Вскоре электрики, вернувшись из города, рассказали еще об одной встрече с моряками танкера «Агамали».
У электриков был сконфуженный вид, щеки их горели.
— Они выходят на два часа позже нас, — ораторствовал Котельников, — так и сказали. Даем, дескать, вам два часа фору. К вечеру ждите, обгоним. На буксир вас возьмем...
— Врешь?
— Так и сказали: «Вам, говорят, терять нечего, а нам лестно...»
— Черепахи внутреннего сгорания, — вставил Володя Макаров.
— Кто это «черепахи»?
— Это они про нас сказали. Глумятся, стервецы!
— Боцман сказал...
— Э, наплевать мне, кто сказал! — рявкнул Гусейн раздраженно. — Да неужто, ребята, и в самом деле они обгонят?
— Не должно быть...
— Надо приготовиться, — насмешливо проскрипел Хрулев, встряхивая завитым чубом. — Эй, предсудкома, подтяни команду!
В этот день все шло обычным ходом. Сменялись вахты, принимались по радио метеосводки, проводились политзанятия. Только без нужды часто поднимались моряки на спардек и поглядывали оттуда на юг, где за синей чертой утонул берег. После полудня появилась там еле заметная точка. Она медленно росла, повиснув на стыке моря и неба, и казалась уродливой зазубриной на безукоризненной линии горизонта. Первым заметил ее Догайло, забредший на спардек в поисках неполадок. Он протяжно и тихо посвистал и спустился вниз, чтобы сообщить о своем открытии. На палубе электрики протирали коллектор электромотора.
— Жмет! — возвестил Догайло торжествующим фальцетом. — «Агамали» идет. Обгонит он нас к вечеру, браты, за милую душу!
Электрики побежали на спардек. За ними трусил Догайло, усмехаясь в усы.
— Мабудь, то канонерская лодка? — высказал предположение электрик Проценко.
— Сказал! А дым-то где? Дыма не видать. Нет, милый, не канонерка. Теплоход идет.
Поодиночке появлялись на спардеке свободные мотористы и матросы. Взглядывали из-под руки и молча исчезали. Догайло прохаживался, опустив глаза и по обыкновению оглядывая все углы судна, как бы отыскивая что-то. Но временами он поглядывал вдаль. На штурманском мостике Кясацкий приложил к глазам бинокль, рассматривая приближающееся судно. Оно все увеличивалось в размерах, словно подгонял его с юга влажный свистящий ветер. Касацкий опустил бинокль и растянул рот в застывшей улыбке.
А на спардеке появлялись новые люди, торопливо отыскивали на горизонте силуэт судна, измеряли глазами расстояние. Проделывали это молча, не глядя друг на друга и как бы невзначай, словно стараясь скрыть беспокойство.
Перед заходом солнца «Агамали», энергично забирая вправо, показал «Дербенту» белые надстройки и короткую трубу на корме, выпускавшую жидкие хлопья дыма. Кончилась вахта. Моряки выбегали на проходной мостик и останавливались у перил. Вокруг Гусейна группировались мотористы. Он стоял, опустив на перила тяжелые руки, и на его неподвижном темном лице над левой бровью заметно бился пульс.
Басов появился на мостике в тот момент, когда корабли поравнялись. Он переводил глаза с неподвижного Гусейна на штурмана Алявдина, топтавшегося на месте в нервном возбуждении, на лица матросов, мотористов, электриков, собравшихся на мостике. Мимо него, грохоча сапогами, прошел Догайло, направляясь к трапу, ведущему на корму.
— Салют «образцовому» надо отдать, — пропел он лукаво, — дескать, уважаем и даем дорогу. Счастливого пути!
Он полез по трапу, и за ним двинулось несколько любопытных.
— Не надо, оставьте, Догайло, — слабо запротестовал Алявдин, но боцман не слышал.
Он подошел к кормовому флагу и распустил узел. Трижды протравил он бечеву, и широкое красное полотнище, свиваемое ветром, послушно скользнуло вдоль штока, опускаясь к его ногам.
С мостика было хорошо видно все, что происходило на палубе «Агамали». У борта его неподвижно замерли фигуры людей. Другие тащили по палубе конец троса. Жесткие кольца каната упруго расправлялись. Флаг на корме продолжал развеваться — никто не торопился опустить его в ответ на приветствие.
— Озорничают, — тихо заметил возвратившийся Догайло. — Видишь, конец притащили. На буксир, мол, возьмем.
Казалось, люди на палубе «Агамали» выполняли серьезное, наперед задуманное дело. Они сбросили за борт конец троса, и он повис, раскачиваясь и описывая над водой зигзаги. Судно уже выдвинулось вперед, показывая круглую корму. На мостике царило молчание.
— Экие грубияны, — заговорил Догайло, покачивая головой. — Подрядились мы с ними гоняться, что ли? Да у нас и машины не те! Вон и механик скажет. Чудаки!
На него оглянулись, некоторые начали улыбаться. Певучий голос боцмана действовал успокоительно. Матрос Хрулев, стоявший в стороне, подошел, раскачиваясь всем туловищем, к Гусейну и тронул его за плечо.
— Принимай буксир, Мустафа, — сказал он, оглядываясь и как бы приглашая других посмеяться. — Твоя машина все одно ни черта не тянет... Эй, Мустафа, не упускай счастья!
Гусейн рванулся как ужаленный и взмахнул кулаком. Перекошенное болью лицо его исказилось.
— Отойди от меня, паразит! — рявкнул он бешено, надвигаясь на матроса. — Горло вырву!
Хрулев попятился назад, выставив перед собой ладони.
— Ну ты, рукам волю не давай, — заговорил он тихой скороговоркой. — Я же так, только посмеяться. Видали, ребята?
Вокруг них сразу сомкнулось и загудело кольцо любопытных. Из-за плеча Гусейна высунулось круглое веснушчатое лицо Володи Макарова.
— Не надо драться, Мустафа! — крикнул он гневно. — Разве это человек? Этому плюнь в глаза — он утрется!
— Эт-то что такое! — начальственно крикнул Алявдин. — Не драться, ребята!
Басов быстро подошел к шумящей группе людей на мостике. До него донесся громкий мальчишеский голос Володи:
— Почему мы садимся на мель у пристаней? Почему мы делаем восемь миль порожнем? Пусть кто-нибудь скажет!
— Мы можем утереть им нос в следующем рейсе, — сказал Басов, протискиваясь к радисту. — Подожди, Володя. Я тебе отвечу.
Теперь все смотрели на него, и от напряжения у него на секунду пресекся голос. «Только бы не сорваться теперь!» — пронеслось у него в голове. Он искал помполита, но помполита не было.
— Чего вы орете? — спросил Басов грубо, встретив блуждающие глаза Гусейна и обратившись к нему. — Понятно. Эти моряки нас и за людей не считают. А ты смеешься этому? — быстро обернулся он к Хрулеву. — Значит, ты сам согласен, что дерьмо.
— Таких у нас много! — взвизгнул Володя. — Им на все наплевать! Из-за них и мучимся!
За плечами у Басова кто-то заворочался и жарко дыхнул в шею. Он уверенно повысил голос:
— Мы можем утереть им нос. Пускай они сейчас на первом месте, а нас ругает каждая собака в нефтегавани... Мы все-таки можем забить их. Первое дело — наладить двигатели. Потом — экономить время на стоянках...
— Гулять-то когда же? — вставил кто-то со смешком.
На него тотчас зашикали. Басов не обернулся.
— Экономить, беречь каждую минуту. Штурманам следить, чтобы вовремя оттягивались от берега при погрузке, чтобы не садиться на мель. Отремонтировать на ходу вспомогательные дизеля. Да под нами вода закипит, если захотим!
— Посадки на мель на мою вахту не будет, — неожиданно горячо заявил Алявдин.
— Чего толковать, давайте возьмемся, — сказали сзади негромко.
— Возьмемся, что ли? — спросил Гусейн, недоверчиво оглядывая лица соседей, словно не веря еще, что можно взяться так, вдруг.
— Эх, ребята, делов наделаем... — Володя сорвал с головы кепку и стиснул ее в кулаке, как бы намереваясь ударить оземь.
Котельников сказал, сосредоточенно обкусывая ногти:
— Соревнование им надо объявить, вот что.
— Эх, что-то больно нахально! Может, ничего и не выйдет.
— Обязательно объявить, — сказал Басов. — Вызов по радио передадим. Но сейчас не в этом дело. Раз решили — на стоянке придется работать всей машинной команде.
Наступило короткое молчание. Козов, засунув руки в карманы, принялся разглядывать гладкую поверхность моря. Моторист Газарьян промолвил, глядя под ноги:
— Как это без берега, когда у меня мать больна? Старая мать. Нельзя...
— От-т несчастье! — едко прищурился Котельников. — Она же здорова была! Ты это по радио узнал, да?
— Катись в пивную, без тебя справимся! — крикнул Гусейн, угрожающе оглядывая моториста. От возбуждения лицо его поминутно менялось, то проясняясь, то наливаясь угрозой. — Кто сойдет на стоянке, тот подлец.
Басов сказал:
— Все останутся, не беспокойся. Плевки получать никому не сладко. А кто сойдет — ну что ж, помехи меньше.
Он кивнул Гусейну и направился в машинное отделение, но его нагнал Володя Макаров.
— Александр Иванович, ребята будут работать в машинном отделении, а как же я? Радиорубка в порядке.
— Тебе нечего делать в машинном, ты не механик, — сказал Басов нерешительно, — а впрочем черт... не в механиках сейчас дело... приходи обязательно.
Гусейн проснулся в темноте. Переборки каюты вибрировали от гула машин, ровного и монотонного, как гул крови в ушах. Он приподнялся на койке и спрыгнул вниз. Ему показалось, что он опоздал и судно стоит в порту. Но глазок иллюминатора был темен и пуст, сквозь него доносился плеск волн и мягкий свист ветра. Гусейн выскочил в коридор и едва не ушиб дверью проходившего мимо человека.
— Идите, — сказал Басов озабоченно. — Я искал вас. Сейчас миновали остров Жилой. Пора начинать.
Они прошли мимо горячей стены кухни, вдоль ряда кают и достигли входа в машинное отделение. Здесь Басов остановился.
— Там собралась почти вся команда, — сказал он, усмехаясь. — Это хорошее начало, но для регулировки гребных дизелей это вовсе не нужно.
— Как — не нужно? — удивился Гусейн. — Да ведь вы сами...
— Я сам настаивал на аврале, это верно. Лучше, если первый успех будет достигнут общими усилиями. Тогда каждый сможет гордиться и не будет посторонних людей у машин.
— Верно, — согласился Гусейн. Ему было приятно, что старший механик советуется с ним тайком от других, как бы выделяя его из остального экипажа. — Это вы правильно придумали. Только работы на всех не хватит, пожалуй. Не удалить ли лишних?
— Удалить недолго, — сказал Басов, — но, по-моему, зрителей у нас быть не должно.
В машинном отделении люди толпились на решетках, разговаривали друг с другом, стараясь перекричать грохот. При виде этого непривычного сборища Гусейн смутился. Всех этих людей он знал и половину из них считал никчемными. Они могли только выполнять приказания и всегда старались поскорее отстоять вахту. За ними нужно было смотреть непрерывно. С этими-то людьми Басов хочет наладить двигатели!
Спускаясь по трапу вслед за механиком, Гусейн чувствовал обращенные на них взгляды, и ему было неловко, словно он выдавал себя за кого-то другого.
— Вы будете менять поршневые кольца, — сказал ему Басов. — Возьмите человек пять слесарей и мотористов. Когда будете поднимать поршни — глядите в оба.
Смущение Гусейна росло: у старшего механика два помощника, но он почему-то предпочитает доверять ему. И как это Гусейн будет «глядеть в оба», когда он сам только моторист и никогда не руководил людьми?
Басов разложил на ладони листочки индикаторных диаграмм. Команда сгрудилась вокруг него, и Гусейн постоял некоторое время, не зная, что делать. За грохотом машин голоса механика не было слышно. Понемногу им овладели привычные унылые мысли, которые всегда приходили в момент бездействия: старший механик повысит обороты двигателей, отрапортует кому следует, получит благодарность, но какое до всего этого дело ему, Гусейну? Просто он разыграл дурака вчера на мостике. Вдруг он увидел, что Басов машет ему рукой, почувствовал на себе опять всеобщее внимание, покраснел и свирепо сдвинул брови. Невидящими глазами вглядывался он в листы диаграмм, которые протянул ему Басов.
— Вот смотрите сюда, — кричал Басов, тыкая пальцем в листок, — это вот первый такт поршня. Здесь неполное сжатие дает искаженную кривую. А вот правильная диаграмма пятого цилиндра. Видите разницу? Так где же менять нам поршневые кольца? — Он сунул Гусейну диаграммы и положил ему руку на плечо.
Механик Задоров, помощник Басова, выглянул сбоку и нетерпеливо подсказал:
— В третьем и четвертом, надо полагать...
— Без вас знаю! — ревниво огрызнулся Гусейн. — В третьем и четвертом надо менять, Александр Иванович...
На верхнем ярусе надевали кольца на запасный поршень. Полутораметровое цилиндрическое тело поршня лежало на решетке, загораживая проход в мастерскую. Козов, Газарьян и два слесаря силились приподнять его, чтобы надеть кольца. Они багровели от натуги и кричали друг другу так, словно готовились сцепиться.
— Физкультурой занялись ребята, а подъемный кран отдыхает, — пошутил Басов. — Подите к ним, Мустафа.
Гусейн побежал наверх. При его приближении люди бросили поршень и разогнули спины.
— Кран не работает, — спокойно пояснил слесарь Якубов, — должно быть, цепи соскочили. Ты чего глядишь? Нам сказано, чтобы управиться до стоянки, мы и стараемся, уж как-нибудь...
Он благодушно улыбался, вытирая платком доброе широкое лицо. Гусейну всегда нравился этот бесхитростный парень, но сейчас он почему-то озлился.
— Тяп да ляп, да как-нибудь! — прокричал он сердито и в сердцах ухватился за цепные тали. Они не поддавались.
— Надо лезть на верхние балки, поправлять, — заметил Якубов, ничуть не задетый окриком Гусейна, — да я боюсь сорваться.
Остальные не трогались с места, выжидательно поглядывая на Гусейна. Ему тоже очень не хотелось лезть исправлять кран. Казалось, скорее можно приподнять поршень вручную. Но он заметил, что Басов поглядывает на него снизу, и заторопился.
— Цепляйте так, ребята, — сказал он деловито. — Я сейчас...
Чтобы забраться на балки под потолком машинного отделения, нужно было пролезть снаружи через застекленную крышу. Гусейн выбрался наружу и взбежал на корму. В темноте метался холодный береговой ветер. Огни порта обступали судно, отражаясь в воде золотыми гирляндами. Гусейн скользнул в открытый люк, повиснув на руках и нащупывая ногами балку. Его обдало чадным машинным теплом. Внизу стояли люди и наблюдали за ним, задрав головы. Гусейн пополз вдоль балки на четвереньках, посвистывая и сжимая пальцами железо. Добравшись до каретки крана, он надел цепь на шестерню и крикнул вниз гулко, как в бочку:
— Подтягивай помалу. Застыли?.. Вира!..
Внизу стоял Басов, рассматривая диаграммы, и Гусейну было приятно, что Басов не наблюдает за ним, как бы вполне доверив ему всю работу с поршнями. Он спустился вниз прямо по цепи и, очутившись на решетке, принялся помогать слесарям.
Из-за распределительных щитов вышли электрики-комсомольцы. Они уже закончили текущий ремонт — электростанция на «Дербенте» содержалась ими в образцовом порядке, — но не уходили.
— Что будем делать? — спросил Котельников, обкусывая ногти. — Здесь самый решающий участок. Признаться, я в дизелях ни уха ни рыла.
— Надо возглавить, — забеспокоился Володя. — Мы должны показать пример.
Котельников поморщился.
— Тебе бы все возглавлять, — сказал он с досадой, — а ты помоги людям попросту, вот хоть инструмент подай. Этим ты пример покажешь тем, кто болтает.
— Хиба ж вин знае, що надо робыть? — смерил Проценко глазами растерявшегося Володю. — Тю, дурной!
Котельников первый спустился вниз и подошел к Басову.
— Александр Иванович, мы свое кончили, — сказал он, — тебе помочь пришли. Давай там что ни на есть, хоть таскать что-нибудь, все равно.
Вокруг приподнятого поршня возились слесаря, прилаживая кольца. Гусейну казалось, что работа протекает вяло, как в замедленной киносъемке. Кольца не входили в пазы, приходилось расчищать пазы зубилом. Он слышал, как затихло могучее чавканье двигателей и взвыла наверху сирена. Надо было подготовить три поршня, а у него еще не кончен первый. Он отнял у Якубова инструмент и принялся за дело. Из-под зубила полетели осколки шлака.
— Легче, Мустафа, — посоветовал Якубов кротко, — зачистишь — кольца болтаться будут.
Из мастерской выкатили второй поршень и, прицепив гак, подняли на воздух. Отрываясь от работы, Гусейн наблюдал за тем, что делалось у двигателей. На цилиндры полезли люди, вооруженные гаечными ключами. Осторожно хватаясь за горячие трубы, они отвинчивали крышки цилиндров. Среди них Гусейн увидел Котельникова, но не успел удивиться. Откуда-то появился Володя.
— Не окончили еще? — закричал он плачущим голосом. — А у нас только два часа осталось. Эх, люди!
— Сделай скорее, если можешь, — огрызнулся Гусейн раздраженно. — Пожалуйста, я посмотрю!
Под его зубилом визжало железо, и потные плечи его покрылись черной пудрой шлака. Слесарь Якубов, шаривший в кармане папиросы, махнул рукой и взялся за последнее кольцо.
— В море покурим, ничего, — сказал он, весело подмигнув Володе. — Подай мне кувалду, милый.
Когда покончили с поршнями, Гусейн бросил зубило и подошел к вентиляционной трубе. Холодные струи воздуха защекотали его потную спину, сладко заныли руки. Теперь, когда он окончил работу, про него как будто забыли. Мотористы снимали крышки цилиндров, осматривали форсунки. Все торопились не меньше самого Гусейна, даже те, кого он считал лентяями и лишними на судне.
«Вот я надрывался, работал, а разве это отметил кто-нибудь?» — подумал он было, но мысль эта уже не уколола его, как прежде, а показалась надоедливой и постылой, как зажившая болячка, которую хочется сковырнуть ногтем. Он встряхнулся и побежал к двигателям.
Под потолком медленно катилась каретка крана. Готовый поршень плыл по воздуху, позванивая натянутой цепью. Внизу, словно погонщики за вьючным животным, двигались люди, вытягивая крановые тали.
Поршень остановился над отверстием, начал опускаться, и конец его скоро вошел в горло цилиндра. Гусейн сжимал руками кольца, проходившие в отверстие. Когда опустилось последнее кольцо, он выпрямился и вытер руки.
— Крышку! — скомандовал он мотористам. — Третий цилиндр качаем, Александр Иванович.
Басов посмотрел на его оживленное лицо и улыбнулся. Он с волнением приглядывался к тому, что происходило вокруг него, и особенно к тому новому выражению, которое было на лицах людей. С них как бы слетело ленивое оцепенение и сменилось выражением нетерпения и горячего любопытства, какое бывает у людей, впервые вложивших душу в серьезное дело. Но он опасался. Это могло быть только лишь оживлением новизны — яркий, но непрочный огонь, готовый погаснуть при первой неудаче.
Басову не хотелось думать об этом, не хотелось верить, что с лица Гусейна может исчезнуть это чудесное оживление. Когда заревела сирена, возвещавшая конец погрузки, Басов спокойно подошел к пусковому пульту.
Команда столпилась перед измерительными приборами. Гусейн стоял у воздушного крана, положив руку на штурвал. Внезапно его уверенность исчезла. Может быть, тахометр покажет по-прежнему сто оборотов? Команда осталась без берега, и многие работали бессменно уже вторую вахту. Гусейн первый закричал о соревновании, взбудоражил ребят. Теперь его поднимут на смех.
Из штурманской рубки прозвенел сигнал. .Басов взялся за маховики и посмотрел на указатель. Гусейн вздохнул и закрыл глаза.
— Открывайте, Мустафа! — раздался голос Басова.
Услышав грузное чавканье первых тактов, Гусейн приободрился и подошел к щиту. Сигнальная стрелка показала «малый задний ход», потом «малый передний». Судно разворачивалось, отходя от пристани.
Гусейн не выдержал и отвернулся от циферблатов. «Ну, не выйдет, так что же?! Посмеюсь и я со всеми», — мелькнула в голове трусливая мысль. Но в следующий момент он забыл обо всем, кроме нарастающего стука мотора.
Стрелка тахометра быстро ползла по шкале. Она, не останавливаясь, перевалила через цифру «сто» и двигалась дальше.
— Сто пять... сто семь... сто десять...
Вокруг взволнованно загудели, задние поднимались на носках, чтобы лучше видеть. Двигатели гремели на полном ходу.
— Сто двенадцать! — торжествующе крикнул Володя на ухо Гусейну. — Эх, гляди, Мустафа!
— Н-да, — значительно протянул Козов, морща нос лукавой улыбкой. — Что ж, потягаемся теперь с «Агамали», Александр Иванович!
Гусейн выбрался на палубу и присел отдохнуть. Огни порта отступали во тьму. Ветер бросал вниз клочья дыма, и они трепались по палубе, цепляясь за выступы люков, как куски серой ткани.
Гусейн видел, как вышел из машинного отделения старший механик и остановился в полосе света, падавшей из двери.
«Подойдет или нет?» — подумал Гусейн, отворачиваясь. Ему казалось, что если Басов подойдет и заговорит с ним теперь, то произойдет что-то очень важное, от чего изменится вся его жизнь на судне. Позади раздались шаги, и он вздрогнул, почувствовав руку Басова на своем плече.
— Сто двенадцать оборотов дали сегодня, — сказал Басов озабоченным будничным тоном. — Ребята бушуют в столовке, ничего подобного они не ожидали. Но это ведь только начало. Надо поддерживать двигатели в таком состоянии. Это гораздо труднее, и здесь мы можем сорваться. Я хочу сказать, что необходимо постоянное внимание, и еще не одну стоянку придется провести в машинном.
— Форсунки часто засоряются, — отозвался Гусейн тем же сухим, невыразительным тоном. — Вот сейчас темно, не видно, какой дым. Давеча черный был — сажи много, а теперь как будто чистый выхлоп пошел.
— Дым — ерунда, — сказал Басов задумчиво. — Дым — это дым! — Он засмеялся. — Тебе сейчас на вахту, Мустафа?
— Сейчас пойду, — промолвил Гусейн, поднимаясь, — отдохнул малость.
Ничего особенного не случилось. Они обменялись деловыми. замечаниями и готовились разойтись. Вероятно, по рассеянности Басов сказал ему «ты», да, верно, это вышло у него машинально. Ведь Басов на «ты» только с комсомольцами...
— Еще я хотел поблагодарить тебя, — вдруг сказал Басов. — Если бы не твоя помощь... Один я ничего не могу сделать, — прибавил он просто.
— Какая тут благодарность, — ошеломленно пробормотал Гусейн. — Да разве я один?
Он вглядывался в лицо механика, но тот не торопился уходить и протянул руку.
И тут неожиданно произошло то важное событие, которого смутно ожидал Гусейн. Он схватил руку механика и стиснул ее с такой силой, что пальцы их слиплись.
— Эх, Александр Иванович, — прошептал он задушевно, — милый друг!
Телеграмма, посланная по радио танкеру «Агамали», гласила следующее:
«Вызываем вас на социалистическое соревнование по выполнению плана перевозок. Согласие сообщите.
Сам предсудкома топтался за спиной радиста, пока тот работал ключом.
— Может быть, они и разговаривать с нами не захотят? В самом деле, уж очень нахально с нашей стороны. Ведь у нас задолженность не покрыта.
Володя выключил передатчик и повернулся на стуле.
— Тогда мы их обгоним неофициально, и они вынуждены будут это признать. Не все ли равно? Мы бросаем им вызов, мы — сорок пять человек с «Дербента». Шикарно, а? Удивительная штука соревнование! Теперь уж я не могу спокойно ждать, пока нам подадут баржи. Кажется, я сегодня изрядно попортил нервы этим флегматичным молодцам на рейде. Однако баржи-то подали вовремя.
— Обгоним ли?
— Обязательно. Знаешь, Степа, по-моему, мы с тобой ошибались, когда рассуждали насчет команды. Помнишь, ты сказал: сброд?
— Не помню что-то...
— Э, не хитри! Местом я тебя тогда соблазнял в Эпроне. Память у тебя девичья, Степа!
— Дело прошлое...
— То-то и есть! Видел, как работали мотористы на стоянке? Это уж что-то новое. Самое интересное то, что все это сладилось без участия командиров. Как это началось, ты не помнишь?
— Начал Мустафа Гусейн...
— Бывший комсомолец. А почему он «бывший», ты знаешь?
— Как будто исключен за пьянку. Только не знаю...
— Неладно, Степа! Мы запираемся в красном уголке и совсем не знаем людей. Соревнование началось стихийно, без нас, и мы только примкнули к нему.
— Ты же вчера хотел возглавлять, — съязвил Котельников.
— Оставь... Нужно уничтожить эту дурацкую замкнутость, нужно работать с людьми. Тогда, может быть, и возглавим.
— Открытых собраний побольше, сказал Котельников, — поменьше секретов. А главное — надо работать вовсю. Мы поддерживали порядок на электроустановках и считали, что показывали пример — мы-де образцовые! Дешево это стоит, Володя! Мы должны быть всюду, где дело идет плохо. Если не умеешь наладить двигатель, подавай интрумент, организуй людей, покажи им цель. Трудное это дело, Володька, организовать людей. Трудное...
На «Агамали» с ответом не торопились. Вечером, во ремя ужина, Володя прибежал в кают-компанию.
— Предсудкома к аппарату, — объявил он торжественно. — Шевелись, Степа!
Радиорубка наполнилась народом. Здесь были матросы, электрики, и донкерман, и мотористы. Пришел даже штурман Алявдин. Разговаривали тихо, почти шепотом, словно тот, кто вызывал предсудкома, находился тут же, в рубке, и прятался за щитком передатчика. Гусейн, приоткрыв рот, слушал дробный стук ключа и свист репродуктора.
— Это ты передал сейчас? — спрашивал он тихо. — А теперь он говорит? Что он ответил?
— Поди ты к черту! — зашипел Володя. — Я спутаюсь!
Из-за края моря простучал наконец небрежный ответ:
«Согласны, если вы не шутите. Наши условия: перевезти двадцать пять тысяч тонн сверх плана, сократить простои, выполнять ремонт на ходу. Кончаю».
В рубке поднялся шум. Телеграмма переходила из рук в руки. Алявдин покачал головой:
— Будет хорошо, если мы покроем задолженность. Двадцать пять тысяч сверх плана. Извините, это бред.
— Однако вот они предлагают, — сощурился Котельников. — Для них это не бред.
— У нас машины другие.
— Машины одной серии. Головы у нас другие, вот что!
— Насчет голов позвольте мне сказать, — выдвинулся до сих пор молчавший донкерман Пронин. — Вы знаете, кто регулировал двигатели «Агамали»?
— Откуда мне знать?
— А я знаю. Наш механик, Александр Иванович, регулировал. Он ведь в доках работал раньше.
— Путаете вы что-то. Не может быть!
— Нет. Это мне доподлинно известно. Он самый.
Гусейн торжествующе улыбался.
— Вчера мы подняли обороты левого двигателя до ста двенадцати, — сказал он оглядываясь. — Все видели? Басов говорит, что можно получить все сто пятнадцать.
Он схватил со стола телеграмму и быстро вышел. Матрос Хрулев проводил его глазами с недоброй усмешкой.
— Землю роет, — сказал он, подмигивая Алявдину. — Теперь, надо думать, к механику побежал, выгибаться. Подлизывается, бичкомер! А его ведь за хулиганство судили, вы знаете?
— За пьянку, — угрюмо поправил Котельников. — Зачем болтаешь зря? Поганый у тебя язык, Хрулев, что швабра палубная!
Гусейн приоткрыл дверь в каюту Басова. Старший механик сидел за столом, подпирая кулаками виски.
— Зубы болят? — спросил Гусейн, осторожно закрывая дверь.
— Нет, зубы в порядке, — сказал Басов, потягиваясь. — Что это ты вздумал? Просто заснуть никак не могу. Ночь не спал, а вот не спится.
Гусейн присел на кончик стула и развернул телеграмму, но почему-то сложил ее опять.
— Тоскуете, значит? — спросил он участливо. — Я давно замечаю. О чем бы это?
— Всякое в голову лезет, — отозвался механик скучным голосом. Он поднял голову и вдруг усмехнулся не то над собой, не то над вопросом Гусейна. — Жену на берегу оставил, — добавил он неожиданно.
— Молодая небось? — оскалил зубы Гусейн.
— Молодая... Так ведь и я не старик. Знаешь что? Говори мне «ты» без стеснения. Мы не на работе.
Гусейн с удовольствием уселся поудобнее на стуле и скрестил ноги.
— Эка грусть, подумаешь, — сказал он беспечно. — Кончится навигация, поживешь дома. Детей нет еще? Будут и дети.
— Не так все просто, Мустафа.
— Неужели не поладили?
— Не поладили. Меня сюда послали. Ей это не подходит, Мустафа.
Гусейн перестал улыбаться.
— Эх, жизнь! Я вот про себя скажу, — прорвался он неудержимо. — Познакомился я, брат ты мой, с девушкой. Она очень славная, душевный она человек, я тебе скажу. Институт кончает. Да ведь как знакомство вести, когда за месяц всего два раза свидеться пришлось. То ночью придем в порт; а то рано утром, когда ей некогда. На пристань я ее не зову — вдруг опоздаем или не смогу я уйти с танкера. На пристанях ребята зубастые, начнут задевать: вам, мол, скучно, да не проводить ли вас, то да се. Обидеть ее могут очень свободно. Встречаемся мы с ней на бульваре, и разговоры у нас чудные бывают. Интересуется она, как живут моряки и почему мы не выполняем план перевозок. Чувствую я, что она хочет от меня чего-то и как будто ждет от меня большого дела. Ты, говорит, горяч и настойчив, у тебя много бесстрашия.
— Умная, — сказал Басов. — Что же ты ответил?
— Трепался, конечно. Станем, мол, и мы знатными, погоди с недельку. Вот и выходит: что ничего у нас с ней не будет. На берегу много людей. Есть и горячие и настойчивые — только выбирай. Может быть, она уже встретила кого-нибудь, пока я был в море. Да и сама она на серьезное дело способна. На строительной практике десятником была. «Меня, говорит, сезонники очень уважают, ей-богу!» Слушал я ее, и мне стало грустно. Пути наши разные, Александр Иванович.
— Тебя послушать, так все моряки холостыми ходить должны, — улыбнулся Басов. — Это вздор. У Котельникова вот жена и ребенок, у боцмана дети в школу ходят. И какие славные ребятишки, ты бы посмотрел!
— Про себя-то забыл? Агитируешь!
Басов встал и прошелся по каюте.
— Я пошутил, Мустафа, — сказал он виновато, — у меня нет жены, я один. Ты спросил насчет зубов, и мне стало смешно. Глупо пошутил, извини...
— Ом-манул, значит, — протянул Гусейн, смачивая языком самокрутку. — Ну, ладно, шути на здоровье. — Он развернул телеграмму. — Прочти-ка, что «Агамали» ответил.
Он терпеливо ждал, пока механик читал телеграмму.
— Двадцать пять тысяч тонн сверх плана! — сказал Басов. — Тяжелое обязательство! Но я думаю, что оно нам по плечу, если мобилизовать все средства, разумеется.
— Какие средства?
— Скорость хода и грузовых операций. Может быть, есть и другие средства.
Гусейн задумался.
— Нельзя ли увеличить грузоподъемность «Дербента»? — спросил он.
— Нельзя, Мустафа, «Дербент» не резиновый.
— Ты не шути... Сколько мы забираем горючего на стоянке? С запасом на четыре рейса?
— Ну, на четыре. Но при чем здесь горючее?
— Если запастись горючим только на один рейс — тогда полезного груза мы можем взять на триста тонн больше.
— Ах, черт! — вскрикнул Басов. — Правда! Мне это не приходило в голову. Зачем же мы возим четырехкратный запас?
— Не знаю. Такое правило. На случай всемирного потопа, должно быть.
— Ну, это дудки. Надо возить не балласт, а груз. Как никто не додумался до этого? — Басов остановился. — Нельзя ли еще что-нибудь снять?
— В канатном погребе много цепей, якорей запасных и всякого хлама, — сказал Гусейн задумчиво. — Потом остается кладовая машинного отделения и мастерские. Если собрать весь железный лом и старье на судне, это составит тонн пятьдесят.
— Итого лишних триста пятьдесят тонн за рейс?
— Ишь ты, — просиял Гусейн. — А ты говорил, будто нельзя увеличить грузоподъемность!
После регулировки второго двигателя «Дербент» покрыл расстояние до Астраханского рейда за тридцать часов. Но на рейде, произошла неожиданная заминка. К приходу судна буксир привел только две баржи, третья вышла из строя.
В радиорубке Володя Макаров тщетно надрывал голосовые связки, вызывая рейдового диспетчера. «Послали за запасными в Астрахань», — следовал поминутно однообразный бесстрастный ответ, вызывавший у радиста припадки бессильного бешенства.
Налитые баржи уходили на север. Грузовой шланг на «Дербенте» был вытянут и свисал над палубой гигантским ржавым хоботом. Над танкером с визгом носились чайки, отнимая друг у друга серебряную рыбную мелочь. Море, бледно-зеленое у бортов корабля, к горизонту синело, сливаясь с эмалью неба. Вахтенные моряки уныло прохаживались по палубе, поглядывали на север, откуда должны были появиться новые баржи.
Штурман Касацкий, наскучив ожиданием, побежал разыскивать капитана.
— Вообразите, — заговорил он, появляясь в дверях кают-компании, — на этот раз мы сэкономили пять часов в пути... Надо бы козырнуть перед пароходством, ей-богу!
Евгений Степанович сидел за столом, помешивая ложечкой в стакане. На блестящей выпуклой поверхности судового чайника он видел свое лицо, безобразно раздутое и сплюснутое, с чудовищными пунцовыми опухолями вместо щек. И, разговаривая с помощником, все косился на чайник, не в силах отвести глаз от причудливой личины.
— Не худо бы радиограмму послать пароходству, — продолжал Касацкий. — Скажем, хоть так: «На основе соцсоревнования и ударничества...»
— Оставьте... — перебил Евгений Степанович с отвращением, и лицо в чайнике метнулось и покрылось рябыо морщин. — Фабрикация фальшивых бумажек... Стыдно, Олег Сергеевич!
— Душа моя, да ведь это чистая правда, — улыбнулся Касацкий. — Почему же не извлечь из этого пользу? Давно ли мы нервничали оттого, что мы на плохом счету, а теперь — «оставьте»... Впрочем, как хотите.
— Я не хочу никого дурачить, и довольно с меня этих телеграмм. — Капитан возбуждался все более с каждым своим словом, как человек, внезапно отважившийся высказать вслух свои мысли. — Поймите же, наконец, что все эти трескучие донесения — просто ложь, гадость, неприлично! Соревнование только началось, и мы с вами тут ни при чем. Поймите!
Как это всегда бывало с ним в редкие минуты гнева, Евгений Степанович нетерпеливо ожидал возражений, которые как бы поддерживали его, подтверждали справедливость его возмущения. Но Касацкий умолк, и лицо его изображало испуг и кроткое недоумение.
— Мне не приходило в голову, что вы можете так истолковать все эти пустяки, — сказал он печально. — Может быть, я пересолил немного, стараясь изобразить дело в лучшем свете. В управлении пароходства сильно обеспокоены неудачным началом навигации. Кого-то из капитанов уже сняли с работы, я слышал. А я бы не хотел другого командира, скажу вам откровенно.
— Вы говорите — сняли с работы? — переспросил Евгений Степанович.
— Мне как-то больно подумать, что вас могли бы... Честный служака, почтенный человек! У меня к вам особое бережное чувство есть, скажу откровенно.
— Милый мой, да разве я не вижу? — пробормотал Евгений Степанович. — Поверьте, я очень ценю ваше отношение, но меня беспокоят все эти отписки. Как будто мы уж слишком злоупотребляем ими за последнее время. Ведь, если говорить по совести, мы сами виноваты во многом. Вот на мель садимся у причалов... Кто же виноват? А историю с водяным балластом помните? Да что говорить!
Касацкий мигом успокоился и присел к столу.
— Да, да, я согласен, — сказал он нетерпеливо. — У кого же не бывает промахов? Но сейчас как будто намечается перелом. Старший механик не пустил свободных людей на берег и перебрал двигатели. Он не имел права лишать людей отдыха, но на это надо закрывать глаза.
— Он мне докладывал.
— И, наверное, смотрел на вас волком. Дескать, презираю вас, но вынужден разговаривать. Не нужно обращать на это внимания, он человек со странностями. Я, например, всячески даю ему понять, что я вовсе не осколок прошлого, каким он считает меня, а в доску свой парень. Ха-ха! Да так оно и есть, конечно. Для меня, дорогой Евгений Степанович, соревнование было своего рода откровением. Удивительно универсальный метод обработки любого человеческого материала. Пущены в ход все дальнобойные орудия человеческой морали, даже такие вечные, как «слава» и «доблесть». В самом слове «вызов» есть что-то старомодное, но красивое и сильное. Право же, мне кажется, что сейчас у наших людей новое, осмысленное выражение появилось на лицах. Одним словом, я — за.
Евгений Степанович слушал молча. Им уже овладело то неопределенное пассивное состояние духа, какое бывало у него во время разговора с помощником. Он мог только следить за неожиданными поворотами мысли собеседника, и за этими поворотами, как в нескончаемом лабиринте, терялись его собственные ощущения.
— Так вы думаете, что наступил перелом? — спросил он задумчиво.
— Несомненно. И надо сделать все возможное, чтобы развить успех. Многое зависит от береговых организаций. У диспетчеров есть свои любимцы, вроде «Агамали». Образцовое судно получает все в первую очередь. Значит, надо создать «Дербенту» репутацию образцового судна. Если послать пароходству телеграмму, как я сказал...
— Что же, я не против. Давайте составим, — согласился Евгений Степанович. Он чувствовал раскаяние за горячность, и ему хотелось поскорее уступить, чтобы загладить вину перед помощником.
— Напишем коротко и достойно, — сказал Касацкий, вынимая блокнот. — На основе соцсоревнования и ударничества нам удалось повысить коммерческую скорость... Так будет искренне и без всякой назойливости. Правда?
Он дописал телеграмму и протянул ее Кутасову. Прошелся и остановился перед иллюминатором, покачиваясь на каблуках. Капитан морщил лоб, читая телеграмму.
— Хорошо, — сказал он наконец, — так будет действительно вполне достойно.
— Еще одно, — сказал Касацкий, зевая. — Кто-то предложил ликвидировать четырехкратный запас горючего для дизелей. Басов считает, что если убрать с танкера лишнее горючее и разный хлам, то можно увеличить полезную грузоподъемность судна на триста пятьдесят тонн. Хорошо придумано. Я хотел вас предупредить, чтобы вы не вздумали противиться.
— Позвольте, — удивился Евгений Степанович, — вы хотите убрать запас горючего?
— Оставить только на один рейс, Евгений Степанович...
— Да как это, помилуйте?
— Ну, так я и знал! — усмехнулся Касацкий. — Скажите лучше: зачем мы возим четырехкратный запас?
— На всякий случай. Мало ли зачем. Все так делают...
Касацкий зевнул.
— Рейсового запаса более чем достаточно даже при штормовой погоде, — сказал он мягко, — а триста пятьдесят тонн за рейс — это составит в месяц три тысячи, а за навигацию около двадцати тысяч сверх плана. Дело ясное.
— А не опасно?
— Безусловно, опасно. Рискуете получить премию и благодарность от Годояна. Ну, договорились?
— Пожалуй.
— Басов говорит, что можно значительно перевыполнить план, если мобилизовать все скрытые средства, — сказал помощник задумчиво. — Похоже, что он прав. Во всяком случае, он уже откопал одно средство. И, пожалуй, сделает большую карьеру этот невзрачный чудак, вот увидите.
Последняя баржа была подана с опозданием на два часа. Буксир подтащил ее к борту «Дербента», вспенил винтами воду, свистнул пронзительно и затих. На палубе баржи неторопливо ворочались угрюмые, заспанные люди в тулупах, растягивая наливной шланг. С борта танкера за ними наблюдали моряки.
— Там на рейде чиновники сидят, чернильные крысы! — волновался Володя Макаров. — Им наплевать на то, что мы потеряли два часа. Так мы ничего не добьемся. Их нужно как-то ударить...
— Напишем заявление начальнику Каспара, — сказал Котельников рассудительно. — Он их подтянет.
Гусейн посматривал на говоривших, судорожно дергая бровью. Его нестерпимо раздражали медлительные движения людей на барже и их безучастные лица.
— Вы всегда так ходите? — крикнул он вниз. — Эй вы, с броненосца!
— Не задирай их, — посоветовал Котельников, — они назло будут тянуть канитель.
Но Гусейн не унимался:
— Скажите вашим начальникам-раздолбаям, что мы жаловаться будем. Мы управу найдем!
— Зря ругаешься, — ответили снизу, — мы люди маленькие.
Гусейн отошел от борта. Бесцельно сокращать время стоянок и экономить минуты, когда результат всех этих усилий может пойти насмарку из-за простой невнимательности диспетчера на берегу. Моряки «Дербента» заинтересованы в успехе соревнования, но успех этот зависит и от диспетчера, и от мохнатных людей с баржи, и от пристанских рабочих в порту. И Гусейн старался не глядеть на то, что происходило на барже, старался сдержать закипавшее в нем глухое раздражение, которое казалось еще тяжелее оттого, что сердиться, в сущности, было не на кого.
По выходе с рейда он успокоился немного: «Дербент» делал двенадцать узлов. Потом была вахта, и она прошла сравнительно спокойно — двигатели оборотов не сбавили, топливо подавалось исправно. Все же иногда колола назойливая мысль: может быть, все это напрасно?
Пообедав после вахты, он спал. Но, проснувшись, сквозь глазок иллюминатора увидел плотную молочно-белую муть.
Туман всегда наполнял Гусейна горькой тоской и поднимал со дна души отболевшие как будто печали. Он вышел на палубу. Огни, вспыхнувшие на мачтах, горели мутно, словно обернутые белой шелковой тканью. Глухо звучали голоса и шаги. У подошедшего Володи был хриплый голос и лицо казалось зеленоватым.
— Послушай, что сделали наши командиры, — сказал Володя. — Этакая глупость! А туман-то, туман!.. Теперь уж обязательно опоздаем.
Гусейн не удивился ни печальному лицу Володи, ни его словам. Что хорошего может произойти при таком тумане? Он вдыхал густой удушливый воздух и сплевывал за борт сладковатую слюну.
— Отправили, слышь, телеграмму, — говорил Володя, — «на основе соревнования и ударничества...». Спекулируют, подлецы!
— Черт с ними, — промолвил Гусейн равнодушно. — Туман идет лавой. Вот и скорость убавили, я слышу.
— Обидно, — сказал Володя, — на чем спекулируют! Ну, пойду я...
Гусейн остался один. Вокруг все двигалось медленно и бесшумно. Серые клочья тумана ползли по палубе, цепляясь за люки, взбираясь по ступенькам трапов, и от них пахло затхлой сыростью и еще чем-то удушливым, напоминающим отработанный газ.
Рявкнула сирена «Дербента» коротким простуженным гудком, и ей откликнулось тонким воем встречное судно, мигнув в тумане зеленым глазом. Гусейн присел на корточки и обхватил руками колени.
— Плохо, — сказал он тихонько, и голос его прозвучал слабо и глухо, — испохабили соревнование своими телеграммами... Подлецы, подлецы! И на берегу такие же... — Он нетерпеливо перебирал в уме все случившееся за последние дни, надеясь найти еще что-то, самое плохое, что переполнит его и разрешит предаться отчаянию.
«Туман задержит, здорово задержит... и Женя на бульвар не придет. Туман и позднее время — ни за что не придет! Сколько уж мы не виделись? Да и на что я ей сдался?.. А Басов агитирует. На что он надеется, когда на берегу лавочка, и все покрывают друг друга, и не найдешь концов?.. Отписки, фальшивые донесения... А может быть, Басов ни на что не надеется, и он такой же, как астраханский диспетчер, такой же, как Касацкий и Алявдин, только гораздо хитрее?.. Порт близко. Там остров, теперь огни пойдут, огни... Пивка бы хлебнуть теперь! Самое время...»
Он подошел к борту и, положив руки на перила, повернул лицо навстречу плывущему из тумана зареву портовых огней. Так стоял он, поминутно сплевывая сладкую слюну и вздрагивая от сырости, пока не загремели брошенные сходни. Тогда он сбежал на пристань и пошел, не оглядываясь, облегченно размахивая руками, словно покидал танкер навсегда.
Вахтенные сновали по палубе, перекликаясь в тумане, и им было не до Гусейна. Его увидели час спустя моряки с «Дербента», зашедшие в пивную погреться. Среди них был и слесарь Якубов, тот самый, которого Гусейн научил обращаться с подъемным краном, — тихий, незаметный человек, бросивший курить только потому, что, покупая папиросы, раздавал их другим. Он ахнул, заметив Гусейна за соседним столом, и все порывался подойти к нему, чтобы увести на пристань. Но палубный матрос Хрулев крепко держал слесаря за рукав.
— Не лезь, пожалуйста. Сейчас этот ударник себя покажет! — шептал он злорадно. — Да сиди, говорю!
Гусейн поводил вокруг светлыми бешеными глазами, стараясь поймать ускользавшие взгляды соседей. Он развалился на стуле перед батареей пустых бутылок, и к нижней губе его, отвисшей и покрытой пеной, прилип погасший окурок. Вокруг столика давно уже беспокойно кружили официанты, а напротив случайный собутыльник — маленький потрепанный человек, испуганный и ослабевший, — покорно жмурил пьяные глазки, собираясь улизнуть.
Внезапно Гусейн поднялся и стряхнул со стола бутылки. Пошатываясь и шагая по цветным осколкам, он пошел к двери, и навстречу ему двинулась белая армия официантов, угрожающе помахивая салфетками, но у выхода он толкнул одного ладонью, и тот ахнул, ударившись головой о косяк. Гусейн выскочил на улицу и побежал, слыша позади свистки. В пивной Хрулев качался от смеха, хлопая себя по коленкам, Якубов протягивал деньги официантам, упрашивая не делать скандала.
Гусейн уже не мурлыкал тоненько и нежно, как на море в предзакатные часы. Захлебываясь от пьяной одышки и помахивая над головой кулаком, он ревел, как паровая сирена. Прохожие сворачивали на мостовую, у подъезда кино под фонарями оглушительно визжали подростки:
— Бичкомер!.. Бандюга!.. Галах!..
На перекрестке Гусейн расставил руки, преграждая дорогу заметавшейся в испуге женской фигуре.
— Попалась, Марусь!.. — И, взглянув в побледневшее молодое лицо, вдруг улыбнулся потерянно и печально. — Чего боишься, разве я трону! Эх ты, милая!..
Ярость его внезапно исчезла, сменилась слабостью и покорной тоской. На бульваре он рухнул на скамью и рванул ворот рубахи. Деревья медленно уплывали слева направо, и стволы их купались в осевшей массе тумана.
— Теперь, уж конечно, не поправишь... — сказал он, тяжело ворочая языком, — теперь будут судить... в красном уголке, как тогда... Басов будет судить, ясное дело. Кон-е-е-шно! Ну-к что ж, судите, разве я против? Пож-жалуйста! — Он поднял голову и прислушался к вою сирены. — «Дербент» кричит... Эх, голосистый! Выберут якоря и пойдут... без меня... Очень просто.
В левом кулаке чувствовал он ноющую боль и влажность, словно раздавил что-то живое и липкое. Он поднес к глазам черную от крови ладонь.
«Где это я?.. Бутылки...»
Болела голова, и тошнота подступала к горлу. Еще завыла далекая сирена, и ноги Гусейна похолодели.
«Что это я сижу? Вот и еще сижу... и еще, — считал он мгновения, мучительно вытягивая ноги. — Если подняться теперь же, то можно дойти... Эх, пропаду!»
Наконец он сполз со скамейки и, поднявшись, закачался на длинных ногах, стараясь подавить приступ тошноты.
— Надо дойти, — сказал он громко, — и к Басову... Пройти незаметно. Он же знает, болезнь у меня.
Возле продовольственной лавки под навесом стояли двое. У причала шипели волны в камнях.
— Ты говоришь, что он на бульвар побежал? — спрашивал Басов озабоченно и сердито. — И вы не могли остановить его? Герои липовые!
— Да мы не успели, он как бешеный, — оправдывался Якубов. — Официанты и те отступились. Одного он ка-а-ак толканет! Сила у него...
— Смотрите, никому ни слова, — напомнил Басов. — Это не он ли идет, посмотри.
Человек двигался вдоль насосной станции, кидавшей на асфальт черный квадрат тени. Он шел как бы крадучись и в то же время спотыкаясь и загребая ногами. Издали слышалось его тяжелое, хриплое дыхание. Он увидел людей под навесом и остановился.
— Александр Иванович, — позвал он тихо, — мне нельзя на танкер?.. Поним-а-аю!
— Вам надо пройти в мою каюту, — сказал Басов резко. — Старайтесь не качаться. Идите вперед.
Они шли гуськом по причалу. Якубов из деликатности отстал немного, сделав вид, что поправляет шнурок ботинка. Ему было жалко Гусейна. На палубе у сходней чернели фигуры вахтенных, крутился и вспыхивал огонек папиросы.
Гусейн выпрямился и пошел по сходням. На середине он потерял равновесие и охнул, схватившись за перила порезанной рукой. На палубе засмеялись.
— В доску! — произнес! чей-то голос. — Видали, ребята?
Басов взошел на палубу и остановился.
— Хрулев, — позвал он, — подите сюда!
Матрос подошел, пряча за спиной руку.
— Чего хотели?
— Есть предписание: за курение во время погрузки снимать с работы и отдавать под суд. С вами это не первый случай...
— Я потушил, — Хрулев торопливо поплевал на окурок, согнувшись и пряча лицо. — Кого преследуете, а кого покрываете через пьянку, — сказал он дрожащим голосом. — Не по совести это!
— Зачем покрывать? — произнес Басов лениво. — Завтра я подам рапорт, и каждый получит свое. Понятно?
— Так я потушил уже.
— А он уже трезвый...
— Последний раз, Александр Иванович, честное слово...
В жилом коридоре было пусто, только снизу, из кают-компании, доносились голоса. Басов вошел в каюту. Гусейн сидел за столом, обхватив голову руками. Он слегка раскачивался, словно перенося нестерпимую боль. Его рубашка, покрытая липкой грязью, пристала к телу; на затылке торчали мокрые косицы волос.
— Вас видел кто-нибудь? — спросил Басов. — У вас кровь на лице. Откуда это?
Гусейн поднял голову и всхлипнул.
— Я подлец, Саша, — заговорил он тихим трезвым голосом, — загубил свою жизнь и испачкал судно. Зачем привел ты меня сюда?
Он затрясся, перекосил рот и размазал по лицу слезы. Басов вздохнул и присел на койку.
— Слушай, брось ныть, — сказал он нетерпеливо. — У тебя повсюду кровь, и еще... ты, верно, блевал? Иди умойся над раковиной.
Он встал, открыл шкаф и вытащил чистую рубашку. Гусейн подставил голову под кран, тер ладонями лицо, громко сопел и вздрагивал. По его голым локтям побежали струйки воды и забарабанили по полу. Он конфузливо, подобрал локти и открыл один глаз.
— Рубашку эту долой, — командовал Басов, — наденешь мою пока. Ух, какая ты сволочь, просто удивительно! Пьяную истерику затеял. С чего бы это, интересно? В такое время, когда дисциплина вот как нужна!.. На́ полотенце... Разве ты товарищ? Дерьмо ты!
— Ругайся... Что-ж, ругайся.
Гусейн вытер лицо и переменил рубашку. Уселся на стул и сложил руки на коленях. Чистая, рубашка празднично коробилась на его спине, и лицо его медленно и робко светлело.
— Все как-то накопилось, понимаешь, — прохрипел он. — На рейде чиновники, а наши тоже хороши... телеграмму послали: соревнование, мол, похвалите нас скорее. А тут туман.
— Одним словом, бабушка тебе наворожила! Просто ты растленный тип, люмпен! Еще немного, и ты опозорил бы судно. Случайно ведь сошло!
— Теперь уж крышка, Саша. Этому не бывать! Ты не скажешь никому. Верно?
— Не знаю. — Басов подумал. — Помполиту скажу, Бредису. Но он хороший парень. Уладим, я думаю.
Гусейн вздохнул и посмотрел в окно.
— Отошли уже, — сказал он облегченно, — отошли...