Тайна капитана парохода «Каспий» (Оленин)/ДО
| Тайна капитана парохода «Каспій» : Повѣсть |
| Источникъ: Оленинъ П. А. На вахтѣ. — СПб.: Типографія П. П. Сойкина, 1904. — С. 111. |
Дерзкій разсчетъ править
Только тѣ двое, которые вышли тогда изъ глухой тайги на пустынную дорогу, могли-бы подробно разсказать, какъ случилась перемѣна одеждъ и состояній… Но они никогда объ этомъ не проговорились. А другіе двое, которыхъ раздѣли, такъ тогда испугались, что смутно помнили происшедшее…
Это случилось нѣсколько лѣтъ тому назадъ на Иркутскомъ трактѣ, въ тотъ предразсвѣтный часъ, когда сизые туманы стоятъ надъ болотами и сумракъ окутываетъ угрюмыя пади и мрачную тайгу… Было тихо… Только странные звуки жили въ темной глуши: то стонали вѣковые исполины первобытнаго лѣса, то голосило его пернатое царство, то шумѣлъ вѣтеръ надъ вершинами деревьевъ, чуть тронутыми золотомъ занимающейся зари.
Тройка вольной почты вдругъ остановилась. Ямщикъ, какъ будто до смерти испуганный, комкомъ скатился съ козелъ и убѣжалъ въ тайгу… Тѣ двое, которые ѣхали въ повозкѣ, утопая въ подушкахъ, не успѣли хорошенько проснуться, какъ уже очутились на землѣ.
Но другіе двое, которые вышли изъ тайги и произвели всю эту суматоху, не были обыкновенными грабителями: они только раздѣли проѣзжающихъ, взяли ихъ документы и деньги, но не тронули ни процентныхъ бумагъ, ни векселей, и оставили хозяевамъ ихъ чемоданы… Тѣмъ не менѣе путешественники чувствовали себя ограбленными… Но вполнѣ опомнились они только тогда, когда все уже было кончено… Они стояли на дорогѣ, подлѣ нихъ валялась въ безпорядкѣ поклажа, а далеко-далеко заливался малиновый сибирскій колокольчикъ… Когда ограбленные черезъ нѣсколько часовъ добрались до станціи, то узнали, что «тѣ» задолго до нихъ укатили впередъ, предъявивъ на станціи исправную подорожную и такъ щедро дали на водку, что ихъ повезли по курьерски…
Такимъ образомъ слѣдъ ихъ былъ заметенъ на глухомъ сибирскомъ трактѣ, гдѣ тогда не было еще телеграфа…
Впрочемъ, путешественники узнали еще одну подробность: новые пассажиры прибыли на станцію съ тѣмъ самымъ ямщикомъ, который везъ ихъ и соскочилъ съ козелъ… Къ сожалѣнію, онъ исчезъ также основательно, какъ и тѣ двое… Словно въ воду канулъ!..
Теперь все было понятно!..
Моряна править
— Крѣпчаетъ! — сказалъ суровый капитанъ буксирнаго парохода «Каспій», человѣкъ лѣтъ сорока съ энергичнымъ загорѣлымъ лицомъ. Сказалъ — и переложилъ трубку въ другой уголъ рта.
— Крѣпчатъ[1], — отвѣтилъ ему равнодушно старый коренастый лоцманъ-волгарь.
Волны съ бѣлыми гребнями быстро неслись по Волгѣ. Низко-низко стлались сѣрыя тучи. Вѣтеръ рвалъ снасти судовъ и вздымалъ водяную пыль. Пароходы спѣшно отводили баржи ближе къ подвѣтренной сторонѣ, гдѣ стоять на якоряхъ было безопаснѣе, чѣмъ въ караванѣ… На судахъ, стоявшихъ у берега, крѣпили чалки и подавали лишніе косяки.
Весь городъ окутался сѣрою мглою: это поднималась уличная пыль… За нимъ небо было темно и зловѣще. Зигзаги молніи прорѣзывали черную, надвигавшуюся тучу и глухо гремѣлъ громъ…
— Порастреплетъ суденышки, — сказалъ капитанъ.
— Загуляла матушка-моряна, — замѣтилъ лоцманъ.
— Эй, на носу! Поглядывай!..
— Есть… Поглядываемъ!.. — отвѣтили съ носу.
— Что-то баржи наши, Трофимычъ?
— Чего имъ сдѣется, Григорій Максимычъ! — сказалъ лоцманъ, — учалены, какъ надо… да и грузишко есть…
— Есть-то, есть… — задумчиво продолжалъ капитанъ, — какъ-бы къ ночи настоящая не разыгралась!
— Воля Божья!..
Раскатъ грома прокатился надъ городомъ и точно ушелъ въ землю. Старикъ перекрестился.
— Близко вдарило, — сказалъ онъ.
Изъ капитанской каюты вышла женщина; вѣтеръ тотчасъ-же разметалъ ея волосы и закрутилъ легкій шарфъ, накинутый на голову.
— Гриша, иди чай пить, — сказала она.
Григорій Максимычъ махнулъ рукой: до чаю-ли?..
— Иди, Григорій Максимычъ… — посовѣтовалъ лоцманъ, — чего тутъ… Аль впервой? Ничего…
— Ничего-то, ничего, да родила-то отчего? — пошутилъ капитанъ и добавилъ, — не пойду… Пейте…
— Безпокойный ты у меня, Гриша, — сказала женщина и безконечная ласка прозвучала въ ея голосѣ. Она поднялась на мостикъ…
— Эко сиверка-то какая!..
— Не сиверка, а что ни на есть настоящая моряна, — поправилъ лоцманъ, — зюйдъ-зюйдъ-остъ!..
— Рыбакамъ-то, небойсь, круто приходится…
— Рыбакамъ что, Людмила Миколаевна!.. Рыбакъ теперь знай полеживай… Неволя ему, что-ли въ такую-то?..
— Какъ лодочки ныряютъ! — продолжала Людмила Николаевна, вглядываясь въ сердитую Волгу.
— Не лодочки — косовыя бѣжатъ… Чего имъ… Бѣгутъ себѣ… Одно слово, чайки… Съ такимъ вѣтромъ имъ первый ходъ…
— Господи, спаси и помилуй! — прошептала Людмила Николаевна, — не дай Богъ никакому человѣку.
— Ровно не больно много времени, а темнѣетъ, — сказалъ капитанъ.
— Туча накрыла… И впрямь настоящая разыгрывается. Въ караванѣ теперь — ой-ой-ой!..
— И намъ достанется… Поддержать развѣ? Все якорю полегче…
— Чего тамъ… Авось, не впервой!
— Иди, Мила, пейте чай. Дѣвчурка, небойсь, одна-то струсила.
— Струсила! — гордо отвѣчала Людмила Николаевна, — на Волгѣ родилась, да струсить…
— Дитя еще малое, неразумное, — замѣтилъ лоцманъ, — ни ему страху, ни ему заботы… Много-ли еще она смыслитъ?..
— Читаетъ ужъ, — вступилась мать.
— Ну, иди! иди!.. — строго сказалъ капитанъ, — бурю не переждешь.
Людмила Николаевна ближе подошла къ капитану и прижалась къ нему. Въ этомъ движеніи чувствовалась любовь, довѣрчивость… Чувствовалось, что въ этомъ человѣкѣ все — и счастье, и гордость, и надежда молодой женщины.
— Милая ты, — тихо сказалъ капитанъ, поддаваясь кроткой ласкѣ. — Добра у меня баба, Трофимычъ! — прибавилъ онъ.
И лицо его стало озабоченно: какое-то горе таилъ онъ въ душѣ и не хотѣлъ имъ подѣлиться…
Подвигъ править
Моряна къ вечеру разыгралась во всю. «Каспій» медленно, подъ ударами волнъ, переваливался съ борта на бортъ и натягивалъ свои якорныя цѣпи. Надъ всей Волгой стоялъ однообразный рокотъ бѣгущихъ волнъ.
Вѣтеръ несъ съ собою водяныя брызги. Стало холодно. Григорій Максимычъ продрогъ и спустился въ каюту надѣть чапанъ и выпить на скоро стаканъ чаю. Трофимычъ усѣлся на мостикѣ и равнодушнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и внимательнымъ, взоромъ смотрѣлъ на Волгу.
— Вишь, и Меркурьевскій-то не справится!.. — бормоталъ онъ, — который разъ къ пристани подходитъ — никакъ не пристанетъ… Одно слово: буря…
Волга расходилась, какъ разъяренный звѣрь… Теперь волны не катились уже въ порядкѣ одна за другой, а бѣшено мчались во всѣ стороны. Въ нихъ было что-то зловѣщее, точно живое. Маленькая черная лодочка, поминутно то исчезавшая. то снова показывавшаяся, казалась безпомощной и ничтожной въ этой разбушевавшейся стихіи.
— Отчаянные! — сказалъ старикъ, замѣтивъ эту лодочку.
— Кто отчаянные? — спросилъ Григорій Максимычъ, снова вышедшій на мостикъ.
— Да вонъ! вишь, въ какую бурю на душегубкѣ пустился!
Григорій Максимычъ опытнымъ взоромъ волгаря сразу увидѣлъ, въ какомъ опасномъ положеніи находились смѣльчаки, рискнувшіе побороться съ Волгой. Лодочка ныряла саженяхъ въ ста отъ «Каспія»; ее поминутно захлестывало волной, но она еще держалась: видно, опытный волгарь управлялъ ею.
— Двое мужчинъ, да баба, — сказалъ Григорій Максимычъ, — и смѣльчаки-же!.. Сейчасъ захлеснетъ! — крикнулъ онъ, — не выдержать… Нѣтъ…
Схвативъ рупоръ, Григорій Максимовичъ закричалъ въ него:
— Къ на-амъ — де-ержи-и!.. легость подади-имъ… Пропадешь за зря-а…
На лодочкѣ, казалось, услышали — или, вѣрнѣе, поняли капитана, потому-что мужчина, сидѣвшій «на рулѣ», перемѣнилъ курсъ и направилъ свое утлое суденышко къ «Каспію».
Григорій Максимычъ съ напряженнымъ вниманіемъ продолжалъ слѣдить за лодочкой.
— Помилуй, Господи! — шепталъ старикъ.
Людмила Николаевна вышла изъ каюты и остановилась у двери: она увидала также гибнущихъ и смертельно поблѣднѣла.
— Помилуй, Господи! — сказала и она.
Лодочка между тѣмъ была уже совсѣмъ близко отъ «Каспія».
— Легость готовь! — во весь голосъ крикнулъ капитанъ матросамъ, столпившимся на палубѣ.
Но легость не понадобилась. Громадная волна, какъ щепку, подбросила лодчонку и было видно, какъ другая волна ее покрыла; лодчонка сдѣлала послѣднее усиліе, чтобы выравняться, но корма ея быстро оказалась подъ водой. Одновременно мужчина поплылъ, борясь съ волнами; женщина-же на мгновеніе исчезла, потомъ появилась снова на поверхности и забилась въ волнахъ.
Глаза всѣхъ на «Каспіи» были прикованы къ погибающимъ и никто не замѣтилъ, какъ Григорій Максимовичъ, сбросивъ съ себя сапоги и чапанъ, схватилъ спасательный кругъ и кинулся въ бушующую Волгу. Это было дѣломъ нѣсколькихъ секундъ… Когда его увидали, онъ уже плылъ къ бьющейся женщинѣ…
На мгновеніе всѣ словно застыли отъ ужаса и неожиданности… Людмила Николаевна, какъ стояла у двери, такъ и осталась стоять… У нея не было даже голоса чтобы крикнуть… Два матроса, не дожидаясь приказаній, бросились на корму и спустили пароходную лодку. Не прошло и двухъ минутъ, какъ она уже вырвалась изъ-за кормы и направилась къ погибающимъ.
Григорій Максимовичъ уже доплылъ до женщины… Онъ удержался въ двухъ-трехъ аршинахъ отъ нея, зная, какъ опытный волгарь, что опасно подплывать къ утопающему, который инстинктивно можетъ погубить и себя, и спасающаго… Григорій Максимовичъ, сдѣлавъ большое усиліе, выбросилъ передъ собой спасательный кругъ и, когда обезумѣвшая женщина ухватились за него, подплылъ къ ней и самъ, и поддержался также за кругъ. Оба были спасены, потому что въ эту минуту приближалась лодка и смѣльчаки-матросы помогли погибающимъ спастись. Не смотря на пережитое волненіе, капитанъ вспомнилъ, что на лодкѣ было двое… но мужчина уже исчезъ: его не было видно… Волга приняла новую жертву и не выпустила ее изъ своихъ объятій.
Когда черезъ нѣсколько минутъ пловецъ очутился на палубѣ «Каспія», Людмила Николаевна подбѣжала къ капитану. Волненіе мѣшало ей говорить. Безконечно-любящимъ взглядомъ она посмотрѣла на него и зарыдала. Григорій Максимовичъ, мокрый, блѣдный, стоялъ передъ нею… Съ его одежды ручьями текла вода и онъ тяжело дышалъ. Спасенная имъ женщина лежала на палубѣ, обезсиленная и растерянная…
— Мила… ей помоги… обогрѣй… — пробормоталъ капитанъ и отошелъ въ сторону.
Душившее его волненіе вдругъ разразилось слезами: онъ плакалъ и вмѣстѣ съ тѣмъ какое-то особое, гордое и смѣлое, выраженіе появилось на его энергичномъ лицѣ.
Старые знакомые править
Волга немного стихла только къ утру… Она не успокоилась еще, но волненіе превратилось въ какую-то безобразную толчею.
Утромъ Григорій Максимовичъ съ двумя матросами и спасенной имъ женщиной отправился на лодкѣ въ городъ: слѣдовало заявить полиціи о происшествіи, стоившемъ жизни бѣдному ловцу, о которомъ капитанъ составилъ актъ.
Григорій Максимовичъ очень не любилъ имѣть дѣло съ начальствомъ и старался избѣгать этого, но теперь не приходилось разсуждать. Мрачный и недовольный, онъ соскочилъ въ лодку и молча взялся за руль.
— Возвращайся скорѣе, Гриша, — крикнула ему вдогонку Людмила Николаевна.
— Ужли-же прохлаждаться стану, — сердито отвѣтилъ Григорій Максимовичъ, — ну-ка… налягъ, братцы!.. — прибавилъ онъ.
— Не иначе, какъ теперь тебѣ медаль дадутъ, — сказалъ старикъ Трофимычъ, — это ужъ какъ есть… по всему правилу.
— Нужно мнѣ! — отвѣтилъ капитанъ, — отпустилъ-бы поскорѣй!.. и то ладно… Боюсь, затаскаютъ…
— Одно дѣло: какъ и что?.. Ништо скоро…
Въ полиціи Григорію Максимовичу пришлось дожидаться: господинъ приставъ былъ еще съ докладомъ. Григорій Максимовичъ, попавшій въ ц-ское полицейское управленіе въ первый разъ, но вообще знавшій, что на Руси не любятъ торопиться, угрюмо сѣлъ въ уголокъ и задумался. Наконецъ, пришелъ приставъ и отнесся очень индифферентно къ событію: на Волгѣ къ такимъ случаямъ легко и скоро привыкаютъ и они никого не дивятъ. Приставъ опросилъ всѣхъ объ обстоятельствахъ дѣла и сказалъ:
— Вамъ придется еще къ намъ заглянуть… конечно, не по этому дѣлу… что-жъ: утонувшаго не вернешь… Это до васъ не касается… а по дѣлу о спасеніи вами женщины… Пойдетъ представленіе о наградѣ… Вѣроятно, получите установленную медаль…
— Что тамъ награда! — недовольно сказалъ капитанъ, — ничего я этого не желаю… дѣло самое пустяковое.
— Ваша скромность дѣлаетъ вамъ честь, — одобрительно замѣтилъ приставъ, — но это уже наша обязанность сдѣлать представленіе…
— Я, вѣдь, не живу въ Ц-нѣ; сами знаете какое наше дѣло: сегодня здѣсь, а завтра — Богъ вѣсть гдѣ…
— Разыщутъ… Наконецъ, зимой вы гдѣ-нибудь проживаете-же осѣдло?.. Позвольте мнѣ исполнить мою обязанность?.. Попрошу васъ сюда, въ кабинетъ: мой письмоводитель запишетъ, что нужно.
Приставъ направился въ кабинетъ. Григорій Максимовичъ, недовольный этой новой проволочкой, послѣдовалъ за нимъ.
Въ кабинетѣ за небольшимъ столикомъ сидѣлъ письмоводитель, заваленный всевозможными бумагами и дѣлами въ разныхъ обложкахъ. Письмоводитель былъ, какъ всѣ письмоводители русскихъ присутственныхъ мѣстъ средней руки. Красный носъ съ сизымъ отливомъ обличалъ его русскія привычки, благодаря которымъ въ глухой провинціи избывается обывательская тоска и скука и облегчается борьба за существованіе. Подержаный костюмъ, вѣроятно перелицованный, свидѣтельствовалъ о томъ, какъ трудно жить на письмоводительское жалованье, даже соединенное съ болѣе или менѣе безгрѣшными доходами…
Письмоводителю было за сорокъ. Съ виду это былъ мрачный и черствый человѣкъ, одинъ изъ тѣхъ, кого создаетъ русская провинціальная жизнь, человѣкъ, которому отяготѣло его скучное, однообразное дѣло, связанное со скрипомъ перьевъ и съ приступами геморроя, вслѣдствіе вѣчно сидячей жизни въ затхлой атмосферѣ присутствія.
— Вотъ запишите, что надо, — сказалъ приставъ, подходя къ столику.
Письмоводитель сдѣлалъ движеніе, означающее, что онъ какъ будто встаетъ передъ начальствомъ.
— Все, званіе… имя, отчество, фамилію… мѣстожительство… зимнее… Лѣтомъ они, словно птицы перелетныя, — шутливо замѣтилъ приставъ, — вкратцѣ и обстоятельства дѣла… Такъ-то, батенька! — добавилъ онъ, похлопавъ Григорія Максимовича по плечу, — ваше дѣло — спасать, наше — вознаграждать… Мы вѣдь не только карать и пресѣкать умѣемъ, но и поощрять… Пока, до пріятнаго…
Приставъ подалъ Григорію Максимовичу руку съ большимъ именнымъ кольцомъ на указательномъ пальцѣ и вышелъ въ пріемную.
— Ну-съ, — сказалъ письмоводитель, просмотрѣвъ переданный ему приставомъ протоколъ, — будьте любезны… Спасли женщину съ опасностью собственной жизни… какъ водится… Что-жъ: медаль красивенькая… Ваше имя, отчество, фамилія… Званіе?
— Тамъ въ актѣ записано, — мрачно отвѣтилъ капитанъ…
— Виноватъ… не обратилъ вниманія… Погнался, такъ сказать, за сутью… Насчетъ подвига… Такъ… такъ… вотъ: Григорій Максимовичъ Анемподистовъ… Анемподистовъ?..
Письмоводитель вдругъ точно поперхнулся и откинулся на спинку стула. Онъ такъ и впился въ лицо Григорія Максимовича пристальнымъ, удивленнымъ взглядомъ.
Григорію Максимовичу вдругъ сдѣлалось почему-то не по себѣ… Какое-то смутное воспоминаніе, какъ искра, промелькнуло въ его головѣ… Онъ видѣлъ этого человѣка… давно… давно…
Письмоводитель молчалъ.
— Что-же вы? — сказалъ капитанъ, — мнѣ недосугъ…
— Вы Григорій Максимовичъ Анемподистовъ? — вдругъ спросилъ письмоводитель.
— Развѣ вы не видите сами?
— Гм… тэ-экъ-съ!.. Вотъ какая странная исторія! — вообразите я, вѣдь, тоже Григорій Максимовичъ… и тоже Анемподистовъ… Какъ вамъ это нравится?..
— Все можетъ быть, — отвѣтилъ капитанъ, — мало-ли какія совпаденія бываютъ… Фамилія самая обыкновенная… Не князь какой-нибудь… Да и князей не мало одного имени и отчества…
— Совпаденіе-то совпаденіе, — продолжалъ письмоводитель, — но дѣло вотъ въ чемъ: я утратилъ свои документы при не совсѣмъ обыкновенныхъ обстоятельствахъ… Видите-ли: служилъ я конторщикомъ у одного купца… было это лѣтъ, этакъ, восемь, девять тому назадъ… Ѣхали мы однажды Сибирскимъ трактомъ…
Смертельная блѣдность вдругъ покрыла лицо капитана. Онъ даже пошатнулся. Письмоводитель, напротивъ, совершенно овладѣлъ собой. Борьба за скудное существованіе развила въ немъ сообразительность и быстроту рѣшеній. Одно изъ нихъ и теперь созрѣло въ его мозгу. Онъ посмотрѣлъ уже насмѣшливо, а не удивленно, на капитана и сказалъ:
— Вотъ ужъ не думалъ встрѣтить двойника!..
— Кончили вы? — грубо спросилъ Григорій Максимовичъ, также овладѣвъ собой, — некогда мнѣ съ вами разговоръ разговаривать.
— Дѣло-то такое особенное выходитъ… Признаться, какъ взглянулъ я на васъ, такъ мнѣ и показалось, что лицо знакомое… Правда, тогда было не до того, чтобъ лица запоминать.
— Я васъ не понимаю…
— Конечно… конечно… Не будете-ли вы любезны дать мнѣ вашъ документикъ?.. вотъ тотъ самый, по которому вы изволите проживать, многоуважаемый Григорій Максимовичъ, господинъ Анемподистовъ?..
— На пароходѣ… Однако до пріятнаго свиданья, — отрѣзалъ вдругъ капитанъ, — Зиму вѣрно въ Астрахани зазимую…
— Па-азвольте… Па-азвольте… Такъ нельзя-съ, — сказалъ письмоводитель, вставъ и выйдя изъ-за стола, — между добрыми знакомыми такъ не водится… Особенно такъ, какъ мы оказываемся не только однофамильцами, но и одноименниками… Здѣсь не мѣсто и не время-съ!.. Присутствіе у насъ закончится въ два часа… Итакъ буду ждать васъ для пріятнаго свиданья въ гостинницѣ «Неаполь»… вѣроятно, знаете?.. Прошу всенепремѣннѣйше… Сами понимаете, что надо столковаться… Я человѣкъ недостаточный… Конечно, сойдемся въ цѣнѣ-съ… — Письмоводитель ужъ совсѣмъ иронически посмотрѣлъ на своего невольнаго собесѣдника.
— Или сейчасъ позвать пристава? — вдругъ неожиданно сказалъ онъ на ухо капитану.
Тотъ невольно вздрогнулъ.
— Шучу-съ… Шучу-съ, — съ улыбкой прибавилъ письмоводитель, — такія дѣла лучше всего-съ обдѣлывать съ глазу на глазъ… Чтобъ никому не было обидно… Или ночью-съ… Самое лучшее время… На большой дорогѣ… Итакъ, не смѣю больше задерживать… Только если не пожалуете, тогда ужъ извините-съ… Десятилѣтняя давность-то еще не истекла-съ… Очень пріятно, что вы, повидимому, недурно устроились… И деньжонки всеконечно-съ есть?..
— Приду… — хрипло сказалъ Григорій Максимовичъ.
Онъ взглянулъ на письмоводителя. Его улыбка взорвала капитана, — кровь кинулась ему въ голову и онъ, наклонившись къ уху письмоводителя, проговорилъ:
— А жаль, что не пришибъ я тебя въ тѣ поры, гадюку!..
И затѣмъ быстро вышелъ изъ кабинета.
Богъ вѣсть куда править
«Идти или не идти? Идти или не идти? — одна и та же мысль, какъ тупой гвоздь, все болѣе и болѣе впивалась въ мозгъ капитана, — нѣтъ-ли тутъ какого-нибудь подвоха?» — думалъ онъ.
«Ясное дѣло: воспользоваться хочетъ… Вотъ и будетъ доить всю жизнь! И всю жизнь въ его рукахъ: захочетъ — помилуетъ… не захочетъ — предастъ… Что-жъ: въ своемъ правѣ!.. Только не бывать этому… не поддастся воля моя»…
Низко опустивъ голову, Григорій Максимычъ все ускорялъ шагъ. Его спутники едва поспѣвали за нимъ.
Тяжело дыша, шелъ онъ и липкій потъ выступалъ каплями на его лбу.
«Что теперь дѣлать?.. Вотъ, думалъ, все забылось, вся жизнь иная стала… Никому вреда… Пропади ты пропадомъ, треклятый! Эхъ ты, Людмила Николаевна моя, горемычная… Тебѣ-то за что?.. Не чаяла, не думала, не гадала… а бѣда надъ тобой нависла… да надъ ребенкомъ несмышленнымъ… О, Господи!..»
Мысль Григорія Максимовича усиленно работала. Безсвязными отрывками проходило передъ нимъ прошлое… Много, много бурь въ немъ было, въ этомъ прошломъ… Эхъ, лучше и не поминать…
Людмила Николаевна не была женой капитана. Сойдясь съ ней, онъ увѣрилъ ее въ томъ, что онъ женатъ. Любимая женщина на все пошла. Оставила семью и одинъ свѣтъ былъ для нея, свѣтъ Григорій Максимовичъ. Съ матеріальной стороны капитанъ ее обезпечилъ: все, что у него было — немного, но достаточно для скромной жизни, онъ положилъ на ея имя и ежемѣсячно добавлялъ «на книжку», что могъ. Съ этой стороны онъ могъ быть спокоенъ: проживетъ… Но разлука… разлука!.. Такъ хорошо жилось… душа въ душу… Успокоилась совѣсть, позабылось то, что ее терзало…
И вотъ нагрянула бѣда…
«И на чужбинѣ люди живутъ, — чуть не вслухъ подумалъ Григорій Максимовичъ, — устроюсь… Извѣщу… Она все перенесетъ, все проститъ… Твори, Господи, волю Твою… Чисты мои руки, чиста и душа моя… Все искуплено чистой жизнью… для себя я и женщину спасъ»…
Взойдя по трапу на пароходъ, Григорій Максимовичъ приказалъ машинисту «шуровать».
— Аль ѣдемъ куда? — спросилъ тотъ, удивленный неожиданнымъ приказаніемъ.
— Про то хозяинъ знаетъ, — сердито отвѣтилъ капитанъ, — твое дѣло — шуруй!..
Черезъ полчаса машина была готова. Трофимычъ вышелъ на верхъ. Его ничто не могло удивить: онъ привыкъ знать только одно колесо, однако и онъ не удержался и спросилъ Григорія Максимовича, когда тотъ вошелъ въ штурвальную рубку:
— Аль новое приказаніе вышло?
— Новое…
— Баржи-то здѣсь что-ль покинемъ? Не скоро, вѣдь, онѣ.
— Къ якорю! — скомандовалъ капитанъ вмѣсто отвѣта…
Шпиль заходилъ.
— Живо!.. Не проклажаться у меня!..
— Якорь всталъ… — послышалось наконецъ съ носу… — Якорь на волѣ…
— Впередъ! — скомандовалъ капитанъ въ машину.
— Прямо, что-ль? — спросилъ Трофимычъ, — я не Святъ Духъ: не знаю, куда идти.
— Оборотъ дѣлай…
Повернувъ, пароходъ сталъ выравниваться.
— До полнаго! — приказалъ капитанъ въ машину. — Помолимся Богу…
Онъ снялъ шапку и сталъ креститься на маленькій образокъ Николая Угодника, прикрѣпленный въ штурвальной рубкѣ.
Истово и размашисто осѣнилъ себя крестомъ и Трофимычъ.
Помолились.
— Попрощаться надо, — сказалъ Григорій Максимовичъ.
Паръ вырвался изъ свистка. Густой, протяжный гулъ пронесся надъ Волгой и полетѣлъ къ городу…
— Лови вѣтеръ на вольной Волгой! — сказалъ самъ себѣ Григорій Максимовичъ, когда «Каспій», рѣзко разсѣкал воду, быстро понесся по теченію.
Крѣпь править
Въ сорока пяти верстахъ выше Астрахани Волга отдѣляетъ отъ себя широкій притокъ Бузанъ, который идетъ до самаго Синяго морца — такъ называется одинъ заливъ Каспійскаго моря. Вся эта низменная мѣстность покрыта непроходимыми крѣпями камышей и изрѣзана безчисленными притоками — ериками. Ихъ такъ много, что едва-ли десятая часть хорошо извѣстна, да и то старожиламъ-ловцамъ. Незнающій-же человѣкъ легко можетъ въ нихъ заблудиться такъ, что и не выберется.
Свернувъ съ Волги на Бузанъ, «Каспій» затѣмъ пошелъ по одному изъ ериковъ. Камыши, стоявшіе по обоимъ его берегамъ, въ узкихъ мѣстахъ сходились такъ близко, что, казалось, пароходу изъ нихъ и не выйти. Григорій Максимовичъ самъ стоялъ у штурвала, мрачный и сосредоточенный. Пароходная команда про себя рѣшила, что онъ сошелъ съ ума, такъ какъ поступокъ его казался необъяснимымъ. Онъ бросилъ буксируемыя баржи и сбѣжалъ неизвѣстно зачѣмъ на четыреста верстъ ниже, и теперь велъ пароходъ неизвѣстно куда. Команда и такъ и этакъ обсудила неожиданное это событіе и смотрѣла въ оба за капитаномъ. Конечно, ничто ей не грозило, но, тѣмъ не менѣе, люди были неспокойны. Машинистъ даже серьезно переговорилъ съ Людмилой Николаевной, но она тоже ничего не понимала: капитанъ на ея вопросъ сухо отвѣтилъ, что онъ знаетъ, что дѣлаетъ и на этомъ оборвалъ разговоръ. Состояніе его, мрачное и тревожное, мучило ее, но она не знала, что дѣлать и что думать.
— Посмотримъ, — сказалъ машинистъ своему помощнику, — въ случаѣ чего — связать его только и всего, коли онъ и въ самомъ дѣлѣ спятилъ. Астрахань-то вонъ она: рукой подать…
Уже вечерѣло, когда «Каспій» вошелъ въ довольно большой ильмень[2]. Григорій Максимовичъ повернулъ пароходъ и осторожно подойдя къ берегу, отдалъ якорь. Повидимому, онъ прекрасно зналъ всѣ эти мѣста, потому что велъ свой пароходъ опытной рукой.
Остановившись, онъ сошелъ въ каюту, досталъ со стѣны ружье и охотничьи припасы и сказалъ Людмилѣ Николаевнѣ:
— Утокъ тебѣ настрѣляю, Мила… Тутъ ихъ видимо-невидимо по зо́рямъ…
Затѣмъ онъ сѣлъ въ пароходную лодку и, взявъ одного матроса, переѣхалъ ильмень и исчезъ въ одномъ изъ ериковъ. Потомъ матросъ разсказывалъ, что, послѣ часоваго плаванія, Григорій Максимычъ подплылъ къ какой-то рыбачьей ватагѣ, гдѣ его, повидимому, знали. Онъ долго говорилъ съ однимъ изъ ловцовъ, старикомъ лѣтъ семидесяти, но о чемъ они говорили, матросъ не узналъ, потому что разговоръ шелъ на невѣдомомъ языкѣ…
Матросъ замѣтилъ только, что старикъ послѣ этого разговора сталъ готовить большую морскую резошку[3].
Григорій Максимовичъ вернулся на пароходъ уже очень поздно, когда луна поднялась надъ лѣсомъ камышей и залила серебрянымъ свѣтомъ и уснувшія воды, и зелень острововъ, разбросанныхъ по ильменю.
— Что-жъ: много утокъ настрѣлялъ? — спросила Людмила Николаевна, когда Григорій Максимовичъ вошелъ въ каюту.
— Дѣвчурка спитъ? — вмѣсто отвѣта сказалъ онъ.
— Започивала… Чтой-то, — Гриша, ты, точно не въ себѣ?
— Мила, вотъ какое дѣло… По душу мою пришли… Да не пугайся… не поддамся я… вызволюсь…
— Что, Гриша?.. — прошептала бѣдная женщина, задрожавъ отъ невольнаго предчувствія бѣды.
— Вотъ тебѣ мое большое слово. Ничему не вѣрь, чтобы ни говорили — не вѣрь… и жди… вѣсть дамъ… Знай: одна ты у меня на свѣтѣ… ты, да дѣвочка, и никого мнѣ больше не надо… А теперь — прощай!
— Гриша… Что съ тобой? Я боюсь… Я Трофимыча позову…
— Позовешь, — погубишь!.. Когда-нибудь узнаешь все… Говорю: по душу пришли, спасаться надо!
Григорій Максимовичъ раздвинулъ пологъ надъ койкой «дѣвчурки»; она разметалась во снѣ, подложивъ пухлую ручонку подъ головку. Долго-долго смотрѣлъ на нее мрачный капитанъ и, опустившись на колѣна, прильнулъ головой къ ея маленькому тѣльцу. Онъ силился преодолѣть свое волненіе, но, помимо его воли, горячія слезы текли изъ его глазъ. Людмила Николаевна опустилась рядомъ съ нимъ. И она начала молиться вслухъ… Григорій Максимовичъ тоже молился: онъ просилъ Того Кто отдалъ Себя за человѣчество, спасти его ради двухъ невинныхъ существъ, для которыхъ онъ былъ «все»…
Вдругъ онъ всталъ и помогъ подняться женѣ.
— Пора!.. Ну, Мила, жди…
Онъ привлекъ ее къ своей мощной груди и горячо сталъ цѣловать ея похолодѣвшее лицо… Она такъ была поражена, что потеряла способность понимать.
Григорій Максимовичъ бережно посадилъ ее на койку и быстро поднялся на лѣстницу.
— Спасибо… Спасибо тебѣ… Новую жизнь дала, — прошепталъ онъ и заплакалъ.
Затѣмъ онъ почти бѣгомъ направился къ лодкѣ. Матросъ сидѣлъ въ ней. Однимъ прыжкомъ капитанъ очутился у руля и оттолкнулъ лодку отъ парохода. Черезъ нѣсколько минутъ лодка подошла къ чуть замѣтной тропочкѣ, почти скрытой камышами. Остановивъ лодку, капитанъ соскочилъ съ нея на берегъ и сильно оттолкнулъ ее ногой… Затѣмъ онъ постоялъ нѣсколько мгновеній на берегу; луна освѣщала его высокую фигуру. Онъ сдѣлалъ земной поклонъ… Потомъ двинулся впередъ, въ крѣпь… и еще черезъ мгновеніе высокіе, шелестящіе камыши навсегда скрыли того, кто былъ капитаномъ парохода «Каспій»…