Тайный агент (Конрад; Венгерова)/ВЕ 1908 (ДО)

Тайный агент
авторъ Джозеф Конрад, пер. Зинаида Афанасьевна Венгерова

Оригинал: англ. The Secret Agent, опубл.: 1907. — Источникъ: "Вѣстникъ Европы", №№ 4—5, 1908. az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ТАЙНЫЙ АГЕНТЪ
РОМАНЪ.
— Joseph Conrad. The Secret Agent. 1907.

I.

Выйдя изъ дому утромъ, м-ръ Верлокъ оставилъ свою лавку на попеченіи брата своей жены. Никакого риска въ этомъ не было, потому что вообще торговля шла очень тихо, особенно днемъ; рѣдкіе покупатели являлись только подъ-вечеръ. М-ръ Верлокъ вообще не придавалъ большого значенія своей торговлѣ; она служила больше для отвода главъ, прикрывая собой настоящее его занятіе. Къ тому же, онъ могъ быть вполнѣ спокоенъ, такъ какъ кромѣ шурина оставалась дома и его жена.

Лавка была маленькая, да и весь домъ былъ небольшой. Такіе угрюмые кирпичные дома разсѣяны были въ большомъ количествѣ по всѣмъ кварталамъ Лондона до того, какъ началось перестраиваніе города. Лавка занимала четырехугольное помѣщеніе. Входная дверь была закрыта весь день и только къ вечеру таинственно пріотворялась. Въ витринѣ выставлены были фотографическія карточки сильно декольтированныхъ танцовщицъ; затѣмъ, пакетики съ патентованными лекарствами и странные, туго набитые, заклеенные желтые конверты съ обозначенной на нихъ, густой черной краскою, цѣной въ два съ половиной шиллинга. На протянутой поперекъ витрины веревочкѣ висѣли какъ бы дли просушки старые французскіе юмористическіе журналы. Затѣмъ еще были разложены въ витринѣ канцелярскія принадлежности, бутылочки съ чернилами для мѣтки бѣлья, каучуковые штемпеля, нѣсколько книгъ, заглавія которыхъ возвѣщали непристойность содержанія, старые нумера невѣдомыхъ, плохо напечатанныхъ газетъ подъ вызывающими заглавіями: «Горящій факелъ», «Призывный Колоколъ». Два газовыхъ рожка въ витринѣ горѣли очень слабо — можетъ быть, изъ экономіи, а можетъ быть, въ интересахъ покупателей.

Обычными покупателями были или очень молодые люди, которые обыкновенно долго стояли у окна и потомъ только украдкой пробирались въ лавку, или же люди почтеннаго возраста, видимо сильно опустивщіеся. У нихъ воротникъ былъ обыкновенно поднятъ до ушей, а платье было потертое и забрызганное грязью. Ступали они большей частью весьма неувѣренно, засунувъ руки глубоко въ карманы. Они подходили къ двери бокомъ, выдвигая сначала одно плечо, точно боясь задѣть колокольчикъ входной двери. А этого было трудно избѣгнуть. Колокольчикъ, подвѣшенный къ двери посредствомъ изогнутой стальной ленты, былъ надтреснутъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, но по вечерамъ онъ немилосердно дребезжалъ, какъ только кто-нибудь приближался къ двери.

Какъ только раздавался звукъ колокольчика, изъ-за покрытой пылью стеклянной двери за деревяннымъ прилавкомъ показывался м-ръ Верлокъ, выходя изъ задней комнаты. У него были заспанные глаза съ тяжелыми вѣками; можно было подумать, глядя на него, что онъ весь день валялся въ платьѣ на неприбранной постели. Всякій другой на его мѣстѣ не рѣшился бы показаться такимъ, такъ какъ въ торговомъ дѣлѣ очень важно, чтобы у продавца былъ обходительный, пріятный видъ. Но м-ръ Верлокъ зналъ своихъ покупателей и не церемонился съ ними. Глядя въ лицо покупателю дерзкимъ и вызывающимъ взглядомъ, точно отвѣчая этимъ на ожидаемую брань и угрозы; онъ продавалъ какой-нибудь предметъ, слишкомъ явно не стоющій тѣхъ денегъ, которыя за него уплачивались: какую-нибудь маленькую коробочку, какъ будто пустую внутри, или одинъ изъ тщательно запечатанныхъ желтыхъ конвертовъ, или же книжку въ загрязненной оберткѣ съ многообѣщающимъ заглавіемъ. Изрѣдка продавалась любителю и какая-нибудь изъ вылинявшихъ декольтированныхъ танцовщицъ.

Иногда на призывный звукъ треснувшаго колокольчика появлялась м-ссъ Верлокъ, молодая женщина, довольно полная, въ плотно облегающемъ ее платьѣ, съ гладко причесанными волосами. У нея былъ такой же пристальный взглядъ, какъ у мужа, и она стояла за прилавкомъ съ непроницаемо-равнодушнымъ видомъ. Покупатели юнаго возраста смущались при появленіи женщины; нѣкоторые съ затаеннымъ бѣшенствомъ требовали бутылочку чернилъ для мѣтки, платили за нее полтора шиллинга, вмѣсто обычной цѣны въ шесть пенсовъ и, выйди изъ лавки, сейчасъ же бросали бутылочку въ канаву.

Вечерніе посѣтители — тѣ, у которыхъ воротники были подняты до ушей, а поля мягкихъ фетровыхъ шляпъ спущены вникъ, — кивали головой м-ссъ Верлокъ съ видомъ хорошихъ знакомыхъ; пробормотавъ привѣтствіе, они приподнимали доску въ концѣ прилавка и проходили въ корридоръ, изъ котораго крутая лѣстница вела вверхъ. Дверь въ лавку была единственнымъ входомъ въ домъ, въ которомъ м-ръ Верлокъ занимался своими разнородными дѣлами, продажей подозрительныхъ предметовъ, охраной общества и, кромѣ того, культомъ семейныхъ добродѣтелей. Онъ былъ образцовый семьянинъ. Его духовные, умственные и физическіе запросы вполнѣ удовлетворялись въ домашней обстановкѣ. Дома онъ жилъ спокойно и мирно, окруженный попеченіями жены и почетомъ матери, м-ссъ Верлокъ.

Мать Винни Верлокъ была полная, коренастая женщина съ широкимъ смуглымъ лицомъ. Она носила черный парикъ и бѣлую наколку. Опухшія ноги не давали ей возможности двинуться съ мѣста. Она гордилась своимъ французскимъ происхожденіемъ. Овдовѣвъ послѣ долголѣтняго супружества — мужъ ея былъ оптовый торговецъ съѣстными припасами, — она содержала себя, дочь и сына тѣмъ, что сдавала меблированныя комнаты въ одномъ изъ фешбнэбельныхъ кварталовъ Лондона. Дамъ она къ себѣ не пускала. Въ виду удачно выбраннаго мѣста, комнаты ея были всегда заняты, но жильцы вовсе не принадлежали въ аристократическому обществу. Дочь ея, Винни, помогала ей вести хозяйство. Слѣды французскаго происхожденія замѣтны были и въ молоденькой дочери вдовы. Винни со вкусомъ причесывала свои блестящіе черные волосы, у нея былъ очаровательный цвѣтъ лица и она держалась съ большимъ достоинствомъ, но при этомъ вовсе не уклонялась отъ разговоровъ съ жильцами и была чрезвычайно любезна, никогда, впрочемъ, не роняя себя этимъ. М-ръ Верлокъ, повидимому, сразу почувствовалъ обаяніе ея чаръ. Занимая комнату у вдовы, онъ часто отлучался безъ всякихъ видимыхъ причинъ. Онъ обыкновенно возвращался въ Лондонъ съ континента съ нѣсколько таинственнымъ видомъ. Образъ жизни его былъ не совсѣмъ обычный. Утренній кофе ему подавали въ постель, и онъ обыкновенно не вставалъ до полудня, а иногда даже поднимался еще позже. Уходилъ онъ изъ дому поздно и возвращался уже рано утромъ. Когда Винни вносила ему въ десять часовъ утра подносъ съ завтракомъ, онъ здоровался съ ней съ изысканной любезностью, но голосъ у него былъ охрипшій, точно онъ много часовъ кряду говорилъ безъ умолку. Его выпуклые глаза съ тяжелыми вѣками, смотрѣли на нее томнымъ влюбленнымъ взглядомъ.

Матери Винни м-ръ Верлокъ казался идеальнымъ джентльмномъ, и она охотно согласилась выдать за него замужъ свою дочь. Сразу же было рѣшено, что вдова уже не будетъ больше сдавать меблированныя комнаты. М-ръ Верлокъ заявилъ, что это было бы неудобно въ виду другихъ его дѣлъ. Какія это были дѣла, онъ не говорилъ. Онъ только сказалъ, что всю мебель можно перевезти къ нимъ, и что мать его жены будетъ жить съ ними. Сдѣлавшись женихомъ Винни, онъ сталъ вставать до полудня и сходилъ внизъ къ матери своей невѣсты, которая, въ виду своей немощи, сидѣла неподвижно въ столовой. Онъ гладилъ кошку, поправлялъ огонь въ каминѣ, ждалъ завтрака и потомъ еще сидѣлъ послѣ завтрака съ невѣстой и ея матерью цѣлые часы, чувствуя себя видимо очень хорошо въ уютной домашней обстановкѣ. Но поздно вечеромъ онъ все-таки уходилъ. Онъ никогда не предлагалъ Винни повести ее въ театръ, какъ это сдѣлалъ бы на его мѣстѣ всякій другой молодой человѣкъ. Онъ говорилъ, что занятъ по вечерамъ, и однажды сказалъ Винни, что занятія его имѣютъ отношеніе къ политикѣ. Онъ просилъ ее быть впослѣдствіи любезной съ его политическими друзьями, и она отвѣтила согласіемъ, глядя на него нѣмымъ непроницаемымъ взглядомъ.

Что онъ еще сказалъ ей о своихъ занятіяхъ — этого мать Винни никакъ не могла разузнать. Послѣ свадьбы дочери, она переселилась къ ней. Перевезли и всю мебель. Жалкій видъ лавки ее удивилъ. Переѣздъ изъ широкаго сквера въ фешенэбельномъ кварталѣ Бельгравія въ узкую улицу тѣснаго квартала Сого сильно повредилъ ея здоровью. Ноги ея распухли до ужасающихъ размѣровъ. Но зато она избавилась отъ всякихъ матеріальныхъ заботъ. Добродушіе зятя внушало ей полное довѣріе. Будущность ея дочери была, очевидно, обезпечена, и точно также ей нечего было тревожиться и о сынѣ. Она, конечно, сознавала — этого нечего было скрывать отъ себя, — что бѣдный Стэви былъ большой обузой въ жизни. Но въ виду того, что Винни очень любила своего болѣзненнаго брата и что м-ръ Верлокъ былъ очень добрый, великодушный человѣкъ, она чувствовала, что ей нечего безпокоиться о своемъ сынѣ, что ему не будетъ скверно житься на свѣтѣ. Она даже въ глубинѣ души радовалась, что у Верлоковъ нѣтъ дѣтей, тѣмъ болѣе, что самъ Верлокъ, повидимому, не страдалъ отъ этого обстоятельства, а Винни привязалась съ чисто материнской любовью къ своему несчастному брату.

Трудно было пристроить къ чему-нибудь бѣднаго Стэви. У него былъ болѣзненный видъ. Онъ былъ бы, собственно говоря, недуренъ собой, если бы не безпомощно опустившіеся углы рта. Его научили читать и писать, но примѣнить своихъ знаній хотя бы къ самому легкому дѣлу онъ не могъ. Онъ не годился на должность посыльнаго, такъ какъ забывалъ, куда и зачѣмъ его посылали. Видъ какой нибудь бродячей кошки или собаки такъ его увлекалъ, что онъ шелъ за нею на грязный дворъ. Или же онъ смотрѣлъ на уличныя происшествія въ ущербъ интересамъ своего нанимателя. Если на улицѣ падала лошадь, которую заставляли везти слишкомъ тяжелую поклажу, онъ съ дикимъ крикомъ врывался въ собравшуюся вокругъ происшествія толпу и возмущалъ своимъ отчаяніемъ всѣхъ окружающихъ. Имъ было непріятно, что искренно выраженное сочувствіе въ несчастному животному мѣшало имъ спокойно наслаждаться обычнымъ зрѣлищемъ. Когда его уводилъ какой-нибудь важный съ виду полицейскій, то часто оказывалось, что бѣдный Стэви забылъ свой адресъ — по крайней мѣрѣ на время. Отъ неожиданно предложеннаго вопроса онъ начиналъ весь дрожать. Отъ всякаго испуга у него перекашивались глаза. Но ясно выраженныхъ нервныхъ припадковъ у него не было. Въ раннемъ дѣтствѣ, когда на него начиналъ кричать отецъ, раздражаясь его придурковатостью, онъ бѣжалъ къ сестрѣ и прятался, уткнувъ голову въ ея передникъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ иногда могло казаться, что въ мальчикѣ много скрытаго упрямства и злости. Когда ему исполнилось четырнадцать лѣтъ, другъ его умершаго отца доставилъ ему мѣсто мальчика въ одной конторѣ. Но однажды, въ туманный день, его застали въ отсутствіе хозяина за совершенно неожиданнымъ занятіемъ. Онъ устроилъ фейерверкъ, и вся лѣстница наполнилась дымомъ и трескомъ пущенныхъ имъ ракетъ. Въ конторѣ поднялась настоящая паника. Служащіе разбѣжались по корридорамъ, темнымъ отъ дыма, и мчались, какъ безумные, внизъ по лѣстницѣ. Но, повидимому, Стэви вовсе не испытывалъ удовольствія отъ своей шалости. Очень трудно было добиться у него объясненія причинъ, побудившихъ его выкинуть такую штуку. Только гораздо позже Винни вынудила у него туманное признаніе. Оказалось, что два другихъ конторскихъ мальчика разжалобили его разсказомъ о несправедливомъ обращеніи съ ними и довели его этимъ до бѣшенства, вызвавшаго актъ мести. Конечно, его тотчасъ же прогнали за его продѣлку, и въ награду за свой альтруистическій подвигъ Стэви принужденъ былъ мыть посуду въ кухнѣ и чистить сапоги жильцамъ своей матери. Иногда онъ получалъ за это какую-нибудь мелочь отъ жильцовъ; наиболѣе щедро награждалъ его м-ръ Верлокъ. Но заработки его все таки были самые ничтожные, и когда Винни объявила матери о своей помолвкѣ съ м-ромъ Верлокомъ, мать ея вздохнула, думая о судьбѣ бѣднаго Стэви.

Оказалось однако, что м-ръ Верлокъ ничего не имѣлъ противъ того, чтобы забрать къ себѣ и брата жены, вмѣстѣ съ ея матерью и съ мебелью, составлявшей все состояніе семья. М-ръ Верлокъ готовъ былъ прижать всѣхъ къ своему широкому любящему сердцу. Мебель разставили по всему дому, а матери м-ссъ Верлокъ отведены были двѣ заднія комнаты перваго этажа. Несчастный Стэви спалъ въ одной изъ этихъ комнатъ. Въ это время у него появился на нижней губѣ легкій золотистый пушокъ. Онъ со слѣпой любовью и покорностью помогалъ сестрѣ въ домашнихъ дѣлахъ, а въ свободное отъ работы время занимался рисованіемъ круговъ на бумагѣ при помощи карандаша и циркуля. Онъ предавался этому занятію съ большимъ рвеніемъ, сидя у кухоннаго стола, широко разложивъ локти и близко нагнувшись къ бумагѣ. Черезъ открытую дверь комнаты за лавкой сестра его отъ времени до времени глядѣла на него съ материнской заботливостью.

II.

Таковъ былъ домъ, такова была домашняя обстановка, а также лавка м-ра Верлока, выйдя изъ которой въ половинѣ одиннадцатаго утра, онъ направился въ западную часть города. Часъ этотъ былъ для него необычно раннимъ. Во всемъ его существѣ чувствовалась какая-то особая свѣжесть. Синее пальто было разстегнуто, сапоги блестѣли, свѣже выбритыя щеки лоснились, и даже глаза съ тяжелыми вѣками, освѣженные безмятежнымъ сномъ, имѣли сравнительно оживленный видъ… Сквозь рѣшетку парка онъ видѣлъ мужчинъ и дамъ, ѣдущихъ верхомъ, то парами, то группами въ нѣсколько человѣкъ, совершающихъ вмѣстѣ утреннюю прогулку. Проѣзжали и всадники, ѣхавшіе въ одиночку; у нихъ были большей частью непріятныя угрюмыя лица. Проѣзжали женщины, за которыми слѣдовали издали грумы съ кокардами на шляпахъ и съ кожаными поясами на плотно обтягивающихъ ихъ ливреяхъ. Проѣзжали коляски съ полуопущеннымъ верхомъ, изъ-подъ котораго выглядывали женщины въ большихъ шляпахъ. На колѣняхъ у нихъ лежали дорогія мѣховыя полости. Все это окутывалъ яркій съ красноватымъ отблескомъ свѣтъ лондонскаго солнца. Даже земля подъ ногами м-ра Верлока имѣла золотистый отливъ. М-ръ Верлокъ шелъ среди золотистой атмосферы, среди свѣта безъ тѣней. Мѣдно-красные отблески падали на крыши, на углы стѣнъ, на экипажи и на широкую спину м-ра Верлока, придавая ржавый видъ его пальто. Но м-ръ Верлокъ не замѣчалъ этого. Онъ глядѣлъ съ чувствомъ удовлетворенія на роскошь, мелькавшую передъ его взорами за рѣшеткой Гайдъ-Парка. Всѣ эти люди нуждались въ охранѣ. Охрана — самая насущная потребность богатства и роскоши. Всѣхъ этихъ людей, катающихся по парку передъ завтракомъ, необходимо оберегать. Нужно оберегать ихъ лошадей, ихъ экипажи, ихъ дома, источники ихъ богатствъ, весь общественный строй, благопріятствующій ихъ гигіеничному бездѣлью. Всему этому угрожаетъ зависть трудящихся классовъ. Оборона необходима, — и м-ръ Верлокъ радовался бы тому, что причастенъ къ столь полезному дѣлу, — если бы не его органическое отвращеніе отъ всякаго лишняго труда. Его лѣнь была не гигіеничной, но органической, связанной со всѣхъ его существомъ. Онъ былъ, фанатическій приверженецъ бездѣлья. Родители его были люди трудящіеся, и онъ былъ рожденъ для трудовой жизни, но полюбилъ праздность исключительной властной любовью — какъ человѣкъ привязывается въ одной какой-нибудь женщинѣ изъ тысячи другихъ. Онъ былъ слишкомъ лѣнивъ даже для роли оратора на рабочихъ собраніяхъ. Даже говорить было для него лишнимъ усиліемъ. Ему хотѣлось пребывать въ полномъ бездѣйствіи, — можетъ быть, онъ былъ жертвой философскаго скептицизма и не вѣрилъ въ производительность какого бы то ни было человѣческаго усилія. Такой родъ лѣни требуетъ нѣкотораго ума, — и м-ръ Верлокъ былъ не глупъ. Думая объ «охранѣ существующаго строя, которому грозитъ опасность», онъ готовь былъ самъ иронически подмигнуть себѣ. Но это выраженіе скептицизма требовало все-таки нѣкотораго напряженія, а его большіе выпуклые глаза не склонны были мигать. Имъ было скорѣе свойственно медленно и тяжело опускаться въ сладкой дремотѣ.

Грузный м-ръ Верлокъ не потиралъ себѣ поэтому рукъ отъ удовольствія и не подмигивалъ самому себѣ, подчеркивая этимъ, свои скептическія мысли, а спокойно и тяжело ступалъ ярко вычищенными сапогами. Онъ имѣлъ видъ обезпеченнаго ремесленника, но вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ было что-то странное, не присущее человѣку, живущему честнымъ трудомъ, нѣчто общее всѣмъ людямъ, эксплоатирующимъ для собственной выгоды человѣческіе пороки и слабости, — особый отпечатокъ нравственнаго нигилизма, свойственнаго содержателямъ игорныхъ притоновъ и разныхъ вертеповъ, сыщикамъ, кабатчикамъ и до нѣкоторой степени изобрѣтателямъ патентованныхъ цѣлебныхъ средствъ, электрическихъ поясовъ и т. д. Впрочемъ, у людей послѣдней категоріи бываетъ дьявольское выраженіе лица, а въ лицѣ м-ра Верлока не было абсолютно ничего дьявольскаго…

Не доходя до Найтбриджа, м-ръ Верлокъ повернулъ налѣво и свернулъ съ улицы, по которой громыхали омнибусы и тихо скользили кэбы. Подъ шляпой, слегка сдвинутой назадъ, волосы его были гладко причесаны; онъ направлялся въ одно изъ посольствъ и шелъ теперь по тихой аристократической улицѣ, очень широкой и пустынной, производящей впечатлѣніе незыблемости и вѣчности. Единственнымъ напоминаніемъ о земной бренности была докторская карета, остановившаяся у одного изъ домовъ. Издали сверкали ярко вычищенныя ручки домовъ, блестѣли темнымъ блескомъ чисто вымытыя окна. Кругомъ была тишина. Издали проносилась съ звяканьемъ повозка молочника; изъ-за угла промелькнула двуколка мясника; кошка быстро пробѣжала съ виноватымъ видомъ передъ м-ромъ Верлокомъ и скрылась въ подвалѣ ближайшаго дома. Толстый полицейскій, съ виду лишенный всякой способности чѣмъ-нибудь волноваться, вдругъ появился откуда-то, точно выйдя изъ фонарнаго столба, и не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на м-ра Верлока. Повернувъ налѣво, м-ръ Верлокъ пошелъ по узкой улицѣ вдоль желтой стѣны и затѣмъ вышелъ на Чешэмъ-Сквэръ и подошелъ къ дому подъ № 10. Онъ остановился передъ монументальными воротами и постучался. Было такъ рано, что привратникъ посольства вышелъ къ м-ру Верлоку, еще натягивая ливрею на красный жилетъ. При видѣ незнакомца, лицо его приняло суровый видъ, но м-ръ Верлокъ показалъ ему конвертъ съ гербомъ посольства и прошелъ дальше. Тотъ же талисманъ онъ показалъ лакею, который открылъ входную дверь; тотъ отступилъ и пропустилъ его въ пріемную.

Въ большомъ каминѣ ярко пылать огонь и спиной къ нему стоялъ пожилой человѣкъ, во фракѣ, съ цѣпочкой вокругъ шеи. Онъ поднялъ глаза съ газеты, которую держалъ развернутой въ рукахъ, но не двинулся съ мѣста. Къ м-ру Верлоку подошелъ другой лакей, въ коричневой ливреѣ, обшитой узкимъ желтымъ шнуркомъ, спросилъ его имя, повелъ его по корридору налѣво, вверхъ по лѣстницѣ, покрытое ковромъ, и ввелъ его въ маленькую комнатку, гдѣ стояли большой письменный столъ и нѣсколько стульевъ. Затѣмъ лакей вышелъ и закрылъ за собой дверь; м-ръ Верлокъ остался одинъ. Стоя съ шляпой и палкой въ рукахъ, онъ провелъ рукой по гладко причесаннымъ волосамъ. Въ эту минуту открылась безшумно дверь, и м-ръ Верлокъ, взглянувъ по ея направленію, увидѣлъ черный сюртукъ, лысую макушку и сѣдыя бакенбарды, свисающія съ двухъ сторонъ на морщинистыя руки. Вошедшій держалъ въ рукахъ пачку бумагъ, поднося ихъ близко къ глазамъ, и подошелъ мелкими шагами къ столу.

Чиновникъ Вурмтъ, правитель канцеляріи въ посольствѣ, былъ близорукъ. Онъ разложилъ бумаги на столѣ, и тогда открылось его пухлое, грустное и очень некрасивое лицо въ рамкѣ длинныхъ жидкихъ сѣдыхъ волосъ. Онъ надѣлъ пенснэ въ черной оправѣ на тупой, безформенный носъ. Увидавъ м-ра Верлока, онъ видимо удивился. Онъ съ нимъ не поздоровался, и м-ръ Верлокъ, зная свое мѣсто, тоже ничего не произнесъ и только почтительно наклонилъ спину.

— У меня тутъ нѣсколько вашихъ донесеній, — сказалъ бюрократъ неожиданно мягкимъ усталымъ голосомъ, ткнувъ пальцемъ въ бумаги. Онъ остановился, и м-ръ Верлокъ, узнавшій свой почеркъ, замеръ въ ожиданіи. — Мы недовольны здѣшней полиціей, — продолжалъ Вурмтъ усталымъ голосомъ.

М-ръ Верлокъ слегка пожалъ плечами.

— Какова страна, такова въ ней и полиція, — сентенціозно замѣтилъ онъ; но такъ какъ правитель канцеляріи продолжалъ упорно на него смотрѣть, онъ вынужденъ былъ прибавить: — Я позволю себѣ доложить, что не могу оказать никакого воздѣйствія на здѣшнюю полицію.

— Было бы желательно, — сказалъ склонившійся надъ бумагами Вурмтъ, — чтобы произошло нѣчто рѣшительное, что пробудило бы ихъ бдительность. Вѣдь это вы можете устроить, неправда ли?

М-ръ Верлокъ отвѣтилъ только неожиданно вырвавшимся у него вздохомъ. Потомъ, спохватившись, онъ постарался снова придать веселое выраженіе лицу. Вурмтъ продолжалъ нѣсколько безпомощно мигать глазами, точно ему было больно даже отъ слабаго свѣта въ комнатѣ.

— Необходимо пробудить бдительность полиціи и повліять на суды. Снисходительность здѣшнихъ судовъ и полное отсутствіе репрессивныхъ мѣръ возмущаютъ всю Европу. Желательно было бы выяснить серьезность опасности — наличность броженія. Вѣдь оно несомнѣнно существуетъ.

— Конечно, — сказалъ м-ръ Верлокъ, нѣсколько удививъ собесѣдника своимъ твердымъ ораторскимъ тономъ. — Опасность существуетъ. Мои донесенія за весь годъ въ достаточной степени это подтверждаютъ.

— Я читалъ всѣ ваши донесенія за годъ, — сказалъ Вурмтъ мягкимъ безстрастнымъ голосомъ. — Но я совершенно не понимаю, зачѣмъ вы ихъ писали.

Наступило молчаніе. М-ръ Верлокъ точно проглотилъ языкъ, а Вурмтъ сталъ внимательно разглядывать бумаги. Наконецъ, онъ ихъ слегка отодвинулъ.

— То, что вы доводите до нашего свѣдѣнія, — снова заговорилъ онъ, — намъ хорошо извѣстно. Если бы не предполагалось опасности, вы бы не состояли у насъ на службѣ. Донесенія о томъ, что есть, безполезны. Нужно вывести на свѣтъ что-нибудь новое, значительное, — какой-нибудь, я бы сказалъ, тревожный фактъ.

— Само собой разумѣется, что мои усилія будутъ направлены на это, — сказалъ м-ръ Верлокъ съ убѣжденной нотой въ голосѣ. Но видъ слѣдящихъ за нимъ изъ-за стеколъ пенснэ глазъ Вурмта сильно его смущалъ.

Онъ замолчалъ, наклонивъ голову съ глубокой почтительностью. Вурмтъ взглянулъ на него. Вдругъ его что-то видимо поразило во внѣшности м-ра Верлока.

— Вы очень полны, — сказалъ онъ.

Это замѣчаніе задѣло м-ра Верлока, и онъ отступилъ на шагъ.

— Что вамъ угодно было сказать? — спросилъ онъ нѣсколько повышеннымъ голосомъ.

Правитель канцеляріи не захотѣлъ продолжать разговора.

— Вамъ лучше повидать м-ра Вальдера, — сказалъ онъ. — Это даже необходимо. Будьте любезны обождать его здѣсь, — прибавилъ онъ и вышелъ мелкими шагами.

М-ръ Верлокъ провелъ рукой по волосамъ. У него выступили капли пота на лбу, и онъ тяжело отдувался. Когда слуга въ коричневой ливреѣ показался у дверей, м-ръ Верлокъ все еще не двигался съ мѣста. Онъ стоялъ неподвижно, точно его окружали со всѣхъ сторонъ ловушки.

Пройдя вслѣдъ за лакеемъ по корридору, освѣщенному одинокихъ газовымъ рожкомъ, онъ поднялся по крутой винтовой лѣстницѣ и пошелъ по свѣтлому корридору перваго этажа. Затѣмъ его ввели въ комнату съ тремя окнами, устланную мягкимъ толстымъ ковромъ. Въ глубокомъ креслѣ у письменнаго стола сидѣлъ молодой человѣкъ съ крупнымъ бритымъ лицомъ. Онъ говорилъ по-французски правителю канцеляріи, выходившему изъ комнаты съ бумагами въ рукахъ:

— Вы совершенно правы, mon cher: онъ слишкомъ толстъ…

М-ръ Вальдеръ, первый секретарь посольства, славился въ салонахъ какъ интересный, обходительный молодой человѣкъ. Онъ былъ даже до нѣкоторой степени любимцемъ общества. Остроуміе его заключалось въ томъ, что онъ любилъ приводить въ соотношеніе самыя разнородныя понятія. Въ подобныхъ случаяхъ онъ усаживался плотно на стулѣ, поднималъ лѣвую руку, какъ бы держа между двумя пальцами свой доводъ, а на кругломъ, гладко выбритомъ лицѣ выражалось веселое недоумѣніе.

Но никакого слѣда неудоумѣнія или веселости не было на его лицѣ, когда онъ взглянулъ на м-ра Верлока. Откинувшись въ глубокомъ креслѣ, широко разложивъ локти и закинувъ ногу за ногу, онъ строго взглянулъ на вошедшаго.

— По-французски, полагаю, понимаете? — отрывисто спросилъ онъ.

М-ръ Верлокъ поспѣшилъ отвѣтить утвердительно. Подавшись впередъ всѣмъ своимъ плотнымъ туловищемъ, онъ стоялъ неподвижно на коврѣ посреди комнаты, держа шляпу и палку въ одной рукѣ; другая безжизненно свѣсилась. Онъ робко напомнилъ, что служилъ во французской артиллеріи.

М-ръ Вальдеръ сдѣлалъ презрительную гримасу и неожиданно заговорилъ на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ безъ тѣни иностраннаго акцента.

— Ахъ, да, я и забылъ, — сказалъ онъ. — Подождите-ка… Сколько вамъ дано было за рисунокъ ихъ новой пушки?

— Пять лѣтъ крѣпости, — неожиданно отвѣтилъ м-ръ Верлокъ ровнымъ голосомъ.

— Это вы еще легко отдѣлались, — сказалъ м-ръ Вальдеръ. — Во всякомъ случаѣ, вамъ подѣломъ. Зачѣмъ попались! Что васъ побудило пойти на такую штуку?

М-ръ Верлокъ сталъ что-то бормотать про молодость, про роковую страсть къ недостойной…

— Ага, cherchez la femme! — милостиво прервалъ его м-ръ Вальдеръ. Въ его тонѣ чувствовалась, однако, не любезность, а злобно-пренебрежительное отношеніе.

— Вы давно у насъ на службѣ? — спросилъ онъ.

— Я служилъ еще при покойномъ баронѣ Стоттъ-Вартенгеймѣ, — отвѣтилъ Верлокъ тихимъ голосомъ и вытянулъ слегка губы съ скорбнымъ выраженіемъ, въ знакъ сожалѣнія о покойномъ дипломатѣ. Первый секретарь замѣтилъ эту игру на его лицѣ.

— А, такъ это онъ… Ну, что вы можете мнѣ сказать? — отрывисто спросилъ онъ.

М-ръ Верлокъ отвѣтилъ, что явился не потому, что самъ имѣетъ что-либо сообщить, а потому, что его вызвали письмомъ. Онъ было-засунулъ руку въ карманъ, чтобы показать письмо, но, замѣтивъ насмѣшливое выраженіе на лицѣ Вальдера, такъ письма и не вынулъ.

— Послушайте, — сказалъ Вальдеръ. — Почему это вы такъ располнѣли? Ваша внѣшность не подходитъ къ вашей профессіи. Развѣ васъ можно принять за голоднаго пролетарія? Ни въ какомъ случаѣ. Какой вы, чортъ возьми, соціалистъ, или, тамъ, анархистъ, что-ли?!

— Анархистъ, — подтвердилъ м-ръ Верлокъ.

— Тахъ вамъ и повѣрятъ! — насмѣшливо сказалъ м-ръ Вальдеръ, не поднимая головы. — Вотъ вѣдь даже старикъ Вурмтъ обратилъ на это вниманіе. Вы бы не провели самаго глупаго человѣка — глупы-то они всѣ, конечно. Вы совершенно невозможны. Вы начали свою службу съ того, что украли для насъ образцы французскихъ пушекъ и при этомъ сами попались. Это, было, конечно, весьма непріятно нашему правительству. Вы, повидимому, не особенно ловкій человѣкъ.

М-ръ Верлокъ сдѣлалъ усиліе оправдать себя.

— Вѣдь я уже имѣлъ случай доложить вамъ, что вслѣдствіе роковой страсти къ недостойной…

М-ръ Вальдеръ поднялъ бѣлую, пухлую руку.

— Ахъ, да… Несчастная привязанность вашей молодости! Она, конечно, выманила у васъ деньги и затѣмъ выдала васъ. Такъ вѣдь?

Грустное выраженіе на лицѣ Верлока подтвердило, что, дѣйствительно, такъ дѣло и произошло. М-ръ Вальдеръ охватилъ руками перекинутое черезъ другую ногу колѣно.

— Вотъ видите, вы попадаетесь въ вопросахъ. Это хуже всего. Можетъ быть, вы слишкомъ чувствительны?

М-ръ Верлокъ пробормоталъ нѣсколько хриплымъ голосомъ, что молодость его уже миновала.

— Этотъ недостатокъ не проходитъ съ годами, — замѣтилъ м-ръ Вальдеръ съ злорадствомъ. — Впрочемъ, вы слишкомъ толсты. Вы бы такъ не растолстѣли, если бы, дѣйствительно, принимали все близко къ сердцу. Я знаю, въ немъ дѣло. Вы просто лѣнтяй. Сколько времени ви состоите на жалованьи у насъ въ посольствѣ?

— Одиннадцать лѣтъ, — отвѣтилъ м-ръ Верлокъ послѣ нѣкотораго колебанія. — Мнѣ поручено было нѣсколько миссій въ Лондонѣ еще въ то время, когда его превосходительство, баронъ Стоттъ-Вартенгеймъ, былъ еще посланникомъ въ Парижѣ. Потомъ, по распоряженію его превосходительства, я поселился въ Англіи. Я вѣдь англичанинъ.

— Вы англичанинъ? Вотъ какъ!

— Да, я уроженецъ Англіи и англійскій подданный, — сказалъ Верлокъ. — Но отецъ мой былъ французъ, и поэтому…

— Ну, да все равно, — прервалъ его м-ръ Вальдеръ. — Плохо то, что вы лѣнивы и не умѣете пользоваться обстоятельствами. Во времена барона Стоттъ-Вартенгейма, у насъ тутъ было въ посольствѣ много мягкосердечныхъ простаковъ. Благодаря имъ, люди вродѣ васъ составляли себѣ невѣрное представленіе о секретныхъ фондахъ. Мой долгъ сказать вамъ правду, и прежде всего объяснить, что именно составляетъ назначеніе секретнаго фонда. Прежде всего, я вамъ долженъ сказать, что секретный фондъ — не благотворительное учрежденіе. Я васъ вызвалъ сюда именно для того, чтобы заявить вамъ это. — М-ръ Вальдеръ увидѣлъ по лицу Верлока, до чего онъ его поразилъ, и злорадно засмѣялся.

— Я вижу, — сказалъ онъ, — что вы меня вполнѣ поняли. Полагаю, что у васъ хватитъ ума на то, что отъ васъ требуютъ. Теперь намъ нужна активная дѣятельность… активная дѣятельность.

Повторяя послѣднее слово, м-ръ Вальдеръ стукнулъ большимъ бѣлымъ пальцемъ по краю стола. М-ръ Верлокъ измѣнился въ лицѣ. У него покраснѣла шея надъ бархатнымъ воротникомъ пальто, и губы его дрожали, прежде чѣмъ онѣ широко раскрылись.

— Если вы будете столь любезны просмотрѣть мои донесенія, то увидите, — громко крикнулъ онъ густымъ ораторскимъ басомъ, — что всего три мѣсяца тому назадъ именно я предупредилъ объ опасности пріѣзда сюда принца Ромуальда. Мое предупрежденіе сообщено было по телеграфу французской полиціи, и…

— Французская полиція не нуждалась въ вашемъ предупрежденіи, — поспѣшно возразилъ м-ръ Вальдеръ, нахмуривъ брови. — Да не орите такъ. Что это за манеры!

М-ръ Верлокъ извинился въ томъ, что забылся на минуту, но въ его извиненіи прозвучала гордая нотка. Его громкій голосъ славился много лѣтъ на митингахъ подъ открытымъ небомъ и въ большихъ рабочихъ собраніяхъ. Благодаря зычному голосу, онъ и пріобрѣлъ, по его словамъ, популярность среди товарищей.

— Меня всегда заставляли говорить въ самыя бурныя минуты, — объяснилъ онъ м-ру Вальдеру. — Каковъ бы ни былъ гулъ, мой голосъ все-таки былъ слышенъ… Позвольте, продемонстрировать вамъ это, — предложилъ онъ вдругъ м-ру Вальдеру, чтобы доказать, что онъ приноситъ пользу дѣлу своими исключительными талантами. Не дожидаясь отвѣта, онъ слегка наклонилъ голову, быстро прошелъ черезъ комнату и подошелъ къ одному изъ большихъ оконъ. Точно повинуясь безотчетному порыву, онъ пріоткрылъ окно. М-ръ Вальдеръ въ изумленіи вынырнулъ изъ глубинъ своего кресла и, подойдя къ м-ру Верлоку, заглянулъ ему за плечо. Внизу, черезъ весь дворъ посольства, за открытыми воротами, виднѣлась широкая спина полисмена. Онъ лѣниво поглядывалъ на колясочку, въ которой везли гулять разряженнаго ребенка.

— Констебль! — позвалъ м-ръ Верлокъ безъ всякаго усилія повысить голосъ, и м-ръ Вальдеръ расхохотался, увидавъ, что полисменъ быстро обернулся, точно его ткнули въ бокъ чѣмъ-то острымъ. М-ръ Верлокъ спокойно закрылъ окно и вернулся на середину комнаты.

— Вотъ какимъ голосомъ — сказалъ онъ — я одаренъ отъ природы. И къ тому же я всегда знаю, что слѣдуетъ сказать.

Поправляя постукъ, м-ръ Вальдеръ посмотрѣлъ на Верлока въ зеркало надъ каминомъ.

— Вы, вѣроятно, въ достаточной степени владѣете жаргономъ соціалистовъ-революціонеровъ? — спросилъ онъ презрительнымъ тономъ. — Vox et… Латинскому языку учились?

— Нѣтъ, — злобно пробормоталъ Верлокъ. — Этого отъ меня, надѣюсь, и не требуется. Зачѣмъ? Я принадлежу къ милліонамъ простыхъ людей. Кто знаетъ латынь? Сотни жалкихъ дураковъ, которые не умѣютъ даже сами позаботиться о себѣ, на которыхъ должны работать другіе.

М-ръ Вальдеръ изучалъ еще съ полминуты въ зеркалѣ заплывшій профиль и толстую фигуру стоявшаго за нимъ Верлока. Въ то же самое время онъ съ удовольствіемъ видѣлъ передъ собой свое собственное лицо, гладко выбритое, розоватое, съ тонкими губами, какъ бы созданными для того, чтобы произносить тонкія, остроумныя фразы, дѣлавшія его любимцемъ самаго избраннаго общества. Затѣмъ онъ обернулся и прошелъ на середину комнаты такъ рѣшительно, что даже кончики его нажитаго галстука, казалось, пріобрѣли угрожающій видъ. М-ръ Верлокъ искоса взглянулъ на него и внутренно вздрогнулъ.

— Ага, вы смѣете говорить дерзости! — воскликнулъ м-ръ Вальдеръ со страннымъ картавымъ выговоромъ, поражая м-ра Верлока мастерской поддѣлкой подъ простонародную рѣчь. — Вотъ вы какой! Ну, такъ я объяснюсь съ вами на чистоту. Къ чорту вашъ голосъ! Намъ вашъ голосъ не нуженъ. Намъ нужны факты. Поражающіе факты, чортъ возьми! — прибавилъ онъ, глядя Верлоку прямо въ лицо.

— Убирайтесь во-свояси! — крикнулъ въ отвѣть м-ръ Верлокъ тоже голосомъ рабочаго на сходкѣ.

М-ръ Вальдеръ насмѣшливо улыбнулся и перешелъ на французскій языкъ.

— Вы выдаете себя намъ за провокатора. А дѣло провокатора — создавать факты. Насколько я могу судить по вашимъ донесеніямъ, вы не сдѣлали ничего, чтобы заработать свое жалованье за послѣдніе три года.

— Ничего?! — воскликнулъ м-ръ Верлокъ, стоя неподвижно и даже не поднимая глазъ, но съ искреннимъ чувствомъ обиды въ голосѣ. — Я нѣсколько разъ предотвратилъ…

— Здѣсь у васъ говорятъ, что предотвращеніе лучше леченія, — прервалъ его м-ръ Вальдеръ, снова усаживаясь въ кресло. — Но это — глупое правило. Въ Англіи только одно и знаютъ, что предупреждать. Это очень характерно. Не любятъ и не умѣютъ доходить ни въ чемъ до конца. Не будьте слишкомъ ужъ англичаниномъ. И въ данномъ случаѣ — не будьте нелѣпы. Зло существуетъ. Предупреждать поздно — нужно лечить.

Онъ остановился, повернулся къ столу и, наклоняясь надъ бумагами, сказалъ измѣнившимся дѣловитымъ тономъ, не глядя на м-ра Верлока:

— Вы, ковечно, знаете о международной конференціи, которая собирается въ Миланѣ?

М-ръ Верлокъ отвѣтилъ хриплымъ голосомъ, что онъ читаетъ газеты, а на дальнѣйшій вопросъ сказалъ, что, очевидно, понимаетъ прочитанное. На это м-ръ Вальдеръ, слабо улыбаясь и глядя на бумаги, лежавшія передъ нимъ, проговорилъ въ отвѣтъ:

— Конечно, только въ томъ случаѣ, если газеты не написаны по-латыни.

— И не по-китайски, — рѣшительно прибавилъ Верлокъ.

— Гм… Нѣкоторыя изліянія вашихъ друзей — такая тарабарщина, что ихъ языкъ не легче понять, чѣмъ китайскій. — М-ръ Вальдеръ презрительно протянулъ Верлоку листки, напечатанные на сѣроватой бумагѣ. — что это за листки подъ иниціалами "Б. П. съ пересѣченными молоткомъ, перомъ и факеломъ на заголовкѣ? Что значитъ Б. П.?

— «Будущее Пролетаріата», — объяснилъ м-ръ Верлокъ, подойдя въ внушительному письменному столу. — Это — такое общество — не анархическое по существу, но открытое революціонерамъ всѣхъ оттѣнковъ.

— А вы членъ этого общества?

— Я одинъ изъ вице-президентовъ, — отвѣтилъ м-ръ Берловъ, переводя дыханіе.

Первый секретарь посольства поднялъ голову и взглянулъ на него.

— Въ такомъ случаѣ, стыдитесь, — сказалъ онъ ядовито. — Неужели ваше общество только то и въ состояніи дѣлать, что печатать вздорныя пророчества на грязной бумагѣ. Почему вы ничего не предпринимаете? Говорю вамъ прямо: теперь это дѣло въ моихъ рукахъ, и я предлагаю вамъ заработать такъ или иначе свое жалованье. Времена старика Стоттъ-Вартенгейма прошли навсегда. Не заработаете — и денегъ не получите.

М-ръ Верлокъ почувствовалъ слабость въ ногахъ. Онъ отступилъ на шагъ, сильно встревоженный. Рыжеватый лондонскій свѣтъ разсѣялъ туманъ и освѣтилъ тепловатымъ блескомъ кабинетъ перваго секретаря. Среди тишины м-ръ Верлокъ услышалъ тихое жужжаніе мухи у окна, первой мухи, возвѣщавшей приходъ весны. Напрасная суетливость маленькаго, энергичнаго организма была непріятна этому толстому лѣнивому человѣку.

М-ръ Вальдеръ дѣлалъ свои заключенія, глядя на лицо и фигуру м-ра Верлока. Онъ находилъ его чрезвычайно вульгарнымъ, неуклюжимъ и возмутительно неумнымъ и непонятливымъ. У него былъ видъ водопроводнаго мастера, пришедшаго со счетомъ. Первый секретарь посольства считалъ именно этотъ классъ ремесленниковъ воплощеніемъ лѣни, непониманія и мошенничества.

Такъ вотъ каковъ знаменитый тайный агентъ, которому такъ довѣрялъ и котораго въ видахъ конспиративности никогда не называлъ по имени, а только обозначалъ знакомъ А въ оффиціальной, полу-оффиціальной и конфиденціальной корреспонденціи баронъ Стоттъ-Вартенгеймъ! Вотъ этотъ знаменитый агентъ А, донесенія котораго могли мѣнять планы путешествій высокопоставленныхъ лицъ и даже могли совершенно отмѣнять эти путешествія. Вотъ онъ каковъ! — М-ръ Вальдеръ сталъ внутренно смѣяться и надъ своимъ собственнымъ наивнымъ удивленіемъ по этому поводу, и, главнымъ образомъ, надъ глупостью покойнаго, всѣми оплакиваемаго барона Стоттъ-Вартенгейма. Покойный баронъ занималъ постъ посланника только вслѣдствіе особаго благоволенія къ нему его державнаго повелителя. Это обстоятельство побѣждало протесты противъ него министровъ иностранныхъ дѣлъ. Онъ славился своей трусостью. Его преслѣдовалъ страхъ соціальной революціи. Онъ воображалъ, что предназначенъ судьбой быть послѣдними дипломатомъ на свѣтѣ, и что ему придется видѣть конецъ міра среди страшныхъ народныхъ волненій. Его пророческія, преисполненныя ужаса донесенія потѣшали въ теченіе долгихъ лѣтъ все министерство иностранныхъ дѣлъ. Разсказывали, что на смертномъ одрѣ, въ присутствіи удостоившаго его своимъ посѣщеніемъ державнаго повелителя и друга, онъ воскликнулъ: «Несчастная Европа! Ты погибнешь, благодаря нравственной извращенности твоихъ дѣтей». —"Онъ долженъ былъ роковымъ образомъ сдѣлаться жертвой перваго обманщика и негодяя, который попался на его пути", --подумалъ м-ръ Вальдеръ, неопредѣленно улыбаясь и глядя на м-ра Верлока.

— Вамъ слѣдуетъ чтить память покойнаго барона Стоттъ-Вартенгейма, — вдругъ сказалъ онъ.

На потупленномъ лицѣ м-ра Верлока отразилась досада.

— Позвольте напомнить вамъ, — сказалъ онъ, — что я явился сюда, потому что меня вызвали экстреннымъ письмомъ. За одиннадцать лѣтъ моей службы я былъ здѣсь не болѣе двухъ разъ и, конечно, не въ одиннадцать часовъ утра. Вызывать меня въ такое время весьма неблагоразумно. Меня могутъ увидѣть, а это, зваете ли, была бы не шутка для меня.

М-ръ Вальдеръ пожалъ плечами.

— Это уничтожило бы мою полезность, — продолжалъ Верлокъ, вспыливъ.

— Это ваше дѣло, — проговорилъ м-ръ Вальдеръ съ ледяной вѣжливостью. — Когда вы перестанете быть полезнымъ, васъ удалятъ. Да, удалятъ. Васъ… — м-ръ Вальдеръ остановился на минуту, нахмуривъ брови, и потомъ снова просіялъ и оскалилъ красивые бѣлые зубы: — васъ прогонятъ, — закончилъ онъ съ злорадствомъ.

М-ръ Верлокъ снова долженъ былъ напрячь всѣ силы, чтобы побороть слабость въ ногахъ. У него, дѣйствительно, по пословицѣ, ушла душа въ пятки. Преодолѣвъ себя, онъ поднялъ голову и смѣло взглянулъ м-ру Вальдеру прямо въ лицо. Тотъ совершенно спокойно выдержалъ его взглядъ.

— Намъ нужно поднять духъ у членовъ миланской конферевціи, — сказалъ онъ. — Мысль объ организаціи международной борьба противъ политическихъ преступленій не находитъ достаточнаго сочувствія. Англія не хочетъ примкнуть къ организаціи. Удивительно нелѣпы они со своимъ преклоненіемъ передъ кумиромъ свободы личности! Нельзя подумать безъ возмущенія о томъ, что всѣмъ вашимъ пріятелямъ стоитъ только пріѣхать сюда…

— Зато они всѣ у меня на виду, — прервалъ его м-ръ Верлокъ.

— Было бы гораздо лучше держать ихъ всѣхъ подъ замкомъ. Нужно довести до этого Англію. Безсмысленная англійская буржуазія становится сообщницей тѣхъ самыхъ людей, цѣль которыхъ — выгнать собственниковъ изъ ихъ домовъ и обречь ихъ на голодную смерть. Пока у собственниковъ еще есть въ рукахъ политическая власть, имъ слѣдовало бы пользоваться ею для того, чтобы уберечь себя. Вы, я полагаю, согласны съ тѣмъ, что средній классъ отличается необыкновенной глупостью.

— Да, — согласился Верлокъ.

— У этихъ людей нѣтъ воображенія. Они ослѣплены идіотскимъ тщеславіемъ. Нужно ихъ перепугать — тогда они опомнятся. И вотъ какъ-разъ теперь психологическій моментъ, когда нужно пустить въ ходъ вашихъ друзей. Я вызвалъ васъ, чтобы раввить эту мысль.

М-ръ Вальдеръ сталъ развивать свой планъ очень свысока, презрительнымъ тономъ, обнаруживая въ то же время большое невѣжество относительно истинныхъ цѣлей и методовъ революціонеровъ. М-ръ Верлокъ былъ пораженъ. Первый секретарь посольства непростительно смѣшивалъ причины со слѣдствіями, самыхъ выдающихся пропагандистовъ — съ безразсудными бомбометателями, предполагалъ организацію тамъ, гдѣ она не могла существовать въ силу обстоятельствъ, говорилъ о революціонной партіи, то какъ о строго дисциплинированной арміи, въ которой слово вождя — законъ, то какъ о шайкѣ разбойниковъ. Разъ даже м-ръ Верлокъ раскрылъ ротъ для протеста, но движеніе поднятой кверху красивой бѣлой руки остановило его.

Вскорѣ онъ пришелъ въ такой ужасъ, что даже не пытался возражать. Онъ слушалъ съ безмолвнымъ страхомъ, который могъ казаться безмолвіемъ глубокаго вниманія.

— Нужна серія преступныхъ дѣяній, — спокойно продолжалъ м-ръ Вальдеръ, — совершенныхъ здѣсь… именно совершенныхъ, а не только задуманныхъ; иначе это не произвело бы никакого впечатлѣнія. Ваши друзья могли бы разрушить огнемъ полъ-Европы, и это бы не возбудило здѣсь общественнаго мнѣнія въ пользу карательныхъ законовъ. Тутъ слишкомъ привыкли думать только о себѣ.

М-ръ Верлокъ откашлялся, но у него захватило дыханіе, и онъ ничего не сказалъ.

— Нѣтъ надобности въ кровавыхъ преступленіяхъ, — продолжалъ м-ръ Вальдеръ, точно читая научную лекцію. — Нужно только придумать что-нибудь достаточно эффектное. Лучше всего, напримѣръ, чтобы преступный замыселъ былъ направленъ, напримѣръ, противъ какихъ-нибудь зданій. Что, по-вашему, въ настоящее время, фетишъ буржуазіи? Что, мистеръ Верлокъ?

М-ръ Верлокъ развелъ руками и слегка пожалъ плечами.

— Вы слишкомъ лѣнивы, чтобы подумать, — сказалъ м-ръ Вальдеръ, увидавъ его жестъ. — Обратите вниманіе на то, что я скажу. Современный фетишъ — это ни монархическая власть, ни религія. Поэтому, оставимъ въ покоѣ церкви и дворцы. Вы понимаете меня, м-ръ Верлокъ?

Гнѣвъ м-ра Верлока нашелъ исходъ въ игривости.

— Отлично понимаю. А какъ вы думаете насчетъ посольствъ? Серія покушеній на равныя посольства… — началъ онъ, но не могъ продолжать, не выдержавъ холоднаго, пристальнаго взгляда перваго секретаря.

— Вы умѣете быть шутливымъ, — небрежно замѣтилъ тотъ. — Что жъ, это недурно. Это оживляетъ, вѣроятно, ваше краснорѣчіе на соціалистическихъ конгрессахъ. Но тутъ не мѣсто шутить. Гораздо полезнѣе для васъ тщательно выслушать то, что я скажу. Такъ какъ отъ васъ требуютъ фактовъ, а не басенъ, то постарайтесь воспользоваться тѣмъ, что я беру на себя трудъ вамъ изложить. Священный фетишъ нашихъ дней — наука. Такъ почему вамъ не возбудить вашихъ друзей противъ этого деревяннаго идола? Развѣ наука не принадлежитъ въ тѣмъ учрежденіямъ, которыя должны быть сметены съ лйца земли во имя торжества пролетаріата?

М-ръ Верлокъ ничего не сказалъ, опасаясь, что у него вырвется крикъ негодованія, если онъ раскроетъ ротъ.

— Вотъ что вамъ слѣдовало бы организовать. Покушенія на людей, стоящихъ у власти, конечно, эффектны сами по себѣ, но уже не такъ, какъ прежде. Эта опасность стала какъ-то укладываться въ общую схему жизни всѣхъ главъ государствъ. Это уже стало банальнымъ — особенно съ тѣхъ поръ, какъ убито столько президентовъ. Ну, а желаніе взорвать церковь, какъ оно ни ужасно на первый взглядъ, все же не такъ сильно дѣйствуетъ на умы, какъ можетъ показаться человѣку неопытному. До чего бы такое преступленіе ни было революціоннымъ и анархическимъ по существу, все же найдутся дураки, которые увидитъ въ немъ религіозную манифестацію; а это лишило бы террористическій фактъ того спеціально пугающаго значенія, которое мы хотимъ ему придать. Взрывъ ресторана или театра тоже можетъ пріобрѣсти чисто политическое значеніе, казаться местью голодныхъ людей. Все это слишкомъ использовано и уже не можетъ служить предметнымъ урокомъ для демонстраціи революціоннаго анархизма. Каждая газета имѣетъ достаточно готовыхъ фразъ, чтобы уничтожить эффектъ такихъ манифестацій. Я вамъ объясню философію бомбометательства съ моей точки зрѣнія, т.-е. по отношенію къ той цѣли, которой и вы, будто бы, служите одиннадцать лѣтъ. Я буду говорить очень просто. Чувствительность того общественнаго класса, на который вы нападаете, очень притуплена. Нельзя разсчитывать на длительность ихъ чувствъ состраданія или страха. Только тотъ террористическій фактъ можетъ повліять на общественное мнѣніе, въ которомъ нѣтъ ни тѣни мести и политическаго героизма. Онъ долженъ быть только актомъ разрушенія и больше ничего — ее имѣть никакой другой цѣли. Вы, анархисты, должны ясно показать, что рѣшились уничтожить весь общественный строй. Но какъ вдолбить такое представленіе въ головы людей, чтобы не было на этотъ счетъ никакого сомнѣнія? Вотъ въ чемъ допросъ — и вотъ отвѣтъ: нужно направить удары на нѣчто, стоящее внѣ обычныхъ страстей человѣчества. Взрывъ бомбы въ Національной галлереѣ произвелъ бы, конечно, нѣкоторый шумъ, но не оказалъ бы достаточнаго воздѣйствія. Искусство никогда не было фетишемъ толпы. Это то же, что разбить окна въ заднихъ комнатахъ дома. Для того, чтобы дѣйствительно оглушить человѣка, нужно, по крайней мѣрѣ, взорвать крышу надъ нимъ. За искусство и его права вступилось бы нѣсколько художественныхъ критиковъ и любителей искусства, — но кто бы сталъ обращать вниманіе на ихъ жалобы и крики? Совсѣмъ другое дѣло — наука. Въ нее вѣритъ всякій болванъ, нажившій состояніе. Онъ самъ не знаетъ почему, но вѣритъ. Это — самый священный фетишъ. Всѣ профессора, конечно, — радикалы въ душѣ. Но скажите имъ, что ихъ идолъ долженъ быть сверженъ до имя будущности пролетаріата, и эти ученые тупицы поднимутъ вой, который какъ-разъ будетъ на руку миланской конференціи. Они наводнятъ газеты очень удобными для насъ статьями. Ихъ негодованіе будетъ выше всякихъ подозрѣній, такъ какъ ихъ видимыхъ матеріальныхъ интересовъ при этомъ не будете затронуто, и они возбудятъ эгоистическій ужасъ въ томъ классѣ, за который слѣдуетъ вліять. Имущій классъ вѣритъ, что наука какимъ-то мистическимъ путемъ является истиннымъ источникомъ ихъ богатства, и поэтому дикая манифестація противъ науки подѣйствуетъ сильнѣе за нихъ, чѣмъ если бы взорвали на воздухъ цѣлую улицу или театръ, переполненный людьми ихъ класса. Въ послѣднемъ случаѣ, они рѣшили бы, что это — только «классовая ненависть», — но что можно сказать о проявленіи безсмысленной жестокой жажды разрушенія — почти непостижимо-безумной? Безуміе — вотъ что самое страшное: на него нельзя повліять угрозами, убѣжденіями или подкупомъ, къ тому же, я вовсе не убѣждаю васъ устраивать какую-то бойню. Я культурный человѣкъ и не желалъ бы пользоваться такими средствами, хотя бы для наилучшихъ результатовъ. Но я даже не ожидалъ-бы никакихъ благотворныхъ результатовъ отъ кровопролитія. Убійство — явленіе обычное; оно ничего не мѣняетъ. Это — почти общественное учрежденіе. Демонстрація должна быть направлена противъ науки. И даже не безразлично, противъ какой. Нужно, чтобы покушеніе потрясло безполезностью глумленія. Такъ какъ вы орудуете бомбами, то слѣдовало бы бросить бомбу въ чистую математику. Но это, конечно, невозможно. Я развилъ вамъ высшую философію примѣненія вашихъ силъ и привелъ вѣскіе доводы. Практическое примѣненіе моихъ мыслей — уже ваше дѣло: Но и въ этомъ отношеніи я могу снабдить васъ еще кое-какими указаніями. Какого вы мнѣнія о томъ, чтобы обрушиться на астрономію?

М-ръ Верлокъ стоялъ неподвижно, точно въ столбнякѣ, у кресла м-ра Вальдера, и только отъ времени до времени слегка судорожно вздрагивалъ, какъ домашняя собака, свернувшаяся у камина, которую во снѣ мучатъ кошмары.

Онъ только повторилъ звукомъ, похожимъ на рычаніе:

— На астрономію?

Онъ еще не очнулся отъ оглушающаго впечатлѣнія быстро произнесенной рѣчи м-ра Вальдера. Онъ ее могъ сразу усвоить себѣ его словъ, и это его злило. Къ тому же, онъ не вполнѣ довѣрялъ искренности своего собесѣдника, боялся, что тотъ надъ нимъ смѣется, тѣмъ болѣе, что м-ръ Вальдеръ сидѣлъ, улыбаясь, оскаливъ свои бѣлые зубы, съ ямочками на кругломъ лицѣ. Любимецъ свѣтскихъ дамъ принялъ обычную позу, въ которой онъ произносилъ свои тонкія, остроумныя фразы въ салонахъ. Слегка подавшись впередъ, поднявъ бѣлую руку, онъ какъ бы осторожно держалъ между двумя пальцами свой тонкій и убѣдительный доводъ.

— Ничего лучшаго и придумать нельзя. Такого рода покушеніе соединяетъ наибольшую заботу о человѣчествѣ съ угрожающимъ проявленіемъ идіотской жестокости. Самый умный журналистъ не въ состояніи будетъ убѣдить свою публику въ томъ, что какой бы то ни было членъ пролетаріата можетъ питать личную вражду къ астрономіи. Тутъ ужъ нельзя объяснить дѣло голодомъ. Затѣмъ, этотъ планъ имѣетъ еще много другихъ преимуществъ. Весь цивилизованный міръ слыхалъ про Гринвичъ. Чистильщики сапогъ у вокзала Чарингъ-Кроссъ знаютъ про Гринвичъ. Теперь вы поняли?

Лицо м-ра Вальдера, которое такъ нравилось въ лучшемъ обществѣ своей изящной веселостью, сіяло теперь циничнымъ самодовольствомъ, которое бы изумило симпатизирующихъ ему свѣтскихъ дамъ.

— Да, — продолжалъ онъ съ презрительной усмѣшкой: — если взорвать первый меридіанъ, то это вызоветъ вой и проклятіе во всемъ мірѣ.

— Это трудная штука, — пробормоталъ м-ръ Верлокъ, чувствуя, что только это ему и безопасно сказать.

— Почему? Вѣдь у васъ въ рукахъ вся компанія, самый цвѣтъ ихъ шайки. Старый террористъ Юатъ — въ Лондонѣ. Я каждый день встрѣчаю его на Пикадилли въ его зеленой насадкѣ. И Михаэлисъ, отпущенный на свободу апостолъ, тоже здѣсь — надѣюсь, вы не скажете, что вамъ неизвѣстно, гдѣ онъ? Если не знаете, то я вамъ скажу, — продолжалъ м-ръ Вальдеръ съ угрозой въ голосѣ. — Если вы воображаете, что секретныя суммы оплачиваютъ васъ одного, то ошибаетесь. А всѣ лозанцы? Развѣ они не сбѣжались всѣ сюда, какъ только зашла рѣчь о миланской конференціи? Здѣсь всѣхъ готовы пріютить.

— Это будетъ стоить денегъ, — сказалъ м-ръ Верлокъ.

— На эту удочку меня не поддѣнете, — возразилъ м-ръ Вальдеръ. — Вы будете получать свое мѣсячное жалованье и ни гроша больше, пока чего-нибудь не устроите. А если и впредь ничего у васъ не выйдетъ, то и этого вамъ больше не дадутъ. Какое у васъ занятіе для видимости? Чѣмъ вы живете, по общему мнѣнію?

— У меня лавка, — отвѣтилъ м-ръ Верлокъ.

— Лавка? Что за лавка?

— Канцелярскія принадлежности, газеты. Моя жена…

— Ваша… что? — прервалъ м-ръ Вальдеръ.

— Моя жена. — М-ръ Верлокъ слегка повысилъ голосъ. — Я женатъ.

— Чортъ знаетъ, что такое! — воскликнулъ м-ръ Вальдеръ. — Женаты? — Въ голосѣ его послышалось искреннее изумленіе. — Что за глупости! Но, конечно, это только манера выражаться. Анархисты вѣдь не женятся. Это хорошо извѣстно. Имъ нельзя. Это значило бы отречься отъ своихъ принциповъ.

— Моя жена не анархистка, — съ досадой проговорилъ м-ръ Верловъ. — Къ тому же, это васъ совершенно не касается.

— Очень касается, — возразилъ м-ръ Вальдеръ. — Я начинаю думать, что вы вовсе не годитесь для службы у васъ. Вы навѣрное погубили себя въ глазахъ своихъ товарищей вашей женитьбой. Неужели вы не могли обойтись безъ этого? И вотъ какова была ваша прежняя привязанность! Всѣми своими привязанностями вы дѣлаете себя совершенно непригоднымъ для насъ.

М-ръ Верлокъ ничего не отвѣтилъ. Онъ вооружился терпѣніемъ. На этотъ разъ, впрочемъ, испытанію наступилъ конецъ. Первый секретарь закончилъ рѣзко и отрывисто:

— Можете идти, — сказалъ онъ. — Нуженъ динамитный взрывъ. Я даю вамъ мѣсяцъ. Засѣданія конференціи временно пріостановлены. Прежде чѣмъ они возобновятся, здѣсь должно что-нибудь произойти, или вы лишаетесь службы.

Перемѣнивъ опять тонъ, со свойственной ему неустойчивостью, онъ заговорилъ дружески.

— Подумайте о моей философіи, м-ръ Верлокъ, — сказалъ онъ на прощанье. — Направьте свои усилія на первый меридіанъ. Вы не знаете средняго класса такъ, какъ я. Разсчитывать на ихъ чувствительность нельзя. Первый меридіанъ — это на нихъ подѣйствуетъ. Это — самое лучшее, да, по-моему, и самое легкое.

Онъ всталъ съ кресла и, сжавъ тонкія губы съ усмѣшкой, сталъ смотрѣть въ зеркало надъ каминомъ, какъ м-ръ Верлокъ тяжеловѣсно выходилъ изъ комнаты, держа въ рукѣ шляпу палку. Дверь закрылась.

Лакей въ ливреѣ, вдругъ появившійся въ корридорѣ, провелъ м-ра Верлока по другой дорогѣ черезъ маленькую дверь въ другой уголъ двора. Привратникъ у главныхъ воротъ не видалъ, какъ они вышли, и м-ръ Верлокъ направился домой какъ во снѣ. Онъ настолько забылъ обо всемъ окружающемъ, что хотя его земная оболочка двигалась неспѣшно по улицамъ, духомъ онъ какъ бы въ ту же минуту очутился у дверей своей лавки, точно прилетѣлъ съ запада на востокъ на крыльяхъ сильнаго вѣтра. Онъ прямо прошелъ за прилавокъ и сѣлъ на деревянный стулъ за нимъ. Никто не нарушалъ его уединенія. Стэви, на котораго надѣли зеленый люстриновый передникъ, подметалъ лѣстницу и сметалъ пыль, ревностно и добросовѣстно выполняя порученное ему дѣло, точно это была интересная игра. М-ссъ Верлокъ была въ кухнѣ. Услыхавъ дребезжащій звукъ колокольчика, она только подошла въ стеклянной двери, ведущей изъ внутреннихъ комнатъ въ лавку, и, слегка отдернувъ занавѣску, заглянула въ тускло освѣщенную лавку. Увидавъ, что мужъ сидитъ мрачный, тяжеловѣсно опустившись на стулъ, сдвинувъ далеко назадъ шляпу, она сейчасъ же вернулась въ плитѣ. Черезъ часъ она сняла зеленый передникъ съ своего брата Стэви и велѣла ему вымыть руки и лицо. Она говорила съ мальчикомъ властнымъ тономъ, которымъ вліяла на него съ самаго дѣтства. Переставъ на минуту мыть посуду, она тщательно осмотрѣла лицо и руки Стэви, когда онъ подошелъ въ кухонному столу показать ей, что приказаніе ея выполнено. Прежде эта формальность предобѣденнаго омовенія совершалась изъ страха передъ гнѣвомъ отца, но кротость м-ра Верлока въ домашнемъ обиходѣ разрушала всякую возможность ссылаться на его гнѣвъ. Даже Стэви, при всей его нервности, не повѣрилъ бы. Поэтому Винни пользовалась другимъ доводомъ. Она говорила, что м-ру Верлоку было бы чрезвычайно больно и непріятно, если, бы за обѣденнымъ столомъ не соблюдалась полная чистота. Винни почувствовала большое облегченіе послѣ смерти отца въ томъ, что ей ужъ больше не придется дрожать за бѣднаго Стэви. Она не могла выносить, чтобы обижали мальчика. Это сводило ее съ ума. Когда она была маленькой дѣвочкой, она бросалась на отца, сверкая глазами, чтобы защитить брата. А теперь по спокойной наружности м-ссъ Верлокъ никакъ нельзя было бы предположить, что она способна въ проявленіямъ страстныхъ чувствъ.

Она кончила накрывать столъ къ обѣду. и, подойдя въ лѣстницѣ, крикнула: — Мама! — Затѣмъ, открывъ стеклянную дверь въ лавку, она спокойно сказала: — Адольфъ. — М-ръ Верлокъ сидѣлъ въ той же позѣ, очевидно, не шевельнувшись въ теченіе полутора часа. Онъ грузно поднялся и вышелъ къ обѣду въ пальто и шляпѣ, не говоря ни слова. Его молчаніе само по себѣ не было столь необычнымъ въ жизни этой семьи, ютившейся въ мрачной улицѣ, куда рѣдко заглядывало солнце, проводившей дни за полутемной лавкой, гдѣ продавались подозрительные дрянные товары. Но въ этотъ день въ молчаніи м-ра Верлока чувствовалась глубокая задумчивость, которая произвела сильное впечатлѣніе на обѣихъ женщвпъ. Онѣ сидѣли сами молча и только слѣдили глазами за бѣднымъ Стэви, боясь, чтобы онъ какъ-нибудь не впалъ въ припадокъ говорливости, что съ нимъ иногда случалось. Но онъ спокойно сидѣлъ противъ м-ра Верлока и молча смотрѣлъ въ пространство. Забота о томъ, чтобы мальчикъ не раздражалъ хозяина дома своими странностями, омрачала жизнь этихъ двухъ женщинъ. «Этотъ мальчикъ», какъ онѣ его называли, говоря о немъ между собого, былъ источникомъ большихъ заботъ для матери съ самаго дня своего рожденія. Его отецъ при жизни чувствовалъ себя униженнымъ тѣмъ, что у него сынъ съ такими странностями, и его обида на судьбу выражалась въ суровомъ обращеніи съ мальчикомъ. Потомъ, послѣ его смерти, нужно было удерживать Стэви отъ того, чтобы онъ не раздражалъ жильцовъ. И послѣ того самый фактъ его существованія былъ для его матери источникомъ большихъ тревогъ. — Если бы ты не вышла замужъ за такого хорошаго человѣка — говорила вдова своей дочери, — то я не знаю, что сталось бы съ бѣднымъ мальчикомъ.

М-ръ Верлокъ относился къ Стэви очень терпимо, — какъ человѣкъ, не особенно любящій животныхъ, отнесся бы къ любимой кошкѣ своей жены. Обѣ женщины считали, что большаго нельзя было и требовать. За это одно мать Стэви питала безконечную благодарность къ своему зятю. Въ первое время она еще иногда, извѣрившись въ добротѣ людей въ теченіе своей долгой жизни, тревожно спрашивала дочь: — Тебѣ не кажется, дорогая, что м-ру Верлоку хотѣлось бы избавиться отъ Стэви? — Въ отвѣтъ на это Винни обыкновенно только слегка качала головой. Только разъ она сказала страннымъ, угрюмымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ вызывающимъ тономъ: — Для этого ему пришлось бы раньше избавиться отъ меня. — Послѣдовало долгое молчаніе. Мать старалась проникнуть въ смыслъ этого отвѣта, поразившаго ее глубиной затаенныхъ въ немъ чувствъ. Въ сущности она никакъ не могла понять, почему Винни вышла замужъ за м-ра Верлока. Бракъ этотъ былъ очень благоразуменъ, и дочери ея жилось, повидимому, теперь хорошо, но все же было бы естественно, если бы Винни выбрала какого-нибудь болѣе подходящаго по возрасту спутника жизни. За нею ухаживалъ одинъ милый молодой человѣкъ, единственный сынъ хозяина мясной лавки на сосѣдней улицѣ. Правда, онъ пока жилъ еще на иждивеніи отца, но дѣла отца шли хорошо, и будущее молодого человѣка было обезпечено. Винни онъ нравился. Она ходила съ нимъ гулять по воскресеньямъ; онъ водилъ ее часто въ театръ. Но какъ разъ тогда, когда мать уже начала бояться, что вотъ-вотъ дочь объявитъ ей о своей помолвкѣ (какъ бы она стала управляться одна съ большимъ домомъ, имѣя на плечахъ такую обузу, какъ Стэви?) романъ между Винни и сыномъ мясника круто оборвался. Винни ходила нѣсколько времени съ очень грустнымъ лицомъ. Но вскорѣ Провидѣніе послало имъ м-ра Верлока, который занялъ лучшую комнату въ первомъ этажѣ. О молодомъ сынѣ мясника уже не было больше рѣчи. Очевидно, само Провидѣніе такъ устроило.

III.

— Всякая идеализація отнимаетъ что-то у жизни. Прикрашивать жизнь значитъ лишать ее сложности — разрушать ее. Предоставьте это моралистамъ, милый мой. Исторію дѣлаютъ люди, но не изъ своей головы. Мысли, которыя рождаются въ сознаніи, играютъ самую незначительную роль въ ходѣ событій. Исторія опредѣляется и управляется производствомъ и орудіями производства, т.-е. силой экономическихъ условій. Капитализмъ породилъ соціализмъ, и законы, созданные капитализмомъ для защиты собственности, и являются единственно отвѣтственными за анархизмъ. Никакъ нельзя знать, каковъ будетъ общественный строй въ грядущія времена, и незачѣмъ поэтому предаваться страстнымъ пророческимъ бреднямъ. Въ лучшемъ случаѣ, они только характерны для пророка, но никакой объективной цѣнности у нихъ быть не можетъ. Предоставьте же эту забаву моралистамъ…

Михаэлисъ, выпущенный на свободу апостолъ, говорилъ это ровнымъ голосомъ, нѣсколько сдавленнымъ подъ тяжестью толстаго жирового слоя на груди. Онъ вышелъ изъ гигіенично устроенной тюрьмы, толстый какъ бочка, съ огромнымъ животомъ и одутловатыми блѣдными щеками. Можно было подумать, что его враги нарочно кормили его въ теченіе пятнадцати лѣтъ чрезмѣрно жирной пищей, упрятавъ его въ сырой темный погребъ. Потомъ уже и на свободѣ ему не удавалось спустить ни одного фунта вѣса.

Разсказывали, что въ теченіе трехъ сезоновъ сряду одна богатая старая дама посылала его лечиться въ Маріенбадъ, но его выслали оттуда по случаю пріѣзда именитыхъ паціентовъ и лишили такимъ образомъ доступа къ цѣлебнымъ водамъ. Сначала онъ возмущался, но потомъ вполнѣ покорился судьбѣ.

Опершись на заплывшіе жиромъ локти, онъ слегка подался впередъ своихъ грузнымъ туловищемъ и плюнулъ въ рѣшетку камина.

— Да, у меня было достаточно времени все это обдумать, — прибавилъ онъ, не повышая голоса. — Общество предоставила мнѣ нужный для размышленія досугъ.

По другую сторону камина, на мягкомъ удобномъ креслѣ, въ которомъ обыкновенно сидѣла мать м-ссъ Верлокъ, расположился Карлъ Юнтъ. Онъ мрачно разсмѣялся, раскрывъ беззубый ротъ. Террористъ — такъ онъ самъ себя называлъ — былъ лысый старикъ съ отвисшимъ подбородкомъ. Въ его потухшихъ глазахъ сверкало затаенное гнѣвное чувство. Онъ поднялся, опираясь на тонкую палку, изогнувшуюся подъ тяжестью его руки.

— Я всегда мечталъ — заговорилъ онъ мрачнымъ тономъ — о союзѣ людей, твердо рѣшившихъ дѣйствовать, не стѣсняясь средствами, достаточно сильныхъ, чтобы смѣло признать себя разрушителями, и свободныхъ отъ смиренія и пессимизма, отъ котораго гибнетъ и разлагается міръ. Безпощадность во всему на землѣ, въ томъ числѣ и въ самому себѣ, отреченіе отъ всего во имя блага человѣчества въ его грядущихъ судьбахъ — вотъ чего я требовалъ отъ нужныхъ мнѣ сообщниковъ.

Его маленькая лысая голова вся тряслась, въ горлѣ у него пересохло отъ возбужденія. М-ръ Верлокъ, усѣвшійся въ углу дивана на другомъ концѣ комнаты, промычалъ что-то неопредѣленное въ знакъ одобренія.

Старый террористъ медленно покачалъ головой.

— И я никогда не могъ собрать хотя бы трехъ такихъ людей, — сказалъ онъ. — Все изъ-за вашего проклятаго, безплоднаго пессимизма! — накинулся онъ на Михаэлиса. Тотъ разставилъ свои толстыя, какъ подушки, ноги и принялъ оскорбленный видъ.

Какъ можно было назвать его пессимистомъ! Это его глубоко возмущало. Онъ былъ настолько далекъ отъ пессимизма, что, напротивъ того, твердо вѣрилъ въ близкій конецъ частной собственности. Онъ былъ убѣжденъ, что классъ собственниковъ погибнетъ отъ собственнаго разврата. Собственникамъ придется бороться не только противъ проснувшагося пролетаріата, но и другъ противъ друга. Борьба, война — вотъ грядущая судьба частной собственности. Гибель ея неминуема. Михаелисъ тверда въ это вѣрилъ и не нуждался для подкрѣпленія своей вѣры въ ревѣ возбужденной толпы, въ красныхъ флагахъ и т. д. Нѣтъ, одинъ только холодный разумъ лежалъ въ основѣ его оптимизма.

Онъ остановился, чтобы передохнуть, и потомъ продолжалъ:

— Не будь я оптимистомъ, — сказалъ онъ, — развѣ бы я не нашелъ въ теченіе пятнадцати лѣтъ средства перерѣзать себѣ горло? Въ крайнемъ случаѣ, я могъ бы расшибить себѣ голову объ стѣны камеры.

Прерывистость дыханія лишала его голосъ всякаго огня. Его одутловатыя блѣдныя щеки свисали, какъ неживыя; но въ его синихъ глазахъ, сильно прищуренныхъ, свѣтилось сосредоточенное, безумное въ своей напряженности, выраженіе твердой вѣры. Съ такимъ выраженіемъ въ глазахъ онъ, вѣроятно, сидѣлъ по ночамъ въ тюремной камерѣ, предаваясь своимъ мыслямъ. Карлъ Юнтъ стоялъ передъ нимъ, перекинувъ черезъ плечо одинъ конецъ своей зеленоватой накидки. Передъ самымъ каминомъ сидѣлъ товарищъ Озипонъ, бывшій студентъ медицины, главный составитель листковъ и брошюръ издательства «Б. П.». Онъ вытянулъ ноги, повернувъ ихъ пятками къ огню. Пучокъ курчавыхъ свѣтлыхъ волосъ торчалъ надъ его краснымъ лицомъ съ приплюснутымъ носомъ и толстыми губами, выдававшими его негритянское происхожденіе; глаза съ миндалевиднымъ разрѣзомъ свѣтились темнымъ блескомъ. надъ выступающими скулами. На немъ была синяя фланелевая рубашка; свободные концы небрежно повязаннаго чернаго толковаго галстука спускались на плотно застегнутый жилетъ. Онъ прислонялся головой въ спинкѣ стула, вытянувъ шею, поднесъ къ губамъ папиросу, вставленную въ длинный деревянный мундштукъ, и сталъ пускать въ потолокъ клубы дыма.

Михаелисъ продолжалъ развивать свою мысль — ту мысль, которая его занимала въ долгіе годы заключенія и превратилась у него въ глубокую вѣру. Онъ говорилъ, обращаясь въ самому себѣ, не думая о слушателяхъ, и даже забывая объ ихъ присутствіи, по усвоенной привычкѣ думать вслухъ среди четырехъ выштукатуренныхъ стѣнъ своей камеры, въ гробовомъ молчаніи огромнаго кирпичнаго зданія близъ рѣки, мрачнаго и уродливаго, какъ гигантская покойницкая для живыхъ мертвецовъ.

Онъ совершенно не умѣлъ вести споръ, не потому, что какіе-либо выводы противника могли убѣдить его, а потому, что самый фактъ другого голоса, раздающагося рядомъ съ нимъ, смущалъ его и спутывалъ его мысли. Онѣ создались въ безконечно долгіе годы духовнаго одиночества, какъ бы среди безводной пустыни; ничей живой голосъ никогда ихъ не опровергалъ, не одобрялъ, — и Михаэлисъ не умѣлъ доказывать ихъ въ живомъ спорѣ.

На этотъ разъ никто его не прерывалъ, и онъ снова изложилъ свое міросозерцаніе, которое онъ теперь исповѣдывалъ, какъ символъ вѣры. Онъ говорилъ, что тайна судьбы всецѣло заключена въ матеріальной сторонѣ жизни, что будущее обусловливается только экономическими причинами, что въ этомъ — источникъ всѣхъ идей, руководящихъ умственнымъ развитіемъ человѣчества и даже порывами ихъ страстей.

Раздавшійся вдругъ рѣзкій смѣхъ товарища Озипона прервалъ Михаелиса на полусловѣ, и онъ не могъ сразу продолжать. Въ его кроткихъ восторженныхъ главахъ появилось выраженіе растерянности. Онъ медленно закрылъ ихъ, какъ бы для того, чтобы собрать разбѣжавшіяся мысли. Наступило молчаніе. Отъ пылающаго огня камина и отъ двухъ газовыхъ рожковъ надъ столомъ въ комнатѣ сдѣлалось душно. М-ръ Верлокъ тяжеловѣсно поднялся съ дивана, открылъ дверь въ кухню, чтобы впустить больше воздуха, и увидѣлъ Стэви, сидѣвшаго спокойно за кухоннымъ столомъ. Онъ по обыкновенію чертилъ круги, безконечное число круговъ, концентрическихъ, эксцентрическихъ, цѣлый хаосъ круговъ, которые множествомъ сплетенныхъ и повторенныхъ кривыхъ, множествомъ пересѣкающихся линій были какимъ-то отраженіемъ космическаго хаоса, символомъ безумнаго искусства, которое гонится за недостижимымъ. Художникъ даже не повернулъ головы, низко наклонившись надъ работой. М-ръ Верлокъ, непріятно удивленный присутствіемъ мальчика въ сосѣдней комнатѣ, вернулся на свое мѣсто на диванѣ. Александръ Озипонъ поднялся съ мѣста. Онъ казался очень высокимъ въ комнатѣ съ низкимъ потолкомъ.

Пройдя въ кухню, онъ сталъ за спиной Стэви, поглядѣлъ на его работу и, вернувшись, произнесъ тономъ оракула:

— Очень хорошо. Очень характерно, совершенно типично.

— Что хорошо? — ворчливо спросилъ м-ръ Верлокъ, усѣвшійся снова въ углу дивана.

Озипонъ небрежно пояснилъ свои слова, кивнувъ головой по направленію въ кухнѣ:

— Типичная форма вырожденія, — я говорю о рисункахъ.

— Вы считаете мальчика дегенератомъ? — пробормоталъ м-ръ Верлокъ.

Товарищъ Александръ Озипонъ, по прозвищу «Докторъ», былъ медикомъ безъ диплома, потомъ ѣздилъ изъ города въ городъ читать лекціи о гигіенѣ съ соціальной точки зрѣнія во всѣхъ рабочихъ союзахъ. Онъ былъ авторомъ популярнаго полунаучнаго очерка (въ видѣ дешеваго памфлета, конфискованнаго вскорѣ послѣ выхода въ свѣтъ) подъ заглавіемъ: «Губительные пороки средняго класса»; кромѣ того, онъ былъ делегатомъ таинственнаго главнаго комитета. Ему, вмѣстѣ съ Карломъ Юнтомь и Михаэлисомъ, поручена была литературная пропаганда. Этотъ человѣкъ глядѣлъ теперь на тайнаго соглядатая, состоявшаго въ сношеніяхъ, по меньшей мѣрѣ, съ двумя посольствами, взглядомъ, выражавшимъ непоколебимую увѣренность.

— Да, такъ его можно назвать съ научной точки зрѣнія. Очень типичный образчикъ этого рода дегенераціи. Достаточно взглянуть на его уши. Если бы вы читали Ломброзо…

М-ръ Верлокъ, разсѣвшись широко на диванѣ, сталъ пристально смотрѣть на пуговицы жилета. Щеки его слегка покраснѣли. Въ послѣднее время всякое упоминаніе чего-нибудь, относящагося въ наукѣ (слово само по себѣ невинное и довольно неопредѣленное), страннымъ образомъ вызывало тотчасъ же въ умѣ м-ра Верлока живой и весьма непріятный образъ м-ра Вальдера. Это явленіе, составляющее, быть можетъ, именно одно изъ чудесъ науки, погружало м-ра Верлока въ странное состояніе волненія и страха и вызывало въ немъ желаніе наговорить грубыхъ словъ, ругаться, чтобы облегчить этимъ душу. Но онъ ничего не сказалъ. Раздался голосъ не его, а Карла Юнта, неподкупнаго въ своей прямолинейности.

— Ломброзо — оселъ! — выпалилъ онъ.

Товарищъ Озипонъ взглянулъ на него испуганными широко раскрытыми глазами въ отвѣтъ на такое богохульство. А Юнтъ продолжалъ сердитымъ голосомъ, ежеминутно схватывая губами кончикъ языка; онъ точно жевалъ его со злости.

— Да вѣдь этотъ идіотъ Богъ вѣсть что говоритъ! — кричалъ онъ. — Преступникъ для него — это заключенный въ тюрьму. — Просто, не правда ли? Ну, а какъ относительно тѣхъ, которыхъ сажаютъ туда силой? Да, силой. Да и что такое преступленіе? Развѣ онъ знаетъ это, вашъ глупый пошлякъ, который прославился среди другихъ пошляковъ тѣмъ, что сталъ разсматривать уши и зубы несчастныхъ жертвъ? По его мнѣнію, зубы и уши накладываютъ клеймо на преступника. А что сказать о законѣ, который еще яснѣе клеймитъ, — о способѣ клейменія, изобрѣтенномъ сытыми для огражденія отъ голодныхъ? Они раскаленнымъ желѣзомъ клеймятъ тѣло несчастныхъ. Развѣ не слышите отсюда, какъ шипитъ подъ раскаленнымъ желѣзомъ живое тѣло? Вотъ какъ изготовляются преступники для Ломброзо и его глупостей.

Набалдашникъ его палки и его ноги дрожали отъ волненія, но его фигура, задрапированная въ широкій плащъ, сохраняла гордый и вызывающій видъ. Онъ точно различалъ въ воздухѣ запахъ жестокости, точно подслушивалъ чуткимъ ухомъ страшные крики страданія. Чувствовалась большая сила во всемъ его существѣ. Почти умирающій ветеранъ динамитныхъ войнъ былъ въ свое время большимъ актеромъ — актеромъ на трибунѣ на тайныхъ собраніяхъ, въ частныхъ бесѣдахъ. Онъ самъ никогда въ жизни пальца не поднималъ во вредъ обществу. Онъ не былъ человѣкомъ дѣйствія и не былъ даже ораторомъ, увлекающимъ потокомъ краснорѣчія. Но онъ умѣлъ вызывать всѣ разрушительные инстинкты въ угнетенныхъ, пробуждать озлобленность въ бѣднякахъ. Онъ умѣлъ призывать къ мятежу, и слабые остатки рокового дара все еще сохранились въ немъ.

Михаэлисъ улыбался отсутствующей улыбкой, не разжимая губъ. Онъ понурилъ голову, сочувствуя словамъ Юнта. Онъ самъ былъ въ тюрьмѣ. Его тѣло тоже жгли раскаленнымъ желѣзомъ, — и онъ теперь тихо напомнилъ объ этомъ.

Товарищъ Озипонъ, по прозванію «Докторъ», оправился отъ перваго впечатлѣнія словъ Юнта.

— Вы этого не понимаете, — началъ онъ презрительнымъ тономъ, но остановился, испуганный мертвенной чернотой провалившихся глазъ, медленно повернувшихся къ нему слѣпымъ взглядомъ. Онъ слегка пожалъ плечами и отказался отъ дальнѣйшаго спора.

Стэви, привыкшій, чтобы на него не обращали вниманія, всталъ изъ-за кухоннаго стола и, взявъ рисунки, направился въ себѣ въ комнату спать. Онъ очутился у двери лавки какъ разъ во-время, чтобы выслушать всю образную рѣчь Карла Юнта. Листъ бумаги съ нарисованными на немъ кругами выпалъ у него изъ рукъ; онъ остановился какъ вкопанный, не сводя глазъ съ стараго террориста. Его точно приковали къ мѣсту болѣзненный ужасъ и страхъ передъ физической болью. Стэви хорошо зналъ, что если приложить раскаленное желѣзо въ тѣлу, то отъ этого очень больно. Глаза его загорѣлись негодованіемъ. Онъ ясно представилъ себѣ, до чего это больно. Онъ стоялъ, раскрывъ широко ротъ.

Глядя неуклонно въ огонь, Михаэлисъ снова испыталъ чувство уединенія, необходимое для него, чтобы сосредоточить свои мысли. Изъ его устъ снова потекли оптимистическія пророчества. Онъ доказывалъ, что капитализмъ обреченъ на погибель съ самой колыбели, такъ какъ родился съ ядомъ конкурренціи въ крови. Большіе капиталисты поѣдаютъ маленькихъ, сосредоточиваютъ силу и орудія производства въ большихъ центрахъ, совершенствуютъ орудія промышленности и въ безумномъ своемъ самовозвеличеніи подготовляютъ только законное наслѣдіе страдающаго пролетаріата. Михаэлисъ произнесъ великое слово: «Терпѣніе», и въ его ясномъ взглядѣ, поднятомъ въ низкому потолку комнаты, отразилась ангельская твердость вѣры. Стэви, не отходившій отъ дверей, успокоился и точно впалъ въ забытье.

На лицѣ товарища Озипона отравилось нетерпѣніе.

— Такъ, значитъ, нѣтъ надобности что-либо дѣлать, --значитъ, лучше всего ждать, сложа руки?

— Я этого не говорю, — мягко возразилъ Михаэлисъ. — Видѣніе истины такъ сильно внѣдрилось въ него, что звукъ чужого голоса уже не могъ его разсѣять. Онъ продолжала смотрѣть въ красные уголья. Нужно было готовиться въ будущему, онъ готовъ былъ допустить, что великій переворотъ совершится среди взрыва революціи. Но онъ только доказывалъ, что революціонная пропаганда — дѣло, требующее чуткой совѣсти. Революціонная пропаганда, это — воспитаніе будущихъ властителей міра; оно, должно быть поэтому такимъ же тщательнымъ, какъ воспитаніе королей. Нужно было, по его мнѣнію, крайне осторожно, даже робко раскидывать сѣти пропаганды, такъ какъ мы совершенно не знаемъ, какое вліяніе можетъ оказать всякое данное измѣненіе экономическихъ условій на счастье, нравственность, умъ и исторію человѣчества. Исторія дѣлается орудіями производства, а не идеями, — все мѣняется отъ измѣненія экономическихъ условій — искусство, философія, любовь, добродѣтель — даже истина.

Уголья въ каминѣ съ трескомъ обрушились, и Михаэлисъ порывисто поднялся съ мѣста. Круглый, какъ раздувшійся шаръ, онъ раскрылъ свои короткія толстыя руки, какъ бы въ безумномъ и неосуществимомъ желаніи обнять и прижать въ груди обновленную собственнымъ усиліемъ вселенную. Онъ прерывисто дышалъ, отдаваясь пламенному порыву вѣры.

— Будущее такъ же установлено, какъ минувшее: рабство, феодализмъ, индивидуализмъ, коллективизмъ. Это — твердый законъ, а не пустое пророчество.

Презрительная усмѣшка на толстыхъ губахъ товарища Озипона еще яснѣе выдала негритянскій типъ его лица.

— Глупости! — сказалъ онъ довольно спокойно. — Нѣтъ никакихъ законовъ, и нельзя ничего опредѣлить заранѣе. Обучать — безсмысленно. Совершенно безразлично, что люди знаютъ, хотя бы знанія ихъ были самыя точныя. Важны только эмоціи. Безъ эмоцій невозможно дѣйствіе.

Онъ остановился и прибавилъ скромно, но рѣшительно:

— Вѣдь я это говорю вамъ чисто научно, — научно. Что? что вы сказали, Верлокъ?

— Ничего, — пробормоталъ м-ръ Верлокъ. Услышавъ со своего мѣста на диванѣ ненавистный ему звукъ, м-ръ Верлокъ не могъ удержаться отъ восклицанія досады.

Старый, безгубый Юнтъ принялся опять шипѣть. Слова его были точно пропитаны ядомъ.

— Знаете, каковъ, по-моему, современный экономическій строй? Я его называю канибальскимъ. Люди утоляютъ свою жадность, питаясь живымъ тѣломъ и теплой кровью своихъ ближнихъ. Ничѣмъ другимъ ихъ нельзя насытить.

Услыхавъ это ужасное заявленіе, Стэви застоналъ и сразу, точно въ него влили быстро дѣйствующій ядъ, опустился и присѣлъ на ступеньки, ведущія въ кухонной двери.

Михаэлисъ, повидимому, ничего не слышалъ вокругъ себя. Губы его окончательно сомкнулись и щеки отвисли, какъ неживыя. Онъ оглянулся мутными глазами, ища свою круглую шляпу, и надѣлъ ее. Его заплывшее круглое тѣло точно плыло между стульями подъ острымъ локтемъ Карла Юнта. Старый террористъ поднялъ дрожащую руку и надѣлъ широкополую фетровую шляпу. Онъ медленно двинулся съ мѣста и шелъ, на каждомъ шагу ударяя палкой по полу. Было довольно трудно выпроводить его изъ дому; онъ отъ времени до времени останавливался, задумываясь о чемъ-то, и не двигался съ мѣста, пока Михаэлисъ не подталкивалъ его. Кроткій апостолъ бралъ его подъ-руки съ братской заботливостью; за ними шелъ, позѣвывая и засунувъ руки въ карманы, коренастый Озипонъ. Сдвинутая назадъ синяя фуражка съ кожанымъ околышемъ придавала ему видъ скандинавскаго матроса, которому тоскливо послѣ хорошей выпивки. М-ръ Верлокъ проводилъ своихъ гостей, попрощался съ ними, все время держа глаза опущенными, затѣмъ закрылъ за ними дверь, заперъ ее на ключъ, задвинулъ засовъ. Онъ былъ недоволенъ своими друзьями. Въ свѣтѣ теорій м-ра Вальдера они никуда не годились. А м-ръ Верлокъ долженъ былъ соблюдать опредѣленную тактику въ своихъ отношеніяхъ съ революціонерами, и не могъ поэтому, ни дома, ни на большихъ революціонныхъ собраніяхъ, взять на себя иниціативу дѣйствія. Необходимо было соблюдать осторожность. Чувствуя негодованіе, вполнѣ естественное въ человѣкѣ, которому уже за сорокъ лѣтъ, и которому грозятъ отнять самое ему дорогое — его безопасность и спокойствіе, — онъ съ гнѣвнымъ презрѣніемъ говорилъ себѣ, что ничего другого нельзя и ожидать отъ такихъ людишекъ, какъ Карлъ Юнтъ, Михаэлисъ и Озипонъ.

Остановившись въ своемъ намѣреніи потушить газовый рожокъ въ лавкѣ, м-ръ Верлокъ погрузился въ бездну нравственныхъ разсужденій. Онъ сталъ судить всю компанію. Бездѣльники они, въ особенности Карлъ Юнтъ, котораго няньчила его старая подруга. Онъ когда-то сманилъ ее отъ одного друга и потомъ много разъ хотѣлъ отдѣлаться отъ нея. Но, къ счастью для Юнта, она отъ времени до времени снова къ нему возвращалась. И теперь, не будь ея, некому было бы помочь ему садиться въ омнибусъ, когда онъ отправлялся на прогулку. Когда старуха умретъ, то конецъ и Карлу Юнту, со всѣми его разрушительными теоріями. Нравственное чувство Верлока оскорблено было также оптимизмомъ Михаэлиса, который жилъ теперь на попеченіи одной богатой старой дамы. Она часто посылала его въ свой коттэджъ въ деревнѣ, и онъ цѣлыми днями ходилъ по тѣнистымъ аллеямъ, обдумывая среди пріятнаго досуга будущее человѣчества. И Озипонъ тоже умѣлъ какъ-то доставать деньги для жизненныхъ удобствъ.

Думая о нихъ, м-ръ Верлокъ прежде всего чувствовалъ зависть въ ихъ праздности. Онъ вдругъ вспомнилъ о м-рѣ Вальдерѣ, и зависть его въ его друзьямъ-революціонерамъ разгорѣлась еще сильнѣе. Хорошо имъ бездѣльничать! Они не отвѣтственны передъ ужаснымъ м-ромъ Вальдеромъ. Къ тому же, у нихъ есть женщины, заботящіяся о нихъ, а онъ, напротивъ того, имѣетъ жену, о которой онъ долженъ заботиться.

Тутъ, по простой ассоціаціи идей, м-ръ Верлокъ вспомнилъ, что пора идти спать. Онъ вздохнулъ, такъ какъ зналъ, что ему не такъ-то легко будетъ заснуть. Уже много ночей его мучила непобѣдимая безсонница. Онъ поднялъ руку и затушилъ газовый рожокъ надъ головой.

Широкая полоса свѣта проникла черезъ дверь сосѣдней комнаты въ лавку, за прилавокъ. Ори этомъ свѣтѣ м-ръ Верлокъ могъ пересчитать выручку. Сумма была очень небольшая, и онъ въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ открылъ лавку, задумался о коммерческой сторонѣ своей торговли. Результатъ подсчета оказался весьма неблагопріятнымъ. Онъ, правда, занялся торговлей не изъ коммерческихъ побужденій, а выбралъ свой родъ торговли вслѣдствіе инстинктивнаго тяготѣнія къ темнымъ промысламъ, въ которыхъ деньги достаются легко. Кромѣ того, содержа свою лавку, онъ оставался въ своей области, т.-е. подъ непосредственнымъ надзоромъ полиціи, съ которой онъ все равно имѣлъ тайныя сношенія. Все это создавало значительныя удобства, но какъ средство въ жизни этого было недостаточно.

Онъ вынулъ шкатулку съ деньгами изъ ящика и направился уже въ себѣ наверхъ, какъ вдругъ замѣтилъ, что Стэви все еще въ кухнѣ.

«Что это онъ тутъ дѣлаетъ? — подумалъ м-ръ Верлокъ. — Чего онъ тутъ скачетъ?» М-ръ Верлокъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на мальчика, но ничего у него не спросилъ. Всѣ разговоры м-ра Верлока съ Стэви ограничивались тѣмъ, что онъ послѣ утренняго завтрака говорилъ ему: «сапоги», — но не въ формѣ приказа, а просто какъ сообщеніе факта, что онъ нуждается въ сапогахъ. М-ръ Верлокъ съ изумленіемъ замѣтилъ теперь, что совершенно не знаетъ, какъ говорить съ Стеви. Онъ стоялъ среди комнаты и молча глядѣлъ въ кухню. Онъ даже не зналъ, что могло бы произойти, если бы онъ что-нибудь сказалъ. Это вдругъ показалось очень страннымъ м-ру Верлоку, особенно въ виду того, что мальчикъ находится всецѣло на его попеченіи и живетъ на его средства. Съ этой стороны онъ до сихъ поръ никогда не смотрѣлъ на Стэви.

Онъ, положительно, не зналъ, какъ говорить съ мальчикомъ, и молча смотрѣлъ, какъ тотъ что-то бормочетъ и сильно жестикулируетъ, бѣгая вокругъ стола, какъ звѣрь въ клѣткѣ. Нерѣшительное предложеніе м-ра Верлока: «Пошелъ бы ты лучше спать» — не произвело никакого впечатлѣнія. М-ръ Верлокъ пересталъ наконецъ наблюдать за страннымъ поведеніемъ мальчика и пошелъ наверхъ, держа въ рукахъ шкатулку съ деньгами. Онъ чувствовалъ страшную слабость, поднимаясь по лѣстницѣ, и это его безпокоило. Ужъ не заболѣетъ ли онъ, чего добраго? Остановившись наверху лѣстницы, чтобы оправиться, онъ услышалъ мѣрный храпъ изъ комнаты своей тещи. «Вотъ еще и о ней нужно заботиться», — подумалъ онъ и направился въ спальню.

М-ссъ Верлокъ заснула, не затушивъ лампы, стоявшей на столикѣ у постели. Свѣтъ ярко падалъ на ея лицо съ закрытыми глазами и на черные волосы, заплетенные на ночь въ косы. Она проснулась, услышавъ нѣсколько разъ громко повторенное свое имя.

— Винни, Винни! — звалъ мужъ, наклонившись надъ нею.

Она открыла глава и спокойно посмотрѣла на мужа, стоявшаго у постели съ шкатулкой въ рукахъ. Но когда она услышала, что братъ ея прыгаетъ по кухрѣ, она быстро соскочила съ постели и надѣла туфли.

— Я не знаю, какъ съ нимъ быть, — сказалъ м-ръ Вердокъ. — Нельзя оставить его внизу и не тушить свѣта.

Она ничего не сказала и быстро выскользнула изъ комнаты. М-ръ Верлокъ поставилъ шкатулку на столъ и сталъ ходить по комнатѣ. Подойдя къ окну, онъ поднялъ жалюзи и выглянулъ на улицу. За окномъ чувствовалась сырая, холодная ночь, грязь на улицѣ. Дома имѣли непривѣтливый, угрюмый видъ. М-ру Верлоку сдѣлалось жутко. Ему вдругъ показалось, что онъ и его близкіе могутъ очутиться выброшенными на улицу среди холода и грязи, которую онъ видѣлъ въ эту минуту передъ собою. И вдругъ передъ его глазами мелькнуло, какъ въ видѣніи, лицо м-ра Вальдера; оно казалось розовымъ пятномъ среди мрака.

Мелькнувшій на минуту образъ былъ до того ясный, что м-ръ Верлокъ отшатнулся отъ окна, и жалюзи опустились съ громкимъ шумомъ. Окаменѣвъ отъ ужаса, что такія видѣнія могутъ повториться, онъ увидѣлъ жену, вернувшуюся въ спальню, и обрадовался присутствію живого существа. М-ссъ Верлокъ удивилась, что онъ еще не легъ.

— Мнѣ нездоровится, — пробормоталъ онъ, проведя рукой то влажному отъ пота лбу.

— У тебя голова закружилась?

— Да, мнѣ очень нехорошо.

М-ссъ Верлокъ со спокойствіемъ опытной женщины предложила обычныя въ такихъ случаяхъ лекарства, но Верлокъ, не двигаясь съ мѣста, только отрицательно качалъ головой.

Наконецъ, она убѣдила его лечь въ постель, чтобы не простудиться. Чтобы вызвать ее на разговоръ, м-ръ Верлокъ спросилъ, затушила ли она газъ внизу?.

— Да, затушила, — отвѣтила м-ссъ Верлокъ. — Бѣдный мальчикъ сегодня очень возбужденъ, — заговорила она послѣ короткой паузы.

М-ру Верлоку не было никакого дѣла до возбужденности Стэви, но онъ такъ боялся темноты и тишины, которая наступитъ, когда потушатъ свѣтъ, что старался затянуть разговоръ. Онъ сказалъ, что Стэви не послушался его, когда онъ послалъ его спать. М-ссъ Верлокъ, попавшись въ ловушку, стала доказывать мужу, что это не отъ непослушанія, а отъ нервности. Стави — доказывала она — послушный и кроткій мальчикъ и пригоденъ для всякой работы; не нужно только кружить ему голову вздоромъ. М-ссъ Верлокъ старалась увѣрить мужа, что Стэви — полезный членъ семьи, и страстное желаніе защитить мальчика, жъ которому она чувствовала болѣзненную жалость съ самаго дѣтства, возбуждало ее. Глаза ея сверкали темнымъ блескомъ, и она казалась прежней молоденькой Винни того времени, когда мать ея сдавала комнаты жильцамъ. М-ръ Верлокъ не слушалъ словъ ея. Онъ былъ слишкомъ поглощенъ собственной тревогой, и голосъ ея доходилъ до него какъ бы изъ-за плотной стѣны. Но видъ ея пробуждалъ его отъ кошмара. Онъ былъ привязанъ къ этой женщинѣ, — и это чувство только усиливало теперь его душевныя муки. Когда она замолкла, ему снова сдѣлалось страшно и онъ сказалъ:

— Мнѣ очень нездоровится послѣдніе дни.

Можетъ быть, эти слова были вступленіемъ въ полной исповѣди, но м-ссъ Верлокъ слишкомъ занята была мыслью о братѣ, и продолжала говорить о немъ.

— Онъ слишкомъ много слышитъ того, что не слѣдуетъ. Если бы я знала, что они сегодня придутъ, я бы его услала спать, когда пошла сама. Онъ что-то слышалъ о томъ, что ѣдятъ мясо людей и пьютъ ихъ кровь, и теперь внѣ себя. Зачѣмъ болтать такой вздоръ?!

Въ голосѣ ея послышалось возмущеніе. М-ръ Верлокъ окончательно оправился.

— Спроси Карла Юнта, — сказалъ онъ.

М-ссъ Верлокъ рѣшительно заявила, что Карлъ Юнтъ — противный старикъ. Она призналась въ симпатіи къ Михаэлису. Объ Озипонѣ она ничего не сказала; она чувствовала что-то пугающее за его каменнымъ спокойствіемъ. Продолжая говоритъ о братѣ, который былъ въ теченіе столькихъ лѣтъ предметомъ ея попеченія, она сказала:

— Ему нельзя слушать того, что здѣсь говорится. Онъ думаетъ, что все это правда, и совершенно съ ума сходитъ.

М-ръ Верлокъ ничего не отвѣтилъ.

— Онъ посмотрѣлъ на меня, точно не зналъ, кто я. Сердце его стучало какъ молотокъ. Онъ не виноватъ, что у него такая повышенная чувствительность. Я разбудила маму и просила ее посидѣть, съ нимъ, пока онъ заснетъ. Онъ не виноватъ. Онъ совсѣмъ кроткій, если его оставить въ покоѣ.

М-ръ Верлокъ и на это ничего не сказалъ.

— Напрасно его посылали учиться въ школу, — снова заговорила м-ссъ Верлокъ. — Онъ беретъ газеты изъ витрины и читаетъ ихъ. А потомъ у него лицо красное отъ возбужденія. Мы не продаемъ и двѣнадцати нумеровъ въ годъ. Онѣ напрасно занимаютъ мѣсто въ витринѣ. А м-ръ Озипонъ приноситъ каждую недѣлю кипы брошюрокъ «Б. П.» и говоритъ, чтобы ихъ продавать по подъ-пенни. А по-моему, такъ не стоитъ дать полъ-пении за все. Глупое это чтеніе! На дняхъ, Стэви взялъ одну изъ этихъ брошюрокъ. Тамъ говорилось о нѣмецкомъ офицерѣ, который чуть не оторвалъ ухо у рекрута, и за это ему не было такого наказанія. Въ тотъ день я ничего не могла подѣлать съ Стэви. Да вѣдь и правда: отъ такихъ исторій кипитъ кровь. И зачѣмъ печатать такія извѣстія? Здѣсь вѣдь не Пруссія. Какое же намъ дѣло до нихъ?

М-ръ Верлокъ ничего не отвѣтилъ.

— Мнѣ пришлось отнять у него кухонный ножъ, — продолжала м-ссъ Верлокъ уже слегка соннымъ голосомъ. — Онъ кричалъ, рыдалъ, топалъ ногами. Онъ не выноситъ никакой жестокости. Онъ закололъ бы офицера, какъ поросенка, еслибы увидалъ его. Да и дѣйствительно, бываютъ люди, которыхъ нельзя жалѣть.

М-ссъ Верлокъ замолкла, и глаза ея стали смыкаться.

— Тебѣ лучше? — спросила она слабымъ голосомъ мужа. — Не затушить ли свѣтъ?

Въ страхѣ передъ наступающей темнотой и безсонницей, м-ръ Верлокъ не могъ сразу отвѣтить. Наконецъ, онъ сдѣлалъ ладъ собой усиліе.

— Затуши, — сказалъ онъ глухимъ голосомъ.

VII.

Вице-директоръ прошелъ по узкому травному переулку и, выйдя оттуда на широкую улицу, вошелъ въ общественное зданіе внушительныхъ размѣровъ. Тамъ онъ обратился къ частному секретарю начальствующаго лица съ просьбой доложить о его приходѣ. Лицо молодого секретаря, розовое и безмятежное, озабоченно нахмурилось, и онъ сталъ что-то говорить о томъ, что его начальникъ утомленъ и озабоченъ.

— Гринвичскимъ дѣломъ? — спросилъ вице-директоръ.

— Да. Онъ очень на васъ сердитъ.

Вице-директоръ все-таки настоялъ на томъ, чтобы о немъ доложили, и чрезъ нѣсколько минутъ очутился въ кабинетѣ начальника. Онъ пробылъ тамъ довольно долго и вышелъ изъ кабинета съ довольнымъ лицомъ. Ему удалось выполнить свой планъ, который заключался въ томъ, чтобы отстранить отъ гринвичскаго дѣла главнаго инспектора Хита, неудобнаго ему своимъ желаніемъ привлечь въ отвѣтственности Михаэлиса. Вице-директоръ сообщилъ своему главному начальнику очень сенсаціонныя вѣсти, разсказалъ про посольскаго агента Верлока и выяснилъ провокаціонный характеръ гринвичскаго происшествія. Начальникъ былъ крайне пораженъ сообщеніями вице-директора, и тотъ умѣло воспользовался произведеннымъ впечатлѣніемъ. Онъ сказалъ, что свѣдѣнія свои имѣетъ отъ главнаго инспектора Хита, но что Хитъ выказалъ въ этомъ дѣлѣ нѣкоторое превышеніе власти; онъ пользовался услугами Верлока, зная, каковъ его родъ дѣятельности, и не сообщая объ этомъ по начальству. Говоря, что это, конечно, не мѣшаетъ Хиту быть вполнѣ преданнымъ и заслуживающимъ довѣрія служащимъ, онъ все-таки предложилъ на этотъ разъ отказаться отъ его услугъ. Онъ сказалъ, что самъ займется изслѣдованіемъ сложныхъ обстоятельствъ дѣла и обличитъ Верлока, что, по его мнѣнію, необходимо сдѣлать для предупрежденія такихъ же происшествій въ будущемъ. Сваливать вину на Михаэлиса, какъ это собирался сдѣлать Хитъ, онъ считалъ крайне несправедливымъ и нежелательнымъ. Заручившись согласіемъ начальника на свой образъ дѣйствій, онъ сказалъ, что въ этотъ же вечеръ отправится самъ къ Верлоку, конечно, измѣнивъ свой внѣшній видъ, и поздно вечеромъ придетъ сообщить о результатахъ своему начальнику въ Вестминстерѣ, такъ какъ въ этотъ вечеръ предстояло позднее вечернее засѣданіе.

Вице-директоръ медленно вернулся обратно въ свой департаментъ и прошелъ въ себѣ въ кабинетъ. Сѣвъ у письменнаго стола, онъ позвонилъ.

— Главный инспекторъ Хитъ ушелъ? — спросилъ онъ вошедшаго.

— Да, сэръ. Ушелъ съ полчаса тому назадъ.

Онъ отпустилъ служителя, кивнувъ головой, и продолжалъ сидѣть нѣсколько времени неподвижно, въ досадѣ на Хита, который спокойно унесъ единственное вещественное доказательство. «Но, конечно, — подумалъ онъ, — лоскутокъ сукна съ адресомъ — слишкомъ драгоцѣнная улика, чтобы оставлять ее гдѣ попало, и Хитъ поступилъ какъ преданный, честный слуга». Успокоившись насчетъ Хита, вице-директоръ написалъ и отправилъ женѣ записку, прося ее передать его извиненіе покровительницѣ Михаэлиса, въ которой они были приглашены въ обѣду.

Отправивъ записку, онъ подошелъ къ задернутому занавѣской алькову, гдѣ стоялъ умывальный столикъ и развѣшано было на крюкахъ разное платье, и переодѣлся тамъ, выбравъ короткую жакетку и низкую круглую шляпу. Въ этомъ видѣ онъ вышелъ на улицу, гдѣ сразу окунулся въ мрачную сырость осенняго вечера. Остановившись на краю панели, онъ сталъ ждать. Привычно зоркимъ глазомъ онъ замѣтилъ среди движущихся огней и тѣней на мостовой медленно приближающійся кэбъ. Онъ не подозвалъ его рукой, но когда медленно двигающійся экипажъ поровнялся съ нимъ, онъ быстро отворилъ дверцу и сѣлъ; когда онъ крикнулъ въ окошечко, куда ѣхать, кучеръ былъ почти удивленъ присутствіемъ сѣдока въ экипажѣ.

Ѣхать было недалеко. Сѣдокъ остановилъ знакомъ кучера въ неопредѣленномъ мѣстѣ, между двумя фонарями передъ большимъ магазиномъ мануфактурныхъ товаровъ, протянулъ ему деньги черезъ окошечко и исчезъ какъ призракъ. Но возница былъ удовлетворенъ размѣромъ платы за проѣздъ и уѣхалъ вполнѣ довольный, не задумываясь о странномъ сѣдокѣ, котораго везъ. Вице-директоръ вошелъ въ маленькій ресторанъ; это была одна изъ многихъ разсѣянныхъ по городу ловушекъ для голодныхъ: маленькое помѣщеніе съ зеркалами и бѣлыми скатертями на столахъ, душное, безъ воздуху, съ особымъ запахомъ плохой пищи, которая обманываетъ, но не удовлетворяетъ голодъ. Сѣвъ за столикъ, вице-директоръ сосредоточился на мысляхъ о своемъ предпріятіи, все болѣе теряя сознаніе своей личности. У него было странное ощущеніе одиночества и свободы. Когда, заплативъ за свой болѣе чѣмъ скромный обѣдъ, онъ поднялся и въ ожиданіи сдачи, поглядѣлъ на себя въ зеркало, онъ увидѣлъ съ удовольствіемъ, что непривычная одежда измѣнила его видъ до неузнаваемости. Для довершенія перемѣны, онъ еще поднялъ воротникъ, закрутилъ кверху черные усы и въ такомъ видѣ вышелъ изъ ресторана.

Очутившись на улицѣ, онъ подумалъ о томъ, до чего итальянскіе рестораны въ Лондонѣ утратили всякій національный характеръ вслѣдствіе подлаживанія подъ англійскіе вкусы и употребленія плохихъ продуктовъ. Хозяева этихъ ресторановъ — тоже какіе-то оторванные отъ всякой почвы люди; они какъ бы созданы только для своихъ помѣщеній и не имѣютъ другого мѣста на землѣ. И онъ самъ въ эту минуту почувствовалъ себя тоже человѣкомъ безъ опредѣленнаго мѣста и положенія. Никто бы не могъ сказать, глядя на него, чѣмъ онъ занимается. И это сознаніе обрадовало его. Онъ энергично зашагалъ по грязной сырой мостовой, окутанной мглою сырой лондонской ночи.

Брэтъ-Стритъ находилась неподалеку. Она начиналась по одну сторону открытаго треугольнаго пространства, окруженнаго темными таинственными домами, храмами мелкой торговли, опустѣвшими на ночь. Только навѣсъ торговца фруктами на углу сверкалъ яркими огнями. За нимъ все было темно, и люди, направлявшіеся въ ту сторону, исчезали, какъ только проходили на шагъ за сверкающія груды апельсиновъ и лимоновъ. Не слышно было даже звука шаговъ. Отважный начальникъ департамента по особо важнымъ дѣламъ съ интересомъ слѣдилъ за нѣкоторомъ разстояніи за этими исчезновеніями. У него было легко на сердцѣ, точно онъ бродилъ одинъ въ дѣвственномъ лѣсу, за много тысячъ миль отъ канцелярскихъ столовъ и канцелярскихъ чернильницъ.

На фонѣ сіяющихъ апельсиновъ и лимоновъ показалась фигура полисмена; онъ, не спѣша, повернулъ на Брэтъ-Стритъ. Вице-директоръ отошелъ въ сторону, выжидая его возвращенія.

Но онъ такъ и исчезъ навсегда, — очевидно, выйдя изъ Брэтъ-Стрита съ другого конца.

Переждавъ нѣсколько времени, вице-директоръ свернулъ на Брэтъ-Стритъ. Тамъ онъ увидѣлъ большой возъ ломовика, стоявшій передъ тускло освѣщенными окнами простой кухмистерской. Ломовикъ ужиналъ, а лошади на улицѣ тоже ѣли, опустивъ въ мѣшки съ овсомъ могучія головы и дальше, по другую сторону улицы, показалась другая полоса блѣднаго свѣта изъ лавки м-ра Верлока. Вице-директоръ остановился и сталъ смотрѣть на освѣщенное окно. Ошибиться нельзя было. Рядомъ съ витриной, гдѣ выставлены были разные подозрительные предметы, полуоткрытая дверь пропускала узкую полосу свѣта изнутри.

За спиной вице-директора возъ и лошади, слившіеся въ одну массу, казались чѣмъ-то живымъ — огромнымъ чернымъ чудовищемъ, загораживающимъ улицу. Яркій свѣтъ изъ большого трактира прямо противъ Брэтъ-Стрита на широкой людной улицѣ какъ бы отталкивалъ мракъ вглубь улицы и усугублялъ мрачный, зловѣщій видъ дома м-ра Верлока.

VIII.

Пользуясь своими связями среди оптовыхъ торговцевъ съѣстными припасами, товарищей ея покойнаго мужа, мать м-ссъ Верлокъ добилась, наконецъ, долгими стараніями и приставаніями мѣста въ богадѣльнѣ, основанной богатымъ трактирщикомъ для бѣдныхъ вдовъ торговцевъ съѣстными припасами.

Задавшись этой цѣлью, старуха преслѣдовала ее съ чрезвычайной настойчивостью и скрытностью. Дочь ея, Винни, даже какъ-то замѣтила мужу, что «мама тратитъ по полу-кронѣ и по пяти шиллинговъ въ день на разъѣзды». Она сказала это безъ осужденія, а только удивляясь внезапной страсти матери къ разъѣздамъ. М-ру Верлоку, занятому мыслями о болѣе важныхъ дѣлахъ, было не до лишнихъ пяти шиллинговъ, и онъ не обратилъ вниманія на замѣчаніе жены.

Достигнувъ цѣли, мать м-ссъ Верлокъ рѣшилась, наконецъ, открыться дочери. Она радовалась въ душѣ своей удачѣ, но нѣсколько боялась своей дочери Винни, которая въ случаяхъ неудовольствія терроризировала ее своимъ молчаніемъ. Но все-таки она сообщила ей, наконецъ, сенсаціонную новость, сохраняя при этомъ свой внушительно-спокойный видъ.

Неожиданность извѣстія такъ поразила м-ссъ Верлокъ, что, вопреки обыкновенію, она прервала работу, которою была занята, — она вытирала пыль въ комнатѣ за лавкой — и обернулась къ матери:

— На что вамъ это понадобилось? — съ удивленіемъ спросила она, отрѣшившись отъ своей привычки принимать факты безъ разспросовъ, что было ея силой и оплотомъ въ жизни. — Развѣ вамъ нехорошо жилось у насъ?

Послѣ этихъ вопросовъ, на которые испуганная мать не могла отвѣтить отъ страха, она снова принялась за прерванную работу. Продолжая сметать пыль, сначала со стула, потомъ съ дивана, она позволила себѣ среди работы предложить еще одинъ вопросъ.

— Какъ же вамъ это удалось, мама?

Такъ какъ этотъ допросъ не касался существа дѣла, а относился въ средствамъ выполненія, то любопытство молодой женщины было извинительно. Мать ея обрадовалась ея вопросу, который давалъ ей возможность разсказать все въ подробностяхъ. Она отвѣтила дочери очень обстоятельно, называя имена богатыхъ торговцевъ, друзей ея покойнаго мужа, распространяясь съ особой признательностью объ одномъ богатомъ пивоварѣ и разныхъ другихъ благодѣтеляхъ, которые отнеслись въ ея ходатайству съ чрезвычайной добротой. Винни выслушала разсказъ матери, продолжая свою работу, и затѣмъ спокойно вышла изъ комнаты безъ единаго замѣчанія.

Проливъ нѣсколько слезъ въ знакъ радости, что дочь ея выказала такую терпимость, мать м-ссъ Верлокъ стала размышлять о томъ, какъ распредѣлить мебель, составляющую ея собственность. Кое-что ей нужно было взять съ собой, такъ какъ благотворительное учрежденіе предоставляло только голыя стѣны въ распоряженіе пансіонеровъ. Она изъ деликатности выбрала наименѣе цѣнные предметы, наиболѣе потертую мебель, но никто не оцѣнилъ ея благородства. Жизненная мудрость Винни заключалясь въ томъ, чтобы не обращать вниманія на суть и смыслъ фактовъ. Она предположила, что мать ея взяла съ собой какъ-разъ то, что ей болѣе всего подходило. А самъ м-ръ Верлокъ былъ настолько погруженъ въ размышленія, что внѣшній міръ казался ему суетнымъ и призрачнымъ.

Отобравъ то, что ей было нужно самой, мать м-ссъ Верлокъ задумалась о распредѣленіи всего остального. Конечно, все свое имущество она рѣшила оставить на Братъ-Стритѣ. Правда, у Винни добрый мужъ и жизнь ея обезпечена, а Стэви ничего не имѣетъ и положеніе его — самое незавидное. Но отдать ему мебель она боялась. Это бы могло послужить ему во вредъ. Его спасало именно положеніе полной зависимости отъ мужа сестры. М-ръ Верлокъ былъ бы оскорбленъ сознаніемъ, что сидитъ на стульяхъ, принадлежащихъ брату жены, и это могло возстановить его противъ мальчика. Что, если ему вздумается выгнать его изъ дому со всѣми его пожитками? Но если, съ другой стороны, произвести дѣлежъ, то Винни можетъ обидѣться. Нѣтъ, лучше, чтобы Стэви такъ и оставался неимущимъ и въ полной зависимости отъ сестры и ея мужа. Поэтому въ моментъ отъѣзда она сказала дочери:

— Нечего ждать моей смерти. Все, что тутъ — твое, дорогая моя.

Винни стояла въ шляпѣ за спиной матери и оправляла ей воротникъ пальто. Она, ничего не говоря, взяла мѣшечекъ и зонтикъ. Наступилъ моментъ, когда въ послѣдній разъ предстояло заплатить за мать три съ половиной шиллинга за проѣздъ въ кэбѣ. Онѣ вышли изъ дверей лавки.

Передъ дверью стоялъ старый, каррикатурный съ виду экипажъ, и возница, сидѣвшій на козлахъ, имѣлъ такой жалкій, не внушающій довѣрія видъ, что мать м-ссъ Верлокъ остановилась въ нерѣшительности:

— Довезетъ ли онъ насъ, Винни? — съ нѣкоторымъ ужасомъ спросила она. Возница отвѣтилъ потокомъ брани на выраженное ему недовѣріе. Въ дѣло вмѣшался стоявшій по близости полисменъ и успокоилъ испуганную старую лэди ласковымъ взглядомъ:

— Онъ уже двадцать лѣтъ какъ возитъ публику и никогда никого не вываливалъ.

— Никогда никого! — крикнулъ возница гнѣвнымъ голосомъ.

Свидѣтельство полицейскаго успокоило умы. Собравшаяся кучка человѣкъ въ семь, большей частью малолѣтнихъ, разсѣялась. Винни сѣла вмѣстѣ съ матерью въ экипажъ, а Стэви полѣзь на козлы. Его раскрытый ротъ и полный отчаянія взглядъ ясно выражали состояніе его духа. По узкимъ улицамъ кэбъ двигался медленно, съ страшномъ грохотомъ и звономъ стеколъ, и чахлая, хромая лошадь, у которой можно было пересчитать всѣ ребра, подпрыгивала на каждомъ шагу.

Наконецъ, Винни сказала: — Лошадь, кажется, не очень хорошая.

Глава ея неподвижно глядѣли въ пространство. Сидя на козлахъ, Стэви быстрымъ движеніемъ закрылъ и открылъ ротъ и произнесъ: — Не бейте!

Возница сначала не обратилъ вниманія на его восклицаніе. Быть можетъ, онъ даже не слышалъ его. Только на второй взволнованный окрикъ: «не бейте!» онъ повернулъ къ мальчику свое вздутое багровое лицо, окаймленное взъерошенными сѣдыми волосами. Грязнымъ концомъ хлыста онъ почесалъ щетинистый подбородокъ.

— Не смѣйте бить! — рѣзко выталкивая слова, крикнулъ Стэви. — Ей больно.

— Вотъ какъ: не бить? — повторилъ вопросительнымъ тономъ возница и сейчасъ же хлестнулъ лошадь. Сдѣлалъ онъ это не изъ жестокости, а потому что долженъ былъ заработать плату съ сѣдоковъ и довезти ихъ до мѣста назначенія. Экипажъ запрыгалъ на мостовой и покатился быстрѣе. Нѣсколько времени дѣло шло гладко. Но когда они въѣхали на мостъ по пути, то опять произошелъ переполохъ. Стэви вздумалъ слѣзть съ козелъ. Кэбъ остановился, раздались крики съ панели, собрался народъ, кучеръ сталъ браниться. Окошко кэба опустилось, и оттуда высунулось блѣдное лицо Винни. Изъ кэба раздался взволнованный голосъ матери: — Что съ мальчикомъ? разбился?

Оказалось, что Стэви не разбился и даже не упалъ, но отъ волненія утратилъ способность говорить, какъ это съ нимъ всегда бывало въ такихъ случаяхъ. Онъ только пробормоталъ, съ трудомъ выговаривая слова: — Слишкомъ тяжело, слишкомъ тяжело.

Винни положила ему руку на плечо:

— Сейчасъ же садись обратно на козлы, Стэви, и не смѣй сходить.

— Нѣтъ, нѣтъ. Нужно пѣшкомъ. Нужно пѣшкомъ.

Но объяснить, почему нужно, онъ уже не могъ. Онъ не видѣлъ ничего невозможнаго въ своемъ желаніи, такъ какъ, дѣйствительно, отлично съумѣлъ бы бѣжать, не отставая отъ тощей, едва передвигавшей ноги лошади. Но сестра изо всѣхъ силъ протестовала противъ его выдумки, а мать въ ужасѣ повторяла:

— Не пускай его, Винни. Ни за что не пускай: онъ заблудится.

— Конечно, не пущу. Это еще что за выдумки! М-ръ Верлокъ былъ бы очень огорченъ твоимъ поведеніемъ.

Напоминаніе о м-рѣ Верлокѣ и боязнь огорчить его подѣйствовали, какъ всегда, успокаивающимъ образомъ на послушнаго и кроткаго мальчика. Онъ тотчасъ же покорно полѣзъ на козлы, и только на лицѣ его отразилось глубокое отчаяніе.

Возница успокоился, крикнулъ Стэви, чтобы онъ не возобновлялъ своякъ глупыхъ штукъ, но какъ-то про себя понялъ, послѣ краткаго размышленія, что мальчикъ затѣялъ возню вовсе не изъ озорства, и что даже, можетъ быть, онъ поступилъ хорошо.

Выходка Стэви положила конецъ тягостному молчанію между матерью и дочерью. Когда кэбъ кидало изъ стороны въ сторону, все равно нельзя было говорить. Теперь Винни заговорила первая.

— Ну, что жъ, — сказала она. — Вы добились, чего хотѣли, мама, и сами на себя пеняйте, если будетъ нехорошо. Не думаю, что вамъ будетъ лучше житься. Развѣ вамъ было худо у насъ? И что о насъ подумаютъ? Что мы за люди, если вамъ пришлось пользоваться чужой благотворительностью?

— Что ты, милая! — воскликнула старуха, стараясь возвысить голосъ надъ окружающимъ шумомъ. — Ты была для меня образцовой дочерью. Ну, а ужъ м-ръ Верлокъ…

У бѣдной женщины не хватало словъ, чтобы выразить все благородство м-ра Верлока. Она подняла полные слезъ глаза вверху и потомъ отвернула голову, дѣлая видъ, что хочетъ выглянуть изъ окна и посмотрѣть, близко ли они уже въ цѣди. Оказалось, что они еще очень немного проѣхали. Ихъ окружала грязная, мрачная ночь. Свѣтъ газовыхъ рожковъ, мерцавшій въ окнахъ лавокъ, освѣщалъ лицо старой женщины; ея желтыя, морщинистыя щеки покраснѣли, что придало имъ оранжевый оттѣнокъ подъ шляпой изъ темныхъ лиловыхъ лентъ. Мать м-ссъ Верлокъ почувствовала угрызенія совѣсти передъ дочерью. Сидя рядомъ съ нею и направляясь въ коттэджъ благотворительнаго общества, она вдругъ поняла, что нанесла обиду своей дочери.

Она знала, что дѣйствительно люди, которыхъ Винни имѣла въ виду, т.-е. друзья ея мужа и другіе, будутъ внутренно осуждать ея дочь и зятя. Когда она обращалась со своимъ ходатайствомъ къ комитету, члены его изъ деликатности не разспрашивали ее о причинахъ, побудившихъ ее обратиться къ благотворительности. Она даже внутренно радовалась, что имѣла дѣло съ мужчинами, а не съ женщинами; онѣ бы, навѣрное, стали разспрашивать ее, какъ это ея дочь и зять довели ее, очевидно, нехорошимъ обращеніемъ до такой крайности и заставили обратиться въ чужимъ людямъ. Но немедленное согласіе комитета удовлетворить ея просьбу именно и доказывало, что всѣ отлично понимаютъ ея положеніе, ея нежеланіе быть обузой и т. д. Членъ комитета, съ которымъ она говорила, былъ очень пораженъ, когда, въ отвѣтъ на выраженное имъ согласіе и выказанное сочувствіе ея тяжелому семейному положенію, она горько заплакала. Плакала она отъ дѣйствительно глубокаго отчаянія и потому, что любила героической любовью и сына, и дочь. Дѣвочекъ часто приносятъ въ жертву, когда дѣло идетъ объ интересахъ мальчиковъ, и въ этомъ случаѣ она тоже жертвовала дочерью. Утаивая правду, она тѣмъ самымъ клеветала на дочь. Винни совершенно самостоятельна — такъ она разсуждала, — ей дѣла нѣтъ до мнѣнія людей, съ которыми она даже никогда не встрѣтится, а у бѣднаго Стэви нѣтъ другой опоры въ жизни, чѣмъ героическая, ни передъ чѣмъ не останавливающаяся любовь его матери.

Сознаніе полной обезпеченности, которое было у матери Винни въ первое время послѣ замужества дочери, постепенно ослабѣло, и она съ этимъ мирилась, зная, что все на свѣтѣ мѣняется и исчезаетъ; она понимала также, что нужно облегчать людямъ возможность дѣлать добро, и ужъ во всякомъ случаѣ не затруднять. Для одного только чувства она дѣлала исключеніе; ей казалось, что любовь Винни къ брату не подвержена общему закону тлѣнія, которому подчинено все земное и даже многое божественное. Въ это она твердо вѣрила, и только эта вѣра и поддерживала ее. Но, обдумывая условія замужней жизни дочери, она не предавалась никакимъ иллюзіямъ. Она ясно понимала, что чѣмъ меньше требованій предъявлять къ добротѣ м-ра Верлока, тѣмъ дольше можно разсчитывать на дѣйствіе его доброты. Онъ, конечно, добрый человѣкъ и любитъ свою жену, но несомнѣнно предпочитаетъ имѣть въ домѣ какъ можно меньше родственниковъ жены. Лучше поэтому, чтобы всѣ его добрыя чувства сосредоточивались на бѣдномъ Стэви. И старая женщина героически рѣшила уѣхать отъ дѣтей, дѣлая это изъ глубокой преданности и во имя житейской мудрости.

Житейская мудрость внушила ей, что положеніе Стэви улучшится съ ея отсутствіемъ. У него будетъ больше нравственныхъ правъ. Бѣдный мальчикъ — добрый, полезный въ домѣ, при всѣхъ своихъ странностяхъ — не имѣлъ твердаго положенія въ жизни. Его взяли вмѣстѣ съ его матерью, вмѣстѣ съ ея мебелью и всѣмъ ея имуществомъ, какъ ея несомнѣнную собственность.

«Что-то будетъ, — думала мать м-ссъ Верлокъ — когда я умру?» Ей было страшно при мысли, что тогда она никакъ не сможешь узнать, какъ живется ея бѣдному мальчику. Но, передавъ его на попеченіе сестры своимъ уходомъ, она ставила его въ наиболѣе для него выгодное положеніе полной зависимости. Ея самоотверженность имѣла цѣлью облегчить судьбу сына. Ничего другого она для него сдѣлать не могла. И способъ ея дѣйствія имѣлъ еще то преимущество, что она могла его провѣрить. Во всякомъ случаѣ она не будетъ испытывать на смертномъ одрѣ страшнаго чувства неопредѣленности. Но дѣйствовать такъ, какъ она рѣшила, было очень-очень тяжело.

Кэбъ продолжалъ громыхать и прыгать, и сила толчковъ была такая, что терялось всякое ощущеніе движенія впередъ. Казалось, что ихъ подвергаютъ какой-то пыткѣ, подбрасывая изъ стороны въ сторону въ укрѣпленномъ на мѣстѣ аппаратѣ, или же испытываютъ какое-то новое изобрѣтеніе для леченія печени. Во всякомъ случаѣ, ощущеніе было крайне мучительное и въ голосѣ старой женщины чувствовалось физическое страданіе.

— Вѣдь ты будешь часто навѣщать меня, Винни? Да, дорогая? — спрашивала она дочь.

— Конечно, — коротко отвѣтила Винни, неподвижно глядя впередъ.

Кэбъ подпрыгнулъ, проѣзжая мимо грязной лавки съѣстныхъ припасовъ, ясно озаренной газовыми рожками. Мать Винни снова испустила стонъ.

— А бѣднаго Стэви присылай во мнѣ непремѣнно каждое воскресенье. Иначе я не выдержу. Вѣдь онъ согласится ѣздить разъ въ недѣлю въ старой матери?

— Согласится? — вскрикнула Винни. — Да ему бѣдному будетъ страшно тяжело безъ тебя. Ты бы хоть объ этомъ подумала, прежде чѣмъ рѣшиться уѣхать отъ насъ.

«Подумала бы»!.. Бѣдная, старая женщина почувствовала, какъ у нея что-то сжимается въ горлѣ — точно шарикъ, который никакъ не можетъ выскочить. Винни нѣсколько времени сидѣла молча, потомъ, противъ своего обыкновенія, не могла сдержаться, и стала возбужденно говорить:

— Мнѣ съ нимъ будетъ очень трудно справляться въ первое время, — сказала она. — Онъ будетъ очень возбужденъ.

Онѣ стали мирно обсуждать создавшееся новое положеніе, а кэбъ продолжалъ громыхать и подпрыгивать по мостовой. Мать м-ссъ Верлокъ выражала разныя опасенія. Можно ли будетъ пускать Стэви одного къ ней? Винни утверждала, что онъ теперь гораздо менѣе разсѣянъ;, онѣ обѣ согласились, что это дѣйствительно такъ, и обѣимъ стало легче. Но вдругъ мать опять заволновалась. Вѣдь ѣхать въ ней нужно по двумъ омнибусамъ и въ промежуткѣ еще пройти немного пѣшкомъ. Это слишкомъ сложно, и бѣдная женщина пришла опять въ отчаяніе.

Дочь стала ее усповоивать.

— Не волнуйтесь такъ, мама. Нужно вѣдь вамъ видѣться съ нимъ.

— Нѣтъ, милая. Я лучше обойдусь, — сказала она, отирая слезы. — Ты вѣдь не можешь привозить его. У тебя нѣтъ времени. А если онъ поѣдетъ одинъ, онъ можетъ заблудиться, и если кто-нибудь заговоритъ съ нимъ строгимъ голосомъ, онъ забудетъ имя и адресъ, и его уведутъ въ больницу или въ рабочій домъ.

Мысль о томъ, что бѣднаго Стэви заберутъ въ городскую больницу, хотя бы даже на время, для того, чтобы навести справки, приводила ее въ ужасъ.

Взглядъ Винни сдѣлался напряженнымъ. Она что-то придумала.

— Сама приводить его къ вамъ я не смогу каждую недѣлю, — сказала она. — Но не тревожьтесь, мама, я придумаю что-нибудь для того, чтобы онъ не могъ пропасть надолго.

Онѣ вдругъ почувствовали страшное сотрясеніе. Передъ окнами промелькнули кирпичные столбы, и потомъ вдругъ прекратилась тряска, къ которой онѣ какъ-то ужъ привыкли. Что случилось? Онѣ сидѣли, застывъ отъ испуга, пока не открылась дверца и не раздался рѣзкій голосъ:

— Мы пріѣхали.

Рядъ маленькихъ домиковъ, каждый съ однимъ тусклымъ желтымъ окномъ, окружали темную лужайку, засаженную кустами и отдѣленную заборомъ отъ большой дороги, откуда доносился глухой отголосокъ шума. Кэбъ остановился у одного изъ маленькихъ домиковъ. Первою вышла мать м-ссъ Верлокъ, держа ключъ въ рукѣ. Винни постояла еще на панели, чтобы расплатиться съ кучеромъ. Стэви помогъ внести въ домъ множество маленькихъ узловъ и пакетовъ, затѣмъ вышелъ и остановился подъ тусклымъ фонаремъ. Возница медленно посмотрѣлъ на полученныя серебряныя монеты — ему заплатили какъ слѣдуетъ, вручивъ четыре монеты по шиллингу. Онъ медленно сталъ прятать полученное сокровище въ глубины кармана. Стэви глядѣлъ на него, поднявъ плечи и засунувъ руки глубоко въ карманы.

Закончивъ, наконецъ, зарываніе клада въ карманъ, кэбменъ взглянулъ на мальчика и вспомнилъ недавнее происшествіе.

— Ну, что, молодой господинъ? — проговорилъ онъ. — Запомните лошадёнку?

Стэви глядѣлъ, не отводя глазъ, на лошадь, заднія ноги которой казались подтянутыми вверху отъ худобы. Маленькій хвостъ былъ точно вставленъ нарочно злымъ шутникомъ, а тонкая, плоская шея, похожая на доску, обтянутую старой лошадиной кожей, нагибалась къ землѣ подъ тяжестью огромной костлявой головы. Уши отвисли, и вся мрачная фигура безмолвнаго изможденнаго животнаго дымилась отъ усталости.

— Ну, что, молодой господинъ? — сказалъ возница. — Какъ бы вамъ понравилось сидѣть до двухъ часовъ ночи за спиной такой лошади?

Стэви безмолвно смотрѣлъ въ сердитые маленькіе глаза съ покраснѣвшими вѣками.

— Она не хромая, — продолжалъ онъ энергичнымъ шопотамъ. — Ничего у нея не болитъ. Такъ вотъ скажите — хотѣли бы вы сидѣть на козлахъ до двухъ, а то и до трехъ и четырехъ часовъ утра, холоднымъ и голоднымъ, высматривая сѣдоковъ, а то и пьяныхъ?

Его багровыя щеки щетинились отъ коротко сбритыхъ сѣдыхъ волосъ. Какъ виргиліевскій Силенъ, который, вымазавъ лицо ягоднымъ сокомъ, разсказывалъ про олимпійскихъ боговъ невиннымъ пастухамъ въ Сициліи, онъ разсказывалъ Стэви о домашнихъ дѣлахъ и заботахъ людей, страданія которыхъ велики, а безсмертіе души далеко не обезпечено.

— Я ночной, — проговорилъ онъ съ какимъ-то хвастливымъ отчаяніемъ, — и долженъ довольствоваться тѣмъ экипажемъ, какой захотятъ дать на дворѣ. А дома у меня хозяйка и четверо ребятъ. Да, не легко жить на свѣтѣ.

Лицо Стэви уже нѣсколько времени все подергивалось, и наконецъ чувства его выразились по обыкновенію въ сжатой формѣ:

— Плохо, плохо.

Онъ продолжалъ смотрѣть на ребра лошади и не отводилъ упорнаго взгляда, точно боясь оглянуться на то, какъ плохъ вокругъ него міръ. У него было испуганное лицо, и толстый, широкоплечій возница взглянулъ на него острыми маленькими глазами.

— Лошадямъ плохо, — сказалъ онъ. — Но и такому бѣднягѣ, какъ я, тоже нелегко, — едва слышно пробормоталъ онъ.

— Бѣдный, бѣдный, — пробормоталъ Стэви, еще глубже задавая руки въ карманы. Онъ ничего не могъ сказать. Вся его жалость и нѣжность къ тѣмъ, кому больно, все его страстное стремленіе утѣшить и лошадь, и кучера, воплотились въ странное желаніе взять ихъ, пригрѣть и уложить съ собой въ постель, какъ это дѣлала съ нимъ въ дѣтствѣ сестра Винни, когда онъ забивался въ уголъ, плача отъ горя и обиды. Онъ помнилъ, что тогда ему становилось хорошо, какъ въ небѣ. Стэви забывалъ часто самые простые факты, напримѣръ свои имя и адреса, но у него была ясная память на чувства. Онъ зналъ, что пожалѣть и укрыть у себя въ постели — самое вѣрное средство утѣшенія, но понималъ, что въ широкихъ размѣрахъ оно непримѣнимо. Кэбменъ сталъ медленно готовиться въ обратный путь точно забывъ о существованіи Стэви. Сначала онъ задумалъ-было влѣзть на козлы, — потомъ, въ силу какого-то смутнаго побужденія, отказался отъ этого намѣренія, подошелъ къ недвижному товарищу своихъ трудовъ и, нагнувшись, чтобы схватить уздечку, поднялъ большую усталую голову до высоты своего плеча однимъ сильнымъ движеніемъ правой руки.

— Пойдемъ, — прошепталъ онъ и, прихрамывая, увелъ лошадь съ экипажемъ. Такъ они медленно выступили изъ освѣщеннаго пространства передъ домомъ въ темноту. Медленная грустная процессія мелькнула еще на минуту въ свѣтѣ фонарей у воротъ. Потомъ они повернули налѣво и исчезли.

Стэви, оставленный у фонаря передъ благотворительнымъ учрежденіемъ, стоялъ еще нѣкоторое время, мрачно глядя передъ собой. Руки его, засунутыя глубоко къ карманы, сжалась въ кулаки. Когда что-нибудь непосредственно или косвенно возбуждало въ немъ болѣзненный страхъ передъ чужимъ страданіемъ, Стэви приходилъ въ бѣшенство. Казалось, что сердце у него разорвется отъ негодованія и глаза его перекашивалась Ясно сознавая свое безсиліе, Стэви однако не былъ достаточно разсудителенъ, чтобы сдерживать свои чувства. Мука безпредѣльной жалости сопровождалась у него всегда состояніемъ невиннаго, но безжалостнаго гнѣва. Оба эти состоянія проявлялась одинаковыми признаками физическаго возбужденія, и Винни старалась въ такихъ случаяхъ утѣшить его, не вникая въ двойственность его настроенія. М-ссъ Верлокъ не тратила времени на изслѣдованіе сущности вещей. Это очень мудрая экономія времени и силъ, а у м-ссъ Верлокъ она къ тому же гармонировала съ нѣкоторою пассивностью характера.

Въ тотъ вечеръ, когда мать м-ссъ Верлокъ разсталась со своими дѣтьми, геройски отказавшись отъ всего дорогого въ жизни, Винни Верлокъ тоже не стала глубже вникать въ психологію брата. Бѣдный мальчикъ былъ, конечно, очень взволнованъ — это она понимала. Увѣривъ еще разъ мать на дорогѣ, что она съумѣетъ принять мѣры для того, чтобы Стэви не могъ заблудиться, отправляясь въ матери, она ушла, взявъ брата подъ руку. Онъ даже не бормоталъ ничего про себя, но она поняла особымъ инстинктомъ любви въ брату, что мальчикъ дѣйствительно сильно взволнованъ. Взявъ его крѣпко подъ-руку, подъ предлогомъ, что она хочетъ на него опереться, она придумывала, что бы сказать ему утѣшительнаго.

— Ужъ ты хорошенько оберегай меня при переходахъ черезъ улицы, Стэви, — сказала она — и первый садись въ омнибусъ. А то я боюсь, попадемъ ли мы, куда слѣдуетъ.

Обращеніе къ нему за защитой произвело на Стэви обычное ободряющее впечатлѣніе. Онъ поднялъ голову и выпрямилъ грудь.

— Не бойся, Винни, попадемъ, — отвѣтилъ онъ, слегка насмѣшливымъ тономъ, въ которомъ была и дѣтская пугливость, и мужественная рѣшительность. Онъ шелъ безбоязненно впередъ, ведя сестру. Передъ дверью питейнаго заведенія на углу они увидѣли четырехколесный кэбъ. Кучеръ, очевидно, зашелъ выпить. Оба они узнали жалкій экипажъ, имѣвшій такой зловѣщій видъ, точно это была карета смерти, и Винни, съ женской готовностью жалѣть лошадь (когда она сама не сидитъ въ экипажѣ), сказала:

— Бѣдное животное!

Откинувъ голову назадъ, Стэви взглянулъ на сестру, видимо взволнованный.

— Бѣдное, бѣдное, — сочувственно проговорилъ онъ. — И кучеръ бѣдный. Самъ мнѣ сказалъ.

Онъ уставился на брошенную жалкую лошадь и упрямо остановился на. мѣстѣ, пытаясь какъ-нибудь выразить свое общее страданіе и къ лошадиному, и къ человѣческому горю. Но это трудно было сдѣлать. — Бѣдное животное, бѣдные люди! — все повторялъ онъ. Но такъ какъ этого ему показалось мало, то онъ еще гнѣвно прибавилъ: — Стыдно! — Стэви не былъ мастеръ на слова, и, быть можетъ, поэтому мыслямъ его недоставало ясности и точности. Но чувства его были цѣльныя и достаточно глубокія. Маленькое слово вмѣщало для него все его возмущеніе и ужасъ отъ сознанія, что одни несчастные обречены на то, чтобы мучить въ силу необходимости другія, еще болѣе жалкія существа. Его ужасала мысль, что бѣдный кучеръ бьетъ несчастную лошадь, какъ бы ради своихъ бѣдныхъ дѣтей. А Стэви зналъ, какъ больно, когда бьютъ. — Плохо на свѣтѣ, плохо!

Сестра его не присутствовала при разговорѣ съ кэбменомъ, и не поняла значенія слова: «стыдно!». Не вникая въ глубины отчаянія мальчика, она спокойно сказала: — Идемъ,Стэви, идемъ.

Кроткій Стэви послѣдовалъ за сестрой, но съ смущеннымъ видомъ, бормоча про себя несвязныя слова. Послѣ долгаго старанія выразить, наконецъ, свою мысль, онъ остановился и сказалъ, сильно заикаясь:

— Плохой свѣтъ для бѣдныхъ людей! — и тотчасъ же прибавилъ для большей убѣдительности: — Отвратительный!

М-ссъ Верлокъ поняла, что онъ очень сильно возбужденъ, и старалась его успокоить.

— Что дѣлать, — сказала она, — тутъ никто помочь не можетъ. Пойдемъ. Такъ-то ты оберегаешь меня!

Стэви покорно пошелъ болѣе твердымъ шагомъ, желая исполнить свой долгъ относительно сестры. Но онъ былъ огорченъ ея отвѣтомъ. Развѣ дѣйствительно никто не можетъ измѣнить дѣло къ лучшему? Онъ нахмурился, погруженный въ глубокое раздумье, но потомъ вдругъ просвѣтлѣлъ. Онъ еще вѣрилъ къ общественныя учрежденія.

— А полиція? — спросилъ онъ.

— Полиція не для этого, — отвѣтила м-ссъ Верлокъ, и лицо Стэви опять вытянулось.

— Не для этого? — повторилъ онъ упавшимъ голосомъ. Окь считалъ городскую полицію благодѣтельнымъ учрежденіемъ для огражденія отъ зла, и относился къ ней съ довѣріемъ и любовью. Его поэтому сильно огорчило поясненіе сестры. Зачѣмъ же они представлялись, будто желаютъ добра людямъ, ееля жъ самомъ дѣлѣ это не такъ?

— Такъ на что же полиція? — продолжалъ онъ разспрашивать сестру по своей наивной привычкѣ доискиваться смыслъ вещей. — На что, скажи?!

Винни не любила принципіальныхъ разсужденій; но на этотъ разъ она не уклонилась отъ разговора, такъ какъ желала главнымъ образомъ успокоить мальчика. Она отвѣтила безъ всякой сознательной ироніи какъ-разъ то, что въ сущности и должна была отвѣтить жена делегата революціоннаго комитета, личнаго друга многихъ анархистовъ и пророка соціальной революціи.

— Развѣ ты не знаешь, на что полиція? — сказала она. — На то, конечно, чтобы неимущіе ничего не отнимали у имущихъ.

Она нарочно не употребила слова «воровать», потому что слово это раздражало мальчика.

— А если они голодны? — возбужденно спросилъ Стэви.

— Все равно, — отвѣтила м-ссъ Верлокъ со спокойствіемъ человѣка, котораго никогда не тревожили экономическіе вопросы. Она занята была высматриваніемъ нужнаго имъ омнибуса. — И голодный — прибавила она — не долженъ ничего отнимать. Что объ этомъ говорить! Ты вѣдь голоднымъ никогда не былъ.

Она быстро взглянула на мальчика и не обратила вниманія на нѣсколько странное выраженіе его, какъ всегда, привѣтливо-добраго лица. Она не видѣла его душу, кипящую негодованіемъ, жалостью и жаждой самопожертвованія.

— Скорѣе, Стэви! — крикнула она. — Останови зеленый омнибусъ.

Стэви послушно выполнилъ ея приказаніе, и черезъ минуту они благополучно сидѣли въ омнибусѣ.

Черезъ часъ послѣ этого м-ръ Верлокъ, поднявъ глаза съ газеты, которую читалъ, или, во всякомъ случаѣ, держалъ въ рукѣ, услышалъ, какъ хлопнула входная дверь, и увидѣлъ, какъ вошла Винни; пройдя черезъ лавку, она пошла вверхъ по лѣстницѣ вмѣстѣ съ братомъ. Видъ жены былъ пріятенъ м-ру Верлоку, а на мальчика онъ не обращалъ вниманія, слишкомъ погруженный въ послѣднее время въ свои мрачныя мысли. Онъ посмотрѣлъ вслѣдъ женѣ и ничего не сказалъ. Въ послѣднее время онъ сдѣлался очень молчаливъ, и на этотъ разъ тоже не произнесъ ни слова и за столомъ, когда жена позвала его ужинать… Онъ ѣлъ молча, два раза поднимался при звукѣ надтреснутаго колокольчика, выходилъ въ лавку къ покупателю, потомъ также безмолвно возвращался. Во время этихъ отлучекъ м-ссъ Верлокъ особенно сильно чувствовала, какъ ей недостаетъ матери, и смотрѣла въ пространство окаменѣвшимъ взглядомъ. Стэви отъ нервности двигалъ ногами подъ столомъ, но когда входилъ м-ръ Верлокъ, онъ старался сидѣть тихо и смотрѣлъ на мужа сестры съ почтительнымъ чувствомъ. Винни убѣдила его по дорогѣ, что м-ръ Верлокъ сидитъ дома грустный, и что не слѣдуетъ его огорчать. Стэви свято ей повѣрилъ, и печаль м-ра Верлока была для него уважительной причиной сдерживаться. Мать и сестра убѣдили его, изъ чисто практическихъ, а не отвлеченно-этическихъ цѣлей, въ томъ, что Верлокъ — очень добрый человѣкъ, и для Стэви этого было достаточно, чтобы отдать ему свою душу. М-ръ Верлокъ даже не зналъ, что Стэви считаетъ его добрымъ, и что печаль и заботы добраго человѣка для него священны.

Стэви смотрѣлъ на м-ра Верлока съ мучительнымъ желаніемъ помочь ему въ его горѣ, и, чувствуя свое безсиліе, самъ проникся печалью, что выразилось въ безпокойныхъ движеніяхъ всего тѣла.

— Сиди спокойно! — сказала м-ссъ Верлокъ внушительномъ и въ то же время нѣжномъ голосомъ.

Обратившись затѣмъ къ мужу, она равнодушно спросила его;

— То уходишь куда-нибудь вечеромъ?

М-ръ Верлокъ угрюмо покачалъ головой въ знакъ отрицательнаго отвѣта и продолжалъ сидѣть, не поднимая глазъ съ кусочка сыра на тарелкѣ. Затѣмъ онъ всталъ и, направившись прямо къ двери, вышелъ на улицу. Сдѣлалъ онъ это вовсе не изъ желанія досадить женѣ, а просто подъ вліяніемъ охватившей его внутренней тревоги. Идти ему было некуда, но онъ все-таки пошелъ безцѣльно бродить по освѣщеннымъ улицамъ, потомъ вернулся домой и сѣлъ въ изнеможенія за прилавокъ. Мрачныя мысли снова обступили его. Заперевъ дверь на ключъ и затушивъ газъ, онъ поднялся на верхъ въ спальню, сопутствуемый своими тревожными думами. Жена его уже лежала въ постели. У нея былъ спокойный характеръ и она не любила вдумываться въ сущность вещей, но все-таки угрюмое молчаніе мужа за послѣдніе дни тревожило ее.

— Не ходи въ однихъ чулкахъ, — сказала она, — простудишься.

М-ръ Верлокъ оставилъ сапоги внизу и забылъ надѣть туфли; онъ ходилъ по комнатѣ безшумно, какъ медвѣдь въ клѣткѣ. При звукѣ голоса жены, онъ остановился и взглянулъ на нее пустымъ взглядомъ, отъ котораго ей сдѣлалось жутко. Она вспомнила, что комната матери пустая, и почувствовала сильное одиночество. Мать навсегда ушла отъ нея — въ этомъ она не сомнѣвалась и не предавалась иллюзіямъ. Хорошо, что хоть Стэви остался у нея. И она заговорила съ мужемъ о волнующемъ ее вопросѣ.

— Мама дѣйствовала по собственному желанію, — сказала она. — Но я совершенно не понимаю, почему она уѣхала отъ насъ. Не могла вѣдь она думать, что ты тяготишься ею. Какъ это она дурно поступила, что бросила насъ!

У м-ра Верлока на минуту зашевелилось подозрѣніе, что старуха, быть можетъ, почуяла что-то недоброе въ воздухѣ, и поэтому поспѣшила во-время уѣхать? Но нелѣпость такого предположенія была слишкомъ очевидна, и м-ръ Верлокъ не высказалъ его вслухъ.

— Можетъ быть лучше, что она уѣхала, — сказалъ онъ. — М-ссъ Верлокъ ничего не отвѣтила, но въ эту ночь она была какъ-то особенно впечатлительна, и слова мужа поразили ее своей странностью. Почему хорошо, что мать уѣхала? Она не позволила себѣ, конечно, вдумываться въ возможныя причины ея отъѣзда, такъ какъ была убѣждена, что не слѣдуетъ вникать ни во что до конца. По инстинктивной практичности, она выдвинула самый для нея въ эту минуту важный вопросъ о Стэви.

— Не знаю, какъ я утѣшу мальчика въ первые дни. Онъ будетъ съ утра до вечера тосковать и метаться. А онъ такой хорошій мальчикъ. Я бы не могла отпустить его отъ себя.

М-ръ Верлокъ раздѣвался въ полномъ молчаніи, точно очутившись одинъ въ пустынѣ. Когда онъ легъ въ постель и тяжело опустилъ руки поверхъ одѣяла, онъ вдругъ на минуту почувствовалъ желаніе открыть женѣ все, что его мучило. Но онъ взглянулъ на ея спокойное лицо, на волосы, заплетенные въ косы на ночь, и отказался отъ своего намѣренія. М-ръ Верлокъ любилъ свою жену. Она была для него какъ бы символомъ святости семейнаго очага, и ему было страшно нарушить ея покой. Зачѣмъ ее тревожить до времени? Нѣсколько минутъ онъ молча переживалъ свои страданія среди ночной тиши, и наконецъ скатъ рѣшительнымъ тономъ:

— Я уѣзжаю завтра на континентъ.

Можетъ быть, жена не слышала его, такъ какъ ничего не отвѣтила. Но въ дѣйствительности м-ссъ Верлокъ слышала. Она лежала съ открытыми глазами, и какъ-то все болѣе внутренно убѣждалась въ томъ, что происходитъ нѣчто недоброе. Правда, и до того часто случалось, что мужъ уѣзжалъ за границу, для обновленія своего запаса товаровъ въ Брюсселѣ и Парижѣ. Онъ часто самъ ѣздилъ дѣлать закупки, чтобы удовлетворить требованія своихъ немногочисленныхъ, но вѣрныхъ заказчиковъ. Онъ переждалъ нѣсколько минутъ, потомъ скатъ:

— Я, можетъ быть, пробуду въ отсутствіи недѣлю, или даже двѣ недѣли… Позови м-ссъ Ниль. Пусть она приходитъ тебѣ помогать.

М-ссъ Ниль приходила помогать иногда по хозяйству. У нея былъ мужъ пьяница и много дѣтей, и ей необходимо было искать какого-нибудь заработка. Съ красными руками, въ передникѣ, она мыла полы и чистила въ домѣ, распространяя вокругъ себя атмосферу нищеты.

М-ссъ Верлокъ, слѣдуя внушеніямъ практической мудрости, отвѣтила равнодушнымъ тономъ:

— Нѣтъ никакой надобности звать м-ссъ Ниль, я отлично справлюсь съ работой безъ нея. Мнѣ Стэви поможетъ. Можно потушить свѣчку? — прибавила она послѣ короткаго молчанія.

— Потуши, — мрачно произнесъ мистеръ Верлокъ.

IX.

Вернувшись въ Лондонъ дней черезъ десять, м-ръ Верлокъ вошелъ въ давку съ такимъ же угрюмымъ лицомъ, съ какимъ ушелъ, видимо не утѣшенный развлеченіями путешествія и не достаточно обрадованный возвращеніемъ домой. Онъ вошелъ съ опущенной головой и саквояжемъ въ рукахъ, прошелъ за прилавокъ и въ изнеможеніи опустился на стулъ, съ такимъ видомъ, точно пришелъ пѣшкомъ изъ Дувра. Было раннее утро. Стэви, который сметалъ пыль съ предметовъ, выставленныхъ въ витринѣ, обернулся и посмотрѣлъ на него съ почтеніемъ и тревогой во взорѣ.

— Возьми, — сказалъ м-ръ Верлокъ, слегка толкнувъ ногой саквояжъ. Стэви быстро схватилъ саквояжъ и отнесъ съ радостнымъ видомъ въ кухню, видимо осчастливленный тѣмъ, что могъ оказаться полезнымъ. М-ръ Верлокъ даже удивился такому чрезмѣрному усердію.

М-ссъ Ниль, которая чистила въ это время каминъ въ столовой, выглянула при звукѣ дверного колокольчика, и пошла доложить хозяйкѣ о пріѣздѣ м-ра Верлока. Винни подошла къ дверямъ и позвала мужа завтракать. Онъ сначала махнулъ рукой въ знакъ отсутствія аппетита, но потомъ все-таки пошелъ и сталъ ѣсть то, что ему подали. Онъ ѣлъ какъ въ ресторанѣ, сдвинувъ шляпу назадъ, и жена, сѣвъ противъ него, стала дѣловито разсказывать ему о всемъ, что произошло за время его отсутствія. Такимъ тономъ, вѣроятно, говорила и Пенелопа о домашнихъ дѣлахъ вернувшемуся домой Одиссею. М-ссъ Верлокъ не ткала пряжу во время отсутствія мужа, но она привела въ порядокъ и вычистила всѣ комнаты верхняго этажа, продала кое-какой товаръ и нѣсколько разъ видалась съ м-ромъ Михаэлисомъ. Въ послѣдній разъ онъ ей сказалъ, что ѣдетъ въ деревню. Приходилъ также Карлъ Юнтъ, подъ-руку со своей противной экономкой. «Отвратительный старикъ», — прибавила она. О товарищѣ Озипонѣ, котораго она приняла очень нелюбезно, не выходя изъ-за прилавка, она ничего не сообщила, но, вспомнивъ о могучемъ, грубоватомъ съ виду анархистѣ, она на минуту остановилась и слегка покраснѣла, прежде чѣмъ стала продолжать свой отчетъ. Бй захотѣлось скорѣе упомянуть о Стэви, и она сказала, что мальчикъ былъ очень разстроенъ въ послѣднее время.

— И зачѣмъ это мама покинула насъ! — опять сказала она.

М-ръ Верлокъ ничего не сталъ, и Винни продолжала говорить о братѣ.

— Работать-то онъ хорошо работаетъ, — сказала она. — Ему точно хочется изо всѣхъ силъ быть намъ полезнымъ. Точно всего еще мало.

М-ръ Верлокъ разсѣянно посмотрѣлъ на Стэви, который сидѣлъ по правую сторону отъ него, блѣдный, худой, съ раскрытыми безкровными губами. М-ръ Верлокъ мелькомъ подумалъ, что братъ его жены удивительно какое безполезное существо въ жизни. Подумалъ онъ это совершенно вскользь, не дѣлая никакихъ выводовъ. Откинувшись на стулѣ, м-ръ Верлокъ снялъ шляпу, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ положить ее на столъ, Стэви подскочилъ и почтительно понесъ шляпу въ кухню. М-ръ Верлокъ опять удивился.

— Ты могъ бы сдѣлать съ нимъ что угодно, — сказала Винни. — Онъ для тебя готовъ идти въ огонь и въ воду. Онъ…

Она стала внимательно прислушиваться, повернувшись въ сторону кухни. Тамъ м-ссъ Нилъ мыла полъ. При появленіи Стэви она стала громко плакаться на судьбу, чтобы выманить у него для дѣтей денегъ. Винни дарила ему иногда по шиллингу, и эти деньги онъ всегда отдавалъ, когда у него просили.

Ползая на четверенькахъ по полу въ кухнѣ, забрызганная и грязная, она начала свои причитанія съ обычной фразы: — «Хорошо вамъ ничего не дѣлать, какъ барину», — и продолжала повторять все тѣ же жалобы, наивно путая правду съ ложью и распространяя вокругъ себя запахъ водки и мыла. Она говорила совершенно искренно и заливалась слезами, такъ какъ съ утра не успѣла еще подкрѣпить себя водкой.

— Опять она плачется о своихъ малыхъ дѣтяхъ. Навѣрное они ужъ не такія маленькія, какъ она говоритъ. Старшія должны были повырости и помогать ей. Она только злитъ Стэви.

Слова Винни подтвердились. Раздался ударъ кулакомъ по столу. Стэви разозлился, потому что не имѣлъ въ карманѣ шиллинга, не могъ помочь дѣткамъ м-ссъ Нилъ и чувствовалъ потребность какъ-нибудь выразить свой гнѣвъ.

М-ссъ Верлокъ поднялась и пошла въ кухню «прекратить глупости». Она кротко, но твердо остановила сѣтованія старой женщины и дала ей денегъ, зная, конечно, что она сейчасъ же пойдетъ выпить на нихъ въ ближайшій кабачокъ. Но Винни на нее за это не могла негодовать.

— Можетъ быть, и я бы на ея мѣстѣ поступала точно такъ же, — говорила она съ мудрой снисходительностью.

Въ тотъ же день, когда м-ръ Верлокъ, дремавшій въ креслѣ передъ каминомъ, поднялся, наконецъ, и объявилъ, что собирается идти гулять, Винни крикнула ему изъ магазина:

— Возьми съ собой мальчика, Адольфъ!

М-ръ Верлокъ въ третій разъ удивился за этотъ день. Онъ посмотрѣлъ нѣсколько растеряннымъ взглядомъ на жену. Она продолжала говорить свое.

— Мальчику скучно дома, — говорила она: — когда нѣтъ работы, онъ раздражается, и это дѣйствуетъ на мои нервы. — Такое признаніе со стороны спокойной Винни казалось чѣмъ-то преувеличеннымъ. Но дѣйствительно Стэви былъ невыносимъ, когда ему становилось тоскливо. Онъ садился на площадкѣ лѣстницы на полъ съ поднятыми колѣнами, опираясь головой на руки, и его блѣдное лицо съ пылающими глазами производило жуткое впечатлѣніе.

М-ръ Верлокъ готовъ былъ исполнить желаніе жены, но подумалъ о неожиданномъ препятствіи.

— А вдругъ онъ потеряетъ меня изъ виду и заблудится, — сказалъ онъ.

— Нѣтъ, — возразила м-ссъ Верлокъ рѣшительнымъ тономъ. — Ты не знаешь его. Онъ тебя обожаетъ и не отойдетъ отъ тебя. Но если его вдругъ не окажется подлѣ тебя…

М-ссъ Верлокъ на минуту остановилась.

— Ты продолжай идти. Не безпокойся. Онъ очень скоро вернется домой.

Этотъ оптимизмъ былъ причиной новаго, четвертаго въ тотъ день изумленія м-ра Верлока.

— Вернется, ты думаешь? — проговорилъ онъ съ сомнѣніемъ. Но, можетъ быть, дѣйствительно Стэви не такой глупый, какъ ему кажется. Винни навѣрное лучше знаетъ. Онъ бросилъ разсѣянный взглядъ на мальчика, сказалъ: — Ну, такъ пусть идетъ со мной, — и опять очутился въ когтяхъ мрачной заботы. Говорятъ, что забота любитъ ѣздить на сѣдлѣ за ѣздокомъ, но на самомъ дѣлѣ она иногда ходитъ также пѣшкомъ по пятамъ людей недостаточно богатыхъ, чтобы держать лошадь, — такихъ, какъ, напримѣръ, м-ръ Верлокъ.

Винни, стоя у дверей лавки, не видѣла роковой спутницы м-ра Верлока. Она слѣдила за двумя фигурами, которыя шля по узкой грязной улицѣ, — одной высокой и коренастой, другой маленькой и худенькой, съ тонкой шеей и слегка приподнятыми узкими плечами подъ большими полупрозрачными ушами. Они были въ одинаковыхъ пальто, у обоихъ были черныя круглыя шляпы.

«Совсѣмъ точно отецъ и сынъ», — подумала она, и подумала также, что м-ръ Верлокъ по-отечески относится къ Стэви и что это до нѣкоторой степени дѣло ея такта.

Въ большому своему удовольствію она въ теченіе слѣдующихъ дней замѣтила, что м-ръ Верлокъ сталъ охотно брать съ собою Стэви. Каждый разъ, когда онъ собирался выходить изъ дому, онъ громко звалъ мальчика, какъ зовутъ съ собой на прогулку любимую собаку. Сидя дома, онъ также иногда съ любопытствомъ поглядывалъ на Стэви. Онъ нѣсколько измѣнился и хотя по-прежнему былъ молчаливъ, но уже не казался такимъ угрюмымъ; иногда онъ даже очень оживлялся. Стэви пересталъ забиваться въ темные углы, а что-то постоянно бормоталъ про себя съ угрозой въ голосѣ. Когда его спрашивали: «Что ты сказалъ, Стэви?» — онъ только открывалъ ротъ и косился на сестру. Иногда онъ сжималъ кулаки безъ всякой видимой причины, или что-то бормоталъ, обращаясь лицомъ къ стѣнѣ, и не касался карандаша, который ему давали для рисованія круговъ. Онъ тоже измѣнился, но, въ противоположность м-ру Верлоку, не къ лучшему. Винни, обобщавшая всѣ его странности подъ общимъ понятіемъ возбужденности, начала опасаться, что Стэви слушаетъ разговоры м-ра Верлока съ его друзьями, и это приноситъ ему вредъ. Навѣрное м-ръ Верлокъ во время прогулокъ встрѣчаетъ разныхъ людей и разговариваетъ съ ними. Винни знала, что это входитъ въ какія-то его дѣла внѣ дома — дѣла, въ которыя она старалась не вдумываться. Она только боялась за Стэви и сказала объ этомъ мужу. Все равно дѣлу не помочь, и Стэви напрасно только волнуется.

Она сказала это мужу въ то время, когда они оба сидѣли въ лавкѣ, и м-ръ Верлокъ ничего не отвѣтилъ, хотя и могъ бы возразить женѣ, что ей, а не ему принадлежала иниціатива ихъ совмѣстныхъ прогуловъ. Онъ выказалъ необыкновенное великодушіе и ничего подобнаго не сказалъ. Онъ снялъ съ полки маленькую коробочку, заглянулъ въ нее, какъ бы для того, чтобы провѣрить, что въ ней находится, и осторожно поставилъ ее на прилавокъ. Тогда только онъ нарушилъ молчаніе и сказалъ, что хорошо бы послать Стэви подышать свѣжимъ воздухомъ въ деревню. Это бы принесло ему большую пользу. Но онъ высказалъ тутъ же опасеніе, что жена его не можетъ обойтись безъ мальчика.

— Что ты! — запротестовала м-ссъ Верлокъ. — Когда дѣло идетъ о пользѣ для него, все другое неважно. Я отлично могу обойтись. Но куда его послать?

М-ръ Верлокъ медленно вынулъ листъ оберточной бумаги и клубокъ бичевовъ и, укладывая коробочку для отправки по почтѣ, пробормоталъ, что Михаэлисъ живетъ въ деревнѣ, въ маленькомъ коттэджѣ, и что онъ съ удовольствіемъ пріютитъ у себя Стэви. Тамъ совершенно тихо. Никто не приходитъ и нѣтъ никакихъ разговоровъ, потому что Михаэлисъ пишетъ теперь книгу.

М-ссъ Верлокъ заявила, что Михаэлисъ ей очень нравится, и тутъ же прибавила, что терпѣть не можетъ «противнаго старика» Карла Юнта. Объ Озипонѣ она ничего не сказала. Стэви, конечно, будетъ очень радъ, — сказала она, такъ какъ м-ръ Михаэлисъ былъ всегда милъ къ нему и любилъ мальчика. — Стэви вѣдь хорошій мальчикъ, — прибавила она. — Ты тоже, кажется, въ послѣднее время привязался къ нему.

М-ръ Верлокъ продолжалъ свою работу, не произнося ни слова. Затѣмъ, возвысивъ голосъ, онъ заявилъ о своей готовности повезти Стэви въ деревню и оставить его у Михаэлиса. Это намѣреніе онъ выполнилъ уже на слѣдующій день. Стэви не протестовалъ, а какъ будто даже обрадовался. Отъ времени до времени онъ удивленно поглядывалъ на сестру, въ особенности когда она не смотрѣла на него, и у него было гордое, сосредоточенное выраженіе лица, какъ у ребенка, которому въ первый разъ даютъ въ руки коробку спичекъ и позволяютъ самому зажечь спичку. М-ссъ Верлокъ дала послѣднія распоряженія, сказала мальчику, чтобы онъ не слишкомъ грязнилъ платье въ деревнѣ, и затѣмъ отправила его.

Такимъ образомъ, вслѣдствіе героическаго поступка матери и отправки мальчика въ деревню, м-ссъ Верлокъ часто оставалась одна и во всемъ домѣ. М-ру Верлоку приходилось часто уходить по дѣламъ. Она долѣе обыкновеннаго оставалась въ одиночествѣ въ день взрыва въ Гринвичскомъ паркѣ, такъ какъ м-ръ Верлокъ вышелъ въ это утро очень рано, а вернулся уже подъ вечеръ. Она, впрочемъ, не тяготилась одиночествомъ. Выйти изъ дому ей не хотѣлось, погода была отвратительная и въ лавкѣ было уютнѣе, чѣмъ на улицѣ. Сидя за прилавкомъ съ шитьемъ въ рукахъ, она не подняла глазъ съ работы, когда раздался дребезжащій звукъ колокольчика у входной двери и вошелъ м-ръ Верлокъ. Она не взглянула на него, когда онъ молча, надвинувъ шляпу на лобъ, направился въ комнату за лавкой.

— Какая ужасная погода! — спокойно сказала она. — Ты, можетъ быть, ѣздилъ навѣстить Стэви?

— Нѣтъ, — мягко отвѣтилъ м-ръ Верлокъ, и съ неожиданной рѣшительностью закрылъ дверь изъ лавки.

М-ссъ Верлокъ продолжала еще сидѣть нѣсколько времени, опустивъ работу на колѣни, потомъ положила шитье на прилавокъ и поднялась, чтобы зажечь газъ. Послѣ этого она направилась въ кухню приготовить чай для мужа. Она не была удивлена холодностью м-ра Верлока, такъ какъ была разумной женщиной и не ожидала отъ мужа, послѣ столькихъ лѣтъ супружества, чрезмѣрной нѣжности и особой учтивости. Но сама она соблюдала всѣ свои обязанности заботливой жены, и направилась черезъ комнату за лавкой въ кухню съ спокойно дѣловитымъ видомъ. Вдругъ она услышала какой-то странный звукъ. Она остановилась среди комнаты, крайне удивленная, и зажгла газъ надъ столомъ.

М-ръ Верлокъ, противъ обыкновенія, сбросилъ пальто. Оно лежало на диванѣ. Шляпа валялась тутъ же. Онъ же пододвинулъ стулъ въ камину и, поставивъ ноги на рѣшетку, сидѣлъ, низко опустивъ голову и поддерживая ее руками. У него стучали зубы и дрожь отдавалась во всемъ тѣлѣ. М-ссъ Верлокъ сильно встревожилась: — Ты промокъ, простудился? — спросила она, быстро подойдя къ нему.

— Нѣтъ, — проговорилъ м-ръ Верлокъ и огромнымъ усиліемъ воли остановилъ дрожь. Но жена его, увѣренная все-таки въ томъ, что онъ схватилъ сильную простуду, продолжала разспросы:

— Гдѣ ты былъ сегодня? — спросила она.

— Нигдѣ, — отвѣтилъ м-ръ Верлокъ, тихимъ, сдавленнымъ голосомъ. Во всей его фигурѣ чувствовалась или какая-то сосредоточенная тревога, или просто приступъ сильной головной боли. Чувствуя неудовлетворительность своего отвѣта, онъ прибавилъ:

— Я былъ въ банкѣ.

М-ссъ Верлокъ изумилась: — Зачѣмъ? — спросила она.

— Я взялъ оттуда всѣ деньги, — отвѣтилъ м-ръ Верлокъ, не поднимая глазъ.

— Что это значитъ? Всѣ деньги?

— Да, всѣ.

М-ссъ Верлокъ накрыла столъ скатертью, разложила приборы, я вдругъ остановилась среди работы. — Зачѣмъ? — спросила она.

— Можетъ понадобиться, — неопредѣленно отвѣтилъ м-ръ Верлокъ, рѣшившій остановить на этомъ свои намѣренныя признанія.

— Не понимаю, что это значитъ, — сказала его жена совершенно спокойно, и м-ръ Верлокъ, для того, чтобы укрѣпитъ ее въ ея безмятежности, прибавилъ:

— Ты знаешь вѣдь, что можешь довѣрять мнѣ.

— Конечно, — сказала м-ссъ Верлокъ и продолжала приготовленія въ ужину.

Рѣшивъ про себя, что мужъ ея утомленъ и нужно его покормить посытнѣе, она вынула изъ буфета холодное мясо и пошла разогрѣть его въ кухнѣ. Только уже вернувшись оттуда, она опять заговорила:

— Если бы я тебѣ не довѣряла, я бы за тебя не пошла замужъ.

М-ръ Верлокъ какъ будто заснулъ, и когда чай былъ готовъ, м-ссъ Верлокъ громко назвала его по имени, чтобы разбудить. Онъ вздрогнулъ при громкомъ звукѣ ея голоса и, слегка шатаясь, подошелъ къ столу. Но къ ѣдѣ онъ не притронулся. У него было сильно возбужденное лицо и красные глаза, и въ общемъ онъ имѣлъ видъ человѣка, проведшаго разгульную ночь. Но такъ какъ онъ никогда не пилъ и не кутилъ, то видъ его указывалъ скорѣе на начало болѣзни. Такъ подумала и м-ссъ Верлокъ и стала уговаривать его согрѣть ноги, надѣть туфли и уже больше не выходить. М-ръ Верлокъ отнесся безъ всякаго вниманія къ ея гигіеническимъ совѣтамъ, но просьба не выходить изъ дому неожиданно вызвала изложеніе очень широкихъ плановъ. По туманнымъ и незаконченнымъ фразамъ мужа м-ссъ Верлокъ могла понять, что онъ собирается эмигрировать — только неизвѣстно, во Францію ли, или въ Калифорнію. М-ссъ Верлокъ выслушала это съ такимъ ужасомъ, точно онъ объявилъ ей о близости конца міра.

— Что за глупости! — сказала она, и сейчасъ же прибавила, быстро взглянувъ на лицо мужа:

— Ты схватилъ сильную простуду.

Слишкомъ ясно было, что м-ръ Верлокъ былъ не только боленъ, но и сильно разстроенъ. Онъ съ минуту помолчалъ въ нерѣшительности, а потомъ проговорилъ что-то о необходимости уѣхать.

— Какая такая необходимость, — сказала Винни, сѣвъ противъ мужа и спокойно скрестивъ руки на груди. — Что тебя можетъ заставить уѣхать? Ты не невольникъ. Въ наше время не бываетъ невольниковъ. — Она остановилась, потомъ продолжала рѣшительнымъ голосомъ: — Дѣда идутъ хорошо, — сказала она, — живется намъ недурно. Чего же еще?

Она окинула быстрымъ взглядомъ уютную комнату, находя, что она вполнѣ соотвѣтствуетъ ея идеалу пріятнаго домашняго очага. Ей недоставало въ эту минуту только Стэви, гостившаго у м-ра Михаэлиса. Она подошла къ мужу и спросила:

— Или, можетъ быть, я тебѣ надоѣла?

М-ръ Верлокъ не отвѣтилъ ни единымъ звукомъ. Внвни оперлась на его плечо сзади и коснулась губами его лба. Вокругъ нихъ было тихо, съ улицы не доносилось ни единаго эвука, и раздавалось только легкое шипѣнье газоваго рожка надъ столомъ.

М-ръ Верлокъ не пошевелился при прикосновеніи губъ жены. Когда она отошла, онъ отодвинулъ стулъ, всталъ и подошелъ къ камину, обернувшись спиной къ огню и слѣдя глазами за движеніями жены. Она спокойно убирала со стола и ровнымъ голосомъ объясняла, что нелѣпо покидать ихъ здѣшнюю пріятную и удобную жизнь. Въ душѣ она при этомъ думала только о братѣ, понимая, что при его странностяхъ трудно будетъ увезти его га границу. Рѣшивъ это про себя, она стала говорить еще болѣе рѣшительно, продолжая въ то же время работать и подвязавъ передникъ, чтобы заняться мытьемъ чашекъ. Возбужденная сама усиливавшейся рѣзкостью своего голоса, она наконецъ сказала:

— Если ты уѣдешь, то уже безъ меня.

— Ты знаешь, что я этого не сдѣлаю, — поспѣшно сказалъ м-ръ Верлокъ, слегка дрожащимъ голосомъ, и жена его уже раскаялась въ своихъ словахъ, прозвучавшихъ болѣе сурово, чѣмъ она хотѣла. Она сказала ихъ изъ какого-то внутренняго упрямства; чтобы загладить ихъ, она взглянула на мужа съ ласковой улыбкой и сказала ему тихимъ голосомъ:.

— Ты бы стосковался по мнѣ. Я знаю.

— Конечно, — громко произнесъ м-ръ Верлокъ и подошелъ къ женѣ съ такимъ страннымъ выраженіемъ лица, что нельзя было понять, хотѣлъ ли онъ задушить или поцѣловать ее. Но вниманіе м-ссъ Верлокъ было отвлечено отъ него звукомъ дверного колокольчика.

— Пришли въ лавку, Адольфъ, — сказала она. — Иди ты. Я въ передникѣ, и не могу выйти.

М-ръ Верлокъ повиновался и вышелъ съ такимъ точно деревяннымъ видомъ, что казался автоматомъ съ выкрашеннымъ красной краской лицомъ. Онъ закрылъ дверь за собой; м-ссъ Верлокъ направилась въ кухню и вымыла чашки, а потомъ только остановилась въ работѣ, чтобы послушать, что происходитъ въ лавкѣ. До нея не донеслось ни единаго звука. Покупатель, повидимому, все еще не уходилъ. Что это былъ именно покупатель, она не сомнѣвалась: будь это кто-нибудь изъ знакомыхъ, Верлокъ привелъ бы его къ нимъ въ комнату. Когда она сбросила передникъ и вышла изъ кухни, м-ръ Верлокъ какъ-разъ возвращался изъ лавки. Когда онъ выходилъ изъ комнаты, лицо его было багровое, а теперь онъ вернулся бѣлый какъ бумага, съ какимъ-то одичавшимъ, измученнымъ лицомъ. Онъ снова подошелъ къ дивану и посмотрѣлъ на лежавшее на немъ пальто такъ, точно боялся дотронуться до него.

— Что случилось? — спросила м-ссъ Верлокъ, понизивъ голосъ. Черезъ открытую дверь она видѣла, что покупатель все еще не ушелъ.

— Оказывается, что все-таки придется еще выйти сегодня, — сказалъ м-ръ Верлокъ.

Не отвѣчая ни слова, Винни направилась въ лавку, закрывъ за собой дверь, и прошла за прилавокъ. Она не посмотрѣна прямо въ лицо покупателю, прежде чѣмъ не усѣлась удобно на стулѣ, но и при первомъ бѣгломъ взглядѣ успѣла замѣтить, что онъ былъ высокаго роста, худощавый и носилъ закрученнве вверху усы. Изъ поднятаго воротника виднѣлось длинное, худое лицо. Онъ былъ забрызганъ грязью. Винни его не знала, но сразу поняла, что это — не покупатель.

— Вы пріѣхали съ континента? — спросила она, спокойно оглядѣвъ его.

Высокій, худощавый незнакомецъ отвѣтилъ ей молчаливой улыбкой.

— По-англійски понимаете? — спросила м-ссъ Верлокъ, продолжая глядѣть на него безъ особеннаго любопытства.

— Да, понимаю, — сказалъ онъ, и въ выговорѣ его не было ничего, обличающаго иностранца, кромѣ нѣкоторой медленности рѣчи.

— Вы, можетъ быть, не надолго въ Англію? — спросила она, и онъ опять отвѣтилъ молчаливой улыбкой, покачавъ головой и съ нѣсколько печальнымъ видомъ, какъ ей казалось.

— Мой мужъ устроитъ васъ, но первые дни вамъ лучше всего провести у синьора Джульяни. Тамъ спокойно и безопасно. Мужъ мой сведетъ васъ туда.

— Хорошо, — сказалъ незнакомецъ, и взглядъ его сдѣлался болѣе суровымъ.

— Вы и раньше были знакомы съ м-ромъ Верлокомъ? — продолжала разспрашивать Винни, и незнакомецъ неопредѣленно отвѣтилъ ей, что зналъ его только по наслышкѣ. Наступала пауза, которую незнакомецъ прервалъ вопросомъ:

— Можетъ быть, мужъ вашъ уже вышелъ я ждетъ меня на улицѣ?

— Какъ такъ? — съ изумленіемъ спросила м-ссъ Берлогъ. — У насъ только одинъ выходъ — вотъ этотъ на улицу, — пояснила она.

Винни подождала еще съ минуту, сидя за прилавкомъ, потомъ поднялась и заглянула въ дверь. Послѣ этого быстро открыла дверь и исчезла за нею. М-ръ Верлокъ былъ уже въ пальто. Но почему онъ наклонился надъ столомъ, опустивъ голову на руки, точно ему было дурно, — этого она никакъ не могла понять.

— Адольфъ! — громко позвала она его, и когда онъ поднялся съ мѣста, торопливо его спросила: — Ты знаешь этого человѣка?

— Слышалъ о немъ, — отвѣтилъ съ какимъ-то безпокойствомъ м-ръ Верлокъ.

Въ спокойныхъ глазахъ его жены мелькнуло злобное чувство.

— Навѣрное, кто-нибудь изъ пріятелей Карла Юнта, — проговорила она. — Противный старикашка!

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразилъ м-ръ Верлокъ и сталъ искать шляпу.

— Онъ ждетъ тебя, — сказала м-ссъ Верлокъ. — Послушай, Адольфъ, — прибавила она, — онъ, можетъ быть, пришелъ изъ посольства, съ которымъ у тебя были непріятности?

— Непріятности съ посольствомъ? — спросилъ м-ръ Верлокъ съ изумленіемъ и испугомъ. — Кто тебѣ говорилъ о какомъ-нибудь посольствѣ?

— Да ты самъ. Ты часто говоришь со сна въ послѣднее время, — прибавила она въ объясненіе. — Я не могла понять въ точности, въ чемъ собственно дѣло, но только видѣла, что тебя что-то тревожитъ…

М-ръ Верлокъ надвинулъ шляпу на лобъ и, раскраснѣвшись отъ гнѣва, сталъ ходить по комнатѣ. Когда онъ нѣсколько успокоился, то краска гнѣва сошла съ его лица и оно опять сдѣлалось мертвенно-блѣднымъ. Чтобы не терзаться какими-то необъяснимыми пугающими тайнами, м-ссъ Верлокъ рѣшила, что все это у него отъ нездоровья.

— Послушай, — сказала она: — прежде всего отдѣлайся отъ этого человѣка, кто бы онъ ни былъ, и возвращайся домой. Тебѣ нужно поберечься нѣсколько дней.

М-ръ Верлокъ нѣсколько успокоился и съ выраженіемъ рѣшимости на блѣдномъ лицѣ открылъ уже было дверь, когда жена шопотомъ отоевала его назадъ.

— Скажи пожалуйста, что это ты говорилъ о деньгахъ, которыя взялъ изъ банка? Онѣ у тебя въ карманѣ? Ты бы лучше…

М-ръ Верлокъ поглядѣлъ, ничего не соображая, на протянутую руку жены, потомъ пробормоталъ:

— Ахъ, да, деньги. — Онъ вынулъ изъ жилетнаго кармана маленькій кожаный портфель и передалъ его безъ словъ женѣ.

Миссисъ Верлокъ взяла портфель и стояла неподвижно, пока не захлопнулась входная дверь за ея мужемъ и страннымъ гостемъ. Потомъ только она заглянула въ портфель, пересчитала банковые билеты и стала съ недовѣрчивымъ видомъ оглядываться вокругъ себя въ комнатѣ. Она не находила взглядомъ ни одного подходящаго мѣста, чтобы укрыть деньги. Всѣ. шкапы и ящики казались ей спеціально соблазнительными для воровъ. Она быстрымъ, рѣшительнымъ движеніемъ разстегнулъ лифъ и засунула въ платье отданныя ей на храненіе деньги. Въ эту минуту какъ-разъ раздался звукъ колокольчика у входной двери, и она поспѣшила навстрѣчу входящему покупателю, принявъ обычное застывшее выраженіе лица. Среди лавки стоялъ человѣкъ и оглядывался вокругъ себя быстрымъ, холоднымъ и внимательнымъ взглядомъ. Въ одну секунду онъ осмотрѣлъ стѣны, потолокъ, полъ, и улыбнулся, какъ старый знакомый. М-ссъ Верлокъ показалось, что она его уже видѣлъ когда-то. Она поняла, что это не покупатель. Онъ подошелъ, къ ней съ нѣсколько таинственнымъ видомъ.

— Мужъ дома, м-ссъ Верлокъ? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, вышелъ.

— Жалко. Мнѣ нужно было кое о чемъ его спросить.

Это была правда. Главный инспекторъ Хитъ вернулся домой и собирался уже надѣть мягкія туфли и сѣсть отдохнуть у камина, какъ вдругъ почувствовалъ, что не можетъ успокоиться послѣ разговора съ начальникомъ, и рѣшилъ пойти къ Верлоку и собрать новыя свѣдѣнія, которыя могли бы оказаться ему полезными. Направляясь въ лавку на Брэтъ-Стритѣ, онъ старался не попадаться на глава никому изъ полиціи. Въ карманѣ у него былъ лоскутокъ сукна, найденный имъ на мѣстѣ катастрофы. У него не было, однако, ни малѣйшаго намѣренія показать свою находку м-ру Верлоку. Напротивъ того, важно было вывѣдать у Верлока то, что онъ согласенъ сказать добровольно; Хитъ надѣялся, что добудетъ у него обвинительный матеріалъ противъ Михаэлиса. Ему было очень досадно, что онъ не засталъ м-ра Верлока дома.

— Я бы его подождалъ, если бы онъ скоро вернулся.

М-ссъ Верлокъ ничего не отвѣтила, и онъ добавилъ:

— Мнѣ нужно отъ него достать нѣкоторая свѣдѣнія частнаго характера. Вы понимаете, вѣдь, что я хочу сказать? Вы же знаете, куда онъ пошелъ?

— Не знаю, — холодно отвѣтила м-ссъ Верлокъ и принялась разставлять коробки на полкахъ. Главный инспекторъ Хитъ задумчиво поглядѣлъ на нее.

— Вы вѣдь знаете, кто я, — сказалъ онъ, и, удивленный ея холодностью, прибавилъ:

— Вѣдь вы знаете, что я служу въ полиціи?

— Я въ это не вхожу, — сказала м-ссъ Верлокъ, и снова нанялась прибираніемъ вещей на полкахъ.

— Мое имя — Хитъ. Главный инспекторъ Хитъ, изъ департамента по особо важнымъ дѣламъ… Такъ вашъ мужъ вышелъ четверть часа тому назадъ? — спросилъ онъ, раздраженный непроницаемо-холоднымъ видомъ м-ссъ Верлокъ. — Онъ не сказалъ вамъ, когда вернется?

— Онъ вышелъ не одинъ, — сказала м-ссъ Верлокъ.

— Съ кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ?

М-ссъ Верлокъ оправила сзади прическу, которая была и безъ того въ порядкѣ. — Нѣтъ, съ какимъ-то чужимъ, — сказала она.

— А, я понимаю. Каковъ онъ былъ съ виду? Опишите его, пожалуйста.

И когда главный инспекторъ Хитъ услышалъ, что незнакомецъ былъ худощавый брюнетъ, съ длиннымъ лицомъ и поднятыми вверху усами, онъ сильно взволновался и воскликнулъ:

— Чортъ возьми, онъ однако не потерялъ времени!

Онъ былъ возмущенъ поведеніемъ начальника, не брезгавшаго ролью простого сыщика. Но у него пропала охота ждать м-ра Верлока. Онъ не зналъ, куда они пошли, но было возможно, что они вернутся вмѣстѣ, а встрѣча съ начальникомъ въ лавкѣ Верлока совершенно не входила въ планы главнаго инспектора Хита.

— Мнѣ, къ сожалѣнію, некогда дожидаться вашего мужа, — сказалъ онъ, и м-ссъ Верлокъ выслушала это заявленіе съ полнымъ равнодушіемъ. Главнаго инспектора Хита заинтриговала ея холодность.

— А знаете, — сказалъ онъ, пристально глядя на нее, — вы могли бы, если бы хотѣли, дать мнѣ очень цѣнныя свѣдѣнія о томъ, что происходитъ.

— А что же происходитъ? — спросила м-ссъ Верлокъ.

— Я говорю о дѣлѣ, относительно котораго пришелъ поговорить съ вашимъ мужемъ.

Въ этотъ день м-ссъ Верлоквъ, какъ всегда, прочла газету утромъ. Но потомъ она цѣлый день не выходила изъ дому, а газетчики не заглядываютъ въ Братъ-Стритъ, и туда не доносятся даже ихъ оглушающіе крики съ людныхъ улицъ, такъ что вечернихъ газетъ она не видала. Мужъ ея тоже не принесъ газеты. Она ничего не знала и съ удивленіемъ спросила, о чемъ онъ говоритъ. Хитъ не повѣрилъ ни на минуту, что она не знаетъ, и довольно рѣзкимъ тономъ сообщилъ самый фактъ.

М -ссъ Верлокъ отвела глава.

— Вотъ нелѣпость! — сказала она. — Мы здѣсь не рабы, и нѣтъ надобности дѣйствовать такими средствами.

Главный инспекторъ Хитъ сталъ выжидать дальнѣйшихъ сужденій, но она больше ничего не сказала.

— Вашъ мужъ ничего вамъ объ этомъ не сказалъ, когда вернулся? — спросилъ Хитъ.

М-ссъ Верлокъ покачала головой въ знакъ отрицательнаго отвѣта. Наступило молчаніе. Главный инспекторъ Хитъ былъ странно возбужденъ, точно чувствуя, что напалъ на какой-то слѣдъ.

— Есть тутъ еще одно обстоятельство, о которомъ я хотѣлъ поговорить съ вашимъ мужемъ, — сказалъ онъ намѣренно небрежнымъ тономъ. — У васъ въ рукахъ оказалось, кажется, украденное пальто.

М-ссъ Верлокъ, занятая въ этотъ день мыслями о ворахъ, инстинктивно нащупала бумажникъ на груди.

— У насъ никакого пальто не украли, — сказала она спокойно.

— Вотъ странно! — продолжалъ Хитъ. — Я вижу, вы держите чернила для мѣтки.

Онъ взялъ маленькую бутылочку чернилъ и поднялъ ее въ свѣту газоваго рожка.

— Красныя? — сказалъ онъ, снова поставивъ бутылочку на прилавокъ. — Повторяю, очень странно. На пальто, о которомъ я говорю, есть на подкладкѣ воротника нашивка, помѣченная такими чернилами, какъ эти.

Мссъ Верлокъ нагнулась надъ прилавкомъ, слегка вскрикнувъ:

— Такъ, значитъ, это пальто коего брата!

— А гдѣ вашъ братъ? Могу я его видѣть? — взволнованно опросилъ Хитъ.

— Его нѣтъ дома. Онъ не здѣсь. А надпись я сдѣлала сама.

— Гдѣ же теперь Вашъ братъ?

— Въ деревнѣ у одного знакомаго.

— Пальто было на человѣкѣ, пріѣхавшемъ изъ деревни. А какъ имя вашего знакомаго?

— Михаэлисъ, — произнесла м-ссъ Верлокъ съ ужасомъ, и главный инспекторъ даже свистнулъ отъ изумленія.

— Вотъ какъ! — Чудесно! Скажите: вашъ братъ — коренастый брюнетъ?

— Нѣтъ, — быстро запротестовала м-ссъ Верлокъ. — Это, вѣроятно, воръ таковъ. А Стеви — блондинъ, очень худенькій.

— Хорошо, — сказалъ главный инспекторъ одобряющимъ тономъ. Въ то время какъ м-ссъ Верлокъ смотрѣла на него съ удивленіемъ и инстинктивнымъ испугомъ, онъ сталъ вывѣдывать у нея разныя нужныя свѣдѣнія. Онъ узналъ, что растерзанные останки, которые онъ съ такимъ ужасомъ разсматривалъ въ это утро, принадлежали юношѣ, очень нервному, разсѣянному, странному, и что женщина, которая съ нимъ говорила, опекала этого юношу съ дѣтства.

— Онъ легко терялъ самообладаніе? — спросилъ онъ.

— Да, легко. Но не понимаю, какъ это у него могли украсть пальто.

Инспекторъ Хитъ опустилъ руку въ карманъ. Онъ вынулъ сначала вечернюю спортивную газету, засунутую туда, а затѣмъ уже лоскутокъ сукна, доставшійся ему въ подарокъ отъ щедрой судьбы, и передалъ его м-ссъ Верлокъ.

— Вы узнаете? — спросилъ онъ.

Она машинально взяла лоскутокъ въ руки я взглянула на него. Глава ея все болѣе широко раскрывались.

— Конечно, узнаю, — прошептала она, и затѣмъ, поднявъ голову, отступила назадъ.

— Почему этотъ лоскутокъ оборванный? — едва слышно проговорила она.

Главный инспекторъ выхватилъ у нея лоскутокъ, а она тяжело опустилась на стулъ. Для него все было ясно. Въ ту же минуту онъ понялъ еще нѣчто другое, болѣе поразительное: второй человѣкъ былъ Верлокъ.

— М-ссъ Верлокъ, — сказалъ онъ, — вы, кажется, больше знаете объ этомъ дѣлѣ, чѣмъ подозрѣваете сами?

У м-ссъ Верлокъ кружилась голова, и она ничего не могла сообразить. Она такъ вся застыла, что была не въ состояніи повернуть голову, когда раздался колокольчикъ у дверей. Главный инспекторъ Хитъ быстро повернулся къ двери какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда вошелъ м-ръ Верлокъ, и они взглянули другъ другу въ лицо. М-ръ Верлокъ, не глядя на жену, подошелъ въ главному инспектору, который обрадовался, видя, что Верлокъ вернулся одинъ.

— Вы здѣсь? — пробормоталъ м-ръ Верлокъ. — Кого вы разыскиваете?

— Никого, — тихимъ голосомъ сказалъ главный инспекторъ Хитъ. — Но мнѣ нужно сказать вамъ пару словъ.

— Пойдемте сюда, — сказалъ м-ръ Верлокъ, который вернулся домой все еще блѣдный, но уже болѣе спокойный. Однако онъ все еще не поднималъ глазъ на жену.

Онъ провелъ Хита въ комнату за лавкой, и какъ только закрылась за ними дверь, м-ссъ Верлокъ вскочила со стула и подбѣжала въ двери; но она не открыла ее, а опустилась на колѣни и приблизила ухо въ замочной скважинѣ.

Она услышала голосъ главнаго инспектора и только не видѣла, какъ онъ ткнулъ пальцемъ въ грудь ея мужа.

— Это вы — второй человѣкъ, Верлокъ. Въ паркъ вошли два человѣка.

— Такъ возьмите меня! — раздался голосъ м-ра Верлока. — Кто вамъ мѣшаетъ? Вы имѣете право.

— Нѣтъ. Разъ это дѣло взялъ въ свои руки мой начальникъ, такъ пусть самъ и справляется. Но вы-то знайте, что изобличилъ васъ я, а не онъ.

Послѣ того она услышала нѣсколько времени только неясное бормотаніе. Хитъ, очевидно, показалъ м-ру Верлоку лоскутокъ воротника Стэви, потому что сестра мальчика услышала громкій возгласъ мужа:

— Я понятія не имѣлъ, что она придумала такую штуку.

Опять до м-ссъ Верлокъ долго доносилось одно только бормотаніе, все-таки менѣе кошмарное для нея, чѣмъ страшное содержаніе громко произнесенныхъ словъ. Затѣмъ, главный инспекторъ Хитъ возвысилъ голосъ:

— Вы обезумѣли, что-ли, рѣшившись на такое дѣло?

Голосъ м-ра Верлока отвѣтилъ съ какимъ-то мрачнымъ бѣшенствомъ:

— Да, около мѣсяца я былъ безумнымъ. Но теперь я не безуменъ. Все кончено. Теперь все выйдетъ наружу.

Онъ заговорилъ упавшимъ голосомъ, потомъ опять возвысилъ его.

— Вы знаете меня нѣсколько лѣтъ, — сказалъ онъ, — и относились ко мнѣ хорошо. Я прежде всего прямой человѣкъ.

Хиту, очевидно, было непріятно воспоминаніе о старомъ знакомствѣ.

— Не очень-то вѣрьте — сказалъ онъ съ угрозой въ голосѣ — обѣщаніямъ, которыя вамъ даютъ. Я бы на вашемъ мѣстѣ бѣжалъ. Ловить васъ мы бы не стали.

— Конечно, — сказалъ м-ръ Верлокъ со смѣхомъ. — Вы надѣетесь, что другіе избавятъ васъ отъ меня? Нѣтъ, не бывать этому. Я слишкомъ честно относился къ этимъ людямъ, и теперь все должно выйти наружу.

— Такъ пусть выйдетъ, — равнодушно согласился главный инспекторъ Хитъ. — Но скажите мнѣ, какъ вы оттуда выбрались?

— Я былъ близъ Честеръ-Фильдъ-Уока, — услышала м-ссъ Верлокъ голосъ своего мужа, — какъ вдругъ раздался взрывъ. Тогда я бросился бѣжать. Былъ густой туманъ, и я никого не встрѣтилъ до самаго конца Джорджъ-Стрита.

— Удивительная удача! — проговорилъ съ удивленіемъ инспекторъ Хитъ. — Васъ удивилъ звукъ взрыва?

— Да, онъ раздался слишкомъ рано, — признался м-ръ Верлокъ мрачнымъ голосомъ.

М-ссъ Верлокъ прижалась ухомъ въ замочной скважинѣ. У нея посинѣли губы, руки были холодны какъ ледъ, и среди блѣднаго лица глаза казались двумя черными провалами. Голоса за дверью опять понизились, и до нея доносились только отдѣльныя слова. Наконецъ, она услышала опять цѣлую фразу, произнесенную главнымъ инспекторомъ:

— Онъ, вѣроятно, споткнулся о корень дерева.

Опять голоса понизились до шопота, и затѣмъ Хитъ, отвѣчая на какой-то вопросъ, отчетливо сказалъ:

— Конечно. Разорванъ на клочки: куски тѣла и кости перемѣшались съ пескомъ и камнями. Пришлось подбирать лопатой, говорилъ я вамъ.

М-ссъ Верлокъ вдругъ вскочила и, заткнувъ уши, убѣжала за прилавокъ и стала метаться между прилавкомъ и полками у стѣны. Увидавъ газету, оставленную на столѣ Хитомъ, она пробовала развернуть ее, потомъ бросила на полъ.

— Такъ, значитъ, ваша защита будетъ заключаться въ полномъ признаніи? — спрашивалъ за дверью м-ра Верлока главный инспекторъ Хитъ.

— Да, я разскажу все до конца.

— Вамъ не повѣрятъ.

Главный инспекторъ погрузился въ раздумье. Раскрытіе этого дѣла вовсе ему не улыбалось. Михаэлисъ остался бы въ сторонѣ, обнаружилась бы только дѣятельность профессора, разбита была бы вся система тайнаго надзора и поднялся бы безсмысленный шумъ въ газетахъ.

— Можетъ быть, и не повѣрятъ, — сказалъ Верлокъ, — но зато многое будетъ изобличено. Я прямой человѣкъ и буду дѣйствовать прямо.

— Если вамъ не помѣшаютъ, — сказалъ со смѣхомъ главный инспекторъ: — на васъ будутъ оказывать разныя вліянія, а потомъ вы будете сами поражены приговоромъ. Я бы на вашемъ мѣстѣ не довѣрялъ господину, который съ вами разговаривалъ до меня. Мой совѣтъ — какъ можно скорѣе исчезнуть отсюда. Вѣдь многіе у насъ увѣрены, что васъ нѣтъ на свѣтѣ.

— Неужели? — проговорилъ м-ръ Верлокъ. Вернувшись изъ Гринвича, онъ провелъ весь день въ маленькомъ кабачкѣ и не ожидалъ такого благопріятнаго оборота дѣла.

— Да, таково общее мнѣніе. Удирайте, исчезните…

— Куда? — проговорилъ м-ръ Верлокъ. Онъ поднялъ голову и, глядя на запертую дверь, проговорилъ:

— Заберите меня съ собой сейчасъ же. Я не буду сопротивляться.

— Я не сомнѣваюсь, — иронически согласился главный инспекторъ, слѣдя за направленіемъ его взгляда.

У м-ра Верлока выступилъ потъ на лбу. Понизивъ голосъ, онъ заговорилъ конфиденціальнымъ тономъ: — Мальчикъ вѣдь былъ ненормальный, неотвѣтственный за свои поступки. Судъ бы его оправдалъ, понимая, что онъ годится только въ сумасшедшій домъ… Самое худшее, что ему сдѣлали бы…

Главный инспекторъ, уже держась за ручку двери, прошепталъ, глядя прямо въ лицо м-ру Верлоку:

— Мальчикъ-то, можетъ быть, не совсѣмъ нормальный, но вы такъ прямо сумасшедшій. Что васъ такъ сбило съ толку?

М-ръ Верлокъ, помня о м-рѣ Вальдерѣ, — сказалъ, не стѣсняясь: Все это надѣлалъ одинъ посольскій негодяй. По-вашему, впрочемъ, онъ, можетъ быть, джентльменъ.

Главный инспекторъ кивнулъ головой, въ знакъ пониманія, и открылъ дверь.

М-ссъ Верлокъ, можетъ быть, и не замѣтила, какъ онъ вошелъ въ лавку. Она сидѣла выпрямившись за прилавкомъ, а у ногъ ея валялся скомканный листъ розоватой бумаги. Она судорожно прижала обѣ руки къ лицу, надавливая кончиками пальцевъ на високъ. На лицѣ ея была точно маска, которую она не хотѣла сорвать. Въ ея неподвижности сильнѣе выражалось ея страшное горе, чѣмъ если бы она испускала крики и билась головой объ стѣну. Хитъ только вскользь взглянулъ на неё, проходя мимо, и когда онъ вышелъ при звонѣ надтреснутаго колокольчика, вокругъ м-ссъ Верлокъ воцарилась глубокая тишина. Темныя полки съ товарами поглощали весь свѣтъ, и въ полутьмѣ только сверкалъ золотой ободокъ обручальнаго кольца на пальцѣ м-ссъ Верлокъ, какъ неистребимый блескъ остатка сверкающаго сокровища, брошеннаго въ сорную яму.

X.

Вице-директоръ попалъ въ Вестминстеръ вовсе не около полуночи, какъ предполагалъ, а очень рано, въ самомъ началѣ вечерняго засѣданія. Послѣ разговора съ личнымъ секретаремъ, который интересовался исходомъ затѣяннаго предпріятія и понялъ по таинственнымъ отвѣтамъ вице-директора, что тому удалось нѣчто весьма важное и отвѣтственное, вице-директора впустили въ кабинетъ начальника, сидѣвшаго за столомъ въ задумчивой позѣ. Начальникъ не выразилъ ни удивленія по поводу преждевременнаго появленія своего подчиненнаго, ни любопытства, ни вообще какихъ-либо чувствъ. Ничто не измѣнилось въ его задумчивомъ взглядѣ. Но голосъ его не былъ при этомъ усталый или сонный.

— Ну, что? — спросилъ онъ: — что вы узнали пока? Напали на что-нибудь неожиданное?

— Несовсѣмъ неожиданное, сэръ Этэльредъ, — сказалъ вице-директоръ. — Я напалъ на психологическое состояніе.

— Говорите, пожалуйста, понятнѣе, — попросилъ начальникъ.

— Да это совершенно понятно. Вы знаете вѣдь, что преступники чувствуютъ непреодолимое желаніе раскрыть свою тайну кому бы то ни было — часто даже полиціи. И вотъ, Верлокъ, котораго главный инспекторъ Хитъ считаетъ столь непричастнымъ къ этому дѣлу, оказался именно въ такомъ состояніи. Онъ, говоря образно, бросился во мнѣ на грудь, и мнѣ стоило только шепнуть ему, кто я, и прибавить: я вѣдь знаю, что вы тутъ главное дѣйствующее лицо, — чтобы этимъ вызвать его признаніе. Ему казалось чудомъ, что мы уже знаемъ, но онъ все-таки повѣрилъ. Мнѣ оставалось тогда только предложить ему два вопроса: кто васъ толкнулъ на это дѣло, и кто бросилъ бомбу? Онъ далъ точные отвѣты. Прежде всего я узналъ, что бросилъ бомбу братъ его жены, мальчикъ, полу-идіотъ, и узналъ также, что Михаэлисъ никакого касательства къ этому дѣлу не имѣетъ, хотя, дѣйствительно, мальчикъ былъ у него въ деревнѣ до восьми часовъ утра сегодня. Возможно, что Мяхаэлисъ еще ничего не знаетъ до сихъ поръ… Верлокъ съ утра отправился туда и взялъ мальчика съ собой какъ бы на прогулку. Такъ какъ это было не въ первый разъ, то Михаэлисъ не могъ подозрѣвать ничего дурного. Ну, а затѣмъ оказывается, что Верлокъ совершенно обезумѣлъ отъ удивительно сыгранной съ нимъ комедіи, которую мы съ вами ни на минуту не приняли бы въ серьёзъ, но которая оказала сильное воздѣйствіе на Верлока.

Вице-директоръ разсказалъ все, что Верлокъ передавалъ ему о характерѣ и образѣ дѣйствія мистера Вальдера…

— Мнѣ это кажется совершенно фантастичнымъ, — сказалъ начальникъ.

— Не правда ли? Прямо, какая-то жестокая шутка. Но Верлокъ, повидимому, отнесся къ этому совершенно серьезно. Ему казалось, что вся его карьера рушится. Въ прежнее время онъ былъ въ прямыхъ сношеніяхъ съ Стотъ-Вартенгеймомъ, и считалъ свои услуги незамѣнимыми. Отрезвленіе было очень неожиданное, и онъ, видимо, потерялъ голову. Ему, очевидно, представлялось, что посольство можетъ не только отказаться отъ его услугъ, но какимъ-то таинственнымъ образомъ погубить его.

— Сколько времени вы провели теперь съ нимъ? — спросилъ начальникъ, прерывая вице-директора.

— Мы провели минутъ сорокъ въ номерѣ какой-то подозрительной гостинницы. Онъ былъ въ состояніи реакціи послѣ преступленія. Его нельзя назвать закоренѣлымъ преступникомъ. Онъ не хотѣлъ смерти несчастнаго мальчика, брата своей жены, и теперь въ полномъ ужасѣ, — я это ясно видѣлъ. Можетъ быть, онъ даже любилъ мальчика. Во всякомъ случаѣ, онъ надѣялся, что мальчикъ не попадется, и что невозможно будетъ узнать, кто собственно совершилъ дѣло. Притомъ для мальчика никакого риска не было: его бы сейчасъ же объявили невмѣняемымъ.

Вице-директоръ остановился на минуту и задумался.

— Какъ онъ, однако, надѣялся въ такомъ случаѣ выгородитъ себя — этого я не понимаю, — продолжалъ онъ, не зная, до чего Стэви былъ преданъ «доброму» м-ру Верлоку, и какъ онъ умѣлъ молчать, когда считалъ это нужнымъ.

— Впрочемъ, онъ, можетъ быть, не думалъ объ этомъ, — прибавилъ вице-директоръ. — Онъ теперь въ глубокомъ отчаяніи, какъ человѣкъ, который совершилъ самоубійство, чтобы покончить со всѣми заботами, и уже потомъ убѣдился, что ничуть не помогъ этимъ дѣлу.

— Что же вы теперь съ нимъ сдѣлали? — спросилъ начальникъ, улыбнувшись въ отвѣтъ на оригинальное сравненіе вице-директора.

— Такъ какъ онъ очень торопился къ женѣ въ лавку, то и отпустилъ его.

— Какъ? Вѣдь онъ можетъ убѣжать.

— Простите, я этого не думаю. Куда ему бѣжать? Ему грозитъ опасность и со стороны товарищей. Онъ занимаетъ тутъ опредѣленный постъ. Подъ какимъ предлогомъ онъ бы, оставилъ его? Но даже если бы ничто не помѣшало его свободѣ дѣйствій, онъ бы все-таки ни на что не могъ рѣшиться въ своемъ теперешнемъ состояніи. А если бы я задержалъ его, мы были бы уже обязаны опредѣленно дѣйствовать. А я хотѣлъ сначала узнать ваше намѣреніе.

— Я повидаю сегодня прокурора и завтра утромъ пошлю за вами. Что вы еще имѣете мнѣ сказать?

— Ничего, сэръ Этельредъ, если вы не желаете знать подробности…

— Нѣтъ, пожалуйста, безъ подробностей, — сказалъ начальникъ, и протянулъ вице-директору на прощанье руку. — И вы говорите, что этотъ человѣкъ женатъ? — спросилъ онъ еще.

— Да, женатъ законнымъ бракомъ. Онъ говорилъ мнѣ, что послѣ разговора въ посольствѣ хотѣлъ-было все бросить, продать лавку и уѣхать, но онъ зналъ, что жена его и слышать не захочетъ объ отъѣздѣ за-границу. Лучшее доказательство прочнаго супружества, — прибавилъ онъ злобно, вспомнивъ, что и его жена тоже не хотѣла уѣзжать изъ Англіи. — Да, — повторялъ онъ, — настоящая жена и настоящій братъ жены. Тутъ — цѣлая семейная драма.

Вице-директоръ засмѣялся, но, видя, что начальникъ уже погрузился въ другія мысли о важныхъ государственныхъ вопросахъ, незамѣтно вышелъ изъ комнаты.

Онъ медленно направился домой, раздумывая о дѣлѣ, которое живо его интересовало, какъ предлогъ начать полезную общественную кампанію. Придя домой, увидѣвъ, что въ гостиной темно, онъ прошелъ наверхъ, чтобы переодѣться и поѣхать за женой, которая была на обѣдѣ у знатной лэди, покровительницы Михаэлиса.

Онъ зналъ, что тамъ будутъ рады его приходу. Войдя въ меньшую изъ двухъ гостиныхъ, онъ увидѣлъ жену среди большой группы у рояля. За ширмой подлѣ хозяйки сидѣли на двухъ креслахъ рядомъ какой-то господинъ и дама. Хозяйка протянула руку вошедшему.

— Я ужъ и не надѣялась видѣть васъ сегодня. Энни мнѣ сказала…

— Я самъ не думалъ, что такъ скоро освобожусь, — отвѣтилъ вице-директоръ и прибавилъ въ полголоса: «Могу сообщить вамъ, къ вашему и моему удовольствію, что Михаэлисъ не причастенъ къ этому дѣлу.»

— Еще бы! — съ негодованіемъ воскликнула покровительница Михаэлиса. — Неужели у васъ тамъ были настолько глупы, чтобы заподозрить его?..

— Не настолько глупы, — почтительно возразилъ вице-директоръ, — а настолько умны и ловки.

Наступило молчаніе. Господинъ, сидѣвшій на креслѣ у кушетки, пересталъ разговаривать съ дамой около него, и поглядѣлъ съ легкой улыбкой на вице-директора.

— Я не знаю, знакомы ли вы, — сказала хозяйка.

М-ръ Вальдеръ и вице-директоръ учтиво поклонились другъ другу.

— Онъ все пугаетъ меня, — заявила вдругъ дама, сидѣвшая около м-ра Вальдера, кивая головой на послѣдняго. Вице-директоръ былъ знакомъ съ этой дамой.

— У васъ вовсе не испуганный видъ, — сказалъ онъ, взглянувъ на нее и думая про себя, что рано или поздно въ этомъ домѣ можно встрѣтиться съ кѣмъ угодно.

— Во всякомъ случаѣ, онъ пробовалъ меня пугать, — сказала дама.

— Это ужъ по привычкѣ, — сказалъ вице-директоръ.

— Онъ угрожаетъ обществу всякими ужасами, — продолжала лэди: — изъ-за взрыва въ Гринвичѣ, говоритъ, что мы должны дрожать, пока этихъ людей не истребятъ всѣхъ до конца. А я и не знала, что это такъ серьезно.

Мистеръ Вальдеръ, дѣлалъ видъ, что не слышитъ, и, наклонившись къ кушеткѣ, говорилъ что-то въ полголоса хозяйкѣ. Но онъ ясно слышалъ, какъ вице-директоръ сказалъ:

— Я не сомнѣваюсь, что м-ръ Вальдеръ имѣетъ совершенно точное представленіе объ истинной важности этого дѣла.

М-ръ Вальдеръ спрашивалъ себя, какая собственно цѣль у этого назойливаго полицейскаго? Закончивъ фразу, обращенную къ хозяйкѣ, онъ повернулся въ креслѣ и сказалъ:

— Вы хотите сказать, что мы лучше знаемъ этихъ людей, чѣмъ вы? Это вѣрно. У насъ сильно отъ нихъ пострадали, а вы почему-то — онъ улыбнулся съ искусственно-недоумѣвающимъ видомъ — охотно терпите ихъ въ своей средѣ.

Вице-директоръ ничего не отвѣтилъ, и м-ръ Вальдеръ тотчасъ же попрощался. Какъ только онъ повернулся спиной къ кушеткѣ, вице-директоръ тоже поднялся.

— Я думала, что вы еще останетесь и отвезете домой Энни, — сказала хозяйка.

— Оказывается, что у меня сегодня есть кое-какая работа.

— Въ связи…?

— Да, до нѣкоторой степени. Дѣло это можетъ оказаться очень громкимъ, — сказалъ онъ, когда хозяйка спросила его на прощанье, дѣйствительно ли все это такъ ужасно.

Онъ быстро вышелъ изъ гостиной и засталъ м-ра Вальдера еще въ передней. Онъ старательно обматывалъ шею широкимъ шолковымъ шарфомъ. За нимъ стоялъ лакей, подавая ему пальто, а другой въ это время отворялъ дверь. Вице-директоръ быстро надѣлъ пальто и сразу вышелъ. Но, выйдя изъ подъѣзда, онъ остановился, какъ бы раздумывая, въ какую сторону ему направиться. Увидавъ это въ открытую дверь, м-ръ Вальдеръ еще постоялъ въ передней, закурилъ сигару и потомъ только медленно вышелъ. Но все-таки онъ еще засталъ передъ домомъ «проклятаго полицейскаго» и, въ ужасѣ подумавъ, что тотъ, можетъ быть, поджидаетъ его, сталъ искать глазами свободный кэбъ. Но такового не оказалось; у подъѣзда стоялъ рядѣ собственныхъ экипажей. М-ру Вальдеру пришлось пройти пѣшкомъ, и «проклятый полицейскій» шелъ рядомъ съ нимъ. М-ру Вальдеру сдѣлалось не по себѣ. — Чертовская погода! — сказалъ онъ.

— Вовсе ужъ не такая плохая, — спокойно возразилъ вице-директоръ, и, помолчавъ нѣсколько времени, сказалъ: — Мы захватили нѣкоего Верлока.

М-ръ Вальдеръ не отшатнулся и даже не измѣнилъ шага, но не могъ удержаться отъ восклицанія: — Что? — Вице-директоръ не повторилъ своихъ словъ.

— Вы его знаете, — сказалъ онъ.

М-ръ Вальдеръ остановился. — Почему вы думаете? — спросилъ онъ.

— Я не думаю. Это Верлокъ сказалъ.

— Вретъ, собака, — сказалъ м-ръ Вальдеръ, но внутренно онъ былъ пораженъ проницательностью англійской полиціи. Ему сдѣлалось не по себѣ; онъ бросилъ сигару и пошелъ дальше.

— Эта исторія мнѣ пріятна тѣмъ, — продолжалъ медленнымъ тономъ вице-директоръ, — что она — удобный предлогъ для очень важнаго дѣла, за которое нужно взяться какъ можно скорѣе. Нужно очистить страну отъ иностранныхъ шпіоновъ. Они — гнусный и опасный элементъ въ обществѣ. Каждаго изъ нихъ въ отдѣльности трудно выискивать. Нужно, чтобы самое ихъ занятіе опостылѣло ихъ нанимателямъ. Дѣло становится позорнымъ и опаснымъ.

М-ръ Вальдеръ опять остановился. — Что вы хотите сказать? — спросилъ онъ.

— Судъ надъ Верлокомъ выяснитъ публикѣ и опасность, и неприличіе шпіонства.

— Кто же повѣритъ такому человѣку? — презрительно сказалъ м-ръ Вальдеръ.

— Обиліе самыхъ точныхъ подробностей въ достаточной степени всѣхъ убѣдитъ, — мягко сказалъ вице-директоръ.

— Такъ вы серьезно намѣреваетесь это сдѣлать? Вѣдь вы этимъ дѣйствуете только на руку негодяямъ революціонерамъ. Зачѣмъ вы хотите поднять скандалъ? Изъ нравственныхъ соображеній — или какихъ-нибудь другихъ?

М-ръ Вальдеръ былъ, очевидно, очень взволнованъ, и это еще болѣе убѣдило вице-директора въ правдѣ сообщеній Верлока. Онъ прибавилъ равнодушнымъ тономъ:

— Есть и практическія соображенія. У насъ достаточно хлопотъ съ дѣйствительными анархистами — вы не можете упрекнуть насъ въ недостаточной зоркости въ этомъ отношеніи. Но мы не допустимъ ни подъ какимъ предлогомъ, чтобы намъ еще навязывали поддѣльныхъ.

— Я не раздѣляю вашихъ взглядовъ, — возразилъ м-ръ Вальдеръ надменнымъ тономъ. — Вы разсуждаете слишкомъ эгоистично, не думая объ интересахъ другихъ европейскихъ странъ.

— Другія страны не могутъ пожаловаться на отсутствіе у насъ бдительности, — сказалъ добродушнымъ тономъ вице-директоръ. — Вы видите, въ теченіе двѣнадцати часовъ мы установили личность человѣка, разорваннаго на куски, отыскали организатора взрыва и даже знаемъ, кто стоитъ, за его спиной. Мы могли бы пойти и дальше, но не хотимъ превысить свои права.

— Вы полагаете, что преступленіе было задумано внѣ Англіи? — спросилъ м-ръ Вальдеръ.

— Да, въ иносказательномъ смыслѣ слова, — отвѣтилъ вице-директоръ, намекая на то, что посольства считаются территоріей той страны, которую собой представляютъ. — Но это подробности. Я съ вами объ этомъ заговорилъ, потому что ваше правительство болѣе всего недовольно нашей полиціей. Вы видите, мы не такъ ужъ плохи. Мнѣ хотѣлось сообщить именно вамъ о нашей удачѣ.

— Очень вамъ благодаренъ, — пробормоталъ м-ръ Вальдеръ.

— Здѣшнихъ анархистовъ мы всѣхъ по пальцамъ знаемъ, — продолжалъ вице-директоръ, точно цитируя слова Хита. — А теперь нужно только отдѣлаться отъ провокаторовъ, и тогда можно жить спокойно.

М-ръ Вальдеръ поднялъ руку, останавливая проѣзжающій кэбъ.

— А вы не зайдете сюда? — сказалъ вице-директоръ, указывая на внушительныхъ размѣровъ зданіе съ ярко освѣщеннымъ подъѣздомъ, передъ которымъ они стояли. Это былъ фешенэбельный клубъ, и м-ръ Вальдеръ состоялъ его почетнымъ членомъ. Но въ эту минуту вице-директоръ подумалъ, что едва-ли м-ру Вальдеру придется часто бывать здѣсь въ будущемъ. Онъ взглянулъ на часы. Было половина одиннадцатаго. Вечеръ проведенъ былъ не безъ пользы.

XI.

Послѣ ухода инспектора Хита, м-ръ Верлокъ сталъ ходить по комнатѣ и отъ времени до времени смотрѣлъ на жену черезъ открытую дверь. «Она знаетъ», — думалъ онъ, глубоко ее жалѣя, но все же съ нѣкоторымъ чувствомъ облегченія. Самое ужасное было бы именно сообщить ей страшную вѣсть, и отъ этого инспекторъ Хитъ избавилъ ее. М-ръ Верлокъ никакъ не ожидалъ, что придется сообщать ей именно о смерти брата, такъ какъ отнюдь не ждалъ и не желалъ его смерти. Напротивъ того, мертвый Стэви становился источникомъ гораздо большихъ бѣдъ, чѣмъ живой. М-ръ Верлокъ разсчитывалъ на благополучный исходъ, полагаясь не на собственную сообразительность мальчика, а на его слѣпое послушаніе, такъ какъ зналъ, съ какимъ довѣріемъ и съ какой слѣпой преданностью мальчикъ его во всемъ слушался. Онъ надѣялся, что Стэви уйдетъ изъ стѣнъ обсерваторіи живомъ и невредимымъ и нагонитъ его за паркомъ. Четверть часа — совершенно достаточное время даже для самаго глупаго человѣка, чтобы положить снарядъ и уйти. Стэви, очевидно, наткнулся на что-нибудь, и взрывъ произошелъ черезъ пять минутъ. М-ръ Верлокъ предвидѣлъ все, кромѣ этого. Онъ думалъ, что Стэви могъ заблудиться, не нагнавъ его, и что его гдѣ-нибудь арестуютъ. Этого онъ не боялся, увѣренный, что мальчикъ его не выдастъ. Онъ ему достаточно говорилъ, во время ихъ долгихъ прогулокъ вдвоемъ, о необходимости молчанія. Гуляя со Стэви по улицамъ Лондона, онъ съумѣлъ совершенно измѣнить взглядъ мальчика на полицію, и мальчикъ сдѣлался его покорнымъ, преданнымъ сообщникомъ. М-ръ Верлокъ искренно полюбилъ его за это. Но что жена его пришьетъ адресъ на подкладкѣ пальто — это ему не приходило въ голову. Такъ вотъ что она имѣла въ виду, когда говорила, что нечего безпокоиться, если Стэви и потеряется на улицѣ. Она увѣрила его, что мальчикъ навѣрное вернется домой. Да, онъ вернулся, — чтобы жестоко отомстить.

М-ръ Верлокъ вошелъ за прилавокъ. Онъ внутренно рѣшилъ, что во всемъ виновата жена, не предупредившая его о принятой ею мѣрѣ предосторожности. Но онъ все-таки не чувствовалъ злобы противъ нея, такъ какъ былъ фаталистомъ, и рѣшилъ, что бываетъ только то, что должно быть. Теперь все равно дѣлу не помочь. Онъ подошелъ въ ней и сказалъ:

— Я не хотѣлъ погубить мальчика.

М-ссъ Верлокъ вся вздрогнула при звукѣ его голоса, но не отняла рукъ отъ лица и не произнесла ни звука. М-ръ Верлокъ чувствовалъ настоятельную потребность поговорить съ ней.

— Это болванъ Хитъ такъ тебя ошеломилъ. Развѣ можно такъ сразу все сказать женщинѣ! Я цѣлые часы сидѣлъ въ кабачкѣ, все обдумывая, какъ тебѣ сообщить это. Вѣдь ты сама понимаешь, что я не желалъ зла мальчику.

Тайный агентъ Верлокъ говорилъ правду. Онъ дѣйствительно прежде всего ужаснулся за жену, когда раздался взрывъ.

М-ссъ Верлокъ снова вся вздрогнула, но такъ какъ она продолжала сидѣть, закрывъ лицо руками, то онъ рѣшилъ, что лучше всего оставить ее въ покоѣ, и ушелъ въ комнату за лавкой. Увидѣвъ на столѣ приготовленную для него ѣду, онъ отрѣзалъ себѣ кусокъ мяса и сталъ ѣсть. Онъ только теперь вспомнилъ, что за весь день ничего не ѣлъ, и въ эту минуту почувствовалъ острѣе всего остального физическое чувство пустоты въ желудкѣ. Онъ сталъ медленно ѣсть, поглядывая изъ-за двери на жену, потомъ снова вошелъ въ лавку и близко подошелъ къ Винни. Онъ не могъ выносить вида этой скорби съ закрытымъ лицомъ. Онъ ожидалъ, конечно, что жена его будетъ страшно потрясена, но надѣялся все-таки на ея опору въ новыхъ обстоятельствахъ, съ которыми самъ уже почти примирился со свойственнымъ ему фатализмомъ.

— Ничего не подѣлаешь, — мрачно сказалъ онъ. — Нужно подумать о завтрашнемъ днѣ, Винни. Когда меня заберутъ, ты должна будешь дѣйствовать толково.

Опять ни звука, кромѣ судорожнаго вздыманія груди. М-ръ Верлокъ началъ даже слегка возмущаться. — Взгляни хоть на женя, — сказалъ онъ нѣсколько рѣзкимъ тономъ.

— Я никогда больше на тебя не взгляну, — раздался глухой отвѣтъ.

М-ръ Верлокъ отнесся со снисходительностью добраго мужа къ восклицанію, явно вызванному чрезмѣрною скорбью. Тяжело же она приняла свое несчастіе! Всему виной Хитъ, который не съумѣлъ сказать какъ слѣдуетъ. Но, конечно, ради нея же самой, нельзя ей позволить слишкомъ предаваться своимъ чувствамъ.

— Нельзя тебѣ тутъ оставаться въ лавкѣ, — сказалъ онъ съ напускной суровостью, въ которой звучала нота дѣйствительной досады на жену. Нужно было до ночи обсудить много важныхъ вопросовъ, а она все тормозила своимъ упрямствомъ. Но какъ онъ ее ни убѣждалъ разными доводами, она продолжала сидѣть неподвижно.

— Ну, да будь же, наконецъ, благоразумна, Винни, — сказалъ онъ. — Что же было бы съ тобой, если бы погибъ я?

Онъ былъ увѣренъ, что этотъ доводъ заставитъ ее вскрикнуть, но она не двинулась съ мѣста и попрежнему не отнимала рукъ отъ лица. Нельзя говорить съ человѣкомъ, когда не видишь его лица. М-ръ Верлокъ попытался силой отнять у нея руки отъ лица, но тогда она вдругъ вырвалась отъ него, пробѣжала черезъ всю лавку и скрылась въ кухнѣ. Онъ только на минуту увидѣлъ ея лицо, и убѣдился, что она не взглянула на него.

Можно было подумать, что между ними происходила главнымъ образомъ борьба изъ-за стула, такъ какъ въ ту же минуту, какъ вышла м-ссъ Верлокъ, мѣсто ея занялъ ея мужъ. Онъ не закрылъ лицо руками, но лицо его омрачилось тяжелыми мыслями.

Онъ зналъ, что ему не избѣжать тюрьмы, но не особенно этого боялся. Тюрьма укроетъ его во всякомъ случаѣ отъ беззаконной мести, которой онъ могъ опасаться съ разныхъ сторонъ. Онъ предвидѣлъ сравнительно скорое освобожденіе и затѣмъ жизнь за-границей. Обидно было только то, что неудача его постигла въ тотъ самый моментъ, когда онъ могъ разсчитывать на полное торжество. Ему казалось, что онъ блестяще доказалъ м-ру Вальдеру свою силу и могущество, и его престижъ въ посольствѣ сдѣлался бы огромнымъ — если бы только не несчастная мысль жены, вздумавшей пришить адресъ къ воротнику Стэви. Строго обдуманный, доведенный почти до конца планъ разбился изъ-за ничтожнаго обстоятельства, какъ бываетъ, что ломаешь ногу, поскользнувшись объ апельсинную корку.

М-ръ Верлокъ все-таки не питалъ въ эту минуту злобы противъ жены. Онъ думалъ о томъ, каково ей будетъ, когда его заберутъ, какъ она будетъ первое время тосковать по Стэви, и какъ тяжело ей будетъ оставаться совершенно одной во всемъ домѣ. Если бы хоть мать была съ нею. Онъ чувствовалъ, что нужно обо всемъ серьезно потолковать, но понималъ, что ни о какихъ дѣлахъ разговаривать въ этотъ вечеръ нельзя. Онъ поднялся, спокойно заперъ входную дверь, затушилъ газъ въ лавкѣ и, отдѣливъ себя такимъ образомъ отъ внѣшняго міра, пошелъ къ женѣ. Она сидѣла у стола, у котораго обыкновенно сидѣлъ бѣдный Стэви за рисованіемъ, опустивъ на руки голову. М-ръ Верлокъ не зналъ, съ чего начать съ ней разговоръ. Онъ никогда не говорилъ съ ней о себѣ, такъ какъ она не любила вникать ни во что, что не касалось ея непосредственно, и начать вдругъ теперь, въ трагическихъ обстоятельствахъ, открывать ей душу — было безконечно трудно. Нужно было объяснить страшное гипнотизирующее вліяніе Вальдера, толкнувшаго его на преступленіе.

М-ръ Верлокъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ остановился въ дверяхъ и, глядя въ кухню, сказалъ, сжавъ кулаки:

— Ты не можешь себѣ представить, съ какимъ негодяемъ я имѣлъ дѣло… Какъ онъ обошелся со мной!.. — продолжать м-ръ Верлокъ, чувствуя наконецъ силу открыть свою душу. — Вѣдь я рисковалъ головой въ этой игрѣ. Отъ тебя я, конечно, все скрывалъ. Зачѣмъ было доставлять лишнее безпокойство! За семь лѣтъ нашего супружества, я не разъ подвергался опасности жизни, — а онъ вздумалъ грозить мнѣ… Мнѣ, которому обязаны своимъ спасеніемъ величайшіе люди въ государствѣ!

Онъ замѣтилъ, что жена его подняла голову. Онъ смотрѣлъ на нее сзади, точно могъ судить о дѣйствіи своякъ словъ по движенію ея спины.

— За послѣднія одиннадцать лѣтъ не было ни одного заговора, къ которому я бы не былъ причастенъ. Сколькихъ я, посылалъ на то, чтобы ихъ ловили на границѣ. Старый баронъ зналъ, чего я стою. И вдругъ является наглецъ, который осмѣливался вызывать меня къ себѣ въ одиннадцать часовъ утра! Вѣдь если бы кто-нибудь увидѣлъ меня входящимъ въ посольство, мнѣ бы не снести головы. Какое негодяйство — подвергать опасности такого человѣка, какъ я!

М-ръ Верлокъ подошелъ къ крану, подставилъ стаканъ и выпилъ одинъ за другимъ три стакана воды, чтобы утолить душившее его пламя бѣшенства.

— Если бы не мысль о тебѣ, я бы схватилъ его за горло и сунулъ бы его голову въ каминъ. Мнѣ не трудно было бы справиться съ этимъ розовымъ бритымъ негодяемъ.

М-ръ Верлокъ въ первый разъ въ жизни открывалъ свою душу этой равнодушной женщинѣ. Личное озлобленіе кипѣло въ немъ такъ сильно, что онъ совершенно забылъ о судьбѣ Стэви. И когда онъ поднялъ глаза на жену, онъ былъ пораженъ неожиданностью ея выраженія. Она смотрѣла не обезумѣвшимъ и не разсѣяннымъ взглядомъ, а скорѣе взглядомъ, сосредоточеннымъ на чемъ-то за м-ромъ Верлокомъ. Впечатлѣніе это было до того сильно, что м-ръ Верлокъ оглянулся; но за нимъ была только бѣлая стѣна и больше ничего.

— Я бы схватилъ его за горло, — продолжалъ онъ, снова повернувшись въ женѣ. — Если бы не ты, я бы не постѣснялся. А вѣдь онъ бы даже не посмѣлъ обратиться въ полиціи. Ты понимаешь, почему не посмѣлъ бы?

Онъ подмигнулъ женѣ съ лукавымъ видомъ.

— Нѣтъ, — глухо отвѣтила м-ссъ Верлокъ, не поднимая на него глазъ — О чемъ это ты говоришь?

М-ра Верлока охватило чувство полной безнадежности и усталости послѣ страшнаго напряженія дня, закончившагося неожиданной катастрофой. Его карьера рушилась самымъ неожиданнымъ образомъ, но во всякомъ случаѣ онъ, можетъ быть, наконецъ, будетъ въ состояніи проспать цѣлую ночь. Поглядѣвъ да жену, онъ, однако, въ этомъ усомнился. Она была какая-то непонятная, чужая.

— Пряди же, наконецъ, въ себя, — сказалъ онъ. — Пойди, лягъ въ постель. Тебѣ нужно выплакаться какъ слѣдуетъ.

Какъ и большинство, м-ръ Верлокъ думалъ, что лучшій всходъ для женской печали — слезы. И, можетъ быть, дѣйствительно, если бы Стэви умеръ на ея рукахъ, м-ссъ Верлокъ нашла бы облегченіе въ обильныхъ словахъ. Она обрѣла бы въ себѣ достаточно смиренія, чтобы принять съ покорностью все естественное въ человѣческой судьбѣ. Но ужасныя обстоятельства смерти Стэви осушили сразу источникъ слезъ, точно ей провели по глазамъ раскаленнымъ желѣзомъ, а сердце превратилось въ кусокъ льда. Черты ея застыли, а въ неподвижной головѣ носился рой мыслей. Вся жизнь пронеслась въ ея памяти, и она видѣла въ ней только одну центральную заботу — о братѣ. Все обусловливалось только мыслью о немъ. Она вспоминала всѣ мелочи его дѣтскихъ лѣтъ, какъ она его мыла и причесывала, какъ ограждала его отъ ударовъ отца; который ругалъ его идіотомъ, а ее — чертовкой. Она точно слышала теперь звукъ этихъ словъ. А потомъ предъ нею проносились картины жизни въ меблированныхъ комнатахъ матери, безконечное бѣганье по лѣстницамъ съ завтраками жильцамъ, подсчетъ грошей, постоянная работа по дому, въ то время какъ мать, едва ступая распухшими ногами, варила обѣдъ въ темной кухнѣ, а бѣдный Стэви, безсознательный центръ ихъ ваботъ, чистилъ сапоги жильцамъ. Среди этихъ воспоминаній промелькнулъ образъ красиваго молодого человѣка, который могъ бы быть ей желаннымъ спутникомъ жизни. Но Винни со слезами на глазахъ отказала ему, отдавъ предпочтеніе м-ру Верлоку, очень милому и привѣтливому жильцу, у котораго всегда звенѣли деньги въ карманѣ. Онъ казался менѣе пріятнымъ, но болѣе надежнымъ товарищемъ въ жизни, такъ какъ могъ быть опорой для всей ея семьи.

М-ссъ Верлокъ вспоминала семь лѣтъ безпечной живии Стэви въ домѣ мужа. Въ ней самой укрѣпилось мирное чувство преданности домашнему очагу. Чувство ея въ мужу было глубокое, какъ стоячій прудъ, поверхность котораго изрѣдка только шевелилась отъ мимолетнаго появленія товарища Озипона, красиваго, коренастаго анархиста, съ дерзкими глазами.

И еще одно, очень недавнее воспоминаніе пронеслось въ памяти м-ссъ Верлокъ. Не прошло еще двухъ недѣль, какъ ея мужъ и бѣдный Стави вышли вмѣстѣ изъ лавки. М-ссъ Верлокъ такъ отчетливо видѣла ихъ въ эту минуту передъ собой, что, возсоздавая иллюзію дѣйствительности, пробормотала побѣлѣвшими губами:

— Точно отецъ и сынъ!

М-ръ Верлокъ остановился и, повернувъ въ ней овабоченное лицо, спросилъ:

— Что ты сказала?

Не получивъ отвѣта, онъ сталъ снова ходить по кухнѣ. Потомъ, погрозивъ кому-то кулакомъ въ воздухѣ, онъ снова заговорилъ.

— Я имъ отомщу, этимъ посольскимъ… — кричалъ онъ. — Жизни не рады будутъ. Все разскажу. Все выйдетъ наружу. Ничто не можетъ теперь меня остановить.

Давая волю бѣшенству этими словами, онъ однако остановился среди потока словъ и снова посмотрѣлъ на жену, которая сидѣла неподвижно и глядѣла на стѣну передъ собою. Ея молчаніе смущало его. Онъ зналъ ея несловоохотливость. Ихъ взаимно-довѣрчивыя отношенія и были основаны на томъ, что она не вмѣшивалась въ его дѣла, а онъ ей ничего не разсказывалъ, но всегда былъ увѣренъ въ ней, какъ въ вѣрной, преданной женѣ. На этотъ разъ, однако, молчаніе ея было какое-то странное и зловѣщее. Ему хотѣлось бы, чтобы она высказала то, что думала въ эту минуту.

М-ссъ Верлокъ, можетъ быть, и сама была бы рада говорить вслухъ, но она не владѣла голосомъ въ эту минуту. Она могла бы или громко кричать, или молчать, — и инстинктивно предпочла второе. А мысленно она повторяла все только одну фразу: — «Онъ увелъ съ собой мальчика, чтобы его убить! Онъ увелъ съ собой мальчика, чтобы его убитъ!» Эта сводившая ее съ ума фраза наполняла все ея существо. Рыданія, которыя не могли вырваться наружу, душили ее. Она вся дрожала и глаза ея горѣли пламеннымъ бѣшенствомъ. По своей натурѣ Винни вовсе не была покорнымъ существомъ. Она любила брата воинствующей любовью, — и мысль, что она сама позволила увезти его на закланіе, сводила ее съ ума. А этотъ человѣкъ посмѣлъ потомъ вернуться домой къ женѣ!..

— Я еще боялась, что онъ дрожитъ отъ простуды, — пробормотала м-ссъ Верлокъ, глядя на стѣну.

Услышавъ эти слова, м-ръ Верлокъ понялъ ихъ буквально и поспѣшилъ успокоить жену.

— Пустяки, — сказалъ онъ. — Я былъ только разстроенъ. — Разстроенъ изъ-за тебя.

М-ссъ Верлокъ медленно перевела взглядъ на мужа, который быстро опустилъ глаза.

— Ничего не подѣлаешь, милая, — сказалъ онъ. — Возьми себя въ руки. Вѣдь ты сама навлекла на насъ полицію. Такъ ужъ теперь, веди себя какъ слѣдуетъ. Я тебя не обвиняю, — прибавилъ онъ великодушно. — Ты не могла знать.

— Не могла знать, — повторила м-ссъ Верлокъ, и казалось, что эти слова произнесъ трупъ.

— Я и не обвиняю тебя. Но я имъ отплачу. Когда я буду подъ замкомъ, я смогу говорить съ полной свободой. Считай, что меня не будетъ съ тобой два года. За это время ты должна будешь вести дѣла сама. Ты будешь продолжать держать лавку, пока я не дамъ знать. И вообще нужно будетъ соблюдать большую осторожность. Никто не долженъ знать, что ты собираешься сдѣлать. У меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія, чтобы меня пырнули ножомъ, какъ только я выйду на свободу.

М-ръ Верлокъ былъ всецѣло занятъ будущимъ, и думалъ только о томъ, чтобы оградить себя отъ ожидавшихъ его впереди опасностей, — что было, конечно, совершенно понятно въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ. Повторивъ еще разъ, что онъ вовсе не желаетъ смерти отъ рукъ революціонеровъ, онъ прибавилъ съ нѣжностью:

— Я хочу жить для тебя.

Легкій румянецъ набѣжалъ на неподвижное, безкровное лицо м-ссъ Верлокъ. Покончивъ съ видѣніями прошлаго, она теперь вполнѣ понимала и — слышала слова мужа. Они точно душили ее своимъ несоотвѣтствіемъ ея чувствамъ. Она знала только одно — что этотъ человѣкъ, который былъ ея мужемъ семь лѣтъ, увелъ съ собой мальчика, чтобы убить его. А м-ръ Верлокъ, не подозрѣвая, въ какомъ она состояніи, продолжалъ ходить по комнатѣ и развивать свои планы. Ему начинало казаться, что онъ избѣгнетъ мстительной руки революціонеровъ, и онъ сталъ даже успокаивать жену. Тонъ его сдѣлался самоувѣреннымъ, и это еще болѣе усиливало ужасъ Винни. Она слѣдила мрачнымъ взглядомъ за человѣкомъ, который такъ заботился теперь о безнаказанности — послѣ того какъ увелъ изъ дому Стэви, чтобы убить его. Онъ опять заговорилъ о томъ, что они уѣдутъ куда-то далеко-далеко, неизвѣстно, въ Испанію ли, или въ Южную Америку. М-ссъ Верлокъ хотѣлось машинально спросить: а какъ же съ Стэви? Но потомъ она опять все вспомнила, и сразу сдѣлала выводъ, который очень бы удивилъ м-ра Верлока. Она вдругъ поняла, что ей незачѣмъ оставаться съ этимъ человѣкомъ, если нѣтъ мальчика. Она поднялась съ мѣста, точно ее кто-то толкнулъ. Она почувствовала себя свободной. М-ръ Верлокъ взглянулъ за нее.

— Ты куда? Наверхъ? — спросилъ онъ.

Въ силу долголѣтней привычки м-ссъ Верлокъ обернулась на этотъ привычный голосъ и слегка кивнула головой.

— Ну, и отлично, — сказалъ онъ. — Пойди, прилягъ. Я тоже сейчасъ приду.

М-ру Верлоку было непріятно, что жена такъ и ушла, не сказавъ ни слова. Онъ такъ нуждался въ ея нравственной поддержкѣ. Вздохнувъ отъ чувства одиночества и пожалѣвъ о Стэви, м-ръ Верлокъ снова подошелъ къ столу, на которомъ стоялъ еще остатокъ мяса. На него напалъ неутолимый голодъ, который часто смѣняетъ слишкомъ сильное напряженіе нервовъ. Его удивило, что въ комнатѣ наверху тихо, и онъ съ ужасомъ подумалъ, что Винни сидитъ за кровати и глядитъ въ темноту. Мысль, что онъ застанетъ ее въ такомъ состоянія, отняла у него аппетитъ. Онъ отложилъ кухонный ножъ, которымъ собирался отрѣзать кусокъ мяса.

Но вскорѣ онъ услышалъ шаги жены и успокоился. Она прошлась по комнатѣ и потомъ сѣла. Но онъ понялъ по доносившимся звукамъ, что она надѣла ботинки и, повидимому, одѣвается, чтобы выйти изъ дому. М-ръ Верлокъ не ошибся. Жена его почувствовала себя свободной женщиной, и еще не знала, что сдѣлаетъ съ своей свободой. Она открыла окно въ спальнѣ, и выглянула на улицу — точно съ желаніемъ позвать кого-нибудь за помощь. Но пустынная улица была союзницей ея мужа, увѣреннаго въ своей безнаказанности. Очевидно, никто не придетъ къ ней на помощь. Тогда она одѣлась какъ на прогулку, не спѣша и аккуратно, не забывъ даже надѣть вуаль, и сошла внизъ.

М-ръ Верлокъ, замѣтивъ, что она держитъ въ рукѣ маленькій саквояжъ, рѣшилъ, что она собирается къ матери, и внутренно оскорбился за такое невниманіе въ себѣ. Но этого личнаго чувства онъ не высказалъ, а постарался воздѣйствовать на жену не сентиментальными, а разумными доводами. Онъ сказалъ, что слишкомъ поздно ѣхать къ матери, такъ какъ уже половина девятаго, и Винни не успѣетъ съѣздить туда и обратно въ тотъ же вечеръ.

М-ссъ Верлокъ и въ голову не приходило идти къ матери. Ей только хотѣлось уйти изъ дому и хотя бы пробродить всю ночь по улицамъ — лишь бы не быть въ этихъ стѣнахъ. Но, слишкомъ обезсиленная, она остановилась передъ первымъ же препятствіемъ и покорно опустилась на стулъ, продолжая сидѣть въ шляпѣ и вуали, точно гостья.

— Послушай, Винни, — началъ внушительномъ голосомъ ея мужъ. — Твое мѣсто сегодня дома. Ты навлекла на насъ полицію. Я не браню тебя. Но все-таки ты во всемъ виновата. Да сними же шляпу. Я не пущу тебя никуда.

М-ссъ Верлокъ ясно разслышала только эти слова. Конечно, онъ ее не пуститъ, этотъ человѣкъ, который убилъ Стэви. Мысль ея быстро заработала въ этомъ направленіи, уклоняясь отъ всякой логики. Она могла бы, думалось ей, выскользнуть въ дверь и побѣжать, но онъ ее схватитъ и вернетъ обратно. Она можетъ отбиваться, кусаться, пырнуть его ножомъ, но ножа у ней нѣтъ.

— Да скажи же что-нибудь! — сказалъ м-ръ Верлокъ, раздраженный въ конецъ ея молчаніемъ; онъ не представлялъ себѣ, какой оборотъ приняли ея мысля. — И прежде всего — сними вуаль. Не могу я съ тобой говорить, не видя лица.

Протянувъ руку, онъ самъ снялъ вуаль со шляпы и сновъ подошелъ въ камину. Ему въ голову не приходило, что жена хочетъ его покинуть. Онъ опять заговорилъ, убѣждая ее.

— Развѣ я въ чемъ-нибудь виноватъ? — говорилъ онъ, убѣжденный теперь самъ въ своей невинности. — Я искалъ, какъ только могъ, кого-нибудь другого, но не нашелъ достаточно безумнаго или достаточно голоднаго человѣка. По-твоему, я хотѣлъ, что-ли, смерти мальчика? Убійца я, что-ли? Но теперь кончено. Его нѣтъ. Всѣ его печали кончены, а наши только-что начинаются — именно потому, что онъ себя взорвалъ. Я тебя не обвиняю. Но пойми, что это была случайность — чистая случайность — такая, какъ если бы его переѣхалъ омнибусъ.

Онъ остановился и, наконецъ, видя, что его великодушіе не производитъ должнаго впечатлѣнія, не могъ долѣе сдерживаться.

— А вѣдь знаешь, — ты въ этомъ больше виновата, чѣмъ я. Да, да. Мнѣ и въ голову не приходила мысль о мальчикѣ. Это ты, какъ нарочно, все навязывала его мнѣ какъ-разъ, когда и не зналъ, какъ выпутаться изъ бѣды. Ну, такъ теперь и молчи. Я не пущу тебя сегодня къ матери; ты бы стала говорить ей небылицы про меня. Такъ и знай: если, по-твоему, я убилъ мальчика, то ужъ, во всякомъ случаѣ, убійца скорѣе ты, а не я.

Когда м-ръ Верлокъ произнесъ въ припадкѣ глубокаго возмущенія эти ужасныя слова, м-ссъ Верлокъ, ничего не отвѣтивъ, встала со стула въ кофточкѣ и шляпѣ, какъ гостья, которая собралась уходить, и подошла въ мужу съ протянутой рукой, какъ бы желая съ нимъ проститься. Но когда она подошла къ камину, м-ра Верлока уже тамъ не было. Онъ направился къ дивану, страшно измученный, и бросился на диванъ, сбросивъ шляпу, которая полетѣла подъ столъ.

Всѣ его силы истощились, и ему хотѣлось прежде всего отдохнуть.

«Кончила бы она скорѣе свои глупости, — подумалъ онъ. — Это прямо невыносимо».

Было что-то странное въ чувствѣ вновь пріобрѣтенной свобода, которое охватило м-ссъ Верлокъ. Вмѣсто того, чтобы направиться къ двери, она прислонилась спиной въ камину, какъ путникъ прислоняется для отдыха къ забору. На лицѣ ея появилось какое-то новое дикое выраженіе. Она точно чего-то выжидала.

— Хоть бы я никогда не видѣлъ Гринвичъ-Парка! — пробормоталъ м-ръ Верлокъ. Когда эта фраза долетѣла до слуха м-ссъ Верлокъ, глаза ея страннымъ образомъ расширились. Слова мужа наполнили какое-то пустое мѣсто въ памяти м-ссъ Верлокъ. Гринвичъ-Паркъ! Тамъ былъ убитъ мальчикъ. Она теперь только вспомнила всѣ подробности, разсказанныя Хитомъ, и точно увидѣла передъ собой картину сваленныхъ вѣтвей, осыпавшихся листьевъ и разорваннаго на куски тѣла брата, перемѣшаннаго съ пескомъ и камнями. Останки собирали лопатой — вспомнила она. М-ссъ Верлокъ закрыла глаза, и когда она ихъ снова открыла, то ужъ никакъ нельзя было назвать ея лицо каменнымъ. Въ ней свѣтилась сосредоточенная рѣшимость, и мысли ея были всецѣло подчинены ея волѣ. М-ръ Верлокъ ничего не замѣтилъ. Чрезмѣрная усталость настроила его оптимистически, и ея молчаніе показалось ему благопріятнымъ. Онъ прервалъ его тихимъ голосовъ.

— Винни! — подозвалъ онъ жену.

— Иду, — покорно отвѣтила свободная женщина Винни. Теперь она управляла своимъ голосомъ, владѣла каждымъ своимъ движеніемъ, все ясно видѣла и сдѣлалась хитрой. Она преднамѣренно сейчасъ же отозвалась на зовъ мужа, потому что хотѣла, чтобы онъ не мѣнялъ очень удобнаго для ея цѣли положенія на диванѣ. И она своего достигла. Мужъ ея не сдвинулся съ мѣста. Но она не сразу подошла къ нему, а продолжала стоять, небрежно прислонясь въ камину, какъ отдыхающій на пути странникъ. Лицо ея было ясное. Она не видѣла лица и плечъ м-ра Верлока, скрытыхъ отъ нея спинкой дивана. Она устремила глаза на его ноги и продолжала стоять, пока не раздался снова голосъ м-ра Верлока, подзывавшаго ее подсѣсть къ нему на край дивана. Въ голосѣ его звучала и властность, и призывная нѣжность.

Она послушно направилась къ нему, точно продолжала быть вѣрной женой. Правая рука ея слегка задѣла столъ, и когда она прошла мимо стола, большой ножъ исчезъ, съ него. М-ръ Верлокъ успокоился, услышавъ ея шаги, и поджидалъ ее. Онъ лежалъ на спинѣ, поднявъ глаза въ потолку, и вскорѣ увидѣлъ на потолкѣ и отчасти на стѣнѣ движущуюся тѣнь руки съ зажатымъ въ ней ножомъ. Тѣнь и движенія ея были достаточно медленны для того, чтобы м-ръ Верлокъ узналъ и руку, и ножъ. Онъ успѣлъ понять, что жена его обезумѣла, и рѣшилъ, что можетъ одолѣть сумасшедшую, вооруженную ножомъ; но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ дѣйствительно двинуть рукой или ногой, ножъ глубоко сидѣлъ въ его груди. Тайный агентъ Верлокъ, слегка повернувшись на бокъ, умеръ, едва успѣвъ пробормотать въ видѣ протеста: «Оставь!» Ударъ былъ нанесенъ со всей силой сосредоточившихся въ полубезсознательной рукѣ наслѣдственныхъ инстинктовъ мести.

М-ссъ Верлокъ выпустила ножъ и облегченно вздохнула — въ первый разъ за все время послѣ того, какъ инспекторъ Хитъ показалъ ей оторванный лоскутокъ отъ пальто Стэви. Она прислонилась къ дивану не для того, чтобы взглянуть на трупъ м-ра Верлока, но потому что комната вокругъ нея кружилась, точно она очутилась на морѣ въ бурю. Она была при этомъ совершенно спокойна, чувствуя полноту свободы, не оставляющую ничего желать, ничего дѣлать. Она не двигалась, не думала.

И въ комнатѣ долго царила тишина, пока она вдругъ не услышала странный звукъ явственнаго тиканья. Звукъ этотъ ее удивилъ. Она ясно помнила, что часы на стѣнѣ шли тихо, безъ тиканья, и вывела заключеніе, что звукъ этотъ исходитъ не изъ часовъ. Она опустила глаза на тѣло мужа; онъ лежалъ спокойно, точно спалъ. Лица его она не видѣла. Но глаза ея, слѣдя за направленіемъ звука, вдругъ увидѣли что-то плоское, слегка приподнимающееся надъ краемъ дивана. Это была ручка кухоннаго ножа… Страннаго въ ней было только то, что она высовывалась надъ жилетомъ м-ра Верлока и что съ нея что-то медленно капало на полъ, производя звукъ тиканья часовъ. Наконецъ, она поняла: это была кровь.

При такомъ неожиданномъ открытіи, м-ссъ Верлокъ вся встрепенулась и, быстро подобравъ юбки, бросилась въ двери. По пути ей встрѣтился столъ; она его толкнула съ такой силой, что онъ опрокинулся, и блюдо съ мясомъ полетѣло на полъ.

Потомъ все стихло. Дойдя до двери, м-ссъ Верлокъ остановилась.

XII.

Винни Верлокъ, вдова м-ра Верлока, сестра разорваннаго на куски Стэви, отбѣжала только до дверей, испугавшись струйки крови, и тамъ остановилась. Она сразу отрезвилась, но вмѣстѣ съ тѣмъ прошло и чувство облегченія и свободы. На нее напалъ страхъ. Она не боялась взглянуть на трупъ м-ра Верлока, такъ какъ вообще не боялась мертвыхъ. Она не питала къ нему теперь уже никакихъ чувствъ. Онъ уже не былъ для нея убійцей бѣднаго Стэви. Онъ былъ ничѣмъ. Но если придутъ за м-ромъ Верлокомъ, то убійцей окажется только она одна… Вотъ что наводило на нее страхъ. Она нанесла ударъ, ни о чемъ не думая, съ единственнымъ желаніемъ дать исходъ накопившейся въ ней мукѣ. А теперь она очутилась въ страшномъ положенія убійцы. Она, избѣгавшая всю жизнь вглядываться въ сущность вещей, теперь вдругъ должна была это сдѣлать — и увидѣла передъ собой въ умѣ не тѣнь, глядящую на нее съ упрекомъ, а нѣчто реальное — висѣлицу. Это было слишкомъ страшно. Отъ этого нужно было во что бы то ни стало спастись. Все, что угодно, только не это. Она сразу рѣшила броситься въ рѣку съ ближайшаго моста, быстро завязала вуаль и очутилась вся въ черномъ съ головы до ногъ, кромѣ нѣсколькихъ цвѣтовъ на шляпѣ. Она направилась съ величайшимъ усиліемъ къ двери. Прошло всего нѣсколько минутъ съ той минуты, когда она нанесла роковой ударъ, но у нея было чувство протекшей вѣчности. Она съ усиліемъ отворила дверь; ей страшно было выйти на улицу, такъ какъ улица вела или на висѣлицу, или въ Темзу. На улицѣ было сыро, и ей казалось, что она уже опускается въ воду. Винни вдругъ почувствовала себя совсѣмъ одинокой. Она не забыла о томъ, что у нея была мать, но смерть Стэви точно порвала связь между ними; да и слишкомъ далеко было къ ней. М-ссъ Верлокъ постаралась забыть про мать. Медленно подвигаясь, обезумѣвъ отъ страха смерти, она схватилась за фонарный столбъ, не будучи въ состояніи дотащиться до моста. Потомъ опять сдѣлала нѣсколько шаговъ и опять чуть не упала, какъ вдругъ почувствовала, что ее поддерживаютъ. Поднявъ голову, она увидѣла вглядывавшагося въ ея лицо товарища Озипона. Она тихо назвала его по имени, и онъ отъ изумленія чуть не далъ ей снова упасть на землю.

— М-ссъ Верлокъ? — воскликнулъ онъ.

У нея былъ видъ пьяной женщины. Но предположить, что она дѣйствительно выпила лишнее, онъ никакъ не могъ. На всякій случай, вѣрный своей манерѣ обращаться съ женщинами, онъ попытался прижать ее къ себѣ, и былъ пораженъ отсутствіемъ сопротивленія съ ея стороны.

— Вы узнали меня? — проговорила она, когда онъ почтительно отступилъ, не довѣряя благосклонности судьбы.

— Конечно, — отвѣтилъ Озипонъ. — Я боялся, что вы упадете, и подбѣжалъ, чтобы поддержать. Я бы васъ узналъ вездѣ: слишкомъ много я о васъ думаю.

— Вы шли въ лавку? — нервно спросила м-ссъ Верлокъ, не слушая его.

— Да, — отвѣтилъ Озипонъ. — Какъ только я прочелъ въ газетахъ, я поспѣшилъ къ вамъ.

На самомъ дѣлѣ, товарищъ Озипонъ уже два часа какъ бродилъ вокругъ Бретъ-Стрита, не рѣшаясь войти въ лавку. Ему очень хотѣлось навѣдаться къ вдовѣ Верлока, котораго онъ, послѣ разговора съ профессоромъ, считалъ жертвой взрыва, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ боялся показаться на глаща полиціи, а былъ увѣренъ, что за лавкой Верлока полиція въ настоящее время слѣдитъ.

— Куда вы идете? — спросилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Ахъ, не спрашивайте! — крикнула, вздрогнувъ, м-ссъ Верлокъ. Все ея существо возставало противъ смерти. — Не все ли равно, куда я иду?

Озипонъ понялъ, что она очень возбуждена, но совершенно трезва. Она постояла съ минуту, потомъ, къ удивленію Озипона, взяла его подъ-руку. Не зная, какъ быть въ такомъ деликатномъ дѣлѣ, онъ только слегка прижалъ ея руку къ своей. Въ это время онъ почувствовалъ, что она тянетъ его впередъ, и пошелъ, повинуясь ей. Было совершенно темно.

— Что бы вы сказали, еслибы я вамъ созналась, что шла къ вамъ? — спросила м-ссъ Верлокъ, крѣпко ухватившись за его руку.

— Я бы сказалъ, что нѣтъ на свѣтѣ человѣка, болѣе готоваго помочь вамъ въ вашемъ горѣ, — отвѣтилъ Озипонъ, чувствуя, что дѣйствуетъ очертя голову.

— Въ моемъ горѣ? — медленно сказала м-ссъ Верлокъ. — Развѣ вы знаете, въ чемъ мое горе?

— Черезъ десять минутъ послѣ того, какъ я прочелъ вечернюю газету, — сталъ съ жаромъ объяснять Озипонъ, — я встрѣтилъ человѣка, котораго вы, можетъ быть, видѣли разъ или два къ лавкѣ. Послѣ разговора съ нимъ, у меня не было никакихъ сомнѣній. Я сейчасъ же направился сюда, — вѣдь я васъ полюбилъ съ перваго взгляда, — сказалъ онъ, точно былъ не въ силахъ владѣть своими чувствами.

Товарищу Озипону казалось, что всякая женщина хоть отчасти да повѣритъ такому признанію. Онъ только не зналъ, что м-ссъ Верлокъ приняла его слова съ жадностью, какъ утопающій хватается за возможность спастись. Онъ былъ для нея вѣстникомъ жизни.

— Я это знала, — тихо проговорила м-ссъ Верлокъ.

— Конечно, — съ жаромъ подхватилъ Озипонъ: — отъ такой женщины, какъ вы, нельзя скрыть столь горячей любви, какъ моя. — Онъ старался, говоря это, отвлечься отъ прозаическихъ размышленій о цѣнности лавки и о томъ, сколько могъ оставить Верлокъ наличнаго состоянія. Онъ старался думать о романтической сторонѣ дѣла. Его смущалъ слишкомъ быстрый успѣхъ, но онъ продолжалъ все-таки свои признанія.

— Я не могъ скрывать своихъ чувствъ, — сказалъ онъ. — Вы всегда были такъ сдержанны…

— Я была честная женщина, — вырвалось вдругъ у м-ссъ Верлокъ. — Пока онъ не сдѣлалъ меня тѣмъ, что я стала.

— Онъ не былъ достоинъ васъ, — продолжалъ Озипонъ. — Вы заслуживали лучшей участи. Но мнѣ казалось, что вы съ нимъ счастливы, и вотъ почему я всегда робѣлъ и не рѣшался вамъ признаться.

— Вы думали, что я его любила? — съ бѣшенствомъ вскрикнула м-ссъ Верлокъ. — Я была ему вѣрной женой, но любить я его никогда не любила. Я вышла за него, чтобы обезпечить судьбу матери и брата, особенно брата. Онъ былъ для меня какъ сынъ… Вамъ этого не понять.

Въ памяти ея промелькнулъ образъ молодого сына мясника, съ болью ожившій въ сердцѣ, трепещущемъ отъ страха смерти.

— Былъ юноша, котораго я любила, — продолжала вдова м-ра Верлока. — Но отецъ его выгналъ бы изъ дому, еслибъ онъ женился на дѣвушкѣ, у которой немощная мать и братъ идіотъ. Я его очень любила, но нашла въ себѣ силу закрыть передъ нимъ дверь — и выйти за мужъ за другого. Онъ казался добрымъ. Мы семь лѣтъ прожили вмѣстѣ. Я ему была доброй женой. Онъ любилъ меня. Семь лѣтъ. А вы знаете, кто онъ былъ? — дьяволъ.

— Нѣтъ, я не зналъ, — сказалъ Озипонъ, стараясь представить себѣ, что Верлокъ могъ сдѣлать такого ужаснаго своей женѣ. Но онъ на всякій случай сталъ выражать ей соболѣзнованіе. — Бѣдная моя! — говорилъ онъ, гладя ея руку. — Но теперь его, слава Богу, нѣтъ въ живыхъ, — прибавилъ онъ въ знакъ высшаго утѣшенія.

М-ссъ Верлокъ крѣпко схватила его за руку.

— Вы догадались, что его уже нѣтъ? — пробормотала она обезумѣвшимъ голосомъ. — Вы поняли, какъ я должна была поступить? Должна была.

Въ голосѣ ея звучало торжество. Не вникая въ смыслъ словъ, онъ только старался понять причину ея страннаго возбужденія. Можетъ быть, гринвичскій взрывъ объясняется обстоятельствами семейной жизни Верлока? Можетъ быть, какъ это ни мало вѣроятно, Верлокъ избралъ этотъ родъ самоубійства, и этимъ объясняется вся безсмысленность его поступка. Верлокъ вѣдь долженъ былъ знать, какъ всякій другой революціонеръ, что теперь было самое неподходящее время для анархической манифестаціи. А что, если онъ просто надсмѣялся надъ всей Европой, надъ революціонерами и надъ полиціей и даже надъ столь увѣреннымъ въ себѣ профессоромъ. Озипонъ теперь былъ даже твердо убѣжденъ, что такъ именно дѣло и обстояло. Бѣдный Верлокъ! Озипонъ подумалъ, что дьяволъ въ этой семьѣ, быть можетъ, не мужъ, а жена.

Озипонъ искоса посмотрѣлъ на м-ссъ Верлокъ. Его въ эту минуту интересовало узнать, откуда она обо всемъ знаетъ? По газетамъ неизвѣстно, кто погибъ въ Гринвичскомъ паркѣ, и трудно было, съ другой стороны, представить себѣ, что Верлокъ предупредилъ жену о своемъ намѣреніи.

Они въ это время, послѣ долгаго обхода, снова подходили въ Брэтъ-Стриту съ другой стороны.

— Какъ вы узнали? — спросилъ онъ, и она вся затряслась съ головы до ногъ, прежде чѣмъ отвѣтить ему.

— Отъ полиціи. Пришелъ главный инспекторъ Хитъ. Онъ показалъ мнѣ… его вѣдъ лопатой собирали. Подумайте, Томъ, — жалобно говорила она, называя уже Озипона именемъ, которымъ его звали товарищи. — Онъ показалъ мнѣ лоскутокъ пальто… «Вы узнаёте?» — спросилъ онъ.

— Хитъ? — воскликнулъ Озипонъ. — Что же онъ сказалъ?

М-ссъ Верлокъ опустила голову. — Ничего, — отвѣтила она. — Полиція на его сторонѣ. Потомъ еще другой приходилъ. Изъ посольства, кажется. Чужой.

— Какое посольство? О какомъ посольствѣ вы говорите?

— Да тамъ, на Чешэмъ-Скверѣ. То, которое онъ все проклиналъ. Да я не знаю, не спрашивайте.

— Хорошо, не буду, — нѣжно сказалъ Озипонъ, не потому, что былъ тронутъ ея жалобной просьбой, а потоку, что совершенно запутался въ этомъ таинственномъ дѣлѣ. Полиція, посольство… Главное, что эта женщина ухватилась теперь за него и не отпускала. Послѣ всего, что онъ слышалъ, ничто ужъ его не удивляло. И когда м-ссъ Верлокъ стала доказывать ему, что необходимо имъ сейчасъ же бѣжать на континентъ, онъ даже не протестовалъ… Онъ только сказалъ, что нѣтъ поѣзда до утра и, остановившись у фонаря, посмотрѣлъ ей внимательно въ лицо. Нужно было рѣшить, что эта женщина знаетъ, какія у нея связи съ полиціей и съ посольствами? Во всякомъ случаѣ, если она хочетъ бѣжать, то не ему ее останавливать. Онъ самъ радъ бы уѣхать и жить спокойно гдѣ-нибудь вдали. Но какъ достать деньги?

— Спрячьте меня гдѣ-нибудь до утра! — сказала она съ отчаяньемъ въ голосѣ.

И когда онъ сталъ объяснять, что не можетъ взять ее къ себѣ, потому что живетъ съ пріятелемъ въ одной комнатѣ, она стала продолжать умолять его спасти ее во имя его любви въ ней.

— Конечно, можно найти, гдѣ укрыться, — сказалъ, наконецъ, Озипонъ. — Но у меня, къ сожалѣнію, нѣтъ денегъ. Мы, революціонеры, народъ не богатый. Я не знаю, какъ мнѣ уѣхать завтра.

Она постояла, не испуская ни звука и совершенно растерявшись. Но вдругъ она схватилась за грудь, точно почувствовала тамъ острую боль.

— Есть деньги, — проговорила она. — Денегъ довольно, Томъ. Только уѣдемъ.

— А сколько у васъ? — спросилъ онъ, будучи человѣкомъ осторожнымъ.

— Всѣ деньги у меня, говорю я вамъ. Всѣ.

— Какъ всѣ? Всѣ деньги изъ банка? — спросилъ онъ съ удивленіемъ, но готовый принять отъ судьбы всѣ подарки, которые она вздумаетъ послать ему еще.

— Ну, да, всѣ, — нервно сказала она.

— Какъ же вы ихъ уже достали?

— Онъ мнѣ ихъ далъ всѣ, — пробормотала она, вдругъ вся задрожавъ. Товарищъ Озипонъ рѣшилъ ничему не удивляться.

— Въ такомъ случаѣ, — медленно произнесъ онъ, — ѣдемъ.

Она бросилась ему на грудь. — Ты спасешь меня, Томъ? — шептала она, крѣпко ухватившись за него. — Спаси, спрячь меня. Не отдавай, не отдавай имъ. Раньше убей меня. Сама я не могу, не могу.

Онъ никакъ не могъ понять ея состоянія.

— Да чего вы боитесь? — спросилъ онъ нѣсколько разсѣянно, занятый другими мыслями.

— Неужели ты не догадался, что мнѣ пришлось сдѣлать? — вскрикнула несчастная женщина. Она была увѣрена, что все открыла, и почувствовала даже облегченіе отъ исповѣди, понимая по-своему каждую фразу Озипона, говорившаго о другомъ.

— Скорѣе, скорѣе, догадайся самъ! — продолжала она. — Главное — обѣщай убить.

— Все, кромѣ этого…

Онъ сказалъ ей, что нѣтъ надобности ни въ какихъ обѣщаніяхъ съ его стороны, и старался не противорѣчить ей, понимая, что она говоритъ вздоръ. Онъ былъ занятъ другими мыслями. Ее въ пору запереть въ сумасшедшій домъ, — подумалъ онъ, и занялся припоминаніемъ часовъ, когда отходятъ поѣзда. Вдругъ онъ вспомнилъ, что есть ночной пароходъ изъ Соутгамптона въ Санъ-Мало въ полночь, и что они могутъ еще попасть на поѣздъ въ половинѣ одиннадцатаго.

— Идемъ на вокзалъ — на станцію Ватерлоо, — сказалъ онъ.

Но вмѣсто того, чтобы направиться въ вокзалу, м-ссъ Верлокъ потянула его обратно на Брэтъ-Стритъ. — Я забыла закрыть дверь, уходя, — прошептала она въ страшномъ волненія.

Товарищъ Озипонъ пересталъ интересоваться лавкой, и ему казалось совершенно лишнимъ возвращаться туда. Но онъ не хотѣлъ спорить, думая про себя, что, можетъ быть, деньги не при ней, а дома.

Лавка казалась совершенно темной и дверь была раскрыта настежь. Прислонившись у входа, м-ссъ Верлокъ прошептала:

— Никто не приходилъ. Вотъ… вотъ свѣтъ въ столовой. Поди, потуши — или я съ ума сойду.

Онъ не сталъ протестовать противъ такъ странно мотивированнаго желанія.

— А гдѣ деньги? — спросилъ онъ.

— На мнѣ. Иди скорѣе, затуши… Иди же! — крикнула она, схвативъ его за плечи и сильно толкнувъ впередъ. Озипонъ чуть не свалялся отъ неожиданности, но пошелъ, внутренно возмущенный ея капризами. Онъ спокойно пошелъ въ комнату за лавкой, чтобы потушить свѣтъ по желанію м-ссъ Верлокъ, — я вдругъ увидѣлъ м-ра Верлока, спокойно лежащаго на диванѣ.

Сотрясеніе отъ. этой неожиданности было такъ велико, что онъ какъ бы окаменѣлъ на мѣстѣ и не могъ двинуться. Что это — бредъ, кошмаръ, или же его заманили въ ловушку? Верлокъ и его жена хотятъ его убить? За что? Или все это устроила полиція? Только спустя нѣсколько времени, взглядъ Озипона упалъ на шляпу «спящаго» мистера Верлока. Шляпа лежала на полу. Слѣдя взглядомъ за шляпой, Озипонъ увидѣлъ отодвинутый столъ, разбитую тарелку и замѣтилъ, что глаза м-ра Верлока не были вполнѣ закрыты, а голова его свѣсилась. Наконецъ, Озипонъ увидѣлъ ручку ножа, сразу понялъ, что тутъ совершено убійство, и бросился бѣжать. У дверей на него налетѣла м-ссъ Верлокъ и шепнула, обезумѣвши, ему на ухо:

— Полицейскій! Онъ видѣлъ меня…

Онъ понялъ, что не можетъ оттолкнуть ухватившуюся за него женщину, и они вдвоемъ прислушивались къ приближающемся шагамъ. Но тревога была ложная. Полицейскій, дѣлавшій обходъ, не замѣтилъ ничего страннаго въ домѣ м-ра Верлока и прошелъ мимо. Они стояли въ лавкѣ вдвоемъ, не двигаясь съ мѣста. Затѣмъ Озипонъ прислонился въ прилавку. Ему было очень нехорошо. М-ссъ Верлокъ снова стала умолять его, чтобы онъ пошелъ затушить свѣтъ, но онъ отказывался войти еще разъ въ комнату, гдѣ лежалъ мертвый.

— Такъ закрой газометръ тамъ въ углу. — На это Озипонъ отважился, и черезъ минуту въ комнатѣ, гдѣ лежалъ м-ръ Верлокъ, сдѣлалось темно.

Озипонъ обратился въ м-ссъ Верлокъ, которая стояла посреди лавки и повторяла, дрожа съ головы до ногъ:

— Только чтобъ меня не повѣсили… Я не хочу, не хочу…

— Тише! — остановилъ ее Озипонъ. — Неужели ты это сдѣлала сама? — проговорилъ онъ, придавъ своему голосу твердость, которая успокоительно подѣйствовала на м-ссъ Верлокъ.

— Да, — прошептала она, вѣря въ эту минуту, что онъ ее защититъ. — Спаси меня отъ висѣлицы, Томъ, уведи меня отсюда. Я буду твоей рабой. Я буду любить тебя, работать на тебя. У женя нѣтъ никого на свѣтѣ, кромѣ тебя. — Думая только объ одномъ — о тоненькой струйкѣ крови, стекающей съ рукоятки ножа, — она готова была на все. — Я не буду требовать, чтобы ты вѣнчался со мной! — крикнула она, забывъ свое прошлое честной женщины, воспитанной въ строгихъ правилахъ. Она пододвинулась къ нему на шагъ, и ему сдѣлалось страшно. Онъ бы не удивился, еслибъ у нея въ рукахъ очутился ножъ, предназначенный для него, и навѣрное даже не испугался бы. Онъ нечувствовалъ въ себѣ никакой сила воздѣйствовать на нее, и могъ только спросить глухимъ голосомъ:

— Онъ спалъ, когда…

— Нѣтъ, — крикнула она. — Онъ доказывалъ мнѣ, что всеему сойдетъ съ рукъ. Это онъ доказывалъ мнѣ, послѣ того, какъ, увелъ мальчика, чтобы его убить. Моего мальчика! Я хотѣла, бѣжать, куда глаза глядятъ, чтобы не видать его. А онъ подозвалъ меня въ себѣ, чтобы приласкать… послѣ того, какъ онъ сказалъ, что я помогала ему убить мальчика. Слышишь, Томъ? Онъ подозвалъ меня, вынулъ изъ меня сердце, чтобы бросить, его въ грязь. Кровь и грязь… какъ съ моимъ мальчикомъ…

Озипонъ вдругъ понялъ. Такъ, значитъ, въ паркѣ погибъ не Верлокъ, а полоумный мальчикъ?

— Подозвалъ меня въ себѣ… — опять раздался голосъ м-ссъ Верлокъ. — Подумай, меня! И я подошла — съ ножомъ.

Озипонъ глядѣлъ на нее съ ужасомъ. Эта сестра полоумнаго мальчика сама казалась ему безумной, способной на все.

— Помоги, Томъ, помоги! Спаси отъ висѣлицы! — кричала она. Онъ хотѣлъ оттолкнуть ее, но повалилъ на земь, и она потянула, его за собой. — Не оставляй меня, не оставляй! — продолжала она кричать, обвивъ его руками. Онъ чувствовалъ невозможность, отдѣлаться отъ нея и убѣжать. Она бы побѣжала за нимъ и своими криками привлекла бы полицію. А потомъ она, быть можетъ, свалила бы всю вину на него. Ему сдѣлалось еще болѣе страшно. Онъ чувствовалъ себя навѣки связаннымъ съ нею. Имъ придется скрываться гдѣ-нибудь въ глухомъ мѣстѣ въ Испаніи или Италіи, и потомъ его найдутъ когда-нибудь зарѣзаннымъ, какъ м-ра Верлока. Вдругъ на него нашло вдохновеніе. Онъ заговорилъ спокойнымъ голосомъ. У него былъ готовъ планъ въ головѣ.

— Скорѣе, — сказалъ онъ, — намъ пора въ поѣзду.

— Куда же мы поѣдемъ, Томъ? — робко спросила она. М-ссъ Верлокъ перестала быть свободной женщиной.

— Дай пока добраться до Парижа, а тамъ увидимъ. Пойди сначала, посмотри, свободна ли улица. — Она послушалась, вышла за дверь и, вернувшись, прошептала:

— Могло идти.

Они вышли, и въ послѣдній разъ зазвенѣлъ дребезжащій дверной колокольчикъ, какъ бы тщетно стараясь увѣдомить покоящагося м-ра Верлока объ окончательномъ отъѣздѣ жены въ сопровожденіи его друга.

Они скоро достали кэбъ, и по дорогѣ на воздалъ Озипонъ, сидѣвшій еще со страшно-блѣднымъ лицомъ, сталъ давать точныя указанія своей спутницѣ. Онъ уже успѣлъ обдумать всѣ подробности своего плана.

— Когда мы пріѣдемъ, — сказалъ онъ страннымъ, однообразнымъ голосомъ, — ты выйди первая, не оглядываясь. Мы будемъ какъ чужіе, на случай, если кто-нибудь слѣдитъ. Я суну тебѣ билетъ въ руку. Потомъ пройди въ дамскую комнату и выйди на платформу только за десять минутъ до отхода поѣзда. Я буду на платформѣ. Войди въ вагонъ, не оглядываясь на меня. Тебя одну не замѣтятъ, а меня знаютъ, и, увидавъ тебя со мной, поймутъ, что мы бѣжали. Поняла?

М-ссъ Верлокъ кивнула головой, думая о чемъ-то другомъ, страшномъ.

— Дай мнѣ деньги, — прибавилъ онъ, помолчавъ.

Она быстрымъ движеніемъ раскрыла корсажъ и передала ему маленькій бумажникъ. Онъ взялъ его и безъ словъ засунулъ въ карманъ. Только черезъ нѣсколько времени онъ снова заговорилъ и сталъ разспрашивать ее.

— Послушай. Ты не знаешь, держалъ ли онъ деньги въ банкѣ на свое или на какое-нибудь другое имя? Это очень важно звать. Въ банкѣ записаны нумера билетовъ. Если деньги были выплачены ему подъ его собственнымъ именемъ, то когда узнаютъ о его смерти, насъ по этимъ деньгамъ прослѣдятъ. Другихъ денегъ у тебя нѣтъ?

— Никакихъ, — сказала она.

— Значитъ, нужно было бы принять особыя мѣры. Намъ пришлось бы потерять почти половину при промѣнѣ на другія деньги. Но если деньги лежали на другое имя, — скажемъ, Смита, — то деньгами можно пользоваться. Понимаешь? Банкъ не можетъ знать, что Смитъ и Верлокъ — одно и то же лицо. Ты понимаешь теперь, какъ это важно? Такъ скажи, знаешь ли ты что-нибудь относительно этого.

— Знаю, — сказала она сосредоточенно и спокойно. — Онъ мнѣ говорилъ, что деньги лежатъ на имя мистера Позера.

— Ты въ этомъ увѣрена?

— Вполнѣ.

— Ну, тогда отлично… Мы пріѣхали. Выходи. Постарайся держаться спокойно.

Она вышла, а онъ медленно расплатился за проѣздъ изъ своего кошелька. Планъ его, повидимому, удавался. Когда м-ссъ Верлокъ, съ билетомъ перваго класса въ Сенъ-Мало, вошла въ дамскую комнату, товарищъ Озипонъ вошелъ въ буфетъ и въ нѣсколько минутъ выпилъ три стакана коньяку съ кипяткомъ, чтобы «вылечить простуду», какъ онъ объяснилъ продавщицѣ, стараясь скорчить улыбку. Онъ поднялъ глаза на часы. Теперь какъ разъ время. Онъ остановился.

М-ссъ Верлокъ вышла на платформу со спущенной вуалью, вся въ черномъ, и пошла вдоль вагоновъ. Озипонъ сзади коснулся ея плеча.

— Сюда.

Она вошла въ вагонъ, а онъ остановился на платформѣ, оглядываясь вокругъ себя. Увидавъ кондуктора, онъ подошелъ къ нему, что-то сказалъ, и тотъ отвѣтилъ: «Хорошо, сэръ», приложивъ руку къ козырьку. Вернувшись въ м-ссъ Верлокъ, Осиповъ сказалъ: — Я сказалъ ему, чтобы никого не впускать въ наше купе.

Она сидѣла, слегка наклонившись впередъ. — Ты обо всемъ думаешь, — сказала она. — Ты спасешь меня, Томъ? — спросилъ она съ безумной тревогой, поднявъ вуаль, чтобы взглянуть на своего спасителя. На прозрачно-бѣломъ лицѣ большіе сухіе, потухшіе глаза казались двумя черными провалами.

— Опасности больше нѣтъ, — сказалъ онъ, пристально глядя на нее, и м-ссъ Верлокъ, убѣгавшей отъ висѣлицы, казалось, что взглядъ этотъ полонъ нѣжности. Она была такъ тронута, что лицо ея уже не выражало такого ужаса. Но товарищъ Озипонъ глядѣлъ на нее не глазами влюбленнаго, а глазами человѣка, который вѣрилъ въ науку больше, чѣмъ въ правила этики. Онъ вспоминалъ ея брата — полуидіота съ явными признаками вырожденія. Взывая мысленно въ Ломброзо, какъ итальянскій крестьянинъ взываетъ къ своему любимому святому, онъ разсматривалъ теперь щеки, глаза, уши м-ссъ Верлокъ. Никакого сомнѣнія… Преступный типъ. Среди этихъ научныхъ наблюденій онъ совершенно не думалъ о душѣ и ея правахъ.

— Очень любопытный былъ твой братъ, — сказалъ онъ. — Ясно выраженный типъ.

Онъ говорилъ научно, а она понимала его слова какъ теллую память о братѣ и благодарила его за прежнее доброе отношеніе въ мальчику.

— Какое между вами двумя огромное сходство! — продолжалъ Озипонъ, едва скрывая свой ужасъ, вызванный именно этимъ сходствомъ.

Съ легкимъ крикомъ, м-ссъ Верлокъ, наконецъ, разрыдалась и долго плакала, чувствуя облегченіе отъ слегъ. Она теперь свободно, съ сознаніемъ минувшей опасности, обвиняла себя въ трусости, въ томъ, что не съумѣла покончить съ собой.

— Я теперь буду жить для тебя, Томъ, — говорила она.

Поѣздъ тронулся.

— Пройди на другую сторону купэ и не выглядывай на платформу, — сказалъ заботливымъ тономъ Озипонъ. Онъ посадилъ ее, чувствуя, что приближается вторичный приступъ рыданій. Раздался свистокъ. Озипонъ инстинктивнымъ движеніемъ сжалъ губы съ рѣшительнымъ видомъ. Когда поѣздъ медленно тронулся, м-ссъ Верлокъ ничего не видѣла и не слышала. Спаситель ея Озипонъ постоялъ съ минуту, слушая ея громкія рыданія, потомъ медленно прошелъ въ другой конецъ вагона и, открывъ дверь, выскочилъ изъ поѣзда.

Онъ вышелъ въ самомъ концѣ платформы. Но рѣшимость его выполнить задуманный планъ была такъ велика, что онъ какимъ-то чудомъ успѣлъ даже захлопнуть дверь за собой. Потомъ только онъ скатился кубаремъ. Когда онъ поднялся съ земли, то былъ страшно блѣденъ, разбитъ и едва могъ перевести дыханіе. Но онъ все же оставался спокоенъ и сохранилъ достаточное присутствіе духа, чтобы дать нужныя объясненія собравшимся вокругъ служащимъ.

Онъ сказалъ, что жена его поѣхала въ Бретань въ умирающей матери, въ страшно разстроенномъ состояніи, и что, стараясь утѣшить ее, онъ не замѣтилъ, какъ тронулся поѣздъ. Въ отвѣтъ на общій вопросъ, почему онъ лучше не доѣхалъ до Соутгамптона, чѣмъ рисковать жизнью, онъ отвѣтилъ, что дома осталась съ дѣтьми молоденькая невѣстка, которая была бы внѣ себя отъ ужаса; онъ сказалъ также, что выскочилъ необдуманно, и, что, конечно, во второй разъ такой глупости не сдѣлалъ бы. Выйдя изъ вокзала, онъ не взялъ, однако, кеба, несмотря на то, что былъ богаче, чѣмъ когда-либо въ жизни.

— Я лучше пройдусь, — сказалъ онъ съ улыбкой предлагавшему свои услуги кэбмену.

Онъ долго, долго шелъ по улицамъ, скверамъ, площадямъ и, наконецъ, дошелъ до маленькаго мрачнаго съ виду дома, передъ которымъ разстилался маленькій палисадникъ. Вынувъ изъ кармана ключъ, онъ открылъ дверь и вошелъ.

Онъ бросился, не раздѣваясь, на кровать и пролежалъ съ четверть часа. Потомъ онъ вдругъ сѣлъ на кровать и, поднявъ колѣни, обхватилъ ихъ руками. Въ такомъ видѣ онъ сидѣлъ до разсвѣта. Такъ же, какъ онъ умѣлъ блуждать часами, не выказывая усталости, такъ онъ умѣлъ и сидѣть часами, не двигаясь. Когда въ комнатѣ стало совсѣмъ свѣтло, онъ откинулъ голову на подушку. Глаза его обратились къ потолку, потомъ вдругъ закрылись. Товарищъ Озипонъ заснулъ при яркомъ солнечномъ свѣтѣ.

XIII.

Въ большой, чистой, но убогой съ виду комнатѣ, гдѣ единственнымъ предметомъ былъ большой шкапъ, съ огромнымъ замкомъ — шкапъ, купленный профессоромъ по случаю за гроши, — сидѣлъ у деревяннаго стола подлѣ окна товарищъ Озипонъ, обхвативъ голову руками. Профессоръ, въ грязномъ, поношенномъ пиджакѣ и въ истоптанныхъ туфляхъ, шагалъ по комнатѣ, засунувъ руки въ карманы, и разсказывалъ о своемъ посѣщеніи Михаэлиса.

— Онъ, конечно, и понятія не имѣлъ о смерти Верлока. Онъ вѣдь никогда не читаетъ газетъ. Я вошелъ къ нему. Въ домѣ ни души. А онъ одинъ сидитъ и пишетъ, окруженный кипой бумагъ. На столѣ стоялъ остатокъ завтрака — нѣсколько сырыхъ морковокъ и немного молока. Онъ только этимъ и питается. И при этомъ — ангельскія чувства. Убогость мысли поразительная. Не умѣетъ логически разсуждать. Біографію свою онъ раздѣлилъ на три части, подъ заголовками: вѣра, надежда, жалость. И теперь онъ разрабатываетъ идею міра, устроеннаго какъ большой красивый госпиталь, съ садами и цвѣтами, въ которомъ здоровые и сильные будутъ ухаживать за слабыми. Подумайте, какое безуміе. Слабые — источникъ зла; ихъ нужно истреблять — вотъ единственный путь прогресса. Прежде всего, нужно уничтожить всю толпу слабыхъ, а потомъ недостаточно сильныхъ. Поняли? Сначала слѣпыхъ, глухихъ и нѣмыхъ, потомъ хромыхъ и такъ дальше. Всѣ слабости, всѣ пороки должны исчезнуть.

— Что же останется? — спросилъ Озипонъ сдавленными голосомъ.

— Я останусь, я достаточно силенъ, — сказалъ маленькій профессоръ, и его большія торчащія тонкія уши вдругъ побагровѣли.

— Мало ли я страдалъ отъ слабыхъ? — проговорилъ онъ. — И все-таки я сила, — продолжалъ онъ. — Дайте мнѣ только время проявить себя.

— Пойдемте выпить пива со мною къ Силенусу, — предложилъ Озипонъ, и профессоръ согласился. Надѣвая сапоги и готовясь въ уходу, профессоръ сталъ спрашивать Озипона, почему онъ сдѣлался такимъ мрачнымъ?

— Что съ вами? — спросилъ онъ. — Вы ужъ даже приходите развлечься ко мнѣ. Говорятъ, что васъ часто видятъ въ кабакахъ. Что же это? Отказались отъ женщинъ? Или, можетъ быть, какая-нибудь изъ вашихъ жертвъ убила себя? Или, быть можетъ, вамъ мало вашихъ успѣховъ? Только кровь прикладываетъ печать въ величію и побѣдѣ. Это показываетъ исторія.

— Оставьте глупости, — сказалъ Озипонъ, не поворачиваясь къ нему.

— Почему? Ну, да васъ-то, Озипонъ, я презираю: вы бы мухи не убили.

Они сѣли на имперіалъ омнибуса и поѣхали по длиннымъ улицамъ, глядя на толпы людей у своихъ ногъ.

— Конечно, нелѣпо превращать міръ въ госпиталь, — сказалъ Озипонъ, — какъ мечтаетъ Михаэлисъ. Но въ будущемъ все-таки править міромъ будутъ доктора. Люди хотятъ одного: жить. Вотъ вы все требуете, чтобы вамъ дать время примирить себя. А еще считаете себя сильнымъ, потому что имѣете въ карманѣ средства отправить и себя, и еще двадцать людей въ вѣчность. Но вѣчность — бездна. А вамъ нужно время. А если вы встрѣтите человѣка, который сможетъ дать вамъ навѣрное еще десять лѣтъ жизни, вы охотно признаете его власть.

— Я ничьей власти не признаю, — сказалъ профессоръ въ то время, какъ они спускались съ омнибуса.

— Подождите, пока будете лежать, не будучи въ силахъ двигаться. Посмотрите, что тогда заговорите.

Они сѣли за маленькій столикъ у Силенуса и продолжали начатый разговоръ.

— Смѣшное у васъ представленіе о человѣчествѣ, — сказалъ профессоръ. — Точно оно постоянно показываетъ языкъ и глотаетъ пилюли по предписанію нѣсколькихъ шутниковъ съ серьезными лицами. Не стоитъ пророчествовать такой вздоръ.

Онъ отпилъ пива и сталъ думать о томъ, какъ трудно дѣйствительно истребить несчетное количество людей, живущихъ на свѣтѣ. Шумъ разрывающихся бомбъ проходитъ незамѣченнымъ среди идущей своимъ чередомъ жизни.

Озипонъ вынулъ изъ кармана смятую газету. Профессоръ поднялъ голову.

— Что это за газета? Что въ ней есть?

Озипонъ имѣлъ видъ внезапно пробужденнаго лунатика.

— Ничего, совсѣмъ ничего. Газетѣ уже десять дней. Я, вѣрно, забылъ ее въ карманѣ.

Но онъ не бросилъ старую газету. Прежде чѣмъ положить ее обратно въ карманъ, онъ быстро пробѣжалъ послѣднія строчки какого-то сообщенія. Въ нихъ сообщалось именно слѣдующее: «Непроницаемая тайна навсегда, повидимому, окутала этотъ странный актъ безумія или отчаянія». А заголовокъ сообщенія былъ такой: «Самоубійство путешественницы при переправѣ черезъ каналъ».

Товарищъ Озипонъ глубоко задумался надъ словами «непроницаемая тайна». Для человѣчества это останется тайной, но для него тайна эта была совершенно ясной. Онъ отлично зналъ всѣ обстоятельства, зналъ, что пароходный служащій замѣтилъ около полуночи даму всю въ черномъ, стоящую у пристани передъ отплытіемъ; она стояла въ нерѣшительности; онъ спросилъ, ѣдетъ ли она съ этимъ пароходомъ, и провелъ ее на пароходъ, видя, что она совершенно не знаетъ сама, что ей дѣлать. Затѣмъ, служительница при дамской каютѣ, видя, что она безпомощно стоитъ посреди каюты, уговорила ее прилечь. Дама въ черномъ не произносила ни слова. Видно, было, что она удручена страшнымъ горемъ. Потомъ ее замѣтили въ креслѣ на палубѣ, сидѣвшую съ широко раскрытыми глазами, и видъ у нея былъ такой, что служащіе на пароходѣ стали за нею наблюдать и рѣшили, по пріѣздѣ въ Сенъ-Мало, обратиться къ консулу и вызвать ея родныхъ изъ Англіи. Затѣмъ пошли отдать приказаніе, чтобы снести ее съ палубы внизъ, потому что лицо у нея было какъ у умирающей. Но товарищъ Озипонъ зналъ, что за этой маской отчаянія скрывалась отстаивавшая себя страстная жажда жизни. Это зналъ онъ, но не пароходные служители. Когда они вернулись черезъ пять минутъ за странной дамой, ея уже не было: она исчезла. Черезъ часъ спустя, на мѣстѣ, гдѣ она сидѣла, найдено было обручальное кольцо съ выгравированной датой. «Непроницаемая тайна окутала навсегда»… Товарищъ Озипонъ поднялъ свою красивую голову. Профессоръ поднялся, собираясь уходить, но Озипонъ его остановилъ.

— Подождите, — сказалъ онъ. — Скажите, что вы знаете о безуміи и отчаяніи?

Профессоръ провелъ кончикомъ языка по сухимъ тонкимъ губамъ и сказалъ поучительнымъ тономъ:

— Въ наше время такихъ чувствъ не бываетъ. Безуміе и отчаяніе — сила. А люди стали теперь мелкими, слабыми и неспособны на сильную страсть. Сила — преступленіе въ глазахъ слабыхъ людей, управляющихъ міромъ. Вы всѣ — мелкіе. Вы сами — мелкій человѣкъ. И Верлокъ, дѣломъ котораго полиція не съумѣла воспользоваться, тоже мелкій. Безуміе и отчаяніе! Дайте мнѣ эти два рычага, Озипонъ, и я сдвину съ мѣста міръ. Но вы всѣ неспособны на то, что жирный буржуа называетъ преступленіемъ. Силы нѣтъ у васъ.

Онъ остановился и прибавилъ съ иронической улыбкой:

— И я долженъ вамъ сказать, что маленькое наслѣдство, которое вы, говорятъ, получили, не сдѣлало васъ умнѣе. Вотъ вы сидите за пивомъ, какъ автоматъ. Прощайте.

— Хотите, чтобы я отдалъ вамъ все наслѣдство? — спросилъ вдругъ Озипонъ, взглянувъ на своего собесѣдника съ безсмысленной улыбкой.

Неподкупный профессоръ только улыбнулся. На немъ было отрепанное платье, стоптанные сапоги, пропускавшіе воду. Онъ сказалъ:

— Я вамъ пришлю завтра маленькій счетъ за очень нужные мнѣ завтра химическіе составы. Заплатите за нихъ, пожалуйста.

Озипонъ медленно опустилъ голову. Онъ былъ одинъ. Въ умѣ его вертѣлась одна фраза: «безуміе или отчаяніе?»

Механическій рояль проигралъ какой-то задорный вальсъ и потомъ смолкъ.

Товарищъ Озипонъ, по прозвищу «докторъ», вышелъ изъ пивной. Газета съ извѣстіемъ о самоубійствѣ дамы на пароходѣ лежала у него въ карманѣ.

Онъ шелъ по улицѣ, не глядя, куда, и хотя у него назначено было свиданіе съ какой-то женщиной, но онъ пошелъ какъ-разъ въ противоположномъ направленіи. Ему было противно подумать о какой бы то ни было женщинѣ. Все ему опротивѣло, — работа, ѣда, развлеченія. Онъ пересталъ спать и могъ только пить. Но пилъ онъ теперь съ какой-то надеждой на близость конца… «Безуміе или отчаяніе?» — неотступно мелькало у него въ мозгу. Онъ шелъ могучій, здоровый, владѣющій состояніемъ, унаслѣдованнымъ отъ тайнаго агента Верлока, — и ничто его не спасало. Въ умѣ неотступно носилась одна единственная фраза: «отчаяніе или безуміе»…

А неподкупный профессоръ шелъ своимъ путемъ, не глядя на ненавистную ему толпу людей. У него не было ничего впереди. Онъ все презиралъ. Онъ былъ только силой. Силой разрушенія. Онъ шелъ слабый, невзрачный, въ жалкомъ, потертомъ платьѣ, и страшный по простотѣ своихъ мыслей, призывающихъ отчаяніе и безуміе, какъ силы, которыя должны возродить міръ. Ни это на него не смотрѣлъ. Онъ проходилъ, невѣдомый и смертоносный, какъ чума, по улицѣ, заселенной людьми.

Съ англ. З. В.