С брачной постели на эшафот. Часть вторая (Беблих)/ДО

С брачной постели на эшафот. Часть вторая
авторъ Герман Беблих, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1875. — Источникъ: az.lib.ru • Роман из Франко-Прусской войны 1870-71 г.
Текст издания: «Библиотека для чтения». Сентябрь 1875 года.

БИБЛІОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНІЯ Сентябрь 1875 года.

Д-ръ г. ЛИББАХЪ

Съ брачной постели на эшафотъ

Романъ.

I.
Тихая свадьба.

Конечно, было не время при тѣхъ событіяхъ, которыя совершались въ Парижѣ, дѣлать роскошную свадьбу.

Поэтому маркизъ Лебланъ рѣшилъ сдѣлать свою свадьбу самой тихой. Кромѣ того, у него была еще другая причина. Женщина, которая должна была сдѣлаться подругой его жизни, была не болѣе какъ подругой его уединенія, утѣшительницей его приближающейся старости.

Никто изъ сосѣдей дома маркиза, одного изъ лучшихъ домовъ въ улицѣ Риволи, не подозрѣвалъ, что тутъ празднуется свадьба.

Только внутри комнаты были убраны цвѣтами, остальное-же все было въ своемъ обыкновенномъ видѣ.

Въ роскошномъ будуарѣ, въ которомъ мы уже были въ началѣ нашего разсказа, сидѣла Елена, а горничная прикалывала ей къ волосамъ послѣднее украшеніе.

Волосы Елены были украшены миртовымъ вѣнкомъ, изъ-подъ котораго спускался вуаль.

Въ бѣломъ шелковомъ платьѣ, отдѣланномъ миртовыми цвѣтами, Елена была прелестна; но она не казалась счастливой.

Какое-то горе, казалось, давило ее. Время отъ времени она тяжело вздыхала.

— Кажется, все готово, прервала наконецъ молчаніе горничная, оглядѣвъ костюмъ своей госпожи.

— Благородарю тебя, Пеппи, ты можешь идти, отвѣчала Елена Вальтеръ.

Но горничная не ушла.

— Какъ жаль, сказала она, — что вы будете вѣнчаться не въ соборѣ Богоматери или церкви Инвалидовъ. Не часто бываютъ такія невѣсты, какъ вы! О, какъ вы прелестны!

Елена не отвѣчала, а только вздохнула.

— О, въ какомъ восторгѣ будетъ маркизъ, увидавъ свою невѣсту! продолжала служанка. — Прикажете позвать его?

— Нѣтъ, нѣтъ! Я хочу еще нѣсколько минутъ пробыть одна; потомъ ты позовешь маркиза…. Что графиня Алиса уже пріѣхала?

— Нѣтъ еще, сударыня. Попросить ее сюда, когда она пріѣдетъ?

— Да.

Пеппи ушла, качая головой.

Она не могла понять, какъ могла невѣста, въ день своей свадьбы, быть такой печальной, а въ особенности невѣста такого важнаго и богатаго господина, какъ маркизъ Лебланъ.

Конечно, онъ былъ не молодъ, но будь она на мѣстѣ Елены, она не обратила бы на это вниманія.

Но, очевидно, Елена думала иначе. Этотъ шагъ былъ для нея тяжелъ, очень тяжелъ, и она не разъ колебалась, прежде чѣмъ рѣшилась на него. Еще и теперь она сидѣла, задумчиво глядя передъ собой.

— О, еслибы Максъ сказалъ мнѣ тогда хоть одно слово, начала она наконецъ, — хотя-бы взглядомъ показалъ, что онъ меня еще любитъ, то я не сдѣлала бы этого, я не могла-бы этого сдѣлать, но онъ не любитъ меня болѣе, можетъ быть, даже презираетъ меня! — Что-же мнѣ остается, какъ не выбрать между всѣми людьми того, къ которому я чувствую наиболѣе уваженія? Счастье любви не выпало на мою долю, я должна проститься со всѣми надеждами моего сердца, со всѣми мечтами моей юности. Простите всѣ мои мечты о счастьи!

Вдругъ до ея плеча дотронулась нѣжная рука и мягкія губки прикоснулись къ ея лбу.

— Алиса, вскричала Елена, — это ты, моя дорогая!

— Ты желала, Елена, поговорить со мной.

— Да, Алиса, чтобы еще разъ открыть тебѣ мою Душу.

Она посадила свою пріятельницу рядомъ съ собой и, прижавъ ея голову къ своей груди, продолжала:

— Алиса, оставайся моей подругой! Дружба осталась моимъ единственнымъ утѣшеніемъ въ жизни. Если я должна отказаться отъ любви, то по крайней мѣрѣ, мнѣ осталась дружба. Ты знаешь, Алиса, что я привязана къ тебѣ всѣмъ сердцемъ, ты моя, единственная подруга. Будетъ-ли Сабина Леконтъ мнѣ другомъ, я еще не знаю, тогда мнѣ не съ кѣмъ будетъ, кромѣ тебя, подѣлиться моимъ горемъ. Я желаю отъ всего сердца, Алиса, чтобы ты была счастливѣе меня.

— Ты несчастлива, Елена? Если это такъ, то для чего ты рѣшилась на этотъ шагъ?

— Нѣтъ, я не несчастлива. Нѣтъ, нѣтъ! Я должна благодарить Бога за то, что мнѣ предстоитъ. Я оплакиваю не мое будущее. О, я была-бы очень неблагодарна, еслибы сдѣлала это! Я оплакиваю то, что потеряно безвозвратно. Что значатъ всѣ блага въ мірѣ, богатство, титулъ, даже дружба въ сравненіи съ любовью?

— Почему-же ты должна отказаться отъ того счастья, которое ты такъ сожалѣешь? Неужели ты не найдешь сердца, которое тебя бы также любило?

— Это я не знаю, но я знаю то, что никогда никого не буду такъ любить, какъ его, но его любовь погибла для меня безвозвратно. Того, кому я отдаю сегодня мою руку, я люблю, какъ отца. Я покорюсь моей судьбѣ, я уже рѣшилась, но ты, Алиса, ты еще такъ молода, жизнь передъ-тобой исполнена надеждъ, и я трепещу при мысли, что тебѣ можетъ быть предстоитъ такая-же участь какъ и мнѣ.

— Мнѣ? Ахъ, дорогая моя, мнѣ предстоитъ еще худшее! Ты, по крайней мѣрѣ, отдаешь свою руку человѣку, котораго ты уважаешь и любишь, какъ отца; я же должна выйти замужъ за человѣка, который мнѣ отвратителенъ.

— Бѣдная! Но не теряй еще надежды.

— О, тотъ, котораго я люблю, для меня также потерянъ, какъ и тотъ, котораго ты любишь.

— Развѣ онъ сказалъ тебѣ, что не любитъ тебя?

— Я не знаю ничего о его чувствахъ, любитъ-ли онъ меня или полюбитъ-ли когда-нибудь, но я знаю, что между нами бездна. Гордость моихъ родителей, а въ особенности высокомѣріе моей матери, служатъ непреодолимой преградой между имъ и мною.

— Алиса, если ты въ состояніи не раздѣлять предразсудковъ своихъ родителей, то сдѣлай это.

— О, я далека отъ подобныхъ предразсудковъ, но я должна слушаться -моихъ родителей и должна выйти за того, за кого они хотятъ. Гольборнъ обѣщалъ принять мою сторону и защитить меня, но теперь онъ не можетъ этого сдѣлать, такъ какъ вчера уѣхалъ изъ города…. Ахъ, я очень несчастна, несчастнѣе тебя! Я такъ измучена и обезсилена, что завидую твоей рѣшимости.

— Тогда довольствуйся, какъ я, дружбой, и будемъ стараться заглушить наше горе. Увѣренность въ твоей дружбѣ облегчитъ мнѣ мой настоящій шагъ.

— Да, будемъ друзьями на всю жизнь.

Онѣ обнялись.

Наконецъ Елена вырвалась изъ объятій своей подруги.

— Теперь мнѣ легче, сказала она, — оставь меня и скажи моему жениху, что я его жду. Мнѣ надо только кончить одно небольшое дѣло и тогда я буду готова принять его.

Онѣ обнялись еще разъ и Алиса вышла.

Елена проводила ее до двери, потомъ вернулась назадъ, подошла къ своему письменному столу и открыла потайной ящикъ, изъ котораго вынула небольшую шкатулку. Въ ней лежали письма и записки, завянувшій листокъ, бантъ, локонъ волосъ и разныя подобныя мелочи.

Она вынула изъ шкатулки небольшой листокъ, исписанный стихами.

Она прочитала ихъ и ея глаза наполнились слезами.

— Да, тогда! тогда! прошептала она. Тогда Максъ любилъ меня…. а теперь? Ахъ, года охладили его сердце!… Онъ не помнитъ ничего изъ того, что написалъ мнѣ тутъ. Прощайте надежды на счастье! Сегодня я разстаюсь съ моимъ прошлымъ, съ моимъ идеаломъ, съ моей молодостью!

Въ эту минуту дверь отворилась и вошелъ, маркизъ Лебланъ.

Онъ былъ во фракѣ и въ бѣломъ галстухѣ.

Онъ былъ, конечно, далеко не молодъ, и его волосы были уже сѣды, за то глаза еще блестѣли мужествомъ и энергіей.

— А, это ты, сказала Елена, вставая и дѣлая нѣсколько шаговъ ему навстрѣчу.

Маркизъ взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ.

— Воспоминанія прошлаго, сказалъ онъ, бросивъ взглядъ на открытую шкатулку, — въ настоящую минуту? Долженъ я на это смотрѣть, какъ на дурное предзнаменованіе?

— Конечно, нѣтъ, Этьень, сказала она, — я только прощалась съ воспоминаніями моей юности.

— Елена! Дорогая Елена! сказалъ маркизъ. — Если твое рѣшеніе слишкомъ тяжело для тебя, то ты еще можешь возвратиться назадъ.

— Я не хочу этого, отвѣчала Елена, — я хочу сдѣлать то, на что рѣшилась, и это для меня не будетъ теперь тяжело!

— Я повторяю тебѣ, Елена, то, что я уже говорилъ, я не могу дать тебѣ юношеской любви; я могу быть для тебя только нѣжнымъ и преданнымъ другомъ, для котораго твои желанія будутъ закономъ. Хочешь ли ты быть моей подругой? Можешь-ли ты пожертвовать мнѣ твоей молодостью?

— То, что ты называешь жертвой, для меня очень легко, Этьень; я не скрыла отъ тебя, что я уже любила и надѣялась быть женой любимаго человѣка. Судьба разлучила насъ, не только насъ, но ш наши сердца. Я не могла бы любить никого, кромѣ тебя. — Ты хочешь сказать, что чувствуешь ко мнѣ дружбу?

— Нѣтъ, любовь, Этьень. Я люблю тебя, какъ отца, какъ благодѣтеля. Развѣ ты не былъ имъ, когда моя неопытность чуть было не бросила меня въ руки порока? Развѣ ты не приносишь мнѣ большую жертву, женясь на мнѣ? Ты возносишь меня, дочь простого рабочаго, до положенія, которое недосягаемо выше той среды, въ которой я родилась. Ты забываешь мое прошедшее и дѣлаешь меня своей женой. О, Этьень, жертва, которую ты мнѣ приносишь, гораздо болѣе моей, если только ее можно назвать жертвой.

— Я желаю только одного, дорогая Елена, отвѣчалъ маркизъ, — чтобы ты никогда не разскаявалась въ своемъ поступкѣ,

— Этого никогда не будетъ, Этьень.

— Чтобы воспоминанія, лежащія тамъ (онъ указалъ на шкатулку), не слишкомъ сдѣлались тебѣ тяжелы.

— О, съ воспоминаніями я покончила…. Смотри, вотъ что я дѣлаю съ ними.

Сказавъ это, она взяла все содержимое шкатулки и, рѣшительно подойдя къ камину, бросила все въ него; одно мгновеніе — и бумага была объята пламенемъ.

Благодарный взглядъ и горячее пожатіе руки доказали ей, какъ маркизъ цѣнилъ жертву, которую она приносила ему въ эту минуту; а радость, которую она чувствовала, видя удовольствіе, доставленное ему этимъ поступкомъ, заглушило боль, которую она испытывала при видѣ того, какъ огонь уничтожалъ воспоминанія ея единственной любви.

— Ты готова слѣдовать за мной, дитя мое? сказалъ маркизъ.

— Я готова, Этьень.

Она взяла его руку и пошла за нимъ въ пріемную, гдѣ ихъ ждали графъ Бошанъ съ женой и дочерью.

Всѣ вмѣстѣ отправились въ залу, на концѣ которой былъ воздвигнутъ алтарь, гдѣ уже дожидался священникъ.

Твердыми шагами Елена подошла къ алтарю.

Четверть часа спустя, Елена Вальтеръ сдѣлалась маркизой Лебланъ.

Графъ Бошанъ поздравилъ ее и пожелалъ счастья, графиня холодно и церемонно обняла новобрачную, но Алиса нѣжно прижала ее къ груди…. Цѣлый потокъ слезъ облегчилъ ея переполненное сердце.

Имъ не надо было говорить, чтобы понять другъ друга.

Вскорѣ все общество сѣло за обѣдъ, который можно было назвать роскошнымъ по тому времени.

— Я не думалъ, замѣтилъ графъ Бошанъ, — что буду сидѣть за столомъ съ какими изысканными кушаньями въ такое время, когда у насъ убиваютъ лошадей и собакъ, по случаю могущаго быть недостатка въ мясѣ.

— Я боюсь, что мой поваръ не хорошо приготовилъ кушанья съ непривычки. Фазаны изъ зоологическаго сада, а дичь — оленина, оттуда же.

— Какъ? Неужели въ зоологическомъ саду убиваютъ рѣдкіе экземпляры, находящіеся тамъ? вскричала съ изумленіемъ графиня.

— Всѣ животныя въ зоологическомъ саду убиты и мясо роздано въ магазины. Говорятъ, что это мясо стоитъ нѣсколько милліоновъ.

— Боже мой, до чего мы дожили, сказалъ графъ. — Парижанъ обманывали, говоря, что въ городѣ запасовъ хватитъ на годъ. Теперь очевидно, что это ложь; а когда народъ голоденъ, то нельзя винить его, если онъ наконецъ начинаетъ бунтоваться.

— Дѣлаютъ все возможное, чтобы народъ былъ сытъ, сказалъ маркизъ, — для этого всѣ мясныя лавки и булочныя закрыты и каждый получаетъ изъ казеннаго магазина ежедневную, опредѣленную порцію, за извѣстную плату.

— Это продолжится нѣсколько дней или недѣль, а что будетъ потомъ?

— Да, что потомъ? Я боюсь худшаго и поэтому сдѣлалъ приготовленія, чтобы моя жена оставила Парижъ. Она не должна страдать отъ Тѣхъ ужасовъ, которые намъ предстоятъ.

— Дай мнѣ остаться съ тобой, сказала Елена. — Я не буду спокойна, если оставлю тебя и нашихъ друзей.

— Дитя мое, сказалъ маркизъ, — долгъ удерживаетъ меня здѣсь; къ тому же мнѣ не позволятъ оставить Парижъ. Но какъ буду я исполнять мой долгъ, если я буду безпокоиться о тебѣ? Поэтому, оставь завтра Парижъ съ людьми, получившими позволеніе оставить его.

— Сколько я знаю, замѣтилъ графъ, — это позволеніе получили только англичане.

— Да, подтвердилъ маркизъ, — около 150 англичанъ получили позволеніе оставить завтра Парижъ. Вчера я получилъ отъ сенскаго префекта, господина Араго, собственноручный пропускъ для моей жены, и я надѣюсь, что нѣмцы пропустятъ ее какъ свою соотечественницу.

— Конечно, отвѣчалъ графъ, — и, что касается меня, маркиза, то я посовѣтовалъ бы вамъ исполнить желаніе вашего супруга. Я бы желалъ достать такое же позволеніе для моего семейства и быть убѣжденнымъ, что нѣмцы тоже пропустятъ ихъ. Конечно, я ни минуты не оставилъ бы ихъ здѣсь; къ тому же я безпокоюсь о моемъ имѣніи въ Ланжѣ, говорятъ, что это "мѣсто скоро сдѣлается театромъ военныхъ дѣйствій.

— Мнѣ кажется, что если господинъ Гольборнъ успѣлъ туда добраться, то на счетъ имѣнія ты можешь быть спокоенъ, замѣтила Алиса. — Онъ будетъ поддерживать твои интересы лучше тебя самого.

— Въ этомъ я убѣжденъ, отвѣчалъ графъ, — я нисколько не сомнѣваюсь въ его усердіи, честности и способностяхъ. Дѣло только въ томъ, что я не знаю, добрался-ли онъ.

— Дѣйствительно, надо много мужества и преданности къ вамъ, замѣтилъ маркизъ, — чтобы рѣшиться на опасное путешествіе.

— О, у него нѣтъ недостатка въ мужествѣ! Живо вскричала Алиса. — Угрожающіе жесты господина СенъКруа не испугали его и не заставили не исполнить его долга моего защитника.

Графиня строгимъ взглядомъ заставила дочь замолчать.

— Я также вполнѣ уважаю его, продолжалъ графъ, — и очень сожалѣю, что одно время, вслѣдствіе разныхъ намековъ, недовѣрялъ ему.

— Это клевета, вскричала маркиза, — вы можете вполнѣ полагаться на его честность.

— Съ какой увѣренностью ты это говоришь, сказалъ смѣясь маркизъ, — точно ты знаешь этого молодаго человѣка. Сколько мнѣ кажется, ты его никогда не видала?

Легкій румянецъ вспыхнулъ на лицѣ Елены, она опустила глаза и подавила вздохъ.

— Я его никогда не видала, сказала она, — но я слышала о немъ.

— Я не упрекаю тебя нисколько, что ты такъ живо приняла сторону этого молодаго человѣка,, и я охотно соглашаюсь съ тобой, что одинъ его послѣдній поступокъ заслуживаетъ ему полное уваженіе всѣхъ.

Алиса и Елена обмѣнялись взглядомъ, котораго никто не замѣтилъ, но который онѣ обѣ отлично поняли. Одно и тоже чувство заставило ихъ тяжело вздохнуть.

II.
Тьеръ и Бисмаркъ.

Между тѣмъ какъ въ Парижѣ увеличивался недостатокъ съѣстныхъ припасовъ, а съ нимъ и раздраженіе народа, правительство Національной Обороны придумывало новые планы, чтобы уничтожить непріятеля или, по меньшей мѣрѣ, освободить городъ отъ осады; въ Версали, въ нѣмецкихъ войскахъ, все шло въ томъ же порядкѣ, какъ и въ мирное время.

Войска, не бывшія въ дѣлѣ, занимались ученьями.

Офицеры ѣли въ гостинницахъ, какъ у себя дома.

Летѣли пробки шампанскаго и велись веселые разговоры.

Казалось, никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на то, что бомбы изъ парижскихъ фортовъ летали ежеминутно и что каждое мгновеніе ожидали вылазки.

Въ описываемый нами день въ Версали царствовало необычайное волненіе.

Въ Версали узнали, что Тьеръ долженъ пріѣхать для переговоровъ съ Бисмаркомъ.

Надежды французовъ снова возродились; говорили, что Тьеръ пріѣдетъ не какъ проситель, а что самъ канцлеръ призвалъ его изъ боязни пораженія, котораго онъ опасался со стороны парижанъ или отъ организованной Гамбеттой арміи. Радость еще болѣе увеличилась, когда пришло извѣстіе о пораженіи фонъ-деръ Тана.

Сближая это пораженіе съ пріѣздомъ Тьера, французы ни минуты не сомнѣвались, что пруссаки должны быть въ полнѣйшемъ страхѣ. Они и не предполагали, что въ эту минуту бомбардированіе Парижа было уже рѣшеннымъ дѣломъ.

Прусскія орудія, нѣсколько времени не отвѣчавшія на огонь французскихъ фортовъ, начали обстрѣливать Парижъ.

Сначала парижане съ ужасомъ смотрѣли на все увеличивающійся огонь непріятельскихъ баттарей, но наконецъ, стали смѣяться и говорить, что глупо думать, что можно взять Парижъ, и что, пока пруссаки будутъ бомбадировать Парижъ, Луарская армія подойдетъ и уничтожитъ ихъ.

Прибывъ въ Версаль, Тьеръ не сейчасъ же просилъ аудіенціи у Бисмарка, а хотѣлъ сначала осмотрѣться.

Печально было для него это мѣсто.

Тьеръ, еще такъ недавно говорившій, что французское войско непобѣдимо, теперь принужденъ былъ явиться просителемъ въ городъ Людовика Великаго.

Тьеръ остановился въ гостинницѣ.

Онъ сидѣлъ въ комнатѣ перваго этажа, диктуя своему секретарю Ремюза и печально глядя въ окно.

Звонъ сабель и шпоръ нѣмецкихъ военныхъ отовсюду долеталъ до него.

Передъ окномъ поминутно мелькали чуждые ему люди, въ иностранныхъ мундирахъслышался грохотъ орудій, бомбадировавшихъ Парижъ.

Въ полдень Тьеръ отправился прогуляться по городу.

Онъ выбралъ самую уединенную дорогу, и если ему попадались нѣмецкіе офицеры, то онъ старался скрыться отъ ихъ взглядовъ за какимъ-нибудь деревомъ.

Человѣкъ, который хвалился вынести Францію на своихъ плечахъ, а теперь едва замѣчаемый, когда онъ, со своимъ маленькимъ ростомъ, проскальзывалъ между группами высокихъ германцевъ, явился заступникомъ за ту самую воинственную націю, которой военныя страсти онъ самъ тикъ часто возбуждалъ и поощрялъ.

То, что онъ видѣлъ и слышалъ, было для него далеко не успокоительно.

Его опытный глазъ сразу увидѣлъ, что исполинскія приготовленія германцевъ заставляли бояться для Парижа всего худшаго.

Совершенно разстроенный, онъ возвратился наконецъ въ гостинницу.

Уже издали до него доносились веселые голоса изъ столовой.

Немудрено! Праздновали день рожденія Мольтке.

Кронпринцъ давалъ обѣдъ.

Еще болѣе огорчился-бы Тьеръ, еслибы могъ бросить взглядъ въ эту столовую. На первомъ мѣстѣ онъ увидѣлъ-бы кронпринца съ его рыцарской наружностью, на право отъ него гиганта-канцлера, человѣка съ желѣзной волей, на лѣво — знаменитаго стратегика, въ честь котораго давался праздникъ, молчаливаго графа Мольтке, и другихъ знаменитыхъ германскихъ воиновъ.

На всѣхъ лицахъ видна была отвага и рѣшимость.

Разговоръ за столомъ былъ веселъ и шуменъ.

Праздникъ былъ не менѣе беззаботенъ, какъ еслибы онъ происходилъ во дворцѣ кронпринца въ Берлинѣ.

Вчерашняя депеша о пораженіи фонъ-деръ Тана потеряла свое значеніе, такъ какъ вслѣдъ за нею пришла другая, увѣдомлявшая, что онъ снова занялъ прежнюю позицію.

Разговоръ вертѣлся на разныхъ анекдотахъ объ осаждающей арміи.

Всеобщая веселость дошла до крайней степени, когда кронпринцъ неожиданно вынулъ изъ кармана вчерашнюю французскую газету и передалъ ее канцлеру, говоря:

— Вотъ самыя новѣйшія извѣстія изъ Парижа.

— Какъ? вскричалъ изумленный Бисмаркъ. — Извѣстія отъ вчерашняго числа? Какъ, Ваше Высочество, достали вы ихъ? Сколько мнѣ извѣстно, въ главной квартирѣ нѣтъ ни одного нашего шпіона.

— Да еслибы и былъ, сказалъ, смѣясь, кронпринцъ, — то, вѣроятно, не занимался бы переноской газетъ.

Наконецъ, кронпринцъ сталъ, смѣясь, разсказывать, какимъ образомъ онъ досталъ эту газету.

— Я не хочу, сказалъ онъ, — оставлять васъ въ недоумѣніи. Эта газета попала ко мнѣ, благодаря геройскому поступку одного офицера шестаго полка, капитана фонъ-Дорнекъ.

— Это не первый его геройскій поступокъ, замѣтилъ генералъ Блюменталь, — но все-таки, я не могу себѣ представить, какъ могъ онъ достать вчерашнюю газету.

— Дѣло очень просто, продолжалъ кронпринцъ. — Нѣсколько дней тому назадъ онъ разсказывалъ о различныхъ происшествіяхъ на его форпостѣ, около Грепеля, гдѣ между нашими и французскими постами осталось еще нѣсколько обитаемыхъ домовъ, жители которыхъ безпрепятственно входятъ и выходятъ изъ Парижа. «Значитъ вы бы могли достать намъ черезъ этихъ людей парижскую новую газету?» замѣтилъ я. Капитанъ ничего не отвѣчалъ, но сегодня утромъ привезъ мнѣ эту газету.

— А онъ не разсказывалъ, какъ онъ досталъ ее, спросилъ канцлеръ.

— Я, конечно, спросилъ объ этомъ, продолжалъ кронпринцъ, — тогда онъ разсказалъ мнѣ слѣдующее: Вчера, вечеромъ, взявъ съ собою двоихъ солдатъ, онъ подкрался къ одному изъ этихъ обитаемыхъ домовъ; онъ постучался, и когда ему открыли дверь, то онъ, ни слова не говоря, прошелъ въ комнаты. Видъ прусскаго офицера съ револьверомъ въ рукахъ, сильно испугалъ хозяина дома, но Дорнекъ успокоилъ его словами: «Я требую отъ васъ только какую-нибудь сегодняшнюю газету, дайте мнѣ ее скорѣе и если вамъ дорога жизнь, то не шумите.» желаемая газета лежала на столѣ и, не дожидаясь отвѣта, Дорнекъ взялъ ее и хотѣлъ уйти, но хозяинъ попросилъ его, какъ одолженія, чтобы онъ взялъ съ собою двѣ бутылки вина, а двѣ другія разбилъ, чтобы можно было сказать слѣдующему французскому патрулю, что пруссаки ворвались въ домъ силой.

Разсказъ кронпринца возбудилъ живѣйшій интересъ, который превзошло только желаніе узнать заключавшіяся въ газетѣ новости.

Бисмаркъ поспѣшно пробѣжалъ газету и сообщилъ ея содержаніе.

Въ ней говорилось, что всѣ лошади и другія домашнія животныя, также какъ и всѣ животныя изъ зоологическаго сада, убиваются для употребленія въ пищу, о тѣхъ надеждахъ, которыя возбуждались путешествіемъ Гамбетты, и наконецъ о томъ, что 120 англичанъ оставятъ завтра Парижъ.

Особенно забавны были угрозы противъ нѣмцевъ, изъ которыхъ ни одинъ, по словамъ газеты, не долженъ былъ возвратиться на родину.

— Жаль, замѣтилъ одинъ изъ молодыхъ генераловъ, — что мы не можемъ, въ отвѣтъ на эти угрозы, сейчасъ же начать бомбардированіе Парижа, а должны ждать результатовъ переговоровъ съ президентомъ Національнаго Собранія.

Такимъ образомъ шелъ этотъ праздникъ, между-тѣмъ какъ Тьеръ приготовлялся къ своему разговору съ канцлеромъ.

Переговоры имѣли мѣсто въ квартирѣ графа Бисмарка, въ одномъ изъ строеній, принадлежавшихъ ко Дворцу. Эти переговоры должны были происходить тайно, поэтому всѣ свидѣтели были удалены.

Изъ всего разговора извѣстно только то, что было услышано въ сосѣдней комнатѣ, и это достаточно характеризуетъ остальное….

Президентъ былъ принятъ Бисмаркомъ чрезвычайно любезно.

Онъ молча и внимательно выслушалъ его рѣчь.

Тьеръ говорилъ канцлеру, что Гамбетта, пріѣхавши въ Туръ, организуетъ армію, что эта армія скоро будетъ готова и нападетъ съ тылу на нѣмцевъ, если они не заключатъ заранѣе миръ.

Онъ напомнилъ канцлеру, что династія Наполеона, бывшая причиной войны, низложена и требовалъ заключенія мира или, по крайней мѣрѣ, перемирія, чтобы Франція имѣла время выбрать себѣ правительство.

Тьеръ говорилъ по французски, и Бисмаркъ по французски-же отвѣчалъ ему, что Германія нисколько не противится заключенію мира, но что онъ желаетъ прежде всего знать условія, предлагаемыя Національнымъ Собраніемъ.

— Я надѣюсь, отвѣчалъ Тьеръ, — что вы болѣе не настаиваете на тѣхъ условіяхъ, которыя вы, предлагали Жюлю-Фавру въ самомъ началѣ осады, а именно: вознагражденіи за военныя издержки, присоединеніи Эльзаса и Лотарингіи и занятіи французскихъ провинцій до окончательной уплаты всей контрибуціи?

— Всѣ эти условія я предлагаю и теперь, отвѣчалъ Бисмаркъ, — но я не дѣлаю ихъ тяжелѣе.

— Вы забываете, что положеніе измѣнилось, возразилъ Тьеръ, — Мы организуемъ въ тылу у васъ армію, которая освободитъ Парижъ. Ни клочка нашей земли, ни одного камня нашихъ крѣпостей не отдадимъ мы вамъ. Я предлагаю вамъ заключить миръ на условіяхъ, которыя я вамъ предложу. Близко время, когда не вы намъ, а мы вамъ предпишемъ условія.

— Милостивый государь, отвѣчалъ Бисмаркъ по нѣмецки, — я васъ не понимаю; если вы хотите, чтобы мы васъ вполнѣ понимали, то говорите по-нѣмецки.

Тьеръ былъ удивленъ, услыша это, такъ какъ Бисмаркъ легко и хорошо говорилъ по-французски.

Но президенту ничего не оставалось, какъ заговорить по-нѣмецки, какъ онъ умѣлъ.

— Теперь я отвѣчу вамъ, сказалъ Бисмаркъ. — Избавьте себя отъ труда вести теперь переговоры. Я вамъ совѣтую возвратиться и ждать хода дѣлъ, пока вы не будете въ состояніи заключить миръ такой, какой вы хотите.

Тьеръ былъ испуганъ твердостью и рѣшительностью, съ какой говорилъ канцлеръ.

Угрозы его не произвели на Бисмарка ни малѣйшаго впечатлѣнія.

О твердый характеръ этого человѣка разбивалась вся французская дипломатическая ловкость.

Съ такимъ отвѣтомъ Тьеръ не смѣлъ возвратиться въ Туръ. Униженіе было слишкомъ велико и должно было произвести во Франціи подавляющее впечатлѣніе.

Тьеръ вдругъ измѣнилъ тонъ и сталъ говорить какъ скромный проситель, что, въ интересахъ самой Германіи, слѣдуетъ дать Франціи завести прочное государственное устройство.

— Я прошу для этого только восьми-дневное перемиріе, чтобы можно было устроить всеобщую подачу, голосовъ.

Канцлеръ, смѣясь, замѣтилъ Тьеру, какъ онъ измѣнилъ тонъ.

— А, сказалъ онъ, — теперь мы другъ друга понимаемъ, и можемъ говорить по-французски.

Дѣйствительно, разговоръ продолжался затѣмъ по-французски и результатомъ его было то, что Бисмаркъ согласился на восьми-дневное перемиріе, но только тогда, когда Парижъ будетъ сданъ.

Тьеръ старался упросить графа, чтобы онъ отказался отъ этого послѣдняго условія, но, конечно, безплодно.

Ничего, кромѣ восьмидневнаго перемирія послѣ сдачи Парижа, Тьеръ не могъ добиться отъ канцлера и возвратился въ Туръ далеко не съ тѣми надеждами, съ какими уѣзжалъ оттуда.

III.
Розовыя надежды.

Между тѣмъ, въ Парижѣ голодъ увеличивался съ каждымъ днемъ.

Самыми важными вопросами для каждаго парижанина были завтракъ и обѣдъ.

Хотя и была установлена такса на хлѣбъ и на мясо, но она была очень высока, да и за большія деньги нельзя было иногда достать съѣстныхъ припасовъ.

Конечно, отъ этого всего болѣе страдали низшее и среднее сословія — купцы, дѣла которыхъ были въ застоѣ, рабочіе, у которыхъ не было работы и которымъ ничего болѣе не оставалось, какъ идти въ солдаты.

Что значили тридцать граммъ мяса, составлявшіе ежедневную порцію парижанина? И чѣмъ, наконецъ, должны были питаться люди, неимѣвшіе никакихъ средствъ?

Важныя дамы на свои средства держали столы для бѣдныхъ.

Мэры давали бѣднымъ марки, по которымъ они должны были получать въ этихъ учрежденіяхъ свои порціи бульона.

Алиса Бошанъ не успокоилась до тѣхъ поръ, пока мать не позволила ей принять участіе въ этомъ добромъ дѣлѣ. Сначала графинѣ было очень непріятно видѣть, что дочь должна имѣть близкія сношенія съ простымъ народомъ, который прежде она видѣла только издалека, но, во-первыхъ, она уступила просьбамъ дочери, во-вторыхъ — совѣтамъ мужа, не желавшаго возбуждать къ себѣ ненависть народа.

Это поведеніе было постоянно неодобряемо де-Сенъ-Круа, который увѣрялъ, что положеніе дѣлъ далеко не такъ худо и что нечего бояться господства въ Парижѣ черни.

Между тѣмъ графъ все болѣе и болѣе убѣждался, что шевалье не совсѣмъ вѣрно судитъ о дѣлахъ.

Тѣмъ не менѣе шевалье продолжалъ быть другомъ его дома, отъ котораго онъ получалъ всѣ извѣстія о ходѣ дѣлъ и посѣщенія котораго онъ каждый день ожидалъ съ напряженнымъ нетерпѣніемъ.

Отель графа Бошанъ съ нѣкотораго времени былъ положительно осаждаемъ бѣдными.

Алиса, на сколько могла, удовлетворяла всѣмъ просьбамъ.

Едва графиня и Алиса выходили, какъ ихъ окружали со всѣхъ сторонъ.

— О, барышня, говорила одна женщина, державшая на рукахъ ребенка, — дайте мнѣ сегодня за обходомъ еще одну порцію, для моего другаго ребенка, который голодаетъ дома.

— Есть у васъ марка? спросила графиня.

— Къ несчастію, нѣтъ, отвѣчала женщина, — Порцію, которую я получила по маркѣ, я отдала моему мужу. Ему также надо ѣсть; онъ работаетъ на укрѣпленіяхъ.

— Приходите, я вамъ дамъ безъ марки.

— Только прошу васъ, дорогая барышня, не заставляйте меня очень долго ждать, вчера моя сосѣдка прождала на холодѣ три часа, и когда вернулась домой, то ребенокъ, котораго она держала на рукахъ, умеръ.

— Вы не будете ждать, только приходите, отвѣчала Алиса, у которой на глазахъ навернулись слезы при этомъ разсказѣ.

Едва избавлялись онѣ отъ одной, какъ подходили другіе, такъ что онѣ насилу могли войти въ домъ.

Алиса сейчасъ же прошла въ комнату отца.

Заливаясь слезами она обняла его.

— О отецъ! Какая вездѣ нужда! Это ужасно. Мы должны приносить еще большія жертвы.

— Дитя мое, сказалъ графъ, гладя ее по щекѣ, — я знаю, что отъ дороговизны многіе должны страдать, но мы не можемъ сдѣлать ничего болѣе.

— Посмотри, сколько бѣдныхъ толпится у дома! У нихъ нѣтъ марокъ, а между тѣмъ надо же ихъ чѣмъ-нибудь накормить. Мнѣ нужны деньги, чтобы заплатить за ихъ сегодняшній обѣдъ.

— Ты слишкомъ добра, Алиса, мы должны подумать о себѣ. меня положительно нѣтъ въ распоряженіи тѣхъ суммъ, которыя отъ меня теперь требуютъ.

— Ты не долженъ отказывать, отецъ. О! ты не имѣешь понятія о томъ, какъ велика нужда! Мы проходили черезъ рынокъ, онъ представляетъ ужасное зрѣлище! Тамъ были жены прежде зажиточныхъ буржуа, онѣ пришли купить что-нибудь, но что могли онѣ купить?

— Сенъ-Круа говорилъ мнѣ, что въ Парижѣ нѣтъ недостатка въ съѣстныхъ припасахъ.

— Да, конечно; но цѣны ихъ доступны только богатымъ.

— Это только высокая такса, дитя мое, ты не вполнѣ понимаешь дѣла.

— Да, такса! Но кто можетъ платить по 15 и 20 франковъ за курицу, или 35 франковъ за кролика, или 20 франковъ за фунтъ свинины? Молока, масла, нѣтъ болѣе въ продажѣ. Подумай, что станутъ дѣлать бѣдные, если имъ не помогать? Они перемрутъ съ голода!

Графъ, провелъ рукою по лбу.

— Да, да, нужда велика и можетъ быть она доведетъ Парижъ до всего худшаго. Я подумаю объ этомъ. Правда, у меня есть деньги, но имъ дано другое назначеніе. Я хочу, чтобы ты поговорила объ этомъ съ Сенъ-Круа, который совершенно инаго мнѣнія на счетъ дороговизны. Я жду его. Не хочешь-ли ты остаться и сказать ему, что ты узнала изъ опыта?

— Сенъ-Круа? Нѣтъ, отецъ! Если онъ говоритъ не то, что я, то онъ обманываетъ тебя.

— Твое мягкое сердце заставляетъ тебя видѣть все въ худшемъ видѣ, чѣмъ есть на самомъ дѣлѣ.

— Нѣтъ, я не преувеличиваю; положеніе дѣлъ хуже, чѣмъ я въ состояніи описать… и если правда то, что я слышала сегодня, то оно сдѣлается просто ужасно. Повѣрь мнѣ, отецъ. Я не вѣрю Сенъ-Круа, который, не извѣстно по какой причинѣ, скрываетъ отъ тебя положеніе дѣлъ.

— Ты предубѣждена противъ него, дитя мое, но, я надѣюсь, что со временемъ ты оцѣнишь его по достоинству.

— Шевалье де-Сенъ-Круа! доложилъ въ эту минуту лакей.

— А, хорошо, проси, сказалъ графъ. — Не останешься-ли ты, дитя мое? Шевалье будетъ очень радъ тебя видѣть. Въ послѣднее время это не часто ему удавалось.

— Я не могу видѣть этого человѣка.

— О, дитя мое, твое отвращеніе къ моему другу сильно огорчаетъ меня. Я приписываю это твоей молодости. Твоя неопытность дѣлаетъ тебя несправедливой, но я не хочу, чтобы ты впередъ говорила такъ о человѣкѣ, котораго я уважаю. Я хочу, чтобы ты осталась.

По знаку графа лакей вышелъ, и почти въ туже минуту вошелъ шевалье.

Графъ дружески съ нимъ поздоровался, но Алиса холодно отвѣтила на его поклонъ.

— Я только-что говорилъ съ моей дочерью о томъ предметѣ, который насъ всѣхъ интересуетъ, сказалъ графъ, пожимая руку гостя.

— Я не сомнѣваюсь, что графиня Алиса имѣетъ вѣрное понятіе о положеніи Парижа, отвѣчалъ любезно шевалье. — Графиня принадлежитъ, какъ я узналъ, къ дамскому благотворительному комитету, и даже помогаетъ при раздачѣ супа парижскимъ нищимъ. Кто-бы могъ это подумать!

— Не одинъ только патріотизмъ, отвѣчала Алиса, — принуждаетъ насъ дѣлать то, что намъ прежде было непріятно, но также и состраданіе требуетъ, чтобы мы, по мѣрѣ возможности, помогали нашимъ ближнимъ.

— Я подозрѣваю, что вашъ секретарь не избавилъ и дамъ отъ своихъ совѣтовъ. Очевидно, что онъ напугалъ ихъ местью черни, если онѣ не примутъ участія въ дѣлѣ патріотической благотворительности.

— Господинъ Эргардъ не говорилъ объ этомъ ни со мной, ни съ моей матерью, спокойно отвѣчала Алиса. — Да еслибы онъ даже и говорилъ, то не было никакой надобности принуждать насъ страхомъ принять участіе въ благотворительности. Достаточно было, чтобы онъ сказалъ намъ правду о царствующей въ Парижѣ страшной нуждѣ.

— Ну, что касается до этого, то вы видите дѣло въ черномъ свѣтѣ, сказалъ Сенъ-Круа. — Благодаря Бога, въ Парижѣ нѣтъ недостатка въ съѣстныхъ припасахъ; ихъ хватитъ еще на нѣсколько мѣсяцевъ, и до сихъ поръ въ Парижѣ нѣтъ еще ни одного голодающаго.

— Этого я не могу положительно утверждать, отвѣчала Алиса; — если можетъ быть никто еще не умеръ отъ голода, то навѣрно многіе умерли отъ недостаточности пищи или отъ дурнаго ея качества.

— Если вамъ будетъ угодно просмотрѣть недѣльный отчетъ, то вы увидите, что нѣтъ недостатка въ съѣстныхъ припасахъ.

— О, конечно; продаютъ всякое мясо, рыбу и хлѣбъ, но по какой цѣнѣ?

— Цѣна скоро упадетъ, отвѣчалъ Сенъ-Круа, — мы скоро доставимъ въ Парижъ съѣстные припасы изъ такого источника, о какомъ до сихъ поръ никто и не подумалъ.

— А что это за источникъ? спросилъ съ любопытствомъ графъ.

— Помните-ли вы о крестьянахъ изъ окрестностей Парижа, нашедшихъ въ немъ убѣжище?

— О, да, я отлично объ этомъ помню. Ихъ пріютили въ пустыхъ жилищахъ. Я самъ отдалъ одному изъ этихъ людей небольшой домъ, въ которомъ у меня прежде жилъ нѣмецкій купецъ, оставившій теперь Парижъ.

— Ну, такъ эти люди обработали и засѣяли всѣ пустыя мѣста, такъ что къ будущей веснѣ все это поспѣетъ.

— Да, къ веснѣ! замѣтилъ графъ… — Если только Парижъ продержится до весны.

— О, они также пригонятъ скотъ на рынокъ.

— Пригонятъ скотъ? Какъ могутъ они это сдѣлать?

— Какъ! Вы этого не знаете? Вы ничего объ этомъ не слыхали?

— Ничего это для меня совершенная новость.

— И, конечно, пріятная… Вы увидите, графъ, что съѣстные припасы не только не будутъ дѣлаться дороже, но еще подешевѣютъ, да къ тому же нуждамъ Парижѣ и теперь не такъ велика.

— А что подѣлываетъ клубъ Красныхъ? Маркизъ Лебланъ говорилъ мнѣ вчера, что тамъ открыто обсуждали, должна-ли въ Парижѣ управлять Коммуна или Комитетъ Національной Обороны.

— Все ихъ число ограничивается пока только нѣсколькими энтузіастами. Повѣрьте мнѣ, что нѣтъ ни малѣйшей опасности.

— Я почти рѣшился, будучи разстроганъ разсказомъ дочери о нуждѣ въ Парижѣ, взять часть денегъ, положенныхъ у Дювернэ, и употребить ихъ для благотворительной цѣли.

— Вы дѣлаете болѣе, чѣмъ требуетъ отъ васъ патріотизмъ, графъ, сказалъ Сенъ-Круа.

— И вы думаете, что деньги не подвергаются опасности?

— Конечно, никакой.

— Я долженъ вамъ напомнить, что потеря этого капитала будетъ для меня не малымъ ударомъ.

— Вы можете быть на этотъ счетъ вполнѣ спокойны. Дювернэ можетъ подвергнуться опасности только тогда, когда правленіе перейдетъ въ руки черни, ненавидящей его, какъ императорскаго банкира.

— А вы думаете, что это невозможно?

— Конечно, нѣтъ. Теперь уже едва говорятъ о Коммунѣ. Нѣсколько фанатиковъ, составляющіе ее теперь, должны заботиться только о своемъ собственномъ пропитаніи, политика играетъ у нихъ второстепенную роль.

— И вы думаете, что теперь еще можно надѣяться на возстановленіе законной монархіи на мѣсто республики?

— Болѣе чѣмъ когда-либо. Я вамъ скажу по дружбѣ, что пруссаки вполнѣ покровительствуютъ стремленіямъ легитимистовъ.

— Откуда вы это узнали?

— А, у насъ есть свои лазутчики. Вы знаете, что сотня людей каждое утро выходятъ въ лежащія между укрѣпленіями поля картофеля и другой зелени и роютъ ихъ?

— Да, и они продаютъ свою добычу факторамъ.

— Да, и это подаетъ поводъ къ различнымъ сценамъ, такъ какъ люди, выходящіе за этой добычей, принадлежатъ къ поддонкамъ общества, а тѣ, которые у нихъ покупаютъ, пожалуй, еще хуже.

— Очень часто, вѣроятно, случается, замѣтилъ графъ, — что пруссаки стрѣляютъ въ этихъ бѣдняковъ и убиваютъ ихъ.

— Будьте покойны, они не только не дѣлаютъ этого, но даже позволяютъ имъ проходить черезъ свои линіи.

— Какъ это возможно?

— Они стараются узнать отъ нихъ извѣстія изъ Парижа.

— И, вѣроятно, находятся измѣнники, которые доставляютъ эти извѣстія?

— Очень возможно; но, съ другой стороны, они узнаютъ прусскія извѣстія; они поддерживаютъ между нами и осаждающими обмѣнъ извѣстіями; такъ, мы узнали, что Бисмаркъ имѣлъ разговоръ съ Тьеромъ, и въ этомъ разговорѣ канцлеръ выразилъ желаніе, чтобы тронъ занялъ одинъ изъ Бурбоновъ.

Глаза графа засверкали надеждой.

— Это было бы для насъ такимъ успѣхомъ, о которомъ я едва смѣлъ мечтать. О, что скажетъ мой другъ Лебланъ, начинающій уже терять надежду, когда я ему скажу это!

Расположеніе духа графа сдѣлалось самымъ веселымъ.

Извѣстія о дороговизнѣ были Алисой преувеличены, Коммуны почти не существовало, и шансы на возстановленіе законной монархіи сильно увеличились… Чего болѣе можно было въ настоящее время ждать и на что надѣяться?

Когда Сенъ-Круа сталъ прощаться, то графъ проводилъ его съ новыми увѣреніями въ дружбѣ.

Алиса почувствовала точно ударъ въ сердце, когда увидѣла на лицѣ Сенъ-Круа выраженіе холодной насмѣшки и злаго торжества, прикрываемыхъ наружной любезностью.

IV.
Путешествіе по осажденному городу.

Графъ Бошанъ былъ не мало удивленъ, когда лакей доложилъ ему о посѣщеніи маркиза Лебланъ въ сопровожденіи Левина.

Посѣщеніе друга было графу, конечно, пріятно, но имя Левина заставило его нахмуриться.

Онъ много разъ отказывалъ этому человѣку принять его, такъ какъ не могъ преодолѣть недовѣрія къ нему, которое возбудилъ Сенъ-Круа.

Но теперь онъ не могъ не принять Левина, пришедшаго въ сопровожденіи маркиза.

— Вы удивляетесь, сказалъ войдя маркизъ, — какъ я познакомился съ Левинымъ?

— Да, по правдѣ сказать, это такъ, и, кромѣ того, я удивляюсь, Левинъ, что вы такимъ способомъ желаете проникнуть ко мнѣ въ домъ, прибавилъ онъ высокомѣрнымъ тономъ.

— Вы можете быть увѣрены, графъ, отвѣчалъ Левинъ, — что я не сталъ бы стараться войти къ вамъ, если бы дѣло шло не объ услугѣ, которую я хочу оказать вамъ и вашимъ единомышленникамъ. Я знаю, что вы получаете невѣрныя извѣстія, я васъ предостерегалъ черезъ нѣкоторыхъ людей, но вы не хотѣли слушать моихъ предостереженій. Тогда я обратился къ маркизу и онъ согласился собственными глазами убѣдиться, правду-ли я говорилъ или нѣтъ.

— Да, я нахожу, что намъ необходимо убѣдиться лично, въ какомъ положеніи дѣло въ Парижѣ, сказалъ маркизъ, — и для этого я предлагаю вамъ, въ сопровожденіи меня и Левина, пройтись по улицамъ Парижа.

— Это едва-ли нужно, отвѣчалъ Бошанъ, — я все отлично знаю, я знаю, что Парижъ въ состояніи выдержать еще нѣсколько мѣсяцевъ осады, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока Гамбетта успѣетъ образовать армію въ тылу осаждающихъ, и то, что наши политическія стремленія теперь въ лучшемъ положеніи, чѣмъ когда-либо. Коммуны бояться нечего, такъ какъ то волненіе, которое происходитъ, есть просто народное одушевленіе на защиту города.

— Во всякомъ случаѣ, не лишнее убѣдиться самому, чѣмъ вѣрить чужимъ разсказамъ. Предположимъ, что Сенъ-Круа, намѣренно или нѣтъ, обманываетъ насъ, и предположимъ также, что Левинъ также говоритъ намъ неправду, тогда намъ не остается ничего другаго, какъ убѣдиться лично. Пойдемте.

Графъ Бошанъ не привыкъ ходить пѣшкомъ по городу, а лошади его были у него всѣ взяты.

Только для того, чтобы убѣдить въ справедливости словъ Сенъ-Круа, графъ Бошанъ согласился наконецъ отправиться въ сопровожденіи Леблана и Левина.

Они пошли къ Монмартрскому бульвару.

Тамъ все было въ волненіи.

Образовался новый корпусъ вольныхъ стрѣлковъ, которые представлялись народу.

Ихъ было всего на все 960 человѣкъ, собравшихся вмѣстѣ для того, чтобы вести родъ партизанской войны, безпокоить непріятеля и способствовать его уничтоженію.

Характеръ французовъ таковъ, что малѣйшій лучъ надежды приводитъ ихъ въ совершенное одушевленіе.

Никто не сомнѣвался въ томъ, чтобы эти 960 человѣкъ не перебили множества нѣмцевъ.

Разсчитывали, сколько нѣмцевъ придется на каждаго изъ нихъ, и находили, что черезъ четыре недѣли не останется въ живыхъ ни одного нѣмца.

— Какъ только можетъ быть народъ такъ легковѣренъ! сказалъ Бошанъ. — Едва-ли эти комедіанты сколько-нибудь повредятъ нѣмцамъ. Лучше было бы образовать изъ этихъ людей правильное войско, тогда они могли бы принести пользу.

— Да, было бы очень печально, если бы мы возлагали всѣ наши надежды по защитѣ города только на ініхъ.

— У насъ есть еще другія средства къ оборонѣ, объяснилъ Левинъ, — у насъ есть 400,000 національныхъ гвардейцевъ… Если вы послѣдуете за мною къ Лувру, то увидите оттуда какъ идутъ смѣны къ укрѣпленіямъ.

— Четыреста тысячъ должны вездѣ пробить себѣ дорогу, замѣтилъ Бошанъ.

— Надо, думать, коротко отвѣчалъ Левинъ. — Вы увидите войска, на которыхъ лежатъ надежды осажденныхъ.

На Луврской площади они дѣйствительно увидали проходившихъ національныхъ гвардейцевъ.

Шумъ этого войска заглушалъ крики народа.

Казалось, будто дѣло шло не о простой прогулкѣ по бастіонамъ внутреннихъ укрѣпленій, а о какомъ-то геройскомъ подвигѣ, совершить который приготовлялась эта гвардія.

Радостныя восклицанія черни едва не оглушили нашихъ троихъ зрителей. Но какой печальный видъ представляло это войско! Это былъ какой-то хаосъ. Никто даже не давалъ себѣ труда соблюдать строй.

По необходимости, они раздѣлялись на батальоны, но объ ученьяхъ и дисциплинѣ не было и рѣчи, никто объ этомъ не думалъ, да никто и не смѣлъ этого требовать.

Можетъ быть, дѣйствительно многіе изъ нихъ были истинно храбры и готовы умереть за отечество, еслибы это было нужно, но къ чему служила эта храбрость, когда все дѣло національной гвардіи заключалось въ томъ, чтобы три раза въ день ходить на бастіоны, которымъ никто и не думалъ угрожать?

Генералъ Трошю, коммендантъ Парижа, или не довѣрялъ этимъ людямъ, или съ непростительной безпечностью откладывалъ ихъ обученіе.

— Боже мой! вскричалъ графъ Бошанъ. — Неужели эти люди должны бороться противъ строго дисциплинированныхъ, испытанныхъ въ сраженіяхъ прусскихъ солдатъ?

— Однако, это такъ, отвѣчалъ Левинъ. — На эту національную гвардію возложены всѣ надежды парижанъ. Вы должны узнать истину, погодите немного, и вы увидите войска, составляющія лучшую часть нашей обороны.

Едва прошли передъ ихъ глазами національные гвардейцы, какъ вдругъ они увидѣли идущихъ морскихъ солдатъ.

Когда увидѣли ихъ, идущихъ въ строгомъ порядкѣ, съ рѣшительными лицами, думающихъ только объ исполненіи своего долга, то раздался крикъ:

— Вотъ это настоящіе мужчины!

Бошанъ и Лебланъ могли бы присоединиться къ этому крику.

Лица моряковъ дышали увѣренностью въ себѣ и внушали довѣріе; этого нельзя было отрицать.

— Къ несчастію, ихъ въ Парижѣ всего двѣнадцать тысячъ, сказалъ Лебланъ. — О, вся наша армія не стоитъ ихъ!

— Не угодно-ли вамъ, господа, посмотрѣть также подвижную гвардію? сказалъ Левинъ.

— Эту я знаю, отвѣчалъ Бошанъ. — Нѣтъ, нѣтъ, довольно съ меня этого зрѣлища. Да, Левинъ, я сознаюсь, что въ этомъ отношеніи я былъ не правъ. Я не хотѣлъ вѣрить, чтобы для защиты Парижа было такъ мало сдѣлано. Было необходимо, чтобы я вышелъ изъ дома, чего я не дѣлалъ четыре недѣли, чтобы убѣдиться въ этомъ.

Они пошли по улицѣ Риволи, гдѣ увидѣли, что всѣ блестящіе магазины были закрыты.

— Это понятно, объяснилъ Левинъ. — Никто не занимается дѣлами. Прикащики въ національной гвардіи: никто не покупаетъ ничего, кромѣ съѣстныхъ припасовъ.

— Ну, вотъ, наконецъ, хоть одинъ магазинъ открытъ, сказалъ Лебланъ, — вѣроятно это ювелиръ:, посмотрите, какъ народъ толпится у оконъ.

— Мнѣ очень любопытно, что выставлено въ этомъ окнѣ? сказалъ Бошанъ.

— Вы можете это сейчасъ узнать, сказалъ Левинъ. Сказавъ это, онъ протолкался къ окну.

— Въ окнѣ выставлена жаренная индѣйка, сказалъ онъ.

— Индѣйка? спросилъ графъ. — И для того, чтобы посмотрѣть на жаренную индѣйку народъ такъ толпится?

— Они наслаждаются хоть глядя на нее, сказалъ Левинъ, — потому что далеко не всякій можетъ ее купить. Эта индѣйка стоитъ 60 франковъ.

— Это невозможно?!..

Ихъ дорога лежала мимо Новаго моста, около котораго былъ рынокъ. Съ каждымъ шагомъ мимо него, Бошанъ все болѣе и болѣе убѣждался, что Сенъ-Круа или самъ получалъ невѣрныя свѣденія, или обманывалъ, и что Левинъ и Эргардъ были правы, говоря, что дѣла въ Парижѣ такъ плохи.

Масло продавалось уже давно по ужасной цѣнѣ — пятьдесятъ франковъ за фунтъ. Капуста стоила десять франковъ за кочанъ.

Въ мясныхъ лавкахъ не было ни говядины, ни свинины, — продавалось только лошадиное и собачье мясо, да и то въ ограниченномъ количествѣ, такъ какъ все мясо было взято въ казенные магазины и оттуда выдавалось порціями.

Всѣ остальные припасы продавались по соотвѣтствующей цѣнѣ.

Хозяйки стояли около лавокъ и пересчитывали содержимое своихъ кошельковъ, чтобы сообразить, что можно купить. Но многія останавливались и печально качали головами. Что могла значить какая-нибудь селедка или кочанъ капусты на цѣлое семейство? А на что-нибудь другое не хватало денегъ.

Ужасная минута!

— Да, очевидно, что нужда въ Парижѣ велика, сказалъ графъ, — но если всѣ достаточные люди станутъ оказывать помощь бѣднымъ, то нужда будетъ не такъ чувствительна… Я думаю, Лебланъ, что мы должны пожертвовать денегъ на помощь людямъ, которые принуждены здѣсь покупать.

— Помощь небольшаго числа богатыхъ людей будетъ недостаточна, чтобы помочь всѣмъ нуждающимся, графъ, сказалъ Левинъ. — Вы можете убѣдиться, до чего дошелъ недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ. Не угодно-ли вамъ позавтракать въ какомъ-нибудь изъ лучшихъ ресторановъ? Это лучшій способъ увидѣть это.

Въ эту минуту они были на площади Моберъ, на которой находился одинъ изъ такихъ ресторановъ.

Теперь, также какъ и прежде, онъ былъ посѣщаемъ людьми изъ высшаго класса.

Только народу было гораздо менѣе, чѣмъ прежде; только изрѣдка, тамъ и сямъ, требовали порцію лошадинаго филея или ослинаго языка въ мадерѣ. Въ винѣ, казалось, не было недостатка, да оно и мало поднялось въ цѣнѣ.

Въ утренней газетѣ было написано, что Тьеръ видѣлся съ Бисмаркомъ въ Версалѣ, чтобы просить его о заключеніи перемирія.

— Къ чему намъ перемиріе? кричали всѣ. — Мы не хотимъ перемирія! Послѣдніе почтовые голуби принесли извѣстіе, что армія Гамбетты организована подъ начальствомъ Орэль-де-Палладина.

— Это неправда! Не Тьеръ просилъ о перемиріи, а пруссакъ — изъ страха.

— Да, теперь они должны бояться насъ, варвары! вскричалъ одинъ вольный стрѣлокъ, въ сѣрой бархатной курткѣ, съ черными шелковыми шнурками и золотыми кисточками. — Теперь очевидно, что они хотятъ мира, такъ какъ боятся, что мы зайдемъ къ нимъ въ тылъ и они не вернутся назадъ живыми…

— Нѣтъ, мы не хотимъ перемирія!

На эту тему велся весь разговоръ.

Спрашивали, что это за Орэль-де-Палладинъ?

Въ одной изъ газетъ говорилось, что еще въ прежнихъ сраженіяхъ ему попала въ голову пуля, которая придала его лицу выраженіе жестокости, которое одно должно привести въ ужасъ непріятеля.

Вообще онъ оказывался, хотя до тѣхъ поръ никто о немъ не слыхалъ, человѣкомъ строгой дисциплины, высокоталантливымъ организаторомъ и тактикомъ, передъ которымъ Мольтке — школьникъ.

За однимъ столомъ сидѣло нѣсколько человѣкъ, и между ними одинъ офицеръ національной гвардіи и одинъ начальникъ вольныхъ стрѣлковъ.

Они занимались тѣмъ, что отмѣчали на картѣ, какую дорогу, по ихъ мнѣнію, выберетъ Орэль-де-Палладинъ, чтобы зайти въ тылъ пруссакамъ, такъ что они заранѣе разсчитывали, черезъ сколько времени и въ какомъ мѣстѣ онъ уничтожитъ пруссаковъ. Это мѣсто было обозначено маленькимъ краснымъ знаменемъ.

— А, вотъ тутъ новая штука сержанта Гоффъ! перебилъ ихъ разговоръ тотъ, который прочиталъ изъ газетъ свѣденія объ Орэль-де-Палладинѣ.

— Сержанта Гоффъ? съ любопытствомъ закричали со всѣхъ сторонъ. — Что это такое? Читайте скорѣй!

— Въ прошлую ночь онъ прокрался въ тростникахъ до прусскихъ форпостовъ и большую часть ночи просидѣлъ тамъ, потомъ, вдругъ, напалъ на часоваго, прокололъ его штыкомъ и сталъ самъ въ ровъ, чтобы ждать смѣны….

— Это ловкая штука, сейчасъ видѣнъ въ ней нашъ храбрый Гоффъ! вскричали всѣ съ одушевленіемъ.

— Какая отважность! вскричалъ одинъ. — Ждать тамъ-же во рву смѣны!

— Послушайте конецъ статьи! Когда, наконецъ, пришелъ капралъ съ новымъ часовымъ, сержантъ Гоффъ ударилъ одного штыкомъ, другаго прикладомъ, и тогда уже бросился бѣжать назадъ. Каски двоихъ убитыхъ онъ принесъ съ собой, какъ трофеи побѣды.

— Этотъ человѣкъ, замѣтилъ одинъ изъ говорившихъ, — похожъ на индѣйца; также какъ они, онъ умѣетъ по слѣду высмотрѣть врага и также неожиданно умѣетъ напасть на него.

— Онъ, кажется, каждую ночь пробирается туда, замѣтилъ другой, — и каждый разъ возвращается съ большими трофеями.

— Еслибы у меня была сотня такихъ людей, какъ сержантъ Гоффъ, сказалъ третій, — то скоро не осталось-бы въ живыхъ ни одного пруссака.

— Есть и другіе люди, замѣтилъ военный стрѣлокъ, — которые, также какъ и сержантъ Гоффъ, обманываютъ и убиваютъ пруссаковъ. Такъ сдѣлали недавно съ однимъ пруссакомъ я и мой товарищъ. Я взялъ въ руки тачку и пошелъ прямо къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ прусскій часовой. Онъ не медлилъ, увидя такую отличную цѣль; что я былъ безоруженъ, на это онъ не обратилъ никакого вниманія, медленно поднялъ ружье, прицѣлился и — пафъ! прямо въ лобъ ему попала пуля, — это выстрѣлилъ изъ засады мой товарищъ, на котораго часовой не обратилъ никакого вниманія.

— Конечно, рѣшили всѣ вольные стрѣлки, — такіе люди какъ Гоффъ — наша единственная надежда.

— Что это за происшествіе съ сержантомъ Гоффомъ? спросилъ Бошанъ Левина, который съ замѣтнымъ вниманіемъ слушалъ этотъ, по всей вѣроятности, лживый разсказъ про сержанта Гоффа, между тѣмъ какъ злая и насмѣшливая улыбка играла у него на губахъ.

— По всей вѣроятности, это сказка, замѣтилъ Лебланъ.

— Ну, нѣтъ, отвѣчалъ Левинъ, — сержантъ Гоффъ существуетъ и не преувеличиваютъ, когда говорятъ, что онъ обладаетъ хитростью индѣйца. Онъ родомъ изъ Саверни. Во время войны пруссаки убили его старика-отца, поэтому онъ поклялся мстить имъ и не спокоенъ, если каждый день не убьетъ одного или нѣсколькихъ пруссаковъ. Онъ каждую ночь прокрадывается къ нѣмецкимъ форпостамъ и ждетъ по нѣскольку часовъ, пока не найдетъ себѣ жертвы и дѣлаетъ это совершенно хладнокровно. Разсказываютъ множество его приключеній.

— Я уже нѣсколько разъ читалъ о нихъ, сказалъ Лебланъ, — но я не могу повѣрить, чтобы это была правда. Не вѣрится какъ-то, когда читаешь, какъ этотъ человѣкъ возвращается каждый день съ разными трофеями, касками, саблями, орденами и т. п., взятыми съ убитыхъ имъ.

— Все это справедливо! Въ настоящее время сержантъ Гоффъ всеобщій любимецъ и популярнѣйшій человѣкъ во всемъ Парижѣ.

Разсказы о различныхъ военныхъ подвигахъ необыкновенно возбудили фантазію говорившихъ.

Не уставали разсказывать о различныхъ подвигахъ противъ пруссаковъ, въ родѣ подвиговъ сержанта Гоффа.

Бошанъ находилъ сначала глупымъ и дѣтскимъ основывать на подобныхъ единичныхъ случаяхъ большую потерю и, можетъ быть, даже совершенное пораженіе пруссаковъ.

— Парижане положительно безумны, сказалъ онъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ. — Конечно, подобное одушевленіе есть хорошая вещь, но въ немъ нѣтъ ни смысла, ни разумности. И я долженъ сознаться, что все мною слышанное сильно ослабило мою надежду на мобилизаціи арміи въ провинціи.

Невольно онъ отошелъ отъ этой группы разговаривавшихъ и направился къ другой, которые разговаривали не такъ громко и, повидимому, не о политикѣ.

Недалеко отъ буфета сидѣлъ господинъ, повидимому изъ высшаго общества и съ нимъ дама.

Съ ними была хорошенькая дѣвочка, лѣтъ четырехъ или пяти.

Они спросили для всѣхъ троихъ порцію варенаго картофеля и что-то въ родѣ рагу изъ лошадинаго мяса.

Видно было, что они остались не особенно довольны своимъ завтракомъ, по крайней мѣрѣ малютка съ завистью смотрѣла на разныя лакомства, выставленныя въ буфетѣ.

Болѣе всего ея вниманіе привлекала лежавшая на тарелкѣ груша.

Бошанъ и его спутники видѣли, какъ ребенокъ упрашивалъ отца и мать дать ему эту грушу и какъ тѣ со слезами на глазахъ убѣждали его, что это невозможно, что эта груша слишкомъ дорога.

Тутъ Бошанъ не могъ болѣе сдержать себя.

Онъ подошелъ къ буфету, взялъ нѣсколько грушъ, заплатилъ за нихъ громадную цѣну, потомъ подалъ ребенку и вышелъ вонъ вмѣстѣ со своими спутниками.

— Что нужда въ Парижѣ въ настоящее время громадна, сказалъ онъ, — въ этомъ я убѣдился; но это только временно. Сенъ-Круа увѣрялъ меня, что крестьяне, пріютившіеся въ Парижѣ, засѣяли густыя поля, а также пригонятъ скотъ.

— Такихъ людей около 10,000, отвѣчалъ Левинъ, — но развѣ они могутъ продовольствовать милліонъ? Откуда они могутъ пригнать скотъ? Какъ могутъ нѣсколько обработанныхъ ими полей доставить зелени на весь Парижъ?

— По крайней мѣрѣ, я очень радъ, что могу убѣдить васъ хоть въ этомъ, отвѣчалъ Бошанъ. — Я самъ пустилъ въ одинъ мой пустой домъ подобное семейство бѣглецовъ. Если вамъ все равно, друзья мои, то пойдемте туда и узнаемъ отъ нихъ самихъ относительно этого вопроса.

Они отправились къ этому дому, находившемуся на бульварѣ Магдалины.

Какъ разъ при входѣ въ домъ они услышали крикъ пѣтуха, на который отвѣчали крики нѣсколькихъ куръ.

Они съ удивленіемъ вошли на лѣстницу.

На ихъ стукъ въ дверяхъ показался жившій въ домѣ.

— Что вамъ угодно? спросилъ онъ.

— Я владѣлецъ этого дома, мое имя графъ Бошанъ. Позвольте намъ войти, чтобы поговорить съ вами объ одномъ обстоятельствѣ.

— Я очень радъ лично познакомиться съ вами, графъ, отвѣчалъ крестьянинъ, — хотя мнѣ и непріятно, что вы пришли въ мое жилище. Если вамъ все равно, то переговоримте здѣсь о чемъ вамъ надо.

Бошанъ былъ очень удивленъ этой манерѣ принимать хозяина дома, который отдалъ квартиру даромъ, тѣмъ не менѣе онъ уже готовъ былъ согласиться на это странное предложеніе.

Но Левинъ сдѣлалъ ему знакъ, чтобы онъ настоялъ на томъ, чтобы войти.

Только послѣ долгихъ переговоровъ позволилъ наконецъ жилецъ хозяину войти въ свою квартиру.

Почти насильно вошли они въ переднюю.

Но каково было ихъ удивленіе, когда они увидѣли, что передняя была превращена въ курятникъ, весь полъ котораго былъ густо покрытъ птичьимъ удобреніемъ.

— Боже мой! съ изумленіемъ вскричалъ Бошанъ, вступивъ на грязный полъ, — что вы тутъ сдѣлали?

— Изъ этого будетъ къ веснѣ отличный навозъ, объяснилъ жилецъ. — Если вамъ здѣсь не нравится, то пройдемте въ другую комнату.

Слѣдующая комната была превращена въ помѣщеніе для кроликовъ.

Ужасный запахъ заражалъ всю комнату.

Въ слѣдующей комнатѣ, гдѣ прежде была спальня, посрединѣ стояла большая бочка съ водой, въ которой плавали утки.

Хозяинъ былъ пораженъ; вмѣстѣ съ друзьями онъ переходилъ изъ комнаты въ комнату.

Крестьянинъ слѣдовалъ за ними съ такимъ видомъ, какъ сельскій хозяинъ, радующійся, что можетъ показать свое имущество въ такомъ порядкѣ.

— А залъ? спросилъ графъ, — чтобы сдѣлали изъ него?

— О, тамъ живетъ «баринъ», сказалъ онъ самодовольно.

Дверь въ залу открыли и взорамъ пришедшихъ предсталъ вѣнецъ всего хозяйства — въ углу стояла громадная свинья!

— Но, другъ мой, вскричалъ Бошанъ; — почему же это вы поселили вашего «барина» въ моемъ залѣ? Развѣ вамъ мало двора, въ которомъ вы могли бы помѣстить его вмѣстѣ съ курами и утками?

— Это я вамъ сейчасъ объясню, дорогой графъ. Скоро наступитъ время посѣва. Куда же я посѣялъ бы ячмень? Мнѣ и то не малаго труда стоило снять мостовую со всего двора, чтобы сдѣлать его удобнымъ для посѣва.

Съ глубокимъ вздохомъ вышелъ графъ изъ испорченнаго дома.

— Какъ вы думаете, спросилъ Левинъ, — можетъ-ли подобное разведеніе скота удовлетворить нуждамъ всего Парижа?

— Этого я не думаю, отвѣчалъ Бошанъ.

А также, думаете ли вы, что они способны доставить на весь Парижъ зелени?

— Это я также не думаю.

— И такъ, вы видите, что съ этой стороны нечего надѣяться.

— Къ несчастью, да, Сенъ-Круа лгалъ, или онъ также легковѣренъ, какъ и остальные парижане и совершенно не признаетъ опасности. Но за то онъ навѣрно знаетъ, что намъ нечего бояться Красныхъ, такъ какъ у него между ними есть свои шпіоны.

— А что говоритъ шевалье де-Сенъ-Круа о планахъ и намѣреніяхъ Коммуны? спросилъ Левинъ.

— Что въ настоящее время о ней нѣтъ и рѣчи, и что всѣ жители Парижа заботятся только о своемъ пропитаніи до прихода Гамбеттовской арміи.

— Я не говорю, чтобы Коммуна непремѣнно стала во главѣ правленія, но я знаю, что и въ этомъ отношеніи господинъ де-Сенъ-Круа имѣетъ невѣрныя свѣденія.

— Невозможно, чтобы онъ говорилъ и тутъ неправду.

— Какъ вамъ угодно, графъ. У Красныхъ есть свои клубы, въ которые они собираются каждый вечеръ и разсуждаютъ о возстановленіи правленія Коммуны. Если хотите, то вы можете сами въ этомъ убѣдиться. Пойдемте въ какой-нибудь изъ клубовъ.

— Въ Оффиціальной Газетѣ не признаютъ существованія этихъ клубовъ, сказалъ Лебланъ.

— Въ Оффиціальной Газетѣ! насмѣшливо возразилъ Левинъ, — да, конечно, органъ генерала Трошю взялъ себѣ за правило обманывать парижанъ на счетъ опасностей и ужасовъ ихъ положнія.

— Я въ самомъ дѣлѣ начинаю думать, Левинъ, что вы знаете больше, чѣмъ мой другъ Сенъ-Круа. Я готовъ пойти въ клубъ и надѣюсь, что маркизъ также пойдетъ съ нами, сказалъ Бошанъ.

— Для меня это дѣло также имѣетъ свой интересъ. Я со всѣхъ сторонъ слышу объ этихъ клубахъ…

— Въ какой же мы пойдемъ?

— Республиканскихъ клубовъ теперь множество. Выбирайте какой угодно. На площади Моберъ есть клубъ «Отечество въ опасности», потомъ «Бельвиль», «Освобожденіе», «Мщеніе» и наконецъ женскій клубъ «Странныхъ Сестеръ».

— Ведите насъ въ какой хотите.

— Ну, пойдемте въ тотъ, который я назвалъ первымъ, потому что онъ ближе другихъ.

Войдя въ залъ клуба, они съ трудомъ нашли себѣ мѣсто, такъ много было народа.

Наружность этого собранія имѣла въ себѣ что-то ужасное.

Почти на всѣхъ лицахъ выражалось озлобленіе и кровожадность, а слушая говорившаго въ то время оратора можно было принять его за оратора 92-го года.

Онъ самъ, кажется, вообразилъ себя Робеспьеромъ или Маратомъ, а остальные также должно быть считали себя маленькими Маратами и Робеспьерами.

Ораторъ былъ въ мундирѣ національнаго гвардейца.

Это былъ человѣкъ съ всклокоченной бородой и дикимъ выраженіемъ лица.

— Неужели это въ самомъ дѣлѣ національный гвардеецъ? спросилъ графъ.

— Конечно, отвѣчалъ Левинъ, — почти вся національная гвардія состоитъ изъ парижскихъ коммунистовъ.

Между тѣмъ ораторъ въ громкой рѣчи развивалъ систему, которая должна одна была привести Францію къ развитію.

Франція должна была составить изъ себя соціальную республику изъ Парижской Коммуны, точно также всѣ остальные города съ ихъ округами должны были образовать такія же республики, такимъ образомъ во Франціи образовалось бы сто или полтораста республикъ, которыя вмѣстѣ должны были составить конфедерацію.

— Когда это исполнится, продолжалъ ораторъ, — только тогда водрузимъ мы во Франціи знамя истинной свободы, которое разрастется на всю Европу и на весь свѣтъ. Мы, во что бы то ни стало, должны уничтожить всѣ элементы, препятствующіе свободѣ. Мы должны стараться, во чтобы то ни стало, овладѣть властью; чтобы избавиться отъ измѣнниковъ мы должны произвести такой же судъ, какъ въ 93 году.

Всеобщее одобреніе прервало оратора.

Онъ вынулъ изъ кармана бумагу, развернулъ ее и началъ читать.

Это былъ списокъ лицъ, которыя вскорѣ должны были быть объявлены измѣнниками отечества, и сталъ требовать приговоренія ихъ къ смерти; онъ требовалъ, чтобы члены клуба произнесли этотъ приговоръ заочно надъ Базэномъ и его товарищами, Канроберомъ, Дебёфомъ и Коффиньеромъ.

Все собраніе поднялось съ мѣстъ и единогласно провозгласило смертный приговоръ.

Ораторъ сталъ продолжать, говоря, что общество должно позаботиться о приведеніи въ исполненіе этого приговора.

Смертный приговоръ былъ произнесенъ, надо было привести его въ исполненіе.

Одинъ обратился къ оратору съ вопросомъ, какъ это сдѣлать.

Ораторъ отвѣчалъ, что каждый гражданинъ долженъ всегда имѣть при себѣ ножъ или револьверъ и убить виновнаго, гдѣ бы его ни встрѣтилъ.

Это предложеніе нѣсколько охладило всеобщее одушевленіе.

Бошанъ и Лебланъ нашли, что пробыли уже довольно въ этомъ клубѣ и захотѣли только посѣтить еще какой-нибудь женскій клубъ.

Въ этомъ клубѣ они видѣли худшую сторону своихъ защитниковъ; вѣроятно, въ женскомъ клубѣ представится лучшая сторона человѣчества.

Тамъ не могъ быть, по всей вѣроятности, вопросъ ни о чемъ другомъ, кромѣ благотворительности, ухода за больными и о средствахъ противъ ужасовъ, вызываемыхъ войной.

Левинъ молча повелъ ихъ въ клубъ «Странныхъ Сестеръ».

Президентъ въ немъ была женщина, члены также; во всемъ клубѣ былъ только одинъ мужской членъ, секретарь клуба — гражданинъ Дюпонъ.

Левинъ узналъ между членами клуба мегеръ, требовавшихъ, чтобы его, какъ шпіона, бросили въ Сену.

Президентша была никто иная, какъ наша старая знакомая изъ дома Гурдонъ, Элли, возлюбленная Дюпона.

Дюпонъ приготовлялся въ эту минуту защищать два своихъ предложенія; первое, что женщины должны вооружиться, чтобы защищать укрѣпленія, и второе, что всѣ парижанки должны защищать свою честь противъ непріятеля, даже… Тутъ ораторъ замолчалъ и торжествующимъ взглядомъ обвелъ все собраніе.

Всѣ смотрѣли на него съ жаднымъ любопытствомъ.

Тогда онъ продолжалъ:

— Даже….

— Да говорите же, наконецъ! вскричала одна изъ слушательницъ.

— Даже синильной кислотой!

— Синильной кислотой? повторили съ удивленіемъ слушательницы.

— Объяснитесь понятнѣе! Вы подразумѣваете подъ этимъ ту кислоту, которой былъ убитъ Прево?

— Ту самую.

— Хорошо, сказала президентша, — но что вы хотите этимъ сказать, гражданинъ Дюпонъ?

Гражданинъ Дюпонъ началъ описаніе аппарата, которымъ было легко убить всѣхъ попавшихъ въ Парижъ пруссаковъ.

— Это мое изобрѣтеніе, сказалъ онъ, — я назвалъ его «перстъ Божій»; я могъ его точно также назвать «прусскій наперстокъ», поэтому я предоставляю вамъ выбрать одно изъ этихъ названій.

Президентша нашла, что прежде надо узнать аппаратъ, а потомъ выбрать названіе, и потребовала чтобы ораторъ объяснилъ его.

— Аппаратъ, сказалъ гражданинъ Дюпонъ, — состоитъ изъ каучуковой штуки, въ родѣ наперстка, который должна носить каждая патріотка. На концѣ этого наперстка находится небольшое помѣщеніе для кислоты, и изъ него немного выходящее остріе иголки… Когда подойдетъ пруссакъ, то гражданка должна сдѣлать ему привѣтливое лице и протянуть ему руку; какъ только онъ подастъ свою, она уколетъ ёго, небольшая часть кислоты стечетъ въ рану — и онъ умретъ! Даже если подойдетъ нѣсколько пруссаковъ, то и тогда ихъ нечего бояться, стоитъ только уколоть ихъ всѣхъ, одного за другимъ.

Пока гражданинъ Дюпонъ говорилъ такимъ образомъ, женщины заливались слезами, мужчины же въ галлереяхъ не могли удержаться отъ смѣха.

Послѣ этого вопроса президентша подняла вопросъ о костюмѣ.

Какой костюмъ выбрать?

Дюпонъ предложилъ костюмъ, напоминавшій маскарадный костюмъ дебардера.

Потомъ онъ сталъ выхвалять изобрѣтенные имъ корсеты, какъ вдругъ раздался съ галлереи мужской голосъ, что Дюпонъ, какъ чиновникъ, долженъ быть исключенъ. Гражданинъ Дюпонъ отвѣчалъ говорившему, что онъ не имѣетъ права говорить въ женскомъ клубѣ, а можетъ только слушать.

Говорившій, оказавшійся національнымъ гвардейцемъ, шести футовъ роста, вмѣсто отвѣта, соскочилъ на ораторскую трибуну и хотѣлъ говорить.

При видѣ этого поднялся страшный визръ женскихъ голосовъ, всѣ бросились на нарушителя правилъ клуба и принялись его толкать, бить и щипать, такъ что онъ едва вырвался изъ рукъ и то въ разорванномъ платьѣ.

— Тутъ уже чистое безуміе, сказалъ Бошанъ, — пойдемте вонъ! Я довольно видѣлъ и слышалъ. Боже мой! Что предстоитъ Франціи и Парижу, если власть попадетъ въ руки этихъ безумцевъ!

V.
Наканунѣ великихъ событій.

Голодъ въ Парижѣ достигъ высшей степени.

Тридцать граммъ мяса, триста граммъ хлѣба, составляли дневную порцію парижанина.

И какого труда стоило достать эту порцію!

По цѣлымъ часамъ стояли голодные на холодѣ, чтобы дождаться очереди.

— Надо сдѣлать что-нибудь, чтобы уничтожить такой недостатокъ, былъ всеобщій голосъ, — Какъ нибудь надо выйти изъ этого положенія.

Между тѣмъ Трошю, губернаторъ Парижа, казалось, не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія сдѣлать нападеніе. Печать, открытыя собранія, голосъ всего Парижа, не могли принудить его къ этому.

Онъ старался прикрыться тѣмъ оправданіемъ, что еще не наступило время.

Наконецъ — это было двадцать-девятаго ноября — на стѣнахъ появилась прокламація, въ которой генералъ Дюкро говорилъ, что наступило наконецъ время разорвать, желѣзное кольцо, стягивавшее Парижъ.

«Начало будетъ тяжело, говорилось въ этой прокламаціи, — и необходимо большое напряженіе, но оно не превышаетъ нашихъ силъ. Болѣе четырехъ-сотъ пушекъ, изъ которыхъ двѣ трети большаго калибра, будутъ сопровождать армію, которая состоитъ изъ ста-пятидесяти тысячъ человѣкъ, хорошо вооруженныхъ и снабженныхъ достаточнымъ количествомъ снарядовъ. Съ своей стороны, заключалъ Дюкро прокламацію, — я рѣшился побѣдить или умереть. Я могу быть убитымъ, но не отступающимъ, тогда не останавливайтесь, но отмстите за меня!»

Такія рѣшительныя слова привели весь городъ въ патріотическое одушевленіе.

Съ какимъ чувствомъ желали парижане успѣха храбрецамъ и съ какой радостью шли сухопутные и морскіе солдаты, готовые пожертвовать жизнью за освобожденіе своей родины!

Весь городъ былъ на улицѣ, чтобы видѣть проходящія войска.

Всѣ удивлялись, что въ своей прокламаціи Дюкро не сказалъ, на какую часть будетъ направлено нападеніе.

Но вечернія газеты объяснили это.

«Замѣчательно, говорилось въ нихъ, — что. пруссаки знаютъ о каждомъ нашемъ нападеніи и встрѣчаютъ насъ готовыми. Поэтому про пункты этого нападенія не знаютъ даже сами офицеры, чтобы неизвѣстный шпіонъ не могъ узнать о немъ. Только вечеромъ будетъ имъ это сообщено, а рано утромъ послѣдуетъ и самое нападеніе.»

Между тѣмъ, пока въ Парижѣ происходило это волненіе, любимица Левина, Нетти, печально и задумчиво сидѣла въ маленькой комнатѣ гостинницы, въ предмѣстьи Св. Антонія. Много дней провела она тутъ почти безъ всякаго общества и при очень скудной пищѣ.

Но все-таки она должна была быть довольна своей судьбой и благодарной своему покровителю, такъ какъ онъ спасъ ее отъ позора.

Очень часто она по нѣскольку дней съ нимъ не видѣлась.

Въ этотъ день она менѣе всего ожидала его видѣть, такъ какъ она узнала отъ хозяина, что весь Парижъ занятъ проходомъ войскъ. Она была почти испугана, когда Левинъ вдругъ вошелъ.

— Мое милое дитя, сказалъ онъ ласково, — я принесъ вамъ порцію мяса и хлѣба.

— Порцію? отвѣчала Нетти, — я уже получила мою. Вы были такъ, добры, что присылали мнѣ каждый день порцію черезъ хозяина.

— Ну, при такой величинѣ порцій другая не лишняя — это моя.

— Развѣ вамъ она не нужна?

— Нѣтъ, Нетти, я сегодня пообѣдаю въ другомъ мѣстѣ. Извините меня, если я теперь прощусь съ вами. Мой долгъ зоветъ меня въ другое мѣсто.

— Ахъ, я такъ давно не видала васъ. Неужели вы не можете мнѣ удѣлить нѣсколько минутъ или, по крайней мѣрѣ, сказать мнѣ, имѣете-ли вы какія-нибудь извѣстія о Зельмѣ?

— Нѣтъ, дитя мое, человѣкъ, обѣщавшійся мнѣ доставить о ней свѣденія, до сихъ поръ еще не исполнилъ своего обѣщанія. О, моя несчастная Зельма!

— Ахъ, я такъ боюсь за нее!

— Я вѣрю! Но вамъ она была только пріятельница, а мнѣ дочь, самое дорогое для меня существо въ свѣтѣ. Я отомщу тѣмъ, кто причинилъ ей горе. Но часъ моей мести еще не насталъ, я еще не долженъ думать о моей личной мести! У меня есть болѣе высокій долгъ, дитя мое, мы объ этомъ поговоримъ въ другой разъ… Прощайте! Очень можетъ быть, что мы не скоро увидимся.

Вдругъ, въ дверь слегка постучались.

— Кто это можетъ быть? съ удивленіемъ спросила Нетти.

Левинъ отворилъ дверь.

Дюшень, нищій, стоялъ смѣясь въ дверяхъ и спрашивалъ можно-ли на минуту войти.

— Что вамъ надо? спросилъ Левинъ.

Нищій вошелъ; онъ былъ не въ лохмотьяхъ, какъ прежде, а одѣтъ довольно хорошо.

Въ рукахъ у него была корзина, которую онъ поставилъ на столѣ.

— Я хотѣлъ, Левинъ, сказалъ Дюшень, — заплатить вамъ часть моей благодарности.

— Благодарности? За что?

— Развѣ вы не дѣлили со мной вашъ скудный обѣдъ въ то время, когда я нуждался? Развѣ не платили мнѣ дорогую цѣну за всѣ мои услуги? Я знаю, что у васъ есть средства, но знаю также, что эти средства вы бережете для одной дорогой вамъ особы и знаю, какъ вамъ тяжело было платить мнѣ изъ этихъ денегъ… О, у меня также есть сердце и я не забываю дѣлаемаго мнѣ добра.

— Я очень радъ это слышать, отвѣчалъ Левинъ, — и чѣмъ же вы хотите отплатить мнѣ?

— Вотъ видите-ли, у меня здѣсь въ корзинкѣ есть нѣсколько фунтовъ хорошаго мяса, а это не шутка въ настоящее время. Такъ какъ я знаю, что вы очень заботитесь объ этой молодой дѣвушкѣ, то я подумалъ, что вамъ будетъ пріятно, если я отдамъ ей это мясо.

— Это такой подарокъ, отъ котораго въ настоящее время никто не откажется, отвѣчалъ Левинъ, -но скажите мнѣ, Дюшень, откуда вы достали это мясо? Вы не могли его купить.

— О, я могъ бы и купить его, отвѣтилъ Дюшень смѣясь, — я болѣе не принужденъ просить милостыню. Я теперь дѣловой человѣкъ, Левинъ.

— Дѣловой человѣкъ?

— Да, конечно! Пролетарій сдѣлался богатымъ человѣкомъ. Дѣло, которымъ я занимаюсь, принадлежитъ къ самымъ выгоднымъ. Тогда какъ всѣ дѣла въ застоѣ, мое процвѣтаетъ.

— А какого рода ваше занятіе?

— Это моя тайна.

— И оно даетъ вамъ такъ много, что вы можете дѣлать такія закупки?

— Ну, эту-то я не покупалъ, но промѣнялъ на нѣкоторое количество моего товара. Берите это мясо, оно добыто честнымъ путемъ и дарится отъ чистаго сердца.

— А вамъ оно не нужно?

— О нѣтъ! еслибы я въ немъ нуждался, то не отдалъ бы его, потому что, при всей моей къ вамъ благодарности и дружбѣ, я все-таки подумалъ бы прежде объ себѣ.

— Ну, Дюшень, я не отказываюсь, и беру вашъ подарокъ для моей воспитанницы.

— Я очень радъ, и если вы хотите, то я буду такимъ образомъ улучшать ея обѣдъ.

— Я объ этомъ хотѣлъ васъ просить, Дюшень. Мой долгъ призываетъ меня сегодня туда, откуда я очень можетъ быть скоро не вернусь. Прошу васъ, позаботьтесь, чтобъ моя пріемная дочь не страдала отъ голода.

— Это будетъ сдѣлано.

Поклонившись нѣсколько разъ съ лукавой улыбкой, Дюшень вышелъ изъ комнаты.

Отдавъ хозяину приказанія на счетъ своей воспитанницы, Левинъ также ушелъ. Онъ пошелъ къ Тамплю, погруженному во мракъ.

Парижскія улицы и магазины болѣе не освѣщались газомъ, а горѣло только нѣсколько керосиновыхъ лампъ.

На улицахъ царствовалъ печальный мракъ и люди бродили по нимъ какъ тѣни.

Съ большимъ трудомъ, постоянно толкаясь направо и налѣво, добрался Левинъ до лавки своего пріятеля Леона, торговца старыми вещами.

Она была закрыта и товаръ убранъ съ оконъ.

Только дверь не была закрыта и сквозь щель видѣнъ былъ слабый свѣтъ.

Левинъ проскользнулъ туда.

Прошло около получаса, какъ раздался шумъ оружія и военная музыка, и показался баталіонъ національной гвардіи.

Онъ шелъ черезъ Тампль.

Національная гвардія не шла мѣрнымъ шагомъ, какъ регулярное войско.

Всѣ солдаты шли въ безпорядкѣ и громко разговаривали подъ музыку.

Когда батальонъ проходилъ по Тамплю, дверь лавки, Леона отворилась и изъ нея вышелъ высокій національный гвардеецъ.

Онъ пробрался черезъ народъ и присоединился къ солдатамъ.

Едва онъ подошелъ къ солдатамъ, какъ раздался всеобщій крикъ:

— А! сержантъ Гоффъ!

Это былъ тотъ самый знаменитый сержантъ Гоффъ, который не пропускалъ ни одного дня, не убивъ нѣсколько ненавистныхъ враговъ.

Толпа проводила почти до заставы баталіонъ, въ которомъ находился такой популярный человѣкъ.

VI.
Сержантъ Гоффъ.

Служба на окопахъ, конечно, не принадлежитъ, къ числу пріятныхъ; по крайней мѣрѣ она была мученьемъ для парижской національной гвардіи, состоявшей изъ самыхъ разнообразныхъ элементовъ, начиная отъ работника до банкира или высшаго чиновника включительно.

Ночью морозъ доходилъ до 10-ти градусовъ.

Продовольствіе было недостаточно.

Конечно, солдаты получали порцію лошадинаго мяса, чтобы сварить себѣ супъ и полтора франка жалованья, но все это не могло усладить имъ непріятностей сторожевой службы.

Для защиты отъ холода у нихъ не было ничего кромѣ досчатыхъ бараковъ, въ которыхъ они могли лежать на соломѣ, и нѣсколькихъ одѣялъ, которыми закрывались тѣ, которые не стояли на часахъ.

Но одѣяла плохо защищали отъ холода, а солома, конечно, не была пріятнымъ ложемъ для изнѣженныхъ парижанъ.

Конечно, богатые люди могли брать съ собой шубы или теплыя одѣяла, но тѣ, которые не могли позволить себѣ такой роскоши, были принуждены ходить взадъ и впередъ цѣлую ночь, чтобы немного согрѣться.

Сто первый баталіонъ долженъ былъ стоять около Банка.

Все уже было готово, цѣпь часовыхъ разставлена.

Въ 10 часовъ появился генералъ Дюкро, чтобы передать офицерамъ планъ нападенія на слѣдующій день.

Такъ какъ у него было много слушателей, то онъ принужденъ былъ говорить такъ громко, что слова его долетали до цѣпи.

Но въ этомъ, конечно, не было опасности, -такъ какъ цѣпь состояла изъ самыхъ надежныхъ солдатъ.

Сборъ былъ конченъ къ одиннадцати часамъ.

Каждый зналъ, что ему надо дѣлать и командиръ 101-го баталіона хотѣлъ возвратиться съ своими офицерами въ лагерь, какъ вдругъ къ нему подошелъ одинъ изъ солдатъ цѣпи.

— А, сержантъ Гоффъ, сказалъ полковникъ, — я знаю, что вы хотите быть избавленнымъ на ночь отъ сторожевой службы.

— Да, прошу васъ, полковникъ.

— Ну, сегодня не было бы надобности убивать пруссаковъ по одиночкѣ, продолжалъ смѣясь полковникъ, — завтра вы будете имѣть возможность бить ихъ въ большомъ числѣ; что вы потеряете сегодня, то наверстаете завтра.

— Я далъ обѣщаніе, полковникъ.

— Ну, хорошо…. Господинъ лейтенантъ, обратился онъ къ начальнику караула, — сержантъ Гоффъ можетъ оставить на ночь лагерь.

— Слушаю, полковникъ.

Сержантъ Гоффъ вошелъ въ свою палатку, снялъ ранецъ, взялъ въ руки ружье и пошелъ по направленію къ покрытому снѣгомъ лѣсу.

— Онъ слишкомъ смѣлъ, говорили его товарищи.

— Счастье сдѣлало его смѣлымъ, замѣтилъ одинъ. — Развѣ онъ не приноситъ каждый день трофеи?

Между Медономъ и Кламаромъ находится довольно большой лѣсъ. Около опушки этого лѣса стояли прусскіе форпосты; даже въ самомъ лѣсу стояли часовые.

Французы и не подозрѣвали, что въ этомъ лѣсу были устроены укрѣпленія и вооружены орудіями большаго калибра.

Какъ могли они повѣрить, чтобы въ лѣсу могли ставить баттареи! Они не могли же стрѣлять черезъ деревья!

Они были увѣрены, что баттареи устроены на восточно-западной границѣ лѣса, поэтому они постоянно стрѣляли въ мнимыя батареи.

Между тѣмъ какъ они обстрѣливали пустое мѣсто, пруссаки, не смотря на холодъ, окончили баттареи въ лѣсу.

Какъ громадна была разница между французскими и нѣмецкими войсками!

У однихъ — безпорядокъ, произволъ, своеволіе, неопытность и невѣжество;у другихъ — строгая дисциплина, желѣзное терпѣніе, неутомимое постоянство, опытность и военныя способности.

Для защиты отъ холода у осаждающихъ были вырыты глубокія ямы, дно которыхъ было уложено соломой.

Въ этихъ ямахъ стояли часовые.

Гауптвахты также были выкопаны въ землѣ.

Это были большіе подвалы, которые немного возвышались надъ землею, крыши -ихъ были посыпаны землею; подвалы эти топились.

Въ пищѣ также не было недостатка, такъ какъ крестьяне, продававшіе прежде свои продукты въ Парижъ, были теперь очень рады, что могли продать ихъ хоть пруссакамъ. Если бы кто нибудь ночью взглянулъ на этотъ лѣсъ, то не нашелъ бы въ немъ никакихъ слѣдовъ людей.

Глубокое молчаніе царствовало въ лѣсу.

Нельзя было подумать, что сто тысячъ солдатъ готовы были встрѣтить нападеніе.

Да, они были готовы, но ихъ не было видно.

Въ лѣсу стояла тройная цѣпь часовыхъ, мимо которыхъ никто не могъ пройти незамѣченнымъ.

Въ ночь на 29-е ноября, какъ разъ на опушкѣ лѣса со стороны Медона, показалась темная точка.

Кто былъ смѣльчакъ, приближавшійся къ цѣпи?

Развѣ онъ не зналъ, что погибъ, если не знаетъ пароля и лозунга?

Человѣкъ, шедшій къ лѣсу, все приближался и наконецъ часовой, прикрытый стволомъ дерева, могъ различить французскій мундиръ.

Часовой стоялъ и не шевелился.

Не доходя до часоваго десяти шаговъ, незнакомецъ бросилъ ружье; да и было пора, такъ какъ часовой убилъ бы человѣка вооруженнаго. Только невооруженнаго долженъ былъ спросить часовой пароль и потомъ, если онъ его не знаетъ, приступить къ дальнѣйшему разспросу.

Въ ту минуту, когда незнакомецъ бросилъ ружье, часовой вышелъ изъ-за дерева.

— Кто идетъ?

— Человѣкъ изъ 101-го полка національной гвардіи, отвѣчалъ низкій голосъ.

— Пароль?

— Я не знаю ни пароля, ни лозунга, но меня ждетъ офицеръ на гауптвахтѣ.

— Подойди! скомандовалъ часовой.

Незнакомецъ сдѣлалъ два шага впередъ.

— Стой!

Тогда онъ сталъ внимательно разсматривать незнакомца.

— А, хорошо! я вижу — вы сержантъ Гоффъ! Вы можете идти, товарищъ, идите впередъ.

Сержантъ пошелъ впередъ, а за нимъ часовой, съ ружьемъ на плечѣ; такъ они дошли до слѣдующаго часоваго, тамъ первый передалъ сержанта второму, а самъ возвратился на свой постъ. Второй передалъ его третьему и уже этотъ довелъ его до гауптвахты.

— Стой! Кто идетъ? закричалъ часовой съ гауптвахты.

— Съ поста номеръ первый! сказалъ солдатъ, провожавшій сержанта.

— Вы ведете плѣннаго? спросилъ часовой, узнавшій товарища.

— Нѣтъ, этотъ человѣкъ желаетъ говорить съ начальникомъ караула.

— Можетъ идти!

Часовой проводилъ сержанта до входа въ подземную гауптвахту.

Въ срединѣ ея горѣлъ веселый огонь, вокругъ него сидѣли смѣнившіеся съ караула и приготовлялись ужинать.

Они только что убили барана.

Одни чистили его, другіе приготовлялись жарить.

Въ одномъ концѣ помѣщенія находилась досчатая перегородка, за которой находилось помѣщеніе для дежурнаго по караулу офицера.

Тамъ стоялъ деревянный столъ и нѣсколько стульевъ.

Взгляды сидѣвшихъ солдатъ обратились съ любопытствомъ на вошедшихъ.

Унтеръ-офицеръ всталъ съ мѣста и спросилъ:

— Что такое?

Но какъ только онъ вглядѣлся въ вошедшаго сержанта, какъ сейчасъ же самъ отвѣчалъ:

— А, сержантъ Гоффъ! Я сейчасъ доложу о васъ офицеру.

Онъ исчезъ за перегородкой и почти сейчасъ же вышелъ вонъ, чтобы ввести туда сержанта.

Вытянувшись въ дверяхъ, онъ хотѣлъ рапортовать по военному.

Но дежурный капитанъ, фонъ-Дорнекъ, перебилъ его.

— Хорошо, сказалъ онъ, — я знаю… иди!

Солдатъ отдалъ честь и вышелъ.

— Садитесь пожалуйста, Левинъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ національному Гвардейцу.

Національный гвардеецъ сѣлъ, капитанъ придвинулся къ нему.

— Мы уже нѣсколько дней ждемъ извѣстій, сказалъ онъ, въ воздухѣ что-то есть, неправда-ли?

— Завтра рано утромъ будетъ нападеніе, отвѣчалъ Левинъ.

— Я такъ и думалъ, сказалъ капитанъ, — и, что касается насъ, то мы уже готовы; вопросъ только въ томъ, будетъ-ли нападеніе съ этой стороны.

— Нападеніе будетъ съ юга, изъ двухъ позицій, съ Gare-au-boeuf и съ La Нау. Войсками, которыя займутъ эти позиціи, будетъ командовать Винуа. Дюкро же въ это время перейдетъ Марну по понтонному мосту.

— Вы знаете подробности?

— Я случайно услышалъ весь планъ.

— Отлично!

Капитанъ взялъ записную книжку и карандашъ и тогда сказалъ:

— Продолжайте.

Левинъ тихимъ голосомъ разсказалъ все, что зналъ про планъ нападенія.

Цѣлый часъ продолжался разсказъ, пока наконецъ Левинъ не разсказалъ всего, что зналъ;, тогда капитанъ закрылъ записную книжку и положилъ ее въ боковой карманъ.

— Ваши извѣстія, сказалъ онъ, — такъ важны, что вы имѣете право требовать какого хотите вознагражденія.

Левинъ печально покачалъ головой.

— Вы знаете, капитанъ, что я не требую никакого вознагражденія.

— До сихъ поръ, по крайней мѣрѣ, вы отказывались отъ всякихъ вознагражденій, но услуга услугѣ рознь. Мы вамъ очень много обязаны; я могу васъ увѣрить, что всякое ваше требованіе будетъ исполнено.

— Я не шпіонъ, капитанъ, отвѣчалъ Левинъ рѣзкимъ и рѣшительнымъ тономъ. — Я эльзасецъ, и отъ всей души расположенъ къ нѣмцамъ; но, не смотря на это, я ни за что не согласился бы быть измѣнникомъ относительно тѣхъ, кто даритъ меня своимъ довѣріемъ, если бы я не дѣйствовалъ въ интересѣ самой Франціи. Уже давно пора, чтобы Парижъ былъ, сданъ, такъ какъ, если въ немъ водворится Коммуна, то повторятся сцены 93-го года и можетъ быть даже хуже.

— Мой другъ, еслибъ мы хотѣли принести жертву, то мы взяли-бы два парижскихъ форта въ 24 часа.

— Я знаю, что Бисмаркъ сказалъ это Жюлю Фавру, отвѣчалъ Левинъ, — но я не думаю, чтобы это такъ легко было сдѣлать. Французы будутъ отчаянно защищать свои форты, да если даже нѣмцы и овладѣютъ какими-нибудь фортами, то это еще не значитъ взять Парижъ. Парижане рѣшились до прихода арміи Гамбетты отчаянно защищаться.

— О ослѣпленіе! Мы еслибы хотѣли, то могли бы взять когда угодно Парижъ штурмомъ, но наши начальники не хотятъ безъ нужды жертвовать человѣческой жизнью. Мы хотимъ взять городъ голодомъ, это будетъ удобнѣе. Но если почему-нибудь намъ сдѣлалось бы неудобно ждать, то конечно мы взяли бы Парижъ штурмомъ.

— Чѣмъ скорѣе кончится настоящее положеніе дѣлъ, тѣмъ будетъ лучше и для Парижа, и для всей Франціи, сказалъ Левинъ, — и такъ какъ это мое убѣжденіе, то я не считаю безполезнымъ исполнять ремесло шпіона.

— Это такъ, отвѣчалъ Дорнекъ, — но ослѣпленные люди не поймутъ этого, и, кромѣ того, вы точно также дѣйствуете и въ интересахъ нѣмцевъ. Вы оказываете вашими сообщеніями услугу тѣмъ и другимъ. Я никогда не сомнѣвался въ вашемъ благородствѣ, Левинъ, вотъ вамъ въ этомъ моя рука.

Говоря это, онъ дружески пожалъ руку сержанту.

— Вы отказываетесь отъ всякаго вознагражденія, а между тѣмъ, сколько мнѣ извѣстно, вы далеко не богаты, вы потеряли все свое состояніе и ведете бѣдственную жизнь.

— То, что вы говорите, справедливо только отчасти, отвѣчалъ Левинъ. — Я спасъ небольшую часть моего состоянія, но я берегу ее для одной особы, которая мнѣ дороже жизни, которую я ищу съ опасностью жизни, и которая, если я ее найду, не должна дѣлить со мной моей бѣдности.

— Ваше безкорыстіе еще болѣе возвышаетъ васъ въ моихъ глазахъ. Такъ какъ вы отказываетесь отъ всякаго вознагражденія, то по крайней мѣрѣ не откажитесь хоть поужинать со мною; я слышу, что мои люди уже приготовили ужинъ.

Въ эту минуту вошелъ унтеръ-офицеръ, чтобы донести, что ужинъ готовъ.

Капитанъ приказалъ ему накрыть два прибора.

— Кушайте баранину, Левинъ, угощалъ капитанъ, когда они сѣли за столъ. — Неправда-ли, что для парижанина это лакомство? Выпейте стаканъ вина, это васъ укрѣпитъ къ завтрашнему дню.

— Отъ этого я не откажусь, капитанъ.

Когда наступило время смѣны караула, сержантъ всталъ.

— Мнѣ пора идти, сказалъ онъ, — чтобы не возбудить подозрѣнія въ моихъ.

— Конечно вы возьмете съ собой трофеи? сказалъ смѣясь фонъ-Дорнекъ.

— Мнѣ очень тяжелъ этотъ обманъ.

— Желаете вы убить одного или двухъ пруссаковъ?

— Чѣмъ больше, тѣмъ лучше.

— Ну, тогда возьмите три… Эй, унтеръ-офицеръ, проводи сержанта Гоффа за цѣпь, отдай ему брошенное ружье и три каски…. Да, другъ мой, не думаете-ли вы, что будетъ недурно запачкать кровью вашъ штыкъ? Это сдѣлаетъ для вашихъ товарищей вашъ подвигъ еще вѣроятнѣе.

Послѣ этого Левинъ со своимъ провожатымъ оставили гауптвахту.

Между тѣмъ капитанъ фонъ-Дорнекъ отправилъ рапортъ о случившемся своему полковому командиру.

VII.
Нападеніе.

Утромъ 29-го ноября пушки фортовъ гремѣли съ удвоенной силой, возвѣщая начало сраженія.

Винуа занялъ со своими войсками позиціи Gareau-boeuf и La Нау и укрѣпился на нихъ.

Сначала извѣстія съ поля битвы были самыя радостныя для парижанъ, но чѣмъ болѣе приближался вечеръ, тѣмъ извѣстія дѣлались все менѣе и менѣе благопріятными.

Сначала пришли темные слухи, что отбитыя позиціи снова заняты пруссаками, затѣмъ пришло извѣстіе, что вездѣ, гдѣ думали застать пруссаковъ въ расплохъ, они были уже приготовлены къ нападенію.

Генералъ Дюкро, который произвелъ главное нападеніе, не былъ въ состояніи продолжать его.

Нѣкоторые національные гвардейцы открыто выражали свой гнѣвъ на незнаніе и неспособность своихъ начальниковъ.

Одинъ изъ солдатъ, принадлежавшихъ къ корпусу Дюкро, разсказывалъ, какъ выразилось невѣжество одного генерала при переходѣ черезъ Марну.

Рѣка въ одномъ мѣстѣ образуетъ полуостровъ, входъ на который называется «Пряжкой».

Перейдя мостъ черезъ первый рукавъ, названный генералъ обращается къ начальнику своего штаба:

— Какъ называется эта рѣка?

— Марна! отвѣчалъ офицеръ.

— Марна? Я всегда думалъ, что около Парижа течетъ Сена.

— Да, но это Марна.

Послѣ-этого они прошли по полуострову, раздѣляющему два рукава рѣки.

Подошли ко второму мосту.

— Какъ называется эта рѣка? снова спросилъ генералъ.

— Марна, генералъ.

— Какъ, опять Марна? вскричалъ онъ. — Значитъ мы идемъ назадъ? съ гнѣвомъ вскричалъ онъ.

Его едва могли убѣдить, что они переходили не черезъ этотъ рукавъ.

Этотъ разсказъ живо обѣжалъ весь Парижъ и былъ напечатанъ въ вечернихъ газетахъ.

Наконецъ было получено извѣстіе, что Дюкро одержалъ побѣду, перешелъ Марну и оттѣснилъ прусскую армію назадъ.

Говорили, что онъ взялъ множество плѣнныхъ и пушекъ.

Число пушекъ колебалось между четырьмя и двумя стами.

Въ первый разъ со времени осады парижане слышали о настоящемъ успѣхѣ.

Радость была безгранична.

Генерала Дюкро превозносили до небесъ; говорили, что онъ дрался какъ левъ.

На самомъ дѣлѣ было то, что французы взяли двѣ прусскихъ пушки.

Онѣ были провезены по всему Парижу, и такъ какъ ихъ видѣли то тутъ, то тамъ, то и рѣшили, что это все разныя.

Къ вечеру число орудій, привезенныхъ къ городъ, дошло по разсказамъ до 400.

Радость парижанъ не знала границъ, такъ что даже Трошю, обвиняемый прежде въ неспособности, оказался теперь одареннымъ всѣми достоинствами.

«Это онъ, писали въ газетахъ, — создалъ эту армію изъ ничего, онъ далъ возможность одержать сегодняшнюю побѣду!»

Побѣда! Какъ пріятно звучитъ это слово для французскихъ ушей, и какъ они отвыкли въ послѣднее время его слышать!

Въ слѣдующій день, 30-го ноября, битва продолжалась.

Въ городъ снова приходили извѣстія о побѣдѣ, и всѣ оффиціальныя газеты были наполнены извѣстіями о новыхъ успѣхахъ Дюкро, и, для подтвержденія, двѣ взятыя наканунѣ пушки были снова провезены по городу.

Вечеромъ 30-го ноября всѣ парижане были убѣждены, что нѣмцы окончательно разбиты, или даже совсѣмъ уничтожены.

Парижане не жалѣли принесенныхъ жертвъ, надѣясь, что осада скоро будетъ совсѣмъ снята.

Нѣмецкая армія была прорвана, и если бы только подошла армія Гамбетты, то непріятель былъ бы совсѣмъ уничтоженъ.

1-ое декабря было употреблено на перевязку раненныхъ и на укрѣпленіе занятыхъ уже позицій.

Ожидали новаго нападенія со стороны пруссаковъ.

Для увеличенія радости парижанъ въ ночь на 1-е декабря прилетѣли изъ Тура почтовые голуби съ извѣстіемъ, что армія Гамбетты готова была двинуться къ Парижу.

Вечеромъ 1-го декабря городъ былъ иллюминованъ, парижанамъ недоставало для полной радости только достаточнаго количества пищи.

Радость французовъ была самая необузданная.

Незнакомые люди обнимались на улицахъ.

Первый шагъ къ освобожденію былъ сдѣланъ и скоро врагамъ будетъ отомщено.

Настало 2-ое декабря, но ожидаемыя побѣдныя вѣсти не приходили.

Цѣлые часы смотрѣли съ высокихъ мѣстъ города потому направленію, откуда должна была показаться армія Гамбетты и старались различать, принадлежалъ-ли слышанный громъ орудій фортамъ или арміи Гамбетты.

Томительное ожиданіе продолжалось до 3-го декабря.

3-го на стѣнахъ появилась прокламація Дюкро, въ которой онъ говорилъ, что снова перешелъ назадъ Марну, чтобы не утомлять солдатъ безполезной битвой, и добровольно оставилъ занятыя позиціи, такъ какъ онѣ не приносили никакой пользы.

Это извѣстіе произвело дѣйствіе ушата холодной воды на возбужденіе парижанъ.

Для чего, спрашивали другъ друга, принесъ Дюкро столько жертвъ для занятія этихъ позицій, если онѣ безполезны?

Вдругъ пришло, извѣстіе, что пруссаки прислали въ фортъ Банвъ парламентера.

Для чего могли Прислать парламентера, какъ не для того, чтобы договориться объ условіяхъ отступленія?

Въ этотъ вечеръ во всѣхъ клубахъ только и было рѣчи, что о томъ, на какихъ условіяхъ позволить пруссакамъ отступить, и было рѣшено, что они не заслуживаютъ никакой милости.

Конечно, нѣмцы должны были отдать всѣ свои орудія, заплатить всѣ военныя издержки и уступить часть своей страны.

Хотѣли взять рейнскія провинціи или прусскія провинціи до Берлина.

Другіе клубы шли еще далѣе.

Они требовали, чтобы пруссаковъ совсѣмъ не отпускали, чтобы съ ними не заключали никакого мира, а уничтожили ихъ всѣхъ до одного.

Всѣ эти вопросы еще не были рѣшены, когда сдѣлалось извѣстно зачѣмъ пріѣзжалъ парламентеръ.

Онъ привезъ къ генералу Трошю слѣдующее письмо отъ графа Мольтке:

"Версаль, 5-го декабря 1870 г.

«Я нахожу нужнымъ увѣдомить Ваше Превосходительство, что Луарская армія, подъ начальствомъ Орэль-де-Палладина, вчера была разбита при Орлеанѣ и этотъ городъ занятъ нѣмецкими войсками. Если Ваше Превосходительство желаетъ въ этомъ убѣдиться, пославъ своего офицера, то я готовъ дать ему пропускъ туда и обратно».

"Преданный Вашему Превосходительству

«Графъ фонъ-Мольтке, Начальникъ Генеральнаго Штаба».

Трошю отвѣчалъ слѣдующее:

"Благодарю Ваше Превосходительство за извѣщеніе о пораженіи Луарской арміи, но отказываюсь повѣрить ваше извѣщеніе предложеннымъ вами способомъ.

"Остаюсь съ полнымъ уваженіемъ, преданный Вашему Превосходительству

«Генералъ Трошю, Губернаторъ Парижа.»

Большая часть парижанъ просто сочла извѣстіе Мольтке ложнымъ. Немногіе, понимавшіе вѣрно положеніе дѣлъ, толковали это въ свою пользу.

— Что это доказываетъ? говорили на бульварахъ, — Мольтке говоритъ о пораженіи, а не объ уничтоженіи. Если наша армія одержала не полный успѣхъ, то пруссаки уже назовутъ это пораженіемъ. Значитъ дѣло еще не такъ важно.

На этомъ и рѣшили.

Такъ парижане надѣялись, хвастались и страдали въ ожиданіи снятія осады. Они сами были виноваты, что были принуждены выпить до дна чашу страданій.

VIII.
Дружескій союзъ.

На Лангрскомъ плато, тамъ гдѣ буковые лѣса простираются до самой Саоны, стоитъ въ самой романической мѣстности замокъ Бретонъ. Вокругъ него лежатъ владѣнія маркиза Лебланъ.

У подножія горы, на которой стоитъ замокъ, лежитъ деревня Бретонъ, на южномъ концѣ которой, на небольшомъ возвышеніи, стоитъ деревенская церковь.

Замокъ Бретонъ былъ построенъ много лѣтъ тому назадъ, но позднѣйшія пристройки измѣнили его древній стиль.

Владѣлецъ этого замка гораздо менѣе заботился о сохраненіи древняго стиля замка, чѣмъ о его внутренней отдѣлкѣ.

Вся внутренность замка была роскошно отдѣлана. Въ ней соединилась роскошь временъ Людовика XIV съ новѣйшимъ комфортомъ.

Въ одной изъ комнатъ замка, передъ яркимъ огнемъ камина, сидѣли двѣ женщины.

Одна изъ нихъ была хозяйка этого замка, молодая маркиза Лебланъ. Она только недавно пріѣхала въ замокъ, но все уже давно было приготовлено для ея пріѣзда.

Было воскресенье.

Все въ замкѣ и вокругъ него было погружено въ тишину.

Маркиза первая прервала молчаніе.

— Мой мужъ былъ правъ, сказала она, — увѣряя меня, что во всей юго-восточной Франціи нѣтъ болѣе прелестнаго мѣста чѣмъ это.

— Думаете ли вы, сказала другая дама, — что къ веснѣ будетъ заключенъ міръ и наше здѣшнее спокойствіе не будетъ нарушено войною? Меня пугаетъ мысль, что мы и здѣсь не будемъ избавлены отъ ужасовъ войны.

— Я также боюсь, едва избавившись отъ всѣхъ этихъ ужасовъ, снова подвергнуться имъ, но еще болѣе боюсь я за васъ, мадемуазель Леконтъ.

— О, за меня не бойтесь, маркиза! Я такъ привыкла къ горю и несчастіямъ, что едва-ли можетъ со мной случиться что нибудь худшее.

— Я боюсь, что вы станете раскаяваться, что искали убѣжища въ нашей странѣ, если она сдѣлается театромъ войны.

— О, нѣтъ, въ этомъ я никогда не буду раскаяваться, отвѣчала собесѣдница маркизы. — Нѣтъ, нѣтъ, маркиза, я всю жизнь буду благодарна вамъ и вашему супругу за то, что вы дали мнѣ здѣсь убѣжище.. То, что я могу здѣсь испытать, ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что я уже перенесла.

— Развѣ вы забываете, что вы выстрадали, сказала Елена, — что вы сирота и одна въ цѣломъ свѣтѣ! О, какъ я бы желала, чтобы вы вполнѣ на меня по ложились. Для меня еще необходимѣе дружба, чѣмъ для васъ! О, еслибы я могла пріобрѣсть вашу дружбу, ваше довѣріе!

— Вы меня смущаете вашей добротой, маркиза; я точно также отъ всего сердца желаю заслужить вашу, дружбу.

— Знаете ли, Сабина, заговорила маркиза, беря за руку свою пріятельницу, — знаете-ли, я уже боялась, что вамъ здѣсь не нравится, или что вы не чувствуете ко мнѣ ни малѣйшаго довѣрія.

— О, это неправда, маркиза! Простите меня, если мое поведеніе даетъ вамъ поводъ думать, что я не чувствую себя у васъ какъ дома. Это не моя вина — а вина воспоминаній о прошломъ, котораго я не могу забыть.

— Я очень рада, что вы такъ говорите, Сабина. Это успокоиваетъ меня нѣсколько. О, будьте убѣждены, что какъ я, такъ и мой мужъ, бывшій другомъ вашего отца, сдѣлаетъ все, чтобы вы забыли ваши прошлыя страданія. Мы постараемся замѣнить вамъ отца и мать. Видите-ли, Сабина…. Вы мнѣ позволите такъ называть васъ?…

— Я даже прошу васъ объ этомъ. Развѣ я не обязана вамъ?

— О, не говорите такъ! Нѣтъ, не вы, а я вамъ обязана, я такъ счастлива, что вы около меня. О, будемте друзьями, Сабина. Можетъ быть ваше сердце разбито, но дружба послужитъ вамъ утѣшеніемъ.

— Я не знаю, маркиза, достойна ли я вашей дружбы.

— Какъ можете вы такъ говорить, Сабина! Обнимите меня, и будемъ говорить съ этихъ поръ другъ другу ты! Будь моимъ другомъ и прогони мысль, что мы дѣлаемъ тебѣ благодѣянія. Не облагодѣтельствованной, а равной должна ты быть въ этомъ домѣ.

Зельма Левинъ, такъ какъ это была она, не могла вполнѣ преодолѣть страха, что ея обманъ будетъ открытъ.

Доброта маркизы заставила ее на мгновеніе забыть страхъ и безпокойство, а дружеское объятіе Елены вызвало слезы благодарности и счастія на глаза несчастной Зельмы.

Дружескій союзъ былъ заключенъ. Зельма нашла дружеское сердце, которое должно было ей замѣнить все, что она потеряла — родителей, честь, любовь и надежду!

Будущность казалась ей прежде мрачной и одинокой, теперь среди этого одиночества ей мелькнулъ лучъ дружбы.

— О, зачѣмъ я не знала тебя раньше! говорила Елена. — Я была такъ одинока и чувствовала себя такой сиротой въ этомъ большомъ городѣ. Я не знаю, чтобы я дѣлала, еслибы не подружилась съ дочерью графа Бошана. Но Алиса не могла быть для меня тѣмъ, нѣмъ ты будешь. Она дѣвушка, будущность которой исполнена надеждъ, которой счастье улыбается. Мы же обѣ, и ты, и я, одинаково несчастливы. Очень часто Алиса звала меня къ тебѣ, когда ты была въ Парижѣ, но я постоянно отказывалась, мнѣ казалось, что я не гожусь въ подруги для счастливой дѣвушки; это было послѣ того, какъ я узнала, что счастье любви потеряно для меня на всегда. Напрасно также старался мой мужъ уговорить меня посѣтить тебя, когда твой отецъ сражался на укрѣпленіяхъ за своихъ неблагодарныхъ соотечественниковъ.

— Твой мужъ? спросила Зельма съ озабоченнымъ видомъ. Развѣ онъ не былъ у насъ никогда?

— Никогда, отвѣчала маркиза, — онъ познакомился съ твоимъ отцемъ въ кафе.

Зельма вздохнула съ облегченіемъ.

Она дрожала при мысли о пріѣздѣ маркиза, теперь она могла его ждать спокойно.

Маркизъ не бывалъ въ домѣ Леконта, значитъ онъ не зналъ его дочери.

— Знай я тебя раньше, я бы избѣжала многихъ тяжелыхъ дней, продолжала Елена.

— Почему ты, такая молодая и прелестная, уже потеряла всякую надежду на счастье любви? спросила Зельма.

— Ахъ, вздохнула Елена, — ты моя подруга и я разскажу тебѣ все. Человѣкъ, котораго я любила, который съ дѣтства казался мнѣ идеаломъ мужчины, встрѣтился мнѣ здѣсь въ Парижѣ. Мое сердце было глубоко обрадовано, когда я увидѣла его, и хотя мнѣ уже тогда представлялась блестящая партія, но я промѣняла бы всякое богатство на счатіе быть его женой. Но онъ отказался отъ моей любви, и только тогда дала я мое согласіе маркизу.

— И ты вышла за него не любя? спросила Зельма.

— Онъ не требуетъ отъ меня любви, но только уваженія и дружбы, а то и другое онъ вполнѣ заслужилъ: когда ты узнаешь его, ты, какъ и я, полюбишь его какъ отца, и онъ будетъ очень счастливъ, узнавъ, что мы съ тобой подружились. Ты будешь для него дочерью. Я очень желаю его поскорѣй увидѣть, потому что хотя я и не люблю его такъ, какъ жена должна любить своего мужа, но я люблю его, какъ отца, и скучаю безъ него, какъ дочь безъ отца. Не правда-ли, ты понимаешь это чувство?

— Ахъ, да!

— О, я не хотѣла напоминать тебѣ о судьбѣ твоего несчастнаго отца, поспѣшно вскричала маркиза. — Когда пріѣдетъ мой мужъ, и мы не будемъ болѣе однѣ, тогда я надѣюсь, что твое горе мало по малу заглохнетъ… Какъ ты думаешь, не прогуляться-ли намъ въ хорошую погоду до церкви, даже дальше, до горъ, которыя поднимаются тамъ вдали, на которыхъ виднѣется этотъ замокъ?

— Что это за замокъ?

— Это замокъ Бошанъ. Имѣніе графа Бошанъ находится рядомъ съ имѣніемъ моего мужа. Вѣроятно, графъ будетъ здѣсь лѣтомъ, и тогда ты увидишь свою подругу Алису. Неправда-ли ты будешь часто тогда ѣздить въ этотъ замокъ, также какъ и Алиса къ намъ? Она отличная наѣздница, а на лошади тутъ не болѣе часа ѣзды.

Зельма испугалась.

Алиса знала дочь генерала Леконта, значитъ обманъ будетъ открытъ. Неужели ей надо будетъ снова бѣжать и скитаться безъ друзей, безъ родины?

— Вѣрно-ли это, спросила она дрожащимъ голосомъ, — что графъ Бошанъ съ своимъ семействомъ пріѣдетъ на лѣто въ имѣніе? — Обыкновенно они проводили здѣсь лѣто. Но Алисѣ, кажется, не особенно нравится деревенская жизнь, ей болѣе нравится парижская, и я увѣрена, что не будь Парижъ осажденъ, то она пріѣхала-бы сюда только вслѣдствіи моихъ усиленныхъ просьбъ.

— Ну, такъ я прошу тебя, не зови ее.

— Нѣтъ? Развѣ ты не хочешь видѣть своей пріятельницы?

— Нѣтъ, она только живѣе напомнитъ мнѣ то время, когда мой отецъ былъ еще живъ. Ея прибытіе растравитъ заживающую рану… лучше будетъ если, она не пріѣдетъ.

— Ну, какъ хочешь, тогда я не буду ее звать.

Въ эту минуту раздался колокольный звонъ въ церкви.

Вскорѣ пустыя улицы деревни стали оживляться, крестьяне шли въ праздничныхъ костюмахъ къ церкви.

— Всѣ крестьяне протестанты, сказала Елена, — я также. Мой мужъ говорилъ мнѣ, что сегодня будетъ здѣсь говорить свою первую проповѣдь новый священникъ. Такъ какъ мой мужъ владѣлецъ этой церкви, то мнѣ надо присутствовать при этой проповѣди. Хочешь меня сопровождать, Сабина?

— Съ удовольствіемъ, отвѣчала Зельма.

— Въ такомъ случаѣ надо поторопиться, чтобы не опоздать.

Маркиза велѣла заложить карету. Обѣ пріятельницы поспѣшно одѣлись и отправились въ церковь.

IX.
Свиданіе.

Для маркизовъ Лебланъ въ церкви была поставлена особенная скамейка, ближе къ алтарю.

Обѣ дамы сѣли на эту скамейку и стали усердно молиться.

У обѣихъ было на сердцѣ тяжело, обѣ нуждались въ божественномъ милосердіи.

Зельма, также какъ и Елена, была протестантка, такъ какъ жена Левина была протестантка и воспитала дочь въ этой религіи.

Наконецъ вошелъ молодой проповѣдникъ.

Но почему же Зельма неожиданно поблѣднѣла, увидя его?

Почему овладѣло ею такое волненіе?

Почему, услыша голосъ проповѣдника, она такъ покраснѣла?

Проповѣдникъ былъ высокій молодой человѣкъ, его лице сіяло истинной вѣрой.

Божественнымъ одушевленіемъ сверкали его ясные глаза, и его проповѣдь была запечатлѣна глубокой вѣрой.

«Придите ко мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные и азъ упокою васъ»: таковъ былъ текстъ его проповѣди, и слушателямъ казалось, что они слышатъ самаго Спасителя, говорящаго эти слова….

Проповѣдь кончилась; послѣ короткой молитвы, всѣ стали расходиться.

Зельма дрожа взяла подъ руку свою спутницу.

Передъ ними стоялъ человѣкъ, при видѣ котораго Зельма испытала такія разнообразныя чувства.

Какая разница была между тѣмъ, какимъ она видѣла его теперь и тѣмъ, когда онъ говорилъ ей о своей любви!

Тогда она не могла представить его себѣ служителемъ Божіимъ, какимъ онъ былъ теперь.

Тогда она хотѣла бѣжать отъ него, теперь онъ какой-то магической силой притягивалъ ее, точно онъ одинъ могъ возвратить миръ ея сердцу, точно только около него могла она найти спокойствіе душевное.

Молодой проповѣдникъ подошелъ къ дамамъ.

Не успѣлъ онъ открыть ротъ, чтобы заговорить съ маркизой, какъ взглядъ его упалъ на ея спутницу.

Онъ узналъ 3ельму.

— Ахъ, мадемуазель Леконтъ! Вы здѣсь? вскричалъ онъ. — Я бы никогда не подумалъ, что вы отправитесь сюда, хотя вы прежде и выражали это желаніе…

— Простите меня, что я вамъ не сказала о цѣли моего путешествія и что я не простившись разсталась съ вами и съ вашими родителями, отвѣчала Зельма. — Я надѣюсь, что мнѣ представится случай доказать вамъ, что не неблагодарность….

— О, въ этомъ я былъ убѣжденъ, живо перебилъ онъ ее. — Вамъ не надо увѣрять меня въ этомъ… Простите меня, маркиза, обратился онъ къ Еленѣ, — свиданіе съ мадемуазель Леконтъ такъ удивило меня, что я на минуту забылъ все.

— А, вы знаете мою пріятельницу? отвѣчала Елена. — отъ всего сердца извиняю васъ, что вы забыли обо мнѣ… Я очень рада, продолжала она, обращаясь къ Зельмѣ, — что здѣсь нашелся человѣкъ тебѣ знакомый… Вы должны загладить вашу вину, сказала она опять проповѣднику, — пріѣхавъ ко мнѣ сегодня.

— Я съ благодарностью принимаю ваше предложеніе.

— Почему ты его знаешь? спросила маркиза свою пріятельницу, садясь въ карету.

— Я жила въ домѣ его отца, господина Дюбока, когда, оставивъ Парижъ, я принуждена была пробыть нѣкоторое время въ Гренелѣ, сдѣлавшемся въ то время театромъ войны. Мнѣ сказали, что будетъ опасно продолжать путешествіе пока все не успокоится, и тогда господинъ и госпожа Дюбокъ, родители этого проповѣдника, предложили мнѣ у себя убѣжище; Шарль Дюбокъ также случайно находился въ то время въ домѣ своихъ родителей.

— Я бы никогда не подумала, сказала Елена съ плутовскимъ смѣхомъ, что это знакомство было такое непродолжительное; судя по тому, какъ онъ на тебя глядѣлъ, я бы скорѣе подумала, что онъ влюбленъ въ тебя.

— Я не думаю, отвѣчала Зельма.

— Ну, ты можешь не бояться. Если-бы онъ уже не былъ назначенъ сюда, то я все-таки не отдала бы никому кромѣ него этого мѣста. Его сегодняшняя проповѣдь мнѣ очень понравилась. Что ты скажешь?

— Я скажу только, что его проповѣдь имъ прочувствована и легко находитъ дорогу къ сердцу слушателей.

— Особенно слушательницъ, сказала смѣясь Елена. — Молодой проповѣдникъ всегда имѣетъ большое вліяніе на женскія сердца, поэтому бойся, моя милая.

— О, что ты говоришь! съ упрекомъ сказала Зельма. — Если онъ ищетъ жену, то съумѣетъ найти болѣе достойную, чѣмъ я.

X.
Подозрительный гость.

Въ первой, или, лучше сказать, въ единственной гостинницѣ въ Брэй, въ маленькомъ городишкѣ округа Лангръ, царствовало необыкновенное оживленіе.

Хозяйка съ ея хорошенькой дочкой едва успѣвали удовлетворять требованіямъ многочисленныхъ посѣтителей. Самъ хозяинъ этой гостинницы, Обрэй, съ важнымъ видомъ сидѣлъ у буфета и только наблюдалъ за всѣмъ происходившимъ вокругъ, что было не малымъ трудомъ, такъ какъ гостинница была полна посѣтителей. Обрэй былъ довольно значительнымъ лицомъ въ городѣ не только по своему богатству, но и потому, что занималъ различныя почетныя должности.

Между посѣтителями было много офицеровъ, вербовавшихъ солдатъ въ Луарскую армію; у нихъ не было недостатка въ деньгахъ, и они не любили отказывать себѣ въ хорошемъ завтракѣ.

— Негодяи! сказалъ Обрэй, обращаясь къ своему сосѣду, высокому некрасивому человѣку. — Всѣ, кому нечего ѣсть, бѣгутъ къ знаменамъ! И это офицеры!

— Сущая истина, подтвердилъ высокій, — выгнанные студенты!

— Прикащики безъ мѣстъ! подхватилъ третій, коротенькій человѣчекъ, который, казалось, старался наверстать въ ширину то, чего ему недоставало въ вышину.

— Ничего нѣтъ удивительнаго, Ферю, продолжалъ высокій, — дѣла идутъ плохо, гдѣ же имъ было найти себѣ мѣста? Они и сочли за лучшее получать по три франка въ день содержанія; живутъ себѣ безъ заботъ, да еще имѣютъ удовольствіе считаться защитниками отечества.

— Если такъ смотрѣть на нихъ, отвѣчалъ Ферю, — то можно предвидѣть результатъ. Они еще способны дать убить себя за эти три франка, но нечего ждать отъ нихъ одушевленія.

— Во всякомъ случаѣ, продолжалъ Обрэй, — они отодвинутъ отсюда театръ военныхъ дѣйствій, это теперь для насъ всего важнѣе.

— Мнѣ кажется, сказалъ Ферю, — что мы даже обязаны благодарностью этимъ людямъ, и я надѣюсь, что вы, Обрэй, будете настолько патріотомъ, чтобы не взять съ нихъ за завтракъ. Они отплатятъ вамъ за это въ десятеро.

— Мы получимъ свой барышъ и безъ патріотическихъ жертвъ, объявилъ коротко Обрэй.

— А тутъ онъ удвоится, возразилъ Ферю. — Эта Луарская армія доставляетъ много выгоды подрядчикамъ.

— Послѣ сдачи Макъ-Магона, сказалъ толстякъ, — у насъ не было совсѣмъ войска, и подряды очень упали. Но теперь дѣло поправляется; можно нажить не одну сотню тысячъ франковъ; если я вѣрно считаю, поставка каждыя двѣ недѣли по десяти тысячъ быковъ можетъ принести кое-что.

— Конечно, отвѣчалъ съ важнымъ видомъ Обрэй, — это можетъ принести кое-что, и я думаю также, что и мой хлѣбный подрядъ будетъ не менѣе прибыленъ… Какъ вы полагаете, Баумейстеръ?

— Еще-бы! Вамъ-то перепадетъ, а вотъ нашъ братъ ничего не получитъ. Кто будетъ строить въ такое время? Теперь всякій прячетъ свои деньги.

— Будетъ и на вашей улицѣ праздникъ, Баумейстеръ, утѣшалъ его толстякъ. — Подумайте, сколько строеній разрушено въ эту войну, сколько ихъ послѣ будутъ строить! Когда наше дѣло кончится, наступитъ ваша очередь.

Между тѣмъ вербовщики, столпившись около длиннаго стола, подняли страшный гвалтъ: пѣсни, тосты за республику, за Гамбетту, за Коммуну, смѣшивались съ угрозами пруссакамъ и клятвами драться до послѣдней капли крови.

Среди этого шума въ гостинницу вошелъ молодой человѣкъ съ небольшой сумкой, составлявшей весь его дорожный багажъ.

Такъ какъ всѣ столы были заняты, исключая того, за которымъ сидѣли три друга, разговоръ которыхъ мы сейчасъ передали; то новый гость направился къ этому столу и сѣлъ, сбросивъ съ себя дорожную шубу.

По дерзкому виду, съ которымъ смотрѣлъ на него Обрэй, онъ заключилъ, что тотъ хозяинъ гостинницы и обратился къ нему съ просьбой дать что-нибудь позавтракать.

Обрэй не удостоилъ его отвѣта, и пожавъ плечами, указалъ на буфетъ, гдѣ хлопотали его жена и дочь.

Но тѣ уже замѣтили новаго гостя и подошли къ нему, чтобы спросить, чего онъ хочетъ.

— Дайте мнѣ сначала стаканѣ вина, и потомъ завтракъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ не совсѣмъ чистымъ французскимъ языкомъ.

— Еще одинъ изъ Луарской арміи, шепнулъ Баумейстеръ своему сосѣду.

— Очевидно, отвѣчалъ тотъ.

Близость этого человѣка безпокоила троихъ друзей, и они придумывали, какъ бы дать ему понять, что невѣжливо садиться за одинъ столъ cъ такими высокопоставленными особами.

— Развѣ вы не хотите сидѣть вмѣстѣ съ вашими товарищами? сказалъ Обрэй.

Молодой человѣкъ взглянулъ по указанному направленію.

— Вы думаете, что я вербовщикъ? Вы ошибаетесь.

— Такъ вы не вербовщикъ, и не служите въ Луарской арміи?

— Нисколько. Я просто путешественникъ:

— Бродяга, прошепталъ толстякъ.

Обрэй одобрительно кивнулъ головой, такъ какъ это было также и его мнѣніе.

— Вы путешествуете безъ багажа? сказалъ онъ насмѣшливо. — Осмѣлюсь спросить, куда это вы направляетесь.

— Я пріѣхалъ изъ Тура и цѣль моей поѣздки имѣніе графа Бошанъ, которое находится не далеко отсюда.

— Такъ значитъ, вы управляющій графа? спросилъ съ любопытствомъ толстякъ.

— Нѣтъ, но у меня есть порученіе отъ него.

— Порученіе? повторилъ съ громкимъ смѣхомъ Баумейстеръ. — Графъ Бошанъ въ Парижѣ и не можетъ давать никакихъ порученій. Вотъ мы васъ уличили во лжи.

— Да вы и не французъ, прибавилъ Обрэй.

— Это правда, отвѣчалъ молодой человѣкъ, — я нѣмецъ, и зовусь Эргардомъ. Но все-таки у меня есть порученіе отъ графа.

— Нѣмецъ! сказалъ Обрэй, — и конечно шпіонъ! Во всякомъ случаѣ, вы очень подозрительная личность.

— Это можетъ показаться съ перваго взглядано мои бумаги въ порядкѣ.

— Да, всѣ вы таковы, возразилъ насмѣшливо Баумейстеръ. — Любезный Обрэй, вы окружный коммисаръ, и ваша обязанность удостовѣриться подозрителенъ-ли этотъ молодой человѣкъ или нѣтъ.

— Если онъ даже и не шпіонъ, то во всякомъ случаѣ бродяга, прибавилъ Ферю.

— И сверхъ того невѣжа, такъ какъ онъ смѣлъ сѣсть за одинъ столъ съ нами….

— Эй, Цилли! крикнулъ Обрэй, — не давать ничего этому человѣку; онъ нѣмецъ и въ высшей степени подозрителенъ. Милостивые государи, продолжалъ онъ громкимъ голосомъ, обращаясь къ вербовщикамъ, — я прошу васъ помочь мнѣ свести этого человѣка въ мэрію.

— Эта помощь не нужна, сказалъ Эргардъ, — если вы считаете меня подозрительнымъ, я самъ пойду вмѣстѣ съ вами въ мэрію.

— Мнѣ исполнять должность полицейскаго! возразилъ насмѣшливо Обрэй. — Для этого у насъ есть солдаты, любезный.

При этихъ словахъ поднялся страшный шумъ.

— Смерть шпіону! На висѣлицу его! кричали многочисленные голоса.

Положеніе Макса Эргарда было чрезвычайно опасно.

Однако онъ не потерялъ присутствія духа.

— Вы офицеры, сказалъ онъ, обращаясь къ вербовщикамъ, — прилично-ли вамъ осуждать человѣка, не давъ ему возможности оправдаться? Я прошу васъ свести меня въ мэрію, чтобы я могъ доказать, что я не шпіонъ.

Эти слова произвели нѣкоторое впечатлѣніе и Максъ нашелъ себѣ защитниковъ.

Конечно, наши три друга не имѣли ничего противъ немедленнаго наказанія шпіона, такъ какъ, по ихъ мнѣнію, онъ заслуживалъ это уже и потому, что осмѣлился проникнуть въ ихъ кругъ.

Результатомъ совѣщанія было то, что Максъ былъ отправленъ подъ конвоемъ въ мэрію.

Тамъ его подвергли самому строгому допросу, но его бумаги оказались въ совершенномъ порядкѣ.

Графъ Бошанъ позаботился о томъ, чтобы національность Макса не подвергла его какой-нибудь опасности.

Друзья хозяина гостинницы напрасно ждали извѣстія о казни шпіона. Наконецъ ихъ терпѣніе лопнуло и они отправились въ мэрію наводить справки о томъ, какъ поступили съ подозрительной личностью.

Къ ихъ величайшему удивленію, имъ отвѣчали, что арестованный отпущенъ, какъ совершенно не подозрительный.

— Какъ? Такъ значитъ, мы въ немъ ошибались? сказалъ Баумейстеръ. — Я готовъ присягнуть, что онъ шпіонъ.

— Во всякомъ случаѣ несправедливо, что съ нимъ ничего не сдѣлали, — прибавилъ Ферю. — Если онъ даже и не шпіонъ, то безъ сомнѣнія нахальный бродяга.

— По крайней мѣрѣ, любезный Обрэй, меня утѣшаетъ то, что мы показали ему, что французъ не уступитъ заносчивому нѣмцу.

— Это правда; мнѣ даже кажется, что гораздо лучше, что изъ этой исторіи ничего не вышло. Это задержало бы насъ и могло бы повредить нашимъ дѣламъ.

— Да, это было-бы плохо, продолжалъ Ферю; — а теперь мы можемъ отправиться и перекупить все, что только можно, для того чтобы армія, если она сюда придетъ, не могла-бы сдѣлать никакихъ реквизицій и была-бы совершенно въ нашихъ рукахъ.

— Это тоже и мое мнѣніе… Бауцейстеръ, вы пойдете съ нами? Можетъ быть и вамъ что нибудь перепадетъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, такъ какъ я тоже надѣюсь заработать какой-нибудь барышъ.

— А если даже вы и ничего не получите, продолжалъ Обрэй, — то по крайней мѣрѣ, мы хорошо пообѣдаемъ. Управляющій замка Бошанъ угоститъ насъ по царски, да и погребъ Бретона то-же нельзя презирать.

— Ну, относительно Бретона, это еще вопросъ, возразилъ Ферю, — тамъ теперь живетъ молодая маркиза, а она очень экономна.

— Что понимаетъ маркиза въ продѣлкахъ управляющаго, продолжалъ Обрэй, — да къ тому же она объ этомъ не очень-то заботится. Вотъ если-бы самъ маркизъ былъ тамъ, это было-бы другое дѣло; онъ ненавидитъ подрядчиковъ. Это истинное счастіе, что всѣ господа оставляютъ дѣла своимъ управляющимъ.

— Такъ завтра утромъ мы отправимся сначала въ замокъ Бошанъ.

— Хорошо, мы поѣдемъ въ моемъ экипажѣ.

Максъ Эргардъ, наученный горькимъ опытомъ, рѣшилъ не обращаться за услугой ни къ кому изъ жителей Брэй, и узнавъ, что замокъ Бошанъ находится всего въ двухъ миляхъ отъ города, не нанялъ экипажа, а отправился туда пѣшкомъ.

Было ясное зимнее утро, воздухъ былъ сухъ и чистъ.

Проходя по совершенно пустынной мѣстности, Максъ началъ обдумывать свое положеніе.,,

Сколько приключеній доставило ему короткое пребываніе во Франціи!

Жизнь въ Парижѣ была сопряжена для него съ неизбѣжной опасностью, однако онъ стремился мечтою назадъ.

Въ этомъ Парижѣ была одна особа, о которой онъ думалъ съ сердечною болью. Однако, онъ не, могъ не сознаться, что разлука было самое лучшее, что онъ мотъ сдѣлать…

Максъ могъ быть спокоенъ на счетъ судьбы, этой особы.

Левинъ далъ ему, слово заботиться, чтобы графиня Алиса не сдѣлалась, жертвою недостойнаго союза.

Не лучше-ли было, ему бѣжать отъ нея? Не лучше ли было направиться къ границамъ Германіи, вмѣсто того чтобы преслѣдовать цѣль своего путешествія?

Но нѣтъ! Онъ былъ обязанъ благодарностью графу Бошанъ.

Графъ довѣрился ему и честь не позволяла Максу обмануть его довѣріе…

Чтобы исполнить порученіе графа, онъ долженъ сдѣлать все, что только въ его силахъ.

Но будетъ-ли это возможно? Съумѣетъ, ли онъ, при своей неопытности въ управленіи, оказать графу услугу, которую тотъ отъ него ожидалъ?

Возвратъ былъ, невозможенъ.

«И такъ я, сдѣлаю все, что только., можно, сказалъ самъ себѣ Максъ. — Я не самъ взялъ на себя эту обязанность и не моя вина, если я окажусь не въ состояніи ее исполнить.»

Въ такихъ размышленіяхъ, онъ достигъ лѣса, по другую сторону котораго возвышался замокъ Бошанъ.

Превосходное шоссе вело черезъ лѣсъ.

Вдругъ мысли Макса были прерваны стукомъ экипажа, и въ ту-же минуту онъ замѣтилъ за поворотомъ шоссе карету, мчавшуюся во весь опоръ. Кучеръ напрасно старался остановить лошадей.

Карета едва не ударилась о камень, стоявшій на краю шоссе и въ эту минуту изъ нея раздался крикъ женщинъ.

Страхъ ихъ былъ весьма основателенъ, потому что лошади угрожали опрокинуть карету.

Максъ бросился впередъ, схватилъ лошадей за узду и сильною рукою рванулъ ихъ въ сторону. Нѣкоторое время они тащили Макса съ собой, но онъ не выпускалъ изъ рукъ узды, и карета наконецъ остановилась.

Кучеръ соскочилъ съ козелъ и старался успокоить испуганныхъ животныхъ.

Въ эту минуту въ окнѣ кареты показалась какая-то дама.

— Помогите намъ выйти, Жоржъ, сказала она, — мы пойдемъ назадъ пѣшкомъ.

Максъ подошелъ къ каретѣ и сказалъ, снимая шляпу:

— Теперь нѣтъ никакой опасности; лошади уже успокоились и вы можете безопасно продолжать вашъ путь.

Въ глубинѣ кареты сидѣли двѣ дамы.

Та, которая только-что говорила съ кучеромъ, была уже не первой молодости, но важной и аристократической наружности.

Ея лицо выражало энергію и самостоятельность.

Небольшіе черные усы придавали ей мужской видъ.

Ея худощавое лицо, съ крупными чертами, казалось, никогда не было красиво и далеко не гармонировало съ ея полнотою.

Ея спутница была маленькая, хорошенькая брюнетка, въ большихъ черныхъ глазахъ которой выражался сильный страхъ.

— Мы вамъ очень благодарны, сказала старшая изъ дамъ, — вы оказали намъ такую большую услугу, что я не знаю, буду-ли въ состояніи наградить васъ за нее. Но если вы хотите, если вы будете такъ добры…

— Мнѣ не надо никакой награды, прервалъ Максъ; — избавляя васъ отъ опасности, я только исполнилъ свою обязанность. Я очень счастливъ, что моя попытка увѣнчалась успѣхомъ.

— Вы не французъ? сказала дама, услышавъ иностранный акцентъ Макса.

— Я нѣмецъ, отвѣчалъ тотъ.

— Нѣмецъ?… Сюзетта, нѣмецъ! вскричала она, обращаясь къ своей спутницѣ. — Очень жаль, что вы нѣмецъ, продолжала она, — въ такомъ случаѣ я не могу предложить вамъ мѣста въ каретѣ. Если вы желаете сѣсть рядомъ съ кучеромъ…

— О! не безпокойтесь, возразилъ Максъ, — я могу продолжать мой путь и пѣшкомъ.

И съ легкимъ поклономъ онъ удалился отъ кареты.

— Мы можемъ безопасно ѣхать дальше, объявилъ кучеръ, — лошади совершенно успокоились.

— Нѣтъ, нѣтъ! мы не поѣдемъ дальше, поѣзжайте назадъ въ замокъ.

Кучеръ повернулъ назадъ, и, немного спустя, онѣ обогнали Макса, спокойно шедшаго по краю дороги.

— Какъ жаль, что онъ нѣмецъ, сказала старшая дама, обращаясь къ Сюзеттѣ.

— Да, жаль! Онъ очень красивъ, и у него такой знатный видъ.

— Что понимаешь ты въ знатности, Сюзетта! Нѣмецъ можетъ быть нахальнымъ, дерзкимъ, но знатнымъ — никогда! Это качество принадлежитъ однимъ только французамъ, и нѣмецкіе болваны напрасно стараются его перенять.

Максъ скоро потерялъ изъ виду карету, и черезъ нѣсколько минутъ, выйдя изъ лѣсу, увидѣлъ передъ собой замокъ Бошанъ. Пройдя черезъ одну изъ принадлежащихъ графу деревень, онъ подошелъ къ самому замку по шоссе, обсаженному большими деревьями.

Передъ замкомъ находился широкій дворъ, по обѣимъ сторонамъ котораго тянулись службы. Черезъ дворъ вело хорошо убитое, но запущенное шоссе. Цвѣточныя клумбы были также запущены.

Вокругъ замка царствовала мертвая тишина, прерываемая только лаемъ своры собакъ, кинувшейся на Макса.

При этомъ шумѣ дверь маленькаго домика, находившагося у входа на дворъ, отворилась и на порогѣ показался человѣкъ въ охотничьемъ платьѣ, съ хлыстомъ въ рукѣ.

— Назадъ, Аяксъ! Молчать, Неро! закричалъ онъ на собакъ, сопровождая свои увѣщанія ударами хлыста.

— Что вамъ угодно? спросилъ Макса егерь, разогнавъ собакъ.

— Я хочу видѣть управляющаго замка.

— Вы пришли по важному дѣлу?

— Да, по важному.

— И вы не сбираете на снаряженіе отряда вольныхъ стрѣлковъ, или на ваше собственное вооруженіе для поступленія въ армію, или тому подобное?…

— Нисколько, отвѣчалъ Максъ.

— Вы меня извините за такіе вопросы, продолжалъ егерь. — Подобные посѣтители осаждали насъ каждый день и господинъ управляющій приказалъ, разъ на всегда, гнать ихъ безъ околичностей.

— Хорошій-же патріотъ вашъ управляющій!

— Я не скажу, чтобы онъ былъ плохимъ патріотомъ. Онъ отъ всего сердца желаетъ французамъ побѣды, а нѣмцамъ гибели; но, когда дѣло коснется до денегъ, тогда г. Бриссонъ не очень церемонится.

— Такъ какъ я ни вольный стрѣлокъ, ни солдатъ, то конечно могу видѣть господина управляющаго?

— Извините, возразилъ егерь, — но я долженъ знать цѣль вашего посѣщенія.

— У меня есть къ вашему управляющему порученіе отъ графа Бошанъ.

— Отъ графа? Такъ онъ, значитъ, не въ Парижѣ?

— Нѣтъ, онъ тамъ, но я иду прямо оттуда.

— Можетъ-ли это быть! Тогда идите за мной, я проведу васъкъ господину Бриссонъ. Онъ теперь за столомъ, но я думаю, что въ этомъ случаѣ онъ сдѣлаетъ исключеніе изъ своего правила не безпокоить себя дѣлами за обѣдомъ.

Максъ подошелъ къ замку въ сопровожденіи егеря.

Встрѣтившій ихъ швейцаръ окинулъ Макса съ ногъ до головы недовѣрчивымъ взглядомъ и вопросительно взглянулъ на егеря.

— Вы идете къ управляющему? спросилъ онъ.

— Конечно, отвѣчалъ егерь.

— Вы знаете, продолжалъ швейцаръ, — что господинъ Бриссонъ, разъ на всегда, велѣлъ не безпокоить его за обѣдомъ.

— Теперь другое дѣло. У этого господина есть порученіе отъ графа.

— Да, да! Но вы будете отвѣчать, если это не такъ.

Проходя въ столовую, расположенную въ нижнемъ этажѣ замка, Максъ встрѣтилъ многочисленныхъ слугъ, носившихъ вина, кушанья и т. п., какъ будто-бы обѣдало большое общество.

Егерь отворилъ дверь и попросилъ Макса войти.

— Развѣ вы не хотите доложить прежде обо мнѣ господину управляющему? сказалъ Максъ.

— Этого не нужно, возразилъ егерь, — войдите, прошу васъ.

Столовая была роскошно отдѣлана. Ея стѣны были покрыты рѣзными изъ дерева украшеніями, вся мебель была изъ рѣзнаго дуба.

На окнахъ висѣли тяжелыя темныя занавѣси и огромный коверъ покрывалъ почти весь полъ. Посреди залы стоялъ большой круглый столъ, уставленный изысканными кушаньями.

За этимъ столомъ сидѣло двое, мужчина и дама.

Въ этой послѣдней Максъ узналъ ту самую, которая отказала ему, какъ нѣмцу, въ чести сидѣть съ ней въ каретѣ.

Противъ нея сидѣлъ маленькій худощавый человѣкъ съ рѣдкими бѣлокурыми волосами, необыкновенно острымъ носомъ, и большими сѣрыми живыми глазами.

Онъ тотчасъ-же замѣтилъ вошедшихъ, такъ какъ сидѣлъ лицемъ къ двери, въ которую они вошли.

— Я вамъ приказалъ, разъ на всегда, Франсуа, закричалъ онъ, — чтобы вы не пускали никого во время обѣда. Вы забыли это? Какъ вы смѣете не исполнять моихъ приказаній?

— Невѣжа! прошептала въ носъ дама. — Какъ эта дрянь заносчива съ людьми своей породы!

Она медленно обернулась, но при взглядѣ на вошедшаго посѣтителя, у ней вырвался крикъ изумленія, такъ какъ она узнала въ немъ того самаго молодаго человѣка, который спасъ ее въ лѣсу.

— А, нѣмецъ! вскричала она, — это онъ!

— Что! нѣмецъ! повторилъ управляющій, — нѣмецъ! И вы смѣете, Франсуа….

— Извините, господинъ Бриссонъ, отвѣчалъ егерь, — этотъ господинъ прибылъ съ порученіемъ отъ графа Бошанъ.

— Какъ? что? воскликнулъ съ удивленіемъ маленькій человѣчекъ, тогда какъ его сѣрые глаза, казалось, хотѣли пронзить насквозь Макса.

— Порученіе отъ графа у этого… этого нѣмца? Чистая мистификація!… Кто знаетъ, что можетъ за этимъ скрываться! Пусть онъ подождетъ, пока я не позову.

И Бриссонъ въ гнѣвѣ выпилъ одинъ за другимъ два стакана бордо.

Но, къ его величайшему изумленію, эти энергическія слова не произвели никакого дѣйствія.

Максъ подошелъ твердымъ шагомъ и сѣлъ рядомъ съ управляющимъ.

— Милостивый государь! вскричалъ тотъ, — если вы не выйдете сейчасъ вонъ, я велю выбросить васъ за дверь и проводить со двора съ собаками.

— Какая неслыханная дерзость, прошептала дама; — на это способны только нѣмцы, прибавила она презрительно.

— Я сегодня еще не обѣдалъ, продолжалъ Максъ, — и потому прошу васъ велѣть накрыть еще одинъ приборъ.

— Приборъ! Какая дерзость! вскричала дама. — Милостивый государь, продолжала она, бросивъ на Макса гнѣвный взглядъ, — если вы думаете, что та услуга, которую вы мнѣ оказали, даетъ вамъ право такъ дѣйствовать, то вы очень ошибаетесь. Я не буду васъ защищать, если господинъ Бриссонъ захочетъ наказать вашу дерзость.

— И это будетъ немедленно исполнено, прибавилъ управляющій. — Франсуа, выбрось его вонъ!

Но Франсуа остался неподвиженъ.

Бриссонъ вскочилъ въ гнѣвѣ, чтобы позвонить, но Максъ удержалъ его.

— Прежде чѣмъ привести въ исполненіе ваши угрозы, господинъ управляющій, сказалъ онъ, — подождите немного, чтобы вамъ послѣ не раскаяваться. Я новый управляющій имѣньями графа Бошанъ.

Бриссонъ окаменѣлъ, какъ жена Лота у Содома.

Дама была не менѣе его удивлена, и прежде чѣмъ они могли оправиться отъ изумленія, Максъ вынулъ свои бумаги и положилъ ихъ на столъ передъ управляющимъ.

— Это мои бумаги, сказалъ онъ, — вы видите, что онѣ только-что подтверждены мэромъ въ Брэй. Тутъ мои инструкціи относительно васъ, господинъ управляющій, и… если я имѣю честь видѣть экономку замка, продолжалъ онъ, обращаясь къ дамѣ, — то тутъ есть также кое-что касающееся васъ.

Бриссонъ сѣлъ снова на свой стулъ и сталъ перебирать одну бумагу за другой.

Онѣ были написаны рукой графа; утвержденіе ратуши было также несомнѣнно.

Это была ужасная дѣйствительность; молодой человѣкъ оказался снабженнымъ неограниченными полномочіями.

Самъ управляющій нисходилъ на степень подчиненнаго этого нѣмца. Экономка также должна была подчиняться его контролю и исполнять его приказанія.

Когда управляющій и экономка убѣдились въ этомъ. Максъ сказалъ съ насмѣшливой улыбкой:

— Теперь вы, конечно, ничего не имѣете противъ того, чтобы я обѣдалъ съ вами?

— О, нѣтъ! нѣтъ! отвѣчалъ съ низкимъ поклономъ Бриссонъ, совершенно перемѣняя тонъ. — Пожалуйста извините меня, я право не зналъ….

— Я также прошу извиненія, господинъ Эргардъ…. прибавила экономка.

— О! не безпокойтесь, прервалъ ихъ извиненія Максъ, — я хорошо знаю причины такого обращенія со мной.

— Франсуа! закричалъ Бриссонъ, — бѣгите скорѣй и велите подать приборъ для господина управляющаго и бутылку… какое вино выпьете, господинъ Эргардъ, бордо или бургонское?

— Не надо вина, отвѣчалъ Максъ; — если вы позволите, я выпью одинъ стаканъ вашего. Я полагаю, что одной бутылки достаточно для насъ троихъ за обѣдомъ.

— О! вы можете не такъ бережно обходиться съ виномъ, прервала его экономка; — нашъ погребъ хорошо снабженъ и реквизиціи его не коснулись. Если даже послѣ и будетъ недостатокъ въ винѣ, то всегда можно обозначить его выданнымъ въ армію.

— Это будетъ обманъ, отвѣчалъ Максъ. — Я хочу, чтобы мое приказаніе было исполнено. Одной бутылки для насъ достаточно.

Экономка и Бриссонъ обмѣнялись удивленными взглядами.

— И такъ, вы экономка? продолжалъ Максъ.

— Нѣтъ, отвѣчала та гордо, — но мнѣ поручено смотрѣть за домомъ.

— Я полагаю, что вы ведете книги?

— Книги? Я дочь шевалье де-Бандье, а не какая-нибудь служанка, которая должна давать во всемъ отчетъ.

— Да, да! Но конечно вы можете хотя приблизительно перечислить мнѣ расходы?

— Можетъ быть да, а можетъ быть и нѣтъ, отвѣчала гордо экономка.

— Авы, господинъ управляющій, продолжалъ Максъ, обращаясь къ Бриссону, — можетъ-быть будете столь добры, что покажете мнѣ въ какомъ положеніи находятся имѣнія графа?

— Къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ тотъ униженно. — Мнѣ очень жаль, что я долженъ буду представить вамъ довольно печальную картину.

— Какъ? Насколько я знаю, у васъ не дѣлали реквизицій. Кромѣ того, по мнѣнію графа, нынѣшнею осенью можно ожидать хорошаго урожая. Въ такомъ случаѣ, какимъ образомъ могутъ финансы графа находиться въ дурномъ положеніи?

— Вотъ видите, сказалъ Бриссонъ, — наши арендаторы теперь не платятъ, частью по случаю войны, а частью оттого, что они думаютъ, что сами скоро будутъ нуждаться въ деньгахъ. Они больше не работаютъ и принуждены жить на свои экономіи. Поэтому при всемъ желаніи они не могутъ заплатить за аренду.

— Если они не хотятъ платить, то съ нихъ можно взыскать, отвѣчалъ Максъ. — Конечно тѣмъ, которые дѣйствительно находятся въ бѣдственномъ положеніи по случаю войны, слѣдуетъ дать отсрочку.

— Но, господинъ управляющій, мнѣ было жаль слишкомъ притѣснять бѣдныхъ людей.

— Я объ этомъ и не говорю. Я не намѣренъ притѣснять бѣдныхъ, напротивъ, я хочу дать имъ средства снова взяться за дѣло. Но въ какомъ же положеніи тѣ имѣнія, которыми вы сами занимаетесь?

— Тоже въ очень печальномъ. Мы почти ничего не сѣяли. Да и для чего было это дѣлать, когда всегда можно ожидать, что наши посѣвы будутъ потоптаны войсками? Кромѣ того мы были не въ состояніи засѣять поля.

— Это почему?

— У насъ нѣтъ ни скота, ни лошадей.

— Отчего?

— Лошади забраны въ ремонтъ, а скотъ скупленъ поставщиками арміи. Должно всѣмъ жертвовать для отечества.

— Конечно, но надо также заботиться и о себѣ. Очень дурно, что у насъ нѣтъ лошадей и быковъ; но мнѣ кажется, что вы все-таки сберегли нѣкоторыхъ; напримѣръ, ту пару вороныхъ, на которой ѣхала госпожа де-Бандье.

— О, что вы говорите! Мы едва сберегли четверку упряжныхъ лошадей для госпожи де-Бандье и по три верховыхъ для меня и для васъ.

— Теперь не время думать о роскоши, и госпожа де-Бандье можетъ отказаться отъ прогулокъ въ экипажѣ:, что-же касается до насъ съ вами, господинъ Бриссонъ, то мнѣ кажется, что намъ совершенно достаточно по одной лошади.

Бриссонъ и экономка снова переглянулись съ печальнымъ видомъ.

— И такъ, господинъ Бриссонъ, продолжалъ Максъ, — вы приведете въ порядокъ ваши книги и покажете мнѣ ихъ завтра; а вы, прибавилъ онъ, обращаясь къ экономкѣ, — будьте такъ добры, велите приготовить мнѣ комнату; я очень усталъ, и, кромѣ того, мнѣ надо заняться дѣлами.

— Съ удовольствіемъ, отвѣчала экономка, — Прикажете приготовить вамъ комнаты въ лѣвомъ флигелѣ замка? Тамъ есть шесть комнатъ, предназначенныхъ для гостей, но такъ какъ теперь никто сюда не ѣздитъ, то вы можете занять всѣ шесть; черезъ полчаса все будетъ готово.

— Мнѣ совершенно достаточно и одной.

— Одной? удивительно! прошептала уходя госпожа де-Бандье.

Въ эти полчаса Бриссонъ совершенно убѣдился, что Максъ желаетъ серьезно контролировать его управленіе

Приходъ Сюзетты, явившейся объявить Максу, что его комната готова, прервалъ тягостный для Бриссона разговоръ.

— Онъ очень красивъ, этотъ новый управляющій, думала горничная, провожая его со свѣчей въ рукахъ.

XI.
Печаль.

На другое утро экономка и Бриссонъ снова встрѣтились въ столовой, гдѣ уже былъ приготовленъ завтракъ.

— Сюзетта, сказала госпожа де-Бандье, — доложи господину управляющему, что завтракъ ютовъ.

— Не безпокойтесь, сказалъ съ печальнымъ видомъ Бриссонъ.

— Развѣ его нѣтъ дома? спросила экономка. — Гдѣ-же онъ?

— Мнѣ сказалъ швейцаръ, что новый управляющій рано утромъ уѣхалъ вмѣстѣ съ Франсуа.

— Уѣхалъ? Боже мой, въ такую погоду! вскричала госпожа де-Бандье, указывая на окна, въ которыя билъ дождь со снѣгомъ. — Зачѣмъ-же онъ поѣхалъ?

— Осматривать имѣнія, какъ сказалъ мнѣ швейцаръ. И онъ поручилъ сказать мнѣ, чтобы я приготовилъ къ его возвращенію всѣ книги и былъ бы го. товъ дать ему отчетъ.

— Это уже немного слишкомъ, сказала экономка. — Послѣ того неограниченнаго довѣрія, которымъ вы пользовались, этотъ контроль оскорбителенъ.

— Ахъ, хорошо если-бы только это было. Я готовъ перенести всѣ оскорбленія, но это самое лучшее, что можно ожидать…. Графъ никогда не провѣрялъ моихъ книгъ. Онъ всегда просматривалъ только балансъ и не требовалъ никакихъ подробностей.

— Что касается до меня, замѣтила госпожа де-Бандье, — то я нисколько не боюсь этого контроля. А если этотъ новый управляющій не будетъ довѣрять мнѣ, то я пожалуюсь на него графу, когда тотъ сюда возвратится. Вы тоже можете это сдѣлать.

— Да, но кто знаетъ, кому графъ повѣритъ больше, мнѣ или ему? Изъ полномочія, даннаго этому молодому человѣку, мнѣ кажется даже видно…. что графъ мнѣ болѣе не довѣряетъ. Зачѣмъ ему было иначе присылать сюда этого человѣка съ такими полномочіями?

— Въ такомъ случаѣ, значитъ, новый управляющій успѣлъ возбудить къ себѣ довѣріе графа; по всему видно, что онъ честный и совѣстливый молодой человѣкъ и это мнѣ очень пріятно, хотя его поведеніе относительно насъ очень мнѣ не нравится. Замѣтили вы, что мое имя не внушило ему никакого уваженія?

— Да, да, всѣ нѣмцы таковы; они не умѣютъ себя порядочно вести.

— Я этого не скажу. Мнѣ даже очень нравится его поведеніе. Не смотря на немного невѣжливое его прибытіе сюда, видно, что онъ получилъ хорошее воспитаніе.

— Смотрите, вы увлекаетесь имъ точно также какъ и графъ, и кажется, что я скоро лишусь вашей благосклонности и останусь одинъ, безъ всякой опоры…. и тогда, я это предвижу, мое паденіе будетъ неизбѣжно.

— Мой любезный Бриссонъ, сказала госпожа де-Бандье, протягивая руку управляющему, — кто говоритъ, что вы лишитесь моей благосклонности? Я высоко цѣню то уваженіе, которое вы мнѣ всегда оказывали, мы всегда были друзьями, и что касается до меня, то мнѣ никогда не приходило въ голову не довѣрять вамъ. Если я нахожу въ этомъ молодомъ человѣкѣ какія-нибудь достоинства, это еще не значитъ, что ихъ вамъ недостаетъ.

Это было сказано снисходительнымъ тономъ, съ самой милостивой улыбкой.

Бриссонъ поспѣшилъ поднести къ губамъ руку экономки и выразилъ свою глубочайшую благодарность.

— А теперь, продолжала госпожа де-Бандье, — мы можемъ сѣсть завтракать.

— Развѣ мы смѣемъ это сдѣлать раньше возвращенія управляющаго?

— Конечно. Мы не должны передъ нимъ унижаться. Чѣмъ болѣе мы будемъ ему подчиняться, тѣмъ заносчивѣе станетъ онъ съ нами. Наша совѣсть спокойна и мы не должны бояться его контроля.

— Да, мы не должны, сказалъ Бриссонъ съ глубокимъ вздохомъ, — вы нѣтъ, а я… ну, да мы увидимъ.

И они усѣлись за круглымъ столомъ другъ противъ друга. Но аппетитъ Бриссопа былъ уже далеко не прежній.

Напрасно старалась госпожа де-Бандье разсѣять его печаль; черезъ нѣсколько минутъ онъ поднялся, говоря, что ему нужно еще привести въ порядокъ свои книги и счеты до возвращенія новаго управляющаго.

Въ то самое время, когда Бриссонъ выходилъ изъ столовой, вошелъ слуга и доложилъ, что какіе-то три господина, прибывшіе изъ города, желаютъ говорить съ господиномъ управляющимъ.

— Я никого не приму до возвращенія новаго управляющаго, сказалъ уходя Бриссонъ.

— Пусть эти господа подождутъ, приказала экономка, — введите ихъ сюда.

Слуга вышелъ, и черезъ минуту въ столовую вошли съ низкимъ поклономъ Обрэй, Ферю и Баумейстеръ.

XII.
Новый управляющій.

Хотя три гостя прибыли съ дороги, однако они были одѣты самымъ изысканнымъ образомъ.

— Позвольте доказать вамъ, сказалъ Баумейстеръ, съ пріятной улыбкой цѣлуя руку госпожи де-Бандье, — что не одни только дѣла привлекаютъ меня къ вамъ.

— Я очень рада, отвѣчала экономка, — что вы не забываете вашихъ друзей.

— Какъ я могу позабыть это! продолжалъ Баумейстеръ. — Я смотрю на васъ, какъ на прекрасный свѣжій цвѣтокъ, выросшій среди покрытаго снѣгомъ поля.

— О! вы настоящій поэтъ! отвѣчала съ любезной улыбкой госпожа де-Бандье. — Прошу васъ, присядьте, продолжала она обращаясь къ прочимъ, — Вы, конечно, позавтракаете у насъ?

— Вы слишкомъ добры, отвѣчалъ Обрэй, — мы не хотимъ утруждать васъ.

— О, конечно, нѣтъ! прибавилъ Ферю, --и если-бы не знали, какъ гостепріименъ замокъ Бошанъ, то мы отказались бы отъ вашего предложенія. Но мы не желаемъ огорчать васъ отказомъ.

При этихъ словахъ онъ сѣлъ за круглый столъ и остальные послѣдовали его примѣру.

Слуги снова засуетились и госпожа де-Бандье принялась съ самымъ любезнымъ видомъ, исполнять обязанности хозяйки.

— Къ нашему величайшему сожалѣнію, мы узнали, что господинъ Бриссонъ не можетъ болѣе заниматься съ нами дѣлами. Говорятъ, что графъ прислалъ сюда новаго управляющаго?

— Это правда, отвѣчала экономка, — онъ здѣсь уже со вчерашняго дня.

— Онъ, навѣрное, еще не посвященъ во всѣ обстоятельства своей должности, замѣтилъ Ферю, — такъ-что я полагаю, что онъ предоставитъ пока управленіе господину Бриссону?

— Можетъ быть, онъ это и сдѣлаетъ; во всякомъ случаѣ, онъ очень самостоятеленъ.

— Каковъ же онъ, какъ человѣкъ?

— Очень благородный человѣкъ и будь онъ французъ, онъ былъ бы настоящимъ джентльменомъ; онъ мнѣ очень понравился, отвѣчала госпожа де-Бандье.

— Вы говорите, что онъ не французъ? спросилъ Обрэй.

— Онъ нѣмецъ.

— Тѣмъ лучше для насъ, шепнулъ Ферю своему сосѣду Обрэй, — нѣмцамъ всегда недостаетъ ума и ловкости, намъ легко будетъ сдѣлать его нашимъ.

Обрэй кивнулъ ему одобрительно въ отвѣтъ.

— Вы намѣрены еще что-нибудь покупать? спросила госпожа де-Бандье, прерывая молчаніе.

— Мы взяли большіе подряды для Луарской арміи, отвѣчалъ Ферю, — и можемъ дать хорошую цѣну; кромѣ того, намъ извѣстно, что здѣсь есть много лишняго скота….

— И вашъ хлѣбный запасъ еще долго не истощится, прибавилъ Обрэй.

— Мы думаемъ, что это будетъ пріятно господину Бриссону, продолжалъ Ферю, — и мы разсчитываемъ также на вашу помощь, въ случаѣ если новый управляющій поставитъ намъ слишкомъ тяжелыя условія.

— Я думаю, замѣтилъ Баумейстеръ, — что это намъ едва-ли понадобится. Новый управляющій, навѣрное, не будетъ мѣшаться въ эти дѣла. Но послѣ, когда здѣсь будутъ что нибудь строить или чинить, я прошу васъ не позабыть обо мнѣ.

Я всегда помню о васъ и безъ напоминаній, отвѣчала экономка; — вы знаете мое расположеніе къ вамъ, продолжала она, обращаясь ко всѣмъ троимъ, — и я обѣщаюсь сдѣлать все, что могу, чтобы помочь вамъ привести ваши дѣла къ концу.

Въ эту минуту послышались въ корридорѣ шаги и кто-то сказалъ повелительнымъ тономъ:

— Пошлите сейчасъ господина Бриссона въ мою комнату.

— Это новый управляющій, сказала госпожа де-Бандье, — я сейчасъ велю доложить ему, что вы желаете съ нимъ переговорить. Необходимо предупредить его, если вы желаете заключать сдѣлки съ господиномъ Бриссономъ.

— Конечно, конечно, подтвердилъ Обрэй.

— Не торопитесь такъ, замѣтилъ Ферю, усердно занимаясь паштетомъ, — на это будетъ время послѣ завтрака; кромѣ того, онъ потребовалъ къ себѣ господина Бриссона, и ему можетъ быть будетъ непріятно наше посѣщеніе.

— Какъ вы хотите, отвѣчала экономка.

Съ видомъ преступника, ожидающаго рѣшенія своей участи, вошелъ Бриссонъ въ комнату Макса.

Напрасно старался онъ принять скромный видъ простодушнаго человѣка, совѣсть котораго спокойна.

Боязливый видъ и прерывающійся голосъ выказывали его смущеніе и страхъ.

— Вы приказали… сказалъ онъ. — Къ сожалѣнію, я не могъ привести въ порядокъ мои книги и счеты.

— Очень жаль, что вы этого не сдѣлали, отвѣчалъ Максъ строгимъ тономъ. — Сверхъ того я долженъ выразить вамъ мое неудовольствіе, господинъ управляющій, прибавилъ онъ. — Отчего не засѣяны тѣ поля, которыя должны были быть засѣяны съ осени?

— Я уже вамъ говорилъ, что у насъ нѣтъ ни лошадей, ни быковъ.

— Немного скота у васъ есть, и вы должны были сдѣлать все, что позволяли ваши средства. А почему вы не позаботились запасти сколько необходимо хлѣба для посѣва?

— Къ сожалѣнію, мы должны были продать поставщикамъ арміи больше, чѣмъ могли.

— У васъ не было реквизицій, и вы могли оставить у себя все, что хотѣли. Сегодня-же послѣ обѣда я осмотрю хлѣбные запасы и сравню ихъ количество съ тѣмъ, которое показываютъ ваши книги.

— Что хотите вы дѣлать? вскричалъ въ ужасѣ Бриссонъ. — У васъ будетъ много дѣла и безъ этого; напримѣръ, недоимки и т. п…

— Я и этимъ займусь, отвѣчалъ Максъ. — А теперь принесите ваши книги, какъ онѣ есть; мы подведемъ вмѣстѣ итоги и составимъ инвентарь.

— Боже мой! я погибъ! прошепталъ уходя Бриссонъ.

Тотчасъ по его уходѣ, въ комнату Макса вошла Сюзетта и доложила ему, что госпожа де-Бандье проситъ его придти, такъ какъ изъ города пріѣхали трое господъ, которые желаютъ переговорить съ нимъ о дѣлахъ….

— Скажите Франсуа, отвѣчалъ Максъ, — чтобы онъ привелъ сюда этихъ господъ.

Минуту спустя наши три друга ужъ входили съ низкими поклонами.

— Что вамъ угодно? спросилъ ихъ Максъ.

Тутъ только они осмѣлились прямо взглянуть на него, и въ то-же мгновеніе отскочили назадъ съ испугомъ, такъ какъ они узнали въ новомъ управляющемъ того самаго молодаго человѣка, котораго они наканунѣ отправили въ мэрію, какъ измѣнника.

Отъ испуга ни одинъ изъ нихъ не нашелъ, что сказать, такъ что Эргардъ долженъ былъ повторить свой вопросъ.

Обрэй оправился первый, такъ какъ онъ считалъ себя важной особой. Однако онъ не посмѣлъ говорить своимъ обычнымъ нахальнымъ тономъ.

— Позвольте намъ прежде всего, началъ онъ, — поздравить васъ съ вашей новой должностью.

— Я полагаю, что не это причина вашего посѣщенія, отвѣчалъ Максъ важнымъ тономъ, хотя онъ едва удерживался отъ смѣха при видѣ смущенія своихъ гостей.

— Конечно не одно это, продолжалъ Обрэй, — мы также просимъ у васъ извиненія за то столкновеніе…

— Не безпокойтесь объ этомъ, прервалъ его Максъ, — мое время разсчитано и я прошу васъ прямо приступить къ дѣлу. Кто вы такіе? — А! онъ насъ не узнаетъ, подумалъ Баумейстеръ, и эта мысль возвратила ему бодрость.

— Я торгую скотомъ и мое, имя Ферю, сказалъ маленькій человѣчекъ, — а это мой другъ Обрэй, торговецъ хлѣбомъмы оба поставщики Луарской арміи.

— А я всегда производилъ починки и постройки въ имѣніяхъ графа, отвѣчалъ Баумейстеръ, — и прошу васъ, господинъ управляющій, также осчастливить меня вашимъ довѣріемъ и благосклонностью и дать мнѣ работу. Если вамъ нужно поручительство, то госпожа де-Бандье охотно поручится за меня…

— Это поручительство не много вамъ поможетъ, отвѣчалъ Максъ, — госпожа де-Бандье можетъ оцѣнить ваши личныя достоинства, но въ постройкахъ она не много понимаетъ. Я справлюсь объ этомъ иначе; я осмотрю ваши постройки, сравню ихъ дѣйствительную стоимость съ вашей цѣною и тогда мы увидимъ, стоитъ-ли поручать вамъ работу.

— Чертъ возьми! шепнулъ Ферю своему другу Обрэй, — нѣтъ никакой надежды.

— Молчи, отвѣчалъ тотъ, — мы сдѣлаемъ ему извѣстные намеки и если онъ ихъ пойметъ, то, конечно, сдѣлается нашимъ, какъ и Бриссонъ.

Съ этой надеждой онъ началъ, обращаясь къ Эргарду.

— Если вы въ состояніи простить намъ то столкновеніе, которое мы всѣ оплакиваемъ…

— Я прошу васъ не упоминать болѣе объ этомъ, прервалъ его Эргардъ, — ничто не можетъ заставить меня измѣнить моему долгу, и я намѣренъ избѣгать всего, что можетъ быть непріятно или невыгодно для графа. Поэтому безъ обиняковъ, господа… Вамъ, господинъ Баумейстеръ, я скоро дамъ отвѣтъ. А вы, господинъ Ферю, желаете купить скота, и вы, Обрэй — хлѣба?

— Совершенно вѣрно, господинъ управляющій, и не только теперь, но мы просимъ, чтобы вы и на будущее время продавали хлѣбъ и скотъ исключительно намъ, какъ это уже давно дѣлается.

— И господинъ управляющій не будетъ недоволенъ, если дастъ намъ предпочтеніе, прибавилъ Обрэй.

Это должно было изображать тонкій намекъ.

— Что вы подъ этимъ подразумѣваете? спросилъ Эргардъ почти суровымъ тономъ.

— Рука руку моетъ, продолжалъ Обрэй, — конечно, мы будемъ имѣть барышъ, если будемъ исключительными покупателями и мы охотно предоставимъ нѣкоторыя выгоды продавцу. Мы покупаемъ по обыкновеннымъ рыночнымъ цѣнамъ, но мы не имѣемъ ничего противъ того, чтобы цѣна была обозначена немного ниже въ книгахъ и роспискахъ. Излишекъ конечно идетъ въ пользу продавца.

— Такими-то дѣлами вы и занимались съ господиномъ Бриссономъ?

— Да, конечно, мы не такіе люди, чтобы быть неблагодарными…

— Жить и давать жить, это наше правило, отвѣчалъ Обрэй.

— И господинъ Бриссонъ соглашался на такія предложенія?

— Конечно, отвѣчалъ Ферю съ хитрой усмѣшкой, — откуда-же могъ онъ нажиться?

— Такъ значитъ господинъ Бриссонъ мошенникъ! вскричалъ Эргардъ такимъ тономъ, что радостная улыбка моментально исчезла съ лицъ нашихъ троихъ друзей. — Да, мошенникъ, продолжалъ Эргардъ, — который получитъ свое наказаніе.

Друзья уныло переглянулись. Средство, на которое они возлагали столько надеждъ, произвело совершенно неожиданное дѣйствіе.

— Я надѣюсь, господа, продолжалъ Эргардъ, — что вы поможете мнѣ въ качествѣ свидѣтелей уличить Бриссона въ мошенничествѣ.

— Все погибло! прошепталъ Обрэй.

— Нѣтъ еще, шепнулъ ему въ отвѣтъ Ферю, — не помогли обѣщанія, поможетъ лесть. Подожди, онъ нѣмецъ…. дай мнѣ дѣйствовать.

— Господинъ управляющій, началъ онъ, обращаясь къ Максу, — мы нисколько не хотимъ наносить графу убытокъ. Мы будемъ платить рыночную цѣну и забирать у васъ все, что у васъ будетъ продажнаго. Разъ въ сношеніяхъ съ нами, вы не будете никогда въ стѣсненномъ положеніи. Вамъ не надо будетъ пріискивать покупщиковъ и никогда не будетъ задержекъ въ уплатѣ; вы можете видѣть изъ книгъ, что мы всегда платили во время. Все это, кажется, нисколько не вредитъ выгодамъ графа.

— Противъ этого я ничего не имѣю, отвѣчалъ Эргардъ, — но только это постыдно, господа, что вы принимали участіе въ мошенничествѣ. Относительно продажи я не могу вамъ сказать ничего рѣшительнаго, пока не будетъ составленъ инвентарь. Но, кажется, что хлѣба и скота у насъ очень мало.

— Можетъ быть васъ удерживаетъ то, что мы поставщики Луарской арміи? спросилъ Ферю. — О, господинъ управляющій, развѣ можетъ славная нѣмецкая армія бояться этого сброда….

Говоря эти слова, онъ толкнулъ своего сосѣда локтемъ, какъ-бы желая сказать: «смотри, я попалъ ему не въ бровь, а прямо въ глазъ.»

— Побѣдоносная нѣмецкая армія, продолжалъ Ферю, — конечно разобьетъ Луарскую, какъ и всѣ прочія, и возьметъ Парижъ; мы отъ всей души желаемъ нѣмцамъ побѣды.

— Стыдитесь! сказалъ Эргардъ. — Вы, французъ, желаете униженія своего отечества? Я, нѣмецъ, хотя и желаю успѣха моимъ соотечественникамъ, — по тѣмъ не менѣе я жалѣю о судьбѣ французовъ. А вы…. Это безчестно, господинъ Ферю! Это недостойно француза!

При этихъ словахъ Баумейстеръ не могъ удержаться и не выразить своего удивленія.

— Я уважаю вашъ характеръ, господинъ управляющій….. Друзья мои, продолжалъ онъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ, — мы были несправедливы, думая, что господина управляющаго можно подкупить деньгами или лестью, какъ Бриссона. Онъ честный человѣкъ съ головы до ногъ, и если мы хотимъ съ нимъ имѣть дѣло, то должны идти прямо…

— Я очень радъ, господинъ Баумейстеръ, отвѣчалъ Эргардъ, — что вы это сознали. Я буду оказывать вамъ преимущество передъ другими, конечно, подъ условіемъ, что вы не будете дѣлать мнѣ безчестныхъ предложеній. Теперь я не могу сказать вамъ ничего опредѣленнаго, но прошу васъ, навѣдаться черезъ нѣсколько дней. Кромѣ того, я прошу васъ пробыть еще немного въ замкѣ, такъ какъ я хочу разспросить господина Бриссона о томъ, что я отъ васъ слышалъ, и вы можете мнѣ понадобиться въ качествѣ свидѣтелей.

Но это предложеніе пришлось не по вкусу тремъ друзьямъ и они подъ разными предлогами поспѣшили откланяться.

Еще съ четверть часа послѣ ихъ ухода Максъ напрасно ждалъ Бриссона.

Выйдя изъ терпѣнія, онъ позвонилъ и приказалъ вошедшему Франсуа сказать управляющему, чтобы тотъ немедленно пришелъ къ нему.

Черезъ четверть часа вернулся Франсуа.

— Гдѣ-же господинъ Бриссонъ? Почему онъ не пришелъ съ вами? спросилъ Эргардъ.

— Господина Бриссона здѣсь нѣтъ, отвѣчалъ Франсуа, — часъ тому назадъ онъ велѣлъ осѣдлать свою лошадь и уѣхалъ.

— А, мошенникъ, удралъ! подумалъ Эргардъ, — Дѣйствительно было уже давно пора прекратить эти безпорядки, еще нѣсколько лѣтъ такого управленія, и состояніе графа обратилось-бы въ ничто.

XIII.
Графиня Лафитъ.

Даже въ блестящее царствованіе Людовика XIV не былъ Версаль такъ оживленъ и населенъ.

Конечно, въ немъ было мало увеселеній. Нѣмецкіе офицеры не были настолько утомлены тяжелой службой, чтобы, желать развлеченій въ свободные часы, поэтому въ Версалѣ было довольно скучно.

Однако лагерная жизнь была такъ утомительна, что офицеры не отказывали себѣ въ единственномъ удовольствіи, ужинать вмѣстѣ въ гостинницѣ.

Понуривъ голову и не обращая ни на что вниманія, шелъ капитанъ фонъ-Дорнекъ по улицамъ Версаля, направляясь къ гостинницѣ.

— О чемъ это вы задумались, товарищъ? раздался вдругъ чей-то звучный голосъ.

Дорнекъ поднялъ голову и узналъ въ говорившемъ своего друга, доктора Фалька.

— А! вы здѣсь, вскричалъ онъ радостно, — а я только что думалъ о васъ.

— Къ чему вы стараетесь увѣрить меня, будто меня нельзя позабыть? Я-бы не сердился, даже еслибы мой родной братъ забылъ о моемъ существованіи. Я полагаю, что вамъ есть о чемъ думать и безъ меня… Однако мы сегодня ужинаемъ вмѣстѣ?

— Я только что получилъ приглашеніе придти въ Hotel de Paris; тамъ сбирается сегодня самое отборное общество. Герцогъ Кобургскій, пріѣхавшій вчера, живетъ тамъ со всей своей свитой… Но, я вамъ говорю, что я въ самомъ дѣлѣ думалъ о васъ.

— Можетъ-ли это быть? Смѣю спросить, какъ это я имѣю честь быть предметомъ вашихъ мыслей?

— О, конечно. Я думалъ о нашемъ послѣднемъ свиданіи въ Гренелѣ и полагалъ, что вы еще тамъ.

— Я сейчасъ только-что оттуда; я явился сюда только для того, чтобы похлопотать о перемѣщеніи нашего гренельскаго лазарета.

— Вашъ лазаретъ былъ также предметомъ моихъ мыслей.

— Конечно, вы не мечтали о томъ, что рано или поздно попадете въ мои руки?

— Нисколько! Я такъ привыкъ къ этой мысли, что уже болѣе ею не занимаюсь. Теперь я думалъ не о себѣ, а о вашихъ больныхъ, или, лучше сказать, о вашей больной.

— А! О той, которой вы покровительствуете?

— Вы, конечно, не забывали заботиться о ней?

— Я дѣлалъ все, что могъ. Но часто мнѣ это надоѣдало, когда я думалъ о томъ, что при моей гигантской работѣ, мнѣ досталось еще и это экстренное занятіе.

— Такъ, значитъ, изъ-за тягости вашей работы, несчастная должна была оставаться безъ леченія?

— Ну, нѣтъ! Только ея болѣзнь требуетъ постояннаго надзора, а для этого у меня дѣйствительно не было времени. Эти безпрестанныя битвы снабжаютъ насъ такимъ количествомъ матеріала, что намъ положительно невозможно заниматься посторонними дѣлами.

— Я этому охотно вѣрю; но я говорю, что вы мнѣ лично обѣщали, если…

— Объ этомъ я не забылъ, и все, что только было въ моихъ силахъ, я сдѣлалъ.

— Въ какомъ-же положеніи теперь больная?

— При моемъ послѣднемъ посѣщеніи я нашелъ ее въ опасномъ положеніи; я рѣшился непремѣнно продолжать леченіе и только боялся, что при возвращеніи найду ее уже мертвою или въ безнадежномъ положеніи.

— Развѣ рана была смертельна?

— Нѣтъ; только, какъ я вамъ сказалъ при нашемъ послѣднемъ свиданіи, ей необходимъ покой, а его нѣтъ въ Трепелѣ. Пушечная пальба, шумъ сраженій, происходившихъ у самой деревни, все это раздражало больную, а въ ея положеніи всякое волненіе опасно; поэтому ея здоровье, вмѣсто того чтобы улучшаться, все болѣе и болѣе ухудшалось.

— И противъ этого ничего нельзя сдѣлать?

— Ее необходимо перевезти въ такое мѣсто, гдѣ она могла-бы пользоваться спокойствіемъ и уходомъ. Въ такомъ только случаѣ можетъ она поправиться: для окончательнаго-же излеченія ей слѣдовало-бы отправиться въ южныя страны, я-бы предпочелъ Меранъ… Но это воздушные замки, а пока я еще не считаю возможнымъ вылечить ее.

— Такъ, по вашему мнѣнію, больная должна быть увезена куда нибудь, гдѣ она пользовалась-бы спокойствіемъ и уходомъ до тѣхъ поръ, пока не поправилась бы настолько, чтобы быть въ состояніи вынести переѣздъ въ Меранъ?

— Да, это мой взглядъ.

— Въ случаѣ если я найду такое мѣсто, будете-ли вы такъ добры, перевезете-ли туда больную, конечно, на мой счетъ?

— Съ удовольствіемъ, если представится удобный случай. Но вы знаете, что нашей лазаретной фурѣ и безъ того много работы.

— Можно будетъ нанять какой нибудь экипажъ.

— Поищемъ; но гдѣ-же вы найдете такое мѣсто?

При этихъ словахъ, они вошли въ Hotel de Paris, и разговоръ поневолѣ прекратился.

Въ числѣ гостей, наполнявшихъ залы отеля, находились также многіе окрестные жители, которые сочли за лучшее не оставлять своихъ домовъ изъ-за войны, и жили въ согласіи съ побѣдителями.

Между ними была одна дама, про которую никто не зналъ, что она такое.

Она старалась увѣрить каждаго, что она другъ Бисмарка, Жюля Фавра и многихъ другихъ подобныхъ особъ.

Она скоро завязала разговоръ съ Дорнекомъ, хотя и видѣла его въ первый разъ.

Увидя входящаго лорда Русселя, она подошла къ нему и поручила поклониться отъ нея его тёзкѣ, германскому посланнику, д’Израели, и еще Богъ знаетъ какимъ высокопоставленнымъ лицамъ Англіи.

— Кто это такое? спросилъ Дорнекъ своего друга.

— Графиня Лафитъ, отвѣчалъ тотъ, — одна изъ самыхъ странныхъ личностей, какія только мнѣ встрѣчались. За ея манію привязываться ко всякому, ее прежде считали французскимъ шпіономъ, но теперь, кажется, отказались отъ этой мысли. Во всякогмъ случаѣ, шпіонъ она, или нѣтъ, но она очень гостепріимна и радушно встрѣчаетъ всякаго, кто къ ней ни пріѣдетъ.

Графиня была уже не молода, но на ея лицѣ видны были слѣды прежней красоты. Она говорила по нѣмецки, но съ явнымъ французскимъ акцентомъ.

Наши два друга едва нашли себѣ мѣсто, гдѣ присѣсть, какъ она снова подошла къ нимъ.

— Какъ я рада васъ видѣть, господинъ фонъ-Дорнекъ, сказала она, — мы уже цѣлую вѣчность съ вами не видѣлись; послѣдній разъ мы были вмѣстѣ у герцога Мекленбургскаго…. Или скорѣе во Флоренціи, гдѣ мы обѣдали вмѣстѣ у Гарибальди…. Вы это, конечно, помните, капитанъ?

Дорнекъ, конечно, не помнилъ этихъ событій.

Онъ замѣтилъ графинѣ, что никогда не имѣлъ чести быть ни у герцога Мекленбургскаго, ни у Гарибальди.

Она нисколько на это не разсердилась, а продолжала съ прежней любезностью:

— Какъ вы поживаете? Что дѣлаетъ генералъ Блументаль? Я его не вижу сегодня здѣсь… Нѣтъ-ли извѣстій отъ генерала Фалька фонъ-Фалькентшейнъ? Я познакомилась съ нимъ во Франкфуртѣ и онъ обѣщалъ мнѣ писать, но, должно быть, у него нѣтъ времени.

Въ эту минуту въ залу вошелъ герцогъ Кобургскій въ сопровожденіи Бисмарка и многихъ генераловъ.

Графиня бросилась къ нему и тотчасъ завела оживленный разговоръ. Она разсказывала герцогу невѣроятные случаи изъ своихъ дорожныхъ приключеній и приводила въ свидѣтели въ справедливости ея словъ фонъ-Дорнека и доктора.

Къ счастью герцогъ скоро замѣтилъ ея манію.

Такъ какъ графиня говорила бѣгло на многихъ языкахъ и умѣла необыкновенно живо разсказывать, то около нея собралось много слушателей.

— Ну, Дорнекъ, сказалъ смѣясь одинъ изъ офицеровъ, — вамъ скоро придется подтверждать, что вы присутствовали при свиданіи графини съ папой.

— Дѣйствительно, она меня ставила въ неловкое положеніе, отвѣчалъ фонъ-Дорнекъ, — не могу-же я сказать ей въ глаза, что она говоритъ ложь. — Конечно, это было-бы невѣжливо относительно такой любезной дамы, какъ графиня Лафитъ. Что бы ни говорили, но ея столъ очень хорошъ. Она окажетъ всякую услугу, какую-бы у нея ни просили, если только она въ состояніи это сдѣлать, и въ этомъ случаѣ она не различаетъ друзей и враговъ.

— Это миритъ меня со всѣми ея странностями, отвѣчалъ фонъ-Дорнекъ.

За столомъ ему случайно пришлось сидѣть рядомъ съ графиней; она разсказала ему, какъ она принуждена была противъ воли остаться въ своемъ загородномъ домѣ, и что теперь она поставила себѣ задачей устроить примиреніе между ея старыми друзьями Бисмаркомъ и Жюль-Фавромъ, и въ концѣ концовъ пригласила Дорнека и доктора завтракать у нея на другой день.

Докторъ хотѣлъ отказаться, но Дорнекъ остановилъ его.

— Кто знаетъ, шепнулъ онъ, — можетъ быть мы найдемъ тамъ убѣжище для нашей больной!

— Хотя у меня и нѣтъ свободнаго времени, отвѣчалъ также тихо ему докторъ, — но я буду васъ сопровождать въ этомъ посѣщеніи.

Приглашеніе было принято и на другой день оба друга отправились верхомъ къ графинѣ Лафитъ.

Она жила въ хорошенькой виллѣ съ круглой крышей, узкими окнами, маленькимъ прудомъ и бесѣдкой въ швейцарскомъ вкусѣ.

Дорнекъ и докторъ были приняты графиней очень радушно.

Она показала имъ весь домъ до спальной включительно, и, наконецъ, привела въ бесѣдку, въ которой стояли шесть кроватей.

— Это предназначено для раненыхъ, сказала графиня — я просила моего друга Бисмарка устроить здѣсь лазаретъ, но мнѣ отвѣчали, что докторамъ главнаго лазарета слишкомъ далеко сюда ѣздить, а особеннаго доктора въ настоящее время нельзя назначить…. Но, можетъ быть, послѣ мой лазаретъ будетъ устроенъ….Если вамъ угодно, господа, мы сейчасъ будемъ завтракать.

Къ завтраку явились еще двое гусарскихъ офицеровъ, также «друзья» графини.

Графиня была воплощенная живость и маленькое общество было-бы очень оживлено, если-бы Дорнека не преслѣдовала его неотступная мысль.

Гусарскіе офицеры, какъ оказалось изъ разговора, были постоянными гостями графини, отправляясь каждый день въ эту мѣстность подъ предлогомъ рекогносцировки.

Очевидно, что со шпіономъ не поступали-бы такъ.

Да и что могла сдѣлать графиня въ своемъ уединенномъ домѣ, передъ глазами прусскихъ жандармовъ?

Кромѣ того, она была въ ссорѣ съ своими французскими сосѣдями за то гостепріимство, которое она оказывала нѣмцамъ.

— Считаете-ли вы это мѣсто удобнымъ? спросилъ Дорнекъ доктора.

— Для чего?

— Для помѣщенія нашей больной.

— Въ высшей степени удобно! Здѣсь такъ спокойно, а что касается до графини, то она будетъ очень счастлива видѣть одну изъ своихъ кроватей занятою.

— Но гдѣ-же найти доктора?

— У меня много знакомыхъ докторовъ въ Версалѣ, которые охотно согласятся здѣсь завтракать и возьмутъ на себя трудъ ежедневно посѣщать больную, если только графиня будетъ давать имъ для этого экипажъ.

Послѣ завтрака гусары со смѣхомъ объявили, что имъ пора вернуться въ Версаль, чтобы донести о результатѣ ихъ рекогносцировки.

Дорнекъ и докторъ остались еще нѣсколько времени послѣ ихъ ухода.

— Графиня, началъ Дорнекъ, — мнѣ кажется, что васъ очень огорчаетъ то обстоятельство, что вашъ такъ хорошо устроенный лазаретъ оказался безполезнымъ. Можетъ быть вы согласитесь пріютить у себя одну даму, жизнь которой зависитъ отъ того, найдетъ-ли она для своего леченья спокойное мѣсто?

— О! конечно, капитанъ, я съ удовольствіемъ приму ее, хотя мнѣ пріятнѣе было-бы ухаживать за ранеными.

— Вамъ это и предстоитъ.

— Конечно, она не жертва войны?

— Несчастная была ранена пулей въ Гренельской гостинницѣ.

— А! это, другое дѣло. Такъ, значитъ, у меня будетъ раненая дама? О, любезный капитанъ, вы меня очень обяжете…. Я буду вамъ очень благодарна, если вы пришлете ко мнѣ эту больную.

— Я, съ своей стороны, также очень вамъ благодаренъ и вы навѣрно не будете раскаиваться въ вашемъ обѣщаніи, когда я вамъ скажу, что эта больная дочь генерала Леконта.

— Какъ? Дочь моего друга Леконта? Боже мой, онъ здѣсь? Какъ я счастлива, что мнѣ можно будетъ за ней ухаживать! Вы, капитанъ, и вы, докторъ, прошу васъ, привезите ее сюда скорѣй, она найдетъ здѣсь самый лучшій уходъ. Только мнѣ будетъ трудно найти доктора…

— Объ этомъ я позабочусь, сказалъ Фалькъ.

— Если вы хотите, я пришлю за больною экипажъ.

— Будьте такъ добры, отвѣчалъ докторъ, — пришлите въ Гренель послѣ-завтра экипажъ, удобный для перевозки тяжело-раненыхъ.

— Это будетъ сдѣлано, господинъ докторъ… О! какъ я желаю, чтобы бѣдная раненая была бы здѣсь…

— У меня есть за вами обѣщаніе, товарищъ, сказалъ Дорнекъ доктору, когда они возвращались въ Версаль; — вы обѣщали мнѣ перевезти нашу больную.

— Если она васъ такъ интересуетъ, то я сдѣлаю все возможное, чтобы только перевезти ея безъ вреда для ея здоровья.

— Благодарю васъ за это впередъ, сказалъ фонъ-Дорнекъ, прощаясь съ своимъ другомъ.

XIV.
Нераскрытая тайна.

Дюбокъ стоялъ у дверей своего Гренельскаго дома и съ печальнымъ видомъ смотрѣлъ на картину, представлявшуюся его глазамъ.

Жители Гренеля такъ привыкли къ движеніямъ войскъ черезъ ихъ деревню, что Дюбокъ уже не обращалъ на это вниманія.

Тамъ былъ цѣлый походный госпиталь, и люди съ красными крестами на рукавахъ то и дѣло носили раненыхъ на носилкахъ.

— Какое несчастіе эта война, подумалъ со вздохомъ Дюбокъ, — въ чемъ виноваты всѣ эти несчастные раненые? О! дай Богъ, чтобы это все скорѣе кончилось!

Въ эту минуту какой то деревенскій экипажъ проѣзжалъ мимо его дома и Дюбокъ узналъ въ сидящей въ немъ дамѣ хозяйку гостинницы.

— Здравствуйте, господинъ Дюбокъ! закричала она ему.

— А! это вы! здравствуйте сосѣдка! Куда это вы ѣдете?

— Въ Нельи, мнѣ надо сдѣлать тамъ кое-какія закупки. Вы знаете, что офицеры обѣдаютъ у меня, всѣ запасы истощились. Я вернусь сегодня послѣ обѣда, отвѣчала хозяйка гостинницы, и велѣла кучеру остановиться.

Дюбокъ подошелъ къ ней говоря:

— Вы уѣзжаете хоть ненадолго отъ печальнаго вида, который представляетъ теперь наша, прежде такая спокойная, мѣстность.

— О, да! Сердце разрывается глядя на всѣхъ страдающихъ. Слава Богу! Они перевозятъ лазаретъ въ Сепъ-Жермень; по крайней мѣрѣ, у меня освободится мѣсто, такъ какъ три большія комнаты были заняты больными, такъ что остальные жители будутъ очень рады, когда ихъ увезутъ.

— Вамъ извѣстно, почему увозятъ отсюда лазаретъ? Можетъ-быть боятся, что парижане снова овладѣютъ этимъ мѣстомъ?

— Я не думаю, чтобы причиной было это; но главный докторъ Фалькъ находитъ, что это мѣсто неудобно для больныхъ, такъ какъ имъ нѣтъ ни минуты покоя. Докторъ ѣздилъ въ Версаль и просилъ о перемѣщеніи лазарета, ему позволили, и вотъ они уже принялись за дѣло.

— Знаете-ли, я хотѣлъ сегодня быть у васъ.

— О, въ такомъ случаѣ, я очень сожалѣю, что мнѣ сегодня непремѣнно надо быть въ городѣ. Я давно желала поговорить съ вами. О, я должна разсказать вамъ такъ много новаго! Я теперь уже немного понимаю по нѣмецки и узнала много интереснаго отъ обѣдающихъ у меня офицеровъ.

— Поговорить съ вами было, не единственной причиной моего посѣщенія, сосѣдка; но вы говорили, когда мы съ вами видѣлись послѣдній разъ, объ одной больной, которая лежитъ у васъ и которой вы даже уступили свою спальню.

— Да, это мадемуазель Леконтъ.

— Да, именно. Мой сынъ увѣряетъ, что она обманщица, что она присвоиваетъ себѣ чужое имя… Я прошу васъ провести меня къ ней, чтобы я могъ изслѣдовать это дѣло.

— О, къ несчастью, это невозможно, такъ какъ докторъ запретилъ говорить съ нею. Я сама не могу ее ни о чемъ спрашивать и даже должна почти не говорить, чтобы не безпокоить ее.

— И ей нисколько не лучше?

— Теперь ей даже гораздо хуже. Помощникъ главнаго доктора сказалъ мнѣ, что она не поправится, я этому не повѣрила, но теперь и самъ докторъ Фалькъ боится за ея жизнь.

— Значитъ, мнѣ нельзя переговорить съ ней?

— Едва-ли, но впрочемъ я сейчасъ спрошу доктора.

— Можетъ-быть мнѣ позволятъ предложить ей нѣсколько вопросовъ, на которые ей довольно будетъ отвѣчать знаками. Эти вопросы объяснятъ одно дѣло, которое меня сильно интересуетъ; въ интересахъ моего сына я долженъ пролить свѣтъ на это темное дѣло.

— Вотъ что, сосѣдъ, я не буду спрашивать доктора, а прямо проведу васъ къ больной. Ваша правда, что это дѣло должно объясниться; я сама хочу знать, которая изъ.двухъ дамъ дочь генерала Леконта.

— Мой сынъ увѣряетъ, что видѣлъ бумаги той, которая жила у насъ, и что она дочь генерала Леконта.

— Ну, въ такомъ случаѣ, та, которая у меня обманщица, сказала хозяйка, — и необходимо, чтобы вы объяснили это дѣло какъ можно скорѣе, такъ какъ младшій докторъ говоритъ, что она должна скоро умереть.

— Если она умретъ, то тайна останется не разъясненной.

— Если вы объясните все это доктору, то я увѣрена, что онъ позволитъ вамъ переговорить съ больной. Мнѣ самой любопытно знать истину.

— А когда могу я придти къ вамъ для этой цѣли?

— Когда я возвращусь, сосѣдъ; если вамъ угодно, то сегодня-же вечеромъ.

— Я непремѣнно приду, сосѣдка… Счастливаго пути!

Экипажъ покатился.

Дюбокъ постоялъ съ минуту, потомъ съ облегченнымъ сердцемъ вернулся назадъ.

— Слава Богу, сказалъ онъ, — что это сомнѣніе наконецъ разрѣшится. Въ интересахъ моего сына я долженъ стараться, чтобы ни тѣни сомнѣнія не лежало на той, которой онъ, какъ кажется, очень живо интересуется.

Госпитальныя фуры ѣхали одна за другой по улицамъ и къ вечеру всѣ выѣхали изъ города, такъ что тишина на улицахъ ничѣмъ болѣе не прерывалась.

Какъ было условлено, Дюбокъ явился вечеромъ въ гостинницу.

— Хозяйка сейчасъ придетъ, сказала ему служанка, — она занята, но я позову ее.

Дѣйствительно, хозяйка очень скоро пришла, но объявила, что она, къ крайнему своему сожалѣнію, не можетъ поговорить съ нимъ.

— Вотъ что, кончила она, — я должна приготовить ужинъ; мы не должны сердить господъ пруссаковъ они хорошо платятъ и очень любезны, когда имъ хорошо подаютъ… Когда все будетъ готово, тогда я къ вашимъ услугамъ. Неправда-ли, вы подождете, пока я буду свободна?

— Я не хочу васъ задерживать, сосѣдка, вы знаете, что я пришелъ для вашей больной…. мнимой мадемуазель Леконтъ.

— Да, я это знаю.

— Какъ ея здоровье въ настоящую минуту?

— Я ничего не могу сказать, такъ какъ, вернувшись домой, я еще не имѣла времени видѣть больную.

— Вы можете провести меня къ ней?

— Мнѣ будетъ очень жаль, если она окажется обманщицей, такъ какъ я уже полюбила ее, она такая кроткая, такъ благодарна за все, что для нея дѣлаютъ.

— Другую тоже нельзя было не полюбить.

— Хмъ! во всякомъ случаѣ это интересно, и мнѣ самой хочется знать результатъ вашихъ разспросовъ…. Ахъ, Боже мой, звонятъ… Извините меня, сосѣдъ, черезъ десять минутъ я вернусь.

Черезъ четверть часа она дѣйствительно возвратилась и сказала:

— Я сначала пойду посмотрю, не спитъ-ли она, будить ее я не стану. Бѣдняжка! Можетъ-быть она даже умерла, и никто объ этомъ и не знаетъ, такъ какъ мои люди не позаботились вѣрно о ней во время моего отсутствія.

— Подите, сосѣдка, и посмотрите, не. спитъ-ли она, и въ состояніи-ли сказать нѣсколько словъ, а то я не желаю безпокоить ее или, тѣмъ болѣе, подвергать ее опасности. Идите, я подожду васъ здѣсь.

Хозяйка пошла и вернулась черезъ пять минутъ, на лицѣ ея выражался неописанный ужасъ.

— Ея нѣтъ тамъ! вскричала она.

— Не шпіонъ-ли она? сказалъ Дюбокъ.

— Если это и такъ, то все-таки она не могла убѣжать, она была такъ слаба, что едва могла двигаться.

— Не знаетъ-ли кто-нибудь изъ вашей прислуги, куда она дѣлась?

Хозяйка вышла, но скоро вернулась съ извѣстіемъ, что никто ничего не знаетъ.

Слуги и служанки весь день старались быть по дальше отъ дома, чтобы не помогать переноскѣ раненыхъ, и потому не могли знать, что дѣлалось въ домѣ.

Только когда весь лазаретъ уѣхалъ вернулась прислуга въ домъ.

Да и тогда никто не входилъ къ больной, лежавшей въ спальнѣ хозяйки; одна только старая судомойка говорила, что больную унесли вмѣстѣ съ остальными.

— Вѣроятно, говорила она, — это нашу больную несли на особыхъ носилкахъ и положили въ отдѣльный экипажъ. Я удивилась, потому что это былъ совсѣмъ не лазаретный экипажъ, въ которомъ была устроена постель, но куда они ее увезли, этого я не знаю.

— Очень можетъ быть, что бѣдняжка умерла, сказала хозяйка, — и никого не было въ послѣднія минуты около нея. Да, навѣрно она умерла, поэтому ее и унесли.

— Значитъ эта тайна такъ и останется не разрѣшенной! сказалъ Дюбокъ. — Я боюсь, чтобы она не была роковой для моего сына. Богъ не допустилъ, чтобы я разъяснилъ ее, буду надѣяться, что это не погубитъ моего сына.

XV.
Выздоровѣла!

Къ числу гостей, часто бывавшихъ у графини Лафитъ, принадлежалъ теперь также капитанъ фонъ-Дорнекъ, которому графиня постоянно сообщала о здоровьѣ ихъ больной.

Каждый день она посылала свою карету за докторомъ въ Версаль, и доктора изъ тамошняго лазарета охотно пріѣзжали.

Если одинъ былъ занятъ, то пріѣзжалъ другой, такъ какъ всѣ знали; что встрѣтятъ въ домѣ графини дружескій пріемъ и хорошій завтракъ.

— Какъ здоровье вашей больной? спрашивалъ постоянно капитанъ фонъ-Дорнекъ, когда другіе гости удалялись и онъ оставался вдвоемъ съ хозяйкой.

Сначала извѣстія были далеко не радостныя.

Графиня каждый разъ говорила съ печальнымъ видомъ, что, по словамъ доктора, положеніе больной еще очень сомнительно.

Черезъ недѣлю извѣстія сдѣлались отраднѣе.

— О, ей гораздо лучше, отвѣчала графиня на обычный вопросъ капитана. — Въ уходѣ за ней нѣтъ недостатка, всѣ предписанія доктора тщательно исполняются. Ужасно только то, что докторъ запрещаетъ съ ней говорить, изъ боязни что она станетъ отвѣчать, а это ей крайне вредно; а между тѣмъ мнѣ надо ей такъ много сказать и о многомъ разспросить; я полюбила ее теперь какъ дочы Сколько благодарности, признательности и доброты выражаетъ ея взглядъ! Мнѣ стоитъ большаго труда, чтобы удержаться и не обнять, не поцѣловать ее, и не сказать, что я готова исполнить всякое ея желаніе; я была-бы счастлива, еслибы она пожелала чего-нибудь.

— Ваше сочувствіе и доброта вполнѣ заслуживаютъ вамъ признательность вашей больной, а также и мою. Прошу васъ, не давайте ей ни въ чемъ нуждаться, а главное, возьмите на себя заботу перевезти больную на Югъ, какъ только она будетъ въ состояніи ѣхать. Издержки на это путешествіе…

— О, не говорите объ издержкахъ, перебила его графиня, — я рада, что могу взять ихъ на себя.

— Вы не должны этого дѣлать. Я, къ счастію, довольно богатъ, чтобы взять на себя эту часть попеченій о больной. Я не скрою отъ васъ, что я въ высшей степени интересуюсь вашей больной и былъ-бы счастливъ видѣть ее вполнѣ здоровой. Я уже сдѣлалъ всѣ нужныя приготовленія для ея путешествія въ Меранъ, но позвольте мнѣ попросить васъ объ одномъ.

— О чемъ угодно, мой другъ.

— Вы не должны говорить больной, изъ какого источника идутъ эти средства; я не хочу, чтобы мое имя было произнесено. Вы можете сказать, что эти деньги вы получаете отъ родственника или друга ея отца.

— О, великодушный другъ! сказала графиня. — Какъ вы заслужили благодарность мою и моей больной! Благородно быть неизвѣстнымъ благодѣтелемъ, который не желаетъ даже благодарности.

Въ продолженіи трехъ недѣль извѣстія о состояніи больной дѣлались все лучше и лучше, и наконецъ графиня объявила, что докторъ позволилъ сказать ей нѣсколько словъ и поѣхать прокатиться немного.

Графиня была вполнѣ счастлива, когда сѣла съ своей больной въ карету; она говорила безъ умолку и въ концѣ каждой фразы повторяла:

— Но, моя дорогая, не отвѣчайте мнѣ! Дайте мнѣ одной говорить; мнѣ уже легче на сердцѣ, что вы можете меня слушать.

Прежде всего она разсказала больной, какъ та попала къ ней въ домъ; что когда она была въ Гренелѣ ранена и французскій докторъ объявилъ ее убитой, нѣмецкій докторъ, вскорѣ вслѣдъ за тѣмъ пришедшій въ домъ, нашелъ ея рану опасной, но не смертельной. Сдѣланная затѣмъ операція удалась и съ тѣхъ поръ ее лечилъ нѣмецкій докторъ, пока наконецъ графиня, узнавъ отъ капитана Дорнекъ о ея положеніи, не взяла ее къ себѣ.

— Я знаю, отвѣчала Сабина слабилъ голосомъ, — что обо мнѣ все время заботился одинъ человѣкъ, который отказывается отъ всякой благодарности… О, скажите мнѣ его имя!

— Это капитанъ фонъ-Дорнекъ, поспѣшно сказала графиня, забывъ о данномъ обѣщаніи. — Онъ сначала заботился, чтобы за вами ухаживали въ Гренелѣ и потомъ просилъ меня взять васъ къ себѣ.

— Доставьте мнѣ удовольствіе поблагодарить его.

Только тутъ вспомнила графиня, что фонъ-Дорнекъ просилъ хранить его вмѣшательство въ тайнѣ,.

Совѣсть стала мучить ее, что она не исполнила его просьбы.

— Моя дорогая мадемуазель Леконтъ, сказала она, беря за руку Сабину, — вы недолжны выражать ему вашей благодарности, такъ какъ онъ не желаетъ, чтобы вы знали, что онъ для васъ сдѣлалъ.

— Онъ слишкомъ гордъ, чтобы принять мою благодарность?

— Гордъ? О, нѣтъ; но онъ желаетъ избавить васъ отъ чувства быть обязанной кому-нибудь. Зовите это не гордостью, а благородствомъ.

— Я такъ много обязана ему, что должна выразить ему мою благодарность, дайте мнѣ для этого случай.

— О, случай найдется, отвѣчала графиня, — такъ какъ капитанъ часто бываетъ у меня, и именно для того, чтобы узнать о вашемъ здоровьѣ. Я передамъ ему ваше желаніе и если онъ захочетъ, то провожу его къ вамъ.

— Прошу васъ, сдѣлайте это!

Чѣмъ лучше дѣлались извѣстія о здоровьѣ Сабины, тѣмъ рѣже стали дѣлаться посѣщенія фонъ-Дорнека.

Такъ что прошло много дней прежде чѣмъ онъ пріѣхалъ въ замокъ.

На его вопросъ о здоровьѣ больной, графиня отвѣчала:

— О, мадемуазель Леконтъ совсѣмъ поправилась; она можетъ говорить сколько угодно, но она еще немного слаба и опасность, что можетъ сдѣлаться хроническая болѣзнь легкихъ, также еще не совсѣмъ прошла. Впрочемъ, докторъ вчера увѣрялъ меня, что поѣздка на Югъ уничтожитъ и эту опасность.

— И мадемуазель Леконтъ уже въ состояніи предпринять эту поѣздку?

— Докторъ думаетъ, что, при соблюденіи всѣхъ предосторожностей, можно ѣхать, а такъ какъ я сама съ ней поѣду, то думаю, что всѣ предосторожности будутъ приняты.

— Это очень благородно съ вашей стороны, графиня; ваше поведеніе внушаетъ къ вамъ не только уваженіе, но даже восхищеніе всѣхъ знающихъ васъ. Вы мнѣ не оставляете ничего, по крайней мѣрѣ я желаю взять на себя самую меньшую сторону — денежную.

Говоря это, онъ протянулъ графинѣ бумажникъ съ деньгами.

— Этого будетъ, вѣроятно, достаточно на первое время; само собою разумѣется, что всѣ слѣдующія издержки я беру на себя.

— Какое великодушіе!

Конечно, по нашему уговору, мадемуазель Леконтъ не должна ничего знать объ этомъ.

— Я обѣщала вамъ это, но я проговорилась, и мадемуазель Леконтъ просила меня передать вамъ; что она желаетъ лично васъ поблагодарить за все.

— Это было не хорошо съ вашей стороны, графиня, назвать меня, я сдѣлалъ такъ мало, что мнѣ совѣстно принимать благодарность. Вамъ однимъ должна быть благодарна мадемуазель Леконтъ.

— Значитъ вы не хотите доставить бѣдному ребенку удовольствіе васъ видѣть?

— Я думаю, что это избавитъ ее отъ необходисти благодарить врага ея отечества. _z

— Она не видитъ въ васъ врага своей родины, прусскаге офицера, а видитъ своего благодѣтеля.

— Все-таки я знаю, что свиданіе со мной должно вызвать въ мадемуазель Леконтъ непріятное чувство. Позвольте мнѣ умолчать, почему я считаю за лучшее не видѣться съ мадемуазель Леконтъ.

— Я знаю, что это очень огорчитъ бѣднаго ребенка.

— Если вы боитесь этого, то не говорите ей, что я былъ.

— Это одно, что я могу сдѣлать. Хотя лгать и не слѣдуетъ, но въ этомъ случаѣ солгать необходимо.

Они поговорили еще нѣсколько минутъ, послѣ чего капитанъ велѣлъ подать свою лошадь.

Едва онъ сталъ прощаться съ графиней, какъ дверь отворилась и вошла Сабина.

Лице ея было прозрачной бѣлизны, представлявшей контрастъ съ ея темными волосами и чернымъ платьемъ.

Было что-то воздушное, неземное во всей ея фигурѣ.

Пораженный этимъ явленіемъ, фонъ-Дорнекъ неподвижно остановился среди комнаты.

Одно мгновеніе онъ думалъ, что это сверхъ-естественное явленіе; потомъ имъ овладѣло волненіе. Она представилась ему не смертной, но богиней, и богиней для него не досягаемой.

Если онъ ее полюбитъ, то можетъ-ли онъ надѣяться, что эта любовь будетъ когда-либо раздѣлена? Какъ могъ онъ на это надѣяться?

Она была дочь французскаго генерала, сражавшагося противъ нѣмцевъ.

Какъ должно было ей быть тяжело благодарить врага отечества! Да, единственное чувство, на которое онъ могъ разсчитывать — была благодарность, и это возмущало гордость молодаго человѣка.

Сабина между тѣмъ подошла къ графинѣ.

— Сабина, дорогая моя! вскричала графиня, — вы пришли? Я не думала, чтобы вы желали принять участіе въ нашемъ обществѣ.

— Я до сихъ поръ напрасно ждала, капитанъ, сказала слабымъ голосомъ Сабина, — что вы посѣтите меня, чтобы я могла васъ поблагодарить. Вы не хотите принять моей благодарности. Но я должна высказать вамъ ее, я должна сказать вамъ, что я всю жизнь не забуду, что я обязана вамъ этой жизнью.

— Не мнѣ, отвѣчалъ Дорнекъ, — не мнѣ должны вы быть благодарны. Того, что я сдѣлалъ, не было-бы достаточно для спасенія вамъ жизни, вы обязаны вашей жизнью, послѣ Бога, моему другу доктору и графинѣ.

— Для меня, можетъ быть, было-бы лучше, еслибы я умерла; для меня въ жизни нѣтъ болѣе ни радости, ни надежды. Моя жизнь имѣетъ для меня цѣну только потому, что я обязана ею благороднымъ сердцамъ, принявшимъ во мнѣ участіе. Вы, капитанъ, были первымъ, который принялъ во мнѣ участіе, и вамъ должна я быть болѣе всего благодарна. Не обижайте меня отказомъ принять мою благодарность.

— О, я не думаю обижать васъ! вскричалъ Дорнекъ, беря руку Сабины и поднося ее къ губамъ. — Я только желалъ-бы убѣдить васъ, продолжалъ онъ, — что тотъ, кто призванъ сражаться противъ вашей родины, не чувствуетъ никакой ненависти къ членамъ французскаго народа, но, къ сожалѣнію, я узналъ, что, противъ воли, я скорѣе повредилъ вамъ, чѣмъ оказалъ пользу.

— Вы заходите слишкомъ далеко, другъ мой, сказала тогда графиня. — Чѣмъ вы повредили Сабинѣ? Вы не можете отказаться, что вы первый дали приказаніе перевязать раненую, и также вы сказали мнѣ объ ней и просили меня взять ее къ себѣ.

— Это сдѣлалъ-бы всякій другой, отвѣчалъ капитанъ, — который даже не чувствовалъ бы никакого состраданія къ судьбѣ вашего отца и не былъ проникнутъ, какъ я, желаніемъ на сколько возможно доказать это его дочери; но, тѣмъ не менѣе, я, какъ сказалъ уже, повредилъ вамъ, хотя и невольно, давъ пропускъ черезъ наши войска дѣвушкѣ, которая показала мнѣ бумаги на ваше имя.

— Это были мои бумаги, сказала Сабина, — онѣ у меня пропали, я только сейчасъ вспомнила о нихъ. Я думаю, что та, которая взяла ихъ, сдѣлала это только для того, чтобы получить пропускъ черезъ прусскія войска.

— Очень можетъ быть, что это было единственное ея намѣреніе и что вамъ не будетъ черезъ это никакихъ непріятностей; по все-таки у васъ теперь нѣтъ бумагъ. Могу я узнать, какова была цѣль вашего отъѣзда изъ Парижа?

— У меня была рекомендація къ другу моего отца въ провинцію.

— Вы съ нимъ лично знакомы?

— Нѣтъ, онъ зналъ только моего отца.

— Въ такомъ случаѣ, васъ могутъ принять за обманщицу, если вы явитесь безъ пропуска и безъ бумагъ.

— Я объ этомъ уже думала.

— Въ такомъ случаѣ вамъ лучше не ѣхать въ провинцію.

— Вы нашли здѣсь друзей, прибавила графиня, — для насъ нѣтъ надобности въ вашихъ бумагахъ. Останьтесь у меня, не будемъ болѣе разлучаться. Какъ только вы немного поправитесь, мы поѣдемъ въ Меранъ и, когда во Франціи все успокоится, тогда мы вернемся назадъ и вы останетесь у меня сколько хотите.

— Чѣмъ заслужила я такую доброту? сказала Сабина. — Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Я не должна принимать такой жертвы, я знаю что такое путешествіе будетъ дорого стоить.

— О, объ этомъ не безпокойтесь! перебила ее графиня, — Мнѣ еще не было случая сказать вамъ, что одинъ другъ вашего отца далъ мнѣ денегъ на это путешествіе.

— Другъ моего отца? отвѣчала Сабина, недовѣрчиво и вопросительно глядя на графиню, — кто этотъ другъ и какъ узналъ онъ о томъ, что со мной произошло?

— О, люди, дѣлающіе добро, не хотятъ, чтобы знали ихъ имя, отвѣчала графиня, — прошу васъ, не спрашивайте меня; я могу вамъ только сказать, что я не хотѣла брать этихъ денегъ, но этого нельзя было сдѣлать, не оскорбивъ дававшаго.

— Изъ этого вы можете видѣть, сказалъ Дорнекъ, — что ваша будущность не лишена надеждъ. Тотъ кто, какъ вы, внушаетъ всѣмъ къ себѣ дружбу и участіе, можетъ надѣяться на лучшую будущность. Время исцѣлитъ ваше горе.

— Вы удивляете меня, капитанъ, сказала Сабина, — вы говорите со мной не какъ съ француженкой; если-бы я была дочерью вашей страны, то и тогда то, что вы для меня сдѣлали, доказывало бы благородство вашего сердца, — но какъ должна я назвать это, когда вы сдѣлали все это для врага вашей родины?….

— Ни одного француза, ни одну француженку не считаю я своимъ врагомъ…. Мы не такіе фанатики, чтобы не различать личности отъ принципа:, я не желаю ничего болѣе, какъ того, чтобы вы видѣли во мнѣ не солдата непріятельской арміи, а человѣка — я не смѣю сказать друга…

— Богъ свидѣтель, что я это дѣлаю! вскричала Сабина, протягивая ему руку. — Когда я молюсь за свою родину, я также буду просить Бога, чтобы онъ пощадилъ жизнь благороднѣйшаго человѣка!

XVI.
Бомбардированіе.

Подтвержденіе извѣстія о пораженіи Луарской арміи, отъ котораго такъ гордо отказался Трошю, было вскорѣ получено парижанами черезъ голубиную почту; но въ этомъ извѣстіи говорилось только, что армія Орэль-де-Палладина была раздѣлена на двое, о пораженіи же не было сказано ни слова.

Потомъ было получено извѣстіе, что на мѣсто Орэль-де-Палладина главнокомандующимъ Луарской арміей назначенъ генералъ Шанзи.

Орэль-де-Палладинъ, котораго еще недавно превозносили до небесъ, вдругъ превратился въ неспособнаго и нерѣшительнаго генерала, за то Шанзи былъ чуть не самъ богъ войны и никто не сомнѣвался, что онъ скоро соединитъ раздѣленныя части своей арміи и направится противъ осаждающихъ.

Однако раздѣленіе арміи безпокоило нѣкоторыхъ.

— Что жъ такое! говорили другіе, — у насъ за то теперь двѣ арміи.

Одинъ изъ ораторовъ клуба «Отечество въ опасности» говорилъ, что раздѣленіе арміи даже выгодно, такъ какъ каждая часть ея можетъ дѣйствовать отдѣльно.

— Глупости! перебилъ одинъ изъ собранія, — этакъ пожалуй надо раздѣлить каждаго солдата на четверо, тогда будетъ четыре вмѣсто одного.

Но возразившаго заставили замолчать, называя его другомъ пруссаковъ, и слова его были заглушены криками: «Да здравствуетъ республика! Да здравствуетъ Трошю!»

Послѣ своей рѣшительной прокламаціи къ народу, Трошю сдѣлался уважаемымъ лицемъ.

Трошю былъ патріотъ, уважаемый французъ, способный полководецъ и опытный организаторъ.

Правительственные журналы придавали большое значеніе нападенію 1-го декабря.

Во время него заняли Авронское плато и до сихъ поръ владѣли имъ.

Каждый день приходили извѣстія, какую важную роль будетъ играть это плато въ защитѣ Парижа и что съ него очень легко было прорвать линію осаждающихъ.

Другіе не столь легкомысленные ораторы довольствовались тѣмъ, что говорили, что пруссаки не могутъ взять Парижа, не взявъ Авронскаго плато, взять-же это плато невозможно, значитъ, Парижъ внѣ всякой опасности.

Это, можетъ быть, было причиной того, что отправившійся въ Версаль для заключенія мира Жюльфавръ продолжалъ по прежнему предлагать только денежную контрибуцію, но не соглашался уступить «ни клочка французской земли, ни одного камня французскихъ крѣпостей».

Графъ Бисмаркъ объявилъ ему на это, что не ранѣе станетъ вести переговоры о мирѣ, какъ тогда, когда французы въ существѣ согласятся на предложенныя имъ условія.

— Мы никогда не согласимся на уступку французской земли, объявилъ Жюль-Фавръ.

— Вы согласитесь, когда мы возьмемъ Парижъ, лаконически отвѣчалъ Бисмаркъ.

— Пруссаки никогда не возьмутъ Парижъ.

— Я вамъ совѣтую не доводить дѣла до крайности, отвѣчалъ Бисмаркъ, — мы принуждены будемъ бомбардировать Парижъ.

Жюль-Фавръ выслушалъ эту угрозу смѣясь — бомбардировать Парижъ изъ такой дали, въ которой пруссаки стояли отъ него!

Правда, въ началѣ осады пруссаки пробовали свои орудія и пустили въ городъ нѣсколько бомбъ, но это не имѣло ничего общаго съ бомбардированьемъ.

Еслибы нѣсколько бомбъ и попали въ городъ, то только въ окраины его, а никакъ не въ средину.

Когда Жюль-Фавръ вернулся въ Парижъ, то парижане также стали смѣяться надъ пустой угрозой — бомбардировать городъ; между тѣмъ въ газетахъ писали, что Авронское плато укрѣпляется все болѣе и болѣе.

Это плато лежитъ передъ фортомъ Росни и представляетъ возвышенность, которая защищается огнемъ фортовъ и господствуетъ надъ улицей Шелъ. Передъ большимъ нападеніемъ тридцатаго ноября и перваго декабря, пруссаки занимали это плато, но затѣмъ оставили его.

Только позднѣе узнали, почему пруссаки такъ легко уступили это плато.

Плато это было занято моряками, подъ начальствомъ адмирала Сезине.

Съ каждымъ днемъ получались все новыя извѣстія объ укрѣпленіи Аврона, и французы насмѣшливо говорили, что пруссаки не сдѣлали еще ни одной попытки овладѣть имъ.

Такъ что наконецъ всѣ пришли къ убѣжденію, что на Авронъ не будетъ совсѣмъ сдѣлано нападенія.

Какъ же были удивлены войска, когда въ одно утро раздался громъ орудій!

Что такое? Откуда?

Всѣ съ удивленіемъ переглядывались, офицеры схватили подзорныя трубки. Да — одна, двѣ, три баттареи, неожиданно показавшіяся вдали, открыли огонь.

Бомбы перекрещивались въ воздухѣ и градомъ сыпались на плато.

Въ первыя минуты изумленіе было неописанное.

Солдаты, блѣдные отъ страха, прятались въ укрѣпленія; но офицеры убѣдили ихъ, что бомбардированіе трехъ баттарей не можетъ имъ принести никакого вреда. Канониры бросились къ орудіямъ, чтобы отвѣчать на огонь прусскихъ баттарей, и началась артиллерійская битва между французами и пруссаками.

Въ оффиціальномъ донесеніи, отправленномъ вечеромъ въ Парижъ, говорилось, что убито и ранено 180 человѣкъ, но о нравственномъ вліяніи бомбардированія не говорилось ни слова.

Раненые говорили съ удивленіемъ и страхомъ объ этомъ бомбардированіи. — Никогда, говорили они, — не было ничего столь ужаснаго. Это былъ настоящій дождь бомбъ.

Каждый разъ когда падалъ какой нибудь морякъ, другой могъ сказать, что и его скоро ожидаетъ такая же участь. Надо, впрочемъ, сказать правду, что войска, занимавшія это плато, храбро держались на немъони состояли по большей части изъ старой пѣхоты и изъ моряковъ.

Но съ первой же минуты было ясно, что невозможно долго выдержать подобный огонь.

Очень можетъ быть, что офицеры раздѣляли это мнѣніе, но они боялись высказывать его.

Что скажутъ въ Парижѣ, когда будетъ оставлена позиція, о важности и недоступности которой говорилось цѣлыя три недѣли?

Три недѣли работали надъ укрѣпленіемъ этой позиціи, и въ ту минуту, когда эти работы были объявлены оконченными, приходилось оставить позицію.

Можетъ быть Сезине надѣялся, что бомбардированіе прекратится хоть на нѣсколько времени… Но это была напрасная надежда. На другой день появились еще четвертая и пятая баттареи и бомбы падали на плато еще чаще.

Бомбардированіе продолжалось до вечера, тогда прусскія орудія замолчали.

Тогда рѣшились принести въ Авронъ святую Женевьеву, покровительницу Парижа, чтобы заставить замолчать прусскія орудія.

Но это не помогло; на слѣдующій день бомбардированіе началось снова, но, къ великой радости французовъ, было не такъ сильно какъ наканунѣ, и въ Парижѣ начали надѣяться, что пруссаки отказываются взять Авронъ.

Но послѣ полудня открылось еще три новыхъ баттареи, такъ что плато стало обстрѣливаться восемью баттареями.

Прусскія орудія стояли внѣ французскихъ выстрѣловъ и посылали имъ свои двухсотфунтовыя бомбы, тогда какъ ядра французскихъ морскихъ орудій падали отъ нихъ въ 500-хъ шагахъ.

На позиціи невозможно было удержаться, это было очевидно.

Поэтому французы ждали ночи, чтобы дать приказаніе отступить.

Отступленіе было тяжело и сомнительно; непріятельскія бомбы падали на улицы, по которымъ надо было проходить.

Надо было увезти въ нѣсколько часовъ тѣ снаряды, которые привозили три недѣли.

Тѣмъ не менѣе отступленіе совершилось счастливо, и это нѣсколько утѣшило парижанъ.

Они дошли до того, что готовы были праздновать счастливое отступленіе какъ побѣду.

Но бюллетень, изданный на другой день генераломъ Трошю, былъ самаго обезнадеживающаго свойства.

Въ немъ говорилось, что осада вошла въ новый фазисъ.

Большинство думало, что этотъ новый фазисъ ничто иное какъ бомбардированіедругіе предполагали, что если нѣмцы и овладѣютъ Авронскимъ плато, то все-таки имъ будетъ невозможно бомбардировать съ него Парижъвъ этой увѣренности поддерживало также объясненіе губернатора.

Сначала парижане были изумлены, узнавъ о сдачѣ Аврона, но мало по малу изумленіе перешло въ гнѣвъ.

— Какъ? говорили всѣ, — цѣлый мѣсяцъ укрѣпляли Авронъ и не могли укрѣпить его достаточно хорошо!

Правительство отвѣчало на это, что времени не было достаточно, такъ какъ сильный холодъ мѣшалъ французамъ работать.

Но къ чему вело негодованіе? Къ чему вели упреки? Фактъ оставался все тотъ же: французы принуждены были оставить Авронъ.

Теперь стало ясно, почему пруссаки сначала оставили его безъ боя.

Но еще болѣе чѣмъ потеря Аврона безпокоило парижанъ другое. Пруссаки открыли огонь съ восьми баттарей, о существованіи которыхъ никто и не подозрѣвалъ.

— Какъ это случилось, спрашивали себя парижане, — что пруссаки, удаленные отъ нашей линіи укрѣпленій на четыре и пять тысячъ метровъ, могли произвести такія работы такъ, что мы о нихъ даже и не подозрѣвали?

Съ ужасомъ думали парижане, что, можетъ быть, пруссаки построили множество такихъ баттарей, о которыхъ они даже и не подозрѣвали и вдругъ направятъ ихъ ужасный огонь на Парижъ.

Но не только страхъ этого бомбардированія чувствовали французы, а также и недовѣріе къ своимъ генераламъ, которые на дѣлѣ были также удивлены появленіемъ баттарей, какъ и всѣ остальные.

Но это было извинительно простымъ обитателямъ города, генералы же, командовавшіе фортами, должны были знать, какія работы предпринимаетъ непріятель.

Въ первую минуту страха французамъ казалось, что они окружены множествомъ баттарей, появившихся какимъ-то чудомъ вокругъ нихъ.

Въ Парижѣ поднялась сильная оппозиція противъ правленія Національной Обороны; ее прежде всего составляли интернаціоналки, которыя возбуждали національную гвардію къ открытому возмущенію.

Было ясно для всѣхъ, что Парижъ управлялся неспособными генералами; но они одни еще могли спасти Парижъ.

— «Предпринимайте-же что-нибудь»!

Эти слова Трошю долженъ былъ слышать отовсюду.

Вездѣ во время осады обыкновенно бываетъ такъ, что губернаторъ города долженъ ободрять гражданъ. Здѣсь же было наоборотъ: граждане говорили Трошю, что они готовы на всякія жертвы и ободряли его, чтобы онъ не терялъ мужества.

Трошю неохотно принимался за мечъ, а предпочиталъ дѣйствовать перомъ; такъ и въ этомъ случаѣ онъ написалъ прокламацію къ парижанамъ.

«Я объявляю, писалъ онъ, — что въ виду опасностей, которымъ подвергается отечество, всѣ мы должны соединиться для защиты его. Успокойтесь, граждане Парижа! Парижскій губернаторъ никогда не сдастъ города.»

Такое увѣреніе опять нѣсколько возвратило парижанамъ надежду, но всѣ ждали не словъ, а дѣла, а этого ждали напрасно.

Партія радикаловъ не могла найти удобнѣе случая, чтобы пріобрѣсти вѣсъ. Неудовольствіе гражданъ и національной гвардіи облегчало ей игру.

При каждой революціи въ Парижѣ Коммуна играла нѣкоторую роль и страхомъ этой Коммуны Наполеонъ пользовался много разъ для успѣха своихъ плановъ.

Но такъ какъ Коммуна никогда не появлялась на дѣлѣ, то она казалась какимъ то привидѣніемъ, которымъ пугали жителей Парижа въ данный моментъ.

Но это привидѣніе вдругъ превратилось въ живое существо.

Въ одно утро на углахъ улицъ появились красныя афиши, въ которыхъ гражданъ призывали къ возстанію, такъ какъ правительство замышляло измѣнить, а буржуазія трусила.

Это было открытое воззваніе къ гражданской войнѣ.

Тогда правительство рѣшило дѣйствовать строгостью и потребовать строгій отчетъ отъ составителей этихъ прокламацій.

Но всѣ розыски были совершенно безполезны.

Главныхъ зачинщиковъ не могли отыскать, для болѣе тщательныхъ розысковъ не было времени, а тѣ, которыхъ взяли, были только орудіемъ въ рукахъ другихъ, поэтому они были вскорѣ отпущены.

Возбужденіе въ Парижѣ было чрезвычайно и еще болѣе усиливалось ужасами бомбардированія.

Канонада продолжалась со все увеличивающейся силой.

Сначала она была направлена на восточные форты Росни и Ножанъ, но потомъ перешла на южные и на сѣверные.

Громъ орудій слышался не переставая и парижане стали привыкать къ нему.

Всѣ съ нетерпѣніемъ брались за газеты, чтобы прочитать, какой вредъ принесло бомбардированіе.

Оффиціальныя извѣстія были въ этомъ отношеніи очень успокоительны.

Говорили, что ядра долетаютъ только до фортовъ, но почти не попадаютъ въ нихъ, и что потеря людей самая незначительная; каждый день было не болѣе одного убитаго и двухъ раненыхъ, а иногда и того менѣе.

Въ концѣ декабря и началѣ января недостатокъ съѣстныхъ припасовъ и холодъ дошли до крайней степени.

Парижане утѣшали себя только тѣмъ, что и нѣмцамъ не лучше.

Наступилъ канунъ Рождества, проходившій прежде всегда такъ весело.

Большее число церквей было закрыто, освѣщенныя керосиномъ улицы были полутемны и только изрѣдка раздавались по нимъ шаги прохожаго.

Наступилъ новый годъ.

Прежде его встрѣчали съ пожеланіями счастья и веселья, теперь же ни на одномъ лицѣ не видно было радости.

Графъ Бошанъ со слезами на глазахъ обнялъ жену и дочь, пришедшихъ поздравить его съ новымъ годомъ; онъ не могъ спокойно глядѣть на нихъ.

Онъ упрекалъ себя, что не позаботился во время, чтобы онѣ могли оставить городъ и не принуждены были терпѣть ужасный недостатокъ.

Къ этому еще присоединялась мысль, что можетъ быть въ Парижѣ скоро произойдутъ еще и не такіе ужасы!

Онъ сидѣлъ одинъ передъ каминомъ и передъ нимъ лежалъ на тарелкѣ кусокъ лошадинаго мяса.

Графъ, не терявшій никогда мужества, чувствовалъ, что ужасъ охватываетъ его при мыслѣ о голодѣ.

Мужество покинуло его и слезы показались у него на глазахъ.

Не было человѣка въ Парижѣ, который бы въ этотъ первый день года не чувствовалъ всего ужаса положенія.

— О, Боже мой, неужели эта ужасная война никогда не кончится!

Въ эту минуту лакей доложилъ о пріѣздѣ князя Гросова.

Графъ молча пожалъ руку вошедшему пріятелю и жестомъ показалъ ему на кресло передъ каминомъ, чтобы раздѣлить съ нимъ его скудный завтракъ.

Гросовъ поблагодарилъ, но взялъ только стаканъ вина, поданный ему лакеемъ.

— Я вижу, сказалъ онъ, — что на васъ этотъ день произвелъ такое-же впечатлѣніе, какъ и на меня. Я просто бѣжалъ изъ дома, я не могу переносить сегодня одиночества. Я не ожидалъ, что найду васъ не веселѣе меня.

— Я сегодня огорченъ не одной заботой о самомъ себѣ, отвѣчалъ Бошанъ, — я думаю о моемъ дорогомъ отечествѣ; О, бѣдная Франція! Что съ тобой будетъ!

— У меня сердце обливается кровью, когда я объ этомъ думаю, сказалъ Гросовъ. — Проклятые пруссаки! Варвары! Они насъ всѣхъ раззорили, морятъ съ голода, отняли у насъ все, бомбардируютъ насъ! — Это все я еще могъ бы имъ простить; но такого новаго года я никогда не забуду!

— Вы прежде всего думаете лично о себѣ, сказалъ Бошанъ, — но для меня мое собственное я стоитъ на послѣднемъ планѣ. Я съ ужасомъ думаю, что будетъ съ Франціей послѣ этой войны. Мы попадемъ во власть Коммуны и тогда горе намъ и нашей родинѣ!

— О, дѣла еще не такъ дурны, отвѣчалъ Гросовъ. —Прокламація Коммуны была, по всей вѣроятности, дѣломъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ личностей, такъ какъ слѣдствіе не открыло никакихъ слѣдовъ существованія тайнаго общества.

— О, это общество существуетъ, другъ мой, отвѣчалъ Бошанъ, — въ этомъ нечего сомнѣваться. Очень жаль, что предводители его неизвѣстны, чтобы можно было примѣрно наказать ихъ. Я убѣжденъ, что число коммунистовъ очень велико.

— Нашъ другъ Сенъ-Круа увѣрялъ меня, что Коммуна пустой призракъ, которымъ пугаютъ буржуазію.

— А прокламація?

— Сенъ-Круа предполагаетъ, что можетъ быть ее напечатало само правительство, чтобы доказать буржуазіи, что она должна во всякомъ случаѣ держаться настоящаго правительства, если не хочетъ подвергнуться еще худшимъ опасностямъ.

— Вы думаете, что они хотятъ сдѣлать тоже что удавалось дѣлать Наполеону? О, нѣтъ, этому я не вѣрю! Я очень часто прежде вѣрилъ извѣстіямъ СенъКруа, но теперь я убѣдился, что онъ во многомъ ошибается, и невѣрно судитъ о положеніи дѣлъ, я убѣдился, что Коммуна гораздо опаснѣе, чѣмъ думаютъ.

— Нѣтъ, правительство еще достаточно сильно, чтобы сдержать радикаловъ, если они предпримутъ что-либо.

— Они въ тишинѣ достигли большой силы. Большее число мэровъ принадлежитъ къ коммунистской партіи; они собираютъ вокругъ себя новыхъ приверженцевъ, говоря открыто, что они единственные представители народа, такъ какъ они избраны имъ, тогда какъ члены настоящаго правительства сами назначили себя.

— Ну, мэровъ еще нельзя упрекать за то, что они теперь мѣшаются въ политику, говорятъ о ходѣ осады и представляютъ правительству трудности ихъ должности.

— Однако они стали почти приказывать въ на стоящее время.

— Это все-таки еще не такъ дурно…. Мы теперь въ такомъ положеніи, что только энергическія требованія народа могутъ принудить нашихъ генераловъ къ битвѣ. Городъ былъ бы давно сданъ, если бы народъ энергически не противился этому.

— Я не могу отдѣлаться отъ мысли, что всѣ принесенныя нами жертвы безполезны и что, можетъ быть, лучше было-бы, еслибъ городъ былъ уже сданъ пруссакамъ. Сдѣлайте такъ какъ я, убѣдитесь лично въ положеніи дѣлъ и вы станете, какъ я, бояться за будущность Франціи.

Такъ какъ князь Гросовъ не нашелъ у своего пріятеля того разсѣянія, котораго искалъ, и разговоръ принялъ такое направленіе, которое еще болѣе увеличило его дурное расположеніе духа, то онъ не продолжалъ дольше своего посѣщенія, а вскорѣ простился и ушелъ.

Въ это время всѣ въ Парижѣ ходили пѣшкомъ, такъ какъ всѣ лошади были взяты на продовольствіе.

Начиная отъ Итальянскаго бульвара до Монмартрскаго, были открыты только очень немногіе рестораны. Въ одинъ изъ нихъ зашелъ Гросовъ. Всѣ привыкли находить въ этихъ ресторанахъ только утонченнѣйшія кушанья и вина.

Вина были и теперь хороши; но что за странный видъ представляла карта кушаньевъ! Волчьи котлеты рядомъ со слоновымъ хоботомъ и рагу изъ кенгуру!

Съ глубокимъ огорченіемъ сѣлъ князь передъ окномъ и сталъ смотрѣть на бульваръ.

Какая жизнь кипѣла прежде на всѣхъ улицахъ, а особенно въ такой день!

Тысячи каретъ катились по бульвару!

А теперь на всемъ бульварѣ не было ни одного экипажа! О, какъ далеко было все прежнее!

Небо было сумрачно, шелъ снѣгъ. Лучшіе магазины были закрыты. Всѣ улицы имѣли очень печальный видъ, точно также какъ и внутренности домовъ.

Въ кафе собралось довольно большое число посѣтителей.

Вдругъ въ ресторанъ вошелъ человѣкъ средняго роста, широкоплечій, съ рѣзкими чертами лица, съ мрачнымъ и проницательнымъ взглядомъ.

— А, Рауль Риго! вскричалъ одинъ изъ посѣтителей. — Что новаго?

Вошедшій сѣлъ къ столу, спросилъ стаканъ портвейна и порцію крысы въ мадерѣ, которую онъ сталъ медленно ѣсть.

Одинъ изъ офицеровъ національной гвардіи, замѣтивъ что онъ ѣстъ такъ медленно, сказалъ пожимая плечами:

— Кажется, это не очень вкусно, господинъ Риго, но приходится принуждать себя. Такой человѣкъ, какъ вы, долженъ подавать народу примѣръ.

— Я не сталъ бы ѣсть ничего другаго, кромѣ того, что ѣдятъ мои голодающіе братья, сказалъ Риго, взглянувъ искоса на говорившаго, — еслибы у меня даже и было что-нибудь лучшее.

— О, это рѣшительно!

— О, мы слышали его вчера въ клубѣ, продолжалъ другой національный гвардеецъ, — я тогда же сказалъ, что этотъ человѣкъ думаетъ благородно и у него слово не расходится съ дѣломъ. Вы вчера обѣщали намъ въ клубѣ либераловъ бросить ясный взглядъ на событія, не сдѣлаете-ли вы это теперь?

— Вы можете прочитать это въ моей сегодняшней газетѣ. Правительство обманываетъ насъ.

— Какъ? вскричали многіе присутствовавшіе. — Обманывало? Давно-ли? Скажите, Риго!

— Правительственныя газеты увѣряли насъ, что пруссаки не въ состояніи занять Авронъ, такъ какъ онъ защищенъ огнемъ съ фортовъ Росни и Ножанъ.

— Да, сказалъ одинъ старикъ, который за другимъ столомъ также ѣлъ крысу въ мадерѣ и держалъ передъ собою газету, — тутъ говорится, что пруссаки не могутъ занять этой позиціи, такъ какъ огонь обоихъ фортовъ обстрѣливаетъ ее.

— Ну, такъ я скажу вамъ, продолжалъ Риго, — что пруссаки заняли Авронъ, и если вы этому не вѣрите, то прочитайте вотъ этотъ листокъ, доставленный нашимъ шпіономъ.

Онъ вынулъ экземпляръ «Прусскаго Монитера для Сены и Уазы» и подалъ его національнымъ гвардейцамъ.

Всѣ хотѣли знать, что было написано въ прусской газетѣ. Тамъ говорилось, что пруссаки заняли Авронъ въ тотъ же день какъ французы оставили его.

— Это ничто иное какъ хвастовство! замѣтилъ одинъ изъ гвардейцевъ.

— Вы думаете? иронически возразилъ Риго. — Ну, вы скоро убѣдитесь, что это фактъ. Пруссаки скоро покажутъ намъ, что они тамъ наставили баттареи.

— Какъ? съ ужасомъ вскричалъ старикъ, — вы думаете, что они будутъ оттуда бомбардировать Парижъ?

— Пустяки! сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. — Бомбардировать Парижъ съ Аврона! Такъ далеко не хватаетъ ни одно орудіе. Во всякомъ случаѣ, если Авронъ даже и занятъ, то выстрѣлы съ него могутъ долетать до фортовъ Росни и Ножанъ, и даже, можетъ быть, до городскаго вала, но никакъ не до самаго Парижа.

— Ого! сказалъ Риго, пожимая плечами, — это говорили также офицеры про южныя прусскія баттареи, а развѣ нѣмецкія орудія не послали съ нихъ нѣсколько выстрѣловъ въ самый Парижъ?

— Это просто была ошибка, вмѣшался Гросовъ въ разговоръ. — Очень легко могло случиться, что орудія, нацѣленныя слишкомъ высоко, перебрасывали ядро черезъ форты въ городъ.

— Можетъ быть это было случайно, сказалъ Риго, — но вы видѣли, что ихъ ядра могутъ долетать до города.

— Съ Аврона до города еще дальше, чѣмъ съ южныхъ баттарей у Гренеля.

— Не могу спорить, я не артиллеристъ.

— Они не осмѣлятся разрушить бомбардировкой лучшій европейскій городъ, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. — За такое варварство отмстятъ всѣ европейскія націи. Если они осмѣлятся разрушить Парижъ, то гнѣвъ всей Европы обрушится на нихъ.

Затѣмъ всѣ рѣшили, что бомбардированіе невозможно, во первыхъ по причинѣ большаго разстоянія, а во вторыхъ потому, что пруссаки не осмѣлятся на это.

Въ эту минуту одинъ маленькій человѣкъ вскричалъ:

— Если только Бисмаркъ осмѣлится это сдѣлать, тогда, граждане, тогда…

Онъ не кончилъ.

Раздался громкій трескъ — стекла задрожали — полетѣли камни мостовой, — потомъ все смолкло.

Всѣ съ ужасомъ переглянулись.

Бомба упала передъ самымъ рестораномъ и обломки ея попали въ него.

Маленькій человѣчекъ, собиравшійся произнести угрозу Бисмарку, въ случаѣ если онъ осмѣлится бомбардировать Парижъ, безмолвно опустился на стулъ и, блѣдный отъ ужаса, глядѣлъ на улицу, гдѣ собравшійся народъ кричалъ при видѣ новой бѣды, угрожавшей городу.

Да, это не была случайно упавшая въ городъ бомба, это было начало бомбардированія.

Вторая, третья бомба упали на бульваръ и скоро на улицѣ не осталось ни одной живой души.

Казалось, прусскія орудія нарочно цѣлились въ этотъ пунктъ, такъ какъ въ теченіи часа болѣе двадцати бомбъ упали на небольшое пространство.

Откуда были направлены выстрѣлы узналось очень скоро.

Пришедшіе съ фортовъ національные гвардейцы объявили, что на Монмартрскій бульваръ стрѣляли орудія, поставленныя на Авронѣ.

XVII.
Узнанъ!

Извѣстіе, что пруссаки начали бомбардировать городъ, привело народъ въ ужасъ и вмѣстѣ съ тѣмъ въ бѣшенство.

Множество жалобъ и представленій было отправлено въ прусскій лагерь, но безъ всякаго успѣха. Количество бомбъ, падавшихъ въ городъ, росло съ каждымъ часомъ и даже ночью бомбардированіе не прекращалось.

Съ каждымъ днемъ оказывались новыя баттареи, о существованіи которыхъ французы и не подозрѣвали. Возвращавшіеся съ фортовъ національные гвардейцы разказывали объ ужасномъ дѣйствіи прусскаго бомбардированія на форты. Внутри города было тоже не лучше.

Казалось, нѣмцы хотѣли доказать парижанамъ, что могутъ бомбардировать весь городъ.

Съ каждымъ днемъ бомбы падали все далѣе, и въ такія мѣста, которыя еще наканунѣ, казались болѣе всего безопасными.

Не только многіе частные дома были разрушены, но также и многіе казенные. Сорбонна и музеи сильно пострадали при бомбардированіи.

Къ несчастно, прусскія бомбы падали какъ разъ на госпиталь, наполненный больными.

Генералъ Трошю велѣлъ перенести туда всѣхъ раненыхъ и извѣстилъ объ этомъ генерала Мольтке.

Тогда можно было замѣтить, что прусскія бомбы стали тщательно избѣгать это мѣсто.

Всѣ жители города бросились въ ту часть его, куда не падали бомбы. Но къ чему это вело? На слѣдующій день всѣ прусскія орудія были направлены на этотъ пунктъ.

Парижъ дошелъ до крайней степени бѣдствій.

Къ голоду прибавился еще страхъ за свою жизнь и за имущество.

Извѣстно, что въ городахъ, посѣщаемыхъ большими несчастіями, всѣми овладѣваетъ увѣренность въ погибели, которая имѣетъ неизбѣжнымъ слѣдствіемъ уничтоженіе всякаго порядка.

Тоже самое было и въ Парижѣ. Не было болѣе и рѣчи о порядкѣ. Дома, оставленные владѣльцами, перешли во владѣніе черни, пріобрѣтшей въ Парижѣ страшную силу.

Полиція была безсильна.

О поддержаніи порядка нечего было и думать.

Это время было самымъ благопріятнымъ для коммунистовъ.

Шайки большой и малой величины, среди которыхъ часто виднѣлся мундиръ національной гвардіи, расхаживали по улицамъ съ краснымъ знаменемъ, угрожая то членамъ правительства, то приверженцамъ Наполеона, то легитимистамъ. Все, даже жизнь каждаго гражданина, было оставлено на произволъ этихъ шаекъ.

Среди уничтоженія всякаго порядка домъ старухи Гурдонъ долженъ былъ сильно пострадать. Средства, которыми она удерживала своихъ невольницъ, потеряли свое дѣйствіе, поэтому заведеніе сильно опустѣло, и остались только тѣ дѣвушки, которыя предпочитали подобную жизнь свободѣ, которая имѣла-бы своимъ слѣдствіемъ голодъ и мученія.

За то число посѣтителей значительно увеличилось, такъ какъ всѣ спѣшили насладиться жизнью, не зная, долго-ли придется пользоваться ею. Деньги бросали не жалѣя…

Въ одномъ изъ концовъ залы сидѣло двое, которые видимо пришли въ этотъ домъ не для удовольствія.

Напрасно обращались къ нимъ обитательницы дома съ разными разговорамнони не слушали ни ихъ, ни жалобъ старухи Гурдонъ на то, что ея лучшіе «экземпляры» убѣжали и что она принуждена была отпустить Элли, такъ какъ боялась, что въ противномъ случаѣ чернь разрушитъ ея домъ.

Въ самомъ дѣлѣ разговоръ этихъ двухъ лицъ не долженъ былъ имѣть свидѣтелей. Сидѣвшіе были шевалье де-Сенъ-Круа и его другъ Клингсбергъ или, какъ онъ назывался въ Парижѣ, виконтъ Дюпортъ.

— Теперь уже время, говорилъ послѣдній, продолжая начатый разговоръ; — Лебланъ взялъ свои деньги изъ банка Дюверне, Бошанъ не замедлитъ послѣдовать его примѣру.

— А все этотъ проклятый еврей виноватъ, сказалъ Сенъ-Круа, сдвинувъ брови. — Онъ испортилъ намъ все дѣло и я не сомнѣваюсь, что онъ предупредитъ также и Дюверне, если узнаетъ какъ-нибудь, что замышляется противъ него. То, что мы хотимъ сдѣлать, мы должны сдѣлать сейчасъ же. Все уже готово. Сегодня же ночью надо облегчить контору Дюверне отъ находящихся въ ней денегъ.

— Я думаю, что тамъ найдется не менѣе милліона.

— Въ этомъ я не сомнѣваюсь; вопросъ въ томъ, найдемъ-ли мы для этого подходящихъ людей.

— Объ этомъ я позаботился. Флоріанъ, мой лакей, какъ разъ такой молодецъ, какого намъ надо, но я не знаю, гдѣ бы найти еще необходимую намъ помощь. Я знаю одинъ притонъ въ предмѣстьѣ Св. Антонія, гдѣ всегда почти можно найти какого-нибудь отчаяннаго молодца. Они сдѣлаютъ всякое дѣло за деньги.

— Хорошо, но я еще не знаю, можемъ-ли мы безопасно взяться за это дѣло.

— Почему же нѣтъ? Завтра рано утромъ мы возмутимъ чернь; разрушатъ его домъ, разграбятъ все, что мы оставимъ, и, конечно, никому не придетъ въ голову думать о насъ, все будетъ приписано народу и мы можемъ быть вполнѣ спокойны.

— Этотъ планъ мнѣ очень нравится. Мнѣ надо только сегодня пойти въ клубъ «Отечество въ опасности», надо тамъ сдѣлать намекъ на нападеніе на Дюверне, но самъ я не могу этого сдѣлать, поэтому я заставлю дѣйствовать Буланже или Пирона.

— Хорошо! чего же вы еще сомнѣваетесь?

— Знаете вы какъ стерегутъ этотъ домъ?

— Я вамъ уже говорилъ, что сегодня время. Домъ совсѣмъ не стерегутъ, вчера бомбы падали въ Латинскомъ кварталѣ и именно на площади Сорбонны, гдѣ стоитъ банкирскій домъ Дюверне. Во всемъ околодкѣ нѣтъ ни одной собаки. Ни одного патруля не проходитъ по этой мѣстности, такъ что намъ не надо принимать никакихъ предосторожностей.

— Мнѣ кажется, что не слишкомъ-ли поспѣшно сдѣлали мы всѣ приготовленія. Не отложить-ли до завтра?

— Для чего откладывать на завтра то, что мы можемъ сдѣлать сегодня? Кто знаетъ, будутъ-ли завтра обстоятельства также благопріятны какъ сегодня! Кто знаетъ, можетъ быть завтра пруссаки выберутъ цѣлью своихъ выстрѣловъ другой кварталъ.

— Если это дѣло удастся, то это будетъ не дурная ловля.

— Конечно! Половина состоянія графа Бошанъ въ банкѣ; онъ будетъ раззоренъ.

— Вамъ, кажется, жаль вашего будущаго тестя?

— За кого вы меня принимаете?

— Знаете, что я уже началъ въ васъ сомнѣваться?

— Во мнѣ?… Мнѣ кажется, я не подалъ вамъ къ этому ни малѣйшаго повода, и всегда честно дѣлился съ вами.

— Конечно, такъ какъ вы не можете сдѣлать этого одни, то и дѣлитесь поневолѣ со мной.

— Мы не мало получили денегъ, работая вмѣстѣ. Состояніе Бенуа мы получили все, состояніе Гросова также рано или поздно получимъ. Только жаль будетъ когда пройдетъ осада.

— Когда пройдетъ осада, наступитъ Коммуна и я думаю все-таки тогда остаться въ Парижѣ.

— Но скажите же, относительно чего вы во мнѣ сомнѣвались?

— Относительно вашего поведенія съ графомъ Бошанъ. Мнѣ кажется, что вы усердно увиваетесь около его хорошенькой дочери.

— А еслибы и такъ?

— Я думалъ, что тогда вамъ нѣтъ никакой надобности прибѣгать къ кассѣ Дюверне, такъ какъ рано или поздно состояніе графа и безъ того перейдетъ къ вамъ.

— Вы ошибаетесь, мой достойный другъ! Графъ Бошанъ пожертвуетъ всѣмъ своимъ состояніемъ для политическихъ цѣлей. Если я женюсь на его дочери, то получу остальное. То же, что онъ хочетъ пожертвовать для политическихъ цѣлей, я хочу спасти для себя.

— Для насъ, хотѣли вы сказать, другъ мой; такъ какъ мы должны дѣлить все по ровпу.

— Конечно! конечно!

— Я вамъ совѣтую не выставлять на показъ вашей привязанности къ. графу Бошанъ. Вы знаете, что чернь ненавидитъ его?

— О, я нахожусь въ полной безопасностя. Партія роялистовъ считаетъ меня своимъ и хотя знаетъ мои сношенія съ Коммуной, но вѣритъ, что я веду эти сношенія для ихъ же пользы. Точно также члены Коммуны думаютъ, что я для ихъ пользы имѣю сношенія съ роялистами.

— Но когда-нибудь вамъ придется же перейти на сторону которой-нибудь изъ нихъ.

— Я это знаю! Я перейду на сторону той партіи, за которой останется побѣда. Если Коммуна побѣдитъ, то я останусь ей вѣренъ и надѣюсь, что не проиграю; если Коммунѣ придется плохо, то я опять-таки стану на сторону побѣдившей партіи. Поэтому я въ моихъ политическихъ сношеніяхъ гораздо болѣе въ безопасности, чѣмъ кто бы то ни было. Что я ношу маску, этого никто не подозрѣваетъ, кромѣ Левина, который вездѣ становится мнѣ поперегъ дороги, и я до тѣхъ поръ не успокоюсь, пока не сдѣлаю его безвреднымъ.

— Онъ потому вамъ смертельный врагъ, что вы похитили у него дочь и состояніе, хотя и не прямымъ образомъ.

— Нѣтъ, другъ мой, самымъ прямымъ. Его вражды мнѣ нечего теперь бояться, я нашелъ средство на время избавиться отъ его мести.

— А! но какое же это средство?

— Очень простое! Я обѣщалъ ему возвратить его дочь. За это обѣщаніе онъ отказался отъ всякой личной вражды. Онъ заранѣе счастливъ, что увидитъ дочь и сожалѣетъ только, что птичка не много общипана.

— Немного? замѣтилъ громко смѣясь Дюпортъ. — Я думаю, что на ней не осталось ни одного перышка. Часть ея украшенія осталась въ вашихъ рукахъ, другая же… отъ Гурдонъ она убѣжала, но я не сомнѣваюсь, что рано или поздно она должна снова пасть, если это уже не случилось.

— Я тоже думалъ это одно время.

— Вы въ самомъ дѣлѣ думаете возвратить старику его дочь?

— Еслибы могъ, то конечно отдалъ бы, только бы раздѣлаться съ нимъ.

— Значитъ вы искали ее?

— Я обыскалъ всѣ веселые дома въ Парижѣ; тамъ ее нѣтъ. Больше я, понятно, не могъ ничего сдѣлать; какъ могу я найти сбѣжавшую дѣвушку въ такомъ громадномъ городѣ какъ Парижъ?

— Но согласится-ли старикъ долго ждать?

— Этого-то я и боюсь. Съ нѣкотораго времени я не принимаю его. Онъ много разъ старался застать меня дома, но, понятно, я велѣлъ всегда говорить ему, что меня нѣтъ дома.

Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошелъ высокій, широкоплечій мужчина, съ надвинутой на глаза шляпой.

— Чортъ возьми! вскричалъ Сенъ-Круа, — это Левинъ.

Дѣйствительно, это былъ онъ.

Бросивъ взглядъ вокругъ себя, онъ въ одну минуту узналъ Сенъ-Круа и твердыми шагами подошелъ къ нему.

— Вы видите, шевалье, сказалъ онъ, — что я умѣю васъ найти, если не могу застать васъ дома.

— Я удивляюсь, Левинъ, отвѣчалъ Сенъ-Круа, — что вы преслѣдуете меня.

— Господинъ Горжевскій, сказалъ Левинъ, не обращая вниманія на эти слова, — я спрашиваю васъ, что вы сдѣлали, чтобы найти мое дитя?

— Я искалъ ее вездѣ, гдѣ только могъ надѣяться найти.

— Положимъ, что это такъ, сказалъ Левинъ, садясь, — и ваши розыски, конечно, остались безплодными?

— Совершенно.

— И такъ, вы не исполнили вашего обѣщанія, точно также и я считаю теперь себя свободнымъ отъ моего.,

— Но, Боже мой, Левинъ, что же я могъ сдѣлать? Какъ могу я въ настоящее время, когда никто не показывается на улицу изъ страха быть убитымъ, какъ могу я найти кого-нибудь, особенно если еще это лице желаетъ спрятаться? Не будьте ко мнѣ несправедливы!

— Я несправедливъ къ вамъ? сказалъ насмѣшливо Левинъ. — Я согласенъ, что вамъ трудно и даже невозможно найти мою дочь. Вы нарочно возбудили во мнѣ надежду, что. возвратите мнѣ ее, чтобы я оставилъ васъ въ покоѣ. Но теперь я нашелъ васъ и не выпущу болѣе изъ рукъ. Я отомщу вамъ за дочь.

Лице его было такъ угрожающе, онъ говорилъ съ такой рѣшимостью, что шевалье невольно почувствовалъ страхъ.

— Но скажите, развѣ я могъ сдѣлать что-нибудь болѣе, чтобы найти вашу дочь? сказалъ онъ.

— До этого мнѣ нѣтъ дѣла… Я вамъ поклялся оставить васъ въ покоѣ, если вы возвратите мнѣ мою дочь. Я и теперь не отказываюсь отъ этого, но я знаю, что, къ сожалѣнію, вы даже не сдѣлали всего, что могли сдѣлать, чтобы найти ее.

— Изъ чего вы это заключаете?

— Изъ той жизни, какую вы ведете. Вы преслѣдуете множество различныхъ плановъ, и, можетъ быть, даже ни разу не вспомнили о данномъ мнѣ въ минуту страха обѣщаніи.

— Да, это правда! Вы знаете, что я политическій агентъкромѣ того, въ настоящее время всякій долженъ позаботиться и о себѣ. Подождите немного. Я вамъ обѣщалъ, что, какъ только кончится осада, я сдѣлаю все возможное, чтобы открыть мѣстопребываніе вашей дочери.

Левинъ подумалъ съ минуту.

— Хорошо! сказалъ онъ. — Я принесу еще эту жертву, я отложу еще разъ мою месть. Я вамъ дамъ мѣсяцъ сроку послѣ сдачи Парижа. Но ничего больше.

— Клянусь вамъ честью!

— Не говорите о вашей чести, господинъ Горжевскій. Клянитесь лучше страхомъ моей мести! Но такъ какъ мы заключаемъ новый договоръ, то я поставлю и новыя условія. Я требую, чтобы вы отказались отъ графини Алисы, чтобы вы перестали скрывать отъ графа Бошанъ и его партіи настоящее положеніе дѣлъ, чтобы вы перестали играть вашу фальшивую политическую роль, и если вы не исполните хоть одного изъ этихъ условій, тогда конецъ нашему договору, господинъ де Сенъ-Круа.

Сказавъ это, Левинъ всталъ.

Сенъ-Круа хотѣлъ удержать его.

— Позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ.

— Мнѣ нечего болѣе слышать.

— Но вы ставите мое существованіе на карту, если требуете этого… да послушайте же, Левинъ!

— Я не хочу ничего слышать! Я сказалъ мое послѣднее слово.

Идя къ двери, онъ прошелъ мимо стола, за которымъ сидѣли два офицера національной гвардіи.

Взглянувъ на него, одинъ изъ нихъ сейчасъ же вскричалъ съ радостнымъ удивленіемъ:

— Эге, кто бы могъ подумать, что суровый, молчаливый сержантъ Гоффъ бываетъ въ домѣ мадамъ Гурдонъ! Какъ кажется, онъ думаетъ не объ одной своей мести!

Левинъ хотѣлъ пройти мимо, но говорившій загородилъ ему дорогу.

— О, нѣтъ, старый товарищъ! Вы чокнетесь съ нами! Тотъ, кто дѣлитъ съ нами тяжести службы на форпостахъ, имѣетъ право дѣлить съ нами и удовольствія мирныхъ дней….

— Господа, сказалъ Левинъ, — вы ошибаетесь относительно моей личности.

— Неужели вы не узнаете офицера вашего баталіона, лейтенанта Бошъ? Развѣ я не дѣлилъ съ вами постель, когда вы вернулись съ трофеями, взятыми съ убитыхъ нѣмцевъ?

— Вы право ошибаетесь!

— Посмотрите! засмѣялся офицеръ. — Ему непріятно, что его нашли въ домѣ Гурдонъ… Ну, садитесь же.

— Такъ какъ вы положительно ошибаетесь, господа, отвѣчалъ Левинъ, — то я не долженъ принимать вашего любезнаго приглашенія. Благодарю васъ!

Сказавъ это, онъ поспѣшно вышелъ.

XVIII.
Подъ землей.

Сенъ-Круа съ большимъ любопытствомъ слушалъ разговоръ Левина и двухъ офицеровъ.

— Чортъ возьми! шепнулъ онъ Дюпорту, — не представится ли тутъ случай избавиться отъ этого Левина?

Онъ всталъ и подошелъ къ столу.

— Господа, сказалъ онъ офицерамъ, — вы убѣждены, что этотъ человѣкъ сержантъ Гоффъ?

— Я думалъ, что вы съ нимъ знакомы, отвѣчалъ офицеръ, — онъ сидѣлъ съ вами за однимъ столомъ.

— Это одинъ еврей, Левинъ, котораго сильно подозрѣваютъ, что онъ шпіонъ; если сержантъ Гоффъ и онъ одно лице, то ясно, что мы имѣли дѣло съ очень опаснымъ шпіономъ.

Слово «шпіонъ» не потеряло въ Парижѣ своего значенія и произвело въ этомъ случаѣ такое впечатлѣніе, что оба офицера въ изумленіи глядѣли на говорившаго.

— Шпіонъ, говорите вы? — Сержантъ Гоффъ?… Это невозможно!

— Вы видѣли, что онъ отказывался отъ знакомства съ вами, продолжалъ Сенъ-Круа, — онъ дѣйствительно эльзасецъ, но пруссаки не убивали у него никакого отца, чтобы онъ могъ ненавидѣть ихъ, да, онъ уже давно доставляетъ пруссакамъ извѣстія о ходѣ нашихъ дѣлъ.

— О, теперь мнѣ ясны его военные трофеи, вмѣшался въ. разговоръ Дюпортъ. — Всѣ удивлялись, какъ ему удавалось проскальзывать мимо прусскихъ часовыхъ и убивать ихъ, я васъ увѣряю, онъ преспокойно проходилъ мимо этихъ форпостовъ, въ, прусскій лагерь и его трофеи чистый обманъ.

— Боже мой! Вы мнѣ открыли, глаза! вскричалъ офицеръ. — И мы приглашали этого измѣнника сѣсть за одинъ столъ съ нами!.. Поймаемъ его! На фонарь шпіона!…

На улицѣ, къ нимъ присоединилось множество народу и крики… «Держите шпіона!» раздались по всей улицѣ.

Швейцаръ дома Гурдонъ объявилъ, что только что вышедшій человѣкъ пошелъ по Цвѣточной улицѣ.

Острый слухъ Левина далъ ему возможность услышать за собой этотъ крикъ еще издалека.

Онъ ускорилъ шаги. Чтобы лучше избѣжать преслѣдованія, онъ бросился въ маленькій переулокъ, шедшій около сада Гурдонъ.

Преслѣдователи, какъ казалось, раздѣлились на нѣсколько частей.

Крики приближались все болѣе и болѣе, наконецъ раздались впереди его. Очевидно было, что всякій путь къ отступленію отрѣзанъ.

Одну минуту онъ остановился, потомъ бросился бѣжать.

Изъ улицы Берже показалась другая часть преслѣдователей.

— Это онъ! Это шпіонъ! слышалъ онъ крики за собой.

Ему показалось, что онъ узналъ Сенъ-Круа.

Онъ опять побѣжалъ.

Не было никакого спасенья; если земля не разверзнется подъ нимъ, то ему не спастись отъ преслѣдователей, а если онъ попадетъ въ ихъ руки, то долженъ проститься съ жизнью.

Левинъ задыхался, онъ прислонился спиною къ стѣнѣ сада Гурдонъ и рѣшился ждать своихъ преслѣдователей, ища глазами, нѣтъ-ли какого-нибудь оружія.

Вдругъ изъ за столба забора вышелъ человѣкъ.

— Чортъ возьми! Это вы, Левинъ?

Левинъ съ удивленіемъ взглянулъ на говорившаго.

— Дюшень, я погибъ, прошепталъ онъ, узнавъ говорившаго.

— А, такъ эти крики относятся къ вамъ?

— Я узнанъ и погибъ! Дайте мнѣ, Дюшень, то, что вы держите въ рукахъ, по крайней мѣрѣ, я умру защищаясь!

Дюшень представлялъ странный видъ.

Онъ былъ въ. грязномъ платьѣ, даже болѣе грязномъ, чѣмъ то, которое онъ носилъ, будучи нищимъ; тѣмъ болѣе былъ страненъ этотъ костюмъ для человѣка, который говорилъ недавно, что онъ имѣетъ средства.

На плечахъ у него былъ мѣшокъ, въ рукахъ вилы.

— То, что у меня въ рукахъ, сказалъ онъ смѣясь, — не поможетъ вамъ противъ сотни людей, изъ которыхъ многіе, вѣроятно, вооружены. Но вы не погибли, Левинъ, я могу васъ спасти, если вы послѣдуете за мною, въ мое дѣловое помѣщеніе.

Левинъ взглянулъ на него, точно упрекая, что тотъ шутитъ въ такую минуту.

Но Дюшень продолжалъ.

— Вамъ надо торопиться! Еще Одна минута и будетъ поздно… Идите скорѣе.

Онъ взялъ Левина за руку и повелъ за тотъ столбъ, изъ за котораго онъ вышелъ; тогда подъ ногами онъ увидѣлъ глубокое отверстіе, какъ разъ достаточное для того, чтобы въ него могъ пройти человѣкъ. Это было отверстіе, которое вело въ каналъ для стока нечистотъ.

— Идите скорѣе, сказалъ Дюшень, — они отъ насъ не болѣе какъ въ пятидесяти шагахъ, черезъ минуту они будутъ здѣсь.

Левинъ поспѣшно сталъ спускаться по желѣзнымъ ступенямъ, которыя вели внизъ, вслѣдъ за нимъ шелъ Дюшень, который закрылъ за собою отверстіе плитой.

Отверстіе было футовъ пятнадцать въ глубину.

Левинъ почувствовалъ, что лѣстница подъ его ногами кончилась, но непроницаемая тьма окружала ихъ.

— Стойте спокойно, Левинъ, сказалъ шепотомъ Дюшень. — Вы здѣсь въ безопасности; тутъ насъ никто не станетъ искать, а еслибы и стали, то мы найдемъ здѣсь, гдѣ спрятаться… Погодите, я хочу зажечь огонь.

— Я не могу понять, Дюшень, какого рода занятія можете вы здѣсь дѣлать.

— Нѣтъ? Оглядитесь только вокругъ, сказалъ Дюшень, зажегши фонарь. — Видите крысъ? Честное слово, это такіе экземпляры, за которые мнѣ; платятъ отъ 35 до 50 су за штуку. Если вамъ это кажется шуткой съ моей стороны, то вы можете присутствовать при моей охотѣ, и вы увидите, что менѣе чѣмъ въ полчаса мой мѣшокъ будетъ полонъ, а это представляетъ капиталъ въ 50 франковъ.

Сказавъ это, онъ приступилъ къ охотѣ и дѣйствительно, черезъ полчаса весь мѣшокъ его былъ наполненъ. Онъ ловилъ крысъ, придавливая ихъ своими вилами и если попадалась не достаточно большая, то онъ бросалъ ее, такъ какъ по его словамъ у него «не было недостатка въ товарѣ».

— Мнѣ нѣтъ надобности носить мой товаръ по домамъ, сказала она, — въ каждой колбасной и въ каждомъ ресторанѣ съ удовольствіемъ купятъ мою дичь. У меня нѣтъ большой конкурренціи, такъ что намъ нечего бояться, что насъ застанетъ здѣсь какой-нибудь охотникъ въ родѣ меня. Парижъ великъ, и здѣсь мой округъ. Я думаю, что онъ не изъ худшихъ, въ чемъ вы, я полагаю, и сами уже убѣдились. Понятно, что эти рѣдкости ловятся для парижскихъ лакомокъ. Для себя я вымѣниваю за дюжину экземпляровъ моей дичи полфунта говядины и ѣмъ также хорошо какъ какой-нибудь милліонеръ.

— Это ужасно, что вы рѣшились сюда войти! сказалъ Левинъ. — Какой отвѣтъ должны дать тѣ, которые обманываютъ парижанъ ложными надеждами и довели ихъ до такого положенія! Дѣйствительно, парижане должны будутъ считать себя счастливыми, когда городъ будетъ сданъ.

— Что касается до меня, то я желаю, чтобы Парижъ еще не скоро сдался, такъ какъ съ каждымъ днемъ мясо будетъ дѣлаться рѣже, и мой товаръ поднимется въ цѣнѣ. Еще два мѣсяца — и я сдѣлаюсь на будущее время человѣкомъ обезпеченнымъ.

— Мнѣ кажется, что ваше занятіе не очень пріятно, но, къ несчастію, оно необходимо.

— Вы правы, оно непріятно, впрочемъ тутъ есть еще и нравоученіе.

— Нравоученіе? въ томъ, что вы взялись за это занятіе?

— Конечно! Я могъ-бы дѣйствовать не такъ; только тотъ, можетъ считаться преступнымъ, кто совершаетъ преступленіе съ полнымъ желудкомъ; я же предпочитаю продолжать мое непріятное, но честное занятіе. Значитъ, на сытый желудокъ люди честнѣе.

— Развѣ вамъ представлялся другой источникъ прибыли?

— Мнѣ представлялся сегодня случай въ два часа получить сумму, которая заразъ избавила бы меня отъ нужды. Въ нашу гостинницу приходилъ сегодня Флоріанъ, лакей виконта Дюпорта, и предлагалъ мнѣ взяться за одно дѣло вмѣстѣ съ нимъ и съ его бариномъ.

— А, и съ его бариномъ! Какое же дѣло предлагалъ вамъ Дюпортъ? Не возвратить-ли ему назадъ дѣвушку, которую вы привели ко мнѣ?

— Нѣтъ, дѣло шло не о ней, а объ одной кражѣ…. О, виконтъ не пренебрегаетъ такими дѣлами!

— Ваше извѣстіе для меня очень интересно, Дюшень. И такъ, Дюпортъ замышляетъ кражу?

— Дѣло должно быть не маленькое, такъ какъ Флоріанъ обѣщалъ только на мою долю двадцать тысячъ франковъ.

— Вы поступили честно, отказавшись отъ этого.

— Я не знаю, какъ бы я поступилъ, еслибы я былъ голоденъ, но теперь мнѣ нечего заботиться о томъ, чтобы не умереть съ голоду; мой запасъ товару великъ, значитъ, я могу быть спокоенъ на этотъ счетъ, потому и посовѣтывалъ ему обратиться къ другому.

— Кого хотятъ они обокрасть?

— Этого я не знаю, онъ только говорилъ, что гдѣ-то на Сорбоннской площади.

— Дюшень, сказалъ Левинъ, — я знаю, гдѣ должна произойти эта кража. — Свѣтъ фонаря упалъ въ лице Левину, онъ былъ блѣденъ какъ полотно.

— Скажите мнѣ, продолжалъ онъ, — когда эта кража должна совершиться?

— Сегодня ночью.

— Банкиръ Дюверне долженъ быть предупрежденъ, Дюшень. Я долженъ выйти отсюда, чтобы сдѣлать это.

— Неужели вы хотите выйти? Васъ легко могутъ узнать, и тогда вамъ плохо придется, и меня не будетъ чтобы помочь вамъ, или можетъ быть я и буду, но не найдется подобной лазейки, чтобы снова спрятаться. Не дѣлайте безразсудства, Левинъ.

— Я обѣщался графу Бошанъ предупредить его, если банкиру Дюверне будетъ грозить опасность, такъ какъ все состояніе графа лежитъ у этого банкира. Я не подозрѣвалъ, что эта опасность такъ близка.

— Что вамъ за дѣло до этихъ людей, Левинъ? Ваша личная безопасность должна быть для васъ дороже состоянія банкира или капитала графа Бошанъ. Что касается перваго, то я не чувствую къ нему ни малѣйшаго состраданія. Онъ велъ дѣла Наполеона и его жены, у него лежали украденныя у Франціи деньги, онъ другъ и пріятель съ Неккеромъ, который побуждалъ къ Мексиканской войнѣ.

— Я также не сочувствую ему, отвѣчалъ Левинъ, — но состояніе графа Бошанъ должно быть спасено. Выпустите меня на свѣтъ божій, я долженъ попытаться.

— Во всякомъ случаѣ подождите вечера. Въ темнотѣ еще можно будетъ рискнуть; при свѣтѣ керосиновыхъ лампъ не такъ легко узнать человѣка.

— Вечеромъ, можетъ быть, будетъ уже поздно!

— Если вы уже непремѣнно хотите предупредить Бошана, то я могу сдѣлать это, вы же оставайтесь здѣсь. Повѣрьте мнѣ, что черезъ нѣсколько часовъ всему Парижу будетъ извѣстно, что сержантъ Гоффъ шпіонъ. Васъ начнутъ преслѣдовать и если найдутъ, то повѣсятъ на первомъ фонарѣ. Вы знаете, что я не люблю вообще мѣшаться въ чужія дѣла, но для васъ я готовъ сдѣлать иногда даже вещь для себя не особенно пріятную.

— Если вы сдѣлаете это, Дюшень, то я обѣщаю вамъ большое вознагражденіе.

— Дѣло не въ этомъ. Видите-ли, я не такъ легко забываю то добро, которое мнѣ дѣлаютъ. Вы обращались со мной почеловѣчески въ то время, когда я былъ нищимъ и когда всѣ отталкивали меня. Вы чувствовали ко мнѣ истинное состраданіе и хотя сами были бѣдны, но дѣлились со мной послѣднимъ. Я знаю, что вамъ не было надобности жить бѣднякомъ, но я уважаю причину, по которой вы не тратили остатка вашего состоянія. Все это привязало меня къ вамъ и принуждаетъ исполнить то, о чемъ вы просите.

— Я надѣюсь, что буду имѣть случай доказать вамъ когда-нибудь мою благодарность, Дюшень.

— Это совершенно лишнее!… Скажите мнѣ прежде всего, есть-ли у васъ въ Парижѣ убѣжище, въ которомъ вы могли бы считать себя въ безопасности?

— Домъ еврея Леона, въ Тамплѣ.

— О, это отлично! Намъ надо только слѣдовать по этому каналу около четверти часа, тогда мы выйдемъ на свѣтъ въ улицѣ Какъ, а оттуда два шага до Тампля. Теперь четыре часа. Когда мы туда дойдемъ, настанутъ сумерки и вамъ вѣроятно удастся добраться неузнаннымъ до дома Леона. Но я вамъ повторяю, что нужна крайняя осторожность, вы погибнете, если васъ кто-нибудь узнаетъ.

Послѣ этого они отправились по ужасной дорогѣ, среди зараженнаго воздуха клоака.

XIX.
Обыскъ.

Обѣ части гнавшихся за Левиномъ подъ предводительствомъ Сенъ-Круа, Дюпорта и двухъ офицеровъ національной гвардіи сошлись въ переулкѣ гдѣ скрылся еврей.

Они были немало изумлены, когда увидѣли, что преслѣдуемый пропалъ. Вдоль всего переулка шла гладкая каменная стѣна въ пятнадцать футовъ вышины, значитъ, перескочить черезъ нее было невозможно. По другой сторонѣ былъ деревянный заборъ, сквозь который онъ тоже не могъ пролѣзть.

По ту сторону забора работали рабочіе, которые видѣли-бы, еслибъ кто-нибудь перелѣзъ черезъ заборъ, а между тѣмъ они говорили, что никого не видѣли.

Какъ и предполагалъ Дюшень, никому не пришло въ голову искать ихъ въ клоакѣ, да если-бы и пришло, то они уже такъ много времени потеряли въ переговорахъ, что бѣглецъ долженъ былъ быть уже далеко. Да кромѣ того, его и трудно бы было найти въ запутанныхъ переходахъ клоака.

— Мы можемъ обыскать его жилище, сказалъ Дюпортъ, — и занять домъ. Во всякомъ случаѣ онъ туда возвратится и мы навѣрно найдемъ неопровержимыя доказательства того, что онъ шпіонъ.

Это предложеніе было встрѣчено всеобщимъ одобреніемъ, и вся толпа съ шумомъ и крикомъ отправилась въ предмѣстье Св. Антонія.

Дюпортъ, Сенъ-Круа и оба національныхъ гвардейца вошли въ домъ.

Бертрамъ, хозяинъ гостинницы, вышелъ имъ на встрѣчу, съ удивленіемъ спрашивая, что имъ надо.

— Въ вашемъ домѣ живетъ шпіонъ, сказалъ СенъКруа. — Мы хотимъ произвести обыскъ..

— Шпіонъ въ моемъ домѣ? спросилъ Бертрамъ. — Неужели? У меня бываетъ такъ много народа, что это очень возможно. Смотрите, сдѣлайте одолженіе.

— Его нѣтъ теперь у васъ, это мы уже знаемъ, сказалъ Дюпортъ. — Мы хотимъ обыскать его комнату.

— Кто же это?

— Сержантъ Гоффъ.

— Это ошибка, такого у меня не живетъ.

— Ага! значитъ, онъ здѣсь подъ другой маской! Въ такомъ случаѣ скажите, живетъ-ли у васъ еврей Левинъ?

— Да, господа! И онъ принадлежитъ къ числу моихъ лучшихъ постояльцевъ.

— А, къ лучшимъ постояльцамъ! Значитъ, онъ человѣкъ достаточный?

— Онъ живетъ очень бѣдно, и, кажется, только тѣмъ, что доставляетъ ему его мелочная торговля.

— Это неправда! объявилъ Дюпортъ. — У шпіоновъ всегда много денегъ, значитъ, и у этого онѣ также должны быть.

— Вы говорите что онъ шпіонъ? Этому я не повѣрю, господа. Правда, у него есть капиталъ въ нѣсколько тысячъ франковъ, которыя онъ поручилъ мнѣ…

— Что я говорилъ? вскричалъ съ торжествомъ Дюпортъ. — У него есть нѣсколько тысячь франковъ, значитъ, его бѣдность только обманъ!

— Конечно, сказалъ одинъ изъ національныхъ гвардейцевъ. — У всѣхъ шпіоновъ есть деньги; дайте ихъ сюда.

— Господа, я не имѣю права отдать вамъ ввѣренныя мнѣ деньги.

— Давайте ихъ, или я велю разрушить вашъ домъ! вскричалъ офицеръ.

— Въ такомъ случаѣ, прошу васъ дать мнѣ письменное удостовѣреніе, что я уступилъ только силѣ.

— Этого не нужно. Вотъ этотъ господинъ, шевалье де-Сенъ-Круа, позаботится обо всемъ… Которая его комната? Мы хотимъ произвести обыскъ.

— Войдите пожалуйста сюда. Это комната, которую онъ занималъ въ послѣдній разъ. Но прошу васъ ничего не портить.

— Не сопротивляйтесь, Бертрамъ, сказалъ Дюпортъ, — а то мы отведемъ васъ въ Мазасъ, какъ принимающаго участіе въ шпіонствѣ.

— Боже мой! я и не думаю сопротивляться вашему обыску.

Послѣ этого онъ открылъ комнату, которую занималъ Левинъ; Дюпортъ, Сенъ Круа и два національныхъ гвардейца, въ сопровожденіи нѣсколькихъ человѣкъ изъ толпы, вошли въ комнату. Въ ней стоялъ товарный коробъ разнощика, который, конечно, весь былъ обысканъ, и товары разбросаны по всей комнатѣ. Все было сто разъ перебрано, но не нашлось ровно ничего подозрительнаго, что еще болѣе раздражило толпу.

— У него должно быть другое мѣсто, куда онъ прячетъ свой костюмъ національнаго гвардейца, сказалъ Дюпортъ.

— Увѣряю васъ, что у Левина нѣтъ другой комнаты. Въ той комнатѣ, гдѣ живетъ молодая дама, которой онъ покровительствуетъ, нѣтъ ничего ему принадлежащаго.

— Молодая дама, которой онъ покровительствуетъ? сказалъ Сенъ-Круа, обмѣнявшись взглядомъ съ Дюпортомъ. — Чортъ возьми, прошепталъ онъ, — не Зельма-ли уже это?

— Откройте комнату молодой дамы, вскричалъ Дюпортъ. — Мы должны видѣть ее… я хотѣлъ сказать, мы должны обыскать эту комнату.

— Господа, вы испугаете даму, если такъ неожиданно къ ней войдете.

— Намъ нечего останавливаться передъ женскимъ страхомъ! Мы исполняемъ нашъ долгъ, сказалъ національный гвардеецъ.

Тогда, оттолкнувъ Бертрама, хотѣвшаго защищать входъ въ комнату, они вошли въ нее.

Нетти вскрикнула отъ страха, когда въ первомъ вошедшемъ въ комнату, она узнала виконта Дюпорта, человѣка, который угрожалъ отвести ее обратно къ Гурдонъ, если она не исполнитъ его желанія.

Дюпортъ былъ также не мало изумленъ, узнавъ дѣвушку.

— А, это недурная находка! вскричалъ онъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ. — Господа, эта молодая дама наша пріятельница, убѣжавшая отъ Гурдонъ! Мы хорошо сдѣлаемъ, если отведемъ ее назадъ.

— О, ради Бога, не отводите меня туда назадъ, вскричала дѣвушка. — Сжальтесь надо мною! Я не сдѣлала ничего дурнаго тѣмъ, что убѣжала отъ позора и безчестія изъ дома Гурдонъ.

— Ты была неправа, что сдѣлала это, сказалъ одинъ изъ офицеровъ, — ты была у нея перломъ. Сегодня же ты вернешься къ ней и будешь съ нами ужинать.

— Убейте меня, вскричала несчастная, — но не бросайте меня снова въ этотъ позорный домъ.

Въ толпѣ послышались голоса сочувствія.

— Если она не хочетъ назадъ къ Гурдонъ, сказалъ одинъ, — то было бы несправедливо силой вести ее туда.

— Это очень похвально, что она желаетъ остаться честной дѣвушкой, прибавилъ другой.

— Это все равно, сказалъ Дюпортъ. — Она пріятельница шпіона, и уже по одному этому мы не должны обращать вниманія на ея просьбы.

— Надо узнать, виновна-ли она, продолжалъ прежній голосъ, — и если виновна, наказать ее, а не вести назадъ къ Гурдонъ.

— Сначала она проведетъ съ нами этотъ вечеръ, вскричалъ одинъ изъ національныхъ гвардейцевъ, схватывая Нетти за руку, — а потомъ вы можете вести ее въ Мазасъ, или повѣсить, или разстрѣлять!

— О, лучше убейте меня, но не ведите къ Гурдонъ, вскричала со слезами Нетти.

— Твое визжанье не поможетъ!… Возьмите, свяжите ее и если еще она станетъ сопротивляться…

— Эй, что тутъ такое? раздался громовой голосъ, и мужчина въ сопровожденіи женщины протолкался черезъ толпу въ комнату Нетти.

— Это пріятельница шпіона, объяснили имъ.

— А, вскричалъ Дюпортъ, — отлично, это нашъ пріятель Буланже, онъ отведетъ плѣнницу, а вотъ и Дюпонъ. Подойдите сюда, господа, это пріятельница еврея Левина, шпіона, воспитанница тетки Гурдонъ. Отведите ее назадъ къ ней! А завтра утромъ мы отведемъ ее въ Мазасъ.

— Шпіонку! Ее надо убить на мѣстѣ! вскричала Бетти, шедшая подъ руку съ Буланже.

— Къ чему вести ее сначала къ Гурдонъ, продолжалъ Дюпонъ, также ведшій подъ руку женщину. — Мы можемъ сейчасъ же судить ее и постановить приговоръ.

— Да, къ чему вести ее назадъ къ Гурдонъ! сказалъ одинъ изъ говорившихъ прежде въ пользу Нетти. — Она не хочетъ идти въ этотъ домъ позора. Къ чему похищать у нея ея честь? Если она заслуживаетъ смерти, то убейте ее, но отнимать у нея честь никто не имѣетъ права.

— Что? Кто говоритъ про ея честь? закричала Бетти. — Эта шпіонка считаетъ себя лучше насъ. Отправьте ее сначала къ Гурдонъ!

Въ эту минуту Дюпонъ также успѣлъ, наконецъ, войти въ самую комнату.

Нетти уже была схвачена и Буланже хотѣлъ ее связывать, какъ вдругъ кто-то схватилъ его за руку.

— Назадъ! закричалъ женскій голосъ. — Эта дѣвушка не пойдетъ къ Гурдонъ! Назадъ, говорю я.

Всѣ взоры обратились на говорившую.

Между жертвой и палачемъ стояла молодая дѣвушка съ черными, блестящими глазами.

— Не вамъ мѣшаться въ наши дѣла! вскричалъ одинъ изъ офицеровъ.

— Въ этомъ я вамъ помѣшаю! отвѣчала дѣвушка.

— А, это Элли! вскричали въ одинъ голосъ Сенъ-Круа и Дюпортъ.

— Элли, спасите меня! закричала Нетти.

— Молчи! повелительно сказала Элли, не глядя на просившую. — Молчи! повторила она, — ты видишь, что я этого не позволяю. Сюда, Дюпонъ! Ты будешь защищать ее. Она не притворщица, она добродѣтельнѣе, чѣмъ кто-либо изъ насъ, и конечно не шпіонъ… Господинъ Сенъ-Круа и вы, Дюпортъ, я вамъ запрещаю трогать ее или вы будете имѣть дѣло со мной!

Президентша женскаго клуба была личность, которой боялись, потому что на ея сторонѣ были не только всѣ мегеры, члены ея клуба, но и большая часть черни, такъ что на защиту Нетти готовъ былъ не одинъ Дюпонъ, но цѣлая масса народа, а потому Дюпортъ и его сторонники не осмѣлились прибѣгнуть къ силѣ.

— Въ такомъ случаѣ ее надо стеречь здѣсь въ домѣ, сказалъ Дюпортъ, — такъ какъ, во всякомъ случаѣ, она подозрительна.

Противъ этого никто, даже Элли, не могъ ничего возразить.

Послѣдовавшій за этимъ обыскъ не имѣлъ никакого успѣха.

На время Нетти была спасена, но когда производившіе обыскъ выходили изъ комнаты, Дюпортъ шепнулъ ей:

— Погоди, моя красотка. Ты отъ меня не уйдешь. Ты здѣсь будешь въ заключеніи и прежде чѣмъ тебя повѣсятъ, ты будешь моей любовницей.

Черезъ полчаса народъ оставилъ домъ, но Нетти съ ужасомъ увидѣла, что вокругъ него были поставлены часовые.

XX.
Агентъ роялистовъ.

— Гражданинъ Булье, я долженъ сказать вамъ нѣсколько словъ, сказалъ Сенъ-Еруа, выходя изъ дома, гдѣ они дѣлали обыскъ.

— Вы не будете сегодня въ собраніи? спросилъ Булье.

— Я сегодня занятъ, но мнѣ надо передать вамъ нѣчто. Собраніе будетъ сегодня въ церкви Сенъ-Северинъ?

— Конечно, наши уже собрались тамъ, отвѣчалъ Булье.

— Безъ всякихъ препятствій со стороны начальства?

— Развѣ у насъ не было отличнаго предлога? Церковь Сенъ-Северинъ какъ разъ достаточна для того, чтобы дать убѣжище всѣмъ тѣмъ, которыхъ прусскія бомбы лишили жилища и если даже узнаютъ, что мы устроили тутъ собраніе, то и тогда не посмѣютъ употребить противъ насъ силу. Возбужденіе въ Парижѣ такъ сильно, что правительство не посмѣетъ еще болѣе раздражить народъ.

— Отлично, Булье! Я могу вамъ сообщить изъ самаго вѣрнаго источника, что правительство думаетъ объ измѣнѣ. Трошю предприметъ еще одно нападеніе, но единственно для того, чтобы уменьшить число войска. «Національная гвардія требуетъ кровопусканія, говоритъ онъ, — ну, я ей доставлю его.»

— Горе измѣнникамъ! вскричалъ Булье, сжимая кулаки.

— Трошю и не думаетъ болѣе пытаться защищать городъ, онъ сдастъ его. Эти извѣстія я получилъ изъ самаго достовѣрнаго источника. Мы должны принять мѣры, гражданинъ.

— Да, время Коммуны наступило, надо только достать оружіе и деньги.

— Въ оружіи нѣтъ недостатка, вся національная гвардія станетъ на нашу сторону, въ деньгахъ тоже не будетъ недостатка, если вы съ вашими людьми поищете ихъ въ банкѣ Дюверне.

— А! у этого мошенника! У этого лакея Наполеона и измѣнника! Да, да, его голова падетъ!

— Этого не нужно. До его головы намъ меньше нужды, чѣмъ до его капиталовъ.

— Да, мы поступимъ по справедливости, отнявъ у него деньги, украденныя у Франціи.

— Само собою разумѣется! Эти деньги не могутъ быть употреблены на лучшее дѣло.

— Конечно! всѣ измѣнники отечества должны будутъ лишиться своихъ денегъ, этимъ они хотя немного искупятъ свою вину противъ народа.

— То, что мы хотимъ сдѣлать съ банкомъ Дюверне, должно быть сдѣлано какъ можно скорѣе, такъ какъ завтра онъ хочетъ отдать всѣ свои деньги подъ защиту правительства.

— А, онъ чувствуетъ опасность!

— Вы позаботитесь, гражданинъ, чтобы нападеніе было сдѣлано завтра рано утромъ.

— Если надо, то можно и сегодня вечеромъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! поспѣшно вскричалъ Сенъ-Круа. — Не сегодня! Сегодня вечеромъ еще рано. Завтра мы можемъ воспользоваться этимъ нападеніемъ и заставить народъ смѣнить правительство Національной Обороны и требовать, чтобы правительственная касса была передана Коммунѣ, а вечеромъ это не такъ было бы удобно сдѣлать.

— Вы правы, и такъ, завтра рано утромъ?

— Это мое мнѣніе.

— Положитесь на меня, это будетъ устроено!… И такъ, вы не придете туда?

— Я уже говорилъ вамъ, что я занятъ…. Вы знаете, что въ интересахъ нашего дѣла я пока еще не долженъ разрывать сношеній съ аристократіей. Позднѣе, когда мы твердо станемъ на ноги и намъ нечего будетъ бояться аристократіи, тогда я открыто разорву сношенія съ этими измѣнниками.

— Вы приносите Коммунѣ большую пользу, гражданинъ Сенъ-Круа.

— Каждый обязанъ служить дѣлу, какъ можетъ. Я исполняю только свой долгъ, такъ же какъ вы вашъ.

Послѣ этого онъ простился съ Булье и своимъ другомъ Дюпортомъ и отправился къ Итальянскому бульвару.

Послѣдуемъ за Сенъ-Круа.

XXI.
Предостереженіе.

Графъ Бошанъ читалъ своей женѣ и дочери вечернюю газету, которую тѣ съ ужасомъ слушали.

Дѣйствительно, извѣстія были самаго тревожнаго свойства.

Сначала говорилось о томъ, какъ бомба ударила въ женскій пансіонъ и многихъ воспитанницъ убила или ранила, потомъ говорилось, что зданіе Сорбонны также сильно пострадало отъ бомбъ.

Затѣмъ слѣдовали извѣстія о волненіи въ народѣ, который требовалъ, чтобы національная гвардія сдѣлала вылазку для соединенія съ арміею Гамбетты.

Орель-де-Паладинъ былъ смѣненъ и на мѣсто его назначенъ генералъ Шанзи, за котораго ручался самъ Гамбетта, также находившійся при арміи.

Само собою разумѣется, за этимъ слѣдовала длинная похвальная рѣчь генералу Шанзи, который до этого времени былъ мало кому извѣстенъ, точно также какъ и Орель де-Паладинъ.

Несмотря на это, ему приписывались необыкновенные военные подвиги и громадный талантъ.

Говорилось также и о голодѣ: что женщины боялись ходить подъ прусскими бомбами за полученіемъ своей порціи провизіи, а что тѣ, которые рѣшались на это, принуждены были по цѣлымъ часамъ ждать на морозѣ своей очереди, да и кромѣ того подвергались опасности быть убитыми.

Все это было очень неутѣшительно и слушательницы графа глядѣли далеко не весело.

Вдругъ совершенно неожиданно доложили о приходѣ Сенъ-Круа.

— Другъ мой, обратился къ нему графъ. — Вы вѣроятно принесли какое-нибудь утѣшительное извѣстіе, такъ какъ послѣ всего, что мы сейчасъ узнали, намъ надо услышать что нибудь радостное — или я ошибся?

— Нѣтъ, извѣстіе которое я принесъ нельзя позвать утѣшительнымъ, но все-таки лучше, что мы его узнали. Я счастливъ, что могу вамъ доказать, что тотъ, кому вы оказываете ваше полное довѣріе, недостоинъ его.

— Вы говорите о Левинѣ?

— Да, о немъ! я не долженъ былъ-бы возбуждать противъ него подозрѣнія, такъ какъ я знаю, какъ твердо вы въ немъ увѣрены, и я въ концѣ концевъ оказался бы клеветникомъ; поэтому я не сталъ-бы этого говорить если-бы у меня не было блестящаго доказательства моихъ словъ.

— О, клеветникомъ я никогда не сталъ бы васъ считать, сказалъ графъ, но вѣроятно вы ошибаетесь на счетъ него. Ваши слова одно время поколебали было мое довѣріе къ этому человѣку, но онъ убѣдилъ меня и моего друга Леблана, что онъ ничего не лгалъ; поэтому, я сознаюсь, мое довѣріе къ нему опять возвратилось.

— Я съ своей стороны тоже напрасно старалась открыть моему мужу глаза, сказала графиня, потому что мнѣ самой этотъ Левинъ очень не симпатиченъ.

— Однако мнѣ кажется, мама, замѣтила Алиса, что мы не имѣемъ никакой причины недовѣрять ему. До сихъ поръ онъ никогда не обманывалъ насъ, напротивъ того, оказалъ намъ много серьезныхъ услугъ.

— Простите меня, сказалъ Сенъ-Круа. — Но онъ всѣмъ намъ лгалъ. Я скажу вамъ коротко: Левинъ шпіонъ. Мы имѣемъ неопровержимыя доказательства этого, и когда его поймаютъ, что можетъ быть уже случилось, то расправа съ нимъ будетъ не долга.

— Шпіонъ! вскричалъ графъ. — Этому я не могу повѣрить.

— Онъ шпіонъ, и самый опасный. Вы слышали про сержанта Гоффа?

— Я часто читалъ въ газетахъ про его подвиги; впрочемъ я всегда думалъ, что это только выдумка, пока Левинъ не сказалъ мнѣ, что сержантъ Гоффъ дѣйствительно существуетъ, и что разсказы о немъ нисколько не преувеличены.

— Левинъ самъ сказалъ вамъ это?… Ну, такъ вы, я думаю, будете удивлены, когда узнаете, что этотъ сержантъ никто иной какъ самъ Левинъ.

— Онъ самъ? Вы вѣроятно ошибаетесь, шевалье.

— О, нисколько! Онъ былъ узнанъ двумя офицерами національной гвардіи, и затѣмъ преслѣдуемъ какъ шпіонъ… Какую другую цѣль могла имѣть его двойная роль, какъ не ту, что онъ былъ шпіонъ у пруссаковъ? Какъ Левинъ, бѣдный разнощикъ, онъ собираетъ свѣдѣнія, а какъ сержантъ Гоффъ, который ночью пробирается до самыхъ прусскихъ форпостовъ, онъ передаетъ эти свѣдѣнія нашимъ врагамъ.

— И вы не думаете, что тутъ возможна какая-нибудь ошибка?

— О, это несомнѣнно. Къ счастью, мы сняли маску съ этого опаснаго шпіона. Онъ отъ насъ не уйдетъ, такъ какъ онъ почти всѣмъ извѣстенъ въ той или другой роли.

— Я не могу повѣрить, сказала Алиса, чтобы Левинъ могъ преслѣдовать какую-нибудь безчестную цѣль; очень можетъ быть, что если это и правда, то его образъ дѣйствія имѣлъ какую-нибудь благую цѣль.

— Дитя мое, какъ ты можешь говорить въ пользу шпіона? сказалъ съ упрекомъ графъ.

— Мнѣ самому было трудно этому повѣрить, продолжалъ Сенъ-Круа, — если бы у меня не было доказательствъ, то я можетъ быть и теперь бы еще сомнѣвался. Какъ хитеръ долженъ онъ быть, что могъ такъ долго обманывать насъ, придавая себѣ видъ честнаго человѣка!

— Боже мой, и этому человѣку вѣрилъ я!

Въ эту минуту появился камердинеръ и доложилъ, что какой-то человѣкъ желаетъ говорить съ графомъ.

— Кто такой? спросилъ графъ.

— Онъ не говоритъ своего имени, но сказалъ только, что онъ пришелъ отъ имени господина Левина.

— А, посолъ шпіона, измѣнника! вскричалъ графъ, вскакивая съ мѣста, точно желая вымѣстить свой гнѣвъ на этомъ посланномъ.

— Значитъ, Левинъ до сихъ поръ спасся отъ преслѣдованій, сказалъ Сенъ-Круа. — Послушаемъ, что скажетъ этотъ посолъ. Вѣроятно это посольство имѣетъ цѣлью просьбу о вашей помощи.

— Я буду покровительствовать шпіону?.. Нѣтъ! Пусть падетъ на него справедливая месть моихъ согражданъ! Отъ меня ему нечего ждать ни помощи, ни состраданія.

— Но, отецъ, сказала Алиса, тихонько подойдя къ графу, — развѣ Эргардъ не говорилъ тебѣ, чтобы ты довѣрялъ Левину?

— Онъ также обманулся, какъ и мы всѣ.

— Если только господинъ Эргардъ не его сообщникъ, прибавилъ Сенъ-Круа.

— Нѣтъ ничего невозможнаго, замѣтила графиня. — Эргардъ нѣмецъ, Левинъ эльзасецъ…

— Но мама, перебила ее Алиса, — съ нашей стороны было бы не только несправедливостью, но и неблагодарностью, недовѣрять господину Эргарду.

— Конечно, мы еще не имѣемъ никакихъ причинъ недовѣрять ему, сказалъ графъ. Онъ можетъ быть просто, какъ я уже сказалъ, обманутъ, какъ и мы всѣ.

— Этотъ человѣкъ ждетъ отвѣта, замѣтила Алиса со страхомъ глядя на отца.

— Его надо выгнать изъ дома! закричалъ съ гнѣвомъ графъ. — Боже мой, и я довѣрялъ шпіону, и поручилъ ему заботу о безопасности большей части моего состоянія!

— Очень можетъ быть, что Левинъ желаетъ черезъ своего посланнаго оправдаться передъ тобою.

— Я не хочу слушать его оправданій! Его посланнаго надо выгнать изъ дома и запретить ему когда бы то ни было сюда показываться.

Съ такимъ приказаніемъ слуга вышелъ.

Въ ту же минуту Алиса также вышла изъ комнаты.

Въ передней она нашла лакея, говорящаго съ человѣкомъ, наружность котораго не особенно внушала довѣріе.

Это былъ человѣкъ съ сѣдыми волосами и морщинистымъ лицемъ.

Въ рукахъ онъ держалъ измятую и порыжѣлую шляпу. Глаза его выражали хитрость, а на губахъ играла полу-насмѣшливая, полу-злая улыбка. Алиса сдѣлала знакъ лакею идти прочь и сказала, обращаясь къ незнакомцу.

— Вы пришли отъ Левина?

— Да, сударыня.

— Мой отецъ не хочетъ васъ слушать, такъ какъ Левина подозрѣваютъ, что онъ шпіонъ.

— Очень можетъ быть, что это подозрѣніе основательно, сказалъ старикъ, пожимая плечами, — очень можетъ быть, что нѣтъ. Если Левинъ и шпіонъ, то съ самымъ похвальнымъ намѣреніемъ. Для парижанъ будетъ лучше, если городъ сдастся, по крайней мѣрѣ тогда прекратится голодъ… Я говорю такъ только съ точки зрѣнія другихъ, для меня же будетъ выгоднѣе, если осада еще продолжится.

— Кто вы такой?

— Мое имя Дюшень, мое занятіе въ настоящее время доставка провіанта.

Алиса не замѣтила иронической улыбки, которой онъ сопровождалъ свои слова, и продолжала спрашивать:

— И такъ, до сихъ поръ Левинъ еще на свободѣ?

— Онъ въ безопасности и его не поймаютъ, если онъ не сдѣлаетъ неосторожности показаться на улицѣ.

— Вы его другъ?

— Я ему благодаренъ, какъ никому въ свѣтѣ, и еслибы не это, то я ни за что не былъ бы здѣсь.

— Левинъ желаетъ, чтобы мой отецъ защитилъ его?

— Вы ошибаетесь, вашъ отецъ ничего не можетъ сдѣлать для Левина, такъ какъ, спрятавъ его у себя, онъ только навлекъ бы на себя ненависть черни, а Левина все-таки бы не спасъ. Дѣло идетъ не о Левинѣ, а о вашемъ отцѣ, или, лучше сказать, о его состояніи. Онъ хотѣлъ придти самъ, но я взялся передать его порученіе.

— И въ чемъ состоитъ это порученіе?

— Въ томъ, чтобы вашъ отецъ, не медля ни минуты, взялъ свои деньги изъ банка Дюверне.

— Вы думаете, что банку Дюверне грозитъ опасность?

— Объ этомъ мнѣ ничего не поручено говорить, но очень возможно, что сегодня ночью или завтра утромъ банкъ будетъ обокраденъ или что нибудь въ этомъ родѣ, почему я знаю? Я уже сказалъ, что мнѣ это рѣшительно все равно, я дѣлаю это только для удовольствія Левина. Еслибы вы не вышли ко мнѣ, сударыня, то вашъ лакей, по приказанію вашего отца, выгналъ бы меня, и вашъ отецъ ничего не узналъ бы. Теперь вы передадите ему мои слова и онъ можетъ принять свои мѣры. Меня очень трогаетъ ваша привѣтливость и если вамъ когда нибудь понадобится помощь стараго Дюшеня, то я буду очень радъ доказать вамъ мою благодарность.

— О! напротивъ того, мы вамъ должны быть благодарны!… Останьтесь! Ваше сообщеніе имѣетъ громадную важность. Я сейчасъ скажу объ этомъ отцу. Я очень рада, что Левинъ не заслужилъ упрековъ, которые дѣлали ему сейчасъ мой отецъ и шевалье де-СенъКруа.

— Шевалье де-Сенъ-Круа въ настоящую минуту у вашего отца?

— Въ такомъ случаѣ я вамъ посовѣтую, постарайтесь удержать его на весь вечеръ, если можно, то даже до полуночи.

— Для чего?

— Причины этого я вамъ не могу сказать, отвѣчалъ Дюшень, пожимая плечами, — но только повѣрьте мнѣ, что это я совѣтую для вашей пользы… Но извините, мнѣ пора.

— Все, что вы говорите, такъ загадочно, но въ тоже время мнѣ кажется, что ваши опасенія имѣютъ основаніе и ваше предостереженіе заслуживаетъ такого же вниманія, какъ и предостереженіе Левина.

— Вѣрите вы мнѣ или нѣтъ — это ваше дѣло.

— Возьмите по крайней мѣрѣ это, сказала Алиса подавая свой кошелекъ, — и будьте увѣрены, что мой отецъ также вознаградитъ васъ, когда узнаетъ, что ваше предостереженіе основательно.

— Благодарю васъ, сказалъ Дюшень, — я беру эти деньги точно также какъ возьму и отъ вашего отца, если онъ мнѣ предложитъ деньги, такъ какъ мое благополучіе кончится вмѣстѣ съ осадой.

Сказавъ это, онъ вышелъ, а Алиса вернулась къ себѣ въ комнату.

Она была такъ испугана всѣмъ слышаннымъ и въ тоже время такъ удивлена, что она нашла нужнымъ сначала собраться съ мыслями, а потомъ уже передать отцу все слышанное.

Можно-ли было вѣрить этому человѣку? Ему лично — конечно нѣтъ, но онъ говорилъ отъ имени Левина, который, Алиса была убѣждена, не способенъ ни на что дурное.

Развѣ въ самую минуту отъѣзда, Эргардъ не говорилъ, что онъ оставляетъ ей въ лицѣ Левина друга и защитника?

Это воспоминаніе заставило Алису рѣшиться.

Она поспѣшно встала и пошла въ комнату, гдѣ были всѣ. Ея разстроенное лице бросилось въ глаза отцу и матери.

— Что съ тобой, Алиса? спросила съ безпокойствомъ графиня. — Тебя, кажется, что-то безпокоитъ?

— Одно извѣстіе, которое я сейчасъ получила, отвѣчала Алиса, и которое я скажу тебѣ, отецъ, какъ только ты согласишься меня выслушать.

— Говори, моя милая! сказалъ графъ, — что съ тобой? Что тебя огорчаетъ?

— Я должна сказать это тебѣ одному…. Если шевалье извинитъ….

— О, что касается меня, отвѣчалъ Сенъ-Круа, — то я хотѣлъ сейчасъ уйти, у меня есть сегодня одно важное дѣло, но еслибы этого и не было, то и тогда я бы не остался, если вы этого не желаете.

— О, вы ошибаетесь въ томъ, что я хотѣла сказать, отвѣчала Алиса. — Я, напротивъ того, была бы довольна, еслибы вы остались на весь вечеръ.

— Какъ? съ удивленіемъ вскричалъ шевалье, — такъ ли я слышалъ? Вы желаете, чтобы я остался? Какъ я счастливъ, что вы этого желаете и въ тоже время какъ несчастливъ, что не могу исполнить вашего желанія.

— Вы такъ часто говорили мнѣ, шевалье, о вашей безусловной мнѣ покорности, не пропускайте же перваго случая доказать ее.

— Мадемуазель Алиса…. только не сегодня, пробормоталъ шевалье.

Но Алиса перебила его.

— Я не принимаю никакихъ извиненій, шевалье…. Отецъ, продолжала она, обращаясь къ графу, — шевалье ничего не имѣетъ противъ того, чтобы мы съ тобой на нѣсколько минутъ оставили его.

— Какія у тебя сегодня странныя причуды, сказалъ графъ. — Съ одной стороны меня очень радуетъ то, что ты наконецъ начинаешь, кажется, отдавать справедливость моему другу, но, съ другой стороны, меня безпокоитъ твоя таинственность.

— Да, это должно быть дѣйствительно странный разговоръ, при которомъ не должна присутствовать даже -я — мать, сказала графиня.

— Ты это узнаешь потомъ, мама…. Прошу тебя, отецъ…. А вы, шевалье, отложите ваше дѣло?

— Какъ могу я не исполнить вашего желанія?

— Я этого и ожидала отъ васъ.

Графъ дѣйствительно съ нетерпѣніемъ желалъ узнать, что скажетъ ему дочь.

До сихъ поръ Алиса старалась дѣлать беззаботное лице, особенно когда уговаривала шевалье.

Когда она осталась вдвоемъ съ отцемъ, лице ея приняло то же озабоченное выраженіе, которое поразило графа, когда она возвратилась.

— Отецъ, сказала она, беря его за руку, — отецъ, знаешь-ли ты съ кѣмъ я говорила?

— Нѣтъ, дитя мое.

— Съ посланнымъ Левина.

— Какъ? Не смотря на мое запрещеніе, не смотря на мое нежеланіе? вскричалъ графъ.

— Я это сдѣлала потому, что была убѣждена въ несправедливости твоего сужденія относительно Левина.

— Онъ шпіонъ!

— Можетъ быть, но тебя онъ никогда не обманывалъ. Твое довѣріе онъ вполнѣ заслужилъ и я могу тебѣ доказать это. Ты и не подозрѣваешь, за чѣмъ онъ присылалъ этого человѣка.

— О, конечно затѣмъ, чтобы просить моего покровительства?

— Нѣтъ, дѣло шло не о немъ, а о тебѣ и о твоемъ состояніи. Онъ прислалъ сказать, чтобы ты сегодня-же взялъ свои деньги отъ Дюверне; черезъ нѣсколько часовъ будетъ, можетъ быть, уже поздно, такъ какъ банкъ будетъ запертъ, значитъ, тебѣ нечего терять времени.

— Какъ? Почему мои деньги могутъ быть въ опасности у Дюверне?

— Развѣ ты не говорилъ, что Левинъ обѣщался увѣдомить тебя, когда банку Дюверне будетъ грозить опасность?

— Да, онъ обѣщалъ это.

— Онъ держитъ свое обѣщаніе, такъ какъ прислалъ тебѣ сказать это.

— Если это такъ, то Сенъ-Круа долженъ знать объ этомъ. Онъ посѣщаетъ клубы Коммуны.

— Стой, отецъ! Ты долженъ обѣщать мнѣ, что не скажешь Сенъ-Круа ни слова о томъ, что тебѣ извѣстна опасность, угрожающая банку.

— Дитя мое, не подразумѣваешь-ли ты подъ этимъ, что мы должны недовѣрять шевалье?

— Обѣщай мнѣ, отецъ! Я взяла на себя обязательство, что все, что я узнала, не будетъ извѣстно этому господину.

— Ты странная дѣвушка, ты дала себя обмануть. Шпіонъ способенъ на всякое мошенничество. Кто знаетъ, что кроется подъ этимъ!

— Я сначала тоже сомнѣвалась, но теперь я убѣждена, что узнала истину. Хотя я не знаю почему, но онъ желалъ, чтобы я удержала Сенъ-Круа у насъ до полуночи и, какъ ты видишь, я уже начала дѣйствовать сообразно.

— Такъ ты только по этой причинѣ удержала шевалье?

— Конечно.

— И такъ, въ твоей дѣтской головкѣ уже есть женское умѣнье притворяться? Что же касается меня, то я не способенъ на притворство. Я не скажу моему другу о томъ, что ты мнѣ сообщила, чтобы не компрометировать тебя передъ нимъ, но въ тоже время я не сдѣлаю по секрету отъ него того, что ты мнѣ совѣтуешь. Онъ, какъ агентъ нашей партіи, конечно, прежде всѣхъ зналъ бы, еслибы банку грозила какая-нибудь опасность. Взять безъ его вѣдома мои деньги отъ Дюверне значило-бы показать недовѣріе къ нему.

— И такъ, ты хочешь оставить безъ вниманія мое предостереженіе?

— Я не вѣрю въ опасность. Еслибы она существовала, то, какъ я уже сказалъ, Сенъ-Круа зналъ бы объ ней, а то, что я сегодня слышалъ о Левинѣ, заставляетъ меня видѣть въ его предостереженіи какую-нибудь вредную цѣль.

— Отецъ, я прошу тебя, не слѣдуй слѣпо твоему предубѣжденію! Не оставляй безъ вниманія предостереженія Левина.

— Я поговорю объ этомъ съ Сенъ-Круа.

— Ты хочешь выдать меня и Левина?

— Этого я не хочу сдѣлать…. Если онъ раздѣляетъ твои опасенія, то я сдѣлаю то, что ты совѣтуешь, если нѣтъ — то твой совѣтъ напрасенъ.

Алиса огорченно простояла съ минуту, потомъ вдругъ она взглянула на отца и сказала:

— Пусть будетъ такъ, какъ ты говоришь!… Иди назадъ, говори съ Сенъ-Круа. Я сама спасу все, но въ настоящую минуту я не въ состояніи принять участіе въ вашемъ обществѣ, тѣмъ не менѣе я надѣюсь, что найду за ужиномъ Сенъ-Круа еще у насъ. Отецъ, ты увидишь, что былъ несправедливъ къ Левину. Я желаю только, чтобы ты увидалъ это не слишкомъ поздно.

XXII.
Банкъ Дюверне.

Банкирскій домъ Дюверне и К^о, принадлежащій къ первымъ банкамъ въ Парижѣ и даже въ Европѣ, имѣетъ историческую знаменитость.

Уже Людовикъ XV клалъ въ этотъ банкъ свои деньги.

Во время революціи 93-го года ненависть мятежниковъ обрушилась на Дюверне, но тогда ему удалось избѣжать опасности. Очень можетъ быть, что его голова пала бы на гильотинѣ, если бы не имѣли интереса въ томъ, чтобъ удержать во Франціи банкира и его банкъ, въ которомъ, кромѣ королевскихъ денегъ, лежали еще деньги многихъ частныхъ лицъ.

Поэтому, во время первой имперіи, онъ сразу могъ снова открыть блестящій банкъ.

Вскорѣ затѣмъ онъ заслужилъ полное довѣріе императора.

Какъ намъ уже извѣстно, Дюверне пользовался также и довѣріемъ Наполеона III.

Въ описываемое нами время банкъ находился на Сорбоннской площади, въ большомъ каменномъ домѣ, окна котораго были съ желѣзными рѣшетками, а двери также окованы желѣзомъ.

Прежде въ банкѣ занималось до ста человѣкъ, теперь же не было никого.

Служащіе въ банкѣ не могли приходить, такъ какъ прусскія бомбы въ большомъ количествѣ падали на площадь и даже въ домъ, гдѣ помѣщался банкъ; домъ былъ во многихъ мѣстахъ поврежденъ ими, нѣкоторыя бомбы даже залетали внутрь дома.

Немногіе, остававшіеся въ домѣ, искали убѣжища въ кассѣ, бывшей подъ толстыми сводами.

Хозяинъ банка, Дюверне, разговаривалъ со своимъ другомъ Экеромъ.

— Послѣдуйте моему совѣту, говорилъ послѣдній, — передайте вашу кассу въ Національный банкъ, или куда хотите, но не оставляйте денегъ здѣсь, потому что я убѣжденъ въ близкой опасности.

— Я въ этомъ далеко не такъ твердо убѣжденъ, отвѣчалъ Дюверне, — но, тѣмъ не менѣе, я до тѣхъ поръ не успокоюсь, пока не приготовлю все для предотвращенія всякихъ случайностей. Всѣ деньги и бумаги уже приготовлены для того, чтобы ихъ перевезти.

— Сдѣлайте такъ какъ я, я теперь просто частный человѣкъ, поэтому мнѣ нечего бояться черни.

— Народъ не забылъ еще мексиканской войны!

— А также и наполеоновскихъ капиталовъ. Мы оба одинаково ненавидимы, но повѣрьте, что чернью руководитъ не одна ненависть, но также и желаніе грабежа. Грабежъ назовутъ политической справедливостью и воспользуются этимъ, чтобы обогатиться. Два милліона, лежащіе въ вашей кассѣ, отлично могутъ пригодиться Коммунѣ для борьбы съ правительствомъ.

— Вы твердо убѣждены, что Коммуна станетъ бороться съ правительствомъ?

— Мой другъ, это также вѣрно, какъ то, что мы здѣсь сидимъ съ вами, что Коммуна водворится въ Парижѣ.

— По увѣреніямъ Сенъ-Круа, никакой опасности еще нѣтъ, сказалъ Дюверне.

— Неправда! Я васъ увѣряю, что вся національная гвардія на сторонѣ Коммуны. Если революція еще не вспыхнула, то это потому, что Трошю ничего не говорилъ о сдачѣ Парижа. Что же касается до роялистской партіи, то она никакъ не можетъ разсчитывать на успѣхъ.

— Сенъ-Круа, агентъ этой партіи, другаго мнѣнія.

— Въ такомъ случаѣ, онъ слѣпъ, какъ и тысячи другихъ.

— Относительно Коммуны онъ имѣетъ вѣрныя свѣдѣнія и обѣщалъ предупредить меня, какъ только соберутся первыя тучи и какъ только я получу отъ него предостереженія, такъ сейчасъ же приму мои мѣры.

— Если онъ до сихъ поръ ничего не говорилъ, то онъ или ненадежный, или неспособный агентъ.

— Ну, его интересы связаны съ моими, такъ какъ всѣ деньги его партіи лежатъ у меня.

Разговоръ двухъ друзей часто прерывался трескомъ разрывающейся бомбы.

Въ эту минуту трескъ раздался необыкновенно близко.

Въ комнату съ ужасомъ вбѣжалъ швейцаръ.

— Бомба! могъ только онъ произнесть.

— Попала въ домъ? докончилъ Дюверне.

— Наружная стѣна пробита… Угловое окно разбито!

Дюверне глубоко вздохнулъ.

— Эта бомба новое предостереженіе, продолжалъ Экеръ, когда швейцаръ ушелъ, — Вы видите, что домъ такъ разрушенъ, что не въ состояніи выдержать нападенія. Наружная стѣна во многихъ мѣстахъ повреждена, рѣшетки попорчены, внутрь дома теперь не трудно попасть.

Не смотря на опасность, Дюверне и его другъ вышли изъ-подъ сводовъ, чтобы осмотрѣть поврежденія.

Экеръ былъ правъ, домъ не могъ сопротивляться никакому нападенію.

Случайно они взглянули въ окно.

Вся площадь представляла видъ разрушенія и запустѣнія; всѣ дома были оставлены жителями, бѣжавшими отъ опасности.

Оба друга были положительно испуганы, когда услыхали, что кто-то позвонилъ.

— Это какое-нибудь необычайное посѣщеніе, замѣтилъ Экеръ. — Только крайняя надобность можетъ заставить кого-нибудь придти сюда.

Швейцаръ, отворившій дверь, былъ еще болѣе удивленъ, увидя передъ собой молодую дѣвушку.

— Что вамъ угодно, сударыня? спросилъ онъ, едва вѣря своимъ глазамъ.

— Я желаю видѣть г-на Дюверне, отвѣчала пришедшая.

— Видѣть г-на Дюверне! механически повторилъ швейцаръ. — Развѣ вы не знаете, что банкъ закрытъ. И какъ вы не боялись идти черезъ площадь? Развѣ вы не видите, что и здѣсь въ домѣ не безопаснѣе?

— Я знаю все это… Будьте такъ добры, проведите меня къ г-ну Дюверне… То, что мнѣ надо ему сказать, не терпитъ отлагательства.

Дюверне съ удивленіемъ покачалъ головой, когда швейцаръ доложилъ ему, что его желаетъ видѣть молодая дама по очень важному дѣлу.

Молодая дама не ждала позволенія войти, а вошла сама вслѣдъ за швейцаромъ.

Дюверне сейчасъ же узналъ ее.

— Боже мой! вскричалъ онъ. — Графиня Бошанъ! Что заставило васъ придти сюда? Развѣ вы не знаете, какъ опасно теперь ходить по площади.

— Я это знаю, отвѣчала Алиса, такъ какъ это была она.

— Какая неосторожность! продолжалъ Дюверне. — Какъ позволилъ вамъ вашъ отецъ идти одной и притомъ сюда?

— Мой отецъ не знаетъ, что я пошла къ вамъ; но я должна была сдѣлать это, чтобы предостеречь васъ.

— Меня предостеречь, графиня?… Вы?.. Какъ вы…

— Не спрашивайте меня, перебила Алиса, надо торопиться. Вы должны сегодня же помѣстить ваши деньги въ безопасное мѣсто, иначе онѣ сегодня ночью будутъ украдены и, можетъ быть, завтра утромъ чернь нападетъ на вашъ домъ, чтобы овладѣть остатками.

Дюверне видимо поблѣднѣлъ и глядѣлъ то на своего друга, то на молодую дѣвушку, точно желая убѣдиться не бредитъ-ли онъ.

— Сегодня же ночью, говорите вы, графиня? Почему вы думаете, что меня собираются обокрасть?

— Не спрашивайте меня! Не медлите ни минуты. Если вы не хотите помѣстить въ безопасное мѣсто всѣхъ вашихъ денегъ, то я требую, чтобы вы сдѣлали это съ деньгами моего отца, и, какъ я уже сказала, не позже, чѣмъ сегодня вечеромъ, потому что ночью будетъ уже поздно.

— Но, Боже мой, Сенъ-Круа ничего мнѣ не говорилъ.

— А между-тѣмъ онъ навѣрно знаетъ про это.

— Ага! онъ значитъ заодно съ мошенниками, сказалъ Экеръ. — Я вамъ говорилъ тоже, что и эта молодая дама, онъ долженъ былъ уже давно предупредить васъ объ опасности.

— Но, графиня, вы можетъ-быть ошибаетесь?

— Нѣтъ. Когда вы исполните то, что я вамъ говорю, тогда я вамъ все объясню. Впрочемъ, вы и безъ меня узнаете это сегодня ночью или не позже завтрашняго утра. Я боюсь, что узнаютъ про мою отлучку изъ дома. Еще разъ совѣтую вамъ поторопиться. Въ шесть часовъ банкъ закрывается; вы должны покончить все до тѣхъ поръ.

Сказавъ это, она хотѣла идти.

— Но графиня, вскричалъ Дюверне. — Вы не можете вернуться назадъ безопасно. Не хотите-ли пройти въ подвалъ?

— Благодарю васъ, я должна торопиться.

Сказавъ это, Алиса вышла, оставивъ Дюверне въ изумленіи.

— Вы не хотѣли слушаться моего предостереженія, сказалъ Экеръ. — Вы видите теперь, что другіе знаютъ положеніе дѣлъ лучше васъ. Я убѣжденъ, что эта молодая особа сказала правду, и совѣтую вамъ исполнить то, что она сказала, а также собрать свѣденія объ этомъ Сенъ-Круа, чтобы убѣдиться не за одно ли онъ съ коммунистами.

Алиса говорила съ такой увѣренностью, что Дюверне былъ испуганъ.

Таинственность ея предостереженія еще болѣе заставила его сдѣлать требуемое Алисой.

Было довольно трудно увезти всѣ деньги и бумаги, однако это было сдѣлано.

По крайней мѣрѣ отъ ночного грабежа касса была въ безопасности — даже болѣе: Дюверне переговорилъ съ полицейскимъ префектомъ Араго и тотъ обѣщалъ принять необходимыя мѣры.

XXIII.
Убѣжала!

Въ смертельномъ страхѣ сидѣла Нетти въ своей комнатѣ, каждую минуту ожидая, что палачи схватятъ ее и она тѣмъ или другимъ образомъ погибнетъ. Или ее возвратятъ въ домъ Гурданъ, или она сдѣлается жертвою какого-нибудь негодяя, или, наконецъ, чернь умертвитъ ее какъ шпіона.

Вдругъ дверь отворилась. Нетти испустила крикъ ужаса — но это были не ея палачи.

Это была Элли, подошедшая къ ней съ важнымъ и суровымъ видомъ.

— О! спасите меня! вскричала Нетти, бросаясь ей на встрѣчу. Клянусь вамъ, я невинна — я не шпіонъ.

— Тише! Нетти, я постараюсь это сдѣлать, но не ручаюсь за успѣхъ. Я васъ не спрашиваю виновны вы или нѣтъ; я постараюсь спасти васъ во всякомъ случаѣ, такъ какъ мнѣ васъ жаль. Что вы не попадете въ руки Гурданъ, за это я ручаюсь. Я не допущу этого, такъ какъ я ненавижу эту старую сводницу. Но я не могу вамъ помочь, если вы попадете во власть прочихъ вашихъ враговъ. Въ такомъ случаѣ пусть Богъ вамъ поможетъ.

— Но что-же я такое сдѣлала! За что меня такъ подозрѣваютъ?

— Вамъ покровительствуетъ опасный шпіонъ. Для того, чтобы подозрѣвать васъ, достаточно и того, что онъ о васъ заботился, хотя-бы вы и дѣйствительно не были его помощницей.

— Боже мой! Зельма его дочь, и онъ заботился обо мнѣ какъ о ея подругѣ.

— Очень можетъ быть, что это правда, но я не знаю, повѣрятъ-ли этому тѣ…. Во всякомъ случаѣ, виновны вы или нѣтъ, но вы должны стараться убѣжать.

— Тамъ стоятъ караульные…. отвѣчала прерывающимся голосомъ Нетти.

— Конечно, я не могу провести васъ мимо караульныхъ. Дюпонъ обѣщалъ мнѣ стараться о томъ, чтобы вы не были отданы Гурданъ, но онъ не можетъ избавить васъ отъ допроса…. Въ этомъ домѣ есть другой выходъ; попытайтесь убѣжать черезъ него. Я видѣла, что тамъ нѣтъ караульныхъ. Одѣвайтесь скорѣе и слѣдуйте за мной.

Нетти, дрожа отъ страха, послѣдовала совѣту своей спасительницы, и онѣ вмѣстѣ вышли изъ комнаты.

Въ сѣняхъ ихъ встрѣтилъ хозяинъ дома, Бертрамъ. Куда это вы, Нетти? спросилъ онъ.

— Я хочу выпустить ее черезъ заднюю дверь, отвѣчала Элли.

— Этого я никакъ не могу допустить.

— Почему это? спросила Элли, бросивъ на Бертрама вызывающій взглядъ. — Я полагаю, что ваши жильцы могутъ выходить изъ дому, когда имъ угодно.

— Только не эта дама, отвѣчалъ рѣшительно хозяинъ. — Я не имѣю ни малѣйшаго желанія брать на себя отвѣтственность за это. Я не хочу, чтобы меня заподозрили въ сообщничествѣ со шпіономъ.

— Я беру это на себя, отвѣчала Элли повелительнымъ тономъ.

— Но…

— Тутъ нечего думать. Если вы помѣшаете этой дѣвушкѣ убѣжать отсюда, то очень можетъ быть, что вы сдѣлаетесь сооучастникомъ въ убійствѣ.

— Я очень сожалѣю Нетти, и желаю отъ всей души, чтобы она спаслась…. Ну, если вы думаете, что мнѣ не угрожаетъ ни малѣйшая опасность, и если вы обѣщаетесь мнѣ засвидѣтельствовать, что я выпустилъ Нетти только по вашему приказанію, то я, конечно, съ удовольствіемъ….

— Вы предусмотрительны, сказала Элли съ насмѣшливой улыбкой. — Хорошо, я вамъ это обѣщаю.

Самолюбію Элли льстило, что ея власть считали настолько значительной, что ея слово могло избавить буржуа отъ преслѣдованія Коммуны.

Обезпечивъ себя съ этой стороны, Бертрамъ пожелалъ Нетти счастливаго пути и проводилъ обѣихъ дѣвушекъ черезъ дворъ и боковое строеніе къ двери, выходившей въ узкую улицу, которая шла параллельно улицѣ св. Антонія.

Элли отворила дверь и взглянула на улицу.

— Я вамъ говорила, сказала она, — что они забыли про существованіе этого выхода. Здѣсь нѣтъ никого и вы можете идти; но берегитесь, чтобы васъ не увидѣлъ кто-нибудь изъ вашихъ преслѣдователей.

Нетти вышла и робко остановилась. Куда идти? направо или налѣво? Куда ведетъ эта улица? Что будетъ съ ней одинокой и беззащитной въ этомъ громадномъ Парижѣ?

Какое отчаянное положеніе для безпомощной дѣвушки! Элли угадала мысль своей подруги.

— Я провожу васъ, Нетти, сказала она, — до Лильской улицы, но больше я ничего не могу для васъ сдѣлать.

Но едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ изъ сосѣдняго дома выскочили двое и загородили имъ дорогу — Не напрасно я думалъ, вскричалъ одинъ изъ нихъ, — что голубка попытается улетѣть отсюда. Хорошо, что я догадался сторожить здѣсь! Теперь вы пойдете со мной, мое сокровище…. Флоріанъ, дѣлай, что я тебѣ приказалъ.

Тотъ, къ которому были обращены эти слова, подошелъ къ Нетти и потребовалъ, что бы она слѣдовала за нимъ.

— Стойте, виконтъ! вскричала Элли, схватывая Нетти за руку, — Я не позволю вамъ взять эту дѣвушку.

— Берегитесь Элли! сказалъ, грозя пальцемъ, виконтъ. — Вамъ будетъ худо, если я скажу нашимъ, что вы помогали убѣжать плѣнницѣ. Вы идете противъ воли союза.

— Не я, а вы, виконтъ, идете противъ союза, отвѣчала Элли. — О! я знаю, зачѣмъ вы хотите взять къ себѣ Нетти; но я этого не допущу.

— Вы хотите мѣшать мнѣ дѣлать, что я хочу?

— Да, я помѣшаю вамъ.

Нетти плакала, дрожа отъ страха, уцѣпившись за руку Элли.

— Будьте спокойны, мое дитя, ободряла ее Элли. — Этотъ человѣкъ не сведетъ васъ ни къ Гурданъ, ни къ себѣ.

— Какая глупость вступаться за эту дѣвчонку. Она шпіонъ!

— Это еще не доказано. А если ее въ этомъ подозрѣваютъ, то ее надо свести въ Мазасъ.

— Я буду ее лучше стеречь въ моемъ домѣ.

— Она никогда не будетъ у васъ, а въ Мазасѣ или на свободѣ.

— Однако, это просто смѣшно, замѣтилъ Флоріанъ, — что вы позволяете этой дѣвушкѣ мѣшаться въ ваши дѣла. Если союзъ найдетъ, что это не справедливо, тогда вы выдадите вашу плѣнницу; но пока, она будетъ въ нашей власти, и что касается до меня, то я исполню свою обязанность свести ее въ безопасное мѣсто…. и такъ, моя милая, прибавилъ онъ обращаясь къ Элли, — пустите, это моя плѣнница.

И оттолкнувъ ее, онъ схватилъ Нетти за руку и потащилъ ее за собой съ помощью Дюпорта.

— Дюпонъ! Дюпонъ! Сюда! Буланже! На помощь! закричала Элли.

— Молчите, сказалъ съ досадой Дюпортъ, обращаясь къ ней, — я заплачу за ваше молчаніе. Что вамъ въ этой дѣвчонкѣ? Я думаю, для васъ гораздо важнѣе оставаться со мною въ дружескихъ отношеніяхъ. Не считайте меня неблагодарнымъ.

Но Элли продолжала кричать, не обращая вниманія на обѣщанія Дюпорта, пока наконецъ къ нимъ не сбѣжались караульные.

— Наша плѣнница пыталась убѣжать, сказалъ обращаясь къ нимъ Дюпортъ, перемѣняя тонъ, и Элли помогала ей въ этомъ. Я надѣюсь, что вы отведете плѣнницу въ какое-нибудь мѣсто, безопасное отъ побѣга.

— Въ Мазасъ.

— Нѣтъ, не въ Мазасъ, а въ церковь Сенъ-Северина, продолжалъ Дюпортъ. Тамъ изслѣдуютъ это дѣло, мы тамъ разскажемъ и о той помощи, которую Элли оказывала этому бѣгству, и я отъ всей души желаю, сказалъ онъ обращаясь къ Элли, чтобы это не доставило вамъ непріятностей.

— Да, въ церковь Сенъ-Северина, согласился Буланже, тамъ мы разберемъ это дѣло. У насъ все должно дѣлаться по справедливости. И такъ, безъ возраженій! пойдемте съ нами, продолжалъ онъ, обращаясь къ Нетти, — и берегитесь, если вы дѣйствительно шпіонъ!

— Я буду провожать эту дѣвушку, сказала Элли….. пойдемте, Нетти.

И, взявъ снова за руку дрожащую дѣвушку, она пошла съ ней въ сопровожденіи Дюпорта и караульныхъ.

XXIV.
У алтаря.

Приходъ Нетти съ ея караульными въ церковь Сенъ-Северина прервалъ пламенную рѣчь Булье.

— Тише, вы тамъ! закричалъ Пиронъ, сидѣвшій рядомъ съ патеромъ, у кафедры. Не прерывайте! То, что Булье хочетъ сказать, очень важно.

— Кажется, тамъ произошло что-то особенное, сказалъ патеръ, замѣтивъ волненіе, произведенное въ толпѣ новоприбывшими.

— Что тамъ? кричалъ Пиронъ. Тише! Слушайте Булье!

— У насъ есть очень важное дѣло, отвѣчалъ Буланже, прокладывая себѣ дорогу. У насъ есть плѣнница — шпіонъ.

— Это еще надо доказать, шпіонъ она или нѣтъ, возразила Элли.

Минуту спустя Буланже, Дюпортъ и Нетти стояли передъ Пирономъ.

Элли послѣдовала за ними.

— Я требую, гражданинъ Пиронъ, сказала она, — чтобы эту дѣвушку отправили въ Мазасъ.

— Зачѣмъ-же въ Мазасъ? отвѣчалъ Пиронъ, мы можемъ сами судить ее.

— Я того-же мнѣнія, сказалъ Буланже — Мы устроимъ судъ и опредѣлимъ виновна-ли она или нѣтъ. Если она виновна, она не избѣгнетъ заслуженнаго наказанія…. Скоро мы одни будемъ судить во всемъ Парижѣ.

— Ее надо свести въ настоящій судъ, возразила Элли. Вы не имѣете никакого права судить ее.

— Кто говоритъ это, гражданка? замѣтилъ ей Буланже. У насъ все дѣлается по справедливости.

Между-тѣмъ патеръ внимательно разсматривалъ строгія и прекрасныя черты Нетти.

Казалось, что блѣдность покрывавшая щеки дѣвушки, и ея умоляющій взглядъ придавали ей въ глазахъ патера новую прелесть.

Его сѣрые глаза все болѣе и болѣе разгорались.

— У насъ теперь нѣтъ времени, сказалъ Дюпонъ, поддерживая мнѣніе Элли, — судить эту дѣвушку. Булье хотѣлъ говорить намъ о болѣе важныхъ дѣлахъ. Я полагаю, что лучше будетъ свести нашу плѣнницу въ Мазасъ.

— Я того-же мнѣнія.

— Я тоже.

— У насъ есть важныя дѣла, кричали многочисленные голоса.

Патеру также стало жаль Нетти, такъ какъ онъ предвидѣлъ, какова будетъ ея участь, если чернь станетъ ее судить своимъ судомъ.

Его вмѣшательство внушило Нетти надежду.

— Клянусь вамъ, что я невинна! вскричала она обращаясь къ патеру съ умоляющимъ видомъ. Я никогда не помогала никакому шпіону; я не знала, что того, кто далъ мнѣ убѣжище, подозрѣваютъ въ шпіонствѣ. Умоляю васъ, спасите меня отъ этихъ людей: пусть меня сведутъ въ тюрьму, тамъ меня будутъ судить настоящіе судьи.

— Успокойтесь, мое дитя, возразилъ патеръ съ лицемѣрною кротостью, взявъ за руку Нетти. Вы нигдѣ не найдете суда болѣе справедливаго, чѣмъ нашъ. Васъ не сведутъ въ Мазасъ.

— Убирайтесь къ чорту! кричалъ съ кафедры Булье. — Не мѣшайте мнѣ говорить! То, что я хочу сказать, важнѣе всего этого.

— Булье правъ, пусть караулятъ эту дѣвушку до тѣхъ поръ, пока у насъ не будетъ свободнаго времени.

— Хорошо, гражданинъ Дюпортъ будетъ ее стеречь и приведетъ сюда, когда мы составимъ судъ.

— Я протестую противъ этого! вскричала Элли. Гражданинъ Дюпортъ имѣетъ безчестные намѣренія относительно этой дѣвушки. Если вы находите, что ее надо задержать подъ арестомъ до суда, то стерегите ее сами,

— Если то, что вы говорите про гражданина Дюпорта, справедливо, сказалъ патеръ, то я тоже возстаю противъ выдачи ему плѣнницы, ее можетъ стеречь Буланже.

Послѣ долгихъ переговоровъ, было наконецъ рѣшено, что Буланже и Дюпонъ отведутъ плѣнницу въ одну изъ нишъ и будутъ ее тамъ стеречь.

Булье могъ наконецъ продолжать свою рѣчь.

Онъ потребовалъ, на другой же день утромъ идти и разрушить банкъ Дюверне, а также уничтожить правительство Національной Обороны и учредить Комитетъ Народнаго Благосостоянія.

Чтобы не возбудить подозрѣнія, Дюпортъ воздержался противорѣчить рѣшенію, принятому относительно Нетти. Его досадовало, что патеръ былъ также противъ негоесли-бы не это, то протестъ Элли не имѣлъ бы никакихъ послѣдствій.

Вечеръ приближался и въ церкви сдѣлалось такъ темно, что надо было ее освѣтить.

Принесли факелы и воткнули ихъ въ кольца, находившіяся на стѣнахъ.

Красноватый дрожащій свѣтъ факеловъ, освѣщавшій пеструю волнующуюся толпу, громкіе споры и крики полупьяной черни — все это производило на Нетти ужасное впечатлѣніе. Она едва не лишалась сознанія и ей казалось, что ее окружаютъ не люди, а какіе-то дикіе звѣри.

Элли не отходила отъ нея и старалась возбудить въ ней мужество.

Когда Булье кончилъ свою рѣчь и всѣ споры прекратились, былъ составленъ судъ.

Предсѣдателемъ былъ выбранъ Дюпортъ, такъ какъ онъ поймалъ шпіона.

Но онъ отклонилъ эту честь, увѣряя, что у него есть сегодня очень важное дѣло, и что онъ долженъ уйти вмѣстѣ съ Флоріаномъ.

— Если гражданинъ Дюпортъ считаетъ эту дѣвушку шпіономъ, вмѣшалась Элли, — то онъ долженъ и обвинять ее. Я думаю, что у него не можетъ быть никакого дѣла важнѣе этого, или, можетъ быть, у него не хватаетъ мужества?

— Вы ошибаетесь, Элли, отвѣчалъ Дюпортъ. — Чтобы доказать, что вы не правы, я прошу отложить процессъ до завтра: тогда я буду присутствовать при разбирательствѣ.

Но со всѣхъ сторонъ послышались возраженія, такъ какъ толпа желала интереснаго зрѣлища суда и заранѣе имъ восхищалась.

Всѣ требовали, чтобы судъ состоялся немедленно.

— У насъ довольно времени, чтобы разобрать дѣло и исполнить рѣшеніе, сказалъ Буланже. — Кто знаетъ что будетъ завтра? Можетъ быть, мы будемъ уже засѣдать въ ратушѣ.

Мнѣніе Буланже нашло поддержку и было рѣшено немедленно же судить Нетти.

Пиронъ, выбранный предсѣдателемъ предложилъ выбрать Буланже въ присяжные.

Дюпонъ и Булье были также выбраны; патеру было поручено вести журналъ.

Они заняли мѣсто въ алтарѣ, освѣщенномъ двумя факелами; туда же столпились и прочіе, чтобы не проронить ни одного слова изъ преній.

Страсти черни были такъ возбуждены, что Нетти только благодаря энергической защитѣ Элли и Дюпона избѣгла смерти въ то время, когда ее проводили черезъ толпу.

Какой-то національный гвардеецъ хотѣлъ ударить ее своей саблей.

Къ счастью, нашлись нѣкоторые друзья Дюпона, въ томъ числѣ и Буланже, которые защитили Нетти.

— Пусть никто не смѣетъ сказать, закричалъ Буланже, что мы убиваемъ безъ суда. Все должно происходить у насъ по справедливости!

Наконецъ полумертвую отъ ужаса Нетти привели въ алтарь и поставили передъ судьями.

— Твое имя, гражданка? спросилъ Пиронъ.

— Позвольте ей сѣсть, сказала Элли. — Вы видите, что она едва держится на ногахъ.

— Обвиняемый долженъ стоять при допросѣ, отвѣчалъ Булье, этого требуетъ достоинство суда.

— Все это глупости… сядь, дитя мое, продолжала Элли, и, не ожидая позволенія, она взяла стулъ и усадила на него Нетти.

Взглянувъ, Нетти угадала, что ей нечего ожидать отъ нихъ состраданія.

— Твое имя, гражданка? повторилъ Пиропъ.

— Нетти Бриссонъ, отвѣчала обвиняемая едва слышнымъ голосомъ.

— Откуда родомъ?

— Я родилась въ городкѣ Брэй, въ округѣ Лангръ.

— Твои родители живы?

— Нѣтъ, я сирота. Мой отчимъ управляетъ имѣніями графа Бошанъ.

— А! ея отчимъ управляющій имѣніями роялиста, замѣтилъ Бульеслѣдовательно и сама она роялистка.

— Конечно! кричала толпа. Она шпіонъ роялистовъ.

— Не прерывайте допроса, уговаривалъ Пиронъ. Надо еще яснѣе доказать ея виновность… Что заставило тебя явиться въ Парижъ, гражданка?

— Я не по своей волѣ пріѣхала въ Парижъ, отвѣчала Нетти. Мой отчимъ не любилъ меня. Послѣ смерти моей матери я терпѣла отъ него постоянныя мученія. Я была ему ненавистна, и онъ старался развязаться со мной. Часто я думала убѣжать отъ него, но у меня не было никого, къ кому-бы я могла обратиться. Однажды къ намъ пріѣхала изъ Парижа какая-то дама, и увезла меня съ собой, мнѣ кажется, что она дала отчиму денегъ. Эта дама была госпожа Гурданъ.

— Ага! сказалъ насмѣшливо Булье. Обитательница дома госпожи Гурданъ! Ну, отъ такой особы нельзя ждать ничего хорошаго.

— Вы лучше-бы сдѣлали, гражданинъ Булье, если-бы выслушали до конца обвиняемую и взяли-бы назадъ ваши безразсудныя слова, замѣтила ему Элли.

— А вы, гражданка, лучше-бы сдѣлали если-бы не заступались за шпіона, отвѣчалъ Булье.

— Тише! закричалъ Пиронъ, ударивъ огромнымъ ключемъ по мраморной плитѣ алтаря.

— Какъ вы оставили домъ Гурданъ? продолжалъ онъ допрашивать.

— Я убѣжала, какъ только увидѣла, для какой цѣли я была привезена въ него.

— Это правда, замѣтила Элли, я могу это подтвердить.

— Дальше! Какъ познакомились вы съ Левиномъ?

— У Гурданъ была его дочь, и мы вмѣстѣ убѣжали оттуда, но одно происшествіе разлучило насъ. Мнѣ встрѣтился на дорогѣ виконтъ Дюпортъ, и сдѣлалъ мнѣ безчестное предложеніе. Но мнѣ удалось отъ него скрыться, и я нашла убѣжище у отца моей несчастной подруги, Левина.

— Вы знали тогда, что Левинъ состоитъ въ національной гвардіи?

— Нѣтъ, этого я не зналая никогда не видѣла его въ мундирѣ.

— Вы также не сопровождали его когда онъ выходилъ изъ города?

— Никогда.

— И вы никогда не доставляли ему извѣстій? Не помогали ему при его переодѣваніяхъ?

— Я очень рѣдко его видѣла, и никогда не выходила изъ дома, въ которомъ жила. Что-же касается до переодѣваній, то я никогда не видѣла его, ни въ мундирѣ національной гвардіи, ни въ какомъ-либо другомъ платьѣ, кромѣ его обыкновеннаго.

— Что вы можете еще намъ сказать?

— Я не могу сказать ничего кромѣ того, что я невинна; я готова присягнуть въ томъ, что все, сказанное мною, чистая истина.

— Обвиняемыхъ не приводятъ къ присягѣ, замѣтилъ Буланже. То, что она говоритъ, продолжалъ онъ, не доказываетъ ея вины — напротивъ, все говоритъ въ ея пользу.

— Теперь надо рѣшить, виновна она или нѣтъ, сказалъ предсѣдатель. Гражданинъ Булье, вы будете прокуроромъ. Нѣтъ-ли здѣсь кого-нибудь, кто согласился-бы быть защитникомъ подсудимой?

Во всей толпѣ не нашлось ни одного желающаго.

— Повѣсьте ее! Къ чему эти разсужденія? закричала Бетти, вскакивая на ступени алтаря.

— Зачѣмъ ей защитника! сказалъ съ кровожадной усмѣшкой національный гвардеецъ. Кончите скорѣе дѣло — это будетъ лучше всего.

— Этого не слѣдуетъ дѣлать, гражданинъ, замѣтилъ гвардейцу президентъ. — Буланже правъ: у насъ все должно происходить по справедливости.

При красноватомъ свѣтѣ факеловъ, и въ клубахъ табачнаго дыма, лицо Булье совершенно походило на морду бульдога.

— Въ немногихъ словахъ, началъ онъ, докажу я вамъ, граждане, виновность подсудимой. Она дочь управляющаго имѣніями роялиста.

— Падчерица, а не дочь, замѣтила Элли.

— Падчерица, поправился Булье. — Это нисколько не измѣняетъ дѣла.

— Конечно нѣтъ! кричала толпа.

— Потомъ она была въ домѣ Гурданъ.

— Противъ воли, прервала Элли.

— Она подружилась съ дочерью шпіона, а потомъ и съ самимъ шпіономъ. Шпіонъ жидъ, а жидъ ничего не дѣлаетъ даромъ. Онъ не принялъ бы ее къ себѣ въ домъ и не укрылъ-бы, если-бы не надѣялся извлечь изъ этого какую нибудь выгоду. На что-же онъ могъ разсчитывать, какъ не на помощь въ шпіонствѣ.

— Быть другомъ шпіона — это преступленіе заслуживающее смертной казни, замѣтилъ одинъ изъ слушателей.

— Я того-же мнѣнія, сказалъ прокуроръ, — и поэтому я считаю виновность подсудимой доказанной и требую, чтобы ее присудили къ смертной казни.

— Браво! ревѣла толпа. — Смерть шпіону! Повѣсить ее!

— Такъ какъ защитника подсудимой не нашлось, началъ предсѣдатель, — то я полагаю…

— Стойте! прервала его Элли, — Я буду защищать ее.

Ропотъ неудовольствія пронесся по толпѣ; но значеніе Элли, какъ президентши женскаго клуба, было такъ велико, что никто не осмѣлился открыто ей противорѣчить.

— Граждане! начала Элли, не обращая вниманія ни на ропотъ толпы, ни на угрожающіе взгляды Булье. Ее ли вы присудите къ смерти эту дѣвушку, это будетъ не правосудіе, а убійство. Развѣ то, въ чемъ ее обвиняютъ, есть тяжкое преступленіе? Она падчерица управляющаго роялиста — развѣ изъ этого слѣдуетъ, что она сама роялистка? Развѣ вы не слышали, что отчимъ съ ней дурно обходился. Значитъ они жили не въ согласіи. Она попала потомъ въ домъ Гурданъ, но это не ея вина: она не знала, что это за домъ. Что она оттуда убѣжала, это, я думаю, говоритъ въ ея пользу. Въ ея поступкахъ нѣтъ и тѣни чего-нибудь подозрительнаго. Она невинна, и вы не должны ее убивать.

На всякихъ другихъ, кромѣ слушателей Элли, эти слова произвели бы впечатлѣніе. Но тутъ были не люди, а кровожадные звѣри, имъ нужна была кровавая жертва, и въ отвѣтъ на слова Элли послышались насмѣшливые крики и даже угрозы.

Кричали, что она сама измѣнница и другъ шпіона.

Дикая толпа хотѣла жертвы, и жертва должна была быть принесена.

Послѣ короткаго совѣщанія президентъ объявилъ рѣшеніе. Только одинъ Дюпонъ былъ противъ обвиненія, но его мнѣніемъ пренебрегли.

XXV.
Кража.

Дождь бомбъ, падавшій на площадь Сорбонны, не прекратился и ночью.

Безпрестанно слышался во мракѣ свистъ снарядовъ — потомъ блескъ, взрывъ и обломки строеній, камни мостовой разлетались въ стороны. Это повторялось почти каждую минуту.

На площади царствовалъ глубочайшій мракъ, такъ какъ никто не рѣшался зажигать здѣсь лампы. Впрочемъ этого было и не нужно, такъ какъ никто не заходилъ въ эту часть города.

Дома, находившіеся на площади, были покинуты своими обитателями.

Казалось, что тутъ не было ни одной живой души.

Но нѣтъ! подъ арками Сорбонны виднѣлись три тѣни, скрывавшіеся въ глубинѣ ниши, хотя эта предосторожность была совершенно излишняя.

Ихъ никто-бы не увидѣлъ, даже если-бы они стояли на открытомъ мѣстѣ.

Но при томъ дѣлѣ, которое привело ихъ сюда, никакая предосторожность не была излишней.

Вдругъ разорвавшаяся вблизи бомба освѣтила ихъ лица.

Одинъ изъ нихъ, закутанный въ широкій плащъ, казалось принадлежалъ къ высшему слою общества.

У другаго былъ на плечахъ пустой мѣшокъ.

Третій казалось, скрывалъ подъ своимъ пальто множество какихъ-то инструментовъ.

Его лицо было лицомъ настоящаго мошенника.

— Чортъ побери! произнесъ послѣдній. — Если-бы дѣло шло не о двадцати тысячахъ франковъ, я ни за что не взялся-бы за это.

— Кажется, что мы сюда пришли только за тѣмъ, чтобы быть убитыми какимъ нибудь осколкомъ бомбы. Отчего не приступить прямо къ дѣлу?

— Подождите еще немного, Маркъ-Понъ, отвѣчалъ человѣкъ въ плащѣ. — Сенъ-Круа обѣщалъ придти въ 11 часовъ.

— Теперь уже больше чѣмъ 11 часовъ, а его еще нѣтъ. Я не имѣю ни малѣйшаго желанія быть убитымъ.

— Я тоже думаю, господинъ виконтъ, вмѣшался державшій на плечахъ мѣшокъ, — что намъ нечего больше ждать. Если шевалье не пришелъ, то это его дѣло. Я. не понимаю, зачѣмъ намъ нужно четвертаго.

— Дѣло не такъ легко, какъ ты думаешь, ФлорІанъ, поэтому-то намъ и надо четвертаго.

— Я думаю, что тамъ теперь нѣтъ даже ни одной крысы, сказалъ Маркъ-Понъ, кивнувъ головой по направленію къ дому Дюверне. — Мы не встрѣтимъ навѣрное никакого сопротивленія. Кромѣ того, благодаря тому, что тамъ надѣлали бомбы, намъ легко будетъ проникнуть въ банкъ.

— Поэтому-то я и боюсь, что тамъ поставленъ караулъ, замѣтилъ Дюпортъ.

— Караулъ? отвѣчалъ насмѣшливо Флоріанъ. — Я не думаю, чтобы нашлись такіе дураки, которые согласились-бы караулить домъ, который эти проклятые пруссаки, кажется выбрали цѣлью для своихъ бомбъ.

— Это правда, сказалъ виконтъ, — едва-ли кто на это рѣшится.

— Вы знаете расположеніе дома, виконтъ?

— Да, я тамъ часто бывалъ вмѣстѣ съ Сенъ-Круа и хорошо знаю мѣстность.

— Въ такомъ случаѣ, къ дѣлу! сказалъ МаркъПонъ.

— Если шевалье придетъ, когда все будетъ уже кончено, то онъ, конечно, получитъ гораздо меньше того, что онъ получилъ-бы, если-бы помогалъ намъ.

— Какъ вы туда думаете попасть? спросилъ Дюпортъ.

— Черезъ угольное окно, отвѣчалъ Маркъ-Понъ. — Я уже заранѣе все высмотрѣлъ. Въ этомъ окнѣ двѣ желѣзныя полосы разбиты бомбой, такъ что ихъ легко будетъ совсѣмъ отогнуть… И такъ къ дѣлу!

Густой снѣгъ съ дождемъ увеличивали темноту и помогли виконту и его товарищамъ незамѣтно пройти до банка.

Окно, черезъ которое они хотѣли проникнуть въ зданіе банка, было высоко отъ земли.

Флоріанъ прислонился къ стѣнѣ и Маркъ-Понъ вскочилъ на его плечи.

Опытный мошенникъ все хорошо высмотрѣлъ, дѣйствительно, пригнуть желѣзныя полосы было довольно легкой работой.

Скоро Маркъ-Понъ былъ уже внутри банка.

— Дорога открыта! закричалъ онъ высунувшись изъ окна.

Дюпортъ вскочилъ на плечи Флоріана и послѣдовалъ за Маркъ-Пономъ во внутрь дома. Флоріанъ остался сторожить на площади.

Маркъ-Попъ заботливо заперъ ставпи, между тѣмъ какъ Дюпортъ открылъ потайной фонарь; кругомъ стояли шкапы и бюро, въ которыхъ лежали цѣнныя бумаги банка.

— Не попробовать-ли здѣсь? сказалъ Маркъ-Понъ, указывая на шкапы.

— Если будетъ время, то мы займемся этимъ послѣ, отвѣчалъ виконтъ. Тамъ внизу дѣло будетъ гораздо легче; я боюсь, что мы убьемъ много времени на отпираніе этихъ шкаповъ.

— Ну, такъ пойдемъ дальше.

Они ни сколько не заботились о шумѣ, который производили ихъ шаги, такъ какъ было очевидно, что въ домѣ не было никого. Конечно швейцаръ могъ ихъ услышать, но Дюпортъ и его товарищъ были не такіе люди, чтобы бояться одного человѣка.

Дюпортъ не солгалъ, говоря, что онъ хорошо знаетъ мѣстность.

Дѣйствительно они пришли кратчайшимъ путемъ ко входу въ подземелье банка.

Обитая желѣзомъ дверь запирала этотъ входъ и Маркъ-Понъ уже вынулъ свои инструменты, приготовляясь ее выломать, какъ вдругъ Дюпортъ замѣтилъ, что дверь не была заперта на ключъ.

— Въ самомъ дѣлѣ! сказалъ смѣясь Маркъ-Понъ. Дѣло гораздо легче чѣмъ мы думали.

Они спустились въ подземелье, въ которомъ должны были стоять ящики съ золотомъ.

Но ящики частью исчезли, частью были пусты.

Они обошли все подземѣлье; все было пусто!

— Чортъ побери! вскричалъ Дюпортъ. Они спрятали свои деньги…. Но можетъ быть, содержимое тѣхъ шкаповъ вознаградитъ наши труды.

Они направились къ выходу.

Но что это значитъ?

Дюпортъ испугался: дверь была заперта.

— Вы, должно быть, заперли ее на ключъ, когда мы сюда вошли, замѣтилъ Маркъ-Понъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я хорошо помню, что не запиралъ ея, кто-нибудь шелъ за нами и заперъ насъ здѣсь.

Вдругъ изъ пиши въ стѣнѣ выскочили четверо и схватили Дюпорта и Маркъ-Пона.

Фонарь виконта упалъ на полъ и потухъ.

Послѣ минутной борьбы оба вора были связаны и брошены на полу въ подземельѣ.

Между тѣмъ Флоріанъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ возвращенія своихъ товарищей. Изнутри не было слышно никакого шума, и онъ думалъ, что тамъ дѣло идетъ безъ помѣхи.

Ему было далеко не пріятно стоять на площади, гдѣ поминутно разрывались бомбы.

Передъ началомъ дѣла они условились, что Дюпортъ и Маркъ-Понъ, наполнивъ мѣшокъ деньгами, передадутъ его въ окно Флоріану.

Съ каждой минутой нетерпѣніе Флоріана возрастало.

Наконецъ ставни открылись.

— Готово? спросилъ Флоріанъ.

— Сейчасъ!, отвѣчалъ ему чей-то голосъ; подожди немного, все будетъ готово.

У дверей банка послышался шумъ.

— Что это значитъ? спросилъ тихо Флоріанъ. Кто, то отпираетъ дверь!

— Это ничего! отвѣчалъ тотъ-же головъ. Намъ не, чего бояться. — Тутъ только Флоріанъ замѣтилъ съ ужасомъ, что этотъ голосъ былъ ему незнакомъ.

Онъ бросился бѣжать.

Было уже поздно, онъ былъ схваченъ сильными руками.

Въ эту-же ночь три вора были посажены въ Мазасъ.

XXVI.
Послѣдняя исповѣдь.

На башнѣ церкви Сенъ-Северина било полночь, когда окончился судъ надъ Нетти.

— Нетти Бриссонъ, сказалъ президентъ, судъ Коммуны нашелъ тебя виновной въ шпіонствѣ и присуждаетъ тебя къ смертной казни. Это рѣшеніе будетъ немедленно исполнено.

Страшный ревъ поднялся со всѣхъ сторонъ и уже нѣкоторые бросились было, чтобы схватить Нетти, какъ вдругъ поднялся патеръ и остановилъ ихъ движеніемъ руки.

— Граждане, сказалъ онъ громкимъ голосомъ, мы всѣ христіане и поэтому мы не должны отказывать преступникамъ въ возможности исповѣдать ихъ грѣхи и примириться съ Богомъ. Позвольте мнѣ исповѣдать эту преступницу.

Хотя большинство и было на сторонѣ патера, но очень можетъ быть, что его требованіе не было-бы исполнено, если-бы одно случайное обстоятельство не пришло ему на помощь.

Боковая дверь церкви неожиданно отворилась и вбѣжалъ Сенъ-Круа.

Онъ быстро протѣснился сквозь толпу и, не обращая вниманія на происходившее, всталъ около президента и началъ говорить. Эта поспѣшность обратила на него всеобщее вниманіе. Мгновенно всѣ споры прекратились.

— Граждане, къ оружію! говорилъ Сенъ-Круа. Теперь настало время, когда мы должны дѣйствовать или потерять все. Намъ измѣнили. Дюпортъ, Флоріанъ и Маркъ-Понъ схвачены. Не надо терять ни минуты…. Впередъ! Разрушимъ домъ Дюверне — потомъ въ ратушу. Долой правительство! Возьмемъ въ наши руки власть — и потомъ мщеніе врагамъ!

— Къ оружію! къ оружію! раздались крики въ церкви.

— Возьмемъ у Дюверне награбленныя деньги!

— Освободимъ нашихъ!

Началось всеобщее движеніе.

Нѣсколько человѣкъ бросились въ проходъ, ведшій изъ ризницы въ церковныя подземелья.

Въ концѣ этотъ проходъ разширялся и его стѣны были покрыты вѣковыми надписями. На полу лежали огромные камни, также покрытые надписями.

Одинъ изъ этихъ камней былъ приподнятъ и подъ нимъ открылся спускъ внизъ.

При свѣтѣ факеловъ было видно, что тамъ стояли многочисленные гробы.

Коммунисты бросились внизъ и начали вытаскивать всякаго рода оружіе.

Черезъ полчаса всѣ были вооружены.

Въ церкви раздавались воинственные возгласы.

— Гражданинъ Сенъ-Круа правъ, сказалъ Пиронъ, мы должны дѣйствовать; но что намъ съ ней дѣлать. Онъ указалъ на Нетти, которую Элли и патеръ защищали отъ нападеній толпы.

— Въ чемъ дѣло? спросилъ Сенъ-Круа.

— Это шпіонка, которую мы только что судили, отвѣчалъ Пиронъ.

— Пусть здѣсь останется нѣсколько человѣкъ, чтобы исполнить приговоръ, сказалъ Сенъ-Круа.

Это приказаніе было немедленно исполнено и черезъ минуту церковь Сенъ-Северина почти совершенно опустѣла.

Только нѣсколько женщинъ, и полупьяныхъ коммунистовъ со звѣрскими лицами остались, чтобы сторожить плѣнницу и исполнить надъ нею приговоръ суда.

Элли попыталась тронуть сердце Пирона, который остался, чтобы наблюдать за исполненіемъ приговора. Но все было напрасно.

— Я ничего не могу для васъ сдѣлать, отвѣчалъ онъ. — Рѣшеніе суда должно быть исполнено.

— Кончайте скорѣе! сказалъ національный гвардеецъ, ударивъ саблей о каменный полъ церкви. Мы не за тѣмъ здѣсь остались, чтобы слушать цѣлую ночь это хныканье. Мы также хотимъ помочь нашимъ товарищамъ свергнуть правительство и проложить дорогу къ свободѣ.

— Судъ даетъ вамъ время исповѣдаться, сказалъ патеръ, наклоняясь къ полубезчувственной Нетти. — Если вы хотите воспользоваться этимъ позволеніемъ, то слѣдуйте за мной въ ризницу.

Нетти попыталась подняться, но силы ей измѣнили.

— Мужайтесь! шепнулъ ей на ухо патеръ. — Еще не вся надежда потеряна. Слѣдуйте за мной.

Утопающій хватается за соломенку, поэтому слова патера возбудили въ ней надежду на спасеніе. Собравъ послѣднія силы, она поднялась и при помощи Елли, шатаясь, пошла за патеромъ.

— Наша религія запрещаетъ присутствіе третьяго лица при исповѣди, сказалъ патеръ, остановившись въ дверяхъ ризницы и обращаясь къ Элли.

Она остановилась въ недоумѣніи, но патеръ, пропустивъ Нетти, поспѣшилъ запереть дверь на ключъ.

XXVII.
Въ исповѣдальнѣ.

Ризница церкви Сенъ-Северина была довольно большая, четыреугольная комната со стрѣльчатыми сводами.

Пропустивъ Нетти, патеръ старательно заперъ дверь въ церковь, но позабылъ запереть ту, которая выходила въ проходъ, по которому коммунисты ходили за оружіемъ.

Нетти упала на колѣна передъ стоявшимъ въ ризницѣ распятіемъ и начала молиться, закрывъ лицо руками.

Патеръ стоялъ около нея и его сѣрые глаза болѣе и болѣе разгорались.

Его лицо приняло низкое, скотское выраженіе. Если бы Нетти взглянула на него, то скоро потеряла бы надежду на спасеніе.

Наконецъ, Нетти подняла голову.

— Я готова исповѣдаться, сказала она патеру, скрывшему уже свои истинныя чувства подъ маской благочестія.

— Оберите прежде ваши силы, дитя моё и отдохните, отвѣчалъ онъ.

И поднявъ Нетти, онъ усадилъ ее на диванъ. Если бы она не была такъ взволнована, то навѣрное почувствовала бы, какъ дрожали его руки и билось его сердце.

Патеръ взялъ стулъ и сѣлъ около Нетти.

— Это, можетъ быть, ваша послѣдняя исповѣдь, мое прекрасное дитя, началъ онъ. — Я хочу говорить съ вами не о вашихъ грѣхахъ, а о томъ, какъ вамъ попытаться спастись отъ вашихъ враговъ…. Знаете, зачѣмъ я выбралъ для исповѣди это мѣсто?

Нетти вопросительно взглянула на патера.

— Чтобы васъ спасти, продолжалъ онъ.

— Вы… вы хотите меня спасти? вскричала Нетти, колеблясь между сомнѣніемъ и надеждой, — Вы это можете сдѣлать?

— Я хочу и могу васъ спасти, отвѣчалъ патеръ, — для этого нужно только ваше согласіе принять мою помощь.

— О! какъ я вамъ благодарна за вашу доброту, вскричала Нетти. — Я буду молиться за васъ всю жизнь. Богъ вознаградитъ васъ за то, что вы для меня дѣлаете.

— Говори истину, дочь моя! Передъ тобой служитель Бога.

— О! я ничего не солгала изъ боязни смерти. Я надѣюсь, что вы дадите мнѣ отпущеніе.

— Такъ я не обманулся въ тебѣ, дочь моя, продолжалъ патеръ; — ты достойна моей помощи. Если ты согласишься на мои условія, ты не умрешь и этотъ не будетъ твоимъ послѣднимъ часомъ.

Эти слова, улыбка и взглядъ, ихъ сопровождавшія, все это возбудило въ Нетти снова сомнѣнія.

— Дочь моя, продолжалъ патеръ, прижимая къ груди руку Нетти, — отъ тебя теперь зависитъ умереть черезъ часъ или спастись. Слушай! Какъ только я тебя увидѣлъ, во мнѣ вспыхнула страсть къ тебѣ… О! не пугайся дочь моя, не отдергивай твою руку…

Нетти съ крикомъ вскочила и бросилась къ двери въ церковь.

Она была заперта.

Патеръ догналъ Нетти и схватилъ ее за руку.

— Ты не знаешь, что дѣлаешь! вскричалъ онъ. Если я отворю эту дверь и скажу: она созналась на исповѣди въ своемъ преступленіи, какъ ты думаешь, что тебя тогда ждетъ?

— Назадъ! воскликнула Нетти. — Прочь! О, Боже мой, вѣрно такъ суждено, что моя честь даже въ часъ смерти должна подвергаться опасности.

— О, какъ ты хороша въ этомъ страхѣ! сказалъ патеръ. — Приди ко мнѣ! Будь моей, и ты будешь свободна! Я знаю здѣсь потайную дверь и выведу тебя на свободу, даже болѣе, я укажу тебѣ Мѣсто, въ которомъ ты будешь въ полной безопасности отъ твоихъ враговъ.

При этихъ словахъ патеръ схватилъ Нетти и прижалъ ее къ своей груди.

Но она собрала всѣ свои силы и, вырвавшись изъ его объятій, бросилась къ двери въ потайной проходъ, которую патеръ позабылъ запереть.

Страхъ придалъ ей крылья.

Прежде чѣмъ патеръ успѣлъ Опомниться, она была уже въ проходѣ.

Но скоро она услышала за собой его торопливые шаги и его тяжелое дыханіе.

— Стой! ты не уйдешь отъ меня! кричалъ патеръ.

Онъ былъ правъ; проходъ не имѣлъ выхода.

Она была окружена со всѣхъ сторонъ стѣнами. Не было никакого выхода, кромѣ того узкаго корридора, по которому она бѣжала, изъ концѣ его она видѣла бѣгущаго съ факеломъ въ рукѣ патера.

— Теперь ты видишь, вскричалъ онъ, — что тебѣ некуда уйти отъ меня. Ты не хотѣла отдаться добровольно, такъ покоришься силѣ. Но за то ты не получишь въ награду свободы.

— Помогите! закричала Нетти.

Ея крикъ замеръ подъ сводами корридора.

— Кричи, сколько хочешь! сказалъ патеръ схватывая ее опять въ объятія. — Тебя никто не услышитъ.

Страхъ придалъ Нетти нечеловѣческую силу. Еще разъ вырвалась она изъ его рукъ. Вдругъ она увидѣла у своихъ ногъ отверстіе въ полу и горѣвшій внизу факелъ.

Коммунисты позабыли закрыть снова камнемъ ходъ въ подземелье.

Быстрѣе молніи спустилась Нетти внизъ по лѣстницѣ и схвативъ факелъ, бросилась внутрь подземелья.

Какое зрѣлище представилось ея глазамъ!

Кругомъ по стѣнамъ стояли гробы, изъ которыхъ иные были раскрыты.

Нѣсколько полусгнившихъ труповъ валялось на полу.

Страхъ объялъ Нетти.

Идти дальше по этому подземелью, среди труповъ…. Нѣтъ! Это было свыше силъ бѣдной дѣвушки и безъ того полумертвой отъ страха.

Кто дастъ ей силы продолжать бѣгство?

Нашлось нѣчто, что возбудило ея мужество.

Она увидѣла спускавшагося по лѣстницѣ патера и это снова придало ей силы и она побѣжала по подземелью изъ одного отдѣленія въ другое.

Число гробовъ все уменьшалось и наконецъ Нетти прибѣжала въ отдѣленіе, въ которомъ не было уже ни одного, а вмѣсто того стояли ящики съ оружіемъ.

Это былъ арсеналъ коммунистовъ и вмѣстѣ съ тѣмъ пороховой погребъ.

Патеръ шагъ за шагомъ слѣдовалъ за несчастной дѣвушкой.

— Видишь! вскричалъ онъ. — Дальше некуда идти, и ты не убѣжишь отъ меня.

Отчаяніе внушило Нетти смѣлую мысль.

Съ факеломъ въ рукѣ подбѣжала она къ открытой бочкѣ съ порохомъ.

Патеръ отскочилъ назадъ въ ужасѣ.

— Что ты дѣлаешь, безумная! вскричалъ онъ.

— Я знаю хорошо, что дѣлаю, отвѣчала Нетти. Не только спасу я мою честь цѣною жизни, но также погибнетъ и негодяй, осмѣлившійся поднять на меня руку.

Между-тѣмъ оставшіеся въ церкви коммунисты начали уже терять терпѣніе.

Прошло болѣе часа съ тѣхъ поръ, какъ патеръ увелъ Нетти въ ризницу.

Элли пришла въ голову мысль, не подвергается-ли бѣдная дѣвушка какой-либо новой опасности.

Она сообщила объ этомъ прочимъ; коммунисты взволновались и начали стучать въ дверь и звать патера.

Никто не отвѣчалъ.

Тогда выломали дверь и вошли въ ризницу — тамъ не было никого, но дверь въ потайной проходъ была отперта.

— Патеръ измѣнникъ! было первою мыслью коммунистовъ.

Они бросились въ проходъ и дошли до самаго конца — никого не было.

Вдругъ изъ отверстія въ полу показался свѣтъ: патеръ услышалъ крики и спѣшилъ къ выходу.

— Она убѣжала! она въ подземельѣ! кричалъ онъ. Схватите ее, она сумашедшая!

Значеніе этихъ словъ скоро объяснилось: какъ только Нетти увидѣла звѣрскія лица спѣшившихъ къ ней коммунистовъ, она спокойно поднесла свой факелъ къ пороховой бочкѣ.

— Берегитесь! сказалъ патеръ. Если вы подойдете къ ней, она взорветъ церковь и мы всѣ погибнемъ.

Странная вещь! Нетти, до сихъ поръ едва державшаяся на ногахъ, полубезчувственная отъ страха, теперь въ минуту страшной опасности, каждую минуту ожидая смерти, была совершенно спокойна.

— Назадъ! сказала она твердымъ голосомъ.

Безчеловѣчные преслѣдователи поблѣднѣли отъ ужаса и остановились неподвижно у входа въ подземелье.

Никто не смѣлъ идти дальше. Только національный гвардеецъ нашелся въ этомъ положеніи.

— Стрѣляйте въ нее! закричалъ онъ, и, схвативъ ружье изъ стоявшаго около него ящика съ оружіемъ, зарядилъ его и прицѣлился.

— Стрѣляй! сказала Нетти приближая факелъ къ бочкѣ. Если я буду убита, этотъ факелъ упадетъ въ порохъ.

Ружье выпало изъ рукъ гвардейца.

Коммунисты стояли, не зная, что дѣлать.

Положеніе было дѣйствительно безвыходное.

XXVIII.
Утро послѣ ужасной ночи.

Въ то время, когда происходили описанныя событія, рѣшалась судьба Парижа.

Правительство рѣшило сдать городъ нѣмцамъ.

Но, чтобы не возбудить подозрѣнія, на стѣнахъ домовъ были прибиты прокламаціи, которыя оканчивались словами:

— Будьте спокойны, граждане! Губернаторъ Парижа никогда не капитулируетъ!

Послѣ этихъ прокламацій появилась слѣдующая, подписанная генераломъ Винуа.

— Врагъ убиваетъ нашихъ женъ и дѣтей, бомбардируетъ насъ день и ночь, разрушаетъ наши дома. Но единственный крикъ раздается по Парижу: къ оружію! Тѣ изъ насъ, которые, жертвуя своей жизнью отечеству, идутъ противъ непріятеля, предпочтутъ смерть на полѣ битвы постыдной сдачѣ. Мы умремъ, но побѣдимъ!

Уступая настоятельному требованію Парижанъ, правительство назначило вылазку, въ которой должны были участвовать многіе батальоны національной гвардіи.

Эта вылазка была организована въ ночь передъ тѣмъ днемъ, когда происходили описанные нами событія.

Съ нетерпѣніемъ ожидали съ часу на часъ парижане извѣстій съ поля сраженія.

Было объявлено, что начало вылазки было безукоризненно; но парижане уже начали сомнѣваться. Въ толпѣ ходили слухи, распускаемые особенно коммунистами, что эта вылазка была назначена только для того, чтобы сдѣлать небольшое кровопусканіе національной гвардіи.

Дѣйствительно, подъ конецъ извѣстія приходили все неутѣшительнѣе и вечеромъ появился бюллетень слѣдующаго содержанія:

— Огромныя массы артиллеріи и пѣхоты, выдвинутыя непріятелемъ, заставили наши войска отступить изъ тѣхъ деревень, которыя они заняли утромъ. Наши потери еще неизвѣстны, потери непріятеля, по показаніямъ плѣнныхъ, огромны.

Эта комедія, столько разъ уже игранная, надоѣла парижанамъ и возбудила сильное неудовольствіе. Каждый разъ говорилось объ огромной артиллеріи нѣмцевъ, которая рѣшала судьбу сраженія.

Что-же дѣлали французскіе генералы съ своей артиллеріей?

Обвиняли неумѣніе главнокомандующаго, но это была вина правительства, которое хотѣло пріучить парижанъ къ мысли о капитуляціи.

Къ довершенію несчастія въ вечернихъ газетахъ было напечатано извѣстіе, полученное съ почтовыми голубями, что армія Шанзи, на которую въ Парижѣ такъ надѣялись, разбита и почти уничтожена.

Бомбардированіе Парижа не прекращалось во время вылазки, и даже не уменьшалось.

Такъ не можетъ продолжаться дальше, говорилъ каждый — это должно наконецъ какъ нибудь кончиться.

Особенно доставалось Трошю. О немъ говорили въ насмѣшку, что онъ во все время вылазки стоялъ на колѣняхъ передъ образомъ Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, и молилъ ее о помощи.

Въ такомъ положеніи были дѣла, когда Дюверне явился вечеромъ въ ратушу и сообщилъ правительству о томъ, что ему передала графиня Алиса.

Ему тотчасъ дали средства перевезти его деньги въ военное министерство.

Префектъ полиціи сдѣлалъ необходимыя распоряженія о поимкѣ мошенниковъи Сенъ-Реми было поручено усмирить возмущеніе, едва только оно возникнетъ.

Какъ мы видѣли, Сенъ-Круа вмѣсто того, чтобы дождаться утра, рѣшилъ произвести нападеніе въ ту-же ночь.

Среди треска падающихъ бомбъ, вдругъ послышался гулъ огромной толпы, стремившейся на площадь Сорбонны.

Небольшаго труда стоило разрушить домъ Дюверне.

Такъ какъ нападенія ожидали не раньше утра, то всю стражу банка составляли нѣсколько полицейскихъ, которые были не въ состояніи противиться вооруженной толпѣ коммунистовъ.

Однако деньги и цѣнныя бумаги были спасены и коммунисты должны были удовольствоваться разрушеніемъ всего оставшагося, что имъ попало подъ руку.

Окончивъ это дѣло, толпа отправилась въ мэрію двадцатаго округа и, завладѣвъ находившимися тамъ двадцатью тысячами порцій хлѣба, роспила въ честь Коммуны бочку вина.

Послѣ этого подвига было рѣшено отправить депутацію къ правительству и потребовать отставки Трошю, и учрежденія комитета народнаго благосостоянія.

Депутація не имѣла никакого успѣха.

Тогда Пиронъ, бывшій членомъ депутаціи, выйдя на ступени ратуши, подалъ знакъ, и въ одно мгновеніе толпы мятежниковъ наполнили площадь.

Со всѣхъ сторонъ послышались угрозы и требованія выдачи Трошю.

Вдругъ изъ двора ратуши вышли два батальона линейныхъ войскъ подъ командой Сенъ-Реми.

Сенъ-Реми вскочилъ на ступени ратуши и приказалъ Пирону сойти прочь.

Тотъ угрюмо повиновался.

— Если вы черезъ десять минутъ не очистите площадь, сказалъ Сенъ-Реми, обращаясь къ толпѣ, то я прикажу стрѣлять.

Въ отвѣтъ послышались угрозы и насмѣшливыя восклицанія.

Изъ толпы раздались выстрѣлы и одинъ офицеръ, стоявшій около Сенъ-Реми былъ пронзенъ тремя пулями предназначавшимися для полковника.

Часовой передъ ратушей подвергся той-же участи. Сенъ-Реми приказалъ стрѣлять.

Батальоны открыли огонь и толпа съ крикомъ бросилась бѣжать.

На землѣ осталось множество убитыхъ и раненыхъ.

Все казалось было кончено, какъ вдругъ изъ оконъ стоявшихъ на площади домовъ раздались выстрѣлы.

Бѣжавшіе коммунисты проникли туда и начали стрѣлять.

Но войска правительства скоро овладѣли этими домами и взяли нѣсколько сотъ плѣнныхъ, въ томъ числѣ много національныхъ гвардейцевъ 101-го батальона.

Черезъ нѣсколько часовъ мятежъ былъ усмиренъ и Парижъ сталъ спокоенъ по прежнему.

— Я полагаю, говорилъ Сенъ-Реми, донося правительству о положеніи дѣлъ, что это возмущеніе только начало будущихъ смутъ, и что необходимо сдѣлать приготовленія къ возможно скорому усмиренію будущихъ бунтовъ.

— Вы видите все въ слишкомъ черномъ свѣтѣ, полковникъ, сказалъ съ насмѣшливой улыбкой одинъ изъ членовъ правительства. — Эти возмущенія заслуживаютъ скорѣе презрѣнія чѣмъ гнѣва. Тутъ не можетъ быть и рѣчи о правильной организаціи. Уже самое безпорядочное начало этого возмущенія показываетъ до чего оно безсмысленно. Люди, которыхъ вы арестовали, скорѣе дураки чѣмъ заговорщики.

— Если они и дураки, отвѣчалъ Сенъ-Реми, то во всякомъ случаѣ дураки чрезвычайно опасные, которые ко всѣмъ нашимъ несчастіямъ хотятъ прибавить еще гражданскую войну.

Какъ велико было ослѣпленіе на счетъ настоящаго положенія города!

Араго думалъ, что это волненіе было возбуждено агентами Бисмарка.

— Но что можетъ изъ этого выйти? прибавилъ онъ. — У этихъ людей нѣтъ оружія, поэтому мы всегда будемъ въ состояніи подавить возмущеніе.

— У нихъ есть оружіе, отвѣчалъ Сенъ-Реми. Припомните, господа, что мы однажды уже открыли ихъ арсеналъ, въ которомъ было нѣсколько сотъ ружей и сабель. Изъ показаній плѣнныхъ выяснится, нѣтъ-ли у нихъ и теперь гдѣ-нибудь склада оружія.

— Конечно, это выяснится. Плѣнные отправлены въ Мазасъ, и, когда будетъ свободное время мы ими займемся.

Таковъ былъ отвѣтъ на донесеніе Сенъ-Реми.

Онъ предвидѣлъ, что увѣренность и беззаботность правительства будутъ виною несчастій Парижа.

Будущее показало, какъ онъ былъ правъ.

Безъ всякаго приказанія — даже противъ воли Трошю, рѣшился Сенъ-Реми допросить нѣкоторыхъ, плѣнныхъ. Изъ ихъ словъ онъ заключилъ, что главнымъ сборнымъ мѣстомъ коммунистовъ была церковь Сенъ-Северина.

— Тамъ долженъ быть и ихъ арсеналъ, подумалъ Сенъ-Реми, — не излишне будетъ разорить это гнѣздо воровъ и убійцъ.

Если-бы онъ сталъ просить на это позволенія, то правительство навѣрно-бы ему отказало, боясь, чтобы кто нибудь не сказалъ, что оно притѣсняетъ бѣдныхъ бѣглецовъ, ищущихъ убѣжища отъ прусскихъ бомбъ.

Поэтому Сенъ-Реми отправился въ эту экспедицію только съ небольшимъ отрядомъ своего полка.

Церковь была далеко не такъ полна, какъ всегда, въ ней было всего нѣсколько человѣкъ, по большей части женщинъ, но все ясно показывало, что Сенъ-Реми не ошибся въ своихъ подозрѣніяхъ.

Всѣ бывшіе въ церкви были арестованы. Имъ было сказано, что они получатъ свободу только тогда, когда укажутъ, гдѣ находится ихъ арсеналъ.

Коммунисты пытались сопротивляться.

Подъ сводами церкви раздались выстрѣлы; трое или четверо были убиты, остальные сдались.

Сенъ-Реми началъ осматривать церковь, думая найти оружіе, но она была пуста.

Онъ вышелъ въ ризницу, но и тамъ не было ничего.

Но тутъ онъ увидѣлъ вторую дверь ризницы и открывавшійся за ней проходъ въ стѣнѣ.

Слѣдуя по этому ходу, Сенъ-Реми достигъ входа въ подземелье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ смертельномъ страхѣ провела Нетти остатокъ ночи.

Ужасная стража не покидала своего мѣста.

Бѣдная дѣвушка едва удерживала въ рукахъ факелъ, но ни на шагъ не отходила отъ пороховой бочки.

Все меньше и меньше становился факелъ; когда онъ весь сгоритъ, она лишится своего единственнаго оружія.

Этого-то и ждали ея палачи; Нетти видѣла, что это скоро случится и думала, что ей сдѣлать, когда факелъ, который былъ уже едва въ нѣсколько дюймовъ длиною, совершенно сгоритъ.

Должна-ли она воспользоваться послѣдними искрами и погребсти себя и коммунистовъ подъ развалинами церкви?

Она не могла придти ни къ какому рѣшенію, но только твердо желала лучше умереть, чѣмъ выдать себя палачамъ, а особенно этому ужасному патеру.

Ей приходила мысль, въ правѣ-ли она губить столько людей.

Въ эту минуту опасность угрожала ея жизни, а не. чести.

Не будетъ-ли это преступленіемъ, если она, чтобы не быть убитой этими людьми, уничтожитъ сотни человѣческихъ жизней?

Факелъ начиналъ уже жечь пальцы НеТти.

Она опустила руку; факелъ упалъ на полъ.

Этого только и ждали ея преслѣдователи'.

— Огня! принесите огня! закричали они и, не смотря на темноту подземелья, бросились къ тому мѣсту, гдѣ они только-что видѣли свою жертву.

Вдругъ издали показался свѣтъ.

Но отъ чего-же коммунисты не пользуются имъ, чтобы схватить свою плѣнницу? Отчего они стоятъ какъ окаменѣлые?

При свѣтѣ факеловъ, они узнали мундиры подвижной гвардіи. Они увидѣли блескъ штыковъ.

— Измѣна! измѣна! кричали коммунисты.

— Спасайтесь! Мы открыты!

Всѣ бросились бѣжать; Нетти была позабыта.

Каждый заботился только о своемъ спасеніи; но это было невозможно.

У входа появился Сенъ-Реми. Взглядъ, брошенный вокругъ, убѣдилъ его, что онъ находится въ арсеналѣ Коммуны.

— Назадъ съ факеломъ! закричалъ онъ. — Здѣсь стоятъ бочки съ порохомъ.

— А вы что тутъ дѣлаете? продолжалъ онъ, обращаясь къ коммунистамъ. — Ни съ мѣста! Сдавайтесь!… Что это значитъ? Дѣвушка между бочекъ съ порохомъ?…

Нетти не могла произнести ни слова.

Помощь-ли это, или отъ этихъ людей ей угрожаетъ новая опасность?

Она не знала, истина это или обманъ воображенья?

Но начальникъ этихъ людей очевидно не принадлежалъ къ ея палачамъ.

— Кто вы? Какъ вы сюда попали? спросилъ Сенъ-Реми Нетти. Если вы тоже изъ этихъ, то вы моя плѣнница….

— О! вскричала Нетти, убейте меня, но не выдавайте этимъ людямъ.

— Не выдавать васъ имъ?… Значитъ, вы не изъ ихъ числа? Значитъ, вы къ нимъ не принадлежите

— Они силою привели меня въ эту церковь и хотѣли убить, я убѣжала отъ нихъ сюда.

— Вы убѣжали сюда?

— Я рѣшилась лучше погибнуть подъ развалинами церкви, чѣмъ выдать себя этимъ людямъ. "

При этихъ словахъ она указала на лежавшій на полу и еще дымящійся остатокъ факела.

— Чортъ возьми! Вы настоящая героиня! вскричалъ Сенъ-Реми. Вы значитъ плѣнница Коммуны?

— Она шпіонъ! закричалъ одинъ изъ коммунистовъ. — Она заслуживаетъ смерти и юна была-бы уже наказана, если-бы ей не пришла дьявольская мысль сидѣть съ факеломъ на краю пороховой бочки и угрожать намъ взрывомъ, если мы осмѣлимся подойти къ ней.

— Я хотѣла пожертвовать жизнью, но не честью, отвѣчала Нетти.

— Я не могу рѣшить виновны вы или нѣтъ, отвѣчалъ ей вѣжливо Сенъ-Реми, но мнѣ кажется, что вы заслуживаете помощи всякаго честнаго человѣка. Я васъ отведу къ настоящимъ судьямъ и они рѣшатъ вашу участь. Сведите ихъ въ безопасное мѣсто, продолжалъ онъ, обращаясь къ солдатамъ, указывая на коммунистовъ, и, взявъ подъ руку Нетти, вышелъ съ нею изъ подземелья.

XXIX.
Капитуляція.

Съ уничтоженіемъ клуба въ церкви Сенъ-Северина, не была устранена опасность возмущенія.

Парижъ волновался; всѣ были недовольны Трошю.

Повсюду начались демонстраціи, и Трошю находился въ стѣсненномъ положеніи.

Когда онъ рѣшался что нибудь дѣлать, его обвиняли въ неспособности, кромѣ того, онъ самъ видѣлъ, что ничего нельзя сдѣлать.

Извѣстія, принесенныя голубями, были самые печальныя.

Гамбетта успѣлъ вооружить еще двѣ арміи подъ начальствомъ Федэрба и Бурбаки.

Одна изъ нихъ была разбита, другая отброшена къ границамъ Швейцаріи.

Никто не рѣшался объявить Парижу объ этихъ извѣстіяхъ и въ это время Трошю сложилъ съ себя власть губернатора, что выставило его далеко не въ выгодномъ свѣтѣ.

Онъ остался только президентомъ совѣта министровъ.

Генералъ Винуа былъ назначенъ главнокомандующимъ.

Такимъ образомъ исполнились такъ часто повторявшіеся слова.

«Губернаторъ Парижа никогда не капитулируетъ».

Когда Парижъ сдался, Трошю не былъ болѣе губернаторомъ.

Нужда достигла высшей степени; съѣстныхъ припасовъ оставалось только на восемь дней.

Наконецъ, 27-го января, Парижъ узналъ свою участь.

Вечеромъ этого дня появилась слѣдующая прокламація.

«Сограждане! Пока правительство могло разсчитывать на помощь, оно считало своей обязанностью не щадить ничего для защиты города. Хотя наши войска еще способны къ бою, но счастье отъ насъ отвернулось. Насъ нельзя обвинить ни въ чемъ, мы уступаемъ только необходимости, и заключаемъ договоръ.

Врагъ не войдетъ въ городъ и національная гвардія сохранитъ оружіе. Весь свѣтъ увидитъ, что мы въ продолженіи четырех-мѣсячной осады выказали изумительное мужество и энергію. Съ новыми силами выступимъ мы въ будущихъ битвахъ. Наша честь и честь нашего отечества нисколько не страдаютъ отъ этой сдачи. Болѣе чѣмъ когда-нибудь увѣрены мы въ будущности нашего отечества.»

Это случилось на 135-мъ днѣ осады.

Все кончилось, все и навсегда! Читавшіе эти прокламаціи шли домой, понуривъ голову, на многихъ лицахъ видны были слезы.

XXX.
Пріемная дочь.

Въ паркѣ Бретона уже начала зеленѣть трава, появились первые весенніе цвѣты и теплое апрѣльское солнце пробуждало къ жизни почки деревьевъ и нѣкоторыя изъ нихъ уже начинали покрываться листьями.

Прекрасная погода вызвала въ паркъ обитателей замка.

Маркизъ Лебланъ прогуливался по аллеямъ съ своей молодой женой и пріемной дочерью.

— Не правда-ли, Сабина, сказала маркиза, теперь здѣсь гораздо лучше чѣмъ зимой, когда мы ничего не видѣли, кромѣ однообразнаго снѣжнаго покрова?

— Мнѣ всегда здѣсь хорошо, отвѣчала Зельма. Я не знаю лучшаго мѣста на землѣ.

— Я очень рада это слышать, мой другъ. Я люблю тебя какъ сестру и не могу безъ тебя жить…

— Эгонъ, прибавила маркиза, обращаясь къ мужу, я очень тебѣ благодарна за то, что ты доставилъ мнѣ подругу, которая дѣлаетъ мою жизнь вдвойнѣ пріятною.

— Какъ могу я перестать дѣлать то, что тебѣ пріятно, Елена! Я тебѣ обязанъ вѣчной благодарностью за то, что ты рѣшилась связать твою молодость съ моей старостью. Видѣть тебя веселой и счастливой — это мое высшее удовольствіе.

— Я знаю и цѣню это, Эгонъ, и я люблю тебя, какъ дочь любитъ отца…. Не правда-ли, ты тоже полюбилъ Сабину во время твоего пребыванія здѣсь. Въ ней есть что-то такое, что привлекаетъ къ ней сердце.

— Я могу только подтвердить твои слова, отвѣчалъ маркизъ. Если бы даже ея отецъ не былъ моимъ другомъ, я все-таки принялъ-бы участіе въ ея судьбѣ. Я буду вашимъ отцемъ, продолжалъ онъ обращаясь къ Зельмѣ, и постараюсь сдѣлать все, что я могу, чтобы вознаградить васъ за тѣ несчастія, которыми преслѣдовала васъ судьба.

— О! маркизъ! Какъ вы добры! Вы оказываете^мнѣ такую любовь, какъ будто-бы я дѣйствительно была вашей дочерью. Я никогда не буду въ состояніи высказать вамъ мою благодарность.

— Я не хочу никакой благодарности, кромѣ вашего обѣщанія, что вы хотите быть моей дочерью.

— О! обѣщаю вамъ отъ всего сердца! Какъ могу я любить кого-нибудь другаго кромѣ васъ! Мое единственное желаніе не разлучаться съ вами и не покидать этого убѣжища!

— Что можетъ разлучить тебя съ нами? вскричала Елена. Нѣтъ! нѣтъ! Этого никогда не случится!

— Однако я думаю, что намъ все-таки предстоитъ скорая разлука, замѣтилъ маркизъ. Ты забываешь, что Сабина молодая дѣвушка. Она должна осчастливить не только подругу и отца, но также и мужа.

— О! Я никогда не выйду замужъ! вскричала живо Зельма. Я желаю навсегда остаться здѣсь.

— Время излѣчитъ твое горе, сказала Елена; печальныя воспоминанія исчезнутъ и ты не откажешься отъ счастія супружеской любви. Ты думаешь, я не вижу, что ты отвѣчаешь на любовь Дюбока?

— Ты ошибаешься, Елена!

— О! Женщина не можетъ ошибаться въ такихъ вещахъ! Я увѣрена не только въ томъ, что онъ любитъ тебя всей душою, но и въ томъ, что твое сердце также не осталось спокойнымъ.

— Я не могу этого отрицать; уже его первая проповѣдь произвела на меня сильное впечатлѣніе. Симпатія душъ влечетъ меня къ нему.

— Если вы дѣйствительно любите Дюбока, сказалъ маркизъ, зачѣмъ-же вы тогда его отталкиваете. Я знаю его, правда, только нѣсколько недѣль; но уже чувствую къ нему глубочайшее уваженіе. Онъ честный человѣкъ, вѣрный своему долгу и добродѣтели. Что можете вы найти въ немъ дурнаго? Конечно, есть много людей, которые лучше его лицемъ, но я думаю, что для васъ качества души гораздо важнѣе красоты? Если вы его любите, отчего не хотите вы его осчастливить?

— Не спрашивайте меня! Я не могу отвѣчать. Я знаю, что не могу сдѣлать его счастливыми Больше я не могу сказать.

— Какая ты недовѣрчивая, Сабина, сказала маркиза. Ты точно скрываешь что-то отъ меня. Можетъ быть, твое сердце принадлежитъ уже другому?

— О! Нѣтъ! нѣтъ! мое сердце свободно.

— Если это такъ, дочь моя, сказалъ маркизъ, отчего-же вы противитесь вашему влеченію къ Дюбоку? Для моей родной дочери я не желала-бы лучшаго мужа.

— О! вы не повѣрите, какъ мнѣ непріятно огорчать васъ! вскричала Зельма.

— Меня это очень печалитъ, сказала маркиза. Было-бы такъ хорошо, у тебя была-бы цѣль жизни и ты счастливо жила-бы съ любящимъ тебя супругомъ въ томъ хорошенькомъ домикѣ на горѣ. Мы могли-бы часто видѣться и никогда-бы не разлучились. Кто знаетъ, можетъ быть кто-нибудь другой овладѣетъ твоимъ сердцемъ и увезетъ тебя отъ насъ.

— Я никогда не буду принадлежать никому другому! вскричала Зельма, бросаясь въ слезахъ въ объятія Елены. Я люблю его, его одного, но я не могу быть его женой. Пожалѣйте меня, но не осуждайте!

— Успокойся, другъ мой, отвѣчала Елена, ласково трепля по щекѣ плачущую Зельму. Твоя душа еще полна страшныхъ воспоминаній; это заставляетъ тебя видѣть все въ черномъ свѣтѣ. Ты должна быть и будешь его женой.

— Я не могу сдѣлать его счастливымъ.

— Онъ будетъ счастливъ съ тобой, Сабина. Я была бы въ этомъ увѣрена, даже если бы онъ не сказалъ мнѣ этого.

— Послѣ такого признанія, дочь моя, сказалъ маркизъ, вы не должны болѣе противиться нашему желанію. Дюбокъ будетъ у насъ сегодня и если у васъ есть какія-нибудь причины противиться своему союзу съ нимъ, то я, какъ отецъ, постараюсь ихъ устранить.

— Нѣтъ! нѣтъ! это слишкомъ скоро! вскричала Зельма. Дайте мнѣ время подумать! Позвольте мнѣ самой переговорить съ нимъ!

— Я доставлю тебѣ случай переговорить съ нимъ наединѣ, сказала Елена.

— А! вотъ случай уже и представился, прибавилъ маркизъ, увидя идущаго по аллеѣ сада Дюбока. Останься здѣсь съ Сабиной, Елена, я сейчасъ приведу къ вамъ нашего друга. Но помни, дочь моя, сказалъ онъ, обращаясь къ Зельмѣ, что насъ очень огорчитъ, если результатомъ этого свиданія будетъ не то, чего мы ожидаемъ. И онъ пошелъ на встрѣчу Дюбоку.

— Милости просимъ, дорогой другъ! сказалъ маркизъ, пожимая его руку. Мы только-что говорили о васъ и Сабина выразила желаніе поговорить съ вами наединѣ… Позвольте, я сведу васъ къ дамамъ.

— Какъ! Сабина соглашается? вскричалъ живо Дюбокъ. Такъ значитъ, я могу надѣяться?

— Я думаю, что да, мой другъ, продолжалъ маркизъ. Она еще колеблется, но эти колебанія происходятъ отъ ея печальнаго настроенія. Ваши слова производятъ на нее такое вліяніе, что вы конечно скоро разсѣете ея печаль…

Увидя подходящихъ маркиза и Дюбока, Елена взяла подъ руку Зельму и пошла къ нимъ на встрѣчу.

— Сабина не позволила мнѣ быть посредницей между вами, сказала она, обращаясь къ Дюбоку. По ея желанію я оставляю васъ однихъ. Мы будемъ ждать васъ въ столовой… Твою руку, Эгонъ.

Елена одобрительно кивнула своей подругѣ, какъ бы говоря:

— Мужайся и не забывай о нашемъ общемъ желаніи! Маркизъ взялъ ее подъ руку и они возвратились въ замокъ.

XXXI.
Роковое посѣщеніе.

Зельма, опустивъ глаза, въ смущеніи стояла передъ Дюбокомъ.

Ея губы шевелись, но она не могла произнести ни слова.

Дюбокъ съ восхищеніемъ смотрѣлъ на молодую дѣвушку.

Его жизнь была до сихъ поръ спокойна и однообразна. Его душа была гладкая поверхность воды, не смущаемая никакими бурями, ясное и прозрачное зеркало.

Но эта вода была глубока и подъ вліяніемъ страсти она взволновалась до дна.

Дюбокъ первый прервалъ молчаніе.,

— Сабина, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, долженъ-ли я говорить вамъ, что я не могу жить; безъ васъ, что я люблю васъ всей душой? Ни на землѣ, ни на небѣ нѣтъ для меня ничего дороже васъ. Заклинаю васъ, Сабина, отвѣтьте мнѣ прямо, могу-ли я надѣяться или нѣтъ. Принадлежитъ-ли ваше сердце кому-нибудь другому?

— Нѣтъ, чуть слышнымъ голосомъ прошептала Зельма, поднявъ на Дюбока свои черные глаза.

Въ этомъ взглядѣ было что-то особенное, что наполнило счастіемъ Дюбока.

— Такъ скажите-же, Сабина, продолжалъ онъ страстно, скажите-же: можете вы меня любить или нѣтъ?

— Боже, помоги мнѣ! прошептала Зельма, прижимая руку къ сердцу, какъ-бы желая заглушить его біеніе. Ахъ! я должна, я хотѣла-бы имѣть силу сказать и теперь: «нѣтъ»…. но я не могу.

— Вы меня любите, Сабина? вскричалъ Дюбокъ, ставъ на колѣни и покрывая поцѣлуями руки Зельмы. Вы любите меня! Боже, благодарю тебя! Лучшее мое желаніе исполнилось. Тысячу разъ благодарю васъ за это, Сабина! Моимъ единственнымъ желаніемъ было услышать отъ васъ эти слова. Сдѣлать васъ счастливой будетъ цѣлью всей моей жизни.

— Стойте! вскричала Сабина. О! вы не знаете, какое горе причиняете вы мнѣ. Нѣтъ, нѣтъ. Я не смѣю слышать отъ васъ такія слова.

— Вы не смѣете слышать, что ваша любовь дѣлаетъ меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ?

— Пока вы не узнаете всю истину я не смѣю этого: слышать. Вы дарите вашу любовь недостойной, ни о,: небесное созданіе! Я скорѣе буду сомнѣваться въ чистотѣ лучей солнца, въ бытіи Бога, чѣмъ въ твоей добродѣтели.

— Вы не знаете всего и я не могу, я не смѣю сказать вамъ.

— Я уважаю вашу тайну, Сабина, и обѣщаю вамъ не пытаться ее проникнуть. Мнѣ достаточно обладанія вами.

— Но если бы вы знали, что я не…. О! Боже мой! я не могу этого произнести.

— Что бы я ни узналъ о васъ, Сабина, я никогда не перестану любить васъ. Но горе тому, кто осмѣлится усумниться въ вашей добродѣтели! Я не повѣрилъ бы ангелу, посланному съ неба. Я никогда не спрошу васъ о тайнѣ, которая тяготитъ вашу душу. Я буду стараться разсѣять ласками облака печали, затуманивающія ваше прекрасное лицо. Сабина, ангелъ мой, скажи мнѣ, что ты хочешь быть моею!

Онъ не считалъ ее недостойной. Онъ не повѣрилъ бы даже разоблаченію той лжи, благодаря которой она нашла себѣ убѣжище у маркиза.

Обрадованная мыслью, что Дюбокъ не допускаетъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ ея добродѣтели, что онъ поклялся уважать ея тайну, Зельма въ первый разъ послѣ долгаго времени почувствовала облегченіе и не могла противиться очарованію, неотразимо привлекавшему ее къ Дюбоку.

Она видѣла его пылающіе глаза, слышала слова страсти — могла ли она противиться влеченію любви!

Она чувствовала его горячее дыханіе, слышала біеніе его сердца.

Ихъ уста все болѣе и болѣе сближались; и наконецъ слились въ долгомъ поцѣлуѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Очевидно, говорила Елена, подходя съ мужемъ къ замку, что она отъ насъ что-то скрываетъ. Что бы это могло быть?

— Можетъ быть бѣдность, отвѣчалъ Маркизъ. Подумай, что у ней ничего нѣтъ и она, очень можетъ быть, боится, чтобы ея мужъ не упрекнулъ ее когда нибудь въ этомъ.

— Развѣ я боялась этого упрека? Развѣ не было у меня также ничего, кромѣ того, что ты мнѣ далъ? продолжала маркиза. Впрочемъ это возможно, что Сабину тяготитъ мысль о бѣдности. Она такъ скромна, что никогда не подумаетъ о томъ, что ея достоинства выкупаютъ съ избыткомъ недостатокъ состоянія.

— Конечно я постараюсь уничтожить этотъ недостатокъ, сказалъ маркизъ. Я дамъ ей такое приданое, какое далъ-бы родной дочери. Она не войдетъ въ домъ ея мужа съ пустыми руками.

— Я дѣлала ей намеки на этотъ счетъ, замѣтила маркиза, но она такъ скромна и нетребовательна, что не выразила никакого желанія. Я предлагала ей часто въ ея распоряженіе мою кассу, предлагала ей драгоцѣнности — я готова была сдѣлать все, чтобы только увидѣть ее веселой. Но нѣтъ, она ничего не хотѣла брать и. я боюсь, чтобы она не сочла предложенія приданаго оскорбительнымъ.

— Да, да, съ ней надо очень нѣжно обходиться. Надо сдѣлать такъ, чтобы въ этомъ предложеніи не было ничего для нея оскорбительнаго.

— Кромѣ того, мнѣ кажется, что я знаю еще одну причину ея сопротивленія.

— Какую?

— Ея уныніе. Она боится, что не будетъ въ состояніи сдѣлать пріятною жизнь своего мужа.

— Это правда. Но кто-же смѣетъ упрекать ее въ этомъ? Печальная исторія слишкомъ еще свѣжа въ ея памяти. Ты была права, говоря, что только время излѣчитъ ея горе.

— Она сама желаетъ избавиться отъ воспоминаній прошлаго. Это она уже не разъ мнѣ говорила. Поэтому она не хочетъ видѣться съ графиней Алисой, боясь, чтобы это свиданіе не напомнило ей живо о ея горѣ. Когда графъ Бошанъ былъ у насъ съ дочерью, она подъ предлогомъ болѣзни ушла въ свою комнату и ни за что не хотѣла видѣться съ Алисой.

— Это хорошо, что она старается сама забыть о прошломъ. Но я думаю, что въ послѣдствіи она не будетъ отказываться отъ посѣщеній своихъ друзей.. Не поѣдетъ-ли она сегодня съ нами къ графу Бошанъ?

— Я не могла проникнуть ея желанія, но я думаю, что теперь, когда она спокойнѣе смотритъ на прошлое, она можетъ снова видѣться съ"тѣми, — кто напоминаетъ ей о поразившемъ ее несчастіи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подойдя къ замку, они увидѣли, что конюхъ водитъ по двору чью-то лошадь.

— Если я не ошибаюсь, это Сенъ-Круга сказалъ маркизъ. Я узнаю лошадь, которую графы предоставилъ въ его распоряженіе.

Онъ не ошибся. Сенъ-Круа ожидалъ ихъ въ гостиной замка.

— Я къ вамъ только на одну минуту, сказалъ шевалье, поздоровавшись съ маркизомъ и Еленой. Графъ Бошанъ поручилъ мнѣ пригласить васъ сегодня къ нему въ замокъ.

— Передайте графу, что мы пріѣдемъ; но зачѣмъ вы такъ торопитесь? останьтесь у насъ обѣдать.

— Мнѣ очень лестно ваше приглашеніе, но, извините, я никакъ не могу имъ воспользоваться. Я долженъ сегодня осмотрѣть одно имѣніе, которое я намѣренъ купить. Кромѣ того я жду одного моего друга изъ Парижа, который долженъ сегодня пріѣхать въ Брэй. Я сегодня вечеромъ буду въ замкѣ Бошанъ и мы поговоримъ объ одномъ весьма важномъ обстоятельствѣ.

— Я предвижу, что дѣло идетъ о нашей политикѣ.

— Вы не ошиблись. Теперь для насъ самое благопріятное время. Унасъ больше шансовъ на успѣхъ, чѣмъ когда-либо.

— Я, напротивъ, почти убѣжденъ, что всѣ тѣ деньги, которыя пожертвовали нашему дѣлу, брошены напрасно;

— О! нисколько! Конечно, до сихъ поръ мы не имѣли особенно большаго успѣха, но скоро мы достигнемъ нашей цѣли.

— Мнѣ очень любопытно знать, на чемъ вы основываете такіе выводы.

— Національное собраніе состоитъ по большой части изъ республиканцевъ.

— И это вы называете шансами на успѣхъ?

— Это собраніе только временное; оно должно только заключить миръ съ нѣмцами. Потомъ будутъ опять выборы.

— На которыхъ также выберутъ республиканцевъ.

— Конечно нѣтъ. Въ Парижѣ теперь господствуетъ Коммуна.

— Къ сожалѣнію — да! И какъ ужасны ея дѣйствія!

— Это для насъ благопріятно. Коммуна противоядіе противъ республики. Всѣ желавшіе до сихъ поръ республики, перемѣнятъ свое мнѣніе — даже Наполеона предпочтутъ они правленію, подобному тому, которое теперь господствуетъ въ Парижѣ. Если мы будемъ дѣйствовать, то навѣрно большинство будущаго собранія будутъ составлять роялисты.

Въ это время лакей принесъ графинъ съ виномъ и стаканы.

— Такъ видите, сказалъ Сенъ-Круа, мы можемъ теперь имѣть надежду. Да здравствуетъ король Генрихъ V! прибавилъ онъ, поднимая свой стаканъ.

— Мнѣ кажется, замѣтилъ маркизъ, что вы довольно вѣрно разсчитываете. Сегодня вечеромъ я переговорю съ графомъ Бошанъ.

— Натурально надо будетъ опять много денегъ, прибавилъ Сенъ-Круа.

— Конечно, отвѣчалъ маркизъ. — Въ деньгахъ не будетъ недостатка. Я и мои друзья, мы всегда готовы на всякія жертвы… однако я снова прошу васъ отобѣдать у насъ сегодня. Вы еще не имѣли случая видѣть нашу гостью, Сабину Леконтъ.

— Да, я слышалъ отъ графини Алисы, что она живетъ у васъ… бѣдная дѣвушка!

— Вы ее знали?

— Я не видѣлъ ее ни разу, но графиня Алиса мнѣ часто о ней говорила. Она, кажется, очень огорчена несчастною судьбою своего отца.

— Къ сожалѣнію, даже слишкомъ. Не смотря на всѣ старанія, мы никакъ не могли разсѣять ея печаль.

Пока маркизъ разговаривалъ съ шевалье, Елена вышла изъ гостиной и теперь возвращалась, ведя за руку Зельму и Дюбока.

Лицо Дюбока сіяло счастіемъ, Зельма шла, стыдливо потупивъ глаза.

Но не смотря на радостную улыбку, игравшую на ея губахъ, какое-то внутреннее горе проглядывало на ея лицѣ.

Голосъ совѣсти говорилъ ей, что она ложью достигла этого счастья.

— Наше лучшее желаніе исполнилось, Эгонъ, вскричала Елена.

— Тысячу разъ поздравляю васъ, сказалъ маркизъ, протягивая руки Зельмѣ и Дюбоку. Позвольте мнѣ, дочь моя, продолжалъ онъ, обращаясь къ Зельмѣ, представить васъ одному моему другу.

Онъ обернулся и Зельма вдругъ увидѣла Сенъ-Круа.

Ея колѣни задрожали, дыханіе стѣснилось. Голова Зельмы закружилась и она едва не упала.

— Я долженъ непремѣнно съ вами сегодня поговорить, шепнулъ ей на ухо бросившійся поддержать ее Сенъ-Круа.

Елена вскрикнула, увидя, что Зельма упала въ обморокъ.

Дюбокъ былъ страшно испуганъ.

Одинъ Сенъ-Круа сохранилъ спокойствіе. Онъ взялъ на руки безчувственную Зельму и положилъ ее на софу.

Всѣ столпились около нея. Дюбокъ покрывалъ поцѣлуями руки Зельмы.

Елена приказала принести кресло, на которомъ можно было-бы перенести Зельму въ ея комнату.

Наконецъ Зельма пришла въ себя; увидѣвъ СенъКруа, она вскрикнула и закрыла лицо руками.

Ея смущеніе и волненіе тѣмъ болѣе безпокоили окружавшихъ, что никто изъ нихъ, кромѣ Сенъ-Круа, не зналъ причины.

Но Сенъ-Круа молчалъ и не измѣнилъ ея тайнѣ.

— Извините меня, сказалъ онъ, подходя къ Зельмѣ, мнѣ очень жаль, что я напомнилъ вамъ о вашемъ горѣ. Но я надѣюсь, и это мое лучшее желаніе, что при нашемъ будущемъ свиданіи въ вашей душѣ уже не будетъ слѣдовъ постигшаго васъ ужаснаго несчастія.

И простившись съ маркизомъ и Еленой, онъ вышелъ.

— Случай очень удобный! думалъ онъ, выѣзжая изъ замка. Безъ всякаго труда я достигну теперь такого результата, какого иначе намъ никогда-бы не достичь, не смотря на мою хитрость и отважность Дюпорта.

XXXII.
Невольное орудіе въ рукахъ преступника.

Маркизъ Лебланъ и Елена хотѣли было отложить свою поѣздку въ замокъ Бошанъ, но Зельма упросила ихъ не дѣлать этого и не стѣсняться оставить ее одну.

Между тѣмъ прибылъ докторъ и объявилъ, что обморокъ уже прошелъ и не предвидится никакихъ опасныхъ послѣдствій.

Онъ сказалъ, что причиною этого было сильное волненіе и предписалъ покой, сказавъ, что болѣе не нужно никакихъ лекарствъ.

Послѣ обѣда Зельма осталась одна.

Ея первою мыслью было: бѣгство! Но она вспомнила, что еще сегодня клялась никогда не разлучаться съ Еленой.

Кромѣ того она надѣялась найти въ этомъ убѣжищѣ не только спокойствіе, но и возможность снова возвратиться на путь добродѣтели, съ котораго судьба заставила ей сойти.

И она должна теперь оставить эту мирную гавань и снова терпѣть нужду и подвергаться всѣмъ опасностямъ, окружающимъ одинокую дѣвушку!

Наконецъ случилось то, чего она такъ боялась.

Ея тайна стала извѣстна одному человѣку, а онъ былъ безсовѣстенъ и пылалъ мщеніемъ.

Они не могла надѣяться на состраданіе.

Ей было непонятно, отчего онъ, какъ казалось, не узналъ ее. Ни словомъ ни малѣйшимъ жестомъ не показалъ онъ, что знаетъ ея тайну.

Но она слишкомъ хорошо знала Сенъ-Круа, чтобы считать его способнымъ къ великодушію. Она боялась, что подъ этимъ кажущимся состраданіемъ скрывается новая опасность.

Послѣ долгихъ колебаній, Зельма рѣшилась наконецъ бѣжать.

Уложивъ свои вещи, которыя заняли только маленькую дорожную сумку, она позвонила.

— Приготовьте мнѣ экипажъ, сказала она вошедшей горничной, я хочу ѣхать въ Брэй.

— Сейчасъ, отвѣчала горничная, но теперь пріѣхалъ шевалье Сенъ-Круа и проситъ васъ принять его.

— Я увижу его, сказала сама себѣ Зельма, я ему скажу, что его мщеніе удалось, что я покидаю мое убѣжище, что я никогда его не выдамъ, если онъ позволитъ мнѣ спокойно уѣхать. О! онъ несчастье всей моей жизни! Вѣрно Богъ не хочетъ, чтобы я нашла себѣ спокойное убѣжище.

— Попросите шевалье войти, сказала она наконецъ горничной.

Сенъ-Круа вошелъ, улыбаясь, и тотчасъ-же безъ церемоніи развалился въ креслахъ.

— Ну, моя милая, вы очень долго заставили меня ждать, сказалъ онъ. Вы вѣрно думали принять меня, или нѣтъ?

— Я никогда не приняла бы васъ, господинъ Горжевскій или господинъ Сенъ-Круа, — я не знаю, которое изъ этихъ именъ ваше настоящее, если бы не была къ этому принуждена.

— Что я вижу! вскричалъ Сенъ-Круа, увидя уложенный мѣшокъ Зельмы, вы кажется, собираетесь бѣжать? Хорошо, что, я не отложилъ моего визита до завтра!

— Вы принуждаете меня къ этому бѣгству.

— Я? Нисколько! Вы ошибаетесь. Я всей душой желаю, чтобы вы здѣсь остались и продолжали играть роль Сабины Леконтъ.

— Я не могу здѣсь остаться, такъ какъ вы знаете мою тайну.

— Я помню нашу старую дружбу и если-бы я не зналъ, что вы меня ненавидите, то я сталъ-бы вамъ говорить даже о моей любви къ вамъ.

— Молчите! вскричала Зельма гнѣвнымъ голосомъ. Каждое ваше слово ложь. Я знаю что вы меня не пощадите, но все-таки я прошу васъ, я умоляю, дайте мнѣ спокойно уйти отсюда.

— Вамъ не нужно пытаться растрогать меня, я и безъ того охотно даю вамъ слово никому не открывать вашей тайны. Въ глазахъ всѣхъ вы будете Сабиной Леконтъ.

— Эту роль я играю сегодня въ послѣдній разъ.

— О, нѣтъ, Зельма! Я нетолько не хочу вашего бѣгства, но даже, напротивъ, запрещаю вамъ это. Я хочу, чтобы вы оставались здѣсь и продолжали играть вашу роль.

— Вы этого хотите?

— Вы сейчасъ узнаете причину. А если вы убѣжите отсюда, то я разскажу маркизу, его женѣ и вашему жениху исторію вашей жизни, конечно, не вмѣшивая въ нее себя, со всѣми прибавленіями, которыя я сочту необходимыми.

— О! Боже мой! Но что-же я должна сдѣлать, чтобы избѣгнуть этого?

— Остаться здѣсь жить, спокойно выйти замужъ за Дюбока, сдѣлаться счастливою матерью семейства — вотъ, что вы должны дѣлать. Мнѣ кажется, что я поступаю довольно великодушно, — не мѣшая вашей блестящей карьерѣ. Даже болѣе: я всѣми силами буду стараться устранить отъ васъ опасность быть открытой. Вы знаете, откуда можетъ вамъ она угрожать?

— Да, я знаю.

— До сихъ поръ вамъ удавалось избѣгать встрѣчи съ графиней Алисой, но это болѣе вамъ не удастся, или я не приду къ вамъ на помощь. Я буду васъ предупреждать заранѣе о посѣщеніяхъ Алисы, чтобы вы имѣли время придумать какое-нибудь средство избѣжать встрѣчи; поѣздку, болѣзнь — что вы хотите. Впрочемъ, эта опасность не будетъ долго угрожать вамъ. Черезъ нѣсколько недѣль будетъ моя свадьба съ графиней Алисой.

— О, несчастная!

— Чѣмъ-же это несчастная? Я этого не вижу. Женясь на ней, я сдѣлаюсь богаче отца. Послѣ свадьбы мы уѣдемъ отсюда и ваша тайна будетъ безопасна. Скажите теперь, если у васъ другъ лучше меня?

— Что-же изъ этого слѣдуетъ? спросила Зельма, со страхомъ смотря на Сенъ-Круа.

— Вы сейчасъ узнаете. Вы предполагаете, что я ничего не дѣлаю безкорыстно?

— О! Я это слишкомъ хорошо знаю.

— Прежде чѣмъ идти дальше, я выясню ваше положеніе. Вы видите, что безъ моего позволенія вы не можете и думать о бѣгствѣ. Поэтому обѣщаете-ли вы мнѣ оставаться здѣсь?

— Развѣ могу я не обѣщать?

— Отлично! Теперь перейдемъ къ моимъ условіямъ. Я думаю, мнѣ не нужно вамъ напоминать, что у меня ничего нѣтъ.

— Когда вы растратили имущество моего отца, у васъ дѣйствительно ничего не осталось.

— Поэтому мнѣ нужны деньги. Если-бы удалось одно предпріятіе въ Парижѣ, я былъ-бы милліонеромъ. Но этотъ планъ былъ открытъ. Теперь я знаю измѣнника и онъ получитъ заслуженное наказаніе.

— Должно-быть дѣло шло о какомъ нибудь мошенничествѣ.

— Ну да, передъ вами мнѣ нечего скрывать, дѣйствительно было нѣчто въ этомъ родѣ. Какъ похожа моя судьба на твою, дорогая Зельма! Вы, послѣ жизни, исполненной приключеній, стремитесь въ мирную гавань, хотите вести спокойную жизнь и т. д., я нахожусь въ такомъ же положеніи. Мнѣ надоѣло быть авантюристомъ, рисковать жизнью въ смѣлыхъ предпріятіяхъя хотѣлъ-бы теперь спокойно и беззаботно жить въ хорошемъ обществѣ. Но для этого прежде всего нужны деньги.

— Не для этого-ли вы и хотите жениться на графинѣ Алисѣ?

— Алиса далеко не богатая невѣста, особенно, если ея отецъ не перестанетъ жертвовать огромными суммами своему политическому заблужденію. Во всякомъ случаѣ, чтобы жениться на ней, я долженъ имѣть какое-нибудь состояніе. Я хочу теперь купить имѣніе.

— Вы только-что сказали, что у васъ нѣтъ денегъ.

— Совершенно справедливо! И вы должны помочь мнѣ въ этой нуждѣ.

— Я?… Вы отлично знаете, что у меня ничего нѣтъ. Вы отняли все у меня и у моихъ родителей; вы взяли даже мои драгоцѣнности.

— Я не говорю о вашихъ деньгахъ. Я говорю о деньгахъ маркиза Лебланъ. Онъ богатъ и для него ничего не значитъ какая-нибудь сотня тысячъ франковъ.

— Я васъ не понимаю. Вы хотите занять у маркиза эту сумму?

— Ахъ! кто говоритъ о займѣ. Я хочу просто получить эту сумму и я надѣюсь, что съ вашей помощью успѣю въ этомъ.

— Съ моей помощью?… Я должна выпросить у маркиза…?

— О, вы не хотите меня понять, Зельма! Я выскажусь яснѣе. Насколько я знаю, вы можете свободно пользоваться имуществомъ маркиза. Если вы даже и не распоряжаетесь его кассой, то во всякомъ случаѣ можете просить, какую хотите сумму. Можетъ-быть, даже вы иной разъ возьмете денегъ, не спрашивая объ этомъ маркиза. Натурально вы все это будете мнѣ передавать.

— Какъ? вскричала Зельма. Я должна обокрасть мою благодѣтельницу?

— Не употребляйте такихъ рѣзкихъ выраженій. Это дѣло далеко не такъ дурно, какъ вы думаете. Впрочемъ, какъ хотите. Я требую этого за мое молчаніе.

— Сенъ-Круа, заклинаю васъ всѣмъ, что для васъ есть святаго, если въ вашей груди сохранилась хоть искра человѣческаго чувства, не принуждайте меня къ этому! Требуйте все, кромѣ этого!

— Это мое единственное условіе и я не могу его уничтожить. Я такъ и думалъ, что вы сначала будете горячиться, но, обдумавъ спокойно это дѣло, вы увидите, что оно далеко не такъ дурно. Вотъ, напримѣръ, какимъ образомъ можете вы достать денегъ: скоро предстоитъ ваша свадьба….

— О! Я никогда не выйду замужъ!

— Это противъ уговора. Вы должны выйти замужъ за Дюбока. Тогда маркизъ, который васъ очень любитъ, конечно позаботится о приданомъ. Вы можете просить тогда, что захотите. Подарокъ въ нѣсколько тысячъ франковъ для него ничего не значитъ. Кромѣ того, я думаю, что отъ васъ не запираютъ дверей и шкаповъ; сегодня я надѣюсь получить отъ васъ покрайней мѣрѣ три тысячи франковъ.

— Я должна сдѣлаться воровкой, обманщицей, вскричала Зельма, ломая руки. О! Боже мой! какъ низко я упала!

— Вы упали только въ вашемъ собственномъ мнѣніи, въ глазахъ-же другихъ вы все еще пользуетесь уваженіемъ. То, что я отъ васъ сегодня требую, не можетъ вамъ повредить, такъ какъ никому и въ голову не придетъ подозрѣвать васъ. Мое время разсчитано и я прошу васъ поторопиться съ этими тремя тысячами франковъ.

— У меня нѣтъ денегъ кромѣ, той тысячи франковъ, которую мнѣ подарила маркиза.

— Хорошо! А это что за шкатулка, въ которой оставленъ ключъ?

— Это шкатулка маркизы.

— Вы позволите мнѣ посмотрѣть, нѣтъ-ли въ ней денегъ?

И, не дожидаясь позволенія, Сенъ-Круа взялъ стоявшую на письменномъ столѣ серебряную шкатулочку и сталъ перебирать лежавшія въ ней бумаги.

— А! какъ я вѣрно угадалъ! сказалъ онъ. Тутъ именно то, что мнѣ нужно.

— Сенъ-Круа, заклинаю васъ! вскричала Зельма, не трогайте этого! удовольствуйтесь тѣмъ, что: я вамъ дамъ. Не дѣлайте меня сообщницей вашихъ преступленій!

— Глупое дитя! Я возьму отсюда двѣ тысячи франковъ и поставлю эту шкатулку на мѣсто. Теперь ты говоришь, что у тебя есть тысяча франковъ? Давай ее сюда, я тороплюсь!

Зельма вынула деньги и, бросивъ ихъ на столъ, упала въ кресло, закрывъ лицо руками.

Сенъ-Круа хладнокровно пересчиталъ деньги.

— Прощай, моя милая! сказалъ онъ, надвинувъ на ухо шляпу и уходя изъ комнаты. До скораго свиданія.

— Мадемуазель Леконтъ опять сдѣлалось дурно, сказалъ Сенъ-Круа, встрѣтивъ въ корридорѣ горничную. Скажите ей отъ меня, что я извиняюсь за то безпокойство, которое я ей причинилъ моимъ посѣщеніемъ.

XXXIII.
Свиданіе.

Графъ Бошанъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ у большаго письменнаго стола. Передъ нимъ сидѣлъ Максъ, нагородившій передъ собой груду книгъ и бумагъ, которыя онъ поочереди передавалъ графу для просмотра.

— Я вами чрезвычайно доволенъ, сказалъ графъ, просмотрѣвъ послѣднюю бумагу. Вы сдѣлали гораздо болѣе того, что вамъ было поручено.

— Ваша похвала мнѣ очень пріятна, графъ, отвѣчалъ Максъ. Я хотѣлъ бы вамъ сказать одну вещь, она можетъ быть вамъ не понравится, но во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, что вы признаете, что я говорю въ виду вашихъ интересовъ.

— Говорите, господинъ Эргардъ.

— Во-первыхъ, я долженъ вамъ сообщить, что суммы, которыя вы употребили для политическихъ цѣлей въ послѣдніе мѣсяцы, чрезвычайно велики.

— Это ничего! Не должно ничего жалѣть для блага отечества.

— Но надо также принять нѣкоторыя предосторожности. Я боюсь, чтобы по примѣру Парижа и въ другихъ городахъ Франціи не возникли бы также Коммуны. Тогда междоусобная война охватитъ всю Францію, и нельзя будетъ и думать о доходѣ съ вашихъ имѣній.

— Не бойтесь! Мой другъ Сенъ-Круа говорилъ мнѣ, что въ Версалѣ онъ узналъ отъ людей, стоящихъ весьма близко къ правительству, что это возстаніе будетъ скоро усмирено. Даже если-бы я пожертвовалъ всѣмъ моимъ капиталомъ, то и тогда для меня и для моего семейства будетъ достаточно дохода съ имѣній, который составляетъ по-крайней мѣрѣ 100,000 франковъ.

— Вспомните однако, что Сенъ-Круа не разъ уже ошибался.

— О, нѣтъ! господинъ Эргардъ! На этотъ разъ онъ навѣрно не ошибается.

— Но я имѣю основанія полагать….

— Успокойтесь, господинъ Эргардъ, прервалъ графъ, нахмуривъ брови. Я знаю, что вы чувствуете непріязнь къ шевалье и что главная прочина этого Левинъ.

— Да, Левинъ говорилъ мнѣ о Сенъ-Круа такія вещи, которыя способны внушить недовѣріе — кромѣ того я и самъ знаю нѣчто.

— Мы никогда не сговоримся на этомъ пунктѣ, господинъ Эргардъ. А если я считаю кого нибудь своимъ другомъ, то я не хочу слушать про него никакихъ клеветъ.

Максъ закусилъ губы и замолчалъ. Онъ видѣлъ, что графъ безусловно вѣритъ Сенъ-Круа и что пока у него нѣтъ неопровержимыхъ доказательствъ, онъ не можетъ ни въ чемъ обвинять шевалье, не рискуя выказать себя клеветникомъ и лжецомъ.

Максъ уже нѣсколько разъ думалъ оставить домъ графа, но онъ не могъ рѣшиться разстаться съ Алисой.

Дѣловое совѣщаніе было прервано приходомъ слуги, доложившаго о пріѣздѣ маркиза и маркизы Лебланъ.

Графъ всталъ и дружески поблагодарилъ Эргарда за его стараніе.

— Чтобы доказать вамъ мою благодарность, прибавилъ онъ, я удвоиваю ваше жалованье.

И такъ благодарность и прибавка жалованья было все, что получилъ Эргардъ. Онъ былъ награжденъ какъ управляющій, но все еще неизмѣримая пропасть отдѣляла его отъ семейства графа.

Онъ чувствовалъ, что любимое имъ существо стояло на недосягаемой для него высотѣ.

— Надѣюсь, что вы будете сегодня съ нами ужинать? спросилъ графъ, протягивая руку Максу. У насъ будетъ маркизъ Лебланъ, который будетъ очень радъ васъ видѣть. Со времени вашего смѣлаго полета, онъ о васъ самаго лучшаго мнѣнія. Мнѣ будетъ очень пріятно сообщить ему, что мы въ васъ не ошиблись.

Алиса была очень огорчена, когда узнала, что Сабина не могла пріѣхать и очень испугалась, услыхавъ отъ Елены, что ея подруга внезапно лишилась чувствъ.

— Я непремѣнно поѣду къ ней завтра, сказала она…. Папа, ты мнѣ позволишь ѣхать завтра въ Бретонъ.

— Ты знаешь, что я тебѣ позволяю дѣлать все, что ты хочешь.

— Я очень буду рада твоему посѣщенію, сказала Елена, но я прошу тебя отложить его до совершеннаго выздоровленія Сабины. Если-бы ты знала, какое ужасное дѣйствіе производитъ на нее все, что напоминаетъ ей о ея несчастій.

— Очень жаль, что Сабина пренебрегаетъ участіемъ друзей. Она такъ охотно прежде со мной говорила и была очень рада моимъ посѣщеніямъ, именно въ то время, когда отецъ ея былъ почти постоянно на укрѣпленіяхъ и она оставалась совершенно одна. Я не понимаю, отчего она такъ перемѣнилась.

— Скоро наступитъ время, когда твои посѣщенія не будутъ вредить ея здоровью.

— Я не повѣрю, пока не услышу отъ нея самой, что она не хочетъ со мной видѣться. Она прежде часто говорила мнѣ, что хотѣла-бы всегда быть со мной вмѣстѣ.

— Если ты на этомъ настаиваешь, то пріѣзжай и удостовѣрься сама.

Между тѣмъ маркизъ и графъ говорили о политикѣ и рѣшили, что необходимо пожертвовать еще денегъ, чтобы на будущихъ выборахъ перевѣсъ былъ на сторонѣ роялистовъ.

Вечеромъ явился Сенъ-Круа и объявилъ, что здоровье Сабины Леконтъ гораздо лучшеэта новость очень обрадовала всѣхъ, особенно Елену и Алису.

Алиса хотѣла поблагодарить шевалье, но слова благодарности остановились у нея въ горлѣ.

— Не знаю почему, сказала она Еленѣ, но я ненавижу и боюсь этого человѣка; мнѣ даже кажется, что его близость опасна.

— Бѣдное дитя! И отецъ непремѣнно хочетъ выдать тебя за него?

— Это уже рѣшено.. Онъ расположилъ въ свою пользу и отца, и мать, и я знаю, что всѣ мои просьбы будутъ напрасны. Я не избѣгну печальной участи быть его женой.

— Я постараюсь уговорить твоего отца. Я знаю, что онъ тебя любитъ и онъ не захочетъ, чтобы ты была несчастной на всю жизнь.

— Не пытайся напрасно! Онъ непреклоненъ. Я буду противиться пока въ состояніи — потомъ лишу себя жизни!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Къ ужину пришелъ въ гостиную Максъ и графъ представилъ его маркизу.

Максъ былъ пораженъ, увидя маркиза; ему казалось, что онъ гдѣ то его видѣлъ. Наконецъ онъ вспомнилъ, что видѣлъ его ѣдущимъ въ каретѣ съ Еленой.

— Это былъ тотъ самый старикъ, о которомъ она ему говорила и отношенія котораго къ Еленѣ онъ считалъ такими двусмысленными.

Поэтому, онъ смотрѣлъ на маркиза съ непріятнымъ чувствомъ.

Когда былъ поданъ ужинъ, Максъ вошелъ въ столовую послѣднимъ.

Дамы были уже тамъ и графъ поспѣшилъ представить Макса маркизѣ.

— Господинъ Эргардъ, сказалъ онъ, называвшійся въ Парижѣ мистеромъ Гольборномъ.

Максъ былъ пораженъ увидя Елену и услышавъ, что графъ называетъ ее маркизой Лебланъ.

Онъ молча взглянулъ на нее; Елена въ смущеніи потупила глаза и судорожно сжала руку Алисы.

— Неправда-ли, шепнула ей Алиса, какъ онъ красивъ и строенъ? О! если-бы ты знала благородство его характера, его нѣжное сердце, его энергію!

— Я понимаю, Алиса, сказала Елена дрожащимъ голосомъ, что любящая его дѣвушка способна на всякія жертвы для того, чтобы имъ обладать. Но горе той, чья жертва будетъ напрасна!

Максу было непріятно присутствіе Сенъ-Круа; благосклонность маркиза его смущала и безпокоила.

Онъ думалъ не совершаетъ-ли онъ преступленія уже и тѣмъ, что не открываетъ маркизу тайну своей прежней любви къ Еленѣ?

Ему казалось, что онъ играетъ фальшивую роль.

Онъ былъ такъ занятъ своими мыслями, что не замѣтилъ какъ Алиса старалась встрѣтиться съ нимъ глазами.

По окончаніи ужина онъ воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы уйти.

Маркиза также скоро отправилась домой; Алиса просила ее бывать у нихъ почаще.

— Я не могу болѣе бывать у васъ, отвѣчала Елена дрожащимъ голосомъ, я не знаю, будетъ-ли мнѣ возможно переговорить съ твоимъ отцемъ.

— Боже мой! я теперь остаюсь совершенно одна! Ты запрещаешь мнѣ ѣздить къ тебѣ и сама не хочешь бывать у насъ. Что-же я такое сдѣлала, что всѣ друзья оставляютъ меня на жертву моей ужасной судьбѣ? Отчего ты не хочешь бывать у насъ.

— Я сохраню это въ глубинѣ моего сердца и даже, если-бы я должна была разсказать мою тайну всему свѣту, что и тогда ты не узнала-бы ея. Храни тебя Богъ! Я не могу ничѣмъ тебѣ помочь!

XXXIV.
Новая республика.

Господство Коммуны въ Парижѣ началось, какъ уже было сказано, провозглашеніемъ Центральнаго Союзнаго Комитета.

18 марта, въ воскресенье, была отличная погода и всѣ парижане вышли подышать чистымъ весеннимъ воздухомъ.

Весь Булонскій лѣсъ, зелень котораго еще не распустилась, былъ полонъ гуляющими.

Этотъ день Центральный Комитетъ выбралъ для окончательнаго утвержденія своей власти.

Въ улицѣ Мира, тамъ гдѣ она прилегаетъ къ бульвару, стояли два полка національной гвардіи.

Для какой цѣли были они тамъ — этого никто не зналъ.

Нѣсколько любопытныхъ остановились на бульварѣ.

Тогда подошла группа людей, принадлежавшихъ къ числу членовъ клуба общественнаго порядка.

Говорили, что этотъ клубъ состоялъ изъ бонапартистовъ, желавшихъ возстановить павшую династію. Они звали себя «людьми порядка».

Эти люди подошли, неся трехцвѣтное знамя и крича: «Да здравствуетъ республика»!

Казалось національная гвардія только и ждала подобнаго случая, чтобы показать свою энергію.

Раздалось нѣсколько выстрѣловъ, которые испугали собравшуюся на бульварѣ публику, которая обратилась въ бѣгство.

Но прежде чѣмъ они успѣли убѣжать изъ подъ выстрѣловъ, національная гвардія дала залпъ и болѣе чѣмъ сотня убитыхъ осталась на мѣстѣ.

Раздались крики, что это убійство, что никто не давалъ національной гвардіи права дѣйствовать такимъ образомъ.

Правительственнымъ чиновникамъ не оставалось ничего болѣе какъ только по возможности скорѣе оставить Парижъ съ небольшимъ количествомъ оставшихся вѣрными регулярныхъ войскъ.

Всѣ они отправились въ Версаль, куда Прибылъ Тьеръ съ войскомъ.

Коммуна сдѣлалась госпожей Парижа.

Первымъ приказаніемъ, которое она отдала послѣ этого, было освобожденіе политическихъ преступниковъ.

Конечно, Дюпортъ и его товарищи были точно также выпущены.

Освобождали всякаго кто объявлялъ себя готовымъ взяться за оружіе на защиту Коммуны.

Понятно, что самые тяжкіе преступники прежде всего выразили это согласіе, такъ что почти всѣ преступники были выпущены.

Войска Центральнаго Комитета не мало черезъ это увеличились. Мирные парижскіе граждане съ ужасомъ и безпокойствомъ узнали о такомъ началѣ новаго правленія.

Версальское правительство нисколько не было расположено уступать требованіямъ коммунистовъ и называло ихъ предводителей мятежниками.

Ратуша, этотъ капитолій революціи, представляла дѣйствительно устрашающій видъ.

Гревская площадь была уставлена орудіями.

Еще ни разу городъ не видѣлъ столько собранной вмѣстѣ артиллеріи.

Изъ отдаленныхъ частей города чернь стремилась къ этому мѣсту.

Никогда еще улицы Парижа не были такъ оживлены

Бульвары, улица Риволи, всѣ улицы на которыхъ прежде жила аристократія, были теперь наполнены чернью.

При такой обстановкѣ подошелъ день, назначенный Коммуной для выборовъ, день, котораго многіе такъ нетерпѣливо ждали, а другіе такъ боялись.

Никакого порядка не существовало въ выборахъ.

Голосъ подавалъ кто хотѣлъ и сколько разъ хотѣлъ и, не смотря на это, избирателей нашлось немного. Это были выборы, которые при всякихъ другихъ обстоятельствахъ были бы признаны не дѣйствительными, такъ какъ у всѣхъ выбранныхъ было только небольшое большинство голосовъ.

Но сами выбранные очень мало заботились объ этомъ.

Такимъ постыднымъ образомъ составившееся собраніе назвало себя «Парижской Коммуной».

Въ четыре часа пополудни подача голосовъ была окончена и имена выбранныхъ членовъ торжественно объявлены.

Еслибы Парижъ не былъ въ такомъ тяжеломъ положеніи то можно было-бы смѣяться, когда на слѣдующій день прочитали имена новыхъ властелиновъ.

Но положеніе дѣлъ не позволило веселиться; оно заставляло стыдиться истинныхъ патріотовъ.

Кто были люди, которымъ была поручена Судьба Парижа?

Это были преступники, злостные банкроты, убійцы, люди, которыхъ прежде преслѣдовалъ законъ.

Лучшіе были тѣ, имена которыхъ были совершенно неизвѣстны.

И такіе люди стали полновластными господами Парижа

Да, надо было не мало мужества, чтобы оставаться въ этомъ покинутомъ и Богомъ, и людьми городѣ, чтобы повиноваться такимъ правителямъ и не краснѣя видѣть скипетръ въ такихъ рукахъ.

Съ окончаніемъ выборовъ должна была окончиться роль Центральнаго Комитета; но власть пріятна, и не смотря на свое заявленіе, что онъ передаетъ свою власть въ руки вновь избранныхъ, Центральный Комитетъ объявилъ, что онъ органъ національной гвардіи и поэтому будетъ продолжать свое существованіе.

Такимъ образомъ въ Парижѣ оказалось два правленія, члены которыхъ были одинаково недостойны и безчестны, во всемъ же остальномъ постоянно спорили между собою.

Они отдавали совершенно противоположныя приказанія и каждое изъ правленій употребляло всю свою власть на то, чтобы имъ отданныя приказанія исполнялись.

Изъ этого вышло то, что члены того и другаго стали взаимно ненавидѣть другъ друга.

Сначала въ Версали очень безпокоились по поводу учрежденія Коммуны, но когда узнали, что въ Коммунѣ происходятъ междоусобія, то Тьеръ, президентъ Національнаго Собранія, который сначала готовъ былъ на уступки, вдругъ объявилъ, что коммунисты будутъ наказаны какъ бунтовщики.

Если онъ думалъ этой угрозой испугать Коммуну, то очень ошибался.

Коммуна объявила себя воюющей стороной, Національное Собраніе, Тьера и ихъ армію врагами отечества и гражданская война началась.

Двѣсти-пятьдесятъ полковъ національной гвардіи составляли военную силу Коммуны-кромѣ того, къ нимъ прибавилась еще новые полки.

Каждый парижанинъ отъ 15 до 55 лѣтъ былъ обязанъ по приказанію Коммуны взяться за оружіе.

Паническій страхъ овладѣлъ всѣми.

Большая часть парижанъ рѣшилась оставить городъ.

Но это было легче сказать, чѣмъ сдѣлать.

Коммуна предвидѣла это и приняла мѣры, чтобы помѣшать переселенію.

Никто ни подъ какимъ предлогомъ не долженъ былъ оставлять городъ.

Кто хотѣлъ пробраться сквозь линію, тотъ рисковалъ быть убитымъ. Силы версальцевъ точно также съ каждымъ днемъ увеличивались.

Главнымъ образомъ войско ихъ увеличивалось возвращавшимися изъ Германіи плѣнными, такъ что армія дошла почти до трехъ-сотъ тысячъ; силы обѣихъ сторонъ были значительны.

Ожесточеніе обѣихъ сторонъ было безгранично.

Въ Парижѣ знали, что должны драться за свою жизнь.

Надо было сражаться, или подвергаться опасности быть убитымъ какъ измѣнникъ своей родины.

Это была исполинская борьба за жизнь и смерть.

XXXV.
Начало господства ужаса.

Къ двумъ различнымъ правителямъ Парижа, т. е. Коммунѣ и Центральному Комитету прибавился еще третій: «Комитетъ народнаго благосостоянія», на которомъ не только лежала забота о защитѣ города, но также о благосостояніи гражданъ.

Комитетъ народнаго благосостоянія не только могъ самъ приводить въ исполненіе различныя мѣры, но также отдавать приказанія двумъ остальнымъ.

Даже отдѣльные члены Комитета народнаго благосостоянія были облечены особенной властью, такъ, напримѣръ, каждый изъ нихъ имѣлъ право требовать арестовать какъ другаго члена того же комитета, такъ и члена Коммуны и Центральнаго совѣта и даже не было необходимости, чтобы это требованіе имѣло какое-либо основаніе.

Въ Комитетѣ народнаго благосостоянія находилась худшая часть всей интернаціонали.

Во главѣ стоялъ столь прославившійся впослѣдствіи Рауль Риго, вмѣстѣ съ нимъ были: Булье, Пиронъ, Делеклюзъ, Курбе и извѣстный патеръ Дагоберъ.

Мѣры, ими принимаемыя, были ужасны и вполнѣ справедливо время ихъ владычества заслужило названіе времени господства ужаса.

Каждый день выходилъ какой-нибудь изумительный декретъ, который уничтожалъ прежній порядокъ вещей и давалъ доказательства господства террора.

Прежде всего уничтожены были всякія денежныя обязательства.

Хозяева не имѣли права назначать цѣну найма и жильцу было предоставлено заплатить, если онъ захочетъ и сколько хочетъ.

Отказать жильцу отъ квартиры ни одинъ домовладѣлецъ не имѣлъ права.

По векселямъ и роспискамъ было достаточно уплатить треть, чтобы они считались вполнѣ оплаченными.

Если же по нимъ и совершенно не платили, то кредиторы были обязаны ждать неопредѣленное время.

Частная собственность также была не въ большей безопасности.

Роялисты, бонапартисты и тайные приверженцы версальскаго правительства были объявлены лишенными имущества, а они сами заключены и даже казнены за свои политическія убѣжденія.

Шпіонство и политическія преслѣдованія никогда не достигали такой степени какъ во время Коммуны.

Каждый день доносили на десятки роялистовъ или бонапартистовъ, и если на нихъ падало кромѣ того хотя малѣйшее подозрѣніе въ приверженности версальскому правительству, то ихъ безъ разговоровъ разстрѣливали.

Конечно не хватало времени убѣдиться въ виновности всѣхъ, которыхъ приговаривали къ смерти.

Эти казни сопровождались неумолкаемымъ громомъ пушекъ.

Пока внутри Парижа царствовалъ терроръ, подъ стѣнами города происходила кровавая борьба.

Весь городъ былъ баррикадированъ и сраженіе въ Нёльи и вокругъ было баррикаднымъ сраженіемъ

Эта борьба продолжалась уже болѣе недѣли: сегодня версальцы брали нѣсколько баррикадъ, на завтра парижане снова отбивали ихъ.

Много крови было пролито и результатомъ было все болѣе и болѣе возраставшее ожесточеніе обоихъ сторонъ. Ненависть къ Тьеру и начальникамъ версальскаго войска была безгранична и декретъ, приказывавшій раззорить домъ Тьера и полковника Сенъ-Реми былъ встрѣченъ съ восторгомъ.

Все, что находилось въ этихъ домахъ, было объявлено собственностью Коммуны.

Наружность дома Тьера была не роскошна, но онъ стоялъ среди большаго сада изъ старыхъ деревьевъ и кромѣ того внутри дома были собраны сокровища искусствъ и древности.

Съ дикой радостью приступила чернь къ дѣлу разрушенія.

Прежде всего на крышѣ дома было водружено красное знамя, затѣмъ начался грабежъ.

Сколько неоцѣненныхъ сокровищъ погибло!

Не нашли нужнымъ поручить разборъ ихъ знатоку древностей, а поручили это бывшему рабочему Буланже, который выбралъ только то, что было цѣннаго по его мнѣнію, а многія древнія рукописи предалъ огню.

Онъ взялъ только золотыя и серебряныя вещи.

Ярость черни не пощадила даже старыхъ деревьевъ сада!

Послѣ разграбленія и разрушенія дома Тьера, дошла очередь и до дома полковника Сенъ-Реми.

Съ нимъ было немного возни. Полковникъ не былъ ни богатый человѣкъ, ни собиратель рѣдкостей, онъ былъ солдатъ и его домашняя обстановка отличалась простотой.

Дюпонъ, которому былъ порученъ первоначальный обыскъ, нашелъ въ домѣ очень мало такого, что стоило бы спасти отъ разграбленія.

Онъ уже думалъ кончить свой обыскъ, какъ вдругъ ему сказали, что въ то время, какъ надъ домомъ выставляли красное знамя, въ комнатѣ подъ крышей былъ кто-то.

— Въ такомъ случаѣ обыщите весь верхъ и приведите того, кто тамъ есть, приказалъ Дюпонъ.

Результатомъ обыска было то, что къ Дюпону привели дрожащую отъ испуга дѣвушку.

— Чортъ возьми! вскричалъ онъ, взглянувъ на приведенную. Да это та, которой покровительствуетъ Элли… Какъ попали вы сюда, гражданка?

— Полковникъ Сенъ-Реми спасъ меня отъ моихъ преслѣдователей и взялъ меня подъ свое покровительство, отвѣчала Нетти. О, не выдавайте меня опять этимъ ужаснымъ людямъ! Отведите меня въ судъ, но не въ такой, какъ тотъ, который приговорилъ меня къ смерти.

— Вы осуждены законно, гражданка, сказалъ Дюпонъ, да если бы даже это было и не такъ, то уже то, что вы находитесь въ домѣ роялиста, само по себѣ очень подозрительно. По справедливости, я долженъ бы былъ сейчасъ привести въ исполненіе произнесенный надъ вами приговоръ, но ради Элли я сведу васъ въ Комитетъ народнаго благосостоянія…. Отведите ее въ Мазасъ.

Между тѣмъ домъ былъ отданъ въ распоряженіе черни.

Какъ уже было сказано выше, многія семейства, послѣ капитуляціи Парижа, выѣхали изъ него, особенно тѣ, которыя имѣли средства жить внѣ Парижа.

Тѣ, которые пропустили время, впослѣдствіи горько раскаивались, такъ какъ было отдано Коммуной приказаніе никого, подъ страхомъ смертной казни, не выпускать изъ города безъ особеннаго разрѣшенія.

Но въ то время, какъ многіе оставили городъ, многіе также и явились въ него.

Большая часть были преслѣдуемые преступники и очень мало кого привлекали въ Парижъ идеи коммунистовъ.

Къ числу людей, явившихся въ Парижъ послѣ капитуляціи, принадлежалъ также Бриссонъ, бывшій управляющій графа Бошанъ.

Онъ перешелъ на сторону коммунистовъ и пользовался среди ихъ большимъ успѣхомъ.

То обстоятельство, что онъ служилъ роялисту и потомъ оставилъ эту службу, по его словамъ, для того, чтобы перейти на сторону Коммуны, заслужило ему всеобщее довѣріе, такъ что онъ надѣялся въ скоромъ времени быть выбраннымъ въ Комитетъ народнаго благосостоянія.

XXXVI.
Засѣданіе Коммуны.

Въ тотъ день, когда былъ разрушенъ домъ Тьера и Сенъ-Реми, въ ратушѣ состоялось соединенное засѣданіе Коммуны и Комитета народнаго благосостоянія.

Предсѣдателемъ былъ Асси.

Кто могъ-бы подумать, что этотъ худощавый, нервный человѣчекъ съ торопливой рѣчью будетъ диктаторомъ Парижа.

Съ курящейся трубкой въ зубахъ онъ глядѣлъ на сѣрыя башни Консьержери, гдѣ около полугода тому назадъ было его жилище.

Съ трубкой въ зубахъ отдалъ онъ приказъ по войскамъ и подписалъ смертный приговоръ.

Послѣднее было для него довольно тяжело, такъ какъ онъ былъ не особенно силенъ въ грамотѣ; и кромѣ своего имени едва-ли умѣлъ что-нибудь написать.

Написать смертный приговоръ самому онъ едвали былъ въ состояніи.

Въ этотъ день, соединенное засѣданіе сдѣлало одно весьма важное постановленіе.

Булье поднялся со своего мѣста.

— Граждане! обратился онъ къ собранію. Шайки версальцевъ разстрѣливаютъ нашихъ плѣнныхъ и мы безпрестанно получаемъ извѣстія о такихъ убійствахъ. Виновные вамъ извѣстны. Это жандармы и старые императорскіе солдаты, это роялисты, которые при крикахъ: «да здравствуетъ король!» и неся бѣлое знамя шли противъ Парижа. Версальское правительство ставитъ себя внѣ законовъ войны и человѣколюбія. Мы должны воспользоваться правомъ репрессалій….

— Конечно! воспользуемся правомъ репрессалій, если наши противники не уважаютъ правилъ войны между цивилизованными народами!

— Когда они разстрѣляютъ одного нашего плѣннаго, прибавилъ Пиронъ, томы имѣемъ право разстрѣлять столько-же или даже двойное число ихъ плѣнныхъ.

— Плѣнныхъ? Намъ не хватитъ ихъ, замѣтилъ Рауль Риго.

Этотъ человѣкъ, еще недавно одѣвавшійся чуть что не въ лохмотья и посѣщавшій кофейни низшаго сорта, былъ въ настоящее время парижскимъ полицейскимъ префектомъ и членомъ Комитета народнаго благосостоянія.

Естественно, что и туалетъ его былъ въ гораздо лучшемъ видѣ чѣмъ прежде.

— Мы возьмемъ заложниковъ, сказалъ онъ; конечно, изъ людей почему-нибудь дорогихъ версальцамъ и за каждаго нашего плѣннаго, котораго версальцы разстрѣляютъ, мы разстрѣляемъ двоихъ заложниковъ.

— Вы, значитъ, хотите, чтобы мы также, какъ и версальцы были виновны въ безчеловѣчности, сказалъ одинъ изъ членовъ, а именно Рошфоръ, знаменитый издатель «фонаря».

— Кого можемъ мы брать въ заложники, кромѣ военно-плѣнныхъ, сказалъ другой членъ. Мы не имѣемъ никакого права разстрѣливать людей, не принимающихъ никакого участія въ войнѣ. Этого члена звали Шодэ.

— Кто смѣетъ противорѣчить? вскричалъ Рауль Риго.

— Мы! мужественно отвѣчали Шодэ и Рошфоръ.

— Мы не желаемъ быть убійцами! сказалъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати съ благородными и пріятными чертами лица.

Этотъ человѣкъ былъ единственный членъ Коммуны, который возбуждалъ къ себѣ симпатію.

Это былъ морякъ Россель, который перешелъ на сторону коммунистовъ потому, что въ этомъ онъ видѣлъ единственное средство продолжать борьбу противъ нѣмцевъ, съ которыми французское правительство готовилось заключить миръ.

Онъ не подозрѣвалъ до чего дойдетъ безразсудство людей къ которымъ онъ присоединился.

— И вы также, гражданинъ Россель? вскричалъ Риго, вскакивая съ мѣста. Берегитесь! Я буду требовать вашего арестованія!

— Меня могутъ арестовать, спокойно отвѣчалъ Россель, но я не желаю принимать участіе въ декретѣ, дѣлающемъ убійцами членовъ Коммуны.

— Граждане! я предлагаю арестовать этихъ троихъ измѣнниковъ, вскричалъ Риго.

Но на этотъ разъ арестъ не былъ рѣшенъ.

Тогда Риго продолжалъ:

— Въ Парижѣ есть достаточно людей, не принадлежащихъ къ числу приверженцевъ Коммуны. Напримѣръ, многіе изъ духовенства, съ парижскимъ архіепископомъ во главѣ. Арестуйте ихъ и разстрѣливайте одного за однимъ, пока версальцы не станутъ признавать насъ воюющей стороной.

— Какая безчеловѣчность! вскричалъ Россель. Разстрѣливать духовенство, которое ухаживаетъ въ настоящее время за ранеными и больными. Граждане! на это никто не можетъ согласиться.

— Берегитесь, граждане, вскричалъ Риго, еще разъ повторяю вамъ, что эти трое — измѣнники.

— А я, сказалъ Россель, не колеблясь въ виду опасности, я предлагаю исключить изъ нашей среды человѣка, который сначала подавалъ поводъ къ смѣху, а теперь желаетъ заставить сдѣлать преступное дѣло.

— Я подавалъ поводъ къ смѣху? вскричалъРиго. — Когда это было?

— Припомните только вашъ первый декретъ, который вы издали какъ полицейскій префектъ, отвѣчалъ Россель, — онъ у меня съ собой. Если вы забыли, то я вамъ его прочитаю.

Въ это время въ Коммунѣ нашлось еще нѣсколько членовъ, исключенныхъ позднѣе, какъ недостаточно либеральныхъ, которые были настолько мужественны, что присоединились къ мнѣнію Росселя, что декретъ смѣшонъ.

Предложеніе арестовать трехъ противорѣчившихъ членовъ, также какъ и предложеніе взять заложниковъ и разстрѣливать ихъ, были отвергнуты.

Но предложеніе Булье, за каждаго военно-плѣннаго, разстрѣляннаго версальцами, разстрѣливать двоихъ военно-плѣнныхъ версальцевъ, и въ особенности офицеровъ, было принято.

Затѣмъ было сдѣлано второе предложеніе живописцемъ Курбе. Это предложеніе было коротко.

«На разсмотрѣніе Коммуны предлагается, что такъ какъ Вандомская колонна есть напоминаніе о господствѣ тирана, то не должна-ли она быть уничтожена.»

Это предложеніе удивило многихъ.

Вандомская колонна, памятникъ побѣдъ, воздвигнутая Наполеономъ I, должна была быть разрушена!

Не смотря на это, предложеніе было принято.

Въ это время вошелъ Дюпонъ и объявилъ, что домъ Сенъ-Реми разрушенъ.

Тогда Піа сдѣлалъ предложеніе разрушить церковь Сенъ-Бреа и площадь, на которой она стоитъ, назвать Іюньской площадью.

Предложеніе было сейчасъ же принято..

— Гражданинъ Дюпонъ будетъ вести это дѣло, прибавилъ Піа.

— Конечно, отвѣчалъ Дюпонъ, я съ удовольствіемъ возьмусь за это дѣло, но я долженъ сдѣлать еще одно сообщеніе, а именно то, что я нашелъ въ домѣ Сенъ-Реми женщину, которую я отправилъ въ Мазасъ.

— Женщину въ домѣ полковника? Я не зналъ, что онъ женатъ, замѣтилъ Россель.

— Женщина, которую я нашелъ у полковника, не жена его и не любовница, а никто другая, какъ молодая дѣвушка, которую мы въ церкви Сенъ-Северина приговорили къ смерти.

— Какъ! Вы взяли Нетти Бриссонъ? вскричалъ Буланже.

— Нетти Бриссонъ? вскричалъ одинъ изъ присутствовавшихъ. Скажите мнѣ, откуда она родомъ?

— О, не сомнѣвайтесь, гражданинъ Бриссонъ, это ваша дочь, объяснилъ Булье или, лучше сказать, ваша падчерица. Она заслужила смерть^и была бы казнена, если бы ее не спасъ Сенъ-Реми.

— И такъ она шпіонъ? вскричалъ Бриссонъ. Въ такомъ случаѣ она заслужила смерть, и я не скажу ни слова въ ея пользу.

— Она приговорена по закону, сказалъ Дюпонъ, но я просилъ-бы комитетъ еще разъ пересмотрѣть ея дѣло.

— Къ чему? сказалъ Риго. Намъ нѣтъ времени заниматься такими пустяками! Ее надо сегодня же разстрѣлять.

— Я ничего не имѣю противъ этого, сказалъ Бриссонъ, нимало не трогаясь судьбою своей дочери.

— Я сдѣлаю на это одно возраженіе, сказалъ одинъ изъ членовъ, до сихъ поръ молчавшій, а именно патеръ Дагоберъ, снявшій свое священническое платьѣ. Мнѣ кажется, что ее приговорили безвинно.

— Безвинно? вскричалъ Пиронъ. Развѣ мы ее не допрашивали, прежде-чѣмъ произнести приговоръ?

— Позвольте вамъ замѣтить, гражданинъ Пиронъ, что то, что вы считали самымъ увеличивающимъ вину обстоятельствомъ, теперь не существуетъ.

— Этого я не зналъ!

— Развѣ вы не ставили ей въ большую вину то, что она дочь человѣка, который служилъ роялисту?

— Это правда! сказалъ Булье, объ этомъ была рѣчь.

— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Дагоберъ, такъ какъ теперь стало извѣстно, что ея отецъ самъ не роялистъ и служилъ роялисту почти противъ воли такъ, что воспользовался первымъ случаемъ, чтобы бросить эту службу и перейти на сторону Коммуны, то дѣло совершенно измѣняется.

— Я тоже такъ думаю, сказалъ Пиронъ.

Несмотря на возраженія Риго и молчаніе Бриссона, было рѣшено снова пересмотрѣть все дѣло, или, лучше сказать, отмѣнить смертный приговоръ.

Дагоберъ воспользовался благопріятной минутой и старался доказать совершенную невинность Нетти.

— Я присоединяюсь къ вашему мнѣнію, гражданинъ Дагоберъ, сказалъ Россель, и предлагаю, чтобы не только смертный приговоръ былъ отмѣненъ, но кромѣ того плѣнницѣ была бы сейчасъ-же возвращена свобода. Если желаютъ наказать ее за то, что она принимала покровительство шпіона, то пошлите ее въ лазаретъ, ухаживать за ранеными. У насъ недостатокъ въ уходѣ за ранеными и такого случая — хоть немного уменьшить его — не слѣдуетъ упускать.

— Гражданинъ Россель правъ, сказалъ Шодэ. Я поддерживаю его предложеніе. Пошлемъ ее въ Нельи, тамъ ей будетъ достаточно работы и мы каждый день слышимъ оттуда жалобы на недостатокъ сидѣлокъ.

— Я долженъ возразить на это, сказалъ Риго, что намъ не слѣдуетъ быть сострадательными. Сотня смертныхъ приговоровъ окажетъ намъ не менѣе пользы, чѣмъ побѣда надъ версальцами.

— Гражданинъ Риго, шепнулъ ему на ухо Дагоберъ. Эта дѣвушка очень хороша и я хочу, чтобы она была моей. Если вы будете стоять за ея смертный приговоръ, то не разсчитывайте на мой голосъ въ будущихъ выборахъ.

Это рѣшило дѣло.

Риго болѣе не возражалъ и присоединился къ мнѣнію Росселя.

Было рѣшено, что гражданка Нетти Бриссонъ будетъ отправлена въ военный лазаретъ въ Нельи.

Нетти избѣжала одной опасности, чтобы подвергнуться другой.

XXXVII.
Военноплѣнный.

Съ того дня какъ Коммуной было рѣшено разрушеніе Вандомской колонны, площадь, на которой она стояла, постоянно была полна народомъ, желавшимъ въ послѣдній разъ полюбоваться на нее.

Инвалиды, ветераны великой арміи плакали отъ гнѣва и не разъ національной гвардіи приходилось употреблять силу, чтобы разогнать народъ, принимавшій угрожающее положеніе.

Въ особенности отличался въ этомъ капитанъ однаго батальона національной гвардіи, который былъ никто иной какъ виконтъ Дюпортъ.

Онъ былъ положительно грозой для всѣхъ недовольныхъ.

Между тѣмъ приготовленія къ разрушенію колонны шли своимъ чередомъ.

Чѣмъ ближе подходило время паденія колонны, тѣмъ болѣе увеличивалось раздраженіе одной части народа, за уничтоженіе этой гордости ихъ города.

Другая же часть, напротивъ того, радовалась.

Большая часть прессы была противъ этого варварства.

Но Коммуна была непоколебима и въ три часа по полудни 10-го мая началось исполненіе ея декрета.

Въ пять съ половиною часовъ изображеніе императора упало, увлекая за собою часть верхушки колонны. Почти вслѣдъ за этимъ, съ оглушительнымъ трескомъ упала и сама колонна.

На оставшейся стоять нижней части колонны было водружено красное знамя.

Но празднику суждено было неожиданно прерваться.

Курьеръ привезъ извѣстіе, что версальцы сдѣлали нападеніе на Нельи и что даже форту Неси угрожала опасность, если не подоспѣетъ подкрѣпленіе.

Усиленная пушечная пальба и безъ того давала знать парижанамъ, что вблизи Нельи сражаются.

Извѣстія съ поля сраженія были не утѣшительны, поэтому національные гвардейцы, находившіеся на Вандомской площади, принуждены были поспѣшитъ къ Нельи, чтобы подать помощь….

Полковникъ Сенъ-Реми, командовавшій нападавшимъ на Нельи отрядомъ, дѣйствовалъ такъ успѣшно, что уже начали надѣяться на совершенную побѣду.

Почти всѣ баррикады были взяты, и версальскіе батареи открыли такой сильный огонь противъ фортовъ Исси и Банвъ, что коммунисты не могли разчитывать получить изъ нихъ никакого подкрѣпленія.

Одна баррикада за другой переходила въ руки правительственныхъ войскъ и инсургенты были оттѣснены почти до самыхъ противоположныхъ городскихъ воротъ.

Тамъ гдѣ уже дома начинали рѣдѣть, часть національныхъ гвардейцевъ держалась еще очень твердо и остонавливала версальскія войска.

Въ одномъ изъ этихъ домовъ былъ устроенъ лазаретъ для поданія раненымъ первой помощи. Домъ этотъ стоялъ среди большаго сада. Въ одномъ изъ оконъ втораго этажа, видно было блѣдное лице молодой дѣвушки.

Она нисколько не боялась страшнаго шума орудій, битва, происходившая чуть-что не у ея ногъ, нисколько не пугала ея.

Она чувствовала только состраданіе къ несчастнымъ, падавшимъ на полѣ сраженія.

О, какъ желала бы она, чтобы одна изъ пуль, летавшихъ вокругъ, поразила ее въ грудь.

Но этого не случилось.

Раздавшійся вдали радостный крикъ привлекъ ея вниманіе.

Она взглянула въ окно и увидѣла шедшую на подкрѣпленіе національную гвардію.

Этому свѣжему войску не могли противустоять версальскія войска, которыя съ утра были въ дѣлѣ.

Но что она видитъ! храбрый начальникъ версальцевъ повелъ ихъ въ третій разъ на несдававшуюся баррикаду.

Блѣдное лице дѣвушки еще болѣе поблѣднѣло при видѣ начальника версальцевъ.

— Ахъ, это мой избавитель! О еслибы я могла спасти его, то съ радостью пожертвовала бы для этого моей жизнью.

Молодая дѣвушка задрожала, видя что подкрѣпленіе все болѣе и болѣе приближается.

Если онъ не отступитъ во время, то онъ погибъ. Раздалось приказаніе идти штурмовать баррикаду. Громкій голосъ командовавшаго долетѣлъ до ея слуха; защитники баррикады, видя, что къ нимъ подходитъ подкрѣпленіе, пріобрѣли новое мужество и отбили нападеніе.

— Возьмите еще эту баррикаду, раздался голосъ Сенъ-Реми и вы овладѣете городомъ, а вскорѣ и фортами! Мужайтесь! Докончимте побѣду!

Это было невозможно; подкрѣпленіе уже почти подошло.

Версальцы стали отступать, одинъ Сенъ-Реми медлилъ.

Вдругъ дѣвушка въ окнѣ вскрикнула отъ ужаса, она увидѣла какъ лошадь сдѣлала скачекъ черезъ ограду саду, и тамъ упала, придавивъ собой своего, повидимому бездыханнаго, всадника.

Въ тоже самое время, парижане намѣревались преслѣдовать отступавшихъ версальцевъ.

Одновременно съ этимъ дверь лазарета быстро отворилась. Дѣвушка изъ лазарета подбѣжала къ тому мѣсту, гдѣ упалъ Сенъ-Реми. Для него было большимъ счастіемъ, что, когда онъ былъ раненъ, лошадь его кинулась въ садъ, этимъ онъ избѣгъ непріятеля.

Молодая дѣвушка поспѣшно подняла его голову, и перевязала рану на лбу.

Нѣтъ, онъ не умеръ! Сердце его билось, онъ дышалъ.

Наконецъ онъ открылъ глаза.

— Нетти! вскричалъ онъ взглянувъ на дѣвушку. Вы? Вы — здѣсь.

— Слава Богу, — вы живы! отвѣчала Нетти. Но какъ мнѣ спасти васъ, чтобы вы не попались въ руки этимъ ужаснымъ людямъ?

Сенъ-Реми съ благодарностью взглянулъ на дѣвушку.

Онъ сдѣлалъ ужасное усиліе, чтобы выбраться изъ подъ лошади.

Конечно безъ помощи Нетти ему не удалось-бы этого сдѣлать. Страхъ за дорогаго ей человѣка увеличилъ ея слабыя силы.

Не далеко отъ этой группы, слышались шаги національной гвардіи, преслѣдовавшей версальцевъ.

Скоро наступила темнота.

— Въ состояніи-ли вы подняться? тихонько спросила Нетти. Я боюсь, что васъ здѣсь откроютъ.

— Благодарю васъ, моя спасительница, отвѣчалъ полковникъ, за вашу помощь и заботу обо мнѣ. Но я не въ состояніи уйти отъ непріятеля.

— О, я хочу попробовать; вы не должны попасться имъ въ руки! Тамъ въ домѣ нашъ лазаретъ. Одна комната еще свободна и я туда положу васъ. До утра васъ тамъ не найдутъ, а до тѣхъ поръ, я постараюсь найти средство спасти васъ.

Полковникъ взялъ за руку стоявшую около него дѣвушку, и сказалъ:

— Я не долженъ принимать вашей помощи, я могу навлечь на васъ опасность, а этого я не желаю, даже еслибы дѣло шло о моей жизни.

— Ради Бога, полковникъ, поторопитесь. Вы слышите, что національная гвардія снова остановилась у баррикадъ. Кто знаетъ, не придетъ ли въ голову кому нибудь придти сюда.

Сенъ-Реми сдѣлалъ безполезное усиліе приподняться.

— Еще минуту подождемъ, сказалъ онъ, теперь я не въ состояніи встать. Нетти старалась помочь ему, но и съ ея помощью онъ все-таки не могъ подняться.

Въ саду все было тихо, но Нетти и Сенъ-Реми были въ саду не одни. Когда штурмъ баррикады былъ отбитъ, двое людей вошли въ садъ. Оба они были одѣты въ форму національной гвардіи, одинъ былъ офицеръ, другой — простой солдатъ. Что заставило ихъ оставить свое войско и искать здѣсь защиты? Они заботливо оглядѣлись вокругъ и, не видя ничего, офицеръ сказалъ.

— Здѣсь мы можемъ совершить метаморфозу, Флоріанъ, снимая свое военное платье и надѣвай татское.

— Увѣрены-ли вы, Дюпортъ, отвѣчалъ Флоріанъ, что бѣгство такимъ способомъ возможно?

— Конечно; наши будутъ ждать утра, чтобы снова укрѣпить баррикады, а между тѣмъ въ это время версальцы получатъ подкрѣпленіе.

— А что будетъ съ нами?

— Всю ночь мы должны будемъ прятаться здѣсь, а утромъ, когда версальцы займутъ эту часть города, мы отправимся куда хотимъ, точно простые жители этого города.

— Все-таки это сомнительно, Дюпортъ; если въ этомъ саду наши расположатся на бивуакъ, то намъ придется въ Парижѣ еще хуже; кто знаетъ сколько еще время продержится Коммуна? Это много если нѣсколько недѣль, а когда версальцы овладѣютъ Парижемъ, то всѣхъ носящихъ; оружіе навѣрно разстрѣляютъ.

— Конечно только тѣхъ; которые попадутся имъ въ руки, а мы, очень можетъ быть, когда версальцы и возьмутъ городъ, могли бы найти средство избѣжать этого.

— Мы не должны такъ долго ждать, Флоріанъ, отвѣчалъ Дюпортъ. Мы должны скорѣе убираться отсюда, а то Сенъ-Круа одинъ дѣлаетъ дѣла, барыши которыхъ ему бы слѣдовало дѣлить съ нами. О, онъ вѣроятно воображаетъ, что я не въ состояніи контролировать его. Онъ будетъ непріятно пораженъ моимъ неожиданнымъ появленіемъ.

— Погоди, мнѣ кажется, я слышу голоса, сказалъ Флоріанъ.

Оба замолчали и стали прислушиваться. Дѣйствительно, они услыхали тихій разговоръ.

Флоріанъ тихонько пошелъ по направленію голосовъ; Дюпортъ послѣдовалъ за нимъ.

Въ темнотѣ они различили наконецъ группу.

Они увидѣли офицера правительственныхъ войскъ и наклонившуюся надъ нимъ дѣвушку.

— Это одна изъ нашихъ сестеръ милосердія, перевязывающая раненаго, сказалъ Флоріанъ.

— Чортъ возьми! вскричалъ Дюпортъ. — Да это Нетти! Значитъ она здѣсь сестра милосердія… Уйдемъ скорѣе, а то она меня узнаетъ!

Но Нетти также слышала голоса.

Она поднялась и пошла туда, откуда слышались они.

— Встаньте скорѣе, полковникъ, сказала она поспѣшно вернувшись назадъ. — Въ саду два національныхъ гвардейца. Если они узнаютъ васъ, то вы погибли.

Было поздно.

Вблизи раздались громкіе голоса.

— Гдѣ Дюпортъ?

— Дюпорта нигдѣ нѣтъ.

— Его нѣтъ между ранеными.

— Вѣроятно версальцы взяли его и разстрѣляли.

— Можетъ быть его отнесли въ лазаретъ.

Скоро весь садъ наполнился національными гвардейцами.

Стало невозможно скрыть полковника отъ глазъ его враговъ.

— Это что такое? вскричалъ одинъ изъ національныхъ гвардейцевъ, наткнувшись на убитую лошадь полковника.

— Гражданинъ Клюзере! закричалъ онъ, — раненый штабъ-офицеръ.

— Умоляю васъ, вскричала Нетти, не зовите сюда его враговъ. Развѣ вы не видите, что онъ раненъ? Будьте сострадательны, помогите мнѣ перенести его въ лазаретъ.

Сначала солдатъ хотѣлъ исполнить просьбу молодой дѣвушки, но когда онъ наклонился, чтобы поднять Сенъ-Реми, тотъ сказалъ ему:

— Я не нуждаюсь въ вашей помощи! и съ большимъ усиліемъ поднялся самъ.

— А, полковникъ Сенъ-Реми! вскричалъ солдатъ. — Мнѣ очень жаль, сударыня, что не могу вамъ помочь отвести его въ лазаретъ… Вы мой плѣнникъ, полковникъ.

Сказавъ это, онъ сталъ громко звать товарищей и въ одну минуту полковникъ былъ окруженъ.

Раненаго отвели къ маіору Клюзере.

— Наконецъ-то мы взяли хоть одного, сказалъ смѣясь Клюзере, — къ которому мы примѣнимъ право репрессалій!… Полковникъ Сенъ-Реми, Комитетѣнароднаго благосостоянія постановилъ, какъ вамъ должно быть извѣстно, что за каждаго плѣннаго, разстрѣляннаго версальцами, мы будемъ разстрѣливать двоихъ офицеровъ изъ правительственныхъ войскъ.

— Мнѣ извѣстенъ этотъ разбойническій декретъ, твердо отвѣчалъ Сенъ-Реми, хотя онъ едва держался на ногахъ, — Но я долженъ вамъ замѣтить, что версальцы не разстрѣливаютъ плѣнныхъ, да если-бы это и было, то и тогда это было бы только достойное наказаніе мятежниковъ; но я повторяю, что до сихъ поръ ни одинъ плѣнный не былъ разстрѣлянъ.

— Это неправда! Вы взяли въ плѣнъ Дюпорта и навѣрно разстрѣляли его! закричали нѣкоторые солдаты.

— Его нѣтъ между ранеными!

— Въ лазаретѣ его также нѣтъ!

— Значитъ онъ взятъ въ плѣнъ, а версальцы разстрѣливаютъ всѣхъ плѣнныхъ офицеровъ, сказалъ маіоръ, — поэтому, въ силу декрета Коммуны, мы должны разстрѣлять васъ.

— Господинъ маіоръ, раздался женскій голосъ, — будьте человѣколюбивы.

— Кто это говоритъ? вскричалъ Клюзере. — Развѣ гражданка не знаетъ, что въ Коммунѣ нѣтъ титуловъ? Зовите меня: гражданинъ Клюзере… Что вамъ надо гражданка?

— Будьте человѣколюбивы! Онъ раненъ! Позвольте отвести его въ лазаретъ и покрайней мѣрѣ не убивайте сейчасъ. Я клянусь вамъ, что капитанъ Дюпортъ не взятъ въ плѣнъ! Онъ свободенъ, я его недавно видѣла въ саду.

— Это неправда! закричали многіе солдаты. — Онъ самъ отдалъ приказъ своему отряду преслѣдовать непріятеля и не возвратился назадъ — значитъ онъ взятъ въ плѣнъ.

— Солдатамъ не идетъ спорить съ женщиной, сказалъ Клюзере, — а вамъ гражданка я приказываю идти на вашъ постъ и не стараться вашими жалобами помѣшать исполненію приговора.

Нетти ушла, но отправилась не на свой постъ, какъ приказалъ Клюзере, а пошла къ стоявшимъ у лазарета повозкамъ, перевозившимъ раненыхъ въ главный лазаретъ.

Она подошла къ одной повозкѣ, которой правилъ человѣкъ въ формѣ національной гвардіи, но съ краснымъ крестомъ на рукѣ.

— Даміенъ, сказала она, — я знаю что вы противъ воли служите въ національной гвардіи.

— О, да! Я учитель и человѣкъ мирный и только противъ воли служу этимъ убійцамъ.

— Очень можетъ быть, что вамъ сегодня же представится случай бѣжать, но прежде вы должны оказать мнѣ услугу, какъ вѣрный приверженецъ правительства.

— О, васъ всѣ такъ любятъ, что всякій съ радостью все для васъ сдѣлаетъ.

— Вы должны какъ можно скорѣе отвезти меня въ главную квартиру Росселя.

— Это противно приказаніямъ моего начальства.

— Я извиню васъ передъ генераломъ. Дѣло идетъ о спасеніи жизни полковника Сенъ-Реми, котораго хотятъ разстрѣлять.

— Хотятъ разстрѣлять этого благороднаго человѣка?

— Да, и казнь назначена сегодня же ночью!

— Конечно, такое дѣло боится дневнаго свѣта!

— И такъ вы согласны, Даміенъ.

— Да, для такого дѣла, я готовъ рисковать всѣмъ.

Нетти сѣла въ закрытую повозку и они поѣхали въ Неси, гдѣ была главная квартира генерала Росселя.

Пріѣхавъ, Нетти стала требовать видѣть генерала.

Ей отвѣчали, что генералъ занятъ.

Но она требовала неотступно, говоря, что имѣетъ сообщить ему нѣчто весьма важное.

Наконецъ ей удалось быть проведенной къ генералу, который былъ занятъ съ нѣсколькими офицерами составленіемъ плана военныхъ дѣйствій.

— Кто вы? спросилъ Россель строгимъ тономъ.

— Я сестра милосердія въ лазаретѣ Нельи, отвѣчала Нетти.

— Я это вижу по вашей формѣ…. Ваше имя?

— Нетти Бриссонъ.

— Бриссонъ? Бриссонъ? сказалъ генералъ, припоминая. А, да! Это имя одного изъ членовъ Комитета.

— Это мой отчимъ, генералъ.

— И вы та самая, которую коммунисты приговорили было къ смерти?

— Да, генералъ! И я спаслась только благодаря вашему заступничеству. Я всю жизнь буду вамъ благодарна.

— Вамъ не за что благодарить меня! Одного моего заступничества едвали-бы было достаточно для вашего спасенія…. Но чего вы хотите?

— Я хочу предупредить убійство, генералъ.

— Говорите понятнѣе.

— Полковникъ Сенъ-Реми взятъ въ плѣнъ….

— Сенъ-Реми?… А, мой бывшій товарищъ! прошепталъ про себя Россель. Онъ взятъ въ плѣнъ!

Слова Нетти были услышаны другими офицерами.

— Сенъ-Реми взятъ въ плѣнъ?… Это очень пріятное извѣстіе!

— Генералъ, продолжала Нетти, полковника Сенъ-Реми хотятъ убить!

— Что вы говорите? вскричалъ Россель. Его глаза гнѣвно засверкали.

— Маіоръ Клюзере отдалъ приказъ разстрѣлять полковника.

— Клюзере убійца! вскричалъ Россель, и лицо его приняло ужасное выраженіе. Гражданинъ Гроссэ, обратился онъ къ своему адъютанту, отправляйтесь сейчасъ же и скажите, что я отмѣняю казнь.

— Гражданинъ Россель, отвѣчалъ адъютантъ, при всемъ уваженіи къ вамъ, я не долженъ передавать подобнаго приказанія.

— Не должны? Вы отказываетесь повиноваться мнѣ?

— Въ этомъ случаѣ — да! Клюзере правъ. Декретъ Комитета повелѣваетъ разстрѣливать каждаго непріятельскаго офицера.

— Гражданинъ Гроссэ правъ! сказалъ другой штабъофицеръ. Мнѣ самому это дѣло непріятно, но каждый солдатъ обязанъ повиноваться тому правительству, которому онъ служитъ.

— Это несправедливый декретъ! вскричалъ Россель. Я не убійца и не хочу сдѣлаться имъ, несмотря ни на какіе декреты. Во всякомъ случаѣ я здѣсь приказываю, и строго буду наказывать всякое нарушеніе дисциплины.

Сказавъ это онъ отворилъ дверь въ сосѣднюю комнату и, позвавъ дежурнаго, отдалъ приказаніе арестовать адъютанта.

— Сударыня, сказалъ онъ послѣ этого, обращаясь къ Нетти, благодарю васъ! Вы дѣйствительно оказали мнѣ и Коммунѣ большую услугу, такъ какъ дали мнѣ знать о готовящемся совершиться преступленіи. Черезъ полчаса я самъ буду въ Нельи.

— О, благодарю васъ, генералъ! Я знала, что не напрасно обращусь къ вамъ…. Но у меня есть къ вамъ еще одна просьба, касающаяся лично меня.

— Говорите! Вы благородная дѣвушка и если только возможно, то я исполню вашу просьбу.

— Мнѣ необходимо было торопиться сюда, еслибы я шла сюда изъ Нельи пѣшкомъ, то помощь полковнику подоспѣла-бы слишкомъ поздно. Я не нашла въ Нельи ничего кромѣ повозки для перевоза раненыхъ. Національный гвардеецъ Даміенъ тронулся моими просьбами и привезъ меня сюда. Я обѣщала ему, что попрошу у васъ ему прощеніе. Онъ не сдѣлалъ-бы этого, еслибы не надо было предупредить убійство.

— Даміенъ не только не будетъ наказанъ, но я даже похвалю его завтра…. Ну, теперь вы можете отправляться! Васъ довезетъ де Нельи моя собственная карета.

Пять минутъ спустя послѣ отъѣзда Нетти, Россель сѣлъ на лошадь и поскакалъ въ Нельи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Собранный маіоромъ Клюзере военный судъ рѣшилъ, что для устрашенія версальцевъ необходимо разстрѣлять ихъ плѣннаго офицера.

Но многіе изъ офицеровъ говорили, что слѣдуетъ сдѣлать исключеніе для Сенъ-Реми, какъ одного изъ любимѣйшихъ офицеровъ и человѣка заслужившаго всеобщее уваженіе.

— Тѣмъ лучше! сказалъ Клюзере, версальцы увидятъ, что мы не останавливаемся личными взглядами. Но позвольте вамъ замѣтить, что полковникъ СенъРеми первый сталъ стрѣлять въ гражданъ, потому онъ заслуживаетъ строгаго наказанія.

Приговоръ былъ постановленѣтогда Клюзере обратился къ полковнику, говоря, что ему дается полчаса, чтобы приготовиться къ смерти.

— Я не нуждаюсь въ приготовленіяхъ, сказалъ Сенъ-Реми, я жилъ такъ, что каждую минуту готовъ предстать передъ нашимъ общимъ Судьей. Да проститъ Онъ васъ такъ, какъ я васъ прощаю!

— Лейтенантъ Анго, сказалъ Клюзере, я поручаю вамъ привести въ исполненіе приговоръ; потомъ продолжалъ, обращаясь къ офицерамъ: господа, я приглашаю васъ ужинать ко мнѣ въ палатку.

Мѣсто для совершенія казни было скоро найдено.

Сенъ-Реми, не смотря на свою слабость, нашелъ достаточно силы, чтобы держаться на ногахъ безъ посторонней помощи.

— Завяжите приговоренному глаза! скомандовалъ лейтенантъ Анго.

— Прошу васъ, не дѣлайте этого, сказалъ СенъРеми, я часто смотрѣлъ въ глаза смерти и не боюсь ея.

— Таково предписаніе.

— Ну, въ такомъ случаѣ, исполните одну просьбу, которую вы можете исполнить, не преступая вашихъ инструкцій.

— Гражданинъ Коммуны не долженъ исполнять просьбъ слуги версальцевъ.

— У гражданина Коммуны должно быть сердце въ груди. Я прошу васъ только передать благородной дѣвушкѣ, заступившейся за меня, что я умеръ, думая о ней.

— Гражданка, которая заступилась за васъ, можетъ быть, измѣнница.

— Если вы не согласны исполнить моей просьбы, то я обращаюсь ко всѣмъ присутствовавшимъ, слышавшимъ мои слова. Я надѣюсь, что найдется хоть одинъ, который исполнитъ послѣднюю просьбу умирающаго… Я готовъ.

Принесли платокъ, чтобы завязать ему глаза.

Команда при разстрѣляніи не произносится громко, но знаками, такъ что приговоренный не знаетъ, когда раздастся выстрѣлъ.

Анго отошелъ къ сторонѣ и поднялъ свою шпагу, что значило «готовься!».

Затѣмъ, протянулъ ее горизонтально, что значило «прицѣлься!».

Оставалось только опустить саблю, что замѣняло бы команду «или!».

Но вмѣсто этого раздался громкій голосъ, закричавшій «стой!».

Солдаты опустили ружья.

Лейтенантъ Анго съ удивленіемъ оглянулся.

Это былъ генералъ Россель.

Онъ сталъ между приговореннымъ и солдатами.

— Лейтенантъ Анго, сказалъ онъ, отпустите людей, я отмѣняю казнь.

— Генералъ, сказалъ Анго, я исполняю приговоръ военнаго суда.

— Я здѣсь приказываю! Велите отвести плѣвдаго въ лазаретъ. Я отмѣняю приговоръ!… Позовите маіора Клюзере!…

Извѣстіе о прибытіи генерала быстро дошло до палатки начальника и прежде чѣмъ Анго передалъ приказаніе генерала, Клюзере былъ уже тутъ.

Между тѣмъ, съ Сенъ-Реми сняли повязку.

Онъ сейчасъ же узналъ Росселя.

Было время, когда они съ нимъ были друзьями.

— Благодарю васъ за спасеніе моей жизни, сказалъ Сенъ-Реми; какъ честный человѣкъ, вы не могли дѣйствовать иначе, и я ничего другаго не ожидалъ отъ васъ.

— Дѣйствительно, вамъ нечего благодарить меня, товарищъ, благодарите вотъ эту дѣвушку, отвѣчалъ Россель, указывая на подходившую Нетти.

— Генералъ, сказала тогда Нетти, вы хотите перевезти его въ фортъ, но вы видите, онъ раненъ, и рана его такъ давно не была перевязана, что его жизни грозитъ опасность.

— Я вижу, вашъ лобъ перевязанъ, товарищъ, сказалъ Россель. Мадемуазель Бриссонъ говоритъ правду? Ваша рана опасна?

— Вы видите, что я могъ стоять, когда меня хотѣли разстрѣлять, что же касается того, опасна ли рана, то этого я не знаю.

— Вы должны остаться въ здѣшнемъ лазаретѣ до тѣхъ поръ, пока докторъ скажетъ, что васъ можно безъ всякой опасности перенести. Маіоръ Клюзере, продолжалъ онъ, вы будете стеречь плѣннаго, а эта дѣвушка, его спасительница, можетъ за нимъ ухаживать.

Послѣ этого генералъ поворотилъ лошадь и поѣхалъ прочь.

Между тѣмъ, энергія, поддерживавшая полковника, оставила его, и онъ потерялъ сознаніе.

Клюзере поручилъ лейтенанту Анго стеречь раненаго, а самъ съ гостями отправился назадъ въ палатку, продолжать прерванный ужинъ.

Поставивъ часовыхъ, Анго также присоединился къ нимъ.