Тайна Юлия Фёдоровича (Гнедич)/ДО
| Тайна Юлія Ѳедоровича : Страница изъ дѣтскихъ воспоминаній |
| Дата созданія: 1887. Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Семнадцать разсказовъ. — СПб.: Типографія Н. А. Лебедева, 1888. — С. 231. |
У Юлія Ѳедоровича была тайна — это внѣ всякаго сомнѣнія. Насъ, дѣтей, было пятеро, и мы всѣ отлично знали, что Юлій Ѳедоровичъ человѣкъ таинственный. Хотя онъ и не носилъ чернаго плаща со шпагою (что, по нашимъ понятіямъ, каждый человѣкъ, имѣвшій адскія откровенія, долженъ былъ дѣлать), но за то лицо его было положительно таинственно. Онъ былъ у насъ гувернеромъ, очень милымъ и хорошимъ гувернеромъ, и мы его ужасно любили. Онъ былъ очень веселый нѣмецъ; не смотря на шестьдесятъ лѣтъ, онъ прыгалъ за нами по саду, какъ жеребенокъ, зарывался въ сѣно съ головою и вылѣзалъ изъ копны на четверенькахъ, игралъ на гребенкѣ вальсы, самъ танцовалъ, показывая, какъ танцуютъ въ Ригѣ, — ну, словомъ, общій былъ любимецъ. Но какъ только наступалъ четвергъ, онъ дѣлался торжественно-серьезнымъ: онъ надѣвалъ, послѣ утреннихъ классовъ, чистые воротнички и рукавчики, приглаживалъ фиксатуаромъ циплячій пухъ, росшій у него на затылкѣ, бралъ въ руки палку и исчезалъ до обѣда. У него выговорено было это время, и никакая погода, никакая слякоть, никакой морозъ не могли остановить его. Возвращался онъ необыкновенно веселымъ, нѣсколько краснѣе обыкновеннаго, начиналъ дурачиться и шалить на пропалую, пускать необычайныхъ величинъ змѣевъ, устраивать торжественныя шествія съ фонарями, или учить кошку прыгать черезъ обручи.
Куда онъ скрывался? Старая няня говорила, что онъ ходитъ къ «своимъ нѣмцамъ» въ гости. Почему-же онъ ходилъ такъ ненадолго, и главное — по буднямъ, передъ обѣдомъ. Ну, какіе-же нѣмцы въ будни, передъ обѣдомъ, станутъ ходить другъ къ другу? И отчего онъ возвращается такимъ веселымъ. Сестра моя Катя рѣшила, что его кормятъ гдѣ-то молочною лапшею, которую онъ очень любитъ, отъ того онъ такъ и веселъ.
Порою мы спрашивали у maman[1], куда онъ ходитъ? Но ее этотъ вопросъ очень мало интересовалъ; она всегда отвѣчала:
— Да что намъ за дѣло? Онъ человѣкъ свободный, куда хочетъ, туда и идетъ.
Такое объясненіе насъ не удовлетворяло.
Наконецъ, однажды, старшій братъ Николай заявилъ намъ, что онъ знаетъ все: тайна была проникнута.
Мы обступили его. въ дальнемъ углу гостиной, дрожа отъ страха, ожидая открытія давно волновавшаго насъ обстоятельства.
— У Юлія Ѳедоровича, — торжественно проговорилъ Николай, — есть погребъ съ деньгами, и онъ ходитъ ихъ зарывать.
Мы такъ и онѣмѣли отъ этого открытія.
— Кто тебѣ сказалъ? Почему ты думаешь?
— Слушайте. Сегодня я подсмотрѣлъ сборы Юлія Ѳедоровича. Онъ взялъ въ портъ-моне десять рублей и лопату…
— Лопату, какую лопату?
— Нашу дѣтскую, изъ подъ лѣстницы. Онъ взялъ ее очень осторожно, чтобы никто не видѣлъ, и назадъ поставилъ такъ-же тихо. Я видѣлъ, какъ онъ незамѣтно несъ ее подъ полою черезъ площадь. Утромъ она была совсѣмъ чистая, блестящая, а теперь, — посмотрите.
Онъ повелъ насъ подъ лѣстницу и показалъ лопату. Къ ней была приставши свѣжая, рыхлая, черная земля; этою землею пахло въ чуланѣ очень сильно.
— Такъ онъ кладъ копитъ! — изумились мы.
— Кладъ! Я, когда онъ вернулся, нарочно посмотрѣлъ ему въ кошелекъ: тамъ осталось только рубль двадцать копеекъ. А вѣдь онъ ничего не купилъ, ничего не принесъ. Рубль двадцать копеекъ онъ оставилъ себѣ на табакъ, а остальное зарылъ.
Сомнѣнія у насъ больше не было.
Но скоро намъ пришлось разубѣдиться въ этой геніальной догадкѣ. Не смотря на самыя тщательныя наблюденія, мы не могли подмѣтить, чтобы онъ когда-нибудь бралъ съ собою лопатку: очевидно это было только одинъ разъ. Хотя сестра Катя рѣшила, что онъ копаетъ землю просто руками, но это предположеніе отвергли единогласно, зная чистоплотность Юлія Ѳедоровича и его на-рѣдкость вылощенные ногти. Впрочемъ, разъ онъ опять возбудилъ въ насъ подозрѣніе касательно копанья, потому что мы замѣтили на его свѣтлыхъ панталонахъ большое земляное пятно, увидѣвъ которое онъ очень сконфузился и тотчасъ пошелъ мѣнять брюки. Отчего-же это пятно? Это не уличная грязь, а настоящая земля, вотъ что бываетъ на грядахъ.
Необычайная веселость Юлія Ѳедоровича по четвергамъ приходила не сразу. Когда онъ возвращался, онъ входилъ, быстрою, неровною походкою и былъ сосредоточенъ. И только потомъ, побывъ немного въ своей комнаткѣ, онъ уже выходилъ въ шаловливомъ настроеніи.
Разъ, возвратившись въ обычный часъ и торопливо проходя въ двери, онъ вдругъ пошатнулся, да такъ, что пришлось ухватиться за косякъ. Не успѣй онъ ухватиться — онъ грянулся-бы на полъ. Постоявъ съ минуту, онъ закрылъ лицо, и совсѣмъ пошатываясь прошелъ къ себѣ.
— Да онъ пьетъ! — радостно сообразилъ Коля. — Его шатаетъ отъ наливки. Здѣсь онъ пить не смѣетъ, и ходитъ въ гостинницу. Вотъ куда и деньги идутъ.
— А земляныя пятна на панталонахъ? — спросилъ я.
— А это онъ лежитъ на улицѣ, пока его будочникъ не подниметъ…
Самъ Николай чувствовалъ, что онъ хватилъ черезъ край. Никто не хотѣлъ вѣрить, что Юлій Ѳедоровичъ пьетъ.
— Однако, онъ по четвергамъ красный, — стоялъ на своемъ Николай.
— Такъ не въ баню-ли онъ ходитъ? — спросила Катя.
— Съ лопатою? — язвительно возразилъ я.
Катя была уничтожена.
Вдругъ, однажды Николай, послѣ того, какъ ушелъ Юлій Ѳедоровичъ, влетѣлъ въ дѣтскую.
— За мною, скорѣе! — крикнулъ онъ.
Мы гурьбою кинулись. На комодѣ въ комнатѣ Юлія Ѳедоровича стоялъ предметъ, котораго мы никогда ранѣе не видали. Это была бархатная рамка, а въ ней рисованный карандашемъ и слегка тронутый акварелью портретъ какой-то дѣвицы въ локонахъ. Съ боку была надпись «Emma».
— Вотъ куда онъ ходитъ, — радостно говорилъ Николай, — къ Эммѣ. Это его невѣста.
— И онъ влюбленъ въ нее, отъ того и красный такой, — подтвердила Катя.
— А лопата зачѣмъ-же? — скептически спросилъ я.
— Фофанъ ты этакій, — отрѣзалъ Николай. — Это совпаденіе, и не больше.
Николай употреблялъ уже умныя слова, такъ какъ принялся съ весны за геометрію.
— Ну, что-же, — рѣшили мы въ концѣ-концовъ, — Юлій Ѳедоровичъ на ней женится, и это будетъ прекрасная партія.
Вечеромъ въ тотъ-же день, когда Юлій Ѳедоровичъ клеилъ огромный дѣтскій театръ и дурачился по обыкновенію, Коля вдругъ сказалъ:
— Юлій Ѳедоровичъ, правда, какое славное имя — Эмма?
Юлій Ѳедоровичъ выронилъ кисть, которою закрашивалъ предполагаемую занавѣсъ.
— Эмма, — повторилъ онъ, — Эмма?
Онъ всталъ, стряхнулъ съ колѣнъ обрѣзки бумагъ и заходилъ изъ угла въ уголъ.
— Хорошее имя, — подтвердилъ онъ, потряхивая головою такъ, что очки начали спадать съ носа.
— Каково, какъ влюбленъ! — радостно шепталъ намъ Николай, слѣдя за его нервно-двигавшеюся фигурою восторженнымъ взглядомъ. — Ну, ужь и подарокъ мы сдѣлаемъ ему къ свадьбѣ!
Но отчего такъ грустенъ Юлій Ѳедоровичъ, когда идетъ къ своей невѣстѣ? Отчего это невѣста ждетъ его только по четвергамъ? Отчего онъ въ четвергъ разсказываетъ такіе веселые анекдоты по вечерамъ? И отчего у него въ землѣ колѣна?
Я рѣшилъ, что узнаю объ этомъ во что-бы то ни стало. Меня ужь пускали одного ходить по улицамъ, и я рѣшился выслѣдить гувернера.
Въ ближайшій четвергъ, какъ всегда, онъ повязалъ свой черный галстухъ, прилизался фиксатуаромъ, и вышелъ изъ подъѣзда. Я тихонько пошелъ за нимъ, наблюдая разстояніе, чтобы онъ меня не замѣтилъ. Но предосторожность эта была излишня. Онъ шелъ, низко опустивъ голову подъ широкополымъ цилиндромъ, никого не видя, не замѣчая, погруженный въ самого себя.
Шли мы скоро, но долго, шли на самую окраину. И дома хорошіе стали рѣже, и улицы у́же, и извозчики непригляднѣе. Вотъ и города конецъ, а мы все идемъ, и Юлій Ѳедоровичъ идетъ все скорѣе.
Онъ завернулъ въ кладбищенскія ворота.
Мимо великолѣпныхъ мавзолеевъ, не глядя по сторонамъ, шелъ онъ давно знакомымъ путемъ все впередъ и впередъ. Мавзолеи смѣнились крестами, скалами, плитами; кресты и плиты становились все меньше и бѣднѣе. Пошли деревянныя рѣшетки и бѣлые кресты. Вотъ одна могила — вся въ цвѣту съ вѣнками имортелей на крестѣ, съ большою березою, шатромъ склонившеюся надъ нею. Юлій Ѳедоровичъ вошелъ за рѣшетку, сбросилъ на скамейку помятый цилиндръ, и повалился на колѣни.
Онъ не молился и не плакалъ; складки шинели лежали неподвижно. Глаза были направлены на одну точку. Меня онъ не видѣлъ, хотя я стоялъ чуть не рядомъ съ нимъ. Вокругъ больше никого не было. Деревья шумѣли, да птицы чирикали вверху.
Онъ поднялъ голову.
— Вы зачѣмъ здѣсь? — изумленно проговорилъ онъ, быстро поднимаясь
Я не могъ говорить. Слезы сжимали горло.
— Юлій Ѳедоровичъ, — лепеталъ я, — вы не подумайте, не подумайте…
Онъ внимательно посмотрѣлъ мнѣ въ глаза.
— Вы хорошій мальчикъ, — сказалъ онъ, фамильярно опуская мнѣ на плечо руку. — Вы хорошій мальчикъ. Зачѣмъ вы сюда попали?
— Я за вами шелъ.
— Зачѣмъ?
— Мнѣ хотѣлось знать куда вы ходите.
— Для чего же вамъ это знать?
—Я хотѣлъ объяснить себѣ, отчего вы бываете такой веселый по четвергамъ.
— Отчего я такой веселый? Ну, такъ вотъ смотрите сюда. Вотъ здѣсь подъ крестомъ лежитъ моя жена Эмма, которая умерла восемь лѣтъ назадъ. Я любилъ ее больше всего въ мірѣ, и за это она отнята у меня. Восемь лѣтъ со дня ея смерти, каждый четвергъ, въ половинѣ третьяго я прихожу сюда, потому что она умерла въ четвергъ, въ половинѣ третьяго. И у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю и представляю эху удивительную женщину. И я здѣсь пла́чу, на этихъ цвѣтахъ, которые я самъ посадилъ, и потомъ иду домой, и стараюсь быть особенно веселымъ. Вы спросите, милый мальчикъ, отчего-же именно я веселъ въ этотъ день? Оттого именно я веселъ, что никому дѣла нѣтъ до моего горя.
— Мы васъ такъ любимъ, — попробовалъ замѣтить я.
— О, у васъ прекрасное семейство, и я глубоко цѣню и уважаю вашихъ родителей, но, скажите пожалуйста, ну какое имъ дѣло, что у меня была жена — красавица Эмма, что я молился на нее, что она умерла, и похоронена здѣсь, а эти цвѣты ростутъ и такъ хорошо пахнутъ? Ну, зачѣмъ-бы я сталъ разсказывать вамъ все это, что мнѣ такъ дорого, а вамъ такъ мало интересно. Я отлично знаю, что у васъ никто не умеръ, и дай вамъ Богъ жить какъ можно дольше, зачѣмъ-же я буду говорить о смерти и смущать васъ? Нѣтъ, я буду рѣзовъ, какъ бабочка, и буду порхать съ вами и хохотать, и веселиться.
Онъ поднялъ глаза къ небу.
— Эмма знаетъ, — сказалъ онъ, — что я такъ свято храню ея память, что никогда никому не позволю до нея касаться. Эмма все видитъ. Вы думаете, умерла она? Нѣтъ, я вижу ее на этомъ голубомъ сіяющемъ небѣ — она плыветъ вонъ тамъ свѣтлымъ облачкомъ. Это она, она — я навѣрно знаю. Ну, и зачѣмъ-же я кому скажу, что по четвергамъ прихожу сюда бесѣдовать съ нею? Мнѣ скажутъ, что я сумасшедшій, и прогонятъ изъ дома, а я нищій, и жить мнѣ нечѣмъ.
Онъ посмотрѣлъ на продавленный цилиндръ и надѣлъ его на голову.
— Я три года у васъ, и три года никто не зналъ, что я еженедѣльно пла́чу здѣсь. И мнѣ весело было, что никто не знаетъ моего горя, и что я одинъ его знаю. Теперь вы узнали. Мнѣ это непріятно. Я люблю васъ, но мнѣ непріятно, что вы знаете, зачѣмъ и куда я ухожу по четвергамъ. И я больше не могу у васъ быть…
И онъ, дѣйствительно, ушелъ отъ насъ черезъ полъ-мѣсяца. Онъ не любилъ, чтобы проникали въ его тайны.
Примѣчанія
править- ↑ фр. maman — мама. Прим. ред.