Тенденциозная прогулка (Ясинский)/ДО
| Тенденціозная прогулка |
| Дата созданія: іюнь 1886 года. Источникъ: Ясинскій І. І. Сиреневая поэма. — К: Типографія Г. Л. Фронцкевича, 1886. — С. 9. |
Мы плыли по рѣкѣ. Теплая, душистая ночь. Водная гладь, словно черное зеркало: она отражала въ себѣ темно-лиловое небо и миріады золотыхъ звѣздъ.
Лодка быстро летѣла внизъ по теченію. Направо отъ насъ высились горы сплошною громадою, увѣнчанныя силуэтами храмовъ. Налѣво разстилался низменный берегъ острова Труханова, освѣщенный фонарями. Огни длинными дрожащими нитями играли въ водѣ. Плескъ веселъ нарушалъ тишину, но не мертвую тишину, потому что воздухъ былъ полонъ музыкальными звуками далекихъ оркестровъ.
Въ лодкѣ сидѣли молодые люди. Они перекидывались веселыми замѣчаніями, шутили другъ надъ другомъ, и по временамъ серебристый смѣхъ барышни, вырываясь изъ этой группы, словно рикошетомъ проносился по водѣ, заразительный и кокетливый, и будилъ сонный воздухъ.
Я люблю молодыхъ людей. Въ ихъ обществѣ чувствуешь себя бодрѣе. У нихъ нѣтъ прошлаго, будущее имъ кажется радужнымъ, настоящее похоже на какой-то праздникъ. Они, думалъ я, безпечны и счастливы, потому что тяжелое бремя жизни еще не согнуло ихъ, и всѣ они, дальнозоркіе и близорукіе, съ одинакимъ горячимъ упованіемъ глядятъ вдаль, въ туманную перспективу грядущаго. Смутны и призрачны очерки видѣній, которыя рисуются имъ въ этомъ далекомъ туманѣ, но что за бѣда! Каждому изъ нихъ восемнадцать, двадцать, самое большое — двадцать пять лѣтъ. И у каждаго изъ нихъ есть своя счастливая звѣзда, и они вѣрятъ, что она не измѣнитъ и вѣчно будетъ сіять имъ съ безоблачнаго неба. Общество молодежи дѣйствуетъ на душу, какъ раннее майское утро. Природа цвѣтетъ и еще ни одинъ листокъ на деревѣ не пострадалъ отъ жгучаго солнца и непогоды. Задорно щебечутъ воробушки, розы до половины раскрыли свои пышные твердые вѣнчики. На востокѣ разливается румяная заря, и золотыя стрѣлы вылетаютъ изъ-за дымчато-розовой тучи. Минута — и загорится полъ-неба въ лучахъ свѣтила, которое, улыбаясь, встанетъ надъ радостнымъ міромъ. Стоишь, смотришь на землю и небеса, и жадно вдыхаешь свѣжій воздухъ, и не думаешь о томъ времени, когда расцвѣтутъ и отцвѣтутъ розы и смолкнутъ соловьи, и другія тучи, и другое небо нависнетъ надъ грустнымъ отжившимъ пейзажемъ.
Весла мѣрно били по водѣ и мѣрно раскачивались гребцы — студентъ въ бѣлой шапкѣ и недавно получившая гимназическій аттестатъ молодая дѣвушка въ высокой шляпкѣ съ чернымъ колеблющимся, какъ на шлемѣ, перомъ. Плотный приземистый юноша, то и дѣло, порывался пѣть. Два студента завели разговоръ, который казался очень остроумнымъ; я совершенно забылъ его. Я молчалъ, и лодка все мчалась — мимо плотовъ и барокъ, стоявшихъ на якорѣ, мимо пароходовъ, шумѣвшихъ колесами и выкидывавшихъ изъ своихъ короткихъ трубъ снопы красныхъ искръ, мимо темныхъ холмистыхъ береговъ…
Наконецъ, показались пестрые огни и пристань ресторана, носящаго громкое названіе: «Венеція». Мы высадились.
На самомъ дѣлѣ, этотъ ресторанъ — грязный кабачекъ, при которомъ имѣется небольшой садъ, тоже весьма подозрительнаго характера. Блѣдная зелень низкихъ ивъ тамъ и сямъ была освѣщена керосиновыми фонарями. Скамейки и столы покрывала сырость. И въ мглистомъ воздухѣ стоялъ запахъ пива.
Въ саду есть бесѣдка, куда взобрались мы по скрипучимъ непрочнымъ ступенькамъ. Такъ какъ она на искусственной горкѣ, то отсюда, должно быть, красивый видъ на Кіевъ. Но мракъ обступалъ бесѣдку. Благодаря фонарямъ, онъ казался еще непрогляднѣе.
Въ другомъ концѣ сада пировала компанія незнакомыхъ намъ студентовъ. Они стали пѣть хоромъ малороссійскую пѣсню и пѣли нескладно. Нашъ плотный юноша началъ имъ подтягивать такъ громко, что у меня заболѣли уши. Гимназистка вздумала ходить по барьеру бесѣдки. Я выразилъ опасеніе, что она упадетъ. На это она отвѣтила, что каждый разъ, какъ бываетъ въ «Венеціи», ходитъ по барьеру, а недавно стала ходить по борту лодки и упала въ воду.
— Это ужасно весело! — кокетливо заявила она и все продолжала ходить.
Потомъ молодые люди съ этой отважной и безпечной барышней отправились къ качелямъ. Въ темнотѣ, среди сырого, неопрятнаго воздуха, качели хранили какой-то зловѣщій видъ. Толстыя веревки спускались съ перекладины, чуть освѣщенныя тусклымъ свѣтомъ фонарей, и медлительно колебались на фонѣ ночи.
— Кто со мною?.. Разъ, два, три! Скорѣе! — вскричала гимназистка, вскакивая на доску.
Студентъ въ бѣлой шапкѣ первый воспользовался ея приглашеніемъ. Когда онъ усталъ, его смѣнилъ другой молодой человѣкъ. Поочередно всѣ имѣли удовольствіе качаться съ барышней, которая одна, казалось, не знала, что такое утомленіе. Я слышалъ, какъ нетерпѣливо и капризно произносила она:
— Выше! Выше! Охъ, духъ замираетъ! Еще выше!
Платье ея хлопало въ воздухѣ и круглое красивое лицо и поднятыя руки то подлетали къ свѣту, проливаемому на все ближайшимъ фонаремъ, то снова тонули гдѣ-то вверху, въ темнотѣ. Приземистый юноша предпочелъ подпѣвать малороссійскому хору, лежа въ травѣ, на спинѣ, неподалеку отъ качелей.
Я сидѣлъ на скамейкѣ и мысли мои уносили меня къ тому невозвратному прошлому, когда, можетъ быть, и для меня было-бы большимъ удовольствіемъ покачаться съ этой барышней на качеляхъ. Впрочемъ, въ мое время молодежь вела себя иначе. Мы всѣ, или почти всѣ, были чрезвычайно серьезны и насъ волновали жгучіе вопросы… Конечно, мы тоже любили кататься по Днѣпру. Но, ударяя по водѣ веслами, мы были исполнены гражданской энергіи. Отъ этого, гдѣ плыла наша лодка, тамъ летѣли брызги и даже кипѣла вода. И когда мы пріѣзжали въ какую-нибудь «Венецію», то первая наша мысль была о судьбахъ отечества, которое намъ хотѣлось передѣлать на свой ладъ, а не о качеляхъ.
Много было дѣтскаго и смѣшного въ томъ погибшемъ быломъ, но зато сколько трогательнаго!..
Итакъ, я сидѣлъ и смотрѣлъ на представителей новаго молодого поколѣнія, веселившихся въ скверненькомъ садикѣ, что при кабачкѣ «Венеція». Взрывъ смѣха вывелъ меня изъ задумчивости: качели надоѣли барышнѣ, она спрыгнула на землю и заливалась усталымъ, задыхающимся хохотомъ, повидимому, безпричиннымъ; ей вторила молодежь.
— Представьте, вотъ уже скоро два мѣсяца, какъ мы каждый день катаемся по Днѣпру, — обратилась ко мнѣ дѣвушка и глазки ея блестѣли, какъ угольки. — Каждый Божій день, каждый Божій день! Раньше трехъ часовъ ночи я не возвращаюсь домой. Не забудьте, что у меня днемъ занятія — я даю уроки и сама должна была зубрить до послѣдняго времени — и войдите въ мое горькое положеніе!.. Ха, ха, ха!.. Эй! Гдѣ мой гильдаго? Кому я дала держать свою шляпку?
Мы напились чаю на балконѣ кабачка и поѣхали назадъ въ городъ — теперь противъ теченія. Лодку относило и гребцы выбивались изъ силъ. Поэтому мы подвигались чрезвычайно медленно.
Начинало свѣтать. На востокѣ брезжилъ разливъ загорающейся зари. И на этомъ свѣтломъ фонѣ темными черточками рисовались далекія мачты.
Мало-по-малу утро смѣнило ночь. Мы плыли опять мимо плотовъ, нагруженныхъ булыжникомъ. Всю дорогу нашъ приземистый юноша пѣлъ, какъ Тартаковъ, какъ Хохловъ или какъ Рябининъ. Отъ его зычнаго голоса проснулся мужикъ, спавшій на одномъ изъ плотовъ, мутнымъ взглядомъ посмотрѣлъ на насъ и запустилъ съ ожесточеніемъ пятерню въ свою лохматую голову.
Нѣкоторыхъ это разсмѣшило. Но студентъ съ милымъ, открытымъ лицомъ и рыжеватой бородкой, сказалъ мнѣ, улыбаясь виноватой улыбкой:
— Вотъ мы гуляемъ и не даемъ спать народу, который день-деньской лямку тянетъ — да какую! Мнѣ, право, совѣстно подумать, что намъ весело, а кругомъ столько труда и нужды. Шутка сказать — мы, въ самомъ дѣлѣ, два мѣсяца болтаемся зря по Днѣпру, и сколько денегъ перевели!
— Вы обезпеченный человѣкъ?
— Да, я не терплю недостатка ни въ чемъ, — отвѣчалъ онъ со вздохомъ.
— Послушайте, вы каждый разъ испытываете такое угрызеніе?
— Сказать по правдѣ, случается, что и пропустишь… Но потомъ еще грустнѣе станетъ. Положеніе такое, что не знаешь, какъ тебѣ быть. Напримѣръ, я гляжу на эту зарю и вижу, что картина великолѣпная, что это красота! А между-тѣмъ является мысль, что просто роскошь любоваться зарей и что это происходитъ отъ постыдной праздности, отъ слабнячества… Вы скажете, что въ такомъ случаѣ гораздо честнѣе поступить по принципу, который считаешь справедливымъ. Стыдно тебѣ любоваться зарею — иди на мостовую и бей камни, а отъ имѣнія своего откажись. Но дѣло въ томъ, что ни я и никто изъ насъ на это неспособенъ… Вы понимаете меня?
— О, да, я понимаю васъ, молодой человѣкъ, — отвѣчалъ я. — Каждая роза, которую вы нюхаете, носитъ на себѣ ярлычекъ съ надписью: «Пріобрѣтена на народныя крохи»… Но такъ какъ запахъ розъ вамъ очень нравится и вы не можете лишить себя этого удовольствія, и любите подносить къ носу даже цѣлые букеты розъ, то и выходитъ, что роза ваша — не настоящая роза, а тенденціозная… Любоваться зарею и ныть, качаться на качеляхъ и ныть… нытье, нытье безъ конца… нѣтъ, это когда-нибудь и надоѣстъ!
— Что-же дѣлать?
— Проще живите и проще смотрите на жизнь. У каждаго есть свой долгъ и всякій дѣлаетъ, что можетъ. Въ огромной житейской машинѣ самая маленькая дѣятельность приноситъ пользу всѣмъ и счастье тому, кто работаетъ. Не всѣмъ дано совершать высокіе подвиги. Но каждому непремѣнно что-нибудь да дано. Слѣдуетъ только хорошенько провѣрить себя самого, испытать свои силы, не заноситься, скромно принять выпавшій на долю удѣлъ…
Мы долго разговаривали на эту тему. Мнѣ было жаль, что современная молодежь, утративъ вѣру въ свои силы — преувеличенную вѣру, которая одушевляла когда-то меня и моихъ товарищей, — живетъ, въ концѣ концовъ, какими-то призрачными развлеченіями, на днѣ которыхъ — горечь сомнѣнія, недовольство собою и сознаніе своей дряблости и негодности, страннымъ образомъ идущее объ руку съ жаждой совершенства…
Лодка между-тѣмъ туго подвигалась впередъ. Неустающая барышня все время работала веслами. Раскраснѣвшееся лицо ея, облитое заревымъ свѣтомъ, то показывалось изъ-за спины студента въ бѣлой шапкѣ, то снова пряталось за нимъ. Весла его опускались и поднимались, согласно съ веслами барышни, и капли воды косо падали съ нихъ, блистая, какъ рубины, на сѣромъ фонѣ неба.
Взошло солнце и по водѣ заиграли розовые блики. Кіевъ возвышался на своихъ зеленыхъ крутыхъ горахъ, сіяя крестами церквей, величавый и нарядный… Студентъ съ рыженькой бородкой залюбовался вмѣстѣ со мною очаровательнымъ видомъ.
Мы причалили къ берегу. Всѣ разошлись въ разныя стороны. Я съ своимъ собесѣдникомъ подымался по Александровскому спуску. На встрѣчу гурьбою шли рабочіе. Увидѣвъ ихъ, молодой человѣкъ опять улыбнулся мнѣ виноватой улыбкой.
— Каждый разъ! — произнесъ онъ, весь съеживаясь.
Когда я съ нимъ прощался, на лицѣ его можно было еще прочитать виноватое выраженіе. Я горячо пожалъ ему руку. Очень можетъ быть, что вмѣстѣ съ молодостью пройдетъ и эта болѣзненная чувствительность его души; станетъ онъ жить въ свое удовольствіе безъ всякихъ угрызеній совѣсти, какъ живутъ тысячи русскихъ гражданъ; но чѣмъ-же онъ тогда помянетъ свою молодость?!.
…