Съ кладбища.
правитьТяжело возвращаться съ кладбища; можетъ быть, тяжелѣе даже, чѣмъ опускать въ могилу. Но нужно вернуться въ опустѣвшій домъ, гдѣ все будетъ говорить о тяжкой утратѣ, и нужно продолжать жизнь, въ которой все будетъ напоминать о только что пронесшейся смерти…
И мы, — сотрудники Н. К. Михайловскаго, — прямо съ могилы должны вернуться въ осиротѣвшій журналъ, чтобы немедленно приняться за прерванную работу. День за днемъ, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, вновь и вновь мы будемъ переживать въ немъ «горечь утраты своей».
Это чувство раздѣлятъ съ нами всѣ идейные друзья покойнаго. И не только здѣсь, не въ журналѣ только, гдѣ мы уже не встрѣтимъ, дорогой учитель, «высокихъ и свѣтлыхъ твореній твоихъ»…
Еще сильнѣе охватитъ насъ это чувство въ жизни — въ дѣятельности я борьбѣ, въ которыхъ ты былъ для насъ вдохновеннымъ руководителемъ. Тамъ, именно тамъ мы поймемъ, какъ много мы потеряли, кого мы лишились.
Кого мы лишились?
Я помню, какъ долго мы мучались, подыскивая четыре года тому назадъ заглавіе для юбилейнаго сборника въ честь Николая Константиновича. Мы искали слова, одного слова, которое выразило бы нашу мысль и наше чувство, — и не находили его. Этимъ словомъ мы хотѣли сразу сказать другу-читателю, чѣмъ былъ для насъ и для него Николай Константиновичъ.
Это былъ непоколебимый «утесъ», о который разбивались мутныя волны, это былъ острый «мечъ», подъ ударами котораго падали недруги. Это былъ высокій «маякъ», помогавшій находить правый путь въ ненастной иглѣ настоящаго; это былъ яркій «свѣточъ», лучами своей мысли прорѣвавшій туманныя дали будущаго. Это былъ вождь русской интеллигенціи, цензура ея знаменосецъ. Онъ бодро несъ ея идейный «стягъ», и въ его испытанныхъ рукахъ ни разу не дрогнуло ея
Не знавшее побѣдъ, но не запятнанное знамя…
Слишкомъ много нужно было вложить въ одно слово. Труднѣе же всего было сочетать въ одномъ образѣ непоколебимость утеса, подвижность «волны» и неутомимость «прибоя»… Удивительное постоянство нужно было слить воедино со страстной энергіей, чтобы дать понятіе объ этомъ отважномъ борцѣ и глубокомъ мыслителѣ.
Мы ее нашли слова, котораго искали; и я думаю, что въ нашемъ представленіи нѣтъ другого такого образа. Заглавіемъ для сборника мы взяли выраженіе: «на славномъ посту». Мы смогли указать лишь мѣсто, какое занималъ Николай Константиновичъ въ нападеніи и въ защитѣ, въ борьбѣ и въ развѣдкахъ. Я и теперь не сумѣю сказать, кого мы лишились, я знаю одно лишь: умеръ Михайловскій
И нѣтъ ему смѣны на славномъ посту…
Сорокъ лѣтъ и четыре года, — больше, чѣмъ въ сказкѣ, — Николай Константиновичъ, если употребить его собственное выраженіе, «проходилъ въ одномъ сюртукѣ». Онъ назвалъ это «счастьемъ». Послѣднее мы привыкли мыслить, какъ нѣчто случайное, зависящее отъ причинъ, внѣ насъ лежащихъ. Не таково было «счастье» Михайловскаго, и не случайно уцѣлѣлъ его «сюртукъ».
Въ непроходимой чащѣ теорій и фактовъ, сквозь которую мыслителю приходится пробираться къ истинѣ, легко рвутся ученыя одежды; въ непрестанныхъ схваткахъ съ многочисленными врагами справедливости, борцу не мудрено разбить свои доспѣхи. Не торною дорогою подвигался къ правдѣ Николай Константиновичъ, и не мало жаркихъ битвъ за нее ему пришлось вынести. Но и со всѣмъ тѣмъ, его убѣжденія до конца остались непоколебленными, его міросозерцаніе все время оставалось единымъ и цѣлостнымъ.
Наука открывала новые и новые факты; на общественной аренѣ появлялись новыя и новыя силы; возникали новыя теоріи и рушились; выростали новые друзья и недруги; мѣнялись люди, ихъ настроеніе, ихъ увлеченія; Михайловскій неизмѣнно оставался вѣрнымъ себѣ, — своему ученію, которое становилось все болѣе полнымъ, своей системѣ, которая дѣлалась все болѣе стройной. Новые факты лишь углубляли его теорію, новые противники лишь окрыляли его энергію.
Нѣтъ, это была не случайностъ. «Счастье» Михайловскаго заключалось въ немъ самомъ, въ его удивительной способности охватить своею мыслью всю жизнь — отъ безсознательныхъ движеній несложнаго микроорганизма до самыхъ высшихъ проявленій человѣческаго духа, отъ зачатковъ первобытной культуры до самыхъ отдаленныхъ предѣловъ высокоразвитой гражданственности. Счастье заключалось въ его умѣньи понять общій смыслъ жизни на всемъ громадномъ ея протяженіи, во всѣхъ безчисленныхъ ея развѣтвленіяхъ. Счастье заключалось въ его умѣньи вскрыть основную цѣль человѣческихъ стремленій, въ какія бы разнообразныя формы они ни отливались, — въ сттхійныя ли движенія безличныхъ массъ, или въ сознательныя дѣянія героевъ, имена которыхъ запишетъ исторія.
Центральное мѣсто въ міропониманіи Николая Константиновича занялъ человѣкъ. Человѣческая личность — это лучшее, что дала жизнь во всеобщей борьбѣ за индивидуальность; въ ея совершенствованіи — вся суть историческаго прогресса; ея самочувствіе — единственный критерій всевозможныхъ формъ общежитія. Въ этой простой концепціи нашли себѣ примиреніе самыя глубокія антитезы, которыя волнуютъ сердце, въ ней нашли себѣ рѣшенія труднѣйшія дилеммы, надъ которыми мучается разумъ. Истина слилась со справедливостью въ великую единую правду. Высокіе идеалы, къ которымъ стремятся единицы, гармонически сочетались съ жизненными интересами, которые двигаютъ массы. Возможность примиренія личности съ обществомъ намѣтилась въ совершенно конкретныхъ формахъ. Къ великой борьбѣ за эти формы, за общечеловѣческое счастье одновременно были призваны и оскорбленная честь, и наболѣвшая совѣсть.
Человѣческая личность, взятая со всѣмъ неисчерпаемымъ богатствомъ ея внутренняго содержанія и со всею безконечною сложностью ея общественныхъ отношеній, оказалась такимъ широкимъ фундаментомъ и такимъ прочнымъ цементомъ, что обоснованное на ней міросозерцаніе устояло десятки лѣтъ, ни разу не пошатнувшись и ни разу не потребовавъ перестройки. Залогъ его прочности лежалъ въ его всесторонней полнотѣ и внутренней цѣлостности. И я не сомнѣваюсь, что пройдутъ еще десятки лѣтъ, а оно останется столь же незыблемымъ. Мыслитель, который его обосновалъ, безсмертенъ и потому
Не говорите мнѣ: онъ умеръ — онъ живетъ…
Онъ живетъ въ ученіи, которое намъ оставилъ; онъ будетъ жить въ борьбѣ, которую намъ заповѣдалъ.
Будетъ… Я говорю это съ полною увѣренностью. Міросозерцаніе, для котораго Н. Е. Михайловскій былъ важнѣйшимъ теоретикомъ, дало уже достаточно объективныхъ доказательствъ своей устойчивости. Группа, для которой онъ такъ долго былъ вождемъ, уже не мало проявила живучести.
Не разъ уже рѣдѣли и таяли ряды борцовъ подъ этимъ идейнымъ знаменемъ… Цѣлые отряды, увлеченные какимъ-либо однимъ «факторомъ» — мыслью или чувствомъ, какимъ-либо однимъ двигателемъ — идеаломъ или интересомъ, какимъ-либо однимъ классомъ — мужикомъ или пролетаріемъ, — подчасъ далеко уклонялись въ сторону. Но опять приближались увлекшіеся — и вновь разгоралась борьба.
Армія измѣнялась въ своей численности, но отдѣльные борцы были непоколебимы въ своей стойкости и беззавѣтны въ своей преданности. Среди нихъ не мало можно насчитать сохранившихъ въ цѣлости и невредимости міросозерцаніе, которымъ они овладѣли, и до конца оставшихся вѣрными знамени, которому они служили.
Не скоро, быть можетъ, дождемся мы мыслителя, который такъ же ярко освѣщалъ бы наши идеалы, и не скоро, быть можетъ, найдемъ мы вождя, который такъ же высоко держалъ бы наше знамя. Но эти идеалы уже свѣтятся — и они не погаснутъ; это знамя уже поднято — и отъ насъ зависитъ, чтобы оно не упало. Съ сознаніемъ этой великой отвѣтственности мы должны вернуться съ кладбища. Мы должны найти и — я вѣрю — найденъ силы для жизни…