Такие дни (Салиас)/ДО

Такие дни
авторъ Евгений Андреевич Салиас

Опубл.: 1906. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА. Томъ XIX. МЕЛКІЕ РАЗСКАЗЫ. Изданіе А. А. Карцева. МОСКВА. Типо-Литографія Г. Н. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ № 17, Савостьяновой. 1906.

ТАКІЕ ДНИ.

РАЗСКАЗЪ.

I.

Иванъ Савичъ и Павла Семеновна сидѣли въ прохладѣ террасы, укрытой со всѣхъ сторонъ столѣтними липами, и пили медъ, закусывая сухими остуженными оладьями.

— Ну что, матушка, новенькаго привезли?.. спросилъ хозяинъ, пожилой и тучный человѣкъ.

— Да ничего особливаго… отозвалась гостья, старушка лѣтъ семидесяти.

— Что Казань и казанцы?

— Что?.. Плещутся отъ жары въ Казанкѣ, вотъ и все…

— Такъ… Ну, а убѣжало ихъ все-таки ужъ много?

— Вѣстимо много. И все еще, что ни день, бѣгутъ. Не намъ съ вами чета. Своей головой дорожатъ.

— Ну, а что новаго слышно объ самомъ-то?

— Объ комъ это?

— Ужъ будто не понимаешь!.. Ну, о клейменомъ императорѣ… Объ Емельянѣ Иванычѣ?

— Да что!.. Все то же… Идетъ на Москву воцаряться…

— Ахъ, протобестія! вскрикнулъ Иванъ Савичъ. — Такъ и сказываетъ, что воцаряться?

— Да, такія въ народъ грамотки пущаетъ. Иду, молъ, на, прародительскій престолъ возсаждаться.

— Ахъ, онъ распротаканалья! Вѣдь ему руки, ноги и голову отрубятъ, пятирить укажутъ. И подѣломъ!

— Да. А покуда онъ свою-то голову уложитъ, много онъ головъ сниметъ. Вотъ и вы сидя тутъ въ вотчинѣ дождетесь. Помяните мое слово.

Иванъ Савичъ разсмѣялся, и наливъ себѣ стаканъ меду, залпомъ выпилъ его.

— Голубчикъ, убѣдительно заговорила старуха, — глупо трусу зря отпраздновать, но глупо тоже и попеченіе о себѣ не прилагать. Не успѣете оглянуться, нагрянетъ злодѣй въ ваши предѣлы. И вотъ тогда и аминь. Васъ онъ прикончитъ, а надъ Таничкой надругается. Въ свои потѣшницы возьметъ, благо красавица.

Иванъ Савичъ дернулъ головой, будто обидѣлся.

— Что вы, что вы, Павла Семеновна! Экъ у васъ язычекъ-то! Вѣдь хватите иной разъ, словно обухомъ по лбу треснете! укоризненно проговорилъ онъ.

— Вѣрно! Вѣрно!.. Такое время нынѣ.

— Враки! Враки!.. Какое тамъ еще время выискали!

Старушка отмахнулась, будто тоже обидѣлась, и занявшись оладьями, отвернулась отъ хозяина.

— Вы не обижайтесь. Я правду говорю. Ну, какъ эдакое вдругъ выпалить! Меня похѣритъ, убьетъ, а Таничку и того хуже…

Старушка ничего не отвѣтила и сердито жевала.

— Что, по-вашему, это легкое дѣло убивать дворянъ, да совращать дворянскихъ дѣвицъ?

— Иванъ Савичъ!.. Отецъ родной!.. Вѣдь ты малый ребенокъ, ей-Богу! воскликнула старушка-гостья. Вѣдь я, собственно, коли на то пошло, изъ-за этого къ вамъ пріѣхала. Что вы сидите въ своей трущобѣ! Вѣдь досидитесь до бѣды. Добро бы у васъ денегъ не было. Приказали бы укладывать что подороже, да съ цѣлымъ поѣздомъ, съ подводами и выѣхали бы въ Москву. А пройдутъ лихія времена, словятъ злодѣя, казнятъ, тогда и ворочайтесь въ свое гнѣздо. Коли выжгутъ, новую усадьбу выстроите еще лучше. Пускай строеніе пропадаетъ. За то голова на плечахъ, да и казна цѣла.

Наступило молчаніе.

Иванъ Савичъ раздумывалъ. Гостья пристально глядѣла на него и ждала.

Въ эту минуту изъ дверей гостиной быстро вышла на террасу красивая бѣлокурая дѣвушка въ голубомъ кисейномъ платьѣ. Она сѣла на свободный стулъ, оглянула съ веселой улыбкой обоихъ сидящихъ за столикомъ и вымолвила:

— Прикажите еще медку подать?

— Нѣтъ, съ меня довольно, угрюмо отозвалась гостья.

— Вы что же это, Павла Семеновна, не успѣли пріѣхать послѣ трехъ мѣсяцевъ, что не видались, а уже успѣли повздорить съ батюшкой?

— Да, красота моя… И вотъ сейчасъ при тебѣ еще пуще ругаться учну. Я за дѣломъ пріѣхала. Ради васъ. Да. Потому что я люблю васъ. Если твой названный батюшка не печется о себѣ и тебѣ, то ты должна взять его и себя подъ свое попеченіе… Уѣзжайте вы отсюда, родные, пока еще время.

— Это отъ Пугача-то? улыбнулась дѣвушка.

— Да, отъ Пугачева!.. Не смѣйся… Я не дура… и не свое сказываю. Начальство казанское ждетъ самозванца на городъ и всѣ готовятся… Такъ не глупѣе насъ съ тобой московскіе генералы.

— Да я, Павла Семеновна, батюшку не задерживаю. Я бы рада-радешенька въ Казань.

— Уговаривать его надо, толкать. Прикажи все укладывать. А тамъ прикажи закладывать рыдванъ. Посади его, да. и вези прямо въ Москву.

И старушка начала горячо доказывать дѣвушкѣ, что сидѣть въ глуши деревни въ такое время безразсудно, потому что смерть за плечами. Она говорила долго.

— Ну, а вы то?.. Вы то сами? выговорилъ наконецъ хозяинъ.

— Что — я?

— Вы то не убѣжали изъ Казани?

— Да изъ Казани-то всегда можно успѣть уѣхать… Узнается въ городѣ, что злодѣй за сто верстъ что-ли, ну и уѣзжай кто хочетъ.

— Ну и отсюда же тоже… сказала дѣвушка.

— Нѣтъ, не то же… Пойми ты, Таничка, вы въ глуши.

Казань можетъ одолѣть самъ злодѣй со своимъ скопищемъ, а васъ здѣсь всякій бунтовщикъ-казакъ съ одной сотней сброда сожжетъ, разграбитъ и умертвитъ. Какъ вы сего уразумѣть не можете!

Наступило молчаніе.

II.

Долго дѣвушка смотрѣла вопросительно на Ивана Савича, но онъ глядѣлъ въ садъ насупившись и молчалъ.

— Бѣда, вымолвилъ онъ наконецъ. — Пойдетъ возня, кутерьма… И такъ все зря, ни изъ чего… Изъ одного воображенья. Ну, что-жъ дѣлать, распорядись, Таничка, прикажи сбираться въ Казань.

— Да такъ-ли, батюшка?.. Въ самомъ дѣлѣ? живо воскликнула дѣвушка.

— Вѣстимо. Что-жъ я, балуюсь что-ли? Павла Семеновна хоть кого растревожитъ своими рѣчами. Вѣдь что она тутъ сказывала безъ тебя. Васъ, говоритъ, — меня стало быть — злодѣй убьетъ, а Таничку за себя замужъ понудитъ итти.

— Охъ, Господи! ахнула Таничка. — Да я отъ однихъ этихъ разговоровъ готова сейчасъ пѣшкомъ въ Казань бѣжать.

— Такъ бы и приключилось, если-бъ вамъ оставаться тутъ!.. горячо воскликнула гостья. — Будь умница, Таничка, благо батюшка разрѣшилъ, живо все справь и выѣзжайте въ Казань. Ты, поди, сама-то на вѣкъ бы Казань предпочла для жительства! подмигнула старушка.

Дѣвушка вдругъ вся вспыхнула.

Иванъ Савичъ насупился и пробурчалъ:

— Она у меня разумница. Это вы напрасно такъ думаете, Павла Семеновна… Мы объ капитанѣ Баскаковѣ и думать забыли. Мы тоже со своей дворянской амбиціей не хуже ихней амбиціи.

— Да что у васъ вышло-то?.. Я вѣдь не знаю.

— Ничего не вышло, угрюмо отозвался хозяинъ. — У капитана семь пятницъ на недѣлѣ оказалось.

— Онъ, я знаю, по сю пору по Таничкѣ вздыхаетъ, замѣтила старушка.

— Не можетъ этого быть! рѣзко возразилъ хозяинъ.

— Вѣрно! Посмотри, что все еще можетъ устроиться.

— Да мы сего не захотимъ. Вотъ что! сурово выговорилъ Иванъ Савичъ, начиная волноваться.

Гостья хотѣла возражать хозяину, но, глянувъ на дѣвушку, увидѣла, что она дѣлаетъ ей знаки, будто проситъ разговоръ этотъ бросить.

— Ну, что объ вашемъ Северьянѣ извѣстно? спросила старушка, чтобы перемѣнить и разговоръ, и душевное настроеніе хозяина.

— Что-жъ онъ!.. Каковъ былъ всегда шатунъ, таковъ и теперь. Безъ вѣсти пропащій!.. Да и хорошее дѣло.

— Неужто же ничего объ немъ неизвѣстно?

— Ни слуху, ни духу, Павла Семеновна, выговорила дѣвушка. — Да мы и не пеняемъ.

— Да. Пріемныхъ дѣтей заводить надо съ осторожностью, вздохнула старушка. — На кого наскочишь…

— Да, да… вѣстимо. За то вотъ… показалъ хозяинъ на дѣвушку, и затѣмъ вдругъ поднявшись сталъ извиняться предъ гостьей: — Простите… Мнѣ въ рѣчку пора. Я въ эту пору купаюсь.

Гостья осталась вдвоемъ съ дѣвушкой. И едва хозяинъ покинулъ террасу, Павла Семеновна заговорила почти шепотомъ:

— Скажи ты мнѣ, золотая, по совѣсти. Ты знаешь, я тебя всѣмъ сердцемъ люблю, почитаю тебя якобы родной дочерью Ивана Савича. Скажи ты мнѣ, что у васъ съ Баскаковымъ вышло?

— Да ничего, Павла Семеновна… Право, ничего… отозвалась Таничка вспыхнувъ.

— Ну какъ же однако… вѣдь въ Казани сказывали, что онъ твой женихъ… Свадьбу ждали. А тутъ вдругъ ничего. А онъ теперь, вѣрно я тебѣ сказываю, объ тебѣ такого сужденья, что краше и душевнѣе тебя нѣтъ дѣвицы.

— Да правда-ли это?

— Отъ его пріятеля я это знаю.

— Такъ кто же помѣшалъ ему меня за себя взять?.. Батюшка былъ радехонекъ…

— Вотъ объ этомъ я тебя и пытаю теперь.

— Я не знаю ничего, Павла Семеновна, грустно выговорила дѣвушка. — Да и батюшка тоже не знаетъ. Все это непонятно. Мы такъ объясняемъ, что сначала я капитану полюбилась, а потомъ разлюбилась.

— Неправда! воскликнула старушка. — Онъ сказываетъ, что никогда теперь ни на комъ не женится. Вотъ ты и суди. Тутъ что-то неладно. Этого дѣла такъ оставлять нельзя… Я этимъ займусь.

— Что вы, Павла Семеновна, — какъ можно!?

— А почему же нельзя?

— Срамъ! Что-жъ, мы навязываемся стало-быть?

— Не вы, а я все это распутаю. Я такъ полагаю, что твой батюшка схитрилъ. Капитану отказалъ наотрѣзъ, чтобы не быть одинокимъ и чтобъ ты съ нимъ оставалась на всю жизнь въ дѣвкахъ, а тебѣ сказалъ, что Баскаковъ раздумалъ. Да, слукавилъ Иванъ Савичъ.

— Никогда!.. Богъ съ вами!.. Никогда! горячо заступилась Таничка.

— Ну, вотъ увидимъ. Всѣхъ я выведу на свѣжую воду — и Баскаковыхъ, и васъ. Кабы я заѣхала къ вамъ за эти мѣсяцы, такъ давно бы ужъ все дѣло опростилось. А то накось… Ты вздыхаешь и онъ вздыхаетъ, оба защемлены, родители якобы согласны, а свадьбы нѣтъ… Шалишь, я этого такъ не оставлю. Хоть и лихія времена нонѣшнія, а все-таки надо людямъ жить, пить, ѣсть, родиться, жениться… А ужь лихи времена! Охъ, лихія! Кажись эдакихъ и не бывало никогда.

III.

Лихія времена, отъ которыхъ ужасалась старушка, — было лѣто 1774 года. Всѣ поволжскіе города и весь Заволжскій край были въ волненіи. Пугачевскій бунтъ былъ въ самомъ разгарѣ. Самозванный царь Петръ Ѳедоровичъ, послѣ цѣлой зимы и цѣлой весны успѣшной борьбы съ царицыными войсками, теперь побѣдоносно двигался со своими полчищами къ Казани, якобы путемъ на Москву.

На этомъ пути его все крестьянство поднималось, все дворянство бѣжало изъ вотчинъ и селъ въ губернскіе города. Болѣе дальновидные и осторожные не ограничивались тѣмъ, чтобы спасаться въ губернскіе города, почти столь же беззащитные, какъ и простыя села. Помѣщики, у которыхъ были средства, поднимались цѣлыми семьями, съ нахлѣбниками и ближайшей дворней, и двигались поближе къ Первопрестольной, куда, авось Богъ милостивъ, злодѣй не достигнетъ.

Въ городѣ Казани и въ уѣздѣ многіе помѣщики тоже поднимались и спасались. Но было одно диковинное обстоятельство. Тѣ дворяне, которые жили въ городѣ, поднимались и уѣзжали на Нижній и Владиміръ, а тѣ, что жили всегда по своимъ вотчинамъ въ губерніи, спасались только до Казани.

Жители губернскаго города опасались, что городъ будетъ взятъ Пугачевымъ, а деревенскіе жители опасались только у себя, а губернскій городъ, съ его кремлемъ, считался неприступнымъ.

Были конечно и дворяне, наивно и простодушно вѣрившіе, что всѣ слухи о злодѣѣ преувеличены. Никакой такой особой бѣды ждать нельзя. Просто бунтуютъ татары въ степяхъ Оренбургскихъ подъ предводительствомъ бѣглаго каторжника изъ казаковъ. И никогда вся эта татарва и всякій обродъ не рѣшится итти на Казань.

— Все, поди, враки! Вотъ подождемъ — увидимъ.

Въ одномъ изъ глухихъ уѣздовъ Казанской губерніи, верстъ за сто отъ губернскаго города, жилъ въ своей просторной усадьбѣ села Кривотурья помѣщикъ, отставной корабельнаго флота мичманъ Кандауровъ.

Прослуживъ во флотѣ, какъ сказывается, «безъ году недѣлю» въ царствованіе Петра II, Иванъ Савичъ Кандауровъ вышелъ въ отставку съ чиномъ мичмана и, имѣя порядочныя средства, поселился въ Петербургѣ.

Вскорѣ, соскучившись вести одинокую холостую жизнь, онъ собрался было жениться, но нежданно-негаданно однажды утромъ его невѣста съ родителями исчезла изъ Петербурга. Вся семья была выслана на жительство въ Сибирскіе предѣлы. За что — неизвѣстно. Куда сослали семейство — Кандауровъ тоже узнать не могъ.

Только черезъ годъ узналъ онъ, что брать его невѣсты чѣмъ-то навлекъ на себя гнѣвъ Густава Бирона, брата временщика.

— Стало быть мнѣ не судьба жениться, рѣшилъ Кандауровъ.

И однажды вдругъ принятое рѣшеніе остаться холостякомъ было соблюдено, конечно случайно…

Теперь Кандауровъ былъ старымъ холостякомъ лѣтъ шестидесяти и уже лѣтъ съ двадцать жилъ въ глуши, въ своей маленькой вотчинѣ Кривотурьѣ, съ огромнымъ усадебнымъ домомъ, свидѣтельствовавшимъ о прежнемъ большомъ состояніи его дѣда. Отъ большой вотчины, купленной когда-то этимъ дѣдомъ, осталась ему отъ отца одна десятая доля. Кандауровъ, черезчуръ скучая въ одиночествѣ въ глуши деревенской и очень любя дѣтей, рѣшился обзавестись ребенкомъ, хотя бы и чужимъ.

Сообща съ пріятелями онъ занялся этимъ дѣломъ; но ему не хотѣлось брать какого либо ребенка изъ крестьянъ или мѣщанъ. Онъ сталъ искать сироту-дворянина, и таковой разыскался.

Одинъ изъ друзей Кандаурова, отправившійся въ Москву, написалъ оттуда пріятелю, что гдѣ-то близъ Сухаревой башни жила семья дворянъ, полурусскихъ, полугрузинъ. Отъ этой семьи не осталось никого, кромѣ пяти-или шестилѣтняго мальчика, русскаго по рожденію, православнаго, чрезвычайно красиваго и умнаго.

Пріятель предлагалъ взять мальчика и прислать его Кандаурову. Сорокалѣтній холостякъ очень обрадовался. Все ему нравилось въ этомъ предложеніи: и полуиностранное происхожденіе, и то, что мальчикъ былъ красивъ и уменъ, даже фамилія его нравилась, и имя. Прозвище было звучное: Северьянъ Караджій.

Черезъ мѣсяцъ, дѣйствительно, красивый и бойкій ребенокъ былъ уже въ Кривотурьѣ и къ нему приставили нянюшку. Кандауровъ сталъ обожать пріемыша и баловалъ его всячески. Стоило только его «Северинькѣ» отчаянно заревѣть, чтобы ему все имъ желаемое дали.

Когда было трудно, почти невозможно, удовлетворить желаніямъ ребенка и приходилось отказать, умный мальчуганъ находилъ средства побороть препятствіе. Онъ ложился крестомъ на полъ, ревѣлъ, смолкалъ, опять начиналъ ревѣть и не вставалъ съ пола до тѣхъ поръ, пока не получалъ желаемое.

Прошло десять лѣтъ. Северинька былъ шестнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, но на видъ уже юношей лѣтъ двадцати. На верхней губѣ былъ уже черный какъ смоль пушокъ, на подбородкѣ тоже. Всѣ на него любовались поневолѣ. Его характерное, оригинальное матовое лицо съ красивыми большими глазами, чудными бровями, съ черными какъ смоль кудрями, конечно, нравилось всѣмъ…

Но Кандаурову начало чудится недоброе…

Добрый, всегда съ молодости лѣнивый, а теперь еще болѣе опустившійся въ деревенской тиши, Иванъ Савичъ былъ человѣкъ недалекій, но отъ природы глубоко честный, справедливый, сердечный.

Онъ мало двигался, мало дѣйствовалъ, почти не занимался дѣлами по хозяйству, но кое-что почитывалъ и по цѣлымъ часамъ сидя въ своей горницѣ раздумывалъ — не о пустякахъ. Всякое, самое мудреное приходило ему въ голову и всякіе вопросы рѣшалъ онъ на свой ладъ, часто очень хитроумно и проницательно.

Когда минули пріемышу уже отроческіе годы, Иванъ Савичъ сталъ пристальнѣе приглядываться къ своему Северинькѣ и грустно задумываться все чаще и чаще.

«Кто тутъ виноватъ? думалось ему. — Я-ли виноватъ своимъ баловствомъ, или природа его виновата? Такъ или эдакъ, а дѣло плохо…»

Дѣло было въ томъ, что Иванъ Савичъ, понемногу размышляя о свойствахъ пріемыша, убѣдился, что ему судьба послала мальчишку со всѣми дурными задатками. Вдобавокъ вмѣсто того, чтобы съумѣть заглушить дурное и развить хорошее, онъ, казалось, своимъ воспитаніемъ содѣйствовалъ тому, чтобы изъ пріемыша вышелъ негодный малый.

Какъ бы то ни было, подобнаго рода пріемный сынъ не удовлетворялъ тому, что когда-то мерещилось Кандаурову. Ему хотѣлось подъ старость имѣть опору, имѣть молодое существо, которое бы любило его, уважало и услаждало его существованіе одинокаго холостяка.

Когда Северьяну Иванычу, какъ стали величать пріемыша, минуло восемнадцать лѣтъ, онъ былъ уже только терпимъ всѣми въ домѣ, а не любимъ. Всякаго съумѣлъ онъ обидѣть и возстановить противъ себя.

Натура горячая и необузданная, Караджій былъ жестокосердъ, гордъ, самолюбивъ. Страшно щепетильный, оскорблявшійся всѣмъ, даже всякими пустяками, самъ онъ презиралъ всѣхъ и считалъ себя умственно и даже физически превосходнѣе всѣхъ. Полное пренебреженіе, съ которымъ относился онъ даже къ своему названому отцу, кидалось въ глаза и изумляло всѣхъ.

Особенно сказалась дурная природа Северьяна Караджія именно когда ему минуло восемнадцать лѣтъ. За одинъ годъ времени дворня, знакомые и сосѣди Кандаурова — всѣ отшатнулись отъ молодого малаго. А вмѣстѣ съ другими, хотя и послѣ всѣхъ, перемѣнился по отношенію къ нему и самъ добрый и прямодушный Иванъ Савичъ.

«Подожду еще годикъ или два, думалось ему, — и отправлю его въ Питеръ, въ гвардію. Въ качествѣ дворянина, онъ въ любой полкъ можетъ поступить».

IV.

Въ это же самое время около Кривотурья случилось маленькое событіе. Скончался внезапно сосѣдъ, помѣщикъ Сабуровъ, не переживъ ябеды и ея послѣдствій, такъ какъ послѣ тяжбы онъ былъ разоренъ въ пухъ и прахъ.

Съ горя заболѣвъ и отправившись на тотъ свѣтъ, Сабуровъ оставилъ на этомъ двухъ дѣтей: мальчика и дѣвочку.

Дѣти оказались на улицѣ, такъ какъ все имущество было отобрано ябедникомъ. Добрые люди взяли къ себѣ мальчика. Дѣвочка переходила изъ рукъ въ руки, временно оставаясь въ разныхъ семействахъ.

Это мыканье восьмилѣтней дѣвочки дошло до свѣдѣнія Кандаурова. И какъ-то вдругъ, случайно, однажды утромъ въ лѣтнюю пору, гуляя по своему саду и раздумывая, какъ часто случалось, о неудачномъ выборѣ пріемыша, Кандауровъ былъ пораженъ простой мыслью, но показавшейся ему странной…

«Ужъ не посылаетъ-ли судьба нѣчто, чтобы поправить ошибку? Такое дѣло никогда не поздно… Взять къ себѣ дѣвочку сосѣда, про которую разсказываютъ много хорошаго, а Северьяна сбыть въ Петербургъ. Пройдетъ пять-шесть лѣтъ — и въ домѣ будетъ нѣчто совсѣмъ иное. Черезъ шесть лѣтъ дѣвочкѣ будетъ уже четырнадцать. Чуть не невѣста.»

Тяжелый на подъемъ, лѣнивый и нерѣшительный, когда слѣдовало бросить мечтанія и перейти къ дѣлу, Иванъ Савичъ промѣшкалъ еще мѣсяца два, но однако за это время многимъ знакомымъ сообщилъ свое намѣреніе насчетъ маленькой Сабуровой.

И однажды къ усадьбѣ подъѣхалъ тарантасъ, вышелъ оттуда его хорошій пріятель, а за нимъ восьмилѣтняя хорошенькая дѣвочка.

— Ну, Иванъ Савичъ, ты бы еще лѣтъ десять просбирался, заявилъ сосѣдъ-пріятель. — Я за тебя все обдѣлалъ.

И взявъ дѣвочку за руку, онъ поставилъ ее около изумленнаго Кандаурова и прибавилъ:

— Извольте, милостивый государь, получить съ рукъ на руки! А вотъ въ карманѣ и документъ… Все дѣло сдѣлано, Танька твоя какъ бы законная дочь.

Дѣйствительно, черезъ мѣсяцъ въ Кривотурьѣ и самому Ивану Савичу, и всѣмъ другимъ стало житься какъ-то удивительно… Казалось веселѣе, свѣтлѣе. Маленькая дѣвочка, именемъ Татьяна, оживила весь домъ. Не удивительно было лишь то, что всѣ сразу полюбили дѣвочку, баловали на всѣ лады.

Таня — скромная и добрая дѣвочка, свѣтло-бѣлокурая, съ большими синими глазами, сдѣлавшись общей любимицей, вскорѣ стала просто всеобщимъ идоломъ. И только одно существо въ усадьбѣ относилось къ Танѣ непріязненно. Это былъ, конечно, юноша Северьянъ. Извѣстіе о пріемной дочери сильно подѣйствовало на него, поразило его. Онъ увидѣлъ въ этомъ прямое послѣдствіе своего поведенія относительно всѣхъ.

Когда дѣвочку всѣ стали любить и всячески баловать, Караджій измѣнился даже нравомъ. Онъ сталъ угрюмѣе, надменнѣе, но не только не уступилъ, а, казалось, сталъ еще болѣе неуживчивъ.

Спустя годъ послѣ появленія въ домѣ маленькой Тани, Кандауровъ самъ свезъ въ Петербургъ своего пріемыша и сдалъ въ рядовые Семеновскаго полка.

Когда онъ вернулся домой, отдохнулъ съ дороги и оглядѣлся, то увидѣлъ, что только теперь совершенно счастливъ. Отсутствіе Караджія было замѣтно. Безъ него дышалось легче. И не одинъ Кандауровъ, вся дворня чувствовала то же самое, а равно и знакомые.

"Хотъ бы этому Турчину никогда и не возвращаться! " думали многіе.

А нѣкоторые изъ друзей-сосѣдей высказывали это самому Кандаурову.

— Да врядъ и вернется! отзывался Иванъ Савичъ. — Будетъ тамъ служить и переходить изъ чина въ чинъ. Можетъ военная служба и поправитъ молодца!

Но Кандауровъ ошибся. Не прошло двухъ лѣтъ, какъ однажды въ усадьбу явился, свалившись какъ снѣгъ на голову, молодой Северьянъ. Оказалось, что у него въ полку вышла скверная исторія, въ которой онъ былъ самъ кругомъ виноватъ, и былъ поэтому немедленно исключенъ и перечисленъ въ простой напольный полкъ. Такъ какъ ему предоставили выбирать, то онъ, конечно, выбралъ полкъ, стоявшій въ Казанской губерніи.

Разумѣется, Караджій сталъ проводить время на половину въ полку, который стоялъ въ уѣздномъ городѣ, на половину въ Кривотурьѣ. Здѣсь онъ нашелъ послѣ двухлѣтняго отсутствія кой-что новое и непріятное.

Таничка казалась большою дѣвочкой, умною не по лѣтамъ, и уже имѣющею вліяніе на своего воспитателя, насколько: это возможно для ребенка; а кромѣ дѣвочки были въ усадьбѣ, двѣ новыя личности въ родѣ нахлѣбниковъ. Одной изъ нихъбыла разорившаяся дворянка Клеопатра Гавриловна Пучкова, старая дѣвица пятидесяти лѣтъ, глуповатая, но чрезвычайно веселая не по лѣтамъ, обожавшая горѣлки и качели и мастерица на всякія затѣи молодежи. Пучкова была страшись словоохотливая болтунья, но на грѣхъ была совершенно глуха. Она тараторила по цѣлымъ днямъ, не слушая и не слыша, что ей говорятъ. Иванъ Савичъ любилъ забавлять себя болтовней новой приживалки, а Таничка полюбила ее за ея сердечность и за изумительное искусство по части печеній и вареній.

Другою новою личностью въ Кривотурьѣ былъ однодворецъ 70-ти слишкомъ лѣтъ, Агаѳонъ Ильичъ Дергачевъ, странный старикъ, не то совсѣмъ юродивый и придурковатый, не то хитрѣйшее существо, актеръ по призванію, прикидывавшійся «казанской сиротой» и «дурашнымъ» изъ личныхъ выгодъ.

Главное, что смущало Караджія, была извѣстнаго рода привязанность Кандаурова къ этимъ двумъ вновь явленнымъ въ усадьбѣ приживальщикамъ. А вмѣстѣ съ тѣмъ они сразу открыто непріязненно отнеслись къ нему, не стѣсняясь его положеніемъ воспитанника.

Чрезъ два мѣсяца послѣ возвращенія Северьяна Караджія, Кандауровъ узналъ, что его воспитанникъ давно уже обзавелся женой, тайно привезъ эту жену съ собой изъ столицы и что она сомнительнаго происхожденія и поведенія.

Онъ потребовалъ у Северьяна объясненія, надѣясь, чтовсе окажется клеветой, но Караджій подтвердилъ слухъ, прибавивъ, что не считаетъ возможнымъ представить жену своему названому отцу. На томъ все и кончилось. Но Караджій подозрѣвалъ, что приживальщики пронюхали и выдали Кандаурову его тайну, и мысленно пообѣщался имъ отплатить…

Но самою главною новостью, поразившею Караджія, было свѣдѣніе, добытое имъ внезапно и случайно изъ казанскаго земскаго суда, что Кандауровъ формально перевелъ все свое имущество по дарственной записи на имя Танички и не оставляетъ ровно ничего своему воспитаннику.

«Что же дѣлать! рѣшилъ онъ, озлобясь. — Надо теперь держать тебя въ страхѣ и при жизни твоей повытаскать изъ тебя елико возможно больше денегъ».

Сразу молодой человѣкъ возненавидѣлъ своего воспитателя. Разсуждая по-своему, онъ полагалъ, что Кандауровъ, взявъ его изъ родной семьи на воспитаніе, обязанъ былъ поступить какъ съ собственнымъ сыномъ и оставить ему все свое состояніе послѣ смерти. Брать послѣ него еще какую-то дѣвчонку и отдавать ей все — онъ, «старый пень», не имѣлъ права.

Одновременно и самъ Кандауровъ началъ явно непріязненно относиться къ пріемышу.

Его исторія въ полку и въ особенности его дикая женитьба безъ позволенія на какой-то дрянной женщинѣ, которую омъ даже не смѣлъ показать своему названому отцу, подѣйствовали на старика рѣшительно. Передавъ все имущество Таничкѣ — онъ прежде упрекалъ часто себя въ несправедливости и въ пристрастіи; теперь же онъ оправдывалъ вполнѣ свой поступокъ. У Танички, когда она выйдетъ замужъ, будетъ семья честная, а у Караджія со скверной бабой и семья будетъ семьей головорѣзовъ и негодяевъ.

V.

Вновь возникшія отношенія продолжались по счастію не долго. Караджій конечно продолжалъ часто появляться у своего названаго отца и присутствіе въ усадьбѣ пріемыша было для Кандаурова чисто божескимъ наказаніемъ. День ото дня, съ каждымъ новымъ своимъ посѣщеніемъ, Караджій казался ему все ненавистнѣе и невыносимѣе. Понемногу становилось ясно, что изъ этого человѣка вышелъ полный негодяй.

Исключительною цѣлью посѣщеній офицера было вымогательство денегъ подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ. Постепенно дѣло дошло до того, что Кандауровъ передавалъ пріемышу больше, чѣмъ могъ. Вскорѣ пришлось бы уже входить для него въ долги. Отказать Караджію у него не хватало духу.

Наконецъ, однажды молодой человѣкъ явился изъ городка, гдѣ стоялъ полкъ, и объявилъ названому отцу, что онъ истратилъ казенныя деньги и пойдетъ подъ судъ, если Кандауровъ не спасетъ его.

Пораженный Иванъ Савичъ отвѣтилъ, что такой суммы, а именно шести тысячъ, онъ не въ состояніи достать и волей-неволей долженъ отказать.

Караджій на это объяснилъ, что въ случаѣ отказа ему остается только самоубійство или бѣгство и необходимость сдѣлаться бродягой, не помнящимъ родства. При этомъ онъ объяснилъ Кандаурову, что, будучи его пріемышемъ, онъ. можетъ надѣяться хотя бы на часть наслѣдства отъ него, поэтому онъ проситъ теперь же удѣлить частицу того, на что имѣетъ право разсчитывать.

Кандауровъ хотѣлъ было отвѣчать молодому человѣку, что за послѣдніе годы рѣшилъ ничего не оставлять ему и оставить все своей пріемной дочери. Но на подобный отвѣтъ онъ однако не рѣшился, воображая, что Караджій ничего не знаетъ объ дарственной.

Послѣ трехъ дней волненія и размышленія, Кандауровъ рѣшился продать отдѣльный участокъ земли, гдѣ былъ у него хуторъ, на который уже давно было два покупателя. Дѣло вскорѣ уладилось, хуторъ былъ проданъ и деньги переданы Караджію. Онъ уѣхалъ вполнѣ довольный, и пропалъ…

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ Кандауровъ узналъ, что никакой пропажи или растраты казенныхъ денегъ у пріемыша не случилось, а что онъ выманилъ деньги для того, чтобы отправиться со своей женой путешествовать: «людей посмотрѣть и себя показать», какъ объяснилъ онъ въ полку.

По разнымъ собраннымъ свѣдѣніямъ оказалось, что Караджій находится въ королевствѣ Польскомъ, гдѣ у его жены есть, родственники и якобы какое-то наслѣдство, по поводу котораго надо тягаться. А затѣмъ въ продолженіе двухъ лѣтъ о немъ не было ни слуху, ни духу.

Между тѣмъ время пролетѣло быстро и незамѣтно. Въ усадьбѣ Кандаурова была уже красавица пріемная дочь-невѣста. Все, что было молодыхъ людей по сосѣдству, относились къ ней неравнодушно. Нѣкоторые помѣщики засылали свахъ или друзей сватовъ, но Кандауровъ не спѣшилъ выдавать свою Таничку замужъ. Жизнь безъ нея казалась ему немыслимою.

Впрочемъ, и сама молодая дѣвушка, которой минуло уже шестнадцать лѣтъ, не хотѣла итти замужъ. Всѣ эти женихи были ей не по душѣ. Вскорѣ у нея создалась репутація разборчивой невѣсты. И, можетъ быть, изъ-за этого сватовство учащалось.

Наконецъ, однажды появился суженый. Какъ-то ввечеру проходилъ батальонъ солдатъ, переводимый изъ одного города въ другой, и командиръ батальона, размѣстивъ солдатъ кое-гдѣ по деревнѣ и въ полѣ, самъ попросилъ позволенія переночевать въ помѣщичьемъ домѣ.

Кандауровъ и молодая хозяйка радушно приняли гостя. Тридцатилѣтній, чрезвычайно милый, умный и въ особенности степенный, капитанъ Арсеній Баскаковъ былъ изъ старинныхъ дворянъ Саратовской губерніи.

Въ одинъ вечеръ, проведенный въ усадьбѣ, капитанъ чрезвычайно понравился и Кандаурову, и Таничкѣ. Въ немъ было что-то особенное. Кандауровъ замѣтилъ, что у капитана дѣйствительно видъ военнаго человѣка, воина. Казалось, дай ему сейчасъ командовать цѣлой арміей — и онъ распорядится какъ фельдмаршалъ.

Баскаковъ держалъ себя скромно, степенно, говорилъ тихо и мѣрно, но въ голосѣ его звучала какая-то особенная сила. Казалось, что слово и дѣло у него не расходятся, а дѣло слѣдуетъ сейчасъ же за словомъ.

Когда на другой день, еще до восхода солнца, капитанъ поднялся, чтобы двинуться далѣе со своимъ батальономъ, Кандауровъ еще спалъ, простившись съ гостемъ наканунѣ; но молодая хозяйка, встававшая обыкновенно нѣсколько позже, оказалась уже на ногахъ и приготовила въ столовой чай для новаго знакомаго. При ней, ради приличія, была Клеопатра Гавриловна. Вмѣстѣ съ тѣмъ за ночь она успѣла приготовить кое-что дорожное и передала капитану цѣлую корзинку, гдѣ была всякая провизія: жаркое, пирогъ, печенье и варенье; даже двѣ бутылки квасу и одну бутылку французскаго вина не забыла она положить.

Баскаковъ былъ, удивленъ и польщенъ вниманіемъ. Онъ приказалъ батальону двинуться, а самъ запоздалъ цѣлый часъ въ усадьбѣ, бесѣдуя съ милой хозяйкой. И тутъ только онъ присмотрѣлся внимательнѣе къ молодой дѣвушкѣ, узналъ, что она не родная дочь Кандаурова, а воспитанница, узналъ также и сказалъ самому себѣ, что до сихъ поръ не видалъ еще такихъ глазъ и такой улыбки. Прощаясь, онъ попросилъ позволенія явиться вновь просто въ гости.

Когда капитанъ собрался уѣзжать, то его коня, стоявшаго у подъѣзда, перевели въ поле за ограду сада, а молодая хозяйка пошла проводить гостя черезъ весь садъ. Когда же капитанъ ловко вскочилъ въ сѣдло и, гарцуя, поѣхалъ по полю, дѣвушка, стоя у калитки ограды, смотрѣла ему вслѣдъ задумчивыми глазами.

Уже издали, въ концѣ поляны, капитанъ оглянулся и увидалъ дѣвушку, стоявшую попрежнему у калитки. Онъ повернулъ лошадь, остановился и издали поклонился ей. Таня отвѣчала поклономъ и махнула рукой два раза: отъ себя, потомъ къ себѣ, какъ бы говоря, что послѣ отъѣзда проситъ быть снова.

Молодой капитанъ точно такъ же махнулъ шляпой въ поле, потомъ махнулъ въ сторону усадьбы и приложилъ руку къ сердцу. Несмотря на разстояніе, пожалуй полверсты, дѣвушка вспыхнула и быстро скрылась за оградой сада.

Дѣйствительно, не далѣе, какъ черезъ недѣлю капитанъ Баскаковъ былъ снова въ гостяхъ въ Кривотурьѣ и на этотъ разъ пробылъ три дня. Кандауровъ сразу замѣтилъ, что капитанъ явился и гоститъ не спроста. Онъ попалъ тоже въ число вздыхателей. Но теперь была та большая разница, что и сама Таничка была неравнодушна. При этомъ открытіи Кандаурову взгрустнулось.

«Вотъ онъ, человѣкъ, подумалось ему, — который отниметъ у меня мое счастіе».

Капитанъ уѣхалъ, но черезъ недѣлю снова явился, объявилъ, что переводится по службѣ въ самую Казань, а вмѣстѣ съ тѣмъ ожидаетъ туда и своихъ родителей, которые переселяются изъ Саратова.

На этотъ разъ капитанъ въ разговорѣ наединѣ съ Кандауровымъ намекнулъ, что когда его престарѣлый отецъ явится въ Казань, то они вмѣстѣ пріѣдутъ къ Кандаурову по весьма важному дѣлу.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, капитанъ, вѣроятно, намекнулъ о чемъ-либо самой Таничкѣ, такъ какъ дѣвушка преобразилась. Ее узнать было нельзя. По лицу ея видно было, что она неизмѣримо счастлива.

VI.

Миръ и тишина въ усадьбѣ, а равно и счастіе Танички были внезапно нарушены. Въ домѣ появился, какъ снѣгъ на голову, Северьянъ Караджій. Будто сатана толкнулъ его пріѣхать.

На этотъ разъ долго пропадавшій пріемный сынъ Кандаурова при своемъ появленіи навелъ на него страхъ. Караджій сильно измѣнился въ лицѣ и смотрѣлъ странно, изподлобья, тревожно и подозрительно.

Кандауровъ невольно подумалъ про себя:

«Чистый головорѣзъ и душегубъ! Скажи, что онъ былъ атаманомъ разбойничьей шайки — и повѣришь».

«Не убилъ ли молодецъ кого, да къ намъ убѣжалъ?» думала Клеопатра Гавриловна.

То же впечатлѣніе произвелъ молодой человѣкъ и на Таничку.

Караджій объяснилъ, что онъ за это время жилъ въ Литвѣ по дѣламъ, чтобы хлопотать о наслѣдствѣ, которое должна была получить его жена, но затѣмъ, когда удалось выиграть тяжбу и получить десять тысячъ, онъ внезапно лишился жены.

— И женился, и овдовѣлъ, сказалъ Кандауровъ, — а я и не видѣлъ ее — твоей супруги!

Разумѣется, Караджій, ни слова не говоря и не объясняя, какія у него намѣренія и планы, остался въ усадьбѣ. Кандауровъ не рѣшался спросить у пріемыша, что онъ собирается дѣлать и намѣренъ ли совсѣмъ оставаться жить у нихъ. Онъ все надѣялся, что тотъ самъ вскорѣ сберется и уѣдетъ. Но Караджій, повидимому, и не думалъ объ этомъ.

Единственное, что не мало удивило и Кандаурова, и Таничку, было то обстоятельство, что Караджій перемѣнился въ обращеніи. Онъ былъ степеннѣе, любезнѣе. Несмотря на это, онъ все-таки внушалъ Кандаурову отвращеніе, а на молодую дѣвушку наводилъ какой-то необъяснимый страхъ: ей чуялся волкъ въ овечьей шкурѣ.

Не прошло нѣсколькихъ дней, Караджій сталъ замѣтно ухаживать за Таничкой, стараться всячески ей понравиться. Дѣвушка всячески избѣгала его, но при совмѣстной жизни подъ одной кровлей, оно было мудрено.

Заставъ, наконецъ, усиленныя ухаживанія пріемыша за Таничкой, Кандауровъ взволновался, отчасти испугался и тотчасъ же объяснилъ Караджію, что Таничка — почти невѣста, что не нынче-завтра явится капитанъ Баскаковъ съ отцомъ офиціально свататься.

Это объясненіе подѣйствовало на Караджія особенно странно. Черезъ два дня онъ объяснилъ, что ему необходимо ѣхать по дѣламъ въ Казань и выѣхалъ въ тотъ же день. Черезъ недѣлю онъ снова былъ въ усадьбѣ, довольный, веселый, говорливый.

И Таничкѣ онъ показался теперь болѣе чѣмъ когда-либо волкомъ въ овечьей шкурѣ. А между тѣмъ у нея была сильная забота, граничившая съ горемъ: времени прошло уже много, о Баскаковыхъ не было ни слуху, ни духу.

Дѣвушка рѣшилась объясниться съ отцомъ и узнала, что Кандауровъ тоже смущенъ молчаніемъ капитана. Обсудивъ всѣ обстоятельства, Иванъ Савичъ сообща съ пріемной дочерью рѣшилъ ѣхать въ Казань, познакомиться съ родителями Баскакова, — однимъ словомъ, сдѣлать первый шагъ.

Дѣйствительно, Кандауровъ тотчасъ же собрался и выѣхалъ. Черезъ четыре дня онъ вернулся уже назадъ опечаленный; а привезя дурныя вѣсти, самъ узналъ дома уже нѣчто совсѣмъ невѣроятное.

Танички въ усадьбѣ не было. За время отсутствія его она должна была покинуть домъ и прожить два дня у сосѣдей. Сдѣлала она это по совѣту Клеопатры Гавриловны, а побудило ее къ этому нахальное поведеніе съ ней Караджія.

Кандауровъ объяснилъ пріемной дочери, что Баскаковы — отецъ и сынъ — встрѣтили его крайне холодно и ни единымъ словомъ не обмолвились ни о чемъ, какъ если бы никогда между ними и капитаномъ не было и рѣчи о чемъ-либо серьезномъ.

Извѣстіе это страшно подѣйствовало на дѣвушку. Объяснить происшествіе не было никакой возможности.

За то Кандауровъ, потрясенный дурными вѣстями, привезенными изъ Казани, а въ особенности поведеніемъ пріемнаго сына, тотчасъ же преобразился.

На этотъ разъ вѣчно тихій, смирный и лѣнивый, Иванъ Савичъ, къ удивленію всѣхъ и самого себя, оказался человѣкомъ съ которымъ шутить не слѣдуетъ. Онъ объявилъ. Караджію, чтобы тотъ убирался немедленно изъ усадьбы к чтобы никогда нога его не переступала порогъ дома.

— Увижу я тебя хоть-бы на подъѣздѣ — выйду и самъ изъ ружья застрѣлю! кончилъ Кандауровъ и при этомъ побожился и перекрестился на образа. — Вонъ отсюда, туркино отродье! крикнулъ онъ.

И по его виду и голосу Караджій и трое дворовыхъ людей, присутствовавшихъ при этомъ, убѣдились, что тихій баринъ Иванъ Савичъ говоритъ сущую правду и способенъ, застрѣлить.

Вѣроятно, Караджій вполнѣ повѣрилъ обѣщанію. Онъ разсмѣялся, лицо его сразу измѣнилось, стало лицомъ сущаго разбойника, и онъ отвѣчалъ пріемному отцу:

— Застрѣлишь ли ты когда меня, свиное корыто, еще невѣдомо. А что я тебя въ это лѣто повѣшу вотъ на этомъ самомъ подъѣздѣ, въ этомъ я тебѣ клянусь всѣми угодниками. Божьими! Я иду на службу къ явленному царю Петру Ѳедорычу. А когда вернусь, то удавлю тебя… И гляди — именно на этомъ самомъ мѣстѣ, показалъ онъ пальцемъ на желѣзный прутъ, торчавшій изъ-подъ крышки подъѣзда.

Съ тѣхъ поръ прошло уже болѣе полугода. Иванъ Савичъ Кандауровъ снова мирно жилъ со своей пріемной дочерью, счастливый тѣмъ, что навсегда избавился отъ Караджія, а вмѣстѣ съ тѣмъ забылъ и думать о капитанѣ Баскаковѣ, мысленно включивъ его въ число многихъ другихъ молодыхъ людей, ухаживавшихъ за Таней.

Что касается молодой дѣвушки, она была повидимому спокойна и довольна, но въ глубинѣ души была несчастлива.. Образъ капитана Баскакова преслѣдовалъ ее. Чувство къ нему запало слишкомъ глубоко въ сердце. Она ни словомъ ни разу не обмолвилась о молодомъ капитанѣ, но продолжала постоянно думать о немъ, полюбивъ первый разъ въ жизни глубоко и искренно.

Теперь, когда приходилось, по примѣру многихъ помѣщиковъ, выбираться изъ усадьбы въ Казань ради опасенія бунтовщиковъ, Таня радовалась при мысли, что они поѣдутъ въ губернскій городъ, гдѣ она можетъ увидать Баскакова. Могутъ снова завязаться отношенія и, Богъ вѣсть, можетъ быть, что-нибудь снова возникнетъ, тѣмъ паче, что разрывъ казался ей попрежнему страннымъ, ни на чемъ не основаннымъ. Не таковъ былъ человѣкъ ея возлюбленный, чтобы мѣняться безъ видимой причины.

Вслѣдствіе этого, когда прибывшая въ гости старушка Павла Семеновна стала убѣждать Кандаурова немедленно выбираться изъ усадьбы, Таня горячо присоединилась къ старушкѣ. Не бунтовщиковъ и бѣды какой боялась она, а хотѣлось ей поскорѣй очутиться въ Казани по близости отъ любимаго человѣка.

VII.

Старушка уѣхала изъ усадьбы, взявъ съ молодой хозяйки честное слово, что она не станетъ отлагать отъѣзда. Таничка обѣщала тотчасъ же заняться укладкой, всякими сборами и черезъ три-четыре дня, черезъ недѣлю, не позднѣе, быть въ Казани.

Для всякаго другого собраться въ городъ было бы дѣломъ нѣсколькихъ часовъ; но для Ивана Савича, прожившаго всю жизнь въ деревнѣ, собраться и выѣхать надолго въ губернскій городъ — было дѣло капитальнымъ, казалось важнымъ событіемъ въ жизни.

Таничка хлопотала, укладывала, дѣлила все пополамъ во всемъ домѣ: то, что должно было на подводахъ итти вмѣстѣ съ ними, конечно, все лучшее, и то, что можно было оставить въ усадьбѣ, не боясь, что оно будетъ разграблено бунтовщиками.

На третій день по отъѣздѣ Павлы Семеновны явился въ усадьбу верховой и привезъ письмо на имя Кандаурова. Прочтя посланіе, Иванъ Савичъ вскочилъ и почти рысью побѣжалъ въ горницу пріемной дочери.

— Слушай! Гляди! Слушай! закричалъ онъ, вбѣжавъ къ Таничкѣ.

И затѣмъ онъ прочелъ письмо отъ Павлы Семеновны, которое объявляло нѣчто совершенно невѣроятное.

Вернувшись въ Казань, она тотчасъ же отправилась толковать со старикомъ Баскаковымъ и объяснилась съ нимъ напрямки, прося разъясненія его отношеній къ Кандауровымъ. Старикъ объяснился тоже искренно.

Въ результатѣ оказывалось, что молодой капитанъ попрежнему влюбленъ въ Таничку, изнываетъ по ней, а разрывъ произошелъ вслѣдствіе ихъ глупой довѣрчивости. Оказалось, что негодяй Караджій вмѣшался въ дѣло, былъ у Баскаковыхъ и оклеветалъ пріемнаго отца и молодую дѣвушку самымъ низкимъ образомъ.

Старушка не рѣшалась передать въ письмѣ въ чемъ заключалась эта подлая клевета. Разумѣется, она тотчасъ разсказала всю правду про Караджія и старику, и самому капитану, упрекнула ихъ въ ребяческомъ образѣ дѣйствій, въ томъ, что первый попавшійся негодяй могъ на нихъ подѣйствовать.

Послѣдствіемъ этого объясненія Баскаковыхъ со старушкой было то, что капитанъ попросилъ ее написать и объяснить Кандаурову, что тотчасъ поѣдетъ снова возобновить, знакомство. Павла Семеновна прибавляла, что въ самый день, полученія ея письма, или на утро Арсеній Борисовичъ Баскаковъ явится лично къ нимъ въ гости.

Выслушавъ письмо, Таничка закрыла себѣ лицо руками, поблѣднѣла, а потомъ вскочила, бросилась на шею къ отцу и расплакалась.

Ввечеру она была тревожнѣе, чѣмъ когда-либо. Ей. пришло на умъ, что Павла Семеновна могла ошибиться, могла преувеличить. Дѣвушкѣ казалось, что если она, снова обрѣтя свое счастіе, снова потеряетъ его, то не будетъ въ состояніи пережить этого удара.

Часовъ въ семь вечера, при заходѣ солнца, когда Кандауровъ садился въ столовой за чай, а Таничка хлопотала около погреба, чтобы скорѣй подали на столъ простоквашу, вдали: раздался звукъ колокольчика.

Дѣвушка встрепенулась, остановилась, прислушалась. Колокольчикъ все приближался. Къ звуку его присоединились звуки бубенчиковъ. Тройка шибко летѣла въ концѣ деревни. Скоро гулкіе звуки уже раздавались вблизи дома. Очевидно къ нимъ ѣхалъ гость… А кто онъ?

Таня побѣжала въ столовую и нашла Ивана Савича, стоящаго съ салфеткой въ рукѣ въ дверяхъ прихожей. Они поглядѣли другъ другу въ глаза, ничего не вымолвили, но взволнованные, не сговариваясь, двинулись вмѣстѣ на подъѣздъ..

Во дворъ въѣхалъ тарантасъ тройкой, а изъ него уже кланялся имъ капитанъ Баскаковъ. Лицо его все сказало Таничкѣ: это не былъ человѣкъ веселый, или довольный, это былъ человѣкъ неизмѣримо счастливый. Онъ выскочилъ изъ тарантаса, бросился какъ родной обнимать Кандаурова, а затѣмъ, протянувъ руку дѣвушкѣ, выговорилъ:

— Позвольте поцѣловать вашу ручку?!

Затѣмъ и хозяева и гость вошли въ столовую, сѣли за столъ и молчали, счастливо улыбаясь. Никто не зналъ съ чего начать и что сказать. У всѣхъ троихъ лица говорили одно и то же: о нежданномъ счастіи, о надеждѣ, что сейчасъ же совершится нѣчто, чего они желаютъ уже давно.

И наконецъ капитанъ, обратившись къ Танѣ, произнесъ:

— Ужъ какая пыль по дорогѣ!

И затѣмъ онъ разсмѣялся со счастливымъ лицомъ.

Однако черезъ нѣсколько минутъ капитанъ обратился къ хозяину и вымолвилъ, нѣсколько смущаясь отъ внутренняго волненія:

— Позвольте мнѣ, Иванъ Савичъ, съ вами имѣть нѣкоторое объясненіе… Прежде всего попроситъ у васъ прощенія, а затѣмъ попросить обратить гнѣвъ на милость и оказать большое… нѣтъ, какъ можно говорить — одолженіе! Вы должны меня осчастливить на вѣки.

Выпивъ по стакану чаю, хозяинъ и гость вышли въ другую горницу и стали объясняться. Таничка осталась въ столовой и сидѣла, облокотись на столъ, трепетная, не помня себя, не сознавая ничего окружающаго. И все-таки минутами сердце ея замирало отъ боли при мысли, что она ошибается…

«Что если все не то? думалось ей. — Если это совсѣмъ другое?.. Дѣло какое-нибудь?»

Но черезъ часъ все совершенно преобразилось въ глазахъ дѣвушки: и усадьба, и окрестность, и небо съ зарею… Все было иное, чѣмъ прежде за всю ея жизнь. Она была нареченною невѣстой. Капитанъ формально посватался съ разрѣшенія и благословенія своихъ родителей. Теперь оставалось одно: скорѣй собраться въ городъ, приготовиться къ свадьбѣ и отпраздновать ее на славу.

Баскаковъ не остался ночевать. Будучи командиромъ гарнизона въ Казани и не взявъ отпуска, онъ не имѣлъ права остаться до утра. Дождавшись восхода луны, капитанъ собрался обратно въ городъ.

Снова зазвенѣлъ колокольчикъ, подали тарантасъ къ подъѣзду. Кандауровъ и Таничка вышли провожать. Но провожали они уже не гостя, а близкаго человѣка — жениха.

— Собирайтесь скорѣй! заявилъ капитанъ, прощаясь. — Не мѣшкайте, Бога ради! Не такіе дни теперь! Повторяю вамъ, въ какихъ-нибудь двухъ стахъ верстахъ, а то и ближе, бродятъ шайки бунтовщичьи. Помилуй Богъ нагрянетъ кто сюда. Вѣдь у васъ только мужички съ топорами. Поди ни единаго ружья въ домѣ нѣтъ. Дайте мнѣ слово вы, обернулся капитанъ къ Таничкѣ, — дайте слово, что завтра ввечеру, самое позднее, выѣдете въ Казань.

— Даю! Даю! Всю ночь буду укладываться! воскликнула дѣвушка.

— Ну, храни васъ Господь! До свиданія…

— До свиданія! До свиданія! громко и радостно отвѣтили Кандауровъ и Таничка.

VIII.

На другой день ввечеру, несмотря на хлопоты Танички, чтобъ все было готово къ отъѣзду, Иванъ Савичъ не рѣшился выѣхать.

— Какъ же это въ ночь пускаться въ дорогу? заявилъ онъ сидя на террасѣ, на томъ мѣстѣ и на томъ креслѣ, гдѣ уже двадцать слишкомъ лѣтъ привыкъ сидѣть.

— Ночь свѣтлая, лунная, просто прелесть, убѣждала дѣвушка. — И лошадямъ легче.

— Днемъ, все-таки, виднѣе, заявилъ старикъ.

— Да вѣдь вы сами вчера сказывали, батюшка, что днемъ жара и лучше двинуться въ ночь.

— Оно конечно… Но право сдается, что эдакъ-то… Ей-Богу…

Иванъ Савичъ отлично зналъ, что дѣло не въ жарѣ дня и не въ прохладѣ ночи, и не въ ясности пути, а въ трудности подняться съ мѣста. Вотъ такъ, вдругъ! Богъ вѣсть зачѣмъ! Изъ-за глупыхъ розсказней. Лихія якобы времена, душегубы лѣзутъ. Всегда бывало это душегубство и разбойничество. Только та и разница, что нынѣ разбойничій атаманъ царемъ себя величаетъ. Можетъ и придетъ, да когда еще…

— Эдакъ мы, батюшка, никогда не выѣдемъ, грустно произнесла Таничка, прерывая размышленіе Кандаурова.

— Что ты? Что ты? Какъ можно; завтра утромъ. Безпремѣнно.

— Побожитеть. Перекреститесь вотъ на храмъ! выговорила Таничка рѣшительно и указывая въ сторону густого сада, гдѣ за макушками деревьевъ виднѣлся крестъ сельскаго храма. — Побожитесь, что завтра до полудня сядете въ колымагу.

Иванъ Савичъ смутился. Даромъ и зря божиться грѣхъ.. А отвѣчать за себя онъ положительно не могъ. Когда-то онъ живо собрался въ Казань, какъ пришлось ѣхать объясняться съ Баскаковымъ. Но вѣдь онъ зналъ, что вернется опять домой дня черезъ два. А теперь надо совсѣмъ уѣзжать. Мѣсяца на два пожалуй. И главное — все изъ бабьихъ страховъ и бабьяго «язычества».

Однако, увидя, что его нерѣшительность, которую онъ нескрылъ, заставила Таничку заплакать, Иванъ Савичъ сразу встряхнулся.

— Полно. Господь съ тобой! воскликнулъ онъ. — Что ты! Завтра утромъ выѣдемъ непремѣнно. Ну, ужъ вотъ самое, самое позднее — ввечеру. Вотъ эдакъ же! Ну вотъ право же.

— Побожитесь…

— Не хочу я божиться зря. Мало ли что можетъ помѣшать. Но я тебѣ обѣщаюсь.

Дѣвушка легла спать, но не смыкала глазъ до зари. Изрѣдка слезы текли изъ глазъ. Она положительно видѣла, что Иванъ Савичъ такъ и не соберется въ Казань. А тамъ онъ, Арсеній Борисовичъ; тамъ ея счастье. А здѣсь и вправду опасно. Сегодня сказывали на селѣ, что усадьбу ея покойнаго отца, давно проданную кому-то, а недавно перекупленную какимъ-то нѣмецкимъ дворяниномъ, зажгли злодѣи и убили ключника и барскую барыню, которые оставались въ усадьбѣ по отъѣздѣ господъ.

На утро Иванъ Савичъ разумѣется нашелъ, что жарища, на дворѣ страшная, да и былъ правъ. Іюльское солнце пекло немилосердно. На его разсужденія и убѣжденія Таничка ничего не отвѣчала и вообще рѣшила больше объ отъѣздѣ не поминать.

«Авось молчкомъ возьму, думалось ей. — Надоѣстъ батюшкѣ видѣть, что я горюю и все мнѣ на свѣтѣ тошно здѣсь».

День потянулся тоскливо, всѣ были какъ бы на юру, чувствовали себя какъ-то, ни то, ни ее…

Богъ вѣсть, выѣхалъ ли бы въ этотъ вечеръ Иванъ Савичъ въ Казань или выѣхалъ бы чрезъ день или два или. три, или бы совсѣмъ не выѣхалъ. Но выѣзжать не пришлось…

Произошло что-то вдругъ и непонятное и понятное вмѣстѣ, и ужасное и простое, и внезапное какъ ударъ грома и будто всѣми ожиданное давно.

На селѣ появились какія-то партіи оборванцевъ по десяти и болѣе человѣкъ, пришедшія кучка за кучкой… Староста доложилъ помѣщику, что проходимцы воруютъ что попадется — и куръ, и рухлядь. Антошку въ кровь избили изъ-за поросенка что не давалъ, бабу Афимью очень обидѣли, а ейный мужъ Митрій отъ ихъ азарта въ овинъ спрятался.

Иванъ Савичъ разсердился.

— Такъ чего же вы? Берите дубы, да и гоните вонъ озорниковъ.

— Какъ ты укажешь, батюшка баринъ… отвѣчалъ староста. — Я сказывалъ хрестьянамъ. Кто съ нашимъ удовольствіемъ — хоть за топоры возьмуться на эту голытьбу, а кто перечитъ и озорно говоритъ: «не трошь, въ отвѣтѣ самъ будешь».

— Что? Что?

— Старики всѣ охочи бить озорниковъ и гнать, а молодцы сказываютъ: это государево войско. За нимъ и графъ идетъ, а за нимъ и самъ шествуетъ.

— Какой графъ?

— Не знаю. Государевъ енералъ, али самъ государь шествуетъ.

— Ахъ, негодяи! заволновался Кандауровъ и тотчасъ же послалъ старосту за Таничкой.

Дѣвушку не нашли въ домѣ, но она сама прибѣжала изъ саду. Иванъ Савичъ, хотѣвшій дать ей порученіе, какъ распорядиться на селѣ съ озорными проходимцами, при видѣ лица Танички не могъ вымолвить ни слова.

Дѣвушка вбѣжала въ горницу блѣдна какъ смерть и вбѣжавъ тотчасъ упала на колѣни около старика и стала безсмысленно цѣловать его руки.

Она поняла то, чего никто не могъ или не хотѣлъ понять.

«Вотъ оно, о чемъ предупреждали всѣ и толковала старушка Павла Семеновна и говорилъ самъ капитанъ Баскаковъ».

— Что ты? Что? Говори! испугался Иванъ Савичъ. — Что съ тобой? Приключилось что съ тобой. Напугалъ кто? Обидѣлъ?

— Батюшка, конецъ намъ… Не спаслися! Конецъ. Это бунтовщики. Въ полѣ видать сонмища. Идутъ, ѣдутъ, скачутъ… Смерть наша.

Иванъ Савичъ замеръ въ креслѣ, поблѣднѣлъ и наконецъ прошепталъ:

— Какъ же это…

Таничка рыдала около него на полу, на колѣняхъ.

Чрезъ нѣсколько мгновеній въ горницу вошла быстро Клеопатра Гавриловна и стала спрашивать, что случилось, но сама же стала разсказывать подробно все, что видѣла сейчасъ на селѣ. И драка, и разбой, и крики, и неразбериха.

— Что же приключилось-то, скажите? Въ толкъ не возьму… прибавляла она, подставляя воронкообразно ладони обѣихъ рукъ къ обоимъ ушамъ.

Прибѣжалъ и Дергачевъ, поглядѣлъ на всѣхъ и ни слова не говоря забился въ уголъ, гдѣ стоялъ диванчикъ, а вокругъ горшки съ цвѣтами… Затѣмъ онъ полѣзъ за небольшой диванчикъ, спряталъ за него голову и плечи, не соображая, что все туловище осталось на виду. За нимъ вбѣжало человѣкъ десять дворовыхъ людей и все бросилось къ барину, ради защиты — не ему, а себѣ отъ него… И началась общая сумятица — на селѣ, на дворѣ, въ усадьбѣ, во всѣхъ горницахъ.

На глазахъ Кандаурова происходило свѣтопреставленіе. Онъ казалось не понималъ ничего, или, понимая, не вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ.

Въ его горницѣ, предъ нимъ самимъ уже стояли и смѣялись какія-то морды пьяныя или черныя отъ загара и пыли. Эти люди двигались, приходили, уходили, не трогали никого, но все усмѣхались.

— Обожди, вотъ! Обожди! Сейчасъ! ясно разобралъ Кандауровъ уже сто разъ услышанное.

Но все происходившее будто не занимало его. Все это было дѣло второстепенное, пустое… Главное въ томъ, чтобы крѣпче держать Таничку за руки, не давать ей встать съ пола, съ колѣнъ и не пускать отъ себя…

И вмѣстѣ съ тѣмъ Ивану Савичу кто-то будто приказываетъ повторять шепотомъ все одно и то же:

— Какъ же это?..

И онъ повторяетъ, повторяетъ безъ конца.

— Буди Его Святая воля! громко говорить кто-то.

«Да. Да… Господь…» думается Кандаурову и онъ опять прибавляетъ мысленно: «Какъ же это?»

IX.

Чрезъ часъ въ усадьбѣ Кривотурья все уже стало проще, все будто выяснилось и опредѣлилось… Всякій зналъ, что произошло и что произойдетъ еще. Многіе были даже спокойны.

Въ домѣ появился хозяинъ или тотъ, отъ котораго теперь все и всѣ зависятъ. Какъ онъ что укажетъ, такъ тому и быть. И сейчасъ быть! Безъ прекословья!

Въ домѣ былъ Северьянъ Иванычъ. Но онъ былъ уже не прежній офицеръ Караджій и не нахальный воспитанникъ барина, всѣми ненавидимый.

Караджій былъ важный генералъ съ виду. Въ кафтанѣ съ золотыми галунами, на груди золотая бляха, на головѣ шапка красная, донская, лохматая… На боку сабля серебряная и два пистолета за поясомъ. Лицомъ Северьянъ Ивановичъ былъ ласковъ и привѣтливъ, но всякаго морозъ по кожѣ пробиралъ отъ его ласковой улыбки и ласковыхъ словъ. Всѣ избѣгали его, и только одинъ юродивый Дергачевъ все увивался около него и, будто на побѣгушкахъ, леталъ по его указаньямъ сказать, справить, носдать, позвать, привести. Кандауровъ сидѣлъ по прежнему въ той же горницѣ, но уже запертой на ключъ. Таничка была у себя въ комнатѣ съ Пучковой.

Впрочемъ, страшно явившійся пріемышъ Кандаурова тотчасъ объяснилъ, что онъ состоитъ помощникомъ государева воеводы и главнаго командира отряда, графа Орлова.

— Я ни при чемъ. Что графъ укажетъ, повторялъ онъ.

На селѣ было уже скопище человѣкъ въ пятьсотъ всякаго сброда, состоящаго преимущественно изъ калмыковъ и башкиръ съ полусотней бѣглыхъ солдатъ и яицкихъ казаковъ. Въ лучшей избѣ остановился командиръ, маленькій и сутуловатый человѣкъ лѣтъ за тридцать, крайне невзрачный, именовавшій себя графомъ Орловымъ. Онъ не походилъ даже на простого солдата, а смахивалъ на писаря или подьячаго Нижняго земскаго суда. При немъ были три адъютанта, одѣтые въ казацкое платье, но съ саблями. Всѣ трое были на фазный ладъ и разныхъ лѣтъ: одинъ двадцати, другой почти шестидесяти; двое изъ нихъ были съ бородами, а одинъ гладко остриженный и гладко выбритый, довольно приличный на видъ, очевидно изъ мелкихъ дворянъ-помѣщиковъ. Всѣ эти адъютанты графа Орлова на казаковъ или вообще на военныхъ не походили нисколько.

При скопищѣ былъ большой обозъ награбленнаго имущества, а въ обозѣ находилось нѣсколько странныхъ женщинъ.

Орловъ и Караджій ихъ именовали «дорожными» барыньками. Одна изъ нихъ, пожилая, была безъ просыпа пьяна, отъ зари до зари. Одна была очень молоденькая и, напротивъ, плакала по цѣлымъ днямъ, два раза бѣгала изъ обоза, но пойманная была теперь привязана за ногу веревкой къ телѣгѣ, въ которой ѣхала.

Воевода царскій не являлся въ усадьбу и ничего не дѣлалъ и не приказывалъ, хотя Караджій постоянно повторялъ на все и про все:

— По приказу графа я долженъ…

Когда Караджій вошелъ въ усадьбу и въ горницу, гдѣ. сидѣлъ Кандауровъ съ Таничкой, то у него не хватило храбрости глянуть въ лицо своего названнаго отца.

— Здравствуй, Иванъ Савичъ! сказалъ онъ, глядя въ сторону. — Вотъ и привелъ Господь увидѣться. Не взыщи, что являюсь незваный, да еще выгнанный тобой отсюда. Я пришелъ обѣщаньице свое исполнить. Ты можетъ и забылъ, да я-то помню… Эй, вы, крикнулъ онъ двумъ казакамъ, — по приказу господина воеводы графа Орлова, приладьте мнѣ на крылечкѣ, на его чугунныхъ завитушкахъ, что подъ крышкой, хорошую бичеву… Кажись я это на крылечкѣ обѣщалъ…

Кандауровъ едва понялъ, что слышалъ, а Таничка вскрикнула и повалилась на полъ безъ чувствъ. Караджій приказалъ дворовымъ перенести барышню въ ея комнату и выгналъ всѣхъ. Затѣмъ, увидя за диваномъ торчавшую спину Дергачева, онъ нагайкой живо поднялъ его на ноги.

Агаѳонъ Ильичъ взвылъ, бросился въ ноги и сталъ обнимать и цѣловать сапоги Караджія и сразу заслужилъ его расположеніе.

Караджій заперъ на ключъ Кандаурова, и положивъ ключъ, въ карманъ, отправился на село къ командиру якобы ради совѣщанія и за приказаніями.

Въ дѣйствительности, найдя въ избѣ самозванца цѣлую компанію уже за водкой и уже пьяныхъ «дорожныхъ» барынь, онъ прикрикнулъ на всѣхъ и разогналъ ихъ.

— Барыньки, въ обозъ!.. А вы за дѣло! строго приказалъ омъ. — Черти! Не могутъ дня одного обойтись безъ пьянствованія.

Затѣмъ Караджій тотчасъ же вернулся въ домъ, угрюмый и даже какъ бы взволнованный, хотя ничего особеннаго не произошло.

Дѣло было въ томъ, что онъ мысленно окончательно рѣшался… Сейчасъ приходилось исполнить то, зачѣмъ онъ, собравъ себѣ шайку, явился теперь въ Кривотурье.

Однако, уже собравшись было отпирать дверь въ горницу, гдѣ сидѣлъ Кандауровъ, Караджій прошелъ на половину дома, гдѣ жила Таничка.

Въ первой же комнатѣ послѣ столовой онъ увидѣлъ въ углу на полу около печки, распростертую ничкомъ, глухую Пучкову.

— Это что!? крикнулъ онъ.

Повернувъ женщину синимъ лицомъ вверхъ, онъ убѣдился, что она мертвая.

«Удавили?.. Или сама отъ страху?.. подумалъ онъ. — Кому было давить, не любопытно… Ахъ, вонъ что»…

Караджій увидѣлъ, что указательный палецъ на правой рукѣ былъ отрѣзанъ. Онъ вспомнилъ, что Пучкова всегда носила на немъ золотое кольцо съ брильянтомъ.

Пройдя къ Таничкѣ въ комнату, Караджій нашелъ ее предъ образами молящуюся и всю въ слезахъ.

Дѣвушка, приведенная у себя въ чувство дворовыми и окончательно понявъ все приключившееся въ усадьбѣ, не растерялась какъ Иванъ Савичъ, — напротивъ, воодушевилась и рѣшилась смѣло бороться, а не подставлять молча шею подъ топоръ.

Она тотчасъ же распорядилась и приказала толкомъ, чтобы одинъ изъ кучеровъ бралъ лучшаго коня и скакалъ въ городъ къ капитану Баскакову съ извѣстьемъ объ происшедшемъ въ Кривотурьѣ.

Чрезъ четверть часа послѣ ея тайнаго приказанія, конюхъ, лихой парень Тимошка, во весь духъ помчался въ Казань, разсчитывая быть тамъ чрезъ шесть часовъ времени. Подъ нимъ была туркменка уже дѣлавшая и прежде не разъ по шестидесяти верстъ вскачь. Теперь же приказано было не жалѣть любимую лошадь Ивана Савича, чтобъ спасти жизнь ему самому.

Съ Караджіемъ Таничка рѣшила хитрить и оттягивать время. Ей смутно чудилось, что злодѣй по отношенію къ ней ней смертоубійство затѣваетъ.

X.

Когда Караджій неожидано вошелъ къ дѣвушкѣ, она все-таки испугалась и оторопѣла.

— Успокойтесь, Татьяна Ивановна, сказалъ онъ садясь. — Вамъ никакой бѣды отъ меня не будетъ. Сядьте.

И послѣ короткаго молчанія Караджій спросилъ дѣвушку серьезнымъ голосомъ:

— Вамъ извѣстно, что все иждивеніе и имущество Ивана Савича принадлежитъ вамъ до дарственной?

— Извѣстно, глухо отозвалась Таничка.

— Ну-съ, я желаю, чтобы оно было мое. Сдѣлать этого нельзя. Теперь не такое время, чтобъ ѣздить въ Земскій судъ или какую палату Казанскую. Только одно средство — намъ обвѣнчаться.

Таничка поблѣднѣла, но владѣла собой и выговорила едва слышно:

— Какъ вамъ угодно. Я перечить не могу, потому что-тогда вы меня убьете.

— Вѣрно-съ. Тотчасъ повѣшу. Такіе дни теперь, что многое противузаконное совсѣмъ законно. Стало быть вы согласны?

— Согласна.

— Ну-съ, сегодня ужъ поздненько, а завтра рано утромъ мы повѣнчаемся.

Караджій всталъ.

— А батюшка?! воскликнула Таничка. — Неужели вы…

— Что-съ?

— Батюшку… помилосердуйте. Онъ вашъ, какъ и мой названный отецъ.

— Вамъ онъ былъ отцомъ, а мнѣ погубителемъ всей моей жизни! выговорилъ Караджій вдругъ озлобляясь и мѣняясь въ лицѣ. — Не возьми онъ меня отъ моихъ родителей, развѣ я былъ бы тѣмъ, что я теперь?.. Шатунъ безъ роду и племени, да еще и безъ имущества.

И улыбнувшись скверной улыбкой, онъ прибавилъ обнимая. Таничку одной рукой:

— Мы и одни безъ него заживемъ здѣсь счастливо…

Дѣвушка сразу опустилась предъ нимъ на колѣни и зарыдавъ вымолвила:

— Ради Бога!.. Не берите на душу страшный грѣхъ. Ну, повремените… За ночь подумайте. Можетъ Богъ вамъ на душу положитъ не мстить, помиловать. Ну, обождите до завтра.

— Ладно, ладно.

— Обѣщаете?

— Да. Но завтра все равно я не перемѣню своихъ мыслей.

— Да только бы до завтра, а тамъ что хотите! вырвалось у Танички.

Караджій пристальнѣе глянулъ ей въ лицо и насупился.

— Вонъ что… спасеніе чаете… Развѣ были отсюда бѣглые или посланцы?.. Узнаемъ это… Впрочемъ, напрасно надѣетесь: Казань за сто верстъ и безъ войска. А поближе кромѣ мужичья никого и ничего.

И Караджій разсмѣявшись вышелъ.

Пройдя въ столовую, онъ увидѣлъ двухъ солдатъ, которые очевидно ожидали его.

— Чего вы?

— Бичева прилажена. Кого прикажете вздернуть? отрапортовалъ старшій годами.

— Ишь какъ навострились!

— Не впервой, ваше благородье, — обыкли.

— Ну, ладно, молодцы. А вотъ вамъ дверной ключъ… Тутъ сидитъ баринъ здѣшній. Снеси ему, во-первыхъ, сейчасъ чего поѣсть; что же его морить! Я вамъ его передаю на ваше попеченіе. Вотъ ключъ. Соблюдите его какъ слѣдуетъ.

— Рады стараться, ваше благородье!.. Заслужимъ.

И отдавъ ключъ, Караджій отправился прямо чрезъ садъ къ храму, около котораго жилъ священникъ, чтобы переговорить объ приготовленьяхъ къ вѣнцу.

Цѣлый часъ пробылъ Караджій у батюшки, показывалъ свои бумаги, справлялся о бумагахъ Танички. Священникъ вызвался тотчасъ достать выписку объ ея рожденіи въ сосѣднемъ селѣ, которое принадлежало прежде помѣщику Сабурову и гдѣ она родилась.

Возвратившись въ усадьбу чрезъ садъ, Караджій услыхалъ въ домѣ шумъ. Всюду была сумятица; женщины голосили и причитали. Войдя въ столовую, онъ увидѣлъ гурьбу дворовыхъ, окружавшихъ Таничку, которая безъ чувствъ лежала на полу.

— Что-жъ она, все и будетъ шлепаться! крикнулъ онъ сердито. — Что еще!?

Но послѣ нѣсколькихъ словъ отвѣта дворовыхъ, Караджій самъ ахнулъ.

— Барина умертвили!.. Повѣсили!.. Солдаты!.. На крыльцѣ!.. Съ полчаса назадъ!..

Ботъ что сказали Караджію двадцать испуганныхъ голосовъ.

Онъ кинулся на крыльцо, отступилъ и попятился въ переднюю. Должно быть еще не всѣ человѣческія чувства окончательно заснули въ злодѣѣ.

Висящій на веревкѣ трупъ Кандаурова испугалъ его.

— Кто смѣлъ!.. закричалъ онъ и бросился назадъ въ столовую. — Кто посмѣлъ безъ моего указу!.. Кто смѣлъ! кричалъ онъ какъ изступленный.

Чрезъ минуту предъ нимъ стояли два солдата, которымъ онъ отдалъ ключъ отъ горницы, гдѣ былъ запертъ имъ Кандауровъ.

— Кто смѣлъ!.. Вы настряпали! а!?

— Какъ изволили приказать! заявилъ старшій солдатъ, вытягивая руки по швамъ.

— Когда я приказывалъ!? Я тебя сейчасъ прикажу застрѣлить!

— Виноваты, ваше благородье. Вы изволили приказывать попечься, чтобъ все было какъ слѣдуетъ. Мы дали поѣсть ему, а тамъ занялись, сволокли и приладили. Вотъ какъ въ селѣ Вознесенскомъ…

Караджій схватилъ себя за голову.

Въ этомъ селѣ Вознесенскомъ недѣлю назадъ онъ приказалъ повѣсить помѣщицу и, отдавая ее на руки палачамъ, говорилъ: «Бери!.. Отдаю на ваше попеченіе. Устройте барыню получше, да повыше».

И «попеченіе» въ умахъ двухъ солдатъ-палачей получило свое сакраментальное значеніе.

Караджій махнулъ рукой и вышелъ снова въ садъ.

— Видно судьба! шепталъ онъ. — Прикажу для пары повѣсить рядомъ и Клеопатру глухую.

И дѣйствительно, чрезъ часъ онъ, усмѣхаясь, приказалъ приладить на крыльцѣ и Пучкову. Затѣмъ заперъ на ключъ Таничку, опасаясь бѣгства за ночь.

Однако, все происшедшее за весь день повліяло на Караджія. Онъ вскорѣ ушелъ въ свою прежнюю горницу, заперся и остался безвыходно до вечера. Агаѳонъ Ильичъ два раза стучался къ нему, заявляя, что графъ Орловъ прислалъ за нимъ, но Караджій только озлобился.

— Убирайтесь всѣ къ черту! крикнулъ онъ чрезъ дверь. — Скажи этому графу, чтобы сидѣлъ смирно на селѣ до завтра.

Передъ полуночью Караджій, давно лежавшій одѣтымъ на толомъ матрацѣ, заснулъ мертвымъ сномъ.

Когда онъ проснулся, на дворѣ было уже очень свѣтло; вѣроятно было уже часовъ шесть. Онъ поднялся, подошелъ къ окну.

День начинался ясный и обѣщалъ быть жаркимъ. Онъ сталъ вспоминать все случившееся за вчерашній день, и по мѣрѣ того, что думалъ, голова его все болѣе клонилась на грудь.

— Неужели же я злодѣй? прошепталъ онъ наконецъ. — Неужели я изъ тѣхъ, про которыхъ вотъ сказываютъ… душегубы, молъ, кровопійцы? Нѣтъ?.. Мнѣ сдается, что нѣтъ. Ту я убилъ за то, что она стала мнѣ на дорогѣ, соблазнила и заставила на себѣ жениться, когда я могъ разсчитывать на женитьбу болѣе приличную и выгодную, и на честной дѣвушкѣ, которая мнѣ была бы по душѣ… А въ смерти этого я и совсѣмъ почти не виноватъ. Все потрафилось само. И подѣломъ!.. Выгналъ, лишилъ наслѣдства… Поганой дѣвчонкѣ я вотъ не собираюсь и не стану отплачивать и мстить. Стерпится — слюбится! Привыкнетъ ко мнѣ и заживемъ мирно. А нѣтъ… такъ придется опять поневолѣ брать на душу грѣхъ. Продамъ эту вотчину, соберу деньги, а ее похѣрю. И буду опять вдовъ и свободенъ. А если дѣти?.. Если ребенокъ будетъ, тогда и продавать не надо. Будетъ онъ наслѣдникомъ матери покойной, а я опекуномъ… И могу жениться еще разъ, ужъ по-настоящему!

И Караджій улыбнулся.

XI.

Караджій вдругъ вспомнилъ, что къ запертой Таничкѣ надо послать горничную. Почему-то ему не хотѣлось итти самому къ дѣвушкѣ. Онъ хотѣлъ увидѣть ее только въ церкви уже предъ вѣнчаніемъ.

Караджій прошелъ въ горницу Агаѳона Ильича, нашелъ его за чисткой ризы на образѣ и выговорилъ нетерпѣливо:

— Полно тебѣ, дубина! Такое ли время пустяками заниматься? Бери вотъ ключъ, ступай къ Танькѣ, сдѣлай-ко что нужно, распорядись поѣсть ей дать, да прикажи ей быть готовой къ полудню. Самъ и въ церковь приводи или привези что ли. Нѣтъ, ты можешь сплоховать или надуть, да въ Казань махнуть съ ней. Нечего лошадей закладывать, приходите въ полдень вмѣстѣ пѣшкомъ въ церковь.

И отдавъ ключъ Дергачеву отъ двери горницы Танички, Караджій тотчасъ же собрался на село. По дорогѣ ему попалось и въ горницахъ, и въ сѣняхъ нѣсколько человѣкъ крестьянъ и дворовыхъ, которые пришли жаловаться ему, что ночью многіе изъ войска воеводы государева бродили повсюду и много покрали.

Одинъ какой-то калмыкъ, якобы залѣзъ даже въ усадьбу, бродилъ съ ножемъ по горницамъ и укралъ изъ буфета серебряный подносъ.

— А коли вамъ это обидно, отозвался Караджій, — такъ я прикажу имъ не воровать у васъ ничего, а васъ самихъ вѣшать!

Когда Караджій вышелъ на крыльцо дома, чтобы итти къ самозванцу, то невольно опустилъ глаза.

— Олухи!.. Черти! злобно выговорилъ онъ. — Чего жъ не уберутъ по сю пору!

На чугунныхъ украшеніяхъ крыши крыльца висѣли недвижна и будто глянули на него его жертвы.

Проходя между висящихъ труповъ, Караджій почти зажмурился, чтобы не видѣть ихъ. Онъ прошелъ на село и, войдя въ избу самозванца, нашелъ въ ней его самого и одного изъ его наперсниковъ угрюмыми и въ нѣсколько возбужденномъ состояти.

— Чего жъ вы это припечалились? разсмѣялся онъ.

Оба вскочили къ нему навстрѣчу.

— Чего жъ вы не пришли вчера ввечеру? воскликнулъ самозванный Орловъ. — До невѣстъ ли теперь! прибавилъ онъ. — Я всю ночь глазъ не смыкалъ изъ-за вашего отказа, прійти. А вы съ дѣвчонкой медъ точите…

— Зачѣмъ было приходить? спросилъ Караджій, уже забывшій о томъ, что съ вечера Дергачевъ упорно звалъ его.

— Какъ зачѣмъ? Я хотѣлъ упредить васъ… Вчера ввечеру прибѣжалъ къ намъ изъ Казани калмыкъ и вѣсть принесъ, казанскій гарнизонъ якобы собирается въ эту страну. Можетъ и на насъ…

— Эва, враки все! нетерпѣливо воскликнулъ Караджій. — Нешто могутъ они двинуться на насъ и бросить городъ? Мало-ли шаекъ шляется во всемъ краѣ. И всякая-то шайка думаетъ, что казанское войско только о ней и помышляетъ.

— Такъ вы не опасаетесь этого?

— Враки все! Да и какой тамъ гарнизонъ? Двѣ сотни человѣкъ, сбродъ изъ мѣщанъ и крестьянъ, и у каждаго дубина вмѣсто ружья, да какихъ-нибудь три, четыре десятка солдатъ съ ружьями. Вотъ вамъ и вся команда. Кабы пришли, такъ я бы радъ былъ, мы бы ихъ всѣхъ тутъ перекрошили, а ружья да заряды отобрали себѣ. У насъ одни вилы, да топоры.

— Зачѣмъ? самодовольно ухмыльнулся самозванецъ. — У насъ и солдатики есть, и ружей тоже до тридцати штукъ наберется.

— Небось, отозвался Караджій, — палить намъ не придется. А вотъ дайте-ка мнѣ чего поѣсть.

Караджій сѣлъ къ столу и выслалъ наперсника самозванца съ приказомъ сейчасъ-же велѣть убрать тѣла повѣшенныхъ и зарыть гдѣ-нибудь.

— Хотятъ на кладбищѣ, а то хоть и здѣсь на задворкахъ.

Караджій просидѣлъ не долго у самозванца. Его подмывала поскорѣе справить свою диковинную свадьбу.

Еще ранѣе полудня сельскій храмъ былъ уже окруженъ толпами народа. Тутъ всѣ перемѣшались: и свои, и чужіе. Среди крестьянъ и бабъ Кривотурья были и инородцы, и казаки, и солдаты.

Шатуны скопища, прослышавъ про вѣнчаніе товарища ихъ воеводы, пришли поглазѣть.

Въ храмѣ мѣстный священникъ совершалъ обрядъ вѣнчанія. Предъ аналоемъ стоялъ Караджій, довольный и слегка насмѣшливо-улыбающійся. Около него стояла въ ситцевомъ сѣренькомъ платьѣ, въ томъ самомъ, въ которомъ она провела ночь, не смыкая глазъ, Таничка, блѣдная и перепуганная.

Она съ трудомъ держалась на ногахъ и, казалось, каждую минуту могла упасть и лишиться чувствъ. Караджій замѣтилъ это, сообразилъ, что въ такомъ случаѣ вѣнчаніе прервется и велѣлъ подать ей стулъ.

Въ церкви было только нѣсколько человѣкъ дворовыхъ, а съ ними только двѣ «дорожныя» барыньки, и конечно, впереди всѣхъ Агаѳонъ Ильичъ, съ дуру сіяющій, счастливый и важный, такъ какъ онъ былъ въ качествѣ посаженаго отца у невѣсты.

Наконецъ священникъ обвелъ брачущихся вокругъ аналоя три раза и скоро обрядъ вѣнчанія былъ конченъ.

— Ну, вотъ и все! выговорилъ Караджій, ни къ кому не обращаясь. — Теперь, Татьяна Ивановна Караджій, идите къ себѣ и займитесь хозяйствомъ, чтобы къ тремъ часамъ былъ столъ и угощеніе. А я займусь здѣсь съ батюшкой.

Таничка, едва живая, черезъ силу передвигая ноги, вышла при помощи Дергачева изъ храма въ сопровожденіи дворовыхъ и сквозь пеструю толпу двинулась было къ дому, но силы вдругъ оставили ее и если-бы ее не поддержали, она упала-бы на землю… Видя, что Таничкѣ совсѣмъ дурно, Агаѳонъ Ильичъ распорядился. Поблизости, на церковномъ дворѣ оказалась подвода. Онъ посадилъ въ нее Таничку и сѣлъ самъ. И на изморенной мужицкой кляченкѣ, въ простой крестьянской телѣгѣ, двинулась молодая новобрачная въ домъ.

— Чуденъ свадебный поѣздъ! болталъ народъ кругомъ. — Ну, ужь деньки пришли!

Крестьяне смѣялись и подшучивали, но дворовые были угрюмы. Для нихъ такая свадьба ихъ любимицы была, конечно, невѣроятною и казалась имъ самимъ оскорбительною.

Караджій остался въ церкви и заставилъ священника тотчасъ заняться всѣми другими формальностями. Бумаги Танички и его собственныя были налицо, находились въ порядкѣ и онъ хотѣлъ, чтобы священникъ на его глазахъ какъ слѣдуетъ оформилъ его бракъ.

XII.

Прямо изъ храма Караджій отправился снова на село и встрѣтилъ кучу дворовыхъ людей тащившихъ на кладбище тѣло Пучковой.

— Ну, а тотъ… Помѣщикъ? спросилъ онъ.

— Еще въ домѣ… Въ гробъ кладутъ что-ль… отозвался какой-то парень.

На селѣ Караджій созвалъ къ себѣ на свадебный обѣдъ и самозванца, и адъютантовъ, и барынекъ.

— Всѣ идите! Попируемъ!

Между тѣмъ въ домѣ шла панихида, вся дворня и до полусотни крестьянъ усердно молились, многіе плакали. Таничка на колѣняхъ около гроба не проронила ни слезинки. Въ положеніи, въ которомъ она была, и плакать нельзя. Она казалась едва живою и отъ горя, и отъ ужаса своего невѣроятнаго замужества.

Когда тѣла по приказанію Караджія сняли съ крыльца, то дворовые, позволивъ унести трупъ Пучковой, вступились за покойника-барина. Всѣ рѣшили, что и отпѣваніе, и погребеніе будетъ по-Божески, а не по-злодѣйски. Гробъ былъ ими запасенъ, еще наканунѣ.

— Что намъ Караджій съ его войскомъ! рѣшили старики дворовые и крестьяне. — Чего нельзя, того нельзя!

Наконецъ панихида кончилась, тѣло подняли старшіе дворовые и понесли изъ дому; Таничка двинулась за гробомъ.

Когда Караджій съ дикими гостями явился на дворъ усадьбы, имъ навстрѣчу вынесли покойника. Гости оторопѣли, сняли шапки и стали креститься…

— Чудно… Злодѣи… Убили… А крестятся… сказалъ кто-то въ толпѣ.

Таничка, шедшая опустивъ голову, не видала мужа и гостей. Ее разбудилъ грубый голосъ Караджія:

— Куда! Пошла назадъ! Обѣдать пора.

— Позвольте мнѣ похоронить батюшку, тихо отозвалась она и Слезы выступили на ея глазахъ.

— Пустое! Намъ не время! воскликнулъ Караджій. — Обѣдать пора.

— Ради Бога! Прошу васъ!.. зарыдала Таничка.

Гости единодушно вступились за нее. Болѣе всѣхъ настаивали «дорожныя барыньки».

— Ну, ладно. Такъ и быть. Только ты, батька, обернулся Караджій къ священнику, — не тяни. Живо все обдѣлай и приходи тоже на свадебный пиръ.

Черезъ часъ Таничка уже вернулась, едва передвигаясь, будто оглушенная всѣмъ случившимся и происходящимъ.

Всѣ сѣли за столъ. Молодые помѣстились рядомъ, а около нихъ по правую и лѣвую руку — юродивый Дергачевъ и графъ Орловъ, а затѣмъ его дикіе адъютанты, числомъ трое, и четыре «дорожныя» барыни, а на концѣ стола священникъ. и дьячокъ.

Послѣ второго блюда, Агаѳонъ Ильичъ приказалъ всѣмъ разлить шипучаго вина и всѣ выпили за здоровье молодыхъ. Затѣмъ Караджій, полушутя, предложилъ выпить тоже за упокой Ивана Савича и кстати уже и Клеопатры глухой, новопреставленной тетери.

Всѣ встали, священникъ и дьячокъ затянули «Со святыми упокой», присутствующіе подтягивали. Древній обычай былъ впервые соблюденъ за свадебнымъ столомъ съ тѣхъ поръ что свѣтъ стоитъ.

— Напрасно вмѣстѣ смѣшали! замѣтилъ Дергачевъ обращаясь къ Караджію. — Мы бы упокойный обѣдъ и завтра могли справить.

— Все одно! отозвался смѣясь Караджій. — Все такъ-то на свѣтѣ. Одни мрутъ, другіе родятся; одни соборуются, другіе вѣнчаются. Все въ одно время. На этомъ міръ зиждется.

— Истинно такъ, Северьянъ Ивановичъ! воскликнулъ самозванный графъ Орловъ. — Говорятъ, хорошо кабы люди не умирали… Помилуйте! Вѣдь эдакъ-бы никогда никто не унаслѣдовалъ. Такъ-бы теперь жили-бы на свѣтѣ Адамъ съ Евой, да и пользовались-бы всѣмъ, что есть на свѣтѣ имущества.

— Скажи на милость! воскликнулъ Караджій презрительно. — Туда-же, красное словцо знаетъ.

Понемногу всѣ за столомъ, кромѣ Танички, оживились. «Дорожныя» барыньки даже сильно повеселѣли.

По просьбѣ графа Орлова, Караджій велѣлъ подать водки. Становилось очевидно, что чрезъ полчаса и новобрачный, и воевода царскій, и всѣ адъютанты, и всѣ барыни, ихъ спутницы, и Агаѳонъ Ильичъ — все будетъ замертво.

— Гляди! гляди! вдругъ воскликнулъ графъ Орловъ. — Насъ тринадцать за столомъ. Вотъ такъ блинъ!

И всѣ сосчитались и расхохотались.

Таничка, молча сидѣвшая за столомъ, невольно, сквозь грусть и отчаяніе, думала, что если всѣ окажутся мертво пьяными, то не бѣжать-ли ей изъ Кривотурья. Но что же пользы? Вѣдь она обвѣнчена?! Она жена этого злодѣя!

Въ ту самую минуту, когда Караджій налилъ всѣмъ, даже дорожнымъ барынькамъ, полные стаканы водки, въ залу вбѣжалъ солдатъ и, какъ-бы нѣсколько смутясь отъ своего появленія въ парадной горницѣ, произнесъ пугливо:

— Ваше благородіе, сейчасъ прибѣжали наши. Рыскали и сами видѣли: команда изъ Казани идетъ!

Все что было за столомъ въ одинъ мигъ вскочило и кучей обступило солдата. Одна Таничка не тронулась съ мѣста, но на ея блѣдномъ лицѣ заигралъ болѣзненно-яркій румянецъ. Она какъ-бы сразу ожила.

Оказалось со словъ солдата, что казаки видѣли ѣдущее на подводахъ войско верстахъ въ пятнадцати, а теперь оно должно быть не далѣе, какъ версты за три.

Въ одинъ мигъ вся столовая очистилась, и Таничка вдругъ очутилась одна-одинехонька. Караджій и самозванный Орловъ первые убѣжали на село собирать свое скопище. Дергачевъ получилъ приказаніе распорядиться, запереть всѣ наружныя двери въ домѣ, начиная отъ главнаго крыльца и кончая двумя маленькими выходами въ садъ.

Многіе дворовые въ переполохѣ метались по дому, не зная радоваться, или бояться. Всѣмъ было очевидно, что если скопище не бросится тотчасъ-же въ бѣгство, — чего, конечно, предполагать было нельзя, — то непремѣнно произойдетъ въ Кривотурьѣ битва.

Не прошло часу, какъ предъ самымъ домомъ, въ саду, подъ прикрытіемъ аллей изъ столѣтнихъ липъ и вязовъ расположилось войско самозванца. Передовой отрядъ подъ командой Караджія сталъ за каменной оградой сада, скрываясь какъ въ засадѣ.

Графъ Орловъ, разумѣется, обратился сразу въ подчиненнаго, а настоящимъ командиромъ оказался Караджій. Приказъ его былъ извѣстенъ всему сбродному войску.

— Биться на смерть! Знать крѣпко, что если будемъ разбиты, то все равно всѣхъ перевѣшаютъ и перестрѣляютъ какъ псовъ.

Караджій былъ блѣденъ, взволнованъ, но однако не сомнѣвался въ томъ, что побѣда будетъ на его сторонѣ. Онъ былъ увѣренъ, что команда казанская не можетъ состоять болѣе какъ изъ двухсотъ человѣкъ. У него было больше народу.

Помимо этого, войску казанскому не могло быть охоты итти на смерть. Его же сброднѣ поневолѣ приходилось биться на животъ и на смерть.

Мгновеньями Караджію приходило на умъ ускакать или бѣжать на первой попавшейся крестьянской подводѣ, но тотчасъ-же онъ презрительно усмѣхался надъ самимъ собой и прибавлялъ мысленно:

"Пустое! Разнесу войско, постараюсь пристрѣлить и самого командира. А когда кончится бунтъ, некому начинать со мной тягаться изъ-за сироты безродной, а сама Татьяна Караджіева не посмѣетъ, да и не захочетъ жаловаться. Скажетъ: «поздно, ничего не поправишь!»

Едва только Караджій расположилъ свое скопище въ нѣсколько сотъ человѣкъ болѣе или менѣе искусно, чтобы встрѣтить наступающаго непріятеля, какъ дѣйствительная дружина, подъ командой Баскакова вступила въ рощицу.

Капитанъ, получивъ съ верховымъ извѣщеніе отъ Танички, тотчасъ-же выступилъ и двинулся форсированнымъ маршемъ на Кривотурье, надѣясь прійти во время.

Караджій ошибался, думая, что казанское войско, набранное изъ гарнизона, шло нехотя. Во-первыхъ, самъ командиръ явился сюда или побѣдить, спасти возлюбленную, чтобы сдѣлать ее своей женой, или погибнуть.

Кромѣ того, Баскаковъ набралъ много охотниковъ изъ сформированной лишь предъ тѣмъ дружины, на случай защиты города отъ самого Пугачева. Всѣ охотники были народъ падкій на деньги и отчаянный, случайно не попавшій тоже въ бунтари.

Поэтому передъ выступленіемъ изъ Казани, Баскаковъ обѣщалъ всѣмъ своимъ ратникамъ выдать награду въ тысячу рублей за успѣшный исходъ дѣла.

Унтеръ-офицерамъ, которые случайно оказались молодцомъ къ молодцу, изъ старыхъ служивыхъ, и которыхъ было до восьми человѣкъ, Баскаковъ посулилъ клятвенно каждому по сту рублей, если невѣста его будетъ спасена, иначе говоря, если сбродное скопище будетъ разсѣяно.

Обѣщаніе было сдѣлано въ присутствіи самого губернатора и все войско бодро и весело двинулось въ Кривотурье.

— Такъ хватимъ, говорили солдаты, — что и мокренько на останется!

XIII.

Не прошло часу послѣ того, что графъ Орловъ и Караджій вскочили изъ-за стола, какъ около каменной ограды уже раздался первый залпъ изъ ружей. Перестрѣлка началась, но длилась недолго.

Капитанъ сообразилъ тотчасъ, что скопище въ засадѣ, въ саду, подъ прикрытіемъ ограды и аллей. Будучи хорошимъ. офицеромъ, занимавшимся когда-то военными науками въ Петербургѣ, Баскаковъ, очутившись первый разъ отъ роду въ дѣлѣ, оказался искуснымъ полководцемъ. Онъ тотчасъ же приказалъ отступленіе.

Все стихло.

Караджій, изумленный, обрадованный, но боясь радоваться, влѣзъ на ограду и видѣлъ, какъ казанская команда начала отступать, а затѣмъ, повернувъ, двинулась мимо храма. Стало быть обратно!.. Домой!

Караджію однако не вѣрилось, чтобы Баскаковъ струсилъ, и чрезъ нѣсколько мгновеній онъ сразу понялъ маневръ непріятеля.

Капитанъ дѣйствительно не отступилъ, а рѣшилъ проникнуть въ садъ, чрезъ ту самую небольшую ограду, гдѣ когда-то провожала его Таничка и гдѣ они прощались многозначащими жестами.

Выгода положенія должна была теперь быть на его сторонѣ. Сбродня бунтовщиковъ держалась близъ дома на сравнительно открытомъ мѣстѣ, онъ же наступалъ среди чащи деревъ и кустовъ. Капитанъ отдалъ приказъ своему отряду, приблизясь къ дому въ двѣ шеренги и укрываясь въ зелени, начать очередную пальбу по скопищу.

Караджій догадался сразу, что затѣваетъ противникъ, и зналъ, что его сбродня не выдержитъ на мѣстѣ. Какъ только начнутъ валиться люди отъ выстрѣловъ невидимыхъ враговъ, такъ вся эта воровская и разношерстная дрянь бросится вразсыпную кто куда попало.

— Ахъ, дьяволъ, дьяволъ! кричалъ Караджій внѣ себя и злобно кусалъ пальцы до крови.

Онъ не зналъ что дѣлать: бойко и быстро двинуть своихъ чрезъ садъ навстрѣчу врагу, или ждать подъ стѣнами дома, тоже разсыпавшись въ кустахъ.

Когда Караджій рѣшился на послѣднее, менѣе рискованное съ такой оравой, какая была у него, къ нему подбѣжалъ самозванецъ Орловъ, блѣдный и перепуганный.

— Вотъ говорили: нѣтъ дружины! завопилъ онъ. — А что теперь? И себя да и меня съ собой загубили!

— Отвяжись, собака! вскрикнулъ Караджій.

— Вотъ сейчасъ перебьютъ до единаго. Ужъ лучше въ домъ! всхлипывалъ тотъ.

Караджій молчалъ и глазами, налитыми кровью отъ злобы или отъ отчаянія, глядѣлъ не сморгнувъ чрезъ небольшой лугъ, гдѣ такъ часто игралъ онъ въ дѣтствѣ съ деревенскими парнишками, и тоже въ войну, въ лапту… А теперь какая лапта! Проигравшая партія не мячикъ съ биткой уступитъ побѣдителю, а свои головы отдастъ ему.

— Самъ заварилъ кашу, ну и расхлебывай! злобно разсмѣялся вдругъ Караджій.

— Северьянъ Иванычъ, приставалъ самозванецъ, — ей-Богу лучше въ домъ! Оставимъ половину народа здѣсь, пускай дружина ихъ крошитъ. А кого получше возьмемъ въ домъ, запремся и будемъ отбиваться изъ горницъ. Вѣрно говорю вамъ.

Караджій прислушался наконецъ и сразу сообразилъ, что предложеніе струсившаго товарища было разумно и даже хитро придумано.

И онъ тотчасъ же распорядился.

Двери двухъ крылечекъ, выходившихъ въ садъ, были заперты Дергачевымъ по приказанію самого Караджія. Ихъ выбили топорами, и отборная часть скопища была введена въ домъ.

Все, что было оставлено въ саду, сообразило сразу свое положеніе, и на все это разноязычное и разношерстное войско напала паника. Движеніе лучше вооруженной части показалось имъ крайне подозрительнымъ. Ихъ самихъ отдаютъ стало-быть просто на убой.

Такъ какъ выбитыхъ дверей запереть было уже невозможно, то вошедшіе начали ихъ заколачивать досками.

Этотъ стукъ мгновенно и рѣшительно подѣйствовалъ на все оставшееся въ саду. Будто по приказу какого командира, все бросилось на тѣ же двери, чтобы тоже спастись въ домъ. Удержать наплывъ трусовъ было конечно невозможно, иначе произошла бы битва междоусобная.

И чрезъ полчаса уже вся сбродня, въ полномъ составѣ, была въ горницахъ, а двери наскоро заколачивали вторично.

Разумѣется, очутившись въ домѣ, многіе принялись за иное, т. е. грабили что попадало подъ руку. И каждый уже подумывалъ, какъ бы спастись черезъ дворъ на село изъ западни, въ которую добровольно влѣзъ.

Дружина Баскакова подступила почти къ самымъ стѣнамъ дома. Изъ раскрытыхъ большихъ оконъ двухъ гостиныхъ ихъ встрѣтили градомъ пуль. Ружей у скопища было не мало.

Заколоченныя кое-какъ двери двухъ крылечекъ, передовая часть наступающихъ конечно тотчасъ же выбила вновь, но за этими дверьми оказались другія, цѣлыя и запертыя.

Когда капитану доложили о томъ, что придется входить въ домъ черезъ нѣсколько запертыхъ на ключъ дверей, онъ сообразилъ новый маневръ, болѣе успѣшный и быстрый. Ему бросилась въ глаза терраса, выходившая въ садъ передъ большой гостиной. Если очутиться на террасѣ, то съ нея въ большія двери и четыре окна одинъ шагъ въ горницы дома.

Въ этотъ моментъ случилось нѣчто странное. Два врага, одинъ женихъ, а другой уже мужъ Танички, одинъ подъ террасой, а другой предъ нею въ гостиной, вспомнили объ одномъ и тонъ же:

Гдѣ Таничка?

Одновременно пришла имъ на умъ дѣвушка, изъ-за которой они тутъ сошлись биться на смерть.

«Что съ ней будетъ, подумалъ Баскаковъ, — если она въ одной изъ этихъ горницъ, куда надо палить? Ужасно! Только на Бога уповай».

«Что будетъ, если насъ одолѣютъ? думалъ Караджій. — Бѣжать надо, если вырвусь живъ. Но съ ней ли? Побѣжитъ она; какъ же!»

И онъ позвалъ стараго солдата, повѣсившаго Кандаурова, и приказалъ:

— Разыщи, куда дѣвалась и гдѣ сидитъ Татьяна Ивановна. Будь при ней. Если эти черти одолѣютъ и вломятся въ домъ — застрѣли ее и спасайся самъ.

— Слушаю-съ!

— Стой! Если убьешь зря и раньше времени, отъ страху, и, я одолѣю да останусь живъ, то я тебя застрѣлю.

— Ухлопаю и убѣжу послѣднимъ, ваше благородіе, бойко отвѣтилъ тотъ.

Баскаковъ не могъ распорядиться по отношенію къ дѣвушкѣ, но онъ собралъ вокругъ себя старыхъ служивыхъ унтеръ-офицеровъ на совѣщаніе.

— Вамъ, братцы, не первый разъ, сказалъ онъ, — вы бывали на приступахъ! Кончимъ дѣло скорѣе, молодецки. Влѣземъ съ маху на эту террасу. Лѣстницы сейчасъ принесутъ. А то по столбамъ, кто ловчѣе. Возьмемъ домъ штурмомъ и вмѣсто пальбы — въ рукопашную… Татарва этого не любитъ. Я всему дѣлу сразу конецъ! Иного и застрѣлятъ на террасѣ, да не всѣхъ же! Думай о томъ, что сосѣда застрѣлятъ, а самъ живъ останешься.

— Рады стараться! Шанцы брали турецкіе! былъ отвѣтъ..

XIV.

Дружина подступила вплоть къ стѣнѣ дома, обстрѣливая: только террасу, на которую выскакивали бунтовщики поудалѣе, чтобы стрѣльнуть разочекъ по самому капитану.

И подъ градомъ стрѣльбы изъ оконъ появились откуда-то двѣ лѣстницы. Часть полѣзла по нимъ, другіе полѣзли по столбамъ. Вмѣстѣ съ первыми и капитанъ бросился лихо по лѣстницѣ.

Появленіе лѣстницъ передъ террасой навело страхъ на скопище, переполнявшее горницы. Караджій собралъ въ гостиную лучшихъ изъ своего скопища, понимая, что здѣсь, около этихъ дверей и на самой террасѣ, рѣшится вопросъ, кто побѣдитъ и кто голову сложитъ.

Чрезъ нѣсколько мгновеній терраса была уже полна наступающемъ непріятелемъ. Перестрѣлка на разстояніи двухъ-трехъ сажень превратилась въ бойню. Вмѣстѣ съ тѣмъ, стеклянныя двери и рамы оконъ, разбитыя вдребезги, очистили послѣднее препятствіе и облегчили бой.

Караджій не терялъ присутствія духа и, завидя на террасѣ самого Баскакова, конечно намѣтилъ его и показалъ другимъ.

— Этого бы прежде всѣхъ!.. Этого! Остальные не страшны! кричалъ онъ.

И самъ онъ четыре раза вырывалъ заряженныя ружья изъ рукъ своихъ солдатъ и стрѣлялъ въ Баскакова на разстояніи не болѣе семи шаговъ. Но только однажды, какъ показалось ему, капитанъ вскрикнулъ и схватился за плечо.

Черезъ минуту отбивавшіеся въ большой гостиной уже бросились въ столовую, а гостиная переполнилась казанской дружиной.

И началось побоище во всемъ домѣ, во всѣхъ горницахъ.

Чрезъ четверть часа повсюду, отъ большой гостиной и до маленькихъ горницъ, до спаленъ Танички и покойнаго Кандаурова — повсюду лежали раненые и убитые.

Между тѣмъ Таничка, оставшись одна въ домѣ при извѣстіи о появленіи войска, когда всѣ разбѣжались изъ-за обѣда, тихо и грустно удалилась въ свою горницу.

Она знала навѣрное, что спасителемъ ея является Баскаковъ. Но что же теперь? Поздно? Поздно! Отецъ жестоко умерщвленъ, а она обвѣнчана съ негодяемъ, и хотя насильно, но все-таки она его жена предъ Богомъ и предъ людьми.

И Таничнѣ думалось:

«Предъ людьми, конечно!.. Но Господь все видитъ. Господь не могъ благословить этого брака. Предъ Богомъ я не жена его. Онъ — убійца… Да вѣдь не онъ убилъ. Онъ не приказывалъ. Ошибка случилась. Да. Но онъ послѣ то же бы сдѣлалъ. Онъ сказалъ это батюшкѣ, когда вошелъ въ домъ. Что же мнѣ дѣлать? Неужели сидѣть здѣсь и ждать?»

Таничка рѣшилась и собралась уходить изъ дому, спастись. Она хотѣла бѣжать прямо навстрѣчу наступающей дружинѣ.

Она перекрестилась и двинулась. Но главная дверь на крыльцѣ оказалась заперта. Она бросилась на заднюю лѣстницу, потомъ къ дверкѣ въ садъ. Всюду всѣ выходы были заперты Дергачевымъ по приказу Караджія. Таничка вернулась въ свою комнату, сѣла и грустно опустила голову на руки.

Долго ли она просидѣла — она даже не помнила. Ее разсудили шумъ, крики и пальба въ домѣ, а чрезъ мгновеніе къ ней ворвался Дергачевъ, дрожавшій всѣмъ тѣломъ.

— Татьяна Ивановна! Убьютъ! Убьютъ! почти плакалъ онъ. — Уйдемте… вмѣстѣ. Я боюсь…

— Нельзя уйти! Все заперто, отозвалась она.

— Открыто вездѣ… Татарва выбила двери. Удираетъ… Уйдемте.

Таничка быстро поднялась и сразу очутилась даже впереди Дергачева… Чрезъ нѣсколько мгновеній они были уже на дворѣ.

Таничка, ощутивъ себя на воздухѣ или на свободѣ, ободрилась. Она побѣжала..

— Куда вы? кричалъ: ей Дергачевъ сзади и уже издали. — Сюда, на деревню! Куда вы?..

Но Таничка не слушала и бѣжала. Сердце подсказывало ей спасаться на кладбищѣ, пробыть эти ужасныя минуты, когда рѣшается ея судьба, вся ея жизнь, въ молитвѣ и на дорогой могилѣ.

Чрезъ минуту послѣ бѣгства Танички, ее уже по всѣмъ, горницамъ дома разыскивалъ старый палачъ Караджія.

Обшаривъ весь домъ, онъ нигдѣ не нашёлъ ее и рѣшилъ искать на дворѣ и на деревнѣ.

«Все одно — гдѣ ее найду, разсуждалъ онъ. — Указано найти, стеречь и ухлопать, коли какай бѣда съ нашими. А гдѣ — на сказывалъ вѣдь Северьянъ Иванычъ».

И служака двинулся на поиски Танички, чтобы усердно и буквально исполнить приказаніе своего командира.

Пока онъ рыскалъ повсюду, Таничка была уже на кладбищѣ и стояла на колѣняхъ надъ могилой отца, плакала тихо и молилась.

Въ усадьбѣ гремѣла пальба, оглушая окрестность. Таничка прислушивалась и молила отца:

«Будь моимъ ангеломъ-хранителемъ. Моли Бога о насъ, обо мнѣ, объ немъ, Арсеніи. Чтобы онъ наказалъ его за. тебя и избавилъ меня отъ злодѣя».

Вскорѣ какая-то фигура подползла къ оградѣ кладбища и высматривала Таничку. Это и былъ палачъ, посланный Караджіемъ.

Между тѣмъ въ домѣ и усадьбѣ все стихло. Прошелъ часъ. Баскаковъ, раненый, съ перевязкой на лѣвой рукѣ, сидѣлъ въ столовой. Предъ нимъ стояло нѣсколько унтеръ-офицеровъ, а въ углу на полу лежало два человѣка, скрученные веревками по ногамъ и по рукамъ. Одинъ изъ нихъ былъ Караджій, другой — самозванный графъ Орловъ.

Дружина капитана занималась очисткой дома отъ мертвыхъ тѣлъ. Все, что осталось невредимо изъ скопища, давно бѣжало изъ дома на село и даже въ поле.

Баскаковъ былъ, однако, взволнованъ болѣе чѣмъ во время битвы. Уже не мало прошло времени, какъ сраженіе въ Кривотурьевскомъ домѣ окончилось. Всѣ обитатели были налицо, но самой Танички не находили нигдѣ.

Ходилъ слухъ между дворней, со словъ одной молоденькой «дорожной» барыни, добровольно перешедшей къ непріятелю, ея спасителю, что будто бы во время сумятицы Караджій: приказалъ солдату зарѣзать Татьяну Ивановну, говоря:

— Не доставайся никому!

Капитанъ уже допрашивалъ Караджія, но онъ не отвѣчалъ на вопросы ни слова и лежа только злобно ухмылялся: или ругался.

Одинъ изъ унтеръ-офицеровъ давно уже предлагалъ капитану пытать бунтовщика на разные лады, какъ то продѣлывалось въ казанскомъ острогѣ.

— Тогда заговоритъ! утверждалъ служивый.

Наконецъ Баскаковъ рѣшился позвать одного изъ солдатъ, служившаго въ острогѣ, чтобы прекратить свою душевную пытку — взяться за упрямаго Караджія, т. е., заставить его говорить.

Но въ ту же минуту въ горницахъ появился дьячокъ, поклонился капитану въ поясъ и вымолвилъ:

— Ваше благородіе, наша барышня проситъ васъ отрядить къ ней своихъ солдатъ для охраны, чтобы проводить ее сюда, если не пожалуете къ ней сами.

Капитанъ, какъ сумасшедшій, вскочилъ и бросился къ дьячку.

— Гдѣ она?

— Была все на кладбищѣ. Да по ней кто-то сталъ палить… Я выскочилъ и укрылъ у себя въ домѣ.

— Ничего она?.. Слава Богу?

— Слава Богу, невредима. Чуточку только, бѣжавши отъ этого стрѣльца, ушибла ножку.

XV.

Ввечеру во всемъ домѣ было тихо, спокойно.

Если бы взглянуть на усадьбу со стороны двора, то она стояла мирная какъ всегда, испоконь вѣку. Казалось, никакой перемѣны не произошло въ ней. А между тѣмъ внутри, въ горницахъ, спала въ повалку часть утомленныхъ побѣдителей — нѣсколько десятковъ человѣкъ.

Съ стороны сада горницы съ разбитыми окнами, конечно, придавали дому странный видъ, необычный, и свидѣтельствовали о томъ, что тутъ произошло.

Капитанъ и Таничка сидѣли вдвоемъ въ ея горницѣ. Таничка плакала и разсказывала капитану подробно, какъ все произошло.

— Я ничего не могла сдѣлать… Я уложилась. Все было готово на утро послѣ вашего пріѣзда. Но батюшка не двигался, только обѣщалъ…

— И изъ-за одного какого-нибудь дня!.. горько проговорилъ капитанъ.

— Нѣтъ, Арсеній Борисовичъ… Нѣтъ. Все равно! Батюшка никогда бы не выѣхалъ. Все лѣто прособирался бы… Нѣтъ, ужъ такова была судьба… Но еслибъ не Караджій — быть можетъ, никакой Пугачъ не забрелъ бы къ намъ. А этотъ собралъ и шайку не для бунта, а для мести, чтобъ прямо сюда ее вести.

И поговоривъ, Таничка снова тихо плакала. Баскаковъ тщетно утѣшалъ ее, напоминая, что она ни въ чемъ не виновна, что сама она могла бы погибнуть для него, для ихъ счастья.

— Что же теперь вы думаете сдѣлать? спросила, наконецъ, Таничка.

— Жду священника, чтобъ разспросить. А кромѣ того, уже послалъ гонца въ Казань къ петербургскому генералу, которому теперь временно всѣ войска въ краѣ подчинены. Мой гонецъ слетаетъ живо и, я надѣюсь, привезетъ хорошій отвѣтъ. Какъ прикажутъ, такъ и поступлю. По всей вѣроятности, мы повеземъ Караджія въ казанскій острогъ. А затѣмъ вашъ бракъ — если онъ совершенъ правильно — все-таки надо уничтожить.

Уже было поздно, когда два унтеръ-офицера явились и привели сельскаго священника, со страху укрывавшагося въ подвалѣ и не знавшаго до ночи, кто побѣдилъ и кто хозяинъ въ Кривотурьѣ.

Баскаковъ тотчасъ же разспросилъ священника и узналъ, что бракъ былъ имъ совершенъ надлежащимъ образомъ, съ прописаніемъ метрикъ въ церковныя книги.

— Какъ же теперь быть? Стало быть, конецъ! выговорилъ капитанъ грустно самъ себѣ.

— Точно такъ, ваше благородіе. Ничего намъ, — ни мнѣ, ни вамъ, — подѣлать нельзя. Татьяна Ивановна повѣнчана по всѣмъ правиламъ церковнымъ, спокойно сказалъ священникъ.

— А насиліе?! Давала она свое согласіе? Вѣдь вы то знали, что вѣнчали дѣвушку силкомъ! вспылилъ капитанъ и волнуясь, зашагалъ по горницѣ.

— Татьяна Ивановна не упиралась… Стояла мирно и молилась. Даже не плакала, извинялся священникъ.

— Я была, батюшка, ни жива, ни мертва, выговорила Таничка укоризненно. — Если бы вы отказались, — убѣжали, что-ли, укрылись… А вы даже обѣдали со злодѣями.

Священникъ потупился и произнесъ тихо:

— Всякому своя жизнь дорога. Если онъ благодѣтеля своего умертвилъ, то что я-то ему и мой санъ?

— Итакъ все было воистину? Все до мелочей законно совершено? сказалъ Баскаковъ горячо.

— Да-съ. Но хлопотать Татьяна Ивановна вольна. И если сама государыня не можетъ ничего подѣлать, то Святѣйшій Синодъ имѣетъ власть расторгнуть бракъ.

— Я знаю это безъ васъ, батюшка! злобно выговорилъ Баскаковъ. — Не засадятъ же ее въ острогъ съ бунтовщикомъ, который и мужемъ-то ея не былъ, а успѣлъ только вѣнчаться. Но когда это будетъ? Надо хлопотать годъ и больше… Въ столицѣ жить и пороги обивать. Чрезъ годъ или два расторгнутъ…

— Да-съ. Что-жъ дѣлать!

Наступило долгое молчаніе и наконецъ капитанъ выговорилъ:

— Ну, батюшка, а на вдовѣ Караджіевой можете вы меня тотчасъ вѣнчать

— Какъ то-ись? не понялъ священникъ.

— Со вдовой можете вы меня вѣнчать, хотя бы и тотчасъ послѣ… послѣ ея вдовства.

— Вдовъ и вдовцовъ вѣнчаютъ же…

— Я не то спрашиваю… Допускаютъ ли законы церковные вѣнчаться вдовѣ со вторымъ мужемъ, хотя чрезъ часъ послѣ… ну, послѣ смерти перваго мужа?

Таничка ахнула, вскочила и испуганными глазами взглянула на Баскакова.

— Успокойся!.. тихо вымолвилъ онъ. — Все будетъ законно… Возможно это, батюшка?

— Возможно-съ. Но надо свидѣтельство о кончинѣ мужа и вдовствѣ брачущейся вновь.

— Ну, это… извините!.. снова вспыхнулъ капитанъ. — Свидѣтельства, т. е. бумаги, не будетъ. А будутъ свидѣтели. И въ томъ числѣ вы же сами будете и главнымъ.

— Какъ прикажете! Что жъ? отозвался священникъ, не сразу понявъ въ чемъ дѣло. — Времена такія, что всякое возможно… Ваше дѣло: — и не на моей душѣ грѣхъ будетъ.

Капитанъ отпустилъ священника и приказалъ ему строго не смѣть отлучаться изъ Кривотурья, подъ страхомъ отвѣтственности, а вмѣстѣ съ тѣмъ приготовить на утро все въ храмѣ на случай вѣнчанія.

Оставшись наединѣ съ Таничкой, Баскаковъ улыбнулся грустно и вымолвилъ:

— Что дѣлать… Правду говоритъ онъ. Такіе теперь дни. И на всемъ Поволжьѣ. Всякое возможно, чего никогда на Руси не бывало. Скажи, бывали когда свадебные обѣды съ молитвой «Со Святыми упокой»? А вѣдь пѣли же это сегодня за столомъ, поздравляя молодыхъ. Подумай сама и разсуди.

— У меня голова какая-то… не моя, тихо произнесла Таничка.

— Ложись скорѣе и почивай спокойно… насколько можешь. И не плачь.

— Я всѣ слезы выплакала… И все-таки… Все-таки я не вѣрю, что батюшки нѣтъ на свѣтѣ.

— Ложись… Завтра, я вѣрю, начнется для тебя новая жизнь… Для насъ обоихъ.

Баскаковъ простился съ возлюбленной, вышелъ и тутъ же устроился на полу спать у ея дверей, ради охраны.

XVI.

На слѣдующій день, часа въ четыре, на полянкѣ близъ села стоялъ шеренгой взводъ солдатъ, какъ бы въ ожиданіи, и съ ними командиръ капитанъ. Онъ прохаживался вдоль шеренги и былъ взволнованъ, но изрѣдка вздыхалъ, грустно улыбался, и лицо его становилось яснѣе и спокойнѣе.

— Самъ… Самъ виноватъ. И подѣломъ. Звѣрь. Да, звѣрь… Это справедливое возмездіе! шепталъ онъ.

Впереди солдатъ билъ только-что врытъ въ землю столбъ.

Баскаковъ все желалъ исполнить форменно и законно до мелочей.

Гонецъ, посланный имъ вчера и уже прискакавшій обратно изъ Казани, привезъ капитану краткій приказъ отъ новаго главнокомандующаго всѣми войсками и временнаго начальника всего края.

Въ приказѣ значилось, что «въ такіе, злодѣяньями ужасными, государственными и прочими иными, омраченные дни, когда всѣ тюрьмы избыточно полны, а многіе сущіе Каины ухищреваются бѣжать кары правосудія, чтобы сугубыми злодѣями проявиться вновь», нельзя властямъ поступать какъ въ обыкновенное мирное время и не надо медлить въ исполненіи суда надъ бунтовщиками.

И капитану приказывалось немедленно на мѣстѣ казнить двухъ коноводовъ: одного, какъ дворянина, — разстрѣляньемъ, а другого, невѣдомаго званія и именующаго себя графомъ Орловымъ, — повѣшеніемъ.

Баскаковъ такого приказа и ожидалъ.

Полуподьячій, полумѣщанинъ былъ уже повѣшенъ, а теперь предстояла казнь другого, худшаго злодѣя.

Вскорѣ изъ воротъ усадьбы показалась телѣга и въ ней, рядомъ со священникомъ, сидѣлъ связанный по рукамъ Караджій. Около телѣги шли четверо солдатъ.

Караджія подвезли, помогли вылѣзть изъ телѣги и подвели къ столбу.

— Опять вамъ говорю снова… глухо вымолвилъ капитанъ. — Покайтесь… Исповѣдуйтесь и причаститесь въ храмѣ. Мы подождемъ…

Караджій молчалъ. Онъ стоялъ блѣдный, какъ снѣгъ, и опустивъ глаза, почти зажмуривъ ихъ, не глядѣлъ ни на кого. Онъ точно боялся увидѣть что-либо предъ собой.

Капитанъ, за часъ предъ тѣмъ уговаривавшій Караджія кончить жизнь по-христіански, счелъ долгомъ снова повторить увѣщаніе.

— Никогда не поздно покаяніе предъ Всевидящимъ Окомъ… вступился священникъ добродушно-нравоучительно, но Караджій перебилъ его и выговорилъ хрипливо:

— Полно… Довольно!.. Будьте вы всѣ прокляты! И люди, и жизнь, и все…

Баскаковъ далъ знакъ солдатамъ. Караджія повели къ столбу и стали привязывать. Затѣмъ, прикрутивъ поперекъ тѣла веревкой, хотѣли надѣть повязку на глаза.

— Не надо! крикнулъ онъ на все поле и, отдернувъ голову, сталъ биться у столба.

Солдаты старались насильно повязать его, но онъ не давался.

— Брось! крикнулъ Баскаковъ.

Солдаты отошли. Капитанъ сталъ на свое мѣсто.

— Будьте вы всѣ прокляты! крикнулъ Караджій отчаянно. — Вы тѣ же убійцы… Будьте вы…

Раздалась команда. Грянулъ залпъ.

Караджій осунулся… Тѣло тихо завалилось на сторону и повисло.

XVII.

Черезъ два часа въ сельскомъ храмѣ, снова, какъ и вчера, священникъ совершалъ обрядъ вѣнчанія.

Женихъ и вдова-невѣста стояли грустные, но спокойные, и изрѣдка, какъ бы сквозь слезы, лица ихъ просвѣтлялись и сіяли счастьемъ.

По окончаніи обряда молодые перешли на кладбище и надъ свѣжей могилой дождались священника, мѣнявшаго ризу, чтобъ отслужить панихиду.

Такъ пожелала Таничка.

— Это намъ только счастье принесетъ! сказала она.

Баскаковъ согласился и мысленно прибавилъ:

— «Да. Что-жъ?.. Такіе дни!..»