хочу, чтобы вы знали ее, вы должны выслушать ее, тогда вы не будете такъ любить меня!

— Разскажите мнѣ ее, если хотите, дорогая моя, эту необыкновенную исторію. Ну, я родилась въ такомъ-то году отъ Рождества Христова…

— Я родилась въ Марлоттѣ, — сказала она, цѣпляясь за его слова, какъ за неожиданную поддержку, несмотря на шутливый тонъ, которымъ они были сказаны. — Тамъ я и выросла. Мнѣ былъ шестнадцатый годъ, когда я оставила школу; всѣ говорили, что у меня большія способности и что изъ меня вышла бы хорошая учительница, если бы мнѣ суждено было ею сдѣлаться. Но въ моей семьѣ дѣла шли довольно плохо; мой отецъ былъ не очень трудолюбивъ, и, къ тому же, онъ немного пилъ.

— Такъ, такъ. Бѣдное дитя! Ничего новаго!

Онъ крѣпко прижалъ ее къ себѣ.

— А потомъ, мнѣ надо сказать вамъ очень тяжелую вещь обо мнѣ.

У Тессъ захватило дыханіе.

— Ну, дорогая моя, я слушаю.

— Я… я не Дорбифильдъ, а д’Орбервиль, я происхожу изъ той же семьи, какъ тѣ, кому принадлежалъ замокъ, мимо котораго мы ѣхали. Но наша семья пришла въ упадокъ.

— Д’Орбервиль! Въ самомъ дѣлѣ? И въ этомъ заключалось все затрудненіе, милая Тессъ?

— Да, — чуть слышно произнесла она.

— Хорошо; но почему же я долженъ меньше любить васъ отъ этого?

— Я слышала отъ фермера, что вы ненавидите старинныя фамиліи.

Онъ засмѣялся.

— Это правда, отчасти. Я ненавижу больше всего аристократію крови; единственно, что мы должны уважать — это умъ и душевныя качества людей независимо отъ ихъ предковъ. Но я очень радъ этой новости, вы даже себѣ представить не можете, какъ я радъ. А васъ развѣ не радуетъ, что вы принадлежите къ такому знатному роду?

— Нѣтъ. Мнѣ казалось это очень грустнымъ, особенно когда я пришла сюда и узнала, что здѣсь много холмовъ и полей принадлежало прежде предкамъ моего отца. Но я не могла придавать этому особенной цѣны, такъ какъ другія поля и холмы принадлежали прежде предкамъ Ретти, другіе, можетъ быть, предкамъ Маріанны.

— Да, удивительно, какъ много простыхъ земледѣльцевъ были когда-то землевладѣльцами! Я иногда удивляюсь, что нѣкоторыя политическія школы не обратятъ вниманіе на это обстоятельство, но онѣ врядъ ли знаютъ про это…Меня удивляетъ, какъ это я не обратилъ вниманія на сходство вашей фамиліи съ д’Орбервиль, несмотря на маленькое искаженіе. Такъ въ этомъ-то заключалась тяжелая тайна?

Она нечего не сказала. Въ послѣднюю минуту мужество оставило ее. Она боялась, что онъ разсердится, зачѣмъ она раньше не сказала ему, а инстинктъ самосохраненія былъ у нея сильнѣе правдивости.

— Конечно, — продолжалъ ничего не подозрѣвающій Клэръ, — мнѣ было бы пріятнѣе, если бы вы происходили исключительно отъ долго страдающаго, безгласнаго и забытаго англійскаго народа, чѣмъ отъ эгоистичнаго меньшинства, достигнувшаго могущества насчетъ остальныхъ. Но моя любовь къ вамъ совсѣмъ испортила меня Тессъ, — онъ засмѣялся говоря это, — я сталъ такимъ же эгоистомъ. Ваше происхожденіе радуетъ меня для васъ самихъ. Общество безнадежно въ этомъ отношеніи и, узнавъ, отъ кого вы происходите, оно совсѣмъ по другому приметъ васъ, какъ мою жену, особенно когда я сдѣлаю изъ васъ ученую женщину. Моя мать, также добрая душа, будетъ лучшаго мнѣнія о васъ, когда узнаетъ объ этомъ. Тессъ, съ этого дня вы должны правильно произносить вашу фамилію д’Орбервиль.

— Моя прежняя мнѣ нравится гораздо больше.

— Но вы должны, дорогая моя. Боже праведный, да, вѣдь, десятки милліонеровъ-выскочекъ запрыгали бы отъ радости, узнавъ о своемъ знатномъ происхожденіи. Кстати, одинъ изъ насъ носитъ это имя, — гдѣ я слышалъ о немъ? — кажется, около Теза. Это и есть тотъ человѣкъ, у котораго было столкновеніе съ моимъ отцемъ, я говорилъ вамъ объ этомъ. Какое странное совпаденіе!

— Энджель, мнѣ кажется, я не должна носить это имя! Можетъ быть, оно приноситъ несчастье!

Она была взволнована.

— Теперь, мистрисъ Тереза д’Орбервиль, я поймалъ васъ. Возьмите мое имя, и тогда вы избавитесь отъ своего. Тайна открыта, зачѣмъ же вамъ еще отказывать мнѣ?

— Если только правда, что вы будете счастливы, назвавъ меня своею женой, и если вы правда очень, очень хотите жениться на мнѣ…

— Конечно, дорогая моя!

— Я думаю, что только если вы очень любите меня, если вы не можете жить безъ меня, какая бы я ни была, только тогда я могу сказать, что я согласна.

— Вы согласны, вы скажете это, я знаю! Вы моя навсегда, навсегда!

Онъ крѣпко обнялъ ее и поцѣловалъ.

— Да.

Но не успѣла она произнести это слово, какъ вдругъ разразилась такими сильными и жгучими рыданіями, что, казалось, грудь ея разрывалась на части. Тессъ не была истеричною дѣвушкой, и онъ былъ пораженъ.

— О чемъ же ты плачешь, дорогая моя?

— Я сама не знаю! Я такъ рада, что я ваша и что вы счастливы!

— Но, милая моя Тессъ, это совсѣмъ не похоже на радость!

— Мнѣ кажется, я плачу оттого, что я нарушила свой обѣтъ. Я говорила, что умру незамужней.

— Но, вѣдь, ты любишь меня и хочешь, чтобъ я былъ твоимъ мужемъ?

— О, да, да, да! Но… Ахъ, лучше мнѣ было бы совсѣмъ не родиться на свѣтъ!

— Знаешь, милая моя Тессъ, еслибъ я не зналъ, что ты очень возбуждена и очень… я бы сказалъ, что это восклицаніе для меня мало лестно. Какъ ты можешь желать этого, если ты любишь меня? Ты, вѣдь, любишь меня? Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты какъ-нибудь доказала это.

— Какъ я могу еще доказать это? — вскричала она въ порывѣ нѣжности. — Развѣ это будетъ большимъ доказательствомъ?

Она обхватила руками его шею и въ первый разъ Клэръ почувствовалъ, что значатъ поцѣлуи страстной женщины для того, кого она любитъ всею душой и сердцемъ, какъ Тессъ любила его.

— Теперь ты вѣришь? — спросила она, покраснѣвъ и вытирая глаза.

— Да. Впрочемъ, я никогда серьезно не сомнѣвался, никогда, никогда!

Такъ двигались они сквозь мракъ, заключая союзъ подъ защитой парусины, межь тѣмъ какъ дождь лилъ на нихъ сверху, а лошадь шла, какъ хотѣла. Тессъ согласилась. Она дала слово, несмотря на принятое рѣшеніе. Жажда радости, скрытая въ каждомъ существѣ, эта великая сила, которая управляетъ человѣчествомъ по своему произволу, такъ же какъ потокъ безпомощною былинкой, не можетъ быть уничтожена никакими размышленіями надъ условіями соціальной жизни.

— Я должна написать своей матери, — сказала она. — Ты ничего не имѣешь противъ этого?

— Конечно, нѣтъ, дорогое дитя мое. Ты совсѣмъ ребенокъ, милая Тессъ, теперь самое время написать твоей матери, и съ моей стороны было бы очень дурно мѣшать этому. Гдѣ она живетъ?

— Тамъ же, въ Марлоттѣ, на дальнемъ концѣ Блэкмурской долины.

— А, значитъ, я видѣлъ тебя еще раньше этого лѣта…

— Да, во время танцевъ на лугу; но ты не захотѣлъ танцевать со мною. О, я думаю, что для насъ теперь это не можетъ быть дурнымъ предзнаменованіемъ!

XXXI.

На слѣдующій день Тессъ написала своей матери настоятельное и очень трогательное письмо и въ концѣ недѣли получила отвѣтъ:

"Дорогая Тессъ, пишу тебѣ нѣсколько строкъ и надѣюсь, что онѣ найдутъ тебя въ добромъ здоровьѣ; я тоже, слава Богу, здорова. Дорогая Тессъ, мы всѣ очень рады, что ты скоро должна выйти замужъ. Что же касается твоего вопроса, Тессъ, то я скажу тебѣ между нами, очень серьезно, что ни въ какомъ случаѣ не надо ни слова говорить ему о твоемъ несчастій. Я ни слова не говорила твоему отцу, онъ слишкомъ гордится своимъ достоинствомъ, а твой женихъ, можетъ быть, также гордъ. Многія женщины въ странѣ, даже изъ самыхъ знатныхъ, прошли въ свое время черезъ такое же несчастіе; зачѣмъ же тебѣ разглашать всюду о своемъ, когда онѣ всѣ молчатъ? Ни одна дѣвушка не была бы такъ глупа, тѣмъ болѣе, что это случилось не по твоей винѣ, и уже столько времени прошло съ тѣхъ поръ. Спрашивай ты меня сотни разъ, я всегда отвѣчу тебѣ то же. Ты еще совершенный ребенокъ и тебѣ всегда хочется выболтать все, что лежитъ у тебя на сердцѣ, глупа ты еще. Я взяла съ тебя обѣщаніе никогда никому ни словомъ, ни дѣйствіемъ не разсказывать объ этомъ, имѣя въ виду только твое благополучіе; ты торжественно обѣщала мнѣ это, когда уходила отсюда. Я ни слова не сказала ни о твоемъ вопросѣ, ни о твоемъ замужствѣ твоему отцу; онъ, по своей простотѣ, навѣрное, всѣмъ бы разболталъ объ этомъ.

"Дорогая Тессъ, будь мужественна. Мы думаемъ послать тебѣ бочку сидра для вашего обрученія и самую тонкую шерстяную матерію, какую только можно было достать здѣсь. Довольно на этотъ разъ. Передай нашу горячую любовь твоему молодому жениху.

"Любящая тебя мать

Дорбифильдъ".

— О, мама, мама! — прошептала Тессъ.

Изъ этого письма она увидала еще разъ, какъ легко скользили даже самыя тяжелыя событія жизни по эластичному уму м-съ Дорбифильдъ. Ея мать имѣла на жизнь другой взглядъ. Тяжелое событіе, мучившее Тессъ какъ мрачное привидѣніе, было въ ея глазахъ только мимолетнымъ происшествіемъ. Но, можетъ быть, ея мать была права относительно того, какъ надо было поступить. Можетъ быть, только молчаніемъ можетъ она сохранить свое счастіе.

Единственное лицо въ свѣтѣ, имѣвшее хоть тѣнь какого-нибудь права на ея поступки, приказывало ей молчать, и Тессъ чувствовала себя спокойнѣе. Отвѣтственность какъ бы снималась съ нея, и на сердцѣ стало у нея легче.

Было начало октября, когда она дала свое согласіе, и эти дни поздней осени она жила въ такомъ приподнятомъ духовномъ состояніи, въ какомъ она никогда не бывала и которое походило на экстазъ.

Въ ея любви къ Клэру врядъ ли было что-нибудь земное. Въ своемъ восторженномъ поклоненіи она одѣляла его всевозможными совершенствами; онъ былъ для нея воплощеніемъ доброты и знанія, — философъ, учитель и другъ. Каждая линія его фигуры была для нея совершенствомъ мужской красоты, его душа — душой святого, его умъ — умомъ пророка. Сознаніе своей любви къ нему поднимало ее въ ея глазахъ, точно она была увѣнчана короной. Его любовь къ ней наполняла ея сердце благоговѣніемъ. Онъ часто ловилъ взглядъ ея широко раскрытыхъ глазъ, смотрѣвшихъ на него съ такимъ глубокимъ благоговѣніемъ, какъ будто передъ ней было безсмертное существо

Она отгоняла отъ себя свое прошлое, — она отбрасывала его въ сторону, какъ отбрасываютъ попавшійся подъ ноги раскаленный уголь.

Она никогда не подозрѣвала, что мужчина можетъ быть такъ безкорыстенъ, такъ рыцарски благороденъ, такъ великодушенъ въ своей любви къ женщинѣ. Энджель Клэръ далеко не имѣлъ всѣхъ тѣхъ качествъ, которыми она такъ щедро надѣляла его въ своемъ представленіи. Духовная сторона, правда, преобладала въ немъ надъ животной; онъ хорошо владѣлъ собою и въ немъ не было ни тѣни нравственной грубости. Нельзя сказать, чтобы у него былъ холодный темпераментъ, но все же въ немъ было болѣе блеска, чѣмъ истиннаго огня, онъ скорѣе подходилъ къ Шелли, чѣмъ къ Байрону. Онъ могъ любить безумно, но это была скорѣе любовь воображенія, любовь неземная, и она помогала ему съ ревнивымъ чувствомъ оберегать любимое существо отъ самого себя. Это привлекало и очаровывало Тессъ, имѣвшую такой печальный опытъ въ этомъ отношеніи; чувство негодованія противъ всего мужского пола уступало мѣсто реакціи и она склонялась передъ Клэромъ полная восторженнаго поклоненія.

Они искали общества другъ друга. Она такъ вѣрила ему, что не старалась скрывать своего желанія быть съ нимъ наединѣ. По деревенскому обычаю женихъ и невѣста могли быть неразлучны. Это былъ единственный обычай, извѣстный Тессъ, и она не находила въ немъ ничего необычайнаго. Клэру, напротивъ, такая близость казалась странной и преждевременной, покуда онъ не увидалъ, съ какою простотой относилась къ этому Тессъ и всѣ служащіе на фермѣ.

Въ эти чудные октябрьскіе вечера они бродили по лугамъ, по узенькимъ тропинкамъ, вдоль шаловливо бѣгущихъ ручейковъ, перебирались на ту сторону по маленькимъ мосткамъ и возвращались опять назадъ. Журчанье воды у запруды, всегда долетавшее до ихъ слуха, служило аккомпаниментомъ для ихъ нѣжнаго шепота, въ то время какъ косые лучи склоняющагося къ западу солнца обливали всю окрестность лучезарнымъ блескомъ. Въ тѣни деревьевъ и заборовъ поднимались синія голубоватыя облачка тумана, тогда какъ все кругомъ было еще залито свѣтомъ. Солнце стояло такъ низко надъ землею и лучи его падали такъ косо, что тѣни Клэра и Тессъ тянулись сзади нихъ на цѣлыя мили подобно двумъ гигантскимъ пальцамъ и упирались своими концами въ покатые холмы, окружающіе долину. Тамъ и сямъ еще работали крестьяне, прорывали каналы для зимняго орошенія или исправляли насыпи, потоптанныя скотомъ.

Клэръ смѣло обнималъ ее за талію въ виду всѣхъ этихъ людей съ видомъ человѣка, привыкшаго выносить на улицу и свою радость, и свое горе, хотя въ глубинѣ души онъ стыдился такъ же, какъ и Тессъ.

— Тебѣ не совѣстно такъ открыто признавать меня своею? — радостно спрашивала она его.

— О, нѣтъ!

— Но если бы кто-нибудь изъ твоихъ близкихъ услыхалъ, что ты вотъ такъ гуляешь со мною, съ простою молочницей?

— Самымъ прелестнымъ существомъ въ мірѣ.

— Они бы сказали, что ты оскорбляешь этимъ твое достоинство.

— Дорогая моя дѣвочка, развѣ можетъ д’Орбервиль оскорбить достоинство Клэровъ? Ты представить себѣ не можешь, какъ важно, что ты происходишь отъ такой фамиліи! Я приберегаю это для большаго эффекта къ концу, когда мы будемъ уже женаты, и когда пасторъ Трингамъ представитъ намъ доказательства о твоемъ происхожденіи. Кромѣ того, моя будущность нисколько не касается моей семьи, — она не имѣетъ къ ней никакого отношенія. Мы оставимъ это мѣстечко, можетъ быть, и самую Англію, что же намъ за дѣло, какъ посмотрятъ на насъ здѣсь? Ты рада будешь уѣхать или нѣтъ?

Она отвѣчала кивкомъ головы; она не могла говорить, — такое волненіе охватило ее при мысли, что она пойдетъ въ жизни рука объ руку съ нимъ, какъ его самый близкій другъ. Она взяла его руку и они пошли къ рѣкѣ; тамъ подъ мостомъ солнце отражалось въ водѣ съ такимъ ослѣпительнымъ блескомъ, что имъ больно было смотрѣть. Иногда на поверхности показывались маленькія рыбки и тотчасъ же пугливо ныряли опять въ воду, обезпокоенныя ихъ присутствіемъ. Здѣсь стояли они до тѣхъ поръ, пока туманъ не окутывалъ ихъ со всѣхъ сторонъ, осѣдая въ видѣ блестящихъ капель на ея рѣсницахъ, на бровяхъ и на волосахъ.

Любовь къ нему была ея жизнь, ея дыханіе. Она окружала ее, какъ фотосфера, заставляла забывать прошлое горе, отодвигала мрачные призраки, волновавшіе ее, — сомнѣніе, боязнь, раздражительность, безпокойство и стыдъ. Тессъ знала, что всѣ эти грозные призраки подстерегаютъ ее, какъ волки за окружающимъ ее блестящимъ кругомъ, но у нея теперь была власть держать ихъ тамъ, въ безмолвномъ подчиненіи. Можно забыть и помнить, въ одно и то же время. Она шла окруженная свѣтомъ, но она знала, что вдали виднѣются тѣ же мрачныя, зловѣщія тѣни. И каждый вновь наступающій день могъ ихъ приблизить или отдалить.

Однажды вечеромъ всѣ служащіе разошлись, Тессъ и Клэръ остались одни сторожить домъ. Во время разговора Тессъ задумчиво посмотрѣла на него и встрѣтила его восторженный взглядъ.

— Я недостойна тебя, — нѣтъ, я недостойна тебя! — вдругъ вскрикнула она, вскакивая съ низенькаго стула, на которомъ она сидѣла полная любви и благоговѣнія.

Клэръ, думая, что волненіе ея вызвано тѣми же причинами, о которыхъ они уже говорили, сказалъ:

— Мнѣ не хотѣлось бы, чтобы такъ говорила дорогая Тессъ! Истинное достоинство состоитъ не въ томъ, чтобы принадлежать къ высшему классу общества, а въ томъ, чтобы заслужить уваженіе простыхъ, добрыхъ, честныхъ и справедливыхъ людей и имѣть такую же хорошую репутацію, какъ ты, моя милая Тессъ.

Она силилась подавить рыданія, подступавшія ей къ горлу. Какъ часто такія похвалы заставляли больно сжиматься ея бѣдное сердце и сожалѣть о прошлыхъ годахъ!

— Зачѣмъ ты не остался и не полюбилъ меня тогда, когда мнѣ было шестнадцать лѣтъ, когда я жила съ моими маленькими братьями и сестрами, и ты танцовалъ на лугу?… Зачѣмъ ты не полюбилъ меня тогда, зачѣмъ? — говорила она, отчаянно сжимая свои руки.

Энжель старался успокоить ее, думая про себя, какое это нервное существо и съ какою нѣжною бережливостью долженъ онъ относиться къ ней, когда ея счастіе будетъ зависѣть отъ него.

— Зачѣмъ я не остался тогда? — сказалъ онъ. — Я также жалѣю объ этомъ. Но еслибъ я зналъ… Но ты не должна такъ горько оплакивать это. Почему ты такъ жалѣешь объ этомъ?

Съ женскою изворотливостью она быстро отвѣтила ему:

— Твое сердце принадлежало бы мнѣ тремя годами раньше. Я бы не потеряла такъ даромъ все это время, — я была бы ужь такъ давно счастлива.

Чтобъ окончательно успокоиться, она встала и вышла изъ комнаты, задѣвъ и опрокинувъ стулъ краемъ своего платья.

Энжель остался одинъ передъ огнемъ; хворостъ весело трещалъ и шипѣлъ. Когда она вернулась, она уже вполнѣ владѣла собою.

— Ты не находишь себя немного капризной, Тессъ, по правдѣ? — спросилъ онъ ее шутливо, бросая подушку на стулъ для нея и садясь возлѣ на лавку. — Я хотѣлъ спросить тебя кое о чемъ, а ты какъ разъ въ это время выбѣжала изъ комнаты.

— Да, можетъ быть, я капризна, — прошептала она. Вдругъ она подвинулась къ нему и взяла его за руки, — Нѣтъ, Энджель, я думаю, я не капризна отъ природы! — и чтобы лучше доказать ему это, она близко прижалась къ нему и положила голову къ нему на плечо. — Что ты хотѣлъ спросить меня? Я отвѣчу тебѣ, — продолжала она покорно.

— Такъ какъ ты любишь меня и согласилась быть моею женой, то отсюда вытекаетъ вопросъ: когда назначить день свадьбы?

— Мнѣ бы хотѣлось жить какъ теперь.

— Но я долженъ послѣ новаго года приняться за устройство своихъ дѣлъ. И прежде чѣмъ заняться подробностями моего новаго положенія, я хотѣлъ бы заключить условіе съ моимъ маленькимъ компаньономъ.

— Съ практической точки зрѣнія тебѣ лучше было бы жениться потомъ. Но я не могу представить себѣ, что ты уѣдешь и оставишь меня здѣсь!

— Вотъ видишь, ты не можешь сама. А я хотѣлъ бы, чтобы ты помогла мнѣ приготовиться къ отъѣзду. Когда же назначить? Черезъ двѣ недѣли?

— Нѣтъ, — сказала она очень серьезно, — Мнѣ надо еще о многомъ подумать.

— Но…

Онъ нѣжно привлекъ ее къ себѣ.

Замужство пугало ее теперь, когда оно было такъ близко. Но они не имѣли времени обсудить подробно этотъ вопросъ, дверь отворилась и въ комнату вошли м-ръ Крикъ, м-съ Крикъ и двѣ молочницы.

Тессъ быстро отскочила отъ него; ея лицо горѣло, глаза блестѣли.

— Я знала, что такъ будетъ, если я сяду близко къ нему! — вскричала она въ волненіи. — Я говорила себѣ, они взойдутъ и застанутъ насъ! Но я не сидѣла у него на колѣняхъ, какъ вамъ, можетъ быть, показалось.

— Если бы было такъ, вы бы ничего не сказали. Я увѣренъ, что мы бы не замѣтили, гдѣ вы сидите при такомъ яркомъ свѣтѣ, — отвѣтилъ фермеръ. И онъ продолжалъ, обращаясь къ женѣ съ глупымъ видомъ человѣка, ничего не понимающаго въ дѣлахъ любви: — Они, кажется, думаютъ, что никто ничего не видитъ и не подозрѣваетъ. О, да, я бы и не видѣлъ, какъ тамъ она сидѣла, если бы она не сказала мнѣ.

— Мы скоро женимся, — сказалъ Клэръ съ невозмутимою флегмой.

— А, вотъ это хорошо! Я очень радъ слышать это, сэръ. Я уже подумывалъ объ этомъ съ нѣкоторыхъ поръ. Она слишкомъ хороша для работницы, я говорилъ это съ перваго дня, какъ увидѣлъ ее, она находка для каждаго и будетъ чудесною женой для джентльмена фермера.

Но Тессъ исчезла. Она была гораздо болѣе сконфужена взглядомъ, которые бросали на нее дѣвушки, чѣмъ грубыми похвалами Крика.

Когда, послѣ ужина, она вошла въ спальню, тамъ были всѣ работницы. Горѣлъ огонь, дѣвушки, всѣ въ бѣломъ, сидѣли на ея постели въ ожиданіи ея, подобно мстительнымъ привидѣніямъ.

Но она скоро увидала, что ей нечего бояться ихъ. Онѣ никогда не имѣли надежды обладать имъ и не могли видѣть въ ея замужствѣ потерю для себя. Видъ у нихъ былъ задумчивый, созерцательный.

— Онъ женится на ней! — прошептала Ретти, не спуская глазъ съ Тессъ. — Какъ это видно по ея лицу!

— Ты выходишь за него замужъ? — спросила Маріанна.

— Да, — отвѣтила Тессъ.

— Когда?

— Скоро.

Отвѣтъ былъ слишкомъ уклончивъ.

— Выходитъ замужъ за него, за джентльмена? — повторила Иццъ Гюэттъ.

И точно подъ вліяніемъ какого-то очарованія всѣ три дѣвушки встали съ постели и босыя подошли къ Тессъ. Ретти положила руки на плечи Тессъ, какъ бы желая удостовѣриться, что ея другъ все тотъ же, несмотря на совершившееся чудо, двѣ другія обхватили ее за талію и всѣ смотрѣли ей въ лицо.

— Какъ это должно быть хорошо! Гораздо лучше, чѣмъ я могу себѣ представить!

— Да, — пробормотала Маріанна, и поцѣловала Тессъ.

— Что это, изъ любви къ ней или потому, что другія губы цѣловали ее? — продолжала Иццъ, поддразнивая Маріанну.

— Я совсѣмъ не думала объ этомъ, — просто отвѣтила Маріанна. — Мнѣ только кажется страннымъ, что она, а не кто другая, будетъ его женой. Я говорю не о себѣ, потому что мы никогда не думали объ этомъ, мы только любили его. Его женой будетъ не элегантная лэди въ драгоцѣнныхъ камняхъ и золотѣ, въ шелку и бархатѣ, а такая же работница, какъ мы.

— А вы не разлюбите меня за это? — тихо спросила Тессъ.

Онѣ наклонились къ ней въ своихъ бѣлыхъ ночныхъ рубашкахъ и внимательно посмотрѣли на нее, прежде чѣмъ отвѣтить, какъ будто бы ихъ отвѣтъ лежалъ въ ея глазахъ.

— Я не знаю, не знаю, — пробормотала Ретти Приддль. — Я бы хотѣла ненавидѣть ее, но я не могу!

— Вотъ также и я, — какъ эхо отозвались Иццъ и Маріанна. — Я не могу ненавидѣть ее. Что-то мѣшаетъ мнѣ.

— Онъ могъ бы жениться на комъ-нибудь изъ васъ, — прошептала Тессъ.

— Почему же?

— Вы всѣ лучше меня.

— Мы лучше тебя? — медленно проговорили дѣвушки. — Нѣтъ, нѣтъ, милая Тессъ!

— Вы лучше, — сказала она взволнованно. И вдругъ, вырвавшись изъ ихъ объятій, она разразилась потокомъ истерическихъ слезъ и, бросившись на подушки, въ отчаяніи повторяла: — О, да, да, да!…

Разъ давъ себѣ волю, она уже не могла удержать своихъ рыданій.

— Онъ долженъ жениться на комъ-нибудь изъ васъ! — кричала она. — Я скажу ему это! Вы лучше меня!… Я не знаю, что я говорю!… О, о!…

Онѣ подошли къ ней, обнимали и утѣшали ее, но рыданія продолжались.

— Дайте воды, — сказала Маріанна. — Это она изъ-за насъ такъ взволновалась, бѣдное дитя, бѣдное дитя!

Она заботливо уложила ее въ постель и горячо поцѣловала.

— Ты лучше насъ, — сказала Маріанна. — Ты ученѣе насъ и болѣе походишь на лэди. Ты должна гордиться этимъ. Ты гордишься, не правда ли?

— Да, — сказала она, — и мнѣ совѣстно, что я такъ расплакалась!

Когда всѣ уже легли въ постель и потушили огонь, Маріанна прошептала около нея:

— Ты не забудешь насъ, Тессъ, когда станешь его женой. Ты вспомнишь, какъ мы говорили тебѣ, что мы любили его, и какъ мы хотѣли ненавидѣть тебя и не могли, потому что ты его избранница, а мы никогда не надѣялись, что онъ изберетъ кого-нибудь изъ насъ.

Онѣ не видѣли, что при этихъ словахъ слезы опять полились изъ ея глазъ. Сердце ея разрывалось отъ боли, и она рѣшила разсказать Энджелю Клэру всю свою исторію, несмотря на запрещеніе матери. Пусть онъ, кѣмъ она жила и дышала, презираетъ ее, пусть ея мать смотритъ на нее какъ на сумасшедшую, — все лучше, чѣмъ молчаніе. Молчаніе было бы измѣной ему и несправедливостью по отношенію къ нимъ.

XXXII.

Охватившее ее душевное раскаяніе мѣшало ей назначить день свадьбы. Наступилъ уже ноябрь, а все еще было неизвѣстно, когда будетъ вѣнчаніе, несмотря на его неоднократныя просьбы. Тессъ, повидимому, желала вѣчно быть невѣстой, желала продолжать настоящее безъ всякаго измѣненія.

Видъ луговъ теперь измѣнился, но въ ранніе послѣобѣденные часы до доенія коровъ было все еще довольно тепло; рабочіе дни въ это время года всегда короче, и у нихъ было много свободнаго времени для прогулокъ. Въ лучахъ вечерняго солнца висѣли топкія, прозрачныя нити паутины. Маленькія мошки роились въ воздухѣ, не подозрѣвая краткости своего мимолетнаго и радостнаго существованія, налетали на блестящую, тонкую ткань и мгновенно погибали. Любуясь всею этою осеннею жизнью луговъ, онъ не разъ напоминалъ ей, что вопросъ еще не рѣшенъ.

Однажды вечеромъ, чтобы доставить ему случай побыть съ ней наединѣ, м-ръ Крикъ придумалъ для Тессъ порученіе, и Клэръ пошелъ проводить ее. Это была скорѣе маленькая прогулка на мызу на одномъ изъ холмовъ долины, чтобы провѣдать коровъ, которыхъ на время отправляли туда. Въ жизни коровъ происходили въ это время года большія перемѣны. Каждый день по нѣскольку коровъ посылалось во временный лазаретъ на солому, гдѣ онѣ оставались, пока не производили на свѣтъ телятъ, а какъ только теленокъ становился на ноги, мать вмѣстѣ съ своимъ отпрыскомъ водворялась обратно на ферму.

Возвращаясь назадъ, они взошли на большой каменный утесъ прямо надъ долиной они стояли молча и слушали. Вода прибыла въ ручьяхъ, громко бурлила около запруды и журча переливалась въ подземные стоки; небольшія канавы всѣ были полны водою; уже теперь нельзя было пересѣкать долину болѣе короткими путями, надо было пользоваться большими дорогами. Снизу изъ окутанной мракомъ долины поднимался непрерывный гулъ; казалось, будто тамъ лежалъ громадный городъ и слышался ропотъ толпы.

— Можно подумать, что тамъ собрались десятки тысячъ народа, — сказала Тессъ, — и всѣ они кричатъ, бранятся, просятъ, рыдаютъ, молятся и проклинаютъ.

Но Клэръ не обратилъ на ея слова особаго вниманія.

— Говорилъ тебѣ сегодня м-ръ Крикъ, что ему не понадобится столько работницъ на зимнее время?

— Нѣтъ.

— Коровы быстро теряютъ молоко.

— Да, — отвѣчала она. — Шесть или семь отправили на солому вчера, да третьяго дня три, всего тамъ теперь около двадцати. А, такъ, можетъ быть, фермеръ не хочетъ оставлять меня для телятъ! Да, меня не хотятъ больше держать! А я какъ усердно работала!

— Крикъ не говорилъ, что онъ хочетъ отпустить именно тебя. Но, зная наши отношенія, онъ сказалъ мнѣ очень вѣжливо и добродушно, что, навѣрное, я возьму тебя съ собою, когда стану уѣзжать на Рождество. Я спросилъ его, какъ же онъ обойдется безъ тебя, тогда онъ отвѣтилъ мнѣ, что на зимніе мѣсяцы не требуется столько рабочихъ рукъ. И, грѣшный человѣкъ, я былъ радъ, что, такимъ образомъ, ты должна будешь скорѣе рѣшить вопросъ.

— Ты не долженъ радоваться, Энджель. Все же очень грустно чувствовать себя ненужной, даже когда это дѣлается изъ приличія.

— Этого требуетъ приличіе, ты согласна съ этимъ? — онъ дотронулся пальцемъ до ея щеки. — А! — сказалъ онъ.

— Что такое?

— Ты покраснѣла, потому что я поймалъ тебя! Но зачѣмъ я такъ шучу? Не будемъ шутить, — жизнь слишкомъ серьезна.

— Да, жизнь серьезна, я знала это давно.

Она задумалась. Отказаться отъ брака, какъ она рѣшила подъ вліяніемъ послѣдней ночи, и оставить ферму значило искать другаго мѣста, но въ молочницахъ теперь никто не нуждается, надо было идти на какую-нибудь земледѣльческую ферму, жить тамъ и не видѣть передъ собою такого божественнаго существа, какъ Энджель Клэръ. Эта мысль была ей невыносима, но еще невыносимѣе была мысль о возвращеніи домой.

— И такъ серьезно, милая Тессъ, — продолжалъ онъ, — такъ какъ тебѣ все равно придется, по всему вѣроятію, оставить ферму на Рождество, то будетъ гораздо лучше и приличнѣе, если я увезу тебя отсюда, какъ свою собственность. Да, если бы ты не была неразумною дѣвушкой въ свѣтѣ, ты бы знала, что не можемъ же мы вѣчно жить такъ, какъ теперь.

— Я хотѣла бы, чтобы такъ было вѣчно, чтобы всегда было лѣто и осень, чтобы ты всегда любилъ меня и такъ же много думалъ обо мнѣ, какъ прошлое лѣто!

— Я всегда буду любить тебя.

— О, да, я знаю это! — вскричала она съ внезапнымъ порывомъ безпредѣльной вѣры въ него. — Энджель, я назначу день, когда я стану твоей навсегда!

И такъ, наконецъ, они рѣшили этотъ вопросъ, возвращаясь домой во мракѣ ночи среди безконечнаго журчанья воды справа и слѣва.

Когда они пришли домой, они сказали о своемъ рѣшеніи м-ру и м-съ Крикъ, съ просьбой держать это втайнѣ; влюбленные хотѣли, чтобы свадьба была самая скромная. Фермеръ сталъ шумно выражать свои сожалѣнія объ ея уходѣ, хотя самъ хотѣлъ скоро отпустить ее. Что онъ будетъ теперь дѣлать со сливками? И кто будетъ сбивать такое чудное масло для господъ изъ Энгльбёри и Сэндбаурна? М-съ Крикъ поздравила Тессъ, что, наконецъ, кончили они съ глупою нерѣшительностью, и прибавила, что какъ только она увидала Тессъ, она сейчасъ же угадала, что ей предстоитъ нѣчто лучшее, чѣмъ быть женой простого человѣка. У Тессъ былъ такой важный видъ, когда она ходила по скотному двору въ день своего прихода; она готова была побожиться, что эта дѣвушка происходитъ изъ хорошей фамиліи.

Теперь жизнь Тессъ летѣла на крыльяхъ радости; она не замѣчала времени и не имѣла больше своей воли. Слово было дано, день назначенъ. Вѣра въ фатализмъ, свойственная вообще народу, начала охватывать ее, несмотря на ея свѣтлый умъ. Она съ пассивною покорностью подчинялась теперь всѣмъ требованіямъ своего жениха.

Она опять написала своей матери, сообщая ей день свадьбы, но въ дѣйствительности она снова просила ея совѣта. Она выходитъ замужъ за джентльмена; можетъ быть, ея мать не обратила на это достаточно вниманія. Вѣдь, это не простой человѣкъ и онъ, пожалуй, не отнесется такъ легко къ послѣсвадебному объясненію. Но м-съ Дорбифильдъ не отвѣтила на это посланіе.

Энджель Клэръ имѣлъ серьезное основаніе торопить свадьбу. Онъ горячо любилъ Тессъ, хотя скорѣе идеальною любовью, безъ того страстнаго чувства, какимъ была переполнена ея душа. Онъ никогда не думалъ, когда мечталъ о простой пастушеской жизни, что найдетъ здѣсь такое прелестное идиллическое существо. Онъ часто слышалъ, какъ восхваляютъ простоту; но только теперь онъ почувствовалъ всю силу ея очарованія. Будущее представлялось ему въ очень неясныхъ чертахъ, но онъ чувствовалъ смѣлость и подъемъ духа при мысли, что онъ устраиваетъ свою судьбу вопреки общепринятымъ правиламъ и предразсудкамъ.

— Не лучше ли намъ подождать, пока ты не устроишься на своей фермѣ? — сказала она какъ-то робко.

(Онъ тогда мечталъ о своей фермѣ).

— Говоря правду, Тессъ, мнѣ бы не хотѣлось оставлять тебя одну безъ моей любви и безъ моего вліянія.

Причина была очень основательная. Его вліяніе на нее было такъ сильно, что она перенимала его манеры и привычки, его слова и выраженія, его вкусы, его симпатіи и антипатіи. Оставить ее одну на фермѣ значило задержать ея развитіе. Ему хотѣлось уѣхать съ ней еще и по другой причинѣ. Его родители хотѣли видѣть ее, прежде чѣмъ онъ увезетъ ее куда-нибудь въ глубь Англіи или въ колоніи, и онъ думалъ, что мѣсяцъ или два совмѣстной жизни съ нимъ дадутъ ей внѣшній лоскъ и тогда онъ можетъ смѣло представить ее своей матери въ викаріатъ.

Разъ какъ-то онъ пожелалъ познакомиться съ устройствомъ мукомольни, думая съ занятіемъ земледѣлія соединить и работу на мельницѣ. Владѣлецъ одной изъ большихъ водяныхъ мельницъ въ Вельбриджѣ предложилъ ему пріѣхать къ нему, чтобы поближе ознакомиться съ дѣломъ, и обѣщалъ не отказать ему въ помощи и руководствѣ. Клэръ поѣхалъ туда, и когда вернулся вечеромъ, то объявилъ Тессъ, что они первое время проведутъ въ Вельбриджѣ на мукомольнѣ. Къ этому рѣшенію привело его не желаніе дѣйствительно познакомиться съ дѣломъ, а только то случайное обстоятельство, что ферма, гдѣ онъ нашелъ помѣщеніе, служила когда-то жилищемъ для одного изъ представителей д’Орбервилей. Такъ разрѣшалъ Клэръ практическіе вопросы, руководствуясь только чувствомъ, не имѣющимъ съ ними ничего общаго. Они рѣшили поѣхать туда сейчасъ же послѣ свадьбы.и провести тамъ двѣ недѣли, вмѣсто того, чтобы путешествовать по городамъ и по отелямъ.

— Потомъ мы отправимся осматривать фермы по ту сторону Лондона, о которыхъ я слышалъ, — сказалъ онъ, — а въ апрѣлѣ или мартѣ мы поѣдемъ къ отцу и къ матери.

Въ обсужденіи разнаго рода вопросовъ проводили они время, а, между тѣмъ, день свадьбы, великій торжественный день, приближался. Она была назначена на тридцать первое декабря, наканунѣ новаго года. «Его жена! — шептала она про себя. — Возможно ли это? Чтобы она слилась съ нимъ въ одно существо, чтобы ничто не раздѣляло ихъ, чтобы все они дѣлили пополамъ; почему нѣтъ, почему нѣтъ?»

Однажды въ воскресенье утромъ Иццъ Гюэттъ, вернувшись отъ обѣдни, отозвала Тессъ и сказала ей:

— Васъ не оглашали въ церкви сегодня.

— Такъ что же?

— Сегодня должны были оглашать въ первый разъ, — отвѣчала она съ безпокойствомъ. — Вѣдь, ваша свадьба будетъ наканунѣ новаго года?

Тессъ утвердительно кивнула головой.

— Надо чтобы васъ огласили три раза. А теперь остается только два воскресенья.

Тессъ почувствовала, что блѣднѣетъ. Иццъ была права: оглашаютъ три раза. Можетъ быть, онъ забылъ? Если такъ, свадьбу придется отложить на недѣлю, а это всегда приноситъ несчастье. Теперь она горѣла нетерпѣніемъ въ ожиданіи завѣтнаго дня, хотя прежде сама же откладывала его.

Но волненіе ея скоро улеглось.

Ницъ сообщила о случившемся м-съ Крикъ и она рѣшила ска_"ать объ этомъ Клэру.

— Вы, кажется, забыли объ оглашеніи, м-ръ Клэръ?

— Нѣтъ, я не забылъ, — отвѣтилъ Клэръ.

Какъ только они остались вдвоемъ, онъ успокоилъ Тессъ.

— Пусть онѣ не пристаютъ къ тебѣ съ оглашеніемъ. Я выхлопоталъ разрѣшеніе вѣнчаться безъ этой процедуры. Для насъ это удобнѣе. Такъ что если ты пойдешь къ обѣднѣ въ слѣдующее воскресенье, ты не услышишь своего имени.

— Мнѣ не надо слышать его, — отвѣчала она съ счастливою гордостью.

Тессъ была очень рада, что свадьба не будетъ оглашаться. Втайнѣ она боялась, чтобы кто-нибудь, услыхавъ оглашеніе, не воспрепятствовалъ ея свадьбѣ, зная ея прошлую исторію. Какъ все ей благопріятствовало!

— Мнѣ не надо слишкомъ радоваться, — говорила она себѣ. — Все складывается слишкомъ хорошо и, можетъ быть, судьба отомститъ мнѣ потомъ за это счастье. Лучше, если бы насъ оглашали, какъ всѣхъ.

Но покуда все шло хорошо. Она раздумывала, надо ли ей покупать къ свадьбѣ новое платье, или надѣть свое бѣлое праздничное. Вопросъ рѣшился самъ собою. На ея имя была прислана большая посылка. Въ ней оказался полный свадебный нарядъ, начиная отъ головного убора и кончая башмаками, кромѣ того, прелестный утренній костюмъ. Клэръ пришелъ домой вскорѣ послѣ того, какъ принесли пакеты, и услыхалъ, что она наверху разбираетъ ихъ. Минуту спустя она сошла внизъ съ разгорѣвшимся лицомъ, съ глазами, полными слезъ.

— Какъ ты заботишься обо мнѣ! — прошептала она, положивъ голову къ нему на плечо. — Даже перчатки, даже носовой платокъ!… Какъ ты добръ, мой милый, дорогой мой!

— Нѣтъ, нѣтъ, Тессъ; право же, тутъ нѣтъ большой заслуги съ моей стороны; я заказалъ все это въ одномъ лондонскомъ магазинѣ — больше ничего.

И, чтобы отклонить ея слишкомъ пылкую благодарность, онъ посовѣтовалъ ей пойти примѣрить платья, а въ случаѣ, если они не годятся, отдать поправить деревенской портнихѣ.

Она взошла наверхъ, надѣла вѣнчальный нарядъ и, стоя передъ зеркаломъ, любовалась эффектною шелковою матеріей. И вдругъ ей пришла на память баллада о легендарномъ платьѣ, которую такъ часто въ дѣтствѣ ей пѣла ея мать:

Если женщина согрѣшила хоть одинъ разъ,

Она не смѣетъ надѣть его.

Вдругъ ея платье измѣнитъ свой цвѣтъ, какъ перемѣнилось то платье? Съ тѣхъ поръ, какъ она была на фермѣ, эти стихи ни разу не приходили ей въ голову.

ФАЗА ЧЕТВЕРТАЯ.

Послѣдствія.

XXXIII.

Энджель чувствовалъ сильное желаніе провести съ ней вмѣстѣ одинъ день до свадьбы, провести его гдѣ-нибудь подальше отъ фермы, совершить послѣднюю прогулку влюбленныхъ; пусть это будетъ романтическій день, при такой обстановкѣ, которая никогда болѣе не повторится; а тамъ, вдали, ближе и ближе, пусть сіяетъ другой великій день. И такъ, въ продолженіе прошлой недѣли онъ не разъ заговаривалъ о необходимости сдѣлать нѣкоторыя покупки въ ближайшемъ городѣ, и, наконецъ, они рѣшили отправиться туда вмѣстѣ.

Жизнь Клэра на фермѣ была отшельническая, очень странная въ глазахъ людей его класса: онъ по цѣлымъ мѣсяцамъ не бывалъ даже близко отъ города и даже не держалъ экипажа, такъ какъ рѣдко имѣлъ въ немъ нужду; если же ему надо было поѣхать верхомъ или въ экипажѣ, то онъ за плату бралъ у фермера лошадь и фаэтонъ. Въ тотъ день они поѣхали въ фаэтонѣ.

Въ первый разъ въ жизни имъ пришлось сообща, ради общаго дѣла, совершать покупки. Былъ сочельникъ; повсюду видно было множество остролистника и омелы; городъ былъ полонъ окрестными жителями, пріѣхавшими изъ разныхъ мѣстъ ради торжественнаго дня. Когда Тессъ подвигалась впередъ, подъ руку съ женихомъ, счастливая и прекрасная, она невольно обращала на себя общее вниманіе; обращенные на нее взгляды смущали ее, но это была своего рода дань, которую она должна была заплатить за свое счастье.

Вечеромъ они возвратились къ постоялому двору, гдѣ оставили лошадь, и Тессъ ждала у входа, пока Энджель ходилъ смотрѣть, какъ подадутъ имъ экипажъ. Общая комната была полна посѣтителями, которые безпрестанно входили и выходили. Каждый разъ, когда дверь отворялась, свѣтъ изъ комнаты падалъ прямо на лицо Тессъ. Двое мужчинъ вышли и прошли мимо нея. Одинъ изъ нихъ оглядѣлъ ее съ удивленіемъ съ головы до ногъ, и ей показалось, что этотъ человѣкъ изъ Трантриджа, хотя это селеніе было такъ далеко отсюда, что такой посѣтитель былъ здѣсь на рѣдкость.

— Красивая дѣвушка, — сказалъ другой мужчина.

— Да, недурна. Но или я жестоко ошибаюсь, только… — у него вырвалось оскорбительное для нея замѣчаніе.

Клэръ какъ разъ возвращался изъ конюшни и, столкнувшись съ говорившимъ у входа, услыхалъ его слова и замѣтилъ ужасъ Тессъ. Оскорбленіе это такъ задѣло его, что онъ, ничего не соображая, ударилъ мужчину по лицу изо всей силы, такъ что тотъ пошатнулся.

Оправившись, онъ, казалось, намѣревался напасть на него въ свою очередь, и Клэръ, переступивъ порогъ двери, приготовился къ отпору. Но противникъ его, повидимому, передумалъ. Онъ снова посмотрѣлъ на Тессъ и сказалъ Клэру:

— Прошу извиненія, сэръ; это была съ моей стороны ошибка. Я ее принялъ за другую женщину, которая далеко отсюда.

Клэръ, чувствуя, что онъ поступилъ слишкомъ опрометчиво, а, главное, сознавая себя виноватымъ, что оставилъ ее одну у входа въ трактиръ, поступилъ такъ, какъ всегда поступалъ въ подобныхъ случаяхъ, — далъ тому человѣку пять шиллинговъ за полученный синякъ, и они разстались, мирно пожелавъ другъ другу спокойной ночи. Когда Клэръ взялъ вожжи отъ конюха и молодая парочка укатила, двое мужчинъ пошли по другому направленію.

— Ты дѣйствительно ошибся? — спросилъ второй.

— Нисколько. Но мнѣ не хотѣлось оскорбить чувство этого джентльмена.

Между тѣмъ, влюбленные ѣхали впередъ.

— Не можемъ ли мы отложить нашу свадьбу на небольшой срокъ? — тихимъ, грустнымъ голосомъ спросила Тессъ. — Если мы пожелали бы этого, конечно?

— Нѣтъ, дорогая моя. Успокойся. А что ты думаешь, этотъ малый подастъ на меня въ судъ за оскорбленіе? — спросилъ онъ шутливо.

— Нѣтъ, я думала, если бы надо было отложить.

То, что она хотѣла этимъ сказать, было ему непонятно и онъ просилъ ее выбросить такія глупости изъ головы, что она и постаралась исполнить по мѣрѣ силъ. Но всю дорогу она была очень серьезна; наконецъ, она подумала:

«Мы уѣдемъ отсюда далеко-далеко, за сотни миль отъ этихъ мѣстъ, такъ что сегодняшній случай не можетъ повториться, и тамъ не встанетъ передо мной никакого призрака минувшаго».

Они нѣжно простились въ тотъ вечеръ въ сѣняхъ, и Энджель взошелъ къ себѣ наверхъ. Тессъ стала заниматься разными нужными приготовленіями, боясь, что не успѣетъ сдѣлать всего въ небольшой промежутокъ времени до свадьбы. Вдругъ она услыхала у себя надъ головой, въ комнатѣ Энджеля, какой-то шумъ, будто кто боролся или падалъ. Всѣ остальные спали въ домѣ, и, боясь, не болѣнъ ли Энджель, она взбѣжала наверхъ, постучала въ дверь и спросила, что случилось.

— Ничего ровно, дорогая, — отвѣтилъ онъ изъ-за двери. — Какъ мнѣ жаль, что я напугалъ тебя! Ужасная глупость: я заснулъ и видѣлъ во снѣ, что опять бью человѣка, оскорбившаго тебя, а слышанный тобою шумъ произошелъ отъ того, что я кулакомъ билъ по чемодану, который я вынулъ сегодня для укладки вещей. Я часто занимаюсь такими глупостями во снѣ. Иди спать и не думай болѣе объ этомъ.

Это положило конецъ ея нерѣшимости. Она не могла разсказать ему о своемъ прошломъ, но былъ другой способъ. Она сѣла и написала на четырехъ страницахъ о событіяхъ, случившихся три года назадъ, положила письмо въ конвертъ и адресовала его Клэру. Затѣмъ, боясь минутной слабости, она тихо пробралась наверхъ и подсунула письмо подъ дверь.

Она не спала всю ночь и все прислушивалась къ малѣйшему шороху наверху. Все было какъ обыкновенно. Онъ спустился внизъ и они встрѣтились внизу лѣстницы. Онъ поцѣловалъ ее — и ей показалось, что поцѣлуй его былъ такъ же горячъ, какъ и всегда.

Ей показалось, что онъ на видъ какой-то разстроенный. Но онъ ей ничего не сказалъ объ ея исповѣди, даже когда они были одни. Получилъ ли онъ ее? Если онъ самъ не заговоритъ, она чувствовала, что ничего не въ состояніи сказать. Такъ прошелъ день и ей стало очевидно, что онъ не выскажетъ ничего, что бы ни думалъ. Между тѣмъ, онъ былъ простъ и ласковъ съ ней, какъ и раньше. Можетъ быть, ея страхъ былъ напрасенъ; онъ прощаетъ ее; онъ любитъ ее такою, какова она есть; онъ смѣется надъ ея безпокойствомъ, какъ надъ пустымъ Кашмиромъ? Прочелъ ли онъ ея письмо? Она прокралась въ его комнату, но ничего не нашла. Быть можетъ, онъ дѣйствительно простилъ ее.

Онъ былъ съ ней все тотъ же, и утромъ, и вечеромъ. Наконецъ, насталъ канунъ новаго года — день свадьбы.

Влюбленные не вставали въ тотъ часъ, когда доили коровъ, такъ какъ въ эту послѣднюю недѣлю ихъ пребыванія на фермѣ они находились какъ бы на положеніи гостей, и даже Тессъ была осчастливлена отдѣльною комнатой. Когда они сошли внизъ къ завтраку, то были удивлены тѣми преобразованіями, которыя были сдѣланы въ ихъ честь въ большой кухнѣ. Фермеръ очень рано поутру приказалъ выбѣлить каминное отверстіе, подкрасить кирпичи въ очагѣ, а надъ каминною аркой повѣсить ярко-желтаго цвѣта мѣхи изъ атласной матеріи, вмѣсто висѣвшихъ здѣсь раньше мѣховъ изъ грязносиней бумажной матеріи съ какою-то черною заплаткой. Этотъ обновленный видъ камина, центра, къ которому невольно стремился всякій въ мрачное зимнее утро, придалъ всей комнатѣ веселый колоритъ. «Я рѣшилъ сдѣлать что-нибудь въ вашу честь, — сказалъ фермеръ. — А такъ какъ вы и слышать не хотѣли о томъ, чтобы позволить мнѣ задать хорошій плясъ подъ скрипку, какъ въ доброе старое время, то вотъ я и придумалъ эту…»

Всѣ подруги Тессъ жили такъ далеко, что было очень естественно, что ни одна не могла присутствовать на свадьбѣ, да ихъ и не звали; изъ Марлотты также никого не приглашали. Что касается родныхъ Энджеля, онъ извѣстилъ ихъ, изъ приличія, о днѣ свадьбы, и въ письмѣ высказалъ имъ, что былъ бы очень радъ, если бы кто-нибудь изъ нихъ пожелалъ пріѣхать. Братья ему вовсе не отвѣтили, такъ какъ, повидимому, сильно были разгнѣваны на него; его отецъ и мать написали ему очень грустное письмо, въ которомъ сожалѣли о его поспѣшности вступить въ бракъ, хотя и облекали это въ ласковую форму; конечно, они менѣе всего ожидали, чтобы онъ, будучи въ такомъ возрастѣ, когда можно обо всемъ самому разсудить, выбралъ имъ въ невѣстки служанку на фермѣ.

Эта холодность со стороны родителей, конечно, болѣе огорчила бы Клэра, еслибъ онъ не держалъ въ запасѣ эффектной новости, которою собирался удивить ихъ черезъ нѣсколько времени. Было бы слишкомъ смѣло и рискованно представить имъ Тессъ, прямо съ фермы, какъ наслѣдницу д’Орбервилей и какъ лэди; онъ рѣшилъ, что будетъ держать въ тайнѣ ея происхожденіе, пока ему не удастся обучить ея свѣтскимъ манерамъ; только послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ такой школы онъ повезетъ ее съ визитомъ къ своимъ роднымъ и сообщитъ имъ новость, представляя имъ свою жену, какъ вполнѣ достойную наслѣдницу древняго рода. Это была мечта влюбленнаго, не болѣе. Вѣроятнѣе всего, что знатное происхожденіе Тессъ имѣло въ его глазахъ гораздо болѣе значенія, чѣмъ въ чьихъ-либо другихъ.

Хотя Тессъ и видѣла, что Энджель ни на іоту не измѣнилъ обращенія съ ней послѣ ея исповѣди, но она все не была увѣрена, прочелъ ли онъ ея письмо. Она встала изъ-за стола послѣ завтрака раньше него и поспѣшила наверхъ. Ей представлялась возможность еще разъ заглянуть въ бѣдную, простенькую комнату, такъ долго служившую пріютомъ Клэру; взбѣжавъ по лѣстницѣ, она остановилась у открытой двери, внимательно осматривая внутренность комнаты. Она нагнулась къ порогу, куда она въ порывѣ рѣшимости подсунула свою записку два или три дня тому назадъ. Коверъ доходилъ вплотную до двери и изъ-подъ конца его виднѣлся слегка бѣлый конвертъ, заключавшій ея письмо, — онъ, очевидно, вовсе не замѣтилъ его, такъ какъ она въ своей поспѣшности подсунула бумагу подъ коверъ. Съ невольною дрожью она схватила письмо: да, оно было запечатано, какъ будто она только что написала его. И такъ, ей не удалось сбросить съ себя тяжесть, давившую ее. Теперь не можетъ же она ему дать прочесть записку, — весь домъ занятъ дѣятельными приготовленіями; вернувшись въ свою комнату, она разорвала письмо. Когда они снова увидались, она была такъ блѣдна, что онъ испугался. Этотъ несчастный случай съ письмомъ ошеломилъ ее. Что дѣлать теперь, въ послѣднюю минуту? Вездѣ шумъ, всѣ ходятъ взадъ и впередъ; всѣмъ пора одѣваться, — они пригласили фермера и мистрисъ Крикъ сопровождать ихъ въ церковь въ качествѣ свидѣтелей; теперь невозможно было раздумывать или вести переговоры. Въ сѣняхъ Тессъ удалось остаться на минуту вдвоемъ съ Клэромъ.

— Мнѣ такъ хочется поговорить съ тобой, мнѣ необходимо открыть тебѣ мои грѣхи и проступки, — сказала она съ напускною веселостью.

— Нѣтъ, нѣтъ, не надо говорить о грѣхахъ, — на сегодня, по крайней мѣрѣ, ты должна быть совершенствомъ, дорогая! — воскликнулъ онъ. — У насъ впереди будетъ, надѣюсь, масса времени побесѣдовать о нашихъ недостаткахъ. Я тоже открою тебѣ свои.

— Но мнѣ бы хотѣлось сдѣлать это теперь, чтобы ты не могъ сказать…

— Да, да, ты мнѣ все разскажешь, но лишь тогда, когда мы водворимся на нашей квартирѣ, не теперь. И я покаюсь въ своихъ проступкахъ. Не будемъ портить сегодняшняго дня; это послужитъ намъ прекрасною темой разговора въ болѣе печальное время.

— Такъ ты, дорогой мой, не хочешь?

— Нѣтъ, Тессъ, право, не хочу.

Наступившая затѣмъ суетня одѣванія и отъѣзда помѣшала дальнѣйшимъ разговорамъ. Его слова немного успокоили ее. Во все остававшееся время она отдалась овладѣвшимъ ею всецѣло приливамъ нѣжности къ нему, — ей было не до размышленій. Единственное ея желаніе, такъ долго сдерживаемое, — принадлежать ему, назвать его своимъ господиномъ, своею собственностью, а потомъ, если будетъ нужно, умереть, — это желаніе отвлекло ее отъ поглощавшихъ ее думъ. Одѣваясь, она витала въ какомъ-то идеальномъ мірѣ грезъ, вытѣснившемъ всякія мрачныя предположенія.

Церковь была далеко и они поѣхали, тѣмъ болѣе, что была зима. Съ сосѣдняго постоялаго двора пріѣхала заказанная карета, уцѣлѣвшая еще со временъ дилижансовъ. У кареты были внушительныя колеса, тяжелыя спицы, большой кузовъ, безчисленное множество ремней и колецъ и дышло, похожее на таранъ. Кучеръ былъ почтенный «малый» шестидесяти лѣтъ, страдавшій подагрой, послѣдствіемъ частыхъ простудъ въ молодости, излечиваемыхъ крѣпкими напитками; онъ праздно стоялъ у дверей гостиницы въ теченіе тридцати пяти лѣтъ, протекшихъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ пересталъ быть кучеромъ по профессіи, — онъ, казалось, все ждалъ, не вернется ли назадъ доброе старое время. На его правой ногѣ была незаживающая рана, полученная имъ отъ постоянныхъ столкновеній съ дышлами аристократическихъ экипажей въ теченіе многихъ лѣтъ его службы въ Золотой Коронѣ въ Кэстербриджѣ.

Внутри этого громоздкаго, дребезжащаго сооруженія, имѣя впереди себя инвалида-кучера, усѣлись женихъ съ невѣстой и мистеръ и мистрисъ Крикъ — partie carrée. Энджелю было бы пріятно, если бы хотя одинъ изъ его братьевъ былъ у него шаферомъ, но ихъ молчаніе на его ласковый намекъ на это въ письмѣ доказывало, что они рѣшили не пріѣзжать. Они были противъ его брака и потому не хотѣли быть зрителями на свадьбѣ. Можетъ быть, ихъ отсутствіе и было къ лучшему. Они хотя и не были свѣтскими молодыми людьми, но компанія съ фермерскимъ людомъ непріятно поразила бы ихъ деликатныя чувства, оставивъ даже въ сторонѣ ихъ взглядъ на этотъ бракъ.

Тессъ, поглощенная торжественностью минуты, не обращала ни на что вниманія, ничего не замѣчала, не знала, по какой дорогѣ они ѣдутъ въ церковь. Она сознавала лишь одно — Энджель сидитъ около нея; все остальное было окутано лучезарнымъ облакомъ. Она была похожа на какое-то небесное видѣніе, на какое-то поэтическое существо, на одно изъ тѣхъ классическихъ божествъ, о которыхъ ей такъ часто толковалъ Клэръ во время прогулокъ.

Такъ какъ ихъ свадьба не была оглашена, то въ церкви было только человѣкъ двѣнадцать; но будь въ церкви хоть тысяча человѣкъ, для нея было бы безразлично. Она была отъ нихъ такъ же далеко, какъ звѣзды отъ земли. Она произнесла обѣтъ вѣрности ему съ такимъ экстазомъ, съ такою торжественностью, что въ сравненіи съ ея чувствомъ обыкновенная людская любовь казалась профанаціей. Во время перерыва въ службѣ, когда они оба опустились на колѣна, она безсознательно нагнулась въ его сторону, такъ что ея плечо коснулось его руки; ее встревожила промелькнувшая въ головѣ мысль, и она совершенно машинально сдѣлала это движеніе, чтобы убѣдиться, дѣйствительно ли онъ здѣсь, чтобы укрѣпить свою вѣру въ то, что его любовь выдержитъ всѣ испытанія.

Клэръ зналъ, что она любитъ его, это сказывалось въ малѣйшемъ ея движеніи, но онъ не зналъ, въ то же время, всю глубину ея чувства, поглотившаго всѣ остальныя душевныя движенія, всю смиренность ея любви; не зналъ, какою порукой неизмѣнной преданности были ея долгія страданія, ея честность, выносливость и непоколебимая вѣрность.

При ихъ выходѣ изъ церкви раздался послѣдній торжественный перезвонъ и далеко разносилось бѣдное чередованіе трехъ нотъ въ колокольномъ звонѣ, — въ такомъ маленькомъ приходѣ не было возможности еще торжественнѣе выразить всю радость по поводу этого событія. Проходя съ своимъ мужемъ къ выходу, она чувствовала, что вокругъ нея весь воздухъ полонъ гуломъ, идущимъ съ колокольни, и это гармонировало съ тѣмъ неземнымъ настроеніемъ, въ которомъ она находилась.

Это экзальтированное состояніе, когда ей казалось, что она вся облита какимъ-то лучезарнымъ свѣтомъ свыше, какъ ангелъ, видѣнный св. Іоанномъ въ небесахъ, продолжалось въ ней, пока не смолкъ гулъ колоколовъ и не успокоилось въ ней волненіе отъ брачной службы. Ея глаза теперь могли различить мелочи, не замѣченныя ею; такъ, она замѣтила странное устройство кареты, въ которой они теперь ѣхали вдвоемъ, такъ какъ мистеръ и мистрисъ Крикъ, не желая нарушать ихъ уединенія, приказали своему фаэтону пріѣхать за ними. Она молча глядѣла вдаль.

— Ты что-то грустна, Тессъ, — сказалъ Клэръ.

— Да, — отвѣчала она, приложивъ свою руку ко лбу. — Я всего страшусь. Это все такъ серьезно, Энджель. Между прочимъ, мнѣ кажется, что я когда-то видѣла эту карету, будто бы я ее очень хорошо знала. Это очень странно, — я, вѣрно, видѣла ее во снѣ.

— О, ты, вѣрно, слышала о легендѣ про д’Орбервильскую карету, это — общеизвѣстное баснословное преданіе о вашемъ родѣ, когда ваши предки были очень популярны въ этомъ графствѣ, и эта старая развалина напомнила тебѣ объ этой исторіи.

— Я не помню, чтобы я слышала что-нибудь подобное, — сказала она. — Могу я узнать, какая это легенда?

— Ну, мнѣ не очень-то хочется подробно разсказывать тебѣ ее сегодня. Дѣло въ томъ, что одинъ изъ д’Орбервилей въ XVI или XVII вѣкѣ совершилъ ужасное злодѣяніе въ своей фамильной каретѣ, и съ тѣхъ поръ члены этой семьи видятъ и слышатъ эту старую карету всякій разъ, какъ… но я тебѣ разскажу это въ другой разъ, — это черезъ-чуръ печально. Очевидно, что тебѣ вспомнилось то, что ты давно слыхала, при взглядѣ на этотъ почтенный экипажъ.

— Я что-то не помню, чтобъ я объ этомъ слышала раньше, — прошептала она, — Что, Энджель, когда намъ грозитъ смерть, члены нашей семьи видятъ эту карету, или когда мы совершили какое-нибудь преступленіе?

— Ну, Тессъ!

Онъ заставилъ ее замолчать поцѣлуемъ.

Пока они ѣхали домой, она чувствовала себя не по себѣ. Она была мистрисъ Энджель Клэръ, правда, но имѣла ли она нравственное право носить это имя? Не должна ли она скорѣе называться мистрисъ Александръ д’Орбервиль? Сила любви имѣетъ ли власть оправдать то ея молчаніе, которое всякій честный человѣкъ можетъ назвать преступнымъ? Какъ должна поступить женщина въ подобныхъ случаяхъ, она не знала, и ей не съ кѣмъ было посовѣтоваться.

Когда она осталась на нѣсколько минутъ одна въ своей комнатѣ, — въ послѣдній разъ входила она въ нее, — она стала на колѣни и молилась. Она старалась обращаться къ Богу съ молитвой, но въ дѣйствительности обращалась съ мольбой къ своему мужу. Ея поклоненіе этому человѣку было таково, что она сама боялась, не дурное ли это предзнаменованіе. Она понимала замѣчаніе, сказанное Брейеромъ Лаврентіемъ: «Слишкомъ бурныя увлеченія имѣютъ бурный конецъ».

Условія человѣческой жизни не могутъ вынести такой безумной любви; она дѣйствуетъ слишкомъ разрушительно.

— О, любовь моя, зачѣмъ я тебя такъ люблю? — прошептала она. — Вѣдь, та, которую ты любишь, это не я сама, это другая въ моемъ образѣ, — та, которою я должна была бы быть.

Насталъ полдень — часъ отъѣзда. Они рѣшили отправиться на нѣсколько дней въ старый фермерскій домъ около Вельбриджъ-Милля, гдѣ онъ хотѣлъ жить для своихъ земледѣльческихъ занятій. Въ два часа все было готово къ отъѣзду. Всѣ работники фермы стояли у крыльца, чтобы видѣть ихъ отъѣздъ, а фермеръ съ женой проводили ихъ до воротъ. Тессъ увидала трехъ служанокъ, стоявшихъ рядомъ у стѣны, задумчиво склонивъ свои головы. Она очень хотѣла знать, появятся ли онѣ въ минуту отъѣзда; и вотъ онѣ стояли тутъ, стойко и мужественно выдерживая характеръ. Она знала, почему слабенькая Ретти казалась такою хрупкой, Иццъ — такою трагически-печальной, а Маріанна — такою блѣдной, и она на минуту забыла свое мрачное настроеніе, видя ихъ грусть.

Она невольно шепнула ему:

— Поцѣлуй ихъ, бѣдняжекъ, въ первый и послѣдній разъ.

Клэръ ничего не имѣлъ возразить противъ такой фамильярности на прощанье, и, проходя, онъ поцѣловалъ каждую изъ нихъ по очереди, проговоривъ: «Прощайте!» Когда они дошли до дверей, Тессъ чисто по-женски бросила назадъ взглядъ, чтебы посмотрѣть, какой эффектъ произвелъ этотъ поцѣлуй состраданія; но во взглядѣ ея не было никакого торжествующаго выраженія. Еслибъ оно и было, то моментально бы исчезло при видѣ волненія трехъ дѣвушекъ. Поцѣлуй только причинилъ имъ новую боль, пробудивъ тѣ чувства, которыя онѣ хотѣли подавить.

Ничего этого Клэръ не зналъ. Подвигаясь къ калиткѣ, онъ пожалъ руки фермера и его жены и выразилъ имъ еще разъ свою благодарность за все ихъ вниманіе; затѣмъ наступила минута общаго молчанія, пока они не тронулись. Оно было прервано крикомъ пѣтуха. Бѣлый пѣтухъ съ розовымъ гребешкомъ подошелъ и взлетѣлъ на частоколъ передъ домомъ, на разстояніи нѣсколькихъ apшинъ отъ нихъ, и его пѣніе оглушило ихъ, замирая постепенно какъ эхо въ горахъ.

— Что это? — сказала мистрисъ Крикъ. — Поетъ послѣ обѣда?

Двое мужчинъ стояли у калитки во дворъ, держа ее настежь.

— Это не къ добру, — прошепталъ одинъ другому, не думая, что его слова долетятъ до слуха группы, стоявшей у калитки дома.

Пѣтухъ запѣлъ опять, какъ разъ въ сторону Клэра.

— Ну, опять! — сказалъ фермеръ.

— Я не хочу его слышать, — сказала Тессъ мужу. — Скажи кучеру ѣхать скорѣе. Прощайте, прощайте!

Пѣтухъ запѣлъ опять.

— Прочь! Пошелъ прочь, а не то я тебѣ сверну шею! — сказалъ сердито фермеръ, направляясь къ пѣтуху и прогоняя его. Когда они вошли въ домъ, онъ сказалъ женѣ: — Нѣтъ, надо же, чтобы это случилось сегодня. За цѣлый годъ я ни разу не слыхалъ, чтобы онъ пѣлъ послѣ полудня.

— Къ перемѣнѣ погоды, — сказала она. — Не можетъ быть, чтобы это значило то, о чемъ ты подумалъ.

XXXIV.

Они ѣхали по ровной дорогѣ нѣсколько миль и, достигнувъ Вельбриджа, повернули налѣво отъ селенія по большому Елизаветинскому мосту. Сейчасъ же за мостомъ находился домъ съ нанятой ими квартирой; по своему внѣшнему виду этотъ домъ хорошо былъ извѣстенъ всѣмъ рабочимъ въ Фрумской долинѣ; когда-то здѣсь обиталъ одинъ изъ д’Орбервилей и этотъ домъ составлялъ часть его чуднаго замка, но послѣ того, какъ фамилія современемъ пришла въ упадокъ, домъ обратился въ ферму.

— Добро пожаловать въ замокъ вашихъ предковъ, — сказалъ Клэръ, помогая ей выйти изъ экипажа. Но онъ сейчасъ же пожалѣлъ о своей шуткѣ: слишкомъ она походила на сарказмъ.

Войдя въ домъ, они нашли его пустымъ: хотя ими были наняты только двѣ комнаты, но фермеръ, въ виду ихъ прибытія, отправился съ новогоднимъ визитомъ къ пріятелямъ, а имъ оставилъ для услугъ женщину изъ сосѣдняго коттэджа. Имъ пріятно было чувствовать себя полными хозяевами здѣсь и пользоваться свободой съ первыхъ шаговъ. Но ему показалось, что видъ этого ветхаго, поросшаго мхомъ дома непріятно подѣйствовалъ на его жену. Когда экипажъ уѣхалъ, они взошли по лѣстницѣ умыть руки, а впереди шла поденщица, указывая дорогу. На площадкѣ Тессъ вдругъ остановилась, широко раскрывъ глаза.

— Что съ тобой? — спросилъ онъ.

— Какія странныя женщины, — сказала она, улыбаясь, — какъ онѣ испугали меня!

Онъ взглянулъ наверхъ и увидалъ два женскихъ портрета въ ростъ человѣка на панеляхъ, вбитыхъ въ стѣну. Всѣ посѣтители дома знали, что портреты изображали женщинъ среднихъ лѣтъ, жившихъ два столѣтія тому назадъ. Кто видѣлъ разъ ихъ черты, никогда ихъ не забудетъ. Лицо одной было продолговато, съ острыми чертами, узкими глазами, съ улыбкой, говорившей о томъ, что она способна на коварное предательство; у другой былъ носъ въ видѣ птичьяго клюва, длинные зубы и дерзкое выраженіе глазъ, показывавшее, что она была смѣла и жестока. Ихъ образъ преслѣдовалъ даже во снѣ всякаго, кто разъ увидалъ ихъ.

— Чьи это портреты? — спросилъ Клэръ поденщицу.

— Старые люди говорили мнѣ, что это двѣ лэди изъ фамиліи д’Орбервилей, старинныхъ владѣтелей этого замка, — сказала она. Ихъ нельзя снять, такъ какъ они вбиты въ стѣну.

Къ довершенію несчастья, тонкія черты лица Тессъ были легко узнаваемы въ чертахъ портретовъ, хотя, конечно, въ болѣе грубомъ видѣ. Но онъ ничего не сказалъ ей объ этомъ, а только пожалѣлъ, что выбралъ этотъ домъ своимъ мѣстопребываніемъ во время медоваго мѣсяца. Они перешли въ сосѣднюю комнату. Все было приготовлено для нихъ наскоро, такъ что они вымыли руки подъ краномъ. Клэръ коснулся ея рукъ въ водѣ.

— Гдѣ твои пальцы, гдѣ мои? — спросилъ онъ, смотря на нее. — Они всѣ перепутались.

— Они всѣ твои, — сказала она ласково. Потомъ она постаралась быть веселѣе, чѣмъ раньше. Ея сосредоточенность нисколько не была ему непріятна, — такъ и должна была вести себя всякая женщина съ сердцемъ, — но сама Тессъ чувствовала, что она была ужь слишкомъ серьезна, и старалась развеселить себя.

Солнце, очень низкое въ это время года, проникало сквозь маленькое отверстіе и ударяло на нее, оставляя на ея платьѣ свѣтложелтыя пятна. Затѣмъ они перешли въ старинную столовую и вдвоемъ, какъ мужъ и жена, приступили къ чаепитію. Они чувствовали себя въ такомъ ребяческомъ настроеніи, что, ему въ особенности, ужасно нравилось класть хлѣбъ на одну съ ней тарелочку и своими губами снимать крошки съ ея губъ. — Его только немного удивляло, что она не съ такимъ увлеченіемъ, какъ онъ, предается этимъ забавамъ.

Нѣсколько времени онъ молча смотрѣлъ на нее: «Она, вѣдь, моя дорогая, милая Тессъ, — подумалъ онъ, какъ бы рѣшивъ, наконецъ, трудный вопросъ. — Отдаю ли я себѣ строгій отчетъ въ томъ, насколько это слабое созданіе находится въ неразрывной связи со мной, что она должна раздѣлить со мной и горе, и радость? Мнѣ кажется, что я только тогда понялъ бы это, если бы самъ былъ женщиной. Что я буду, то и она. Что со мной будетъ, то и съ ней. Все, что я могу вынести, то вынесетъ и она. Неужели я когда-нибудь охладѣю къ ней или обижу ее, или буду относиться къ ней съ меньшимъ уваженіемъ? Боже избави меня отъ такой вины!»

Они все сидѣли за чайнымъ столомъ, дожидаясь вещей, которыя фермеръ обѣщалъ прислать имъ еще засвѣтло. Но вечеръ уже наступилъ, вещей все не было, а у нихъ, между тѣмъ, не было ничего съ собой. Съ закатомъ солнца измѣнилась погода: на дворѣ поднялся шумъ, какъ будто отъ шуршанья шелка; уцѣлѣвшіе отъ осени мертвые листья точно собирались ожить, качались и стучали о ставни. Вскорѣ пошелъ дождь.

— Пѣтухъ-то вѣрно предсказалъ перемѣну погоды, — сказалъ Клэръ.

Приставленная къ нимъ женщина ушла къ себѣ на ночь; они заранѣе поставила свѣчи на столъ, и теперь зажгли ихъ. Пламя свѣчей потянулось къ каминному отверстію.

— Какая сильная тяга въ этихъ старыхъ домахъ! — продолжалъ Энджель, смотря на пламя и на стеаринъ, который оплывалъ по краямъ свѣчей. — Гдѣ же нашъ багажъ? У насъ даже нѣтъ ни щетки, ни гребенки.

— Не знаю, — сказала она разсѣянно.

— Тессъ, ты совсѣмъ не весела сегодня, совсѣмъ не такая, какъ всегда. Эти старыя вѣдьмы разстроили тебя. Какъ мнѣ непріятно, что я привезъ тебя сюда! Боюсь, что ты меня разлюбишь за это.

Онъ зналъ, что этого не можетъ быть, и спросилъ ее безъ всякой серьезной мысли; но она была такъ взолнована всѣмъ, что вздрогнула, какъ будто отъ полученной раны. Какъ она ни старалась не плакать, но невольно двѣ три слезинки капнули изъ глазъ ея.

— Я не хотѣлъ огорчать тебя, я шутилъ, — сказалъ онъ. — Я знаю, что тебѣ непріятно, что твоихъ вещей все нѣтъ. Не понимаю, почему не ѣдетъ старый Джонатанъ. Вѣдь, уже семь часовъ… А, вотъ онъ!

Въ дверь постучали и Клэръ пошелъ отворить, такъ какъ кромѣ него было некому. Онъ вернулся въ комнату, держа въ рукахъ маленькій свертокъ.

— Это все не Джонатанъ, — сказалъ онъ.

— Какъ это досадно! — воскликнула Тессъ.

Пакетъ былъ привезенъ нарочнымъ изъ Этмистерскаго викаріата въ Тальботэйсъ какъ разъ послѣ отъѣзда новобрачныхъ; посланный поѣхалъ вслѣдъ за ними, такъ какъ ему было строго наказано отдать пакетъ прямо имъ въ руки. Свертокъ былъ не великъ, менѣе фута въ длину, зашитъ въ холстъ и запечатанъ краснымъ сургучомъ съ печатью его отца; его же рукой было написано: «Мистрисъ Энджель Клэръ».

— Это свадебный подарокъ тебѣ, Тессъ, — сказалъ онъ, протягивая его ей. — Какъ они милы, что подумали объ этомъ!

Тессъ была немного взволнована, принимая свертокъ.

— Лучше открой ты, милый, — сказала она, вертя его въ рукахъ. — Мнѣ какъ-то страшно ломать такія печати, — онѣ такія торжественныя. Пожалуйста, вскрой его за меня.

Онъ распечаталъ пакетъ. Въ немъ была шкатулка, обитая сафьяномъ; на крышкѣ ея лежала записка и ключъ.

Записка была адресована къ Клэру и заключалась въ слѣдующемъ:

«Дорогой сынъ! Ты, можетъ быть, не помнишь, что твоя крестная мать, мистрисъ Питней, завѣщала мнѣ, умирая, — ты былъ еще ребенкомъ тогда, — нѣсколько драгоцѣнностей, чтобъ я ихъ сберегъ для твоей жены, когда ты женишься, въ знакъ ея расположенія къ тебѣ и къ той, которую ты изберешь. Я сохранилъ завѣщанное ей и брилліанты были у моего банкира. Хотя, мнѣ кажется, въ данномъ случаѣ мой поступокъ не совсѣмъ у мѣста, но я обязанъ передать эти вещи той особѣ, которая получила теперь законное право владѣть ими, и потому спѣшу выслать ихъ. Онѣ должны стать фамильными вещами, — такова воля твоей крестной матери. Я прилагаю при семъ ея подлинныя слова, выражающія ея волю».

— Да, я зналъ объ этомъ, — сказалъ Клэръ, — но совсѣмъ забылъ.

Открывъ шкатулку, они нашли въ ней ожерелье, браслеты, серьги и другія небольшія украшенія.

Тессъ, казалось, боялась дотронуться до нихъ сначала, но ея глаза сверкнули, какъ драгоцѣнные камни, которые вынималъ Клэръ.

— Они мои? — спросила она недовѣрчиво.

— Конечно, твои, — отвѣчалъ онъ.

Онъ задумчиво смотрѣлъ на огонь. Ему вспомнилось, какъ, когда ему было лѣтъ пятнадцать, его крестная мать, жена сквайра, — единственная богатая особа, которую онъ когда-либо зналъ, — увѣренная въ его дарованіяхъ, предсказывала ему блестящую карьеру. Если ему предполагалась такая будущность, то естественно было завѣщать эти драгоцѣнности его женѣ и женамъ ее потомковъ. Теперь ихъ блескъ казался ему ироническимъ. Но почему же? — спросилъ онъ себя. — Его жена по происхожденію д’Орбервилль; кому же, если не ей, по достоинству перешли бы драгоцѣнности?

Вдругъ онъ воскликнулъ съ восторгомъ:

— Тессъ, надѣнь ихъ, надѣнь! — и онъ отвернулся отъ огня, чтобы помочь ей.

Но она, подъ обаяніемъ ихъ красоты, уже надѣла на себя ожерелье, серьги, браслеты, — все.

— Но платье не годится, Тессъ, — сказалъ Клэръ. — Оно должно быть съ вырѣзомъ для такихъ брилліантовъ.

— Развѣ нужно это? — спросила Тессъ.

— Непремѣнно, — отвѣтилъ онъ.

Онъ показалъ ей, какъ нужно открыть платье, чтобъ оно было похоже на покрой вечерняго туалета; когда она устроила его такъ и ожерелье стало выдѣляться на бѣлизнѣ ея шеи, какъ и должно было, онъ отошелъ на шагъ, чтобы полюбоваться ею.

— Боже! — сказалъ Клэръ, — какъ ты прекрасна!

Всякій знаетъ, что красивыя перья красятъ птицу; крестьянская дѣвушка, на которою никто не обратитъ вниманія, когда она въ своей простой одеждѣ занимается работой, можетъ поразить своею красотой, если ее одѣть, какъ свѣтскую даму, при помощи всякихъ ухищреній; наоборотъ, царица баловъ можетъ очень проиграть, если ее поставить въ крестьянскомъ платьѣ цѣлый день полоть рѣпу. Онъ только теперь оцѣнилъ по достоинству аристократически-тонкія черты лица Тессъ и ея изящную фигуру.

— Если бы ты явилась на балъ! — сказалъ онъ. — Впрочемъ, нѣтъ, нѣтъ, дорогая; я лучше люблю тебя, когда ты въ твоемъ чепчикѣ и ситцевомъ платьѣ, — да, гораздо лучше, чѣмъ такъ, хотя къ тебѣ все это очень идетъ.

На щекахъ Тессъ заигралъ румянецъ удовольствія, но счастья не было написано на ея лицѣ.

— Я сниму вещи, — сказала она, — чтобы Джонатанъ не увидалъ меня. Такія драгоцѣнности не для меня. Вѣдь, ихъ нужно будетъ продать, не правда ли?

— Нѣтъ, останься такъ еще на нѣсколько минутъ. Продать ихъ? Никогда! Это было бы нечестно не исполнить завѣщанія.

Она тотчасъ согласилась, задумавшись о другомъ. Ей хотѣлось ему сказать нѣчто и въ этомъ ей могли помочь эти драгоцѣнности. Она сѣла, не снимая брилліантовъ. Молодые терялись въ догадкахъ, гдѣ бы могъ быть Джонатанъ съ вещами. Эль, приготовленный ему для питья, совсѣмъ пересталъ пѣниться, такъ долго ждалъ онъ его.

Вскорѣ они сѣли ужинать; все было готово на другомъ столѣ. Они еще не успѣли кончить, какъ въ комнату ворвалась струя дыма изъ камина, какъ будто какой-нибудь гигантъ наложилъ свою руку на каминную трубу. Причиной этого было то, что отворили наружную дверь дома. Раздались тяжелые шаги и Энджель вышелъ изъ комнаты.

— Я не могъ добиться, чтобы меня услыхали, — оправдывался Джонатанъ (это былъ онъ, наконецъ), — и рѣшился самъ отворить дверь, такъ какъ шелъ дождь. Я привезъ вещи, сэръ.

— Очень радъ. Вы ужасно поздно пріѣхали.

— Да, правда, сэръ.

Въ голосѣ Джонатана слышалась какая-то грусть, которой не должно было бы быть въ такой день; на его лицѣ было какъ будто нѣсколько лишнихъ морщинъ, слѣды какой-то озабоченности. Онъ продолжалъ:

— Мы всѣ были очень испуганы послѣ вашего отъѣзда съ фермы, — чуть-чуть не случилось большого несчастья. Вы помните, что пѣтухъ пѣлъ послѣ полудня?

— Да, такъ что же?

— Одни толкуютъ это такъ, другіе иначе. Только случилось, что бѣдная маленькая Ретти Приддль бросилась въ воду топиться.

— Какъ! Не можетъ быть? Вѣдь, она съ нами прощалась вмѣстѣ съ другими.

— Да. Когда вы, сэръ, съ барыней — вѣдь, такъ она теперь зовется — уѣхали, Ретти и Маріанна одѣлись и ушли; а такъ какъ теперь новый годъ и работы нѣтъ, то никто и не обратилъ на нихъ вниманія. Онѣ пошли въ Лью-Еверардъ, гдѣ, должно быть, остановились выпить чего-нибудь; потомъ онѣ направились къ перекрестку и тамъ разстались, Ретти пошла какъ будто домой, лугомъ вдоль рѣки, а Маріанна пошла въ сосѣднее село, гдѣ также есть трактиръ. Никто больше ничего не слыхалъ о Ретти, только вдругъ лодочникъ, возвращаясь домой, запримѣтилъ что-то у Большого пруда: это былъ ея чепецъ и платокъ. Онъ вытащилъ се изъ воды и принесъ ее вмѣстѣ съ другимъ мужикомъ домой; думали, что она мертва, но она понемногу пришла въ себя.

Энджель, сообразивъ, что Тессъ слышитъ весь этотъ печальный разсказъ, пошелъ закрыть дверь изъ комнатъ въ сѣни; но жена его, набросивъ на себя шаль, подошла и слушала разсказъ мужика, машинально смотря на багажъ, смоченный дождемъ.

— Да еще мало того: Маріанну нашли мертвецки-пьяной у пруда подъ ивами, — дѣвушка, ничего раньше не пившая, кромѣ капли эля, хотя поѣсть она всегда любила — по лицу видно было. Точно всѣ служанки съ ума сошли.

— А Иццъ? — спросила Тессъ.

— Иццъ была дома, но я догадываюсь, какъ все случилось, да и она страшно поражена. Все это произошло какъ разъ, когда мы укладывали ваши вещи на повозку, такъ что меня это и задержало.

— Хорошо. Теперь, Джонатанъ, снесите наверхъ сундуки, выпейте кружку эля, а затѣмъ скорѣе поѣзжайте домой, — неравно понадобитесь тамъ.

Тессъ опять вошла въ комнату и сѣла у огня, пристально устремивъ на него взоры. Она слышала тяжелые шаги Джонатана Кэйля по лѣстницѣ взадъ и впередъ, пока онъ переносилъ вещи; потомъ слышала, какъ онъ изъявлялъ благодарность ея мужу за эль и за вознагражденіе, полученное имъ. Шаги его вскорѣ замерли за дверью и его повозка съ дребезжаніемъ отъѣхала. Энджель засунулъ крѣпко дубовый затворъ на двери и вернулся въ комнату, гдѣ Тессъ сидѣла у камина; подойдя къ ней сзади, онъ повернулъ къ себѣ ея лицо. Онъ думалъ, что она весело вскочитъ и займется распаковкой вещей, которыхъ ей такъ не хватало, но, видя, что она не двигается, онъ сѣлъ рядомъ съ ней; въ комнатѣ было очень свѣтло отъ ярко-горѣвшихъ свѣчей.

— Мнѣ очень непріятно, что ты услыхала объ этомъ грустномъ случаѣ съ дѣвушками, — сказалъ онъ. — Но не принимай это такъ близко къ сердцу. Вѣдь, Ретти всегда была болѣзненная.

— И, къ тому же, за ней не было ничего дурного, — сказала Тессъ. — А другіе, у кого есть вина на совѣсти, тѣ скрываютъ ее и притворяются невинными.

Это происшествіе побѣдило ея вѣчную нерѣшительность. За что онѣ страдали? Вѣдь, онѣ были простыя, невинныя дѣвушки, но на долю имъ выпала безнадежная любовь; онѣ заслужили отъ Провидѣнія лучшей участи, она же заслуживала гораздо худшаго жребія, а онъ ее именно избралъ. Стыдно ей взять себѣ все и ничего не дать имъ взамѣнъ. Она все заплатитъ имъ до послѣдняго фартинга сейчасъ же, на этомъ самомъ мѣстѣ скажетъ ему все. Она пришла къ этому окончательному рѣшенію, пока сидѣла у огня, а онъ держалъ ея руки въ своихъ.

Ровный красный свѣтъ отъ угольевъ освѣщалъ переднюю часть камина, ярко вычищенное отверстіе его и старые сломанные щипцы. Лицо и шея Тессъ были также освѣщены краснымъ огонькомъ, который, какъ созвѣздіе Альдебранъ или Сиріусъ, блестѣлъ красными, зелеными и бѣлыми огнями.

— Помнишь ли ты нашъ утренній разговоръ объ исповѣди? — спросилъ онъ внезапно, видя, что она все молчитъ, — Мы говорили, быть можетъ, шутя, т.-е. ты, по крайней мѣрѣ. Что касается меня, то я серьезно обѣщалъ исповѣдаться передъ тобой, дорогая, — мнѣ это необходимо.

Такое неожиданное предложеніе съ его стороны показалось ей вмѣшательствомъ Провидѣнія.

— Ты хочешь покаяться передо мной въ чемъ-нибудь? — быстромъ какимъ-то облегченіемъ и радостно спросила она.

— Ты не ожидала этого отъ меня… Ахъ, ты слишкомъ высокаго была обо мнѣ мнѣнія! Теперь слушай. Положи сюда голову… Я хочу, чтобы ты меня простила и не сердилась за то, что раньше я не сказалъ тебѣ этого.

Какъ странно! Онъ говорилъ, будто двойникъ ея. Она все молчала и Клэръ продолжалъ:

— Я не говорилъ тебѣ ничего, такъ какъ боялся, что рискую потерять тебя, дорогая, лучшее сокровище моей жизни, тебя, моего дорогого друга. Мой братъ нашелъ себѣ такого друга въ коллегіи, а я на Тальботэйской фермѣ. Я никакъ не могъ рѣшиться говорить. Хотѣлъ сказать мѣсяцъ тому назадъ, когда ты согласилась быть моей, но не могъ, боялся, что это тебя оттолкнетъ отъ меня. На время я отложилъ свое намѣреніе; хотѣлъ тебѣ разсказать все вчера, чтобы у тебя еще была возможность избавиться отъ меня. И, все-таки, не сказалъ. И сегодня опять ничего не сказалъ, когда ты предлагала мнѣ покаяться въ нашихъ грѣхахъ, — видишь, какой я грѣшникъ! Но теперь я долженъ это сдѣлать, — ты такъ строго сидишь около меня. Но простишь ли ты меня, дорогая?

— Конечно. Я увѣрена въ этомъ.

— Надѣюсь. Но подожди минутку. Надо начать съ начала. Хотя мой отецъ и считаетъ меня погибшимъ за мои воззрѣнія, но я всегда стою за высокую нравственность. Я хотѣлъ быть учителемъ людей и мнѣ было очень горько, что я не могу быть вѣрнымъ членомъ церкви. Я всегда поклонялся чистотѣ и ненавидѣлъ порокъ, какъ и теперь. Каковы бы ни были мои мнѣнія о вдохновеніи свыше, я отъ всего сердца сочувствую словамъ ап. Павла: «Подавай примѣръ всѣмъ словами, жизнью, милосердіемъ, духомъ, вѣрой, чистотой». Это единственное спасеніе для бѣдныхъ смертныхъ. «Непорочный въ жизни — integer vitae», — сказалъ одинъ римскій поэтъ, — странное совпаденіе мыслей съ ап. Павломъ: «Мужъ праведный, чуждый грѣха, не нуждается ни въ копьяхъ, ни въ лукахъ мавританскихъ!» Если я всегда такъ думалъ, то ты можешь понять, какія угрызенія совѣсти я испытывалъ, когда самъ согрѣшилъ.

Затѣмъ онъ ей разсказалъ, что въ тотъ періодъ жизни, когда, обуреваемый сомнѣніями и терзаемый всякими вопросами, онъ поѣхалъ въ Лондонъ, то бросился въ разгулъ, продолжавшійся два дня.

— Къ счастью, я вскорѣ понялъ все безуміе моего проступка, — продолжалъ онъ, — я не могъ видѣть эту женщину и уѣхалъ домой. Съ тѣхъ поръ я не повторялъ болѣе этого безумія. Но мнѣ хотѣлось бы быть совершенно откровеннымъ и честнымъ по отношенію къ тебѣ, и я не могъ не разсказать тебѣ объ этомъ. Прощаешь ли ты меня?

Вмѣсто отвѣта, она крѣпко сжала его руки въ своихъ.

— И такъ, разъ навсегда мы покончимъ съ этимъ непріятнымъ разговоромъ и никогда не будемъ возобновлять его.

— Ахъ, Энджель, я такъ рада, что теперь и ты можешь простить меня. Я еще не покаялась передъ тобой. Вспомни, что я тебѣ говорила, что мнѣ нужно покаяться передъ тобой.

— Да, да, правда. Ну, приступай же, маленькая грѣшница.

— Быть можетъ, это такъ же серьезно, какъ и твое, не смѣйся.

— Это очень серьезно, дорогая, не сомнѣваюсь.

— Но не серьезнѣе твоего, нѣтъ, нѣтъ! — Она, полная радости, вскочила. — Я тебѣ все разскажу!

Она снова сѣла.

Ихъ руки были одна въ другой. Пепелъ въ каминѣ еле-еле теплился, и этотъ умирающій свѣтъ какъ бы уносилъ съ собой послѣдніе часы стараго года. Мерцающій огонекъ озарялъ нѣжныя очертанія ея лица и волосы, обрамлявшіе ея лобъ. Ея тѣнь падала на стѣны и потолокъ. Она слегка нагнулась впередъ, причемъ брилліанты на ея шеѣ блеснули, какъ глаза жабы. Наконецъ, прислонивъ голову къ его плечу, она начала повѣсть о своемъ знакомствѣ съ Алекомъ д’Орбервиль и обо всемъ случившемся, ничего не утаивая, тихо шепча слово за слово, съ глазами, опущенными въ землю.

ФАЗА ПЯТАЯ.
Искупленіе.

XXXV.

Ея разсказъ былъ конченъ; были сдѣланы всѣ объясненія, все сказано. Голоса Тессъ почти не возвышала, не оправдывалась и не плакала. Все кругомъ нихъ, казалось, измѣнялось по мѣрѣ того, какъ подвигалась ея исповѣдь. Огонь въ каминѣ будто адски смѣялся, равнодушный къ ея бѣдамъ; чайникъ пѣлъ свою безконечную пѣсню, всѣ предметы спѣшили выказать свою полную непричастность ко всему происшедшему. А, между тѣмъ, ничего, повидимому, не измѣнилось съ тѣхъ поръ, какъ онъ цѣловалъ ее, ничего во внѣшности, но самая суть всего измѣнилась.

Когда она кончила, то само воспоминаніе о недавнихъ ласкахъ отошло далеко, только въ самыхъ отдаленныхъ уголкахъ ихъ души дрожали еще послѣдніе отголоски ихъ недавней нѣжности.

Клэръ молчалъ, какъ бы не хорошо вслушиваясь въ то, что слышалъ. Поправивъ огонь, онъ выпрямился; казалось, только теперь онъ почувствовалъ ужасное значеніе ея словъ. Онъ весь измѣнился въ лицѣ. Безсознательно онъ ударялъ ногой объ полъ; при всемъ желаніи думать о чемъ-нибудь связно, онъ не могъ и машинально производилъ это нетерпѣливое движеніе ногой. Когда онъ заговорилъ, то голосъ его звучалъ какъ-то странно-спокойно:

— Тессъ, неужели я долженъ вѣрить этому? Судя по васъ, я долженъ вамъ вѣрить. Вѣдь, вы въ здравомъ умѣ, къ несчастью. Въ васъ ничего нѣтъ похожаго на сумасшествіе.

Онъ замолчалъ; смыслъ словъ его былъ таковъ: «Зачѣмъ вы не сказали мнѣ объ этомъ раньше? Ахъ, да, впрочемъ, вы хотѣли мнѣ сказать, — я самъ помѣшалъ вамъ, я помню».

Онъ говорилъ, плохо сознавая свои слова; все внутри его замерло. Онъ отвернулся, наклонился надъ стуломъ, опять выпрямился. Она пошла за нимъ въ глубь комнаты, смотря на него съ мольбой, но безъ слезъ. Вдругъ неожиданнымъ порывомъ она опустилась передъ нимъ на колѣни.

— Во имя нашей любви, прости меня! — прошептала она пересохшими губами. — Я, вѣдь, тебя простила за то же самое.

Она продолжала, видя, что онъ молчитъ:

— Прости меня, какъ и я тебя простила. Вѣдь, я тебя простила, Энджель.

— Да, вы, вы-то меня простили.

— А ты меня нѣтъ?

— Тутъ дѣло не въ прощеніи. Вы были раньше одна, теперь стали другой. Какое тутъ прощеніе при такомъ невѣроятномъ обманѣ?

Онъ остановился, затѣмъ вдругъ разразился ужаснымъ смѣхомъ, какимъ-то неестественно-дикимъ, адскимъ.

— Перестань, перестань! Это меня убиваетъ! — пронзительно вскрикнула она. — Сжалься, сжалься надо мной!

Онъ не отвѣчалъ. Тогда она вскочила съ колѣнъ, блѣдная, какъ смерть.

— Энджель, Энджель, что это значитъ? — воскликнула она. — Знаешь ли ты, каково мнѣ это?

Онъ въ глубокой задумчивости покачалъ головой.

— Я надѣялась, молилась; я жаждала сдѣлать васъ счастливымъ. Я мечтала о томъ, какая радость была бы мнѣ это, какою недостойною женой я была бы, если бы не составила ваше счастье. Вотъ каковы были мои чувства, Энджель.

— Я знаю.

— Я думала, Энджель, что вы любите меня, меня самое. Если это такъ, то какъ вы можете такъ смотрѣть на меня и говорить со мной? Меня пугаетъ это. Разъ я васъ полюбила, я полюбила на вѣкъ, какъ бы вы ни измѣнились, какъ бы ни стояли низко, потому что вы были бы все тѣмъ же для меня. Для меня больше ничего не нужно. Такъ какъ же можете вы перестать любить меня, мой супругъ?

— Я повторяю, та женщина, которую я любилъ, были не вы.

— А кто же?

— Другая женщина въ вашемъ образѣ.

И такъ, оправдались ея прежнія неясныя предчувствія. Онъ смотрѣлъ на нее, какъ на обманщицу, какъ на падшую женщину, вмѣсто воображаемой имъ на ея мѣстѣ чистой дѣвушки. Ее объялъ ужасъ, выразившійся на ея блѣдномъ лицѣ. Его ужасное мнѣніе о ней такъ поразило ее, что она зашаталась, и онъ сдѣлалъ шагъ впередъ, думая, что она сейчасъ упадетъ.

— Сядьте, сядьте, — сказалъ онъ съ состраданіемъ. — Вамъ дурно, да это и понятно.

Она сѣла, не сознавая, гдѣ она находится; взоръ ея блуждалъ, а выраженіе глазъ тронуло бы всякаго.

— Я теперь уже не ваша, не такъ ли, Энджель? — спросила она безнадежно.

Вызванный имъ призракъ заставилъ ее пожалѣть себя, какъ будто она была обманута; ея глаза наполнились слезами и, отвернувшись, она разразилась слезами сожалѣнія къ себѣ самой.

Энджель Клэръ почувствовалъ облегченіе при видѣ ея слезъ; ему стало жаль ее и сожалѣніе къ ней какъ бы уменьшило его собственную боль. Онъ терпѣливо, апатично ждалъ, пока успокоился первый наплывъ горя и потокъ слезъ замѣнился рѣдкими всхлипываніями.

— Энджель, — сказала она вдругъ обыкновеннымъ голосомъ, оставивъ неестественный, рѣзкій тонъ, которымъ она говорила въ минуту отчаянія. — Энджель, я слишкомъ дурная, мы не будемъ жить вмѣстѣ?

— Я не могу теперь ни о чемъ думать.

— Я не буду просить, чтобы вы мнѣ позволили жить съ вами, Энджель, я не имѣю на то права и не напишу о нашей свадьбѣ ни матери, ни сестрамъ, какъ обѣщала, я не буду кончать работу, начатую для нашей квартиры.

— Не будете?

— Нѣтъ, я ничего не буду дѣлать, кромѣ того, что вы мнѣ прикажете; если вы уѣдете отъ меня, я не послѣдую за вами; и если вы никогда болѣе не будете говорить со мною, я не буду спрашивать о причинѣ этого, пока вы сами не разрѣшите говорить съ вами.

— А если я вамъ прикажу исполнить что-нибудь?

— Я буду повиноваться вамъ какъ рабыня, даже если вы мнѣ прикажете лечь и умереть.

— Вы необыкновенно добры. Меня поражаетъ несоотвѣтствіе между вашимъ теперешнимъ стремленіемъ къ самопожертвованію и прежнимъ инстинктомъ самосохраненія.

Но обращаться теперь къ Тессъ съ изощренными сарказмами было все равно, какъ обращаться съ ними къ животному. Она совершенно не оцѣнила ихъ утонченности; она слышала только какіе-то враждебные звуки отъ разгнѣваннаго господина. Она продолжала молчать, не зная, что онъ отчаянно старался побороть въ себѣ любовь къ ней. Она не видѣла, какъ крупная слеза медленно катилась по его щекѣ. Но внезапно сознаніе о томъ ужасномъ и совершенномъ переворотѣ, который дѣлала въ его жизни ея исповѣдь, вернулось къ нему и онъ всѣми силами старался рѣшиться на что-нибудь. Нужно было что-нибудь сдѣлать, но что именно?

— Тессъ, — сказалъ онъ насколько могъ ласково, — я не могу оставаться долѣе въ одной комнатѣ съ вами, я пройдусь немного.

Онъ спокойно вышелъ изъ комнаты, а на столѣ остались нетронутыми два стакана вина, налитые имъ для ужина — одинъ для нея, другой для себя. Вотъ какъ кончилась ихъ «вечеря любви».

За чаемъ, нѣсколько часовъ тому назадъ, они, полные любви, пили изъ одной чашки.

Шумъ затворяемой двери, хотя и очень тихій, вывелъ Тессъ изъ ея оцѣпенѣнія. Онъ ушелъ — она тоже не можетъ оставаться здѣсь. Наскоро набросивъ на себя пальто, она отворила дверь и пошла за нимъ, потушивъ свѣчи, какъ будто рѣшила не возвращаться болѣе назадъ. Дождь пересталъ, и ночь была свѣтлая. Она скоро догнала его, такъ какъ Клэръ прохаживался медленно. Его фигура рядомъ съ ея маленькою сѣрою фигуркой казалась черной, мрачной и ужасной; она даже забыла снять драгоцѣнности, которыми такъ горда была она на нѣсколько мгновеній. Клэръ обернулся, услыхавъ ея шаги, но, казалось, остался равнодушнымъ къ ея присутствію и продолжалъ ходить взадъ и впередъ по мосту передъ домомъ. Слѣды лошадиныхъ копытъ на дорогѣ были полны водой. Въ этихъ лужицахъ отражались спокойныя звѣзды; она не замѣтила бы, что онѣ сіяютъ надъ ней, если бы не увидала ихъ подъ собой, — величайшее въ мірѣ отражалось въ жалкой лужѣ.

Мѣсто, куда они пріѣхали сегодня, лежало въ той же долинѣ, какъ и Тальботъ, но на нѣсколько миль внизъ по рѣкѣ. Далѣе дорога шла по лугамъ, и Тессъ все слѣдовала за Клэромъ, не дѣлая даже попытки идти рядомъ съ нимъ или обратить на себя его вниманіе, но съ какою-то тупою и безсмысленною покорностью.

Наконецъ, она подошла совсѣмъ близко къ нему, и, тѣмъ не менѣе, онъ ничего не говорилъ ей. Человѣкъ бываетъ часто жестокъ, когда узнаетъ, что былъ обманутъ, и Клэръ чувствовалъ въ сердцѣ только одинъ безпощадный гнѣвъ. Свѣжій воздухъ нѣсколько успокоилъ его; она знала, что у него нѣтъ болѣе иллюзій относительно нея, — онъ видитъ всю ея порочность. Онъ продолжалъ сосредоточенно думать, и его подруга была безсильна прервать нить его мыслей или отвлечь его. Какъ мало значило для него теперь ея присутствіе! Наконецъ, она не выдержала:

— Что я тебѣ сдѣлала, что? Я ничего не сдѣлала такого, что бы уменьшало мою любовь къ тебѣ. Ты не можешь сомнѣваться въ ней. Ты, вѣдь, не думаешь, что я подстроила все это? Не за что тебѣ сердиться на меня, Энджель, я все та же. Я вовсе не та лживая женщина, за которую ты меня считаешь.

— Гм… хорошо! Не лживая, но все же другая… да, другая. Но не заставляйте меня упрекать васъ. Я поклялся, что не буду дѣлать этого, и всячески стараюсь сдержать себя.

Но она все шла, произнося несвязныя оправданія, и говорила много такого, о чемъ лучше было бы молчать.

— Энджель, Энджель! Вѣдь, я была ребенкомъ, ребенкомъ, когда это случилось! Я совсѣмъ не знала мужчинъ!

— Да, я согласенъ, что вы здѣсь были жертвой.

— Такъ прощаете ли вы меня?

— Я васъ прощаю. Но что же въ этомъ прощеніи?

— И любите меня?

На этотъ вопросъ онъ не далъ отвѣта.

— О, Энджель! Моя мать говоритъ, что такіе случаи бываютъ иногда. Она знаетъ женщинъ еще хуже меня, а мужья продолжали любить ихъ и прощали имъ. А можетъ ли какая-нибудь женщина любить такъ, какъ я васъ люблю?

— Перестаньте, Тессъ, перестаньте. Различные классы общества, различные и нравы. Вы простая крестьянка и не можете понять все различіе нашихъ взглядовъ. Вы сами не знаете, что говорите.

— Я крестьянка только по положенію, но не по происхожденію.

— Тѣмъ хуже для васъ. Мнѣ кажется, что пасторъ, разыскавшій въ какихъ-то старыхъ документахъ вашу родословную, сдѣлалъ бы гораздо лучше, еслибъ удержалъ свой языкъ. Вырожденіе вашего рода отразилось на вашей нравственности и на всемъ поведеніи — это общій законъ. Боже! зачѣмъ вы заставили меня еще болѣе презирать васъ, сказавъ мнѣ о своемъ происхожденіи? Я думалъ найти невинное дитя природы, а вы — чахлый отпрыскъ выродившейся аристократіи.

— Многія семьи таковы же! Предки Ретти были когда-то богатыми землевладѣльцами; также и фермеръ Биллетъ. Деббигоузы, извощики, были нѣкогда Де-Байе. Такихъ, какъ я, много здѣсь. Это особенность нашего графства: я тутъ не виновата.

— Тѣмъ хуже для графства.

Она не понимала всей язвительности его упрековъ. Онъ не любилъ ее болѣе такъ, какъ раньше, — ко всему остальному она была совершенно равнодушна.

Они молча шли рядомъ. Впослѣдствіи одинъ крестьянинъ изъ Вельбриджа разсказывалъ, что, когда онъ поздно ночью ѣхалъ въ городъ за докторомъ, то на дорогѣ встрѣтилъ двухъ влюбленныхъ, гулявшихъ медленно и молча по лугамъ, одинъ за другимъ, какъ будто на похоронной процессіи, и ему показалось, что у нихъ на лицахъ были написаны печаль и забота. Возвращаясь позднѣе, онъ ихъ опять встрѣтилъ на тѣхъ же лугахъ, такъ же медленно подвигавшихся, не заботясь о времени и о ночномъ холодѣ. Только въ виду озабоченности о своемъ больномъ, онъ не обратилъ особеннаго вниманія на эту удивительную встрѣчу, но онъ вспомнилъ о ней уже долго спустя.

Пока крестьянинъ ѣздилъ за докторомъ, она сказала мужу:

— Я не знаю, что мнѣ сдѣлать, чтобы не причинять вамъ непріятностей въ жизни. Внизу рѣка. Я могу покончить съ собой, я не боюсь.

— Я вовсе не хочу прибавить убійства ко всѣмъ другимъ безумствамъ, — отвѣчалъ онъ.

— Я могу оставить что-нибудь на берегу, чтобы видѣли, что я сдѣлала это сама, боясь позора. Никто не будетъ васъ тогда порицать.

— Не говорите этого, я не хочу слушать. Нелѣпо думать о такихъ вещахъ. Вы совсѣмъ не понимаете, что мое положеніе не столько трагично, сколько смѣшно. Я послужилъ бы посмѣшищемъ для большинства. Вы бы сдѣлали мнѣ большое удовольствіе, если бы вернулись домой и легли спать.

— Сейчасъ, — сказала она послушно.

Они все время бродили кругомъ по дорогѣ, шедшей къ хорошо извѣстнымъ руинамъ Цистеріанскаго аббатства около мельницы, которая нѣсколько столѣтій тому назадъ составляла часть монастырскихъ зданій. Мельница продолжала работать, такъ какъ ѣда необходима во всѣ вѣка; аббатство же было упразднено, такъ какъ вѣра преходяща. Нерѣдко замѣчали, что служить земнымъ дѣламъ оказывалось гораздо надежнѣе, чѣмъ вѣчнымъ, небеснымъ. Такъ какъ они все время ходили кругомъ, то были недалеко отъ дома, и ей, чтобы дойти до него, надо было, подвигаясь по его направленію, перейти черезъ каменный мостъ и пройти по дорогѣ около ста ярдовъ. Вернувшись домой, она все нашла въ томъ же положеніи, какъ когда уходила, даже огонь еще теплился. Внизу она недолго оставалась, а прошла наверхъ въ ихъ комнату, куда отнесли вещи. Она сѣла на край постели, безсознательно осматриваясь, и начала раздѣваться.

Свѣтъ упалъ на бѣлый канифасный пологъ надъ кроватью; пониже что-то висѣло: она всмотрѣлась — это была вѣтвь омелы. Это Энджель повѣсилъ ее — она сейчасъ догадалась. Такъ вотъ что было въ томъ таинственномъ сверткѣ, который онъ такъ старательно запаковывалъ; онъ ни за что не хотѣлъ ей сказать, что въ немъ; время скоро покажетъ ей, говорилъ онъ. Полный бодрости и веселья, онъ повѣсилъ омелу здѣсь. Какъ странно и неумѣстно казалось это теперь!

Ей нечего было болѣе опасаться, почти не на что надѣяться — мало было надежды, чтобы онъ смягчился. Она съ грустью легла. Сонъ часто пользуется настроеніемъ, когда горе особенно остро; иногда въ минуту счастья сонъ бѣжитъ отъ глазъ. Теперь же одинокая Тессъ быстро потеряла представленіе объ окружающемъ и заснула, убаюканная благовоннымъ безмолвіемъ комнаты, которая, быть можетъ, была нѣкогда брачнымъ покоемъ ея предковъ.

Поздно ночью Клэръ вернулся домой. Осторожно взойдя въ гостиную, онъ зажегъ свѣчу и, съ видомъ человѣка, обдуманно дѣйствующаго, постлалъ одѣяло на старый волосяной диванъ, стоявшій тамъ, и сдѣлалъ изъ него нѣчто похожее на постель. Затѣмъ онъ, снявъ обувь, прокрался наверхъ и сталъ слушать у двери ея комнаты. Ея равномѣрное дыханіе указывало на то, что она крѣпко спитъ.

— Слава Богу! — прошепталъ Клэръ; но къ этому примѣшивалась капля горечи: мелькнула мысль, что, передавъ ему тяжесть, давившую ее, она теперь спала беззаботно.

Онъ повернулся, чтобы уходить, но остановился въ нерѣшительности и хотѣлъ вернуться назадъ. При этомъ движеніи ему бросился въ глаза портретъ одной изъ дамъ д’Орбервиль, который висѣлъ какъ разъ надъ дверью въ комнату Тессъ. При свѣчкѣ картина производила отталкивающее впечатлѣніе. На чертахъ портрета ему чудился какой-то затаенный мрачный замыселъ, желаніе отомстить мужчинамъ, — такъ ему показалось. У портрета лифъ былъ декольтированъ, какъ у Тессъ, когда онъ примѣрялъ на нее ожерелье. Опять его непріятно поразило ихъ сходство. Этого ничтожнаго обстоятельства было достаточно.

Онъ рѣшительно повернулся и сошелъ внизъ.

По наружности онъ оставался спокоенъ и холоденъ; его небольшой сжатый ротъ показывалъ на его самообладаніе, на лицѣ осталось все то же ужасное, сухое выраженіе, какъ и во время ея разсказа. Это было лицо человѣка, который не былъ болѣе рабомъ страсти, но и не радовался своей свободѣ. Онъ, какъ посторонній зритель, размышлялъ, какъ все непрочно на свѣтѣ и какъ все можетъ сразу измѣниться. Никто не казался ему такою чистою, нѣжною, дѣвственною, какъ Тессъ, но «пустякъ — и все перемѣнилось». Ему казалось теперь, что ея лицо обмануло его. Какъ могли ея глаза смотрѣть такъ прямо и честно, когда въ душѣ ея скрывался такой міръ лжи и обмана? Онъ легъ на диванъ и потушилъ огонь. Ночь воцарилась здѣсь равнодушная и безучастная. Она пришла и поглотила его счастье и теперь наслаждалась своею властью, и готова была еще уничтожить счастье тысячи другихъ людей съ такимъ же равнодушіемъ.

XXXVI.

Энджель проснулся при сумрачномъ и робкомъ свѣтѣ зари. Онъ видѣлъ передъ собой каминъ съ холоднымъ пепломъ; разложенный для ужина столъ, на которомъ стояли два нетронутые стакана вина; вотъ его стулъ, вотъ ея; дальше вся остальная мебель, хранившая все тотъ же видъ, говорившій: мы ни въ чемъ не можемъ помочь здѣсь, но что вы намѣрены предпринять? Сверху не доносилось ни звука; черезъ нѣсколько минутъ послышался стукъ въ дверь. Онъ вспомнилъ, что должна придти женщина, которая была нанята служить имъ во время ихъ пребыванія на фермѣ. Присутствіе третьяго лица въ домѣ крайне неудобно теперь, а потому онъ, уже одѣтый, открылъ окно и сказалъ ей, что они утромъ обойдутся безъ ея помощи.

У нея былъ въ рукахъ кувшинъ молока, который онъ велѣлъ ей поставить у двери. Когда она ушла, онъ принялся искать въ сараѣ топлива и поспѣшно развелъ огонь. Въ кладовой онъ нашелъ много яицъ, масла, хлѣбъ, такъ что Клэръ, освоившійся съ хозяйствомъ на фермѣ, гдѣ жилъ раньше, безъ труда приготовилъ завтракъ. Дымъ повалилъ изъ каминной трубы, а мѣстные жители, проходившіе мимо, завидовали счастью новобрачныхъ.

Энджель, бросивъ на все бѣглый взоръ, пошелъ къ лѣстницѣ и сказалъ звучнымъ голосомъ:

— Завтракъ готовъ.

Онъ открылъ входную дверь и прошелся немного. Затѣмъ, черезъ нѣсколько времени онъ вернулся въ домъ и увидѣлъ, что Тессъ уже сидитъ за столомъ, машинально передвигая и приводя въ порядокъ тарелки и все стоявшее на столѣ. Она была совсѣмъ одѣта и, вѣроятно, была готова еще раньше того, какъ онъ позвалъ ее, потому что съ тѣхъ поръ прошло всего двѣ-три минуты. Ея волосы были скручены въ одинъ большой узелъ на затылкѣ; на ней было надѣто одно изъ ея новыхъ платьевъ: блѣдно-голубое шерстяное съ кружевнымъ воротникомъ. Судя по лицу и рукамъ, ей было холодно; вѣроятно, она долго просидѣла одѣтая въ спальнѣ безъ огня. Ласковый тонъ Клэра, когда онъ позвалъ ее, внушилъ ей минутный проблескъ надежды, но онъ опять погасъ при взглядѣ на него.

Они представляли изъ себя только тѣни тѣхъ людей, которыми были раньше. Пламя угасло, остался лишь пепелъ. Уныніе заступило мѣсто вчерашней вспышки горя. Казалось, чувство умерло въ нихъ.

Онъ вѣжливо говорилъ съ ней и она такъ же отвѣчала ему. Наконецъ, она подошла къ нему, пристально смотря ему въ лицо.

— Энджель! — сказала она и остановилась, коснувшись его, какъ будто не вѣря, что передъ ней сидитъ живой человѣкъ, когда-то любившій ее. Ея глаза были широко раскрыты, на блѣдныхъ щекахъ остались слѣды не высохшихъ слезъ; обыкновенно красныя губы были блѣдны. Хотя жизнь и билась еще въ ней, согнувшейся подъ тяжестью горя, но билась такъ прерывисто, что еще одинъ толчокъ — и она замретъ. Она могла дѣйствительно заболѣть отъ этого горя: ея чудные глаза потускнѣютъ, ея щеки ввалятся.

Она казалась въ эту минуту дѣвственно-чистой. Весь ея видъ носилъ такой отпечатокъ невинности, что Клэръ невольно съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.

— Тессъ, скажите, что это не правда, не правда!

— Нѣтъ, это правда.

— Каждое слово?

— Каждое слово.

Онъ умоляюще смотрѣлъ на нее; казалось, онъ охотно принялъ бы изъ ея устъ завѣдомую ложь и путемъ софизмовъ сталъ бы ее считать за непреложную истину. Тѣмъ не менѣе, она повторила:

— Это правда.

— Онъ живъ? — спросилъ Энджель.

— Ребенокъ умеръ.

— А онъ?

— Живъ.

Отчаяніе отразилось на лицѣ Клэра.

— Онъ въ Англіи?

— Да.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ.

— Мое положеніе вотъ каково, — сказалъ онъ неожиданно: — я думалъ такъ и всякій на мѣстѣ моемъ думалъ бы, что, отказавшись отъ честолюбивыхъ замысловъ имѣть жену съ хорошимъ общественнымъ положеніемъ, богатую, свѣтскую, я найду натуру простую, не знающую фальши, но я не такой человѣкъ, чтобы упрекать васъ, — я замолчу.

Тессъ вполнѣ поняла его; ей не нужно было никакихъ дальнѣйшихъ словъ. Все несчастье заключалось въ томъ, что онъ не зналъ теперь, за что ухватиться.

— Энджель, я никогда не допустила бы, чтобы дѣло дошло до свадьбы, если бы не знала, что у васъ всегда останется выходъ; хотя я надѣялась, что вы никогда…

Ея голосъ дрогнулъ.

— Какой выходъ?

— Чтобы освободиться отъ меня. Вы можете это сдѣлать.

— Какъ же?

— Разведясь со мной.

— Боже! Какъ вы можете быть такъ просты! Какъ же я могу развестись съ вами?

— Развѣ вы не можете послѣ того, что я вамъ разсказала? Я думала, что у васъ есть право на это.

— О, Тессъ, вы ребенокъ, ничего не смыслящій. Я не понимаю, что вы такое. Вы не знаете законовъ и сами не понимаете смысла вашихъ словъ.

— Какъ, вы не можете?

— Да, никакъ не могу.

— А я думала… — прошептала она. — Ахъ, теперь я вижу, какою дурной я кажусь вамъ. Повѣрьте мнѣ, мистеръ Клэръ, клянусь жизнью, я всегда думала, что разводъ со мной возможенъ! Хотя я и надѣялась, что вы не прибѣгнете къ нему, но я все же была твердо убѣждена, что вы могли бросить меня, если бы рѣшили сдѣлать такъ и если бы нисколько меня… меня не любили.

— Вы ошиблись, — холодно сказалъ онъ.

— Ахъ, тогда я должна была бы исполнить то, что хотѣла прошлою ночью. Но у меня не хватило мужества, — это такъ на меня похоже.

— Мужества для чего?

Она не отвѣчала. Тогда онъ взялъ ее за руку.

— Что вы хотѣли сдѣлать? — спросилъ онъ.

— Покончить съ собой.

— Когда?

Она испугалась его инквизиторскаго допроса.

— Вчера ночью, — отвѣчала она.

— Гдѣ?

— Подъ омелой.

— Какъ же, Богъ мой? — сурово спросилъ онъ.

— Я вамъ скажу, только не сердитесь, — вздрогнувъ сказала она. — Веревкой отъ чемодана. Но я не могла, я боялась, что это будетъ позоромъ для вашего имени.

Неожиданное признаніе, насильно вырванное у нея, глубоко потрясло его. Но онъ все держалъ ее и, опустивъ глаза въ землю, проговорилъ:

— Ну, теперь слушайте. Если вы не хотите пасть еще ниже въ моихъ глазахъ, вы должны обѣщать мнѣ, что не будете болѣе производить такихъ попытокъ.

— Я готова обѣщать. Я теперь вижу, какъ это было дурно.

— Дурно! Этого мало. Меня безконечно возмущаетъ такой поступокъ.

— Но, Энджель, — продолжала она, широко раскрытыми глазами смотря на него, — вѣдь, я подумала объ этомъ исключительно ради васъ, чтобы сдѣлать васъ свободнымъ и избѣжать скандала при разводѣ. Ради себя мнѣ и во снѣ не пригрезилось бы это. Хотя самой лишить себя жизни, отъ своей руки умереть, было бы слишкомъ хорошо для меня. Вы, мой бывшій, обманутый супругъ, вы должны были бы нанести ударъ. Мнѣ кажется, я любила бы васъ еще болѣе, если это возможно, если бы вы рѣшились на это, разъ нѣтъ вамъ другого способа избавиться отъ меня. Вѣдь, я такая недостойная! Такъ стою вамъ на дорогѣ!

— Перестаньте!

— Хорошо, вы не хотите, я замолчу. Мои желанія во всемъ согласны съ вашими.

Она знала, что это такъ и было. Со времени отчаяннаго намѣренія покончить съ собой она ничего не предпринимала болѣе и можно было не бояться съ ея стороны никакого рѣшительнаго шага. Тессъ занялась прибираніемъ посуды и приготовленіями къ завтраку; затѣмъ они сѣли оба по одну сторону стола, чтобы ихъ взгляды не встрѣчались. Сначала имъ было странно видѣть себя за ѣдой и питьемъ, но этого нельзя было избѣжать; и съ той, и съ другой стороны было мало желанія ѣсть. Послѣ завтрака онъ всталъ и, сказавъ ей, въ которомъ часу ждать его къ обѣду, пошелъ къ мельницѣ, машинально приводя въ исполненіе планъ, ради котораго собственно онъ былъ здѣсь.

Когда онъ ушелъ, Тессъ стояла у окна и видѣла, какъ онъ перешелъ большой каменный мостъ, ведшій къ землѣ около мельницы. Онъ спустился съ него, перешагнулъ черезъ рельсы и скрылся изъ вида.

Вскорѣ пришла поденщица. Ея присутствіе было сначала непріятно для Тессъ, но потомъ даже послужило облегченіемъ. Въ половинѣ перваго она оставила свою помощницу въ кухнѣ и, вернувшись въ переднюю комнату, стала ждать появленія Энджеля за мостомъ.

Около часа онъ показался вдали. Ея лицо вспыхнуло, хотя онъ былъ еще за четверть мили. Она побѣжала въ кухню распоряжаться, чтобы обѣдъ былъ поданъ къ тому времени, какъ онъ войдетъ. Онъ вошелъ сначала въ комнату, гдѣ они въ день пріѣзда мыли руки, а когда вошелъ въ столовую, то, какъ бы по мановенію его руки, съ суповой чашки была снята крышка.

— Какъ аккуратно! — сказалъ онъ.

— Да. Я видѣла, какъ вы шли черезъ мостъ, — сказала она.

Обѣдъ прошелъ въ пустыхъ разговорахъ о томъ, что онъ дѣлалъ сегодня утромъ на мельницѣ; онъ сказалъ ей, что работы производились тамъ по очень старой системѣ, которая едва ли могла дать ему понятіе о новыхъ испытанныхъ системахъ. Потомъ онъ вскорѣ опять ушелъ и вернулся, когда стемнѣло, все же остальное время занимался своими бумагами. Она, боясь, что мѣшаетъ ему, ушла въ кухню и болѣе часа занималась разною уборкой.

Въ дверяхъ показалась фигура Клэра.

— Вы не должны такъ много работать, — сказалъ онъ. — Вы не служанка, вы — моя жена.

Она не подняла глазъ, но вся просіяла.

— Я могу себя считать ею? — прошептала она съ горькою усмѣшкой. — Вы хотите сказать — по имени? Да, впрочемъ, мнѣ больше и не нужно ничего.

— Вы можете считать себя моею женой, вы — жена моя. Что вы хотѣли сказать?

— Я не знаю, — быстро проговорила она со слезами на глазахъ. — Я думала, что такъ какъ я недостойна уваженія.. Я, вѣдь, говорила давно, что я не стою васъ, что не хочу выходить за васъ, а вы принудили меня.

Она разрыдалась и отвернулась отъ него. Всякій другой на мѣстѣ Энджеля Клэра смягчился бы, видя это. Но, несмотря на всю привязчивость и ласковость Клэра, въ глубинѣ его души таилась безпощадная жестокость, подчинявшаяся только логическимъ доводамъ; такъ въ мягкой глинѣ встрѣчается желѣзная руда, о которую ударяется лопата и не можетъ проникнуть глубже. Этотъ свойственный ему критическій анализъ положилъ преграду между религіей и имъ, теперь точно также отдалилъ его отъ Тессъ. Его любовь къ ней была не страсть, а идеализація чувства, а разъ онъ пересталъ вѣрить женщинѣ, онъ оставлялъ ее. Въ этомъ онъ представлялъ контрастъ съ тѣми впечатлительными натурами, которыя не могутъ побороть въ себѣ любовь, несмотря на презрѣніе къ любимой женщинѣ. Онъ подождалъ, пока ея рыданія смолкли.

— Дай Богъ, чтобы добрая половина женщинъ въ Англіи были бы такія порядочныя, какъ вы, — сказалъ онъ съ внезапнымъ приливомъ горечи ко всѣмъ женщинамъ вообще. — Тутъ вопросъ не въ порядочности, а въ принципѣ.

Онъ продолжалъ говорить въ такомъ духѣ, увлекаемый потокомъ негодованія, которое такъ часто овладѣваетъ честными людьми, когда они видятъ, что были обмануты наружнымъ видомъ вещей. Правда, что за этими словами чувствовалась любовь къ ней; ловкая свѣтская женщина съумѣла бы воспользоваться этимъ и вернуть его себѣ. Но Тессъ и не думала объ этомъ: она все принимала, какъ должное, и не смѣла возражать. Ея поклоненіе ему возбуждало состраданіе; несмотря на всѣ его упреки, она все терпѣливо сносила и ей и въ голову не приходило, что онъ былъ жестокъ съ ней.

Слѣдующій день прошелъ совершенно такъ же, какъ и предъидущій. Одинъ только разъ Тессъ, такъ просто и довѣрчиво относившаяся прежде къ нему, попыталась сдѣлать шагъ къ сближенію. Это было, когда онъ всталъ изъ-за стола и снова собирался идти на мельницу.

Уходя, онъ сказалъ ей:

— Прощай.

Она отвѣтила ему тѣмъ же и протянула губы. Но онъ не обратилъ на это вниманія и, быстро отвернувшись, сказалъ:

— Я вернусь домой, какъ всегда.

Тессъ вздрогнула, какъ будто отъ полученнаго удара. Бывало, онъ часто противъ ея воли старался поцѣловать ея губки, часто говаривалъ, что ея ротикъ и дыханіе пропитаны запахомъ масла, яицъ, молока, меда, — всего, около чего она жила, что онъ можетъ насытиться ея поцѣлуями и тому подобныя шутки. Теперь же онъ не хочетъ. Онъ замѣтилъ, какъ она вздрогнула, и сказалъ ей ласково:

— Вы знаете, мнѣ нужно подумать объ отъѣздѣ. Намъ необходимо было остаться вмѣстѣ нѣсколько времени, чтобъ избѣжать скандала отъ немедленнаго отъѣзда. Но это нужно было только для соблюденія приличій.

— Да, — сказала Тессъ безучастно.

Онъ вышелъ и по дорогѣ на мельницу не разъ останавливался, раскаиваясь временами, зачѣмъ онъ не отвѣтилъ ей ласковѣе и не поцѣловалъ ее хотя разъ на прощаніе.

Такъ они продолжали жить нѣсколько дней, правда, въ одномъ домѣ, но болѣе далекіе другъ отъ друга, чѣмъ когда не были женаты. Она ясно видѣла, что онъ живетъ, не будучи въ состояніи заниматься чѣмъ-нибудь, а все стараясь обдумать планъ дѣйствій. Для нея было страшнымъ ударомъ увидѣть, что онъ такъ непреклоненъ, хотя по виду кажется уступчивымъ. Прощенія она болѣе не ждала. Нѣсколько разъ она задумывала уйти во время его отсутствія, но боялась, что это нисколько не облегчитъ его положенія, а только еще болѣе запутаетъ и ухудшитъ его, если всѣ узнаютъ объ ея исчезновеніи.

Между тѣмъ, Клэръ все думалъ и чуть не заболѣлъ отъ напряженія, — его заѣла, замучила одна дума, убила въ немъ всѣ другіе жизненные органы. Онъ все ходилъ и говорилъ самъ съ собой: что дѣлать? что надо дѣлать? По счастью, она услыхала это. Его слова помогли ей заговорить о будущемъ, котораго они какъ бы боялись касаться.

— Я думаю, вы не будете долго жить со мною, Энджель? — спросила она.

Опущенные углы рта показывали, какого труда стоило ей удержать на своемъ лицѣ выраженіе спокойствія.

— Я не могу поступить иначе, — сказалъ онъ, — а то буду презирать себя, а еще хуже — васъ. Я хочу сказать, что не могу жить съ вами въ обыкновенномъ значеніи этого слова. Пока, каковы бы ни были мои чувства, я васъ не презираю. Разъ я уже началъ говорить, Тессъ, дайте мнѣ высказаться вполнѣ, а то вы не поймете всей затруднительности моего положенія. Какъ можемъ мы жить вмѣстѣ, пока тотъ человѣкъ живъ? Я вамъ предоставляю это рѣшить. Оставьте въ сторонѣ себя и меня, мои и ваши чувства. Не въ этомъ все затрудненіе; тутъ надо принять въ соображеніе будущее другихъ существъ, не наше. Подумайте, что пройдутъ годы, у насъ будутъ дѣти, и прошлое станетъ всѣмъ извѣстнымъ, потому что оно не останется скрытымъ. Нѣтъ такого отдаленнаго уголка на землѣ, куда не приходятъ люди изъ другихъ мѣстъ. Подумайте о несчастныхъ нашихъ дѣтяхъ, которыя будутъ рости подъ гнетомъ общаго презрѣнія; чѣмъ старше они будутъ становиться, тѣмъ тяжелѣе имъ будетъ выносить это. Что за жизнь для нихъ! Что за будущность! Можете ли вы сказать мнѣ по чести «останься», если представите себѣ такую перспективу? Не лучше ли терпѣливо нести наше настоящее несчастіе, чѣмъ увеличивать его еще новыми бѣдами?

— Нѣтъ, я не могу сказать вамъ «останься», — отвѣчала она. — Не могу. Я никогда не вдумывалась въ будущее.

Чисто-женская способность — вѣчно надѣяться — все не покидала Тессъ: ей представилась несбыточная картина семейной жизни, которая съ теченіемъ времени, даже вопреки ея разсудку, побѣдитъ его холодность. Въ этой хотя нелогичной мечтѣ была доля вѣроятія, — она, какъ настоящая женщина, инстинктивно чувствовала, какая сила заключается въ ежедневной близости. Еслибъ это ей не помогло, значитъ, все напрасно. Напрасны были бы всѣ стратегическія хитрости, но она надѣялась на постепенное сближеніе. Онъ своими словами открылъ передъ ней новый горизонтъ. Она дѣйствительно никогда не заглядывала такъ далеко. Его живо нарисованная картина, какъ дѣти будутъ презирать ее, заставило ее, честную и любящую, принять убійственное для нея рѣшеніе. По личному опыту знала она, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ есть нѣчто лучшее хорошей жизни, это — вовсе не жить. Подобно всѣмъ, кто много страдалъ въ жизни, она видѣла въ словахъ Сюлли Прюдома: «Вы обречены на жизнь», — смертный приговоръ для своихъ дѣтей.

Тессъ до сихъ поръ была такъ поглощена своимъ личнымъ чувствомъ къ Клэру, что ей ни разу не приходило въ голову, что ея позоръ ляжетъ пятномъ, быть можетъ, на ихъ дѣтяхъ.

Тѣмъ не менѣе, она не могла ничего возразить ему. Въ головѣ Клэра, — такъ часто бываетъ, что нервный человѣкъ склоненъ оспаривать свои воззрѣнія, — возникло возраженіе, котораго онъ самъ испугался. Подобное же возраженіе могло и у нея возникнуть, — думалъ онъ. Она могла сказать: «На какомъ-нибудь австралійскомъ плоскогоріи или въ Техасской равнинѣ кому будетъ дѣло до моихъ несчастій, кто будетъ упрекать меня въ нихъ?» Но, какъ и большинство женщинъ, она рѣшила поступить такъ, какъ ей подсказывало ея чувство. Она была, быть можетъ, права. Женское сердце можетъ чувствовать не только свое горе, но и горе мужа; если бы даже никто и не обратился къ ней или къ нему съ какими-нибудь упреками, то его подозрительный умъ могъ бы самъ изобрѣсти ихъ.

Насталъ третій день ихъ отчужденія другъ отъ друга.

Любовь Клэра была слишкомъ идеальна, слишкомъ непримѣнима къ жизни. Для такихъ натуръ присутствіе любимаго существа можетъ даже уменьшить любовь, тогда какъ отсутствіе усиливаетъ ее, заставляя забывать ихъ недостатки.

Она увидала, что ея присутствіе не оказываетъ на него того смягчающаго дѣйствія, какъ она ожидала. Его аллегорическія слова оказывались справедливыми: она была не та женщина, которую онъ желалъ имѣть.

— Я обдумала то, что вы мнѣ сказали, — сказала она ему, водя мизинцемъ по скатерти; ея другая рука съ кольцомъ — горькая иронія! — поддерживала ея голову. — Все это совершенно вѣрно; такъ и должно быть. Вы должны уѣхать отъ меня.

— Что же вы намѣрены дѣлать?

— Я уѣду домой.

Клэръ не подумалъ объ этомъ.

— Вы увѣрены, что можете уѣхать домой? — спросилъ онъ.

— Да, вполнѣ увѣрена. Мы, вѣдь, хотѣли ѣхать путешествовать, — ну, такъ пускай всѣ думаютъ, что мы уже окончили нашу поѣздку. Вы какъ-то сказали, что я въ состояніи заставить человѣка измѣнить твердо принятое рѣшеніе; если я буду постоянно находиться передъ вашими глазами, то, пожалуй, вы измѣните ваши планы наперекоръ вашему разсудку и желанію, а потомъ ваше раскаяніе и мое огорченіе будутъ ужасны.

— А вамъ хотѣлось бы ѣхать домой? — спросилъ онъ.

— Я хочу оставить васъ и уѣхать домой.

— Ну, пускай такъ и будетъ.

Она не поднимала на него глазъ. Она почувствовала, какъ трудно ей будетъ исполнить это намѣреніе.

— Я боялась всегда, что дѣло кончится этимъ, — произнесла она, безцѣльно смотря въ пространство. — Я не жалуюсь, Энджель. Такъ будетъ лучше. Ваши слова вполнѣ убѣдили меня. И даже если бы никто не сталъ порицать меня, останься я съ вами, то, быть можетъ, вы сами много лѣтъ спустя, разсердившись на меня за что-нибудь, упрекнете меня въ этомъ, и мои дѣти могутъ услыхать это. О, это убило бы меня тогда! Я уѣду завтра.

— И я не останусь здѣсь. Хотя я не хотѣлъ первый предлагать вамъ уѣхать, но думаю, что это будетъ лучше всего, — на время, по крайней мѣрѣ, пока я не соображу, какъ дальше поступать. Тогда я напишу вамъ.

Тессъ бросила взглядъ на своего супруга. Онъ былъ блѣденъ, почти дрожалъ. Но, какъ и раньше, она была поражена непреклонною рѣшимостью того, кто былъ ея мужемъ, желѣзною его волей, которая могла побороть какъ сильное, такъ и слабое душевное движеніе; у него умъ господствовалъ надъ тѣломъ; ради принципа онъ готовъ былъ пожертвовать всѣмъ: чувствомъ, привязанностями, привычками, — все покорялъ онъ разсудку.

Онъ, вѣроятно, замѣтилъ ея взглядъ и сказалъ:

— Я мягче отношусь къ людямъ, когда далеко отъ нихъ. — Затѣмъ онъ прибавилъ: — Богъ знаетъ, быть можетъ, насъ потянетъ снова другъ къ другу послѣ разлуки; со многими такъ бываетъ въ жизни.

Въ тотъ же день они, каждый у себя, принялись укладываться. Оба чувствовали, что всѣ ихъ мысли полны тѣмъ, что они завтра разстанутся, быть можетъ, навсегда. Разлука казалась для нихъ мучительна. Оба они знали, что любовь, которую они чувствовали другъ къ другу, еще увеличится въ первые дни разлуки, а затѣмъ постепенно сила ея ослабнетъ. Онъ будетъ себя считать еще болѣе правымъ и не захочетъ принять ее, какъ свою жену. Тѣмъ болѣе, что когда люди разстаются, покидаютъ общій семейный очагъ, то незамѣтно между ними становятся преградой новыя событія, новый міръ воззрѣній, и старые планы забываются.

XXXVII.

Полночь прошла спокойно; ничего новаго не случилось въ долинѣ Варъ.

Около часу ночи вдругъ послышался въ домѣ легкій трескъ. Тессъ услыхала его и проснулась. Заскрипѣла ступенька лѣстницы. Затѣмъ отворилась дверь ея спальни, и показалась фигура ея мужа, который, осторожно ступая, перешагнулъ черезъ полосу падавшаго на полъ луннаго свѣта. Онъ былъ полуодѣтъ; ея радость исчезла, когда она замѣтила, что онъ упорно смотритъ куда-то въ пространство. Дойдя до середины комнаты, онъ остановился и принялся бормотать съ невыразимымъ горемъ:

— Умерла! умерла! умерла!

Подъ вліяніемъ какого-нибудь сильнаго аффекта Клэръ не разъ принимался ходить по ночамъ во снѣ и даже продѣлывалъ разныя штуки, напримѣръ, въ ту ночь, когда они вернулись съ ярмарки, онъ во снѣ воспроизвелъ сцену драки съ оскорбителемъ Тессъ. Очевидно было, что глубокое нравственное потрясеніе вызвало въ немъ и теперь припадокъ лунатизма.

Вѣра въ него была такъ глубока въ ней, что на яву или во снѣ онъ не внушалъ ей никакого страха. Войди онъ даже съ пистолетомъ въ рукѣ, и то едва ли бы онъ пошатнулъ ея увѣренность, что онъ ея защитникъ.

Клэръ подошелъ близко и нагнулся къ ней: «Умерла, умерла», — шепталъ онъ.

Пристально поглядѣвъ на нее нѣсколько минутъ съ выраженіемъ безконечнаго горя, онъ нагнулся еще ниже, обвилъ ее руками и закуталъ простыней, какъ саваномъ. Затѣмъ поднявъ ее съ постели съ такимъ же благоговѣніемъ, какъ если бы она была мертва, онъ сталъ носить ее по комнатѣ, бормоча:

— Моя бѣдная, бѣдная Тессъ… дорогая, милая Тессъ! Такая нѣжная, добрая, правдивая!

Нѣжныя слова, которыя онъ сурово сдерживалъ днемъ, были невыразимо сладки ея осиротѣлому, жаждущему ласки сердцу. Еслибъ ей нужно было спасти свою жалкую жизнь, то и тогда она ни движеніемъ, ни крикомъ не захотѣла бы прервать положеніе, въ которомъ находилась теперь. Она лежала совершенно неподвижно, едва дыша, и чувствовала, что онъ несетъ ее на крыльцо.

— Жена моя… умерла, умерла! — говорилъ онъ.

Онъ остановился съ ней на минуту около перилъ лѣстницы, и ея нога перевѣсилась черезъ нихъ. Собирается ли онъ бросить ее туда внизъ? Самосохраненіе почти замерло въ ней и горькое сознаніе, что завтра утромъ они, быть можетъ, разстанутся навсегда, заставило ее лежать спокойно на его рукахъ; она даже испытывала какое-то сладостное чувство. Какъ хорошо бы, какъ отрадно бы было упасть вмѣстѣ и разбиться на смерть! Ей не хотѣлось спастись одной.

Но онъ не бросилъ ее, а прислонилъ ее къ периламъ и напечатлѣлъ поцѣлуй на ея губахъ, отъ которыхъ отворачивался днемъ. Потомъ онъ сжалъ ее съ новою силой и пошелъ внизъ по лѣстницѣ. Скрипъ ступеней не пробудилъ его, и они благополучно сошли внизъ. Освободивъ одну руку, онъ отодвинулъ дверной засовъ и вышелъ наружу, слегка ударившись ногой о дверь. Но онъ не почувствовалъ удара и понесъ ее по направленію къ рѣкѣ.

Она не могла понять, что онъ собирается дѣлать, и, какъ будто третье непричастное лицо, раздумывала объ этомъ. Она такъ просто и легко вся отдавалась ему; ей пріятна была мысль, что онъ смотритъ на нее, какъ на свою собственность, что онъ располагаетъ ею по желанію. Для нея было утѣшеніемъ, въ виду ужасной завтрашней разлуки, чувствовать, что онъ ее признаетъ за свою жену, а не прогоняетъ; пусть даже онъ присвоитъ себѣ право сдѣлать надъ ней, что хочетъ.

Теперь она поняла, что ему снилось: ему грезилось одно воскресное утро, когда онъ переносилъ ее и служанокъ черезъ рѣку, — служанокъ, любившихъ его почти такъ же, какъ и она, что, впрочемъ, Тессъ съ трудомъ допускала. Клэръ не перешелъ съ ней по мосту, а прошелъ нѣсколько шаговъ дальше къ мельницѣ и остановился на краю рѣки.

Рѣка, протекая по луговымъ пространствамъ, часто должна была раздваиваться, течь изгибами, обтекая маленькіе островки по пути, затѣмъ снова соединяясь въ одинъ широкій ручей. Какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ стоялъ, рѣка была довольно глубока и широка, образуя одно только теченіе. Черезъ нее былъ перекинутъ узкій мостокъ; но осенніе дожди унесли перила, оставивъ только доски; онъ едва возвышался надъ бурными водами, такъ что переходъ былъ очень опасенъ. Тессъ изъ окна видѣла днемъ, какъ молодые парни переходили по мосту, стараясь сохранить равновѣсіе и балансируя на одной ногѣ. Ея мужъ, вѣроятно, тоже обратилъ на это вниманіе; тѣмъ не менѣе, онъ пошелъ по доскамъ, медленно подвигаясь впередъ.

Не хочетъ ли онъ ее утопить? Вѣроятно. Мѣсто было глухое; рѣка довольно широка и глубока — планъ этотъ легко было выполнить. Пускай же онъ ее утопитъ; это лучше, чѣмъ влачить жалкое существованіе съ завтрашняго дня.

Подъ ними крутился и билъ бурный ручей; въ немъ отражался и дробился лунный свѣтъ. Вокругъ разлетались брызги пѣны; подъ сваями плавали подводныя растенія. Ахъ, если бы было возможно обоимъ упасть теперь въ водоворотъ; ихъ руки были такъ крѣпко сжаты, что спастись одному безъ другого было невозможно; они отойдутъ въ другой міръ безъ страданія, и тогда никто не станетъ упрекать его или ее, зачѣмъ они женились. Послѣднія минуты его жизни были полны любовью къ ней, а если онъ останется живъ и проснется, то возвратится его отвращеніе къ ней, а объ этихъ минутахъ ей останется вспоминать, какъ о минувшемъ сновидѣніи.

Это желаніе все росло въ ней, хотя она не смѣла сдѣлать движенія, которое увлекло бы ихъ въ пропасть. Своею жизнью она нисколько не дорожила, но она не имѣла никакого права распоряжаться его жизнью. Онъ благополучно перебрался съ ней на другую сторону.

Недалеко была ограда, служившая границей монастырскихъ земель. Онъ остановился, перешагнулъ черезъ нее и, снова взявъ Тессъ на руки, взошелъ на полуразвалившіеся хоры монастырской церкви. Около сѣверной стѣны была пустая гробница какого-то аббата; крышки надъ ней не было. Туда-то онъ положилъ ее. Вторично поцѣловавъ ее въ губы, онъ глубоко вздохнулъ, какъ будто исполнилъ какое-то желанное намѣреніе. Затѣмъ Клэръ легъ около нея и мгновенно отъ истощенія силъ впалъ въ глубокій мертвый сонъ, неподвижно, какъ трупъ, лежа на землѣ. Нравственный подъемъ духа далъ ему силы; теперь же онѣ оставили его.

Тессъ привстала въ гробу. Ночь, довольно, впрочемъ, мягкая и сухая по времени года, была все же довольно холодна, такъ что ему, полуодѣтому, было опасно долго оставаться на воздухѣ. Если его предоставить самому себѣ, то онъ навѣрное бы остался здѣсь до утра и поплатился бы за это жизнью. Она слыхала, что иногда послѣ припадка лунатизма наступаетъ смерть. Но какъ ей рѣшиться разбудить его и сказать ему, что онъ дѣлалъ? — ему было бы совѣстно за свои поступки. Тѣмъ не менѣе, Тессъ, выйдя изъ гробницы, стала его слегка трясти, но увидала, что этого было слишкомъ мало, чтобы разбудить его. Необходимо было что-нибудь предпринять, такъ какъ она уже стала дрогнуть, потому что простыня плохо защищала ее. Ей было до сихъ поръ тепло отъ внутренняго возбужденія, теперь же она стала дрогнуть.

Часто удавалось ей дѣйствовать на него убѣжденіемъ, и въ данномъ случаѣ она шепнула ему на ухо, стараясь говорить какъ можно увѣреннѣе и убѣдительнѣе:

— Пойдемъ, дорогой, — и взяла его за руку въ то же время. Къ ея радости, онъ согласился безо всякаго протеста; ея слова казались ему продолженіемъ сна, который теперь вступалъ въ новый фазисъ развитія: ему казалось, что онъ духъ и ведетъ ее на небо. Она его вела за руку прочь отъ руинъ по направленію къ ихъ жилищу; они перешли каменный мостъ и остановились у двери фермы. Ноги Тессъ были босы, и камни рѣзали ихъ и леденили до костей; но Клэръ былъ обутъ въ шерстяные чулки и, казалось, не испытывалъ никакого неудобства.

Теперь все трудное было окончено. Она его уложила на диванъ и тепло укутала, разведя хорошій огонь, чтобы дать ему хорошенько согрѣться. Она думала и даже втайнѣ надѣялась, что ея хлопоты разбудятъ его; но таково было его нравственное переутомленіе, что онъ не проснулся.

Когда они встрѣтились на другое утро, Тессъ сейчасъ же увидала, что онъ и не подозрѣвалъ, что сдѣлалъ ее соучастницей своей ночной экскурсіи, хотя, что касается себя, онъ, быть можетъ, догадывался, что не лежалъ всю ночь спокойно. Дѣйствительно, онъ проснулся утромъ послѣ сна, похожаго на небытіе; въ первыя минуты пробужденія, когда мозгъ, сбрасывая съ себя, подобно Сампсону, оковы сна, пробуетъ свои силы, онъ упорно старался уловить мысль, которая занимала его умъ; онъ нѣсколько разъ замѣчалъ, что если рѣшеніе, принятое имъ съ вечера, не испарялось изъ его мозга при дневномъ свѣтѣ, значитъ оно было основано на здравомъ размышленіи и было разумно, хотя бы рѣшеніе и было имъ принято подъ импульсомъ чувства. Значитъ, ему можно было довѣриться такому рѣшенію.

При блѣдномъ дневномъ свѣтѣ онъ сохранилъ рѣшимость разстаться съ ней. Онъ дѣйствовалъ тутъ не подъ вліяніемъ страстнаго порыва негодованія, но совершенно спокойно отдаваясь этому намѣренію, которое проникло въ его плоть и кровь.

За завтракомъ и когда они укладывали оставшіяся вещи, онъ казался такимъ изнуреннымъ послѣ ночного напряженія, что Тессъ едва не разсказала ему все; но ее снова остановило размышленіе, что это его разсердитъ, огорчитъ, сдѣлаетъ смѣшнымъ; ему будетъ непріятно узнать, что онъ невольно выказалъ свою нѣжность къ ней, что это расположеніе къ ней унижало его самолюбіе. Это было бы все равно, какъ смѣяться надъ трезвымъ человѣкомъ за то, что онъ дѣлалъ во время опьяненія.

У нея мелькнула мысль, что онъ, быть можетъ, сохранилъ нѣкоторое воспоминаніе о своей нѣжной выходкѣ, и рѣшилась не намекать на это, будучи убѣждена, что ей на основаніи происшедшаго будетъ легче уговорить его не уѣзжать.

Онъ написалъ, чтобы ему прислали изъ ближайшаго города экипажъ, который и пріѣхалъ вскорѣ послѣ завтрака. Въ этомъ она увидала начало конца, — временнаго, быть можетъ, такъ какъ невольное проявленіе его нѣжности ночью снова воскресило въ ней грезы о будущемъ. Багажъ положили наверхъ и кучеръ тронулъ лошадей. Мельникъ и старая поденщица выразили нѣкоторое удивленіе по поводу ихъ торопливаго отъѣзда. Клэръ объяснилъ это тѣмъ, что онъ увидалъ, что работы на мельницѣ производились не по тому новому способу, который онъ хотѣлъ изучить, что было почти вѣрно. Въ ихъ отъѣздѣ не было, впрочемъ, ничего, что указывало бы на фіаско, — можно было подумать, что они ѣдутъ съ визитами къ знакомымъ.

Ихъ путь лежалъ мимо фермы, изъ которой они нѣсколько дней тому назадъ уѣхали полные торжественно-радостнаго чувства. Такъ какъ Клэръ хотѣлъ покончить дѣла съ мистеромъ Крикъ, то и Тессъ пришлось зайти къ мистрисъ Крикъ, иначе она возбудила бы подозрѣнія въ ихъ несогласіи.

Чтобы какъ можно проще обставить свое посѣщеніе, они оставили карету у дальнихъ воротъ фермы и пошли пѣшкомъ. Ивы были срублены, и они могли различить издали то мѣсто, гдѣ Клэръ упрашивалъ ее быть его женой; налѣво — ограду, гдѣ онъ ее очаровалъ своею игрой на арфѣ, а далеко вдали, сзади коровниковъ, лугъ, на которомъ они впервые поцѣловались. Осенній золотой цвѣтъ листьевъ замѣнился сѣрымъ, земля, роскошно одѣтая прежде травой, была грязна, рѣка была холодна.

Фермеръ увидалъ ихъ со скотнаго двора и пошелъ къ нимъ на встрѣчу, изображая на своемъ лицѣ радость, которую считали долгомъ выразить всѣ мѣстные обитатели при появленіи новобрачныхъ. Затѣмъ вышла изъ дому мистрисъ Крикъ и нѣсколько другихъ старыхъ знакомыхъ; въ числѣ которыхъ, впрочемъ, не было ни Маріанны, ни Ретти.

Тессъ мужественно вынесла ихъ лукавые намеки и дружественныя шутки, которыя ей были, впрочемъ, очень тяжелы. Между мужемъ и женой было молчаливое соглашеніе скрыть разрывъ между ними и потому они держали себя какъ слѣдовало въ данномъ случаѣ. Ей пришлось въ деталяхъ выслушать всю исторію съ Маріанной и Ретти. Послѣдняя отправилась домой къ отцу, а Маріанна ушла искать мѣста въ другія селенія. Они всѣ боялись, что она дурно кончитъ.

Чтобы разсѣять грустное впечатлѣніе, Тессъ пошла попрощаться съ своими любимицами коровами, каждую погладивъ рукой. Она и Клэръ стояли рядомъ, прощаясь, какъ двое нѣжныхъ супруговъ, но всякій, кто зналъ бы горькую истину, навѣрное бы тяжело вздохнулъ о несоотвѣтствіи ихъ внѣшняго вида и внутренняго состоянія души: казалось, что они живутъ другъ для друга, тѣсно и неразрывно, что они идутъ въ жизни рука объ руку; прощаясь, они говорили про себя «мы», а, между тѣмъ, они были такъ далеко другъ отъ друга, какъ два полюса. Но, вѣроятно, все же была видна какая-то неловкость и натянутость въ ихъ манерѣ держать себя отличающейся отъ обычной спокойной радости новобрачныхъ, потому что послѣ ихъ отъѣзда мистрисъ Крикъ сказала своему мужу:

— Какіе у нея странные, широко раскрытые глаза; и какъ они оба были похожи на восковыя фигуры, когда стояли рядомъ; да и говорили-то они точно во снѣ. Тебя это не поразило? Правда, что Тессъ всегда была какая-то странная и не похожа она теперь на молодую жену, гордую своимъ мужемъ.

Они сѣли въ экипажъ и черезъ Везербюри и Стегфутъ-Лэнъ доѣхали до Нюцлебюри, гдѣ Клэръ оставилъ экипажъ. Они здѣсь отдохнули немного и дальше поѣхали уже къ ея дому съ незнакомымъ кучеромъ, который не зналъ ихъ взаимныхъ отношеній. На перекресткѣ дорогъ Клэръ остановилъ экипажъ и сказалъ ей, что здѣсь онъ оставляетъ ее, такъ какъ здѣсь, если она хочетъ ѣхать къ матери, они должны разстаться. Такъ какъ имъ неловко было говорить въ присутствіи кучера, то онъ попросилъ ее сдѣлать съ нимъ нѣсколько шаговъ; кучеру сказали подождать немного.

— Поймемъ же другъ друга, — сказалъ онъ ей ласково. — Мы разстаемся безъ злобы другъ на друга, хотя я не могу еще въ данное время спокойно относиться къ вамъ. Но я постараюсь пересилить это. Я васъ извѣщу, когда у меня будетъ опредѣленное мѣстопребываніе. И если мнѣ будетъ возможно, я пріѣду къ вамъ. Но лучше не дѣлайте попытокъ пріѣхать ко мнѣ, пока я самъ не пріѣду къ вамъ.

Строгость его приговора была ужасна для Тессъ; она видѣла, что онъ смотрѣлъ на нее, какъ на обманщицу. Неужели она заслужила это? Но спорить съ нимъ она не хотѣла. Она повторила за нимъ его слова:

— Пока вы сами не пріѣдете, мнѣ не надо пытаться пріѣхать къ вамъ?

— Да.

— Могу я писать вамъ?

— Да, если вы будете больны или вамъ что-нибудь будетъ надо. Но, вѣроятно, этого не случится, такъ что я первый напишу.

— Я согласна, Энджель; вы лучше меня знаете, какое наказаніе наложить на меня; только пусть оно не будетъ выше моихъ силъ.

Больше объ этомъ ничего не было сказано.

Если бы Тессъ была болѣе искусна, если бы она сдѣлала ему сцену, стала бы истерично рыдать, не обращая вниманія на его стараніе казаться неприступнымъ, онъ, навѣрное, не смогъ бы устоять. Но ея покорность облегчала ему путь, она сама помогала ему. Она была такъ безотвѣтна, покорность судьбѣ была отличительною чертой всей фимиліи д’Орбервилей, что не съумѣла затронуть тѣ струны, которыя вызвали бы въ немъ отзвучіе.

Остальной ихъ разговоръ былъ посвященъ исключительно матеріальнымъ вопросамъ. Онъ подалъ ей бумажникъ съ довольно крупною суммой денегъ, высланныхъ ему для этого банкиромъ. Брилліанты, пользоваться которыми Тессъ могла только пожизненно (если онъ хорошо понялъ волю завѣщательницы), онъ посовѣтовалъ ей отослать на сохраненіе въ банкъ, на что она охотно согласилась.

Окончивъ дѣла, онъ съ Тессъ пошелъ обратно къ экипажу и помогъ ей сѣсть въ него; кучеру было заплачено и объяснено, куда надо везти ее. Затѣмъ, взявъ свой дорожный мѣшокъ и зонтикъ, единственныя вещи, которыя онъ бралъ съ собой, онъ пожелалъ ей всего хорошаго и оба они разстались.

Экипажъ медленно потащился въ гору, а Клэръ все смотрѣлъ, не высунется ли Тессъ изъ окна. Но она и не думала и не осмѣлилась бы сдѣлать это, лежа почти безъ сознанія. Онъ уже смотрѣлъ ей вслѣдъ и въ его больной душѣ прозвучали слова поэта, въ которыя онъ внесъ нѣкоторое измѣненіе:

«Бога нѣтъ въ небесахъ. Нѣтъ правды на землѣ».

Тессъ скрылась за горой и онъ пошелъ своею дорогой, самъ не сознавая, какъ сильна въ немъ любовь къ ней.

XXXVIII.

Только когда она доѣхала до Блакмурской долины и передъ нею открылся ландшафтъ ея юности, Тессъ очнулась отъ охватившаго ее оцѣпенѣнія. Первая ея мысль была, какъ она покажется на глаза родителей.

У заставы ее встрѣтилъ не старикъ, знавшій ее съ дѣтства и уже много лѣтъ отворявшій ворота для всѣхъ проходящихъ, а какой-то другой неизвѣстный ей человѣкъ. Должно быть, онъ замѣнилъ старика съ новаго года, когда вообще производилась смѣна служащихъ. Она давно не получала извѣстій изъ дома и спросила у сторожа, нѣтъ ли какихъ новостей.

— О, нѣтъ, миссъ, — отвѣчалъ онъ. — Марлоттъ — все тотъ же Марлоттъ. Только умерло немного народа, вотъ и все. Да еще Джонъ Дорбифильдъ выдалъ недавно замужъ дочь за джентльмена фермера. Свадьба была не здѣсь, джентльменъ очень знатнаго рода и, должно быть, не хотѣлъ, чтобы семья Джона была на свадьбѣ. Онъ не зналъ, конечно, что Джонъ тоже происходитъ отъ древней дворянской фамиліи, предки его покоятся въ фамильныхъ склепахъ, онъ потерялъ только всѣ свои владѣнія. Все же сэръ Джонъ, какъ мы его зовемъ теперь, отпраздновалъ день вѣнчанія на славу, никто въ приходѣ не остался безъ угощенія, а его жена пѣла пѣсни въ «Чистомъ Хмѣлю» до двѣнадцатаго часа ночи.

У Тессъ защемило на сердцѣ при этомъ разсказѣ и она не рѣшилась въѣхать въ деревню открыто со всѣмъ своимъ богажомъ. Она спросила сторожа, нельзя ли на время поставить вещи къ нему въ домъ, и, получивъ согласіе, отпустила экипажъ и пошла въ деревню задворками.

Когда передъ нею показался домъ ея отца, она спросила себя, какъ войдетъ она туда? Всѣ въ этомъ коттэджѣ думаютъ, что она далеко въ свадебномъ путешествіи съ богатымъ человѣкомъ, а она здѣсь одинокая и покинутая крадется къ старой двери, не имѣя въ цѣломъ мірѣ иного мѣста, гдѣ бы найти пріютъ.

Ей не удалось войти въ домъ никѣмъ незамѣченной. Какъ разъ около садоваго плетня она встрѣтилась съ молодою дѣвушкой, своею школьною подругой. Послѣ нѣсколькихъ вопросовъ о томъ, какъ она попала сюда, ея подруга, замѣтивъ ея трагическое лицо, спросила ее:

— А гдѣ же твой джентльменъ, Тессъ?

Тессъ поспѣшно объяснила ей, что онъ отозванъ по дѣлу, и, оставивъ ее, перелѣзла черезъ плетень и такимъ образомъ явилась въ свой домъ.

Идя по садовой тропинкѣ, Тессъ услыхала пѣніе своей матери у чернаго крыльца, и вскорѣ увидала м-съ Дорбифильдъ на порогѣ съ простыней въ рукахъ, которую она усердно выжимала. Окончивъ это дѣло, она вошла въ комнату, не замѣтивъ дочери, и Тессъ послѣдовала за нею.

Корыто стояло все на томъ же старомъ мѣстѣ, на той же старой бочкѣ, и м-съ Дорбифильдъ, отложивъ простыню въ сторону, собиралась опять опустить руки въ мыльную воду.

— Какъ, Тессъ, дитя мое! Я думала, что ты замужемъ, на этотъ разъ уже дѣйствительно замужемъ, мы послали вамъ сидръ…

— Я замужемъ, мама.

— Выходишь замужъ?

— Я уже вышла замужъ.

— Ты замужемъ? Такъ гдѣ же твой мужъ?

— Онъ уѣхалъ на время.

— Уѣхалъ! Когда же была ваша свадьба? Въ какой день?

— Во вторникъ, мама.

— А теперь только суббота, и онъ уже уѣхалъ?

— Да, уѣхалъ.

— Что-жь это значитъ? Надо держаться, я думаю, за такого мужа, какъ твой.

— Мама! — Тессъ подошла къ Джоаннѣ Дербифильдъ, спрятала лицо на ея груди и зарыдала. — Я не знаю, какъ сказать тебѣ, мама! Ты говорила мнѣ и писала, чтобъ я ничего не разсказывала ему. Но я сказала ему, я не могла выдержать, и онъ ушелъ.

— Ахъ ты дурочка, дурочка! — вскричала м-съ Дербифильдъ и въ своемъ волненіи забрызгала водой Тессъ и себя. — Боже мой! Ну, могла ли бы я когда-нибудь разсказать это? Нѣтъ, ты просто дурочка!

Тессъ конвульсивно рыдала; послѣ столькихъ дней душевнаго напряженія силы оставили ее.

— Я знаю, знаю, знаю! — говорила она между рыданіями. — Но, мама, я не могла молчать! Онъ былъ такъ добръ, и мнѣ казалось преступленіемъ обмануть его, скрыть отъ него то, что случилось. Если бы… если бы… все это повторилось, я бы поступила такъ же. Я не могла, я не имѣла силъ согрѣшить противъ него.

— Но, вѣдь, ты уже согрѣшила, выйдя за него замужъ.

— Да, да; въ этомъ-то и есть мое несчастіе. Но я думала, что онъ можетъ развестись со мною по закону, если онъ не вынесетъ этого. Но если бы ты знала, если бы ты могла только знать, какъ я любила его, какъ я боялась быть его женой и какъ страдала я отъ любви къ нему и отъ желанія, чтобъ и онъ любилъ меня!

Тессъ была такъ взволнована, что не могла продолжать дальше; она безпомощно опустилась на стулъ.

— Хорошо ужь, хорошо; что сдѣлано, того не воротишь, я только никакъ не пойму, почему мои дѣти такія глупыя сравнительно съ другими, — не придумать ничего лучшаго, какъ выболтать такую вещь! — Тутъ м-съ Дорбифильдъ стала проливать слезы сожалѣнія къ себѣ самой, какъ матери такихъ дѣтей. — Что скажетъ твой отецъ, ужь не знаю, — продолжала она, — онъ разсказалъ о свадьбѣ въ тотъ же день у Ролливера и въ «Чистомъ Хмѣлю», онъ говорилъ также, что, благодаря этому, его семья займетъ прежнее блестящее положеніе, — бѣдный человѣкъ! — а теперь ты заварила такую кашу… Создатель ты мой небесный!

Къ довершенію всего, въ это время послышался голосъ отца Тессъ. Такъ какъ онъ еще не вошелъ, мистрисъ Дорбифильдъ рѣшила сама сообщить ему печальную новость и сказала Тессъ, чтобъ она покуда ушла. Послѣ перваго взрыва горя Джоанна успокоилась и отнеслась къ этому новому событію такъ же, какъ къ первому несчастію Тессъ; точно такъ же отнеслась бы она къ дождливому праздничному дню или къ неурожаю картофеля, какъ къ обстоятельству, вызванному чисто внѣшними условіями, независимо отъ человѣческихъ достоинствъ или недостатковъ; надо было принять это къ свѣдѣнію, но никакого нравственнаго урока изъ этого не вытекало.

Тессъ взошла наверхъ и замѣтила, между прочимъ, что въ ея отсутствіе произошли перемѣны. Ея старая кровать была отдана теперь двумъ младшимъ дѣтямъ. Для нея здѣсь уже не было мѣста.

Комната внизу не затворялась и она могла слышать, что тамъ происходитъ. Вошелъ ея отецъ, повидимому, съ курицей въ рукахъ. Онъ долженъ былъ продать свою вторую лошадь и ходилъ теперь пѣшкомъ съ корзиной въ рукахъ. Курицу онъ взялъ утромъ, какъ это онъ теперь часто дѣлалъ, чтобы показать людямъ, что онъ тоже не безъ дѣла, а она болѣе часа пролежала съ связанными ногами подъ столомъ, у Ролливера.

— Была у насъ тамъ исторія, — началъ Дорбифильдъ, и подробно изложилъ своей женѣ споръ въ трактирѣ относительно духовенства, вызванный тѣмъ обстоятельствомъ, что дочь его вышла замужъ въ семью духовнаго званія. — Они имѣютъ такое же право на титулъ «сэръ», какъ и мои предки, хотя теперь собственно они принадлежатъ уже къ духовному званію.

Такъ какъ Тессъ не хотѣла, чтобы объ этомъ много говорили, то онъ умолчалъ объ имени. Но онъ надѣется, что скоро можно будетъ возмѣстить и этотъ пробѣлъ. Онъ думаетъ, что молодая чета приметъ фамилію Тессъ безъ искаженія д’Орбервиль. Это лучше, чѣмъ фамилія ея мужа. Онъ спросилъ также, не было ли отъ нихъ письма.

Мистрисъ Дорбифильдъ сообщила ему, что письма не было, но, къ несчастью, Тессъ сама пришла къ нимъ.

Когда она разсказала ему, въ чемъ дѣло, м-ръ Дорбифильдъ былъ такъ пораженъ неожиданнымъ ударомъ, что даже выпитое вино потеряло надъ нимъ всякую власть. Его волновало, главнымъ образомъ, не несчастіе само по себѣ, а мнѣніе другихъ по этому поводу.

— Теперь конецъ всему, — сказалъ сэръ Джонъ. — Я потомокъ семьи, члены которой покоятся въ склепахъ Кингсбюри, такихъ же обширныхъ, какъ пивной погребъ сквайра Джанеара, тамъ покоятся лучшія кости и мозги графства, кости величайшихъ людей, о которыхъ когда-либо упоминала исторія. А теперь я знаю, что скажутъ мнѣ всѣ эти дровосѣки у Ролливера и въ «Чистомъ Хмелю»; я знаю, какъ они будутъ перемигиваться и посмѣиваться, какъ они будутъ говорить: «Этотъ-то вашъ хваленый бракъ… Такъ-то вы достигли положенія вашихъ предковъ во времена норманскихъ завоеваній?» Я хорошо знаю это, Джоанна, я покончу съ собой, и съ титуломъ, и со всѣмъ… Я не могу вынести этого!… Но она можетъ заставить его взять ее къ себѣ, если онъ женился на ней.

— Да, конечно. Но она и думать объ этомъ не хочетъ.

— Ты думаешь, онъ въ самомъ дѣлѣ женился на ней? Или, можетъ быть, какъ въ первый разъ…

Бѣдная Тессъ слышала эти слова, но дальше она не хотѣла слушать. Сознаніе, что въ ея словахъ сомнѣваются даже здѣсь, въ домѣ ея родителей, снова заставило ее почувствовать весь позоръ ея безчестія. Какъ неожиданны были удары судьбы! Если даже родной отецъ сомнѣвается въ ней, то какъ же повѣрятъ ей всѣ остальные? О, больше она не могла оставаться дома!

Черезъ нѣсколько дней, какъ было условлено, Тессъ получила письмо отъ Клэра, въ которомъ онъ извѣщалъ ее, что ѣдетъ на сѣверъ Англіи смотрѣть ферму. Чтобъ убѣдить своихъ родителей, что она дѣйствительно его жена, и скрыть отъ нихъ всю глубину ихъ разрыва, она воспользовалась этимъ письмомъ, чтобъ объявить имъ свой отъѣздъ, оставивъ ихъ въ убѣжденіи, что она ѣдетъ къ нему. Чтобы не навлечь на него упрека въ дурномъ отношеніи къ ней, она взяла изъ пятидесяти фунтовъ, которые онъ далъ ей, двадцать пять и передала ихъ своей матери, какъ должна была сдѣлать жена такого человѣка, какъ Энджель Клэръ, говоря, что она хочетъ хоть немного вознаградить ихъ за то горе и безпокойство, которое она имъ доставила. Сдѣлавъ, такимъ образомъ, все для поддержанія своего достоинства, Тессъ уѣхала. Послѣ ея отъѣзда въ семьѣ Дорбифильдъ, благодаря щедрости Тессъ, жизнь пошла весело. Ея мать говорила и вѣрила, что разладъ между супругами не могъ продолжаться, потому что они слишкомъ любили другъ друга и не могли жить одинъ безъ другого.

XXXIX.

Три недѣли спустя послѣ свадьбы Клэръ спускался съ холма къ такъ хорошо знакомому ему пасторату его отца. По мѣрѣ того, какъ онъ спускался, передъ нимъ выростала въ вечернемъ сумракѣ церковная колокольня, какъ бы спрашивая его, зачѣмъ онъ пришелъ. Ни одно живое существо, казалось, не обращало на него вниманія, никто не ожидалъ его. Онъ пришелъ сюда подобно привидѣнію и звукъ его собственныхъ шаговъ тяжелымъ бременемъ ложился на его душу.

Взглядъ его на жизнь измѣнился теперь. До сихъ поръ онъ смотрѣлъ на нее съ теоретической точки зрѣнія, теперь ему казалось, что онъ пріобрѣлъ практическій опытъ, хотя онъ далеко еще не былъ практическимъ человѣкомъ.

Его образъ дѣйствій въ эти первыя недѣли былъ лишенъ всякой послѣдовательности. Сначала онъ хотѣлъ было совершенно механически приняться за осуществленіе своихъ агрикультурныхъ плановъ, какъ будто бы ничего особеннаго не случилось въ его жизни, онъ хотѣлъ въ данномъ случаѣ руководиться совѣтами великихъ и мудрыхъ людей всѣхъ вѣковъ, но скоро убѣдился, что, навѣрное, ни одинъ изъ этихъ мудрецовъ никогда не испыталъ никакого сильнаго нравственнаго потрясенія и не могъ-провѣрить на собственномъ опытѣ всю непригодность своихъ совѣтовъ. «Главная вещь — никогда не смущаться», сказалъ языческій моралистъ. Таково было и мнѣніе Клэра, но сердце его, тѣмъ не менѣе, было смущено. Какъ бы хотѣлъ онъ поговорить съ этими мыслителями и спросить ихъ, какъ братъ спрашиваетъ брата, въ чемъ состояла ихъ метода.

Имъ овладѣлъ мрачный индифферентизмъ, онъ смотрѣлъ на свое собственное существованіе съ пассивнымъ равнодушіемъ посторонняго наблюдателя.

Особенно больно было ему сознавать, что все произошло по его собственной винѣ. Когда онъ узналъ, что Тессъ происходитъ не изъ простого народа, какъ онъ думалъ, а изъ знатной фамиліи, почему онъ не остался вѣренъ своему принципу, зачѣмъ онъ не оставилъ ее? Онъ заслужилъ это наказаніе за свое отступничество.

Съ каждымъ днемъ онъ становился все мрачнѣе, тоска грызла его. Его безпокоила мысль, не слишкомъ ли жестоко онъ обошелся съ ней. Онъ потерялъ всякій вкусъ къ пищѣ и къ питью. По мѣрѣ того, какъ проходили дни, онъ сознавалъ все яснѣе, какъ тѣсно были связаны всѣ его планы и мечты о будущемъ съ мыслью о совмѣстной жизни съ Тессъ.

Въ своихъ странствованіяхъ онъ обратилъ какъ-то вниманіе въ предмѣстьяхъ одного маленькаго города на громадныя голубыя и красныя объявленія о важныхъ преимуществахъ Бразильской имперіи для эмигрантовъ-земледѣльцевъ. Земли предлагались тамъ на самыхъ выгодныхъ условіяхъ. Бразилія стала привлекать его, какъ новая идея. Тамъ, среди чуждыхъ имъ людей, въ новыхъ условіяхъ жизни, Тессъ могла бы соединиться съ нимъ. То, что казалось ему невозможнымъ здѣсь, могло легко осуществиться тамъ.

Съ такимъ планомъ въ головѣ онъ возвратился въ Эмминстеръ, чтобы сообщить о немъ роднымъ и по возможности объяснить, почему онъ пріѣхалъ безъ Тессъ. Когда онъ подходилъ къ дверямъ, свѣтъ молодого мѣсяца ударилъ ему прямо въ лицо, какъ въ то раннее утро, когда онъ несъ свою жену на рукахъ черезъ рѣку на монастырское кладбище; но его лицо еще похудѣло съ того времени.

Клэръ не предупредилъ своихъ родителей о своемъ пріѣздѣ, и его появленіе произвело въ ихъ домѣ такое волненіе, какъ внезапное нападеніе хищной птицы на мирныхъ обитателей водъ. Его отецъ и мать были въ гостиной, братьевъ не было дома. Энджель вошелъ и спокойно затворилъ за собою дверь.

— Но гдѣ же твоя жена, дорогой Энджель? — вскричала его мать. — Какъ ты насъ поразилъ!

— Она временно находится у своей матери. Я поспѣшилъ пріѣхать къ вамъ, чтобы сообщить о своемъ намѣреніи ѣхать въ Бразилію.

— Въ Бразилію! Но, вѣдь, тамъ все одни католики, навѣрное.

— Да? Я и не подумалъ объ этомъ.

Но даже эта непріятная для мистера и мистрисъ Клэръ новость, что сынъ ихъ ѣдетъ въ папскую землю, не отвлекла ихъ отъ любопытныхъ разспросовъ относительно его женитьбы.

— Мы получили твое короткое письмецо съ извѣщеніемъ, что свадьба состоялась три недѣли тому назадъ, — сказала мистрисъ Клэръ, — и отецъ твой послалъ ей подарокъ отъ твоей крестной матери. Конечно, вышло гораздо лучше, что никто изъ насъ не присутствовалъ тамъ, особенно, такъ какъ ты пожелалъ вѣнчаться съ ней прямо съ фермы, а не изъ ея дома. Наше присутствіе стѣснило бы васъ, да и намъ мало доставило бы удовольствія. Твои братья поняли это. Разъ ужь это совершилось, мы не станемъ упрекать тебя, тѣмъ болѣе, если она будетъ хорошею помощницей въ избранной тобою дѣятельности; ты, вѣдь отказался отъ духовнаго сана. Но мнѣ все же жаль, Энджель, что я не видала ее и ничего не знаю о ней. Отъ себя мы не послали ей никакого подарка, потому что не знаю, что ей доставитъ удовольствіе, но, конечно, мы сдѣлаемъ это. Энджель, ни твой отецъ, ни я нисколько не сердимся на тебя за эту женитьбу, но, прежде чѣмъ полюбить твою жену, мы хотимъ повидать ее. А теперь ты не привезъ ее. Это что-то странно. Что случилось?

Онъ отвѣчалъ, что они рѣшили между собой, что ей лучше побыть у своихъ родныхъ, пока онъ съѣздитъ сюда.

— Я вовсе не собирался всегда держать ее въ отдаленіи отъ васъ, дорогая мама, пока не сочту ее достойной пріѣхать къ вамъ. Но этотъ планъ о Бразиліи совершенно новъ для меня. Если я поѣду, то будетъ неблагоразумно брать ее съ собой въ такое долгое путешествіе. Она останется у своей матери до моего возвращенія.

— И я не увижу ея до твоего отъѣзда?

Ему бы не хотѣлось этого. Его оригинальный планъ, говорилъ онъ, состоялъ въ томъ, чтобы отсрочить ея появленіе среди нихъ, не съ цѣлью оскорбить ихъ чувства и заведенные порядки, — нѣтъ, тутъ были другія причины. Онъ въ этомъ же году снова вернется домой, и они, быть можетъ, увидятъ ее, когда онъ снова поѣдетъ туда во второй разъ и уже съ нею вмѣстѣ.

Наскоро приготовленный ужинъ былъ готовъ. Клэръ сталъ давать дальнѣйшія объясненія своего плана. Его мать не могла скрыть разочарованія, что не видитъ у себя его жены. Недавно она ревновала его за его любовь къ этой незнакомой ей дѣвушкѣ, но восхищеніе Клэра заразило ее, наконецъ, и она подумала, что и изъ Назарета можетъ быть что-нибудь доброе — и изъ Талботэйской фермы прекрасная жена.

Она внимательно смотрѣла на сына, пока онъ ужиналъ.

— Не можешь ли ты описать ее? Я увѣрена, что она очень красива, Энджель.

— Объ этомъ нечего и говорить! — сказалъ онъ съ внезапнымъ жаромъ.

— Она чиста и добродѣтельна, безъ сомнѣнія?

— Да, конечно.

— Я могу себѣ очень ясно представить ее. Ты недавно говорилъ, что у нея тонкія черты лица, пышная фигура, полныя красныя губы, черныя рѣсницы и брови, длинные волосы и большіе темно-синіе глаза?

— Да.

— Я точно вижу ее. И, живя въ такомъ уединеніи, она мало кого видѣла изъ молодыхъ людей, пока не увидала тебя?

— Да, почти никого,

— Ты былъ ея первою любовью?

— Конечно.

— Изъ этихъ простыхъ, сильныхъ, краснощекихъ дѣвушекъ выходятъ хорошіе жены. Конечно, я могла бы желать, но разъ мой сынъ рѣшилъ быть земледѣльцемъ, то и лучше, если его жена будетъ пріучена къ жизни на воздухѣ.

Отецъ не допрашивалъ его, но когда настало время прочесть главу изъ Библіи, какъ обыкновенно дѣлалось передъ вечернею молитвой, викарій замѣтилъ мистрисъ Клэръ:

— Я думаю, что вслѣдствіе пріѣзда Энджеля намъ будетъ болѣе у мѣста прочесть тридцать первую главу изъ Притчей, чѣмъ ту, которую мы хотѣли.

— Да, конечно, — сказала мистрисъ Клэръ. — Слова короля Лемуэля (она могла цитировать главу и стихъ, какъ и ея мужъ). — Дорогой сынъ, твой отецъ рѣшилъ, что мы прочтемъ главу о похвалѣ доброй женѣ. Мы эти слова относимъ къ отсутствующей. Да благословитъ ее небо во всѣхъ путяхъ ея!

У Клэра что-то дрогнуло въ горлѣ. Небольшой аналой былъ поставленъ на середину около камина, вошли двѣ старыя служанки, и отецъ Клэра началъ чтеніе съ десятаго стиха вышеназванной главы.

— Кто можетъ найти добрую жену? Цѣна ея выше рубиновъ. Она встаетъ ночью и выдаетъ припасы для хозяйства. Она крѣпко опоясываетъ свои чресла и руки. Она смотритъ за тѣмъ, чтобы ея товаръ былъ хорошъ, ея свѣча не горитъ по ночамъ. Она хорошо смотритъ за хозяйствомъ и не вкушаетъ хлѣба праздности. Ея дѣти встаютъ и благословляютъ ея имя; супругъ также хвалитъ ее. Много дщерей было добрыхъ, но ты лучше ихъ всѣхъ.

Когда кончилось чтеніе, мать сказала ему:

— Я невольно подумала, какъ удачно было примѣненіе этой главы въ частности къ женщинѣ, избранной тобою. Совершенная женщина, какъ ты видишь, это работящая женщина; не лѣнивая, не свѣтская лэди, но такая, которая употребляетъ и руки, и голову, и сердце для блага другихъ…Ея дѣти встаютъ и благословляютъ ея имя; мужъ ея также хвалитъ ее. Много дщерей было добродѣтельнѣе ея, но она лучше ихъ всѣхъ. Я хотѣла бы видѣть ее, Энджель. Если она чиста и невинна, она понравилась бы мнѣ.

Клэръ не могъ долѣе сносить этого. Его глаза были полны слезъ, которыя казались каплями свинца. Онъ наскоро пожелалъ спокойной ночи этимъ искреннимъ и простымъ людямъ, столь имъ любимымъ, не знавшимъ ни свѣта, ни грѣха плотского, ни злого духа въ сердцахъ, — для нихъ это было что-то чужое, смутное. Онъ пошелъ въ свою комнату.

Мать его пошла за нимъ и постучала въ дверь. Клэръ отворилъ и увидѣлъ безпокойство на ея лицѣ.

— Энджель, — спросила она, — что-нибудь не такъ, что ты ушелъ такъ быстро. Тебѣ не по себѣ, я вижу.

— Да, не совсѣмъ, мама, — сказалъ онъ.

— Изъ-за нея? Да, сынъ мой, я увѣрена, что изъ-за нея. Ты поссорился съ ней въ эти три недѣли?

— Не совсѣмъ поссорились, — сказалъ онъ. — Но у насъ вышло несогласіе.

— Энджель, въ ея жизни ей не надо ничего скрывать?

Съ материнскимъ инстинктомъ мистрисъ Клэръ именно угадала причину смущенія ея сына.

— Она не запятнана ничѣмъ! — отвѣчалъ онъ. Даже если бы за эту ложь долженъ былъ быть осужденъ на муки, онъ все же отвѣтилъ бы такъ.

— Такъ все остальное — пустяки. Вѣдь, всякая крестьянская дѣвушка при всей своей чистотѣ не можетъ быть идеально-невинной. Рѣзкость ея манеръ, которая оскорбляетъ сначала человѣка воспитаннаго, вскорѣ, безъ сомнѣнія, сгладится подъ вліяніемъ твоихъ наставленій и совмѣстной жизни.

Иронія этого слѣпого великодушія снова пробудила въ душѣ Клэра сознаніе, что онъ разбилъ свою будущность этимъ бракомъ; раньше онъ не думалъ объ этомъ. Правда, что лично для себя онъ мало заботился о карьерѣ, но онъ хотѣлъ достигнуть положенія ради своего отца и братьевъ. Онъ смотрѣлъ на пламя свѣчи и ему казалось, что оно хочетъ ему сказать, что оно свѣтитъ для порядочныхъ людей, а не для обманутаго неудачника.

Когда его волненіе улеглось, онъ все же продолжалъ думать о своей бѣдной женѣ, но съ раздраженіемъ за то, что она его поставила въ необходимость лгать роднымъ. Онъ даже съ гнѣвомъ говорилъ съ ней, какъ будто она была съ нимъ въ комнатѣ. Затѣмъ какъ бы въ темнотѣ прозвучалъ ея воркующій голосокъ, жалобно говорившій что-то, къ его лбу прикоснулись ея нѣжныя губки и онъ даже почувствовалъ теплоту ея дыханія.

Въ эту ночь предметъ его гнѣва — его жена — все думала о томъ, какъ великъ и добръ ея мужъ. Но надъ ними обоими висѣло густое облако, — болѣе густое, чѣмъ онъ думалъ, — его собственный узкій взглядъ на вещи. При всемъ стараніи казаться свободнымъ въ своихъ сужденіяхъ, онъ все же былъ рабомъ привычекъ и условій свѣта. Никакой пророкъ не могъ сказать ему, а онъ самъ не былъ прозорливцемъ, чтобы увидать, что именно его молодая жена была достойна похвалъ короля Лемуэля по своему отвращенію отъ дурного; цѣнить ея нравственныя качества нужно было не по дѣламъ, а по склонностямъ. Лица близкія къ намъ много теряютъ при оцѣнкѣ, такъ какъ мы ясно видимъ ихъ недостатки; между тѣмъ какъ люди далекіе отъ насъ выигрываютъ при этомъ, такъ какъ разстояніе само заставляетъ ихъ недостатки казаться добродѣтелями. Думая о томъ, чѣмъ Тессъ могла бы быть, онъ проглядѣлъ, чѣмъ она была въ дѣйствительности.

XL.

За завтракомъ темой разговора была Бразилія, и всѣ старались смотрѣть съ надеждой на планы Клэра попытать почву этой страны, вопреки обезкураживающимъ разсказамъ землевладѣльцевъ, эмигрировавшихъ туда и вернувшихся назадъ черезъ годъ. Послѣ завтрака Клэръ пошелъ въ маленькій городокъ купить нѣкоторыя мелочи, нужныя ему въ путешествіи, и взять изъ мѣстнаго банка всѣ свои деньги. На возвратномъ пути онъ встрѣтилъ миссъ Мерси Чантъ около церкви, которой она была непремѣннымъ членомъ. Она несла большую кипу библій для своего класса. Ея характеръ воззрѣній былъ противуположенъ обычнымъ людскимъ воззрѣніямъ: то, что вызывало боль въ другихъ, вызывало лишь блаженную улыбку на ея лицѣ; по мнѣнію Энджеля, такого результата можно было добиться только благодаря преобладанію мистическаго элемента надъ человѣческою природой.

Она слышала, что онъ покидаетъ Англію, и сказала, что она считаетъ такой планъ прекраснымъ и многообѣщающимъ.

— Да, это хорошій планъ съ коммерческой стороны, — отвѣчалъ онъ. — Но, дорогая Мерси, это все же жизнь на людяхъ. Можетъ быть, монастырь былъ бы лучше для меня.

— Монастырь?! О, Энджель Клэръ! Какже, ужасный человѣкъ, вѣдь, съ монастыремъ неразрывно и монашество, а монахъ значитъ римско-католическій. А быть католикомъ грѣхъ, а за грѣхъ — осужденіе. Ты на скользкомъ пути, Энджель Клэръ. Я горжусь тѣмъ, что я — протестантка, — сказала она строго.

Тогда Клэръ, приведенный своимъ горемъ въ такое демоническое настроеніе, когда человѣкъ отрекается отъ своихъ истинныхъ убѣжденій, подозвалъ ее ближе къ себѣ и, какъ демонъ-искуситель, сталъ ей шептать на ухо самыя еретическія рѣчи, какія только ему пришли на умъ. Его минутный смѣхъ надъ ужасомъ, выразившимся на ея лицѣ, сейчасъ же прекратился, когда онъ увидалъ, что она скорбитъ о немъ и боится за его разсудокъ.

— Дорогая Мерси, — сказалъ онъ, — простите меня. Мнѣ кажется, я схожу съ ума.

Она сама такъ подумала. Такъ кончилось ихъ свиданіе, и Клэръ вернулся въ викаріатъ. У банкира онъ оставилъ драгоцѣнныя вещи, пока не наступятъ болѣе счастливые дни. Онъ внесъ также въ банкъ тридцать фунтовъ, чтобъ ихъ переслали Тессъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ по ея требованію; потомъ онъ написалъ ей о томъ, какъ распорядился. Эту сумму въ совокупности съ суммой, отданной ей, онъ считалъ достаточною для ея потребностей въ настоящее время; въ случаѣ чего непредвидѣннаго, она могла обратиться къ его отцу.

Онъ счелъ за лучшее, чтобы его родители не имѣли съ ней прямого сношенія, не далъ имъ ея адреса; родители же его, не зная о разладѣ между супругами, сами не попросили его объ этомъ.

Передъ отъѣздомъ изъ Англіи ему предстояла еще тяжелая обязанность посѣтить Велльбриджскую ферму, гдѣ онъ провелъ съ Тессъ первые три дня послѣ свадьбы; надо было заплатить деньги, отдать ключи отъ двухъ комнатъ, которыя они занимали, и взять кое-какія оставшіяся вещи. Подъ кровлей этого дома ему пришлось испытать сильнѣйшее разочарованіе. Но когда онъ отперъ дверь въ первую комнату, то ему, прежде всего, вспомнился ихъ счастливый пріѣздъ объ эту пору дня, первое свѣжее чувство совмѣстнаго обитанія, первый ужинъ съ ней, сумерничаніе передъ огнемъ рука въ руку. Фермеръ и его жена были въ полѣ, когда онъ пріѣхалъ, такъ что Клэръ былъ одинъ нѣсколько времени. Въ немъ снова пробудились всѣ прежнія чувства, когда онъ пошелъ наверхъ въ ея комнату. Постель была гладко постлана, какъ она постлала ее въ день отъѣзда. Омела висѣла надъ пологомъ, какъ онъ повѣсилъ ее. Цвѣтъ ея поблѣднѣлъ, листья и ягоды сморщились отъ трехнедѣльнаго пребыванія здѣсь.

Онъ взялъ ее оттуда и выбросилъ за окно. Стоя здѣсь, онъ первый разъ усомнился, дѣйствительно ли онъ разумно и великодушно поступилъ? Но, вѣдь, онъ былъ жестоко обманутъ? Полный разнородныхъ ощущеній, онъ опустился на колѣни передъ ея постелью и заплакалъ:

— Ахъ, Тессъ, если бы ты мнѣ раньше сказала, я простилъ бы тебя! — сказалъ онъ.

Услыхавъ шаги внизу, онъ всталъ и пошелъ къ лѣстницѣ. Внизу стояла женщина; когда она повернула къ нему лицо, онъ узналъ блѣдную, черноокую Иццъ Гюэттъ.

— Мистеръ Клэръ, — сказала она, — я пришла навѣстить васъ и мистрисъ Клэръ, узнать, все ли у васъ хорошо.

Онъ зналъ тайну этой дѣвушки, но она еще не знала его тайны; она была честная дѣвушка, любившая его, изъ которой могла бы выйти такая же хорошая или почти такая же умѣлая жена фермера, какъ и Тессъ.

— Я здѣсь одинъ, — сказалъ онъ, — мы теперь не живемъ здѣсь.

Затѣмъ, объяснивъ, зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ, онъ спросилъ:

— Какою дорогой вы пойдете домой, Иццъ?

— Я не живу больше въ Талботэйской фермѣ, сэръ, — сказала она.

— Почему же?

Иццъ опустила глаза.

— Безъ васъ было тамъ такъ скучно, что я ушла. Я живу тамъ.

Она показала въ ту сторону, куда онъ ѣхалъ.

— Вы идете теперь туда? Я могу васъ довезти немного.

Она покраснѣла.

— Благодарю васъ, мистеръ Клэръ, — сказала она.

Онъ вскорѣ нашелъ фермера и заплатилъ ему свою ренту и неустойку за внезапный отъѣздъ съ квартиры. Когда Клэръ вернулся и сѣлъ въ свой кабріолетъ, Иццъ сѣла рядомъ съ нимъ.

— Я собираюсь уѣхать изъ Англіи, Иццъ, — сказалъ онъ, когда они отъѣхали. — Уѣзжаю въ Бразилію.

— А нравится мистрисъ Клэръ такое путешествіе? — спросила она.

— Она теперь не поѣдетъ; быть можетъ, черезъ годъ. Я ѣду, чтобы разузнать, какъ тамъ живутъ.

Довольно долго Иццъ молчала.

— Какъ поживаютъ другія? — спросилъ онъ. — Что Ретти?

— Она въ какомъ-то нервномъ состояніи; стала худа, щеки впали, такъ что она похожа на умирающую. Никто ужь не влюбится въ нее болѣе, — сказала она разсѣянно.

— А Маріанна?

Иццъ понизила голосъ.

— Маріанна пьетъ.

— Правда?

— Да. Фермеръ хочетъ прогнать ее.

— А вы?

— Я не пью и не умираю. Но мнѣ не о чемъ думать, развѣ объ ѣдѣ.

— Какже? Помните, какъ вы хорошо пѣли Это было въ садахъ Купидона, когда утромъ доили коровъ?

— Ахъ, да! Это было когда вы только пріѣхали, а потомъ, когда вы побыли немного, этого уже не было.

— Почему же такое уныніе?

Ея черные глаза блеснули въ отвѣтъ на его слова.

— Да, Иццъ, я понимаю, — сказалъ онъ ласково и впалъ въ задумчивость. — Такъ предположите, что я бы вамъ предложилъ выйти за меня…

— Я бы сказала «да» и у васъ была бы любящая жена.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Точно сейчасъ на свѣтъ родился, — прошептала она. — Богъ мой! неужели вы никогда этого не замѣчали?

Между тѣмъ, они подъѣхали къ проселочной дорогѣ, ведущей въ деревню.

— Я должна здѣсь выйти. Я живу тамъ, — сказала отрывисто Иццъ, впервые заговорившая послѣ своего признанія.

Клэръ замедлилъ шагъ лошади. Онъ негодовалъ на свою судьбу, думалъ съ горечью о предписаніяхъ свѣта; они его завели въ такой лабиринтъ, откуда не было выхода. Почему не вознаградить себя и не устроить себѣ семейную жизнь, не имѣющую ничего общаго съ кодексомъ свѣтскихъ приличій?

— Я ѣду въ Бразилію одинъ, Иццъ, — сказалъ онъ. — Я разошелся съ моею женой по исключительнымъ причинамъ, ничего не имѣющимъ общаго съ путешествіемъ. Можетъ быть, я никогда не буду жить съ ней. Хотите ли вы ѣхать со мной, вмѣсто нея?

— Вы дѣйствительно хотите, чтобъ я ѣхала?…

XLI.

Перенесемся теперь къ октябрьскимъ днямъ восемь мѣсяцевъ спустя послѣ разлуки Тессъ и Клэра. Мы находимъ Тессъ въ совершенно измѣнившихся условіяхъ жизни. Она уже болѣе не невѣста съ ящиками и чемоданами, которые несутъ для нея другіе, а одинокая женщина съ узломъ и корзиной въ рукахъ, какъ въ давно прошедшія времена ея жизни, когда она еще не была невѣстой; вмѣсто довольно большихъ средствъ, которыя оставилъ ей мужъ на это время, въ ея распоряженіи весьма скудный кошелекъ, который она должна пополнять трудами рукъ своихъ.

Оставивъ Марлоттъ, свой домъ, она поступила на мызу близъ Портъ-Бреди, на западъ отъ Блакмуркской долины, въ одинаковомъ разстояніи отъ мѣста ея рожденія и отъ Тальботэйса. Она предпочитала лучше работать, чѣмъ жить на средства мужа. Мысленно она продолжала жить своею прежнею жизнью; она видѣла передъ собою другую ферму, другіе дни, гдѣ съ ней впервые встрѣтился ея возлюбленный, который исчезъ подобно видѣнію въ тотъ моментъ, когда она хотѣла назвать его своимъ.

Она должна была оставить ферму, какъ только у коровъ стало пропадать молоко, такъ какъ здѣсь она занимала мѣсто сверхштатной работницы. Но въ это время наступила жатва, такъ что она сейчасъ же нашла себѣ работу, перемѣнивъ только пастбище на жниво. Такъ продолжалось, пока не окончилась жатва.

Изъ двадцати пяти фунтовъ, которые оставались у нея, до сихъ поръ она истратила очень мало, но теперь наступилъ для нея печальный періодъ съ цѣлымъ рядомъ неудачъ, и она поневолѣ должна была обратиться къ своимъ соверенамъ.

Ей тяжело было тратить ихъ. Энджель передалъ ей ихъ новенькими и блестящими, прямо изъ банка. Его прикосновеніе какъ бы освятило ихъ въ ея глазахъ и разставаться съ ними было для нея то же, что разставаться со святыней. Но она должна была тратить ихъ и одинъ за другимъ они уходили изъ ея рукъ.

Время отъ времени она посылала матери свой адресъ, но скрывала отъ нея условія своей жизни. Когда она истратила всѣ свои деньги, она получила отъ нея письмо. Джоанна писала ей, что она находится въ большомъ затрудненіи. Осенніе дожди совершенно размыли крышу ихъ дома и необходимо перекрыть ее заново, а этого нельзя было сдѣлать, такъ какъ они не заплатили еще за прежнюю солому. Кромѣ того, требовались еще новыя балки и новый потолокъ и на все это вмѣстѣ съ прежнимъ долгомъ нужно было не менѣе двадцати фунтовъ. Такъ какъ у ея мужа были средства и онъ, по всему вѣроятію, уже вернулся теперь, то не можетъ ли она прислать имъ эти деньги?

Тессъ какъ разъ въ это время должна была получить тридцать фунтовъ отъ банкира Энджеля, и какъ только пришли къ ней эти деньги, она послала двадцать фунтовъ. Часть изъ оставшихся денегъ она истратила на зимнюю одежду и оставила себѣ самую незначительную сумму на весь суровый зимній сезонъ. Наконецъ, вышелъ послѣдній фунтъ и ей оставалось теперь хорошенько обдумать предложеніе Энджеля обратиться къ его родителямъ, когда у ней не будетъ денегъ.

Но чѣмъ больше думала Тессъ объ этомъ, тѣмъ болѣе она колебалась. Та же деликатность, гордость или ложный стыдъ, какъ бы ни называлось это чувство, которое мѣшало ей сознаться своимъ родителямъ, что она продолжаетъ жить въ разлукѣ съ мужемъ, не позволяло ей сознаться ему, что у ней уже не было денегъ, несмотря на оставленную имъ сумму. Можетъ быть, они презираютъ ее; и насколько же увеличится еще ихъ презрѣніе, если она явится къ нимъ, какъ нищая? И она не могла заставить себя обратиться къ родителямъ своего мужа.

Къ своимъ родителямъ она тоже не могла вернуться. Уѣзжая изъ своего дома послѣ своего послѣдняго краткаго пребыванія, она оставила ихъ въ убѣжденіи, что ѣдетъ къ мужу; съ тѣхъ поръ они были увѣрены, что она живетъ въ полномъ комфортѣ, дожидаясь его возвращенія, и думали, что его пребываніе въ Бразиліи продолжится недолго и онъ скоро вернется къ ней или выпишетъ ее къ себѣ; во всякомъ случаѣ, они скоро соединятся и предстанутъ вмѣстѣ передъ своими родными и передъ всѣмъ свѣтомъ. Она поддерживала эту надежду. Признаться своимъ родителямъ, что она покинутая женщина и должна теперь, послѣ оказанной имъ помощи, жить трудами рукъ своихъ, она не могла, тѣмъ болѣе, что ея замужство надѣлало столько шуму и должно было загладить грѣхъ ея юности.

Ей приходила въ голову мысль о брилліантахъ. Она не знала, куда положилъ ихъ Клэръ, но еслибъ она и знала, то все равно не могла бы воспользоваться ими для продажи, такъ какъ они даны были ей только въ пожизненную собственность. Будь они отданы въ ея полное распоряженіе, и тогда она не продала бы ихъ, такъ какъ не могла бы смотрѣть на нихъ какъ на свою собственность.

Тѣмъ временемъ жизнь ея мужа тоже подвергалась разнаго рода испытаніямъ. Онъ лежалъ больной лихорадкою въ плодоносныхъ земляхъ Бразиліи, послѣ страшной бури на морѣ и разнаго рода несчастій, которыя преслѣдовали его и другихъ англійскихъ земледѣльцевъ, прельстившихся, какъ и онъ, заманчивыми обѣщаніями бразильскаго правительства.

Но возвратимся къ Тессъ. Когда исчезъ послѣдній соверенъ, она должна была искать себѣ снова занятія, а найти какую-нибудь работу въ это время года было очень трудно. Несмотря на свой умъ, энергію, здоровье и способность ко всякаго рода труду, она ни за что не хотѣла идти въ прислуги; она боялась городовъ, большихъ домовъ, всей этой богатой и искусственной жизни, такъ не похожей на сельскую простоту. Общество было, конечно, гораздо лучше, чѣмъ она думала о немъ, но у ней не было никакой опытности въ этомъ отношеніи, а инстинктъ заставлялъ ее сторониться городскихъ условій жизни.

Небольшія мызы, гдѣ она служила сверхштатною работницей весной и лѣтомъ, не нуждались теперь въ ея услугахъ. Жатва окончилась. Въ Тальботэйсѣ она, по всему вѣроятію, могла бы найти себѣ мѣсто; но какъ ни хорошо жилось ей тамъ, она не могла вернуться туда. Жизнь тамъ теперь была бы ей невыносима, да, кромѣ того, ея возвращеніе могло бы навлечь упреки на обожаемаго ею мужа. Она не могла бы выносить ихъ состраданія, ихъ перешептыванія насчетъ ея страннаго положенія.

Теперь она направлялась къ одной фермѣ въ гористой мѣстности, въ глубинѣ страны, куда звала ее письмомъ Маріанна. Маріанна слышала отъ кого-то, что Тессъ разсталась съ мужемъ, — можетъ быть, отъ Иццъ Гюэттъ, — и добрая отъ природы дѣвушка, предполагая, что Тессъ находится теперь въ затрудненіи, поспѣшила извѣстить ее, что она, оставивъ мызу, перешла въ эту гористую мѣстность и что на той фермѣ, гдѣ она живетъ, хватитъ работы и для другихъ, и если правда, что Тессъ принялась попрежнему за работу, то она будетъ очень рада видѣть ее здѣсь.

По мѣрѣ того, какъ уменьшались дни, надежда получить прощеніе своего мужа мало-по-малу оставляла ее; она цѣплялась теперь за жизнь съ безсознательнымъ инстинктомъ дикаго животнаго, старалась отрѣшиться отъ своего прошедшаго, забыть свое мимолетное счастье и вернуться къ своему прежнему существованію.

Много затрудненій въ ея одинокомъ положеніи доставляла ей ея наружность, нѣкотораго рода изящество, которое она заимствовала у Клэра и которое еще усиливало ея природную привлекательность. Покуда она носила платья, оставшіяся отъ свадьбы, вниманіе, которое она обращала на себя, не доставляло ей особенныхъ непріятностей. Но когда она должна была надѣть простую одежду рабочей женщины, она часто слышала грубыя любезности, обращенныя къ ней, а въ одинъ изъ ноябрьскихъ вечеровъ она испытала чисто-физическій приступъ страха.

Тессъ предпочла ферму, рекомендованную ей Маріанной, плодороднымъ мѣстностямъ юго-запада потому, что она была ближе къ дому родителей ея мужа, и мысль, что она будетъ жить тамъ никому неизвѣстная и, можетъ быть, когда-нибудь рѣшится пойти въ викаріатъ, доставляла ей удовольствіе. И теперь, рѣшившись испробовать это высокое и мало плодородное плоскогорье, она спѣшила дойти до деревни Чалькъ-Ньютона, гдѣ хотѣла провести ночь.

Дорога была длинная и однообразная и, благодаря короткимъ днямъ, сумерки наступили гораздо раньше, чѣмъ она разсчитывала. Она достигла вершины холма, откуда змѣей спускалась внизъ дорога, когда услышала шаги сзади себя и черезъ нѣсколько минутъ ее нагналъ какой-то человѣкъ. Поровнявшись съ Тессъ, онъ сказалъ ей:

— Здравствуй, моя красавица! — на что она вѣжливо отвѣтила.

Было еще достаточно свѣтло наверху, чтобы разглядѣть ея лицо, хотя внизу все исчезало во мракѣ. Незнакомецъ повернулся къ ней и пристально посмотрѣлъ на нее.

— Да это та самая дѣвушка, которая когда-то была въ Трантриджѣ подругой молодого сквайра д’Орбервилля! Я былъ тамъ въ это время, хотя теперь я больше тамъ не живу.

Она узнала въ немъ здороваго мужика, котораго Энджель ударилъ въ гостиницѣ за грубый отзывъ о ней. Острая боль сжала ей сердце, и она ничего не отвѣтила ему.

— Будь же настолько честна, чтобы сознаться, что то, что я сказалъ въ городѣ, правда, хотя твой франтъ и взъѣлся на меня, моя плутовка? Ты должна была бы попросить у меня прощенія за тотъ ударъ.

Тессъ, попрежнему, ничего не отвѣчала. Для ея робкой души представлялся только одинъ исходъ. Она вдругъ бросилась бѣжать и неслась со скоростью вѣтра всю дорогу, покуда не добѣжала до воротъ, которыя вели въ какой-то паркъ. Она бросилась туда и до тѣхъ поръ не останавливалась, пока не забралась въ самую глубь и не почувствовала себя въ полной безопасности.

Подъ листьями было сухо, а листва кустовъ остролистника, которые росли между обнаженными деревьями, достаточно густа, чтобы защитить ее отъ вѣтра. Она сгребла въ одну большую кучу опавшіе листья, сдѣлала въ серединѣ родъ гнѣзда, куда и спряталась.

Здѣсь она была спокойна отъ преслѣдованія. Она думала о своемъ мужѣ въ далекой странѣ, въ жаркомъ климатѣ, тогда какъ она лежала здѣсь на холодѣ. Былъ ли кто-нибудь несчастнѣе ея въ свѣтѣ? — спрашивала себя Тессъ, и, думая о своей разбитой жизни, она говорила: «Все суета». Она машинально повторяла эти слова, пока ей не пришло на мысль, что, пожалуй, они не подходятъ къ современной жизни. Соломонъ думалъ такъ болѣе чѣмъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ; она же хотя и не принадлежала къ мыслителямъ, но шла гораздо дальше. Если бы все было суета, то кто бы думалъ о ней? Но, увы, все было много хуже, чѣмъ суета. Жена Энджеля Клэра подняла руку ко лбу, потрогала свои брови и рѣсницы и подумала, что будетъ время, когда все это исчезнетъ подъ землею.

— Хорошо, если бы это было теперь, — сказала она.

Наступило утро. Тессъ вылѣзла изъ своего гнѣзда и пошла, осторожно поглядывая на дорогу. Но ей нечего было бояться, — на дорогѣ никого не было видно. Такъ дошла она до Чалькъ-Ньютона и позавтракала тамъ въ гостиницѣ. Нѣсколько молодыхъ людей опять смутили ее тамъ грубыми комплиментами. Иногда надежда, что, можетъ быть, ея мужъ позоветъ ее снова, охватывала ее. Въ ожиданіи этого она должна была строго слѣдить за собой и не допускать никакихъ ухаживаній.

Тессъ рѣшила не подвергать больше себя риску своею наружностью. Какъ только она оставила деревню, она забралась въ чащу, вынула изъ корзины одно изъ самыхъ старыхъ платьевъ, которое она никогда не надѣвала даже на мызѣ, — ни разу съ тѣхъ поръ, какъ она работала на полѣ въ Марлоттѣ. Ей пришла также счастливая мысль обвязать свое лицо носовымъ платкомъ, какъ бы отъ зубной боли. Потомъ достала маленькія ножницы и съ помощью карманнаго зеркальца безжалостно срѣзала свои брови. И, такимъ образомъ, обезпечивъ себя отъ назойливаго восхищенія, она пошла дальше.

— Какая безобразная дѣвушка! — сказалъ первый встрѣтившійся ей человѣкъ своему товарищу.

Слезы сожалѣнія къ себѣ самой выступили у нея на глазахъ, когда она услышала эти слова.

— Я не должна обращать на это вниманіе, — сказала она себѣ. — Я хочу теперь быть безобразною потому, что Энджеля нѣтъ со мной и некому защитить меня. Мой мужъ далеко и никогда больше не полюбитъ меня; но я люблю его такъ же и ненавижу всѣхъ другихъ мужчинъ; пусть они думаютъ обо мнѣ, что хотятъ!

Такъ шла она дальше; ея фигура составляла какъ бы нераздѣльную часть съ ландшафтомъ; простая крестьянка въ зимней одеждѣ; сѣрый капоръ изъ саржи, красный шерстяной шарфъ, шерстяная юбка, покрытая сѣровато-коричневымъ грубымъ плащомъ, и перчатки изъ бычачьей кожи. Каждая нитка этой старой одежды износилась подъ потоками дождя, подъ лучами солнца и порывами вѣтра. Подъ этою внѣшностью, на которой развѣ мимолетно остановился бы чей-нибудь взглядъ, какъ на вещи недостойной вниманія, почти неодушевленной, билась цѣлая жизнь съ прожитыми годами, въ теченіе которыхъ она успѣла уже познакомиться съ ничтожествомъ всего земного, съ жестокостью чувственныхъ желаній и съ непрочностью любви.

На слѣдующій день погода была очень дурная, но Тессъ продолжала двигаться впередъ. Суровость, непреложность и безпристрастіе враждебной стихіи мало дѣйствовали на нее. Она должна была найти работу и помѣщеніе, и ей некогда было терять времени. Она испытала уже, что значатъ временныя занятія, и не хотѣла больше принимать ихъ.

Такъ шла она отъ фермы до фермы, по направленію къ тому мѣсту, откуда писала ей Маріанна и гдѣ она снова должна была вступить въ борьбу съ превратностями судьбы. Начавъ съ болѣе легкой работы, она за неимѣніемъ ея должна была перейти къ болѣе трудной, покуда, наконецъ, отъ мызы и отъ птичьяго двора, — наиболѣе любимыхъ ею занятій, — она не перешла къ наиболѣе труднымъ и наименѣе любимымъ полевымъ работамъ, — настолько труднымъ, что прежде она никогда бы добровольно не согласилась на нихъ.

Къ концу второго вечера она достигла неправильной мѣловой площадки, усѣянной полукруглыми бугорками, которая простиралась между долиной ея рожденія и долиной ея любви.

Воздухъ здѣсь былъ рѣзкій и холодный; передъ ней простиралась бѣлая и уже пыльная дорога, несмотря на недавно выпавшій дождь. Тамъ и сямъ виднѣлось нѣсколько деревьевъ, случайно уцѣлѣвшихъ отъ безжалостнаго топора арендатора, природнаго врага деревьевъ и кустарниковъ. На небольшомъ разстояніи виднѣлись вершины Бельбарро и Нетлькондъ-Таутъ, которыя дружески смотрѣли на нее. Онѣ казались такими низкими и скромными съ этой возвышенности, а въ ея дѣтствѣ, когда она подходила къ нимъ съ другой стороны Блакмурской долины, онѣ съ надменною гордостью величавыхъ бастіоновъ возносились къ небесамъ. Южнѣе, на нѣсколько милей разстоянія черезъ холмы и береговой хребетъ, она могла разглядѣть ровную поверхность, подобную блестящей, полированной стали, — это былъ Англійскій проливъ.

Передъ ней на небольшомъ склонѣ лежала деревня. Она дошла, наконецъ, до Флинткомбъ-Аша, мѣстопребыванія Маріанны. Она должна была придти сюда, — больше ей некуда было дѣваться. Каменистая почва вокругъ нея говорила ясно, что здѣсь требовалась очень трудная работа, но ей надо было кончить свои скитанія и она рѣшила остаться здѣсь, тѣмъ болѣе, что сталъ накрапывать дождь. При входѣ въ деревню стоялъ коттэжъ, крыша котораго выдавалась на улицу, и, прежде чѣмъ попросить себѣ пріютъ на ночь, она стала подъ ея защиту, дожидаясь, когда наступитъ вечеръ.

— Кто бы могъ подумать, что я мистрисъ Энджель Клэръ! — сказала она.

Стѣна грѣла ей спину и плечи, и она замѣтила скоро, что, должно быть, около этой стѣны помѣщается печка въ коттэджѣ и тепло проходитъ сквозь кирпичи. Она погрѣла около нихъ свои руки и потомъ приложила къ нимъ свои покраснѣвшія и мокрыя отъ дождя щеки. Стѣна, казалось, была ея единственнымъ другомъ. И ей такъ не хотѣлось уходить отсюда, что она готова была простоять здѣсь всю ночь.

Тессъ могла слышать, что происходило въ коттэджѣ. Обитатели его разговаривали между собою послѣ трудового дня; слышно было также, что они ужинали. Но на деревенской улицѣ не видно было ни души. Наконецъ, ея уединеніе было нарушено приближеніемъ какой-то женской фигуры въ лѣтнемъ платьѣ, несмотря на холодный вечеръ. Тессъ инстинктомъ почувствовала, что это, должно быть, Маріанна, и когда женщина приблизилась настолько, что ее можно было разглядѣть, она оказалась дѣйствительно Маріанной. Лицо Маріанны стало толще и краснѣе, чѣмъ прежде, и она была очень небрежно одѣта. Въ болѣе счастливый періодъ своей жизни Тессъ врядъ ли возобновила бы знакомство при такихъ условіяхъ, но теперь она была совершенно одинока и сейчасъ же отвѣтила на привѣтствіе Маріанны.

Маріанна была очень сдержанна въ своихъ разспросахъ; ее, повидимому, больше всего трогало то обстоятельство, что Тессъ принуждена была вести прежнюю трудовую жизнь, хотя она уже слышала мелькомъ, что Клэръ оставилъ ее.

— Тессъ, м-съ Клэръ, дорогая жена дорогого м-ра Клэра! Такъ тебѣ, правда, такъ плохо приходится, дитя мое? И почему ты обвязала свое милое личико? Кто-нибудь прибилъ тебя? Не онъ ли?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Никто не билъ меня, Маріанна.

Она сорвала повязку, возбудившую такія дикія предположенія.

— У тебя нѣтъ воротничка?

На мызѣ Тессъ привыкла носить маленькій бѣлый воротничекъ.

— Да, я знаю.

— Ты потеряла его дорогой?

— Я не потеряла его. Но я не хотѣла обращать на себя особеннаго вниманія, и поэтому я должна была снять его.

— И ты не носишь обручальнаго кольца?

— Нѣтъ, я ношу, но только не на пальцѣ, а на ленточкѣ, на шеѣ. Я не хотѣла, чтобы кто-нибудь узналъ, за кѣмъ я замужемъ, да и вообще, что я замужемъ; мнѣ было бы это слишкомъ больно, при той жизни, которую я должна вести теперь.

Маріанна помолчала немного.

— Но ты жена джентльмена, и это очень дурно, что ты должна вести такую жизнь.

— Да, это очень дурно и поэтому я такъ несчастна.

— Да, да! Онъ женился на тебѣ — и ты можешь быть несчастна!

— Жены бываютъ иногда несчастны не отъ недостатковъ своихъ мужей, но отъ своихъ недостатковъ.

— У тебя нѣтъ недостатковъ, дорогая моя, я увѣрена въ этомъ, и у него также. Это было что-нибудь такое, что не зависѣло отъ васъ обоихъ.

— Маріанна, дорогая Маріанна, будь добра, не мучай меня разспросами. Мой мужъ уѣхалъ, а я, чтобы прокормить себя, должна была вернуться къ прежней работѣ. Не называй меня м-съ Клэръ, но Тессъ, какъ прежде. Нужна здѣсь работница?

— О, да; они очень рады будутъ всякой работницѣ, такъ какъ здѣсь мало охотницъ работать. Земля-то здѣсь точно камень. И такъ какъ я уже испробовала здѣшней работы, меня беретъ жалость, когда сюда приходятъ такія, какъ ты.

— Но на мызѣ ты считалась такою же хорошею работницей, какъ и я.

— Да, но я не годилась тамъ больше, потому что стала пить. Богъ мой, теперь это мое единственное счастье. Если ты наймешься здѣсь, тебя поставятъ копать свеклу, это и моя работа, но для тебя она будетъ слишкомъ трудна.

— О, все равно! Замолви за меня словечко.

— Ты лучше сдѣлаешь, если сама поговоришь за себя.

— Хорошо. А теперь, Маріанна, помни, пожалуйста, — ни слова о немъ. Я не хочу, чтобы его имя всюду трепали.

Маріанна была дѣвушкой заслуживающею довѣрія, хотя болѣе грубая, чѣмъ Тессъ; она обѣщала исполнить ея просьбу.

— Сегодня вечеромъ выдаютъ разсчетъ, — сказала она, — и если ты пойдешь со мной, ты можешь наняться. Мнѣ очень грустно, что ты несчастна, но это потому, что онъ далеко отъ тебя. Будь онъ здѣсь, ты не могла бы быть несчастна, даже еслибъ онъ не давалъ тебѣ денегъ, даже еслибъ онъ обращался съ тобой какъ съ рабыней.

— Да, это правда. Я не была бы несчастна.

Онѣ пошли вмѣстѣ и скоро пришли къ фермѣ, которая поражала своимъ унылымъ видомъ. Кругомъ не было ни деревца, ни кустика; не видно было, благодаря зимнему времени, зеленыхъ луговъ. Куда ни обращался взоръ, всюду виднѣлись только земля, оставленная подъ паромъ, и поля свеклы. Ровныя поля, разгороженныя заборами, тянулись на безконечныя пространства.

Тессъ подождала на улицѣ, около фермы, пока работники и работницы получили свою плату, и тогда Маріанна ввела ее. Самого фермера не было дома, но хозяйка, которая замѣняла его, ничего не имѣла противъ того, чтобы оставить ее, если только она согласится пробыть до Благовѣщенія. Женщины рѣдко предлагали теперь свои услуги для полевой работы, а дешевизна женскаго труда заставляла предпочитать ихъ мужчинамъ.

Подписавъ условіе, Тессъ пошла искать себѣ помѣщеніе и нашла его въ томъ домѣ, около стѣны котораго она грѣлась. Ей предстояло довольно жалкое существованіе, но она все же могла кое-какъ провести зиму.

Ночью она написала своимъ родителямъ, чтобы сообщить имъ свой новый адресъ, но ни слова не сказала имъ о своей печальной жизни: она не хотѣла навлечь упрековъ на него.

XLIII.

Маріанна нисколько не преувеличивала, дурно отзываясь о почвѣ Флиткомбъ-Аша. Единственнымъ жирнымъ существомъ здѣсь была сама Маріанна, но и она не была продуктомъ здѣшней мѣстности. Флиткомбъ-Ашъ была одной изъ самыхъ бѣднѣйшихъ деревень.

Тессъ принялась за работу. Терпѣніе, эта смѣсь нравственнаго мужества съ физическою робостью, составляло отличительную черту м-съ Энджель Клэръ, и оно поддерживало ее теперь.

Поле, въ которомъ работала она и ея подруга, простиралось болѣе чѣмъ на сто акровъ въ одномъ кускѣ, въ самой возвышенной мѣстности фермы, съ кремнистою почвой мѣловой формаціи, усыпанной массой плоскихъ, круглыхъ и заостренныхъ кремней.

Верхняя часть растенія была съѣдена скотомъ и обѣ женщины должны были выкапывать корни съ помощью особыхъ крючковатыхъ вилъ. Вся зелень была уничтожена и поле представляло самый безотрадный видъ, какъ лицо, лишенное опредѣленныхъ очертаній. Небо смотрѣло также уныло и отличалось отъ земли только другимъ цвѣтомъ.

Обѣ онѣ были молоды и разговаривали о томъ времени, когда онѣ жили на Тальботэйской мызѣ и любили, о томъ счастливомъ зеленомъ уголкѣ, гдѣ лѣто раздавало такъ щедро свои дары. Тессъ не хотѣла говорить съ Маріаной о человѣкѣ, который все же былъ теперь ея законнымъ мужемъ, но непреодолимая увлекательность предмета заставляла ее помимо воли принимать участіе въ воспоминаніяхъ Маріанны.

— Въ ясный день можно видѣть отсюда холмы Фрумской долины, — сказала Маріанна.

— А! Ты видѣла? — сказала Тессъ, обрадованная неожиданнымъ достоинствомъ этой мѣстности.

Такъ сильно въ каждомъ существѣ стремленіе къ счастью, что даже здѣсь, за этою тяжелою работой, обѣ женщины жили мечтами о прошедшихъ радостяхъ. Маріанна время отъ времени вынимала изъ кармана бутылку, заткнутую тряпкой, и предлагала Тессъ выпить для подкрѣпленія силъ. Но Тессъ такъ была погружена въ грезы о прошедшемъ, что не замѣчала печальнаго настоящаго, она отказалась, сдѣлавъ только маленькій глотокъ, и Маріанна одна потягивала водку.

— Я привыкла къ ней, — говорила она, — и не могу уже оставить ее теперь. Это моя единственная роскошь. Видишь ли, для меня онъ потерянъ навсегда, а для тебя нѣтъ, поэтому ты и можешь обходиться безъ водки.

Тессъ думала, что ея потеря была еще больше, чѣмъ потеря Маріанны, но поддерживаемая сознаніемъ, что она жена Энджеля Клэра, она молча согласилась съ ней.

Среди этой печальной природы Тессъ работала и въ утренніе морозы, изъ послѣобѣденные дожди. Прежде чѣмъ выкопать свеклу, онѣ рубили рѣзакомъ мерзлую землю и волокна; отъ дождя онѣ защищались соломенными плетенками; но морозъ былъ такъ силенъ, что даже овчинныя перчатки не спасали ихъ пальцевъ, когда онѣ должны были рыться въ мерзлой землѣ. Тессъ все надѣялась. Она была увѣрена, что рано или поздно великодушіе, отличительная черта Клэра, какъ она думала, заставитъ его вернуться къ ней, и что была для нея зима и эта трудная работа, когда впереди ей сіяла радужная надежда?

Онѣ часто смотрѣли въ ту сторону, гдѣ лежала Фрумская долина, хотя и не могли видѣть ее; и, устремивъ взоры на нависшій сѣрый туманъ, онѣ вспомнили то время, когда жили тамъ.

— Ахъ, — сказала Маріанна, — мнѣ бы хотѣлось, чтобы кто-нибудь изъ нашихъ прежнихъ подругъ пришелъ къ намъ. Тогда бы здѣсь мы возобновили тальботэйскіе дни. Мы говорили бы о немъ и о томъ, какъ мы жили тамъ, какъ мы проводили тамъ время, и все это опять вернулось бы къ намъ въ воспоминаніи. — Глаза Маріанны наполнились слезами и голосъ ея сдѣлался тише, какъ будто бы передъ ней проносились видѣнія прежнихъ дней. — Я напишу Иццъ Гюэттъ, — сказала она. — Она живетъ теперь дома и ничего не дѣлаетъ, я знаю это. Я напишу ей, что мы здѣсь, и попрошу ее придти; можетъ быть, и Ретти теперь поправилась.

Тессъ ничего не могла возражать противъ этого предложенія и нѣсколько дней спустя Маріанна сообщила ей, что Иццъ отвѣтила на ея письмо и обѣщала скоро придти сюда.

Давно уже не стояла такая зима. Она подвигалась медленными, но вѣрными шагами, подобно шахматамъ, разставленнымъ искусною рукой опытнаго игрока. Однажды утромъ деревья и кустарники, служившіе вмѣсто забора, какъ бы превратились вдругъ изъ растеній въ какихъ-то чудныхъ животныхъ. Каждая вѣтвь была покрыта бѣлымъ покровомъ, похожимъ на пухъ. На сѣрыхъ мрачныхъ небесахъ эти деревья и кустарники представляли блестящую бѣлую массу съ причудливыми очертаніями.

Однажды наступила особенно странная погода. Сверху падала какая-то влага, хотя это не былъ дождь, и было холодно. Сырость пронизывала ихъ до костей, отъ холода у нихъ болѣли головы и глаза. Онѣ предполагали, что долженъ пойти снѣгъ, и ночью снѣгъ дѣйствительно выпалъ. Тессъ, которая продолжала жить въ коттэджѣ, стѣна котораго такъ тепло пригрѣла ее, когда она остановилась подъ ней, спасаясь отъ дождя, проснулась ночью и услышала надъ головой такой шумъ, какъ будто бы вѣтеръ срывалъ крышу дома. Когда она рано утромъ зажгла лампу, она увидала, что снѣгъ проникъ сквозь трещины въ жилище и бѣлымъ налетомъ покрывалъ стѣны; онъ прошелъ также сквозь каминную трубу и слоемъ лежалъ на полу, такъ что башмаки Тессъ, когда она двигалась, оставляли на немъ слѣды. Снаружи бушевала буря и въ кухнѣ клубился туманъ, но было слишкомъ темно, чтобы разглядѣть, что дѣлалось на дворѣ.

Тессъ знала, что въ такую погоду невозможно идти въ поле, но когда она кончала завтракать при свѣтѣ маленькой лампочки, пришла Маріанна и сказала, что сегодня онѣ будутъ работать на гумнѣ вмѣстѣ съ другими женщинами, пока не утихнетъ погода. Какъ только нависшій мракъ нѣсколько разсѣялся и смѣнился однообразнымъ сѣрымъ свѣтомъ, онѣ затушили лампу, надѣли самыя теплыя платья, обвязали голову, шею и щеки шерстяными шарфами и пошли къ гумну. Онѣ согнувшись пробирались впередъ, стараясь держаться около плетней, которые, впрочемъ, похожи были скорѣе на сито и мало защищали ихъ отъ непогоды. Воздухъ, сдѣлавшись совсѣмъ бѣлымъ отъ миріадъ снѣжинокъ, рвалъ и крутилъ съ такою бѣшеною яростью, какъ будто бы хотѣлъ погрузить все въ непроглядный хаосъ. Но обѣ молодыя дѣвушки были въ прекрасномъ настроеніи; такая погода въ суровомъ плоскогорій не наводитъ унынія на душу.

Онѣ дошли, наконецъ, до риги и вошли въ нее. Одинъ конецъ длиннаго зданія былъ наполненъ зерномъ. Въ серединѣ на очищенномъ мѣстѣ стояла молотилка и около нея лежали по равнымъ кучамъ столько сноповъ пшеницы, сколько могла остарновать въ день каждая женщина.

— Какъ, Иццъ уже здѣсь? — сказала Маріанна.

Это дѣйствительно была Иццъ и она пришла еще раньше ихъ. Она вышла наканунѣ послѣ обѣда и, не думая, что разстояніе такое большое, была на дорогѣ застигнута ночью, пришла какъ разъ передъ метелью и переночевала въ трактирѣ. Фермеръ, встрѣтившись на базарѣ съ ея матерью, сказалъ, что возьметъ ее, если она придетъ сегодня, и она боялась, что онъ откажетъ ей, если она опоздаетъ.

Кромѣ Тессъ, Маріанны и Иццъ, здѣсь были еще двѣ сестры изъ сосѣдней деревни, и Тессъ къ своему ужаса узнала въ нихъ смуглую Качъ, «Королеву лопатъ», и ея сестру, «Королеву брилліантовъ», — тѣхъ самыхъ, которыя хотѣли вступить въ драку съ нею ночью въ Трантриджѣ. Онѣ сдѣлали видъ, что не узнаютъ ее, а, можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ не узнали, такъ какъ по случаю предстоящей работы были уже подъ вліяніемъ спиртныхъ напитковъ. Онѣ исполняли преимущественно всѣ мужскія работы до пьянства включительно, городили плетни, рыли канавы и колодцы, не чувствуя никогда ни малѣйшей усталости. Онѣ славились, какъ искусныя работницы, и съ видомъ превосходства смотрѣли на остальныхъ трехъ женщинъ.

Наступилъ день, но свѣтъ поднимался къ нимъ сквозь открытую дверь съ земли, вмѣсто того, чтобы спускаться съ неба. Дѣвушки усердно работали. Но, благодаря, присутствію постороннихъ женщинъ, пользовавшихся дурною репутаціей, Маріанна и Иццъ не могли говорить о прежнихъ временахъ, какъ онѣ хотѣли. Скоро онѣ услышали мягкій топотъ лошадиныхъ копытъ и къ ригѣ подъѣхалъ фермеръ. Онъ слѣзъ съ лошади, направился къ Тессъ, сталъ близко около нея и смотрѣлъ ей прямо въ лицо. Тессъ сначала не оборачивалась, но его упорный взглядъ заставилъ ее повернуть голову, и она увидала, что ея хозяинъ былъ тотъ самый человѣкъ, родомъ изъ Трантриджа, отъ котораго она недавно спасалась бѣгствомъ.

Онъ дождался, покуда она отнесла охапку соломы, и сказалъ ей:

— Такъ ты та самая молодая женщина, которая такъ дурно отнеслась ко мнѣ, несмотря на мою вѣжливость? Я сейчасъ же догадался, что это та самая, когда узналъ, что ты нанялась къ намъ! Да, ты думала, что ты хорошо насмѣялась надо мною тамъ на постояломъ дворѣ съ твоимъ франтомъ и здѣсь на дорогѣ, когда ты убѣжала отъ меня, ну, а теперь, я думаю, я могу потѣшиться надъ тобою, — заключилъ онъ съ грубымъ смѣхомъ.

Тессъ, между двумя служанками и фермеромъ, была похожа на пойманную птичку. Она ничего не отвѣчала и молча продолжала работать. Она видѣла теперь, что ей нечего бояться ухаживанья со стороны хозяина. У него была скорѣе злоба противъ нея за то оскорбленіе, которое нанесъ ему Клэръ, и ему хотѣлось отомстить ей. Но она предпочитала лучше такое отношеніе къ ней со стороны этого человѣка и чувствовала себя достаточно мужественной, что бы выдержать его преслѣдованія.

— Ты, кажется, вообразила, что я влюбился въ тебя? Многія женщины такъ глупы, что воображаютъ, будто каждый, кто посмотритъ на нихъ, влюбленъ въ нихъ. Зимняя работа въ полѣ выбиваетъ изъ головы весь этотъ вздоръ; ты подписала условіе до Благовѣщенья. Ну, что же, теперь ты попросишь у меня прощенія?

— Мнѣ кажется, что вамъ скорѣе надо просить прощенія у меня.

— Хорошо, какъ хочешь. Но мы увидимъ, кто здѣсь хозяинъ. Это все, что ты сдѣлала сегодня?

— Да, сэръ.

— Маловато, нечего сказать. Посмотри, сколько онѣ наработали, — и онъ указалъ на двухъ здоровенныхъ дѣвушекъ. — И другія всѣ сдѣлали больше, чѣмъ ты.

— Онѣ всѣ уже привыкли къ этой работѣ, а я еще ни разу не пробовала. Но я думаю, что для васъ это все равно, — мы работаемъ сдѣльно, и намъ платятъ только за то, что мы сдѣлали.

— Положимъ, что такъ, но я хочу поскорѣе очистить ригу.

— Я буду работать послѣ обѣда, вмѣсто того, чтобы уйти въ два часа, какъ другія.

Онъ мрачно посмотрѣлъ на нее и отошелъ.

Тессъ чувствовала, что болѣе плохого мѣста трудно было отыскать, но все же это было лучше, чѣмъ ухаживанье. Когда пробило два часа, двѣ сестры работницы допили послѣдній глотокъ изъ своихъ бутылокъ, положили свои рѣзаки, связали послѣдніе снопы и ушли. Иццъ и Маріанна хотѣли тоже уйти, но, услышавъ, что Тессъ остается, чтобы лишними часами работы возмѣстить недостатокъ ловкости, онѣ рѣшили остаться съ ней. Посмотрѣвъ на снѣгъ, который все продолжалъ падать, Маріанна воскликнула:

— Вотъ теперь мы остались совсѣмъ однѣ!

И между ними завязался, наконецъ, разговоръ объ ихъ жизни на фермѣ и, само собой, конечно, объ ихъ любви къ Энджелю Клэру.

— Иццъ и Маріанна, — сказала м-съ Энджель Клэръ съ достоинствомъ, особенно трогательнымъ въ виду того, что она такъ мало была его женой. — Я не могу какъ прежде говорить съ вами о м-рѣ Клэрѣ; вы сами должны знать, что я не могу; хотя теперь онъ и не живетъ со мною, но все же онъ мой мужъ.

Иццъ отъ природы была самая грубая и дерзкая изъ всѣхъ четырехъ дѣвушекъ, любившихъ Клэра.

— Онъ былъ, безъ сомнѣнія, прекраснымъ женихомъ, — сказала она, — но я не думаю, чтобы онъ былъ очень любящимъ мужемъ, если такъ скоро бросилъ тебя.

— Ему надо было ѣхать, онъ долженъ былъ уѣхать, чтобы посмотрѣть тамъ земли, — защищала его Тессъ.

— Онъ могъ поѣхать туда послѣ зимы.

— Да, но тутъ былъ одинъ случай, одно недоразумѣніе, мы не должны обвинять его, — говорила Тессъ со слезами къ голосѣ. — О немъ ничего нельзя сказать, кромѣ хорошаго. Онъ не уѣхалъ, какъ другіе мужья, ничего не сказавъ мнѣ. Я всегда могу узнать, гдѣ онъ находится.

Послѣ этого онѣ нѣкоторое время работали молча, погруженныя каждая въ свои мечты. Онѣ вытаскивали солому, клали ее подъ руку и ударомъ рѣзака отрубали колосья. Было слышно только шуршанье соломы и удары рѣзака. Вдругъ Тессъ пошатнулась и опустилась на кучу пшеничныхъ колосьевъ у ея ногъ.

— Я знала, что тебѣ не выдержать! — вскричала Маріанна, — Здѣсь нужно больше силы, чѣмъ у тебя.

Какъ разъ въ эту минуту вошелъ фермеръ.

— А, такъ-то ты работаешь, когда меня нѣтъ? — сказалъ онъ ей.

— Но въ убыткѣ, вѣдь, буду только я, — защищалась она, — а не вы.

— Я хочу, чтобы все это было кончено, — сурово проговорилъ онъ и, пройдя черезъ ригу, вышелъ въ другія двери.

— Не обращай на него вниманія, дорогая моя, — сказала Маріанна. — Я уже работала здѣсь. Ты иди и ложись, а Иццъ и я кончимъ за тебя твою работу.

— Мнѣ не хочется, чтобы вы работали за меня.

Тѣмъ не менѣе, она была такъ измучена, что согласилась лечь въ-другомъ углу риги на кучу соломы, чтобы немного отдохнуть.

Ея слабость была вызвана скорѣе нравственнымъ волненіемъ сначала отъ этого разговора объ ея мужѣ, а потомъ отъ грубыхъ словъ фермера. Она лежала въ какомъ-то странномъ нервномъ состояніи, лишенная всякой воли; шуршанье соломы и стукъ рѣзака въ рукахъ дѣвушекъ причиняли ей почти физическую боль.

Вмѣстѣ съ этими звуками до нея долеталъ шепотъ ихъ голосовъ. Она была увѣрена, что онѣ продолжаютъ прерванный разговоръ, но онѣ говорили такъ тихо, что она не могла уловить слова. Безпокойное желаніе узнать, что онѣ говорили, подъ конецъ такъ стало мучить ее, что она не могла больше лежать, и, увѣривъ себя, что она достаточно отдохнула, встала и опять принялась за работу.

Но теперь силы оставили Иццъ Гюэттъ. Наканунѣ она прошла болѣе чѣмъ двѣнадцать миль, легла спать въ полночь, а въ пять часовъ уже была опять на ногахъ. Одна только Маріанна, благодаря бутылкѣ водки и крѣпкому сложенію, была все такъ же бодра и не чувствовала усталости ни въ спинѣ, ни въ рукахъ. Тессъ уговорила Иццъ уйти, обѣщая ей, если будетъ хорошо себя чувствовать, поработать и за нее, такъ чтобъ у нихъ осталось одинаковое число сноповъ.

Иццъ съ благодарностью приняла ея предложеніе и скрылась въ большую дверь риги, по снѣжной дорогѣ къ дому. Маріанна, какъ это часто съ ней случалось послѣ обѣда, благодаря бутылкѣ, впала въ романическое настроеніе.

— Я никакъ не ожидала этого отъ него, никакъ, — говорила она печальнымъ голосомъ. — А я такъ любила его! Я не сердилась на него за тебя. Но съ Иццъ онъ поступилъ очень дурно.

Тессъ, испуганная ея словами, чуть не отрубила себѣ рѣзакомъ палецъ.

— Ты говоришь про моего мужа? — простонала она.

— Да, про него. Иццъ просила не говорить тебѣ этого, но я не могу удержаться. Ты знаешь, что онъ предлагалъ ей? Онъ просилъ ее поѣхать съ нимъ въ Бразилію.

Лицо Тессъ сдѣлалось бѣлѣе снѣга и губы ея дрогнули.

— А Иццъ отказалась поѣхать съ нимъ? — спросила она.

— Не знаю. Но онъ измѣнилъ свое намѣреніе.

— О, значитъ, онъ не серьезно говорилъ это. Это была просто шутка съ его стороны.

— Нѣтъ, онъ серьезно предлагалъ ей, и даже проѣхалъ съ ней нѣсколько миль къ станціи.

— Онъ бы не взялъ ее.

Онѣ работали нѣкоторое время въ молчаніи, какъ вдругъ Тессъ внезапно разрыдалась.

— Ну, вотъ! — сказала Маріанна. — Я жалѣю теперь, что сказала тебѣ.

— Нѣтъ, ты хорошо сдѣлала, что сказала. Я шла по совершенно ложному пути и не замѣчала, куда онъ можетъ привести меня. Я должна была чаще писать къ нему. Онъ сказалъ мнѣ, что я не должна пріѣзжать къ нему, но не запрещалъ мнѣ писать сколько я хочу. Теперь я буду поступать по-другому. Я была очень виновата, что не воспользовалась всѣмъ, что онъ разрѣшилъ мнѣ, и пренебрегла его позволеніемъ.

Слабый свѣтъ, проникавшій въ ригу, становился все слабѣе и онѣ не могли больше работать.

Когда Тессъ вечеромъ пришла домой и вошла въ свою маленькую, опушенную снѣгомъ комнату, она сейчасъ же стала писать Клэру. Но скоро сомнѣнія овладѣли ею и она не могла кончить письма. Она сняла обручальное кольцо съ ленты, на которой носила его около своего сердца, надѣла его на палецъ и такъ оставила его на ночь, какъ бы для того, чтобы лучше убѣдить себя, что она дѣйствительно жена любимаго человѣка, который сейчасъ же послѣ разлуки съ нею могъ предложить Иццъ поѣхать съ нимъ въ Бразилію. Зная это, какъ могла она теперь обращаться къ нему съ просьбами и говорить ему, что она любитъ его еще больше прежняго?

XLIV.

Послѣ неожиданнаго сообщенія Маріанны въ ригѣ мысли Тессъ все чаще и чаще направлялись къ отдаленному викаріату въ Эмминстерѣ, о которомъ она часто думала и раньше. Клэръ сказалъ ей, чтобъ она посылала ему письма черезъ его родителей, если пожелаетъ писать ему; къ нимъ же она должна была обратиться въ случаѣ разныхъ затрудненій. Но сознаніе, что она не имѣетъ на него нравственнаго права, мѣшало Тессъ писать ему, а для его родителей, также какъ и для ея собственныхъ, послѣ замужства она какъ бы перестала существовать. Это отчужденіе отъ обѣихъ семей происходило отъ ея независимаго характера и отъ нежеланія пользоваться чьею-нибудь добротой и состраданіемъ. Она хотѣла добиваться всего своими личными качествами и не хотѣла пользоваться этою чисто-внѣшнею связью, возникшею между ней и незнакомою ей семьей, только потому, что одинъ изъ членовъ этой семьи въ минуту увлеченія сдѣлалъ опрометчивый поступокъ, поставивъ въ церковной книгѣ рядовъ съ ея именемъ свое.

Но теперь разсказъ Иццъ ужалилъ ее въ самое сердце и положилъ предѣлъ ея самоотверженію. Почему ея мужъ не писалъ къ ней? Онъ, вѣдь, говорилъ, что сообщитъ ей названіе мѣстности, куда онъ отправился, а, между тѣмъ, до сихъ поръ не написалъ ни строчки, чтобы хотя сообщить свой адресъ. Можетъ быть, правда, онъ равнодушенъ къ ней? Можетъ быть, онъ болѣнъ? Можетъ быть, она. должна была сдѣлать первые шаги? Конечно, она должна имѣть мужество, пойти въ викаріатъ, чтобъ узнать о немъ и выразить свое горе по поводу его молчанія. Если отецъ Энджеля былъ дѣйствительно добрый человѣкъ, какъ онъ говорилъ ей, онъ войдетъ въ ея положеніе, пойметъ, какъ страдаетъ ея измученное сердце. Она можетъ скрыть отъ него свое бѣдственное положеніе и тяжелую работу, которою она вынуждена заниматься.

Оставить ферму на недѣлѣ она не могла; воскресенье былъ единственный возможный для этого день. Фленткомбъ-Ашъ лежалъ на серединѣ мѣлового плоскогорья, желѣзная дорога еще не была проложена черезъ него, и ей надо было идти пѣшкомъ. Разстояніе въ одинъ конецъ равнялось пятнадцати милямъ и она должна была встать очень рано, чтобъ успѣть во-время вернуться.

Двѣ недѣли спустя послѣ снѣжной метели, вслѣдъ за которой наступили сильные морозы, она рѣшила, наконецъ, попробовать счастья и пуститься въ путь.

Въ воскресенье, въ три часа утра, она спустилась съ лѣстницы и вышла на улицу подъ открытое звѣздное небо. Погода была тихая; ея шаги стучали по землѣ, какъ по наковальнѣ.

Маріанна и Иццъ были очень заинтересованы этою экскурсіей, зная, что она касается ея мужа. Онѣ жили недалеко отъ коттэджа и пришли снарядить Тессъ для этого путешествія, уговаривая ее надѣть самое хорошенькое платье, чтобы побѣдить сердца родителей ея мужа; но она, зная суровыя кальвинистскія правила старой м-съ Клэръ, выразила на этотъ счетъ свои сомнѣнія. Прошелъ уже годъ со времени ея замужства, но, несмотря на ея бѣдность, у нея все же сохранились кое-какіе остатки отъ ея прежняго богатаго гардероба и она одѣлась очень мило, хотя безъ всякой претензіи на моду, какъ и подобало простой крестьянской дѣвушкѣ: мягкое шерстяное платье сѣраго цвѣта, бѣлый креповый шарфъ, обрамлявшій ея хорошенькое личико, черная бархатная жакетка и шляпа.

— Какъ жаль, что твой мужъ не можетъ видѣть тебя теперь: ты выглядишь настоящею красавицей! — сказала Иццъ Гюэттъ, любуясь на Тессъ, когда она стояла озаренная мерцаніемъ звѣздъ.

Иццъ говорила съ великодушнымъ самозабвеніемъ. Въ присутствіи Тессъ она не могла враждебно относиться къ ней, — такъ велико было обаяніе Тессъ даже на существа женскаго пола; ея кротость и необыкновенная нравственная сила побѣждали даже самыя низменныя женскія чувства — зависть и соперничество.

Поправивъ еще послѣднія складочки, одернувъ ее съ той и съ другой стороны, онѣ, наконецъ, отпустили ее и она исчезла въ чистомъ воздухѣ предразсвѣтныхъ сумерокъ. Онѣ слышали, какъ въ окружающей тишинѣ звучали ея шаги по твердой дорогѣ. Даже Иццъ надѣялась, что путешествіе ея принесетъ ей счастье, и безъ всякаго особеннаго уваженія къ своимъ собственнымъ добродѣтелямъ она радовалась, что случай помѣшалъ ей причинить горе своему другу при той встрѣчѣ съ Клэромъ.

Прошелъ ровно годъ съ тѣхъ поръ, какъ Клэръ женился на Тессъ, и немного меньше года съ тѣхъ поръ, какъ они разстались. Для такой странницы, какъ Тессъ, эта ходьба по мѣловымъ горамъ въ чистомъ воздухѣ зимняго утра не могла быть утомительною, и она бодро подвигалась впередъ. Безъ сомнѣнія, она мечтала дорогой побѣдить сердце матери своего мужа, разсказать этой лэди всю свою исторію, привлечь ее на свою сторону и вернуть съ ея помощью своего мужа.

Скоро она достигла вершины горы, внизу которой простиралась плодоносная Блакмурская долина, теперь окутанная туманомъ и предразсвѣтною мглой.

Вмѣсто тусклаго воздуха плоскогорія, внизу разстилался синеватый легкій туманъ. Вмѣсто большихъ полей въ сотни акровъ, на которыхъ она теперь работала, передъ ней лежали маленькія поля, меньше чѣмъ въ шесть акровъ, и въ такомъ многочисленномъ количествѣ, что съ этой возвышенности они казались петлями на раскинутой сѣти. Отсюда эти поля казались сѣровато-коричневыми, а внизу они были всегда зелеными, какъ въ Фрумской долинѣ. Въ этой долинѣ началось ея несчастіе и она не любила ее теперь, какъ прежде. Красота для нея, какъ и для всѣхъ несчастныхъ людей, лежала не въ вещи самой по себѣ, но въ томъ, что символизировала собой эта вещь.

Оставивъ долину съ правой стороны, она продолжала идти по направленію къ западу, перешла черезъ Хинтоксъ, пересѣкла горную дорогу отъ Шершонъ-Аббаса до Кастербриджа и прошла мимо Хай-Стой и Ребдонъ-Хила. Все продолжая идти по горной дорогѣ, она дошла до Кроссъ-ин-Ханда, гдѣ большія каменныя скалы стояли молча и одиноко, какъ памятники какого-нибудь чуда или преступленія, а можетъ быть того и другого. Три мили дальше она пересѣкла длинную и пустынную Романскую дорогу и спустилась съ холма по поперечной дорогѣ къ маленькому городу или деревнѣ Эверхидъ, пройдя около половины всего пути. Здѣсь она остановилась и сытно позавтракала не въ трактирѣ, — она избѣгала ихъ теперь, — а въ коттэджѣ около церкви.

Вторая половина ея путешествія шла по болѣе веселымъ мѣстамъ. Но по мѣрѣ того, какъ сокращались мили, отдѣлявшія ее отъ цѣли ея экскурсіи, вѣра ея уменьшалась и предпріятіе казалось ей теперь безумнымъ. Ея намѣреніе представлялось ей въ такихъ ужасныхъ чертахъ, что она съ трудомъ разбирала окружающія ее мѣстности и чуть не сбилась съ дороги. Наконецъ, около полудня она остановилась у воротъ въ концѣ пруда, гдѣ находился Эмминстеръ и викаріатъ.

Четырехъугольный домъ, въ которомъ теперь, по ея мнѣнію, долженъ былъ находиться пасторъ и ея семья, имѣлъ мрачный видъ. Она жалѣла, что не могла придти въ будни. Онъ, навѣрное, будетъ предубѣжденъ противъ нея за то, что она выбрала воскресенье, не зная, что заставило ее выбрать этотъ день. Но теперь она все же должна была идти туда. Она сняла толстые сапоги, въ которыхъ шла, надѣла хорошенькіе сапожки изъ тонкаго сафьяна и, положивъ первые около забора, надѣясь взять ихъ тамъ, когда будетъ возвращаться, спустилась съ холма. Свѣжій воздухъ разрумянилъ ея щеки, но онѣ быстро блѣднѣли по мѣрѣ того, какъ она приближалась къ аббатству.

Тессъ надѣялась, что какой-нибудь счастливый случай поможетъ ей, но такого случая не представилось. Кусты на лужайкѣ, около викаріата, непривѣтливо шумѣли подъ дуновеніемъ холоднаго вѣтра; какъ она ни старалась возбудить свое воображеніе, она никакъ не могла заставить себя почувствовать, что въ этомъ домѣ живутъ ея близкіе родные. Она сдѣлала надъ собой усиліе, открыла калитку палисадника, подошла къ двери и постучала въ молотокъ. Шагъ былъ сдѣланъ, отступленіе казалось невозможнымъ. Но никто не отвѣтилъ на ея стукъ. Она снова должна была сдѣлать надъ собой усиліе и постучала еще разъ. Волненіе отъ тѣхъ усилій, которыя она должна была дѣлать надъ собой, мучительное ожиданіе и усталость отъ пройденныхъ пятнадцати миль такъ обезсилили ее, что она должна была ухватиться за косякъ двери, чтобы не упасть, и прислонилась къ стѣнѣ. Вѣтеръ былъ такой холодный, что листья плюща съежились и побѣлѣли; ихъ непрестанный шорохъ около ея ушей болѣзненно отзывался на ея нервахъ. Кусокъ выпачканной кровью бумаги, прилетѣвшій сюда изъ какой-нибудь мясной лавки, катался взадъ и впередъ по дорогѣ около дверей, слишкомъ легкій, чтобы улетѣть, и слишкомъ тяжелый, чтобы лежать неподвижно; нѣсколько пучковъ соломы носились вмѣстѣ съ нимъ.

Второй ударъ молотка былъ сильнѣе, но, попрежнему, никто не пришелъ. Тогда она отошла отъ двери и, хотя нерѣшительно, посматривала на домъ, точно думала вернуться, но все же почувствовала облегченіе, когда затворила за собой калитку. Ей вдругъ пришло на мысль, что, можетъ быть, ее узнали здѣсь (какъ, она не могла бы сказать) и отдали приказаніе не принимать.

Она сдѣлала все, что могла, но, рѣшившись не отступать теперь, несмотря на испытываемый ею страхъ, чтобы не раскаиваться потомъ, она вернулась опять, хотя дошла уже до угла и прошла почти весь домъ, посматривая на окна.

А! она нашла объясненіе: они, конечно, всѣ до одного были теперь въ церкви. Она вспомнила, что ея мужъ говорилъ ей, какъ его отецъ требовалъ всегда, чтобы всѣ въ его домѣ до слугъ включительно ходили къ обѣднѣ, а потомъ, по возвращеніи домой, они ѣли холодную пищу. Ей надо было только подождать, пока окончится служба. Но она не хотѣла обратить на себя вниманіе, дожидаясь на порогѣ, и рѣшила выждать на дорогѣ, пока всѣ выйдутъ изъ церкви. Но когда она подошла къ церковной оградѣ, народъ сталъ выходить оттуда и она очутилась среди толпы. Эмминстерскіе прихожане смотрѣли на нее, какъ только могутъ смотрѣть жители маленькаго городка на женщину не ихъ прихода и, по всему вѣроятію, никому незнакомую. Она ускорила шаги и поднялась опять по дорогѣ, по которой пришла, чтобы переждать тамъ около изгороди, пока семья викарія позавтракаетъ и будетъ въ состояніи принять ее. Она скоро оставила далеко за собой всю толпу, за исключеніемъ двухъ молодыхъ людей, которые, взявшись подъ руку, быстро шли вслѣдъ за ней.

Когда они подошли ближе, она могла слышать ихъ голоса и съ женскою чуткостью уловила въ нихъ сходство съ голосомъ ея мужа. Это были два его брата. Забывъ всѣ свои планы, она думала только объ одномъ, какъ бы они не нагнали ее теперь, когда она совсѣмъ не была приготовлена къ этой встрѣчѣ, и хотя сознавала, что они никакъ не могутъ узнать ее, она инстинктивно боялась ихъ. Чѣмъ скорѣе двигались они, тѣмъ скорѣе шла она. Они хотѣли, передъ тѣмъ, какъ идти домой обѣдать, нѣсколько согрѣться быстрою ходьбой, такъ какъ озябли во время длинной службы.

Только одно лицо опередило Тессъ — молодая женщина, повидимому, лэди, довольно интересная, хотя, можетъ быть, немного напыщенная и жеманная.

Тессъ почти нагнала ее, и въ это время шаги двухъ братьевъ раздались такъ близко за нею, что она могла слышать каждое ихъ слово. До сихъ поръ они ничего не говорили, что могло бы заинтересовать ее, но вдругъ одинъ изъ нихъ замѣтилъ молодую лэди, которая продолжала идти впереди, и сказалъ: «Это Мэрси Чантъ. Догонимъ ее».

Тессъ знала это имя. Эту молодую дѣвушку родители Энджеля прочили ему въ жены, и онъ, по всему вѣроятію, женился бы на ней, если бы не встрѣтился съ Тессъ. Одинъ изъ братьевъ продолжалъ: «Ахъ, бѣдный, бѣдный Энджель! Каждый разъ, какъ я вижу эту дѣвушку, я все болѣе сожалѣю, что онъ такъ поспѣшно женился на этой молочницѣ, или кто тамъ она была. Повидимому, во всей этой исторіи есть что-то странное. Я не знаю, уѣхала ли она теперь къ нему, или нѣтъ, но нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, когда я слышалъ о немъ, ея еще не было съ нимъ».

— Я тоже не знаю. Онъ теперь никогда ничего не говоритъ мнѣ. Его отчужденіе отъ меня началось еще давно вмѣстѣ съ его странными воззрѣніями, а этотъ печальный бракъ, повидимому, совсѣмъ оттолкнулъ его отъ меня.

Тессъ все быстрѣе и быстрѣе поднималась по холму, но она не могла все идти впереди нихъ, не обративъ на себя вниманія. Наконецъ, оба брата догнали ее и прошли мимо нея. Молодая лэди, услыхавъ сзади себя ихъ шаги, обернулась. Начались поклоны и привѣтствія, потомъ всѣ трое пошли вмѣстѣ.

Скоро они достигли вершины холма, что, повидимому, и было цѣлью ихъ прогулки. Здѣсь они замедлили шаги и подошли къ воротамъ, около которыхъ Тессъ стояла часъ тому назадъ и смотрѣла на разстилавшійся передъ ней городъ. Одинъ изъ братьевъ, разговаривая, водилъ зонтикомъ около забора и вдругъ вытащилъ на свѣтъ какой-то предметъ.

— Смотрите, пара старыхъ сапогъ, — сказалъ онъ, — брошенныхъ здѣсь, навѣрное, какимъ-нибудь бродягой.

— Какой-нибудь обманщикъ нарочно оставилъ ихъ здѣсь, чтобы войти въ городъ босымъ и возбудить наше состраданіе, — сказала миссъ Чантъ. — Это, навѣрное, такъ, потому что сапоги прекрасные и совсѣмъ не изношены. Какъ это дурно! Я возьму ихъ съ собой и отдамъ какому-нибудь бѣдняку.

Губертъ Клэръ прицѣпилъ ихъ къ рукояткѣ своего зонтика, и такимъ образомъ Тессъ лишилась своихъ сапогъ.

Она слышала все это, проходя мимо съ лицомъ, закрытымъ шерстяною вуалью, и теперь, оглянувшись назадъ, увидала, что маленькая компанія оставила ворота и спускалась съ холма вмѣстѣ съ ея сапогами.

Наша героиня все продолжала идти. Слезы, горькія слезы лились по ея лицу. Она знала, что только крайняя чувствительность и нервность заставляютъ ее перетолковывать въ дурную для себя сторону все слышанное ею, но она не могла совладать съ собою; ея робкая душа была подавлена всѣми этими зловѣщими предзнаменованіями. Она чувствовала, что эти элегантные люди относятся къ ней какъ къ какому-то презрѣнному существу. Къ ея несчастью, она встрѣтила братьевъ Энджеля, а не его отца, который, несмотря на свою внѣшнюю суровость, былъ далеко не такъ гордъ и высокомѣренъ, какъ они, и обладалъ неисчерпаемымъ источникомъ милосердія. Она вспомнила о своихъ пыльныхъ сапогахъ и пожалѣла ихъ еще больше за то пренебреженіе, съ которымъ они отнеслись къ этой обуви, и вдругъ ей представилась вся горькая безнадежность ея будущей жизни. Она плакала, плакала и о себѣ, и о своемъ мужѣ, предразсудки котораго принесли ей столько горя. Она не сознавала, что главное несчастіе ея жизни произошло отъ свойственнаго всѣмъ женщинамъ недостатка мужества въ послѣднюю критическую минуту. Ея одинокое положеніе, навѣрное, вызвало бы состраданіе м-ра и м-съ Клэръ. Какъ истинные христіане, они всегда съ участіемъ относились къ человѣческимъ страданіямъ и сердца ихъ открылись бы для любви къ этому бѣдному, покинутому существу.

Она возвращалась назадъ по длинной дорогѣ, по которой она недавно шла полная надежды и сознанія, что въ ея жизни наступаетъ кризисъ. Но никакого кризиса не произошло, и она, попрежнему, должна проводить зиму въ мрачной фермѣ. Она подняла свой вуаль, какъ бы для того, чтобы показать природѣ, что Мэрси Чантъ не можетъ спорить съ нею красотой. Но при этой мысли она печально покачала головой.. «Не все ли равно, не все ли равно? — говорила она. — Никто не любитъ меня, никто не видитъ меня! Кому какое дѣло до такого отверженнаго созданія, какъ я?»

Обратный путь казался ей страшно тяжелымъ. На Бенвильской дорогѣ она такъ устала, чта сѣла отдохнуть на камни, около плетня. До сихъ поръ она не входила еще ни въ одинъ домъ; послѣ семи-восьми миль ходьбы она спустилась, наконецъ, съ высокаго холма, у подошвы котораго лежала деревня Эверхидъ, гдѣ она съ такимъ аппетитомъ позавтракала утромъ. Коттэджъ около церкви, гдѣ она остановилась, стоялъ первымъ съ этого конца деревни; когда старуха подала ей молоко, Тессъ поглядѣла въ окно и замѣтила, что улица была совершенно пустынна.

— Народъ пошелъ къ вечерней службѣ, должно быть? — сказала она.

— Нѣтъ, голубушка, — отвѣчала старуха. — Теперь еще слишкомъ рано для вечерни, не звонили еще. Они всѣ пошли слушать проповѣдь въ ригу. Здѣсь одинъ проповѣдникъ говоритъ проповѣди между службами, — говорятъ, прекрасный человѣкъ и ревностный христіанинъ. Но я все же не хожу слушать его. Съ меня довольно проповѣдей въ церкви.

Тессъ скоро вышла изъ коттэджа и пошла по деревнѣ. Ея шаги звучали по пустынной улицѣ, какъ по кладбищу. Когда она прошла половину деревни, до нея стали долетать какіе-то звуки; увидѣвъ передъ собою ригу, она догадалась, что здѣсь происходитъ проповѣдь.

Голосъ проповѣдника звучалъ такъ отчетливо въ тихомъ ясномъ воздухѣ, что она могла слышать его слова, хотя она стояла за стѣной риги. Проповѣдникъ говорилъ проповѣдь объ оправданіи вѣрою съ пылкимъ энтузіазмомъ, хотя ему недоставало искусства діалектики и въ манерѣ его было много декламаторскаго. Хотя Тессъ не слыхала начала, но она узнала текстъ, на который онъ говорилъ проповѣдь, благодаря его частому повторенію: «О, несмысленные галаты! Кто прельстилъ васъ не покоряться истинѣ, — васъ, у которыхъ предъ глазами предначертанъ Іисусъ Христосъ, какъ бы въ васъ распятый?»

Тессъ все болѣе и болѣе заинтересовывалась проповѣдью, такъ какъ въ доктринѣ, съ такою горячностью развиваемой проповѣдникомъ, она узнавала взгляды отца Клэра. Ея вниманіе усилилось еще болѣе, когда онъ сталъ говорить, какимъ путемъ дошелъ до этихъ взглядовъ. Онъ былъ, говорилъ онъ, величайшимъ изъ грѣшниковъ; онъ смѣялся надъ всѣмъ, онъ погрязъ въ распутствѣ и порокахъ. Но насталъ день пробужденія, съ человѣческой точки зрѣнія спасеніе ему принесъ одинъ пасторъ, котораго онъ грубо оскорбилъ. Его слова проникли ему въ душу и жили въ немъ, пока, благодаря небу, не совершили въ немъ душевнаго переворота и не сдѣлали изъ него то, что они видятъ.

Но Тессъ болѣе, чѣмъ доктрина, интересовалъ голосъ проповѣдника, въ которомъ, какъ это ни казалось невозможнымъ, она узнала голосъ Алека д’Орбервиля. Ея лицо приняло страдальческое выраженіе, она обошла ригу и стала около двустворчатыхъ дверей. Одна половина двери была открыта, такъ что лучи солнца падали на проповѣдника и на его аудиторію. Всѣ слушатели были простые крестьяне и между ними она узнала человѣка, который когда-то при встрѣчѣ писалъ красною краской изреченія на заборахъ. Но все ея вниманіе привлекла центральная фигура проповѣдника, который стоялъ на мѣшкѣ съ зерномъ лицомъ къ двери. Солнце падало прямо на него, — сомнѣнія больше не было: передъ нею былъ ея обольститель Алекъ д’Орбервиль.

ФАЗА ШЕСТАЯ.
Обращеніе.

XLV.

Тессъ, съ тѣхъ поръ какъ ушла изъ Трантриджа до этой минуты, ни разу не видала д’Орбервиля и ничего не слышала о немъ.

Встрѣча пришлась въ тяжелую минуту, въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда даже ничтожный случай можетъ вызвать сильное душевное потрясеніе. И такова сила неразсуждающей привычки, что хотя здѣсь передъ ней стоялъ совершенно измѣнившійся человѣкъ, искренно скорбѣвшій о своихъ прошлыхъ заблужденіяхъ, ею овладѣлъ страхъ, парализовавшій ее до такой степени, что она не могла двинуться съ мѣста.

Подумать только, кто онъ былъ, когда она видѣла его въ послѣдній разъ, и кого видѣла она передъ собою теперь! Все то же красивое, но непріятное лицо, только черные усы исчезли и, вмѣсто нихъ, онъ носилъ теперь красиво расчесанные бакенбарды по старинной модѣ; одежда его была полудуховная и это такъ измѣнило его наружность, что прежняго дэнди не осталось и слѣда; одну минуту Тессъ даже усомнилась, дѣйствительно ли онъ стоялъ передъ нею.

Какъ то странно и мрачно звучали въ ушахъ Тессъ торжественныя слова Писанія, исходившія изъ устъ этого человѣка. Этотъ слишкомъ хорошо знакомый голосъ говорилъ ей четыре года тому назадъ совсѣмъ другія слова, и сердце ея болѣзненно сжималось отъ этой злой ироніи судьбы. И все же передъ нею былъ въ самомъ дѣлѣ переродившійся человѣкъ.

Впрочемъ, перемѣну, происшедшую въ немъ, еще нельзя было назвать перерожденіемъ. Прежде чувственныя линіи его лица выражали теперь страстную набожность; щеки его горѣли теперь румянцемъ религіознаго энтузіазма, животность обратилась въ фанатизмъ, паганизмъ въ поклоненіе апостолу Павлу. Его глаза, горѣвшіе прежде огнемъ страсти и сознаніемъ собственнаго превосходства, теперь горѣли неукротимою энергіей фанатика. Бурныя вспышки, овладѣвавшія имъ прежде, когда не исполнялись его желанія, теперь находили себѣ исходъ въ описаніяхъ неисправимыхъ вѣроотступниковъ, коснѣющихъ во мракѣ своего безвѣрія.

Но это новое выраженіе какъ-то не шло къ очертаніямъ его лица. Странно, его возвышенность казалась неумѣстной, его стремленіе подняться — фальшью.

Но было ли это въ самомъ дѣлѣ такъ? Тессъ старалась побѣдить свое недовѣріе къ нему. Развѣ мало было порочныхъ людей, раскаявшихся въ своей грѣховности и захотѣвшихъ спасти свою душу, почему же такое стремленіе кажется ей неестественнымъ въ немъ? Великій грѣшникъ дѣлается часто великимъ святымъ. Не надо было слишкомъ углубляться въ исторію христіанства, чтобы сдѣлать такое открытіе.

Всѣ эти чувства смутно волновали ее. Какъ только нервное потрясеніе, вызванное неожиданною встрѣчей, улеглось нѣсколько, она поспѣшила уйти. Конечно, онъ не могъ разглядѣть ее, такъ какъ она стояла спиной къ солнцу.

Но въ ту минуту, когда она сдѣлала движеніе, чтобы уйти, онъ узналъ ее. И волненіе, овладѣвшее ея бывшимъ любовникомъ при видѣ ея, было еще сильнѣе, чѣмъ у ней. Огонь и бурная страстность его краснорѣчія вдругъ потухли. Его губы вздрогнули и задрожали. Онъ не могъ продолжать при видѣ ея; сдѣлавъ усиліе надъ собою, онъ рѣшительно повелъ глаза въ противуположную сторону, но черезъ секунду взглядъ его, съ выраженіемъ отчаянія, опять остановился на ней. Все это продолжалось не болѣе минуты. Силы вернулись къ Тессъ, она быстро вышла изъ риги и скоро оставила за собой деревню.

Она шла не оборачиваясь. Она чувствовала еще на себѣ его взглядъ, который преслѣдовалъ ее и теперь, далеко за предѣлами риги. Всю дорогу, до этой встрѣчи, она была полна пассивнымъ горемъ. Теперь горе ея усилилось, но въ немъ произошла перемѣна. Она надѣялась, что ея прошедшее умретъ навсегда, но этого не случилось; прошлое не могло умереть, потому что она сама носила въ себѣ это прошлое.

Погруженная въ свои мысли и чувства, она дошла до дороги на плоскогорье, по которой ей надо было пройти остатокъ пути. Тессъ медленно поднималась по пустынной, однообразной дорогѣ, когда услыхала сзади себя шаги; она быстро обернулась и увидѣла, что къ ней приближается хорошо знакомая ей фигура, одѣтая въ чуждую ей одежду методиста, — единственное лицо въ свѣтѣ, съ которымъ она не хотѣла бы встрѣчаться на землѣ.

Было слишкомъ поздно для того, чтобы избѣжать этой встрѣчи, и она старалась только овладѣть собой и какъ можно спокойнѣе встрѣтить его. Она видѣла, что онъ очень возбужденъ и не столько отъ ходьбы, сколько отъ волновавшихъ его чувствъ.

— Тессъ! — сказалъ онъ.

Она замедлила шаги, но не обернулась.

— Тессъ! — повторилъ онъ. — Это я, Алекъ д’Орбервиль.

Она повернулась къ нему и онъ подошелъ къ ней.

— Я вижу, что это вы, — холодно сказала она.

— И это все? Впрочемъ, я не заслуживаю большаго!… Я слышалъ, что вы ушли, но никто не зналъ куда. Тессъ, вы удивляетесь, что я пошелъ за вами?

— Да, конечно. Я не знаю, зачѣмъ вамъ надо было идти за мной.

— Вы можете говорить все это, — серьезно сказалъ онъ, когда они снова пошли впередъ вмѣстѣ на этотъ разъ. — Но вы ошибаетесь во мнѣ; вы должны ошибаться во мнѣ, потому что вы не можете знать, какъ потрясло меня сейчасъ ваше неожиданное появленіе. Это весьма понятно, если вспомнить, чѣмъ вы были для меня. Но Богъ помогъ мнѣ, и я почувствовалъ, что изъ всѣхъ людей въ свѣтѣ я, прежде всего, долженъ спасти отъ ненависти женщину, которую я когда-то такъ оскорбилъ. Я пришелъ только съ этимъ намѣреніемъ.

Въ ея словахъ былъ оттѣнокъ презрѣнія, когда она сказала ему:

— А спасли ли вы себя? Говорятъ, что надо начинать съ себя.

— Я ничего не сдѣлалъ! — страстно отвѣтилъ онъ. — Какъ я уже говорилъ моимъ слушателямъ, все сдѣлали небеса. Все то презрѣніе, которымъ вы хотите облить меня, Тессъ, ничто въ сравненіи съ тѣмъ презрѣніемъ, которое чувствовалъ къ себѣ я самъ. Я могу разсказать вамъ, какъ совершилось мое обращеніе, — я надѣюсь, что вы все же немного интересуетесь мною и не откажетесь выслушать меня. Слыхали ли вы когда-нибудь объ эмминстерскомъ пасторѣ, старомъ м-ръ Клэръ, — навѣрное, слыхали? Одинъ изъ самыхъ серьезныхъ представителей своей школы, одинъ изъ самыхъ ревностныхъ христіанъ, оставшихся въ церкви, не такой ревностный, какъ тѣ вѣрующіе христіане, къ которымъ принадлежу я, но все же онъ составляетъ исключеніе между духовенствомъ, молодые представители котораго своими софизмами такъ искажаютъ настоящій смыслъ ученія, что скоро отъ него не останется и тѣни. Я расхожусь съ нимъ только по вопросу о церкви и государствѣ относительно толкованія текста: «Изыдите изъ среды ихъ и отдѣлитесь отъ нихъ», — сказалъ Господь. Онъ служитъ скромнымъ орудіемъ для спасенія душъ въ этой мѣстности. Вы слышали о немъ?

— Да, слышала, — сказала она.

— Два или три года тому назадъ онъ пришелъ въ Трантриджъ говорить проповѣдь въ пользу какого-то миссіонерскаго общества, а я, погибшій человѣкъ, какимъ я былъ, оскорбилъ его, когда онъ хотѣлъ пробудить мой разумъ и указать мнѣ путь. Онъ не разсердился на меня, онъ только сказалъ мнѣ, что наступитъ день, когда я получу первыя указанія отъ Св. Духа, что люди, которые смѣются, часто потомъ раскаиваются. Его слова глубоко запали въ мою душу, хотя тогда я не обратилъ на нихъ вниманія, и мало-по-малу свѣтъ озарилъ меня. Съ тѣхъ поръ единственное мое желаніе — наставлять на путь спасенія другихъ. Это я пробовалъ дѣлать и сегодня. Но я не сразу сталъ проповѣдывать здѣсь. Первые мѣсяцы моего служенія я провелъ на сѣверѣ Англіи, въ незнакомой мнѣ мѣстности. Тамъ начались мои первые робкіе шаги на этомъ поприщѣ, мнѣ надо было набраться мужества, прежде чѣмъ выступить здѣсь передъ людьми, знавшими меня прежде, передъ бывшими товарищами моей грѣховной жизни. Если бы вы могли знать, Тессъ, это чувство спокойствія, увѣренности, вы бы, я знаю…

— Оставьте меня въ покоѣ! — вдругъ вскричала она и, отойдя отъ него въ сторону, облокотилась на плетень около дороги. — Я не могу вѣрить въ эти внезапныя превращенія! Я чувствую негодованіе противъ васъ за то, что вы смѣете говорить мнѣ все это, — вы, сдѣлавшій мнѣ столько зла! Вы и всѣ подобные вамъ берутъ отъ жизни всѣ наслажденія, которыя только можно взять, наполняя отчаяніемъ и горемъ жизнь такихъ несчастныхъ существъ, какъ я, а потомъ, когда имъ надоѣстъ все это, они стараются обезпечить себѣ спасеніе на небесахъ, заплатить за всѣ свои наслажденія обращеніемъ. Подите прочь отъ меня, я не вѣрю вамъ, я ненавижу васъ!

— Тессъ, — продолжалъ онъ, — не говорите такъ! Вѣра озарила меня какъ внезапный свѣтъ! Вы не вѣрите мнѣ? Но почему же вы не вѣрите мнѣ?

Она понизила свой голосъ.

— Потому что человѣкъ лучше, чѣмъ вы, не вѣритъ всему этому.

— Вотъ женская логика! Но кто же этотъ лучшій человѣкъ?

— Я не могу сказать вамъ.

— Хорошо, — сказалъ онъ, стараясь скрыть свою досаду при этомъ отвѣтѣ. — Господь не позволяетъ мнѣ сказать про себя, что я хорошій человѣкъ, и вы знаете, что я никогда не скажу ничего подобнаго. Правда, я только что вступилъ на путь добра, но новообращенные видятъ иногда очень далеко.

— Да, — отвѣчала она, — но я не вѣрю вашему обращенію на путь истинный. Я боюсь, Алекъ, что свѣтъ, озарившій васъ, не долго останется съ вами.

Она повернулась отъ плетня, на который облокотилась, и посмотрѣла на него. Его глаза упали на знакомыя ему формы и лицо и не могли оторваться отъ нея. Низменный человѣкъ былъ спокоенъ въ немъ теперь, но онъ не только не былъ искорененъ, но даже подчиненъ.

— Не смотрите на меня такъ, — отрывисто сказалъ онъ.

Тессъ, смотрѣвшая на него совершенно безсознательно, покраснѣла и пробормотала: «Извините меня!» Ею опять овладѣло чувство, которое она испытывала и раньше, — чувство какъ бы своей виновности въ томъ, что природа одарила ее такою привлекательною наружностью.

— Нѣтъ, нѣтъ! Не просите у меня извиненія. Но если вы носите вуаль, чтобы скрывать ваши чудные глаза, то почему вы не спустите ее теперь?

Она поспѣшно спустила вуаль, проговоривъ:

— Я надѣла ее отъ вѣтра.

— Съ моей стороны, можетъ быть, слишкомъ грубо дѣлать вамъ подобнаго рода предложеніе, но для меня лучше не смотрѣть на васъ слишкомъ часто. Это можетъ быть опасно. Женскія лица имѣли слишкомъ большую власть надо мною, я не могу ихъ не бояться. Евангелистъ не долженъ обращать на нихъ вниманіе, но они напоминаютъ мнѣ о старыхъ временахъ, которыя я хотѣлъ бы забыть.

Послѣ этого бесѣда ихъ ограничилась только краткими замѣчаніями, которыми они обмѣнивались время отъ времени. Они продолжали подниматься впередъ и Тессъ внутренно удивлялась, что онъ идетъ съ ней такъ далеко, но не имѣла духу отослать его назадъ какимъ-нибудь рѣшительнымъ словомъ. По дорогѣ имъ часто попадались на заборахъ и на воротахъ изреченія св. Писанія, написанныя красными буквами, и Тессъ спросила его, не знаетъ ли онъ, кто трудится надъ этою работой. Онъ сказалъ ей, что этотъ человѣкъ принадлежитъ къ ихъ общинѣ и они поручаютъ ему писать изреченія, потому что надо пользоваться всѣми средствами, чтобы дѣйствовать на сердца погибающаго поколѣнія.

Наконецъ, они дошли до дороги, называемой «Крестъ въ рукѣ» (Cross-in-Hand). Изъ всѣхъ дорогъ блѣднаго и безлюднаго плоскогорія эта дорога была самая пустынная. Она была такъ чужда всѣхъ тѣхъ прелестей, которыхъ ищутъ въ пейзажѣ художники и любители видовъ, что приближалась къ новому виду красоты, — къ отрицательной красотѣ трагической мрачности. Мѣсто получило свое названіе отъ каменнаго столба, стоявшаго здѣсь, страннаго монолита, неизвѣстнаго въ здѣшнихъ каменоломняхъ, на которомъ была отпечатана человѣческая рука. О происхожденіи и назначеніи этого камня ходили разные разсказы. Одни говорили, что этотъ камень — остатокъ прежней святыни, стоявшей на этомъ мѣстѣ; другіе — что камень всегда былъ такимъ же и его поставили здѣсь для обозначенія границы, или, можетъ быть, здѣсь собирались для митинговъ. Но, каково бы ни было происхожденіе камня, онъ придавалъ еще больше мрачности и торжественности окружающей его мѣстности; было въ немъ что-то такое, что дѣйствовало на самыхъ флегматичныхъ путниковъ.

— Здѣсь я долженъ оставить васъ, — сказалъ онъ, когда они подошли къ дорогѣ. — Мнѣ надо говорить проповѣдь въ аббатствѣ Сернель въ шесть часовъ вечера и моя дорога идетъ направо. Вы слишкомъ взволновали меня, Тесси, — я не могу и не хочу сказать почему. Я долженъ уйти и овладѣть собою… Отчего вы такъ хорошо стали говорить? Кто научилъ васъ такому хорошему англійскому языку?

— Я многому научилась во время моихъ несчастій, — уклончиво отвѣчала она.

— Какія же несчастія были у васъ?

Она разсказала ему про первое, — единственное, имѣвшее отношеніе къ нему.

— Боже мой! — сказалъ д’Орбервиль. — И до сихъ поръ я ничего не зналъ объ этомъ! Почему вы не написали ко мнѣ?

Она ничего не отвѣчала, и онъ прервалъ молчаніе, сказавъ:

— Хорошо, мы снова увидимся.

— Нѣтъ, — отвѣчала она. — Никогда больше не приходите ко мнѣ.

— Я подумаю. Но, прежде чѣмъ мы разстанемся, подойдите сюда. — Онъ подошелъ къ столбу. — Здѣсь когда-то стоялъ святой крестъ. Я не вѣрю въ святыни, но я иногда боюсь васъ гораздо больше, чѣмъ вы можете бояться меня, и чтобы избавить меня отъ этого страха, положите вашу руку на камень и поклянитесь, что вы никогда не будете искушать меня ни вашею красотой, ни какимъ-нибудь другимъ способомъ.

— Боже мой! Какъ вы можете просить объ этомъ? Я никогда ничего подобнаго не имѣла въ мысляхъ!

— Да, но все же клянитесь, клянитесь! — отчаянно просилъ онъ.

Испуганная Тессъ уступила его просьбамъ, положила руку на камень и поклялась.

— Мнѣ очень жаль, что вы не вѣрите, — продолжалъ онъ, — мнѣ жаль, что какой-то невѣрующій овладѣлъ вашею душой и развратилъ вашъ умъ. Но ни слова больше объ этомъ. Въ концѣ-концовъ, я могу помолиться за васъ дома; я помолюсь за васъ, и кто знаетъ, что еще можетъ случиться? Я ухожу. Прощайте!

Онъ повернулся, подошелъ къ забору, перелѣзъ черезъ него и, не оборачиваясь, сталъ спускаться по направленію къ аббатству. Въ его походкѣ видно было волненіе. Скоро, какъ бы побуждаемый неотступною мыслью, онъ вынулъ изъ кармана маленькую библію, между листками которой лежало письмо, смятое и запачканное отъ слишкомъ частаго чтенія. Д’Орбервиль развернулъ письмо. Оно было помѣчено нѣсколькими мѣсяцами раньше и въ концѣ стояла подпись Парсона Клэра.

Письмо начиналось выраженіемъ глубокой радости пастора по поводу обращенія д’Орбервиля и благодарности за его письмо къ нему. М-ръ Клэръ увѣрялъ, что давно простилъ ему прежнее поведеніе и очень интересуется планами молодого человѣка на будущее. Онъ, м-ръ Клэръ, былъ бы очень радъ видѣть д’Орбервиля въ числѣ служителей церкви, къ которымъ онъ самъ принадлежитъ, и помогъ бы ему поступить въ духовный коллэджъ для этой цѣли. Но если ему не хочется этого въ виду того, что это отниметъ много времени, то онъ не будетъ настаивать. Каждый человѣкъ долженъ работать, какъ онъ находитъ лучшимъ и какъ ему указываетъ Св. Духъ.

Д’Орбервиль читалъ и перечитывалъ письмо и, казалось, это чтеніе укрѣпляло его. Потомъ онъ прочелъ нѣсколько страницъ изъ библіи; его лицо приняло, наконецъ, спокойное выраженіе и образъ Тессъ, повидимому, больше не смущалъ его душу.

Тессъ, между тѣмъ, шла домой кратчайшимъ путемъ по крутому спуску холма. Пройдя милю, она встрѣтила одинокаго пастуха.

— Что означаетъ этотъ камень, мимо котораго я прошла? — спросила она его. — Тамъ былъ когда-то святой крестъ?

— Крестъ? Нѣтъ, тамъ не было креста! Это дурное мѣсто, миссъ. Камень положили тамъ давно тому назадъ родственники одного злодѣя, который былъ замученъ на томъ мѣстѣ; сначала его руки пригвоздили къ камню, а потомъ повѣсили. Подъ камнемъ лежатъ его кости. Говорятъ, что онъ продалъ свою душу чорту и время отъ времени выходитъ изъ могилы.

Тессъ почувствовала, какъ дрожь пробѣжала по ней при этомъ неожиданномъ разсказѣ. Она оставила за собой пастуха и пошла дальше. Было уже поздно, когда она пришла къ Флинткомбъ-Ашу. При входѣ въ деревню она нагнала молодую дѣвушку и ея возлюбленнаго, незамѣченная ими. Между ними, повидимому, не было тайны. Чистый голосокъ молодой дѣвушки въ отвѣтъ на горячія увѣренія молодого человѣка нѣжными ласкающими нотами разносился въ свѣжемъ воздухѣ надъ мрачнымъ горизонтомъ, окутаннымъ мглою. На одну минуту эти голоса согрѣли бѣдное сердце Тессъ, но она сейчасъ же подумала, что это свиданіе такъ или иначе служитъ началомъ того же влеченія, которое принесло ей такъ много несчастія. Когда она подошла совсѣмъ близко, молодая дѣвушка спокойно обернулась и узнала ее; молодой человѣкъ въ смущеніи отошелъ. Дѣвушка была Иццъ Гюэттъ и ея интересъ къ путешествію подруги сейчасъ же взялъ верхъ надъ ея собственными дѣлами. Но Тессъ довольно неясно разсказала ей о результатахъ своей экскурсіи, и Иццъ съ свойственнымъ ей тактомъ перевела разговоръ на свое собственное маленькое дѣло.

— Это Эмби Сидангъ, парень, который, помнишь, приходилъ иногда помогать въ Тальботэйсъ, — спокойно объяснила она. — Онъ искалъ меня, узналъ, что я здѣсь, и пришелъ за мной. Онъ говоритъ, что уже два года влюбленъ въ меня. Но я не могла сказать ему ничего хорошаго.

XLVI.

Нѣсколько дней прошло послѣ напраснаго путешествія. Тессъ снова была въ полѣ. Суровый зимній вѣтеръ дулъ попрежнему, но она была защищена отъ него плетнемъ. Съ защищенной отъ вѣтра стороны стояла рѣзальная машина; недавно окрашенная въ яркій голубой цвѣтъ, она была единственнымъ яркимъ предметомъ въ ровномъ безцвѣтномъ пространствѣ. Противъ нея находилась большая яма, гдѣ съ ранней зимы сохранялась свекловица. Тессъ брала свекловицу, очищала ее своимъ ножемъ отъ земли и отъ волоконъ, потомъ бросала ее въ рѣзалку. Рабочій вертѣлъ ручку машины и ея рѣзкій звукъ смѣшивался со звукомъ ножа Тессъ.

Широкое ровное пространство земли, откуда выкопали свекловицу, теперь было все изрыто темными бороздами. Съ одного конца поля на другой медленно и ровно двигалась пара лошадей, впряженныхъ въ плугъ, которымъ управлялъ рабочій; онъ пахалъ землю для весенняго сѣва.

Часы шли за часами и ничто не нарушало монотонную работу. Вдругъ далеко за плугомъ показалось черное пятно. Оно появилось изъ-за угла огорода и двигалось по направленію къ машинѣ. Наконецъ, можно было разглядѣть, что это человѣкъ, одѣтый въ черное, который шелъ, повидимому, изъ Флинткомбъ-Аша. Рабочій, вертѣвшій ручку машины, не спускалъ глазъ съ путника, но Тессъ, глаза которой были заняты работой, не замѣтила его, покуда ея товарищъ не обратилъ на него ея вниманія.

Это не былъ ея грубый хозяинъ-фермеръ Гроби; это былъ человѣкъ въ полудуховной одеждѣ, который представлялъ теперь прежняго порочнаго Алека д’Орбервиля. Присутствіе рабочаго, повидимому, смутило его. Лицо Тессъ было все также грустно и блѣдно, она опустила голову и глубже надвинула на лобъ свой капоръ.

Д’Орбервиль подошелъ и тихо сказалъ ей:

— Мнѣ надо поговорить съ вами, Тессъ.

— Вы не могли исполнить послѣдней моей просьбы, не приходить ко мнѣ! — сказала она.

— Я пришелъ по важному дѣлу.

— Такъ скажите, въ чемъ оно состоитъ?

— Это гораздо серьезнѣе, чѣмъ вы предполагаете.

Онъ оглянулся, не слышитъ ли его кто-нибудь. Они были въ нѣкоторомъ разстояніи отъ рабочаго, вертѣвшаго ручку, а стукъ машины настолько заглушалъ голосъ Алека, что никто, кромѣ Тессъ, не могъ слышать его. Д’Орбервиль сталъ противъ Тессъ спиною къ рабочему, такъ, чтобъ онъ не могъ видѣть ее.

— Вотъ въ чемъ дѣло, — продолжалъ онъ съ порывомъ душевнаго раскаянія. — Думая о спасеніи вашей и моей души, когда мы разставались, я совершенно забылъ спросить васъ объ условіяхъ вашего земного существованія. Вы были хорошо одѣты и я не подумалъ объ этомъ. Теперь я вижу, что вамъ очень плохо живется, гораздо хуже, чѣмъ прежде, хуже, чѣмъ вы этого заслуживаете. Можетъ быть, и здѣсь во многомъ моя вина.

Онъ пытливо смотрѣлъ на нее. Она молча продолжала чистить свекловицу. Голова ея была, попрежнему, опущена, лица не было видно изъ-за капора. За работой она легче могла совладать съ своимъ волненіемъ.

— Тессъ, — прибавилъ онъ со вздохомъ, похожимъ на стонъ, — самое мое большое преступленіе было противъ васъ. Я не зналъ о томъ, что случилось, пока вы не сказали мнѣ. Я былъ подлецомъ, потому что изъ-за меня погибла жизнь невиннаго существа. Весь позоръ, вся тяжесть грѣха лежитъ на мнѣ. Вы были такое чистое, невинное созданіе. Я думаю совершенно серьезно, что родители не должны воспитывать своихъ дочерей въ такомъ полномъ невѣдѣніи тѣхъ опасностей, которымъ онѣ могутъ подвергаться со стороны порочныхъ людей.

Тессъ продолжала молчать; съ автоматическою правильностью она бросала въ машину очищенную свекловицу и брала другую.

— Но я пришелъ сюда не для того, чтобы говорить все это, — опять началъ д’Орбервиль. — Дѣло вотъ въ чемъ. Съ тѣхъ поръ, какъ вы оставили Трантриджъ, моя мать умерла и имѣніе принадлежитъ мнѣ. Но я хочу продать его и посвятить себя миссіонерской дѣятельности въ Африкѣ. Теперь я спрошу васъ, хотите вы дать мнѣ возможность исполнить мой долгъ, искупить мой грѣхъ передъ вами единственнымъ возможнымъ для меня способомъ, хотите быть моею женой и уѣхать со мной? За это время я вотъ что успѣлъ выхлопотать.

Онъ вынулъ изъ кармана свертокъ пергамента.

— Что это? — спросила оа.

— Разрѣшеніе на женитьбу.

— О нѣтъ, сэръ, нѣтъ! — быстро сказала она, отодвигаясь отъ него.

— Вы не хотите? Почему же?

Разочарованіе, выразившееся на его лицѣ при этомъ вопросѣ, не было похоже на разочарованіе отъ невозможности исполнить свой долгъ. Его прежняя страсть опять ожила въ его сердцѣ; обязанность и желаніе шли рука объ руку.

Сказавъ рабочему, что этотъ джентльменъ пришелъ къ ней и что она хочетъ немного прогуляться съ нимъ, Тессъ пошла съ д’Орбервилемъ по изрытому полю. Когда они дошли до только что вспаханной земли, онъ протянулъ руку, чтобы помочь ей, но она сдѣлала видъ, что не замѣтила его движенія.

— Вы не хотите выдти за меня замужъ, Тессъ, и дать мнѣ возможность снова уважать себя? — говорилъ онъ, когда они прошли черезъ борозды.

— Я не могу.

— Но почему?

— Вы знаете, что я не люблю васъ.

— Но вы можете полюбить меня современемъ, тогда, когда вы простите меня.

— Никогда.

— Почему такъ рѣшительно?

— Я люблю другого.

Эти слова удивили его.

— Вы любите? — вскричалъ онъ. — Другого? Но развѣ вы не думаете, что вы не имѣете нравственнаго права принадлежать другому?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, не говорите этого!

— Можетъ быть, ваша любовь къ этому другому человѣку только временное увлеченіе и вы можете побѣдить это чувство?

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Почему нѣтъ?

— Я не могу сказать вамъ.

— Вы должны, непремѣнно!

— Если такъ… Я замужемъ за нимъ.

— А! — воскликнулъ онъ и остановился, внезапно поблѣднѣвъ и смотря на нее.

— Я не хотѣла говорить, я не должна была говорить! — продолжала она. — Это тайна, я не могу всего разсказать. Я прошу васъ, очень прошу, не разспрашивайте меня. Помните, что мы телерь чужіе другъ другу.

— Мы чужіе? Чужіе!

На одну минуту въ его глазахъ блеснула прежняя иронія, но онъ овладѣлъ собой.

— Не онъ ли вашъ мужъ? — спросилъ онъ машинально, указывая на рабочаго, вертѣвшаго машину.

— Онъ? — гордо сказала она. — Конечно, нѣтъ!

— Такъ кто же?

— Не спрашивайте, я не могу сказать вамъ, — просила она и, повернувъ къ нему лицо, съ мольбою подняла на него свои глубокіе, оттѣненные черными рѣсницами глаза.

Д’Орбервиль былъ растроганъ.

— Я спрашиваю для вашей пользы, — снова началъ онъ. — Проклятіе! — Богъ да проститъ мнѣ это выраженіе, — я шелъ сюда, клянусь, съ однимъ только желаніемъ сдѣлать для васъ только одно хорошее. Тессъ, не смотрите на меня такъ, я не могу выносить вашего взгляда. Никогда не было такихъ глазъ ни до христіанства, ни послѣ него. Я не могу терять голову ради нихъ, я не могу. При видѣ васъ во.мнѣ снова пробудилась любовь къ вамъ, которая, я думалъ, давно уже исчезла. Я думалъ, что наша женитьба освѣтитъ насъ обоихъ. Я говорилъ себѣ: «Невѣрующій мужъ освящается женою вѣрующею, а невѣрующая жена освящается мужемъ вѣрующимъ». Но мой планъ разрушенъ… Какое тяжелое разочарованіе!

Онъ опустилъ глаза въ землю и задумался.

— Замужемъ, замужемъ!… Хорошо, — прибавилъ онъ почти спокойно и, медленно свернувъ разрѣшеніе, спряталъ его опять въ карманъ, — хорошо; если такъ, то я, все-таки, хочу сдѣлать что-нибудь для васъ и для вашего мужа, кто бы онъ ни былъ. Мнѣ хотѣлось бы предложить вамъ много вопросовъ, но я не могу, потому что вы не желаете это. Если бы я зналъ вашего мужа, я могъ бы многое сдѣлать для него и для васъ. Онъ живетъ на этой же фермѣ?

— Нѣтъ, — прошептала она, — онъ далеко отсюда.

— Далеко отсюда, отъ васъ? Что же это за мужъ?

— О, не говорите ничего противъ него! Это черезъ васъ. Онъ узналъ…

— А, вотъ что!… Это очень дурно, Тессъ!

— Да.

— Но уѣхать отъ васъ, заставлять васъ такъ работать!

— Онъ не заставляетъ меня работать! — воскликнула она, сей часъ же съ горячностью вступаясь за него. — Онъ не знаетъ этого. Я работаю по собственной волѣ.

— Но онъ пишетъ вамъ?

— Я… я не могу сказать вамъ. Есть вещи, о которыхъ не говорятъ.

— Это значитъ, что онъ не пишетъ вамъ. Моя бѣдная Тессъ, бѣдная, покинутая жена!

И въ порывѣ нѣжности онъ взялъ ея руку. Но рука была въ кожаной перчаткѣ и онъ схватилъ только кожаные пальцы.

— Вы не смѣете, не смѣете! — закричала она въ испугѣ и, дернувъ руку, она вынула ее изъ перчатки, какъ изъ кармана. — О, пожалуйста, уходите, ради меня, ради моего мужа, ради вашей религіи!

— Хорошо, хорошо, я уйду, — сказалъ онъ и, отдавъ ей перчатку, онъ повернулся, чтобы уйти, но остановился опять и сказалъ ей: — Тессъ, видитъ Богъ, я не думалъ ничего дурного, когда взялъ васъ за руку.

Топотъ лошадиныхъ копытъ, которыхъ они не слышали въ пылу разговора, замолкъ около нихъ и они услыхали голосъ:

— Что за чортъ! Какъ смѣешь ты бросать работу въ это время дня?

Фермеръ Гроби увидѣлъ издали двѣ фигуры въ своемъ полѣ и подъѣхалъ узнать, что они тамъ дѣлаютъ.

— Не смѣйте такъ обращаться съ ней! — сказалъ д’Орбервиль и его лицо потемнѣло отъ гнѣва, какъ врядъ ли могло потемнѣть лицо истиннаго христіанина.

— Въ самомъ дѣлѣ, мистеръ? А что надо отъ нея пастору-методисту, смѣю я спросить?

— Что это за человѣкъ? — спросилъ д’Орбервиль, обернувшись къ Тессъ.

Она близко подошла къ нему.

— Уходите, прошу васъ! — молила она.

— Какъ? И оставить васъ съ этимъ тираномъ? Я по его лицу вижу, что это за грубое животное.

— Онъ не тронетъ меня. Онъ не влюбленъ въ меня. Я могу уйти на Благовѣщенье.

— Хорошо, я долженъ повиноваться вамъ. Ну… хорошо, до свиданія.

Когда ея защитникъ, котораго она боялась болѣе, чѣмъ оскорбителя, неохотно удалился, фермеръ продолжалъ свою брань, но Тессъ выслушивала ее съ величайшимъ хладнокровіемъ. Имѣть хозяиномъ этого грубаго человѣка, который ударилъ бы ее, если бы могъ, было для нея своего рода утѣшеніемъ послѣ ея перваго тяжелаго опыта. Она молча шла къ верхнему концу поля, гдѣ происходила работа, всецѣло погруженная въ свои мысли о только что окончившемся свиданіи, почти не замѣчая, что морда фермерской лошади постоянно толкала ее въ плечи.

— Если ты взялась работать на меня до Благовѣщенья, то я хочу, чтобы ты исполняла свой уговоръ, — ворчалъ онъ. — Негодная дрянь, — сегодня одинъ, завтра другой! Но я положу этому конецъ!

Зная, что ни съ одною женщиной онъ не посмѣлъ бы такъ грубо обращаться, какъ съ ней, и что онъ мститъ ей за полученный ударъ, она стала рисовать себѣ картину своего будущаго, если бы она могла сдѣлаться богатою женой Алека. Тогда бы она навсегда освободилась отъ подчиненнаго положенія какъ по отношенію къ своему грубому хозяину, такъ и ко всѣмъ другимъ, которые теперь относятся къ ней съ пренебреженіемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… — говорила она, задыхась, — я не могла бы теперь выдти за него замужъ! Онъ мнѣ такъ не нравится!

Въ эту же ночь она принялась опять за письмо къ Клэру, скрывая отъ него свое тяжелое положеніе и увѣряя его въ своей неизмѣнной любви. Всякій, кто съумѣлъ бы прочесть между строкъ, увидѣлъ бы, что за ея великою любовью скрывается ужасъ, почти отчаяніе передъ какимъ-то тайнымъ обстоятельствомъ, которое она не хотѣла открыть. Но письмо опять не было окончено; онъ просилъ Иццъ ѣхать съ нимъ, можетъ, онъ болѣе не любитъ ее. Она спрятала письмо въ ящикъ.

Послѣ этого дня работа на фермѣ сдѣлалась для нея еще тяжелѣе. Наконецъ, наступила срѣтенская ярмарка, очень важный день для земледѣльцевъ. На этой ярмаркѣ нанимались обыкновенно на будущій рабочій годъ, начиная отъ Благовѣщенья, и недовольные своими мѣстами спѣшили въ этотъ день въ городъ, гдѣ происходила ярмарка. Почти все рабочее населеніе Флинткомбъ-Аша намѣревалось бѣжать, и рано утромъ начался своего рода библейскій исходъ по направленію къ городу въ девяти или двѣнадцати миляхъ отъ фермы. Хотя Тессъ тоже хотѣла оставить ферму, но она все же не пошла на ярмарку; какая то смутная надежда говорила ей, что что-нибудь должно случиться и помѣшаетъ ей исполнить новое обязательство.

Былъ тихій февральскій день, необыкновенно теплый для этого времени года; можно было подумать, что зима уже прошла. Тессъ только что кончила обѣдать, когда лицо д’Орбервиля заслонило окно коттэджа, полною обладательницей котораго она была на сегодняшній день.

Тессъ вскочила, но ея гость уже стучалъ въ дверь и она не могла убѣжать. Въ лицѣ и походкѣ д’Орбервиля со времени ихъ послѣдняго свиданія совершилась какая-то неуловимая перемѣна. Она подумала, что можетъ не открывать двери, но такъ какъ это не имѣло смысла, она встала, отодвинула задвижку и быстро отошла. Онъ вошелъ, посмотрѣлъ на нее и опустился на стулъ, прежде чѣмъ начать говорить.

— Тессъ, я не могъ больше! — началъ онъ съ отчаяніемъ въ голосѣ, вытирая свое разгоряченное лицо съ выраженіемъ крайняго возбужденія. — Я долженъ былъ придти узнать, какъ вы живете. Увѣряю васъ, я не думалъ о васъ до того воскресенья, когда я увидалъ васъ; теперь я не могу отдѣлаться отъ вашего образа, несмотря на всѣ мои усилія. Странно, не правда ли, что хорошая женщина можетъ принести такъ много вреда дурному человѣку, а между тѣмъ это такъ. Если бы вы могли помолиться за меня, Тессъ!

Его страданіе возбуждало жалость, но къ нему Тессъ не чувствовала состраданія.

— Какъ я могу молиться за васъ, — сказала она, — когда я не вѣрю, чтобы великая сила, управляющая мірами, могла бы что-нибудь измѣнить ради меня?

— Вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете?

— Да. И я навсегда излечилась отъ того, чтобы думать подругому.

— Вы излечились? Кто же излечилъ васъ?

— Мой мужъ, какъ я вамъ уже говорила.

— Ахъ, вашъ мужъ, вашъ мужъ!… Какъ странно это звучитъ! Я вспоминаю, вы говорили что-то въ этомъ родѣ въ тотъ день. Но въ чемъ же состоитъ ваша вѣра, Тессъ? — спросилъ онъ. — У васъ, кажется, совсѣмъ нѣтъ религіи, или, можетъ быть, я ошибаюсь?

— Нѣтъ, у меня есть религія. Только я не вѣрю ни во что сверхъестественное.

Д’Орбервиль недовѣрчиво посмотрѣлъ на нее.

— Такъ вы думаете, значитъ, что я избралъ невѣрный путь?

— Въ значительной степени.

— Невѣрный… а я такъ былъ увѣренъ въ немъ! — печально проговорилъ онъ.

— Я вѣрю въ смыслъ нагорной проповѣди, въ это же вѣритъ и мой дорогой мужъ… Но я не вѣрю…

Она объяснила ему, что она отрицаетъ.

— Дѣло въ томъ, — сказалъ д’Орбервиль, — что вы вѣрите во все, во что вѣритъ вашъ мужъ, и отрицаете все, что отрицаетъ онъ, безъ всякой провѣрки съ вашей стороны. Таковы всѣ вы, женщины. Онъ поработилъ вашъ умъ.

— Это потому, что онъ все знаетъ, — сказала она съ такою безпредѣльною вѣрой въ Энджеля Клэра, которую онъ врядъ ли заслуживалъ.

— Да, но ни отъ кого другого вы не приняли бы такъ всецѣло всѣ эти отрицанія. Хорошъ долженъ быть вашъ мужъ, если онъ внушилъ вамъ такой скептицизмъ!

— Онъ не принуждалъ меня думать, какъ онъ. Онъ никогда не спорилъ со мной по этому поводу. Но я разсуждала такъ: если онъ пришелъ къ такому убѣжденію послѣ тщательнаго изслѣдованія доктрины, то его вѣра должна быть, конечно, лучше моей, потому что я никогда не вдумывалась въ нее.

— Но что же онъ говорилъ вамъ? Вѣдь, онъ долженъ былъ что-нибудь говорить?

Она задумалась. И съ свойственною ей воспріимчивостью ко всему, что говорилъ Энджель Клэръ, она передала почти слово въ слово все, что ей приходилось слышать отъ него, когда онъ при ней, какъ это часто съ нимъ случалось, вслухъ развивалъ свои мысли. Многое, конечно, осталось для нея непонятнымъ, но она запомнила все съ удивительною точностью, передавая даже его голосъ и манеру говорить.

— Повторите еще разъ, — попросилъ д’Орбервиль, выслушавъ ее съ большимъ вниманіемъ.

Она повторила свои аргументы и д’Орбервиль задумчиво повторялъ за нею слова.

— Еще что онъ говорилъ вамъ? — спросилъ онъ потомъ.

— Иногда онъ говорилъ что-то въ этомъ родѣ, — и она повторила ему разсужденія, заимствованныя, по всему вѣроятію, изъ разнаго рода работъ, начиная отъ Dictionnaire Philosophique и кончая Опытомъ Гёксли.

— А-а! Но какъ вы запомнили все это?

— Я хотѣла вѣрить такъ, какъ вѣритъ онъ, хотя онъ и не особенно желалъ этого. Я упрашивала его разсказать мнѣ хоть немного изъ того, что онъ думаетъ. Я не могу сказать, чтобъ я все понимала, но я знаю, что это правда.

— Гм… Вы, пожалуй, научите меня тому, чего вы сами не понимаете.

Онъ задумался.

— Я отдала ему въ руки и свою душу, — добавила она, — пусть насъ постигнетъ одинаковая судьба. Я ни въ чемъ не хочу отличаться отъ него. Что хорошо для него, достаточно хорошо и. для меня.

— Зналъ онъ, что вы такой же скептикъ, какъ и онъ?

— Нѣтъ, я никогда не говорила ему, что я скептикъ.

— Вы все же лучше меня, Тессъ, несмотря ни на что. Вы не вѣрите въ то, во что вѣрю я, и совѣсть ваша чиста и спокойна. Я вѣрю, я долженъ проповѣдывать то, во что я вѣрю, и, подобно дьяволамъ, я вѣрю и трепещу, потому что я не могу больше проповѣдывать, — страсть къ вамъ овладѣла мною.

— Какъ?

— Я шелъ всю дорогу, думая о томъ, какъ бы мнѣ увидать васъ сегодня, — говорилъ онъ съ измученнымъ видомъ. — Но я вышелъ изъ дома съ тѣмъ, чтобы идти на ярмарку въ Кастербриджъ, гдѣ я долженъ былъ говорить проповѣдь сегодня въ половинѣ третьяго и гдѣ ждетъ меня теперь братія. Вотъ объявленіе.

Онъ вынулъ изъ бокового кармана объявленіе, въ которомъ были напечатаны день, часъ и мѣсто митинга, на которомъ онъ, д’Орбервиль, долженъ былъ проповѣдывать слово Божіе.

— Но какъ же вы поспѣете туда? — спросила Тессъ, взглянувъ на часы.

— Я не могу поспѣть туда. Я пришелъ сюда.

— Но вы въ самомъ дѣлѣ назначили проповѣдь и…

— Я назначилъ проповѣдь, но не буду говорить ее, потому что мной овладѣло страстное желаніе видѣть женщину, которую я когда-то презиралъ. Нѣтъ, клянусь небомъ, я никогда не презиралъ васъ; если бы я презиралъ васъ, я не могъ бы любить васъ теперь! Я не могъ презирать васъ, благодаря вашей душевной чистотѣ, несмотря ни на что. Вы такъ быстро и рѣшительно ушли отъ меня, когда увидали настоящее положеніе вещей; вы не захотѣли оставаться для моего удовольствія. Вы были единственною жертвой, къ которой я не чувствовалъ презрѣнія. Но вы теперь можете презирать меня! Я думалъ, что служу Господу, а я все еще во власти дьявола… Ха, ха!

— О, Алекъ д’Орбервиль! Что это все значитъ? Что же я сдѣлала?

— Что вы сдѣлали? — спросилъ онъ съ злою насмѣшкой надъ самимъ собою. — Ничего съ намѣреніемъ. Но вы послужили орудіемъ, — невиннымъ орудіемъ, — къ моему отступничеству, какъ они это называютъ. Я спрашиваю себя, не принадлежу ли я къ тѣмъ «рабамъ тлѣнія», которые, избѣгнувъ сквернъ міра, опять запутываются въ нихъ и побѣждаются ими, и конецъ которыхъ хуже начала? — Онъ положилъ руку на ея плечо. — Тессъ, Тессъ, я стоялъ на пути къ спасенію, пока я снова не увидалъ васъ! — говорилъ онъ, лихорадочно тряся ее какъ ребенка. — Зачѣмъ вамъ надо было искушать меня? Я былъ такъ твердъ, какъ только можетъ быть твердъ человѣкъ, пока я снова не увидалъ этихъ глазъ, этого рта… Со времени Евы не было такого очаровательнаго ротика! — Его голосъ сталъ тише и молніи зажглись въ его черныхъ глазахъ. — Вы искусительница, Тессъ; вы — милая вавилонская чародѣйка, — я не могъ устоять противъ васъ, когда снова увидалъ васъ!

— Не моя вина, что вы снова увидали меня, — сказала Тессъ, отодвигаясь отъ него.

— Я знаю это и повторяю, что ни въ чемъ не могу упрекать васъ. Но фактъ остается фактомъ. Когда я увидалъ, какому грубому обращенію вы подвергаетесь на фермѣ, я чуть не сошелъ съ ума отъ мысли, что я не имѣю законнаго права стать вашимъ защитникомъ, что я не могу имѣть этого права, а тотъ, кто имѣетъ его, пренебрегаетъ имъ!

— Не говорите ничего противъ него, его нѣтъ здѣсь! — вскричала она. — Относитесь къ нему съ уваженіемъ, онъ ничего не сдѣлалъ вамъ дурного! Онъ оставилъ свою жену во избѣжаніе скандала, который могъ бы наложить пятно на его честное имя!

— Хорошо, хорошо, — говорилъ д’Орбервиль, точно человѣкъ, пробудившійся отъ тяжелаго сна. — Я нарушилъ свое обѣщаніе сказать проповѣдь этимъ бѣднымъ несчастнымъ грѣшникамъ на ярмаркѣ, — въ первый разъ со мной случилась такая ужасная вещь! Мѣсяцъ тому назадъ я ужаснулся бы, если бы только могъ предположить возможность такого проступка. Я уйду, я скроюсь куда-нибудь. Ахъ! еслибъ я могъ… молиться! — Потомъ онъ прибавилъ вдругъ: — Одинъ поцѣлуй, Тессъ, одинъ только!… Во имя нашей прежней дружбы…

— Я беззащитна, Алекъ! Въ моихъ рукахъ честь моего мужа, подумайте и постыдитесь!

— Ахъ, да, да! Боже мой!

Онъ до боли прикусилъ свои губы, какъ бы желая побѣдить свою слабость. Въ его глазахъ потускнѣло, въ нихъ не было ни любви, ни религіозной надежды. Остатки его прежнихъ страстей, неподвижно застывшія на его лицѣ со времени его обращенія, теперь снова пробудились и стремились къ возрожденію. Онъ нерѣшительно вышелъ вонъ, какъ бы не сознавая того, что онъ дѣлаетъ.

Хотя д’Орбервиль и говорилъ, что, нарушивъ свое обѣщаніе сказать сегодня проповѣдь, онъ совершилъ отступничество вѣрующаго, но слова Тессъ, бывшія отголоскомъ образа мыслей Энджеля Клэра, сдѣлали на него глубокое впечатлѣніе и продолжали свою работу послѣ того, какъ онъ оставилъ ее. Онъ шелъ молча; вся его энергія, казалось, оставила его; онъ начиналъ сознавать, что дальше не можетъ продолжать своего служенія; еще недавно мысль о возможности измѣнить своему дѣлу не могла даже возникнуть въ его умѣ, а теперь она убивала его силы. Разумъ не участвовалъ въ его обращеніи, и нѣсколько капель логики, которыя Тессъ влила въ море его энтузіазма, сразу остановили его бурное теченіе. Онъ снова и снова возвращался къ тѣмъ яснымъ, какъ кристалъ, словамъ, которыя она передавала ему, и говорилъ себѣ: «Если бы тотъ человѣкъ могъ знать, что, поучая ее такимъ вещамъ, онъ облегчитъ мнѣ путь возвращенія къ ней!»

XLVII.

На фермѣ происходила молотьба послѣдняго скирда пшеницы. Ранній разсвѣтъ мартовскаго утра только что наступилъ. Въ утреннихъ сумеркахъ вырисовывалась вершина скирда, стоявшаго здѣсь подъ дождемъ и подъ снѣгомъ зимней погоды.

Когда Иццъ Гюэттъ и Тессъ пришли къ мѣсту работы, онѣ только по производимому шуму догадались, что другіе уже предупредили ихъ. По мѣрѣ того, какъ увеличивался свѣтъ, на вершинѣ скирда вырисовывались силуэты двухъ рабочихъ. Они раскрывали скирдъ, прежде чѣмъ начать бросать внизъ снопы пшеницы. Покуда продолжалась эта работа, Иццъ Гюэттъ, Тессъ и другія работницы стояли около и дрожали отъ стужи. Фермеръ Гроби велѣлъ имъ придти такъ рано, чтобы къ концу дня успѣть кончить работу. Около скирда неясно выдѣлялись очертанія молотильной машины.

Недалеко отъ нея виднѣлась другая черная неясная масса, сдержанное шипѣніе которой говорило о скрывающейся въ ней силѣ. Длинная труба поднималась около большого ясеня и по теплу, исходившему изъ этого мѣста, можно было легко догадаться, несмотря на сумракъ, что здѣсь находится паровая машина. Около паровика стояла неподвижная фигура, высокое, грязное, покрытое сажей существо, какъ бы въ столбнякѣ, съ грудой углей около него: это былъ машинистъ. Онъ принадлежалъ земледѣльческому міру, но былъ чуждъ ему. Онъ служилъ огню и дыму. Со своею машиной онъ ѣздилъ отъ одной фермы къ другой, такъ какъ въ этой части Вессекса паровая машина передавалась съ одного мѣста на другое по мѣрѣ надобности. Онъ говорилъ съ сѣвернымъ акцентомъ. Его думы были обращены на него самого, его глаза устремлены на его желѣзное орудіе, онъ едва замѣчалъ, что дѣлалось кругомъ него, и не чувствовалъ привязанности ни къ чему окружающему. Съ земледѣльцами онъ поддерживалъ только необходимыя сношенія. Длинный ремень, соединявшій маховое колесо его паровой машины съ молотилкой, служилъ единственнымъ звеномъ между нимъ и земледѣліемъ.

Покуда раскрывали скирдъ, онъ апатично стоялъ около своего подвижного хранилища силъ, черныя очертанія котораго все яснѣе выступали въ утреннемъ свѣтѣ. Подготовительная работа не касалась его. Огонь у него былъ готовъ, паръ находился на высокой точкѣ давленія, въ нѣсколько секундъ онъ могъ заставить двигаться длинный ремень съ неуловимою быстротой. Ему было все равно, что находилось за его предѣлами: хлѣбъ, солома или хаосъ. Если кто-нибудь изъ мѣстныхъ аборигеновъ спрашивалъ, какъ его зовутъ, онъ коротко отвѣчалъ: «Машинистъ».

Наступило уже утро, когда кончена была подготовительная работа. Рабочіе заняли свои мѣста. Фермеръ Гроби или, какъ они называли его, «онъ», подъѣхалъ къ этому времени и, по его приказанію, Тессъ стала на платформу молотилки рядомъ съ рабочимъ, который долженъ былъ бросать въ нее пшеницу; на ея обязанности лежало развязывать снопы, которые ей передавала Иццъ Гюэттъ, стоявшая на скирду.

Скоро работа была въ полномъ разгарѣ послѣ одной или двухъ остановокъ, обрадовавшихъ сердца ненавистниковъ машинъ. Работа продолжалась до завтрака, тогда машина остановилась на полчаса, а послѣ отдыха всѣ второстепенныя силы фермы были заняты уборкой въ скирды соломы, которая начинала рости на ряду съ грудой зерна. Полудневали стоя, не покидая своихъ мѣстъ, а еще часа черезъ четыре наступило время обѣда. Неумолимое колесо продолжало двигаться, а оглушающій гулъ машины пронизывалъ до мозга костей всѣхъ, кто стоялъ около нея.

Старикъ, воздвигавшій соломенный скирдъ, разсказывалъ о прошедшихъ временахъ, когда они всѣ молотили цѣпами на дубовомъ полу риги, когда существовала только ручная работа, которая была хотя и медленнѣе, но производительнѣе, по его мнѣнію. Такъ болталъ народъ, занятый соломеннымъ скирдомъ, но обливавшіеся потомъ за работой около машины, въ томъ числѣ и Тессъ, не могли облегчить болтовней своего труда. Непрерывная работа не давала ей ни на минуту отдыха, такъ что она начала сожалѣть о томъ, что пришла въ Флинткомбъ-Ашъ. Работницы, передававшія снопы, въ томъ числѣ и Маріанна, могли остановиться, чтобы время отъ времени выпить глотокъ элю или холоднаго чаю изъ бутылки; онѣ могли иногда перекинуться отдѣльными фразами, вытирая потъ съ своего лица или очищая отъ приставшей соломы свое платье. Но для Тессъ не было ни минуты отдыха. Вертящійся барабанъ не могъ остановиться, человѣкъ, бросавшій въ него хлѣбъ, тоже не могъ остановиться, и она, передававшая рабочему развязанные снопы пшеницы, не могла остановиться.

По какимъ-то экономическимъ соображеніямъ, для этой работы всегда выбиралась женщина, и фермеръ Гроби назначилъ Тессъ, потому что она, по его мнѣнію, соединяла быстроту съ ловкостью и тверже держалась на ногахъ. Шумъ молотилки, мѣшавшій говорить, превращался въ ревъ, когда ей не хватало запаса брошенной въ нее пшеницы. Тессъ и стоявшій рядомъ съ ней рабочій, не могли повернуть головы отъ работы, поэтому она не знала, что около обѣденнаго времени какой-то господинъ прошелъ въ поле черезъ ворота и теперь стоялъ около второго скирда, наблюдая за всѣмъ происходившемъ, а въ особенности за Тессъ. Онъ былъ одѣтъ въ платье изящнаго покроя и вертѣлъ въ рукахъ красивую тросточку.

— Кто это? — спросила Иццъ Гюэттъ Маріанну.

Она сначала обратилась съ этимъ вопросомъ къ Тессъ, по та не слыхала ее.

— Какой-нибудь франтъ, должно быть, — лаконически отвѣтила Маріанна.

— Держу пари на гинею, что онъ здѣсь ради Тессъ.

— О, нѣтъ! за ней бѣгалъ пасторъ, а не дэнди, какъ этотъ.

— Это тотъ же самый человѣкъ.

— Тотъ же, что проповѣдникъ? Но онъ совсѣмъ не похожъ на него!

— Онъ снялъ съ себя черную одежду и бѣлую косынку, а также сбрилъ свои бакенбарды, но это все же тотъ же самый человѣкъ.

— Ты въ самомъ дѣлѣ такъ думаешь? Такъ я скажу ей, — сказала Маріанна.

— Не говори. Она и такъ довольно часто видитъ его.

— Хорошо. Съ его стороны очень дурно говорить проповѣди и ухаживать за замужнею женщиной, даже если мужъ ея далеко и она почти какъ вдова.

Наступило время обѣда и молотилка остановилась. Когда Тессъ сошла съ своего мѣста, ноги ея такъ дрожали, что она съ трудомъ могла двигаться.

— Тебѣ надо было бы время отъ времени прикладываться къ бутылкѣ, какъ я, — сказала Маріанна. — Тогда бы ты не была блѣдна. У тебя совсѣмъ измученное лицо.

Добродушная Маріанна видѣла, что Тессъ очень устала, и ей пришла мысль, какъ бы она не лишилась аппетита, увидѣвъ гостя. Чтобы избѣжать встрѣчи, она повела ее къ лѣстницѣ по другую сторону скирда, но джентльменъ вышелъ изъ-за скирда и смотрѣлъ вверхъ на нихъ.

Тессъ вскрикнула съ испугомъ:

— О! — и прибавила быстро: — Я пообѣдаю здѣсь на скирду.

Иногда, когда далеко было идти домой, онѣ всѣ обѣдали такимъ образомъ, но сегодня дулъ сильный вѣтеръ, поэтому Маріанна и всѣ остальныя сѣли внизу подъ соломеннымъ стогомъ.

Незнакомецъ былъ дѣйствительно Алекъ д’Орбервиль, недавній проповѣдникъ евангелія. По первому взгляду можно было увидать, что прирожденныя свойства его натуры снова вернулись къ нему. Онъ снова былъ тѣмъ, какимъ Тессъ знала его четыре года тому назадъ. Рѣшившись остаться на скирду, Тессъ сѣла между снопами, такъ что ей не видно было земли, и принялась за ѣду; но по лѣстницѣ раздались шаги, все ближе, ближе, и вскорѣ Алекъ появился наверху скирда; онъ прошелъ къ ней по снопамъ и молча опустился противъ нее.

Тессъ продолжала свой скромный обѣдъ, состоявшій изъ куска толстой лепешки, которую она принесла съ собой. Весь остальной народъ собрался внизу около скирда, гдѣ разбросанная солома представляла довольно комфортабельное убѣжище.

— Я снова здѣсь, какъ вы видите, — сказалъ д’Орбервиль.

— Зачѣмъ вамъ надо смущать меня? — воскликнула она.

— Я смущаю васъ? Скорѣе мнѣ надо было бы спросить, зачѣмъ вы смущаете меня?

— Но я ничѣмъ не смущаю васъ.

— Вы говорите, что вы не смущаете меня? Но вы смущаете! Вы посѣщаете меня. Вотъ сейчасъ вы посмотрѣли на меня съ горькимъ упрекомъ во взглядѣ, и я буду видѣть ваши глаза съ тѣмъ же выраженіемъ днемъ и ночью. Тессъ, съ тѣхъ поръ, какъ вы сказали мнѣ о ребенкѣ, со мной совершается переворотъ. Всѣ силы моей души, подобно потоку, стремились къ небесамъ, но вдругъ на своемъ пути они встрѣтили открытыя шлюзы по направленію къ вамъ и ринулись снова на старый путь. Путь ко спасенію оставленъ навсегда, и вы сдѣлали все это, вы!

Она смотрѣла на него съ удивленіемъ.

— Какъ, вы совсѣмъ оставили свои проповѣди? — спросила она.

Она достаточно наслушалась отъ Энджеля, чтобы презирать внезапные, порывы религіознаго энтузіазма, но, какъ женщина, она все же страшилась неизвѣстности.

Съ дѣланнымъ равнодушіемъ д’Орбервиль продолжалъ:

— Совершенно. Я покончилъ съ этимъ навсегда въ тотъ самый день, когда я долженъ былъ говорить проповѣдь несчастнымъ пропойцамъ на Кастербридской ярмаркѣ. Одинъ чортъ знаетъ, что думаетъ обо мнѣ теперь братія. Ха, ха! Братія! Безъ сомнѣнія, они молятся теперь обо мнѣ, плачутъ обо мнѣ; они въ своемъ родѣ добрый народъ. Но что же мнѣ было дѣлать? Развѣ я могъ продолжать прежнее дѣло, когда я потерялъ вѣру въ него? Это было бы самое низкое лицемѣріе съ моей стороны… Какъ вы жестоко отомстили мнѣ! Вы были невинны, когда я узналъ васъ, и я обольстилъ васъ. Три съ половиной года спустя вы встрѣтили меня ревностнымъ христіаниномъ, и вы лишили меня вѣры, можетъ быть, на мою окончательную погибель. Но, Тессъ, моя кузиночка, какъ я раньше звалъ васъ, вѣдь, это я только такъ говорю, и вы не должны смотрѣть на меня съ такимъ отчаяннымъ видомъ. Въ концѣ-концовъ, вы ни въ чемъ не виноваты. Ваша вина только въ томъ, что вы сохранили ваше хорошенькое личико и прелестную фигуру. Я видѣлъ васъ на скирду, прежде чѣмъ вы замѣтили меня. Эта грубая одежда и этотъ чепчикъ такъ идутъ къ вамъ. Деревенскія дѣвушки не должны были бы носить такихъ чепчиковъ, если не хотятъ подвергаться опасности. — Онъ нѣсколько секундъ молча смотрѣлъ на нее и потомъ прибавилъ съ короткимъ циничнымъ смѣхомъ: — Если бы ученый апостолъ, чьимъ представителемъ я былъ, могъ видѣть такое хорошенькое личико, онъ, конечно, также, какъ и я, оставилъ бы ради него свое святое дѣло.

Тессъ хотѣла возражать ему, но при такомъ заключеніи все ея краснорѣчіе оставило ее. Онъ продолжалъ:

— Рай, который можете дать вы, лучше всякаго другого. Но я буду говорить серьезно, Тессъ.

Д’Орбервиль всталъ, подошелъ ближе и опустился снова на снопы, опершись на локоть.

— Съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ васъ въ послѣдній разъ, я много думалъ о томъ, что вы передавали мнѣ изъ того, что говорилъ онъ. Я пришелъ къ заключенію, что этимъ старымъ, обветшалымъ предписаніямъ религіи недостаетъ здраваго смысла. Какъ я могъ такъ страстно увлекаться энтузіазмомъ бѣднаго Парсона Клэра, какъ я могъ съ такимъ пыломъ приняться за дѣло, что даже перегналъ его въ своемъ рвеніи, — я не могу теперь понять. Вы мнѣ говорили также въ послѣдній разъ, — тоже со словъ вашего удивительнаго мужа, имени котораго вы мнѣ не хотите сказать, — что можно имѣть, какъ они это называютъ, этическую систему безъ какого бы то ни было догмата, но этого я тоже не могу понять.

— У васъ можетъ быть религія милосердія и непорочности, хотя бы вы и не вѣрили въ догматъ, какъ они это называютъ.

— О нѣтъ! Я не такъ созданъ! Если нѣтъ никого, кто могъ бы сказать мнѣ: «дѣлай это, и ты получишь награду послѣ твоей смерти, дѣлай то, и ты получишь возмездіе», — я не могу воспламениться. Чортъ побери, я не могу чувствовать отвѣтственности за свои поступки и страсти, если нѣтъ никого, передъ кѣмъ я могъ бы быть отвѣтственнымъ!

Она пробовала возражать ему, сказать, что онъ смѣшиваетъ теологію и мораль, которыя такъ различались въ первые вѣка жизни человѣчества. Но она не умѣла спорить, — Энджель Клэръ все же слишкомъ мало говорилъ ей; она руководствовалась скорѣе чувствомъ, чѣмъ разумомъ, и потому не могла развить свою мысль.

— Ну, хорошо, не все ли равно? — заключилъ онъ. — Я снова здѣсь, дорогая моя, какъ въ прежнія времена.

— Не такъ, какъ прежде, не такъ, теперь совсѣмъ не то! — воскликнула она. — Я и прежде никогда не любила васъ. О, зачѣмъ вы не вѣрите больше, если потеря вѣры заставляетъ васъ говорить мнѣ такія вещи?

— Вы сами выбили ее изъ меня. Все зло исходитъ изъ вашей милой головки. Ха, ха! Я все же очень радъ, что вы сдѣлали изъ меня вѣроотступника. Я теперь еще больше люблю васъ, чѣмъ прежде, и я жалѣю васъ. Несмотря на вашу сдержанность, я вижу, какъ вамъ плохо живется, — тотъ, кто долженъ былъ бы любить васъ, пренебрегаетъ вами.

Кусокъ остановился у нея въ горлѣ; ея губы пересохли, она задыхалась. Голоса и смѣхъ рабочихъ, обѣдавшихъ подъ скирдомъ, глухо долетали до нея, какъ будто бы они были за четверть мили отсюда.

— Это жестоко съ вашей стороны, — сказала она. — Какъ можете вы говорить это, если хоть немного любите меня?

— Правда, правда, — сказалъ онъ, немного тронутый. — Я не долженъ упрекать васъ за свое паденіе. Я пришелъ сказать вамъ, Тессъ, что я не хочу, чтобы вы продолжали эту тяжелую работу. Вы говорите, что у васъ есть мужъ другой, не я. Можетъ быть, онъ и въ самомъ дѣлѣ существуетъ, но я никогда не видѣлъ его, а вы не хотите сказать мнѣ его имени; это, повидимому, какое-то миѳическое существо. Но если онъ даже и существуетъ, я ближе къ вамъ, чѣмъ онъ. Я все же стараюсь какъ-нибудь помочь вамъ въ вашемъ бѣдствіи, а онъ ничего не дѣлаетъ. Тессъ, знаете слова пророка: «И она послѣдуетъ за своимъ возлюбленнымъ, но не догонитъ его, она будетъ искать его, но не найдетъ; и тогда она скажетъ себѣ: пойду и вернусь къ моему прежнему мужу, потому что тогда мнѣ было лучше, чѣмъ теперь». Тессъ, мой экипажъ ждетъ у подошвы холма!…

Ея лицо горѣло густымъ румянцемъ негодованія, но она продолжала молчать.

— Вы виноваты въ моей погибели, — весело продолжалъ онъ, — теперь вы должны раздѣлить со мной мою судьбу и оставить навсегда то животное, которое вы называете своимъ мужемъ.

Одна изъ ея кожаныхъ перчатокъ, которую она сняла, чтобы ѣсть свою лепешку, лежала у нея на колѣняхъ. Она схватила ее и, не помня себя отъ негодованія, ударила его ею прямо по лицу. Перчатка, толстая и тяжелая, какъ у солдата, поранила ему губы. Пылкая фантазія могла бы увидать въ этомъ поступкѣ отголосокъ стараго рыцарскаго обычая, къ которому, конечно, не разъ прибѣгали ея закованные въ латы предки. Алекъ въ бѣшенствѣ вскочилъ. Маленькое кровавое пятнышко показалось у него на губахъ и черезъ минуту кровь закапала на солому. Но онъ сейчасъ же овладѣлъ собой, спокойно вынулъ носовой платокъ и приложилъ его къ губамъ.

Она тоже вскочила, но опять опустилась на снопы.

— Теперь казните меня! — воскликнула она, смотря на него отчаяннымъ взглядомъ, съ какимъ пойманный воробей смотритъ на своего мучителя. — Бейте меня, рѣжьте меня; не бойтесь народа, я не буду кричать. Жертва однажды, жертва навсегда — таковъ законъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, Тессъ, — нѣжно сказалъ онъ. — Я не могу сердиться на васъ. Но вы несправедливы ко мнѣ; вы забыли одно обстоятельство, вы забыли, что я женился бы на васъ, если бы могъ. Развѣ я не просилъ васъ быть моею женой, скажите?

— Да, вы просили.

— Но вы не можете. Помните только одно. — Въ его голосѣ зазвучали жесткія ноты. Онъ вспомнилъ, какъ искренно просилъ онъ ее быть его женой, и вотъ какъ она отплатила ему! Гнѣвъ снова овладѣлъ имъ. Онъ подошелъ къ ней и схватилъ ее за плечи такъ сильно, что она пошатнулась. — Помни, когда то я былъ твоимъ господиномъ. Я снова буду имъ. Чью бы женой ты ни была, ты моя!

Внизу между молотильщиками послышалось движеніе.

— Не будемъ ссориться, — сказалъ онъ, выпуская ее. — Теперь я оставлю васъ, но приду сегодня опять за вашимъ отвѣтомъ. Вы еще не знаете меня, но я хорошо знаю васъ.

Она ничего не отвѣчала и сидѣла, какъ въ столбнякѣ. Д’Орбервиль прошелъ по снопамъ и спустился съ лѣстницы, въ то время, какъ рабочіе внизу вставали, потягиваясь, расправляя свои члены и стараясь стряхнуть легкій хмѣль отъ выпитаго пива.

Молотилка снова была въ полномъ ходу. И при возобновившемся шумѣ около вертящагося барабана Тессъ обдумывала свое положеніе, безсознательно, какъ бы во снѣ, развязывая одинъ снопъ за другимъ

XLVIII.

Послѣ обѣда фермеръ объявилъ, что надо непремѣнно сегодня же покончить со скирдомъ, хотя бы ночью, такъ какъ на слѣдующій день машинистъ со своею машиной долженъ отправиться на другую ферму. Послѣ этого заявленія движеніе, шумъ и ревъ продолжались еще съ меньшими перерывами, чѣмъ обыкновенно.

Около трехъ часовъ Тессъ подняла глаза и оглянулась кругомъ. Она немного удивилась, увидавъ, что Алекъ д’Орбервиль уже вернулся и стоялъ около забора у воротъ. Встрѣтивъ ея взглядъ, онъ ласково махнулъ ей рукой и послалъ воздушный поцѣлуй, давая этимъ знать, что ссора ихъ кончена. Тессъ поспѣшно отвела глаза и потомъ тщательно избѣгала смотрѣть въ ту сторону.

Такъ проходило послѣобѣденное время. Пшеничный скирдъ становился все ниже, соломенный все выше; мѣшки съ зерномъ наполнялись и увозились. Въ шесть часовъ пшеничный скирдъ былъ уже только по плечо взрослому человѣку. Но казалось, что остается еще безчисленное множество необмолоченныхъ сноповъ.

Послѣ пасмурнаго дня близившееся къ закату солнце вдругъ выглянуло на небѣ и освѣтило мѣдно-краснымъ свѣтомъ усталыя, потныя лица молотильщиковъ и развѣвающіяся платья женщинъ, точно охваченныя пламенемъ.

Усталость овладѣвала всѣми. Мало-по-малу самыя свѣжія лица приняли землистый оттѣнокъ. Когда Тессъ поднимала голову, она видѣла все тотъ же постепенно возростающій скирдъ соломы съ рабочими на вершинѣ, выдѣляющейся на пасмурномъ небѣ. Съ передней стороны его тянулся длинный красный соломотрясъ; по немъ непрерывно поднимался вверхъ потокъ соломы и разливался на вершинѣ скирда.

Она знала, что Алекъ д’Орбервиль здѣсь и продолжаетъ наблюдать за ней съ той или съ другой стороны, хотя и не могла бы сказать, гдѣ именно онъ находится. Его присутствіе здѣсь могло имѣть объясненіе. Когда обмолачиваемый скирдъ приближался къ концу, начиналась травля крысъ, скрывавшихся подъ послѣднимъ рядомъ сноповъ. Для этого въ своемъ родѣ спорта приходили часто люди, не имѣющіе никакого отношенія къ молотьбѣ, — джентльмены съ собаками и со свистками, парни съ палками и съ каменьями.

Но до травли крысъ остался еще часъ-другой работы. Когда угасъ послѣдній отблескъ вечерней зари, на небо взошелъ блѣдный мѣсяцъ.

Послѣдній часъ или два Маріанна сильно безпокоилась за Тессъ; она чувствовала, что та должна была устать страшно, но не имѣла возможности настолько близко подойти къ ней, чтобы быть услышанной. Другія женщины поддерживали свои силы элемъ, но Тессъ съ дѣтства чувствовала къ нему отвращеніе. Она продолжала работать. Если бы она не могла довести до конца свою работу, она должна была бы оставить ферму. Еще мѣсяцъ или два назадъ она довольно равнодушно отнеслась бы къ этому обстоятельству, но теперь, съ тѣхъ поръ какъ Алекъ сталъ снова ухаживать за ней, возможность потерять мѣсто представлялась ей новымъ, страшнымъ бѣдствіемъ.

Пшеничный скирдъ сталъ теперь такъ низокъ, что съ земли можно было свободно разговаривать съ находившимися на немъ людьми. Къ удивленію Тессъ, фермеръ Гроби поднялся на машину, подошелъ къ ней и сказалъ, что если она желаетъ присоединиться къ своему «другу», то можетъ уйти, а онъ поставитъ на ея мѣсто другую работницу. «Другъ» былъ д’Орбервиль и Тессъ знала, что это разрѣшеніе дается ей благодаря просьбѣ этого друга или врага. Она отрицательно качнула головой и продолжала работу.

Наконецъ, наступило время травли крысъ, и охота началась. По мѣрѣ уменьшенія скирда крысы спускались все ниже и ниже, покуда не достигли земли. Теперь открыто было ихъ послѣднее убѣжище и они бросились бѣжать въ разныя стороны. Среди женскихъ визговъ, мужскихъ криковъ, проклятій и ударовъ, Тессъ развязала послѣдній снопъ. Барабанъ остановился, стукъ прекратился и Тессъ спустилась на землю.

Ея другъ, наблюдавшій за травлей крысъ, въ одну минуту очутился около нея.

— Какъ, послѣ моего оскорбленія! — чуть слышно сказала она. Она такъ устала, что не могла говорить громко.

— Я былъ бы сумасшедшимъ, если бы могъ обижаться на васъ, — отвѣтилъ онъ нѣжнымъ голосомъ прежнихъ временъ. — Какъ вы слабы, какъ вы дрожите, а, вѣдь, вы могли бы не работать съ тѣхъ поръ, какъ я пришелъ. Зачѣмъ вы заупрямились? Я сказалъ фермеру, что онъ не имѣетъ права ставить на молотилку женщинъ; такая работа не для нихъ и на другихъ фермахъ, гдѣ дѣло поставлено лучше, женщинъ никогда не ставятъ на такія работы, онъ это отлично знаетъ. Я провожу васъ до дому.

— О, да, — сказала она, едва передвигая ноги, — проводите меня! Я должна помнить, что вы хотѣли жениться на мнѣ, когда пришли сюда и когда не знали еще о моемъ положеніи. Можетъ быть… можетъ быть, вы добрѣе и лучше, чѣмъ я думала. Я благодарна вамъ за вашу доброту, но я не могу простить вамъ то зло, которое вы мнѣ сдѣлали. Иногда мнѣ кажется, что я не понимаю васъ.

— Я не могу узаконить наши прежнія отношенія, но я все же могу помочь вамъ. И я постараюсь сдѣлать это съ гораздо большимъ уваженіемъ къ вашимъ чувствамъ, чѣмъ раньше. Моя религіозная манія прошла, но во мнѣ осталось еще кое-что хорошее. Тессъ, я прошу васъ, ради всего, что есть лучшаго въ отношеніяхъ мужчины и женщины, успокойте меня! У меня довольно средствъ, болѣе чѣмъ довольно для того, чтобъ избавить отъ нужды и васъ, и вашихъ родителей, и вашихъ сестеръ. Я могу обезпечить имъ всѣмъ спокойную жизнь, если только вы довѣритесь мнѣ.

— Вы видѣлись съ ними недавно? — быстро спросила она.

— Да. Но они не знали, гдѣ вы. Я нашелъ васъ здѣсь случайно.

Холодный мѣсяцъ освѣщалъ усталое лицо Тессъ, остановившейся около садоваго плетня своего временнаго жилища. Д’Орбервиль стоялъ около нея.

— Не говорите мнѣ о моихъ маленькихъ братьяхъ и сестрахъ, — я чувствую, что могу погибнуть, — сказала она. — Помогайте имъ, если хотите, — Господь видитъ, какъ они нуждаются, — но не говорите мнѣ объ этомъ. Но нѣтъ, нѣтъ! — воскликнула она. — Я не хочу ничего принимать отъ васъ ни для нихъ, ни для себя!

Онъ не провожалъ ее дальше; она жила вмѣстѣ съ хозяевами и въ домѣ приходилось постоянно быть на людяхъ. Войдя въ домъ, она машинально поужинала вмѣстѣ со всѣми, потомъ глубоко задумалось и, сѣвъ къ столу около стѣны, при свѣтѣ своей маленькой лампочки, начала страстное посланіе.

"Мой дорогой мужъ! Позволь мнѣ такъ называть тебя, — я должна такъ называть тебя, даже если тебѣ непріятна мысль о такой женѣ, какъ я. Я должна обратиться къ тебѣ въ моемъ горѣ — у меня никого нѣтъ, кромѣ тебя! Мнѣ грозитъ такое искушеніе, Энджель. Я боюсь сказать, въ чемъ оно состоитъ, и я не хочу писать о немъ. Но я люблю тебя одного, ты не знаешь, какъ я люблю тебя. Не можешь ли ты пріѣхать ко мнѣ сейчасъ, прежде чѣмъ не случилось чего-нибудь ужаснаго? О, я знаю, ты не можешь пріѣхать ко мнѣ, ты такъ далеко. Но мнѣ кажется, что я умру, если ты не пріѣдешь скоро или не напишешь, чтобъ я пріѣхала къ тебѣ. Я знаю, что я заслужила — вполнѣ заслужила — наказаніе, которому ты подвергаешь меня, ты правъ въ своемъ гнѣвѣ на меня, ты вполнѣ справедливъ. Но, Энджель, я прошу, я умоляю тебя, не будь справедливъ, но будь хоть немного добрѣе ко мнѣ, даже если я не заслуживаю этого, и пріѣзжай ко мнѣ! Если бы ты пріѣхалъ, я могла бы умереть у тебя на рукахъ! Я умерла бы съ радостью, если бы знала, что ты простилъ мнѣ!

"Энджель, я живу только для тебя. Я слишкомъ люблю тебя, чтобы упрекать тебя за то, что ты уѣхалъ отъ меня. Я знаю, что это было необходимо: тебѣ надо было найти ферму. Не скажу тебѣ ни одного слова упрека, только вернись ко мнѣ. Я прихожу въ отчаяніе безъ тебя, дорогой мой, въ отчаяніе! Я не боюсь работы; но если бы ты написалъ мнѣ одну строчку, написалъ бы мнѣ я скоро пріѣду, я съ такою бы радостью стала ждать твоего возвращенія, — о, съ такою радостью!

"Съ тѣхъ поръ, какъ мы женаты, быть вѣрной тебѣ даже во взглядахъ, даже въ помышленіяхъ сдѣлалось моею религіей. Когда мнѣ совершенно неожиданно приходится слышать комплименты отъ мужчинъ, мнѣ кажется, что и это должно оскорблять тебя. Неужели ты совсѣмъ ничего не чувствуешь ко мнѣ больше, ничего изъ того, что ты чувствовалъ ко мнѣ на мызѣ? А если нѣтъ, если въ тебѣ осталась хоть капля прежнихъ чувствъ, то какъ же ты могъ уѣхать отъ меня? Я все та же женщина, Энджель, все та же, въ которую ты былъ влюбленъ, а не та, которую ты никогда не видѣлъ и которая могла бы не поправиться тебѣ. Что было для меня прошедшее, разъ я встрѣтилась съ тобою? Оно умерло. Я сдѣлалась другою женщиной, ты влилъ въ меня новую жизнь. Развѣ я могла снова сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ я была? Какъ ты не видѣлъ этого? Дорогой мой, если бы ты былъ немного болѣе увѣренъ въ себѣ, ты бы зналъ, какъ я должна была измѣниться подъ твоимъ вліяніемъ, и ты бы, можетъ быть, пріѣхалъ ко мнѣ, къ твоей несчастной женѣ.

"Какъ безумная я была въ моемъ счастьѣ, думая, что ты всегда будешь любить меня. Не мнѣ, несчастной, было удержать любовь твою. Сердце мое такъ болитъ, и не за одно прошедшее только, но и за настоящее. Подумай, подумай только, какъ страдаетъ мое сердце при мысли, что я никогда не увижу тебя больше, никогда! Ахъ, если бы я могла хоть на одну минуту заставить страдать твое сердце такъ, какъ страдаетъ мое каждый день, можетъ быть, ты пожалѣлъ бы меня, бѣдную, одинокую!

"Говорятъ, что я все такая же хорошенькая, Энджель (красавица, по ихъ выраженію, если говорить правду). Можетъ быть, они правы. Но что мнѣ въ моей красотѣ? Я хочу быть красивой только для тебя, дорогой мой, потому что красота моя принадлежитъ тебѣ и это, можетъ быть, единственное, что есть во мнѣ достойное тебя. Я такъ глубоко это чувствую, что обвязалась платкомъ, Энджель, для того, чтобы не обращать на себя вниманія, и носила его, покуда могла. О, Энджель, я говорю тебѣ все это не изъ тщеславія, — ты, конечно, повѣришь мнѣ, что не изъ тщеславія, — но только для того, чтобы ты пріѣхалъ ко мнѣ.

"А если ты, правда, не можешь пріѣхать ко мнѣ, то позволь мнѣ пріѣхать къ тебѣ. Какъ я говорила, меня понуждаютъ, меня заставляютъ дѣлать то, что я не хочу дѣлать. Не можетъ быть, чтобы я склонилась на увѣщанія мало-по-малу, но я боюсь, что какой-нибудь случай толкнетъ меня, а я такъ беззащитна, благодаря моей первой ошибкѣ. Но если я опять паду, если я попадусь въ какую-нибудь ужасную ловушку, то это будетъ еще хуже, чѣмъ тогда. О, Боже, я не могу подумать объ этомъ! Позволь мнѣ пріѣхать или пріѣзжай самъ ко мнѣ!

"Я была бы довольна, даже рада, быть твоею служанкой, если я не могу быть твоею женой, только бы мнѣ быть около тебя, видѣть тебя, думать, что ты мой.

«Что для меня солнечный блескъ, если тебя нѣтъ со мною? Меня не радуютъ ни грачи, ни скворцы въ поляхъ; ты любовался на нихъ вмѣстѣ со мною, и я тоскую, тоскую отъ разлуки съ тобой. Я одного только жажду на небѣ, на землѣ и подъ землею — встрѣчи съ тобою, мой дорогой! Пріѣзжай ко мнѣ, пріѣзжай ко мнѣ и спаси меня отъ того, что грозитъ мнѣ!

Вѣрная тебѣ, несчастная
Тессъ".

XLIX.

Посланіе направилось къ западу, въ тихій викаріатъ, въ долину, гдѣ воздухъ такъ чистъ, а почва такъ богата, что далеко не требуетъ для своей обработки тѣхъ усилій, какъ Флинткомбъ-Ашъ, гдѣ даже люди, по мнѣнію Тессъ, были другіе (хотя были все тѣ же). Энджель просилъ ее писать черезъ отца, разсчитывая, что въ такомъ случаѣ письма будутъ вѣрнѣе доходить до него, такъ какъ отцу онъ постоянно сообщалъ о перемѣнѣ своихъ адресовъ въ странѣ, куда онъ отправился съ тяжелымъ сердцемъ. Письмо пришло въ викаріатъ во время завтрака.

— Ну, — сказалъ старый м-ръ Клэръ, прочтя адресъ на конвертѣ, — если Энджель, правда, собирается оставить Ріо въ концѣ мѣсяца, чтобы вернуться домой, онъ поспѣшитъ выполнить свое намѣреніе; мнѣ кажется, что это письмо отъ его жены.

Онъ глубоко вздохнулъ, и письмо было отправлено по назначенію.

— Дорогой мальчикъ, я надѣюсь, что онъ вернется здоровымъ, — прошептала м-съ Клэръ. — Теперь, когда уже мнѣ пора умирать, я чувствую, что мы не совсѣмъ хорошо поступили съ нимъ. Вамъ надо было бы отослать его въ Кембриджъ, несмотря на его воззрѣнія, и дать ему такое же образованіе, какъ его братьямъ. Можетъ быть, современемъ онъ оставилъ бы свои заблужденія и также принялъ бы духовный санъ. Сдѣлался бы онъ служителемъ церкви или нѣтъ, все было бы лучше, чѣмъ теперь.

Это былъ единственный упрекъ, который когда-либо позволяла высказать себѣ м-съ Клэръ относительно сына. И она рѣдко повторяла его. Она была не только набожная, но и деликатная женщина и чувствовала, что мужа ея и такъ мучаютъ сомнѣнія, справедливо ли онъ поступилъ относительно своего младшаго сына. Слишкомъ часто слышала она, какъ онъ въ безсонныя ночи вздыхалъ и молился объ Энджелѣ. Онъ былъ не способенъ къ компромиссу и никогда бы не простилъ себѣ, если бы далъ своему сыну, невѣрующему, такія же академическія преимущества, какъ тѣмъ двумъ, зная, что онъ употребитъ ихъ для опроверженія тѣхъ доктринъ, служить которымъ его отецъ считалъ миссіей всей своей жизни. Воздвигать одною рукой пьедесталъ для двухъ вѣрующихъ, а другою — такой же пьедесталъ для невѣрующаго, онъ не могъ; это было бы несогласно ни съ его убѣжденіями, ни съ его положеніемъ и надеждами. Тѣмъ не менѣе, онъ любилъ своего Энджеля и втайнѣ скорбѣлъ о немъ. Его молчаливая скорбь была тяжелѣе всѣхъ упрековъ, которые могла сдѣлать ему м-съ Клэръ.

Они обвиняли себя за этотъ несчастный бракъ. Если бы Энджель не долженъ былъ сдѣлаться фермеромъ, ему никогда бы не довелось придти въ близкое соприкосновеніе съ деревенскими дѣвушками. Они не знали, что именно разлучило его съ женой и когда собственно совершилась эта разлука. Сначала они думали, что это какое-нибудь серьезное недоразумѣніе. Но въ послѣднихъ письмахъ онъ постоянно говорилъ, что привезетъ ее домой, какъ только пріѣдетъ. Изъ его словъ они заключили, что недоразумѣніе было не важное и легко устранимое. Онъ сказалъ имъ, что она живетъ съ родителями, и въ своихъ сомнѣніяхъ и догадкахъ они рѣшили не вмѣшиваться въ ихъ отношенія, исправить которыя они, все равно, не могли.

А Энджель, для котораго предназначалось страстное посланіе Тессъ, любовался въ это время безграничною далью, странствуя верхомъ на мулѣ, который везъ его изъ южно-американскаго континента къ прибережью. Его пребываніе здѣсь было крайне неудачно. Онъ никакъ не могъ совершенно оправиться отъ тяжелой болѣзни, которую ему пришлось перенести, какъ только онъ пріѣхалъ сюда, и мало-по-малу долженъ былъ отказаться отъ мысли заняться здѣсь земледѣліемъ, хотя скрывалъ перемѣну въ своихъ намѣреніяхъ отъ родителей, покуда была какая нибудь возможность остаться здѣсь.

Толпа земледѣльцевъ, увлеченныхъ обѣщаніями полной независимости и пріѣхавшихъ сюда вмѣстѣ съ нимъ, значительно порѣдѣла отъ болѣзней и отъ смерти. Несчастныя матери шли съ больными дѣтьми на рукахъ, покуда они не умирали. Тогда онѣ останавливались, собственными руками, безъ помощи инструментовъ, выкапывали имъ могилы, клали ихъ туда, проливали слезу и шли дальше.

Первоначально Энджель и не собирался эмигрировать въ Бразилію. Онъ хотѣлъ устроить ферму въ сѣверной или восточной части Англіи. Въ Бразилію его потянуло въ минуту отчаянія, а тутъ подоспѣло увлекшее его движеніе туда же англійскихъ земледѣльцевъ.

Во время своего отсутствія онъ состарился умственно лѣтъ на двѣнадцать. Онъ давно уже дискредитировалъ старую систему мистицизма, теперь же онъ подвергъ критикѣ старый кодексъ морали. Что значитъ быть нравственнымъ человѣкомъ, а тѣмъ болѣе нравственною женщиной? Красота или безобразіе характера лежатъ не столько въ его поступкахъ, сколько въ его цѣляхъ и стремленіяхъ. Характеръ опредѣляется не тѣмъ только, что онъ совершилъ, а тѣмъ, что онъ хотѣлъ совершить.

Но какъ же Тессъ?

Его начинало мучить сожалѣніе, что онъ такъ поспѣшно произнесъ надъ ней приговоръ. Навсегда ли онъ разстался съ ней, или нѣтъ? Онъ не могъ сказать, что онъ попрежнему отвергаетъ ее, но не могъ сказать также, что теперь примирился съ ней.

Эта все возростающая нѣжность совпала со временемъ пребыванія Тессъ въ Флинткомбъ-Ашѣ, когда еще она не рѣшалась написать ему о своихъ чувствахъ и своихъ опасеніяхъ, а онъ ложно понималъ ея молчаніе. Какъ много оно могло бы сказать ему, если бы онъ могъ понять его! Она буквально исполняла приказаніе, которое онъ далъ ей и потомъ забылъ; благодаря своей природной робости, она не смѣла предъявить къ нему никакихъ правъ, считала его приговоръ надъ собою вполнѣ справедливымъ и покорно склоняла предъ нимъ свою голову.

Энджель ѣхалъ по необозримымъ пространствамъ въ сопровожденіи умнаго спутника, тоже англичанина, пріѣхавшаго, какъ и онъ, искать здѣсь возможнаго счастья. Оба они были печально настроены и говорили о домашнихъ дѣлахъ. Довѣріе вызываетъ довѣріе. Съ стремленіемъ, свойственнымъ всѣмъ, особенно въ далекихъ странахъ, открывать чужимъ людямъ свою душу и разсказывать имъ такія подробности своей жизни, какія они не разсказали бы и друзьямъ, Энджель передалъ своему спутнику печальную исторію своей женитьбы.

Незнакомецъ путешествовалъ больше Энджеля, видѣлъ на своемъ вѣку много странъ и много людей; для его космополитическаго ума разныя отклоненія отъ нормъ соціальной жизни, такой огромной важности для каждаго отдѣльнаго человѣка, были такъ же незначительны, какъ разныя неправильности земной поверхности, горы, долины — по отношенію ко всему земному шару. Онъ посмотрѣлъ на дѣло съ совершенно другой точки зрѣнія, чѣмъ Энджель. То, чѣмъ была Тессъ, не имѣло никакого значенія сравнительно съ тѣмъ, чѣмъ она могла бы быть, и Энджель сдѣлалъ большую ошибку, уѣхавъ отъ нея.

На слѣдующій день они были застигнуты грозой. Спутникъ Энджеля схватилъ лихорадку и умеръ въ концѣ недѣли. Клэръ похоронилъ его и отправился дальше.

Мимолетное замѣчаніе незнакомца, о которомъ онъ ничего не зналъ, кромѣ имени, было какъ бы освящено его смертью и произвело на Энжеля гораздо большее впечатлѣніе, чѣмъ разсужденія объ этикѣ разныхъ философовъ. Онъ почувствовалъ угрызенія совѣсти. Слова Иццъ Гюэтть снова вспомнились ему. Онъ спросилъ Иццъ, любитъ ли она его, она отвѣчала утвердительно. Любитъ ли она больше, чѣмъ Тессъ? Нѣтъ, — отвѣчала она, — Тессъ пожертвовала бы жизнью ради него, и она не могла сдѣлать большаго.

Онъ вспоминалъ Тессъ, когда она была еще его невѣстой. Какъ смотрѣла она на него, съ какимъ благоговѣніемъ слушала она каждое его слово, какъ будто бы онъ былъ богомъ! А тотъ ужасный вечеръ, когда раскрылась передъ нимъ ея простая душа, какое жалкое было у нея лицо, освѣщенное догорающимъ огнемъ! Бѣдняжка такъ страдала отъ мысли, что можетъ потерять его любовь.

Изъ ея обвинителя онъ становился мало-по-малу ея защитникомъ. Онъ судилъ о ней ошибочно потому, что руководился общими принципами во всей ихъ суровой непреклонности, не принимая во вниманіе особенностей даннаго случая. Все чаще и чаще представлялась она ему, и ея образъ вызывалъ въ немъ прежнія чувства любви и волненія.

Но вернемся къ Тессъ. Послѣ письма къ мужу въ ней снова ожила надежда на его возвращеніе. Она пѣла его любимыя пѣсни и баллады. Каменное сердце тронулось бы, слушая ея простое, задушевное пѣніе, когда ей случалось работать отдѣльно отъ другихъ дѣвушекъ; слезы текли по ея щекамъ при мысли, что, можетъ быть, онъ все же не пріѣдетъ.

Тессъ такъ была погружена въ свои фантастическія грезы, что не замѣчала, какъ бѣжитъ время. Зима подвигалась къ концу, дни становились длиннѣе, недалеко было и Благовѣщенье, когда оканчивался срокъ ея работы на фермѣ.

Но незадолго до этого дня случилось нѣчто, заставившее Тессъ думать совсѣмъ о другихъ вещахъ. По обыкновенію, она сидѣла вечеромъ въ общей комнатѣ вмѣстѣ съ остальною семьей, когда кто-то постучалъ въ дверь и спросилъ, здѣсь ли Тессъ. Въ дверяхъ при слабомъ свѣтѣ угасающаго дня она увидала полу-женщину, полу-ребенка, высокое, тонкое, нѣжное созданіе, которое она не могла узнать въ сумеркахъ, покуда знакомый голосъ не сказалъ ей:

— Тессъ!

— Какъ, это Лиза-Лу! — воскликнула Тессъ съ удивленіемъ. Ея сестра, которую годъ съ небольшимъ тому назадъ она оставила ребенкомъ, теперь вдругъ выросла и превратилась въ это прелестное созданіе.

— Я пробѣгала цѣлый день, Тессъ, отыскивая тебя, — сказала Лу съ несвойственною ей серьезностью.

— Что-нибудь случилось дома?

— Мама очень больна, докторъ говоритъ, что она умираетъ, а отецъ всегда былъ плохого здоровья; теперь онъ говоритъ, что человѣкъ изъ такой знатной семьи, какъ онъ, не можетъ надрываться надъ работой, какъ простой крестьянинъ. Мы не знаемъ, что дѣлать.

Тессъ долго стояла задумавшись, прежде чѣмъ пригласить Лизу войти и сѣсть. Когда она дала ей напиться чаю, она рѣшила, какъ она должна поступить. Ея присутствіе дома необходимо. Ея служба кончалась на Благовѣщенье, и хотя до него оставалось немного, она все же рѣшилась уйти, не дожидаясь срока.

Если бы она вышла въ ночь, она выиграла бы двѣнадцать часовъ времени, но ея сестра такъ устала, что не могла пуститься въ обратный путь раньше утра. Тессъ сбѣгала къ Иццъ и Маріаннѣ, разсказала имъ о случившемся и просила поговорить за нее фермеру. Вернувшись, она дала Лу поужинать, уложила ее въ свою постель, собрала въ маленькую корзиночку кое-что изъ своихъ вещей и отправилась въ путь, сказавъ Лизѣ-Лу, чтобъ она выходила на другое утро.

L.

Пробило десять часовъ, когда она вышла изъ дому въ холодный мракъ ночи, для того, чтобы совершить подъ звѣзднымъ небомъ путешествіе въ пятнадцать миль. Темная ночь не должна пугать одинокаго путника, она скорѣе предохраняетъ его отъ опасности. Тессъ знала это и потому пошла кратчайшимъ путемъ по проселочнымъ дорогамъ, по которымъ она такъ боялась ходить днемъ. Разбойниковъ теперь не было, а мысль о больной матери не давала ей возможности думать о разныхъ другихъ опасностяхъ, которымъ она могла подвергнуться. Такъ шла она милю за милей, взбираясь и спускаясь, пока не дошла, наконецъ, около полуночи до Бёльбарро; съ вершины этой горы она смотрѣла внизъ въ окутанную мракомъ пропасть, на днѣ которой лежала долина ея родины.

Въ три часа утра Тессъ вышла, наконецъ, въ Марлоттъ, прошла лугъ, на которомъ она въ первый разъ видѣла Энджеля Клэра, но не танцовала съ нимъ; горькое чувство сожалѣнія опять сжало ей сердце. По направленію къ дому ея матери виднѣлся свѣтъ; онъ исходилъ изъ окна спальни. Какъ только передъ ней обрисовались контуры дома, съ крышей, покрытой новою соломой на ея счетъ, все старое, забытое вновь ожило въ воображеніи Тессъ. Покосившіяся слуховыя окна, остроконечная крыша, старая каменная труба съ обвалившимися кирпичами — все имѣло что-то общее съ ея личнымъ характеромъ. Теперь на всемъ этомъ лежалъ, какъ ей казалось, отпечатокъ чего-то новаго: это была болѣзнь ея матери.

Она открыла дверь очень тихо, чтобы никого не разбудить; въ нижней комнатѣ никого не было, но сосѣдка, бывшая около ея матери, показалась на верху лѣстницы и шепнула ей, что м-съ Дорбифильдъ не лучше, хотя теперь она заснула. Тессъ приготовила себѣ поѣсть и потомъ заняла мѣсто сидѣлки въ комнатѣ матери.

Утромъ, увидавъ дѣтей, она удивилась, какъ они всѣ выросли. Хотя она не была дома болѣе года, все же они удивительно какъ выросли. И необходимость посвятить имъ себя и душой, и тѣломъ заставила ее на время забыть свое собственное горе.

Плохое здоровье ея отца было все въ томъ же неопредѣленномъ состояніи; онъ, по обыкновенію, сидѣлъ въ креслѣ. Но на другой день послѣ ея прихода онъ пришелъ въ необыкновенно радостное настроеніе. Онъ придумалъ раціональный планъ для существованія и Тессъ попросила его сказать ей, въ чемъ состоитъ этотъ планъ.

— Я думаю обратиться ко всѣмъ антикваріямъ въ этой части Англіи, — сказалъ онъ, — съ просьбой составить фондъ, чтобъ обезпечить мое существованіе. Въ этомъ проектѣ есть много романтическаго и артистическаго и я увѣренъ, что они исполнятъ его. Они тратятъ массу денегъ на покупку старыхъ развалинъ, разныхъ древностей и т. п., а живые останки древности заинтересуютъ ихъ еще больше; только бы они узнали про меня. Надо чтобы кто-нибудь сказалъ имъ, кто живетъ между ними; они и не подозрѣваютъ этого. Если бы Парсонъ Трингамъ, открывшій меня, былъ живъ, онъ, навѣрное, устроилъ бы это дѣло, я въ этомъ увѣренъ.

Тессъ отложила свои возраженія до другого раза, — теперь у нея было много другихъ неотложныхъ заботъ. Наступило время сѣва. Почти во всѣхъ садахъ и поляхъ уже начались весеннія работы, но въ саду и въ участкѣ Дорбифильда еще ничего не было сдѣлано. Къ своему горю, она открыла, что картофель, оставленный на сѣмена, былъ весь съѣденъ, — самая большая непредусмотрительность въ хозяйствѣ. Ей удалось достать его у другихъ и черезъ нѣсколько дней, благодаря ея настояніямъ, отецъ принялся за работу въ саду, а она отправилась въ поле, сотни въ двѣ ярдовъ, которое они арендовали за деревней.

Она могла теперь оставить свою мать, такъ какъ ей стало лучше, и радовалась работѣ на свѣжемъ воздухѣ послѣ временнаго заключенія въ комнатѣ больной. Ихъ участокъ вмѣстѣ съ другими сорока или пятидесятые участками находился въ высокомъ, сухомъ, открытомъ мѣстѣ.

Каждый день Тессъ и Лиза-Лу работали здѣсь со своими сосѣдями, покуда не исчезали послѣдніе лучи солнца.

Когда наступалъ вечеръ, многіе изъ мужчинъ и женщинъ уходили домой, но большинство оставалось и продолжало работу. Тессъ принадлежала къ послѣднимъ, но сестру свою она всегда отсылала домой. Четыре блестящіе конца ея грабель ударялись съ легкимъ звономъ о камни и о сухія глыбы земли. Иногда дымъ отъ костра окутывалъ ее со всѣхъ сторонъ, и виднѣлось только ея лицо, озаренное огнемъ. На ночь она плохо одѣвалась и имѣла нѣсколько странный видъ въ платьѣ, полинявшемъ отъ частой стирки, и въ короткой черной жакеткѣ. Въ окружающемъ мракѣ виднѣлись иногда бѣлые фартуки и блѣдныя лица женщинъ, освѣщенныя блескомъ костровъ.

Было еще не очень поздно и желѣзныя зубья грабель продолжали звенѣть. Въ холодномъ воздухѣ чувствовалось нѣжное дыханіе весны. Никто не смотрѣлъ по сторонамъ. Глаза всѣхъ были опущены въ землю, на ея изрытую поверхность, освѣщенную огнемъ. Тессъ разбивала твердыя глыбы земли и пѣла любимую пѣсенку Клэра въ тщетной надеждѣ, что когда-нибудь онъ услышитъ ее. Она долго не замѣчала, что былъ около нея человѣкъ въ длинной блузѣ, работавшій на одномъ участкѣ съ нею: она думала, что отецъ послалъ кого-нибудь помочь ей. Она замѣтила его, когда онъ нѣсколько ближе подошелъ къ ней. Одно время дымъ раздѣлялъ ихъ, но теперь онъ окружилъ ихъ со всѣхъ сторонъ, такъ что они могли видѣть другъ друга, не будучи видимы другими.

Тессъ не заговаривала съ своимъ товарищемъ по работѣ, онъ тоже молчалъ. Ей вспомнилось только, что днемъ его не было здѣсь. Онъ не походилъ ни на кого изъ извѣстныхъ ей марлоттскихъ земледѣльцевъ, но это не было удивительно, такъ какъ она послѣдніе годы часто и надолго уходила изъ Шарлотта. Скоро она перестала думать о немъ. Мало-по-малу онъ такъ близко подошелъ къ ней, что огонь отражался въ зубьяхъ его граблей такъ же ярко, какъ и въ ея. Подойдя къ костру, чтобы бросить въ него охапку сорныхъ травъ, она увидѣла его по другую сторону огня, куда онъ тоже бросалъ траву. Огонь ярко вспыхнулъ и освѣтилъ лицо Алека д’Орбервиля.

Неожиданность его появленія въ рабочей блузѣ, которую теперь носили только преданные старинѣ крестьяне, такъ поразила ее, что она не могла двинуться съ мѣста. Д’Орбервиль разсмѣялся.

— Если бы я любилъ шутить, я бы сказалъ, что все это очень напоминаетъ одну сцену изъ Потеряннаго Рая, — весело сказалъ онъ, изподлобья посматривая на нее.

— Что вы говорите? — чуть слышно сказала она.

— Любитель сравненій могъ бы сказать, что все это напоминаетъ Потерянный Рай. Вы Ева, а я дьяволъ, явившійся искушать васъ въ образѣ низшаго животнаго. Когда я увлекался религіей, я часто повторялъ эту сцену изъ Мильтона:

„Empreas, the wagis ready, and no long,

Beyond a row of myrtles, on a flat

Fast by a fountain, on small thicket past

Of blowing myrch and balm; if thou accept

My condact, I can bring thee thi ther soons“.

„Lead then“, — said Eve».

(«Спѣши, путь не далекъ и не труденъ, за миртами, въ долинѣ почти у источника, въ чащѣ цвѣтущей мирры и бальзама, если ты позволишь, я проведу тебя туда. — „Веди“, — сказала Ева»).

И такъ дальше. Милая, милая Тессъ, все это я говорю съ вашей точки зрѣнія. Вы могли бы предположить или сказать это обо мнѣ, конечно, весьма несправедливо. Вы такъ дурно думаете обо мнѣ.

— Я никогда не говорила, что вы сатана, никогда такая мысль не приходила мнѣ въ голову. Я вообще довольно спокойно отношусь къ вамъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда вы оскорбляете меня. Неужели вы ради меня нарядились въ эту блузу и пришли работать сюда?

— Для васъ, только для васъ. Чтобы выразить этимъ протестъ противъ вашей работы.

— Но мнѣ нравится работать, я дѣлаю это для отца.

— А срокъ вашей службы тамъ кончился?

— Да.

— Куда же вы отправитесь теперь, къ вашему дорогому мужу? Она живо почувствовала унизительность своего положенія.

— О, я не знаю! — съ горечью отвѣтила она. — У меня нѣтъ мужа!

— Это правда, въ томъ смыслѣ, въ которомъ вы говорите. Но у васъ есть другъ. Я рѣшилъ заботиться о васъ противъ вашей воли. Когда вы придете домой, вы увидите, что я прислалъ вамъ.

— О, Алекъ, мнѣ бы не хотѣлось, чтобы вы помогали мнѣ. Я ничего не могу принимать отъ васъ. Я не хочу этого, — это не хорошо!

— Нѣтъ, хорошо! — горячо воскликнулъ онъ. — Я не могу видѣть въ несчастій женщину, которую я люблю, и не сдѣлать ничего, чтобы облегчить ея горе.

— Но мнѣ очень хорошо. Мое несчастіе совсѣмъ не въ томъ… не въ томъ, какъ я проживу.

Она отвернулась и съ отчаяніемъ принялась за работу. Слезы капали изъ ея глазъ на ручку грабель и на комки земли.

— Васъ безпокоятъ дѣти, ваши братья и сестры. Я тоже думалъ о нихъ.

Сердце Тессъ дрогнуло. Онъ коснулся ея больного мѣста. Онъ угадалъ, въ чемъ заключалось ея главное горе. Съ тѣхъ поръ, какъ она вернулась домой, ея душа была полна почти страстною любовью къ дѣтямъ.

— Кто-нибудь, вѣдь, долженъ позаботиться о нихъ, если ваша мать не поправится; вашъ отецъ, вѣдь, не можетъ работать?

— Можетъ съ моею помощью и долженъ.

— И съ моею также.

— Нѣтъ, сэръ.

— Это чертовски глупо, наконецъ! — вспылилъ д’Орбервиль. — Онъ будетъ очень радъ; онъ думаетъ, что мы одной съ нимъ семьи.

— Онъ не будетъ думать этого. Я объясню ему.

— Такъ вы сумасшедшая!

Д’Орбервиль окончательно разсердился, подошелъ къ забору, снялъ съ себя длинную блузу и красный шарфъ, на половину скрывавшій его лицо, швырнулъ все это въ огонь и ушелъ.

Тессъ не могла работать послѣ всего этого. Она удивилась, замѣтивъ, что онъ пошелъ по направленію къ ихъ дому и, взявъ въ руки грабли, отправилась вслѣдъ за нимъ. Не далеко отъ дома она встрѣтила одну изъ своихъ сестренокъ.

— О, Тесси, что случилось! Лиза-Лу плачетъ и въ нашемъ домѣ толпа народа; мамѣ лучше, но они говорятъ, что папа умеръ!

Дѣвочка чувствовала важность сообщаемой ею новости, но не понимала ея значенія. Она смотрѣла на Тессъ большими серьезными глазами, наблюдая за эффектомъ, который она произвела своею новостью.

— Неужели, Тессъ, никогда больше нельзя будетъ говорить съ отцомъ?

— Да, вѣдь, ему только слегка нездоровилось! — воскликнула Тессъ съ отчаяніемъ.

Въ это время прибѣжала Лиза-Лу.

— Онъ упалъ безъ чувствъ сейчасъ и докторъ, — онъ былъ у мамы, — сказалъ, что надежды нѣтъ никакой, — сердце очень расширилось.

И такъ, чета Дорбифильдовъ помѣнялась мѣстами. Умирающая была въ безопасности, а слегка больной лежалъ мертвымъ. Это событіе вело за собой гораздо большія послѣдствія, чѣмъ это можно было бы подумать. Отецъ былъ необходимъ для семьи, независимо отъ его личныхъ качествъ, каковы бы они ни были. Съ его смертью кончался срокъ аренды дома и земли. А на нихъ давно имѣлъ виды фермеръ для своихъ постоянныхъ рабочихъ, которые пока ютились въ разныхъ пристройкахъ. Кромѣ того, въ деревняхъ не любили «временныхъ арендаторовъ» за ихъ независимую манеру держать себя и считали ихъ чѣмъ-то вродѣ мелкихъ собственниковъ.

Такимъ образомъ, Дорбифильды, нѣкогда д’Орбервили, испытали на себѣ ту же участь, которой они во время своего могущества не разъ подвергали такихъ безземельныхъ бѣдняковъ, какими были теперь сами. Такъ съ ритмическою правильностью совершается во всемъ приливъ и отливъ, таковъ вѣчный и неизмѣнный законъ природы.

LI.

Насталъ, наконецъ, канунъ дня Благовѣщенья, и весь міръ земледѣльцевъ былъ охваченъ лихорадочною дѣятельностью, которую можно всегда замѣтить въ этотъ день. Сегодня день заключенія контрактовъ на будущій рабочій годъ срокомъ по праздникъ Срѣтенія. Работники, не желавшіе долѣе оставаться на старомъ мѣстѣ, перекочевывали на другія мызы.

Эти ежегодныя странствованія съ одной мызы на другую все болѣе укоренялись. Прежде, когда мать Тессъ была еще ребенкомъ, большинство земледѣльцевъ по близости Марлотта оставались всю свою жизнь на одной фермѣ, гдѣ жили и отцы, и дѣды ихъ, но современемъ стала все сильнѣе проявляться любовь къ кочевкамъ. Для молодыхъ это было чуть ли не пріятное развлеченіе, пожалуй, приносившее даже нѣкоторую пользу.

Со времени происшествія, которое набросило такую тѣнь на жизнь Тессъ, семья Дорбифильдовъ (знатному происхожденію ихъ никто не вѣрилъ) была обречена, хотя и не гласно, на изгнаніе, какъ только кончится срокъ ихъ аренды. Этого требовала даже нравственность. Правда, семья не могла бы послужить образцомъ воздержности, умѣренности или чистоты нравовъ. Отецъ и мать частенько напивались, дѣти рѣдко ходили въ церковь, а старшая дочь завела нехорошія знакомства. Деревня хотѣла пользоваться хорошею репутаціей. Поэтому, когда наступило Благовѣщенье и явилась возможность выгнать Дорбифильдовъ, домъ, довольно просторный, изъявилъ желаніе оставить за собой извощикъ, у котораго была большая семья, а вдова Джоанна, съ дочерьми Тессъ и Лизой-Лу, съ сыномъ Абрамомъ и младшими дѣтьми, могли отправляться куда угодно.

Вечеромъ, наканунѣ переѣзда, стемнѣло рано, такъ какъ шелъ страшный дождь. Они проводили послѣднюю ночь въ деревнѣ, гдѣ они родились и выросли, и мистрисъ Дорбифильдъ съ дѣтьми пошла проститься съ друзьями, а Тессъ осталась одна дома.

Она стояла на колѣняхъ передъ окномъ, прижавшись лицомъ къ стеклу, по которому текли ручьи дождевой воды. Она смотрѣла на паутину, которую паукъ по ошибкѣ сплелъ въ углу, гдѣ никогда не бываетъ мухъ. Тессъ раздумывала о печальномъ положеніи семьи, которое было вызвано отчасти по ея винѣ. Если бы она не вернулась домой, можетъ быть, ея матери и дѣтямъ позволили бы остаться здѣсь. Но на нее обратили вниманіе люди очень вліятельные и со строгими правилами: они видѣли, какъ она бродила по кладбищу и, какъ умѣла, лопатой приводила въ порядокъ дѣтскую забытую могилку. Они догадались, что она снова живетъ здѣсь, матери ея сдѣлали выговоръ, зачѣмъ она кормитъ ее; въ отвѣтъ на это у Джоанны вырвалось нѣсколько рѣзкихъ словъ; она сама вызвалась уйти отсюда; ее поймали на словѣ — и вотъ къ чему привело все это.

«Мнѣ не нужно было возвращаться совсѣмъ домой», — съ горечью думала Тессъ.

Внезапно въ ней пробудилось сознаніе людской несправедливости и глаза ея наполнились горячими слезами, но онѣ не полились изъ глазъ. Даже ея мужъ, Энджель Клэръ, и тотъ такъ жестоко поступилъ съ ней! Раньше она ни за что не созналась бы въ этомъ, но, въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, онъ былъ жестокъ! Никогда, во всю свою жизнь, — она могла поклясться въ этомъ, — она не хотѣла сдѣлать что-нибудь дурное, а надъ ней произнесли строгій судъ. Каковы бы ни были ея проступки, она грѣшила не преднамѣренно, а по невѣдѣнію, за что же такъ упорно преслѣдуютъ ее?

Она порывисто схватила первый попавшійся листъ бумаги и набросала слѣдующія строки:

«Ахъ, за что ты такъ безчеловѣчно обошелся со мной, Энджель? Я не заслуживаю этого. Я все думала объ этомъ. Нѣтъ, я никогда, никогда не прощу тебѣ! Ты, вѣдь, зналъ, что я не хотѣла обмануть тебя, за что же ты такъ жестоко обошелся со мной? Ты жестокъ, жестокъ! Постараюсь забыть тебя! Все, что я терпѣла отъ тебя, все несправедливо! Т.»

Она подождала, пока пройдетъ почтальонъ, выбѣжала отдать ему письмо и затѣмъ опять вернулась на прежнее мѣсто у окна.

Она такъ предалась горькимъ думамъ, что не обратила почти никакого вниманія на человѣка въ бѣломъ макинтошѣ, ѣхавшаго верхомъ по улицѣ. Вѣроятно, онъ увидалъ ее у окна и направилъ свою лошадь прямо къ коттэджу, такъ что она стала копытомъ на растенія, окаймлявшія низъ стѣны. Тессъ замѣтила его только тогда, когда онъ стукнулъ въ окно хлыстомъ. Дождь почти пересталъ, и она открыла окно.

— Вы развѣ не видѣли меня? — спросилъ д’Орбервиль.

— Я задумалась, — отвѣчала она. — Я слышала, что кто-то ѣдетъ, но подумала, что это повозка. Я была точно въ полуснѣ.

— А! Вы, можетъ быть, слышали шумъ д’Орбервильской кареты. Вы знаете эту легенду, навѣрное?

— Нѣтъ. Мой… одинъ человѣкъ собирался разъ мнѣ ее разсказать, но не разсказалъ.

— Если вы настоящая д’Орбервиль, то мнѣ тоже не слѣдовало бы вамъ разсказывать ее. Что до меня, то я незаконно ношу эту фамилію, такъ что мнѣ все равно. Это очень печальная легенда. Шумъ отъ этой несуществующей кареты можетъ слышать только тотъ, въ комъ течетъ кровь д’Орбервилей, и это считается дурнымъ для него предзнаменованіемъ. Преданіе это связано съ убійствомъ, совершеннымъ однимъ изъ членовъ вашего рода, много столѣтій тому назадъ.

— Разъ вы уже начали, такъ окончите ее.

— Хорошо. Говорятъ, что одинъ изъ вашихъ предковъ похитилъ какую то красавицу; она старалась выскочить изъ кареты, въ которой онъ увозилъ ее, и въ борьбѣ съ ней онъ убилъ ее или она его, я забылъ въ точности. Такъ гласитъ преданіе. Но я вижу, что весь вашъ домашній скарбъ уложенъ… Вы уѣзжаете?

— Да, завтра.

— Я объ этомъ уже слышалъ, но мнѣ плохо вѣрилось; такъ все это внезапно. Изъ-за чего же все вышло?

— Со смертью отца кончился срокъ нашего владѣнія, и мы не имѣемъ больше права оставаться здѣсь. Мы могли бы, можетъ быть, остаться и нанимать домъ по-недѣльно, но это уже изъ-за меня вышло.

— Изъ-за васъ?

— Я непорядочная женщина.

Д’Орбервиль вспыхнулъ.

— Что за низость! Негодяи! Желалъ бы я, чтобы за то ихъ подлыя душоньки обратились въ прахъ! — воскликнулъ онъ съ злобой въ голосѣ. — Такъ изъ за этого вы уѣзжаете? Васъ выгоняютъ?

— Не совсѣмъ выгоняютъ, но разъ они сказали, что скоро намъ нужно будетъ уѣхать отсюда, то ужь лучше уйти теперь, когда всѣ уходятъ, — все можетъ лучше устроиться.

— Куда же вы ѣдете?

— Въ Кингсбери. Мы тамъ наняли комнаты. Мама съ ума сходитъ по отцовской роднѣ и хочетъ ѣхать туда.

— Но вашей матери не удобно семьей жить по квартирамъ, да еще въ маленькомъ городишкѣ. Почему бы вамъ не переѣхать въ мою дачу въ Трантриджѣ? Тамъ, правда, почти нѣтъ никакого хозяйства со времени смерти моей матушки. Но, какъ вы знаете, есть домъ и садъ. Это все я велю почистить и вымыть въ одинъ день, такъ что матери вашей тамъ можно жить съ большими удобствами, а дѣтей я помѣщу въ хорошую школу. Вѣдь, по чести, мнѣ нужно же что-нибудь сдѣлать для васъ!

— Но, вѣдь, мы уже сняли комнаты въ Кингсбери! — сказала она.

— Вы меня считаете вашимъ врагомъ, но я вашъ другъ, хотя вы и не вѣрите этому. Переѣзжайте въ мой коттэджъ. Я устрою у себя птичникъ, а ваша мать будетъ смотрѣть за птицами, дѣти же будутъ ходить въ школу.

Дыханье Тессъ становилась все прерывистѣе и учащеннѣе, наконецъ, она сказала:

— Какъ могу я знать, исполните ли вы все это? Ваши планы могутъ измѣниться, и тогда мы снова… моя мать будетъ опять безъ пріюта.

— Ахъ, нѣтъ, никогда! Я заключу письменное условіе. Обдумайте это.

Тессъ покачала головой. Но д’Орбервиль все настаивалъ; ее удивляла его настойчивость, — онъ во что бы то ни стало хотѣлъ добиться согласія.

— Пожалуйста, сообщите объ этомъ вашей матери, — сказалъ онъ, весь преисполненный какимъ-то восторженнымъ чувствомъ. — Это ея дѣло рѣшать, а не ваше. Я велю вымыть и вычистить весь домъ къ завтрашнему утру; къ вечеру все будетъ готово, такъ что намъ нужно будетъ пріѣхать прямо туда. Такъ знайте, я буду ждать.

Тессъ снова покачала головой. Ея горло сжалось отъ какого-то необъяснимаго волненія. Она не рѣшалась взглянуть на д’Орбервиля.

— Вѣдь, я вашъ должникъ, вы знаете, — сказалъ онъ въ заключеніе. — Вы излечили меня отъ моего безумія, такъ что я радъ, что…

— Я хотѣла бы лучше, чтобы безуміе оставалось при васъ, тогда бы вы не вернулись ко мнѣ.

— Я радъ, что имѣю случай немного расплатиться съ вами. Надѣюсь, что завтра прибудутъ пожитки вашей матери. Дайте вашу руку, дорогая, прелестная Тессъ!

При этихъ словахъ онъ понизилъ голосъ до шепота и положилъ руку на полуоткрытое окно. Гнѣвно взглянувъ на него, она быстро захлопнула раму и при этомъ движеніи придавила его руку.

— Проклятіе, вы очень жестоки! — сказалъ онъ, освобождая свою руку. — Да, да, я знаю, что вы не нарочно. И такъ, я буду ждать васъ, или, по меньшей мѣрѣ, вашу мать и дѣтей.

— Я не пріѣду. У меня, вѣдь, есть много денегъ! — воскликнула она.

— Гдѣ же онѣ?

— У моего тестя; если я попрошу, онъ дастъ мнѣ.

— Да, если вы попросите. Но вы не сдѣлаете этого, Тессъ; я знаю васъ, вы никогда не попросите у него, — скорѣе умрете.

Съ этими словами онъ уѣхалъ.

Тессъ оставалась довольно долго на томъ же мѣстѣ. Стемнѣло. Старшія дѣти ушли съ матерью, четверо младшихъ, начиная съ трехъ съ половиною лѣтъ до одиннадцати, всѣ въ черномъ, собрались около очага, убирая свои игрушки и вещи. Тессъ присоединилась къ нимъ; свѣчи она не зажигала.

— Сегодня мы проведемъ здѣсь, въ домѣ, гдѣ родились, послѣднюю ночь, дорогіе мои, — сказала она быстро. — Вамъ не мѣшаетъ подумать объ этомъ, не правда ли?

Всѣ они сразу примолкли. Впечатлительныя, какъ всѣ дѣти такого возраста, они уже готовы были удариться въ слезы при ея словахъ, живо почувствовавъ, что насталъ конецъ чему-то, между тѣмъ какъ весь день они радовались, мечтая о новомъ жилищѣ. Тессъ перемѣнила разговоръ.

— Спойте мнѣ что-нибудь, милые, — сказала она.

— Что же намъ спѣть?

— Что знаете, мнѣ все равно.

Сначала наступило минутное молчаніе, которое прервалъ одинъ голосокъ, затѣмъ другой поддержалъ его, затѣмъ и остальныя дѣти запѣли въ униссонъ на слова, выученныя ими въ воскресной школѣ:

«Здѣсь мы терпимъ горе, муки,

Здѣсь мы, встрѣтясь, разстаемся,

А на небѣ нѣтъ разлуки».

Всѣ четверо пѣли флегматично и безучастно.

Тессъ отошла отъ нихъ и снова стала у окна. На улицѣ было совсѣмъ темно; она прильнула лицомъ къ стеклу, какъ будто всматриваясь въ темноту, на самомъ же дѣлѣ она хотѣла скрыть слезы. Если бы она могла только вѣровать въ то, о чемъ дѣти пѣли, если бы она была увѣрена въ этомъ, — какая была бы разница! Какъ довѣрчиво поручила бы она ихъ волѣ Провидѣнія, зная, что ихъ ждетъ царствіе небесное! Но вѣры такой не было и необходимо было что-нибудь предпринять, быть ихъ провидѣніемъ; для Тессъ, какъ и для большинства людей, казались грубою насмѣшкой слова поэта: «Мы приходимъ не въ ужасной наготѣ, а окруженные облаками славы». Для нея и подобныхъ ей явленіе на свѣтъ казалось какимъ-то насильственнымъ фактомъ; жизнь не давала имъ никакого удовлетворенія, — хорошо еще, если она была сносной.

На дорогѣ она вскорѣ различила фигуры матери и высокой Лизы-Лу съ Абрамомъ. Калоши мистрисъ Дорбифильдъ зашлепали около двери и Тессъ отперла ее.

— Около окна видны слѣды лошадиныхъ копытъ, — сказала Джоанна. — Развѣ былъ кто-нибудь?

— Нѣтъ, — отвѣчала Тессъ.

Дѣти у огня посмотрѣли серьезно на нее и одинъ изъ нихъ сказалъ тихо:

— Какже, Тессъ, джентльменъ верхомъ?

— Онъ не заходилъ сюда, — сказала Тессъ. — Онъ проѣздомъ остановился поговорить со мной.

— Кто этотъ джентльменъ? — спросила мать.

— О, не спрашивай, — отвѣчала Тессъ. — Ты еще раньше его видѣла, да и я также.

— А что же онъ говорилъ? — съ любопытствомъ спросила Джоанна.

— Я скажу тебѣ все завтра, когда мы устроимся на нашей квартирѣ въ Кингсберѣ.

LII.

Съ самаго ранняго утра придорожные жители были разбужены непрерывнымъ стукомъ экипажей, продолжавшимся вплоть до поздняго утра. На первой недѣлѣ этого мѣсяца всегда происходило такое движеніе: это было въ порядкѣ вещей, все равно какъ кукованье кукушки въ концѣ мѣсяца. Стукъ этотъ служилъ предвѣстникомъ общаго передвиженія — ѣхали фуры и телѣги забирать пожитки уѣзжавшихъ семей; существовалъ обычай, что мызники, къ которымъ нанимались семьи въ работу, сами присылали за ихъ вещами. Чтобъ успѣть все перевезти за день, надо было отправляться за вещами ночью, а къ шести часамъ утра фуры уже должны были быть у дверей уѣзжавшихъ хозяевъ.

Но никто не прислалъ фуры за вещами Тессъ и ея матери. Онѣ не были работницами, никуда ихъ не звали, такъ что имъ пришлось перевозить вещи на свой счетъ.

Тессъ очень обрадовалась, когда, выглянувъ въ это утро въ окно, увидала, что фура пріѣхала и что дождя не было, хотя погода была вѣтреная и пасмурная. Дождь въ день Благовѣщенья былъ всегда большимъ несчастьемъ: всѣ домашнія принадлежности, постели, одежда, — все привозилось промокшимъ и черезъ это нерѣдко являлись болѣзни.

Мать, Лиза-Лу и Абрамъ также проснулись уже, а младшія дѣти еще наслаждались сномъ. Они четверо позавтракали при слабомъ утреннемъ свѣтѣ и приступили къ укладкѣ.

Они весело принялись за работу съ помощью нѣсколькихъ сосѣдей. Сначала въ фуру поставили болѣе громоздкую мебель, потомъ кровати, на которыхъ должны были сидѣть Джоанна Дорбифильдъ и младшія дѣти во все время переѣзда. Когда все было уложено, пришлось долго ждать, пока запрягали лошадей; наконецъ, около двухъ часовъ они тронулись въ путь. На ось повѣсили котелокъ для воды, сама мистрисъ Дорбифильдъ и дѣти возсѣдали внутри фуры; въ рукахъ мистрисъ Дербифильдъ держала стѣнные часы, боясь, какъ бы механизмъ ихъ не испортился отъ толчковъ повозки. Тессъ и старшая дѣвочка шли рядомъ, пока не выѣхали за околицу деревни. Наканунѣ и сегодня утромъ онѣ побывали у нѣкоторыхъ сосѣдей и попрощались съ ними; нѣкоторые пришли теперь посмотрѣть на ихъ отъѣздъ и пожелать всего хорошаго, но сами въ душѣ ничего хорошаго не ждали для такой несчастной семьи, никому, впрочемъ, не дѣлавшей ничего дурного. Вскорѣ фура стала взбираться на гору; вѣтеръ все усиливался.

Такъ какъ сегодня было шестое апрѣля, то повозка Дорбифильдовъ встрѣчала много другихъ фуръ по пути. Всѣ онѣ были нагружены тѣми же приблизительно предметами и въ томъ же порядкѣ.

Одни изъ отъѣзжающихъ были оживлены, другіе сумрачны. Нѣкоторые останавливались у дверей встрѣчныхъ трактировъ, останавливались и Дорбифильды, чтобы покормить лошадей и немного отдохнуть и подкрѣпиться самимъ.

Въ одну изъ такихъ остановокъ глаза Тессъ случайно упали на кружку, переходившую изъ рукъ въ руки между женщинами, сидѣвшими на повозкѣ съ вещами, которая остановилась не по далеку отъ трактира. Она увидала между ними знакомыя лица и подошла къ фурѣ.

— Маріанна, Иццъ! — закричала она дѣвушкамъ, переѣзжавшимъ съ какою-то семьей. — Вы тоже переѣзжаете сегодня, какъ и всѣ?

Онѣ сказали, что дѣйствительно перекочевываютъ на другое мѣсто, такъ какъ жизнь въ Флинткомбъ-Ашѣ стала имъ очень тяжела. Ушли онѣ безъ вѣдома Гроби; пусть онъ ихъ преслѣдуетъ, если хочетъ. Они сказали, куда теперь направляются, а Тессъ съ своей стороны сказала, куда она ѣдетъ.

Маріанна нагнулась къ ней и сказала, понизивъ голосъ.

— Знаешь ли ты, что господинъ, который тебя преслѣдуетъ, — ты знаешь, о комъ я говорю, — приходилъ и разспрашивалъ о тебѣ въ Флинткомбѣ послѣ твоего отъѣзда? Мы ему не сказали, гдѣ ты, зная, что видѣть его тебѣ было бы непріятно.

— Да. Но я все же видѣла его, — прошептала Тессъ. — Онъ нашелъ меня.

— И онъ знаетъ, куда вы ѣдете?

— Да, я думаю.

— Мужъ не вернулся?

— Нѣтъ.

Затѣмъ она распрощалась со своими знакомыми, такъ какъ возницы обоихъ экипажей вышли изъ трактира, и фуры поѣхали дальше, уже по разнымъ направленіямъ; повозка, въ которой ѣхали Маріанна и Иццъ, блестѣла яркими красками и ее тащила тройка сильныхъ лошадей въ блестящей упряжи съ мѣдными украшеніями, а фура, въ которой ѣхала мистрисъ Дорбифильдъ съ семействомъ, представляла изъ себя скрипучее сооруженіе, которое едва выдерживало грузъ, положенный на него; краски давно сошли съ нея, а везла ее только пара лошадей. Этотъ контрастъ ясно показывалъ, какая разница заключается между наемною фурой и фурой, принадлежащей богатому мызнику.

Путь былъ длиненъ, такъ что, хотя они выѣхали рано, но былъ уже вечеръ, когда они обогнули возвышенность, составлявшую часть плоскогорія, именуемаго Гринхиль. Пока лошади остановились передохнуть, Тессъ осмотрѣлась кругомъ. Подъ горой, какъ разъ передъ ними, лежалъ маленькій, точно вымершій городокъ, — цѣль ихъ странствованія, — Кингсберъ, гдѣ покоились предки ея, о которыхъ такъ много говорилъ и пѣлъ ея отецъ, — Кингсберъ, который могъ по праву считаться родиной и домомъ д’Орбервилей, жившихъ здѣсь пять столѣтій.

Какой-то человѣкъ вышелъ изъ предмѣстья городка и ускорилъ шагъ, разсмотрѣвъ, что ѣдетъ нагруженная повозка.

— Вы женщина по фамиліи Дорбифильдъ, если я не ошибаюсь? — спросилъ онъ у матери Тессъ, которая сошла съ экипажа, чтобы пѣшкомъ пройти остальной путь.

— Да, — отвѣчала она. — Я вдова покойнаго сэра Джона д’Орбервиля, бѣднаго дворянина, такъ что и я имѣла бы право называться дворянкой, если бы хотѣла; я возвращаюсь во владѣнія моихъ предковъ-рыцарей.

— А! Ну, объ этомъ мнѣ ничего неизвѣстно; но если вы мистрисъ Дорбифильдъ, то меня прислали сказать вамъ, что комнаты, которыя вы хотѣли снять, уже отданы. Мы не знали, что вы пріѣдете, пока не получили вашего письма сегодня утромъ, когда уже было поздно. Но вамъ, конечно, удастся найти квартиру гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.

Человѣкъ этотъ посмотрѣлъ на Тессъ, лицо которой сдѣлалось мертвенно-блѣднымъ при этомъ извѣстіи. Ея мать тоже была въ отчаяніи.

— Что намъ дѣлать теперь, Тессъ? — сказала она съ горечью. — Вотъ какъ насъ привѣтствуютъ въ помѣстьяхъ нашихъ предковъ! Но давай еще попытаемся!

Они поѣхали по городу и всюду искали помѣщенія. Тессъ оставалась въ повозкѣ смотрѣть за дѣтьми, пока мать и Лиза-Лу наводили справки. Когда Джоанна черезъ часъ вернулась послѣ безплодныхъ поисковъ, кучеръ сказалъ ей, что нужно освободить фуру отъ вещей, такъ какъ ему было велѣно вернуться назадъ ночью.

— Хорошо. Выгружайте ихъ здѣсь, — сказала безучастно Джоанна. — Я найду гдѣ-нибудь пристанище.

Фура остановилась у кладбищенскаго вала въ мѣстечкѣ, закрытомъ отъ взоровъ, и кучеръ безъ сожалѣнія сталъ выбирать изъ повозки жалкія, мѣстами поломанныя хозяйственныя принадлежности. Окончивъ это, онъ уѣхалъ, оставивъ ихъ, довольный, что больше не будетъ имѣть дѣла съ такою странною семьей. Ночь была сухая, такъ что, по его мнѣнію, они могли безъ вреда для себя провести ее подъ открытымъ небомъ.

Тессъ съ отчаяньемъ осмотрѣлась кругомъ. Тутъ былъ когда-то паркъ, теперь раздробленный на маленькія рощицы, и виднѣлся зеленый фундаментъ, указывавшій, что здѣсь стоялъ замокъ д’Орбервилей; далѣе возвышался отрогъ Эдженъ-Хиза, который входилъ въ составъ владѣній. Тутъ же виднѣлась часть церкви, носившей имя д’Орбервилей.

— Склепъ нашихъ предковъ, вѣдь, и намъ можетъ служить пріютомъ, — сказала мать Тессъ, вернувшись съ своего обхода вокругъ церкви и кладбища. — Да, конечно, и туда-то мы и помѣстимся, дѣти, пока они не найдутъ намъ другого крова. Ну, Тессъ, Лиза и Абрамъ, помогайте мнѣ. Мы устроимъ дѣтей, а потомъ сами еще разъ пойдемъ въ обходъ.

Тессъ машинально стала помогать ей, и въ четверть часа четыре старыя кровати были отдѣлены отъ груды всѣхъ пожитковъ и поставлены около южной стороны церковнаго вала, около д’Орбервильской церкви, подъ которой находились обширные склепы. Надъ изголовьемъ кроватей высилось великолѣпное окно съ рѣзьбой, съ разноцвѣтными стеклами; окно это было сдѣлано въ пятнадцатомъ столѣтіи. Называли его окномъ д’Орбервилей и на верхней части его можно было различить геральдическія эмблемы, какъ на старой печаткѣ и ложкѣ, хранившейся у Дорбифильдовъ. Джоанна развѣсила надъ кроватями занавѣси, такъ что вышла прекрасная палатка, и положила младшихъ дѣтей.

— На худшій конецъ мы можемъ проспать здѣсь ночь, — сказала она. — Но сначала постараемся раздобыть голубчикамъ моимъ поѣсть. Ахъ, Тессъ, къ чему было тебѣ выходить замужъ за джентльмена, если онъ насъ оставляетъ въ такомъ положеніи!

Въ сопровожденіи Лизы и мальчика, она опять пошла вверхъ по маленькой тропинкѣ, отдѣлявшей церковь отъ городка. Едва они вступили на улицу, какъ увидали мужчину верхомъ, который внимательно глядѣлъ во всѣ стороны.

— А, васъ-то я и ищу! — сказалъ онъ, подъѣзжая къ нимъ. — Вы всѣ теперь находитесь на историческомъ мѣстѣ, во владѣніяхъ нашихъ предковъ. — Это былъ Алекъ д’Орбервиль. — Гдѣ Тессъ? — спросилъ онъ.

Джоанна не особенно-то была расположена къ Алеку. Она молча показала ему на церковь. Когда она уходила уже, д’Орбервиль сказалъ ей вслѣдъ, что, вѣроятно, увидитъ ее, если только ихъ старанія найти пріютъ останутся безуспѣшными. Затѣмъ онъ подъѣхалъ къ трактиру и вскорѣ вышелъ оттуда пѣшкомъ.

Между тѣмъ, Тессъ, оставшаяся съ дѣтьми, поговорила съ ними и затѣмъ пошла побродить по кладбищу, на которое уже ложилась ночная тѣнь. Дверь въ церковь была открыта, она вошла туда; здѣсь ей не приходилось быть еще ни разу.

У окна, подъ которымъ стояли дѣтскія кровати, были гробницы ея предковъ, которыхъ хоронили здѣсь нѣсколько столѣтій подрядъ. Однѣ гробницы были съ часовнями, другія совсѣмъ простыя, рѣшетки кругомъ были изломаны, всѣ мѣдныя украшенія также, только остались углубленія, въ которыя они были раньше вдѣланы. Все это особенно живо напоминало о томъ, что ея родъ умеръ для общественной жизни.

Она нагнулась къ черной плитѣ, на которой было написано:

Ostium sepulchri antiquae familiae d’Urberville.

Тессъ не была такъ хорошо знакома латынь, какъ какому-нибудь кардиналу, но, тѣмъ не менѣе, она поняла, что здѣсь входъ въ усыпальницу ея предковъ и что здѣсь покоились тѣ рыцари, о которыхъ часто пѣвалъ ея отецъ.

Она повернулась къ выходу, мимо часовни надъ гробницей, казавшейся самою старинной; у нея стояла, прислонившись, какая-то фигура. Въ темнотѣ она ее не замѣтила сразу, но вдругъ фигура зашевелилась. Подойдя ближе, она сейчасъ же распознала, что это живое существо, и такъ испугалась, что едва не упала въ обморокъ, но мало-по-малу она оправилась и разсмотрѣла, что это Алекъ д’Орбервиль.

Онъ перескочилъ черезъ плиту и поддержалъ ее.

— Я видѣлъ, какъ вы вошли, — сказалъ онъ ей ласково и не хотѣлъ мѣшать вашимъ размышленіямъ. — Не правда ли, какъ много тутъ подъ нами разныхъ старыхъ воиновъ! Послушайте-ка. — Онъ громко ударилъ ногой по полу; снизу раздалось отвѣтное эхо.

— Это ихъ немного потревожитъ, я полагаю, — продолжалъ онъ. — А вы меня приняли за каменное изображеніе одного изъ нихъ. Но нѣтъ. Все перемѣнилось. Мизинецъ лже-д’Орбервиля теперь больше можетъ сдѣлать, чѣмъ цѣлая династія лежащихъ здѣсь подъ землей… Ну, приказывайте, что мнѣ надо дѣлать?

— Уйдите! — прошептала она.

— Да, я пойду и поищу, гдѣ ваша мать, — сказалъ онъ ласково. Но, проходя мимо нея, онъ шепнулъ: — Все же знайте, что настанетъ время, когда вы будете ласковы со мной.

Когда онъ ушелъ, она стала на колѣни передъ входомъ въ склепъ и сказала:

— Зачѣмъ, зачѣмъ я не по ту сторону этой двери?

---

Между тѣмъ, Маріанна и Иццъ Гюэттъ ѣхали впередъ съ вещами земледѣльца въ иную сторону. Но онѣ мало думали о томъ, куда ѣхали. Онѣ вели бесѣду объ Энджелѣ Клэрѣ, о Тессъ и ея настойчивомъ ухаживателѣ, который, они знали теперь, былъ тѣсно связанъ съ прежнею жизнью Тессъ.

— Она знала его раньше, — говорила Маріанна. — Все дѣло въ томъ, что онъ жилъ съ ней. Но очень было бы жалко, еслибъ онъ опять увлекъ ее. Иццъ, мистеръ Клэръ никогда не будетъ нашимъ, такъ не лучше ли намъ не ревновать ее къ нему, а стараться потушить эту ссору между ними? Если бы только онъ зналъ, въ какихъ тискахъ она теперь находится, и что ей грозитъ, онъ пріѣхалъ бы навѣрное, чтобъ охранить ее отъ этого.

— Нельзя ли какъ-нибудь сообщить ему?

Онѣ все время раздумывали объ этомъ на пути, затѣмъ хлопоты объ устройствѣ на новомъ мѣстѣ отвлекли ихъ вниманіе. Только когда онѣ совсѣмъ устроились, мѣсяцъ спустя, они услыхали, что Клэръ возвращается, хотя о Тессъ онѣ болѣе ничего не слыхали. Тогда, волнуемая снова пробудившеюся въ ней любовью къ нему, Маріанна откупорила стклянку съ чернилами и вмѣстѣ съ другою дѣвушкой сочинила слѣдующія строки:

"Уважаемый сэръ, смотрите за своею женой, если вы ее любите такъ, какъ она васъ. Около нея близко находится врагъ, принявшій образъ друга. Сэръ, около нея стоитъ нѣкто, кому слѣдовало бы быть далеко отъ нея. Женщину нельзя подвергать искушеніямъ, превышающимъ ея силы; вѣдь, капля за каплей можетъ проточить камень и даже брилліантъ.

Отъ двухъ доброжелателей".

Она адресовала это письмо мистеру Клэру въ единственное мѣсто, о которомъ слышала отъ него — въ Эмминстерскій викаріатъ; послѣ этого онѣ долго оставались въ какомъ-то экзальтированномъ настроеніи, восхищаясь своимъ великодушіемъ, и не разъ принимались истерично рыдать.

ФАЗА СЕДЬМАЯ.
Преступленіе.

LIII.

Въ Эмминстерскомъ викаріатѣ насталъ вечеръ. Двѣ свѣчи горѣли подъ зеленымъ абажуромъ въ кабинетѣ викарія, но онъ не сидѣлъ тамъ. Разъ онъ взошелъ, поправилъ слабый огонь, достаточно согрѣвавшій комнаты, тѣмъ болѣе, что весна вступала въ свои права, и снова вышелъ; то онъ останавливался передъ входною дверью, то входилъ въ гостиную, то снова выходилъ на крыльцо.

Оно выходило на западъ; хотя на дворѣ было почти темно, но все же можно было различать предметы. Мистрисъ Клэръ, сидѣвшая въ гостиной, послѣдовала за мужемъ.

— Еще долго придется ждать, — сказалъ викарій. — Онъ будетъ въ Чэлкъ-Ньютонѣ въ шесть часовъ, даже если поѣздъ не запоздаетъ, да еще надо сдѣлать десять миль по проселочной дорогѣ, половину ихъ по Криммеркрокской дорогѣ, а наша старая лошадь не сдѣлаетъ ихъ очень скоро.

— Съ нами она проходила ихъ въ часъ.

— Да, но много лѣтъ тому назадъ.

Такими разговорами они старались коротать время, хотя оба хорошо знали, что все это пустыя слова, а, главное, надо терпѣливо ждать.

Наконецъ, по дорогѣ послышался легкій стукъ и старенькій шарабанъ показался вдали. Вскорѣ они увидали человѣка, выходящаго изъ экипажа; еслибъ они не были увѣрены, что это онъ, они, навѣрное, не узнали бы его.

Мистрисъ Клэръ бросилась къ двери, а за ней немного медленнѣе пошелъ и мужъ ея.

Пріѣзжій увидалъ ихъ озабоченныя лица, когда они еще не могли разглядѣть его, потому что смотрѣли на него противъ свѣта.

— О, мой мальчикъ, мой милый мальчикъ, наконецъ-то ты вернулся! — вскричала мистрисъ Клэръ. Она забыла въ эту минуту о его еретическихъ воззрѣніяхъ, вызвавшихъ разлуку между ними; она такъ же мало думала теперь объ этомъ, какъ и о пыли, покрывавшей его платье. Какая женщина, дѣйствительно, хотя бы и самая лучшая христіанка, вѣруетъ въ обѣщанныя евангеліемъ блаженства и муки такъ, какъ она вѣруетъ въ своихъ дѣтей, и какая женщина не промѣняетъ религію на ихъ счастье?… Когда они вошли въ освѣщенную комнату, она взглянула ему въ лицо. — Боже! это не Энджель, это не мой сынъ, это не тотъ Энджель, который уѣзжалъ! — закричала она въ горѣ, отворачиваясь отъ него.

Его отецъ былъ тоже пораженъ его видомъ, — такъ осунулось и измѣнилось его лицо отъ душевныхъ терзаній и дурного климата страны, куда онъ поспѣшилъ скрыться, боясь насмѣшекъ за случившееся съ нимъ на родинѣ. Это былъ не человѣкъ, а скелетъ — тѣнь прежняго человѣка. Онъ былъ похожъ на мертваго Спасителя Кривеллея. Его ввалившіеся глаза были тусклы, подъ глазами было черно, какъ у мертвеца. Лицо приняло такія же острыя очертанія, какъ у его стариковъ-родителей, хотя Энджелю по-настоящему надо было бы стать такимъ не раньше, какъ лѣтъ черезъ тридцать.

— Я былъ боленъ тамъ, — сказалъ онъ. — Теперь я поправился, — но, какъ бы въ опроверженіе его словъ, его ноги подогнулись, и онъ долженъ былъ сѣсть, чтобы не упасть. Это былъ приступъ слабости послѣ долгаго дневного путешествія и отъ волненія, вызваннаго пріѣздомъ.

— Не было мнѣ письма недавно? — спросилъ онъ.

Одно письмо было получено. Остальныя, присланныя ему нѣсколько недѣль тому назадъ, они переслали ему, не зная, что онъ самъ пріѣдетъ въ скоромъ времени.

Онъ поспѣшно вскрылъ поданное ему письмо и очень былъ пораженъ тѣми чувствами, которыми было полно письмо Тессъ къ нему.

"Ахъ, за что ты такъ безчеловѣчно обошелся со мной, Энджель? Я не заслуживаю этого. Я все думала объ этомъ. Нѣтъ, я никогда, никогда не прощу тебѣ! Ты, вѣдь, зналъ, что я не хотѣла обмануть тебя, за что же ты такъ дурно обошелся со мной? Ты жестокъ, жестокъ! Постараюсь забыть тебя. Все, что я терпѣла отъ тебя — все несправедливо;

Т.".

— Это все совершенная правда! — сказалъ Энджель, бросая письмо. — Она едва ли когда проститъ меня!

— Не огорчайся такъ, Энджель, изъ-за простой крестьянки, — сказала его мать.

— Простая крестьянка! Да, мы всѣ крестьяне — дѣти земли. И я хотѣлъ бы, чтобъ она была простая крестьянка; но мнѣ надо вамъ сказать, — раньше я не говорилъ вамъ ничего объ этомъ, — что ея отецъ происходитъ по мужской линіи отъ одной изъ самыхъ старыхъ норманскихъ фамилій; у насъ много земледѣльцевъ, которые, также какъ и онъ, происходятъ изъ знатныхъ семей, но они никому неизвѣстны и ихъ называютъ простыми крестьянами.

Вскорѣ онъ пошелъ спать и провелъ слѣдующее утро у себя въ комнатѣ, чувствуя себя очень нехорошо. Онъ все время раздумывалъ о положеніи дѣлъ. Когда онъ былъ на экваторѣ, ему казалось, что нѣтъ ничего легче, какъ придти къ Тессъ и заключить ее въ свои объятія; теперь же, по пріѣздѣ сюда, это стало ему казаться не такимъ легкимъ дѣломъ. Она была страстною натурой, и онъ спрашивалъ себя, будетъ ли это благоразумно, не предувѣдомивъ ее, встрѣтиться съ ней? Даже предположивъ, что со времени разлуки она, вмѣсто любви, стала чувствовать къ нему антипатію, все же внезапная встрѣча съ нимъ вызвала бы у нея горькіе упреки.

И такъ, Клэръ рѣшилъ, что будетъ лучше послать въ Марлоттъ письмо къ Тессъ, чтобы приготовить ее и ея родныхъ къ встрѣчѣ съ нимъ, — онъ надѣялся, что она живетъ еще съ ними, какъ у нихъ было условлено при его отъѣздѣ изъ Англіи. Онъ въ тотъ же день привелъ свой планъ въ исполненіе и менѣе чѣмъ черезъ недѣлю онъ получилъ короткій отвѣтъ отъ мистрисъ Дорбифильдъ, который нисколько не разсѣялъ его неизвѣстности: письмо было безъ указанія адреса, хотя, къ его удивленію, написано оно было не изъ Марлотта.

"Сэръ, я пишу эти строки, чтобы сообщить вамъ, что дочь моя уѣхала отъ насъ и я не знаю, когда она вернется. Я извѣщу васъ, какъ только узнаю это. Я не считаю себя вправѣ сообщить вамъ, гдѣ она находится въ настоящее время. Прибавлю, что я и мое семейство — мы покинули на время Марлоттъ.

Ваша Ж. Дорбифильдъ".

Для Клэра было такимъ облегченіемъ узнать, что Тессъ жилось, повидимому, довольно хорошо, но онъ не обратилъ особеннаго вниманія на упорное нежеланіе ея матери указать ея мѣстопребываніе. Очевидно, они всѣ сердятся на него. Онъ подождетъ, пока мистрисъ Дорбифильдъ не извѣстить его о возвращеніи Тессъ, какъ она обѣщала въ письмѣ. Онъ и не заслуживалъ ничего болѣе. Во время своего отсутствія онъ многое передумалъ, въ исторической Корнеліи онъ видѣлъ сходство съ добродѣтельною Фаустиной, во Фринѣ онъ узналъ духъ Лукреціи; онъ думалъ о томъ, какъ женщинъ осуждали на побиваніе камнями, и о томъ, какъ жена Урія стала царицей, и не разъ спрашивалъ себя, зачѣмъ онъ осудилъ Тессъ на основаніи фактовъ, а не на основаніи здраваго смысла, зачѣмъ онъ осудилъ ее за поступки, а не принялъ во вниманіе ея желанія дѣйствовать иначе?

День за днемъ ждалъ онъ въ отцовскомъ домѣ второго обѣщаннаго письма отъ Джоанны Дорбифильдъ. Между тѣмъ, силы возвращались къ нему, а письма все не было. Ему вернули письма изъ Бразиліи и между ними было письмо отъ Тессъ, написанное изъ Флинткомбъ-Аша. Неожиданныя строки привели его въ совершенное уныніе.

«Я должна обратиться къ тебѣ въ моемъ горѣ, — у меня никого нѣтъ, кромѣ тебя… Мнѣ кажется, я умру, если ты не пріѣдешь скоро или не позволишь мнѣ пріѣхать къ тебѣ… Но, Энджель, я прошу, умоляю тебя, не будь справедливъ, но будь хоть немного добрѣе ко мнѣ!… Если ты пріѣдешь, я могу хотя умереть у тебя на рукахъ! Если бы ты тогда простилъ меня, я бы съ радостью умерла!… Если бы ты написалъ мнѣ одну только строчку и сказалъ бы: я пріѣду скоро, я стала бы все терпѣть съ радостью!… Подумай, подумай, какъ страдаетъ мое сердце при мысли, что я никогда не увижу тебя больше, никогда!… Ахъ, еслибъ я могла хоть на одну минуту заставить страдать твое сердце такъ, какъ страдаетъ мое каждый день, то ты пожалѣлъ бы меня бѣдную, одинокую… Я была бы довольна, даже рада, быть твоею служанкой; если я не могу быть твоею женой, только бы мнѣ быть около тебя, видѣть тебя, думать, что ты мой… Я одного только жажду на небѣ, на землѣ и подъ землей — встрѣчи съ тобой, мой дорогой! Приди ко мнѣ, приди и спаси меня отъ того, что грозитъ мнѣ!»

Глаза Клэра наполнились слезами, страстное желаніе сейчасъ же разыскать ее охватило его. Онъ спросилъ отца, просила ли она у него денегъ во время его отсутствія. Отецъ отвѣтилъ отрицательно. Энджель понялъ, что гордость помѣшала ей обращаться съ такою просьбой. Изъ его словъ родители его только теперь поняли истинную причину, почему они разъѣхались; будучи оба христіанами въ настоящемъ смыслѣ этого слова, они, особенно страдавшіе душой за заблудшихъ овецъ, полюбили Тессъ, почувствовали къ ней жалость и нѣжность, какой не чувствовали ни за ея простоту, ни за бѣдность, ни за происхожденіе.

Убирая различныя вещи, онъ замѣтилъ маленькое письмецо, недавно полученное отъ Маріанны и Иццъ Гюэттъ, начинавшееся словами: «Уважаемый сэръ, смотрите за вашею женой, если любите ее такъ, какъ она васъ», и подписанное: «отъ двухъ доброжелателей».

LIV.

Четверть часа спустя Клэръ выходилъ уже изъ дому; мать слѣдила за его тонкою фигурой, пока онъ не скрылся изъ вида. Зная, что лошадь нужна въ хозяйствѣ, онъ отклонилъ предложеніе взять ее. Онъ вошелъ на постоялый дворъ, нанялъ тамъ лошадь и едва могъ дождаться, пока запрягутъ ее. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже подымался на холмъ, съ котораго три мѣсяца тому назадъ Тессъ спускалась полная надеждъ и затѣмъ возвращалась, унося съ собой разбитое сердце.

Вскорѣ передъ нимъ открылась Бенвильская дорога, вдоль которой тянулись живыя изгороди и деревья, покрытыя почками; но онъ былъ занятъ не тѣмъ, и ровно настолько обращалъ вниманіе на окружавшую его природу, чтобы не сбиться съ дороги. Часа черезъ полтора онъ обогнулъ южную часть Кингъ-Чиктока и сталъ подниматься вверхъ по печальной безлюдной мѣстности Креста, гдѣ Тессъ, по настоянію Алека д’Орбервиля, въ характерѣ котораго произошелъ переломъ, должна была поклясться, что никогда съ своей стороны не подастъ ему повода къ искушенію.

Потомъ онъ повернулъ направо и углубился въ горную известковую страну Флинткомбъ-Аша;изъ письма Тессъ онъ зналъ, что она жила здѣсь, и думалъ найти ее на той же фермѣ. Конечно, онъ не нашелъ ея, ему стало еще грустнѣе, когда ему сказали, что никто и не слыхивалъ здѣсь о «мистрисъ Клэръ», а всѣ помнили Тессъ только по имени. То, что она съ умысломъ скрывала отъ всѣхъ свое имя, а еще болѣе то, что она рѣшилась лучше выносить всякія злополучія, чѣмъ обратиться съ денежною просьбой къ его отцу, въ этомъ онъ видѣлъ проявленіе ея непреклонной рѣшимости разстаться съ нимъ навсегда.

Ему сказали, что Тессъ Дорбифильдъ ушла отсюда домой къ роднымъ по другую сторону Блакмура, такъ что ему необходимо было разыскать мистрисъ Дорбифильдъ. Она сообщила ему, что не живетъ болѣе въ Марлоттѣ, но умышленно умолчала о своемъ теперешнемъ адресѣ, такъ что единственное, что онъ могъ сдѣлать, это поѣхать въ Марлоттъ и разспросить о ней. Мызникъ, который былъ такъ грубъ съ Тессъ, оказался удивительно привѣтливымъ съ Клэромъ и одолжилъ ему лошадь и кучера, чтобы добраться до Марлотта, а экипажъ, въ которомъ онъ пріѣхалъ, надо было отослать обратно въ Эмминстеръ, такъ какъ Клэръ нанялъ его только на дневной срокъ.

Клэръ ни за что не хотѣлъ долго пользоваться одолженнымъ ему экипажемъ и отослалъ его назадъ у предмѣстья Марлотта, а самъ пошелъ пѣшкомъ въ деревню, гдѣ родилась его дорогая Тессъ. Еще было слишкомъ рано для зелени въ садахъ; такъ называемая весна была еще зимой; повсюду едва пробивалась зеленая листва, — такъ было и съ его надеждами.

Домъ, гдѣ Тессъ провела годы своего дѣтства, былъ теперь занятъ какою-то другою семьей, которая совершенно игнорировала ея существованіе. Новые жильцы находились въ саду и всецѣло были заняты только своими интересами, какъ будто бы съ этимъ домомъ не была связана исторія другихъ людей. Они гуляли по дорожкамъ сада, исключительно думая о томъ, какъ бы лучше устроиться здѣсь.

То время, когда Тессъ жила здѣсь, не имѣло для нихъ никакого значенія. Даже весеннія птицы, распѣвавшія надъ ними, продолжали безпечно свои пѣсни, какъ будто не замѣчали ничьего отсутствія.

Изъ разспросовъ этихъ простодушныхъ людей, для которыхъ даже имя ихъ предшественниковъ было едва извѣстно, Клэръ узналъ, что Джонъ Дорбифильдъ умеръ, что его вдова и дѣти покинули Марлоттъ, объявивъ, что будутъ жить въ Кингсберѣ, а вмѣсто того ушли въ другое мѣсто, называемое такъ-то. Съ этой минуты домъ этотъ, въ которомъ не жила болѣе Тессъ, сдѣлался ненавистнымъ Клэру и онъ поспѣшилъ уйти изъ него, даже ни разу не оглянувшись назадъ.

Путь его лежалъ по полю, гдѣ онъ впервые увидалъ ее во время танцевъ. Затѣмъ онъ прошелъ по кладбищу и здѣсь замѣтилъ среди недавнихъ надгробныхъ камней одинъ, который былъ нѣсколько отличенъ отъ другихъ. Надпись гласила слѣдующее:

«Въ память Джона Дорбифильда, вѣрнѣе, д’Орбервиля, происходившаго отъ знатнаго рода и по прямой линіи нисходившаго отъ сэра Бріана д’Орбервиля, одного изъ рыцарей Завоевателя. Скончался марта 10, 18— г.».

Такъ низвергаются сильные міра сего.

Какой-то человѣкъ, повидимому, могильщикъ, увидалъ Клэра и подошелъ.

— Ахъ, сэръ, вотъ человѣкъ, которому очень не хотѣлось лежать здѣсь; онъ желалъ, чтобъ его перенесли въ Кингсберъ, гдѣ покоются его предки.

— А почему же не исполнили его воли?

— Эхъ, денегъ не было! Да благословитъ васъ Богъ, сэръ; я не хотѣлъ бы никому говорить объ этомъ, но… даже за этотъ камень, за цвѣтистую надпись на немъ не заплачено!

— А!… А кто поставилъ его?

Человѣкъ назвалъ имя деревенскаго каменщика и Клэръ, выйдя изъ кладбища, пошелъ въ его домъ. Тамъ онъ услыхалъ подтвержденіе сказаннаго ему и заплатилъ по счету. Исполнивъ это, онъ пошелъ разыскивать вдову.

Хотя путь предстоялъ ему длинный, но Клэръ такъ жаждалъ уединенія, что ни за что не хотѣлъ нанять экипажъ или пойти вдоль по полотну желѣзной дороги, по которому ему было ближе добраться до цѣли его странствованія. Въ Чэстонѣ, однако, онъ долженъ былъ нанять лошадь; тѣмъ не менѣе, онъ только къ семи часамъ вечера пріѣхалъ въ мѣстопребываніе Дорбифильдовъ; всего отъ Марлотта онъ сдѣлалъ болѣе двадцати миль.

Деревня была не велика, такъ что онъ безъ труда розыскалъ жилище мистрисъ Дорбифильдъ. Она жила въ домикѣ, обнесенномъ стѣной, въ сторонѣ отъ дороги; тамъ она разставила свою старую мебель, какъ могла лучше. Клэръ былъ увѣренъ, что она не желала его посѣщенія. И онъ какъ бы силою врывался къ ней въ домъ. Она вышла къ двери; на ея лицо падалъ свѣтъ заходящаго солнца.

Клэръ видѣлъ ее въ первый разъ въ жизни; она все еще была красива въ своей вдовьей одеждѣ. Онъ былъ принужденъ объяснить, что онъ мужъ Тессъ и зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ. Проговорилъ онъ это довольно нескладно:

— Мнѣ нужно видѣть ее, — закончилъ онъ. — Вы мнѣ обѣщали написать еще разъ и не исполнили обѣщанія.

— Потому что она не возвращалась домой, — отвѣчала Джоанна.

— Здорова ли она?

— Я ничего не знаю. Ваше было бы дѣло знать это, — сказала она.

— Да, я согласенъ съ этимъ. Гдѣ она находится?

Джоанна говорила съ нимъ, подперши щеку рукой, — знакъ замѣшательства.

— Я не знаю въ точности, гдѣ она, — отвѣчала она. — Она была… но…

— Гдѣ она была?

— Но ея нѣтъ здѣсь теперь.

Она снова замолчала, не желая выдавать тайны, а младшія дѣти подошли къ двери и одинъ изъ нихъ, спрятавшись въ юбки матери, прошепталъ:

— Это тотъ джентльменъ, который собирается жениться на Тессъ?

— Онъ женился на ней, — шепотомъ отвѣчала Джоанна. — Идите въ домъ.

Клэръ, видя, что она хочетъ скрыть что-то отъ него, продолжалъ:

— Можетъ быть, Тессъ не желаетъ видѣть меня? Если нѣтъ, то, конечно…

— Я думаю, что нѣтъ.

— Вы увѣрены?

— Я увѣрена.

Онъ повернулся, чтобы уйти, но вспомнилъ о нѣжномъ письмѣ Тессъ.

— Нѣтъ, я увѣренъ, что она хочетъ! — воскликнулъ онъ съ жаромъ. — Я ее знаю лучше, чѣмъ вы.

— Очень можетъ быть, сэръ, потому что я никогда не могла хорошо распознать ее.

— Прошу васъ, дайте мнѣ ея адресъ, мистрисъ Дорбифильдъ, изъ жалости къ бѣдному, злополучному человѣку!

Мать Тессъ опять въ нерѣшимости оперлась на руку и, видя на его лицѣ страданіе, сказала, наконецъ, тихимъ голосомъ:

— Она въ Сэндбёрнѣ.

— А!… Гдѣ же именно? Говорятъ, Сэндбёрнъ сталъ очень великъ.

— Я больше ничего не знаю, въ Сэндбёрнѣ. Что до меня, я никогда не была тамъ.

Было несомнѣнно, что Джоанна теперь говорила правду, такъ что онъ не настаивалъ больше.

— Не нужно ли вамъ чего-нибудь? — спросилъ онъ ласково.

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчала она. — У насъ все есть теперь.

Клэръ ушелъ, не заходя даже въ домъ. Въ трехъ миляхъ оттуда была станція и онъ пошелъ туда, заплативъ извощику. Послѣдній поѣздъ въ Сэндбёрнъ отошелъ вскорѣ и увезъ съ собой Клэра.

LV.

Въ одиннадцать часовъ ночи онъ приказалъ приготовить себѣ постель въ гостиницѣ, и, немедленно пославъ отцу телеграмму съ указаніемъ адреса, пошелъ бродить по улицамъ Сэндбёрна. Было слишкомъ поздно, чтобы идти за справками или разспрашивать кого-нибудь, такъ что онъ волей-неволей отложилъ это до утра. Но ему еще не хотѣлось спать.

Это людное водяное мѣстечко съ пристанями, съ сосновыми аллеями и садами казалось Энджелю фантастическимъ, явившимся по мановенію волшебства. Вблизи пролегала дорога въ огромную Эдхонскую пустошь. Тамъ все говорило о минувшихъ вѣкахъ: каждая неровность почвы принадлежала исторіи, каждый каналъ, по которому когда-то ѣздили британцы, сохранился неприкосновеннымъ; ни одна травка не была вырвана отсюда со временъ Цезарей. Но и сюда проникла иноземная культура.

Онъ бродилъ по улицамъ этого новаго мірка и при свѣтѣ звѣздъ различалъ между деревьями высокія крыши, бесѣдки и башни прихотливыхъ зданій. Здѣсь дома стояли особнякомъ, — точно уголокъ Средиземнаго моря на англійской почвѣ, ночью казавшійся еще величественнѣе, чѣмъ былъ въ дѣйствительности.

Море было близко, оно шумѣло, а онъ думалъ, что это колышутся сосны; сосны въ отвѣтъ ему шумѣли тѣмъ же непрерывнымъ шумомъ, а онъ думалъ, что слышитъ плескъ моря.

Гдѣ здѣсь могла жить Тессъ, простая поселянка, его молодая жена, среди такой роскоши и богатства? Чѣмъ болѣе онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ болѣе недоумѣвалъ. Чѣмъ она занималась: доеніемъ коровъ? Навѣрное, здѣсь не было пахотныхъ полей, на которыхъ она могла работать. Вѣроятно, ее наняли прислуживать въ одномъ изъ этихъ большихъ домовъ; онъ все бродилъ, смотря на окна, въ которыхъ еще горѣлъ мѣстами огонь, и спрашивалъ себя, не здѣсь ли гдѣ-нибудь ея комната?

Но отгадывать это было безполезно, и послѣ полуночи онъ пошелъ къ себѣ и легъ спать. Прежде чѣмъ потушить свѣчу, онъ перечелъ еще разъ страстное письмо Тессъ. Но онъ не могъ уснуть, находясь такъ близко и, въ то же время, увы, такъ далеко отъ нея; онъ безпрестанно поднималъ оконную занавѣску и смотрѣлъ на дома напротивъ, спрашивая себя, въ которомъ изъ нихъ она теперь спитъ.

Такъ просидѣлъ онъ почти всю ночь. Утромъ онъ всталъ въ семь часовъ и вскорѣ вышелъ изъ дому, по направленію къ главному почтовому отдѣленію. У двери онъ встрѣтился съ почтальономъ, несшимъ утреннюю почту.

— Знаете ли вы адресъ мистрисъ Клэръ? — спросилъ Энджель.

Почтальонъ отрицательно покачалъ головой.

Тогда Клэръ, вспомнивъ, что она легко могла принять свое дѣвичье имя, сказалъ:

— А миссъ Дорбифильдъ?

— Дорбифильдъ?

Такой фамиліи почтальонъ тоже не слыхалъ.

— Здѣсь каждый день пріѣзжаютъ и уѣзжаютъ посѣтители, сэръ, — сказалъ онъ, — и, не зная названія дома, невозможно найти ихъ.

Въ эту минуту вышелъ другой почтальонъ, которому повторили то же имя.

— Я не знаю Дорбифильдовъ. Но въ гостиницѣ «Цапля» есть фамилія д’Орбервиль, — сказалъ онъ.

— Вотъ это-то мнѣ и нужно! — воскликнулъ Клэръ, который съ радостью узналъ, что она приняла свою настоящую фамилію. — Гдѣ этотъ домъ?

— Это хорошія меблированныя комнаты.

Клэру указали, куда надо было идти, и онъ поспѣшилъ туда. «Цапля» была обыкновенною дачей, и онъ никогда бы не подумалъ, что здѣсь можно имѣть комнаты въ наемъ, — такой видъ «особняка» имѣлъ этотъ домъ. Если Тессъ здѣсь живетъ служанкой, то ему лучше пойти съ задняго входа. Но почему-то онъ подошелъ къ парадному подъѣзду и позвонилъ.

Такъ какъ было еще рано, то хозяйка дома сама отперла ему.

Клэръ спросилъ Терезу д’Орбервиль или Дорбифильдъ.

— Мистрисъ д’Орбервиль?

— Да.

И такъ, Тессъ была извѣстна здѣсь, какъ замужняя женщина; ему было пріятно слышать это, хотя она и не приняла его имени.

— Не будете ли вы такъ добры сказать ей, что ее желаетъ видѣть родственникъ?

— Немного рано еще. Какъ сказать ей объ васъ?

— Скажите: Энджель.

— Мистеръ Энджель?

— Нѣтъ, просто Энджель. Это мое имя. Она пойметъ.

— Я посмотрю, проснулась ли она.

Ему было указано пройти въ первую комнату — столовую; она выходила окнами въ садикъ, въ которомъ цвѣли рододендроны и другія растенія. Повидимому, положеніе Тессъ было вовсе не такъ дурно, какъ онъ боялся; ему пришло на умъ, что она вытребовала у банкира брилліанты и продала ихъ, чтобы жить. Онъ не осудилъ ея за это ни на минуту. Вскорѣ его тонкій слухъ распозналъ шаги по лѣстницѣ, ея шаги; его сердце забилось такъ больно, что онъ едва могъ устоять на ногахъ.

— Боже мой, что она подумаетъ обо мнѣ? Я такъ измѣнился! — сказалъ онъ про себя. Дверь отворилась.

Тессъ показалась на порогѣ, — совсѣмъ не такая, какою онъ ожидалъ увидѣть ее, — чудно прекрасная. Ея природная красота еще выигрывала отъ наряда. Она была укутана въ богатый блѣдно-сѣрый кашемировый капотъ, съ вышивкой болѣе темнаго цвѣта; на ногахъ у нея были такія же туфли. Кругомъ шеи лежала пуховая опушка; ея чудные темные волосы частью были завернуты въ узелъ на макушкѣ, частью распущены по плечамъ, — очевидно, она очень спѣшила.

Онъ протянулъ къ ней руки, но она не подошла къ нему, а остановилась у двери; руки его невольно опустились. Онъ внезапно почувствовалъ разницу между ней и собой, желтымъ, худымъ, какъ скелетъ, и подумалъ, что ее оттолкнула его наружность.

— Тесси! — сказалъ онъ какимъ-то сиплымъ голосомъ, — простишь ли ты меня, что я уѣхалъ? Можешь ты уйти со мной? Почему ты стала такой?

— Слишкомъ поздно! — сказала она какимъ-то глухимъ голосомъ; ея глаза неестественно горѣли.

— Я тебя судилъ несправедливо, я на тебя смотрѣлъ не такъ! — продолжалъ онъ свою защиту. — Теперь я оцѣнилъ тебя, моя дорогая Тессъ!

— Слишкомъ поздно, слишкомъ поздно! — быстро проговорила она, съ нетерпѣніемъ махнувъ рукой. — Не подходи ко мнѣ, Энджель! Нѣтъ, ты не долженъ! Уйди!

— Но развѣ ты разлюбила меня, моя дорогая жена, за то, что я такъ измѣнился? Вѣдь, ты не такая непостоянная… Я нарочно пріѣхалъ за тобой, мой отецъ и моя мать ждутъ тебя.

— Да, да. Но я говорю: поздно! — закричала она. Она была какъ во снѣ, хотѣла двинуться, и не могла, — Развѣ ты не знаешь всего, всего? Но какъ же ты пришелъ сюда, если ничего не знаешь?

— Я всюду разспрашивалъ и нашелъ дорогу къ тебѣ.

— Я ждала тебя, — продолжала она съ жалобой въ голосѣ, — но ты не возвращался. Я писала тебѣ, но ты не пріѣзжалъ. Онъ взялъ меня, увѣривъ, что ты никогда болѣе не пріѣдешь, что я сумасшедшая. Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, и къ матери, и ко всѣмъ намъ послѣ отцовской смерти. Онъ…

— Я ничего не понимаю.

— Онъ меня снова взялъ къ себѣ.

Онъ быстро взглянулъ на нее, потомъ, понявъ смыслъ ея словъ, сразу весь какъ-то опустился; взглядъ его потухъ; онъ перевелъ его на ея руки, которыя были раньше грубы и красны, а теперь бѣлы и нѣжны.

Она продолжала:

— Онъ наверху. Я теперь ненавижу его за то, что онъ обманулъ меня, сказавъ, что ты болѣе не вернешься; а ты вернулся. Но уходи, Энджель, прошу тебя, и не возвращайся никогда!

Они продолжали стоять; въ ихъ глазахъ отразилось все ихъ сердечное страданіе; было жалко смотрѣть на нихъ. Оба, казалось, умоляли судьбу послать имъ забвеніе.

— О, это моя вина! — сказалъ Клэръ.

Онъ не могъ продолжать. Слова не могли выразить его чувствъ.

Прошло нѣсколько минутъ; вдругъ онъ замѣтилъ, что Тессъ нѣтъ болѣе въ комнатѣ. Его лицо стало какъ-то холодно; за минуту передъ тѣмъ искаженное страданіемъ, теперь оно окаменѣло. Онъ очутился на улицѣ и шелъ впередъ, самъ не сознавая, что съ нимъ и гдѣ онъ находится.

LVI.

Мистрисъ Бруксъ, хозяйка этого дома, была вовсе не очень любопытна по своей природѣ. Она слишкомъ отдалась служенію божку «наживы», чтобъ интересоваться чѣмъ-нибудь, кромѣ кармана жильцовъ. Тѣмъ не менѣе, посѣщеніе Энджеля Клэра, хорошо платившихъ ей жильцовъ, супруговъ мистера и мистрисъ д’Орбервиль, какими она ихъ считала, было довольно необычайно по своему характеру и по раннему часу; въ ней пробудилось женское чувство любопытства, только временно заглушенное хозяйственными соображеніями.

Тессъ разговаривала со своимъ мужемъ у двери, не входя въ столовую, такъ что мистрисъ Бруксъ, стоявшая у смежной двери, могла разслышать отрывки ихъ разговора, — если можно сказать, что эти два несчастныя существа вели между собой разговоръ. Она слышала затѣмъ, какъ Тессъ поднималась обратно на лѣстницу и какъ Клэръ, уходя, затворилъ за собой дверь. Затѣмъ слышно было, какъ наверху хлопнула дверь и Тессъ, по догадкамъ мистрисъ Бруксъ, вошла къ себѣ. Такъ какъ молодая женщина была не совсѣмъ одѣта, то мистрисъ Бруксъ была увѣрена, что она не сейчасъ еще выйдетъ.

Поэтому она крадучись взошла на лѣстницу и стала у дверей гостиной, смежной съ заднею комнатой (спальней). Бель-этажъ ея дома, въ которомъ помѣщались лучшія комнаты, былъ нанятъ д’Орбервилями. Въ задней комнатѣ все было тихо, но изъ гостиной слышались какіе-то звуки.

Хозяйка посмотрѣла въ замочную скважину. Ей была видна только небольшая часть комнаты, уголъ обѣденнаго стола, на которомъ былъ уже приготовленъ завтракъ, и стулъ. Тессъ стояла на колѣняхъ, спрятавъ лицо на сидѣнье стула; руки ея были заломлены надъ головой, складки платья лежали на полу и виднѣлась босая ножка, съ которой упала туфля. Изъ ея устъ срывался вопль отчаянія.

Потомъ раздался мужской голосъ изъ сосѣдней комнаты:

— Что случилось?

Она, не отвѣчая, продолжала говорить сама съ собой или, скорѣз, жалобно стонать. Мистрисъ Бруксъ могла разслышать кое-что:

— И такъ, мой дорогой, дорогой мужъ вернулся ко мнѣ, а я не знала этого… А вы меня убѣдили… вы всегда умѣли меня увѣрить во всемъ! Бѣдность моей матери и всей моей семьи — вотъ что меня принудило… А вы мнѣ сказали, что мой мужъ никогда, никогда не вернется болѣе; вы смѣялись надо мной, называли глупенькой, что я жду его… Я вамъ повѣрила, наконецъ, и уступила… А онъ вернулся. Теперь онъ ушелъ. Ушелъ вторично, и я лишилась его навсегда… онъ будетъ ненавидѣть меня. Да, я лишилась его теперь… опять изъ-за васъ! — Безнадежно качая головой, она обернулась къ двери и мистрисъ Бруксъ разсмотрѣла ужасъ, написанный на ея лицѣ; губы ея были стиснуты, по щекамъ текли ручьи слезъ. Она продолжала: — А онъ умираетъ, онъ совсѣмъ похожъ на умирающаго! Мой грѣхъ убьетъ его, а не меня!… Ахъ, вы разбили всю мою жизнь!… О, Боже, я не вынесу этого, не вынесу!

Мужской голосъ сказалъ ей что-то; потомъ вдругъ раздался шорохъ, она вскочила на ноги. Мистрисъ Бруксъ, думая, что одинъ изъ говорившихъ выйдетъ въ дверь, поспѣшно сбѣжала съ лѣстницы.

Но она напрасно такъ торопилась, дверь не отворялась. Но мистрисъ Бруксъ сочла не безопаснымъ дальнѣйшее подсматриванье и ушла къ себѣ въ гостиную.

Она продолжала прислушиваться — все было тихо. Потомъ она пошла въ кухню готовить завтракъ. Затѣмъ принялась за шитье, дожидаясь, пока ея жильцы позвонятъ, чтобъ убирать завтракъ, и хотѣла даже пойти сама, разсчитывая на то, что ей удастся разузнать что-нибудь. Наверху раздавался скрипъ половицы, какъ будто кто ходилъ взадъ и впередъ, затѣмъ послышалось шуршанье платья, отворилась и снова захлопнулась наружная дверь, и фигура Тессъ промелькнула мимо нея. Она была одѣта въ костюмъ для прогулки, только набросила на лицо вуаль.

Мистрисъ Бруксъ не слышала, прощались ли они, можетъ быть, они поссорились, и, по всѣмъ вѣроятіямъ, мистеръ д’Орбервиль все еще продолжалъ спать, такъ какъ онъ никогда не подымался рано.

Она ушла въ другую комнату и продолжала шить. Молодая дама не возвращалась и джентльменъ не звонилъ. Мистрисъ Бруксъ раздумывала, кто бы такой могъ быть сегодняшній утренній посѣтитель. Углубившись въ эти размышленія, она прислонилась къ своему стулу.

Вдругъ ея глаза увидали на потолкѣ какое то невиданное ею раньше пятно. Сначала оно было величиной съ орѣхъ, но постепенно дѣлалось все больше и больше, такъ что стало размѣромъ съ ладонь и было краснаго цвѣта.

У мистрисъ Бруксъ явилось какое-то неясное предчувствіе. Она встала на столъ и тронула пятно на потолкѣ. Оно было мокро и у нея мелькнула мысль, не кровавое ли это пятно.

Выйдя изъ комнаты, она взошла наверхъ, намѣреваясь войти въ спальню. Но вдругъ ею овладѣла какая-то нервная слабость: она никакъ не могла рѣшиться повернуть ручку двери и поспѣшила внизъ, открыла дверь и выбѣжала на улицу. Мимо проходилъ знакомый ей рабочій; она попросила его пойти съ ней и взойти наверхъ, такъ какъ она опасалась, не случилось ли бѣды у ея жильцовъ. Рабочій согласился на это и пошелъ за ней.

Отворивъ дверь въ гостиную, она пропустила его впередъ и сама вошла за нимъ. Комната была довольно велика; завтракъ, состоявшій изъ кофе, яицъ и холодной баранины, стоялъ нетронутымъ, только на столѣ не хватало одного ножа. Она попросила рабочаго войти въ другую комнату.

Онъ отворилъ дверь, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и возвратился къ ней съ выраженіемъ ужаса на лицѣ.

— Тамъ въ постели лежитъ мертвый джентльменъ! Онъ, вѣроятно, былъ убитъ ударомъ ножа, — на полу лужи крови!

Скоро тревожная вѣсть разнеслась повсюду, и домъ, недавно еще такой спокойный, огласился шумомъ шаговъ; явился полицейскій и много разнаго народа. Рана была очень мала, но остріе ножа коснулось сердца покойника, лежавшаго на спинѣ, блѣднаго, неподвижнаго, — казалось, онъ умеръ сразу послѣ нанесенія раны. Скоро весь городъ зналъ, что былъ убитъ одинъ пріѣзжій джентльменъ.

LVII.

Между тѣмъ, Энджель Клэръ машинально вернулся въ гостиницу, сѣлъ завтракать, но ѣлъ и пилъ безсознательно, затѣмъ спросилъ счетъ; заплативъ, онъ взялъ въ руку свой дорожный мѣшокъ, — больше у него ничего не было съ собой, — и вышелъ.

Въ ту минуту, какъ онъ уходилъ, ему передали телеграмму — нѣсколько словъ отъ матери, писавшей, что они очень были обрадованы, узнавъ его адресъ, и что его братъ Рутбергъ сдѣлалъ предложеніе Мерси Чантъ и получилъ согласіе.

Клэръ скомкалъ бумагу и направился къ станціи; придя туда, онъ узналъ, что раньше чѣмъ черезъ полтора часа поѣзда не будетъ. Онъ сѣлъ было, собираясь дождаться на станціи, но черезъ четверть часа почувствовалъ, что не вытерпитъ такого долгаго ожиданія. Ему некуда было особенно спѣшить, онъ былъ разбитъ нравственно и чувствовалъ, что все въ немъ окаменѣло; но, въ то же время, ему хотѣлось скорѣе выбраться изъ города, гдѣ ему пришлось получить такой ударъ, и онъ пошелъ пѣшкомъ на слѣдующую станцію, разсчитывая, что поѣздъ нагонитъ его.

Дорога была ровная и вскорѣ переходила въ долину, гдѣ взору открывался обширный горизонтъ. Онъ собирался уже взобраться на холмъ и, остановившись передохнуть, машинально обернулся назадъ.

Почему онъ это сдѣлалъ, онъ не могъ бы объяснить, но что-то точно подтолкнуло его. Дорога вилась, какъ лента, и исчезала вдали; вдругъ онъ замѣтилъ, что по ней движется что-то.

Это была человѣческая фигура. Клэръ переждалъ, пока она приблизится, точно ему какое-то неясное чувство говорило, что это бѣгутъ за нимъ въ догонку.

Теперь онъ могъ уже различить, что бѣжала женщина, но онъ былъ такъ далекъ отъ мысли, что его жена можетъ бѣжать за нимъ, что даже когда она была близко, онъ не узналъ ея. Только когда она поравнялась съ нимъ, онъ узналъ Тессъ.

— Я видѣла, какъ ты ушелъ со станціи, когда я подходила, и я бѣжала за тобой всю дорогу.

Она была такъ блѣдна, такъ тяжело дышала, что онъ, ни о чемъ не разспрашивая, взялъ ея руку и поддержалъ ее. Чтобъ избѣжать встрѣчи съ прохожими, онъ свернулъ съ большой дороги на тропинку подъ соснами. Когда они отошли довольно далеко, онъ остановился и вопросительно посмотрѣлъ на нее.

— Энджель, — сказала она, точно только и ждала этого, — знаешь, зачѣмъ я бѣжала за тобой? Чтобы сказать тебѣ, что я убила его!

На лицѣ ея блуждала какая-то жалкая, блѣдная улыбка.

— Что? — спросилъ онъ, думая, что она бредитъ.

— Да, я сдѣлала это, сама не знаю какъ, — продолжала она. — Я должна была это сдѣлать для тебя и для себя, Энджель. Я давно уже боялась того, что до этого дойдетъ дѣло, еще когда я его ударила перчаткой по лицу за то, что онъ сдѣлалъ со мной въ моей ранней молодости, а черезъ меня и тебѣ причинилъ горе. Онъ сталъ между нами и разъединилъ насъ, — теперь уже онъ не сможетъ сдѣлать этого. Я никогда не любила его такъ, Энджель, какъ любила тебя. Ты, вѣдь, знаешь это? Ты вѣришь мнѣ? Но ты не возвращался ко мнѣ — и я принуждена была вернуться къ нему. Зачѣмъ ты уѣхалъ, зачѣмъ я такъ любила тебя? Не могу понять, зачѣмъ. Но я не осуждаю тебя; только, Энджель, простишь ли ты мнѣ теперь мою вину передъ тобой, — теперь, когда я убила его? Пока я бѣжала, я все думала о томъ, что ты, навѣрное, простишь меня теперь. Меня какъ-то сразу осѣнило, что я могу такимъ образомъ вернуть тебя. Я не вынесла бы дальнѣйшей разлуки съ тобой, — ты не знаешь, какъ невыносимо мнѣ было твое равнодушіе! Скажи, что ты любишь меня, скажи, что любишь меня теперь, когда я убила его!

— Я люблю тебя, Тессъ; да, все снова вернулось, — сказалъ онъ, крѣпко и страстно прижимая ее къ себѣ. — Но что ты говорила: ты убила его?

— Да, убила, — пробормотала она, какъ во снѣ.

— Какъ убила? Онъ мертвъ?

— Да. Онъ слышалъ, какъ я плакала о тебѣ, и сталъ насмѣхаться, потомъ обозвалъ тебя гнуснымъ именемъ, — тогда я и сдѣлала это. Я не могла перенести этого. Онъ и раньше смѣялся надъ тобой при мнѣ. А потомъ я одѣлась и пошла разыскивать тебя.

Понемногу ему приходилось повѣрить, что дѣйствительно она если не убила его, какъ говорила, то, по крайней мѣрѣ, покушалась убить. Къ невольному ужасу передъ ея поступкомъ примѣшивалось у него еще чувство удивленія, какая сила любви къ нему была въ ней и какъ необыкновенна была эта любовь, если даже притупила въ ней нравственное чувство. Она была какъ будто довольна собой, не сознавая важности своего поступка; онъ смотрѣлъ на нее, когда она лежала на его плечѣ и плакала отъ счастья, и думалъ, что наслѣдственность, кровь д’Орбервилей, заговорила въ ней и побудила ее на такое безумство. По семейнымъ преданіямъ, д’Орбервили способны были на такіе поступки. Ему представилось, — въ его головѣ, впрочемъ, царилъ какой-то хаосъ мыслей, — что въ ту минуту безумнаго горя, о которомъ она только что разсказывала, ея мозгъ затуманился и она помѣшалась. Если это все было правда, то это было ужасно; но помѣшательство, хотя и временное, тоже было ужасно. Какъ бы то ни было, здѣсь стояла передъ нимъ его покинутая жена, эта страстная по своей природѣ женщина, прильнувшая къ нему, твердо увѣренная, что онъ будетъ ея защитникомъ. Нѣжность къ ней взяла верхъ надъ всѣми другими чувствами. Онъ напечатлѣлъ долгій поцѣлуй на ея губахъ и, взявъ ея руку, сказалъ:

— Я не покину тебя! Я всѣми силами буду защищать тебя, любовь моя, что бы ты ни сдѣлала!

Они шли подъ деревьями и Тессъ ежеминутно повертывала голову, чтобы посмотрѣть на него. Хотя онъ былъ истощенъ и некрасивъ, но онъ видѣлъ, что она не находила никакихъ недостатковъ въ его наружности. Для нея онъ, какъ и прежде, былъ совершенствомъ и тѣлесно, и духовно. Онъ былъ для нея Антиноемъ, Аполлономъ; его больное лицо казалось ей прекраснымъ, какъ утро, такимъ же прекраснымъ, какъ въ первое ихъ свиданіе. Вѣдь, это было лицо единственнаго человѣка, полюбившаго ее чистою любовью и вѣрившаго въ ея чистоту.

Теперь онъ не остановился на первой станціи, инстинктивно принимая нѣкоторыя предосторожности, а прошелъ съ ней дальше, все идя подъ соснами, которыя тянулись на нѣсколько миль. Обнявъ другъ друга, они шли по землѣ, устланной сосновыми иглами, всецѣло охваченные счастьемъ быть вмѣстѣ, наконецъ, забывъ весь міръ. Такъ они сдѣлали нѣсколько миль и, наконецъ, Тессъ, какъ бы пробудившись, осмотрѣлась вокругъ и робко спросила:

— Мы идемъ куда-нибудь въ опредѣленное мѣсто?

— Не знаю, дорогая. А что?

— Нѣтъ, такъ.

— Мы можемъ пройти еще нѣсколько миль, а когда стемнѣетъ, найти пристанище въ какомъ-нибудь уединенномъ коттэджѣ. Ты можешь еще идти, Тессъ?

— Конечно, да. Я вѣчно могла бы идти, чувствуя прикосновеніе твоей руки.

Дѣйствительно, это было лучшее, что они могли сдѣлать. Поэтому они ускорили шагъ, обходя большія дороги, а пробираясь по маленькимъ лѣснымъ тропинкамъ, старались держаться сѣвера. Но въ ихъ поступкахъ замѣчалось какое-то отсутствіе практической осторожности: ни одинъ изъ нихъ не подумалъ о томъ, чтобы дѣйствительно скрываться или переодѣться, чтобъ ихъ не узнали. Ихъ планы были такъ наивны, какъ будто они оба были дѣтьми.

Среди дня они подошли къ постоялому двору, и Тессъ хотѣла войти туда съ нимъ, чтобы поѣсть чего-нибудь, но онъ убѣдилъ ее посидѣть подъ деревьями этой полулѣсистой, полустенной мѣстности, пока онъ не возвратится. Ея платье было слишкомъ модно; на всемъ, кончая красивымъ зонтикомъ съ ручкой слоновой кости, лежалъ отпечатокъ изящества и моды, неизвѣстной въ тѣхъ мѣстахъ, куда они теперь пришли, — все это могло привлечь вниманіе посѣтителей трактира. Онъ вскорѣ пришелъ, неся множество припасовъ и двѣ бутылки вина, такъ что они могли быть теперь обезпеченными на нѣсколько дней, если бы случилось что-нибудь непредвидѣнное.

Усѣвшись подъ деревомъ, они принялись за ѣду. Затѣмъ во второмъ часу дня они, взявъ съ собой оставшуюся провизію, пошли дальше.

— Я чувствую себя въ состояніи пройти какое угодно разстояніе, — сказала она.

— Намъ лучше всего держаться сѣвера и понемногу добраться до Лондона, — замѣтилъ Клэръ. — Оттуда идутъ корабли во всѣ страны свѣта, если мы пожелаемъ уѣхать, и насъ тамъ труднѣе замѣтить, чѣмъ въ Чэннельской пристани.

Она ничего не отвѣчала, а только крѣпче прижалась къ нему. Хотя на дворѣ былъ англійскій май мѣсяцъ, погода стояла ясная и днемъ было совсѣмъ тепло. Послѣднія нѣсколько миль они шли по Новому лѣсу и къ вечеру, завернувъ за уголъ тропинки, увидали надъ красивыми воротами большую дощечку, на которой было написано бѣлыми буквами: «Этотъ прекрасный домъ отдается внаймы»; затѣмъ слѣдовали подробности, просьба адресоваться къ агенту въ Лондонъ. Войдя въ ворота, они увидали домъ правильной архитектуры и удобно расположенный.

— Я знаю этотъ домъ, — сказалъ Клэръ. — Это Брамшерстское помѣстье. Онъ запертъ и даже дорожки заросли травой.

— Но нѣсколько оконъ открыто, — сказала Тессъ.

— Навѣрное, чтобы провѣтрить комнаты.

— Здѣсь столько комнатъ стоятъ пустыми, а намъ негдѣ преклонить голову!

— Ты устала, Тесси, — сказалъ онъ. — Мы скоро остановимся отдыхать.

И, поцѣловавъ ея грустный ротикъ, онъ снова увлекъ ее дальше.

Онъ тоже понемногу сталъ чувствовать утомленіе, такъ какъ они прошли не менѣе двадцати миль. Необходимо было обдумать, что дѣлать. Уже они поглядывали на уединенно стоявшіе коттэджи и постоялые дворы; имъ хотѣлось приблизиться къ нимъ, но не хватало смѣлости. Наконецъ, ноги стали отказываться служить имъ, и они остановились.

— Можемъ ли мы спать подъ деревьями? — спросила она.

Но онъ считалъ это невозможнымъ въ виду еще холодной весны.

— Я думалъ объ этомъ пустомъ домѣ, мимо котораго мы проходили, — сказалъ онъ. — Вернемся назадъ.

Они повернули назадъ и черезъ полчаса уже стояли передъ воротами. Онъ сказалъ ей остаться, а самъ пошелъ узнать, кто живетъ въ домѣ.

Она сѣла подъ кустомъ, а Клэръ покрался къ дому. Его отсутствіе было довольно продолжительно, такъ что, вернувшись, онъ нашелъ Тессъ въ большомъ безпокойствѣ. Онъ узналъ отъ мальчика, что къ дому приставлена старуха, которая въ хорошую погоду приходитъ изъ сосѣдней деревушки отпирать и затворять окна. Она придетъ при заходѣ солнца.

— Ну, мы можемъ пробраться туда черезъ нижнія окна и отдохнуть тамъ, — сказалъ онъ.

Подъ его охраной она пошла къ главному фасаду; окна были закрыты ставнями, — наблюдать за ними никто не могъ. Они подошли къ двери; около было открыто окно. Клэръ влѣзъ въ него и помогъ войти Тессъ.

Исключая сѣней, всѣ комнаты были погружены во мракъ: ставни были плотно закрыты, но свѣтъ проникалъ въ комнаты черезъ открытое окно сѣней. Клэръ отворилъ дверь въ большую комнату и, освоившись съ темнотой, подошелъ къ окну и немного пріоткрылъ ставни. Лучъ яркаго солнца пробился въ комнату и освѣтилъ старинную мебель, малиновыя шелковыя занавѣси и огромную кровать.

— Ну, теперь ты можешь отдохнуть, наконецъ, — сказалъ онъ ей, снимая съ себя сумку и съѣстные припасы.

Ихъ никто не тревожилъ. На всякій случай они снова закрыли ставни и остались въ совершенной темнотѣ. Сторожившая женщина пришла между шестью и семью часами, но не входила туда, гдѣ они спрятались. Они слышали, какъ она запирала окна, двери и, наконецъ, ушла. Тогда Клэръ опять впустилъ въ комнату немного свѣта, они закусили и мало-по-малу ихъ окружила темнота, которую они не могли разогнать, — у нихъ не было свѣчи.

LVIII.

Ночь прошла, полная торжественной тишины. Въ ночной тьмѣ она разсказала ему всю исторію о томъ, какъ онъ во снѣ переходилъ черезъ Брумскій ручей, держа ее на рукахъ, какой опасности они подвергались оба и какъ онъ потомъ положилъ ее въ каменную гробницу въ развалившемся аббатствѣ. Онъ ничего не зналъ до сихъ поръ объ этомъ.

— Зачѣмъ ты мнѣ не сказала объ этомъ на слѣдующій день? — воскликнулъ онъ. — Это могло бы избавить насъ отъ многихъ недоразумѣній и горестей.

— Не думай о томъ, что уже прошло, — сказала она. — Я хочу теперь думать только о настоящемъ. Кто знаетъ, что намъ готовитъ завтрашній день?

Но утро не готовило имъ никакого удара. День былъ сырой и туманный, такъ что Клэръ, знавшій, что женщина приходила отворять окна только по хорошимъ днямъ, осмѣлился выбраться изъ ихъ комнаты и обойти весь домъ, оставивъ Тессъ спящею. Въ домѣ не нашлось никакихъ припасовъ, но была вода; пользуясь туманомъ, онъ вышелъ, чтобы добыть чаю, хлѣба и масла изъ лавки, находившейся въ двухъ миляхъ отсюда. Тессъ проснулась при его возвращеніи, и они принялись за принесенный имъ завтракъ.

У нихъ не было никакого желанія отплыть за границу; прошелъ день, затѣмъ ночь, еще день и еще; незамѣтно для нихъ прошло пять дней, въ которые ни одна человѣческая душа не нарушила ихъ полнаго уединенія. Между ними установилось молчаливое соглашеніе не говорить о прошедшихъ событіяхъ. Грустное время послѣ ихъ свадьбы, казалось, изгладилось безслѣдно изъ ихъ памяти. Всякій разъ, какъ Клэръ заводилъ рѣчь о томъ, что нужно покинуть это пристанище и идти дальше, она выражала полнѣйшее нежеланіе двигаться съ мѣста.

— Зачѣмъ намъ полагать конецъ тому, что дорого и пріятно намъ? — убѣждала она его. — Чему быть, того не миновать. Тамъ все темно передъ нами, а здѣсь такъ покойно.

Онъ выглянулъ въ отверстіе ставни. Это была совершенная правда: здѣсь у нихъ царили любовь, жалость, всепрощеніе, а за дверьми ихъ подстерегалъ неумолимый рокъ.

— И… — говорила она, прижимаясь къ его лицу щекой, — я боюсь, что ты не всегда будешь такъ смотрѣть на меня, какъ теперь. Я не хочу пережить твоего теперешняго чувства ко мнѣ. Лучше мнѣ умереть и быть похороненной, когда ты будешь презирать меня, такъ чтобы твое презрѣніе осталось скрытымъ отъ меня.

— Я никогда не буду презирать тебя.

— Я тоже надѣюсь на это. Но, оглянувшись на мою жизнь, мнѣ сдается, что всякій имѣетъ право презирать меня… Какою я была дурною! А, вѣдь, раньше я ни за что не тронула бы пальцемъ мухи или червяка; одинъ видъ птицы въ клѣткѣ часто заставлялъ меня плакать.

Они остались здѣсь еще на день. Ночью мрачное небо расчистилось, такъ что старуха проснулась рано въ своемъ коттэджѣ. Ослѣпительное солнце наполнило ее какою-то живительною бодростью; она рѣшила, что сейчасъ же откроетъ домъ и хорошенько провѣтритъ его въ такой денекъ. Она отворила комнаты нижняго этажа еще раньше шести часовъ, а затѣмъ поднялась въ верхній этажъ въ спальни и собиралась уже повернуть ручку двери, за которой они спали. Вдругъ ей почудилось, что она слышитъ чье-то дыханіе. На минуту она остановилась, но потомъ снова взялась за ручку и тихо пріоткрыла дверь. Замокъ былъ сломанъ, но дверь нельзя было широко открыть, потому что она была заставлена. Лучъ свѣта упалъ на лица двухъ человѣкъ, погруженныхъ въ глубокій сонъ. Старуха была такъ поражена, что не двигалась; она обратила вниманіе на нарядное платье Тессъ, висѣвшее на спинкѣ стула, на ея шелковые чулки, на зонтикъ изъ слоновой кости, на всѣ нарядныя вещи, лежавшія тутъ, такъ что, понявъ, что имѣетъ дѣло не съ бродягами, она почувствовала послѣ минутнаго негодованія какое-то умиленіе при видѣ этихъ влюбленныхъ, скрывшихся въ домѣ. Она закрыла дверь и такъ же тихо спустилась внизъ, какъ и вошла, чтобы пойти посовѣтоваться съ сосѣдями о странномъ открытіи, сдѣланномъ ею.

Минуту спустя Тессъ проснулась, а затѣмъ и Клэръ. У обоихъ было какое-то неясное чувство, что что-то нарушило ихъ покой, и это чувство все росло въ нихъ. Одѣвшись, онъ выглянулъ въ отверстіе между ставнями.

— Я полагаю, что мы можемъ двинуться, наконецъ, въ путь, — сказалъ онъ. — Сегодня хорошій день. И мнѣ кажется, что кто-то есть въ домѣ. Во всякомъ случаѣ, женщина, навѣрное, придетъ сегодня.

Она покорно согласилась съ нимъ и, приведя комнату въ порядокъ, они вышли безъ шуму, захвативъ свои вещи. Войдя въ лѣсъ, она въ послѣдній разъ обернулась назадъ:

— Ахъ, прощай, мирный пріютъ! — сказала она. — Мнѣ все равно не долго жить. Почему бы намъ не остаться здѣсь?

— Не говори такъ, Тессъ. Мы черезъ два или три дня доберемся до какого-нибудь порта. Но лучше намъ не заходить въ Лондонъ, да и въ Соусэмптонъ также, пожалуй, хотя это и близко отъ насъ. Не пойти ли намъ въ Бристоль?

Послѣ минутнаго колебанія, онъ выбралъ послѣднее и они пошли по направленію къ этому порту. Ихъ долгій отдыхъ въ домѣ позволялъ имъ идти быстро, такъ что къ срединѣ дня они уже подошли къ городу Мельчестеру, лежавшему какъ разъ на пути. Онъ рѣшилъ отдохнуть подъ деревьями и пойти дальше вечеромъ, подъ покровомъ ночи. Когда стемнѣло, Клэръ, какъ всегда, раздобылъ съѣстныхъ припасовъ и они отправились дальше; около восьми часовъ они уже перешли границу между Верхнимъ и Среднимъ Вессексомъ.

Имъ пришлось, чтобы миновать городъ, взять немного вправо. Для Тессъ не было новостью идти, она была такъ же неутомима, какъ и въ прежнее время. Чтобы перейти по мосту широкую рѣку, имъ пришлось пройти по маленькому городку, древнему Эмбресбюри. Они шли по безлюдной улицѣ между двумя и тремя часами ночи; улица была освѣщена рѣдкими фонарями и немощена, такъ что шаги ихъ не были слышны. Огромная колокольня высилась по правую руку отъ нихъ, а за ней былъ каменный мостъ, къ которому они направлялись. Затѣмъ они пошли по шоссе, терявшемуся въ ровной дали.

Хотя небо и было покрыто тучами, но имъ немного освѣщала путь выглядывавшая изъ мрака луна. Скоро мѣсяцъ опять спрятался и стало еще темнѣе. Тѣмъ не менѣе, они шли впередъ, стараясь идти по травѣ, чтобы не производить шума. Все кругомъ было пустынно и черно; дулъ сильный вѣтеръ.

Они сдѣлали такъ почти ощупью нѣсколько миль; вдругъ какъ разъ передъ ними Клэръ замѣтилъ зданіе, какъ бы выросшее изъ-подъ земли. Они чуть-чуть не наткнулись на него.

— Что это за ужасное мѣсто? — сказалъ Энджель.

— Слышишь шумъ? — сказала она. — Прислушайся.

Онъ сталъ вслушиваться. Вѣтеръ, ударяясь о зданіе, производилъ какой-то однообразный звукъ, какъ будто звенѣла струна арфы. Больше ничего не было слышно. Клэръ, протянувъ впередъ руку и подойдя немного ближе, почувствовалъ отвѣсную поверхность стѣны. Это, казалось, былъ одинъ большой камень. Продолжая шарить вокругъ себя, онъ понялъ, что то, чего онъ касался, была прямая колонна; протянувши лѣвую руку, онъ нащупалъ такую же колонну съ другой стороны. Высоко надъ ними что-то виднѣлось, повидимому, это была большая поперечная перекладина. Они обошли все кругомъ; крыши у зданія не было. Тессъ боязливо затаила дыханіе, а Энджель въ недоумѣніи спрашивалъ себя:

«Что это можетъ быть такое?»

Продолжая ощупью касаться зданія, они наткнулись на другую высокую, какъ башня, колонну, такую же прямоугольную и недоступную; затѣмъ еще и еще. Все зданіе состояло изъ входовъ и колоннъ, изъ которыхъ нѣкоторыя были соединены наверху перекладинами.

— Положительно замокъ вѣтровъ, — сказалъ онъ.

Однѣ колонны стояли особнякомъ, другія составляли треугольникъ; иныя лежали настолько далеко другъ отъ друга, что между ними могъ проѣхать экипажъ; скоро они поняли, что они наткнулись на груду монолитовъ, возвышавшихся среди ровной мѣстности. Оба они дошли, наконецъ, до середины этой груды.

— Это Стонхенгъ! — сказалъ Клэръ.

— Языческій храмъ?

— Да. Это зданіе стоитъ уже много вѣковъ; оно древнѣе фамилій д’Орбервилей. Ну, что мы теперь будемъ дѣлать, дорогая? Мы найдемъ себѣ, быть можетъ, пристанище гдѣ-нибудь дальше.

Но Тессъ, дѣйствительно, утомленная на этотъ разъ, бросилась на продолговатую плиту, защищенную отъ вѣтра колонной. Благодаря солнцу, нагрѣвшему его, камень былъ сухъ и представлялъ пріятную противуположность колючей и сырой травѣ, отъ которой ея башмаки и чулки были мокры.

— Я не хочу идти дальше, Энджель, — сказала она, протягивая къ нему руки. — Не можемъ ли мы остаться здѣсь?

— Опасно. Вѣдь, днемъ это мѣсто видно отовсюду на разстояніи нѣсколькихъ миль.

— Теперь я вспомнила, что одинъ изъ родственниковъ моей матери былъ здѣсь гдѣ-то пастухомъ. Да и ты часто называлъ меня въ Тальботѣ божествомъ. Такъ что я теперь въ своемъ царствѣ.

Онъ сталъ около нея на колѣни и коснулся ея губъ своими.

— Тебѣ хочется спать, дорогая. Ты лежишь точно на жертвенникѣ.

— Мнѣ очень нравится здѣсь, — прошептала она. — Здѣсь все такъ торжественно и уединенно, надъ нашими головами видно небо. Какъ будто, кромѣ насъ двухъ, никого нѣтъ на цѣломъ свѣтѣ; и пускай бы, дѣйствительно, никого не было, кромѣ Лизѣ-Лу.

Клэръ подумалъ, что ей хорошо будетъ отдохнуть здѣсь, пока не станетъ немного свѣтлѣе; онъ укрылъ ее своимъ пальто и сѣлъ около нея.

— Энджель, если что-нибудь случится со мной, будешь ли ты заботиться ради меня о Лизѣ-Лу? — спросила она послѣ долгаго молчанія, прислушиваясь къ завыванію вѣтра между руинами.

— Да, буду.

— Она такая добрая, простая и чистая. Ахъ, Энджель, мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты женился на ней, если меня не станетъ; мнѣ не долго осталось жить!

— Если я лишусь тебя, то я лишусь всего. Да, къ тому же, она, вѣдь, доводится мнѣ свояченицей.

— Это ничего не значитъ, дорогой мой. У насъ въ Марлоттѣ часто женятся на свояченицахъ, а Лиза-Лу такъ мила, такъ кротка и такъ красива. Ахъ, съ наслажденіемъ соединила бы тебя съ ней, если только мой духъ будетъ жить по смерти. Если бы ты, Энджель, могъ воспитать ее и поднять до твоего уровня! У нея есть все, что есть лучшаго во мнѣ безъ моихъ недостатковъ; если она будетъ твоею, то будетъ казаться, что смерть не разлучала насъ… Ну, довольно, я высказала свое желаніе и больше не буду повторять его.

Она замолчала, а онъ углубился въ думы. Между колоннами на сѣверо-востокѣ пробивался легкій свѣтъ. Однообразный ночной сумракъ понемногу разсѣивался, пропуская слабый дневной свѣтъ, при которомъ стали видны очертанія каменныхъ стѣнъ, ихъ окружавшихъ.

— Они приносили здѣсь жертвы Богу? — спросила она.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ.

— А кому же?

— Я думаю, солнцу. Эта отдѣльная каменная скала обращена къ солнцу, которое сейчасъ покажется изъ-за нея.

— Это мнѣ напомнило, дорогой мой, — сказала она, — что до нашей свадьбы ты никогда не говорилъ со мной о моей вѣрѣ. Но мнѣ казалось, что я поняла, какъ ты смотришь на это, и стала смотрѣть на все другими глазами, не потому, чтобы поняла сама, что прежде я заблуждалась, а просто потому, что ты такъ думалъ. Скажи мнѣ, Энджель, какъ ты думаешь: встрѣтимся ли мы снова послѣ смерти? Мнѣ хочется знать это.

Онъ поцѣловалъ ее, чтобъ избѣжать отвѣта.

— Ахъ, Энджель, я боюсь, что ты хочешь сказать этимъ, что мы не встрѣтимся! — сказала она съ рыданіемъ въ голосѣ. — А мнѣ такъ бы хотѣлось опять увидать тебя, такъ ужасно хотѣлось бы! Какъ, даже мы, такъ нѣжно любящіе другъ друга, не встрѣтимся?

Онъ не отвѣтилъ ей на этотъ вопросъ, и они замолкли снова. Минуты черезъ двѣ ея дыханіе стало ровнѣе, она слабѣе сжимала его руку, она заснула. Серебряная полоса на востокѣ разросталась и освѣщала все кругомъ на большое разстояніе; вся природа была какъ-то молчалива, сосредоточенна, какъ всегда передъ зарей. Восточныя колонны и жертвенный камень стояли какъ разъ на солнечномъ пути. Ночью и вѣтеръ стихъ, и поверхность воды въ лужицахъ между камнями была гладкая, какъ зеркало. Вдругъ онъ замѣтилъ что-то, двигавшееся съ востока, точно какая-то маленькая точка. Эта была голова человѣка, который приближался къ нимъ. Клэръ хотя и пожалѣлъ, что они не ушли отсюда раньше, но разсудилъ, что теперь лучше оставаться спокойнымъ. Человѣкъ вошелъ въ колоннаду, гдѣ они находились.

За собой онъ тоже услыхалъ шумъ шаговъ; обернувшись, онъ увидалъ другого человѣка за лежавшею колонной; едва онъ успѣлъ опомниться, какъ уже направо выдвинулась другая фигура, потомъ налѣво. Утренній свѣтъ падалъ прямо на человѣка, стоявшаго невдалекѣ, и Клэръ могъ разсмотрѣть, что онъ былъ большого роста. Они, очевидно, собрались здѣсь съ цѣлью. Значитъ, все, что она разсказывала, была правда. Вскочивъ на ноги, онъ сталъ озираться, ища оружія, и отыскивая, нельзя ли спастись бѣгствомъ. Въ ту же минуту ближайшій человѣкъ подошелъ къ нему:

— Напрасно, сэръ, — сказалъ онъ. — Насъ здѣсь шестнадцать и вся окрестность на ногахъ.

— Дайте ей самой проснуться, — шепотомъ умолялъ онъ людей, собравшихся вокругъ него.

Когда они увидали, на чемъ она лежитъ, — до сихъ поръ они не обратили на это вниманія, — они не стали возражать, а только молча стояли и стерегли ее. Клэръ подошелъ къ камню и нагнулся надъ ней, взявъ ея маленькую руку; ея дыханіе было быстро и коротко, какъ у ребенка. Всѣ они ждали; ихъ лица и руки были точно посеребрены восходящимъ свѣтиломъ; сѣро-зеленые камни были теперь видны, но даль еще была окутана тѣнью. Вскорѣ свѣтъ сталъ ярче, и на Тессъ упалъ лучъ солнца, пробудившій ее.

— Что такое, Энджель? — спросила она, приподнимаясь. — Они пришли за мной?

— Да, дорогая, — отвѣтилъ онъ, — они пришли.

— Такъ и должно было быть, — прошептала она. — Энджель, я рада, да, рада! Мое блаженство не могло быть долговѣчно. Я и такъ насладилась имъ, а теперь умру, чтобы ты не сталъ презирать меня!

Она встала, оправилась и пошла впередъ; ни одинъ изъ полицейскихъ не трогался съ мѣста.

— Я готова, — сказала она спокойно.

LIX.

Городокъ Винтонсестеръ, старинный красивый городокъ, бывшій нѣкогда столицей Вессекса, лежитъ между гористою мѣстностью съ одной стороны и ложбиной — съ другой. Было яркое, жаркое іюльское утро. Кирпичные, крытые черепицей и просто каменные дома одѣлись вьющимися растеніями, ручьи въ лугахъ обмелѣли. По главной улицѣ отъ начала ея до самаго моста стояла густая пыль, предшествующая базарному дню.

У западныхъ воротъ города, какъ извѣстно всякому жителю Винтонсестера, начинается равномѣрный и длинный подъемъ. По этой дорогѣ шли изъ города два лица, не обращавшія, казалось, вниманія на окружающее, а погруженныя въ задумчивость. Хотя они оба были молоды, но шли съ опущенными головами и солнце, казалось, съ состраданіемъ посылало имъ свои лучи, видя горе на ихъ лицахъ.

Одинъ изъ путниковъ былъ Энджель Клэръ, другая, высокая, цвѣтущая дѣвушка, полу-ребенокъ, полу-женщина, живое изображеніе Тессъ, немного худощавѣе, но съ такими же великолѣпными глазами, свояченица Клэра, Лиза-Лу. Ихъ лица были блѣдны, они шли рука въ руку, не произнося ни слова, съ опущенными головами.

Когда они уже почти поднялись на крутой Западный Холмъ, городскіе часы пробили восемь. Прислушиваясь къ бою, они прошли еще немного впередъ до перваго верстового столба, который бѣлѣлъ на зеленомъ коврѣ луговъ. Они сошли съ дороги на траву и, повинуясь какому-то непоборимому чувству, замедлили шаги, остановились около столба и стали ждать.

Горизонтъ открывался отсюда необозримый. Въ долинѣ внизу лежалъ оставленный ими городъ, изъ котораго видны были только самыя высокія зданія — обширная соборная башня съ ея норманскими окнами, шпицъ св. Томаса, остроконечная башня Коллегіи и правѣе башня и крыша стариннаго страннопріимнаго дома, гдѣ до настоящаго времени странникамъ раздаютъ хлѣбъ и эль.

Впереди всѣхъ другихъ городскихъ построекъ возвышалось красное кирпичное зданіе, съ ровною сѣрою крышей и рядомъ оконъ съ рѣшетками, говорившими о заточеніи; все зданіе представляло своею строгою архитектурой рѣзкій контрастъ съ причудливыми фасадами готическихъ построекъ. Оно было со стороны дороги немного закрыто купами дубовъ и тисовъ, но отсюда его было довольно хорошо видно. Посерединѣ зданія возвышалась безобразная восьмиугольная башня, казавшаяся отсюда грубымъ пятномъ на красивомъ пейзажѣ. Но вниманіе двухъ зрителей было сосредоточено именно на этомъ пятнѣ пейзажа.

На карнизѣ башни былъ прикрѣпленъ длинный шестъ. Ихъ глаза были устремлены на него. Нѣсколько минутъ спустя послѣ того, какъ пробили часы, что-то медленно поднялось вверхъ по шесту и распустилось по вѣтру.

Это былъ черный флагъ.

«Правосудіе» свершилось и верховный судья безсмертныхъ боговъ (употребляя выраженіе Эсхила) окончилъ свое дѣло надъ Тессъ. А д’орбервильскіе рыцари, ничего не вѣдая, мирно спали въ своихъ могилахъ. Оба безмолвные свидѣтели склонились на землю, какъ бы съ молитвой, и долго неподвижно оставались такъ: флагъ все продолжалъ медленно развѣваться. Когда силы вернулись къ нимъ, они снова двинулись въ путь рука въ руку.

---

1. Тессъ — уменьшительное имя отъ Терезы.
2. Авторъ подразумеваетъ Вордсворта и его Lincs, written in early Spring (Стихи, написанные раннею весной).
3. Ванъ — нѣчто вродѣ провинціальнаго омнибуса въ Англіи.
4. Робертъ Соутъ (1633—1716 г.) — англійскій богословъ и пламенный проповѣдникъ.
5. Іезекіиль, гл. 23. Огола и Оголива олицетворяютъ въ образѣ двухъ развращенныхъ женщинъ Самарію и Іерусалимъ.
6. Слово «Sorrow» значитъ «горе», «скорбь».
7. Роджеръ Эшамъ (1515—1568) — наставникъ королевы Елизаветы и одинъ изъ наиболѣе видныхъ представителей англійской литературы XVI вѣка.
8. Джереми Тэйлоръ (1613—1677) — краснорѣчивый церковный ораторъ и писатель. Лучшее изъ его сочиненій Holy Living and Lying («Святая жизнь и кончина»).
9. Годжъ (Hodge) — коллективное прозвище англійскаго крестьянина, подобно тому, какъ Джонъ Буль обозначаетъ типическаго англичанина, Томъ Аткинсъ — типическаго англійскаго солдата.
10. Ретти — уменьшительное имя отъ Гарріэттъ.
11. Иццъ — уменьшительное имя отъ Елизаветы.
12. Слова Суинберна.