Театральный мирок (Джером; Лачинов)/ДО

Театральный мирок
авторъ Джером Клапка Джером, пер. Владимир Павлович Лачинов

Оригинал: англ. Stage-Land: Curious Habits and Customs of Its Inhabitants, опубл.: 1899. — Источникъ: az.lib.ru • Издание братьев Пантелеевых, Санкт-Петербург, 1901.

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ДЖ. К. ДЖЕРОМА ТОМЪ ПЕРВЫЙ

ТЕАТРАЛЬНЫЙ МІРОКЪ

Переводъ В. П. Лачинова. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія бр. Пантелеевыхъ, Верейская, 16 1901

Съ любовью посвящается въ высшей степени почтенному, но безъ всякой надобности удаляющемуся отъ всѣхъ субъекту, про котораго мы слыхали такъ много, но котораго видимъ такъ рѣдко, — «серьезному драматическому критику», эта (сравнительно) правдивая маленькая книженка.

ГЕРОЙ

Вообще говоря, его имя Джорджъ. «3ови меня Джорджемъ», говоритъ онъ героинѣ. Она и зоветъ его Джорджемъ (хотя очень тихо, потому что она молода и застѣнчива), и онъ чрезвычайно доволенъ.

Герою подмостокъ никогда не приходится работать. Онъ вѣчно всюду слоняется и попадаетъ въ бѣду. Его главное призваніе въ жизни — быть обвиняемымъ въ преступленіяхъ, которыхъ онъ никогда не совершалъ; а если ему удастся еще какимъ-нибудь замысловатымъ образомъ примѣшать сюда чей-либо трупъ, такъ что его съ полнымъ основаніемъ принимаютъ за убійцу, тогда онъ чувствуетъ, что день его не потраченъ даромъ.

У него дивный даръ слова и потокъ краснорѣчія, способный вселить ужасъ въ самое мужественное сердце; просто восторгъ послушать, какъ онъ громитъ какого-либо негодяя.

Театральный герой всегда имѣетъ свои «владѣнія», замѣчательныя главнымъ образомъ высокой степенью ихъ обработки и эксцентрическимъ расположеніемъ помѣщичьей усадьбы. Домъ никогда не бываетъ выше одного этажа, но онъ возмѣщаетъ зеленью у входа то, чего ему недостаетъ въ смыслѣ расположенія и удобствъ.

Дальнѣйшая странность въ связи съ этимъ, по нашему мнѣнію, заключается въ томъ, что всѣ обитатели сосѣдней деревни живутъ, повидимому, въ саду на первомъ планѣ; но герой, очевидно, находитъ, что это очень мило, такъ какъ даетъ ему возможность безпрестанно произносить имъ рѣчи съ главнаго крыльца у фасада; это его любимое развлеченіе.

Тутъ же всегда оказывается таверна, расположенная напротивъ, что очень удобно.

Эти «владѣнія» всегда причиняютъ множество хлопотъ театральному герою. Онъ нельзя сказать чтобы былъ дѣловымъ человѣкомъ, насколько мы можемъ судить; его попытки управлять своей собственностью неизбѣжно приводятъ его къ непріятностямъ и разоренію; впрочемъ, его «владѣнія» всегда отбираются у него злодѣемъ раньше, чѣмъ кончится первый актъ, и это спасаетъ героя отъ дальнѣйшихъ хлопотъ объ имуществѣ до самаго конца пьесы, когда онъ опять все получаетъ обратно.

Нельзя не признать, что это до нѣкоторой степени оправдываетъ полное невѣдѣніе этого несчастнаго человѣка въ томъ, что касается его дѣлъ; а что касается юридическихъ ошибокъ и путаницы, то, вообще говоря, театральные «законы», если и не представляютъ изъ себя самой страшной и поразительной тайны въ цѣломъ свѣтѣ, то во всякомъ случаѣ весьма близки къ этому. Мы сами полагали одно время, что и мы понимаемъ кой-что, такъ немножко, въ уголовныхъ и гражданскихъ законахъ, но, обративъ вниманіе на юридическіе пункты одной изъ двухъ пьесъ, мы нашли, что мы вовсе профаны въ подобныхъ вопросахъ.

Мы еще не думали признать себя побѣжденными и рѣшили проникнуть въ самую суть театральныхъ законовъ для того, чтобъ понять ихъ; но послѣ шестимѣсячныхъ усилій нашъ мозгъ (до крайности нѣжный) началъ размягчаться и мы бросили свои изслѣдованія, рѣшивъ, что обойдется гораздо дешевле въ концѣ концовъ предложить должное вознагражденіе, примѣрно въ 50—60 фунтовъ стерлинговъ, тому, кто объяснитъ намъ такіе законы.

Вознагражденіе осталось до сегодня нетронутымъ и все еще ждетъ смѣльчака.

Правда, являлся одинъ джентльмэнъ къ намъ на помощь не такъ давно, но его объясненія только еще болѣе, чѣмъ прежде, спутали этотъ предметъ для нашего разумѣнія. Пришедшій удивлялся тому, что онъ называлъ нашей тупостью, и сказалъ, что для него все дѣло какъ нельзя болѣе ясно и просто. Но впослѣдствіи мы узнали, что это былъ бѣглый изъ сумасшедшаго дома.

Единственныя статьи законовъ, примѣняемыя на сценѣ и вполнѣ ясныя для насъ, суть слѣдующія:

Если человѣкъ умираетъ, не оставивъ никакого завѣщанія, то нея его собственность переходитъ къ ближайшему злодѣю.

Но если кто-нибудь умираетъ, оставивъ духовное завѣщаніе, тогда вся его собственность переходитъ къ тому, кто можетъ завладѣть этимъ завѣщаніемъ.

Случайная потеря грошевой копіи съ брачнаго свидѣтельства уничтожаетъ бракъ.

Показанія одного пристрастнаго свидѣтеля съ весьма темнымъ прошлымъ вполнѣ достаточно, чтобы признать честнѣйшаго и безукоризненнѣйшаго джентльмэна содѣявшимъ преступленія, для совершенія которыхъ у него не было даже разумныхъ мотивовъ.

Но это показаніе можетъ быть уничтожено черезъ нѣсколько лѣтъ и установившееся убѣжденіе ниспровергнуто безъ дальнѣйшаго послѣдствія, благодаря простому, ни на чемъ не основанному показанію комика пьесы.

Если А. поддѣлываетъ на чекѣ фамилію Б., то по законамъ театральнаго міра Б. долженъ быть приговоренъ къ десятилѣтнимъ каторжнымъ работамъ.

Десятиминутная просрочка вполнѣ достаточна для уничтоженія закладной.

Всѣ допросы по уголовнымъ дѣламъ производятся въ первой комнатѣ, въ домѣ жертвы, причемъ злодѣй замѣняетъ и членовъ суда, и прокурора, и присяжныхъ — все вмѣстѣ, а пара полицейскихъ является для выполненія его приказаній.

Вотъ нѣсколько наиболѣе характерныхъ чертъ сценическихъ законовъ, насколько мы были въ состояніи уловить ихъ до настоящаго времени. Но такъ какъ свѣжія статьи и параграфы, и поправки вносятся, повидимому, въ каждую новую пьесу, то мы ужь потеряли всякую надежду получить хоть когда-нибудь возможность дѣйствительно постигнуть этотъ предметъ.

Возвращаясь къ нашему герою, система законовъ, охарактеризованныхъ выше, естественно сбиваетъ его, и злодѣй, являющійся, повидимому, единственнымъ человѣческимъ существомъ, сколько-нибудь свѣдущимъ въ юридическихъ вопросахъ на сценѣ, безъ труда успѣваетъ обобрать и разорить героя. Простодушный герой подписываетъ и закладныя, и купчія, и дарственныя записи, и всякіе подобные документы, какъ будто воображая, что онъ ведетъ круговую игру; а затѣмъ, когда онъ не въ состояніи уплатить проценты, у него отбираются жена и дѣти и его бросаютъ на произволъ судьбы.

Предоставленный своимъ собственнымъ силамъ, онъ, разумѣется, на краю гибели.

Онъ можетъ произносить длинныя рѣчи, можетъ описывать вамъ всѣ свои волненія, становиться въ поразительно-интересныя позы, можетъ повергать злодѣя на землю и вызывать на бой даже полицію; но всѣ эти доблести не имѣютъ большого спроса на рынкѣ труда; а такъ какъ это все, что онъ можетъ или желаетъ дѣлать, то ему и кажется, что обезпечить свое существованіе вещь гораздо болѣе трудная, чѣмъ онъ предполагалъ.

Это представляется ему слишкомъ тяжелой работой; онъ скоро отказывается отъ всякихъ дальнѣйшихъ попытокъ и предпочитаетъ влачитъ жалкое существованіе, находя пристанище у добродушной старухи-ирландки или у великодушныхъ, но слабоумныхъ юныхъ ремесленниковъ, покинувшихъ родную деревню, чтобы идти вслѣдъ за нимъ и наслаждаться прелестями его общества и бесѣдъ.

Такъ онъ и тянетъ свою лямку въ серединѣ пьесы, злобствуя на судьбу, кляня человѣчество и плачась о своихъ несчастіяхъ вплоть до послѣдняго акта.

Тутъ онъ возвращаетъ опять сполна всѣ свои «владѣнія» и можетъ уѣхать обратно въ деревню, чтобы произносить снова моральныя рѣчи и чувствовать себя счастливымъ.

Моральныя рѣчи — это, безъ сомнѣнія, главный его продуктъ, и въ этомъ отношеніи, надо сознаться, у него неистощимый запасъ. Героя просто распираетъ благородными чувствами, какъ пузырь, полный вѣтра. Чувства эти, положимъ, слабы и водянисты, какъ чай въ шестипенсовомъ клубѣ. У насъ коренится смутное сознаніе, что мы это гдѣ-то ужь слышали; звукъ этихъ рѣчей всегда воскрешаетъ въ нашей душѣ картину скучнаго продолговатаго стола, окруженнаго тягостнымъ молчаніемъ, которое нарушается лишь скрипѣніемъ стальныхъ перьевъ да чьимъ-либо случайнымъ шепотомъ: «Дай и мнѣ пососать, Вилли; ты знаешь, я всегда тебя любилъ», или заявленьемъ погромче: «Пожалуйста, господинъ учитель, скажите Джимми Боггольсу; онъ все толкаетъ мнѣ локоть».

Герой сцены, однако, смотритъ, очевидно, на этотъ вздоръ, какъ на блестящіе перлы идей, только-что добытые изъ нѣдръ философіи.

Галерея встрѣчаетъ ихъ съ бурнымъ восторгомъ: обитатели галереи это очень сердечные люди, которые любятъ оказывать самый радушный пріемъ своимъ старымъ пріятелямъ.

Чувства, вдобавокъ, такія хорошія, а британская галерея такая добродѣтельная. Мы сомнѣваемся, чтобъ гдѣ-нибудь на землѣ можно было открыть какое-либо человѣческое существо, хотя наполовину столь добродѣтельное и преисполненное такой доброты, хотя бы лѣнивое и тупое, по до такой степени ненавидящее низость въ словахъ и поступкахъ, какъ современная галерея.

Древніе христіанскіе мученики полны были суетности и грѣха въ сравненіи съ галереей театра Адельфи.

Театральный герой весьма могучій человѣкъ. Вы не подумали бы этого, глядя на него; по посмотрите, когда героиня крикнетъ: «Помогите! О, Джорджъ, спаси меня!» или когда полиція попробуетъ броситься на него. Тогда два злодѣя, три вольно-наемныхъ разбойника и четыре сыщика едва, уравновѣшиваютъ его боевую силу. Если онъ повергаетъ на землю менѣе, чѣмъ троихъ, однимъ махомъ, то онъ ужь боится, но боленъ ли онъ, и удивляется «почему эта отравная слабость».

У героя своеобразная манера объясняться въ любви. Онъ всегда это дѣлаетъ сзади: дѣвушка отворачивается отъ него, когда онъ начинаетъ (она вѣдь, какъ мы сказали, робка и стыдлива), онъ же схватываетъ ее за руки и внушаетъ ей свои нѣжныя чувства въ затылокъ.

Театральный герой всегда носитъ патентованныя лакированная ботинки, и онѣ всегда безукоризненнаго блеска. Иногда онъ бываетъ богатъ и живетъ въ комнатѣ съ семью дверями; въ другое время онъ бѣдствуетъ на чердакѣ, но и въ томъ, и въ другомъ случаѣ онъ неизмѣнно носитъ горящія, какъ жаръ, патентованныя лакированныя ботинки.

Онъ можетъ выручить, по крайней мѣрѣ, три съ половиною шиллинга за эти ботинки, и когда его ребенокъ плачетъ отъ голода, то намъ приходитъ въ голову, что лучше бы вмѣсто того, чтобы взывать къ небу, онъ снялъ эти ботинки и заложилъ ихъ; но ему это, кажется, никогда не приходитъ на мысль.

Онъ перебирается черезъ африканскія пустыни въ патентованныхъ лакированныхъ ботинкахъ, нашъ театральный герой, съ ними онъ собираетъ запасы, когда терпитъ крушеніе, на необитаемомъ островѣ. Онъ пріѣзжаетъ изъ долгаго и утомительнаго путешествія; его одежда растерзана въ клочья, но ботинки, какъ прежде, новы и блестящи. Онъ надѣваетъ патентованныя лакированныя ботинки, чтобы скитаться по дебрямъ Австраліи, сражаться въ Египтѣ или открывать сѣверный полюсъ.

Иной разъ онъ бываетъ золотоискателемъ, иногда рабочимъ на корабельномъ докѣ, иногда солдатомъ или матросомъ, но чѣмъ бы онъ ни былъ, онъ неизмѣнно носитъ патентованныя лакированныя ботинки.

Онъ пускается въ плаваніе въ патентованныхъ ботинкахъ, онъ въ нихъ играетъ въ крикетъ, охотится, ловитъ рыбу, даже на небо отправится онъ въ патентованныхъ лакированныхъ ботинкахъ или отклонитъ приглашеніе.

Театральный герой никогда не говоритъ простымъ, опредѣленнымъ образомъ, какъ любой обыкновенный смертный,

— Ты будешь писать мнѣ, когда уѣдешь, мой дорогой, неправда ли? — говоритъ героиня.

Простое человѣческое существо отвѣтило бы:

— Ну, разумѣется, буду, Декки, и каждый день.

Но театральный герой — высшая натура. Онъ говоритъ:

— Видишь вонъ ту звѣзду, моя радость?

Она глядитъ и сознается, что видитъ вонъ ту звѣзду. Тогда онъ уставляется на нее и мелетъ чушь объ этой звѣздѣ съ добрыхъ пять минутъ, а въ концѣ концовъ заявляетъ, что перестанетъ писать своей милой тогда, когда эта блѣдная звѣзда упадетъ съ мѣста, занимаемаго ею среди небосвода.

Результатъ долговременнаго знакомства нашего съ театральными героями породилъ у насъ, признаемся, потребность въ сценическомъ героѣ иного типа. Мы бы въ особенности хотѣли, для разнообразія, человѣка, который бы не только болталъ да хвасталъ безъ мѣры, но былъ бы способенъ и позаботиться о себѣ въ продолженіе дня, не попадая при этомъ въ какую-либо бѣду.

ЗЛОДѢЙ.

Онъ носитъ чистые воротнички и куритъ папиросы. Вотъ почему мы знаемъ, что онъ злодѣй. Въ дѣйствительной жизни зачастую нелегко отличить злодѣя отъ честнаго человѣка, это даетъ поводъ къ недоразумѣніямъ; но на подмосткахъ, какъ мы сказали, злодѣй носитъ чистые воротнички и куритъ папиросы; поэтому всякая боязнь ошибки устранена.

Хорошо, что это правило не распространено и внѣ сцены: иначе нѣкоторые очень порядочные люди могли бы пріобрѣсти дурную репутацію; мы сами, напримѣръ, носимъ чистый воротничекъ… иногда.

Это могло бы быть очень опасно для нашего семейства, особенно по воскресеньямъ.

Онъ не обладаетъ ни малѣйшей находчивостью на отвѣты, злодѣй сцены. Всѣ порядочные люди въ пьесѣ говорятъ ему грубыя оскорбительныя вещи, шпыняютъ, глумятся въ теченіе цѣлаго акта, но онъ никогда не умѣетъ имъ отвѣтить, ме можетъ придумать ловкаго отпора.

— Ха, ха, подождите до понедѣльника, — вотъ самый блестящій отвѣтъ, какой онъ въ состояніи сдѣлать, и то онъ долженъ сначала уйти въ уголокъ и подумать про себя, прежде чѣмъ его высказать.

Карьера злодѣя всегда очень легка и удачна, вплоть до послѣдняго момента въ каждомъ актѣ; тогда онъ вдругъ попадается, благодаря большей частью комическому актеру; это всегда такъ случается, а между тѣмъ злодѣй всякій разъ бываетъ сильно удивленъ: ему, повидимому, не идетъ впрокъ предшествующій опытъ.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ злодѣй обыкновенно награждался философскимъ и преисполненнымъ надежды характеромъ, помогавшимъ ему переносить всѣ постоянно преслѣдующія его невзгоды и неудачи. «Это ничего», говорилъ онъ обыкновенно черезъ минуту послѣ какого бы то ни было крушенія. Его неунывающее сердце никогда не утрачивало своей бодрости; его не оставляла простая дѣтская вѣра въ Провидѣніе. «Наше время придетъ», говаривалъ онъ, и эта мысль его утѣшала.

Но за послѣднее время такой утѣшительный даръ упованія, выраженный въ прекрасныхъ указанныхъ нами свойствахъ, повидимому, покинулъ его. Намъ это прискорбно, потому что мы всегда смотрѣли на этотъ даръ, какъ на одну изъ лучшихъ чертъ его характера.

Любовь театральнаго злодѣя къ героинѣ трогательна по своему постоянству. Эта женщина, мрачнаго и плаксиваго характера, вдобавокъ еще всегда обременена нѣсколькими нахальными и въ высшей степени предосудительными дѣтьми. Что можетъ быть въ ней привлекательнаго, мы никакъ не въ состояніи были понять. Но театральный злодѣй, несмотря ни на что, просто влюбленъ въ нее до безпамятства.

Ничто не можетъ поколебать его привязанности. Она ненавидитъ его и оскорбляетъ такъ, что даже не подобаетъ порядочной женщинѣ. Всякій разъ, какъ злодѣй пытается выразить ей свое благоговѣніе, появляется на сценѣ герой и среди объясненій сшибаетъ его съ ногъ, или же комикъ застаетъ его на какой-нибудь самой горячей любовной сценѣ съ героиней; онъ потихоньку уходитъ и сообщаетъ о томъ «поселянамъ» или «гостямъ», которые обступаютъ вокругъ и высмѣиваютъ злодѣя (намъ кажется, злодѣй долженъ дойти до положительной антипатіи къ комику въ концѣ пьесы).

Несмотря на все это, злодѣй не перестаетъ увиваться за героиней. Онъ клянется, что она будетъ принадлежать ему. Злодѣй выглядитъ вовсе недурно и потому, что мы знаемъ о положеніи рынка, мы можемъ сказать, что множество другихъ дѣвушекъ съ радостью бросились бы ему на шею. Но ради того, чтобы поселиться вмѣстѣ съ такой антипатичной молодой особой, какъ его предметъ, онъ готовъ совершить тяжкій и утомительный путь преступленій, готовъ выносить удары и оскорбленія отъ всякаго встрѣчнаго: его любовь помогаетъ ему вытерпѣть все это; онъ воруетъ, поддѣлываетъ, плутуетъ и лжетъ, убиваетъ и поджигаетъ. Еслибъ существовали еще другія преступленія, чтобы совершить ихъ ради снисканія любви этой женщины, онъ съ радостью исполнилъ бы это ради излюбленной своей цѣли; но онъ не знаетъ иныхъ преступленій, да и не стоитъ зря пускаться въ новыя злодѣйствъ: она попрежнему остается къ нему равнодушной, — такъ что жь тутъ подѣлаешь?

Это большое несчастіе для нихъ обоихъ! Вѣдь очевидно для большинства зрителей, что жизнь этой лэди была бы куда пріятнѣе, когда бы злодѣй не любилъ ея до такой степени; а что касается злодѣя, его жизненное поприще могло бы быть менѣе хлопотливымъ и преступнымъ безъ этой глубокой привязанности къ героинѣ.

Видители, онъ встрѣтился съ нею еще въ давнишней, прежней ея жизни, и въ этомъ причина всего несчастія. Впервые онъ увидалъ ее, когда она была еще ребенкомъ, и полюбилъ ее «увы, еще тогда». Ахъ, и онъ тоже готовъ работать, рабствовать ради нея, лишь бы сдѣлать ее богатой и счастливой; онъ могъ бы даже, въ крайнемъ случаѣ, сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ.

Она пытается его уговорить. Она утверждаетъ, что возненавидѣла его, почувствовавъ неодолимый ужасъ съ той самой минуты, какъ ея глаза впервые увидали его отвратительную фигуру.

Она говорить, что видѣла однажды омерзительную лягушку въ грязномъ пруду и скорѣе бы согласилась взять эту гнусную гадину и прижать ея липкое тѣло къ своей груди, чѣмъ потерпѣла бы хоть на мигъ прикосновеніе этого господина.

Такое милое воркованіе героини чаруетъ, однако, злодѣя все больше и больше. Онъ объявляетъ, что все-таки онъ покоритъ ее.

Немногимъ счастливѣе злодѣй и въ своихъ менѣе серьезныхъ любовныхъ похожденіяхъ. Отнесясь снисходительно къ легкому отпору вышеупомянутаго характера, полученному въ настоящей его любви къ героинѣ, онъ хочетъ мимоходомъ затѣять игривый, заманчивый флиртъ съ ея горничной или подругой.

Горничная или подруга не тратитъ времени на уподобленія и метафоры; она называетъ его бездушнымъ негодяемъ и осыпаетъ такими любезностями поверхъ головы.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ дѣлались было попытки смягчить безотрадную жизнь театральнаго злодѣя тѣмъ, что сочетали съ нимъ дочь деревенскаго священника; но уже прошло, въ общемъ, около десяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ она его полюбила, и ея любовь обращается въ ненависть къ тому времени, какъ начинается пьеса, такъ что въ итогѣ врядъ ли можно сказать, что участь злодѣя особенно бы выиграла въ этомъ направленіи.

И нельзя не сознаться, что перемѣна въ ея чувствахъ, при данныхъ обстоятельствахъ, весьма естественна. Онъ похитилъ ее изъ мирнаго, пріятнаго жилища совсѣмъ еще молоденькой и перевезъ въ этотъ кишащій пороками Лондонъ. Онъ не женился на ней; нѣтъ никакихъ понятныхъ причинъ, почему онъ на ней не женился: она была, вѣроятно, миленькой дѣвушкой въ то время (да и теперь еще пріятная женщина, опрятная и заботящаяся о себѣ); всякій другой съ удовольствіемъ зажилъ бы съ ней домкомъ и повелъ простую, безупречную жизнь; но театральный злодѣй созданъ не такъ, какъ другіе.

Онъ обращается съ этой женщиной самымъ постыднымъ образомъ, не вслѣдствіе какой-нибудь причины или особыхъ побужденій, — напротивъ, его собственные насущные интересы должны бы внушать ему хорошее обращеніе съ ней и сохраненіе дружбы, — но просто по естественному изувѣрству, на которое мы уже указали. Когда онъ говоритъ съ ней, то хватаетъ ее за руки и шепчетъ то, что желаетъ сказать, прямо ей въ ухо; это, конечно, щекочетъ и сердитъ ее.

Единственно, въ чемъ онъ еще хорошъ по отношенію къ ней, это ея туалеты. Онъ не стѣсняетъ ея насчетъ костюмовъ.

Сценическій злодѣй стоитъ выше обыкновеннаго, въ дѣйствительной жизни. Злодѣй въ дѣйствительной жизни побуждается лишь грязными и эгоистическими мотивами, сценическій же злодѣй поступаетъ гнусно не ради какой-нибудь личной выгоды для себя самого, но просто изъ любви къ искусству, изъ страсти къ своему злодѣйству. Оно само является ему паградой. Онъ упивается злодѣйствомъ.

«Лучше быть бѣднымъ, но гнуснымъ, — говоритъ онъ самъ себѣ, — нежели обладать всѣми богатствами Индіи и имѣть чистую совѣсть». «Я хочу быть злодѣемъ, я хочу, съ сильнымъ ущербомъ и неудобствами для меня самого, отправить на тотъ свѣтъ благороднаго отца, навлечь на героя обвиненіе въ этомъ преступленьи и преслѣдовать любовью его жену, въ то время какъ онъ находится въ заключеніи. Это для меня будетъ полно хлопотъ и риска съ начала до конца и не можетъ доставить мнѣ ни малѣйшихъ матеріальныхъ выгодъ. Любимая женщина будетъ давать мнѣ оскорбительныя названія, когда я стану являться къ ней съ визитомъ, и рѣзко толкать меня въ грудь, когда я близко подойду къ ней. Ея златокудрый ребенокъ станетъ называть меня бякой и никогда не согласится поцѣловать меня. Комикъ будетъ позорнѣйшимъ образомъ глумиться надо мною, а крестьяне, выбравъ какой-нибудь день, начнутъ гонять меня вокругъ деревенскаго трактира съ криками и гоготаньемъ. Каждый видитъ насквозь мою гнусность и въ концѣ концовъ я попадусь. Такъ всегда бываетъ; но ничего, я все-таки хочу быть злодѣемъ, ха, ха!».

Въ общемъ, театральный злодѣй представляется намъ довольно убого живущимъ субъектомъ. У него никогда не бываетъ «владѣній» или какой-нибудь собственности; его единственный способъ сдѣлать карьеру — это подслуживаться герою. У него есть стремленье къ любви, но такъ какъ своей жены не имѣется, то онъ и вынужденъ любить жену другого. Однако, его привязанность всякій разъ отвергается и все обертывается для него плохо въ концѣ концовъ.

Нашъ совѣтъ театральному злодѣю вообще, послѣ тщательнаго изученія (театральной) жизни и (театральной) человѣческой природы, заключается въ слѣдующемъ:

Не будьте никогда театральнымъ злодѣемъ, если вы можете обойтись безъ этого. Жизнь его черезчуръ хлопотлива, а вознагражденіе, вдобавокъ, не соотвѣтствуетъ трудамъ и риску.

Если вы бѣжали съ дочерью священника, и она все къ вамъ липнетъ, такъ не швыряйте ея на полъ среди сцены, выкликая громко по имени; это только раздражитъ ее и она сдѣлаетъ вамъ гадость: пойдетъ и предостережетъ другую участницу пьесы.

Не имѣйте слишкомъ многихъ сообщниковъ. Если же они у васъ есть, такъ не высмѣивайте ихъ постоянно и не обижайте. Вѣдь единое ихъ слово можетъ отправить васъ на висѣлицу, а вы между тѣмъ дѣлаете все, способное ихъ разсердить. Лучше обращайтесь съ ними вѣжливо и предоставьте имъ хорошую долю добычи.

Берегитесь комика пьесы. Когда вы совершаете убійство или грабите безоружнаго, вы никогда не смотрите, гдѣ стоитъ комикъ. Вы страшно безпечны въ этомъ отношеніи; въ общемъ, лучше бы было, еслибъ вы укокошили комика въ самомъ началѣ пьесы.

Не лѣзьте съ любовью къ женѣ героя. Она вѣдь не любитъ васъ, какъ можете вы этого ждать отъ нея? Вдобавокъ, это и неприлично. Почему вы не предпочтете женщину, уже принадлежащую вамъ?

Наконецъ, не ходите во время послѣдняго акта къ тѣмъ мѣстамъ, гдѣ совершено вами преступленіе; а вы всегда это дѣлаете. Какъ намъ кажется, васъ влечетъ туда крайняя дешевизна подобной прогулки; но послушайтесь нашего совѣта и не ходите: вѣдь тутъ вы и попадаетесь всякій разъ. Полиція знаетъ ваши привычки изъ предшествующаго опыта; она и не безпокоится васъ разыскивать, а направляется въ послѣднемъ актѣ прямо къ старой тавернѣ или къ разрушенной мельницѣ, гдѣ вы совершили злодѣйство, и поджидаетъ васъ тамъ.

Въ девяти случаяхъ изъ десяти вы бы остались безнаказаннымъ безъ этой вашей идіотской привычки. Держитесь подальше отъ этого мѣста; отойдите къ сторонкѣ или уѣзжайте заграницу, либо на берегъ моря, какъ только начнется послѣдній актъ, и оставайтесь тамъ, покуда онъ не кончится. Такъ вы скорѣй уцѣлѣете.

ГЕРОИНЯ.

Съ нею всегда неладно, и она непремѣнно сообщитъ вамъ объ этомъ. Ея жизнь безспорно нелегкая, ничто ей не удается. У насъ у всѣхъ есть свои невзгоды; но у театральной героини рѣшительно нѣтъ ничего иного. Если она ускользаетъ отъ бѣды хотя на одинъ вечеръ въ недѣлю или имѣетъ свободное воскресенье, такъ и то уже слава Богу.

Но нѣтъ, несчастіе стережетъ ее съ самаго начала недѣли и до конца.

Послѣ того, какъ ея мужъ былъ обвиненъ въ убійствѣ, что является, пожалуй, слабѣйшимъ изъ обвиненій, какія могутъ надъ нимъ тяготѣть, а ея сѣдовласый отецъ потерпѣлъ банкротство и умеръ отъ разрыва сердца, домъ же, гдѣ протекло дѣтство героини, былъ проданъ съ молотка, тогда ея ребенокъ заболѣваетъ изнурительной лихорадкой.

Она плачетъ горькими слезами по поводу своихъ напастей. Это, разумѣется, вполнѣ естественно; бѣдная женщина, мы жалѣемъ ее, но это утомительно съ точки зрѣнія слушателей, и мы готовы желать къ концу спектакля, чтобы съ ней не случалось такъ много несчастій. Болѣе всего плачетъ она надъ ребенкомъ; ребенокъ поэтому вѣчно находится въ сырости; мы даже удивляемся иной разъ, какъ онъ не схватитъ ревматизма.

Она очень добра, театральная героиня. Комикъ высказываетъ убѣжденіе, что она сущій ангелъ. Она возражаетъ на это съ улыбкой, полною слезъ (это не было бы ея улыбкой, если бы она не была полна слезъ):

— Ахъ, нѣтъ, — говоритъ она (разумѣется, съ грустью), — у меня много, много недостатковъ.

Мы бы лучше хотѣли, чтобы она обнаружила ихъ хоть немножко. Ея чрезмѣрная добродѣтель кажется намъ иногда слишкомъ приторной. Наше единственное утѣшеніе, глядя на нее, это, что немного такихъ добродѣтельныхъ женщинъ. Жизнь и безъ того достаточно плоха, а еслибъ еще было много подобныхъ женщинъ въ дѣйствительности, такихъ же добродѣтельныхъ, какъ героиня, то жить стало бы просто невыносимо.

Единственная утѣха въ существованіи театральной героини, это выходить изъ дому въ снѣжную вьюгу, безъ зонтика и безъ шляпы. У нея есть шляпа, мы знаемъ (и довольно изящная вешица), мы видѣли ее на гвоздѣ, у дверей ея комнаты; но когда героиня отправляется на ночную прогулку, въ жестокую снѣжную бурю (сопровождаемую еще громомъ), то заботливо оставляетъ свой головной уборъ дома; быть можетъ, она боится, что снѣгъ испортитъ ея шляпку; а она — аккуратная женщина.

Она всегда забираетъ съ собой и ребенка во время этихъ экскурсій; она, должно быть, думаетъ, что это освѣжитъ малютку, но ребенокъ не такъ любитъ снѣгъ, какъ она: онъ говоритъ, что ему холодно.

Одно, что должно раздражать, и весьма сильно театральную героиню въ такихъ случаяхъ, это именно то обстоятельство, что снѣгъ какъ будто нарочно поджидаетъ ее и слѣдуетъ за ней по пятамъ. На сценѣ царитъ чудная ночь, пока не является героиня; но стоитъ лишь ей появиться, какъ начинаетъ падать снѣгъ. Онъ валитъ хлопьями все время, пока героиня остается на сценѣ. Едва она уходитъ, все опять проясняется и остается свѣтлымъ до конца спектакля.

Эта привычка снѣга гоняться за несчастною женщиною въ высшей степени неделикатна; онъ всегда падаетъ несравненно гуще въ томъ именно углу, гдѣ находится героиня, нежели на всемъ остальномъ пространствѣ улицы. Такъ, мы иногда видали героиню сидящей среди застилающей глаза снѣжной вьюги, а между тѣмъ на другой сторонѣ дороги все было сухо, какъ кость, и ей ни разу не пришло въ голову перейти на ту сторону.

Мы даже знавали необыкновенно злобную снѣжную вьюгу, которая обошла съ героинею трижды вокругъ сцены и потомъ удалилась за нею съ подмостокъ.

Разумѣется, вы не можете отбояриться отъ такой вьюги! Сценическая вьюга это такая штука, которая пойдетъ за вами по лѣстницѣ и ляжетъ съ вами въ постель.

Другая любопытная подробность въ этихъ театральныхъ вьюгахъ та, что луна такъ и сіяетъ въ продолженіе урагана; но она свѣтитъ исключительно надъ героиней и шляется за ней совершенно такъ же, какъ снѣгъ.

Никто вполнѣ не понимаетъ, что это за удивительное произведеніе природы луна, кромѣ людей, ознакомившихся со сценой. Астрономія учитъ васъ кое-чему о лунѣ, но вы научитесь гораздо большему изъ нѣсколькихъ посѣщеній театра. Вы узнаете при этомъ, что луна свѣтитъ только на героевъ и героинь, бросая иногда, пожалуй, случайный лучъ на комическаго актера, но неизмѣнно скрывается за облака при появленіи злодѣя.

Не менѣе удивительно, какъ быстро луна можетъ исчезать со сцены. Только-что за минуту она сіяла во всемъ блескѣ среди безоблачнаго неба, но прошелъ мигъ, и она скрылась, словно ее передвинули на одинъ метръ. Это васъ въ первое время ошеломляетъ, пока вы къ этому не привыкли.

Театральная героиня склонна скорѣе къ задумчивости, чѣмъ къ веселости. Въ самые пріятные моменты ей чудится, что она видитъ тѣнь своей матери или духъ отца, либо ей снится ея мертвый ребенокъ.

Но это только при самомъ веселомъ ея настроеніи; обыкновенно же она слишкомъ занята плаканьемъ, чтобы имѣть время для постороннихъ размышленій.

У нея тоже потокъ краснорѣчія и замѣчательная способность въ метафорамъ и уподобленіямъ, скорѣе натянутымъ, чѣмъ изящнымъ. Это весьма несносно въ женщинѣ при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, но такъ какъ герой вообще присуждается къ десятилѣтнимъ каторжнымъ работамъ на слѣдующее же утро послѣ свадьбы, то онъ и освобождается на указанный срокъ отъ опасности, которая могла бы весьма испугать менѣе удачливаго жениха.

Иногда у театральной героини есть брать, и въ такомъ случаѣ онъ неизбѣжно принимается за ея любовника. Мы никогда не встрѣчались въ дѣйствительной жизни съ братомъ или сестрой, которые хотя бы самому подозрительному человѣку могли дать поводъ принять ихъ за любовниковъ; но театральные братъ и сестра всегда такъ нѣжны, что эта ошибка простительна.

Когда же случится такая ошибка, внезапно войдетъ супругъ, застающій цѣлующуюся парочку, и придетъ въ ярость, то героиня не обернется и не скажетъ:

— Что ты, баранъ, безмозглый, вѣдь это мой братъ!

Такое обращеніе было бы просто и трогательно, но совершенно неподходяще къ театральной героинѣ. Нѣтъ, она дѣлаетъ все, отъ нея зависящее, чтобы увѣрить каждаго, что дѣло не такъ, какъ оно есть, и тогда она можетъ молчаливо страдать.

Она вѣдь такъ любитъ страдать.

Бракъ, безъ сомнѣнія, ошибка въ жизни театральной героини.

Выслушай она добрый совѣтъ, она осталась бы одинокой. Ея супругъ — славный малый, положительно расположенный къ ней, но онъ несчастливъ и неопытенъ въ мірскихъ дѣлахъ. Все оборачивается хорошо для него въ концѣ пьесы — это правда, но мы не совѣтовали бы героинѣ полагаться на неизмѣнность такого благополучнаго хода вещей. Изъ того, что мы видѣли относительно ея супруга и дѣловыхъ его способностей во время пяти предшествовавшихъ актовъ, мы склонны сомнѣваться въ возможности для него быть чѣмъ-либо инымъ, кромѣ неудачника, до самаго конца своей жизни.

Дѣйствительно, онъ возстановилъ въ концѣ концовъ свои «владѣнія» (которыхъ онъ никогда бы и не утратилъ, будь у него голова, а не сентиментальный пузырь на плечахъ). Злодѣй закованъ въ кандалы, герой и героиня комфортабельно устраиваются дверь въ дверь съ жилищемъ комика.

Но это блаженное существованіе отнюдь не будетъ продолжительно. Театральный герой созданъ для несчастій, и онъ опять влѣзетъ въ бѣду на слѣдующій же мѣсяцъ, мы бьемся объ закладъ Къ нему явятся съ наложеніемъ новаго запрещенія не его «владѣнія», и онъ, увѣряю васъ, не будетъ знать, подписалъ онъ дѣйствительно вексель или не подписывалъ, и его выселятъ.

Онъ опять станетъ царапать свое имя подъ разными документами, не взглянувъ хотя мелькомъ на то, что подписываетъ, и снова окажется замѣшаннымъ Богъ знаетъ въ чемъ, и какая-нибудь новая жена станетъ напоминать ему, что онъ женился на ней еще мальчикомъ, только забылъ про это.

А первое мертвое тѣло, какое окажется въ деревнѣ, запутаетъ его въ новую исторію, будьте покойны: мертвецъ очутится прислоненнымъ къ его дверямъ, и вся старая присказка начнется сначала.

Нѣтъ, нашъ добрый совѣтъ театральной героинѣ развязаться какъ можно скорѣе съ героемъ, выйти потомъ замужъ за злодѣя и уѣхать съ нимъ жить за границу, куда-нибудь въ такое мѣсто, гдѣ бы комикъ не балаганилъ по близости.

Она будетъ тогда несравненно счастливѣе.

КОМИКЪ.

Онъ слѣдуетъ за героемъ по всему бѣлу свѣту и исключительно ради него. Что привязываетъ его такимъ образомъ къ герою? То, что, когда они вмѣстѣ росли мальчуганами, герой обыкновенно сшибалъ его съ ногъ и задавалъ потасовку. Комикъ съ чувствомъ нѣкоторой гордости вспоминаетъ объ этомъ, сдѣлавшись большимъ; это побуждаетъ его любить героя и посвятить ему свою жизнь.

Онъ человѣкъ низкаго сословія, комикъ пьесы: это деревенскій кузнецъ или лавочникъ. Вы никогда не увидите богача или аристократа комикомъ на сценѣ. Вамъ приходится выбирать на подмосткахъ: или быть остроумнымъ, но низкаго происхожденія, или быть благороднымъ человѣкомъ, но безъ малѣйшей искорки юмора. Пэры и полицейскіе — наиболѣе лишены юмора въ пьесахъ.

Главная обязанность въ жизни комика — это ухаживать за служанками, хотя онѣ то-и-дѣло даютъ ему затрещины. Однако, это его не приводитъ въ отчаяніе. Онѣ колотятъ его, пожалуй, еще больше, чѣмъ его колачивали прежде.

Комикъ бываетъ веселъ при всякихъ обстоятельствахъ. Онъ говоритъ забавныя вещи на похоронахъ или когда приставъ въ домѣ, или герой находится въ ожиданіи висѣлицы. Такого рода человѣкъ довольно несносенъ въ дѣйствительной жизни; въ жизни такого субъекта, вѣроятно, избили бы на-смерть и похоронили въ самомъ началѣ его карьеры, но на сценѣ всѣ носятся съ нимъ.

Онъ очень добръ, театральный комикъ. Онъ не можетъ переносить злодѣйства; устраивать каверзы злодѣю — это призваніе его жизни, и въ достиженіи подобной благородной цѣли судьба отъ души помогаетъ ему. Темныя личности приходятъ и учиняютъ грабежи и убійства подъ самымъ носомъ у комика, такъ что онъ можетъ донести на нихъ въ послѣднемъ актѣ.

Они никогда не замѣчаютъ его при этомъ, хотя онъ стоитъ тутъ близехонько въ то самое время, какъ они вершатъ страшныя преступленія.

Удивительно, до чего близоруки оказываются люди на сценѣ. Намъ всегда думалось, что для молодой дамы въ дѣйствительной жизни не особенно хорошо умышленно не замѣчать людей, стоящихъ у нея прямо передъ глазами; но ея недостатокъ въ этомъ отношеніи ничто въ сравненіи съ недостаткомъ ея братьевъ и сестеръ по сценѣ.

Эти несчастные входятъ въ комнату, гдѣ толчется множество людей, и вдобавокъ такихъ, увидѣть которыхъ было бы для нихъ весьма важно; не видя же ихъ, они попадаютъ въ ужаснѣйшую бѣду, а между тѣмъ никого изъ нихъ они не замѣчаютъ. Они говорятъ съ кѣмъ-либо стоящимъ напротивъ, и не въ состояніи разглядѣть третье лицо, находящееся позади между ними.

Вамъ можетъ иной разъ показаться, что они носятъ шоры.

Въ довершеніе и слухъ ихъ необычайно слабъ. На это въ самомъ дѣлѣ стоитъ взглянуть. Люди болтаютъ, кричатъ во всю мочь своихъ голосовъ тутъ же позади нихъ, а они вѣчно не слышатъ ни слова и даже не знаютъ, что тутъ есть кто-нибудь. Когда, наконецъ, пройдетъ съ полчаса и народъ на авансценѣ охрипнетъ отъ крика, и кто-либо окажется звѣрски убитымъ, и вся обстановка перевернута вверхъ дномъ, тогда только лицамъ, находящимся въ глубинѣ сцены, «покажется, что они слышатъ шумъ».

Комикъ всегда ругается съ своей женой, если женатъ, или съ возлюбленной, если не женатъ. Они ссорятся въ продолженіе цѣлаго дня. Это, должно быть, адская жизнь, думается вамъ, но они словно и не желаютъ ничего лучшаго.

Чѣмъ живетъ комикъ и поддерживаетъ свою жену (она, положимъ, выглядитъ такъ, что нуждается и еще въ нѣкоторой поддержкѣ), чѣмъ онъ содержитъ семью — остается навѣки для насъ тайной. Какъ мы выше сказали, комикъ небогатъ и никогда, повидимому, не заработываетъ денегъ. Иной разъ онъ держитъ лавочку, но, судя по тому, какъ онъ ведетъ дѣло, это, вѣроятно, убыточное предпріятіе: онъ никогда и ни съ кого не беретъ денегъ за что-либо; онъ такъ великодушенъ, его же покупатели народъ, повидимому, все болѣе или менѣе бѣдствующій, и у него не хватаетъ сердца просить ихъ объ уплатѣ за товаръ, въ виду столь грустныхъ обстоятельствъ.

Онъ наполняетъ ихъ корзины вдвое большимъ количествомъ, чѣмъ они пришли покупать, суетъ назадъ имъ въ руку деньги и смахиваетъ съ своего глаза слезу.

Почему бы комику не придти и не завести мелочной лавочки по сосѣдству съ нами?

Такъ какъ лавка оказывается недостаточно прибыльной (при вышеупомянутомъ способѣ продажи иногда это случается), то жена комика пытается возвысить приходъ, принимаясь пускать жильцовъ; но это плохая выдумка съ ея стороны: всегда дѣло кончается тѣмъ, что жильцы принимаются за хозяйку. Герой и героиня, какъ будто только и ждавшіе чего-либо подобнаго, не медленно являются и завладѣваютъ всѣмъ домомъ.

Разумѣется, комикъ не можетъ и подумать объ уплатѣ за какой-нибудь столъ и помѣщеніе со стороны человѣка, колотившаго его, когда они еще были дѣтьми! Вдобавокъ, развѣ героиня (теперь жена героя) не прелестнѣйшая и не пріятнѣйшая изъ женщинъ во всей деревнѣ Дипдаль? (Какой же тамъ мрачный народъ остальные!). Такъ неужели кто-либо, у кого въ груди бьется человѣческое сердце, можетъ подумать о томъ, чтобы подобные люди платили за свое содержанье и стирку!

Комикъ получаетъ пощечину отъ жены при одной мысли объ этомъ, а въ результатѣ оказывается, что господинъ герой и госпожа героиня живутъ здѣсь до самаго конца пьесы безплатно. Коксъ, мыло, свѣчи и масло для волосъ ихъ ребенка доставляются имъ на тѣхъ же условіяхъ.

Герой дѣлаетъ время отъ времени слабыя, легкія возраженія противъ такой комбинаціи: онъ говоритъ, что не хочетъ и слышать о чемъ-нибудь подобномъ, что онъ не будетъ болѣе обременять этихъ честныхъ людей, что онъ пойдетъ изъ дому прочь, на дорогу, и тамъ издохнетъ. Комику страшно много возни съ нимъ; но въ концѣ концовъ онъ преодолѣваетъ и убѣждаетъ благороднаго друга не дѣлать этого шага и предпринять какой-либо иной опытъ.

Когда на слѣдующее утро послѣ созерцанія на театрѣ такихъ чудныхъ сценъ наша собственная хозяйка ломится къ намъ въ двери и производитъ скандалъ изъ-за какой-нибудь жалкой трехъ или четырехнедѣльной платы и говоритъ, что желаетъ получить свои деньги или чтобъ мы убирались въ тотъ же день, а затѣмъ медленно спускается внизъ къ себѣ въ кухню, ругая насъ по мѣрѣ своего удаленія громче и громче, — тогда мы думаемъ о видѣнномъ на сценѣ, и намъ невольно становится грустно.

Но примѣръ окружающихъ людей именно и дѣлаетъ комика такимъ великодушнымъ. Всякій великодушенъ на сценѣ. Здѣсь цѣлый день всѣ разбрасываютъ кошельки; отдаваніе кошелька — это обычнѣйшій эффектъ на подмосткахъ. Лишь только вы слышите повѣствованіе о чьемъ-либо горѣ, вы выхватываете кошелекъ у себя изъ кармана, втискиваете его въ руку бѣдняги, пожимаете эту руку, смахиваете съ глаза слезу и уходите. Вы даже не отдалились при этомъ отъ дома; вы живо возвращаетесь туда и захватываете другой кошелокъ.

Люди средняго класса и прочіе, выступающіе на сценѣ, за неимѣніемъ кошельковъ довольствуются пошвыриваніемъ вокругъ себя банковыхъ свертковъ, а искусные слуги разсовываютъ пятифунтовые чеки. Ужь очень скаредный человѣкъ на сценѣ узнается по тому, что его скупость доходитъ до раздачи простыхъ совереновъ.

Но, вообще говоря, только злодѣи и лорды унижаются до подобныхъ поступковъ. Уважающія себя театральныя лица никогда не предлагаютъ менѣе кошелька.

Принимающій такой даръ очень признателенъ (онъ никогда не заглядываетъ внутрь котелька) и полагаетъ, что небо должно вознаградить дающаго. На сценѣ вообще извѣстная доля работы предоставляется небу. Небо исполняетъ всякій добавочный трудъ за тѣхъ, кто, во избѣжаніе хлопотъ и издержекъ, не хочетъ выполнить его самъ. Главная обязанность неба въ театрѣ — это наблюдать за возмѣщеніемъ всѣхъ денежныхъ суммъ, которыя подарены или одолжены хорошимъ людямъ. Обыкновенно требуется, чтобъ это было возвращено «сторицей», — громадный процентъ, если только подумать.

На небо также возлагаются заботы о томъ, чтобы злодѣй подвергся должной карѣ, а остальное время небо должно употреблять на ниспосланіе бѣдствій мѣстному землевладѣльцу. Оно должно мстить за каждаго и помогать всѣмъ хорошимъ людямъ, какъ только они попадаютъ въ бѣду. Небу предоставляется дѣйствовать лишь въ такомъ направленіи.

Когда герой бываетъ заключенъ въ тюрьму, небо должно заботиться о его женѣ и ребенкѣ, пока онъ не освободится. А если небу это окажется не съ руки, такъ мы уже и не знаемъ, какъ быть въ такомъ случаѣ.

Небо въ театрѣ всегда на сторонѣ героя и героини и противъ полиціи.

Случайно за послѣдніе годы комикъ бывалъ и дурнымъ человѣкомъ, но вы не можете возненавидѣть его за это. Что же изъ того, что онъ разоряетъ героя и обкрадываетъ героиню, и способствуетъ убійству благороднаго отца? Онъ производитъ все это такимъ геніально-легкомысленнымъ образомъ, что никто не ощущаетъ въ сердцѣ злобы противъ него. Все зависитъ отъ способа, какимъ что-либо дѣлается.

Кромѣ того, ему всегда удается надуть своего пріятеля, серьезнаго злодѣя, въ послѣднемъ актѣ, и все загладить такимъ образомъ.

Комикъ не бываетъ спортсменомъ. Если онъ идетъ на ружейную охоту, то по возвращеніи мы, навѣрно, услышимъ, что онъ застрѣлилъ собаку. Если онъ желаетъ покатать на лодкѣ свою супругу, то переворачиваетъ ее (мы разумѣемъ лодку). Комикъ ни разу не уйдетъ на гулянье, чтобы не явиться обратно въ растерзанномъ видѣ,

Если онъ просто пойдетъ на чашку чаю съ женой къ своей тещѣ, то проглатываетъ тамъ цѣлую булку и давится ею.

Комикъ несчастливъ въ своей брачной жизни, но намъ кажется, что онъ къ тому и ведетъ свою линію. Онъ называетъ жену «своими старыми голландскими часами», «старымъ гейзеромъ» и тому подобными ласкательными именами, или обращается къ ней съ такими привѣтствіями: «Ахъ, ты, старая кошка, уродина ты, моя старая мускатная терка, орангутанчикъ ты мой» и проч.

Такимъ путемъ, знаете, трудно поладить въ домашней жизни, неправда ли?

И всетаки при всѣхъ его недостаткахъ мы любимъ комика пьесы. Онъ никогда не попадаетъ въ бѣду и не произносилъ длинныхъ тирадъ.

Да будетъ надъ нимъ наше благословеніе!

СТРЯПЧІЙ.

Онъ очень старъ, очень длиненъ и очень тонокъ. У него сѣдые волосы; онъ одѣвается въ костюмы послѣдней моды, семь поколѣній тому назадъ; у него густыя брови и гладко обритое лицо; его подбородокъ сильно чешется, такъ что онъ постоянно скребетъ его. Его любимое замѣчаніе: «А!».

Въ дѣйствительной жизни мы слыхали и о молодыхъ юристахъ, о щеголеватыхъ, о юристахъ низенькаго роста; но на сценѣ они всегда очень тонки и очень стары. Самый молодой стряпчій на сценѣ, какого мы когда-либо видѣли, выглядѣлъ лѣтъ шестидесяти, а самый старый — лѣтъ ста пятидесяти пяти.

Впрочемъ, всегда рискованно судить о возрастѣ людей на сценѣ по ихъ внѣшнему облику; мы знавали старушекъ, выглядѣвшихъ семидесятилѣтними, когда въ одинъ прекрасный день оказывалось, что онѣ матери четырнадцатилѣтнихъ мальчугановъ, а среднихъ лѣтъ супругъ очень юной супруги всегда представляется девяностолѣтнимъ старцемъ.

И наоборотъ, тѣ, что выглядѣли на первый взглядъ милыми и чрезвычайно почтенными старыми лэди, нерѣдко оказывались въ дѣйствительности безпечными, дѣвственными и совершенно неопытными юными созданіями, гордостью всей деревни или любимицами полка.

Точно также, неимовѣрно тучный и страдающій одышкою старецъ, имѣющій видъ человѣка, отлично пожившаго, но имѣвшаго слишкомъ мало моціона за послѣднія сорокъ пять лѣтъ, на самомъ дѣлѣ выходитъ не солидный отецъ, какъ вы могли бы вообразить на основаніи бросающейся лишь въ глаза внѣшности, но необузданный, вѣтреный юноша.

Вы бы не подумали этого, поглядѣвъ на него; между тѣмъ его единственный недостатокъ, что онъ такъ юнъ и легкомысленъ. Однако, въ немъ добрые задатки и, безъ сомнѣнія, онъ сдѣлается со временемъ достаточно солиденъ, когда выростетъ. Вся сосѣдняя молодежь носится съ нимъ, а дѣвушки сплошь влюблены въ него.

— Вотъ идетъ, — говорятъ онѣ, — нашъ чудный, чудный Джекъ, Джекъ, милый мальчикъ, горячая головушка, Джекъ, коноводъ молодыхъ нашихъ игръ, Джекъ, дѣтское невѣдѣніе котораго манитъ всѣ сердца! Подавайте скорѣе знакъ къ танцамъ, о, Джекъ, съ наивными глазами!

Въ свою очередь лэди, имѣющія видъ восемнадцатилѣтнихъ, оказываются, по мѣрѣ развитія драмы, совершенно дряхлыми старухами, матерями совсѣмъ уже взрослыхъ героевъ.

Опытный наблюдатель театральнаго мірка никогда не дѣлаетъ поспѣшныхъ выводовъ изъ того, что онъ видитъ: онъ ждетъ, чтобы ему разсказали.

Театральный стряпчій никогда не имѣетъ своей собственной конторы: всѣ свои обязанности онъ отправляетъ на квартирахъ кліентовъ. Онъ готовъ пройти сотни миль, чтобъ сообщить имъ обыкновеннѣйшій документъ по юридической справкѣ.

Ему никогда не приходитъ въ голову, насколько было бы проще отправить письмо, и «путевыя издержки» въ представляемыхъ имъ счетахъ, должно быть, громадны.

Есть два момента въ карьерѣ кліента, особенно радующіе театральнаго стряпчаго: первый — когда кліентъ неожиданно получаетъ богатство; второй — когда онъ его неожиданно теряетъ.

Въ первомъ случаѣ, при полученіи добрыхъ извѣстій, театральный стряпчій разомъ бросаетъ свои дѣла и спѣшитъ на противоположный конецъ королевства для сообщенія радостой вѣсти. Онъ пріѣзжаетъ въ скромное жилище помянутаго счастливца, представляетъ свою карточку и вводится въ первую пріемную. Онъ входитъ таинственно и садится слѣва, кліентъ садится справа. Обыкновенный простой стряпчій сразу бы приступилъ къ самой сути, изложилъ вполнѣ всѣ обстоятельства, какъ подобаетъ дѣльцу, и заявилъ бы, что на него возложенъ пріятнѣйшій долгъ вручить и проч., и проч. Но столь простые пріемы не свойственны театральному стряпчему; онъ смотритъ пристально на кліента и говоритъ:

— У васъ былъ отецъ.

Кліентъ пораженъ. Какимъ образомъ этотъ невозмутимый, сухощавый старикъ съ проницательнымъ взоромъ, одѣтый весь въ черное, знаетъ, что у него былъ отецъ? Онъ колеблется, мнется, но безстрастный, непоколебимый стряпчій устремляетъ свой холодный, ледяной взглядъ на него, и ему нѣтъ исхода. Всѣ уловки, онъ чувствуетъ, тщетны, и покоренный, плѣненный проникновеніемъ въ самыя интимныя свои дѣла, очутившись во власти этого страннаго посѣтителя, кліентъ сознается въ фактѣ: да, дѣйствительно у него былъ отецъ.

Стряпчій улыбается торжествующей, спокойной улыбкой и скребетъ свой подбородокъ.

— У васъ была также и мать, если я вѣрно освѣдомленъ, — продолжаетъ попрежнему стряпчій.

Напрасны попытки ускользнуть отъ сверхъестественной проницательности этого человѣка, и кліентъ сознается: у него была также и мать.

Тогда стряпчій принимается сообщать кліенту, подъ величайшимъ секретомъ, всю его (кліента) біографію, начиная отъ колыбели и далѣе, а также біографіи ближайшихъ его родныхъ, и менѣе чѣмъ черезъ полчаса со времени появленія этого старца, ну, скажемъ, черезъ сорокъ минутъ, самое большее, кліентъ уже почти знаетъ, въ чемъ заключается суть дѣла.

Съ другой стороны, когда кліентъ потерялъ состояніе, театральный стряпчій еще болѣе доволенъ. Онъ отправляется самъ сообщить о несчастіи (онъ ни за что въ мірѣ не отказался бы отъ этой обязанности) и старается выбрать самый неподходящій моментъ, для сообщенія такихъ вѣстей. День рожденія старшей дочери, когда собирается много гостей, это его излюбленное время. Онъ является около полуночи и дѣлаетъ сообщеніе какъ разъ въ тотъ моментъ, когда всѣ идутъ ужинать.

У него нѣтъ понятія о дѣловыхъ часахъ, у театральнаго стряпчаго; устраивать все по возможности неудобнѣе представляетъ его единственную заботу.

Если онъ не можетъ сообщить о несчастіи въ день рожденія, то ждетъ до свадебнаго дня въ этой семьѣ и является на этотъ разъ поутру, чтобы вторгнуться въ общество и испортить весь праздникъ. Вступить въ толпу веселыхъ, радостныхъ, юныхъ существъ и оставить ихъ совершенно разстроенными и несчастными — это любимый пріемъ театральнаго стряпчаго.

Онъ чрезвычайно болтливый господинъ и сообщеніе первому встрѣчному самыхъ интимныхъ дѣлъ кліента онъ считалъ входящимъ въ кругъ своихъ профессіональныхъ обязанностей. Вволю посплетничать съ какими-нибудь случайными знакомыми о семейныхъ тайнахъ своихъ довѣрителей — это хлѣбъ насущный для подобнаго стряпчаго.

Они, впрочемъ, всѣ разбалтываютъ на подмосткахъ и свои собственные секреты, и секреты друзей совсѣмъ чужимъ лицамъ. Всякій разъ, какъ у двухъ дѣйствующихъ лицъ находится минутъ пять свободныхъ на сценѣ, они разсказываютъ другъ другу исторію своей жизни. «Сядьте, я разскажу вамъ исторію моей жизни». Эта фраза на сценѣ — все равно, что «пойдемъ, выпьемъ» внѣ театральнаго обихода.

Хорошій театральный стряпчій обыкновенно еще качалъ героиню на колѣняхъ, въ дѣтскомъ возрастѣ (т. е., разумѣется, когда она была ребенкомъ), когда она была «вотъ такого роста». Это, повидимому, входитъ также въ кругъ его профессіональныхъ обязанностей. Хорошій театральный стряпчій цѣлуетъ всѣхъ миленькихъ женщинъ; отъ него можно ждать, что онъ и горничную возьметъ за подбородокъ; недурно быть хорошимъ театральнымъ стряпчимъ.

Хорошій театральный стряпчій, кромѣ того, пускаетъ слезу, когда случается грустное происшествіе. Онъ отворачивается, чтобы сдѣлать это, потираетъ свой носъ и говоритъ, что ему какъ будто муха попала въ глазъ. Эта трогательная черта его характера всегда страшно нравится зрителямъ и вызываетъ громъ апплодисментовъ.

Хорошій театральный стряпчій никогда, ни въ какомъ случаѣ не бываетъ женатъ. (Мало хорошихъ людей бываютъ женаты, какъ мы знаемъ объ этомъ отъ дружески расположенныхъ къ намъ замужнихъ лэди). Онъ любилъ въ былое время мать героини. Эта «святая женщина» (слеза и потираніе переносицы) скончалась и находится теперь въ сонмѣ ангеловъ. Джентльмэнъ, бывшій ея мужемъ, пожалуй, не совсѣмъ увѣренъ въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ, но стряпчій непоколебимъ въ своемъ убѣжденіи.

Въ драматической литературѣ фривольнаго характера стряпчій является совершенно инымъ человѣкомъ. Въ комедіи онъ молодъ, имѣетъ квартиру и женатъ (относительно послѣдняго факта нельзя сомнѣваться: его супруга и теща проводятъ большую часть дня въ его конторѣ и дѣлаютъ скучное старое помѣщеніе весьма для него оживленнымъ).

У подобнаго стряпчаго только одинъ кліентъ: это хорошенькая и очень любезная женщина; но ея прошлое крайне сомнительно; она и не прикидывается лучшею, чѣмъ она есть, т. е. хуже чего быть нельзя; но, какъ бы то ни было, она единственная кліентка, имѣющаяся у несчастнаго стряпчаго, и фактически оказывается его единственнымъ источникомъ доходовъ. При такихъ обстоятельствахъ можно бы предполагать, что она должна приниматься весьма привѣтливо семьей стряпчаго; но его супруга и теща, напротивъ, питаютъ къ ней страшную антипатію, и стряпчему приходится то законопачивать ее въ угольный ящикъ, то замыкать къ шкапъ, какъ только онъ слышитъ, что одна изъ этихъ близкихъ его сердцу женщинъ всходитъ по лѣстницѣ.

Намъ бы не хотѣлось быть кліентомъ такого театральнаго стряпчаго изъ области фарса. Судебная процедура и такъ непріятна для нервовъ, при самыхъ лучшихъ условіяхъ, а въ рукахъ комическаго стряпчаго дѣла принимаютъ черезчуръ даже острый характеръ.

АВАНТЮРИСТКА.

Она усаживается на столъ и куритъ папиросы. Папиросы на сценѣ всегда являются позорной примѣтой.

Въ дѣйствительной жизни папироса обыкновенно признакъ особенно кроткихъ и смирныхъ существъ. Она составляетъ утѣху господъ X., Y., Z., она невинное наслажденіе чистаго юноши, пока развращающее вліяніе нашей пресловутой цивилизаціи не погрузило еще его въ трясину вязкаго болота.

Но за папироской на сценѣ неизбѣжно таится мрачное злодѣйство и отсутствіе женственности.

Авантюристка обыкновенно иностраннаго происхожденія. Въ Англіи нѣтъ производства дурныхъ женщинъ; эта статья всецѣло континентальной мануфактуры и принадлежитъ къ предметамъ ввоза. Авантюристка болтаетъ по-англійски съ чарующимъ легкимъ французскимъ акцентомъ; зато и по-французски она говоритъ съ сильнымъ англійскимъ произношеніемъ.

Это, повидимому, блестящая женщина-дѣлецъ. И ее, навѣрное, всюду очень бы хорошо принимали, не будь у нея родныхъ и друзей. Родные и друзья — это несноснѣйшій классъ людей даже и въ дѣйствительной жизни, мы всѣ это знаемъ; по друзья и родные театральной авантюристки особенно невыносимая обуза. Они никогда не отстаютъ отъ нея и она не уѣзжаетъ отъ нихъ, хотя на день или часъ; нѣтъ, куда бы она ни пошла, за ней тянется вся ея свита.

Они шествуютъ за ней цѣлымъ строемъ, даже когда она манитъ къ себѣ перваго любовника, и много-много, если ей удается уговорить ихъ уйти въ сосѣднюю комнату хоть на пять минуть и предоставить ей воспользоваться счастливымъ случаемъ. Когда она выходитъ замужъ, они неизмѣнно являются къ ней и поселяются съ ней вмѣстѣ.

Имъ извѣстна ея страшная тайна и это доставляетъ имъ комфортъ на очень многіе годы; знать чью-либо тайну на сценѣ — это, повидимому, самая выгодная и наименѣе изнурительная изъ существующихъ профессій.

Авантюристка стремится къ брачной жизни и весьма широко пользуется ею. У нея мужья разсѣяны по всему земному шару; большая часть ихъ въ тюрьмѣ, но они ускользаютъ изъ заточенія, являются въ послѣднемъ актѣ и разрушаютъ всѣ планы несчастной женщины. Таковы всѣ мужья: никакого вниманія, ни малѣйшей заботы о своихъ бѣдныхъ женахъ!

Положимъ, это партіи, не особенно располагающія въ свою пользу, эти ея бывшіе мужья; и что она нашла въ нихъ привлекательнаго для выхода замужъ, остается поистинѣ глубочайшей тайной.

Одѣвается авантюристка великолѣпно. Откуда она добыла на это деньги, мы никогда не могли понять; она и ея спутники всегда болѣе или менѣе жалуются на постигшее ихъ «крушеніе». Портные, должно быть, довѣрчивый народъ въ той странѣ, откуда она явилась.

Авантюристка не уступитъ и кошкѣ, вошедшей по своей живучести въ поговорку, если разсудить, сколькими жизнями она обладаетъ. Вы никогда не знаете, когда она дѣйствительно скончалась. Большинство людей любятъ умирать разъ въ жизни, на томъ и поканчивать; авантюристка же, попробовавъ это разъ или два, повидимому, сильно вошла во вкусъ; она постоянно только и дѣлаетъ, что умираетъ, пока, наконецъ, не запутается такъ, что не въ состояніи уже будетъ выкарабкаться; такимъ образомъ она устраиваетъ изъ умиранія какое-то пугало,

Эта ея привычка, однако, весьма несносна для ея друзей и супруговъ: она дѣлаетъ событія такими ненадежными. Кто-нибудь долженъ отучить ее отъ этого. Ея супруги, услыхавъ, что она умерла, въ восторгѣ бѣгутъ и женятся на другихъ женахъ. Но едва они начинаютъ свой новый медовый мѣсяцъ какъ прежняя супруга выныриваетъ опять, какъ сейчасъ нарисованная. Это въ самомъ дѣлѣ немного скучно.

Что насъ касается, будь мы супругами театральной авантюристки, то мы бы послѣ всего видѣннаго въ такомъ родѣ никогда не были вполнѣ увѣрены, что она умерла, до тѣхъ поръ, пока мы бы не убили и не похоронили ея сами; и то намъ было бы легче на душѣ, когда бы намъ удалось посидѣть еще на ея могилкѣ съ недѣлю или около того. Эти женщины такія канальи.

Но не только авантюристка упорно желаетъ воскресать всякій разъ, какъ ее спровадятъ на тотъ свѣтъ — всѣ продѣлываютъ то же на сценѣ, всѣ страшно ненадежны въ этомъ отношеніи; это, должно быть, ужасно обезкураживаетъ убійцъ.

Даже становится нѣсколько странно, когда вы подумаете, какую зловѣщую груду убійствъ кто-либо изъ нихъ въ состояніи выдержать, и затѣмъ все-таки приходитъ улыбающійся въ слѣдующемъ актѣ, нимало не пострадавъ отъ этого. Они могутъ быть заколоты, застрѣлены, сброшены въ пропасть съ высоты тысячи футовъ, и слава Богу, имъ все нипочемъ; это какъ будто лишь тоническое средство для нихъ.

Что касается любовника, возвращающагося домой, чтобы увидаться съ своею невѣстою, то вы просто не въ силахъ его убить; Ахиллъ это хрупкая, однолѣтняя роза въ сравненіи съ нимъ; природа и человѣчество не располагаютъ пока достаточными среди вами, чтобы покончить съ этимъ субъектомъ. Наука обладаетъ лишь силой безпомощнаго пискуна-младенца противъ неуязвимости такого любовника; вы можете изощряться въ землетрясеніяхъ и крушеніяхъ судовъ, въ изверженіяхъ вулкановъ, наводненіяхъ, взрывахъ, желѣзнодорожныхъ катастрофахъ и тому подобныхъ вещахъ, если вы настолько безумны, чтобы отважиться на это, — но вамъ не слѣдуетъ воображать, чтобы хоть что-нибудь такое могло сокрушить любовника; этого не случится.

Тутъ окажутся тысячи убитыхъ людей, въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, но одно человѣческое существо будетъ всегда ускользать отъ погибели, и это единое существо всегда окажется театральнымъ любовникомъ, который стремится домой увидаться съ свою невѣстою.

О немъ всякій разъ будетъ печататься увѣдомленіе, какъ о мертвомъ, но всегда это окажется другой юноша, который былъ похожъ на любовника или который надѣлъ его шляпу; любовникъ таки выскользнетъ изъ своей шляпы, кто-нибудь другой надѣнетъ ея.

— Стой я на своемъ посту въ этотъ день, — разсказываетъ онъ своей рыдающей матери, — я былъ бы взорванъ на воздухъ, но Провидѣнію, бодрствующему надъ добрыми людьми, было угодно, чтобъ я лежалъ мертвецки пьяный въ салонѣ Блогга въ то самое время, какъ произошелъ взрывъ; поэтому другой инженеръ, заступившій мое мѣсто въ тотъ самый моментъ, какъ ему надо было смѣняться, и оказался убитымъ вмѣстѣ со всей толпой рабочихъ.

— О, благодарю тебя, небо, благодарю тебя! — восклицаетъ благочестивая старая дама, а комикъ до такой степени охваченъ безумною радостью, что для облегченія переполненнаго сердца оттаскиваетъ въ сторону свою молодую супругу и изо всей силы тузитъ ее.

Всѣ старанія убить любовника, въ самомъ дѣлѣ, должны быть оставлены втунѣ. Пробовали это не одинъ разъ и злодѣи, и всякаго рода скверные люди, но ни оцному не удавалось. Была потрачена масса энергіи и изобрѣтательности, чтобы найти способъ устранить этого единаго человѣка; при надлежащемъ примѣненіи такихъ стараній можно бы покончить съ десятью милліонами простыхъ смертныхъ. Грустно подумать о столькихъ даромъ потраченныхъ усиліяхъ.

Онъ, любовникъ, возвращающійся домой, чтобы увидаться съ своею невѣстою, никогда не нуждается въ страховомъ полисѣ или даже въ покупкѣ консервовъ. Это было бы лишней тратой въ его положеніи.

Съ другой стороны, въ виду общаго равновѣсія, на сценѣ есть такія хрупкія созданія, что они не могутъ оставаться въ живыхъ даже самое короткое время.

Неудобный супругъ — самый трогательный примѣръ въ такомъ родѣ. Медицинская наука безсильна, чтобы спасти этого человѣка, когда подходитъ послѣдній актъ. Въ самомъ дѣлѣ, мы сомнѣваемся даже, можетъ ли медицина при нынѣшнемъ состояніи науки сказать, что у него за болѣзнь, почему онъ умираетъ. Онъ выглядитъ достаточно крѣпкимъ и здоровымъ, никто его пальцемъ не трогаетъ, но вдругъ онъ валится на полъ, среди сцены, не говоря ни слова, совсѣмъ уже мертвый. Онъ всегда умираетъ на полу, среди сцены. Иные любятъ умирать на постели, но театральное племя полюбитъ; оно предпочитаетъ умирать на полу. У всякаго свой вкусъ.

Однако, авантюристка особа иного рода: она умираетъ съ замѣчательными удобствами. Въ ея положеніи, думается намъ, она весьма къ этому приспособилась, поэтому и устраиваетъ свою смерть чрезвычайно удобно и ловко. Тугъ нѣтъ ни изнурительной болѣзни, ни докторскихъ рецептовъ, ни перевертыванья вверхъ дномъ всей домашней обстановки;при соблюденіи ея метода стоитъ лишь обойти вокругъ сцены, и дѣло кончено.

Всѣ нехорошіе люди умираютъ быстро на сценѣ; хорошіе, тѣ долго возятся съ этимъ; у нихъ есть софа, стоящая въ гостиной, чтобы устроить на ней свою кончину; у нихъ есть и плачущіе родственники, и добрые старые диктора, толпящіеся вокругъ; они могутъ всѣмъ улыбаться и проститься со всѣми; дурнымъ же людямъ полагается продѣлать всю штуку и — предсмертныя рѣчи, и прочее — въ какихъ-нибудь десять секундъ и придѣлать все это совершенно одѣтыми, причемъ процедура становится весьма неудобной.

Злыхъ людей въ пьесахъ обыкновенно убиваетъ раскаяніе; они непремѣнно раскаиваются, и въ тотъ самый моментъ, какъ покаются, умираютъ. Раскаяніе на сценѣ, повидимому, одна изъ самыхъ опасныхъ вещей, какія могутъ постигать человѣка. Нашъ совѣтъ сквернымъ людямъ на сценѣ: отнюдь никогда не раскаивайтесь. Если жизнь вамъ дорога, избѣгайте раскаянія, это неизбѣжно влечетъ за собой скорую смерть.

Возвращаясь къ нашей авантюристкѣ, мы должны признаться, что она вовсе не худая женщина, напротивъ, въ ней много хорошаго. Это какъ нельзя болѣе доказывается тѣмъ фактомъ, что она научается любить героя передъ своей смертью. Лишь дѣйствительно хорошая женщина, способная къ необычайной кротости и терпѣнію, въ состояніи, по нашему убѣжденію, испытывать какое-либо другое чувство къ этому возмутительному ослу, кромѣ желанія запустить въ него камнемъ.

Театральная авантюристка была бы еще гораздо лучшей женщиной, не существуй на сценѣ героини. Авантюристка дѣлаетъ всѣ приготовленія къ тому, чтобы сдѣлаться благородной и принести себя въ жертву, т. е. уйти и никогда не возвращаться назадъ; и вотъ въ ту самую минуту, когда она готова уже выполнить это, появляется героиня, обладающая геніальной способностью являться во-время тамъ, гдѣ не слѣдуетъ, и разрушаетъ всю комбинацію. Ни одна театральная авантюристка не можетъ быть доброй въ присутствіи героини; одинъ видъ героини пробуждаетъ въ груди ея всѣ злые инстинкты.

Мы вполнѣ сочувствуемъ ей въ этомъ отношеніи; героиня и на насъ нерѣдко дѣйствуетъ совсѣмъ такимъ же образомъ.

Поэтому многое можно сказать въ пользу авантюристки. Правда, у нея слишкомъ много сарказма и склонности къ противорѣчіямъ, чтобы сдѣлать вполнѣ пріятнымъ домашній очагъ, а когда она нацѣпитъ на себя всѣ наряды, то мало уже въ комнатѣ мѣста для кого-нибудь другого; но, взявъ ее въ общемъ, она рѣшительно привлекательная особа; она отличается смѣлостью и энергіей, это живой человѣкъ; она можетъ и сама что-нибудь сдѣлать для собственной помощи, а не только лишь звать «Джорджа».

У нея никогда не бывало театральнаго ребенка; еслибы у нея оказался такой, она бы оставила его у какого-нибудь чужого порога; но если ни близости не было воды, чтобъ утопить младенца, то такое рѣшеніе, пожалуй, самое разумное. Что она будетъ дѣлать съ ребенкомъ? Она не обладаетъ излишней добротой.

Авантюристка нисколько не стремится быть «неприкосновенной»; она никогда не говоритъ: «позвольте пройти»; ее не всегда шокируютъ или оскорбляютъ признанія людей, клянущихся ей въ любви. Она и не думаетъ оскорбляться, когда они такъ поступаютъ. Она не всегда падаетъ въ обморокъ, не вопитъ и не хнычетъ, не воетъ, не стонетъ, какъ поступаютъ идеальные люди въ пьесахъ.

Они нагоняютъ большую тоску, эти идеальные люди; поэтому авантюристка единственная особа, которая можетъ одерживать верхъ надъ комическимъ актеромъ.

Намъ иногда кажется, что было бы большимъ счастьемъ для героя, еслибъ можно было уговорить авантюристку выйти за него замужъ и начать съ никъ новую мирную жизнь. Она могла б и сдѣлать изъ него человѣка со временемъ.

СЛУЖАНКА.

Есть два типа служанокъ, встрѣчающихся на сценѣ. Это необычайная роскошь для одной и той же профессіи.

Есть прислуга меблированныхъ комнатъ. У нея чистое сердце и выпачканное лицо. Она всегда одѣта по послѣдней модѣ — огородныхъ чучелъ.

Ея главное занятіе — чистить сапоги. Она чиститъ ихъ по всему дому, во всякіе часы дня. Она приходитъ и садится за обѣденный столъ героя и чиститъ сапоги надъ кушаньемъ бѣднаго малаго; она входитъ въ гостиную, не прекращая чистки сапогъ.

Вдобавокъ, у нея своя особая метода чистки: она стираетъ съ сапога грязь, намазываетъ ваксу и наводитъ блескъ одной и той же щеткой. Сапоги, повидимому, требуютъ громаднаго времени для наведенія глянца. Прислуга ничего иного не дѣлаетъ цѣлый день, какъ только слоняется, чистя одинъ и тотъ же сапогъ; она и дышитъ на него, и третъ до тѣхъ поръ, что вы удивляетесь, какъ остается на сапогѣ кожа. Однако, онъ оттого ничуть не дѣлается лучше; да этого и дѣйствительно нельзя ожидать, потому что, когда вы всмотритесь пристальнѣе, то увидите, что у нея въ рукахъ патентованная лакированная ботинка, надъ которою она и старается все время.

Навѣрное, кто-нибудь подшутилъ надъ несчастною женщиною.

Прислуга меблированныхъ комнатъ приглаживаетъ свои волосы сапожной щеткой и ею же чернитъ кончикъ носа.

Мы какъ-то были знакомы однажды съ прислугою меблированныхъ комнатъ (я разумѣю съ настоящей прислугой); она была подручной дѣвушкой въ одномъ домѣ въ Блумсбери, гдѣ мы нѣкогда имѣли свою резиденцію. Она была неопрятна въ одеждѣ, это правда, но у нея совсѣмъ не было такого запущеннаго вида, какъ будто она спала въ мусорномъ ящикѣ, и какой, по нашему мнѣнію, въ качествѣ серьезнаго критика драмы, долженъ бы быть у нея въ дѣйствительности. Мы стали разспрашивать ее однажды по этому поводу:

— Почему это, Софронія, — сказали мы, — вы походите издали на человѣческое существо, а не напоминаете собою ходячую тряпичную лавку? Развѣ вы не полируете вашего носа сапожною щеткою, не осыпаете угольями своей головы и не мажете лица патокой, и не втыкаете вертелъ въ свои волосы, или не дѣлаете чего-нибудь подобнаго тому, что совершается на сценѣ?

— Господъ съ вами, — отвѣчала она, — съ чего бы я стала вести себя, точно круглая дура или вродѣ того?

Далѣе мы не пожелали обращаться къ ней съ разспросами.

Другой типъ служанки на сценѣ — субретка въ какой-нибудь виллѣ. Это совершенно иная особа. Она представляетъ изъ себя обворожительное созданьице, прелестно одѣвается и всегда опрятна. Ея обязанность обмахивать ножки у креселъ въ гостиной; это единственная работа, которую она исполняетъ, но, надо сознаться, исполняетъ ее неустанно; она ни разу не войдетъ въ комнату, не обмахнувъ ножекъ у креселъ, и обмахиваетъ ихъ снова передъ уходомъ со сцены. Если ужь на чемъ не можетъ быть ни пылинки въ театральной квартирѣ, такъ это именно на ножкахъ отъ салонныхъ креселъ.

Она собирается выйти замужъ за камердинера, эта театральная субретка, какъ только они прикопятъ достаточно изъ своего жалованья, чтобы купить отель. Они полагаютъ, что для нихъ очень подходящая статья держать отель. Оба ни бельмеса не понимаютъ въ этомъ дѣлѣ, которое мы признаемъ довольно сложнымъ, но это нимало ихъ не безпокоитъ.

Они порядкомъ таки грызутся по поводу своихъ чувствъ, сценическая субретка и ея нареченный, и вѣчно они приходятъ за этимъ въ гостиную. Въ ихъ распоряженіи имѣется кухня, есть задъ (съ фонтаномъ и пригорками на заднемъ планѣ; вы можете видѣть это черезъ окно); однако, нѣтъ, ни одно мѣсто въ домѣ или около дома не кажется имъ достаточно хорошимъ, чтобъ браниться, за исключеніемъ гостиной. Они грызутся здѣсь такъ яростно, что это мѣшаетъ даже субреткѣ обмахивать ножки креселъ.

Ей, вѣроятно, недолго придется копить необходимую сумму для выхода замужъ: щедрость дѣйствующихъ въ пьесѣ лицъ но отношенію къ слугамъ заставляетъ серьезно подумать объ оставленіи невыгодныхъ профессій въ обыденной жизни и о вступленіи на новое болѣе выгодное поприще театральной субретки.

Никто и не помыслитъ о награжденіи театральной горничной менѣе, чѣмъ совереномъ, когда ее спрашиваютъ, дома ли баринъ или когда ей даютъ снести письмо на почту; а въ концѣ пьесы цѣлый каскадъ пятифунтовыхъ билетовъ сыплется ей въ руки. Благородный отецъ даетъ десять фунтовъ.

Театральная субретка весьма дерзка съ барыней; баринъ же неизмѣнно влюбляется въ нее, и это взбудораживаетъ весь домъ.

Иногда служанка бываетъ доброю и порядочною дѣвушкою; въ такомъ случаѣ это ирландка. Всѣ хорошія служанки на сценѣ ирландскаго происхожденія.

Всѣ гости-мужчины обыкновенно цѣлуютъ театральную субретку при входѣ въ домъ, подталкиваютъ ее въ бокъ и говорятъ:

— А знаете, Дженни, мнѣ кажется, вы чертовски прелестная дѣвушка, «кликъ»!

Они всегда такъ выражаются и служанкѣ нравится это.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда мы были молоды, намъ вздумалось испытать, такъ ли бываетъ это и внѣ сцены. При первомъ подвернувшемся случаѣ, придя въ одинъ дружескій домъ, мы попробовали произвести опытъ.

Служанка вовсе не была такъ обворожительно хороша, какъ онѣ бываютъ на сценѣ, но мы этимъ пренебрегли. Она указала намъ на гостиную и сказала, что пойдетъ доложить барынѣ о нашемъ приходѣ.

Мы почувствовали, что пора начинать. Мы встали между горничной и дверью, приподняли нашу шляпу, склонили голову на бокъ и сказали:

— Не уходите, не уходите!

Дѣвушка какъ будто встревожилась; мы почувствовали себя слегка неловко, но разъ начавъ, мы полагали, что слѣдуетъ идти до конца.

— Знаете, Дженни, — сказали мы (ея имя было вовсе не Дженни, но это уже не наша вина), — знаете, Дженни, мнѣ кажется, вы чертовски прелестная дѣвушка.

И мы сказали «кликъ» и толкнули ее локтемъ подъ бокъ, и взяли за подбородокъ. Но всѣ маневры, повидимому, терпѣли фіаско; тутъ никого не было, чтобъ засмѣяться или апплодировать. Мы ужь желали, чтобы ничего этого не случилось; дѣло казалось нелѣпымъ, когда мы начали вдумываться. Нами уже сталъ овладѣвать легкій испугъ; опытъ пошелъ не такъ, какъ мы ждали, — но мы собрали все свое мужество и двинулись дальше.

Мы приняли обычное бъ такихъ случаяхъ выраженіе комическаго идіотизма и поманили дѣвушку къ себѣ. Мы видѣли неизмѣнный успѣхъ этого пріема на сценѣ.

Но наша дѣвушка какъ будто не на шутку встревожилась. Она зашла за софу и завопила: «Помогите!».

Мы никогда не видали, чтобы субретки поступали такъ на подмосткахъ, и это спутало наши планы. Мы не знали въ сущности, что теперь дѣлать; мы сожалѣли даже, что затѣяли эту игру, и отъ всего сердца желали бы провалиться сквозь землю; но теперь уже казалось глупымъ медлить, когда мы находились, болѣе чѣмъ на половинѣ пути, и мы сдѣлали попытку все преодолѣть Мы обошли дѣвушку за софой, настигли ее около дверей и поцѣловали. Она расцарапала намъ лицо, начала звать полицію, какъ будто происходило убійство или пожаръ, и выбѣжала вонъ изъ комнаты.

Почти тотчасъ вошелъ нашъ пріятель.

— Что съ тобою, Джеромъ, голубчикъ? — сказалъ онъ. — Не пьянъ ли ты?

Мы отвѣчали отрицательно, объяснивъ, что лишь занимаемся серьезнымъ изученіемъ драмы. Тутъ появилась его жена, въ неописуемой ярости. Она не спросила насъ, пьяны ли мы, а прямо отрѣзала:

— Какъ вы осмѣливаетесь приходить сюда въ такомъ видѣ? Мы попытались, хотя безуспѣшно, увѣрить и ее, что мы трезвы, и объяснять, что нашъ образъ дѣйствій представлялъ изъ себя то, что всегда практикуется на подмосткахъ.

Она возразила, что не интересуется тѣмъ, какъ поступаютъ на подмосткахъ, но не желаетъ, чтобы это практиковалось въ ея домѣ, и если друзья ея мужа не могутъ вести себя благородно, то лучше имъ прекратить свои посѣщенія.

Затѣмъ было сказано обоюдно еще нѣсколько болѣе діалогическихъ репликъ, и, наконецъ, мы вернулись домой.

На слѣдующее утро мы получили письмо отъ фирмы стряпчихъ въ Линкольнъ-Иннѣ, съ увѣдомленіемъ, какъ они выражались, о грубомъ и ничѣмъ не вызванномъ нападеніи, недавно совершонномъ нами на особу, принадлежащую къ ихъ кліентурѣ, на миссъ Матильду Геммингсъ. Въ письмѣ значилось, что мы ударили миссъ Геммингсъ въ бокъ, подшибли ей подбородокъ, и затѣмъ, ухвативъ ее при оставленіи ею комнаты, пытались учинить надъ нею грубѣйшее насиліе, въ подробности котораго имъ нѣтъ надобности входить болѣе обстоятельнымъ образомъ.

Къ этому присовокуплялось, что если мы согласны прислать подробное письменное извиненіе и уплатить пятьдесятъ фунтовъ вознагражденія, то они готовы уговорить ихъ кліентку, миссъ Матильду Геммингсъ, прекратить начатое дѣло; въ противномъ же случаѣ на насъ будетъ поданъ уголовный искъ.

Мы снесли письмо къ нашимъ собственнымъ повѣреннымъ и разъяснили имъ всѣ обстоятельства дѣла. Они отозвались, что это весьма прискорбный случай, и посовѣтовали намъ уплатить пятьдесятъ фунтовъ.

Раздобывъ деньги, мы такъ и сдѣлали.

Съ тѣхъ поръ у насъ до нѣкоторой степени отпала охота руководиться британскою драмою для образа дѣйствій въ нашемъ жизненномъ обиходѣ.

ДИТЯ.

Оно очень мило, не безпокойно и прелестно лепечетъ.

Намъ случалось время отъ времени встрѣчать настоящихъ дѣтей при посѣщеніи нашихъ женатыхъ пріятелей. Къ намъ приносили ребятишекъ изъ дальнихъ угловъ дома; ихъ вводили для нашего назиданія. Мы же находили ихъ наглыми и надоѣдными. Ихъ башмаки были всегда грязны и они вытирали ихъ о наши панталоны; ихъ волосы внушали мысль, что дѣти стояли вверхъ ногами въ мусорномъ ящикѣ.

И они бесѣдовали съ нами, но не прелестно, нисколько, скорѣе грубо, сказали бы мы.

Театральное же дитя совсѣмъ другое дѣло. Оно чистенькое, опрятное; вы можете прикоснуться къ нему, гдѣ угодно, и ничего отъ него не прилипнетъ. Его лицо блеститъ отъ воды и мыла; по одному виду его рукъ ясно, что стряпанье пирожковъ изъ грязи и дегтя — игры невѣдомыя для него. Что же касается его волосъ, то ничто не въ состояніи сравниться съ ихъ нѣжностью и прилизанностью. Даже тесемки у его сапожокъ всѣ завязаны.

Мы никогда не встрѣчали чего-нибудь подобнаго театральному ребенку внѣ сцены, за исключеніемъ лишь одного случая: это было на тротуарѣ, у магазина портного въ Тоттенгамъ Кауртъ-родъ. Дитя это стояло на круглой деревянной подставкѣ и служило образчикомъ модъ, отъ девяти до пятнадцати лѣтняго возраста.

Мы полагали, въ своемъ невѣдѣніи, до этихъ поръ, что въ жизни не можетъ быть ничего подобнаго театральному ребенку; но вы видите, мы ошиблись.

Театральное дитя глубоко привязано къ своимъ родителямъ и къ своей нянѣ. Оно также почтительно въ своемъ поведеніи по отношенію къ тѣмъ, кто поставленъ надъ нимъ Провидѣніемъ въ видѣ начальства. На этотъ счетъ оно, несомнѣнно, далеко оставляетъ за собою дѣйствительное творенье природы. Оно говоритъ о виновникахъ своихъ дней, мужского и женскаго пола, называя ихъ «милый, милый папа» и «милая, милая мама», и обращается къ своей нянѣ съ названіемъ «голубушка нянечка». Мы лично знакомы съ маленькимъ ребенкомъ, съ настоящимъ, а именно съ нашимъ племянникомъ. Такъ тотъ отзывается о своемъ отцѣ (въ его отсутствіи), какъ о «старикашкѣ», а няньку всегда зоветъ «старой щелкушлицей». Почему не можетъ быть настоящихъ дѣтей, которыя говорили бы «милая, милая мама» и «милый, милый папа»?

Театральный ребенокъ стоитъ гораздо выше живого во всѣхъ отношеніяхъ. Онъ не станетъ ползать ко всему дому, скрипя и воя, такъ что никакъ нельзя разобрать, на головѣ онъ стоитъ или на ногахъ.

Театральное дитя не вскочитъ въ пять часовъ утра и не начнетъ пробовать свою дешевенькую свистульку. Театральное дитя никогда не проситъ велосипеда и не доводитъ васъ этимъ до одурѣнія. Театральное дитя не задаетъ вамъ по двадцати сложныхъ вопросовъ въ одну минуту о вещахъ, которыхъ вы не понимаете, и не обращается къ вамъ потомъ съ замѣчаніемъ, что вы ничего не знаете и отчего васъ не выучили чему-нибудь, пока вы были маленькій.

Театральное дитя не протираетъ на сидѣньи своихъ штанишекъ и не требуетъ къ нимъ заплаты. Театральное дитя спускается по лѣстницѣ на собственныхъ своихъ ногахъ.

Театральное дитя никогда не приводитъ въ палисадникъ у дома съ полдюжины чужихъ дѣтей, чтобы играть вмѣстѣ съ ними въ лошадки, и не освѣдомляется затѣмъ, могутъ ли они всѣ явиться пить чай. У театральныхъ ребятъ никогда не бываетъ ни коклюша, ни кори, ни прочихъ недуговъ, которые обыкновенно нападаютъ на дѣтей и укладываютъ ихъ въ постель, одного за другимъ, и перевертываютъ вверхъ ногами весь домъ.

Спеціальность театральнаго ребенка въ жизненномъ обиходѣ — это оскорблять чувство матери несвоевременными и ничѣмъ не вызванными разспросами объ отцѣ. Эти дѣти непремѣнно желаютъ знать, когда комнаты полны народомъ, гдѣ находится ихъ дорогой папа и почему онъ оставилъ дорогую маму. Между тѣмъ, всѣмъ гостямъ извѣстно, что несчастный отецъ отбываетъ въ это время двухгодовой срокъ наказанія или готовится къ висѣлицѣ.

Отъ этого всѣмъ дѣлается крайне неловко.

Оно всегда кого-нибудь смущаетъ, театральное дитя. Рѣшительно его нельзя оставлять въ томъ видѣ какъ оно есть. Послѣ того, какъ оно встревожило свою мать, оно высматриваетъ ужь какую нибудь дѣвушку съ разбитымъ сердцемъ, которая именно теперь подверглась особенно жестокому обращенію со стороны возлюбленнаго, и спрашиваетъ своимъ тонкимъ фальцетомъ, почему она не вышла замужъ. Ребенокъ пристаетъ къ ней съ разспросами о любви, о домашнемъ очагѣ, о молодыхъ людяхъ и о прочихъ предметахъ, какіе онъ можетъ придумать, какъ бы съ умышленнымъ разсчетомъ растерзать сердце несчастнѣйшей дѣвушки, такъ что она, наконецъ, доходитъ почти до изступленія.

Потомъ дитя, какъ вихрь, появляется то тамъ, то сямъ въ пьесѣ и всѣхъ поочередно приводитъ въ неистовство. Мальчуганъ спрашиваетъ чрезвычайно почтенныхъ старыхъ дѣвицъ, не хотѣлось ли бы имъ имѣть ребенка: онъ желаетъ знать, отчего плѣшивые старики перестаютъ носить волосы; отчего у тѣхъ старыхъ джентльменовъ носы такіе красные и всегда ли они такого цвѣта.

Въ нѣкоторыхъ пьесахъ бываетъ такъ, что чѣмъ менѣе говорить о происхожденіи и родителяхъ ребенка, тѣмъ лучше. Но въ такихъ случаяхъ ничто не представляется этому упрямому мальчугану столь важнымъ, какъ освѣдомиться въ разгарѣ параднаго вечера, кто былъ его отецъ.

Всѣ любятъ театральнаго ребенка, всѣ ежеминутно прижимаютъ его къ груди и плачутъ надъ нимъ такъ что приходится становиться въ очередь, чтобы это продѣлать.

Никто, на сценѣ, понятно, не выказываетъ нетерпѣнія отъ присутствія театральнаго ребенка, никто не говоритъ ему «перестань», или «убирайся отсюда». Никто даже не дастъ подзатыльника театральному дитяти.

Когда настоящій ребенокъ идетъ въ театръ, онъ, вѣроятно, замѣчаетъ эти особенности и сильно желаетъ быть театральнымъ ребенкомъ.

Театральное дитя вызываетъ восторгъ всѣхъ зрителей. Его паѳосъ исторгаетъ слезы, его трагическія сцены раздирающе дѣйствуютъ на душу, его декламація, какъ, напримѣръ, когда ребенокъ, занимая середину сцены говоритъ, что убьетъ злого дядю и полицію, и всѣхъ, кто станетъ ему поперекъ дороги, — это волнуетъ всѣхъ, какъ трубный звукъ. А его веселыя комическія сцены считаются обыкновенно забавнѣйшими изъ всѣхъ продуктовъ драматическаго искусства.

Но есть люди, такъ странно устроенные, что они не цѣнятъ театральнаго ребенка. Они недоумѣваютъ, на что онъ нуженъ, не постигаютъ его красотъ.

Мы не станемъ на нихъ сердиться, скорѣй пожалѣемъ ихъ.

У насъ самихъ былъ нѣкогда одинъ другъ, страдавшій такимъ недостаткомъ. Онъ былъ женатымъ человѣкомъ, и Провидѣніе было къ нему очень благосклонно, очень щедро: оно благословило его одиннадцатью дѣтьми, и всѣ росли крѣпкіе и здоровые.

Самому маленькому было одиннадцать недѣль, затѣмъ шли двойни, достигшіе уже пятнадцати мѣсяцевъ и недурно оба справлявшіеся съ прорѣзываньемъ зубовъ; младшей дѣвочкѣ было три года: потомъ шли пять мальчиковъ, въ возрастѣ семи, восьми, девяти, десяти и двѣнадцати лѣтъ: сравнительно неплохіе ребята, но, вѣдь вы знаете, мальчики, такъ ужь и хотятъ быть мальчиками. Мы сами были такими въ юные годы. Двѣ старшенькихъ были премилыя дѣвочки, какъ говорила ихъ мать, только одна бѣда: онѣ страшно ссорились между собою.

Мы никогда не видали болѣе цвѣтущей коллекціи мальчугановъ и дѣвочекъ, всѣ они были такъ полны жизни и энергіи.

Нашъ другъ находился въ очень дурномъ расположеніи духа однажды вечеромъ, когда мы явились къ нему. Время было воскресное, а погода сырая. Онъ оставался дома цѣлый день, а также и всѣ дѣти. Онъ говорилъ женѣ, когда она входила въ комнату, что если воскресенія будутъ такъ тянуться, а эти двойни не поспѣшатъ съ прорѣзываніемъ зубовъ, то онъ уйдетъ совсѣмъ прочь и обратится въ Совѣтъ Графства. Онъ не въ состояніи болѣе выносить шума.

Жена его говорила, что не понимаетъ, на что онъ жалуется: она увѣрена, что болѣе сердечныхъ дѣтей ни у кого быть не можетъ.

Нашъ другъ отвѣчалъ, что ему нѣтъ никакого дѣла до ихъ сердецъ, а вотъ ихъ ноги, ихъ руки, ихъ легкія доведутъ его до болѣзни.

Онъ выразилъ затѣмъ желаніе прогуляться съ нами, чтобы вырваться прочь отсюда, хоть на короткое время, не то онъ лишится разсудка.

Онъ предложилъ отправиться въ театръ, и въ силу этого мы повернули къ Странду. Захлопнувъ дверь за собою, нашъ другъ сказалъ, что не можетъ выразить, какое это счастіе освободиться, наконецъ, отъ дѣтей; онъ сознался, что въ сущности онъ очень любитъ дѣтей, но большая ошибка имѣть чего-нибудь слишкомъ много, какъ бы вы это ни любили, и затѣмъ онъ пришелъ къ заключенію, что двадцать два часа въ однѣ сутки, наполненные сплошь дѣтьми, совершенно достаточны для кого бы то ни было.

Онъ заявилъ, что не желаетъ болѣе видѣть ни одного ребенка и ни объ одномъ слышать до возвращенья домой. Онъ стремился забыть, что существуютъ на свѣтѣ такія вещи, какъ дѣти.

Мы поднялись къ Странду и, остановившись передъ первымъ театрамъ, вошли въ него. Занавѣсъ былъ поднятъ и на сценѣ находился маленькій ребенокъ, стоявшій въ одной рубашонкѣ и отчаянно звавшій свою маму.

Нашъ другъ взглянулъ и, не промолвивъ ни слова, стрѣлой выскочилъ вонъ. Мы пустились въ догонку.

Пройдя немного далѣе, мы остановились передъ другимъ театромъ. Здѣсь… здѣсь стояло уже два ребенка на сценѣ. Нѣсколько взрослыхъ людей окружали ихъ, прислушиваясь въ почтительныхъ позахъ къ дѣтскому лепету. Дѣти какъ будто читали имъ лекцію о чемъ-то.

И снова мы выбѣжали, ругаясь напропалую, и направили стоны къ третьему театру.

Тутъ уже сплошь были дѣти на сценѣ. Это оказалось что-то вродѣ дѣтской труппы, представлявшей оперу, пантомиму или нѣчто подобное.

Нашъ другъ заявилъ, что не желаетъ болѣе пробовать счастія еще въ иномъ театрѣ. Но онъ слыхалъ, проговорилъ онъ, что есть мѣста, называемыя кафэ-шантанами, и попросилъ насъ провести его въ одно изъ такихъ мѣстъ, только не сказывать его женѣ.

Мы освѣдомились у полицейскаго и узнали, что дѣйствительно существуютъ такія мѣста, и мы провели нашего друга въ одно изъ нихъ.

Первый предметъ, увидѣнный нами, были два маленькихъ мальчика, дѣлающихъ разныя штуки на горизонтальной перекладинѣ.

Нашъ другъ готовъ уже былъ повторить свою привычную программу выбѣганія сломя голову, но мы удержали его. Мы увѣрили его, что онъ, навѣрное, увидитъ тутъ взрослую особу, если подождетъ хоть немного. Такимъ образомъ, онъ высидѣлъ упражненія мальчиковъ, а также ихъ маленькой сестры на велосипедѣ и началъ ждать слѣдующаго номера.

Это оказалось дитя-феноменъ, которое плясало и пѣло въ четырнадцати различныхъ костюмахъ. Мы снова обратились въ бѣгство.

Нашъ другъ сказалъ, что не можетъ вернуться домой въ нынѣшнемъ своемъ состояніи; онъ увѣренъ, что онъ убьетъ двойняшекъ, если вернется теперь. Онъ подумалъ съ минуту и рѣшилъ, что хорошо бы пойти и послушать какую-нибудь музыку; хотя малая доза музыки, но его словамъ, можетъ смягчить и облагородить его чувства, сдѣлать ихъ болѣе христіанскими, въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ испытываетъ въ настоящій моментъ.

Мы были около Сентъ-Джемскаго зала и вошли туда.

Залъ былъ весь переполненъ публикой; намъ съ трудомъ удалось проложить себѣ путь къ нашимъ мѣстамъ. Наконецъ, мы ихъ достигли и подняли наши взоры къ оркестру.

«Чудо-мальчикъ, піанистъ, всего лишь десяти лѣтъ» давалъ концертъ.

Тутъ нашъ другъ всталъ съ своего мѣста и заявилъ, что онъ сдается и возвращается домой.

Мы спросили его, не желаетъ ли онъ испробовать еще какое-нибудь увеселительное заведеніе, но онъ сказалъ: «Нѣтъ». Онъ сказалъ такъ и мы сами подумали, что это будетъ, пожалуй, только напрасною тратою денегъ; человѣку, имѣющему одиннадцать человѣкъ собственныхъ дѣтей, не стоитъ ходить по увеселительнымъ мѣстамъ нашего времени.

КОМИЧЕСКІЕ ЛЮБОВНИКИ.

О, какъ они забавны!

Жизненное призваніе комическихъ любовниковъ — служить извѣстнымъ «отдохновеніемъ» отъ тоски, нагоняемой на зрителей другими дѣйствующими лицами; но теперь все, чего только можно желать, это отдохновенія отъ комическихъ любовниковъ.

Имъ совершенно нѣтъ дѣла до пьесы; они появляются на сценѣ тотчасъ же, какъ только надъ кѣмъ-нибудь стряслась бѣда, и любезничаютъ другъ съ другомъ. Вотъ почему мы смотримъ на грустныя сцены съ такимъ терпѣніемъ. Мы не жаждемъ того, чтобы онѣ скорѣе кончились. Хоть это, пожалуй, и не интересныя сцены, въ такой же мѣрѣ, какъ грустныя, онѣ заставляютъ насъ тоскливо зѣвать, но мы не имѣемъ желанія, чтобы эти сцены скорѣй миновали. Чѣмъ онѣ дольше, тѣмъ мы чувствуемъ себя пріятнѣе. Мы вѣдь знаемъ, что едва онѣ кончатся, какъ явятся на сцену комическіе любовники.

Они всегда очень грубы другъ съ другомъ, комическіе любовники. Всякій на сценѣ болѣе или менѣе грубый обидчикъ по отношенью къ другому. Они называютъ эти грубости репликами. Мы испытали однажды дѣйствіе маленькой сценической реплики надъ нѣкоторыми субъектами въ дѣйствительной жизни и не пожелали испытывать больше. Для нихъ это оказалось слишкомъ тонко, они привлекли насъ въ полицію за употребленіе выраженій, «нарушающихъ общественную тишину». Мы были присуждены къ двумъ фунтамъ стерлинговъ штрафа и къ судебнымъ издержкамъ. На сценѣ болѣе покладливы по отношенію къ разнымъ «остротамъ и юмору»; тутъ умѣютъ поощрить искусное обличеніе. Но у комическихъ любовниковъ практика въ этомъ отношеніи доходитъ, пожалуй, ужь до излишества. Они больше, чѣмъ грубьюни надоѣдливы. Они ругаютъ другъ друга съ утра и до ночи. Что представитъ изъ себя ихъ семейная жизнь — мы боимся подумать!

Во всевозможныхъ язвительныхъ спорахъ и бранныхъ состояніяхъ, составляющихъ обычный ихъ этикетъ, женщина всегда одерживаетъ громадный перевѣсъ. Противъ ея бурнаго потока ругани и неисчерпаемаго богатства у подобной особы обиднѣйшихъ личныхъ намековъ, наглость и придирки ея юнаго обожателя не могутъ выдержать сравненія ни на минуту.

Чтобы дать вамъ представленіе о томъ, какъ ухаживаютъ комическіе любовники, самое лучшее будетъ, пожалуй, присоединить нижеслѣдующій краткій образчикъ:

Сцена: какая-либо проѣзжая улица въ людномъ лондонскомъ кварталѣ. Время — полдень. Нигдѣ не видно ни души. Комическая любовница входитъ справа и идетъ посрединѣ дороги, комическій любовникъ входитъ слѣва, шествуя также посрединѣ дороги. Они оба не видятъ другъ друга, пока не сталкиваются въ центрѣ.

Онъ. Какъ, Дженни? Кто бы думалъ встрѣтить васъ здѣсь?

Она. Вы, разумѣется, не думати, остолопъ.

Онъ. Вотъ на! Вы сегодня опять лѣвой ножкой встали съ кровати. Увѣряю васъ, Дженни, такимъ путемъ вы никогда не найдете человѣка, согласнаго жениться на васъ.

Она. Я такъ и подумала, когда дала вамъ слово.

Онъ. О, Дженни, не будьте такой черствой!

Она. Вѣдь кто-нибудь изъ насъ долженъ быть черствымъ, а «вы» ужь порядкомъ размякли.

Онъ. Да, не хотѣлъ бы я быть вашимъ нареченнымъ, когда бы ужь я имъ не былъ. Ха-ха-ха!

Она (лукаво). О, вы окончательное бревно!

Онъ. Тѣмъ прятнѣе. У насъ будетъ серьезная борьба (пытается поцѣловать ее).

Она (ускользая въ сторону). Да и вы увидите, что въ борьбѣ я могу побить васъ (даетъ ему здоровенную пощечину).

Онъ (придерживая свою челюсть — въ буквальномъ смыслѣ, разумѣется). Я чувствую, что она просто куетъ меня.

Она. Да, я дѣвушка-богатырь, неправда ли?

Онъ. Богатырь? По моему, вы настоящій молотъ. Я чуть совсѣмъ не одурѣлъ изъ-за васъ.

Она (игриво смѣясь). Нѣтъ, Джо, природа васъ ужь такимъ создала, и давнымъ-давно.

Онъ. Ахъ, вы таки порядочно меня прижгли. Вы пучеглазая старая корова, вотъ вы кто.

Она. Корова, я? Ахъ, вѣрно поэтому я такъ и влюбилась въ теленка! Вы — ходячая нѣмецкая сосиска! Вы…

Онъ. Ладно ужь! Ваша мать выкормила васъ на кисломъ молокѣ.

Она. О! А васъ выростила на чертополохѣ, неправда ли?

И такимъ образомъ, съ подобными шутками, они стоятъ среди дороги, обдавая другъ друга насмѣшками и презрѣніемъ добрыхъ десять минутъ. Наконецъ, разразившись обоюдной отборной руганью, они уходятъ со сцены, потчуя другъ друга тумаками. Тогда улица снова дѣлается безлюдной.

Кстати сказать, весьма любопытно, до какой степени становятся безлюдными всѣ городскія площади, когда появляется актеръ на характерныя роли. Можетъ показаться, что обыкновенные граждане старательно обѣгаютъ подобныхъ субъектовъ. Мы знавали нѣкоторыхъ театральныхъ злодѣевъ, всецѣло овладѣвавшихъ Ватерлооскимъ мостомъ, Ланкастерской площадью и частью Странда на четверть часа, по крайней мѣрѣ, въ хорошій лѣтній день и замышлявшихъ тутъ свои самыя дьявольскія козни.

Что касается Трафальгарскаго сквера, то герой всегда избираетъ этотъ уголокъ, когда желаетъ уйти прочь отъ будничнаго, банальнаго люда въ уединеніе, съ своими горькими думами. И добрый старикъ-стряпчій покидаетъ свою контору и идетъ туда, чтобы обсудить вмѣстѣ съ героемъ какое-либо очень щекотливое дѣло, причемъ онъ особенно не желалъ бы, чтобъ ему мѣшали.

Они произносятъ здѣсь тирады такихъ размѣровъ, что въ состояніи отъ ужаса убѣлить волосы даже покойнаго и незабвеннаго сэра Чарльза Уоррэна. Но это ничего не значитъ, потому что никого нѣтъ по близости, чтобы ихъ слышать. Насколько лишь хватаетъ острое человѣческое зрѣніе, тутъ не видно ни одного живого существа. Нортумберлендскій проспектъ, Страндъ, переулокъ св. Мартина — все это настоящая пустыня. Единственный признакъ жизни здѣсь — омнибусъ на высотахъ Уайтъ-Голля, и то его что-то какъ будто затерло. Съ чего это онъ очутился затертымъ, мы не сумѣемъ сказать: въ его распоряженіи цѣлая улица. Въ дѣйствительности это единственный путь сообщенія на цѣлыя мили въ окружности. Но тутъ онъ торчитъ неподвижно цѣлыми часами. Полиція не дѣлаетъ попытокъ привести его въ движеніе, а пассажиры, повидимому, совершенно довольны.

Дамба Темзы еще болѣе уединенное и унылое мѣсто. Уязвленныя (театральныя) души уединяются сюда отъ людскихъ сборищъ и. оставивъ жестокій, холодный свѣтъ далеко-далеко за собою, идутъ, чтобъ тихо замереть на этой дамбѣ. Другіе же путники, встрѣчая затѣмъ ихъ скелеты, хоронятъ ихъ здѣсь и ставятъ кресты надъ могилами, чтобы обозначить мѣсто ихъ вѣчнаго упокоенія.

Комическіе любовники бываютъ нерѣдко очень молодыми, а когда люди молоды на сценѣ, такъ ужь они молоды на совѣсть. Ему предполагается около шестнадцати лѣтъ, ей около пятнадцати. Но лепечутъ они оба, какъ будто бы имъ не больше семи.

Въ дѣйствительной жизни шестнадцатилѣтніе «мальчуганы» уже кое-что знаютъ, судя по нашимъ наблюденіямъ. Настоящій шестнадцатилѣтній мальчикъ куритъ обыкновенно табакъ «Кавендишъ» и немножко играетъ на биржѣ или сочиняетъ книгу, а что касается любви, онъ уже почти оставилъ ее позади въ этомъ возрастѣ. На сценѣ же новорожденный младенецъ менѣе невиненъ въ любовныхъ дѣлахъ, чѣмъ влюбленный шестнадцатилѣтній юноша.

То же самое и съ дѣвицей. Большинство пятнадцатилѣтнихъ барышень внѣ сцены знаютъ, какъ показалъ нашъ опытъ, столько, сколько въ данное время необходимо имъ знать, невзирая на г-на Жильбера.

Но когда мы видимъ молодую пятнадцатилѣтнюю особу на сценѣ, мы смотримъ, не стоитъ ли тутъ гдѣ-нибудь ея люлька.

Комическіе любовники не имѣютъ такихъ удобствъ для любовныхъ дѣлъ, какъ герои и героини. Тѣ располагаютъ большими комнатами, чтобы устраивать въ нихъ любовь, съ отопленіемъ и множествомъ удобныхъ креселъ, такъ что они могутъ сидѣть въ живописнѣйшихъ позахъ и совершать все съ комфортомъ. А если они желаютъ продѣлать это внѣ дома, у нихъ имѣются разрушенныя аббатства, съ большимъ камнемъ, вырисовывающимся посрединѣ, и съ луннымъ свѣтомъ.

Комическіе же любовники, напротивъ, должны любиться, все время стоя, на людныхъ улицахъ или въ неуютныхъ и замѣчательно узенькихъ комнаткахъ, гдѣ нѣтъ никакой обстановки и вовсе отсутствуетъ отопленіе.

При этомъ всегда поднимается вокругъ страшный гвалтъ, ходьба по дому; въ то время, какъ эти артисты ведутъ любовныя сцены, всякій разъ кто-то словно прибиваетъ картины въ сосѣдней комнатѣ и дѣлаетъ еще это съ неимовѣрною яростью, такъ что комическимъ любовникамъ приходится выкрикивать другъ другу слова любви.

ПОСЕЛЯНЕ.

Они такіе чистенькіе. Мы видѣли поселянъ внѣ сцены; они показались намъ тогда неопрятными, весьма неказистаго и неумытаго вила. Но театральные поселяне какъ будто всѣ свои доходы тратятъ на мыло и репейное масло.

Они всегда водятъ хороводъ или, вѣрнѣе, водятъ два хоровода и врываются на сцену двойнымъ потокомъ, сливающимся посрединѣ. А очутившись на надлежащихъ мѣстахъ, они улыбаются.

Нѣтъ ничего на этомъ свѣтѣ, могущаго сравниться съ улыбкой театральныхъ поселянъ, ничего до такой степени безжизненнаго, безмятежно-идіотскаго.

Они такъ счастливы. Они не выглядятъ такими, но мы знаемъ это по ихъ словамъ. Если же вы не вѣрите имъ, они протанцуютъ вамъ три шага вправо и три шага влѣво, обратно. Они не могутъ не протанцовать именно потому, что они такъ счастливы.

Повертѣвшись немалое время, они образуютъ полукругъ, положивъ руку на плечо одинъ другому, и качаются изъ стороны въ сторону, стараясь обоюдно вызвать морскую болѣзнь. Но это лишь тогда, когда прямо ихъ претъ отъ радости.

Театральные поселяне никогда не занимаются какой-нибудь работой. Мы видимъ иногда ихъ отправляющимися на работу или возвращающимися съ работы, но никогда и никто не видалъ, чтобъ они дѣйствительно были за работой. Да они не могли бы и приступить къ ней: это испачкало бы ихъ платье.

Они всегда готовы сочувствовать, театральные крестьяне. У нихъ, повидимому, никогда не имѣется собственныхъ дѣлъ, чтобъ подумать о нихъ, и это возмѣщается участіемъ въ триста лошадиныхъ силъ, выказываемымъ ими къ дѣламъ, ничуть ихъ не касающимся.

Что особливо волнуетъ ихъ, — это любовныя дѣла героинь. Они могутъ прислушиваться къ нимъ цѣлый день неустанно.

Они жаждутъ услышать, что такое она проговорила ему, допытываются, что онъ ей отвѣтилъ, и передаютъ это другъ другу.

Въ наши собственные злополучно-любовные дни мы зачастую, бывало, навѣдывались къ разнымъ лицамъ и пересказывали имъ всѣ трогательныя бесѣды, происходившія между нашимъ предметомъ страсти и нами; но наши друзья никогда не обнаруживали при этомъ ни малѣйшаго удовольствія: напротивъ, у случайнаго наблюдателя могла бы появиться мысль, что ихъ изводятъ наши пересказы. Имъ всегда оказывалось нужно поспѣвать на какой-либо поѣздъ, встрѣчать кого-нибудь, когда мы не дошли еще и до четверти нашей исторіи.

Ахъ, какъ часто въ подобные дни мы тосковали о сочувствіи театральныхъ крестьянъ, которые столпились бы вокругъ насъ, боясь проронить хотя слово изъ убійственнаго повѣствованія! Они радовались бы вмѣстѣ съ нами, поощряя насъ громкимъ смѣхомъ, и соболѣзновали бы вмѣстѣ, произнося грустныя «о!», а потомъ всѣ ушли бы со сцены, когда бы они намъ надоѣли, распѣвая опять таки о нашей любви.

Одна изъ прекраснѣйшихъ чертъ въ характерѣ театральныхъ поселянъ, — это ихъ быстрая и безусловная покорность малѣйшему желанію кого-либо изъ главныхъ участниковъ пьесы.

— Оставьте меня, друзья, — говоритъ героиня, приготовляясь къ своему хныканью.

И не успѣетъ она оглянуться, какъ уже поселяне исчезли, — одна половина направо, очевидно, чтобы пробраться съ задняго хода въ трактиръ, а другая половина — налѣво, гдѣ они явно тискаются за пожарной кишкой и ждутъ, пока не понадобятся кому либо другому.

Театральные поселяне много не разговариваютъ; у нихъ главное дѣло прислушиваться. Когда они не могутъ уже болѣе получить никакихъ свѣдѣній о сердечныхъ дѣлахъ героини, такъ они любятъ, чтобъ имъ разсказывали длинныя и замысловатыя исторіи о несправедливостяхъ, причиненныхъ много лѣтъ тому назадъ людямъ, о которыхъ они никогда не слыхали. Они способны хватать подобныя исторіи налету и безъ труда улавливать ихъ смыслъ, что вызываетъ зависть у зрителей.

Когда же театральные поселяне принимаются говорить, они сразу стараются наверстать потерянное время. Они пускаются въ бесѣду всѣ вмѣстѣ, съ внезапностью, которая прямо ошарашиваетъ васъ.

Они всѣ разговариваютъ; никто ужь не слушаетъ. Посмотрите хоть на какую-нибудь пару: оба бормочутъ такъ быстро, какъ только могутъ. Они уже наслушались по-горло пустыхъ рѣчей; вы не можете требовать, чтобъ они слушали еще друтъ друга. Однако, разговоръ при подобныхъ условіяхъ долженъ быть очень труденъ.

Затѣмъ они флиртуютъ такъ мило, въ такомъ идиллическомъ вкусѣ!

Намъ посчастливилось видѣть настоящее крестьянское ухаживанье, и насъ всегда оно поражало, какъ очень солидное и непустяковое дѣло; намъ приходило на мысль сравненіе съ паровозомъ, увивающимся за коровой. Но на сценѣ это скорѣе напоминаетъ порханіе сильфовъ. Она носитъ короткія юбочки, ея чулки несравненно бѣлѣе и лучше сидятъ, нежели въ обыкновенномъ крестьянскомъ быту. Притомъ же она очень тонкая кокетка. Она отворачивается отъ него и смѣется такимъ серебристымъ смѣхомъ.

А онъ, розовый и кудрявый, въ такой очаровательной курткѣ, — какъ можетъ она противиться его любви? Вдобавокъ, онъ нѣженъ и преданъ ей, и обнимаетъ ея станъ. Она выскальзываетъ изъ его рукъ и перепархиваетъ на другую сторону. О, это просто обворожительно!

Театральные крестьяне любятъ устраивать свои ухаживанія какъ можно публичнѣе. Иные мечтаютъ объ исключительно предоставленныхъ имъ мѣстахъ для такихъ упражненій, гдѣ бы не видно было никого другого. Мы сами это предпочитаемъ. Но у театральнаго поселянина развита громадная общительность. Дайте ему въ распоряженіе деревенскую дѣвушку прямо напротивъ трактира или на площади въ базарный день, и онъ станетъ производить съ нею свои маневры.

Они очень вѣрные люди, эти поселяне. У нихъ совершенно отсутствуетъ вѣтреность, или кокетство, или измѣна данному слову. Если молодчикъ въ розовомъ нарядѣ гуляетъ съ дѣвушкой въ голубомъ во время перваго акта, то розовый и голубая будутъ просватаны въ концѣ концовъ. Онъ липнетъ къ ней во все продолженіе пьесы, она же липнетъ къ нему.

Дѣвушки въ желтыхъ костюмахъ могутъ въ это время сколько угодно сновать по сценѣ, дѣвушки въ зеленомъ могутъ смѣяться и танцовать, — парень въ розовомъ даже не взглянетъ на нихъ. Его излюбленный цвѣтъ — голубой, и онъ никогда не разстанется съ нимъ; онъ и стоитъ, и сидитъ близъ него; онъ и пьетъ съ голубою, и улыбается голубой, и смѣется съ ней же, и съ нею танцуетъ; и приходитъ онъ съ голубой, и уходитъ.

Когда наступаетъ время бесѣдовать, онъ говоритъ ей, и только ей одной. Она тоже говоритъ только ему, и только ему одному. Такимъ образомъ, тутъ неоткуда возникнуть ни ревности, ни ссорѣ.

Но мы бы, что насъ касается, предпочли какую-нибудь хоть случайную перемѣну.

Въ театральныхъ деревняхъ нѣтъ женатыхъ людей и дѣтей не бываетъ (только по этому, разумѣется; счастливая деревня, о, если бы найти такую и прожить тамъ хоть съ мѣсяцъ!). Тутъ совершенно одинаковое число мужчинъ, и женщинъ, во всѣхъ театральныхъ деревняхъ, и всѣ тамъ однолѣтки, и каждый молодой парень любитъ молодую дѣвушку, только они не женятся никогда.

Они не мало толкуютъ о женитьбѣ, но никогда этого не дѣлаютъ. Хитрые канальи! Они слишкомъ хорошо видятъ, къ чему бракъ приводитъ среди ихъ господъ.

Театральный поселянинъ весьма любитъ выпить, а когда пьетъ, то любитъ сообщать вамъ объ этомъ. У него не бываетъ свойственной вамъ спокойной полъ пинты внутри заведенія, нѣтъ, онъ любитъ вылѣзть на улицу и громко распѣвать объ этомъ и продѣлывать съ посудиной фокусы, вродѣ перевертыванія ея надъ головою вверхъ дномъ.

Но, несмотря на все это, поселянинъ воздержанъ, представьте себѣ. Вы не можете сказать, чтобы онъ пилъ слишкомъ много: одна скромная кружка эля, помноженная на сорокъ, — его обычная порція.

У поселянина громадная воспріимчивость къ юмору; его легко позабавить. Есть что-то почти даже трогательное въ томъ, какъ онъ просто катается отъ смѣха по поводу самой ничтожной шутки. Какъ бы такой человѣкъ порадовался настоящей шуткѣ! Быть можетъ, когда-либо онъ и услышитъ дѣйствительную остроту — кто знаетъ.

Впрочемъ, это, пожалуй, убьетъ его.

По истеченіи извѣстнаго времени начинаешь невольно любить театральнаго поселянина: онъ такъ добръ, такъ похожъ на ребенка, настолько далекъ отъ земного. Онъ прямо осуществляетъ, по мнѣнію нѣкоторыхъ, идеалъ христіанства.

БЛАГОРОДНЫЙ ОТЕЦЪ.

Онъ лишился жены своей, но онъ знаетъ, гдѣ она находится — въ сонмѣ ангеловъ!

Она не вся исчезла: у героини — ея волосы.

— Ахъ, ты взяла волосы отъ своей мамы! — говоритъ благородный отецъ, поглаживая голову дочери, прильнувшей къ нему, сидя на его колѣняхъ.

При этомъ всѣ невольно пускаютъ слезу.

Дѣйствующія лица на сценѣ очень высоко ставятъ благороднаго отца, но не особенно обнадеживаютъ его послѣ перваго акта. Обыкновенно, впрочемъ, онъ и умираетъ въ первомъ актѣ.

Если онъ не выказываетъ къ тому большой охоты, его убиваютъ.

Это злополучнѣйшій изъ всѣхъ старцевъ. Во чтобы только онъ ни вмѣшался, все это какъ нарочно идетъ плохо. Если онъ дѣлается управляющимъ или директоромъ банка, крахъ постигаетъ его даже ранѣе конца акта. Его собственной фирмѣ всегда угрожаетъ банкротство. Пусть намъ только скажутъ, что благородный отецъ внесъ всѣ свои сбереженія въ такую то компанію — все равно, хоть бы дѣло все время шло очень блестяще и обѣщало такъ въ будущемъ, и казалось великолѣпнымъ, мы знаемъ, что этой компаніи «пѣсенка спѣта».

Никакія силы земныя не могутъ ее спасти, разъ только благородный отецъ вошелъ пайщикомъ въ предпріятіе.

Если бы мы жили въ театральномъ мірѣ и намъ предлагали присоединиться къ какой-нибудь финансовой комбинаціи, первымъ нашимъ вопросомъ было бы: «Участвуетъ ли въ дѣлѣ благородный отецъ?». И если да, мы тотчасъ бы могли дать рѣшительный отвѣтъ.

Когда благородный отецъ бываетъ чьимъ-нибудь опекуномъ, онъ гораздо долѣе можетъ бороться съ судьбою. Онъ бодрый старикъ, и пока длится опека, онъ питаетъ въ сердцѣ отвагу и храбро идетъ напроломъ. Издержавъ лишь послѣднее пенни изъ опекаемыхъ денегъ, старецъ сдается.

Тогда въ умѣ благороднаго отца возникаетъ мысль, что мотивы, побуждавшіе его жить въ роскоши на ввѣренныя его попеченію деньги, могутъ быть дурно истолкованы. Свѣтъ, этотъ пустой и безсердечный свѣтъ, назоветъ его дѣйствія мошенничествомъ и признаетъ его вообще отъявленнымъ старымъ негодяемъ.

Эта мысль очень волнуетъ благороднаго отца.

Однако свѣтъ въ сущности не долженъ порицать его. Никто, мы увѣрены, не можетъ выказать большей готовности и охоты возмѣстить растрату (если найдется чѣмъ) и поправить все дѣло. Благородный отецъ съ легкимъ сердцемъ готовъ даже пожертвовать ради этого счастіемъ дочери и выдаетъ ее за злодѣя.

Но у злодѣя никогда не бываетъ пенни, чтобы хоть самому угоститься; онъ и своихъ долговъ не можетъ уплатить, слѣдовательно, никакъ не въ состояніи помочь еще другому выпутаться изъ бѣды. Однако, благородный отецъ не думаетъ объ этомъ.

Нашъ личный взглядъ, основанный на тщательномъ сличеніи общихъ признаковъ, заключается въ томъ, что благородный отецъ, это въ сущности — состарившійся театральный герой.

Въ юродскомъ простодушіи благороднаго отца, въ его безпомощномъ слабоуміи, въ возмутительнѣйшемъ, непроницаемомъ его идіотизмѣ есть что-то, удивительнымъ образомъ напоминающее героя.

Онъ именно такого рода человѣкъ, въ какого, по нашему соображенію, долженъ современемъ обратиться герой.

Быть можетъ, мы ошибаемся, но таковъ нашъ выводъ.

ИРЛАНДЕЦЪ.

Онъ говоритъ «shore» (вѣрно) и «bedad» (пускай), а въ радостныя минуты восклицаетъ «beghorraf». Это все, что онъ знаетъ по-ирландски.

Онъ очень бѣденъ, но щепетильно честенъ. Его главнымъ честолюбіемъ является уплата податей; онъ всей душой преданъ своему мѣстному землевладѣльцу.

Онъ всегда жизнерадостенъ и всегда добръ. Мы никогда не видали злого ирландца на сценѣ. Иногда театральный ирландецъ какъ будто бываетъ злымъ человѣкомъ, вродѣ какого-нибудь «агента» или «лазутчика», но въ такихъ случаяхъ неизбѣжно оказывается въ концѣ концовъ, что этотъ человѣкъ все время былъ шотландцемъ, и то, что представлялось загадкой, становится вполнѣ понятнымъ и яснымъ.

Театральный ирландецъ всегда совершаетъ самые удивительные подвиги, какіе только можно представить. Мы не видимъ, какъ онъ продѣлываетъ эти удивительныя вещи. Онъ совершаетъ ихъ, когда нѣтъ никого при этомъ, и разсказываетъ о нихъ всѣмъ намъ впослѣдствіи; такимъ только путемъ и узнаемъ мы про это.

Намъ вспоминается по этому поводу, что, когда мы были молоды и нѣсколько неопытны, мы откладывали деньги и ходили въ театръ единственно лишь за тѣмъ, чтобы увидать, какъ театральный ирландецъ станетъ продѣлывать штуки, изображенныя на афишахъ при входѣ.

Они были въ самомъ дѣлѣ изумительны, эти подвиги, изображенные на афишахъ.

На правой сторонѣ, въ верхнемъ углу, ирландецъ былъ изображенъ мчащимся по степи во всѣ лопатки, со ржавой селедкой, торчащей изъ фалдъ его камзола, а далеко за нимъ еле виднѣются собаки и охотники, травящіе его. Но шансы, хотя бы даже настигнуть ирландца, явно безнадежны.

На лѣвой сторонѣ афиши онъ среди глухой и суровѣйшей мѣстности, какую намъ когда-либо случалось видѣть, удиралъ уже съ громаднымъ дѣтиной, сидѣвшимъ у него на спинѣ, шесть полицейскихъ стояли вразсыпную за милю позади него. Они, очевидно, гнались за нимъ, но въ концѣ концовъ отказались отъ преслѣдованія, какъ совершенно напраснаго.

Въ центрѣ афиши ирландецъ отличался въ дружескомъ состязаніи съ семнадцатью лэди и джентльмэнами. Судя по костюмамъ, дѣло происходило на свадьбѣ. Нѣкоторые изъ гостей уже были убиты и лежали мертвые среди зала Оставшіеся же въ живыхъ были въ полномъ восторгѣ и изъ всей этой радостной группы ирландецъ былъ самымъ ликующимъ.

Въ моментъ, схваченный художникомъ, ирландцу какъ разъ посчастливилось раскроить черепъ у новобрачнаго.

— Надо его посмотрѣть — сказали мы себѣ. — Этотъ хорошъ.

А у насъ была на лицо сумма, требовавшаяся приманкой.

Но ирландецъ не продѣлалъ ни одной изъ помянутыхъ нами штукъ; по крайней мѣрѣ, въ результатѣ мы что-то не замѣтили, чтобы онъ дѣлалъ хоть нѣчто подобное. Повидимому, онъ это продѣлалъ «за сценой», а потомъ пришелъ и разсказалъ про все матери.

Онъ разсказывалъ объ этомъ очень хорошо, но, такъ или иначе, мы почувствовали разочарованіе. Мы такъ разсчитывали на его состязаніе.

(Кстати сказать, мы замѣчали и между героями дѣйствительной жизни наклонность совершать большинство своихъ изумительныхъ подвиговъ «за сценой»).

Съ тѣхъ поръ нашимъ любимымъ занятіемъ было глазѣть на множество афишъ, гдѣ были расписаны самыя необычайныя и потрясающія театральныя событія.

Мы смотрѣли на герои, поднимающаго злодѣя надъ своей головой и перебрасывающаго его черезъ себя такъ легко, что насъ вчужѣ бралъ страхъ, какъ бы онъ не сломалъ ему этакъ чего-нибудь по дорогѣ.

Мы видѣли героиню, бросающуюся съ верхушки дома на одной сторонѣ улицы и подхватываемую комикомъ, стоящимъ на крышѣ противоположнаго дома, какъ ни въ чемъ не бывало.

Мы видѣли желѣзнодорожные поѣзда, наталкивающіеся другъ на друга, при скорости шестидесяти миль въ часъ.

Мы видѣли дома, взрываемые динамитомъ на двѣсти футовъ кверху.

Мы видѣли разгромъ испанской армады, разрушенье Помпеи и возвращеніе британской арміи, каждое «въ особомъ составѣ».

А на такія происшествія, какъ землетрясенія, крушенія среди океана, революціи и сраженія, на это мы даже и не смотрѣли; все это сдѣлалось черезчуръ общимъ мѣстомъ и самымъ обычнымъ явленіемъ.

Однако, мы ужь не пойдемъ теперь внутрь театра глядѣть эти вещи. Мы посмотримъ вмѣсто того два раза на афишу и это доставитъ намъ большее удовлетвореніе.

Ирландецъ, мы возвращаемся къ нашему пріятелю, очень приверженъ къ употребленію виски — разумѣется, театральный ирландецъ. Виски всегда у него въ мысляхъ, а нерѣдко и въ другихъ мѣстахъ, ему принадлежащихъ.

Костюмъ, носимый обыкновенно театральнымъ ирландцемъ, по своему характеру скорѣе живописенъ, чѣмъ щеголеватъ. Портные, навѣрное, бѣдствуютъ въ театральной Ирландіи.

Театральный ирландецъ отличается, кромѣ того, оригинальнѣйшимъ вкусомъ при выборѣ шляпъ. Онъ всегда носитъ шляпу безъ верха. Для освѣженія ли это собственной головы или, быть можетъ, въ виду политическаго намека, мы не сумѣемъ сказать.

СЫЩИКЪ.

О, что тонкая штука, сыщикъ! Въ дѣйствительной жизни онъ можетъ быть, и не оказался бы ничѣмъ особенно выдающимся; но по контрасту со средними театральными мужчинами и женщинами, всякій, кто не оказывается прирожденнымъ идіотомъ, естественно представляется здѣсь чуть по Маккіавелли.

Сыщикъ — единственный человѣкъ въ пьесѣ, не развѣшивающій уши на все, что докладываетъ ему злодѣй, не вѣрящій этому и не жаждущій отъ него новыхъ откровеній. Это единственный человѣкъ, который можетъ распознать кого-нибудь, несмотря на переодѣванье въ другое пальто и въ шляпу.

Есть что-то до крайности поразительное въ могущественной силѣ, оказываемой на сценѣ переодѣваньемъ въ другое пальто и шляпу. Это зависитъ отъ привычки подвизающихся субъектовъ узнавать своихъ друзей не но ихъ лицамъ или голосамъ, но по ихъ пальто и шляпамъ.

Женатый человѣкъ въ пьесѣ узнаетъ свою жену, лишь потому, что, какъ ему извѣстно, она носитъ голубой ульстеръ и красную шляпку. Едва она разстается съ своимъ голубымъ ульстеромъ и красною шляпкою, какъ мужъ теряется, не знаетъ болѣе, гдѣ она.

Она между тѣмъ надѣваетъ желтое манто и зеленую шляпку и, войдя черезъ другія двери, объявляетъ, что она только-что пріѣхала изъ провинціи, спрашиваетъ мужа, не надо ли ему экономки?

Потерявъ свою обожаемую супругу и чувствуя, что теперь некому унять его дѣтей, мужъ оставляетъ пріѣзжую у себя. Она таки порядочно интригуетъ его, эта новая домоправительница. Въ ней есть что-то, удивительнымъ образомъ напоминающее ему его милую Нелли: быть можетъ, ботинки и платье, которыхъ она не успѣла перемѣнить.

Скучно и медленно тянутся акты вплоть до тѣхъ поръ, когда дѣло подходитъ къ развязкѣ; жена, опять облекается въ свой голубой ульстеръ и красную шляпку и входитъ въ свою старую, исконную дверь.

Тогда мужъ узнаетъ ее и спрашиваетъ, гдѣ она пропадала всѣ эти долгіе, тяжкіе годы.

Даже злодѣи, которые по общему правилу обладаютъ извѣстною дозою здраваго смысла — въ самомъ дѣлѣ, это почти единственныя лица въ пьесахъ, претендующія на нѣкоторую сообразительность, — и тѣ бываютъ обмануты такимъ искусными, переодѣваньемъ.

Сыщикъ является на тайныя совѣщанія злодѣевъ со шляпой, насунутой на глаза, въ сопровожденіи героя, говорящаго нарочно пискливымъ голосомъ и злодѣи принимаютъ ихъ за членовъ своей шайки и открываютъ имъ всѣ свои замыслы.

Если злодѣи не могутъ выдать себя такимъ образомъ, они отправляются въ увеселительный садъ и разсказываютъ другъ другу о своихъ преступленіяхъ, какъ можно громче.

Они, очевидно, думаютъ, что это очень мило представить сыщику такой удобный случай.

Сыщикъ не долженъ быть смѣшиваемъ съ полисмэномъ. Театральные полисмэны всегда держатъ сторону злодѣя, сыщики же на сторонѣ добродѣтели.

Театральный сыщикъ — это въ сущности земной агентъ всевидящаго и всемилосердаго Провидѣнія. Онъ всюду присутствуетъ и позволяетъ пороку торжествовать, а добродѣтельнымъ людямъ подвергаться преслѣдованіямъ въ теченіе извѣстнаго времени, не вмѣшиваясь въ дѣло. Затѣмъ, когда, по его мнѣнію, мы уже достаточно всего этого насмотрѣлись (къ каковому заключенію, между прочимъ, онъ приходитъ иногда нѣсколько поздно), сыщикъ выступаетъ впередъ, хватаетъ злодѣевъ, раскассировываетъ ихъ и возвращаетъ добродѣтельнымъ людямъ различныя ихъ владѣнія, и женъ въ томъ числѣ; закоренѣлому же злодѣю назначаетъ двѣнадцать лѣтъ каторжныхъ работъ; и тогда всѣ довольны.

МАТРОСЪ.

Онъ вѣчно мучится со своими штанами. Каждую минуту онъ долженъ останавливаться и дважды поддергивать ихъ.

Вѣроятно, на-дняхъ, если онъ зазѣвается, съ этими штанами случится несчастіе.

Но если театральный матросъ послѣдуетъ нашему совѣту, онъ во-время остережется и купитъ пару подтяжекъ.

Матросамъ въ дѣйствительной жизни далеко не бываетъ такъ много хлопотъ со штанами, какъ матросамъ на сценѣ. Почему это такъ? Мы видали немало матросовъ въ дѣйствительности, но лишь однажды, насколько мы можемъ припомнить, мы видѣли и настоящаго матроса поправляющимъ свои брюки.

Но онъ дѣлалъ это совсѣмъ не такъ, какъ они дѣлаютъ на сценѣ.

Театральный матросъ помѣщаетъ свою правую руку сзади, а лѣвую спереди, подпрыгиваетъ на воздухъ, вскидывая одну ногу самымъ забавнымъ манеромъ, на подобіе птицы, — и дѣло сдѣлано.

Настоящій же матросъ, какъ мы наблюдали, началъ съ того, что сказалъ нехорошее слово; затѣмъ онъ прислонился къ каменной стѣнѣ и, распустивъ свой ремень, подтянулъ кверху свои «мѣшки», прочно утвердившись на одномъ мѣстѣ (онъ даже и не пытался подпрыгивать на воздухъ); потомъ обдернулъ фуфайку, тряхнулъ ногами и пошелъ себѣ дальше.

Это было очень неживописное зрѣлище

О чемъ театральный матросъ проситъ всего чаще въ своей жизни, это чтобы кто-нибудь «разразилъ его снасти».

«Разрази мои снасти!» — вотъ требованіе, съ которымъ онъ обращается къ каждому встрѣчному. Но никто этого не исполняетъ.

Главный же его совѣтъ по отношенію къ другимъ лицамъ пьесы, это: «Крѣпи, стопъ!». Мы не знаемъ, какимъ образомъ это дѣлается, но театральный матросъ добрый и обходительный малый, и мы питаемъ искреннее убѣжденіе, что онъ не рекомендовалъ бы подобнаго упражненія, не сходись оно съ требованіями благочестія и здоровья.

Театральный матросъ весьма добръ къ своей матери и превосходно танцуетъ «горипипъ». Мы никогда не встрѣчали настоящаго матроса, который бы умѣлъ танцовать «горипипъ», хотя мы наводили множество справокъ въ средѣ моряковъ. Мы были представлены одному корабельному повару, предлагавшему намъ изобразить въ лицахъ движеніе мутовки въ десятифунтовомъ горшкѣ; но это собственно было не то, чего мы искали.

Театральный матросъ — весельчакъ: онъ вертится по сценѣ; настоящіе же матросы, которыхъ мы видали, большею частью достойные, чистосердечные люди, но они казались скорѣе степенными, чѣмъ веселыми, и не особенно много вертѣлись.

Театральному матросу, повидимому, легко живется во время плаванія. Самая тяжелая работа, какую на нашихъ глазахъ онъ выполнялъ на кораблѣ, это свертываніе каната или вытираніе бортовъ у судна.

Да и то лишь въ самыя трудовыя минуты ему приходится работать такъ много; большая же часть его времени занята болтовней съ капитаномъ.

Кстати, говоря о морѣ, немного найдется вещей болѣе замѣчательныхъ по своему образу дѣйствій, нежели театральное море. Должно быть, нелегко плавать по такому океану: его теченія такъ прихотливы.

Что касается волнъ, то невозможно догадаться, какъ съ ними управиться, онѣ такія фокусницы; то онѣ всѣ приливаютъ къ бакборту, а на другой сторонѣ корабля все спокойно; то, минуту спустя, онѣ уже перекатились на тотъ бокъ и всѣ столпились у штирборта; однако, прежде нежели капитанъ въ состояніи придумать, какъ ему быть съ этою покой продѣлкой, уже весь океанъ обкатился вокругъ корабля и взгромоздился въ одну массу, за его спиною.

Моряки безсильны противъ такого совершенно непрофессіональнаго поведенія волнъ, и судно терпитъ крушеніе.

Крушеніе на (театральномъ) морѣ — дѣйствительно ужасное зрѣлище. Громъ и молнія не прекращаются ни на мгновеніе; экипажъ все время бѣгаетъ вокругъ мачты и громко вопитъ; героиня, сжимая ребенка въ объятіяхъ, съ распущенными волосами, мечется всюду и всѣмъ попадается на дорогѣ. Одинъ только комикъ спокоенъ.

Въ слѣдующее за тѣмъ мгновеніе парапеты рушатся всѣ на палубу, мачта взлетаетъ во мракѣ кверху и исчезаетъ; затѣмъ вода доходитъ до порохового магазина и происходитъ ужасающій взрывъ.

Онъ сопровождается такимъ звукомъ, какъ будто рвутъ полотняную простыню, и тогда пассажиры, за-одно съ экипажемъ, спѣшатъ по траппу въ каюту, очевидно, желая спастись такимъ образомъ отъ моря, которое въ эту минуту вскарабкалось наверхъ и стоитъ вровень съ палубой.

Еще черезъ мгновеніе корабль трескается пополамъ и разлетается вправо и влѣво, оставивъ лишь мѣсто для маленькой лодочки, заключающей въ себѣ героиню, ея ребенка, комика и матроса.

Начнемъ съ того, что всѣ они сидятъ на одной боковой скамейкѣ, вдоль лодки, обратившись лицомъ къ штирборту. Они и не пытаются даже грести. Единственный человѣкъ исполняетъ всю эту работу однимъ весломъ. Онъ опускаетъ это весло въ воду до тѣхъ поръ, пока оно недостанетъ до дна океана, и отпихивается такимъ образомъ.

«Отпихиванье въ открытомъ морѣ», такъ собственно слѣдовало бы технически обозначить описываемый нами способъ передвиженія.

Такимъ-то путемъ маются они или, вѣрнѣе сказать, мается одинъ изъ нихъ цѣлую ужасную ночь напролетъ, пока всѣ съ радостью не замѣчаютъ, что передъ ними свѣтлѣетъ маякъ.

Сторожъ маяка съ фонаремъ выплываетъ къ нимъ навстрѣчу. Лодка проводится черезъ рифы — и всѣ спасены.

И тогда толпа ликуетъ.