Так Бог велел (Энгельгардт)/ДО

Так Бог велел
авторъ Софья Владимировна Энгельгардт

Опубл.: 1872. Источникъ: az.lib.ru • Повесть.
Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», № 8, 1872.

ТАКЪ БОГЪ ВЕЛѢЛЪ

ПОВѢСТЬ.

I.

Moй разказъ относится къ іюлю 1870 года На дворѣ было сыро и очень холодно; слабый огонекъ теплился въ каминѣ уютной гостиной стариннаго московскаго дома. Хозяйка, Марья Павловна Образцова, сидѣла у огня въ большомъ креслѣ и играла въ шахматы съ своимъ дядей графомъ Чаплинымъ, пожилымъ холостякомъ. Ея миловидная голова была обращена неподвижно на шашки, а худощавая маленькая рука спускалась на складки траурнаго платья.

На другомъ концѣ комнаты сидѣла сестра хозяйки, вдова, Катерина Павловна Мечникова, или Кети, какъ ее звали въ семействѣ. Она нисколько не походила на Образцову, и казалась старше ея, хотя была свѣжа какъ роза и очень недурна собой: не высокаго роста, довольно полная, съ каштановыми волосами, съ карими на выкатѣ глазами. Кокетливо сшитое траурное платье сидѣло ловко на ея круглыхъ плечахъ, грудь была украшена жемчужнымъ крестомъ. Кети занималась шитьемъ an pin metis по батистовой полоскѣ, и глубокое молчаніе которое царствовало въ комнатѣ выводило ее изъ терпѣнія. Нѣсколько разъ она подымала голову, взглядывала на сестру и на дядю, пожимала плечами, обрывала нитку и бросала работу на столъ. Вдругъ гнѣвъ ея разразился громкимъ монологомъ.

— Боіке милостивый! что за скука! какая безжалостная судьба вызвала меня въ этотъ варварскій край! Ѣхала взглянуть на своихъ: попала прямо за похороны матери — первое удовольствіе! И вмѣсто двухъ недѣль живу здѣсь скоро два мѣсяца!…

— Эта слова насколько не возмутила Марьи Павловны; она не отвела глазъ отъ шашекъ; но графъ Чаплинъ взглянулъ на Катерину Павловну взглядомъ которому онъ желалъ придать убійственное выраженіе. Одна бровь его скривилась, другая поднялась вверхъ, губы сжались; все его кругловатое желто-блѣдное старческое лицо приняло не свойственное ему выраженіе строгости.

— Что вы на меня взглянули какъ звѣрь? продолжала Кети. — Вспомнили дядюшекъ прежнахъ временъ? Желала бъ я васъ поставить на мое мѣсто. Вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ какъ я привыкла къ жизни полной, къ образованному обществу, и вдругъ изъ Висбадена попала сюда. Да здѣсь можно помѣшаться отъ скуки, и я помѣшаюсь!

— Ужъ кажется дѣло сдѣлано, флегматически замѣтила Марья Павловна.

— Ха, ха, ха, разразился графъ. — Ха, ха, ха, заливался онъ, все поднимая выше и выше ноту добродушнаго смѣха; — ха, ха, ха, одолжила душенька!

Глядя на него и Марья Павловна невольно разсмѣялась, а сестра ея взбѣсилась окончательно. Но въ ней припадки гнѣва были не желчные, скорѣй комическіе.

— Да что я тебѣ, въ самъ дѣлѣ, шутиха досталась что ли? сказала она покраснѣвъ. — Ты способна проводить цѣлый день за шахматною доской, и хихикать надо мной, потому что мнѣ нужны не шашки, а живые люди, которыхъ у васъ нѣтъ.

— Слава Богу, перебила Марья Павловна, — что у меня въ настоящую минуту нѣтъ живаго человѣка: онъ бы здѣсь написалъ каррикатуру для какого-нибудь сатирическаго журнала.

— А! каррикатуру! нѣтъ, ужъ это слишкомъ, я уйду!

— Куда же это?

— Хоть къ сосѣду; денегъ попрошу взаймы, чтобы завтра же уѣхать въ Висбаденъ.

Она бросилась къ дверямъ, но вдругъ раздался рѣзкій звукъ колокольчика. Катерина Павловна остановилась, выраженіе ея лица измѣнилось въ одну минуту; вся особа преобразилась, просіяла.

— Bonjour, Mr de-Morangy, сказала она граціозно, тихимъ голосомъ, который у нея былъ въ запасѣ для гостей.

Графъ, не подымая головы, свирѣпо взглянулъ на дверь, а Марья Павловна взглянула на графа и чуть-чуть покраснѣла.

II.

У насъ не вывелась до сихъ поръ русскія барыни которыя, проживая за границей, объявляютъ съ азартомъ что у нихъ нѣтъ родины. Эти явленія не такъ рѣдки и большею частію очень забавны: Катерина Павловна принадлежала къ разряду забавныхъ, и раздѣляла съ ними одну общую черту, а именно: усвоивъ себѣ нѣкоторые европейскіе пріемы, она ихъ приберегала для гостиной, а дома оставалась вполнѣ русскою барыней, не обузданною воспитаніемъ; но къ счастію гнѣвъ ея исчезалъ мгновенно, лишь бы предметъ забавы являлся вовремя; и вотъ онъ явился въ лицѣ виконта Гаспара де-Моравія.

Виконтъ женился во Франціи на богатой русской дѣвушкѣ, (французскій аристократъ не женится иначе какъ на приданомъ) и овдовѣвъ, пріѣхалъ въ Россію съ цѣлію получить части женинаго имѣнія, доставшуюся ему по закону. Дѣло легко бы сладилось, но усложнилось казенными взысканіями.

Тонкіе и сухіе члены, сухія черты лица, глаза черные, живые, зубы подозрительной бѣлизны и тщательная холя за своею собственною особой составляли въ цѣломъ то что называютъ: un joli homme. Его завивалъ ежедневно Нёвиль, и онъ носилъ фракъ какъ только одни Французы умѣютъ его носить. Отъ ранней молодости до тридцати шести лѣтъ Моранжи велъ ту жизнь которою живутъ всѣ праздные Французы, пока ихъ не угомонятъ недуги старости. День посвященный визитамъ и прогулкѣ, вечеръ театру, ночь aux aventurée въ маскарадѣ или въ будуарѣ — вотъ программа всей жизни. Ея серіозную сторону составляетъ для подобныхъ людей такъ зываемый политическій вопросъ, вопросъ состоящій въ надеждѣ на возвращеніе Бурбоновъ: Моранжи былъ ярый легитимисть.

Раскланявшись съ дамами, онъ протянулъ руку графу Чаплину, съ которымъ встрѣчался уже во второй разъ. Графъ что-то промычалъ. Широкій, старомодный сюртукъ сидѣлъ мѣшковато на его широкихъ плечахъ, а на жилеткѣ блистала золотая цѣпь, украшенная тяжелыми печатями. Почему взглянулъ онъ свирѣпо на Моранжи? Потому, вопервыхъ что онъ любилъ глядѣть такимъ образомъ. Въ его понятіяхъ свирѣпый взглядъ есть признакъ твердаго характера. Вовторыхъ, ему показалось что Моранжи ухаживалъ за Марьей Павловной, любимою племянницей и крестницей графа; а Марья Павловна была такой ангелъ чистоты, говорилъ графъ, — который въ шестьдесятъ слишкомъ лѣтъ вѣрилъ въ ангельскую чистоту женщинъ вообще, — что мужской глазъ не долженъ безнаказанно смѣтъ на нее подняться. Графъ и наказалъ Моранжи свирѣпымъ, но, къ сожалѣнію, незамѣченнымъ взглядомъ. Легкое смущеніе обнаруженное племянницей ускользнуло отъ дяди, и его вскорѣ успокоило неожиданное обстоятельство. Моранжи устроился возлѣ Кети и завелъ съ нею разговоръ, «à la pointe de l’aiguille въ которомъ графъ разобралъ слова „des épaules de déesse, un pied d’enfant“ и т. п. Кети отвѣчала весело, бойко, смѣялась не то надъ нимъ, не то надъ его ухаживаньемъ, и вызывала его на новыя любезности..

— Вотъ не ожидалъ! вѣтеръ подулъ въ другую сторону, подумалъ графъ. — Должно-быть Маша его проучила по-своему; а та вѣтрена только на словахъ, а промаха не дастъ. Шахъ и матъ! провозгласилъ онъ громко.

— Все-таки я выиграла двѣ партіи, сказала Марья Павловна, и обращаясь къ своему гостю, спросила: — Ну что ваши дѣла?

— Тянутся до безконечности, отвѣчалъ Моранжи. — Кажется чего проще: удѣлить мнѣ часть отъ имѣнія покойной жены. Ничего не добьюсь. Я начинаю приходить въ отчаяніе.

— А кто хлопочетъ по вашему дѣлу? вмѣшался графъ.

Моранжи проговорилъ съ трудомъ слово въ которомъ не было возможности разобрать человѣческаго имени. Дамы улыбнулись.

— Я можетъ-быть не совсѣмъ такъ выговариваю, продолжалъ онъ. — Все равно, вы понимаете, что-то въ этомъ родѣ! Вотъ уже два мѣсяца какъ я учусь произносить это имя, оно мнѣ рѣшительно не дается.

— Не могу ли я вамъ помочь? заговорилъ графъ, — располагайте мной.

— Какъ вы обязательны! отозвался Моранжи. — Если вы позволите, я явлюсь къ вамъ завтра за совѣтами и съ изъявленіемъ моей искренней благодарности.

— Очень радъ оказать вамъ услугу. Это моя обязанность: вы вашъ гость. — Вы ѣхали на Петербургъ?

— О! нѣтъ, на Вѣну. Я представлялся королю.

— Какому королю?

Моранжи на него посмотрѣлъ и подумалъ: „Ah èa, d’ou vient-il donc cet homme-là?“

— Какъ, какому королю? подхватила Катерина Павловна: — развѣ вы не знаете, дядя, что король Генрихъ V въ Фросдорфѣ? Разсѣянность…. прибавила она, обращаясь къ Моранжи.

— И вы не потеряли надежды на возвращеніе Генриха V? опросилъ графъ.

— Нисколько. Онъ будетъ королемъ Франціи. Онъ милостью Божьею нашъ законный король.

— А самъ Генрихъ V надѣется на будущность?

— Безъ сомнѣнія. Хотите взглянуть на его подарокъ?

Онъ вынулъ изъ кармана портфель, въ которомъ былъ сложенъ листокъ бумаги, и развернулъ его осторожно чтобы не измять. На листѣ была приложена печать, изображающая крестъ съ надписью: Spes.^[1] Внутри подписано рукой графа Шамбора: А monsieur de Morangy. — Henri.

Пока разсматривали съ любопытствомъ этотъ листокъ, Moранжи успѣлъ вынуть изъ бумажника записочку, которая осталась въ его рукѣ.

— Я поклонница Генриха V, оказала Кети.

— А вы? спросилъ Моранжи у ея сестры.

— Я ничего не знаю о его личномъ характерѣ, отвѣчала Марья Павловна. — Но мнѣ не разъ приходилось читать и слышать разказы путешественниковъ о принцахъ Орлеанскихъ Вотъ сегодня!

— Bah! отозвался почти съ презрѣніемъ легитимистъ. — Ихъ дѣдъ и ихъ отецъ были измѣнники.

— А какое мнѣ дѣло до ихъ дѣда и отца! Я знаю, а всѣ знаютъ что принцы Орлеанскіе рыцари, и тѣмъ хуже для Французовъ, если они не способны ихъ оцѣнить. Я бы прошла сто верстъ пѣшкомъ чтобы на нихъ взглянуть.

— Какой огонь! замѣтилъ съ изумленіемъ. Моранжи.

Для него было непонятно такое горячее сочувствіе къ людямъ съ которыми не имѣешь ничего общаго. Онъ это замѣтилъ Марьѣ Павловнѣ.

— Il faut bien admirer quelqu' un, отвѣчала она вся вспыхнувъ.

— Сестра моя очень молода сердцемъ, сказала какъ бы ей въ извиненіе Кети, которая звала что французскому аристократу кажется неумѣстнымъ, смѣшнымъ — все то что выходитъ изъ границъ строгихъ приличій, все то что называется экзальтаціей.

Между тѣмъ графъ всталъ съ своего мѣста и закуривалъ папироску. Моранжи подошелъ къ камину, и воспользовавшись минутой когда Кети стала къ нему спиной, положилъ записочку на шахматную доску.

— Принцы Орлеанскіе не подозрѣваютъ что у нихъ прелестный адвокатъ, сказалъ онъ, и на этомъ словѣ обернулся къ Мечниковой, между тѣмъ какъ Марья Павловна бросила съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ носовой платокъ на записку.

— Ловка! подумалъ Моранжи, — и должно-быть опытна.

— Какъ небо прояснилось: солнце! сказала Кети, заглянувъ въ окно. — Пойдемте на бульваръ. Маша, хочешь? Мнѣ нуженъ воздухъ.

— Нѣтъ, мнѣ нездоровится.

— Вы мнѣ позволите идти съ вами? спросилъ Моранжи.

— Очень охотно. Я надѣну шляпку.

Когда она вышла, Моранжи бросилъ значительный взглядъ за Марью Павловну. Она не успѣла его избѣжать и покраснѣла. Графъ ее выручилъ, обратившись къ Французу съ приглашеніемъ назначить часъ свиданія для обѣщанной бесѣды о дѣлахъ. Кети не замедлила явиться въ шляпкѣ и въ шали.

III.

— Дядя, вѣдь вы съ нами обѣдаете? спросила Марья Павловна.

— Конечно съ вами, отрѣзалъ графъ, какъ будто Марья Павловна сказала ему дерзость.

— Дядя, вотъ что…. начала она, придумавъ вдругъ предлогъ чтобы выйти изъ комнаты. — Я велю приготовить къ обѣду вашъ любимый яблочный пирогъ.

Графъ улыбнулся племянницѣ и яблочному пирогу.

Марья Павловна сжимала крѣпко въ рукѣ записочку Moранжи, и распечатала ее не безъ смущенія, а распечатавъ не вдругъ развернула. Она тогда только испугалась своею смущенія.

Какъ! неужели она, женщина серіозная, готова полюбятъ этого пустаго Моранжи, который не обратилъ даже на себя ея вниманія пока былъ къ ней равнодушенъ? Неужели она готова закрытъ глаза на его недостатки, на такіе недостатка которыхъ онъ не покупаетъ ни сердцемъ на умомъ?… Записка, вынутая изъ конверта, дрожала слегка въ ея рукѣ.

„Я съ ума сошла! сказала себѣ Марья Павловна. Неужели я его боюсь? — Себя боюсь? Не онъ первый объяснялся со мной въ любви.“

„Что можетъ ожидать отъ такой женщины какъ вы человѣкъ до такой степени недостойный васъ? писалъ онъ между прочимъ. Однако я не могу устоять противъ счастья сказать вамъ что я васъ люблю, что я становлюсь другимъ человѣкомъ когда я съ вами. Умоляю васъ, не прогоните меня отъ себя, а позвольте мнѣ говорить вамъ что я люблю васъ. Вамъ это не повредить, а мнѣ доставить столько наслажденія!“

Записки такого рода Моранжи писалъ къ десяти женщинамъ; Марья Павловна это понимала инстинктивно, однако, помимо ея воли и разсудка, ласковыя слова, сладкія увѣренія въ любви, граціозныя общія мѣста сказанныя въ граціозной французской формѣ, дѣйствовали на ея воображеніе и самолюбіе. Она подожила записку въ карманъ и пошла къ дядѣ. Услышамъ тяжелый стукъ его шаговъ, она вспомнила о яблочномъ пирогѣ и вернулась чтобъ его заказать.

Во все время ея отсутствія графъ ходилъ вдоль комнатъ съ озабоченнымъ видомъ человѣка у котораго на умѣ важное дѣло, требующее дипломатическихъ соображеній. Онъ даже шевелилъ губами, точно готовилъ заранѣе что ему надо сказать. Когда Марья Павловна вернулась, онъ сѣлъ противъ нея и смотрѣлъ долго ей въ глаза, лотомъ сдѣлалъ громкое и продолжительное „гм…. ггмм!…“

— Маша, началъ онъ, — сегодня надо съ тобой переговорить.

„Замѣтилъ!“ подумала Марья Павловна, и спросила съ изумительною наивностью и съ рѣшительнымъ намѣреніемъ ни въ чемъ не сознаваться:

— О чемъ это, дядя?

— Мнѣ надо съ тобой переговоритъ, повторилъ графъ. — Я ждалъ чтобы мы осталась вдвоемъ.

— Ну вотъ, мы теперь вдвоемъ.

— Матери твоей нѣтъ на свѣтѣ, началъ онъ опять, — а при ея жизни я не давалъ себѣ права говорить съ тобой, откровенно о нѣкоторыхъ вещахъ очень важныхъ….

— Дядя, перебила Марья Павловна, — я вамъ даю право говорить безъ предисловія о чемъ хотите.

— … О нѣкоторыхъ вещахъ, очень важныхъ, настоялъ онъ, какъ будто бы его не перебивали. — Ты знаешь что мы не сходилась съ покойницей….

— Я это давно знаю и вполнѣ понимаю, вставила молодая женщина.

— Ты это сама понимаешь? Въ такомъ случаѣ я тебѣ сдѣлаю вопросъ, котораго бы не сдѣлалъ при ея жизни. Скажи мнѣ по какимъ причинамъ ты разсталась съ мужемъ?

Марья Павловна глубоко вздохнула.

— Дядя, отвѣчала она, — вы полагаете, я это вижу, что моя мать разлучила меня съ мужемъ. Что жь мнѣ вамъ сказать? Вы правы, но я сама поняла не скоро и не сразу что она была во многомъ причиной вашей размолвки.. Да! много она взяла на себя; вы, дядя, знаете какъ я его любила.

— Знаю, знаю; но разкажи же мнѣ какъ это случилось?

— Ахъ, Боже мой! Да развѣ это перескажешь?… и что я разкажу?… Что было между нами?… Что случилось? Ничего. Правда, что моя мать его не любила и старалась насъ разлучить… Это правда… Но онъ?… Зачѣмъ онъ меня оставилъ? Еву, видите ли, надоѣли мои слезы, моя ревность; а зачѣмъ онъ ихъ возбуждалъ?

— Да полно, онъ ли ихъ возбуждалъ?

— Э, Боже мой! возразила съ сердцемъ Марья Павловна, — кто же ихъ возбуждалъ, коли не онъ? Кто можетъ стать между мужемъ и женой, если они любятъ другъ друга взаимно? Ни мать, ни отецъ, ни сестра — никто на свѣтѣ!

— Не правда. Чѣмъ больше женщина любитъ мужа, тѣмъ легче злонамѣреннымъ людямъ возбудить ея ревность и подозрительность….

— Мужу такъ легко оправдаться, перебила Марья Павловна.

— Я замѣчаю что ты себѣ противорѣчишь, продолжалъ графъ. — То ты сама сознаешь что тебя разлучили съ мужемъ, то его дѣлаешь виновникомъ всего несчастья.

— Да, я виню мать за то что она хотѣла насъ разлучить, но разлучить насъ она была бы не въ силахъ, еслибы не онъ самъ. Но я вамъ скажу правду, дядя, я еще не могу говорить хладнокровно объ этомъ, и лучше не говорить.

Графъ пожался, покряхтѣлъ и устремилъ глаза на племянницу.

— Ты знаешь что я его всегда очень любилъ, проговорилъ онъ. — Онъ отличный человѣкъ.

— Онъ эгоистъ, онъ любитъ только себя…. да право, будетъ объ этомъ! Что вамъ вздумалось поднять эту старую исторію?

— Я и поднялъ не даромъ. Я хотѣлъ тебя приготовить къ одному извѣстію…. Мужъ твой въ Москвѣ.

— Онъ здѣсь? сказала Марья Павловна, измѣняясь въ лицѣ.

— Я его видѣлъ.

— Что же?… онъ обо мнѣ ни слова? не спросилъ даже жива ли я?

— Спросилъ….

— А что жъ онъ говорилъ?

— Онъ говорилъ: мнѣ бы хотѣлось ее видѣть.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, онъ хочетъ тебя видѣть, чтобы судить собственными глазами насколько ты измѣнилась и нравственно и физически.

— То-есть, онъ желаетъ меня видѣть изъ любопытства?

— Не думаю.

— Неужели изъ участія послѣ шестилѣтняго равнодушія? съ усмѣшкой спросила Марья Павловна.

— И я ему отвѣчалъ что если ты измѣнилась, то конечно къ лучшему. Я всегда думалъ что рано или поздно….

— Что рано или поздно мы сойдемся? заключила она, взявъ руку дяди, который не отвѣчалъ на пожатіе ея руки. Лицо молодой женщины приняло насмѣшливое, почти злое выраженіе. — Вы бы готовы насъ сблизить, не правда ли? Нѣтъ, прошедшаго не вернешь. То что прошло, прошло навсегда.

Графъ опять смотрѣлъ сердито. Ему было досадно что Марья Павловна такъ легко угадала его замыслы и такъ легко ихъ разрушала.

Странныя чувства волновали ее. Ей самой хотѣлось встрѣтиться съ мужемъ, и не разъ она мечтала о встрѣчѣ съ нимъ, о томъ, какъ и гдѣ и когда она могла бы состояться. Ей хотѣлось чтобы случайность ихъ соединила, или въ загородной прогулкѣ, или на желѣзной дорогѣ. Въ такой встрѣчѣ было что-то неожиданное и раздражающее, на что бы она пошла охотно. Мужъ оставилъ ее какъ любовникъ, во всемъ разгарѣ страсти, и послѣднее слово еще не было сказано между ними.

— Я слышала что онъ гдѣ-то служитъ? промолвила она небрежно.

— Онъ служитъ мировымъ судьей, и взялъ отпускъ. Ему очень хотѣлось побывать въ Москвѣ.

„А мнѣ до этого какое дѣло!“ сказала она себѣ. Но что-то въ, глубинѣ ея сердца протестовало противъ такого равнодушія.

— Ахъ, дядя, сказала она рѣзко, — оставимъ этотъ разговоръ! Я вамъ показывала старинный бокалъ, который я купила вчера?

И она подошла къ этажеркѣ нервною походкой.

Графъ слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за каждымъ движеніемъ и за каждымъ словомъ своей племянницы.

Скоро возвратилась Катерина Павловну, вымоченная дождемъ съ головы до ногъ.

— Фу, какъ несносенъ этотъ Французъ! воскликнула она, бысіро проходя мимо сестры. — Уговорилъ меня идти гулять…. точно мы въ Парижѣ! Ногъ изъ грязи не вытащишь.

Она переодѣлась и, вернувшись въ гостиную, взглянула на дядю и на сестру.

— Что это на васъ за лица? спросила она. — Можно подумать что вы съ похоронъ.

— Оставь Машу въ покоѣ, шепнулъ ей графъ, — я ей привезъ извѣстіе что ея мужъ въ Москвѣ.

Пылкая Кети вспыхнула.

— Ахъ, Боже мой! очень было нужно сообщать ей такое утѣшительное извѣстіе! ужъ и такъ, кажется, она достаточно натерпѣлась отъ этого господина! Маша, Мимиша, обратилась она нѣжно къ сестрѣ. — Это извѣстіе тебя очень разстроило?

— Ничего, отвѣчала съ досадой Образцова. Но она замѣтила сострадательные взгляды своей сестры, и ей стало совѣстно. На кого и за что она сердилась?

Въ иныхъ случаяхъ стоитъ только преодолѣть себя, и послушные нервы успокоятся. Давнишнее горе не то что свѣжая раза; расшевелить его легко, но и угомонить возможно….

IV.

Графа не было въ Москвѣ когда Марья Павловна разсталась съ мужемъ, но зная коротко свою невѣстку, онъ повѣрилъ что размолвка молодой четы была дѣломъ покойной графини Чаплиной. Она слыла не даромъ за интриганку первой руки. Младшая дочь ея вышла замужъ помимо ея желанія за человѣка который ни въ какомъ отношеніи не нравился графинѣ. Она побоялась скандала тайнаго брака и уступила дочери скрѣпя сердце. Но давъ свое согласіе, она требовала чтобы Маша осталась въ ея домѣ, который оживляла своимъ присутствіемъ, а старуха боялась одиночества и скуки, и знала что безъ дочери лишится возможности поддержать кругъ своего знакомства.

Образцовъ былъ такъ влюбленъ что согласился на все. Но графиня скоро убѣдилась что она ошиблась въ своемъ разчетѣ. Маша посвятила себя мужу и избѣгала пріемныхъ вечеровъ, утреннихъ визитовъ и званыхъ обѣдовъ. Графиня возненавидѣла окончательно своего зятя и дала себѣ слово поссорить его съ женой.

Чтобы совершить такое дѣло, надо быть женщиной. Не ударомъ меча поразила она, убила счастье молодыхъ людей, она извела его à coupe d'épingle. Сплетни, ложь, притворство, внушительныя слова, всевозможныя унизительныя средства была приведены въ дѣйствіе. Графиня скоро напала на чувствительную струну сердца дочери: Маша была ревнива, и ревность ея легко было возбудить. Начались между мужемъ и женой убійственныя для счастья сцены упрековъ; обмѣнивались съ обѣихъ сторонъ раздражающими и наконецъ оскорбительными словами. Бурныя объясненія утомили наконецъ Образцова. Чтобъ избѣжать ихъ, онъ сталъ отлучаться изъ дома. Когда ему надоѣла домашняя жизнь, графиня восторжествовала, — поняла что побѣда осталась за ней.

Онъ рѣшился увезти свою жену; но какъ скоро рѣчь заходила о разлукѣ съ дочерью, съ графиней дѣлалась истерика, и Маша умоляла мужа не говорить объ отъѣздѣ.

Эта адская жизнь продолжалась два года, и становилась не въ мочь Образцову. Ему измѣнялъ его бодрый и ровный нравъ; онъ чувствовалъ припадки тоски. Иногда онъ обдумывалъ свое положеніе, и умъ его помрачался отъ сознанія собственнаго безсилія предъ ничтожнымъ, глупымъ, но неодолимымъ врагомъ, предъ семейными дрязгами. Какъ полно было счастье и какъ пошло онъ его лишился! Онъ чувствовалъ что съ каждымъ днемъ онъ терялъ уваженіе къ женѣ, которая перестала ему вѣрить на слово, между тѣмъ какъ одинъ материнскій намѣкъ возбуждалъ въ ней цѣлую бурю подозрѣній и ревности. Но къ несчастью, обвиняя жену, онъ не умѣлъ обвивать себя за то что у него не хватало силъ стать выше обстоятельствъ, волей-неволей вырвать Машу изъ губительной среды, а тѣмъ спасти ихъ общее счастье.

Насталъ тотъ день когда онъ сказалъ женѣ: „Ты не двадцати двухъ-лѣтняя женщина, а безхарактерный ребенокъ. Ты не способна ни оцѣнить порядочнаго человѣка, ни составитъ его счастье. Мы разстанемся.“

Онъ вышелъ изъ дому и не возвращался, не взирая на письма и на просьбы Марьи Павловны.

Она была въ отчаяніи и, какъ сама говорила дядѣ, поняла не съ разу что ея несчастіе устроила мать. Но понявъ это, Маша не пощадила ея и осыпала не разъ горькими упреками. Какъ ни билась графиня, ей не удалось побѣдить холодности и непокорности дочери. Марья Павловна не рѣшалась однако разстаться съ матерью, или, лучше сказать, освободиться вполнѣ отъ ея ига; но за то, несмотря на ея просьбы, оставила свѣтъ, ѣздила въ тюрьмы, записалась въ комитетъ благотворительнаго общества, и все-таки скучала смертельно. Смерть графини развязала ей руки.

Послѣ описаннаго мною дня сестры остались вдвоемъ.

Кети разыгрывала вальсъ, а Марья Павловна опять заняла свое мѣсто у камина. Ея мысли бродили въ разныя стороны. Сколько разъ Кети ее звала за границу…. вотъ и Моранжи скоро уѣдетъ…. Но связь, неосязаемая какъ волосокъ, удерживала Марью Павловну въ Москвѣ; эту связь образовало слово брошенное Образцовымъ: „мнѣ бы хотѣлось ее видѣть“…. Оно вертѣлось у нея на умѣ, лишь только она принималась сооружалъ планы для поѣздки за границу или мечтала о Моранжи, который внушалъ ей чувство похожее на призракъ любви.

— Кети! сказала она.

— Что? спросила Кети.

— Что ты думаешь о желаніи Михаила Александровича взглауть на меня?

— Я?… ровно ничего не думаю. Да и тебѣ охота объ этомъ думать! И она продолжала играть.

Въ другомъ случаѣ мнѣніе Кети имѣло бы мало значенія въ глазахъ Марьи Павловны; но въ настоящую минуту ей нужно было чтобы чей-нибудь голосъ, чтобы кто-нибудь, хоть Кети, положилъ конецъ ея недоумѣніямъ.

— Кети! сказала она опять, — увези меня съ собой. Нечего мнѣ здѣсь ждать.

— А! наконецъ-то! воскликнула Кети. — Умница! Вдвоемъ будетъ такъ весело! Я тебѣ все покажу, покажу Парижъ! Мущины будутъ у твоихъ ногъ…. А ты знаешь? Моранжи…. вѣдь онъ въ меня влюбленъ.

— Право? онъ тебѣ это сказалъ?

— Нѣтъ. Но понимаешь, cette manière franèaise à propos de tout намекать женщинѣ что онъ ее любитъ….

„Зачѣмъ онъ играетъ съ ней эту комедію?…“ подумала Мары Павловна, ощупывая въ карманѣ записочку Моранжи.

V.

Графъ Чаплинъ плохо зналъ людей, а страстей ихъ и не понималъ, но нѣжныя, сентиментальныя даже стороны его душа отзывались сочувственно на привязанность оставленной женщины, въ которой онъ видѣлъ, какъ мы знаемъ, ангела чистоты.

Онъ былъ увѣренъ что Марья Павловна готова сойтись со своимъ мужемъ во имя нравственнаго чувства, и что все дѣло зависитъ отъ ихъ перваго свиданья. Это свиданіе графу хотѣлось устроитъ у себя.

Зайдемъ вмѣстѣ съ нимъ въ его кабинетъ.

Онъ былъ не великъ и не высокъ, и ничто въ немъ не обнаруживало привычекъ человѣка богатаго. На стѣнахъ, покрытыхъ дешевыми обоями, висѣли въ вызолоченыхъ, но потускнѣлыхъ, широкихъ рамкахъ, временъ первой имперіи, семейные портреты, написанные масляными красками. Рядомъ съ ними красовались въ узенькихъ, золотыхъ, новыхъ рамкахъ двѣ-три женскія головки, называемыя „têtes de fantaisie“. Графъ ими постоянно любовался. Онъ былъ подъ сѣдыми волосами поклонникъ женской красоты и граціи, женскаго ума; онъ знавалъ всѣхъ красавицъ и замѣчательныхъ женщинъ своего времени, и любилъ описывать въ разговорѣ черты ихъ лица, цвѣтъ ихъ волосъ, любилъ повторять мѣткое или остроумное выраженіе, оставшееся у него въ памяти. На письменномъ столѣ было нѣсколько обрамленныхъ фотографическихъ карточекъ, нѣсколько печатей, бумажникъ и бюваръ женскаго издѣлія, и наконецъ старинная табатерка превосходной работы.

Мебель не отличалась, ни комфортомъ, ни изящностью, а ситецъ которымъ она была обита давно полинялъ. Нѣсколько переплетенныхъ томовъ сочиненій Жуковскаго, Веневитинова (современниковъ графа) и проповѣди Филарета лежали на висячей полкѣ.

— Анисья Ѳедоровна кушала чай? спросилъ онъ у камердинера

— Сейчасъ только самоваръ подалъ, отвѣчалъ камердинеръ.

Графъ покряхтѣлъ, поставилъ въ уголъ свою трость и отправился въ гостиную, которая была красивѣе и свѣжѣе кабинета.

Анисья Ѳедоровна Истомина, его сосѣдка по имѣнію, знала его съ дѣтства. Оставшись по смерти мужа съ двумя дѣтьми, она пріѣхала изъ деревни въ Москву, чтобы помѣстить сына въ учебное заведеніе, и остановилась у графа недѣльки на двѣ; но въ то время какъ мы съ нею знакомимся, жила у него безъ малаго тринадцать лѣтъ. Графъ помѣстилъ ея сына въ заведеніе на свой счетъ, а въ послѣдствіи снарядилъ въ военную сдукбу. Дочь ея, Соню, онъ воспиталъ дома, тоже на свой счетъ. У Анисьи Ѳедоровны было однако небольшое состояніе, но доходы свои она откладывала въ Опекунскій Совѣтъ, разчитавъ что ей и семейству гораздо выгоднѣе жить щедростью графа.

Ей было подъ пятьдесятъ лѣтъ. Глядя на ея узкія плечи, впалыя щеки и грудь, можно было подумать что она страдаетъ сухоткой; но графъ говорилъ что и съ молоду она была такая же, что ей не мѣшало пользоваться превосходнымъ аппетитомъ. Ея длинное, смуглое лицо казалось еще длиннѣе отъ размѣровъ длиннаго, плосковатаго носа и маленькихъ крысиныхъ глазъ. Волосы ея были зачесаны вгладь за ухо подъ гребенку и покрыты филейною сѣткой. Она носила постоянно люстриновое платье коричневаго цвѣта, съ гладкимъ воротничкомъ и гладкимъ лифомъ, который обрисовывалъ слишкомъ отчетливо ея костлявую грудь и плечи. Для дополненія портрета, мы упомянемъ объ ея коралловыхъ сергахъ, изображающихъ римскій профиль. Она ихъ не скидавала съ тѣхъ поръ ей проняли уши.

— Должно-быть весь день у Марьи Павловны просидѣли? спросила она съ очевиднымъ нерасположеніемъ къ Марьѣ Павловнѣ.

— У ней, отвѣчалъ отрывисто графъ.

Анисья Ѳедоровна подала ему стаканъ чаю и сказала ядовито:

— Желательно бы знать, сойдется ли она оо своимъ мужемъ? Говорятъ, ихъ мать поссорила? Ну, вотъ мать умерла.

— Это до нихъ касается.

Анисья Ѳедоровна знала что онъ былъ неприступенъ когда задѣвали Марью Павловну, однако не могла лишить себя удовольствія ввернуть въ разговоръ непріятное словечко на ея счетъ.

— Я только такъ, сказала она: — къ тому что раздоръ мекду мужемъ и женой смущаетъ добрыхъ людей…. Соня, подай калачъ графу. Сама сбѣгала къ Филиппову за горячимъ камнемъ.

— Спасибо, милая, сказалъ графъ.

— Дождикъ-то меня всю-ю-ю промочилъ, продолжала Анисья Ѳедоровна. — Хотѣла Семена послать, не тутъ-то было. Изволилъ со двора уйти, и безъ спроса; до сихъ поръ не вернулся. Изъ силъ съ нимъ выбьешься.

— Смѣните его, я вамъ уже говорилъ. Охота же мучиться изъ такого вздора.

— И рада бы смѣнить, да на другаго мошенника наскочишь. Вотъ прачку смѣнила, а что взяла? Сегодня, негодная, бѣлье принесла, двухъ наволочекъ нѣтъ! Хотѣла взять ту что на уму живетъ, да говорятъ что она бѣлье поташомъ изводитъ. Прасковья, кухарка, слышала отъ сосѣдей…. А сливки-то вы и не похвалили!

— Отличныя! сказалъ графъ.

— То-то же! То ли дѣло своя корова. У насъ сегодня были за обѣдомъ цыплята на сливочномъ маслѣ, ну просто объѣденье! ужъ мнѣ такъ досадно что вы дома не кушали. А шитье-то Сонино не замѣтили? Въ первый разъ надѣла. А ты и не благодарила?

Анисья Ѳедоровна стала видимо льститься къ графу; даже улыбнулась и показала рядъ небольшихъ испорченныхъъубовь.

— Я, маменька, благодарила, отвѣчала Соня, подошла къ графу и поцѣловала его.

Графъ погладилъ ее по головѣ, полюбовался платьемъ и замѣтилъ что Соня блѣдна и что надо будетъ отвезти ее лѣтомъ на воды.

Соня была золотушная, невзрачная дѣвочка, съ большими добрыми глазами. Анисья Ѳедоровна любила ее умѣренно, за то съ яростью любила сына, который не удался и разорялъ графа.

— Мы съ Соней ходили сегодня въ городъ, начала она. Но въ городъ мы за ней не пойдемъ. Графъ слушалъ ея тупую болтовню и спокойно курилъ трубку. Ему чего-то недоставало за завтракомъ, за обѣдомъ и за чаемъ въ тѣ рѣдкіе случаи когда Анисьи Ѳедоровны не было дома, когда въ его ушахъ не жужжали ея голосъ, ея сплетни, ея жалобы.

— Какъ онъ терпитъ этого урода? Что между ними общаго? Что ихъ связываетъ? спрашивали друзья и родственника графа.

Его связывала неразрывно съ Анисьей Ѳедоровной крѣпкая цѣпь привычки.

Графа занимала мысль: какъ бы устроить у себя вечеръ для свиданья Марьи Павловны съ мужемъ? Сладить это дѣло нельзя было иначе какъ съ согласія Анисьи Ѳедоровны. Онъ зналъ что согласія ему не добиться даромъ и рѣшился его купить. Анисья Ѳедоровна ему намекала всячески уже цѣлую недѣлю что ея сыну нужны деньги; графъ ихъ не далъ, потому что у него не было денегъ подъ рукой, но онъ ихъ получилъ наканунѣ.

— Анисья Ѳедоровна, сказалъ онъ не безъ тайнаго страха, — вотъ двѣсти рублей для Кости….

Она сладко улыбнулась, протянула руку къ пачкѣ ассигнацій и заговорила о своей благодарности; но графъ придержалъ ассигнаціи, и заглушивъ ея голосъ, продолжалъ:

— А вотъ на эти десять рублей я васъ попрошу купить на дняхъ фруктовъ и сладкихъ пирожковъ. Маша пріѣдетъ ко мнѣ вечеркомъ, но когда, я еще не знаю.

— Голубчикъ графъ, проговорила Анисья Ѳедоровна, — вы такъ добры…. повѣрьте что я чувствую…. будьте покойны, я все сдѣлаю какъ вы желаете.

— Такъ прошу же васъ чтобы все было хорошо, промолвилъ графъ, и поспѣшилъ выйти изъ комнаты, предвидя что посѣщеніе Марьи Павловны можетъ однако вызвать непріятный для него намекъ, несмотря на радость и на изъявленіе благодарности вдовы.

Анисья Ѳедоровна взглянула съ досадой на десятирублевую бумажку.

— Стоитъ того, нечего сказать, ворчала она, — бросить десять рублей чтобъ угостить эту бонтонную барыню. Видишь, радостъ какая что она сюда пожалуетъ! Лучше бы съ мужемъ жила честно.

— Маменька, замѣтила Соня, — вѣдь онъ и вамъ даль двѣсти рублей.

— Перестань умничать! крикнула на нее мать.

VI.

Пробило уже десять часовъ. Пролетка остановилась у подъѣзда квартиры графа и кто-то позвонилъ.

Графъ вышелъ на звонъ изъ своего кабинета; онъ поджидалъ Образцова.

Образцовъ былъ въ милости у Анисьи Ѳедоровны. Она ему предложила чаю и расположилась съ нимъ побесѣдовать; но графъ увелъ его къ себѣ. Въ первомъ свиданіи они говорили немного о Марьѣ Павловнѣ: Михаилъ Александровичъ ограничался вопросами о ея житьѣ-бытьѣ съ тѣхъ поръ какъ она лишилась матери; но теперь графу хотѣлось приступитъ къ вопросу о сближеніи мужа и жены. Но вступленіе въ рѣчь очень его затрудняло, и онъ не мало обрадовался когда Образцовъ началъ самъ:

— Вы хотѣли быть сегодня у Марьи Павловны, дядя, спросилъ онъ, закуривая папироску. — Что жъ были?

— Былъ.

— Сказали ей что я здѣсь?

— Сказалъ.

— Я желалъ бы знать какъ она приняла это извѣстіе?

Графъ помолчалъ, покряхтѣлъ. Онъ готовился на длинный и подробный разказъ, началъ наконецъ, и ничего не забылъ: и игру въ шахматы, и апатичное расположеніе духа Марьи Павловны, и какъ ее поразило извѣстіе о пріѣздѣ мужа Онъ старался угадать какое дѣйствіе производили эти подробности на Образцова; но угадать впечатлѣнія Образцова было трудное дѣло. Слушая графа, онъ чертилъ карандашомъ квадратики на клочкѣ бумаги; графъ не спускалъ глазъ съ его блѣднаго, рябоватаго лица, обращеннаго къ нему въ профиль. Было что-то сухое въ выраженіи, и взглядъ смотрѣлъ холодно и неуловимо. Бѣлокурые, мягкіе и не густые волосы были приподняты вверхъ и вились.

Графъ помолчалъ, подождалъ отзыва на свой разказъ, и не получивъ никакого, началъ опять:

— Если она была виновата предъ тобой, то вина ея такого рода что ее можно простить.

— Она ни въ чемъ предо мной не виновата, отвѣчалъ Образцовъ, положивъ карандашъ на столъ и опрокидываясь въ кресла — Она была бы славная женщина, еслибъ вліяніе ея матери не уничтожило въ ней всякую самостоятельность. Главный виновникъ — я! Я не сумѣлъ одолѣть этого проклятаго вліянія и оставилъ ее сгоряча. Я не разъ въ этомъ раскаивался. Но вернуться назадъ не рѣшился.

— Гм!… напрасно; эта женщина мягкій воскъ.

— Къ несчастью. Сначала это мнѣ самому понравилось.

— Сначала?.. Мнѣ кажется однако что мягкость характера одна изъ главныхъ женскихъ добродѣтелей, возразилъ графъ, который мечталъ всю свою жизнь о женщинѣ-ангелѣ.

— Когда я узналъ о смерти ея матери, продолжалъ Образцовъ, не отвѣчая на его замѣчаніе, — я пріѣхалъ въ Москву… но можетъ-быть слишкомъ поздно.

— Для честной женщины никогда не поздно. На дняхъ я ее позову къ себѣ…. Я думаю что она не только тебя не забыла, но и любитъ-то не переставала.

— Что до этого касается, то я даже и не въ правѣ разчитывать на ея любовь.

— Ты на нее разчитываешь, самъ того не сознавая, ха-ха-ха! возразилъ графъ. — Еслибъ ты на нее не разчитывалъ, зачѣмъ бы тебѣ пріѣхать въ Москву?… Вы поступили какъ безумные, какъ дѣти, и сами теперь на себя плачетесь.

Еслибъ Образцовъ имѣлъ дѣло не съ шестидесятилѣтнимъ ребенкомъ, онъ бы отвѣчалъ: „Не о любви я мечтаю; я пересталъ мечтать о невозможномъ, мнѣ тридцать четыре года.“

Онъ бы сказалъ что съ годами только и съ опытностью онъ понялъ что супружество не можетъ и не должно быть мгновеннымъ сближеніемъ двухъ личностей, вспышкой любви, а жизненнымъ вопросомъ налагающимъ серіозныя обязанности. А онъ бросилъ жену въ ту именно минуту когда ей нужна была опора и самоотверженіе мущины. Онъ ушелъ изъ удушливой среды, а жену въ ней оставилъ, и убѣдился по. собственному опыту что честный человѣкъ дойдетъ, рано или поздно, до сознанія неисполненнаго долга и не заглушитъ упрека совѣсти, на которой лежитъ чье-нибудь несчастіе.

Сознаніе своей вины оправдало Машу въ глазахъ Образцова. Онъ зналъ черезъ общихъ знакомыхъ что она ведетъ безукоризненную жизнь. Онъ уважалъ ее, жалѣлъ объ ней и думалъ уже къ ней написать, когда дошло до него извѣстіе о болѣзни тещи. Онъ дожидался ея смерти, и пріѣхалъ въ Москву, какъ скоро могъ отлучиться отъ должности.

Явиться прямо къ женѣ или даже написать къ ней, не вызнавъ заранѣе какъ она приметъ первый шагъ къ сближенію, онъ не рѣшился; онъ и не признавалъ за собою права пріѣхалъ къ ней незваннымъ. Онъ обратился къ графу, но послѣ своей бесѣды съ нимъ остался попрежнему въ туманѣ предположеній насчетъ чувствъ Марьи Павловны.

— Что же? теперь тебѣ надо дѣйствовать, дѣло въ твоихъ рукахъ, началъ графъ. — Я могу на дняхъ ее позвать къ себѣ…

— Увидимъ, отвѣчалъ Образцовъ.

Въ его рукахъ?… полно въ его ли рукахъ?

— Я къ ней напишу, сказалъ онъ, — передайте ей мою записку.

Онъ подвинулся къ письменному столу и начертивъ нѣсколько строкъ, вложилъ ихъ въ пакетъ.

— Только! подумалъ графъ, который разчитывадъ по крайней мѣрѣ на четыре страницы.

— Только.

„Позволите ли ни мнѣ пріѣхать къ вамъ? писалъ онъ. — Когда люди разстаются не утративъ уваженія другъ къ другу, они должны встрѣтиться безъ мелочной непріязни. Зная васъ, я полагаю что вы раздѣляете мое мнѣніе на этотъ Но каковъ бы ни былъ вашъ отвѣть, прошу васъ разчитывать на меня какъ на человѣка искренно преданнаго вамъ.“

VII.

Анисья Ѳедоровна догадывалась что дѣло шло о чемъ-то важномъ между графомъ и его гостемъ, и подъ предлогомъ поправить лампу, входила нѣсколько разъ въ переднюю и прислушивалась къ разговору. Ей удалось уловить нѣсколько словъ, которыя подтвердили ея предположенія и обрадовали ее до крайности: она смекнула въ одно мгновеніе что если Марья Павловна сойдется съ мужемъ, то, вѣроятно, уѣдетъ изъ Москвы, гдѣ положеніе ея будетъ неловко, хотя на первыхъ порахъ; да и Михаилъ Александровичъ говорилъ еще наканунѣ что онъ на за что не оставитъ службы.

Удалить графа отъ Марьи Павловны было любимою, но до сигъ поръ недосягаемою мечтой Анисьи Ѳедоровны. Дарилъ ли онъ своей племянницѣ драгоцѣнную бездѣлушку, Анисья Ѳедоровна думала съ завистью и горестью что Марья Павловна обкрадываетъ ея дѣтей. Проводилъ ли онъ цѣлый день у Марьи Павловны: не было сомнѣнія что Марья Павловна наговариваетъ на нее графу, и Анисья Ѳедоровна не пропускала случая намекнуть ему съ желчью и грубостью на кляузы извѣстной ей особы. И вотъ, судьба сжалилась наконецъ надъ беззащитною вдовой, какъ она сама себя называла, и посылала ей, можетъ-бытъ, въ лицѣ Образцова, избавителя отъ интригъ Марьи Павловны.

Проводивъ своего гостя, графъ вошелъ въ гостиную, гдѣ Ааосья Ѳедоровна сидѣла за работой.

— У васъ засидѣлся Михаилъ Александровичъ, начала она, — а я, признаться, успѣла здѣсь выспаться, да вотъ опять принялась за вязанье, и все думала…. Знаете, о чемъ я думала?

— О чемъ это? спросилъ графъ, очень довольный ея бархатнымъ тономъ.

— Вы скажете, пожалуй, что я сумашедшая, а я вотъ о чемъ думала: Марья Павловна женщина молодая, и теперь живетъ одна; ну долго ли до бѣды? Что бы вамъ поговорить ей, не оойдется ли она съ мужемъ? Михаилъ Александровичъ такой прекрасный человѣкъ что, мнѣ кажется, онъ согласится съ удовольствіемъ.

— Я знаю что у васъ добрѣйшее сердце, отвѣчалъ графъ.

— Вы-то, графъ, это понимаете, отозвалась съ чувствомъ Анисья Ѳедоровна. — Конечно, не всѣ ко мнѣ одинаково распожены…. Что же? вы полагаете что они могутъ сойтись?

— Это все въ Божьихъ рукахъ, голубушка.

— Конечно все въ Божіихъ рукахъ, но и вы, какъ родной дядя, должны имъ внушать что жить врозь грѣхъ предъ Богомъ и соблазнъ для добрыхъ людей.

— Увидимъ, увидимъ что будетъ, промолвилъ графъ.

— Вишь, ничего не добьешься, подумала Анисья Ѳедоровна; — точно она, прости Господи, святыня какая что до нея не дотрогивайся.

Ааосья Ѳедоровна такъ-таки ничего и не добилась, но поняла что надежда есть, и большая.

На слѣдующеп утро графъ принялъ у себя Моранжи, потолковалъ съ нимъ усердно, и обѣщался переговорить съ его повѣреннымъ и дать un coup d'épaule его дѣламъ.

Въ тотъ-же день Моранжи писаль къ своимъ парижскимъ друзьямъ:

„Lee russes sont obligeant toujours prête à venir en ade aux étrangers dans les procès d’béritage surtout. Ce sont des Tartaree policés. Guizot est leur auteur de prédilection.“^[2]

Это послѣднее заключеніе онъ вывелъ изъ того что видѣлъ на столѣ какого-то Москвича томъ Гизо.

Графу не удалось раньше вечера поѣхать къ Марьѣ Павловнѣ, которой Кети описывала цѣлый день прелести заграничной жизни. Моранжи заѣхалъ поутру къ двумъ сестрамъ и ему сообщили новые проекты; онъ имъ, разумѣется, горячо сочувствовалъ, и когда явился графъ, воображеніе Образцовой было уже сильно настроено въ пользу путешествія.

— Поздравьте меня, дядя, сказала Катерина Павловна, — я увожу Машу.

— Какъ увозишь? Куда? Когда?

— Куда? въ Европу изъ Азіи! Когда? какъ скоро намъ вышлютъ деньги; хоть завтра. Знаете что? Не увезти ли намъ и васъ? Только безъ Анисьи Ѳедоровны.

Графъ нахмурился, не отвѣчалъ, усѣлся, и между тѣмъ какъ Кети его угощала потокомъ словъ, вынулъ записочку изъ бумажника.

— Отъ твоего мужа, сказалъ онъ въ полголоса Марьѣ Павловнѣ.

— Отъ моего мужа! воскликнула она.

— Отъ ея мужа! повторила въ свою очередь Кети.

— Ну, да, отъ ея мужа. Что же тутъ удивительнаго?

Марья Павловна отошла въ сторону и читала записку съ видимымъ смущеніемъ. Графъ наблюдалъ за каждымъ движеніемъ ея подвижной физіономіи, а Кети смотрѣла на нее, подавляя съ трудомъ свое нетерпѣніе.

— Ты, кажется, замерла надъ этимъ посланіемъ, сказала она наконецъ.

Марья Павловна, придя понемногу въ нормальное состояніе, положила письмо на столъ и сказала сухо:

— Прошу васъ передать Михаилу Александровичу что я ему очень благодарна за его увѣренія въ преданности, но скажите, что ему вздумалось просить у меня свиданія? Мнѣ кажется лучше его, наоборотъ, избѣгать. Для меня по крайней мѣрѣ оно будетъ слишкомъ тяжело.

— Ты прекрасно дѣлаешь что не соглашаешься на свиданіе! подхватила Кети. — Что это за комедія? Бросилъ жену и вдругъ вздумалъ у ней просить rendez-vous. Какъ трогательно!

Послѣдовало молчаніе. Графъ страдалъ и пріискивалъ выраженіе которымъ думалъ уязвить смертельно неугомонную вдову.

— Твоя сестра, началъ онъ наконецъ, обращаясь къ Образцовой, — рѣшила что ты не должна рѣшаться на это свиданіе.

— Она рѣшила? Нѣтъ! я никому не позволю въ это вмѣшаться.

— Вотъ какъ! промолвила Кети.

— Да, не позволю. Но я должна признаться что я согласна съ твоимъ мнѣніемъ. Странно, смѣшно даже пріѣхать ко мнѣ какъ гость… Мнѣ будетъ совѣстно даже предъ прислугой.

— Во всякомъ случаѣ твой мужъ поступилъ какъ варваръ…

— Это не твое дѣло. Maman тоже твердила что онъ варваръ, и я знаю чѣмъ я поплатилась за то что позволяла ей вмѣшиваться въ наши отношенія.

Графъ просіялъ.

— Ты права, замѣтилъ онъ; — никто не долженъ вмѣшиваться въ отношенія мужа къ женѣ.

— А вы-то зачѣмъ же вмѣшиваетесь? спросила Кети.

— Я съ безумными не говорю, и попрошу тебя помолчать.

— Дикій островъ здѣсь, что ли, что нельзя сказать слова безъ разрѣшенія начальства! Маша, уѣдемъ немедленно… Признаюсь, очень странно что Михаилу Александровичу вздумалось возобновить отношенія съ женой сейчасъ послѣ смерти maman. По-моему, это подозрительно.

Марья Павловна поняла намекъ на корыстныя цѣли Образцова и возразила съ негодованіемъ:

— О! это уже не простительно, и ты сама не думаешь того что говоришь.

— Твоя сестра перешла за границы приличія, сказалъ графъ на распѣвъ, густымъ голосомъ, и смотря изъ подлобья.

Ей самой стало совѣстно. Она вдругъ обняла сестру и дядю.

— Ну, прости меня, Маша, и вы, дядя, не сердитесь, милый. Что дѣлать! вы знаете, языкъ мой — врагъ мой.

Образцова, отказавшись съ первыхъ словъ отъ свиданья съ мужемъ, уже раскаивалась въ своей торопливости. Дѣло въ томъ что письмо ее озадачило, взволновало, но не тронуло. Оно было такъ несложно и сухо что не допускало никакого рода объясненій; нельзя было отвѣчать на него иначе какъ согласіемъ или отказомъ. А Марьѣ Павловнѣ не хотѣлось сказать ни да ни нѣтъ; ей надо было обдумать свое рѣшеніе….

Графъ ожидалъ положительнаго отвѣта на переданное имъ письмо и былъ совершенно сбитъ съ толку равнодушіемъ своей племянницы. Онъ принялъ важный видъ и говорилъ отрывисто и лаконически. Кети, послѣ своей выходки, стала вдругъ кротка какъ ягненокъ и была все-таки несносна: она раскладывала пасьянсъ и не кончивъ закуривала пахитосъ, бросая его не докуривъ и бралась за работу, потомъ опятъ за пасьянсъ. Вечеръ длился; наконецъ графъ принялся отыскивать свою трость. Марья Павловна, прощаясь съ нимъ, сказала:

— Дядя, я васъ однако попрошу передать Михаилу Александровичу что я сама надѣюсь что мы встрѣтимся безъ непріязни….

Графъ взглянулъ на нее вопросительно, даже глупо, такъ онъ былъ удивленъ, и спросилъ:

— Гдѣ вы встрѣтитесь?

— Живя-то въ одномъ городѣ? Да вездѣ можемъ встрѣтиться! У общихъ знакомыхъ, на улицѣ, у васъ наконецъ, я не знаю!

VIII.

Однообразіе жизни Марьи Павловны было нарушено неожиданно. Не оставалось сомнѣнія что Михаилъ Александровичъ не безъ задней мысли изъявилъ желаніе ее видѣть: онъ ничего не дѣлалъ даромъ. Что же касается до нея, она не отдавала себѣ отчета въ своихъ чувствахъ. Ей хотѣлось встрѣтиться съ нимъ, чтобы помучить и его и себя, какъ будто они не довольно мучили другъ друга; высказать ему что-то недосказанное, какъ будто мало было говорено. Этотъ человѣкъ ее такъ оскорбилъ, разбилъ ея жизнь такъ неожиданно и грубо что простить ему казалось ей унизительнымъ и несогласно съ гордостью, ни даже съ ея чувствами. Развѣ она любила его? Были такія минуты, когда она бы дала полжизни за то чтобы онъ въ нее влюбился страстно и далъ бы ей возможность отмстить за себя, броситъ его и сказать ему: „Мы поквитались.“

Но чувство которое перешло въ ненависть не перестаетъ быть чувствомъ, и при первомъ случаѣ можетъ обратиться въ страсть. Все дѣло въ одномъ вопросѣ: сохранилось ли оно въ сердцѣ, или живетъ только въ воображеніи?

Образцова вышла замужъ прелестною, но дурно воспитанною дѣвочкой, не отдавая себѣ ни малѣйшаго отчета въ обязанностяхъ замужней женщины. Съ тѣхъ поръ какъ ее оставилъ мужъ, опытность, пріобрѣтенная годами и страданіями, развода въ ней нѣкоторое понятіе о жизни, которое она не успѣла приложить къ дѣлу. Ей приходилось въ первый разъ испытать свои собственныя силы и она невольно опасалась себя, не довѣряла себѣ, чувствовала что готова идти очертя голову, тамъ гдѣ другая измѣрила бы заранѣе послѣдствія важнаго шага.

Марья Павловна не вполнѣ даже сознавала что въ ея жизни разыгрывается не романъ, а серіозный вопросъ. Ей даже нравилось неожиданное сплетеніе обстоятельствъ, въ которыхъ она находилась; она вдругъ охладѣла къ Моранжи и между тѣмъ начала съ нимъ кокетничать.

„Пусть же Михаилъ Александровичъ увидитъ его у моихъ ногъ“, думала она, и ожидала съ нетерпѣніемъ чтобы графъ привезъ ей какую-нибудь вѣсточку объ мужѣ.

Моранжи являлся почти каждый день къ двумъ сестрамъ. Ему нравился контрастъ который онъ находилъ между ними: одна была полна, другая стройна и худощава; съ одной онъ находился en fraie de coquetterie, а о другой вздыхалъ, и ни съ тою ни съ другою не игралъ однако комедіи. Ухаживаніе за женщинами было въ немъ потребностію; природнымъ свойствомъ, какъ ѣда, сонъ, движеніе.

Разъ, пріѣхавши съ надеждой поболтать съ ними, онъ не засталъ Кети дома и обрадовался возможности увидѣть наединѣ ту которая ему больше нравилась.

Марья Павловна смѣялась, подшучивала надъ нимъ и казалась такъ весела что Моранжи выразилъ желаніе видѣть ее серіознѣе.

— Вы слишкомъ требовательны, отвѣчала она. — Развѣ возможно смотрѣть серіозно на ваши письма и слова?

— Вы меня оскорбляете. Я васъ умоляю объясниться.

— Вы писали ко мнѣ что вы меня любите?

— И готовъ это повторить тысячу разъ.

— И ухаживаете за моею сестрой? —

— Потому именно что я влюбленъ въ васъ.

— Вы кажется смѣетесь, Мг de Morangy?

— Боже мой, что вы говорите! Ваша сестра благосклонно смотритъ за людей которые за ней ухаживаютъ, а я счастливъ что нашелъ предлогъ который мнѣ позволяетъ бывать у васъ каждый день.

— Какъ! вы мнѣ признаетесь что играете комедію съ моею сестрой!

— Какая же тутъ комедія? — Я влюбленъ въ васъ, а не въ нее, но она хорошенькая женщина, я ей это повторяю, и мы оба довольны.

— Я давно слышала что Французы смотрятъ на любовь какъ на шутку; но странно что они обращаются съ объясненіями къ женщинамъ которыя ею не шутятъ.

— Кто сказалъ что Французы не умѣютъ любитъ? возразилъ съ жаромъ Моранжи, оскорбленный ея замѣчаніемъ. Они потомки рыцарей, и каждый изъ нихъ обнажитъ шлагу за честь и любовь дорогой женщины.

— И они носятъ двѣ шпаги? спросила она, разсмѣявшись

— О! это жестокое слово! Это нехорошо съ вашей стороны. Вы забавляетесь любовью человѣка который готовъ умереть за васъ — а я смѣлъ надѣяться что моя любовь васъ тронула.

— Я буду искренна…. Да…. тронула, на минуту!.. Но я убѣдилась что я вамъ не внушаю серіознаго чувства, и выходитъ что я за это не въ претензіи.

— Вы меня приводите въ отчаяніе! воскликнулъ Моранжи. — Я былъ бы самый пошлый изъ смертныхъ, еслибы не умѣлъ васъ любить серіозно. Прикажите мнѣ броситься для васъ въ огонь и въ воду, и тогда вы не усомнитесь во мнѣ!

Моранжи увлекся въ одно мгновеніе и своими собственными словами, и tête-à-tête, и миловидностью Марьи Павловны; кровь ему бросилась въ голову. Онъ придвинулъ свое кресло такъ близко къ молодой женщинѣ что коснулся ея колѣнъ; она вспыхнула и отодвинулась. Онъ сталъ на колѣни и схватилъ ея руку; она ее высвободила, вскочила съ мѣста и отошла; а онъ всталъ и остановился предъ ней съ умоляющимъ взглядомъ, который ей внушалъ отвращеніе.

— Оставьте меня! Вы не имѣете уваженія къ женщинѣ, сказала она громко и строго.

— Боже мой! за то что человѣкъ васъ обожаетъ, вы говорите что онъ не умѣетъ васъ уважать? Я отдамъ полжизни за одинъ день вашей любви….

И онъ занесъ руку, чтобъ ее обнять.

— Вы забываетесь! вскрикнула Марья Павловна.

Моранжи давно не вѣрилъ въ строгость женщинъ, но тутъ нельзя было не повѣрить. Всѣ черты ея лица выражали почти дѣвственный страхъ; онъ опомнился, и наклонивъ голову, замеръ предъ ней въ позѣ jeune premier предъ Мадленой Броганъ.

— Простите меня, оказалъ онъ. — Выгоните меня…. Я сумашедшій. Я кругомъ виноватъ!

Полудраматическая поза не была въ немъ вымышлена, придумана для даннаго случая. Не онъ перенялъ ее у jeune premier — а jeune premier перенялъ у него. Французы дома какъ и въ людяхъ, особенно съ женщинами, тѣ же самые что на сценѣ, актеры до такой степени втянувшіеся въ роль что она перестаетъ быть ролью. Въ иныхъ случаяхъ они ею такъ вдохновляются что идутъ на геройскіе подвиги.

Марья Павловна вздохнула свободнѣе и сказала:

— Я бы никогда не простила себѣ, еслибы могла предвидѣть эту сцену.

— Я отсюда не выйду пока вы мнѣ не простите, отвѣчалъ Моранжи. — Не судите обо мнѣ слишкомъ строго. Женщины которыхъ я любилъ до сихъ поръ не стоили вашего мизинчика. Да! я ихъ любилъ шутя, васъ нельзя такъ любить. Вы исключеніе….

Долго говорилъ онъ въ этомъ смыслѣ, и его сладкія рѣчи слушала не безъ удовольствія Марья Павловна. Моранжи это угадывалъ, несмотря на серіозность и строгость которыми она вооружилась.

Ихъ бесѣдѣ положило конецъ возвращеніе Кети. Моранжи се привѣтствовалъ съ обычною любезностью; на его лицѣ, во всей его особѣ не оставалось слѣда смущенія или чувства. Онъ разговорился о политикѣ; война между Франціей и Германіей была уже объявлена.

— Война можетъ сдѣлать переворотъ во Франціи, сказалъ онъ.

— Переворотъ въ пользу Бурбоновъ? спросила Кети.

— Непремѣнно. Революція — и Наполеонъ палъ.

— Вы не боитесь Прусаковъ?

— О! Развѣ можетъ быть объ этомъ рѣчь? Ихъ перебьютъ какъ мухъ! Надо спѣшить въ Парижъ.

— Ждите же васъ въ Парижѣ съ того дня, когда въ немъ будетъ развѣваться бѣлое знамя.

— О! это было бы слишкомъ много счастія разомъ!

Онъ сѣлъ къ роялю, и взглянувъ на Марью Павловку, весело запѣлъ:

— Dieu garde mon âme!

Ma vie est an Roi,

Mon coeur à ma dame,

Mon honneur à moi!»

«У нихъ все кончается пѣснями», подумала она съ презрительною досадой.

IX.

Графъ не замедлилъ передать Образцову свой послѣдній разговоръ съ Марьей Павловной. Какъ тяжело ему ни было, онъ не забылъ ни одного слова, ни малѣйшей подробности, и замѣтилъ съ большимъ удивленіемъ что Михаилъ Александровичъ остался доволенъ.

Правда, она отказалась принять, его у себя, но не избѣгала встрѣчи съ нимъ у другихъ. И съ какою же цѣлію сдѣлалъ бы онъ шагъ къ сближенію, еслибъ остановился при первомъ препятствіи?

Узнавъ что она гуляетъ ежедневно пѣшкомъ, онъ старался ее встрѣтить на улицѣ около ея дома, но она какъ нарочно не выходила. Наконецъ ему удалось взглянуть на нее, но она шла объ руку съ сестрой, и около нея увивался незнакомый щегольски одѣтый иностранецъ. Эта встрѣча повторилась два раза; Образцова не замѣтили. Имя иностранца ему сказалъ графъ Чаплинъ, и изъ его подробнаго и не хитраго разказа легко было заключить что Моранжи ухаживаетъ за Марьей Павловной. Образцовъ, не откладывая болѣе, попросилъ дядю устроить ему свиданіе съ женой.

Графъ написалъ немедленно къ Марьѣ Павловнѣ, что зоветъ ее одну на чашку чая, и заѣдетъ за ней самъ вечеромъ.

Она поняла, и не сообщила приглашенія сестрѣ. Кета звала ее за-городъ, но получивъ положительный отказъ, уѣхала одна съ Моранжи.

Марья Павловна провела цѣлый день въ раздумьи и въ тревогѣ, ходила, садилась, то улыбаясь, то хмурясь. Она твердила роль: какъ ей войти, что сказать мужу; и послѣ долгахъ колебаній и соображеній рѣшилась обращаться съ нимъ какъ новая знакомая: холодно и прилично.

Въ семъ часовъ пріѣхалъ графъ, посадилъ племянницу въ карету, и увезъ къ себѣ.

Карета катилась по мостовой, а сердце Марьи Павловны все болѣе и болѣе замирало. Она схватила руку дяди и сказала:

— Ради Бога, не оставляйте насъ вдвоемъ..

— Смѣшно! ты боишься оставаться вдвоемъ съ мужемъ? — Карета остановилась.

— Я васъ прошу… дядя, ради Бога! настояла Образцова. Выходя изъ кареты она оступилась и подумала: «дурная примѣта.»

Пойдемъ ли мы за ней шагъ за шагомъ? Возможно ли передать хаосъ чувствъ поднявшійся въ ея сердцѣ, когда она очутилась лицомъ къ лицу съ единственнымъ человѣкомъ когораго она любила и не могла забытъ?… Онъ ее окинулъ пытливыхъ, хотя и смущеннымъ взглядомъ, и нашелъ въ ней большую перемѣну. Рѣзвая, пылкая, неспособная скрыть малѣйшаго чувства дѣвушка преобразилась въ женщину владѣющую вполнѣ собой. Она протянула руку Образцову, и сказала, какъ будто бы они познакомились наканунѣ:

— Здравствуйте, Михаилъ Александровичъ.

Голосъ ея не задрожалъ. Серіозное выраженіе лица бросилось въ глаза Образцову, привыкшему видѣть его въ слезахъ или сіяющимъ радостью. Онъ замѣтилъ что она была бѣломъ, несмотря на трауръ. Она сѣла, сняла перчатку и бросила ее на столъ; перчатка упала, Образцовъ ее поднялъ.

— Merci, сказала она, взглянувъ на него привѣтливо. — Дядя, у васъ масса журналовъ?… и она наклонила голову надъ газетой и перевернула листъ.

— Я ихъ выписываю съ тѣхъ поръ какъ началась война. Сегодня дурное извѣстіе, Французовъ разбили подъ Вёртомъ… А ты, Мишель, хотъ ихъ и не долюбливаешь, все-таки желаешь чтобъ они Нѣмцевъ отдѣлали, ха, ха, ха!

— И васъ интересуетъ война? спросила Марья Павловну, обращаясь вдругъ къ мужу.

— На эту войну никто не смотритъ равнодушно…. она многое рѣшитъ и для насъ, отвѣчалъ Образцовъ.

Разговоръ о политикѣ, начатый графомъ, прекратился разумѣется самъ собой. Заговорили о погодѣ, и обрадовались что въ сосѣдней комнатѣ зашумѣли чашками. Графъ былъ какъ на иголкахъ, но не смѣлъ выйти изъ комнаты, а Образцовъ все ждалъ чтобъ онъ вышелъ.

«Какое пошлое положеніе, думалъ онъ, а я самъ напросился на эту комедію. Надо было найти возможность видѣться — только не здѣсь. А я не ожидалъ отъ нея такой выдержки.»

Марья Павловна взяла на колѣни котенка, который мурлыкалъ около нея, и принялась его гладить и щекотать за ухомъ. Легкая дрожь пробѣгала по всему тѣлу молодой женщины, и рука ея была холодна и красновата.

— А что его хозяйки не видать? спросила она, поглаживая котенка. — Гдѣ Соня?

— Слышишь? тебя зовутъ, поди поздоровайся, сказала Аннсы Ѳедоровна, которая сидѣла въ залѣ около чайнаго стола и боялась проронить малѣйшее слово изъ бесѣды графа съ его гостями..

Соня вошла въ гостиную и поцѣловалась съ Марьей Павловной.

— Какъ эта дѣвочка блѣдна! сказала Марья Павловна, взглянувъ на мужа. — Ей бы надо на воды въ Липецкъ.

— А вы, я слышалъ, собираетесь за границу? спросилъ Образцовъ.

— Да, перемѣна, знаете, иногда необходима. Перемѣна жизни, мнѣ кажется, измѣняетъ иногда и людей… не правда ля?

— Я нахожу что вы и такъ измѣнилась, не выѣзжая изъ Москвы.

— Къ лучшему или къ худшему? спросила она, слегка улыбаясь.

— Вы измѣнились…. вотъ все что я пока могу сказать.

Графъ, обрадованный что разговоръ завязался, всталъ и подошелъ къ столовымъ часамъ, потомъ къ висящей на стѣнѣ фотографіи, останавливался и разсматривалъ ихъ какъ будто видѣлъ въ первый разъ. Однако разговоръ опять прекратился. Марья Павловна, которая ожидала другаго отвѣта отъ мужа, не отозвалась на его слова, наклонила опять голову надъ Иллюстраціей и замолчала.

Ея выдержка начинала сокрушать надежды Образцова и всѣ его соображенія относительно будущаго примиренія. Она или мстила за себя или дошла до послѣдней степени равнодушіе, и онъ на нее глядѣлъ съ возбужденнымъ любопытствомъ. Но Марья Павловна ждала другаго взгляда, ждала слова, хоть слова упрека, которое разбило бы между на на ледяную преграду. Внѣшнее спокойствіе и необщительность мужа ее раздражали, оскорбляли. Она уже не играла роли и была холодна, потому что у ней было смертельно холодно на сердцѣ.

Человѣкъ подалъ чай, а за намъ сама Аяпсья Ѳедоровна вошла съ банкой варенья и поставивъ ее на столъ, сказала любезно мужу и женѣ:

— Прошу отвѣдать: морошка. Сама варила. Признаюсь, не надѣялась что вы будете ее кушать вмѣстѣ.

Оба опустили съ досады глаза свои на чашки.

Вечеръ отъ котораго Марья Павловна такъ много ожидала вышелъ, какъ почти всегда случается въ жизни, вялый и пустой. И чего, чего она не передумала, на что она не рѣшалась въ какія-нибудь три четверти часа? Зачѣмъ онъ ее вызвалъ? Зачѣмъ она пріѣхала? Надо было понять что онъ ей готовить новое оскорбленіе. Не долженъ до онъ былъ встрѣтить ее съ повинною головой? Не за нимъ ли осталось слово которое должно было ее вызвать на гнѣвъ или снисхожденіе? Завтра же она уѣдетъ куда-нибудь, чтобъ не быть въ одномъ городѣ съ нимъ.

«Одно остается, думалъ въ свою очередь Образцовъ, оказать ей прямо что я желаю ее видѣть наединѣ.»

Но прежде чѣмъ онъ рѣшился исполнить свое намѣреніе, самое неожиданное обстоятельство нарушило однообразіе вечера.

Катерина Павловна провела цѣлый день въ Останкинѣ съ Моранжи. Никогда еще ей не было такъ весело, никогда они не кокетничали другъ съ другомъ съ такимъ усерднымъ желаніемъ вскружить другъ другу голову; къ вечеру собрались тучи и пошелъ дождь, надо было вернуться домой. У подъѣзда Моранжи простился съ Кети и объявилъ что онъ поѣденъ къ графу Чаплину.

Кети призадумалась; она замѣтила что домъ не освѣщенъ, спросила у людей гдѣ ея сестра и узнавъ что она была у графа, предложила Моранжи ѣхать къ нему вмѣстѣ. Поѣхали: прислуга графа получила приказаніе всѣмъ отказывать, но никакъ не полагала что запрещеніе простирается на родную племянницу, и впустила ее безпрекословно, Катерина Павловна вошла шумно и весело; но узнавъ своего зятя, остановилась въ дверяхъ, поражонная удивленіемъ. Произошло общее смятеніе. Графъ подошелъ къ Моранжи, что-то пробормоталъ и не познакомилъ его съ Образцовымъ, который тотчасъ его узналъ.

Между тѣмъ Кети успѣла оправиться, взглянула за сестру; та ей кивнула головой, улыбнулась и поднесла палецъ къ губамъ. Не оставалось сомнѣнія что мужъ и жена не случайно встрѣтились у графа, но объ этомъ надо было молчатъ предъ постороннимъ лицомъ. Объяснивъ себѣ такимъ образомъ знакъ сдѣланный сестрой, Кети протянула съ недоумѣніемъ руку Михаилу Александровичу и проговорила: «Bonsoir».

Моранжи уже успѣлъ устроиться возлѣ Марьи Павловны и сказалъ почти шопотомъ:

— Я васъ не узналъ въ первую минуту; какъ этотъ бѣлый нарядъ идетъ къ вашему смуглому лицу! Почему вы въ бѣломъ сегодня?

Она сидѣла въ углу; Моранжи сѣлъ такъ близко къ ней, его шепотъ ей показался такъ неумѣстенъ что она вспыхнула до ушей.

— Почему вы сняли трауръ? спросилъ онъ опять, объясняя по-своему ея смущеніе.

Она солгала:

— Сегодня день моего рожденія, и я сняла черное платье. Примѣта.

Ея желаніе сбылось: Моранжи у ея ногъ, и Образцовъ не отводилъ отъ нея глазъ. Почему же она растерялась? Неужели она дорожитъ его мнѣніемъ? Надо превозмочь себя, кокетничать съ Моранжи.

— Вамъ было весело въ Останкинѣ? спросила она.

— Да, весело; но я думалъ о васъ и досадовалъ на себя.

— Почему?

— Мнѣ бы слѣдовало любить не васъ, а вашу сестру.

Разговоръ поддерживался нѣкоторое время на этотъ ладъ, съ неимовѣрными усиліями со стороны Марьи Павловны.

Кети болтала, пила чай, и между тѣмъ не теряла изъ виду сестры. Чувство до тѣхъ поръ ей незнакомое, чувство ревности подымалось въ ея груди. Она слишкомъ разчитывала за себя: пустое кокетство перешло незамѣтно въ любовь. Она полюбила, насколько была способна полюбить. Мучительное безпокойство овладѣло ею; она не могла съ нимъ совладать и громко позвала Моранжи, чтобъ отвлечь его отъ разговора.

— Mr de Morangy, не правда ли, вы не вѣрите въ успѣхъ прусской арміи?

— Это вѣроятно журнальная сплетня, отвѣчалъ Моранжи. — А если даже и не сплетня, что же это доказываетъ? Eh bien, on les battra demain, voilà tout!

Отъ Образцова ничего не ускользнуло: ни смущеніе Марьи Павловны, ни смѣлость этого Француза, съ которымъ она говорила шепотомъ. Теперь онъ понималъ почему Марья Павловна отказалась его принять; онъ объяснилъ себѣ ея неприступность…. У него соперникъ, и кто же!

Какъ хотѣлось Образцову посмѣяться надъ нимъ, одурачить его въ глазахъ жены.

Моранжи высказывалъ пошлости о политикѣ и литературѣ во всей простотѣ своего французскаго нахальства, со всею наивностью человѣка никогда не усомнившагося ни въ себѣ, ни въ другихъ. Онъ стоялъ противъ Образцова; заложивъ пальцы въ карманъ жилета, а правою рукой дѣлалъ жесты, подтверждающіе неопровержимость его словъ.

Образцовъ не дѣлалъ жестовъ, слушалъ и смотрѣлъ съ поддѣльною серіозностью и вниманіемъ, въ которыхъ ошибся одинъ Моранжи. Но Образцовъ зналъ какими глазами русскій человѣкъ могъ смотрѣть на его противника въ настоящую минуту, съ какимъ чувствомъ могъ его слушать

Кети, которая выходила изъ себя, сказала вдругъ:

— Mr de-Morangy, оставьте литературный споръ, онъ мнѣ надоѣлъ. Акомпавируйте мнѣ пожалуста, я спою романсъ.

Моранжи сѣлъ къ роялю, а Образцовъ подошелъ къ своей женѣ.

Она была очень блѣдна и поблѣднѣла еще больше. Онъ нагнулся къ ней и сказалъ довольно громко подъ звукъ музыки:

— Онъ неотразимъ!

— Представьте себѣ, отвѣчала Марья Павловна, смѣло выдерживая его презрительный взглядъ, — что я еще недавно была готова полюбить этого ничтожнаго человѣка!

Смѣлость отвѣта смутила Образцова.

— Если только готовы… слава Богу! И это правда?… Неужели бы вы могли его полюбить?

— Почему нѣтъ; я какъ и многія женщины, которыхъ не любили безупречные люди.

Образцовъ сѣлъ возлѣ нея.

— Скажите мнѣ, спросилъ онъ немного помолчавъ, — зачѣмъ вы пригласили сюда этого господина и вашу сестру?

— Они пріѣхали случайно. Сестра моя не знала даже что я здѣсь. Но я рада что она пріѣхала.

— Рады?

— Да! Мнѣ еще никогда не было такъ холодно какъ сегодня! Я никогда не чувствовала себя до такой степени одинокою.

— Marie…. Вы снимаете наконецъ вашу маску, сказалъ онъ.

Она узнала его прежній голосъ; во прежняго вліянія онъ не произвелъ на нее. Неужели она его любила только воображеніемъ, только въ прошедшемъ?

— На мнѣ не было маски, отвѣчала она кротко и грустно.

— Согласитесь меня принять, просилъ Образцовъ. — Я хочу — я долженъ васъ видѣть.

— Хорошо, отвѣчала она, подумавъ. — Мы увидимся, только не у меня. Мнѣ хочется избѣжать домашнихъ толковъ и сплетней… Я придумаю гдѣ…. я къ вамъ напишу.

Онъ поймалъ ея руку и пожалъ торопливо ее; это тихое пожатіе какъ будто смутило ея сердце.

X.

Образцовъ провелъ свое юношество въ строгой и тихой средѣ, между матерью и сестрами. Онъ женился въ двадцать шесть лѣтъ, мало зная жизнь, не вынесъ перехода отъ мирныхъ семейныхъ отношеній къ домашнему аду, и не совладалъ съ новыиъ положеніемъ. Разставаясь съ женой, онъ еще далеко не охладѣлъ къ ней, но преодолѣлъ чувство, которое называлъ слабостью. Онъ ее обвинялъ во всемъ несчастьи неудавшагося супружества; и было что-то жесткое и непоколебимое въ его обвиненіяхъ. Но прошло нѣсколько лѣтъ не безъ горькихъ разочарованій въ людяхъ вообще и въ женщинахъ въ особенности. Въ провинціи у него была связь, въ которой онъ узналъ до чего можетъ доходить женская пустота и несостоятельяость; онъ видѣлъ вблизи пустыхъ женщинъ и сдѣалъ невольное сравненіе между ними и Марьей Павловной. До него доходили со всѣхъ сторонъ похвалы ея уму и сердцу и ея безупречной жизни. Онъ зналъ что она не простила матери ея вмѣшательства въ ихъ отношенія, и отстаивала его, хотя на него нападала графиня. Не разъ онъ перечелъ ея письма въ которыхъ каждое слово дышало отчаяніемъ и любовью; когда остыли первыя горькія впечатлѣнія, онъ взглянулъ безпристрастно на прошлое и поступилъ какъ поступали бы немногіе; онъ обвинилъ себя и началъ мечтать о сближеніи съ женой.

Но увы! въ его сердцѣ не оставалось уже тѣни прежняго чувства. Онъ его разбилъ, продешевилъ, заглушилъ мелочными и минутными привязанностями. Но тѣмъ не менѣе внутренній голосъ ему говорилъ что онъ не принадлежитъ себѣ и долженъ поправить свою вину, пока еще не слишкомъ поздно.

И сердце его просило не страсти, а тихой семейной жизни. Онъ узналъ ее съ раннихъ лѣтъ, и она осталась его лучшимъ воспоминаніемъ. Образцовъ принадлежалъ къ числу людей всегда занятыхъ и дѣятельныхъ, для которыхъ необходимы, въ часы отдыха, женская заботливость и тихій разговоръ. Онъ надѣялся что для Марьи Павловны, какъ и для него, не прошелъ даромъ страшный жизненный урокъ, и видѣлъ ее подъ своимъ кровомъ кроткую, серіозную, понявшую призваніе жены и матери.

Вечеръ проведенный съ нею не могъ ему дать опредѣленнаго понятія о перемѣнѣ которая въ ней совершилась. Но вѣрно то что впечатлѣніе было выгодно для нея; и онъ ждалъ нетерпѣливо назначеннаго свиданія.

Но Марья Павловна не слишкомъ торопилась исполнить данное обѣщаніе. Послѣ встрѣчи, такъ давно и такъ горячо ожидаемой, мысли ея не успѣли придти въ порядокъ, и она не могла отдать себѣ отчета въ собственныхъ чувствахъ. Ея воображеніе не успокоилось; въ немъ воскресъ волшебный сонъ прошедшаго, и вмѣстѣ съ нимъ надежды…. Она не была далека отъ мысли что Образцовъ не переставалъ ее любить попрежнему; отмститъ ли она ему за прошлыя оскорбленія, которыя лежали еще такъ тяжко на ея душѣ? или не вспыхнетъ ли и ея сердце подъ токомъ страсти?…

Обстоятельства приходили ей за помощь, чтобы поддержать ее въ романическомъ настроеніи духа. Она назначила свиданіе мужу какъ любовнику, и сама собой сбывалась ея мечта о загородной прогулкѣ; и ей мерещились длинныя аллеи, въ ея умѣ мелькали стихи Пушкина или Мицкевича. Она устроивала свиданіе то въ одной, то въ другой подмосковной: въ Сокольникахъ и въ Паркѣ было слишкомъ многолюдно; Останкино потеряло для нея свою прелесть, потому что было ей слишкомъ знакомо, и послѣ долгихъ колебаній она остановилась на Царицынѣ, гдѣ еще никогда не бывала. Ей вспомнилось что въ первый годъ замужества она собиралась провести тамъ день съ Образцовымъ, но поѣздка не состоялась. Думала ли еще такъ недавно Марья Павловна что она состоится, наконецъ, и что они поѣдутъ вмѣстѣ въ Царицыно?

Иногда ею овладѣвало безотчетное и глухое безпокойство. Безсознательная, можетъ-быть, надежда сойтись съ мужемъ таилась нѣсколько лѣтъ въ ея сердцѣ за негодованіемъ, за озлобленіемъ; и вотъ наконецъ ея мужъ дѣлаетъ самъ первый шагъ къ сближенію, и она спрашиваетъ себя: «любитъ ли она его?» и ей страшно ея спокойствіе, ея равнодушіе. Ей иногда хотѣлось бы уѣхать куда-нибудь далеко, далеко, подальше отъ него….

Въ одну изъ такихъ минутъ безнадежности и недоумѣній, нп зная куда уйти отъ самой себя и съ кѣмъ подѣлиться своими чувствами, Марья Павловна вошла къ сестрѣ.

Она была очень къ ней привязана, и готова серіозяо съ ней подружиться, еслибы та, съ своей стороны, умѣла отвѣчалъ на ея дружбу. Но Кети была исключительно занята собой. Она перестала говорить о поѣздкѣ за границу, не жила почти дома, и мало видалась съ сестрой, но успѣла намекнуть нѣсколько разъ на то что Маша хорошо бы сдѣлала, еслибы сошлась съ мужемъ. Марья Павловна не могла понять почему мнѣніе сестры такъ быстро измѣнилось, и почему, получивъ деньги, она не собиралась за границу. Кети видѣлась ежедневно съ глазу на глазъ съ Моранжи, а Марья Павловна, избѣгая его, не подозрѣвала что устраивала свиданія, принявшія уже характеръ ей извѣстный изъ французскихъ романовъ.

— Кети, ты опятъ куда-то собираешься? сказала они, взглянувъ на шляпку, лежавшую на туалетномъ столѣ.

— На Кузнецкій мостъ, Маша…. Надо непремѣнно… А что?

— А мнѣ хотѣлось съ тобой поговоритъ… Но никакъ не выберешь времени….

Кети сѣла противъ нея.

— Говори…. я могу подождать.

— Съ нѣкоторыхъ поръ я тебя не узнаю, Кети…. Ты какъ будто и забыла что мы собирались уѣхать вмѣстѣ.

Кети нѣсколько смутилась. Ей хотѣлось уѣхать съ Моранжи, и Марья Павловна могла только ихъ стѣснить.

— Маша, правда… но видишь…. Меня безпокоитъ одно… Ну, если ты соскучишься за границей?… А я этого ожидаю. Ты сама не своя съ тѣхъ поръ какъ повидалась съ мужемъ, и для меня ясно что ты желаешь съ нимъ сойтись.

— Это для меня самой не ясно…. Еслибы ты знала какъ я намучилась!,

— Охота же тебѣ мучиться! Трудно входить въ чужія дѣла, но вотъ тебѣ мой совѣть: остаться здѣсь пока ты не примешь какого-нибудь рѣшенія…. А тамъ увидимъ. Уложиться и уѣхать не долго.

— Давно ли ты возставала такъ горячо противъ моего мужа?

— Да я не ты! Мы бы не ужились съ нимъ двухъ дней, а ты его обожала….

И между тѣмъ Кети отыскивала то зонтикъ, то перчатки. — Ну, прощай, Мимиша. Мы объ этомъ поговоримъ толкомъ… А то ты какъ нарочно выбрала самое неудобное время…. Она поцѣловала сестру и ушла.

— Богъ съ ней! подумала Марья Павловна, посмотрѣвъ ей вслѣдъ. — Рѣшено! я напишу ему сегодня, а завтра пусть рѣшится моя судьба!

Она написала мужу.

«Ждите меня завтра въ первомъ часу у дебаркадера Бурской дороги. Мы проведемъ день въ Царицынѣ.»

XI.

Москвичъ посѣщающій Царицыно задумается невольно надъ его странною судьбой. Много грезъ навѣваетъ видъ этихъ развалинъ уже отжившихъ и не жившихъ никогда, этого великолѣпія безъ прошедшаго и безъ воспоминаній. На душѣ становится такъ же пусто какъ и въ этихъ огромныхъ галлереяхъ, которыя видишь сквозь безчисленное множество темныхъ оконъ. Никогда не свѣтились въ нихъ огни; человѣческое лицо никогда изъ нихъ не выглядывало; осенью въ нихъ воетъ вѣтеръ, а зимой ихъ засыпаетъ снѣгомъ. Только лѣтомъ кое-гдѣ изъ окна высунется березовая вѣтка. Единственная жилица дворца, она выросла подъ дождемъ и солнцемъ за насыпью земли и мусора не устланной паркетомъ, и ея свѣжая зелень составляетъ странный контрастъ съ почернѣлыми стѣнами.

Въ народѣ разказываютъ что это мѣсто проклято. Чей-то голосъ, преданье не говоритъ чей, сказалъ: «Пусто здѣсь будетъ»…. По немъ и сталось. Съ тѣхъ поръ Русская царица-орлица,^[3] одѣтая въ атласъ, сіяющая красотой, золотомъ и алмазами, проѣзжала тѣмъ мѣстомъ. Полюбилось оно ей, и она приказала на немъ выстроить дворецъ на диво народу; а по ея повелѣнію мигомъ, подъ звуки пѣсень, завизжала пила, и стукъ топоровъ, съ утренней зари до вечерней, раздавался по сосѣднимъ лѣсамъ. Великолѣпныя стѣны дворца, башенъ, словно кружевныя ворота, воздвигались не по днямъ, а до часамъ. И захотѣлось царицѣ взглянуть на свое будущее жилище, которое и звали Царицынымъ. Вотъ она и пріѣхала, какъ въ первый разъ, пышная, веселая; но какъ взглянула за дворецъ — стало у нея грустно на сердцѣ. «Оставьте его, говоритъ. Мнѣ сдается что этотъ дворецъ гробъ мой.»

Все и замолкло около дворца. Много десятковъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ. Русскому царю вздумалось посѣтить покинутый дворецъ; онъ и поѣхалъ, какъ выѣхалъ изъ города, сбился съ дорога, плуталъ-плуталъ, словно духъ-нечистый отводилъ его кучера отъ настоящаго пути. Видитъ онъ издали крыши да башни, а онѣ ему не даются что кладъ. Такъ и вернулся назадъ, не доѣхавъ до Царицына. Прошло еще времени не мало: другой Русскій царь захотѣлъ взглянуть на дворецъ, и поѣхалъ онъ, да только-что выѣхалъ на дорогу, кони начали фыркать и подыматься на дыбы, да бить землю копытами, словно чуяли что-то не доброе. Бились съ ними, бились, дѣлать нечего, повернули вазадь, и они такъ и бросились къ городскимъ воротамъ.^[4]

Ходятъ разные слухи о Царицынѣ. Чья-то тѣнь, говорятъ, тамъ бродитъ по ночамъ, и видали ее въ разныхъ видахъ. То стоитъ она въ плащѣ, какъ сторожъ, на башнѣ, и черный профиль всклокоченной бороды рѣзко обрисовывается на блѣднокрасноватомъ небосклонѣ. То она бродитъ около пруда. Разъ мальчикъ водилъ лошадь на водопой и поравнялся въ ветловой аллеѣ съ незнакомцемъ въ плащѣ. Мальчикъ позвалъ его, но онъ не обернулся. Мальчикъ схватилъ его за плащъ, по плащъ и вся фигура были прозрачны какъ воздухъ…. Мальчикъ перекрестился, да давай Богъ ноги!

Марья Павловна пріѣхала на желѣзную дорогу за нѣсколько минутъ до перваго звонка, и сѣла въ вагонъ съ Образцовымъ который ее долго ждалъ у входа въ галлерею. Она замѣтила что онъ привезъ холодный обѣдъ въ плетеной корзинкѣ, и подумала:

«Прогулка влюбленныхъ! Возможно ли угадать его чувства до выраженію его лица?»

Дѣйствительно! Онъ разговаривалъ съ своими сосѣдями спокойно и свободно, и никто бы не угадалъ что жизненный вопросъ долженъ былъ разрѣшиться для него черезъ нѣсколько часовъ.

Вагонъ остановился противъ Царицына. Образцовы рука въ руку спустились съ площадки и шли молча нѣсколько минутъ. Михаилъ Александровичъ былъ смущенъ не менѣе жены. Этотъ человѣкъ холоднаго темперамента и всегда владѣющій собою не зналъ какъ приступить къ объясненію; а у ней былъ въ головѣ хаосъ, въ которомъ не проглядывала ни одна ясная мысль. Она сознавала только что человѣкъ идущій рядомъ съ ней былъ ей чужой, и что его присутствіе поднимало въ ней неопредѣленныя, но мучительныя чувства.

— Мы не знаемъ что сказать другъ другу, началъ онъ.

— Мы даже не знаемъ зачѣмъ мы встрѣтились и почему мы здѣсь, отвѣчала Марья Павловна.

— Что касается до меня, я это хорошо знаю. Было время когда мы мучили другъ друга; мы разстались на шесть лѣтъ: въ шесть лѣтъ многое, если не все, изгладится изъ памяти, забудется….

У нея развязался языкъ.

— Забудется! повторила она. — Ничто не забывается. Да и какъ забыть! То что я выстрадала осталось на мнѣ, во мнѣ, отразилось на моемъ здоровьѣ, на моемъ лицѣ, на характерѣ. Какъ же я могла забыть то что мнѣ напоминается само собой на каждомъ шагу!

Образцовъ опасался упрековъ, но зналъ заранѣе что ему ихъ не избѣгать. Да и за что бы она его пощадила? Онъ сыгралъ въ ея жизни роль непостояннаго любовника, а не законнаго мука.

— Договаривайте, сказалъ онъ; — не щадите меня. Я приготовился на все.

Эти слова ее нѣсколько смягчили.

— Скажите, спросила она послѣ минутнаго молчанія, — съ какою цѣлью вы пріѣхали въ Москву? пожелали вдругъ меня видѣть?

— Я желаю уже давно и отъ всей души сойтись съ вами.

Она не была приготовлена къ этому спокойному и прямому отвѣту и растерялась.

— Я васъ не понимаю, промолвила она, — я васъ вовсе не понимаю!,

— Вамъ надо однако понять меня, и я не теряю надежды что мы поймемъ другъ друга.

Но она покачала головой, движеніемъ которое значило: "Врядъ ли?*

Они подымались по отлогому скату на каменный мостъ и вышли на лужайку, раскинутую противъ задняго фасада дворца и осѣненную со всѣхъ сторонъ старыми деревьями. Направо стоять полувыбѣленныя, еще не совсѣмъ сокрушенныя временемъ, прелестныя ворота, и ярко отдѣляются отъ темнозеленой рощи, которая подымается за ними, обновляясь и украшаясь ежегодно.

Марья Павловна взглянула невольно на ворота, на рощу, на богатую зелень луга, и слезы навернулись на ея глазахъ.

— Помните ли вы, спросила она, — что мы сюда собирались восемь лѣтъ тому назадъ?…

— Я объ этомъ вспомнилъ не разъ съ тѣхъ поръ какъ получилъ вашу записку, отвѣчалъ Образцовъ.

Онъ поцѣловалъ ея руку и продолжалъ чрезвычайно мягко, чрезвычайно ласково:

— Пойдемте въ рощу. Сядьте сюда…. Я боюсь вы устанете…. и онъ разостлалъ свое пальто на землю.

У Марьи Павловны ёкнуло сердце.

— Вотъ оно начало! и она впилась въ мужа взглядомъ и мыслью.

— Намъ надо понять другъ друга, началъ опять Образцовъ, садясь у ея ногъ. — Я признаю себя кругомъ виноватымъ предъ вами…. я долженъ былъ не просить, не умолять, не уступать, а требовать чтобы вы оставили домъ вашей матери; увезти васъ, несмотря на ея обмороки и на ваши слезы. Я не рѣшился бытъ тираномъ, и погубилъ наше счастье.

Она раздумывала и отвѣчала по-женски;

— Вы не увезли меня потому что недостаточно меня любили.

— Этотъ упрекъ несправедливъ до крайности; но упрекайте меня въ чемъ хотите и сколько хотите! Я тогда замучился въ мелочной борьбѣ; она меня унижала въ моихъ собственныхъ глазахъ, и вмѣсто того чтобъ ее одолѣть, я отъ нея бѣжалъ. Прошедшее безъ поправки, но будущее въ вашихъ рукахъ.

Будущее! Какой смыслъ имѣло это слово въ его понятіяхъ? Она за него смотрѣла, не рѣшаясь спросить: «Какое будущее?»

Все что онъ сказалъ было такъ мало похоже на то чего она обжидала, такъ далеко отъ міра ея идеаловъ….

Образцовъ продолжалъ:

— Чѣмъ болѣе я виноватъ предъ вами, тѣмъ болѣе я обязанъ поправить свою вину, заставить васъ забыть о ней. Я вамъ снова предлагаю мою руку. Согласны ли вы быть моею женой?

Боже мой! Какъ это было холодно, какъ опредѣленно, какъ обдуманно! Марья Павловна перенеслась къ той минутѣ, когда онъ ей сдѣлалъ свое первое предложеніе. То было не предложеніе, а горячее, заразительное признаніе въ безсвязныхъ словахъ. Они не понимали что говорили, понимали только что они безумно счастливы….

XII.

Она не могла отвѣчать. Чтобъ отвѣчать на такіе положительные, обдуманные вопросы надо было надуматься и запастись положительностью. Однако, хотя отъ этого человѣка вѣяло холодомъ и благоразуміемъ, она не сказала ему опредѣленнаго нѣтъ, стало-бытъ дорожила имъ, иначе говоря, была болѣе или менѣе, хотя и безсознательно, подъ его вліяніемъ.

Ея молчаніе не озадачило Образцова. Онъ взялъ ея руки и тихо сжалъ въ своихъ; она хотѣла ихъ высвободить.

— Позвольте мнѣ ихъ удержать, настоялъ онъ — Я былъ такъ долго лишенъ этого счастья, такъ мы ближе другъ къ другу…. Marie…. Маша, началъ онъ вдругъ, обращаясь къ ней какъ къ своей женѣ; — ты мнѣ призналась что ты чуть было не полюбила этого Француза? Подобный выборъ можно объяснить только потребностью привязанности, какой бы то ни было. Я пришелъ во-время и можетъ-быть стою того счастья которое ты готова была отдать ему…. Поручишься ли ты что завтра тебѣ не понравится другой Моранжи?

— Почему же Моранжи, а не человѣкъ достойный любви?… и который бы мнѣ далъ…. желанное счастіе?… спросила она вспыхнувъ.

— Назовемъ вещи по-имени: который бы тебя любилъ страстно.

Она молчала.

— Да? не правда ли? Послушай. Мы любили страстно другъ друга, и еслибы не разставались, страсть перешла бы уже въ другое чувство. Что дѣлать! таковъ законъ природы. Поставъ же себя въ положеніе женщины которая желая жить одною страстью переходила бы отъ медоваго мѣсяца къ другому. Ты бы на это пошла?

— Нѣтъ! сохрани Богъ! Женщина сходится навсегда съ любимымъ человѣкомъ, или сознаетъ что вѣчная связь между имъ и ею невозможна…. Кажется, грустный опытъ намъ доказалъ что мы сойтись навсегда не можемъ.

— Но съ тѣхъ поръ ты меня совершенно забыла?… Кромѣ Моранжи, ты встрѣтила человѣка которому ты бы отдала всю жизнь? Я требую прямаго отвѣта.,

— Нѣтъ! я не встрѣтила такого человѣка, и нашего прошедшаго не забыла, отвѣчала Марья Павловна, избѣгая говорить ему ты.

— Какъ я счастливъ! Стало-быть ты не въ правѣ сказмъ что мы не сошлись. Насъ разлучило недоразумѣніе, чужое вмѣшательство, а не личные характеры. Почему я вѣрю безусловно твоему слову?… Почему ты мнѣ вѣришь?… Это взаимное довѣріе не есть ли ручательство взаимной привязанности, которую не совсѣмъ уничтожила разлука? И я въ эти шесть лѣтъ встрѣчалъ женщинъ которыя мнѣ нравились минутно, а при сравненіи съ тобой теряли все свое значеніе въ моихъ глазахъ….

— Но въ такомъ случаѣ, спросила Марья Павловна, — зачѣмъ же ты не вернулся, не написалъ? Почему это все сбылось такъ поздно?…

Образцовъ глубоко вздохнулъ.

— Почему? повторилъ онъ, — почему? Я жилъ въ это время. Больше я ничего не могу сказать. Я узналъ жизнь и людей, я мнѣ захотѣлось къ пристани. Наглядѣлся я и на супружескую жизнь, и понялъ что ея неудачи объясняются большею частью неловкостью и неопытностью той и другой стороны. Нѣтъ причины чтобы порядочные люди не спѣлись. Помнишь какъ мы съ тобой плакали, когда умеръ нашъ ребенокъ? Еслибъ мы тогда и не любили страстно другъ друга, вѣрь что насъ сблизило бы общее горе. Есть и общія радости….

— Все такъ, перебила она. — Но мнѣ кажется что главное условіе счастья въ сходствѣ характеровъ…. Одинъ ставитъ разсудокъ выше всего, а другой, какъ ни бейся, однимъ разсудкомъ не проживеть….

— Понимаю! Я человѣкъ положительный, а ты мечтательница. Тутъ еще нѣтъ зародыша разлада: спокойствіе семейной жизни основано на взаимныхъ уступкахъ. Маша, подумай…. я не хочу вырвать у тебя согласіе. Поступай по совѣсти и по душѣ. Я тебѣ доказалъ насколько я тебя уважаю, о скажу что ты единственная женщина которую я бы могъ любить какъ друга.

Уважать! но развѣ она не была въ правѣ требовать больше чѣмъ уваженія?… И все что было въ ней чувства возстало противъ этого слова.

Образцовъ глядѣлъ на нее и прибавилъ, какъ бы отвѣчая на собственную мысль:

— А въ тебѣ нѣтъ ни мелочности, ни лжи….

— Но и въ мущинѣ можно любить искренность и отсутствіе мелочности, перебила она съ холодною досадой.

Какъ отвѣтилъ Образцовъ на это замѣчаніе? Онъ обнялъ ее, поцѣловалъ ея волосы, руки, но его ласки отзывались нѣжностью, но не страстью.

Едва замѣтная, почти принужденная улыбка мелькнула на ея губахъ. Она не отвѣчала на ласки мужа, однако и не отталкивала ихъ. У ней стало тѣснѣе на сердцѣ

— Хоть бы ты разъ написалъ…. спросилъ бы, жива ли я? сказала она кротко.

— Я узнавалъ постоянно изъ разныхъ источниковъ все, все что до тебя касалось, отвѣчалъ Образцовъ, — но сблизить насъ могло лишь время, или сила обстоятельствъ. Мнѣ памятенъ одинъ день, который рѣшилъ можетъ-быть нашу судьбу. Это было осенью, года два тому назадъ. Цѣлое утро я возился съ дѣлами и вернулся домой разбитый, больной. Послѣ обѣда я легъ на диванъ и долго лежаль. Около меня мертвая тишина. Мои мысли были какъ въ туманѣ. Я смотрѣлъ упорно на пятнышко, находившееся на потолкѣ. Пробило шестъ, семь часовъ. Наканунѣ я провелъ вечеръ съ провинціальными нигилистками и львицами, вдругъ вспомнилъ о нихъ, почувствовалъ отвращеніе, и не остановился на этомъ воспоминаніи. Одуряющая тишина и стукъ дождя въ окна наводили на меня тоску, которая лишаетъ способности думать. Часы опять пробили. Я вспомнилъ что надо ихъ завести, всталъ машинально и подошелъ къ бюро, но открылъ ошибкой не тотъ ящикъ въ которомъ лежалъ ключъ, и рука моя коснулась связки писемъ. Это были твои письма…. и послѣднія, и тѣ что ты мнѣ писала невѣстой, тайкомъ отъ твоей матери. Я ихъ перечелъ…. и съ той минуты я ни разу не вошелъ вечеромъ въ мой кабинетъ чтобы не вспомнить о тебѣ. Мнѣ казалось что ты сидишь то въ одномъ креслѣ, то въ другомъ, то возлѣ меня на диванѣ. Твой портретъ виситъ надъ диваномъ.

Этотъ мягкій, ласковый тонъ, это неподдѣльное заискиваніе ея чувствъ имѣли своего рода обаяніе; Марья Павловна тронутая невольно пожала руки Образцова и привѣтливо ему улыбнулась.

— Какъ часто, говорилъ онъ, — меня мучило твое ложное положеніе и одиночество. Ты не могла бы жить безсмысленно какъ твоя сестра, ни кончить какъ она.

— Моя сестра? она слишкомъ честна, пожалуй слишкомъ пуста, чтобы чѣмъ-нибудь кончить.

— Полно такъ ли?… Одну погубитъ неудачный выборъ — а другую именно пустота. Какъ же ты назовешь ея отношенія къ г. Моранжи?

— Она съ нимъ пококетничаетъ, да и забудетъ его.

— Такъ, да не совсѣмъ. Вчера я былъ въ Сокольникахъ, и по привычкѣ гулять тамъ гдѣ никого нѣтъ, зашелъ въ самую гущу лѣса…. ну…. и засталъ Кети въ объятіяхъ этого Француза.

— Что ты говоришь! воскликнула Марья Павловна, и подалась назадъ.

— Ты ничего не замѣтила, а эту исторію она затеяла однако у тебя въ домѣ, и поставила тебя въ самое непріятное положеніе, которое можетъ только выпасть на долю молодой женщины. Ты не находишь что онъ слишкомъ поторопился тебя забыть?

Марья Павловна засмѣялась принужденно.

— Однако, сказала она, — онъ не прикидывался.

И разказала подробно свой пошленькій романъ съ Моранжи, чтобы доказать насколько она была въ правѣ разчитывать на его чувства. Образцовъ слушалъ не съ ревностью любовника, а съ серіозностію и негодованіемъ человѣка одержимаго старымъ и всегда юнымъ предразсудкомъ, человѣка который стоитъ за свои права, за свою честь. Въ разлукѣ съ Марьей Павловной онъ не узналъ бы равнодушно что она запятнала его имя; и въ настоящую минуту онъ сознавалъ что между вамъ и этою женщиной была связь, на которой основана наша общественная жизнь и которая выражается въ двухъ словахъ: семейный кровъ.

Спокойнымъ, твердымъ словомъ онъ нечувствительно подчинялъ Марью Павловну своимъ убѣжденіямъ, своей вѣрѣ. Обвиняя себя въ размолвкѣ и выгораживая свою жену, онъ довелъ ее однако до сознанія что большую половину вины, она должна взять на себя.

Марья Павловна видѣла мужа въ новомъ свѣтѣ, и кто бы повѣрилъ? Онъ побѣждалъ ее не страстью, а истинами до такой степени неопровержимыми что онѣ показались бы ей пошлыми еслибъ ихъ сказалъ другой, и сказалъ бы иначе. Онъ понялъ жизнь, и слишкомъ рано, можетъ-быть, снялъ шапку предъ премудростію прописей; но дѣло въ томъ что онѣ его не опошлили. Онъ былъ милый, ловкій, умный малый, нѣсколько крутъ и упрямъ. Захочетъ — поставитъ на своемъ, жестокостію или мягкостію, какъ ему Богъ на душу положитъ. Его бесѣда съ женой становилась часъ отъ часу интимнѣй, дружественнѣй. Онъ вошелъ въ самыя мелочныя подробности ея жизни, разспрашивалъ объ общихъ знакомыхъ; на его вопросы она отвѣчала съ лихорадочнымъ оживленіемъ, и онъ нашелъ что она необыкновенно развилась, поумнѣла, похорошѣла; онъ былъ почти влюбленъ. Они пообѣдали холоднымъ пирогомъ и бутылкой вина, а для десерта Образцовъ запасся ея любимыми конфектами.

XIII.

Марья Павловна была какъ въ чаду, и отдавалась вліянію мужа, не успѣвая провѣрить своихъ чувствъ. Но они ей глухо сказывались. Между ею и Образцовымъ лежала все-таки какая-то преграда; какою-то натянутостію отзывалась эта внезапная короткость послѣ долгаго отчужденія. Въ ея памяти такъ врѣзался образъ прежняго Михаила Александровича что она не могла еще примириться съ новымъ человѣкомъ и съ новымъ чувствомъ, которое онъ ей навязывалъ. Когда они жили врознь, когда встрѣтились у графа Чаплина, онъ былъ въ ея глазахъ болѣе похожъ на самого себя; онъ не успѣлъ высказаться, и оставался для нея двадцати-шести-лѣтнимъ страстнымъ любовникомъ.

Послѣ обѣда онъ ей предложилъ прогулку, и они вошла въ обширный дворъ, заросшій травою и обнесенный неоконченными строеніями. Огромный фасадъ дворца раскинулся предъ Марьей Павловной: на ея чуткое воображеніе произвели мрачное впечатлѣніе зіяющія двери и окна, провалившіяся крыши, шатающіяся башни. Этотъ видъ разрушенія такъ мало соотвѣтствовалъ порывамъ всей ея молодой природы что она вздрогнула и отвернулась.

— Благородныя развалины! замѣтилъ Образцовъ.

— Ахъ, какъ мрачно! безжизненно! Нѣтъ, тѣ это не нравится.

— А ты побробуй достроить воображеніемъ этотъ дворецъ. Какое будетъ великолѣпіе!

— Воображеніе меня не помирить съ его настоящимъ видомъ. Я хочу дѣйствительности….

— Ну, пойдемъ дальше.

Они стали спускаться къ пруду.

Образцовъ шелъ спокойно и весело возлѣ жены, а она?.. Прохлада пруда, окруженнаго старыми ивами, а за ивами густымъ кустарникомъ; тишина поющаго, благоуханнаго вечера подняли въ ней цѣлую бездну ощущеній, вызвали страшныя требованія отъ жизни. Ея грудь обдавала молодая кровь, молодая греза… И она опять почувствовала что мужъ ея — ей чужой. Онъ ей не внушалъ даже ненависти. Въ эту минуту ея сердце раскрылось вдругъ предъ ней; она поняла что любовь угасла въ немъ навсегда.

Отчаяніе овладѣло ею. Положеніе показалось ей безвыходнымъ, и она была готова броситься въ прудъ, разбить себѣ голову объ камень.

— Ты мечтаешь о дворцѣ, Маша? спросилъ Образцовъ.

Все что бы онъ ни сказалъ показалось бы ей неумѣстнымъ, взбѣсило бы ее. Но къ счастію, его вопросъ коснулся одной мечты которою тѣшилось иногда ея воображеніе. Воображеніе вспыхнуло.

— Да…. я мечтаю о дворцѣ, отвѣчала она; — о такомъ дворцѣ котораго нѣтъ во всей Европѣ.

— Въ Европѣ однако много дворцовъ.

— Не такихъ, навѣрное. Хочешь, я тебѣ его опишу?

— Пожалуста.

— Прямо изъ саду входъ въ галлерею…. Она широка, на сводахъ; стѣны покрыты рѣзьбой, расписаны художниками. Я иду по этой галлереѣ какъ въ очарованномъ снѣ. Какія чудеса у меня предъ глазами! Ей нѣтъ конца, и все арки да арки! То въ ней образуется прелестный садъ, то она облита свѣтомъ, блескомъ, золотомъ, солнцемъ; то вдругъ рѣзкій переходъ…. Она освѣщена луннымъ свѣтомъ; цвѣты разставлены вдоль стѣнъ и окроплены росой. Между ними стоятъ статуи. То мнѣ кажется что своды опустились, ихъ освѣщаютъ не солнце, не мѣсяцъ — а свѣча. Я вижу что-то мрачное, таинственное, средневѣковое. Стѣны выкрашены темными красками. На нихъ изображены ангелы…. и падшіе ангелы…. И вотъ я стою между ними…. и вспоминаю….

Ея голосъ прервался, подбородокъ задрожалъ, и вся кровь прихлынула къ лицу.

— Мишель, начала она вдругъ, ты помнишь эти стихи?

Господень ангелъ тихъ и ясенъ,

На немъ горитъ смиренья лучъ,

Но пышный демонъ такъ прекрасенъ,

Такъ лучезаренъ и могучъ!

Ея раздраженные нервы не выдержали напряженія; она закрыла лице руками и зарыдала.

Образцовъ растерялся и смотрѣлъ молча на жену. Отъ нея такъ и сіяло. Щеки, глаза, губы разгорѣлись; горѣли на солнце и черные волосы; они вились волнами и свертывались змѣйками на лбу и на затылкѣ подъ пышною косой. Не будь Образцовъ ея мужемъ, онъ упалъ бы предъ ней на колѣни.

Въ первый разъ онъ спросилъ у себя; не беретъ ли онъ на свою совѣсть слишкомъ большой отвѣтственности? Что даетъ онъ этой женщинѣ взамѣнъ свободы, чѣмъ удовлетворить ея жажду полной жизни?

Однако его не запугалъ этотъ вопросъ, не заставилъ отказаться сразу отъ своихъ надеждъ. Онъ понималъ жизнь по-своему, и у него былъ свой идеалъ….

— Что мы сдѣлали, Маша? сказалъ онъ грустно. — Ты знаешь разказъ о дикарѣ который нашелъ брилліантъ и разбилъ, не зная ему цѣны? Это наша исторія.

— Съ тою разницей что мы хотимъ собрать осколки брилліанта и склеить ихъ, отвѣчала она съ горькою улыбкой.

— То счастье миновало бы рано или поздно…. Я мечталъ о другомъ счастьѣ…. Но какъ скоро оно не по тебѣ, не забудь что ты свободна. Было время когда взаимная страсть давала мнѣ право спасти тебя насильно; я не умѣлъ имъ воспользоваться. Но теперь дѣло другое. Я въ твоей власти. Я тебѣ даю право располагать моею судьбой.

Что-то измѣнилось въ его голосѣ, въ его пріемахъ. Въ нихъ звучала тихо грустная нота, которая тронула Марью Павловну.

— Не смотри на меня какъ на законнаго мужа, продолжалъ онъ, — а какъ на лучшаго друга, и будь со мной вполнѣ искренна. Не забывай что ты свободна.

Она свободна? Ихъ ничто не связываетъ! Это увѣреніе сняло бремя съ ея души.

— И ты искрененъ? Ты не обманываешь ни себя, ни меня?…

— Даю тебѣ слово — нѣтъ…. Я готовъ на все, еслибъ даже пришлось разбить мое сердце.

— Michel, какой ты добрый, благородный! сказала она, и пожала ему руку.

Образцовъ не хотѣлъ ни въ какомъ случаѣ насиловать чувствъ своей жены, но желалъ овладѣть ими, и надѣялся что можетъ дойти до своей цѣли уступкой и самоотверженіемъ; но сердце его, сжалось отъ этого пожатія руки, въ которомъ слишкомъ краснорѣчиво высказалась непрошенная благодарность.

Марья Павловна шла задумчиво, одикко выраженіе ея лица было спокойно и кротко. Она отдыхала послѣ напряженнаго состоянія, въ которомъ находилась цѣлый день. Долго они не обмѣнивались ни однимъ словомъ; наконецъ Образцовъ посмотрѣлъ на часы и замѣтилъ что надо поспѣшить къ отъѣзду поѣзда. Молча дошли они до станціи и пріѣхали въ Москву когда уже совсѣмъ стемнѣло. Образцовъ нанялъ пролетку и сѣлъ рядомъ съ Марьей Павловной. Дорогой онъ покрылъ ея ноги плэдомъ, накинулъ шаль на ея плечи и молчалъ, чтобъ ее не тревожить. Ее трогала эта мужская заботливость, отъ которой она давно отвыкла. Не далеко отъ дома онъ остановилъ извощика и сказалъ ей:

— Ты не хочешь, можетъ-быть, чтобъ твои домашніе васъ видѣли вмѣстѣ? Я выйду здѣсь.

Онъ вышелъ, пожавъ ей руку, отошелъ на два шага и вдругъ вернулся.

— Marie, позволь мнѣ подать тебѣ совѣть: не показывайся на улицу съ сестрой и этимъ Французомъ. Право, это не годится…

— Хорошо, хорошо, я тебѣ обѣщаю, отвѣчала она

— Ну, прощай!

"Какъ онъ странно сказалъ это «прощай», подумала Марья Павловна.

XIV.

Кети обѣдала у Шевріе съ Моранжи. Вернувшись домой, она замѣнила свое платье лѣтнимъ пенюаромъ, и легла въ большое кресло, протянувъ ноги на подушку. Позы ея измѣнились съ нѣкоторыхъ поръ: отзывались обдуманностью, подражаніемъ. Тѣни Бальзаковыхъ женщинъ бродили въ ея головѣ. Это подражаніе было неудачно; къ Кети болѣе шли замашки русской барыни. Покойный Мечниковъ держалъ жену въ рукахъ, хотя и баловалъ ее, и она была привязана къ нему, занималась хозяйствомъ; любила свѣтъ, нодержаласьприлично. Овдовѣвъ, и не зная на что употребить свою свободу, она уѣхала за границу, и тамъ ея мысли совершенно спутались. Перелетная птица заговорила съ презрѣніемъ о родномъ гнѣздѣ, и запѣла, по ея понятіямъ, европейскіе мотивы, но природный характеръ часто пробивался сквозь заимствованныя перья. Кокетничанье съ Моранжи отвлекало ее отъ московской скуки, и вскружило ей голову, но она была готова поклясться что оно не приведетъ къ серіознымъ послѣдствіямъ. Однако вышло иначе: она не устояла противъ любви человѣка который ее возвелъ въ героини французскаго романа. Кети была на высотѣ человѣческаго блаженства; романъ ея начался въ Сокольникахъ и еще не дошелъ до развязки, но развязка казалась неминуемою, и Кети шла къ ней съ непостижимымъ ребячествомъ. Она не предвидѣла и не хотѣла предвидѣть будущихъ недочетовъ и униженій.

Марья Павловна застала ее лежащею въ креслахъ съ романомъ въ рукахъ.

— Откуда ты, Маша? спросила она небрежно. — А я устала, — отдыхаю. Мы обѣдали…. au cabaret….

Марья Павловна, несмотря на треволненія протекшаго дня, часто думала о сестрѣ, и собралась съ духомъ чтобы затронуть щекотливый вопросъ объ ея отношеніяхъ съ Моранжи.

— Кети…. а я хочу тебя предупредить…. Только ты не сердись… Кому же, коли не мнѣ….

— Господи! да что такое! перебила Кети, попадая уже въ настоящую ноту.

— Тебя встрѣчаютъ безпрестанно съ Моранжи. Мнѣ объ этомъ говорили…. И еслибъ ты знала что еще говорятъ!

Катерина Павловна вспыхнула.

— А мнѣ-то какое до этого дѣло что у васъ говорятъ! Видишь чѣмъ хотѣла меня запугать! Провинціальными сплетнями! А ты какъ позволила обо мнѣ говорить?… Дядюшка, должно-быть, отъ Анисьи Ѳедоровны слышалъ….

— Я тебѣ даю честное слово….

— Нечего мнѣ дѣлать съ твоимъ честнымъ словомъ! Я тебѣ говорю разъ навсегда: я знать не хочу что обо мнѣ говорятъ! Да еслибъ я испугалась такихъ переносовъ, Моранжи меня бы принялъ, я…. я не знаю за что!

— За голубицу, вѣроятно, замѣтила Марья Павловна, взяла свѣчу со стола и вышла.

— Вотъ и дружба! подумала она, ложась въ постель утомленная, оскорбленная до глубины сердца.

Въ сущности Кети, хотя и эгоистка, была честная и до извѣстной степени очень добрая женщина. Предостереженіе сестры вызвало въ ней взрывъ гнѣва потому именно что задѣло ее за живое. Честныя женщины всегда боятся общественнаго мнѣнія. Кети поняла что поступала съ крайнею неосторожностью и подумала со страхомъ о своемъ положеніи. Но она зашла слишкомъ далеко чтобъ отступить и утѣшилась мыслью что за границей ее ожидаеть вождедѣнная свобода. Долго она не дожилась спать, думая о московскихъ сплетняхъ и о сестрѣ, которую даромъ оскорбила. Утромъ она вошла къ Марьѣ Павловнѣ и обняла ее, говоря:

— Не сердись на меня, Маша. Прости меня, душка.

Онѣ нѣжно поцѣловались, но тутъ Марья Павловна поняла насколько ихъ отношенія были далеко отъ настоящей дружбы. Она не рѣшилась сказать слова о Моранжи, а Кети, занятая собственными заботами, не спросила гдѣ и какъ сестра провела день наканунѣ Онѣ пробыли вдвоемъ нѣсколько часовъ, толкуя о постороннихъ предметахъ; но Кети ждала Моранжи и была видимо озабочена его отсутствіемъ.

Она и не подозрѣвала причины которая помѣшала ему пріѣхать.

Онъ стоялъ у Дюссо. Въ гостиницѣ было замѣтно необыкновенное движеніе… разнесся слухъ о пораженіи французской арміи при Гравелоттѣ. Постояльцы разныхъ націй, по большей части Русскіе, толковали между собой, знакомилась съ Моранжи, разспрашивали о Паликао, о Макъ-Магонѣ Моранжи переходилъ безпрестанно отъ хвастовства и самоувѣренности къ порывамъ гнѣва и отчаянія, и не могъ достоточно наговориться о событіяхъ начинавшихъ поражать ужасомъ всю Европу. Онъ выѣхалъ поздно и отправился къ графу Чаплину.

— А я было самъ собирался васъ навѣстить, оказалъ графъ, пожавъ ему руку крѣпче обыкновеннаго.

— Благодарю васъ, графъ, отвѣчалъ Моранжи, угадывая почему онъ хотѣлъ его навѣстить. — Еслибы мнѣ только покончить съ этими проклятыми дѣлами…. Я могъ бы быть тамъ, на мѣстѣ… И оставаться здѣсь какъ на цѣпи въ такія минуты…. Вы понимаете…

Моранжи былъ совершенно разоренъ и пріѣхалъ на послѣднія деньги въ Россію, съ надеждой собрать довольно значительное наслѣдство. Но дѣло затянулось. Онъ прожился въ Москвѣ, и ему не на что даже было вернуться во Францію.

Графъ зналъ возможность ускорить развязку дѣла: надо было дать взятку, но онъ совѣстился сказать объ этомъ Моранжи. Но медлить теперь было невозможно, и онъ рѣшился объяснитъ иностранцу что у насъ называется «благодарностью» въ служебномъ мірѣ.

Бѣдный Моранжи вынулъ изъ своего бумажника сторублевую ассигнацію и сказалъ:

— Вотъ мои послѣднія деньги. Я дамъ впятеро, если только согласятся взять заемное письмо.

— Я поговорю, поговорю, отвѣчалъ графъ, — но необходимо датъ и теперь, по возможности. — Эта бумажка вамъ пригодится самому.. Деньги у меня есть…. я прошу васъ…. Я съ большимъ удовольствіемъ….

— А! графъ, я этого никогда не забуду! отозвался съ чувствомъ Моранжи. — Я воспользуюсь вашимъ предложеніемъ…

— Поѣдемте не теряя времени къ вашему повѣренному.

Моранжи схватился за шляпу, но отъ повѣреннаго онъ поѣхалъ не къ Кети. Всѣ его помышленія стремились въ гостиницу, гдѣ толковали лишь о политическихъ событіяхъ, гдѣ изъ рукъ въ руки переходили газеты. На свою мнимую любовь къ Кети онъ смотрѣлъ какъ на минутную забаву, коротко ему извѣстную, и она совершенно испарилась предъ единственнымъ серіознымъ чувствомъ которое онъ испыталъ когда-либо: любовь къ родинѣ.

Кети его ждала день, другой, и наконецъ узнала съ удивленіемъ отъ графа что онъ здоровъ, но поглощенъ политикой. Моранжи явился наконецъ. Кети дулась, говорила двусмысленныя колкости, а онъ отшучивался и старался напрасно быть любезнымъ. Любезность ему не удавалась, и ни въ какомъ случаѣ не могла бы замѣнить увѣреній въ любви, которыя ровно ничего не значили, но по крайней мѣрѣ въ свое время не были лишены искренности. Кети страшно обидѣлась, и они разстались холодно.

Этотъ неожиданный, неугаданный исходъ только-что начинавшагося романа поразилъ одинаково ея самолюбіе и сердце. Тоска овладѣла ею, и на ея характерѣ тяжело отозвалась первая житейская неудача. Она ссорилась съ сестрой; придиралась ко всему, чтобы жаловаться на всѣхъ; бранила Русскихъ, Прусаковъ и даже Французовъ.

XV.

Прогулка въ Царицынѣ установила между Марьей Павловной и Образцовымъ отношенія новаго рода. Незамѣтно для нея самой они пустили корни въ ея сердцѣ; оно отдохнуло за этихъ благородныхъ, миролюбивыхъ отношеніяхъ. Мужъ, котораго она обвиняла съ горечью въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, оправдался въ ея глазахъ, и она думала съ нѣкоторою гордостью что онъ былъ готовъ ей вручить свою судьбу. Заглянувъ безпристрастно въ прошедшее, она сознала наконецъ что выпустила сама счастье изъ рукъ; вспомнила какъ она безумно и напрасно мучила Образцова, выдавала его матери въ порывахъ страсти; какъ онъ переносилъ терпѣливо неровности ея характера и ребяческое непониманіе его любви. Отъ прошедшаго мысли перешли къ настоящему. Очевидно переломъ совершался въ ея судьбѣ. Всѣ прежнія условія жизни разрушились сами собой, а будущее было темно. Что ее до въ будущемъ?… Свобода? Но это магическое слово ей еще ничего не сулило, кромѣ смутныхъ ожиданій; а лучшіе годы прошли, ничего не оставляя за собой.

Волей-неволей она отказалась отъ поѣздки за границу, нетолько потому что въ военное время сообщенія становилась съ каждымъ днемъ затруднительнѣй, но и потому что жизнь подъ одною кроваей съ Кети становилась невыносимою — то Кети звала ее съ собой, то совѣтовала ей остаться въ Москвѣ, и Марья Павловна приняла твердое намѣреніе не ѣхать съ ней ни въ какомъ случаѣ. Она ждала какого-нибудь извѣстія отъ Образцова, но онъ молчалъ, а внезапное прекращеніе ихъ отношеній начинало ее безпокоить. Ей казалось иногда что онъ простился съ ней, какъ будто они разстались навѣкъ.

«Неужеди на вѣкъ?… подумала вдругъ Марья Павловна. — Неужели онъ мнѣ не проститъ моего отказа?… Чего я жду чтобы провѣдать его, написать къ нему?..»

И она написала длинное письмо, почти нѣжно, но избѣгала вопросовъ затронутыхъ въ Царицынѣ. Образцовъ отвѣчалъ съ большомъ тактомъ, приноравливаясь къ ея пріемамъ, говорилъ обо всемъ что не касалось до нихъ лично, упомянулъ и о войнѣ вопросъ который было невозможно обойти въ то время молчаніемъ.

«Журнальныя извѣстія, писалъ онъ, отвлекаютъ меня отъ собственныхъ заботъ, но поддерживаютъ въ лихорадочномъ состояніи. Я просто боленъ — тоска! Спасибо дядѣ: онъ меня часто навѣщаетъ. Цѣлую твои руки.»

Марью Павловну совершенно успокоилъ интимный и дружелюбный тонъ письма. «Онъ умѣетъ чувствовать горячо», замѣтила она вслухъ, складывая письмо.

Кети сидѣла за работой, подняла голову и вдругъ залилась слезами. Въ одно мгновеніе Марья Павловна очутилась возлѣ нея.

Слезы рѣдко плачущихъ людей возбуждаютъ всегда сочувствіе. Въ семействѣ были холодны къ Кети, но Марья Павловна, увидя ее въ слезахъ, забыла что Кети не внушала теплой привязанности, потому что сама не была на нее способна. Всѣ свои чувства она расточила внѣ семейства, отдавала ихъ людямъ съ которыми дружилась скоро, но не надолго. Новое лицо имѣло для нея такую же прелесть какъ новое мѣсто. Такіе люди какъ она, доживъ до старости, утрачиваютъ способность привязываться даже мгновенно, и вдаются въ денежные обороты, въ финансовыя предпріятія, чтобъ утолить чѣмъ-нибудь жажду новизны и врожденную суетливость.

— Мнѣ надо уѣхать, Маша, говорила она. — Я чувствую сама что въ Москвѣ мнѣ не сдобровать.

— А если Моранжи подумаетъ что ты поѣхала за нимъ?

— Нѣтъ! все кончено между нами: я получила сегодня письмо. Онъ все забылъ. У него только на умѣ что «ma patrie, ma patrie». Какъ будто одно чувство исключаетъ другое! Все слова. Не дай тебѣ Богъ полюбить человѣка который заставляетъ краснѣть за минуту увлеченія. Я уѣду на этой недѣлѣ, а куда?… сама не знаю, Висбаденъ мнѣ опротивѣлъ. Но вездѣ будетъ лучше нежели здѣсь.

И, обтирая слезы, она поцѣловала сестру. Ея капризы и желчь растаяли въ этомъ потокѣ слезъ. Она просила прощенья у Марьи Павловны, которая не отговаривала ее уѣхать. Къ несчастію онѣ были дружны тогда только когда жили врознь. Кети принялась укладываться. Моранжи, узнавъ объ ея отъѣздѣ, захотѣлъ съ ней проститься. Разставаясь съ нимъ навсегда можетъ-бытъ, она его приняла безъ упрековъ. Послѣднее свиданіе оставило имъ по крайней мѣрѣ хорошее воспоминаніе.

Марья Павловна проводила сестру на желѣзную дорогу и вернувшись къ себѣ, не могла достаточно надышаться спокойствіемъ и тишиной которыя водворились въ домѣ съ отъѣздомъ Кети. Она такъ шумно укладывалась, въ комнатахъ былъ такой безпорядокъ, она до такой степени разстраивалъ всѣмъ нервы въ эти послѣдніе дни! Отдыхая въ спокойномъ одиночествѣ, Марья Павловна подумала съ сожалѣніемъ и нѣкоторымъ страхомъ о суетливой и пустой жизни, которая неслась теперь далеко и безъ цѣли, и день за день проходя безъ пользы. «А что станется теперь съ моею жизнію?…» спрашивала себя Образцова.

Прошелъ длинный лѣтній день, настали сумерки, въ комнатѣ стало душно, скучно, пусто. Марьѣ Павловнѣ хотѣлось-бы броситься на улицу и уйти, пройти нѣсколько верстъ, ходить до изнеможенія. Но куда пойдетъ она безъ цѣли одна?… Она вышла на маленькую террасу, обращенную улицу и освѣщенную газовымъ фонаремъ. Мимо нея катились экипажи и двигались пѣшеходы, и вдругъ мелькнулъ огромный букетъ въ рукѣ молодаго человѣка.

Марья Павловна смотрѣла долго ему вслѣдъ. На нее пахнуло запахомъ цвѣтовъ, перемѣшанныхъ съ зеленью, и неразлучными съ этимъ запахомъ воспоминаніями перваго бала, перваго поцѣлуя. Но этотъ поцѣлуй давно простылъ на ея губахъ оставилъ за собой лишь грѣшную мечту о будущемъ…. А будущее таилось подъ непроницаемымъ покрываломъ и ей суждено томиться въ безплодномъ и болѣзненномъ сомнѣніи, пока не поднимется покрывало.

Въ воздухѣ становилось сыро; на городскихъ часахъ пробило десять, а мимо Марьи Павловны все шли, шли, и ѣхали незнакомыя лица, и знать не хотѣли о чемъ она мечтаетъ, чего ждетъ отъ судьбы. Надоѣли ей эти безучастныя лица, и она перешла съ террасы въ комнаты; тамъ было такъ тихо что она слышала визгъ комара, летающаго гдѣ-то въ углу. Она попробовала читать, но не могла, и стала ходить вдоль комнать. Долго она ходила, спрашивая себя снова: «Что станется съ моею жизнію?»

Въ ея домѣ все затихло, успокоилось, но опустѣло послѣ отъѣзда Кети; такъ и въ жизни ея все успокоилось, но опустѣло послѣ прогулки въ Царицынѣ. До тѣхъ поръ она жила хоть надеждой на свиданіе, на мщеніе, жила хоть чѣмъ-нибудь.

XVI.

Съ самаго разсвѣта перепадалъ дождь, и сквозь рамы, окропленныя его мелкими каплями, осеннее утро освѣщало тускло комнаты. Въ такіе дни людямъ празднымъ умомъ и душой трудно уйти отъ тоски.

Скука, или чувство сильнѣе скуки, именно тоска выражалась на лицѣ Марьи Павловны, сидящей опять за шахматною доской съ дядей Чаплинымъ.

— Дядя, спросила она, передвигая шашку; — когда вы видѣли Михаила Александровича?

— Мы видимся ежедневно, отвѣчалъ графъ. — Онъ занемогъ въ сыромъ нумерѣ и переѣхалъ къ Дюссо. Докторъ запретилъ ему выѣзжать.

— Какъ! развѣ онъ серіозно боленъ?

— Нѣтъ, пока не серіозно, а боленъ.

Графъ держалъ руку надъ шашкой, какъ бы обдумывая coup d'état, однако сыгралъ плохо и промолвилъ:

— Люди которые его любятъ навѣщаютъ его ежедневно.

Марья Павловна поняла смыслъ этихъ словъ и сказала:

— А почему бы и мнѣ его не навѣстить?… Я его навѣщу съ большимъ удовольствіемъ…. Пожалуй хоть сегодня. Онъ вамъ не говорилъ что желалъ бы меня видѣть?

— Нѣтъ, не говорилъ. Онъ вообще избѣгаетъ говорить о тебѣ.

— Избѣгаетъ?… Что это значитъ?…

— Не знаю, лаконически отвѣчалъ графъ.

Дружескій договоръ заключенный между Образцовыми въ Царицынѣ остался тайной для графа Чаплина. Марья Павловна не поспѣшила посвятить его въ свои новыя отношенія къ мужу, зная заранѣе что они не найдутъ въ немъ поддержки однако чувствовала что добрый старикъ, горячо ее любящій не могъ играть въ этомъ дѣлѣ роль посторонняго человѣка, придралась къ случаю чтобъ открыть ему истину.

— Tout bien pensé, начала она, — я догадываюсь почему онъ избѣгаетъ говорить обо мнѣ, даже съ вами. Не многіе поймутъ наши отношенія. Послѣ того вечера…. у васъ…. мы провели нѣсколько часовъ вмѣстѣ….

Марья Павловна подождала отзыва, но графъ не выразилъ даже удивленія.

Помолчавъ немного, она продолжала не совсѣмъ твердымъ голосомъ:

— И вслѣдствіе всего что было сказано… мы разстались, но не людьми чуждыми другъ другу, а друзьями.

Графъ смотрѣлъ пристально на шашки.

— Я понимаю что вы меня осуждаете, заговорила Марья Павловна. — Я знала заранѣе что вы меня осудите, и не вы одни. Мало ли ужъ обо мнѣ толковали! Михаилъ Александровичъ былъ одинъ въ правѣ осудить, однако онъ-то и простилъ, она все понялъ.

Что онъ простилъ? Что понялъ? Ея слова были темны для графа. Что до него касается, онъ понималъ только что его мечты разрушились и что его любимица занялась понятіями которыя ей были навѣяны, безъ сомнѣнія, дурными совѣтами и примѣрами. Сердце у него болѣло; но противорѣчить онъ не любилъ, и отвѣчалъ обыкновенно упрямымъ и упорнымъ молчаніемъ людямъ которые оскорбляли его понятія.

Марья Павловна поняла что это молчаніе протестъ противъ ея исповѣди. Когда графъ молчалъ такимъ образомъ, можно было его возненавидѣть.

— Дядя, сказала вдругъ Маша, оттолкнувъ шахматную доску; — вы смотрите на меня какъ на безнравственную женщину. Скажите однако что было бы лучше? Ненавидѣть мужа и возвратить ему законныя права, или разстаться съ нимъ по дружески?

Отвѣта она добилась самаго несложнаго.

— Въ своихъ дѣйствіяхъ всякій воленъ, сказалъ графъ.

— Обвиняйте же меня, Богъ съ вами! Моя совѣсть чиста, возразила съ жаромъ Марья Павловна.

— Развѣ я говорилъ что тебя обвиняю?

— Нѣтъ, вы ничего не говорите, и это еще оскорбительнѣе. Она дорожила привязанностію и добрымъ мнѣніемъ графа, но оправдываться предъ нимъ какъ виноватой ей не хотѣлось и ни къ чему бы не привело; онъ остался бы при своемъ мнѣніи. Да развѣ графъ Чаплинъ былъ единственный судья которымъ она дорожила? Надъ ея дѣйствіями и чувствами былъ другой судья, самостоятельный и строже графа: мужъ ея. Онъ понялъ ея чувства: чего же ей больше?

Графъ такъ и ушелъ молча, и Марья Павловна съ нимъ холодно простилась. Ненастное утро и шахматная доска съ разбросанными шашками напомнили ей то утро когда дядя ей объявилъ о пріѣздѣ Образцова. Дни и впечатлѣнія пережитыя съ тѣхъ поръ прошли какъ панорама предъ ея глазами; нѣтъ сомнѣнія что совѣсть ея была чиста, что вся жизнь ея была примѣромъ чистоты, въ томъ смыслѣ который свѣтъ придаетъ этому слову; къ сожалѣнію въ глазахъ Марьи Павловны оно не приняло болѣе обширнаго значенія. Повторяя на память свои разговоры съ мужемъ, она обсуживала и его и свое положеніе съ эгоизмомъ женщины переставшей любить. Женская потребность самоотверженія не пробудилась въ ней ни разу. Ея отношенія къ мужу были отношенія чисто личныя, въ которыхъ, съ ея стороны, забота о чужомъ счастьи не взяла ни на минуту перевѣса надъ заботой о своемъ собственномъ. Несмотря на чуткость сердца, на задатки недюжинной природы, она во второй разъ разбила безъ раскаянія жизнь честнаго человѣка и успокоилась на томъ что они разстались друзьями.

Однако разговоръ съ дядей потревожилъ ее настолько, что въ первый разъ она спросила у себя: можетъ ли она разчитыватъ вполнѣ на искренность Образцова? Великодушное самоотверженіе не оставило ли въ его сердцѣ капли желчи?… Это тяжелое сомнѣніе не долго впрочемъ ее мучило; она перечла его письма и не подмѣтила въ нихъ тѣни упрека или раздраженія.

«Я увѣрена что онъ же заступится за меня предъ людьми, всегда готовыми рыться въ чужой совѣсти», подумала она. «Въ этомъ человѣкѣ нѣтъ единственнаго недостатка котораго женщина не прощаетъ: пошлости.»

Ей понравилась мысль пріѣхать къ нему тайкомъ, и она занялась своимъ нарядомъ. На ея волосы былъ накинутъ вуаль, приколотый къ корсажу брилліантовою булавкой. Спросятъ: съ какою цѣлью наряжалась она для человѣка съ которымъ не желала сойтись? Цѣли, собственно говоря, у ней не было, но она родилась женщиной въ полномъ смыслѣ слова, и хотѣла оставить мужу выгодное впечатлѣніе. Къ Дюсо она поѣхла въ веселомъ расположеніи духа и выходя изъ кареты спросила: «Нѣтъ ли гостей у Образцова?» На вопросъ: какъ о ней додожить? она отвѣчала: «Безъ доклада»…. и поспѣшила удалиться, замѣтивъ что на нее смотрѣли подозрительно двое молодыхъ людей, остановившихся у входа гостиницы.

Ее повели высокою лѣстницей и длинными корридорахи до нумера Образцова. Марья Павловна вошла не постучась. Дверь отворилась.

XVII.

— Кто тамъ? спросилъ Образцовъ за перегородкой.

Она сняла пальто и вошла не отвѣчая.

Образцовъ лежалъ на диванѣ. Возлѣ него на столѣ горѣла лампа; нумеръ быдъ просторенъ, и фигура медленно приближющейся женщины не скоро освѣтилась вполнѣ ламповымъ свѣтомъ.

— Мишель, ты меня не узнаешь? спросила Марья Павловна, она такъ испугалась внезапной блѣдности которая покрыла его лицо что голосъ ея оборвался.

«Она согласна», пролетѣло стрѣлой у него въ головѣ; но первыя слова Марьи Павловны вывели его изъ заблужденія.

— Я тебя испугала, заговорила она. — Извини пожалуста. Дядя мнѣ сказалъ что ты боленъ, и я тебя не предупредила.

— Такъ ты пріѣхала только потому что я боленъ?…

Этотъ вопросъ далъ ей понять что Образцовъ объяснялъ ея неожиданное появленіе не простымъ участіемъ къ его здоровью. Она смутилась въ свою очередь и промолвила:

— Я слышала отъ дяди….

Они замолкли оба и пережили нѣсколько жуткихъ секундъ которыя не забываются. Образцовъ успѣлъ болѣе или менѣе оправиться. Онъ сидѣлъ на диванѣ, а жена его еще стоялъ у стола.

— Вотъ сюрпризъ! сказалъ онъ протянувъ ей руку.

— Что, какъ ты теперь?

— Вздоръ…. немного слабъ, вотъ и все. Хорошо что дядя преувеличиваетъ мою болѣзнь. Здѣсь душно…. садись сюда у окна… Ну, чѣмъ же мнѣ тебя угостить? Хочешь чаю?..

— Да, да, пожалуста.

Образцовъ вышелъ поспѣшно въ корридоръ, чтобы распорядиться объ угощеніи. Марья Павловна угадывала что подъ несвойственною ему поспѣшностью, подъ этою привѣтливостью скрывалось глухое разочарованіе.

«Боже мой, что я сдѣлала!» подумала она со страхомъ и не могла опомниться.

Но онъ вернулся съ улыбкой на губахъ, и за этою улыбкой никто не угадалъ бы задней мысли.

— Такъ мы проведемъ вечеръ en tête-à-tête, какъ старые пріятели? сказалъ онъ потирая себѣ руки.

— Я думаю, тебя одолѣла скука, отвѣчала она, начиная успокоиваться. — Да кажется ты теперь и знакомыхъ не нашелъ въ Москвѣ? Всѣ въ разъѣздѣ.

— Я, признаюсь, ихъ и не отыскивалъ…. Не до нихъ! А Кети уѣхала, и ты осталась въ первый разъ одна?

Марья Павловна отвѣчала уклончиво:

— Ты вѣдь знаешь что мы не сходимся съ сестрой, и я не смотрю на ея отсутствіе какъ на горе.

— Да…. но вы хотѣли уѣхать вмѣстѣ? Или ты отложила свою поѣздку?

— У меня нѣтъ плановъ. Я рѣшилась не смотрѣть въ будущее, сказала Марья Павловна оживляясь вдругъ. — Я хочу жить со дня на день чѣмъ Богъ пошлетъ. Онъ мнѣ послалъ хоть бы сегодняшній вечеръ со стариннымъ пріятелемъ…. и я довольна.

Давно уже Образцовъ не испытывалъ обаянія женской красоты и глаза его останавливались съ умиленіемъ на женѣ. Она сидѣла около дивана, опрокинувшись въ кресло, а онъ смотрѣлъ на нее облокотясь на столъ.

— Ты слишкомъ хороша сегодня для стараго пріятеля, сказалъ онъ.

Марья Павловна покраснѣла.

— Съ какимъ искусствомъ надѣтъ этотъ вуаль!

— Этотъ вуаль? повторила она, помявъ его быстрымъ движеніемъ, и солгала: — Я его надѣла съ утра.,

— Надо было его снять, отвѣчалъ почти шепотомъ Образцовъ.

— Ахъ, Мишель, перестань пожалуста! Право — de vous à гооі cela me fait l’effet d’une comédie.

— D’une comédie?… Какъ это слово нашло мѣсто между нами? Я хочу, хоть сегодня, жить какъ ты, чѣмъ Ботъ пошлетъ, и высказать все что у меня на сердцѣ.

Разговоръ принялъ такой неожиданный оборотъ, Марья Павловна была такъ не приготовлена къ подобнымъ пріемами со стороны мужа что терялась на каждомъ шагу какъ восъмнадцатилѣтняя дѣвушка. Ей было совѣстно за себя, а между тѣмъ ея смущеніе возбуждало долго лелѣянныя грезы Образцова. Имъ опять овладѣла мысль что она пріѣхала къ нему не совсѣмъ какъ къ старому пріятелю. Его сердце было слишкомъ полно чтобы дать ему возможность видѣть ясно въ ея сердцѣ.

И вотъ они опятъ замолчали. Молчаніе затруднительнѣй разговора. Отъ словъ отшучиваешься.

— Какъ хороша эта гостиница, замѣтила Марья Павдовла. — Я въ ней еще не бывала.

— Ты въ ней не бывала?… въ самомъ дѣлѣ? Знаешь что мнѣ пришло въ голову? Ты прежде была суевѣрна какъ настоящая русская дѣвушка, а теперь?

— Я суевѣрна и теперь.

— Ну, замѣть: съ тѣхъ поръ какъ я въ Москвѣ, мы видимся каждый разъ въ такомъ мѣстѣ гдѣ еще никогда не встрѣчались. Сперва у дяди; онъ купилъ домъ послѣ моего отъѣзда изъ Москвы; потомъ въ Царицынѣ, теперь здѣсь…. и каждое изъ нашихъ свиданій заключалось чѣмъ-нибудь неожиданнымъ.

— Да, странно! Но ты же меня бранилъ за мое суевѣріе. А право, эта гостиница очень хороша.

Марья Павловна встала подъ предлогомъ осмотрѣть комнату, но на самомъ дѣлѣ чтобъ удалиться отъ мужа. Онъ сидѣлъ такъ близко къ ней и смотрѣлъ на нее взглядомъ исполненнымъ ласки и нѣги.

И вотъ она тихими шагами обходитъ комнату, касается рукой тяжелой драпировки и разглядываетъ ее; останавливается надъ растеніемъ, которое стоить на окнѣ, и спрашиваетъ какъ его назвать. Но между оконъ, на столѣ, разобранъ дорожный, давно ей знакомый, несесеръ. Образцовъ его заказалъ къ своей свадьбѣ, и Марья Павловна не разъ убирала волосы предъ этимъ самымъ зеркаломъ въ кабинетѣ мужа. Теперь она въ него не заглянула, но быстро вернулась къ столу на которомъ стояла лампа, и положила руку на книгу. Въ книгѣ лежалъ большой ножъ выточенный изъ кости. Марья Павловна, бывши невѣстой, подарила его Образцову. А Образцовъ слѣдилъ за ней глазами, и его взглядъ, и видъ знакомыхъ предметовъ, все заодно напоминало ей что подъ этою кровлей она не гостья. И подъ этою кровлей она задыхалась! Тяжелое, смутное, неразгаданное смущеніе все болѣе и болѣе стѣсняло ея мысли, движенія, грудь.

Чего онъ хочетъ? Неужели послѣднее слово не было сказано въ Царицынѣ? Куда же дѣлось его добровольное отреченіе отъ своихъ супружескихъ правъ? Что значатъ эти намеки, это преслѣдованіе за женщиной которая его не любитъ? И прямо ему сказала что не любитъ! Надо разъ навсегда положитъ конецъ этому мученію.

— Что же самоваръ? спросила она громко и весело. — Я проголодалась, не обѣдала сегодня.

— Почему не обѣдала? спросилъ разсѣянно Образцовъ.

— Голова разболѣлась. Ты хочешь чтобъ я налила чай?

— Непремѣнно.

Подали самоваръ. Марья Павловна сѣла противъ него, къ столу отдѣляющему ее отъ дивана. Ей не видать было мужа, но встрѣтивъ нечаянно его взглядъ, она отвернулась и махнула рукой, какъ будто отгоняя муху.

Онъ молчитъ…. А она что скажетъ теперь? и придумывала это сказать.

Ахъ! спросить о Моранжи! и спросила:

— Ты здѣсь встрѣчаешься съ Моранжи?

— Какъ же! Я ему невольно протянулъ руку. Кто бы могъ подумать что онъ способенъ на глубокое чувство!

— Скажи пожалуста, подвигаются ли его дѣла? Ты вѣрно слышалъ объ этомъ процессѣ, по наслѣдству?

— Я тебя не вижу, сказалъ Образцовъ и переставилъ самоваръ на другое мѣсто.

Она отодвинулась и сказала: «какъ жарко!»

— Я хочу смотрѣть на тебя, продолжалъ онъ. — Мнѣ надо убѣдиться что я тебя здѣсь вижу наяву, а не во снѣ.

— Послушай, Мишель, это наконецъ странно! Почему ты такъ удивленъ что я здѣсь?… Я бы не отказалась навѣститъ хорошаго знакомаго, еслибъ онъ занемогъ. Ты мнѣ писалъ что мы должны встрѣтиться безъ непріязни; мы оба оправдали мнѣніе которое имѣли другъ о другѣ: сошлись, или вѣрнѣе оказать, разошлись — en gens comme il faut.

Она проговорила свой монологъ съ такою холодностью и свѣтскою выдержкой что обдала ледянымъ душемъ надежды Образцова.

— Я тебѣ замѣчу, сказалъ онъ, превозмогая себя, — что ты поступила очень неосторожно. Никто здѣсь не знаетъ что ты моя жена; будутъ болтать…. Право, не стоило возбуждать толковъ изъ пустяковъ.

Марья Павловна своимъ холоднымъ тономъ вызвала это холодное замѣчаніе, однако оно ей не понравилось, огорчило ее: ей не хотѣлось оскорбить Образцова; она только желала ему напомнить что они друзья, а не супруги. Она заговорила ласково.

— Мишель, это не хорошо что ты сказалъ. Я съ радостью собиралась къ тебѣ…. C'était comme une partie de plaisir. Наши отношенія такъ оригинальны…. Но Боже мой! Какъ ты смотришь!

Она знала значеніе этого взгляда, сухаго и пристальнаго, которымъ рѣдко смотрѣлъ Образцовъ.

— Я тебя давно потерялъ изъ виду, отвѣчалъ онъ, — и знакомлюсь съ тобой какъ съ новымъ лицомъ. Поступки людей объясняются ихъ характеромъ. Я не знаю какъ сложился твой характеръ въ нѣсколько лѣтъ.

— Какъ бы онъ ни сложился, я не побоюсь отдать отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Я могу смѣло сказать что я всегда дѣйствовала прямо.

— Но сегодня ты поступила съ непостижимою необдуманностью.

— Развѣ ты не назвалъ себя моимъ другомъ?… Я тебѣ повѣрила на слово: вотъ моя вина!

— Но иныя чувства сильнѣе словъ, и женщина ихъ угадываетъ! Тебѣ нравится оригинальность нашихъ отношеній? — А я смотрю на нихъ серіознѣй. Тутъ каждый шагъ, каждое слово получаетъ значеніе. Или ты дитя, или….

Онъ не договорилъ, а ей становилось жутко, и какъ въ былое время она была готова на все, чтобъ избѣжать его гнѣва.

— Что ты хотѣлъ сказать? спросила она. — Ты хотѣлъ назвать меня бездушною женщиной, кокеткой? Неправда! Я честная женщина. Пойми что есть такія положенія когда не знаешь что дѣлаешь, что говоришь. Да, я поступила глупо и необдуманно…. Я уѣду.

Она уже встала и натягивала перчатки. Ея руки дрожали.

— Но мы такъ не простимся, сказала она, взгляувъ робко на Образцова. — Мы такъ не разстанемся….

— Не лучше ли намъ проститься теперь навсегда? отвѣчалъ онъ съ ласково-презрительнымъ выраженіемъ. — Идите своей дорогой, а я пойду своей. Вы привыкли тратить жизнь на грезы и мѣлочи и утонете въ нихъ. Я въ васъ ошибся.

Марья Павловна поблѣднѣла.

— Прощайте же! сказала она сухо.

И вышла въ переднюю. Она думала что онъ ее остановить, уговоритъ остаться, но Образцовъ надѣлъ на нее пальто, проводилъ до кареты и, поклонившись, захлопнулъ дверцу.

Онъ не подозрѣвалъ черезъ что прошла Марья Павловна на пути отъ гостиницы домой. Сердце билось и рвалось въ ея груди. Она не могла помириться съ презрѣніемъ человѣка котораго она безусловно уважала, который былъ готовъ ее любить. Готовъ?… Но онъ любилъ ее! Въ ней вспыхнули раскаяніе, жалость, нѣжность, непобѣдимое желаніе добиться его прощенія.

Какомъ же именемъ назвать чувство которое онъ ей внушалъ?…

На полдорогѣ она позвонила и крикнула кучеру:

— Назадъ въ гостиницу…. Я забыла шаль…. Поскорѣй!

Вихремъ она поднялась на лѣстницу. Дверь въ нумеръ была заперта; Марья Павловна судорожно потрясла ручку двернаго замка.

Образцовъ отперъ…. Я не знаю что въ немъ произошло въ одну секунду. Онъ понялъ что въ этотъ разъ онъ не ошибся и заключилъ жену въ свои объятія.

XVIII.

Четвертаго сентября, московскіе жители, начиная отъ высшихъ классовъ и кончая биржевыми извощиками, толковали о Седанѣ. Удивлялись побѣдителямъ, сожалѣли побѣжденныхъ, на сторонѣ которыхъ явно были симпатіи большинства.

— Французъ жалостливъ, говорили старики. — Въ тѣ поры какъ Бонапартъ Москву держалъ, бушевали больше Нѣмцы да Поляки, а Французъ ничего не тронетъ. Я у нихъ въ услуженіи былъ. Ребята добрые!

— А въ Севастополѣ-то, разказывалъ отставной солдатъ, — какъ разъ мы со Слиридонычемъ въ плѣнъ попали; въ одной палаткѣ лежали. У него руку оторвало, а меня какая-то бестія такъ хватилъ въ грудь, такъ я свѣта и не взвидѣлъ…. И то сказать, собой-то молодчина! цѣлая бы въ немъ сажень была, да жалко, двухъ аршинъ не хватило.

Громкій хохотъ прервалъ разкащика; онъ продолжалъ, разсмѣявшись въ свою очередь:

— Право слово! ужь и не помню какъ меня въ гошпиталь перенесли. Такъ я лежу, а такъ они лежатъ; кто безъ ноги, кто безъ руки, кто съ перевязанной головой, и показываютъ на голову — что и мы, молъ, ихъ тѣмъ же угостили. Браво! говоритъ, Русскій! Да разсмѣются, табачкомъ поподчують. Я у нихъ, братецъ ты мой, выучился по-ихнему говоритъ. Бываю что понадобится, покажу да спрошу: кама сапель? Сейчасъ и скажетъ, и обиды отъ нихъ не видали.

Въ сѣняхъ гостиницы поднялась суматоха. Какой-то нетрезвый Нѣмецъ, почувствовавшій вдругъ себя представителемъ побѣдоносной націи, ворвался въ гостиницу, спрашиваетъ можно ли видѣть хозяина. За отсутствіемъ хозяина, одинъ Французъ, прислуживающій въ гостиницѣ, отдѣлился отъ группы разговаривающихъ мущинъ и спросилъ: что нужно? Импровизованный побѣдитель угадалъ по его акценту съ кѣмъ имѣетъ дѣло и спросилъ съ грубою насмѣшкой, слышалъ ли онъ о сегодняшнемъ извѣстіи изъ Седана?

Французъ измѣнился въ лицѣ; ссора готова была разразиться; но въ это мгновеніе Образцовъ сильною рукой вытолкнулъ наглеца за дверь. Онъ наткнулся на графа Чаплина, который посмотрѣлъ во всѣ глаза нa племянника.

Графъ пріѣхалъ къ Моранжи и постучался къ нему въ дверь. Замокъ щелкнулъ.

Моранжи былъ неузнаваемъ. Черты его лица осунулось; онъ пожелтѣлъ какъ лимонъ и всталъ съ постели чтобъ отперетъ дверь. На немъ былъ надѣтъ шлафрокъ, перепоясанный шелковымъ шнуркомъ.

— Это вы, графъ, началъ онъ развязно. — У насъ стояла цѣлый день прекрасная погода. Вы пришли пѣшкомъ?

Онъ говорилъ скороговоркой, и въ его пріемахъ была лихорадочная торопливость.

— Да…. я пѣшкомъ, отвѣчалъ графъ.

— Вы кажется нездоровы?

— Немного нездоровъ.

— А я принесъ вамъ хорошое извѣстіе. Ваше дѣло будетъ кончено черезъ двѣ недѣли.

— Двѣ недѣли! Да можно умереть двѣсти разъ до тѣхъ поръ!

Настало долгое молчаніе. Моранжи высморкался, откашлялся, выпилъ воды, но все-таки не могъ преодолѣть себя. Слезы ему подступали къ горлу и вдругъ брызнули ручьемъ изъ его глазъ. Онъ зашагалъ по комнатѣ и сказалъ:

— Я боленъ, я просто боленъ….

— Вамъ надо уѣхать, промолвилъ графъ.

— Еслибы меня здѣсь не задерживала жестокая необходимость, развѣ я уже не былъ бы тамъ, на мѣстѣ?.. Видите, я здѣсь умру!

— Дайте мнѣ довѣренность и заемное письмо; я вамъ достану денегъ, и уѣзжайте съ Богомъ!

— О, у Русскихъ благородныя сердца! воскликнулъ Моранжи и бросился обнимать графа.

Онъ будто воскресъ; онъ вынулъ свои бумаги, вытащилъ коли на средину комнаты, суетился… и вдругъ его руки опустились и съ видомъ полнаго отчаянія онъ промолвилъ:

— Tout cela est-il Dieu possible?

— Полноте, что отчаяваться, утѣшалъ его графъ. — Еще не все пропало. Теперь будетъ вѣроятно поголовное возстаніе.

— Не сомнѣвайтесь въ этомъ! Франція подымется какъ единъ человѣкъ. Мы ихъ раздавимъ.

— Я на это надѣюсь, мы всѣ надѣемся… А я вамъ не разказывалъ какъ отличился мой племянникъ?..

Графь разказалъ исторію съ Нѣмцемъ. Физіономія Моранжи просіяла.

— Ah! parlez-moi des Russes! Позвольте, вашъ племянникъ?

— Образцовъ. Онъ мнѣ сказалъ что вы здѣсь познакомились.

— Такъ; Mr Obrasèff… Я былъ влюбленъ въ его жену. Прелестная женщина и.. чиста какъ ангелъ. Скажите, они обожаютъ другъ друга? Она бываетъ у него каждый день.

Графь улыбнулся.

— Они никогда и не переставали обожатъ другъ друга, отвѣчалъ онъ. Ея мать разлучила ихъ на время, и на зло покойной вѣдьмѣ они соединились теперь на всю жизнь.

Образцовъ скоро оправился и переселился съ женой въ городъ гдѣ онъ служилъ мировымъ судьей.

Кети зимовала въ Брюсселѣ и переписывалась съ сестрой. Одно изъ ея писемъ, полученное послѣ взятія Парижа, заключало подробности о Моранжи. Съ большими опасностями и затрудненіями ему удалось добраться до мѣста дѣйствій; онъ поступилъ въ армію генерала Ореля и сложилъ геройски голову при второмъ взятіи Орлеана.

Мы слышали что у Марьи Павловны родился сынъ. Она его обожаетъ, и всѣ указываютъ на Образцовыхъ какъ на примѣрно счастливую чету.

ОЛЬГА N.

"Русскій Вѣстникъ", № 8, 1872

---

1. Надежда. Такіе листы графъ Шамборъ раздавалъ своимъ приверженцамъ.
2. Русскіе обязательны, всегда готовы предложить свои услуги инстранцамъ, въ особенности въ процессахъ по наслѣдству. Они цивилизованные Татары. Гизо ихъ любимый писатель.
3. Императрица Екатерина II.
4. Исторически: императоры Александръ I и Николай.