Д. В. АВЕРКІЕВЪ
правитьТЕОФАНО
правитьТеофано, царица, жена Никифора, вдова самодержца Романа [27 лѣтъ].
Евпраксія, придворная боярыня.
Анна, ея племянница.
Никифоръ Фока, царь и самодержецъ ромейскій [57 лѣтъ].
Царь Василій, сынъ Теофано и Романа [12 лѣтъ].
Іоаннъ Цимисхій, полководецъ [44 лѣтъ].
Василій, царскій постельничій, начальникъ двора, евнухъ.
Евстаѳій, начальникъ патріаршаго архива [хартофидакъ].
Леонъ Валантъ, сотникъ.
Вардъ Склиръ, Мануилъ, Агаѳангелъ, Никита, Спиридонъ, Евлампій, Евгеній, Михаилъ Аргиръ, сенаторы.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьНѣтъ, благородный мужъ; нѣтъ, достославный Цимисхій; ты напрасно берешься за этотъ Сизифовъ трудъ: ни ты, ни другой, никто не защитить его. Недовольство всюду. Правда, оно проявляется урывками; такъ сказать по мелочамъ, и тѣмъ не менѣе во всей Византіи ты не найдешь ни одного довольнаго человѣка, не встрѣтишь ни одного нехмураго лица.
Не преувеличиваешь ли ты, любезнѣйшій Василій? Врядъ ли тебѣ удастся указать на явные признаки недовольства, хотя ты и утверждаешь что оно повсюду.
О, сколько угодно! Спроси насъ, людей близкихъ къ престолу; насъ, жильцовъ святого богоспасаемаго дворца. Не намъ ли всѣ завидуютъ, не про насъ ли злословятъ будто мы праздно утопаемъ въ роскоши, — и что же?.. Мы со вздохомъ вспоминаемъ недавнее прошлое. Бывало, мы ждемъ не дождемся страстного четверга. Тутъ вотъ, въ этой самой палатѣ, разставлялся длинный и широкій столъ. Онъ весь былъ уставленъ ларцами съ золотомъ; горой лежали на немъ эти дорогіе, мягкіе и длинные, плащи, отрада воиновъ въ непогоду. Царь становился вонъ тамъ, и насъ вызывали по списку. Каждый, войдя, кланялся въ ноги, и ему ставили на плечо ларецъ, а на другое клали столько плащей, сколько полагалось по чину. Весело выходили мы, чувствуя на плечѣ пріятную тяжесть. Теперь нашимъ плечамъ легко, но насъ уже не радуетъ близость праздника праздниковъ, и мы кисло улыбаемся, вспоминая про великій четвергъ. Да! у добраго Романа въ рукахъ былъ рогъ Амалтеи, — скупая рука Никифора едва разжимается на подарки.
Вмѣсто скупости, поставь «экономія», и та же вещь приметъ иной, благообразный видъ.
Экономія!.. Пусть будетъ по твоему, пусть экономія… только врядъ ли кто назоветъ ее мудрой. Разсуди самъ: мы весь день въ трудахъ и заботахъ, постоянно на глазахъ у царя. На насъ онъ не рѣдко срываетъ своей гнѣвъ, мы слышимъ и бранное слово, а подчасъ сносимъ и толчки. Справедливо ли, спрашиваю, лишать насъ, хотя бы изъ экономіи, заслуженной награды и съ тѣмъ вмѣстѣ средства обезпечить свою старость, или семью? И если бъ эта скупость отзывалась на насъ однихъ! Отъ нея вопитъ весь городъ. Спроси: почемъ нынче, когда чуть не каждый день мы слышимъ все о новыхъ и новыхъ налогахъ, продается мѣшокъ пшеницы? Дошло ли до тебя что на дняхъ крикнулъ ему отставной воинъ? «Радуйся, царь, по твоей милости, я на старости лѣтъ сталъ вдвое сильнѣе, чѣмъ былъ съ молоду». — Какимъ образомъ? полюбопытствовалъ Никифоръ. «Прежде на червонецъ давали столько пшеницы что насилу увозилъ ее на двухъ ослахъ, а теперь на два отсыплютъ такую пропасть что легко уношу на спинѣ».
Одиночная дерзость, милѣйшій, еще не признакъ народнаго ропота.
Старикъ дерзко крикнулъ, согласенъ; но другой и третій, и сотый тоже ворчитъ себѣ подъ носъ, иль шепчетъ въ ухо пріятелю, а тамъ, глядишь, какая нибудь женщина, наскучивъ голодомъ, поджидаетъ за угломъ, скоро ли царь будетъ возвращаться съ крестнаго хода, и злобно пускаетъ въ него камнемъ… Вдобавокъ, всѣ знаютъ, отчего дорогъ хлѣбъ. Никифоръ любитъ брата, но выдавать ему деньги изъ казначейства — жаль; притомъ, говоря правду, и казна скоро бы опустѣла, и у царя отнялась бы рука отъ частаго подписыванья приказовъ о выдачѣ. И вотъ, онъ пожаловалъ брата хлѣбной торговлей, а Льву нужны деньги и на вино, и на игру, и на женщинъ…
Но нельзя же ставить въ вину Никифору предосудительное поведеніе Льва?
Но можно сказать: не будь въ его рукахъ вся хлѣбная торговля, онъ жилъ бы скромнѣе. Это, впрочемъ, къ слову. Никифоръ, конечно, не желалъ и не ждалъ такихъ послѣдствій; на его бѣду, всѣ его добрыя намѣренія ему не только не въ пользу, а во вредъ. Онъ вздумалъ позабавить гражданъ въ ристалищѣ примѣрнымъ боемъ, но когда фаланги двинулись одна противъ другой, глупые византійцы струсили и опрометью бросились вонъ: толкотня, давка, крикъ, свалка; однихъ искалѣчили, другихъ совсѣмъ придушили. И доброе намѣреніе Никифора заслужило ему проклятія и пущую ненависть.
Не вѣрнѣе ли что къ этому несчастному случаю просто придрались, чтобъ высказать недовольство царской строгостью, — онъ, не спорю, неумолимъ къ преступникамъ и не терпитъ легкомысленнаго безпутства. А вѣдь строгость никто не рѣшится осуждать прямо, когда она справедлива, особенно въ человѣкѣ такой строгой жизни, какъ нашъ Никифоръ.
Твоя правда, онъ человѣкъ самой строгой жизни, и его, даже съ молоду, никто не видалъ на пиру. Онъ богомоленъ, неутомимъ въ долгихъ церковныхъ службахъ; онъ великій постникъ и въ подвижническомъ рвеніи готовъ даже въ скоромные дни отказаться отъ мяса. Онъ изнуряетъ свою плоть, онъ спитъ на полу, постеливъ барсовую кожу да красный войлокъ и покрывшись монашеской мантіей. Какой громогласный витія съумѣетъ воздать ему должную хвалу за толикое воздержаніе? И кто не присоединится къ этимъ хваламъ? Развѣ благовѣрная Теофано поморщится, услышавъ о безплотномъ житіи мужа. И что же? Не знаю, угодилъ ли онъ Богу, но духовенство не на его сторонѣ. Онъ наложилъ руку на церковные доходы, и оно негодуетъ. Вспоминаютъ, что онъ обманомъ женился на царицѣ, увѣривъ патріарха, будто не онъ, а его отецъ воспринималъ при святомъ крещеніи дѣтей Теофанб и Романа; толкуютъ что онъ, правда, благочестивъ, но не благовѣренъ, а безъ благовѣрія и праведность не въ счетъ; наконецъ, его приравниваютъ къ царямъ-иконоборцамъ…
Меня удивляютъ не эти злые толки, — отъ нихъ никто не убѣжитъ, и чѣмъ выше стоитъ человѣкъ, тѣмъ они наглѣе… Меня удивляетъ что ты, кого онъ украсилъ чиномъ проэдра, — высокое званіе, придуманное самодержцемъ нарочно для тебя; что ты, кто больше всѣхъ способствовалъ его воцаренію и помогъ ему въ самую трудную минуту…
Надѣюсь, что ты не станешь обвинять меня въ неблагодарности? Мы съ нимъ въ разсчетѣ. Я помогъ ему, и онъ наградилъ меня по заслугамъ, Сказать ли, что руководило мною? Видишь ли, благородный мужъ, я хотя и побочный, но все же царскій сынъ. Мой отецъ былъ свергнутъ съ престола, но я не могъ встать за него мстителемъ; еще ребенкомъ я былъ изуродованъ и такъ сказать вычеркнуть изъ списка мужей. У меня была отнята надежда на престолъ, но мое царственное честолюбіе не было же убито. Моя царственная кровь кипѣла, повелѣвая мнѣ стремиться вверхъ чтобъ, достигнувъ возможно высокаго положенія, распоряжаться судьбами царства. Я занималъ уже довольно важное мѣсто, какъ умеръ Романъ, оставивъ царицу съ шестилѣтнимъ наслѣдникомъ на рукахъ. Что же потомъ? Власть была захвачена презрѣннымъ рабомъ, безчеловѣчнымъ и бездушнымъ; во всю жизнь не знавшимъ ничего, кромѣ сплетенъ женскаго терема. Даже нашъ общій недостатокъ, наша общая недоступность для стрѣлъ Эрота, — и она не только не привлекала меня къ нему, а скорѣй внушала еще большее отвращеніе. Словомъ, нами правилъ Іосифъ Бринда, уроженецъ того Пафлагона, откуда еще въ древности выходили властолюбивые негодяи. И когда я спрашивалъ себя, кто же можетъ спасти ромеевъ отъ этого поношенія, — имя Никифора Фоки само собою приходило на умъ. Онъ, покоритель Крита, былъ моимъ героемъ; я видѣлъ въ немъ одни доблести, я ждалъ что съ его воцареніемъ возродится золотой вѣкъ. Онъ кстати былъ вдовъ и бездѣтенъ. Я далъ царицѣ совѣтъ списаться съ нимъ и, предложивъ ему руку, просить чтобъ онъ сталъ самодержцемъ, вторымъ отцомъ и сберегателемъ ея сына-царя. Когда онъ подошелъ къ стѣнамъ Византіи, я уговорилъ дворцовую стражу перейти на его сторону, и тѣмъ обезпечилъ ему успѣхъ. Да, ты правъ: онъ мнѣ можетъ быть больше всѣхъ обязанъ вѣнцомъ, но потому-то я и требователенъ къ нему. Теперь, черезъ шесть лѣтъ, я съ каждымъ днемъ разубѣждаюсь въ моемъ избранникѣ; онъ обманулъ мои ожиданія, и моя царственная прозорливость оскорблена въ своей гордости.
Но, почтенный проэдръ, неужели два, три недостатка въ человѣкѣ могутъ затемнить всѣ его достоинства, какъ два, три черныхъ пятна портятъ кусокъ пурпура? Пусть онъ чрезмѣрно расчетливъ, даже скупъ, если хочешь; пусть, въ силу какихъ-то неисповѣдимыхъ причинъ, его преслѣдуютъ досадныя мелочныя неудачи и его, еще вчера и третьяго дня народнаго любимца, дѣлаютъ ненавистнымъ въ глазахъ толпы… не знаю почему… потому ли, что онъ раньше лѣтъ сталъ дряхлѣть душою — вѣдь ему нѣтъ еще шестидесяти; потому ли, что и въ этомъ случаѣ, какъ насъ учатъ, Провидѣніе противится гордости… Какъ бы то ни было, развѣ онъ безславно правитъ нами? Развѣ онъ не бодро стоитъ на стражѣ царства? Развѣ Сирія не полна его прошлогодними подвигами? Наконецъ, недавно, почти на дняхъ, развѣ Антіохія не взята его счастіемъ? Нѣтъ, Фортуна еще не отвернулась отъ него…
Правда, Антіохія взята его счастьемъ, хотя не имъ… И не тобой.
Что ты хочешь сказать этимъ?
То что твоя воинская слава спитъ уже шесть лѣтъ; что Фортуна отвернулась если не отъ него, то отъ тебя. Ты скажешь, что самодержецъ наградилъ твою вѣрность; что онъ далъ тебѣ чины магистра и дуки; что онъ поставилъ тебя начальникомъ восточныхъ войскъ. Ты ихъ вождь, — но въ мирное время. Ты можешь учить ихъ натягивать лукъ, мѣтко пускать стрѣлы, проворно вертѣть копьемъ во всѣ стороны, ловко дѣйствовать мечомъ и быстро вскакивать на коня; ты можешь, обучая ратному строю, заставлять ихъ въ полныхъ доспѣхахъ, при звукѣ трубъ, громѣ бубенъ и звонѣ кимваловъ, дѣлать круговыя движенья, — но Побѣда не твой удѣлъ если она, крылатая, и слетитъ на твой зовъ, то не тебя, а иного осѣнитъ своими крылами…
Когда царь при войскѣ, мы, вожди, не смѣемъ и не должны приписывать себѣ побѣду.
И я говорю не иное. А все же выходитъ, что онъ не только скупъ, но еще и завистливъ вдобавокъ. Сколько тебѣ лѣтъ, достославный полководецъ?
Сорокъ четыре.
И въ эти годы, когда человѣкъ въ полной силѣ мужества, потерять цѣлыхъ шесть лѣтъ!
Ты взволновалъ меня…
Ты еще больше взволнуешься, когда узнаешь, — не сердись, я знаю твои доблести, но глупое большинство завистливо и любить при случаѣ принижать тѣхъ, кто вырывалъ у него невольные крики восторга… И вотъ, твоя прежняя слава уже на половину забыта, уже не вспоминаютъ, что ты всегда былъ правой рукой Никифора и что во всѣхъ его побѣдахъ тебѣ принадлежитъ равная съ нимъ доля… О тебѣ уже начинаютъ судить какъ о человѣкѣ когда-то подававшемъ надежды и обманувшемъ ожиданія. Онъ, толкуютъ про тебя, всегда любилъ только пировать да, выражаясь проповѣдническимъ слогомъ, валяться въ тинѣ наслажденій… И развѣ ты въ силахъ опровергнуть эти сужденія? Развѣ тебѣ представится возможность вновь доказать и свои дарованія, и свою воинскую доблесть? Пока живъ Никифоръ…
О, мое время еще не ушло! Онъ старится и лѣнивѣе одѣваетъ доспѣхи…
Однако, не тебя, а Колокира послалъ онъ къ этимъ тавроскифамъ, которыхъ чаще зовутъ Россами. А ты и родомъ куда знатнѣе этого новоиспеченнаго патриція, и по матери двоюродный братъ самодержца!
Но Колокиръ посланъ не для воинскихъ подвиговъ, и… Я, впрочемъ, радъ, что ты заговорилъ объ этомъ. Именно въ этомъ посольствѣ сказалась особая мудрость Никифора. Онъ не самъ пошелъ противъ мизянъ, а вздумалъ варваровъ укротить варварами…
Да, и тутъ, какъ во всемъ, расчетливость была у него на первомъ планѣ. Дары Россамъ, думалось ему, обойдутся дешевле похода. Но боюсь, что это дешевое окажется для насъ накладнѣе дорогого. Россы народъ храбрый и сильный; они нападаютъ на всѣхъ сосѣдей и корыстолюбивы до чрезвычайности; въ нихъ много этой варварской, полузвѣрской отваги, которая не смотритъ на опасность, а намѣчаетъ только добычу. Правда, мы расчитывали, что мизяне постоятъ за себя, и варвары изрядно пощиплютъ другъ друга; въ самомъ дѣлѣ, мизяне и намъ, привычнымъ къ побѣдамъ ромеямъ, не давали спуску и врядъ ли съ древнихъ временъ мы насчитаемъ больше трехъ побѣдъ надъ ними; не даромъ же они у насъ вошли въ пословицу и вмѣсто «разорить», мы говоримъ «сдѣлать добычею мизянъ». Но видно Россы храбрѣе самихъ мизянъ; почти вся Мизія въ ихъ власти. И тутъ только мы спохватились и вспомнили, что мизяне наши единовѣрцы, и вотъ шлемъ къ нимъ пословъ и просимъ у нихъ, для закрѣпленія дружбы, прислать намъ въ жены сыновьямъ Романа двухъ царевенъ, которыя дома бѣгаютъ въ тулупахъ и сосутъ сырую кожу! Признаюсь, услышавъ объ этомъ, я готовъ былъ воскликнуть вмѣстѣ съ комикомъ: «по этой ловкой выдумкѣ я узнаю Прометея!»
Но я не вижу въ этомъ ничего смѣшного. Варвары, конечно, будутъ польщены родствомъ съ нашими царями.
Но это не избавитъ ихъ отъ власти Россовъ. Притомъ, какъ я слышалъ отъ людей, знающихъ эти вещи, эти мизяне, или болгаре, какъ зовутъ они себя по имени своего баснословнаго предводителя, по языку очень близки къ Россамъ, и я весьма опасаюсь, что они поладятъ межъ собою. Вдобавокъ, у Россовъ теперь молодой князь Святославъ; онъ, говорятъ, пылокъ, силенъ, предпріимчивъ, до безумія отваженъ и полонъ варварской гордости. Того и жди, что на весну мы увидимъ подъ стѣнами его шатры, и тутъ, на сушѣ, намъ ужъ не поможетъ индійскій огонь, который спасъ насъ отъ морского набѣга отца этого Святослава, Игоря… Все это можетъ радовать одного Колокира…
Какъ? развѣ онъ измѣнилъ?
Нѣтъ; онъ только подстрекаетъ Святослава добыть ему царскій вѣнецъ.
О!.. Иль онъ осмѣлился въ чужомъ станѣ провозгласить себя самодержцемъ?
Нѣтъ, онъ еще не смѣнилъ хитона на порфиру и ходитъ въ такой же, какъ и мы съ тобой, обуви, но на весну заказалъ себѣ красную…
А! теперь я понимаю, зачѣмъ Никифоръ велѣлъ мнѣ непремѣнно явиться сегодня. Онъ, конечно, пошлетъ меня противъ тавро-скифовъ…
Ты горько ошибаешься, доблестный вождь; онъ, конечно, пошлетъ тебя, Только не противъ Святослава съ Колокиромъ, а… въ ссылку, въ твои помѣстья…
Не можетъ быть! Онъ не забылъ… Не могъ забыть… Ты ошибаешься, тебя обманули…
Хотя я не изъ тѣхъ, которые любятъ хвалиться, что знаютъ все на свѣтѣ, даже то, о чемъ шепталися въ опочивальнѣ Зевсъ съ Герой, но тутъ я не ошибаюсь: я знаю навѣрное.
О! [начинаетъ ходить Взадъ и впередъ по палатѣ].
Наконецъ-то онъ и гнѣвно зарычалъ, и заходилъ, потрясая гривой, какъ левъ въ клѣткѣ… А раньше онъ взволновался только разъ, и тотчасъ же быстро совладалъ съ собою. Сколько въ немъ природной осторожности и строгой выдержанности! И говорятъ еще, что нѣтъ народа искуснѣе насъ, ромеевъ, на всякіе ковы, подкопы и каверзы… Нѣтъ, этотъ армянинъ и проведетъ, и выведетъ любого византійца. [Громко, подходя къ Цимисхію и беря его за руку]. Полно же, полно, успокойся, доблестный вождь и любезный другъ. Мнѣ время идти съ докладомъ о томъ, что ты явился, а тебѣ — побороть свой гнѣвъ. Будь сдержанъ съ нимъ, не пыли и держи въ памяти этотъ стихъ эпика: «Слишкомъ могущественъ царь на мужа подвластнаго гнѣвный».
Онъ ловко говорилъ. Какъ искусно онъ отбивалъ мои доводы, какъ умѣло раздражалъ меня по временамъ, и какъ хитро приберегъ для послѣдняго удара самые острые, самые язвительные шипы… Но мнѣ все не вѣрится… Иль Никифоръ до того загордѣлъ, что все прошлое… Правда, онъ ужъ давно косится на меня, но я думалъ, что стоитъ перетерпѣть… Что-жъ за причина такой явной и внезапной опалы?.. Моя связь съ Теофано?.. Но кто же?.. Моя ревнивая жена?.. Нѣтъ, въ такомъ случаѣ Василій намекнулъ-бы… Впрочемъ, развѣ его поймешь вполнѣ и сразу? Даже въ тѣ минуты, когда онъ говоритъ, повидимому, съ полнымъ и горячимъ убѣжденіемъ, у него нѣтъ-нѣтъ, да и промелькнетъ насмѣшливая нотка… Онъ комикъ по природѣ… Итакъ, мнѣ грозитъ ссылка, меня какъ бы живого положатъ въ гробъ, и засыплютъ, и… забудутъ. А тамъ, — кто знаетъ? — подосланный рабъ, ядъ иль ослѣпленье… О, Никифоръ! Ты дерзко зовешь меня на бой, но знай, что я не отступлю… [Особенно твердо]. Ни передъ чѣмъ. Но, — его шаги. Время мнѣ вспомнить совѣтъ Василія.
Ты, Іоаннъ? Хорошо сдѣлалъ, что не опоздалъ; ты не забылъ еще, что я во всемъ люблю точность.
Смѣлъ ли я, государь?
А знаешь ли, зачѣмъ я позвалъ тебя, Іоаннъ?
Какъ мнѣ проникнуть въ тѣ высокія сферы, гдѣ витаютъ твои державныя мысли, государь?
Но, говоря безъ высокаго слога, ты все же могъ догадываться.
Если-бъ я смѣлъ надѣяться, государь, что ты еще цѣнишь сколько нибудь мои военныя дарованья, безъ сомнѣнія ничтожныя въ сравненіи съ твоими, — я дерзнулъ бы думать, что ты рѣшилъ послать меня въ Мизію противъ Россовъ.
О, нѣтъ! Тамъ съ меня довольно и одного Колокира!..
Чѣмъ я прегрѣшилъ предъ тобою, государь, что ты обидно приравнялъ меня къ этому измѣннику?
Нѣтъ, нѣтъ! и не думалъ, и въ мысли у меня не было… Я просто… Я звалъ тебя, чтобъ спросить: здорова ли твоя жена?
Ни здорова, ни больна, государь; она давно ужъ все прихварываетъ да недомогаетъ.
Береги ее, Іоаннъ; ей вреденъ здѣшній воздухъ. Впрочемъ, онъ и для тебя не совсѣмъ здоровъ. Иль ты не согласенъ со мною?
Я чувствую себя, благочестивѣйшій самодержецъ, такимъ же сильнымъ и бодрымъ, какъ въ тридцать лѣтъ.
Я говорю не о тѣлесномъ здоровья. Ты ведешь слишкомъ разсѣянную жизнь.
Укажи мнѣ дѣло, самодержавнѣйшій, и я забуду разсѣяніе.
Передъ дѣломъ не мѣшаетъ собраться съ мыслями, обдумать и обсудить на досугѣ, а здѣсь, въ столицѣ, я боюсь, у тебя на это и времени не найдется. Поѣзжай съ женой въ свое помѣстье, а тамъ — увидимъ.
О чемъ же, великій, прикажешь мнѣ размышлять на досугѣ?
О суетности земной славы, или… о чемъ хочешь. Мало ли темъ для размышленій!
Итакъ, это ссылка?..
Вѣрнѣе: испытаніе. Или, еще ближе: забота о здоровья твоей жены. Надѣюсь, ты не принудишь меня высылать себя насильно? Ты добровольно ѣдешь въ деревню.
Еще въ юности, читая трагика, я затвердилъ этотъ стихъ, государь: «И мощь, и сила уступаютъ власти!»
Прекрасный стихъ! А монахи еще утверждаютъ будто свѣтская образованность не къ чему, безполезна и только отвлекаетъ насъ отъ религіи. Правда, многіе всю жизнь только и думаютъ что объ Эротѣ, Кипридѣ и Вакхѣ. Но образованность тутъ не причемъ: и поденщикъ чествуетъ Вакха, а его жена или дочь… Впрочемъ, ты въ такихъ уже лѣтахъ, Іоаннъ, когда время забыть обо всѣхъ этихъ мерзостяхъ и подумать о другой жизни — я говорю не о загробной, о ней всегда время думать — а объ иной жизни: воздержной, тихой и безмолвной. Вотъ кстати тебѣ и предметъ для размышленій на досугѣ.
Государь, — ты воленъ презирать мои дарованія и удалить меня отъ дѣлъ; ты властенъ отправить меня безвинно въ ссылку; но не достойно ни твоего благородства, ни твоего величія, обращаться со мною, зрѣлымъ мужемъ, — ты самъ сейчасъ вспомнилъ о моихъ лѣтахъ, — со мною, потомкомъ восточныхъ царей и твоимъ двоюроднымъ братомъ, какъ съ мальчишкой, у котораго едва пробился пушокъ на щекахъ.
Ты хочешь сказать, что давать наставленія приличнѣе духовнику, чѣмъ самодержцу? Не стану спорить, но что дѣлать? ужъ такой у меня странный нравъ: мнѣ ненавистны любители ночныхъ пировъ и закоснѣлые развратники, и чѣмъ они зрѣлѣе, тѣмъ противнѣе. Пусть иной изъ нихъ, передъ приходомъ ко мнѣ, день, два, даже недѣлю воздерживается отъ питья, а мнѣ все будетъ казаться что отъ него пахнетъ виномъ. Меня коробитъ при видѣ распутника, и только я вздумаю пожаловать его своей милостью, какъ мнѣ вспомнится что не къ своей благовѣрной женѣ поспѣшитъ онъ съ радостной вѣстью, а къ такой же распутной, какъ онъ самъ, любовницѣ. Береги же свою жену, Цимисхій, и не сиди съ чужою за виномъ. Такъ учить Проповѣдникъ.
Твои наставленія, государь, были бы къ лицу твоему брату Льву, и однако ты любишь же его…
Ты коришь меня за любовь къ брату?.. Прости мнѣ эту слабость, Іоаннъ; когда я вижу его, сердце превозмогаетъ умъ и велитъ, забывая его пороки, помнить только о его заслугахъ…
Только о его? А заслуги другихъ не стоитъ и помнить. Прости же, государь, и мою слабость… къ правдѣ, и стерпи мой отвѣтъ: пусть не скажутъ по крайности, что ты, не выслушавъ, осудилъ меня. Ты помнишь ли, какъ шесть лѣтъ назадъ — мы стояли тогда на томъ берегу Босфора, готовясь къ походу — я, съ письмомъ въ рукахъ, вошелъ въ твой шатеръ. Тебѣ нездоровилось, и ты лежалъ; я сѣлъ возлѣ, и взявъ тебя за руку, сказалъ: «Ты спишь, любезный другъ, ты спишь крѣпче самого Эндиміона, и не предчувствуешь что тебѣ готовитъ судьба». Слѣдомъ, я прочелъ тебѣ письмо презрѣннаго раба, нижайшаго изъ людей, но который въ тѣ дни владѣлъ всѣмъ царствомъ. Иль ты забылъ что стояло въ немъ? Іосифъ Бринза, полновластный начальникъ Двора, приказывалъ мнѣ не медля смѣнить тебя, и стать самому во главѣ войска. И не сулилъ ли онъ мнѣ притомъ престола, только бъ я привезъ тебя, «надменнаго и тщеславнаго Фоку» въ оковахъ въ Византію? Выслушавъ письмо, ты онѣмѣлъ отъ ужаса и не скоро оправясь, промолвилъ слабымъ голосомъ: «Говори, благородный мужъ; скажи же что намъ дѣлать?» И я отвѣтилъ: «Докажемъ этому безстыдному негодяю, что между ромеями не перевелись еще высокія сердца; что мы не женщины, а мужи непреодолимой силы, страшные всѣмъ недругамъ». И не я-ли, вслѣдъ за этимъ, первый провозгласилъ тебя царемъ и самодержцемъ? Иль, всходя на престолъ, ты опирался не на мое плечо?.. Но, видно, эта заслуга мала и ничтожна, и не стоитъ лучшей награды какъ ссылка, гдѣ за-живо будутъ зарыты всѣ мои таланты!..
Я терпѣливо выслушалъ тебя, Іоаннъ. Пойми же изъ этого, что твоя заслуга еще жива въ моемъ сердцѣ. О! если бъ я забылъ о ней, то не ссылка постигла бы тебя, а иная, лютая казнь. Я сгноилъ бы тебя въ подземной темницѣ; я приказалъ бы приблизить раскаленное зеркало къ твоимъ очамъ и держать до тѣхъ поръ, пока не померкнетъ ихъ свѣтъ; я…
За что же? Въ чемъ моя вина?
Въ чемъ? Не заставляй меня назвать ее по имени. Я не хочу, что бы ты сгорѣлъ со стыда, а я, блѣдный отъ гнѣва, забылъ о твоей заслугѣ. Ты понялъ? И — довольно. [Ударивъ въ ладони]. Эй, Василій.
Я шелъ къ тебѣ, благочестивѣйшій, какъ услышалъ твой зовъ. Благовѣрная проситъ видѣть твои свѣтлыя очи.
Царица?.. Хорошо… Сейчасъ… Но раньше, добрый Василій, проводи Іоанна. Онъ покидаетъ насъ. — Ты не слыхалъ еще? Да, сегодня же уѣзжаетъ въ свои помѣстья, и все — похвали его любовь! — ради больной жены. Пожалуйста, добрый Василій, наблюди за его отъѣздомъ и отряди стражу, чтобъ и путь его былъ безопасенъ и чтобъ въ деревнѣ ему не надоѣдали ни письмами, ни посѣщеніями: онъ хочетъ предаться размышленію. Береги жену, Іоаннъ, и привези ее къ намъ такой же бодрой и здоровой, какъ былъ самъ въ тридцать лѣтъ. Прощай.
Царица?.. Да, надо позвать ее… Теперь, именно только въ эту минуту я и могу узнать справедливы ли мои подозрѣнія, или я поддался малодушно теремнымъ сплетнямъ?
Прости мнѣ, государь, что я вошла,
Не обождавъ обычнаго приказа…
И поспѣшивъ, ты все же опоздала:
Онъ только-что ушелъ.
Кто онъ?
Цимисхій.
Вѣдь ты къ нему спѣшила, не ко мнѣ.
Такъ, значитъ, правда что его постигла
Твоя немилость, — нѣтъ, не немилость —
Ты ужъ давно косишься на него —
А грозная опала?
Какъ? молва
Уже до терема успѣла добѣжать
И взволновать царицу ложной вѣстью?
Ты помирился съ нимъ?
Нельзя мириться,
Когда о ссорѣ не было и рѣчи.
О чемъ же говорили вы?
Онъ приходилъ
Со мной проститься…
Но куда жъ онъ ѣдетъ?
Когда? Зачѣмъ?
Его жена больна,
Ей вреденъ здѣшній воздухъ, — онъ и вздумалъ
Свезти ее въ помѣстье….
И на долго?
Пока совсѣмъ поправится, должно быть.
Нѣтъ, ты хитришь со мною: ты его
Отправилъ въ ссылку.
Нѣтъ. Я только стражу
Къ нему приставилъ, для его же пользы…
Послушай, милый мужъ, я въ этомъ дѣлѣ
Не узнаю тебя. Всегда ты, и во всемъ,
И разсудителенъ, и знаешь мѣру,
Со всѣми мягокъ, ласковъ и привѣтливъ, —
Но чуть коснется дѣло до него,
До твоего двоюроднаго брата,
До твоего сподвижника былого, —
Ты вдругъ становишься и дикъ, и рѣзокъ.
За то моя прекрасная жена
Къ нему добра и ласкова безъ мѣры.
Смѣшная ревность! Но она, при всей
Забавной вздорности, ей ей, хоть побожиться —
И такъ мила, и такъ тебѣ къ лицу,
Что я готова, мой монахъ ревнивый,
Разцѣловать тебя.
Побереги
Свои лобзанья до его пріѣзда
Послушай мужъ и царь, и самодержецъ,
И какъ тебя еще назвать не знаю, —
Припомни что всѣ титулы твои,
Вѣнецъ, порфиру, царственную власть,
Ты получилъ въ приданое за мною;
Что я могла отдать другому руку
И ты бы неминуемо погибъ…
Охъ, горько мнѣ теперь и жаль до злости
Что омраченная незапнымъ горемъ,
Почти ослѣпшая отъ слезъ по мужѣ,
Повѣривъ перемѣнчивой молвѣ,
Я безъ ума увидѣла въ тебѣ
Достойнаго помазанника Божья,
Спасителя моихъ дѣтей-сиротъ,
Сберегателя и царства, и престола!
Ты стала каяться немного поздно:
Что сдѣлано, того не воротить.
Теперь же, помни: я твой мужъ и царь,
И ты вдвойнѣ обязана со страхомъ
Повиноваться мнѣ.
О! перестань…
Ты мастеръ наставленія читать,
Ссылаясь на писаніе; но если
Мой долгъ вдвойнѣ тебѣ повиноваться,
То ты за то обязанъ мнѣ любовью!
Я и люблю тебя.
Иль въ томъ любовь
Что ты меня распутствомъ укоряешь?
Гдѣ-жъ доказательства?
Иль я не знаю,
Что ты видалась тайно съ Іоанномъ
И съ нимъ наединѣ вела бесѣды?
Страшась тебя, его я принимала
Не то чтобъ тайно и въ ночной тиши,
Но съ осторожностью. Что жъ до бесѣдъ, —
То я могу ихъ повторить дословно
Безъ страха и стыда. Онъ умолялъ,
Чтобъ я его съ тобою примирила;
Онъ горько сѣтовалъ, что обреченъ
На полное бездѣйствіе; что тратить
На пустяки и время, и здоровье
И такъ-сказать проматываетъ жизнь…
И ты его, конечно, пожалѣла.
Не я одна, его жалѣютъ всѣ.
Онъ къ женщинамъ умѣетъ подольститься.
Но и мужчины тоже говорятъ…
Всѣ, кромѣ тѣхъ завистниковъ презрѣнныхъ,
Которымъ выгодно его паденье.
За то у женщинъ жалость переходитъ
Въ любовь къ нему.
Да, я его люблю;
Онъ мнѣ родной по мужу; я люблю
Въ немъ свѣтлый умъ и пылкую отвагу
И къ доблестямъ высокое стремленье.
Моя любовь пряма и откровенна;
Она чиста и предъ тобой невинна.
О немъ ты слишкомъ пылко говоришь:
Разлука охладитъ твой жаръ невинный.
Ты мнѣ не вѣришь?
Вѣрю, и вполнѣ.
Такъ вороти его…
Пусть поживетъ
Въ своемъ помѣстьи, а потомъ — увидимъ
Такъ ты завидуешь ему, иль онъ
Тебѣ внушаетъ страхъ.
Нѣтъ. Страхъ родится
Когда къ намъ умъ на помощь не приходить.
Такъ учитъ Проповѣдникъ. Я, напротивъ,
Придумавъ ссылку, поступилъ умно.
При чемъ тутъ умъ!..
Цимисхій слишкомъ любитъ
Гордиться тѣмъ, что онъ прямой потомокъ
Царей восточныхъ. Царственная кровь
Его влечетъ неудержимо къ власти.
И ты боишься?…
Я тебя боюсь:
Ты, говорятъ, ужъ отравила свекра.
И ты мой мужъ!.. О, горе мнѣ!.. Какъ? сплетни
Боярынь теремныхъ что мнѣ не могутъ
Простить того, что я изъ низкой доли
Возвысилась до царскаго престола,
Смутили твой оторопѣлый умъ?..
За что его мнѣ было изводить?
Онъ такъ любилъ, онъ такъ меня лелѣялъ!..
Ужъ не за то ль его я отравила
Что онъ со мной Романа повѣнчалъ?
Чтобъ щеголять скорѣй въ вѣнцѣ жемчужномъ
Ты лучше бы сказалъ, — о! знаю я
Что про меня и это распускаютъ —
Что я и мужа извела…
Зачѣмъ?
Затѣмъ, должно быть, чтобъ скорѣй остаться
Съ ребенкомъ сыномъ горькою вдовой;
Чтобъ очутиться въ непреклонной волѣ
Презрѣннаго скопца, и испытать
Что значитъ униженье на престолѣ;
Иль наконецъ… чтобъ выйти за тебя.
Ты бредишь…
А тебя оставилъ умъ…
И Проповѣдникъ правъ: ты полонъ страха.
Оставимъ споръ; быть можетъ, я зашелъ
Ужъ черезъ-чуръ далече въ подозрѣньи.
Такъ вороти его…
Не будь, Теофано,
Настойчива чрезмѣрно. Я медлитель:
Мнѣ надо все обдумать, разсудить…
Ахъ, Боже мой!.. Ахъ, я готовъ заплакать!
О чемъ, мой царь?
Ты все меня корила,
Что не доступенъ я для состраданья…
А у меня, ахъ! сердце ноетъ, вспомнивъ
Какъ много дѣвъ и женщинъ, — все вдобавокъ
Любимѣйшихъ любовницъ Іоанна, —
Заплачутъ горько объ его отъѣздѣ!..
Ахъ, Господи! за этой суетою
Я къ литургіи опоздалъ… Прощай.
О, подозрительный и малодушный!
И тоже думаетъ хитрить, а самъ
Ни сердца женскаго понять не можетъ,
Ни женскаго любовнаго лукавства…
Ахъ, бѣдный Яни!.. Гдѣ его увидѣть?
Какъ мнѣ проститься съ нимъ?.. Кто мнѣ поможетъ?
Василій! Вѣрный, неизмѣнный другъ!
Гдѣ Іоаннъ? Скажи, ужъ онъ уѣхалъ?
Мнѣ не удастся и проститься съ нимъ?
Гдѣ царь?
Не въ церкви, гдѣ же быть ханжѣ!
Я приведу сейчасъ… Еще успѣемъ… [идетъ].
Но не на долго, на одну минуту…
Хоть на мгновенье! Только бы проститься!
Тиранъ! скупецъ! Ты хочешь у меня
Отнять сокровище, а самъ не можешь
Цѣнить его, и грубо топчешь въ грязь…
Ахъ, Яни, Яни! Здравствуй и прощай!
Два слова, поцѣлуй, а тамъ — разлука,
На долго-долго, навсегда, на вѣкъ. [Цѣлуетъ его].
Эротъ! храни ихъ здѣсь, а я — оттуда.
Царь обо мнѣ съ тобою говорилъ?
Его просила я, его я убѣждала,
Но у него — ни сердца, ни ума.
Онъ насъ подозрѣваетъ, и боится
Отдаться подозрѣнію, и снова…
И мнѣ онъ намекалъ не разъ…
А ты?
Я будто ничего не понимаю.
И хорошо… А знаешь ли чего
Боится онъ? — что отравивъ его,
Я выйду на тебя.
Онъ сознаетъ
Что стоитъ этого.
Но что жъ намъ дѣлать?
Мнѣ ѣхать въ ссылку, а тебѣ — остаться
И благовѣрною, и просто вѣрной…
И можешь ты шутить!.. И такъ жестоко!
А я отъ злости на него и съ горя…
Я ничего придумать не могу.
Да помоги же, Яни! ты уменъ…
Окажи что дѣлать… Я на все готова.
Ты думаешь что упросить нельзя?
Не знаю… Не надѣюсь… Попытаюсь…
А не вѣрнѣе ль будетъ постращать?
Сказать что я въ изгнаніи опаснѣй,
Что кликну кличъ, — и дружною толпой
Всѣ недовольные ко мнѣ сбѣгутся…
Нѣтъ, Яни, нѣтъ!.. избави, Боже!.. что ты!..
Онъ и гонца не станетъ ожидать,
А подошлетъ къ тебѣ не медля съ ядомъ…
Но что жъ еще?
Ахъ, не повѣришь, Яни,
Какъ нынче трудно стало ладить съ нимъ.
Онъ стѣну выстроилъ вокругъ дворца,
Онъ строитъ башню во дворѣ, и хочетъ
Въ нее переселиться, потому
Что предсказалъ какой-то проходимецъ
Что суждено ему погибнуть въ спальнѣ…
И — я тебѣ еще не говорила? —
Какъ на бѣду, въ день чуда Михаила,
Когда пришло извѣстье что взята
Антіохія, — ужъ другой провидецъ,
Оборванный монахъ, ему въ соборѣ
Украдкой сунулъ письмецо, а въ немъ
Стояло: «Самодержецъ! Провидѣнье
Открыло мнѣ, ничтожному червю,
Что въ третій мѣсяцъ послѣ Сентября
Переселишься ты изъ здѣшней жизни».
Спасибо что недолго дожидать,
Вѣдь послѣ завтра — нѣтъ, я! — вѣдь завтра
Воздвиженье…
Ахъ, Яни, перестань!
Да замолчи-жъ… Ты шутками своими
Меня убьешь… Ужъ я, покоенъ будь,
Придумаю; Василій мнѣ поможетъ…
Я именно скажу ему, — но только
Не такъ какъ ты совѣтовалъ, стращая, —
А просто и спокойно: что вѣдь глупо
(А онъ всегда тщеславится умомъ)
Держать тебя вдали; что здѣсь надзоръ
Удобнѣе и строже, и надежнѣй,
Чѣмъ въ собственномъ твоемъ помѣстьи, — гдѣ
И стражу подкупить куда дешевле
(По скупости онъ этому повѣритъ)
А здѣсь Василій, — не подкупный стражъ.
Иль нѣтъ, я не сама, а пусть Василій;
Какъ будто отъ себя… Ему онъ вѣритъ.
Ну, что умно придумала?
Умно;
Весьма умно. Пусть онъ Василью вѣритъ,
А самъ Василій — вѣренъ намъ. А тамъ,
Какъ онъ же любитъ говорить, увидимъ,
Я для тебя на все готова, Яни,
Что ни прикажешь, все безпрекословно…
Я никогда, мой Яни, никого
Такъ не любила… Ты не вѣришь? Но, —
Подумай самъ: кого, кого же, Яни?
Никифора? Его я уважала,
Но ужъ давно… Романа? Правда, Яни,
Мы съ нимъ слюбилися почти дѣтьми,
И только, только въ куклы не играли…
Ну, а потомъ какъ онъ надѣлъ вѣнецъ,
Онъ позабылъ меня… Ахъ, много слезъ
Я пролила изъ-за его любимицъ…
И столько же пролью изъ-за твоихъ!
Нѣтъ, Яни, нѣтъ! Не отпирайся лучше,
Мнѣ царь сказалъ что много у тебя.
Да онъ тебя обманывалъ нарочно,
Чтобъ ревность возбудить…
Нѣтъ, не повѣрю;
Ужъ мнѣ такая горькая судьба;
Кого я полюблю, и всѣ полюбятъ.
Да будетъ же тебѣ! По крайней мѣрѣ,
Теперь-то за меня не опасайся,
Ужъ въ ссылкѣ, милая Теофано,
Будь даже вѣтренъ я и легкомысленъ…
О! мало ль тамъ красивыхъ поселянокъ…
И я на нихъ тебя-то промѣняю?
Ты увѣряй другихъ, высокородныхъ,
А я сама вѣдь изъ простыхъ, и знаю
Что въ сорной кучѣ можно отыскать
Жемчужину не только въ баснѣ…
Полно!
Скорѣе мнѣ опасность угрожаетъ:
Ревнивыя вѣдь влюбчивѣй холодныхъ.
Но на кого тебя я промѣняю?
Тебя природа надѣлила всѣмъ,
Чтобъ женщинъ чаровать. Ничтоженъ, гадокъ
Передъ тобою Александръ-Парисъ:
Въ тебѣ и мужество, и гордость Ахиллеса,
И хитрый умъ героя Лаэртида;
Лишь одного тебѣ не достаетъ:
Вѣнца Атрида…
И вѣнецъ добудемъ. [Цѣлуетъ ее].
Пора, пора! Уже поютъ «достойно».
Я, кажется, тебя возненавижу
За этотъ мигъ, вѣрнѣйшій другъ Василій.
Прощай, Теофано…
Еще мгновенье!
Не ты ль во мнѣ хвалила хитрый умъ,
А онъ велитъ не оставаться дольше.
О, будь героемъ!
Гдѣ нельзя геройствомъ,
Тамъ надо хитростью.
Иди жъ несносный!
Несноснѣйшій! [Притягиваетъ его къ себѣ и обнимаетъ].
Я провожу тебя. [Идутъ обнявшись].
Она дарить любовь, а я — престолъ…
Кого жъ изъ насъ скорѣе онъ обманетъ? [Спѣшитъ за ними].
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьАхъ, милая тетушка, я давно хотѣла спросить тебя… Правда ли что царица… Мнѣ говорила Елена Склиръ, когда я гостила у нихъ… Правда ли что у нея отецъ?…
Былъ погребщикомъ? Правда, мой дружокъ.
Какъ же она могла познакомиться съ царемъ Романомъ?
Романъ былъ вѣтреный и даже безпутный мальчишка. Отецъ не чаялъ въ немъ души, и. позволялъ ему все. Романъ вѣчно и днемъ, и ночью, какъ сынъ какого-нибудь ремесленника, бѣгалъ по улицамъ, гдѣ нѣтъ ничего добраго, и, понятно, посѣщалъ всѣ предосудительныя мѣста. Какъ же ему было миновать погребокъ хорошенькой Анастазо? Вѣдь ее сперва звали Анастазо, и ужъ послѣ, когда взяли ко двору, переименовали въ Теофано… Безпутный мальчишка влюбился въ нее безъ памяти, и сталъ приставать къ отцу. Онъ и плакалъ, и умолялъ, и грозилъ что умретъ съ тоски. Конечно, его слѣдовало бы хорошенько высѣчь, но отецъ, презирая совѣтомъ сына Сирахова не жалѣть жезла, какъ я уже говорила, поощрялъ всѣ его безумства. И вотъ Анастазо — она тоже была еще дѣвчонкой — прямо изъ погребка, изъ этого истиннаго преддверія ада, попала во святой богоспасаемый дворецъ.
Что жъ, ее стали учить?
Разумѣется. Надо отдать ей справедливость, она была дѣвочка понятливая; правда, не на духовное и высокое, а на пустое и свѣтское, но это-то и нравилось отцу Романа: вѣдь онъ былъ — прости ему, Господи! — какой-то полупомѣшанный полуязычникъ и вѣчно, какъ его любимый библіотекарь, нашъ безумный проэдръ Василій, бредилъ этими проклятыми эпиками, трагиками и комиками!
Какое счастье послалъ ей Господь!
Не послалъ, а скорѣе попустилъ, мой дружокъ.
А правда ли еще — и это мнѣ говорила Елена Склиръ — будто Анастазо… я право не знаю какъ сказать… Словомъ, будто она потомъ не взлюбила своего свекра.
Тс!.. Во дворцѣ и стѣны слышать… А эта Елена Склиръ — Склиры, конечно, высокій и именитый родъ — но она, какъ вижу, не получила надлежащаго воспитанія… Что до того, о чемъ ты хотѣла спросить, дружокъ, то ничего не могу сказать тебѣ утвердительно, но знаю что всѣ охотно тому вѣрятъ…
Почему же, если смѣю спросить, милая тетушка?
Потому, дружокъ, что Анастазо родомъ изъ самой низкой черни.
Развѣ тамъ не бываетъ добродѣтельныхъ?
Конечно, для Бога все возможно, Анна; но судя по человѣчески, — трудно. Какіе примѣры видѣла она въ дѣтствѣ? Какихъ проповѣдниковъ могла слышать въ погребкѣ? Вѣдь у нея не было такой, какъ у тебя, тетки, — женщины высокаго рода, которая уже третье царствованье отличена передъ другими боярынями при теремѣ и, украшенная за свои заслуги поясомъ, имѣетъ право на титулъ опоясанной!
О, моя опоясанная тетушка!
Ты видишь, мой дружокъ, что ты гораздо счастливѣе Анастазо, и напрасно, въ ропотномъ ослѣпленіи, позавидовала ея судьбѣ. Ты съ дѣтства знала только теремъ да церковь; ты воспиталась въ благочестіи и благовѣріи. А она?.. Нѣтъ, права пословица, что Эфіопъ, какъ его ни мой, не сдѣлается бѣлѣе. [Вставая]. Однако я пойду и осмотрю: всѣ ли наши дѣвицы по своимъ комнатамъ… Онѣ черезъ-чуръ любятъ толкаться на площадкѣ у боковой лѣстницы… Охъ, ужъ мнѣ эта боковая лѣстница!… Тамъ вѣчно молодые люди съ верху… Ты надѣюсь, дружокъ, никогда ни бѣгаешь туда?
О! никогда.
Это приноситъ честь твоему воспитанію. [Идетъ]. Охъ, падаютъ, падаютъ нравы!..
Однако я никакъ не думала, и даже не вѣрила Еленѣ Оклиръ… Такое счастіе, и за что? Что у нея съ молоду было смазливенькое личико? Но развѣ я дурна собою, или не хорошо сложена? Развѣ мои глаза не умѣютъ говорить безъ словъ и выражать душевную нѣжность? И что же? мнѣ врядъ ли когда придется щеголять въ жемчужномъ вѣнцѣ и пурпурныхъ туфляхъ… А какъ красиво! И главное что никто, никто, кромѣ царицы, даже порфирородныя царевны, и тѣ не смѣютъ носить красныхъ туфель… [Пауза]. А какая неблагодарная эта Анастазо — я теперь всегда буду звать ее про себя Анастазо. Мнѣ говорила Елена Склиръ что она вдобавокъ влюблена въ этого Цимисхія, котораго недавно воротили изъ ссылки; что онъ очень красивъ и даже бываетъ тайно у насъ въ теремѣ… Тетушка, конечно, все знаетъ, но спроси ее, и она заведетъ рѣчь о своемъ безконечномъ поясѣ… И хотя я никогда не видала Цимисхія, но Елена Склиръ говорила мнѣ что у него золотистая борода, и кажется что сегодня…. [Пауза]. Правда, у этого борода совсѣмъ, совсѣмъ рыжая, даже красная, но вѣдь Елена могла изъ приличія назвать ее золотистой: она кстати, кажется, сама не равнодушна къ Цимисхію: онъ мѣсяцъ, какъ овдовѣлъ, и она, хотя и приходится двоюродной его покойной женѣ, надѣется выйти за него. Словомъ, я подсмотрѣла украдкой, какъ онъ прошелъ къ царицѣ. Что если… да, это будетъ подвитъ; вѣдь не за добрымъ же дѣломъ онъ тайно ходитъ къ Анастазо, и я все же спасу если не жизнь, то честь самодержца. И онъ, въ благодарность за мой добрый подвигъ… Боже мой! неужели и мнѣ удастся примѣрить красныя туфли? Но почему же нѣтъ? Это подвигъ, и даже несомнѣнный, высокій подвигъ, и развѣ не было примѣровъ?… Какъ же это сдѣлать? Боже! научи меня, какъ спасти царя: его сердце въ твоихъ рукахъ… [Пауза].
Ахъ! прекрасно, превосходно… Я напишу на клочкѣ бумажки: «Цимисхій у царицы», и отдамъ моему двоюродному брату Михаилу, который служитъ при царской постелѣ, онъ кстати навѣрно поджидаетъ меня на площадкѣ у боковой лѣстницы… Ахъ, какъ это будетъ чудесно… Я научу его со страхомъ и трепетомъ отдать эту бумажку царю, и сказать что онъ поднялъ ее на дворѣ, или на лѣстницѣ… Но тетушка прошла туда… О! она навѣрно во время осмотра комнатъ благородныхъ дѣвицъ, застряла у одной изъ нихъ и надоѣдаетъ ей разсказомъ о томъ, какъ она, уже третье царствованье, отличена передъ другими и украшена поясомъ. Я проберусь потихоньку, и если она попадется на встрѣчу, то солгу что нибудь… Господи! благослови мое вхожденіе и исхожденіе…
Нѣтъ, благородный Іоаннъ, лучше перейдемъ въ ту комнату. [Входятъ]. Видишь я былъ правъ: тутъ никого нѣтъ.
Зачѣмъ ты вызвалъ меня отъ царицы, почтеннѣйшій Евстаѳій?
Святѣйшій патріархъ Поліевктъ приказалъ мнѣ сообщить тебѣ нѣчто тайное…
Чего не слѣдуетъ знать царицѣ?
Онъ не сказалъ: «не слѣдуетъ знать»; но приказалъ: «передай это благородному Іоанну, но тайно»…
Въ чемъ же тайна?
Въ тайнѣ, благородный Іоаннъ, говоря безъ украшеній, собственно нѣтъ ничего что не было бы явно. Но, можетъ быть, по мысли святѣйшаго, нѣкоторыя заключенія, или, вѣрнѣе, послѣдствія слѣдуетъ до времени содержать въ тайнѣ.
Я слушаю, почтеннѣйшій Евстаѳій.
Ты знаешь, благородный Іоаннъ, какъ нынѣ, въ силу нѣкоторой грамоты, стѣснено духовенство, и притомъ противъ всякой справедливости. Облеченный въ діадему Никифоръ, ради ли возстановленія измѣняемыхъ иными священниками обрядовъ, какъ утверждалъ онъ; или же, точнѣе, ради того чтобъ незаконно подчинить церковь царской власти, принудилъ сѵнодъ составить грамоту, по которой іерархи обязались впредь ничего не вершить въ церковныхъ дѣлахъ безъ его соизволенія. Главное же, онъ наложилъ руку и на достояніе церкви, а у церкви, правильно понимая, нѣтъ ничего своего: что ей дается, дается Богу. А что посвящено Богу, то не безопасно обращать на обыкновенное употребленіе, ибо Божіе никакъ не можетъ стать Кесаревымъ. Кажется, это ясно безъ особыхъ толкованіе.
Вполнѣ ясно, почтеннѣйшій Евстаѳій, и я совершенно раздѣляю эти мысли.
И благо тебѣ будетъ, благородный Іоаннъ. Въ этой-то именно надеждѣ святѣйшій и приказалъ передать тебѣ, что если тебѣ самому, или царицѣ, или кому иному удастся — какъ то уже предположено — уговорить самаго облеченнаго въ діадему отказаться отъ престола, — ибо онъ одряхлѣлъ и сталъ мало способенъ къ власти; или вообще, если обстоятельства будутъ благоспошествовать тебѣ въ подобномъ предпріятіи, то ты долженъ твердо и клятвенно обѣщать что первымъ долгомъ почтешь возвратить сѵноду сказанную грамоту. И если ты удостовѣришь, что, ни подъ какимъ предлогомъ, не нарушишь даннаго обѣта, то онъ благословляетъ тебя на этотъ подвигъ.
Передай святѣйшему, почтеннѣйшій Евстаѳій, что я твердо и клятвенно обѣщаю исполнить его волю.
Онъ заранѣе былъ увѣренъ въ этомъ, благородный Іоаннъ. Мы многократно и многообразно бесѣдовали съ нимъ о тебѣ, и онъ всегда звалъ тебя не иначе, какъ единою своей надеждой и спасеніемъ.
Щедростью и послушаніемъ я постараюсь, почтеннѣйшій Евстаѳій, оправдать его доброе обо мнѣ мнѣніе.
И нынѣ, отпуская меня къ тебѣ, онъ добавилъ: «благоразумный Евстаѳій», — онъ не рѣдко, или, точнѣе, всегда удостоиваетъ меня имени благоразумнаго. — Итакъ, онъ добавилъ: "благоразумный Евстаѳій, или къ благородному Іоанну, и если, при личной бесѣдѣ, ты убѣдишься въ его вѣрности, " — а я убѣдился, благородный Іоаннъ.
Не знаю, чѣмъ вознаградить тебя за эту услугу, почтеннѣйшій Евстаѳій.
Итакъ, онъ добавилъ: «если ты убѣдишься, благоразумный Евстаѳій, въ его вѣрности и усмотришь его искреннее рвеніе», — а я усмотрѣлъ, благородный Іоаннъ.
Разсчитывай на мою щедрость, почтеннѣйшій Евстаѳій.
О, благороднѣйшій Іоаннъ! Итакъ, наставивъ меня относительно упомянутыхъ вѣрности и рвенія, убѣжденія и усмотрѣнія, онъ воскликнулъ, или, выражусь сильнѣе, провозгласилъ: "Иди же, благоразумный Евстаѳій къ благородному Іоанну, и моимъ именемъ возвѣсти ему: «дерзай! дерзай, чадо, во благо церковнаго достоянія, и помни: елей помазанія, какъ вода крещенія, омываетъ прошлые грѣхи».
Какъ ты сказалъ?
Елей помазанія, подобно водѣ крещенія, омываетъ, или — что равнозначительно — разрѣшаетъ ранѣе содѣянные грѣхи..
Итакъ, ты думаешь?
Отнюдь не я, благороднѣйшій Іоаннъ. Я вообще избѣгаю собственныхъ мыслей, ибо я малъ и ничтоженъ, и мысли мои, какъ бы онѣ ни были справедливы, все же окажутся малы и ничтожны. Но новая, доселѣ неслыханная мысль, провозглашенная трубой истины!…
Передай святѣйшему Поліевкту, почтеннѣйшій Евстаѳій, что я всегда былъ и до гроба останусь его покорнѣйшимъ сыномъ.
Не только передамъ, но и удостовѣрю, благороднѣйшій Іоаннъ. Теперь-же, по окончаніи порученія святѣйшаго, я могъ-бы, простясь съ тобой, откланяться благовѣрной царицѣ, но есть еще параграфъ; правда, я опасаюсь: не будетъ-ли бесѣда о немъ нѣсколько не благовременна, или, выражаясь точнѣе, нѣсколько преждевременна.
Говори, почтеннѣйшій Евстаѳій.
Дѣло въ томъ, что если облеченный въ діадему добровольно откажется отъ царственныхъ дѣлъ, то конечно приметъ постриженіе, и тогда благовѣрная Теофано станетъ вдовою. Но она, уже при вступленіи во второй бракъ, нѣсколько прегрѣшила. Именно, было сомнѣніе въ духовномъ родствѣ брачущихся, но святѣйшій, единственно изъ желанія утѣшить осиротѣвшее царство, не производилъ о томъ тщательнаго дознанія. Соизволеніе же на третій бракъ…
Объ этомъ слишкомъ рано заводить рѣчь… Въ свое время я лично переговорю съ владыкой…
Какъ соизволишь, благороднѣйшій Іоаннъ. Меня подвигло заговорить о томъ, конечно, не рѣшеніе святѣйшаго, ибо по преждевременности оно еще и не могло окончательно состояться, а недавнее, или, точнѣе, не весьма давнее предсказаніе о близкой кончинѣ облеченнаго въ діадему. Именно, нѣкоторый пустынный монахъ возвѣстилъ, что въ третій мѣсяцъ по исходѣ Сентября, и нынѣ, наступившему Декабрю, быть можетъ и благовре…
Поставить у дверей стражу. И свободно впуская всѣхъ, никого не выпускать безъ доклада мнѣ…
Тс! я долженъ удалиться, но ты останься. Не бойся, почтеннѣйшій Евстаѳій, это Василій, мой вѣрнѣйшій другъ и слуга. [Уходя, про себя]. Что-нибудь да случилось.
Боже мой! кого я вижу. Признаюсь, почтеннѣйшій Евстаѳій, никакъ не ожидалъ я встрѣтить тебя въ теремѣ, и вдобавокъ въ такой часъ! Что скажетъ святѣйшій, узнавъ объ этомъ!…
Я, досточтимый проэдръ, былъ посланъ отъ святѣйшаго съ нѣкоторымъ порученіемъ къ благовѣрной, но она нѣсколько задержала меня ради бесѣды…
Надѣюсь, душеспасительной, почтеннѣйшій Евстаѳій?
Патріаршему чиновнику иная бесѣда и не приличествуетъ, досточтимый проэдръ.
Согласенъ, почтеннѣйшій, — но исконный врагъ человѣческаго рода силенъ, и конечно не оставляетъ безъ вниманія патріаршихъ чиновниковъ, особенно въ теремѣ… Впрочемъ, я не задерживаю тебя.
Добраго вечера, досточтимый проэдръ.
Куда-же ты, почтеннѣйшій Евстаѳій?
Какъ говорится, къ своимъ пенатамъ, досточтимый проэдръ.
Но ты сказалъ мнѣ что идешь къ царицѣ…
Я былъ уже у нея, досточтимый проэдръ.
Иль мнѣ послышалось?… Но, помнится, ты сказалъ что забылъ нѣчто передать ей…
Я говорилъ это, досточтимый проэдръ?!
Да, да, конечно; теперь я прекрасно помню. А потому обрати стопы свои, почтеннѣйшій, и возвратись къ царицѣ. Только, пожалуйста, не говори ей, что я здѣсь по приказанію самодержца: сдѣланъ доносъ, будто Цимисхій въ покояхъ царицы.
Цимисхій?! Но развѣ онъ возвращенъ изъ ссылки?
Спѣши-же къ царицѣ, почтеннѣйшій Евстаѳій, и будь скроменъ, какъ юная дѣва, и безгласенъ, какъ рыба.
Спѣшу, досточтимый проэдръ.
Наконецъ-то онъ догадался!.. Странный народъ эти патріаршіе чиновники. Всѣ они люди несомнѣнно умные, но какъ-то особенно вышколены. Чужія слова они запомнятъ и передадутъ, пожалуй, вѣрнѣе и точнѣе, чѣмъ письмо, но гдѣ требуется собственное соображеніе, они становятся не догадливы и неповоротливы, какъ лошаки. Но кто-то идетъ къ намъ.
Ахъ, опоясанная Евпраксія…
Досточтимый проэдръ… Но, ахъ! у насъ всюду бродятъ воины, вездѣ стоитъ стража… что это значитъ, скажи мнѣ, досточтимый?
Здѣсь, въ пріемной царицы, сегодняшній вечеръ обязана безотлучно сидѣть боярыня Евпраксія, — я вхожу и не застаю ее, — что это значитъ, скажи мнѣ, опоясанная?
Что ты хочешь, чтобъ я сказала тебѣ, досточтимый?
Или: «ахъ, еслибъ ты сказалъ, что долженъ я отвѣтить!» какъ говоритъ комикъ. То-есть, какъ ты помнишь, онъ говоритъ это не отъ себя, а пародируя трагика. Не правда ли?
Я презираю свѣтскую образованность, досточтимый проэдръ.
Извини, я и забылъ. Но при всей твоей любви къ духовному, я опасаюсь что тебѣ не очень понравится невольное постриженіе, а оно, весьма вѣроятно, постигаетъ тебя.
За что-же, досточтимый проэдръ?
За упущеніе по службѣ, опоясанная Евпраксія. Ты обязана, ни подъ какимъ предлогомъ, не отлучаться, и отлучилась…
Но я отлучилась по важному дѣлу.
А именно?
Наши дѣвицы имѣютъ дурную привычку толпиться на площадкѣ у боковой лѣстницы, а туда сбѣгаютъ молодые люди, и съ ними соблазнъ. И я уже давно хотѣла просить тебя, досточтимый проэдръ, запретить…
Хотя я, какъ тебѣ не безызвѣстно, опоясанная Евпраксія, и мало понимаю въ дѣлахъ эротическихъ, но внявъ твоей просьбѣ, конечно, могу и запретить… Но оставивъ это важное, обратимся къ важнѣйшему. Самодержцу сдѣланъ доносъ, будто Цимисхій въ теремѣ…
Цимисхій? Но онъ въ далекой ссылкѣ…
Положимъ, что онъ овдовѣлъ, и обратился къ самодержцу съ просьбой о вторичной женитьбѣ, а потому возвращенъ, и мало того, отданъ подъ мой ближайшій надзоръ, при чемъ ему строжайше воспрещенъ входъ во дворецъ, безъ особаго, каждый разъ, на то разрѣшенія. Итакъ, если доносъ оправдается, то я окажусь вдвойнѣ виновенъ, а двойная вина повлечетъ и двойное наказаніе, котораго не минуютъ и мои подчиненные, какъ мои вѣроятные сообщники или сообщницы, и въ ихъ числѣ раньше всѣхъ ты, опоясанная, какъ обязанная нынче сидѣть въ пріемной. Итакъ, отвѣчай мнѣ: видѣла ты сегодня Цимисхія?
Я никогда не вижу того, чего не слѣдуетъ видѣть, досточтимый проэдръ.
Вотъ превосходнѣйшій отвѣтъ, по истинѣ внушенный мудростью! Но у тебя должна быть помощница… Кто у тебя сегодня въ помощницахъ?
Моя племянница Анна, досточтимый проэдръ.
Но я не вижу ее здѣсь, хотя вообще вижу не дурно. Иль твоя красота ослѣпила меня, опоясанная? [Подошедъ къ двери]. Эй, отыскать сейчасъ дѣвицу Анну, и приказать ей немедленно явиться ко мнѣ!.. [Евпраксіи]. Теперь… Да! скажи: обладаетъ ли и твоя племянница похвальной способностью не видѣть того, чего не слѣдуетъ.
Какъ во всемъ добромъ, я наставляла ее и въ этомъ.
Но она?
Ты знаешь самъ, досточтимый проэдръ, что молодость не всегда внимаетъ совѣтамъ старости.
Но въ настоящемъ случаѣ?
Я воспитала въ ней безропотную покорность.
Пусть же покорность возмѣститъ ей недостатокъ мудрости. Но гдѣ жъ она? Ужъ не на той ли подозрительной площадкѣ?
О, никогда! Я воспитала въ ней робкую стыдливость.
Но, — нѣтъ ли у нея родственника между служащими при самодержцѣ?
Мой племянникъ, а ея двоюродный братъ Михаилъ, досточтимый проэдръ, служить при царской постели.
Неужели? [Въ сторону]. Я кажется нападаю на слѣдъ.
О, моя опоясанная тетушка!
Вотъ и Анна.
Ахъ! досточтимый проэдръ…
«Ахъ! кому-то придется плохо. Ахъ, кому-то достанется!» какъ говоритъ комикъ.
Кому же, досточтимый проэдръ?
Я весьма опасаюсь что тебѣ, прекрасная Анна. Развѣ ты сейчасъ не бѣгала самовольно на предосудительную площадку, чтобъ повидаться со своимъ братомъ Михаиломъ? А? ты покраснѣла… Отвѣчай же!..
Должна ли я отвѣчать правду, если смѣю спросить, милая тетушка?
Я наставляла тебя всегда говорить правду, дружокъ.
Да, досточтимый проэдръ, я была на площадкѣ.
И видѣла Михаила?
Видѣла? — Нѣтъ, досточтимый проэдръ.
То-есть какъ же это, прекрасная Анна; и видѣла и нѣтъ?
О, милая невинность! Какъ она смутилась отъ неожиданнаго вопроса! А не видала ли ты, дружокъ, Цимисхія?
Цимисхія? Нѣтъ, никогда, милая тетушка. Но Елена Склиръ, которая влюблена въ него и собирается за него замужъ, говорила мнѣ что у него золотистая борода…
Ты слышишь, досточтимый проэдръ?
Слышу, но… Мы своимъ громкимъ разговоромъ встревожили царицу. [Въ дверяхъ видны Теофано и Евстаѳій]. И кто это съ нею? Да, да, самъ Цимисхій… Погляди, у тебя глаза моложе, прекрасная Анна…
Цвѣтъ бороды именно такой, какъ описывала Елена Склиръ…
О, нѣтъ! Теперь я разглядѣлъ: у этого гораздо краснѣе.
Боже! да это почтеннѣйшій Евстаѳій… [Аннѣ]. Вотъ видишь, прекрасная Анна, какъ легко, въ ослѣпленіи страстью, принять одно лицо за другое. Такое или подобное нравоученіе прочелъ бы тебѣ самодержецъ, если-бъ онъ былъ съ нами. И онъ подтвердилъ бы свою мысль отъ писанія, но я не силенъ въ писаніи, а почтеннѣйшій Евстаѳій, хотя и силенъ, но не знаетъ въ чемъ дѣло.
Василій, — что значатъ эти странныя и не совсѣмъ приличныя шутки?
Прости, государыня, но самодержцу сдѣланъ доносъ что Цимисхій, — не прогнѣвись, августѣйшая, на твоего вѣрнѣйшаго слугу, — въ твоихъ комнатахъ.
Какая дерзость!
И совершенная неправда, или, точнѣе, полнѣйшая ложь, досточтимый проэдръ.
И я производилъ дознаніе, какъ ты вошла. А теперь, съ твоего соизволенія, державная, я приступлю къ осмотру терема. Предполагаю начать съ той половины, и затѣмъ уже перейду въ твои собственныя комнаты. Прости, благовѣрная, но для полнаго твоего оправданія, я позволю себѣ запереть эти двери на ключъ. [Евпраксія]. Вѣдь онъ съ замкомъ, опоясанная Евпраксія?
Съ замкомъ, досточтимый проэдръ.
И ключъ съ той стороны?
Съ той, досточтимый.
Идемъ же. Вы обѣ впереди, какъ благородная дичь, а я, какъ преслѣдующая васъ гончая. [Въ дверяхъ, Евстаѳію, который пошелъ на нимъ]. Нѣтъ, нѣтъ, почтеннѣйшій Евстаѳій, я не такъ простъ чтобъ выпустить такую крупную добычу.
Почтеннѣйшій Евстаѳій, — позови
Его сюда…
И мнѣ велишь явиться?
Нѣтъ, обожди въ моей опочивальнѣ…
Бѣги жъ, спѣши…
Лечу, какъ шестокрылый…
Кто могъ подать доносъ? Кто могъ увидѣть?
И знаю я: теперь, что день пойдутъ
Все новые и новые доносы…
Нѣтъ, время кончить и назначить день.
Теофано…
Входи скорѣе, Яни:
Я укажу гдѣ выйти безопасно.
Но отчего же было, милый другъ,
Не выпустить меня обычнымъ ходомъ?
Мнѣ не хотѣлось, чтобъ узналъ Евстаѳій
Что въ спальнѣ у меня есть тайный ходъ.
Ну, гдѣ ему! онъ скроменъ, какъ Никифоръ.
Опять за шутки! Время ль?.. Во вторыхъ,
Тамъ на дворѣ ты могъ попасть на стражу…
Какая стража! Вѣдь Василій знаетъ
Что я къ тебѣ всегда вхожу оттуда.
Но могъ вѣдь и Никифоръ приказать
Поставить стражу…
Врядъ ли догадался!..
Пойми же наконецъ, упрямый спорщикъ,
Что былъ доносъ, что стало быть тебя
Подсторожилъ, или встрѣтилъ кто случайно.
Да, развѣ это!
Слушай же. Гляди:
За этой занавѣскою есть выходъ —
Тамъ кладовая, гдѣ хранятся платья.
И въ кладовой, какъ разъ въ углу, на право
Есть маленькая дверь — вотъ ключъ, возьми —
Ты отопрешь ее, но помни, Яни,
За нею спускъ — четыре или пять
Большихъ ступеней — будь же остороженъ.
Оттуда выйдешь ты подземнымъ ходомъ
Почти въ томъ мѣстѣ, гдѣ на берегу
Изъ мрамора изваяно — какъ левъ
Съ свирѣпой силою впился въ загривокъ
Громадному быку…
И гдѣ меня
Ждетъ не дождется вѣрный мой рыбакъ.
И говорятъ еще что царь Никифоръ
Предусмотрителенъ: со всѣхъ сторонъ
Обнесъ дворецъ высокою стѣною
Да и забылъ про берегъ!
Но, — пора.
Не бойся: вѣрный нашъ Василій крикомъ
Иль какъ иначе насъ предупредитъ. —
Но, милая моя Теофано,
Не время ли назначить день…
Къ чему спѣшить?.. Вѣдь близкая опасность
Намъ не грозитъ?
Ну, какъ сказать? Конечно
Вторично онъ меня ужъ не сошлетъ;
Пожалуй, и въ тюрьмѣ томить не станетъ,
А прямо голову…
О, перестань!..
Ты за меня не бойся: я хитеръ
И ловокъ, увернусь… Но царь Василій,
Твой милый сынъ, — онъ сынъ царя Романа,
Никифора отцомъ онъ не зоветъ…
Но на него руки онъ не подыметъ…
Онъ мнѣ клялся, и онъ… грѣха боится.
Убить, онъ не убьетъ… Но ослѣпить
Посредствомъ зажигательныхъ зеркалъ,
Иль изуродовать въ конецъ, чтобъ мальчикъ
Не могъ ни мужемъ быть, ни самодержцемъ.
Молчи, молчи!.. Но, Яни, то бы было
Ненужнымъ и безсмысленнымъ злодѣйствомъ…
Когда бъ Никифоръ не любилъ родни
И не хотѣлъ бы укрѣпить престолъ
За братомъ Львомъ…
О, ты убьешь меня!..
Ты лучше мнѣ скажи, тебѣ Евстаѳій
Не говорилъ… Ну, словомъ онъ тебѣ
На счетъ Никифора совѣта не давалъ…
Онъ говорилъ намекомъ, но прозрачно,
Что лучшій выходъ — постриженье.
Вотъ
Благая мысль. И ты согласенъ, Яни?
Конечно, милая… Назначь же день.
Я, признаюсь тебѣ, боялась, Яни,
Чтобъ не было кровавой катастрофы.
Какая кровь! Мерещится тебѣ!..
Мы просто ночью, или на разсвѣтѣ
Его захватимъ мирно въ плѣнъ, и тутъ же
Въ дворцовой церкви пострижемъ его.
Конечно, раньше онъ указъ подпишетъ
Что, утомись мірскою суетою,
Онъ уступаетъ мнѣ, иль даже проситъ
Меня, чтобъ препоясавшись браздами
Правленія, — я взялъ, иль важнымъ слогомъ,
Подѣялъ на плечи тягостное бремя
Владѣнья царствомъ и… его женою…
Послѣднее, признаться, тяжелѣе.
Нѣтъ, ты не исправимъ! Но слушай:
Онъ больше ничего не говорилъ?
Кто онъ? Евстаѳій? Нѣтъ.
О чемъ же
Такъ долго вы бесѣдовали съ нимъ?
А краснорѣчіе? Ты про него
Забыла, но не онъ. Гдѣ надо слово,
Онъ тутъ — цвѣтистую и длинную тираду.
А обо мнѣ ни слова, ни намека?
Нѣтъ, ничего… А ты ужъ ожидала
Что онъ о красотѣ…
О! перестань.
Я знаю, на меня они шипятъ
И злобятся. Они подозрѣваютъ
Что я за то, что долго не давали
Согласья на мою вторую свадьбу, —
Никифора коварно подучила
Взять грамоту иль запись отъ сѵнода…
О грамотѣ онъ точно говорилъ,
И я далъ слово возвратить ее.
А обо мнѣ?
О, Боже мой! ни слова.
Во всемъ, во всемъ меня подозрѣваютъ.
И пусть ихъ! Милая, — вѣдь люди глупы,
Имъ вѣрить все не хочется, что тотъ
Или другой могъ поступить по волѣ:
«Нѣтъ, кто-нибудь его подговорилъ,
Нѣтъ, кто-нибудь да подучилъ навѣрно».
Что дѣлать, другъ мой? Мы съ тобой живемъ
Въ такое подозрительное время…
Скажи мнѣ, Яни: ты всегда такой,
Или со мной, какъ съ женщиной, нарочно
Не хочешь ни на чемъ остановиться
И обсудить до самыхъ мелочей…
Вотъ, видишь милая Теофано,
Люблю я, говоря о важномъ дѣлѣ,
Его, какъ солью, пересыпать шуткой!
Она мой мозгъ, какъ вѣтеръ, освѣжаетъ
И не мѣшаетъ мнѣ обдумать строго,
Какъ говорится, мѣрою и вѣсомъ.
Притомъ, заботиться о всякихъ мелочахъ
И не годится, и опасно даже.
Вѣдь надо же оставить и на долю
Измѣнчивой Фортуны, а она
Сама причудлива и беззаботна,
И любитъ беззаботныхъ, а не хмурыхъ.
Тс.! кажется шаги. Прощай.
А день?
Какъ видишь, не одинъ я легкомысленъ…
Какъ знаешь… назначай… мнѣ все равно,
Десятаго: черезъ четыре дня.
Я буду ждать всю ночь. Прощай. [Цѣлуетъ его].
Прощай. [Идетъ].
Постой: забылъ ночникъ. Тамъ тьма… О, вѣтеръ!
Да помни же что дверь въ углу на право.
Да про ступеньки не забудь, гляди!
Какъ въ немъ причудливо соединились
Обдуманность и беззаботность. Впрочемъ,
Онъ правъ, пожалуй: именно такихъ
И любитъ своенравная Фортуна.
Она вѣдь женщина: мы всѣ такія.
Почтеннѣйшій Евстаѳій, — теперь ты можешь перейти сюда.
Бѣгу, августѣйшая. [Вошелъ]. А гдѣ же?..
Василій? Онъ скоро придетъ. Обожди его здѣсь, почтеннѣйшій Евстаѳій, и прощай. Передай святѣйшему, что я, какъ покорнѣйшая дочь, благоговѣйно цѣлую его благословенную руку.
Однако, я очутился въ довольно забавномъ или, точнѣе, въ не совсѣмъ безопасномъ положеніи. Досточтимый проэдръ по понятнымъ причинамъ не выпустилъ меня: я могу свидѣтельствовать что у благовѣрной никого не было и она никого не выпускала тайно. Но, — но все-таки… Хотя благородный Іоаннъ и удостовѣрялъ что Василій вѣрнѣйшій его слуга… Гм., вѣрнѣйшій! Но, можетъ быть, какъ говорить комикъ, на только вѣрнѣйшій, но и вороватѣйшій? Что если онъ поставить меня предъ самодержцемъ, а облеченный въ діадему, ради испытанія истины, повелитъ предать меня истязанію? Охъ, я уже чувствую, какъ у меня захрустятъ кости.
Нѣтъ, нѣтъ! Сюда, опять сюда!
Вотъ и онъ…
Вотъ и мы! А ты, почтеннѣйшій, все еще здѣсь? Ахъ, что-то скажетъ святѣйшій, узнавъ объ этомъ?.. [Нѣмая сцена].
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьКакая ночь! Зги не видать. И снѣгъ
Валитъ большими хлопьями. И вѣтеръ,
Какъ бѣсноватый, воетъ и кружится…
Но, тс! шаги… Да, да… Какъ будто кто-то
И тяжело, и медленно ступаетъ.
Никифоръ!..
Я къ, тебѣ, Теофано…
Мнѣ нынче такъ мучительно тревожно…
Скорѣй бы проходилъ Декабрь, и съ нимъ
Иль я, иль предсказанье обо мнѣ…
Но развѣ ты не могъ послать за мною?
Ахъ! съ той поры, какъ добрый нашъ Василій
Незапно заболѣлъ, — все во дворцѣ
Пошло верхъ дномъ. Я звалъ, и не дозвался;
Я сталъ искать, и ни души не встрѣтилъ.
Всѣ разбѣжались, думая, должно быть,
Что я заснулъ. А я акаѳистъ пѣлъ…
Охъ, тяжело! [Сѣлъ].
Послушай, если нынче
Тебѣ такъ тяжело, то я приду
И посижу хоть до утра съ тобою.
Вдвоемъ спокойнѣй, и не такъ ужъ страшно:
Вѣдь нынче ночь — кромѣшный адъ.
Да, адъ.
И вѣтеръ воетъ такъ что сердцу жутко!
И одному въ такую ночь, безъ сна!
Такъ я приду и посижу съ тобою.
Какъ ты добра!
Я сяду близъ постели
И буду сказки сказывать, иль стану
Тебѣ читать, и ты уснешь спокойно,
Какъ маленькій, подъ пѣсню. Приходитъ?
Да, милая жена, хоть мнѣ и жаль
Тебя тревожить. Я пойду впередъ.
Да, да, ступай… А я сейчасъ же, слѣдомъ…
Вотъ только косы на-ночь уберу,
И за тобой… Не запирай же спальни…
Какъ ты добра! А я тебя! — ты помнишь? —
Въ коварныхъ замыслахъ подозрѣвалъ…
И, полно вспоминать!
Такъ я пойду. [Хочетъ встать].
Ухъ, тяжело! Дай мнѣ вина.
Сейчасъ. [Идетъ и наливаетъ].
Что ты такъ долго?
Наливаю въ кубокъ
И ставлю на подносъ. Вотъ пей [Подноситъ].
Нѣтъ, нѣтъ!
Ты слишкомъ долго… Можетъ быть, — кто знаетъ? —
Ты тамъ украдкой… такъ вотъ; двѣ, три капли…
Не хочешь ли я выпью все сама?
Ну, пей… посмотримъ. [Она начинаетъ пить, онъ ее останавливаетъ].
Нѣтъ, не надо.
Я вѣрю, и вполнѣ.
Такъ ней: вино
И бодрость намъ даетъ, и крѣпость,
Какъ эпикъ говорить.
Нѣтъ: накажу
Себя за недовѣріе. При томъ,
И хорошо вино, но воздержанье
Гораздо лучше… Охъ, Декабрь!.. Прощай,
Теофано… Пойду… [Встаетъ].
Что-жъ, приходитъ мнѣ,
Иль нѣтъ?
Приди. [Идетъ].
Не запирай же спальни.
Не запирать?.. А ты придешь, дождешься,
Какъ я усну, да и… придушишь, ха?..
Не мучь себя…
Я вѣрю, и вполнѣ.
Ты… приходи… Иль нѣтъ!.. [Идетъ]. Декабрь, Декабрь!
Чего-жъ ты сталъ? иди…
Гони, гони! [Про себя].
А если сзади, вдругъ… [Остановясь, быстро оглядываетъ Теофано].
Не удалося, ха?
Какое испытаніе!.. Въ началѣ
Онъ такъ разжалобилъ меня, что я
Чуть не расплакалась… Но онъ не могъ,
Не утерпѣлъ, по злой своей привычкѣ,
Не оскорбить меня. И этотъ взглядъ
И дерзкій, и презрительный которымъ
Меня онъ смѣрилъ съ головы до ногъ, —
О, онъ его приберегалъ къ концу,
Чтобъ уколоть больнѣй… Теперь, Никифоръ
Ты выброшенъ изъ сердца у меня,
И что бъ съ тобой сегодня ни случилось
Въ моихъ очахъ и слёзки не найдется,
Чтобъ выдавить насильно… Что за стукъ?..
Иль онъ опять?.. Кто тамъ стучитъ? Войди…
Я, августѣйшая…
Кто ты? Войди же. [Входитъ Евпраксія].
Евпраксія! Какъ, ты не спишь еще?
Ахъ, страхъ и ужасъ!..
Что тамъ? Говори же.
Неслыханное чудо, ахъ!..
Да полно
Тебѣ вздыхать!.. Ну, говори-жъ скорѣе.
Ахъ, Господи!.. Вотъ, видишь ли, у насъ
Сегодня пятница, а въ этотъ день
Ужъ я всегда, всегда, по обѣщанью, —
Повѣрь мнѣ, благовѣрная, ни разу
Не пропустивъ, — всегда пою канонъ
Своей святой, — и только-что отпѣла
И думала ложиться спать, какъ вдругъ…
Да что такое?
Слышу я шаги,
Тяжелые и рѣдкіе… Вотъ такъ:
Разъ, и потомъ не скоро: два. И снова:
Разъ, и не скоро: два. Я дверь
Пріотворила… Боже! самодержецъ!
Илъ нѣтъ, не онъ, а какъ ты убѣдишься,
Безплотный духъ во образѣ его.
Какіе пустяки!.. Ты чуть меня
Не испугала.
Но не духъ, такъ кто-же?
Онъ самъ сейчасъ былъ у меня.
Во плоти?
Во плоти, благовѣрная?
Конечно:
И говорилъ, и спрашивалъ вина.
Что духи говорятъ, то несомнѣнно;
Но что бъ вина! признаться, не слыхала.
Поди же, успокойся и усни.
Прости мнѣ, благовѣрная! не вѣрю:
Не станетъ царь въ глухую ночь, одинъ…
Ему не досталось, и стало страшно,
И онъ пошелъ, чтобъ звать меня къ себѣ.
Нѣтъ, нѣтъ! не можетъ быть! Да онъ послалъ-бы…
Онъ и хотѣлъ, да некого…
Что ты!
Какъ некого?
Всѣ слуги разбѣжались,
Подумавъ что онъ спитъ.
Не вѣроятно!…
Я за другихъ, конечно, не ручаюсь,
Другіе разбѣгутся, но не онъ…
Нѣтъ, нѣтъ!
Кто онъ?
Нѣтъ, онъ не такъ воспитанъ!
Сегодня мой племянникъ Михаилъ
Въ ночныхъ у спальни, — онъ не убѣжитъ.
И убѣжалъ, Евпраксія… Прощай-же.
Онъ, августѣйшая, воспитанъ мною…
Иди, и успокойся сномъ.
Прости:
Я, благовѣрная, еще не все
Что видѣла, успѣла разсказать…
Едва я успокоилась со страха,
Какъ слышу вновь шаги…
Онъ шелъ обратно.
Обратно шелъ? Такъ скоро? Не возможно!
Онъ былъ недолго…
Снова: разъ, и два!
Онъ шелъ и — слушай! — у него глаза
Какъ будто выскочить хотѣли: налились,
А ничего не видѣли. Онъ близко
Прошелъ, чуть локтемъ не задѣлъ меня, —
И что же? Не видалъ меня. Будь онъ
Живой, — навѣрно-бъ увидалъ, но духи —
Мнѣ говорилъ пустынный — никого
Не могутъ видѣть, кромѣ тѣхъ, къ кому
Изъ ада, или…
Не замѣтилъ просто.
Нѣтъ, августѣйшая, не можетъ быть…
Я съ поясомъ хожу уже при третьемъ,
И сколько ни было царей, а всѣ,
Безъ исключенья всѣ, и всякій разъ,
Встрѣчался со мною говорили:
«Ахъ, это ты!» иль просто: «это ты,
Евпраксія?» И проходили мимо,
А этотъ не сказалъ…
Ахъ, перестань!
Ты надоѣла мнѣ; поди, усни.
Я, благовѣрная, уйду не медля…
Не гнѣвайся. Прощай, покойной ночи. [Уходя].
Всѣ говорили «ахъ!», а этотъ — нѣтъ…
Одно, что попросилъ вина… А все же
По утру покроплю святой водой.
Несносная старуха! Наконецъ-то
Угомонилась и ушла… А мнѣ
Богъ знаетъ что представилось сначала;
Что встрѣтились они, Никифоръ съ Яни,
И между ними… И съ чего сегодня
Не спится никому? Иль это буря
Тревожитъ всѣхъ? [Пауза].
Который часъ однако?
Вотъ, какъ на зло, часы "остановились…
Ахъ, правда, только захворалъ Василій,
Все во дворцѣ у насъ пошло верхъ дномъ.
Онъ захворалъ!.. Притворщикъ!.. Ожидаетъ
Чѣмъ кончится… И въ случаѣ удачи
Предъ Яни завтра станетъ извиваться,
А не удастся — станетъ цѣловать,
По прежнему, царю скупую руку…
Какъ гадки люди!.. Скучно и несносно…
А буря все шумитъ, и снѣгъ мететъ…
А на-морѣ?.. О, Боже мой!.. Неужто
Рѣшится онъ сегодня въ лодкѣ… Нѣтъ,
Онъ не сошелъ съ ума; нѣтъ, онъ отложитъ…
Нѣтъ, не отложитъ онъ!.. Онъ такъ отваженъ
И беззаботенъ… И погибнетъ онъ
Безвременно, безславно, безполезно!..
Изъ-за чего? — Изъ-за меня… Да, я
Во всемъ виновна, я одна… О, Боже!..
Я, гадкая, распутная жена,
Я измѣнила и дарю, и мужу…
Зачѣмъ я слушала признанья Яни,
Зачѣмъ его безумно полюбила?..
О! на землѣ нѣтъ кары, чтобъ меня
Измучить, истерзать и уничтожить!..
Да, плачь теперь, несчастная, рыдай,
Рви волосы, ломай до боли руки,
И сбей съ лица всю красоту свою, —
Ничѣмъ, ничѣмъ ты горю не поможешь,
И не убьешь сознанья рокового,
Что ты одна, одна во всемъ виновна…
Какъ тяжело, мучительно, несносно!..
А буря все шумитъ, и море стонетъ…
Нѣтъ, надо какъ нибудь себя переломитъ…
Что дѣлать мнѣ?.. Не разъ я замѣчала,
Что стоитъ сѣсть безъ думы за работу,
За пяльцы, за вязанье, за. шитье, —
И какъ бы ни было тревожно на душѣ,
Не оставлять ее ни на мгновенье, —
И успокоишься… Но что жъ мнѣ дѣлать?
Я стану думать, что Фортуна любитъ
Такихъ, какъ Яни: смѣлыхъ, беззаботныхъ,
Да косы на-ночь убирать, да горе,
Какъ малое дитя, баюкать пѣсней. [Поетъ].
Для меня не побоится
Онъ ни бури-непогоды,
Ни сѣдой волны могучей;
Онъ смѣется синю морю:
«Что ты хмуришься и воешь?
Да волной соленой хлещешь?
Какъ ни злись, не помѣшаешь
Цѣловать сегодня любы».
Какъ видишь; нѣтъ, не помѣшало море
И я тебя цѣлую, люба…
Ахъ!..
Какъ ты подкрался! Какъ я испугалась…
Не бойся, милая. Какъ началось,
Такъ кончится благополучно. Слушай:
Помучались мы на-морѣ порядкомъ,
Противный вѣтеръ, леденѣютъ весла…
И ты рѣшился въ бурю… О, безумецъ!
Я безъ тебя ужъ плакала не мало.
Ахъ, милая! да лучше этой ночи
Нельзя и выдумать — другимъ нечайно
Въ умъ не взбредетъ, что въ этакую бурю
Найдутся смѣльчаки… Вотъ мы пристали,
И — надо похвалить Василья — онъ
Все нашихъ нынче въ стражу отрядилъ.
А изъ другихъ, и то изъ неопасныхъ,
Такъ кое-гдѣ, по дальнимъ уголкамъ,
И то по одиночкѣ размѣстилъ…
Вотъ мы на берегу. А наши ждутъ,
Стоятъ на крышѣ; живо внизъ спустили
Корзину, и давай на верхъ таскать…
А съ крыши снова мы во дворъ спустились…
Я приказалъ его искать, — онъ нынче
Что день перемѣняетъ свой ночлегъ.
А самъ сюда урвался на минутку:
Увижу, разцѣлую и бѣжать. [Цѣлуетъ ее].
Постой… Сегодня, ночью ужъ, Никифоръ
Нежданно вдругъ вошелъ ко мнѣ.
Зачѣмъ?
Онъ говорилъ, что весь истосковался;
Что спать не можетъ… Какъ онъ жалокъ, Яни!
И все твердитъ: Декабрь, Декабрь, Декабрь!..
А! предсказанье. — И забыть что съ моря
Всего удобнѣй!.. Надо учредить
Морскую стражу, а не то, пожалуй,
Самъ на себя укажешь путь. — Прости,
Я что-то не разслышалъ… Такъ Никифоръ?..
Да, жалокъ онъ… А дальше?
Слушай, Яни…
Дай слово мнѣ; нѣтъ, лучше поклянись
Что ты его не тронешь…
Какъ не трону?
Ну… не убьешь.
Господь съ тобой!.. Зачѣмъ?
Съ чего? Причины нѣтъ. Вотъ если бъ онъ
Вдругъ вздумалъ защищаться, — ну тогда,
Пожалуй, ранятъ, да и то легко…
Насъ сорокъ, онъ одинъ…
Такъ ты клянешься?
Охотно, милая… Чѣмъ хочешь поклянусь…
Пора однако… Безъ меня они,
Того гляди, расправятся по свойски…
Прощай же, милая.
Ахъ, Яни, Яни!
Иль ты забыла о царѣ Васильѣ? [Мягче].
Ну, ну, не плачь… Господь съ тобой… Я скоро…
Какъ рада я что Яни слово далъ!..
Теперь спокойнѣе. Хотя сегодня
Никифоръ оскорбилъ меня, и я
Была готова погубить его,
Хваляся тѣмъ, что не найду слезинки…
Но съ той поры, — о Боже мой! давно ли?
А мнѣ ужъ кажется: давнымъ давно!.. —
Такъ много я пережила, такъ много
Перестрадала… ахъ! — А постриженье
Ему не въ тягость будетъ: ужъ давно
Онъ по-монашески живетъ. И въ кельѣ
Онъ успокоится: онъ тамъ забудетъ
И страхъ, и подозрѣнье, отъ которыхъ
Онъ образъ человѣка потерялъ…
И миръ Въ душѣ! [Пауза].
А Яни, гдѣ-то онъ?
Нашелъ, иль нѣтъ?.. А что… Ахъ, Яни, Яни!..
Безумная! ты хвастала что ты
Пережила возможныя страданья…
Нѣтъ! новыя и новыя мученья
Ростутъ и близятся… Никифоръ спитъ…
Нѣтъ, онъ въ безсонницѣ, тревожнымъ ухомъ
Прислушиваясь къ тьмѣ… Вдругъ слышитъ онъ…
Вотъ онъ вскочилъ, и прячется за дверь
Съ мечемъ въ рукахъ… А Яни? — онъ отваженъ,
Онъ впереди… Ударъ… Онъ пораженъ,
Онъ въ темя раненъ… онъ убитъ навѣрно…
А если нѣтъ, тогда другой… И кровь!
Изъ-за меня!.. Изъ-за ничтожной, слабой,
Распущенной, грѣховной, мерзкой, злой!..
О, Господи! въ грѣхахъ неисчислимыхъ
Я предъ тобой виновна… О, удвой,
Умножь въ сто разъ въ душѣ моей страданья,
Но отврати, чтобъ пролилася кровь
Изъ-за меня… Что это? Снова стукъ?
Кто тамъ? Войди; войди же, наконецъ.
Да это ты, Евпраксія?.. А! ты
Подсматривать за мною нанялась?
Ты соглядать!.. Гляди, гляди же въ оба!
Ищи любовника, и если не найдешь,
То душу ты напрасно продавала;
А если и найдешь, то все-жъ погибнешь?..
Я, благовѣрная, я соглядать?..
Я съ поясомъ хожу уже при третьемъ,
А ни одна изъ августѣйшихъ словомъ
Меня не оскорбляла… «Подсмотрѣть
Хотѣла! Соглядать взялась!» Да я,
Какъ родилась, какъ во дворцѣ, чего
Не слѣдуетъ и вижу да не вижу…
Охъ, охъ! Пришлось же, довелось узнать
Такой позоръ на старости!..
Прости;
Не плачь же, добрая моя старушка.
Я такъ встревожена, я съ горяча…
Не плачь же, помиримся… Вотъ рука,
Въ знакъ примиренья, поцѣлуй ее.
Ахъ, милая моя царица!
Полно;
Не плачь, прости.
Охъ, съ радости я плачу,
Что довелось дожить мнѣ до того,
Что ты меня нежданно обласкала…
Охъ, доброта! Охъ, милость безъ конца!..
Да я теперь готова за тебя
Въ огонь и въ воду: пусть меня пытаютъ.
Чѣмъ ты встревожилась опять?
Охъ, горе!
Охъ, горе мнѣ!
Что? иль опять видѣнье?
Нѣтъ. Слушай, благовѣрная: вотъ я
Вернулась отъ тебя къ себѣ; легла я
А сонъ не-идетъ, — чуть стану засыпать,
А онъ опять идетъ передъ глазами:
Разъ, и не скоро: два!.. Ну, не могу,
Что хочешь, не могу заснуть, и полно!..
Я вздумала племянницу взбудить,
И съ нею посидѣть… Кричу ей: «Анна!»
Она молчитъ. Я снова: «Анна, слышишь?»
Отвѣта нѣтъ и въ третій. Встала я
И подхожу къ ея постели. Что же?
Ахъ, хитрая дѣвчонка! да она
Подушки уложила на постель
И одѣяломъ сверху ихъ прикрыла, —
А гдѣ сама!
Къ подругѣ убѣжала?
Вотъ такъ и я: «должно быть потихоньку
Къ подругѣ ускользнула поболтать».
И, дѣлать нечего, пошла въ осмотръ…
Да ты весь теремъ разбудила!..
Нѣтъ.
Я тихо и на цыпочкахъ ходила
И слушала у всѣхъ дверей. Нигдѣ
Не шепчется ночная болтовня,
Всѣ спятъ… Тутъ я туда, сюда, повсюду…
Ночного евнуха нашла, — но онъ,
Заснувъ, конечно ничего не видѣлъ.
И тутъ мнѣ вздумалось: «пойду къ царицѣ,
Быть можетъ августѣйшая еще
Не собралась къ супругу; доложу ей,
И попрошу чтобъ отыскать велѣла».
Но гдѣ жъ?.. Постой; ты говорила
Что твой племянникъ Михаилъ сегодня
Въ ночныхъ у спальни?
Да.
И ты, вдобавокъ,
Не вѣрила что могъ онъ убѣжать, —
Вотъ и открылося куда онъ…
Боже!
Такое близкое родство!.. Какъ, оба
Воспитанные мною вмѣстѣ, ночью,
И адскимъ мукамъ предаютъ себя!
Что дѣлать? — молоды… Но ты не безпокойся:
Мы повѣнчаемъ ихъ; я упрошу…
Такое близкое родство!.. Ахъ, грѣхъ!
Ахъ, стыдъ!..
Но эта Анна… Да Василій
Сказалъ мнѣ что ее подозрѣваетъ…
И я хотѣла удалить не медля,
Но онъ боялся, чтобъ не вышло хуже:
«Да и не стоитъ на четыре дня».
И вотъ…
Ты, августѣйшая, въ волненьи?
И все по милости твоей же Анны…
Но что жъ она?
Она продастъ меня…
И всѣхъ погубитъ, и сама погибнетъ…
Господь съ тобою, благовѣрная!
Пусти,
Пусти же, евнухъ. Я спѣшу къ царицѣ!..
То голосъ Анны,
Прикажи впустить.
Царица повелѣла пропустить.
Прости меня, царица, пожалѣй!..
Я предъ тобой такъ много согрѣшила,
Противъ тебя я умышляла зло,
И какъ наказана!.. И, Боже, Боже!
Встань, Анна, встань… Да помоги же мнѣ,
Евпраксія, поднять ее.
Вставай же…
Упрямица, бѣглянка!..
Я не встану,
Пока не выплачу себѣ прощенья,
И не омою ногъ твоихъ слезами…
О, ради Бога, встань…
Вставай же, Анна…
Царица сердится… [Анна встала].
О, Боже! это что?
Да ты мальчишкою переодѣлась…
Ахъ, стыдъ какой!
Вотъ, Анна, выпей
И успокойся [Анна пьетъ]. Говори теперь…
О, добрая царица! А вѣдь я
Тебя задумала…
Скорѣе къ дѣлу.
Нѣтъ, ты скажи: откуда это платье?
Я, эти дни, какъ будто помѣшалась
Что суждено спасти мнѣ самодержца…
И нынче, какъ узнала что мой братъ
Въ ночныхъ у спальни, я рѣшила мигомъ
Что вмѣстѣ съ нимъ пробуду эту ночь…
Безстыдница!
Какъ я пришла къ нему
И стала умолять, чтобъ онъ позволилъ
Съ нимъ ночь пробыть, онъ долго не рѣшался…
Достойный мальчикъ!
Наконецъ придумалъ,
Чтобъ я одѣлася какъ онъ… Сейчасъ же
Мы побѣжали въ комнату къ нему,
И тамъ…
О, стыдъ! ужъ лучше бъ промолчала.
Да замолчи жъ, Евпраксія…
И только
Мы воротились съ нимъ, какъ царь идетъ.
Онъ подошелъ къ намъ и сказалъ: «Спасибо,
Что не покинули меня какъ всѣ;
Спасибо, Михаилъ, — а это кто?»
Тутъ братъ солгалъ, что я его племянникъ
И нынче въ первый разъ… Я покраснѣла,
А царь сказалъ: «Какой стыдливый мальчикъ!»
И потрепалъ меня по подбородку.
"Смотрите жъ, дѣти, не шумите очень,
Я спать хочу, " прибавилъ царь, и слѣдомъ
Прошелъ къ себѣ. Мы сѣли потихоньку,
Прижавшися другъ къ другу, и боялись
Словечко проронить, и такъ заснули…
Невинные!
Но дальше, дальше.
Вдругъ
Мы слышимъ сквозь дрему: шаги, шаги,
Толпа валитъ, а передъ нею евнухъ
Съ горящимъ факеломъ. «Царь здѣсь», шепнулъ онъ,
И указалъ на спальню. Всѣ толпой
Туда какъ ринутся!.. И я за ними,
Но у дверей свирѣпый воинъ, съ гнѣвомъ
Меня толкнулъ, проскрежетавъ: «нельзя»…
Я слышу въ спальнѣ шумъ, и брань, и крики:
«Сюда, Леонъ; тащи его сюда».
И снова все затихло. И не знаю,
Послышалось, почудилось ли мнѣ,
Но точно кто-то съ тяжкимъ, тяжкимъ вздохомъ
Съ трудомъ сказалъ: «Пречистая! спаси».
Спаси насъ, Господи!
Ахъ! дальше, дальше…
Вдругъ новая толпа, и крикъ: «Дорогу,
Дорогу самодержцу». Я прижалась
Къ стѣнѣ, и предо мной прошелъ
Красивый воинъ съ рыжей бородою
И точно въ ухо кто шепнулъ: «Цимисхій!»
Ахъ, Боже мой! Скорѣй, иль я умру…
Теперь ужъ дверь была открыта. Я
Вошла, кой-какъ протискалась впередъ…
Цимисхій возсѣдалъ на царскомъ ложѣ,
А передъ нимъ, простертый на полу,
На войлокѣ и красномъ, и кровавомъ…
Онъ раненъ?
Да, вотъ тутъ надъ бровью… Кровь…
Но въ памяти?
О, да…
Ахъ! слава Богу.
Цимисхій, обратясь къ царю, сказалъ:
«А, это ты, тиранъ несправедливый!
Ты позабылъ мое благодѣянье
И увлеченный завистью и страхомъ,
Ты унижалъ, ты презиралъ меня
За то, что я храбрѣй и даровитѣй,
И выше родомъ, и врагамъ страшнѣй,
Чѣмъ ты. Ты удалилъ отъ дѣлъ, ты въ ссылку
Меня, какъ въ гробъ, заколотилъ живого.
Теперь въ моей ты власти, и никто
Тебя изъ рукъ моихъ теперь не вырветъ!..
Ну, говори что можешь въ оправданье!» —
Я не разслышала отвѣтъ царя…
Но вдругъ Цимисхій яростно вскричалъ
И бросясь на-полъ дерзкою рукою
За бороду его схватилъ, и дернулъ…
И ты не лжешь?
Клянусь, не лгу, царица…
И… что за тѣмъ?
Когда онъ утомился
Отъ варварскихъ мучительствъ, или ими
Насытился, — а царь все это время
Молился вслухъ — Цимисхій вдругъ вскочилъ
И наступивъ ему ногой на грудь, рукой
За мечъ схватился. Всѣ съ свирѣпымъ ревомъ,
Оружіемъ гремя и потрясая,
Какъ бросятся къ царю!..
О! что за ужасъ!
И онъ убить? убитъ?
Не знаю. Я,
Какъ обезумѣвъ, бросилась впередъ
Съ ребячьимъ визгомъ… Но какой-то воинъ,
Вскричавъ: «Ты здѣсь зачѣмъ, мальчишка, — вонъ!»
Меня схватилъ за правое плечо
И вышвырнулъ изъ спальни. Я не знала,
Что дѣлать мнѣ… Вдругъ въ темной головѣ
Блеснуло молніей: «бѣги къ царицѣ
И разскажи»… И я стремглавъ пустилась…
Ахъ, тетя, тетя! я сейчасъ умру.
Веди ее, Евпраксія, веди
И уложи…
Пойдемъ, пойдемъ, бѣдняжка!
И какъ рѣшилась ты, какъ ты посмѣла…
Ахъ, тетушка! мнѣ страшно такъ хотѣлось
Пощеголять въ пурпурныхъ туфляхъ…
Боже!
Иль нѣтъ конца мученьямъ и не будетъ?
Ахъ, Яни, Яни!.. Какъ ты опозорилъ,
Какъ низко уронилъ себя!.. О, ужасъ!
Надъ раненымъ, надъ мертвымъ надругаться…
И все-то, все-то по моей винѣ!..
Да! если-бъ я, какъ звалъ меня Никифоръ,
Пошла за нимъ, — иной бы былъ конецъ.
Но я обидѣлась, я страшно оскорбилась,
Что онъ посмѣлъ подумать, будто я
Иль отравлю, или ножомъ украдкой…
А я предъ нимъ была совсѣмъ невинна!
Совсѣмъ, совсѣмъ! Я только, сговорясь
Съ любовникомъ, его хотѣла мирно,
Сведя съ престола, въ монастырь упрятать!!…
Все кончено. Взгляни, Теофано:
Я царь и самодержецъ.
Живъ Никифоръ?
Ахъ, милая! Не по моей винѣ…
Леонъ Валантъ пробилъ его насквозь…
А ты надъ нимъ, надъ мертвымъ не ругался?
Кто могъ сказать?
О! кто бы ни сказалъ…
Гдѣ честь твоя была и умъ, и храбрость,
Когда, его съ ругательствомъ схвативъ
За бороду, ты нагло издѣвался?
Я гнѣвенъ былъ: гнѣвъ не разборчивъ въ средствахъ.
Но чѣмъ же могъ тебя онъ прогнѣвить?
Тѣмъ что молился вслухъ?
Ты лжешь.
Не ты ли?
Когда ему сказалъ я: «говори
Что можешь въ оправданье», — онъ меня
Послѣднимъ словомъ обругалъ, какого
Не вынесъ бы нижайшій изъ людей…
А ты, ты не бранилъ его?
Молчать!
Какъ смѣешь ты допрашивать меня?
Иль ты меня, какъ властная царица,
Себѣ заставишь отвѣчать?
Заставлю.
О! перестань… Благодари меня
Что я не допустилъ, — иль люди
Его бы искромсали за меня
Въ мельчайшіе куски…
Великій подвигъ!
Самъ надругался, а другимъ — нельзя,
Не смѣть!..
Ты замолчишь ли?..
Самодержецъ, —
Мятежъ поднялся. У стѣны народъ,
Ломаютъ ворота… А впереди
Левъ, царскій братъ. Онъ дико вопитъ,
И проклинаетъ самого себя,
И голоситъ, что онъ царя сгубилъ…
Что съ вечера ему письмо прислали
Что нынче въ ночь, — но заигравшись въ кости
Онъ позабылъ прочесть, и вспомнилъ только…
А вы тамъ что? Иль въ кости заигрались?
Иль не нашлось стрѣлы чтобъ Льва умѣтить?
Смутились мы… народъ…
Я васъ смущусь!..
Срубите голову царю, и вздѣвъ
На длинное копье съ высокой башни,
Иль со стѣны народу покажите
При свѣтѣ факеловъ. И ты увидишь,
Какъ глупые бараны побѣгутъ.
Гляди же, самъ сруби, Леонъ. Ступай.
Прощай, Теофано.
Жестокосердый!
Иль мало надругательства?..
Въ мятежахъ
Не время мягкосердымъ быть. Пусть знаютъ,
Что не охотникъ я до глупыхъ шутокъ…
И что ему! Онъ мертвый!..
Отмѣни
Приказъ.
О, никогда!
Я умоляю, —
Иль знай…
Довольно. Я спѣшу. Прощай.
Оставь меня, — ты пахнешь кровью, Каинъ.
А! такъ-то ты, — гляди, Теофано!
И ты гляди! Тиранъ, злодѣй, убійца…
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьНевольно вспомнить: плачъ былъ въ вечеру,
По утру радость.
Да!
Я на разсвѣтѣ
Разбуженъ былъ трубой…
Какъ? повтори.
Разбуженъ былъ трубой. Бѣгу къ окну:
Цимисхій на конѣ, а впереди
И позади его — отрядъ безсмертныхъ.
Испуганный, нечесаный народъ
Кругомъ толпится, и бирючъ кричитъ:
«Кто вздумаетъ мятежничать и грабить,
Сегодня жъ голову долой!»
Умно;
Какъ и вчерашній случай съ головою.
Что чернь-то распускать! Она готова…
А? да! согласенъ.
Ничего не слышитъ
А любитъ говорить.
Какъ? повтори.
Спроси глухого.
Да!
А нашъ Василій,
Какъ ни хитеръ, а захворалъ не кстати.
Кто? проэдръ? Нѣтъ, сановнѣйшій, здоровъ:
Онъ былъ съ царемъ на улицѣ, самъ видѣлъ.
Гм., ловокъ!
Выбрали же ночку!
Цимисхій ничего не устрашится!
Что, что вы о царѣ?
Я говорю
Что новый самодержецъ щедръ безъ мѣры.
Какъ жаль что въ Декабрѣ!.. Далеко до Святой!..
Страстного четверга и не дождешься!
Но, можетъ быть, по случаю вступленья,
Подарочки, хоть небольшіе, будутъ
Намъ, славословящимъ.
Ахъ, хорошо бъ
И намъ, не славословящимъ! Да гдѣ!
Моя жена, почтеннѣйшій Евгеній,
Какъ услыхала что царемъ Цимисхій,
Чуть не сошла съ ума, ей ей; кричитъ:
«Ахъ, наконецъ надумались на небѣ
Въ цари красавца!»
Что жъ, она прелестна,
А онъ хорошенькихъ не пропускаетъ.
Мнѣ кстати бы… Да жаль: Теофано…
И не повѣришь: всѣ, кому я долженъ,
Какъ сговорилися, съ утра до ночи
Такъ вотъ и рвутъ, такъ вотъ и рвутъ на части…
Почтеннѣйшій Никита! что ты къ намъ,
Какъ пьявка присосался, — ты пошелъ бы
Другихъ подслушивать да соглядать!..
Я памятливъ, любезнѣйшій. Запомни.
Что говоришь! Никифоръ былъ безспорно
Великій полководецъ…
А? согласенъ!
Я повторяю что покойный былъ
Великій полководецъ, — но какъ царь!
Тяжелый человѣкъ: привязчивъ, скупъ
И подозрителенъ… Развелъ вдобавокъ…
Согласенъ. Да!
Наушниковъ ораву.
Вотъ кстати къ намъ одинъ и подплываетъ…
Сказали мнѣ, почтенный Мануилъ,
Что ты сегодня храбрость славословишь?
А что тебѣ?
Досталося не трусу.
Охъ, не досталось бы тебѣ, сладчайшій,
О честности, иль вѣрности…
Какъ вѣрность?..
Я вѣрность нынче буду славословить!..
Досталось же тебѣ, сановный Склиръ.
А что?
Охъ, затруднительная тема!
Мнѣ «общее», — я радъ. Но вѣрность, нѣтъ!
Я не желалъ бы…
О!.. а ночь въ шатрѣ?..
Когда къ Никифору пришелъ Цимисхій?..
Вотъ ты увидишь, какъ я разовью… [Декламируя].
«Средь тьмы ночной ты вѣренъ былъ царю,
И возсіялъ намъ свѣтлою звѣздою!»
Я возглашу о томъ…
А? Да! согласенъ.
Я разовью…
О, превозможетъ Склиръ
Всѣ затрудненія!.. Витія славный!
Нашъ новый Демосѳенъ!..
Спасибо, другъ.
Пошелъ!..
Иль ты не видишь, Склиръ?
Наушникъ подлый…
Пойти, Аргиру разсказать, какъ снова… [Идетъ].
Вы слышали? Самъ Склиръ меня назвалъ
Своимъ милѣйшимъ и вѣрнѣйшимъ другомъ.
Подальше, другъ. Я не люблю ушастыхъ.
Ну, что ты на него!
И не повѣришь:
Изъ-за него чуть не попалъ въ темницу.
Какая клевета!
Еще дождется;
Ему, какъ Малу, ухо отрублю.
Какъ онъ вспорхнулъ!.. И за-ухо схватился!
Кто этотъ черный, тамъ въ углу, не знаешь?
Изъ новыхъ, Вурцъ…
А! Изъ вчерашнихъ? Ну, —
Разбойникъ чистый. Ты вглядись въ лицо.
Онъ свойственникъ царю. Гляди, потише…
Какъ? свойственникъ? Пойти да поклониться…
Что, старика убрали?
Нѣтъ, еще
Не погребенъ… Но къ ночи, вѣроятно.
А самъ принялъ помазанье?
Да, утромъ.
А? Да! согласенъ.
Мнѣ передавали
Что предъ помазаньемъ — не знаю, правда ль, —
Святѣйшій предписалъ ему два, три
Секретныя условія…
Возможно.
Вѣдь онъ Теофано терпѣть не можетъ,
И эта грамота была для нихъ!
Вотъ нашъ старикъ твердилъ все про Декабрь…
Да, что ни говори, а предсказанье
Исполнилось какъ разъ.
Какъ говорится:
Обмолвившись, сказалъ лгунишка правду.
Почтеннѣйшій синклитъ!
Тс! проэдръ, проэдръ!
Почтеннѣйшій синклитъ! прошу васъ стать
Въ два полукруга.
И, согласно чину,
Скрестивши руки, голову склоня,
Стоять недвижно, съ трепетомъ и страхомъ.
Уже подвиглися дари. Спѣшите,
Скорѣй, ровнѣй! [Обходя и осматривая].
Почтенный Спиридонъ!
Ты слишкомъ выставилъ животъ.
Бѣда
Мнѣ съ нимъ! Надуть и гордъ, и непослушенъ!
Почтеннѣйшій Евлампій! ты ужъ слишкомъ
Повѣсилъ голову.
А? Да! согласенъ.
Почтеннѣйшій Никита! Ты глядишь
Ужъ черезъ-чуръ сурово. На лицѣ
Такъ и стоитъ что миновало время,
Какъ всѣмъ отъ скудости жилося плохо, —
За то наушникамъ жилось богато.
О, досточтимый проэдръ! ты — всѣ знаютъ —
Поклонникъ комика, и любишь шутки.
Теперь… да, кажется, что все изящно,
Красиво, стройно И согласно чину. — [Торжественно].
Патрицій Спиридонъ! ты держишь руки
Не на груди, какъ чинъ велитъ, на чревѣ…
Гдѣ жъ грудь мнѣ взять? Одинъ животъ остался!
Тс! музыка… Се шествуютъ цари.
Благочестивѣйшій, самодержавный
Великій Іоаннъ, — передъ тобою
Стоитъ синклитъ съ склоненной головой,
Не смѣя на тебя взирать очами,
И ожидаетъ съ трепетомъ и страхомъ
Чтобъ ты, самодержавнѣйшій владыко,
Ему дозволилъ, въ благости твоей,
Къ престолу приступить благоговѣйно
И богоравное свершая поклоненье
Себя на многи лѣта славословить. —
Соизволяешь ли?
Соизволяю.
Патрицій Агаеангелъ!!
Передъ тобою
Великимъ богоравнымъ самодержцемъ
Вселенная смущеніемъ объята.
Тебѣ подобныхъ не видалъ отъ вѣка
Сей древній градъ и сей чертогъ златой.
Его Господь отъ горнихъ странъ воззвалъ,
Отъ крайняго востока онъ воздвигнутъ
Да царствуетъ до западныхъ предѣловъ!
Возрадуйтесь, синклитъ: потомокъ
Царей древнѣйшихъ на землѣ, — сидитъ
На высочайшемъ изъ земныхъ престоловъ.
Воскликните хвалу и многи лѣта
Едиными устами славословя!
Хвалите, воинство и клиръ, и люди,
И близкіе, и дальніе народы!
Хвалите всѣ его согласнымъ хоромъ,
Хвалите въ трубахъ, бубнахъ и брганахъ,
Хвалите и въ кимвалахъ сладкозвучныхъ,
Хвалите и въ кимвалахъ восклицанья!
Патрицій Мануилъ!
Передъ тобою,
Великимъ, богоравнымъ самодержцемъ,
Весь міръ подсолнечный блѣднѣетъ въ страхѣ.
Возрадуйся и вознесися духомъ
Счастливѣйшій изъ всѣхъ, народъ ромейскій!
На среброкованномъ твоемъ престолѣ
Возсѣлъ храбрѣйшій изъ земныхъ вождей.
Какъ твердый щитъ тебя онъ оградитъ
И защититъ, какъ крѣпкая ограда.
Се, мощный левъ; се, пардусъ быстроногій,
Предъ коимъ всѣ враги бѣгутъ со страхомъ:
Предъ нимъ дрожали злые агаряне,
Предъ нимъ и тавроскиѳы затрепещутъ!
Звени, кимвалъ, тревоги бодрый вѣстникъ!
Звучи, труба, сзывающая войско,
Обрадуй насъ блистаніемъ побѣды!
Патрицій Склиръ!
Передъ тобой, владыко,
Великій, богоравный самодержецъ,
Мои уста отъ страха нѣмотствуютъ,
Но сердце мнѣ велитъ тебя прославить.
Дерзаю нынѣ вѣрность славословить!..
Нѣтъ, не тебѣ, — а я возславлю вѣрность,
Тирана, захватившаго престолъ…
Вы, оробѣлые и подлые рабы,
Предъ нимъ дрожите, блѣдные отъ страха,
А вашъ вчерашній царь и самодержецъ
Еще лишенъ святого погребенья!
Вы въ свѣтлыя одежды облеклись, —
Обнажено его честное тѣло
И на дворѣ валяется, какъ падаль!..
И только я, — я, горькая вдова,
Я, женщина безъ силы и безъ власти,
Лишенная и мужа, и престола,
Одѣтая въ смиренную одежду
Предъ гнуснобеззаконнымъ постриженьемъ,
Дерзаю обличить цареубійцу…
Довольно! вырви злобный свой языкъ
И онѣмѣй передъ величьемъ трона:
Я царь и самодержецъ полновластный!
Помазаньемъ елея я омытъ
Отъ всѣхъ грѣховъ и вольныхъ, и невольныхъ.
И прошлое мое не подлежитъ
Суду — не только на землѣ, на небѣ!
Я избранъ Провидѣніемъ: по волѣ
Его, я въ діадему облеченъ.
Теперь, когда ты укротила злобу
И обуздала свой языкъ безумный, —
Я, въ состраданіи къ твоей печали
Съ почтеніемъ, какъ къ царственной вдовѣ,
Любвеобильно снисхожу съ престола,
И выслушать готовъ твои желанья. [Сошелъ].
Позволь и мнѣ сойти. Я, дядя Яни,
Еще не цѣловалъ сегодня мамы.
Сойди, мой царь. [Тотъ спѣшно сходитъ].
О, милый мой Василій!
Мой сынъ и царь! о, мой защитникъ вѣрный!
Ты, мама, не сердись на дядю Яни:
Онъ добрый. Сколько онъ принесъ
Сегодня мнѣ подарковъ драгоцѣнныхъ!
Никифоръ ничего мнѣ не дарилъ…
И ты подкупленъ имъ, мой бѣдный мальчикъ!
И не ласкалъ. А если приласкаетъ,
Всегда ужъ подъ конецъ такое скажетъ,
Что такъ бы вотъ!.. А дядя Яни — знаешь? —
Онъ обѣщалъ мнѣ взять съ собой въ походъ.
Теофано, — скажи свои желанья,
И я клянусь передъ синклитомъ: все,
Возможное въ предѣлахъ царской власти,
Исполнить свято. Пусть твой сынъ и царь,
Чье право прирожденное на тронъ
Оберегаю я, — пусть онъ судьей
Межъ нами будетъ. Слушай, царь Василій!
О, я въ судѣ не покривлю душою,
Клянусь синклитомъ и тобою, царь!
А матерью не хочешь и поклясться?
Клянуся милой мамою моей.
Теофано, — ты смѣло и свободно,
Но безъ неистовствъ, можешь говорить.
А если я потребую, чтобъ ты
Цареубійцу предалъ лютой казни?
Святѣйшій патріархъ, духовной властью
Потребовалъ, чтобъ я назвалъ убійцу, —
И покорился я безпрекословно:
Леонъ Валантъ, чьей дерзкою рукой
Былъ святотатственно сраженъ Никифоръ, —
Ужъ преданъ казни.
Слышишь? слышишь, мама?
Но если ты не похищалъ престола
И не виновенъ самъ въ цареубійствѣ, —
За что же я, сообщница твоя,
Наказана безвинно и жестоко?
Ты не порфиру мнѣ прислалъ сегодня,
А черную отшельницы одежду;
Не свадебнымъ вѣнцомъ меня украсилъ,
А этимъ ненавистнымъ клобукомъ,
Который я срываю съ головы
И предъ тобой топчу, какъ наглый символъ
Твоей преступной и проклятой власти!..
Я понимаю гнѣвный твой порывъ
И рѣзкій крикъ души твоей скорбящей, —
Но будь умѣрена въ своихъ словахъ;
Не забывай что ты передъ царемъ,
Предъ общимъ нашимъ и судьей, и сыномъ!
Ахъ, мама, успокойся на минуту
И выслушай царя и самодержца!
Пусть говорить что можетъ въ оправданье,
Но истины не обращаетъ въ ложь.
Не я прислалъ тебѣ клобукъ смиренный
И черную отшельницы одежду, —
Святѣйшій патріархъ духовной властью,
На основаніи святыхъ каноновъ,
Не разрѣшилъ тебѣ вступленья въ бракъ,
И повелѣлъ мнѣ — удалить тебя.
Вотъ видишь, мама, царь и не виновенъ:
Ослушаться святѣйшаго грѣшно.
И ты противъ меня!.. И ты, мой сынъ,
Ему въ угоду осудилъ меня!
Ахъ, мама! я, ей ей, не виноватъ:
Я разсудилъ по правдѣ и закону.
А мы тебя, не бойся, не забудемъ
И станемъ навѣщать тебя, и часто…
Не правда-ль, дядя?
Правда, царь Василій.
О, милый сынъ! Прощай, прощай на вѣкъ!
Я умерла, я за-живо отпѣта!..
Я захлебнулася въ своихъ слезахъ!..
Ахъ, мама, милая! Не плачь, не то —
Я самъ расплачусь… а судьѣ — нельзя.
Теофано, — клянусь передъ синклитомъ,
Что силы всей моей души отнынѣ
Я обращу на царственное дѣло:
На то, чтобъ сыну твоему умножить
Его владѣнія; чтобъ укрѣпить
Въ его рукахъ и скипетръ, и державу, —
И воспитать его царемъ, достойнымъ
Высокаго ромейскаго престола.
Благодарю тебя.
О, дядя Яни!
Еще клянусь, что въ царственныхъ заботахъ
Забуду я о женской красотѣ,
И не одну изъ благородныхъ дѣвъ
Своей женой не назову до гроба.
Довольна ль ты, Теофано?
Довольна…
13 авг. 1888 г.
Мыза Таборъ.